«Разные роли капитана Колотова»

Николай Псурцев Разные роли капитана Колотова

– Он еще и издевается, – сказал Лаптев и указательным пальцем выщелкнул в окно окурок. – Вот гад кривоногий…

Мокрый окурок прилип к лобовому стеклу проезжающего мимо такси. Побагровевший водитель принялся сигналить, грозить кулаком и что-то яростно выкрикивать.

– Да иди ты! – махнул рукой Лаптев и чуть притормозил, чтобы такси проехало.

– Я тебя выгоню, – тихо сообщил Колотое.

– А че такое, че такое? – встрепенулся Лаптев, нажимая на акселератор. – Гад, он и есть гад, и издевается еще. По всему городу за ним мотались и только за ради того, чтоб он нас обратно в управление привел. Так могли бы сидеть у окошка, да и ждать. Ну? Правильно? Ну?

– За рот твой слюнявый выгоню, – уточнил Колотов. – Постовым поставлю к урне на вокзале. Будешь гражданам указывать, куда окурки кидать. Заодно и сам поучишься.

С заднего сиденья хихикнули.

– На площадь-то не выезжай. – Колотов принялся разминать слегка затекшие ноги. – Тормозни на углу. Поглядим, зачем Гуляй сюда пожаловал.

– Он либо наглец, – подался вперед с заднего сиденья Скворцов, – либо одурел, балбес, от самогона и прет неизвестно куда, дороги, понимаешь ли, не разбирая.

– Я думаю, он сдаваться идет, – серьезно заметил Зотов. – Пил, гулял, воровал. А вот утром сегодня проснулся, и так нехорошо ему стало, так муторно, ну, просто невмоготу. Пошто же жизнь свою молодую поганю, подумал, пошто не живу, как все, чисто, светло, иа одну зарплату? Расплакался, надел штаны, «вареные», итальянские, «Феруччи», и пошел сдаваться.

– Не, – отозвался Лаптев. – Он дразнится. Засек, что его ведут, понял, что все, кранты, не деться никуда, и фасонит теперь, изгаляется. Ща потопчется возле управления и в прокуратуру нас потащит, а потом в филармонию Шульберта слушать, и будет там какой-нибудь пиликалка два часа нам уши чистить. Мы уснем, он скок – и был таков…

– Ну как не стыдно, – Зотов помотал головой в знак своего искреннего душевного огорчения. – Только плохое в людях видим. Ну осталось же в нем что-то святое?

– Нет, датый он, точно датый, – не отступал Скворцов. – Ишь как озирается. Очухался и никак не сообразит, куда попал.

– Все, тихо, – Колотов наклонился вперед. – А вот и Питон. Все в цвет. Молодец, Нинель. Скинемся, флакончик «Фиджи» ей купим.

Кривоногий Гуляй был большим модником. Кроме «вареных» джинсов, на нем была еще и черная лайковая куртка и кепочка с длинным козырьком и какой-то нерусской надписью на тулье. И впрямь, как приметил Скворцов, он все озирался по сторонам, но верно, не из-за того, что не понял, куда попал, а для того, чтобы поглядеть, какой эффект его «варенки» производят на девочек, девушек и дам. Но девочкам, девушкам и дамам было, судя по всему, до модного Гуляя как до лампочки, и он был этим явно расстроен и что-то говорил обидное им вслед, особенно громко в спину самым худеньким и хрупким. Бог их знает, женщины разные бывают, иная, что покрепче, глядишь, развернется и саданет Гуляя по загривку, и покатится по асфальту его нерусская кепочка, и затопчут ее равнодушные и невоспитанные пешеходы своими добротными отечественными башмаками, а иная и крикнет громово, и порекомендует ему, где и в каком месте свои словесные изыскания выказывать, а какая, глядишь, и милиционера кликнет. Всякие девочки, девушки, дамы бывают… А милиция, она близко, в десяти шагах. На красной вывеске возле дверей так и написано: «Управление внутренних дел». Но нет, не особо боится Гуляй милиции. Вон вышел дородный капитан, с козырьком на лоснящемся лбу, а Гуляй к нему скок и эдак развязненько, как в кинофильмах про двадцатые годы: «Разрешите прикурить, товарищ красивый милиционер».

– Сволочь! – заявил по этому поводу Лаптев.

– Мается он, мается, не знает, к кому подойти, – констатировал Зотов.

– «Беляк»[1] пришел, – догадался Скворцов, – Ща крокодильчиками кидаться начнет…

Но вот Гуляй насторожился, уставился, чуть пригнувшись, в одну точку на краю площади. Питона Колотое еще не видел ни разу, но узнал его тотчас. Когда кого-то очень ждешь, когда очень жаждешь с ним встречи, когда по ночам снится он тебе без лица, с черным провалом вместо него, тогда вмиг разглядишь долгожданного, даже в таком безмятежном столпотворении, что случилось сегодня на площади. Питон был высок, черноволос, по-монгольски скуласт. Шагал он уверенно, сунув руки в карманы брюк, откинув назад полы свободного пиджака.

– Он вооружен, – сказал Колотов. – Видите.

– Левая пола чуть провисает, – подтвердил Зотов.

– Шеф, позволь, сниму гада одним выстрелом, – Скворцов угрожающе потянулся к кобуре.

– Я все понял, – Колотов засмеялся. – Подружка-то Гуляя не соврала. Все четко.

– Что? – у Зотова вдруг вспотели ладони, и он незаметно вытер их о куртку.

– Питон встречу назначил на площади у помойки. – Колотов обернулся и посмотрел на своих спутников.

– Ну, – поторопил его Скворцов.

– У помойки, – повторил Колотов.

Никто не реагировал.

– Вот тупые-то, – Колотов дернул головой. – У помойки, у мусорской конторы, значит. У нашей с вами, значит, конторы.

– Уууу, тварь, – злобно протянул Скворцов. – Не вынесу этого, шеф! Дай стрельнуть, дай!

– Здесь задерживать нельзя, – Колотов потер подбородок. – Народу тьма.

Гуляй и Питон наконец встретились. Как порядочные пожали друг другу руки, огляделись, как им показалось, незаметно и бодренько пошли прочь от «помойки».

Лаптев завел двигатель, и «Жигуленок» медленно выкатил на площадь.

Посреди площади расположился овощной базар: пестрые ларьки с меднолицыми, горластыми деревенскими кооператорами за прилавками, а вокруг веселые, гомонящие покупатели, взирающие на обилие овощей и фруктов. Дождались все-таки. Спасибо областным властям. Колотов заприметил в толпе каких-то ребят с фотоаппаратами и диктофоном «Репортер». Сегодня вечером по местному радио трезвон будет, ну а завтра подборочка в областной газете, это уж точно.

Пока объезжали базар по краю площади, на несколько мгновений потеряли из виду модную парочку, а когда наконец обогнули последний павильон, оказались от нее метрах в десяти. Те преспокойненько поджидали автобус на остановке,

– Плохо, – сказал Колотов. – В такси было бы проще их брать. Что у них, бабок нет, что ли?!

– Экономят. – Зотов опять вытер ладони о куртку, – Денежка счет любит. Копеечка к копеечке…

На остановке возле парочки томился тот самый дородный милиционер, у которого Гуляй прикурить попросил,

– Лобенко сменился, – хмыкнул Скворцов. – Домой мчится. Его там диван ждет необъятный и щи тещины, жирные, густые. Она у него в столовке работает… Он на тещу два раза бэхээсэсников напускал. Стращал. Она его теперь и вовсе на убой кормит. Успокоился…

А Лобенко словно учуял, что о нем говорят, уперся взглядом в машину, а потом заулыбался, руки распахнул, словно Гуляя с Питоном обнять захотел. Те шарахнулись в сторону, а Лобенко уже бежал к машине, топая по-слоновьи:

– Идиот! – процедил Колотое. – Чему учили?! Давай, Митя, жми, пока он нас не спалил.

Машина рванулась, будто ей кто доброго пинка дал, влилась в поток на улице Коммунаров и через несколько десятков метров вильнула в проулок.

– Эй, Колотов! – донеслось сзади зычное. – Погодь!

И растаяло умирающим эхом «Погодь… погодь… погодь…».

– Все, – сдавил сильно виски Колотов. – Опять придет ночью, только теперь с лицом.

– Кто? – не понял Зотов.

– Да это я так. – Колотов махнул рукой и повернулся к Скворцову, – Давай, Миша, ищи такси.

– А я? – обреченно спросил шофер.

– Отгонишь машину в управление, срисовали ее, Митя.

