«Беда идет по следу»

Росс Макдональд Беда идет по следу

Часть I Оаху

Глава 1

В феврале 1945-го Гонолулу был похож на дешевый, с резковатым привкусом, коктейль из Лос-Анджелеса и довоенного Шанхая, который кто-то случайно расплескал у самого моря. Мужчины в военной форме — белой, коричневой, цвета хаки, зеленой и серой — слонялись по улицам, тщетно надеясь найти здесь хоть что-то, напоминавшее дом.

Въехав в город на Эриковом джипе со стороны Перл-Харбор, мы проделали много миль, минуя сувенирные и антикварные лавки, бары и закусочные, турецкие бани, фотостудии и варьете со стриптизом. «Фото с гавайской танцовщицей», «Алкогольные напитки. Продажа из автоматов», «Американские сосиски высшего сорта», «Танец Семи Вуалей. Пять центов»…

Все это было мне знакомо, город не изменился, просто после года, что я провел на передовой, показался более манящим и не таким провинциальным. И все же он не мог заменить мне Детройт.

— Где обещанная выпивка? — спросил я у Эрика. Впереди нас образовалась пробка, движение застопорилось из-за битком набитого военными моряками портового автобуса.

Эрик напрягся за рулем. В свои тридцать лет он сохранил не только стройность и живость двадцатилетнего юноши, но и почти не поредевшую светлую шевелюру. С тех пор как мы виделись в последний раз, на воротничке у него появились лейтенантские двойные серебряные планки. Встретив его в тот день в здании администрации и взглянув ему в глаза, я подумал, что он пока еще не успел превратиться в закоренелого циника.

Автобус наконец-то тронулся, точно самое крупное бревно в заторе, и наш джип потихоньку пополз за ним в потоке машин.

— Так как насчет того, чтобы выпить?

— Терпение, — посоветовал Эрик. — Ты, случайно, не алкоголик?

— Я и глотка не сделал после того, как мы ушли из Гуама. А до этого вообще не брал в рот целых три месяца. По-твоему, я алкоголик?

— Все бывает. Ты не волнуйся. Тебе хватит.

— Но разве бар в Гонолулу-Хаусе не закрывается в шесть?

— Теоретически да. Но бутылку там можно купить в любое время. Если не пить после шести, какой смысл устраивать корабельные вечеринки?

Гонолулу-Хаус, ветхое сооружение, с довольно большим собственным участком, находился на восточной окраине города. Богатый плантатор, возводивший в конце девятнадцатого столетия этот дом между морем и горами, не сомневался, что он станет пристанищем для многих последующих поколений. После смерти отца сыновья и дочери перебрались на материк, а дом постепенно превратился в увеселительное заведение с сомнительной репутацией.

Трехэтажное строение окружала с четырех сторон широкая веранда. Подъехав, мы ощутили запах садовых цветов, особенно удушливый в ранних сумерках. Оставив джип за домом, мы спустились в нижний бар. Там было светло, шумно и были женщины. Два прямоугольных стола, занимавших почти половину узкого помещения с кирпичными стенами, были уставлены бутылками виски. Мы отыскали два свободных стула, я сел, а Эрик отправился к стойке за льдом.

По дороге он задержался возле компании, столпившейся недалеко от двери. Я сумел разглядеть миниатюрную девушку со смуглым лицом и с темными вьющимися волосами, морского офицера с черными усами и бородкой клинышком посветлее на два оттенка, высокого плотного мужчину со значком военного корреспондента и рослую блондинку, которая стояла ко мне в профиль. Едва я ее заметил, и пространство, сосредоточившись в ней, завертелось сверкающим колесом. Эрик наклонился к смуглой девушке и не спешил уходить. Я встал, подошел к ним, и Эрик меня представил. Бородатый назвался доктором Сэйво, он был хирургом на эсминце у Эрика. Брюнетку с тонким свежим лицом звали Сью Шолто. Военного корреспондента — Джин Халфорд. Его толстые щеки и лысина вполголовы темнели загаром, какого не увидишь нигде, кроме тропиков.

— Ты наверняка слышал о мистере Халфорде, — сказал Эрик. — Он пишет для двух журналов и девяноста семи газет, верно, Джин?

Я не слышал, но из вежливости сказал, что слышал.

— Сэм тоже был газетчиком в Детройте.

— Неужели? — удивился Халфорд.

Мне не понравился его снисходительный тон и то, как его левое плечо загораживает правое плечо блондинки, будто табличка с надписью «зарезервировано». Блондинку звали Мери Томпсон. Их плечи разъединились, когда она протянула мне руку. Мери улыбнулась, и ее глаза стали не просто голубыми, а аквамариновыми.

— Приятно с вами познакомиться, мистер Дрейк.

Блондинка была выше среднего роста, но не пышная, а стройная, с хорошими пропорциями, и до того ладно скроена, что вовсе не казалась крупной. Лицо ее привлекло меня своей открытостью, хотя какая-то загадка в нем все же присутствовала. Я не знал, что тут можно предпринять. Халфорд, чье имя повторяли миллионы читателей, был более завидным ухажером, несмотря на свои сорок и лысину. Джин Халфорд посматривал на Мери так, словно ему это известно. Пока я обдумывал гамбит, он завершил игру.

— Пошли купим гирлянду, — предложил он ей. — Там на углу торгует старуха.

Они направились к выходу, Мери Томпсон улыбнулась и окинула меня взглядом, который вполне мог означать, что мы с ней еще увидимся. Взяв в баре льда, я вернулся к столу с бутылками и устроил себе небольшую холостяцкую пирушку. Смешав двойное виски с содовой, я сосредоточился на приятном, тонком и чистом вкусе спиртного, ощущении льда на зубах и холоде влажного, стиснутого пальцами стекла. И тогда жар, сперва опаливший желудок, растекся по всему телу, как краска по мензурке с водой, а затем проник в мозг и оживил восприятие, расцветив все вокруг.

Начальная стадия опьянения зыбка, обманчива и бескорыстна, как зарождение первого чувства. Мне все больше нравилось это светлое шумное помещение, беззаботный пьяный хохот, славное позвякиванье льда в стаканах, деловые разговоры вперемешку с женской болтовней, войной и любовью. Но еще приятнее было ощущать, что эта комната не ходит туда-сюда и не валится с боку на бок. Бог знает, как долго я не находился в столь восхитительно устойчивой комнате!

— Ну как ты тут, Сэм? — спросил Эрик, подсаживаясь ко мне и наполняя свой стакан.

— Я сейчас думал про то, как мне нравится эта комната и все, кто в ней. Даже капитан-лейтенанты. А где твоя подружка?

— Поднялась наверх в дамскую комнату причесаться. Только она не моя подружка.

— Я же не собираюсь ничего рассказывать Элен. Но девушке ты определенно нравишься.

— Знаю, — ответил он. По его лицу было заметно, что он одновременно горд и смущен. Горд — потому, что в него влюблена симпатичная девушка. Смущен — потому, что в Мичигане у него жена, о чем не следовало забывать. — Если ты проболтаешься Элен, дело плохо.

— Зачем это мне?

— А в общем-то рассказывать не о чем. — Он неопределенно пожал плечами, и сквозь его светлую тонкую кожу проступила краска. — Странно, что ты через неделю-другую увидишь Элен. Я не виделся с ней два года.

— Обязательно разыщу ее, как только доберусь домой. Хочешь, чтобы я ей что-нибудь передал?

— Передай, черт возьми, что я здоров! И конечно, люблю ее. Скажи, что работать сейчас в Перл не опасно. Она не верит, когда я пишу ей.

Он прикончил свое виски, как мне показалось, слишком быстро. Я налил ему еще, а заодно наполнил и свой стакан.

— Кругом одни и те же разговоры, — недовольно проворчал Эрик. — О войне да о войне.

Лейтенант с крылышками на нашивках, сидевший за столом напротив нас, рассказывал травленой блондинке о том, как себя чувствуешь, когда оказываешься под зенитным огнем на высоте пятьсот футов. Он уверял, что это не так уж и страшно, потому что по-настоящему доходит только потом. Другое дело ночные высадки с грузовых судов на джипах.

— Все сейчас думают о войне, — сказал я.

— А говорить не должны. — Эрик однажды прослушал в Вашингтоне недельный курс безопасности, и это не прошло для него бесследно. — Ладно бы еще старые дела, но трепаться о предстоящих крупных операциях…

— Сейчас, по-моему, этим занимаешься ты.

— Ничего подобного! — Однако он смутился. — Если бы я был вражеским шпионом и оказался сегодня здесь…

— Ты бы тогда не родился в Толедо, у тебя были бы смешные раскосенькие глазки и люди с презрением тыкали бы в тебя пальцем.

— Зря смеешься. Желтые готовы на любые расходы, а среди белых всегда найдутся те, для кого деньги дороже всего на свете.

— Ну, допустим, ты шпион, тебе удалось втереться в компанию офицеров и добыть некую информацию. Ты, конечно, будешь торжествовать, но в одиночку, поскольку не сможешь ею воспользоваться. С седьмого декабря утечки исключены.

Сью Шолто спустилась с лестницы и, пройдя через комнату, подошла к нам. Маленькая, с точеной фигуркой, она двигалась легко и стремительно, как птица. Мне даже показалось, что она возвращается к Эрику, будто сокол на запястье. Мы встали, и она села между нами. Эрик налил виски сперва ей, а потом себе. Чудесные темные глаза Сью следили за его движениями, но он этого не замечал.

Сделав глоток, Эрик продолжал рассуждать:

— Допустим, исключены. Но я убежден, что умный агент найдет способ.

— О чем это ты, Эрик? У тебя становится глупый вид, когда ты начинаешь говорить загадками.

— Сэм полагает, что ни одному агенту не удастся передать информацию с этих островов. А как по-твоему? Ты ведь работаешь на радиостанции.

— Смешно задавать такие вопросы девушке. Я об этом никогда не задумывалась. Кажется, в шпионских историях секретный передатчик всегда прячут в горах?

— С этим покончено, — сказал я. — Сейчас у нас есть определители направления, а с ними мы засечем любой нелегальный передатчик через два часа после установки. Даже самые ближние японские острова слишком далеко отсюда. Чтобы достать до них, требуется огромная мощность.

— Вовсе не обязательно доставать до ближайшего острова, — пояснил Эрик. — В здешних водах есть японские подлодки. По ночам они всплывают на поверхность. Так вот они-то и могут уловить сигнал передатчика и ретранслировать затем в Токио.

— Так мы ведь услышим оба сигнала, — возразил я. — И, естественно, прервем. Здесь полно японцев, ясно, что кое-кто из них втайне по-прежнему предан родине. Только не представляю, чем они могут ей помочь?

— Кому? — поинтересовался хриплый голос у меня за спиной. Это оказался Джин Халфорд. Они с Мери Томпсон вернулись, украсив себя желтыми гирляндами.

Мы с Эриком снова встали, и они сели с нами, причем Мери оказалась между мной и Халфордом. Желтая гирлянда подчеркивала синеву ее глаз, сделавшихся теперь васильковыми. Волосы у нее были душистыми и блестящими, будто леденцы. От льняного костюма веяло свежестью. Взгляд темных глаз Сью Шолто был обращен внутрь, казалось, она пытается заглянуть в себя, словно за закрытый занавес.

— Мы обсуждали, сумеет ли противник передать секретную информацию с островов, — объяснила она с неохотой.

— Я думаю, можно отправить письмо в нейтральную страну, — сказала Мери. — Разумеется, шифрованное. Помните: «У дядюшки Гарри насморк» означает «У американцев в Перл-Харбор новый военный корабль».

— Это шутка с бородой, — усмехнулся я. — Не забывайте, что цензура у нас весьма дотошная.

— Интересно, сможет ли маленькая лодочка подплыть к японской подводной лодке, — размышлял вслух Эрик.

— Ни в коем случае, — возразил я. — Ты лучше меня знаешь, как тут строго с лодками.

Серовато-зеленые глаза Халфорда настороженно наблюдали за нами. Затем он с силой шлепнул по столу своими ручищами, заставив меня нервно вздрогнуть. Он был из тех, кто всегда сумеет стать хозяином положения и втолковать остальным, что к чему.

— А не лукавим ли мы слегка, — поинтересовался он строго, — насчет того, что из Перл-Харбор нет утечки?

— А разве есть? — задал я идиотский вопрос.

— Ребята, вы же военные моряки! Я думал, уж вы-то знаете все. Представители министерства обороны по связям с общественностью и цензура долбят день и ночь корреспондентам, что нам, гражданским, не положено знать секреты военно-морского флота. Не думал, что все наоборот.

— И откуда же вы черпаете свою информацию? — спросил я.

— У меня свои источники. Я знаю много такого, что не имею возможности публиковать. Только попросил бы вас держать язык за зубами.

— У меня-то язык за зубами. А вот у вас — без костей.

Багровый румянец, особенно яркий на фоне светло-желтой гирлянды, поднимаясь с шеи, заливал нижнюю часть лица Халфорда, подбираясь к припухшим скулам. Я подумал, будет ли у меня случай врезать ему. Год на передовой обостряет воинственные инстинкты, и когда видишь человека, который тебе неприятен, руки так и чешутся — до того охота расквасить ему рожу.

Однако Халфорд сказал мне всего лишь:

— По-моему, болтать о чем не положено начал не я.

— Что значит «болтать»? Черт возьми! — возмутился Эрик. — Мы рассуждали, и притом сугубо гипотетически.

— Может, и дальше будем рассуждать гипотетически? — предложила Сью. — Атмосфера не накалялась до такой степени, пока здесь выдвигались гипотезы.

— Лучше вовсе оставить пустые разговоры, — сказал я. — Вполне допускаю, что мистер Халфорд сам не понимает, о чем толкует.

Халфорд свирепо покосился на меня. Однако если бы он заспорил, то вынужден был бы признать, что наболтал лишнего.

Спорить он не захотел.

— Здесь стало так душно, — беззаботно заметила Мери. — Наверху в буфете, наверное, уже подают ужин. Я проголодалась.

Мы решили пойти поужинать. Я прихватил одну из бутылок, опустошенную нами на две трети. Распорядитель заведения в пыльном смокинге стоял на площадке лестницы навытяжку, словно часовой в форме. На его желтоватом лице с европейско-азиатскими чертами застыла подобострастная улыбка.

— Пожалуйста, сэр, спрячьте бутылку, — попросил он меня. — Уже восьмой час, нам бы не хотелось неприятностей.

— Ладно, мы обдурим сборщиков налогов.

— Давайте мне, — предложила Мери. Она убрала бутылку в большую соломенную сумку. Сью забрала бутылку у Эрика.

Мы нашли свободный столик на той веранде, что была дальше всего от улицы. Моря оттуда почти не было видно. Пока я пытался его разглядеть, ночь, спустившись с гор одним гигантским прыжком, вобрала в себя остатки сероватого света с поверхности воды.

Мери оказалась рядом со мной.

— Вы с Халфордом? — деловито поинтересовался я. — Если да, то я исчезаю.

— Нет. Мы с ним едва знакомы. — Она легонько коснулась моей руки. — Не исчезайте.

Халфорд с Эриком пошли занимать очередь в буфет, и я последовал за ними. К счастью, неожиданно оказав мне таким образом любезность, Халфорда по дороге перехватила некая миссис Мерривел, дама неопределенных лет, чей возраст, впрочем, можно было без труда определить. Крутые завитки челки прикрывали морщины на ее лбу. Две глубокие складки, пролегавшие между уныло-длинным носом и ярко накрашенными губами, замаскировать не удалось. Беспокойные карие глазки буквально впивались в собеседника. Пронзительный от природы голос смягчали тягучие интонации уроженки Южной Каролины.

— А, Джин Халфорд, — обрадовалась она. — Я ищу вас полдня.

Миссис Мерривел окинула взглядом меня и Эрика, и Халфорд представил нас. Конечно же она была счастлива познакомиться с «нами-со-всеми». И «все-мы» выстроились в очередь к буфету, где стюарды из офицерской кают-компании Эрикова эсминца подавали ужин. Миссис Мерривел решила съесть «самую чуточку салата с курицей и совсем малюсенький сэндвич». Халфорд смотрел на нее, почти не скрывая злости, но был не настолько пьян, чтобы отшить. Мы вчетвером вернулись на веранду. Я принес тарелку для Мери и устроился рядом с ней. Мы все по очереди выпили виски, которое Эрик разливал под столом.

— Да здравствуют контрабандисты! — провозгласил он. — Как, по-вашему, вечеринка удалась?

Для Эрика вечеринка явно началась удачно. Его светло-голубые глаза влажно поблескивали. Он сидел вполоборота к Сью Шолто, и их колени, должно быть, соприкасались под столом.

— Мне нравится, — сказал я и взглянул на Мери.

Халфорд снисходительно улыбнулся, собрав остатки сил, не растраченных на миссис Мерривел.

— По-моему, чудесно, просто чудесно! — прощебетала миссис Мерривел. — Вы, такие молодые и красивые в форме. Стюарды в белых кителях. Знаете, все это напоминает наш прежний клуб, в те дни, когда мой дорогой покойный супруг… но я не должна говорить об этом, я даже думать об этом не имею права!

Она опустила глаза, взглянула на свой стакан и сделала изрядный глоток.

— Немного напоминает старый Юг, правда? — с серьезным видом спросил Эрик, обращаясь к ней. — Я часто размышляю о том, хорошо это или плохо.

— Хорошо? — переспросила своим детским голоском Сью. — Что — хорошо?

— Не уверен, правильно ли мы поступаем, держа негров только на подсобной работе. В прошлом квартале я был казначеем офицерской столовой и, в числе прочих обязанностей, отвечал за стюардов. Я часто думал, что они были бы куда ответственней и относились бы к делу сознательней, если бы мы оказывали им большее доверие и давали больше свободы.

— Я с вами согласна! — воскликнула миссис Мерривел. — Согласна целиком и полностью! Все должны иметь равные возможности, даже негры. Естественно, ни один из них не сумеет добиться одинакового положения с белым. Но я повторяю: дайте всем равные возможности, по крайней мере тем, кто этого заслуживает.

— Разве могут черные иметь равные возможности с представителями англо-саксонской расы? — тихо спросила Сью.

Взгляд ее карих глаз сделался недобрым и насмешливым, но миссис Мерривел этого не заметила.

— Знаете, иногда мне тоже хочется так думать. В черной коже есть что-то отталкивающее. А как взглянул на меня черномазый, который подавал мне салат, — я просто вздрогнула!

— Гектор Ленд? — удивился Эрик. — Здоровяк боксер со сломанным носом?

— Да, он. Радикалы в Вашингтоне говорят о социальном равенстве, и все это хорошо и правильно, но я бы не смогла сидеть за одним столом с черным. Мне бы все время казалось, что я грязная.

— Но вы же не отказываетесь от еды, приготовленной неграми, — заметила Сью. — Более того, вам она очень нравится.

— Не понимаю, о чем вы?

— Я еврейка, — выпалила Сью. В глазах ее вспыхнул злой огонь. Голос стал хриплым. Она успела хорошенько поднабраться. — Поэтому я хотя бы отчасти могу себе представить, что значит быть черным. При прочих равных, черных я предпочитаю белым. В особенности это касается белых южан, тех, кого Реконструкция обошла стороной.

— Ну что ж! — отрывисто проговорила миссис Мерривел. Она поднялась из-за стола, держа тарелку в одной руке и стакан в другой. — Вы, кажется, хотели потолковать со мной о чем-то, Джин? — обратилась она к Халфорду. — Пойдемте?

Халфорд нехотя встал и, бормоча извинения, поплелся в помещение следом за сердито клацавшей каблуками миссис Мерривел.

— Эта женщина никогда в жизни не простит такого оскорбления, — сказал я Мери. — Кто она?

— Секретарша одного из высоких чинов в Хикэме. Возможно, один из источников Халфорда.

Худое лицо Эрика выражало крайнюю озабоченность: он был сердит и расстроен.

— Напрасно ты так, — упрекнул он Сью. — Она теперь растрезвонит по всему городу, что ты обожаешь черных.

— Плевать, — ответила девушка высоким тонким голосом. — Может, это правда.

Эрика сперва бросило в краску, потом он побледнел.

— Извини. Для меня это новость.

— И нечего пугать меня и оказывать давление на мою неустойчивую психику. Сам-то ты всегда имел делишки только с белыми женщинами? И вообще, не хотите ли поведать нам о своих похождениях, господа?

Сью была сильно пьяна, и Эрик решил, что не стоит принимать ее всерьез.

— Ты здорово перехватила, моя радость. Больше тебе нельзя. И вообще, хорошо бы побеседовать о чем-нибудь не столь личном.

— Мы рассуждали о любви, — сказал я. — Менее личной темы не сыскать. Всем известно, что это за чувство, все ощущают одни и те же симптомы, и все ведут себя одинаково.

— Чепуха, — добродушно возразила Мери. — Любовь — дело сугубо личное. Многие вообще ничего в ней не смыслят. Судя по вашим словам, вы как раз к таковым и относитесь.

— А вы — нет, судя по вашим.

В зале заиграл оркестр. Сью сказала Эрику, что ей хочется потанцевать. Они ушли вместе, ступая в ногу, будто бессознательно подчинились одному ритму. Девушка, точно слепая, цеплялась за руку Эрика. Когда они попали в пятно света, по развороту его плеч было понятно, что он глядит на нее с волнением и нежностью.

— Сью и Эрик давно дружат? — спросил я.

— Думаю, с год или около того. Он навещает ее каждый раз, когда оказывается в порту. Она влюблена в него.

— Странно, что он ни разу не упомянул о ней, пока мы не попали сюда.

— Ничего странного. У них все складывается не так-то просто. Эрик ведь женат.

— Да. Я знаком с его женой. Она его обожает. Похоже, он влип.

— Жалко Сью. — Мери скользнула взглядом по моему лицу. — А вы женаты?

— Нет. Поэтому танцевать со мной совсем не опасно.

Оркестрик из шести музыкантов был плохо сыгранный, но Мери танцевала до того здорово, что и я ощутил себя ловким, уверенным в себе танцором. На высоких каблуках она была почти с меня ростом, и мне удалось как следует разглядеть ее. Лицо у нее было будто с картины Леонардо: губы полные и яркие, прямой тонкий нос, высокий нежный лоб и живые глаза, цвет, глубина и выражение которых менялись в зависимости от ее настроения. Роскошное, податливое как струна тело. Ноги — верх совершенства.

После двух танцев она сказала:

— Мне скоро уходить.

— Почему?

— В девять пятнадцать эфир.

— Так вы та самая девушка, что ведет концерты по заявкам?

— Я и Сью ведем их по очереди. Значит, вы слушали нас?

— Несколько вечеров, пока шли к порту. Понятно, почему мне показалось, что мы старые знакомые!

— Не выдумывайте. Лучше скажите, как вам программы?

— Нравятся. И голос ваш тоже нравится. Странно, что я его не узнал.

— В эфире голоса звучат иначе.

Музыка заиграла снова, и мы потанцевали еще. Сью и Эрика я не заметил.

— А как насчет того, чтобы покритиковать? — спросила Мери.

— Критиковать неохота. Ну, может, маловато Эллингтона. Эллигтона всегда не хватает. Многовато «Не загоняй меня в ловушку». Я обожаю и Кросби и Кола Портера, но содружество двух гениев могло бы оказаться плодотворнее.

— Согласна, однако многим нравится. Кстати, лучшие вещи Эллингтона нелегко раздобыть. На прошлой неделе я разбила «Портрет Берта Уильямса», села и разревелась.

— Кто-нибудь должен срочно меня ущипнуть. Девушка из моего сна обожала «Портрет Берта Уильямса».

— Если вас ущипну я, вы рассердитесь. Я ужасно больно щиплюсь. А что за сон?

— Я видел сон. Я вообще часто вижу сны. Этот оказался вещий.

Мери чуть отстранилась и посмотрела на меня в упор.

— У вас недурно получается. Вы давно не сходили на берег?

— Почти год. Довольно давно. Поэтому сны были мне необходимы как воздух.

— Только не говорите теперь, что я вам необходима как воздух. Оказавшись здесь, я поняла, каково это — заменять то, чего не хватает.

— Вы чувствуете себя последней пачкой сигарет из-под прилавка?

— Скорее жалким кусочком мяса, брошенным на съеденье волкам. А мне больше нравится чувствовать себя человеком.

— Я не имею ни малейшего отношения к семейству собачьих.

Мери отвела от меня взгляд, а поскольку мне было приятно, когда она смотрела на меня, я изменил тактику.

— Вы здесь давно?

— Несколько месяцев. Пять с половиной.

— Вы из Огайо, Мичигана или Иллинойса?

— У вас тонкий слух. Жила в Кливленде. Который час?

— Восемь тридцать.

— Когда закончится эта мелодия, я пойду.

— Вас подвезти? Я одолжу джип у Эрика.

— Было бы неплохо. Только я потеряла из виду и Сью и Эрика. Может, они вышли в сад?

Пока Мери поднималась наверх за пальто, я поискал Эрика и Сью на первом этаже. На площадке для танцев их не оказалось, не нашел я их и в столовой, где выключили свет и где оставались другие парочки. Я прошелся по всем верандам вокруг дома, но так и не набрел на пропавших.

Вечер был ужасно темный. Слабый свет лишь кое-где пробивался сквозь мутные облака, хотя луна была полная. С далеких холмов сбегали водопады огней, но тучи, вечно нависающие над вершинами Оаху, чернели в небе, подобно зловещему року.

В саду я решил не искать, потому что это было бы неловко. В кустах переговаривались приглушенные голоса и мелькали слившиеся тени, вертикальные и горизонтальные.

Когда я случайно наткнулся на Эрика, он был один. Сидя на перевернутой мусорной корзине в углу мужского туалета, он добивал бутылку бурбона. Глаза его застыли и сделались стеклянными. Тонкие губы припухли и побагровели. Он обмяк и чуть покачивался. На лбу выступили капли пота. Раз или два в жизни мне доводилось видеть более пьяных людей, но те не могли сидеть.

— Сью ушла, а меня бросила тут, — тихо пожаловался он. — Ушла, а меня оставила одного. Она стерва, Сэм. Никогда не связывайся с миниатюрными брюнетками. Только измараешься. Невозможно избавиться.

Слушать его было не слишком приятно, кроме того, мне не хотелось заставлять Мери ждать.

— Можно взять твой джип? Я вернусь через час.

Тщательно обыскав карманы, Эрик нашел ключи.

— Поезжай, Сэм. Не представляю, куда ты собрался, но мне все равно.

— Ты бы лучше поднялся наверх и лег.

— Не хочу ложиться. Посижу тут до первых петухов. Тут надписи на стенах. Чудесные надписи, и вполне созвучные моим чувствам! — Он протянул нараспев несколько нецензурных слов. — Такие уж у меня чувства. Жуткие, но непоколебимые. Кувшин вина — и ты со мною вместе запоешь в сортире!

Эрик хихикнул. Предоставив ему возможность и дальше нести эту его безрадостную чушь, я пошел в вестибюль и даже недолго подождал, пока спустится Мери. Она слегка побледнела и казалась озабоченной.

— Сью наверху?

— Нет. Я думала, она прилегла в женской комнате. Бедняжка немного перепила перед ужином. Но там никого нет.

— Может, уехала домой? Эрик тоже хорош. Его я нашел в туалете.

— Может, и уехала. Позвоню ей со студии.

До радиостанции оказалось всего пять минут езды. Мы вошли в темную приемную, Мери усадила меня в вертящееся кресло, а сама отправилась звонить. Вернувшись через минуту, сказала взволнованно:

— Дома Сью нет, во всяком случае пока. Надеюсь, она не пропала.

— Найдется, — успокоил я.

— У меня есть еще несколько минут до передачи. Хотите взглянуть на фонотеку? Или останетесь тут и послушаете их?

Она кивком головы указала на застекленную кабинку. Пятеро или шестеро гавайцев, обмотанных видавшими виды гирляндами, бренчали на гитарах и терзали контрабас. Сейчас звучали «Голубые Гавайи».

— Как-нибудь обойдусь без столь экзотической роскоши, — сказал я.

Мери провела меня по темному коридору к фонотеке. Отперев дверь, она зажгла свет. Узкое помещение с высоким потолком было с верху до низу уставлено полками с пластинками. Она показала мне разные разделы: классика, современная классика, популярные мелодии: самые последние и вечные, те, что никогда не стареют, программы, переписанные у крупных американских радиостанций, и набор больших пластинок с записями программ для Вооруженных сил.

Заметив знакомую пластинку, я взял ее с полки и протянул Мери:

— Поставьте вот эту.

Она запустила пластинку. Это была «Не стоит заблуждаться» Фэта Уоллера, обработка для органа. Мы стояли рядом, слушая протяжную, наводящую грусть мелодию, которую много лет назад в Париже Уоллер извлек из органа. Поддавшись чувственной прелести этой музыки, я слегка наклонился к Мери. Возможно, она разгадала мои намерения.

— Хотите о чем-то спросить? — поинтересовалась она сухим, деловитым тоном.

Когда пластинка остановилась, я сказал:

— В колледже я немного работал на радиоузле. С нас требовали, чтобы время передачи было очень точно вымерено. Как вы рассчитываете время своих музыкальных программ?

— Если на пластинке одна мелодия, это легко. Девяносто шесть и сто двенадцать — стандартные.

— Девяносто шесть?

— Девяносто шесть оборотов. Ходят по кругу девяносто шесть раз. А те, что выпускают для радиопередач, соответствуют определенному стандарту, поэтому время можно отмерять на самой пластинке. Вместе с такими пластинками мы получаем маленькие линейки с единицами времени вместо дюймов.

— Это означает, что скорость проигрывателя тоже должна быть стандартной.

— Верно. Но обычные пластинки, которые мы со Сью часто используем, — нестандартные. Запись может даже продолжаться на обратной стороне, смотря какая музыка.

— Не понимаю.

— Долго объяснять. Конечно, уложиться всегда можно, если поставить пластинку немного заранее. Но мы чаще всего надеемся на удачу. Если в конце останется время, его всегда можно заполнить, прокрутив самую популярную мелодию по второму разу. У нас ведь не национальная радиосеть. — Она взглянула на электрические часы в углу комнаты. — Мне пора.

— Может, помочь вам отнести пластинки или еще чем-нибудь?

— Нет, спасибо. Пластинки уже около микрофона. У нас тут есть мальчик, китайчонок, он отвозит их на тележке.

Мери выключила свет, заперла дверь и оставила меня возле кабины со звукоизоляцией. Я слушал передачу по громкоговорителю в приемной. Голос у нее был глубокий и певучий, только такие женские голоса и звучат хорошо в эфире. Она ненавязчиво увлекала аудиторию не словами, а изменением интонации.

Я понял, что Мери получает письма от поклонников. Большую часть пластинок она ставила по просьбам слушателей. Я тоже стал сочинять про себя письмо от поклонника. Хотя негромкий голос Мери наполнял комнату, отзываясь в каждом углу, она казалась ужасно далекой за своей стеклянной перегородкой. Ужасно далекой и желанной. Я еще не успел высказать в своем письме все, что хотел, как передача закончилась.

— Вы готовы? — спросил я, как только она снова подошла ко мне. — До комендантского часа всего тридцать минут.

— У меня пропуск, ведь я веду ночные передачи. Я не поеду домой, пока не буду уверена, что со Сью ничего не случилось.

— С ней ничего не случилось. А вот Эрика мне, возможно, придется тащить вверх по трапу.

Когда мы добрались до Гонолулу-Хауса, вечеринка была в самом разгаре. Один из офицеров, присоединившись к оркестру, ухитрялся извлекать из кларнета звуки, взлетавшие выше воздушного змея. Толстая рыхлая дама отплясывала в центре площадки, прищелкивая пальцами и повизгивая. Мужчины и женщины, среди которых оказались и Халфорд с миссис Мерривел, образовав непрочное кольцо, скакали вокруг нее. Две или три неутомимые парочки танцевали отдельно, в углу комнаты, подпрыгивая и кружась в безумном, но безмолвном экстазе. Кое-кто ушел.

Эрика мы нашли на банкетке в столовой: он лежал неподвижный как камень и со вкусом похрапывал. Здоровенный негр-стюард, Гектор Ленд, склонился над ним, будто собирался что-то предпринять, но никак не мог решить, что именно.

— Не трогайте его, — сказал я, — если он не придет в себя через несколько минут, я отвезу его на корабль.

— Хорошо, сэр. Я просто хотел узнать, нельзя ли нам получить еще льда. Лед-то у нас весь вышел.

— Сейчас у него бесполезно что-либо выяснять. Вы не видели мисс Шолто? Молодую даму, которая ужинала с мистером Сваном?

— Нет, сэр. Ее весь вечер не видно. Может, она в саду?

— Давайте в самом деле поищем в саду, — попросила Мери.

Мы вышли через черный ход и с минуту постояли на веранде, давая глазам привыкнуть к темноте. Я положил руку Мери на талию, но она отстранилась.

— Не стоит торопить события, — сказала она серьезно. — Я пришла сюда выпить и потанцевать и вовсе не собиралась заводить шашни.

— Торопить события — удачное выражение. Вселяет надежду на будущее.

— На будущее? Вы слишком спешите. Хотя мне нравится, как вы говорите.

— Слова — мой бизнес.

— В том-то и беда. Одно дело — слова, другое — что там у вас на уме. Многие солдаты вдали от дома перестают быть самими собой. Боже, кажется, я похожа на учительницу воскресной школы?

— Продолжайте, продолжайте. Облагораживающее женское влияние — то, чего мне не хватает.

— Вообще-то это относится ко всем нам. Не только к солдатам. Среди моих знакомых мало кому удалось остаться самим собой.

Странно было слышать подобные речи из уст блондинки, за которой я попытался ухлестнуть, но они задели за живое. После отъезда из Детройта я чувствовал себя потерянным, а уж когда затонул мой корабль, стало паршиво — хуже некуда. Иногда мне казалось, что мы парим в беззвездной ночи, распевая над бездной, и, терзаемые страхами, пытаемся смеясь обмануть себя.

С этой стороны дома веранда была открытой. Я посмотрел вверх на небо, тяжело нависавшее над горами. Зловещие тучи над вершинами на мгновение расступились, давая дорогу луне, которая в свой черед прокладывала путь одной-единственной яркой звезде.

— По-моему, у Эрика и Сью получилось вот что, — сказал я. — Они думали, у них это просто так, пустяки, и оба выпили ужасно горькую микстуру.

— Не знаю, будет ли Сью когда-нибудь снова счастлива, — вздохнула Мери.

Я ее больше не слышал. Что-то возле стены дома привлекло мое внимание, я присмотрелся и узнал в лунном свете Сью Шолто. По-птичьи склонив голову набок и шаловливо высунув язык, она будто ожидала ответа на заданный невидимому собеседнику вопрос. Ноги ее болтались в воздухе на высоте трех ярдов. Желтая веревка, узлом завязанная под ухом, легко удерживала почти невесомое тело. Глаза у Сью были еще больше и темнее, чем при жизни.

(обратно)

Глава 2

Вновь сомкнувшись, облака проглотили луну, точно призрачные великаны, заспешившие на свою зловещую сходку.

Но Мери, проследив за моим взглядом, все-таки успела увидеть то же, что и я.

— Сью убила себя, — выговорила она неестественно высоким голосом. — Я так и думала, что с ней что-то случилось. — Крепко сжав кулаки, она ударяла ими один о другой в бессильном отчаянии. — Я должна была с ней остаться.

— Вы знаете, что там за помещение? Отсюда до нее не добраться.

Я показал вверх, и моя рука сама собой взлетела выше, чем я рассчитывал. Мы снова посмотрели вверх. Теперь, после того как луна спряталась, Сью Шолто превратилась в расплывчатую тень, нависшую над нашими головами. Свет, горевший внизу, позволял разглядеть лишь ее ступни, еле заметно двигавшиеся, когда веревка начинала крутиться. Один чулок протерся на большом пальце, и сквозь дырку поблескивал красный лак.

— Думаю, это дамская комната. Точно не знаю. Кажется, она выходит на эту сторону.

— Оставайтесь тут, а я поднимусь, — сказал я.

Я нашел лейтенанта Сэйво, судового врача, на площадке для танцев. Когда я рассказал ему о том, что видел, бородка у него дернулась и замерла. По лестнице он поднимался впереди меня. Дамская комната, как оказалось, состояла из трех смежных помещений: ярко освещенной туалетной комнаты с зеркалами и туалетным столом, умывальной комнаты, находившейся посередине, и закутка, где не было ничего, кроме двух кресел и кушетки. Во время предыдущей вечеринки доктору Сэйво пришлось отводить сюда одну девушку, и он объяснил, что в маленькую комнатенку обычно отправляли злоупотребивших спиртным, чтобы те проспались.

Найдя выключатель, я понял, что на этот раз комната пригодилась для другой цели. Обитая ситцем широкая продавленная кушетка была задвинута под подоконник у единственного окна. Желтая веревка, удерживавшая тело Сью Шолто, обвивала гнутые ореховые ножки. Втащить Сью в открытое окно оказалось делом не сложным. Куда труднее было смотреть на нее при ярком свете люстры. Узел под ухом сыграл свою роль, хотя и был завязан кое-как. От лица, некогда любимого Эриком Сваном, ничего не осталось.

Я пошел в соседнюю комнату за полотенцем, чтобы прикрыть его. Мери, очень бледная, стояла в дверях зала. Она казалась сейчас очень высокой.

— Сью умерла?

— Да. Не входите.

В зале послышались шаги, и за ее плечом вырос Эрик. Он и сам напоминал покойника, только отчего-то таращил глаза, будто позабыл, как ими моргают.

— Что-то случилось со Сью, — пробормотал он. Мери пропустила его, и он нечаянно толкнул меня. Бить его, чтобы вывести из оцепенения, было бессмысленно. — Милая, ты не должна была так поступать, — обратился он к мертвой женщине. — Я бы что-нибудь придумал.

Затем, улегшись на пол рядом с ней, он спрятал лицо в волосах Сью, блестевших на пыльном ковре, словно молодая листва. Мужские слезы скупее женских, но производят жуткое впечатление. Судорожные, полные горечи и ужаса всхлипыванья Эрика вырывались из самых глубин его существа. Я закрыл дверь, чтобы Мери его не видела.

— Где Сью взяла веревку? — спросил я.

— Наверху в каждой комнате есть такие веревки. Смотрите. — Она указала на крюк с накрученной желтой веревкой около окна туалетной комнаты. Я ощутил инстинктивное желание оторвать веревку и сжечь ее.

— Черт подери, зачем это нужно?

— На случай пожара. Иначе отсюда не выбраться.

— А к обеду, полагаю, тут предусмотрительно подают яд, если кто-нибудь, как Сократ, захочет сделать глоток-другой в перерыве между блюдами.

— Вы не могли бы попридержать язык, — устало попросила Мери. — Вы ведь почти не знали Сью. — Она вдруг сникла, будто увядший цветок, и я не знал, как ей помочь.

В комнату вошел старшина берегового патруля с черно-желтой повязкой на рукаве. Следом за ним появилось еще человек пять. Все они не скрывали своего любопытства. Мне на память сразу пришли шакалы, почуявшие запах падали. Среди вошедших оказались миссис Мерривел и распорядитель заведения, переполошившийся и растерянный.

Патрульный, перепуганный молодой человек, обратился ко мне:

— Моя фамилия Бейкер, сэр. Насколько я понял, здесь произошел несчастный случай.

— Пройдем в соседнюю комнату. Тут скопилось слишком много народу.

— При чем тут несчастный случай? — протявкала миссис Мерривел. — Я не верю, что это самоубийство. Этот страшенный негр был наверху в той самой комнате. Я видела, как он выходил оттуда.

— Когда это было? — спросил Бейкер. — И о ком вы, мадам, говорите?

— Об этом чудовище, черном стюарде со сморщенными ушами. Он бы испугал меня до смерти, если бы я не знала, как с черными обходиться. Уверена, он изнасиловал девушку, а потом повесил, чтобы следы замести.

Бейкер взглянул на меня, затем на дверь, которая вела в соседнюю комнату. Я кивнул, и он чуть приоткрыл дверь, чтобы можно было туда проскользнуть. Через минуту дверь распахнулась, и из нее, нетвердо ступая, будто кто-то его подталкивал, вышел Эрик. На сбившихся в кучу людей он взглянул как актер-любитель, впервые появившийся на публике.

Я сказал всем, что желающие могут подождать в зале. Мери тоже ушла со всеми.

— Какое вы имеете право, молодой человек? — взвизгнула миссис Мерривел.

Я захлопнул дверь у нее перед носом. Эрик присел к туалетному столику на обитый дешевым желтым атласом пуф. Он стал изучать в зеркале собственную физиономию со столь неподдельным интересом, будто видел ее впервые.

Бывает, горе проявляет себя необычно, и это, видно, был как раз такой случай. Лицо в зеркале Эрику не понравилось, и он отвернулся.

— Я неважно выгляжу, — сообщил он равнодушно.

— Пожалуй.

— Как ты думаешь, Сэм, почему она это сделала?

— Мне трудно сказать, я ведь ее почти не знал.

— Могла она убить себя из-за того, что любила меня? Я имею в виду, из-за того, что я не мог на ней жениться?

— Могла. Но, если это и так, тебе тут нечем гордиться.

— Ты сегодня только и делаешь, что режешь правду в глаза, — усмехнулся Эрик, и в его тоне послышались робкие нотки обиды.

— Я нашел Сью. Если это ты помог ей оказаться там, где я ее нашел, то ты мне отвратителен. Если нет, то мне жаль тебя. Вообще-то мне тебя в любом случае жаль.

— Завтра я приду в себя, — пообещал Эрик. Он сказал это так, будто знал наверняка, что некоторые картины обладают свойством меркнуть при солнечном свете.

Доктор Сэйво вышел из соседней комнаты вместе с Бейкером, который выглядел сейчас старше на год или два.

— Следов насилия нет, — сказал доктор. — Несколько ссадин на спине, но они могли появиться, когда покойная вылезала из окна. Странно, что никто ничего не услышал и не увидел. Такие случаи почти никогда не обходятся без жесточайших конвульсий.

— Спасибо, сэр, — поблагодарил доктора Бейкер. — Я должен вызвать гражданскую полицию для освидетельствования трупа. Мне никогда прежде не приходилось сталкиваться с таким. Видел несколько раз избитых парней, но…

— Постарайтесь забыть, — посоветовал Сэйво. — Нас так учили на медицинском факультете.

Из зала донесся шум скандала. Спорили несколько голосов. Открыв дверь, я увидел негра, Гектора Ленда, вокруг которого собралась группа, возглавляемая миссис Мерривел. Ленд стоял прямо под люстрой, и я впервые как следует разглядел его. Уши у него были скрученные и обтрепанные, словно побитые градом бутоны черной розы.

Нос широкий и с вмятиной посередине, глаза — жгуче-черные прорези в набрякших мешках.

Одним словом, голова бывшего боксера — мощная и изуродованная, словно некогда ее использовали вместо тарана. И только в его теле отчего-то не ощущалось силы. Плечи поникли, живот вздымался при каждом вдохе. Ленд развел в стороны свои огромные ручищи, и его темно-розовые ладони на свету казались отполированными до блеска. Он напоминал затравленного сворой собак медведя.

— Я ни при чем, — твердил он. — Я даже не знал, что она наверху. Господом клянусь, не знал!

— А чем ты занимался наверху? — сдержанно спросил лейтенант, и лицо у него при этом вытянулось, как морда у гончей.

— Да не был я наверху, сэр. И эту молодую женщину не видел.

— Зато я тебя видела, — не унималась миссис Мерривел. — Я как раз выходила из этой двери. Он убил ее, — повторила она, обращаясь ко всем. — Я уверена, что это он. Видно же, что он виноват, стоит только на него взглянуть.

Ленд посмотрел в потолок, и белки его глаз сверкнули. Потом он огляделся по сторонам и задержал взгляд сперва на мне, затем на Эрике Сване. Белый китель на глазах темнел от пота. Вероятно, он окончательно растерялся, потому что сказал Эрику:

— Я был наверху, мистер Сван, я это признаю…

— Видите? — обрадовалась миссис Мерривел. — Он признает. — Она с торжеством посмотрела на Эрика, будто хотела сказать: «Вы нуждались в уроке по части расовых взаимоотношений, и вы его получили»: — Офицер, — обратилась она к Бейкеру, — я требую, чтобы вы арестовали этого человека!

— Что ты делал наверху? — спросил Эрик.

