«Любовь и шпионаж»

Чарлз Вильямсон Любовь и шпионаж

От переводчика

Действие романа происходит в 1907–1912 годах, т. е. накануне первой империалистической мировой войны. В нем показана международная обстановка того времени и взаимоотношения между европейскими государствами, в частности – между Англией, Францией и царской Россией, которые в 1907 году заключили так называемое Тройственное соглашение (союз «Антанта») и тем не менее зорко следили друг за другом, широко осуществляя взаимный шпионаж. Следует иметь в виду, что события, описанные в романе, произошли 80 лет назад, когда методы работы спецслужб (разведки и контрразведки) существенно отличались от современных. Ныне эти методы основаны на высоко развитой электронике и аппаратуре слежения: подслушивающих устройствах в домах и автомашинах дипломатов, микроскопических фотоаппаратах и магнитофонах… Тогда все было гораздо проще! Однако для читателя роман представляет несомненный интерес не только в историческом плане, но и как характерный образец детективной литературы начала века – «времен Шерлока Холмса». В основе напряженного динамичного сюжета – острая приключенческая интрига, захватывающая читателя с первых страниц романа, где любовные сцены причудливо и трагически переплетаются с преступлениями и шпионажем.

При переводе передвинуты некоторые эпизоды романа ради лучшего согласования их между собой: к сожалению, Вильямсон не слишком тщательно соблюдал последовательность описываемых им событий.

Е. К. Кленч

Рассказ Лизы Друммонд

Глава 1. Лиза и ее любовь

И вот настал, наконец, момент, о котором я мечтала много дней.

Мне дьявольски хотелось, чтобы ОН целиком принадлежал мне, – он, единственный человек в мире, которого я когда-либо любила.

Он сам попросил меня посидеть с ним два танца подряд, и это заставило меня подумать, что ему действительно хочется побыть со мной, – не только потому, что я – «сестра красивой девушки», но ради меня самой, Лизы Друммонд. Меня всегда бесило, что мужчины влюбляются в девушек главным образом за их красоту… хотя мне тоже больше нравятся красивые мужчины.

Не знаю, был ли Ивор Дандес красивейшим из всех мужчин, виденных мною, но он казался мне таким. Не знаю, был ли он очень добрым или выдающимся, но он был умен, честолюбив, и его ожидала блестящая карьера. Он умел нравиться женщинам, да и мужчины восхищались им. Когда он говорил с вами, он глядел вам прямо в глаза, как будто интересовался только вами. И если б я была художницей и писала портрет смуглого молодого рыцаря, отъезжающего в крестовый поход, я попросила бы Ивора Дандеса позировать мне.

Может быть, выражение его лица было не совсем подходяще для набожного крестоносца, потому что в нем не хватало религиозной восторженности, готовности к подвигу, но иногда я подмечала у него и такое выражение. Обычно это случалось, когда он глядел на Ди.[1] Но я не позволяла себе верить, что за этими взглядами кроется нечто серьезное. Он имел репутацию мужчины, который покорил массу женских сердец, – это было первое, что мы услышали о нем, когда я и Ди приехали из Америки по приглашению лорда и лэди Маунтстюарт… А затем мы услышали скандальную историю о его флирте с актрисой Максиной де Рензи; каждый говорил об этом, когда мы впервые прибыли в Лондон.

…Мое сердце билось очень сильно, когда я ввела ЕГО в комнату, которую лэди Маунтстюарт отвела мне и Диане специально для наших приемов; эта комната отделялась от танцевального зала другой большой комнатой, но обе двери были открыты настежь, и мы могли издали видеть танцующие пары.

Я сказала ему, чтобы он сел рядом со мною на диван, потому что там мы сможем удобно переговорить. Обычно я не люблю сидеть против зеркала, потому что… ну да просто потому, что я – только «сестра красивой девушки». Но в тот вечер я не придала этому значения.

Мои щеки разрумянились, глаза блестели. Когда я сидела, меня можно было принять за высокую девушку, а платье, сшитое на особый манер, скрывало, что одно мое плечо немного выше другого (этот фасон придумала для меня Ди). И мне казалось, что если я и некрасива, то все же могу выглядеть интересной, оригинальной; это не так уж мало!

Встречаясь с Ивором Дандесом, я думала, почему он последнее время так любезен со мной, неужели стал неравнодушен ко мне? Конечно, это могло быть ради Дианы, но разве я сама такая уж дурнушка, что ни один мужчина не может плениться мною?.. Говорят, жалость – родная сестра любви; что, если он сперва начал жалеть меня, потому что Ди обладает всем, а я ничем, – а потом нашел, что я хорошо образована, неглупа, симпатична? Какое б это было счастье!

Он сел возле меня и первое время молчал. Как раз в этот момент мимо открытой двери бального зала прошла Ди, танцуя в паре с юным лордом Робертом Уэстом, братом герцога Глазго.

– Я так благодарна вам за книгу! – сказала я (он прислал мне утром книгу, которую я попросила у него накануне).

Он, по-видимому, не слыхал моих слов, но потом вдруг повернулся ко мне с одной из своих чарующих улыбок. Я всегда считала, что его улыбки – самые обаятельные в мире; и, конечно, у него был неотразимый голос. Глаза его глядели ласково и немного печально… Мне страшно хотелось, чтобы он полюбил меня!

– Я была счастлива получить ее, – продолжала я.

– Я был счастлив послать ее, – сказал он.

– Разве вам доставляет удовольствие оказывать мне услуги? – поспешно спросила я.

– Ну разумеется!

– Значит, я вам чуточку нравлюсь? – не удержалась я. – Несмотря на то, что я не похожа на других девушек?

– Может быть, как раз по этой причине, – сказал он с лаской в голосе и взгляде.

– О, что я буду делать, если вы уедете! – вскричала я, отчасти искренне, а отчасти потому, что надеялась этим заставить его произнести слова, которые так хотела услышать. – Представьте себе, что вы получите это дрянное консульство в Алжире!

– Надеюсь, что получу, – быстро сказал он. – Быть консулом в Алжире – не слишком много, но это только начало. Сейчас мне это просто необходимо.

– Я хотела бы иметь влияние на министра иностранных дел, – сказала я, умалчивая о том, что министр не переносит меня. – Вы ведь знаете, что он – двоюродный брат лорда Маунтстюарта, так что сюда приходит запросто, как в свою семью. Но, к сожалению, я не являюсь родственницей Маунтстюартов. Раньше я никогда не жалела о том, что мы с Ди не родные, а только сводные сестры, нет, ничуть не жалела, хотя ее мать и владела большим состоянием… Но сейчас мне бы хотелось быть племянницей леди Маунтстюарт, как и Ди. И обладать тем кокетством, которое она пускает в ход, если ей нужно выклянчить что-нибудь. Тогда я заставила бы министра иностранных дел сделать для вас все, что вам нужно, даже если б это увело вас далеко-далеко от меня!

При этих словах он внимательно посмотрел на меня, и через загар на его лице стал медленно пробиваться румянец.

– Вы очень добры, Бесенок! – сказал он. «Бесенок» – это прозвище, которое он придумал для меня, и мне нравилось, когда он называл меня так. В этом было что-то интимное.

– Добра! – отозвалась я. – Разве это просто доброта, если ты… если тебе кто-то… нравится?

По его глазам я увидела, что он догадался, но это не обеспокоило меня. Пусть знает! О, если б я могла сделать так, чтобы он произнес желанные слова, – хотя бы лишь потому, что жалеет меня и понял, как я его люблю! Я уже решилась поймать его на слове, если он даст мне этот шанс; тогда я сказала бы Ди, что он страшно влюблен в меня, – это заставило бы ее скорчиться!

Я не сводила с него глаз, предоставляя им высказать все за меня.

Он понял, в этом не было сомнения; но он не сказал тех слов, на которые я надеялась. Он помолчал, а потом, пристально глядя по направлению к двери бальной комнаты, заговорил очень нежно, словно я была капризным ребенком, которого надо утешить (хотя я старше Ди на целых четыре года):

– Благодарю вас, Бесенок, за то, что вы проявили себя таким преданным маленьким другом. Вижу, что вы действительно заинтересованы в моих делах, и, думаю, могу сказать вам, почему мне так нужно ехать в Алжир… хотя очень возможно, вы уже угадали – ведь вы такое интуитивное созданьице! И кроме того, я не очень тщательно скрывал свои чувства, – далеко не так тщательно, как следовало, поскольку понимал, как мало могу предложить такой девушке, как… ваша сестра… Теперь вы поняли все, не правда ли? – даже если не понимали раньше. Я люблю ее. И если отправлюсь в Алжир…

– Не говорите больше ничего! – резко прервала я его. – Мне больно это слышать! Я поняла. Я… догадывалась и раньше.

Это была правда. Я догадывалась, но не позволяла себе верить. Я надеялась – безнадежно. Он был добрей ко мне, чем какой бы то ни было другой мужчина за все горькие двадцать три года моей жизни.

– Диана могла бы сказать мне! – продолжала я, задыхаясь, чтобы только не допустить долгих пауз между нами: я была достаточно горда для того, чтоб не дать ему увидеть меня плачущей (впрочем, если б это могло изменить положение, я упала бы к его ногам и оросила их слезами). – Но она никогда не говорит мне о своих делах!

– Мисс Диана так неэгоистична и так любит вас, что, действительно, предпочитает больше говорить о ваших делах, чем о своих, – заступился он за нее; и тогда я почувствовала, что могу ненавидеть его так же сильно, как ненавидела Ди, – всем сердцем. В тот момент мне захотелось убить ее и понаблюдать за его лицом, когда он найдет ее мертвой, навсегда потерянной для него.

– Кроме того, – торопливо добавил он, – я еще не говорил с ней о замужестве, не спрашивал ее согласия, потому что… мои перспективы пока далеко не блестящи… Но она знает, конечно, что я люблю ее…

– А если б вы получили консульство, вы задали бы ей этот важный вопрос? – перебила я.

– Да. Но я говорю вам все это только потому, что я… что вы были сегодня так любезны. И мне захотелось, чтобы вы знали все.

Любезна! Да, я была чересчур любезна с ним. Но если б толчком ноги я могла разрушить для него всякую надежду на будущее, т. е. надежду относительно моей сводной сестры Дианы Форрест, я бы сделала это так же охотно, как когда-то в деревне топтала муравьев, чувствуя наслаждение при мысли, что я – даже я! – имею власть над жизнью и смертью.

Я с трудом подавила рыдания. Я вообще никогда не была слишком мужественной, а теперь чувствовала себя совсем разбитой, готовой умереть. И обрадовалась, когда услышала, что музыка в бальной комнате прекратилась.

– Вот! – сказала я. – Два танца, о которых вы меня просили, окончились. Я уверена, что вы ангажированы на следующий.

– Да, Бесенок, я ангажирован.

– Кем? Ди?

– Нет, с мисс Дианой я буду танцевать тринадцатый номер.

– Тринадцатый? Несчастливый номер!

– Любой номер счастлив, раз он дает мне возможность быть с ней. А сейчас я танцую с миссис Эллендэйл.

– О, с женой антрепренера! – воскликнула я, решив болтовней скрыть свое отчаяние. – Эта молодящаяся дама бывает во всех светских салонах. Лорду Маунтстюарту нравятся эти театральные знаменитости. Наш дом должен быть солидным и политическим, не правда ли? – а мы принимаем тут всех людей без разбора, если только они оригинальны и имеют успех в обществе… или красивую внешность. Говорят, Максина де Рензи тоже частенько бывала здесь, когда играла в Лондоне, в театре Джорджа Эллендэйла. Это было, вы помните, еще до того, как я и Ди приехали в Англию?

– Я помню. О да, она заходила сюда. Кажется, в этом доме я и увидал ее впервые вне сцены.

– Какое сладкое воспоминание! Наверное, миссис Эллендэйл страшно ревновала своего мужа, когда у него в театре играла такая поразительная красавица?

– Я никогда не слышал, чтобы она ревновала.

– О, вам незачем косо смотреть на меня! Я не сказала ничего плохого о вашей очаровательной Максине.

– Конечно, нет. И никто не может сказать. Но вы, Бесенок, не должны называть мадемуазель де Рензи «моей Максиной»!

– Прошу прощения, – сказала я. – Просто я слышала, что другие называют ее так. И потом, ведь вы посвятили ей свою книгу о Лхассе, которая принесла вам такую известность, не правда ли?

– Вовсе нет! С чего вы это взяли? – теперь он действительно встревожился, и я была довольна, – если только что-нибудь могло принести мне удовлетворение в моем горе.

– Как? Все думают это. Книга была посвящена «М», как будто имя держалось в секрете, и потому все…

– Значит, «все» очень глупы! «М» – это одна старая дама, моя крестная мать, которая снабдила меня деньгами на мою экспедицию в Тибет, в Лхассу; без ее помощи я не смог бы поехать. Но она не принадлежит к числу тех, кто любит видеть свое имя в печати… Где же мы теперь увидимся, Бесенок? Сейчас я должен идти искать миссис Эллендэйл, скоро начнется танец.

– Я останусь здесь, благодарю вас, – сказала я. – И буду смотреть, как вы танцуете – издалека. Вы знаете, таков мой удел – смотреть издалека, как танцуют другие…

Когда он ушел, я откинулась на подушки, и мне казалось, что сейчас повторится один из моих сердечных приступов. Я чувствовала себя ужасно одинокой и покинутой. Мне нужна была Ди, хотя я ненавижу ее и всегда ненавидела, – с тех самых пор, как она крошечным голубоглазым ребенком появилась со своей молодой матерью в доме моего отца в Нью-Йорке. Нам с отцом так хорошо жилось без них! Какого дьявола ему вздумалось жениться вторично, на этой противной богачке, калифорнийской вдовушке, с которой я вечно ссорилась? На мой взгляд, в ней не было ничего красивого, хотя все были от нее без ума. Я возненавидела их обеих – мать и дочь – с первого же дня. И свою злость вымещала на Ди: отбирала у нее игрушки и книги, портила ее вещи, а иногда щипала ее исподтишка, чтоб она пожаловалась своей матери, а та поскандалила с моим отцом.

Но Ди ни разу не пожаловалась.

Потом мы обе подросли, и я убедилась, что Ди очень терпелива и лучше чем кто-либо умеет обращаться со мной, когда я в дурном настроении. Вот и сейчас я была готова позвать ее, но сидела по-прежнему беспомощно, глядя в открытые двери; и наконец увидала ее, – как будто мое желание было призывом, достигшим ее ушей среди грохота музыки.

Она окончила танец и со своим партнером, лордом Робертом Уэстом (которого мы называем запросто Боб) вошла в комнату, находящуюся между нашей «приемной» и танцевальным залом.

Скорей всего, они направлялись в оранжерею, но тут я окликнула ее.

Мгновение она помедлила, чтобы отослать Роберта, а затем пошла прямо ко мне.

Должно быть, Боб разозлился на меня, однако мне было наплевать на него. Мне была нужна Диана… Но когда я увидала ее такой сияющей и красивой, как будто она была воплощенной радостью жизни, мне захотелось больно ударить ее, сперва по одной щеке, затем по другой, чтобы сгустить ее румянец до уродливых пунцовых пятен.

– У тебя болит голова, дорогая? – спросила она тем бархатным голосом, которым всегда говорила со мной, словно я была существом, достойным лишь жалости и покровительства.

– Сердце! – сказала я. – Стучит как маятник. О, я хотела бы умереть, чтобы покончить со всем сразу. Кому я нужна?

– Не говори так, моя бедняжка. Хочешь, отведу тебя наверх, в твою комнату, и уложу в постель?

– Нет. Мне кажется, я упаду в обморок, если буду подыматься по лестнице. Но и здесь не хочу оставаться. Что же делать?

– Может быть, пойдем в кабинет дяди Эрика? – предложила Ди. – Это совсем рядом, там тебе будет спокойно.

Она всегда называет лорда Маунтстюарта «дядей Эриком», потому что его жена и ее покойная мать (моя мачеха) – родные сестры. А третья их сестра замужем за министром иностранных дел, двоюродным братом лорда Маунтстюарта. Вся эта семейка уверяла, что обожает наших американских девушек, однако для меня лорд Маунтстюарт делает исключение. Конечно, он вежлив со мной, потому что он – покорный раб Дианы, а она наотрез отказалась приехать к ним в Англию без меня. Но я очень хорошо знаю, что вызываю у него неприязнь, иногда мне даже нравится видеть, какую гримасу он корчит при виде меня.

– Я уверена, что дядя Эрик не заглянет туда сегодня вечером, – продолжала Ди, видя, что я колеблюсь, – он уже больше часа играет в бридж с компанией своих старых друзей в библиотеке. Идем, Лиза, я помогу тебе!

Она обвила рукой мою талию, и, оперевшись на нее, я прошла через коридор в кабинет лорда Маунтстюарта, минуя библиотеку, где у него хранятся редкие книги и старинные издания.

Кабинет – уютная комната, которая заменяет Маунтстюарту будуар. Здесь он принимает друзей, пишет (создал роман или два и воображает себя великим литератором), а на стенах висит несколько картин, написанных им же в разных частях света, потому что, вдобавок ко всему, он считает себя также художником и путешественником.

В одном углу стоит очень удобная широкая низкая софа с подушками, где знаменитый автор обычно валяется, обдумывая СВОИ сюжеты; к ней и подвела меня Ди. Она поместила меня между несколькими толстыми подушками из пурпурной с золотом парчи и спросила, не потребовать ли ей для меня немного брэнди?

– Нет, – сказала я, – через несколько минут мне станет лучше. Здесь так уютно и прохладно!

– Ты уже выглядишь гораздо лучше! – объявила она. – Если ты приляжешь и немного отдохнешь, то вскоре будешь отличной девушкой.

– Ах, как бы мне хотелось быть отличной девушкой! – вздохнула я. – Здоровой девушкой, высокой, красивой и чарующей всех, как ты… или как Максина де Рензи.

– Почему ты вспомнила о ней? – спросила Ди быстро.

– Мы с Ивором только что много говорили про нее. Ты знаешь, он называет меня своим маленьким другом сердца и рассказывает мне такие вещи, которых не доверил бы больше никому. Так вот, он и до сих пор все еще думает о ней…

– Ее трудно забыть, если в жизни она так же привлекательна, как и на сцене.

– Какая жалость, что мы не приехали сюда в то время, когда она еще играла в Лондоне, в театре Джорджа Эллендэйла! Похоже, каждый приглашал ее тогда в свой дом. Ивор сказал мне, что впервые он ее встретил именно здесь и что ему очень приятно вспоминать об этом, когда он бывает у Маунтстюартов. Полагаю, это – одна из причин, почему он приходит сюда так часто.

– Без сомнения! – сказала Ди резко.

– Он был так увлечен разговором о ней, – продолжала я, – что чуть не пропустил свой танец с миссис Эллендэйл. Конечно, Максина произвела на него большое впечатление, но тогда она еще не была так знаменита, как сейчас, и не имела ничего, кроме жалованья. Зато сейчас она – звезда Парижа, имеет свой театр и, наверное, уже скопила кучу денег. Мне думается, что Ивор сделал бы ей предложение, когда она была в Лондоне, если б был уверен в том, что ей успех на сцене обеспечен…

– Чепуха! – прервала меня Ди с сильно порозовевшими щеками. – Ивор не такой человек, чтобы думать об этих вещах… о деньгах.

– Как сказать. Он не слишком богат, но очень честолюбив; было бы скверно для него жениться на бедной девушке, не имеющей никаких связей в обществе. Он должен был думать об «этих вещах»!

Я попала в цель и наблюдала за эффектом моих слов полузакрытыми глазами. Дело в том, что Диана унаследовала весь капитал своей покойной матери – двести тысяч фунтов стерлингов, – а через лорда Маунтстюарта и свою тетку, выданную за министра иностранных дел, познакомилась со многими влиятельными людьми Англии. Кроме того, король и королева отнеслись к ней особенно милостиво, когда она представлялась ко Двору, так что она пользуется всеми привилегиями.

– Ивор Дандес может не зависеть ни от кого, – возразила она. – Он и сам имеет достаточно связей и должен получить вскоре какое-то наследство от тетки или, кажется, от крестной матери. Во всяком случае, между ним и мадемуазель де Рензи не было ничего, кроме легкого флирта; это сказала мне тетя Лилиан. Она рассказывала, что Максина гордилась ухаживаньем Ивора, потому что он всем нравился и потому что о его путешествии в Лхассу и о его книге тогда много говорили. Естественно, он восхищался ею: она красавица и вдобавок известная актриса…

О, твоя тетя Лилиан, леди Маунтстюарт, преуменьшает события, – засмеялась я. – Она сама флиртует с ним напропалую.

– Но, Лиза, тете Лилиан – за сорок, а ему только двадцать шесть!

– Сорок лет – еще не конец для женщины в наше время. Она недурна и аристократка, а Ивор всегда выбирает лучшее. Я замечала, как она кокетничает с ним.

Ди рассмеялась, но только затем, чтобы показать, как мало это ее интересует.

– Ты бы лучше не говорила этих глупостей при дяде Эрике, – сказала она, пристально рассматривая лепные украшения на потолке. – Какие забавные фигурки здесь наверху, я никогда их раньше не замечала… Но… да, насчет мистера Дандеса и Максины де Рензи: я не думаю, что он все еще беспокоится о ней, потому что на днях я… мне случилось спросить его, что она сейчас играет в Париже, и он не знал. Он сказал, что не ездит смотреть ее игру, потому что это чересчур далеко, и притом когда он не слишком занят, то делается ленивым.

– Он сказал это тебе, разумеется. Но когда он проводит время от субботы до понедельника в Фолькстоне с тетушкой, собирающейся оставить ему свои деньги, – разве трудно перескользнуть через Канал[2] к прекрасной Максине?

– Отчего же ему и не перескользнуть, переплыть или перелететь на аэроплане? – засмеялась Ди, но невесело. – Ты выглядишь сейчас совсем неплохо, Лиза. У тебя отличный цвет лица. В состоянии ли ты подняться теперь наверх?

– Я лучше побуду немного здесь, раз ты уверена, что лорд Маунтстюарт сюда не придет, – сказала я. – Эти подушки так удобны. А потом вернусь в нашу приемную и буду опять наблюдать за танцами. Сегодня я хочу подольше не ложиться спать, потому что знаю, что не засну и ночь покажется мне такой длинной!

– Хорошо, – сказала Ди ласковым голосом, хотя, думаю, ей хотелось бы стукнуть меня. – Но, к сожалению, я должна сейчас убежать, иначе мой партнер сочтет меня неучтивой. Как насчет ужина?

– О, я ничего не хочу, – перебила я. – Я сама уйду наверх до ужина. Ты мне больше не нужна. Уходи и гаси свет!

– Позвони и пошли за мной, если почувствуешь себя опять плохо.

– Да, да! Иди же!

В это время она была уже возле двери и обернулась ко мне с выражением раскаяния на лице, вероятно, сожалея о том, что была резка со мной. Опять эта жалость!

– Если даже ты не пришлешь за мной, я сама приду наверх, как только освобожусь: посмотреть, как ты себя чувствуешь, – сказала она.

Затем она вышла, погасив свет и прикрыв за собой дверь, а я поглубже устроилась на софе; моя голова так отяжелела, что, казалось, давила на подушки как камень.

«Она испугалась, что пропустит тринадцатый номер с Ивором! – подумала я. – Ладно, она как раз успеет к нему; однако не думаю, что этот номер принесет много удовольствия ей или Ивору. Я надеюсь, они поссорятся!.. Мне бы хотелось, чтоб Ди вышла за Роберта, он так обожает ее! Может быть, тогда Ивор обратит внимание на меня… О, Боже, как я ненавижу ее, – и всех красивых девушек, ломающих жизнь таким, как я!..»

Тут я лихорадочно вздрогнула, так как грянувшая в зале музыка возвестила, что тринадцатый танец начался. Значит, они уже вместе. Что, если вопреки всему тому, что я им наговорила, Ивор признается ей в любви и они обручатся?.. При этой мысли у меня бешено заколотилось сердце. Казалось, оно вот-вот разорвется… Ну и пусть! Если по окончании бала они найдут меня мертвой, это все же омрачит их счастье!

Я придержала дыхание и прижала руку к сердцу, чтобы лучше чувствовать его биение. Не знаю, сколько времени пролежала я в такой позе, без движения и звука. Темнота действовала на меня успокаивающе, и я почти задремала.

…Но внезапно дверь кабинета открылась, я услышала чьи-то тихие голоса.

Глава 2. Лиза подслушивает

Кто-то зажег неяркий настольный свет.

– Оставляю вас наедине, – сказал лорд Маунтстюарт. И дверь закрылась.

«Что это значит? – подумала я. – Кто эти двое, кого он оставил наедине? Неужели он устроил тет-а-тет между Дианой и Ивором?»

Эта догадка словно ледяной рукой сдавила мне горло. Если это так, я непременно должна подслушать все, что они скажут!..

«А вдруг они обнаружат меня? – мелькнула тревожная мысль. – Ерунда, притворюсь спящей!»

Не раздумывая больше, я тихонько отодвинулась к стене и завалилась в узкое пространство между низкой спинкой софы и подушками, осторожно потянув за собой складки моего шифонового платья. Затем я замерла неподвижно, хотя кровь билась в моих висках и отдавалась в ушах. Из моего убежища я не могла видеть ничего, кроме части софы и кусочка потолка с теми лепными украшениями, о которых упомянула Ди, когда хотела показать свое равнодушие к теме нашей беседы.

Но я напрягла слух, как только могла.

– Лучше заприте дверь кабинета, мистер Дандес, будьте добры! – негромко произнес голос, который был мне хорошо знаком. Я чуть не вскрикнула от удивления: это был голос не Ди, а министра иностранных дел.

– Мы не должны подвергаться риску быть подслушанными, – медленно продолжал он четким, безупречным выговором, присущим большинству оксфордцев, особенно тем, которые окончили колледж Бэллиоль. – Я сказал Маунтстюарту, что мне нужно иметь частную беседу с вами… Кроме этого, он не знает ничего. Вы понимаете, что наш разговор, к каким бы последствиям он ни привел, будет совершенно конфиденциален. Я хочу сделать вам одно предложение. Можете принять его или нет – дело ваше. Но если вы не примете, то позабудьте о нем и обо всем, что я могу вам сказать.

– Я весь в вашем распоряжении, – отозвался Ивор веселым, счастливым голосом, который доказал мне, что он уже переговорил с Дианой и что она не оттолкнула его, несмотря на все мои уловки. – Чрезвычайно польщен тем, что вы удостаиваете меня своим доверием!

Я по-прежнему неподвижно лежала за грудой подушек и усмехнулась этим словам. «Конечно, – сказала я про себя, – ты готов сделать для министра иностранных дел все что угодно, раз твои грандиозные жизненные планы зависят от этого человека!»

– Откровенно говоря, я нахожусь в затруднении, и обстоятельства складываются так, что вы можете вывести меня из этого затруднения лучше, чем кто-либо другой, кого я знаю, – сказал тот же размеренный голос. – Это – небольшое дипломатическое поручение, которое вам надлежит выполнить завтра для меня… конечно, если вы согласитесь оказать мне добрую услугу.

– Я возьмусь за него с огромным удовольствием и приложу к этому все свои старания.

– Не сомневаюсь, что вы выполните его блестяще, – сказал министр иностранных дел, все еще медля. – И для вас это было бы весьма полезной практикой, если б оно вам удалось, – полезной для любой должности в дипломатической карьере, которая открывается перед вами.

«Он подкупает его этим алжирским консульством!» – подумала я, начиная не на шутку интересоваться тем, что мне предстояло услышать. Мое сердце уже не билось так часто. Я опять могла спокойно рассуждать и взвешивать услышанное. – Благодарю вас за доверие, – промолвил Ивор.

– Небольшое дипломатическое поручение, – повторил министр. – По виду, дело не так уж сложно, но это только кажется: в связи с другими обстоятельствами оно приобретает характер поручения особой важности, огромной важности. Когда я объясню вам, вы поймете, почему я обратился именно к вам. К моему кузену Маунтстюарту я пришел потому, что мне сообщили о вашем намерении быть сегодня здесь, на балу его жены. Сожалею, что новость, заставившая меня искать вас, не дошла до меня раньше, потому что тогда я мог бы прийти сюда с моей супругой заблаговременно, переговорить с вами и отослать вас сегодня же ночью. Теперь же приходится откладывать дело до завтра: сейчас уже слишком поздно, и вы не успеете на последний, полуночный, паром через Ла-Манш.

– Через Канал? – удивленно откликнулся Ивор. – Вам нужно, чтобы я отправился во Францию?

– Да.

– Всегда можно найти способ немедленно переправиться на ту сторону, – задумчиво сказал Ивор, – если в этом есть неотложная нужда.

– Она есть – величайшая. Но в данном случае применима пословица: «чем больше будешь торопиться, тем медленней поедешь». Если вы сейчас кинетесь опрометью и закажете специальный поезд, а потом в Дувре наймете буксирный пароход или катер через Па-де-Кале (как вы, очевидно, собираетесь поступить), то весь мой план разлетится вдребезги. Я обратился к вам именно потому, что те, кто следят сейчас за нами, едва ли смогут догадаться, что я впутал вас в это дело. И все, что вам предстоит сделать, должно быть сделано спокойно, без всякой суматохи, без признаков чего-либо срочного, необычайного, дабы не вызвать ни у кого подозрений. Ведь вполне естественно, что я пришел сюда на бал, устроенный сестрой моей супруги, не так ли? Никто, кроме спецслужбы, не знает об этом нашем свидании, – на этот счет я, кажется, могу быть спокойным. И точно так же естественно, что вы уедете завтра утром по собственным делам или ради удовольствия в Париж и там встретитесь с мадемуазель де Рензи…

– Мадемуазель де Рензи! – воскликнул Ивор, забыв на минуту всякую осторожность и ясно показывая, что он застигнут врасплох.

– Разве она – не ваш друг? – спросил министр несколько резко.

Хотя я не могла его видеть, я хорошо представляла, каков он сейчас перед Ивором: с прищуренными острыми серыми глазами, сжатыми тонкими губами и аристократической рукой, играющей бледной мальмезонской гвоздикой, которую он всегда носил в петлице своего фрака.

– Да, мы с ней дружны, – отвечал Ивор. – Но…

– Уже «но»!.. Может быть, мне лучше прямо сказать вам, что это поручение относится именно к мадемуазель де Рензи, и только к ней, ни к кому больше. Она является нашим секретным агентом в Париже.

– В самом деле? Никогда не предполагал, что она замешана в высокую политику!

– И вы никогда не предположили бы этого из моих слов, Дандес, если б необходимость не заставила меня быть совершенно откровенным с вами… раз уж вы беретесь помочь мне в этом деле. Но прежде чем пойти дальше, я должен знать – не будет ли связь мадемуазель де Рензи с этим делом причиной вашего нежелания участвовать в нем?

– Нет… если вам нужна моя помощь, – с усилием произнес Ивор. – Прошу вас не думать, что мое замешательство относится непосредственно к самой мисс де Рензи. Я питаю к ней величайшее уважение и восхищаюсь ее талантом.

– Как и мы все, – последовал ответ, – особенно те, кто знает ее ближе. Помимо всех ее многочисленных достоинств, она – одна из тех немногих женщин, которые умеют хранить секреты – свои и чужие. Она – талантливая актриса не только на сцене, но и вне ее. И теперь, когда я заручился вашим обещанием помочь мне, я должен сказать, что этим вы поможете также и ей. Я должен открыть вам всю правду: уже много лет мадемуазель де Рензи несет отличную службу, вы понимаете – секретную службу для Великобритании…

– Великий Боже! Максина – политический шпион! – импульсивно воскликнул Ивор.

– Это несколько резкое слово, не правда ли?.. Есть более мягкие выражения, например – осведомитель Интеллидженс Сервис.[3] При этом она не является изменницей Франции, потому что, как вы, может быть, знаете, по рождению она не француженка, а полька. Могу вас уверить, мы имели много случаев благодарить ее за ум, такт и красоту, и я жалею, что она служит нашим интересам в последний раз. Но лично за нее я рад, потому что она обручилась и готовится выйти замуж. И если вы сможете спасти ее от большой неприятности выполнением моего поручения, то она, вероятно, будет жить счастливо до конца своей жизни. Знаете ли вы о ее обручении?

– Нет! – отозвался Ивор. – Я видел мисс де Рензи часто, когда она играла в Лондоне года два назад. Но с тех пор, как она вернулась в Париж, она, говорят, там очень занята. У нее свой театр, она участвует в концертах, вращается в обществе, имеет массу поклонников; я же, со своей стороны, за весь этот год переезжал Канал всего один или два раза, только по самым срочным делам. Таким образом, мы не могли встретиться и, конечно, не переписывались.

(«Прекрасная причина, – горько подумала я. – Ты также был очень занят… ухаживанием за Дианой Форрест!»)

– Ее помолвка еще не объявлена, – сказал министр, – но я думал, что вы, как ее давний друг, уже знаете о ней. Мне кажется, мадемуазель хочет удивить нас всех в свое время… если только это дело не убьет бедную девушку!

– Разве оно представляет серьезную опасность?

– Самую серьезную. Если… не удивляйтесь, что я слишком часто говорю «если»… итак, если вам не удастся спасти ее – потрясется до основания не только «Сердечное соглашение»[4] (я уж не говорю о моей собственной репутации, которая поставлена на карту), но разобьется и ее личное счастье. Она сказала, что не переживет этого, покончит с собой, если произойдет крах. И хотя обычно самоубийство – прибежище, последний козырь трусов, а мадемуазель де Рензи отнюдь не трусиха, склонен думать, что на ее месте я пришел бы к тому же решению.

– Скажите мне, что я должен сделать! – сказал Ивор, заметно тронутый странными словами министра и его подчеркнутой серьезностью.

– Вы должны будете уехать в Париж завтра утром с первым поездом, не сообщив решительно никому о ваших намерениях; с вокзала вы немедленно отправитесь в какой-нибудь отель, где вы никогда раньше не останавливались и где вас не знают. Интеллидженс Сервис найдет способ известить мадемуазель, какой отель вы избрали. Вы должны записаться там под вымышленным именем (скажем, под именем Джорджа Сэндфорда) и заказать себе отдельные апартаменты с изолированной гостиной. Сделав это, вы заявите, что ожидаете к себе с визитом одну леди и никого другого принимать не будете. Подождав, пока явится мадемуазель де Рензи (а она, конечно, явится так быстро, как только сможет), и оставшись с ней наедине, вы должны убедиться, что за вами не подсматривают и не подслушивают, а затем передать ей в руки небольшой пакет, который я вручу вам прежде, чем мы сегодня расстанемся.

– Это звучит довольно просто, – заявил Ивор, – если это —

все.

– Это – все. Но это может оказаться каким угодно, только не простым.

– Не предпочитаете ли вы, чтобы я зашел прямо к ней в дом, не дожидаясь ее приезда в отель? Я охотно сделаю так, если…

– Нет! Я уже сказал вам, что если ваша встреча станет известна, то те, кто сторожат ее сейчас, не должны подозревать настоящего мотива этой встречи. Притом же, мы должны считаться и с ней: ежедневно после пяти часов дня один молодой француз, с которым она обручена, имеет обыкновение заходить к ней и проводить у нее время вплоть до того часа, когда ей нужно идти на репетицию. Однако в театр он ее не провожает, потому что сейчас это было бы чересчур публично, поскольку их помолвка еще не объявлена. Он обожает ее… но слишком ревнив, как и большинство людей латинской крови. Очень вероятно, он слышал ваше имя в связи с ее именем, когда она гастролировала в Лондоне, и, как истый француз, не допускает мысли, что мужчина может восхищаться прекрасной женщиной, даже не влюбляясь в нее… и тогда ваш визит в ее дом причинит мадемуазель Максине много неприятностей.

– Понятно. Но если она сама приедет ко мне в отель…

– Ну, я уверен, она найдет какую-нибудь приличную отговорку, чтобы уйти в театр раньше обычного и таким образом отделаться от своего обожателя. Она достаточно умна для этого. А так как ваше подлинное имя не будет значиться на другой день ни в одном гостиничном списке, публикуемом в газетах,[5] то самое ревнивое сердце не будет иметь повода для подозрений. Если же, не дай Бог, некоторые личности, которых мадемуазель и мы должны опасаться, откроют, что она посетила Ивора Дандеса, который указал фальшивое имя ради удовольствия встретиться с ней наедине, то… – министр слегка замялся.

– То что?

– Тогда государственные интересы, которые важнее, чем самая пылкая любовь, будут защищены предлогом вашей давнишней дружбы с Максиной. Теперь вам все понятно?

– Думаю, да, – сказал Ивор, очень серьезный и встревоженный; из его голоса испарилась всякая веселость. – Постараюсь сделать это как можно лучше.

– Если вы пожертвуете какими-либо важными личными делами на ближайшие два дня, вам не придется сожалеть об этом впоследствии, – многозначительно добавил министр иностранных дел.

…Без сомнения, Ивор уже видел, как алжирское консульство плывет ему в руки, связанное шелковыми лентами со свадебным пирогом: получить консульство – наверняка означало для него получить вместе с ним и руку Ди. Вот чего я безумно боялась. Лишить их свадебного пирога должно стать моей целью!

– Благодарю вас, – сказал Ивор.

– Какой же отель выберете вы в Париже? – спросил министр. – Это должен быть первоклассный отель с хорошей репутацией, куда мадемуазель де Рензи могла бы прийти без риска скомпрометировать себя, если ее узнают несмотря на вуаль, которую она, по всей вероятности, наденет. В то же время он не должен занимать центральное положение в столице.

– Может быть, выберем отель «Елисейский Дворец»? – спросил Ивор.

– Хорошо, это вполне устраивает, – отозвался министр после минутного раздумья.

И я чуть не захлопала в ладоши в приступе «бесовской радости», как выразился бы Ивор, потому что во время своих визитов в Париж лорд и леди Маунтстюарт останавливаются обычно в «Елисейском Дворце». А завтра они как раз собирались поехать туда с молодым лордом Робертом Уэстом посмотреть какой-то изумительный автомобиль последней модели, выставленный на продажу, о чем было напечатано в газете.

Эта шикарная машина была сделана во Франции по заказу одного богатого индийского раджи, который скончался прежде, чем она была готова.

У леди Маунтстюарт каждые полгода появляется какая-нибудь новая прихоть. И последней прихотью было купить машину и научиться самой управлять ею. По ее словам, приличные люди скоро перестанут ездить в каретах, кэбах и омнибусах, так как автомобиль начинает входить в моду и постепенно вытеснит из Лондона бедных лошадей.

Роберт также увлекается автомашинами и считает себя большим специалистом в этой области. Он хвалился, что может разобрать мотор на части и собрать его снова. А на днях уверял леди Маунтстюарт, что ей было бы очень к лицу сидеть за рулем и вести машину. Это подогрело ее каприз, и она заявила, что если не будет слишком утомлена, то на другой день после бала съездит в Париж дневным поездом через Булонь, так как не привыкла вставать рано. И я подумала: «Вот будет здорово, если она увидит Максину в отеле вместе с Ивором!..»

Министр иностранных дел посоветовал Ивору тотчас заказать по телеграфу несколько комнат в «Елисейском Дворце», потому что завтра не должно быть никаких помех для его встречи с Максиной, которой сегодня же будет сообщено место явки.

– Любое недоразумение может стать роковым, – продолжал он таким серьезным тоном, будто жизнь Максины зависела от поездки Ивора. – Я хотел отправить вас сегодня ночью, чтобы завтра утром вы могли уже встретиться с ней. Она в большом смятении, бедняжка. Но я только днем получил от Интеллидженс Сервис документы и показал их премьер-министру. А перед тем, как идти сюда разыскивать вас, получил от мадемуазель шифрованную телеграмму с сообщением, что граф Алексей Орловский, о котором вы, наверное, слышали, – военный атташе русского посольства в Париже – каким-то образом начал догадываться о той политической игре, которую мы ведем, – последней игре, в которой она участвует.

– Это осложняет дело?

– Безусловно. Мне кажется, что этот человек, хорошо известный в парижских кругах, сделал предложение мадемуазель Максине, получил отказ и преследовал ее до тех пор, пока она не была вынуждена сделать ему резкий публичный выговор. Орловский – тщеславный мужчина и не прощает выговора, особенно если слух о нем распространился в обществе. Он – опасный враг. Мадемуазель считает, что он очень злой и решительный, однако она не знает, что именно стало ему известно, и известно ли вообще что-либо. Может быть, он только подозревает ее и шантажирует, добиваясь своей цели намеками и угрозами. Но одна-то вещь несомненна, к несчастью: за каждым паромом, каждым поездом между Лондоном и Парижем в течение ближайших двух-трех дней русская агентура будет следить более тщательно, чем всегда; и ни один из наших агентов не проскользнет незамеченным. Однако я не вижу причины, почему это не удалось бы вам.

– Я также не вижу, – отозвался Ивор с коротким смешком. – Думаю, что не поздоровится всякому, кто вздумал бы остановить меня!

– Тсс, осторожность и хладнокровие прежде всего! Не забывайте, вы готовитесь к дипломатической карьере. Если вы утратите пакет, который я вам сейчас передам, то, предсказываю, через двадцать четыре часа мир навсегда освободится от Максины де Рензи. Обстоятельства, сложившиеся в связи с этим делом, необычайны и касаются непосредственно ее жениха – виконта Рауля дю Лорье…

– Рауль дю Лорье! – воскликнул Ивор. – Так это с ним она обручена?

– Да. Вы его знаете?

– Лично нет, но у меня есть друзья, которые его знают и рассказывали мне о нем.

– Так вот. Он служит во французском министерстве иностранных дел, хотя, кажется, больше времени проводит на охоте или в литературных занятиях: пишет какие-то пьесы, в которых главная роль предназначена для мадемуазель де Рензи. Пьесы эти пока не приносят плодов, но, думаю, когда-нибудь принесут, потому что он довольно талантливый юноша… талантливый во всем, кроме дипломатической карьеры, которую выбрал для него отец. Говорят, он хороший спортсмен и необычайно красивый малый. Мадемуазель Максина имела достаточно причин влюбиться в него без ума. Она готова шагнуть за этого парня в огонь и сгореть с улыбкой Жанны д'Арк на лице.

…Это было не особенно приятно слышать Ивору, если он действительно неравнодушен к Максине, но я должна была признать, что он равнодушен: эти слова ничуть не обеспокоили его. Напротив, он повеселел.

– Я вижу, служба дю Лорье в министерстве иностранных дел Франции могла поставить мисс де Рензи в неловкое положение, если… если она слишком усердно помогала Англии, – сказал он.

– Именно. И в связи с этим есть одна история – громкая и даже романтическая, достаточно сложная, чтобы послужить сюжетом для повести. Когда вы встретите мадемуазель завтра после полудня, то, возможно, она доверится вам и в награду за вашу услугу посвятит вас в некоторые свои личные дела. Правда, они причудливо переплелись с серьезнейшими политическими и военными делами, но вы заслуживаете доверия. Можете сказать ей это от меня, если представится случай. От всего сердца надеюсь, что у вас все пройдет гладко; если же нет – «Сердечное соглашение между тремя государствами» взорвется, как бомба… Я, который взял на себя всю ответственность в данном деле, ясно понимаю, что Англия отвернется от меня в случае провала. Говоря фигурально, я буду ранен осколками этой бомбы, а прославленная артистка, звезда Парижа, будет удушена ее ядовитыми газами.

– Какая же судьба была бы уготована мне? – спросил Ивор.

– Вам пришлось бы носить траур по чужому несчастью. Ваша роль в этом деле будет такова, как если б вы несли бомбу, которая утратит разрушительную силу, когда пакет очутится в руках мадемуазель.

– Святые Небеса, я буду рад, когда она получит его! – сказал Ивор.

– Вы не можете быть более рады, чем она… или я. Вот, возьмите его! – отозвался министр. – Я рассматриваю это как большую удачу – найти такого связного и в таком доме, куда могу зайти с супругой, не вызывая ничьих подозрений, под единственным предлогом – съесть хороший ужин и посмотреть на красивейших женщин Лондона.

Я много дала бы, чтоб увидеть, что именно вручил он Ивору для передачи Максине, и была готова приподняться и взглянуть на них из-за подушек, но по их голосам заключила, что они стоят очень близко от меня, и не стала рисковать. Министр иностранных дел – довольно нервный мужчина, а моего присутствия он вообще не переносит. И если б к тому же он узнал, что я подслушивала его секреты, то, думаю, удушить меня счел бы таким же законным поступком, как утопить уродливого котенка.

Впрочем, последующие слова Ивора дали мне некоторое понятие о том, что я хотела знать:

– Его важность, как видно, заключается не в размерах, – сказал он беспечно. – Я свободно могу унести этот футляр во внутреннем кармане!

– Пожалуйста, положите его туда сейчас же и охраняйте так, как охраняли бы жизнь и честь женщины, – сказал министр торжественно. – А теперь я должен идти. Нас не должны видеть вместе; кто знает, может быть, в этой пестрой толпе гостей находятся нежелательные для нас лица. Я выйду в одну дверь, а вы, подождав несколько минут, можете выйти в другую.

Минуту спустя в комнате настала тишина, и я поняла: Ивор один.

Что, если б я вдруг заговорила и напугала его? Все, что есть во мне бесовского, загорелось желанием посмотреть, каким будет при этом его лицо. Но ставка на карту была слишком велика. Помимо того, что мне отнюдь не хотелось, чтобы он стал презирать меня за подслушивание, в моей голове уже созрела блестящая идея; я построила план, который мог принести мне немалую выгоду из всего подслушанного…

Глава 3. Лиза затевает интригу

Когда Ивор благополучно вышел из кабинета, моей первой мыслью было выбраться из-за подушек и подняться к себе наверх. Но едва только я приняла сидячее положение – измятая и жалкая, с затекшими левой рукой и ногой, как в кабинет вошел сам лорд Маунтстюарт собственной персоной, и я еле успела нырнуть обратно.

Он притащил с собой своего старого приятеля, как и он влюбленного в редкие книги и гравюры, и принялся показывать ему свои сокровища. И так как оба увлеклись этим занятием, то заставили меня проваляться там еще около часа, пока они приносили из библиотеки груды старинных фолиантов, которым давно бы следовало рассыпаться в прах, раскладывали их на столе и погружали в них свои носы. Они бормотали названия книг, восхищаясь Кэкстоном или споря о ценности Мазаринской Библии; что же касается меня, я с радостью сожгла бы всю библиотеку со всеми ее редкими изданиями!

Наконец, лорд Маунтстюарт вспомнил, что бал все еще продолжается и что он – хозяин дома. Поэтому он вместе с другим старым бездельником заспешил прочь, оставив комнату пустой, а дверь широко открытой. Но таково уж мое «счастье», что парочка флиртующих идиотов, для которых ни оранжерея, ни наша «приемная», ни вестибюль не показались достаточно уединенным местом, усмотрела эту открытую дверь прежде чем я пересилила свою судорогу и выбралась из-за софы. Полумрак кабинета соблазнил их, и после минутного колебания девушка позволила увлечь себя в эту комнату.

В довершение несчастья они избрали для себя мою софу, на которой и уселись рядышком. А я должна была лежать возле них, втиснутая между стеной и подушкой, в то время как мурашки кололи булавками мое сведенное судорогой тело, и слушать, как какой-то молодой болван, которого я не знаю, сделал предложение и получил согласие дуры, которую я наверняка никогда не увижу.

Они продолжали сидеть, воркуя и любезничая друг с другом, пока вдали не «послышались голоса» (так они выразились про начавшийся любительский концерт), после чего они вскочили и поспешили прочь.

К этому времени я была уже более мертва, чем жива, однако у меня хватило сил, чтобы выползти из моей тюрьмы и пробраться наверх к себе в комнату через заднюю лестницу, отведенную для прислуги.

Было уже поздно, и народ расходился, даже молодежь, которая так любит потанцевать. Поэтому я как можно быстрее скинула с себя бальное платье и надела капот; затем распустила волосы – свою единственную красу, и они заструились по моим плечам, так что никто не мог бы догадаться, что одно плечо выше другого. Я сделала это не для того, чтобы получше выглядеть в присутствии Ди, не казаться рядом с ней некрасивой; нет, просто мне было нужно, чтобы она, зайдя в мою комнату, подумала, что я нахожусь здесь уже давно.

Я была уверена, что она заглянет ко мне: уйти на цыпочках, если я сплю, или осведомиться о моем самочувствии и пожелать спокойной ночи, если я не сплю.

…Наконец, ручка двери неслышно повернулась – точь-в-точь, как я ожидала; увидев у меня свет, Ди вошла.

Она танцевала весь вечер, но вместо того, чтобы казаться утомленной, выглядела прекрасно. Когда она заговорила, ее голос зазвучал так же весело и счастливо, как голос Ивора, когда он вошел с министром в кабинет Маунтстюарта.

Я сказала, что мне гораздо лучше и что я отдохнула на славу, что если б мне не захотелось послушать, как гости будут расходиться, я уже давно была бы в постели.

– Все уже разошлись, – сказала она. – По-моему, бал прошел с большим успехом.

– Ты танцевала все танцы? – спросила я, медленно подбираясь к тому, что хотела сказать.

– За исключением некоторых, на которых сидела в оранжерее, ела мороженое и разговаривала с партнером.

– Догадываюсь, с кем ты разговаривала, с Ивором Дандесом, – сказала я. – И один из твоих танцев с ним был номер тринадцатый, так?

– Откуда ты узнала?

– Он сам сказал мне, что ангажировал тебя на тринадцатый танец. О, тебе незачем пытаться скрывать от меня что-либо! Он все говорит своему Бесенку… Как он вел себя, когда делал тебе предложение?

– Он не делал мне предложения…

– Я отдам тебе мой сапфировый браслет, подарок тети Лилиан, если Ивор сегодня не признался тебе в любви и не спросил, будет ли для него надежда получить твою руку и сердце, когда его назначат консулом в Алжир.

– Я не возьму твоего браслета, даже если… если… Но ты – маленькая колдунья, Лиза!

– Конечно, колдунья, – воскликнула я, улыбаясь, хотя на сердце у меня скребли кошки. – Я даже знаю, что ты простила ему все его ошибки молодости и сказала, что он может рассчитывать на твою руку и сердце – с Алжиром или без Алжира.

– Я не верю, что у него были ошибки, о которых ты говоришь, – возразила Диана с сильно порозовевшими щеками. – Возможно, одно время он немного флиртовал, женщины испортили его. Но он очень любит меня, Лиза!

– А перед этим очень любил мадемуазель Максину, – засмеялась я.

– Неправда. Он никогда не любил ее. Я… видишь ли, часа три назад ты заронила в мою голову такие ужасные мысли, что я тотчас упомянула ее имя, когда он сказал мне… ну, когда сказал, что никого не любил серьезно, пока не увидел меня. Мне показалось, что эти слова никогда еще не были сказаны прежде – ни одним другим мужчиной ни одной другой женщине!

– Но могут быть сказаны этим же мужчиной другой женщине, – сказала я, усмехнувшись и делая вид, что все это меня очень забавляет.

– Лиза, ты иногда можешь быть гадкой! – воскликнула она.

– Да, я могу быть и дерзкой, и мерзкой, но если сейчас я гадка, то только для твоей пользы, – сказала я. – Я не хочу, чтобы ты разочаровалась потом, когда дело зайдет слишком далеко. Я хочу тебе открыть глаза, чтобы ты видела, куда идешь. Очень метко сказано: «Любовь слепа». Ты не можешь отрицать того, что сама влюблена в Ивора Дандеса по уши!

– Я и не отрицаю этого, – возразила она с гордым видом, который, наверное, заставил бы Ивора расцеловать ее.

– И ты не отрицала этого перед ним?

– Нет. Но благодаря тебе я все же назначила ему маленькое испытание. Сейчас я даже сожалею об этом, потому что мне хотелось бы показать, что я всецело верю ему. Да, да, я знаю, он заслуживает доверия. И завтра скажу ему…

– Не ручайся за завтрашний день, – сухо перебила я. – Завтра ты ничего не сможешь сказать ему, – разве только напишешь или телеграфируешь. Завтра ты его не увидишь.

– Нет, увижу! – возразила она, широко открывая свои большие газельи глаза, блестевшие от возбуждения. – Он придет на благотворительный базар, который завтра устраивает герцогиня Глазго, мать Роберта… придет непременно, потому что я сказала, что, наверное, буду там… И я приду туда!

– А он – нет.

– Как можешь ты знать что-либо об этом?

– Я знаю все. И кое-что скажу тебе, если пообещаешь мне две вещи.

– Какие вещи?

– Что не будешь спрашивать, откуда я это узнала, и поклянешься никогда и никому меня не выдавать.

– Конечно! Я тебя «никому не выдам», как ты выразилась, но… не думаю, что тебе следует рассказывать мне об Иворе, что-либо дурное. Я верю ему и не хотела бы слушать разные сплетни за его спиной.

– О, отлично! Тогда ступай завтра на благотворительный базар герцогини! – отрезала я. – И надень, глупышка, свое лучшее платье, чтобы понравиться Ивору, – в то время, как он будет в Париже на тайном свидании с Максиной де Рензи…

Ди внезапно побледнела, ее глаза из голубых сделались фиолетовыми.

– Не может быть, чтобы он поехал в Париж! – воскликнула она.

– А я знаю, что он поедет – специально повидаться с Максиной.

– Нет, нет! Это было бы вероломством! – в голосе ее прозвучало рыдание. – Он говорил мне, что не перешел бы даже улицу ради того, чтобы увидеться с ней. Я… я поставила ему условие: если он соскучится по ней и захочет ее повидать еще раз, то, конечно, вправе сделать это, но тогда должен оставить всякую мысль обо мне. Я не собираюсь делить его с другой!

– Ну, значит, он нарушил твое условие, решил, что соскучился по ней.

– Когда мы расставались с ним всего полчаса назад, он так уверял…

– А два часа назад назначил Максине свидание. Ха-ха-ха! И знаешь, на какой день? На завтра, после полудня.

– Ты бредишь!

– Напротив, я в полном рассудке. Завтра ты будешь «бредить» так же, если придешь на вокзал Виктории утром в десять часов, к отходу дуврского поезда.

– Я буду там! – вскричала она, то краснея, то бледнея. – Но и ты будешь со мной, чтобы убедиться, как ты неправа. Я знаю, ты все налгала.

– Заключаем договор, – сказала я спокойно. – Виктория-вокзал, десять часов, только ты и я, больше никто. И если я окажусь права, ты откажешь ему, не так ли?

– Он может быть срочно вызван в Париж по деловым соображениям, – она все еще пыталась защищаться. – Если б у него было намерение повстречаться с Максиной де Рензи, он непременно сказал бы мне. Но на вокзале я все же спрошу его… т. е. спрошу в том случае, если он там будет, потому что уверена, что его не будет.

– Что же именно ты спросишь?

– Встретится ли он в Париже с этой актрисой. Если он скажет «нет», я поверю ему. А если скажет «да»…

– Ты заявишь ему, что между вами все кончено?

– Он поймет это без моих слов, после нашей вчерашней беседы.

– И что бы ни случилось, ты не проболтаешься, никому не наябедничаешь на меня? Обещаешь?

– Обещаю, – отвечала Ди.

И я знала, что она сдержит свое слово.

Рассказ Ивора Дандеса

Глава 4. Ивор едет в Париж

Довольно неприятное чувство испытывает человек, когда его неожиданно хватают за шиворот и сбрасывают с небес в… другое место.

Именно это испытал я, когда прибыл на вокзал Виктории, по пути в Дувр. Билет у меня был уже взят, и я поспешил на платформу, имея в запасе самое малое количество времени (меня предупредили об опасности быть замеченным, если я прибуду слишком рано). И тут я вдруг столкнулся лицом к лицу с девушкой, которую в другое время больше всего хотел бы видеть, но с которой в данный момент меньше всего желал встретиться, – с Дианой Форрест!

Бесенок – Лиза Друммонд – была с ней; но сначала я увидал только Ди – Ди, несколько бледную, но прекрасную как всегда. Лишь вчера вечером я говорил ей, что Париж не представляет для меня никакого соблазна. Я сказал, что совершенно не желаю видеть Максину де Рензи. И вот теперь ехал, чтобы увидеться с ней, – и Ди уличила меня в этом поступке.

Конечно, я имел право солгать; и думаю, что большинство людей, даже самых честных, сочло бы не только законным, но и мудрым – солгать там, где объяснения запрещены в интересах государства.

Но я не мог лгать девушке, которую люблю: это заставило бы меня возненавидеть и жизнь, и самого себя. Решив отвечать ей только правдиво, я обратился к ним с обычным «Доброго утра!»

– Вы собираетесь за город? – спросил я, сняв шляпу перед Ди и Бесенком, чье круглое маленькое личико выглядывало из-за плеча моей возлюбленной. Раньше мне никогда не приходило в голову, что Бесенок похожа на кошку; но теперь внезапное сходство поразило меня. Вероятно, было что-то в выражении лица бедняжки или в ее зеленоватых кошачьих глазах, которые в этот момент, казалось, сосредоточивали в себе познание всего мирского зла и хитрости со времен древних египтян, когда кошек обожествляли.

– Нет, я не собираюсь за город, – отвечала Ди. – Я пришла сюда, чтобы встретить вас – в том случае, если б вы уезжали с этим поездом. И взяла с собой Лизу.

