«На грани апокалипсиса»

Анатолий Кулемин На грани апокалипсиса

Пролог

Погода была отличная. Просто отменная была погода. Ночь выдалась темной, дождливой и ветреной. О лучшей погоде командир взвода разведки старший лейтенант Озеров и его группа из пяти человек не могли и мечтать.

Они уже два часа лежали в засаде у немецких кухонь в надежде, что кто-нибудь появится, хотя с каждой минутой эта надежда таяла все больше: ужин у немцев давно уже закончился.

В первых числах октября 1943 года 92‑я гвардейская стрелковая дивизия форсировала Днепр и закрепилась на его правом берегу.

Немецкое командование постоянно подтягивало свои резервы, бросало их в контратаки и всеми силами пыталось сбросить переправившиеся части в реку.

Пятнадцатого октября старший лейтенант Озеров был вызван в штаб полка; командир роты и подполковник, которого Озеров никогда раньше не видел, были уже там.

– Ну что, разведчик, на тебя вся наша надежда, – командир полка оторвал взгляд от карты и посмотрел на вошедшего старшего лейтенанта. В карих глазах полковника была и строгость, и озабоченность, и… теплота, и озорные искорки. – Еще пару дней такой обороны, и они нас сбросят. А допустить этого мы не имеем права, и погибнуть мы тоже не имеем права. Ну и какой напрашивается вывод?

Озеров посмотрел на своего командира роты, потом перевел взгляд на полковника. «Для чего меня сюда вызвали? – ломал голову Озеров. – Что это за вопросы мне, командиру взвода? Почему нет никого из других старших офицеров полка?»

– Самим ударить?

– Правильно мыслишь. А что для этого нужно?

– Разведать переднюю линию обороны немцев. И… «языка» взять нужно, товарищ полковник.

– Смотрите-ка, соображает… – теперь командир полка озорно посмотрел на офицеров. – Правильно, старший лейтенант, нам нужен «язык». Подойди к карте.

Озеров подошел к столу; карта была сложена таким образом, что был виден участок обороны только их роты.

– Узнаешь знакомые места?

– Так точно, узнаю.

– Тогда смотри сюда. Твоя задача: разведать линию обороны немцев вот здесь, в районе высоты 162.2, южнее деревни Лиховки.

– У них здесь нет сплошной линии обороны, товарищ полковник.

– Правильно, нет. Откуда знаешь?

– Прошлой ночью мы уже посмотрели вот тут и тут, – Озеров взял карандаш и тупым концом показал, в какие места они делали ночные вылазки. – Товарищ капитан, вы же в курсе… Сами нас посылали.

– В курсе, в курсе… Мы все в курсе, что капитан посылал вас, – полковник вновь оторвался от карты. – Вот давай и воспользуйся тем, что у них нет здесь сплошной линии обороны. Подбери пять-шесть толковых ребят и нырни здесь. Пройдите на мягких лапах, посмотрите, что там и как. И делай что хочешь, старший лейтенант, но «языка» добудь. Это – приказ.

– Есть, товарищ полковник, – козырнул старший лейтенант.

«Это – смотрины, – понял он. – Такое задание мне мог и должен был дать командир роты, но никак не командир полка. Меня сюда вызвали, чтобы показать этому подполковнику. Вот только для чего? И кто он? Ладно, сами скажут».

– И чтобы живым вернулся, – сказал незнакомый подполковник. – Это, кстати, тоже приказ.

– Да я и сам не против того, чтобы вернуться живым, товарищ подполковник. Постараюсь выполнить ваш приказ с удовольствием. – Такой ответ был небольшой вольностью, если не сказать – дерзостью, но никто на это не обратил внимания. – Разрешите идти, товарищ полковник?

…Дождь и ветер прекратились разом, как будто кто-то их выключил; сразу стало непривычно тихо. Тишина на войне – вообще штука редкая: по ушам бьет.

– Смотри, командир, какая тишина, прям абсолютная, – шепотом сказал старшина Утесов (из-за своей легендарной фамилии во взводе его все звали – «Певец»; старшина не обижался). Они со старшим лейтенантом Озеровым лежали в полуметре друг от друга, остальные бойцы были рассредоточены по периметру. – Ни тебе стрельбы, ни тебе взрывов. Похоже, мы зря здесь загораем, не придет никто.

Он как будто прочитал мысли своего командира, хотя немудрено: воюют вместе давно, знают друг друга хорошо, не раз бывали в различных передрягах, не раз вместе смотрели в лицо смерти. Озеров тоже лежал и думал о том, что надо менять место «охоты».

– Абсолютной тишины в природе не существует, старшина. Шум тока крови в ушах все равно шипит… или звенит.

– Может, ты и прав, командир… Вот только курить все равно охота. Я бы сейчас за одну затяжку…

– Тихо… – оборвал старшину Озеров. Ему вдруг показалось, что до его слуха донесся какой-то посторонний шум. Точнее, звук. – Ты ничего не слышишь?

– Кажется, мотоцикл. Точно, мотоцикл…

– Командир, похоже, к нам гости, – к ним подполз один из бойцов.

– Слышим… Быстро на свое место.

Боец исчез, словно растворился.

Теперь звук слышался отчетливо, а еще через несколько секунд стало понятно, что он приближается. Мотоцикл ехал к кухням.

Напряжение, вызванное сомнениями в правильности выбора позиции, у старшего лейтенанта Озерова исчезло, будто его и не было. Появился азарт охотника с четкой и быстрой работой мысли. Возникновение такого состояния старший лейтенант замечал за собой уже несколько раз; оно ему нравилось, и… он его боялся. В таком состоянии Озеров терял осознанность смертельной опасности, терял чувство страха, а это – как считал он – уже плохо. За это однажды он уже чуть не поплатился жизнью.

В том поиске во время короткой рукопашной Озеров выбил из рук немца оружие и решил сбить его с ног просто ударом кулака, но чуть не напоролся на нож. Потом, «дома», он проанализировал схватку: успокоился, потерял чувство самосохранения, потерял чувство опасности. Тот случай старший лейтенант запомнил и сделал выводы.

…Мотоцикл подъехал медленно, с выключенным светом, вплотную к кухням. Две темные фигуры стали беспечно что-то выгружать из люльки.

Все произошло быстро, четко и бесшумно. Один – он попытался оказать какое-то сопротивление – был убит ударом ножа в шею; это сделал старший лейтенант: он был ближе, ему было сподручнее. Второго скрутили в секунды. Парализованный страхом немец даже не оказал сопротивления. Им оказался ординарец командира взвода 114‑го гренадерского мотострелкового полка; это выяснилось позже, при допросе в штабе.

– Командир, не хочешь покататься? – спросил старшина и кивнул на мотоцикл.

Он еще не закончил задавать вопрос, а старший лейтенант уже понял и его смысл, и успел посетовать на себя за то, что эта мысль не пришла ему в голову.

Озеров стащил с немца плащ-палатку.

– Хочешь жить? – спросил он по-немецки.

– Вы немец? – В голосе пленного было не удивление, а надежда. Произношение у этого ночного призрака было безукоризненным.

– Я – русский. Хочешь жить?

– Да, господин офицер.

– Пароль.

– Девять. Числовой.

– Всё. Тащите его домой, – приказал Озеров сержанту Ивановскому. – Мы со старшиной покатаемся…

С убитого немца они сняли вторую плащ-палатку, и надели их на себя.

– Это что за пароль он тебе назвал, командир? – спросил старшина, пока они обряжались.

– Числовой. Девять. Патруль назовет любую цифру меньше девяти, я должен назвать число, чтобы в сумме получилось именно девять. Ну что, готов? Поехали. Ни на что не отвлекайся, твое дело – дорога.

– А если с паролем он соврал?

– У тебя есть предложения?

– Поехали.

Старшина сел за руль, старший лейтенант – в люльку.

По переднему краю обороны немцев они проехали без приключений; их ни разу не остановили, и никто даже не окликнул. Боевые позиции отложились в памяти Озерова, как на фотопленке.

Патруль остановил их на обратном пути, и на этом везение закончилось…

Группа сержанта Ивановского с пленным немцем до расположения линии обороны своего полка добралась благополучно. Их встретил командир роты, особист и подполковник, который был в штабе полка.

– А где старший лейтенант Озеров и старшина? – спросил командир роты Ивановского. Тревоги в его голосе не было; судя по виду прибывших, все прошло гладко, стрельбы не было, погони тоже.

– Так они это… Они на трофейном мотоцикле поехали по немецкой передовой. Сказали: покатаемся…

– Что?! Что вы сказали?! – Подполковник перевел недоумевающий взгляд с сержанта Ивановского на командира роты.

– Они щас приедут, товарищ подполковник, – виновато, будто оправдываясь сам и защищая командира роты, словно и тот в чем-то виноват, заговорил сержант. – Щас приедут. Наш старший лейтенант – мужик везучий. Ну, посмотреть ведь надо у немцев…

Подполковник отказывался понимать происходящее.

– Они что, по улице Горького поехали покататься?! У немцев посмотреть!.. – передразнил подполковник сержанта. – Ну вот что, капитан, если Озеров погибнет, пойдете под трибунал. Он мне живой нужен, понимаете вы, живой!

– Он мне тоже живой нужен, товарищ подполковник. А раз старший лейтенант Озеров принял такое решение, значит, в данной ситуации он считал его единственным верным, – жестко сказал командир роты. – Он не новичок и не авантюрист. Здесь передовая, и иногда приходится рисковать жизнью.

В этот момент они услышали то, что все так боялись услышать: на переднем крае обороны немцев прострекотала длинная автоматная очередь, а через секунду там поднялся шквальный огонь.

На короткое «Хальт!» Озеров дал длинную очередь из автомата и разом срезал всех троих патрульных.

– Гони, старшина! – прокричал командир взвода разведки, разворачиваясь и принимая более удобное положение для стрельбы, насколько это возможно в люльке, – той секунды, которую немцы ему отпустили, для этого как раз хватило.

До своей передовой они не доехали метров пятьдесят: старшина умер, мотоцикл перевернулся. Дальше старший лейтенант Озеров тащил Утесова на себе уже мертвого. Как потом насчитали, у него было пять ранений в спину, два из которых были смертельными. Как Утесов не умер сразу и вывез все-таки своего командира к своим, для всех навсегда осталось загадкой.

«Извини, старшина, я был не прав, – подумал старший лейтенант, стоя над телом Утесова. – Абсолютная тишина бывает. И ты сейчас ее слушаешь. Вечная тебе память и… спасибо тебе».

– Мне срочно нужно в штаб полка, – ни к кому конкретно не обращаясь, проговорил Озеров. – У меня важные сведения…

– Пойдемте, Сергей Александрович, – как-то совсем не по-военному проговорил подполковник. – Мне тоже туда надо.

Когда старший лейтенант предположил, что в штаб полка его вызвали на «смотрины», он попал в точку. Только никак не мог предположить Сергей Озеров, что встреча с этим подполковником круто изменит всю его дальнейшую жизнь. Настолько круто, что он на долгие годы забудет и свое имя, и свое отчество, и свою фамилию. Обязан будет забыть.

Часть первая

Глава 1

Поздним вечером, в двадцатых числах января 1945 года, к правительственной даче в Кунцево подъехала и мягко остановилась легковая машина. Было 23.45, время для подобных встреч обычное.

Из машины вышел импозантный, с благородной проседью на висках, мужчина лет пятидесяти в ладно сидящей на нем генеральской шинели. Он на секунду замер, окинул взглядом дом, вдохнул полной грудью чистый морозный воздух и, чуть задержав, выдохнул, окутываясь плотным облаком пара; в правой руке мужчина держал довольно объемный портфель крокодиловой кожи. Это был нарком государственной безопасности Всеволод Николаевич Меркулов, а приехал он на дачу, которая принадлежала Иосифу Виссарионовичу Сталину.

– Здравия желаю, товарищ комиссар первого ранга. Товарищ Сталин ждет вас, – вполголоса произнес встретивший наркома моложавый полковник, принимая из рук прибывшего портфель и взяв у него шинель и фуражку.

Нарком подошел к большому настенному зеркалу, поправил волосы, убрал расческу во внутренний карман, одернул китель, повернувшись к полковнику, посмотрел на него и протянул руку: тот, секунду помешкав, вернул портфель обратно.

Сталин принял приехавшего в малой столовой и после взаимных приветствий сразу же пригласил его к столу, накрытому на две персоны, – факт, уже говоривший опытному чекисту о многом: больше «приглашенных» не будет, разговор предстоит наедине, с глазу на глаз.

– Товарищ Меркулов, вы, наверное, уже догадались, что я пригласил вас сюда не только для того, чтобы вы составили мне компанию, – сказал Сталин, сев за стол напротив наркома.

– Разумеется, товарищ Сталин.

– Хорошо. Тогда давайте совместим приятное с полезным. Давайте мы с вами немного перекусим, а заодно обсудим один, на мой взгляд, очень важный и, я думаю, очень своевременный вопрос и примем по нему совместное решение. Вы как, не против?

Сталин говорил в присущей ему манере: медленно, с характерным грузинским акцентом, делая заметный упор на слова, определяющие смысл фразы, с интонацией, выдающей уверенность в том, что его слова будут восприняты как директива.

Однако сейчас, задавая Меркулову вопрос, не против ли тот обсудить волнующую его, Сталина, тему за ужином, Сталин не играл в демократию. Ему действительно было необходимо узнать мнение наркома госбезопасности и степень реальной возможности выполнения того, что он, Сталин, задумал.

– Нет, товарищ Сталин, – улыбнулся Меркулов и сделал попытку встать, но был остановлен.

– Не вставайте. Протокольные церемониалы необходимо соблюдать на приемах и официальных встречах. Сегодня у нас с вами – встреча рабочая, а это мешает делу. Разлейте лучше вино.

Дождавшись, когда Меркулов разольет мускат «Красный камень» (вино из этого сорта винограда очень нравилось хозяину, нарком знал об этом, поэтому и выбрал из нескольких бутылок именно эту), Сталин взял фужер, сделал глоток и отставил его в сторону. Затем, взяв свою трубку английской фирмы «Данхилл», лежащую тут же, на столе, он стал сосредоточенно набивать в нее табак.

Обстоятельность действий хозяина, неторопливость его движений и, главное, отсутствие на этой встрече Берии – человека, без которого не обходилось обсуждение ни одного серьезного вопроса, связанного с деятельностью органов, – предопределяли ту серьезность, важность и секретность, которую Сталин придавал встрече.

Чувствуя это, Меркулов тоже пригубил из фужера и тоже, как и Сталин, отставил его чуть в сторону: сейчас наркому необходимо было внимание не рассеянное, а сконцентрированное максимально.

– Война подходит к концу. Счет идет уже на месяцы, – Сталин раскурил трубку, поднялся, вновь легким движением руки остановил попытку наркома встать и стал неторопливо расхаживать вдоль стола. – Это, конечно, прекрасно понимают и наши союзники, и гитлеровское командование. Еще в июле Молотов высказывал предположение о том, что Гитлер или кто-то из его ближайшего окружения может попытаться выйти на сепаратные переговоры с американцами или англичанами. Тогда в этом вопросе я с Молотовым согласился, но выразил уверенность в том, что ни Рузвельт, ни Черчилль на сделку с Гитлером не пойдут. Они будут искать другие пути для отстаивания своих интересов, как в Германии, так и в Европе в целом. В этом я убежден и сейчас. Однако в стане союзников могут найтись такие силы, которые способны реально оказать серьезное влияние на ход боевых действий на Западном фронте, и на которые гитлеровские генералы могут сделать ставку. Гитлеру уже сейчас чрезвычайно важно добиться от союзников либо перемирия, либо выторговать себе наиболее приемлемые условия, открыв войскам коалиции Западный фронт и перебросив значительную часть своих войск на Восточный. Допустить этого мы не можем. Нам необходимо знать точно, создаются ли предпосылки для ведения таких сепаратных переговоров, и если такие предпосылки создаются, то между кем.

Сталин прервал свой монолог, который походил скорей на рассуждение вслух, и посмотрел на Меркулова:

– Что же вы ничего не едите, Всеволод Николаевич?

– Что?.. Ах, да… Спасибо, товарищ Сталин, – Меркулов взял с тарелочки маленький бутерброд и запил его вином.

Сталин между тем вновь начал ходить вдоль стола, изредка поднося ко рту трубку и выпуская густые облака дыма.

– Сведения о возможно готовящихся сепаратных переговорах с союзниками нам необходимы не только для того, чтобы при разработке плана Берлинской операции стратегически правильно рассредоточить свои войска. Эти сведения нам нужны еще и для того, чтобы уже сейчас мы смогли понять, каким будет внешнеполитический курс наших сегодняшних союзников после войны.

Сталин замолчал, давая возможность собеседнику высказаться.

– Работа по вопросу возможности сепаратных переговоров между гитлеровским правительством и представителями стран коалиции уже ведется по нескольким направлениям, товарищ Сталин. Наши люди, работающие и в Соединенных Штатах, и в Европе, в этом плане получили четкие указания. Однако пока никаких сведений об этом от них не поступало.

– Это хорошо, что вы уже ведете работу по этому вопросу. Считаю необходимым сконцентрировать внимание в этом направлении всех каналов, поставляющих нам информацию, в том числе и тех, которые продолжают работать не только в Америке и в Европе, но и в Германии.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

– Сейчас войска союзников находятся от Берлина на расстоянии около пятисот километров, в то время когда наши войска стоят всего в ста, а местами даже меньше… – Сталин вдруг замолчал и с интересом посмотрел на Меркулова. – Да, а что вы думаете о том внешнеполитическом курсе Соединенных Штатов Америки, который они станут проводить в отношении Советского Союза после разгрома гитлеровской Германии?

Меркулов несколько смутился и от столь неожиданного перехода Сталина к новой мысли, и от его прямого вопроса, однако тут же собрался с мыслями и ответил вдумчиво, взвешивая каждую свою фразу.

– Внешнеполитический курс Америки предопределен тем политическим строем, который проповедует эта страна, – капиталистическим. Понятно, что он не изменится и после войны, отсюда логично предположить, что и политическое, и идеологическое противостояние между нашей страной и Соединенными Штатами Америки, впрочем, как и с другими капиталистическими странами, – неизбежно. И, если смотреть в глаза правде, противостояние это будет долгим.

– Верно, – с нажимом сказал Сталин и будто в подтверждение этому качнул зажатой в кулаке трубкой в сторону Меркулова. – Это сейчас нас с ними объединяет борьба с общим врагом, а когда с ним будет покончено, сегодняшние союзники вновь станут нашими противниками. Раздел Восточной Европы, борьба за сферы влияния в той или иной ее части нам еще предстоит, и борьба предстоит нешуточная. Противостояние, как вы правильно сказали, будет неизбежным и долгим, и не только политическое и идеологическое. Будет неизбежна между нами и военная конфронтация.

Последние фразы Сталин произнес задумчиво, стоя посреди комнаты и глядя перед собой невидящим взглядом. Казалось, он самому себе подтверждает правильность своих же рассуждений. Потом, погруженный в свои размышления, он на какое-то время замолчал.

Меркулов тоже сидел, не нарушая тишины, он ждал, когда же Сталин перейдет к тому вопросу, ради которого нарком госбезопасности вызван этим поздним вечером Верховным главнокомандующим на встречу, больше походившую на тайную. То, что Сталин еще не приступал к этому вопросу, нарком чувствовал: вопрос о сепаратных переговорах, с которого начал Верховный главнокомандующий, – важный, но на сегодняшней встрече не главный.

– Так вот, – Сталин, словно очнувшись, заговорил вновь. Он подошел к столу и, не садясь, сделал глоток вина. – Сегодня мы подошли к Берлину намного ближе, чем наши союзники. Как вы думаете, что будут делать немцы, когда мы начнем штурм Берлина?

– Думаю, они будут драться до конца.

– Драться до конца будут солдаты и ополченцы из фольксштурма, одураченные Гитлером. Верхушка, генералитет, старшие офицеры – эти побегут. Они воспользуются тем хаосом, той неразберихой, которые в это время будут царить в Берлине, и побегут сдаваться к англичанам и американцам. Мы, конечно, потребуем от наших союзников выдачи военных преступников для предания их военному трибуналу, и союзники нам их выдадут, но выдадут не всех. Они выдадут нам только тех, кого не смогут укрыть у себя от нас, и тех, кого не захотят укрывать. Это будет – надо, как вы говорите, смотреть в глаза правде и быть к этому готовым. Так вот, наша с вами задача, товарищ Меркулов, воспользоваться хаосом в Берлине и использовать царящую там неразбериху в своих интересах. И мы воспользуемся этим, а также воспользуемся нечистоплотностью наших союзников по отношению к нам в плане укрывательства пленных немцев. Мы подсунем им своего человека. Пусть они проглотят нашу наживку. Что вы думаете по этому поводу?

«Вот оно. Вот тот главный вопрос, ради которого он сегодня вызвал меня сюда», – понял Меркулов. Еще он понял, что весь тот разговор о сепаратных переговорах Сталин затеял специально: это было то, что он, Меркулов, должен будет «отдать» Берии, когда тот спросит – а спросит он обязательно – о цели этой встречи. О том, что нарком НКВД узнает о ней, Меркулов не сомневался; был в этом уверен и сам Сталин.

И та странная «просьба» Верховного, которую он высказал, «приглашая» Меркулова на эту встречу, и которая поначалу даже удивила и озадачила наркома, теперь более или менее была ему понятна. «Подберите несколько – пять-шесть – наиболее подготовленных кандидатов из числа сотрудников, прошедших или проходящих специальную подготовку для работы за рубежом, в возрасте до двадцати пяти лет и в совершенстве владеющих немецким и английским языками, – сказал Сталин два дня назад, когда лично позвонил Меркулову, – и с личными делами этих сотрудников приезжайте ко мне…»

То, что Верховный задумал какую-то комбинацию, наркому было понятно. Смущал Меркулова возраст сотрудников, которых надлежало отобрать: до двадцати пяти лет. Это не тот возраст, в котором кого-то можно отправлять для выполнения серьезного задания за рубеж, а серьезность и сложность задания сомнений у него не вызывали, раз инициатива исходила от Сталина. Кроме того, начинать операцию по внедрению сейчас, накануне решающего и окончательного разгрома Германии, Меркулов считал делом малоперспективным.

– Товарищ Сталин, план, который вы предложили – хорош. Я бы даже сказал – план гениален…

– Что? Что вас смущает? Говорите. Я это чувствую по вашему голосу. Я ведь для того вас сюда и пригласил, чтобы выслушать ваши контраргументы и чтобы вы предъявили свои контрдоводы.

– Возраст сотрудников, товарищ Сталин. В таком возрасте человек еще не может занимать сколь-нибудь значимый пост ни в одной из структур СС или вермахта, который мог бы хоть как-то заинтересовать англичан или американцев. А офицер младшего чина вряд ли может интересовать английскую или американскую разведку. Существует большой риск не получить ожидаемого результата от проведенной операции.

– Американскую, – с нажимом уточнил Сталин. – Сейчас мы с вами обсуждаем вопрос о внедрении нашего человека именно в американскую разведку. – Он сделал довольно большую паузу, затем продолжил свои рассуждения:

– Насчет того, что молодой офицер не может занимать высокого положения в структурах СС и германской армии, тут вы, пожалуй, правы. А вот насчет того, что офицер невысокого армейского чина не сможет их заинтересовать, тут я с вами не согласен. Кто, как не боевой офицер, сражавшийся с оружием в руках против большевиков, к тому же в совершенстве владеющий английским и… русским языками, может еще заинтересовать Управление стратегических служб США, которое уже сейчас разрабатывает планы будущих операций против Советского Союза? Нет, товарищ Меркулов. Окажись такой человек в руках людей Донована, они его из поля зрения уже не выпустят. И малый чин офицера вермахта – с эсэсовцем они могут и не связаться – послужит нам в данной ситуации на руку, он не будет способствовать глубинной проверке офицера. По крайней мере, на начальном этапе. А насчет риска… Скажите, Всеволод Николаевич, в вашей работе вам часто приходилось сталкиваться с решением подобных вопросов без определенного рода риска? Возможна ли вообще работа разведки без риска?

– Нет, товарищ Сталин.

– Вот видите. Я тоже думаю, что нет. Вы принесли с собой то, о чем я вас просил?

– Да, товарищ Сталин, принес.

Меркулов поднялся из-за стола, принес портфель, который он отставил к стене, когда вошел в столовую, и выложил на стол стопку папок голубовато-серого цвета. Это были личные дела сотрудников, которые отобрали наркому работники кадрового аппарата, и которые Меркулов предварительно тщательнейшим образом изучил сам.

Сталин сел за стол, отложил трубку в пепельницу, взял верхнюю папку и раскрыл ее. Он долго всматривался в фотографию сотрудника, затем, убрав снимок в специальный кармашек на внутренней стороне титульной корки, стал внимательно читать листок по учету кадров. Изучив личное дело от корки до корки, Сталин отложил его в сторону и взял другую папку.

«А он постарел…» – подумал Меркулов, глядя на сильно поредевшие волосы Верховного, на его усы, совсем не щетинистые, а скорей мягкие и даже чуть обвисшие, на густую сеточку красных прожилок, проступающую сквозь кожу на щеках и делающую заметной бледность лица. И еще Меркулову бросился сейчас в глаза общий облик Сталина. Это был совсем не тот облик, который все привыкли видеть в монументальных скульптурах и на гигантских полотнищах портретов вождя. В эти минуты перед ним сидел сильно изнуренный человек с уставшими плечами и чуть сутуловатой осанкой.

Меркулов рассматривал Сталина исподволь, бросая на него короткие цепкие взгляды; тот же продолжал внимательно изучать личные дела и, казалось, совсем не замечал наркома. Только редкие уточняющие вопросы Сталина, на которые Меркулов давал исчерпывающие ответы, говорили о том, что Верховный не забыл о его присутствии.

– Что, сильно я постарел? – не отрывая взгляда от документов и словно прочитав мысли наркома, неожиданно спросил Сталин. От столь точного попадания в ход его мыслей Меркулов смутился, ему даже стало немного не по себе. – Вы разглядываете меня, как цыган, покупающий лошадь.

– Я думаю, товарищ Сталин, о том, смог ли кто-либо другой вынести ту ношу, которая с началом этой войны обрушилась на вас и которую вы, как Верховный главнокомандующий, все это время несете на своих плечах. Какой же внутренней энергией должен обладать человек, чтобы такой груз вынести?

– Тяжесть войны, Всеволод Николаевич, обрушилась не на меня одного. Она обрушилась на весь советский народ, – Сталин поднял уставший взгляд и посмотрел на Меркулова. – Это советский народ вынес и сейчас продолжает выносить на своих плечах все тяготы этой войны и на фронтах, и в тылу. А меня жалеть не надо. Я еще крепко держусь в седле. В переносном смысле, конечно.

Замолчал и вновь погрузился в изучение документов.

Просмотрев все личные дела, Верховный снова взял папку, которую ранее отложил отдельно от других.

– Красивое лицо. Открытый взгляд, – сказал Сталин, долго вглядываясь в снимок сотрудника. – Озеров Сергей Александрович, – прочел он на титульной стороне обложки личного дела. – И фамилия у него соответствует. Вы, Всеволод Николаевич, никогда не задумывались над тем, что фамилия часто оказывает влияние и на самого человека, и на его характер, привычки и даже на биографию? Озеров… Эта фамилия от слова «озеро». От этого слова веет чистотой, спокойствием и постоянством. А постоянство в нашем деле играет важную роль. Постоянство во взглядах, в преданности делу, которому служишь, в вере в справедливость этого дела… Именно это подразумевает верность нашей партии и нашему государству. Озеров… Хорошая фамилия. Что вы можете сказать об этом человеке?

– Москвич… Закончил Институт связи. В поле нашего зрения Озеров попал в октябре 43‑го года, он тогда воевал в составе 92‑й гвардейской стрелковой дивизии, командовал взводом разведки. За форсирование Днепра был награжден орденом Красной Звезды…

– Это все я вижу из материалов его личного дела, – не поднимая головы и продолжая неспешно перелистывать листы, перебил Сталин. – Что вы можете сказать о нем как о человеке, о его характере?

Меркулов, вспомнив слова начальника Школы особого назначения, чуть улыбнулся:

– Ершист. Поначалу написал несколько рапортов на имя начальника Школы с просьбой отправить его обратно на фронт. Сначала, говорит, хочу задушить фашистского змея своими руками, а уж потом готов выполнить любое задание.

Пряча улыбку в усы, Сталин тоже улыбнулся, но тут же помрачнел:

– Тут написано, что его отец погиб…

– Да, товарищ Сталин. Подполковник Озеров пал смертью храбрых в бою при освобождении Белой Церкви в январе 44‑го. Это установлено доподлинно, – предвосхитил вопрос Сталина Меркулов: «пал смертью храбрых» и «пропал без вести» – это совсем не одно и тоже. – Весть о гибели отца и побудила старшего лейтенанта Озерова писать рапорты о направлении его на передовую. Рвался отомстить за отца.

Сталин вновь раскурил погасшую трубку, поднялся из-за стола и молча стал ходить взад-вперед. Нарком понял, что в эти минуты Верховный вспомнил о своем сыне Якове, который находился в немецком плену. Меркулов понял это по тому, каким сделалось лицо Сталина: оно вмиг приобрело землисто-серый оттенок, стало печальным и… беззащитным.

– Сколько этот проклятый Гитлер принес нам страданий! Как можно пережить гибель родного человека: отца, матери, своего ребенка?! Здравым умом это ни понять, ни объяснить невозможно. Проклятая война… – Сталин вернулся на свое место и, посмотрев наркому в глаза, глухо проговорил:

– У него будет возможность отомстить за своего отца. Только месть может быть не только на поле брани, ее можно свершить в войне куда более коварной и более изощренной. Передайте эти мои слова старшему лейтенанту.

– Слушаюсь, товарищ Сталин.

Верховный вновь подвинул к себе личное дело:

– Откуда у него такая тяга к языкам? Тут сказано: в совершенстве владеет немецким, английским, испанским и португальским языками.

– Его мать по образованию филолог, товарищ Сталин. До войны она преподавала в Московском университете. Она и привила сыну любовь к языкам, к тому же у него хорошая память. Можно сказать – феноменальная. Кстати сказать, Озеров и сейчас продолжает изучать иностранный язык.

– Какой?

– Французский. И, по отзывам преподавателей, делает в этом поразительные успехи.

«У этого парня – большой интеллектуальный потенциал, – опять вспомнил Меркулов слова начальника Школы, которые тот сказал накануне: готовясь к этой встрече, нарком наводил подробные справки обо всех сотрудниках, чьи личные дела он представил Сталину. – После соответствующей подготовки Озерова можно будет задействовать в работе с большим объемом и повышенной сложности. Он умеет нестандартно думать, у него по-особому развита логика мышления. Этим он разительно отличается от других слушателей».

Этот отзыв начальника Школы особого назначения об Озерове Меркулов тоже передал Сталину, тот утвердительно кивнул:

– Хорошо. Именно это я хотел услышать от вас. Остановимся на этом кандидате. Так вы говорите, хотел своими руками задушить фашистского змея? А какой зверек не боится ядовитых змей и уничтожает их?

– По-моему, еж… – пожал плечами нарком.

– Правильно, еж. Еж обладает иммунитетом к яду змеи. Но у ежа есть заметные недостатки, слабое зрение, например, к тому же он безрассуден. Еж нападает на змею независимо от того, грозит ему опасность от нее или нет. Я имел в виду другого зверька. Я говорил о мангусте. Мангуст тоже не восприимчив к ядовитым укусам, но, в отличие от ежа, мангуст не нападает на змею первым. Он вступит в схватку тогда, когда у него уже не будет другого выхода. И в схватке мангуст использует прием опережения, за счет этого он побеждает врага. Осторожность, смелость, но не безрассудная, и умение опережать действия противника – это как раз те качества, которыми должен обладать разведчик и которыми, судя по вашим словам, обладает старший лейтенант Озеров. Мне кажется, «Мангуст» – будет подходящим оперативным псевдонимом для него. Будем готовить старшего лейтенанта Озерова к выполнению задания… Как вы сказали? Особой сложности?

– Повышенной сложности, товарищ Сталин.

– Будем готовить старшего лейтенанта Озерова к выполнению задания повышенной… и особой сложности. Сейчас мы с вами об этом задании поговорим подробнее. Да, и подготовьте утром приказ о присвоении старшему лейтенанту Озерову очередного звания «капитан».

Встреча продолжалась еще один час двадцать минут. Сталин подробно изложил Меркулову свое видение цели того задания, которое предстояло выполнить старшему лейтенанту Сергею Озерову.

– Пусть это личное дело пока полежит у меня. Я вам верну его позже, – Сталин неторопливо завязал тесемки на личном деле Озерова. – С этой минуты, товарищ Меркулов, оно должно храниться отдельно от всех. С этой минуты, кто такой Сергей Александрович Озеров, где и с какой задачей он находится, будем знать только вы и я. Даже для начальника разведки и для его куратора пусть он будет… ну, скажем, Морозов Владимир Алексеевич. И еще, – секунду помолчав, заметил Сталин, – я думаю, не стоит товарища Судоплатова посвящать в проведение этой операции. У него свой, не менее важный и не менее ответственный участок работы, которому мы придаем особое значение[1]. Не будем мешать ему в этом. Для всех же остальных, – продолжил прерванную мысль Сталин, – товарищ Озеров пусть будет просто товарищ Иванов.

– И для товарища Берии – тоже?

– Я же сказал: для всех. И для товарища Берии, и для товарища Абакумова – тоже. В нужный момент они помогут нам переправить товарища Иванова к немцам. Только в этом будет состоять их участие в этой операции. И это не потому, что я им не доверяю. Это люди многократно проверенные, им я доверяю всецело. Я не знаю тех, кто придет после них.

Сталин посмотрел на Меркулова с такой многозначительностью, что у того выступила на лбу испарина: нарком почувствовал, что последняя фраза в полной мере относится и к нему. Справившись с секундным замешательством и придав своему голосу более или менее уверенную интонацию, Меркулов все же спросил:

– А почему именно Морозов, товарищ Сталин?

Сталин чуть лукаво улыбнулся, и в глубине его желтоватых зрачков Меркулов заметил озорную искру; от той напряженности, которая секунду назад сковала наркома, не осталось и следа.

– У наших западных союзников Советский Союз ассоциируется прежде всего со знаменитыми русскими морозами, – ответил Сталин. – Морозы и в сорок первом году, когда немцы стояли под Москвой, оказали нам неоценимую помощь. Помните, какие морозы стояли в ту зиму?

– Помню, товарищ Сталин, – с облегчением улыбнулся нарком.

Уже в самом конце этой встречи Сталин вдруг спросил:

– У него есть дети? В личном деле об этом ничего не сказано.

– Нет, товарищ Сталин. Озеров женился перед самой своей отправкой на фронт. Решили подождать до конца войны, так он это объяснил.

Сталин опять помрачнел, долго молчал, потом тихо сказал:

– Плохо, если у человека нет детей, но в данном случае, я считаю, – этот поступок оправдан. Идите, товарищ Меркулов. Сегодняшней нашей встречей я остался доволен.

После того как Меркулов уехал, Сталин ушел в свой кабинет и в свете настольной лампы еще долго сидел и вычерчивал на листе замысловатые фигуры, прежде чем положил перед собой папку с документами. Это были материалы, подготовленные к предстоящей Крымской конференции глав государств антигитлеровской коалиции – СССР, США и Великобритании, – которая была намечена на начало февраля и должна была состояться в Ялте.

Глава 2

Луч карманного фонаря был довольно слабым, но его вполне хватало для того, чтобы командир взвода первого батальона 1008‑го стрелкового полка 266‑й стрелковой дивизии лейтенант Младенов – именно он шел впереди – мог уверенно вести свою группу по этому подземному лабиринту берлинских коммуникаций.

Накануне, 29 апреля, во время штурма городской ратуши в подвале одного из прилегающих к ней зданий на Кенигштрассе личным составом взвода лейтенанта Младенова был обнаружен вход в эти старинные коммуникации; по этим ходам после ожесточенного сопротивления пытались скрыться (и многим это удалось сделать) оборонявшие ратушу гитлеровцы.

Поначалу – после взятия ратуши и прилегающей к ней территории – по предложению начальника контрразведки полка во избежание проникновения в наш тыл немцев было принято решение эти подземелья взорвать. Однако после проведенной разведки силами все того же взвода Младенова совместно с разведчиками из разведроты капитана Ильюшенко, и после того как были обнаружены два выхода на поверхность, находившиеся на другом берегу Шпрее в подвалах полуразрушенных зданий, по настоянию начальника войсковой разведки полка приказ об уничтожении подземных галерей был отменен. Эти подземные коммуникации были удобны и для подразделений Красной армии: центральная часть города была еще в руках противника, и ее штурм был впереди.

Сейчас, для выполнения задания, суть которого заключалась в обеспечении скрытой переброски объекта на территорию, находящуюся еще в руках немецких войск, эти подземные галереи пригодились.

…Следом за лейтенантом шли три бойца из его взвода, за ними – начальник войсковой разведки полка майор Груздев и сотрудник контрразведки дивизии подполковник Зинченко, далее… Далее шел тот, ради кого и была организована вся эта операция, тот, настоящее имя которого – кроме Верховного – знал только один человек – нарком госбезопасности Меркулов. За подполковником Зинченко шел молодой человек двадцати пяти лет в форме офицера вермахта.

То, что он был в форме офицера, можно было определить лишь по петлицам, которые были видны в расстегнутом вороте сильно потрепанного, порванного в нескольких местах комбинезона темного серо-зеленого цвета. Ни погон, ни других знаков отличия видно не было. Даже на голове у него была не фуражка, а солдатская каска, затянутая в тряпичный маскировочный чехол. Через плечо офицера был перекинут «шмайсер», на ремне – подсумок с рожками-обоймами к автомату, кобура с пистолетом и кинжал в ножнах, рукоятка такого же кинжала торчала из голенища сапога. Две ручные гранаты с длинными рукоятями были заткнуты под ремень со спины.

Он и был тем самым «объектом», который должны были скрытно переправить к немцам. Кем был этот молчаливый молодой человек, прибывший в Берлин из Москвы в сопровождении человека в форме полковника авиации, и почему его переброске придавалось такое большое значение, ни подполковник Зинченко, ни майор Груздев, ни уж тем более другие участники этой операции не знали. Каждый из них исполнял лишь ту роль, которая была ему отведена: подполковник Зинченко, к примеру, отвечал за переброску. Он, Зинченко, после того как увидел, что прежде чем поздороваться за руку с полковником авиации, сам командир полка сначала взял под козырек и сдержанно произнес: «Здравия желаю, товарищ… полковник», мог лишь предполагать о том, кем был в действительности этот «полковник авиации», лишь догадываться о тех причинах, которые обусловливали важность и секретность порученного ему дела. И обращение к человеку в форме офицера вермахта – «товарищ Иванов» – всех, включая и сопровождающего его полковника авиации, говорило о многом…

Замыкало группу отделение автоматчиков во главе со старшиной. Это были люди подполковника из контрразведки СМЕРШ; их отличие от бойцов лейтенанта Младенова было хорошо заметным: и обмундирование почти новое, в боях не истрепанное, и каски не выгоревшие и не исцарапанные.

Шли уже минут пятнадцать: звенящая тишина, нарушаемая лишь легким шуршанием одежды да глухим звуком шагов, ибо даже сапоги были обмотаны тряпками (шли, часто останавливаясь и прислушиваясь), от которой за годы войны все уже порядком успели отвыкнуть, действовала давяще. Да еще постоянное напряжение от ожидания возможной встречи с немцами держало нервы в натянутом состоянии. О том, что такая встреча могла произойти, знали все: сейчас, когда войска Красной армии вплотную подошли к центральной части Берлина, когда запах смерти вместе с осознанием неминуемого краха висели в воздухе осязаемо, гитлеровцы дрались с остервенением раненого зверя, загнанного в угол. Защищаясь, они использовали все: и подвалы домов, и казематы, и подземные коммуникации; отступать им было некуда, терять, по заверениям министра пропаганды рейха доктора Йозефа Геббельса, – нечего.

– Стой, кто идет?.. – неожиданно остановил группу Младенова приглушенный голос.

Отделение во главе с сержантом Кузминым было выслано для разведки на полчаса раньше основной группы и сейчас контролировало выход из подземелья в подвалах здания, на всех этажах которого было полно немцев: используя неожиданное затишье, они перегруппировывали силы, пополняли боеприпасы, готовились к отражению натиска советских войск.

Кузмину повезло. Когда его отделение подошло к выходу из подземелья, немецкая речь глухо доносилась и с верхних этажей, и со стороны улицы, однако в подвале немцев не было. Воспользовавшись этим и почти полной темнотой (той предрассветной синевы, которая еле проникала через пробоины в стенах и полуподвальные окна, явно было недостаточно), Кузмин и девять его бойцов тут же заняли круговую оборону вокруг выхода. Двух бойцов сержант оставил внизу – контролировать выход со стороны подземелья.

– Свои… Гранит, – отозвался Младенов, узнав голос рядового Бородина, однако остановился и, только дождавшись отзыва на пароль, подошел. – Ну что тут у вас?

– Тихо пока, товарищ лейтенант. – Из темноты вышел, словно отделился от стены, боец с автоматом на изготовку.

– Это хорошо, что тихо. Ты здесь один? Где остальные? – Слабый луч фонаря выхватил из темноты каменные ступени узкой лестницы, круто со спиральным загибом уходившей вверх.

– Двое нас. Я и Трофимов. Нас сержант здесь охранять оставил, а сам с ребятами наверху выход стерегут.

– Трофимов?..

– Тут я, товарищ лейтенант, – полушепотом отозвался второй боец, так же как и первый, неслышно проявляясь во мраке подземной галереи.

– Хорошо… – Лейтенант повернулся к стоящим в двух шагах сзади офицерам – те тоже включили свои фонари и осматривались, отделение автоматчиков стояло позади чуть поодаль. – Пришли… Товарищ подполковник, сейчас мы выберемся в подвал, а уж оттуда – выход наружу. Сейчас там отделение сержанта Кузмина контролирует обстановку… – Младенов замялся, не зная, как ему продолжить.

– Ну, чего стушевался, лейтенант, говори, – видя замешательство командира взвода, пришел ему на помощь майор Груздев.

– Товарищ подполковник, пусть ваши люди не поднимаются в подвал. Лучше оставаться здесь. Подстрахуют, если что… А то черт его знает, кто сюда может оттуда выйти, – лейтенант мотнул головой в сторону подземного хода, по которому они только что пришли. – Да и большое скопление людей в подвале нежелательно. Меньше шума будет, а то на верхних этажах здания – немцы. И в случае перестрелки своих бы в темноте не перестрелять…

– Никакой перестрелки не должно быть, лейтенант. Мы сюда не воевать пришли, у нас другая задача, – с раздражением проговорил подполковник Смерша.

– Да я не против… – пожал плечами Младенов.

– Сколько людей у тебя наверху?

За командира взвода ответил встретивший их боец Бородин:

– Десять, товарищ подполковник. Нам с Трофимовым командир отделения приказал здесь оставаться до вашего возвращения оттуда, – боец кивнул на потолок. – Так что, если что, мы ваших в обиду не дадим.

– Веселая у тебя команда, лейтенант, – со смешком сказал командир полковой разведки.

– Добро, – подполковник повернулся к своим автоматчикам. – Остаетесь здесь. Задача ясна?

– Так точно, товарищ подполковник, – вполголоса ответил старшина. – Блокируем подход сюда с этой стороны до вашего возвращения.

– Ну что, товарищи, – подполковник посмотрел на майора, потом задержал вопросительный взгляд на «немце», – пошли? – и, видя их готовность, сказал уже командиру взвода: – Веди, лейтенант.

Офицеры повернулись и друг за другом стали подниматься по ступеням каменной лестницы, выходившей в подвал большого, старинного, сильно разрушенного здания на перекрестке Циммерштрассе и Фридрихштрассе.

Ни эти офицеры, ни находившиеся вокруг немцы не знали, что наступившее вдруг в эти минуты – в четыре часа утра первого мая – затишье (относительное, разумеется, – автоматная и пулеметная стрельба слышалась в отдалении повсеместно, стихла только артиллерийская канонада) было вызвано переговорами между заместителем командующего войсками Первого Белорусского фронта генералом армии В.Д. Соколовским и начальником Генерального штаба германских сухопутных войск генералом Кребсом. И никто из них не знал, что, не дождавшись в назначенное время от германского командования согласия на безоговорочную капитуляцию, ровно в десять сорок Красная армия откроет ураганный огонь по особому сектору обороны центра Берлина.

– Кузмин, – тихо позвал лейтенант Младенов, выглянув из отверстия в полу подвала.

– Здесь я, товарищ лейтенант.

Офицеры один за другим быстро поднялись в подвал, последним опять шел «немец».

– Не будем терять время. Где можно выбраться наружу? – спросил подполковник Зинченко.

– Там, – Кузьмин указал автоматом в сторону полуподвального окна.

Подойдя к этому окну, офицеры вновь задержались.

– Ну, желаю удачи, – пожал руку человеку в немецкой форме подполковник.

– Спасибо…

Потом пожал руку «немцу» начальник разведки:

– Ни пуха…

– К черту…

«Немец» высунулся из окна подвала, огляделся по сторонам и рывком выбрался наружу.

– Товарищ Иванов, – тут же услышал он тихий окрик и обернулся. В окне показался подполковник:

– Не возвращайтесь, удачи не будет. Возьмите… – Зинченко виновато улыбнулся и протянул «немцу» планшетку. – Чуть ведь не забыл!

– Бывает… Я тоже хорош… – «Немец» перекинул ремешок планшетки через голову и на прощание еще раз махнул рукой. – Ну, я пошел… Вам – удачного возвращения.

Он уже не слышал, как через какую-то минуту, когда он скорой походкой шагал вдоль домов по Циммерштрассе, в подвале, из которого он только что вылез, разгорелся ожесточенный скоротечный бой: группа немецких солдат, спустившихся с верхнего этажа, наткнулась на отделение старшего сержанта Кузмина.

И он так и не узнал, что все те люди, с которыми он только что стоял рядом, разговаривал, пожимал им руки, в этот момент были уже мертвы. Все они приняли бой, давая ему возможность уйти подальше, и погибли, выполняя задание по его переброске, в этом минутном, но яростном бою: немцы попросту забросали их гранатами. И те, кто оставались внизу – старшина со своим отделением автоматчиков и пятеро бойцов из взвода лейтенанта Младенова, – услышав, что наверху вспыхнул бой, кинулись на помощь своим товарищам и тоже погибли, попав под осколки гранат. В живых остались только трое: два автоматчика из отделения старшины да тот «веселый» боец по фамилии Бородин. Израненные сами, они вынесли смертельно раненного подполковника Зинченко и все-таки не смогли его, истекающего кровью, донести до своих живым.

Он не узнал, какими были последние слова подполковника. Умирая, он прошептал бойцам: «Передайте… он у…»

Глава 3

Перекрестие оптического прицела снайперской винтовки медленно перемещалось, хищно выцеливая очередную жертву, не оставляя той ни малейшего шанса. Приближенные сильной оптикой немые картинки, происходившие на расстоянии от нескольких десятков до двух-трех сотен метров, создавали ощущение нереальности.

Сейчас, когда предрассветная мгла, усиленная то густеющей, то редеющей нескончаемой дымовой завесой, стала постепенно рассеиваться, снайпер стал более или менее отчетливо различать на фоне руин снующие фигурки людей.

Снайпера не интересовали бегущие куда-то группами и поодиночке солдаты, люди в полувоенной форме и тем более гражданские лица (хотя под гражданской одеждой сейчас могли скрываться все кто угодно). Он упорно, с завидной выдержкой выискивал тех, кто был ему нужен. Вечером, еще до того как сгустились сумерки и стало трудно различать объекты, пять пуль, выпущенные из винтовки, поразили цели; сейчас снайпер вышел на утреннюю охоту.

Тоненькие линии перекрестия вдруг замерли: в центре их сплетения, в полуподвальном окне высокого здания появился офицер и как-то странно огляделся. То, что это был именно офицер, снайпер понял по петличкам, выглянувшим из-под ворота комбинезона.

Стрелок плавно положил палец на спусковой крючок, но вороватость, с которой офицер огляделся, прежде чем стал вылезать из окна, задержала выстрел. Поведение потенциальной «цели» заинтересовало стрелка: здесь не было русских, бояться было еще нечего…

Палец плавно потянул спусковую скобу, но опять за тысячную долю секунды до выстрела замер: офицер, оглядевшись по сторонам, вдруг посмотрел прямо в оптический прицел. Его взгляд, голубые (или серые?) глаза, выражение лица заставили снайпера ослабить на скобе палец.

А то, что стрелок увидел в следующее мгновение, совсем уж озадачило его: офицер, почти уже вылезший на поверхность, вдруг, будто спохватившись, опять склонился к окну, в котором показался силуэт человека в форме… русского офицера.

Это длилось мгновение, но это было то мгновение, которое спасло жизнь человека в комбинезоне: снайпер убрал палец со спускового крючка.

– Марта, смотри! – шепотом воскликнул юноша лет пятнадцати и легко толкнул в плечо девушку-подростка примерно того же возраста; именно она лежала со снайперской винтовкой и с любопытством наблюдала за событиями в оптический прицел.

– Подожди, не мешай, – недовольно отмахнулась девушка.

– Ну скорей, скорей… Смотри… Сейчас уедет…

Марта с сожалением оторвалась от окуляра прицела и посмотрела в том направлении, куда указывал юноша.

По Вильгельмштрассе, со стороны имперской канцелярии, на максимальной скорости, которая бы позволяла объезжать воронки и завалы, ехала легковая машина.

Девушка быстро переместила винтовку и навела перекрестие на лобовое стекло. Несмотря на то что машина петляла из стороны в сторону, ей все же удалось увидеть, что за рулем сидел офицер в черной эсэсовской форме.

Совместить перекрестие с эсэсовцем было делом нелегким, почти невозможным; стрелять по движущейся на такой скорости цели, к тому же меняющей направление, Марте еще не приходилось. И все же, улучив момент, она выстрелила.

То, что она попала, девушка увидеть успела, но не более того, так как тут же переместила винтовку туда, где минуту назад видела молодого офицера-красавца. Но ни его, ни человека в русской форме в окне уже не было. Марта даже подумала, что все увиденное ею ей показалось, слишком уж невероятной была эта сцена. Но офицера, его глаза, взгляд, лицо, она – четырнадцатилетняя девушка – запомнила хорошо.

Глава 4

Сталин остановился у длинного стола, оперся об него рукой с зажатой в кулаке трубкой и чуть повернул голову в сторону Берии и стоящего рядом по стойке смирно начальника Главного управления контрразведки Смерш Наркомата обороны Абакумова. Абакумов только что закончил доклад о том, что операция по переброске «товарища Иванова», о ходе которой Верховный главнокомандующий просил держать его в курсе дела, провалилась.

Сталин выслушал доклад молча, ни разу не перебив, стоя прямо напротив начальника контрразведки и внимательно глядя в глаза Абакумова, затем повернулся и, не удостоив Берию даже взглядом, медленной мягкой походкой прошелся по кабинету. Атмосфера в кабинете Верховного главнокомандующего была накалена до предела. Абакумов кожей чувствовал эту наэлектризованность, понимал: сейчас решается его дальнейшая судьба, от того, какими будут первые слова Сталина, зависит, уйдет ли он отсюда в свой кабинет на площади Дзержинского, либо его выведут под конвоем…

Простояв возле стола с полминуты, Сталин подошел ближе и остановился на этот раз напротив Берии. На высоком лбу наркома внутренних дел выступили мелкие бисеринки пота – признак сильнейшего напряжения и такого же сильнейшего волнения, хотя взгляд его был спокойным, уверенным. Не бегающим. Сталин про себя это отметил.

– Что скажешь, Лаврентий?

– Я разберусь в сложившейся ситуации, товарищ Сталин. Виновные будут строго наказаны. – Берия выдержал взгляд Верховного. Взгляд пристальный, в упор. Взгляд с прищуром, словно прицеливающийся. Нелегко ему это далось, не многим удавалось выдержать этот взгляд и не отвести свой. Сейчас Берия этот взгляд выдержал: прямой его вины в провале операции не было, операцию проводили люди из ведомства Абакумова, он, Берия, должен был лишь контролировать ход операции, помогать по мере необходимости. А за косвенную вину смертельно не наказывают, наотмашь не бьют.

– А разве ты еще не разобрался? Тогда почему же ты, не разобравшись, пришел ко мне?

Берия хотел что-то сказать: оставлять вопрос Верховного без ответа – это уже выходило за рамки несоблюдения простой этики, но легким движением руки Сталин остановил его:

– Не надо. Не отвечай. Тебе нечего ответить. И каких виновных ты собрался наказывать, Лаврентий? Самый главный виновный – это я. С меня начинай. Ведь это я поручил тебе это дело, а ты с ним не справился.

Сталин, будучи личностью властной и всесильной (а что таковой он является, сомнений не вызывало ни у кого и прежде всего – у него самого), не мог допустить нахождения в своем близком окружении человека, который хоть отдаленно походил бы на него или чем-то напоминал. Не столько из ревности, сколько из опасения заполучить скрытого соперника, способного не то чтобы отобрать власть – об этом ни у кого не могло, и не должно было возникнуть даже мысли, – а даже бросить на нее, власть, тень. Эта обостренная мания подозрительности вождя заставляла его использовать в своей работе интриги различного рода: когда соратники находятся в постоянном напряжении, в борьбе друг с другом, на крамольные мысли у них не остается времени. Такой ход Верховный использовал и в этом случае.

Зная, каким влиянием Смерш пользуется в войсках, а также учитывая богатый опыт разведывательной работы ведомства Абакумова в тылу противника – а такая работа в борьбе с абвером проводилась, – Сталин возложил на него организацию переброски «товарища Иванова» на «ту» сторону.

В то же время, учитывая взаимную неприязнь – Сталин о ней знал – между Абакумовым и Берией, а также принимая во внимание то огромное влияние на всех и вся, которым нарком внутренних дел Берия обладал, Сталин «попросил» его помочь и взять под личный контроль решение этого вопроса.

«Товарищ Абакумов, – сказал тогда Сталин, – в проведении этого… мероприятия вам поручается наиболее сложная и наиболее ответственная задача. Вы должны обеспечить переброску “товарища Иванова” на территорию, которая еще находится под контролем врага. Я уверен, что с этой задачей вы можете справиться самостоятельно, без чьей-либо помощи. Этому есть ряд подтверждений в тех случаях, с которыми вы уже блестяще справились. Но этой операции я придаю особое значение, поэтому, – Сталин повернулся и посмотрел на Берию (они оба, так же как и сейчас, стояли перед ним на этом же месте, только с другим выражением на лицах и в другом настроении), – Лаврентий, помоги товарищу Абакумову в решении этой на первый взгляд простой задачи».