— Искал чего-нибудь выпить. Я знаю, что это плохо, но я просто выпить искал.

— Не понимаю.

— Искал чью-нибудь бутылку, чтобы отпить из нее. Иногда молодые дамы оставляют тут свои бутылки, вот я и подумал… Только не нашел ничего, а потом услыхал, что кто-то идет. А мисс Шолто я вообще не видел.

— Зайди сюда, Ленд, — позвал доктор Сэйво из комнаты позади меня. — Один вопрос я могу решить наверняка. Попросите всех остальных покинуть помещение.

— Я бы на вашем месте не оставался с ним наедине, — посоветовал управляющий. — Не хотелось бы, чтобы стряслось что-нибудь еще.

— Вы бы не остались? — переспросил Сэйво, с шумом захлопывая дверь туалетной комнаты.

Мери стояла позади миссис Мерривел. Она выглядела совсем усталой и измученной. Я подошел к ней.

— Скажите, как интересно! — хмыкнула миссис Мерривел. — Искал бутылку!

— У Сью была с собой бутылка, — произнесла Мери и прикусила губу, словно тут же пожалела о своих словах.

«Еще один кусок падали для шакалов», — подумал я.

— Ну, возможно, и была, — обрадовалась миссис Мерривел. — Возможно, она и парня туда к себе зазвала. Трудно сказать, что придет в голову негритянским заступницам.

«И миссис Мерривел», — сказал я себе.

Эрик взглянул на нее с недоверием, но промолчал. Мери вцепилась в мою руку до того крепко, что мне стало больно, а затем прижалась ко мне.

Впервые в жизни я так ясно понял то, что знал Данте: ад в значительной части состоит из пустословья.

Доктор Сэйво открыл дверь и, обращаясь к миссис Мерривел, коротко доложил:

— То, что вы предполагаете, исключено. Вас интересуют физиологические подробности?

— Разумеется нет, — ответила миссис Мерривел. Задрав кверху нос, она недовольно засопела. — Но, я полагаю, дисциплинарные меры должны быть приняты. В любом случае он пришел сюда, чтобы совершить кражу.

— О нем позаботятся, — заверил ее Эрик, — не волнуйтесь.

Разжав пальцы, Мери сказала:

— Я ужасно устала. Как вы думаете, мне можно теперь уехать домой?

— Насколько я понимаю, нам придется дождаться гражданскую полицию. Без нас им не обойтись.

— Потому что мы нашли Сью?

— Да, и потом, уже комендантский час. Чтоб попасть назад в Перл, необходимо получить пропуск.

— Вам его выдаст полиция.

— Странно, что они так долго. — Я поискал глазами Бейкера, но тот исчез. На втором этаже почти никого не осталось. Правда, когда я заглянул в туалетную комнату, Гектор Ленд все еще был там. Присев на желтый пуф, он свесил вытянутые руки между неловко растопыренными коленями. Живыми на его окаменевшем лице оставались только глаза. Стоя около двери смежной комнаты, Эрик смотрел на Ленда, но не видел его.

— Что стряслось с Бейкером? — спросил я. — Он вызвал полицию?

— Да. Они должны сейчас приехать.

Мери села в кресло у окна, а я примостился на подлокотнике между нею и крюком с веревкой. Голову она откинула на спинку, и ее стройная белая шея выглядела ужасно незащищенной. Все замолчали, как показалось, надолго. Возможно, прошло минут пять, но каждая из пяти пробивала себе дорогу сквозь камень.

Наконец на лестнице и в зале раздались шаги. В комнате появился Бейкер с сержантом местной полиции в оливковой форме и мужчиной в сером гражданском костюме. Гражданского он представил как детектива Крэма. Крэм рывком снял шляпу. Он был среднего роста и среднего возраста, выражение лица детектива мгновенно менялось, становясь вместо улыбчивого серьезным, при этом циничное любопытство не покидало его ни на минуту. Рот у Крэма был тонкий, большой и хищный, будто у акулы. В голубом галстуке-бабочке и полосатой шелковой рубашке он выглядел до того элегантным, что казался ненастоящим.

— Итак, — начал он, — здесь произошел несчастный случай. Я хочу сам все увидеть.

Сэйво повел его в среднюю комнату. Когда детектив вернулся, выражение лица и голос у него нисколько не изменились.

— Это вы ее обнаружили? — спросил он, указывая на меня.

Я подтвердил.

— Расскажите, как это было.

Я рассказал.

— Значит, юная леди была с вами на заднем крыльце. Хорошо. Я не буду спрашивать, что вы там делали.

— Мы искали Сью, — твердо сказала Мери.

— Вашу подругу?

— Мы вместе работали.

— Работали с ней на радио? Есть предположение, почему она совершила самоубийство?

— Мы не были настолько близкими подругами, чтобы делиться секретами.

— Может, ей нельзя было с вами делиться?

— Не знаю, — ответила Мери.

— Кто был здесь с ней? — Крэм указал большим пальцем на дверь у себя за спиной. Его взгляд остановился на Эрике. — Вы?

— Да.

— Ссора?

— Да.

— Как долго вы были знакомы?

— Примерно год.

— Близко, не так ли?

Горе заставило Эрика позабыть об условностях. От пережитого потрясения он стал не просто откровенен, но по-детски наивен.

— Мы любили друг друга, — признался он.

— Бог ты мой, так почему не поженились? — простодушно поинтересовался Крэм. — Теперь-то эта девушка уже не нужна никому.

— Я женат.

— Понимаю. Мои поздравления. А теперь вы, конечно, попросите меня по возможности замять всю эту темную историю.

— Пока я вас ни о чем не просил, а теперь попросил бы пойти к чертовой матери.

— Конечно, конечно. Взаимодействие — наше единственное оружие. А это что? — Он посмотрел на Ленда, который сидел на прежнем месте и озирался по сторонам, будто ожидал внезапного нападения.

— Гектор Ленд, сэр. Я стюард на судне мистера Свана.

— Вы — судовладелец? — спросил Крэм у Эрика. — А как он сюда попал?

— Приехал, чтобы подавать ужин.

— Одна из женщин обвинила его в убийстве, — сказал Сэйво. — В изнасиловании и убийстве. Но он не виноват.

— Откуда вы знаете?

— Я врач.

— А я полицейский, однако во многом не уверен.

— Я осмотрел обоих. — Сэйво покосился на Мери.

— Понимаю. Вон там — ее туфли?

— Я могу взглянуть, — предложила Мери.

— Принесите их, — обратился Крэм к сержанту. — Вон они, в ногах кушетки, у окна.

Это были черные лодочки примерно четвертого размера. Взглянув на туфли, Мери подтвердила, что они принадлежали Сью.

— Она была без них, когда вы ее нашли?

— Да, — кивнул я. — В одних чулках.

— Насколько я понимаю, она сняла туфли, чтобы вылезти в окно, — предположил Крэм. — Ну что ж, увижу вас всех на дознании.

— Когда? — спросил я.

— Завтра… А что?

— Я ожидаю транспорта на материк. Не исключено, что он придет завтра. Как вы думаете, смогу я подписать свои показания, если дознание еще не начнется?

— Не можете ждать? А я почем знаю? Все мною помыкают. Самое глупое, что я сделал в своей жизни, — снял военную форму.

— Вы служили в пехоте? — решил уточнить я. — Поэтому не любите флот?

— Армию я тоже не любил. Я побывал на последней войне. Вы меня понимаете?

— По-моему, вам надо выспаться, инспектор. Почему бы вам не поехать домой и не поспать?

— Не могу спать. Скажите, доктор, — обратился он к Сэйво, — что мне делать, если я не могу уснуть?

— Пейте виски, — посоветовал Сэйво. — Нервы успокоятся, если станете напиваться раз в несколько дней.

— Напиться я тоже не могу. С утра до ночи вприпрыжку. И потом, если бутылка виски стоит двадцать пять долларов, то при чем тут я с моим жалованьем?

— Вы бы не могли куда-нибудь прыгнуть и достать нам пропуска? Или они уже лежат в вашей сумке для детенышей?

— В смысле как у кенгуру, поняли, сержант? — спросил Крэм.

— Нет, сэр.

— Что-нибудь придумаем. Я могу довезти вас до верфи. А там уж вы сами.

— А как насчет мисс Томпсон?

— Живет в городе?

— Да, — подтвердила Мери. — Совсем недалеко отсюда.

— Мы вас подкинем. А вы останетесь здесь, — велел он сержанту. — За покойной скоро приедут.

Когда мы спустились вниз, о вечеринке напоминали лишь переполненные окурками пепельницы, опустошенные или отдававшие кислым стаканы с остатками виски да разбросанные в беспорядке стулья, только что покинутые парочками. Тишина и пустота воцарились там, где недавно было людно, шумно и весело. Все уехали домой, остался один Джин Халфорд, который стоял в зале и разговаривал с управляющим.

— Я ужасно огорчился, когда услышал, — сказал мне Халфорд.

— Мы все огорчились. Где вы ночуете?

— Должен был переночевать в городе, но теперь не знаю, как добраться, не уехал на автобусе, потому что дожидался вас.

Любопытство, волнение и жалость промелькнули в его темно-зеленых глазах.

— Ну так какого дьявола раздумывать, едемте с нами, — сердито буркнул Крэм. — В машине уместятся семеро, а утром я вступлю в общество автолюбителей. Моя фамилия Крэм. Детектив Крэм.

— А моя — Халфорд. Вы расследуете убийство?

— Пока не знаю.

— Счастливый вы человек, мистер Крэм. Можете так спокойно относиться к подобным кошмарам.

— Я хотел сказать, что пока не знаю, убийство ли это, — огрызнулся Крэм. — А вы знаете?

— Кончая жизнь самоубийством, женщины обычно предпочитают другие способы, — уверенно заявил Халфорд. — Если, разумеется, у них нет особой причины для того, чтобы безобразно выглядеть после смерти. — Он злобно взглянул на Эрика и тут же отвел глаза. — Любовь не сильнее смерти, в отличие от тщеславия.

Эрику было не до обид, и он не слушал Халфорда. Его светлые глаза застыли, словно камни; ослепший от отчаянья и жалости, он не видел перед собой никого, кроме Сью.

— Попридержите язык, — пригрозил я Халфорду, — или я его вырву.

Он рассмеялся беззаботно и мерзко.

Глава 3

Проснувшись, я посмотрел на часы, они показывали пять. С минуту я лежал, ощущая внутри пустоту и с напряжением ожидая, когда зазвонит штабной колокол. Затем я понял, не испытав и малейшего облегчения, что нахожусь на верхней койке в Эриковой каюте на эсминце в Перл-Харбор, по которой теперь ни один враг долго-долго не нанесет удара. И все равно я не мог расслабиться. Есть вещи, поражающие воображение куда больше, чем самолеты камикадзе, вот они-то и не давали мне всю ночь покоя.

В каюте горел свет, я придвинулся к краю койки и свесился вниз. Эрик сидел на металлическом стуле, около металлического стола, широко расставив ноги на металлическом полу. Он не разделся, и по его окаменевшей сутулой спине можно было понять, что он сидит тут давно и ужасно устал.

Голос его, впрочем, прозвучал как ни в чем не бывало, когда, услышав, что я зашевелился, он повернулся и сказал:

— Спи, Сэм, еще совсем рано. Тебя беспокоит свет?

— Нет, меня беспокоишь ты. Почему бы тебе не отдохнуть?

— Я попробовал, но не смог заснуть.

Эрик встал и зажег сигарету, быстро и уверенно. В его лихорадочных движениях ощущалась энергия человека, который не просто смирился с бессонницей, но воспринимает ее как нечто само собой разумеющееся. Я наблюдал за ним с ощущением, что сон — это чудо, которое ежедневно случается с теми, кто в него верит: с идиотами, детьми или пьяными до беспамятства. И я понял, что больше и мне не уснуть.

— Кухулин из Ольстера, измученный ранами и утомленный сраженьями, — сказал я, — не отдыхал, как простые смертные. Он находил место, где мог упражняться, сколько хватало сил.

— Ему это помогало? — спросил Эрик. На его лице промелькнуло жалкое подобие улыбки.

— В конце концов он рехнулся.

Я свесил ноги с койки и спрыгнул вниз. Эрик подвинул мне стул и протянул сигарету.

— Если ты беспокоишься обо мне, то напрасно, — сказал он. — Я неисправимый эгоист и слишком практичен, чтобы не то что свихнуться, а даже сделать вид, что свихнулся.

— Мне показалось, что притворяться ты наконец научился. Но, если ты полагаешь, что я вырвался из объятий Морфея, чтобы обсудить твою персону, ты ошибаешься. Лучше я тебе еще что-нибудь расскажу про Кухулина. Стиви Смит сочинил про него забавный стишок…

— Не отвлекай меня. Я думал о том, что случилось со Сью.

— Хорошо, — согласился я. — Мы поговорим о Сью Шолто. А потом, через пару дней или пару недель, перейдем к твоей жене.

— Моя жена тут совершенно ни при чем, — ответил он монотонно, будто повторяя заклинание. — Надеюсь, Господь не позволит ей узнать о случившемся.

— И тем не менее она узнает. Ты сам ей расскажешь, Эрик. У тебя, парень, такой характер, что ты обязательно попросишь ее тебя утешить. А она — из тех женщин, что непременно утешат. Именно поэтому ты на ней женился и никогда не бросишь.

— Не брошу? — переспросил он печально. — Если бы я только мог предположить, что Сью натворит такое…

— Итак, ты все разложил по полочкам. Она себя убила, потому что не могла заполучить тебя. Знаешь, твоя теория построена главным образом на тщеславии. Ты чувствуешь, что виноват в случившемся несчастье, и, не зная его истинных причин, приходишь к заключению, что Сью убила себя из-за тебя. Если ты чувствуешь себя виноватым, значит, виноват.

— У тебя прекрасные намерения. Столь благие, что ими вполне можно вымостить дорогу в ад. Но факты нельзя изменить с помощью слов.

— Какие факты? Ты не знаешь, совершила ли Сью самоубийство. Возможно, ее убили. Халфорд уверен, что убили.

— Убили? Зачем кому-то понадобилось убивать Сью?

— Не знаю. Детектив Крэм тоже не знает. А ты знаешь?

— Совершенно неправдоподобная идея.

Эрик приучил себя к мысли, что Сью покончила с собой, и предположение о возможном убийстве застало его врасплох, еще раз больно ударив по незащищенному месту.

— Убийство всегда неправдоподобно, — сказал я. — Потому оно и является преступлением, которое карается смертью. Но такое случается. Может, случилось и прошлой ночью.

— Ты же не поверил чепухе про Гектора Ленда? Собачья чушь. Ленд чудак, но преступление на сексуальной почве — такое на него не похоже.

— Это не преступление на сексуальной почве. У Сэйво есть доказательства. А почему Ленд — чудак?

— Мне не так много о нем известно. Хочу разузнать побольше. Раз или два он не подчинился старшему по званию, побывал у Капитанской мачты, получал наряды вне очереди и тому подобное. Судя по отдельным высказываниям, у него здорово развито расовое чувство. Не могу сказать, что для него типичны какие-то революционные или разрушительные идеи, но он будоражит других стюардов. Мне кажется, Ленд один из главарей у черных ребят, любителей азартных игр.

— Играют не только черные. Не встречал ни одного военного моряка, который бы не играл. Да и просто военного или просто моряка.

— Знаю. Но приходится следить, чтобы они не зарывались. Надо за многим следить, даже если и не мечтаешь в точности следовать уставу военно-морского флота. Устав запрещает азартные игры на американских военных кораблях, что в нашей интерпретации означает, что играть можно, но не слишком часто, причем в специально отведенных местах и только в отведенное для этого время. Я собираюсь выяснить, чем занимался Гектор Ленд до того, как ступил на борт нашего судна.

Чьи-то шлепанцы застучали по проходу, и за серым противопожарным занавесом, закрывавшим люк, промелькнула тень. Снаружи в питьевом бачке зажурчала вода, затем занавес отодвинулся в сторону, и вместо него в люк просунулась лохматая светловолосая голова. У владельца головы оказалась квадратная физиономия с маленькими веселыми глазками.

— Привет, Эрик, — по-техасски тягуче протянула голова, а волосатая рука вытерла влажный рот. — Что так рано, замучило похмелье?

— Страдал всю ночь. Ты не знаком с Уиллом, Сэм? Он у нас главный связист. Младший лейтенант Дрейк, лейтенант Уолсон.

— Рад познакомиться с вами, Дрейк. Главный связист, главный цензор, ответственный за связи с общественностью, мастер на все руки и всеобщий козел отпущения. В свободное время не дежурю по палубе, и потому все остальные офицеры ворчат. Вчера вот не смог погулять на вечеринке, так как капитану понадобилось отправить сообщение. Теперь ему приспичило отправить еще одно сообщение, будто нельзя подождать до Диего…

— Значит, решено? — спросил Эрик. — Идем получать предписание в Сан-Диего?

— Похоже на то, но в военно-морском флоте нельзя ничего знать наверняка. Не распространяйся особенно, а то многие огорчатся.

— Вчера вечером вы не слишком много потеряли, — утешил я Уолсона. Начали за здравие, кончили за упокой.

— Слышал. Эрику не позавидуешь. Что-нибудь прояснилось? Мне показалось, вы упомянули Ленда, перед тем как я заглянул.

— Я должен навести о нем справки, — объяснил Эрик. — Его видели, когда он выходил из комнаты, где… где это случилось. Я был убежден, что это самоубийство, но теперь засомневался.

— Ты был знаком с этой девушкой? — Шустрые глазки Уолсона засветились любопытством.

— Она была моей подругой, — холодно ответил Эрик.

Соваться в чужие дела на корабле еще опаснее, чем на берегу: больше рискуешь заполучить врагов. Уолсон переменил тему:

— Будешь проверять Ленда, спроси, где он берет деньги, которые отсылает домой. Он отправил жене около пятисот долларов за последние два месяца…

— Правда? — Эрик встал. — У тебя есть запись?

— Естественно. Мы регистрируем все вложения, если они попадаются в письмах, подвергающихся цензуре, чтобы снять с себя ответственность.

— Я бы хотел просмотреть твою регистрационную книгу. Чтобы скопить пятьсот долларов, Ленду, с его жалованьем, понадобится по меньшей мере год.

— Зачем откладывать? Пошли со мной, только оденусь.

Через несколько минут мы, поднявшись следом за Уилсоном по трем лестницам, оказались в комнате связистов.

Там он протянул нам судовую книгу в матерчатом переплете.

— Записи найдешь сам, — сказал он Эрику. — Меня снова вызывает капитан.

Уолсон заспешил в каюту капитана, а мы с Эриком занялись книгой. Он находил нужную графу, а я записывал цифры на клочке бумаги. За двадцать минут мы выяснили, что в письмах Гектора Ленда к миссис Гектор Ленд в Детройт имелось шесть денежных вложений. Все записи были сделаны в последние три месяца и все датированы. Сумма каждый раз равнялась примерно ста долларам и в общей сложности составила шестьсот двадцать долларов.

— Ленд не мог выкроить эти деньги из своего заработка, — сказал Эрик, — у него есть другой источник дохода.

— Игра?

— Возможно. Но тогда ему должно было дьявольски везти.

— Он мог получить всю сумму разом, с блеском выиграв одну партию в кости, а потом отсылать деньги постепенно, чтобы не вызвать подозрений.

— Верно. Даты совпадают с нашими заходами в порт. За последние три месяца мы регулярно бывали в Перл. Каждые две недели проводили там дня три-четыре. Конечно, Ленду приходилось посылать деньги оттуда, потому что отправлять письма с моря невозможно. Не представляю, откуда у него этакие деньжищи?

— А где Ленд сейчас?

— Думаю, на своем месте. До следующей Капитанской мачты он будет на корабле, а потом, может быть, отправится на губу.

— За что?

— Он же признался, что вошел в комнату, чтобы украсть виски. Если он больше ни в чем не виноват, то все равно будет наказан и знает об этом.

— Едва ли мы сейчас выудим что-нибудь из Ленда, — сказал я, — вчера он до смерти перепугался. Но поговорить стоит.

— Я тоже так думаю.

Ленда мы нашли в офицерской столовой, где он помогал другим стюардам накрывать столы к завтраку. Он старался на нас не смотреть и продолжал работать, как будто нас не было. Работал он быстро и ловко, и до того тщательно разглаживал скатерти и раскладывал ножи, вилки и ложки, что можно было подумать, он решил посвятить этому мирному и уютному занятию остаток своей жизни. Когда Эрик окликнул его по имени, он выпрямился и произнес: «Да, сэр», так и не взглянув на нас.

В светлом металлическом помещении изуродованное черное лицо Ленда и его мощный торс казались чужеродными, точно вырванное с корнем лесное дерево, принесенное бурей в совершенно неподходящее место.

— Подойди сюда и присядь на минуту, — приказал ему Эрик. — Надо поговорить.

Ленд тут же подошел к нам и, после того как мы сели, устроился на краешке стула.

— Слушаю, сэр? — произнес он.

— В последнее время ты отсылаешь домой много денег.

— Не так уж и много, сэр. Только то, что мне удается скопить. Жене нужны деньги.

— Не сомневаюсь. Но это не объяснение.

— Я коплю, сэр. Почти ничего не трачу на себя. Отсылаю ей все жалованье.

— Как ты набрал шестьсот двадцать долларов за последние три месяца? Если украл, то я все равно узнаю.

Челюсти Ленда дернулись, как будто он хотел ответить, но не мог подобрать подходящих слов.

Наконец он сказал:

— Заработал, сэр. Я заработал.

— Как?

— Играл. Мне жутко везет в кости, вот я и выиграл эти деньги.

— С кем ты играл?

— С парнями. Со всеми, кто хотел поиграть.

— Парни с корабля?

— Да, сэр. Хотя нет, сэр. Только некоторые. Вообще-то я не припомню.

— Подумай как следует и вспомни, Ленд. Потому что я обязательно проверю все, что ты расскажешь, и, если соврешь, тебе грозят неприятности. Положение у тебя и без того не ахти, а игорные делишки его не улучшат.

— Да, сэр, — согласился Ленд. Мускулы на его лице напряглись оттого, что он изо всех сил сдерживал страх. — Но я эти деньги выиграл. Это правда, потому я вам так и сказал. В кости мне жутко везет…

— Ты уже говорил. Сходи на камбуз и посмотри, нет ли чего пожевать. Пора завтракать.

Ленд подскочил, будто под ним распрямилась пружина, и едва ли не опрометью бросился к камбузу.

— Думаешь, не врет? — спросил я.

— А я то почем знаю? — огрызнулся Эрик. — Черный будет скрывать от белого правду, пока его не возьмут за горло. Ленд слишком многим рискует.

Громкоговоритель на перегородке прошипел:

«Лейтенант Сван, пожалуйста, спуститесь на ют к телефону. Лейтенанта Свана срочно к телефону…»

— Наверное, из полиции. — Эрик устало вздохнул. — Как звали того детектива?

— Крэм.

Звонил детектив Крэм из Гонолулу. Он хотел получить формальные показания, касавшиеся обстоятельств смерти Сью Шолто от нас с Эриком и от меня персонально как от обнаружившего тело.

— Он хочет поговорить и с тобой, — вернувшись, сказал мне Эрик.

Взяв трубку, я произнес:

— Дрейк слушает.

— Это Крэм. Сможете зайти в полицейский участок сегодня утром? Я хочу выслушать вас побыстрей.

— Хорошо, но сперва я должен отметиться в транспортном управлении. Возможно, я должен буду скоро уехать.

— Да, помню. Дознание состоится сегодня после двенадцати. Вы обязаны присутствовать, и лейтенант Сван тоже.

— Мы будем. Есть что-нибудь новое?

— Нет. Но следователь сомневается, что это самоубийство. Трудность в том, что у нас нет ни единой зацепки. Преступником может оказаться кто угодно. Вопрос остается открытым, и я не представляю, как нам его закрыть. А вы?

— Я тоже.

— Ну что ж, поговорим, когда приедете ко мне. В девять удобно?

— Идет.

Мы проговорили битых два часа в кабинете Крэма за закрытыми жалюзи и пришли к тому, с чего начали. Сью Шолто могли убить Ленд, Эрик, я, Джин Халфорд, Мери Томпсон, миссис Мерривел, доктор Сэйво — в общем, любой из тех, кто принимал участие в вечеринке и не смог бы отчитаться за каждый свой шаг, не говоря уж о том, что оснований ограничивать круг подозреваемых лишь присутствовавшими не было. Каждый желающий мог свободно входить в Гонолулу-Хаус весь вечер.

Один упрямый факт то и дело заводил нас в тупик, заставляя отвергать любую свежую идею — ни у кого не было очевидной причины убивать Сью. Насколько нам было известно, только двоих людей — Эрика и Мери связывали с ней личные отношения, и оба они едва ли годились в подозреваемые. В итоге пришлось смириться с выводом, что Сью Шолто наложила на себя руки, и меня этот вывод нисколько не удивил.

Во время дознания, которое оказалось затянутым, тоскливым и путаным, я наблюдал за Мери. Только на ней отдыхали глаза в этой голой и душной комнате. Разумеется, смерть подруги потрясла ее — об этом говорила бледная до прозрачности кожа, скорбный взгляд и то, как она, давая присягу, сдерживала дрожь в руках. Раз или два голос ее сорвался, когда она рассказывала о том, что Сью обычно бывала веселой, а внезапно накатившее дурное настроение накануне вечером было совсем не типично для нее.

— Не думаю, что у нее была суицидная депрессия, — ответила Мери на вопрос коронера. — Сью была эмоциональна, возбудима, но она никогда бы не позволила себе впасть в черную меланхолию.

Глаза Мери потемнели от ужаса, когда она снова представила себе обмякшее безжизненное тело, одутловатое посиневшее лицо. Такой разлад с жизнью, что лучше — пустота. Теперь она с усилием выдавливала из себя слова, и следователь позволил ей покинуть место свидетеля.

Как только дознание завершилось, Мери первая заспешила к выходу, не замечая ничего вокруг. Однако, когда я вышел в холл, оказалось, что она ждет меня.

— Я надеялась, что нам удастся поговорить, прежде чем вы уедете, — сказала она.

— Я бы вам позвонил в любом случае. Я уезжаю завтра.

— Завтра? Это совсем скоро.

— Нормально. Гавайи сейчас для меня не самое приятное место.

— Для меня тоже. Мне стало казаться, что здесь никогда не случится ничего хорошего. Эти горы, облака, ярко-зеленое море, погода, которая никогда не портится, — все какое-то зловещее и бесчеловечное.

— Что-нибудь хорошее здесь все же может случиться, если вы согласитесь со мной пообедать. — Слова Мери произвели на меня впечатление, но я не хотел поддаваться подобным настроениям.

— Боюсь, что не составлю вам хорошей компании, но я готова.

— По-моему, нам надо постараться немного отвлечься. Как насчет того, чтобы искупаться на северном берегу? Я могу взять джип в транспортном управлении.

— Мне надо забежать домой переодеться и взять купальник.

Когда я заехал за Мери, она вышла ко мне в белом льняном платье. Волосы она подвязала лентой. Потом мы проехали через весь остров. Дальше от берега было теплее, а от свежего ветра, задувавшего в джип с откинутым верхом, щеки у нее порозовели. Насыщенный светом воздух нашептывал обещания, поля зеленели молодыми побегами ананасов, стволы пальм устремлялись ввысь к солнцу, будто высокие ноты. Но чем выше мы поднимались, тем чаще встречались нам валуны и ребра вулканических скал: точно сам ад вырывался здесь наружу, пробивая плечом поверхность земли.

Словно по молчаливому уговору, мы старались не упоминать о смерти Сью. Мы вообще очень мало говорили, берегли дыхание, чтобы хватило сил бегать и плавать. Берег был дикий, без волнорезов, и потому скакать на высоченных могучих валах, разбивавшихся о песок, было так же трудно и восхитительно, как на норовистой лошади.

Мери была очень похожа на дельфина. Позабыв о мрачных мыслях, она резвилась, подобно молодому животному. Утомившись, мы легли на чистый крупный песок, и, пока она спала, я любовался ею. Любовался покатыми плечами, завитками медовых волос на шее, округлыми руками, продолговатыми загорелыми бедрами, изящным изгибом спины и полнотой ягодиц. Я не касался ее и не разговаривал с ней, но я запомнил ее тело.

Настроение у нее снова испортилось с наступлением темноты. Мы прогуливались по берегу вдоль гостиницы, где поужинали. Вечерний бриз подул со стороны исчезающего в темноте моря. Рокот почти невидимых волн, то накатывавших, то отступавших, напоминал печальные мотивы здешних мест.

— Мне холодно, — пожаловалась Мери. Держа ее под руку, я почувствовал, что она немного дрожит. — И страшно, — добавила она.

— Вам надо пропустить еще стаканчик. А может, два.

— Лучше уж дюжину, чего там. Но ведь от этого забудешь лишь ненадолго.

— Что забудешь?

— То, что я чувствую. Мне неуютно, одиноко и страшно. Я ненавижу этот остров, Сэм. Мне кажется, что случится что-то ужасное, если я тут останусь.

— Что-то ужасное уже случилось, но не с вами. Подобный взгляд эгоистичен, но когда кто-то умирает у тебя на глазах, радует, что это не ты. На войне чувствительность у любого человека зарастает рубцовой тканью.

— Но разве война имеет отношение к случившемуся несчастью?

— Я уже высказывал свою точку зрения. Но я не знаю. Вспомните, что говорил Джин Халфорд о вражеских агентах на этих островах? Примерно тогда настроение у Сью изменилось, а вскоре… вскоре она умерла. Кто знает, была тут какая-то связь?

— Не говорите так, прошу вас. Вы еще больше меня пугаете.

Сейчас мы стояли и смотрели друг на друга, одни на темном пустынном берегу. Я придвинулся, чтобы разглядеть лицо Мери. Глаза у нее стали черными, цвета ночного неба, а пунцовые губы жалобно задрожали.

— Чего вы боитесь? — спросил я. — Не могу понять. Или вы думаете о том же?

— О чем?

— О том, что смерть Сью связана с войной.

— Нет, не совсем. Но мы работали вместе и занимались одним делом. Если Сью убили, то тот или те, кто убил ее, могут попытаться убить и меня. Я понимаю, что мои слова звучат по-детски, но я боюсь.

— Вы уже говорили, но, по-моему, у вас нет причин для страха. Или вы знаете больше, чем я?

— Нет, нет. Именно это-то и ужасно. Для того, что случилось, не было никаких причин.

— Ну хорошо. Если вы напуганы, почему бы вам не уехать с острова? Вернитесь к родным в Штаты. Многие не могут жить на Оаху, и вы, вероятно, тоже.

— Я уезжаю, — тихо, но решительно сказала Мери. — Без Сью я не смогу работать на радио. Утром я уволилась.

— Потерять сразу вас обеих — большой удар для радиостанции.

— Считаете меня предательницей?

— Чушь, — сказал я. — Человек должен сам распоряжаться собственной жизнью. Если на Оаху вам страшно, значит, надо уехать.

Вдалеке на берегу заговорили орудия. Мери прильнула ко мне, и я, обнимая ее за плечи, чувствовал, как напрягается в ее теле каждый нерв.

— Не бойтесь, — сказал я, — это у них обычная противовоздушная подготовка, тут это каждый вечер.

Трассирующие снаряды взмывали в небо светящимися шарами, будто запущенные жонглером, замысловатые и пугающие. Орудия затарахтели чаще, переходя на хриплое крещендо. Длинные белые лучи прожекторов прочесывали черную пустоту, перекрещиваясь и сплетаясь, подобно что-то судорожно нащупывающим пальцам.

Обхватив другой рукой Мери за талию, я заставил ее повернуться ко мне.

— Поцелуй меня, — попросила она.

Мы стояли под полосатым, как зебра, небом, обнявшись и ощущая лишь одурь и теплоту, до тех пор, пока грохот орудий и биение наших сердец не слились в едином ритме.

(обратно) (обратно)

Часть II Детройт

Глава 4

Я снова увидел Мери, когда позади остались пять тысяч миль и две недели.

Встреча не была случайной. Наше знакомство длилось чуть более суток, но мы оба хотели продолжения.

Перед тем как расстаться в тот вечер на Гавайях, мы обменялись адресами и телефонами.

Я сохранил свою холостяцкую квартиру в Детройте, сдав ее на время приятелю. Добравшись домой, я поселился вместе с ним. За первую неделю ничего особенного в Детройте не случилось, если не считать того, что случилось со мной. Отправившись навестить свою давнюю подружку Сандру, я узнал, что она уехала. Жила она теперь во Флориде, с молодым-премолодым мужем-летчиком, приписанным к Песаколе. Воспоминания о Мери настолько смягчили удар, что я и сам удивился собственному безразличию.

Меня устраивало холостяцкое житье с соседом, репортером утренней газеты, по имени Джо Скотт. Сидя дома, я наверстывал упущенное: читал и выпивал. Пил я в основном пиво, и то по вечерам, потому что бежать мне было не от чего, я был там, где хотел быть. Я поприсутствовал на нескольких спектаклях, поболтался на нескольких вечеринках, где очутился среди знакомых, но не среди друзей. Почти все мои друзья служили в Вашингтоне или в Управлении военной информации за границей. И все же приятно было пожить дома двадцать дней. Не прошло и недели, а мне уже стало страшно думать, что придется вернуться на Тихий океан. Я вновь чувствовал себя гражданским, и если что-то вызывало во мне досаду, то я радовался тому, что это не море, не солнце и не экран радара. Заодно с войной и смерть Сью Шолто забылась, как предрассветный кошмар.

Куда живей и ярче были воспоминания о загорелом стройном теле лежавшей на песке Мери, о свежести ее губ и о том, как она обнимала меня в тот вечер.

Страшное событие снова напомнило о себе накануне того дня, когда она позвонила. Я отправился в Анн-Арбор нанести визит вежливости жене Эрика Свана.

Я и так оттянул эту поездку на неделю, и откладывать дольше было невозможно. Мне было неловко за Эрика, хотя объективно у меня не имелось для этого оснований. Сообщение о смерти Сью появилось только в местной гавайской прессе. Эрик был упомянут мимоходом, как один из участников вечеринки, дававших показания. И все же я ощущал неловкость, лишь усугубившуюся в присутствии любящей верной жены.

Элен Сван была крупная блондинка со светлой кожей, в отличие от Сью Шолто не особенно темпераментная и не особенно нервная. Типичная домохозяйка, только бездетная, и потому расходовавшая весь накопившийся у нее запас любви на мужа.

— Вы ведь видели Эрика? — спросила Элен, воздав для начала должное моему загару и воспев счастливую звезду, благодаря которой я вернулся домой. — Он мне написал, но расскажите, как он, у него все нормально?

— Было нормально, когда мы с ним встретились в Перл, — соврал я. — Он просто в отменной форме.

— Я так рада. Знаете, Эрик всегда пишет, что прекрасно себя чувствует, но я не верю ему. Так приятно, что вы это подтвердили. Понимаете, если он заболеет, то не сообщит, побоится волновать меня.

— У вас скоро будет возможность самой во всем убедиться, — сказал я, думая о том, насколько проницателен ее любящий взор. — Его эсминец возвращается в Штаты.

— Знаю, — сказала она, и ее детская улыбка заставила меня поежиться. — Он должен быть дома завтра. Вот, взгляните.

Будто волшебник, разгадавший тайну времени и пространства, она взяла со стола желтый листок телеграммы и протянула мне, чтобы я прочитал:

Благополучно прибыли Штаты Приеду ненадолго домой отпуск среду восемнадцатого

Люблю целую Эрик

— Правда, чудесно? — прощебетала Элен. — Ничего, что ненадолго, главное, я увижу его. А приезжает он уже завтра.

— Грандиозно, — подтвердил я с воодушевлением, показавшимся мне самому недостаточно искренним. Я не был убежден, что переезд от мертвой любовницы к живой жене так легко дастся Эрику. Правда, трепетная материнская любовь Элен Сван почти не нуждалась в подпитке. И именно поэтому, решил я, муж ей изменяет. Быть может, я не до конца удовлетворил неутолимое любопытство Элен, но пробыл я у нее столько, сколько требовали приличия, и пообещал пообедать с ними, пока Эрик будет в отпуске. Потом я вернулся в Детройт, чтобы почитать книгу и забыть о женщинах.

На следующее утро Мери Томпсон позвонила из Кливленда. Стоило мне услышать ее низкий красивый голос, и я тут же понял, отчего всю неделю был таким скучным и вялым. Дело было в подспудном ожидании и тайном страхе, что больше она никогда не появится.

— У тебя все быстро устроилось, — сказал я, — я ужасно рад.

— Относительно быстро. Но я тоже ужасно рада. Ты давно дома?

— Неделю.

— Хорошо отдыхаешь?

— Тихо. Я вдруг понял, когда услышал твой голос, что очень ждал твоего звонка.

— Это приятно. Если ты говоришь правду. Ты уверен, что мой звонок не выбил тебя из колеи? Может, ты просто ведешь себя по-джентльменски?

— Ты не права. Я не могу вести себя с тобой как истинный джентльмен. Когда мы увидимся?

— Знаешь, я опять приеду сегодня в Детройт. Не для того, чтобы повидаться с тобой, — из-за работы.

— «Опять»? Ты хочешь сказать, что уже была тут и не позвонила?

— Была, проездом из Чикаго. Заехала повидаться с родными. Вообще-то я не обязана объяснять. Перестань разговаривать со мной тоном собственника. — Мери произнесла это насмешливо, однако в ее голосе прозвучали стальные нотки. — А как твоя подружка?

— Вышла замуж, слава богу! А как насчет того, чтобы встретиться по этому случаю в восемь около «Аренды кадиллаков» и поужинать вместе?

— С удовольствием. До встречи. — Мери повесила трубку.

Часа через два у меня снова затрезвонил телефон, и я почувствовал себя совсем как в доброй старой Перл-Харбор. На этот раз позвонил Эрик, из аэропорта.

— Хорошо, что я застал тебя, — сказал он, как только мы обменялись приветствиями. — Есть кое-что новое.

— Насчет… этого?

— Не совсем, но возможно. Гектор Ленд исчез.

— Я думал, он сидит на губе.

— Он и сидел. Десять дней. Потом мы его выпустили, только ему было запрещено покидать корабль. В ночь, когда мы пришли в Диего, он ухитрился удрать, и с тех пор его не видели.

— Не понимаю, как он сумел выйти из порта?

— Мы еще не заходили в порт. Пришвартовались у Северного острова. Думаю, он мог выпрыгнуть за борт и доплыть до какого-нибудь неохраняемого берега, может, в Коронадо. А может, вообще утонул. Но, так или иначе, пропал.

— Но тот факт, что Ленд в самоволке, еще ни о чем не говорит!

— Верно. Но я все же хочу проверить. Поэтому и звоню тебе. Его жена живет в Детройте.

— Знаю. Где-то в Парадиз-Вэлли.

— Мне сейчас некогда, Элен ждет меня, но вечером я бы хотел приехать в город и поискать миссис Ленд. Ты свободен?

— Прости, но я ужинаю не один.

— А потом мы не могли бы увидеться?

На мгновение мне захотелось попросить его, чтобы он не впутывал меня в эту историю и вообще позволил мне забыть о ней, даже если не может забыть сам.

Тем не менее я сказал:

— Послушай, я ужинаю с Мери Томпсон, она вернулась в Штаты. Приходи с Элен, посидим вчетвером. Повеселимся, а если получится, поищем миссис Ленд.

Не успев сделать Эрику это предложение, я немедленно о нем пожалел. Вчетвером, с женщинами, можно найти занятие поприятней, чем поиски неизвестной негритянки в Парадиз-Вэлли. Кроме того, я подумал, что жена Эрика и подруга его любовницы при встрече могут испытать определенную неловкость. Но Эрик тут же поймал меня на слове, и мы договорились на восемь.

Все вышло лучше, чем я предполагал. Испортить настроение Элен, которая чувствовала себя рядом с Эриком на небесах от счастья, было невозможно, а Эрик блаженствовал в атмосфере подобной преданности. Мери, которая, как мне казалось, с самого начала раскусила Эрика, с удовольствием наблюдала за ними со стороны. Она ни разу не упомянула о Сью, не позволила себе ни одного женского выпада, и обе они вскоре ощутили взаимное дружеское расположение.

Со дня нашей последней встречи Мери заметно изменилась. После несчастья на Оаху, которое заставило ее ощутить страх и боль, она почувствовала себя беззащитной, словно роза в бурю. Кошмар в Гонолулу-Хаусе потряс ее, а я не сумел ее успокоить, хоть и старался изо всех сил. Сейчас она больше не казалась растерянной. Характер взял свое, и, собравшись, она снова держалась как уравновешенная и уверенная в себе женщина. Наверное, отъезд с острова, где осталось все то, что хотелось забыть, морское путешествие и возвращение домой благотворно сказались на ней. Она стала другой. Перемену усугубил мартини и прочие коктейли, которым мы отдали должное до и после ужина. На наше с Эриком предложение отправиться в экспедицию Мери откликнулась с молодым задором:

— По-моему, это здорово! Охота на людей в дебрях Детройта. Во всяком случае, охота на женщину.

— Не совсем так, — сдержанно поправил ее Эрик. — У меня есть адрес. 214 Чеснат-стрит.

Элен немного огорчилась:

— Я думала, ты в отпуске, Эрик. У тебя всего-то пять дней, и один уже подходит к концу.

— Это займет каких-то полчаса, — смущенно ответил Эрик, — а потом мы повеселимся в ночных заведениях.

Мы с Мери устроились на заднем сиденье в опрятном седане Эрика, и мне стало безразлично, куда ехать. Мери позволила мне поцеловать себя, но губы ее на этот раз не были трепетными и податливыми. Она ответила мне уверенным поцелуем.

Быстрей, чем мне бы хотелось, я заметил приколоченную над дверью темного дома табличку с номером 214. Дом этот мало чем отличался от точно таких же нелепых многокомнатных строений, каждое из которых некогда принадлежало одной состоятельной семье, а теперь служило пристанищем для двадцати, если не больше.

Загнанные в угол экономическим гнетом и социальной несправедливостью, негры кишели в этих гниющих людских муравейниках, ютясь по пять — семь человек в одной комнатенке. Разруха разъедала старые дома изнутри: проржавевший водопровод, давно не крашенные потолки, не оклеенные стены, прохудившиеся крыши, не работающее отопление. Владельцы не ремонтировали жилье, отчаявшись получить арендную плату. И все же снаружи, особенно когда в снег и стужу здешние обитатели собирались у очагов, эти дома мало чем отличались от всех прочих. Пышные фасады напоминали дородных матрон, заразившихся дурной болезнью.

Мери, которая, по ее словам, мечтала о приключениях, хотела пойти с нами, Элен же предпочитала держаться подальше от столь сомнительных мест.

— Да, не слишком приятный райончик, — заметил Эрик, явно сожалея о том, что, не подумав, привез сюда жену. — Запри двери, Элен, а если кто привяжется, сделаешь круг по кварталу.

Оставив в конце концов обеих женщин, кутавшихся в меховые горжетки, на переднем сиденье, мы постучались в притихший дом. Закрашенное окошко в массивной резной двери белесо светилось, напоминая пораженный катарактой глаз. Мы снова постучали, но, так и не дождавшись ответа, толкнули дверь и шагнули в темный проем. Пустынный холл был пропитан запахами и воспоминаниями: всем тем, из чего состоит человеческая жизнь: стряпней, совокуплением и родами, ссорами и счастьем.

Справа, из-за неплотно прикрытой двери, выбивался луч света. Я постучал, и луч расширился.

— Вам кого? — спросил коротко стриженный седой мужчина с морщинистым грубым лицом.

— Здесь живет миссис Гектор Ленд?

— Бесси Ленд живет напротив, — нетерпеливо ответил старик. — Ее комната третья слева. — Он захлопнул дверь.

Осторожно пробравшись между детскими колясками и молочными бутылками, мы нашли дверь.

Чиркнув зажигалкой, я осветил пришпиленную к ней табличку с двумя фамилиями: «Миссис Бесси Ленд. Миссис Кейт Морган».

Я постучал, и женский голос сердито крикнул:

— Уходите, я занята.

Звуки, доносившиеся из комнаты, безошибочно указывали на характер занятия.

— Мне это не нравится, — неожиданно заявил Эрик. — Пошли отсюда.

— Неужели ты ожидал, что миссис Ленд примет тебя в гостиной, украсив голову своей лучшей диадемой? — съязвил я.