– Кто вам сказал, что я уезжаю? – спросил я, секунду или две надеясь, что министр иностранных дел посвятил ее в свой секрет, – быть может, угадав наш и решив, что мой неожиданный и необъяснимый отъезд может повредить нашей любви.

– Я не могу сказать вам этого, – отвечала она. – Но мне не верилось, что вы уезжаете, хотя я и получила вашу записку сегодня утром, с восьмичасовой почтой.

– Я рад, что вы получили ее. Я отослал ее вскоре после того, как расстался с вами прошлой ночью…

– Почему же вы прямо не сказали мне при прощании, что не сможете увидеть меня сегодня после полудня, вместо того, чтобы писать записку?

– Говоря откровенно, – сказал я (я должен был сказать это), – в тот момент, и только в тот момент, я совсем забыл о базаре герцогини Глазго. Уже после того как я решил пойти на этот базар, случилось нечто, лишившее меня возможности пойти туда. В своей записке я просил вас позволить мне вместо того, увидеться с вами завтра – и сейчас еще раз прошу об этом. Скажите «да»!

– Я скажу «да», и охотно… при одном условии, – отозвалась она со странной, бледной улыбкой: – вы мне скажете, куда сейчас едете. Я знаю, нехорошо с моей стороны допрашивать, но… но… о, Ивор, это нужно, поверьте! Вы не сочли бы это нехорошим, если б могли понять меня правильно.

– Я еду в Париж, – отвечал я, чувствуя, как мое сердце превращается в холодную картошку. – Я должен ехать туда по делам.

– Однако в вашей записке вы ничего не упомянули о Париже. Вы только сообщили, что не сможете быть у герцогини, – сказала Ди, глядя на меня, как прекрасный обиженный ребенок; ее синие глаза были широко раскрыты и взывали о помощи, но рот сохранял гордое выражение. – Вы сообщили об «одном неотложном деле, о котором хотели бы забыть».

– Я думал, что этого объяснения достаточно, – сказал я беспомощно.

– Да, его достаточно… т. е. было бы достаточно, если б не затрагивалось то, о чем мы договорились вчера вечером, – Париж. Когда я услышала, что вы собираетесь ехать в Париж, я не поверила этому… не поверила после нашего вчерашнего разговора. Сюда на вокзал я пришла не затем, чтобы застать вас здесь, а наоборот – доказать Лизе, что вас здесь нет. Была уверена, что не встречу вас… и, однако, вы здесь!

– И хотя я здесь, вы будете мне верить по-прежнему? – спросил я, насколько мог твердо.

– Конечно. Я буду верить вам, если… – она замялась.

– Если что?

– Если вы скажете мне только одну совсем маленькую, крошечную вещь: что вы едете в Париж не для того, чтобы увидеться с Максиной де Рензи.

– Я могу увидеться с ней, – осторожно допустил я.

– Но… но, по крайней мере, у вас нет именно этой цели?

Это загнало меня в угол. Я не мог солгать, отрицая свое намерение увидеться с Максиной, и не мог нарушить слово, данное министру иностранных дел. И в то же время – под какие подозрения подведу я себя, признав, что еду специально к ней, после того, как поклялся любимой девушке, что не желаю и не стану больше встречаться с Максиной!

– Вы сказали, что будете верить мне, Ди, – напомнил я ей. – Во имя Неба, не нарушайте этого обещания!

– Но… если окажется, что вы нарушили свое обещание?

– Обещание?

– Нет, хуже. Потому что я не просила вас обещать; для этого я была слишком уверена в вас. Я сразу поверила, когда вы сказали, что не думаете ни о ком, кроме… меня. Я рассказала Лизе все, и мы можем говорить об этом при ней. Я просила вас обождать некоторое время с моим согласием, пока я окончательно не уверюсь, что вы больше не думаете о мисс де Рензи, как… как воображают некоторые люди. И сказала, что если вам захочется увидеться с ней – поезжайте!… Но вы только рассмеялись на мои слова. И, однако, уже на следующее утро вы уезжаете первым же поездом!

– Только потому, что я обязан сделать это, – сказал я вопреки предостережениям министра. Но я был тут же наказан за это, так как мои слова не улучшили, а только ухудшили мое положение.

– Обязан! – откликнулась она. – Значит, вы должны о чем-то договориться с ней, чтобы быть свободным!

Проводники уже стали запирать двери вагонов. Еще минута – и я мог упустить поезд, а я должен был попасть на него во что бы то ни стало. Ради ее будущего, а также ради моего и Максины я должен был сделать это.

– Дорогая! – сказал я торопливо. – Я свободен. Не может быть никакого разговора о моей свободе. И, однако, я вынужден ехать. Напоминаю вам о вашем обещании. Верьте мне!

– Нет, раз вы едете к ней. С этого же дня! – эти слова слетели с губ бедняжки, насколько я мог видеть, с болезненным усилием. И для меня было особенно мучительно сознавать, что причинил ей эту боль я, вместо того, чтобы успокоить ее.

– Вы будете! Вы должны! – скорее приказал, чем попросил я. – До свидания, моя бесценная, мое сокровище! Я буду думать о вас ежеминутно и завтра же вернусь к вам!

– В этом нет надобности. Вам незачем возвращаться ко мне когда бы то ни было, – промолвила она побледневшими губами. И в это же время кондуктор дал свисток, махнув зеленым флажком.

– Не смейте говорить этих жестоких слов! – вскричал я, цепляясь за закрытую дверь купе первого класса.[6] Но когда я пытался открыть ее, какой-то низенький человек подскочил изнутри к стеклу и крикнул:

– Занято! Разве не видите, что это купе забронировано мною?

Действительно, на двери висел ярлычок «занято», и она была заперта изнутри на ключ. Я отступил назад и уже хотел взяться за дверь следующего купе, но в этот момент двое каких-то мужчин стремительно подбежали к двери того купе и моментально открыли ее снаружи железнодорожным ключом, в то время как поезд уже начал двигаться.

Не воспользуйся я этим случаем и не втиснись следом за ними в купе, я упустил бы свой последний шанс попасть на поезд!

Конечно, с моей стороны было невежливо врываться силой туда, где меня отнюдь не желали, но у меня уже не было времени для выбора; я был рад поместиться где угодно, хоть на буфере, лишь бы не нарушить обещания, данного министру. Кроме того, я был слишком опечален своим неудачным прощанием с Дианой, чтобы заботиться о правилах приличия. Почти машинально пробивал я себе дорогу внутрь вагона, вопреки усилиям двух людей с ключом, которые тоже кричали, что купе занято, и вытолкнули бы меня наружу, если б безвыходность положения не придала мне энергии. В потасовке я смутно помню, что первый пассажир, который охранял купе до их прихода, вместо того, чтобы присоединиться к ним, вдруг стал на мою сторону. Желал ли он моего присутствия в купе или же просто не захотел, чтобы я был вытолкнут на платформу и, возможно, попал под колеса, но только он поспешно протянул мне руку и помог втиснуться в вагон, несмотря на протесты и толчки тех двоих. В то же время к нам снаружи подбежал проводник, требуя немедленно прекратить безобразную возню. И дверь вагона захлопнулась за нами четверыми…

Когда я утвердился на ногах и получил возможность выглянуть из окна, поезд отошел уже так далеко от станции, что Диана и Лиза скрылись из моих глаз. Это показалось мне дурным предзнаменованием; меня охватил страх, что я расстался со своей любимой навсегда.

В ту минуту я страдал так жестоко, что ради Ди и ради нашей любви мог бы пожертвовать и Максиной, и министром иностранных дел, и даже «Сердечным соглашением трех государств» (если эта опасность не преувеличена). Но возвращаться назад было слишком поздно. Поезд уже шел полным ходом, и мне пришлось подчиниться неизбежному в надежде на благополучный исход.

Было ясно, что кто-то постарался посеять раздор между мной и Дианой и, по-видимому, достиг этого. Был ли это юный лорд Боб Уэст? – спрашивал я себя, машинально отыскивая глазами свободное место среди спортивного инвентаря и другого мелкого багажа, которым первый пассажир заставил все места в купе. Боб, несомненно, любил Диану, любил так сильно, как только может любить человек его склада – не слишком смекалистый и лишенный воображения, но отнюдь не злой. С некоторых пор он перестал выказывать мне дружеское расположение, какое выказывал раньше, очевидно, ревновал. И все же я не считал его способным подставить ножку сопернику во время бега, даже если бы он имел возможность узнать о моем внезапном отъезде в Париж. Он был джентльменом – этим сказано все.

– Не присядете ли здесь, сэр? – этот вопрос перебил мои мысли, и я увидел, что низенький человек очистил для меня место рядом с собой; сам он сидел в углу купе, лицом к паровозу. Рассеянно поблагодарив его, я снял макинтош и шляпу, уселся и впервые оглядел своих дорожных компаньонов.

До этого момента их лица казались мне просто туманными пятнами, но теперь я заметил, что все трое имеют какой-то странный вид, необычный для пассажиров первого класса.

Человек, который вначале занял купе для себя и который сейчас сдвинул в сторону большую связку палок для гольфа, чтобы освободить мне место, не походил на типичного игрока в гольф и еще меньше походил на человека, привыкшего заказывать себе отдельное купе. Он был мал ростом, худ и небрит, с хитрыми, бегающими, красноватыми, как у альбиноса, глазами; эти глаза были окаймлены розовыми веками с редкими белыми ресницами, но брови и волосы его были совсем черными, хотя у альбиносов они, как правило, бывают белыми. Кожа его лица казалась бледно-желтой, как у человека, перенесшего тяжелую болезнь. Его жалкий кроличий рот то и дело подергивался, выставляя напоказ два выдающихся передних зуба.

На вид ему можно было дать от тридцати пяти до сорока лет, его костюм, купленный, очевидно, в магазине готового платья, был хорошего покроя, но сидел на нем мешковато. И несмотря на все старания этого человека казаться франтом, он выглядел как грум или букмекер, нарядившийся «важной персоной».

Двое ворвавшихся мужчин, нарушивших своим железнодорожным ключом святость чужого купе, были выше и солидней, чем он, имевший законное право на это купе. Один из них был рыжий и несомненно ирландец, с маленькой рыжеватой бородкой и усами, между которыми неприятно выделялся красный, чувственный и жестокий рот. Другой был бритый, полный и румяный брюнет с кирпичным цветом лица, изрытого оспой.

Они также были кричаще одеты, с модными галстуками, заколотыми бросающимися в глаза золотыми булавками. В то время как я глядел на эту пару, они разговаривали между собой вполголоса, держа перед собой как ширму развернутый лист газеты, а похожий на альбиноса сидел молча, глядя в окно и беспокойно трогая пальцами свой воротничок.

Никто из троих, по-видимому, не обращал на меня ни малейшего внимания с того момента, как я уселся. И тем не менее я не забывал о длинном плоском бумажнике или, вернее, футляре, который вез с собой во внутреннем кармане моего тщательно застегнутого пиджака. Боясь привлечь чье-либо внимание к этому карману, я не прикасался к нему, полагая, что там все в целости.

Скрестив руки на груди, я осмотрелся по сторонам и запомнил, где находится сигнальный шнур на случай какой-либо опасности; однако тут же подумал, что эти люди вряд ли опасны для меня, поскольку я сам последовал за ними в купе, а не они за мной. Они даже не хотели пускать меня. Эта мысль была успокоительна, так как их было бы трое против одного, если б они вздумали напасть на меня, а вагон был не коридорной системы, и мы были полностью изолированы от прочих пассажиров.

Поэтому, уверившись, что я не нахожусь среди шпионов, покушающихся на мою жизнь или мой секрет, и вспомнив, что у меня с собой револьвер, я снова погрузился в мрачные размышления по поводу инцидента с Дианой Форрест. Я любил ее уже более года и мало заботился о чем-либо и о ком-либо, кроме нее и своих надежд, связанных с нею. Я не предполагал, что мир без нее покажется мне таким пустым и унылым, как теперь, когда я расстался с ней. Правда, я не допускал мысли, что могу потерять ее. Я сумел бы заставить ее не только поверить мне, но и раскаяться в своих подозрениях. Пусть сейчас все улики против меня! Я не был бы мужчиной, если б вернул ей слово и упустил ее навсегда, – так я повторял себе снова и снова… И все же какой-то внутренний голос говорил мне, что дело может повернуться иначе, и я пожертвую своим счастьем ради каких-то международных интриг и ради спасения женщины, которую никогда не любил.

…Ди так прекрасна, так обольстительна, так привыкла к всеобщему поклонению; в нее влюблено множество мужчин, которые могут предложить ей во сто крат больше, чем я. Смею ли я надеяться, что она все же будет думать обо мне после того, что произошло на вокзале? Ведь, собственно говоря, вчера вечером она еще не дала мне окончательного согласия, а сегодня утром уже дала почти формальный отказ. И мне было бы некого винить, кроме самого себя, если б, вернувшись завтра в Лондон, я нашел ее обрученной с Робертом Уэстом, который в один прекрасный день может сделать ее герцогиней, поскольку его старший брат, герцог Глазго, не имеет детей.

– Весьма сожалею, что был грубоват с вами, сэр, – заговорил неожиданно один из двух, проникших в купе с помощью ключа (я уже почти забыл о них). – Прямо не понимаю, что заставило меня выталкивать вас из вагона! Видите ли, я и мой приятель боялись упустить поезд, вот почему и попихали вас малость – инстинкт самосохранения, полагаю, – и он закудахтал, будто сказав нечто остроумное. – Во всяком случае, прошу прощения. Ничего преднамеренного, сэр, честное слово!

– Пустяки! Не нужно никаких извинений! – равнодушно отозвался я.

– Ну тогда все в порядке, – закончил обратившийся ко мне мужчина, похожий на ирландца. После этого он повернулся к своему компаньону, и они снова стали переговариваться вполголоса под прикрытием газеты.

Но теперь мне казалось, что иногда они бросают украдкой быстрые взгляды поверх газеты на моего соседа или на меня, как будто их внимание не слишком поглощено газетными новостями.

Впрочем, я не мог представлять для них интереса и со своей стороны не интересовался ими. Зато низенький человек был, по-видимому, другого мнения: он чего-то боялся. Мое внимание привлекла его нервно дергавшаяся рука, которая лежала на ручке сиденья, разделявшей наши места. Я уже отмечал, что его лицо было очень бледно и внушало мысль о нездоровье; быть может, он заранее страдал морской болезнью в предчувствии сильной качки, которая ожидала нас на борту парома.

Он вытащил большой грубый платок с красной каймой и слегка отер потный лоб под клетчатой дорожной кепкой. При этом я заметил, что на платке появилось небольшое темное пятно, увидав которое он поспешно, с видимым смущением скомкал платок и запихал его обратно в карман.

«Покрасил себе волосы! – презрительно подумал я. – Значит, он и на самом деле альбинос. Его глаза подтверждают это».

Он искоса бросил на меня испуганный взгляд, и я отвернулся, чтобы не показать, что обнаружил его тайну, не подвергать его лишнему унижению. Но он тут же овладел собою и, взяв какую-то книжку, поднес ее очень близко к носу. Вероятней всего, он только делал вид, что читает.

И действительно, вскоре я заметил, что он ловит каждый взгляд, брошенный на него теми двумя, и словно предугадывает момент, когда кто-либо из них выглянет из-за газеты. И когда, наконец, поезд прибыл в Дувр и стал замедлять ход возле Адмиралтейского мола, вся его нервозность вернулась к нему. Его худые веснушчатые руки забегали от одной вещи к другой, как будто он не мог сообразить, как ему управиться с такой массой багажа.

Мой дорожный саквояж я отослал в Париж багажом: хотел иметь обе руки свободными и, когда поезд остановится, выйти из вагона и спокойно пойти к переправе на паром Дувр – Кале. Некоторое время я помедлил под предлогом выписки из журнала какой-то статьи: мне вовсе не хотелось очутиться среди толкотни и давки и, может быть, попасть в руки ловких карманников, способных вытащить у меня мой заветный футляр.

Казалось невероятным, чтобы кто-то знал о моей роли связного между министром иностранных дел Великобритании и Максиной де Рензи, однако опасность и трудности, связанные с этим, казалось бы, простым поручением, сильно подействовали на меня, и я не был намерен пренебрегать какой бы то ни было мерой предосторожности.

Поэтому я продолжал тянуть время. Мужчина, похожий на ирландца, и его товарищ с грубыми чертами лица тоже задержались по каким-то соображениям. У них не было с собой багажа, за исключением небольших дорожных сумок; в последний момент они открыли их, чтобы запихнуть туда газеты и заодно осмотреть их содержимое.

Вскоре, когда первый поток пассажиров к боту-парому схлынул и носильщик, который подошел, было, к двери нашего купе, отошел к другим вагонам, я собрался выйти на платформу и уже взялся за дверную ручку, но заметил умоляющий взгляд альбиноса, который, как и я, замешкался в вагоне. Его глаза с розоватыми веками словно говорили мне: «Ради Бога, не оставляйте меня одного с этими двумя типами!»

– Не будете ли вы так любезны, сэр, – обратился он ко мне, – кликнуть носильщика, раз уж вы стоите возле двери? Я только сейчас обнаружил, что не в состоянии унести все мои вещи сам.

Я исполнил его просьбу, но с приходом носильщика в купе началась такая кутерьма и перетасовка вещей, что двое дружков вынуждены были убраться из вагона вместе со своими сумками. Я тоже спустился вслед за ними на платформу и последовал, было, за толпой, как тут меня снова окликнул альбинос. Он сказал, что потерял билет, и не буду ли я так любезен посмотреть на платформе, не валяется ли он там, может быть, упал из окна.

Я оказал ему и эту любезность, но тем временем он сам нашел пропажу в складках своего дорожного пледа и, выкарабкавшись наконец из вагона, сопровождаемый носильщиком, пошел рядом со мной к переправе.

Я решил отстать на несколько шагов от толпы, думая все время о содержимом моего внутреннего кармана. Но альбинос также замедлил шаги, и мы оказались рядом в хвосте процессии, двигавшейся к берегу. Вернее, почти в хвосте, потому что сзади нас шло еще пять или шесть пассажиров – семейная компания, в том числе толстая няня с кричащим ребенком на руках.

Когда мы приблизились к причалу, я увидел моих недавних попутчиков – ирландца и его мрачного товарища, которые смотрели на нас с явным интересом. Но только я ступил на сходни, ведущие на борт парома (почти наступая на пятки низенькому альбиносу), как кто-то впереди крикнул: «Берегитесь, сходни падают!»

В одно мгновенье все пришло в смятение, началась паника.

Толстая няня, которая шла как раз за мной, пронзительно закричала, а нервный альбинос, шедший впереди меня, прыгнул как кошка назад, желая спасти себя, и при этом сильно толкнул меня на женщину с ребенком.

Два или три перепуганных француза впереди нас также сделали попытку кинуться назад и едва не свалили альбиноса с ног. Его большой чемодан больно ударил меня по коленке. В ужасе он выронил его и почти обнял меня, пытаясь устоять на ногах, а няня, споткнувшись о сходни, повисла на моем плече. И если б я не подхватил вовремя ребенка, он бы непременно оказался у нас под ногами.

Шляпа съехала мне на глаза. И хотя офицер с борта парома кричал в рупор, успокаивая публику, что это ложная тревога, что сходни в полном порядке, я не мог поправить шляпу и не видел, что творится вокруг меня, до тех пор, пока толстая няня не забрала орущего питомца, даже не поблагодарив меня.

Моя первая мысль была, конечно, о заветном футляре: меня вдруг осенила ужасная догадка, что паника могла быть затеяна с единственной целью ограбить меня. Однако я, как и прежде, мог нащупать очертания футляра под моим макинтошем и пиджаком и возблагодарил судьбу, поняв, что вся эта тревога не имела ко мне никакого отношения.

Я хотел заказать на пароме отдельную каюту, чтобы избежать неприятных встреч с моими недавними спутниками во время переправы через Канал, но погода уже два дня стояла холодная (была середина апреля), и все каюты были заняты. Поэтому большую часть времени я провел на палубе, расхаживая взад и вперед и ощущая привычную тяжесть во внутреннем кармане. Низенький альбинос, кутаясь в плед, также шагал вдоль палубы, его желтое лицо зеленело от холода и качки; ему следовало бы спуститься в трюм и полежать на спине.

Что касается двух других, они тоже оставались на палубе и мирно беседовали, прислонясь к палубной решетке. Я то и дело проходил мимо них и при этом заметил, что альбинос, наоборот, избегает их: он неизменно поворачивал обратно, не дойдя до того места, где они стояли.

…Высадившись в Кале на берег, большинство пассажиров, не теряя времени, направились к парижскому поезду, который отходил через полчаса. Все трое моих попутчиков также поспешили к этому поезду, но на сей раз двое приятелей поместились в соседнем вагоне, а в моем купе ехал только альбинос. За весь путь до Парижа он не обратился ко мне ни с одним замечанием и, примостившись за столиком у окна, что-то усердно писал на листке бумаги. Писать он, видно, был не мастак: то и дело задумывался, вздыхал, вытирал потный лоб платком и мусолил кончик карандаша.

Поезд без опоздания прибыл в Париж на северный вокзал Гар дю Нор.

Выйдя на платформу, я пожалел, что при мне нет моего саквояжа: если б он был просмотрен таможенниками на пароме, я был бы избавлен от лишних хлопот. Теперь же мне придется посылать за ним из отеля: естественно, указать «Елисейский Дворец» на багажной квитанции я не смел.

Когда я вышел на привокзальную площадь нанять кэб,[7] низенький альбинос снова оказался рядом со мной; его багаж уже прошел таможенный досмотр во время переезда через пролив Па-де-Кале, так что он мог отправляться с ним без задержек. Но, видимо, ему все еще не хотелось расставаться со мной. Он буквально льнул ко мне. Я подумал, что он собирается сказать мне что-то важное, потому что он очень близко подошел ко мне с тоскливым, удрученным видом, словно побитая собака.

Мой заветный футляр находился с другого бока от него, так что похитить его было невозможно, хотя альбинос подошел почти вплотную. Он промолвил только:

– Большое спасибо вам, сэр, до свиданья!…

И мы, наконец, расстались.

Последний раз я видел его, когда он, наняв кэб, грузил в него свои вещи и при этом беспокойно оглядывался через плечо на двух своих бывших попутчиков, которые дожидались омнибуса неподалеку от нас…

Глава 5. Ивор попадает в западню

Как и было условлено, прямо с вокзала я отправился в отель «Елисейский Дворец», где никогда не останавливался раньше. Там я потребовал комнаты, заказанные мною по телеграфу из Лондона «для мистера Джорджа Сэндфорда».

Апартаменты оказались роскошными, а гостиный салон – вполне достойным того, чтобы принять в нем красивую леди, которую я ожидал…

Она не заставила себя долго ждать. Я успел лишь осмотреться, распорядился послать человека на вокзал за моим саквояжем и предупредил, что ко мне вскоре зайдет по делу одна дама, как услышал стук в дверь.

Это произошло в тот момент, когда я, задернув окна портьерами, включал электрический свет, но, к моему удивлению, салон остался в темноте, вернее – в розовом полумраке, образованном цветными шелковыми портьерами.

– Дама прибыла, мосье! – объявила горничная, входя. – Так как мосье ожидает ее, она поднялась сюда сразу. Но, к большому сожалению, с электричеством что-то случилось. Оно испортилось во всем отеле. Мы обнаружили это только сию минуту, иначе принесли бы вам лампу… впрочем, я уверена, повреждение будет исправлено через несколько минут. Если мосье позволит, я принесу лампу…

– Нет, спасибо! – сказал я, так как отнюдь не хотел, чтобы нам кто-то помешал во время столь важной встречи с Максиной. – Если свет загорится, то все в порядке, а если нет – я раздвину портьеры: на улице еще вполне светло. Пригласите, пожалуйста, даму!

В полусумрак затемненного салона стремительно вошла Максина де Рензи. Я сразу узнал ее стройную, грациозную фигуру в черном, плотно облегавшем ее платье. Лица ее не было видно: шляпа с широкими полями и густая черная вуаль целиком скрывали его. Но светло-каштановые волосы выбивались из-под вуали, а белоснежный кружевной воротничок четко выделялся на аристократической шее.

– Минуту! – сказал я. – Я отдерну портьеры. Электричество не работает.

– Нет, нет! – поспешно возразила она. – Лучше оставьте так, как есть. Свет в любой момент может вспыхнуть, и нас увидят с улицы.

Небрежно скинув шелковую накидку, она подошла ко мне, как только горничная прикрыла за собой дверь:

– Кажется, я узнаю ваш голос: Ивор Дандес. Угадала?

– Никто другой, – сказал я весело. – Садитесь, пожалуйста. Но разве вы не были предупреждены, кто именно должен к вам приехать?

– Нет, – возразила она, – мне было сообщено только условное имя связного – Джордж Сэндфорд – и место явки. Так безопасней, хотя шифр телеграммы, я уверена, никто не знает, кроме меня и еще одного человека… Но я рада, – рада, что это вы. Со стороны шефа было умно послать именно вас. Никто не сочтет странным, даже если станет известно (хотя, надеюсь, не станет), что вы приехали в Париж повидаться со мной… О, какое облегчение, что все обошлось благополучно! Ничего в дороге не случилось? Бумага у вас?

– Ничего не случилось, и бумага у меня, – успокоил я ее. – Не произошло никаких дорожных происшествий, о которых стоило бы упомянуть, и нет причин думать, что я кем-то опознан. Как бы то ни было, я здесь. И со мной нечто такое, что положит конец вашим тревогам…

И я многозначительно похлопал себя по нагрудному карману пиджака.

– Слава Богу! – произнесла Максина таким трепещущим голосом, который принес бы ей шумный успех на сцене… хотя я уверен, что никогда в жизни она не была так далека от игры, как сейчас. – После всего, что я выстрадала, это выглядит слишком хорошо, трудно даже поверить этому. Дайте же мне это поскорей, Ивор, и я немедленно уйду.

– Дам, – сказал я. – Но вы могли бы проявить немного больше интереса ко мне, если даже и впрямь не интересуетесь моими делами. Вы могли бы, например, спросить, как я провел последний год…

– О, я очень интересуюсь этим, и так благодарна вам… не могу даже высказать, как благодарна! Но у меня нет времени думать сейчас о вас или о себе, – сказала она горячо. – Если б вы знали все, вы бы поняли.

– Я не знаю практически ничего, – признался я. – Однако прекрасно понимаю, что мучаю вас, простите, Бога ради! Я не имею права тянуть ни одной минуты. Вот вам футляр, который шеф… который мне дали, чтобы вручить вам.

– Обождите! – тихо воскликнула она тем же полушепотом, каким говорила до сих пор. – Будет лучше, если мы сначала запрем дверь…

Но в то время, когда она поднялась с места, в дверь неожиданно раздался стук – громкий, настойчивый. Одним прыжком Максина подскочила ко мне. Ее рука быстро нашарила в моем кармане футляр и выхватила его оттуда – длинный футляр, который я там хранил, к которому ни разу не прикасался с тех пор, как покинул Лондон… разве только иногда нащупывал его очертания сквозь наглухо застегнутый пиджак. Теперь, что бы ни случилось в дальнейшем, она держала его в своих руках!

Никто из нас не произнес ни слова, не издал ни звука в тот момент, когда она прикоснулась ко мне, и я ощутил тонкий, хорошо знакомый мне аромат ее волос, ее платья, надушенного парижскими духами «Лориган».

Едва только она отшатнулась от меня, стук в дверь повторился.

Я не заметил, успела ли она спрятать эту вещь, так как прежде, чем я крикнул «Войдите!» – дверь распахнулась…

Несколько секунд я, Максина и три незнакомых фигуры в дверях выглядели призрачными серыми тенями в сгущающихся розовых сумерках… и тут, словно по заказу, вспыхнул долгожданный свет.

Готовясь к встрече с Максиной, я повернул выключатели одновременно в нескольких местах, и теперь внезапная яркая иллюминация ослепила меня, так что я не сразу разглядел высокого комиссара полиции и двух жандармов, видневшихся за его спиной.

Я бросил взгляд на Максину, стоявшую посередине комнаты, и с облегчением увидел, что она каким-то образом сумела избавиться от футляра. По крайней мере, в руках у нее ничего не было. Убедившись в этом, я резко спросил по-французски, за каким дьяволом полицейский комиссар вторгся без приглашения в частную резиденцию англичанина и вообще что ему здесь нужно?

Он был гораздо вежливей, чем я.

– Десять тысяч извинений, мосье, – извинился он. – Я стучал дважды, но не услышал ответа и предположил, что в номере, вероятно, никого нет. Весьма важные обстоятельства принудили меня войти. Я должен потребовать у мосье Сэндфорда передать мне в руки подарок, который он привез из Лондона для мадемуазель де Рензи.

– Я не привез никакого подарка для мадемуазель де Рензи, – храбро возразил я, хотя его слова ошеломили меня. Очевидно, парижской полиции удалось разнюхать, что я привез с собой для Максины нечто весьма важное. Было похоже, что агенты Сюрте Женераль[8] располагают достаточной информацией для того, чтобы вести «игру» по своему усмотрению и в конечном счете выиграть ее.

– Могу еще сказать, что это – вещь, которую мадемуазель одолжила своему другу в Англии, а мосье Джордж Сэндфорд любезно привез ее обратно, – добавил полицейский комиссар так же вежливо, так же терпеливо, как и вначале.

– Я действительно не знаю, о чем вы говорите, – сказал я, пожимая плечами и озадаченно глядя на него или надеясь, что гляжу озадаченно. Я вспомнил слова министра, что дипломат прежде всего должен быть хладнокровным. Мне отчаянно хотелось знать, означает ли это для Максины полное крушение, или же она найдет способ спастись?

Все, что я мог в данный момент сделать для нее – это сохранять спокойствие и лгать как можно больше, столько, сколько потребуется. Утром я был не в состоянии лгать Диане, но сейчас без малейшего угрызения совести решил громоздить ложь на ложь, если только это может помочь Максине. Хуже всего, что я далеко не был уверен, поможет ли ей это вообще, и мне стало бесконечно жаль ее.

– Полагаю, мосье, что вы не станете препятствовать французской полиции исполнить свой долг, – голос офицера впервые стал повелительным. – Если же вы попытаетесь сделать это, я, к сожалению, буду вынужден обыскать вас.

– Вы, кажется, забыли, что имеете дело с британским подданным, – напомнил я.

– Который нарушает законы дружественной страны, – отпарировал он. – Потом вы сможете жаловаться, мосье. А сейчас…

– Почему бы вам не вывернуть ваши карманы, мистер Сэндфорд? – небрежно и с ноткой презрения предложила Максина. – И показать им, что у вас нет ничего, что могло бы заинтересовать полицию. Думаю, следующим шагом с их стороны будет обыск моей особы.

– Буду глубоко огорчен, мадемуазель, сообщить вам, что именно будет следующим шагом, если я не найду того, что ищу, – отозвался комиссар полиции.

Максина откинула назад густую вуаль. И если эти люди впервые увидели прославленную актрису вне сцены, то ее красота, столь внезапно сверкнувшая, должна была ослепить их. Потому что Максина прекрасна, и никогда еще не была более прекрасной, чем в этот момент, когда ее большие черные глаза, ее пунцовые губы смеялись, словно у них не было никакого секрета, который они должны были скрыть от посторонних.

– Посмотрите на меня, – сказала она, разводя руки в стороны, как будто желая выставить всю себя напоказ. Элегантное вечернее платье, делавшее ее похожей на принцессу, плотно облегало ее стройную фигуру, а длинные гипюровые перчатки-митенки тесно обтягивали руки.

– Неужели вы думаете, что в таком платье можно что-либо спрятать? – спросила она. – Вы же видите – на нем нет карманов. Ни одна уважающая себя дама скрывать что-либо в этом туалете не станет. И вообще я не имею ни малейшего понятия, что за «подарок» мой давнишний друг якобы привез мне из Лондона. Какой он, этот подарок, – маленький или огромный? Я сниму перчатки и покажу вам мои кольца и браслеты, если желаете, мосье комиссар. Меня учили быть вежливой с официальными лицами, даже если они бестактны и несправедливы… Нет? Вы не хотите взглянуть на мои кольца? Тогда позвольте мне снять шляпу, ведь я могу запрятать что-то в волосах… правда, не знаю, что.

Говоря это, она выдернула из волос шпильки, все еще посмеиваясь полусконфуженно, полудобродушно. Она была обворожительна, когда стояла так, улыбаясь, со шляпой и вуалью в руке, а роскошные волнистые рыжевато-каштановые волосы струились по ее плечам.

Тем временем, ободренный ее примером, я извлек наружу все содержимое моих карманов: пару деловых писем, плоский серебряный портсигар, коробку спичек, карманные часы, носовой платок…

При этом из наружного карманчика моего пиджака выпал какой-то скомканный клочок бумаги. Один из жандармов нагнулся, поднял его с пола и вежливо вручил мне не разворачивая, а я механически сунул его обратно в карман. Я совсем не помнил, откуда взялась эта измятая бумажка; в ту минуту нам было не до нее – ни полицейским, искавшим более крупную добычу, ни мне, мучительно думавшему лишь о том, куда Максина девала злополучный футляр. В ее распоряжении было всего несколько секунд, чтобы избавиться от него, срок, по моему мнению, достаточный лишь для того, чтобы переложить его из правой руки в левую.

И, однако же, его у нее не было!

– Теперь вы удовлетворены? – спросила она. – Теперь, когда мы оба показали вам, что у нас нет ничего спрятанного? Или вы собираетесь забрать меня в полицию, где какая-нибудь отвратительная особа женского пола обыщет меня более тщательно? Хорошо, я пойду с вами, если вам это желательно. Я даже не стану задавать вам нескромные вопросы, поскольку вы, очевидно, намерены скрывать свои секреты, чего не делаем мы. Моя единственная просьба: если вы хотите предпринять такую акцию, предпринимайте сразу, потому что сегодня, как вы, может быть, знаете, через четыре часа у меня в театре премьера. Я не хотела бы опаздывать!

Комиссар полиции с минуту пристально глядел на Максину, словно желая прочесть, что у нее на душе.

– Нет, мадемуазель, – сказал он наконец. – Я убедился, что ни вы, ни мосье не скрываете при себе ничего. И не буду вас далее беспокоить, а только осмотрю комнату.

Максина не могла побледнеть, потому что она была и без того белой как полотно. Но, хотя выражение ее лица при этих словах не изменилось, я заметил, что зрачки ее глаз нервно расширились. Актриса – она превосходно могла контролировать свое поведение, но – увы! – не могла управлять биением сердца и пульсированием крови в висках. Я чувствовал: она сознает, что это предательски выдает ее тревогу под пристальным взглядом полицейского. Я видел, что смехом она пытается отвлечь его внимание. Мое сердце жестоко болело за нее: она казалась мне жаворонком, маневрирующим в воздухе, чтобы скрыть место, где находится его гнездо.

Бедная Максина! Несмотря на все ее мужество и показную твердость духа, сейчас в моих глазах она была бесконечно слабой и жалкой.

И хотя я никогда не любил ее, хотя я страстно любил другую девушку, в ту минуту я охотно отдал бы жизнь, чтобы спасти ее от надвигающейся катастрофы.

Глава 6. Ивор пытается спасти Максину

– Сколько времени, по-вашему, я находилась в этой комнате, мосье, – спросила Максина, – до того, как вы довольно бесцеремонно, я бы сказала, вмешались в мой разговор с мистером Сэндфордом, моим другом?

– Вы находились здесь ровно три минуты, – ответил полицейский.

– Так много? Мне казалось меньше. Но ведь мы должны были поздороваться, обменяться приветствиями, так как не виделись много месяцев. И вы все же думаете, что у нас еще оставалось время, чтобы найти безопасный уголок – все это в полутьме! – и спрятать там какую-то вещь, столь важную для полиции… может быть, бомбу? Наверное, вы считаете нас талантливыми фокусниками!

– Я знаю, что вы очень талантливы, мадемуазель.

– Может быть, я должна поблагодарить вас за комплимент, – отвечала она, позволив наконец прорваться гневным ноткам в своем голосе. – Но это уже переходит всякие границы! Девушка пришла в номер к давнему другу. Оба они поставлены в такие условия, что предпочитали сделать это втайне, чтобы избежать ненужных разговоров и не повредить репутации девушки. Разве мы не имеем на это право?.. И только потому, что девушка, к несчастью, хорошо известна в Париже, ее лицо, ее имя принадлежит широкому свету, за ней следят, шпионят, ее унижают; и все это, без сомнения, вследствие какой-то дурацкой ошибки… или ложной злоумышленной информации. Позор, мосье! Я удивлена, как парижская полиция могла снизойти до такой глупости, такой низости!

– Когда мы установим, что это ошибка, парижская полиция в моем лице принесет вам извинения, мадемуазель, – сказал вежливо комиссар. – А до тех пор мне, право, очень жаль, если наш служебный долг причиняет вам неприятности…

И, повернувшись к жандармам, он приказал им обыскать салон-гостиную, особенно те места, где можно было спрятать бумажник или небольшой пакет, в первую очередь на расстоянии десяти метров от места, где мы с ней стояли, когда полиция распахнула дверь.

Максина больше не протестовала. С высоко поднятой головой и таким видом, словно полицейские для нее вовсе не существовали, она подошла к камину и встала там, облокотившись на каминную полку. Скука, отвращение, безразличие были в ее позе, но я догадывался, что на самом деле она сейчас, как никогда, нуждается в моральной поддержке.

Оба жандарма, молчаливо повинуясь офицеру, сновали по салону с непроницаемыми лицами. Они не глядели на Максину, целиком отдавшись порученному делу. Но их начальник то и дело бросал взгляды на ее гордый профиль, которым она презрительно повернулась к нему.

Я знал, почему он так наблюдает за ней. Мне вспомнилась дурашливая ребячья игра, в которой, бывало, участвовал лет двадцать назад на детских вечеринках, – игра «Найди платок»: пока водящий разыскивает запрятанную вещь, другие, знающие это место, «подсказывают» ему мимикой или жестами.

Посередине гостиной стоял большой стол, на нем – пара альбомов с фотографиями и роскошно переплетенный путеводитель по Парижу, а также мои шляпа и перчатки, которые я, входя, положил туда. Жандармы взяли эти вещи, осмотрели их и отложили в сторону, перелистали альбомы, заглянули под стол, посмотрели на диване за бархатными подушками, узорчато расшитыми в восточном вкусе, открыли дверцы застекленного шкафа с безделушками, выдвинули все ящики, кинули взгляд на маленький журнальный столик, приподняли углы ковров на паркетном полу и, наконец, извинившись за беспорядок, вытащили из камина все поленья, приготовленные там для разжигания, после чего тщательно исследовали вазы, стоявшие на каминной полке. Они также встряхнули розовые шелковые с бахромой оконные портьеры и поискали за картинами на стенах.

Когда все это не дало никакого результата, они в недоумении пололи плечами.

Во время обыска, который производился в полном молчании, у меня возникло странное ощущение, вызванное моим острым сочувствием к переживаниям Максины де Рензи. Мне показалось, что мое сердце сделалось как бы маятником, который слабо вибрировал на одном месте, словно не был уверен – ходить ему или остановиться.

Один раз, когда жандармы заглянули под диван и за бархатные диванные подушки, серая тень вокруг глаз Максины сделала ее прекрасное лицо похожим на маску покойника. Яркий электрический свет, который теперь горел неослабно, не щадил ее, безжалостно разоблачая внутреннее напряжение.

Она все еще презрительно улыбалась все той же улыбкой, но лоб ее заискрился блестящими капельками пота. Я заметил эти искорки и боялся, что они не ускользнут и от внимания врага…

Да, так оно и было. Проницательный француз не стал давать своим подчиненным дальнейших инструкций. Подойдя к дивану, он остановился, пристально глядя на него, затем, ухватившись одной рукой за спинку дивана, обернулся и уставился в лицо измученной женщины.

С недрогнувшим мужеством она сделала вид, что не смотрит на него. Но она сразу как будто перестала дышать. Ее грудь уже не вздымалась и не опускалась. Единственно заметным движением было бурное биение сердца. Я подумал, что сейчас, если он найдет спрятанную ею вещь, это сердце разорвется.

Целую секунду я безумно взвешивал свои шансы на победу, если попытаюсь одолеть этих трех мужчин, оглушить их и дать Максине возможность убежать с футляром. Но я знал, что эта попытка безнадежна; даже если она удастся, шум подымет на ноги весь отель. Другие полицейские поспешат на помощь своим товарищам, и дело примет для нас еще худший оборот.

Француз, глянув на Максину и видя, как предательски бьется ее сердце под корсажем, неторопливо сложил бархатные подушки на пол. Потом, засунув руку в узкую щель между сиденьем и спинкой дивана, начал ощупывать дюйм за дюймом пространство вдоль этой щели.

Я следил за его рукой, которая казалась мне жестокой, как рука палача. Думаю, Максина также следила за ней.

Вдруг он остановился. Он что-то нашел. Другая рука скользнула на помощь первой. Несколько секунд обе руки пытались извлечь что-то, очевидно, глубоко и прочно запрятанное. И вот оно появилось – продолговатый темно-красный кожаный футляр, который мог бы служить в равной степени и для писем, и для сигар, и для ювелирной бижутерии.

Мое сердце радостно дрогнуло от внезапного прилива облегчения: это была вовсе не та вещь, которую я вез из Лондона для Максины!

Я едва сдержал торжествующий возглас. К счастью, после всего пережитого во мне еще сохранилось благоразумие, чтобы не подать виду.

– Вот! – хмыкнул полицейский комиссар. – Я говорил, что вы очень умны, мадемуазель. Но для всех нас было бы удобней, если б вы признались сразу и избавили нас от лишних хлопот.

– Вы сами виноваты в лишних хлопотах, – устало отозвалась Максина. – Эту вещь я вижу первый раз в жизни!

Я был удивлен тем, что в ее голосе не слышно удовлетворения. Он звучал вызывающе, но в нем не было ноток торжества или радости, а ведь ее спасение было поистине чудом! Ее тон, пожалуй, напоминал тон женщины, которая в безвыходном положении безнадежно пытается защищаться до последнего вздоха.

– Также и я никогда не видел ее раньше, – откликнулся я.

Она взглянула на меня как будто с благодарностью, хотя благодарить было не за что. Я не лгал, а говорил чистую правду и думал, что она должна бы это знать.

Комиссар полиции впервые снизошел до усмешки:

– Склонен думать, вы хотите уверить меня в том, что последний жилец, занимавший перед вами этот номер, запрятал свое имущество в безопасное место и потом забыл о нем? Очень правдоподобно, не правда ли?.. Сейчас вы, мадемуазель, и вы, мосье, будете иметь удовольствие видеть, что именно оставила после себя эта беспечная особа…

Он положил футляр на стол и осторожно постучал по нему пальцем.

Однако моя напряженность уже прошла, я спокойно смотрел на это и был поражен, когда Максина вдруг кинулась к нему – уже не высокомерная, а трагически умоляющая, слабая, измученная женщина.

– Ради Бога, пощадите меня, мосье, – прорыдала она. – Поймите меня! Признаюсь, это – мое. Я всегда высоко держала себя в глазах света, потому что я известная актриса, и все знают, что я никогда не имела любовника. Но теперь моя тайна открыта. Вот мой любовник! А эта вещь – цена, которую я назначила за свою любовь. Мосье! Умоляю вас как женщина – сохраните в секрете содержимое этого футляра, не открывайте его ни под каким видом!

Я почувствовал, как кровь прилила к моим щекам, словно меня ударили хлыстом по лицу. К моему стыду, моя первая мысль была эгоистической: что, если ее слова станут известны и Диана услышит их тоже? Тогда все кончено, всякая надежда на девушку, которую я люблю, будет для меня утеряна навсегда… Моя вторая мысль была о Максине, которая необдуманными словами наложила на мои уста печать молчания.

Но раз уж она избрала такую версию для своей защиты, мне оставалось только соглашаться…

– Мадемуазель, мне грустно отказывать даме в такой просьбе, – сказал полицейский комиссар с оттенком сочувствия. – Но долг выше рыцарства. Я должен посмотреть содержимое этого футляра.

Она поймала его руку и оросила ее слезами.

– Нет! Нет! – душераздирающим голосом закричала она. – Если б я была богата, я предложила бы вам миллион франков, лишь бы вы пощадили меня! Я была расточительна и не сумела много скопить, но все, чем я сейчас располагаю, будет ваше, если…

– Никаких «если», мадемуазель, – перебил он резко. И, выдернув свою руку, раскрыл футляр прежде, чем она смогла помешать этому.

Наружу выпало роскошное бриллиантовое ожерелье. Словно блистающий водопад, оно заструилось с края стола, упало на бархатную диванную подушку и осталось там лежать, сверкая и переливаясь разноцветными огнями.

– Черт побери! – пробормотал француз вполголоса: как видно, он ожидал всего, только не этого.

Максина не произнесла ни слова. Когда, несмотря на ее мольбы и слезы, кожаный футляр все же стали открывать, она утратила не только надежду на спасение, но и выдержку; ее изящная фигура согнулась, как цветок, у которого надломили стебель. Она наверняка упала бы, если б я не подхватил ее и не удержал на своем плече.

Однако я тут же почувствовал, как при виде радужного бриллиантового каскада ее ослабевшее тело стало выпрямляться. Почувствовал, как вновь забилось ее сердце, как она, воспрянув духом, оживает и собирает силы для дальнейшей борьбы… если это потребуется.

Комиссар полиции вывернул кожаный футляр наизнанку. Он был пуст. Внутри его находилось лишь ожерелье и ничего больше – никакой карточки, никакой записки.

– Где же документ? – упавшим голосом спросил офицер не то себя, не то Максину.

– Какой документ? – возразила она, достаточно умная, чтобы не выдать свое облегчение интонацией или выражением лица.

Слыша ее безрадостный тон, видя ее пристыженное лицо, ее голову, бессильно лежавшую на моем плече, – кто бы мог подумать, что в душе она благодарит Бога за происшедшее чудо? Даже я не поверил бы этому, если б не ощущал, как жизнь постепенно возвращается к ней.

– Содержимое футляра – это не то, что я искал, – неохотно сознался полицейский комиссар.

– Я не знаю, что вы искали, но вы причинили мне ужасное страдание, – сказала Максина. – Вы были чересчур жестоки к женщине, которая ничем не заслужила такого унижения. Все наслаждение, вся радость, которую я могла бы получить от моих бриллиантов, исчезли. Теперь я уже не смогу спокойно носить их: мне будет казаться, что люди, глядя на меня, станут говорить: «Каждая женщина имеет свою цену. Вот цена Максины де Рензи!»

– Вы не должны так думать, мадемуазель! – запротестовал комиссар. – Полиция умеет хранить деликатные тайны. Никто, кроме шефа, который примет наш рапорт, не узнает о том, что мы увидели и услышали в этой комнате.

– Что же дальше? – спросила Максина. – Будете ли вы продолжать обыск, поскольку рассчитывали найти нечто другое, или же…

– Нет, нет. У вас не было времени спрятать более чем одну вещь, мадемуазель, – сказал полицейский с невеселой улыбкой. – Кроме того, именно за этот футляр вы цеплялись; вы не хотели, чтобы мы нашли именно его. Вы – великая артистка, но вы не смогли сдержать капли пота, выступившие у вас на лбу, или биение сердца, когда я прикоснулся к дивану. Я все время следил за вами. Увы! – это были ошибка с нашей стороны, и я должен извиниться перед вами.

– Я обвиняю не вас, а тех, кто послал вас, – сказала Максина, когда я подвел ее к креслу, в которое она вяло опустилась. – Я благодарна вам уже за то, что вы не считаете эти бриллианты какой-нибудь контрабандой. Дело могло окончиться именно так.

– Вовсе нет, мадемуазель. Желаю вам носить их с радостью. Это вы украшаете алмазы, а не они вас. Еще раз приношу извинения за себя и за моих коллег. Мы только исполняли наш долг.

– У меня есть враг, который, очевидно, и подстроил этот заговор против меня, – воскликнула Максина, словно осененная внезапной догадкой. – Сказано: «Даже у ада нет столько ярости, как у мужчины, оскорбленного и осмеянного женщиной». Он знал, что сегодня вечером я должна буду напрячь все свои душевные силы, – сегодня в моем театре премьера, и я играю главную роль. Он надеялся, что его затея сломит меня. Но я не буду сломленной. Если вы, мосье, хотите загладить вашу вину передо мной, приходите в театр и поддержите меня вашими аплодисментами.

Все трое поклонились. Комиссар полиции, недавно такой непреклонный, бормотал галантные комплименты. Это было очень по-французски, но, после того как они ушли, у меня осталось ощущение, что все это происходило в кошмарном сне.

Глава 7. Ивор совершает ошибку

Они ушли, прикрыв за собой дверь.

Я посмотрел на Максину, но она молчала. Положив палец на губы, она встала, все еще трепеща, и, подойдя на цыпочках к двери, внезапно открыла ее и выглянула в коридор. Там никого не было.

– Может быть, они зашли в вашу спальню, чтобы подслушать у двери, – прошептала она.

Я понял намек и, быстро пройдя в соседнюю комнату, повернул выключатель. Пусто. Но я оставил дверь открытой, а свет включенным: они действительно могли переменить намерение и оказаться более хитрыми, чем хотели выглядеть.

Максина рухнула на диван и, подняв обеими руками ожерелье с подушки, на которую оно упало, прижала сверкающие камни к губам и щекам.

– Славу Богу, слава Богу… и слава вам, Ивор, лучший из друзей! – сказала она разбитым голосом так тихо, что ни одно ухо, прижатое к замочной скважине, не могло бы подслушать ее слова. Затем, бросив бриллианты на колени, отчего в салоне стало как будто светлей, она откинула голову назад, рассмеялась и заплакала одновременно.

– О, Ивор, Ивор! – пролепетала она среди рыданий и истерического смеха. – Такое страдание, такое страдание – и вдруг такая радость! Вы чудесны. Добрый, милый Ивор, дорогой друг! Вы – святой!

Я тоже рассмеялся на эти слова и, чтобы успокоить ее, ласково погладил ее руку, которой она судорожно уцепилась за мой рукав.

– Клянусь небом, я не заслужил всех этих эпитетов, – сказал я. – Я только оказал небольшую дружескую услугу.

– Не заслужили их? – повторила она. – Не заслужили, когда спасли меня… хотя я все еще не понимаю, каким образом! Да, да, спасли от ужаса, худшего, чем смерть, – о, в тысячу раз худшего, потому что я уже решила покончить с собой, если они найдут «это», и не увидеть завтрашнего утра. Скажите же скорее, как совершили вы это чудо? Откуда взяли это колье,[9] которое так много значит для меня и для человека, которого я люблю? И как вам удалось спрятать другую вещь?

– Я ничего не знаю об этих бриллиантах, – отвечал я озадаченно. – Я вовсе не приносил их.

– Вы… не приносили их?

– Нет. Во всяком случае, этот футляр из красной кожи – не тот, который я привез с собой. Когда парень вытащил его из дивана на Божий свет, я сразу увидел, что он не тот, и возблагодарил нашу счастливую звезду. Я пытался подать вам знак, что все в порядке, но не смог поймать ваш взгляд…

Максина внезапно затихла. Слезы высохли на ее щеках, а глаза лихорадочно заблестели и расширились.

– Ивор, вы не знаете, что говорите! – сказала она изменившимся голосом. – Именно этот красный футляр я выхватила из вашего нагрудного кармана, как только раздался стук в дверь. Я запихнула его поглубже между сиденьем и спинкой дивана и отскочила прежде, чем дверь открылась. И вот оказывается, вы, сознательно или нет, принесли мне колье, похищенное у моего друга. Оно исчезло у него несколько дней назад, и мы очень переживали его пропажу, Я страшно рада получить его обратно. Но для меня гораздо важнее другой пакет, который вам удалось так чудесно спрятать от полицейских. Итак, отдайте мне его – и я уйду отсюда счастливой!

Я уставился на нее, чувствуя всю нереальность происходящего.

– Другой пакет? – вымолвил я с трудом. – Вы забрали у меня единственную вещь, которую я принес с собой. Сначала она лежала у меня под подушкой, а затем во внутреннем кармане пиджака, под плащом, – и только она одна! Пошарьте-ка получше в диване, – она наверняка должна быть там. А этот красный футляр… честное слово, не знаю, откуда он взялся, о нем мы поговорим после. Вспомните – все происходило в потемках, электричество в отеле было отключено. Если б в салоне было светло, вы видели бы, что тот футляр был темно-зеленого цвета и несколько отличался от этого, хотя был почти такого же размера…

Максина вскочила и стала неистово рыться в щели между сиденьем и спинкой дивана. Но – увы! – там ничего не было. Да и не могло быть, иначе комиссар полиции опередил бы нас…

Наконец, она прекратила поиски и в отчаянии заломила руки.

Снова смертельная бледность покрыла ее лицо, потух свет в ее глазах, они стали тусклыми, как после долгой болезни.

– Что теперь будет со мной? – задыхаясь прорыдала она. – Что будет? Договор утерян. Бог мой, что же мне делать? Ивор, вы убили меня! Понимаете: убили!

Слово «Договор» было для меня новым, потому что министр иностранных дел не счел нужным целиком посвящать связного в служебные секреты. Однако большого удивления это слово у меня не вызвало: я понимал, что являюсь лишь орудием в какой-то политической игре. Но я сразу же подумал о том, какие тяжелые последствия может иметь для Максины утрата важного государственного документа. Это могло обернуться несчастьем не только для нее, но и вызвать скандал в политических кругах Великобритании и Франции.

– Обождите! – сказал я. – Волноваться и отчаиваться рано. Тут какое-то недоразумение. Может быть, мы сумеем это выяснить, когда все тщательно обсудим и взвесим. Я хорошо знаю, что у меня был зеленый футляр. С момента выезда из Лондона он ни разу не покидал моего кармана, я все время помнил о нем и охранял его. Не мог ли министр умышленно или по ошибке отослать вам ваше ожерелье вместо… вместо того, что вы так ожидали?

– Нет, нет, ошибка исключена, – отвечала она с нетерпением отчаяния. – Он знал, что спасти меня может только документ, который я ему переслала. Вчера я телеграфировала, что должна немедленно получить его обратно – ради меня самой, ради него, ради Англии. Ивор! Подумайте еще раз! Вы хотите, чтобы я сошла с ума?

– Я подумаю, – сказал я, пытаясь говорить твердо. – Дайте мне только момент… спокойный момент…

– Спокойный момент! – повторила она горько. – Сейчас для нас каждая секунда равна году! Через несколько часов должен начаться спектакль. Это новая постановка, моя новая роль, и я должна быть в театре. Я не хочу, чтобы весь Париж узнал, что Максину де Рензи погубили ее враги. Давайте держать все в секрете, пока это возможно. Нам необходимо выиграть время, если еще не все потеряно… если вы действительно верите, что есть какая-то надежда. О, спасите меня, Ивор, – любой ценой! От вас теперь зависит моя жизнь!

– Пусть дублерша сыграет за вас сегодня вашу роль, – предложил я. – А мы тем временем что-нибудь придумаем. В таком состоянии вам нельзя ехать в театр.

– Для актрисы нет слова «нельзя». Я обязана сыграть роль, а потом раз десять выйти из-за кулис на аплодисменты, раскланиваться, улыбаться… и никто в зрительном зале не должен догадаться о моем душевном состоянии. У меня нет дублерши. Да и зачем она? Кто из зрителей останется в театре, если объявят, что роль их Максины де Рензи будет играть какая-то дублерша? Вспыхнет скандал, все встанут и потребуют деньги обратно. Поймите, ведь это мой театр! И билеты были раскуплены уже неделю назад… Нет! Ради мужчины, который для меня дороже всех, которого я спасу или погублю, я буду сегодня играть, даже если завтра покончу с собой… или сойду с ума. Но только не «обдумывайте спокойно», Ивор, прошу вас. Наоборот, думайте поскорей и вслух, чтобы я могла следовать за вашими мыслями. Так мы поможем друг другу. Давайте сообща проследим все, что произошло с вами, начиная с той минуты, когда вы взяли у министра футляр, и кончая минутой, когда я вошла в эту комнату.

Я повиновался и начал рассказывать ей все по порядку, не касаясь лишь того, что имело отношение к Диане Форрест: Диана не могла быть замешана в этом деле.

Я рассказал, как ночь накануне отъезда из Лондона провел в беспокойном сне, то просыпаясь, то снова погружаясь в дремоту, и несколько раз ощупывал футляр и револьвер, лежавшие под моей подушкой. Как утром переложил футляр во внутренний карман пиджака и чуть не опоздал на поезд. Рассказал, как боролся с двумя мужчинами, которые старались не допустить меня в закрытое купе, куда сами ворвались с помощью ключа, возможно подделанного. Как альбинос, имевший на это купе право, сначала хотел помешать мне войти, а потом вдруг начал помогать мне – лишь бы не оказаться наедине с теми двумя. Как он упал прямо на меня во время ложной тревоги на сходнях. Как в Париже, на вокзальной площади Гар дю Нор, он долго шел рядом со мной и, видимо, хотел заговорить, но я уклонился от разговора и вскоре потерял его из виду. Наконец, как я волновался в дороге и много раз тайком прикасался к своему карману, чтобы убедиться, находится ли там заветный футляр…

Максина несколько успокоилась, хотя мой рассказ вряд ли прибавил ей надежды. Сложив бриллианты в красный футляр, она передала его мне.