«Всё, теперь они будут стараться вдвойне, – подумал Сталин, когда и Берия и Абакумов покинули его кабинет. – Теперь они будут подстегивать друг друга, ревностно следить за ошибками другого и стараться не допустить ошибок самому. А это пойдет только на пользу дела».

– Или виновными ты называешь тех, кто, судя по докладу начальника контрразведки, – Сталин с пренебрежением кивнул на Абакумова, – погибли, выполняя ту задачу, которую перед ними поставили мы с вами, товарищ Берия, а?

Все это Сталин проговорил с тихой гневной вкрадчивостью, которая была предвестником гибели многих из тех, кому суждено было ее услышать, затем, медленно повернувшись и мягко ступая, он подошел к своему рабочему столу и начал не торопясь набивать табаком трубку.

Сегодня, первого мая, рано утром из Берлина Сталину позвонил командующий войсками 1‑го Белорусского фронта Маршал Советского Союза Георгий Константинович Жуков. Этот звонок был вызван теми чрезвычайными обстоятельствами, которые произошли в Берлине ночью, и о которых Жуков обязан был немедленно доложить Верховному главнокомандующему. В связи с важностью этого доклада маршал даже попросил дежурного генерала разбудить Верховного: Сталин в это время был на даче и уже спал.

Это был доклад, суть которого заключалась в том, что для ведения переговоров о перемирии на командный пункт 8‑й гвардейской армии был доставлен начальник Генерального штаба германских сухопутных войск генерал Кребс. Для переговоров с генералом Кребсом он, Жуков, направил своего заместителя генерала армии Василия Даниловича Соколовского.

Именно этот доклад, к тому же сделанный в такой знаменательный день – первого мая – заметно поднял настроение Сталина. В таком приподнятом настроении Верховный пребывал, стоя вместе с другими руководителями партии и членами правительства на трибуне Мавзолея Ленина во время Первомайского парада и демонстрации, в таком же настроении Сталин находился и сейчас.

Даже «ложка дегтя» – сообщение Жукова о самоубийстве Гитлера – не смогла испортить Сталину ощущения праздничности и внутренней удовлетворенности. И вот теперь – это…

Прошло не меньше минуты (или докладчикам так показалось?), прежде чем Сталин заговорил вновь, но сейчас интонация в его голосе изменилась. В нем уже не было пугающей вкрадчивости.

– Разве мы можем обвинять в чем-то тех людей, которые и сейчас, ежеминутно рискуя своими жизнями, продолжают выполнять свой долг, добивая зверя в его же логове?

Сталин раскурил трубку, посмотрел сквозь дым на Берию и Абакумова: те стояли, ожидая своей участи, не шелохнувшись. Неизвестно как сложилась бы их дальнейшая судьба, не будь ночного доклада Жукова… Сталин подошел к столу заседаний, отодвинул крайний стул из длинного ряда таких же близнецов, сел и жестом руки указал на стулья, стоящие напротив – по другую сторону стола, – приглашая тем самым к нему присоединиться.

– Кому, как не вам, знать, что разведка, как и любая другая войсковая операция, состоит не только из побед, но и из досадных поражений, – дождавшись, когда докладчики усядутся, продолжил Сталин и вдруг неожиданно для них спросил: – А где Меркулов? Почему он не пришел с вами?

– Он в приемной, товарищ Сталин, – ответил Берия. Он первым отошел от только что пережитого шока, хотя голос его все же подрагивал. Впрочем, как и Абакумов, он уже понял: на сей раз меч пролетел над головой так близко, что обдало ветром, но… он уже пролетел. – А не зашел… Ведь вы не вызывали его.

– К Сталину по приглашению ходите, как на свидание к девице!..

Сталин вновь сделал длинную паузу, сидел, попыхивал трубкой, а когда заговорил снова, голос его был уже спокойным:

– Я думаю, все участники этой операции должны быть отмечены правительственными наградами в зависимости от степени их участия.

После того как Берия с Абакумовым покинули кабинет, вошел Меркулов. Сталин поздоровался с ним за руку и пригласил присесть на тот стул, на котором только что сидел Берия, сам же отошел к своему рабочему столу и, вернувшись, положил перед Меркуловым личное дело Озерова.

– Его семья ни в чем не должна нуждаться… Позаботьтесь об этом, пожалуйста, Всеволод Николаевич.

Глава 5

Оберштурмбаннфюрер СС Вилли Гарднер, сотрудник шестого отдела РСХА, с трудом открыл дверь машины и вывалился из нее на груду битого кирпича: пуля попала в правое плечо, и сейчас он его практически не чувствовал. Боли не было, плечо просто онемело, и рука абсолютно не повиновалась, висела плетью. К тому же, когда машина, потеряв управление, врезалась в обвалившуюся часть стены, Гарднер сильно ударился грудью о рулевое колесо, а головой – о лобовое стекло. Стекло, к счастью, осталось целым, а вот лоб он разбил сильно: кровь заливала глаза так, что веки слипались.

«Все… Это конец. Наличие документов в машине я объяснить не смогу. Меня расстреляют и как дезертира, и как изменника. Если не сразу, то самое позднее – через час… Ну нет, этого удовольствия я им не доставлю, – Гарднер подумал об этом равнодушно, как о ком-то постороннем; только тут до него дошло, что он совсем не испытывает страха. Мозг автоматически анализировал ситуацию и выдавал констатацию факта. Вилли попробовал пошевелиться, но тут же от боли, которая будто разорвала его изнутри, чуть не потерял сознание. А вот сейчас он испугался. Испугался по-настоящему. Испугался, когда понял, что застрелиться не сумеет потому, что не сможет дотянуться до пистолета, а отравиться – потому, что у него попросту нет ампулы с ядом, и его возьмут как беспомощный мешок. Испугался, когда представил, как его, беспомощного, поволокут к этому идиоту из гестапо Шранку и как тот, прежде чем застрелить в назидание другим, вволю наиздевается над ним. – Этот такого случая не упустит… Ну и черт с ним. Все равно скоро всем крышка. Скоро здесь будет такой ад, что живые будут завидовать мертвым. Кто же это в меня стрелял? Неужели русские снайперы уже здесь? Быстро…»

Гарднер не сразу понял, что к нему кто-то обращается, точнее, это не сразу дошло до его угасающего сознания.

– Господин оберштурмбаннфюрер, вы живы?

Гарднер разлепил веки, но ничего не увидел, лишь выдавил из себя:

– Еще – да. Кто здесь?

– Обер-лейтенант Кесслер, командир штурмовой группы… Подождите, я кого-нибудь позову. Вам необходимо сделать перевязку и вынести отсюда…

– Стойте, Кесслер. Не надо никого звать. В машине, на заднем сиденье – саквояж. В нем – всё, что нужно…

Обер-лейтенант открыл заднюю дверь. Кожаный саквояж валялся на полу, видимо, упал при ударе, однако в нем ничего не разбилось: бутылка со спиртом, склянка с йодом были целыми, бинты, вата, жгут, другие медикаменты были здесь же.

– Пуля прошла навылет, господин оберштурмбаннфюрер, в этом вам повезло, но вы потеряли много крови, – определил характер ранения Кесслер, когда, распоров кинжалом китель, добрался до раны. – Сейчас я наложу вам повязку, затем займусь вашей головой. Потерпите немного.

– Куда вы направляетесь? – спросил Гарднер, морщась от боли. Ему было наплевать на очередность действий этого обер-лейтенанта: оберштурмбаннфюрер увидел шанс на спасение.

– Нам в руки попали документы русских… Планшетка с документами… – начал объяснять Кесслер, не прекращая своего занятия – Пока длится это затишье, майор Форст отправил меня с ними к полковнику Клюге… Может, эти документы помогут… Ну вот, с этим все, – сказал обер-лейтенант, закончив с перевязкой раны на плече и поправив пропитанный кровью китель.

Гарднер почувствовал, что острая, рвущая боль стала угасать, уступая место боли тупой, пульсирующей, но ее переносить было уже намного легче. Гарднер облегченно вздохнул, мысли о фатальной неизбежности краха ушли, животный инстинкт самосохранения заработал с новой силой.

– Подайте мне это… – Гарднер кивнул на бутылку со спиртом, и, когда обер-лейтенант исполнил его просьбу, сделал большой глоток прямо из горлышка и с силой выдавил из себя весь воздух в рукав.

Пламя, полыхнувшее внутри, сразу бросило его в жар и отобрало последние силы: слабость была так велика, что Гарднер не мог держать даже бутылку. Он вернул ее обер-лейтенанту и обессилено привалился к колесу.

– Где вы этому научились? – спросил оберштурмбаннфюрер, имея в виду то, как ловко и профессионально Кесслер наложил тугую повязку на рану на плече и теперь так же сноровисто делал перевязку головы. – Вы что, по образованию медик?

– По образованию я радиомеханик. А этому, равно как и стрелять, и убивать коммунистов, меня научила война. Впрочем, думаю, не меня одного… Ну вот и все.

Кесслер закончил перевязку головы, отер с лица раненого тампоном, смоченным тем же спиртом, уже подсыхающую кровь.

– Чем я еще могу вам помочь, господин оберштурмбаннфюрер? Давайте я приведу сюда санитаров, а то с дороги из-за машины вас не видно. Я просто чудом вас заметил, и то… если бы вы не застонали…

– Покажите мне те документы.

Обер-лейтенант достал из планшетки карту, развернул и расстелил ее перед Гарднером; тот, только взглянув на нее, спросил:

– Что-то есть еще?

Кесслер подал кипу листов: приказ о передислокации части, наградные листы, рапорты, донесения.

– Уберите… – Гарднер вновь обессиленно привалился к машине. – Теперь эти документы пригодны только для вашего семейного архива. После войны будете показывать своим детям и внукам.

– Да, если останусь в живых…

– А вы хотите остаться в живых, – эти слова из уст Гарднера прозвучали риторически, как утверждение. Кесслер посмотрел на него непонимающе. – Вот что, обер-лейтенант, слушайте меня внимательно. Слушайте и не перебивайте. Вы спросили меня, можете ли вы мне еще чем-то помочь? Можете. Хотя и так, за то, что вы уже для меня сделали, я вам многим обязан. – Гарднер закрыл глаза и замолчал, чувствовалось, что каждое слово ему дается с трудом: большая потеря крови, сильная слабость к длительным монологам не располагают. – Сейчас у меня нет ни сил, ни времени для того, чтобы что-то объяснять вам или в чем-то вас убеждать. Сейчас я прошу вас просто довериться мне и делать то, что я вам скажу. – Гарднер опять на несколько секунд замолчал, затем, собравшись с силами, заговорил снова, заговорил с нажимом, безапелляционно: – Вы должны помочь мне, а в конечном счете – себе… Западного фронта уже не существует, так, фикция… Англичане и американцы продвигаются сюда, практически уже не встречая серьезного сопротивления, но как бы быстро они ни продвигались, они не успеют. Русские возьмут Берлин раньше, это вопрос уже нескольких дней, если не часов…

– Господин оберштурмбаннфюрер!..

– Не перебивайте меня, Кесслер! Это не горячечный бред, я знаю, что говорю, и отдаю себе в этом полный отчет. Так вот, пока этого не произошло и пока есть хоть какой-то шанс, мы должны использовать его. Мы должны выбраться из Берлина навстречу союзникам. Только в этом сейчас наше с вами спасение, и времени для этого у нас с вами становится все меньше…

– Но это же преступление… Это – предательство… – снова перебил Гарднера обер-лейтенант.

Оберштурмбаннфюрер поморщился то ли от боли, то ли от бестактности, однако промолчал: и сил у самого не было, чтобы продолжать, и решил дать Кесслеру высказаться, понял – без этого не обойтись.

– Да, сегодня русские стоят у стен Берлина, но и мы стояли у них под Москвой! Это же исторический факт. Они ведь смогли тогда выстоять, так почему же мы, арийцы, не сможем так же, сплотившись, дать им отпор? Сейчас наша сила – в единстве; долг каждого немца в эту трудную минуту для нации – сплотиться вокруг фюрера в единый стальной кулак, выстоять или… умереть во имя Германии…

– Сколько вам лет, Кесслер? – спросил Гарднер. Он задал этот вопрос тихо и обыденно, глядя с такой снисходительностью, что обер-лейтенант опешил.

– Двадцать пять, а что?

– Я старше вас почти вдвое, мне сорок. И, поверьте, я осведомлен намного больше вашего. Вы что в самом деле хотите умереть? Пусть даже во имя Германии! Вы что же, думаете, что ваша смерть остановит большевистскую лавину? У вас мания величия, Кесслер. Вы преувеличиваете свое значение в истории. И, раз уж мы заговорили об истории (кстати, это вы первым упомянули об историческом факте), напомню, что у русских хватило ума понять, что сдача Москвы Наполеону не является проигрышем в войне в целом. Чем все это тогда закончилось, вы знаете. А что касается долга… – Гарднер дотянулся до бутылки, выдернул зубами пробку и сделал еще один глоток из горлышка: сейчас он чувствовал себя уже намного лучше. Слабость постепенно проходила и – при желании – он уже вполне мог достать из кобуры пистолет, задним умом этот факт оберштурмбаннфюрер про себя отметил, но тут же отмел его: теперь его планы вновь обрели реальные очертания – теперь он снова хотел жить. – Долг каждого немца сейчас – выжить. Выжить, чтобы потом было кому возродить Германию, и было кому заново начать то, что не удалось сделать сейчас. Проиграна битва, Кесслер, эта битва, но не война в целом. Война будет продолжаться еще долго… До тех пор, пока будут существовать противоборствующие идеологии. Те кто сегодня выступают на стороне русских, я имею в виду американцев и англичан, в скором будущем будут на нашей стороне. Поэтому сейчас наша с вами задача, Кесслер, пробиться к ним.

Гарднер замолчал и выжидательно посмотрел на обер-лейтенанта: ни глупых возражений, ни пропагандистских контраргументов от того сейчас не последовало. Опытный психолог, проработавший в разведке не один год, оберштурмбаннфюрер Гарднер внутреннюю борьбу Кесслера заметил и решил взять инициативу в свои руки окончательно.

– Всё, обер-лейтенант, времени на полемику у нас не осталось. Вы поступаете в мое распоряжение. Это приказ. Если нас схватят не те… а эти, можете на него сослаться.

Кесслер еще какое-то время медлил. Гарднер видел, как по его лицу блуждали тени сомнения, однако эти сомнения были уже иного рода. Гарднер просчитал и это. «Всё, он мой. Плевать ему на догмы о верности долгу перед эфемерной доктриной национал-социализма. Жить хочет, как и все, – подумал Гарднер, наблюдая за обер-лейтенантом. – Ухватился за малейшую возможность выжить, как только она появилась. Хотя он офицер вермахта, в партии может и не состоять».

– Но Берлин в кольце, господин оберштурмбаннфюрер, нам не выбраться.

– Мы должны использовать все шансы, а вот когда их не останется, тогда… Если мне суждено умереть, то я предпочитаю погибнуть в бою, а не на бойне. Помогите мне сесть в машину, а сами садитесь за руль.

…Американцы задержали их через сутки, в районе Клица.

Глава 6

– Видишь джип? Такой шанс упускать нельзя, – услышал Кесслер позади себя речь на русском языке. Это разговаривали два власовца, их привел на допрос дюжий солдат-негр, но следователь с переводчиком по какой-то причине вышли, и теперь эти двое стояли у окна в коридоре. Солдат сидел на подоконнике другого окна, упершись спиной в один откос-простенок, а ногой – в другой. Эдакая безмятежно-демократичная поза победителя.

Каждое утро из числа военнопленных офицеров младшего и среднего начальствующего состава вермахта отбирались по нескольку человек «на выход для наведения порядка» – так это называлось – на различного рода работы. Их выводили за пределы символически охраняемой и огороженной легким забором из колючей проволоки территории, разводили по местам, выдавали задание и оставляли практически без конвоя: бежать было и некуда, и – главное – не имело смысла, вермахт – не СС.

Сегодня очередь «на выход…» дошла до обер-лейтенанта Кесслера – ему достался коридор на втором этаже здания, которое оккупационные власти приспособили под нечто вроде следственного комитета. Здесь размещались кабинеты следователей, сюда приводили на допросы всех задержанных и арестованных – от младших чинов до старших офицеров, здесь решались судьбы многих из тех, кому посчастливилось не погибнуть, а оказаться «в белых перчатках» американской армии, не попасть на заклание к русским особистам.

Пять раз сюда приводили и обер-лейтенанта Кесслера: «его» следователь – мистер Пакстон – так он представился через переводчика, тоже находился здесь, на втором этаже, его кабинет был дальше по коридору.

В пригород Франкфурта Кесслера привезли шесть дней назад из Клица, где они, вырвавшись все-таки из Берлина, наткнулись на американцев и откуда Гарднер в бессознательном бреду был отправлен в госпиталь. Рана оказалась серьезнее, чем это показалось Кесслеру на первый взгляд; с тех пор они с оберштурмбаннфюрером больше не виделись.

Обычно, насколько Кесслер успел это заметить, в коридорах было довольно многолюдно: следователи, подследственные, конвоиры-охранники. Сегодня, девятого мая сорок пятого года, здание почти пустовало. О том, что прошедшей ночью в ноль часов сорок три минуты немецкое военное командование в лице генерал-фельдмаршала Кейтеля, генерал-полковника Штумпфа и адмирала флота фон Фридебурга подписало акт о безоговорочной капитуляции Германии, ни Кесслер, ни те, с кем его поместили в длинный мрачный барак за колючей проволокой, еще не знали.

– Говорю тебе: такой шанс упускать нельзя! Все нам на руку: народу мало, машина внизу, этот идиот спит на ходу, – тихо и быстро говорил один из власовцев; под «идиотом» он подразумевал солдата-конвоира. – Сейчас одного из нас вызовут. Тот, кого вызовут первым, должен ликвидировать тех, в кабинете. Тот, кто останется – конвоира. Все надо сделать быстро и тихо. Никто и опомниться не успеет… Пика у тебя при себе?

– При себе… А что с этим делать? Возьмем с собой?

Кесслер понял, что говорят о нем: обер-лейтенант продолжал находиться к власовцам спиной и заполнять ящики из-под боеприпасов мусором.

– На кой шут он нам нужен? Если не уйдет куда-нибудь, то и его – тоже… Но сначала макаку. Терять, Гриша, нечего. В Россию нам никак нельзя, на куски порвут. А так, может еще повезет…

– Слушай, Сом, а может, нас не выдадут? Загонят куда-нибудь, отмотаем у них срок… Какая им выгода выдавать нас?

– Выдадут. Договоренность у них со Сталиным: тех, кто служил в РОА – выдавать в первую очередь. «Вышка» нам с тобой светит. Ну так что, ты согласен?

– Куда деваться?..

Эти двое разговаривали вполголоса, уверенные в том, что если их кто-то и услышит, то ничего не поймет, поэтому переговаривались они без особой опаски, как люди, уставшие от постоянного страха.

«Им терять действительно нечего… – подумал Кесслер. Чтобы ненароком не выдать того, что он понимает разговор власовцев, обер-лейтенант не стал поворачиваться в их сторону, он лихорадочно прокручивал в уме ситуацию и с напряжением посматривал вдоль длинного коридора, ожидая появления следователя и переводчика: те отсутствовали уже минут десять и в любой момент могли появиться. – Объяснять негру, что происходит, – долго и бесполезно, он действительно полусонный. Если эти двое что-то заподозрят, они могут кинуться… А вот когда следователь с переводчиком будут проходить мимо и поравняются со мной, мне надо будет их остановить и все рассказать».

То, что произошло потом, Кесслер не просчитал: сработал стереотип мышления – куда ушел, оттуда и придет. Но следователь с переводчиком появились с другого конца коридора. Кесслер даже не видел, как они вошли в кабинет.

– Сомов, проходите… – услышал позади себя обер-лейтенант: одного из власовцев приглашали войти.

Кесслер обернулся: тот, кого назвали Сомовым, уже входил в кабинет. Времени на дальнейшее обдумывание ситуации и принятие решения не было…

Когда власовец, оставшийся в коридоре, сделал шаг в сторону охранника, он невольно повернулся к Кесслеру спиной. Этого делать ему не следовало, но мысль о том, что сейчас ему предстоит заколоть конвоира, отключила инстинкт самосохранения: хладнокровно убить ножом человека, пусть даже врага, под силу далеко не каждому…

Для того чтобы подхватить из ящика с мусором обломок кирпича, в два прыжка преодолеть разделяющее их расстояние и со всей силы обрушить удар на голову власовцу, Кесслеру понадобилось не более двух секунд.

Все случилось так быстро и тихо, что конвоир сквозь дрему не понял, что произошло. Власовец еще не успел осесть на пол, как обер-лейтенант метнулся в кабинет.

Кесслер не успел. Когда он влетел в дверь, Сомов уже оттолкнул от себя обессилевшее тело переводчика и был готов ринуться на парализованного страхом следователя.

Власовец не ожидал такого развития событий, появление немца было для него полнейшей неожиданность, поэтому на долю секунды он остолбенел.

Используя силу инерции, обер-лейтенант перемахнул через стол и, упершись об него руками, что есть силы ударил обеими ногами власовца в грудь.

Удар получился такой силы, что Сомов буквально впечатался в сейф и, ударившись об него головой, сполз на пол уже бесчувственным.

– Прошу прощения, сэр, но у меня не было другого выхода… – глубоко вздохнув, обратился Кесслер к следователю на чистейшем английском языке, но договорить он не успел. Сильнейший удар прикладом по затылку, который нанес ему вбежавший негр-конвоир, выключил сознание обер-лейтенанта, словно погасил свет лампы.

Глава 7

Пакстон еще раз пересмотрел досье обер-лейтенанта Кесслера – протоколы допросов, собственноручные показания, перелистал офицерскую книжку, более внимательно перечитал послужной список, сопоставил его с данными оперативной проверки. Все правильно. Все сходится. За исключением одного: как после боев по обороне Зееловских высот в середине апреля, где погибли почти восемьдесят процентов защитников, в том числе и рота полка, входившего в состав 303‑й пехотной дивизии, в которой обер-лейтенант командовал взводом, он, Кесслер, мог оказаться в Берлине и командовать штурмовой группой в составе полка полковника Клюге?

Сам Кесслер объяснял, что семнадцатого апреля вместе с остатками этого полка он отступил с Зееловских высот, а затем, уже в Берлине, после скоротечной перегруппировки был зачислен в него и получил под свое начало штурмовую группу.

Но свидетелей, могущих подтвердить это, в живых не осталось, а подтверждающих документов не было.

– Не забивайте себе голову, Чарльз, – посоветовал Пакстону один из коллег. – Там творилось такое, что удивительно не то, как он там оказался, а то, как ему посчастливилось оттуда выбраться. Просто парню повезло. А путаницы подобно этой, да и похлеще, чем эта, будет еще столько, что нам ее не распутать никогда. Да и зачем вам это надо? Какой-то обер-лейтенант вермахта… Таких, как он, – тысячи. Невелика птица, не генерал…

Пакстон вспомнил эти слова и усмехнулся: «Невелика птица, не генерал. Да уж… если бы не одно но… Если бы им не заинтересовались люди “конторы”, – подумал он и, поднявшись из-за стола, прошелся по кабинету. – Как мимо него, человека, владеющего английским и русским языками – ведь власовцев-то он понял, – прошли люди адмирала Канариса? И как могло случиться, что впоследствии им не заинтересовалось ведомство Шелленберга? Воевал на передовой? Ну и что?.. Стечение обстоятельств? Что ж, вполне допустимо. Или, может быть, он все-таки их человек? Но, судя по показаниям оберштурмбаннфюрера Гарднера, Кесслер случайно оказался с ним и вовсе не собирался покидать Берлин, а, напротив, был готов драться там до конца. Что-то здесь не то… Какая-то неувязка…»

Пакстон вернулся к столу, запер досье Кесслера в сейф и вышел из кабинета.

Несмотря на то что Кесслер пришел в себя и обрел способность ощущать окружающий мир, он ничем это не выдал и продолжал неподвижно лежать с закрытыми глазами. Ему необходимо было проверить свою память. То есть не только вспомнить события, предшествовавшие его беспамятству, а проверить и при необходимости восстановить память абсолютно, начиная с момента, когда человек помнит себя осознанно. Сейчас для Кесслера это было самым главным: вспомнить все.

Голова болела нестерпимо, затылок будто был расколот надвое, сильная тошнота затрудняла дыхание, шейные позвонки ломило так, словно они были зажаты в тиски. Но память не подвела, память работала четко.

Кесслер помнил не только события, произошедшие в коридоре и в кабинете следователя, он помнил все. Даже имена родителей той девочки, в которую был тайно влюблен в четырнадцатилетнем возрасте.

«Интересно, кто это меня так хорошо приложил сзади? Наверное, этот негр, больше некому, – лежа на спине, размышлял Кесслер. – От души постарался союзник. Еще бы немного, и голова разлетелась бы, как переспевший арбуз. Ну, легкую амнезию от тяжелого сотрясения мозга он мне обеспечил, за это ему даже спасибо, теперь при необходимости память можно сделать избирательной, но если он повредил мне шею или позвоночник, тогда дело дрянь».

Обер-лейтенант открыл глаза и попробовал повернуть голову: больно, но получилось. Он осторожно осмотрелся: небольшая чисто убранная комната, у кровати – прикроватная тумбочка, у стены – стол, застеленный светлой скатертью, два стула.

«После барачных нар – гостиница. Чем вызвано такое… уважение? Моими “подвигами”? Вряд ли только этим, хотя… почему бы и нет? Ладно, гадать не будем. Пока все складывается неплохо», – удовлетворенно подумал обер-лейтенант. Он попытался встать, не удалось: перед глазами все поплыло, в ушах зазвенел противный зуммер. Кесслер снова осторожно лег.

Врач, человек лет тридцати пяти, но уже с заметной проседью в реденьких волосах на голове, появился минут через двадцать: если велось скрытое наблюдение, пауза была выдержана выверенно. Он был словоохотлив, подчеркнуто вежлив и предупредителен, пожалуй, даже чересчур предупредителен; и это – к военнопленному вражеской армии… Проверив пульс и замерив давление, доктор мягко прощупал позвоночник, шею, поинтересовался, не тугая ли повязка на голове: обычный разговор при обычном медицинском осмотре, если бы не одно обстоятельство. С самого начала врач заговорил с Кесслером на английском языке. И сделал он это с само собой разумеющейся непринужденностью.

– Ну что ж, молодой человек, – резюмировал доктор, – страшного ничего нет, но курс лечения, который я вам назначу, пройти необходимо. После него вы снова будете в состоянии прыгать через столы и махать ногами в воздухе. Где вы этому так научились?

– Вы меня с кем-то путаете, доктор, – заговорил в ответ Кесслер тоже на безукоризненном английском: предложенную «игру» (а то, что эта «игра» началась, было видно невооруженным взглядом) он решил продолжить. – Я никогда не умел махать ногами в воздухе.

– Скромность – эта та добродетель, которая украшает человека независимо от его вероисповедания и политической приверженности. Вы являлись членом НСДАП?

– На этот вопрос я уже дал исчерпывающий ответ следователю, доктор.

– Ну да, я, кажется, влез не в свою епархию… Извините, – врач дружелюбно улыбнулся. – И тем не менее один совет я все-таки вам дам: не подвергайте больше свою голову таким испытаниям. Думаю, она вам еще пригодится для других целей.

– Я так в этом просто не сомневаюсь, – Кесслер потрогал повязку на голове и, чуть привстав, подбил подушку повыше. Доктор с готовностью помог ему в этом. Занимая более удобное положение, обер-лейтенант показал тем самым, что готов к длительному общению: ему было важно как можно больше узнать о сложившейся ситуации. Трудней всего Кесслеру было скрыть головную боль: заметив его состояние, врач немедленно бы прекратил беседу. – Могу я вас спросить, доктор?

– Разумеется.

– Где я нахожусь и сколько продлится мое лечение?

– Вы в том же здании, в котором совершили свой подвиг. Эту комнату приготовили специально для вас в правом крыле на третьем этаже. Здесь тихо, нет кабинетов следователей. Здесь идет обработка поступающей информации и документов. Что же касается вашего лечения, думаю, оно продлится дней десять. Неделя – как минимум.

– О каком подвиге вы говорите, доктор? Извините, но я почти ничего не помню. Видимо, мне крепко отшибли память. Кто это сделал? И, я надеюсь, память восстановится?

Врач наклонился к лицу обер-лейтенанта и пристально всмотрелся в его зрачки:

– Я тоже на это очень надеюсь, – тихо проговорил он, – теперь память вам понадобится как никогда. Голова у вас сильно болит?

– Терпимо… Но вы не ответили на мои вопросы, доктор.

Врач снова отстранился, однако его взгляд продолжал оставаться внимательно-цепким.

– О подвиге?.. Ну как же, вы спасли жизнь двум американским гражданам – солдату и следователю – когда на них напали власовцы. Об этом сейчас только все и говорят. А ударил вас конвоир, кстати, тот, которому вы спасли жизнь. Он просто не разобрался в ситуации. Простой деревенский парень… Не хотелось бы, чтобы вы затаили обиду на всю американскую армию, – доктор улыбнулся на этот раз виновато, и тут же, без перехода, в упор спросил: – Вы помните, кто такой оберштурмбаннфюрер Вилли Гарднер?

«И все же почему он заговорил со мной сразу на английском языке? Пробный шар? Возможно… Но тогда почему не задает вопрос, откуда я знаю английский? Значит, все-таки началась обработка, и если это так, то сейчас они копают по мне в две лопаты. И где Гарднер? Его показания сейчас очень были бы кстати. А почему ты думаешь, что он их уже не дал?» – задал себе вопрос Кесслер и ответа на него не нашел.

– Это тот, с которым мы пробивались из Берлина? Да, доктор, помню. Его крепко зацепил снайпер. Не знаете, как его самочувствие?

– К сожалению – нет, – врач вздохнул и, прихлопнув себя по коленям, поднялся. – Ну, не буду дольше докучать вам своим присутствием, отдыхайте. Это для вас сейчас лучшее лекарство. Я прописал вам снотворное, его вам скоро будут выдавать, а пока постарайтесь уснуть без него. Злоупотреблять этим препаратом не стоит. Да, чуть не забыл, – уже у двери спохватился доктор, – вас поставили на усиленное питание, так что не удивляйтесь. И еще… за вашей дверью сидит сержант, этому тоже не удивляйтесь. Это не мое распоряжение, так что его функции мне не известны. Хотя то, что любую вашу просьбу – в разумных пределах, разумеется – он выполнит, мне известно. Здесь нет электрической кнопки вызова, поэтому, если захотите позвать его, воспользуйтесь вот этим… – Врач подошел к тумбочке и достал из ящика маленький колокольчик. – Это выглядит немного театрально, но, учитывая почти полевые условия и ту поспешность, с которой готовили для вас эту палату… – Доктор на секунду замолчал, словно в чем-то сомневаясь, затем все же сказал: – Еще один вопрос, если позволите…

Кесслер пожал плечами и осторожно кивнул.

– Хочу спросить вас вот о чем… Только из любопытства, поверьте… Где вы так хорошо изучили язык? У вас абсолютно отсутствует германский акцент. Не знай я, что вы немец, я бы принял вас за соотечественника. В крайнем случае – за англичанина, хотя их английский отличается от нашего, американского.

«Молодец. И эта пауза выдержана классически», – подумал Кесслер и, улыбнувшись, ответил:

– Спасибо за столь высокую оценку моего произношения, но на этот вопрос я отвечу следователю. Если он его задаст, конечно. Извините, доктор.

Секунду помолчав, врач поднялся – на сей раз уже окончательно – и направился к двери.

– Доктор, – услышал он тихий голос Кесслера, уже взявшись за ручку, и обернулся. Обер-лейтенант смотрел на него взглядом таким же пристальным и цепким, каким минутами ранее врач сам изучал его зрачки. – Об оберштурмбаннфюрере я говорил только следователю и при этом его имени не называл. Я просто его не знал. – Кесслер улыбнулся. – До свидания, доктор.

Врач молча отвел взгляд и, ни слова не говоря, вышел.

Глава 8

Хелмс (Ричард Хелмс: родился в 1913 году в Сейнт-Девидсе, штат Пенсильвания; перед Второй мировой войной работал корреспондентом в Лондоне и Берлине; во время войны – сотрудник Управления планирования операций военно-морского флота США; в августе 1943 года переведен в Управление стратегических служб (УСС) США – внешнеполитическая разведка; в последние дни войны был направлен в Берлин для руководства разведывательной работой против Советского Союза. С 30 июня 1966 года по 2 февраля 1973 года – директор Центрального разведывательного управления США) сидел, откинувшись на высокую спинку кресла и терпеливо ждал, когда его помощник Пол Сэдлер, занимающийся вопросами изучения возможностей дальнейшего использования германских военнопленных в интересах УСС, закончит знакомиться с только что поступившим текстом декларации о взятии Советским Союзом, США, Англией и Францией верховной власти по управлению Германией на период ее оккупации.

Декларация предусматривала:

– полное разоружение всех германских вооруженных сил, включая сухопутные, воздушные, противовоздушные и военно-морские силы, СС, СА, гестапо и все другие силы или вспомогательные организации, имевшие оружие, с передачей оружия союзникам;

– арест всех главных фашистских лидеров и лиц, подозреваемых в военных преступлениях;

– принятие союзниками таких мер по разоружению и демилитаризации Германии, какие они сочтут необходимыми для будущего мира и безопасности.

Сэдлер дочитал текст до конца, вложил документ в папку и, положив ее на стол Хелмса, устремил вопросительный взгляд на своего шефа. Он, разумеется, понял, для чего Хелмс ознакомил его с этим текстом: выполнение требований декларации не просто не сулило им ничего хорошего, оно осложняло их работу до максимума. А учитывая те варианты, которыми занимался сейчас Сэдлер, привычный ритм и отработанный стиль придется менять. Качества работы такие пируэты не улучшают.

– Этот документ, Пол, в самое ближайшее время будет подписан, – сказал Хелмс, даже не пытаясь скрыть сожаления в голосе. Он взял папку и, подержав ее на весу, убрал в ящик стола. – Пятого июня. В Берлине. – Хелмс поднялся из-за стола и начал расхаживать по кабинету. – Уже решен вопрос об учреждении так называемого Контрольного совета по управлению Германией. В него войдут Жуков, Монтгомери и Делатр де Тассиньи. От нашей страны, разумеется, – генерал армии Эйзенхауэр. Определены и политические советники каждой из сторон. За исключением разве что французской. Там пока есть некоторые неясности. Но это уже деталь. Это несущественно, Пол. Несущественно… – задумчиво закончил Хелмс и вернулся на свое место: расхаживание по кабинету взад-вперед улучшало работу мысли, но создавало неудобства для собеседника. – Русские намерены потребовать в счет репараций демонтажа и передачи им ряда крупных военно-промышленных предприятий в том числе, по некоторым данным, химического концерна «И.Г. Фарбениндустри». Вот это уже существенно. Попаданию германских разработок и технологий в руки русских политики в полной мере воспрепятствовать не смогут, руки у них связаны решениями, достигнутыми на Крымской конференции. Этому помешать, если не в полном объеме, то по возможности максимально, должны мы. А именно такая ставится сейчас перед нами задача. Точнее – одна из задач… – Хелмс усмехнулся и с интересом посмотрел на своего помощника; тот продолжал внимательно слушать и сосредоточенно сверлить взглядом столешницу приставного стола. – Ну и как вам перспективка? Веселая? И это еще не все. Есть сведения, что в ближайшее время и в кратчайшие сроки русские намерены потребовать от нас вывода наших войск из Тюрингии, равно как от англичан – вывода их войск из района Виттенберга. Это тоже существенно. И этому политики воспрепятствовать тоже не смогут, и по тем же причинам. Эйзенхауэр – с санкции президента, разумеется – войска выведет. И англичане свои войска тоже выведут. Затем – и я в этом абсолютно убежден – русские потребуют перевода в свою зону всего того контингента, среди которого работаете вы и ваши люди. Потом очередь дойдет и до немецких военнопленных. Времени у нас с вами не остается, Пол. Нужен хороший весомый результат.

Хелмсу самому не понравились последние фразы. «Хороший весомый результат требует тщательности, а тщательность требует времени, – подумал он. – Нельзя требовать от людей выполнения вещей, взаимоисключающих друг друга, тем более когда они и так стараются, работают, не считаясь с трудностями. На износ. А Пол старается, вон даже круги под глазами от недосыпания».

Сэдлер неопределенно хмыкнул, оторвал взгляд от столешницы и посмотрел на своего шефа:

– Эти заигрывания с русскими еще вылезут нам боком. Причем – всем. И Европе – в первую очередь. Сейчас, когда Германия повержена, фашистский режим разгромлен, претензии на мировое господство приходится ожидать уже от большевистского режима. Это же очевидно. О чем они только думали, когда подписывали соглашения в Ялте? – Сэдлер раздраженно достал пачку сигарет, закурил, щелкнув несколько раз зажигалкой, и только после этого, спохватившись, молчаливо спросил у хозяина кабинета разрешения. Хелмс улыбнулся, качнул головой и подвинул пепельницу поближе к своему помощнику.

– И в Тегеране, и в Крыму, – жадно затянувшись и выпустив к потолку густое облако дыма, раздосадованно продолжил Сэдлер, – Сталин оказался хитрее и нас и англичан. Он не уступил в польском вопросе тогда, не отдаст Германию и сейчас. Он не допустит расчленения Германии на три части. Помяните мое слово, Ричард, Сталин опять окажется хитрее. С помощью Жукова он протащит через Контрольный совет не только вопросы репараций и отвода войск, но и другие, не менее, а может, и более серьезные вопросы. Вместо того чтобы и нам, и Европе – в первую очередь я имею в виду Англию – объединиться и единым фронтом отстаивать свои интересы, мы продолжаем играть с русскими в либерализм. Перспектива… Какая уж тут к черту перспектива… Успеть бы закончить то, что начато, и побыстрее убраться отсюда! У нас с вами, Ричард, долог ум да руки коротки. Мы видим проблему, но сделать ничего не можем. Это плохо, но не смертельно. Куда хуже, когда дело обстоит наоборот. Когда ум оказывается короче рук. И если этот, второй вариант, окажется применимым к нашим политикам, тогда это – страшно.

Хелмс выслушал гневную тираду своего помощника молча; он, конечно, ожидал реакции Сэдлера, но не думал, что она окажется такой экспрессивной. Последние неудачи в вербовке среди советских граждан, угнанных немцами в Германию, и среди советских офицеров, бывших в германском плену, а после освобождения оказавшихся в американской зоне, настроения не улучшали. Среди военнопленных немецких офицеров дела обстояли тоже не лучшим образом. Если русские не шли на контакт либо из чувства патриотизма, либо из-за элементарного страха, то немцы готовы были выстроиться в очередь, лишь бы обрести высоких покровителей в лице правительственных органов страны-победительницы. Отобрать из такого количества «кандидатов» лиц, способных по-настоящему заинтересовать разведку, – дело тоже непростое. Хелмс знал, насколько загружен его помощник и как напряженно работает сеть его людей.

Тем не менее именно такая напряженная работа давала не только отрицательные, но и положительные результаты. Примером тому служил недавний рапорт и подробный отчет Сэдлера о работе с одним из «объектов». И если полученная Хелмсом из Вашингтона информация могла хоть каким-то образом касаться этого «объекта» – предположение чрезвычайно смелое, если не сказать – фантастическое, то перед Сэдлером открывалась такая перспектива в работе, что при положительном ее результате все неудачи просто вычеркивались бы. Сэдлер об этой информации пока не знал.

– Ну-у, Пол… Мне кажется, вы сильно сгущаете краски и несколько несправедливы к нашим политикам. Они тоже хорошо видят и понимают те проблемы, о которых вы говорите, только решение этих проблем не может быть таким же скоротечным (в определенном смысле, разумеется), как решение наших. Там решение – тягучее, рассчитанное на длительную перспективу. Там на карте – мироустройство будущего. Просто сейчас, на этом витке, мы вынуждены считаться с требованиями Москвы. Это не заигрывание, как вы говорите, это – расстановка фигур для удачного проведения сложных комбинаций и успешного ведения дальнейшей игры. И комбинации разыгрываются такого масштаба, о котором мы знать просто не можем… Возьмите хотя бы войну с Японией. Нам очень нужно, чтобы русские вступили, и как можно скорее, в эту войну, не только по экономическим причинам. Нам очень важно, чтобы в будущем Россия имела бы кровного врага не только на западе, но и на востоке. Так что обострять отношения с русскими сейчас нам не резон. Пока что русские нужны нам как союзники, а не как противники. И потом, вы же знаете, каждый мнит себя стратегом, видя бой со стороны. Нам с вами легко рассуждать, сидя здесь, в этих креслах, и не испытывая давления того бремени ответственности, которое испытывают они. Я уверен, Пол, наши политические лидеры сделают все, чтобы осадить претензии коммунистов на мировое господство, в том числе и в Европе. Так что давайте не будем драматизировать события раньше времени. Расскажите-ка вы мне лучше, как обстоят ваши дела с тем обер-лейтенантом. Кесслер, кажется?..

Сэдлер, в который уже раз, подивился своему шефу, его компетентности, его умению убедительно раскладывать свою аргументацию, способности выуживать из гущи информации ключевые позиции; ведь именно Кесслер был тем джокером, на который он, Сэдлер, делал ставку в своей работе, именно на Кесслера он возлагал большие надежды. Конечно, у Сэдлера были в разработке еще несколько имен, но там было не все так гладко: с членами СС работать было сложнее, советская разведка и контрразведка тоже не сидели сложа руки, нескольких перспективных «объектов» им уже удалось выдернуть, предъявив неопровержимые доказательства их преступлений.

– Да, Кесслер. После инцидента с власовцами, я вам о них докладывал, он находится на лечении. Крепко ему досталось от нашего ретивого оболтуса. Так вот, с Кесслером, а с ним, как вы знаете, в контакте находится Пакстон, активной работы сейчас пока не ведется. Как только его состояние улучшится, я просил бы разрешить мне выехать на место и лично встретиться с ним. Больно уж интересные вещи сообщает о нем Пакстон.

– Например?

– Кроме знания языков Кесслер произвел и на Пакстона и на врача впечатление неоднозначное. Он произвел впечатление человека не просто всесторонне развитого, а человека мыслящего, к тому же имеющего свою точку зрения на вопросы, в которых двадцатипятилетний обер-лейтенант вермахта не то что разбираться, он и знать-то их не должен. К примеру, в одной из бесед с Пакстоном Кесслер вскользь обмолвился о тех ошибках германского командования, которые были допущены после высадки экспедиционных войск в Нормандии, – Сэдлер в недоумении пожал плечами. – Откуда? Простой командир взвода… Или еще любопытный факт: свои интеллектуальные способности Кесслер не то чтобы пытается скрыть, но старается их не выпячивать. Зачем?

– Скромность?

Сэдлер вновь недоуменно покачал головой:

– Не знаю… А решительность, с которой он вступил в схватку с этими власовцами? Хотя… Тут, пожалуй, объяснение найти можно. Воевал, а на войне от решительности действий…

– Или прошел спецподготовку.

– Что вы имеете в виду? – спросил Сэдлер, и по мере того, как смысл сказанного Хелмсом стал до него доходить, он начал медленно меняться в лице: шеф был не из тех людей, которые занимаются гаданием на кофейной гуще. Сэдлер понимал: раз Хелмс вслух высказал такое предположение, значит, у него были для этого веские основания. И все же в мелькнувшую в его голове догадку Сэдлер поверить не мог – слишком она была невероятной.

Абвер как самостоятельное Управление военной разведки и контрразведки при Главном штабе вооруженных сил Германии просуществовал до сорок четвертого года. После его расформирования функции абвера перешли к шестому отделу Главного управления имперской безопасности, которое занималось политической зарубежной разведкой, и руководил которым бригаденфюрер СС Вальтер Шелленберг. Когда обвиненный в заговоре против Гитлера адмирал Канарис в том же сорок четвертом был арестован, многие из офицеров, служившие под его началом, были отправлены на Восточный фронт. «Мог обер-лейтенант Кесслер оказаться одним из тех офицеров? – задал себе вопрос Сэдлер и сам же, однако с большой долей натяжки, на него ответил: – В принципе – мог».

– Вы полагаете, что до того как Кесслер попал на фронт, он мог быть сотрудником абвера? – с сомнением спросил Сэдлер.

Хелмс достал из кармана ключ, в задумчивости повертел его в пальцах и, поднимаясь из-за стола, на вопрос помощника ответил вопросом:

– Вы ведь кажется, встречались с ним?

– Я присутствовал на одном из допросов, но, к сожалению, из-за нехватки времени я пробыл тогда на нем не больше десяти минут. Я понимаю, что этого явно недостаточно, для того чтобы составить о Кесслере собственное мнение, именно поэтому прошу вашего разрешения на выезд во Франкфурт.

Хелмс достал из сейфа папку и, вернувшись на место, протянул ее Сэдлеру:

– Ознакомьтесь.

Сэдлер открыл обложку и замер.

Прошло не меньше минуты, прежде чем он оторвал взгляд от папки и посмотрел на Хелмса: тот вновь терпеливо, точно так же, как некоторое время назад, когда его помощник знакомился с текстом декларации, сидел и ждал его реакции.

– Невероятно… – В глазах Сэдлера читалось все: и удивление, и неуверенность, и ошарашенность. Он достал из папки фотографию и еще какое-то время внимательно рассматривал ее. Затем отложил снимок в сторону и стал наскоро, с жадным любопытством просматривать листы с машинописным текстом. – В это просто невозможно поверить… Ричард! Откуда это у вас?!

– Это я получил из Вашингтона. Вчера. Тот человек, на фотографии… Похож он на вашего обер-лейтенанта?

– Что значит – похож? Это он – Кесслер!

– В таком случае хочу вас спросить: вы по-прежнему считаете, что этот человек может быть нам полезен?

– Сэр, – от волнения Сэдлер непроизвольно перешел на официальный тон; даже его голос сделался чуть сипловатым, – эти материалы требуют тщательного изучения и всесторонней проработки. Я не готов сейчас дать вам определенный, исчерпывающий и обоснованный ответ. – Сэдлер говорил медленно, взвешивая каждое слово, словно слушая себя со стороны. – Но даже поверхностное знакомство с содержанием этих документов… – Сэдлер, не закончив фразы, пристально посмотрел в глаза Хелмса. – Ричард, это мой шанс. Я хочу попытаться его использовать.

– А вы отдаете себе отчет в том, чем вам это может грозить в случае проигрыша? Стоит ли рисковать так?

– Все мы под Богом ходим. А без риска в нашей работе не обойтись. – Сэдлер достал из папки еще несколько листов и снова наскоро пробежал глазами по тексту.

– Ну что ж, раз вы так считаете… Документы оставьте у себя. Изучайте, прорабатывайте. Ну и напоследок еще одна новость…

Сэдлер, укладывающий документы обратно в папку, удивлено вскинул брови и с легкой тревогой повернулся к шефу.

– Еще одна? Не много ли для одного раза? А то сегодняшняя ночь и так обещает быть для меня бессонной.

– Ничего, я дам вам хорошее снотворное. Да и новость эта, думаю, будет для вас неожиданностью приятной, а приятные новости сна не ухудшают. – Хелмс выдержал небольшую паузу. – Меня, Пол, отзывают в Вашингтон. Причины не знаю. На мое место назначены вы. Кого пришлют вам помощником, мне неизвестно.

Хелмс снова сделал паузу: произведенный эффект превзошел все ожидания. Сэдлер сидел, чуть приоткрыв рот и начисто забыв о тех документах, которыми он только что был поражен и которые только что аккуратно укладывал в папку. Один из этих листов он еще продолжал держать в застывшей в воздухе руке.

– Это все, Пол, больше новостей у меня для вас нет, – улыбнувшись, сказал Хелмс.

Сэдлер сглотнул, автоматически вложил лист в папку и только тут начал приходить в себя.

– Час от часу… А?.. Ах, да… – Испросив разрешения, он снова закурил, сделал подряд несколько глубоких затяжек, раздавил недокуренную сигарету в пепельнице и только после этого спросил: – И что мне теперь делать?

– Принимать дела, Пол. Теперь у вас их заметно прибавится. Так что ваша встреча с Кесслером пока откладывается. Как и когда вы ее проведете, решать будете сами. Или все-таки теперь, после изменения вашего статуса, вы его передадите своему новому помощнику?

– После того, что я узнал? – Сэдлер постучал пальцем по обложке папки. – Нет, Ричард, это дело я доведу до конца сам!

Глава 9

С первой встречи с доктором прошло восемь дней, и все эти восемь дней к Кесслеру никто не приходил, за исключением медперсонала: врач наведывался ежедневно, один раз в день, как правило, утром, проводил осмотр, затем беседовал с обер-лейтенантом на различные нейтральные темы; медицинская сестра приходила по мере необходимости. Она приносила лекарства, делала уколы, приносила еду, она же убирала использованную посуду.

А питание – как и говорил доктор – действительно было усиленным. Даже скорей – отменным: белый хлеб, масло, натуральный кофе и даже вазочка с мармеладом и фрукты подавались к завтраку; основной же рацион привилегированного военнопленного состоял из мясных блюд.

Как только Кесслер начал вставать с кровати и смог самостоятельно передвигаться, его ждал еще один сюрприз. В один из дней вскоре после завтрака к нему в «палату» пришел парикмахер. Такого внимания к своей персоне обер-лейтенант не ожидал и искренне порадовался, когда тот, ловко орудуя инструментами, придал Кесслеру вполне цивилизованный вид.

И уж совсем порадовало Кесслера, когда после ухода парикмахера вошел дежуривший у двери охранник.

– Не желаете ли принять душ, сэр? – спросил страж, обозначив в дверях стойку «смирно».

– Желаю, приятель. Давно желаю.

– Тогда прошу следовать за мной.

Душ, куда отвел Кесслера охранник, располагался здесь же, в конце коридора.

Сколько стоял под горячими – едва можно было терпеть – струями обер-лейтенант, он не знал: полчаса, час… После стольких дней, проведенных в условиях, далеких от комфорта, это было верхом блаженства.

А когда, намывшись душистым мылом и большой мохнатой мочалкой вволю, Кесслер вышел в раздевалку, то вместо своей старой грязной форменной одежды он обнаружил чистое белье и вполне приличную больничную пижаму.

…Все эти приятные превращения произошли за восемь последних дней. На утро девятого, едва медсестра успела унести посуду, в «палату» вошел следователь.

– Доброе утро, господин Кесслер, – улыбаясь, как старому доброму знакомому, прямо с порога заговорил Пакстон. – Спрашивать вас о вашем самочувствии я не буду, это и так видно. От вас пышет здоровьем, как от раскаленной печки – жаром. А вот искреннюю благодарность за ваши самоотверженные действия и извинения за действия нашего солдата прошу от меня принять.

– Ну что вы, мистер Пакстон, какие могут быть извинения, ваш солдат действовал согласно инструкции.

– Если бы он действовал согласно инструкции, этого инцидента можно было бы вообще избежать. Ну да ладно, что произошло, то произошло, – с плохо скрытым раздражением проговорил следователь и окинул «палату» хозяйским взглядом. – Ну что ж, вполне прилично. Надеюсь, жалоб или претензий у вас нет?

– Есть, мистер Пакстон. Только, боюсь, мои жалобы и претензии никто не примет.

– Да? И какие же? – Пакстон спросил это с таким искренним удивлением, что Кесслер от души рассмеялся.

– Слишком красивую и неприступную медсестру вы закрепили за мной. Каюсь, каждое ее появление пробуждает во мне низменный инстинкт. Между нами: я как-то попытался провести разведку боем, но, увы, потерпел поражение, крепость осталась неприступной. Мало того, я получил такой сокрушительный отпор… Интересно, как этот случай она отразила в своем рапорте вам. Надеюсь, не сильно насмехалась надо мной?

Тремя днями раньше Кесслер действительно довольно фривольно повел себя с медсестрой, когда та принесла ужин. Он попытался обнять ее сзади за талию и сделал это с нарочитой грубостью, как и должен поступать неотесанный солдафон, за что и получил от женщины звонкую пощечину. Тем не менее, уходя, она мило улыбнулась и, сделав неизменный книксен, пожелала ему приятного аппетита.

Пакстон отодвинул от стола один из стульев, поудобней установил, сел и ослабил узел галстука: жест обыденный, тем не менее говоривший о многом: о неофициальности беседы, например.

– Тот инстинкт, о котором вы говорите, не является инстинктом низменным. Он является инстинктом первородным и развит в человеке сильнее других. А медсестра?.. Она совсем не насмехалась над вами. Тот случай в рапорте она упомянула лишь вскользь. Написала, что вы проявили к ней повышенное внимание как к женщине. Это все. Но устно спросила, может ли она, в целях более полного изучения объекта, то есть вас, ответить вам взаимностью. Так что оборона, на которую вы сетовали, дала-таки трещину.

– Ну вот, взяли и все испортили, – разочарованно проговорил Кесслер. Наживка с рапортом сработала: Пакстон заглотил ее, и сделал он это намеренно, обер-лейтенант это понял. – Могли бы мне этого и не говорить. В крайнем случае, соврали бы что-нибудь. С этой минуты как женщина она перестала меня интересовать. С вашей санкции она мне не нужна. А что доктор?

– О-о… На него вы произвели хорошее впечатление. Отзывается о вас в восторженных тонах. С эпитетами. Особенно подчеркивает ваше умение четко формулировать свою мысль и способность делать неожиданные выводы. Это не слишком для командира штурмовиков? С такими-то данными вам бы в штабе сидеть… Или – в разведцентре. А?

– Ничего, может, еще посижу.

Пакстон даже не заметил, как нить разговора перешла к Кесслеру, и он попытался инициативу перехватить; сыграло обычное самолюбие.

– Скажите, а с рапортом вы ввернули, чтобы определить, в каком направлении движется ваше следствие?

– Ну не в благодарность же за власовцев вы устроили мне курорт. Интересно, что бы вы придумали, не тресни меня ваш охранник по голове?

– Что-нибудь придумали бы… Скажите, господин Кесслер, все, что касается оберштурмбаннфюрера, с которым вас взяли, правда?

– Абсолютная.

– И про документы вы ничего не знали?

– Какие документы? – чуть склонив голову набок, спросил Кесслер.

По тому, как он это спросил, Пакстон понял: о документах Кесслер действительно ничего не знал, а он, Пакстон, задав о них вопрос, сделал ошибку. В чем конкретно она заключается, Пакстон просчитать еще не мог, но то, что он ее совершил, – чувствовал.

– Вы знаете, а я вам верю. Не знаю почему, но… верю. И рассчитали вы все правильно. Доктор оказался хорошим психологом, с его выводами я вынужден согласиться. Вами заинтересовались, господин Кесслер. На днях с вами встретится представитель Управления стратегических служб. Слышали о такой организации?

– Так, краем уха.