Я постучал еще раз, и звуки затихли. Молодая негритянка, стоя на пороге, придерживала на груди кусок полотняной ткани. Она безжалостно пнула ногой вынырнувшего из темноты белого щенка, который вцепился ей в шлепанец.

— Миссис Гектор Ленд? — спросил я.

— Бесси нет дома. И вообще она с этим делом покончила. Если вы подождете, то, может, я?..

Она подняла правую руку, чтобы пригладить волосы, и ткань чуть сползла, приоткрыв правую грудь.

— Мы пришли к миссис Ленд, — поспешно заверил ее Эрик. — По делу. А не для… — Он покраснел и запнулся.

— Тем лучше для меня, — сказала черная девица без тени любезности и ухмыльнулась. — Я сегодня устала. Бесси ушла в бар «Париж». За угол и налево.

Вернувшись в машину и увидев, что Элен и Мери дрожат, несмотря на работавшую печку и свои меха, мы свернули налево за угол.

Щербатая красно-оранжевая неоновая вывеска, отбрасывавшая на грязный снег отсвет, похожий на затухающий огонь, гласила: «Париж. Бар и гриль».

— Давайте зайдем и немного выпьем, — предложила Мери, — очень уж холодно.

— Вы уверены, что это не опасно? — спросила Элен. — Тут, кажется, одни негры.

— Ну и что, — возмутился я. — У нас ведь демократия, разве не так? Негры пьют то же, что и мы, и точно так же пьянеют.

— Заходим, — скомандовала Мери, и мы все вошли внутрь.

Вдоль левой стены заведения протянулась стойка с закусками, ряд кабинок, разделенных высокими тонкими перегородками, находился справа, а за ними, в глубине, высился бар. Еще правее бара стояло пианино, сидя за которым черный музыкант бренчал буги-вуги.

Большое прокуренное помещение, оглушавшее посетителей жесткими ритмами буги-вуги, с трудом вмещало всех желающих. Правда, присутствующие почему-то в основном помалкивали и почти не смеялись. Не без испуга я осознал, что все они обратили на нас внимание.

То обстоятельство, что цвет моей кожи может заставить разом притихнуть стольких людей, повергло меня в смущение. В некотором смысле мы прошли по залу, как сквозь строй. Все кабинки были заняты, но возле бара место для нас все-таки нашлось. Усевшись, мы заказали бармену четыре бурбона и спросили, как нам найти миссис Ленд.

— Она рядом с вами, — ответил он мне с улыбкой.

Я посмотрел на женщину, которая сидела около меня.

Она была черная, но миловидная, как девушка из «Песни песней»: отлично сложена, с правильными тонкими чертами лица, продолговатыми глазами. Только взгляд у нее был рассеянный, а рот безвольный, с вялыми губами. Перед ней стоял маленький стаканчик с коричневатой жидкостью.

— Миссис Ленд? — спросил я.

— Да.

Я унюхал запах полыни.

— Я младший лейтенант Дрейк. А это — лейтенант Сван, он бы хотел задать вам несколько вопросов.

— Что еще за вопросы? — спросила она сонно. Зрачки у нее двигались медленно, будто им мешала их собственная тяжесть.

— Это касается вашего мужа.

— Вы знаете Гектора? А, ну да, вы же морские офицеры. Он ведь на флоте.

Эрик теперь стоял у нее за спиной. Придерживая щеку рукой, миссис Ленд повернулась на табурете и, неосторожно задев стаканчик локтем, опрокинула его.

— Проклятье! — с чувством произнесла она. — Еще один, Боб.

— Может, хватит на сегодня, Бесси?

— Ты всегда так говоришь. А мне всегда мало. Наливай еще один, Боб.

Пожав плечами, бармен наполнил для нее еще один стакан. Миссис Ленд расплатилась, достав деньги из черной кожаной сумки.

Мери, которая все подмечала, не оставила без внимания и эту сумку.

— Хорошая кожа, — шепнула она мне на ухо. — И одета она прилично. Почему, черт возьми, она так живет?

— Пристрастие к спиртному многое объясняет, — ответил я, — но, в свою очередь, требует объяснения.

— Все на свете имеет причину, и пьянство в том числе.

— Она не очень пьяная.

— Не обманывай себя, — сказала Мери так громко, что бармен навострил уши, — уж я-то повидала пьющих женщин, она настолько пьяна, что от нее ничего не добьешься. Мы можем спокойно отправляться домой.

— Молодая дама права, — перегнувшись через стойку бара, доверительно сказал мне бармен. — Бесси бывает тут каждый вечер и не уходит до полуночи, пока мы не закроем заведение. Набраться она может — будь здоров, а иногда балуется абсентом. От него клонит в сон, понимаете?

Наконец я все понял. Женщина дышала медленно и тяжело, как пациент под наркозом. Движения ее были заторможенными и неуверенными. Глаза помутнели.

— Значит, Гектор дезертировал с флота? — пробормотала она и издала смешок, скорее напоминавший стон. — Он давно поговаривал, что сбежит, как только придет время. С тех пор как вступил в «Черный Израиль».

Высокий мужчина в коричневой шляпе и пальто, сидевший по другую руку от Бесси, наклонился и, почти не разжимая тонких фиолетовых губ, процедил:

— Ты несешь чепуху, Бесси. Гектору бы это не понравилось.

Женщина выпрямилась, последние следы улыбки улетучились.

Пианист заиграл «Сьюткейс блюз», и, как ни странно, она стала подтягивать мелодию пьяным контральто. Песня еще не кончилась, а по щекам Бесси уже бежали слезы. Опустив голову на руки, она разрыдалась. Стакан, скатившись со стойки, упал и разбился.

— Я заеду к вам завтра, — обратился Эрик к спине Бесси.

— Вы не думаете, что ее пора отсюда увести? — спросил я у бармена. — Если нужно, мы отвезем ее домой.

— Все будет нормально, если вы оставите Бесси в покое, — ответил тот холодно. — Попробуйте увести ее из бара до полуночи, и она вцепится в вас как тигрица.

— Завтра ты к ней не поедешь, — сказала Элен Сван Эрику. — Надеюсь, ты посидишь дома хоть один день отпуска. И умоляю, давайте уйдем отсюда и вернемся назад к цивилизации, — добавила она капризно.

Возврат к цивилизации означал, что нам придется платить за спиртное втрое дороже и слушать ту же музыку в худшем исполнении. После того как я согласился уйти и навестить миссис Ленд вместо Эрика завтра, настроение у Элен исправилось, а у Мери испортилось. Мы отправились в прокуренный подвальчик, битком набитый посетителями, потому что это было самое модное место в городе, и ей там не понравилось. Немного выпив, она попросила меня отвезти ее домой.

— Прости, Сэм, — сказала она в такси, положив голову мне на плечо. — У меня опять мигрень, придется лечь спать. Доктор сказал, мигрени не пройдут, пока я не научусь спокойно воспринимать то, что мне неприятно.

— Это я виноват. Не стоило тащить тебя в Парадиз-Вэлли. Там было неприятно.

— Завтра придумаем что-нибудь повеселее, договорились?

— Завтра?

— Я бы с удовольствием, — пробормотала она сонно, как ребенок.

Попрощавшись со мной в холле гостиницы, Мери поднялась к себе на лифте. Меня огорчило, что вечер так закончился, и, главное, я чувствовал, что виноват в том, что у нее испортилось настроение.

Заглянув в ближайший бар, в оставшиеся до закрытия полчаса я успел хватануть три двойных порции виски. Потом я отправился домой и тоже лег спать.

Мой сосед Джо Скотт, как правило, работал в своей газете часов до двух-трех ночи, а потом спал до полудня. Он еще не вернулся, когда я лег, а когда я встал, он еще спал. Хотя мне и надо было кое о чем спросить Джо, я решил его не будить. Возможно, проспавшись, Бесси Ленд сама захочет и сможет рассказать мне о том, что это еще за «Черный Израиль».

Может, Бесси Ленд и хотела, но она не смогла. Я доехал на такси до Чеснат-стрит и вышел на том углу, откуда был виден «Париж. Бар и гриль». Неоновая вывеска погасла, а припорошенные выпавшим за ночь легким снежком безлюдные улицы выглядели благостно. На тротуарах снег был утоптан башмаками ранних прохожих, спешивших на работу. Но сейчас, в десятом часу утра, вокруг не было ни души.

Подняв воротник, чтобы защититься от сердитых порывов ветра, кружившего снег, я направился к дому 214. Изнутри доносились отголоски утренней жизни: плакали и гукали младенцы, играли дети, женские голоса сплетничали и спорили. В холле, однако, было зябко и пустынно: чтобы удержать тепло в комнатах, обитатели поплотнее затворили двери. Третья дверь слева была закрыта, как и остальные, я постучал и стал ждать. Я бы ждал вечно, если бы не нажал на ручку и не вошел.

Бесси Ленд навзничь лежала на кровати, уставившись в грязный потолок. Одна ее рука свисала с кровати, вокруг упиравшейся в пол кисти собралась лужица крови. Белый щенок, поскуливая, облизывал окровавленные пальцы.

Как только я приблизился, щенок уполз под кровать. Глубокая рана на горле у Бесси Ленд бросилась мне в глаза. Разошедшаяся кожа образовала на темной лоснящейся шее кровоточащий эллипс. Хлебный нож с зазубренным лезвием валялся на матрасе возле ее головы. На Бесси Ленд было пальто, но сейчас оно не спасало ее от лютого холода.

(обратно)

Глава 5

Через три минуты после того, как я позвонил из стоявшего в холле автомата, вдалеке послышалась полицейская сирена. Прошло еще тридцать секунд, и она уже выла волком совсем рядом.

Внезапно сирена смолкла, будто от выстрела. Лейтенант полиции в синей форме и человек в штатском шагали ко мне через холл с видом людей, идущих на работу.

— Моя фамилия Кассатери, — представился лейтенант. — Вы ничего не трогали, как я просил?

— Ничего. Только коснулся ее щеки, чтобы убедиться, что она холодная. Она очень холодная.

Тот, что был в штатском, седой мужчина средних лет с неподвижным строгим лицом, осмотрел тело, не дотронувшись до него.

— Вы сказали, она холодная, — заметил он, — быстрозамороженная черная девка. Если тут есть некрофилы, на нее будет спрос.

— Как давно она умерла, доктор? — спросил Кассатери. У него было мясистое лицо уроженца Средиземноморья.

Рот лейтенанта то и дело кривился, так как в правом его углу торчала толстая сигара. Сигарой он пользовался вместо указательного пальца. Руки он не вынимал из карманов.

— Восемь-девять часов. Буду знать точнее, когда вскрою желудок, если от него что-то осталось после всего, что она выпила. Обратите внимание на посмертное посинение.

Я посмотрел. Свисавшая рука набухла от застоявшейся крови.

— Самоубийство? — спросил Кассатери.

— Отпечатки пальцев покажут. Куда, черт возьми, запропастился Рэнди?

— Сейчас явится. Ему надо было собрать инструменты.

Через минуту-другую доктор сказал:

— Да, самоубийство. Следы нерешительности. — Он небрежно ткнул пальцем в перерезанное горло. Я заметил неглубокий порез, идущий параллельно большой ране. — Черный самец перерезает глотку своей девке без раздумий.

— Здесь не тот случай. — Я вкратце изложил им свои соображения.

— Он читал «Тень», — сказал Кассатери.

— И еще про Дика Трейси, — добавил доктор.

— Женщину убили, — настаивал я.

— Этот человек говорит, что женщину убили, а если ее убили, мы обязаны разобраться, — заключил доктор.

— Я бы не стал соваться, если бы видел, что вы хотите разобраться.

— Еще несколько трупов — и вы успокоитесь, — сказал доктор, — не волноваться же нам каждый раз. Не понимаю, где Рэнди.

— Если вы не желаете меня выслушать, я найду того, кто выслушает.

— Он собирается оказывать на нас давление! — возмутился Кассатери.

— Послушай, сынок, — обратился ко мне доктор, — эти негры подыхают каждый день. Девка покончила самоубийством. Второй надрез означает самоубийство, понял? Ты суешь нос не в свое дело.

— А вот вы, похоже, мало что в нем смыслите, — огрызнулся я.

— Убирайся отсюда к чертовой матери, — рявкнул Кассатери. — Больно язык распустил. Погоди минуту, оставь свой адрес и телефон. Расскажешь, что тебе известно, на дознании.

Сообщив Кассатери свой адрес и телефон, я ушел, разозлившись так, что ноги у меня стали деревянными.

Далее об этом деле я был вынужден узнавать из газет и от Джо Скотта. Поскольку Джо работал в еженедельнике, происшествие там хотели преподнести со всеми подробностями. Назавтра я узнал, что из этого получилось: «Жена военного моряка покончила жизнь самоубийством, узнав о побеге мужа». Джо рассказал мне, что на хлебном ноже, перерезавшем горло Бесси, были отпечатки ее собственных пальцев и еще отпечатки пальцев Кейт Морган. Кейт Морган утверждала, что наличие ее отпечатков является вполне закономерным, так как она резала ножом хлеб. Она была напугана и опечалена смертью соседки, и, кроме того, у нее имелось первоклассное алиби.

Задолго до полуночи, часа, когда Бесси покинула бар «Париж», миссис Кейт Морган, поговорив по телефону, отправилась на всю ночь в некий отель, к некоему господину. Когда она вернулась, в доме уже находилась полиция.

Джо заинтересовало, что Бесси Ленд упомянула «Черный Израиль», но знал он о нем не больше меня.

Сидя в задумчивости за ланчем, он теребил кончик своего длинного острого носа.

— Попробуй поговорить с Уэнлесом, — посоветовал он в конце концов. — Видимо, это еще одна негритянская организация, а он знает о них все.

— Саймон Уэнлес? Социолог?

— Именно. Он написал очень хорошую книгу о природе расовых волнений. Наверное, она вышла, когда ты уехал.

— Наверное. Я немного знаком с Уэнлесом. Он все еще в Анн-Арборе?

— Да, насколько я знаю.

Уэнлес был в Анн-Арборе. Через два часа я нашел его в небольшом кабинете Энжел-Холла, главного здания Мичиганского университета. Он сидел один, с головой заваленный бумагами: стопки на столе, на стульях, на полу, на опоясавших стены полках. Когда я постучал в приоткрытую дверь, Уэнлес поднял голову и улыбнулся, словно был рад дать отдых глазам.

— Чем могу быть полезен, сэр?

— Моя фамилия Дрейк. — Мы обменялись рукопожатиями, и Уэнлес предложил мне сесть. — Не хочу отнимать у вас много времени долгим рассказом, но, возможно, вы могли бы помочь мне, сообщив кое-какие сведения.

— Единственное, чем я могу торговать. А какого рода сведения?

— Насколько я понимаю, вы хорошо знаете негритянское население Детройта.

— Я изучаю его много лет. Грандиозный народ. Может быть, вам попадалась моя книга о волнениях?

— К сожалению, там, где я был, даже сокращенный выпуск иллюстрированного журнала считался большой роскошью.

— Простите, к слову пришлось. Глупо, но автору трудно удержаться и не упомянуть о своей книге.

— Мне сказали, что вы много знаете о негритянских общественных организациях. Вы когда-нибудь слышали о «Черном Израиле»?

— Постойте, постойте, что-то припоминаю. Да, слышал, но мне ни разу не удалось, как бы это сказать… проникнуть туда.

— Это что-то вроде «Черной руки» или нет?

— Боже упаси! Надеюсь, что нет. Это расистская организация, выступающая за большее равноправие, за предоставление более широких возможностей неграм и так далее. Подобных ей — множество.

— Значит, вам ничего не известно о тайной или преступной стороне деятельности «Черного Израиля»? Ничего, что бы могло привести к убийству?

— Скажу вам откровенно, мистер Дрейк, мои исследования касались в основном организаций, имевших отношение к детройтским расовым волнениям. Насколько я знаю, «Черный Израиль» не занимался там активной деятельностью. Изучив ситуацию, я пришел к выводу, что негритянские объединения похожего толка либо играли незначительную роль в разжигании волнений, либо вообще не имели к ним отношения. Их возникновение явилось следствием различных факторов: социальное расслоение, зависть, успехи негров, вызывавшие неприятие у реакционно настроенных южан, осевших в Детройте. Неприязнь намеренно подогревалась разного рода демагогами, а иногда и вражескими агентами.

Мне было некогда слушать лекцию, поэтому я сказал:

— Большое вам спасибо. Можно мне от вас позвонить?

— Конечно. Жаль, что именно на ваш вопрос у меня не нашлось ответа. «Черный Израиль» — организация тайная, она всегда остается в тени, хотя, возможно, имеет большое влияние. Я вам советую расспросить о ней кого-нибудь из образованных негров. Они обычно знают о том, что происходит в их среде.

— Спасибо, попробую. — Сняв трубку, я набрал номер Эрика.

Когда он ответил, я сказал:

— Это Сэм. Я из Анн-Арбора, скоро уеду.

— Где ты находишься?

— В Энжел-Холле.

— Я собираюсь в город. Может, встретимся в «Дейвенпорте»?

— Через полчаса. — Я повесил трубку.

Старый салун и ресторан «Дейвенпорт» был совсем рядом с Мэйн-стрит. Я зашел туда и, пока ждал Эрика, съел булочку с ветчиной и выпил пива. Когда он появился, я заказал то же самое для него и еще пива себе. Потом я заметил, что в руке он держит сегодняшнюю детройтскую газету, а физиономия у него пошла красными пятнами.

— Почему ты не сказал мне ничего по телефону? — спросил он, не успев сесть.

— Рядом со мной был доктор Уэнлес. Я подумал, что не стоит говорить при нем.

— Понимаю. Что, черт возьми, все это значит? Во что мы вляпались?

— Это-то я и хотел с тобой обсудить. Полиция снова настаивает на самоубийстве. Таким образом, за две недели мы имеем два самоубийства. Одно на Оаху, другое в Детройте. Может, это совпадение, что оба тела нашел я. А может, именно это совпадение заставило меня без всяких на то оснований заподозрить, что две эти смерти как-то связаны между собой. Но, ей-богу, я в этом убежден и не верю, что то и другое — самоубийства.

— Не представляю, как ты собираешься объединить эти две истории. У тебя нет ни одного конкретного подозреваемого.

— Гектор Ленд мог убить Сью. Сколько дней, как он сбежал с корабля?

— Давай посчитаем. Уже три. Вечером будет четыре.

— Он может скрываться сейчас в Детройте. И вот еще что. Бесси Ленд упоминала, что ее муж вступил в «Черный Израиль» и говорил, что после этого удерет с флота.

— Помню, — подтвердил Эрик. — А что еще за «Черный Израиль»?

— Не знаю, но хочу выяснить. Мужчина, сидевший в баре рядом с Бесси, пригрозил ей и заставил замолчать. Утром она была мертва. Не исключено, что «Черный Израиль» — что-то вроде мафии, а Гектор Ленд — один из их головорезов.

— Но эта организация может оказаться и столь же безобидной, как баптистская церковь. По-моему, ты склонен делать из мухи слона.

— Два убийства — слон, которого не я придумал. Допустим, Уэнлес причисляет «Черный Израиль» к безобидным организациям. Но есть еще кое-что, о чем я не могу забыть.

— Что именно? — обеспокоенно спросил Эрик. Он заказал еще две бутылки пива.

— Помнишь разговор перед ужином в тот вечер, когда умерла Сью?

— Насчет того, сможет ли вражеский агент передать информацию с Оаху?

— Джин Халфорд сказал тогда, что утечка информации есть, так ведь? Мне кажется, смерть Сью может быть связана именно с этим.

— Не понимаю, каким образом?

— Она работала на радиостанции. У нее был доступ к средствам связи…

— Что за чепуха! — возмутился Эрик.

— Ты не дал мне договорить. Я ее не обвиняю. Допустим, шпион делает ей предложение, она его отвергает, и ее убирают, чтобы не выдала. Я не могу ничего объяснить, просто хочу сказать, что обе смерти заслуживают внимания. Ты мне поможешь?

— Нет, — железно ответил Эрик, — у меня есть обязательства по отношению к жене.

— Понимаю. И осталось всего два дня. Хорошо, сделаю, что смогу, сам.

Оставив Эрика наедине с недопитой бутылкой пива, я сел в поезд до Детройта. С вокзала я доехал на такси до негритянского квартала, затем прошел заледеневшими улицами мимо развалюх с армейскими звездочками в каждом втором окне к «Парижу». Пока я туда добирался, с низкого неба сползали черные как сажа сумерки, сгущавшиеся над заиндевевшими крышами.

Кабинки в зале пустовали, но возле стойки собралось несколько человек, которых обслуживал тот же бармен в несвежем фартуке. Подойдя к стойке, я заказал выпивку. Бармен неприветливо глянул на меня, но промолчал. Я заказал порцию виски за сорок центов, протянул доллар, а сдачу не забрал. Потом я сказал:

— Ужасная история случилась прошлой ночью с миссис Ленд.

— Ага. — Круглая черная физиономия оставалась такой же угрюмой.

— Как она вела себя до того, как ушла отсюда? Была чем-то расстроена?

— Чувствовала себя паршиво. Надралась.

— А с ней никого не было?

— Послушайте, мистер, — жалобно взмолился бармен, — все утро с меня не слезала полиция. Я выложил им все, что знал. Никого с ней не было. Может, мне позволят наконец об этом забыть?

Он принялся тереть мокрой тряпкой выщербленную поверхность стойки. Тер он с такой яростью, будто хотел уничтожить следы воспоминаний о Бесси Ленд. Входная дверь, распахнувшись, впустила в помещение зимнюю стужу. Бармен взглянул поверх моей головы. Мелькнувшие в его внимательных глазах удивление и настороженность заставили меня обернуться. Высокий худощавый негр в коричневом плаще и коричневой шляпе с полями остановился в дверях, но, встретившись со мной взглядом, повернулся и вышел.

Я бросился следом за ним. Это был тот самый негр, что велел Бесси Ленд молчать. Когда я выскочил на улицу, он уже приближался к углу, шагал он быстро, вытянув вперед шею и придерживая поднятый воротник. Он оглянулся, и при свете уличного фонаря я успел разглядеть его вытянувшуюся, как у гончей, физиономию. Он побежал, и я помчался за ним, скользя по утоптанному снегу.

Я догонял его. Снова обернувшись, он увидел, что я близко. Я припустил что было мочи, перенося тяжесть на каблуки, чтобы не грохнуться. Миновав две трети длинного квартала, мы поравнялись возле обшитого досками дома. Свернув к дому, он в два прыжка одолел заснеженные ступени и нырнул в узкий дверной проем. Я преследовал его, понимая, что ни за что не поймаю, если он затеряется в лабиринте коридоров.

Чернота, открывшаяся за дощатой дверью, была до того густой, что казалась осязаемой, и еще там стояла потусторонняя тишина. Я притворил за собой дверь. Негр, поджидая меня, мог затаиться в холле, и я не хотел, чтобы уличный свет упал на меня. В доме по-прежнему не было слышно ни звука. Осторожно ступая, я попытался нащупать пол носком ботинка. Пола не оказалось. Потеряв равновесие, я рухнул во мрак. Падение мое показалось мне довольно продолжительным, я постарался задержать дыхание, напряг мышцы и с грохотом приземлился на четвереньки. Прежде чем успело стихнуть эхо, где-то надо мной распахнулась и захлопнулась дверь. Человек, за которым я охотился, заманив меня в слоновью ловушку, подождал снаружи, пока я свалюсь туда, и смылся.

Похоже было, что я упал на кучу мусора. Пошарив вокруг, я нащупал проволоку, несколько жестяных банок и зачерпнул пригоршню какой-то пыли. Потом, вспомнив, что у меня есть зажигалка, я чиркнул ею. Жирная серая крыса метнулась прочь от света, унося за собой лысый хвост. Я стоял на коленях в золе, посреди джунглей из гнутых труб, обуглившихся бревен и бесформенных обломков. Постепенно до меня дошло, что я свалился в подвал выгоревшего изнутри жилища. Достав из кармана письмо, я поджег его. При таком освещении, заприметив в углу почерневшие бетонные ступени, я выбрался из западни. Затем, ступая по самому краю фундамента, сумел подойти к выходу. Эта сохранившаяся пустая оболочка дома заставила меня внутренне содрогнуться. Мерзость запустения в самом сердце города. Даже заваленные грязным снегом улицы показались мне сейчас человечными и жизнерадостными.

Негр, за которым я гнался, исчез без следа. Я осознавал, что разыскивать его в темном городе бесполезно. Я понятия не имел, как его зовут, весьма смутно представлял себе, как он выглядит, к тому же соплеменники наверняка уже помогли ему спрятаться. И все же надо было попробовать. Отряхнув как следует брюки и пальто, я пошел назад в «Париж». Путь оказался неблизким.

На этот раз бармен посмотрел на меня с неприкрытой враждебностью.

— Я вылил ваше виски, — сказал он, — думал, вы не вернетесь.

— Плевать на виски. Кто этот человек в коричневом пальто?

— Какой человек в коричневом пальто? — спросил он с деланым изумлением. — Не видел я тут никого в коричневом пальто.

— Видели, видели. Тот, кто убежал, заметив меня.

— Ах, этот. А разве он убежал? Мне показалось, ему у нас не понравилось, и он пошел в другое место.

— Он был здесь вчера вечером.

— Нет, это был не он. Этого я никогда в жизни раньше не видел.

— Он сидел рядом с Бесси Ленд, — упорствовал я.

— Вам, конечно, лучше знать, мистер. А вот я никогда его раньше не видел, — напустив на себя идиотский вид, заявил бармен. — Еще виски?

Сдержавшись, я не стал обзывать его лжецом и ушел. Было очевидно, что в одиночку мне ничего не добиться. Я нуждался в помощи профессионалов.

От злости я промахал пешком целых три квартала и только потом поймал такси. Шоферу я велел ехать к зданию на Лафайет-стрит, где находилось ФБР.

Рабочий день уже закончился, но на этаже, который занимало ФБР, сидела дежурная. Я изложил ей свои соображения относительно подрывной деятельности. Она проводила меня в ярко освещенный просторный кабинет с полированным ореховым столом и четырьмя стульями. Через минуту появился коренастый рыжеволосый молодой человек в сером деловом костюме и, пожав мне руку, сказал:

— Моя фамилия Хефлер. Лейтенант Дрейк? Рад с вами познакомиться. Насколько я понимаю, вы хотите довести до нашего сведения информацию, как говорили в восемнадцатом веке.

— Я хочу получить информацию.

— Так или иначе, буду рад вам помочь. — Произнеся эти слова вкрадчивым любезным голосом, он успел пробуравить меня насквозь своим внимательным взглядом. — У нас налажено сотрудничество с Вооруженными силами. Может быть, вы слышали о нашей деятельности на Гавайях?

— Жаль, у меня не хватило ума прийти к вам еще в Гонолулу. Второй смерти можно было бы избежать.

Хефлер хотел было опереться на стол, но слово «смерть» заставило его выпрямиться.

— Будет лучше, если вы, мистер Дрейк, присядете и расскажете мне обо всем по порядку.

Я рассказал ему все, начиная со смерти Сью Шолто и до встречи с человеком в коричневом плаще, который, как мне казалось, имел отношение к этой истории. Хефлер делал заметки карандашом в блокноте. После того как я закончил, он еще несколько минут писал. Потом он заговорил тоном лектора:

— Есть несколько основополагающих вопросов, на которые необходимо дать ответ, мистер Дрейк. Насколько я понимаю, вы на них ответить не можете. Надеюсь, это получится у нас. Первый вопрос: является ли «Черный Израиль» преступной и (или) подрывной организацией? Смерть миссис Ленд свидетельствует о том, что организация может оказаться преступной.

Заявление Гектора Ленда о том, что после вступления в «Черный Израиль» он намерен дезертировать, говорит о том, что организация, возможно, подрывная. Мы займемся «Черным Израилем».

— Сегодня я съездил к доктору Уэнлесу в Анн-Арбор, но он о «Черном Израиле» почти ничего не знает. Он посоветовал мне поговорить с кем-то из образованных негров.

— Понимаю. Второй вопрос тесно связан с первым. Чем занимался и продолжает заниматься Гектор Ленд? Откуда у него деньги и почему он сбежал? Он ли убил Сью Шолто? Он ли убил свою жену Бесси Ленд?

— Три дня назад он находился в Сан-Диего.

— Он может находиться сейчас здесь, — нетерпеливо сказал Хефлер. — Мы его выследим. Третий вопрос настолько тесно связан с двумя первыми, что, ответив на них, мы ответим и на него. Если согласиться с тем, что мисс Шолто и миссис Ленд были убиты, то почему это случилось? Вы выдвинули собственную версию, мистер Дрейк, и я, между нами говоря, склонен с вами согласиться.

— Я высказал несколько предположений, — возразил я. От голода, усталости и яркого света меня замутило. — Какое именно вы имеете в виду?

— При отсутствии в данный момент информации, — Хефлер снова перешел на сухой официальный язык, — мы можем исходить лишь из общих соображений. Однако представляется вполне вероятным, что обе женщины были убиты, поскольку им было слишком много известно о подрывном характере организации, при этом не имеет значения, случайно они об этом узнали или были в чем-то замешаны. Не исключено, что это связано с подкупом кого-то из военнослужащих. Или со сбором информации для Токио. В любом случае, наша задача — разобраться. Для начала мы займемся этим мужчиной в коричневом пальто.

— Большое облегчение сознавать, что я не один, — признался я.

— Я благодарен вам за то, что вы пришли, и надеюсь, мы сможем держать вас в курсе дела.

Я поднялся и пошел к двери. Ярко освещенный чистый кабинет, возвышавшийся над городом, и говорливый Хефлер придали всему случившемуся какой-то нереальный оттенок. Мне захотелось снова спуститься в темноту.

— Я пробуду в городе еще десять дней. Если разрешите, позвоню дня через два, чтобы узнать, есть ли у вас ответ на какой-нибудь из вопросов, — сказал я на прощанье.

— Звоните прямо сюда. Спросите Хефлера. Я думаю, офицеру флота не стоит объяснять, что дело секретное.

— Разумеется. Спокойной ночи.

Бывают же такие обтекаемые субъекты, думал я, спускаясь вниз на лифте. Если кому-то предстоит обнаружить еще мертвые тела, хотелось бы, чтобы обнаружил их мистер Хефлер.

В любом случае я был рад, что ко мне все это больше не имеет отношения. По крайней мере, так мне тогда казалось. Часы у меня на руке показывали девять. Мери ждала моего звонка. Я позвонил ей в гостиницу с почты из автомата, и она сняла трубку после первого же гудка:

— Сэм? — В ее голосе прозвучало нетерпение.

— Прости за поздний звонок. Задержало одно дело. — Я не хотел говорить ей о смерти Бесси Ленд. Но Мери уже знала.

— Я видела газеты, Сэм. Я боюсь.

— Я тоже боюсь. Потому я и… — Я замолчал. Хефлер сказал, что дело секретное. Вероятно, говорить о нем нельзя было даже с Мери, хотя она знала почти столько, сколько я.

— Потому ты — что?

— Потому я и хочу тебя сегодня увидеть, чтобы развеяться.

— Я тоже. Но у меня есть для тебя хорошая новость. Новости не всегда бывают плохими.

— Я приеду прямо сейчас. Ты ужинала?

— Нет еще. Мне нужно двадцать минут, чтобы собраться.

— Но ни одной больше.

— Ты прелесть.

Мери повесила трубку, и я помчался домой переодеваться. Ужинать она пришла в темно-синем трикотажном вечернем платье, в котором ее плечи выглядели ослепительно. Подобранные кверху светлые волосы, приоткрывая изящную шею, делали Мери похожей на яркий летний цветок на изящном стебле. Стоило мне ее увидеть, и настроение разом улучшилось. Она воплощала в себе все праздничное, светлое и радостное — словом, то, чего я был лишен целый год. Рядом с ее юной красотой, осенявшей теплым сиянием стол с горящей посередине свечой, мои сегодняшние злоключения казались невероятными. На время они обрели призрачность вымысла.

Когда мы пили мартини, Мери спросила меня о том, как умерла Бесси Ленд. Но Бесси Ленд уже переселилась в другую страну.

— Бог ведает, что случилось. Не знаю. По крайней мере, меня это больше не касается.

— Что ты имеешь в виду?

— Делом занимается полиция. Это их обязанность, а они полагают, что Бесси покончила самоубийством, значит, и я должен думать, что это самоубийство. — Под воздействием мартини, всосавшегося из моего пустого желудка в кровь, я добавил: — В отпуск я приехал, чтобы хорошо провести время, и проведу его хорошо, даже если половина Детройта разом вымрет.

— Ты довольно бессердечный, да, Сэм? — спросила Мери, сдержанно улыбнувшись.

— Как большинство людей. Только я откровенно сознался.

— Думаю, ты прав. Большинство людей слишком озабочены собой, чтобы беспокоиться о других.

Допив коктейль, Мери поставила стакан на стол. Она смотрела на меня с видом человека, который, узнав горькую правду, обрел силу.

— Конечно же я не совсем бессердечный, — продолжал я, — вскройте внешнюю оболочку, и вы найдете под ней жидкую, сваренную на молоке кашу из скисшего винограда и раненых чувств.

— Эта метафора стоит того, чтоб ее запомнить. Ты в самом деле такой циник или валяешь дурака?

— Не знаю. Я так долго торчал на флоте, что сам не знаю, какой я. Зато знаю, что ты мне нравишься.

Глаза Мери, полупрозрачные и неопределенного оттенка при свете свечи, смотрели на меня в упор.

— Не могу тебя понять. Кто ты: интеллектуал или невежда?

— И то и другое, — равнодушно заметил я, хотя и был втайне взволнован этим разговором. — Я интеллектуал среди невежд и невежда среди интеллектуалов.

— Не слишком внятно. А что для тебя важно?

— Я думал, что хочу стать великим репортером. Вскрывать язвы больших городов и всякое такое, понимаешь? Но за последний год-два это прошло.

— И ты ничего не хочешь? Если ты так скажешь, я закричу.

— Я вполне уверен, что хочу зарабатывать деньги. Как — не имеет большого значения. Это случилось с большинством моих знакомых на флоте. Перетрусишь до смерти пару раз, и весь идеализм испаряется.

Мери чуть приоткрыла рот и, судя по ее сосредоточенному виду, хотела что-то сказать. Но тут как раз официант принес нам еду. Она промолчала. Несколько минут мы молча ели. Потом она заговорила:

— У нас осталось совсем немного дней для свиданий.

— Знаю. Еще две недели.

— Еще два дня. Мне предложили работу в Сан-Диего. Это и есть моя новость.

— Мне казалось, ты говорила, что новость хорошая.

— Так и есть, потому что работа хорошая. На складе военно-морского флота.

Меня огорчило, что она уезжает, и я проворчал:

— А я, скорей всего, демобилизуюсь, когда война кончится.

— Понимаю. Но, пока она продолжается, у меня будет ощущение, что я… понимаешь, приношу пользу. — Она слегка покраснела, и тон у нее был смущенный. — Сегодня я уже обо всем договорилась.

Я ничего не мог придумать в ответ, кроме:

— Жаль, что не смогу поехать с тобой.

— А почему бы и нет? — Она задорно улыбнулась.

— Может, и смогу. Ты уезжаешь через два дня?

— Если куплю билет. У меня есть льготы.

— В любом случае перед отплытием заеду в Диего попрощаться.

— Почему бы нам не поехать вместе в субботу? Мы бы отлично попутешествовали вдвоем.

Ее ясный взгляд, в котором отражалось мерцание свечи, таил в себе обещание тепла и света.

Ночью, лежа в своей холостяцкой постели, я думал о том, какое у нас могло бы получиться чудесное путешествие. Вообще-то говоря, в Детройте меня ничего не держало. Моя девушка вышла замуж и отчалила. Большинство друзей — в армии, к тому же на других континентах. А единственный человек, который мне по-настоящему дорог, едет в Диего и хочет, чтобы я тоже поехал.

Я заснул, так и не приняв решения, но утром оно было принято за меня. Меня разбудил телефон, затрезвонивший возле кровати.

— Лейтенант Дрейк?

— Слушаю.

— Это Хефлер. Мы только что получили сообщение по телетайпу. Мне кажется, вас оно должно заинтересовать. Вы, разумеется, не должны никому об этом рассказывать.

Я был сонный, к тому же с похмелья, поэтому ответил ему довольно сердито:

— У меня в комнате один-два шпиона, не больше. — На второй кровати Джо Скотт, укрывшись с головой одеялом, спал как мертвец.

— Поймите, мы вынуждены принимать меры предосторожности, — произнес Хефлер тоном директора школы. — Я звоню вам, чтобы сказать, что нам кое-что стало известно о местонахождении Гектора Ленда.

— Он в Детройте?

— Далеко отсюда. Негр, чьи приметы совпадают по описанию, три дня назад перешел мексиканскую границу в Тиа-Хуане. Он воспользовался краденым удостоверением личности. Обратно не вернулся. На него организована облава.

— Очень признателен вам за звонок, мистер Хефлер.

— Я подумал, вам будет спокойней, если вы узнаете, что Ленда нет в Детройте. Всего наилучшего. — Он положил трубку.

Джо повернулся в постели и, застонав, сел. На его серой сонной физиономии проступила темная щетина.

— Кто, черт возьми, звонит в такую рань? — возмутился он.

— Приятель.

— Не знал, что Хефлер твой приятель. По-моему, я расслышал именно эту фамилию.

— Да, но помалкивай насчет него. Он просил никому не говорить.

— Он что, ищет этого Гектора Ленда?

— Я же сказал, что не должен этого ни с кем обсуждать.

— Ладно, ладно, не будем обсуждать. — Зевнув во весь рот, Джо предоставил мне возможность полюбоваться его запломбированными зубами мудрости. — Просто вчера вечером я встретился кое с кем, кто, по-моему, может тебя заинтересовать. В газете мне поручили заняться делом Гектора Ленда. Но прости, я не могу тебе ничего рассказать, поскольку мы поклялись не обсуждать этого, верно?

Я швырнул подушку ему в голову. Он поймал ее и кинул в меня.

— Валяй все как есть, — сказал я, — и не говори, что я могу прочитать, что мне надо, в газете.

— В газете ты этого не найдешь, — пояснил Джо уже серьезнее. — Не та это история. Редактор зарубил ее с ходу.

Я закурил крепкую утреннюю сигарету, кинул пачку Джо и приготовился слушать.

— Раз Ленд удрал с флота, значит, у него была причина. Я не хочу сказать, что оправдываю его, но ему эта причина могла казаться достаточно веской. С ним обошлись несправедливо, и тут уж никуда не денешься.

— Как именно?

— Сейчас расскажу. Брат Гектора Ленда был убит во время восстания в сорок третьем. Ему размозжили голову прикладом. Гектор был рядом, когда это случилось, и впал в ярость. Выскочив на улицу, где было полным-полно белых, он стал хватать их и швырять об стены. Понадобился целый взвод полиции и смирительная рубашка, чтобы утихомирить его. Но и это еще только начало. Знаешь, что потом сделали полицейские?

— Посадили его.

— Угадал. По обвинению в физическом насилии при отягчающих обстоятельствах. За то, что Ленд поколотил парочку негодяев, возможно убийц брата, его до суда держат в камере три месяца. Из тюрьмы он попадает на флот. Станет ли черный парень с подобной биографией сражаться за демократию и всеобщее равноправие?

— Тем не менее это не может служить ему оправданием, — заметил я, — правда, помогает объяснить его поведение. Проверенная информация?

— Непосредственно из судебного дела.

— Хефлеру было бы важно это знать, если он пока не знает.

— Есть еще кое-что, о чем ты можешь ему рассказать, — монотонно продолжал Джо своим скрипучим голосом. — Когда Гектор сел в тюрьму, его жену выкинули с работы, и она занялась проституцией, чтобы прокормиться. Она так и зарабатывала этим с тех пор, но три месяца назад бросила. Три месяца назад она неожиданно разбогатела и бросила.

— Откуда ты знаешь?

— От Кейт Морган. Бывшей соседки по комнате миссис Ленд.

— А Кейт Морган известно, откуда у Бесси были деньги?

— Миссис Ленд уверяла, что получает их от мужа. А вот откуда у него деньги, она не рассказывала. — Без всякого перехода Джо заговорил о другом, но я понял, куда он клонит. — Уэнлес рассказал тебе что-нибудь о «Черном Израиле»? — поинтересовался он.

— Почти ничего. Сказал, что ему практически ничего не известно об этой организации, и всем остальным, кажется, тоже. «Черный Израиль» избегает публичности.

— Что само по себе подозрительно, — заключил Джо. — Обычно открытые негритянские клубы и организации бывают только рады привлечь к себе внимание. Я спросил насчет «Черного Израиля» Кейт Морган, но она отказалась о нем говорить. Может, и не знает. Я не понял. Но скорее все-таки — боится. Она же видела, что случилось с Бесси Ленд.

— Ты думаешь, Бесси Ленд убил «Черный Израиль»?

— Почем мне знать? Так или иначе, теперь это забота Хефлера. — Джо снова зевнул и нырнул под одеяло.

Позвонив Хефлеру, я пересказал ему все, что услышал от Джо. Потом встал и оделся. Конечно, теперь это была забота Хефлера, но и мне эта история не давала покоя. Я решил поехать в Сан-Диего с Мери. От Сан-Диего до Тиа-Хуаны машиной — от силы полчаса.

(обратно) (обратно)

Часть III Путь через континент

Глава 6

Через два дня, утром в субботу, я и Мери покинули Чикаго на поезде «Гранд-Каньон лимитед». Сидячие места в вагон-салоне от Чикаго до Канзас-Сити и спальные от Канзас-Сити до конечного пункта — вот все, что нам удалось добыть за такое короткое время со всеми нашими льготами. Сев в поезд на вокзале в Чикаго, мы поняли, что купленные билеты обрекают нас на путешествие в вагоне-баре. До отправления оставалось еще тридцать минут, а он уже был переполнен. В вынужденной тесноте поездов военного времени было не продохнуть. Пассажиры занимали места с вызывающим видом, будто заранее опасались, что их попросят пересесть.

Мы с Мери, найдя свои кресла, оказавшиеся, к счастью, свободными, приготовились дожидаться Канзас-Сити и уединения, пускай и неполного, того купе; от которого нас отделяли десять часов пути.

Неловкие позы рассевшихся по вагону пассажиров, атмосфера томительного ожидания, словно жизнь замерла до отбытия поезда, вытертая обивка и истрепанный коврик — все здесь почему-то напоминало мне приемную не слишком преуспевающего дантиста.

— Через минуту сестра высунется из кабинета и скажет нам, что доктор Снелл готов принять очередного пациента, — сказал я. Мери сдержанно улыбнулась, не повернув головы. Тогда я попробовал пошутить еще: — Никогда не понимал, почему многие отправляются в свадебное путешествие на поезде. Всем ведь известно, что в поездах неудобно и кроме того невозможно побыть наедине. Медовый месяц один из трех или четырех самых ответственных периодов в жизни, и тем не менее люди готовы провести его в ящике на колесах.

— Ну у нас-то не медовый месяц, — отозвалась Мери. — Да и вообще молодоженов тут не видно.

Она с любопытством рассматривала пассажиров, занимавших ее сейчас куда больше, чем мои попытки завязать беседу. Места наши оказались в конце вагона, рядом с баром. Это было стратегически важно. Напротив нас расположилась женщина средних лет в серой меховой шубе, якобы из шиншиллы. Рядом с ней сидела девушка лет восемнадцати, темноволосая, хорошенькая и с виду смышленая. В вагоне не нашлось ни одного мужчины, который, как бы случайно, не задержал на ней взгляда.

Темные, с поволокой, глаза девушки смотрели отнюдь не застенчиво. Она, в свою очередь, оглядывала тех, кто обращал на нее внимание.

— Не смотри так, детка, — сказала ей женщина в шубе «под шиншиллу».

Судя по всему, это были мать и дочь. Вначале у меня создалось впечатление, что мать, смирившись с возрастом, вышла из игры. После того как она сняла шубу, я в этом засомневался. Ее платье, плотно облегавшее фигуру, подчеркивавшее грудь и донельзя затянутое в талии, подошло бы женщине лет на десять моложе. Таким матерям, подумал я, хочется, чтобы их принимали за старших сестер дочерей, но так обычно не получается. Чуть позже я выяснил, что женщину зовут миссис Тессинджер, а ее дочь — Ритой.

Ритин интерес к окружавшим ее смертным был неутолим.