– Положите его обратно в тот же карман, – сказала она, – и проведите рукой поверх пиджака, как делали это в дороге. Ну как? Чувствуете ли вы, что он в точности такой же, как и зеленый футляр, с которым вы выехали из Лондона?

– Кажется, да, – отвечал я нерешительно. – Боюсь, я не ощущаю разницы. Может быть, тот был более плоским и более длинным, чем этот… но я не вполне уверен. Видите ли, у меня ни разу не было возможности расстегнуть пиджак и посмотреть, что именно лежит там, во внутреннем кармане. Я не смел пойти на такой риск, чтобы не привлечь внимание любопытных, – меня специально предупредили не делать этого! Мне пришлось доверять лишь легкому прикосновению пальцев. Но даже если допустить, что некий искусный карманник – искуснейший в Европе, обладающий необычайной ловкостью рук, сумел похитить мой футляр, то зачем ему понадобилось дарить мне бриллианты стоимостью в десятки тысяч фунтов? Уж если ему непременно нужно было положить в мой карман что-либо такое, что соответствовало бы украденной вещи, разве не мог он подсунуть пустой футляр?

– И подсунул вам именно это ожерелье, а не какое-либо другое, – пробормотала Максина, теряясь в догадках, – и вот оно в моих руках… а Договор исчез!..

– Договор исчез, – повторил я расстроенно.

Хотя я только повторил ее собственные слова, Максина была убита, услыхав их. Думаю, из моих уст они прозвучали для нее как приговор.

Со стоном бросилась она на диван и закрыла лицо руками.

– Боже, какое наказание! – всхлипывала она. – Неужели я погубила человека, ради спасения которого была готова на все?.. Мой друг, я должна идти в. театр, и я пойду, я буду играть. Но если вы не сможете вернуть мне то, что потеряли, через день меня уже не будет в живых.

– Не говорите так, Максина! – умолял я, страдая за нее и чувствуя боль за свой постыдный промах. – Надежда еще не потеряна. Всегда можно найти какой-то выход, решение. Должен же быть способ разыскать утраченную вещь! И если я смогу это сделать ценой жизни, уверяю вас, не стану колебаться ни минуты. Я сделаю все, чтобы помочь вам. Однако мне хотелось бы прояснить кое-какие обстоятельства, чтобы облегчить поиск… если, конечно, у вас нет особой причины держать меня в неизвестности. Слово «Договор» я впервые услыхал от вас. Я не знал, что именно везу вам, разве лишь то, что это документ международного значения… и что вы помогали британскому министерству иностранных дел, а может быть, и военному ведомству в каком-то щекотливом вопросе. Ваш шеф сказал, что разрешает вам, если потребуется, быть со мной вполне откровенной, – это его слова.

– Ну что ж, расскажу вам все откровенно и подробно, – заявила Максина. – Да, так будет лучше. Пожалуй, это облегчит вам поиски.

– А у вас есть время для этого? – спросил я.

– Вполне. До начала спектакля еще много времени, и за этот срок многое может случиться. Итак, слушайте, дорогой Ивор! Документ, который вы несли мне, был Договор – новый секретный Договор между Японией, Россией и Францией, – не копия, а оригинал. Интеллидженс Сервис предупредила британское правительство, что между тремя странами существует тайная договоренность, не известная Англии. Снимать копию не было времени, и я, по поручению шефа, выкрала подлинник у Рауля дю Лорье, с которым я обручена. Возможно, вы слыхали его имя, он – первый секретарь французского министерства иностранных дел здесь, в Париже… О, Ивор, в ваших глазах я читаю, как плохо вы сейчас думаете обо мне… впрочем, едва ли хуже, чем я сама думаю о себе! Пусть это звучит странно, но сделала я это ради самого Рауля, которого люблю, как не любила еще никого. В этом мое оправдание – только в этом.

– Я не понимаю… – пробормотал я, стараясь не показать, какой ужас вызвало во мне признание Максины. Действительно, я еле сдержал возглас негодования, услыхав о ее коварной измене своему жениху – человеку, который всецело доверял ей.

– Как могла я предать его? Я объясню вам это, но мне придется начать издалека, и тогда вы, надеюсь, поймете и пожалеете меня, даже если будете презирать. И конечно, приложите все усилия, чтобы мы были спасены – и я, и он, – не правда ли?.. Да, я много лет помогала британскому правительству. Не стану щадить себя – я была шпионом: иногда против одной державы, иногда против другой. С театрами Эллендэйла и Тибо я часто ездила в заграничные турне, побывала во многих европейских странах. И я использовала эти поездки; меня всегда окружали поклонники, и мне, как актрисе, было нетрудно проникнуть в разные общественные круги, вращаться среди высокопоставленных чиновников, иностранных дипломатов и военных. А когда нужно было шпионить против России, я была особенно довольна, потому что мой отец был поляк… а вы ведь знаете, как поляки ненавидят русских. Царская Россия разрушила жизнь моих родителей, лишила их всего – не только состояния, но и… впрочем, это не относится к моей личной истории. Не хочу отнимать у вас, Ивор, драгоценное время, но все же должна сказать, что, будучи еще очень молоденькой девчонкой, я уже была врагом царизма… и когда мой дорогой отец скончался в далекой сибирской ссылке, я решила, что должна мстить за него и за свою поруганную родину…

– Однако у вас французская фамилия?

– Де Рензи – это мой сценический псевдоним. Мало кто знает, что моя настоящая фамилия – Ясенецкая и что в моих жилах нет ни капли французской крови. Поэтому меня нельзя назвать изменницей Франции. Пожалуйста, Ивор, поверьте мне: деньги, которые я получала за информацию – работу рискованную, волнующую, но очень хорошо оплачиваемую, – я не тратила на себя. Я отдавала их на помощь своему отечеству – каждый шиллинг. Возможно, вам известно, что и в Лондоне, и в Париже есть польские эмигрантские кружки, которые на чужбине борются по мере сил за освобождение Польши от кайзеровской Германии и царской России, – эти два государства разорвали ее пополам. Что же касается Франции – она всегда была другом России, и я не чувствую себя виноватой перед ней… За последние шесть-семь лет я проделала большую работу, Ивор. Ведь я начала работать на Англию, когда мне было всего восемнадцать, а сейчас мне уже двадцать пять. Англии не раз приходилось благодарить меня за доставленную секретную информацию особой важности. Я могла бы рассказать вам об одной сложной операции, которую я провела в Германии, где на меня было совершено покушение немецкой контрразведкой. Только чудом я осталась жива… Но боюсь, это слишком затянет нашу беседу. Когда-нибудь в другой раз… ведь мы останемся друзьями, не правда ли, Ивор? Сознайтесь, вы шокированы, услыхав, какова до сих пор была внутренняя жизнь Максины де Рензи? Считаете, что я очень низко пала, да?

– Если я и был вначале шокирован, то теперь думаю несколько иначе, – сказал я мягко. – Но ведь я еще не знаю всех подробностей.

– Я вам расскажу все, от вас мне скрывать нечего. Итак, – продолжала Максина, – было время, когда я не тяготилась, а даже наоборот – гордилась своей опасной, но увлекательной работой. Это было до того, как я полюбила. С вами, Ивор, я немножко флиртовала в Лондоне, мы как бы играли в любовь, однако вы же знаете, что все это было несерьезно и быстро прошло. Тогда я еще не была знакома с Раулем дю Лорье и никого не любила по-настоящему, а вот его полюбила с первого взгляда. Это налетело на меня как ураган. И когда он признался, что, увидев меня впервые на сцене, тоже влюбился в меня без ума, я почувствовала, что мы с ним созданы друг для друга. И с того момента, как я дала ему согласие, я дала себе клятву навсегда покончить с секретной работой. Невеста Рауля, жена Рауля не должна служить орудием международной дипломатии. Кроме того, поскольку он – француз, его жена Максина дю Лорье обязана быть лояльной по отношению к Франции, что для Максины Ясенецкой было вовсе не обязательно. Надеюсь, вы это понимаете? Я хотела бы – о, как хотела бы! – быть для Рауля такой, какой он считает меня: простой, беззаветно преданной ему женщиной, у которой нет от него никаких мрачных тайн. Мне больно думать, что есть вещь, которую я должна постоянно скрывать от него. И я сделала лучшее, что могла, – решила окончательно порвать с прошлым. Я написала письмо британскому министру иностранных дел, который всегда дружески относился ко мне, и сообщила, что помолвлена и хочу начать новую жизнь – жить совершенно иначе, чем до сих пор. При этом он может быть уверен, что государственные секреты Великобритании я буду хранить как собственные. О, Ивор, всего месяц назад я не думала обо всем этом и была счастлива, а теперь чувствую себя на двадцать лет постаревшей…

– Месяц назад? Значит, вы помолвлены всего один месяц? – перебил я.

– Чуть больше. Нас познакомил один из его друзей, тоже дипломат. Думаю, что Рауль был уже давно влюблен в меня, он посещал все мои спектакли, но не решался сказать мне об этом… и не сказал бы, если б не потерял голову от любви. Очевидно, он считал себя не вправе признаться мне, так как происходит из обедневшей, хотя и старинной дворянской семьи. Но чего стоит мужчина, который не теряет голову из-за любимой женщины? И я обожаю его за это! Мы с ним решили пока никому не говорить о нашей предстоящей свадьбе, сообщить о ней лишь за неделю, потому что мне не хотелось, чтобы о ней много судачили в Париже. Для этого была причина – и не одна. И все же один человек, которого я больше всего не желала бы посвящать в это дело, узнал о ней. Это граф Алексей Орловский, атташе русского посольства. Однажды в театре он проник в мою актерскую комнату, когда там находился Рауль дю Лорье, и по нашим лицам догадался. Я прочла это на его лице… О, какая отвратительная личность! Он груб и нахален. Я трижды отказывала ему, прогоняла его, но он принадлежит к тем тщеславным мужчинам, которые не верят, что женщина может оттолкнуть их и сказать «нет». Он опасен. Я стала бояться его с тех пор, как обручилась с Раулем, хотя до того привыкла никого и ничего не бояться: ведь раньше мне приходилось думать только о себе!..

– Вы мужественная женщина! – сказал я.

– Увы! Далеко не всегда… В тот вечер Рауль ушел от меня выполнять поручение одной пожилой дамы – герцогини де Бриансон, близкой подруги его покойной матери. Она довольно богата, и у нее нет детей, поэтому к Раулю она относится как к родному сыну. Вы должны знать эту даму, Ивор.

– Я не знаком с ней, – сказал я, – но видел ее. Ей за пятьдесят, с помощью косметики она неплохо выглядит, а муж ее, с унылым лицом, несколько похож на араба или турка. Мне указали на эту пару в Монте-Карло, в казино, где герцогиня вовсю наслаждалась крупной игрой в рулетку, а герцог имел вид человека, которого затащили туда против его воли.

– Без сомнения, так оно и было; но скорей всего, он пришел, чтобы увести ее оттуда. Бедная дама: она отчаянный игрок, азарт у нее в крови. Один Бог знает, сколько денег она проиграла в рулетку по своей «беспроигрышной» системе. А с недавних пор стала увлекаться бриджем и задолжала такую огромную сумму, что даже не осмеливается сказать о ней мужу, которого любит, но побаивается, так как он большой скряга и постоянно бранит ее за мотовство. Она призналась Раулю и просила его помочь ей.

– Деньгами?

– Увы, у него их нет. Она поручила ему отвезти в Амстердам ее чудесное, очень дорогое бриллиантовое колье, продать там бриллианты и заменить их стразами»,[10] так, чтобы никто не заметил подмены. Все это, конечно, надо было проделать втайне от герцога де Бриансон…

– И Рауль согласился?

– Да. Это поручение было ему очень не по душе, но он не мог отказаться… Он не рассказал мне всю эту историю в тот день, когда мы прощались перед его отъездом, потому что Орловский застал нас врасплох. Рауль даже не упомянул имя герцогини, сказал только, что должен ехать в Голландию по делам. Но когда он был в отъезде, случилась ужасная вещь – самое большое несчастье. И так как мы дали слово ничего не скрывать друг от друга, то он, вернувшись, все рассказал мне…

Глава 8. Ивор узнает о предательстве

– Что же такое ужасное произошло? – спросил я, когда она замолчала, сдавив виски руками.

– Рауль очень беспечен. В этом отношении он истый француз.

Беспечен, рассеян, легко доверяется незнакомым людям. Карьера дипломата не для него… В общем, колье было украдено у него каким-то ловким мошенником. Можете вообразить его переживания? Он пришел ко мне в полном отчаянии и просил моего совета. Что мог он поделать, этот большой ребенок, в сложившихся обстоятельствах? Он не смел обратиться в полицию – тогда открылся бы секрет герцогини де Бриансон, и не смел сказать ей о пропаже: это был бы удар для нее, ведь она так рассчитывает на деньги от продажи этих драгоценностей, чтобы расплатиться с карточными долгами. Кроме того, она прекрасно знает, что он сам находится в затруднительном финансовом положении, и могла бы заподозрить, что он просто-напросто обманул ее: симулировал ограбление и присвоил деньги, вырученные за бриллианты. Его честь поставлена на карту – понимаете вы это?

– Ну, если она действительно любит Рауля как родного сына, то вряд ли обвинит его в таком бесчестном поступке, – попытался я успокоить Максину. – Конечно, для него это довольной плохой оборот дела…

– «Довольно плохой оборот»! О вы, лаконичные создания – англичане! Вам бы только скрыть свои чувства за холодными, как лед, словами. Что до меня – я была готова сделать все на свете, лишь бы помочь ему! Моя жизнь – слишком малая вещь, чтобы отдать ее ради его счастья, избавить его от позора. Я охотно отдала бы душу!.. И тут в моей голове блеснула идея. Я попросила Рауля обождать и ничего не говорить герцогине, которая до сих пор даже не знает, что он вернулся из Амстердама. Я вспомнила о «комиссионном» вознаграждении от Британского министерства иностранных дел.

– Каком вознаграждении?

– Накануне я послала шефу по нашим обычным каналам зашифрованную депешу о том, что не смогу далее выполнять его поручения. Но он предложил мне пять тысяч фунтов стерлингов, если я соглашусь оказать ему последнюю услугу, и еще три тысячи, если успешно с ней справлюсь. Это будет, – сказал он, – его прощальным подарком к моей свадьбе. Мне показалось, что я сумею справиться с поручением; оно было трудное и опасное, но я уже выполняла нечто подобное. И тогда, вместе с теми деньгами, которые я скопила, и продав все мои драгоценности (я называю их «ювелирная бижутерия»), я соберу приблизительно ту сумму, которую Рауль хотел выручить от продажи. Он отдал бы эти деньги герцогине, и она никогда не узнала бы, что ее бриллианты были украдены жуликами…

– Однако вы сказали, что герцогиня просила Рауля вернуть ей колье, заменив бриллианты стразами?

– Ну, это уже пустяки. Любой ювелир возьмется в короткий срок изготовить копию золотой оправы и вставить в нее фальшивые камни. Герцог ничего не заметил бы… Но я буду продолжать свою печальную повесть. Всю ту ночь я провела без сна, думая, думая. Глаза Рауля, растерянные, взывающие о помощи, стояли передо мной, И рано утром, когда Рауль уже находился на работе в своем министерстве, я навестила его там. На шее у меня было недорогое ожерелье из искусственного жемчуга; впрочем, только эксперт смог бы отличить жемчужины по внешнему виду от настоящих. Я обняла Рауля, стала успокаивать его и сказала, что через пару дней получу большие деньги по контракту – несколько тысяч фунтов – и отдам их все ему; выручить его из беды, сказала я, счастье для меня.

– Ну а он?

– Сперва заявил, что ни за что не возьмет деньги от меня, и я знала, что он так скажет. Но в конце концов, после моих просьб, уговоров и даже слез, согласился при условии, что возьмет деньги взаймы и отдаст их мне при первой возможности. Бедняга сразу утешился. Благодарность переполнила все его существо. Он целовал мои руки, называл меня своей спасительницей, ангелом-хранителем… и тогда….

На минуту она умолкла.

– Что же дальше? – спросил я нетерпеливо.

– И тогда я приступила к выполнению своей рискованной задачи. В служебном кабинете Рауля стояло несколько больших бронированных сейфов, привинченных к полу. Когда мы с ним успокоились и развеселились, я как бы между прочим спросила Рауля: какой из этих сейфов «главный», где находятся самые ценные вещи. При этом я, разумеется, сделала вид, что спрашиваю из чисто женского любопытства, интересуясь лишь его работой. Он засмеялся и указал на самый массивный сейф, добавив, что тут хранятся особо важные секретные бумаги французской дипломатии. Я сразу поняла, что документ, который я обязана добыть для моего шефа (тот самый Договор, о котором я уже говорила), находится в том шкафу.

«Имеется всего три ключа к сейфу, – сказал Рауль. – Один у президента Франции, другой у министра иностранных дел».

«А третий?» – спросила я, хотя заранее знала ответ.

«Третий – вот он!» – заявил мой беспечный Рауль, нажимая какую-то секретную кнопку; увы, я не успела заметить, где она находится, но у меня наготове были и другие варианты… Когда из его стола автоматически выдвинулся потайной ящик, Рауль достал оттуда и торжественно показал мне небольшой ключ странной формы. Я сделала вид, что очень разочарована.

«Не может быть! – обиженно сказала я. – Такой малюсенький ключик к такому огромному стальному шкафу? Ты просто разыгрываешь меня!»

Мои слова ужасно рассмешили Рауля.

«Ах ты глупенькая птичка-синичка! – сказал он, посмеявшись. – Что ты понимаешь в таких вещах? Я докажу тебе, но за это ты должна будешь поцеловать меня три раза. Идет?»

«Пять раз!» – уточнила я…

Все шло как по нотам, как я и рассчитывала. Мы подошли к сейфу. Рауль покрутил небольшие диски сбоку, поставив их стрелки на цифры девять и четыре (я запомнила), вставив ключ в замочную скважину… и в этот момент я сильно рванула шнурок с жемчугом, обвивавший мою шею. Жемчужины градом посыпались на пол.

«Боже мой!» – воскликнула я с деланным ужасом, глядя, как они раскатились в разные стороны.

Рауль, галантный француз, забыв о ключе, торчащем в сейфе, мигом опустился на корточки и стал собирать блестящие шарики – так заботливо, словно это были подлинные драгоценности, стоившие по меньшей мере тысячу франков.

Я молниеносно выдернула ключ из скважины, сделала с него несколько отпечатков на кусочке воска, который приготовила заранее, спрятав в носовом платке, и сунула ключ на прежнее место. Поднявшись с пола, Рауль вручил мне собранные жемчужины, не упустив при этом случая поцеловать меня, и, выполняя обещание, открыл дверь шкафа.

Хотя она была открыта всего одну-две минуты, я успела заглянуть внутрь и подметила, что документы в небольших папочках аккуратно разложены в нескольких отделениях, причем над каждым отделением имеется ярлычок с наименованием документа. Память у меня отличная. Я постаралась запомнить общий вид и расположение папок…

Чтобы не затягивать рассказа, скажу вкратце: конспиративная парижская агентура изготовила мне поддельный ключ в тот же день.

И к концу рабочего дня я, с кокетливой улыбкой и трогательным извинением, еще раз появилась в кабинете Рауля дю Лорье. Впрочем, особых извинений не требовалось. Бедняга парень, доверявший мне как самому себе или еще больше, всегда был безумно рад моему приходу – даже в это священное место…

Теперь мне надо было удалить его из кабинета. Но я знала, как это сделать. В другом отделе министерства, этажом выше, работал друг Рауля – тот самый, который познакомил нас месяца два назад. Его имя – Бернар. Я сказала, что хочу пригласить его на свою очередную театральную премьеру, и попросила Рауля сходить за ним. Я рассчитала, что за время их отсутствия буду иметь пять или шесть свободных минут для выполнения задачи, от которой зависит наша судьба…

Едва только закрылась за ним дверь, как я уже была возле сейфа. Можете представить, Ивор, как я волновалась! Мне пришлось призвать на помощь всю силу воли, чтобы действовать четко и уверенно.

Ключ подошел. Я повернула диски, как делал это Рауль, открыла сейф и, выхватив из него намеченную папку, торопливо раскрыла ее, чтобы убедиться, что находящийся в ней сложенный документ – именно тот, какой мне нужен. Ошибка была бы непоправима и могла испортить все дело. К счастью, я не ошиблась: в моих руках был Договор, заключенный недавно между Японией, Россией и Францией, подписанный и скрепленный печатями трех держав. Договор, который ваш министр иностранных дел имел основания считать особо секретным, могущим нанести вред Англии.

Беглый взгляд на этот документ создал у меня впечатление, что он не имеет военного характера, а относится скорее всего к области торговли между тремя государствами. Но это меня уже не касалось; я должна была отослать его шефу, который сам оценил бы его истинное значение и решил, наносит он ущерб интересам Англии или нет.

На место Договора я положила в ту же папочку и ту же ячейку сейфа «документ», который принесла с собой в ридикюле.[11] Это был просто-напросто чистый лист бумаги, сложенный вчетверо и напоминавший видом и формой официальный документ, так что человек, открывший сейф по другому делу, никогда бы не заподозрил что-то неладное. Я надеялась получить Договор обратно прежде, чем его хватятся в министерстве… Как видите, Ивор, если я даже изменила своему жениху, то лишь для того, чтобы спасти его. Теперь вам это понятно, не так ли?

– Понятно. Теперь вы желаете убедить меня и себя, что ваш поступок оправдан и закономерен. Но – Боже мой, Максина! – не мог удержаться я от восклицания. – Вы сотворили страшное дело! Хищение государственного документа…

– Я знаю, я знаю. Но мне нужны были деньги – для Рауля. И не было иного пути получить их. Вы же помните, я отказывалась, пока не услышала о пропаже бриллиантов…

– А потом, – перебил я возмущенно, – чтобы избавить жениха от риска позора, вы подвергли его другому, гораздо более серьезному – риску ареста!

– Ругайте меня, Ивор, – устало промолвила она. – Я заслужила это. Но все же позвольте мне досказать вам, что произошло дальше. Я успела уложиться в свои шесть минут и даже имела минуту в запасе до возвращения Рауля, который сказал, что его друг Бернар, за которым я его посылала, уже ушел домой. Я глянула на свои часики, сделал вид, что очень обеспокоилась, и сказала, что немедленно должна идти на генеральную репетицию в театр. Я не могла терять ни секунды; чем скорей я отправлю документ в Англию, тем скорей он вернется ко мне обратно, тем больше шансов, что его пропажа не будет обнаружена…

К Раулю я приехала не в собственной коляске, а наняла кэб, который и дожидался меня внизу, у подъезда министерства. Когда Рауль провожал меня к нему, в это самое время граф Алексей Орловский подъехал к министерству на своем небольшом двухместном открытом автомобиле и увидел нас. Ах, если б это случилось где угодно, только не здесь!…

Максина нервно вздохнула и продолжала:

– Я сказала себе, что у него нет никаких оснований заподозрить в моем визите к Раулю что-либо преступное, но все же очень нервничала. Я знала, что Орловский – хитрый и коварный враг. И когда он, выйдя из машины, вежливо приподнял шляпу и при этом удивленно вздернул кверху брови, я подумала, что теперь он может вообразить все на свете. И почувствовала, что бледнею. Я сознавала, что это глупо с моей стороны, но ничего не могла с собой поделать: мои нервы были натянуты до предела! Я не поехала ни домой, ни в театр, а прямо на почту…

– Почему на почту? – спросил я с недоумением.

– Видите ли, Ивор, у меня не было связного, с которым я могла бы срочно переправить документ через Ла-Манш, а действовать надо было без промедления. Я очень много рисковала в этот день, и лишний риск меня уже не пугал. Опасность угрожала мне в любом случае. Поэтому я решилась переслать документ в заказном письме, надеясь, что успею захватить последнюю почтовую карету в Кале…

На почте я запечатала Договор в конверт и надписала адрес, разумеется, не лондонский. Я адресовала его в Оксфорд, адресатом был декан университета – лицо вне всяких подозрений, человек, на которого я смело могла положиться.

Выйдя из почтовой конторы, я снова увидела Орловского в его открытой автомашине. Это уже не могло быть простым совпадением: очевидно, он ехал за моим экипажем от министерства иностранных дел, чтобы проследить, куда я направлюсь. Почему я не предусмотрела эту опасность? Обычно в подобных вещах я тщательно обдумываю каждый шаг и веду себя крайне осторожно, а вот сейчас допустила такой промах!

«Но ведь если Орловский знает о твоей секретной работе, – сказала я сама себе, – то для тебя игра была бы окончена уже давно. Очевидно, он не знает, и его слежка объясняется просто ревностью…»

Да, если мужчина хочет стать любовником женщины, а та его резко отталкивает, он становится ее врагом. И не только ее, но и ее возлюбленного. Правда, Орловский слишком умен и прежде всего заботится о личном престиже; если он разгласит то, о чем лишь смутно догадывается, а впоследствии окажется, что он ошибся, это может повредить ему самому в его дипломатической карьере. Поэтому, думала я, он еще не посоветовал тем, кого это касается, провести тщательную ревизию в делах Рауля дю Лорье, первого секретаря французского министерства иностранных дел, проверить, все ли там в порядке.

– Значит, – сказал я, – у него нет реальной возможности плести против вас интригу?

– Трудно сказать, – возразила Максина. – Мои дружеские связи с высокопоставленными персонами в Англии могли показаться ему подозрительными, а мой визит в министерство и оттуда прямо на почту как бы подтвердил эти подозрения. Что, если он попытался узнать на почте имя моего адресата?.. Впрочем, если он и поступил так, вряд ли это принесло ему много пользы: деловые отношения между мной и британским правительством, естественно, всегда были окружены глубокой тайной. Вы понимаете, Ивор, что я почти никогда не обращалась непосредственно к шефу разведки и не встречалась с ним. Единственное, что мог сделать Орловский, – неофициально уведомить Сюрте Женераль, что актриса Максина де Рензи подозревается в политическом шпионаже в пользу Англии… и что не мешало бы просмотреть ее корреспонденцию. К счастью, его совет (если он имел место) опоздал: почта ушла вовремя.

– Рад за вас! – промолвил я.

– Однако вы видите, Ивор, какой опасности я подвергаюсь? За мной следят агенты и на том, и на этом берегу Канала. Думаю, они несколько дней ждали, когда из Лондона приедет гонец с обратным поручением, вот почему мы и пережили сегодня столько неприятных минут в этом отеле. Если б документ, похищенный во Франции, попал в руки французской контрразведки, Рауль был бы обесчещен, его сердце разбито, а я… о, я не стала бы дожидаться ареста!

– Молчите! – поспешно перебил я. – Этого не случится!

– Дай Бог, – печально возразила Максина. – Конечно, Орловский мечтает отомстить мне и зарекомендовать себя во Франции дружественным дипломатом, но сегодняшний безрезультатный визит полиции в «Елисейский Дворец» вряд ли можно объяснить его происками.

– Вы считаете, что он не причастен к исчезновению футляра?

– Пожалуй. Ведь вместо документа вы привезли колье. Маловероятно, чтобы он преподнес мне столь ценный подарок и так оригинально! В этих бриллиантах кроется какая-то тайна: это то самое колье, которое было украдено у Рауля на пути в Амстердам!…

Я взял в руки бриллианты – и невольно залюбовался чудесной игрой света в их гранях. Казалось, камни загорелись в моих руках; при малейшем движении их ослепительные вспышки разбегались стрелами во все стороны. Такого великолепия я еще не видывал.

– А вы уверены, что оно то самое? – спросил я.

– Так же уверена, как то, что вы – это вы, а я – это я. Правда, Рауль не показывал его мне, но я не раз видела его на шее у герцогини де Бриансон, а женщина, будьте покойны, обращает на эти вещи особое внимание. Я еще не сошла с ума… хотя, вероятно, скоро сойду, если вы любым способом не спасете меня от этого ужаса.

– Буду пытаться, – пообещал я. – Во всяком случае, Максина, не теряйте надежды. Но мне не хотелось бы, чтобы вы играли сегодня.

– Я также не хотела бы. Однако должна сейчас идти в театр, иначе могу сорвать начало спектакля. Грим, макияж, переодевание займут довольно много времени – не меньше, чем наши разговоры. Я не должна допустить сегодня никаких кривотолков обо мне и моих делах, что бы ни произошло в дальнейшем. Рауль будет в ложе, и в конце первого акта будет у дверей моей актерской комнаты. Видеть его, слышать горячие похвалы моему таланту и говорить ему ласковые, нежные слова – это могло бы сделать меня счастливейшей женщиной, если б… если б я не предала его.

– Не забывайте – вы вернете ему колье. Это уже кое-что.

– Да, это кое-что… Но не это главное!

– Орловский тоже будет в театре? – осведомился я.

– Непременно. Он не удержится, чтобы не посмотреть меня на сцене, да еще в премьере, которую ждет весь Париж. Но если он все же будет иметь разговор с комиссаром полиции, то может несколько задержаться.

– Поскольку у него нет на руках никаких конкретных фактов против дю Лорье, – сказал я, – у нас будет время для поисков, и мы можем чувствовать себя в безопасности.

– Мы в безопасности, – повторила Максина со спокойствием отчаяния, – в такой же, как если б находились в погребе, начиненном порохом… Разве в министерстве не могут в любой момент хватиться Договора?.. Но, – горько перебила она сама себя, – почему я говорю «мы»? Для вас вся эта история может окончиться лишь кратковременными неприятностями.

– Вы знаете, дорогая Максина, что это не так, – запротестовал я. – В этой истории я вместе с вами, душой и сердцем. Я говорил вам чистую правду и могу повторить, что готов, если потребуется, отдать жизнь, лишь бы искупить свой промах. Я уже пожертвовал кое-чем, но… – и я прикусил язык.

– Чем же вы пожертвовали? – поймала она меня на слове.

– Своей надеждой на счастье с девушкой, которую люблю так же, как вы Рауля, – признался я и тут же пожалел, что произнес эти слова, готов был взять их обратно: у Максины хватало и своего горя, она несла свою тяжкую ношу тревог и волнений. Зачем утяжелять ее?

– Не понимаю, – сказала она.

– Простите, я сказал глупость. Вы ничем не сможете помочь мне, и я не сожалею об этой жертве, – торопливо ответил я, покривив душой.

– Вы опасаетесь, что эта история получит огласку? Не бойтесь, полиция охотилась за мной, а не за вами. Ведь они даже не знают вашего настоящего имени, а только псевдоним, который, очевидно, получили от администрации отеля.

– Не думайте больше об этом, Максина!

– Нет, я обязана думать о вашей великодушной жертве. Но боюсь, что в ближайшие дни буду не в состоянии думать о чем-либо, кроме утраченного документа… Однако сейчас мы должны сказать друг другу до свидания. Ради меня, ради Рауля, если можете, Ивор, – помогите! Что вам надо сделать – не знаю, я блуждаю в потемках. Вы – моя единственная надежда. Если вам жаль меня, приходите сегодня ко мне домой по окончании спектакля и расскажите, что вам удалось разузнать или предпринять. Будьте там к двенадцати часам ночи. Обещаете?

– Обещаю.

– Спасибо. С нетерпением буду ждать вас. А теперь дайте мне бриллианты, я пойду. Не хочу, чтобы нас видели вместе за пределами отеля!

Я отдал ей ожерелье, и она тотчас вышла из салона.

Глава 9. Ивор опаздывает на свидание

Я был доволен тем, что остался один. Мне нужно было спокойно обдумать случившееся.

Я заметил, что Максина, взяв у меня бриллианты, быстрым движением расстегнула у горла пуговку кружевного воротничка и опустила сверкающее ожерелье за корсаж. Но футляр она оставила. Я взял его со стола, куда она небрежно швырнула его, и тщательно осмотрел.

По-видимому, он не был футляром из ювелирного магазина, не был предназначен для драгоценностей, и бриллианты не находились в нем, когда герцогиня вручала их дю Лорье для продажи. Слова Максины, что она видит этот красный футляр в первый раз, были вполне правдивы; когда комиссар извлек его из дивана, она не могла знать, что находится внутри.

Тот зеленый футляр, который я вез для Максины из Лондона, выглядел так, словно был предназначен для хранения гаванских сигар особого сорта, значительно длиннее обычных. А у этого на каждой стороне имелась внутри перегородка, образующая как бы две ячейки, и серебряная застежка с клеймом английской пробы.

«Английское серебро!» – подумал я.

Я еще раз перебрал в памяти мельчайшие подробности моей поездки.

Три человека, которые были моими попутчиками на пути из Лондона в Дувр, были все англичане (мне так показалось). Но из этого трио только нервный маленький альбинос, забронировавший для себя отдельное купе, имел какую-то, пусть небольшую, возможность выкрасть у меня документ и подложить вместо него этот футляр из красной кожи с бриллиантовым колье стоимостью не менее двадцати тысяч фунтов. Если он обладал талантом фокусника и ловкостью профессионала-карманника, то предположительно он мог бы проделать этот трюк в момент тревоги на сходнях парома. На площади вокзала Гар дю Нор он также подходил вплотную ко мне, но и тогда я не заметил ничего особенного.

Если же это был частный агент, нанятый кем-то, чтобы выследить и ограбить меня, то, опять-таки, почему он сделал мне такой ценный подарок? Неужели плата, полученная им за труды, превышала стоимость камней? Клянусь всеми святыми, это было выше моего понимания! Ведь ему было бы проще оставить бриллианты при себе, чем запихнуть их в мой внутренний карман.

Может быть, подсунутые мне камни – фальшивые? Может быть, в Амстердаме он заменил настоящие бриллианты на стразы? Но на это потребовалось бы много времени, а его у похитителя не было. Да и самый вид бриллиантов (хотя я не специалист в ювелирном деле) говорил, что это – подлинные драгоценности.

Наконец, если альбинос был агентом спецслужбы и его задачей было следить за мной, находиться возле меня, то почему в Париже он уехал с вокзала раньше меня, даже не посмотрев, куда я поеду?.. А перед этим в Лондоне не хотел пустить меня в занятое им купе, – неужели он рассчитывал, что я сам ворвусь туда силой?..

По-видимому, все трое мошенников были каким-то непонятным образом связаны в одну шайку и затеяли против меня совместную интригу…

Мы с Максиной потратили много времени на разговор, но все же с того момента, как я видел альбиноса в последний раз, прошло не более трех часов. Поэтому я решил немедленно вернуться на вокзал Гар дю Нор и попытаться найти там какой-либо след его или тех двух молодчиков. Может быть, кондуктор омнибуса или кэбмен запомнили, куда они поехали и где высадились, и таким образом у меня появится шанс отыскать утраченный документ.

По совету министра иностранных дел я, в целях предосторожности, взял с собой из Лондона заряженный револьвер и теперь готов был пустить его в дело, если это потребуется. От шайки опытных грабителей можно было ожидать любой выходки.

Я очень проголодался, так как с утра ничего не ел, однако не стал тратить время на еду, а сразу поехал на вокзал. Там на площади я долго осматривался вокруг, пока не заметил носильщика, лицо которого показалось мне знакомым. Я видел его, когда выходил из поезда: он прошелся под окошками нашего купе, предлагая услуги для переноски багажа как раз в то время, когда я и альбинос бок о бок вышли из вагона. Спрошенный мною, он сделал вид, что ничего не помнит, но серебряный франк освежил его память, он подумал и вспомнил не только меня, но и альбиноса, которого описал довольно подробно.

Он не знал, куда девался «невысокий мосье», но, кажется, тот уехал в кэбе в сопровождении двух каких-то других джентльменов. Носильщик припомнил это обстоятельство потому, что кэбмен был ему хорошо знаком, как это обычно бывает на вокзалах, где носильщики и извозчики знают друг друга в лицо.

Он добавил, что этот «кучер» недавно вернулся на стоянку. Может ли он показать его мне? О да, может. И охотно сделал это, получив от меня второй франк.

«Кучер» оказался угрюмым парнем, как и большинство возниц в Париже, но вид и звяканье серебра, словно по волшебству, размягчили его.

Я начал с того, что сказал, будто разыскиваю своего друга англичанина, которого должен был встретить с утренним поездом из Кале, но, к несчастью, разминулся с ним. И попросил возницу описать седока, которого он отвозил утром с вокзала, добавив, что у моего «друга» было много всякого багажа.

Малый долго скреб затылок, а затем принялся описывать его весьма неуклюже, обнаружив поразительную нехватку наблюдательности, особенно когда дело дошло до подробностей. Однако информация, какую мне удалось вытянуть из него, звучала более или менее обнадеживающе.

Одно смущало меня: возница уверял, что альбинос уехал не один, а с двумя товарищами. Почему? Ведь те двое ждали омнибуса. Неужели они передумали и поехали вместе с ним?

Возница хорошо запомнил место, где высаживал своих трех пассажиров, и согласился отвезти меня туда. И я рискнул, хотя могло случиться, что человек, за которым мы охотимся, окажется вовсе не тот, кто мне нужен. Кроме того, ехать нужно было в отдаленный парижский район Нэйли; расстояние было так велико, что, поехав туда в кэбе и обнаружив в конце концов, что мы на ложном пути, я понапрасну потерял бы массу драгоценного времени.

Если б возница припомнил название улицы и номер дома, где он останавливался, я бы нанял мотор: две свободных машины стояли у вокзала рядом с извозчиками, поджидая клиентуру, и я через несколько минут был бы на месте. Однако, несмотря на обещанную внушительную сумму, возница мог сказать только то, что, подъезжая к какому-то месту, один из седоков приказал: «Поверни в следующую улицу налево!» Кэбмен так и сделал, и перед каким-то зданием в середине улицы ему было приказано остановиться. Он не позаботился узнать название улицы, хотя был не слишком хорошо знаком с тем районом, руководясь больше различными внешними ориентирами.

Слыша все это, я очень неохотно должен был признать, что у меня нет иного выбора, кроме как взять этого кэбмена в проводники. И мы поплелись в Нэйли на «Россинанте», уже утомленном дневной работой.

Там ориентиры не обманули возницу (чего я побаивался), и на тихой улочке скромного предместья мы остановились наконец перед зданием среднего размера, во многих окнах которого горел свет. Очевидно, это был пансионат – небольшая частная гостиница с полным содержанием для приезжающих.

У слуги, открывшего дверь на мой звонок, я узнал, что три английских джентльмена недавно прибыли и сейчас обедают. Не угодно ли мосье обождать несколько минут до конца обеда?

Моим ответом была пятифранковая монета, скользнувшая в руку слуги, и просьба – немедленно пропустить меня в столовую, не дожидаясь, пока закончится обед. Моим намерением было накрыть пташек врасплох во время кормежки: так они не смогут упорхнуть от меня раньше, чем я их опознаю. А как поступать дальше, решит обстановка.

Пятифранковая монета возымела колдовское действие. Я стремительно вошел в столовую и, стоя у двери, быстрым взглядом обежал длинный обеденный стол. Восемнадцать или двадцать человек обедали. И хотя некоторые, судя по их виду, были действительно англичане, я не нашел среди них ни одного, похожего на моих дорожных спутников.

Все сидевшие за столом повернулись и уставились на меня. Ни одного лица с неприятными, грубыми чертами!

Я тихо спросил слугу, кто из них приехал сегодня. Он указал мне на троих и добавил, что, хотя эти джентльмены прибыли из Англии, но останавливались здесь и раньше, так что хорошо известны хозяевам.

Пока я медлил, глубоко разочарованный, администратор пансионата, который, естественно, оберегал покой своих гостей, суетливо подбежал ко мне и осведомился, какое дело привело постороннего человека в его столовую? Я объяснил, что надеялся встретить здесь своих друзей, и учтиво попросил разрешить моему кэбмену взглянуть через дверную щель – этих ли англичан он привез сюда?

И когда возница опознал трех человек, мои сомнения, а с ними и надежда, рассеялись. Я преследовал не тех людей!

Теперь мне ничего не оставалось делать, как только вернуться обратно на площадь Гар дю Нор и опросить других носильщиков и возниц.

Однако и это ни к чему не привело. Никто не смог дать мне нужную информацию…

И все же альбинос где-то здесь, в Париже. У него с собой было много поклажи, и он не мог исчезнуть бесследно. Но как узнать его местопребывание? Я был бессилен разрешить этот вопрос.

И тогда, поскольку я не смел обратиться за помощью к полиции, я решил, не теряя времени, проконсультироваться у частного детектива, – так сказать, местного парижского Шерлока Холмса, действия которого я мог бы контролировать и которому не обязан был выкладывать всю правду, а сказать лишь самое необходимое.

В своем отеле я навел у администрации справку, где" можно найти хорошего частного сыщика, и, получив адрес, поехал туда на автомоторе: быстрая езда всегда успокаивала мне нервы.

К счастью (как я подумал тогда), мосье Анатоль Жирар оказался дома и мог меня принять. Меня ввели в небольшую приемную в очень уютной квартирке на пятом этаже многоквартирного дома. На меня с первого взгляда произвело хорошее впечатление умное, деловитое лицо хозяина – темноволосого, худощавого француза, который вежливо поздоровался со мной и пригласил сесть. Он показался мне не только деловитым, но и проницательным; я подумал, что проницательность – необходимое качество в профессии мосье Жирара.

Я представился ему как Джордж Сэндфорд – под этим именем я был записан в отеле «Елисейский Дворец», где мне и дали его адрес; если б мистер Сэндфорд вдруг превратился в Ивора Дандеса, могли возникнуть затруднения. Кроме того, в моем деле имелось много таких фактов, на которые я не имел права проливать свет, и в этом случае «Сэндфорд» отлично годился, так как в дальнейшем мог легко исчезнуть.

Я сказал, что у меня была украдена вещь, которая для меня имеет огромную ценность; но так как это подарок леди, имя которой ни в коем случае не должно фигурировать в деле, я не хочу обращаться в полицию. Все, чего я хочу от хорошо известного специалиста по розыску, мосье Жирара, – найти предполагаемого вора, которого я ему детально обрисовал, добавив, что мы с ним вместе ехали в Париж. Упомянул я также об инциденте на сходнях парома и объяснил, что пропажу обнаружил лишь сегодня, в отеле «Елисейский Дворец».

Жирар выслушал меня спокойно. Вероятно, он понимал, что рассказал я ему не все, кое-что скрыл «за ширмой», но он не пытался заставить меня отодвинуть ширму. Он задал несколько вопросов, относящихся непосредственно к делу, и я ответил на них насколько мог лучше. Когда же он коснулся обстоятельств, которые я счел слишком деликатными, чтобы разглашать их чужестранцу – пусть даже своему доверенному детективу, – я возразил, что в данном случае они не играют роли.

Слегка, но выразительно пожав плечами, он принял мое возражение без спора и только кивнул головой, когда я сказал, что, если мошенник будет вырыт из-под земли в течение двадцати четырех часов, я уплачу сто фунтов; если в течение двенадцати часов – сто пятьдесят фунтов; если в течение шести – двести. Я добавил, что медлить нельзя ни секунды, так как парень может ускользнуть из Парижа в любую минуту. И что бы ни случилось, мосье Жирар должен держать дело в строгой тайне.

Сыщик обещал сделать все, что в его силах, сказал, что надеется на успех (это звучало очень хорошо), и уверил меня в своей осторожности. В целом я был доволен им. Он выглядел как человек, который отлично знает дело, и, если б не предупреждение министра иностранных дел и не риск для Максины, я с удовольствием дал бы Жирару в руки более эффективное оружие, рассказав ему значительно больше.

Сообщив сыщику все свои предположения, я глянул на часы и увидел, что уже перевалило за десять. Мы попрощались, и так как я умирал от голода, то понесся на том же наемном моторе обратно в «Елисейский Дворец». Там я потребовал ужин прямо к себе в номер, чтобы мистер Джордж Сэндфорд случайно не встретил в ресторане людей, близко знающих мистера Ивора Дандеса.

Ел я не торопясь, потому что сегодня мне предстояло еще только одно дело – встреча с Максиной де Рензи в ее доме в двенадцать часов ночи: я должен был рассказать ей о своих новостях… вернее, об отсутствии их.

Я был уверен, что она с нетерпением будет ждать моего прихода.

Мне говорили, что после каждой премьеры, в которой Максина играет новую роль, она обычно идет кутить в ресторан, но в эту ночь она, конечно, не примет никаких приглашений и поспешит домой, возможно, даже не сняв грима. И сопровождать будет только Марианна – пожилая служанка, которая часто ходит с ней в театр, помогает ей там переодеваться, а потом несет цветы и подарки от поклонников ее таланта.

Максина жила в собственном очаровательном старомодном особнячке типа «коттэдж» в глубине небольшого сада; это была своего рода находка в одном из фешенебельных кварталов Парижа, на Рю д'Олянд (Голландской), на расстоянии всего двадцати минут езды от моего отеля. Но я решил не подъезжать к воротам ее дома, а оставить кэб на углу отдаленной улицы, потому что было бы неразумно афишировать, что мадемуазель де Рензи принимает у себя молодого мужчину в полночь.

На все это мне потребовалось бы менее получаса. Поэтому без двадцати двенадцать я направился через холл вниз по лестнице к выходу… и в вестибюле лицом к лицу столкнулся с той, кого менее всего ожидал здесь встретить, – с Дианой Форрест!

Разумеется, она была не одна, но секунду или две я не видел никого, кроме нее. Не было ничего, кроме ее милого лица. И на какое-то мгновение я подумал: не приехала ли она сюда затем, чтобы повидаться со мной, взять обратно свои жестокие слова, вернуть нашу любовь. Но это длилось только мгновение – одно безумное мгновение.

Затем я понял, что она не могла знать о моем пребывании в «Елисейском Дворце» и рассчитывать на встречу со мной. А когда здравый смысл окончательно прояснил мои мозги, я увидел рядом с ее прекрасным лицом также и другие лица – леди и лорда Маунтстюарт, Лизы Друммонд, Боба Уэста… такие ненужные мне лица!

Все они были в приподнятом настроении, очень оживлены. Дамы были в вечерних платьях и очаровательных накидках, состоявших главным образом из кружев и шифона, а Боб – в костюме английского туриста в Индии. Очевидно, они только что вернулись в отель из какой-то увеселительной поездки. Самое прекрасное в мире, бесконечно дорогое мне лицо Ди было бледно, но при виде меня стало розовым, хотя не могу сказать – от удивления или гнева или того и другого вместе. Лиза лукаво улыбалась, ее кошачье личико выглядело еще более бесовским, чем обычно. А все остальные были страшно удивлены, застав меня в вестибюле отеля.

– Боже, это вы или ваш призрак? – воскликнула леди Маунтстюарт со своим мягким калифорнийским выговором, который ничуть не изменился, несмотря на долгие годы ее супружеской жизни в Англии.

Если б это был мой призрак, он тут же растаял бы, чтобы выйти из замешательства и вихрем лететь к Максине. Но, к несчастью, молодой человек из плоти и крови, прежде чем исчезнуть, должен задержаться на некоторое время ради общепринятых правил приличия – независимо от срочности его дел.

Я сказал каждому «Здравствуйте!» и добавил, что так же удивлен встречей, как и они. И даже дружески подмигнул лорду Роберту Уэсту, хотя встретил его здесь вместе с Дианой, – причем выглядел он таким довольным, что мне захотелось его нокаутировать.

– О, мы это задумали давно, – объясняла леди Маунтстюарт, – я, Маунти (так игриво она называла мужа) и лорд Роберт. Правда, лорд Роберт и Диана собирались пойти сегодня на благотворительный базар герцогини, но тогда мы едва ли смогли бы выбрать другой день для совместной поездки в Париж. Это было бы ужасно! Сегодня и завтра – единственные два дня, когда мы все трое – я, Маунти и лорд Роберт – имеем возможность полюбоваться изумительным, потрясающим авто, сделанным по заказу покойного раджи Гуджарата… забыла его имя, что-то вроде Нагапаттируччи, – я всегда спотыкаюсь, когда приходится произносить эти варварские имена, когда-нибудь они меня уморят! Обычно меня выручает лорд Роберт, он все помнит на зубок. Вы знаете, мистер Дандес, когда он умер – не лорд Роберт, а раджа Гуджарата, – его машину выставили на продажу, об этом писали в газетах, и он любезно согласился поехать с нами в Париж, потому что он – я имею в виду лорда Роберта – разбирается в автомобилях больше, чем кто-либо другой, и он находит, что эта машина буквально создана для меня! Завтра Маунти должен условиться о цене с владельцами фирмы… Боже, Ди, как ты плохо выглядишь! Представьте себе, мистер Дандес, бедное дитя чувствует себя сегодня неважно, у нее с утра ужасная головная боль и потому она не могла пойти на базар: от шума и толкотни у нее еще больше разболелась бы голова, неправда ли, мистер Дандес? Я уговорила ее поехать с нами, ну и Лизу, конечно. Мы сели на дневной поезд через Булонь и Компьен и так хорошо провели в дороге время, что я готова была поехать обедать в Мадрид. Ну разве это не подвиг с моей стороны? А сейчас мы все ужасно устали и выдохлись. Завтра утром мы должны встать пораньше, надо еще раз осмотреть машину, опробовать ее, и Маунти должен будет условиться, – ах, это я уже говорила, – и потом сделать кучу всяких покупок, посетить Парижский дом моделей, ознакомиться там с последними модами весеннего сезона, побывать в Гран-Опера, – и на все это у нас только два дня, единственные два дня, которые мы… впрочем, об этом я тоже говорила…

– Конечно, вы ужасно устали и выдохлись, – ввернул я, воспользовавшись тем, что леди Маунтстюарт на секунду умолкла, переводя дыхание. – Поэтому не смею вас дальше задерживать!..

Я был серьезно встревожен, так как большие часы в холле уже показывали без пяти двенадцать. Бедная Максина, как она сейчас должна переживать!

Ди не смотрела в мою сторону. Отвернувшись от меня вполоборота, чтобы не оставить мне никаких надежд, она разговаривала с Бобом Уэстом, который сиял от радости, что она так любезна с ним и подчеркнуто равнодушна ко мне.

– «Выдохлись» – это, возможно, преувеличение, – засмеялась леди Маунтстюарт, – мне это слово не нравится. Но все же вместо стояния здесь, в холле, давайте лучше пройдем в наш гостиный салон и там поговорим. Я расскажу вам презабавную историю, вы будете смеяться до упаду… Маунти закажет нам немного виски и содовой…

– Да-да, идемте, Дандес, – промямлил ее супруг.

– Благодарю вас обоих, – пробормотал я, стараясь скрыть замешательство; сердце во мне упало. – Но… вы так утомлены, я знаю… и потом… потом…

– И потом мистер Дандес наверняка спешит на приятное свидание, – пропищала насмешливо Лиза.

Леди Маунтстюарт шутливо погрозила мне пальчиком и снова рассмеялась (когда она смеется, она выглядит привлекательной, и она знает это хорошо).

– Респектабельному юному англичанину непростительно так поздно идти на свидание в Париже: здесь такие испорченные нравы! Не правда ли, мистер Дандес? – сказала она.

– Все зависит от того, какое свидание, – попытался я спокойно улыбнуться. Но когда Ди неожиданно повернулась и холодно посмотрела мне прямо в глаза, кровь прилила к моему лицу. Я начал запинаться, словно школьник, не выучивший урока.

– Боюсь, что я… э-е… дело в том, что я вынужден… понимаете, я договорился по важному вопросу… и очень хотел бы отказаться, но… честное слово, не могу, и… э-е… извините, должен сейчас бежать, иначе опоздаю. До свидания, до свидания!

Затем я пробормотал что-то насчет того, что надеюсь увидеться с ними еще раз до их отъезда из Парижа, и почти побежал, сознавая, что своими извинениями вынес сам себе страшный приговор.

Когда я уходил, Ди смеялась на какую-то шутку Боба Уэста, и хотя ее смех и его шутка, конечно, не имели ко мне никакого отношения, уши мои горели, а в груди вместо сердца я ощущал холодный кусок железа. Теперь для лорда Уэста настало самое время сделать предложение Диане Форрест, – теперь, когда она считает меня вероломным и недостойным ее руки, если только Боб знает об этом. И я боялся, что он скоро узнает…

Я вышел на чистый воздух почти ошеломленным. Меня все еще преследовал пристальный взгляд милых синих глаз моей (уже не моей?) Ди…

Один из посыльных отеля по распоряжению портье пошел вызывать для меня кэб и, как мне показалось, слишком долго ходил за ним. Нервничая, я расхаживал взад и вперед по роскошному мраморному порталу отеля и нетерпеливо кусал себе губы, хотя понимал, что найти кэб в полночь не так легко, как в полдень.

Наконец кэб прибыл, и я назвал кэбмену улицу, однако не в том направлении, где жила Максина де Рензи, а в противоположном, так как опасался, что чьи-либо чужие, враждебные уши могут подслушать адрес; и лишь когда мы отъехали подальше от отеля, я уточнил направление.

Но и тут упомянул не саму улицу, а лишь соседнюю с ней. – Поторопитесь! – приказал я вознице, потому что уже просрочил более двадцати минут и теперь, безусловно, не мог прибыть вовремя. Он повиновался и тем не менее тащился как полусонный; немудрено, что квартала, где жила Максина, мы достигли значительно позже полуночи.

Еще по дороге я услышал, как где-то вдали башенные часы пробили половину первого. А когда остановил кэб на углу одной из отдаленных улиц, чтобы дальше идти пешком, я даже боялся взглянуть на свои карманные часы.

…Ах, если б в тот момент я мог предвидеть, какие ужасные события ожидают меня впереди!

Рассказ Максины Де Рензи

Глава 10. Максина играет на сцене и за сценой

Как я сыграла в театре свою роль в тот страшный вечер, я не знаю.

Вскоре после поднятия занавеса, когда я, встреченная громом аплодисментов, вышла на сцену, чтобы произнести мою первую реплику, я ничего не помнила из того, что должна была сказать. И сквозь слепящий туман, застилавший мне глаза, не могла разглядеть Рауля в ложе, где, как я знала, он должен был находиться… если ничего не случилось. И тем не менее я услышала и всем существом ощутила присутствие рук, аплодировавших мне горячее, чем все остальные.

Да, Рауль был здесь. И его любовь донеслась до меня через весь зрительный зал и согрела мое иззябшее сердце, подобно солнечному лучу, пробившему путь сквозь серые облака. Я не должна ослабеть, сдаться. Ради него я должна сыграть роль как можно лучше. Я никогда не проваливалась раньше, не должна провалиться и сегодня – тем более сегодня!

Мысль о Рауле вернула мне мужество. И хотя перед выходом на сцену я не могла припомнить ни слова из моей новой роли и даже опасалась, что не смогу играть, во время долго не смолкавших рукоплесканий я постепенно обрела способность говорить. Нужные слова сами собой появились в моей памяти. Я вошла в образ, забыв обо всех наших неприятностях…

И я овладела зрителями. Я могла делать с ними что хочу – заставить их смеяться, плакать, бурно рукоплескать мне и исступленно вопить «Браво! Браво!»

И все же один раз я вдруг испугалась этой огромной толпы по ту сторону рампы – как укротитель львов иногда вдруг пугается своих хищных питомцев.

«Что, если б они знали про меня все? – промелькнул в моем мозгу жгучий вопрос. – Если б в аудитории вдруг прозвучал голос, объявивший, что Максина де Рензи изменила Франции за деньги, английские деньги? Как бы потянулись эти аплодирующие руки к моему горлу, чтобы задушить меня!»

Однако я продолжала играть, отогнав тягостные мысли. Актриса всегда должна играть, пока не сломится. Думаю, что ее нельзя согнуть как других женщин, и все же нередко завидую тем женщинам, которые не испытали суровой закалки характера на сцепе: слишком тяжело дается иногда эта закалка!..

Наконец, закончился первый акт. Но еще пять раз подымался занавес, и пять раз я должна была возвращаться на сцену, улыбаться, кланяться, посылать воздушные поцелуи и делать вид, что восхищена овациями. Потом, когда я уже могла спастись бегством, на пути к моей актерской комнате меня окружили люди с поздравлениями и пышными букетами цветов. Со всех сторон мне пожимали руки, журналисты протягивали блокноты, вспышки фото-кодаков слепили глаза. Но я протиснулась через толпу, не глядя на окружающих, потому что знала: Рауль уже ждет меня…

Да, он ждал, сияющий бескорыстной гордостью за меня, за мой успех и овации – мой милый, чуть капризный мальчик, похожий скорей на Аполлона Бельведерского, одетого в модный фрак, чем на обыкновенного молодого дипломата из министерства. Впрочем, дипломатия, конечно, не была его настоящим призванием. Он мог бы стать поэтом или художником или тем и другим; он всегда мечтал об этом, вечный мечтатель с изящными манерами и благородным лицом, которое могло бы показаться строгим, если б не ласковые глаза и губы.

Вокруг нас были люди, и мы с ним разговаривали просто как знакомые, пока я не ввела Рауля в крохотный будуар рядом с актерской комнатой. Там, о, там мы разговаривали уже не только как знакомые! Думаю, этим сказано все.