Повезло. Не прошло и минуты, как к Колотову подкатила салатовая «Волга» с горделиво восседающим в ней Скворцовым. Колотов опасливо заглянул в кабину – не тот ли водила там правит, которому Лаптев неприятность на стекле сотворил. Чем черт не шутит. Нет. Шофер был другой, добродушный, пожилой и с хитрым глазом. Подбежал, наконец, Зотов выдохнул:

– Сели. На двенадцатый. По коням!

Шофер весело развернулся, включил третью передачу, гикнул по-молодецки и ухарски ворвался на улицу Коммунаров.

– Куда теперича? – он лихо крутил баранку тремя пальцами. – В «Комету», «Якорь» или «Былинку лесную» на пятнадцатый километр?

Колотов оглянулся на оперов. И впрямь «фарцмадуи» какие-то, а не сотрудники – курточки, джинсики, цепочки на шеях, патлы уши покрывают, только по кабакам и шастать. А его самого шофер небось за основного принял – костюмчик добротный, рубашечка «снабдеп» – с булавкой в воротнике (шею трет, где жена ее купила?). Самому тридцать пять, а на вид все сорок дашь. Короче, те двое – шестерки на подхвате, а он – «деловик». Не угадал хитрованский папаша. Колотов вынул удостоверение и сунул под нос шоферу.

– Вот за тем автобусом и держись. Только не плотно. Сечешь?

Расстроился шофер, обмяк как-то сразу, загрустил. «Уеду, – вяло подумал он. – Устал. Куплю пятистенок в Заречье, корову заведу».

Гуляй с Питоном вышли из автобуса у вокзала. Глянули на часы, на расписание, что над главным входом длинного двухэтажного вокзального здания висело, и не спеша двинулись к перрону. Зотов и Скворцов направились следом. А Колотов аккуратно вывел на путевке грустного шофера несколько слов, потом номер удостоверения, расписался и вышел, мягко закрыв за собой дверцу. Шофер развернулся и покатил к стоянке. Увидел страждущую толпу на тротуаре и стал прикидывать, как бы облапошить распорядителя с повязкой и набрать денежных «лохов» для поездки в аэропорт» О пятистенке он уже забыл.

Колотов догнал сотрудников, распорядился, чтобы Зотов нашел любого вокзального милиционера и попросил того связаться с работниками из отдела охраны – нужна помощь, по инструкции троих маловато для задержания вооруженного преступника, – а сам со Скворцовым поспешил за «модниками».

Гуляй с Питоном тем временем резво вбежали на перрон и скорым шагом двинулись вдоль зеленого состава.

«На юга ломятся, соколики, – отметил Колотов, глянув на табло перед перроном. – Без вещей? Бегут или их кто ждет там у вагона?»

– Через три минуты, шеф. – Скворцов поправил кобуру под мышкой.

– Вижу.

Уезжающие и провожающие уже обнимались, жали руки, обещали горячо, что, мол, «непременно, непременно… Как только… Ты же знаешь, я не по этому делу… Для меня только одна женщина… Ты единственный…» и так далее. Колотов несколько раз оглянулся, но Зотова так и не заприметил. У шестого вагона «модники» остановились, поозирались привычно, и только тогда Питон полез в карман и вынул билет. Проходя мимо, Колотов скользнул по его рукам взглядом. Один билет. Значит, Гуляй остается. Но в вагон они влезли оба.

– Ну что? – Колотов остановился, резко и хрустко размял пальцы на левой руке.

– Пошли, – неуверенно подсказал Скворцов. – Давай подождем малость.

– Минута. – Скворцов расстегнул молнию на куртке и тотчас застегнул ее обратно.

– Лучше расстегни, – посоветовал Колотов.

– Ага, – согласился Скворцов, но не расстегнул. Забыл.

– Где их черти носят?! – Колотов ослабил галстук, потом и вовсе развязал его, снял и, скомкав, сунул в карман.

Скворцов оттянул рукав куртки, посмотрел на часы.

– Все, – сказал Колотов. – Дарай.

Маленькая проводница с унылым лицом встрепенулась:

– Куда?

– За кудыкину гору, – процедил Колотов и взялся за поручень.

– Билет! – выкрикнула проводница и схватила Колотова за руку.

– Мы провожающие, – зло бросил Скворцов.

– Нельзя! – Лицо проводницы ожесточилось.

– Милиция, – едва сдерживаясь, тихо проговорил Колотов и вынул удостоверение. На мгновение проводница убрала руку. Колотов скользнул в тамбур,

– Ой, напужал! Ой, напужал! – пришла в себя проводница. – Милиция. Подумаешь, а без билету все равно нельзя!

– Дура! – Скворцов оттолкнул ее и взлетел по железным ступенькам.

Колотов миновал тамбур, купе проводницы, и вот наконец коридор. Первое купе – там уже едят, пахнет пирогами, быстро освоились; второе купе – кто-то суетливо убрал бутылку под стол; третье – радостно вскинулись дети, самый маленький вскрикнул: «Папочка…»

– Я вот сейчас начальнику поезда! Я вот сейчас в Совмин напишу!.. Самому напишу! Подумаешь, милиция! – яростно горланила за спиной проводница.

Из купе в середине вагона неожиданно выскочил Гуляй. Глаза очумелые, кепочка на боку. Остолбенел на миг от испуга. Колотов коротко ткнул его правой ногой в пах. Гуляй охнул, качнулся к стене и стал медленно оседать. Колотов выхватил пистолет, прыгнул к двери купе, выставил вперед руку с оружием, крикнул, что есть силы:

– Лицом к окну! Руки за голову!

Две женщины средних лет с застывшими глазами, субтильный юноша с тонким галстучком, укрывающий их телом и руками. Смелый малый. И Питон, конвульсивно бьющийся у окна. Не открыть, голубчик. Иные теперь окошки делают, чем раньше. Удар по копчику, для острастки по затылку, правой – руку его на излом, левая шарит за пазухой – вот она, игрушечка страшненькая, любовно телесным теплом нагретая.

Колотое услышал шум сзади, глухой удар, вскрик…

– Что?! – гаркнул он, обернувшись. В коридоре у окна, прижав рукой нос, стоял Скворцов. Колотов все понял.

– Держи этого, – рявкнул он. – Держи крепче. И волоки на выход. – Он рванул Питона на себя – тот завопил от боли в руке – и потащил в коридор. Скворцов помотал головой – вроде оклемался – и перехватил у Колотова руку Питона.

Проводница, как Скворцов с секунду назад, стояла у окна, прижав ладонь к губам. В глазах – растерянность и страх… Колотов, хрипло выдыхая, будто простуженный, пронесся мимо.

На перроне, у самых ступеней, припав на колено и вдавив руки в живот, корчился Зотов. Колотов яростно ругнулся, спрыгнул на колдобистый асфальт, поднял голову Зотова:

– Что?!

Зотов скривился, выжал из себя:

– Ножом… Больно… Обойдется…

Оторвал от живота руку, махнул в сторону головного вагона.

– Туда…

– Кто-нибудь! – заорал Колотов. – Помогите ему! – и сорвался, как спринтер со старта. Боковым зрением уловил на перроне приближающиеся фигуры двух милиционеров. Гуляя он увидел сразу. Это было несложно – провожающие, образовав коридор, жались к краям перрона. Они словно боялись ступить на то место, где только что пробежал Гуляй. И через несколько секунд Колотов понял, почему – в руке Гуляя сверкнул нож.

Через сотню метров перрон кончился. Гуляй ловко спрыгнул на землю и помчался по рельсам, высоко вскидывая локти. Еще сотня метров – и Колотов понял, что отстает. А Гуляй так и прет к пакгаузам, знает, там легче уйти.

– Не дури! – закричал, задыхаясь, Колотов. – Сзади поезд! Раздавит!

Гуляй споткнулся, замедлил шаг, нервно завертел головой. А Колотов мчался, не снижая темпа. На ходу он снял пиджак, скомкал его и, когда до Гуляя осталось метра три, бросил пиджак ему в ноги. Тот с размаху упал лицом вниз, Колотов прыгнул на него и надавил коленом на позвоночник. Сзади и с боков по путям бежали люди,

…Некоторое время он курил у входа в отделение милиции при вокзале. Затягивался быстро, жадно, как школьник, которого мать гоняет за курение. Гуляя и Питона уже рассадили по кабинетам. Надо было их допрашивать, пока не остыли. Зотова увезла «скорая».

Коридор в отделении был узкий, темный, с голыми, недавно крашенными стенами, с чистым, мятым, скрипучим полом. Тяжко ребятам каждый день дышать таким духом. Чертова работа.