С невинным высокомерием своих неполных двадцати она разглядывала тридцатилетнего мужчину, развалившегося в кресле с моей стороны примерно в середине вагона.

Лицо мужчины, продолговатое и угрюмое, оставалось сизоватым после недавнего бритья. Глазки, маленькие и темные, были близко посажены. Над низким лбом торчал темный ежик жестких волос. Синий саржевый костюм сидел на нем так складно, словно он в нем родился. Этот человек напомнил мне черноволосого Урию Гипа. Имя этого персонажа я запомнил с великим трудом, но зато на всю жизнь.

— Интересно, почему у него такой недовольный вид? — недоумевала Рита Тессинджер, будто мужчина был недостаточно благодарен ей за возможность вдыхать воздух, который она выдыхала с помощью изящного движения диафрагмы.

— Пожалуйста, не обсуждай присутствующих, детка, — пропела миссис Тессинджер, как пластинка с записью Эмили Пост.

— А о чем же тогда говорить?

— Мы бы могли побеседовать о погоде, — с готовностью предложила женщина, сидевшая по другую руку от Риты. — Ужас, правда? Ветер с озера пронизывает до костей. Мне милее солнечный Юг.

— Я люблю Юг, — поддержала ее Рита, чтобы все поняли, что она там бывала. — Но Чикаго я тоже люблю. Он такой оживленный.

— Большой город — вот все, что о нем можно сказать. С меня довольно больших городов, — устало произнесла Ритина соседка, словно она повидала за свою жизнь немало больших городов. Я не был уверен, что так уж близко.

Женщине было за пятьдесят. Остроносая, с грубоватым, сильно накрашенным лицом, в ярко-синем костюме и пунцовой, под цвет румян, блузке. Однако, несмотря на полнейшее отсутствие вкуса, что-то в ней было. Немолодые, скрытые под тушью для ресниц глаза внимательно изучали окружающих. Когда женщина двигала руками, а руки ее, не находя покоя, все время дрожали от нервного возбуждения, на них позвякивал дорожный набор искусственных украшений. И все же что-то в ней было. Скорей всего, за плечами у нее остались большие дела, которые принесли ей богатство и власть.

Заметив, что я разглядываю ее, Мери, не удержавшись, прошептала мне на ухо по-женски ехидно:

— Ну и шляпа, правда, кошмар?

Шляпа на самом деле была кошмарная. Огромная, беспорядочно утыканная перьями. Да и вообще женщина была кошмарная.

Ее сосед, судя по всему, держался иного мнения, поскольку он то и дело косился на нее с нескрываемым любопытством.

Сам он, пожалуй, только этим и был интересен. Неловкие попытки завязать разговор, тщательно подстриженные редеющие волосы, широкие, оплывающие жиром плечи, мясистые скрещенные лодыжки в шелковых носках, тесноватый, успевший измяться костюм в елочку, дорогой кричащий галстук — все говорило о том, что он преуспевающий американский бизнесмен. По его рукам, большим и натруженным, было заметно, что в свое время ему пришлось ими хорошенько поработать. Красивый рубиновый перстень свидетельствовал о том, что больше работать руками ему не придется.

Поезд вздрогнул, ожил и, дернувшись раза два-три, тронулся, подав пример американскому бизнесмену.

— Наконец-то поехали! — произнес он, обращаясь к объекту своего внимания. — Я уж думал, мы никогда не сдвинемся с места.

— Я тоже, — ответила дама. — Я приехала сюда из Калифорнии.

— Вы живете в Калифорнии?

— Почти всегда. Большую часть года. А вы?

— Нет. У меня там имеются деловые интересы, так что бываю несколько раз в год. Но оставаться так долго, чтобы надоело, не приходилось.

— А какой у вас бизнес?

— Видите ли, я вкладываю средства в различные предприятия. Во-первых, нефть. Честно говоря, нефть начинает интересовать меня все больше и больше.

Он пошел разглагольствовать о нефтяном бизнесе.

Так и не найдя собеседника, Рита попробовала примериться ко мне, была уничтожена взглядом Мери, скромно потупилась, но вскоре заерзала на месте опять. На этот раз она затопала по ковру своей маленькой аккуратной ножкой, и облачка пыли взметнулись ввысь дымком крохотных взрывов.

— Угомонись, — произнесла миссис Тессинджер, не отрывая красивых глаз от журнала «Мадемуазель».

Утро близилось к концу, а в баре до сих пор не появился ни один посетитель. Окраины Чикаго уплывали в небытие. Быстрый однообразный ритм мчавшегося вперед поезда, проникая в мое сознание, бился, словно дополнительное маленькое сердце. Меня захватило ощущение пути, восторг бегства.

Все, что бы ни происходило в Детройте после смерти Бесси Ленд, слегка отдавало кошмаром, в каждом городском доме был опасный подвал. Я сказал себе, что еду на юг искать Гектора Ленда, но я знал, что еще и бегу из города, который стал мне отвратителен, и от проблем, которые я не могу решить.

Небольшое облегчение я испытывал лишь оттого, что делом теперь занималось ФБР. Хефлер пришел в пятницу на дознание и заверил меня, что работа будет продолжена.

Его люди уже вышли на «Черный Израиль», а пока они собирают факты, предпочтительней, чтобы официальной версией смерти Бесси Ленд оставалось самоубийство.

Я попробовал успокоить свою совесть, сказав себе, что делал и делаю все возможное. Увы, справедливость требовала признать, что я удираю. Вскоре, однако, выяснилось, что я бегу, как гончая по кругу. Куда бы я ни шел, крысы прокладывали себе путь под землей. Я думал, что, уехав, послал все к черту, но оказалось, меня еще многое ожидало впереди.

Первый же звонок, оповещавший о ланче, заставил меня вернуться к действительности.

— Неважный из меня попутчик, — сказал я Мери.

— Отчего же? Ты мне даже больше нравишься, когда молчишь.

— Я бы хотел, чтобы меня любили за мое красноречие.

— За это еще никого не любили. Пошли лучше займем очередь, пока она не слишком длинная.

Стоя в очереди за Мери, я, подув ей в затылок, прошептал:

— Все равно, то, что я хочу тебе сказать, нельзя сказать, когда кругом люди.

В ответ она почти незаметно прижалась плечами к моей груди.

Уныло начавшийся день сразу показался мне восхитительным, а мысль о том, сколько всего хорошего нам еще предстоит, ударила в голову как вино. А от вина, как известно, самое тяжкое похмелье.

Пожилая дама, стоявшая впереди Мери, повернулась, чтобы посмотреть на нее, и, найдя ее наружность приятной, сказала:

— Ну разве не безобразие заставить нас стоять в очереди за ланчем? Если бы я знала, ни за что бы не уехала из Гранд-Рэпидз!

— В последние дни идет передислокация войск, — объяснила ей Мери.

— Да, но хотелось бы, чтобы правительство заботилось и о людях, оплативших проезд.

Заметив мою форму, пожилая дама умолкла. Мери, торопливо оглянувшись, улыбнулась мне.

— Раньше еда доставляла удовольствие, — произнес мужчина за моей спиной. — Теперь я ем что попало и называю себя счастливчиком. Никуда не денешься, война. Верно, сэр?

Это оказался дородный мужчина, тот, что занимался нефтяным бизнесом. Я повернулся, чтобы ответить, и увидел, что женщина в пунцовой блузке с ним. Он, видимо, был шустрее, чем я думал.

Очередь в вагон-ресторан постепенно продвигалась, и в конце-концов мы заняли столик на четверых: я и Мери сели с одной стороны, а нефтяной бизнесмен и его спутница напротив.

— Моя фамилия Андерсон, — объявил он, протягивая мне руку через стол. — Рад познакомиться с вами, лейтенант.

— Дрейк, — представился я. — А это мисс Томпсон.

— А это мисс Грин, — сказал Андерсон. Мисс Грин, обнажив зубы, слишком хорошие, чтоб быть настоящими, произнесла с едва уловимой насмешкой:

— Значит, вы — не молодожены. Я смотрю, друг на друга не налюбуются, подумала, у вас медовый месяц.

— Мы просто друзья, — вспыхнув, сказала Мери.

— О, вы ведь еще совсем юные! — неожиданно ответила ей мисс Грин. — У вас впереди целая жизнь.

— Это нам, людям постарше, надо срывать цветы наслаждения, пока хватает сил, — сказал Андерсон, — верно я говорю?

Мисс Грин, нисколько не смутившись, захохотала и, чиркнув автоматической зажигалкой, закурила сигарету в пунцовом мундштуке. Огонек мерцал в ее дрожащей руке, словно свеча на ветру. Было в ней что-то неуловимо напоминавшее мне о госпитале, и я подумал, что она, возможно, серьезно больна.

— Вы, наверное, в отпуске, мистер Дрейк? — спросил Андерсон. — Завидую вам, молодым: война позволяет испытать столько острых ощущений!

— Да. Я провел год на юге Тихого океана.

Я присмотрелся к нему повнимательней. Он не был таким уж старым. Может, лет сорока пяти. Хотя по его лицу, пухлому и добродушному, с голубыми детскими глазами, в которых был не особенно заметен интеллект, возраст было трудно определить.

— Есть одна вещь, из-за которой я люблю ездить поездом, — сказала мисс Грин, — знакомишься с новыми людьми, а я всегда рада новым встречам.

— Я тоже, — с едва уловимой иронией поддакнула ей Мери, — в поездах, на пароходах, в трамваях и автобусах лучше всего заводить знакомства.

— Еще на фуникулерах и на паромах, — добавил я.

Мисс Грин была вовсе не такая скучная, как показалось вначале. Она снова залилась хохотом, вскоре, однако, перешедшим в кашель. В промежутке между приступами она сумела выговорить:

— Не забудьте метро.

— Американцы вообще легко заводят друзей, за это я и люблю Америку, — рассуждал мистер Андерсон. — Некоторые из самых моих выгодных контрактов я заключил с людьми, которых встретил в поезде, встретил впервые и больше никогда не видел. Что вы обо всем этом думаете, мистер Дрейк?

— Согласен.

Поданный нам весьма посредственный ланч был скрашен разговорами в том же духе. Из вагона-ресторана в клубный вагон мы возвращались с мистером Андерсоном и мисс Грин. Я ему, похоже, понравился, и потому с замирающим сердцем узнал, что он едет до самого Лос-Анджелеса.

Однако имевшаяся у мистера Андерсона бутылка шотландского виски стала для всех нас вознаграждением за его болтливость. Он предложил нам распить ее, дабы скрепить нашу трансконтинентальную дружбу. Бутылка «Тичерз Хайлэнд Крим» была извлечена из его новенького скрипучего кожаного саквояжа. Стюард из бара принес нам содовой, и мы все хватанули по стакану.

— Вот теперь нормально, — сказал мистер Андерсон. — А как вам?

Я подтвердил, что теперь нормально. Мистер Андерсон произнес несколько заранее отрепетированных фраз о великом будущем нефтяного бизнеса. Сидевший рядом с ним мужчина подался вперед и, опершись локтем о колено, почтительно внимал Андерсону, будто долгое время мечтал узнать об этом самом будущем и наконец дождался такой возможности. Это был рыжеватый маленький человечек с подвижным лицом клоуна или характерного актера. Причем в чертах этого лица было некое странное несоответствие. Крутой лоб и срезанный подбородок, толстый сплющенный, как у мопса, нос и тонкий выразительный рот. Глаза у него были голубые и абсолютно бездонные, готовые впитывать все подряд. С особой охотой они впитывали Риту Тессинджер, ради которой на самом деле мужчина и подался вперед. Перехватить Ритин взгляд он пока не сумел, но не терял надежды. Глаза его то и дело перескакивали с Риты на бутылку скотча, которую Андерсон поставил рядом со своим креслом.

Когда мы пошли по второму кругу, Андерсон предложил мужчине выпить. Тот залпом, не выказав никаких чувств, опустошил стакан, а потом, вздохнув, предложил:

— Будем друзьями. У меня в чемодане осталось немного бурбона, но с вашим виски он не идет ни в какое сравнение. С ним ничто не сравнится. Моя фамилия, между прочим, Траск. Тедди Траск. Зовите меня Тедди, меня все так зовут, это удобней. Меня назвали в честь Теодора Рузвельта. Мой отец был республиканцем, сторонником «оленя-самца», да так и остался. Он не голосует с 1912 года.

Все по очереди представились и, недолго думая, еще раз выпили.

— Забавная история, — произнес Тедди Траск достаточно громко, чтобы его услышала Рита Тессинджер. — Я был только что в Шотландии и ни за какие деньги не смог купить скотч. Вернулся в Штаты, и что я имею? Немного скотча.

— Чем вы занимались в Шотландии? — спросила Мери.

— Мистер Андерсон, — продолжал свое Тедди Траск, — вы необыкновенный человек! Вы человек, подаривший мне первый за полгода глоток скотча. Нигде в Европе я не нашел ни капли.

Рита Тессинджер наблюдала за ним с откровенным интересом. Миссис Тессинджер оторвала глаза от журнала, беззвучно чихнула и вернулась к чтению.

— Извините, — обратился Тедди Траск к Мери. — Я ездил в Европу развлекать солдат. По три представления в день в течение шести месяцев. Немного веселья. Теперь меня ждут на Тихом океане. «Где Траск? — спрашивает Нимиц у Макартура. — Нам нужен Траск». Вот я и еду.

— А какие вы даете представления?

Траск достал сигарету из левого уха Андерсона и зажег ее, изобразив изумление. Рита Тессинджер восхищенно захохотала.

— Я маг, — объяснил Тедди Траск. — Иллюзионист. И еще я читаю мысли.

— Ой, прошу вас, почитайте мысли, — впервые подала голос Рита. — Я ужасно хочу, чтобы мои мысли прочитали.

— Чьи угодно, только не ваши. Вы мне нравитесь такая, как есть. Загадочная.

Столь смелый комплимент заставил девушку покраснеть, но она проглотила его.

— Ну тогда покажите какие-нибудь другие фокусы. Магия — это восхитительно, правда, мама?

— Восхитительно, — вяло согласилась миссис Тессинджер.

Тедди Траск не нуждался в уговорах. Открыв черный кожаный чемодан, он занялся приготовлениями. Затем целый час, а может и больше, он показывал нам свои фокусы. Тедди превращал стакан риса в стакан виски. Показал целую серию трюков с кольцом. Он выделывал всякие штуки с картами и находил неожиданные предметы в кармане Андерсона, шляпе мисс Грин и сумочке Риты Тессинджер. Поезд прополз мимо заснеженных ферм Иллинойса, пересек замерзшую Миссисипи и подбирался к Миссури. Бутылка скотча была пуста, и мы с Тедди Траском открыли по бутылке бурбона.

Миссис Тессинджер, сдавшись, позволила себе выпить полную порцию, а Рите разрешила налить половину.

— Вы сказали, что умеете читать мысли, мистер Траск, — повторила Рита, когда Тедди начал укладывать свое хозяйство. — Мне кажется, было бы ужасно интересно, если бы вы прочитали чьи-нибудь мысли.

— Сожалею, что проболтался. Без помощника у меня едва ли что-то получится.

— Я помогу вам. Скажите только, что надо делать.

— С радостью взял бы вас в помощницы, — скалясь, будто сатир, отвечал Траск. — Но мне нужен опытный партнер. Мой ассистент сейчас во Фриско.

— А она поедет с вами на Тихий океан?

— Он. К сожалению, поедет. Конечно поедет.

— Не понимаю, зачем вам партнер?

— Видите ли, разумеется, читать мысли может и один человек, но это требует особой подготовки. Вдвоем получается гораздо лучше. У нас с Джо есть свои маленькие хитрости. Когда-нибудь вы непременно увидите.

— Мне бы очень хотелось.

Траск, снова наполнив все стаканы, пустил их по кругу.

— Очень даже ловкие приемы, — охотно продолжал он разглагольствовать, приступая к новой порции спиртного. — Я обычно стою на сцене, а Джо спускается к публике. Он просит парня или девушку достать что-нибудь из кармана или из сумочки и зажать в руке. Я продолжаю стоять на сцене, чувствуете? И говорю публике, что это такое оказалось. Как по-вашему, откуда я узнаю?

— Думаю, вы используете что-то вроде сигнальной системы, — предположил я.

— Это и правда весьма любопытно, — с добродушной детской улыбкой сказал Андерсон.

Все, кто находился в нашем конце вагона, слушали Траска, и только смуглый мужчина с продолговатым мрачным лицом, сидя вполоборота к окну, смотрел на затопленные земли северо-восточного Миссури, словно был в ответе за опустошительные воды реки.

— Естественно, мы передаем друг другу сигналы, — продолжал Тедди Траск. — У нас есть целая дюжина систем. Например, Джо коснулся левого глаза — это означает губную помаду. Коснулся правого — часы. Пригладил волосы — носовой платок. Но это простейший способ. Допустим, я с завязанными глазами, тогда он не срабатывает. У меня на глазах повязка, я ничего не вижу. Что мы в таком случае делаем?

— Вы можете использовать речевые сигналы, — сказал я. — Ключевые слова, которые для вас имеют значение, а для других нет.

— До чего умный мальчик! Ну разве он не умница? — обратился Траск к Андерсону.

— Верно, мы используем ключевые слова, — подтвердил он. — Но нашу лучшую систему вам ни за что не разгадать. Наша лучшая система — просто чудо. Слушайте. Мы с Джо вместе считали с помощью метронома. Ставили метроном на один удар в секунду и считали по три-четыре часа целый месяц. Мы научились считать вместе до ста и оба всегда останавливались на одном и том же числе.

Итак, мы даем представление. Я на сцене, с завязанными глазами. Джо внизу, беседует с публикой. Он подает сигнал, чтобы я начинал счет, и мы считаем вместе. Он продолжает свою скороговорку: болтает и одновременно считает. Затем подает мне знак, чтоб я остановился. Мы оба перестаем считать и останавливаемся на одном числе, ясно? Скажем, тридцать пять. Тридцать пять — это брошь. Сорок пять — автоматический карандаш. У каждого числа свое значение.

— До чего же умно! — восхитилась Рита. — Но что, если у какого-то предмета не окажется номера?

— Такого практически не бывает, — гордо сказал Тедди. — Люди носят в карманах и кошельках не больше сотни предметов. Конечно, если в зале военные, мы меняем кое-какие значения. Но не так часто, как может показаться.

— Я думал, что знаю кое-что о кодах, — сказал я. — Но о временном коде слышу впервые. — Вы его сами придумали?

— Конечно. Мы с Джо их много придумали. Я пытался сообщить о них в Штаб войск связи, но там не захотели слушать. Сказали, что все это годится только для развлечений.

Я заметил, что маленькие темные глазки мужчины, сидевшего у окна, следят за Тедди. Под его неподвижным, как у пресмыкающихся, взглядом я чувствовал себя неловко. Он был молчалив, будто змея, и в его долговязой широкоплечей фигуре таилось змеиное коварство. Меня заинтересовали коды Тедди Траска, и я хотел узнать о них больше. Они растревожили мое воображение и привели меня в необъяснимый восторг, словно я нашел ответ на давно терзавший меня вопрос. Но я решил подождать, пока мы с ним останемся наедине.

Встретив Тедди через несколько минут в купе для курящих, я поблагодарил его за доставленное удовольствие.

— Всегда в вашем распоряжении, — сказал он, растягивая рот в улыбке. — Помогает не потерять форму. Кстати, что вы скажете о младшей Тессинджер?

— Чертовски мила. Если бы я не был уже…

— Но вы ведь уже… правда? Давно не встречал такой симпатичной блондинки, как ваша девушка. Хоть руки у вас и заняты, поклажа — всем на зависть.

— А вы, по-моему, сумеете найти общий язык с Ритой Тессинджер.

— Думаю, сумею. Мне нравятся молоденькие. Чтобы выглядели до того свеженькими, будто дотронешься и испачкаешь. Но, похоже, для начала придется заняться старшей. Впрочем, это как раз проще простого.

— У вас и тут есть своя система?

— Следите за мной, — посоветовал Тедди. — И вы увидите.

(обратно)

Глава 7

Приятное однообразие движения, расслабляющее виски и медленно приближающийся вечер оказали на меня положительное воздействие: я чувствовал себя умиротворенным, мне было немного грустно и хотелось спать. Пока мы с Мери сидели рядом, держась за руки, поезд превратился в сверкающего червя, ползущего по темному континенту. Наш освещенный вагон, став средоточием жизни и тепла, несся среди таинственных теней, которые отбрасывали редкие огни застывших в неподвижности одиноких ферм и затерянных городов.

Мери очаровательно зевнула, свернувшись в кресле, как котенок, и потерлась щекой о мое плечо.

— Скажи, о чем задумался, получишь пенни, — прошептала она.

— Я думал о коде Тедди Траска.

— Тьфу ты. А я-то надеялась, что обо мне. Отдавай назад мой пенни. С тем же успехом я могла бы держать за руку думающий механизм.

— Ты бросила свой пенни в отверстие и получила то, что выскочило. Я не отвечаю за работу моего тонко организованного и тщательно смазанного мозга.

— Вот именно, смазанного. Смазанного виски. И что же думающий механизм думает о коде Тедди Траска?

— Мне кажется, такой код вполне может использовать вражеский шпион. Помнишь наш с Эриком спор тогда в Гонолулу? Во всех известных мне кодах и шифрах нельзя обойтись без букв, цифр или слов. Но кодом Траска можно пользоваться и без этого. Перехватчик не поймет, что слышит код.

— Я тоже не совсем понимаю. Но ты продолжай думать о своих кодах, а я вспомню всех заслуживавших интереса мужчин, которые встречались на моем жизненном пути.

— Я невнимательный? — Я сжал ее руку.

— Да. Может, я и не стану думать обо всех этих интересных мужчинах. Вообще-то говоря, они не были такими уж интересными.

Ужинали мы вместе с армейским офицером по фамилии Райт, севшим в поезд в Форт-Мэдисоне. Это был круглый коротышка лет сорока, с дубовыми листочками майора и нашивками военного врача. Самонадеянное любопытство, проявленное им по отношению к Мери, показалось мне не особенно приятным. Райт оказался специалистом в особой области психиатрии — нервном истощении после боя — и потому прочитал нам об этом целую лекцию, с видом распускающего хвост павлина.

В вагоне-ресторане я заметил, что Тедди Траск снова оказался за столиком с дамами Тессинджер и что миссис Тессинджер проявляет к нему благосклонность. У Андерсона и мисс Грин, занявших столик на двоих, явно нашлись общие интересы.

В восемь с небольшим мы прибыли в Канзас-Сити, где к нашему составу должны были прицепить «пульман». Ждать предстояло полчаса, и мы с Мери, как и прочие пассажиры нашего вагона-бара, вышли на платформу подышать воздухом и размяться. Когда время почти истекло, к нам подошел рядовой пехотинец с большим холщовым мешком.

— Не знаете, где сто семьдесят третий вагон? — спросил он у меня.

— По-моему, это наш, — сказала Мери. — Мне кажется, он должен быть в самом хвосте.

Втроем мы двинулись вдоль платформы и отыскали 173-й, последний вагон состава. Усадив Мери в купе, я отправился в наш прежний вагон за вещами. Когда я вернулся в «пульман», большинство прежних попутчиков оказались уже тут: майор Райт, Андерсон и мисс Грин, дамы Тессинджер и услужливо хлопотавший вокруг них Тедди Траск. Пожилой даме из Гранд-Рэпидз досталось место в одной из гостиных, а через некоторое время я заметил, что смуглый мужчина с угрюмым лицом занял вторую.

Солдат, выяснявший у меня, куда идти, сидел в нашем купе рядом с Мери, его полка была поднята. Это был человек с продолговатым загорелым лицом, худой и долговязый, чей возраст трудно было определить: то ли двадцать лет, то ли тридцать пять. Звали его Хэтчер. Хэтчер носил нашивки Европейского театра боевых действий со звездочками за три сражения. На нем были брюки цвета хаки, заправленные в полевые ботинки. Сев рядом с ним, я почувствовал, что он выпил. Меня это ничуть не обескуражило.

Поезд тронулся, и тогда, с протяжной интонацией уроженца Миссури, он нараспев произнес:

— Да-а, интересно, когда же я снова увижу Канзас-Сити?

— Были дома в отпуске?

— Угадал, брат. И что это был за отпуск! Ого-го! Я повидал Лондон, Париж и Шанхай, но мой город — это Канзас-Сити. Спустил семьсот сорок долларов за две недели, но дело того стоило.

— Но в Шанхае вы побывали не в эту войну?

— Эта война тянется дольше, чем кажется кое-кому. В Шанхае я был в тридцать седьмом. Служил матросом на британском грузовом судне. Потом на британском пассажирском корабле на Янцзы.

— Так вам надо было служить на флоте.

— Пробовал попасть на флот, но не подошел по физическим данным. Я оказался в достаточно хорошей форме, чтобы добраться до Сицилии и пройти через Нормандию, а вот для флота — не гожусь. Что вы на это скажете?

— Я считаю, что тяжелее всего в пехоте. На флоте чувствуешь себя спокойно, пока твой корабль не обстреляют и тебе не придется догонять его вплавь.

— Впервые присутствую при столь необычных дебатах о достоинствах армии и флота, — улыбнувшись, вмешалась в наш разговор Мери.

— Но так и есть, — продолжал я с пьяным упорством. — Уж я-то точно знаю, потому что сам попросился на флот, чтоб меня не призвали в пехоту.

— Слушай, брат, ты прав, — сказал рядовой Хэтчер. — Ты честный, хоть и офицер. Как насчет того, чтобы за это выпить?

Он хотел встать, но я удержал его.

— У меня есть бутылка. Во всяком случае, полбутылки.

Мы вдвоем выпили, а Мери отказалась, так как нечем было разбавить.

— Вы сказали, что в тридцатые годы провели какое-то время в Китае, — сказал я. — А Китайскую войну вы тоже видели?

— Видел разграбление Нанкина. Такое не забывается.

Взгляд Хэтчера посерьезнел, а лицо утратило жизнерадостное выражение. Мери посмотрела на солдата с интересом, но промолчала.

Взволнованным, как у Старого Морехода, голосом Хэтчер начал свой рассказ:

— Наш корабль перевозил пассажиров вверх по реке из Нанкина в Ханькоу. Большинство из них были европейцами: британцы, французы, русские и немного американцев, решивших выбраться из Нанкина, пока еще было можно. Дело было зимой 1937-го. Мы снарядили корабль в последнее плавание — не знали, что оно станет последним, но так получилось, и не смогли достать провизию для пассажиров. Мы стояли на рейде возле Нанкина с пассажирами на борту, и первый помощник выбивался из сил, чтобы достать для них провизию. В Нанкине было сколько угодно продовольствия, но япошки наложили на него лапу.

На следующий день первый помощник взял с собой в город меня и еще пятерых парней, владевших оружием. Мы у него были вместо телохранителей. Я навсегда запомнил, как мы шли вдоль стены к городу. Я много чего потом повидал в Европе, но такого ни разу не встречал. Вдоль стены, протянувшейся на несколько миль, с обеих сторон громоздились трупы умерших от истощения людей, связанные по нескольку и брошенные как попало. Больше я нигде не видел, чтобы с человеческими телами обращались хуже, чем с вязанками дров.

Мери побледнела, а глаза ее стали еще больше и ярче.

Заметив это, Хэтчер сказал:

— Извините меня. Напрасно я разболтался. Но вы зато теперь понимаете, почему к концу войны я хочу добраться до Тихого океана. Немцы не вызывали во мне такой ненависти, может, потому, что я ни разу не видел нацистского концлагеря.

— Вы сумели достать еду для своих пассажиров?

— Да, связались с одним дельцом с черного рынка. Он, кстати, был белый, представляете? Но имел связи с желтопузыми. Насколько я понимаю, он контролировал в городе почти все запасы риса и потому запросил монопольную цену. Первый помощник в конце концов раздобыл около пятидесяти мешков, но они не пошли нам на пользу.

— Почему?

— Однажды, когда мы плыли вверх по реке, японцы стали бомбить нас. Почти все спаслись, но корабль сгорел чуть не дотла. Черт знает каких усилий нам стоило вернуться в Шанхай! После этого я и убрался из Китая. — Хэтчер усмехнулся. — Думал, навсегда, но уже почти год меня не оставляет чувство, что я снова там. Хотел бы я встретиться с желтопузым коротышкой, сбросившим ту бомбу!

Мимо нас по коридору проходил Андерсон. Я предложил ему выпить, и он зашел. Я предложил сходить в клубный вагон за содовой для Мери, но Андерсон отнесся к моей идее с сомнением.

— Вряд ли там что-то есть. В Канзасе сухой закон.

— Мне вполне достаточно, — успокоила меня Мери.

О себе я этого сказать не мог. Мы сосредоточили усилия на моей пустеющей бутылке. Андерсон выпил немного и отправился назад к мисс Грин. Проводник стал стелить нам постели, и Мери пошла к дамам Тессинджер, а мы с Хэтчером в мужскую курилку.

Наклонившись, он заплетающимся языком прошептал мне на ухо:

— Тот жирный парень твой друг?

— Нет, мы познакомились сегодня в поезде.

— А как его фамилия?

— Андерсон. Он торгует нефтью.

— Говоришь, фамилия Андерсон? Говоришь, торгует нефтью?

— Ты с ним знаком?

— Не уверен, — пробормотал Хэтчер, — но может, и знаком. А если знаком, то будет очень занятно.

— Что ты имеешь в виду?

— Да так, просто парень он занятный, и нефтяной бизнес меня всегда занимал.

Если бы у меня было другое настроение, отговорка Хэтчера заинтриговала бы меня и я бы попытался расспросить его поподробней. Но доброе виски, разлившись большущей волной, пульсировало в моем организме. На меня снизошло блаженство опьянения. Путешествие длиною в день и олимпийские высоты, на которые я вознесся, отделяли меня от гибели Сью Шолто и Бесси Ленд, казавшейся мне сейчас чем-то несущественным. А их изуродованные тела напоминали сломанных кукол из детских воспоминаний. Да и вообще, темный мир за окнами вагона утратил реальность. Я отчетливо видел лишь светлую движущуюся комнату, где выпивал с интересным собеседником, и отражение собственной глупой довольной физиономии в стекле.

Хэтчер достал смятый конверт из нагрудного кармана рубашки цвета хаки и теперь рылся в других карманах.

— Что потерял? — поинтересовался я. — Скажи, и ты это получишь.

— Да вот письмо, которое надо бы отправить. Но черт его знает, куда подевалась ручка.

Я протянул ему свою. Вынув из конверта два сложенных листка, он развернул их, и я увидел, что они густо исписаны. Положив на колени журнал, Хэтчер принялся писать на обратной стороне второго листка. Медленно шевеля губами, он будто произносил про себя слова, чтобы не сделать ошибки. Умей я читать по губам, я бы узнал содержание приписки и, возможно, смог бы спасти ему жизнь.

Закончив, он положил дописанное письмо в конверт и вернул мне ручку. Я заметил, что на конверте уже есть марка, адрес и пометка «Авиа».

— Надо было давно отослать подружке, — объяснил он. — Не знаешь, можно отправить прямо из поезда или только с почты на станции?

— В клубном вагоне есть почтовый ящик. Висит на стене, стеклянный, между письменным столом и баром.

— Спасибо. — Он запечатал конверт и вышел. Но через несколько минут вернулся с бутылкой виски. Письмо он держал в другой руке.

— Твое виски кончилось, — сказал он, — попробуй теперь моего.

Отдав мне бутылку, он опять ушел. Судя по незнакомой мне этикетке, в бутылке был «Отборный марочный бурбон пятилетней выдержки, крепостью 90 градусов, изготовленный в Кентукки». Я счистил сургуч и вытащил пробку, использовав штопор из перочинного ножика. Мне показалось, от бутылки завоняло плохо очищенным машинным маслом, но, отбросив сомнения, я налил себе немного в бумажный стаканчик. Вкус у напитка не был изысканным, но жидкость согревала, а прочее в моем состоянии было в общем-то безразлично.

Хэтчер вернулся, опустив письмо в клубном вагоне, и спросил, как мне понравилось его виски.

— Жуть, — сказал я, — но я пил и хуже.

Сделав первый глоток, он поморщился:

— Правда жуть. С этой нехваткой спиртного приходится покупать, что найдешь, но парень, который продал мне этот бурбон, сказал, что он настоящий, марочный. И заплатил я ему дай боже!

— Жаль, я не захватил побольше из Чикаго, — сказал я, — забыл про штаты с сухим законом. Слушай, может, у Андерсона есть еще? Схожу узнаю.

Андерсон сидел с мисс Грин в полутемном купе в противоположном конце вагона. Устроившись рядышком, они глядели друг на друга с глупым видом, будто влюбленные. Но из нескольких слов, что я успел уловить, пока они меня не заметили, я понял, что обсуждали они нефтяной бизнес в Нью-Мехико. Мне пришло в голову, что Андерсон убеждает мисс Грин вложить деньги в одно из своих предприятий. Помешав им ворковать про их нефтяные увлечения, я объяснил Андерсону, что мне позарез нужна выпивка. Однако он ответил:

— Сожалею, дружище, но вам и вашему другу придется выпить то, что у вас есть.

— Он и ваш друг, — пробурчал я.

— Что вы имеете в виду? Я его никогда раньше не видел.

— Зато он вас видел. Он говорит, вы с ним знакомы.

— Тем не менее, боюсь, мне нечем вам помочь. — В голосе Андерсона слышалось нетерпение. — У меня была только та бутылка «Тичерз».

Настроение у меня внезапно изменилось, и хотя я был пьян, мне вдруг стало ужасно стыдно.

— Извините меня, — попросил я прощения у Андерсона и низко поклонился мисс Грин. — Извините, что так бестактно вас потревожил.

— Да ничего страшного, старина, — ответил Андерсон сердечно, — с кем не бывает. Жалко, что я ничем не могу помочь.

Оставив дам Тессинджер, собравшихся спать, Мери догнала меня в коридоре. Почти все полки были уже застелены, и вагон ужался до размеров узкого туннеля между зелеными шторками. Частица призрачного внешнего мира вдруг проникла в поезд, и на мгновение я ощутил испуг, будто шел не по сумрачному коридору, а пробирался по неведомой тропинке в диких джунглях, где под каждым кустом подстерегал какой-нибудь опасный зверь.

— Подъезжаем к Топеке, — сказала Мери. — Давай выйдем на платформу и посмотрим, что это такое.

Спустившись из задней двери вагона, мы увидели огни, в беспорядке разбросанные среди складских помещений, что-то вроде пустынных, уходящих в пугающую тьму проходов между ними, и еще внезапные вспышки неонового света вдали, переливавшегося разноцветными оттенками над головами невидимой толпы у кинотеатра, и, наконец, длинную, неравномерно освещенную станционную платформу.

Один из сотен подобных городов, при встрече с которыми испытываешь знакомую скуку, а при расставании — облегчение. Без спиртного я был все равно что мотор без горючего и потому испытал острое чувство жалости ко всем жителям Топеки, чей город оказался жалким скоплением тусклых огней в непроглядной тьме нашего полушария.

Теплая ладонь Мери скользнула между моим бедром и рукой.

— Когда я была маленькая, мы были очень бедные, — сказала она задумчиво. — Я любила приходить на станцию и наблюдать за пассажирскими поездами. Депрессия была в самом разгаре, но на поездах все же ездило много богатых людей. Я ни разу не ездила на поезде, и потому мужчины и женщины в освещенных окнах казались мне королями и королевами.

Рассказ Мери тронул меня, хотя и отдавал сентиментальностью.

— Любой ребенок думает о том же, глядя на проходящие поезда, — заметил я. — Но когда несколько раз проедешься, иллюзии тают. Почему-то всегда кажется, что та часть города, которую видишь из вагона, должна находиться по другую сторону колеи.

— А я до сих пор не избавилась от иллюзий. Ощущаю в поезде прилив энергии. Чувствуешь себя сильной, когда двигаешься вперед по стране, оставляя позади тех, кто сидит на месте.

— Я понимаю, ты просто не повзрослела. Может, тебе и повезло.

— Может быть, хотя иногда мне и сейчас бывает больно. Теперь я сама дама в освещенном окне, но я все еще кажусь себе тем самым ребенком. Я смотрю в окно изнутри, но в то же время заглядываю в него снаружи.

— Шизофрения, — сказал я и поцеловал ее.

Багаж и почту погрузили, пассажиры расселись по вагонам, и двери за ними закрылись. Тормозные кондукторы махнули фонарями, и поезд медленно тронулся с места, чтобы постепенно, набрав скорость, перейти на бешеное стаккато.

Мери внезапно заговорила о другом:

— Напрасно я провела столько времени с Тессинджерами, но я не могла заставить себя уйти. Миссис Тессинджер не хуже меня знает, что Тедди интересуется не ею, но ведь она женщина и потому все равно благодарна ему за внимание. Он болтает черт знает что, а она слушает.

— Например?

— Обо всем подряд! О ее молодости, красоте, энергии, вкусе. Полагаю, завтра они перейдут к анатомическим подробностям.

— А как реагирует Рита?

— Она, по-моему, в восторге. Все понимает и одобряет. Последние несколько лет она училась в очень консервативной школе для девочек.

Я обнял Мери и снова поцеловал ее, на этот раз крепче.

— Ты все-таки немного пьян, да?

— А ты против?

— Нет, я очень терпима. — Обняв меня рукой за шею, Мери притянула к себе мою голову и тоже поцеловала меня. — Может, пойдем в купе? Я замерзла.

Мы повернулись к двери, но не успел я нажать на ручку, как дверь приоткрылась и из купе высунулась продолговатая физиономия Хэтчера.

— Эй, дружище, я повсюду тебя искал. Ходил в клубный вагон. Как насчет того, чтобы еще выпить? — спросил он.

— Пейте, если хотите, — сказала Мери, — а я ложусь спать. — Чмокнув меня в щеку, она исчезла в купе.

— Чудесная девчонка, — восхитился Хэтчер. — Как это тебе удалось заполучить такую чудесную девчонку?

— Познакомились на вечеринке в Гонолулу, потом встретились в Детройте.

— Везет же некоторым. Должно быть, темпераментная штучка.

— Пускай я не настоящий джентльмен, — произнес я высокопарно, — но мисс Томпсон настоящая леди!

— Только не дай ей тебя обдурить. У них у всех одни и те же инстинкты. Одни и те же миленькие инстинктики.

— Заткнись, черт тебя дери! Я хочу жениться на этой девушке.

— Извини. Извини. У тебя один подход, у меня другой. Но дело твое. Так как насчет того, чтобы выпить?

— У Андерсона больше ничего нет. Придется пить твое.

— Ладно. Я засмотрелся на луну. Пошли, бутылка осталась в курилке. Надеюсь, не пропала.

Бутылка нашлась под креслом, там, где Хэтчер ее оставил. Выудив ее, он сделал большой глоток прямо из горлышка. Налив немного в бумажный стаканчик, я тоже выпил, но после перерыва пилось хуже. Жидкость показалась мне еще более тошнотворной. Желудок мой содрогнулся, будто подыхающая рыба.

— Господи, — пробормотал я, — ну и гадость. Никогда не пил ничего омерзительнее.

— Да брось ты, ничего особенного. — Расхрабрившись, Хэтчер высоко поднял бутылку и сделал еще один хороший глоток. Через несколько минут его кадык часто задергался, хотя других признаков дурноты я не заметил.

Устроившись поудобнее, он закурил и рассказал мне еще немного о том, что повидал, будучи торговым моряком. Одна история была про то, как в Кантоне одному матросу вспороли живот бритвой, и он бежал по улице с вываливающимися наружу кишками. «Да, да, я слышал, что его зашили и он выжил». А однажды, когда они плыли из Австралии на небольшом грузовом пароходике, у них был умалишенный капитан, спавший каждую ночь с надувной женщиной в натуральную величину. Стюард рассказывал, что раскрашенное лицо куклы день ото дня бледнело, зацелованное капитаном.

Пока Хэтчер рассказывал об этом, его собственное лицо тоже бледнело. Ярко-голубые глаза затуманились. Говорил он теперь с трудом, будто язык ему кто-то набил ватой.

— Извини, — сказал он в конце концов, — мне что-то нездоровится.

Уронив подбородок на грудь, он широко открыл побелевший рот и, с усилием поднявшись, побрел на нетвердых ногах в мужской туалет. Несколько минут я слушал, как его выворачивает наизнанку, было похоже, что кто-то рвет на куски очень толстую бумагу.

Я и сам чувствовал себя неважно. Курилка заходила ходуном, как каюта на корабле во время шторма. Огни на потолке делились, подобно амебам, и плясали словно эльфы. Я поднял руку, чтобы прикрыть один глаз и приостановить их сумасшедшие репродуктивные танцы, но угодил пальцами себе в переносицу. Мои собственные руки неожиданно превратились в некие удаленные от меня предметы, почти неподвижные и подвластные мне лишь номинально. Тело мое постепенно становилось деревянным, будто нервная система превратилась в обесточенный электрический провод, подсоединенный к батарейке, у которой заряд на исходе.

Мне даже показалось, что поезд замедлил ход, но я подумал, что это все мой обмен веществ. Поезд, внезапно дернувшись, остановился, огни за окном горели, во всяком случае те, на которых мне удалось задержать взгляд, а мой желудок снова дернулся, как выброшенная на берег рыба.

Хэтчер все еще занимал туалет, поэтому мне оставалось только выйти наружу. Ноги меня слушались не лучше, чем резиновые ходули. Я вышел в коридор. Стены с обеих сторон то растягивались, то сжимались, пока я пробирался к двери по прогибавшемуся подо мной полу.

Спотыкаясь, я вышел на открытую платформу, ощутил ночную прохладу и увидел высокое ясное небо. Звезды летели с него вниз, будто подъемник в шахту.

(обратно)

Глава 8

Постепенно проникая в мое затуманенное сознание, падавшие звезды стали образовывать кольца и завертелись. Сближаясь, эти кольца из слепленных в гроздья звезд превращались то в крутящийся серебряный кулак, то во вращающийся белый зрачок, то в пятна света, растворявшиеся в темноте. Затем низкое желтоватое небо, беззвездное как в аду, затянулось вдали у горизонта мутноватым оранжевым дымком, чтоб затем расцвести замысловатым узором вращающихся колес. Под негромкое стрекотание, иногда отчетливое, иногда смолкавшее, как стрекотание цикад, колеса сплетались, образуя невероятные геометрические фигуры.

Возвращавшиеся по крупицам проблески сознания были жалкими, точно попавшие в мельничные жернова песчинки, и мимолетными. И в то же время бесчисленные жернова перегоняли по моему телу вещество столь необходимое, как кровь.

Если смерть совсем близко, разум не отключается полностью. Душа и тело страдают вместе, пока не остановится сердце и не погибнет мозг. Я бы так и лежал, придавленный кошмаром, но сознание, затерявшееся в темных глубинах моего организма, вынудило его сделать немыслимое усилие. Моя диафрагма вступила в борьбу с параличом и победила. Я задышал.

Темные колеса, перестав крутиться, утратили форму. Я очутился в зарослях темных вьющихся стеблей с вялыми листьями, которые кренились и трепетали на порывистом ветру. Когда я открыл глаза, этот зыбкий мир стал обретать реальные и прочные очертания. Остатки подвижности сохранила лишь покачивающаяся надо мной вселенная. Точкой опоры этой подвижности служила моя поясница, готовая вот-вот треснуть от напряжения.

Я разглядел черный вертикальный предмет, осязаемый, точно крышка гроба, подвешенная между мною и ночным небом. Я заметил в этом громоздком темном предмете тусклое отражение огней, в большинстве неподвижных, словно звезды, и еще несколько движущихся, подобно кометам на далеких орбитах. Голос из космического пространства произнес едва слышно: «Все по вагонам!» Возле меня замерцала дуга света. С внезапным испугом я осознал, что опора, причинявшая боль моей спине, не что иное, как рельсы. Я лежал под поездом, который должен был вот-вот переехать меня.

Сделав бросок вперед, я закричал, но мой крик утонул в клубах свистящего пара. Я ударился головой о тормозной башмак. Как хромой краб я выполз из-под колес и с усилием взобрался на платформу.

— Что за чертовщина! — неожиданно произнес чей-то голос.

Перевернувшись на спину, я сел и увидел, что ко мне подходит обходчик с фонарем.

— Задержите состав, — попросил я осипшим чужим голосом, — мне необходимо уехать. — Махнув фонарем, обходчик подал сигнал, и ощущение, что поезд взрывает землю своими стальными подковами, исчезло.