Прикосновение рук Рауля и его губы, которые были совсем не строгие, дали мне силу приготовиться к тому, что еще ожидало меня впереди. Есть что-то волшебное в прикосновениях, даже самых незначительных, того, кого любишь больше всех. Мы оба забыли обо всем на свете, и даже смерть в эту минуту не могла бы разлучить нас.

Ранее я флиртовала со многими мужчинами – иногда потому, что это забавляло меня и они мне нравились, как, например, Ивор Дандес, а иногда мне нужно было покорить их по политическим мотивам. Но никогда еще я не испытывала чудесного чувства настоящей любви, пока не встретилась с Раулем дю Лорье. И теперь самым блаженным отдыхом для меня было положить голову ему на плечо и закрыть глаза, не двигаясь, не произнося ни слова.

Мои душа и тело были измучены бесконечным напряжением нервов, постоянным стремлением скрыть мою тайну от окружающих. Когда мирные, спокойные мечты о будущем освежали мой разгоряченный мозг, мрачные воспоминания вдруг отбрасывали меня назад и жалили как ядовитые змеи. Я понимала, что не заслужила права на блаженный покой, что руки моего любимого оттолкнули бы меня в невыразимом ужасе, если б он узнал, что я наделала и как обманула его доверие, посягнув на его честь и благополучие.

В течение семи лет я была политическим шпионом. Да! Но я питала недобрые чувства к России и Германии и дала отцу клятву отомстить за него. А Франция – союзник России. В конце концов изменить чужой стране менее гадко, чем обмануть человека, которого обожаешь и который обожает тебя. Мы, женщины, всегда верны тем, кого любим по-настоящему, готовы принести им любую жертву. Я знала это и думала: если когда-нибудь полюблю, то сумею доказать свою преданность… и вот теперь предала возлюбленного, продала его родину! Лишь в объятиях Рауля я осознала, что натворила, и эти объятия доставляли мне не только блаженство, но и огромную душевную муку.

Даже если мы с ним каким-то чудом будем спасены и все окончится благополучно, ничто на Земле не может смыть темное пятно с моего сердца – сердца, которое Рауль считает таким верным, таким чистым.

Есть ли что-либо страшней для любящей женщины, чем постоянно хранить от мужа секрет, раскрыв который она потеряет его уважение?

Безусловно, я заслужила наказание, и мой удел – нести его через всю жизнь, если еще раньше не случится крушение наших надежд. Даже на вершине блаженства мысль о проклятом темпом пятне будет преследовать меня и омрачать минуты моего счастья…

…Я не могла долго отдыхать в тишине, сидя с закрытыми глазами. Иногда я вздрагивала и всхлипывала, хотя глаза мои оставались сухими, а Рауль пытался успокоить меня, полагая, что я просто возбуждена и взволнована новой ролью – трудной и ответственной. Он не догадывался, как трудна и ответственна была она для меня на самом деле!

– Дорогая, – сказал он восторженно, – сегодня ты была божественна! Как я гордился тобой – и как горжусь! Раньше мне казалось, что уже невозможно обожать тебя сильней, но сейчас я люблю тебя в тысячу раз больше!

Я знала, что это правда; я могла читать это в его глазах, слышать в звучании его голоса. С того дня, когда я так легко успокоила его, пообещав выручить из беды и уговорив принять от меня все, что я имею, он видел во мне своего ангела-спасителя. Сердце его было готово разорваться от любви… которую я не заслуживала.

«Зато сегодня, – думала я, – у меня для него есть великолепная новость, она заставит его вскрикнуть от восторга: я скажу ему, что бриллианты нашлись и сейчас у меня в руках!»

О, эти бриллианты! Как ненавидела я их в ту минуту! Ведь это они толкнули меня на бесчестный поступок, и теперь лавина несчастий, возможно, уже катится на нас, чтобы навсегда похоронить нашу любовь.

Внезапный страх заставил меня еще крепче прижаться к Раулю, еще тесней обнять его, потому что я подумала: а вдруг я и впрямь никогда больше не буду в его объятиях, и его лучистые глаза не будут глядеть на меня с такой лаской, как сейчас?

– Рауль, дорогой! – прошептала я. – Если все люди там, в зале, отвернутся от меня и освищут вместо того, чтобы аплодировать, – будешь ли ты по-прежнему гордиться мной, по-прежнему любить меня?

– Я бы любил тебя, мое сокровище, еще больше, если б это было возможно, – ответил он, нежно обнимая меня. – Но я – ревнивое животное и не переношу мысли, что ты можешь принадлежать другим, пусть даже публике, которая оценивает тебя так высоко, как ты этого заслуживаешь. Я знаю, тебя все обожают, называют любимицей Парижа, и горжусь этим, но в то же время мне хотелось бы забрать тебя от них. Лишь один я имею право обожать тебя, преклоняться перед тобой. А если весь мир обернется против тебя – это будет для меня радостью; я приму вызов и встану на твою защиту!..

– Неужели ничто не могло бы заставить тебя разлюбить меня? – продолжала допытываться я с тем странным очарованием ужаса, которое иногда заставляет человека подходить к краю бездны и заглядывать в нее.

– Ничто на Земле! – пылко ответил он. – Пока ты мне верна.

– А если б я была неверна, если б обманула тебя?

– Тогда я убил бы тебя, а потом себя. Но у меня кровь приливает к лицу при одной мысли об этом. Зачем ты говоришь о таких вещах, раз это невозможно, благодарение Богу? Я знаю, что ты любишь меня, иначе не принесла бы такую благородную жертву, желая спасти мою честь…

Я затрепетала и похолодела от страха. Напрасно заглядывала я в эту пропасть, в эту жуткую бездонную темноту! В самом деле, зачем думать об ужасах, если есть возможность насладиться несколькими светлыми минутами, может быть, последними в моей жизни?..

Чтобы отвлечься, я уже хотела сказать Раулю о найденном колье, но он продолжал говорить мне такие ласковые, милые, нежные слова любви, что я не смела прервать его, зачарованная и покоренная…

А затем, намного раньше, чем следовало бы (так мне показалось), вдруг прозвучал первый звонок, призывающий зрителей в зал, а артистов – готовиться к выходу на сцену.

У меня уже не оставалось больше свободных минут. Раньше иногда я позволяла себе, не считаясь с режиссером и публикой, задерживать поднятие занавеса (хотя обычно отношусь к своим обязанностям добросовестно), но в этот вечер, наоборот, хотела бы как можно скорей закончить спектакль, чтобы к полуночи быть уже дома и там разрешить свои тревоги и сомнения, узнав кое-что хорошее, а может быть, и самое худшее.

– Ты должен уходить, дорогой, – сказала я. – Но у меня есть для тебя одна новость, большой приятный сюрприз. К сожалению, сейчас нет времени для объяснений – это очень длинная история, – а увидеться с тобой до конца игры я не смогу: антракты будут короткими, и каждый акт я начинаю сама. Но после заключительной сцепы моей гибели, в конце четвертого акта, я не стану выходить на вызовы: после смерти это выглядит неэстетично – не правда ли? – и я никогда не выхожу. Поэтому, как только опустится занавес, приходи сразу сюда, в эту комнату. Мы увидимся с тобой еще несколько минут, прежде чем я переоденусь и поеду домой.

– Только несколько минут! – огорченно подхватил Рауль. – А потом? Ты же давно обещала мне поужинать вместе со мной в первую ночь после премьеры. Разве забыла?

Мое сердце сделало скачок, когда он напомнил мне об этом обещании. Раньше я не забывала о свидании с Раулем, а теперь оно вылетело из моей головы! Было столько неприятных, мучительных переживаний, что они вытеснили из памяти предстоящую встречу.

Я невольно отшатнулась от Рауля с возгласом удивления.

– Ты забыла! – воскликнул он, разочарованный и обиженный.

– Только на минуту, – сказала я, – потому что сейчас я сама не своя. Я очень устала, возбуждена, у меня расшатались нервы, как и всегда в день премьеры. Да, я помню, мы собирались с тобой поужинать вдвоем – ты и я. Но… – я запнулась.

– Может быть, я тебе мешаю? – спросил он тоскливо, в то время как я обдумывала, как мне поступить. Его ясные глаза сразу как будто померкли, стали напоминать глаза ребенка, брошенного всеми, и я не могла этого перенести…

Прозвучал второй звонок.

– Не говори так жестоко! – упрекнула я Рауля. – Дело просто в том, что… я очень утомилась. Не думаю, чтобы я была в состоянии ужинать. Моя служанка непременно потребует, чтобы я сразу легла в постель – как только приеду домой. Бедная старая Марианна! Она настоящий тиран, когда воображает, что это нужно для моей пользы. И, как правило, кончается тем, что я подчиняюсь ей, а не наоборот. Но посмотрим, как я буду чувствовать себя в конце последнего акта. Мы с тобой поговорим об этом, когда я приду сюда… после смерти.

Я попыталась рассмеяться на свою печальную шутку, но пожалела об этом, так как смех мой прозвучал неестественно. На лицо Рауля набежала тень; оно, такое чувствительное, всегда выражало массу душевных переживаний, однако на этот раз у меня уже не было времени утешать моего огорченного друга.

– Увидеть тебя снова, – торопливо добавила я, – будет для меня возвращением к жизни. Я воскресну… А теперь – прощай… нет, не прощай, а до свидания!

Отослав, наконец, его, я опрометью кинулась в свою актерскую комнату, чтобы приготовиться к выходу. Мы с Раулем провели в будуаре не менее пятнадцати минут – весь антракт; я была как на иголках.

К счастью, переодеваться для второго акта не требовалось;

тем не менее Марианна, которая в дни премьер всегда сопровождает меня в театр, очень нервничала. Она суетливо передвигалась по комнате и бесцельно переставляла мою косметику на туалетном столике перед большим трюмо.

– Ваш администратор уже два раза заглядывал сюда, мадемуазель! – сказала она ворчливо. – А вот какое-то письмо для вас. Швейцар только что принес его. Но сейчас вам некогда его читать, идите на сцену!

Волна слабости захлестнула меня. Я предположила, что Ивор разузнал нечто страшное и решил предупредить меня немедленно.

– Я должна прочесть письмо! – заявила я. – Дай мне его сейчас же!

Марианна честно и верно служила мне уже много лет и по возрасту годилась мне в матери. Она частенько спорила со мной по разным вопросам, однако на сей раз что-то в моем голосе заставило ее повиноваться с необычайной поспешностью. И тут я получила удар.

На конверте я узнала почерк графа Алексея Орловского.

Я не трусиха, но лишь большим усилием воли принудила себя внешне спокойно вскрыть конверт. Я боялась сотни разных вещей, а больше всего известия о том, что Договор находится в руках Орловского… Он вполне мог заявить, что документ у него, и предложить мне в обмен постыдную сделку.

С чувством осужденного преступника, идущего на гильотину или вечную каторгу, я вынула из конверта сложенный голубой листок и торопливо развернула его.

В первую секунду бумага показалась мне сплошным темным пятном, на котором нельзя разобрать слов. Но это быстро прошло, текст прояснился, и, пробежав его глазами, я поняла, что у Орловского есть какая-то козырная карта, которая будет предъявлена мне позже, когда он найдет это нужным.

Вот содержание его записки:

«Моя дорогая Максина! – так начал он письмо, хотя я никогда не давала ему права обращаться ко мне по имени и никогда раньше он не осмеливался называть меня „дорогая“. – Я должен видеть вас и поговорить с вами этим вечером наедине. Это нужно не мне (хотя вы очень хорошо знаете, что значит для меня быть с вами!), это нужно для вашего блага и для блага еще одного человека. Думаю, вы догадываетесь, что все это очень важно, и уверен, что вы не только захотите встретиться со мной, но будете искать этой встречи, хотя раньше избегали меня. Поэтому беру на себя смелость ждать вас у служебного подъезда, когда вы будете выходить из театра.

Ваш (хотите вы этого или нет) АЛЕКСЕЙ.»

Если б что-либо могло доставить мне в тот момент удовольствие, так это разорвать письмо в мелкие клочки на глазах у автора, а потом швырнуть их ему в его ненавистное лицо и сказать: вот мой ответ!

Но сейчас он не смотрел на меня, и даже если б смотрел, я не смогла бы сделать то, чего хочу. Он знал: я соглашусь встретиться с ним, ему нечего бояться, что я публично прикажу ему убраться прочь с моей дороги; я должна была увидеть его!.. Но как это устроить после того, как я только что отказала Раулю в его просьбе проводить меня? Рауль придет ко мне сразу после эпизода моей смерти на сцене, и если даже не поедет со мной, то, по крайней мере, выйдет к подъезду, чтобы усадить меня в коляску. Л там меня будет ожидать хитрый и коварный враг – Орловский… и Рауль увидит его!

Что придумать? Как обойти этот безвыходный тупик?

Глава 11. Максина возвращает бриллианты

Я пыталась ответить на этот вопрос, решить что-либо, но мой мозг отказывался соображать.

«Я не должна сейчас думать, – твердила я себе, – я должна верить в удачу, верить в удачу. Постепенно я придумаю что-нибудь…»

Однако в дальнейшем моя роль в пьесе уже не оставляла мне времени на обдумыванье. Я была уже не Максиной де Рензи, а несчастной венгерской принцессой Еленой, чья трагическая судьба была еще более скоротечна и безжалостна, чем судьба Максины. Когда Елена скончалась на руках своего возлюбленного и я была в состоянии снова приняться за раскручивание запутанного клубка моей личной жизни, вопрос все еще настоятельно требовал ответа, и решать его надо было немедленно.

Прежде всего нужно было избавиться от Рауля, убрать его с пути, ранив при этом его сердце, – Рауля, моего возлюбленного, помощь и защита которого были мне так нужны!

Я распорядилась пропустить его ко мне. И когда принцесса Елена умерла, занавес упал и Максина де Рензи получила возможность оставить подмостки, Рауль дожидался меня у дверей моей рабочей актерской комнаты. Он был уже в макинтоше, очевидно, собираясь провожать меня.

Когда мы вместе вошли в мой будуар, он схватил мои руки, крепко сжал их и принялся без конца целовать. Но лицо его было бледно и печально, и снова боязнь вкралась в мое сердце, как внезапный язычок пламени вспыхивает иногда среди пепла затухающего костра.

– Что с тобой, Рауль? Почему ты так выглядишь? – спросила я, а в голове моей звучал иной вопрос: «Не сообщил ли тебе кто-нибудь в театре о пропавшем документе?»

И я была готова заплакать, как дитя, от облегчения, когда он сказал:

– Виновата ужасная последняя сцена. Я и раньше видел, дорогая, твою сценическую смерть в какой-то другой пьесе, но тогда это не произвело на меня такого сильного впечатления, как в этот раз. Может быть, потому, что в те дни ты еще не принадлежала мне… или потому, что сегодня ты играла особенно ярко, твои переживания были так реальны, прямо потрясающе реальны! Зал просто сошел с ума! Слышишь, как они ревут: требуют, чтобы ты показалась?.. А я, честное слово, до сих пор не могу прийти в себя. Удивляюсь, как я усидел на месте и не выпрыгнул из ложи, чтобы спасти тебя! Принц Кирилл был просто олух – не успел помешать злодею занести над тобой кинжал! Я бы убил негодяя в третьем акте – и тогда Елена могла бы избежать гибели и счастливо выйти замуж.

– Верю, ты убил бы злодея, – сказала я, улыбаясь его горячности.

– Да, нужно быть ревнивым! Согласен, я тоже ревнив, но такая честная мужская ревность – не оскорбление, а комплимент любимой женщине!

– Ты все принимаешь близко к сердцу, даже игру на сцене!

– Если героиня – женщина, которую я люблю, – пылко сказал он.

– И всегда будешь льстить мне, как все мужчины, кого я знаю? – засмеялась я, хотя мне хотелось плакать.

– Думаю, никогда. Лести во мне нет, я говорю вполне искренне. Ты, наверное, презираешь меня за мою несколько детскую восторженность?

– Напротив, люблю еще больше, – возразила я, думая о том, как бы удалить его поскорей.

– Допускаю, что из меня плохой дипломат, – продолжал он. – Я всегда говорю, что думаю, а в дипломатии это не принято. Я хотел бы иметь достаточно денег, чтобы забрать тебя из театра и уехать с тобой куда-нибудь в тихое, красивое местечко, где мы могли бы не думать ни о чем, кроме нашей любви, и жить только друг для друга. Мир вокруг нас был бы прекрасен!.. А ты хотела бы уехать со мной?

– Ах, если б я могла! – вздохнула я. – Если б завтра же мы с тобой уехали вдвоем далеко-далеко, в красивое, тихое местечко… Но – кто знает, что ожидает нас завтра? А пока…

– А пока ты не собираешься отослать меня прочь от себя? – умоляюще спросил он нежным тоном с видом обиженного ребенка, что придавало ему особое очарование. – Ты не знаешь, что это такое – сначала видеть твою смерть на сцене, где я ничем не мог помочь тебе, где твоим возлюбленным был другой мужчина, а потом снова прикасаться к тебе, живой и теплой, родной и обожаемой! Ты должна разрешить мне поехать с тобой в твоей коляске, поцеловать там на прощанье и пожелать доброй ночи. Если ты даже очень утомлена, разве нельзя мне доехать с тобой хотя бы до ворот твоего лома?

Я отдала бы весь мой сегодняшний успех на сцене, если б могла сказать «да». Но вместо того должна была пробормотать извинение и сказать, что не хочу, чтобы нас видели за пределами театра, пока не будет оглашена наша помолвка. А что касается разрешения зайти ко мне домой, то он не стал бы просить этого, если б знал, как сильно болит у меня голова…

Мне было тяжело говорить это, а бедный Рауль так забеспокоился за меня, что сразу согласился немедленно уйти.

– Это огромная жертва с моей стороны, – сказал он, – отказаться от того, о чем я мечтал уже много дней подряд, и отпустить тебя одну именно в эту ночь.

– Почему «именно в эту ночь»? – быстро спросила я, так как моя трусливая совесть опять зашевелилась во мне.

– Только потому, что сейчас я люблю тебя больше, чем когда-либо, и – это, конечно, глупое чувство – мне кажется, что… впрочем, не будем говорить об этом.

– Ты должен сказать! – крикнула я.

– Ладно, скажу… лишь затем, чтобы услышать твои возражения… Видишь ли, этот последний эпизод пьесы… ну, мне показалось, что я могу потерять тебя навсегда. Ощущение какой-то опасности сдавило мне сердце – и ничего больше. Несколько по-женски, не так ли?

– Не по-женски, а по-дурацки, – сказала я отрывисто. – Отбрось всякие ощущения и думай лучше о завтрашнем дне. Завтра увидимся.

Когда я говорила это, внутренний голос издевательски подсказал мне: «Если вообще увидимся завтра или когда-либо». Я заткнула уши на этот голос и быстро продолжала:

– Прежде чем мы скажем «о ревуар», я покажу тебе одну вещь. Тебе она наверняка понравится, и твои смешные предчувствия развеются как дым. Подожди, сейчас я принесу.

Я побежала в актерскую комнату – рядом с будуаром, где Марианна убирала мой гардероб и озабоченно сновала взад и вперед, – милая, старая, преданная мне особа. Она была довольна моим шумным успехом, но без особого энтузиазма, потому что неизменно верила в мой талант и не допускала мысли о том, что я могу «провалиться». Для нее это было так же невозможно, как падение неба на землю.

Она не волновалась за меня… однако не чувствовала бы себя так безмятежно, если б знала, что охраняет не только мою «бижутерию», но и знаменитое бриллиантовое ожерелье стоимостью около полумиллиона франков.

– Оно лежало на самом дне моей шкатулки с ювелирными изделиями. Я знала, что там оно в полной безопасности, так как ничто на свете, кроме взрыва бомбы, не может заставить Марианну покинуть комнату в мое отсутствие; и даже в случае взрыва она будет пытаться взлететь на воздух с моей драгоценной шкатулкой в руках. Эту шкатулку мы всегда берем с собой в театр для украшения театрального реквизита и потом отвозим обратно домой.

Ничего не говоря Марианне, которая отчищала какое-то пятнышко с моего платья из третьего акта, и повернувшись к ней спиной, я вынула из шкатулки свои драгоценности одну за другой, пока луч электрического света не упал на бриллианты, и они засверкали, заиграли всеми цветами радуги. Поистине, это было волшебное зрелище! Я невольно залюбовалась их игрой, ведь я женщина и знаю толк в камнях!

Их было не так уж много. Колье было составлено из ряда бриллиантов, подобранных с большим вкусом в несколько плоских «кистей», каждая по шести камней, но даже самые маленькие из них, окаймлявшие золотую застежку, были величиной с рисовое зерно, а центральные, имевшие превосходную огранку в виде двух усеченных пирамид, сложенных основаниями, поражали прозрачностью, красотой и размерами – с крупную горошину. Они имели безукоризненную чистоту, я не могла найти в них ни одного дефекта – трещинки или пузырька. Каждый из них в отдельности представлял собою целое состояние, а все вместе они имели также и большую художественную ценность.

После первого трепета наслаждения я вынула это роскошное колье из шкатулки и опустила в лежавшую на столе маленькую изящно вышитую сумочку из розовой и серебряной парчи. Эту сумочку – нечто вроде дамского ридикюля – мне подарила на днях одна из моих поклонниц для ношения в ней кошелька, перчаток или носового платка. До сих пор я не пользовалась ею, но сейчас мне показалось, что это – очень удобный футляр для бриллиантового ожерелья.

И я тут же придумала способ, как вручить ее Раулю.

Вначале, перед спектаклем, я предполагала просто отдать бриллианты ему в руки и сказать: «Смотри, что у меня есть для тебя!» Но теперь переменила намерение: мне нужно было заставить его поскорей уйти из театра – уйти совсем далеко, чтобы избежать встречи с графом Орловским у театрального подъезда. То, что Рауль ревнив, меня не огорчало; ведь он сказал, что его ревность – это комплимент мне, что только бесчувственный влюбленный может не ревновать артистку, которая постоянно живет на глазах у всего света. Но я не хотела, чтобы Рауль ревновал меня к русскому атташе, так как знала, что при малейшем поводе это чувство выльется у него в бешеную вспышку и повредит его дипломатической карьере.

Если б я просто отдала ему бриллианты, он ни за что не ушел бы, а остался обсуждать со мной это необычайное событие и задал мне десяток вопросов, на которые я не смогла бы найти ответы; лишь повидавшись с Ивором Дандесом, я знала бы, что и как мне говорить…

Конечно, Раулю все равно нельзя было выложить всю правду. И все же мне хотелось, чтобы он получил бриллианты сегодня, потому что это развеяло бы его подавленное настроение и вызвало у него прилив бурной радости: он будет избавлен от долга герцогине де Бриансон! Пусть хоть он будет счастлив в эту ночь, несмотря на то что я прогнала его и не знаю, что ожидает нас завтра утром…

Я завязала на сумочке серебряные шнурки на два крепких узла, затянула их потуже и с сумочкой в руках вошла к Раулю в будуар.

– Здесь лежит что-то очень ценное, – сказала я с таинственным видом, улыбаясь. – Это мой подарок. Он понравится тебе, я знаю, и ты порадуешься за нас обоих. Мне стоило немало хлопот добыть для тебя этот сувенир. Приказываю: когда ты откроешь у себя дома эту сумочку, то тут же сядешь за стол и будешь писать мне большое-пребольшое письмо. Понял?

– Письмо? – недоуменно спросил он. – Зачем?

– В нем ты подробно опишешь свои впечатления от моего подарка, и можешь даже добавить к ним несколько ласковых слов, если пожелаешь. Это письмо я хочу получить завтра утром, как только проснусь. Итак, иди, мой дорогой, посмотри дома на приятный сюрприз и напиши мне! А я буду думать о тебе каждую минуту – во сне и наяву.

– А почему мне нельзя посмотреть сейчас? – капризно спросил Рауль, беря у меня розовую сумочку с той славной, неуклюжей манерой, с какой мужчина обычно берет в руки нежную дамскую вещичку.

– Потому что это сюрприз. Впрочем, ты и сам догадаешься, почему, – ответила я, поднимая к нему лицо для поцелуя.

– А я хочу сейчас!

– Имей терпение, и все будет хорошо. Ну иди же, мой милый мальчик, выполняй мой приказ!

Он больше не возражал и запихнул сумочку во внутренний карман макинтоша так небрежно, словно в ней не было ничего, кроме пары перчаток.

– Будь осторожен! – не могла я удержаться от восклицания, но не думаю, что он расслышал мои слова: он сжал меня в объятиях и принялся целовать так, будто чувствовал в моем сердце неизбывную тревогу и хотел погасить ее поцелуями…

Глава 12. Максина едет с врагом

Когда Рауль ушел, я приказала Марианне поскорей снять с меня платье из золотистой, тонкой, как паутинка, ткани, в котором умерла несчастная принцесса Елена, и надеть мне черное длинное платье, в котором такая же несчастная Максина приехала в театр. Я даже не стала тратить время на снятие грима.

Другие актеры и актрисы, следуя моему примеру, тоже заторопились. Они не стали готовить костюмы для следующей постановки, как мы обычно делаем, чтобы не суетиться перед началом спектакля или репетиции.

Тем не менее было уже без двадцати минут двенадцать, когда я переоделась. Теперь мне предстояло встретиться с Алексеем Орловским, каким-либо способом избавиться от него, а затем поспеть вовремя к назначенному сроку для встречи с Ивором Дандесом, на которую, я знала, он постарается не опоздать.

Моя коляска уже стояла у подъезда. Я рассчитывала минуту или две поговорить с Орловским, если он ждет, выяснить, что он действительно знает про меня, а затем действовать смотря по обстоятельствам.

И во всяком случае постараться отложить длительный разговор на другое время.

Выходя из театра, я опустила на лицо густую вуаль, но Орловский сразу узнал меня и подошел ко мне. Как видно, он сторожил у двери.

– Добрый вечер, – сказал он. – Тысячу поздравлений! Я видел, как вы сегодня играли, это было умопомрачительно!

Он протянул мне руку, и я должна была дать ему свою, потому что, не говоря уже о Марианне (которая шла следом за мной), рядом находились мой грум,[12] швейцар, несколько рабочих и служащих театра. Они могли все видеть и слышать, а я терпеть не могу сплетен, до которых такой охотник Орловский.

– Я получила вашу записку, граф, – сказала я по-русски, хотя он обращался ко мне на французском языке. – Зачем вам понадобилось увидеться со мной?

– По делу, о котором не расскажешь в двух словах, – ответил он. – Нечто очень важное.

– Я так устала! – вздохнула я. – Давайте отложим разговор на завтра?

Я попыталась вытянуть из него, что можно, и в какой-то степени достигла этого.

– Вы не захотели бы откладывать разговор на завтра, если б знали, что мне все известно, – сказал он.

Было ли это блефом или ему и в самом деле известно что-то, кроме пустых подозрений?..

– Я не понимаю вас, – сказала я внешне спокойно, хотя губы мои пересохли. – Объяснитесь, пожалуйста!

– Должен ли я упомянуть слово «документы»? – намекнул он. – Ручаюсь, вы не пожалеете, если позволите мне поехать с вами, мадемуазель.

– Я не могу взять вас здесь в коляску, – отвечала я, – здесь слишком много свидетелей. Но прикажу остановиться и подожду вас на углу улицы Евгения Богарнэ. Оттуда вы сможете поехать со мной – до тех пор, пока я сочту это нужным.

– Очень хорошо, – согласился он. – Но только отошлите вашу служанку домой в другом экипаже; не могу же я разговаривать при ней.

– Нет, сможете. Ни она, ни грум не знают никакого языка, кроме французского; впрочем, Марианна знает еще немного по-английски. И она всегда сопровождает меня до дома.

Это была правда. Но если б я ехала с Раулем, то, может быть, и отослала добрую женщину домой одну, и она не стала бы возражать, потому что любила Рауля, восхищалась им как «примерным молодым человеком» и уже догадывалась (хотя я еще не говорила ей), что он – мой жених. Но ради графа Орловского, который так назойливо хотел быть моим спутником, я не собиралась разлучаться с Марианной.

…Три или четыре минуты спустя я приказала кучеру остановиться, и почти немедленно появился Орловский. Он занял в коляске место слева от меня, а Марианна, молчаливая, но несомненно, изумленная, уселась напротив нас, на маленьком переднем сиденье, лицом к нам.

– Ну, – сказала я, – начинайте. Только, пожалуйста, покороче.

– Не принуждайте меня быть скоропалительным, – возразил он. – По возможности я буду краток. И не говорите со мной так, словно вам жаль каждую минуту, потраченную на меня, – ведь я люблю вас…

– О, пожалуйста, граф! – перебила я. – Я уже давно сказала вам, что это бесполезно.

– Но с тех пор многое изменилось. Может быть, изменится и ваше отношение ко мне, а? У женщин так иногда бывает. Знайте, Максина, я – человек настойчивый и рано или поздно добьюсь вашей любви. А сейчас хочу предупредить вас о большой опасности, которая вам угрожает и от которой спасти вас могу только я… если вы позволите. Это еще не поздно, Максина!

– Спасти меня от чего? – спросила я, оттягивая время и настороженно выжидая. – Вы очень загадочно говорите, граф Орловский. И потом, для всех я – не Максина, а мадемуазель де Рензи, исключая лишь самых близких моих друзей.

– Я всегда ваш друг. Может быть, вы даже разрешите мне назваться вашим «самым близким другом» и будете называть меня не графом, а просто Алексеем, когда я окажу вам услугу в одной неприятной истории с документами… которые внезапно исчезли.

Вот оно! При этих словах я невольно вздрогнула; некоторые женщины в моем положении, вероятно, упали бы в обморок, но я была готова скорей умереть, чем расслабиться при Орловском, показав ему, что он попал в цель. Я еще не теряла надежды на благополучный исход.

«Будь спокойна. Будь хладнокровна. Будь смелой как никогда и попытайся выведать все, что ему известно!» – твердила я себе. И голос мой звучал вполне естественно, когда я воскликнула:

– О, опять эти загадочные «документы», о которых вы уже говорили! Право, вы разожгли мое любопытство. Однако я совершенно не понимаю, о чем идет речь.

– Пропажа этих документов стала известна, – сказал он.

– Ах, значит, они пропали?

– Как пропадете и вы, Максина, если не обратитесь ко мне за помощью, которую я буду рад вам оказать… на определенных условиях. Разрешите сказать, на каких.

– Не лучше ли будет объяснить по существу, что это за документы, и почему они касаются меня? – отпарировала я, решив припереть его к стене.

– Вы сами избегаете разговора по существу, даже больше, чем я, не так ли? Документы – те, которые мы оба видим сейчас перед глазами так же ясно, как если б они находились в ваших руках или, скажем, в руках виконта дю Лорье, будь он здесь. Эти документы слишком важны, чтобы назвать их вслух в присутствии посторонних ушей.

– Марианны? Но я уже сказала, она не понимает ни слова по-русски.

– В этом нельзя быть уверенным. В наше время мы не можем сказать, кто является шпионом, а кто – нет.

Этот прозрачный намек был новым ударом для меня, но я не доставила ему удовольствия видеть меня испуганной. Он хотел смутить меня, выбить из седла, однако ему это не удалось.

– Говорят, каждый судит о других по себе, – засмеялась я. – Если, граф, вы бросаете такие зловещие намеки по адресу моей бедной Марианны, то я начинаю думать – уж не вы ли шпион?

– Ну, раз вы так безоговорочно доверяете вашей прислуге, – продолжал он, игнорируя мою ехидную реплику, – я скажу вам то, что вы хотите услышать: документы, которые я имею в виду – те самые, которые вы взяли на днях в министерстве иностранных дел, когда навестили там вашего друга мосье дю Лорье.

– О Боже! – воскликнула я. – Вы хотите стать моим «близким другом», а сами, как видно, считаете меня клептоманкой.[13] Не могу представить себе, что стала бы я делать с какими-то скучными бумагами из министерства. А вы, мосье, можете себе это представить?

– Да, могу, – сказал он.

– Тогда скажите мне, прошу вас. Итак, что это были за документы? Потому что, шутки в сторону, это довольно серьезное обвинение.

– Я обвиняю не столько вас, сколько виконта дю Лорье.

– Ах, вы обвиняете Рауля! Почему же говорите это мне?

– Как предупреждение.

– Нет, просто потому, что у вас нет доказательств, и вы не смеете никого обвинять в шпионаже.

– Смею. Если я еще не предъявил ему формального обвинения, то лишь потому, что сделать это – означало бы заклеймить позором и ваше имя.

– О, вы так внимательны, граф!

– Внимателен только к вам, – возразил он сухо. – Я ждал до сих пор, так как хотел переговорить с вами, прежде чем предпринять действия, которые наверняка погубят дю Лорье. Максина! Я люблю вас по-прежнему и даже сильней, чем раньше: как и большинство людей, я ценю то, что трудно достается. Ваше упрямство только разожгло мои чувства к вам! Бог мой, я готов…

До этого он говорил спокойно и размеренно, но тут в его голосе вдруг прорвалась такая бешеная страсть, что я испугалась и отодвинулась от него подальше. Однако он тут же овладел собой и заговорил более сдержанно:

– Я не остановлюсь ни перед чем, чтобы обладать вами… добиться вашей руки! Максина, я честно и открыто прошу вас стать моей женой. Дайте мне положительный ответ, – не тот, какой давали раньше, – и я буду молчать о том, что знаю.

– О документах, про которые вы упомянули? – спросила я, причем биение моего сердца отозвалось эхом в моих ушах.

– Да!

– Но вы, кажется, сказали, что их утеря уже кем-то обнаружена?..

Я тщательно контролировала себя: каждое ошибочное слово могло выдать меня с головой.

На секунду он был захвачен врасплох, не зная, что ответить. Секунду – не больше, но это чуть заметное замешательство подсказало мне, что я разгадала его игру, и до поры до времени мне нечего опасаться с его стороны.

– Пропажа обнаружена не мною, – объяснил он, – а одним лицом, на которое я имею большое влияние. Этот человек ждет теперь моего совета, следует ли дать огласку этому скандальному делу или замять его, как замяли ваше дело в Германии…

«Нет такого человека!» – сказала я себе и лихорадочно перебрала в памяти людей, работающих в департаменте международных сношений французского министерства иностранных дел, которые действительно могли обнаружить исчезновение какого-либо документа, находящегося на хранении у Рауля. Однако никто из них – в этом я была убеждена – не является другом русского военного атташе Орловского.

Если он что-то заподозрил в тот день, когда встретил меня возле министерства, то, конечно, мог намекнуть кое-кому о своих подозрениях… но я всегда считала его слишком осторожным, чтобы подвергать себя риску быть осмеянным: он был болезненно самолюбив.

Во всяком случае в сцене обыска, разыгранной в отеле «Елисейский Дворец», он не был режиссером и, возможно, даже не знает о ее провале. Но почему он приплел сюда «мое дело в Германии», замятое немецкой контрразведкой несколько лет назад? Я не стала ломать над этим голову, так как поняла, что в основном моя догадка подтвердилась: он только «блефует», рассчитывая запугать меня и получить от меня положительный ответ ради спасения Рауля.

Мое молчание на его последние слова не обескуражило его. Без сомнения, он полагал, что я обдумываю, как мне поступить…

– Ну? – спросил он наконец вполне деликатно, даже мягко. Мои глаза были опущены, но я подняла голову и глянула ему прямо в лицо. В мелькающем свете уличных фонарей, мимо которых мы проезжали, граф Орловский был очень похож на Мефистофеля, – худощавый темноволосый мужчина с пронзительными ястребиными глазами, пышными усами и слегка заостренной бородкой. Но мне показалось, что в этот момент он выглядит сущим дьяволом.

– Ну, – сказала я медленно, – думаю, что вам пора, граф, покинуть меня. Мы уже проехали половину пути.

– Это ваш ответ?

– Да. Я три раза отвергала ваши назойливые, бесцеремонные домогательства, а теперь должна отклонить также и ту честь, которую вы мне оказываете, предлагая стать вашей женой. У меня есть жених, которого я люблю, вы это знаете. Вы просили меня выслушать вас, я выслушала. Поэтому не вижу причин оставаться вам далее в моей коляске.

– А вы понимаете, что сейчас выносите приговор не только Раулю дю Лорье, но и себе самой?

– Нет. Не понимаю.

– Значит, я недостаточно ясно высказался.

– Это правда. Вы высказались достаточно туманно.

– Какую же деталь я должен еще уточнить, а?

– Деталь насчет документов. Я сказала, что не знаю о них ничего, а вы сказали, что знаете все. Так объясните же, в чем дело. Удовлетворите мое любопытство, пожалуйста.

– Но я уже говорил вам, что не могу сделать это здесь, в обстановке, когда нас могут подслушать.

– Тогда почему вы все еще остаетесь здесь? Вы же наверняка поняли, прежде чем сесть в эту коляску, что я не намерена позволить вам ехать со мной до самого дома.

Орловский внезапно расхохотался. И его смех снова напугал меня, – как раз тогда, когда я уже начала чувствовать себя уверенней и даже решила, что могу выиграть нелегкую партию в этой игре нервов…

Глава 13. Максина встречает Ивора

– Держу пари, вы боитесь, что ваш дружок дю Лорье может узнать, – сказал Орловский. – А он уже знает…

– Знает что?

– Что вы дали мне привилегию проводить вас до вашего дома.

Все, чего я достигла, оказалось бесполезным! Его спокойные, глумливые слова почти сокрушили меня. Тяжелая ноша, которую я надеялась сбросить, снова навалилась на мои плечи. Мой голос дрогнул.

– Вы дьявол! – воскликнула я. – Вы осмелились сказать ему об этом?!

…Напротив нас, на своем узеньком, тесном сиденье, Марианна беспокойно заворочалась. До сих пор наш разговор был тихим, она не понимала из него ни слова и сидела не двигаясь. Она очень благоразумна, моя Марианна, и любит меня больше, чем кого бы то ни было, а теперь вдруг увидела и услышала, что этот незнакомый ей мужчина довел меня чуть ли не до истерики! Я думаю, она была готова расцарапать ногтями ему лицо. Скажи я ей одно лишь слово, она наверняка бы тут же набросилась на Орловского. Я догадывалась об этом по ее беспокойным движениям и вопросительным взглядам, однако была уверена в ее выдержке. Впрочем, я забыла о ней, когда Орловский начал отвечать на мой вопрос:

– Да, я сказал дю Лорье, это правда. Но откуда я мог знать, что вы сами не предупредили его об этом? А? Разве не рискованно было с вашей стороны окружить нашу поездку тайной?

– Он не мог поверить вам! – в отчаянии сказала я.

– Честно говоря, он сперва не поверил. Только тогда я понял, что вы не сказали ему о нашем предстоящем свидании, но отступать было поздно, я уже не мог исправить свою оплошность и решил доказать, что не лгу. Я предложил ему, если он мне не верит, стать где-нибудь в тени, откуда он мог бы наблюдать, как мы с вами беседуем у театрального подъезда…

– О, это прекрасно! – прервала я. – Значит, он видел, что я не поехала вместе с вами в коляске!

– Вы очень быстры в своих умозаключениях, Максина. Так обычно поступают менее умные женщины, но вы ведь не глупы, а? Я заранее предусмотрел, что вы не впустите меня сразу в свою коляску, и потому, как только вы назначили мне место встречи и отъехали, я тут же сообщил об этом виконту.

– Да, вы действительно все предусмотрели, кроме одного. Рауль дю Лорье никогда не унизится до того, чтобы шпионить за мной!

– Боже, как вы строги к шпионам! – насмешливо промолвил он. – И как мало знаете мужскую натуру, если не понимаете, что от ревности мужчина – особенно француз – может потерять голову и натворить дел, на которые был бы не способен в нормальном состоянии.

Этот аргумент заставил меня умолкнуть. Я знала – да Рауль и не отрицал, – что ревность может превратить его в демона. Только сегодня он заявил мне, что он – «ревнивое животное», а когда я спросила, как он поступит, если я обману его, – ответил, что убьет и меня, и себя. При этом кровь прилила к его лицу, а потом схлынула, сделав его смертельно бледным. Вспышка молнии сверкнула в его глазах, дорогих мне глазах, которые умели быть такими ласковыми и любящими.

Действительно, в жестоком припадке ревности он мог совершить что-либо необдуманное, чего, конечно, не сделал бы, когда его мягкая, поэтическая натура брала верх.

– Мосье дю Лорье заявил, что вызовет меня на дуэль, если я солгал, – продолжал Орловский, улыбаясь. – И добавил, что тотчас возьмет кэб и помчится на улицу Богарнэ – убедиться, прав я или нет. Держу пари, что он поспел туда вовремя и видел своими глазами, как вы подсадили меня в свою коляску.

– Вы испугались дуэли и потому выдали меня? – запинаясь, пробормотала я с горьким упреком.

– Видите ли, я слыхал, что виконт дю Лорье отличный стрелок, и лишь немногие фехтовальщики в Париже могут сравняться с ним в рапире и шпаге.

– Вы просто трус! – вырвалось у меня.

– Вечно вы недооцениваете меня, Максина. За вас я готов драться любым оружием.

– Но предпочитаете не драку, а предательский удар в спину.

– Что поделаешь! Иногда для достижения цели годится и это.

– Так, кажется, рассуждают иезуиты?

– Берегитесь, мадемуазель де Рензи! – разозлился он наконец. – Ваша жизнь однажды уже висела на волоске!

Опять это напоминание! Я полагала, что мой тяжелый «провал» в Германии навсегда похоронен и забыт. Как он сумел раскопать его?..

Моим единственным ответом был приказ груму остановить коляску.

– Вон! – повелительно сказала я, и Орловский был вынужден подчиниться. Тем не менее он отнюдь не чувствовал себя побежденным и дал мне это понять. Его манеры были безукоризненно вежливы, но когда он, стоя на тротуаре и держа шляпу в руке, произнес: «О ревуар, мадемуазель!» – мне почудилось, что в этих шаблонных словах звучит все та же скрытая угроза: «Берегитесь, ваша жизнь на волоске!»

…Мой разговор с Орловским возле театра, моя остановка, чтобы взять его в коляску, и вторая остановка, чтобы высадить, – все это отняло довольно много времени, которого у меня и без того было в обрез, если я хотела встретить Ивора Дандеса в назначенный срок.

Было минут десять после полуночи, когда я подъехала к воротам своего дома в квартале Рю д'Олянд. Моросил слабый дождь. За высокой садовой оградой моего участка и на улице все было спокойно.

Полчаса назад я была готова применить любую хитрость, лишь бы заставить моего жениха держаться в эту ночь подальше от моего дома, но сейчас, после всего услышанного от графа Орловского, я молила Бога, чтобы Рауль ожидал меня у ворот и мог убедиться, что я приехала домой одна. В мое отсутствие никто, кроме Ивора (насчет которого я дала прислуге указание), не мог быть допущен на мою территорию, даже сам Рауль. Поэтому, если бы он пришел, чтобы осыпать меня упреками или даже убить, он должен был бы стоять у запертых ворот до моего возвращения из театра.

Я напряженно искала его глазами, но его – увы! – не было; улица Рю д'Олянд, слабо освещенная редкими газовыми фонарями, была пустынна. Ее высокие темные дома с наглухо закрытыми окнами, напоминавшими глаза мертвецов, выглядели угрюмо и неприветливо…

Когда я играю в театре, мои ворота уже с вечера запираются на замок. Однако у Марианны был с собой ключ от садовой калитки, и мы с ней вошли во двор. Я не хотела беспокоить старого Анри, который обычно дожидается меня, сидя на скамейке возле дома; он был глуховат и часто не мог расслышать звонок.

…Иногда, вернувшись домой, я восхищаюсь своим двухэтажным коттэджем и небольшим, но очаровательным садиком, где в хорошую погоду так приятно отдохнуть после нескольких часов напряженной работы в театре. Но на этот раз, хотя приветливый огонек, как всегда, светился в окнах моей гостиной, это место показалось мне невыразимо тоскливым. В саду после затяжных весенних дождей от земли шел душный, сырой, затхлый запах, и я вдруг почувствовала, что разлюбила этот «райский уголок», хотя сама выбрала его по своему вкусу.

Не удивительно (подумала я), что это тихое, уединенное местечко долго не могло найти покупателя. Когда-то здесь было совершено злодейское убийство, после чего дом и участок несколько лет были необитаемы. Я приобрела их года три назад, когда была лишь «восходящей звездой» и не имела своего театра. Тогда я не боялась покойника, дух которого, как поговаривали, иногда появляется в этом доме и бродит по комнатам. Напротив, подобные рассказы сделали для меня это место еще более привлекательным.

«Иметь замок с собственным привидением, – смеялась я, – считается в Англии признаком аристократичности и хорошего тона».

Но сейчас мне было неприятно думать о таких вещах: события минувшего дня и безмолвная непогожая ночь настроили меня тревожно.

«Уж не привидение ли принесло мне несчастье? – подумалось мне. – Может быть, сегодня как раз годовщина того кровавого преступления, и тень покойника явится ко мне среди ночи? По рассказам, убийство произошло именно в такую отвратительную ненастную полночь…»

Я вошла с Марианной в прихожую, где Анри, худой и сморщенный, как зимнее яблоко, дремал у дверей в расчете услышать, когда подъедет моя коляска. Он вскочил на ноги, мигая и щурясь, как делал это всегда раньше и как будет делать впредь, если моя жизнь будет течь по-старому. Он выразил сожаление, что не услышал мадемуазель. Не желает ли мадемуазель поужинать?

Нет, мадемуазель не желала ужинать. Ей ничего не нужно, и Анри может идти спать.

– Благодарю, мадемуазель. Я пойду, только запру дверь в доме.

– Не надо, я не хочу запираться, – сказала я. – Я немного почитаю, может быть, даже открою окна – тут жарко и душно…

– Визитер, которого ждет мадемуазель, так и не приходил.

– Если он придет, Марианна или я впустим его. Иди! Когда он ушел, я сказала Марианне, что она тоже может идти. Когда человек, которого я жду, позвонит, я сама выйду к нему; это мой хороший старый друг, мистер Ивор Дантес, его Марианна должна помнить по Лондону. Ему нужно видеть меня по очень важному делу, которое займет всего несколько минут; возможно, он даже не зайдет в дом. Когда входной звонок зазвонит, я отопру калитку, поговорю с мистером Дандесом в саду, а потом отпущу его. Так что пусть Марианна не беспокоится и ложится спать.

– Я не хочу ложиться спать, – возразила Марианна. – И не смогу отдохнуть как следует, пока мне не будет позволено раздеть мадемуазель и уложить ее в постель. Мосье Дандес сегодня наверняка не придет, уже поздно. Гляньте-ка на часы!

– Ну тогда ступай в свою комнату и посиди там; я позвоню тебе, если будет нужно, – ответила я. – Долго ждать я не стану, придет он или не придет…

– Предположим, входной звонок зазвонит, и мадемуазель выйдет, а это окажется не мосье, которого она ждет, а совсем другая особа… которую она не желала бы впустить?

Я поняла, о ком она подумала. – Не бойся, Марианна. Не бойся ничего, все будет хорошо.

Она помогла мне снять пальто, взяла мою ювелирную шкатулку и неохотно пошла с ней наверх.

Я вошла в освещенную гостиную, которая после уличной непогоды выглядела очень уютно. Вся она утопала в цветах (подарки поклонников), воздух был насыщен их ароматом, на стенах висели картины в золоченых рамах, вся мебель, в стиле Людовика XV, была роскошна; я подбирала обстановку по своему вкусу, не гоняясь за модой, стараясь приобрести изящные, красивые вещи в антикварных лавках или на случайных аукционах.

Мои мрачные мысли немного рассеялись, когда я очутилась в этой привычной обстановке. Я бросилась на свою любимую персидскую софу, взяла в руки книгу, но читать не могла и через минуту вскочила, выключила верхний свет и стала расхаживать по комнате, то и дело поглядывая на большие часы, сверяя их с моими наручными и удивляясь, что могло случиться? Была уже половина первого. Почему же Ивор, такой аккуратный человек, не сдержал своего обещания прийти ровно в двенадцать часов?..

Конечно, его могли задержать сотни разных безобидных причин, но сейчас я думала только об одной – самой худшей, и довела себя чуть ли не до сумасшествия.

В дополнение к моим дурным предчувствиям я внезапно услыхала совсем близко от себя шорох, а затем чьи-то осторожные шаги и снова вспомнила о привидении – окровавленном трупе, который беспокойно бродит по дому в темные, безлунные ночи. Галлюцинация? Нет, я вполне отчетливо расслышала слабый скрип половиц: кто-то крался ко мне!

Шаги все приближались, приближались… а потом вдруг стали удаляться. Я еще не успела по-настоящему испугаться, когда сообразила, что звуки эти доносятся сверху, из комнаты Марианны: наверное, она как и я, расхаживает сейчас по комнате взад и вперед, ожидая моего звонка…

Я посмеялась над этими ночными страхами, но, собственно говоря, все это было не так уж смешно: за последнее время я стала чересчур нервной, мнительной, вздрагивала от каждого шороха. Неужели меня так сильно напугала угроза графа Орловского? «Берегитесь, Максина!» Своим тоном он дал мне понять, что угроза эта нешуточная и таит в себе нечто зловещее. Почему он дважды намекнул на Германию?!..

Ах да, Германия!

События минувших дней всплыли в моей памяти, как иногда затопленное бревно, долго лежавшее на дне, вдруг всплывает на поверхность.

…Это произошло несколько лет назад. Тогда я была ангажирована парижским антрепренером Жаком Тибо. Наш театр целых полтора месяца гастролировал в Берлине, где мною увлекся уже немолодой генерал фон Бухгольц, крупный военный специалист, заместитель начальника штаба германских артиллерийских войск. Я произвела на него неотразимое впечатление, по его словам, «взяла его в плен». Конечно, я воспользовалась этим и постаралась очаровать его еще больше. Все свободное время мы проводили вместе, встречаясь почти ежедневно.

Мы совершали прогулки верхом (у генерала была отличная конюшня), катались на его собственной яхте по рекам Шпрее и Хафелю, посещали шикарнейшие рестораны, где он всегда заказывал отдельный кабинет.

– Мы с вами должны быть отрезаны от всего мира! – говорил он.

Оставаясь наедине со мной, седоусый генерал переживал вторую молодость: изливался в любовных речах, нежно целовал мои руки, плечи, шею, сулил золотые горы… но мне от него нужно было только одно… Мы, конечно, выпивали: он – значительно больше положенного (к этому поощряла его я, хотя сама едва прикасалась к бокалу губами). В такой интимной, откровенной обстановке у него развязывался язык, и я осторожно направляла разговор на интересующие меня темы, выведывая важную информацию. Безусловно, я не записывала ничего: моя отличная память заменяла мне блокнот.

Я внимательно слушала, как подвыпивший генерал, с присущей всем швабам хвастливостью, описывает мне новейшие виды германского вооружения и места их сосредоточения. Считая меня француженкой, он обрушивался нападками на англичан – извечных врагов Германии; стуча кулаком по столу, он грозил, что «Большая Берта»[14] разгромит Лондон, а доблестные германские войска сотрут Британию с карты Европы. При этом он намекал, что Германия активно готовится к войне…

Кончилось это тем, что на поведение фон Бухгольца обратили внимание высшие военные круги, особенно когда он пригласил меня на раут в военное министерство, а я имела глупость пойти туда. Думаю, его заподозрили в разглашении военной тайны, и тогда немецкая контрразведка заинтересовалась мною. Меня, очевидно, решили «обезвредить», не дать мне возможности использовать собранную информацию; для этого избрали простейший способ – «дорожная авария», в которой погиб шофер, а я уцелела лишь по счастливой случайности.

В мире шпионажа всегда существовала неразборчивость в средствах для достижения цели, и жизнь агента расценивается не дороже пистолетной пули…

Об аварии в газетах было помещено несколько строк в разделе «Происшествия», а днями позже появилось сообщение германского военного ведомства о том, что «наш заслуженный ветеран, генерал фон Бухгольц, занимавший высокий пост в руководстве вооруженными силами, ушел по болезни в отставку»…

На этом дело и заглохло, и я никогда не думала, что по каким-то неведомым мне каналам оно может выплыть наружу. Впрочем, никаких доказательств у Орловского не могло быть, – любое обвинение было бы голословным.

Все это словно вихрь пронеслось в моей голове, когда я нетерпеливо и напряженно ожидала прихода Ивора.

Терзаемая беспокойством, я решила тихонько выйти к воротам и выглянуть на улицу: может быть, Ивор ждет меня снаружи?.. Приоткрыв калитку, я посмотрела вокруг и, к своему удивлению, заметила прямо напротив моего дома, на другой стороне улицы, автомобиль.

В первую минуту я, было, решила, что Орловский все еще шпионит за мной. Но, всмотревшись получше, поняла, что это не его машина: у него была открытая, типа «Броугам», рассчитанная только на двоих, а этот мотор был большой и с закрытым кузовом, очевидно, наемный.

«Уж не Ивор ли приехал в нем?»

Моя надежда тут же погасла: в окошке автомобиля я смутно различила лицо какой-то незнакомой мне девушки. Рассмотреть ее черты я не смогла; мне только показалось, что личико у нее круглое, как у кошки, и даже глаза, когда на них упал свет качающегося на ветру фонаря, блеснули зелеными кошачьими огоньками.

Было похоже, что она пристально разглядывает мой дом и меня, но я утратила к ней всякий интерес, решив, что она приехала к кому-то, кто живет в доме напротив. А может быть, это одна из моих юных поклонниц, которые иногда преследуют меня и надоедают до невероятия. Ну и пусть, если это ей нравится, пялит на меня глаза, словно на музейную редкость!..

Я повернулась, заперла калитку и пошла к дому, но не успела дойти до крыльца, как от ворот послышался звонок. Подавив нервный вздох облегчения, я опрометью кинулась назад впустить посетителя.

Возясь с замком, который всегда открывается с трудом, если торопишься, я задавала себе вопрос: что, если Марианна права, и это не Ивор, а кто-то другой – Рауль или человек, который не выходил у меня из головы – граф Алексей Орловский?..

Но это был Ивор.

– Какие новости? – спросила я его с невольной дрожью в голосе.

– Я не знаю, – ответил он входя, – сочтете вы это новостью или нет, но кое-что случилось. Страшно сожалею, что опоздал на целых полчаса!

Мне не хотелось стоять и разговаривать с ним в воротах, так как мелкий дождик опять начал слегка моросить. Кроме того, за Ивором могла быть слежка, и наш разговор могли подслушать те, у кого слух более тонкий, чем у старого Анри. Поэтому я взяла Ивора под руку и повела его в дом, прикрыв за собой калитку. Торопясь поскорей услыхать новости, я упустила из виду, что калитку надо запереть на ключ; не пришло это в голову также и Ивору.

– Помолчим пока! – тихо сказала я ему. – В доме вы расскажете мне все по порядку.

Когда мы очутились в гостиной, я уже не могла сдержать свое нетерпение, ждать, пока он начнет сам.

– Договор? – торопливо спросила я. – Вы достали его?

– К сожалению, нет.

– Но вы узнали о нем? О, ради Бога, скажите, что узнали хоть что-нибудь, хоть самую малость!

– Если я ничего не узнал – это не потому, что сидел сложа руки и ждал, пока новости сами придут ко мне. После того, как мы с вами расстались, я дважды ездил на площадь Гар дю Нор, чтобы попытаться напасть на след людей, которые ехали вместе со мной в Дувр. Но след, на который я напал, оказался ложным, и я потратил уйму времени понапрасну – это хуже всего; об этом расскажу немного позже, если вам нужно знать подробности… Когда это дело не выгорело, я предпринял то, что намеревался сделать с самого начала: обратился к частному детективу, о котором все говорят, что он лучший в Париже…

– И вы рассказали всю историю – мою историю! – частному сыщику? – задыхаясь спросила я.

– Нет, конечно, нет. Я только сказал, что потерял одну ценную вещь, данную мне леди, чье имя не должно быть замешано в деле. И назвался Джорджем Сэндфордом, а не Ивором Дандесом. Я описал сыщику моих дорожных компаньонов, рассказал все, что случилось со мной в дороге, и гарантировал ему высокую оплату, если он быстро разыщет их, особенно альбиноса. И он высказал надежду, что «застукает» их уже сегодня ночью. Так что не отчаивайтесь, моя бедная Максина. Сыщик – славный малый и выглядит настоящим профессионалом; думаю, ему не составит большого труда выследить этих бандитов. Даже если у них не окажется при себе документа, мы выясним, куда они его дели. Жирар говорит, что подобные случаи…

– Жирар? – переспросила я, вздрогнув.

– Да. Вы знаете его?

– Знаю слишком хорошо, – ответила я горько.

– Разве он не специалист по розыску?

– Чересчур большой специалист. Уж лучше б вы обратились к любому другому парижскому сыщику… или ни к кому.

– В чем же дело? Что с ним неладно? – в голосе Ивора была тревога.

– Только то, что он личный друг моего злейшего врага – человека, о котором я вам говорила сегодня днем – графа Алексея Орловского. Сам Орловский как-то проговорился мне, что иногда он пользуется услугами Жирара, который недавно помог ему в одном деликатном деле – скорей всего, интимном. Ведь Орловский – известный Дон-Жуан. Не исключена возможность, что эта ищейка Жирар по поручению русского графа и сейчас следит за каждым моим шагом.