В квадратном кабинете – четыре стола впритык друг к другу. Тесно. Питон сидел на табурете у стены и молча смотрел в окно. Напротив Питона оперативник из отделения, худой, с неожиданно румяным лицом. Колотов кивнул, подошел к столу. Там горкой были свалены золотые украшения, посверкивали камни в тяжелых оправах.

– Будь другом, – попросил Колотов оперативника. – Составь, опись.

– Еще денег четыре куска, – оперативник подвинул пачку сторублевок.

– Хорошо, – Колотов взял билет, повернулся к Питону. – В Симферополь, значит, намылился, дружок? Ну, ну…

Питон не реагировал.

Колотов повернулся к оперативнику:

– Оставь нас.

Оперативник принялся ссыпать в ящик драгоценности и деньги. Когда закрылась дверь, Колотов сказал:

– Хочешь на волю?

Питон напрягся.

– Я спрашиваю, – Колотов повысил голос. – Ну?!

– А кто ж не хочет? – осторожно усмехнулся Питон.

– Правильно, – согласился Колотов. – Соображаешь. – И добавил неожиданно: – Я тебя отпускаю. Только чтоб потом меня не привлекли за преступную «алатность, это все надо грамотно разыграть. Так?

Питон шумно сглотнул слюну и кивнул.

– Значит, – продолжал Колотов, – ты сейчас дверь на замок, мне в челюсть, табуретом в окошко – и был таков, а я золотишко себе в карман, будто это ты его с собой, понимаешь? И вслед за тобой. Бабки нужны, соображаешь?

И Питон поверил. Потер шею, привстал, исподлобья глядя на Колотова.

– Ну, ну, – подбодрил его тот.

Питон, с ненавистью глядя на Колотова, просипел:

– А ты меня в затылочек при попытке к бегству! Пух, пух! На-кась выкуси, сволочь!

Колотов рассмеялся, потом перевел дыхание:

– И это верно. Понятливый. – Лицо его вдруг помрачнело. – Я бы удушил тебя, если б можно было… Хотя, – и лицо его немного прояснилось, – ты и так не жилец.

– Это почему? – насторожился Питон.

– Да потому что через день-другой я найду Стилета и кой-кому стукну, что это ты его заложил, и мочканут тебя в зоне, как пить дать.

– Ууууу! – Питон только и сумел завыть на такие некрасивые слова.

– Отдай Стилета. И договоримся по-хорошему. Пока следователь не приехал. А он приедет, у нас все как полагается, чистосердечное признание, то, се…

– Ну ты гад! – задыхаясь от негодования, проговорил Питон, – Ну ты гад!

– Но и ты не лучше, – отозвался Колотов. – Разбои, кражи, горе, слезы людские… Давай про Стилета. А обо мне не надо. Я фигура невеликая.

– Хрен тебе, а не Стилет! – выкрикнул Питон, захлебываясь слюной. – Тебе его искать и искать!..

– Найду. – Колотое потянулся. – Найду и стукну…

Питон низко опустил голову, замычал, как недоеная корова, провел ладонями по коленям, будто втирая в них какое-то чудотворное снадобье, и неожиданно выхватил из-под себя табурет, легко, словно это и не табурет был, а плетеная корзинка, поднял его над головой, но Колотов опередил Питона, по-боксерски ушел влево и тут же нанес удар в живот, Питон охнул, прислонился к стенке, табурет вывалился у него из руки. Колотов схватил Питона за ворот рубахи и зашипел, горячо и влажно дыша в лицо:

– По самый твой гроб я о тебе заботиться буду! Крестничек ты теперь мой! Ни сна у тебя не будет, ни покоя, ни радости, ни удовольствия! Запомни!

– Колотов! Прекрати! – раздался сзади жесткий голос, – Отпусти его!

Колотов с трудом разжал побелевшие пальцы. В дверях стоял начальник уголовного розыска города Доставнин, маленький, с острым лисьим лицом и несоразмерно длинными, тонкими руками.

– Что тут у вас? – Он стремительно прошел, сел на стул. Лицо у него было недовольное, верхняя губа чуть приподнята. – Рукоприкладство?

Колотов посмотрел на открытую дверь. В коридоре маячил румяный оперативник из отделения.

– Никак нет, – четко отрапортовал Колотов. – Попытка нападения со стороны задержанного. Я принял меры самообороны.

– Хорошо, – сказал начальник и тоже покосился на дверь. – Результаты?!

– Двое по делу о квартирных разбоях у Мотовой и Скарыкина задержаны. Но мне нужен Стилет.

– Мне тоже, – сказал начальник. Он жестом поманил оперативника. – Отведите его в изолятор.

Питона увели.

– Я помешал? – спросил начальник.

– Да нет, – Колотов махнул рукой и устало опустился на стул. – Он еще какое-то время фасонить будет. Дурак.

– Ну ты хорошо его к стенке, – Доставнин засмеялся, – Лицо у тебя было зверское.

– Так он вправду на меня с табуретом.

– Ну понятно, – недоверчиво согласился начальник. – Мне в управление позвонил Скворцов, сказал, что ранен Зотов.

– Рана неопасная, – произнес Колотов. – Не рассчитали малость.

Затренькал телефон, пискляво и настойчиво. Раз, второй, третий.

– Возьми, что ли, – начальник кивнул на аппарат.

– Телефон, – тихо протянул Колотов и повторил, – телефон…

Доставнин вопросительно посмотрел на него. Колотов трубку так и не снял,

– Пошли, – сказал он. – Ща поглядим.

Они торопливо прошагали в конец коридора и очутились в точно таком же кабинете. Гуляй сидел за столом у окна и, обхватив руками стакан, шумно хлебал чай. Куртка его была застегнута наглухо, кепочка надвинута на самые уши, но он дрожал, будто с заполярного морозца сюда ввалился. Скворцов примостился напротив,

– Значит, так, – с порога начал Колотов. – Дружок твой поумней оказался и настоятельно попросил тебя, не откладывая, позвонить Стилету, как и договаривались. Пусть он думает, что все в порядке, – Питон уехал.

– А зачем? – глупо уставился на него Гуляй.

– Так надо, – сказал Колотов. – Для твоей же пользы. Или ты думаешь, дешево отделаешься за вооруженное нападение на сотрудника милиции?!

– Так все равно Питона встречать там будут, – Взгляд его стал еще глупее.

Колотов расслабился. Он все угадал.

– Давай, давай, работай, – с довольной ухмылкой поторопил он Гуляя.

Гуляй снял кепочку, в раздумье взъерошил волосы и стал похож на двоечника, решающего у доски трудную задачку, сколько же будет два плюс три. Потом пожал плечами и нехотя потянулся к телефону. Колотов встал за его спиной и уставился на аппарат. «Три… Семь… Один… Четыре… Девять…» – повторял он про себя. Не успел диск завершить свое кружение, как Колотов, нависнув над Гуляем, уже надавил на рычажки.

– Понятно, – удовлетворенно проговорил он. – Как в аптеке. Будет тебе, Гуляй, большая награда от всего нашего дружного коллектива. – Он повернулся к Скворцову. – Триста семьдесят один, сорок девять. Быстро установи адрес, и погнали ребята, погнали!

– Как?.. Это ж… – Гуляй удивленно смотрел то на Колотова, то на Доставнина.

– Трудно жить с пустой башкой-то, – засмеялся Колотов. – А, Гуляй?

Гуляй сморщился, будто вместо водки керосина хватанул, шмякнул кепку об пол, зачастил тихо, безнадежно.

– Порежут меня, суки поганые, порежут… Ой, сестреночка моя Зиночка, что я наделал, пес беззубый…

– Совесть – великая вещь, – подняв палец, громко провозгласил Колотов. Он выглядел величественным и немного суровым. – Я верю, на волю он выйдет честным…

– Петровская, четырнадцать, – оторвался от телефона Скворцов,

– По коням! – Колотое будто шашкой рубанул рукой воздух.

Он был возбужден от предстоящего, по всей видимости, непростого задержания, и поэтому ему хотелось много говорить, много и громко смеяться, и он уже заготовил несколько, по его мнению, изящных словес, чтобы выдать их под лихое щелканье проверяемого пистолета, но вспомнил Зотова, положил пистолет обратно в кобуру и говорить ничего не стал.

– Вы двигайте на моей машине за Стилетом, – сказал Доставнин, открывая дверь кабинета. – Только пограмотней там, без сегодняшней ерундистики. Ясно? А я в управление, свяжусь с Симферополем, попрошу, чтобы местные поглядели, кто придет встречать Питона. Все, До встречи.