— Эй, что ты там делал под поездом?

Мне было жалко себя, голова у меня раскалывалась и гудела, и я сердито пробурчал:

— Лежал. Отдыхал.

Обходчик схватил меня за плечо и поставил на ноги.

— Вставай и объясни толком, поезд не будет стоять тут всю ночь, — потребовал он. Ноги все еще плохо меня слушались, но кое-как держали. — Что случилось, ты заболел? — спрашивал обходчик. — Да ты надрался! — Он хотел потрясти меня за плечо, но я сбросил его руку.

Нетерпеливо покусывая пышный седой ус, к нам подошел кондуктор.

— Что тут стряслось? — поинтересовался он.

— Я был без сознания, — начал я объяснять с детской досадой, потому что впервые в жизни потерял сознание, — и кто-то уложил меня под поезд.

— Он пьяный, — объяснил обходчик, — пускай дыхнет. Говорит, что с этого поезда.

— Ну так залезай быстрей, а не то вызову береговой патруль, — пообещал кондуктор. — Погоди минуту, покажи билет.

— Он в купе. Разве вы меня не узнаете? — Обходчик поднес фонарь к моему лицу, и кондуктор присмотрелся внимательней.

— Узнал. Лезь в вагон и марш в свое купе. Ты плоховато выглядишь, парень. Смотри, будешь опять безобразничать — береговой патруль снимет тебя с поезда.

Я не стал спорить, тем более что не был особенно уверен в себе. Пронеся свою больную голову и саднившее горло вдоль платформы, я забрался по железным ступенькам в вагон и стал пробираться по коридору к мужской курилке. Поезд тронулся, прежде чем я там оказался. После того кошмара с колесами я испытывал облегчение, как человек, стоящий у могилы, где похоронен предназначавшийся для него пустой гроб.

Однако вскоре испытанное мною облегчение сменилось удивлением, а затем испугом, так как курилка была пуста, а дверь туалета, которую я подергал, не открылась. Я постучал. Никто не ответил. Я застучал громче и колотил до тех пор, пока эхо кузнечного молота не загудело в моей бедной голове. Ответа, тем не менее, не последовало.

Я опять подергал ручку и попробовал открыть дверь.

С внезапным стыдом я подумал, что веду себя как ребенок. Хэтчер, разумеется, давно ушел и, возможно, уже спит.

Но дверь все же была заперта, причем заперта изнутри. Если бы человек, находившийся внутри такого маленького помещения, был в состоянии говорить, он бы непременно отозвался.

— Хэтчер! — надрывался я. — Хэтчер!

— В чем дело? — спросил голос за моей спиной. — Стало нехорошо?

Повернувшись, я увидел Тедди Траска в фиолетовом шелковом халате, накинутом поверх полосатой пижамы, и с бритвенным прибором в руках.

— Мне кажется, нехорошо стало тому, кто там заперся. Солдату, что сел в Канзас-Сити.

— Да и у вас вид так себе. А где это вы так испачкали форму? Покажите-ка мне эту дверь.

Тедди подергал ручку и обследовал узкую щель между дверной коробкой и дверью.

— Скоро мы все узнаем, — успокоил он меня.

Достав из несессера новенькое лезвие для безопасной бритвы, он осторожно развернул его и просунул в щель. Работа отняла у него примерно минуту, затем я услышал, как он произнес: «Готово!» — и защелка убралась внутрь. Тедди повернул ручку, и дверь приоткрылась, правда немного. Надавив посильней, он сумел приоткрыть ее еще на несколько дюймов и, убедившись, что голова теперь пройдет, заглянул внутрь.

— Господи! — воскликнул он. — Как зовут того военного доктора?

— Майор Райт.

— Пойду позову его.

Тедди умчался, ритмично застучав по полу шлепанцами. Я заглянул в маленькое помещение. Опустившись на колени, Хэтчер застыл в позе, напоминавшей ту, что принимают мусульмане, творя молитву. Голова, повернутая набок, лежала на краю туалетного бачка. Настенный светильник, горевший на высоте примерно двух футов, позволил мне разглядеть один немигающий глаз. В туалете стоял кисловатый запах рвоты и лекарств.

Я попробовал войти к Хэтчеру, навалился на дверь, и он немного сдвинулся. Не нарушив тишины, он повалился на бок, словно неплотно набитый мешок. Такой же беспомощный и жалкий, каким был и я всего несколько мгновений назад, Хэтчер вызвал во мне столь сильное сочувствие, что я разрыдался.

— Ну, ну, — произнес за моей спиной майор Райт, похлопывая меня по плечу. — Давайте взглянем, чем ему можно помочь.

Пошатываясь, я отошел в сторону, а маленький Тедди Траск пролез в дверь. Приподняв Хэтчера и обхватив за грудь, он вытащил его в курилку и осторожно уложил на пол. Пустые глаза солдата уставились в потолок.

Доктор быстро осмотрел его, попробовал нащупать пульс и, приложив ухо ко рту и груди, попытался уловить хотя бы малейшие признаки дыхания. Когда Райт дотронулся пальцем до неподвижного глазного яблока Хэтчера, я вздрогнул и отвернулся, поняв, что какие бы то ни было рефлексы у Хэтчера отсутствуют. Глазные яблоки рядового Хэтчера были столь же чувствительны, сколь стекло.

— Мне жаль, но он мертв, — сказал майор Райт, всматриваясь в меня сквозь очки без оправы. — От чего его затошнило?

Темные пятна на мятой форме Хэтчера говорили о том, что его рвало.

— Мы выпили какую-то дрянь, — стесняясь, признался я. — Я тоже приложился.

— Что-нибудь осталось? Я бы хотел взглянуть.

Бутылка «отборного бурбона» стояла на видном месте, возле уткнувшихся друг в друга носами, скособоченных полевых ботинок Хэтчера. Когда я ее увидел, нервы у меня сдали. С омерзением подняв бурбон, я протянул его доктору. Откупорив бутылку, он понюхал содержимое. Его пытливые маленькие глазки стали похожи на два стальных лезвия.

— Этот солдат выпил эфир, — сказал он. — Неудивительно, что он мертв.

Побыстрей заткнув бутылку пробкой, он опустил ее на пол.

— Ну и дурачье же эта пехота, сколько их ни учи, — сказал Тедди Траск. — Двое моих дружков во Франции отравились спиртным. Один покойник, другой ослеп.

Услышав слово «пехота», майор Райт сурово взглянул на Тедди. Затем он спросил меня:

— Сколько вы выпили этой жидкости, мистер Дрейк?

— Два раза глотнул по чуть-чуть. Но и этого хватило, чтобы я отключился. Сколько мы стояли на последней станции?

— В Эмпории? Минут пять. А в чем дело?

Я объяснил ему, в чем дело.

— Вам кажется, что кто-то намеренно положил вас под колеса поезда? — удивился Райт.

— Мне не кажется. Я уверен. По своей воле я не стал бы изображать Анну Каренину. Я вышел на заднюю площадку, и если бы свалился сам, оказался бы позади вагона или сбоку от него. Не мог я упасть под колеса!

— Вы были без сознания и не можете помнить, что с вами случилось. Под воздействием эфира люди ведут себя непредсказуемо.

— Например, умирают, — съязвил я.

— Бывает и такое. Во всяком случае, если у человека развивается зависимость, он, рано или поздно, умирает. Откуда взялась эта бутылка?

— Хэтчер купил ее в Канзас-Сити. Видимо, кто-то добавил туда отравы.

— Вы хотите сказать, здесь, в поезде?

— Да.

— Нам следует вызвать кондуктора и военную полицию, — распорядился майор Райт.

— Я схожу за ними. — С этими словами Тедди Траск снова зашлепал по коридору.

— Бурбон был закупорен как положено, — сказал я.

— Кажется, да, — поднеся бутылку к глазам, согласился доктор.

— Я сам сбил сургуч. И даже понюхал содержимое. Запах был так себе, но эфиром не пахло.

— А когда вы пили, запах эфира тоже не чувствовался?

— Нет.

— Далеко не у всех хорошее обоняние, тем более вы уже хватанули раньше. Боюсь, ваши показания недостоверны.

Я вынужден был со стыдом признать, что Райт прав.

— Понюхайте, — откупорив бутылку, он быстро поднес ее к моему носу, — чувствуете эфир?

— Не уверен. Я не разбираюсь в химических веществах.

Запах был резкий, сладковатый и тошнотворный. Он напомнил мне госпиталь и что-то еще, что я не мог вспомнить.

— Нет никаких сомнений, эфир, — повторил доктор. — Готов поспорить с любым анестезиологом.

— Может, эфир добавляют в дешевое спиртное, чтоб от него быстрее хмелели?

— Никогда не слышал. Но кто знает, до чего додумаются бутлегеры? Лично я никогда не притронусь к их зелью.

Разлившийся в воздухе запах больницы, мертвец на грязном полу и недавний кошмар — от всего этого меня снова замутило. Комната, утратив реальные очертания, превратилась в пустой, бесформенный пузырек, плывущий в темной воде. Я даже схватился обеими руками за болтавшуюся в дверном проеме штору. Затем усилием воли заставил себя собраться. Но все-таки ноги плохо меня слушались. Майор Райт пристально наблюдал за мной.

— Посмотрите-ка на меня, вы ужасно выглядите. Сядьте сюда. Он посчитал мне пульс и послушал сердце. — Вы проглотили не слишком много отравы, иначе бы и вас с нами уже не было. Одной унции достаточно, чтобы убить человека. Но вам следует знать, что отравление эфиром может иметь отдаленные последствия. Отправляйтесь спать, а завтра я еще раз вас осмотрю.

В коридоре послышались шаги.

— Сейчас иду. Только поговорю с кондуктором. Может, это он.

Кондуктор явился, точнее сказать, сперва явилось его пузо, а затем и он сам, ведя за собой берегового патрульного. Он яростно жевал усы, будто облепившие их табачные крошки были съедобными.

Увидев на полу мертвое тело, кондуктор здорово струхнул, и его коленки, живот, жирные плечи и двойной подбородок разом затряслись.

— Господи боже, что с ним случилось? — спросил он.

Майор Райт счел необходимым дать соответствующие разъяснения:

— Этот солдат умер. Я считаю, что он отравился эфиром, хотя до вскрытия сказать наверняка нельзя. Покойный и присутствующий здесь летенант Дрейк выпили отравленное виски.

Кондуктор сурово взглянул на меня своими старческими глазами:

— Значит, вот чем вы занимались под вагоном? Разве вам не известно, что в поездах, следующих через штат Канзас, закон запрещает употреблять спиртное?

— А уж травить людей тем более, — огрызнулся я. — Кто-то добавил в эту бутылку яду.

Взяв бутылку, кондуктор рассматривал ее, вертя в руках. Его изрезанные темными прожилками ладони походили на схему железных дорог.

— Откуда бутылка? — поинтересовался береговой патрульный, небрежно добавив положенное «сэр».

Райт снова принялся давать объяснения:

— Рядовой Хэтчер, человек, который лежит на полу, купил ее в Канзас-Сити. Жидкость содержит эфир.

— Смотрите, — неожиданно сказал кондуктор, — вот как сюда попал эфир.

Перевернув бутылку кверху донышком, он ткнул в него выцветшим ногтем указательного пальца правой руки. В центре стеклянного круга едва виднелась крохотная дырочка.

— Так делали и раньше, — объяснил старик, — особенно во время сухого закона. В моем штате такое считалось предумышленным убийством.

— Что вы там увидели? — удивился майор Райт.

— Тот, кто продал бутылку, просверлил дырочку в донышке и заменил хорошее виски смертоносной жидкостью, а отверстие заделал жидким стеклом.

— Я тоже вижу это не первый раз, — с охотой подтвердил молоденький патрульный. — Содержимое бутылки можно заменить, не сбивая сургуча и не вытаскивая пробки. Легкий способ сделать деньги. Если тебе плевать на тех, кто лакает дешевую дрянь.

— Убийство — легкий способ сделать деньги, — важно согласился кондуктор. — А это предумышленное убийство. Торговец, продающий отравленные спиртные напитки, отвечает за последствия перед законом. Я думаю, в Миссури закон тот же, что и у меня на родине. Только отыскать магазин, где продали эту бутылку, задача не из легких.

Моя уверенность, что яд в бутылку добавил кто-то из пассажиров поезда, рассеивалась как дым. Мне стоило большого труда собраться с мыслями.

— Выходит, бурбон не могли превратить в отраву в поезде?

— Скорее всего нет, — ответил патрульный. — В поезде нет приспособлений для плавки стекла. Это все потому, что спиртного не хватает. Подпольные дельцы знают, что ребята выпьют любую дрянь, если ничего нет, вот и пользуются. От недоброкачественного спиртного бед у нас больше, чем от всего остального вместе взятого.

— Черт побери! — возмутился я. — Выходит, я сам себя бросил под поезд!

Майор Райт хотел по-отечески потрепать меня по плечу, но не сумел дотянуться.

— Вы ведь не помните, что с вами было. Вам могло показаться, что там будет удобно прилечь, — убеждал он меня.

Свет слепил мои воспаленные глаза, веки набрякли. Горло драло, будто кто-то прошелся по нему напильником.

— Третья смерть, — сказал я, — а всем вокруг плевать. Может, люди устали от стольких смертей?

У кондуктора и патрульного были свои заботы. Они обсуждали, как снять тело Хэтчера с поезда.

— Слушайте, — обратился ко мне майор, — я люблю свою работу, но на сегодня с меня хватит и одного мертвеца. Умоляю, ложитесь спать. В конце концов, приказываю, как врач и старший по званию!

— Хорошо, — согласился я. — Отложим разговор на завтра.

— Спокойной ночи. Приятных снов.

Выходя, я услышал, как он говорит кондуктору, что закроет Хэтчеру глаза, потому что склера на глазных яблоках, высыхая, коричневеет.

К моей верхней полке была приставлена лесенка. Карабкаясь вверх на трясущихся ногах, я заметил, что внизу у Мери еще горит свет.

— Сэм? — В просвете между зелеными шторками показалась сперва ее рука, а затем лицо. Перед сном Мери умылась, заколола светлые волосы на макушке и выглядела сейчас наивной и очень юной, — прямо-таки выглядывающая из-за зеленеющих веток нимфа.

— Спокойной ночи, — сказал я.

— Сэм, что у тебя с лицом? Что случилось?

— Говори тише. Всех перебудим.

— Не буду я говорить тихо. Я хочу, чтобы ты сказал мне, что случилось. У тебя царапина на лбу, и ты весь в грязи. Ты подрался?

— Нет. Все расскажу утром.

— Говори сейчас. — Дотянувшись до моего плеча, Мери легонько сжала его.

Растерянность и тревога на ее лице были до того подкупающими, что я чуть не рассмеялся.

— Ну, раз ты настаиваешь. Подвинься.

Присев на край ее полки, тихим, делавшимся все более хриплым голосом я рассказал ей обо всем, что случилось.

— Ты мог умереть, — повторяла она.

— Но умер Хэтчер, — сказал я. — Не могу поверить, что это несчастный случай. Возможно, отравленная бутылка предназначалась мне.

— Откуда кто-то мог знать, что ты станешь пить из нее? И потом, ты сам говоришь, что в донышке сперва просверлили дырку, а потом залепили, так ведь? Этого не могли сделать в поезде.

— Не знаю. Но больше и глотка в рот не возьму, пока вся эта история не закончится.

Представшая пред моим мысленным взором безобидная сцена: мы с Хэтчером, развалившись на потертых кожаных сиденьях в курилке, пьем смертоносное или почти смертоносное зелье, показалась мне отвратительной. Омерзение, которое я ощутил, заставило меня впервые в жизни испытать что-то вроде сочувствия к женщинам из Христианского общества трезвости.

Я отчетливо вспомнил все, что было в комнате: коричневую бутылку на полу, тонкие губы Хэтчера, шептавшие строки письма.

— Интересно, оно все еще в поезде? — пробормотал я.

Наверное, я сказал это достаточно громко, потому что Мери переспросила:

— Что?

— Письмо Хэтчера. Он дописал его, когда мы были вместе, и отнес в ящик в клубном вагоне. Может быть, оно все еще там.

— Думаешь, письмо имеет отношение к его смерти?

— Не исключено. Схожу в клубный вагон, вдруг его еще не забрали.

Я хотел встать, но Мери удержала меня, схватив за руку:

— Нет. Я схожу. У тебя ужасный вид, Сэм.

— Голова кружится и уплывает в Ла-Манш.

— Бедняжка! Прошу тебя, ложись спать.

— Попробуй разобрать фамилию и адрес через стенку ящика, — попросил я.

— Постараюсь.

Я забрался по лесенке на свою полку. Мне показалось, что она очень высоко. Я снял китель. Это потребовало таких усилий, что я чуть было не завалился спать прямо в чем был, не раздеваясь. Внизу зашуршали шторки, Мери, мягко ступая, направилась в клубный вагон.

Потом до меня донеслись более тихие звуки приближавшихся шагов, до того осторожных, что это показалось мне подозрительным. Я чуть-чуть раздвинул свои шторки и посмотрел вниз. Двигаясь стремительно и бесшумно, будто пантера в джунглях, — а именно такое сравнение пришло мне в голову, когда я выглянул в коридор, — мимо меня проскользнул мужчина, направлявшийся туда же, куда и Мери. Я разглядел лишь макушку и плечи, но этого оказалось достаточно, чтоб узнать его.

Как только дверь тамбура беззвучно закрылась, я спустился и отправился следом за ним. Воображение мое, подогретое пережитым, до того разыгралось, что я ощутил ненависть к человеку с пронзительным взглядом, и мне страшно захотелось подловить его на чем-то, чтоб появилась причина наброситься на него с кулаками. Он вел себя как подкарауливающий добычу зверь. Я тоже.

Но когда я, остановившись на сквозняке в раскачивавшемся тамбуре, разглядел его сквозь дверное стекло, он казался совершенно спокойным. Более того, он вообще повернулся ко мне спиной и всматривался куда-то в глубину вагона. Даже не пытаясь скрыть свои намерения, я распахнул дверь и направился к нему. Вздрогнув, он повернулся стремительно и ловко, бессознательно схватившись при этом правой рукой за левый лацкан пиджака. Я нарочно наткнулся на него, проходя мимо, и задел за какой-то твердый предмет слева на его груди, — не иначе пистолет в наплечной кобуре.

Мери, вот кого он выслеживал! Она сидела у почтового ящика, в дальнем конце полутемного вагона, наполовину заполненного спящими пассажирами и освещенного с обеих сторон только ночниками. Я пробирался к ней, перешагивая через вытянутые ноги и стараясь не упустить из виду человека в коридоре. Заслышав мои шаги, Мери испуганно вздрогнула и подняла глаза. В правой руке она держала щипчики для бровей, в левой — письмо Хэтчера.

— Опусти его скорей обратно, — просипел я. — За тобой следят, залезать в почтовый ящик — государственное преступление.

— Ты меня не предупредил!

— Я попросил тебя прочитать адрес через стекло. Брось письмо назад.

Голос у меня был настолько взволнованный, что ее рука поднялась, будто сама по себе, и уронила письмо в щель.

— Запомнила адрес?

— Нет. И все из-за тебя.

Я обернулся, но в коридоре уже никого не оказалось.

— Мне не хотелось, чтобы ты попала в беду. За тобой наблюдал один человек.

— Кто? — Ее зрачки, расширившись, казались почти черными. Нежный рот приоткрылся от растерянности, руки немного дрожали.

— Черноволосый, с пронзительным взглядом. Утром он был с нами в этом вагоне.

Присев на корточки, я попробовал прочитать адрес на конверте, но в темноте его невозможно было разобрать; чиркнув зажигалкой, я повторил попытку. Все строчки до конца мне разобрать не удалось, и все же я увидел то, что хотел: «Лора Итон, Бат-стрит, Санта-Барбара». Пока я записывал адрес в записную книжку, Мери наблюдала за мной.

— Зачем тебе это?

— Собираюсь навестить девушку. Хочу узнать, что в письме.

— Это важно?

— Важно. Я устал от того, что кто-то все время умирает. Люди должны умирать от старости.

Неожиданно у Мери начался истерический припадок, не хуже того, что недавно пережил я. В шелковом халате с театрально развевающимися складками, она метнулась ко мне и с такой силой обхватила руками, что я подумал, они вот-вот затрещат.

— Умоляю, Сэм, брось все это, — твердила она. — Я боюсь, тебя тоже убьют.

— Я начинаю думать, что это не имеет большого значения. Мне ненавистны эти кошмарные смерти.

— Разве тебе не хочется жить, Сэм? — В глазах ее стояли прозрачные слезы, напоминающие вечернюю росу на закрывающихся лепестках цветов. — Разве ты не любишь меня?

— Люблю. Но я ненавижу то, что повлекло за собой гибель трех людей. Если ты сойдешь на следующей станции, я не обижусь. Может, тебе лучше сойти.

Настроение у Мери мгновенно изменилось.

— Не беспокойся. Я остаюсь. Но если ты хочешь завтра быть в форме, тебе необходимо выспаться.

— Из тебя получится хорошая жена. — Я поцеловал ее.

— Ты так думаешь, Сэм? Ты в самом деле так думаешь?

Где-то позади нас растревоженный пассажир шумно всхрапнул в знак протеста.

— Идем спать, — сказал я.

Мы снова прошли мимо темноволосого, торчавшего в коридоре нашего «пульмана». Он смотрел в окно, но повернулся и проводил нас взглядом. Я снова напрягся, и кровь сердито застучала у меня в висках. Делать, однако, было нечего, пришлось укладываться спать.

Когда, лежа на своей полке, я закрыл глаза, она стала раскачиваться подо мной, как верхушка дерева. Снаружи, за пределами моей клетушки, одиноко посвистывал паровозный гудок, и ночь черным вихрем проносилась мимо. «Куда мы едем?» — спрашивал я себя устало, а затем, уже во сне, растерянно двигался среди уставившихся на меня пустых глазниц, блуждал по лесам мертвых тел, раскинувшихся вдоль тифозных ручьев, и наконец добрался до открытого пространства, где горбатый паук взглянул на меня своими глазами-бусинами, а потом заковылял прочь на множестве лап. Кроваво-красное солнце всходило на низком небе. Я бродил по пустыне вымирающего мира, по его гнилостной оболочке, ускользавшей из-под моих торопливых ног, а когда и эта оболочка исчезла, рухнул в бездонную немую пропасть.

Закрывавшие мою полку шторки раздвинулись, и озабоченный проводник доложил мне, что уже полдень.

(обратно)

Глава 9

В столовую я вошел, когда прозвенел последний звонок, оповещавший пассажиров о ланче. По дороге я увидел Мери, болтавшую в клубном вагоне с дамами Тессинджер.

Она проводила меня. Выглядела она посвежевшей и беспечной, страхи минувшей ночи улетучились.

— Как дела, Сэм? Ты проспал все утро как бревно, и мне ужасно не хотелось тебя будить.

— Больше всего на свете люблю поспать до полудня. Правда, впервые в жизни прохрапел двенадцать часов, а чувствую, что перебрал накануне.

— Ты должен пить только хорошее чистое виски.

— Я бы выпил хорошей чистой воды.

— Понимаю. Виски у всех кончилось, и купить его будет негде до конца пути.

— Плохо, почти как в море.

— Правда? — Чуть подавшись вперед, Мери легонько чмокнула меня в щеку.

— Ну, не совсем. Вообще-то в море жизнь спокойная, но зато менее интересная. Рядом нет женщин…

— Совсем-совсем? Ни одной?

— Ну да, ни одной. Все-таки приятно, когда женщина снова рядом. И еще мне всегда хотелось собаку.

— Собаку завести нетрудно.

— Не так легко, как тебе кажется. Ни одной собаке нет до меня дела. Посмотрите на меня, обессобаченного!

— Ты определенно чувствуешь себя сегодня лучше.

— Да, потому что чувствовать себя хуже — невозможно.

— Тебе лучше поторопиться, если ты хочешь что-нибудь съесть. Я поела сто лет назад.

Мери снова отправилась к дамам Тессинджер. В ресторане все еще было полно народу, и пока я пробирался между притихшими столиками, уши у меня покраснели. Я знал, о чем станут перешептываться сплетники и сплетницы: «Едва не допился до смерти. Надо же, не уважать себя до такой степени! Вроде бы приличный человек. Позорит форму». Неприятно было то, что отчасти сплетники были правы. При свете дня, да еще с похмелья, мои ночные похождения выглядели до неприличия глупыми.

Майор Райт сидел за столиком один и кивком пригласил меня присоединиться к нему.

— Выглядите получше. А как самочувствие?

— Нормально. Хотя горло до сих пор болит.

— Эфир сильный раздражитель. Попозже я взгляну на ваше горло.

Посмотрев в окно, я с неизбывным удивлением путешественника отметил изменения, произошедшие за день пути. Покидая Детройт и Чикаго, я дрожал на студеном ветру, дувшем с озер. Бесснежная, солнечная прерия, открывавшаяся сейчас за окном, простиралась под летним небом.

— Где мы? Я не заглянул в расписание.

— В Техасе. Последняя остановка была в Амарилло.

— Весна приходит сюда рано.

— Здесь сейчас лучшее время года. Летом тут слишком жарко.

Тема погоды была исчерпана, и я задал доктору вопрос, который не давал мне покоя:

— Что с Хэтчером?

— Тело сняли с поезда в Уихите. Я передал его и бутылку виски полиции штата Канзас. Они должны связаться с полицией Миссури, чтобы отыскать продавца, который всучил Хэтчеру бутылку. Мне показалось, у них были большие сомнения насчет того, что это возможно. Канзас-Сити — большой город.

— А что будет с телом?

— Переправят родственникам в Канзас-Сити. Судя по документам, у него там брат. Произведут, конечно, вскрытие. Мне бы самому хотелось произвести это вскрытие.

— Не сказал бы, что ваше желание мне понятно.

— Чрезвычайно интересно. Извлечение эфира из тканей путем дистилляции. Если не ошибаюсь, описано Гетлером.

Поедая сомнительного качества мясные тефтели, мы смотрели, как мимо нас проплывают пожухшие ровные поля. Вдали, над горизонтом, поднимался угольно-серый дым нефтяных промыслов.

— Значит, смерть Хэтчера зарегистрирована как несчастный случай?

— Я не знаю, какое еще определение тут подойдет. С Хэтчером произошел несчастный случай. Если же говорить о торговце, то тут мы имеем дело с предумышленным убийством.

— Неужели яд в бутылку невозможно добавить в поезде?

— Дырку нельзя просверлить в поезде.

— Но ведь эфир могли добавить после того, как я открыл бутылку. Она стояла, и никто ее не сторожил.

— Кто возит с собой в поезде эфир?

— Доктор, — сморозил я. — В поезде есть другие врачи?

Мое предположение не понравилось майору Райту. По его помрачневшему круглому лицу было заметно, что он оскорблен в лучших чувствах.

— Не знаю, но я глубоко убежден, что представители медицинской профессии не станут добавлять яд в бутылки со спиртными напитками.

— Ну разумеется, — сказал я примирительно. — Таким образом, вы не сомневаетесь, что Хэтчер умер случайно.

С минуту майор Райт не отвечал. Затем он сказал:

— С физиологической точки зрения — да. С психологической не совсем. Хэтчер должен был понимать, что пьет недоброкачественное виски. Вы ведь тоже это понимали, разве не так?

— Я знал, что оно недоброкачественное. Но не предполагал, что до такой степени.

— И все же вы должны были понимать, что рискуете. Так зачем же пили?

— Хотелось выпить, а ничего другого не нашлось.

— Вот именно. Вы хотели выпить. А почему вы хотели выпить? Почему хотел выпить Хэтчер? Я вам объясню. Если говорить коротко, ваша жизнь вас не устраивала. Вам захотелось ненадолго от нее избавиться, ненадолго умереть. Возможно, забыть на какое-то время войну. Хотя на самом-то деле вы стремились убежать от самих себя. Злоупотребление алкоголем есть сознательное, постепенное самоубийство.

В другой раз проповедь майора заинтересовала бы меня, но сейчас мне необходимо было слишком многое обдумать. Накануне вечером я собирался рассказать Райту всю историю с самого начала. Теперь это было бессмысленно. Он все для себя решил, и пытаться переубедить его было бы пустой тратой времени. Допустим, я бы все же попробовал, — какова была моя версия смерти Хэтчера? И кто из пассажиров мог быть подозреваемым?

Я еще раз перебрал в уме все события, предшествовавшие гибели солдата. Недолгий период, что я был без сознания, прозрачной завесой навис над вчерашним вечером, исказив воспоминания. Весь день накануне ограничивался наполнявшимися, словно по волшебству, стаканами, ощущением тепла, легкости и головокружения на грани дурноты, обрывками разговоров, слишком большим количеством выкуренных сигарет, внезапно появлявшимися в ярком свете лицами. Андерсон, мисс Грин, дамы Тессинджер, Тедди Траск, смуглый мужчина в темном костюме — я до сих пор не знал его имени, но Урия очень ему подходило. Насколько я помнил, любой из них мог легко добраться до бутылки. В курилке она оставалась без присмотра по меньшей мере минут десять, пока мы с Мери выходили на платформу, чтобы посмотреть на Топеку.

Бесполезно было исключать тех, кто был мне знаком. В поезде находилось множество других людей, которые с тем же успехом могли добавить яд в бутылку. И все-таки мой мозг должен был хоть за что-то зацепиться, иначе он разлетелся бы на куски, как мотор, которому нечего приводить в движение.

Лучше было начать с наименее вероятного. Дамы Тессинджер: Рита вне подозрений. Она всего лишь прелестное дитя. Девочка-подросток под стеклянным колпаком, ожидающая того, кто его приподнимет. Роль колпака играет мать. В старшей даме горит огонь, тем более Тедди подул на угли. Однако разум отказывался вообразить миссис Тессинджер в роли убийцы. В ней чувствовалась утонченность воспитанной, а может, и благородной женщины. Шпионить и убивать — такие недостойные занятия не для нее.

Майор Райт. Достаточно было взглянуть ему в лицо. Надутый, важный, возможно, потому, что коротконогий. Но человек явно порядочный.

Тедди Траск. Скользкий тип. Не исключено, что способен устраивать всякие фокусы не только на сцене, но и в жизни. Но не создан для убийства. Во-первых, у него слишком развито чувство юмора. Во-вторых, он совсем не обращал внимания на рядового Хэтчера. И вообще Тедди был мне симпатичен.

Черноволосый. Этот озадачил и разозлил меня. Насколько мне известно, он словом не перемолвился ни с кем из пассажиров поезда. Однако чуть что — тут как тут. Мне показалось, он приглядывается ко всему, что происходит вокруг, словно ведет запись в маленькой черной тетрадке. Я решил, что в эту его воображаемую тетрадку стоит заглянуть. Не исключено, что это наконец послужит поводом, чтобы ему как следует врезать.

Мисс Грин. У нее лицо многоопытной женщины, причем свой опыт она приобрела явно не на светских раутах или пикниках в воскресной школе. Мне приходилось встречать вышедших в тираж танцоров и перезрелых девиц легкого поведения, молодившихся, как она, с помощью косметики, и с такими же умными немолодыми глазами. Эту женщину было невозможно обмануть. Я сомневался, что она способна совершить преступление, хотя тут нельзя было сказать наверняка. Но это все же было бы что-то не столь рискованное, как убийство.

Мистер Андерсон. Принадлежит к тому типу людей, которые всегда были мне несимпатичны. По первому впечатлению — Бэббит, но не настолько умен. Женщина вроде мисс Грин была для него подходящей добычей. Несмотря на свой глуповато-добродушный жизнерадостный вид, хорошо ориентируется в обстановке. Его рассуждения постепенно начинали казаться мне менее глупыми, хотя и были достаточно банальны. Пожалуй, главным, что вызывало во мне недоверие, было исходившее от Андерсона ощущение силы. Впрочем, его поведение свидетельствовало об обратном. Не стоит думать, что хоть один Бэббит действует, сообразуясь с собственными желаниями. Но от Андерсона исходила какая-то грубая животная сила. Нельзя сказать, чтобы это было достаточно веское основание, чтобы подозревать его в убийстве, но я подозревал.

Майор Райт, извинившись, ушел, немного разочарованный моим невниманием к его идеям. Столовая опустела, и старший официант посматривал на меня вопросительно. Этот вагон, из-за того что на неграх-официантах были белые куртки, напомнил мне о Гонолулу-Хаусе и миссис Мерривел.

Меня неожиданно поразила неприятная мысль: предрассудки мешают мне мыслить здраво, так же как и этой женщине. Оснований думать, что Гектор Ленд убил Сью Шолто и удрал более чем достаточно. В нашем «пульмане» был негр-проводник. Почему бы ему, скажем, не быть членом «Черного Израиля»?

Я нашел проводника в противоположном конце нашего вагона. Чтение журнала настолько поглотило его, что он даже не сразу меня заметил. Потом, окинув меня взглядом, он закрыл журнал, заложив между страниц черный палец. Оказалось, он читает «Атлантик мансли».

Глядя на его морщинистое лицо, хранившее сдержанное достоинство, я почувствовал себя идиотом. Я чуть было не заподозрил человека в убийстве лишь на том основании, что он чернокожий.

К счастью, я вспомнил о своем разговоре с Уэнлесом. Он советовал мне расспросить о «Черном Израиле» образованного негра.

— Не будете возражать, если я задам вам один-два вопроса?

Поднявшись, проводник положил журнал на сиденье.

— Нет, сэр. Можете задавать любые вопросы. Одна из моих обязанностей — отвечать на вопросы пассажиров, для этого я здесь и нахожусь.

— То, о чем я хотел бы спросить, не имеет отношения к вашей работе, но для меня это важно. Мы можем пойти куда-нибудь поговорить?

— Мы можем пойти в тамбур, сэр. Там сейчас никого нету.

Мы вдвоем вышли в тамбур, куда сквозь приоткрытые створки дверей проникал весенний ветерок.

— Моя фамилия Дрейк, — представился я, протягивая руку.

Проводник смотрел на нее с настороженным безразличием, будто это был подарок, который мог взорваться прямо у него перед носом. Затем, легонько пожав мои пальцы, он отдернул свою руку так стремительно, словно боялся попасть в ловушку.

— Рад с вами познакомиться, мистер Дрейк, сэр. Меня зовут Эдвардс, сэр.

Он говорил в традициях Эмоса и Энди, сбивчиво, как приучили говорить негров белые, не желавшие признавать за ними другие возможности.

Я понял, что едва ли быстро добьюсь чего-нибудь от него.

— Послушайте, мистер Эдвардс. — Я постарался, чтобы «мистер» звучало как можно естественней. — Я работал в газете, в Детройте, и всегда старался помогать людям, принадлежащим к вашей расе. Вам придется поверить мне на слово, но это правда. Несколько дней назад в Детройте убили одну мою знакомую женщину, негритянку. У меня есть основания думать, что организация под названием «Черный Израиль» причастна к ее смерти, но мне не удалось ничего узнать о «Черном Израиле». Вы не могли бы мне помочь?

— Я в подобные дела не суюсь, мистер Дрейк. Состою только в нашем железнодорожном профсоюзе, а так — сам по себе.

— Я ездил к доктору Уэнлесу в Мичиганский университет. Он посоветовал мне поговорить с образованным негром.

— Профессор Уэнлес? Я слышал, как он выступал на митинге в Чикаго. Хорошо говорит.

Эдвардс перешел на безукоризненный английский Среднего Запада, естественный для негра, родившегося в тех местах и учившегося в тамошних школах. Мне показалось, я отчасти сломил его сопротивление.

— Я знаю, что «Черный Израиль» — негритянская организация. У меня есть подозрение, что образованные негры относятся к подобного рода деятельности неодобрительно. Не могли бы вы рассказать мне что-нибудь о ее целях и методах?

— Простите, мистер Дрейк, но зачем вам это?

— Честно сказать — не знаю. Мне известно, что «Черным Израилем» занимается ФБР. Если я выясню что-то, чего не знают там, то передам им информацию. Понимаете, это я обнаружил тело убитой женщины. Вечером накануне убийства я слышал, как она упомянула о «Черном Израиле» и как один мужчина, тоже негр, велел ей молчать. У меня создалось впечатление, что «Черный Израиль» организация подрывная.

— Значит, ФБР взялось за них? — спросил Эдвардс. — Давно пора.

— Выходит, вы слышали о «Черном Израиле»?

— Они ко мне обращались. Но вот что я вам скажу, мистер Дрейк, я бы не приблизился к «Черному Израилю» на пушечный выстрел. Начинали они прилично, но быстро докатились до черт знает чего. Это мое личное мнение, но, по-моему, к ним пробрался кто-то, кто преследовал собственные корыстные цели. Одно время мне казалось, что это нацисты. «Черный Израиль» начал разлагаться в году сороковом — сорок первом.

— Нацисты? Почему вы так думаете?

— Мы проводили собственные расследования, мистер Дрейк. Выясняли определенные… определенные вещи, которые могли навредить нам. Некоторые движения, якобы выступавшие за права негров в Америке, проповедовали фашизм, и больше всего их оказалось в Детройте. Наш профсоюз всегда внимательно за ними следил.

— Но вы сказали, что больше не считаете «Черный Израиль» фашистской организацией. Почему вы изменили свое мнение?

— Главным образом из-за пропаганды, которую они используют. Вы знаете, к какой пропаганде прибегают некоторые политики, как только в Конгрессе начинают обсуждать Федеральный билль о запрещении подушного налога? Черные — низшая раса, политическое равенство — не для нас, мы ближе к обезьянам, короче, безответственные дети, вынуждающие белых приглядывать за нами и обучать самой простой работе.

Мне показалось, Эдвардс нарочно цитирует одну из передовиц расистских газет, но его низкий голос звучал искренне. Он отлично знал все, о чем говорил, недаром же лет сорок ему пришлось испытывать это на собственной шкуре.

— Я понимаю, о чем вы. Но ведь «Черный Израиль» не использует подобного пропагандистского набора?

— О нет, мистер Дрейк. Но тут-то и зарыта собака. «Черный Израиль» звонит о том же, но со своей колокольни. Они столь же яростно борются за превосходство черных, что и политики-южане за превосходство белых. Они утверждают, что дни белой расы сочтены и что ей на смену придут цветные. Подобные заявления часто совпадают с подсознательными желаниями многих моих соплеменников, а вот привести все эти разговоры могут только к беде. Хотя, конечно, это и в интересах нацистов, только я не могу себе представить гитлеровцев, поддерживающих идею превосходства черных.

— Но их лозунг — «разделяй и властвуй», а принципы им безразличны.

— Мне точно известно, что в некоторых очень жестоких антинегритянских организациях Детройта были фашистские агенты. Доктор Уэнлес подтвердил это в своем докладе о расовых волнениях.

— Они вполне могли вести двойную игру. Хотя, должен заметить, то, что вы рассказали о пропаганде, которой занимается «Черный Израиль», скорее напоминает идеи, пользовавшиеся популярностью в Восточной Азии у японцев.

— Я думаю точно так же, мистер Дрейк. Я читал немного о линии, которую проводили японцы в Бирме, и подумал — два сапога пара.

— А вам известно что-нибудь о главарях «Черного Израиля»?

— Они остаются в тени. «Черный Израиль» — организация тайная. Меня хотели вовлечь — я вам уже говорил. Я выслушал агитационную речь и прочитал несколько воззваний. Больше я ничего не знаю.

— А кто пытался вас вовлечь?

Пока мы беседовали, Эдвардс смотрел мне в лицо, и его задумчивые черные глаза приковали мое внимание. Теперь он отвернулся и выглянул в приоткрытую дверь вагона. Правой рукой он теребил шапку седеющих волос. Наконец он произнес:

— Я не скажу вам, мистер Дрейк. И если вы захотите воспользоваться сведениями, которые я вам сообщил, пожалуйста, не упоминайте моего имени.

— «Черный Израиль» опасен?

— Вы же сказали, что вашу знакомую убили.

— Я не стану упоминать вашего имени. Я очень благодарен вам за то, что вы мне рассказали. Было чрезвычайно приятно с вами побеседовать, мистер Эдвардс.

— Спасибо. — Улыбка вспыхнула на его морщинистом угрюмом лице. — Мне пора приниматься за работу.

Прежде чем Эдвардс вошел в спальный вагон, в нем произошли заметные перемены. Широкая прямая спина согнулась. Мудрый взгляд исчез со скоростью юркнувшей в норку змеи. Повадка сделалась робкой и заискивающей, словно все помыслы были подчинены чьим-то возможным прихотям. Эдвардс загнал себя в гладкий черный футляр, в котором, с точки зрения соорудивших его белых, как раз и надлежало обитать негру. Я впервые стал свидетелем подобной перемены, потому что прежде замечал лишь футляр, и из глубин моего сознания разом поднялись злость и жалость. Мне показалось, я присутствую при кончине.

И все же я был рад тому, что некая, хоть и неполная картина понемногу вырисовывалась. Меньше чем за три недели я наткнулся на три трупа, каждый из которых возникал на моем пути внезапно, будто из непроглядного мрака. Малая толика всей этой жути стала понемногу обретать черты людского порока, который я мог распознать. А распознав, постараться победить. Причину, повлекшую за собой три страшные смерти, я ненавидел так яростно, будто Хэтчер был мне братом, а еврейская девушка и черная женщина — сестрами.

Мери, открыв дверь, встала возле меня в тамбуре.

— М-м-м, — протянула она, — в воздухе пахнет весной.

— Тебе не наскучила вечная весна после стольких месяцев на Гавайях?

— Когда я уезжала, казалось, что наскучила, но за несколько дней, пока дул северный ветер, я снова по ней затосковала. Может, я больше никогда не поеду на север.

— Разве твои родные не в Кливленде?

— Да. Но ведь они могут приехать на юг. Я думаю, так и будет. О чем ты беседовал с проводником?

— Я вчера испачкал свою синюю форму. Он обещал почистить ее и погладить.

— Ты мне нравишься и в серой. Тебе пришлось долго его упрашивать?

— Нет, мы просто разговорились. Меня давно интересовал профсоюз проводников спальных вагонов.

В тот же день, попозже, когда Мери забыла о моей беседе с проводником, я заговорил о смерти Сью Шолто.

— Не верю, что Сью Шолто совершила самоубийство, — сказал я. — Я навел кое-какие справки в Детройте перед отъездом и выяснил, что «Черный Израиль» — подрывная организация. Я думаю, Гектор Ленд принадлежал к ней, а его жене, Бесси Ленд, было многое о ней известно, возможно, она могла даже указать на кого-то из главарей. Сам Гектор тоже может оказаться одним из главарей. Во всяком случае, я твердо убежден, что Бесси Ленд прикончили, чтоб не проболталась. Едва ли ее подтолкнули к самоубийству угрозами. А если так, то запугал ее кто-то, кто связан с «Черным Израилем».

— Ты упомянул о бедной Сью? — переспросила Мери. Она произнесла это с такой грустью, будто ей становилось больно от одной мысли о покойной подруге, и я вспомнил, как у нее сдали нервы после смерти Сью. — Какое отношение имеет Бесси Ленд к Сью?

— Я все больше и больше убеждаюсь, что обе они были убиты по одной причине, а может, одним человеком или организацией. Не забывай, что Гектор Ленд имеет отношение к двум убийствам, а он наверняка «черный израильтянин».

— Это верно, — задумчиво согласилась Мери. — Может, он и убил Сью. Но почему?

— Конечно, не из-за того, о чем говорила миссис Мерривел. Ее обвинение лишь ввело всех в заблуждение и на самом деле помогло Ленду защитить себя. У тебя нет никаких предположений? Я знаю, тебе дорога память о Сью, но, может, ты вспомнишь, что могло связывать ее с Гектором Лендом? Ты же виделась с ней каждый день.

— Сью жила простой, ничем не примечательной жизнью. У нее случались увлечения, об этом ты знаешь. Связи эти не назовешь беспорядочными. Она не изменяла партнеру, пока длился роман. Сью была коммунисткой, но я не понимаю, какое это могло иметь отношение к случившемуся?

— Коммунисткой?

— О, я не хочу сказать, что у нее был партийный билет. Ничего такого, насколько мне известно. Просто по некоторым вопросам она придерживалась коммунистических взглядов, только и всего. Вероятно, ее можно было бы назвать попутчицей.

— А по каким вопросам?

— Государственная собственность в тяжелой промышленности, расовые проблемы, примерно так.

— Вот оно что. Почему же ты не сказала мне раньше?