– Черт побери, какое кошмарное совпадение! – обескураженно воскликнул Ивор. – Получается, что по моей милости вы попали в западню! Уверяю вас, Максина, я старался сделать все наилучшим образом. Но мог ли я предположить подобный вариант, тем более что Орловский – лицо официальное, сотрудник иностранного посольства, и не должен бы обращаться к местным детективам.

– Да, полагаю – у русских во Франции имеется своя секретная агентура, но она, конечно, строго законспирирована… Я не виню вас, Ивор, – добавила я безнадежно. – Все, что случилось с вами, могло случиться со всяким другим связным, посланным ко мне из Лондона. Виновата моя злосчастная судьба!

– Даже если Орловский и Жирар – друзья, – попытался успокоить меня Ивор, – едва ли граф станет советоваться с сыщиком на дипломатические темы. Международный Договор – это государственная политика!

– О, вы не знаете Орловского. Он всюду сует свой нос, и когда поручал детективам улаживать его личные дела, то попутно мог разнюхать кое-что более серьезное.

– Но Жирар не докопается до сути того дела, которое поручил ему я. Если он порядочный человек, он обязан сделать для своего клиента то, что в его силах, и хранить это в тайне. Вы сегодня видели дю Лорье?

– Да, в театре. У него пока все в порядке, он ни в чем не подозревает, но это чудовище Орловский посеял ужасный раздор между нами… Если б я знала, что вы опоздаете на полчаса, я успела бы объяснить Раулю все-все, и он был бы спокоен.

– Очень сожалею, – повторил Ивор так огорченно и покорно, что мне стало жаль его: я не забыла его намека, что ради поездки ко мне, он был вынужден порвать с любимой девушкой. Кто-кто, а уж я-то понимала цену этой великой жертвы!

– Я прилагал все усилия, чтобы приехать к вам вовремя, – сказал Ивор, – но сегодня мне вообще не везло. Моя последняя неудача: в «Елисейском Дворце» помешали мне. Надеюсь, по крайней мере, что дю Лорье уже знает насчет бриллиантового колье?

– Знает, – отвечала я. – Колье у него в руках. Однако боюсь, что он в таком состоянии, когда колье вряд ли может утешить. И все из-за этого негодяя Орловского! Я уже говорила вам, что Рауль очень ревнив и вспыльчив; он, конечно, подумал, что я его обманула, и ничего другое для него теперь уже не имеет значения. Я должна…

Внезапно я замолчала и испуганно сжала руку Ивора.

– Что это? – прошептала я. – Вы слышите шелест гравия снаружи? Мне кажется, кто-то идет по тропинке к дому!

Ивор отрицательно покачал головой.

Мы оба встали и прислушались. Мое сердце лихорадочно билось.

Глава 14. Максина обманывает жениха

– Бог мой, я забыла запереть калитку, и кто-то посторонний проник в сад, – сказала я тихо. – Уж не Рауль ли? Что, если он увидел наши тени на занавеске?

Машинально мы отодвинулись друг от друга, и тут же Ивор сделал успокаивающий жест рукой, указав мне направление света: наши тени не могли упасть на занавеску.

Пока мы так безмолвно стояли, послышался стук в переднюю дверь.

Это стучал Рауль, я была уверена. И еще раз подумала невольно: если бы Ивор приехал на полчаса раньше, я успела бы к этому времени уже спровадить его и спокойно объяснить Раулю все насчет графа. А теперь я не знала, как поступить, чтобы еще более не ухудшить наших взаимоотношений… Я переживала так сильно, что моя всегдашняя способность принимать быстрые решения на сей раз сдала.

– Это Рауль, – сказала я. – Что делать?

– Впустите его и представьте меня ему. Мы ведь незнакомы. Только не показывайте виду, что вы напутаны, вы же актриса! Скажите, что я здесь по важному делу, касающемуся одного вашего друга в Англии, и вынужден был зайти к вам после театра, так как уезжаю из Парижа с первым утренним поездом.

– Бесполезно!

– А почему бы нет? Когда мужчина любит женщину, он верит ей.

– Да, "только не мужчина латинской крови. Он уже был взвинчен – и имел на это право, – когда Орловский наклеветал на меня. К тому же, я не разрешила Раулю проводить меня до дома, сказав, что очень устала и сразу лягу в постель. Разве это не выглядит подозрительным? Нет, нет, я не хочу наносить ему еще один удар! Спрячьтесь, и я впущу его… О, почему же вы стоите как столб и глядите на меня? Идите быстрей в ту комнату! – Я указала ему на дверь в мою спальню. – Вы можете выбраться через окно в сад и тихо уйти, пока мы с Раулем будем разговаривать.

– Если вы так настаиваете, – сказал Ивор. – Но вы неправы. Гораздо лучше было бы…

– Идите, идите, говорю вам! Не спорьте, я знаю лучше! – оборвала я его злым шепотом, подтолкнув к двери.

На этот раз он не возразил и торопливо вышел в соседнюю комнату. Ключ от нее торчал в двери. Я повернула его в замке, выдернула и опустила в вазу с цветками, стоявшую на столике. Сделав это, я выскочила из гостиной в маленькую прихожую-холл и открыла входную дверь.

За дверью стоял Рауль.

Его лицо было смертельно бледным и казалось очень суровым при слабом свете, проникавшем из раскрытой двери холла. Никогда ранее я не видела его таким.

– Я знаю, почему ты здесь, – быстро начала я, прежде чем он заговорил. – Граф Орловский сказал, что предупредил тебя, и я надеялась, что ты придешь… для объяснений…

– Вот поэтому ты и спрашивала, как я поступлю, если ты обманешь меня? – спросил он с горьким упреком в голосе и взгляде.

– Нет! Я вовсе не собиралась обманывать тебя, – ответила я. – И не обманываю сейчас. Если ты любишь меня, ты должен мне верить, Рауль!

Я взяла его за руку. Он не пожал мою, но дал ввести себя в дом.

– Ради Бога, верни мне мою веру в тебя… если можешь, – с усилием произнес он. – Потерять ее – для меня смерть. Я пришел сюда с намерением умереть.

– После того, как убьешь меня? Ты ведь так обещал, не правда ли?

– Возможно. Но я не мог сдержаться и должен был прийти. Если у тебя есть какие-либо объяснения – во имя Неба скажи мне их!

– Ты знаешь меня и знаешь Орловского, и однако нуждаешься в объяснениях? Мало ли, как он мог оклеветать меня!

Этими словами я надеялась обезоружить Рауля, но он был настолько возбужден, что не мог сразу прийти в себя; ревность брала верх над лучшими свойствами его натуры.

– Не играй со мной! – воскликнул он. – Я не стерплю этого. Ты отослала меня прочь, а сама назначила свидание с Орловским. Ты взяла его в свою коляску…

– Марианна тоже была с нами в коляске. Вот если б я взяла тебя в коляску, я непременно отправила бы ее домой, чтобы нам остаться вдвоем… О, Рауль, неужели ты поверил, что я могу обмануть тебя ради такого человека, как Орловский? Если б я любила его, разве не могла бы стать его невестой, а не твоей? Не думаешь ли ты, что я могу так быстро измениться?

– Я не думаю этого; я вообще не в состоянии думать. Я только чувствую, – возразил он печально.

– Тогда чувствуй, чувствуй, что я люблю тебя, и никого кроме тебя, сейчас и всегда!

– О, Максина! – пробормотал он. – Дурак я или умный, что позволяю себе верить твоим словам?

– Ты очень умный! – отвечала я так твердо, словно и впрямь заслужила доверие, которого требовала от него. – Если ты не будешь верить мне без всяких объяснений и оправданий, я не скажу тебе больше ничего. Но ты должен верить, хотя бы потому, что любишь меня: я читаю это в твоих глазах и благодарю Бога за это. Поэтому расскажу тебе все-все. Граф Алексей Орловский ненавидит меня за то, что я не могу и не хочу любить его, и еще за то, что люблю тебя. Он… – я умолкла на секунду. Дикая мысль вдруг блеснула в моем мозгу: не намекнуть ли Раулю, что Орловский (а не я) мог выкрасть Договор и уничтожить его? Сумей я внушить Раулю эту мысль сейчас, когда его уши открыты для моих объяснений, и он вспомнит мой намек, если пропажа обнаружится; он будет убежден, что это – чудовищная интрига со стороны Орловского… К счастью, я удержалась от этого рокового шага.

Все эти мысли пронеслись в моей голове за одну секунду; думаю, что Рауль даже не заметил паузы. И я продолжала:

– Орловский готов на все, чтобы разлучить меня с тобой. Нет такой подлости, которую он не совершил бы против нас только потому, что я трижды отвергла его домогательства! Он прислал мне в театр письмо, как только ты ушел от меня после первого антракта. И в письме заявил, что я должна уделить ему несколько минут по окончании спектакля, если не хочу нанести ужасный вред тебе, – что-то насчет твоей дипломатической карьеры. Это напугало меня, хотя я и догадывалась, что это блеф. Догадывалась, но все же не была уверена. Скажу тебе честно, дорогой Рауль, я не хотела, чтобы ты знал о нашей встрече с ним, и потому не позволила тебе проводить меня. Я надеялась, что ты не узнаешь и о том, что я разрешила графу Орловскому проехать в коляске некоторое расстояние со мной и Марианной. Я пошла на риск, и случилось то самое, чего я боялась…

– О чем же он говорил с тобой?

– О, просто чепуха, только одни туманные намеки на какую-то большую неприятность, от которой он благодаря своему влиянию в министерстве иностранных дел может тебя спасти… если я буду достаточно благодарна ему…

– Негодяй! – взорвался Рауль, убежденный теперь в моей правоте; его глаза сверкали. – Мерзавец! Я его…

Внезапно он остановился, но я поняла, что он задумал: он собирался послать вызов графу Орловскому. Я должна была немедленно вмешаться!

– Нет, нет, Рауль, – сказала я так, будто он закончил свою фразу, – ты не должен драться с ним на дуэли. Ради меня не должен. Разве не видишь, он как раз этого и добивается? Это – способ нанести мне тяжелый удар. Подумай о скандале на весь Париж, причем на мою бедную голову выльют целое ведро грязных сплетен. Ты сам поймешь это, когда остынешь. Я знаю, ты не трус, ты отличный фехтовальщик, а как стрелок – намного искусней Орловского. Кроме того, право на твоей стороне. Но я боюсь дуэли. Милый мой мальчик, поклянись, что ты не доставишь мне этих мучений!

– Хорошо, – чуть капризно ответил он. – Обещаю тебе это, хотя… о, мое сокровище, чего бы я ни пообещал, лишь бы искупить свою несправедливость к тебе, моему ангелу! Как я рад, что пришел сюда? Знаешь, сначала я не хотел идти, опасался за себя, опасался, что сгоряча натворю глупостей. И все же не смог устоять: что-то толкало меня сюда, несмотря на мое сопротивление. Ты прощаешь меня?

– Да, в награду за твое обещание, – улыбнулась я ему, хотя слезы были готовы брызнуть из моих глаз, потому что я была совсем измучена и на грани отчаяния; я сама нуждалась в его прощении!

– Теперь ты снова счастлив? – спросила я.

– Да, счастлив, – ответил он, – хотя по дороге сюда уже не думал, что когда-либо смогу быть счастливым. Даже у твоих ворот… – он вдруг умолк, его лицо изменилось.

Я ждала, что он скажет дальше, и, не дождавшись, спросила, почему он замолчал; мне нужно было знать, что именно произошло возле моих ворот, какой еще удар приготовила мне судьба.

– Что же там случилось?

– Ничего серьезного. Жаль, что проговорился. Я должен был доказать, что полностью верю тебе, и не болтать сгоряча лишнего. Забудем это!

Однако его умалчивание только подлило масло в огонь. Что собирался он сказать? Я даже испугалась своей догадки. Было необходимо выяснить эту тайну, которая впоследствии могла всплыть еще раз и заставить его усомниться во мне…

– Ну-ка, говори! – приказала я. – Тем более, что по твоим словам, «ничего серьезного» не было.

– Должен же я наказать себя за то, что требовал у тебя объяснений насчет Орловского! А теперь еще ты будешь объяснять мне и этот случай, – настаивал бедный Рауль, полный раскаяния. – Видишь ли, тогда мне все казалось в тысячу раз хуже, чем на самом деле. Я смотрел на все сквозь черные очки… А теперь смотрю сквозь розовые.

– А я хочу, чтобы ты смотрел на все своими милыми глазами без всяких очков. И ты обязан сказать мне, о чем сейчас думаешь, ради меня, если не ради себя.

– Хорошо, – сказал он. – Но помни, дорогая, – я уже выбросил это из головы и не буду задавать тебе никаких вопросов. Ну вот, как я уже говорил, я не пошел сюда сразу после того, как увидел Орловского в твоей коляске. Я блуждал по улицам как сумасшедший и думал о Сене.[15]

– О, ты действительно сходил с ума!

– Да, сходил. Но что-то меня удержало, что-то заставило искать тебя. Я бродил там и сям, но с каждым разом все ближе и ближе к твоему дому, словно меня затягивал водоворот. Наконец, я оказался почти напротив твоего дома, на другой стороне улицы. Однако у меня еще не было намерения увидеть тебя, просто я не знал, что мне делать, стоял и обдумывал случившееся…

– Что же дальше?

– Я стоял в углу между какой-то стеной и домом – там, где растет большой платан. Под ним я и остановился, потому что начал накрапывать дождик. Там было темно, туда не доходил свет уличных фонарей, и меня никто не мог заметить…

– Дальше, дальше! – торопила я.

– Я не пробыл там и десяти минут, когда из-за угла поспешно вышел какой-то мужчина. Когда он проходил мимо фонаря, я хоть и не разглядел его лица, но довольно ясно видел фигуру. Мне показалось, что он молод и высок, одет в плащ и серый костюм. Он подошел прямо к твоим воротам и позвонил. Минуту спустя кто-то открыл ему садовую калитку и впустил его во двор. Невольно я сделал шаг вперед, чтобы ворваться следом за ним и посмотреть, что это за человек и кто ему открыл. Но, оказывается, я еще не настолько сошел с ума, чтобы совершить хулиганский поступок, и сдержался. Калитка захлопнулась…

– И это все?

– О, Максина, должен тебе признаться – в моем мозгу стали роиться злые и жестокие мысли. И как же они заставили меня страдать! Я стоял как окаменелый и желал одного и впрямь превратиться в камень, лишь бы не чувствовать этой проклятой душевной боли… Тут только я заметил, что неподалеку от меня, прямо перед твоим домом, стоит чей-то мотор. Может быть, я не обратил бы на него внимания, но две женщины, сидевшие в нем, открыли окошко и довольно громко и возбужденно стали спорить. Одна из них высунула из окна руку и указала на твой дом. Я не мог расслышать их слов, тем более что они спохватились и перешли на тихий разговор, а потом захлопнули окошко и что-то сказали шоферу. Мне не было никакого дела до них, но пока они находились тут, я не мог выйти из своего убежища: я не хотел обнаружить себя и не знал, как поступить. Когда они наконец уехали, я решил, что должен все же увидеть тебя и переговорить с тобой, если это мне удастся. Мне повезло: калитка оказалась незапертой. Я толкнул ее, вошел в сад и увидел, что в твоих окнах горит свет. Значит, ты не легла спать… хотя перед этим уверяла меня, что очень устала. Это мучительно ранило мое сердце. Я подумал, что ты…

– Я знаю, что ты подумал, – перебила я его; мой голос, возможно, слегка дрожал, хотя я изо всех сил старалась выглядеть спокойной. – Ты сказал себе: «Максина открыла какому-то мужчине ворота и впустила его к себе. Сейчас они вдвоем, – я должен застать их вместе». Так?

– Так, – согласился Рауль покорно. – Но ведь я не стал врываться в дом, я постучал. Я вовсе не хотел захватить вас врасплох.

– И ты все еще думаешь, что я, впустив мужчину, спрятала его, когда услыхала твой стук?..

Одну секунду я было хотела рассказать ему все, как советовал мне Ивор. Но я видела, что Рауль волнуется и, рассказывая эту историю, как бы заново переживает ее. И при этом страдает. Мне показалось, что мрачные подозрения заползают обратно в его душу как змеи, несмотря на то, что он старается отогнать их прочь. И я не осмелилась выпустить Ивора из запертой соседней комнаты (если он еще там): он красив, молод, привлекателен во всех отношениях. Если Рауль ревновал меня к Орловскому, зная, что я наотрез отказала ему, то что же почувствует он к Ивору Дандесу, имени которого до сих пор ни разу от меня не слышал? А ведь я приняла его в своем доме ночью! Пожалуй, в теперешнем возбужденном состоянии Рауль не станет слушать никаких объяснений, и мы уже никогда не придем к тому взаимопониманию, которого только что достигли. Начав говорить неправду, я должна была держаться ее до конца…

Мой вопрос: «Не думаешь ли ты, что я впустила и спрятала у себя мужчину?» – был очень смел и рискован, но он помог уладить дело.

– Нет, – сказал он, – я не думаю этого и не хочу думать. И тебе нет надобности объяснять что-либо. Я люблю тебя. И да поможет мне Бог, чтобы я еще раз не потерял к тебе доверия!

Как раз в то время, когда я надеялась, что Ивор уже сумел выбраться через окно в сад, я вдруг услыхала (или мне это показалось?), что из соседней комнаты донесся какой-то слабый шум. Он был еще там!

И вместо того, чтобы широко распахнуть туда дверь и сказать: «Ну, смотри! Поищи-ка здесь мужчину и убедись, что я никого не прячу!» – я громко рассмеялась, словно мне в голову пришла какая-то очень забавная мысль… на самом же деле для того, чтобы заглушить шум, если он еще повторится.

– О, Рауль! – воскликнула я среди смеха, который несказанно удивил его. – Ты отнесся к этому чересчур серьезно. Я тебе тысячу раз благодарна за доверие вопреки очевидным фактам, но в конце концов так ли уж много их против меня? Ты, наверное, считаешь, что я – единственная молодая девушка в этом доме?..

Правда, бедная Марианна уже старушка, но у меня есть еще горничная Тереза двадцати двух лет, очень симпатичная и уже помолвленная: скоро она выходит замуж. (Все это было чистой правдой. Ах, как было приятно говорить ему правду!) Тебе не кажется, что в этот самый момент парочка влюбленных голубков воркует в саду, в старой беседке, увитой плющом? Представь себе, как они испугались и затаили дыхание, когда ты вдруг открыл калитку и пошел по тропинке к дому!

– Прости меня! – пробормотал снова Рауль в глубоком раскаянии.

– Может быть, сходим и посмотрим на них? Или оставим их в покое?

– Конечно, не будем им мешать, ни в коем случае.

– Впрочем, – продолжала я, – мужчина наверняка уже ускользнул. Но Тереза такая славная девушка, она не станет отпираться…

– Бог с ними! Выгоняй поскорей и меня отсюда – я заслужил это, – ревнивое животное! Ты так утомлена, а я мучаю тебя допросами.

– О, сейчас мне немного лучше, – сказала я. – Конечно, уйти тебе придется, но не сию минуту. Прежде всего я хочу знать, как тебе понравился мой сюрприз?

– Какой сюрприз? – в недоумении спросил Рауль.

– Бриллианты. Что ты испытал при виде их?

– Бриллианты? – переспросил он с глупым видом. – Какие бриллианты?

– Уж не хочешь ли ты сказать, что до сих пор не открывал сумочку, которую я дала тебе в театре?

Рауль выглядел пристыженным.

– Моя бесценная, ради Бога, не считай меня неблагодарным, – сказал он. – Но, выйдя из театра, я встретил Орловского, и он сказал мне… ту ложь. Это зажгло пожар в моем мозгу, я забыл не только о твоем подарке но, обо всем на свете. Вот растяпа!

На этот раз я рассмеялась вполне искренно.

– О, Рауль, Рауль! Нет, ты определенно не создан для нынешнего делового мира! Но ничего, в конце концов, я даже довольна твоей забывчивостью. Теперь мы с тобой можем вместе насладиться тем, что находится в этой маленькой розовой сумочке. Достань ее из кармана и открой!

В этот момент я была почти счастлива, так как знала, что Рауль тоже будет на седьмом небе от счастья.

Его рука нырнула во внутренний карман макинтоша, куда он недавно у меня на глазах положил мою парчовую сумочку…

Но обратно рука не показалась. Она все шарила и шарила за пазухой, ощупывая карман, подкладку… а лицо Рауля медленно наливалось краской.

– Великие Небеса, Максина! – оказал он наконец. – Надеюсь, ты пошутила, сказав, что в этой дурацкой сумке лежало что-то ценное для нас обоих? Ты знаешь, я ее потерял! Не сердись, я почти сходил с ума. В этом кармане у меня лежал также шелковый платок. Я несколько раз вынимал его, вытирал пот со лба, и… не знаю, как и где… выронил…

Мои колени подогнулись, и я рухнула на софу. – Рауль! – пролепетала я чужим, сдавленным голосом. – В этой сумочке находились бриллианты герцогини де Бриансон!

Рассказ Ивора Дандеса

Глава 15. Ивор идет в темноту

Никогда еще не попадал я в такую щекотливую ситуацию, как этой ночью, – быть запертым в спальне женщины далеко за полночь и слышать, как в соседней комнате она всячески убеждает своего ревнивого жениха, что ни один посторонний мужчина не заходил к ней в дом!

Раньше мне не приходилось навещать Максину де Рензи в Париже, хотя во время наших встреч в Лондоне она дала мне свой парижский адрес. И теперь, ощупывая в темноте руками пространство вокруг себя, я пытался отыскать другую дверь или окно, и при этом каждую секунду рисковал выдать свое присутствие, наткнувшись на мебель или уронив какой-нибудь тяжелый предмет.

Я не смел зажечь спичку из боязни, что в соседней гостиной услышат чирканье, и должен был передвигаться так осторожно, как если б шел босиком по битому стеклу. В то же время я знал, что Максина сейчас молит Бога, чтобы я поскорей убрался из ее дома, – да я и сам мечтал об этом.

Только чудом мне удалось, не задев и не опрокинув по дороге стул или вазу с цветами, добраться до следующей двери… увы! она тоже оказалась запертой.

Наконец я нашарил окно и поздравил себя с благополучным разрешением своих тревог. Однако я слишком поторопился радоваться. Комната находилась на первом этаже. Хотя ее окна были расположены довольно высоко над землей, я подумал, что для меня не составит труда выпрыгнуть из окна в сад, но когда я проскользнул за тяжелую гардину, то столкнулся с новым препятствием.

Окно, которое открывалось посередине, как и большинство окон во Франции,[16] было плотно закрыто и заперто на задвижку. Я медленно, осторожно повернул головку шпингалета и сразу почувствовал, что обе половинки окна основательно заело; они словно склеились одна с другой, возможно, были недавно покрашены, и краска подсохла, а может быть, разбухли от дождя. Во всяком случае, если их начать разъединять, они заявят громкий протест…

После первого предупреждающего скрипа я остановился и прислушался; в соседней комнате Максина рассмеялась и повысила голос, вероятно, для того, чтобы заглушить произведенный мною шум. Это было еще хуже, чем я предполагал, и я не осмелился повторить попытку.

Я еще раз ощупал все вокруг – нельзя ли найти другой путь к бегству, который я, возможно, не заметил в темноте?..

Нет, ничего подходящего не было, окно в спальне было единственным, если не считать еще одного, небольшого, которое, очевидно, вело в комнату горничной и было слишком мало, чтобы пролезть через него.

Вдобавок, мне мешал мой плащ, который я так и не снял, придя к Максине: в тот момент нам было не до этикета. И слава Богу, что так получилось, – снятый плащ мог бы выдать меня!

…Я не знал, что делать. Для Максины было бы гибелью, если б дю Лорье услыхал шум и настоял на том, чтобы открыть дверь, после того, как она с таким трудом заверила его, что в доме нет посторонних.

Возможно, она надеялась, что я уже ушел, но как мог я уйти? Я чувствовал себя как крыса в ловушке, мне стало казаться, что я упакован в тесную коробку без окон и дверей.

Это было неприятное ощущение. Мой лоб покрылся испариной, как в турецкой бане, я стал рассеянно шарить по карманам в поисках носового платка. Но его не было. Вероятно, я оставил его в отеле или на квартире у сыщика Жирара, а может быть, в кэбе. Зато в наружном верхнем кармане пиджака я обнаружил нечто странное. Это был небольшой комочек бумаги, туго сложенный в несколько раз, так плотно, что на ощупь казался почти шариком. И я вспомнил, что этот самый комочек выпал из моего кармана во время обыска в «Елисейском Дворце», был поднят с пола жандармом и вручен мне, а я небрежно засунул его обратно, так как мои мысли были в то время заняты совсем другим.

Возможно, я и сейчас не обратил бы на него внимания, но в эту дьявольскую ночь ничто необычное не должно было оставаться без тщательного рассмотрения. А вдруг в нем что-нибудь завернуто?

Я развернул его, но внутри ничего не оказалось. Это был просто небольшой клочок бумаги. В темноте нельзя было разобрать, что на нем написано, и написано ли вообще что-либо. Поэтому я скомкал его и поспешно запихал обратно в карман, так как в этот самый момент услыхал горестный возглас Максины. Мне показалось, что она произнесла какую-то фразу, из которой я уловил лишь одно слово: бриллианты.

После этого она и дю Лорье о чем-то заговорили так громко и возбужденно, что я подумал: не попытаться ли мне предпринять еще одну атаку на проклятое окно, не рискуя быть услышанным. Но прежде чем я на это решился, голоса умолкли. Хлопнула дверь в соседней комнате, и наступила тишина, прерываемая лишь тяжелыми шагами наверху, над моей головой. Вероятно, это ходила прислуга.

Несколько секунд я стоял тихо, выжидая. Но из гостиной не доносилось ни одного звука, и я решил сделать попытку, пока не поздно.

Я сильно налег на оконные створки, и они подались с таким треском, что, конечно, выдали бы мое присутствие, если б в соседних комнатах находился кто-либо. Но все было тихо, в гостиной не было ни души, и я выпрыгнул из окна прямо на цветочную клумбу с высоты нескольких футов. Затем я обогнул фасад дома, осторожно ступая по мягкой мокрой траве, и уже хотел сделать бесшумный рывок к воротам, как вдруг дверь дома открылась, поток света упал на лужайку.

Я вовремя отпрянул назад в тень и увидел Максину и мужчину в макинтоше, которые медленно пошли по тропинке, молча опустив голову, как будто разглядывая что-то под ногами. Поглощенные этим, они не заметили меня, подошли к воротам, открыли калитку и вышли на улицу, не закрыв калитку за собой; я понял, что они скоро вернутся.

Я страстно желал удрать, но опасность столкнуться с ними лицом к лицу была слишком велика. Поэтому я стал ждать – и хорошо сделал, так как через три или четыре минуты они появились вновь; вероятно, они не отходили далеко и, конечно, увидели бы, как я выхожу из ворот.

– Это какое-то колдовство! – сказала Максина. Она и ее возлюбленный прошли в трех ярдах от того места, где я стоял, притаившись за большим кустом.

Ответа дю Лорье я не расслышал, но голос его звучал угнетенно, подавленно. Как видно, они потеряли какую-то важную вещь, без всякой надежды отыскать ее. Мне было интересно знать, что случилось, и в то же время было жаль Максину: ко всем ее несчастьям на нее навалилась еще какая-то новая беда! Но единственное, чем я мог бы помочь Максине в данный момент, – это удалиться отсюда как можно быстрей.

Дождь уже перестал. Максина и дю Лорье оставили калитку незапертой, и я, наконец, мог облегченно вздохнуть, очутившись по ту сторону забора.

Я поспешил уйти с этой стороны улицы, чтобы случайно не столкнуться с дю Лорье, который, несомненно, вскоре последует за мной.

Моей первой мыслью было немедленно вернуться в отель, где Жирар, возможно, ждет меня с новостями. Я уже готовился окликнуть кэб, еле ползущий невдалеке, как вдруг вспомнил о том мятом клочке бумаги, который выпал при обыске из моего наружного кармана и который я сунул обратно туда же. Меня охватило желание тотчас же взглянуть на него при свете уличного газового фонаря. Почему-то подумалось: «Не в нем ли скрыта разгадка тайны?..»

Я достал его, развернул, тщательно разгладил на ладони. Это был обычный листок, вырванный из блокнота и густо исписанный с обеих сторон карандашом. Почерк был неровный, как будто писали в кэбе, омнибусе или поезде, и читался с трудом. Я не смог разобрать слова при свете фонаря, поэтому достал спички и, загородив огонек ладонью от ветра, зажигая спичку за спичкой, начал читать странное, неожиданное послание:

«Сэр, я очень сильно рискую, но должен написать вам. Это мой единственный шанс. Я доверяюсь вам, вы настоящий джентльмен и спасли мою жизнь, когда вскочили в купе следом за теми двумя молодчиками, которые собирались вытряхнуть вас из поезда. Когда я их увидел, то сразу понял, что мне крышка, но вы спутали их карты. Я – честный человек, помощник лондонского ювелира, и вез с собой весьма ценные ювелирные изделия для нашего парижского клиента. Я знал, что это будет рисковая поездка, но не думал, что негодяи так скоро застукают меня. Если б не вы, они бы ограбили меня и ухлопали прямо в поезде, будьте уверены. Но я знаю, сэр, что вы такой же порядочный благородный джентльмен, как и я. Я знаю ваше имя, потому что недавно видел вашу фотографию в газете.

В молодости я работал в цирке фокусником-иллюзионистом, это мне потом весьма пригодилось в нашем ювелирном деле, так как нам постоянно приходится иметь бизнес с мошенниками, за ними нужен глаз да глаз, да еще ловкость рук. И когда на сходнях началась паника, я воспользовался ею, чтобы перепрятать свои ценности в ваш карман. А у вас взял вашу вещь, не то вы сразу заметили бы мою уловку, подняли шум и сами оказались в опасности: эти негодяи не задумались бы укокошить нас обоих. Сэр, в нашем пакете, были не деньги, а какие-то деловые бумаги. Если они вам очень нужны, то принесите мне сегодня мои ценности, чтобы я мог отдать их нашему клиенту, а я верну вам ваши бумаги. Это будет честная сделка, верно? Вот видите, как я вам доверяю! Я знаю, сэр, что вы не обманете и отдадите мне мою вещь, как благородный человек. Приходите поскорей в дом 218 на улице Филь Соваж, авеню Лотар, верхний этаж, налево по коридору, последняя комната. Скажите консьержу, что вам нужен мосье Буше. Ради Бога, не подведите меня, умоляю вас! Ю. М.»

Да, как я и предполагал, это писал мне мой «альбинос». Послание изобиловало ошибками, а «Ю. М.», очевидно, должно было означать «ювелирный мастер». Эту записку он, по всей вероятности, нацарапал в поезде, а в Париже, на вокзале Гар дю Пор, незаметно сунул мне в карман, когда при расставании подошел ко мне почти вплотную.

…Я закричал бы от радости, если б не был так взбешен на себя за то, что раньше не уделил внимания этому жалкому клочку бумаги, который несколько раз держал в руках! Поэтому я обуздал свой восторг, назвал себя трижды идиотом, и, если б не боязнь встретиться с дю Лорье (я не знал, ушел он от Максины или все еще там), вихрем помчался бы к ней сообщить отрадную новость. Но в сложившихся обстоятельствах я не рискнул сделать это, так как вместо благодарности мог заслужить проклятие Максины; кроме того, было бы неплохо сперва самому проверить, насколько все это реально, дабы избежать потом горького разочарования и нового краха наших надежд.

Лучше всего – получить Договор обратно сейчас же, не откладывая ни на минуту. Что же касается сыщика, который, возможно, ждет меня в отеле – пусть подождет! Теперь это уже не имеет значения. Как только я получу Договор в свои руки, я немедленно передам Максине весточку об этом – короткую записку, пару осторожных строк. Хотя уже около двух часов ночи, Максина наверняка не будет спать.

Кэб, который десять минут назад медленно двигался вдоль улицы, уже исчез из виду, а другой не появлялся. Я быстро, почти бегом пошел по улице, надеясь встретить где-нибудь за углом свободный экипаж или мотор. Однако был уже такой поздний час, что в этом тихом районе Парижа даже на стоянке не было ни одного наемного экипажа.

Наконец, я решил пройти весь путь пешком. Мне хорошо была известна авеню Лотар, но улицы Филь Соваж я не знал и даже никогда не слыхал о ней. Скорей всего, она пересекала авеню Лотар и, следовательно, находилась на расстоянии одной мили отсюда; быстрым шагом я мог добраться до нее за полчаса.

Несколько минут больше или меньше не составляли разницы, поскольку «Ю. М.» безусловно ждет моего прихода с нетерпением; теперь меня больше всего тревожило, как отнесется он к тому, что я не смогу вручить ему бриллианты в обмен на Договор.

Разумеется, я не верил, что Ю. М. был ювелирным мастером: ведь Максина поведала мне историю с бриллиантами, украденными у дю Лорье на пути в Амстердам. Я ничуть не сомневался, что человек, которого мне довелось защитить в поезде, был исключительно ловким вором-международником, «освободившим» беспечного дипломата от ожерелья герцогини. По версии, которую я разработал, идя на Филь Соваж, – «альбиносу» помогали в краже его соучастники, и он задумал их провести, ускользнув в Лондон, чтобы не делиться с ними добычей. Преследуемый ими, страшась возмездия, он переезжал из города в город, не желая расставаться с бриллиантами, и наконец решил бежать из Англии, где атмосфера стала для него чересчур горячей. Он заказал отдельное купе первого класса в дуврском поезде и занял его с комплектом спортивных принадлежностей (очевидно, желая выдать себя за игрока в крокет или гольф). Но, к своему ужасу, увидел вдруг своих бывших компаньонов – тех самых, от которых убегал, – отпирающих дверь его купе железнодорожным ключом!..

Все это было только предположением, потому что, по моим наблюдениям, его попутчики ни разу даже не пытались заговорить с ним за все время нашей поездки. Однако эта моя версия разъясняла многое, что до сих пор оставалось загадкой, и делала правдоподобным поведение альбиноса, который в отчаянии предпочел доверить свое сокровище незнакомцу (зная его лишь «по фотографии в газете»), нежели отдать тем, кого он обманул.

Я решил употребить всю силу дипломатии, чтобы выманить у Ю. М. мой зеленый футляр с Договором прежде, чем он поймет, что уже никогда не увидит своего футляра с бриллиантами. Мысленно я начертал себе план действия еще до того, как пришел на авеню Лотар, где довольно быстро нашел Рю де ля Филь Соваж, паршивую, слабо освещенную улочку, странное название которой («Дикая») вполне соответствовало ее виду. Я вспомнил, что этот парижский район всегда имел дурную славу, здесь гнездились нищета и преступность…

Дом под номером 218 был большим уродливым зданием – нечто вроде дешевой гостиницы, где сдаются комнаты приезжим. Я едва мог рассмотреть его номер при свете уличного фонаря, висевшего через дорогу и тускло освещавшего ряд темных зашторенных окон за узкими балконами.

Большая двойная дверь с облупившейся краской была заперта изнутри, но я позвонил привратнику и через несколько минут услыхал легкое щелканье замка, означавшее, что дверь открыли. Помедлив, я вошел в сумрачную прихожую и был окликнут из-за полуоткрытого окошечка чьим-то сонным голосом. Обладателя голоса я не видел, но догадался, что это консьерж, вероятно, он сидел сейчас полураздетым на койке и был недоволен, что какой-то ночной визитер поднял его с постели в столь поздний час.

Я отвечал ему согласно указаниям автора записки: мне нужно видеть господина Буше.

– Пьер Буше уехал еще вчера в Руан, – пробормотал сонный голос за окошечком. – И приедет нескоро. В его комнате сейчас находится его приятель, мосье Морель, приехавший сегодня засветло…

Я подумал: очевидно, Морель это и есть мой альбинос. Следовательно, мне надо во что бы то ни стало попасть к нему в комнату.

– Очень хорошо, – сказал я. – Мне как раз и нужен мосье Морель. Мы с ним условились встретиться.

– А-а, понимаю (консьерж сладко зевнул). Значит, это вы заходили к нему недавно и предупредили, что зайдете еще раз? Так, что ли?

Мои мысли быстро разобрались в сложившейся ситуации. Было ясно, что незадолго до меня какой-то человек приходил сюда, когда консьерж уже находился в постели; поэтому он спросонок не замечает разницу между нашими голосами. И если я скажу, что я – не тот человек, то швейцар вряд ли пропустит меня среди ночи и даже, может быть, поднимет шум, чего я меньше всего желал.

Я решил воспользоваться подвернувшейся мне возможностью.

– Совершенно верно! – сказал я отрывисто. – Это приходил я. Дорогу я знаю, спасибо!

И я начал подниматься по лестнице. Никого не встретив по пути, я миновал этаж за этажом, пока не добрался до шестого. Дальше лестницы не было, значит, это был верхний этаж.

На всех нижних этажах лестничные пролеты были скупо освещены газовыми лампами, но верхний этаж тонул в полумраке. Кто-то прикрутил газовую горелку – нарочно или по небрежности.

Справа и слева от лестничной площадки тянулись в темноту коридоры, однако я знал, что мне надо идти влево. Почти на ощупь брел я по темному левому коридору мимо каких-то дверей, пока не уперся в стенку. Очевидно, тут и находилась «последняя комната», о которой писал в записке Ю. М.

Чтобы убедиться в этом, я зажег спичку, обнаружил дверь и постучал в нее. Ответа не было.

«Он не мог уйти! – сказал я себе бодро. – Он должен ждать меня!.. Просто он утомился и заснул, вот и все!»

И я постучал еще раз, посильней. Тишина. В третий раз я постучал так громко и продолжительно, что, наверное, разбудил даже соседей.

Это меня вовсе не устраивало, я затаился и прислушался. Все было как будто тихо. Может быть, он вышел только на короткое время и сейчас вернется, чтобы не упустить своих бриллиантов?..

Впрочем, если он ушел ненадолго, то должен был бы оставить для меня дверь открытой!..

Я нажал на дверную ручку, и, к моей радости, она действительно подалась; дверь открылась, тихо скрипнув.

«Уж не испорчен ли замок? – подумал я. – В таком случае Ю. М. сильно рискует… но тем лучше! Стало быть, он вернется к себе в комнату с минуты на минуту.

В комнате царила кромешная темнота. Войдя, я зажег еще одну спичку, но едва успел окинуть взглядом скудость и убожество обстановки этого помещения, как порыв сквозняка из открытого окна задул колеблющийся язычок пламени.

И в тот же момент дверь за мной с треском захлопнулась.

Глава 16. Ивор в капкане

В комнате сильно пахло керосином; откуда-то из дальнего угла доносился легкий стук, похожий не то на капанье воды из крана, не то на хлопанье оконных штор, развеваемых ветром.

Сумей я добраться до окна, я бы отдернул занавеску и при слабом свете уличного фонаря постарался найти спички, которые, вероятно, лежат где-нибудь на столе или каминной полке. Дело в том, что у меня оставалась всего одна спичка: я слишком много истратил их, когда читал на улице записку альбиноса. Меж тем, имея спички, я мог бы поискать и тот злополучный футляр, в котором лежит Договор, и в случае удачи уйти с ним восвояси, до возвращения хозяина. Ведь это не являлось бы кражей. Он сам – вор, и футляр – не его вещь, но в нем – спасение Максины!

…А вдруг альбинос, уходя, запрятал его чересчур далеко?

Хотя дверь была закрыта, от окна тянулась струя прохладного воздуха, и, руководствуясь ею в полной темноте, я осторожно двинулся к окну, растопырив перед собой руки и ощупывая ими все на своем пути, как делал это в спальне Максины. Я считал, что теперь у меня имеется опыт в этом деле, но уже через полминуты больно стукнулся боком о стол, затем мой плащ за что-то зацепился, – это оказалась ножка стула, лежащего перевернутым на полу. Поразмыслив, я снял с себя плащ, отбросил его в сторону и двинулся дальше, оттолкнув стул, преградивший мне дорогу. Но я не прошел и двух шагов, как запутался в скомканном коврике, который бесформенной кучей валялся на полу под ногами. Распутавшись с ним, я сделал еще один шаг и чуть не потерял равновесия, поскользнувшись в луже какой-то густой, вязкой жидкости, разлитой на полу…

Я пришел в эту жуткую молчаливую комнату преисполненный самых радужных надежд, и вот теперь эти надежды стали постепенно угасать, сменяясь чувством тревоги.

«Боюсь, здесь происходила какая-то борьба, – подумал я. – Если так, – что сталось с Договором?..»

И я остро почувствовал, что сейчас как никогда мне необходим свет. Казалось, весь пол вокруг меня чем-то залит: он был мокрый, скользкий, липкий. А посреди этой лужи я наступил на нечто тяжелое и мягкое; оно беззвучно ткнулось о мои ноги, наполнив ужасом мое сердце, в которое словно вонзились тысячи иголок. Прежде чем я нагнулся и ощупал этот предмет, я уже догадался, что это такое…

Похоже, я получил дар видеть в темноте. И все-таки, когда прикоснулся к этому неподвижно лежащему телу, я вздрогнул, как от удара электрическим током. Мои пальцы, ощупавшие руку, горло и обращенное кверху холодное лицо, стали такими же мокрыми, как и мои ботинки.

Мне стыдно признаться, что моей первой мыслью, когда я сделал это чудовищное открытие, было – бежать отсюда, отказавшись от всего задуманного. Ведь это дело касалось не столько меня, сколько других, а лично для меня оно могло повлечь крайне опасные последствия. Разве не мог бы я сейчас спуститься вниз, пройти мимо спящего консьержа, и никто никогда не узнал бы, что я находился в этой страшной камере смерти?..

Но эти мысли тут же исчезли. Что бы ни случилось, я должен оставаться здесь, пока не найду Договор или не удостоверюсь, что его здесь нет. Я не имею права позорно бежать!

Если здесь есть спички, то все в порядке, а если нет – придется куда-нибудь сходить за ними и снова вернуться. Это была трудная, жестокая, но неумолимая задача!

Я достал свою последнюю спичку и подумал: что, если она сразу погаснет или же вообще не загорится? В ней сейчас вся моя надежда!

Я чиркнул ею о коробку – она зажглась. И в первую очередь я увидел камин – он находился совсем не там, где я предполагал в темноте. Я подошел к нему и – о счастье! – на каминной полке, среди пустых бутылок и массы окурков обнаружил несколько рассыпанных спичек. К этому времени моя последняя спичка обожгла мне пальцы и погасла.

Спичечной коробки я не нашел, но она и не была нужна: я мог зажигать спички о свой коробок. Счастье не покинуло меня и дальше: на краю стола, заваленного всяким хламом, я увидел небольшой оплывший огарок свечи, сиротливо торчащий в застывшей лужице стеарина.

Я зажег его, и когда пламя разгорелось, огляделся вокруг.

Освещение было, конечно, не ахти какое, но все же достаточное, чтобы провести в комнате поверхностный обыск.

Первым делом я посмотрел на лежавшее на полу тело убитого. Это был альбинос, я сразу узнал его, хотя лицо его было залито кровью, а руки скрючены, и одна рука подвернута за спину.

В комнате царил ужасающий беспорядок. Все было разбросано и перевернуто вверх дном: кто-то до меня уже проводил обыск!

Стеклянная керосиновая лампа, очевидно, стоявшая на столе, была во время драки сброшена на пол и разбита, а керосин вытек и образовал большую лужу, которая кое-где смешалась с лужами крови. Стулья были опрокинуты, разбитая грязная тарелка и стакан вместе с подносом валялись на полу возле коврика.

Но это еще было не все. Отчаянная борьба за жизнь оставила следы повсюду: на полу были разбросаны газеты и оберточная бумага, ящики маленькой тумбочки были выдвинуты, а их содержимое выброшено и растоптано, дверцы гардероба раскрыты настежь, несколько жалких костюмов сорваны с вешалки, их карманы выворочены наизнанку или порваны в клочья. С узенькой койки были сдернуты простыня и одеяло, а матрас изрезан на куски и выпотрошен. Комната выглядела так, словно через нее пронесся ураган, разметавший все вокруг.

Я пересилил себя и еще раз подошел к мертвому телу. Убийцы и его не оставили в покое: окровавленный пиджак был расстегнут, карманы вывернуты, как и у всей одежды в гардеробе, – видимо, искали что-то, искали с безумной поспешностью и безжалостной решимостью…

Осторожность, предусмотрительность не помогли несчастному. Убийцы настигли его. Я представил себе, с каким облегчением приехал он в этот дом, веря, что перехитрил врагов. Мое воображение рисовало мне его испуг и разочарование, когда он не застал здесь своего дружка Буше, к которому стремился, который мог бы выручить его в трудный момент. Конечно, швейцар, знавший альбиноса в лицо, беспрепятственно пропустил его в комнату Буше, где бедняга рассчитывал найти защиту от преследователей – хотя бы замком и дверной задвижкой (и то, и другое было взломано). Мысленно я видел, как он, мучимый голодом, обшаривал комнату в поисках еды и сел за ужин, который внезапно был прерван…

Какой ужас охватил его, когда он услышал крадущиеся шаги по коридору, когда стали ломать дверной замок и наконец открыли дверь, а он от страха не мог даже крикнуть, позвать на помощь… Я догадывался, что он все же хотел это сделать, потому что успел подбежать к окну и распахнуть его, но безжалостные руки схватили его сзади за горло. Мне слышалось, как отчаянно уверял он бандитов, что у него нет бриллиантов, что он сам был обкраден в дороге, что он вовсе не собирался обмануть товарищей, что он объяснит им все-все… если только ему дадут время…

Но ему не дали.

Они наказали его за похищенные бриллианты тем, что похитили его жизнь. За предательство заставили заплатить самый высокий штраф.

Однако в тусклом свете догорающей свечи искаженное, запачканное кровью лицо мертвеца сохраняло плутоватое выражение, словно он в конце концов все же перехитрил их.

Беспорядок в комнате обещал мало хорошего для моих надежд найти тут зеленый футляр. Тем не менее у меня оставались кое-какие шансы на то, что убийцам нужны были только драгоценности, и если даже Договор попался им под руку, они отбросили его в сторону.

Хотя дом освещался газовыми лампами, в верхнем этаже газ был выключен, вследствие чего коридор был погружен в темноту, а комнаты жильцов вообще не имели газовых горелок, так как в них были керосиновые лампы. Поэтому результаты моих поисков зависели от небольшого огарка свечи, который мог погаснуть как раз в тот момент, когда он будет особенно нужен.

Я осторожно отделил его от застывшей на столе лужицы стеарина, и его колеблющийся свет упал на мои руки; я невольно вздрогнул: не только обе руки, но и обшлага моей сорочки были в крови. При виде этого зрелища мне чуть не сделалось дурно. Я перевел взгляд на свои ноги; мои светло-коричневые ботинки тоже были в крови, пятна крови виднелись и на сером твидовом костюме, который я не мог сменить со времени приезда в Париж, так как сразу с головой окунулся в гущу чрезвычайных событий. Кровь еще не успела застыть, и на всем, за что я брался руками, оставались красные, липкие, страшные следы.

Конечно, самое лучшее, что я бы мог сделать, – это удалить предательские пятна с рук и одежды прежде чем покину комнату… Но сначала я должен отыскать футляр!

Поиски я начал с того, что просмотрел массу разбросанных на полу газет и бумаг, покопался в куче какого-то тряпья, смешанного с трухой из разодранного матраса, и, несмотря на ужас, все время сдавливавший мне горло, радостно воскликнул «ура!» – когда, расправив валявшийся на полу смятый коврик, обнаружил в нем плоский футляр…

Тот самый!

Он лежал открытый, зеленой спинкой кверху. Я набросился на него как ястреб на добычу, но – увы! – в нем ничего не было…

Горькое разочарование длилось всего одну минуту и сменилось буйным ликованием, когда, откинув коврик в сторону, я увидел под ним сложенный документ. Какое счастье, что грабители случайно выбросили его из футляра и тем спасли от загрязнения: на футляр попали брызги крови, тогда как документ под ковриком сохранился чистым и не запятнанным; хорошо, что я вовремя спохватился и не прикоснулся к нему окровавленными руками!..

На столе я нашел скомканную белую тряпку, развернул ее и увидел, что это полотенце. Я тщательно вытер о него – сначала руки, потом футляр, и лишь тогда, с чувством невыразимого облегчения, осторожно, двумя пальцами, поднял с пола драгоценный документ, бережно уложил его в футляр и сунул в тот самый карман, откуда он был похищен.

Казалось, на этом было закончено все самое трудное и опасное, что довелось испытать мне и Максине за эти два дня. Что же еще теперь нам предстоит? Разве не все осталось позади?….Внезапно я услыхал скрип половиц. Кто-то шел по коридору.

С мучительным волнением прислушивался я к шагам. Куда направляется непрошенный ночной визитер – в эту комнату или в другую? Секунды казались мне долгими, как годы. Наконец, шаги остановились возле моей двери.

Кто это мог быть? Буше? Сосед, обеспокоенный шумом? Привратник? А может быть, один из бандитов – ведь он обещал зайти сюда еще раз!

За дверью послышались тихие голоса: кто-то совещался, очевидно, не решаясь войти. У меня вся кровь прилила к голове, я чувствовал, как пульсирует она в висках. Но думал я не о себе, а о футляре. Если меня застанут здесь, в чужой комнате, наедине с трупом, меня, конечно, арестуют за убийство. Ведь я весь за брызган кровью убитого, и даже лицо, наверное, в крови: я несколько раз прикасался к нему окровавленными руками.

Пусть арестовывают, но документ у меня не должны найти! Я обязан спасти его, спрятать… но куда?! Погасив свечу, я рванулся к открытому окну. За окном, вдоль всего подоконника, тянулся под навесом узкий балкон, предназначенный больше для цветов, чем для людей. При слабом мерцании звезд и тусклом свете отдаленного уличного фонаря я увидел на балконе длинный деревянный ящик. В нем стояли в ряд цветочные горшки с увядшими и засохшими цветами; видно, о цветах здесь никто не заботился, никто не поливал их.

Поспешно завернув футляр в обрывок газеты, я вынул из деревянного ящика два цветочных горшка, положил свой плоский сверток на дно ящика и поставил оба горшка на прежнее место, чтобы замаскировать спрятанную вещь.

Все это было проделано мною за несколько секунд, после чего я снова вернулся в комнату. Кто-то уже крутил ручку двери, затем догадался толкнуть дверь и вошел.

Яркий свет карманного фонаря ослепил меня.

Рассказ Дианы Форрест

Глава 17. Диана едет в полночь

Думаю, что всю мою жизнь меня очень портили. Все были добры со мной, все разрешали и старались сделать мне приятное, так же, как и я им; и я считала это само собой разумеющимся.

Только Лиза относилась ко мне по-иному. Я никогда не ждала от нее того, что привыкла получать от других. Но мне всегда хотелось сделать ее счастливой – насколько такое маленькое, обозленное на всех созданьице может быть счастливым, – и я приучила себя не обращать внимания на ее выходки, что бы она ни сказала или ни сделала.

Никогда нельзя было предугадать, что она сейчас выкинет, какие замыслы бродят в ее озорной головке.

…Но Ивор… Боже мой! Разочароваться в нем, стать несчастной из-за него! До сих пор я не знала, что можно так жестоко страдать, как страдала в тот роковой день, когда он уехал, оставив меня на вокзальной платформе… Тогда я и не помышляла о поездке вслед за ним в Париж. Если б кто-нибудь сказал мне, что я поеду туда, я бы возразила: нет, нет, ни за что!

И, однако, поехала. Я позволила уговорить себя и при этом заставила себя думать, что делаю это только ради тети Лилиан, желая доставить ей удовольствие, но в глубине души знала, что на самом деле все не так. Просто я не могла больше переносить эту тривиальную английскую жизнь с ее раз и навсегда заведенным порядком, когда каждый день похож на другой. Мне хотелось, чтобы в моей жизни произошла какая-то перемена, выходящая за рамки обыденного.

Первое время по приезде в Англию мы с Лизой иногда дурачились, затевали разные шальные проделки, которые сходили нам с рук лишь потому, что мы – «американские девушки». Однако, познакомившись с Ивором, я почувствовала, что в мою жизнь вошло что-то новое; и я остепенилась. Это очень огорчало и злило Лизу: ведь в большинстве случаев именно она была зачинщицей наших проказ.

Вот почему я согласилась поехать в Париж.

Может быть, меня тешила мысль, что я буду находиться там же, где сейчас находится он. И на борту парома, и в поезде я твердила себе, что ничего хорошего произойти не может, что Ивор и я уже никогда не будем относиться друг к другу как раньше, что между нами все кончено – по его вине… Но где-то в глубине моего сознания таились надежда и мысль, что я несправедлива к нему: ведь он просил меня верить ему, а я отказалась. И что-то заставляло меня думать, что мы еще встретимся и он сумеет доказать, что приехал в Париж не ради Максины де Рензи. Как бы это было хорошо! Я снова начала бы жить… так как убедилась, что жизнь без любви и доверия к любимому человеку – это не жизнь!

…И встреча произошла – произошла самым неожиданным образом. Но вместо радости я стала в десять раз несчастней, у меня не осталось и тени надежды. Когда я увидела Ивора в холле отеля, он выглядел очень смущенным и не захотел отказаться от какого-то таинственного свидания.

Но вот что странно: я вдруг стала бояться за него, не знаю почему; может быть, из-за тоскливого, удрученного выражения его лица. С таким выражением не идут на свидание с любимой женщиной…

И вместо того, чтобы тревожиться за себя, я вдруг почувствовала тревогу за него.

Правда, я сделала вид, что мне нет никакого дела до того, пойдет ли он на это свидание или останется с нами. Я разговаривала с лордом Робертом так, будто совсем забыла о существовании Ивора Дандеса, и даже повернулась к нему спиной, когда он собрался уходить.

Однако вскользь я еще раз подметила трагическое выражение его глаз и стиснутые челюсти, словно он уходил на казнь…

Удивительно, как быстро может измениться настроение человека! Или это бывает только у женщин? Всего за минуту до встречи я презирала Ивора за измену и мстительно убеждала себя, что было бы очень хорошо выйти замуж за Боба Уэста, – пусть Ивор, узнав о нашей помолвке, раскаивается и переживает!.. Но затем, совеем неожиданно, как будто в мое сердце вонзился острый нож – все во мне перевернулось. Я отдала бы что угодно, если б могла сейчас побежать следом за Ивором, сказать ему, что люблю его беззаветно и буду ему верить по-прежнему, вопреки всему…

– Что с тобой, Ди? Ты так побледнела, словно собираешься упасть в обморок! – сказала Лиза своим обычным резким голосом, который, хотя она и не говорила чересчур громко, проник во все отдаленные уголки большого холла.

Я подумала, что с ее стороны нетактично привлекать ко мне всеобщее внимание; какие-то иностранные туристы, проходившие мимо нас, обернулись и бросили на меня любопытный взгляд.

– Это только так кажется от освещения, – сдержанно сказала я. – Я вовсе не чувствую себя плохо.

Моя ложь в данном случае была простительна. Когда человек очень несчастен, его сердце начинает биться медленней, дышать становится трудней, как перед грозой, но к чему выставлять это напоказ!

– Я просто немного устала, – продолжала я. – Прошлую ночь никто из нас не ложился спать до трех часов ночи, а день потом тянулся слишком долго. Мы получили столько впечатлений!.. Думаю, тетя Лили, вы не будете возражать, если я пойду в свою комнату, как только мы подымемся наверх…

Мы поднялись на лифте, и у дверей гостиной я пожелала всем спокойной ночи.

– Не пойти ли мне с тобой, помочь тебе? – спросила Лиза, но я сказала «нет». Было нечто новое с ее стороны – предложить мне помощь, потому что она сама слабого здоровья и требует от меня постоянного внимания и заботы.

Тетя Лилиан привезла с собой в Париж свою любимую камеристку Нэнси, без которой не может обойтись ни одного дня. Но мы с Лизой оставили нашу горничную в Лондоне, и тетя радушно предложила нам воспользоваться услугами Нэнси, которая и постучала в мою дверь спустя несколько минут. Однако я поблагодарила ее и отослала обратно. Мне хотелось побыть одной.

Я не торопилась раздеваться. Некоторое время я постояла у окна, любуясь панорамой ночного Парижа и вереницей электрических фонарей, протянувшихся бриллиантовой россыпью вдоль знаменитых Елисейских Полей, по которым взад и вперед сновали кареты, коляски, моторы, развозившие людей по домам после театра, кабаре или дружеских вечеринок в ресторанах и бистро.[17] Последние кучки запоздалых гуляк спешили к домашнему уюту и ночлегу…

Я перевела взгляд вниз и увидела ярко освещенный портал нашего отеля, а на его широких мраморных ступеньках – человеческую фигуру в плаще, медленно расхаживавшую вдоль портала. С высоты своего этажа я не могла как следует разглядеть этого человека, но сердце подсказало мне, что это Ивор. Ивор, который только вчера говорил мне слова любви, называл меня Единственной Девушкой в мире, и уверял, что я всегда останусь для него Единственной!

Очевидно, он дожидался заказанного кэба, чтобы уехать от меня к другой женщине, ради которой пошел на разрыв со мной.