Он шагнул за порог и чуть не столкнулся с полным мужчиной в мундире работника прокуратуры. Тот, не глядя ни на кого, поздоровался. Доставнин был явно задет таким небрежным обращением и с деланно-ленивой усмешкой тихо заметил: «Какая честь, сам следователь Трапезин».

– Я бы не приехал, – сказал Трапезин и засопел простуженным носом, – но уж очень просили ваши быстрые сыщики. Приезжай, говорили, мы тут твоих волчар подловили, по горячим следам допросишь. Но не дождались, сами постарались. Костоломы.

– Ты о чем? – не понял Колотов.

– О нарушении соцзаконности, – веско проговорил Трапезин, – о ветхозаветных методах работы. Без кулака обойтись не можешь? А потом и нас, и вас в одну кучу валят. Все плохие. Все морды бьют.

– Ну-ну, – вступил в разговор Доставнин. – Ты поосторожней, милый. Я про тебя такого нагорожу.

– Кого сейчас сажали в изолятор?

– Питона… – медленно произнес Колотов. – Савельева Александра Васильевича… Мы его…

– Вот, вот, мы его, – перебил Трапезин. – Два пинка в живот, а потом головой о стену.

– Это он тебе наговорил? – спросил Доставнин с улыбкой. – А ты веришь? Нехорошо. При мне беседа была. Тихая беседа была, вежливая. И чаем его, бедолагу, напоили, вон как этого. – Он кивнул на съеженного на стуле Гуляя. – И папироску дали. Все по-человечески. Мы ж грамотные, мы ж законы изучали, дипломы за это изучение получали. Так? Нет? – Доставнин повернулся к своим сотрудникам. Те строго покачали головами.

– Ну а что касательно заявления, – с серьезной ласковостьюпродолжал Доставнин, – то у нас здесь в дежурке двое общественников без дела томятся. Преданные ребята. Так они в один момент подтвердят, что следователь городской прокуратуры Трапезин, встретив в коридоре отделения задержанного Савельева, завел его в камеру, треснул по голове от озлобления на его несговорчивость. Простите, я не сложно излагаю? – Доставнин чуть подался вперед, преданно заглядывая Трапезину в глаза.

«Во шпарит, – подумал Колотов. – Школа…»

Трапезин несколько раз будто в нервном тике дернул верх ней губой, обвел тяжелым взглядом улыбающихся оперативников, проговорил веско:

– Ну-ну. Только учти, у меня есть средства. Но иные. Законные. И я не премину ими воспользоваться, – повернулся резко, насколько позволяла комплекция, и вышел из кабинета, Доставнин вздохнул и сказал негромко:

– Вот теперь по коням.

В квартире на Петровской проживала пожилая фасовщица из центрального гастронома. Она подтвердила, что Василий Ника-норович квартировал у нее неделю, но с час назад собрал ве-щинки и съехал, сказал, обязательно позвонит, она верит, что позвенит, не может не позвонить. Им было так хорошо. Вечерами – чай, тихие беседы, телевизор. Тепло и уютно. Дом. Впервые за десять лет дом. Надоело суетиться, озираться, подозревать. Хочется просто жить. Фасовщица плакала и курила длинные иностранные сигареты. Колотое оставил на квартире засаду и поехал в управление.

На площади возле входа в управление стояли большая тупорылая машина с голубым фургоном и забрызганный осенней грязью автобус. От машины к дверям управления тянулись толстые черные провода. Задние дверцы фургона то и дело раскрывались, оттуда выходили и через какое-то время входили обратно неряшливо одетые люди с деловитыми лицами, из фургона они тащили в управление маленькие прожекторы на длинных ножках и мотки провода, обратно возвращались вялые, с сигаретами в зубах. Внутри фургона что-то гудело и сизо светилось, и пахло оттуда дешевым табаком и горелой изоляцией. Колотов постоял с минуту, наблюдая за происходящим, потом пожал плечами и, перешагнув, через провода, вошел в управление.

– Эй, Колотушка, – крикнул из дежурки белобровый капитан Мильняк. – В кино хошь сыматься? Могу сосватать. Я теперь большой кинематографист.

– А… Кино, значит, – пробормотал Колотов. – Этого только не хватало. Работать надо.

На лестнице горячо спорили две симпатичные девушки, они говорили непонятные кинематографические слова, но друг друга явно понимали. Колотов мрачно попросил разрешения пройти. Девушки пропустили его, умолкли, и через мгновенье захихикали ему в спину. «Унылый красавец», – различил он тихий голосок.

– Балаган! – не сдержался Колотов и быстро зашагал по коридору. Теперь ему вслед хохотали уже откровенно.

Доставнин был в кабинете не один. На кресле развалился вальяжный малый в джинсах и тертой кожаной куртке. Он внимательно слушал Доставнина и ногтем большого пальца поглаживал черные аккуратные усы. Доставнин извинился перед гостем, повернул лицо к Колотову, спросил нетерпеливо:

– Ну?

Колотов кивнул на малого. Доставнин махнул рукой, мол, не мешает.

– Глухо, – сообщил Колотов. – Свалил, поганец. То ли позвонил ему кто, кроме Гуляя, то ли сам на вокзале был. Надо в адрес криминалиста направить, пусть пальцы снимет. Чем черт не шутит. Затем фоторобот Стилета с помощью сожительницы и Гуляя сделать. Немедленно.

– Хорошо, – кивнул Доставнин. – Я распоряжусь. И вот еще что… – Он оборвал себя, улыбнулся гостю, показал рукой на Колотова. – Простите, я не познакомил вас. Это наш лучший сыщик. Колотов Сергей Викторович. Он только что с трудной операции, задерживал опасных преступников. Там ранили нашего товарища. Но, слава богу, не опасно. А это, – гость встал, с воодушевлением протянул руку, обаятельно заулыбался, – кинорежиссер Капаров Андрей Владимирович.

– Очень рад, – поставленным голосом заговорил режиссер. – Уважаю вашу профессию. Искренне. Уважаю и благоговею, – черные влажные глаза режиссера весело ощупывали тяжелую фигуру оперативника. Колотов качнул головой, улыбнулся скупо, ему хотелось скорее пойти в свой кабинет, запереться там и вволю накуриться, а потом начать работать. – Вы видите жизнь наоборот, как сказал поэт, – продолжал режиссер. – Это страшно. Но далеко не каждому дано видеть так и не черстветь, не коснеть, а достойно делать свое дело. Именно поэтому вы благородны и прекрасны… – Последние слова он произнес для обоих собеседников.

– Ну это вы уж, пожалуй, чересчур, – смущенно заулыбался Доставнин, потом провел толстыми пальцами по волосам и неожиданно лихо закинул ногу на ногу, совсем как режиссер минуту назад. Колотов с глупым видом уставился на начальника. Доставнин кашлянул и ногу убрал.

– Андрей Владимирович снимает кино про будни уголовного розыска, – деловито сказал Доставнин. – Чтобы все было как в жизни, он хочет воспользоваться вместо декораций на некоторое время нашим зданием.

– Кино – важнейшее из искусств, – сказал Колотов.

– Ладно, – Доставнин махнул рукой, – иди работай. К концу дня напиши подробный рапорт о задержании и особенно о причинах ранения Зотова.

Колотов, довольный, развернулся и направился к двери.

– Погодите, – остановил его режиссер. Он подошел к оперативнику, несколько секунд смотрел ему в глаза, потом произнес смачно:

– Сволочь! – И резко от бедра выбросил руку вперед. Но тренированный Колотов оказался быстрее, он почти машинально выставил блок, отвел в сторону коснувшуюся уже его пиджака руку, жестко ухватил за кисть и крутанул. Капаров вскрикнул тускло и обреченно и согнулся, будто собрался истово кланяться Доставнину за хорошее его отношение. А Колотов уже по инерции взял руку режиссера на излом, ухватил его за волосы и со словами: «Что ж ты делаешь, гад!» – придавил кинематографиста к мягкой спинке кресла, стоявшего в углу кабинета.

Колотов почувствовал, как Капаров обмяк, ватной и податливой стала рука, и ему показалось, что он держит не человека, а полузадушенного куренка. Он брезгливо убрал руки, и Капаров рухнул в кресло.

– С ума сошел, медведь?! – брызгая слюной, заорал над ухом Доставнин. На багровом лбу его родничками бились синие жилки,

– Не надо ссориться, все нормально, – Капаров грузно поднимался. С силой массируя руку, он тряхнул красиво стриженной головой и улыбнулся. – Все просто отлично. У вас замечательная реакция и почти актерская пластика. Я это сразу заметил и решил проверить на деле. Я беру вас сниматься. – Он хотел бодро, по-дружески ткнуть Колотова в плечо, но передумал. – Проверка, – повторил он.