— Не видела необходимости. Не предполагала, что это важно. И потом, знаешь, для многих людей одно упоминание о коммунизме — все равно что красная тряпка для быка. Мне и до сих пор кажется, что это не имеет значения.

— Может, и не имеет, но сперва я хотел бы в этом убедиться. Я попрошу ФБР заняться Сью Шолто.

— Ты уже был в ФБР?

— Вообще-то я не собирался тебе об этом рассказывать. Да, был.

— Вот пусть они этим и занимаются. Неужели мы не можем хоть ненадолго обо всем забыть?

— Я понимаю. Мы отправились в эту поездку вместе, чтоб получить от нее удовольствие. Прости, пока не получилось.

— И никогда не получится, — с горечью воскликнула Мери.

— Наверное, я не такой бесчувственный, как мне казалось. Не могу забыть о несчастьях. Возможно, потому, что вчера беда чуть не случилась со мной.

— Ты не боишься? — Она смотрела на меня широко открытыми глазами.

— Боюсь. Но теперь буду осторожнее. В конце концов, я доберусь до негодяя и с радостью его удавлю.

— Ты заставляешь меня холодеть от страха. — На лице Мери промелькнуло подобие улыбки, но рукой она непроизвольно схватилась за горло.

— Я тебя напугал? Прости. — Оглядевшись, я счел наше купе достаточно уединенным и поцеловал Мери. Она положила голову мне на плечо, и ее блестящие волосы щекотали мне лицо. Обняв ее, я почувствовал, как по ее спине пробежала легкая дрожь. Она прижалась ко мне, и мы обнялись еще крепче. Я вдыхал запах ее душистых волос и был уверен, что у меня нет никого дороже…

— Не отпускай меня больше никогда, — прошептала она.

— Прошу меня извинить, — произнесла миссис Тессинджер. Стоя в проходе, она наблюдала за нами с умильным, преувеличенно слащавым выражением.

Мы мигом отпрянули друг от друга, и Мери стала машинально поправлять прическу. Я достал зажигалку, чтобы закурить, но вспомнил, что курить в «пульмане» запрещено.

— Простите, что помешала, — сказала миссис Тессинджер. — Не согласитесь ли вы оба поужинать с нами?

Когда она ушла, Мери, взглянув на меня, хихикнула.

— Сэм, у тебя рот в губной помаде. Дай-ка я сотру. — Она принялась вытирать мне лицо носовым платком. Я исподтишка поцеловал ее руку.

Мы поужинали с дамами Тессинджер. Тедди Траск, который теперь был с ними неразлучен, подсел к нам пятым, поставив стул в проходе. Миссис Тессинджер выглядела необычайно оживленной. Бюст ее казался еще пышнее, а талия была затянута даже больше обычного. Рита сидела у окна с таким видом, будто ее все это не касается. То и дело она бросала на мать недовольные, почти сердитые взгляды.

— Я так надеялась, что вы сегодня опять устроите для нас представление, — обратилась миссис Тессинджер к Тедди. — Почему вы не оправдали наших ожиданий?

— Нет настроения после ночного кошмара. Боюсь, не только у меня. — Он внимательно посмотрел на меня.

— Вы и правда думаете, мистер Дрейк, что вас и того солдата кто-то умышленно хотел отравить? — спросила миссис Тессинджер.

— Понятия не имею. У властей, похоже, другое мнение.

— По-моему, мистер Дрейк предпочел бы поговорить о чем-нибудь другом, мама. Ему, должно быть, неприятно об этом вспоминать.

— Дело было неприятное, — заметил я. — А вспомнить можно. Хотя тема не из веселых.

— Тедди, прошу вас, расскажите мистеру Дрейку и мисс Томпсон ваши забавные истории. Этот человек — настоящее сокровище, — объяснила она нам.

— Но мы уже слышали эти истории, мама.

— Я уверена, что мисс Томпсон и мистер Дрейк не слышали. А если даже и слышали, то Тедди их так прелестно рассказывает, что стоит послушать еще раз. Тедди, я настаиваю.

С деланой улыбкой Тедди стал рассказывать длинную, запутанную историю про человека, который, работая в зоопарке, никак не мог запомнить названий животных. Миссис Тессинджер тихонько посмеивалась. Рита смотрела в окно. Мери наблюдала за всеми тремя с едва заметной улыбкой.

Тедди рассказывал хорошо, но я не мог сосредоточиться. Что-то все время отвлекало меня, какое-то мимолетное событие, отложившись в подсознании, настаивало на своей значительности и шумно требовало, чтобы о нем вспомнили. Когда мимо нас по проходу прошли Андерсон и мисс Грин, на которой весело, как бубенчики на лошади, позвякивали искусственные украшения, я понял, в чем дело.

Незадолго до смерти Хэтчер упомянул об Андерсоне. Внезапно ко мне пришла твердая уверенность, что Андерсону что-то известно, а то, что он отпирался, лишь укрепило ее.

Андерсон сидел за несколько столиков от нас, и со своего места я мог видеть лишь его широкую, безразлично повернутую ко мне спину.

Мне захотелось встать и подойти к нему. Но я остался на месте и, разглядывая жирные складки на его красноватой шее, думал о том, что творится сейчас в его коротко стриженной расчетливой башке.

Мери под столом взяла меня за руку.

— Что случилось, Сэм? — прошептала она.

— Ничего. Я просто задумался.

— Очень плохо, что ты совершенно не умеешь переключаться.

— Не умею.

История Тедди закончилась, и мы все, кроме Риты, признательно рассмеялись. Девушка, словно желая убедить сама себя, что она жива, стала торопливо произносить пространный монолог о том, что ее ждет в Ла-Жолла и как там будет чудесно. Миссис Тессинджер и Тедди обменялись долгими многозначительными взглядами.

Затем Тедди рассказал о том, как во Франции ему пришлось побывать почти у самой линии фронта. Миссис Тессинджер кокетничала с ним напропалую.

Тедди, по сравнению с собой вчерашним, как-то увеличился в объеме, будто его надули воздухом; он вызывал у меня большую симпатию, пока был поменьше.

Соблюдя приличия, мы с Мери попросили извинить нас и вернулись в наш «пульман». Когда там появился Андерсон с мисс Грин, я, подойдя к нему, сказал, что нам с ним хорошо бы потолковать.

— Ну конечно, дружище, — согласился он. — В любое время. Я слышал, ночью в поезде у вас были неприятности.

— Неприятности — не то слово. Если вы не против, пройдем в курилку? Там сейчас как раз свободно.

— Вы не возражаете, мисс Грин?

— Не обращайте на меня внимания. У меня есть журнал с романтическими историями.

После того как мы уселись в курилке и Андерсон запыхтел сигарой, я сказал:

— Рядовой Хэтчер, солдат, скончавшийся прошлой ночью, кажется, вас узнал. Вы были с ним знакомы?

— Он, должно быть, ошибся. Я говорил вам, что никогда его раньше не видел. — Гладкая пухлая физиономия Андерсона сохраняла безмятежное выражение. Но светло-голубые глазки насторожились.

— А как вы выбирались из Шанхая? — Я попробовал взять его на пушку.

Предварив свой ответ паузой соответствующей длины, он произнес фразу, содержавшую в равных пропорциях недоумение и досаду:

— Я никогда не был в Шанхае. И куда это вы, собственно говоря, клоните?

Я примостился на кожаном сиденье рядом с Андерсоном, вполоборота к двери. В коридоре было тихо и безлюдно, но по едва уловимым признакам я понял, что кто-то там есть. Встав, я шагнул к выходу и снова столкнулся лицом к лицу с черноволосым.

— Нечего ходить за мной тенью, надоело! Убирайтесь вон! — обрушил я на него всю накопившуюся во мне злобу.

Лицо его даже не дрогнуло. Он вежливо произнес:

— Извините. Я и не подозревал, что в этом поезде командуете вы.

— Дело не в том, командую я или нет. Но если вы опять начнете подслушивать, я вам врежу.

— Если вы мне врежете, как вы любезно изволили заметить, то я позабочусь, чтоб вас арестовали. Или дам сдачи.

Его темные глаза были злыми, спокойными и безразличными. Мне захотелось тотчас же поставить фонари под обоими. Но, если бы я осуществил свое намерение, береговой патруль снял бы меня с поезда. Я чуть не задохнулся от охватившей меня жгучей ярости. Оставив смуглолицего там, где он стоял, я повернулся к нему спиной и снова вошел в курилку.

— Позвольте дать вам небольшой совет, — произнес Андерсон, остававшийся все это время на своем месте со своей сигарой во рту. — Вы ужасно взвинчены, и я не могу вас за это винить. Но если вы будете ни с того ни с сего наносить людям оскорбления, то наживете себе кучу неприятностей. Только что вы, можно сказать, обвинили меня в причастности к смерти солдата. А еще через минуту набросились на молодого человека за то, что тот якобы подслушивал. Я понимаю, вам вчера пришлось несладко, но ведь это не повод, чтоб совсем свихнуться.

Нравоучения обычно оставляют меня равнодушным, так случилось и на этот раз. Но я был вынужден ответить Андерсону:

— Пожалуй, вы правы.

— Вам лучше немного отдохнуть, — сказал он покровительственно, перед тем как уйти. Меня так и подмывало толкнуть его, сбить с ног и, вывернув карманы, найти доказательство неизвестно чего. Я сдержался.

Глава 10

Мне до смерти хотелось предпринять что-то еще, но выглядеть идиотом было неприятно, поэтому я сидел, курил и ждал, пока немного отпустит, чтоб можно было заснуть. Потом я позвал проводника, чтоб он постелил мне постель. Эдвардс остановился в дверном проеме с каменным лицом и исподлобья посмотрел на меня.

— Что случилось? — спросил я.

Подойдя ближе, он огорченно просипел:

— Мистер Дрейк, вы обещали никому не говорить, о чем я вам рассказал.

— Я и не говорил. Хотя не обещал. Я сказал только, что не назову своего источника информации.

— Вот именно, сэр. Вы обещали никому не говорить, что мне кое-что известно о «Черном Израиле».

Он обернулся, словно опасаясь, что люди из «Черного Израиля» столпились у двери, чтобы уничтожить его.

— Не говорил и не собираюсь говорить.

— Может, вы и не говорили, сэр, — продолжал проводник с недоверием, — но один человек знает. — Он кивнул в сторону гостиной.

— Кто именно?

— Мистер Гордон знает, что я рассказывал вам о «Черном Израиле».

— А кто это, мистер Гордон?

— Темноволосый мужчина из гостиной «Б».

— Он?

— Да, сэр. Он спрашивал меня сегодня о «Черном Израиле». Я ответил ему, что ничего не знаю. Зря вы ему рассказали, мистер Дрейк. Не нравится он мне.

— Мне тоже. И поверьте, я ни слова ему не сказал. Ни ему, ни всем остальным.

— Да, сэр, — согласился он с вековой обреченностью черного, доверившегося белому и поплатившемуся за это.

— Не знаю, почему он вас расспрашивал, только я тут совершенно ни при чем. Он не мог нас подслушать в тамбуре, потому что я за ним наблюдаю…

— Наблюдаете? Кто он такой, мистер Дрейк?

— Не знаю. Хочу выяснить. Мне самому все это совсем не нравится.

Проводник стал стелить мне постель, а я постучал в дверь гостиной «Б». Темноволосый человек открыл дверь, он был в рубашке с короткими рукавами. Левое плечо на рубашке смялось, вероятно, под ремнем кобуры.

— Вы мистер Гордон, если не ошибаюсь?

— А вы, насколько мне известно, мистер Дрейк? Вы пришли, чтобы попросить прощения?

— Успеется, еще попрошу. Почему вас интересует «Черный Израиль»?

— Я социолог.

— Вы можете это доказать?

— Конечно нет. А зачем?

— На всякий случай.

— Ну тогда признаюсь вам, что я не социолог. А вот психология меня интересует. Причем как психолога в данный момент больше всего меня интересуете вы.

— Мы прямо-таки синхронно мыслим, мистер Гордон. Дело в том, что меня в данный момент ужасно интересуете вы.

— Вы интересуете меня вот в каком смысле, — продолжал он сдержанным тоном, вполне соответствовавшим его холодному взгляду, — в каком безумном бреду пришло вам в голову, что вы не только имеете право задавать незнакомым людям вопросы личного свойства, но и можете безнаказанно угрожать?

Он с шумом захлопнул дверь прямо у меня перед носом. Я удержался и не пнул ее ногой, хотя еще никогда в жизни мне не было настолько плевать на законы и правила цивилизованного общества. Вернувшись в курилку, я снова стал курить одну за одной. Ярость низвела мои чувства до животных инстинктов, и ей был необходим выход. Однако я поджал хвост и, за неимением другого занятия, стал мысленно играть в шахматы, причем половины фигур у меня не хватало, доску я плохо видел, а неизвестный противник делал три хода в ответ на мой один.

Зашедшее в тупик воображение отказывалось поддаваться иллюзии поступательного движения. Мне осточертело монотонное покачивание поезда, глупейшее продвижение по пути наименьшего сопротивления к неизбежному концу. Казалось, меня загнали в ловушку и заперли.

Я сидел долго, и в конце концов к двери подошла Мери в купальном халате.

— Ты не собираешься лечь спать, Сэм? Уже очень поздно. И потом, мне не нравится, что ты сидишь тут один.

— Конечно, я иду спать.

Постели были готовы, и шторки задернуты на ночь. К моей полке как указатель была приставлена лесенка.

— Спокойной ночи, Мери, — сказал я и поцеловал ее.

Она прильнула ко мне, и ее губы стали податливыми. Не отрывая их от меня, она пробормотала:

— Сэм. Иди ко мне.

Лежа вместе, мы смотрели, как за поднятой оконной занавеской мимо нас, подобно плохо освещенной диораме, проплывает Нью-Мехико. Неяркий звездный свет придавал пространству зеленоватый оттенок морского дна. Диковинная страна, игравшая в разгар дня всеми красками, по ночам превращалась в однообразное подлунное пастбище. Но, поскольку на моем плече покоилась голова девушки, все, что я видел, принимало женские очертания и наполнялось загадочной, чувственной красотой.

— Поездки на поездах странно действуют на меня, — сказала Мери. — Появляется ощущение, что я оторвана от реального мира, одинока и ни за что не отвечаю. Время, проведенное в поездах, все равно что антракт в жизни.

— Страна Кокейн, — сказал я. — Ты выйдешь за меня замуж, если я попрошу?

— Только не спрашивай сейчас, — ответила Мери сонно. — Опусти занавеску и спроси меня в темноте, люблю ли я тебя.

В ту ночь мне не снились страшные сны.

В шесть чувство долга взамен будильника заставило меня проснуться. Еще не открыв глаз, я ощутил рядом теплое ритмичное дыхание Мери. Открыв их, я увидел очертания ее сонного лица, белого с жемчужным отливом в предрассветной мгле. Осторожно, боясь потревожить ее, я отыскал свою одежду и слез с полки.

Проход между зелеными шторками был пустынен и тих, словно тропинка в лесу, скрывавшем тайную жизнь. Время от времени чей-нибудь протяжный храп взрывал тишину, будто падающее дерево. Я хотел поскорей одолеть этот опасный путь, но не успел добраться до конца вагона, как одна шторка, отодвинувшись, выпустила наружу маленького проворного человечка в полосатой пижаме, который стал спускаться с полки по лесенке спиной ко мне: точь-в-точь медведь из улья. Я знал, что это полка миссис Тессинджер. Человечек, лохматый, с опухшими глазами, но бодрый, оказался Тедди Траском.

Приложив палец к губам, он осмотрелся. Я молча последовал за ним в мужской туалет. Там он сказал:

— Пойман с поличным. Ну и ладно.

— Спите, где вам нравится. Но мне казалось, вы обхаживаете Риту.

— Так и есть. Умоляю, не сболтните при Рите, что я спал с ее мамашей. Она перестанет с ней разговаривать.

— Я смущен не меньше Риты.

— А я вдвойне.

Я наполнил умывальник водой и развернул кусочек мыла.

— Я был уверен, что вам нравятся молоденькие.

— Да, но там не сработало. Боже мой, меня, можно сказать, изнасиловали. Правда, тут сработало нормально. Не могу пожаловаться.

Льющаяся из металлического бачка вода показалась мне отчего-то особенно прозрачной и горячей. Голова у меня была ясная, и соображал я быстро. Довольно гадкий и весьма нелепый роман Тедди Траска и миссис Тессинджер показался мне необыкновенно забавным. Я был бодр и в то же время спокоен, готов ко всему.

Примерно через час, когда мы с Тедди сидели за ранним завтраком, я смог поподробней расспросить его о коде.

— Вы говорили, что предлагали свой код связистам. Как по-вашему, можно его передать по радио?

— А почему бы, собственно, и нет? — ответил Тедди, охотно поддержав свою любимую тему. — Можно выйти в эфир и передавать время от времени одни гудки. Враг не догадается, что вы ведете передачу, а если и узнает, то услышит один и тот же звук через неравные промежутки времени. Этим мой код и отличается от всех прочих. Сами сигналы не имеют значения, важны только промежутки времени между ними.

— Тот же принцип используется в сигнальных гудках. Шестисекундный гудок означает одно. Гудок, длящийся двенадцать секунд, — совсем другое.

— Верно, тот же самый принцип, — согласился Тедди.

— Допустим, армия воспользуется вашим кодом. Не слишком ли много времени потребуется для передачи краткой информации? И не окажется ли ее объем слишком ограниченным?

Попивая черный кофе, Тедди закурил сигарету.

— Конечно, с этим я вынужден согласиться. Возможно, это одна из причин, почему армия от него отказалась. И потом еще — у меня нет военного звания, я даже не младший лейтенант. Но не забывайте, что в эфире код можно отработать куда тоньше, выверив по часам до одной пятой секунды. Таким образом, вы получите пятьсот значений на сто секунд, если примете за единицу времени пятую часть секунды.

— Но все равно ваше сообщение сведется к пятистам значениям, причем, если ваше значение окажется пятисотым, вам придется ждать сто секунд между сигналами. То есть вам понадобится сто секунд.

— И здесь вы тоже правы. Получается медленно. Но я полагал, что таким может быть код специального назначения.

— Вы не думаете, что криптоаналитик противника достаточно быстро сумеет разобраться в вашем перечне значений?

— А вот тут, молодой человек, вы ошибаетесь. Если у вашего вражеского криптоаналитика нет сверхъестественного чувства времени, ему ни за что не догадаться, что он слышит код. В этом-то вся прелесть! Таким кодом смогут пользоваться в партизанской войне разведчики на вражеской территории. Но, допустим, у этого криптоаналитика ухо все равно что хронометр или он чертовски догадлив и начал засекать время между сигналами, — вы его все равно обдурите.

— Хотите сказать, что эти ваши заранее закрепленные значения вы можете менять через регулярные интервалы?

— А почему бы и нет? — спросил Тедди торжествующе. — Значения можно менять хоть каждый день. Как по-вашему, на флоте моим кодом могли бы заинтересоваться? Я все-таки считаю, что он открывает большие возможности.

— Не исключено, но я за флот не отвечаю. Не знаю, что вам скажут в управлении связи, если вы туда обратитесь. Возможно, сочтут, что тут не соблюдены основные принципы безопасности, потому что, во-первых, код знаете вы, а во-вторых, другие люди. Например, я. Военно-морские коды придумывают морские офицеры и прошедшие проверку гражданские, причем все обязаны держать их в секрете.

— Бог ты мой, я об этом не подумал! — Довольный блеск в глазах Тедди погас, будто закатились два маленьких солнца. — Ладно, ничего не поделаешь, наверное, у военных это все есть. Может, таким кодом сейчас и пользуются, просто я об этом ничего не знаю.

— Может быть. Я тоже не знаю.

Я оставил Тедди размышлять о том, какую пользу он сможет извлечь из того, что узнал от меня. Но и он надоумил меня кое о чем. Сью Шолто работала на радиотрансляционной станции.

Однако разлагавшееся тело Сью Шолто и все, что было с ней связано, осталось на территории Гавайев, тогда как я ехал на поезде по Аризоне. К тому же с тех пор появилось еще два трупа, и мысли мои были заняты вопросами более насущными. Почему умер Хэтчер, если его смерть не есть результат несчастного случая? И что за отношения, если, конечно, они имели место, связывали Хэтчера и Андерсона? Я понятия не имел, что сделаю или скажу, если увижу Андерсона, но все-таки сидел в засаде в клубном вагоне, ожидая, когда он пройдет мимо меня в столовую, будто надеялся решить головоломку, взглянув на него еще раз.

Ожидание оказалось долгим, и все это время я принимал утренний парад: первым мимо меня с важным видом прошествовал коротышка майор Райт. За ним порхнула Рита Тессинджер, свежая и трепетная. Следом — ее мать, немного утомленная, но довольная. Потом дама из Гранд-Рэпидз, облаченная в пурпурный цветастый шелк и готовая мгновенно дать бой неудобствам, которые неизменно подмечали ее цепкие старческие глазки. И наконец, Мери, молодая, красивая и обманчиво добродетельная.

Насчет первого и второго я ей сказал, а насчет третьего умолчал.

— Ты сегодня вскинулся ни свет ни заря, — сказала она.

— Отлично выспался.

— Я тоже. Заснула, едва коснувшись головой подушки.

— Я императорский белый конь, и Холзи может скакать на мне верхом, когда пожелает. Я уже позавтракал. Подождать тебя здесь?

— Подожди.

Мери ушла, бедра ее чуть покачивались, словно от приятных воспоминаний. Ее стройное тело, скрытое сейчас серым костюмом из шерстяной фланели, вновь обретя загадочность, вызывало во мне желание.

Желание, однако, испарилось в связи с появлением мисс Грин, которая явилась одна, в зеленом платье цвета искусственной пасхальной травки и туфлях того же оттенка. Когда она приблизилась ко мне, я заметил, что к передвижной выставке искусственных драгоценностей она добавила изумрудные серьги. Вид у нее был нездоровый.

— Доброе утро, — поприветствовал ее я, — вы не видели мистера Андерсона?

— Разве вы не знаете? Мистер Андерсон покинул наш поезд.

— Но он говорил мне, что едет через Лос-Анджелес.

— Он так и собирался, но позвонил по междугородному на одно из своих дальних месторождений, и ему посоветовали остаться на несколько дней в Нью-Мехико. Поэтому вчера вечером, а впрочем, может быть, и рано утром, он вышел в Гэллопе. Он сказал мне, что едет в Альбукерк.

— Жаль, я не знал. Хотел с ним попрощаться. У вас, случайно, нет его калифорнийского адреса?

— Нет, он говорил, что почти не сидит на месте. Хотя мой адресок записал. — Она хрипловато усмехнулась. — Ну что ж, пойду взгляну, что там у нас на завтрак. Еще увидимся.

Я был обезоружен, но, похоже, оказался прав. Возможно, вопросы, казавшиеся идиотскими мне самому, спугнули Андерсона и заставили сойти с поезда. Если я сумею убедить ФБР в Лос-Анджелесе, что его необходимо разыскать, ему все-таки придется дать на них ответы.

Я отправился в «пульман» и спросил проводника, забрал ли Андерсон свои вещи.

— Нет, сэр. Он попросил мисс Грин передать мне, чтоб я отнес их в багажный вагон. Она сказала, что через несколько дней мистер Андерсон приедет в Лос-Анджелес и там их получит. У мистера Гордона был всего один чемодан, и, насколько я понимаю, он захватил его с собой.

— Гордон тоже вышел?

— Да, сэр. Меня это устраивает.

— Они что, уехали вместе?

— Не знаю, мистер Дрейк. Мне известно только, что оба они вышли в Гэллопе. Ни тот, ни другой не сказали мне ни слова.

Три варианта пришли мне в голову, кроме того, о котором я думал раньше. Гордон преследовал Андерсона. Андерсон преследовал Гордона. Или один убил другого, а тело сбросил с поезда. Непредсказуемость и жестокость самой жизни заставляли меня склониться к наиболее трагическому варианту развития событий. Ситуация предстала еще более таинственной, когда я, опросив пассажиров, выяснил, что никто из них не видел, как Гордон или Андерсон выходили.

Мисс Грин и Мери вернулись из столовой вместе, и я спросил мисс Грин, договаривался ли Андерсон насчет своего багажа заранее.

— Он оставил мне записку. Я нашла ее под подушкой, проснувшись утром. Это оказалось очень милое письмецо, не просто записка.

— Вы уверены, что это Андерсон его написал?

— Разумеется, уверена. Кто еще станет мне писать?

— Вы знаете его почерк?

— Не знаю. Да, кажется, не знаю. Но я уверена, что записку написал он. Там было сказано, что он едет в Альбукерк и что вещи надо отправить в Лос-Анджелес.

— Он говорил раньше, что собирается сойти с поезда?

— Нет. Я удивилась, найдя записку.

— А где сейчас эта записка?

— Записка? Одну минутку. — Она пошла к себе в купе поискать. Вернулась мисс Грин с пустыми руками. — Пропала, — сообщила она. — Ума не приложу. Была на месте час тому назад.

По лицу мисс Грин, стареющему и размалеванному, как у куклы, невозможно было угадать, о чем она думает. Я не понимал, лжет она или нет. Все, что она произносила и делала, выглядело неестественно, как-то не по-людски. Постоянная дрожь в руках свидетельствовала о том, что ее нервной системе нанесен пусть незначительный, но непоправимый ущерб. Труп, воскрешенный к жизни, после того как ткани затронул распад, наверняка бы двигался, говорил и одевался именно так, как она.

Мисс Грин снова принялась за чтение, и вскоре окунулась с головой в свой любимый раздел «Пикантные истории». Я пошел к Мери и сел рядом с ней.

— Мисс Грин желает знать, что случилось, — сказал я вполголоса. — А по-моему, что-то случилось с ней.

— Что ты имеешь в виду? Женщин вроде нее встречаешь на каждом шагу. Не получила образования, но оказалась при деньгах и не знает, как самостоятельно ими распорядиться.

— Верно, но откуда у нее взялись эти деньги? — Я обернулся и посмотрел исподтишка на мисс Грин. Ее выцветшие хищные глазки впились в страницу дешевого журнала. — Есть в ней что-то на редкость противное, ну прямо рептилия какая-то.

— Допустим, деньги она выиграла в лотерею, — хихикнув, предположила Мери. — Лучше утихомирь свое воображение, Сэм. Мисс Грин всего-навсего напыщенная старая карга. Мне кажется, я хорошо разбираюсь в женщинах, а больше мне о ней нечего сказать.

— Однако она питает дружеское расположение к Андерсону. Мне стало казаться, что этот тип не так прост, а теперь он исчез. Оба выбрались из ловушки. Гордон тоже сбежал.

— Гордон?

— Тот, что шпионил за тобой ночью в клубном вагоне. Сошел с поезда вчера вечером.

— Это что, преступление? Откуда ты знаешь, что у него не было уважительной причины…

— Не исключено, что была. Но почему я должен ему доверять? Он вел себя подозрительно.

— Тебе, Сэм, все кажется подозрительным. Не слишком ли ты увлекся?

— Ты права, увлекся. Но разве ты не видишь, что мы оба увязли в этих неприятностях по уши? Ты или я вполне можем оказаться следующими. Я уже едва не оказался.

— Знаю. — Мери приникла ко мне и крепко сжала своей белой рукой мою коленку. — Тогда почему ты с таким упорством продолжаешь совать нос в чужие дела?

— В воздухе пахнет бедой, а я верю, что беду можно предотвратить. Мне только нужно хоть за что-нибудь зацепиться.

— А если зацепиться не за что?

— Минуту назад ты сказала, что я суюсь куда не следует. Теперь выясняется, что и зацепиться тут не за что, потому что у меня просто разыгралось воображение. Впрочем, бесполезно ждать логики от женщины.

— Может, у меня и нет логики, но я верю своим ощущениям. А они подсказывают мне, что будет лучше, если ты постараешься побыстрей обо всем этом забыть.

Забыть я не мог и знал, что Мери тоже не может, но больше я с ней ни о чем таком не заговаривал.

Нервы у меня напряглись от ожидания, но делать было нечего. Я постарался насладиться долгим, мирным днем.

Мы читали и болтали о том, что было понятно только нам двоим. Поезд протащился по Аризоне, преодолел Колорадское ущелье, взобрался на последнюю горную гряду и вынырнул из голубовато-белого тумана в зеленое лето прибрежной калифорнийской равнины.

В десять тридцать вечера состав прибыл на вокзал в Лос-Анджелесе, и мы вдвоем покинули его.

Поднимаясь вверх по длинному наклонному туннелю, я, острее чем обычно, ощущал себя чужим в незнакомом городе. Это было все равно что выбраться из тесного маленького ада в непредсказуемый хаос. Собственно, и планы мои были непредсказуемыми, хотя в последнюю минуту я все же принял решение.

— Я еду в Санта-Барбару, — сказал я Мери возле багажного отделения.

— Но ведь ты обещал поехать со мной в Сан-Диего!

Щеки у нее вспыхнули от досады. Меня, в свою очередь, разозлил ее капризный тон.

— Не поеду, — отрезал я. — Найду тебя в Диего завтра вечером.

— Ты можешь объяснить, что тебе нужно в Санта-Барбаре?

— Хочу найти Лору Итон. Девушку, которой Хэтчер написал письмо.

Мери схватила меня за руку и вытащила из очереди, подвигавшейся к багажной стойке.

— Прошу тебя, Сэм, не уезжай. Побудь со мной сегодня в Лос-Анджелесе.

— Ты ведь не можешь ревновать меня к девушке, которую я никогда не видел?

— Ни к кому я тебя не ревную. Просто не хочу, чтобы ты ехал в Санта-Барбару. Я боюсь.

— Чего боишься?

— Что с тобой что-нибудь случится. Ты не должен болтаться по стране, в поисках очередной беды.

— Я не ищу беду. Беды давно нашли меня сами, а я хочу знать, что в этом письме, и должен побывать в Санта-Барбаре, чтобы это выяснить.

— А я — нравится не нравится — должна это проглотить! — процедила Мери сквозь зубы. Она отпустила мою руку. Я понял, что остался один.

(обратно) (обратно)

Часть IV Конец поездки

Глава 11

Я оставил Мери на стоянке такси. Она не попрощалась. Переоформив багаж на Сан-Диего, я сел в поезд, шедший на север. Путешествие длиною в сто километров в сидячем вагоне оказалось не из приятных. Поезда мне вообще осточертели, и, кроме того, меня одолевали противоречивые чувства.

Было отвратительно оставлять Мери на стоянке, но неоконченные дела не давали мне покоя. Я бы не смог расслабиться, если бы ничего не предпринял, а единственным разумным шагом, с моей точки зрения, был визит к Лоре Итон, чем бы он ни закончился.

Между часом и двумя ночи я покинул поезд на вокзале в Санта-Барбаре. На меня пахнуло соленым запахом морского порта, но ночной город был таким же темным и пустынным, как любой поселок в прерии. Я нашел телефонный справочник в привокзальной будке и стал искать в нем Лору Итон. Там числился некий Уильям Итон, проживавший на Бат-стрит, 2124.

Шагая по обезлюдевшей главной улице, я набрел на ночного таксиста, дремавшего за рулем. Он отвез меня на Бат-стрит. Это оказалась тихая жилая улица, застроенная одноэтажными оштукатуренными домишками, белевшими среди пальм, олеандров и цветущего тиса. Казалось, справа, сразу за ними, горы упираются прямо в темное небо.

Горы и лунный свет, тропические деревья и белые дома, теплый, пропитавшийся морем ветер, залетавший в открытые окна такси, напомнили мне Оаху. На мгновение у меня даже появилось ощущение ложной памяти: я еду, чтобы увидеть то, что уже видел, ищу то, что уже нашел. Сью Шолто, повисшую на стене, словно причудливый вьюн. Мне показалось, что некий опасный круг замкнулся.

У Лоры Итон хотя бы не оказалось на шее петли. Она поприветствовала меня из-за приоткрытой дюймов на шесть двери, не сбросив цепочку и с револьвером тридцать восьмого калибра в руке.

— Похоже, они добрались сюда раньше меня, — сказал я.

— Руки вверх, — скомандовала девушка, чей голос я бы счел приятным при других обстоятельствах. Я подчинился, и она сняла цепочку. — Теперь входите, а я вызываю полицию. Одно неверное движение — и я выстрелю вам в живот.

Девушка была высокая, лет двадцати пяти. Распущенные каштановые с рыжинкой волосы прекрасно гармонировали с ее коричневым шерстяным купальным халатом. Не выпуская из правой руки револьвера, Лора ощупала мои карманы и подмышки. Поскольку оружия у меня не нашлось, она удивилась и с минуту молча разглядывала меня.

— Вы — Лора Итон?

— Да. А вы кто?

— Меня зовут Сэм Дрейк. Но друзья обычно зовут меня Сэмом и, когда я постучу, всегда встречают с оружием в руках. Это у нас такая игра.

— В мой дом сегодня уже вламывались без спроса. Я не желаю, чтобы в него врывались опять.

— Но я уже тут, видите? А теперь звоните в полицию.

Лора взглянула на меня с сомнением:

— Кто вы такой? Вы правда служите на флоте?

— Вы знакомы с человеком по фамилии Хэтчер?

— С Родни Хэтчером?

— Я не знаю, как его зовут. Он из Канзас-Сити.

— Значит, Родни.

— Он умер позапрошлой ночью.

— Умер?! И вы пришли, чтобы мне об этом сообщить?

Лора Итон забыла о своем револьвере. Я опустил руки.

— Да, но не только. Вы не могли бы не целиться мне в живот? А то у меня там какое-то странное ощущение.

Щелкнув предохранителем, Лора кинула револьвер на диван, куда он упал с мягким, успокаивающим нервы шлепком.

— Почему вы пришли среди ночи?

— Я только что сюда добрался. И сразу пришел.

— Вас попросил Родни? Скажите, что с ним случилось?

— Нет, он меня не просил. Но он написал вам письмо перед смертью. Я подумал, оно может что-то объяснить.

— Я не получала писем от Родни уже много недель. С тех пор как он написал из Европы, что возвращается домой, чтобы получить новое назначение. Отчего он умер? От ран?

— Вы с ним были очень близки?

— Мы были добрыми друзьями. Знакомы тысячу лет. Ходили вместе в школу в Канзас-Сити. Можете говорить все как есть.

Я вкратце рассказал ей о том, что случилось с Родни Хэтчером, не скрывая своих подозрений насчет Андерсона и Гордона.

Несколько слезинок, оставив блестящие следы на Лорином лице, скатились с подбородка. Присев на край стула, она отвернулась от меня и достала носовой платок.

— Бедный Родни, — горько вздохнув, сказала она, — что за ужасная смерть!

— Это не слишком мучительная смерть. Выключаешься, как электричество. Я проверял на себе.

— Для Родни такая смерть ужасна. — В глазах Лоры я заметил огонь и лед. В осанке ее чувствовалось достоинство. Я подумал, что Хэтчеру повезло, раз его оплакивает такая девушка. — Он должен был погибнуть в бою, — продолжала она. — Умереть, сражаясь.

— Кто вломился сегодня к вам в дом? — спросил я, немного выждав. — Возможно, это вторжение и смерть Родни как-то связаны.

— Вы думаете? По-вашему, кто-то охотился за письмом Родни?

— Вполне вероятно. Вы успели разглядеть этого человека?

— Не слишком хорошо. Я расскажу вам, как все было. Сегодня днем я заскочила на часок к Еве Райн, она моя подружка, живет на этой улице.

— Дневную почту к этому времени уже доставили?

— Нет, она пришла, когда меня уже не было. Я вернулась около трех. Примерно за полквартала от дома я увидела, как чужой мужчина спускается с моей веранды. Тогда я еще не знала, что он побывал в доме. Подумала, кто-то пришел повидать меня или отца, так что я, естественно, окликнула его и помахала рукой. Он, оглянувшись всего один раз, зашагал в другую сторону, причем очень быстро.

Поднявшись по ступенькам, я увидела, что замок на входной двери взломан. В письменном столе рылись, обшарили бюро и шкафы. Я позвонила в полицию, там ответили, что приедут, но так и не явились. Вообще-то говоря, ничего не пропало. Я оставила сумку на видном месте, и из нее не взяли совсем ничего.

— Вы сказали, что, когда вернулись, дневная почта уже пришла?

— Да, все лежало на полу, вон там. — Она указала на входную дверь, которая открывалась в ту самую гостиную, где мы сидели.

Повернув голову, я увидел, что в двери есть отверстие для почты. Еще я заметил, что Лора оставила дверь открытой.

— Раз дом обыскивали, значит, письмо Родни не доставили с той почтой, — сказал я. — Но завтра утром оно должно прийти, поскольку было отправлено два дня назад.

— Если тот тип придет опять, я застрелю его, — решительно заявила Лора. Она упрямо закусила губу, ее большущие глаза сверкнули.

— Не сомневаюсь. Вы сможете хотя бы приблизительно описать его?

— Высокий. Довольно плотный. Сперва я даже приняла его за отца, но потом сообразила, что папа не мог так быстро вернуться из Феникса.

— Волосы у него были темные?

— Не уверена… — Она внезапно замолчала с открытым ртом.

— Тут был не я, мистер Дрейк, — произнес мужской голос у двери. Обернувшись, я увидел Гордона, который, бесшумно войдя в комнату, спокойно оглядел нас своими черными глазами.

Медленно поднявшись, я направился к нему. Подойдя достаточно близко, я опустил правую руку на уровень бедра, а затем врезал снизу прямо в его вытянутый подбородок. Это был отвлекающий маневр, ведь у противника наверняка имелось оружие. Пошатнувшись, Гордон повалился спиной на дверь, которая с шумом захлопнулась. Он еще не успел сползти на пол, как в руке у него появился револьвер, уставившийся на меня пустым круглым глазом.

— Не слишком честный удар, — зло проговорил он. — Я же просил вас не прибегать к насилию, мистер Дрейк.

— Вы еще узнаете, что такое настоящий удар, если не спрячете оружие.

— Как поведет себя это оружие, зависит только от вас, мистер Дрейк. Не подходите, и оно не выстрелит.

Позади меня что-то негромко щелкнуло, и голос Лоры Итон отчеканил:

— Не двигаться. Бросить револьвер. — Гордон не спускал с меня взгляда, тело его напряглось. — Считаю до трех, потом буду стрелять, — продолжала Лора. — Раз!

Повертев в руке револьвер, Гордон протянул его мне.

— Глупейшая история, — проворчал он.

— Это еще только начало, — пообещал я. — Мисс Итон, будьте добры, вызовите полицию.

— Не стоит беспокоиться, — буркнул Гордон. — Я и есть полиция.

— Вы меняете обличья с такой скоростью, что просто дух захватывает! Действуйте, мисс Итон. Я за ним слежу.

Гордон сунул руку в карман брюк.

— Руки за голову! — приказал я.

— Ну что ж, если вам нравится играть в бандитов… — Он поднял руки, поглядывая на меня с ехидной усмешкой. — Выньте бумажник из левого кармана моих брюк. Там удостоверение.

Подойдя к Гордону, я достал бумажник. Там лежало удостоверение, из которого явствовало, что его владелец — Честер Гордон, специальный агент Федерального бюро расследований. Я растерялся. Придуманная мною мелодрама на глазах обернулась фарсом, и выделившийся адреналин прямо-таки прокис в моих жилах.

— Мне жаль, что я не дал вам поиграть в ковбоев и индейцев, — не унимался Гордон. — А теперь уберите оружие, иначе у вас будут неприятности.

— Вы могли украсть удостоверение ФБР, — промямлил я вяло.

— Спрячьте оружие, — приказал он решительно. — Хефлер будет недоволен, если вы нечаянно меня пристрелите.

Я вспомнил изъяснявшегося округлыми фразами рыжеволосого парня из отдела ФБР на Лафайет-стрит.

— Вы работаете на Хефлера?

— Я могу арестовать вас за вооруженное нападение, мистер Дрейк. Вы вели себя как набитый дурак.

Я опустил револьвер. Убрав руки из-за головы, Гордон потер расквашенный подбородок.

— У меня нет настроения извиняться, — огрызнулся я. — Раз вы не оказали мне доверия…

— Мы не оказываем доверия частным лицам, когда разрабатываем дело.

— Но, черт возьми, никакого дела не было бы, если бы не я!

— Я была бы признательна вам обоим, — вмешалась Лора Итон, — если бы вы не устраивали больше потасовок в моей гостиной. Ведь все мы трое заодно, верно?

— Простите меня, — извинился Гордон.

Оскорбленный в лучших чувствах, я с трудом сдержался, чтобы не бросить ему еще один упрек: «Если бы мы с вами работали вместе, то могли бы спасти Хэтчера и поймать Андерсона». Но, проглотив обиду, я все же решил придержать язык. Я понимал Гордона. Расследуя убийство и шпионаж, необходимо соблюдать секретность, тем более в замкнутом пространстве поезда. Я тоже попросил прощения у Лоры Итон. А у Гордона поинтересовался:

— Что вы делали в поезде? Уж не меня ли, случайно, проверяли?

— В частности я находился там и для того, чтоб уберечь вас от несчастья. Именно вы стали свидетелем двух смертей. Беда, казалось, так и ходит за вами следом. Смерть Хэтчера это окончательно подтвердила.

— Ваша опека не слишком мне помогла. Не говоря уж о Хэтчере! — огрызнулся я.

— Мне было бы непросто выступить в роли вашего личного дегустатора, мистер Дрейк. И потом, я же не вездесущ.

— С моей точки зрения, вездесущи. Что привело вас сюда?

— После того как Хэтчер погиб, я заподозрил Андерсона. Я не спускал с него глаз. Когда вы набросились на меня вчера у двери курилки, думаю, он догадался. Он сошел с поезда в Гэллопе, я последовал за ним, но не догнал. Сев в единственное такси, он уехал в Альбукерк. А мне пришлось дожидаться поезда. Когда я добрался до Альбукерка, его там не оказалось.

Следы Андерсона привели меня в аэропорт, выяснилось, что он купил чартер до Лос-Анджелеса. Я вылетел первым коммерческим рейсом, но не нашел его там. Как и вам, мне пришло в голову, что он мог отправиться в Санта-Барбару, чтоб перехватить письмо Хэтчера к мисс Итон. Прилетев сюда в полдень, я понял, что так и случилось. Сегодня утром Андерсон приземлился в аэропорту Санта-Барбары и исчез. С тех пор видела его только мисс Итон. Местная полиция сообщила мне о том, что днем в ее доме кто-то шуровал. Поэтому я наблюдаю за домом. Полиция держит под контролем дороги, ведущие в город.

— Не знала, что у меня появился телохранитель, — заметила Лора Итон. — Приятное ощущение. Я только делала вид, что хорошо владею оружием.

— Наша организация существует для того, чтобы защищать граждан, — важно сообщил Гордон.

— Я полагаю, вам известны обстоятельства смерти Бесси Ленд? — спросил я.

Подавшись вперед в кресле, Лора Итон посмотрела на меня с любопытством, однако сумела сдержаться и промолчала.

— Я занимался этим делом вместе с Хефлером, — ответил Гордон. — Именно я осматривал труп.

— Вы, как и полиция, уверены, что это самоубийство?

— Нет, не уверен. В муниципальной полиции служит много людей, слепо доверяющих учебникам. Они крепко-накрепко затвердили, что сомнение означает самоубийство, поэтому, едва увидев соответствующие следы, всегда приходят к одному и тому же выводу. В данном же случае наиболее вероятна версия, согласно которой Бесси Ленд убили, пока она находилась в алкогольной коме. Ее мозговая ткань была насыщена алкоголем.

— Я видел ее за несколько часов до смерти. Она была зверски пьяна.

— Вот именно. Не исключено, что убийца некоторое время колебался, сделал сперва неглубокий надрез на шее и, лишь собравшись с духом, завершил работу. Алкоголь — анестетик, и Бесси могла не очнуться. Это одно из объяснений. Но, с моей точки зрения, намеренная попытка выдать убийство за самоубийство более правдоподобна. Для этого, конечно, требуется хладнокровие хирурга и кое-какие знания из области судебной медицины. Но я полагаю, преступники, с которыми мы столкнулись, достаточно умны и хладнокровны. Кроме того, убийство, выдаваемое за самоубийство, укладывается в заранее продуманную схему.

— Вы имеете в виду убийство Сью Шолто?

— Убийство Сью Шолто? — испуганно переспросила Лора Итон.

— Совершено три убийства, — сказал Гордон. — Ваш друг Хэтчер стал третьим.