«К ней или не к ней он собирается ехать? – гадала я, стараясь даже мысленно не произносить ненавистного имени. – Впрочем, если не к ней, то отчего не мог честно сказать, что за свидание у него в такой поздний час? Боже мой, должен же он знать, как жестоко заставляет меня страдать! А если мои переживания ему безразличны, то почему он сам выглядел таким убитым и расстроенным?»

Дело стало казаться мне еще более таинственным, чем раньше, но боль от разочарования в Иворе ни на минуту не утихала в моем сердце. Я содрогалась от унижения, которому он меня подверг, бросив меня по первому ее зову.

«Хотела бы я знать, что он думает в эту минуту! – прошептала я почти громко: мне захотелось услышать звуки собственного голоса. – Кто скажет, не совершаю ли я страшную несправедливость по отношению к нему?»

И тут в дверь, которая вела в комнату Лизы (рядом с моей) послышался легкий стук, а дверная ручка стала медленно поворачиваться. Однако я заранее заперла ее на ключ: мне хотелось побыть одной, и я боялась, что Лиза из любопытства пожелает заглянуть ко мне, конечно, не спрашивая разрешения войти. Она нередко проделывала это раньше, всегда неожиданно. Ивор недаром называл ее Бесенком: она появлялась именно тогда, когда считала, что люди не хотят ее видеть; по ее мнению, это был самый подходящий момент для визита.

– О, Ди, впусти меня скорее! – воскликнула она за дверью. Минуту или две я не отвечала. Я всегда относилась к Лизе с сочувствием и жалостью, но за последние двадцать четыре часа мне почему-то стало неприятно встречаться с ней, хотя я снова и снова твердила себе, что бедная девушка желает мне только добра и когда-нибудь я буду благодарна ей за это. Почему же сейчас мне хочется оттолкнуть ее? Я почти забыла, что два года назад дала обещание ее родному отцу (моему отчиму) ласково относиться к ней, не обижать… И меня охватило раскаяние, Я испугалась, что бедняжка рассердится, если я не впущу ее, и ляжет в постель озлобленной, а когда она в таком состоянии, у нее обычно появляются сердечные приступы и бессонница.

– Ди, ты здесь? – крикнула она снова. – Впусти же меня, у меня к тебе важное дело, очень-очень важное!

Не отвечая, я подошла к двери и открыла ее. Лиза ворвалась в мою комнату как вихрь.

– Как хорошо, что ты еще не разделась! – возбужденно заговорила она. – Сейчас мы с тобой должны поехать в одно место, немедленно!

– Куда? – с изумлением спросила я. – В чем дело?

– Мне некогда объяснять, куда и в чем дело. Нас ждет внизу мотор. По дороге все расскажу. Надевай побыстрей свою накидку, и пошли!

Тут только я обратила внимание на то, что она одета «на выход»: на ней был ее длинный дорожный плащ и шляпка с вуалью.

Я подошла к окну. Ивора уже не было видно; значит, он дождался своего кэба и уехал, но у бокового подъезда отеля действительно стоял наготове автомобиль.

– Я наняла его, как только он подъехал к отелю с какими-то туристами, – пояснила Лиза торопливо, видя, что я колеблюсь.

– Но ведь уже полночь. Куда ты собираешься ехать? И что скажут дядя Эрик и тетя Лилиан?

– Они ничего не узнают. Мы проскользнем мимо их апартаментов как тени. Ну же, поворачивайся! Или ты боишься? Где твой смелый, решительный американский характер? А еще хвасталась, что твой дед воевал против южан добровольцем, и сам Линкольн хвалил его за храбрость! Неужели жизнь в Англии так испортила тебя?

Она явно хотела подзадорить меня. Не слушая моих возражений, она набросила мне на плечи мою накидку, а на голову шляпку и потащила к двери. Я почти не сопротивлялась. Мне самой вдруг захотелось куда-нибудь поехать, чтобы развеять мрачные мысли и тревогу.

В самом деле, почему бы не прокатиться по ночному Парижу, которым я только что любовалась из окна? Тайком – это даже романтичней!

Я заразилась дикой, необузданной энергией, которая иногда вспыхивала в Лизе, если она затевала какую-либо бесовскую проделку. В такие минуты она забывала даже о своем нездоровье, и ничто не могло ее остановить. Да я и не пыталась останавливать: знала, что если ей помешать, она разразится рыданиями, – а слез я не могла переносить: это зрелище разрывало мне сердце. К тому же ее слезы нередко оканчивались истерическим припадком…

Лиза осторожно выглянула за дверь, махнула мне рукой, и мы тихо прокрались по длинному пустому коридору, никем не замеченные.

В конце коридора за столиком, на котором светилась лампа под зеленым абажуром, сидела дежурная по этажу. Лиза сказала ей, что мы хотим «подышать свежим воздухом», и та молча кивнула.

– Тебе не кажется, что сегодня должно что-то случиться? – спросила Лиза, когда мы выходили из отеля через боковые двери, минуя холл (она уже знала здесь все ходы и выходы).

– Ты – маленькая колдунья! – отвечала я. – У меня именно такое предчувствие.

– Да, я колдунья, я ведьма. Я не такая, как все. И поэтому, Ди, ты обязана меня слушаться, – загадочно сказала она.

Я видела, что она неспроста предпринимает эту поездку в полночь, и пыталась разгадать причину. Но на сей раз ее подвижное круглое личико под вуалью было непроницаемо.

– Опять хочешь впутать меня в какую-то авантюру? – пошутила я.

– Ты вечно подозреваешь меня в чем-нибудь нехорошем! – отпарировала она. – Просто у меня появилось такое вдохновение, интуиция, – называй как хочешь, но сейчас мы должны поехать в одно место, чтобы убедиться, права я или нет…

Когда мы уселись в мотор, Лиза сказала по-французски шоферу, молча ожидавшему ее приказаний:

– На Рю д'Олянд, семьдесят два. И, пожалуйста, побыстрей!

Машина рывком тронулась с места.

– Чей это адрес? – спросила я.

– А разве ты не просматривала сегодняшних газет?

– Нет, конечно…

– Жаль. Я просматривала. Там есть очень интересная заметка – «Новая премьера Максины». И в ней, между прочим, сказано: «Наша прославленная звезда Парижского театра Максина де Рензи обещает порадовать сегодня парижан еще одной премьерой… Возле ее тихого домика на Рю д'Олянд, семьдесят два, всегда толпятся поклонники ее таланта», – ну, и так далее. Поняла?

Да, я поняла: мы едем к ее дому! Цель поездки тоже стала ясна.

– Собираешься шпионить за Ивором? – сдавленным голосом спросила я. – Но если он в самом деле поехал туда, то ты опоздала: он уже там!

– Ничего подобного. Он отъехал в кэбе совсем недавно, и ехать ему надо почти полчаса, а мы будем там через пять минут.

– Значит, это и есть твое «вдохновение»?

– Ну и что? Разве это так плохо? Ты лишний раз убедишься, какая ты доверчивая, и как тебя легко обвести вокруг пальца.

Больше я не задавала вопросов. У меня мелькнуло подозрение, что Лиза старается восстановить меня против Ивора и делает это с определенным намерением – разлучить нас. Уж не влюбилась ли она сама в него? Впрочем, это было бы естественно…

Несколько минут мы ехали в полном молчании. По мере того как мы удалялись от центра, от Елисейских Полей, электрические фонари на улицах сменились газовыми, и ночная жизнь вокруг нас постепенно затихала. Перестали попадаться кэбы и веселые парижские гуляки. Мы сворачивали то направо, то налево и наконец остановились посреди какой-то незнакомой мне улицы, где я не была ни разу, хотя до этого несколько раз посещала Париж в дневное и вечернее время.

– Это и есть Рю д'Олянд? – спросила Лиза шофера, поспешно вскакивая с места и высунув голову в окошко.

– Да, мадемуазель, – услышала я его ответ.

– Тогда стойте здесь, пока я вам не скажу.

– Это довольно тихая улица, – промолвила я. – Не похоже на то, что здесь может произойти что-то особенное.

– Подождем немного. Если и впрямь ничего не произойдет, – поедем куда-нибудь еще.

– Давай лучше уедем сразу. Я не хочу участвовать в шпионаже, это низко и подло!

На этот раз я говорила с Лизой более резко, чем обычно.

– Но это вовсе не шпионаж, – возразила она, – а просто проверка для твоей же пользы. Мне больно видеть, как тебя околпачивают…

– Нет, нет, я не виню Ивора! Он – свободный человек и волен поступать как ему вздумается.

И тут Лиза вдруг изменилась; ее манера стала мягкой, нежной и вкрадчивой, как у кошки.

– Ди, дорогая сестричка, не злись на меня, – сказала она умоляюще. – Пойми меня, пожалуйста! Ведь я люблю тебя, разве ты сомневаешься в этом? Я хочу твоего счастья. О, давай подождем еще чуточку и посмотрим! Я не стала бы выманивать тебя из отеля, если бы не считала, что для тебя будет лучше увидеть все своими глазами. Может, я выболтала тебе кое-что лишнее, но я боялась за тебя, дорогая, мне больно было смотреть на тебя, такую расстроенную. Зато представь себе, какое будет счастье, если твой Ивор не явится сюда! Какая это будет радость для нас обеих! Тогда я раскаюсь в своих ошибках и подозрениях, а тебе, сестреночка, придется извиняться перед Ивором за то, что ты так несправедливо обошлась с ним. Подумай, это было бы чудесно!

– Лиза, я не перенесу позора, если он увидит меня здесь. Я должна немедленно уехать отсюда! – и я потянулась к шоферу, чтобы приказать ему возвращаться в отель.

– Ах, так! – почти вскричала Лиза. – Тогда вот что: поезжай одна, раз тебе это приспичило, а я останусь здесь… пока не узнаю, к кому Ивор Дандес шел на свидание. Понятно?

И она сделала вид, что хочет выпрыгнуть из машины. Я держала ее.

– Ты прекрасно знаешь, что я не оставлю тебя здесь одну, – сказала я в отчаянии. – Ни ты, ни я не можем идти ночью пешком по улицам.

– Вот и отлично! – обрадовалась она. – Будем ждать вместе ради нашего общего блага. Дурочка, я хочу помирить вас с Ивором, – так мне велит моя совесть, и ты не заставишь меня уехать отсюда даже силой!

– Почему же твоя совесть вдруг заговорила в тебе? Вчера вечером и нынче утром ты пыталась обличить Ивора во всех грехах…

– Видишь ли, сегодня я много думала об этом и стала сомневаться. Я испугалась, что, может быть, мы напрасно осуждаем его. И если он сейчас не придет в этот дом, – я поверю, что ему наплевать на Максину. И буду очень рада за тебя!

Я больше не стала спорить с ней и откинулась на подушку сиденья; мое сердце сильно билось, я уже не думала о том, как мне поступить. Я могла лишь подчиниться «колдунье» Лизе…

– Какой-то мужчина только что вышел вон из-за того угла, – прошептала Лиза, приложив палец к губам. – Это Ивор? Я не могу разглядеть… Нет, вроде не он… (В ее голосе явно звучало разочарование.)

– Он прячется в тени, как будто подстерегает кого-то. И, судя по всему, интересуется именно этим домом. Но если это не Ивор, то кто же? Может быть, сыщик?

– А почему сыщик должен следить за домом мадемуазель де Рензи? – спросила я с удивлением.

Лиза заметно сконфузилась, словно о чем-то проговорилась, и мне показалось, что она что-то скрывает от меня.

– Бог мой! – поспешно ответила она. – Я сказала просто так, потому что этот мужчина не хочет, чтобы его видели… Вон опять он спрятался – теперь за деревом. Его уже не видно, может, он совсем ушел?

Секунду она помолчала и вдруг торопливо зашептала:

– Тсс! О, Ди! Глянь в окошко: появился еще один… и на этот раз, кажется, Ивор… Да! Да! Это он! Боже, как быстро он шагает, почти бежит. Он не видит нашего автомобиля. Глянь же скорей, не бойся, он не заметит тебя, он так торопится на свидание, что даже не смотрит в нашу сторону. Вот он подошел к воротам Максины…

Теперь в ее голосе звучало ликование.

…Все было кончено, моя последняя надежда рухнула! Его глаза, которые так трагически, так обреченно смотрели на меня в отеле, лгали… как и губы, уверявшие меня вчера, что в целом мире нет другой девушки, кроме меня.

– Я не хочу смотреть, – задыхаясь, произнесла я.

– Ну и дура!.. Ага, кто-то открыл ему калитку и впустил его, – продолжала Лиза, не скрывая удовлетворения. – Я не разглядела, кто. Калитка захлопнулась за ним…

– Теперь едем! – умоляла я.

– Нет, нет! – вскричала Лиза. – Еще подождем. Мне дьявольски хочется знать, что будет дальше. Мы находимся в центре событий, как говорит твой дядя Эрик.

Мне было уже безразлично, что будет дальше. Ивор пришел ночью на свидание с Максиной де Рензи, – и все остальное не имело значения. У меня даже не было сил настаивать на немедленном отъезде.

– Хотела бы знать, убежит ли от нас тот мужчина, что прячется в тени, если мы подъедем к нему поближе? – задумчиво сказала Лиза.

Она наклонилась к шоферу и негромко приказала ему ехать вдоль улицы Рю д'Олянд по направлению к незнакомцу. Шофер так и сделал, но незнакомец, стоявший под деревом, не двинулся с места. Как видно, мы его ничуть не интересовали, да и дождь, который к этому времени принялся накрапывать, мешал ему выйти из укрытия.

– Остановитесь вон перед тем домом, у стены, увитой жимолостью, приказала Лиза, но я запротестовала:

– Нет, нет, мы не должны останавливаться. Лиза, я запрещаю! Мы и так чересчур долго находились на этой улице!

– Хорошо, переедем на другое место. Поезжайте, шофер, только медленно… еще дальше… теперь стоп! – распорядилась она, когда мы отъехали от дома Максины де Рензи и приблизились к тому углу, из-за которого незнакомец впервые появился перед нами. Прежде чем я сообразила, что она собирается делать, Лиза выпрыгнула из машины и побежала словно девочка к этому углу. Я хотела удержать ее, но не успела и осталась ждать в машине, все время опасаясь, что меня может увидеть Ивор.

На углу Лиза остановилась и оглянулась назад, на Рю д'Олянд, – причем ее длинный дорожный плащ и платье развевались на ветру.

«Сейчас она вернется!» – устало подумала я, но Лиза вдруг исчезла за углом, и я уже хотела сказать шоферу, чтобы он поехал следом за ней, но она тотчас появилась снова и запыхавшись, подбежала к нам.

В ее руке была зажата небольшая изящная сумочка из парчи; в полутьме, при свете уличного фонаря, тускло поблескивали ее серебряные шнурки…

Глава 18. Диана узнает новости

– Я увидела, что эта сумочка валяется на тротуаре, – пояснила Лиза, – и побежала поднять ее.

– Лучше бы ты оставила ее лежать там, – жестко сказала я. – Может так быть, ее уронила мадемуазель де Рензи.

– Не думаю. Она лежала слишком далеко от ее дома.

– Значит, она принадлежит тому человеку, который прячется под деревом, – предположила я.

– Шутишь? Это же не мужская вещь, какой дурак станет таскать с собой дамские штучки?

– Ты права, это сумка для косметики, – равнодушно согласилась я. – Однако нам пора ехать в отель.

– Ты разве не хочешь подождать, узнать, сколько времени Ивор Дандес будет наслаждаться со своей прелестной Максиной?

– Конечно, не хочу! – воскликнула я, сдерживая слезы, подступавшие к моим глазам. – Я не хочу больше знать о нем ничего!

В тот момент я почти верила, что говорю правду.

– Ладно! – сказала Лиза. – Мы и так узнали достаточно. Теперь ты убедилась, что я вовсе не заслуживаю твоих упреков. И чем меньше ты будешь думать о нем, тем будет лучше для тебя, моя бедная Ди!

– Я не стану думать о нем совсем! – заявила я.

Теперь я знала, как должны чувствовать себя люди, состарившись и устав от жизни. Мне казалось, что даже в восемьдесят лет я не буду более усталой и разбитой, чем сейчас. Единственным утешением было для меня то, что мы уже едем обратно в отель, и скоро я останусь одна в своей комнате, а дверь между мной и Лизой будет закрыта.

Но это было очень слабым утешением, и я не могла даже представить себе, что когда-либо буду снова чему-то радоваться.

– Я думаю, теперь ты можешь выйти замуж за лорда Роберта, – прощебетала Лиза, – и доказать Ивору Дандесу, что тебе плевать на него… Разве не правда?

Говоря это, она зубами пыталась развязать узлы на серебряных шнурах, стягивавших найденную ею сумочку.

– Возможно, выйду, – ответила я.

– Конечно! – воскликнула она радостно. – Представь себе, что в один прекрасный день старший брат Боба умрет, и ты станешь герцогиней!.[18] Ну разве не заманчиво? Только выходи поскорей, пожалуйста, – пусть Ивор не воображает, что разбил твое сердце. Сегодня я весь день наблюдала за Бобом и поняла, что он просто извелся от желания остаться с тобой тэт-а-тэт и сказать тебе нечто важное. Ты ведь скажешь ему «да», не так ли? Ты просто должна сказать «да» и немедленно объявить всем о вашей помолвке!

– Посмотрим, как буду чувствовать себя, если это случится, – ответила я, пытаясь говорить весело, хотя это вряд ли удалось мне.

Наконец, Лиза развязала шнурки на парчовой сумке и заглянула внутрь. По-видимому, она была поражена тем, что увидела там. Она быстро сунула туда руку, ощупала содержимое сумочки и кинула на меня косой взгляд. Однако не сказала, что обнаружила внутри: возможно, хотела разжечь мое любопытство, заставить меня заинтересоваться находкой. Но я не проявила интереса. Даже если б сумочка была битком набита золотом, я в тот момент не придала бы этому значения.

Еще раз глянув искоса на меня и убедившись, что я не наблюдаю за ней, она как-то поспешно затянула шнурки на сумке и запихала ее в один из глубоких карманов своего дорожного плаща.

…Я боялась, что по приезде в отель Лиза пожелает остаться в моей комнате и разозлится, если я начну ее выпроваживать, как я безусловно и сделала бы. Но она вдруг утратила всякий интерес ко мне и к моим делам, – теперь, когда все сомнения были устранены.

Она даже не стала обсуждать со мной события минувшего памятного дня, и когда я сказала ей: «Спокойной ночи!» – небрежно бросила в ответ: «Пока!»

И ничего не возразила, когда я заперла за ней дверь между нашими комнатами на ключ…

«Вероятно, – подумала я, оставшись одна, – самое большее, на что я теперь могу рассчитывать, – это уснуть и постараться быть счастливой хотя бы во сне!»

Но, хотя я изо всех сил старалась отогнать от себя тяжелые мысли и заснуть, – это у меня не получалось. Глаза мои закрывались лишь на минуту, и я ловила себя на том, что постоянно гляжу на окно, час за часом ожидая рассвета…

Ночь казалась мне бесконечной. Я чувствовала себя опозоренной и униженной. Когда я ложилась в постель, было уже около двух часов ночи; как трудно было ждать той минуты, когда рассветет!

Наконец, небо за окном посветлело, стало сперва зеленоватым, а затем голубым, и первые лучи солнца, предвещая отличную погоду, позолотили верхушки Эйфелевой башни.

Я приняла холодный душ и почувствовала себя немного лучше, а после чашки горячего кофе вообще пришла в себя.

Я была уже совсем одета, когда Нэнси осторожно постучалась в мою дверь и спросила, встала ли я и может ли она войти, чтобы причесать меня.

– Моя госпожа, леди Маунтстюарт, шлет вам привет и надеется, что вы хорошо отдохнули, – сказала она. – Она будет рада слышать, что сегодня вы хорошо выглядите.

Хорошо выгляжу? Я и сама хотела бы знать это. Я посмотрела на себя в зеркало и удивилась тому, что долгие часы страданий почти не отразились на моем лице. Возможно, я была несколько бледней обычного, но щеки мои все же румянились, а губы были пунцовыми. Как видно, молодое лицо не всегда выдает душевные муки…

Сегодня мы должны были выйти очень рано, чтобы еще раз осмотреть чудесный автомобиль индийского раджи и «проверить его ходовые качества», как сказал Боб Уэст. А потом тетя Лили, Лиза и я намеревались отправиться по магазинам: считалось, что побывать в Париже и ничего не привезти оттуда – зря потраченное время.

Но когда я заглянула в Лизину комнату, оказалось, что у Лизы отчаянная головная боль и она не сможет пойти с нами. Очевидно, ночная вспышка энергии отняла у нее слишком много сил. Пока я была с ней (она лежала в кровати), тетя Лили вошла К нам, нарядная и оживленная. Она «очень пожалела» Лизу и совсем не пожалела меня (хотя следовало бы наоборот); и прежде чем увести меня, пообещала, закончив хлопоты с мотором, вернуться и проведать здоровье Лизы, узнать, сможет ли она поехать с нами в «экспедицию» по магазинам…

Автомобиль был действительно «великолепным зверем», как выразилась тетя Лили; наверное, это был первый и единственный в Европе экземпляр, сделанный для миллионера по его личному заказу.

Тете потребовалось всего пять минут, чтобы осмотреть его внутри и снаружи, от капота до багажника, и заявить, что без него она уже не может быть счастливой. Он имел шестьдесят лошадиных сил и прекрасную внешнюю отделку; впрочем, любой мотор должен быть мощным и красиво сделанным, иначе вы не станете платить за него деньги.

Я никогда раньше не видела такой комфортабельности внутри, таких приспособлений для хранения мелкой дорожной клади, для сервировки в пути завтрака, для отдыха и сна. А зеркало в серебряной рамке, небольшой бар для напитков, золотой туалетный прибор в бледно-сером ларце из замши – были выше всякой похвалы. И все это великолепие должно было принадлежать тете – так она решила окончательно и бесповоротно!

И мы с ней поехали обратно в отель, а двое мужчин направились для оформления покупки в Автомобильный клуб, где Боб числился почетным членом. Все формальности предстояло проделать с участием и помощью агента покойного раджи и представителя французской торговой фирмы, а после оплаты за машину (чеком на Лондонский банк) мы все должны были встретиться к двум часам дня в ресторане «Рица».

Тетя Лили настаивала, чтобы после ленча мы всей компанией поехали в Кале не поездом, а в ее новом роскошном «авто» (так она называла мотор). Роберт Уэст хорошо умеет водить автомобиль, однако он сказал, что наймет шофера, рекомендованного автоклубом, а сам будет только присматривать за машиной, когда ее будут переправлять на грузовом пароме через Канал.

Тетя Лили была целиком поглощена этой проблемой, как она обычно бывает поглощена всякой новой причудой («блажью», по выражению Лизы), но я была спокойна и равнодушна, на что тетя в своих хлопотах не обратила внимания.

Бедная Лиза выглядела очень осунувшейся, когда мы заехали за ней в отель. Но тетя Лили не заметила и этого; она всегда очень мила с Лизой, хотя в душе не любит ее за острый, насмешливый язычок и за стремление сделать людям назло.

Я посоветовала Лизе не ездить с нами по магазинам, а лучше отдохнуть после изнурительных дневных и ночных поездок; но она уже была одета и, казалось, хотела куда-то идти.

– У меня есть собственные дела! – заявила она.

Все же она поехала с нами, хотя ничего не купила, а когда мы посетили известную парижскую модистку мадам Дюкло на улице Рю де ля Пэ, чтобы заказать новую шляпку для тети Лили, Лиза куда-то исчезла и появилась почти через час, когда мы уже собирались уходить от модистки. Где она пропадала и что делала – я не знаю, но это вывело ее из апатии; она оживилась, глаза ее заблестели, а на щеках появились пунцовые пятна.

У тети Лили возникла масса хлопот. Она была уверена, что ее «авто» способно увезти тонну всякого груза, и была так занята приобретением разных ненужных вещей, что забыла о встрече, назначенной на два часа в ресторане «Рица». Когда я напомнила ей об этом, она ахнула, и мы вихрем понеслись туда, прибыв с опозданием на десять или пятнадцать минут.

Дядя Эрик и лорд Роберт уже дожидались нас. Они пошли к нам навстречу, и меня поразила мрачная серьезность их лиц.

– Ради Бога, не сердитесь! – попыталась улыбнуться я. – У нас было столько важных дел… но что с вами? Почему у вас такой похоронный вид, словно вы что-то потеряли?

– Что-нибудь не в порядке с мотором? – встревожилась тетя Лили.

– Нет, с ним все в порядке, – успокоил ее Боб. – Я уже нанял для вас шофера… и… гм…

– Тогда в чем же дело? Вы оба выглядите как грозовые тучи, или как холодный душ, или… или как еще что-то неприятное. Неужели вы так проголодались, что злитесь на нас из-за каких-то несчастных десяти минут?

– Ты видела сегодняшние газеты? – хмуро спросил дядя Эрик.

– Газеты? Думаю, что нет. Мне было вовсе не до них, у меня были дела поважней, хлопот полон рот, и я не могла тратить время на такую безделицу, как газеты. А что случилось, разве правительство ушло в отставку?

– Ивор Дандес попал в очень неприятную историю, – ответил ей дядя Эрик, глядя расстроенно и огорченно, так огорченно, что я сразу поняла: он очень беспокоится за Ивора…

Я вздрогнула. Мое сердце заныло от тревожных предчувствий.

– Конечно, все это нелепость, вздор. Какое-то страшное недоразумение, – сказал Боб. – Он обвиняется в убийстве.

– Это было опубликовано еще в утренних газетах, – продолжал дядя Эрик. – Но мы только что узнали об этом, придя сюда, иначе я попытался бы сделать для него что-нибудь. Конечно, теперь мне придется задержаться в Париже, ведь я друг Дандеса и обязан помочь ему чем могу. Но для всех вас в этом нет необходимости, вы можете сегодня же возвращаться в Лондон, как было решено…

– Какое ужасное событие! – вскричала тетя Лили, всплеснув руками. – Я тоже останусь, если девочки не возражают. Бедняга Ивор! Ему будет легче, когда он узнает, что его друзья рядом с ним. У меня на очереди тысячи дел и встреч, но я сейчас же телеграфирую всем, что остаюсь здесь. А как вы, лорд Роберт?

– Я останусь с вами, леди Маутстюарт, – сказал Боб; его симпатичное, но простоватое лицо было озабочено, широко расставленные глаза тоскливо следили за мной. – Дандес и я никогда не были близкими друзьями, но он отличный малый, я всегда восхищался им. Я уверен, что он с честью выпутается из этого дела.

Бедный лорд Боб! Я совсем не думала о нем в эту минуту, но смутно ощущала, что его тревога относится скорее ко мне, чем к Ивору, о котором он говорит сейчас так дружески… хотя перед этим частенько выказывал к нему ревность.

…Я была ошеломлена и подавлена. Если б кто-либо сейчас обратился ко мне с вопросом, думаю, я не расслышала бы и не смогла ответить. Но со мной никто не заговаривал, хотя мое молчание, возможно, казалось странным. Лиза тоже молчала.

– Пожалуй, до завтрака вы ничего не будете предпринимать, лорд Маунтстюарт? – спросил Боб.

– Нет. Мы позавтракаем и за едой обсудим дело.

Мы вошли в ресторан, я двигалась как в кошмарном сне. Ивор обвинен в убийстве! Что он натворил? Что вообще произошло?

Очень скоро я все узнала. Как только мы уселись за столик, на котором пышный букет прелестных весенних цветов показался мне издевательством, тетя Лили принялась расспрашивать.

По какой-то причине дядя Эрик отвечал неохотно, словно он уже заранее предвидел случившееся и не желал о нем много распространяться. Но, скорей всего, мне это только казалось.

Зато Боб Уэст рассказал нам почти все. При этом я то и дело замечала, что он наблюдает за мной, желая знать, не слишком ли жестокий удар наносит мне эта новость и достаточно ли тактично отзывается он о человеке, который был его соперником.

– Все началось с того свидания, на какое Дандес торопился вчера вечером, когда мы встретили его в холле отеля, – начал рассказывать Боб осторожно, но несколько неуклюже. – Боюсь, что это свидание было нарочно подстроено, чтобы заманить его в ловушку. Вообще в этом деле много неясного, подозрительного. Почему, например, Дандес очутился в Париже? Ведь накануне он и не помышлял об этом, по крайней мере, никому не заикнулся, даже собирался быть вчера у меня, т. е. на благотворительном базаре моей матери. Прямо не понимаю, что с ним сделалось!

– Каким же образом эта история попала в газеты? – спросила тетя.

– О, газетчики налетели на сенсацию как мухи на варенье; для них это была крупная находка. Они брали интервью и в полиции, и в отеле, и у сыщиков; и раскопали кое-какие подробности. Например, то, что в отеле Дандес записался под чужим именем – без сомнения с определенной целью… но, я уверен, он никогда бы не совершил противозаконного поступка!

– Странно! – буркнула Лиза.

– Предположительно, он хотел отыскать в Париже какого-то человека и потому обратился к частному детективу по имени Жирар, довольно известному в своем деле. Но Жирара он, вероятно, чем-то восстановил против себя, потому что тот явился в полицию и дал свидетельские показания против Дандеса сразу же после ареста последнего…

– Какой ужас! – прошептала тетя Лили.

– Да. Мосье Жирар рассказал, что ему удалось довольно быстро напасть на след человека, которого разыскивал Дандес, и, идя по этому следу, он в половине третьего ночи пришел к дому, где тот временно квартировал у своего приятеля…

– В половине третьего ночи? – перебила тетя. – Так поздно? Разве не мог он подождать до утра?

– Видите ли, такое условие поставил ему сам Ивор – найти этого человека как можно быстрее, не считаясь со временем…

– Ну говорите ж, говорите, что было дальше!

– Так вот. Сыщик вместе с консьержем поднялись на шестой этаж, и знаете, кого они там застали? Самого Дандеса, который, весь забрызганный кровью, что-то искал в комнате! А рядом на полу – труп, совсем уже остывший…

– Значит, все произошло за какой-нибудь час? – быстро спросила Лиза.

– В газете указано – между двенадцатью и тремя часами ночи.

– Ну конечно же, все это чепуха! – воскликнула нетерпеливо тетя Лили. – Французишки любят всякие сенсации и поспешили обвинить порядочного, ничем не запятнанного англичанина. Они бы лучше подумали! Не пройдет и двух дней, как им придется просить у Англии извинения за то, что осмелились оскорбить британского подданного, не правда ли, Маунти? Ведь я права?

– Боюсь, что дело не в поспешности французских властей и не в оскорблении британского достоинства, – промямлил дядя Эрик. – Улики, к счастью, косвенные, говорят против Ивора. А что касается британского подданства – оно тут ни при чем. Если англичанин совершает преступление во Франции, его судят по французским законам.

– Но Ивор не совершал преступления, – настаивала тетя Лилиан.

– Конечно, нет. Однако это нужно доказать. И в этом отношении он в худших условиях, чем если б находился в Англии. Английский закон считает человека невиновным, пока его вина не доказана. Французский закон, наоборот, предполагает, что он виновен, пока не докажет свою невиновность. Перед лицом улик, имеющихся против Дандеса, французские власти не могли поступить иначе, чем они поступили.

Первый раз в жизни я была возмущена мужем тети Лилиан. Я возненавидела его холодное, рассудочное «чувство правосудия», которым он всегда кичился, шел ли разговор о делах друга или недруга!

– Наверное, мистер Дандес сумеет доказать свое ам… аб… алиби, кажется, оно так называется? – спросила Лиза.

– Он не пытается что-либо доказывать, – возразил Роберт. – Он просто-напросто отказывается давать следователю какие-либо существенные показания… по крайней мере, так сказано в дневном выпуске газеты. Он не говорит, где был и что делал между двенадцатью часами ночи и тем моментом, когда его задержали. Сказал только, что прогуливался от отеля до дома, где его застал сыщик Жирар. Но где доказательства? Никакого алиби! Конечно, Ивор отрицает, что убил человека, но объяснил, что убитый обокрал его в дороге, когда они ехали вместе на пароме Дувр – Кале. И уже после обращения к частному сыщику Дандес получил записку от вора, который приглашал его зайти и получить украденное – за известное вознаграждение. Однако, когда он пришел по указанному адресу, вор был уже мертв… и в этот момент на сцене появился Жирар.

– Предъявил ли Ивор следователю записку, написанную вором? – спросила тетя Лили.

– Нет. Он сказал, что выбросил ее – и этим лишил себя существенного доказательства своей правоты. Что там было написано? И была ли записка вообще? – вот какие вопросы встали перед полицией на предварительном допросе. Кроме того, Ивор отказался назвать украденную у него вещь и не сообщил, какое «вознаграждение» требовал у него вор.

– Он восстановил правосудие против себя, – пробормотал лорд Маунтстюарт, вяло ковыряя вилкой в своей тарелке.

– Не повезло бедняге! – вздохнула его супруга.

– Не повезло, – подтвердил и Боб, пробежав глазами свежую заметку в газете. – Вот тут говорится, что еще одно важное показание против Ивора дал консьерж того дома, где произошло убийство, и помещены фотографии дома, комнаты и трупа… но не рекомендую дамам смотреть на это малоприятное зрелище!

– Что же показал консьерж? – спросила Лиза с любопытством.

– А вот слушайте, я вам прочитаю: «Леон Ниссо консьерж дома номер двести восемнадцать на улице Филь Соваж показал что подозреваемый в убийстве англичанин по имени Ивор Дандес находился в комнате убитого минут сорок до прибытия детектива мосье Анатоля Жирара. Но это был уже второй ночной визит Дандеса: перед этим он заходил туда часом раньше и, уходя предупредил, что заглянет еще раз. Оба раза консьерж находился уже в постели и разглядеть посетителя не мог. Но он поклялся, что голос был один и тот же – с английским акцентом. Узнав, что съемщик Пьер Буше в отъезде, а в его комнате находится его приятель Морель (которого консьерж знал в лицо), ночной визитер пожелал увидеться с Морелем. Дандес отрицает это утверждая что заходил всего лишь один раз, – и если б он смог доказать это, то получил бы в некотором роде алиби, потому что оба врача, вызванные на место происшествия, удостоверили, что убитый мужчина умер за два часа до их вызова. Однако никто из допрошенных соседей, живших поблизости, не видел Дандеса на улице, и это естественно: в такой поздний час все спали. Последним кто видел его ночью, был кэбмен Жак Гобер, отвозивший его из отеля „Елисейский Дворец“. Он показал, что в половине первого довез его до улицы Курбвуа, где Дандес расплатился и отпустил кэб, а сам пошел дальше пешком. Таким образом, Дандес имел время совершить убийство, уйти, а потом явиться вторично, очевидно, чтобы убрать какие-то улики или замести следы, и был задержан сыщиком, срочно вызвавшим полицию и врачей»…

– Это все? – спросила Лиза.

– Все. Таковы последние сообщения, – ответил Боб, откладывая газетный лист в сторону. – Но, повторяю, я уверен – со временем все разъяснится, и Дандес благополучно выпутается из этой грязной истории.

– А ты, Эрик, тоже думаешь, что он выпутается? – спросила тетя.

– Надеюсь на это всей душой! – ответил лорд Маунтстюарт, но лицо его оставалось глубоко озабоченным.

И мое сердце упало…

Глава 19. Диана навещает Ивора

Чем полней я осознавала опасность, грозящую Ивору, тем больше таяла моя обида на него, тем больше утихали возмущение и негодование, вызванные его изменой. Все это начинало казаться мне мелким и незначительным перед лицом той страшной участи, какая ожидала его.

Почему? Разве случилось что-либо такое, что дало бы мне надежду на возврат нашей былой дружбы и любви? Разве нашлось доказательство, что он заботится обо мне больше, чем о НЕЙ? Нет, наоборот. Все указывало на его беззаветную преданность этой актрисе, имя которой он отказался назвать на допросе – даже ради своего спасения…

Теперь, когда мир отвернулся от него, моя душа рванулась к нему – защитить его, вернуть ему свое доверие вопреки всему.

Что-то в глубине сердца подсказывало мне: тут кроется неразгаданная тайна. И я уже была готова простить Ивору его жестокое обращение со мной. Я тосковала от переполнившей меня безмерной нежности к нему. Больше всего на земле мне хотелось помочь ему, – но чем, как?

И во время разговора за столиком, когда официант подавал нам все новые блюда (на которые я и смотреть не могла), я подумала, что, пожалуй, у меня есть шанс помочь Ивору, если Лиза будет действовать со мной сообща, заодно.

Я так стремилась переговорить с ней с глазу на глаз, что с нетерпением ждала момента, когда ленч закончится, мы покинем «Рицу» и вернемся в свой отель. К счастью, никто из нас не желал долго задерживаться в ресторане, у всех аппетит был испорчен. И около трех часов дня я уже была в своей комнате.

Мужчины пошли улаживать дела, связанные с арестом Ивора: Роберт Уэст решил хлопотать насчет адвоката, а дядя Эрик направился в британское посольство. Тетя Лилиан заявила, что, хотя у нее страшно разболелась голова, она удалится к себе в будуар – и целый час будет писать письма и телеграммы, чтобы отменить встречи, назначенные в Лондоне. Поэтому у нас с Лизой была возможность поговорить без помехи, и я не стала терять время, а сразу выложила ей свой план спасения Ивора, в котором она должна была участвовать.

– На мой взгляд, единственное, что мы с тобой обязаны сейчас сделать, – сказала я, – это рассказать следователю все, что знаем, пусть даже это будет наперекор желанию Ивора.

– Каким же образом его спасет то, что ты знаешь? – спросила она, как-то странно подчеркивая слова, и с особым, непонятным мне выражением лица.

– Неужели тебе не ясно? – воскликнула я. – Если мы выступим с заявлением, что видели, как он ночью, в начале первого, вошел в дом на Рю д'Олянд и долго оставался там, – это создаст ему алиби. Ведь именно в это время, по заключению врачей, было совершено убийство в другом доме, далеко от Рю д'Олянд!

– Но ты же не видела, как он вошел в дом, – возразила ехидно Лиза. – Ты отказалась смотреть. Забыла?

Я изумленно уставилась на нее:

– Ты видела. Разве это не одно и то же?

– Да… если только я захочу подтвердить, – медленно сказала она.

– Ты захочешь. Ты же, конечно, хочешь спасти его!

– Почему это?

– Потому, что Ивор невиновен. Потому, что он твой друг.

– Мужчина не может быть другом женщины, если влюблен в другую.

– О, Лиза, разве можно заниматься софистикой в подобных случаях? И думать о чем-либо, кроме его спасения?

– Я не считаю, – сказала она раздраженно, – что Ивор Дандес поступил очень хорошо по отношению к… нашей семье. И хочу, чтобы ты поняла это, Ди. Но избавить его от опасности, – а опасность, без сомнения, вполне реальна, – могу только я одна. Я, а не ты. Он должен будет благодарить только меня. И я могу сделать для него еще кое-что, – я и только я!

– Что именно?

Лиза немного поколебалась, но все же ответила: – У него была украдена одна очень дорогая вещь, которую он хотел получить обратно любой ценой… даже путем обыскивания мертвеца… Так вот, я знаю, что это за вещь, потому что… потому что она у меня.

– Что ты хочешь сказать? – спросила я, озадаченная ее словами и тоном, каким они были сказаны.

– Я не собираюсь объяснять тебе, что хочу сказать. Но уверена, – что эта вещь страшно дорогая, из-за нее можно пойти на убийство. Я выяснила это – знаешь, когда? – когда ты и твоя очаровательная тетушка обсуждали у модистки фасоны модных шляпок…

На мгновение я была сбита с толку, но тут же догадалась:

– Сумочка из парчи, которую ты подобрала ночью на углу улицы Рю д'Олянд, – ты ее имеешь в виду?

Я только сейчас вспомнила об этой находке, – множество всяких других, более важных дел занимало мои мысли.

Лиза выглядела раздосадованной. Кажется, она рассчитывала, что я уже забыла о найденной сумочке и не увижу связи этой вещицы с ее намеками; скорей всего, она хотела и дальше дразнить меня, разжигая мое любопытство.

– Это мое дело, что я имею в виду, – откликнулась она сердито: сумочку или что другое. А впрочем, еще неизвестно, кем она была потеряна – Ивором или кем-то еще. Может быть, ее обронил сам убийца?.. Однако запомни: если я и надумаю рассказать все, что мне известно, то выложу это не тебе… и не сегодня.

Боюсь, я почти ненавидела ее в тот момент; она выглядела такой бессердечной, расчетливой и жестокой. Мне тяжело было сознавать, что это моя сводная сестра, но я благодарила Бога, что, по крайней мере, в наших жилах нет ни одной капли родственной крови.

– Если ты предпочитаешь молчать по какой-то причине – это твое дело! – взорвалась я. – Но ты не сможешь помешать мне рассказать следователю обо всем, что произошло ночью: как мы с тобой поехали на Рю д'Олянд, ну и прочее.

– Не могу помешать, но могу посоветовать: не делай этого – ради Ивора, – ответила она.

– Ради него?!

– Да, и ради себя также, если тебе не безразлично, как он станет думать о тебе. Ведь никто из нас не знает, когда он вышел от Максины. И виновата в этом ты: я хотела остаться и понаблюдать, а ты настояла, чтобы мы уехали. Понятно? Он мог пробыть там всего десять минут, и мы не сможем доказать обратное, а если он вскоре же ушел, значит, у него было достаточно времени отправиться прямо на улицу Филь Соваж и убить там этого человека. Вот цена твоему «алиби»!

Этими словами она загнала меня в тупик.

– А если при этом он узнает, – продолжала она, явно издеваясь надо мной, – что ты выслеживала его до самого дома Максины, он перестанет уважать тебя. И до конца своей жизни не простит того, что ты опорочила репутацию женщины, которую он боготворит, которую всячески пытается спасти от позора. Он наверняка подумает, что ты сделала это из-за жгучей ревности к ней!

Внутри меня все похолодело. Я задрожала и едва могла вымолвить:

– Ивор должен знать – я не способна на такую низость!

– Думаешь, он считает тебя выше этого? Сомневаюсь. Почему же тогда он нанес тебе оскорбление, предпочтя какую-то актерку?

Это было похоже на пощечину. И я ощутила, как кровь прилила к моим щекам. Они запылали так сильно, что я уже не могла сдержать слез.

– Вот видишь, я права, – торжествующе заявила Лиза, видя меня плачущей. – Теперь ты согласна со мной?

– Возможно, ты права, – прорыдала я. – Я не смогу выступить свидетелем, Ивору это не понравится. Но в остальном я с тобой не согласна. Не будем больше говорить на эту тему, мне очень тяжело… Пожалуйста, Лиза, иди в свою комнату. Я должна побыть одна.

– Очень хорошо! – отрезала она. – Ты сама позвала меня, я к тебе не напрашивалась!

Она круто повернулась и вышла без единого слова, захлопнув за собой дверь.

Я подумала, что могла бы заставить ее отдать мне эту таинственную парчовую сумочку, предложив взамен большую сумму денег: Лиза – странное существо, за деньги она готова сделать многое. Но мне не хотелось торговаться с ней. Гнев и негодование против ее безжалостных слов, которые, очевидно, доставляли ей удовольствие, несколько уменьшили силу моего отчаяния, хотя она отняла у меня последнюю надежду. Да, действительно, мой план был бесполезен, хуже чем бесполезен. Он мог нанести только вред.

И когда я находилась в состоянии полной безнадежности, в моей голове созрел новый план, который и овладел всеми моими мыслями.

Я обязана не поддаваться панике, а во что бы то ни стало попытаться увидеть Ивора и выяснить, чем можно помочь ему. Он должен узнать, что я не против него, а за него, что не верю в его вину и согласна пойти на любой риск, лишь бы облегчить его участь.

Я чувствовала, что нужна ему, мне казалось, что я слышу его безмолвный призыв. В эту трудную минуту мне нужно быть рядом с ним!

«Может быть, эта мысль безумна, – сказала я себе. – Скорей всего, мне не разрешат увидеться с ним в тюрьме. Но если есть хотя бы малейший шанс, я должна использовать его!»

Я совсем не знала французских законов, полицейских порядков и правил, но знала, что французы – галантный народ. Я думала, что если девушка обратится в соответствующее учреждение и попросит короткого свидания с заключенным, пусть даже не с глазу на глаз, – есть надежда, что ее просьба будет уважена. Власти могут догадаться (и я постараюсь дать им понять!), что мы с Ивором не просто знакомы, а помолвлены, и девушка просит свидания не с другом, а с женихом. Неужели это не смягчит и не растрогает черствые сердца чиновников?

Едва ли я знала, с чего мне следует начинать. Но было уже поздно, и я решила отложить все на завтра, чтобы получше обдумать дело и с утра посвятить себя хлопотам.

Уже в постели я вспомнила, что британский посол – старый друг дяди Эрика и тети Лилиан. Правда, дядя Эрик уже побывал в посольстве, но не с целью просить о свидании (об этом он совсем не думал), а с просьбой похлопотать за Ивора и дать свое поручительство относительно его благонадежности и незапятнанной репутации.

Во всяком случае, посол уже понял, что семья Маунтстюартов проявляет глубокий интерес к судьбе Ивора Дандеса, и не будет слишком-то удивлен моим визитом. Месяц назад, посетив в Лондоне дядю Эрика, он слышал рассказ о наших с Лизой проказах и шальных проделках, очень смеялся и сказал, что от американских девушек можно ожидать всего!

…Итак, утром я поручила портье вызвать для меня мотор и сказала шоферу, чтобы он побыстрее отвез меня в британское посольство.

Там я попросила швейцара доложить обо мне, и не прошло пяти минут, как посол принял меня в своем шикарно обставленном кабинете. Я не стала долго объяснять ему суть дела, а сразу перешла к цели моего визита, сказав, что мне нужно – безотлагательно нужно! – повидать Ивора Дандеса. Не может ли господин посол, используя свое влияние, помочь мне?

– Но должен ли я помогать вам, дорогая Диана, в таком деле? – осторожно спросил он. – Одобрят ли лорд и леди Муантстюарт ваш поступок?

– Да! – сказала я твердо. – Они одобрят. Это совершенно необходимо!

– Верю вам на слово, – отвечал он задушевным тоном (возможно, он о чем-то догадался), – и сделаю, что могу.

То, что он мог сделать (и сделал) – это написать личное письмо шефу парижской полиции, в котором просил оказать любезность мисс Форрест, молодой американской леди, родственнице британского министра иностранных дел, разрешить ей пятиминутное свидание с англичанином, обвиняемым в убийстве, – мистером Ивором Дандесом.

Чтобы сэкономить время, я сама взялась передать это письмо шефу полиции. Я была в таком возбужденном состоянии, что ни минуты не могла сидеть сложа руки; теперь от меня зависело поскорей добиться разговора с Ивором.

Шеф полиции оказался очень вежливым, учтивым человеком. От него я тут же получила письменное распоряжение начальнику следственной тюрьмы, в которой содержался Ивор; оно обеспечивало мне, как «американской журналистке» пятиминутное «интервью» с заключенным. Но, к сожалению, я должна была отказаться от надежды переговорить с моим другом наедине: тюремный страж, знающий английский язык, должен был присутствовать при нашей беседе…

Все это хлопотливое предприятие я проделала без малейшего колебания, не тревожась о том, что подумает обо мне Ивор, когда я окажусь лицом к лицу с ним при таких необычных обстоятельствах. Ведь теперь мы уже не были с ним даже простыми друзьями!

…Какой-то лихорадочный озноб – вроде приступа боязни – охватил меня, когда я сидела, ожидая, в маленьком, сыром каземате с голыми стенами, где спертый воздух был пропитан отвратительным запахом карболки или креозота. Гнетущая тишина давила мне на нервы. Моя голова кружилась, а сердце билось очень сильно…

Наконец, я услыхала шаги за дверью, затем скрип отодвигаемой тяжелой решетки и лязганье отпираемого замка. Дверь открылась, за ней стоял Ивор между двумя стражниками в голубых французских мундирах. Один из них вошел вместе с ним в приемный каземат, а другой остановился у двери, – и в ту же секунду я позабыла об их существовании: мои глаза встретились с глазами Ивора.

Я вскочила со скамьи, на которой сидела, и стала быстро говорить, говорить, спотыкаясь и сбиваясь, едва понимая, что говорю. Все слова, заготовленные для встречи с ним, вылетели из моей головы; мне прежде всего хотелось дать ему понять, что пришла я не с упреками, а с горячим желанием помочь, чем только могу…

– Мы все страшно огорчены, мистер Дандес, – лепетала я. – Я не знаю, был ли уже здесь дядя Эрик… т. е. лорд Маунтстюарт, – но он сейчас делает все возможное, чтобы рассеять это тягостное недоразумение. Тетя Лилиан тоже ужасно расстроена. Мы задержались в Париже по случаю… по случаю этого дела. Так что, как видите, ваши друзья не забывают вас… а я – мы ведь давние друзья, не правда ли? – я решила сделать попытку увидеться с вами… ободрить вас и сказать, что все мы уверены в благополучном исходе…

Я говорила торопливо, вначале не смея поднять на него глаза и делая вид, что разглаживаю складки на моих длинных перчатках. Мои глаза были полны слез, и я боялась, что эти слезы предательски брызнут мне на щеки, если я шевельну ресницами.

Я любила Ивора сейчас сильней, чем всегда, и чувствовала, что могу простить ему все на свете, если он скажет, что тоже любит меня… меня, а не ту, другую.

– Тысячу раз благодарен вам, Диана, благодарен больше, чем могу выразить! – сказал он. Его прекрасный бархатный голос, который когда-то, при нашем первом знакомстве, пленил меня, сейчас слегка дрожал, хотя с виду он был спокоен.

– Увидеть вас, – продолжал он, – для меня лучшее утешение в беде. Это придает мне бодрость, силу, мужество. Ведь вы не пришли бы, если б не доверяли мне и не верили в мою невиновность, правда?

– Ну, конечно, я… мы верим, что вы ни в чем не виновны, – запинаясь, ответила я.

– И доверяете мне по-прежнему?

– О, давайте не будем говорить об этом. Какое это сейчас имеет значение?

– Для меня это имеет самое большое значение, – больше, чем что-либо другое в мире. Если б вы только могли сказать, что не утратили веру в меня! Скажите, Диана!

– Попытаюсь… если это доставит вам облегчение.

– Не чувствуя в душе? – грустно улыбнулся он. – Впрочем, это все же лучше, чем ничего. Еще раз благодарю вас. В конечном счете, не беспокойтесь за меня, раньше или позже все будет в порядке. Хотя, конечно, мне придется пережить кое-какие неприятности…

– Неприятности? – откликнулась я. – Дай Бог, чтобы не хуже!

– Не думаю, – с напускной бодростью сказал он. – У меня будет прекрасный адвокат, и все дело окажется огромным мыльным пузырем, вопреки всем уликам, собранным против меня.

– Не можем ли мы что-либо сделать, чтобы убедить других дать показания в вашу пользу? – спросила я, надеясь: он поймет, что я имею в виду только одну «другую» – Максину де Рензи.

По его лицу было заметно, что он понял намек. Лицо было очень печальным, но неожиданно глаза его блеснули.

– Есть одна вещь, которую вы могли бы сделать для меня… вы и никто другой, – нерешительно сказал он. – Но я не имею права просить вас.

– Скажите, я даю вам это право! – умоляюще произнесла я.

– Спасибо, дорогая Диана. Поверьте, я не хотел бы говорить вам об этом, если б от этого не зависело нечто большее, чем моя жизнь…

Он замялся. И пока я гадала в уме, что он хочет сказать, он вдруг подался ко мне вперед и вполголоса быстро произнес несколько фраз по-испански…

Он знал, что этот язык мне хорошо знаком; южная Калифорния, где я провела детство, когда-то принадлежала Мексике, а для мексиканцев (даже после того, как Соединенные Штаты завладели этой областью) – испанский язык до сих пор остается родным; и в нашей семье частенько говорили на этом языке. В Лондоне я иногда рассказывала Ивору об испанских обычаях, традициях, обрядах, которые наблюдала в Калифорнии, а на самодеятельных любительских концертах пела под гитару испанские песни – яркие, зажигающие, полные неги и знойного темперамента.

А сам Ивор, готовясь к дипломатической карьере, изучал европейские языки в специальном колледже. Смеясь, он называл меня сеньоритой-репетиторшей, потому что я обучила и его нескольким песням…

Те немногие испанские слова, которые он сейчас сказал мне, были произнесены очень быстро, и я надеялась, что кроме меня их никто не услышит. Но тюремный надзиратель в голубой униформе тотчас подбежал к нам с недоверчивым и сердитым видом.

– Молчать! – почти выкрикнул он Ивору. И, повернувшись ко мне, резко спросил:

– На каком языке он говорил?

– На испанском, – ответила я. – Он только пожелал мне здоровья и попрощался со мной. Мы с ним друзья, но между нами одно время была размолвка… а теперь все уладилось, и он захотел сказать мне на прощанье несколько ласковых слов. Неужели нельзя?

– Все равно, это запрещено! – повторил стражник упрямо. – И хотя разрешенные вам пять минут еще не прошли, арестант должен немедленно отправиться обратно в камеру. Я напишу на него рапорт и накажу за нарушение тюремного устава!

И он приказал Ивору «очистить» приемную комнату таким тоном, который показался мне звериным рычанием. Честное слово я была готова убить его и разогнать всю парижскую полицию. Слышать, как грубый, наглый тюремщик осмеливается кричать на человека лишь потому, что тот беспомощен и не смеет даже возразить ему, – о, эта сцена была невыносима!

Что касается Ивора, он сказал мне только «до свидания», а в дверях оглянулся, еще раз печально улыбнулся мне и вышел с высоко поднятой головой. Дверь за ним захлопнулась, послышались лязганье замка и грохот задвигаемой решетки. И снова гнетущая тишина.

Но мне почудилось – своей последней улыбкой он хотел сказать: «Я знаю, ты не покинешь меня!»

Глава 20. Диана идет на смертельный риск

Я действительно не собиралась покидать Ивора в беде. Наше короткое свидание почему-то укрепило во мне уверенность, что я могу доверять ему по-прежнему, что со временем все разъяснится и наши невзгоды развеются как дым.

Я только молила Бога ниспослать мне силу и смелость, чтобы удачно выполнить поручение Ивора. Он был прав – поручение это было очень трудным и рискованным. Недаром он подчеркнул, что не стал бы обращаться ко мне за помощью, если б это не было вызвано чем-то более серьезным, чем его жизнь.

Слова, которые он произнес по-испански вполголоса – почти шепотом – были следующие: «Пойдите одна в комнату, где произошло убийство. На балконе за окном – ящик с цветами, под ними футляр. Отнесите его Максине. Дорога каждая минута»…

Можно было подумать, что и сейчас он заботится только о ней, о Максине де Рензи, и я – именно я! – должна помогать ему и ей. Но даже это не поколебало моей уверенности в Иворе: сердце снова подсказало мне, что их связывает не любовь, а какое-то таинственное общее дело. А если даже и любовь – я все равно не отступлюсь, сделаю для них все, что в моих силах. Ведь для Ивора это «важнее жизни», и моя гордость не должна чувствовать себя уязвленной. Пусть даже в страшном доме, куда он посылает, меня ждет смерть или нечто худшее, чем смерть, – я обязана пойти туда!

Моей первой мыслью было отправиться туда немедленно. Но шел уже восьмой час вечера, скоро будет темно, и, хотя Ивор сказал: «Дорога каждая минута», – я побоялась сгоряча испортить все дело. Благоразумие взяло верх над порывом, я поняла: чтобы обеспечить успех, необходимо хорошенько продумать план действий.

По пути в отель, проезжая мимо ресторана Дюваль, я остановила кэб, расплатилась с возницей и зашла в ресторан. Там, усевшись за мраморный столик, заказала чашку шоколада, а заодно попросила принести мне вечерние газеты. Просмотрев их, я не нашла для себя ничего нового, никаких важных подробностей, кроме короткой заметки о том, что следствие по делу об убийстве на улице Филь Соваж продолжается. Как видно, интерес прессы к этому делу уже начал остывать.

Я даже не знала, в каком районе Парижа находится улица с таким названием, мрачным, как и трагедия, разыгравшаяся там минувшей ночью.

Но меня словно обожгло кипятком, когда рядом с этой заметкой я увидела фотографию Ивора – довольно неудачную; очевидно, она была перепечатана из лондонской газеты «Таймс» за прошлый год, когда Ивор только что вернулся из тибетской экспедиции. Эта фотография была выставлена тогда в витрине книжного магазина, где продавалась его нашумевшая книга о Лхассе, и я видела ее еще до того, как познакомилась с Ивором. Думала ли я тогда, что встречу ее еще раз при таких обстоятельствах?!

Между прочим в заметке сообщалось о том, что полиция опечатала комнату, в которой произошло убийство, и распорядилась не допускать туда никого, пока ее не осмотрят судебные эксперты. Это очень расстроило меня, так как нарушило мой план – любой ценой проникнуть в эту комнату и выполнить просьбу Ивора. Теперь надо было изыскивать какие-то другие пути. Вдобавок, Ивор предупредил, чтобы я была одна, т. е. без свидетелей, и это очень осложняло задачу…

Вернувшись вечером в «Елисейский Дворец», я вызвала Нэнси и отослала с ней тете Лилиан записку, в которой известила тетю, что завтра с утра навещу свою американскую подругу, которую случайно встретила в ресторане Дюваля. С этой подругой (писала я) мы не виделись больше года, она только что приехала в Париж из Нью-Йорка в туристский круиз. Возможно, я проведу с ней целые сутки, и тогда постараюсь вернуться на следующий день к девяти или десяти часам утра, так что пусть тетя не беспокоится за меня, все будет в порядке!