– Ну и методы, – заметил Доставнин.

– Вы большой профессионал, – сказал Колотое.

– У нас есть одна роль, – продолжал режиссер. – Прямо для вас. Я уже наметил актера, но вы будете достоверней. Я хочу правды, – он вскинул голову, – настоящей правды.

– Да, да, – Доставнин потрогал лоб, – сейчас это очень важно.

– Мне работать надо, – Колотову уже все надоело, и он понемногу пятился к двери,

– Я вас умоляю, – режиссер приложил руки к груди и сделав плаксивое лицо, посмотрел на Доставнина. Начальник не устоял: кинематограф – великая сила. Он приказал Колотову:

– Поступаешь в распоряжение товарища режиссера. На какое-то время замкни свою группу на меня. Все.

– Да я не могу, – Колотое растерялся. – Мне нельзя. У меня мениск…

Просторный кабинет на первом этаже, где располагалась канцелярия ГАИ, на несколько дней отдали киношникам. Они там не стали почти ничего менять – все должно быть как в жизни, – только вместо маленького портрета Дзержинского повесили большой, а на противоположную стену портрет Ленина – тоже большой. Гаишники кабинет оставили прибранным, как и полагается дисциплинированным работникам, а Капаров, наоборот, оглядев помещение, распорядился набросать на столы бумаги, папки, скрепки, а вымытые пепельницы наполнить окурками; шторы и вовсе велел снять – для большей сухости кадра.

– Достоверно? – спросил он Колотова, показывая ему кабинет.

– Вам видней, – дипломатично ответил Колотов.

– Я хотел, чтобы вам было видней, – настаивал режиссер.

– А мне все видно, – отозвался Колотов. – Здесь светло.

– Н-да, – неопределенно заметил Капаров. – Ну хорошо, – он подозвал ассистента, вертлявого, парня в мешковатой куртке, взял у него розовую папку. – Вот сценарий, вот ваш герой, ваш текст, – он раскрыл папку. – Ваша роль эпизодическая, с основным действием почти не связана. Просто в одной из сцен герой картины входит в кабинет и застает там своего коллегу, то есть вас за допросом жулика, угнавшего автомобиль. Жулик не хочет сознаваться и называть сообщников, а вы его раскалываете. Понятно? Читайте. Я скоро приду.

Капаров вернулся через полчаса возбужденный.

– Ну как? – спросил он, блеснув творческим зарядом в черных глазах,

– Это неправда, – Колотов отодвинул от себя сценарий.

– Что значит – неправда? – опешил режиссер.

– Мы так не говорим, – сказал Колотов.

– А как вы говорите? – творческий заряд в глазах Капарова растаял, появился нетворческий.

– По-другому.

– Точнее,

– Ну, по-другому, и все.

– У нас консультанты из центрального аппарата. Они что – дилетанты? – В глазах режиссера появилось такое же выражение, как некоторое время назад, когда он задумывал ударить Колотова в живот.

– Нет, конечно, – устало ответил Колотов. – Но все равно это неправда.

– Что конкретно?

– Ну вот, смотрите. – Колотов наклонился над папкой и зачитал: – «Вы будете говорить или нет? – Петров пристально и сурово посмотрел задержанному в глаза. – Лучше признавайтесь сразу. Это в ваших интересах. Суд примет во внимание ваше чистосердечное признание и смягчит наказание. В противном случае ваша участь незавидная. Наш суд строг с теми, кто не хочет осознать своей вины…»

– Ну и что здесь неверного? – Капаров с сочувствием учителя к нерадивому школьнику посмотрел на Колотова.

– Да нет… вроде все верно… – Колотов потрогал лоб, он почему-то был в испарине. – Но… неверно…

– Господи, – режиссер вздохнул. – Ну хорошо, а как бы сказали вы?

Колотов пожал плечами и посмотрел в окно. В стоящую у тротуара «Волгу» быстро усаживались ребята из БХСС.

– Ну подумайте, вспомните, – режиссер присел на краешек стола перед Колотовым. – Как вы допрашиваете? Какие слова произносите? Каким тоном? Как это было в последний раз?

Колотов вспомнил, как он говорил с Питоном, а потом с Гуляем, вспомнил слова и слабо усмехнулся – хорошо говорил, действенно.

– Вспомнили? – обрадовался Капаров, заметив тень усмешки на лице Колотова.

Колотов кивнул.

– Сейчас попробую, – сказал он и сосредоточился. Прошла минута.

– Ну, – торопил режиссер. – Ну представьте, что я преступник.

Колотов встал, посмотрел на Капарова недобро, открыл рот, обнажив крепкие зубы, и замер так, потом выдохнул и сказал:

– Бриться надо каждый день, у вас щетина быстро растет.

– Да? – Режиссер вскинул руку к подбородку, – Действительно. Замотался, не успел…

Колотов сел и насупился.

– Ну? – опять занукал режиссер. – Что же вы?

Колотов молчал и смотрел в окно. Режиссер потрогал еще раз щеки и встал.

– Хорошо, – он сунул руки в карманы, повел плечами, будто озяб. – Это пока терпит. Съемку я назначил на послезавтра. Подумайте, как это можно сделать правдиво, запишите, и послезавтра встретимся. Идет?

Он все-таки осуществил свою мечту, поднялся в кабинет, заперся и накурился вволю. Повеселев, с удовольствием поработал с документами – скопилось много переписки. Потом съездил проверить засаду на Петровской. Оперативники играли с фасовщицей в «дурака», курили длинные иностранные сигареты. Никто не приходил и не звонил – впрочем, как и ожидалось. И только после этого поехал домой.

Маша я пятилетний Алешка смотрели программу «Время». Алешка очень любил эту программу и вместо вечерней сказки насыщался на ночь последними новостями.

– Президент странно ходит, – сказал он, не отрываясь от телевизора. – Наверное, что-то у него с ногами.

– Подагра, – сказал Колотов, снимая пиджак,

– Вернее, остеохондроз, – поправил Алешка.

– Тебе видней, – согласился Колотов.

– Котлеты будешь? – Маша поднялась и направилась на кухню.

– Все равно, – ответил Колотов и посмотрел ей вслед. Халат прилип к ее ногам. «Она тоже странно ходит», – только сейчас заметил Колотов.

– Устала? – спросил он, садясь за стол.

– Есть немного, – не глядя на Колотова, Маша расставляла тарелки. Косметику она смыла, и лицо казалось теперь очень бледным. Маша села напротив. Стянутые назад волосы приподнимали тонкие выщипанные брови и придавали лицу слегка удивленное выражение.

– А что у тебя? – Маша скатала из хлебного мякиша шарик.

– Работаем, – ответил Колотов.

– Много дел? – спросила Маша и придавила шарик, сделав из него маленькую лепешку.

– Хватает, – Колотов чувствовал, что не наелся, но котлет больше не хотел, они отдавали жиром. – Спасибо. Очень вкусно.

– Наши продули, – сообщил Алешка, когда Колотов вошел в комнату.

– Бывает. – Колотов встал у окна, сладко потянулся. Скорей бы лечь. Темнело. Беспорядочно зажигались точечки окон в соседних домах, заходящим солнцем слоисто высвечивались тучи. Ночью, наверное, будет дождь.

– Я пошел спать, – сказал Алешка.

– Молодец, – похвалил Колотов и подумал: «Хороший мальчик. Только в кого такой белобрысый?»

Что-то томное и страдательное запел на экране телевизора курносый чернявый певец, он, как на ходулях, передвигался по сцене, делал волнообразные движения свободной от микрофона рукой и, наверное, думал, что он очень обаятельный.

– Девки по нему с ума сходят, когда видят, – констатировала Маша, удобней устраиваясь в кресле,

– Я тоже, – сказал Колотов.

– Что тоже? – не поняла Маша.

– С ума схожу, когда вижу, – ответил Колотов.

– Алешке пальто надо на зиму, – сказала Маша без всякого перехода.

– Купим, – Колотов облокотился на столик и подпер голову кулаком.

– Попроси своих бэхээсэсников, чтобы дубленочку достали, – добавила Маша.