Лора Итон побледнела и съежилась в кресле. Лицо она закрыла руками.

— Вы говорите о преступниках во множественном числе? — спросил я.

— Нет никаких сомнений в том, что мы имеем дело с организацией…

— С «Черным Израилем»?

— «Черный Израиль» — лишь часть этой организации либо связан с ней. Я получил телеграмму, пока поезд стоял в Канзас-Сити. Негр, сидевший рядом с Бесси Ленд в ту ночь, когда ее убили, пойман…

— Я так и знал, что это он!

— Он не убивал ее, — продолжал Гордон. — Он доказал, что не отлучался из бара «Париж» до двух ночи, а Бесси умерла задолго до двух. Но он член «Черного Израиля». Он сломался и сделал признание.

— За ними стоят японцы?

— Если так, то он об этом не знает или не хочет говорить. Из его показаний следует, что позиция «Черного Израиля» — саботаж в отношении армии. Собственно говоря, задержанный и сам уклонился от призыва. Именно по этому обвинению мы его и задержали. Он дал нам кое-какие зацепки, и сейчас мы выслеживаем главарей. Если верить ему, у Гектора Ленда не слишком высокое положение в организации и он состоит в ней сравнительно недавно. Еще задержанный упомянул о белом, который снабжает «Черный Израиль» деньгами.

— Андерсон.

— Думаю, да. — Откинувшись на спинку стула, Гордон закурил сигарету.

Между нами все еще искрила электрическая дуга, законтаченная на моих распухших костяшках и расквашенном подбородке Гордона.

— Если вы так думаете, почему не арестовали его в поезде? — зло спросил я.

Черные глаза агента смотрели на меня с холодным превосходством.

— По той простой причине, что у меня не нашлось для этого законных оснований. Похоже, Дрейк, вы не понимаете, как должна работать полиция в демократической стране. В эту войну наше Бюро следило за известными преступниками по два-три года, не предпринимая никаких действий. Следило ежеминутно, каждодневно, ожидая, пока они сами себя выдадут. В конце концов так непременно и случалось. Небрежное словечко, неосторожный поступок, неожиданная встреча…

— Неожиданная встреча с Хэтчером выдала Андерсона, — заметил я. — Хэтчер говорил, что знает Андерсона, во всяком случае намекал.

— Все может быть. Не исключено, что письмо даст нам необходимый ключ и объяснит причину его смерти.

— Боже, я должна выпить чашку кофе, — сказала Лора Итон. — Голова идет кругом. А как насчет вас, джентльмены?

Мы сказали, что тоже выпьем, и девушка отправилась в кухню.

Прежде чем она ушла, Гордон спросил:

— Когда вам доставляют утреннюю почту?

— Обычно около девяти. Думаете, этот тип вернется?

— Не знаю. Этот хитроумный клиент может проявить осторожность и не захочет повторить попытку. Я должен дождаться и выяснить.

— Я тоже подожду, — сказал я, — если мисс Итон согласится одолжить мне до утра диван и револьвер.

— Согласна, — ответила Лора из-за кухонной двери. Через минуту мы услышали, как булькает вода в кофеварке.

Какое-то время мы ждали молча. Мой гнев улетучился, оставив в осадке стыд и досаду. Я испытывал своего рода почтение к Федеральному бюро расследований. И еще начал осознавать, с какой легкостью Гордон мог пристрелить меня.

Взгляд мой упал на проигрыватель, стоявший в углу рядом с лампой. Альбомы с пластинками в шкафчике вновь навели меня на прежние размышления. Я сказал:

— Я понимаю, что вы весьма невысокого мнения обо мне как о сыщике. Согласен, что у вас имеются на то причины и что самым разумным из моих поступков было посещение ФБР. Но у меня есть, как мне кажется, стоящая идея.

— В том, что мы работали друг против друга, есть и моя вина, — сознался Гордон. — Хотя не представляю, как бы я мог это исправить. А что за идея?

— Не более чем догадка. Может, чепуха. Хефлер наверняка говорил вам, что с Гавайев к врагу утекает секретная информация. Во всяком случае, мне он так сказал.

— Я знал об этом и раньше, до того, как услышал от Хефлера. Нам об утечке известно уже несколько месяцев.

— Однако вам не удавалось прекратить ее. Тедди Траск, фокусник, устроивший представление в клубном вагоне, рассказал мне о коде, который они придумали вместе с приятелем…

— Я слышал, как он рассказывал. Я был там.

— Верно. Были. Принцип, на котором основан их код, может быть использован вражеским агентом, работающим на радиостанции. Сью Шолто, девушка, которую повесили…

— Я знаю о ней, — сказал Гордон нетерпеливо. — Как можно использовать код?

— Сью Шолто регулярно вела передачи из Гонолулу, и японские подлодки могли беспрепятственно ловить ее передачи. У нее была возможность передавать закодированную информацию в ходе совершенно невинной программы.

— Коммерческие радиостанции прослушиваются. Мы бы ее засекли.

— Не засекли бы, если она использовала код вроде того, что придумал Тедди Траск. Она могла помечать пластинки иглой так, чтобы они поскрипывали через определенные промежутки времени. Каждый промежуток имел определенное значение. Если перехватчик и засекал посторонний звук, то думал, что пластинка заезженная.

— Допускаю такую возможность. Но доказательств у вас нет.

— Потому я и рассказываю об этом вам. Сам я не сумею ничего выяснить. Но вы-то можете связаться с вашим отделением в Гонолулу и попросить, чтоб они проверили фонотеку на радиостанции.

— Пожалуй, стоит попробовать. Хотя идея необычная. Впрочем, если бы не так, мы бы давно разобрались. — Лора Итон принесла кофе и сэндвичи. Быстро выпив кофе, Гордон собрался уходить. — Съезжу на военно-морскую базу, отошлю телеграмму. Андерсон едва ли явится до утра, — сказал он.

— Надеюсь, явится, — возразил я. — Напрасно я, что ли, ходил целый год каждое утро на занятия по стрельбе?

— Когда я вернусь, в дом заходить не стану. После того как придет почтальон, сидите тихо около часа. Окна и двери не открывайте.

Лора Итон ушла к себе в комнату. Выключив свет, я улегся на диван с револьвером в руке и стал дожидаться утра. Время от времени я дремал, но выпитый кофе и страх не давали мне крепко уснуть. Утро приближалось, неторопливо просачиваясь сквозь рейки жалюзи, голубовато-белесое, как разбавленное молоко. Около семи я все же забылся тревожным сном. В девять три конверта, брошенные в дверное отверстие, скользнули по натертому полу, и я мигом проснулся.

Пригнувшись ниже уровня окон, я подкрался к письмам. Среди них оказалось и предсмертное письмо Хэтчера.

Вернувшись к дивану, я вскрыл конверт и начал читать с конца:

P. S. Я должен был отправить тебе это письмо до отъезда из Канзас-Сити, потому что хотел, чтобы оно добралось до тебя раньше, чем доберусь я. Но компания моих друзей (помнишь Элвина С. и Донни Хоупа?) не отпускала меня из бара до последней минуты, и я не успел. Слава богу, удалось прихватить с собой бутылку, чтобы не скучать в поезде. Я познакомился с морским офицером, вроде нормальный малый, и у него был неплохой бурбон, который, правда, мы уже прикончили. Он одолжил мне ручку, поэтому не удивляйся, что чернила другие, моя почему-то не пишет. Ее, кстати, прислала мне ты.

С нами едет один тип, который мне не нравится. Помнишь, я рассказывал тебе об одном типе, том, что держал под контролем весь рис на черном рынке в Нанкине, когда там орудовали желтопузые? Это тот самый негодяй или его брат, и я собираюсь выяснить, который из них. Этот старше и жирнее, но если это не он сам, значит, его близнец. Он говорит, его фамилия Андерсон. Меня он, по-моему, не узнает.

Ну, вот и все, до встречи. Дам о себе знать, как только доберусь до Лос-Анджелеса, и будь я проклят, если не сделаю все возможное, чтобы увидеться с тобой, прежде чем сяду на корабль. Я должен был написать раньше, но сама знаешь, как это бывает. Боб и Ди передавали привет.

Р. X. (обратно)

Глава 12

Я ждал еще час и был готов пристрелить Андерсона, если тот явится. Ровно в десять на веранде послышались шаги, и я, присмотревшись сквозь жалюзи, увидел у входа Гордона. Не успел я ему открыть, как из спальни вышла одетая Лора Итон. По ее лицу было заметно, что она не спала.

— Думаю, Андерсон больше сюда не сунется, — сказал Гордон. — Но я распоряжусь, чтобы полиция присматривала за вашим домом, мисс Итон. На всякий случай.

— Письмо Родни пришло? — спросила Лора.

— Надеюсь, вы не рассердитесь, что я вскрыл его? Можно сказать почти наверняка, что Андерсон убил Хэтчера. А меня бросил под поезд.

Я протянул письмо Лоре, и Гордон прочитал его из-за ее плеча.

— Можете отдать мне письмо? — попросил он.

— Конечно. Сварить вам кофе?

— Спасибо. Я должен идти.

— Отправили запрос в Гонолулу? — поинтересовался я.

— Да. И попросил поторопиться с ответом. Если вам понадобится связаться со мной, позвоните в наше центральное отделение в Лос-Анджелесе. Я сообщу там вашу фамилию. Где вас искать?

— У меня забронирован номер в «Гранте», в Сан-Диего. Я сегодня туда уезжаю.

— Возможно, я с вами там увижусь. Насколько мне известно, эсминец, на котором служил Гектор Ленд, находится сейчас в Сан-Диего, и я собираюсь на нем побывать.

— Я тоже.

Пожав руку мне и Лоре Итон, Гордон ушел. Мне стало любопытно, спит ли он когда-нибудь. У Лоры Итон я попросил разрешение воспользоваться ее телефоном.

— Конечно. Телефон в холле. А этот Андерсон шпион или кто-то вроде этого?

— Вроде. Я бы мог вам кое-что рассказать, но в ФБР меня попросили молчать.

— Мне достаточно и того, что я знаю. Сварю вам кофе.

Я позвонил в контору местной авиалинии и попросил аннулировать мой заказ. Позавтракав с Лорой Итон, я сел в такси, наугад поехал на аэродром и ухитрился получить место в следующем самолете до Бэрбанка. Там я долго дожидался рейса на Сан-Диего. Позвонив Мери в гостиницу, я узнал, что она уехала, оставив мне записку с просьбой встретиться с ней в Сан-Диего.

День, казалось, задержал дыхание. Я ходил туда-сюда по залу ожидания, пробовал читать газету, видел между строк Андерсона и убийства, вставал и снова ходил. Я попытался позвонить Гордону в ФБР, но его там не оказалось. Я смотрел, как с неба, словно безобидные ястребы, спускаются гражданские самолеты.

Вынырнувшая из одного из них кинозвезда осклабилась во весь рот перед ослепившими ее фотовспышками.

Я наблюдал за разжиревшими чиновниками с суровыми лицами, за богатой холеной женщиной, перелетавшей с побережья на побережье, за штабными офицерами, с отяжелевшими от золотых нашивок рукавами, якшавшимися с простыми солдатами и беззаботными матросами, возвращавшимися из отпуска в тихооокеанский водоворот. Прощавшиеся пары пылко обнимались перед разлукой, встречавшиеся не скрывали своего счастья.

Я не переставал думать об Андерсоне, который орудовал где-то на просторах юго-западных штатов и, не таясь, творил зло.

За несколько минут до отлета я снова позвонил Гордону и на этот раз поймал его.

— Рад, что вы позвонили, — сказал он, — но мне казалось, вы собирались в Сан-Диего?

— Жду самолета. Что-нибудь слышно об Андерсоне?

— Человек, по описанию похожий на него, прошлой ночью зарегистрировался в мотеле недалеко от Делмара под именем Айзека Рэндола. Уехал в направлении Сан-Диего. Конечно, это может оказаться не тот, кто нам нужен, но Андерсона мы найдем. Мы передали его приметы по телеграфу во все юго-западные штаты, так что полиция его поджидает.

— Из Гонолулу ничего нет?

— Нет. Но жду с минуты на минуту. Даю им еще около часа, затем вылетаю в Сан-Диего. Хочу поговорить с лейтенантом Сваном. Его эсминец все еще там.

— Будете у него вечером?

— Если успею добраться вовремя.

— Тогда и увидимся.

— Договорились. — Он положил трубку. Когда я открыл дверь телефонной будки, громкоговоритель оповестил встречающих о том, что приземляется самолет из Сан-Франциско. Выйдя наружу, я стал смотреть, как он садится и катит по дорожке. Вторым из бокового люка, немного узковатого для его громоздкой фигуры, вылез Джин Халфорд. Он сменил форму военного корреспондента на новый яркий костюм, более подходящий для Калифорнии. Но лицо у него осталось прежним, и, взглянув на него, я не испытал приятных ощущений. Я отошел от ворот, понадеявшись, что Халфорд пройдет мимо, не заговорив со мной. Однако он успел меня заметить. Я подумал, что в новой одежде вид у него хоть и дурацкий, но еще более значительный, и, не удержавшись, решил поставить его на место:

— Раньше вы были гражданским наполовину. Вижу, решили пойти до конца.

Вспыхнув, он ответил:

— Это не мой выбор. Синдикат захотел, чтобы я написал основные подготовительные материалы для крупнейшей международной конференции. Чем я и занимаюсь. Впрочем, вас это меньше всего касается, — добавил он важно.

— И слава богу.

Халфорд шагнул ко мне, чтобы не задерживать стоявших за ним пассажиров. В развороте его широких плеч таилась угроза.

— Слушайте, как вас там, — прошипел он, — я сыт по горло вашими беспричинными оскорблениями. И не забыл, как в Гонолулу вы увели у меня девушку.

— Я тоже, и это одно из моих самых приятных воспоминаний.

— Неужели? А что, если я вам скажу, что девушка вас просто пожалела?

— По-моему, воображение у вас работает лучше, чем мозги.

— Воображение тут ни при чем. Я провел вечерок с мисс Томпсон в Сан-Франциско примерно неделю назад. И он удался на славу.

Если я и сумел скрыть удивление и досаду, то лишь благодаря большому опыту игры в покер.

— Я рассчитываю увидеться с ней через час, — сказал я. — Расспрошу ее о том вечере, и, думаю, мы с ней дружно посмеемся.

— То есть как? Где она сейчас?

— Вам там делать нечего. Привет.

Обойдя Халфорда сзади, я поднялся по трапу в самолет. Самолет затарахтел, разбежался и полетел. Когда мы набирали высоту, из-за раздвинувшегося горизонта показались горы и бескрайние голубые просторы океана. Но ревность превратила мой мозг в маленький тугой узел, который невозможно было ослабить. Андерсон вместе с его мерзкими делишками перестал занимать меня. Во время короткого перелета до Сан-Диего и долгой дороги на такси от аэропорта Линдберга к отелю «Грант» я мог думать только о Мери и Халфорде.

Мери я нашел в ее комнате. Открыв дверь, она сказала:

— Милый, я так рада тебя видеть! — и поцеловала в губы.

Через минуту узел стал чуть менее тугим, и я тоже поцеловал ее. Потом немного отстранил от себя, чтоб заглянуть ей в глаза. Они были прозрачные и бездонные, как омут, откуда невозможно выбраться. Мери рассмеялась беззаботно, словно девчонка:

— Ты ужасно важный, Сэм. Все еще раздумываешь?

— Слушай, — сказал я. — Я отношусь к тебе серьезно. Неужели ты никак не можешь взять этого в толк? Чертовски серьезно!

Взгляд ее потеплел. Но она с усмешкой спросила:

— Неужели?

— Я же только что сказал. Раньше не говорил.

— Я не знала, произнесешь ли ты эти слова когда-нибудь.

— Но ты должна понимать: если я отношусь к тебе серьезно, то ожидаю того же и от тебя. Я встретил Джина Халфорда в аэропорту в Бэрбанке.

— И что же? Вероятно, он сказал тебе, что я виделась с ним в Сан-Франциско.

— Верно. И мне неприятно об этом думать. В Перл ты говорила, что едва с ним знакома. И сейчас не упомянула о том, что виделась с ним во Фриско. Он мне не нравится.

— Мне тоже, — произнесла она задумчиво.

— Но ты встречаешься с ним. И для тебя это настолько важно, что мне ты ничего не рассказываешь.

— Не будь дурачком, Сэм. Я виделась с ним всего один раз. Мы просто случайно встретились в тот вечер, когда пристал наш транспорт. Я тебе ничего не сказала, опасаясь, что ты это неправильно истолкуешь, как, собственно, и вышло.

— Разумеется, неправильно. Я вообще неправильно понимаю все, что связано с тобой.

Мери дотронулась пальцем до моей щеки. Схватив ее руку, я поцеловал ладонь.

— Прошу тебя, будь благоразумен, Сэм, — проговорила она. — Когда я вернулась из Гонолулу, то вообще понятия не имела, увидимся ли мы с тобой еще. У Джина Халфорда полно связей на радио. Он и сам делает много радиопередач. Кто знает, может, после войны я снова пойду работать на радио? Было бы страшно глупо не воспользоваться таким шансом.

— Думаешь, тебе удастся использовать Халфорда? За все, что ты от него получишь, придется заплатить.

— Понимаю. Я уже в этом убедилась.

— Что ты имеешь в виду?

— Что от Халфорда ничего не получишь задаром. Это относится почти ко всем мужчинам.

— Шутка?

— Какие шутки? — Ее беспечная улыбка показалась мне обманчивой. — От тебя же я ничего не жду.

Я понял, что крыть нечем. Поэтому сказал гадость:

— Да, ребятам, пишущим о войне, платят куда больше, чем тем, кто в ней участвует.

Мери не нашла что возразить. Она подвинулась ко мне.

— Давай не будем ссориться, Сэм. Этот человек мне отвратителен. А с тобой мы отлично поладили с самого начала. Во всяком случае, мне так казалось.

— Это верно. У меня так не было ни с одной девушкой, — согласился я, обнимая ее.

— Просто все эти кошмары многое изменили. И ты изменился, милый. — Она прижалась ко мне лицом, и голос ее зазвучал глуше. — Мы не должны из-за этого расстаться.

— Вот уж чего бы я хотел меньше всего. Но я не знал, что ты собираешься вернуться после войны на радио. Мне казалось, у тебя совсем другие планы. Как и у меня.

— Планы, связанные с тобой?

— А ты думала, я шучу?

— Не знаю. Сэм, а то, что ты только что сказал, серьезно?

— А что я только что сказал? Когда ты так близко, у меня начинает кружиться голова.

— Что после войны у нас могут быть общие планы.

— Не знаю, могу ли я тебя об этом просить. Трудно сейчас загадывать надолго. Через несколько дней мой отпуск закончится. Как знать, доживу я до следующего?

— Перестань. Ты не можешь умереть.

— Любой может умереть. Многие уже умерли. Ты рискуешь, если решишь ждать.

— А что, если рискнуть? Мне кажется, ты живучий. И очень славный, хотя и не всегда.

— Славный — вшивое слово, если оно относится к мужчине. И потом, ты должна ясно понимать следующее: если мы друг друга ждем — никаких делишек на стороне. Моя последняя девушка попробовала и не удержалась.

— Это тебя больно задело?

— Война задела меня куда больней.

— Но ведь ты со мной не потому, что разочаровался в прошлый раз?

— Может, и потому. Эмоции — дело странное. Особенно мои. Не будь они такими странными, думаю, я захотел бы завтра же на тебе жениться.

— Завтра я не смогу. — Мери смущенно покосилась на меня.

— Почему?

— Завтра у меня первый рабочий день. Я же не могу взять отгул в первый день, чтобы выйти замуж, правда?

— Но это не из-за кого-то другого? Халфорда или еще кого-нибудь?

— Неужели ты не видишь, что я без ума от тебя, Сэм? — Тело ее договорило все остальное, и не прислушаться к нему было невозможно. Через какое-то время я рассказал Мери о ночи, проведенной в Санта-Барбаре, и о письме Хэтчера.

— Сэм, говорю тебе, ты играешь с огнем! Обещай, что не станешь больше рисковать. Прошлой ночью я не сомкнула глаз.

— Ты сводишь меня с ума. Но желание свидеться еще разок с Андерсоном сводит меня с ума еще больше. Так или иначе, мне никогда не нравилось сидеть и ждать, пока кто-то нападет на меня первым.

Мери снова посмотрела на меня, и уголки ее губ огорченно поползли вниз. Я поцеловал ее в губы. Потом, присев на край кровати, позвонил Эрику Свану на его эсминец. Мери устроилась за моей спиной и обхватила меня руками.

Набрав номер и дожидаясь, пока ответит телефонист военно-морской ремонтной базы, я прошептал:

— Девушка меня любит.

— Да, люблю. Больше, чем ты меня.

— Это невозможно. Ты достойна самой большой любви.

Телефонист ответил, и я попросил меня соединить. Зубы Мери коснулись моей шеи.

— Не спорь, а то укушу. Сам знаешь, что я люблю тебя больше, чем ты меня.

Дежурный по палубе на эсминце снял трубку, и я попросил лейтенанта Свана.

— Не знаю, на борту ли он. Подождите минуту, пожалуйста.

Я повернулся, чтобы поцеловать Мери, и ее губы открылись навстречу моим. Мир сконцентрировался и превратился в небольшой пылающий круг.

Упавшая на постель трубка проговорила надтреснутым далеким голосом:

— Лейтенант Сван слушает.

Выныривая из теплых глубин забытья, я ответил:

— Это Сэм. Как насчет того, чтобы пригласить меня поужинать?

— Конечно. А как ты? Я думал, ты в Детройте.

— Только сегодня приехал. Можно я приду с Мери?

— Прости, Сэм, но гражданским запрещен вход на ремонтную базу. Но ты все-таки придешь?

— Да. Есть о чем поговорить. Гектора Ленда до сих пор не поймали?

— Нет, он исчез. Мы ужинаем в порту в семь. Позвони от главного входа, и я пришлю за тобой джип.

— Договорились. — Я положил трубку. Встав, я сказал Мери: — Ну вот, опять ухожу.

— Черт побери, ты ведь собирался поужинать со мной! — В ее голосе слышалась с трудом сдерживаемая ярость.

— Мне ужасно жаль. Постараюсь вернуться как можно быстрей. Скорей всего, между девятью и десятью.

— Постараюсь тебя дождаться. Хотя ты этого и не заслуживаешь.

На базу я поехал на такси. Высадившись у ворот, я увидел Честера Гордона, который стоял у проходной и разговаривал с дежурным в морской форме. Когда я подошел, взглянув на мое удостоверение, дежурный поприветствовал меня с характерной для моряков любезностью и пропустил.

— Что слышно? — спросил я у Гордона.

Он улыбнулся приветливей, чем прежде.

— Все уже, можно сказать, разложено по полочкам. Ваша догадка подтвердилась, Дрейк. Многие пластинки из фонотеки были помечены, как вы и предполагали. Ясно, что они были подготовлены для передачи зашифрованных разведывательных данных. Подробностей я пока не знаю, но получу более полный отчет, как только завершится детальное расследование. А что известно вам об этой Сью Шолто?

— Не слишком много. Она была скрытная. Даже лучшая подруга мало что может о ней рассказать. Лейтенант Сван знает больше меня. Он был знаком с ней довольно долго. Я только что говорил со Сваном по телефону. Он обещал прислать за мной джип, но машина задерживается.

— Я тоже поеду с вами, если можно. Собираюсь поужинать со Сваном. По-моему, я не ел сутки, а то и больше. События развивались стремительно. Мы получили по телетайпу сообщение из Чикаго — я отправил туда описание примет Андерсона, поскольку именно там он сел в поезд. Мужчина, примерно соответствующий этому описанию, некто Лоренц Иенсен, был осужден в 1934 году в Чикаго за вовлечение в том же году несовершеннолетнего в преступную деятельность. Из пяти лет приговора он отбыл в Джолиете два года четыре месяца.

— Сбежал?

— Нет, был отпущен и взят на поруки. Но, вопреки договоренности, исчез. Предположительно, покинул страну.

— Андерсон был в 1936-м в Китае. Сходится.

— Все достаточно неопределенно. Никогда нельзя делать выводы только на основании примет, особенно по прошествии десяти лет. Отпечатки пальцев — другое дело, и я попросил выслать мне фотокопию отпечатков Иенсена из Чикаго авиапочтой. Отпечатки Андерсона и Иенсена относятся к одной классификации. Пока нам известно лишь это.

— Андерсон успел оставить отпечатки в доме Лоры Итон?

— Нет. Вероятно, был в перчатках. Мы нашли отпечатки на его вещах в багажном отделении вокзала в Лос-Анджелесе. Там он оставил первоклассный набор на пузырьке с лосьоном после бритья: большой палец и еще целых три. Правда, во всем имуществе Андерсона пузырек оказался единственным изобличающим его предметом.

— Если вы, ребята, начинаете шевелиться, то дела идут у вас хорошо и быстро.

— Любителям недостает нашей организованности. Но я нисколько не умаляю значения всего, что сделали вы. Во время войны мы куда больше зависим от добровольных помощников, чем пишут в газетах.

— Слово «помощник» не кажется мне обидным, — заметил я. — Похоже, нас наконец собираются транспортировать.

Мы подъехали на джипе к причалу, где стоял эсминец. Эрик встретил нас у трапа, и я представил ему Гордона, добавив:

— Думаю, мистер Гордон не откажется с нами поужинать. Хотя он крайне редко ест и спит.

— Должен предупредить вас, что на этой посудине подают что попало, — сказал Эрик.

— Никогда не был на военном корабле, — ответил Гордон. — По-моему, весьма романтично отведать солонины с горохом и запить ее морской водой из кружки.

На ужин подали бифштексы, которые я и Гордон уплетали за обе щеки. Затем мы втроем уединились в каюте Эрика. Рассказав о том, как продвигается дело, Гордон заключил:

— Надеюсь, вам не покажется, что мы торопимся с выводами, потому что это не так. Но я обязан расспросить вас о Сью Шолто. В Гонолулу, разумеется, проводится тщательное расследование. Тем временем я должен выяснить все, что только возможно, здесь. Это касается Андерсона и Гектора Ленда. Не могли бы вы сказать мне, какое отношение Сью Шолто могла иметь к Гектору Ленду и к человеку, называющему себя Андерсоном, а также к подрывной деятельности, к которой эти двое явно причастны.

Я наблюдал за лицом Свана, слушавшего подробные разъяснения Гордона. За прошедший месяц Эрик изменился. Когда мы встретились с ним в тот день, перед вечеринкой, мне показалось, он еще не был уверен, принять ему или отвергнуть окружавший его мир. Он уже вел себя как самовлюбленный неврастеник, но тогда я думал, что процесс можно остановить. Теперь он завершился. Улыбка Эрика утратила непринужденность, он больше не выглядел наивным. Сущность его, укрывавшаяся, подобно алчному пауку, в потайном лабиринте, вылезла наружу.

Другими словами, горе и обман не всегда возвышают. О смерти Сью Шолто Эрик думал лишь как о возможном препятствии для дальнейшей военно-морской карьеры и просто как о событии, нарушившем его покой.

— Я не так уж хорошо ее знал, — сказал он. — Девушка, с которой я несколько раз встречался. Естественно, если бы у меня были хоть какие-то основания подозревать ее в нелегальной деятельности, я бы тут же сообщил. И разумеется, прекратил бы с ней всякие отношения.

— Как вы полагаете, что-то связывало ее с Гектором Лендом?

— Нет. И, насколько мне известно, среди ее знакомых не было никого, кто напоминал бы Андерсона.

— Сью в самом деле отличалась политической неблагонадежностью? — спросил я. — Мери уверяет, что она была попутчицей.

— Не знаю. Мы никогда не говорили о политике.

— Она проявляла интерес к делам флота? — поинтересовался Гордон.

— Да, но не более чем обычное женское любопытство. Насколько я помню, она ни разу не пыталась вытянуть из меня какие-то сведения.

— Сколько длилось ваше знакомство?

— Несколько месяцев. Но я основную часть времени проводил в море, а встречались мы несколько раз в порту. У нее были еще дружки. Не понимаю, неужели меня надо выделять лишь на том основании, что я оказался с ней в тот вечер, когда она убила себя? — В голосе Эрика послышалась злость.

— Никто вас не выделяет, лейтенант Сван. Просто с вами можно поговорить. Вы знакомы с кем-то еще из друзей покойной?

— Нет. Никогда не видел никого из них. Но она изредка кое о ком упоминала. Я не запомнил имен. И очень надеюсь, что и мое имя не будет упомянуто в газетах. В Мичигане у меня жена и…

— Я понимаю, о чем вы. Поверьте, у нас нет ни малейшего желания доставлять неприятности ни в чем не повинным людям.

Чем настороженней и подозрительней становился Эрик, тем мягче и предупредительней вел себя Гордон, напоминавший сейчас капитана, который потерял курс, но обязан сохранить доверие пассажиров.

— Мери могла бы рассказать вам больше, чем Эрик, — сказал я Гордону. — Она работала вместе со Сью Шолто и дружила с ней. Женщины знают друг о друге больше.

— Свяжусь с ней завтра. Где она остановилась?

— Пока в «Гранте». А вообще-то на вашем месте я бы рассчитывал главным образом на ваш источник в Гонолулу. Насколько я понял, Сью Шолто не особенно о себе распространялась.

— Я и сам прихожу к такому выводу, — сдержанно ответил Гордон. — Лейтенант Сван, вы не могли бы дать мне возможность побеседовать с двумя-тремя членами команды, состоявшими в дружеских отношениях с Лендом?

— Мне не кажется, что он был с кем-то особенно дружен, но я подумаю. Подождете здесь?

— Если позволите.

— Конечно. — Эрик вышел.

Вернулся он минут через десять вместе с двумя неграми. Пока его не было, Гордон успел поинтересоваться у меня обстоятельствами смерти Сью Шолто. Особенно важным ему, видимо, казалось поведение гостей и Гектора Ленда, и я постарался восстановить в памяти всю картину.

У обоих негров, с явной неохотой вошедших в каюту, вид был весьма настороженный. Они молчали, переглядываясь украдкой. Представившись, Гордон напугал их еще больше.

— Моя фамилия Гордон. Я агент Федерального бюро расследований. Специализируюсь на расследовании подрывной деятельности, то есть ловлю шпионов и предателей.

— Вот это — Джо Досс, стюард капитана, — сказал Эрик. Джо Досс был маленький толстячок, лысый, с лунообразным темным лицом. — А это Альберт Фезерс, он работает в столовой и делил каюту с Лендом.

У Альберта Фезерса, долговязого мулата с большими влажными глазами и искусственно выпрямленными волосами от волнения задергался кадык.

— Гектор Ленд, — начал объяснять им Гордон, — подозревается в шпионаже и предательстве. Очевидно, он состоял в организации, известной как «Черный Израиль». Он когда-нибудь упоминал о ней при вас?

— Нет, сэр. Он никогда ни о чем таком со мной не разговаривал. — Открещиваясь от Гектора Ленда, Джо Досс пользовался теми же самыми словами, что и Эрик, говоря о Сью Шолто. — Я не слишком хорошо его знал. Он работал внизу, в кают-компании, а я наверху, в каюте капитана.

— Фезерс, но ты-то не раз ходил в увольнение с Лендом, — напомнил Эрик.

— Да, сэр, — уныло согласился Фезерс. — Но я не имею никакого отношения к его организации.

— Ленд пробовал уговорить вас вступить в «Черный Израиль»? — спросил Гордон.

— Да, сэр. Он не упоминал о «Черном Израиле», но, наверное, имел его в виду. Он говорил, это нужно, чтобы черные стали сильнее.

— Каким образом?

— Гектор не объяснил. Я его предупреждал, что он сам попадет в беду, а когда я ему так сказал, он закрылся, точно моллюск, и пригрозил, что мне не поздоровится, если проболтаюсь.

— Надо было доложить об этом мне или командиру отделения, — упрекнул Фезерса Эрик. — Мы бы избежали многих неприятностей.

— Да, сэр, — согласился Фезерс покорно. — Следующий раз буду знать.

— Гектор Ленд уговаривал вас шпионить?

— Ой нет, сэр. Ничего такого не было. Он не предлагал, чтобы я шпионил. Он просто рассказал мне о тайном обществе. Я подумал, это обычное тайное общество.

Казалось, большущие глаза Фезерса вот-вот растворятся в слезах. Ноги его твердо упирались в пол, но долговязое тело под синим хлопчатобумажным комбинезоном била дрожь.

— А откуда у Гектора Ленда взялись деньги?

— Не знаю, сэр. Он получал жалованье.

— Я не имею в виду жалованье. Денег у него было столько, сколько на флоте не заработаешь. Где он их брал?

— Не знаю, сэр. Может, получал за шпионаж.

— С чего это ты взял, Альберт? — подал голос Джо Досс. — Ты же не знаешь, платили ли ему за то, что он шпионил.

— Нет, сэр. Я думал, вы все так думаете.

— Гектор Ленд зарабатывал деньги игрой, — уверенно заявил Джо Досс.

— Да, сэр, — повторил Фезерс. — Он зарабатывал игрой. Держал банк. Как-то он рассказывал мне, что в Детройте запускал колесо в «полиси».

— Что за банк? — спросил Гордон у Досса, казавшегося более сообразительным из двоих.

— Не знаю, сэр. Вроде бы для игры в числа.

— Вы когда-нибудь выигрывали?

— Нет, сэр, я не играю.

— Мы сейчас не выясняем, кто играет, — вмешался Эрик. — Если тебе что-то известно, говори, Досс. Ты нисколько не пострадаешь. Тебе будет только лучше.

Искра надежды сверкнула на сумрачном коричневом лице Фезерса.

— Я знаю, что это за игра, сэр. Игра в корабли. Все чернокожие ребята могли выиграть. И не только в море. На берегу тоже.

— Что еще за игра в корабли? — спросил Гордон.

— Понимаете, у всех кораблей есть номера, и если номера кораблей совпадут с нашими номерами, мы выиграем.

Гордон выпрямился в кресле, будто кто-то приставил к его спине дуло пистолета, однако как ни в чем не бывало продолжил расспрашивать:

— Не уверен, что понял. Вы хотите сказать, что игра Гектора Ленда строилась на том, какие военные суда прибывали в Перл-Харбор?

— Да, сэр. И когда мы были во Фриско, он тоже держал банк.

— Невозможно! — зло буркнул Эрик. — Только офицеры имеют доступ к подобной информации.

— Каким образом Ленд добывал информацию? — спросил Гордон.

— Мы же видим корабли, сэр, — объяснил Фезерс. — Все знают, какие приходят корабли. А сверить Ленд мог по капитанскому списку.

— Это ложь, — возмутился Джо Досс, выдавая себя, как тот китаец, который написал на стене, в которой он спрятал деньги, что денег там нет.

— Я же ничего не сказал о тебе, Джо, — извиняясь, объяснил ему Альберт Фезерс, как другой китаец, написавший на стене после того, как деньги исчезли, что он их не крал.

— Ты совал нос в капитанский список? — спросил Эрик у Джо Досса.

— Нет, сэр. Я никогда ничего не трогаю на столе у капитана. — Капли пота, похожие на пузырьки с жиром, проступили на высоком черном лбу Досса. Он метнул быстрый мстительный взгляд на Альберта Фезерса.

— Я хочу, чтобы эти люди дали письменные показания под присягой, — сказал Гордон Эрику. — Их показания имеют важнейшее значение.

— Вы совершенно правы. Я должен доложить обо всем капитану, но, уверен, с его стороны возражений не будет. — Эрик посмотрел на Досса. — Есть и еще кое-что, что мне необходимо обсудить с капитаном. Досс, ты идешь со мной к старшине корабельной полиции.

Совершенно убитый, Досс последовал за Эриком. Фезерс прирос к месту, размышляя о грозившей ему беде.

— Можете идти, Фезерс, — сказал ему Гордон, — с вами я хотел бы увидеться утром. Если вы сказали правду и будете продолжать говорить только правду, вам нечего бояться. — Подпустив театральности к своему обычному позерству, он пообещал: — Правительство Соединенных Штатов оценит вашу помощь.

— Смотрите не проболтайтесь! — успел предупредить я Фезерса перед тем, как тот ушел.

— Черт возьми, дело раскручивается! — с трудом сдерживая улыбку, сказал мне Гордон. — Теперь надо заставить попотеть мексиканскую полицию. Мы должны найти Ленда. — Ленд ловко добывал информацию.

— Неужели он изобрел всю эту схему сам? Он не показался мне слишком сообразительным.

— Не думаю. Тут поработали хорошие мозги, Дрейк. Возможно, за исключением дела Шнайдера, это самая хитроумная выдумка из тех, что я видел в эту войну. У Шнайдера отличные мозги, но он слишком труслив для такого. Тут был настоящий заговор, позволявший японцам получать подробный отчет о передвижении наших военных кораблей на Тихом океане.

— У меня давно родилось именно такое подозрение, — не без удовлетворения заметил я.

— Схема постепенно становится ясней, — продолжал Гордон. — Насколько я понимаю, действовала она примерно так: Гектор Ленд добывал информацию, которую передавал другому агенту в Гонолулу. Едва ли информацию собирал только он, но только о нем нам пока известно. Второй агент…

— Сью Шолто?

— Может быть. Но пока мы не имеем достаточно доказательств. Второй агент анализировал информацию и зашифровывал важнейшие пункты, чтобы передать потом с помощью помеченных пластинок на японские подлодки, залегавшие на отдалении от островов. Затем информацию снова дешифровывали и передавали в Токио или на остров Уэйк для ретрансляции.

— А какое отношение ко всему этому имеет Андерсон?

— Не исключено, что он организатор. Он мог руководить всей операцией с материка. Можно не сомневаться, что он использовал «Черный Израиль» для вербовки будущих шпионов. Из того, что рассказал мне о Ленде Хефлер, следует, что расовые волнения подтолкнули этого парня к подрывной деятельности, а «Черный Израиль» вовлек в свои ряды. «Черный Израиль» внес свою лепту в психологическую войну, усилив межрасовую напряженность в таком крупном городе, как Детройт. У этой паутины множество нитей, а управляет ими из центра, как мне кажется, Андерсон.

— Вы полагаете, он глава организации?

— Не могу сказать. Пока мы знаем слишком мало, чтобы делать подобный вывод. Признаться, он не кажется мне фигурой особо влиятельной и опасной. Но доверять мимолетным впечатлениям я давно перестал.

Эрик вернулся и сказал, что Досса можно будет увидеть в любое время. Гордон принялся расспрашивать его о том, как исчез Ленд. Объяснив им, что у меня свидание, я отправился на берег. Дежурный по палубе вызвал джип, доставивший меня к главному входу ремонтной базы, а там я пересел на такси. На часах еще не было девяти, так что времени, чтобы добраться к десяти в отель, у меня оставалось предостаточно.

По пути я решил заскочить на вокзал в Санта-Фе и забрать багаж. Эрик одолжил мне бритву, но хотелось сменить белье. Таксист остановился у бокового выхода, и я попросил его подождать.

В багажном отделении толпились моряки, разыскивавшие свои вещевые мешки, компанию им составляли несколько пьяных и несколько гражданских, чья одежда казалась неопрятной и бедной рядом со строгой синей формой. Взгляд мой невольно привлекла женщина, облокотившаяся о стойку. На голове у нее была высокая фетровая шляпа, украшенная длинными переливающимися перьями, в ушах — золотые висячие серьги, шею любовно обвивали две серебристых лисы с холодными пуговицами вместо глаз на мордах.

К стойке выстроилась очередь в три ряда, но я попробовал сквозь нее пробраться.

— Эй, не толкайся! — не поглядев на меня, огрызнулся матрос, а потом, повернувшись, добавил: — Сэр.

Дама в лисах обернулась и заметила меня. Не проявив ни малейшего интереса, она тотчас же отвернулась. Я сразу узнал нарумяненное лицо мисс Грин.

— Мисс Грин! — позвал я, но она больше не оглянулась. Я медленно пробирался к ней, однако она уже отошла от стойки. Моряки, расступившись, пропустили ее, и она оказалась у выхода прежде, чем я сумел прорваться сквозь толпу.

На тротуаре я догнал ее и схватил за локоть:

— Мисс Грин, я хотел бы с вам поговорить.

— Пустите меня, я вас не знаю.

Всмотревшись в лицо мисс Грин при свете уличного фонаря, я увидел, что глаза у нее воспаленные и пустые. Но не этот ее ужасный взгляд полоснул меня, словно нож. От ее дыхания на меня повеяло эфиром.

(обратно)

Глава 13

Вырвавшись, мисс Грин проворно подбежала на своих высоченных каблучищах к ожидавшему ее впереди моего такси длинному черному седану. Мужчина в шоферской фуражке открыл для нее дверцу. Мисс Грин шмыгнула внутрь, дверца захлопнулась, и черная машина, тронувшись с места и издав характерный для мощного двигателя протяжный рев, увезла ее от меня. Правда, не навсегда. Прыгнув в такси, я велел шоферу следовать за седаном.

— Постараюсь, если получится, — пообещал он, надавив на газ. — Это «кадиллак».

Когда мы свернули за угол, седан уже скрылся из виду.

Обогнув еще один угол, мы заметили, что красный свет на проспекте удерживает его примерно в одном квартале от нас.

— Притормози, — попросил я шофера. — Я не хочу, чтобы они видели, что их преследуют.

— Скажите, а что случилось? Вы из морской разведки?

— Помогаю ФБР расследовать одно дело.

— Без шуток? Я расскажу ребятам.

— Если упустим «кадиллак», не о чем будет рассказывать.

— Братец, я выжму из этого драндулета все масло до капли, лишь бы догнать их!

Мы еще не добрались до перекрестка, но свет успел переключиться. Когда черный седан трогался с места, я разглядел сквозь заднее стекло перекошенное злобой лицо. Сняв фуражку, я пригнулся на сиденье. В тот вечер центр Сан-Диего был запружен машинами, и маневренность оказалась важнее скорости. Мой водитель делал невозможное, ухитряясь вклиниваться в малейшее свободное пространство. Он отчаянно преодолевал заторы, разверзавшиеся, точно Красное море, именно в те мгновения, когда мы оказывались возле них. Мы петляли по южной части Сан-Диего, оставляя позади ночные кинотеатры, захудалые рестораны, закусочные, дешевые игорные притоны, винные лавки и публичные дома, одноэтажные церквушки, ночлежки, рыбоперерабатывающие заводы и свалки. Даже за пределами Сан-Диего и в Нейшнл-Сити мы не упустили черный «кадиллак».

На окраине Нейшнл-Сити он рванул вперед. Задние огни взметнулись ввысь маленькими красными кометами, и ночь проглотила их. В эту минуту я осознал, что нахожусь на последнем отрезке долгого пути из Детройта в Тиа-Хуану.

Шофер гнал еще минут пять, мотор его машины дрожал, будто его плохо закрепили. Меня подбрасывало на заднем сиденье, пока мы взбирались вверх по прибрежным холмам и спускались по извилистой дороге вниз. В Палм-Сити шофер сбросил скорость и, не оборачиваясь, сказал:

— Я вытряс все кишки из этой малышки, но она не может бегать за «кадиллаком», будь он проклят!

— Это дорога на Тиа-Хуану?

— Да. Похоже, они и мчатся в Тиа-Хуану.

— Отвезешь меня туда?

— Вы — хозяин. Только придется взять с вас по специальному тарифу.

— Именно на это путешествие я и скопил денег.

Водитель снова прибавил скорость до пятидесяти и минут десять молчал. Преодолев новый подъем, мы увидели внизу огни Тиа-Хуаны и через несколько минут остановились на границе.

— Здесь проезжал несколько минут назад черный «кадиллак»? — спросил таксист у пограничника, проверявшего мое удостоверение. Под фонарем я впервые смог хорошенько разглядеть его лицо: круглое, сорокалетнее, курносое, с черными ирландскими глазами. Согласно прилепленной к переднему стеклу лицензии, фамилия его была Хэллоран.

— Проезжал. С шофером в униформе.

— Не знаете, кто эта дама?

— Нет. Она ездила тут и раньше, но я ее не знаю. А что? Стукнули вас?

— Нет, просто мне показалось, я встречал ее прежде.

— Ну и рожа, — не сдержался солдат, когда Хэллоран снова надавил на газ, — можно подумать, дамочка минуту назад встала из гроба и собирается улечься туда снова.

На первом же углу в Тиа-Хуане босоногий мальчишка в рубашке навыпуск кричал, размахивая картонной коробкой:

— Леденцы! Жвачка!