– Ну так вот, все материалы по вашему делу мне предписано передать этому представителю. Вас ведь именно это интересовало, когда вы хотели узнать о направлении вашего следствия? Вот вы и узнали. – Пакстон с видимым сожалением улыбнулся. – Так что скоро, господин Кесслер, мы с вами расстанемся, а жаль. Общение с вами доставляло мне удовольствие. Но это еще не все…

В дверь тихонько постучали, и тут же на пороге, с подносом в руках и очаровательной улыбкой на устах, появилась медсестра.

– Кофе, господа? – она сделала книксен.

– Вы всегда так предусмотрительны, мисс Трейси? Кофе нам сейчас как нельзя кстати. Вы как, господин Кесслер?

– С удовольствием.

Медсестра вошла и переставила чашки с блюдцами на стол. Кесслер заметил, что сейчас ее белый медицинский халатик был несколько короче, чем обычно, по крайней мере колени были открыты полностью.

– Мисс Трейси, – остановил ее уже на выходе Пакстон; она – вся внимание, с готовностью обернулась. – Господин обер-лейтенант сетует на скуку, которую он испытывает в этих четыре стенах от вынужденного бездействия. Не могли бы вы взять над ним шефство и хоть изредка скрашивать его одиночество?

Женщина потупила взгляд и – как показалось Кесслеру – слегка порозовела.

– Если господин обер-лейтенант простит мне мою излишнюю резкость, за которую я прошу меня извинить, и если от господина обер-лейтенанта поступит предложение поужинать с ним, то я с удовольствием приму его предложение. Извините…

Застенчивая улыбка и неизменный книксен.

– Какая милая и теплая атмосфера. Почти семейная, – с иронией проговорил Кесслер. – Благодарю вас, мистер Пакстон, за столь внимательную заботу обо мне. Как мне надлежит себя с ней вести?

– Раскованно. И… бросьте… Никто не покушается на чувство вашего собственного достоинства. Вы и в самом деле ей понравились. Разве вы сами этого не заметили?

– Заметил. Сдаюсь, обезоружили, – Кесслер сделал маленький глоток кофе и закурил. Пачку сигарет «Кэмел» каждое утро вместе с завтраком ему приносила все та же медсестра. – Однако мы отвлеклись. Вы ведь, кажется, еще хотели мне что-то сказать?

– Мы не отвлеклись. Мы сделали паузу. С вами хочет встретиться Бартон. Это тот следователь, на которого вы предотвратили нападение русского бандита, – предвосхищая вопрос, пояснил Пакстон. – Он хочет лично поблагодарить вас за то, что вы спасли ему жизнь. Надеюсь, вы не против этой встречи? А то я ему обещал… Правда, я ему сказал, что эта встреча состоится, как только ваше здоровье…

– Уважаемый мистер Пакстон, – видя легкое замешательство следователя, мягко перебил его Кесслер. – Я прекрасно себя чувствую и совсем не против встречи с мистером Бартоном, напротив, я буду даже рад ей. В моем положении любое общение с новым человеком доставит мне удовольствие. Те охранники, которых вы держите за этой дверью, кроме «да, сэр», «нет, сэр» и «не положено, сэр», других слов не знают. Зачем, кстати, вы их вообще посадили туда? Неужели в самом деле думаете, что я сбегу?

– Сбежите? Куда? К русским?

– К англичанам. Они ведь до сих пор держат под ружьем крупные соединения вермахта. Или я не прав?

Пакстон медленно поднялся, не торопясь, подошел к единственному окну, забранному снаружи решеткой, и приоткрыл форточку. Приток свежего воздуха сразу рассеял дымовую сигаретную завесу.

Простояв у окна и глядя в него довольно долго, следователь обернулся:

– Откуда вам это известно?

– Словарный запас ваших охранников я вам перечислил, чем закончился мой контакт с очаровательной мисс Трейси, вам тоже известно. Трудно догадаться?

Пакстон отошел от окна и, продолжая о чем-то сосредоточенно размышлять, вернулся на свое место. То, что эта информация стала известна Кесслеру от доктора, Пакстону было ясно; неясно было другое: в какой форме и – главное – зачем доктор передал ее обер-лейтенанту.

– Что он вам еще сказал?

– Больше ничего. Он вообще мне ничего не говорил. Он просто задал вопрос, а я из этого вопроса сделал вывод. Вот и все.

– Ну?.. В чем состоял этот его вопрос?

– Он спросил, не хотел бы я в будущем продолжить борьбу с большевизмом, если такая возможность у меня представится.

На лбу Пакстона выступила испарина: задавать такой вопрос доктор не имел права. И все же, пугаясь собственной догадки и не веря в нее, Пакстон спросил:

– Ну и что? Что в этом вопросе вас побудило сделать подобный вывод относительно войск вермахта? При чем здесь вообще англичане? Подобный вопрос в скором будущем вы, возможно, я подчеркиваю – возможно, услышите еще. Где логика?

– Логика в названии подразделения, которое вскользь было названо: армейская группа «Норд». А ведь это подразделение выходило на англичан, не так ли? Мне продолжать?

Пакстон взял свою чашку, одним глотком допил уже подстывший кофе и достал из внутреннего кармана пиджака плоскую фляжку:

– Выпить хотите?

– Утром?

– А я выпью. – Следователь налил в ту же чашку коньяк и так же одним глотком опрокинул ее. «А ведь он прав, – подумал Пакстон. – Армейская группа Мюллера находится у англичан, и держат они ее в полной боевой готовности. Да только ли ее… И если доктор работает на англичан, возникнут проблемы… У меня возникнут проблемы». – Спасибо, Кесслер… – сказал Пакстон задумчиво. – Это очень важная для меня информация.

Кесслер с беспечным видом пожал плечами – мне-то, мол, какое дело, ваши проблемы, вам и расхлебывать:

– Мы уже перешли на «ты»?

– Извините, господин Кесслер. Вырвалось… Просто голова идет кругом… Вы даже представить себе не можете, какие у меня возникнут трудности, если проверка подтвердит ваши предположения.

– Ваши, мистер Пакстон. Ваши выводы и предположения. Я лишь сообщил вам содержание вопроса, который мне задал доктор, а вывод из него сделали вы. И вывод этот – в отношении доктора – вы доложите человеку, который прибудет для встречи со мной.

Кесслер тоже одним глотком допил кофе и поставил свою чашку рядом с чашкой Пакстона.

– Черт с вами. Налейте и мне. Пить в одиночку – это так же противоестественно, как если бы не пить совсем.

Пакстон посмотрел на Кесслера долгим изучающим взглядом, будто видел его впервые, затем плеснул коньяк в обе чашки. Уверенность, которая присутствовала сейчас в поведении обер-лейтенанта, в его манере держать себя, в интонации его голоса, к удивлению следователя, невольно передалась и ему.

– Что вы ответили доктору?

– Сказал, что моя война закончена, а вообще – обещал подумать.

Обер-лейтенант приподнял свою чашку в молчаливом приглашении присоединиться и пригубил.

– Не пойму, чего вы, собственно, так разволновались-то? Теперь, в случае если проверка подтвердит ваши предположения, а она их, несомненно, подтвердит, козырная карта окажется в вашем рукаве. И когда вытаскивать ее, решать вам. За этим ломберным столом, мистер Пакстон, игру будете вести вы – Управление стратегических служб США, а не англичане. – Кесслер снова пригубил коньяк и отставил чашку в сторону. – Вас ожидают не трудности, мистер Пакстон, вас ожидает повышение стоимости ваших акций. Пейте, чего ж вы не пьете?

Пакстон автоматически взял свою чашку, но тут же поставил ее на место. Перспектива, которую только что изложил ему Кесслер, была настолько очевидной, что Пакстон недоумевал, как эта мысль ему самому не пришла в голову, настолько все выглядело логично и убедительно. Парадокс заключался в том, что теперь ему, Пакстону, был выгоден факт работы доктора на англичан. Разоблачение агента, а еще лучше – сотрудника иностранной спецслужбы – сулит и впрямь неплохие дивиденды как в отношении к нему со стороны руководства сейчас, так и в карьерном росте в будущем.

– Ну что ж, господин Кесслер, ваши доводы выглядят более чем убедительно. Но… Услуга за услугу. Какие выводы в отношении вас я, по вашему мнению, должен доложить человеку, который приедет для встречи с вами?

– Свое мнение обо мне вы уже наверняка изложили в отчетах, и, думаю, даже не один раз. В противном случае я вряд ли попал бы в поле зрения вашего Управления. Стоит ли к этому что-нибудь добавлять еще? Зачем брать на себя лишнюю ответственность за решения, принимать которые будете не вы?

Вот теперь Пакстон свой коньяк выпил: этот обер-лейтенант опять оказался прав.

– Вы знаете, я, пожалуй, соглашусь с вами и в этом. Чем же в таком случае я могу быть для вас полезен? Я, знаете ли, не люблю ходить в должниках.

– Я не считаю вас своим должником, мистер Пакстон, и никакой благодарности от вас не жду. Напротив, это я должен быть вам благодарен за то, что нахожусь сейчас здесь и в этих условиях. – Кесслер обвел взглядом свою камеру-люкс. Статус-кво на данном этапе его устраивал: достигнутые доверительные отношения со следователем дорогого стоили. А то, что Пакстон стал считать себя еще и его должником, – это было уже пределом того, о чем Кесслер мог только мечтать.

– И все же, я могу для вас еще что-то сделать?

– Вообще-то можете, – с неуверенностью и сомнением в голосе сказал Кесслер.

– Что же?

– Вы знаете, мне сейчас пришла в голову мысль предложить сегодня мисс Трейси поужинать со мной. С вашей подачи, между прочим… Так вот, не могли бы вы на сегодняшнюю ночь отправить моего стражника отдыхать в казарму? А то, боюсь, при охране за дверью дама будет чувствовать себя несколько… скованно. В свою очередь, обещаю сегодняшней ночью законов, установленных в американской зоне оккупации, не нарушать и вообще не покидать пределов этого номера. Разве что, извините, в туалет.

– Хорошо. Вам налить еще? – спросил Пакстон и, получив отрицательный ответ, убрал фляжку обратно в карман пиджака. – Что-нибудь еще?

– Еще? Пожалуй – да… Дело в том, что, находясь здесь, я отстал от происходящих в мире событий. Не могли бы вы принести мне газеты, хотя бы за последнюю неделю? Если можно, американские, английские и русские. Это не противоречит вашим принципам?

– Моим принципам – нет. Это будет противоречить вашему положению военнопленного, – Пакстон сделал ударение на последнем слове: дистанцироваться все-таки следовало. По крайней мере – пока… – Но я выполню и эту вашу просьбу, распоряжусь, чтобы вам приносили и свежую почту.

– Вот за это спасибо.

Пакстон удовлетворенно кивнул, поднялся и снова подошел к окну: он не хотел, чтобы Кесслер видел его лицо, точнее, те тени внутренних сомнений, которые отражались на нем. «У этого обер-лейтенанта поразительное чутье, – думал Пакстон. – Любой факт он может развернуть в выгодном для себя ракурсе. Не удивлюсь, если мои предположения о том, что в прошлом он мог быть сотрудником абвера, подтвердятся. Доктора он просчитал играючи… И сдал мне его. Зачем? Ведь не за газеты же недельной давности».

– Господин Кесслер, прежде чем закончить сегодняшнюю нашу встречу, – повернувшись, заговорил Пакстон, – я хочу вас спросить вот о чем: почему вы не приняли предложение доктора? Ведь, по сути, вы отклонили его. И почему решили отдать его мне?

– Потому что он предложил мне невыигрышный вариант. Я подчеркиваю: не проигрышный, а именно невыигрышный. Он предложил мне продолжить борьбу с большевизмом в составе тех сил, которые в этой борьбе единожды уже потерпели поражение. Зачем же мне дважды наступать на одни и те же грабли?

– Хотите продолжить борьбу в составе сил Соединенных Штатов? – поколебавшись, Пакстон все же не удержался и задал этот вопрос: он тоже, как и доктор, не имел на него права.

– Ну, насколько мне известно, Соединенные Штаты сегодня являются союзниками большевиков. Или у вас есть сведения, что в скором будущем США собираются выступить против Советского Союза?

– Нет. Таких сведений у меня нет, – Пакстон уже пожалел о том, что задал последний вопрос: он вновь убедился, что в общении с этим обер-лейтенантом расслабляться нельзя ни на секунду. – Вы не так меня поняли… Видимо, я просто неправильно сформулировал вопрос…

– Я вас правильно понял, мистер Пакстон. И вопрос вы сформулировали именно так, как и хотели его сформулировать. Хорошо, я отвечу вам на него. Давайте смотреть правде в глаза. В том, что в конечном итоге политические интересы Америки совпадают с политическими интересами ведущих стран Европы, в том числе и Германии, вам известно не хуже меня. Америка, так же как и Англия, Италия, Франция и другие, не заинтересована в распространении коммунистической идеологии в Европе. Поэтому очень скоро, даже, может быть, быстрее, чем мы с вами думаем, мистер Пакстон, те страны, которые еще вчера были союзниками Советской России и воевали против нас, встанут против нее. Именно на этот раскол между союзниками до последней минуты надеялся наш фюрер. Увы, раскола не произошло… Но это было вчера, а завтра, когда он все-таки произойдет, и Америке, и Англии в качестве союзника понадобится Германия. Причем Германия как без идей Гитлера, так и без идеологии Сталина. Так вот, ради возрождения этой новой Германии я готов сражаться в авангарде сил любой страны, способной реально осуществлять эту борьбу. Германия с остатками ее войск, как мне ни горько это говорить, таковой на сегодняшний день не является; в лучшем случае сегодня она может служить лишь сателлитом, – Кесслер закурил и посмотрел на следователя: тот стоял к нему спиной и смотрел в окно. – Ну как, мистер Пакстон, я ответил на ваш вопрос?

– Гибко, но правдиво. Я удовлетворен вашим ответом, – Пакстон обернулся. – Знаете, господин Кесслер, я бы не хотел иметь своим врагом такого человека, как вы.

– Тогда давайте дружить. И хочу вам заметить, это я ответил только на ваш вопрос. Что и как отвечать на подобный вопрос, если он будет мне задан другим человеком, я еще подумаю, – Кесслер лукаво посмотрел на своего собеседника. – Мистер Пакстон, могу теперь я задать вам вопрос и получить на него столь же правдивый ответ?

– Ну что ж, попробуйте, – следователь пожал плечами, хотя внутренне насторожился: простенький вопрос от обер-лейтенанта вряд ли последует.

– Что было в документах штурмбаннфюрера, который, как я полагаю, тоже попал в поле зрения Управления стратегических служб?

«Вот она, та ошибка, которую я допустил в самом начале беседы, спрашивая о документах. Я сам навел его на мысль о том, что Гарднер тоже в нашей разработке», – понял Пакстон.

– Что в тех документах, мне неизвестно. Это правда. Гарднер – не мой вопрос. Им занимаются другие люди… подотчетные Управлению.

Кесслер допил остатки коньяка, повертел в руках чашку и, улыбнувшись, поднял глаза на следователя:

– Тоже уклончиво. Но это ведь я так спросил, из любопытства. Ни штурмбаннфюрер, ни его документы, о которых я ничего не знаю и о которых ничего и… ни от кого даже не слышал, – с нажимом на последние слова проговорил Кесслер, – меня не интересуют.

Пакстон подошел к двери и, уже взявшись за ручку, обернулся:

– В вашем лице, господин Кесслер, опасно иметь не то что врага, а даже недоброжелателя.

После того как следователь ушел, Кесслер с облегчением вздохнул, устало лег на кровать, заложил руки за голову и закрыл глаза: сейчас ему предстояла работа не менее трудная, чем та, которую он только что проделал. Ему предстояло прокрутить в уме всю встречу, весь разговор со следователем – с самого начала, с того момента, как только тот вошел, и до самого конца. Это необходимо было сделать не только для того, чтобы проконтролировать и проанализировать себя, это необходимо было сделать и для того, чтобы определить линию поведения на будущее, на время предстоящей встречи с представителем американской разведки.

О том, что во время этой встречи последует предложение от американцев о сотрудничестве, теперь Кесслер знал наверняка. Важно было другое: предложат ли ему работу в качестве штатного сотрудника, или же последует предложение стать их агентом. И в том и в другом случае Кесслер решил предложение принять, но от того, какой из вариантов ему будет предложен, от этого будет зависеть и его, обер-лейтенанта Кесслера, линия поведения. Эту линию ему и надлежало сейчас проработать для каждого из вариантов.

«А он, узнав о докторе, испугался, – подумал Кесслер о следователе. – Причем очень сильно испугался. Мой расчет на то, что на взвешенное осмысление ситуации у него не будет времени, оправдался с лихвой. Иметь в лице Пакстона если не союзника, то хотя бы доброжелателя – большая удача».

Пролежав неподвижно минут десять, Кесслер перевернулся на бок. «Зачем Пакстон так настойчиво подсовывает ко мне медсестру? Между ним и мной сложились настолько доверительные отношения, что от нее обо мне ничего нового он не узнает. Не понимать этого он не может. Тогда зачем? Надеются в будущем меня этим компрометировать? Глупо… Привязать меня к ней, сыграть на чувствах? Как вариант… Она красива, стройна, при желании влюбить в себя молодого офицера-фронтовика, долгое время лишенного женского общества, вполне может. А любовь – это такая штука, которая делает из мужиков пластилин: лепи потом из них что хочешь. Не всех, конечно, но примеров тому множество. Зачем им нужен я пластилиновый? – На этот вопрос Кесслер долго не мог ответить. Точнее, ответ у него был, но безальтернативный: хотят привязать к себе как можно крепче и как можно надольше, но вот в качестве кого? – Ладно, время покажет. Пока буду петь под их музыку. Согласившись на контакт с Трейси, я сделал все правильно. Именно так должен был поступить истосковавшийся мужик; обратное вызвало бы и удивление, и подозрение. Вот только результата в сегодняшней встрече с очаровательной медсестрой необходимо добиться противоположного: не того, которого они ожидают. Ну что, обер-лейтенант, придется тебе сегодня постараться».

Кесслер взял с тумбочки колокольчик, но звонить не стал. Была смена молодого улыбчивого негра по имени Джон; обер-лейтенант знал по именам всех четверых охранников, которые попеременно несли вахту у его двери. Кесслер поднялся и вышел в коридор; Джон тут же встал и широко улыбнулся.

«Почему у негров всегда такие белые зубы? – подумал Кесслер, стоя перед солдатом и засунув руки в карманы пижамной куртки. – Или это простой обман зрения? Белизну подчеркивает контраст с темной кожей? Да, наверное… Если меня выкрасить черной краской, я тоже буду сверкать зубами, как фарами в ночи. Нет, лучше не надо…»

– Ну что, Джон, тяжела армейская служба?

– Я только выполняю приказ, сэр.

– Это похвально. После тебя придет выполнять приказ Дик? Я ничего не путаю?

– Все правильно, сэр, в восемнадцать часов меня сменит бедняга Дик.

– Почему – бедняга?

– Он вчера немного перебрал русской водки: они с одним сержантом где-то раздобыли несколько бутылок. Сегодня утром на них обоих было жалко смотреть. Особенно страдал Дик.

– Может, это русские совершили диверсию по выводу американских солдат из строя, а? Как думаешь?

– Нет, сэр, – еще шире (хотя, казалось бы, – куда?) улыбнулся Джон. – Мы с русскими союзники. Они неплохие парни, я встречался с некоторыми из них. Они не станут устраивать диверсии против нас. Просто Дик не знает меры, особенно со спиртным.

– Ну что ж, значит Дик виноват сам, пусть пеняет на себя. Вот что, приятель, отведи-ка ты меня в душ, – Кесслер похлопал улыбчивого негра по плечу. – До обеда еще есть время, хочу немного освежиться.

– Есть, сэр.

Глава 10

Медсестра, раскладывая принесенный обед на столе, услышав предложение Кесслера поужинать с ним и скрасить своим присутствием его одиночество, на секунду замерла, затем залилась краской (если это была игра, то выполнена она была потрясающе; как можно заставить себя покраснеть?) и молча сделала книксен.

Согласием это еще не было, это можно было расценить и как вежливый отказ.

– Не могли бы вы включить в меню нашего ужина бутылку хорошего французского вина? – сделав ударение на слове «нашего», Кесслер решил добиться от женщины более конкретного ответа. – К сожалению, сейчас я лишен возможности угощать вас, но в будущем, надеюсь, такая возможность у меня появится.

– Вино не входит в рацион господина обер-лейтенанта, – мисс Трейси бросила на него кроткий взгляд, – но я постараюсь что-нибудь придумать.

Это было уже согласие безоговорочное.

Следователь Бартон пришел в два часа дня. Джон, не имевший права пропускать к охраняемому объекту кого бы то ни было, кроме оговоренных лиц, но предупрежденный следователем Пакстоном, пропустил Бартона без лишних вопросов.

Кесслер, лежавший в послеобеденной дреме, поднялся навстречу визитеру.

– О-о, прошу меня извинить за то, что я невольно прервал ваш отдых… – смутился следователь; он действительно не ожидал, что его визит окажется так некстати. Ситуация выглядела если не комично, то весьма забавно. – Мистер Пакстон не предупредил меня… Я следователь Бартон… Это меня вы спасли от нападения бандита.

– Здравствуйте, мистер Бартон. Ничего страшного. И пришли вы очень кстати. Я уже порядком устал от этого отдыха. Фраза «устал от отдыха» звучит глупо, но точно. Я именно устал от отдыха. А о вашем визите мистер Пакстон меня предупреждал.

Кесслер пожал руку, протянутую следователем, и жестом пригласил его к столу. Бартон предложение принял и поблагодарил легким кивком головы.

Словам Пакстона об этом визите обер-лейтенант значения не придал и, честно говоря, вообще забыл об этом сообщении, так как не видел в этом факте какой-нибудь значимости. Как выяснилось – напрасно.

Присев на стул, Бартон поставил портфель на пол, достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое лист, развернул его и положил на стол перед Кесслером.

– Господин Кесслер, я не знаю, как мне отблагодарить вас…

«Нас пишут. Пока Вы были в душе, комнату оборудовали, поэтому пока я буду говорить, читайте и запоминайте. Я работаю по линии ФБР, – читал Кесслер, пока Бартон рассыпался в благодарностях. – Завтра с Вами встретится сотрудник Управления стратегических служб Пол Сэдлер. Советую Вам на его предложение ответить согласием. Когда окажетесь в Вашингтоне и если Вам понадобится моя помощь, найдите частную адвокатскую контору “Смит и партнеры”. Ее владельца зовут Сол Смит. Представьтесь ему как Нэш. Кроме него, Вас и меня, этого имени знать никто не будет, однако если он попросит, назовите мое имя. Он организует нам с Вами встречу. Ничего не опасайтесь, Вам ничто угрожать не будет».

Кесслер еще раз перечитал текст, свернул лист и вернул его Бартону. Следователь тем временем закончил говорить, достал из портфеля бутылку виски и поставил ее на стол.

– Это все, на что хватило моей фантазии для того, чтобы сделать вам хоть какой-то подарок. Сам я составить компанию вам не могу, очень много работы, а вам эта бутылка, может быть, хоть ненадолго поможет развеять скуку. Надеюсь, мистер Пакстон не очень рассердится на меня за эту контрабанду.

– Скажу вам по секрету, мистер Бартон, сегодня утром он сам угощал меня коньяком, так что у нас с вами есть рычаги шантажа, чтобы свести его неудовольствие до минимума, – посмотрев на вентиляционную отдушину и понизив голос до заговорщицкого, в шутливом тоне проговорил Кесслер. «Ведь мы не знаем, что нас пишут, пусть послушают о нашем сговоре».

Бартон улыбнулся и поднялся – хулиганистую выходку Кесслера он понял и даже подыграл:

– Но тем не менее постарайтесь меня не выдавать. Я очень ценю доверие мистера Пакстона.

«За доктора они взялись всерьез, – продолжил свои размышления Кесслер после ухода следователя. – Пишут не меня. Его. – Он вновь посмотрел на вентиляционную решетку под потолком и улыбнулся. – Извини, Трейси, но мужские игры – штука безжалостная. В разведке понятие “порядочность” применимо только к единомышленникам. Не я устанавливал эти правила».

…За пятнадцать минут до прихода медсестры Кесслер вышел в коридор. На стуле, на котором днем нес службу Джон, восседал Дик – угрюмый детина двухметрового роста, с внешностью, напрочь отвергающей наличие хоть какого-то интеллекта. Встреча с таким противником в рукопашном бою никаких шансов на победу не оставляла: его пудовые кулаки могли любого уложить если не навсегда, то надолго. «Хорошо, что власовец Сом оказался не такой, как этот», – подумал Кесслер, увидев Дика впервые.

– Здравствуй, приятель, – поздоровался Кесслер с гигантом. – Неважно выглядишь. Держу пари, что прошедшая ночь у тебя была бурной.

Охранник посмотрел на Кесслера, нехотя поднялся и вымученно произнес:

– Здешний климат плохо сказывается на моем здоровье. Жду не дождусь, когда же мы наконец уберемся отсюда. Что-нибудь желаете, сэр?

– Поклянись, Дик, что ту страшную тайну, которую я тебе сейчас открою, ты унесешь с собой в могилу!

– Разумеется, сэр, хотя о могиле думать мне еще рано, умирать я не собираюсь. Говорите, я никому не скажу, разве что следователю Пакстону.

– Ему можно. Дик, я намереваюсь весь вечер провести в обществе очаровательной мисс Трейси. Не мог бы ты сегодняшнюю ночь провести где-нибудь в другом месте, где тебе было бы удобней поправить свое пошатнувшееся здоровье? – Кесслер вынул из кармана бутылку виски, которую принес ему Бартон, и протянул ее Дику.

Охранник радостно улыбнулся – явление неординарное, улыбающимся Кесслер его еще не видел.

– Об этой тайне я уже предупрежден, сэр, – он взял бутылку, встряхнул, полюбовался на завихрения и убрал в бездонный карман галифе. – Желаю вам весело провести время. Обещаю выпить эту бутылку за ваше здоровье, господин обер-лейтенант.

…Паола лежала на боку, подперев голову согнутой в локте рукой, и острым ноготком вычерчивала на груди Кесслера замысловатые узоры; он лежал на спине с закрытыми глазами, заложив одну руку под голову, второй полуобняв медсестру.

Лунный свет, проникающий в комнату через окно, и полная тишина создавали иллюзию того, что во всем здании, кроме них, никого нет, хотя Кесслер знал, что это не так. Его ведут. С ним работают. Даже сейчас. Даже в эти минуты. Ощущение себя подопытным животным – чувство не из приятных.

– И как мне теперь жить? – тихо спросила женщина; она продолжала задумчиво водить пальчиком по груди Кесслера, и было похоже, что этот вопрос Паола задала себе.

– Что ты имеешь в виду?

– Как после того, что между нами произошло, после того, что ты со мной сделал, мне жить дальше?

– А что такого я с тобой сделал, и что между нами произошло такого, что бы мешало тебе жить дальше? Я ведь у тебя не первый, и это не мешало тебе жить до меня. Будешь жить, как жила, – Кесслер говорил, не открывая глаз, не меняя позы и даже не шевелясь.

– Первый… Ты, Кесслер, оказался у меня первый. – Женщина откинулась на спину и поудобней поправила его руку у себя под головой: лежать вдвоем на одной подушке оказалось так же неудобно, как сидеть одному на двух стульях. После короткого молчания она вновь медленно заговорила: – Ты ведь разбудил меня. Ты разбудил во мне женщину. Ты открыл мне новый мир. Ты подарил мне счастье… Все, что было раньше, было ложью, как бутафорская страсть в дешевом водевиле. И действующие лица были не настоящие, хотя выглядело все красиво и правдоподобно, словно Санта Клаус в рождественскую ночь. А ты оказался не таким. – Она снова легла в прежнее положение. – Будь ты проклят, Кесслер! Будь ты трижды проклят… Зачем ты свалился на мою голову?! Что я тебе плохого сделала? Ведь жила до тебя спокойно. А теперь?.. Зачем мне эти страдания? Ведь утром я…

Договорить Паола не успела. Кесслер закрыл ей рот поцелуем. Он сделал это быстрее, чем успел додумать: «Утром ты должна будешь доложить обо всем рапортом, ты ведь именно это хотела сказать. Они знают, что я тебя просчитал, но ты этого не знаешь, и ты не должна раскрываться передо мной. Ты должна честно выполнять свою роль. Иначе попадешь в черный список».

Когда Кесслер освободил Паолу от объятий, она еще какое-то время неподвижно лежала с закрытыми глазами и ждала продолжения.

– Утром ты принесешь мне, как всегда, завтрак, и у нас с тобой все еще будет впереди, – тихо сказал Кесслер и сел на кровати. – И вообще, ты сама во всем виновата, – он взял с тумбочки пачку сигарет и молчаливым жестом предложил женщине. Та отрицательно качнула головой и попросила:

– Налей мне лучше вина.

Мисс Трейси выполнила свое обещание – она принесла бутылку французского белого вина «Шабли» и два высоких стакана тонкого стекла.

Кесслер наполнил оба стакана на одну треть, один подал Паоле; та сидела, подложив под спину подушку, поджав ноги и укутавшись одеялом. Сделав маленький глоток, она сверкнула в темноте смеющимися глазами:

– Интересно… И в чем же заключается моя вина?

Она уже напрочь забыла то, о чем хотела сказать, когда ее прервал поцелуй Кесслера. Он внутренне вздохнул с облегчением.

– Не надо было рождаться такой красивой. Родилась бы страшненькой – с длинным висячим носом, косыми глазами, большими ушами и кривыми ногами, глядишь, я и не обратил бы на тебя внимание. И жила бы ты припеваючи: ни любви, ни страсти, ни мужских объятий… А?

От картинки, которую нарисовал Кесслер, женщина аж поперхнулась: в то время, когда он предлагал возможную перспективу ее спокойного существования, она как раз пила вино. Откашлявшись, она утерла кончиком простыни выступившие слезы:

– Кошмар какой! Даже ноги мои не пожалел. – И вдруг залилась веселым заразительным смехом. – И нос… Ты представляешь меня, и с таким… носом?! – показала она жестом воображаемую «красоту».

В унисон ей засмеялся и Кесслер. «Слушай, наслаждайся, – подумал он о том, кто в это время сидел – скорей всего, в соседней комнате – с наушниками на голове перед крутящимися магнитофонными катушками. – Сегодняшняя смена пройдет для тебя впустую. Нечего тебе будет докладывать утром своему начальству. Интересно, кому? Пакстону? Скорей всего – да».

Отсмеявшись, Паола допила вино, вернула стакан Кесслеру, улеглась и протянула к нему руку:

– Бросай свою сигарету, иди сюда… Скоро уже рассвет, и у нас осталось не так много времени. Давай не будем транжирить его попусту.

…Предутренняя мгла заполняла комнату будто исподволь, но с неудержимой неизбежностью. После неистовой любовной бури, во время которой Паола была подобна тайфуну, и после того, как она наконец медленно всплыла из дурманящего разум омута, они оба тихо, обессиленно лежали в этой предрассветной мгле, понимая, что изменить что-то не в силах: они не могли отменить рассвет, не могли остановить время. Он лежал на спине, она покоилась на его плече. «Время… А что такое время? – думал Кесслер. – Срок, который отпущен человеку на его земной путь и разделен на годы, месяцы, секунды? Тогда кто определяет этот срок? И вообще, что это за срок? Логично предположить, что это срок отбытия провинившейся душой наказания в виде заключения ее в человеческое тело. А те чувства, которыми кто-то наделил человека – боль, страдания, радость, страх, любовь, да и сам разум, – и служат тем самым наказанием, которым мучается провинившаяся душа. Тогда смерть – избавление? Окончание срока наказания, после которого душа возвращается в свое естественное бытие? Но как расценить убийство, смерть от болезни или несчастного случая? Убийство – противоестественно. Оно противоречит воле того, кто заключил душу в человеческое тело. Самоубийство – тоже. Отсюда и заповеди… Смерть от других причин – случайное стечение обстоятельств. Отсюда концепция переселения душ: душа человека, умершего не своей смертью, вновь будет поселена в тело другого живого существа. И так будет повторяться до отбытия душой полного срока наказания. Вывод? – Кесслер осторожно посмотрел на Паолу: ее спокойное ровное дыхание говорило о том, что женщина уснула. – Вывод простой и обнадеживающий: если тебя, Кесслер, убьют, то ты, точнее твоя душа, твой разум, вернется обратно, если же ты умрешь своей смертью, душа вернется домой. Все просто и понятно. Непонятно другое: в чье тело вернется твоя душа? В тело собаки, муравья или… Гитлера. Хотя последнее вряд ли… В преступников, убийц, грабителей и разбойников вселена душа со знаком “минус”, во всех остальных – со знаком “плюс”. Сверхвозможности человека – гениальность, предвидение и другие, следуя моей теории, тоже можно объяснить. Они просто являются каким-то сбоем или… некачественной работой чиновников, ведающими переселением душ. А само человеческое тело с его кровеносной системой, системой пищеварения и со всеми органами чувств – не что иное, как искусственно выведенный биологический индивид, помещенный в питательную среду земной атмосферы. И сама планета сотворена как некий сосуд для хранения этой питательной среды… Чем объяснить странное поведение Бартона? ФБР – государственная структура США и действует в интересах США, так же как и Управление стратегических служб. Почему же он повел игру за их спиной? Простые ведомственные распри? И что он имел в виду, когда говорил о помощи?»

– Ты убивал американских солдат? – вдруг тихо спросила Паола: она открыла глаза, Кесслер понял это по тому, как ее реснички щекотно коснулись его плеча.

– Я думал, ты спишь. Боялся пошевелиться.

– Я очень хочу спать… Но мне жалко сейчас тратить время на сон. Потом высплюсь.

«Ему нужен со мной контакт. Хорошо. Допустим… Но почему он не захотел, чтобы я просто нашел его? Дома, на работе… Почему для контакта он дал мне канал связи?»

– Нет, Паола, я воевал на Восточном фронте.

– Значит, ты убивал русских?

– Я убивал врага. Вооруженного врага, Паола.

– Тебе было страшно? Я имею в виду – страшно убивать.

– Убивать всегда страшно. Но, к сожалению, иногда это делать необходимо.

– Необходимо… убивать? – Паола приподнялась и посмотрела в лицо Кесслера. – Разве может возникнуть такая ситуация, когда необходимо убивать? Какое страшное слово – убивать…

Женщина снова улеглась ему на плечо; она не ждала ответов на свои вопросы, ей казалось, что оправдательных ответов на них не существует. В эти секунды она просто любила его. Любила по-настоящему и была этим счастлива.

– Любое слово, которое будет иметь этот смысл, будет страшным. А что касается необходимости убивать… Скажи, если на тебя надвигается вооруженный маньяк-убийца, а за твоей спиной стоит ребенок, мать, жена… разве это не необходимость?

Кесслер пожалел, что сказал это. В отношении него – это было алогично. Это не вписывалось.

Паола долго лежала моча, потом вновь поднялась на локоть и посмотрела в лицо Кесслера, только это был уже другой взгляд. Кесслер его не видел: он лежал с закрытыми глазами, к тому же было еще достаточно темно. Кесслер его почувствовал по интонации ее голоса:

– Кто ты, Кесслер?

«Что ты делаешь, – подумал Кесслер с тяжелой досадой. – Зачем ты это спросила? Зачем ты это так спросила? Ведь нас пишут… Уже сегодня Сэдлер будет знать об интонации в твоем голосе…»

– Я? Я – бывший офицер вермахта, а ныне военнопленный американских вооруженных сил, бывший обер-лейтенант Кесслер, – пытаясь исправить ситуацию, выстроил он свой ответ в форме шутливого доклада. – А ну-ка… иди сюда… не для того нам судьба подарила эту ночь, чтобы мы с тобой занимались душещипательными беседами…

…За ним пришли ровно через четверо суток, когда предрассветная серость только-только начинала делать очертания предметов более четкими.

Глава 11

Кесслер проснулся оттого, что в комнате вспыхнул свет. Сонно разомкнув веки, он увидел офицера и двух солдат, стоящих возле двери.

– Поднимайтесь, Кесслер, и переодевайтесь.

Офицер проговорил это деловито, казенно, без интонации и… по-немецки. Один из солдат поставил на стол большой солдатский вещмешок.

«Разыгрывать удивление, возмущение, требовать объяснений или встречи со следователем – бесполезно, – понял Кесслер и нехотя поднялся с кровати. – Эти пришли не разыгрывать и не пугать. Они – роботы. Они выполняют чей-то приказ, но вот чей… Что могло произойти… И почему – ночью?»

– Побыстрее, у нас мало времени.

В вещмешке была его форма. Все было выстирано, отутюжено, сапоги – вычищены.

«Паола? Конечно, кто же еще? Спасибо тебе, Паола».

– Может быть, вы все-таки выйдете в коридор и подождете меня там? – это были первые слова, произнесенные Кесслером. Он увидел, как на лице офицера отразились сомнения и неуверенность. – Черт с вами. Стойте, смотрите.

Офицер все-таки принял для себя непростое решение: он кивнул солдатам и вышел, те последовали за ним.

«Заговорил он со мной по-немецки… Что это может означать? Это может быть и частью их комбинации, и… и всем, чем угодно. Гадать бесполезно, – подумал Кесслер, снимая пижаму и надевая форму. – Хорошо, сходил вчера в душ, когда еще придется…»

Переодевшись, Кесслер сунул в карман начатую пачку сигарет, зажигалку, достал из-под матраса еще одну – сэкономленную – пачку, полный коробок спичек, заправил постель, окинул взглядом комнату, посмотрел на вентиляционную отдушину. Он хотел было подойти, передать привет Пакстону и сказать все, что он о нем думает, но, постояв, делать этого не стал: «Они вычислят Бартона. Только от него я мог узнать о прослушке, других контактов у меня не было. Паола и охранники – не в счет. Если же Пакстон не при чем, он и так узнает о похищении. Офицер хоть и немного, но все-таки говорил, да и мой голос на пленке есть: я просил их выйти».

Кесслер вышел в коридор, обозначил перед офицером стойку «смирно» и щелкнул каблуками:

– Я к вашим услугам, сэр.

Охранника Джона – была его смена – в коридоре не было.

Помещение, куда привезли Кесслера – везли около пятнадцати минут, с завязанными глазами, усадив на заднее сиденье между солдатами, – находилось в подвале какого-то здания: бетонный пол, кирпичные неоштукатуренные стены, под низким потолком – тусклая лампочка. Из мебели – грязный, заляпанный высохшей краской стол и такой же расцветки расшатанный до скрипа табурет. От стены до стены – четыре шага на пять.

Он сидел на этом табурете и курил одну сигарету за другой – а именно так должен себя вести взволнованный человек – уже минут двадцать. Из-за полного отсутствия вентиляции дымовую завесу можно было пощупать руками, и без того тусклый свет от этого казался еще слабее.

«Это часть их игры. Иначе меня просто отправили бы обратно в барак. И здесь долго держать не будут: ни кровати, ни нар. Могут, конечно, бросить матрас, но на бетонном полу толку от него мало: заболею не через сутки, так через неделю. А больной я тоже никому не нужен. Значит – это часть комбинации. Играют на контрасте… Не оригинально, господа… Продержите вы меня здесь часов пять-шесть, от силы – сутки».

Кесслер рассудил все правильно. Он ошибся лишь во времени: металлическая дверь открылась раньше, чем он успел додумать свою мысль.

– Вам что, недостаточно тех неудобств, которые у вас уже есть? Так накурили… Задохнуться можно! – вместо приветствия недовольно заговорил вошедший.

Это был мужчина лет пятидесяти, среднего роста, плотного, скорей даже – полноватого телосложения, с большими залысинами на лбу. Он открыл дверь во всю ширь и отдал кому-то какое-то распоряжение – какое, Кесслер не расслышал. Он затоптал окурок, не спеша поднялся, одернул френч.

– Я сам курящий, но это ведь уже чересчур… Спасибо… – поблагодарил мужчина солдата, принесшего стул. – Можете идти.

В открытую дверь дым вытянуло в секунды.

«Когда меня привели сюда, в коридоре света не было. Солдаты и офицер светили фонариками. Сейчас коридор освещен», – отметил про себя Кесслер. Сделал он это автоматически. Ни для чего. Просто сработало.

– Ну вот, теперь хоть вас стало видно, – мужчина прикрыл дверь и подставил стул к столу.

Кесслер продолжал стоять, опустив руки по швам, однако не навытяжку: вполне естественная поза человека в форме.

– Меня зовут Пол Сэдлер, – представился наконец мужчина, усаживаясь на стул. – Присаживайтесь, пожалуйста.

«Ну, наконец-то…» – подумал Кесслер, опустившись на «свой» табурет.

– Удивлены?

– Удивлен… той комедии, которую вы стали со мной разыгрывать. К чему весь этот спектакль?

– А это вовсе не комедия… И не спектакль. Все намного серьезнее, чем вы думаете.

– Ну, война вообще штука серьезная. На ней иногда даже убивают.

– Я ценю ваш юмор. А война, слава Богу, закончилась. Кстати, об «убивают». Хочу сказать вам со всей ответственностью и определенностью: из этой комнаты вы живым не выйдите. Нет. Не так… – он сделал смущенную паузу, будто извиняясь за свою зловещую «оговорочку». – Из этой комнаты не выйдет живым обер-лейтенант Кесслер. Так будет точнее. И чтобы дальнейший наш разговор шел предметно, давайте сразу расставим все по своим местам.

Сэдлер достал из папки фотографию и положил ее на стол перед Кесслером. Пауза длилась вечность. Кесслер просто сидел и смотрел на снимок. Смотрел молча. Долго. Неотрывно. Он даже не взял его в руки. В этом не было никакой необходимости. На снимке был запечатлен он. Обер-лейтенант Кесслер. В форме капитана Красной армии. Это был его последний снимок, сделанный в новом звании, и предназначался он для его личного дела…

Паола в кабинет Пакстона не вошла – влетела. В ее глазах стояли и испуг, и слезы: она была готова вот-вот разрыдаться. В таком взвинченном состоянии раньше ее Пакстон никогда не видел: даже всегда безукоризненно уложенные волосы сейчас выглядывали из-под белой пилоточки с легкой небрежностью.

– Где он? Он жив?

– Я не знаю.

– А охрана? Сегодня была смена Джона… Где Джон? Что он говорит?

– Его мы тоже не можем найти. Идите к себе, Паола, и успокойтесь. Все выяснится. Как только я что-нибудь узнаю, я вам сообщу. – Пакстон посмотрел на Паолу и отвел взгляд: он был удивлен и взволнован не меньше ее.

Десять минут назад он прослушал запись, которую принес ему дежурный из комнаты прослушивания, и ничего не мог понять.

– Почему меня не поставили в известность еще ночью? – с тихой яростью спросил он «слухача», на что тот пожал плечами:

– У меня не было этого в инструкции. Я должен был вести только прослушивание и следить, чтобы велась запись…

– Теперь я вижу, что вы удивлены по-настоящему, – Сэдлер встал, приоткрыл дверь и закурил. Все то время, пока Кесслер смотрел на фотографию, он не сводил с него взгляда. Его интересовала первая реакция Кесслера, те эмоции, которые отразятся на его лице. Однако Сэдлера ждало разочарование: бури эмоций он не увидел.

– Ну и что дальше? – спросил Кесслер бесцветным голосом и поднял наконец на Сэдера спокойный взгляд.

– Я не говорю по-русски. Давайте продолжим наш разговор на английском языке. Кстати, кроме английского и немецкого вы еще какими-нибудь языками владеете? Русский, разумеется, я в виду не имею.

– Испанским и португальским. Немного французским.

– Да… Неплохо… В вашей разведшколе всех так готовят?

– Нет. По направлению работы, в основном. Языки – это мое хобби еще с довоенных времен, – Кесслер снова посмотрел на фотографию долгим взглядом. – А неплохо я здесь получился… У вас выпить что-нибудь есть?

Сэдлер удовлетворенно кивнул, вышел в коридор и отдал кому-то распоряжение, затем вернулся:

– Сейчас принесут. Если хотите, на размышление могу дать вам сутки. Я понимаю: неожиданный поворот дела, нервы, стресс… Но больше, к сожалению, дать вам не могу. Кровать и все необходимое сюда принесут. А через сутки мы разговор продолжим. Ну так как?

– Нет, спасибо, не надо. С нервами у меня все в порядке. Я не собираюсь напиваться. А вы ведь, наверное, именно этого хотели, а? Признайтесь, – Кесслер так же, как минутами раньше это сделал Сэдлер, встал, подошел к двери, только не приоткрыл ее, а распахнул настежь, и закурил. – Хотели определить степень моего отчаяния?

– Я поражаюсь вашей выдержке. Как мне вас все-таки называть? Какое у вас настоящее имя?

– А вы что же, фотографию из «Личного дела» выкрали, а вовнутрь не заглянули? Постеснялись?

– Вашего «Личного дела» я, признаюсь, не видел, хотя очень хотелось бы. И как раздобыли вашу фотографию, мне тоже не известно. Вы же понимаете, что этим занимались другие люди. Мне известно другое…

Бутылку виски, содовой, два стакана тонкого стекла – точно такие же, какие приносила Паола, – и тонко нарезанный лимон принес один из тех солдат, которые привезли Кесслера сюда. Пока он расставлял все это на столе, Сэдлер хранил молчание, молча стоял у двери и курил и Кесслер.

В коридоре по обе стороны двери стояли еще два солдата. Они были вооружены автоматическими винтовками: на сей раз его охраняли уже по-настоящему. Это были не просто охранники, это был конвой. Слова Сэдлера о том, что обер-лейтенант Кесслер живым из этой комнаты не выйдет, приобретали зловещую реальность.

«Наверху уже, наверное, совсем рассвело. Интересно, как отреагировала Паола на мое исчезновение? И Пакстон… О Бартоне я уже и не говорю. Хотя… возможно, они тоже все в игре. Просто у каждого своя роль. Много о себе мнишь, обер-лейтенант, – мысленно осадил себя Кесслер. – Что ты за птица, чтобы вокруг тебя разыгрывать партию с таким количеством фигур? Хотя, не-ет… Сейчас уже птица. Офицер советской разведки – это уже птица».

– Ну, за что будем пить? – спросил Сэдлер, плеснув из бутылки в оба стакана, себе добавил содовой.

– Э, не-ет… У нас так не принято. – Кесслер выбросил сигарету, закрыл дверь, подошел и наполнил оба стакана на две трети.

Сэдлер с удивлением посмотрел на него:

– Вы что, и меня решили взять к себе в компаньоны?

– Тогда уж – в собутыльники.

– Что?

– В данном мероприятии компаньоны у русских называются – собутыльники.

Сэдлер смеялся по-детски: искренне, от души, до слез.

– Вы нравитесь мне все больше, честное слово, – успокаиваясь и утирая носовым платком слезы, сказал Сэдлер. – Я буду очень рад, если нам когда-нибудь придется работать вместе.

«А как же твои слова о смерти обер-лейтенанта Кесслера в этой комнате? Не сходится…»

– А уж я-то как буду рад.

– А я знаю, о чем вы сейчас подумали, – сказал Сэдлер, продолжая приветливо улыбаться. – Нет, это не оговорка и не прокол. Именно смерть обер-лейтенанта Кесслера – не ваша – обуславливает наше с вами дальнейшее сотрудничество. Но об этом чуть позже. Так за что будем пить? Э-э… только эта доза для меня действительно великовата. Кстати, вы ведь так и не сказали, как ваше настоящее имя.

– Если я скажу – Иван Сидоров, вам ведь от этого легче не станет. Поэтому зовите меня – Кесслер. Генрих Кесслер. И потом, от вас еще никаких предложений не поступало, и мы с вами ни о чем не договаривались. Почему я должен открываться перед вами? Фотография? Чепуха. Подделка.

– Нет, Генрих Кесслер, фотография не подделка. Она подлинная, и вы это знаете. Вы не знаете другого. Вашему руководству стало известно, что ваш отец, настоящий, биологический отец – не отчим, – в тридцать седьмом был арестован и расстрелян, как враг народа. Вы этот факт скрыли, и теперь вас разыскивают по всей Германии, чтобы вернуть обратно. Для чего – «вернуть», и что вас там ждет, вы знаете лучше меня. Вас, уважаемый господин Кесслер, разыскивает и контрразведка, и ваши коллеги. Я имею в виду людей из ведомства Меркулова. Вас ищут даже советские миссии по репарации. Вот так, дорогой Генрих. Ну и что вы на это скажете?

Кесслер одним махом осушил свой стакан и брезгливо поморщился:

– Сивуха.

– Что вы сказали?

– Я сказал: ваше виски – дерьмо. – Он взял один кружок лимона и отправил его в рот. – Почему я должен вам верить? Факты?

– Фотокопия шифрограммы, которую передали из Москвы сюда, вашим представителям в Контрольном совете, вас устроит?

Из той почты, которую по распоряжению Пакстона Кесслеру успели принести, он знал, что такое Контрольный совет, знал, кто в него входит, знал его цели и задачи. Он не знал, было ли согласовано распоряжение по доставке ему газет с руководством, то есть с Сэдлером, или же Пакстон действовал на свой страх и риск. Поэтому, чтобы ненароком не подставить следователя, Кесслер спросил:

– Что такое – Контрольный совет?

– Есть такой орган. Недавно создан. От Советского Союза в него входит маршал Жуков.

– Ну хорошо. Допустим. Я повторяю: допустим, всё, что вы сейчас сказали, – правда и дело обстоит именно так. В том, что у вас заготовлена фотокопия какого-то документа, я не сомневаюсь. Что вы от меня-то хотите?

Сэдлер хмыкнул, улыбнулся, с прищуром посмотрел на Кесслера, потом кивнул на бутылку:

– Вам налить еще?

– Вы свое сначала выпейте.

– Этого мне хватит до вечера.

– А я не тороплюсь.

Сэдлер пригубил из стакана и отставил его в сторону. Они подошли к главному. К кульминации. К апогею всей комбинации. Понимали это оба. И если судьба Кесслера зависела от Сэдлера впрямую, то судьба Сэдлера тоже зависела от Кесслера и тоже значительно. Одно дело – привести в контору советского разведчика перевербованного, и совсем другое – не перевербованного. В первом случае – лавры, а во втором – неизвестно, чем всё закончится.

«…Вы по-прежнему считаете, что этот человек нам нужен?» – вспомнил Сэдлер слова Хелмса. Мудрого и опытного Ричарда Хелмса, которого в свое время принял на службу в Управление стратегических служб США его директор – генерал-майор Уильям Донован, лично. «…Ну что ж, Пол, желаю вам удачи. Постарайтесь этот шанс не упустить». – Это тоже были слова Ричарда Хелмса. Все это вкупе означало лишь одно: «Кесслер – креатура ваша. За нее отвечаете вы. Лично. Головой».

– А давайте проанализируем вашу ситуацию и то положение, в котором вы оказались, вместе, – Сэдлер поудобней устроился на стуле и положил ногу на ногу. – Войти в контакт со своими в открытую – самоубийство. Вас тут же схватят. Продолжать выполнять задание – бессмысленно. Постараться ото всех скрыться? – Сэдлер пожал плечами. – Без чьей-то помощи это невозможно, да и вообще лишено всякой логики. Что у вас остается?

– Предательство, мистер Сэдлер, причем предательство в любом его проявлении – друга, любимой женщины, родины – не имеет себе оправдания изначально. Предательство – это категория даже не нравственная. Это категория духовная. Зачем вам нужен провалившийся разведчик, к тому же изменивший родине?

– По поводу предательства, тут я с вами согласен полностью. Но вот что касается всего остального… Ну, во-первых: предали не вы, предали вас. Даже сейчас, когда вас разыскивают люди, пославшие вас сюда, чтобы расстрелять, как вашего отца, вы продолжаете честно выполнять свой долг. Или вы чувствуете перед своей родиной какую-то вину и готовы за это понести наказание?

– Во-вторых?

– Во-вторых… Во вторых, не родине вы изменяете. Вы изменяете тому режиму, который царит на вашей родине, которому вы служили и продолжаете служить верой и правдой и который готов вас за это – в лучшем случае – бросить за решетку. И в-третьих… – Сэдлер посмотрел на часы. Сделал он это автоматически, получилось – демонстративно. Когда осознал, было уже поздно: Кесслер уловил это. – Не беспокойтесь, время терпит… Скажите, борьба за свержение тоталитарного режима – неважно, какого и неважно, в чьих рядах; важна его тоталитарность – так вот, борьба за свержение такого режима на родине не есть ли проявление высшего патриотизма? Или ответьте мне на такой вопрос: Тухачевский, Блюхер – могу назвать еще десятки имен, – в чем они провинились перед родиной? Молчите?.. А ни в чем. Они просто стали не угодны режиму. Они стали опасны для Сталина. Они стали представлять угрозу его всевластию. За это он их убрал. А ваш отец? В чем таком он провинился, чем он так навредил народу, что его, как говорят в России, поставили к стенке? Поставят и вас. За что?

Кесслер сам взял бутылку и налил себе виски: ему нужна была пауза. Сэдлер давил. Его доводы были логичны и трудно оспоримы. Тому, что касалось отца, противопоставить что-то было невозможно. Рассчитал здесь он все точно и тонко.

– Нас пишут?

– Разумеется.

Кесслер поднялся, открыл в коридор дверь, посмотрел на солдат: те ленивым взглядом смерили его с головы до ног.

– Что вы предлагаете конкретно?

– Исчезнуть. Исчезнуть здесь и всплыть в другом месте. Там, где вас не найдут ваши бывшие, я надеюсь, – бывшие, коллеги. Всплыть под другим именем, с другими документами и другой биографией.

– В качестве кого?

– Человек вашей профессии без работы не останется никогда.

– И что для этого от меня потребуется?

– Ну, прежде всего – согласие.

«А ведь свое Управление он вслух не назвал, – отметил про себя Кесслер. – Не уполномочен? Вряд ли… Игра подошла к завершающему этапу: промежуточное звено не пошлют. Опасается? Вероятнее всего…»

– Я бы поел чего-нибудь.

– Согласие дадите?

Теперь Кесслер рассмеялся от души. Этот разговор временами походил на беседу двух старых друзей или по крайней мере людей, хорошо знающих друг друга и хорошо относящихся друг к другу. Разнились они лишь тем, что один владел ситуацией, второй – думал, что владел.

– Добившись моего согласия пыткой голодом, уважаемый мистер Сэдлер, вы приобретете скрытого врага, а не искреннего сторонника. Кстати, где Джон? Это охранник, который сегодня дежурил у моей двери. Куда вы его дели? Надеюсь, он жив?

Кесслер специально задал вопрос об охраннике: он останется на записи. Или на пленке сохранятся следы ретуши либо склейки. Этим он постарался хоть как-то обезопасить себя от неожиданных поворотов в игре Сэдлера. Например, если его вдруг начнут обвинять в убийстве охранника, которого найдут, к примеру, под лестницей.