– Сделаем, – Колотов нажал пальцем на правый глаз, и изображение на экране раздвоилось. Теперь певец пел дуэтом. Но вот наконец певцы завершили страдания и, горделиво приосанившись, ушли за кулисы. Колотов отпустил защипавший глаз. На сцену вышли жизнерадостные ведущие. Две симпатичные дикторши и один диктор с лицом исполкомовского работника областного масштаба. Улыбка ему не шла, и трудно было поверить, что он на самом деле такой веселый. Одна из дикторш очень нравилась Колотову. Она появилась недавно и заметно отличалась от других. У нее были нежные, пухлые губы и длинные, завлекательные глаза. Колотов видел такие лица в зарубежных, не совсем пристойных журналах. Дикторши что-то прощебетали, а потом камеры показали зал. В зале стояли столики, на столиках настольные лампы, бокалы на длинных ножках и бутылки боржоми. А за столами сидели мужчины и женщины в приличных костюмах и платьях. Зал выглядел уютным и праздничным. И Колотов представил, что вот он то же сидит в дорогом костюме за одним из столов поближе к сцене, чуть улыбается, перебрасывается незначащими словечками с соседями, потягивает боржоми, а может, чего и покрепче для поддержания тонуса и многозначительно переглядывается с красивой дикторшей. Встретив его взгляд, она невольно улыбается и опускает глаза. А потом, объявив номер, подходит к его столику, садится: «Привет», – говорит она. «Привет», – отвечает он и наливает ей в бокал напитка. Розовое платье у нее тонкое, облегающее, и ему приятно смотреть, как оно натягивается на бедре женщины, когда она аккуратно закидывает ногу на ногу, «Сегодня у авангардиста Матюшкина соберутся интересные люди, – говорит она. – Пойдем?» – «Конечно», – отвечает он. «Тогда в одиннадцать у выхода со студии», – говорит она, кивает ему, чуть прикрыв глаза, и поднимается, и идет на сцену. С соседних столов внимательно разглядывают Колотова. Но он не обращает ни на кого внимания. Пустое… А потом у Матюшкина – разговоры, споры, смех, влажная духота, ощущение приподнятости. Он не стесняется, не робеет, он вполне нормально может держаться в любом обществе. Правда, острит немного тяжеловесно. Но это нравится… А потом поиски такси под шутки провожающих, ее тихая, теплая квартирка…

– Пойду мясо потушу на завтра, – проговорила Маша и поднялась.

Колотов вздрогнул и с удивлением посмотрел на жену.

– Да, да, – сказал он. – Конечно.

…На кухне что-то грохнуло. Покатилась грузно по линолеуму то ли сковорода, то ли кастрюля.

– Что случилось? – громко спросил Колотов. Ответа не было. – Маша, – позвал он. Тишина. – Раз, два, три, четыре, пять, – сказал Колотов, – я иду искать.

Он оторвался от кресла, пошлепал в великоватых, еще отцовских тапочках в кухню. На полу валялась опрокинутая кастрю – ля, бурыми комочками темнели рассыпавшиеся на линолеуме котлеты. Маша сидела на табуретке у окна, отрешенно глядела на кастрюлю и молчала.

– Ну что такое? – Колотов нагнулся, поднял кастрюлю, поставил ее на стол, потом, не зная, что делать с котлетами, сел на корточки и стал их задумчиво разглядывать.

– Понимаешь, котлеты упали, – наконец едва слышно про бормотала Маша. – Я их в холодильник, а они вырвались и упали, и разбежались кто куда, как живые. Понимаешь, я хотела их в холодильник, а они разбежались. – Лицо у Маши сморщилось по-детски, и она заплакала, тихо, безнадежно.

– И что страшного? – мягко произнес Колотов, поднявшись. – И бог с ними, с котлетами. Мы сейчас с тобой мясо тушеное сделаем. Я помогу, хочешь? – Он шагнул к Маше, протянул руку к ее голове, пошевелил пальцами в воздухе, колеблясь, и наконец погладил по волосам. Маша опустила голову, уткнулась лицом в ладони и заплакала,

– Машенька, милая моя, хорошая, – он машинально продолжал гладить ее. – Не надо, прошу тебя. Все хорошо, все отлично. У нас дом, ребенок, замечательный ребенок, замечательный дом, и мы с тобой оба замечательные. И плевать на эти дурацкие котлеты, с кем не бывает. Ну подумаешь, упали. Разве это горе?

Он обнял ее за плечи, поцеловал пальцы, скрывающие лицо, потом поцеловал волосы, прильнул губами к горячему порозовевшему уху, зашептал:

– Ты моя хорошая, хорошая…

Маша раздвинула пальцы, с надеждой взглянула на него заплаканными глазами, спросила невнятно, потому что все еще сжимала ладонями щеки.

– Ты меня любишь?

– Я?.. – Колотов всеми силами старался смотреть ей прямо в глаза. – Конечно. Конечно, люблю. Очень люблю. А как же иначе?..

– Это правда? – Маша, зажмурившись, потянулась к нему лицом.

– Правда-правда, – поспешно сказал Колотов. Он быстро чмокнул ее в губы, раздвинул локти жены и прижался лицом к ее груди.

Халат горько и душно пах подгоревшим жиром, захотелось вскочить и бежать прочь из кухни, но Колотов прижимался все сильней и сильней и шептал яростно:

– Правда, правда, правда!..

Утром Колотов справился о дактилоскопическом запросе на Стилета – ответ запаздывал – и потом поехал со Скворцовым допрашивать Гуляя. За время, проведенное в камере, Гуляй посерел, потух – как-никак в первый раз «залетел», – на вопросы отвечал вяло, невнятно, но подробно, по всей видимости, на какое-то время потерял самоконтроль. Так бывает. Оперативники это знают. Знали, естественно, и Колотов со Скворцовым, поэтому и пришли пораньше в изолятор. Гуляй рассказал, где и когда он познакомился с Питоном, рассказал о его связях, местах «лежки», назвал адреса, которые знал, поведал о замечательных «делах» Питона, у которого был на подхвате». Сообщил кое-что о Стилете. Лет сорока пяти, появился в городе недавно, но деловые кличку его знают, слыхали о кое-каких его «шалостях» – то ли разбой, то ли бандитизм, неизвестно, но «крутой» дядька, в авторитете. Дает «наколки» и имеет чистые каналы сбыта. А это очень важно. На дела сам не ходит. Веселый, разгульный, грузноватый, нравится женщинам. Колотое выяснял каждый шаг Стилета, по нескольку раз заставлял Гуляя рассказывать одно и то же, и вот наконец… Гуляй вспомнил, что два раза ждал Стилета в такси, сначала в Мочаловском переулке, затем на улице Октябрьской, когда тот встречался с каким-то «мазилкой», как говорил Стилет, и во второй раз случайно Гуляй того увидел – красивый, лет сорока, но уже седой…

Мочаловский и Октябрьская совсем рядом, «мазилка», вероятно, художник, размышлял Колотое. Уже кое-что. Он или там живет, или работает, или мастерская у него там. Возвратившись к себе, Колотое тут же подрядил местное отделение. Срок – два часа. Позвонили раньше, через час сорок три участковый Кулябов доложил, что на его территории имеется мастерская художника Маратова. Он седой, красивый, одевается броско, ездит на «Волге». Есть заявления соседей, что в мастерской устраиваются пьянки, играет музыка, приходят девицы и лица кавказской национальности. Участковый Кулябов докладывал об этом начальнику отдельным рапортом. И, кстати, дополнил участковый, Маратов сегодня с утра был в мастерской. Работал.

И через час на отдельском «Жигуленке» они уже катили а сторону Мочаловского переулка и Октябрьской улицы. Лаптев небрежно крутил баранку, не вынимая сигареты изо рта, дымил в окно и щурил и без того узкий азиатский глаз. Колотов повернулся к Скворцову, спросил:

– У Зотова были?

– Были, – ответил Скворцов и, хмыкнув, посмотрел на затылок Лаптева.

– Как он там?

– Рана не опасная, но крови потерял много. Ослаб Валька. Бледный. Мы пришли, чуть не заплакали…

– А в его палате еще двенадцать человек, – подал голос шофер. – И все друг на друге лежат, и все балабонят, дышат, стонут, одним словом, создают неприемлемую обстановку.

– Почему не в военный госпиталь положили? – разозлился Колотов.

– Мест нет, – сообщил Скворцов. – Но ты не переживай, начальник. Теперь все путем.

– То есть?

– Ну пошли мы поначалу к завотделением. Он как раз дежурил вчера вечером. Говорим, мол, товарищ наш нуждается в особом уходе, в отдельной палате, ну и так далее. А он говорит, мол, все нуждаются, мол, не он один, мол, все одинаковые люди. Ну мы спорить не стали и пошли по палатам. И в отдельной палате нашли одного хмыря – абхазца, с холециститом, понимаешь ли, лежит. Роскошествует, можно сказать, и жирует, и в городе нашем не прописан.

– Так надо было к главврачу! – закипел Колотов. – Надо было кулаком по столу!..