Я ненавижу всякую ложь и из-за этого нередко ссорилась с Лизой. Но на сей раз ложь была необходима: из слов Ивора я поняла, что его поручение должно быть окружено глубочайшей тайной.

Затем я попросила у дяди Эрика вчерашнюю газету, где был помещен фотоснимок дома на улице Филь Соваж, и внимательно рассмотрела его.

Мне сразу бросилось в глаза, что в этом большом шестиэтажном доме гостиничного типа каждая комната имеет перед окном небольшой балкон, причем балконы соседних комнат расположены довольно близко друг от друга; мне показалось, что расстояние между ними не превышает пяти-шести футов (два метра) и при известной ловкости и, конечно, смелости можно по карнизу перебраться с одного балкона на другой… если на стене есть какие-нибудь выступы, за которые можно уцепиться.

Это решило дело. Раз нельзя попасть в нужную мне комнату – попытаюсь проникнуть в соседнюю…

Согласно показаниям сыщика Жирара, когда он открыл дверь и осветил комнату карманным электрическим фонарем, Ивор Дандес стоял у раскрытого окна (фотоснимок этого окна также был помещен в газете); по-видимому, услыхав шаги и стук за дверью, он собирался бежать через балкон, но испугался огромной высоты…

Однако я-то знала, почему он стоял у окна!

И вот теперь мне самой предстояло завтра совершить головоломный трюк – проделать рискованный путь над бездной; другого пути не было.

На снимке было заметно, что чугунные перила на балконах имеют узорчатые переплетения и выступы. Перелезая с балкона на балкон, я могу зацепиться за них подолом платья и оказаться в беспомощном положении; платье было мне помехой, и я подумала, что наилучшим выходом из этой ситуации была бы мужская одежда: мне нужно переодеться парнем!

Кстати, в этом у меня уже имелся некоторый опыт. В Нью-Йорке, когда я училась в колледже, мы не раз ставили школьные спектакли, разыгрывая небольшие сценки; и так как мальчишки обычно относились к «девчоночьим затеям» пренебрежительно, мне (как и другим девушкам) приходилось иногда переодеваться и выступать в мужской роли. Мы даже приклеивали небольшие усики.

Нечто подобное было и в Лондоне: я уже говорила, что лорд и леди Маунтстюарт любили устраивать у себя концерты и самодеятельные спектакли, ставили «живые картины», в которых я участвовала в роли буколических пастушков или влюбленных юношей. На эти спектакли, устраиваемые обычно после бала, приглашался весь «цвет» Лондона.

Да и с Лизой мы иногда, дурачась, переодевались в мужскую одежду, а Боб Уэст – в дамское платье, чем вызывали переполох среди прислуги и смешили до слез добрую тетушку Лилиан.

Чтобы меня не выдал голос, я обычно старалась говорить хрипловатым баском. Впрочем, на этот раз мне придется разговаривать немного, но вот откуда в Париже взять мужскую одежду? Не покупать же костюм в магазине готового платья!..

Правду говорит пословица: «Утро вечера мудренее». Проведя беспокойную ночь, не переставая думать о завтрашнем дне, я в конце концов нашла выход: утром администратор отеля сообщил мне адрес театрального салона-ателье, где актерам и актрисам за небольшую плату давали напрокат костюмы к любой пьесе любой эпохи.

Без труда разыскав заведение, я обратилась к хозяйке салона, полной, солидной даме с пышной прической:

– Мадам! – сказала я. – Мне нужен на один вечер мужской костюм для участия в любительском спектакле. Не сможете ли вы мне помочь?

– О да, конечно, мадемуазель, это наша профессия, – затараторила дама, – мы подберем для вас любой гардероб по вашему вкусу. Смею вас уверить, из вас получится очаровательный молодой человек! Каким персонажем вы собираетесь стать? Аристократом, буржуа, военным или, может быть, из низших слоев населения?

– Нет-нет, – возразила я. – Мне нужен обычный современный костюм.

– Понимаю, мадемуазель, мы сделаем для вас. В нашем костюме вы будете иметь потрясающий успех! Какой оттенок вам желательней, – темный или посветлей?.. Одну минуту, мадемуазель!

Она тут же вызвала двух мастериц, которые, не переставая говорить мне комплименты, стали примерять мне то одну, то другую вещь, пока не остановились на простеньком обиходном коричневом костюме, не бросающемся в глаза. Это было как раз то, что мне нужно.

– У меня к вам еще одна просьба, – заявила я. – Надеюсь, она не затруднит вас.

– В чем дело, мадемуазель?

– Видите ли, я хочу сейчас оставить свое платье у вас и немного пройтись в этом костюме по городу – убедиться, что никто не признает во мне девушку. А завтра верну вам костюм и заберу платье…

– Ха-ха-ха! Вы, наверное, американка?

– Как вы это узнали? По моему произношению?

– О да, меня не проведешь! Вы, милочка, прекрасно говорите по-французски, но у вас есть маленький, совсем крошечный акцент. И только одни американцы способны на такую, я бы сказала, экстравагантную выходку – разгуливать по Парижу в одежде другого пола. Это очень, очень оригинально!… Но боюсь, такая эскапада будет для вас опасна! – она сделала испуганные глаза.

– Почему? – удивилась я.

– Сплошной кошмар! В вас будут влюбляться все встречные девушки!

И мы обе рассмеялись на этот чисто французский комплимент.

– Но что же мне делать с волосами? – жалобно спросила я.

– Да, да, теперь подумаем о ваших волосах. Ничего страшного, мадемуазель, они у вас не такие уж длинные…

Это была правда. Лиза, которая всегда хвалилась своими волосами, (они у нее и в самом деле роскошные), отрастила их ниже плеч, но я предпочитала более короткую стрижку с элегантной модной прической, которая так нравилась Ивору.

– Мы зачешем их кверху и заколем шпильками, – деловито продолжала хозяйка ателье, трогая рукой мои волосы. – А потом запрячем под широкое кепи, и могу вас уверить, там их почти не будет видно. Вас абсолютно никто не узнает! О ля-ля!

…Вот так я превратилась в американского журналиста. Приказ шефа полиции, в котором он именовал меня «американской журналисткой», – подсказал мне мою будущую роль. Я назовусь корреспондентом газеты «Вашингтон пост», это поможет мне выполнить свою миссию, не вызывая особых подозрений, – ведь преступления – «хлеб» для журналистики.

…Не стану описывать, как я некоторое время прогуливалась по парижским бульварам (девушку во мне никто не опознал!), как наняла мотор и, проколесив в нем добрых полчаса по разным улицам и переулкам, названия которых я не знаю, подъехала к дому номер двести восемнадцать.

В глаза мне бросилось объявление при входе: «Сдаются свободные комнаты». Это было мне на руку, и я обратилась к консьержу с твердым намерением – воспользоваться случаем.

Консьерж вызвал хозяина – щуплого немолодого француза – и я, нарочно подчеркивая свое англо-американское произношение, сказала ему:

– Дорогой мосье, я только вчера приехал из Нью-Йорка и, услыхав о зверском преступлении, совершенном в вашей гостинице, решил написать о нем заметку в газету «Вашингтон пост», корреспондентом которой являюсь. Не будете ли вы столь любезны рассказать мне кое-какие подробности этого злодеяния?

– Видите ли, мосье, – уныло отозвался он, почесывая за ухом, – наши парижские газеты уже несколько раз брали у нас интервью и широко растрезвонили об этом событии. Честно говоря, любопытные зеваки нам изрядно надоели, не говоря уже о том, что мы понесли на этом убыток: некоторые жильцы тут же съехали с квартиры, словно им тоже грозит беда. Смешно, не правда ли? Только нам не до шуток: почти весь шестой этаж, где произошло преступление, опустел. Как вам это нравится, а?

Это действительно понравилось мне, потому что соответствовало моим планам, но я и виду не показала, а наоборот заявила, что от души сочувствую ему и даже хочу в некотором роде возместить его убытки, сняв одну комнату на несколько суток.

– А нельзя ли, – добавила я, – заглянуть хоть одним глазком в ту комнату, где все произошло?

– Увы, нет! – возразил он. – Полиция наложила печати на дверь, завтра должны прийти судебные эксперты. Да и к чему вам это? Труп давно убрали, там только грязь и беспорядок.

– Нам, журналистам, – с достоинством разъяснила я, – бывает существенно важно не только узнать детали происшествия, но и ощутить его атмосферу. Находясь в непосредственной близости от места драматических событий, мы как бы переживаем их сердцем, и тогда корреспонденция удается на славу. Надеюсь, вам это понятно?

– О да, мосье! В таком случае вы, может быть, разрешите предложить вам отличную комнату на шестом этаже – рядом с той самой?

– Это меня вполне устраивает, – заявила я. – Покажите комнату и получите вперед плату. Думаю, что там у меня дело пойдет.

Так я оказалась совсем близко от цели.

Выглянув из окна, я увидела соседний балкон, тот самый!

Снизу и на фотографии казалось, что оба балкона находятся почти рядом – рукой подать! – но на деле соседний отстоял от моего так далеко, что у меня захватило дух и даже зародилось сомнение, сумею ли я перебраться на него, тем более что на стене не было никаких выступов, кроме узенького карниза, годного разве только для кошки.

Сами балконы предназначались, видимо, не для удобства жильцов, а только для цветов; они тоже были такими узкими, что на них едва помещалась нога человека. Это создавало дополнительное неудобство.

…День тянулся неимоверно долго. Я еле дождалась вечера, когда в комнату внесли керосиновую лампу, а в коридоре зажглись газовые горелки. Но впереди предстояла еще такая же длинная, утомительная ночь; разве могла я в темноте, при неверном свете далекого уличного фонаря, карабкаться по гладкой стене с риском оступиться, потерять равновесие, упасть с шестого этажа и разбиться вдребезги?..

Однако и упускать время нельзя: завтра в комнату придут судебные эксперты и, возможно, перероют все не только в комнате, но и на балконе! Нужно проделать все до их прихода, т. е. до восхода солнца, при первых проблесках утренней зари, когда уже достаточно светло, но все люди еще крепко спят, и никто не сможет помешать мне…

…Наконец, настал и этот страшный момент.

До сих пор кровь стынет в моих жилах, когда вспоминаю, как я висела над бездной, прижимаясь к отвесной стене и цепляясь за малейшие ее шероховатости, за каждый обломок выпадающего кирпича, – а в голове билась единственная мысль: как бы нога не соскользнула с ненадежного узенького карниза!..

Холодный ветер свистел в моих ушах, раздувал одежду и пытался сбросить меня вниз. Я цеплялась так отчаянно, что сорвала себе ногти, кровь проступила на пальцах обеих рук…

И все-таки, все-таки я победила!

Глава 21. Диана в трущобе

Надо ли говорить, с каким радостным чувством возвращалась я в отель! Казалось, все самое худшее осталось позади, и уже не хотелось вспоминать о тех жутких минутах, когда я, ежесекундно рискуя сорваться, карабкалась над пропастью. Душа моя ликовала, я была готова обнять весь мир: я поборола страх, выполнила опасное поручение Ивора и теперь летела к нему словно на крыльях, не чуя под собой ног.

Если даже мне не разрешат еще раз увидеться с ним, я обращусь к его адвокату, и тот передаст Ивору, что задание его выполнено.

Я уже не сомневалась, что теперь все пойдет гладко. Мне осталось лишь вручить найденный пакет Максине…

Было раннее-раннее утро. Огромный огненно-красный диск солнца медленно вставал над затуманенным горизонтом. В это прохладное апрельское утро на улицах было очень мало народу, лишь кое-где копошились в тумане людские фигуры.

Это был район бедноты, и найти здесь свободный кэб было едва ли возможно. Поэтому я решила пройти несколько кварталов пешком и остановилась на перекрестке, размышляя, какое направление мне лучше избрать. Обращаться к кому-либо за советом я боялась…

И в этот момент я почувствовала, что кто-то тронул меня за рукав.

Я оглянулась.

Это была сгорбленная старуха, одетая в бедное рубище. Из-под ее дырявой косынки во все стороны торчали космы неопрятных седых волос, а лицо с крючковатым носом напоминало сову.

– Мой дорогой юный мосье! – сказала она скрипучим голосом. – Пожалуйста, зайдите ко мне на одну минутку, помогите мне в моем горе. Я вас умоляю, не откажите!

– Я спешу по важному делу, – ответила я. – А что у вас случилось?

– Стряслась большая беда. Захворал мой единственный внук, кроме него у меня никого нет в целом свете.

– Что с ним? – машинально спросила я, совсем не думая о чужих бедах и отнюдь не собираясь идти куда-либо кроме намеченного мною пути.

– Его покалечили уличные хулиганы. Эти гамены[19] – сущие бандиты! Видите ли, я послала мальчишку к булочнику, а они напали на него целой оравой, избили и отобрали все деньги до последнего сантима. Сейчас он, мой малыш, лежит без движения, все равно как полено…

– Чем же я могу помочь? Я не доктор. Обратитесь к любому врачу.

– Мы люди бедные, а врачу надо много платить. Я совсем растерялась, у меня голова идет кругом, и никто не хочет мне помочь. Ради Бога, ради Бога, мосье, умоляю вас! Ну, что вам стоит зайти к нам на минутку, взглянуть на несчастного ребенка?

– Право, я не могу, – начала, было, я, но она перебила:

– Мосье, я обратилась к вам потому, что у вас такое доброе лицо! Когда я увидела вас, то сразу сказала себе: этот красивый молодой человек не откажет старой одинокой женщине в. такой ничтожной просьбе!

Говоря это, она продолжала держать мой рукав и, заметив, что я колеблюсь, усилила свои просьбы и стала одной рукой тереть глаза, еще больше сморщив изборожденное морщинами лицо.

– Уверяю вас, у меня совсем нет свободного времени, – нерешительно сказала я. – Если хотите, я дам вам денег на врача…

– О, благодарю вас, мосье, вы так великодушны! Но я еле хожу, боюсь оставить моего любимого внука одного… да и где найдешь врача в такой ранний час? Вы только взгляните на мальчишку, помогите мне сделать ему перевязку и посоветуйте, как с ним быть дальше. Ради всего святого, это займет у вас самую малость времени!

При этих словах она еще крепче уцепилась за рукав моего пиджака костлявыми скрюченными пальцами и потянула куда-то в сторону.

Мне страшно хотелось избавиться от нее, я была готова отдать ей все деньги, которые имела при себе, лишь бы она оставила меня в покое. Но она настойчиво тянула меня за собой.

И я пошла за ней – крайне неохотно, с единственным желанием поскорей отвязаться от нее. Всю дорогу старуха бормотала слова благодарности, восхваляя мою доброту и красоту, но не выпускала моего рукава, словно опасаясь, что я сбегу от нее.

Мы свернули в какой-то мрачный переулок. Наверное, это был самый грязный и омерзительный из всех переулков на «Дикой» улице. До сих пор – и в Америке, и в Англии – я жила в фешенебельных аристократических кварталах, где не встретишь нищих, бездомных, оборванных людей, где полисмены вежливы, а швейцары учтивы и предупредительны. А сейчас я попала в настоящую парижскую трущобу, о которой раньше только читала в романах Виктора Гюго, Луи Буссенара, Евгения Сю.

Поэтому я с боязливым любопытством осматривалась вокруг.

Весь район был населен беднотой – поденщиками, безработными мастеровыми, отщепенцами – босяками и бродягами. Со всех сторон на меня глядели вопиющая нищета и убожество; воздух был насыщен зловонным запахом помойки, в которой рылись неряшливые, оборванные старики и дети, копошась среди гниющих отбросов и истлевших лохмотьев, отгоняя голодных бездомных собак, также рвущихся к этой жалкой добыче.

Пройдя еще немного, старуха подвела меня к двери одной из лачуг и сказала отрывисто:

– Это здесь!

По скользким ступеням мы начали спускаться в какой-то полуподвал.

– Держитесь за стенку, мосье, – предупредила меня моя провожатая. – С непривычки здесь нехитро и башку сломить!

Но когда я прикоснулась к стене, сырой и липкой, меня охватила брезгливая дрожь…

Затем мы очутились в жалкой конуре с низким потолком и закопченными стенами. Всю ее обстановку составляли стол, два стула и старый-престарый диван, из которого торчала солома. В углу находилась печь, но она, как видно, давно не топилась, потому что в каморке было холодно и зябко. На столе стояла пустая глиняная кружка и лежал кусок засохшего хлеба, а на диване, прикрытый какими-то отребьями, лежал мальчик лет десяти.

Когда я подошла к нему, он зашевелился, высунул из-под тряпья голову и, как мне показалось, с удивлением и испугом посмотрел на меня.

Старуха, что-то ворча себе под нос, удалилась в соседнюю каморку, такую же маленькую и грязную, похожую на темную, сырую яму, и прикрыла за собой дверь.

– Ну, рассказывай, что с тобой? – с напускной бодростью спросила я мальчугана. – Твоя бабушка сказала, что тебя избили какие-то гамены.

– Она мне никакая не бабушка, – хрипловато, вполголоса ответил он, оглянувшись на дверь.

– Она сказала, что ты у нее единственный внук…

– Она сказала! – с ноткой презрения и ненависти возразил он. – Я приемыш. Она взяла меня к себе потому, что у меня нет ни матери, ни отца, и заставляет каждый день ходить по улицам, выпрашивать милостыню у прохожих…

За стеной послышался стук, кажется, старуха что-то уронила на пол и при этом грубо выругалась. Мальчик съежился и затих.

Преодолев брезгливость, я откинула в сторону его тряпье, развязала старый дырявый платок, в который он был закутан, и на боку его увидала большущий багровый синяк. В одном месте кожа лопнула, из раны сочилась кровь. Следы побоев – многочисленные рубцы и кровоподтеки – были видны и на спине. Мое сердце сжалось от боли.

– Боже, как тебя отделали! – еле вымолвила я. – Надо промыть и перевязать рану, иначе от грязи она может загноиться. Есть тут у вас бинт или какая-нибудь чистая тряпка, полотенце?

Это был бессмысленный вопрос, и мальчишка не ответил на него, а только широко раскрыл удивленные глаза. Они были очень красивы, эти глаза, опушенные длинными мохнатыми ресницами, странно выглядевшие на его неумытом лице. Мальчик то и дело почесывал кудлатую, растрепанную голову и по временам хрипло кашлял, отчего его узкая грудь болезненно сотрясалась…

Очевидно, этот ребенок, дитя парижских трущоб, никогда не дышал свежим ароматом полей и лесов; в каморке воздух был затхлый и промозглый, на стенах виднелась плесень, по углам – паутина.

Он не сводил с меня глаз. Вероятно, моя фигура представляла слишком разительный контраст с жалкой обстановкой конуры. Когда я достала свой «мужской» носовой платок, разорвала его на несколько полос и стала перевязывать рану, мальчик сказал:

– Брось, не надо. Я привык.

– За что же тебя так исколотили негодные мальчишки? – спросила я.

– Не было никаких мальчишек, – угрюмо насупившись, буркнул он. – Это она меня отделала, старая ведьма!

– За что? – в ужасе спросила я.

– А она меня всегда лупит чем ни попадя, если принесу мало денег. Она думает, я проедаю их на леденцы, вот дура-то!.. А ты зачем сюда пришлепал, такой чистенький да нарядный?

– Как тебя зовут? – вместо ответа спросила я.

– Филипп. Слушай, ты давай утекай отсюда, не то скоро придут Апаш и Рыжий, они с тобой цацкаться не станут, живо обдерут твои шмотки.

– Кто это такие?

– Так, ворюги, – равнодушно сказал он, и меня вдруг охватила тревога: ведь у меня с собой драгоценный пакет, который так важен для Ивора, а я трачу здесь бесцельно время! Вероятно, тетя Лилиан уже обеспокоилась моим долгим отсутствием.

– Я зайду к себе еще раз, Филипп, – сказала я мальчугану. – Сегодня же! А сейчас мне действительно нужно идти!

Я решительно поднялась с колченогого стула, на котором сидела, и направилась к выходной двери. Но она оказалась запертой на ключ.

Я подошла к другой двери и заглянула в соседнюю конуру. Там на полу среди мусора валялись пустые бутылки из-под вина; старуха, как видно, только что выпила. Скрипучим голосом она напевала что-то, время от времени прерывая пение икотой. От выпивки ее сморщенное лицо стало багровым.

– Зачем вы заперли дверь? Выпустите меня сейчас же! – гневно потребовала я.

На ее лице показалась хитрая пьяная ухмылка.

– Не кипятись, не кипятись, мой красавчик! – прогнусавила она. – С тобой желают потолковать приличные люди, вот кто! Они разнюхали все о твоей проделке. Коли будешь умен – сразу отдашь им камушки, и шито-крыто. А нет – пеняй сам на себя!

Пошатываясь, она вышла в ту каморку, где лежал Филипп. – Вставай, бездельник! – крикнула она ему визгливым голосом. – Рад, что дали поваляться? Вот я тебя!..

К моему удивлению, мальчишка сразу вскочил с дивана, словно и не был болен. Он ловко уклонился от бутылки, запущенной в него старухой, и хотел прошмыгнуть мимо нее в другую каморку, но она поймала его на полдороге и закатила ему пару увесистых оплеух. Он покачнулся, однако устоял на ногах, и она занесла над ним руку для нового удара.

Но я перехватила ее руку.

– Не смейте бить ребенка! – вне себя от гнева закричала я. – Я заявлю на вас в полицию!

– Ах, вот как? Я не смею бить гаденыша, которого кормлю, который испортил мне столько крови? Сейчас расцарапаю твою красивенькую рожу – тогда узнаешь, смею я или не смею!

Однако драться со мной она не стала, очевидно, рассчитав, что силы не равны. Она как-то противно захихикала и сказала:

– Пойду к старухе Верже, вот что. А вас обоих запру, можете миловаться тут, сколько вам угодно, мои молодчики.

– А если придет Рыжий? – спросил мальчишка; во время побоев он упорно молчал, не издав ни звука.

– У Рыжего есть ключ, – ответила она и, продолжая хихикать, вышла.

Я не догадалась проскочить за ней в дверь, а когда спохватилась, было уже поздно. Мы услышали, как снаружи щелкнул замок.

Филипп показал старухе вслед язык и сказал рассудительным тоном:

– Когда я вырасту, то задушу ее, вот увидишь. Ты жрать хочешь?

Он достал в закутке котелок, наполненный каким-то отвратительным, дурно пахнущим варевом и сунул мне ложку, но я, конечно, отказалась. До еды ли мне было! Зато мальчишка уплетал варево за обе щеки, поглядывая изредка на меня, и теперь в его красивых глазах светилось не только удивление, но и признательность. Почему-то, – не знаю почему, – он напомнил мне Гавроша из романа Виктора Гюго.

Покончив с едой, он облизал ложку и сказал:

– А ты, гляжу, молодец: не побоялся старухи! Мировой парень, сразу видать… Глупый, а смелый… и добрый. Жаль мне тебя, ей-богу!

– Почему жаль?

– Ухлопают они тебя здесь…

– Кто?

– Апаш с Рыжим. Им пальца в рот не клади. За что же меня ухлопывать?

– Откуда я знаю. Слыхал, они приказывали старой ведьме заманить тебя сюда, хотят выудить какие-то камушки. Слушай, ты лучше сразу отдай им, не заводись с ними, ей-богу. Они ух какие!

Он сделал выразительный жест вокруг своей шеи. Мне стало жутко.

Опять эти непонятные «камушки»! Надо бежать отсюда, но как?

Я огляделась вокруг. Очевидно, в эту конуру, в это царство гнили и плесени, никогда не заглядывал луч солнца. Высоко, на уровне моей головы, были два маленьких квадратных окошка, выходивших во двор. Но, конечно, я не смогла бы в них пролезть, а дверь была надежно заперта.

– Отсюда, брат, не убежишь! – сказал Филипп, словно разгадав мои мысли. – В эти окошки только я могу проползти, когда удираю от старухи.

Внезапная идея озарила меня.

– Вот что, Филипп, – торопливо сказала я. – Сейчас я напишу записку, а ты отнеси ее в отель «Елисейский Дворец» на улице Сен-Жермен. Хорошо? Если портье не будет тебя пускать, скажи, что тебе приказано срочно отдать ее лорду Роберту Уэсту.

– Лорду? – хмыкнул он. – Ха, вот это дельце! Да я у портье между ног проскочу, лишь бы взглянуть глазком на лорда!

И он заговорщически подмигнул мне.

– Я дам тебе за это денег, – пообещала я.

– Не нужны мне деньги, все равно старая карга отнимет и пропьет. Она пьет как дудка, видал бы ты! А насолить ей нужно, право. Вот назло ей возьму да отнесу твою записку. Валяй, пиши!

Я достала свой «журналистский» блокнот, карандаш, наспех нацарапала несколько строк, вырвала листок из блокнота и отдала Филиппу.

Он проворно напялил на босые ноги сбитые, разношенные сабо, влез на стол и, потянувшись на руках к окошку, начал медленно протискиваться сквозь узкое отверстие, морщась от боли.

Бедняжка! Думая лишь о себе и об Иворе, я упустила из виду, что у мальчишки избито и изранено все его худенькое детское тело… И тем не менее он смеялся. Да, смеялся! Его последние слова (когда он был уже по ту сторону окошка) были:

– Пусть-ка старуха позлится, то-то потеха будет, ей-богу! Ха-ха-ха! Авось, Апаш удавит ее, что проворонила добычу!..

Оставшись одна, я предалась размышлениям. Я не знала, кто такие Апаш и Рыжий, что им от меня нужно. Однако кличка Апаш[20] наводила на невеселые мысли. Ясно было одно: мой пакет в опасности. Его следует надежно упрятать!

Оглядевшись еще раз по сторонам, я заметила между подоконником и облупленной, потрескавшейся стеной небольшую щель, куда его вполне можно было засунуть.

Медлить я не стала… А затем для меня потянулись долгие, мучительные минуты ожидания. Я с нетерпением ждала, – с какими новостями вернется ко мне Филипп, мой Гаврош. Славный мальчуган! Что с ним станет в этой грязной дыре, среди нищеты и преступлений?..

Но вот послышался громкий бесцеремонный стук в дверь. Потом кто-то начал возиться с замком, сопровождая это занятие проклятьями и руганью. Наконец, дверь распахнулась, и в каморку ввалились двое мужчин.

Один был рыжеватый, коренастый и круглолицый, с маленькой бородкой и большим, как у обезьяны, ртом. Оттопыренные уши еще больше подчеркивали его сходство с обезьяной. Несомненно, это и был Рыжий, о котором говорил Филипп.

Другой, следовательно, был Апаш – высокого роста, очень несимпатичный; его бритое, покрытое оспинами лицо выглядело хмурым и жестоким. Оба были чем-то раздражены и переругивались между собой на ходу, причем Рыжий говорил насмешливо, с легким ирландским акцентом, а другой возражал ему сердитыми отрывистыми репликами.

Они не были оборванцами, как я почему-то представляла их со слов Филиппа; напротив, оба были одеты вполне прилично, даже с некоторой претензией на щегольство. И тем не менее я оцепенела от страха и забилась в угол, хотя понимала, что спасти меня могут только хладнокровие и присутствие духа.

– А где же старая мегера? – спросил Рыжий, осматриваясь вокруг; после яркого солнечного света они не могли сразу разглядеть что-либо в полутемной каморке. – И мальчишки не видать…

Но тут оба пришельца одновременно увидели меня и застыли на месте, а Рыжий запнулся на полуслове.

– Ба! – воскликнул наконец он. – Старуха-то не дала маху – заманила крысу в мышеловку!

Разглядывая меня, они медленно придвигались ко мне. А мне уже некуда было отступать.

– Куда ушла старая карга? – повторил свой вопрос Рыжий, на этот раз обращаясь ко мне.

Я молчала.

– Храбрый молодчик не желает с нами разговаривать, – сказал Апаш, – а зря. Говорить-то все равно придется! Так это ты, значит, лазил в комнату Буше?

Я молчала по-прежнему.

– Камушки при тебе? – спросил Рыжий так деловито, словно я была их сообщником.

– Какие камушки? – с трудом выдавила я наконец из себя.

– Ага, заговорил! – удовлетворенно кивнул Апаш. – Так-то лучше. Я уж думал, ты немой. Только не прикидывайся дурачком, это тебе не поможет. Ведь ты лазил туда за камушками?

– Никаких камушков у меня нет.

– Не ври! Зачем тогда понадобилась тебе эта проклятая комната? Может, ты собирался плясать там канкан?

– Вы хотите знать, для чего я перелезал с балкона на балкон?

– Вот именно. С той поры, как фараоны опечатали комнату, мы с улицы следили за домом, не спуская глаз. И видели, как ты карабкался по карнизу ровно кошка.

– А знаешь, почему мы следили? – вмешался Рыжий. – Ловили подходящий момент, чтобы еще раз наведаться туда… а ты, паскуда, опередил нас. Сознайся, ты – дружок этого подонка Мореля? Разнюхал, где он прячет добычу, и рассчитывал поживиться за нашей спиной, так?

– Никакого Мореля я не знаю, – возразила я, хотя это имя кое-что прояснило мне: Морель – так звали человека, за убийство которого и был арестован Ивор. Однако многое еще оставалось для меня непонятным.

…Понемногу я стала овладевать собой, и ко мне возвратилось присутствие духа, хотя я сознавала, что положение мое отчаянное.

– Опять врешь, падаль! – со злостью выкрикнул Апаш. – От кого же тогда ты услышал о бриллиантах?

Вот оно что! «Камушки» оказались бриллиантами!

– Впервые слышу о бриллиантах, – сказала я. – Если вы уже побывали там, то знаете, что…

– Да, да, мы побывали там, – перебил меня Рыжий, – но нам чертовски не повезло: нас спугнули соседи, и мы не успели найти заначку Мореля. Ты оказался более хитрым, додумался залезть туда через окно. Мы сторожили тебя внизу, пошли за тобой следом, но увидели фараона и приказали старухе разыграть на улице комедию, чтобы заманить тебя сюда.

– Теперь, как видишь, – сказал Апаш, – козыри перешли к нам, и ты в наших руках. Камушки – это наша добыча!.. Вот что! – резко добавил он, видя что я молчу: – Живо подавай их сюда и катись на все четыре стороны… да больше не попадайся нам под ноги, молокосос!

– Я не понимаю о чем вы говорите, – беспомощно сказала я. – Я вовсе не был в комнате вашего Мореля, я только заглянул с балкона в окно.

– Окно было не заперто, и ты залезал в комнату! – настаивал Рыжий. – Иначе за каким дьяволом тебе было нужно «заглядывать» туда?

Я хорошо понимала: если не выполню их требования, они не задумаются убить меня. Я уже догадалась, что передо мной убийцы – настоящие убийцы бедняги Мореля. Нужно было во что бы то ни стало убедить их в моей непричастности к этим бриллиантам, и единственный способ для этого – сослаться на «журналистику». Она помогла мне однажды, не выручит ли еще раз?

И я стала рассказывать им свою легенду, стараясь сделать ее как можно правдоподобней и стремясь подольше оттянуть время.

Они слушали с явным недоверием. Наконец Апаш грубо прервал меня:

– Заткнись! Надоело слушать твои басни! Не хотелось пачкать о тебя руки, щенок, но, как видно, придется поговорить с тобой по-деловому… Нечего зря трепаться, начнем с обыска! Ну? – и он угрожающе двинулся ко мне.

Внутри у меня все оборвалось, я задрожала с головы до ног.

– Вы не смеете прикасаться ко мне! – закричала я, с омерзением отталкивая его руку, которая уже тянулась к моей груди.

– Это почему же? – ухмыльнулся он.

– Разве вы не видите, что я девушка? – и я рывком сдернула с головы кепи. Посыпались шпильки, мои волосы разлетелись в стороны.

Негодяи в изумлении отступили и несколько секунд молчали в замешательстве. Первым опомнился Рыжий.

– А ведь она и впрямь девка! – произнес он слащаво. – И к тому же смазливенькая…

– Плевать мне, какая она! – злобно возразил Апаш, вытаскивая нож. – Если хочет жить – пусть выкладывает добычу! Иначе…

– Иначе вы убьете меня, как несчастного Мореля? – с вызовом отчаяния спросила я и тут же поняла, что сказала непоправимую глупость!

Уж теперь-то они действительно не отпустят меня живой: я стала для них опасным свидетелем, который может сообщить полиции их клички, описать их внешность, передать их разговор – и таким путем привести на гильотину…

Погибнуть, не доведя дело до конца, погибнуть, когда, казалось бы, все самое трудное позади, и Ивор сможет доказать свою невиновность? Нет! Я вспомнила слова Лизы о «смелом и решительном американском характере». О, я докажу это, не отдам дешево свою жизнь и честь, буду защищаться до последнего вздоха!..

Мною овладел порыв безумной отваги.

Я схватила стул и, держа его в руках как щит, тесно прижалась спиной к углу, приготовившись к обороне.

…Но обороняться не пришлось. Дверь лачуги внезапно распахнулась, и на пороге появилась старуха. Задыхаясь, с растрепанными седыми волосами, она и в самом деле напоминала ведьму.

– Бегите, дураки! – визгливо крикнула она. – Сюда шлепают фараоны!

Картина сразу изменилась. Негодяи заметались по комнате, словно ища, где спрятаться, но было уже поздно. Оттолкнув старуху в сторону, на пороге возник Боб Уэст. Рядом с ним – Филипп, мой милый Гаврош.

А за их спинами виднелась рослая фигура жандарма.

Рассказ Максины де Рензи

Глава 22. Максина заключает сделку

Мы искали бриллиантовое колье везде, где только было возможно – я и Рауль; его, беднягу, эта вторичная потеря совсем сокрушила.

А ведь он еще оставался в неведении относительно другой утраты, более страшной, заключавшейся в одном слове – «Договор»; она все еще висела над нами как дамоклов меч, грозя в любую минуту обрушиться на наши головы.

Рауль вполне удовлетворился моим объяснением, что сыщик, которого я наняла (и который просил пока не раскрывать его имени), сумел разыскать вора и вернуть мне украденное колье. Рауль беспощадно проклинал себя за свое «головотяпство», за невнимание к моему подарку – хорошенькой парчовой сумочке – и к моим предостережениям: все это вылетело у него из головы в приступе дикой ревности. Но теперь он испытывал ко мне только любовь и благодарность за все, что я сделала для него. Он умолял простить его, и раскаяние его еще больше жалило мое сердце.

Мы обыскали сад и прилегающую к нему часть улицы, потом вернулись в дом и еще раз осмотрели гостиную, – но все напрасно.

– Это выглядит каким-то колдовством! – сказала я. Наконец, я убедила его пройтись по всему пути, который он проделал от театра до моего дома. Ведь было уже совсем темно, а его путь пролегал через малолюдные улицы, и сумочка, возможно, до сих пор лежит и ждет его там, где он ее уронил… А может быть, ее поднял какой-нибудь бдительный полицейский, делая обход своего участка.

Кроме того, часть дороги Рауль проехал в кэбе, и сумочка могла упасть на дно экипажа.

– В Париже много честных кэбменов, – сказала я моему другу, стараясь ободрить его и казаться веселой и уверенной в благополучном исходе дела.

Он ушел, а я чувствовала себя ужасно усталой, однако не думала о сне, – мне совсем не хотелось спать. Когда я отперла ключом дверь моей спальни и увидела (как и предполагала), что Ивор уже выбрался оттуда, в моем сердце вновь затеплилась надежда: может быть, в скором времени он вернется с хорошими новостями!

В тревожном ожидании проходили час за часом, но он не появлялся и не давал о себе знать. В пять часов утра Марианна, которая тоже всю ночь блуждала как беспокойный дух по дому, принесла мне чашку горячего шоколада и заставила меня выпить ее, а потом почти насильно уложила меня в постель.

– Какая польза? – спросила я ее. – Спать я не хочу. Разве лучше, если буду лежать без сна и метаться как в лихорадке?..

Тем не менее я довольно быстро забылась тяжелым сном; думаю, что Марианна подмешала мне в напиток снотворный порошок. Она и раньше иногда поступала так (хотя всегда отрицала это), если видела, что я мучаюсь бессонницей.

Так или иначе, я заснула; а когда вдруг пробудилась, очнувшись от тягостного забытья, был, к моему ужасу, уже полдень.

Я страшно испугалась, что слуги, преданно заботясь о моем покое, могли отослать прочь каких-нибудь важных для меня визитеров. Но Марианна, явившись на мой звонок, сказала, что никого не было. Были лишь письма и одна телеграмма, да еще утренние газеты.

Мое сердце забилось при виде телеграммы: я подумала, она может быть от Ивора с известием, что он напал на след исчезнувшего международного документа. Но весточка была от Рауля, и тоже неутешительная. Он сообщал очень коротко.

«Я не нашел сумочку и ничего не узнал о ней».

От Ивора Дандеса не было ни строчки, и я подумала, что это жестоко с его стороны. Он мог бы позвонить или написать мне записку, даже если не узнал ничего определенного. Уж не случилось ли с ним что-либо?.. И мне стало казаться, что главные мои мучения впереди, что я еще не испила до дна чашу своих страданий.

Я решила немедленно послать старого Анри в отель «Елисейский Дворец» и навести там справки об Иворе, а сама тем временем уселась завтракать. Под бдительным оком Марианны я делала вид, что ем с аппетитом, а потом лениво развернула газеты, чтобы просмотреть там отзывы о моей вчерашней игре, хотя уже наперед знала, что в каждой заметке будут мелькать восторженные фразы вроде «Максина де Рензи превзошла себя», «была великолепна в новой роли», «никакая артистка не смогла бы сыграть так проникновенно, если б не вложила в роль всю свою душу»… Как мало критики знали, где витала душа Максины де Рензи вчера вечером! И только один Бог знает, где она будет сегодня вечером. Может быть, расстанется с телом, чтобы убежать от ненависти Рауля, когда он узнает истину…

Конечно, справку в отеле я наводила не об Иворе Дандесе, а о Джордже Сэндфорде – под этим именем он там значился. Но когда Анри вернулся, он не смог сказать мне ничего существенного. Джентльмен уехал из отеля приблизительно в полночь, заказав кэб (это я и сама знала), и с тех пор не возвращался. Слуга обратился в справочное бюро, но там, как ему показалось, на его расспросы отвечали сдержанно, словно знали об отсутствующем джентльмене больше, чем сочли нужным сообщить. На мой вопрос, почему он так долго ходил с поручением, Анри ответил несколько обиженно:

– Я задержался, чтобы купить для мадемуазель самые свежие газеты. Там наверняка расхваливают на все лады вашу игру, и я думал – вам будет приятно еще раз прочитать это.

Он был так доволен своим усердием, что я не стала бранить его, и бросила газеты на журнальный столик. Но тут же мне пришло в голову: если с Ивором случилось какое-то несчастье, это могло попасть в газету, в рубрику «Происшествия».

И я прочла… Прочла все под крупным, броским заголовком: «Ночное убийство на Филь Соваж».

Я узнала, что Ивор арестован, его обвиняют в убийстве, но он заявил о полной невиновности и, однако, ни словом ни обмолвился о тех обстоятельствах, которые могли бы подтвердить это.

Мое сердце преисполнилось благодарности к нему. Он проявил себя настоящим джентльменом, смелым и верным другом! Если б все мужчины были такими! Жертвуя собой, он спас мое имя от позора. Что подумал бы мой Рауль, если б узнал, что я, несмотря на мои уверения и клятвы, все же приняла в своем доме постороннего мужчину в полночь?

Ивор пытался спасти меня даже тогда, когда входил в комнату, где лежал мертвец; он не думал о себе… а ведь если б не я, ой сейчас был бы свободен и счастлив с любимой девушкой.

Моя совесть кричала мне, что я должна немедленно пойти к шефу полиции и сказать ему:

«Мосье комиссар! Английский джентльмен, которого вы арестовали, не мог совершить убийство на улице Филь Соваж между двенадцатью и половиной второго, потому что в это время он находился у меня, – в моем доме на улице Рю д'Олянд, далеко от места убийства!»

Я даже вскочила со стула, чтобы позвонить Марианне, приказать ей подать мне пальто и шляпу и немедля вызвать мою коляску… но тут же опустилась обратно, подавив благородный порыв.

«Я не имею права поддаваться этому порыву, не смею! – шептала я сама себе. – Может быть впоследствии, если жизни Ивора будет грозить реальная опасность, но не сейчас!..»

В четыре часа дня ко мне пришел Рауль и пробыл со мной целый час.

Каждый из нас пытался утешить другого. Я сделала все, что могла, чтобы он не отчаивался и не терял надежды на возврат парчовой сумочки вместе с ее содержимым. А он, считая меня больной и переутомленной, делал со своей стороны все, чтобы убедить меня, что он не обескуражен потерей. И что он больше не ревнует меня к Орловскому или кому-либо другому и очень раскаивается в своих подозрениях, высказанных мне прошлой ночью.

Когда Рауль раскаивается и желает загладить свою вину, он очарователен и может заворожить любого!

…Наконец, я отослала его, ссылаясь на то, что должна отдохнуть, так как накануне совсем не выспалась. На самом же деле я просто боялась потерять самообладание и признаться ему в том, что натворила. В таком возбужденном состоянии я была способна выкинуть любую непоправимую глупость…

Не стану описывать, как я провела следующие два-три дня. Они прошли для меня словно в тумане. Я играла в театре, выходила под гром аплодисментов к рампе, кланялась и посылала воздушные поцелуи, но делала это машинально, как во сне. Мой мозг точила одна мысль: как дела у Ивора, нашел ли он Договор, сумел ли скрыть его от полиции. В газетах об этом ничего не сообщалось, и я ждала худшего.

Проведя третью беспокойную ночь, я встала с головной болью, не хотела ничего есть, но выпила немного крепкого бульона перед тем как отправиться в театр, куда в этот день поехала раньше обычного.

Мне было необходимо заняться чем-нибудь; готовясь к новой постановке, я могла бы хоть на момент отвлечься и забыть о том, что камнем лежало на моем сердце.

К пяти часам дня я и Марианна были уже в театре. В костюмерной я долго примеряла разные платья, перелистала либретто новой пьесы, посидела перед туалетным столиком, накладывая грим, и, однако, у меня оставалось еще более двух часов свободного времени до начала спектакля. Чтобы убить как-то эти часы, я стала рассеянно просматривать письма, адресованные мне; их я получаю в большом количестве и потому даже не стала читать, а только вскрывала конверты, зная наперед, что в них содержится: клятвы в любви и обожании незнакомых мне людей, посвященные мне стихи начинающих поэтов, просьбы дать совет юношам и девушкам, мечтающим о сцене, предложения художников написать мой портрет… Подобные послания приходят в театр каждый день.

Пока я бесцельно перебирала письма, в дверь постучали.

Марианна, отдыхавшая на диванчике, встала, открыла дверь, о чем-то переговорила со швейцаром, после чего подошла ко мне и шепнула:

– Мадемуазель! Граф Орловский желает видеть вас. Сказать ему, что вы не принимаете?

Я подумала минуту. Может быть, лучше увидеться с ним? Может быть, я смогу кое-что узнать от него… а если нет, если он пришел лишь затем, чтобы снова терзать меня, я сразу отошлю его прочь.

Я перешла в свой крошечный «приемный кабинет» (рядом с костюмерной) и пригласила Орловского туда. Он вошел с приятной улыбкой на лице, словно наносил визит другу, в расположении которого не сомневается.

– Ну? – отрывисто спросила я, как только дверь закрылась, и мы остались наедине.

Он протянул мне руку, но я спрятала свою и отодвинулась на шаг, когда он подошел слишком близко.

– Ну, у меня есть для вас новость, которую никто другой не смог бы вам принести. Поэтому, думаю, вы должны быть мне рады… даже мне, а? – добавил он, все еще улыбаясь.

– Что за новость? Конечно плохая, иную вы бы не принесли?

– Вы очень жестоки, мадемуазель. Вы, разумеется, уже читали газеты и знаете, что ваш английский друг в тюрьме?

– Английский друг, которого вы еще недавно намеревались арестовать по нелепому, необоснованному обвинению в шпионаже? – бросила я ему в лицо. – Не глядите так удивленно, граф. Нет ничего удивительного в том, что я догадалась, кто подстроил мне ловушку в отеле «Елисейский Дворец». Вы разочарованы тем, что та низкая провокация сорвалась, и хотите отыграться сегодня?.. Впрочем, вы еще не сказали мне вашу новость.

– Но, может быть, вы прежде разрешите мне сесть?

– О, пожалуйста! – я указала ему на кресло, а сама уселась на кушетку. – Итак, слушаю вас.

– Вот моя новость: мистер Ивор Дандес, англичанин, сегодня подвергся пыткам.

– Что вы хотите этим сказать?

– То, что он находился на допросе в следственном осведомительном изоляторе. На дознании, которое проводится в том случае, если преступник упорно не желает расставаться со своими секретами, а следствию необходимо во что бы то ни стало вытянуть их из него. Так вот, не хотите ли узнать, какие вопросы были предложены мистеру Дандесу и что он на них ответил?

…Странно: именно такая мысль мучила меня перед приходом Орловского. Я уже не один раз слышала об этом «осведомительном изоляторе» и тех перекрестных допросах, которым подвергают там заключенных. Допросы эти может выдержать, не дрогнув, только человек со стальными нервами: допрашиваемого буквально выворачивают наизнанку. И я гадала, вынесет ли Ивор такое испытание и какие ответы он даст на задаваемые ему вопросы. От его ответов зависело очень многое. Ах, если б я могла их услышать!

Но тут же я подумала, что это невозможно: – Только две стороны, присутствующие на допросе, могут знать это, – произнесла я: – допрашиваемый и допрашивающие. Откуда вы, граф, смогли добыть сведения о том, что там происходило? Неужели вас допустили в святая святых парижской полиции?

– Ошибаетесь, дорогая Максина, – возразил Орловский. – Кроме двух сторон, о которых вы упомянули, была и третья – адвокат, знающий английский язык. По закону иностранцам разрешено, если они этого требуют, чтобы на допросах присутствовал их доверенный юрист; иначе незнание языка может запутать допрос и повредить делу.

Я не стала возражать, хотя знала, что Ивор говорит по-французски так же хорошо, как и я, и не нуждается в переводчике. Я не хотела говорить об этом русскому…

– Адвокат вашему другу был назначен, – продолжал Орловский, – и по счастливой случайности, он был моим протеже. В свое время, благодаря дружеским связям в некоторых кругах, я помог ему получить один уголовный процесс, который он на суде выиграл и был принят в Коллегию присяжных поверенных. Оригинально, что мистер Дандес как будто нарочно обращается за помощью именно к тем людям, которые хорошо расположены ко мне, не правда ли? Вчера это был Жирар, а сегодня – Легран… Совпадение, а?

– Нет ничего оригинального в том, что за шесть лет вашего пребывания во Франции вы постарались обзавестись здесь всякими «дружескими связями», – отпарировала я. – Это обычная тактика разведчиков, шпионящих за своими врагами. Но информация в таких случаях не всегда бывает достоверной, и мне кажется, граф, ваши «протеже» не слишком хорошо вас обслуживают. На днях вы уже допустили крупную ошибку… и вскоре допустите еще одну!

– Спасибо за предупреждение, – насмешливо поклонился он. – Однако, надеюсь, вы не включаете себя в число моих врагов?

– Не подберу для себя более подходящего слова… после тех бесчестных приемов, которые вы применяли по отношению ко мне.

– В любовных и военных делах такие приемы я считаю честными.

– Военных? Вы воюете с женщинами?

– Нет, я люблю их.

– И, смею сказать, многих. Но здесь перед вами одна, которая не желает выслушивать вас.

– И все же вы навострите ушки, когда я начну сообщать вам мои новости. Готов держать пари!

– О да! Признаюсь, вы меня заинтриговали. То, что вы скажете, наверняка, будет интересно… даже если не вполне правдиво.

– Обещаю, что будет и правдиво, и интересно. Как только я услышал, что произошло, я немедленно позвонил Леграну и дружески посоветовал ему взять на себя защиту Дандеса. Сказал, что я крайне заинтересован в судьбе этого клиента, друзья которого являются также и моими близкими друзьями. Как видите, я оказал англичанину помощь, насколько это было совместимо с моим положением иностранного атташе. Разве это не доказательство моего искреннего расположения к вам, а?

– У меня есть иные доказательства, – сказала я. – Но продолжайте же, продолжайте! Ведь вам, граф, очень хочется сообщить мне что-то важное. Прошу вас, переходите к сути дела.

– Ну, в нескольких словах суть такова: одним из наиболее важных вопросов, предложенных на дознании после того, как были заслушаны объяснения мистера Дандеса по поводу документа, найденного полицией… ага, я вижу, это расшевелило вас, мадемуазель! Вы поражены, – что у заключенного был обнаружен документ, а?

Да, это был удар! Я чуть не упала в обморок при мысли, что Ивор нашел пропавший Договор лишь для того, чтобы утерять его снова, и вдобавок при таких страшных обстоятельствах! Но я сдержала себя.

– Надеюсь, это было не письмо от меня? – спросила я, стараясь говорить хладнокровно. – Вы собрали массу разных сплетен обо мне; вам, конечно, известно и то, что в «Елисейском Дворце» я созналась полиции в своей большой дружбе с мистером Дандесом. Да, мы хорошо знали друг друга еще в Лондоне, однако некрасиво я не по-мужски сплетничать о таких вещах… даже если это касается всего лишь актрисы.

– Вы, Максина, как и всегда, умно повернули разговор, но все же боитесь, что у англичанина могло оказаться ваше письмо. Не бойтесь. Публика обожает вас, она простит вам любой нескромный поступок, особенно романтического характера… Впрочем, найдется несколько персон, которые не будут к вам столь снисходительны…

– Кто, например?

– Например, дю Лорье.

Я невольно вздрогнула, но приняла гордый вид и сухо напомнила:

– Мы начали разговор о «следственном изоляторе». Вы, граф, тоже уклонились от главной темы.

– Главных тем много; все они остры, как шпаги, и могут нанести незаживающую рану. А документ, который вас так напугал, – просто записка. Она не от вас, мадемуазель, она была написана по-английски, и в ней Дандесу было назначено свидание по тому самому адресу, где произошло убийство. Насколько я мог понять из рассказа Леграна, некто, назвавший себя ювелирным мастером, потребовал у получателя этой записки вернуть какие-то драгоценности.

– Ваши новости, граф, несколько устарели. Все это было написано в утренних газетах, – возразила я, – но там сказано, что Дандес выбросил эту записку.

– Так оно и было. Однако сегодня, во время обыска комнаты, где лежал убитый, эту записку нашли в луже крови. Увы, это не помогло бедняге Дандесу, а скорей повредило, утяжелив его вину.

– Почему?

– Потому что он отказался объяснить, какие именно ценности были у него украдены и что за бумаги лежали в исчезнувшем футляре. А кое-что в записке не удалось разобрать, так как она была залита кровью.

– Ну и что же потом? – спросила я с замиранием сердца.

– Ага, наконец-то вы всерьез заинтересовались моими новостями, Максина! Так вот: следователи-эксперты пришли к выводу, что английскому джентльмену было поручено доставить во Францию какой-то пакет или футляр, и он был похищен у него. В записке говорится о важных бумагах, лежавших в этом пакете, но причем тут ювелирные драгоценности – не совсем ясно…

– Никаких бумаг у него не было! – воскликнула я.

– Откуда вам это известно? – насторожился Орловский.

– Он вез мне подарок – бриллиантовое колье, которое и передал мне в отеле «Елисейский Дворец». Шеф парижской полиции подтвердит вам мои слова – ведь он тоже ваш друг или протеже?

Орловский пропустил мою иронию мимо ушей и быстро спросил:

– И где же теперь эти бриллианты?

– Граф Орловский! Я не обязана отвечать на ваши вопросы, – резко возразила я. – Кто дал вам право допрашивать меня?

Он спохватился и, чтобы замять неловкость, начал рассказывать о том, что происходило на перекрестном допросе.

Вот что отвечал Ивор, по словам адвоката Леграна:

«Что находилось в пакете, который вы везли из Лондона?» – задал вопрос следователь.

«Ожерелье», – отвечал Дандес. «Бриллиантовое ожерелье?»

«Я покупал его как бриллиантовое. Но, может быть, это были стразы, я не специалист, и меня легко обмануть».

«Это то самое колье, которое вы вручили артистке мадемуазель де Рензи в отеле „Елисейский Дворец“?

«То самое».

«Не его ли требовал у вас убитый по имени Морель?» «Очевидно».

«Что же тогда находилось в том загадочном пакете, который, по вашим словам, был у вас украден, и за которым вы отправились на улицу Филь Соваж?»

На этот вопрос Дандес отказался отвечать.

– Можно было подумать, – сказал Орловский, – что там находилась любовная переписка между ним… и вами.

– Нужно ли мне и далее слушать то, что вам наплел ваш «протеже»? – спросила я, комкая и нервно скручивая в руках носовой платок, словно это была шея Орловского, которую я хотела бы открутить напрочь.

– Слушайте, слушайте! «Не являетесь ли вы любовником мадемуазель де Рензи?» – был следующий вопрос.

«Это мое личное дело и не имеет отношения к тому, в чем меня обвиняют, – ответил Дандес уклончиво. – Но если хотите знать, я, как и сотня других ее поклонников, восхищаюсь ею и обожаю ее». Видите, дорогая Максина, какая цепочка вопросов привела меня к вам? А?

– Нет, не вижу! – постаралась как можно спокойней возразить я, хотя уже догадывалась, куда клонит Орловский.

– Тогда буду говорить с вами откровенно. Виконт дю Лорье любит вас. Вы любите его. Вы собираетесь пожениться, не так ли? Но, как бы сильно он ни любил, честь для него на первом месте. Его фамильная гордость не допустит подобного мезальянса.[21] Насколько я его знаю, он не возьмет в жены актерку, которая принимает весьма ценные подарки от посторонних мужчин, заявляющих во всеуслышание, что они – ее любовники.

– Он не поверит такой клевете! – вскричала я, хотя в душе сознавала, что он может поверить.

– Есть способ убедить его. О, я не стану ему рассказывать, – он сам все прочитает в полицейском отчете…

– Который перешлете ему вы?

– Да. И не только это. У меня есть аргументы куда более веские… Поймите, я люблю вас, Максина! Я хочу вас. Вы мне нужны и будете моей, иначе я раздавлю вас! Вы знаете, я это сделаю. Я уничтожу всякого, кто осмелится стать на моей дороге!

Эти слова он произнес с такой необузданной страстью, что я содрогнулась. Казалось, он сошел с ума. Его лицо бешено исказилось, он схватил меня за руку и с силой привлек к себе.

Я еле вырвалась из его объятий и вскочила на ноги, глядя на него в упор. Вероятно, в моих глазах сверкнуло желание убить его, потому что он воскликнул:

– Тигрица! Вы сожрали бы меня, если б смогли! Но моя любовь к вам от этого не уменьшится, я стану любить вас, даже если б вы были убийцей… или шпионкой.

Он, видимо, пытался овладеть собой после своей безумной вспышки.

– Это вы – шпион! – пробормотала я дрожащим голосом.

– Пусть так, но я шпионил не напрасно. Раньше у меня не было прямых улик против вас и дю Лорье…

– А теперь они есть?

– Я получил их недавно.

– Нет… нет… – произнесла я задыхаясь. – Вы просто хвастаете. Вы ничего не сможете сделать против нас.

– Сегодня – нет. Но завтра с утра начну действовать. Дело Дандеса, как ни странно, помогло мне. Я узнал прелюбопытные факты.

– С помощью ваших осведомителей?

– Именно. Я уже знал кое-что о ваших похождениях в Германии и Австро-Венгрии, но меня интересовало другое. Вы некоторое время жили в Англии, и мне важно было собрать там компрометирующие вас сведения о ваших любовных связях. С этой целью я на днях послал в Лондон секретного агента, рекомендовав ему, в частности, поинтересоваться вашими лондонскими дружками – Ивором Дандесом и… британским министром иностранных дел.

Вот оно что! Он, кажется, считает британского министра моим шефом! Но в данном случае министр был лишь посредником между мной и шефом разведки, как и многие связные: декан университета, владелец книжного магазина, парикмахер… Однако в конечном итоге вся важная политическая информация международного характера оседает в стенах министерства иностранных дел, которое, как и мой непосредственный шеф, сразу отречется от меня в случае моего провала.

– Как видите, – многозначительно продолжал Орловский, – я раскрываю вам свои карты и не хочу больше таить от вас ничего!

– Благодарю за откровенность! – криво усмехнулась я.

– Не усмехайтесь! Мой агент под видом французского коммерсанта находился в числе гостей на балу у Маунтстюартов. Вас это не должно удивлять: шпионаж протягивает щупальца во все сферы нашей общественной жизни!.. Итак, выполняя мое поручение, он разнюхал нечто серьезное и решил последовать за Дандесом в Париж… и две птички сразу залетели в западню!