Сэдлер уловку Кесслера просчитал моментально, отыграл тут же:

– Этот же вопрос я хотел задать вам.

– Тогда задайте его тем, кто меня привез сюда… Сколько времени у меня на раздумье и принятие решения?

– Пока будете завтракать, вам сейчас сюда принесут. Если надумаете принять мое предложение, то после того как позавтракаете, попросите принести вам бумагу и ручку. Напишите о себе все с того дня, с которого себя помните. Не забудьте указать цель вашего задания и всё, что с ним связано. Два часа вам хватит?

Кесслер неопределенно пожал плечами.

– Хорошо. Я приду через три часа и… надеюсь, мы продолжим.

– Ну а если я не надумаю принять ваше предложение?

– Вы не посмотрели обратную сторону фотографии. Посмотрите.

Кесслер взял снимок – все это время он оставался лежать там, куда его положил Сэдлер – и перевернул. «Морозов Владимир Алексеевич» – прочел он.

– Если вы не примете мое предложение, тогда, Владимир Алексеевич, мы отдадим вас вашим людям. Не убивать же вас, в самом деле. Пусть это сделают лучше они.

Глава 12

Для того, чтобы написать все то, о чем говорил Сэдлер, Морозову или Кесслеру понадобилось бы чуть больше часа; это было отхронометрировано еще при подготовке к операции. Весь текст он знал дословно, до буквы, до запятой.

Фотография и необходимая часть информации «утекла» через подконтрольного агента, который оставался на свободе и продолжал «работать» только лишь для того, чтобы через него можно было «сливать» дезинформацию. Та игра велась уже восемь месяцев и давала определенные результаты. Этим каналом «утечки» было решено воспользоваться и для внедрения разведчика-нелегала Владимира Морозова в чиновничий аппарат либо Управления стратегических служб, либо Федерального бюро расследований. Обе эти секретные службы США вели активную работу в своей оккупационной зоне – и не только там – по всем направлениям. Лица, чья деятельность была связана с военной или научной деятельностью, интересовали их особенно. Люди, работавшие в разведслужбах, будь то Шестое управление РСХА Шелленберга, разведуправление Генерального штаба вермахта генерала Гелена или же бывшие сотрудники ведомства адмирала Канариса, попадали в поле зрения УСС и ФБР незамедлительно.

Выдать Морозова-Кесслера за бывшего сотрудника этих разведслужб было делом нереальным; времени и возможности для проведения такой глубинной операции у руководства советской разведки не было. Поэтому была продумана и просчитана – разработана – «легенда» через провал Кесслера, как сотрудника советской разведки, посредством «утечки» информации. Не воспользоваться таким «подарком» американцы не могли.

…Кесслер корпел над «мемуарами» два часа тридцать пять минут. Сэдлер появился еще через четверть часа.

– Ну как, все успели написать?

– Только то, что знал, и то, что помнил.

– Что от вас и требовалось, – Сэдлер взял написанное и стал просматривать; на очередном листе он задержал свое внимание дольше, чем на предыдущих. – Англичане? Ваше задание было – англичане?

– Я ведь там указал.

– Тогда почему вы оказались у нас?

– Вмешался случай в лице оберштурмбаннфюрера СС. Потом случайные стечения обстоятельств. Но в любом варианте я стал бы уходить к ним. Если бы не этот случай с власовцами…

– А доктор? Пакстон мне докладывал…

– Я, в отличие от мистера Пакстона, не сумел просчитать доктора сразу. А потом вы меня обложили. Кстати, что – доктор?

– Работаем.

Сэдлер отложил в сторону заинтересовавший его лист и стал просматривать дальше.

– Ну, вот и хорошо… – сказал он, закончив с чтением, потом сложил листы в аккуратную стопку, улыбнулся и посмотрел на Кесслера. – За исключение одного… Вы не указали вашу связь.

Это был как раз тот «тонкий» момент, которому при разработке операции, а потом при проработке ее с Морозовым в Центре, было уделено особое внимание.

– Мы дадим тебе два адреса в Лондоне. Один – основной канал связи, второй – запасной. Отдашь их. Но держись как можно дольше, – сказал тогда Морозову его куратор – полковник Плигин. – Играй. Дави на совесть, порядочность, честь…

– Если операция свернута, а я объявлен вне закона и нахожусь в розыске, все каналы связи, которые мне известны, ликвидированы. Логично? – начал «изворачиваться» Кесслер; он, разумеется, понимал наивность такого довода, его неубедительность, но сейчас ему как раз это и было нужно.

– Нет. Нелогично. Откуда в Москве могут знать, что вам известно о том, что вас вывели из игры? Для Центра вы – в деле. Логично предположить как раз обратное: на этих каналах связи вас будут ждать.

Кесслер выдержал приличествующую моменту паузу, затем произнес тихо, но членораздельно:

– Я не буду сдавать своих товарищей. О категории предательства мы с вами уже говорили. Борьба с режимом – это одно дело, предательство конкретного человека – другое. Если вас такой расклад не устраивает, доложите своему руководству, что работа со мной прошла впустую.

– А как быть с этим? – так же тихо и так же членораздельно спросил Сэдлер и помахал в воздухе тоненькой пачкой исписанных листов. – Если утром у вас какие-то козыри еще были, то сейчас-то?.. Этого вашего собственноручного признания хватит на две высшие меры наказания. В разведке полумер не бывает. Нельзя быть чуть-чуть мертвым или немножко беременной. Здесь – или, или. Вам ли об это не знать? Это – во-первых. И во-вторых: борьба с режимом подразумевает борьбу не с абстрактным понятием, а с конкретными людьми, с конкретными личностями. Это борьба насмерть, в ней в ход идет все: и шантаж, и подкуп, и, если понадобится, то и убийство. Пишите, Владимир Алексеевич, пишите. Выхода у вас нет. Снявши голову, по волосам не плачут.

Кесслер молча взял чистый лист, написал два лондонских адреса, пароль, отзыв, рывком отодвинул от себя бумагу и с вызовом посмотрел на Сэдлера:

– Приятно держать кого-то за горло?

– Ну вот, это другое дало, – Сэдлер пропустил вопрос мимо ушей. Он еще раз, уже наскоро, пробежал по всему тексту и убрал листы в папку. – Поверьте мне, Владимир Алексеевич, настанет тот час, когда вы мне в ноги поклонитесь и спасибо скажете. Только без бутылки виски не приходите, не приму.

– А что, жизнь – штука крученая, как веревка. Кого-то эта веревка вытаскивает, у кого-то она на шее петлей затягивается. Вот как у меня сейчас. Вас только виски устроит?

– Хороший коньяк – тоже, но лучше все-таки виски. А насчет петли… Знаете, пистолет с одним патроном тоже ведь выход был, а?

– И что, дали бы?

– Нет, конечно. Но ведь вы и не попросили…

Сэдлер даже не пытался скрыть хорошего настроения. Шутка ли, его назначение на место уехавшего Хелмса началось с такой удачи! Сам «Дикий Билл», как за глаза называли директора УСС Уильяма Донована, поинтересовался однажды ходом этого «дела».

– Ну что ж, господин Кесслер… Или товарищ Морозов? Вам как больше нравится? – упивался Сэдлер моментом. – Ладно, ладно, действительно, не важно… Кесслер сейчас умрет, а Морозов исчезнет. Всё, как я и обещал.

– Я и не думал, что вы так верны своему слову. От такой верности даже страшновато становится. Подробности узнать можно?

– Как же без них? Без них – никак… – Сэдлер приоткрыл дверь и что-то сказал одному из охранников. – Сейчас придет фотограф с помощником, они вас, господин Кесслер, и «убьют». – Не дождавшись уточняющих вопросов, продолжил: – Уложат в позу убитого человека, обольют немного кровью – кровь, кстати, настоящая, куриная, – потом фотограф сделает несколько снимков и… и всё… Обер-лейтенант Кесслер будет убит при попытке к бегству. Протоколы, объяснительные, рапорты у меня уже готовы, – Сэдлер кивнул на папку, лежащую на столе.

– Могу я посмотреть?

– Что посмотреть?

– Протоколы, объяснительные, рапорты… Любопытно, знаете ли, посмотреть на документально оформленное собственное убийство.

Кесслеру «стрельнула» одна мысль. «Стрельнула» так, что у него чуть сердце из груди не выпрыгнуло; он даже испугался, как бы его эмоции не отразились на лице.

– Не ваше! Вы не Кесслер. Вы, слава Богу, живы, и дай вам Бог прожить еще долго и счастливо, – Сэдлер достал из папки несколько заполненных бланков и исписанных от руки листов и положил их на стол. – Смотрите.

Кесслер взял документы и стал их внимательно изучать: надо было отыгрывать выдвинутую версию своей заинтересованности. Содержание документов интересовало его постольку-поскольку… Интересовало число, от которого эти документы составлены. Число стояло вчерашнее.

«Вот он, прокол, – утвердился Кесслер в своей догадке. – Прокол, мистер Сэдлер, да еще какой! Вчера я был еще в больничной палате, этому есть свидетели: доктор, Паола, охранники. Это – первое. И второе. Если я бежал из больничной палаты, то сейчас я должен был быть одет в пижаму, а вы переодели меня в форму, следовательно, и убит я буду в форме. А? Откуда взялась форма? Если возникнет необходимость, этот факт можно и нужно будет использовать».

– Ну как, удовлетворили свое любопытство? – спросил Сэдлер, убирая документы в папку.

– Вполне. Что потом? После того, как погибнет Кесслер? Каким образом исчезнет Морозов?

– Потом вас отведут в душ, вы смоете с себя кровь, вас подстригут, побреют, переоденут в цивильный костюм. Тот же фотограф сфотографирует вас для новых документов. В ноль часов сорок пять минут по местному времени на военно-транспортном самолете ВВС США вы вылетите в Вашингтон. Паспорт я вручу вам непосредственно перед вылетом. Вот такой план вашей судьбы на ближайшие сутки, – Сэдлер улыбнулся. – Интересно, что может чувствовать человек, начиная в двадцать пять лет жизнь с чистого листа, а? Что вы чувствуете?

– Пустоту. И отвращение к самому себе. Для чего понадобились манипуляции с фотографиями?

– Снабдим необходимыми комментариями и опубликуем в бюллетене происшествий.

– Не боитесь, что наши могут потребовать выдачи тела Кесслера?

– «Наши»… Ваши не потребуют выдачи тела Кесслера по той простой причине, что они не могут этого сделать. У них нет для этого оснований. Они разыскивают вас по неофициальным каналам. Есть еще вопросы?

– Вопросов пока нет, есть… условие. Покажите мне Джона. Моего охранника. Причем в кругу его сослуживцев.

«Если он сейчас скажет, что им по-прежнему неизвестно место нахождения Джона, буду настаивать на встрече с Пакстоном».

– Вы нас считаете какими-то монстрами. Неужели вы думаете, что…

– Покажите мне Джона, – бесцеремонно перебил Кесслер.

На раздумья у Седлера ушло около минуты.

– Хорошо, – наконец согласился он. – Его вы увидите, но вас он видеть не должен. Ведь вы, по сути, уже мертвы. Его и еще несколько человек проведут мимо вашей двери. Посмотрите в щелочку. Устраивает?

Когда следователь Пакстон вошел в комнату Паолы, она сидела за столом перед зеркалом и наводила макияж. Было утро. Второе утро после исчезновения Кесслера. И второе утро женщина собиралась начинать свой рабочий день с визита к нему. За ночь ведь многое могло произойти…

Сейчас она зайдет к нему, он встретит ее, как всегда, улыбкой, потом она принесет ему завтрак, пачку сигарет. А вечером… Она непременно придет к нему вечером, и они вместе подумают, что им нужно сделать, чтобы никогда больше не расставаться. И придумают. Обязательно придумают. Он придумает. Он умный. Сильный и умный. А она сделает все, как он скажет. И всегда будет рядом с ним.

«…Довожу до вашего сведения, что вчера, 14 июня сего года, в два часа двадцать минут… при попытке покинуть закрытую зону… был убит… – Паола читала, размазывая по лицу слезы и макияж, но никак не могла сфокусировать зрение: строчки прыгали, буквы расплывались. – Военнопленный… офицер вермахта… Кесслер».

– Что это? – спросила она, возвращая листок Пакстону, и подняла на него невидящий взгляд.

– Выписка из рапорта коменданта лагеря, – Пакстон положил на стол несколько фотографий. Кесслер лежит, привалившись к какой-то кирпичной стене, голова чуть откинута, одна сторона лица залита кровью.

Она заплакала.

– Паола, сегодня можете отдохнуть. Завтра в десять часов с вами хочет встретиться мистер Сэдлер.

Она кивнула автоматически.

– У меня в кабинете.

Она снова кивнула.

Пакстон спрятал снимки в карман и направился к двери. Женщина продолжала сидеть, глядя перед собой в никуда, без всхлипов, истерики, не вытирая слез.

Подойдя к двери, следователь обернулся:

– Он был хорошим человеком, Паола. Не таким, как другие… Мне очень жаль…

Хотел сказать еще что-то, но не стал, молча вышел и тихо закрыл за собой дверь.

Миновав три контрольно-пропускных пункта, машина въехала на военный аэродром и подъехала по рулежке почти к самому самолету. До взлета оставалось десять минут, двигатели запущены еще не были. У открытой двери в хвостовой части фюзеляжа, к которой была приставлена трап-лестница, стоял человек в форме майора ВВС США.

Выбравшись из машины, Сэдлер поежился от порывов прохладного ветра и поднял воротник плаща.

– Ну что ж, вот мы и приехали, – сказал он, отворачиваясь от ветра. – Надеюсь, особых претензий у вас к нам нет. Держите, – Сэдлер достал из внутреннего кармана тоненькую книжицу и подал ее своему спутнику. – Полет будет долгим, вполне хватит времени для того, чтобы выучить свое новое имя. А это вам от меня на память и на случай, если в самолете окажется немногим светлее, чем здесь. – Сэдлер протянул маленький карманный фонарик. – Ну вот и все, с этой минуты исчез и товарищ Морозов тоже. В Вашингтоне вас встретят, а моя миссия на этом заканчивается. Приятно было с вами работать, Владимир Алексеевич. Надеюсь, еще увидимся. Желаю удачи.

Сэдлер пожал на прощание руку своему молчаливому спутнику и, когда тот направился уже к самолету, прокричал ему вслед:

– Не забудьте о бутылке виски!

Дверь в фюзеляже самолета захлопнулась, затем включились бортовые огни, поочередно запустились двигатели.

Самолет оторвался от земли и почти сразу растворился в черном ночном небе; вскоре исчезли и бортовые огни. Облачность была низкой: синоптики предупреждали об этом еще с утра…

Часть вторая

Глава 1

Тишину раннего декабрьского утра 1953 года в номере гостиницы «Стетлер», что в центре Манхэттена Нью-Йорка, звон разбитого стекла разорвал, будто взрыв. Редкие в этот час прохожие могли видеть, как из окна десятого этажа гостиницы выпал и с глухим стуком ударился о землю мужчина. Его смерть была мгновенной.

Звук этого «взрыва» вырвал из состояния тревожного полусна Гарри Пелпа. В первые секунды Пелп не смог даже идентифицировать этот звук, а когда понял, что это было, он, холодея от ужаса – это было первое чувство, которое Гарри испытал в это мгновение, – поднялся с дивана и вошел в спальню своего подопечного: пустая смятая постель, осколки разбитого стекла подтвердили самые страшные его предположения.

Чувство ужаса исчезло так же внезапно, как и появилось, его место заняло ощущение краха, ощущение чего-то неминуемого, ощущение какого-то конца. Однако, как это ни парадоксально, именно это ощущение заставило мозг Пелпа, сотрудника Управления технических служб Директората разведывательных операций ЦРУ, кадрового контрразведчика, работать с четкостью и хладнокровием вычислительной машины.

Он спустился в холл первого этажа и из кабинки междугородных переговоров связался с заместителем начальника отдела химических и бактериологических разработок сотрудником Управления технических служб Робертом Лэшбруком.

– У нас проблемы, сэр, – севшим от волнения голосом сказал в трубку Пелп. – Он только что выбросился из окна.

Ответом ему было молчание.

Две недели назад, 18 ноября, в живописном местечке западнее Мэриленда, в большом бревенчатом доме бывшего лагеря бойскаутов, расположившимся в лесном массиве на берегу горного озера у подножия гор Аппалачи, собралась небольшая группа респектабельных джентльменов. Это была группа посвященных, группа лиц, занимающихся разработками секретных программ Центрального разведывательного управления США.

Среди собравшихся были люди, работающие над секретным проектом «Ультра», руководителем которого был Сидней Готтлиб, и сотрудники Отдела специальных операций из Форт-Детрика (штат Мэриленд). К концу 1953 года директор ЦРУ Аллен Даллес официально утвердил проект «Ультра», а эксперты приступили к завершающей стадии экспериментов.

Официальная цель встречи – обсуждение «Проекта Наоми», которым занимался Отдел спецопераций, а точнее, некоторых вопросов этого «Проекта», суть которого заключалась в разработке новых видов биологических ядов и химического оружия. В частности, обсуждению подлежал саксотоксин – препарат, представляющий собой экстракт моллюска, который встречается на западном побережье США.

Среди специалистов из Форт-Детрика был биохимик доктор Фрэнк Олсон.

Это совещание ученых и высокопоставленных сотрудников ЦРУ, больше напоминавшее отдых, нежели деловую встречу, чего, кстати, требовали законы конспирации, продолжалось несколько дней и закончилось самым неожиданным для всех образом. Именно доктор Олсон послужил тому причиной.

В один из дней все участники встречи обратили внимание на резкие изменения в поведении доктора. Он стал вдруг чрезмерно раздражительным. На утро следующего дня его состояние не только не улучшилось, а еще больше усугубилось. Когда же дело дошло до оскорбительных и беспричинных выпадов со стороны Фрэнка Олсона в адрес своих коллег, настроение у присутствующих было испорчено окончательно: всем стало ясно, что дальнейшее продолжение совещания не только бессмысленно, но и невозможно.

Ни понять, ни тем более объяснить такого резкого изменения поведения доктора Олсона – человека общительного, компанейского, обладающего чувством юмора – никто из присутствующих не мог. Никто, кроме Сиднея Готтлиба. Именно он, решив испытать сильнодействующий препарат, проходивший в программе «Ультра» основным компонентом и имеющий кодовое название «сераним», подсыпал его в стакан с водой Олсону: тот любил запивать ей ликер. Чем руководствовался Готтлиб, принимая такое решение, из каких соображений он исходил, знал только он: логическое объяснение такому поступку найти трудно, если вообще возможно. Дело, однако, было сделано и это дало первые результаты: психика доктора Олсона была сильно нарушена. Когда Готтлиб это понял, он сообразил, какую ошибку совершил, и чем эта ошибка может ему грозить. Настоящий же страх Готтлиб испытал двумя днями позже, когда ему позвонил начальник Олсона, руководитель Отдела специальных операций полковник Винцент Руэт. Не вдаваясь по телефону в подробности, полковник попросил о немедленной встрече с ним и его заместителем Лэшбруком.

Именно на этой встрече, когда Руэт рассказал о визите к нему доктора Олсона и о том разговоре, который между ними состоялся, Готтлиб испугался по-настоящему. Он понял, что преступил черту и вошел в недозволенную зону. Еще он понял, что для того, чтобы сохранить свое служебное положение, а возможно, и избежать суда, ему необходимо предпринимать какие-то меры. Безотлагательно и тайно.

На этой встрече они (полковник Руэт, Готтлиб и Лэшбрук) приняли решение о необходимости срочно показать Олсона одному из ведущих специалистов в области психиатрии – бывшему военному психиатру Гарольду Абрамсону. Этот человек пользовался абсолютным доверием: он давно и тесно сотрудничал с ЦРУ, знал и свято хранил многие его секреты.

Переговорив предварительно с Абрамсоном по телефону и договорившись с ним о встрече, Руэт, Лэшбрук, Олсон и Гарри Пелп, тоже сотрудник Управления технических служб, курирующий работу нью-йоркского крыла по программе «Ультра», первым же рейсом вылетели в Нью-Йорк.

Обследование, которое провел Гарольд Абрамсон на одной из конспиративных квартир, задействованных Готтлибом и курируемых Пелпом в проекте «Ультра», дало неутешительные результаты: тяжелейшей формы психоз, галлюцинации, мания преследования, маниакальный страх. Олсону требовалась немедленная госпитализация и длительный курс лечения. До решения этого вопроса его поселили в гостинице «Стетлер»; для обеспечения постоянного контроля над Олсоном с ним в номере должен был поселиться Лэшбрук. Однако в последний момент ситуация изменилась: Лэшбрук был срочно вызван руководством и вместе с полковником Руэтом вылетел в Вашингтон, а Гарольд Абрамсон – в Роквилл. С Олсоном остался Пелп.

– Жив?.. – прервав наконец длительное молчание, коротко спросил Лэшбрук. Смятение в голосе скрыть ему не удалось.

– Десятый этаж, сэр…

– Гарри, возможность любой утечки должна быть исключена полностью. Что в такой ситуации вам надлежит делать, вы должны знать не хуже меня. С Абрамсоном я свяжусь сам. Вы хорошо поняли?

– Да, сэр.

В полицейский участок Пелп позвонил уже из своего номера.

Глава 2

Звонок аппарата прямой связи со своим шефом, начальником Службы безопасности нью-йоркской штаб-квартиры ЦРУ Фрэдом Скоуном, Бредли услышал, едва вошел в свой кабинет.

– Ну наконец-то, – услышал он в трубке грудной голос секретаря Скоуна Анжелы Мейсли. – Стэн, шеф просит вас зайти к нему.

– Он что, уже у себя?

– У себя. Прямо сейчас, Стэн, срочно. Он уже несколько раз интересовался, не подошли ли вы.

– Хорошо, иду…

Бредли посмотрел на часы. Он пришел в офис, как всегда, за сорок минут до начала рабочего времени: такой распорядок дня он завел для себя сам. За сорок минут он успевал выяснить у начальника дежурной смены оперативную обстановку в «фирме», ознакомиться с полицейской хроникой происшествий за ночь, прослушать последние новости о событиях в стране и за рубежом, внести – если это окажется необходимым – какие-то поправки в намеченный накануне план дел на день и, таким образом, к началу рабочего дня всегда был уже во всеоружии.

Скоун ценил своего зама. Ему нравился подход Стэна Бредли ко всему, за какое бы дело он ни взялся: основательный, взвешенный, продуманный. Шеф давно привык не только к тому, что Бредли был в курсе всех событий (и не только тех, которые касались нью-йоркского офиса Управления), но и к тому, что у него всегда были готовы конкретные предложения, как следовало поступить в тех или иных случаях. Причем предложения эти всегда были логичны и обоснованны. Именно поэтому, если возникали какие-то вопросы щепетильного свойства или проблемы деликатного характера, Скоун всегда поручал их решение Бредли, обходя при этом даже начальника своего оперативного отдела; он подключал оперативников только в том случае, если Бредли нужна была помощь и тот сам просил об этом. По сути, Бредли был у Скоуна кем-то вроде «доверенного лица по особым поручениям».

«Они, наверное, давно уже пожалели о том, что перевели вас к нам, – сказал однажды Скоун Стэну Бредли: на новом месте работы он тогда проработал с полгода. Скоун невольно сравнивал его со своим прежним заместителем. Тот тоже был неплохим работником, но всего лишь хорошим исполнителем: разумной инициативы, самостоятельности в решении текущих вопросов, которые помогают в работе и должны быть у человека, занимающего такую должность, у него не было. – Пожалуй, я еще не встречал людей с такой деловой хваткой, как у вас». Под словом «они» Скоун подразумевал полковника Шеффилда Эдвардса, начальника Управления безопасности ЦРУ. Скоун знал историю Бредли.

В июле пятидесятого – тогда только что началась война в Корее – Бредли в составе группы специалистов был направлен в Японию для участия в секретных экспериментах по проекту «Синяя птица». Суть экспериментов заключалась в том, что допросы военнопленных велись с применением воздействующих на психику человека препаратов амитала натрия с бензедрином и другим сильнодействующим веществом – пикротоксином.

Несмотря на то что эти эксперименты получили положительную оценку и были признаны удавшимися, по возвращении из командировки Бредли написал на имя полковника Эдвардса рапорт, где высказал свои сомнения как в эффективности подобных методов допросов, так и в их гуманности.

«Это чистый воды чистоплюйство, Бредли, – вызвав его к себе в кабинет, высказал тогда свое мнение по поводу этого рапорта Эдвардс. – Мы на войне, а воевать и при этом постоянно соблюдать джентльменские правила игры невозможно. Это означало бы заранее обречь себя на поражение, согласитесь. Увы, но иногда нам приходится снимать белые перчатки, и никуда от этого не деться». – «И сняв перчатки, можно оставаться с чистыми руками, сэр», – набравшись больше наглости, чем храбрости, ответил Бредли полковнику. Тогда Эдвардс простил ему эту выходку. Простил, но запомнил. Он сказал Бредли на прощание: «Вы хороший работник, и у вас достаточно опыта. Пора вам уже поменять свои взгляды относительно наших бывших союзников. Та война давно закончилась. Сейчас идет война другая. И поверьте мне, те, против кого направлена наша работа, используют методы ничуть не лучше наших».

После этого случая за Стэном Бредли закрепилась репутация «гуманиста-белоперчаточника». Его освободили от работы в проекте на этом направлении и перевели в отдел Поля Гэйнора, занимающегося усовершенствованием аппарата под названием «суперполиграф» или, как его все называли, «детектор лжи», благо специалистом в области радиотехники Бредли был непревзойденным.

Позже, когда проектом «Синяя птица» руководил уже Морзе Аллен, а название проекта изменено на «Артишок», в ЦРУ было создано новое подразделение – Управление технических служб. В него вошли многие из тех, с кем служил Бредли в контрразведке, в том числе и он сам. Это Управление занималось разработкой технических средств: поддельными документами, секретным оружием и взрывными устройствами, камуфляжем, тайнописью, микрофонами и другими средствами электронной аппаратуры. Всем этим Управление должно было обеспечивать оперативные подразделения.

Через семь месяцев работы в Управлении технических служб Бредли неожиданно было предложено вернуться в Управление безопасности, причем с повышением. Ему была предложена должность заместителя начальника Службы безопасности нью-йоркского филиала ЦРУ. С тех пор прошло чуть больше двух лет.

…Когда Бредли вошел в приемную своего начальника, миссис Мейсли – женщина приятной внешности, нехотя подбиравшаяся к сорокалетнему рубежу, – занималась тем единственным делом, к которому все женщины относятся с беззаветной требовательностью, с особой тщательностью и усердием. Она наводила макияж на своем лице. Увидев Бредли, она, не прекращая наносить губную помаду, сказала:

– Подождите минуточку, Стэн. Он разговаривает с Вашингтоном. И… извините меня за мой внешний вид, пожалуйста. Сегодня меня выдернули на работу прямо из теплой постели и в самый неподходящий момент. Так что привести себя в порядок дома я просто не успела.

– Косметика – это та ширма, за которой некоторые женщины пытаются спрятать свою некрасивость. Вам косметика не нужна. Ну… разве что для того, чтобы еще больше подчеркнуть свою красоту и добавить в свой актив еще с десяток воздыхателей, не имеющих ни малейшего шанса. Что случилось, Анжела? С чего такой переполох?

– Ой, не знаю… Он вам сам все объяснит. А за «красоту» – спасибо, – она стрельнула в него взглядом. – Жаль, что в этом десятке никак не оказываетесь вы. Имели бы шанс стопроцентный. Я ведь еще не такая старая, а? На сколько я вас старше, Стэн? Лет на пять?

– Вы не старше. Вы – мудрее.

«Миссис Мейсли, Бредли еще не появился?» – раздался голос Скоуна по громкой связи.

– А он уже здесь. В приемной… Ждет, когда вы закончите телефонный разговор, – она кивнула на дверь и почему-то шепотом сказала: – Проходите, Стэн.

Кабинет начальника Службы безопасности нью-йоркского отделения ЦРУ размерами не удивлял: по площади он был больше кабинета Бредли всего раза в два. И по убранству мало чем отличался от его кабинета: рабочий стол, стол-приставка с двумя небольшими рядами стульев по обе его стороны (стола-приставки в кабинете Бредли не было), шкаф, большой несгораемый сейф (второй сейф, поменьше, был вмонтирован в стену и скрывался за дубовыми панелями, которыми были отделаны стены, – тоже отличительная особенность от кабинета Бредли) и журнальный столик с двумя креслами (у Бредли стояло одно кресло: второе было ни к чему, а в этом кресле Бредли любил думать).

Зато весь аскетизм кабинетной обстановки возмещался в комнате отдыха – святая святых Скоута. Дверь в эту комнату тоже была закамуфлирована дубовыми панелями, непосвященный никогда бы не догадался, что здесь есть вход в смежное помещение. Кроме кресел – таких же, как и в кабинете, – здесь стоял диван, маленький холодильник, стены украшали два подлинника в тяжелых багетных рамах, пол был покрыт мягким ковровым полотном. Освещалась эта комната мягким светом бра.

За все время их совместной работы в этой комнате отдыха Бредли был два раза: первый раз, когда они со Скоутом, засидевшись допоздна, обсуждали детали одной операции, второй – когда отмечали успешное окончание этой операции. Больше доступа в эту комнату не имел никто, за исключением миссис Мейсли, разумеется.

– Здравствуйте, Стэн, – Скоун поднялся из-за стола и шагнул навстречу Бредли. В свои сорок девять он выглядел довольно крепким и имел хорошую спортивную форму; мало кто знал, что у него в шкафу стояла пудовая гиря, которой Скоун ежедневно «баловался», запершись в кабинете. Проседь на висках только добавляла его внешности благородного аристократизма. И профессионалом он был – от Бога. Держали Скоуна «на периферии» оттого, что равнозначную замену ему подобрать было трудно: «периферия» эта была относительной, с центром связана накрепко. – Вы, наверное, уже, как всегда, в курсе? – пожимая руку Бредли, спросил Скоун.

– Нет, шеф, сегодня вы опередили меня. От этого я себя чувствую несколько выбитым из седла. Не люблю нарушения привычного ритма.

– Нарушения привычного ритма не любит никто. И сегодня мы все выбиты из седла. Сегодня нас всех опередили… Присаживайтесь, – Скоун жестом пригласил Бредли не к столу-приставке, а к одному из кресел, сам вернулся к своему рабочему столу, взял с него лист бумаги и, склонившись над переговорным устройством, попросил:

– Миссис Мейсли, сделайте нам кофе, пожалуйста.

Бредли устроился в кресле, ослабил узел галстука, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки: кресло, кофе… Он понял: разговор предстоит официальный, но будет носить доверительный характер.

– Я не стал вас вытаскивать из дома, вы ведь и так приходите на сорок минут раньше, – усаживаясь во второе кресло, заговорил Скоун в своей привычной манере: спокойно и негромко. – К тому же полчаса или час, думаю, особой роли сейчас уже не сыграли бы. Хотя меня, признаюсь, достают звонками беспрерывно.

Дверь бесшумно открылась, и в кабинет вошла миссис Мейсли. Она переставила чашечки кофе с подноса на столик.

– Спасибо, Анжела, – поблагодарил Скоун; Бредли тоже кивнул в знак благодарности. – И… переключите пока все звонки на себя. В ближайшие пятнадцать минут меня ни для кого нет. Даже для президента.

Миссис Мейсли кивнула, улыбнулась мужчинам и молча вышла. С макияжем у нее было все в порядке: заметить это Бредли успел.

Скоун поднялся, проверил, плотно ли закрыта дверь, затем вернулся на место: этим он подчеркнул важность и секретность того, что сейчас собирался сообщить Бредли.

– Сегодня в четыре часа утра из окна десятого этажа гостиницы «Стетлер» отправился в свободный полет некто… – Скоун заглянул в тот лист, который он захватил со своего стола, – Дональд Ричардсон. По крайней мере, под этим именем он был зарегистрирован в гостинице и под этим же именем фигурирует в полицейских протоколах. Кем он был на самом деле, мне неизвестно, но, думаю, это не то имя, которым его нарекли родители при рождении. Зато пять минут назад мне стало известно другое… На момент этого случая в номере находился некто… – Скоун вновь заглянул в свою шпаргалку, – некто Джон Марч. Это тоже не настоящее его имя. Настоящее его имя – Роберт Лэшбрук.

Скоун замолчал, заметив, как замерла рука Бредли, когда тот ставил чашку на столик.

– Вам что, знакомо это имя?

– Как вы сказали? Роберт Лэшбрук?

– Да, – Скоун еще раз заглянул в листок. – Роберт Лэшбрук.

– Мне приходилось пересекаться с одним Робертом Лэшбруком в бытность моей работы в Управлении технических служб. Толковый парень. Если это он… – Бредли пожал плечами. – Чего его сюда занесло?..

– А чем он занимался?

– Разрабатывал новые виды ядов и другую всевозможную отраву. Не он сам, конечно, а те химики, которых он курировал. Вероятно, старых ядов стало не хватать или у них истек срок годности, раз принялись за новые. Знаете, шеф, за последнее десятилетие человечество придумало столько способов убийства себе подобных, что, на мой взгляд, придумать что-то новое уже невозможно.

– Человечество стало придумывать способы убийства себе подобных с тех самых пор, как встало с четырех лап на две ноги. Думаю, что первый удар дубиной, который нанес наш предок, был удар не по голове мамонта, а по макушке своего соплеменника. Этот мир, Стэн, ни вам, ни мне не изменить, поэтому нам приходиться принимать те правила, которые в нем существуют. Мне известно, что вы однажды уже пострадали из-за своей борьбы с ветряными мельницами. Что изменилось?

– Ничего не изменилось. Просто мне удалось сохранить свою совесть чистой. А это немало.

– Максимализм присущ вашему возрасту. С годами это проходит. Мне вы можете высказывать свое мнение, другим – не советую. Итак, продолжим. Если этот Лэшбрук окажется тем самым Лэшбруком, которого вы знали, тем будет лучше. Ваша задача, Стэн, обеспечить прохождение по всем официальным каналам – полиция, пресса – той версии, которую этот Лэшбрук выдвинет. Поезжайте в гостиницу, встретьтесь с ним… А заодно узнайте, «чего его сюда занесло» и вообще, что все это значит. Пройдитесь там мелким сачком, только так, чтобы не поднять взвеси.

– Могу я понимать эти слова как санкцию на мои действия, сэр?

Бредли намеренно не уточнил, какие именно действия, расширив тем самым их рамки. Обратившись к Скоуну словом «сэр» а не «шеф», он придал своему вопросу статус официальности, следовательно, и ответ на него будет выглядеть приказом.

– А как их еще можно понимать? Мне не нравится, когда на моей территории разыгрываются партии, о которых я ничего не знаю. Но еще больше мне не нравится, когда за кем-то приходится подчищать… чьи-то проколы, которые кто-то делает при разыгрывании этих партий.

После того как Бредли ушел, Скоун вызвал начальника оперативного отдела Тэда Карсона.

– Джон Марч. Гостиница «Стетлер», – поздоровавшись с Карсоном, коротко проговорил шеф Службы безопасности. – Сейчас им занимается Бредли, не путайтесь у него под ногами. Посмотрите за этим Марчем. Мне нужны его контакты.

– Взять его телефон на прослушивание, сэр?

– Н-нет. Не нужно, – поколебавшись, ответил Скоун. – Этот парень – сотрудник Управления безопасности… Нашего Управления безопасности, из центра, – уточнил он. – Он выполняет здесь свою задачу, не будем ему в этом мешать. Мы должны подстраховать его в случае необходимости. Организуйте наружное наблюдение, и учтите, что он профессионал с большим стажем и богатым опытом. В события, которые будут разворачиваться вокруг него, не вмешивайтесь.

Бредли выехал через двадцать минут; проверился на предмет слежки, не обнаружив «хвоста», остановил машину у телефонного автомата и набрал номер. Когда на другом конце подняли трубку, произнес:

– Гостиница «Стетлер».

Глава 3

Люди Карсона засекли Бредли, когда тот подъехал к гостинице; его машина остановилась метрах в пятидесяти позади них: они заняли свой пост за четыре минуты до его появления.

– Мистер Марч? Здравствуйте. Я слышал, у вас неприятности? – тихо проговорил Бредли мужчине, открывшему ему дверь в номере. Это был не тот, о котором он говорил Скоуну. Это был не Лэшбрук. – Мое имя Стэн Бредли. Я не из полиции. Из… Правительственной типографии нам сообщили, что вам может понадобиться наша помощь. Но, мне кажется, я ошибся номером. Извините…

Бредли намеренно сказал: «Из Правительственной типографии», – именно под этой вывеской в здании на Е-стрит, 2430 в районе «Фогги боттом» в Вашингтоне первоначально находилась штаб-квартира ЦРУ; если это был тот, кто был ему нужен, он должен был его понять, он должен был знать правила игры.

– Ну, наконец-то… – с заметным облегчением проговорил мужчина. – Нет, вы не ошиблись. Проходите… – Он посторонился, пропуская Бредли в номер, затем, «прострелив» цепким взглядом коридор, закрыл дверь и запер ее на ключ. – Я уже начал думать, что сойду с ума раньше, чем вы появитесь.

– Я приношу свои извинения как за свое опоздание, так и за то, что в четыре часа утра спал у себя дома, а не находился рядом с вами, мистер?..

– А вы разве не выяснили у дежурного администратора мое имя, когда устанавливали, в какой номер меня переселили?

– О том, что вас переселили, я узнал от стекольщика, который стеклит окно в «том» номере, а в какой именно, мне подсказала горничная. Так как мне вас называть?

– Пелп. Гарри Пелп, – представился обитатель гостиничного номера. Он явно был еще под впечатлением происшедшего и все еще находился не в себе, хотя (Бредли отдал ему должное) старался держать себя в руках. – Прошу простить меня. Конечно же, вы правы. Вы тут не при чем… Эти мои нелепые обвинения… Это все нервы, мистер Бредли. Еще раз прошу меня извинить.

Бредли снял пальто, повесил его на вешалку, прошел в комнату и, не дожидаясь приглашения, сел в одно из кресел. Той вальяжностью, с которой он все это проделал, он дал понять, кто сейчас является хозяином положения, и то, как ситуация будет развиваться в дальнейшем, теперь будет зависеть от него.

– Не извиняйтесь. Я вас прекрасно понимаю. Если у вас есть что-нибудь выпить, выпейте.

Пелп утвердительно кивнул, подошел к бару, достал бутылку коньяка и вопросительно обернулся:

– Вам налить?

– Пожалуй, я воздержусь. В такое время – не привык. И голова сегодня, я чувствую, будет нужна мне как никогда ясной. А вам – нужно. Что у вас с рукой?

«Крепкий малый. Сколько ему? Лет тридцать пять, от силы – тридцать семь, не больше. Хорошо держится, – размышлял Бредли, наблюдая за тем, как Пелп сменил коньяк на виски, налил его в большой квадратный стакан, бросил туда несколько кубиков льда и сделал пару хороших глотков. – Его надо брать сейчас, сразу, пока он выбит из колеи. Потом, когда ситуация будет взята под контроль, и он поймет это, он обретет уверенность. Тогда будет уже поздно. Тогда он закроется».

Выпив, Пелп снял пиджак, бросил его на диван и, плеснув еще виски, поставил стакан на столик, сам же устроился во втором кресле. Узел галстука был у него уже значительно ослаблен и верхняя пуговица рубашки расстегнута.

– Порезался… Там… Он, видимо, задел створку окна, когда… – Фразу Пелп не закончил, ее окончание было и так понятно. Он поправил повязку на запястье и тут же про нее забыл: мысленно он вернулся на несколько часов назад. – Грохот был страшный… От него я и проснулся. Никогда мне еще не приходилось бывать в таком дурацком положении. Я до сих пор плохо соображаю. – Пелп опять взял стакан и допил его содержимое.

– Понимаю. Но вам необходимо собраться. А где мистер Марч? У меня была информация, что встреча у меня будет с ним, а не с вами.

– Вчера он вылетел в Вашингтон, его срочно вызвало руководство. Вместо него остался я, и вот… – Пелп сокрушенно развел руками. Он посмотрел на пустой стакан и хотел было уже встать, чтобы вновь наполнить его, но, увидев, как Бредли отрицательно покачал головой, делать этого не стал. – Да, вы правы. Ясная голова сегодня понадобится не только вам, но и мне. Кстати, перед тем как уехать, Лэшбрук называл мне ваше имя. Он хорошо отзывался о вас и советовал именно к вам обратиться за помощью. Так что хорошо, что мне хоть в этом повезло.

– Повезло вам или нет, об этом будем судить позже. Сейчас делать какие-то выводы преждевременно. А кто такой Лэшбрук? Я такой фамилии не называл.

– Мистер Бредли, меня переселили сюда чуть больше двух часов назад, и этот номер я выбрал сам из четырех мне предложенных. Кроме того, несмотря на мое взвинченное состояние, у меня хватило ума все тут проверить. Я ведь тоже не первый год в «фирме». Здесь все чисто.

Пелп все-таки встал, налил себе виски и одним махом выпил, правда, на сей раз его порция была вдвое меньше, чем в первый. Сделал он это с нарочитой раздражительностью.

– Вы зря на меня обиделись, мистер Пелп, – миролюбиво сказал Бредли. – Ведь это не я засекретил ваше пребывание здесь, в Нью-Йорке. И позвольте вопрос: Пелп – это ваше настоящее имя?

– Да. Здесь я нахожусь как Фрэнк Скотт. Под этим именем я прохожу и во всех полицейских протоколах. Что вы на меня так смотрите? Все утро я только тем и занимаюсь, что отвечаю на вопросы копов, даю показания, пишу объяснения и подписываю протоколы. Когда вы постучали в дверь, я думал, что это опять пришел кто-то из полиции. Кстати, и я, и Олсон – это тот… второй, он здесь был под именем Дональд Ричардсон, находимся по линии Министерства обороны.

– Ну вот мы и подошли к делу, только начните, пожалуйста, все с начала и по порядку.

Пелп поднял с дивана пиджак, достал из его кармана пачку сигарет, закурил и вернулся на свое место. Перед ним встала непростая задача: предстояло определить это самое «начало» и наметить те факты, которые он мог отдать Бредли. Он взвешивал все «за» и «против» минуты три.

Бредли не торопил его. Он тоже сидел и молча курил. Он понимал: то решение, которое сейчас примет Пелп, должно быть принято им самостоятельно, без нажима. Но решение это должно быть именно таким, каким оно нужно было ему, Бредли.

И Пелп такое решение принял. Он вспомнил смятение, которое услышал в голосе Лэшбрука во время телефонного разговора. Он вспомнил его слова: «Возможность любой утечки необходимо исключить полностью». То, что под словом «утечка» Лэшбрук подразумевал не утечку информации о существовании проекта «Ультра» (об этом не могло быть и речи), а причастность произошедшего в гостинице «Стетлер» к ЦРУ вообще, Пелп не сомневался. Реально оценив возможные последствия для себя лично в случае, если он не сделает того, чего от него сейчас ждут и Готтлиб, и Лэшбрук, и Уильям Гибсон – начальник Управления технических служб, Пелп решил выбрать из двух зол наименьшее. Он решил рассказать Бредли все, что было связано с Фрэнком Олсоном. Он, конечно, понимал, что, рассказав об Олсоне, он не сможет не приоткрыть завесу тайны проекта «Ультра», но другого выхода в настоящий момент Пелп не видел.

К этому его подтолкнула еще и фраза, сказанная Бредли в момент этих размышлений.

– Мистер Пелп, – сказал Бредли, наблюдая за размышлениями своего коллеги, – вы можете не рассказывать мне ничего, я не любопытен и мне хватает своих проблем, только имейте в виду: чем меньше я буду знать, тем труднее мне будет помочь вам выпутаться из всего этого.

Именно эта фраза повлияла на окончательное решение Пелпа.

– Хорошо. Я расскажу вам все, – Пелп затушил сигарету в пепельнице и долгим взглядом посмотрел в глаза Бредли. – Все, что касается Олсона. Ну, или почти все.

Бредли выдержал пристальный взгляд Пелпа. Он даже одобрительно кивнул и, улыбнувшись, заметил:

– Мне нравится решительность, с которой вы сейчас это сказали. Сейчас вы были похожи на человека, решившего впервые прыгнуть с парашютом.

– Или на приговоренного к казни, шагнувшего на эшафот.

– На эшафот? Я ведь не репортер и не беру у вас интервью. И я уже сказал, мне по большому счету наплевать на все ваши тайны, я лишь должен выполнить то задание, которое получил сегодня от своего шефа. Слушаю вас.

Пелп рассказал Бредли все, начиная с событий, произошедших в бывшем лагере бойскаутов. Он не назвал лишь имен людей, присутствовавших там, и ни слова не сказал об истинной причине, по которой Олсону потребовалось медицинское обследование. Вернее, он не сказал, что в организм Олсона попал сильнодействующий препарат, и уж тем более – как это случилось. Этого Пелп и сам не знал. Он сказал, что обследование Олсону потребовалось из-за сильного расстройства психики, полученного в результате неудавшегося гипнотического сеанса, якобы проделанного над ним во время семинара.

– Но главной темой семинара, конечно же, являлось обсуждение препарата «сераним» и его значение в проекте «Ультра», – закончил свое повествование Пелп. – Большего сказать вам я не могу. Не имею права.

Его рассказ занял чуть больше пяти минут. Бредли выслушал Пелпа внимательно, ни разу не перебив и не делая каких-либо уточнений. Тот сам попросил его об этом.

– Теперь можете задавать вопросы. Отвечу, если сочту возможным.

– В Нью-Йорке есть еще люди, которые знают о вашем пребывании здесь, и если да, то причину вашего пребывания?

– Нет.

– Проект «Ультра»… Что из себя представляет?

– Вы с ума сошли… – Пелп понял, что сказал Бредли все-таки больше, чем следовало. – Даже название этого проекта, не говоря уже о его существовании вообще, и тем более о его сути, является государственной тайной и находится под грифом «совершенно секретно». Забудьте и «Ультра», и «сераним»!

– Уже забыл. А где Олсон проходил медицинское обследование?

Пелп несколько секунд сверлил взглядом Бредли, затем поднялся, подошел к телефону и набрал номер.

– Это Скотт. Нам необходимо встретиться, – проговорил Пелп в трубку. – Срочно. Хорошо. Буду через сорок минут.

Закончив разговор, Пелп вернулся в кресло.

– Вы опять оказались правы. О нашем пребывании здесь знает еще один человек, но это – наш человек. У вас есть еще вопросы?

– Пожалуй, вопросов у меня больше нет. Сейчас я хочу услышать вашу версию случившегося, а уж потом мы с вами ее отшлифуем.

На обсуждение и шлифовку ушло еще пятнадцать минут, после чего Бредли поднялся:

– Хочу дать совет. Как можно быстрее свяжитесь с доктором…

– Абрамсоном, – подсказал Пелп.

– С доктором Абрамсоном. Показаний в полиции ему не избежать, поэтому его показания не должны разниться с вашими, – Бредли тоже, как минуту назад Пелп, подошел к телефону. – Согласуйте их в мелочах, – продолжал он, набирая номер, и, дождавшись, когда на другом конце ему ответили, заговорил в трубку:

– Здравствуйте, Стив. Узнали? Вот и прекрасно. Вы уже слышали о несчастном случае в гостинице «Стетлер»? Да, да, именно о несчастном случае… Если хотите узнать подробности, могу поделиться. Через двадцать минут. Где – вы знаете.

Бредли опустил трубку и, поймав на себе одновременно и недоумевающий и вопрошающий взгляд Пелпа, улыбнулся:

– А как вы хотели? Мы с вами живем в демократической стране. Налогоплательщики должны знать, куда уходят их деньги. А откуда они могут об этом узнать, как не из «Нью-Йорк таймс» и не из конфиденциального источника, близкого к секретным правительственным службам? Не волнуйтесь, это «мой» репортер. Ваша версия происшедшего «просочится» в прессу, что называется, из первых рук.

– Могу я узнать, что вы еще собираетесь предпринять после встречи с журналистом? – спросил Пелп. Его взгляд из недоумевающего превратился в восхищенный. Такая метаморфоза даже позабавила Бредли.

– Разумеется. После встречи с журналистом, а ее откладывать никак нельзя, пресса сейчас важнее даже полиции; общественное мнение, если его вовремя не сформировать, сформируется само по себе, и быстрее, чем нам этого хотелось бы. Так вот, после встречи с журналистом я отправлюсь в Департамент полиции. Там тоже есть люди, которые, мягко говоря, не одобряют некоторые действия нашей с вами «фирмы», – говоря, Бредли надел пальто, шляпу. – И есть люди, которые придерживаются иной точки зрения. Они-то и помогут направить ход расследования в нужное нам русло. Ну и затем – ФБР. Это ребята серьезные. Они тоже обязательно сунут свой нос в это дело. Если не удовлетворить их амбициозное любопытство вовремя, они могут испортить жизнь любому. Но… этими делами займусь я. Чем заниматься вам, вы знаете. Если возникнут трудности в вопросах организации отправки тела покойного – поможем. Всё. Не будем больше терять время. Встретимся здесь в шестнадцать часов. Думаю, к этому времени у меня появятся для вас новости. Хорошие новости, а у вас будет о чем доложить своему руководству. Это, – Бредли достал блокнот, написал в нем телефонный номер и показал его Пелпу, – номер телефона, по которому меня найдут, в случае если я срочно понадоблюсь вам раньше шестнадцати часов.

Пелп посмотрел на номер, кивнул, затем произнес:

– Нет, все-таки Лэшбрук определенно был прав: мне действительно повезло, что к этому делу подключили именно вас.

Глава 4

– Видишь?

– Вижу…

Из центрального входа гостиницы «Стетлер» вышел Бредли. Бросив по сторонам рассеянный взгляд, он повернулся и направился к своей машине.

Оперативники Карсона молча проводили его взглядом. Получив четкое указание от своего шефа «не путаться под ногами у Бредли», они решили дождаться, когда он покинет гостиницу и освободит поле деятельности для них.

– Подождем, пока отъедет. Больно уж шеф не хотел, чтобы он нас видел.

– Видимо, он опять хочет переплюнуть Бредли, только вряд ли у него это получится и на этот раз, – тихо проговорил тот, который сидел за рулем. Он смотрел в спину удалявшегося Бредли через зеркало заднего вида, пока того не перекрыл поток прохожих. Он уже не видел, как Бредли остановился на краю тротуара и достал пачку сигарет. – У Бредли хватка. Я пару раз с ним работал в обеспечении, у него чутье звериное. Ну все, теперь он тебя не увидит.

– Ладно, пойду, посмотрю, кто такой этот Джон Марч. Не привык я вести наблюдение за объектом, не зная, как он выглядит, – открывая дверцу, сказал второй оперативник и выбрался из машины.

– Он сейчас выйдет, – тихо сказал Бредли, прикуривая сигарету. – У него забинтовано правое запястье. Скорей всего, возьмет такси.

Проговорив это, Бредли отряхнул с рукава пальто невидимую пыль и направился к своей машине.

Человек, сидевший за рулем «плимута», припаркованного у тротуара, и около которого прикуривал Бредли, ничем не выдал того, что все сказанное было им услышано. Со скучающим видом он продолжал читать газету, даже не глянув в сторону Бредли, а когда тот отошел, водитель отложил газету, выбросил в приоткрытое окно сигарету и завел двигатель.

Человек с забинтованной рукой вышел через семь минут. Он поймал такси, а когда оно тронулось, «плимут» легко отъехал от тротуара и влился в транспортный поток через две машины позади такси.

Бредли проследил за этим маневром, затем перевел взгляд на машину оперативного отдела: он видел, как из нее вылез оперативник – кто это был, Бредли не разобрал – и не спеша вошел в гостиницу. Бредли усмехнулся и завел двигатель своего «форда».

– Доброе утро. Могу я узнать, в каком номере остановился мистер Марч? – спросил у портье оперативник.

– Не такое уж оно и доброе, сэр. Для нас, во всяком случае. Вы ведь знаете, что произошло у нас сегодня ранним утром, – не то вопросительно, не то утвердительно сказал портье, маленький толстенький человек с короткими седыми волосами, обрамляющими лысину.

– Да, знаю. Именно поэтому я хочу поговорить с мистером Марчем. Ведь это он сегодня утром был в номере с тем несчастным?

– Простите, а вы?..

– Я из полиции. Инспектор Халфилд, – оперативник предъявил портье жетон, тот утвердительно кивнул.

– Странно, но ваши коллеги были уже здесь и обо всем меня расспрашивали. Я объяснил им, что мистер Марч съехал из гостиницы еще вчера.

– Видимо я с ними разминулся, слишком хлопотным оказалось сегодняшнее начало рабочего дня. Кто же в таком случае был в номере?

– В том номере был мистер Скотт, – ответил портье, даже не заглянув в книгу проживающих; чувствовалось, что он действительно отвечает на такой вопрос не впервые. – Только сейчас тот номер приводят в порядок, там работает стекольщик. Нам пришлось переселить мистера Скотта в другой номер.

– В какой же?

– В семьсот двенадцатый.

– Спасибо.

Оперативник отклеился от стойки, но опять был остановлен портье:

– Извините, сэр, только сейчас мистера Скотта нет в номере. Незадолго до вашего появления я видел, как мистер Скотт пересек холл и из гостиницы вышел. Он так торопился, что забыл даже сдать ключ от номера.

Оперативник несколько секунд смотрел на портье испепеляющим взглядом, затем повернулся и стремительно вышел.

– Никакого Марча в гостинице нет, – с раздражением сообщил своему напарнику, сидящему за рулем, «инспектор», усаживаясь в машину. – Вместо него некто Скотт. Пару минут назад он из гостиницы вышел. Ты случайно не обратил внимания?

– Шутишь? – водитель с недоумением повернулся. – Оттуда постоянно кто-то выходит, а туда кто-то заходит.

– Ну и что теперь будем делать?

– Что делать… – водитель пожал плечами. – Иди, звони шефу. Думаю, он будет не в восторге.

«Инспектор» какое-то время молча курил, глядя перед собой в ветровое стекло, обдумывая ситуацию, а заодно и свой доклад Карсону: ничего умного в голову не приходило – как ни крути, а задание они провалили. Он провалил. Ведь именно он был назначен старшим группы, и сейчас сколь-нибудь вразумительного оправдания у него не было.

– Ладно. В конце концов, мне поручено было вести наблюдение за Марчем, а не за Скоттом.

Тэду Карсону оперативник позвонил из гостиницы от того же портье, любезно предоставившего аппарат.

Выслушав доклад подчиненного, начальник оперативного отдела отрывисто произнес:

– Растяпы. Возвращайтесь.

Глава 5

Аллен Даллес был потомственным дипломатом. Его дед, Джон Фостер-старший, занимал пост государственного секретаря при президенте Бенджамине Гаррисоне; его дядя, Роберт Лансинг, был государственным секретарем при президенте Вудро Вильсоне. Родной брат, Джон Фостер, тоже занимал пост госсекретаря при Дуайте Эйзенхауэре. Еще один дядя, Джон Уэлш-старший, был послом в Англии.

Сам Аллен Даллес в послевоенный период был сотрудником посольств США в Берлине и Константинополе, а затем – шефом ближневосточного отдела Государственного департамента США.

В феврале 1953 года Аллен Даллес был поставлен во главе мощнейшей разведывательной машины – Центрального разведывательного управления США.

С самого начала деятельности в должности директора ЦРУ Даллес крепко взял бразды правления в свои руки; вмешиваться в свои дела он не позволял никому. Разведка стала его стихией, образом жизни. Даллес сам участвовал в разработке многих секретных проектов, а некоторые операции разработал лично.

Он терпеть не мог бездействия; деятельность – был его девиз. «Я требую только действий, – говорил Даллес в узком кругу своих закадычных друзей. – Пусть рискованных, пусть опрометчивых, пусть фарисейских, однако же действий».

Его не пугали ни провалы, ни разоблачения: акции Управления с каждым разом становились все более и более рискованными. Однако авантюристом от разведки Даллеса назвать было нельзя. Во всем, в чем участвовало ЦРУ, чувствовался взвешенный подход и тщательная проработка дела. Даже те неудачи, которые случались (впрочем, неудачи случаются в работе всех разведок мира), он старался использовать (и иногда у него это получалось) с выгодой. С выгодой для себя, своего Управления, своей страны.

…Генерального инспектора ЦРУ Лимана Киркпатрика Аллен Даллес вызвал к десяти часам утра.

Полчаса назад цепочка докладов о происшествии в Нью-Йорке на нем, директоре ЦРУ, замкнулась: ему доложил об этом Хелмс.

– Вы понимаете, каковыми могут быть масштабы последствий того, о чем вы мне сейчас доложили? – спокойно, пожалуй, даже чересчур спокойно, спросил Даллес Хелмса, выслушав его доклад. Цену такого спокойствия Хелмс осознавал: Даллес посматривал на него, набивая трубку и ничем не выдавая при этом внутреннего напряжения.

Хелмс понимал также, каковы могут быть последствия случившегося не только для престижа страны, но и для самого Аллена Даллеса, назначенного на пост директора меньше года назад, и для него, Ричарда Хелмса. Просочись сейчас в прессу информация о программе «Ультра», предусматривающей тайное применение химических и биологических веществ для контроля над психикой человека, головы не сносить в первую очередь ему. Ведь это именно он, Ричард Хелмс, посоветовал в свое время Даллесу поставить во главе этой программы Сиднея Готтлиба, следовательно, Хелмс и несет полную ответственность за своего выдвиженца. Он представлял также масштабы шумихи, которая после обнародования тех методов, что предусматривала эта программа, поднимется не только в Америке, но и во всем мире. Он знал, какой будет реакция президента и какими будут его выводы, попади информация об этой программе в руки разведки любой страны, и особенно русской. О таком развитии событий Хелмс боялся даже думать.

– Никаких последствий не будет, сэр. Все необходимые меры для сохранения секретности предприняты. Сотрудники Управления безопасности и здесь, и в Нью-Йорке уже задействованы.

Даллес раскурил трубку, выпустил густое облако дыма и, глядя сквозь него на Хелмса, сказал:

– Ричард, я наметил для себя большие планы, и мне было бы очень жаль, если в результате моей отставки они останутся нереализованными.

…Киркпатрик вошел в кабинет директора ЦРУ в точно назначенное время.

Изложив суть вопроса, Даллес сказал ему:

– Лиман, я поручаю вам разобраться в этом деле. Проведите полное расследование и по его результатам представьте свои рекомендации. Думаю, нам следует повысить исполнительскую дисциплину сотрудников всех уровней, а также в корне изменить подходы к решению задач, стоящих перед нами.

Выйдя из департамента полиции, где после встречи с репортером Бредли провел чуть больше часа, он сел в машину и поехал «катать мысли» – так он называл свои размышления во время езды. Необходимо было подвести первые итоги. Проделав это, Бредли остался доволен: в обоих случаях он добился того, чего хотел: в прессу ушла нужная версия, полицейское расследование направлено в нужном направлении. Чьи интересы представляет Бредли, и там, и там знали и понимали: с контрразведкой лучше не спорить.

Покрутившись по городу минут сорок, Бредли остановил машину возле аптеки и позвонил из будки телефона-автомата.

– Скажите, у вас есть свободные места? – представившись, спросил он. – Мне не нравится, как моя машина стала в последнее время заводиться. И, думаю, пора поменять масло в двигателе.

Выслушав ответ, Бредли поблагодарил и сказал:

– Хорошо. Я у вас буду через час. Надеюсь, за это время моя старушка не развалится окончательно.

Он звонил Людвигу Майеру, владельцу небольшой автомастерской и маленького гаража подержанных автомобилей, которые тот сдавал внаем. Это ему Бредли «передал» Пелпа утром около гостиницы. Ответ Людвига о наличии свободных мест, заканчивающийся фразой: «Приезжайте, мистер Бредли. Для вас яму найдем», – означал, что информация у Майера для него есть. В противном случае он сказал бы не «яму» а «место». Эта фраза была условной; ее придумал Людвиг.

– Ты какую яму имеешь в виду? – с иронией спросил его тогда Бредли.

На это Майер с полной серьезностью ответил:

– Смотровую, разумеется.

До мастерской Людвига на Девятой улице езды было минут пятнадцать, от силы – двадцать, но так как до встречи с Пелпом время еще было, Бредли взял час. Он решил проверить, все ли у Людвига прошло гладко, и понаблюдать за мастерской и гаражом со стороны. Утром около гостиницы машину с оперативниками Карсона Бредли засек, но он не был до конца уверен в том, что была только одна машина. Карсон вполне мог прибегнуть к усиленному варианту и направить не одну группу: больно уж происшествие в гостинице «Стетлер» встревожило Вашингтон. Рассказ Пелпа частично прояснил причину этой тревоги – проект «Ультра», но… лишь частично.

– Привет, Джим, – поприветствовал Бредли механика, вышедшего ему навстречу. Ничего подозрительного около гаража он не обнаружил и подогнал машину к одному из трех боксов мастерской.

Бредли регулярно пользовался услугами автомастерской Майера, его тут все хорошо знали, впрочем, как и он знал всех, не говоря уже о хозяине – молодом, но уже твердо стоящем на ногах человеке. С ним Бредли связывали деловые отношения, о которых не догадывался никто. Об этих отношениях знала только сестра Людвига Марта.

– Здравствуйте, мистер Бредли. Людвиг предупредил, что вы должны подъехать, – механик вытер ветошью руки и поздоровался. – Как идут ваши дела на бирже?

Ни Джим, ни другие механики не знали, где и кем работает Бредли; для них он был преуспевающим биржевым маклером.

– По-разному. Котировки постоянно прыгают, – Бредли отдал ключи от машины Джиму. – Людвиг у себя?

– Сидит со своими бумагами. По-моему, готовит какой-то отчет для налоговиков. Удивляюсь, как у него хватает терпения. Я бы не смог. По мне – лучше крутить гайки.

– Каждому – свое, Джим. Только если Людвиг не будет «сидеть со своими бумагами», как ты говоришь, тебе будет негде крутить эти самые гайки. По крайней мере, в этом гараже. Ведь и гаража тогда не будет. Согласен?

– На все сто!

Бредли улыбнулся, хлопнул по плечу Джима и вошел в распахнутые ворота бокса.

Кабинет Майера находился на втором этаже, и вход в него был со стороны гаража; он мало чем напоминал кабинет в классическом его понимании. Это было что-то среднее между кабинетом и складом: одна стена была почти полностью стеклянной – отсюда хорошо был виден весь гараж и все, что в нем делалось, вторую стену скрывал стеллаж, на котором лежали всевозможные автозапчасти, ключи и различные приспособления. «Не надо всякий раз бегать на склад за каждой мелочью, – объяснял Людвиг наличие этого стеллажа. – Все всегда под рукой».

Бредли легко поднялся по крутой металлической лестнице и толкнул дверь кабинета; Майер действительно сидел за столом, заваленном кипой бумаг, и что-то писал.

– Здравствуй, Людвиг, – поздоровался Бредли с хозяином кабинета. – Продолжаешь экономить на бухгалтере? Зарылся в бумагах – головы не видно. Прав Джим: как ты во всем этом можешь разобраться и не запутаться?

– Если хочешь, чтобы что-то было сделано хорошо и в срок, – сделай сам. И куда я посажу бухгалтера, себе на шею? Вот уж когда переберусь в другое место… Здравствуй, Стэн, – Людвиг поднялся и пожал Бредли руку. – Кофе будешь?

– С удовольствием, – Бредли снял пальто, шляпу, повесил их на гвозди, вбитые в стену, рядом с одеждой Майера и опустился в кресло в углу кабинета.

Людвиг принялся колдовать около электроплитки, и через пару минут аромат кофе заглушил запахи металла, машинного масла и различных смазок.

– От гостиницы он прямиком направился в район Гринвич-Виллидж, – начал свой отчет Майер. Подав одну чашку кофе Бредли, он устроился за столом, сдвинул в сторону документы и поставил свою чашку на освободившееся место. – Правда, по пути два раза менял такси. Вот адрес.

Людвиг достал из кармана и подал Бредли маленький листочек; тот прочитал то, что там было написано, вытащил сигарету, зажигалку, поджег листок и, прикурив от него, бросил маленький факелок в пепельницу.

Продолжить Людвигу не дал звонок внутренней связи; молча выслушав, он коротко бросил: «Иду», – и положил трубку.

– Извини, Стэн. Подошел клиент, хочет оформить прокат. Я освобожусь буквально через пять минут.

– Надеюсь, мою машину ты ему не выкатишь?

– А это уж какую он выберет. Желание клиента – закон. Позвони лучше пока Марте. Ты у нее с языка не сходишь, – Майер кивнул на городской аппарат и вышел.

«Два раза менял такси. Чьего “хвоста” он опасался… Моего? Вряд ли… Он знал, что у меня назначена встреча с журналистом. Засек Людвига? Тоже исключено. Если б засек его, к месту встречи он бы его не повел. Тогда чьего? – Бредли задумчиво пил кофе, не замечая его вкуса. – Скорей всего, ничьего. Скорей всего, дело настолько серьезно, что он просто перестраховывался».

Бредли отставил чашку на край стола, подошел к городскому аппарату и набрал номер. Он звонил дежурному.

– Это Бредли. Мне звонков не было?

– Нет. Но вас спрашивал мистер Скоун.

– Давно?

– Минут двадцать назад. Вас соединить?

– Нет, не надо. Я сам позвоню ему в кабинет.

Дав отбой, Бредли набрал номер начальника Службы безопасности.

– Это Бредли, шеф. Дежурный доложил, что вы искали меня.

– Не то чтобы искал… Как у вас дела, Бредли?

– Удовлетворительно. В шестнадцать часов я должен встретиться с неким Скоттом. Это…

– Я знаю, кто это. Карсон мне уже доложил.

– Если Карсон работает параллельно со мной и уже в курсе всего, может быть, мне заняться другими делами и не продолжать?

– Продолжать, Бредли, продолжать. Карсон должен был лишь подстраховать вас, а у него хватило ума только для того, чтобы выяснить, что в номере был не Лэшбрук, а этот самый Скотт. После встречи с ним – ко мне.

– Слушаюсь, шеф.

Это был уже не первый прокол, допущенный Карсоном по «вине» Бредли. Когда возникла вакансия заместителя начальника Службы, Карсон был уверен, что именно ему, начальнику оперативного отдела, предложат занять ее. Присланный Вашингтоном Бредли был для него полной и неприятной неожиданностью. С тех пор между ними возникло скрытое соперничество, точнее, это Карсон всякий раз старался «переработать» Бредли; соперничество это тем не менее складывалась не в его пользу. «При любом удобном случае он с удовольствием всадит мне нож в спину. Или… я ему, – думал об этом противостоянии Бредли. – Мне эта борьба за место под солнцем уже порядком надоела и не нужна. Мешает».

– Ну что, получил нагоняй от Марты? – прервал размышления Бредли Людвиг: он вошел и бросил на стеллаж какие-то железки.

– Я звонил не Марте, – Бредли опустил трубку на рычаг и снова сел в кресло. Весь его вид показывал, что он с нетерпением ждет продолжения отчета.

– Этот адрес снимает человек по имени Морган Холл. Я видел его, когда он входил в ту же квартиру, куда минутами раньше вошел «забинтованный». Я стоял на площадке между этажами. Потом я видел, когда этот Холл уходил из дома, а через несколько минут после него вышел и мой клиент. Оттуда он, я имею в виду «забинтованного», поехал обратно в гостиницу. Никуда не заезжал, ни с кем не встречался, такси не менял.

Майер присел на краешек стола и отхлебнул уже остывший кофе. Ему льстило то, что Бредли его так внимательно слушает.

– Всё? – спросил Бредли только лишь затем, чтобы поторопить Людвига: по интонации он понял, что у того припасено что-то еще.

– Нет, не всё, – Людвиг не утерпел и снова сделал многозначительную паузу. – Никакой это не Морган Холл. Этот человек работает в нью-йоркском отделении Федерального бюро по наркотикам.

– С чего ты это взял? Или и это успел выяснить? За такое короткое время? Нет, определенно тебе пора менять место службы.

– По-моему, я и так уже у тебя на службе. Это – во-первых. А во-вторых… Месяца три назад этот человек брал у меня напрокат машину. Ты ведь знаешь, из-за того, что мое, с позволения сказать, агентство не мелькает на рекламных афишах, ко мне частенько обращаются как частные детективы, так и… другие заинтересованные лица.

– Да, но с чего ты взял, что он из Бюро по наркотикам? Он что, записал это в своей регистрационной карточке?

– Нет, разумеется. Его узнал Бриджис, мой механик. Ты его знаешь. У него были небольшие трения с законом по этой части, и не только по этой… Но все в прошлом.

– Та-ак… Ничего не понимаю, – Бредли откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

«При чем здесь Бюро по наркотикам? Как вообще могут пересекаться пути Бюро с ЦРУ? – размышлял Бредли, потирая виски. – Хотя… Пелп говорил о каком-то сильнодействующем препарате… Ну и что? В чем здесь связь? Как может разведка использовать правительственный орган, направленный на борьбу с наркотиками? И каким образом сотрудник этого Бюро может быть посвящен в секретную программу ЦРУ и, судя по всему, даже принимать в ней участие? Нонсенс… Но даже если это так, путь с этой стороны к проекту “Ультра” мне закрыт. Закрыт наглухо. С этой стороны мне к нему не подобраться».

– Людвиг, ты ничего не путаешь?

Майер сполз со стола, сел на свое место и, полуобернувшись, сказал:

– Стен, Марта моя сестра. Кроме нее, у меня никого нет, и я ее очень люблю. А она любит тебя. Если с тобой что-то случится, она… Нет, Стен, я ничего не путаю. И предчувствия у меня нехорошие. Может, тебе не соваться в это дело, а?

– Вообще-то, я и сам не хочу, чтобы со мной что-то случилось, – попробовал было отшутиться Бредли, но видя, что его игривый тон Майером не принят, продолжил уже серьезно: – А Марта… Она мне тоже не безразлична. Именно поэтому я стараюсь выдерживать дистанцию. Надеюсь, ты понимаешь меня правильно.

Звонок местной линии связи вновь прервал их разговор. Майер поднял трубку и, опять молча выслушав, сказал Бредли:

– Твоя машина готова. Всё, что надо было почистить, почистили, зажигание отрегулировали, масло заменили. Прейскурант помнишь?

Бредли вынул из бумажника деньги, положил их на стол и спросил:

– У тебя сохранилась регистрационная карточка того типа из Бюро по наркотикам?

– А я боялся, ты уже не спросишь, – Майер убрал деньги в стол и на их место положил выписанную им квитанцию. – Я поднял ее еще до твоего прихода. Имя этого типа – Пол Сэдлер.

Бредли на секунду замер и поднял взгляд на Людвига:

– Как ты сказал? Повтори…

– Пол Сэдлер.

Глава 6

Пелп с нетерпением ожидал прихода Бредли.

Встречей, которая произошла на конспиративной квартире и на которую Пелп отправился сразу после ухода Бредли, он остался недоволен. Его насторожило поведение человека, которого Пелп официально знал под именем Морган Холл и на которого были зарегистрированы обе смежные конспиративные квартиры. Кем на самом деле являлся Холл и его настоящее имя Пелп знал неофициально, все-таки он служил в ЦРУ. Настоящее имя Моргана Холла должен был знать только руководитель программы Сидней Готтлиб. Именно он, Сидней Готтлиб, в мае пятьдесят третьего привлек его к проекту и тогда же познакомил их с Пелпом.

В свою очередь Холл, он же Пол Сэдлер, не знал, кем был тот человек, который проходил медицинское обследование на конспиративной квартире; мало того, он даже не видел его, так как во время этого обследования его там не было. Холл узнал об этом и о происшествии в гостинице от Пелпа во время утренней встречи.

– Вы поставили меня под удар. Вы поставили под удар все вот это… – заявил Холл Пелпу, обведя руками вокруг себя. – Если все всплывет, найдутся люди, которые без особого труда найдут связь между смертью этого Ричардсона и мной. Его могли видеть, когда два дня назад вы привозили его сюда, и если его фото будет опубликовано в печати, его запросто смогут узнать. Вы отдаете себе отчет, что произойдет, если полиция или ФБР сунутся сюда? Они же клещами в меня вцепятся… Они вытряхнут из меня все!

Опасения Холла были небеспочвенны, Пелп хорошо понимал это, однако постарался, как мог, ситуацию сгладить.

– Не беспокойтесь. О том, чтобы связь между погибшим Ричардсоном и вами не всплыла, в Вашингтоне заинтересованы не меньше вас. Все необходимые меры уже приняты. И тем не менее, несмотря на то, что результатами вашей работы руководство весьма довольно, всю свою деятельность вам необходимо пока прекратить. Подчеркиваю: пока. До особого распоряжения.

Пелп видел, что Холла не удовлетворили его доводы, поэтому все оставшееся до встречи с Бредли время он не находил себе места. Небольшой оптимизм вселяло в него то одобрение, которое Пелп получил от своего руководства во время телефонного разговора, произошедшего после встречи с Холлом, по поводу приостановки работы. Ведь, отдавая утром Холлу такое распоряжение, он действовал на свой страх и риск. Риск оправдался. Сейчас все зависело от Бредли.

– У вас что, еще кто-то из окна выпал? – с порога спросил Бредли.

От такого вопроса Пелп аж закаменел.

– Почему? С чего вы взяли?

– Сужу по вашему виду. В гроб краше кладут, – Бредли не торопясь разделся и, как и утром, сел в то же кресло.

Пелп проводил его взглядом и качнул головой:

– Знаете… Ваши шутки…

– А вы напейтесь. Теперь, я думаю, вы можете себе это позволить. Только сделайте это после моего ухода, хорошо?

– Я именно так и поступлю. Чем порадуете?

– Это будет зависеть от того, что вы мне сейчас ответите.

Пелп постоял еще какое-то время, глядя на Бредли с раздраженным недоверием, затем сел в «свое» кресло и закинул ногу на ногу:

– Я вижу, вам нравится вить из меня веревки. Ну что ж, спрашивайте.

– Я не сторонник «вить веревки», мистер Пелп. Жаль, что вы этого еще не поняли, ну да бог с вами… Меня интересует вот что: утром вы говорили о каком-то препарате и даже упоминали его название. Сераним. Что это?

– Зачем вам это? Я ведь вам говорил, что эти сведения являются государственной тайной.

– Да? В таком случае, уважаемый мистер Пелп, я должен вам напомнить, что под угрозу раскрытия эту тайну поставили вы, а не я. Я лишь пытаюсь сохранить в тайне то, что должны были сделать вы. Да и выболтали вы мне уже достаточно, так что… – Бредли развел руками: мол, «чего уж теперь…» – А информация эта мне нужна на всякий случай. Должен же я знать, какой линии мне придерживаться, если после вашего отъезда ситуация вдруг станет выходить из-под контроля. Я не хочу «плавать» и выглядеть в глазах тех людей, которые могут задать мне вопросы, идиотом. Ведь не из-за язвы же желудка выпрыгнул с десятого этажа ваш Олсон-Ричардсон.

Пелп поднялся, подошел к окну и долго стоял, глядя сквозь стекло вниз на снующие машины, спешащих людей. С каким бы удовольствием он сейчас поменялся местами с одним из них: был бы токарем или грузчиком на складе или в магазине, спешил после работы домой или в булочную… Зачем ему все эти проблемы: какие-то тайны, секреты?..

– «Сераним» – это сильнодействующий наркотик, – тихо заговорил Пелп. – Получен он нашими учеными совсем недавно, хотя известен давно. С сорок третьего года. Тогда в швейцарской фармацевтической фирме «Кондор» некто Альберт Хофманн сумел получить его впервые. Этот наркотик – даже в малых дозах – позволяет контролировать поведение человека полностью. Это все, что я могу вам сказать.

«Значит, полет “Синей птицы” до сих пор продолжается, и размах ее крыльев после пятидесятого года стал значительно шире, – подумал Бредли, вспомнив свою командировку в Японию. – Ну вот, теперь все встало на свои места. Теперь понятно, почему задействовано Бюро по наркотикам… Точнее, не само Бюро, а человек оттуда. Подопытного материала в лице наркоманов у него достаточно. Трудно только поверить, чтобы ЦРУ пошло на испытание препарата на своих гражданах. Если эта информация подтвердится, и она появится в прессе…»

– Гарри, утром я видел, у вас был коньяк. Может, угостите, если не жалко, конечно. Коридорный принесет вам еще.

Пелп постоял еще какое-то время у окна, затем повернулся, подошел к бару и плеснул из бутылки в два стакана. Сейчас того восторга в его настроении, которое было утром от того, что именно Бредли подключили к этому делу, заметно не было.

– Учтите, ничего этого я вам не говорил, – Пелп подал один стакан Бредли, со вторым сел обратно в кресло. Его слова прозвучали неприкрытой угрозой. – И вы никому не должны этого говорить. Свою линию поведения – в том случае, о котором вы мне сказали – выстраивайте, не касаясь этой информации. Как вы это будете делать, не знаю, это дело ваше.

– Надеюсь, что делать мне этого не придется, – Бредли посмотрел коньяк на просвет, понюхал аромат и отставил стакан на столик. – Расслабьтесь, Гарри, все в порядке. И газетчики, и полиция вашу версию проглотили. Спокойно заканчивайте дела… по линии Министерства обороны и решайте другие свои вопросы. – Бредли пружиняще поднялся, подошел к вешалке и стал одеваться. – Я вспомнил, – кивнул он на стакан с коньяком, – ясная голова мне еще сегодня понадобится. Меня еще ждет мой шеф. Должен же я отчитаться в проделанной за день работе.

Уже взявшись за дверную ручку, Бредли вдруг повернулся и спросил:

– Если «сераним» – даже в малых дозах – позволяет полностью контролировать поведение человека, что же вы не проконтролировали поведение Олсона?

Пелп понял, что его уловку насчет неудачного гипнотического сеанса Бредли просчитал. Он продолжал сидеть и смотреть на Бредли. На его вопрос Пелп ответил вопросом:

– Вас никто никогда не называл удавом?

Бредли улыбнулся и вышел.

Глава 7

Несмотря на плотные шторы, абсолютной темноты в помещении не было: мигающий свет сотен тысяч лампочек вездесущей нью-йоркской электрической рекламы все равно проникал в комнату. Реклама всего – от жевательной резинки и нижнего белья до автомобильных гигантов и авиакомпаний – должна была находиться рядом с рядовыми американцами круглые сутки, даже тогда, когда они спали. Она давно уже перестала быть просто двигателем торговли, она превратилась в некий атрибут демократических принципов и свобод Америки.

Бредли удобно полулежал в большом мягком кресле, вытянув ноги и прикрыв глаза; на низеньком столике матово отсвечивала бутылка виски. К этой встрече он готовился четыре дня; на эту встречу он сделал ставку. Он понимал – риск огромен, но другого выхода, чтобы приблизиться к программе «Ультра», у него не было.

После встречи с Пелпом Бредли доложил Скоуну о том, что ему удалось выяснить и что он успел сделать. Он лишь не рассказал своему шефу то, что ему удалось узнать от Людвига: об участии в этом деле Пола Сэдлера и всего, что было с ним связано. Он также умолчал и о препарате «сераним».

Выслушав доклад Бредли, Скоун спросил:

– У вас есть какие-нибудь соображения по поводу этого проекта «Ультра»?

Бредли отрицательно покачал головой.

– Я боялся давить на Пелпа, – сказал он. – Ведь неизвестно, под каким соусом он преподнесет наш интерес в своем докладе там.

Бредли не акцентировал ударения на слове «наш», произнес его ровно, без нажима, но дал этим понять, что действует с санкции.

– Ясно одно, – продолжал он, словно рассуждая вслух, – здесь, в Нью-Йорке, ведется какая-то работа, и ведется она активно.

– Вы все сделали правильно, Бредли. Правильно, что не проявили заинтересованности. Работа… Но какая? Какая работа здесь ведется? Я хочу это знать.

– При мне Пелп кому-то звонил и договаривался о встрече. Вести его у меня не было времени… Вот если бы парни Карсона оказались попроворнее, мы бы сейчас знали, с кем он встречался, а так… – Бредли пожал плечами.

– Если бы они оказались не только проворнее, но еще и умнее… Если бы… – В этот момент Скоун мало чем напоминал себя: от его обычного спокойствия и даже некоторой медлительности не осталось и следа, хотя говорил он по обыкновению тихо. – Послушайте, Бредли, я должен знать все. Все, что касается этого дела.

Бредли достал пачку сигарет и вопросительно посмотрел на Скоуна; тот лишь отмахнулся и подвинул к нему пепельницу.

– Можно попробовать выяснить, куда был сделан звонок, – закуривая, продолжил свои рассуждения Бредли. – Правда, упущен момент… Это может занять много времени…

– Займитесь этим. Займитесь этим завтра же…

Бредли многозначительно посмотрел на Скоуна:

– Шеф, – он сделал паузу; вопрос, который он собирался сейчас задать, был в некотором роде провокационным, и ответ на него Бредли мог получить совсем не тот, который хотел, – а вы уверены, что нам непременно следует влезать в это дело?

– Я не люблю, когда меня держат за болвана, – чеканя слова, сказал Скоун после паузы. – И я не хочу из-за проколов некоторых наших… умников обо всем узнавать последним и из газет. Я просто хочу держать руку на пульсе, только и всего.

Бредли утвердительно кивнул. Всё. Он добился того, чего хотел, он получил подтверждение на дальнейшие свои действия.

– Вы хотите держать руку на пульсе, шеф, но только так, чтобы этого не заметил пациент, а это может не понравиться Вашингтону.

– В Вашингтоне совсем будут недовольны, если я вообще не буду чувствовать пульс пациента.

– Я понял вас, шеф. Я похожу на мягких лапах вокруг этого дела, – вспомнил Бредли услышанное им когда-то сравнение: «…на мягких лапах», – только у меня к вам будет одна просьба.

Скоун поднял на Бредли вопросительный взгляд.

– У меня нет контактов в ФБР. Или, точнее, у меня нет настолько тесных контактов в ФБР, – поправился Бредли. – По моим данным, они пока не проявили активность, но если влезут, то могут мне изрядно помешать. И еще… Пусть Карсон все-таки посмотрит пока за Пелпом. Может быть, до его отъезда мы узнаем еще что-нибудь интересное.

– Карсон посмотрит за Пелпом, – кивнул Скоун. – А ФБР я возьму на себя. Они ребята хоть и наглые, но понятливые. Работайте спокойно. Но не забывайте и о текучке, ее я с вас не снимаю. Что у нас, кстати, с этим писателем из Чехословакии? Вам удалось узнать, зачем он разыскивает этого русского белоэмигранта? Сотников, кажется?..

– Да, Сотников. Вопрос связан с наследством. Нашего интереса там нет. Отчет по этому делу я вам представлю завтра.

Этот разговор состоялся четыре дня назад.

…Щелчок замка входной двери известил о том, что в квартиру кто-то вошел. Бредли посмотрел на светящийся циферблат часов: его ожидание длилось чуть больше часа.

Яркий свет неприятно ударил по глазам и заставил Бредли зажмуриться. Человек, вошедший в комнату, где он сидел, и включивший электричество, замер и какое-то время стоял каменным изваянием.

– Ну наконец-то… А то я чуть было уже не уснул, пока ждал вас, – Бредли открыл глаза и улыбнулся. – Здравствуйте, Пол. Вы разрешите мне вас так называть или вы предпочитаете – мистер Сэдлер?

Пол Сэдлер – это был именно он – оттаивал медленно, а когда окончательно пришел в себя, тоже приветливо улыбнулся и кивнул на бутылку виски:

– Пришли отдать должок? Здравствуйте, Владимир Алексеевич… Или вы предпочитаете – мистер Бредли? – в тон спросил Сэдлер, и его приветливая улыбка приобрела слегка ехидный оттенок. С его стороны это было легким хулиганством: он не сомневался, что запись началась, едва он вошел в комнату; их игра, начатая в мае сорок пятого, получала неожиданное продолжение.

Стэном Бредли был офицер советской разведки Сергей Озеров или Владимир Морозов, под чьим именем он проходил в операции по его глубинному внедрению в разведывательные органы США. Именно под именем Владимира Морозова знал его Сэдлер. Именно под этим именем, по замыслу руководства советской разведки, Озеров должен был стать предателем и переметнуться на сторону американцев тогда, в мае сорок пятого.

Бредли поднялся, подошел к хозяину квартиры и протянул руку:

– Стэн. Для вас я просто Стэн.

– В таком случае и в отношении меня «мистер» вы можете опустить. Пол – для меня привычнее. Так называла меня моя жена… – Последние слова Сэдлер произнес, изменившись в лице и совсем другим тоном.

Три месяца назад его жена, Моника Сэдлер, трагически погибла под колесами автомобиля, водителя которого полиции задержать так и не удалось.

– Я знаю о вашем горе, Пол. Примите мои соболезнования.

– Да… Чего уж теперь…

Рукопожатие, которым они обменялись, было крепким и даже походило на дружеское, хотя друзьями этих людей вряд ли можно было назвать.

За восемь с половиной лет, которые они не виделись, Сэдлер заметно сдал: погрузнел, стал практически лысым, лицо имело следы сильной отечности, щеки были испещрены красными прожилками. Прежними оставались только глаза, точнее – взгляд: он был таким же цепким.

Судьба обошлась с Сэдлером жестко, в какой-то мере даже жестоко. Тогда, в сорок пятом, машина, в которой ехал курьер с документами, предназначенными для отправки в Вашингтон и среди которых были все материалы Кесслера-Морозова, подорвалась на мине. Оставались еще в то время эсэсовцы, которые не признали поражения Германии и продолжали вести только им понятную войну. Все кто был в машине, погибли, а документы – сгорели.

После этого случая Сэдлер был отозван из Германии в Вашингтон, в отношении него было проведено служебное расследование, результатом которого стало снятие Сэдлера с должности и вывод его в резерв. Только через одиннадцать месяцев он вновь был зачислен в штат и был назначен на должность, но должность второстепенную и малозначительную: его назначили инспектором хозяйственного отдела. Это был сильный удар по самолюбию Сэдлера: такое назначение – он понимал это – не соответствовало его деловым качествам, но он надеялся, что это назначение временное и что скоро ему вновь поручат участок работы, соответствующий его возможностям.

Этого, однако, не произошло. Мало того: вскоре Сэдлер испытал удар еще более сокрушительный. Когда в сорок седьмом году на базе Управления стратегических служб было создано Центральное разведывательное управление, места в нем для Сэдлера не нашлось. Его фамилию собственноручно вычеркнул бригадный генерал Эрвин Райт, заместитель первого директора ЦРУ контр-адмирала Роскоу Хилленкоттера – так, по крайней мере, шепнули Сэдлеру его «доброжелатели».

Оправившись от удара и придя в себя после месячной пьянки, Сэдлер решил вернуться к тому занятию, которым он занимался с 1934 года и вплоть до начала его работы в УСС, а именно – в Федеральное бюро по наркотикам. С шефом данного бюро Гарри Анслингером Сэдлер продолжал поддерживать отношения. Однако и здесь его ждало разочарование: Сэдлеру была предложена должность всего лишь инспектора нью-йоркского отделения этого бюро.

Только в мае пятьдесят третьего, когда Сидней Готтлиб (кстати, он проходил по всем документам в Управлении как Шерман Гриффорд) предложил Сэдлеру сотрудничество, тот немного воспрянул духом. Надежда на возвращение в разведку либо в контрразведку в нем еще теплилась.

Но и тут мечтам Сэдлера не суждено было сбыться: ни разведкой, ни контрразведкой здесь и не пахло. Ему было предложено участвовать в работе одного из звеньев секретной программы «Ультра», по которой он должен был проводить испытания новых видов наркотиков на людях «второго сорта»: бродягах, проститутках, безработных, наркоманах. По долгу своей основной службы в Бюро по наркотикам, последних в списке «знакомых» Сэдлера было более чем достаточно. Сэдлер дал согласие Готтлибу на его предложение.

Для этой цели он, бывший контрразведчик Пол Сэдлер, под именем Моргана Холла снял две смежные квартиры в нью-йоркском районе Гринвич-Виллидж. Здесь помимо испытаний наркотиков и их воздействия на психику человека (особое внимание уделялось препарату «сераним») проходили испытания и технические новинки, разработанные для ведения разведывательной работы и других оперативных целей: кино– и фотоаппаратура, микрофоны повышенной чувствительности, звукозаписывающая техника.

В результате обе квартиры были буквально нашпигованы хорошо замаскированными разведывательными устройствами; данные с этих устройств поступали в отдельную комнату, о существовании которой знал и был вхож в нее только он, Пол Сэдлер. Отсюда, из этого «командного пункта», он вел и свои наблюдения над испытуемыми.

– Долго возились с дверью?

– Совсем не возился, – Бредли достал из кармана связку из трех ключей, покачал ее на колечке и опустил в подставленную Сэдлером ладонь. – Забирайте. Они мне больше не понадобятся.

Сэдлер усмехнулся, бросил ключи на столик рядом с бутылкой и жестом пригласил Бредли занять прежнее место. Он вспомнил, как три дня назад, когда он обедал в одном из кафе, к нему обратилась молодая женщина:

– Мистер, это не вы обронили ключи?

Сэдлер посмотрел туда, куда показывала женщина, и с удивлением увидел рядом со стулом связку своих ключей. Подняв их, он хотел поблагодарить женщину, но увидел ее уже выходящей из кафе.

Этой женщиной была Марта Майер, сестра Людвига, а вытащил ключи из кармана Сэдлера и снял с них слепки его механик Бриджис, тот самый, у которого некогда были трения с законом и который узнал Сэдлера. Привлекая его к этой операции, Людвиг (а именно он по заданию Бредли организовал ее) ничем не рисковал: при оформлении машины Сэдлер не видел Бриджиса. Бредли наблюдал за происходящим в кафе через витрину, сидя в машине.

– Ловко. Красивых вы себе помощниц подобрали.

– Общественница, – отмахнулся Бредли.

– Кто?

– Так в Советском Союзе называют людей, которые занимаются общественно-полезным трудом в свободное от основной работы время, причем даром.

– Ясно, – кивнул Сэдлер. – Благотворительное общество помощи иностранным шпионам.

– «Разведчикам» – мне нравится больше, хотя какой я разведчик… Трус, предавший свою родину. Ведь таковым вы меня считаете, признайтесь?

– Да ладно вам, – добродушно махнул рукой Сэдлер и направился к бару. – Зачем вам понадобился трюк с ключами? Не могли ко мне просто подойти?

– Мог, конечно… Но тогда бы исчезла интрига встречи.

– И сколько вы «пасли» меня?

– Недолго. Четыре дня.

– Правильно меня вышибли, – Сэдлер принес две большие крутобокие рюмки, содовую, разлил виски, разбавил водой и тяжело устроился в кресле напротив. – Старый я стал, совсем нюх потерял. Четыре дня таскать за собой хвост и не заметить!.. – Сэдлер сокрушенно качнул головой.

– Да не убивайтесь вы так. Вы не заметили «хвост», Пол, потому что не ожидали его и не проверялись. Зачем проверяться честному человеку, не ведущему игру и не участвующему в разработках секретных программ? – Бредли взял рюмку и приподнял. – За встречу?

Сэдлер, тоже потянувшийся было за рюмкой, замер и прошил собеседника взглядом: иронию и намек в словах Бредли он уловил без труда. Посидев в неудобной позе секунду, все же дотянулся до рюмки. Они чокнулись, выпили.

Несмотря на кажущуюся непринужденность разговора, оба испытывали скованность: Бредли – от неизвестности окончания встречи, Сэдлер – от неясности ситуации.

– Хотите узнать, как сложилась моя судьба после Германии? – спросил Сэдлер.

– Нет. Я ее знаю. Я следил за вами вплоть до вашего ухода из УСС. Я даже знаю о том, что случилось в Германии. В сорок шестом, незадолго до своей смерти, мне рассказал об этом следователь Пакстон. Мы тогда с ним случайно повстречались в Вашингтоне.

– От чего он умер?

– Сердце.

– Жаль его. Это ведь он должен был тогда вести те документы… В последний момент я переиграл… Жаль его… – повторил Сэдлер. – Ну что ж, тогда расскажите о себе. Признаться, я потерял вас из вида почти сразу же.

– Три месяца карантин на военной базе ВВС под Вашингтоном, потом – учебный центр в Великобритании. Учили прыгать с парашютом, закладывать тайники и прочим премудростям.

– Освоили?

– А как же! На деле, правда, не пригодилось, по возвращении меня назначили в Управление безопасности. Тут стояли несколько иные задачи…

Бредли замолчал, давая понять, что о подробностях «иных задач» распространяться не намерен; Сэдлер и сам это понял, поэтому длительное его молчание было вызвано не ожиданием продолжения рассказа – он размышлял о превратностях людских судеб.

– В один прекрасный день, Стэн, я сделал для себя любопытное открытие… Оказывается, люди делятся на две категории: на везучих и невезучих, – заговорил Сэдлер, задумчиво вертя в руках рюмку и глядя, как в ней переливаются остатки виски. – Первым в жизни везет всегда и во всем, вторые довольствуются тем, что им остается. Так вот, вы относитесь к первым. Вам повезло тогда, когда вас не убили при переброске. Еще там, в Берлине. Вам повезло с тем эсэсовским подполковником, который «притащил» вас к нам. Вам повезло, когда беднягу Эдди вместе с вашими документами разнесла на куски немецкая мина. Вам повезло в том, что человек, который «вел» вас в кадровом аппарате УСС, скоропостижно скончался за два дня до вашего прилета в Вашингтон, не успев передать вас кому-либо другому. Вам повезло в том, что УСС, в которое вам удалось проникнуть, вскоре вообще было ликвидировано, а потом, в результате этой ликвидации и образования нового разведывательного управления, возникла такая кадровая чехарда с переводами, что вы проскочили в ЦРУ уже без всяких проблем. Вас вынесла волна благоприятно складывающихся – для вас – обстоятельств. Вам повезло даже в том, что наши… дуболомы вышибли меня сначала в хозотдел, а потом и вообще из разведки.

– И в отместку им, дуболомам, вы нигде и ни разу не вспомнили мое имя?

Сэдлер ответил не сразу. Он вылез из кресла, засунув руки в карманы брюк, прошелся по комнате, остановился у книжных полок и долго рассматривал корешки книг, будто видел их впервые. Он пожалел, что сказал все это: получилась плачущая исповедь завистливого неудачника, поэтому он благодарен был Бредли за то, что тот задал свой вопрос без тени насмешки или злорадства.

Бредли вновь обратил внимание на походку Сэдлера: он обратил на нее внимание еще раньше, когда в течение последних четырех дней наблюдал за ним. Походка, да и весь его облик, были усталыми, вымученными. Так выглядит человек, бесконечно уставший от жизни и разочаровавшийся в ней.

– Местью это назвать нельзя. Это была обида. Простая человеческая обида. На справедливое наказание провинившийся человек не обижается, он понимает, что заслужил его. Но когда наказывают невиновного… Или когда наказание не соответствует проступку… – Сэдлер подошел к столику, наполнил свою рюмку и, не разбавляя, залпом выпил. Затем сказал, улыбнувшись:

– Видите, я научился пить совсем как вы, русские.

– Дурное дело не хитрое.

– А-а… Ну их всех к черту, – махнул рукой Сэдлер. – Они сами выбили меня из обоймы. И давайте на этом экскурс в мою историю закончим. Мне неприятно все это вспоминать. Я вас слушаю, Владимир Алексеевич… ах, извините, Стэн.

Бредли усмехнулся и встал – теперь настал его черед прогуляться по комнате до книжных полок и обратно. Весь разговор был им продуман и выстроен, и все же сейчас, когда дело дошло до главного, Бредли испытал легкое замешательство.

– Когда разведчик ведет охоту за секретами иностранного государства, это нормально. Это его работа, – повернувшись к Сэдлеру, тихо заговорил Бредли. – К профессионалам высокого класса даже иностранная контрразведка относится с неким уважением. Все это понимают, и я в том числе. Я не понимаю другого… Я не понимаю, как разведчик-профессионал может принимать непосредственное участие в создании оружия массового поражения! Я не понимаю, как вы дали согласие на участие в экспериментах над гражданами своей собственной страны, а, Пол? Подождите, не перебивайте, – остановил Бредли Сэдлера: тот явно намеревался либо что-то сказать, либо возразить. – Мне известно про квартиры в Гринвич-Виллидж. Мне известно всё, Пол…

– Всё? – не утерпел-таки Сэдлер.

– Достаточно.

– Достаточно для чего?

– Для того, чтобы начать делать кое-какие выводы. Только не притворяйтесь, что вы не понимаете, о чем идет речь.

– Знаете, Стэн, после смерти Моники во мне что-то надломилось, – заговорил Сэдлер после долгой паузы. – Я вдруг понял, что я остался один. То есть совсем один. Знаете, как это страшно, Стэн, вдруг ощутить себя одиноким и никому не нужным стариком? Дочь? – Сэдлер махнул рукой. – У нее своя семья, свои проблемы. Своя жизнь. Нет, я никого не осуждаю… Так, наверное, и должно быть. Они живут в Сан-Франциско, живут хорошо, и слава Богу. – Сэдлер наклонил голову и чуть отвернулся. Уловка не удалась: Бредли заметил, как у него покраснели глаза и задрожал подбородок – он никак не мог свыкнуться с мыслью о потере жены. – Я перестал опасаться, Стэн, – снова заговорил Сэдлер, справившись с минутной слабостью. – Я совсем перестал опасаться. Я утратил чувство самосохранения. Чему быть, того не миновать. Да и зачем?.. Зачем, если конец все равно у всех будет один. К чему вся эта суета, – Сэдлер обвел взглядом комнату, – если там все это не будет иметь уже никакого значения? Так что, если вы пришли меня шантажировать, то, должен вас разочаровать, это пустая трата времени, – Сэдлер уже окончательно справился с собой. – Шантаж – прием примитивный. Его применяют к дуракам.

– Ну почему же к дуракам?

– А как назвать тех людей, которые совершили компрометирующие их поступки и тем более допустили возможность использования их против себя?

– Вы стали фаталистом, Пол. Только фатализм ваш какой-то уж больно мрачный, граничащий с обреченностью. А ведь это не так. Не совсем так. Страшен не сам «конец», страшна неизвестность, которую он в себе таит. Человек всегда страшится неизвестности, точно так же как он страшится боли, высоты… Чувство страха – это чувство врожденное, а не приобретенное. Это заложено с рождения, в подсознании, тут уж ничего не поделаешь. А что касается нашей, как вы говорите, суеты… Она нужна не нам. Она нужна детям. Ведь им до того «конца» ой как далеко, они о нем даже не думают. Вот и пусть живут они счастливо и не думают о нем… и обеспечить это должны им мы, взрослые. Своей суетой. Дети вообще не должны умирать, Пол. А по поводу дураков… Спорное утверждение, только дискуссию на эту тему давайте отложим до более подходящего времени. Я пришел не шантажировать вас. Я пришел вас предупредить. Вы ведь знаете о несчастном случае, который произошел в гостинице «Стетлер»? – спросил Бредли в ответ на вопросительный взгляд Сэдлера.

– Так… – Сэдлер неопределенно пожал печами. – Читал что-то в газетах.

– Не надо, Пол, не надо. Об этом случае вы узнали не из газет. О нем вам рассказал Гарри.

– Простите… Кто?

– Гарри Пелп. Он же Фрэнк Скотт. Сотрудник Управления технических служб, курирующий нью-йоркский участок работы по программе «Ультра». То есть вашу работу, Пол.

На лице Сэдлера не дрогнул ни один мускул; он лишь закурил, только движения при этом у него были чересчур медлительными, с ленцой. В данной ситуации это было переигрыванием. Сэдлер этого переигрывания за собой не заметил: он был слишком поражен услышанным. Даже название этой программы было настолько засекреченным, что оно не упоминалось вслух. Это название Сэдлер слышал всего один раз из уст Сиднея Готтлиба, когда тот предлагал ему работу.

Бредли вернулся в кресло и выжидательно заглянул в глаза Сэдлеру: тот демонстративно смотрел на кончик сигареты.

– Ну, ну, Стэн, продолжайте, – первым не выдержал паузы Сэдлер.

– Это был не несчастный случай.

– Что вы этим хотите сказать? – Сэдлер оторвал взгляд от сигареты и в упор посмотрел на Бредли.

– Вы знали того человека, который выпал из окна?

– Не имею ни малейшего понятия.

– Пол, я ведь сказал вам, что знаю достаточно, и вы в этом убедились сами. Я сказал также, что пришел к вам с добрыми намерениями. Только если вы и дальше будете продолжать в том же духе, я не смогу вам помочь. В таком случае я просто встану и уйду. И вы останетесь со своими проблемами наедине.

– Стэн, я говорю вам правду. Я понятия не имею, кто был тот человек. Я его даже не видел. Его привезли уже после того, как я уехал. Ключи Пелп вернул мне на следующий день. А еще через сутки он вдруг назначил мне там срочную встречу. Это все.

– Что было на этой встрече?

– Ничего, – рассеянно пожал Сэдлер плечами. – Пелп рассказал мне о происшествии в гостинице и приказал свернуть все работы до особого распоряжения.

«Он говорит правду. Он действительно не знает, кем был и чем занимался этот Олсон-Ричардсон. Как он поведет себя, когда узнает? Судя по тому, как он держится – а держится он хорошо, уверенно, – из колеи это его не выбьет. Хотя…»

В один из дней – тех четырех, которые понадобились Бредли для подготовки к этой встрече – он, испросив санкцию у Скоуна, вылетел в Вашингтон.

– Попробую выяснить, если удастся, кем был Олсон, чем конкретно он занимался и что он был за человек вообще, – мотивировал необходимость вылета Бредли. – Еще остались люди в Управлении технических служб, с которыми у меня были дружеские отношения и с которыми я продолжаю поддерживать связь. Попытаюсь выяснить это через них. По телефону об информации такого рода делать запрос… – Бредли с сомнением покачал головой.

– Сколько вам для этого понадобится времени? – спросил Скоун.

– Сутки.

– Поезжайте. Только попытайтесь все же выяснить все это опосредованно. Я не хочу, чтобы на вас – в случае чего – легла хотя бы тень подозрения. Дело чрезвычайно серьезное. Как вернетесь, сразу ко мне.

Бредли вернулся через пятнадцать часов: в Вашингтоне он встречался с Лэшбруком; тот рассказал ему об Олсоне много и подтвердил рассказ Пелпа о событиях, произошедших в бывшем лагере бойскаутов. Лэшбрук умолчал лишь о том, что Олсон подвергся воздействию препарата, и ни словом не обмолвился о самом препарате.

– Причина, о которой вы спрашиваете, настолько чудовищна, что лучше о ней вам не знать, – сказал на прощание Лэшбрук. – Для вас – лучше, поверьте мне.

Его слова подтвердили догадку, которая пришла к Бредли во время второй, вечерней, встречи с Пелпом в гостинице: в организм Олсона каким-то образом был введен «сераним».

Эту догадку вкупе с частью информации, полученной в Вашингтоне, но со своими комментариями, Бредли решил отдать сейчас Сэдлеру.

– Человека, выпавшего из окна гостиницы, звали Фрэнк Олсон. Биохимик Фрэнк Олсон. Он тоже имел отношение к программе «Ультра» и, думаю, не в качестве простого исполнителя. Такие люди простыми исполнителями не бывают: одно время Олсон даже исполнял обязанности начальника Отдела специальных операций. Весомость этой фигуры вы себе представляете…

Далее Бредли рассказал Сэдлеру о событиях, произошедших в лагере во время семинара. Закончил он свой рассказ вопросами:

– Скажите, Пол, что у здорового, жизнерадостного, успешного человека может вызвать расстройство психики до такой степени, что он выбрасывается из окна десятого этажа? Это – первое. Второе. Что могло послужить причиной тому, чтобы кому-то стало нужно или выгодно такое расстройство психики у Олсона? Третье. Почему в событиях, связанных с Олсоном, всплывает именно ваша фигура? И четвертое. – На этом вопросе Бредли сделал акцент. – С какой истинной целью именно в эту ночь с Олсоном в номере оставался Пелп? На все эти вопросы, Пол, вы дадите ответ не мне. Себе. И не сейчас, а потом. А сейчас… – Бредли замолчал, окинул стол взглядом и вдруг улыбнулся. – Сейчас я хочу с вами выпить. Вы – научились пить как мы, русские, я – стал привыкать к вашему паршивому виски. Наливайте… И расстегнитесь вы наконец. Вы застегнуты на все пуговицы, под горло. Я никак не могу пробить вашу броню.

С этими словами Бредли достал из внутреннего кармана пиджака диктофон, в пластиковое окошечко которого было видно, как там крутятся маленькие бобинки, остановил вращение катушек и поставил его на столик.

– Устаревшая модель, – заметил Сэдлер, неуклюже подавшись вперед и разливая виски по рюмкам. – Есть уже более совершенная разработка.

– Подарите?

– Подарю. Если мы с вами найдем общий язык.

– Найдем. Обязательно найдем. Мы просто обязаны найти общий язык.

На сей раз они не чокались, просто приподняли рюмки: Сэдлеру было тяжело перегибаться через столик. Бредли, как и тогда, в сорок пятом, брезгливо поморщился.

– Не любите виски, принесли бы коньяк.

– В следующий раз я принесу русскую водку.

– Снабжают из Центра? – задал хулигански-провокационый вопрос Сэдлер.

– Пришлют, конечно, если попрошу. Только в Лондоне тоже предпочитают виски. Не все, разумеется.

– В Лондоне? – Сэдлер закурил, откинулся на спинку кресла и, помогая себе руками, положил одну ногу на колено другой: мешала грузность. – Хотите сказать, что работаете на англичан?

– Вы помните доктора, который лечил меня в Германии?

– Это которого вы нам сами же и сдали?

– Сдал. И в результате, где он? Его у вас нет. Да, я сдал вам доктора и тут же предупредил его об этом. В последний момент доктор от вас ушел. Вам инкриминировали этот эпизод при расследовании?

– Без внимания он не остался, – Сэдлер с укоризной покачал головой; было непонятно, кому предназначался этот укор – Бредли или же себе. – Зачем вы это сделали? Не слишком ли тонкой и сложной была игра? Ведь возьми мы тогда доктора… – он снова покачал головой.

– Да не было никакой игры. Я действовал по наитию. Ведь доподлинно я не знал, как сложатся у меня дальнейшие отношения с вами. Или у вас со мной… Это уж как хотите. А потом… Как вы думаете, могли меня найти, когда я проходил обучение в учебном центре?

При подготовке к встрече Бредли с особой тщательностью продумывал этот момент разговора, а то, что рано или поздно этот момент наступит, он не сомневался: Сэдлер обязательно будет прощупывать, для чего или… для кого понадобился Бредли проект «Ультра», поэтому ему было необходимо аргументировать свой интерес. Ни истиной причины, ни имени Скоуна он назвать не мог; для Сэдлера он должен был оставаться перебежчиком, интерес же начальника Службы безопасности вообще не должен был где-либо фигурировать. Скоун был прикрытием только для критической ситуации, если таковая возникнет, и то не на этом уровне. Эпизод с доктором для Бредли оказался как раз кстати: при должном редактировании он как раз вписывался, за английскую тему Бредли решил спрятаться – ни доказать ее, ни опровергнуть Сэдлер не мог. Таким образом, все должно было остаться на стадии предположений.

– Могли, конечно.

– Да бог с ним, с доктором. Сами же говорите, что не он был основной причиной вашей опалы. В УСС вы просто кому-то мешали. Вас вывели сначала из состава, а потом, как вы говорите, «выбили из обоймы». Это было тогда, что-то похожее повторяется и сейчас.

– В смысле?

– Вы в опасности, Пол…

Это был момент истины. Квинтэссенция встречи. Ради этой фразы с последующим ее развертыванием Бредли и пошел на этот риск. Риск, который мог стоить ему головы. Он пошел на него осознанно и… самовольно; сейчас прикрытия в лице Скоуна у него не было. Буквально пять часов назад Скоун, вызвав его к себе в кабинет, сказал: «Все, Стэн, заканчивайте со всем тем, что связано с этим чертовым проектом “Ультра”. Только что оттуда я получил нагоняй за свою активность…»

– Я буду рад ошибиться, но мне кажется, вы в смертельной опасности, Пол. Вы стали либо много знать, либо кому-то мешаете. Как поступают с такими людьми, объяснять не нужно. Олсон – тому пример.

Сэдлер тяжело поднялся и, глядя себе под ноги, прошелся по комнате. Взволнованность на его лице читалась в открытую. Бредли не без удовлетворения про себя это отметил: взволнованность – предтеча смятения. В смятении человек начинает искать выход лихорадочно, хватается за любую соломинку. В этот момент его мысли управляемы.

– Анализированием, кому и почему вы стали опасны, займетесь позже, – подлил масла в огонь Бредли. – Сейчас надо думать о другом: как успокоить раскачавшуюся лодку, пока вы из нее не выпали.

Сэдлер остановился посреди комнаты и поднял взгляд на Бредли:

– Вы говорили о какой-то помощи. Что вы имели в виду?

«Всё. Теперь главное не вспугнуть и не переиграть, – с облегчением подумал Бредли. – Все, что касается личности Олсона – правда. Если он решит перепроверить меня, не страшно. Даже так будет лучше. Для меня – лучше. До истинной причины смерти Олсона ему не докопаться. На это у него нет ни времени, ни возможности: Лэшбрук, не говоря уже о Готтлибе, ему не по зубам. У него нет другого выхода, как принять мое предложение».

– Сами не догадываетесь? Не беспокойтесь, второго у меня нет, – усмехнулся Бредли, перехватив взгляд Сэдлера: тот посмотрел на диктофон, стоящий на столе. – Ну хорошо, я озвучу то, о чем вы сейчас думаете. Угрозу для вас может нести та информация, которой вы владеете. Это понятно. Как только эта информация перестает быть только вашим достоянием и становится известна кому-то еще, вы автоматически становитесь «им» неинтересны. Это тоже понятно. Мое предложение: вы отдаете мне все, что связано с проектом «Ультра», и… передаете образец препарата «сераним». Да, да, и образец препарата «сераним», – повторил Бредли, поймав на себе быстрый, пронзительный взгляд Сэдлера. – Я – организовываю утечку из другого источника и засвечиваю эту утечку.

Сэдлер хмыкнул, вновь опустил взгляд себе под ноги и заходил по комнате. Бредли в молчаливом ожидании следил за его хождением до тех пор, пока тот не подошел к креслу, не уселся в него и опять не взгромоздил ногу на ногу.

– Налейте, чего сидите… – Сэдлер ткнул коротким пальцем в сторону бутылки. – Мне последнее время почему-то стало трудно наклоняться. Живот обязательно во что-то упирается. Себе можете налить коньяк, бутылки стоят вон в том баре, – кивнул он в сторону роскошной «стенки», выполненной под старину, собственно, как и вся мебель в гостиной. – Кстати, русская водка там тоже есть.

Бредли плеснул в рюмку Сэдлера и поставил бутылку:

– Я воздержусь. Не хочу осложнений с полицией. Я ведь за рулем.

– Ну, как хотите… – Сэдлер выпил, крякнул и спросил, прищурив глаз: – Как вам удалось обмануть полиграф? Насколько мне известно, все сотрудники «фирмы» проходили экзамен на детекторе лжи.

– Ну, не все поголовно, исключения были… Умные тоже попадались. К тому же… я ведь сам стоял у истоков его создания, так что… Это неинтересно.

– Это точно. Как точно и то, что в уме вам не откажешь, это я понял еще в сорок пятом. И все-таки… Вы пошли на этот контакт со мной… Не боитесь?

– Чего? Того, что после стольких лет молчания вы вдруг побежите признаваться, что привели в «фирму» английского шпиона? Нет, Пол, не боюсь. Через час после вашего признания вам дадут орден, а через два – вы погибнете в автокатастрофе… или утонете в собственной ванной. Вам как больше нравится? Таких проколов «фирма» не прощает. Нет, Пол, не боюсь.

– Мне больше нравится – в свой постели, от старости и во сне… Если я отвечу вам согласием, вы поверите мне на слово? Образца препарата дома у меня нет. И подготовка материалов потребует времени.

– А что мне еще остается? И какой смысл вам обманывать меня? Вы и так можете вытолкать меня взашей.

– Логично… – Сэдлер с трудом вновь выбрался из кресла и показал на диктофон. – А вот это нелогично. Зачем вам понадобилось писать нас, если запись вам не пригодится?

Бредли взял диктофон, отмотал несколько назад пленку и включил воспроизведение: из крохотного вмонтированного динамика полилась тихая музыка.

Сэдлер посмотрел на него таким взглядом, каким обычно смотрит старый добрый дед на внука-шалуна, разыгравшего его и тем довольного.

– Э-эх… Ладно… Вы посидите тут пока, а я сейчас вернусь, – Сэдлер спиной чувствовал на себе взгляд Бредли. На выходе из гостиной он обернулся:

– Как вы собираетесь организовать утечку и потом засветить ее?

– Это детали, Пол, – ответил Бредли. – Они несущественны. Но если хотите, то я вам о них расскажу. Только… потом, хорошо?

«Потом» – это означало «никогда». Сэдлер понимающе кивнул и вышел.

«Если он откажет, это еще не провал. Он на самом деле не станет сейчас сдавать меня. Себе дороже, – начал анализировать Бредли. – Но вот если он согласится и при этом не выдвинет каких-либо условий, то это будет означать то, что он решил поиграть со мной. Вот это будет уже провал. Или – грань провала. Тогда другого выхода у меня не будет. Тогда придется стрелять». Бредли достал из плечевой кобуры пистолет, снял его с предохранителя и переложил в наружный боковой карман пиджака с правой стороны. Там лежала пачка сигарет, ее он уже доставал, Сэдлер это движение видел, и, если Бредли снова полезет в карман, какого-то беспокойства у Сэдлера это не должно вызвать.

Вошедший Сэдлер прервал размышления Бредли; он отсутствовал довольно долго, около пяти минут, время в принципе достаточное для того, чтобы позвонить.

– Гадаете, куда и зачем я вышел, – спросил Сэдлер, усаживаясь в кресло. – Сейчас узнаете. Выключайте свою музыку, я заведу вам другую.

Сэдлер поставил на столик рядом с диктофоном Бредли другой диктофон: чуть миниатюрнее, более изящный, с другим расположением и количеством кнопок. Одну из них он нажал.

«– Ну и что вы теперь думаете?

– И все же я остаюсь при своем прежнем мнении, генерал. Преимущество плана “Дропшот” перед планом “Тройан” и другими заключается лишь в том, что он предусматривает участие в нем всех стран НАТО. Это, разумеется, большой плюс – я это утверждал и раньше, но… этого недостаточно, а значит – бесперспективно. Советский Союз уже сегодня силен как в экономическом, так и в военно-политическом аспекте, а что будет к началу пятьдесят седьмого года? Нет, даже сейчас идти в открытое ядерное противостояние с Россией – самоубийство. Упущен момент. Вами упущен момент, генерал, вами – военными. Где вы были до сентября сорок девятого, пока у Советов не было бомбы? Почему не были осуществлены план “Чариотер” и операция “Троуджэн”, почему атомная атака не была начата в апреле сорок девятого, как это в них предусматривалось? Тогда у нас еще был шанс, а сейчас вы предлагаете начать с русскими соревнование, кто больше и точнее сбросит этих бомб на голову друг другу? У вас ведь есть расчетные данные, сколько погибнет американцев от такого рода соревнования. Шестьдесят миллионов, семьдесят? Нет, генерал, момент упущен. Социалистический блок, его монолит нужно расшатывать изнутри.

– Ваша позиция, – это позиция, извините, труса. Раз и навсегда покончить с коммунизмом можно только хирургическим путем, и без крови здесь не обойтись. Нужен удар. Сильный мощный удар, а не расшатывание. Сколько времени вы собираетесь расшатывать этот блок, вечность?

– Ну почему вечность… Он уже сейчас трещит по всем швам. Июльские события в Европе – наглядный тому пример. Замечу, это мы, разведка, а не вы способствовали возникновению антиправительственных выступлений в Восточной Германии. А где в это время были вы? А вы были там же, где были в сорок девятом, когда не смогли уничтожить коммунистов в Китае, и в июле этого года, когда не смогли одержать победу и были вынуждены подписать перемирие в Корее. Моя позиция – это не позиция труса, а позиция здравого смысла. Кстати, такую же позицию занимали и продолжают занимать и некоторые ваши коллеги из военного ведомства. Генерал Андерсон, например. Ему хватило ума и здравого смысла для того, чтобы реально оценить обстановку, и он не побоялся доложить своему руководству о невозможности начала боевых действий в отношении Советского Союза в апреле пятидесятого[2]. А что с тех пор кардинально изменилось? Русские не та нация, которая будет безропотно сидеть и ждать. Они прошли хорошую боевую школу в войне с Гитлером, они фанатично преданы своим идеям и идеалам, они способны вести войну в условиях крайней дезорганизации, это, кстати, отражено и в приложении к плану “Флитвуд”. Напомнить еще?

– Между прочим, это мы, военные, а не вы, разведка, проливаем свою кровь и отдаем свои жизни в борьбе с коммунизмом на фронтах по всему миру. И вы еще смеете нас в этом упрекать…

– Никто, генерал, вас не упрекает. Только жизнь надо отдавать с пользой, а не заниматься массовым самоубийством. Нет, ваши доводы меня не убедили, свое мнение я изложу в рапорте своему руководству. И давайте спать, завтра нам вставать рано…»

Запись закончилась. Сэдлер выключил диктофон и посмотрел на Бредли: тот сидел, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза. Со стороны могло даже показаться, что человек спит, но Бредли не спал. Поняв глубину и важность услышанного, осознав смысл нутром, он впал в легкий шок. По нему даже прокатилась волна страха от понимания того, что он мог запросто не узнать этой информации и что теперь, узнав, он вдруг не сможет сообщить ее, донести до Центра из-за какой-нибудь случайности: смерти от остановки сердца или автокатастрофы, например.

«Начало пятьдесят седьмого… Осталось три года… Три года солнца, цветов, улыбок. А могло произойти раньше: в апреле пятидесятого. Чем я занимался в это время? В это время я работал по “Синей птице” и нечего не знал. И Москва ничего не знала. Хотя почему – не знала… Ты что, один здесь работаешь? Один такой умный и незаменимый?» – одернул себя Бредли.

При воспоминании о Москве его сознание вдруг выхватило из глубины памяти далекие годы детства, молодых еще родителей. Потом, почти в яви он увидел свою жену, Дашу.

«Москва… В Москве сейчас, наверное, стоят морозы, дым из труб поднимается вверх столбом, как тогда, в детстве, в деревне у бабушки на Урале. Сугробы там были выше человеческого роста: забор, через который летом перелазили только со старой телеги, заваливало полностью. И снег под ногами скрипел громко, с хрустом. Эх, пробежаться бы сейчас в валенках да по такому снегу! Да вместе с Дашкой… Она, наверное, и не замечает этого хруста. Привыкла… Человек всегда не замечает того, что у него есть и к чему он привык, принимает это как должное, думает – это будет продолжаться всегда. А осталось – три года… Сколько это будет в пересчете на секунды? Цифра, наверное, получится большая, а жизни осталось мало. Ну нет… Теперь я об этом знаю, а значит, будет знать и Центр. Любой ценой… Мы еще пробежим с тобой, Дашка, по снегу! Обязательно пробежим и обязательно в мороз и в валенках».

От мысли, что где-то здесь, в Америке, возможно совсем рядом, работают его товарищи, такие же, как он, разведчики-нелегалы, о которых он ничего не знает, как и они о нем, от воспоминаний о родных внутри у него перевернулась теплая волна.

– Что это было, Пол? – тихо спросил Бредли, не меняя позы и не открывая глаз.

– Перспектива ближайшего будущего человечества, – так же тихо ответил Сэдлер. – Предтеча ада.

– И как давно вы узнали об этой… перспективе?

– Недавно… Три недели назад. Мне позвонил Пелп и попросил приютить двух человек на ночь. В Нью-Йорке они были проездом, – начал отвечать Сэдлер на не заданные, но висящие в воздухе вопросы. – Кто были эти люди, я не знаю; откуда, куда и по каким вопросам они направлялись, мне тоже не известно. – Сэдлер бросил на столик тоненькую пачку фотографий. – Я их приютил там, на Гринвич-Виллидж. Кроме этого, ничего для вас интересного больше не было. Никто, кроме вас и меня, разумеется, эту запись не слышал. Ну как, я ответил на все ваши вопросы?

– Пара еще осталась.

Бредли открыл глаза, взял со столика снимки и стал бегло просматривать их – беседуют двое мужчин: один седой, ближе к шестидесяти, второму между тридцатью и сорока, сняты с разных ракурсов.

– Это Пелп просил вас поселить их именно там и посмотреть за ними? – спросил Бредли, не отрываясь от фотографий.

– Да.

Бредли пересмотрел снимки, перекладывая их сверху под низ, и стал разглядывать по второму кругу, но уже более внимательно.

– Зачем? – он глянул на Сэдлера и в недоумении пожал плечами. – Зачем ему понадобилось смотреть за ними и писать их? Здесь нет логики, Пол. Он не должен был этого делать, это против правил. Или… вы мне что-то не договариваете.

– Вы ищете логику с позиции разведчика, а здесь все гораздо проще и тривиальней. Просто эти двое решили провести здесь время в обществе прекрасного пола. И Пелп, зная об этих намерениях, направил их ко мне и решил – с его слов – разыграть одного из них, того, что постарше. Поэтому он и попросил запечатлеть, а заодно и записать его времяпрепровождение. Я снял и записал обоих… – Сэдлер развел руки в стороны. – Вот и вся логика.

– Та-ак… И потом вы забыли выключить магнитофон.

– Совершенно случайно.

Бредли перестал перебирать снимки, с полминуты сидел, глядя сквозь фотографии, потом он вновь начал перебирать их, но делал это уже автоматически.

«Теперь понятно, почему эти двое не захотели ночевать в гостинице, – сделал вывод Бредли. – И, кажется, понятна причина появления Пелпа сейчас. Спохватился…»

– Вы передали ту «компру» Пелпу? – спросил он задумчиво.

– Их развлечения с женщинами? Разумеется… Но не более. Через неделю. Он приезжал в Нью-Йорк по вопросам работы по программе.

– От того компромата у вас сохранилось что-нибудь?

– Фотопленка. Почему вас заинтересовала эта сторона дела? – Сэдлер еще не закончил озвучивать свой вопрос, как понял, каким будет ответ на него: он просчитал ход мысли Бредли. Поэтому, не дожидаясь этого ответа, с нарочитой сердитостью качнул головой и с кряхтением поднялся. – Гоняете старика… Сейчас принесу.

На сей раз Сэдлер отсутствовал значительно меньше; вернувшись, он положил на столик фотокассету. Бредли вытянул пленку и посмотрел ее на просвет.

– Вы знаете, а насчет дураков вы, пожалуй, были правы, – тихо сказал Бредли, рассматривая кадрики. – И насчет примитивности шантажа – тоже. Но, как ни странно, этот метод продолжает срабатывать. – Бредли скрутил пленку обратно в кассету. – И вы хранили все это у себя дома? Не слишком легкомысленно с вашей стороны?

– Я же вам сказал, что про эту запись, – Сэдлер кивнул на свой диктофон, – никто не знает, пленка с компроматом особой ценности не имеет, она есть у Пелпа, ну а от случайных воров здесь у меня оборудован надежный тайник с не менее надежным сейфом. Нет, не легкомысленно.

Звонок в прихожей прозвенел неестественно резко и неожиданно; оба сразу напряглись.

– Вы кого-нибудь ждете? – спросил Бредли. Он автоматически взял со столика снимки и вместе с кассетой быстро передал их Сэдлеру; тот так же автоматически все убрал во внутренний карман пиджака.

– Нет. Кого я могу ждать в это время?

Они поднялись; Сэдлер пошел к входной двери, Бредли встал так, чтобы в стеклянной двери гостиной видеть его отражение. Он сунул руку в карман и нащупал рукоять пистолета.

– Кто? – спросил Сэдлер.

– Разносчик пиццы. Я привез ваш заказ, сэр, – раздался из-за двери голос. Судя по тембру, разносчик был молодым человеком.

– Какая пицца? Я не делал никаких заказов, – проворчал Сэдлер, но дверь все же открыл.

В коридор вошел разносчик – молодой парень, лет двадцати, не больше. Он улыбнулся, поздоровался и протянул Сэдлеру коробку. Бредли вышел из своего укрытия и попросил разносчика:

– Откройте, пожалуйста, коробку.

Молодой человек недоуменно посмотрел на Бредли, потом перевел взгляд на Седлера, но, видя, что тот никак не реагирует, послушно снял с коробки крышку. Вид у пиццы был весьма аппетитный, впрочем, как и аромат.

– У меня этот адрес, сэр, вот смотрите, – парень полез в карман за накладной, но Сэдлер остановил его.

– Ладно, парень… Если это ошибка, то не по нашей вине. Держи, – он сунул ему деньги и, когда тот вышел, запер за ним дверь.

– Еще горячая, – Сэдлер шумно втянул в себя аромат и поинтересовался у Бредли. – Будете?

– Нет, спасибо.

– Хорошо-то как. Значит, мне достанется вся. Пойду, отнесу.

Сэдлер ушел на кухню, Бредли вернулся в гостиную. Этот визит его сильно озадачил: в столе заказов пиццерии редко ошибаются с адресами.

Бредли выключил свет и украдкой выглянул в окно: он видел, как разносчик сел в пикап и уехал.

– Ну что там? – спросил Сэдлер, войдя в комнату.

– Да вроде ничего подозрительного. Уехал…

– Могу я наконец включить свет?

Бредли отошел от окна:

– Включайте, – разрешил он. – Вы никогда раньше не встречали этого парня?

– Не припомню… – Сэдлер зажег свет и вернулся в свое кресло. – Завтра рассмотрю получше.

– В смысле? – Бредли непонимающе посмотрел на него. Такой ответ его явно озадачил.

– Фотокамера. Срабатывает на открывание входной двери. Периодичность съемки с интервалом в одну секунду. Там таких штук, и не только таких, понатыкано в каждом углу, оттуда позаимствовал кое-что. Ничего, Управление технически служб не обеднеет.

– В фотокамере я есть тоже?

– А как же…

– Значит, поэтому свет в коридоре включается автоматически?

– Да, по принципу холодильника. В темноте камера и сфотографирует темноту. Но в коридоре есть и обычный выключатель, хотя что я вам рассказываю… Хорошо, хорошо, – усмехнулся Сэдлер, прочитав озабоченность на лице Бредли. – Перед вашим уходом я перезаряжу аппарат, а пленку с вашими снимками вы засветите сами. Кстати, поставьте-ка свой пистолет на предохранитель. Застрелитесь еще ненароком, сейчас это было бы как раз не ко времени.

– С вами легко и приятно иметь дело, Пол, – Бредли улыбнулся, достал пистолет, поставил на предохранитель и убрал обратно в плечевую кобуру. – Вы ясновидящий?

– Нет, я видящий ясно. Ну, так что вы насчет этого скажете? – вновь кивнул Сэдлер на свой диктофон.

– А что тут говорить? Все встает на свои места. Вы следите за ходом моей мысли и фиксируйте неувязки. Потом мы их состыкуем, – Бредли засунул руки в карманы брюк и принялся взад-вперед расхаживать по гостиной. – Появление Пелпа в Нью-Йорке, думаю, не случайно. Он понял, какую ошибку совершил, направляя этих двоих к вам, когда «разыграл» этого седого или же обоих – это не важно – и показал им снимки и, главное, прокрутил звукозапись их «досуга». Он понял – а скорей всего, его надоумили, – что вы потенциально могли стать носителем информации такой секретности, за несанкционированное обладание которой отправят на тот свет любого, не задумываясь. С большой долей уверенности можно утверждать, что Пелп – а ведь именно он стал косвенным виновником возможной утечки – прибыл сюда для того, чтобы исключить любые неожиданности, хотя сам он не был посвящен… скорей всего, не был посвящен в характер информации. Это направление не его уровня, он стал жертвой собственной ошибки и собственного легкомыслия. Таким образом, – продолжал свои рассуждения Бредли, – Пелп одним ходом решал две задачи… или рубил две опасные фигуры: Олсона, если предположить, что Пелп все-таки причастен к его смерти, – так как тот стал представлять угрозу программе «Ультра», и вас – как возможно посвященного в сверхсекретную информацию. – Бредли перестал расхаживать и повернулся к Сэдлеру. – Такая цепь рассуждений вас устроит?

Сэдлер (он сидел, сцепив пальцы рук на большом животе) даже не пошевелился, лишь буркнул, не вынимая изо рта зажженную сигарету:

– Логично. Дальше.

– Дальше? А дальше предстоит самое трудное. Дальше предстоит решить вопрос, как нейтрализовать Пелпа раньше, чем он успеет нейтрализовать вас.

– И как это сделать? Прикончить его?

– Какой смысл? Пришлют другого… Есть способы, их несколько. Я подумаю над всеми вариантами.

Сэдлер достал изо рта сигарету, уронив при этом пепел на лацкан пиджака, ткнул ее в пепельницу, дотянулся-таки до бутылки, плеснул в свою рюмку, выпил и кивнул на диктофон:

– Вы просили подарить… Забирайте, – он достал снимки, фотокассету и… маленький запечатанный пластиковый пакетик с белым порошком внутри. – И это тоже. Здесь препарат, о котором вы говорили. Оказывается, завалялся один. О характере работы по программе вы догадались сами: контроль над психикой человека, изучение способов влияния на нее.

Бредли постоял, глядя на Сэдлера, затем спрятал фотографии во внутренний карман пиджака, смотал пленку на диктофоне на одну из катушек, убрал ее в грудной наружный кармашек, туда же сунул фотокассету, а оба диктофона убрал в карманы пальто, лежавшего на подлокотнике кресла. Пакетик он сунул в другой внутренний карман. Все это Бредли проделал молчком, методично, без спешки.

Сэдлер достал и закурил новую сигарету. Он дождался, когда Бредли усядется в кресло, и посмотрел в его глаза:

– Ну, задавайте свою пару вопросов.

Бредли спросил тихо, медленно, расставляя акценты:

– Почему вы отдали мне эту информацию? И почему вы отдали эту информацию именно мне? Здесь, – Бредли постучал пальцем по кармашку с катушкой, – говорится об участии в нападении на Советский Союз всех стран НАТО, следовательно, об этом плане в Лондоне либо уже знают, либо узнают в ближайшем будущем. По секретным каналам Пентагона и ЦРУ и без нашего с вами участия.

Задавая эти вопросы, Бредли отдавал себе отчет в их сложности. Вернее, в сложности ответов на них, так как вразумительных и исчерпывающих ответов, по его мнению, на эти вопросы просто не существовало. Ему было интересно: что и, главное, как ответит на них Сэдлер.

И Сэдлер ответил.

– В Лондоне – да. А в Москве? – он спросил это так проникновенно и посмотрел при этом на Бредли так пристально, что тому стало по меньшей мере неуютно. В вопросе звучала отнюдь не недосказанность, в нем звучала конкретика. – Тот человек, – в той же интонации продолжал Сэдлер, – с помощью которого мы получили вашу фотографию из вашего «личного дела» и информацию о вас, в мае сорок пятого уже работал под контролем советской контрразведки. Вашей контрразведки, Владимир Алексеевич. Об этом я узнал, работая уже в хозотделе, а узнав, пересчитать заново все ваши ходы особого труда мне не составило. Я понял, что и фотография, и все остальное – часть тщательно продуманной и хорошо спланированной операции, в которую меня угораздило вляпаться. Мне пришлось признать, что ваша разведка и вы, лично вы, переиграли нас, и меня в частности, вчистую. И что мне оставалось делать? Публично признать свое поражение и раскаяться? Да, но в чем? В том, что я сам, по сути, легализовал вас, выдав вам новые документы и уничтожив все ваши? Тогда бы мне грозила не просто отставка, а тюремная камера. Вот поэтому-то, когда мне отказали в переводе из УСС в ЦРУ, я не стал поднимать шума, а предпочел уйти. Тихо и незаметно. Да, было больно, горько и обидно, но из двух зол выбирают меньшее. Это что касается вашего второго вопроса: почему именно вам… А что касается, почему я отдал… – Сэдлер вздохнул и посмотрел на бутылку. Бредли, предвосхитив его желание, плеснул ему в рюмку и подвинул ее поближе. Сделанная Сэдлером пауза была вызвана не обдумыванием ответа – он у него был, это было очевидно, – она была вызвана обдумыванием того, как ему сформулировать ответ, какими словами. – Спасибо. – Сэдлер выпил и продолжил: – Вы знаете, я не являюсь сторонником коммунистического режима и не люблю коммунистов, но… лишь боязнь крепко получить по носу может остановить некоторых наших доблестных военных от развязывания ядерного апокалипсиса. Воинствующий пыл некоторых наших генералов может остудить только сдерживающий фактор. В данной ситуации таким фактором может послужить осведомленность противоборствующей стороны. Это первое. И второе… В Сан-Франциско у меня растет внучка, в пятьдесят седьмом ей должно исполниться двенадцать лет. Я хочу, чтобы ей исполнилось и тринадцать, и пятнадцать, и двадцать пять… С вашими словами о том, что дети не должны умирать, я согласен полностью. Давайте сделаем все от нас зависящее, чтобы они жили, и жили счастливо.

Бредли глубоко вздохнул, задержал дыхание, потом медленно с шумом выдохнул: такого признания услышать он не ожидал. Он даже не знал, как ему реагировать на это откровение. Сэдлер обезоружил его, поэтому, просидев какое-то время молча, Бредли просто сказал:

– Взглянуть бы на этот план хоть одним глазом.

– Вы помните Паолу Трейси? Медицинскую сестру, которая ухаживала за вами в Германии.

– Помню, разумеется, – ответил Бредли. Этот вопрос Сэдлера немало озадачил его.

– Тогда, в сорок пятом, после вашего отлета в Вашингтон, я забрал ее у Пакстона к себе. Вы знали об этом? – вновь спросил Сэдлер, увидев, как Бредли качнул головой.

– Знал. Об этом мне тоже сказал Пакстон. Тогда… в Вашингтоне.

– Ну так вот… Пробыла она тогда у меня недолго. Потом ее перевели в штаб Эйзенхауэра.

– Вы полагаете?.. – Бредли вопросительно и задумчиво посмотрел на Сэдлера.

Тот пожал плечами и развел руками: мол, чем могу… думай сам.

– Спасибо, Пол, – тихо проговорил Бредли. – За все – спасибо.

Глава 8

О гибели Сэдлера Бредли узнал утром на следующий день из полицейской сводки происшествий.

«Сотрудник нью-йоркского отделения Федерального бюро по наркотикам Пол Джекоб Сэдлер был найден мертвым в своей квартире в двадцать три часа двадцать минут. Смерть наступила от огнестрельного ранения в голову, по предварительным данным, между двадцатью и двадцатью двумя часами», – Бредли прочитал эту информацию среди десятков других сообщений о происшествиях, произошедших в Нью-Йорке за прошедшие сутки: убийствах, ограблениях, пожарах, ДТП, грабежах.

Сухие строчки обзора лишь констатировали факт, в них не было ни подробностей, ни предполагаемых версий, все это появится позже, когда начнется следствие. Бредли понадобилось несколько секунд, чтобы прийти в себя от шока, но его мозг начал считать варианты сразу.

Звонок аппарата внутренней связи прозвучал словно тревога – неожиданно, требовательно и громко. Бредли вздрогнул и, прежде чем взять трубку, несколько мгновений смотрел на аппарат.

– Бредли… – коротко ответил он, взяв себя в руки.

– Стэн, только что звонили из полиции, интересовались, есть ли у нас сотрудник по имени Стэн Бредли. – Это был Хенсон, оперативный дежурный, они были в хороших отношениях, оба болели за одну футбольную команду, вместе радовались ее победам и вместе переживали поражения. Полчаса назад, когда Бредли приехал на службу и по обыкновению зашел в комнату оперативной службы, они несколько минут поболтали о предстоящей игре. – Я сказал, что вы будете через час. Не знаю, верно ли я поступил, но советоваться с вами у меня не было времени. Я все правильно сделал?

– Абсолютно. Мистер Скоун еще не подъехал?

– Только что ушел к себе.

– Вы доложили ему о звонке?

– В этом не было необходимости. Когда был звонок, он находился здесь и все слышал сам. Стэн, что-нибудь случилось?

– Пока не знаю. Хотелось бы, чтобы ничего не случилось. Больно уж дельце, которым я сейчас занимаюсь, оказалось щекотливым.

– Нужна помощь?

– Спасибо, Джеффри, вы и так мне уже помогли.

– Если что, я к вашим услугам.

Бредли дал отбой и тут же набрал номер Скоуна; тот снял трубку сразу, будто ждал этого звонка и знал, кто позвонит.

– Шеф, я хочу к вам сейчас зайти. Не возражаете?

– Не только не возражаю, я сам хочу, чтобы вы зашли ко мне сейчас же.

Бредли взял лист бумаги, быстро что-то написал на нем, вложил его в папку для документов и с этой папкой вышел. Времени у него оставалось – час.

«А ведь это провал. Значит, я допустил ошибку. Пелп смог увязать меня с Сэдлером. Как он это сделал и где была ошибка, в этом я разберусь потом… Если это “потом” у меня будет. А сейчас главное – оттянуть время, – Бредли шел по коридорам и автоматически здоровался с сослуживцами, попадавшимися ему навстречу. С некоторыми он даже перебрасывался парой слов или что-то отвечал, не прекращая, однако, при этом анализировать. – А почему, собственно, Пелп?.. Пелп – была моя версия для Сэдлера. Да, но эта версия была по работе над “Ультра”, тогда я еще не знал о записи этих двоих. А если я угадал, выстраивая потом направление на Пелпа? Действительно, мог он предположить или заподозрить, что с тех двоих Сэдлер снял секретную информацию? Мог он начать исправлять допущенную им ошибку? – задал себе вопрос Бредли и сам же пришел к выводу. – Мог. Погоди… Но Пелп один… А в одиночку провести такую операцию… можно, конечно, но трудно. Значит?.. Нет, так я сам себя могу увести в сторону. Пусть будут – “они”. Пока – “они”. Этим убийством “они” рассчитали все точно: мое несанкционированное проникновение в квартиру – мои отпечатки на дубликатах ключей и другие мои отпечатки… всего этого там хватит на целую серию. И пицца не была ошибкой. Заказ сделали “они”, разносчик теперь опознает меня с закрытыми глазами и подтвердит под любой присягой, что в это время я там был и он меня видел. А грамотно и тщательно проведенное следствие пересечение наших с Сэдлером путей в мае сорок пятого в принципе установить сможет. Отсюда потянется нить… Тогда – это провал…»

– Разрешите, сэр? – официально обратился Бредли, приоткрыв дверь в кабинет Скоуна: миссис Мейсли еще не пришла.

Скоун разговаривал с кем-то по телефону; не прекращая разговора, он кивнул и показал на стул у стола-приставки. Бредли сел и стал терпеливо ждать, физически ощущая, как стремительно тает отпущенный ему час.

Скоун закончил разговор, положил трубку и устремил на Бредли вопросительный взгляд.

– Вами интересуется не только полиция, Бредли, но и ФБР. Это звонили оттуда, – кивнул на аппарат Скоун. – Давайте, и поподробней.

– На подробности у меня нет времени, сэр. Все подробности я доложу вам рапортом и то только после того, как смогу доказать свою невиновность в убийстве, – Бредли видел, как при слове «убийство» у Скоуна вытянулось лицо и округлились глаза. – Сейчас я могу сказать только следующее: занимаясь происшествием в гостинице «Стетлер», я, как вы знаете, невольно прикоснулся к секретной программе под кодовым названием «Ультра». Я должен вам признаться в том, что ваш запрет на дальнейшее ведение этого дела я нарушил. Вчера вечером, а именно с двадцати до двадцати двух часов, я встречался с человеком, который был задействован в этой программе. Мне необходимо было выяснить некоторые подробности… Как я вышел на этого человека и какие подробности меня интересовали, я изложу в рапорте. Пятнадцать минут назад из полицейской сводки происшествий я узнал, что этот человек убит. Там же указано предположительное время убийства: с двадцати до двадцати двух часов. Всё.

Бредли достал носовой платок и вытер со лба испарину. Ему казалось, что он слышит тиканье своих наручных часов. Счет времени шел уже на секунды. Но – для него, не для Скоуна.

– Та-ак… И что вы собираетесь делать?

– Прежде всего, я хочу вам сказать, что я не виновен. Видимо, занимаясь программой, я подошел настолько близко к чему-то запретному, что «они» пошли на крайние и очень эффективные меры – одним ходом «они» устранили две проблемы: убрали свидетеля и подставили меня. Я не знаю… пока не знаю, что именно я буду делать – это надо будет хорошенько продумать, – но я знаю точно, что, находясь в камере, я не смогу доказать свою невиновность. Поэтому я прошу вас дать мне двое суток отпуска.

Скоун отвлеченно повертел в пальцах карандаш, сунул его в стаканчик, вылез из-за стола и прошелся по кабинету:

– Хорошо… А что будет, если через двое суток вы не сможете доказать свою невиновность?

– В таком случае, – Бредли пожал плечами, – я приду и сдамся. Полиции или ФБР. Это уже не будет иметь значения.

Скоун походил по кабинету еще, заставляя тем самым нервничать Бредли, затем вернулся в свое кресло и заговорил тоном принятого решения:

– Вот вам бумага, – он подал Бредли лист, – пишите рапорт на отпуск. Двух суток-то вам хватит?

– А черт его знает… – Бредли достал из папки точно такой же лист и положил его на стол Скоуна. – Уже написал…

– Хорошо. Дальше. Свою порцию пряников за невыполнение моего распоряжения вы еще получите, а пока запомните: по этому делу вы работали по моему приказу. Никакого распоряжения о прекращении ведения дела я вам не давал. Иначе вам нечем будет объяснить свою… активность, черт бы ее побрал. Но это только в том случае, если у вас будут доказательные факты о непричастности к убийству. Вы поняли меня?

– Понял, – кивнул Бредли. – Спасибо, шеф.

– Всё. Идите, пока сюда не нагрянули по вашу душу.

Уже на выходе Скоун остановил Бредли:

– Стэн, – сказал он, – мне будет очень жаль, если вы не сможете доказать свою невиновность.

– Мне тоже, – вздохнув, заметил Бредли и вышел.

Он крутился по городу двадцать минут: хвоста за ним не было.

«Поздно. Поздно спохватился, – со злостью на самого себя думал Бредли, сворачивая с одной улицы на другую. – Сейчас “они” пасти тебя не будут. Теперь ты “им” не нужен. Ты теперь – забота полиции или ФБР. Раньше надо было внимательнее головой вертеть. Ведь это ты привел “их” к Сэдлеру, ты протянул связь между ним и тобой…»

Бредли остановился у аптеки и вошел в будку телефона-автомата.

– Людвиг, хочу загнать машину на профилактику. На двое суток. Посмотрите ее как следует, а мне найди что-нибудь взамен. И будь, пожалуйста, пока на месте.

Смена машины для Бредли была необходимостью номер один: по его машине и полиция, и ФБР выловят его в городе в течение нескольких часов, а колеса ему нужны были сейчас как воздух. Но Людвиг был ему нужен не только в связи со сменой машины: Бредли нужны были слепки с ключей Сэдлера, ему было необходимо снова попасть в его квартиру и срочно добраться до фотокамеры.

Накануне Сэдлер выполнил свое обещание: перед уходом Бредли он перезарядил аппарат, а катушку отдал ему. «Вот, возьмите. Ваше несанкционированное проникновение в чужое жилище никто не увидит, а уход из этого жилища в присутствии хозяина – не криминал», – проговорил Сэдлер, перезаряжая камеру. Бредли собственноручно засветил пленку. Сейчас ему нужна была эта новая, перезаряженная пленка. На ней должны были быть кадры, зафиксировавшие его уход из квартиры еще при живом Сэдлере, так как тот тоже стоял около двери и тоже должен был попасть в кадр, но – главное – на ней мог быть тот, кто пришел позже. На ней мог быть настоящий убийца.

«Только бы Людвиг сохранил слепки. И только бы попасть в квартиру. И только бы там не было обыска, а если был, то чтобы не обнаружили камеру. И только бы Сэдлер не забыл ее вчера подключить. И только бы она сработала. И только бы… Слишком много “только бы…” А когда много условий, одно из них обязательно не срабатывает».

До автомастерской Бредли добрался без осложнений. По пути он несколько раз просчитал план своих действий на ближайшие час-полтора.

– Что, все настолько серьезно? – спросил Майер, едва Бредли вошел в его кабинет.

– «Серьезно» – мягко сказано… Как Марта?

– В порядке, – отмахнулся от вопроса Людвиг; сейчас это было «не суть…» – Говори, Стэн, я слушаю.

– Ну, раз слушаешь, поехали. Первое. У тебя сохранились слепки с ключей Сэдлера? Те, что снял Бриджис…

– Нет, разумеется…

Бредли устало опустился на колченогий табурет и усмехнулся:

– Не сработало самое первое…

– Зачем тебе слепки? – либо не понял, либо просто пропустил эту фразу мимо ушей Людвиг. – У меня должен остаться первый экземпляр ключей. Он вышел не совсем качественно, поэтому пришлось делать второй комплект. А ты что, тот потерял?

Людвиг, не дожидаясь ответа, подошел к стеллажу и с громким бряканьем начал копаться в большой металлической коробке. Бредли с напряженным ожиданием смотрел ему в спину.

– Вот они, – повернулся через пару минут Майер, держа на весу измазанную связку.

Внутренне Бредли возликовал, хотя внешне не выдал это ничем. «Рано радуешься. Выполнены некачественно», – вспомнив слова Людвига, попробовал он осадить себя, но чувство начала удачи не прошло.

– Когда-нибудь я отолью для тебя медаль. Именную, – ровно и обыденно пошутил Бредли и тут же вновь перешел на деловой тон: – Тогда поехали дальше. Второе. Где та квитанция, по которой Сэдлер оформлял у тебя прокат машины?

Майер достал из стола папку для бумаг, настолько толстую, что тесемки, связывающие ее, едва сходились. Увидев этот «фолиант», Бредли внутренне охнул: отыскать в такой кипе маленький листочек… У Майера ушло на это меньше минуты; квитанция лежала почти на самом верху: помогло то, что Людвиг поднимал ее всего несколько дней назад.

– Вот, держи. Только по ней он не Сэдлер, а Холл.

– Я помню, друг мой, я помню… – бормоча под нос, Бредли быстро, цепко прочитал квитанцию. – То, что нужно! Все, держи. Возьми с собой.

– Я что, еду с тобой?

– Да. Планы изменились. Оставь кого-нибудь вместо себя, и поехали. В курс дела я тебя введу в машине. Да, и пусть с моей машины свинтят номера. Не нужно, чтобы они случайно попались на глаза какому-нибудь клиенту, – попросил Бредли, когда они уже спускались по крутой металлической лестнице в гараж. – Я жду тебя на улице.

Бредли назвал адрес Сэдлера, едва они отъехали от мастерской; он сидел на заднем сиденье, Майер вел машину.

– Ты высадишь меня чуть раньше, там, где я тебе скажу, а сам подъедешь к дому, поднимешься и позвонишь в квартиру. Если тебе никто не откроет, позвонишь к соседям, там только одна дверь. У них поинтересуешься, когда их сосед бывает дома, – инструктировал дорогой Людвига Бредли. – Затем ты спустишься вниз, сядешь в машину, закуришь, отъедешь метров на двести и будешь ждать. Я подойду к тебе сам. Все запомнил?

– Все. А если…

– А если тебе дверь откроют, – уловил он ход мысли Майера, – то тебя, Людвиг, задержат. Тебя задержит либо полиция, либо ФБР, не знаю, но это неважно. Так вот, когда тебя задержат, ты предъявишь им квитанцию и скажешь, что при оформлении проката произошла ошибка и мистер Холл (Холл, не Сэдлер, не перепутай) сделал переплату, и ты привез ему разницу этой переплаты. Ты дорожишь клиентурой и из-за нескольких долларов не хочешь терять выгодных клиентов. А нашел ты мистера Холла по адресу, указанному в квитанции. Там на самом деле указан верный адрес. Дальше… После того как ты им предъявишь квитанцию и все это объяснишь, они тебя отпустят, так как предъявить тебе им будет нечего. После этого ты спустишься, сядешь в машину и, не закуривая, сразу уедешь. Не закуривая… Все понял?

– Все. И куда мне потом ехать?

– Потом?.. Потом поезжай в свою мастерскую, ремонтируй машины, сдавай их в прокат… В общем, живи, как жил, и береги Марту. На этом твоя миссия будет закончена. А я за своей машиной вернусь уже не скоро. Если вообще когда-нибудь вернусь, – Бредли перехватил короткий взгляд Майера в зеркале заднего вида и ободряюще добавил: – Но это только в крайнем случае.

– Ну хорошо… – Людвиг остановил машину в гуще автомобильного потока недалеко от пересечения Бродвея с 42‑й улицей и посмотрел в зеркало на Бредли. – А если мне откроет сам мистер Холл?

– Если тебе откроет сам мистер Холл, то тогда ты перекрестишься и прочитаешь молитву, ибо тебе откроет покойник, – мрачно пошутил Бредли. – Вчера вечером Сэдлер был убит, и все стрелки этого убийства указывают на меня. Именно поэтому я хочу попасть в квартиру – только там я могу найти доказательства моей невиновности. Если повезет, конечно… Трогай, тебе зеленый.

Бредли простоял около угла дома на противоположной стороне улицы восемь минут. Он видел, как из парадного вышел Людвиг, сел в машину, закурил и отъехал; проследив, не поехал ли кто за ним вслед и не выглянул ли в окно, Бредли деловитой походкой пошел в том же направлении.

– Никто нигде не открыл, – не дожидаясь вопросов, заговорил Майер, едва Бредли опустился на заднее сиденье.

– Ну что ж, пока все срабатывает…

– Что? – не понял Людвиг.

Вместо ответа Бредли похлопал его по плечу:

– Все хорошо, говорю. Ждешь меня ровно двадцать минут. Если через это время не вернусь, уезжаешь. Куда ехать и чем заниматься, ты уже знаешь. Ну, я пошел.

Бредли вернулся через двадцать семь минут. Он опять сел на заднее сиденье и захлопнул дверь; Людвиг запустил двигатель и тронул машину с места.

– А что бы я сказал Марте и как потом посмотрел бы ей в глаза? – ответил Людвиг вопросом на незаданный вопрос Бредли: почему он не уехал.

– Трудный вопрос, – Бредли окинул голову на спинку сиденья и закрыл глаза. – Покатай меня минут двадцать, а заодно посмотри, не приклеился ли кто за нами.

Он не видел, как в ответ на его просьбу Людвиг кивнул. Он начал заново проходить последние двадцать семь минут.

Дверь открылась не сразу – «не совсем качественно» заставило Бредли вспотеть так, что рубашка промокла насквозь. Два замка открылись быстро, не поддавался третий: он щелкнул только через четыре минуты. Услышав это щелчок, Бредли перевел дух, несколько секунд постоял, слушая тишину, и только после этого толкнул дверь. В прихожей вспыхнул свет. «Если он не забыл подключить камеру, она должна сейчас работать. С интервалом в одну секунду». Бредли отсчитал до десяти, смело глядя на картинку, за которой в стенной нише была спрятана камера и которая скрывала ее объектив, и только после этого закрыл дверь и включил свет обычным выключателем.

Достать аппарат и вынуть из него кассету с пленкой труда не составило – накануне он видел, как это проделал Сэдлер, – времени, однако, это потребовало: одно дело видеть, другое – делать самому.

Вынув пленку, Бредли поборол желание сразу же уйти и обошел квартиру: ни бутылки, ни рюмок, ни связки с дубликатами ключей не было. В спальне он обнаружил отодвинутую от стены кровать, вскрытый тайник и открытый сейф. Сейф был пуст. Картина, висевшая на стене, была отведена в сторону, и за ней было окно, в которое Бредли увидел гостиную. Это было полупрозрачное зеркало. Бредли вспомнил, что накануне в той комнате он видел на стене зеркало, и тогда это еще его удивило: зеркало в гостиной – не совсем к месту; теперь он знал, для чего оно там висит, и еще понял, что Сэдлер видел его манипуляции с пистолетом.

Дольше задерживаться в квартире Бредли не рискнул. Он поставил «пустую» камеру на прежнее место, окинул напоследок гостиную взглядом и вышел.

«Что “они” от него хотели? Чего добивались? Ясно, что убили его не сразу. Кто открыл тайник и сейф? Полиция, ФБР, или “они”? Что искали? Пленку с записью? Слишком много вопросов… Если он рассказал им все, выкрутиться мне будет трудно».

– Ну что? – Бредли открыл глаза и сел нормально.

– Все чисто. Никому мы не нужны.

– В этом я и не сомневался. Слушай, Людвиг, никто из твоих механиков фотографией не увлекается? А то они у тебя на все руки мастера… Нужно проявить одну пленку и отпечатать снимки.

– Здрасте… А Марта? – Людвиг встретился в зеркале с молчаливым вопросительным взглядом Бредли и начал пояснять: – Фотографией увлекался наш дядя Курт, земля ему пухом… Вот он и решил привить нам с Мартой любовь к этому искусству, да только ничего у него не вышло. У Марты, правда, что-то там получалось…

Это была еще одна удача – показывать пленку и тем более снимки третьим лицам Бредли не хотел, но другого выхода у него не было. Теперь эта проблема отпала: Марте он доверял всецело.

– Надо же, как много нового я узнаю о своей будущей невесте, – отшутился Бредли, но, поймав укоризненный взгляд Людвига, осекся. – Извини. Неудачно пошутил.

Портфель со всем тем, что накануне вечером передал ему Сэдлер, Бредли забрал из камеры хранения Центрального вокзала: он его туда отвез утром, перед тем как ехать на работу.

Теперь Бредли чувствовал себя намного увереннее, чем когда выходил из кабинета Скоуна, хотя до окончательной успокоенности было далеко: ее могла принести только пленка из фотокамеры. Или наоборот… она могла лишить последней надежды.

– Ну и куда теперь? – спросил Людвиг, усевшись в машину и передав портфель Бредли – именно он ходил за ним в камеру хранения.

– Отвези меня в «Зеленую крону», пожалуйста.

Майер бросил на Бредли многозначительный взгляд, улыбнулся, ничего не сказал, завел двигатель и выехал на Парк-авеню.

Глава 9

Маленький ресторанчик «Зеленая крона» находился на Медисон-авеню в полуподвальном помещении старого пятиэтажного здания. В нем было всего двенадцать столиков, расставленных вдоль стен и окруженных не стульями или креслами, а мягкими диванами с высокими спинками – за счет этого создавался эффект подобия кабинок. Посетители не видели тех, кто сидит за соседними столиками, перед ними был только центр зала, где можно было танцевать, и небольшая сцена, на которой по вечерам играл джаз-ансамбль из четырех музыкантов, в послеобеденные часы их заменял немолодой уже пианист-негр.

Низкий потолок, драпировка стен гобеленом желто-зеленых тонов, гармонировавшая с обивкой диванов, три картины в тяжелых багетных рамах и пара больших раскидистых финиковых пальм, стоящих в углах зала, создавали уют и спокойствие, которых обычно лишены жители мегаполисов. Возможно поэтому, несмотря на дорогую, хотя и изысканную кухню, «Зеленая крона» пользовалась успехом и даже имела своих постоянных клиентов из числа весьма состоятельных ньюйоркцев. Доход, который приносило хозяевам это заведение, составлял крупную четырехзначную цифру и позволял не только содержать хороший обслуживающий персонал, но и иметь в своем штате высококвалифицированного шеф-повара.

Основателем и первым хозяином «Зеленой кроны» был Курт Майер, немец, иммигрировавший в США в тридцать третьем, сразу после того, как к власти в Германии пришел Гитлер. После смерти Майера, в апреле пятидесятого, ресторан и автомастерская, владельцем которой был тоже он, перешли его племянникам – брату и сестре Людвигу и Марте Майер, перебравшимся в США уже после войны.

Несмотря на молодой возраст – Людвигу в ту пору было двадцать, а Марте и вовсе девятнадцать лет, – им удалось сохранить налаженный ритм работы и ресторана и мастерской, а в дальнейшем доходность автомастерской Людвигу (именно ее он взял на себя, Марта занималась делами ресторана) удалось даже увеличить.

Впервые в «Зеленой кроне» Бредли оказался вскоре после того, как перебрался в Нью-Йорк. Он оказался в этом районе по делам службы, заехал сюда просто пообедать, но ему понравились кухня и атмосфера, способствующая плавному течению мысли. Через несколько дней он вновь заехал сюда, но уже специально; после этого стал бывать в «Зеленой кроне» довольно часто: два-три раза в неделю.

В одно из таких посещений к нему за столик – испросив разрешения – подсела хозяйка ресторана Марта: с постоянными клиентами она всегда знакомилась лично и просила тех, в случае возникновения каких-то вопросов или просьб, обращаться к ней напрямую.

– Я заметила, вы всегда приходите к нам один, – сказала она тогда Бредли, на что тот смущенно улыбнулся. – Чтобы у такого мужчины не было жены или невесты… верится с трудом. Помогите мне разрешить эту задачку, а то я уже устала ломать над ней голову.

Марта произнесла это без какого-либо кокетства и жеманства – просто и даже с некой заботой. Возможно, поэтому Бредли не отшутился тогда и не ответил стандартными фразами. Он ответил, что не хочет привязывать кого-либо к себе и не хочет привязываться к кому-либо сам настолько сильно, что эта привязанность могла бы перерасти в страх. В постоянный непроходящий страх за близкого человека: за его судьбу, за его здоровье, за его жизнь, наконец.

– Вы сказали – близкого, а не любимого…

– Любовь – это высшая стадия влюбленности. Она может быть сильной и безумной, на ее почве могут совершаться подвиги и преступления, но… любовь имеет тенденцию проходить, в то время как близкий – по-настоящему близкий – человек не перестает таковым быть никогда. Любовь не всегда делает людей близкими, такими их делает родство душевное. У меня такой человек есть, но в силу обстоятельств мы не можем быть вместе.

– А вы философ… И романтик, – Марта подняла на него задумчивый взгляд и вдруг без перехода спросила: – А хотите, я скажу, почему вы всегда стараетесь сесть именно на это место? Если оно свободно, разумеется…

Бредли неопределенно пожал плечами.

– Потому что это единственное место, с которого хорошо просматривается весь зал и виден вход, – ровно сказала она. – Когда в следующий раз вы захотите посетить нас, позвоните предварительно мне, к вашему приезду этот столик будет свободным. – Марта положила на столик визитку и поднялась. – Горячее сейчас вам подадут. И… позвонить мне вы можете, не только когда надумаете приехать сюда. Приятного вам аппетита.

После этого у них стали складываться странные взаимоотношения: Бредли звонил Марте, перебрасывался с ней парой слов, к его приезду столик был всегда свободен, она всегда находила время для того, чтобы пять-десять минут посидеть с ним, выпить чашечку кофе, пару раз даже (Бредли приезжал тогда вечером, после работы) он приглашал ее на медленный танец.

Так продолжалось около двух месяцев, до того памятного случая. В тот вечер, предварительно, разумеется, позвонив, Бредли приехал в «Зеленую крону» после работы. Заняв свое обычное место, он закурил и в ожидании официанта (что, кстати, удивило его: с некоторых пор официант подходил к нему, едва Бредли приближался к столику) стал рассматривать танцующие пары. Вместо официанта к нему подошла Марта.

– Вы не сильно будете возражать, если сегодня я похищу вас и предложу поужинать у меня дома? – на одном дыхании задала она вопрос, глядя в упор в его глаза и стремительно заливаясь краской. – Только отвечайте скорей, а то я сейчас превращусь в пепел. Моя смелость и нахальство уже иссякли.

– Я вообще не буду возражать… – ответил Бредли.

Уже сидя в машине, рядом с ним, на переднем пассажирском сиденье, Марта, глядя прямо перед собой, тихо сказала:

– Знали бы вы, сколько раз я собиралась подойти к вам с этим предложением и как я репетировала свою речь дома перед зеркалом.

– Нашел…

– Что – нашли? – не поняла она его.

– Нашел определение тому взгляду, которым вы на меня смотрите.

– Я смотрю не на вас, я смотрю прямо.

– Пытливый… Точно, пытливый. Именно таким взглядом вы на меня смотрите с самой первой минуты нашего знакомства. Что вы хотите рассмотреть во мне?

Марта улыбнулась и показала на приближающуюся арку, Бредли сбросил скорость и включил правый поворот.

– Вот мы и приехали. А вон мои окна, – кивнула она на два темных окна на втором этаже. – Как вы думаете, почему в них нет света?

– Спят, наверное, уже все…

Она тихо рассмеялась.

…Уже глубокой ночью, после того как Марта пришла из ванной с влажными волосами, завернутая до подмышек в большое махровое и тоже влажное полотенце, пахнущая чистотой и свежестью, и села на кровать, Бредли погладил глубокий изогнутый рубец на ее правой лопатке.

Марта вздрогнула, на секунду замерла, потом быстро отбросила полотенце на стул и юркнула под одеяло.

– Сильно страшно? – спросила она, плотно прижимаясь к нему.

Бредли отрицательно покачал головой и прижался губами к шраму на ее правом плече.

– Это осколок. Он прошел навылет. Мне еще повезло. Людвигу досталось сильнее.

– Людвигу?..

– Это мой брат. Я тебя с ним потом познакомлю, хорошо?

– Но при одном условии… Сейчас ты мне все о себе расскажешь.

– Тогда слушай, – Марта поудобней легла и положила голову ему на плечо. – Наш отец, его звали Хорст Майер, был сотрудником абвера, полковником… После покушения на Гитлера – в сорок четвертом – он был обвинен в заговоре и схвачен. Маму тоже арестовало гестапо. Нас с Людвигом спасла соседка… Она спрятала нас сначала у себя, а потом мы жили у ее родственников. Сперва мы с Людвигом думали, что это какая-то ошибка и отца с мамой скоро отпустят, но потом… Потом мы узнали, как в гестапо казнили тех, кого арестовали по обвинению в «заговоре генералов». Их подвешивали на крючьях для свиных туш или вешали на рояльных струнах. – Марта какое-то время лежала молча, потом продолжила: – Когда мы это узнали, то поклялись мстить… В апреле сорок пятого, когда русские подошли к Берлину, нас забрали в гитлерюгенд: фашисты спасали свою шкуру, оружие выдали даже детям. Вот тогда и настал наш с Людвигом час… Мы начали охоту за гестаповцами. У меня была снайперская винтовка, а у Людвига – автомат, он прикрывал меня. Мы залезали на чердаки и в подвалы, прятались в разных развалинах; я выцеливала гестаповцев в черной форме и стреляла. Делала два-три выстрела, а потом мы убегали и искали новую позицию. А первого мая нас накрыл обстрел русских пушек; очнулась я уже в госпитале. В русском госпитале. Людвига со мной не было, я думала, что его убили, сильно плакала – решила, что осталась совсем одна, мне ведь тогда было всего четырнадцать. Людвиг нашелся через две недели, ему к тому времени уже сделали операцию… Ну, в общем… С тех пор мы с ним не расстаемся. А потом через американцев мы связались с братом отца, дядей Куртом, и он нам предложил приехать к нему. Вот и все, – закончила свой рассказ Марта.

Бредли взъерошил ее влажные волосы и прижался к ним щекой.

– Семнадцать… – тихо сказала Марта.

– Что – семнадцать?

– Я их убила семнадцать штук. Это не люди… Я их тогда называла – штуки. Жалею, что мало…

Бредли привстал на локте и посмотрел на отражение огоньков в ее зрачках.

– Ты веришь в вещие сны? – спросила вдруг Марта, тоже вглядываясь в темноте в его глаза.

– Не знаю… Я никогда не думал на эту тему.

– Тогда слушай дальше. В тот день, примерно за два часа до того, как мы попали под обстрел русских и нас ранило, мы с Людвигом охотились на «штуки». Тогда в прицел своей винтовки я увидела странную картину. Из подвального окна какого-то дома вылез немецкий офицер. Молодой, красивый… В парадной форме. Я уже хотела выстрелить, но в этот момент этот офицер посмотрел на меня. Прямо в прицел, прямо в мои глаза… Случайно, конечно, так получилось, он не мог меня видеть, но… посмотрел. И я не выстрелила. Больно уж глаза у него были голубые. Но это еще не все. Еще через долю секунды в том же окне, из которого этот офицер вылез, показался другой офицер. Только… русский. В русской форме. Немец наклонился и что-то взял у русского.

Бредли закаменел и несколько секунд молча смотрел в ее огоньки, потом откинулся на подушку и закрыл глаза. Он вспомнил, как забирал планшетку у того подполковника, вот только какая у него была фамилия, он не помнил.

– И что было потом? – спросил Бредли после долго молчания; Марта тоже лежала на спине и без слов смотрела в потолок.

– Потом? Потом я увидела машину… И водителя. Он был в черном мундире с серебряными погонами. В него я выстрелила. А тот, который был с голубыми глазами, исчез. И я подумала, что все это мне показалось, привиделось, как во сне… Только я загадала: если я его не убила даже во сне, значит, меня остановил Бог, и, значит, мы обязательно встретимся.

Бредли дотянулся до сигарет, прикурил одну себе, вторую – Марте, поставил пепельницу между ними прямо на одеяло и снова лег на спину.

– Хороший сон. Как сказка, – проговорил Бредли, глубоко затянувшись. – Со счастливым концом. Повезло парню. Ну и как, встретились?

– Я его встретила, он меня – нет. Ведь он меня не видел в том сне. А глаза у него оказались совсем не голубые, а серые…

В ту ночь они не спали, но к этой теме больше не возвращались, а утром Бредли уехал. Марте в ресторан было еще рано, и он уехал один. Уходя, он заглянул ей в глаза и спросил:

– А ты ничего не напутала? Тот офицер точно был в парадной форме?

– Ничего я не напутала, – Марта обвила руками его шею, поцеловала сначала в одну щеку, потом в другую, потом в губы. – Я приукрасила.

– «Штук» было не семнадцать. Семнадцатого – того, который был за рулем машины, ты только ранила. Он не был гестаповцем, он служил в разведке.

– Как и ты? – Марта не стала дожидаться его ответа. – Ну всё, всё, иди, а то опоздаешь. А я еще смогу поспать часа два. Сероглазый. Да, и еще… – Она сделала паузу. – Ты не думай… Сегодня – это было не предательство… Та, кого ты считаешь близким человеком… Она бы поняла и тебя, и меня. Точнее… она обязательно поймет и тебя, и меня. Ты в этом убедишься сам, когда вы встретитесь и ты расскажешь ей про меня. А рассказать ты должен обязательно, иначе это будет обманом и тогда уже это будет предательством.

– Иногда мне кажется, что тебе не двадцать лет, а сорок, – тихо сказал Бредли, держа ее лицо в своих ладонях.

– А мне и не двадцать… Мне двадцать два… Ну все, уматывай.

С Людвигом Марта познакомила Бредли через два дня в ресторане; когда Бредли приехал, тот уже дожидался, сидя за «его» столиком. Он не задавал никаких вопросов. Бредли сам сказал, что является сотрудником Службы безопасности ЦРУ.

– Если сотруднику Службы безопасности понадобится наша помощь… – перед уходом сказал Людвиг и посмотрел на сестру.

– То он может на нее рассчитывать, – закончила фразу Марта.

Глава 10

Майер высадил Бредли около ресторана «Зеленая крона» в пятнадцать тридцать. Время ленча, хотя Бредли не обедал. После Центрального вокзала они заезжали еще в три места: в два – по делам Людвига и в одно из агентств авиаперевозок, там Бредли взял расписание авиарейсов.

– Ты уверен, что я тебе сегодня больше не понадоблюсь? – спросил Людвиг, когда Бредли уже открыл дверцу машины.

– Сегодня – черт его знает… Завтра, возможно, понадобишься. В любом случае, будь на связи. И… спасибо тебе.

– Да ладно… – отмахнулся Майер. – Надеюсь, что сегодняшний день был для тебя удачным?

– Пока – да, хотя… окончательный вывод делать еще рано. Но ведь день еще не закончился.

Майер завел машину и крикнул уже в захлопнутую дверь:

– Если что, – я у себя!

«Его» столик, несмотря на то, что Бредли приехал без звонка, был свободен, но вот Марты в ресторане не было.

– Она уехала по вопросам поставок продуктов, мистер Бредли, – пояснил Дэвид Бласс, метрдотель ресторана. – Видимо, вы не предупредили ее о своем приезде…

– Ничего страшного, Дэвид, я подожду.

– Что вам приготовить?

– Пусть зажарят картофель в масле и сделают отбивную телятину. И еще… пусть запекут форель в сметане. И кофе.

– Коньяк, вино?

– Сегодня, пожалуй, нет. Апельсиновый сок, пожалуйста…

– Хорошо, сэр, – слегка поклонился Бласс. – Кофе и сок вам сейчас подадут.

Бредли прошел в свой угол, кивком поздоровавшись по пути с пианистом, тот кивнул в ответ. Он играл на клавесине – этот инструмент завезли недавно. Бредли нравилось его звучание, было в нем что-то от Средневековья.

«Ну и что мы имеем?.. – начал анализировать Бредли. Он выложил на стол пачку сигарет, зажигалку, портфель поставил на пол; официант принес и поставил на столик чашечку кофе и высокий стакан с апельсиновым соком. – А мы имеем то, что я стою на грани… На грани провала. Если пленка мне не поможет, придется уходить. Вот только куда и как? (Те два канала его экстренного “ухода”, которые предусматривались при разработке операции, были ликвидированы еще в сорок шестом, вскоре после снятия Меркулова с поста министра госбезопасности и назначения его заместителем начальника Главного управления советского имущества за границей по Австрии. Об их ликвидации Бредли знал, об этом ему сообщить успели. После ареста Меркулова в мае пятьдесят третьего – чуть больше полугода назад – от четырех каналов связи у Бредли осталось два: один – в США, второй – шведский). Здесь два варианта. Первый: выбираться самостоятельно. Второй: через советское посольство в Вашингтоне. Первым вариантом я воспользоваться не смогу, у меня нет ни одной европейской визы, и на оформление документов потребуется время, а его у меня нет, да и не дадут мне этого сделать. Возьмут сразу, как только почувствуют мое шевеление. Второй вариант… В Вашингтон я улететь сумею, завтра я еще в законном отпуске, время для этого есть. Но как меня встретят в посольстве?.. Дома после смерти Сталина произошли такие перемены, о которых в сорок пятом даже помыслить никто не посмел бы. Даже Берия арестован!.. Интересно, кто-нибудь из тех людей, которые меня сюда отправляли или хотя бы знали обо мне, остался на своем месте… или хотя бы на свободе? Пожалуй, что никто… Канал своего ухода надо было мне готовить самому. Но сейчас об этом думать уже поздно. Сейчас надо думать, как выкрутиться. А вот когда выкручусь, тогда… Хотя есть еще один вариант… Третий… Просто исчезнуть. Продумаю как крайний случай. Ночь у меня впереди. Дальше. У меня есть пленка из фотокамеры. А что если она мне что-то… точнее, кого-то, даст? В таком случае я смогу доказать свою невиновность в убийстве Сэдлера. – Ход его мыслей прервал подошедший официант, он принес заказ Бредли: обжаренный в масле картофель с зеленым горошком, большой кусок отбивной с зеленью петрушки. Бредли поблагодарил и принялся за еду; после утренней чашки кофе во рту у него не было ни крошки, голод уже порядком начал себя проявлять. – Итак… я смогу доказать свою непричастность к убийству. А это уже немало. Но я не знаю, что “они” смогли вытащить у Сэдлера. Если он все-таки признался “им”, что сделал запись того разговора и пленку передал мне, что тогда? А ничего… Тогда – ни-че-го. Свидетелей нет, доказать это никто не сможет, а я все буду отрицать. Кроме его слов, у “них” ничего нет, а под пистолетом сказать можно все, что угодно. И по программе “Ультра” он мне ничего не отдал. Сказал, что вообще слышит об этом впервые. Ту информацию, о которой я докладывал Скоуну, я получил от Пелпа. А если еще на пленке окажется и сам Пелп, а скорее всего, он там окажется, мотивация его поступка, то есть убийства Сэдлера, приобретет совсем иной оттенок. Так что поторопились вы, господа… Сэдлер вам нужен был живым. Сейчас вам меня не взять. Сейчас – да. Они меня возьмут позже. Они меня возьмут, когда узнают – а они это, несомненно, узнают, – что в Москве о плане “Дропшот” и о программе “Ультра” известно. Тогда они сумеют состыковать концы. Но это произойдет не сегодня и не завтра. А это для меня сейчас главное. Главное – выиграть время. Или – в идеале – перевести на кого-то стрелки…»

Войдя в ресторан, Марта бросила короткий взгляд на «его» столик и о чем-то заговорила с подошедшим метрдотелем. Переговорив с ним, она подошла к Бредли.

– Здравствуй. Что-то случилось? У тебя глаза уставшие.

– Видимо, пора мне менять профессию, если уже ты начала меня читать даже на расстоянии. Возьмешь меня к себе? Ну, хотя бы… официантом.

– Не возьму. Это плохо, когда подчиненный умнее своего начальника, но еще хуже, когда начальник об этом знает. А ты умнее меня. Нет, не возьму. Лучше я просто возьму тебя на содержание, – она улыбнулась и коснулась его руки. – Я освобожусь минут через пятнадцать – двадцать. Подождешь?

– Обязательно. У меня к тебе есть очень важное дело. Да и твоя идея моего содержания мне понравилась, ее мы тоже обсудим. А пока я доем эту изумительную телятину. И еще я заказал запеченную форель, так что можешь не торопиться.

А дальше произошло то, чего Бредли предвидеть не мог. Это было свыше человеческого разума, поэтому он оценил обстановку так, как не делал это уже много лет: вслух, шепотом, по-русски и… матом. Наверное, для разведчика такое недопустимо, но… слишком большое напряжение держало его последние несколько часов.

В ресторан вошел человек, которого Бредли не ассоциировал со своей жизнью никак. В ресторан вошел оберштурмбаннфюрер СС Гарднер. Тот самый Гарднер, с которым он в мае сорок пятого гнал машину из пылающего Берлина.

Бредли опустил взгляд в тарелку. Человек способен чувствовать чужой взгляд на себе; это вызывает у него чувство тревоги, настороженности. Он начинает непроизвольно искать источник этой тревоги и, как правило, находит. Это когда речь идет о простом человеке, а Гарднер служил в разведке: у таких людей чувство опасности обострено до предела, оно не проходит даже с годами, оно не проходит, даже если человек давно не связан с секретной службой.

«Тебя только мне сейчас не хватало… Откуда ты вообще здесь взялся… Ну почему так много и всё сразу?..»

Бредли не утерпел, он поднял взгляд, и их глаза встретились.

* * *

Прежде чем поднять телефонную трубку внутренней связи, Тэд Карсон долго смотрел на аппарат. Он, разумеется, уже знал о событиях, которые разворачивались вокруг Бредли, поэтому внутренне ликовал, хотя внешне это никак не проявлялось: выглядел он крайне собранным. От правильности его действий зависело сейчас очень многое, и эта его собранность диктовалась серьезностью ситуации, а ситуация складывалась в его пользу. Бредли горел.

– Миссис Мейсли, мистер Скоун у себя? – спросил Карсон, связавшись с секретарем Скоуна; после долгих колебаний он все же снял трубку. Ему казалось, что просчитал он все правильно, ошибки быть не должно.

– Мистер Карсон, шеф сейчас занят, у него инспектор полиции. Вы ведь, наверное, в курсе?.. Но если у вас что-то срочное, я доложу ему…

– Нет, нет, Анжела, не беспокойтесь. Срочности никакой нет. Я зайду позже, – Карсон опустил трубку и с облегчением вздохнул. То, что он хотел узнать, узнал: полиция уже здесь.

Карсон с минуту сидел неподвижно, затем встал, вышел из кабинета и запер дверь. Настала пора действий.

Инспектора полиции он встретил «случайно», когда тот шел уже от Скоуна.

– Я начальник оперативного отдела. Моя фамилия – Карсон, – представился он.

– Инспектор Кэлворт, – произнес в ответ полицейский.

– Не могли бы мы пройти ко мне в кабинет и поговорить там?

Кэлворт посмотрел на него долгим взглядом и молча кивнул. Беседа была недолгой, но продуктивной. Перед уходом инспектор сказал Карсону:

– Я был бы вам очень признателен, если бы вы помогли мне в этом деле. Мне нужен Бредли, у меня к нему очень много вопросов. И… я не думаю, что у него на все найдутся исчерпывающие ответы. Если вы узнаете что-нибудь о Бредли, а еще лучше о его местонахождении, прошу вас позвонить мне.

Кэлворт положил на стол визитную карточку и откланялся. Через пять минут после его ухода Карсон вызвал к себе оперативников, тех, которые прокололись с Пелпом в гостинице.

– Ваша задача – Бредли. Отправная точка – его квартира. Рано или поздно он там обязательно появится. Днем дежурьте в паре, ночь делите пополам. У Бредли отпуск на сорок восемь часов. Пять из них уже прошли, так что ваше дежурство продлится не дольше сорока трех часов. Как только Бредли проявится, сразу сообщайте мне. В любое время суток. Сюда или домой. Это ваш шанс реабилитировать себя за свое ротозейство в гостинице. И еще… – закончил он свой инструктаж, понизив голос и выделяя каждое слово. – Об этом задании никто не должен знать. Никто, кроме вас и меня. Даже мистер Скоун.

* * *

Гарднер что-то сказал метрдотелю и направился к столику, за которым сидел Бредли. Рядом с ним шла высокая, крупная – не полная, а именно крупная – женщина лет сорока в деловом костюме с копной густых волос, безукоризненно уложенных в строгую прическу; правильные черты ее лица источали холодную красоту.

Сам Гарднер тоже, разумеется, был не в военной форме СС, – темно-синий костюм, светло-синяя рубашка, галстук в косую полоску под цвет пиджака.

– Вы не будете возражать, если мы подсядем за ваш столик, господин обер-лейтенант? Кесслер, кажется?.. – негромко спросил Гарднер; кроме Бредли и его спутницы, этого вопроса никто услышать не мог.

– У вас хорошая память. Вы правы, глупо делать вид, что мы не заметили друг друга, и еще глупей, что не узнали, – Бредли улыбнулся даме и сделал приглашающий жест. – Прошу…

Избежать контакта не удалось; дальше как повезет: продуманной нити беседы или какого-то плана действий у него не было. В голове был сумбур. Последние часы его мысли были слишком заняты решением других проблем. Перескочить на полном скаку с одной лошади на другую – дело трудное, а если еще и вторая лошадь мчится в обратном направлении…

– Память у меня профессиональная, – Гарднер пропустил вперед себя женщину и устроился на диване сам. Теперь они сидели друг против друга: два когда-то случайно встретившихся человека, два непримиримых врага, сыгравших, однако, в жизни друг друга важную роль. – А вы изменились, Кесслер. Возмужали…

– Зато вы изменились мало. Седины разве прибавилось.

Подошедший официант принял заказ у Гарднера и повернулся к Бредли:

– Мистер Бредли, ваша форель скоро будет готова. Подавать сразу или повременить?

«Ну что же ты меня так светишь, друг мой? – с досадой подумал Бредли. – Ты ведь не только назвал мою фамилию, ты ведь показал, что меня здесь хорошо знают. Хотя… ты-то здесь при чем?»

– Повремени, Фред, повремени. Я встретил своего старого друга: есть что вспомнить, о чем поговорить. Я скажу тебе, когда нести рыбу. А сейчас принеси-ка ты нам лучше… – Бредли остановил свой вопрос на женщине.

– «Шпэтлезе», – закончила спутница Гарднера. – Если такого вина нет, то «Эйсвейн».

– Есть. И то, и то. Сейчас принесу, – официант слегка поклонился и отошел.

– Остались приверженцами германских вин?

– Не только вин, мистер Бредли, идей тоже, – Гарднер схватил слова Фреда на лету. Школа.

– Ну что ж, постоянство – хорошая черта характера. А мне-то вас как называть? Или предпочитаете по званию?

Гарднер пожал плечами:

– Майкл, пожалуй… А что, хорошее имя… Распространенное. А тебе, дорогая, какое имя больше нравится?

Женщина сидела и внимательно изучала Бредли. Смотрела в упор, с вызывающим любопытством.

– Пусть мистер Бредли назовет меня сам. А, мистер Бредли, на какое имя мне для вас отзываться?

– Ева. Так звали жену Гитлера.

– Звали? Вы полагаете, она умерла? – женщина говорила красивым грудным голосом, играя строгую неприступность и по-прежнему не сводя с него глаз.

– Так объявили миру. И не надо поедать меня взглядом. Ваш заказ сейчас принесут.

Это замечание она просто проигнорировала. Продолжая разглядывать Бредли, спросила:

– Майкл, кто этот молодой и дерзкий красавец? Откуда ты его знаешь? Ты ведь говорил, что в Нью-Йорке у тебя знакомых нет?

Эти вопросы были заданы тоном начальника, причем начальника, привыкшего к беспрекословному подчинению. И еще было неизвестно, кто в этой парочке старше: либо по званию, либо по положению.

Гарднер на ее тон не отреагировал.

– Это? Тот самый обер-лейтенант, который спас мне жизнь. Правда, в какой-то мере и я спас его. Ведь вы, насколько я помню, не собирались покидать Берлин, а наоборот, собирались драться там до конца и готовы были отдать жизнь?

– Мы квиты, Майкл.

– Ну а потом мы вместе выбирались из Берлина, – закончил свой «доклад» Гарднер.

– Бежали, вы хотели сказать, а не выбирались, – с легкой издевкой поправила его «Ева». – К вам, мистер Бредли, это не относится. Вы-то действовали как раз так, как должны были действовать все честные немцы. Возможно, и русские тогда не смогли бы взять Берлин.

– Легко сейчас рассуждать, сидя в нью-йоркском ресторане, особенно тебе… – Гарднер замолчал.

Подошел официант, принес их заказ и бутылку вина; выпили по бокалу, и они принялись за еду. Теперь разговор взяла на себя «Ева».

– Свою историю, мистер Бредли, вы нам расскажете позже, – сказала она уверенно. – А пока скажите, чем вы здесь, в Нью-Йорке, занимаетесь?

«И все-таки партию ведет она, – утвердился в своих мыслях Бредли. – Гарднер – при ней, это понятно. И то, что она из “наших”, тоже понятно».

– Вы полагаете, я обязан вам отвечать?

– Ну, хотя бы из вежливости.

– А знаете что, придумайте мне занятие сами. Кем бы вы хотели, чтобы я был?

– Майкл, он мне определенно нравится, – сказала «Ева», вновь бросив пристальный взгляд на Бредли; ее рука с вилочкой на секунду даже замерла в воздухе. – И все-таки, мистер Бредли?..

– Я биржевой маклер. Живу с процентов от сделок. Разочарованы?

– Отнюдь, – качнула она головой. – Чтобы заниматься таким делом, нужно иметь и определенный ум, и основательную смелость. Но мы найдем занятие для вас получше. Нам нужны такие люди, как вы. Смелые, прошедшие горнило ада, – ответила она на немой вопрос Бредли. – У нас высокие цели и большие планы. Но скоро… Очень скоро вы о них узнаете и сами будете принимать участие в их реализации.

«Ева» говорила тихо, но экспрессивно, с внутренней убежденностью.

– А тому, что объявили миру, не всему нужно верить, – немного успокоившись, продолжила она. – Миру нужно было что-то объявить, и ему объявили. Ведь даже их Жуков заявил в сорок пятом на весь мир, что неопровержимых доказательств смерти фюрера нет. Обоснованных опровержений с тех пор не поступало. У них одни лишь предположения и догадки.

«Фанатичка. Сейчас вскочит, вскинет руку и прокричит “Зиг хайль!” – подумал Бредли, глядя на появившийся у нее на щеках румянец.

– Могу, наконец, и я задать вам вопрос? – воспользовавшись возникшей вдруг паузой, спросил Бредли.

«Ева» посмотрела на него уже не с холодным любопытством, а с некоей даже поволокой:

– Ну-у?..

– Чем вы занимались во время войны?

В этот момент к ним подошла Марта.

«Уйди», – Бредли с немой мольбой посмотрел на нее, но его взгляда Марта не поняла.

– Здравствуйте, господа. Мне сказали, что Стэн встретил здесь своего старого друга… Но если я помешала вашей беседе…

– Нет, нет, что вы, – «Ева» оценивающе смерила Марту с головы до ног. – Нам очень интересно познакомиться с вами. Это – мой муж Майкл, а меня вы можете называть Евой. – Она встала и протянула руку.

– Марта. Марта Майер, – представилась Марта, и они обменялись рукопожатием. – Владелица этого заведения.

– Да? Как интересно… – Удивление «Евы» было настолько искренним, что Марта смутилась. – Вы немка? Ваше имя… Акцент…

– Да, – пожала Марта плечами. – А что тут странного? После войны нам с братом пришлось покинуть Германию. Тогда мы остались без родителей, а сами были еще подростками, вот и перебрались сюда, к дяде.

«Святая простота, – с сожалением подумал Бредли. – Она готова распахнуть душу первому встречному. Марта это сделала потому, что я здесь, а мне она верит, – уже со злостью на себя домыслил он. – Она ведь действительно думает, что это мои друзья».

– Бедные дети… Сколько вам пришлось пережить из-за этих большевиков.

Бредли испугался. Он вдруг подумал, что сейчас Марта скажет, что большевики здесь не при чем, что во всем виноват фашизм, гестапо, но разговор стал протекать по еще более страшному сценарию.

– Вы задали мне вопрос, мистер Бредли, чем я занималась во время войны. Так вот, во время войны я занималась истреблением неполноценных рас. Я отправляла в газовые камеры евреек, славянок, француженок…

– Ева… – подал голос Гарднер.

– Я не Ева. Я – Эльза. Да, я отправляла в газовые камеры евреек и славянок… Я это делала для того, чтобы нам, немцам, сейчас не нужно было скитаться и прятаться по всему миру, как безродным собакам, – с тихой злостью говорила «Ева»-Эльза. – Мы, немцы, – великая нация. Мы проиграли войну из-за того, что фюрера окружали предатели и трусы. Ну ничего, настанет тот час, когда мы расставим всё… и всех по своим местам.

– Эльза! Не слушайте ее, господа, она пьяна, – Гарднер вытер губы салфеткой и поднялся. – Пойдем лучше потанцуем, дорогая.

– Я не пьяна, к сожалению. Я слишком не пьяна. Следующий танец со мной танцуете вы, мистер Бредли.

Не дожидаясь ответа, она встала, и они с Гарднером ушли на середину зала: несколько пар там уже кружили в медленном танце.

Для Бредли это был шанс, другого подходящего случая могло больше не представиться.

– Слушай меня внимательно, Марта, – заговорил Бредли, как только Гарднер и Эльза отошли достаточно далеко и слышать его уже не могли; Марта сидела, опустив голову, и смотрела в чашку с кофе.

– Я, кажется, его узнала Стэн, – тихо сказала она. – Я, кажется, его узнала…

– Да, это он. Это его ты ранила в машине. Но сейчас не это важно. Они сделали ошибку, им не надо было подходить ко мне, а теперь они меня отпустить от себя уже не могут. Я – видел их. И их отпускать мне от себя нельзя.

– Полицию звать, как я понимаю, тоже нельзя, – она подняла на него чистый и ясный взгляд. – Правильно?

– Правильно. Я должен их или переиграть, или… нейтрализовать. Сейчас они представляют для меня первостепенную опасность. Поэтому сделай сейчас так, как я тебе скажу. Сейчас ты уйдешь домой и будешь там меня ждать. Им я скажу, что у тебя ресторанные дела; ты их не знаешь, поэтому угрозу для них не представляешь. Как только я решу эту проблему, приеду к тебе. Я обязательно к тебе приеду. Обязательно…

– Ты говорил, у тебя ко мне какое-то важное дело?

– Да. Скажи, ты сумеешь проявить фотопленку и напечатать снимки? – отирая губы салфеткой (видимость непринужденной беседы должна присутствовать), спросил Бредли. – Только пленка эта очень важная, она не должна пропасть…

– Ты что, с ума сошла? – зло прошептал в самое ухо Эльзе Гарднер. Другие танцующие пары были заняты собой; полумрак, музыка… никто в их сторону даже не смотрел. – Что ты сейчас несла?! Кто тебя тянул за язык?

– Это ты сошел с ума, когда решил подойти к нему. Какого черта? Надо было сразу уходить из ресторана, как только ты увидел его.

– Он узнал меня.

– Ну и что?! Что из того, что он узнал тебя? Ушли бы, и все, никаких проблем… Он мог подумать, что обознался… В многомиллионном Нью-Йорке!.. А ты…

– Ладно, чего уж теперь…

– Теперь? Теперь его надо убирать, вот что теперь. И ее тоже. Ты – его, я – ее. Не выполнить задание мы не имеем права. Ты понял меня? Мы не имеем права даже поставить под угрозу его выполнение. Иначе… уберут нас.

– Что предлагаешь?

– Не знаю… Пока не знаю. Думаю, нужно приоткрыть ему цель нашего пребывания здесь, заинтересовать. Он почувствует доверие с нашей стороны, а это расслабляет. В любом случае, не мешай мне, подыгрывай. Попробую очаровать его, а там видно будет…

– Когда это нужно сделать?

Вслух Бредли ничего не сказал, он лишь улыбнулся и пожал плечами; его ответ она поняла без слов.

– Тогда нужно ехать в дом дяди, вся фотоаппаратура осталась там. Когда ты виделся с Людвигом?

– С чего ты взяла, что я с ним вообще виделся? – задавая этот вопрос, Бредли уже знал, что она на него ответит. Он поймал себя на мысли, что уже не первый раз отмечает ее способность быстро и точно выстраивать логическую цепочку. Такое «отклонение» от нормы (женщина в ее возрасте и логические умозаключения – явление редкое) он отнес на те испытания, которые им с Людвигом пришлось пережить в годы войны и – особенно – тому «делу», которым они занимались в последние ее дни. Дети войны вообще взрослели раньше своих довоенных и послевоенных сверстников.

– Только он мог тебе… проболтаться о том, что дядя обучал нас фотоделу и что у меня оно получалось лучше, чем у него.

– Я видел его сегодня. А еще он мне… проболтался, что ты по уши в меня влюблена. Но это мы с тобой обсудим позже. Сейчас важно – эти. Всё остальное – потом. Всё, Марта, поезжай домой и жди меня.

Она упрямо мотнула головой:

– Нет. Сделаем по-другому. Сейчас я поеду к Людвигу, а ты задержи их до моего возвращения.

– Марта, не мешай мне. С ними я справлюсь сам, вы можете все испортить… Сейчас надо мной и так меч висит…

– А как зовут ее?

– Эльза. Зачем тебе?

– Как зовут эту тварь, я запомню на всю жизнь, – она провела ладонью по его щеке. – Я имела в виду твою жену…

Бредли аж поперхнулся. Он даже подумал, что неправильно понял ее вопрос.

– Как зовут твою жену? – повторила она.

– А-а… Даша. Дарья, а что?

– Я хочу передать тебя Даше в целости и сохранности, живого и здорового. Сделай так, как я говорю, хорошо? Ну хоть раз в жизни… Сделай. Поверь мне и сделай. Ну прошу тебя.

Тем временем музыка закончилась. Бредли увидел, как к столику подходят «друзья»; продолжать разговор, а тем более спор, было уже нельзя.

– Ну что, ты не оставила мне выбора, дорогая, – официально проговорил Бредли; «друзья» уже рассаживались напротив. – Очень жаль… Скажи Фреду, пусть несет рыбу.

Марта поднялась, натянуто улыбнулась:

– Извините, господа, – дела. Надеюсь, вы дождетесь меня, и мы еще сегодня увидимся?

Гарднер пристально посмотрел на Бредли, но, увидев, что тот остается и уходить не собирается, успокоился.

– Не беспокойтесь, Марта, мистеру Бредли скучать мы не дадим, – слащаво проговорила Эльза. – А вас мы будем ждать с нетерпением.

Когда Марта уже ушла, Бредли похолодел: он забыл отдать ей портфель. Портфель жег его; сейчас, при сложившихся обстоятельствах, его необходимо было спрятать в надежное и безопасное место. Таким местом был сейф в кабинете Марты, но… портфель так и остался стоять у его ног под столом.

Бредли посмотрел на Гарднера:

– Ждали с моей стороны ход?

– Опасался…

– Нет логики. Я на таком же полулегальном положении, что и вы. Нет, документы у меня в порядке, но… тесный контакт с полицией для меня нежелателен. Для вас, думаю, тоже. Так что, давайте… Какую работу вы мне хотели предложить? И вообще, откуда вы?..

– Из Южной Америки, – Гарднер закурил, откинулся на мягкую спинку дивана.

Эльза поставила локоток на стол, уперла подбородок и с полуулыбкой продолжила:

– Мы приехали сюда ликвидировать одного вероотступника. Он сбежал, прихватив с собой кое-какие документы, и теперь вздумал заняться шантажом. Грозится отправить эти документы либо в ФБР, либо опубликовать их, если ему не заплатят кругленькую сумму. Недавно стало известно, что прячется он здесь, в Нью-Йорке.

– Не легче было бы договориться?

– Конечно, легче. И договорились бы… Дело не в деньгах… Дело в принципе. Вы ведь знаете, как фюрер поступает… и поступал с предателями и изменниками.

– Хотите сказать: Гитлер жив?

– Гитлер мертв, – жестко сказала Эльза. Она сказала это, не изменив ни позы, ни взгляда. – Вы же сами сказали: об этом объявили миру. Здесь прозвучало слово «фюрер», а не «Гитлер».

Подошел официант, принес для Бредли запеченную в сметане форель: от ее вида и запаха разыгрался бы аппетит даже сразу же после сытного обеда.

Но приступить к рыбе Бредли не успел: вновь заиграла музыка и Эльза томно поднялась.

– Пойдемте… Успеете еще съесть вашу форель.

– Может быть, все-таки спросим согласия у вашего мужа? – Бредли бросил взгляд на Гарднера. Тот даже не пошевелился; полулежал на мягкой спинке и курил.

– С мужем я договорюсь.

«Черт… портфель… нельзя выпускать его из вида».

Они не стали уходить вглубь, встали с краю танцплощадки. Посетителей в ресторане заметно прибавилось, танцующих – тоже: свободных столиков не было.

Эльза прижалась к Бредли на пару сантиметров плотнее, чем того требовали правила приличия, и сразу же заговорила разгоряченным шепотом:

– Сейчас вы поедете с нами, и мы закончим этот вечер в другом месте. А потом прекрасно проведем с вами и всю ночь… Вы мне понравились.

– А как же Майкл?

– За него не волнуйтесь, и ему перепадет тоже. Он мне муж только на время этой командировки. К тому же порядком уже надоел.

«Удивительная штука – время. Не меняя своего хода, оно может тянуться нескончаемо долго, а может лететь. Сейчас оно, кажется, остановилось. Этот чертов танец не закончится никогда». Бредли не сводил (по возможности) взгляда с портфеля и Гарднера.

– А как же все-таки Марта? Ведь я обещал, что мы дождемся ее.

– К черту вашу Марту. Вы думаете, если она моложе, то лучше меня? Черта с два… Сегодня я докажу вам обратное, – продолжала тихо говорить Эльза, прижимаясь плотнее.

– Ну что ж, я с удовольствием приму эти доказательства, только… у меня встречное предложение.

Эльза чуть «отлипла» и с любопытством заглянула Бредли в лицо:

– Да? Какое же?

– А что если остаток сегодняшнего вечера и… ночи нам провести вчетвером? У вас у обеих будет возможность наглядно продемонстрировать свои способности. «Прости, Марта, но другого варианта задержать эту… самку до твоего возвращения я не вижу». Как вам такой вариант?

От такого предложения Эльза даже остановилась и несколько секунд смотрела на Бредли с прищуром:

– Вы думаете, она согласится на это?

– Я уверен: она выполнит любую мою просьбу.

– Тогда ждем вашу Марту. Я бы тоже была не прочь выполнить любую вашу прихоть.

Музыка стихла; танец закончился; они пришли на свои места. Эльза заказала форель себе и Гарднеру.

– Ждем Марту, – сказала она ему. – Сегодня отдыхаем. Вся работа – завтра.

Марта отсутствовала уже сорок минут.

«Она у Людвига. Что она задумала? – Бредли изо всех сил старался сохранять непринужденный вид, вести беседу ни о чем, тянуть время. – Если они попросят официанта позвать ее… Это будет конец».

– Хочу вернуться к прерванной теме и задать пару вопросов. Не возражаете?

– Задать вопрос – не значит получить на него ответ, – Гарднер занервничал. Визит в ресторан получал неожиданное развитие, а неожиданностей в разведке не любят. – Задавайте.

– Кто тот вероотступник, по чью душу вы приехали? Это первое. И второе… Какую все-таки работу вы собирались мне предложить и где?

– Вопросов не два, а три. И ответов нет ни на один.

– Ну почему же? – Эльза изящно тыкала вилочкой в рыбу и отправляла кусочки в рот. – Ответить можно на все три. Но… одним предложением. Вы помогаете нам выполнить наше задание, и… это и будет началом вашей работы в нашей организации, а заодно и проверкой вашей лояльности нашим общим идеалам. О вашем участии в этом деле нашему руководству мы доложим. Завтра, максимум – послезавтра мы подробно введем вас в курс дела. На этом все, мистер Бредли, сегодня больше никаких вопросов.

«Кто же послал тебя, да еще для выполнения какого-то секретного задания? Так не бывает, Эльза. Зря ты взялась рулить, Гарднер бы такого прокола не допустил. Вон как он на тебя посмотрел. А если я не согласен с вашим предложением? Ты уже сейчас открыла мне цель вашего прибытия, а завтра вообще собралась подробно вводить меня в курс дела. Хотя бы для приличия поинтересовалась моим согласием или предложила время для раздумья. Нет, Эльза, так не бывает. Не нужно вам моего согласия. Мне вы отвели срок – до завтра».

Марта появилась как нельзя вовремя, а то ее длительное отсутствие становилось уже подозрительным.

– Извините, что заставила вас так долго ждать, – смущенно начала она; блеск в ее глазах мог говорить о многом: и о волнении, и о крайне взвинченном состоянии, и о возбуждении. – Но, думаю, ваше терпение будет вознаграждено. Я ездила к брату, взяла у него ключи от нашего загородного дома. – Марта покачала на кольце два блестящих ключа. – Предлагаю продолжить сегодняшний вечер там. Вчетвером.

«Она попала в “тему”, – обрадовано подумал Бредли. – Точно в “тему”, но почему именно там? Что они с Людвигом задумали?»

Загородный дом – это дом, в котором когда-то жил дядя Марты и Людвига, Курт Майер, находился он по другую сторону Гудзона в пригороде Джерси-Сити. Оттуда далековато было каждый день добираться до работы, поэтому Людвиг и Марта снимали квартиры в Нью-Йорке; в доме они бывали только наездами.

Несколько раз Бредли приезжал туда с Мартой, там они устраивали себе пикники, там он научил ее готовить шашлык и печь в золе картошку; обливаться холодной водой, как он, она не рискнула. Сегодня Бредли было не до пикников.

– Марта, – он подвинулся, уступая ей место рядом с собой, – идея хорошая, но думаю, нашим друзьям она не подойдет. Туда надо ехать, а у Майкла с Эльзой могут быть важные дела здесь…

– Мы на машине, мистер Бредли, – встрял Гарднер. Видя их несогласованность, он решил принять сторону Марты; от нее какого-то подвоха ожидать глупо, девчонка совсем. Правда, девчонка красивая. – К тому же мы ведь договорились: о делах будем говорить позднее. Завтра, до обеда, мы сможем вернуться из вашего загородного дома?

– Разумеется. У меня ресторан, Майкл, в одиннадцать я должна быть уже здесь.

Гарднер повернулся к Эльзе:

– Ты поддерживаешь это предложение, дорогая?

– Я сижу и жду когда же вы наконец закончите свою болтовню и мы в конце концов отправимся. Конечно же, я не против…

– Вот и отлично. Продукты и все необходимое в свою машину я уже загрузила.

Когда все встали и стали выходить, Бредли взял свой портфель – это без внимания Гарднера не осталось. Но он не заметил, что Бредли забрал со стола и сунул в карман вилочку для рыбы.

На улице уже совсем стемнело, наступило царство ее величества электрической рекламы. Вечерняя суета отличается от суеты дневной: вечером даже машины едут отлично от того, как они движутся днем. Праздность пришла на смену деловитости.

Марта отдала последние распоряжения метрдотелю и вышла чуть позже остальных.

– Ну, где ваша машина? Мы со Сэном поедем впереди, вы – за нами. Только не отставайте…

– Наша машина там стоит, – показал Гарднер на место парковки. – Только Стэн поедет с нами. А вы поезжайте впереди.

Марта замерла. Этого они с Людвигом не предусмотрели. Не просчитали. Мало было для этого времени и еще меньше – опыта.

– А-а… Мне же будет одной скучно… – слова Марты прозвучали обиженно и глупо.

Это окончательно успокоило Гарднера. Несогласованность в действиях не приносит желаемого результата.

– Ничего, Марта, поезжай. Нам с Майклом нужно обсудить еще один очень важный вопрос. Только не гони.

– А-а… Эльза, у вас как с купальным костюмом? Я не сказала, что у нас там бассейн…

– Никак. Купального костюма у меня нет. Полагаю, мы обойдемся без купальных костюмов. Думаю, мужчины против не будут?

Машину вела Эльза. Бредли и Гарднер сидели на заднем сиденье.

«Купальный костюм. Бассейн. Зачем она это сказала? – Бредли (он сидел с правой стороны) смотрел на габаритные огни машины, в которой ехала Марта, и пытался проникнуть в ее мысли. – О чем она хотела предупредить меня? Купальный костюм… Где здесь кроется смысл? Бассейн…»

– Что-то не так, Кесслер? Вы напряжены, – Гарднер скосил на Бредли взгляд.

– «Не так» только ваше чудесное появление. Честно говоря, не знаю, хорошо это или плохо.

– Терпение, обер-лейтенант…

«Бассейн… Зачем она сказала про бассейн? Когда приедем, они увидят, что там нет никакого бассейна. Приедем… Куда приедем? – Бредли прошило до дрожи. – Она едет в другую сторону! Мы не приедем! Они не увидят… Не должны увидеть, что там нет бассейна! Что-то должно произойти по дороге…»

– А что у вас в портфеле? – выдернул Бредли из цепи размышлений голос Эльзы. – Я не заметила его у вас в ресторане.

«Он этого вопроса не задал, а ты задала. Да, для того чтобы отправлять людей в газовые камеры, ума много не надо. Там ума вообще не надо. Не повезло тебе с напарницей, Гарднер. Глупа барышня».

– Простите, а какое у вас было звание в СС?

– Гауптштурмфюрер.

– Так вот, гауптштурмфюрер, в портфеле у меня информация, за которую и Канарис, и Шелленберг заплатили бы золотом. – С этими словами Бредли открыл портфель, достал и показал Гарднеру один из диктофонов, первый, попавшийся под руку; попался диктофон Сэдлера. – Посреднические операции – это для меня ведь так, хобби. А вообще-то я в контрразведке ЦРУ работаю. Эльза! Следите за дорогой, не отвлекайтесь, – прикрикнул на нее Бредли, увидев, как та непроизвольно дернулась. – А с вами, Гарднер, мы завтра обсудим все вопросы в деталях. Подчеркиваю: с вами. Извините, гауптштурмфюрер, но на большее, чем купаться в бассейне без купальника, вы не годитесь. Так вот, – Бредли снова повернулся к Гарднеру, – если завтра мы с вами найдем точки соприкосновения, эту информацию я передам вашему руководству лично. Это все, что я хотел вам сказать, господа.

Ударить информацией иной раз можно сильнее, чем молотом. Настолько сильнее, что первые несколько секунд сознание плавает и мысли ворочаются, словно в масле. Бредли знал это, поэтому он и ударил сейчас информацией, что называется, из всех орудий, а заодно и вбил клин между подельниками. «Думайте, ребята, думайте. Ничего так не отключает сознание, как свалившаяся на голову важная информация. Переключите свое внимание на нее».

Эльза вела машину уже механически, она еще не могла пережевать все то, что услышала, лишь почувствовала, как этот Бредли вмиг выбил у нее из-под ног землю, подвесил в воздухе и перевел ее в разряд прислуги. Гарднер тоже находился в состоянии нокаута.

Следующее, что через пару секунд сделал Бредли, он не ожидал от себя даже сам – это действие было спонтанным и необъяснимым, никакого глубинного просчета здесь не было. Это даже трудно назвать интуицией, так как достаточной информации для такого шага на тот момент у него тоже не было.

– У вас есть чем записать и на чем записать? – спросил он Гарднера; тот даже не сразу понял, что это обращаются к нему, ответил, когда включился.

– А?.. Что? Да, да, конечно… – Гарднер достал из внутреннего кармана пиджака блокнот, «вечное» перо и свинтил колпачок. Проделал все это он автоматически. – Но здесь темно. Может быть, когда приедем?

– Пишите, пока я не передумал… – Бредли щелкнул зажигалкой и подсветил ему.

Марта ехала, бросая короткие взгляды в зеркало заднего вида, и… плакала. Плакала тихо, без всхлипов. Плакала зло, сжав челюсти до зубовного скрежета. Слезы просто выкатывались у нее из глаз, стекали по щекам, оставляя за собой темные потеки косметики, и капали куда-то вниз.

Она не смогла. Не додумала. А он ей поверил. Поверил, как она и просила. А она не смогла.

Марта знала – они с Людвигом нарисовали ее маршрут по карте – что, где, и примерно как должно произойти, только Бредли в этот момент должен был находиться рядом с ней. В ее машине.

В последний момент она попыталась дать ему понять, намекнуть этим бассейном, но получилось слишком глупо и наивно. Неуклюже. Он наверняка ничего не понял.

Марта нажала на тормоз до упора, до свиста шин, но было уже поздно: контрольную точку она проскочила. Она выскочила из машины в момент удара.

– И что это означает? – Гарднер убрал блокнот во внутренний карман. Он записал то, что продиктовал Бредли, только понять ничего не мог.

Ответить Бредли не успел: мощный «лендровер» армейского образца с лебедкой на переднем бампере он увидел первым. Он увидел его первым, потому что ждал. Неизвестно чего, но ждал. Поэтому успел сгруппироваться, поэтому остался жив.

Эльза его не увидела совсем – она умерла, не успев понять от чего, умерла, не успев даже закрыть глаза.

Удар мощной машины в дверцу водителя был настолько сильным, что буквально вспорол ее, словно бумажную.

Гарднер был еще жив; он даже сумел достать откуда-то пистолет, но выстрелить не успел. Бредли вогнал вилочку для рыбы ему в сонную артерию.

Людвиг с Мартой – она плакала уже в голос – вытащили Бредли, выбив остатки заднего стекла.

– Портфель… Там… На полу…

Еще через двадцать секунд Людвиг сел за руль машины Марты и отъехал с места аварии.

Через десять минут они остановились и – если не считать судорожной икоты и нервных всхлипов Марты – какое-то время сидели в полной тишине.

– Ты чего же свой танк бросил? – первым нарушил молчание Бредли. – На тебя через него не выйдут?

– Не выйдут. Давно хотели на железо порезать… Ты как?.. Я только в последний момент увидел, что тебя рядом с Мартой нет… Стэн, не сердись…

– Да ладно… Пальто вот порвал и костюм кровью испачкал… Марта…

– Что?.. – она изо всех сил старалась с собой справиться; всхлипывать почти перестала, но икота не проходила.

– На твоих приборах ресторанное клеймо стоит?

– Какое клеймо?..

– Ресторанное.

– Нет.

– Перестраховался, значит, – Бредли разжал окровавленный кулак и посмотрел на вилочку от рыбы. – Поехали, Людвиг. Поехали купаться в бассейне.

Марта смеялась долго, до слез. Истерично.

В загородный дом они приехали еще не поздно. Людвиг пересел на мотоцикл и уехал обратно в Нью-Йорк.

Первой в горячую ванну залезла Марта.

* * *

Пока Марта священнодействовала в маленькой темной комнате – выходила только два раза, когда проявлялась и закреплялась пленка, – Бредли сидел у камина, курил и смотрел на языки пламени. Он тоже принял горячую ванну и переоделся в то, что дала ему Марта – в старый спортивный костюм. Сильно болели плечо и голова – последствия аварии. Плечо – полбеды, а вот сотрясение мозга было сейчас очень некстати.

Огонь действовал успокаивающе, это было как раз то, что сейчас ему было нужно: слишком натянуты были нервы, слишком много пришлось пережить за последние сутки. Сейчас он даже старался думать о чем-то отвлеченном. Еще предстояло самое главное… попросту – выжить.

Марта вышла из своей «лаборатории», держа в руках ванночку с водой, в которой плавали фотографии. Как она вошла в комнату, Бредли не видел – он неотрывно смотрел на огонь, – но почувствовал.

– Что-нибудь получилось? – спросил он нарочито безразличным тоном, даже не обернувшись в ее сторону. Бредли загадал: если сейчас Марта не подойдет к нему, значит, у него все получится. Такой усложненный вариант он выбрал специально: испытывал судьбу. Оба раза, когда Марта выходила из комнатки, она подходила к нему сзади, опускалась на колени, обвивала его шею руками и тоже начинала смотреть на огонь.

Марта не подошла. Она остановилась у стола и поставила на него ванночку.

– Иди, смотри…

Бредли взял кочергу, перемешал угли, подбросил в камин несколько поленьев и только после этого, опершись о колени, тяжело поднялся с низенькой табуретки.

Фотографии получились исключительного качества, только то, что увидел на них Бредли, поразило его в буквальном смысле, он даже непроизвольно присвистнул.

– Это хорошо или плохо? – спросила Марта. Она вытерла руки и повесила полотенце на плечо.

Бредли вылавливал из воды снимки, рассматривал их, снова опускал в ванночку и доставал другие.

– Пока не знаю… – Он поднял на нее рассеянный взгляд, словно не понимая, кто перед ним стоит, и только потом сконцентрировал мысль. – Марта, сделай, пожалуйста, кофе.

– Мы что, сегодня спать не будем совсем?

– Спать сегодня не буду я. Чего ты улыбаешься? Ты-то как раз спать будешь. Крепко и без сновидений. Если сегодняшней ночью я смогу связать все концы, этой улыбкой ты мне улыбнешься завтра вечером. Хорошо?

– А если не сможешь?

Бредли шутливо щелкнул ее по носу:

– Тогда того офицера в парадной форме лучше бы ты убила. Еще вопросы есть?

– Дурак… А вопросы, конечно, есть. Только ты ведь сейчас на них все равно не ответишь. Ладно, пойду варить кофе… Только ты уж постарайся связать эти самые концы, а я, так и быть, подожду до завтрашнего вечера.

Утром Бредли позвонил в автомастерскую; Майер был уже на работе.

– Людвиг, через два часа мне необходимо забрать у тебя свою машину.

– Что, планы опять изменились?

– Кардинально. И сегодня мне опять понадобится твоя помощь. Возьми на сегодня у себя день отдыха.

– Боюсь, я не смогу дать на сегодня себе день отдыха, у меня плохое настроение, но я обещаю с собой договориться. Как Марта?

– Ничего, отошла. Сейчас спит. Жалко будить, но придется, ее помощь сегодня мне тоже понадобится. Всё, через два часа она меня привезет. Пока…

– Жду. Твоя машина к этому времени будет готова.

Глава 11

Звонок от одного из оперативников, которые ждали Бредли у его дома, раздался в десять пятнадцать. Начальник оперативного отдела Тэд Карсон поднял трубку.

– Вы были правы, сэр, Бредли появился. Он только что поднялся к себе.

– Все, с этой минуты не спускайте с него глаз. Висите у него на хвосте, как привязанные. Лучше пусть он вас обнаружит, чем вы его потеряете. Не дай вам Бог упустить его!

– Не беспокойтесь, сэр, не упустим.

– Звоните мне при каждом удобном случае.

– Есть, сэр.

Переговорив с оперативником, Карсон оперся локтями о стол и уткнулся лицом в ладони. Так он просидел несколько минут неподвижно, потом потер виски, вынул из папки визитную карточку, снял трубку и набрал номер. Он позвонил инспектору полиции Кэлворту, который занимался делом по убийству Сэдлера.

– Это Карсон. Вчера вы просили позвонить вам… – Фразу он не закончил; собеседник должен был его понять, и он его понял.

– Да, да, я помню. Что-нибудь удалось узнать?

– Это не телефонный разговор, инспектор. Вы можете приехать ко мне? Я не могу отлучиться, может поступить важная информация.

– Буду у вас через сорок минут, – с радостной готовностью отозвался Кэлворт.

К своему дому на Бикмен Плэйс Бредли подошел пешком, свою машину он оставил в квартале.

Несмотря на поднятый воротник старого плаща (тоже снабдила Марта) и надвинутую на глаза шляпу, оперативники узнали его. Как только Бредли скрылся за дверью подъезда, один из них пошел звонить Карсону, второй остался наблюдать; все свои действия они уже обговорили не раз.

Зайдя домой, Бредли с минуту стоял у входной двери: слушал. Потом, не раздеваясь, обошел квартиру, заглянул в ванную, туалет и только после этого полностью переоделся и устало опустился в кресло: бессонная ночь давала себя знать, плечо продолжало болеть, хотя головная боль притупилась. Сонливости он не чувствовал. Скорее наоборот – азарт от смертельно опасной игры, правила которой он скрупулезно разрабатывал и просчитывал прошедшей ночью, мобилизовал всю внутреннюю энергию.

Бредли сидел с закрытыми глазами, расслабившись и откинув голову на высокую спинку кресла. Сейчас он старался о деле не думать: выработанный ночью план уже не давал свободы мышлению. Если в расчетах им была допущена ошибка, то сейчас она уже не всплывет, мысль работала в четко очерченном направлении, поэтому он постарался переключить работу мозга на тему, абсолютно не связанную с последними событиями. Бредли начал вспоминать свое детство, московский двор, мальчишек, с которыми гонял мяч, девочку, с которой сидел за одной партой с четвертого класса и до выпускного вечера, ее звали Рита. Он вспомнил своего классного руководителя, учительницу биологии Валентину Григорьевну. Он вспомнил родителей: отца, маму, то, как они собирались за обеденным столом, вспомнил своего командира роты. Бредли вспомнил свою жену, Дашу, вспомнил, как она говорила, услышал ее голос, смех и вдруг поймал себя на том, что сейчас никак не может вспомнить ее лицо. Он помнил частности – родинку на лбу между бровей, маленький шрам от оспинки на щеке, – а все лицо увидеть не мог.

«Ничего, вот закончится эта командировка – а когда-нибудь она все равно закончится, всё имеет свой конец, – приеду домой, посажу ее перед собой и буду долго смотреть на ее лицо. Так долго, чтобы запомнить его на всю оставшуюся жизнь, чтобы никогда больше не забывать. Сейчас, Дашутка, для нас с тобой главное, чтобы эта командировка не закончилась для меня сегодня. Ну а если не суждено… мое донесение Центр получит в любом случае».

Утром, перед тем как уехать из загородного дома, Бредли вручил Марте запечатанный пакет.

– Вскроешь, если я проиграю. Если же я не проиграю, сегодня вечером ты вернешь мне этот пакет в целости и сохранности. Все подробные инструкции, что тебе надлежит сделать, находятся в нем. Обещай мне выполнить их.

– Я обещаю сегодня вечером вернуть тебе этот пакет в целости и сохранности. Такие, как ты, не проигрывают, – ответила ему Марта.

«Ну, пора…» Бредли поднялся, подошел к телефону и набрал номер.

Инспектор полиции Кэлворт зашел в кабинет Карсона без опозданий, ровно через сорок минут, будто хронометраж пути был им отработан заранее.

– Чем порадуете? – спросил Кэлворт, усаживаясь на тот же стул, на котором сидел накануне.

– Бредли дома. По крайней мере был там, когда я звонил вам.

– Но за это время он мог десять раз уйти оттуда…

– Мог. И, скорее всего, уже ушел. Но мои люди ведут его. Обо всех его перемещениях они будут докладывать мне. Именно это я имел в виду, когда говорил вам, что жду важную информацию. Что вы теперь собираетесь делать?

– Арестовать Бредли при первом же удобном случае. А знаете что… – инспектор подался чуть вперед и вперил взгляд в глаза Карсона. – Вы можете приказать своим людям задержать его? Временно? До моего приезда?

– Без санкции мистера Скоуна? – Карсон в нерешительности покачал головой. – Я не имею права.

– Задержание я возьму на себя и все оформлю, как положено. Ни вы, ни ваши люди нигде даже фигурировать не будут.

Колебания Карсона разрешил звонок внутренней связи. Он поднял трубку и с полминуты слушал, не говоря ни слова и глядя в глаза Кэлворта; тот в свою очередь ожидающе смотрел на Карсона.

– Вот и представился вам удобный случай, инспектор, – проговорил Карсон, опуская трубку на рычаг. – Только что Бредли вошел в здание нашего офиса. Он направился в свой кабинет. Это звонил один из моих людей, которые следили за ним.

Инспектор выпрямил спину, затем медленно поднялся:

– Та-ак… Ну что ж, как говорится, на ловца и зверь… – Он протянул руку, Карсон автоматически пожал ее. – Благодарю за помощь, мистер Карсон. Ее я могу отметить в материалах дела, если пожелаете, конечно.

Карсон высвободил кисть и сказал тоном, не принимающим возражений:

– Я иду с вами, инспектор. В конце концов, я начальник оперативного отдела, и это часть моей работы. – Он открыл сейф, достал оттуда пистолет и засунул за пояс брюк под полу пиджака; цеплять кобуру не было времени.

– А это зачем? – Кэлворт удивленно посмотрел на него.

– На всякий случай. Идемте, инспектор.

Войдя в кабинет, Бредли первым делом открыл форточку. Теплый спертый воздух непроветренного помещения вперемешку с запахом канцелярского клея, бумаги и окурков ударил в нос, будто он не был здесь не сутки, а по меньшей мере неделю.

Бредли обвел взглядом кабинет, вспоминая, не оставил ли он здесь чего-нибудь такого, что не должно попасть в чужие руки: в качестве хозяина сюда он мог больше не вернуться. Тот план, который он разработал ночью, был по своей сути дерзким и в какой-то мере даже авантюрным. В случае несработки на какой-то его стадии Бредли могло грозить все, что угодно, включая арест. Однако в случае успеха он не только оставался вне подозрений, но и мог получить большой кредит доверия, своего рода карт-бланш у руководства в Вашингтоне. Ситуация складывалась положительно, поэтому он решил рискнуть.

Бредли налил стакан воды, но, сделав глоток, вылил ее в цветочный горшок, стоящий на подоконнике: вода в графине, как и воздух в кабинете, была несвежей. Этот цветок достался ему от его предшественника, но Бредли не стал его убирать и ухаживал за растением. «Все живое должно жить. Живое беззащитное – вдвойне».

«Ну что ж, маховик закрутился, и толчок этому кручению дал я. Теперь пусть он догоняет это вращение, иначе бы пришлось мне. Интересно, каким теперь будет его ход? Займет выжидательную позицию? Нет, вряд ли… Сейчас земля под ногами у него тоже горит. А почему – “тоже”? У меня-то как раз земля под ногами не горит, – думал Бредли, глядя, как земля впитывает воду. – Вот только он этого не знает. Он думает, что я загнан в угол. Вот и хорошо, пусть думает, мне это на руку».

Бредли поставил стакан на сейф, открыл его дверцу и вынул из кармана плаща диктофон – не тот, который подарил ему Сэдлер, а свой, служебный, – но убрать его в сейф не успел. Он так и остался стоять с ним в руках перед открытой дверцей – в этот момент в кабинет без стука вошел инспектор и следом за ним Карсон.

– Здравствуйте, мистер Бредли. Я – инспектор полиции Кэлворт. – Он отработанным движением предъявил жетон и кивнул на Карсона. – Этого господина представлять вам не надо. Мистер Бредли, вы задержаны по подозрению в причастности к убийству Пола Сэдлера. Вам зачитать ваши права? – спросил Кэлворт и только тут обратил внимание на диктофон. – Позвольте… – после секундного замешательства инспектор все же забрал его из рук удивленного Бредли и заглянул в сейф. На верхней полке лежал пистолет, его Кэлворт взял уже более решительно. – Все это я пока у вас заберу. Верну сразу, как только сочту это возможным. Что на пленке?

– Пленка чистая, можете проверить. Теперь я могу закрыть сейф?

– Пока – да.

Бредли картинным кивком поблагодарил за выданное разрешение и, запирая дверцу, спросил у Карсона:

– А вы тоже участвуете в задержании?

– Ну… В некотором роде…

– И мистер Скоун знает об этом?

Вместо Карсона ответил Кэлворт:

– Мистер Скоун сейчас узнает об этом. Не соизволите ли вы пройти вместе с нами к нему в кабинет?

– Как раз это я и сам собирался сделать.

Бредли неспешно снял плащ, шляпу, повесил их на вешалку и театральным жестом показал на выход:

– Прошу, господа…

Пока они шли по коридору (Бредли чуть впереди, инспектор с Карсоном – чуть сзади), Бредли спокойно прокручивал в голове ситуацию. Все сходилось, в целом его план срабатывал, за исключением мелких шероховатостей, которые заранее предусмотреть просто невозможно. Однако в данном случае они были, пожалуй, больше на руку. Именно к такому выводу пришел Бредли, подходя к двери приемной.

При виде Бредли, входящего в компании инспектора полиции (его миссис Мейсли знала, видела накануне) и Карсона, на лице секретарши отразилась крайняя степень удивления. Она даже прервала телефонный разговор и несколько секунд просто удерживала трубку, переводя взгляд с одного не другого.

Первым заговорил Бредли. Причем заговорил, понизив голос и заговорщицким тоном:

– Здравствуйте, миссис Мейсли. Вам еще не сообщили последнюю новость? – спросил он, но, видя ее недоумение, дожидаться ответа не стал. – В Вашингтоне наконец-то сообразили, что мне тоже не помешала бы секретарь-красавица вроде вас, и они решили ввести в наш штат новую дополнительную единицу. Сейчас я занимаюсь тем, что подыскиваю кандидатуру.

Бредли проговорил все это без тени улыбки и с такой убедительностью, что и инспектор и Карсон переглянулись и посмотрели на него в изумлении.

– Не-ет… – протянула миссис Мейсли и, прежде чем положить трубку, коротко в нее сказала: – Я перезвоню…

– В таком случае доложите, пожалуйста, мистеру Скоуну, что я прошу срочно принять меня. Эти господа – со мной.

Инспектор усмехнулся:

– Да? А я почему-то думал, что это вы с нами…

– Но мистер Скоун сейчас занят, – в голосе миссис Мейсли еще слышались нотки неуверенности; она чувствовала, что происходит что-то экстраординарное, но что, понять не могла. – У него люди…

– И тем не менее дело настолько срочное и серьезное, что отлагательств не терпит.

– Ну хорошо… – Она в недоумении еще раз обвела всех взглядом и нерешительно нажала кнопку селектора. – Мистер Скоун, здесь мистер Бредли. Он просит срочно принять его. С ним инспектор полиции и мистер Карсон.

– Пусть войдут, – отозвался динамик.

Бредли решительно открыл дверь и вошел, инспектор и Карсон вновь переглянулись и последовали за ним.

Скоун действительно был в кабинете не один: вместе с ним там находились еще два человека – один сидел за столом-приставкой, второй стоял у окна, засунув руки в карманы брюк. Скоун сидел за своим столом.

Действие подошло к кульминации, все участники это чувствовали, вот только развязку этого действия каждый видел по-своему, и никто из них не мог предположить, какой она будет в действительности.

– Кто-нибудь может мне наконец объяснить, что происходит? – не скрывая раздражения, спросил Скоун, как только Карсон плотно закрыл дверь.

– Я могу, сэр, – отозвался Бредли и перевел взгляд на Кэлворта. – Вы позволите, инспектор?

Это уже был перебор на грани фола: в присутствии начальника спрашивать разрешения на свои действия у инспектора полиции – к простой дерзости такое не отнесешь. В обычной обстановке Бредли никогда бы не поступил так, Скоун знал это и поэтому понял: ситуация стала развиваться в том направлении, которого он, Скоун, не понимает и не видит, поэтому реплику Бредли оставил без внимания.

Инспектор на вопрос Бредли ответил ухмылкой:

– Ну что ж, мне тоже интересно будет это услышать.

Бредли вновь, как и у себя в кабинете, отблагодарил его кивком и обратился к Скоуну:

– Эти господа?..

– Сотрудники ФБР: агент Форрест и агент Маклин, – представил присутствующих Скоун, те кивнули в порядке их представления. – Я попросил их приехать сюда по вашей просьбе.

Карсон это уточнение Скоуна пропустил мимо ушей, Кэлворт – нет.

Полчаса назад, перед тем как выйти из квартиры, Бредли позвонил Скоуну и попросил, чтобы тот пригласил сотрудников ФБР. «…Я достал не только доказательства своей невиновности, сэр, но и сведения, которые, на мой взгляд, могут заинтересовать федералов», – сказал он в конце телефонного разговора.

– Сэр, прежде всего я прошу вас простить меня за мою бестактность, но пять минут назад в своем кабинете я был задержан инспектором Кэлвортом и… мистером Карсоном по подозрению в причастности к убийству. Именно поэтому я попросил разрешения у инспектора сделать свое заявление.

Скоун с удивлением и негодованием поднял взгляд на начальника оперативного отдела. С его стороны это было уже не на грани, а за гранью.

– Как это понимать, Карсон?

– Сейчас я все объясню, сэр, – Карсон отошел от двери, обошел сидящего Маклина и подошел к столу Скоуна.

– Это я попросил мистера Карсона помочь мне в задержании Бредли, – пришел на помощь шефу оперативной службы инспектор.

– Мистера Бредли, – поправил Бредли инспектора, – мистера… – Он вновь обернулся к Скоуну. – Я продолжу?

– Да, продолжайте.

Бредли посмотрел на агентов ФБР: ребята – кремень, взгляд – рентген, даже пиджаки не могли скрыть их тренированных мышц, потом перевел взгляд на инспектора.

– Господа, сейчас вам предстоит решить очень непростую задачу. Вам предстоит определить, кому из вас – ФБР или полиции – следует арестовать… – Бредли перевел пристальный взгляд на начальника оперативного отдела, – мистера Карсона.

Карсон побледнел; никто из присутствующих, кроме Бредли, этого, однако не заметил, так как в этот момент в немом оцепенение все смотрели на него.

Выдержав эффектную паузу, Бредли энергично продолжил:

– У меня есть доказательства того, что Пола Сэдлера, в причастности к убийству которого меня подозревают, убил именно Карсон. У меня есть все основания предполагать, что это убийство было совершено им при попытке выведать у Пола Сэдлера информацию секретного характера, так как убитый был задействован в разработке строго секретной программы, проводимой в рамках Отдела специальных операций ЦРУ. Возникает вопрос: с какой целью, для чего, а точнее, для кого, эта информация понадобилась Карсону, – Бредли вынул из кармана фотографии, которые сделала Марта, и выложил их на стол перед Скоуном. – Это – доказательства моей непричастности к убийству. Здесь видно, что когда я уходил от Пола Сэдлера – а я с ним действительно встречался незадолго до убийства, – он оставался жив. Отсюда же видно, что после моего ухода к Сэдлеру пришел Карсон. Отсюда же видно… впрочем, вы все сами увидите на снимках. А вот по этому, – на стол Скоуна Бредли положил фотокассету с проявленной Мартой пленкой, – можно определить хронологию происходящих событий; это видно из очередности кадров на пленке. Фотокамера, которая все это зафиксировала и из которой я вчера вынул эту пленку, и сейчас находится в коридоре квартиры Сэдлера, в нише за картинкой. Вот, пожалуй, и все, что я хотел сказать. Если у вас есть ко мне вопросы, господа, то я готов на них ответить.

Бредли закончил говорить, посмотрел на каждого из присутствующих и остановил свой взгляд на Карсоне: тот был белее мела. Он стоял и не мигая сверлил взглядом Бредли.

Тишина, воцарившаяся в кабинете после того, как замолчал Бредли, была звенящей. Было слышно только шуршание фотографий, которые просматривал Скоун. Длилось это довольно долго. Все пытались осознать то, что только что услышали, и понять, что же теперь каждому из них надлежит делать.

– А вы сами-то, мистер Бредли, откуда узнали, что Сэдлер занимался секретными разработками? – нарушив наконец эту тишину, спросил агент Форрест, по-прежнему стоявший у окна.

– Он работал в этом направлении по моему приказу, – отрезал Скоун, не отрываясь от снимков.

– А от кого вы получили ключи от квартиры Сэдлера? – Этот вопрос задал второй агент. Агент Маклин. – Ведь для того чтобы вынуть эту пленку из фотокамеры…

– От того же, от кого узнал о скрытой фотокамере. От самого Сэдлера, – не дал ему закончить вопрос Бредли. – Он чего-то опасался – теперь-то понятно чего – и передал одну связку дубликатов ключей мне. Там была еще одна, я выбрал эту. – Бредли выложил на стол связку «не совсем качественную».

– Все правильно, – подтвердил слова Бредли инспектор Кэлворт. – Та связка ключей находится у нас. Мы нашли ее во время осмотра места происшествия на столике, рядом с пустой бутылкой из-под виски.

– Кстати, эту бутылку принес я, – заметил Бредли и улыбнулся инспектору с явной насмешкой. – Вы нашли на ней мои отпечатки пальцев?

– Да ладно вам… – инспектор отодвинул от стола-приставки стул и сел. – Вы сами во всем виноваты. Если бы сразу пришли к нам и все рассказали…

«А как бы я замотивировал утечку информации о плане “Дропшот” и о программе “Ультра” в Москву, дорогой инспектор? Ведь рано или поздно в ЦРУ об этом станет известно, а тогда мое имя обязательно всплыло бы снова». Так Бредли подумал, а сказал он совсем другое:

– Я контрразведчик, инспектор, и разбираться в подобных ситуациях привык сам. Прошу понять меня правильно. И кстати, кто вам подкинул версию о том, что Сэдлера убил я? Откуда уже на следующий день вы узнали, что буквально перед убийством я встречался с ним?

– Мы узнали об этом не на следующий день. Мы узнали об этом через час после вашего ухода от него, мистер Бредли. А сообщил нам об этом, – Кэлворт посмотрел на Карсона, – доброжелатель, пожелавший остаться неизвестным. Теперь-то я думаю, следствие быстро его установит.

Скоун закончил просматривать снимки, передал их Маклину и буквально вонзил в Карсона испепеляющий взгляд: тот продолжал стоять и с ненавистью смотреть на Бредли. Похоже, подобного поворота ситуации он не мог даже предположить.

– А, Карсон, что скажете? Обвинение в шпионаже – штука серьезная. За то, что у нас под носом работал агент иностранной спецслужбы, меня, конечно, по головке не погладят, но и за решетку не посадят. Даже с работы не выгонят. Учтут, что за руку схватили мы вас все-таки сами. В худшем случае меня ожидает почетная отставка на пенсию. А вот что ждет вас?

– Подождите, сэр… – очнулся наконец Карсон. – Какой шпионаж?!

– Самый обыкновенный, – прервал его Маклин. Он закончил наскоро просматривать снимки и передал их инспектору Кэлворту. – Тот, за который можно угодить не только за решетку, но и на электрический стул.

Возможно, упоминание об электрическом стуле повлияло на дальнейшее развитие событий, так как далее произошло то, чего не ожидал никто. Инспектор еще не закончил просматривать фотографии, как Карсон выхватил из-за пояса пистолет и навел его на Скоуна. Потом – стал наводить его то на одного, то на другого. На того, от кого – по его мнению – исходила наибольшая угроза. Сначала на Маклина, когда тот выскочил из-за стола-приставки, потом на инспектора, когда тот хотел встать со стула, но, увидев наведенный пистолет, замер и снова медленно сел, затем на Бредли, когда тот тоже сделал непроизвольное движение.

В кабинете повисло напряжение, которое было осязаемым. Прошла секунда, вторая… Прошло уже около минуты, а Карсон продолжал держать всех на мушке.

– Кто сделает резкое движение – застрелю, – произнес он наконец сдавленным голосом.

Первым начал реагировать Скоун. Как старший по положению, по возрасту, как хозяин кабинета, в конце концов, по логике вещей именно он должен был найти выход из этого щекотливого положения.

– Карсон, вы отдаете себе отчет… – тихо, почти шепотом начал Скоун увещевание, но замолчал, так как зрачок ствола тут же уперся ему в район переносицы.

– Не валяйте дурака, Карсон… – это заговорил уже инспектор Кэлворт и тоже замолчал, когда Карсон быстро переместил пистолет на него.

«Если сейчас зазвонит телефон или заглянет Мейсли, он выстрелит, – подумал… Сергей Озеров. Не Стэн Бредли и не Владимир Морозов – мастер аналитической игры, искушенный в интригах разведки, а именно Сергей Озеров – командир взвода разведки, не раз ходивший в рейды по глубоким тылам противника, лично бравший “языков”, привыкший принимать решения к действию моментально и проводить эти решения молниеносно, так как делать это приходилось под пулями. – Он реагирует на движение, на звук, на голос…»

– Карсон, – как можно безмятежнее и обыденнее заговорил Бредли, – положите-ка вы пистолет и давайте поговорим спокойно…

– Заткнись, Бредли, – Карсон тут же навел пистолет на него. – Тебя я шлепну первым. Это ты виноват во всем! Из-за тебя я попал в эту передрягу. Сначала ты занял мое место заместителя, потом оттеснил меня на второй план и сделал мальчиком на побегушках, обеспечивающим успех твоих операций. А теперь повернул дело так, что я вообще стал шпионом! Какой шпионаж?! Вы что, с ума все посходили?! – Скоун возмущенно посмотрел на него, и пистолет в руке Карсона снова дернулся. – Да, это я убил Сэдлера… Но никакого шпионажа там не было и в помине! Я убил его в качестве самообороны. Этот старый индюк первым набросился на меня и начал душить… В нем была тонна веса, у меня не было другого выхода. Но, я повторяю, ни о каком шпионаже не может быть и речи! Я готов отвечать за убийство, и только за убийство… А за одно или два… – Карсон передернул затвор и взвел боек. – Ну что, Бредли, хочешь сказать что-нибудь напоследок?

– Ну все, хватит. Мне надоела эта комедия, – это проговорил стоявший у окна Форрест.

Как раз об этом молил Бога Бредли, пока длился признавательный монолог Карсона. Тот отреагировал инстинктивно: он развернулся в сторону Форреста почти на девяносто градусов, и еще не успел закончить свое движение, как Бредли прыгнул.

Бредли прыгнул, превозмогая боль в плече, он применил прием точно такой же, как восемь лет назад, в Германии, в кабинете следователя: опершись руками о стол, сбил Карсона ударом ног. Разница в ситуациях была лишь в том, что тогда у власовца в руке был нож, у Карсона сейчас – пистолет.

Разница сработала. Карсон выстрелил. Он увидел периферийным зрением движение Бредли и успел развернуться назад; он был все-таки начальником оперативного отдела и боевой опыт у него тоже был, правда, не командира взвода войсковой разведки.

В небольшом замкнутом пространстве выстрел прозвучал громоподобно, и по кабинету сразу поплыл терпкий сернистокислый запах пороховых газов. С не меньшим грохотом Карсон летел, сметая с бокового столика телефонные аппараты, лампу подсветки, аппарат селекторной связи… Весь этот грохот – выстрел, падение – длился даже дольше, чем само действие, вызвавшее его. Он еще не успел затихнуть, как на запястьях Карсона защелкнулись наручники, а в дверях показалась снедаемая больше любопытством, чем страхом, миссис Мейсли.

* * *

Людвиг подъехал к гостинице «Стетлер» и встал неподалеку от центрального входа – так, чтобы он хорошо просматривался – точно в назначенное Бредли время. Машину Марты он увидел метрах в тридцати; она была уже здесь, хотя согласно все тем же указаниям Бредли должна была подъехать на двадцать минут позже. В принципе, когда подъедет Марта, особого значения не имело, главным было то, чтобы они подъехали не в одно время. В случае какой-то пробуксовки в плане их ни в коем случае не должны были увязать друг с другом. Такую фору во времени он сделал в пользу Марты, просто чтобы ей нужно было меньше ждать.

Подробнейший инструктаж брата и сестры Бредли провел утром, когда они с Мартой приехали в автомастерскую. Он несколько раз заставил их повторить каждый шаг; особенно это касалась Марты, так как ей Бредли отвел самую ответственную роль в этой части его плана.

– Почему ты уверен, что все произойдет так, как ты говоришь? – спросила его Марта, перед тем как Бредли сел в свою машину и уехал.

Он грустно улыбнулся, провел ладонью по ее щеке и тихонько щелкнул по кончику носа:

– Я вовсе не уверен, что все произойдет именно так, как я говорю. Просто я очень хочу, чтобы все произошло именно так, и постараюсь все для этого сделать. Ошибка, конечно, возможна, но пусть эта ошибка лучше будет не в последовательности событий, а в их времени.

* * *

– Стен, вы как?.. – Скоун стремительно вылез из-за стола и склонился над Бредли – тот занял на полу сидячее положение и отнял ладонь от лица: кровь сразу стала густо заливать щеку и тяжелыми каплями падать на пол. – Мейсли, принесите бинт… или что-нибудь… Побыстрей… И вызовите карету «скорой помощи».

– Не надо карету… Он меня только зацепил, – Бредли вытащил носовой платок, приложил к ране и с помощью Скоуна поднялся; Кэлворт тут же подставил ему стул. – Спасибо, инспектор… Миссис Мейсли, принесите, пожалуйста, какое-нибудь полотенце… и йод, если есть. Кровь мы сейчас сами остановим. – Бредли перевернул стремительно пропитывающийся платок и поморщился. – Не беспокойтесь, господа, я в порядке, только, видимо, вывихнул плечо и получил легкую контузию (повреждения, полученные накануне в аварии, теперь имели объяснения). Возьми он на сантиметр в сторону, тогда бы я чувствовал себя намного хуже.

– Возьми он на сантиметр в сторону, вы бы сейчас уже совсем никак себя не чувствовали, – заметил Форрест (именно он заковал Карсона в наручники). Агент поднял находящегося в прострации Карсона и усадил его на стул. – Он снес бы вам половину черепа.

Мейсли принесла смоченное водой полотенце, склянку с йодом и с мольбой в глазах протянула все это инспектору: она сама была бледная как полотно и находилась в предобморочном состоянии. Вид окровавленных рук Бредли, пропитанного кровью платка, забрызганного воротничка рубашки был не для слабонервных: еще немного, и ей самой пришлось бы оказывать медицинскую помощь. Заботу о даме взял на себя агент Маклин: он учтиво взял ослабевшую миссис Мейсли под локоть и помог ей выйти в приемную.

Когда кровотечение у Бредли было остановлено и нервозная суета улеглась, все наконец обратили внимание на Карсона. Он уже пришел в себя и теперь отрешенно сидел, уронив голову на грудь.

– Мистер Кэлворт, – обратился Бредли к инспектору, – у вас есть мой диктофон. Включите его, пожалуйста. Пусть уж… мистер Карсон закончит свою исповедь под запись.

– А он и раньше говорил под запись, – Кэлворт вытащил диктофон и поставил его на стол перед Карсоном: катушки в окошечке медленно вращались. – Я его включил еще в приемной. Правда, я собирался записать ваши… объяснения, а не его признания. Извините уж…

Скоун хмуро посмотрел на инспектора – вести скрытую магнитофонную запись в кабинете начальника Службы безопасности без согласования с ним это вообще как? – но ничего не сказал; он заканчивал наводить порядок на своем рабочем месте: составил по местам аппараты, поднял разбитую лампу…

– Я надеюсь, теперь задержание с меня снято, инспектор? А то я хочу задать Карсону несколько вопросов.

Кэлворт даже смутился, он рассеянно пожал плечами:

– Разумеется… Если ни у кого нет возражений?..

– Спрашивайте, Бредли, – распорядился Скоун. Он вновь обрел статус хозяина положения, хотя к Бредли, все, включая и самого Скоуна, относились сейчас не как к простому участнику событий. Смелость всегда и везде вызывает уважение, а решительность действий, которая отводит смертельную опасность, – тем более.

– Карсон, вы утверждаете, что ни в каком шпионаже вы не замешаны и готовы отвечать только за убийство, так?

– Да, утверждаю, – буркнул пока еще действующий начальник оперативного отдела.

– Тогда скажите, почему на вас набросился Сэдлер? Что вы искали в его квартире? Откуда вы узнали о тайнике и где взяли ключ от сейфа? Я видел вскрытый тайник и сейф вчера, когда приходил за этой пленкой. – Это пояснение Бредли сделал больше для других, нежели для Карсона. – И вообще, как вы вышли на Сэдлера? Ответьте на эти вопросы, пожалуйста. Пока – на эти… А то не все концы состыковываются.

Задавая вопросы о тайнике и о сейфе, Бредли сыграл «втемную»: он не был полностью уверен в том, что нашел тайник и вскрыл сейф именно Карсон, а не полиция, которая тоже наверняка делала в квартире обыск. Но этот блеф был Бредли необходим: ему нужно было до конца выяснить все детали, иначе – не докажи он сейчас заинтересованности Карсона в секретных сведениях – его план хоть и не рушился, но требовал бы дополнительной корректировки, а времени для ее продумывания у Бредли уже не было.

– Все тут состыковывается, – потухшим голосом начал отвечать Карсон. Он смирился. Смирился со своей участью, смирился с тем, что ему не удалось переиграть и «утопить» Бредли. Он понял, что юлить и изворачиваться уже не только не имеет смысла, это может быть истолковано не в его пользу. Обвинение в шпионаже, сопряженное с убийством, может и впрямь грозить электрическим стулом. Карсон предпочел выглядеть подлецом, но подлецом, говорящим правду, нежели шпионом, сидящим на электрическом стуле. – На Сэдлера я вышел через вас, когда вы начали вести за ним наблюдение. Я не знал, с какой целью вы это делаете, и не знал, кто такой этот Сэдлер. Но я знал… предполагал, что делаете вы это в связи с событиями, произошедшими в гостинице «Стетлер» и в связи с Пелпом, которого упустили мои люди. Когда я увязал Пелпа с Сэдлером и пришел к Пелпу с этой информацией, то увидел, что он этим очень обеспокоился. Я бы даже сказал – испугался. На мое предложение свалить вас он согласился не раздумывая. Пелп сказал, что если мне удастся точно выяснить, есть ли у Сэдлера магнитофонная запись разговора «гостей» – он так и сказал: разговора «гостей», – он сможет повернуть это дело таким образом, будто это вы охотитесь за этой магнитофонной записью, и это сможет скомпрометировать вас. Как наверняка узнать у Сэдлера про запись, мы не знали, и тогда решили, что лучше всего взять его «на пушку». Тогда я пришел к Сэдлеру и прямо заявил ему, что мне все известно: и про магнитофонную запись, и про то, что Бредли, то есть вы, охотитесь за ней. Я предложил ему сделать письменное признание. Ну а дальше вы знаете. Он набросился на меня и начал душить. Я выстрелил, когда был уже почти без сознания. Вот, собственно, и всё… Ключ от сейфа я нашел в кармане Сэдлера, а где находится сейф, мне сказал Пелп. Кстати, в сейфе ничего не было. Я оставил его открытым в надежде, что подумают на Бредли. Что это были за «гости» и что за запись их разговора, я не знаю. Для чего эта запись понадобилась Пелпу, мне тоже неизвестно. Спросите у него сами. Он сейчас должен быть в гостинице и ждать моего звонка. Это всё, – устало закончил Карсон. – Можно мне воды?

Маклин вопросительно посмотрел на Скоуна, тот кивнул. Агент налил из графина в стакан воду, подал Карсону, взял в руку его пистолет – он его поднял с пола, когда Форрест заковывал в наручники Карсона – и спросил:

– Вы из этого пистолета… взяли «на пушку» Сэдлера?

– Еще раз вам говорю, я не собирался его убивать. Я не готовил орудия убийства заранее. Другого оружия у меня нет. Да, защищаясь, я именно из этого пистолета застрелил Сэдлера.

– Что вы должны сообщить Пелпу? – задал вопрос Скоун.

– Какая ситуация сложилась вокруг Бредли.

– А как вы узнали, что в квартире Сэдлера находился я? – «Всё. В десятку. Теперь если не произойдет непредвиденных обстоятельств…» Бредли смотрелся в маленькое зеркальце и продолжал оттирать влажным полотенцем следы крови с лица и рук. – Ведь вы пришли к нему практически сразу после моего ухода.

– Я не знал, что в квартире находились именно вы. Знал лишь, что Сэдлер в квартире находился не один. Об этом мне сказал разносчик пиццы; это я сделал заказ по адресу. Вас я увидел, когда вы уже уходили от Сэдлера.

Бредли кивнул своим мыслям и обратился к Скоуну:

– Сэр, вы разрешите? – он показал на аппарат городской линии. Дождавшись одобрительного кивка, подошел к Карсону и поставил перед ним телефонный аппарат.

– Звоните. Звоните и скажите Пелпу, что я арестован. А еще скажите, что у вас для него есть очень важная информация и что через час вы ее ему привезете. Только без глупостей. Вы и так наделали их больше чем достаточно. Вам еще предстоит доказывать, что Сэдлера вы убили в качестве самообороны, что эта мысль не пришла вам в голову в тот момент, когда вы увидели меня выходящим от него, и убили вы его не с целью подвести меня под это убийство. Ваше спасение сейчас в том, чтобы, во-первых, мы убедились в участии в этом деле Пелпа, а всё, что вы здесь наговорили, – не плод вашей фантазии, и, во-вторых, чтобы в дальнейшем Пелп не смог отрицать ваше с ним знакомство вообще. Ведь если он заявит, что видит вас впервые… – Бредли покачал головой, – я вам не завидую. Так что звоните.

Карсон безропотно выполнил то, что ему велел Бредли: сейчас он вообще был готов выполнить любое указание Бредли, лишь бы больше не попадать под его «каток». У него даже родилась надежда, что именно Бредли, если захочет, сможет если не спасти его, то хоть как-то облегчить участь, сможет отвести эти нелепые и страшные обвинения в шпионаже.

– Господа, я намериваюсь нанести визит мистеру Пелпу, – обратился Бредли ко всем сразу. – Кто из вас хочет составить мне компанию?

Агенты ФБР отреагировали ожидаемо. Маклин отдал пистолет Карсона Кэлворту со словами:

– Забирайте, инспектор. Это ваш клиент. По крайней мере, пока – ваш. А нам пора познакомиться с этим таинственным мистером Пелпом.

– Только сначала я хочу заехать домой и переодеться, – предупредил Бредли. (Второй раз за сутки он менял окровавленную одежду. Первую – сжег ночью в камине, эту – можно было просто выбросить). Он как-то незаметно взял инициативу в свои руки, и теперь все, вольно или невольно, но словно выполняли его указания. – А то выгляжу как мясник. И… мистер Кэлворт, могу я теперь забрать у вас свой пистолет и диктофон?

Рана на скуле Бредли оказалась не такой уж глубокой, но шрам после себя обещала оставить заметный. Черный юмор Форреста о том, что возьми Карсон чуть в сторону, и выстрел снес бы Бредли половину черепа, был недалек от истины.

– Подождите, господа, я с вами, – остановил всех Скоун. – Мне тоже небезынтересно познакомиться с мистером Пелпом и послушать, что он будет говорить.

Миссис Мейсли тоже уже окончательно оклемалась и даже отвечала на телефонные звонки, хотя помахивать ваточкой у себя перед носом еще продолжала: запах нашатыря в приемной стоял устойчиво.

– Миссис Мейсли, о том, что произошло у меня в кабинете, никому ни слова, – распорядился Скоун. – Когда, кому и что докладывать, я определю позже.

Глава 12

Ошибка Бредли во времени составила один час пятнадцать минут. Ну кто мог предположить, что Карсон будет в него стрелять, а потом придется заезжать домой и менять окровавленную рубашку?

Ровно час пятнадцать прошло от предполагаемого расчетного времени до того момента, когда Людвиг (и Марта, разумеется, тоже) увидел, как к центральному входу подъехал Бредли. Он вышел из машины, поправил шляпу и в компании троих мужчин вошел в гостиницу. Жест со шляпой был условным знаком: не сделай Бредли его, либо не появись он до назначенного им часа вовсе, и это означало бы изменение ситуации. В таком случае и Людвиг, и Марта просто бы уехали.

Бредли шляпу поправил, план оставался в действии и без изменений. Поэтому еще через двадцать минут Людвиг увидел, как Марта вышла из своей машины и не торопясь вошла в гостиницу. Пепельный длинноволосый парик и большие, в пол-лица, очки с дымчатыми стеклами изменили ее до неузнаваемости.

Из гостиницы Марта вышла через восемь минут, не спеша села в машину и спокойно уехала. Убедившись, что никто не поехал следом за ней, Людвиг запустил двигатель и тоже влился в транспортный поток.

* * *

Карсон опаздывал уже на двадцать минут. Пелп расхаживал по номеру в крайне взволнованном и даже взвинченном состоянии. Такая неточность в работе сотрудника спецслужбы, к тому же если это касалось дела, была недопустимой.

Однако состояние Пелпа было вызвано не только и не столько опозданием Карсона (в конце концов, он находился на службе и его могли задержать неотложные дела, тот же вызов к руководству, например), сколько его последними словами об имеющейся у него важной информации. И судя по тому, что он не стал о ней говорить по телефону, эта информация была даже важнее того, что он сообщил об аресте Бредли.

То, что Сэдлер убит, а в его сейфе ничего не найдено, Пелп, разумеется, уже знал – об это ему сообщил Карсон. Поздним вечером сразу после убийства он буквально ввалился в номер Пелпа в сильно подавленном состоянии и рассказал о том, что произошло в квартире и чем закончился его визит к Сэдлеру.

Успокоившись, а затем поразмыслив и сопоставив факты, Пелп и Карсон пришли к выводу, что ситуация сложилась для них как нельзя лучше. Для Карсона более удобного случая убрать Бредли со своей дороги, свалив на него убийство Сэдлера, не найти. Для Пелпа же появилась возможность увязать в одну цепочку Сэдлера с Бредли и тем самым объяснить прослушивание «гостей» Сэдлером (если таковое всплывет) якобы для передачи этой информации Бредли. Благо сам Сэдлер мертв, он опровергнуть уже ничего не сможет, ну а Бредли… Ну что ж, Бредли придется пожертвовать. Ликвидация Стэном Бредли Пола Сэдлера укладывалась в цепочку идеально: устранение опасного свидетеля.

В чем заключалась выгодность сложившейся ситуации для Пелпа, Карсон, разумеется, не догадывался.

«А ведь Бредли действительно придется пожертвовать… Разведка – это та же война. Война умов, а никакая война без жертв не бывает», – пытался оправдать свои действия Пелп после того, как Карсон ушел от него.

В этом решении его утвердили и слова одного из «гостей», когда он позвонил в Вашингтон и сообщил о гибели Сэдлера.

– Если выпустите ситуацию из-под контроля и она начнет развиваться непредсказуемо, то вам лучше застрелиться, – сказали Пелпу. – Это единственный способ избежать позора и тюрьмы.

«Да, Бредли придется пожертвовать. Правда, жертва эта вызвана не войной с врагом, но… другого выхода у меня нет. В своей судьбе Бредли виноват сам. Если б он не начал копать вокруг Седлера и не поставил под угрозу программу “Ультра”, сидел бы спокойно в своем продавленном кресле зама. Прости, Бредли, но ты оказался глупее, чем я думал и чем о тебе отзывался Лешбрук. И… своя рубашка все-таки ближе к телу».

…На стук в дверь Пелп отреагировал как на выстрел. Он резко обернулся и чуть ли не крикнул:

– Да, да, войдите…

Первым в номер вошел Скоун, за ним – сотрудники ФБР, последним – Бредли. Именно его появление заставило Пелпа помертветь.

– Я – начальник нью-йоркской Службы безопасности ЦРУ Скоун. Это – сотрудники ФБР агент Маклин и агент Форрест. С мистером Бредли вы уже знакомы. Кем являетесь вы и под какой фамилией здесь находитесь, нам известно. – Скоун оглядел номер, затем по-хозяйски прошел и сел в кресло. – Мистер Пелп, если у вас есть оружие, советую вам сдать его добровольно. Неожиданностей на сегодняшний день с нас достаточно.

– С вами я тоже знаком, мистер Скоун, правда, заочно, – Пелп постарался взять себя в руки и натянуто улыбнулся. Он посмотрел на багровую отметину на лице Бредли и кивнул в сторону секретера. – Пистолет там… в ящике. Другого оружия у меня нет. Только, мистер Скоун, я не совсем понимаю, что здесь происходит и каких неожиданностей с моей стороны вы опасаетесь. Я нахожусь в Нью-Йорке по делам «фирмы» и, насколько знаю, наши интересы в этих делах сходятся. При чем здесь ФБР?

Скоун отреагировал спокойно. Точнее, он никак не отреагировал на слова Пелпа и, дождавшись, когда Маклин заберет пистолет, продолжил:

– Мистер Пелп, нам известно, кем, как и почему был убит Пол Сэдлер. Карсон уже дал свои показания у меня в кабинете, сейчас он делает это в полиции. Нам не до конца понятна ваша роль во всем этом деле. Нам неизвестно, о каких секретах говорил Карсон. Что вы поручили ему найти в квартире Сэдлера? Если мы сейчас услышим от вас полный и исчерпывающий ответ, который удовлетворит любопытство как мое, так и ФБР, мы вернем вам пистолет, извинимся за беспокойство и уйдем. Я даже не стану упоминать вас в рапорте своему руководству и не сообщу о том, что ваше имя вообще всплывало в деле Карсона.

Пелп почувствовал, как кровь начала толчками пульсировать где-то в районе виска, лицо обдало жаром, а в ногах он вдруг ощутил сильную слабость и дрожь.

– Вы позволите мне сесть, сэр? – спросил он у Скоуна; тот лишь кивнул. Фраза «…лучше вам застрелиться…» держала Пелпа в напряжении все последние сутки, и сейчас это напряжение схлынуло разом.

«Карсон арестован. В убийстве Сэдлера он сознался. Мало того, судя по Бредли, при аресте он оказал вооруженное сопротивление, а это уже совсем другой оборот дела, – лихорадочно сопоставлял факты Пелп. – Не знаю, что там произошло, но сейчас это уже не важно. Важно то, что записи в квартире не обнаружено, а действия Карсона можно свести к его личной заинтересованности в убийстве Сэдлера с целью свалить Бредли».

– Господа, я не знаю, какие показания вам уже дал Карсон и что он пишет сейчас в полиции, – медленно, взвешивая каждое слово, обдумывая каждую фразу, заговорил Пелп. – Я не знаю, о каких секретах говорил Карсон в своих показаниях. Мало того, мне неизвестны мотивы, по которым Карсон убил Сэдлера. Об этом я могу лишь только догадываться, ибо мне известно то, что Карсон очень хотел устранить мистера Бредли со своего пути, так как мистер Бредли мешал его продвижению по служебной лестнице. Мне известно это потому, что Карсон сам подходил ко мне с предложением скомпрометировать мистера Бредли его знакомством с Полом Сэдлером. Это знакомство могло послужить компрометацией мистера Бредли, так как Пол Сэдлер действительно был задействован в работе по секретной программе. Эту работу курирую я. Ни о названии программы, ни тем более о ее сути я говорить не имею права. На предложение Карсона я, разумеется, ответил отказом. – Пелп оторвал взгляд от пола, который он сосредоточенно разлядывал, пока вел свой монолог, и посмотрел на Скоуна. – Это все, что я могу вам сказать, господа, и если у вас больше нет ко мне вопросов, то прошу вас вернуть мне оружие и…

Пелп пожал плечами, но договаривать не стал. Что он хотел сказать, должно было быть и так всем понятно. В номере повисла тишина; для всех она звучала по-разному, для Пелпа – победно.

«На мои слова о работе Сэдлера по секретной программе они не отреагировали никак, – уже спокойно подводил он итог своему выступлению в эту минутную паузу. – Вероятно, Сэдлер ничего Бредли не отдал, и они – больше того, что рассказал Бредли я сам – о программе просто ничего не знают. Это очевидно, и это хорошо. “Секреты”, о которых говорил Карсон в своих показаниях – а он о них говорил, иначе бы Скоун об этом не упоминал, – можно отнести на программу. Ей я занимаюсь официально и на эту тему ни с кем говорить не буду. Ни о каких других секретах я ничего не знаю, что конкретно имел в виду Карсон, мне ничего не известно. И существуют ли эти самые “другие секреты” в природе вообще, тоже неизвестно. По крайней мере ни в сейфе, ни на конспиративных квартирах – а там я сам обшарил каждый сантиметр, – ничего нет. Нет, господа, забирайте-ка вы этого идиота Карсона и будьте этим довольны… А тебе, Бредли – просто повезло. Радуйся».

– Мистер Пелп, – прервал размышления Пелпа Бредли, – а с чего вы взяли, что Сэдлера убил именно Карсон? К тому же, если на его предложение вы ответили отказом, вы вообще не должны знать об убийстве. И почему вас так интересовало, какая ситуация сложится вокруг меня? Ведь вы ждали звонка от Карсона, чтобы именно это узнать?

– Об убийстве я узнал из новостей, – проговорил Пелп и запнулся. Он не знал, проходила ли информация об убийстве Сэдлера по новостной программе. Дальше, однако, он постарался придать своему голосу как уверенности, так и металла. – И никакого звонка от Карсона я не ждал. А что касается… Позвольте, Бредли, что вы меня путаете? Мистер Скоун только что сам сказал: вам известно, что Карсон убил Сэдлера и что он сделал уже признание.

Скоун понимающе посмотрел на Бредли и повернулся к Пелпу:

– Этого я вам не говорил. Я сказал вам, что нам известно, кем, как и почему был убит Пол Сэдлер. Я также сказал вам, что Карсон дал свои показания у меня в кабинете. Но я ни словом не обмолвился о том, что Карсон признался в убийстве. Карсон мог дать и свидетельские показания, а убийцей мог быть другой человек. Например, тот, который охотится за какой-то таинственной пленкой с записью секретных переговоров не менее таинственных гостей? А? Что вы на это скажете?

Пелп почувствовал спазм в горле, ему трудно стало дышать, он даже ослабил узел галстука. Он вспомнил: Скоун действительно не утверждал, что именно Карсон убил Сэдлера, и теперь Пелп не знал, как ему выкрутиться из той ловушки, в которую он загнал себя сам. И еще Пелп понял, что им известно намного больше, чем он думал, и что дело оказывается посерьезнее, чем он надеялся. Теперь важно было выиграть время, чтобы все продумать и связать концы с концами.

Его спас стук в дверь; Форрест – он стоял ближе всех – открыл и впустил коридорного.

– У меня пакет для мистера Скотта, – сказал молодой человек. Пелп проживал в гостинице под именем и фамилией Фрэнка Скотта, и вся корреспонденция или звонки ему приходили или могли приходить на это имя.

– От кого? – спросил Форрест.

– Мне передал его портье, а ему какая-то женщина. Я видел, как она передавала портье пакет и просила передать его мистеру Скотту срочно.

– Хорошо. Давайте пакет.

– Извините, сэр, но пакет я должен передать мистеру Скотту лично в руки.

Пелп обвел всех непонимающим взглядом, поднялся с кресла, подошел, сунул посыльному чаевые и забрал у него маленький пакет из плотной бумаги. Форрест тут же забрал пакет из рук Пелпа и, закрыв дверь за посыльным, спросил:

– Что здесь?

– Не знаю, – Пелп пожал плечами и вернулся в свое кресло.

– Кто вам его мог передать? – Этот вопрос задал Маклин.

– Не имею ни малейшего представления.

– Сэр, с вашего разрешения? – обратился Форрест к Скоуну.

– Вскрывайте.

Форрест надорвал бумагу и наклонил пакет над столиком, оттуда выскользнула диктофонная катушка и маленький листок бумаги, сложенный вчетверо. Форрест развернул записку, молча прочитал, потом передал Маклину; тот, быстро пробежав текст, передал листочек Скоуну. Скоун тоже не стал озвучивать прочитанного, он лишь спросил Пелпа:

– Что на пленке?

Пелп сидел, словно парализованный, и заворожено смотрел на маленькую бобину.

– Не знаю… – наконец выдавил он из себя.

– Ну, это мы сейчас узнаем. – Бредли достал диктофон, зарядил в него пленку и вопросительно посмотрел на своего шефа.

– Нет. Не включайте, – сдавленным голосом попросил Пелп. Он уже догадался, что может быть на этой пленке, понял и то, что положение у него незавидное: объяснить ситуацию, не раскрывая мотивов, будет не просто. – Здесь может быть информация, которую не должны знать даже вы, мистер Скоун.

– Но вы только что утверждали, что не знаете, что на пленке, – произнес Маклин. – И о какой секретности вы говорите, если ее вам принес… коридорный?! Что за… бред…

– Включайте, – распорядился Скоун, и Бредли нажал клавишу воспроизведения звука.

Все услышали то, что Бредли знал уже наизусть. Ночью, разрабатывая план, он скопировал эту запись с одного диктофона на другой, и копия, которую Марта передала портье, крутилась сейчас в диктофоне. Это была запись разговора «гостей».

Дослушав запись до конца, Бредли смотал пленку и передал бобину Скоуну.

– Хотите узнать, что в записке? – спросил Скоун Пелпа (на того страшно было смотреть: его лицо было даже не бледного, а сине-серого цвета). – Здесь подчеркивается важность этой информации, вас благодарят за работу и советуют быть осторожным.

Эту записку Бредли отпечатал на старой машинке, хранившейся в загородном доме Майеров. Сейчас шрифт от этой машинки, впрочем, как и сама машинка, покоились на дне Гудзона.

– Мистер Пелп, вам следует проехать с нами, – подвел итог разговору агент ФБР Маклин и достал наручники.

– Подождите, господа… – Пелп постарался взять себя в руки. – Это какое-то чудовищное недоразумение! Мистер Скоун… Я сейчас постараюсь все объяснить. – Пелп переводил взгляд с одного на другого, ища хоть в ком-то поддержки, но не находил: все смотрели на него с открытой неприязнью.

– Именно этого мы и ждем от вас, – терпеливо заметил Скоун.

Пелп помолчал, собираясь с мыслями, затем заговорил:

– Да, я знал об этой записи. Точнее, я предполагал о ее возможном существовании. Это я попросил Сэдлера сделать ее… Вернее, я попросил Сэдлера сделать не саму запись, а снимки тех людей, чьи голоса здесь записаны, а запись этого разговора он сделал уже по своей инициативе…

Бредли смотрел на Пелпа и видел, как тот методично загоняет себя в тоннель, выхода из которого не было. И он загнал-таки себя туда. Когда Пелп закончил свои сбивчивые объяснения, он и сам понял, что все что он сейчас говорил, было похоже на маловразумительный лепет.

Следующий вопрос, который задал Скоун, был для Пелпа убийственным. Он физически не мог на него ответить, так как подтвердить его ответ мог только Сэдлер и больше никто, но тот был мертв. Ответить на этот вопрос Пелп не мог при любом стечении обстоятельств: затрагивались такие люди, которые скорее сотрут в порошок его, Пелпа, чем признают свои голоса.

– Кто записан на пленке? – жестко спросил Скоун.

Пелп беспомощно спрятал лицо в ладонях и обреченно покачал головой:

– Я не могу ответить на этот вопрос, мистер Скоун. Прошу понять меня правильно. Это – высокопоставленные люди из ЦРУ и Пентагона. Они все равно не подтвердят… Но… Мистер Скоун, господа, это все подстроено… Необходимо провести тщательное расследование… Я готов принять в этом расследовании самое активное участие. Я докажу… Я найду того, кто все это подстроил!

– Кому и для чего понадобилось плести вокруг вас такую мудреную паутину, мистер Пелп? – спросил Маклин.

– Я не знаю…

В этот момент в дверь номера вновь постучали, дверь вновь открыл Форрест. Секунду длилась немая сцена.

– Та-ак… А вас каким ветром?.. – спросил Форрест вошедших и, не дожидаясь ответа, представил их:

– Господа, это наши коллеги из ФБР агенты Рэйнс и Хантер. А это – начальник нью-йоркской Службы безопасности ЦРУ мистер Скоун и его заместитель – мистер Бредли.

– А это, стало быть, мистер Скотт. Или Пелп? Как правильно? – спросил Хантер, после того как процедура представления завершилась. – Мы, собственно, к вам, мистер Пелп.

– Мы можем узнать, для чего он вам понадобился? – спросил Скоун.

– У нас к нему есть несколько вопросов.

– Вы можете задать свои вопросы в нашем присутствии? Может быть, тогда и на свои мы получим ответы.

Хантер с Рэйнсом переглянулись, и Рэйнс кивнул:

– Можем. Мистер Пелп, вам знакомо имя Майкл Корнелл?

– Нет.

– А Гарднер? Оберштурмбаннфюрер СС Гарднер? О таком вы когда-нибудь слышали? Вчера вечером в автомобильной катастрофе погиб некто Майкл Корнелл, – начал разъяснять присутствующим суть своих вопросов Хантер. – Как выяснилось позже, этим Корнеллом оказался бывший оберштурмбаннфюрер СС Вилли Гарднер. В сорок пятом он сдался нам в плен, но потом загадочным образом исчез и с тех пор находился в розыске. Так вот, мистер Пелп, – Хантер вновь обернулся к Пелпу, – как вы можете объяснить тот факт, что в записной книжке этого Гарднера-Корнелла было записано ваше имя и этот адрес?

Это был результат как раз того спонтанного ход Бредли – за минуту до столкновения он продиктовал Гарднеру имя и адрес Пелпа. Сейчас Бредли мог дать оценку этому ходу.

Пелп не ответил. Он понял, что петля на его шее затянулась, что-то говорить уже не имело смысла. Он молча сидел, смотрел куда-то в угол и недоумевал: кто мог все это подстроить? Бредли? Но ведь не ясновидящий же он, в конце концов. И не волшебник. «…Лучше вам застрелиться…» – вспомнил Пелп напутствия из Вашингтона. Значит, его все-таки списали…

– Мистер Пелп, вам не кажется, что теперь многое встало на свои места? – спросил Маклин и приподнял наручники. – Вам придется проехать с нами.

И все-таки Скоун ошибся, полагая, что неожиданностей на этот день достаточно. Развязка этого рандеву также оказалась неожиданной…

Пелп обвел всех присутствующих пустым взглядом, задержав его на Бредли, потом странно и отрешенно улыбнулся, быстро достал что-то из кармана пиджака и сунул в рот. У кого, как не у специалиста, работающего над программой по массовому отравлению людей, может оказаться маленькая ампула, способная убить одного человека?

* * *

Вечером, сидя в ресторане «Зеленая крона», Бредли попросил пожилого пианиста сыграть на клавесине Мессу си-минор Баха. Пока тот играл, он сидел и слушал, глядя в пустоту.

Бредли не желал смерти Пелпу. «Все живое должно жить…» Но он пошел бы на все, дабы не допустить, чтобы атомные бомбы падали на его страну, на голову его Даши…

– Только что позвонил Людвиг. Он извинился, сказал, что прийти не сможет, – мягко проговорила подошедшая Марта; она села напротив и положила перед Бредли запечатанный пакет с его инструкциями. – В мастерской аврал: на ремонт привезли сразу три машины и всем нужно срочно… Будут работать всю ночь.

Бредли грустно улыбнулся и кивнул.

– Ты устал, – Марта взяла его руки в свои и заглянула в потускневшие глаза. – Поедем ко мне? Я напою тебя чаем и уложу спать.

Он опять молча кивнул.

Когда они выходили из ресторана, оттуда еще доносились средневековые звуки клавесина.

Эпилог

«1. По имеющимся сведениям, в Объединенном комитете начальников штабов США разрабатывается план под кодовым названием “Дропшот”. План предусматривает нанесение ядерного удара по территории Советского Союза с привлечением всех стран НАТО. Срок нанесения удара – январь 1957 года.

2. Управлением технических служб совместно с Отделом специальных операций ЦРУ в рамках секретной программы под кодовым названием “Ультра” ведутся работы по воздействию на психику человека с помощью нового препарата “сераним”.

3. Технический образец препарата “сераним” и копия магнитофонной записи разговора неустановленных лиц (предположительно: сотрудника ЦРУ и Пентагона) отправлены по скандинавскому каналу.

Мангуст».

– Что это? – изменившись в лице, спросил министр внутренних дел Круглов начальника Второго главного управления МВД СССР (внешняя разведка).

– Это донесение мы получили только что от нашего резидента в Испании.

– А кто это – Мангуст?

– Товарищ генерал-полковник, – начальник внешней разведки отрицательно покачал головой, – о человеке, работающим под этим оперативным псевдонимом, информации нет. Цепочку связи…

– Подождите… То есть как это – нет? – перебил министр. – Вы представляете, что говорите?

– Товарищ генерал…

– Вы отдаете себе отчет в том, где может сидеть этот Мангуст, если он имеет возможность оперировать такого рода информацией, а у нас о нем ничего нет?

– Так точно, товарищ генерал-полковник…

Министр в раздумье постучал карандашом по столу:

– Что, о нем совсем ничего нет?

Начальник внешней разведки внутренне перевел дух: все, разнос закончен, теперь начнется работа.

– Всего одна шифрограмма в сорок шестом: «Мангуст». И все… Видимо, контрольная. Дал о себе знать. По ней и сегодняшнюю расшифровали. Но где личное дело?

– В сорок шестом?..

– Если его отправляли Меркулов и… Берия…

– И Сталин, – министр пристально и многозначительно посмотрел на начальника разведки. – А они могли… Они и не такое могли… Отправить на далекую перспективу. Но у них уже не спросишь. – Министр помолчал, потом продолжил тоном приказа: – Значит, так. Первое. Срочно сориентируйте всю имеющуюся резидентуру на подтверждение информации, изложенной в первом пункте. Подчеркиваю: срочно. Важность этой информации вы понимаете и сами. Первый[3] потребует подтверждения. И второе. Необходимо выяснить, кто этот человек – Мангуст. Мы должны о нем знать все. – Министр помолчал, давая понять важность сказанного им, потом спросил: – Здесь говорится о каком-то препарате и магнитофонной записи?

– Еще не получены, но…

– Выясните и это.

– Слушаюсь, товарищ генерал-полковник. Разрешите идти?

Министр в задумчивости покачал головой:

– Да, да, идите, – и, спохватившись, – докладывайте мне немедленно. В любое время.

В результате образования в феврале 1954 года Комитета государственной безопасности с передачей ему всех оперативных служб из МВД Сергей Никифорович Круглов возможности проследить дальнейшее развитие ситуации был лишен.

24 февраля 1954 года Стэн Бредли был переведен из нью-йоркского отдела в Центральный офис ЦРУ в Вашингтоне и зачислен в резерв на выдвижение. Решение вопроса о его назначении было запланировано на 4 апреля, после его выхода из отпуска.

В 1974 году президент США Джеральд Форд выразил семье Фрэнка Олсона соболезнование по случаю его гибели и приказал выплатить Алисе Олсон – жене бывшего сотрудника ЦРУ – сумму, возмещающую понесенный ею ущерб.

Послесловие

План «Дропшот» состоял из трех основных этапов:

На первом этапе планировалось сбросить на Советский Союз свыше 300 атомных и 250 тысяч тонн обычных бомб, уничтожить до 85 процентов промышленности.

На втором этапе предусматривались наступательные операции наземными силами НАТО – 164 дивизии, включая 69 американских.

На третьем этапе: переход с запада в наступление 114 дивизий НАТО, с юга (с высадкой на побережье Черного моря) – 50 дивизий.

Далее – территория Советского Союза делится на четыре зоны: западная часть СССР; Кавказ – Украина; Урал – Западная Сибирь – Туркестан; Восточная Сибирь – Забайкалье – Приморье. Зоны делятся на 22 подрайона. В Москве – две дивизии оккупационных войск, по одной – в Ленинграде, Минске, Мурманске, Горьком, Куйбышеве, Киеве, Харькове, Одессе, Севастополе, Ростове-на-Дону, Новороссийске, Батуми, Баку, Свердловске, Челябинске, Ташкенте, Омске, Новосибирске, Иркутске, Хабаровске, Владивостоке.

В обязанности оккупационных войск вменяются карательные функции…

Начало действия плана «Дропшот» – 1 января 1957 года.

Мир стоял на грани апокалипсиса…

Апрель 2009 г.

Примечания

1

 Павел Анатольевич Судоплатов в это время занимался координацией деятельности советской резидентуры, которая вела в США работу по атомному оружию.

(обратно)

2

 11 апреля 1950 года начальник оперативного управления штаба ВВС США генерал-майор С. Андерсон сделал министру авиации США С. Саймингтону доклад следующего содержания: «ВВС США не могут: а) полностью осуществить авиационное наступление по плану “Тройан”; б) обеспечить противовоздушную оборону территории США и Аляски». В результате этого доклада сроки начала войны против Советского Союза, которые предусматривались по плану «Тройан», были отложены.

(обратно)

3

 Первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев.

(обратно)

Оглавление

Пролог

Часть первая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Часть вторая

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

Эпилог

Послесловие . . . .

Реклама на сайте