– Поздно, шеф, девять вечера, зачем шуметь. Мы. просто к этому абхазцу зашли, поговорили. Ну и он сам запросился в общую палату. Заскучал, говорит, хочу с народом пообщаться, да так разнервничался, что чуть не плачет. Завотделением его успокаивать стал, слова разные добрые говорить принялся, отговаривать начал, мол, зачем вам общая палата, неспокойно, мол, у меня на сердце, когда вы, дорогой товарищ абхазец, в общей палате. А тот разбушевался, хочу, говорит, принести пользу советской милиции, уж очень, говорит, я ее уважаю, советскую милицию.

– Поговорили, значит? – Колотов покачал головой.

– Ага, поговорили, – Лаптев повернул к нему невинное лицо.

Всю оставшуюся дорогу Колотов сумрачно молчал.

Мастерская находилась в старом, тихом четырехэтажном доме на чердаке. Они быстро поднялись по крутым, высоким маршам, остановились перед обшарпанной дверью. Колотов позвонил и отступил по привычке в сторону, прислонившись к холодным железным перилам.

– А если Стилет там? – прошептал Скворцов и сунул руку за пазуху.

– Кто? – голос за дверью прозвучал внезапно, ни шагов не было слышно, ни движения какого, и оперативники замерли от неожиданности. Колотов взглянул на сотрудников, кивнул им и заговорил громко:

– До каких пор, вообще, ты безобразничать будешь, понимаешь ли?! Спокойно жить, понимаешь ли, нельзя! То музыка грохочет, то воду льешь, все потолки залил, поганец, понимаешьли! Житья нет, покою нет, управы нет! Я вот сейчас в милицию, я вот в ЖЭК!

– Тише, тише, не шуми, – забасили за дверью, – ща все уладим, – защелкали замки. – Ты что-то перепутал, сосед. У меня ничего не льется.

Дверь открылась, и в проеме возник темный силуэт. Колотов метнулся к нему, встал вплотную, чтоб лишить седого красавца маневренности, и выдохнул ему в лицо: «Милиция», – и только потом поднес к его глазам раскрытое удостоверение. Маратов сказал: «Ой», – и отступил на шаг. Колотов шагнул вперед, а за его спиной в квартиру втиснулись оперативники и шофер. Колотов упер палец в живот художнику и порекомендовал, обаятельно улыбаясь: «Не дыши!»

– Чисто, – доложил из комнаты Скворцов.

– Вернее, пусто, – поправил Лаптев. – Что касается чисто ты, то сие проблематично.

– Слова-то какие знаешь, – позавидовал Скворцов.

– На счет «три» можете выдохнуть, – сказал Колотов, – и почувствуете себя обновленным.

Колотов сделал несколько беспорядочных пассов руками, затем замер, направил на Маратова полусогнутые пальцы и, насупив брови, произнес загробным голосом:

– Раз, два, три!

На счет «три» благородное, слегка потрепанное лицо живописца налилось злобой, глаза подернулись мутной пеленой, как перед буйным припадком, и он выцедил, прерывисто дыша:

– Сумасшедший дом!.. Произвол!.. И на вас есть управа!

– Новый человек! – восхитился Колотое.

– Вы ответите! Это просто так не пройдет, – продолжал яриться седой художник. – Меня знают в городе!..

– Вы достойный человек, никто не оспаривает, – заметил Колотое. – Но наши действия вынужденны. – Колотов широко и добро улыбнулся. – Сейчас я все объясню.

Он захлопнул входную дверь, с удивлением обратив внимание на то, что изнутри она обита высшего качества белым, приятно пахнущим дерматином. Да и прихожая в мастерской, как в квартире у сановного человека, отделана темным лакированным деревом, на стенах причудливые светильники, пестрые эстампы, под ними два мягких кресла, стеклянный прозрачный столик, плоский заграничный телевизор с чуть ли не метровым экраном. Замечательная жизнь у отечественных живописцев. А все жалуются…

Колотов прошел в небольшую квадратную комнату, Маратов, нервно одернув длинный, заляпанный краской свитер, деревянно шагнул за ним. И здесь неплохо. Светлые узорчатые обои, стереоустановка, опять же картины и эстампы. Только вот, прав был Лаптев, не совсем чисто. Несколько сдвинутых вместе кресел опоясывали маленький столик с остатками вчерашнего, видимо, бурного ужина – грязные тарелки, пустые бутылки, окурки повсюду – на полу и даже на кушетках.

Сегодня у авангардиста Матюшкина соберутся интересные люди, вспомнил Колотов. Споры, разговоры, смех, вкусные напитки, влажная духота, и завлекательная дикторша по левую руку, рядом, вплотную, можно ласково коснуться невзначай…

Колотов провел по лицу ладонью, усмехнулся, повернулся к Маратову:

– Интересная у вас жизнь, Андрей Семенович, выставки, вернисажи, премьеры, банкеты, много знакомств, много замечательных людей вокруг…

– Неплохая жизнь. – Угрюмый художник стоял у окна, скрестив на груди руки. – Да не вам судить.

– Но много и случайных знакомств. – Колотов не реагировал на такие нехорошие слова. – Кто-то подошел в ресторане, кого-то привели в мастерскую друзья. Так?

Художник молчал, неприязненно глядя на Колотова.

– И разные бывают эти знакомые, и плохие, и не очень, честные и нечестные, – с простодушной улыбкой продолжал Колотов. – Всем в душу-то не влезешь.

– Что вы хотите? – нетерпеливо спросил Маратов,

– Помогите нам. Вспомните одного занятного человечка. Лет сорока пяти – пятидесяти, высокий, дородный, радушный, хорошо одевается, ходит вальяжно, глаза серые, нос прямой, чуть прижатый внизу, зовут, по-моему, Василий Никанорович, иногда кличут… Стилет.

Маратов покрутил головой.

– Не знаете? – уточнил Колотов.

Художник опять покрутил головой, разжал руки и, тщательно послюнявив палец, стал стирать пятно охры, въевшейся в свитер, видать, не один год назад.

– У меня есть человек, – сказал Колотов, разглядывая городские пейзажики, развешанные на стенах, – который подтвердит, что видел вас вдвоем. Два раза.

– Да мало ли их, с кем я встречаюсь! – опять взъярился Маратов. Седые волосы встопорщились на висках. – Пети, Саши, Мани…

– Я про это и говорю. – Колотое сделал наивное лицо и заговорил с художником, как с дитем. – Вспомните, вспомните… – Он указал на дверь, расположенную напротив входной. – Что там?

– Рабочее, так сказать, помещение, – словно декламируя стихи на торжественном вечере в День милиции, проговорил Скворцов. – Прибежище, так сказать, творца. Короче говоря, мастерская. Скульптуры, картины, мольберты и кисти…

Колотов посмотрел на дверь, потом на Скворцова, потом опять на дверь. Скворцов хмыкнул.

– Пойдем понаслаждаемся, – сказал он Лаптеву.

– Доброе помещение, – заметил Колотов, повернувшись к художнику. – Вторая квартира. Не многовато, а? На одного?

– Не понял?! – вскинул голову Маратов. – Я по закону. От исполкома. Мне положено. За свои деньги!

– Притон, – коротко квалифицировал Колотов и кивнул на грязный стол.

– Дружеская встреча по поводу…

– Антиобщественный образ жизни. Система.

– Да уверяю вас, это не так.

– Заявления соседей…

– Завистники…

– Связь с уголовно-преступным элементом, совращение малолетних, наркотики…

– Да нет же, нет!…

Глухо грохотнуло в масдерской, мелко задрожал пол под ногами. Маратов насторожился, посмотрел затравленно на безмятежного Колотова и кинулся в мастерскую. Не добежал. В дверях перед ним вырос Скворцов. Он сокрушенно качал головой. Лицо у него было расстроенное и виноватое, в глазах искренняя мольба о прощении.

– Случайно, – тихо проговорил он. – Не нарочно. Я такой крупный, плечистый, а у вас там всего так много. Тесно. Задел ба-а-лыпой бюст, – он вздохнул, показал руками, какой был большой бюст, – какого-то толстого, ушастого дядьки…

– О, боже! – прозудел Маратов. – Это же директор универ… – Он махнул рукой.

– А там еще остался Лаптев, – произнес Скворцов и указал пальцем себе за спину. – Он тоже немаленький.

Маратов тряхнул головой, как лошадь после долгой и быстрой дороги, повернулся к Колотову.

– Знаю я этого Василия Никаноровича, – негромко сознался он и, помедлив, раздраженно повысил голос, – Знаю! Знаю!

– Вот так бы сразу, – заулыбался Колотов.

– Иезуиты! – не сдержался художник.

– Оскорбление при исполнении? – справился Скворцов у Колотова.

– Кто-то привел его ко мне, не помню кто. – Художник ногой загнал под стол валявшуюся на полу пробку. – Мы сидели, выпивали. Народу было много. Шум, гам. Музыка. Я был пьян. Познакомились. Он мне понравился – широкий дядька, Я ему тоже вроде. На следующий день он пришел. Работы мои смотрел. Купил кое-что. Дорого дал. Я отказывался, а он – нет, мол, бери, ты, мол, настоящий художник, ну и так далее. Потом раза два встречались. Он мне заказы делал. Пейзажики разные… Я писал.

– Все? – спросил Колотов.

– Все. – Маратов приложил руки к груди.

– Как вы связывались?

– Он звонил.

– Как его найти, вы знаете?

– Нет, нет, нет.

Из мастерской вышел Лаптев. Он был весел. Маленькие глазки его возбужденно блестели, как перед долгожданной встречей с любимой. Он хитро подмигнул, потом закатил глаза и покачал головой.

– Там такое!.. – наконец подал он голос.

– Ну, – поторопил его Колотов.

– Три стопочки икон за мольбертами, среди хлама. Красивые. У бабки моей, простой русской крестьянки, – зачастил шофер, – были менее сверкающие и симпатичные. Они были скромные и эта… непритязательные. А она ведь была трудовая женщина, не бедная…

– Как вы смеете? – лицо Маратова обострилось, появился неровный румянец на скулах. – Вы не имеете права обыскивать. Покажите ордер!..

– Это случайность, – успокаивающе проговорил Колотов. – Товарищ Лаптев любовался картинами и вдруг увидел необычные предметы и в порядке дружеского общения поведал нам. Так? – повернулся он к Лаптеву.

– Конечно. – Лаптев развел руками и с осуждением посмотрел на художника, мол, как ты можешь меня, такого симпатягу, подозревать в чем-то непотребном.

Художник с силой потянул вниз длинный свитер, повел подбородком.

– Я буду жаловаться! – сквозь зубы веско проговорил он.

– Ладно, хватит! – отрезал Колотов. – Закончили наши игры. Давай все, как есть, живописец. Начал говорить, говори до конца. – Колотов извлек из кармана листок. – Вот опись похищенных за этот год икон. Если хоть одна из них найдется среди твоих…

Маратов перестал тянуть свитер, посмотрел в окно. Пасмурно. Осень, конец сентября. Нижние окна соседних домов отливают желтым – это деревья смотрятся в них, смотрятся и грустят о прошедшем веселом лете. Он вспомнил другую осень, подготовку к первой выставке, суету, радостное возбуждение, предощущение чего-то значительного, великого, светлое пятно Наташиного лица в ночи, холодный фужер с шампанским, прижатый ко лбу, и как он шептал в маленькое, нежное ее ушко: «Это мой шанс, я чувствую, мы уедем к черту из этого городишки, мы будем жить в Москве, она падет ниц передо мной, как не пала перед Наполеоном…»

– Картины не приносят большого дохода, – негромко проговорил он. – Здесь нет истинных ценителей. А за реставрацию икон он платил очень прилично. Самое главное, что я не спрашивал, откуда они. Я и вправду не знал, откуда они. Вы верите? – Он заглянул в глаза Колотову. – Верите?

Колотов молчал, безучастно разглядывая Маратова.

– Он звонил сегодня утром, – продолжал погрустневший художник. – Сказал, какие-то неприятности у него, сказал, что позвонит завтра после двух и заедет за товаром, в смысле – за готовыми досками…

– Наши сотрудники останутся у вас, – сказал Колотов. – Придется не выходить никуда, покуда он не придет. Потерпите. Ну а потом подумаем, что с вами делать.

Он не мог заснуть до трех часов ночи – старался запомнить, как разговаривал с художником, пытался поточнее вспомнить выражения, которые употреблял в допросах Питона и Гуляя, восстанавливал эмоциональное состояние, в котором пребывал в те моменты, – нельзя же осрамить великий милицейский клан перед этими фасонистыми киномолодцами – и утром уже четко знал, что и как будет говорить на допросе с киношным жуликом.

В управление он вошел веселым, бодрым, подтянутым, несмотря на то, что спал-то мало. Заглянул в предоставленный съемочной группе кабинет. Капаров тоже был сегодня бодрый и подтянутый. Он обрадовался, увидев Колотова, улыбаясь, заспешил навстречу.

Колотов машинально кивнул, не сводя глаз с черного зрачка камеры.

Капаров поймал его взгляд, хмыкнул.

– Она еще не работает, – сказал он.

– Я вижу. – Колотов постарался произнести эти слова сухо и безразлично.

– Для начала прорепетируем. Хорошо? – Капаров все время улыбался и делал доброе лицо, будто разговаривал с малышом.

Колотов поудобней расположился за столом.

– Расслабьтесь, – посоветовал режиссер. – Забудьте о камере, о дигах, о людях, обо мне… Постарайтесь забыть. Люди вашей профессии должны уметь отключаться.

– Я отключился, – неуверенно произнес Колотов.

– Вот и прекрасно, – сказал Капаров. – Начнем. Представьте, что я задержанный. Вот я сажусь напротив. – Режиссер сел. – Я расстроен, мрачен, весь в себе. – Режиссер понурился, поджал губы, с нехорошим прищуром покосился на Колотова. – Импровизируйте, – осиплым в студеных застенках голосом проговорил он.

Колотов откинулся на спинку стула, постучал пальцами по столу, поднял глаза на режиссера, открыл рот, набрал воздуха, застыл так на мгновенье и выдохнул, помотав головой.

– Ну что? – тихим, терпеливым голосом спросил режиссер.

– Сейчас. – Колотов переменил позу. Он оперся на стол руками и подался вперед, набрал воздуху…

– Вы будете говорить или нет? – вдруг произнес он едва слышно текст сценария и по инерции продолжал. – Лучше признавайтесь сразу…

Режиссер сочувственно посмотрел на него и негромко засвистел незатейливый мотивчик из телефильма про знатоков.

– Так, – сказал он, когда закончил насвистывать. – Что случилось?

Колотов молча пожал плечами и закрыл глаза. Он увидел Питона, его смуглое, брезгливое лицо, его большой, тонкий рот, кривящийся в усмешке…

– Сейчас, – сказал он. – Минуту.

– Может быть, создать обстановочку? – поинтересовался Капаров. – Вы тогда соберетесь. Знаете, как бывает в эстремальных ситуациях? – он крикнул за спину: – Саша, Володя, Семен, давайте свет, звук, готовьте камеру.

Ударили белым диги. Под веками защипало. Колотов зажмурился.

– Сейчас привыкнете, – уже невидимый из темноты успокоил Капаров.

На какое-то время все словно забыли о Колотове. Режиссер громко и раздраженно отдавал указания, шумно засуетились люди из съемочной группы, оператор ругался с помощником из-за какой-то кривой бобины. Колотов тем временем курил и усиленно сосредоточивался.

– Все! – крикнул наконец режиссер. – Работаем. – Он снова сел на стул, сделал бандитское лицо, сказал Колотову с хрипотцой, нажитой в жестоких карточных спорах: – Сегодня снимаем только вас. Я подыгрываю за актера. Давайте. Приготовились, – крикнул он. – Хлопушка! Мотор! Начали!

Застрекотала камера, затихли в темноте киношники. Колотов сначала откинулся на спинку, некоторое время пристально смотрел на Капарова. «Хорошо», – подбадривая, прохрипел режиссер, потом Колотов стал угрожающе наклоняться вперед, пальцы его побелели, вжимаясь в стол, он открыл рот, вздохнул…

– Вы будете говорить или нет?! – рявкнул он. – Лучше признавайтесь сразу!..

– Стоп! – скучно приказал режиссера – Довольно. Пленка у нас в стране дорогая…

Оператор снял кепочку, провел рукой по волосам, Потухли диги, медно мигнув напоследок.

Капаров помассировал шею, медленно поднялся, подошел к неподвижно сидящему Колотову, положил ему руку на плечо.

– Не расстраивайтесь. Ерунда, – сказал он. – Мы найдем актера.

Ассистенты и рабочие, переговариваясь, потянулись к двери, «Сегодня я возьму Стилета, – подумал Колотов, – и все будет хорошо».

Примечания

1

Беляк – белая горячка (жарг.).

(обратно)

Оглавление

Николай Псурцев Разные роли капитана Колотова

Реклама на сайте