— Остановись, — попросил я Хэллорана.

— Вы приехали сюда купить леденцов? — ехидно поинтересовался он, тормозя.

Маленький мексиканец с голодными глазами налетел на нас, как пират.

— Жвачка! Десять за пару! — крикнул он. Зажав пятидесятицентовую монету между указательным и большим пальцами правой руки, я поднес ее к свету.

— Ты не видел, тут проезжал недавно «кадиллак» — седан?

— Да, сеньор.

— В какую сторону он повернул?

Мальчик указал направо, вверх по холму, к центру города.

— Ты уверен?

— Да, сеньор. Туда.

— Знаешь, кто был в нем?

— Нет, сеньор. Американская дама.

Мальчик не сводил напряженного и жадного взгляда с монеты. По его худому землистому лицу невозможно было определить, сколько ему лет: десять или шестнадцать.

Я бросил монету в его коробку, и он, отскочив от машины, умчался прочь, поднимая клубы пыли и двигая под рубашкой лопатками, напоминавшими крылья.

Минуя убогие деревянные жилища, прилавки с мексиканской кукурузой, одноэтажные конторы дешевых юристов, чьи вывески предлагали развод, быстро и без проблем, мы взбирались на невысокий холм, тот, на который показал мальчик. Когда мы остановились у бензоколонки в конце улицы, я спросил у служащего, не видел ли он черного «кадиллака» моей знакомой.

— Вы о сеньоре Тулузе? — спросил он. Рот его растянулся в угодливой улыбке, а тоненькие черные усики встопорщились. — Думаю, она поехала домой. Она ваша знакомая?

— Мы с ней познакомились в поезде. Она приглашала меня заходить, если буду в Тиа-Хуане, но я не знаю, где ее дом.

— Не знаете, где ее дом? Значит, вы не знаете Тиа-Хуаны! — Он ухмыльнулся, словно тот, кто не знал Тиа-Хуаны, не знал некоего не совсем приличного секрета.

— Верно, не знаю.

— А где найти девочек, знаешь? — обратился он к шоферу.

— Да.

— У сеньоры Тулузы самый большой дом на той улице. Увидите. Он каменный.

Я дал ему доллар, он сунул его за пояс и отошел, все еще ухмыляясь.

— Не понимаю, что все это значит? — недоумевал Хэллоран.

Мы свернули на оживленную улицу, ярко освещенную вначале, но убегавшую вниз, в темноту. По здешним тротуарам слонялись мужчины, а девушки поджидали их у порогов, словно отборные фрукты на блюде. Те и другие нарушали тишину, обмениваясь колкостями, сомнительными шуточками и приглашениями.

Мы остановились на первом же углу, и тотчас, будто из ниоткуда, перед нами вырос худощавый смуглый юноша в белой рубашке с открытым воротом.

— Хотите чего-нибудь получше? — живо спросил он.

— Я ищу сеньору Тулузу.

— Сеньора Тулуза — фу-у! — убежденно сказал он. — Они старые и очень дорогие. Пойдем со мной. Я покажу вам то, что надо. — Открыв заднюю дверцу машины, он наклонился и, положив руку мне на колено, прошептал: — Девушку!

Дав ему доллар, я спросил:

— Где найти сеньору Тулузу?

— Хорошо, сеньор, — ответил он услужливо. — Это вон там. Большой дом посреди квартала. — Он снова наклонился: — Скажете ей, что вас прислал Рауль? Поняли — Рауль?

Я захлопнул дверцу прямо перед его вытянутой заискивающей физиономией.

Мы проехали чуть-чуть вперед и остановились напротив большого дома. Это было внушительное строение из серого камня, нехарактерное для этих мест, больше похожее на старый фермерский дом в Огайо. В доме было три этажа, и окна светились на каждом, а занавески были задернуты. Входная дверь была закрыта, девушки не стояли у порога, зато изнутри доносились звуки музыки.

— Я зайду, — сказал я своему таксисту. — Если через полчаса меня не будет, езжай в полицию.

— Бесполезно ехать в полицию. Вы же поняли, что это за дом? Такие заведения охраняют местные полицейские.

— Поезжай в приграничную полицию. Потом вернешься в Диего и найдешь в отеле «Грант» Мери Томпсон, ясно? Скажешь ей… погоди минуту, я напишу записку.

Вырвав листок из записной книжки, я написал Мери записку, где просил ее связаться с Гордоном, и отдал Хэллорану.

— Это на случай, если я не выйду через полчаса. Сейчас десять.

Я расплатился с ним, дав немного сверху, и вышел из машины. Поднявшись по ступенькам, я постучал в тяжелую резную дверь, ощущая на своей спине взгляд Хэллорана, и отчего-то почувствовал себя немного необычно и легко.

Пара глазок появилась в дверном окошке. Глазки оглядели меня с головы до ног, окошко захлопнулось, и дверь отворилась.

— Чем могу помочь? — спросил привратник со свинячьими глазками. Он был сложен как японский борец и едва умещался в двери. По выговору в нем можно было узнать уроженца Миннесоты с норвежскими корнями. Я невольно прикинул, насколько глубоко утонет мой кулак в мягком тесте его жирного живота.

Я сказал, что хотел бы повидать мадам Тулузу.

— Ее нет дома. Но если вам надо скоротать вечерок, то мы договоримся. Если нет, то нам не о чем договариваться.

Я сказал, что буквально сгораю от желания весело провести время, и он провел меня через раздвижную стеклянную дверь в просторную комнату с высоким потолком, где играла музыка. В дальнем углу музыканты, двое юношей с изможденными лицами и лоснящимися черными волосами, играли на пианино и гитаре. Вдоль стен комнаты, занимавшей практически весь первый этаж, были расставлены столики, за которыми выпивали мужчины, причем на коленях у некоторых расположились девушки.

Середина комнаты служила танцевальной площадкой для остальных девушек, вынужденных обходиться без партнеров. Все они были без одежды, если не считать крашеных перьев, прикрывавших напудренные ягодицы. Перья на всех были разные — красные, синие, зеленые, но колыхались однообразно, как вялые хвосты, пока девушки исполняли надоевший им танец. Заполучившие партнеров счастливицы казались менее скучными, по крайней мере на первый взгляд.

— Сами видите, какое у нас разнообразие, — объяснял привратник. — Белые, черные, смуглые, блондинки, брюнетки, рыжие, толстые, тощие, мексиканки, китаянки. На любой вкус. Расплачиваетесь с официантом за выпивку, и с девушкой, если поднимаетесь наверх. А выбираете сами. Так лучше всего.

Я сел около двери за столик с железными ножками, а мой провожатый важно удалился, закрыв за собой стеклянную дверь, тревожно звякнувшую ему вслед. Ко мне подошел официант в опрятной белой куртке, что свидетельствовало о высоком классе заведения, и я заказал мексиканского пива. Свободные девушки столпились около меня, точно курицы у кормушки. Их подрагивающие груди с подрумяненными сосками уставились на меня, словно застывшие зрачки.

Я встал со стула, и девушки облепили меня, зазывно поводя накрашенными глазами. Проскользнув в дверь, я подумал, что женское тело едва ли снова покажется мне прекрасным. Привратник сидел в кресле. Он взглянул на меня с удивлением. Мисс Грин, которая успела спуститься до середины широкой лестницы, повернулась и стала подниматься вверх. Я направился за ней. Привратник, схватив меня сзади за талию, заломил мне руки в полном нельсоне, больно прижав их к шее. Я попробовал вырваться и не смог. Пальто затрещало по швам в проймах.

— Отпусти его, Джейк, — стоя на площадке, приказала мисс Грин.

Он убрал правую руку, но продолжал держать меня левой. Небольшой тяжелый предмет с силой ударил меня по затылку. Тело мое обратилось в протоплазму, а сознание погрузилось во тьму.

Я приходил в себя медленно, с трудом, словно преодолевал все ступени эволюции, начиная с первородной мягкой глины. Выбравшись из затягивающей черной слизи, из бурлящих вод, затопивших землю, я в конце концов улегся в сухом светлом месте, прижавшись щекой к траве. Открыв глаза, я понял, что это не трава. Это был бледно-зеленый ковер, освещенный не солнцем, а электрическим светом. Услышав голоса, я попробовал сесть. Сесть я не смог, потому что запястья у меня, как оказалось, были привязаны к коленям сзади.

Я оторвал голову от ковра, и кровь железным кулаком ударила мне в основание черепа. Часть комнаты, попавшая в поле моего зрения, оказалась просторной, нарядной и необычной. Из обстановки тут были только продолговатый диван, обитый ярким дорогим шелком, и стеклянный столик, на котором стояла изящная ваза с цветами. На стене висела акварель с птицами на фоне остроконечной белой горной вершины, выполненная в нежных, изысканных тонах. Больше никаких украшений тут не наблюдалось, если не считать кривой сабли в позолоченных ножнах, подвешенной горизонтально как раз над моей макушкой.

Женский голос прочирикал по-птичьи:

— Здесь его убивать неразумно. Я запрещаю.

— Согласен, баронесса, — отвечал Андерсон. — Совершенно с вами согласен. Мы отвезем его на ранчо.

Вытянув шею, я разглядел возле подлокотника дивана надетую на шелковый чулок маленькую черную туфельку, которая подрагивала, свидетельствуя о волнении хозяйки.

— Перевозить придется с большой осторожностью, — прощебетал голос. — Нельзя привлекать внимание к этому дому. Здесь безопасно, потому что до сих пор мы были предельно осмотрительны. Будем и дальше соблюдать осторожность.

— Давайте снова оглушим его, а потом заберем отсюда, — предложила мисс Грин. — Я спущусь к Джейку за дубинкой.

— Нет, не надо, — возразил Андерсон. — Мы не будем его больше бить. Мне не к чему, чтоб у него раскололся череп. Череп мне еще пригодится.

— Очень разумно, Лоренц, — похвалил его птичий голос.

— Я стараюсь найти применение всякому предмету, — пояснил Андерсон угодливо. — Вообще-то я рад, что Дрейк зашел. Гектор уж слишком здоровенный.

— Плохо, что вы приехали сюда, — продолжал птичий голос. — Вы не должны пускать сюда полицию.

— Иначе мой бизнес пострадает, — сказала мисс Грин. — Но мне пришлось привезти Иенсена. Ему было опасно оставаться в Сан-Диего.

— В том-то и дело, — подтвердил Андерсон. — Я даже заметил на границе сыщика, слава богу, на шоферов не обращают внимания.

— Если нагрянет полиция, пострадает не только ваш бизнес, мисс Тулуза, — возразил птичий голос. — На карту поставлено куда больше.

— Разве я не понимаю, — согласилась мисс Грин. — Давайте уберем Дрейка отсюда. И повторяю, надо его снова оглушить.

— Мы не станем этого делать, — твердо сказал Андерсон. — Так можно повредить череп. Мы усыпим его эфиром.

— Только не моим эфиром. Я с таким трудом его раздобыла. Последние два дня в поезде чуть не доконали меня.

— Тащите сюда эфир, — приказал ей Андерсон.

— Черта с два. Вы же можете вставить ему кляп, правда?

— Эфир, живо! — гаркнул Андерсон.

Я услышал звук, похожий на удар, и тяжелый женский вздох. Прошуршав сзади меня по ковру, женские шаги затихли за дверью.

— Мне не нравится, когда вы дурно обходитесь с женщинами, — прочирикал птичий голос. — Это разрушает гармонию. Возможно, в один прекрасный день вы за это поплатитесь, Лоренц.

В угрозе послышались металлические нотки.

Я решил, что пришло время и мне поучаствовать в беседе.

— Я с вами совершенно согласен, обязательно поплатится.

— А, лейтенант, приятно, что вы снова с нами, — приветствовал меня Андерсон. — Ну-ка повернитесь, дайте я на вас взгляну. Нет ничего приятнее, чем взглянуть в лицо старому другу.

Вцепившись мне в волосы, Андерсон повернул меня лицом к комнате.

— Не забудьте, вам хотелось, чтоб череп остался цел, — предостерег птичий голос.

— Одно дело череп, другое — скальп, черт подери!

Чтобы доказать свою правоту, Андерсон опять сгреб меня за волосы, приподнял мою голову и плечи примерно на фут и снова швырнул меня об пол, повторяя:

— Я беспокоюсь только за череп.

У женщины на диване, обладательницы чирикающего голоса, оказалось тонкое точеное личико и густые черные без блеска волосы, тщательно уложенные в замысловатую прическу, украшенную черепаховым гребнем. Присущую ей изысканность Старого Света подчеркивала одежда. Платье из голубого шелка с широкими рукавами и пышной юбкой перехватывал в талии широкий пояс. Глубокий вырез обнажал тонкую шею оттенка слоновой кости. Эта оголенная шея привлекла мое внимание. Мне стало интересно, сможет ли самурайский меч, что висел на стене, перерубить ее одним ударом.

— Скоро у вас не останется работы, баронесса, — сказал я. — Мы заранее предупредим вас о дне, когда наши корабли нанесут удар, а сделать вы ничего не сможете. Сказать вам еще кое-что?

Маленькая женщина на диване не улыбнулась. С того места, где я лежал, я не мог определить, молодая она или старая.

— Постарайтесь не переломать ему костей, Лоренц, — прошипела она. — Остальное не так уж важно.

Андерсон со всей силы дал мне ногой под ребра и по почкам. С минуту я не ощущал ничего, кроме боли, когтями вонзившейся в мое тело. Потом я произнес очень отчетливо, силясь не закричать:

— У вас ничего не получится, потому что скоро японских военных кораблей не останется. И японских военных самолетов не останется. Может, и японских городов не останется. Японские острова превратятся в место скорби.

— Вы что, устали, Лоренц? — спросила маленькая женщина.

Андерсон угодил мне точно в низ живота.

— Как же это вас угораздило влезть в большую игру, Иенсен? Я думал, вы обыкновенный мелкий жулик. Манеры у вас как у сутенера.

Он снова меня лягнул, но без прежней охоты. Я счел свою миссию завершенной и замолчал. Мышцы у меня в животе извивались ранеными червями.

Мисс Грин вошла в комнату с прозрачной стеклянной бутылкой в руке. Синяя отметина просвечивала сквозь румяна у нее на щеке, но выглядела она довольной и оживленной. Сжимавшая бутылку рука тряслась, и побрякушки весело позвякивали на запястье. Походка ее сделалась стремительной и плавной.

— Черт бы ее побрал! — выругался Андерсон. — Опять нализалась эфира.

— Я подумала, вдруг вы выбросите и эту бутылку, — ответила мисс Грин, исполнив несколько оригинальнейших pas seul, — просто подумала, вот и все.

— Дайте сюда бутылку.

— Возьми, ты, жирная свинья. — Она протянула бутылку Андерсону.

Схватив эфир, он угрожающе надвинулся на нее, но, поймав на себе сердитый взгляд баронессы, обернулся ко мне. Вылив немного эфира на носовой платок, он приложил его к моему лицу. Рот мой не то опалило огнем, не то сковало льдом. Тряхнув головой, я вцепился зубами в его руку. Андерсон вырвал ее, и я ощутил вкус крови. Затем он схватил меня за уши и держал, пока баронесса прикладывала платок к моему лицу. Я снова погрузился в мир крутящихся колес.

Очнулся я уже на полу в машине, быстро катившей по ухабистой дороге. Во всяком случае, подобная гипотеза представилась мне наиболее вероятной, поскольку физиономия моя тыкалась в грязную тряпку, время от времени подпрыгивавшую и причинявшую мне при этом неописуемую боль. Я слышал гудение мощного двигателя. Огней я не видел.

Я попробовал пошевелить руками, но отчего-то ощутил напряжение в ногах. Запястья и колени были по-прежнему связаны у меня за спиной. Я принялся вертеть правой рукой, окольцованной веревкой. Веревка, крепкая и грубая, сдирала кожу. Продолжая вращать запястьем, я спускал веревку вниз, к основанию большого пальца, пока не ощутил тепла крови. Возможно, кровь смазала веревку, которая стала потихоньку сползать к костяшкам пальцев, попутно сдирая кожу.

Рука у меня горела так, будто я сунул ее в кипяток. Однако я продолжал ею крутить.

Веревка соскользнула с основания большого пальца, и я высвободил руку. Я стал трудиться правой рукой над узлами, удерживавшими левую и ноги. Пропитавшиеся кровью узлы не желали поддаваться. Я надеялся, что кровопотеря не будет слишком сильной. Крови мне нужно было столько, чтобы хватило прикончить Андерсона.

Тот, кто вязал узлы, оказался негодным специалистом. Стоило мне найти нужный конец, и они распустились сами. Левую руку я сумел высвободить, не содрав кожи. Я обрадовался, поскольку одна здоровая рука была мне нужна позарез. Дюйм за дюймом, стараясь не шуметь, я переворачивался на спину. Дотянувшись до согнутых колен, я стащил веревку с ног. Рука у меня саднила, голова гудела, а желудок взбунтовался. Но я сделал великое дело.

Опираясь на руки, поскольку живот мой мог не выдержать напряжения, я приподнялся и сел. Теперь из-за спинки переднего сиденья мне была видна макушка в шоферской фуражке. Я не сомневался, что это макушка Андерсона, потому что люто ее ненавидел.

Нагнувшись вперед, я подвигал руками, то напрягая их, то расслабляя. Убедившись, что руки меня слушаются, я дотянулся левой до спинки переднего сиденья и схватил Андерсона за шею. Я придушил его так стремительно и ловко, что он задохнулся, не успев вскрикнуть. Однако у него хватило ума надавить на тормоза. Машину отбросило на обочину, гравий пулеметной очередью прошелся по дну, и она встала. Я невольно отметил, что дорога тянется среди гор вдоль реки и что на небе висит луна.

Я сжимал горло Андерсона левой рукой, согнутой в локте, и орудовал правой как рычагом. Но Андерсон, изловчившись, выхватил пистолет и стал колотить им меня по пальцам. Я ослабил левую руку, понадеявшись отобрать пистолет, но не смог удержать его раненой правой.

Вывернувшись, он врезал мне сбоку в челюсть стволом. Я повалился на заднее сиденье, и прежде чем мне удалось схватить Андерсона снова, он выскочил из машины. Открыв заднюю дверцу, он наставил на меня дуло.

— Дальше поведешь сам, — приказал он.

Если видишь в трех футах перед собой автоматический пистолет сорок пятого калибра, препираться нет смысла.

Я сел за руль, он сзади меня.

— Поедешь не больше пятнадцати, иначе выстрелю в позвоночник, — предупредил он. — И держись середины дороги. Здесь все равно никто не ездит.

Черный седан полз по освещенному луной шоссе, урча как обласканный кот. Андерсон крепко прижимал оружие к моему позвоночнику. Мы добрались до разъезженной одноколейки, петлей уходившей вправо и терявшейся дальше в горах. Въезд на дорогу преграждали ворота из рабицы в деревянном каркасе.

— Вылезай и открой ворота, — велел мне Андерсон. — Как перестану чувствовать дулом твою спину — стреляю. Так что не рыпайся, иди осторожней.

Осторожно подойдя к воротам, я открыл их и не менее осторожно вернулся к машине. Горные вершины под луной выглядели не хуже, чем на картине с палевыми птицами. Я вкатил в ворота, а потом мы их за собой закрыли. Черный седан потащился вперед. Миновав глубокую долину и перевалив через холм, мы оказались на ранчо возле длинного приземистого дома. Окна его желтовато светились.

Андерсон приказал мне заглушить мотор, и я заглушил. Он приказал мне вылезти, и я вылез. Он приказал мне подойти к веранде, и я подошел. Гектор Ленд, стоя у двери, ждал, пока мы поднимемся по ступенькам.

— Этот человек убил Бесси, — сказал ему Андерсон. — Я хочу, чтобы ты задушил его, но смотри не сломай ему шею.

Гектор Ленд тут же ударил меня правым кулаком в лицо, и я упал.

— Ты убил Бесси, — проговорил он, глядя на меня сверху. — Ты и белые вроде тебя вышвырнули ее с работы, отправили на панель, осквернили ее постель и прикончили. Вы убивали нас в Детройте, увольняли с фабрик, прогоняли с улиц. Вы называете нас отбросами общества, но спите с нашими женщинами. Спите с нашими женщинами и убиваете нас. Почему ты убил Бесси?

Он схватил меня левой рукой за плечо, поднял и поставил на ноги. На губах у него выступила пена. Правую руку он сжал в кулак. Я попытался высвободиться, но плечо было словно в тисках.

— Не бей его больше, Гектор. Если ударишь, я тебя пристрелю. Мне нужен его труп, но не с перебитыми костями.

Ленд удивленно взглянул на Андерсона и сказал изменившимся, поскучневшим голосом:

— Но я-то как раз мечтал переломать ему кости, мистер Андерсон.

— Нет, нельзя. Дрейк примерно моего роста. Мы наденем на него мой костюм и мой перстень. А потом подожжем вместе с домом. Полиция решит, что сгорел я, и бросит меня искать. Но сломаннные кости могут вызвать подозрение.

— Знаешь, кто убил Бесси? — спросил я Ленда. — Это сделал Андерсон. Он убил Бесси, потому что она…

— Заткнись, — гаркнул Андерсон. Несмотря на грубость, в нем чувствовалась неуверенность. — Еще слово и я стреляю, — добавил он, немного попятившись.

— Пусть договорит, — сказал Гектор Ленд.

Пистолет Андерсона чуть подвинулся и угрожал теперь нам обоим.

— Вы знаете, — оружием меня не остановишь, — предупредил Гектор.

— Андерсон убил Бесси, потому что она собиралась рассказать полиции о «Черном Израиле», — выпалил я.

Я не знал, где пуля поставит точку, но понимал, что это мой единственный шанс.

Гектор Ленд остался на месте рядом со мной. Лицо у него было неподвижное и грозное, но маленькие черные глаза перебегали с Андерсона на меня и снова на Андерсона.

— Зачем мне было убивать Бесси, Гектор? Разве я убил Сью Шолто? — продолжал я.

— Но меня даже не было в Детройте, — начал оправдываться Андерсон. Голос его зазвучал выше на целую октаву, словно страх камертоном звенел у него в голове. Он по-прежнему сжимал в руке пистолет, но это не добавило ему храбрости.

— Андерсон обманул тебя, заставив делать грязную работу, — не унимался я. — Он притворялся, что готов помочь твоему народу, но как только Бесси стала для него опасна, он уничтожил ее. Ты хочешь, чтобы он использовал тебя и дальше, Ленд?

— Уберите оружие. Я хочу с вами поговорить, — тихо приказал Гектор Андерсону. Он шагнул к нему, и от его громадного тела повеяло жутью, словно от ожившей статуи.

— Ни с места, не то стреляю, — пригрозил ему Андерсон.

Пистолет дернулся у него в руке, и я заметил, как сомкнулись на курке пальцы.

Все это время Ленд, не ослабляя хватки, держал меня за окаменевшее плечо. Внезапно оттолкнув меня, он пригнулся и молниеносно подскочил к Андерсону. Андерсон успел выстрелить шесть раз, прежде чем Ленд выбил у него пистолет. Спрыгнув на землю, я поискал пистолет в пыли, но не нашел. Когда я поднял голову, Андерсон стоял на пороге бледный и перепуганный. Ленд лежал у его ног. Бросившись к Андерсону, я врезал ему левой, потому что правая у меня была ранена.

Он хотел ударить меня в пах, но попал по бедру. Я вцепился в него и ударил левой. Нос его хрустнул под моим кулаком. Вывернувшись, он бросился наутек, но я догнал его и, схватив сзади за шиворот и между ног, швырнул через перила веранды. Тяжело грохнувшись о землю, он с минуту полежал неподвижно, а затем стал подниматься.

Я подошел к нему, дождался, пока он встанет, потом ударил левой и рассек верхнюю губу. Он понял, что я хочу его прикончить, и, обхватив меня своей жирной ручищей за шею, попытался перекинуть через бедро. Собрав остатки сил, я вырвался и, вмазав ему коленкой в поясницу, сбил с ног. Он зашатался, увлекая меня за собой. Я ударил его левой. Нижняя часть его лица покраснела от крови. Я опять ударил его левой, и он, застонав, рухнул. Подняв его на ноги, я снова ударил левой. Он лягнул меня, но потерял равновесие и снова упал. Я опять помог ему встать и опять ударил. Попав кулаком ему в шею, я услышал, как хрустнула гортань. Когда он упал на этот раз, я не стал его трогать. Я был ужасно доволен.

Тогда с веранды спустился Гектор Ленд. Он шел неторопливо, кровь стекала по его лицу, с той стороны, где пуля задела висок. Он отстранил меня, чтобы пройти, и я, качнувшись, растянулся во весь рост в пыли.

Лежа, я наблюдал, как он забивает Андерсона до смерти. Голова Андерсона превратилась в кашу. Тут уж я ничего не мог поделать, да и не счел нужным. Я боялся Гектора Ленда и хотел увидеть, как подохнет Андерсон. Убедившись, что он мертв, я отполз за угол дома и сел в темноте, осторожно придерживая сломанную левую руку.

(обратно)

Глава 14

Я сидел долго, пока не окоченел от холодного горного воздуха, а потом осторожно выглянул из укрытия. Андерсон лежал на том же месте. О Гекторе Ленде напоминало лишь убийство, начатое мной и завершенное им.

Покинув свое убежище, я, метр за метром, полз вдоль веранды, разгребая пыль, чтобы найти оружие, которое уронил Андерсон. Даже война не убедила меня в том, что на свете нет ничего драгоценнее оружия, но сейчас я знал это наверняка. В мире насилия и террора оружие — жизненная необходимость. Нервы мои были настолько взвинчены, что я бы не удивился, если бы горы обрели дар речи и стали мне угрожать, а вооруженные люди повыпрыгивали бы прямо из земли. В поисках оружия я просеял пыль, словно старатель, добывающий золото, но ничего не нашел.

Затем случилось нечто, заставившее меня насторожиться. Издалека до меня донеслось гудение мотора, напоминавшее жужжание насекомых. Когда передние фары прорезали темноту снопами белого света, я, не дожидаясь появления машины, вернулся в свое убежище и приготовился наблюдать. Обессилевший от боли, без оружия, я почувствовал себя беспомощным и беззащитным в мире, готовом без предупреждения ополчиться против любого совершенно безобидного человека.

Машина легко, словно не впервые, одолела последний подъем. Когда она стала спускаться вниз, я увидел, что это легкий двухместный автомобиль с откидным верхом. Когда она остановилась у подножия холма, я увидел, что за рулем женщина. Когда женщина вышла из машины, я увидел, что это Мери Томпсон.

— Мери! — завопил я и бросился к ней, хотя, после того как страх отпустил, ноги отказывались меня держать.

Мери стремительной походкой приближалась ко мне. Ветер трепал ее волосы, казавшиеся пепельными под луной.

— Сэм! Что случилось? — спросила она.

Я показал на лежавшее в пыли тело.

— Кто это?

— Андерсон. Лоренц Иенсен.

Из ее приоткрывшегося рта чуть было не вырвался крик, напрягшиеся на шее жилы были похожи на пальцы из гипса. Она не промолвила ни слова.

— Не смотри, — сказал я, обнимая ее за плечи, чтобы отвести в сторону. Но когда Мери повернулась ко мне, в руке у нее блеснул маленький револьвер. Волна дурноты поднялась у меня изнутри. Это уже было слишком — я снова стоял под прицелом, и подозрения, которые я долгое время гнал от себя, вернулись.

— Как ты сюда попала? — спросил я.

Мери сунула сжимавшую револьвер руку в карман пальто.

— Приехала, чтобы найти тебя. Таксист привез мне твою записку.

— Как ты узнала, куда ехать?

— Полиция обыскала дом мисс Грин. Она рассказала, где ты.

Ее объяснение до того меня обрадовало, что я чуть не разрыдался. Пока длился краткий миг тишины и горы казались картонным макетом, а луна — серебряной монетой, прилепленной к низкому дырявому потолку, я подумал, что Мери — тоже враг. Теперь небо расправилось, снова превратившись в бесконечное ясное пространство, а горы опять обрели прочность.

Затем вся конструкция с шумом обрушилась, будто в голове у меня раскрошилась кость.

— Почему не приехала полиция? — спросил я.

Пока она думала, что ответить, я набросился на нее. Мери, отступив, достала револьвер из кармана.

— Руки вверх! Медленно иди в дом впереди меня. Где Гектор Ленд?

— Сбежал, — ответил я. — Прикончил Андерсона и сбежал.

— Ленд убил Андерсона?

— Я рассказал ему, что Андерсон убил Бесси. Но ведь это ты убила ее?

Картина, которая долго выстраивалась в моем подсознании, но не могла обрести законченный вид из-за желания верить Мери Томпсон, наконец сложилась, окрасившись в мрачные тона.

— Значит, вот почему у тебя разболелась голова и ты захотела вернуться в гостиницу! Тебе надо было подкараулить Бесси Ленд, когда та вернется домой из бара, и успокоить ее навсегда.

Лицо Мери осталось неподвижным. Ужасно, когда человеческое лицо начисто лишено выражения. Оно оставалось таким же красивым, но я впервые заметил, что оно лишено жизни, словно серебристый экранный образ, прекрасный, но мертвый, потому что так нравится зрителю.

— Повернись спиной и иди к дому, как я велела. Я хочу поговорить с тобой, Сэм.

Я думал, что хорошо знаю Мери, но сейчас мне впервые удалось прочитать ее мысли. Ей ничего не стоило спустить курок, ибо она не думала о последствиях убийства, а человеческое тело было для нее всего лишь органической материей, от которой можно избавиться за ненужностью. Она была готова предать свою страну, потому что страны для нее не существовало. Ей легко было меня убить, так как найти любовника было тоже легче легкого. Я повиновался.

Входная дверь дома открывалась прямо в гостиную, большую, с низким потолком, заставленную громоздкой темной мебелью. В одном ее конце зияло отверстие камина, напоминавшего каменную пещеру, перед камином — прямоугольный узкий обеденный стол, окруженный стульями с резными спинками. Единственная светившая здесь керосиновая лампа стояла на краю стола. Напротив камина была еще одна дверь, за которой скрывалась темнота.

— Сядь сюда, — распорядилась Мери, указав на один из стульев.

Я сел, она тоже села, лицом ко мне, спиной к нетопленному камину. Я подумал, что надо опрокинуть на нее стол.

— Руки на стол, — приказала она. — Иначе мне придется тебя застрелить.

Эта повторявшаяся угроза перестала приводить меня в трепет, но руки я на стол положил. Левая рука у меня опухла, посинела и почти утратила подвижность. На правой, поврежденной веревкой, запеклась кровь.

— Не слишком приятно провел время, Сэм? — спросила Мери.

Чувство страха меня покинуло, мне стало легко, но я начал терять интерес ко всей этой истории. Я видел все отчетливо, однако мне сделалось безразлично, как бывает, когда отчаяние, дойдя до предела, оборачивается цинизмом.

— Сейчас мне неприятнее всего, — признался я честно.

— Послушай, Сэм, я дала Сью Шолто шанс, но она им не воспользовалась. Она долго подозревала меня, поймав однажды, когда я помечала пластинки в фонотеке. Услышав в тот вечер в Гонолулу-Хаусе об утечке, она обо всем догадалась. Но я дала ей шанс. Я не хотела ее убивать. Я пошла за ней в дамскую комнату, я даже предложила ей денег, чтобы она молчала. Сью отказалась молчать. Поэтому мне пришлось убить ее. Гектор Ленд чуть не застукал меня.

— Ты, должно быть, сильная.

— Да, сильная для женщины. Но я не хочу убивать тебя, Сэм. Мне и не надо будет убивать тебя, если ты будешь молчать.

Мне неожиданно показалось, что имя Мери ей не подходит. Мери — имя женственное и невинное, имя для девственниц и матерей. Потом я вспомнил о Марии Кровавой.

— Ты когда-нибудь слышала о Марии Кровавой? — спросил я.

Глаза у Мери стали очень блеклыми, почти что белыми. Мозг мой работал на предельном напряжении, и потому на память то и дело приходили всякие сравнения. Я вспомнил, как Скотт Фицджеральд написал про женщину, что у той были «белые глаза обманщицы».

— Ты не понимаешь, Сэм, — объясняла Мери безразличным тоном, — мне придется сейчас убить тебя, если ты откажешься молчать. Это твой единственный шанс.

Я решил немного попритворяться. Я был слишком усталый, чтобы вот так, сразу, встретить смерть.

— Что ты предлагаешь?

— Жизнь. Это самое главное.

— Продолжай.

— Ты знаешь, что мы можем легко поладить. Теперь, когда Иенсен умер, мы вообще можем пожениться. — О своем неприятии двоемужества Мери упомянула без капли иронии. — Так лучше, я знаю по опыту.

— Он был твоим мужем? Тогда неудивительно, что ты попыталась украсть письмо Хэтчера.

— Он был моим мужем последние несколько лет. Это решает проблему с паспортами, да и многие другие.

— Я обозвал Иенсена мошенником, — вспомнил я, — но даже не подозревал, насколько оказался прав. Он позволил тебе переспать со мной, чтобы я не заметил, как он сойдет с поезда в Гэллопе. Верно?

— Он бы не смог мне помешать, — ответила Мери с какой-то противоестественной гордостью. — Я хотела быть с тобой, хочу быть и дальше, если ты не вынудишь меня тебя убить.

— Что мы будем делать вместе, Мери? Заниматься любовью?

— Не прикидывайся циником. Я знаю, что ты ко мне чувствуешь. Знаю, что ты и сейчас не откажешься от меня.

— Перестав исповедовать нормальные ценности, человек начинает совершать чудовищные ошибки, — сказал я, позабыв, что решил на время притвориться. — Вроде убийства. Или заблуждается, как ты сейчас.

Губы Мери приоткрылись, обнажив зубы, брови поползли вверх, но эти изменения мимики трудно было назвать улыбкой. На лице ее не отразилось ничего, кроме откровенного до наивности злодейства.

— Ну-у, может быть, не сию минуту. У тебя усталый вид.

— А какие еще у меня будут обязанности? — спросил я.

— Баронесса умерла. Она покончила самоубийством еще до прихода полиции. Иенсен на том свете. Тулуза в тюрьме, да она и не в счет. Она не в курсе дела, даже не знает, где это ранчо. Она просто женщина из парижского борделя, которой мы платили за то, что пользовались ее домом. Мы с тобой сможем заработать кучу денег, Сэм.

— Как?

— У тебя есть голова на плечах и есть связи. Ты служишь на флоте, и ты газетчик. Ты, вероятно, мог бы добиться перевода в управление по связям с общественностью. Иенсен начал работать над одним делом в Нью-Мехико. Возможно, ты слышал о Манхэттенском проекте? Нам нужен человек, который смог бы внедриться, военный, а мы до сих пор никого не нашли. Ты говорил мне, Сэм, что хотел бы заработать денег. Мы бы вдвоем заработали столько, сколько тебе и не снилось.

— А именно?

— Тысяч сто за полгода. — Глаза ее сверкнули стеклянным блеском, и я понял, что для нее самое главное. Мери любила деньги до того страстно, что и представить себе не могла, сколь равнодушным оставляют меня ее доводы. Чувства мои, постепенно оживая, переросли в отвращение к ней.

— Лучше уж я займусь бизнесом вместе с гиеной и пересплю с трупом, — внезапно выпалил я.

У Мери вытянулась физиономия, будто мое признание удивило и обидело ее.

— Ты что, не понимаешь, Сэм? Мне придется тебя убить, если ты откажешься сотрудничать. Убить прямо сейчас. А я не хочу. Как по-твоему, почему я согласилась за тобой следить? Почему не убила тебя в Детройте? Я же могла убить тебя там.

Я могла убить тебя в Гонолулу. Иенсен хотел, чтобы я убила тебя в поезде, после того как это не вышло у него. Я не захотела тебя убивать, даже когда ты стал догадываться насчет нашего кода. Мне казалось, мы сможем поладить.

Я ничего не ответил. Я наблюдал за ее лицом. Я понял, что, как все настоящие преступники, она ненормальная. Она чего-то не чувствовала и чего-то не понимала. Не ощущала себя жестокой и порочной. Эгоизм, подобно защитному экрану, отгораживал ее от остального мира.

Гнев мой утих, обратившись в какое-то болезненное омерзение, но родившийся заново страх перед оружием заставил мой мозг работать с лихорадочной быстротой. Понимая, что конец близок, я продолжал говорить. Однажды слова спасли меня. Я не был уверен, что один и тот же рецепт окажется действенным дважды, но в обмен на слова, минута за минутой, выторговывал жизнь.

— Как тебя угораздило влипнуть в подобную историю? — спросил я. В вопросе прозвучала неискренность, которую я не сумел скрыть.

— Я ненавижу жизнь, — начала Мери, а затем стала рассказывать с такой охотой, будто много лет мечтала выговориться, но не имела возможности. — Тем не менее это никогда не мешало мне получать от нее все то, что мне было нужно. Я начала воровать в магазинах с одиннадцати лет. Одна женщина притворялась моей матерью, когда мы шли делать покупки. Тогда любовницей Иенсена была она.

— Я думал, твои родители в Кливленде.

— Моя мать умерла в Кливленде, — я в ту пору была в младенческом возрасте. Отец привез меня в Чикаго семилетней и умер два года спустя. Вот тут-то мне и пришлось стать самостоятельной. Иенсен избавился от той женщины, когда мне исполнилось четырнадцать, и мы стали зарабатывать хорошие деньги. Я ловила мужчин на улицах Чикаго и приводила в нашу квартиру. Иенсен выходил и притворялся моим отцом. Я была несовершеннолетней. Они платили. Но последний оказался детективом. Иенсена засадили в тюрьму, меня отправили в исправительную школу. Выйдя, он помог мне сбежать. Но мы оказались на мели, а полиция следила за Иенсеном, потому что он был освобожден условно. Мы поехали на Запад и переправились на пароходе четвертым классом в Манилу. Оттуда добрались до Шанхая. С тех пор деньги у нас не переводились.

— Деньги для тебя важнее всего?

— Деньги для всех важнее всего, не стоит обманываться. Возможно, для меня они значат немного больше, чем для других. Два года я спала в подвале за топкой в ящике со стружкой. Я питалась отбросами, тем, что в ресторанах люди оставляли на тарелках. Теперь я ем лучшее из того, что можно купить за деньги.

— Человечина — продукт диетический, — заметил я, — но в конце концов от него начинает здорово тошнить.

Мои слова задели Мери. Лицо у нее задергалось, будто я нажал на кнопку.

— Я не хотела их убивать, — взвизгнула она тонко, переходя на крик. — Я не хотела убивать Сью Шолто! Я не хотела убивать Бесси Ленд! Но она знала о Иенсене и о «Черном Израиле» и была готова заговорить. У меня не оставалось выхода. Мне было тяжело. В ту ночь у меня была мигрень.

Выступившая у нее на нижней губе пена сползла на подбородок. Я попробовал представить себе, как целовал этот безобразный рот. Тыльной стороной левой ладони Мери вытерла подбородок. В правой руке она сжимала револьвер, нацеленный мне в сердце.

Я понимал, что она готова меня убить и что надо действовать. Я напряг мускулы, чтобы перевернуть стол. Прежде чем я успел двинуться, за моей спиной, в другом конце комнаты, низкий голос Гектора Ленда спросил:

— Значит, это вы убили Бесси?

Мери отвела от меня взгляд. Я услышал, как пол трижды скрипнул под тяжелыми шагами. Я не сводил глаз с револьвера. Мышцы на ее тонком запястье дернулись, и ствол немного отклонился от моего сердца.

Позади меня раздался хлопок, и Мери выронила револьвер. Схватившись за край стола одной рукой, она выпрямилась и приложила вторую к груди. Кровь, струившаяся по ее пальцам, рубиново поблескивала.

— Моя грудь превратилась в бесформенное месиво, — с усилием проговорила она. — Тебе ведь она совсем недавно нравилась, правда, Сэм? Ты думал, у меня красивая грудь.

Мери хотела сказать что-то еще, но кашель помешал ей, и слова заклокотали в горле. Яркие ручейки вытекли из уголков рта, и на мгновение мне показалось, что ее лицо засияло кроваво-красной улыбкой.

— Ну вот и хорошо, — прошептала она, — мне не хотелось тебя убивать.

Почерневшие от боли глаза внимательно смотрели на меня, и я понял, что Мери мертва, лишь когда тело ее обмякло. Светлые волосы, губы и грудь, изящные округлые бедра, извращенные мысли, примостившиеся на краю безумного сознания, будто больные птицы на жердочке, — все мешком повалилось на пол. Мешком с пищей для червей.

Схватив револьвер, я повернулся лицом к Гектору Ленду. Ленд трижды быстро нажал на курок пистолета, который держал в руке, нажал с такой силой, что жилы черными змеями поползли по его предплечьям. Выстрела не последовало.

— Обойма пистолета сорок пятого калибра вмещает семь патронов, Гектор. Ты уже использовал седьмой.

Ленд с недоумением смотрел на оружие у себя в руке, словно не понимал, почему оно вдруг отказывается убивать.

— Ты должен радоваться, что не прикончил меня, — продолжал я. — Будет лучше, если ты вернешься со мной в Сан-Диего. Ты уничтожил двух врагов родины, ты боролся с ними по собственной воле, и это может тебе помочь. Если же тебя поставят напротив стрелкового взвода, ты умрешь достойной смертью, более достойной, чем та жизнь, что ты вел. Достойно умереть лучше, чем жить, когда тебя травят, как крысу.

— Отдайте мне револьвер, — сказал Гектор. Он стоял сейчас в пятне света от керосиновой лампы, и на его лице я разглядел смерть. Оно стало синеватым и прозрачным, как будто из него вытекла вся кровь. По его глазам тоже было заметно, что он готов умереть: они были печальны и полны стыда за прожитую жизнь.

— Шевельнешься — и я всажу тебе пулю в грудь.

— Оружием меня не испугаешь.

Вмиг преодолев разделявшее нас пространство, он обрушился на меня черным ураганом, стремительным и могучим. Нажав на курок, я увидел, как по его плечу, тому, куда ударила пуля, расползается круглое пятно.

Ленд помедлил, но затем подошел ближе: до того громадный, что мне показалось, он заслонил собой стены и потолок.

Я опять выстрелил, но он выбил у меня револьвер, и пуля, просвистев между нами, ушла в потолок. Ленд растерянно заморгал, словно глаза ему обожгло вспышкой, однако руки его дотянулись до моей шеи и сомкнулись вокруг нее. Я ударил его левой, и боль пронзила ее до самого локтя. Я бил его снова и снова, голова его моталась под ударами, но он только крепче стискивал пальцы, не позволяя мне дышать. Я ударил его коленом в пах. Он застонал, но не выпустил меня.

Кровь стучала у меня в висках, легким не хватало воздуха, глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Где-то рядом, затопив равнины моего сознания, зашумел черный водопад и, погрузив мои кости во тьму, унес к останкам всех мертвецов. Язык мой заставил сжатые зубы приоткрыться, колени, задрожав, сделались чужими, как бедствие в далекой стране. Я полетел в водопад.

Но железный воротник ослабел у меня на шее, и я всего-навсего свалился на пол. Со свистом набрав воздуха, я задышал чаще. Водопад ушел в подземный канал, и эхо его смолкло. Когда я сел, Гектор Ленд уже подобрал револьвер и выпрямился, держа его в руке. Он сказал:

— Зря вы со мной боролись. Я выступал на ринге.

Приоткрыв рот, он просунул ствол между блестящими зубами и выстрелил. Мозги обрызгали стену у него за спиной. Оказалось, они не темней, чем у белого человека. Тело Гектора Ленда обрушилось, подобно черной башне. Распад завершился. Круг замкнулся.

Когда смолк последний выстрел, в низкой комнате стало совсем тихо. У меня появилось ощущение, что я сижу в погребе, который уходит на сотню футов под землю и придавлен сверху горами. Чувство, близкое к панике, охватило меня, я встал и пошел к двери.

Утреннее небо неприветливо серело. Белесый туман навис над пустынными холмами. Земля показалась мне уставшей и уродливой, истерзанной грубыми страстями. Я понимал, что теперь, где бы я ни находился, она еще долго будет казаться мне именно такой. Меня опять потянуло в море.

(обратно) (обратно)

Оглавление

Часть I Оаху

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

Часть II Детройт

  Глава 4

  Глава 5

Часть III Путь через континент

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

Часть IV Конец поездки

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

Реклама на сайте