– Но западня-то оказалась никчемной, птички упорхнули. И потом – какое отношение имеет все это к дю Лорье? – рискнула я спросить.

– Это вы сами знаете не хуже меня.

– Ерунда! Дандес и дю Лорье никогда не встречались друг с другом. Они оба – уважаемые люди…

– Уважаемые люди нередко бывают обмануты женщинами, и тогда им приходится играть роль дураков… или даже преступников. Подумайте, что должен испытать такой уважаемый мужчина, как дю Лорье, обнаружив предательство со стороны обожаемой невесты!

– Женщина, как и мужчина, может быть обманута, – сказала я. – А вы настолько неразборчивы в средствах, что готовы унизиться до любого обмана, лишь бы добиться цели.

– Пожалуй, вы правы. Моя цель – обладать вами и дискредитировать вашего жениха.

– Но Рауль не совершил ничего постыдного. Конечно, вы можете налгать на него, затеять против нас интригу, нанести тяжелый удар…

– Я могу сделать это, не прибегая ко лжи. И завтра сделаю, если вы не откажете виконту дю Лорье и не согласитесь стать моей женой. Все сроки уже истекли. Давайте заключим с вами сделку!

– Сделку? Какую?

– Неужели вам непонятно, Максина? Ни с одной женщиной я до сих пор не разговаривал таким умоляющим тоном. Вы – первая и единственная, перед которой я преклоняю колени, готов стать рабом…

– Как жаль, что именно я удостоилась такой высокой чести, – устало вздохнула я. – Однако не находите ли вы, что наша беседа слишком затянулась? Через сорок минут должен начаться спектакль. Дайте мне время подумать. Встретимся и поговорим послезавтра!

…Теперь я была уверена, что он действительно не остановится ни перед чем, и мне хотелось оттянуть свой ответ хота бы на день-два.

– Нет! – отрезал он. – Всякие отсрочки исключены.

– Почему?

– Я опасаюсь за вашу жизнь, боюсь потерять вас навсегда! Было нетрудно догадаться, на что он намекает. Зная мой характер, Орловский понимал, что жизнь моя на волоске: в душе я уже решила покончить с собой в тот день, когда откажусь от Рауля. Это будет днем моей расплаты за все дурное, содеянное мною за всю мою глупо прожитую жизнь…

– Максина! – сказал Орловский с мольбой, видя, что я встаю. – Пощадите меня! Я теряю голову… Я так долго, бесконечно долго ждал вас! Нам надо решать сегодня, сейчас же. Дайте мне в залог ваше кольцо и записку к дю Лорье.

– Какую еще записку?

– Напишите, что вы передумали, что вы совершили ошибку, согласившись на брак с ним, – и тогда я не причиню ему никакого зла и сохраню в тайне то, что… ну, вы понимаете, об этом не следует говорить вслух, здесь и стены могут иметь уши…

– Это и есть та сделка, которую вы мне предлагаете?

– Да. Даю вам слово офицера, что приму все меры к тому, чтобы спасти от скандала и его, и вас – мою будущую жену, и ваше незапятнанное имя!

– Я не в состоянии порвать с Раулем таким способом, – сказала я с трудом. – Уж если мне суждено расстаться с ним, я должна сама честно и открыто сказать ему об этом. И попрощаться с ним. Я постараюсь сделать это завтра, если вы пока воздержитесь от всяких выпадов.

Некоторое время Орловский молча смотрел на меня, стараясь прочитать мои мысли и колеблясь, как ему поступить.

– Хорошо, до завтра, – произнес наконец он. – Но обещайте, что завтра вы порвете с ним, ради его же блага!

– Могу обещать лишь то, что завтра вечером вы услышите мое окончательное решение.

– Нет-нет, не вечером, а утром! – возразил Орловский. – Вечером будет уже поздно: назавтра назначена ревизия всех департаментов его министерства, и…

Он запнулся, потому что в этот момент в дверях кабинета показалась старая Марианна.

– Какая-то юная барышня хочет видеть вас, мадемуазель, – объявила она; на ее добром, честном лице отражались неприязнь к Орловскому и тревога за меня. – Юная барышня посылает вам записочку и просит мадемуазель сразу же прочесть ее.

Это появление прервало наш дальнейший тет-а-тет. Я взяла у Марианны записку; в ней было всего три строчки. Я глянула на подпись внизу, но фамилия была мне незнакома, и в первую секунду я подумала, что мне пишет одна из моих поклонниц. Для меня это был удобный повод избавиться от Орловского.

– Хорошо, Марианна, позови ее! – сказала я, а затем быстро пробежала глазами три строчки текста:

«Я пришла к Вам от мистера Дандеса по одному делу. Он сказал, что это дело огромной важности и должно быть выполнено немедля.

ДИАНА ФОРРЕСТ.»

Глава 23. Максина встречается с Дианой

Разумеется, Орловский вынужден был ретироваться, что он и сделал – неохотно, однако соблюдая все необходимые приличия и такт.

И когда он ушел, Марианна ввела в кабинет высокую, очень красивую девушку лет восемнадцати в строгом сером платье, пошитом с безукоризненным вкусом.

Минуты две мы обе смотрели друг на друга. В иное время я бы залюбовалась ею. Она восхищала чарующей юной прелестью и грацией. Ее темно-синие глаза прекрасно гармонировали с золотистыми волосами, причесанными по последней моде. Она напомнила мне свежую весеннюю розу с лепестками, обрызганными утренней росой, – розу, лишь недавно выглянувшую из бутона и радостно цветущую в сказочном саду…

Признаюсь, я позавидовала ее юности и красоте, которые говорили о безмятежности ее девичьей жизни, такой непохожей на мою жизнь – бурную, полную риска и невзгод, лишь с кратковременными проблесками счастья; даже детство мое было суровым и безрадостным.

У меня мелькнула мысль: не эту ли девушку любил Ивор, не с ней ли он расстался ради меня?

Пока мы так смотрели друг на друга, маленькие бронзовые часы на каминной полке мелодично пробили полвосьмого. Через полчаса я уже должна выходить на сцену – играть в спектакле, который, вероятно, станет последним в моей жизни… Я спохватилась.

– Вас ко мне послал мистер Дандес? – быстро спросила я. – Когда вы его видели? Наверное, давно, потому что… – я хотела сказать: «потому что он уже пятый день в тюрьме!» – но замялась.

– Позавчера днем, – спокойно отвечала она мягким, приятным грудным голосом с легким южно-английским выговором. – Я была у него на свидании. Нам дали всего пять минут, и при этом присутствовал тюремный надзиратель. Но он – мистер Дандес – сумел быстро-быстро сказать мне несколько фраз на испанском языке.

– И что же он сказал? – я вся превратилась в слух.

– Он доверил мне одно дело, по его словам – более важное, чем его жизнь, и потому я взялась выполнить его просьбу: мы – друзья, а он сейчас беспомощен. Надзиратель очень рассердился и сразу прекратил наше свидание, хотя пять минут еще не истекли, но я все поняла. Мистер Дандес сказал, что нельзя терять ни минуты…

– Однако же, вы виделись с ним позавчера днем, а ко мне пришли – только сегодня вечером! – воскликнула я с упреком. – Где вы пропадали все это время?

– Я лишь сегодня утром смогла выполнить его поручение. Л потом случилось еще кое-что… меня задержали на полдня, – сказала она по-прежнему спокойно, однако опустила взор, и ее длинные ресницы отбросили тень на запылавшие щеки. При этом она машинально приложила руки к щекам.

– Бог мой! – воскликнула я. – Что с вашими руками? Она испуганно отдернула их от лица.

– Пустяки! – поспешно ответила она, пряча руки.

– Нет, не пустяки; у вас на нескольких пальцах сорваны ногти. Маникюрше придется изрядно повозиться над вашими искалеченными руками.

– Чепуха, это быстро заживет. Это… это… Но давайте лучше говорить о нашем деле! Еще до того, как я увиделась с Ив… с мистером Дандесом, у меня было намерение посетить вас… по другому делу. Думаю, с моей стороны будет честней прямо сказать вам, поскольку это затрагивает и меня, что в ночь убийства одно лицо видело, как он вошел в ваш дом – вскоре после двенадцати. Поверьте, я никогда не собиралась шпионить ни за ним, ни за вами, и прошу вас, мадемуазель де Рензи, сказать только одно: находился ли он у вас так долго, что уже не мог находиться в другом месте, когда там произошло убийство?

– Он был в моем доме приблизительно до половины второго ночи, – сказала я. – Но если вы ему друг, вы должны его хорошо знать и не требовать у меня подтверждения в том, что он не преступник.

– О, я, конечно, уверена в этом! – с жаром запротестовала она. – Я спросила лишь потому, что хотела знать, можете ли вы доказать на суде его невиновность. Теперь я знаю, что можете. Когда я впервые прочитала о нем в газетах, моей первой мыслью было кинуться в полицию и рассказать, где он находился во время преступления. Но я не знала, как долго он оставался у вас…

– Посмели бы вы сделать это! – гневно перебила я, и кровь прихлынула к моим щекам еще сильнее, чем у нее.

– Я не задавала себе вопроса, смею я или не смею, – сказала она, и спокойствие впервые изменило ей. – Я думала о нем, а не о вас… впрочем, и о вас также. Будь я на вашем месте, я бы не побоялась нанести ущерб своей репутации и сознаться, что он был в моем доме.

– Были причины, почему я не могла этого сказать, – сухо произнесла я, пытаясь припугнуть ее своим гордым видом. – Его визит ко мне был исключительно деловым. Мистер Дандес знает, почему я молчала, и одобряет это. Он и сам хранит молчание…

– Ради вас, потому что он не хотел вас компрометировать. Он настоящий джентльмен, рыцарь… и вам это на руку!

– Вероятно, это вам на руку предъявлять мне разные претензии, дорогая мисс… э-э… Форрест! – кинула я, смерив девушку с головы до ног презрительным ледяным взглядом. – Вы заявили, что пришли от мистера Дандеса с каким-то неотложным поручением ко мне. Где оно, это поручение? Я очень высокого мнения о мистере Дандесе.

– Не верю этому. Вы сердитесь на меня, мадемуазель де Рензи, но ведь я имею право высказать вам свою точку зрения…

– Через двадцать минут я должна быть на сцене, – предупредила я.

– На сцене! – откликнулась она возмущенно. – И вы можете идти играть на сцену в то время, как он томится в тюрьме… из-за вас!

– Я должна идти играть. Если не пойду – я причиню ему больше вреда, чем пользы, поверьте мне!

– Я не задержу вас, мадемуазель. Я только прошу вас не причинять ему вреда. Если вы влюблены в него без памяти, то обязаны спасти его!

– Если я влюблена? – повторила я изумленно. – Вы думаете, что… о, теперь я поняла! Вы – та самая девушка, о которой он упоминал мне.

Она опять вспыхнула, но тут же побледнела. – Не думаю, чтобы он упоминал обо мне, – быстро сказала она. – И мне это вовсе не нужно. Но раз вы все знаете, то должны понять, что вам нечего опасаться соперничества с моей стороны.

– Как! – воскликнула я. – Вы говорите так, словно Ивор Дандес – мой возлюбленный!

– Я не знаю, кто он для вас и кто вы для него… – с болезненной грустью произнесла она. – Мне нет дела до этого…

– Нет, есть! Вы жестоко ошибаетесь, мисс Форрест! Он мне друг, просто друг, и никогда не любил меня, хотя в Лондоне года два назад мы с ним чуть-чуть флиртовали – потехи ради. Знайте же, что я обручена и собираюсь выйти замуж за человека, которого боготворю, которому с радостью отдала бы жизнь. Ивор Дандес знает это и рад за меня. Но тот человек безумно ревнив и не поймет наших деловых отношений, он убьет и меня, и его, и себя, если узнает, что Дандес был у меня в ту ночь. Видите ли, он тоже был там, и я не сказала ему про Ивора: могла ли я надеяться, что он поверит мне? Он – мужчина. Но вы поверите, вы – женщина, как и я. И думаю, что вы – та женщина, которую обожает Ивор.

Ее прекрасные глаза засияли.

– Он сказал вам… это?

– Он не назвал вашего имени, но сказал, что любит девушку и боится, что потерял ее из-за того дела, которое привело его ко мне. Вы так же несправедливы к нему, как Ра… как мой жених несправедлив ко мне. Бедняжка Ивор! В ту ночь он пожертвовал самым дорогим для себя, а вы, вы обвиняете во всем меня!

– Я… я не обвиняю вас, – запинаясь пробормотала она, и в ее голосе прозвучало скрытое рыдание. – Я только прошу вас спасти его – из благодарности, если не из любви…

– Да, я должна быть ему благодарна, даже глубже, чем вы думаете. Он заслуживает любой жертвы, и все-таки я не могу ради него пожертвовать человеком, которого люблю.

Диана призадумалась, что-то вспомнив:

– Вы сказали, что ваш жених был около вашего дома, когда к вам пришел Ивор Дандес?

– Да. Он был там. Но я спрятала Ивора и солгала жениху.

– Он заподозрил, что кто-то был с вами? Значит, он стоял у ваших ворот и наблюдал?

– Да, он сознался в этом, когда я стала упрекать его в ревности. Но почему вы спрашиваете? Вы видели его?

– Нет, но его видело одно лицо, о котором я уже упоминала. Теперь скажите, не потерял ли он что-либо ценное возле вашего дома?

– Великий Боже! – крикнула я. – Что вы знаете об этом?

– Кое-что знаю, – достаточно, чтобы помочь вам найти эту вещь… если вы пообещаете доказать алиби мистера Дандеса.

– Как вам не стыдно! Вы хотите подкупить меня, дать мне взятку!

– Я не чувствую стыда, – ответила девушка с гордо поднятой головой. – У меня нет вещи, которую вы утеряли, но думаю, я могла бы достать ее для вас завтра же, если вы сделаете то, о чем я прошу.

– Не могу, – сказала я, – даже если получу обратно эту вещь, которая послужила началом всех моих бед. Ивор сам не захотел бы погубить меня… и других. Он должен быть спасен без моего участия. Пожалуйста, уходите! Если б мы с вами толковали об этом всю ночь напролет – это ни к чему не привело бы. Я и без того в ужасной тревоге, я боюсь не только за себя…

– Не связана ли ваша тревога с каким-то футляром? – спросила она.

Я вздрогнула всем телом и вскочила, не сводя с нее глаз.

– Так и есть! – ответила она сама за меня. – Ваше лицо выдает вас…

И в этот момент задребезжал звонок. Ах, как это было некстати!

Тотчас вслед за звонком в кабинет вошла Марианна.

– Мадемуазель! – грозно возвестила она. – Вы слышите? Первый звонок!

– Марианна! – прошептала я. – Ради Бога, ради Бога, пусть администратор объявит, что начало спектакля задержится на десять минут.

– Зачем это? – недоверчиво спросила она, оглядывая меня. – Вы уже одеты для выхода, к чему откладывать? Что мы скажем публике?

– Придумайте, что хотите, только уходи отсюда сейчас же! Марианна посмотрела на меня с испугом, однако сразу послушалась (что было удивительно) и торопливо вышла.

Я заперла за ней дверь на ключ и снова обратилась к мисс Форрест. Кажется, я была готова упасть перед ней на колени. Вся моя гордость и гнев мгновенно испарились, я почти задыхалась, была жалкой.

– Говорите же, умоляю! – простонала я растерянно. – Это Ивор сообщил вам насчет футляра?

– Успокойтесь! – сказала она. – Ивор сам не знает, как обстоит дело с футляром. Он поручил это мне, и только я могу вам сказать, что с ним произошло.

– Все-все на свете, все, что хотите, я сделаю для вас за этот футляр, если вы сможете достать его. Диктуйте мне любые условия!

– Я требую лишь одного, мадемуазель де Рензи: чтобы вы заявили в полиции, что Ивор Дандес находился в вашем доме в момент убийства, т. е. с полуночи до половины второго. Вы согласны?

– Должна согласиться, – сказала я разбитым голосом, – если футляр у вас и вы решили продать его только за такую цену… Правда, если я так поступлю – это сломает мою жизнь, потому что убьет любовь и доверие моего возлюбленного. Он узнает, что я его обманула… Но зато это спасет его от ревизии и от… – я остановилась, прикусив губу, и униженно спросила:

– А бриллианты вы тоже отдадите? Они не принадлежат мне, я должна вернуть их законному владельцу.

– Бриллианты? – она глянула на меня озадаченно.

– Бриллианты в розовой парчовой сумочке. Ведь они все лежат там, в этой сумочке, да?

– Бриллианты… – вполголоса повторила Диана, как бы разговаривая сама с собой. – Уже третий раз за эти дни я слышу о них. Неужели они имеют отношение к… Ах да! – спохватилась она. – Конечно, они лежат там… надеюсь, что лежат и никуда не исчезли! В противном случае…

Ее очаровательный рот принял решительное выражение, хотя в глазах мелькнула тревога. – Хорошо, мадемуазель, вы получите и ваши бриллианты, и футляр, – только за обещание спасти Ивора Дандеса.

– Но возможно ли, что вы сумеете достать футляр? – спросила я, все еще не веря, что мне может выпасть такая удача после всех пережитых мною мук и волнений. Это было бы чересчур хорошо!

– Ивор поручил мне отыскать его, и я отыскала, – сказала она просто. – Вот почему я не могла прийти раньше. Вначале я даже не знала, как взяться за дело, мне неоткуда было ждать помощи или совета…

– Вы – славная, мужественная, смелая девушка! – сказала я. – И имеете право назначать любую, самую высокую цену.

– Быть смелой во имя любви, рисковать ради любимого человека – разве это так много?.. Я передаю вам эту вещь, мадемуазель де Рензи, потому что верю вам. И надеюсь, ваша помощь Ивору не ранит вас так сильно, как вы опасаетесь.

Говоря это, она вынула из ридикюля и протянула мне длинный зеленый футляр. Я схватила его и порывисто прижала к губам. Честное слово, это был не эффектный театральный жест трагической актрисы, а естественный порыв, крик моей души. Я готова была расцеловать и милую девушку, но в ту же минуту прозвучал второй звонок.

– Вы знаете, что находится в этом футляре, мисс Форрест? – спросила я быстро.

– Нет. Я не открывала его. Ведь это ваше… или Ивора… И тут в мою дверь отчаянно забарабанили:

– Мадемуазель! Мадемуазель! Занавес сейчас подымается!

Глава 24. Последняя игра Максины

Когда спектакль окончился, я позволила Раулю поехать ко мне и поужинать вместе со мной. Если граф Орловский узнал об этом (он ведь следил за каждым моим шагом), то, вероятно, подумал, что это – моя последняя встреча с Раулем, после которой я расстанусь со своим возлюбленным навсегда.

Но хотя в нашей запутанной игре еще не все козыри были в моих руках, однако главный – Договор – уже был у меня. И я решила бросить Орловскому вызов.

Совсем недавно я почти обещала ему, что откажу Раулю дю Лорье, если Орловский воздержится от разглашения собранной им компрометирующей информации. Но теперь я могу написать ему письмо, в котором сообщу, что обстоятельства изменились, и мое решение также изменилось. Только смерть может разлучить нас с Раулем! А если он осмелится нам мстить или угрожать, я тоже перейду в наступление: устрою ему публичный скандал, чего он всегда боялся.

Само собой разумеется, раньше чем он получит это письмо, я должна найти способ незаметно вернуть Договор обратно в сейф, откуда он был мною похищен, – вернуть так, чтобы Рауль ничего не заподозрил.

Ах, как помогли бы мне в этом бриллианты герцогини де Бриансон! Я заставила бы Рауля отпереть сейф, закрыть глаза и считать до десяти; за это время я положила бы в сейф и ожерелье, и Договор, а потом сказала бы Раулю: «Теперь можешь открыть глаза и взглянуть, какой роскошный сувенир лежит в твоем противном шкафу!»

Конечно, он пришел бы в неописуемый восторг… но – увы! – бриллиантов у меня не было, и я серьезно сомневалась, сумеет ли Диана Форрест где-то добыть их.

Вообще, было слишком рано торжествовать победу, чувствовать себя вполне счастливой; если даже мне удастся задуманное и я сумею спасти Рауля от последствий моего вероломного поступка, Орловский постарается помешать нашему счастью…

И все же облегчение, которое я испытала после всех страданий, пережитых мною за последние дни, всколыхнуло в моей душе бурю радости. И чтобы Рауль мог хоть отчасти разделить со мной эту радость, я намекнула ему, что получила обнадеживающие известия о пропавшем колье… и если он позволит мне завтра зайти к нему на службу, я сделаю ему приятный сюрприз.

Нечего и говорить, что он не только согласился, но и добавил: «Твой визит доставит мне огромное удовольствие – больше, чем любой сюрприз!» И мы расстались довольные друг другом, договорившись встретиться завтра рано утром.

Когда он ушел, я написала коротенькую записку графу Орловскому, решив завтра отослать ее с посыльным, как только Договор окажется в сейфе на своем месте. Чем раньше это случится, тем лучше.

…Обычно я просыпаюсь в половине десятого и пью чашку горячего шоколада прямо в постели. Но утром следующего дня поднялась в восемь и уже через полчаса была одета и готова на выход.

Хотя я почти не спала ночью, я чувствовала себя свежей и бодрой, а сердце было преисполнено решимости. За ночь я составила план, как лучше сыграть эту мою последнюю игру; конечно, она еще могла обернуться против меня, но это был мой последний шанс на выигрыш.

…Снова, как и в тот памятный день, Рауль встретился со мной в министерстве. Когда я вошла в его кабинет, там находился Бернар, его друг и коллега. Они вместе перебирали какие-то бумаги – возможно, начали готовиться к предстоящей ведомственной ревизии, но сейф был заперт.

Бернар поздоровался со мной, галантно поцеловал мне руку и тут же исчез за дверью, дружески подмигнув с порога Раулю и мне.

– Дорогая! – воскликнул Рауль. – Я знаю, ты принесла какую-то хорошую новость, потому что выглядишь блестяще. Сегодня ты обворожительна, как утренняя звезда, – прости за это банальное сравнение. Ну говори же, что там у тебя?

Я рассмеялась, поддразнивая его, хотя Небесам известно, что в тот момент у меня вовсе не было желания кого-либо поддразнивать.

– Ты слишком нетерпелив, – сказала я. – Наверное, торопишься узнать что-нибудь о своих негодных бриллиантах? Ты даже не спросил, как я сегодня спала, вспоминала ли ночью о тебе… За это я тебя накажу: заставлю уплатить штраф.

– Любой, какой хочешь! – ответил он, тоже смеясь и принимая мою шутку; он видел, что я в хорошем настроении, и был счастлив.

– Позволь мне сесть за твой стол и написать тебе кое-что! – потребовала я.

Он дал мне лист бумаги, пододвинул перо, чернила. Я нацарапала несколько строк и сложила записку конвертиком.

– Ну вот здесь написано нечто очень важное, – торжественно заявила я. – Прочитав, ты все узнаешь. Я намерена послать тебе это письмо почтой…

– Нет, нет! – запротестовал он (как я и рассчитывала). – Я не могу дожидаться, пока придет почта. Я умру от любопытства!

– Не капризничай, пожалуйста… а впрочем, если хочешь… я тоже боюсь доверить почте такой ценный документ. Знаешь, что мы сделаем? – глубокомысленно добавила я, словно осененная внезапной идеей. – Помнишь, дней десять назад ты отпирал свой самый большой сейф, чтобы показать мне, как он выглядит внутри? Так вот, открой его сейчас, и я положу туда это важное послание – важное, конечно, только для нас с тобой. Я спрячу его среди бумаг, а ты должен захлопнуть сейф и не заглядывать в него, пока я не уйду, а затем просчитать до десяти и только тогда начать поиски… Помни, ты согласился заплатить любой штраф, поэтому никаких извинений и возражений! Рауль смеялся от души.

– Ты, как маленькая девочка, любишь всякие проказы, – сказал он, любуясь мною. – Но ты околдовала меня, и я подчиняюсь твоей власти!

Он распахнул тяжелую дверь сейфа и стоял в ожидании, когда я начну свою «проказу». Я весело отодвинула его подальше в сторону:

– Если ты будешь стоять рядом, то подглядишь, куда я его запрячу. Это нечестно. Повернись сейчас же спиной!

Он повиновался.

– Видишь, как я доверяю тебе! – сказал он. – Там хранятся государственные секреты Франции.

– Им ничего не сделается, – дерзко возразила я. – Они меня ничуть не интересуют…

Говоря это, я быстро отыскала и извлекла положенный мною ранее фальшивый документ, т. е. попросту чистый лист бумаги, и на его место положила подлинный Договор. Затем сунула в шкаф свой конвертик с запиской, однако не слишком далеко, чтобы его можно было легко отыскать. Конечно, ничего важного в записке не было, только ласковые слова и уверения в любви – то, что для Рауля всегда было важней дипломатии.

– Теперь можешь закрывать свой шкаф! – сказала я.

Он захлопнул дверь сейфа, и я чуть не выдохнула вслух слова, которые рвались из глубины моего сердца: «Слава Богу!»

– Ну, теперь я должна оставить тебя, – заявила я ему.

– Могу я прийти к тебе, как только освобожусь? – спросил Рауль.

– Да, да, приходи, расскажешь, что ты думаешь о письме… и обо мне.

Говоря это, я улыбалась, а в душе молила Бога, чтобы Рауль продолжал думать обо мне только хорошее – и сегодня, и в будущем, если судьба позволит мне разделить с ним это будущее.

Следующее, что я сделала в тот день, – отослала письмо Орловскому. Я знала, что этим письмом бросаю ему в лицо перчатку, распахиваю ворота для его мести. И, откровенно говоря, побаивалась.

А впереди меня ждала Голгофа, пожалуй, пострашнее, чем месть Орловского: надо было выполнять обещание, данное Диане Форрест.

Но я не зря провела бессонную ночь. Я обдумала, как это сделать, чтобы не слишком навредить себе, а может быть, даже извлечь для себя кое-какую пользу…

Итак, на следующее утро я направилась в полицейское управление к шефу парижской полиции. Я знала его как завзятого театрала (в свободное от службы время он с супругой часто посещал театр) и имела основание думать, что он восхищается моей игрой.

Его первыми словами, обращенными ко мне, были горячие поздравления с моим успехом в новой роли; он был так сердечен, так рассыпался в комплиментах, словно никогда не слышал о неприятной сцене в отеле «Елисейский Дворец», хотя, безусловно, знал о ней из рапорта подчиненного ему полицейского комиссара.

– Вы удивлены моим визитом, мосье Андрэ? – спросила я.

– Огромное восхищение – это всегда удивление в нашей будничной жизни, – изысканно любезно ответил он.

– Но вы догадываетесь, что привело меня к вам?

– Все, что я могу придумать, – вы собираетесь предложить мне билеты на сегодняшний спектакль. Угадал?

– Частично, – рассмеялась я. – А еще – частично – хотела иметь удовольствие повидать вас. И еще – частично – ведь вы уже знаете, что я – друг мистера Дандеса, англичанина, обвиняемого в убийстве, которое он не мог совершить…

Не мог совершить? Это только ваше мнение, как его верного друга, или же вы пришли сделать мне официальное заявление?

– Сделать заявление… и предложить вам ложу на сегодня.

– Тысячу благодарностей за ложу. А что касается заявления…

– Вот оно: мистер Дандес находился в моем доме в то время, когда, по утверждению врачей, было совершено убийство. О, поверьте, мне нелегко было решиться прийти к вам и заявить это! – продолжала я торопливо. – Не только потому, что с моей стороны было необдуманно принимать его у себя в такой поздний час… хотя это и было просто необходимо, так как рано утром он должен был покинуть Париж… Но еще и потому, что я обручена… вероятно, вы уже знаете об этом?

– Я слышал что-то, но не знал, что дело уже дошло до помолвки. Тысячу поздравлений вам и виконту дю Лорье!

– Я очень люблю его, – сказала я с искренним чувством. И не потому, что я актриса, а потому, что я женщина, выстрадавшая так много, слезы потоком хлынули из моих глаз.

Шеф поспешно вскочил и подал мне стакан воды.

– Я верна ему, и всегда буду верна, – бормотала я, стуча зубами о край стакана. – Но он ужасно ревнив. Я не смогла бы объяснить ему ночной визит мистера Дандеса, о котором до сих пор никогда ему не говорила, и он решил бы, что я подло обманула его. Как доказать, что визит незнакомого ему мужчины в мой дом в полночь – не измена, а разрыв с прошлым? О мосье, прошу, умоляю вас – помогите мне сохранить в тайне то, о чем я вам сейчас откровенно рассказала!

– Вы хотите, чтобы я освободил англичанина, но при этом сохранил ваш секрет? – спросил шеф полиции задумчиво и серьезно.

Я видела, что мои слезы тронули его.

– Да, да! Разрыв с Раулем убьет меня!

– Дорогая мадемуазель де Рензи, ваша печаль – удар для всего Парижа. Мы сделаем все возможное. Но раз уж вы были так откровенны, разрешите задать вам еще несколько вопросов, чтобы окончательно прояснить истину.

– Спрашивайте о чем хотите, и я отвечу так же откровенно.

– Вы сами понимаете, мадемуазель, что разговор пойдет о Дандесе (эту фамилию шеф полиции произнес на французский лад – с ударением на последнем слоге). Что это за фигура, и какое отношение он имеет к вам? Почему этот «ночной визит», как вы его назвали, был окружен такой таинственностью? Дандес прибыл во Францию под чужим именем и остановился в отеле, где вы немедленно посетили его. К нам заранее поступил об этом сигнал, и мы обязаны были проверить его. Так?

– Вы правы. Но в нашей встрече не было ничего предосудительного…

– Тогда не странно ли, что вы, будучи невестой французского дипломата, принимаете тайком англичанина? И как вы объясните заявление, сделанное вами комиссару во время обыска?

– Это как раз то, ради чего я пришла сюда, мосье Андрэ. Я хочу признаться вам во всем и полагаюсь на ваше великодушие.

– Вы делаете мне большую честь. Должен ли я задавать вам наводящие вопросы?

– Нет надобности, я сама расскажу все по порядку. Итак, года два назад, на гастролях в Англии я познакомилась с мистером Дандесом. Он произвел на меня большое впечатление, я стала флиртовать с ним и добилась успеха; но мы были неосторожны и не старались скрывать наши чувства, которые вскоре получили огласку в обществе… Однако клянусь вам всеми святыми – дальше флирта у нас не пошло, хотя дружеская связь между нами долго не прерывалась: мы писали иногда друг другу нежные письма – довольно глупые, как я сейчас считаю, потому что они могли меня сильно скомпрометировать. Но об этом я подумала лишь недавно, когда сделалась невестой виконта дю Лорье. Эти дурацкие письма не выходили у меня из головы. Я написала Дандесу и спросила, целы ли они или уничтожены. Он ответил, что хранит их как память о нашей былой дружбе, но готов сжечь или вернуть их мне, по моему усмотрению. Конечно, я выбрала последнее: только так я могла быть уверенной, что Рауль никогда не узнает о них. И мы назначили встречу в «Елисейском Дворце», разумеется, под вымышленными именами. Остальное вам известно.

– Но в рапорте сказано, что вы признали Дандеса своим любовником, не так ли?

– Сейчас я проклинаю себя за эти слова! Но во время обыска я находилась в состоянии транса, повышенного нервного возбуждения, и притом полагала, что полицейские все равно сочтут нас любовниками, когда найдут письма…

– Значит, между вами не было ничего, кроме любовной игры, флирта?

– Конечно. Ивор… т. е. мистер Дандес, влюблен в одну очаровательную американку, очень юную девушку и, кажется, уже помолвлен с ней. Сейчас она живет у своих знатных английских родственников, Маунтстюартов, в Лондоне. Дандес не хотел, чтобы эта девушка знала о его поездке в Париж, потому что о наших с ним отношениях, этой идиотской любовной игре, ходили всякие сплетни…

– Понимаю. Этот джентльмен поехал в Париж с первым утренним поездом, после бала, на котором он якобы встречался с британским министром иностранных дел.

– Возможно. Этого я не знаю. Но подозреваю, что девушка – мисс Форрест – какая-то дальняя родственница министра… а ее тетя, леди Маунтстюарт, – его свояченица.

– Ах, мисс Форрест! – с непередаваемой интонацией произнес шеф.

– Вы уже знаете о ней?

– Кое-что знаю. Она приходила ко мне сюда за разрешением на свидание с Дандесом в тюрьме.

– Я так и думала, – сказала я. – Но встретиться с Ивором в отеле мы не могли открыто, я уже объяснила вам подоплеку этой встречи. Когда раздался стук в дверь, я не успела спрятать футляр с письмами куда-нибудь понадежней, и в темноте (свет был отключен) сунула его в щель между сиденьем и спинкой дивана, где его и нашли при обыске.

– Сколько же там было ваших писем?

– Точно не знаю, но предположительно пять или шесть.

– Чего же вы так испугались, когда раздался стук?

– Я скажу вам. Есть человек – не хочу называть его имя, да вы и сами знаете его, – который уже давно добивается моей любви. Он преследует меня потому, что восхищается женщинами, которым все аплодируют… а может быть, и потому, что я резко отвергла его домогательства. Он из тех, кто непременно хочет поставить на своем. Его любовь более жестока, чем ненависть.

– Понимаю, кого вы имеете в виду, – перебил меня шеф. – Это русский граф Орловский, не так ли? Вы сделали ему публичный выговор, и это стало известно всему Парижу.

– Да, и я страшно боялась, что мои письма попадут в руки этого господина, неразборчивого в средствах для достижения цели. Он мог использовать их для того, чтобы разлучить нас с дю Лорье.

– Вы невысокого мнения о парижской полиции, мадемуазель де Рензи, – с упреком сказал шеф. – Мы не разглашаем сведений, касающихся интимной жизни людей. Граф – милейший человек, приятный собеседник, но, к сожалению, у него слишком богатое воображение. Все, чем он, очевидно, запугивает вас – плод его догадок и вымыслов. Не будем более говорить о нем, продолжайте ваш рассказ.

Его умные, проницательные глаза смотрели на меня с участием.

– Хорошо, я продолжаю. Представьте себе мое удивление, когда в футляре вместо писем оказалось колье!

– Да-да, что это за таинственные бриллианты?

– Я докажу вам, как высоко доверяю парижской полиции. Я открою вам чужой секрет, зная, что он не выйдет из стен этого кабинета.

– Ну-с, я слушаю.

– Эти бриллианты были похищены несколько дней назад у виконта дю Лорье, когда он направлялся в Амстердам, чтобы там продать их. Он был в отчаянии, так как они принадлежали не ему, а его патронессе, пожилой даме очень высокого ранга. Я не должна бы называть ее имя (она просила об этом), но все же назову. Это герцогиня де Бриансон. У нее были денежные затруднения, и она боялась сказать об этом мужу, который называет ее «мотовкой». Поэтому она решила продать свои бриллианты, заменить их стразами, и скупой муж не заметил бы подмены: Голландия славится своими ювелирными мастерами… Конечно, сама она не смогла бы проделать эту операцию и поручила ее Раулю…

– И оказалось, что в Голландии есть мастера не только ювелирного, но и карманного дела? – без улыбки сказал шеф. – Однако почему же бриллианты вернулись к вам?

– Мы с мистером Дандесом долго ломали над этим голову и пришли к мнению, что вор, укравший колье, чего-то очень опасался и решил сунуть их в карман Дандесу – своему случайному попутчику, а взамен вытащил у него футляр с моими письмами. Странно, не правда ли?

– В жизни всякое бывает, – философски изрек шеф полиции.

– Но вы верите мне, верите, что я не выдумала эту историю?

– В нашем деле есть твердое правило: раньше проверить, а потом поверить. Но – скажу откровенно – я вам верю. В моей практике встречались и более удивительные совпадения.

– Благодарю вас. Появление этих бриллиантов ошеломило меня, и я не нашла ничего лучшего, как сказать, что это подарок мне от любовника. Не могла же я впутать в эту историю дю Лорье и герцогиню де Бриансон! А когда полиция ушла, я спросила Дандеса о моих письмах, и он не знал, куда они делись. Но поклялся найти их и с этой целью обратился к частному детективу мосье Жирару, поручив ему разыскать его утреннего попутчика. Приметы последнего он хорошо запомнил, так как весь путь от Дувра до Парижа они провели вместе, даже разговаривали в дороге… Чтобы сообщить мне о результатах этих поисков, мистер Дандес должен был явиться ко мне в полночь, т. е. сразу по окончании спектакля.

– Но результатов не было?

– Нет. И мистер Дандес ушел от меня в половине второго; это может подтвердить моя служанка Марианна, она вместе со мной не ложилась спать до двух часов. Ну, а что произошло с Ивором Дандесом дальше – вы знаете лучше меня.

– Он объяснил, что нашел в своем кармане записку от вора и пошел по указанному в ней адресу, – сказал шеф. – Впрочем, все это было описано в газетах. Как хорошо, мадемуазель, что вы не читаете газет… по крайней мере, не читали сегодня!

– Почему «хорошо»? – в недоумении спросила я.

– Если б вы прочли сегодняшние утренние газеты, вы не пришли бы ко мне, ведь так? А мне ваш визит был просто необходим.

Я глядела на него расширенными глазами, не понимая, что хочет он этим сказать…

Выдвинув ящик стола, он достал оттуда газету и, подчеркнув в ней ногтем одно место, протянул мне.

Первое, что бросилось мне в глаза, – заголовок, напечатанный крупным шрифтом: «ИВОР ДАНДЕС НА СВОБОДЕ!»

Далее следовал более мелкий шрифт:

«Англичанин Ивор Дандес, подозревавшийся в убийстве, сегодня утром освобожден из-под стражи. Как сообщил нашему корреспонденту шеф управления Парижской полиции Шарль Андрэ, арестованные два дня назад бандиты Гаспар Круэн (по кличке Апаш) и Жан Гийо (Рыжий) сознались, что убийство на улице Филь Соваж – дело их рук. Леон Ниссо, консьерж дома номер 218, опознал их. Он заявил, что они заходили к Морелю (своей жертве) незадолго до прихода И. Дандеса. А некий Филипп, уличный мальчишка, добровольно явился в полицию, чтобы дать там показания; он подтвердил, что вышеназванные бандиты „застукали“ Мореля при дележе награбленной добычи. Таким образом, благодаря быстрым и решительным действиям нашей доблестной Парижской полиции это кошмарное злодеяние своевременно раскрыто и убийцы понесут заслуженное наказание. Суд над ними состоится в ближайшие дни».

Пока я читала эту заметку, шеф полиции молча наблюдал за моим лицом. Когда же я отложила газету и откинулась в кресло, не в силах что-либо сказать, он улыбнулся:

– Надеюсь, мадемуазель де Рензи, вы не сердитесь на меня за эту маленькую хитрость? Но – откровенность за откровенность – я не мог сразу раскрыть свои карты, потому что получил указание свыше – выяснить кое-какие подробности насчет вашего англичанина. А кто, кроме вас, помог бы мне в этом деле?

– Нет, я, конечно, не сержусь. Я очень счастлива, что все так окончилось, о ля-ля!

– Я рад не меньше вашего, мадемуазель. Англия, Франция и Россия – дружественные державы, и ничто не должно омрачать Тройственный Союз!

Почему-то в его словах мне послышался туманный намек на связь этого дела с политикой Антанты, и я решила спросить его напрямик:

– Могу ли я, мосье Андрэ, рассчитывать на то, что ничего из сказанного здесь мною не просочится в прессу?

– Даю вам слово, мадемуазель. Мы оберегаем не только жизнь и имущество, но и честь наших сограждан. Мосье дю Лорье и никто другой никогда не узнают обстоятельств этого дела и то, что вы добровольно явились в полицию ради спасения англичанина. Желаю вам и впредь с успехом развивать вашу блестящую деятельность на сцене парижского театра и мечтаю сегодня вечером быть у вас в гостях на очередной премьере.

– Ложа закреплена за вами, – сказала я, подымаясь и протягивая ему руку, которую он почтительно поцеловал…

Вслед за тем я поспешила домой. Мое сердце пело и ликовало, я чувствовала, что побила последний козырь Орловского.

…К моему изумлению, дома у себя я застала Диану Форрест, которая оживленно болтала с Марианной. Судя по всему, у них возникла взаимная симпатия, потому что их беседа носила вполне дружеский характер. Это и удивило меня: заслужить расположение моей Марианны не так-то легко – она недоверчива к людям.

Вид у Дианы был сияющий, и она показалась мне еще более обворожительной, чем вчера. Разумеется, из газет она уже знала о том, что Ивор на свободе, но еще не виделась с ним, так как, по словам шефа, из тюрьмы он направился прямо в британское посольство.

– Ну, а как ваши дела, Максина? – спросила она. – Я очень тревожилась за вас; вчера вы напугали меня, сказав, что алиби Ивора может сломать вашу жизнь.

– Ничего, все обошлось, – бодро ответила я. – Обошлось благодаря вам, мисс Форрест. Не знаю, каким путем вы добыли тот футляр, но думаю, что это был подвиг с вашей стороны!..

– Подвиг? – совсем по-детски удивилась она.

– Да, дорогая Диана… вы разрешите называть вас так?.. Вы спасли не только Ивора, но и меня, и моего жениха, и даже… даже больше, чем я могу и имею право сказать. Но я выполнила свое обещание: я была сейчас в полиции и подтвердила алиби Ивора.

– Я тоже сдержала слово: достала утерянную вами вещь. С этими словами она протянула мне мою парчовую сумочку.

Я не верила своим глазам. Второй раз Диана спасает меня, возвращая мне счастье и жизнь. Я порывисто обняла милую девушку, и она доверчиво прижалась ко мне. Так мы простояли несколько секунд, обнявшись как две сестры…

Затем я обратила внимание на сумочку. Мне в глаза бросилось то, что серебряные шнурки, стягивавшие ее, были разорваны, а сама она помята, словно кто-то отчаянно боролся за обладание ею. Но Диана не сказала ничего, и я решила, что неделикатно расспрашивать об этом.

Я еще раз горячо поблагодарила ее.

– На мой взгляд, – сказала я, – из вас с Ивором получится отличная пара. Вы очень любите его?

– Очень! – ответила они, сияя. – Когда он со мной, мне все вокруг кажется светлым и радостным. Даже люди, окружающие нас, кажутся такими хорошими! А когда расстаемся – солнце заходит за тучу: и трава не такая зеленая, и цветы не такие яркие, и аромат их уже не радует сердце…

– Да вы, я вижу, поэтесса! – улыбнулась я, а она спохватилась и покраснела как школьница.

– Понимаю вас, дорогая Диана, – сказала я задумчиво. – Я тоже очень люблю, моя любовь не меньше вашей, но она не такая чистая и светлая, как ваша. Ее путь был труден и тернист, усыпан не розами, а шипами. Мне приходилось и лгать, и изворачиваться, и обманывать…

– Я страшно жалею, что пошла тогда на разрыв с Ивором, – произнесла она. – Сейчас я раскаиваюсь в своих подозрениях и вообще в своем несправедливом отношении к нему.

– Да, могу сказать, вы чуть не разбили его сердце, но он все равно не переставал любить вас и не терял надежды… И оказался прав: вы – единственная девушка, достойная его!

Видя, что она опять смутилась, я обратила ее внимание на свежие газеты, лежавшие на моем журнальном столике.

– Ивор Дандес рассказывал мне об этих преступниках, – сказала я, указав на заметку. – Он ехал с ними всю дорогу от Лондона до Кале. Жаль, что тут не сказано, где и как их арестовали!

Я заметила, что при этих словах Диана слегка вздрогнула, и поняла, что ей кое-что известно об этом, может быть, гораздо больше, чем описано в скупых газетных строках. Однако она не проронила ни слова, и я решила подойти к делу с другой стороны; меня интересовало – какое отношение к убийству имели бриллианты.

– Здесь говорится, – продолжала я с самым невинным видом, – что какой-то уличный мальчишка помог уличить бандитов. Думаю, что чепуха?

– Вовсе не чепуха! – внезапно с жаром возразила Диана. – Это Филипп, он действительно уличный гамен, но замечательный парнишка, герой… Если б не он…

– Так вы знаете его? – поразилась я.

– Он спас мне жизнь, – тихо ответила она.

– Если не секрет, может быть, вы расскажете мне о нем?

Она поколебалась немного, но, как видно, доверие ко мне взяло верх.

– Я не хотела бы, чтоб Ивор знал эти подробности, – сказала она. – Правда, он все равно узнает. Боб первый расскажет ему, хотя я и просила его молчать, чтобы не напугать до смерти бедную тетю Лилиан.

– Тетя Лилиан – это леди Маунтстюарт? – догадалась я. – А кто такой Боб? Уж не лорд ли Роберт – молодой повеса, который ухаживал за мной в Лондоне и при этом шутливо ревновал меня к Дандесу?

– Да, это он, вы правы. Он – повеса, вернее, хочет выглядеть повесой, но при задержании преступников проявил себя смелым и находчивым. С ним был жандарм, который надел наручники одному из бандитов, а другой, Апаш, в это время пытался бежать. Боб преградил ему дорогу, выбил у него из рук нож и нокаутировал двумя ударами.

– Боже! – невольно всплеснула я руками. – И все это происходило на ваших глазах?! Какую же роль играл при этом мальчишка?

– Филипп? Да ведь это он привел полицию, когда бандиты уже собирались меня убить… из-за этих самых бриллиантов. Славный мальчуган! И очень забавный. Относится ко мне как к товарищу, даже говорит со мной на «ты»… И знаете, Максина, что он сказала про Боба? (Диана улыбнулась): «Неужель все лорды так здорово дерутся? Вот бы мне научиться!» и еще добавил: «А ты думаешь, я стоял сложа руки? Как бы не так! Мне стало жаль старуху, и я саданул ей под ребро, чтобы не ввязывалась в драку, там бы ее совсем пришибли!»

– Какой старухе? – со страхом спросила я.

– Там была такая, похожая на ведьму. Она-то и заманила меня в логово бандитов… Но мне, право, не хочется говорить об этом!

– Хорошо, прекратим. Только один вопрос, простите, дорогая Диана, что же теперь будет с мальчиком, с этим вашим Филиппом?

Она удивленно глянула на меня:

– Не думаете ли вы, что я оставлю его в трущобе, позволю ему стать таким же преступником, как Апаш?.. Сейчас он в отеле «Елисейский Дворец» – вымытый и прилично одетый, развлекает лорда и леди Маунтстюарт: приводит их в ужас своими рассказами о парижских трущобах. А завтра мы все – думаю, и Ивор с нами – уезжаем в Англию…

Мне остается рассказать еще совсем немного. Утром следующего дня ко мне пришел Рауль, и первое, что я сделала, – отдала ему бриллианты.

– Ну разве я не говорил, что ты – мой добрый ангел-хранитель – восклицал он, целуя мои руки. – Благодарение Богу, теперь я не должен брать твои деньги.

– Мои? Все мое принадлежит также и тебе, – возразила я.

– Но я хочу лишь одного: чтобы ты принадлежала мне!

Когда же мы наконец поженимся? Не заставляй меня долго ждать, дорогая. Без тебя я – ничто!

И он принял вид обиженного малыша; это получалось у него всегда непроизвольно, но Боже, как мило выглядел он тогда!

– Я вовсе не собираюсь заставлять тебя ждать, – ответила я, и это была правда: мне самой страстно хотелось поскорее стать его женой, – его – до самой смерти!

После того как я дала обещание отпраздновать нашу свадьбу в ближайшие дни, наш разговор вернулся к вчерашним событиям.

– За бриллианты ты должен благодарить не меня, – сказала я, – а одну прелестную американскую девушку. Вероятно, она нашла эту сумочку на улице, но подробностей я не знаю. Она не хотела касаться этой темы и быстро ушла.

– Надеюсь, она назвала тебе свое имя? Скажи мне! – потребовал он. – Я хочу поблагодарить ее сам.

– Ну уж этого я тебе не позволю, – засмеялась я. – Ты влюбишься в нее с первого взгляда, а ведь я тоже ревнива… ладно, ладно, беру слова обратно, – поспешила добавить я, видя, что его глаза вспыхнули негодующим огнем. – Знаю, кроме меня, ты никого и никогда не полюбишь, не правда ли?

– Как тебе не совестно даже думать о таких вещах! – укоризненно сказал он. – Кроме тебя, для меня не существует никаких девушек, даже самых прекрасных, да их и нет вовсе!.. Но как же все-таки ее зовут?

– Ее имя – Диана. Она помолвлена с Ивором Дандесом, о котором ты наверняка читал в газетах; вчера его выпустили из тюрьмы, и они так же счастливы и так же любят друг друга, как мы с тобой. Кажется, сегодня они уже уехали в Англию.

– Не верю, чтобы их любовь была такой же сильной, как наша. Этого не может быть! Но ты, моя радость, ничего не упомянула об этом в своей записке, которую положила в сейф. Ты только написала, что кто-то обещал тебе найти потерянное ожерелье, а дальше шли приветы и ласки.

– Мой дорогой, через такую оригинальную почту я не имела права сообщать что-либо более существенное, – усмехнулась я.

Он тоже развеселился.

– Твои выдумки, моя милая озорница, всегда оригинальны. И все же хорошо, что я вовремя нашел и убрал твою записку из сейфа.

– Почему? – насторожилась я.

– Представь себе, – только я вынул ее, как ко мне пришел курьер с распоряжением от министра – немедленно явиться к нему с новым Договором в руках…

– Каким Договором? – мое сердце сделало скачок.

– Между Францией, Японией и Россией. Конечно, все это ерунда, но курьер ни на секунду не спускал с меня глаз, когда я открывал сейф. А мне не хотелось бы, чтоб кто-либо увидел, как ответственный секретарь Министерства иностранных дел хранит в важнейшем государственном сейфе любовные записочки. Меня могли бы посчитать несерьезным!

Несмотря на трагизм ситуации, я не могла сдержать улыбки.

– О, мой бедный Рауль! Не обижайся, но ты действительно несерьезный… и я люблю тебя за это еще больше. Однако впредь я никогда не позволю себе таких опасных выдумок… Гм… Зачем же министру потребовался этот Договор?

– Возможно, в связи с общей ревизией в министерстве. Но мне он сказал, что хочет снять для себя копию с некоторых статей Договора, – те пункты, которые касаются импорта и экспорта трех стран… Впрочем, давай закончим разговор на эту скучную тему! Поговорим лучше о нашей будущей свадьбе!

– Конечно, дорогой. И знаешь, что я надумала? Ты уже не раз просил меня оставить сцену, ревнуя меня к публике, и я заставила тебя дать обещание – не просить больше об этом, потому что без театра я вряд ли смогу прожить. Но сейчас я хочу отдохнуть от всего, даже от театра! Хочу быть счастливой и беззаботной, как другие женщины. Хочу любви и покоя – и тебя.

– Ты бросишь сцену? – откликнулся он, изумленно и недоверчиво.

– Не насовсем. Но на полгода – хотя бы на полгода! – имею я право на отдых и личную жизнь?

– Боюсь, Париж не отпустит тебя, – уныло пробормотал он.

– Театр не развалится без меня. Я поручу его опытному администратору – например, Гасьену Куртилю, с которым заключу контракт… А ты сразу после свадьбы возьмешь отпуск, и мы с тобой уедем в тихие лазурные края, о которых мечтали когда-то.

– Неужели я заслужил такое счастье? – трогательно сказал он.

– Неужели я заслужила его? – отозвалась я.

И подумала: «Может быть, когда-нибудь Рауль простит мне мою тяжкую вину перед ним? Может быть, моя горячая любовь к нему искупит предательство и шпионаж?»

Вместо эпилога

…Несколько месяцев спустя Рауль вернулся домой из министерства и обнял меня с таким загадочным видом, что я сразу поняла: у него есть какая-то интересная новость, и он хочет подразнить меня этим.

– Ну, выкладывай, что там у тебя произошло? – спросила я напрямик.

Он вытаращил глаза:

– У меня действительно есть кое-что, но как ты об этом догадалась, плутовка?

– Немудрено догадаться, – рассмеялась я, – если это написано не только у тебя на лице, но и на всей твоей фигуре.

– Гм… Значит, я не умею ничего скрывать, – с шутливой грустью изрек он. – Да, ты права, у меня есть новость – самая свежая дипломатическая новость, и я сообщу тебе ее… но только под большим секретом. Идет?

– Можешь не говорить, если не доверяешь мне, – сказала я, обиженно надув губы.

– Ну-ну, не обижайся! У нас в дипломатических кругах о таких вещах принято говорить шепотом… но от тебя я не хочу иметь никаких тайн!

– В чем же заключается твоя новость?

– Военный атташе граф Алексей Орловский – помнишь его? – объявлен персоной нон-грата и в трехдневный срок депортирован из Франции.

– Как! – не удержалась я от восклицания. – В чем же его обвинили?

– В шпионаже в пользу России. Оказывается, за ним уже давно следила наша контрразведка Сюрте Женераль, но его поведение выглядело безукоризненно. Он был хорошо законспирирован, и если б не случай…

– Что за случай?

– Его выдал один из его тайных осведомителей, француз. По указанию этого доносчика была перехвачена зашифрованная переписка, в которой содержались секретные данные о военном потенциале Франции.

«Не потому ли он так преследовал и запугивал меня? – подумала я. – Ему нужно было завербовать меня в свою агентуру. Боже, какое счастье, что я покончила со всем этим раз и навсегда!

Еще немного, – и я тоже была бы объявлена «персоной нон-грата»! Только меня, конечно, не стали бы высылать, а просто ликвидировали в негласном порядке – таковы законы тайной войны!»

Эти мысли, как вихрь, пронеслись в моей голове, а вслух я спросила:

– Очевидно, это вызвало большой политический скандал? – Не такой уж большой. Российская империя – дружественная нам держава, и дело избежало огласки. Официально было объявлено, что Орловский отзывается из Франции по болезни; депортация была завуалирована его отъездом для лечения на водах, и никто не был скомпрометирован. Внешне все обстоит благопристойно.

– А мне помнится, что из-за меня кто-то хотел драться с ним на дуэли… – лукаво начала я, но Рауль не дал мне договорить, закрыв мой рот поцелуем.

Примечания

1

Ди – уменьшительное имя от Дианы.

(обратно)

2

Канал – так англичане называют пролив Ла-Манш, отделяющий Англию от Франции и от Европейского материка.

(обратно)

3

«Интеллидженс Сервис» – служба разведки и контрразведки Великобритании.

(обратно)

4

«Антанта» – Тройственное соглашение – военный союз между Англией, Францией и царской Россией, заключенный в 1907 году

(обратно)

5

Для удобства отыскания знакомых или нужных людей крупные стели Европы ежедневно публиковали в газетах списки постояльцев, прибывших к ним накануне.

(обратно)

6

На английских железных дорогах каждое купе первого класса имеет отдельный выход наружу.

(обратно)

7

Кэб – наемный извозчичий экипаж.

(обратно)

8

Сюрте Женераль – полицейское управление и служба разведки Франции.

(обратно)

9

Колье – ожерелье из драгоценных камней.

(обратно)

10

Страз – фальшивый драгоценный камень, внешне похожий на подлинный.

(обратно)

11

Ридикюль – ручная дамская сумочка.

(обратно)

12

Грум – слуга, едущий на козлах экипажа, конюх.

(обратно)

13

Клептомания – болезненная страсть похищать все без разбору.

(обратно)

14

«Большая Берта» – огромная дальнобойная пушка, из которой в 1915 году немцы обстреливали Париж с германской территории.

(обратно)

15

Сена – река в Париже.

(обратно)

16

В Англии окна открываются обычно снизу вверх.

(обратно)

17

Бистро – парижские кабачки или кафе, охотно посещаемые небогатыми парижанами и туристами.

(обратно)

18

Титул герцога в Англии передается только старшему в семье.

(обратно)

19

Гамен (франц.) – парижский уличный подросток, часто беспризорный.

(обратно)

20

Апаш (франц.) – деклассированный тип во Франции (хулиган, бандит).

(обратно)

21

Мезальянс (франц.) – неравный брак.

(обратно)

Оглавление

От переводчика

Рассказ Лизы Друммонд

  Глава 1. Лиза и ее любовь

  Глава 2. Лиза подслушивает

  Глава 3. Лиза затевает интригу

Рассказ Ивора Дандеса

  Глава 4. Ивор едет в Париж

  Глава 5. Ивор попадает в западню

  Глава 6. Ивор пытается спасти Максину

  Глава 7. Ивор совершает ошибку

  Глава 8. Ивор узнает о предательстве

  Глава 9. Ивор опаздывает на свидание

Рассказ Максины Де Рензи

  Глава 10. Максина играет на сцене и за сценой

  Глава 11. Максина возвращает бриллианты

  Глава 12. Максина едет с врагом

  Глава 13. Максина встречает Ивора

  Глава 14. Максина обманывает жениха

Рассказ Ивора Дандеса

  Глава 15. Ивор идет в темноту

  Глава 16. Ивор в капкане

Рассказ Дианы Форрест

  Глава 17. Диана едет в полночь

  Глава 18. Диана узнает новости

  Глава 19. Диана навещает Ивора

  Глава 20. Диана идет на смертельный риск

  Глава 21. Диана в трущобе

Рассказ Максины де Рензи

  Глава 22. Максина заключает сделку

  Глава 23. Максина встречается с Дианой

  Глава 24. Последняя игра Максины

Вместо эпилога . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте