«Убийство на Неглинной»

Фридрих Евсеевич Незнанский Убийство на Неглинной

Пролог САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, КОНЕЦ АВГУСТА 1997 ГОДА

Шел десятый час вечера, когда в кабинете вице-губернатора Василия Ильича Михайлова раздался тягучий сигнал телефона правительственной связи, в просторечии именуемого «вертушкой». Хозяин кабинета, круглолицый и широкоплечий шатен сорока с небольшим лет, не глядя, привычным жестом снял трубку. Голос говорившего был знаком:

– Привет тебе. Как самочувствие?

– Вашими молитвами, Михаил Гаврилыч. Что так поздно?

– Решение принято, Василий Ильич. Даю добро.

– Та-ак… – протянул Михайлов и, машинально взяв трубку другой рукой, облокотился на стол, навалившись грудью. Помолчал. – Я надеюсь, вам уже доложили о… дебатах по поводу акционирования «Озона»? Я пока держу оборону, но против совершенно бешеного напора и ваших и наших могу не устоять. В прямом смысле.

– Да брось, Василий Ильич! – раскатисто, но не очень искренно рассмеялся звонивший. – Можно подумать, что мы не вместе с тобой затевали всю эту кампанию! А то я тебя плохо знаю! Да, конечно, – посерьезнел он, – я понимаю, что приватизация такого гиганта, как наш «Озон», чревата… некоторыми, скажем так, последствиями. Но ты не забывай: сейчас это твои живые деньги. Это твои главные акции на следующих выборах, понимаешь? Я хочу, чтоб именно это ты знал.

– Сие нам ведомо… Не корысти ради, а токмо пользы общественной для…

– И еще. Я хочу, чтоб ты правильно меня понял. Нам придется несколько сместить, так сказать, намеченные ориентиры, Василий Ильич. Поверь, не моя это инициатива, но у нас, в Москве… словом, мы тут, как принято говорить, посовещались… Короче, основной груз ответственности возьмет на себя банк «Универсал». Потапова ты знаешь. Если нет, познакомлю, толковый мужик. Речь, конечно, как ты понимаешь, идет о контрольном пакете. Ясна картина?

– А что будем делать с его конкурентами? Они не успокоятся.

– Бог не выдаст, как говорится… Да и ты не новичок. Знаешь такую байку? Доступ к телу ограничен.

– К чьему телу-то? – вздохнул Михайлов.

– Ну-ну, – покровительственно заметил звонивший. – У Потапова, кстати, есть еще несколько деловых предложений. Он либо сам подъедет, либо я тебя на парочку деньков сюда вытащу. Есть о чем поговорить по душам. Ну а как там твоя большая половина?

Он имел в виду супругу Василия Ильича, женщину могучую и не знающую сомнений. В отличие от мужа.

– На этом фронте без перемен, – отшутился Михайлов.

– Ну, я рад за тебя. Значит, договорились. Решение кабинета ты получишь в течение двух дней. С Богом!

Положив трубку, Михайлов тяжело задумался. И было над чем. Недели полторы назад в Коммерческом клубе, куда Михайлова специально пригласили на обед новые питерские бизнесмены, как бы сам по себе затеялся острый разговор о явной экспансии московских банков и о той двусмысленной политике, которая проводится под крылом кабинета министров России. А кому же, как не Михайлову, являющемуся председателем Комитета по управлению городским имуществом, было не знать об этом. Крупнейшие предприятия последовательно и целеустремленно доводились до банкротства, а затем за вполне символические миллиарды «деревянных» становились чужой собственностью. И эта волна катилась по всей стране: на Дальнем Востоке, в Кузбассе, в срединной России, и здесь, в бывшей северной столице. И за каждой такой акцией стояли вполне конкретные банки, финансовые группы и лица. Жестокий передел напрочь сметал конкурентов, обострял борьбу уже в высших эшелонах власти.

Как понял Михайлов, именно желание оградить себя от вторжения неразборчивой в средствах достижения целей Москвы и заставило каким-то образом сплотиться петербургским деловым людям, судьба большинства из которых была уже предрешена. Объяснять эту банальную истину было смешно, и Михайлов старался отделываться от особо воинственных наскоков с присущим ему юмором.

Однако были среди собравшихся двое-трое молчаливых слушателей. Они, казалось, не обращали внимания на шутливые реплики официального хозяина городского имущества, а занимались исключительно обедом. Михайлов, конечно, знал их, как ведомо ему было и то, что стародавние времена, о которых грезило большинство присутствующих, этих «новых русских» и на порог бы подобного заведения не пустили. Но времена изменились, и бывшие воры, чьи истинные капиталы не поддавались никакому государственному учету, заняли-таки свои места в новейшей иерархии. И власть их далеко распространялась за видимые пределы. Равнодушные физиономии, незаинтересованные взгляды… Это все, знал Михайлов, элементы большой игры, где все остальные участники, суетящиеся со своими «острыми» вопросами, лишь обычные фишки на клетчатой доске истории нового российского времени.

Тягостное впечатление произвело их молчаливое присутствие на Михайлова. Ибо здесь лишь он один мог знать, какой следующий шаг сделает государство в своей экономической политике и чем этот шаг отзовется для «мелкой сошки».

И вот теперь шаг сделан. Крупнейшее отраслевое производственное объединение среди предприятий оборонной промышленности, акционированное и доведенное до полной нищеты, должно быть принесено в жертву федеральному бюджету. Госкомимущество, по сути, утвердило план приватизации «Озона», выставляемого на торги, где все приоритеты, как только что сообщил из Москвы вице-премьер Нечаев, один из авторов этой идеи, отдаются банку «Универсал». Следующим на очереди будет морской порт, чьи долги государству уже превысили любые мыслимые цифры.

Но ведь именно от этого остерегали Михайлова предприниматели из Коммерческого клуба, отстаивавшие своей интерес, и он старался удержать на лице хорошую мину, доподлинно зная, что игра давно сделана и им в ней места нет. А ведь гнев обманутых бывает страшен.

«Что ж, – усмехнулся он, поднимаясь и гася свет настольной лампы, – может, Бог действительно не выдаст, как уверяет Михаил Васильевич…» Он набрал четыре цифры внутреннего телефона.

– Новиков у вас? Пусть ждет в машине. Я уезжаю…

Высадив хозяина возле подъезда и поднявшись вместе с ним на четвертый этаж, Сергей Новиков, телохранитель и шофер Михайлова, подождал, пока за Василием Ильичом закроется дверь квартиры и, насвистывая, легкой походкой пошел по лестнице вниз. Уже сел в машину, когда зазуммерил «сотовик». Наверное, хозяин что-то забыл, решил он.

– Я еще тут, Василь Ильич! – сказал в трубку.

– Не гони коней, Митроха, – услышал он и насторожился: голос был незнакомый. Но дело в том, что Митрохой его звали всего несколько человек.

– А это кто? – внутренне напрягаясь, спросил он.

– Тебе привет привезли. – Голос был какой-то странный, будто механический. – Ты домой едешь?

– Машину поставить бы надо…

– Ну ставь давай и подгребай до хаты. Мы тебя там и встретим.

– Кто это – мы и как я вас узнаю?

– Мы сами тебя узнаем. Да ты не бзди, парень, мы по делу. Обсудим…

Хотел было ответить им Сергей, по-русски соответственно, но почему-то не решился.

– А вы-то далеко? Чего гонять туда-обратно! Лучше я сначала к вам подскочу.

– Можно и так. Выруливай на улицу и направо. Мы подойдем.

Но получилось так, что не они подошли к нему, а он сам подъехал к ним. Двое мужиков в джинсе и коже, один постарше, другой – ровесник Сергею, лет двадцати пяти – двадцати семи. Хотя в таком свете хрен чего разглядишь. У обоих сумки, какие носят «челноки». Сергей остановил машину, а те молча уселись на заднее сиденье.

– У тебя тут как, в порядке? – спросил тот, кто постарше. У него был сухой, без интонаций, голос.

– В смысле поговорить? Можно. Куда едем?

– На первый случай желательно к тебе. Ты один живешь. А как соседи?

– Да, в общем, ежели не базарить, нормально. Один – алкаш. Остальные – народ занятой. А вам надолго?

– Дело сделаем, и – обратно.

– Ясно. Так от кого привет-то?

– От Серафима.

– Эва! – только и сказал Новиков.

Серафим был серьезным человеком. Даже более того. И если бы сам Сергей не прошел до сегодняшнего дня и медные трубы, и волчьи зубы, то, пожалуй, испугался бы. Но привет от Серафима значил в любом случае очень многое. И дисциплина в этом деле была жесткой. Если не сказать жестокой. Не хотел спрашивать, себе ж на голову, однако не мог и правилам изменить:

– Я нужен?

– За тем и приехали.

– Ясно… – В животе противно заныло. – Лады. Поговорим…

Подъехали к дому, по лестнице поднялись на шестой этаж. Сергей открыл ключом дверь в полутемный коридор квартирного отсека, прошел между нагромождениями выставленных за двери вещей, вошел в свою квартиру, зажег свет и призывно махнул рукой: быстро проходите. Гости бесшумно миновали коридор.

Закрыв дверь, Сергей обернулся к ним. Тот, который был постарше, назвался Николаем, молодой, длинноволосый, – Мансуром. Прошли на кухню, сели у стола.

– Жрать хотите? – спросил Сергей.

– Чего-нибудь горяченького… можно, – тонким, почти женским голосом сказал молодой. Сергей удивленно посмотрел на него: если бы не звали Мансуром, точно сошел бы за бабу.

– Особо-то ничего нету, – сказал он. – Сардельку вот могу. Чай есть.

– Если у тебя еще дела, кстати, – разрешил Николай, – мы и сами справимся.

– Да это… сколько угодно. Спать тут, конечно… Раскладушка есть. Матрас еще.

– Устроимся, – отмахнулся Николай.

– Ну ладно… – тянул Сергей, не решаясь ни уйти, ни вопроса задать. – Я это… собственно, вам-то зачем нужен?

Николай взглянул на Мансура, и тот криво усмехнулся, отчего лицо его приобрело неприятное, даже противное выражение.

– Нам не ты, нам твой хозяин нужен. – Николай в упор и с ожиданием смотрел в лицо Сергея, как бы ловя любое его движение.

– Зачем он вам? – хрипло спросил Новиков.

– Заказ, – коротко ответил Николай, не спуская глаз.

– Так… – Сергей устало сел на стул. – А я, значит?…

– А ты его привезешь, – сухо ответил Николай. – Так сказал Серафим.

Сергей долго молчал. Потом встал:

– Поеду. Машину поставить надо.

– Ты не ответил, – с угрозой произнес Николай. Мансур молчал, лениво глядя на Сергея.

– Слушай, ты! – сорвался на крик Новиков. – Ты сюда чего приехал? Свое дело делать? А я тебя не знаю! Я сам спрошу! И ты мне не указ, понял!

– Не ори, – спокойно ответил Николай. – Серафим ждет твоего звонка. Да – нет, весь ответ, так он сказал. Но если ты… – он угрожающе поднял указательный палец.

– Послушай, – едва сдерживая себя, очень тихо заговорил Сергей, – я с Серафимом в канализационной трубе, в говне, трое суток сидел, а где ты был, я не знаю, понял?

– Кончайте базар, – мягко сказал Мансур. – Ты, Сергей, езжай сейчас по своим делам, а когда вернешься, обговорим, что и как делать. Где, говоришь, у тебя сардельки? Надеюсь, не свиные?

– Говяжьи! – Выходя, Сергей еле сдержался, чтобы не хлопнуть дверью.

– Чудак! – усмехнулся Мансур. – Не зли его. Он все сделает, я вижу.

– Серафим вроде уверен в нем. Иди прими душ, дорогая. Я думаю, у нас полчасика есть. Может, успеем? Я ведь соскучился.

– Бегу, – и Мансур мягким женским движением потрепал Николая по щеке.

ПО ИНИЦИАТИВЕ ГЕНЕРАЛЬНОГО ПРОКУРОРА

– Саша, извини, но если ты не очень занят, загляни ко мне.

– Не занят – в каком смысле? – удивился Турецкий.

– Ну, я же не знаю, какие у тебя в настоящий момент дела, – начал сердиться Меркулов, что выдавало его с головой: будь что-нибудь обычное, просто сказал бы «зайди». А поскольку с оговорками, если, мол, ты не очень… и так далее, значит, приготовил очередную бяку. Какую-нибудь тухлятинку, куда вынужден сунуть носом, хотя и не нашел для себя оправдательных причин, лучшего друга и верного младшего соратника.

А впрочем, зачем Косте нужны какие-то оправдания? Если он, будучи заместителем генерального прокурора, имеет чин государственного советника юстиции первого класса, что в армейских условиях приравнено к генерал-полковнику, а лучший друг – всего лишь просто полковник, или старший советник юстиции. Это Славке Грязнову легко острить: «Пламенный муровский привет господам советникам!» Они-то, может, и советники, да куда там второму до первого!

Впрочем, Славка – вот он, сидит напротив и с неподдельным интересом ждет продолжения диалога. Разговор-то по громкой связи.

– В настоящий момент? – Турецкий сделал как бы задумчивую паузу и подмигнул Грязнову. – Обсуждаем с коллегой план розыскных мероприятий. Подходит такой вариант? В конце концов, Костя, чем могут заниматься нормальные люди, если рабочий день кончился… – и он сдвинул левую манжету, – полтора часа назад?

– Это хорошо, что ты задержался на работе, а то я хотел было домой к тебе звонить, да вспомнил, что Клавдия, уходя, сказала: «Там к Сан Борисычу Грязнов пошел». Так что, если вы с ним еще не закончили свой… план, забирайте остатки, э-э… ваших набросков и валите ко мне. Только учти, у тебя до поезда чуть больше трех часов. – И Меркулов отключил связь.

– Ни хрена себе! – озабоченно произнес Грязнов. – Чего это с ним случилось?

– А ты не понял? – рассмеялся, впрочем, без особой радости, Турецкий. – Он же всю эту мутату ради последней фразы затеял. Хитрый черт! Прямо сказать не может: ты, мол, Саня, извини меня, старого дурака, но расклад получается такой, что тебе придется в очередное дерьмо окунуться, такая уж у тебя планида, друг ты мой сердечный! Пойдем, однако, пока ему не пришла в голову идея похуже…

Турецкий завинтил пробку ополовиненной литровой бутылки водки и сгреб мусор со стола в корзину. Грязнов завернул в бумагу оставшиеся пирожки с капустой, которые купил еще горячими по пути в Генпрокуратуру. – Хорошие пирожки, особенно когда ты весь день без обеда.

– Интересное дело, – бурчал Слава, – где это меня могла видеть Клавдия Сергеевна? Я ж в их крыло не заходил.

– Э, дарагой! – с кавказским акцентом заметил Турецкий. – В этом доме служба информации поставлена на недосягаемую висоту! Ти понял?

– Стараюсь, но что-то не получается.

– Идем, по дороге расскажу.

Турецкий оглядел кабинет, проверил ручку сейфа, подергал ящики письменного стола – заперты ли, снял с крючка куртку и, вздохнув, погасил свет. Грязнов усмехнулся:

– У тебя прямо ритуал прощания с кабинетом!

– А кто его знает, что приготовил Костя? Кабинетик-то этот он мне буквально по дружбе устроил, к генеральному ходил, чтоб я тут у них под боком находился, и перевел меня из Благовещенского переулка сюда, на Дмитровку.

– А вы, господин советник, чего же хотели? Сидели бы себе в следственном управлении и не лезли сюда. Так нет же – ведь тут на виду! Помелькаешь в коридорах, подсуетишься – глядишь, кто-то и сообразит: «А что это какой-то полковник в нашей вотчине отирается? Непорядок!» И дадут тебе генеральский погон, чтоб не выпячивался.

– Твоими бы устами да мед пить… Ох, Слава, генералы у нас секретаршами от народа загорожены, так что не подсуетишься.

– Ладно, хрен с ними. Ты чего-то начал про информаторов, а?

– Так это я просто старый анекдот вспомнил. Про товарища Сталина. Рассказать?

– Давай, давай, дорога дальняя…

И в самом деле, здание Генеральной прокуратуры построено так, что даже хозяева тратят уйму времени, чтобы пройти из одного конца здания в другой – чего уж тут говорить о приходящих. И поскольку кабинет Меркулова находился именно в противоположном крыле, к тому же на другом этаже, а в коридорах встречались одни полотеры, можно было и поговорить.

– Был такой писатель – Михаил Булгаков, слышал?

– Знаю. Дом на Большой Садовой, вечно там какая-то хреновина…

– Ага. Так вот, рассказывают, вызвал писателя к себе товарищ Сталин и спрашивает: «Говорят, Юрий Карлович Олеша пьет, это так?» – «Так, – отвечает Булгаков, – но не более других». – «А не продаст?» – спрашивает опять Сталин. «Не думаю, – говорит Булгаков, – для этого он слишком талантлив». – «Талантлив, говорите? – Сталин фыркнул в усы. – Это меняет дело». Берет синий карандаш и что-то зачеркивает в большой папке, которая лежит у него на столе. Потом закрывает папку и запирает в сейфе. «Во всяком случае, – говорит, – могу обещать вам лично, что о нашем разговоре Лаврентий не узнает…» А в этот момент портрет Берии, который висел над сейфом, вращал глазами!

Последние фразы Турецкий произносил со зловещим кавказским акцентом. Славка отсмеялся, потом спросил:

– А этот… Олеша, он кто?

– Тоже писатель. «Три толстяка» в кино видел? С Баталовым?

– По телевизору показывали. А чего он еще написал?

– Он, Славка, больше афоризмами последние годы пробавлялся.

– Ну например?

– «Озверевший фраер страшнее бешеной собаки». Подходит?

– Наш человек… Значит, ты подозреваешь?…

– Толку от моих подозрений! – И Турецкий выдал такую шутку, что Грязнов раскатисто загоготал, вытирая ладонью глаза. Полотеры смотрели на него подозрительно: в коридорах со скатанными ковровыми дорожками и сияющими натертыми полами вести себя следовало сдержаннее. Всем, но не Грязнову. Потому что за его спиной, как бы это кому-то из сидящих в данном здании не нравилось, стоял МУР. А это – не хухры-мухры. Только вот никак всё не могли убрать из Славкиной должности четыре идиотских буковки «врио». Потому и был он «вечным» исполняющим обязанности начальника, потому, кстати, и генералом не был. Но это, как говорится, все следствие. Причина же была в другом: не любил Грязнов ходить в министерство и в глаза замам подобострастно заглядывать. В принципе плевал он на них, и они это знали. А что сыскарь от Бога, так за то его и держат, за то и зарплату выдают. Понимал Турецкий, откуда у его друга такое непочтительное, мягко выражаясь, отношение ко всякого рода генералам. И не осуждал его.

А что касается слухачей – или стукачей, как будет угодно, – то этой публики всегда хватало в правоохранительных конторах всех степеней. Иначе каким образом содержание секретных совещаний у того же генерального прокурора немедленно становилось известным в некоторых, сильно заинтересованных структурах, не исключая криминальные?… Были времена, когда «жучков» находили в кабинетах заместителей прокурора. Но тогда это была, в общем, довольно грубая работа, следы которой при необходимом минимуме знаний легко обнаруживались. А нынче подобная подслушивающая техника монтируется в батарейках, конденсаторах, и хрен их неспециалист обнаружит. Поневоле будешь помалкивать в тряпочку. Враг не дремлет! Вечный лозунг России на все времена. Вот и получается, что не о делах насущных в родных стенах речи ведут, а в основном анекдотиками народ перебивается. Когда же всерьез приспичит, говорят: «А не пойти ли нам, дружище, в Столешники, свежих пирожков испробовать?» Словом, восемнадцатая серия про Штирлица…

Меркулов выключил верхний свет и сидел с настольной лампой. Потому лицо его оставалось в тени. Стол был идеально чист. На краю – свернутая газета. Это он, наверное, вместо скатерти приготовил, чтоб нечаянно полировку не запятнать. Столоначальник – одно слово.

– Привет, Вячеслав, – Костя протянул руку, не вставая. – Извини, старый становлюсь, ленивый, да и спина чего-то…

– А ты не расклеивайся, – нравоучительно заметил Грязнов, пожимая пухлую ладонь. – Рано еще. Как там твои?

– Спасибо, в порядке. Нам время тлеть, а им – цвести!

– Скажите на милость, – пробурчал Турецкий, расстилая газету на столе, – какие мы расслабленные и огорченные! Не верь ему, Славка, это он специально для тебя несчастного изображает. А сам вычисляет, как бы это мне вонючую такую пилюльку в пасть затолкать и чтоб я ее схавал и не выдрючивался.

– Вячеслав! – слабым голосом пожаловался Меркулов. – Ну хоть бы ты его научил не хамить пожилому и усталому начальству! Ведь вот как сейчас встану да как дам ему! Господи, за что?! Почему должен терпеть?… Доколе?!

– Славка, – засмеялся Турецкий. – Ты с попами дружил, как там известный протопоп своей женке ответствовал, не помнишь? Ну, когда она пытала его: долго ли еще муки терпеть?

– До самыя до смерти, – усмехнулся Грязнов. – Ино еще побредем.

– Вот именно, доставай пирожки. Это у нашего генерала от голода. Или недопития.

– Нахалы вы, – вздохнул Меркулов и вдруг забеспокоился: – Эй, голубчики, я эту газету совсем для другой цели приготовил! Стоп! – Константин Дмитриевич перевернул ее, осмотрел и ножницами вырезал небольшую заметку на первой полосе. – Вот так, а остальное можете использовать, как заблагорассудится.

– А чего там, Костя? – сунул нос поближе Турецкий.

– Для тебя, голубь ты наш! На, читай. Можешь про себя. А бутылочку-то давай сюда. Слава, прими у него.

Меркулов ушел в приемную, где у Клавдии в шкафу хранились рюмки и печенье к чаю. Заодно пошарил в холодильнике и обнаружил непочатую банку крабов. Вернулся, протянул банку Грязнову:

– Инструмент найдешь?

– Обижаешь, начальник…

Турецкий тем временем прочитал заметку. Суть ее была в том, что вчера в девять утра в Питере был застрелен вице-губернатор, ехавший с супругой из дома на работу, в Смольный. Выстрелы раздались, когда машина в запрещенном месте поворачивала с улицы Рубинштейна на Невский. Сам Михайлов получил смертельные ранения в грудь и голову. Касательное ранение в голову получила и супруга вице-губернатора, сидевшая сзади. Шофер успел выскочить и удрать, поэтому, можно считать, отделался легким испугом. Киллер-профессионал, стрелявший с крыши дома напротив, в спешке бросил оружие – автомат Калашникова калибра 7,62 и скрылся. Возбуждено уголовное дело, создана оперативно-следственная бригада. У следствия уже нет сомнений, что убийство – заказное, а причиной его могло быть то обстоятельство, что Михайлов, будучи еще префектом в Санкт-Петербурге, оказывал покровительство тамбовской преступной группировке, что, однако, ничем не подтверждается.

– Ну? – спросил Меркулов, увидев, что Саша закончил чтение и теперь размышляет.

Турецкий протянул заметку Грязнову и пожал плечами:

– А какие могут быть вопросы? Все предельно ясно. Тебе-то что непонятно?

– Ну, во-первых, как ты прочитал, убийство совершено вчера утром, газета эта – сегодняшняя, а сводка ко мне поступила полтора часа назад. С уведомлением помощника президента. Как это тебе понравится?

– Не знаю, как вам, коллеги, – сказал Грязнов, – а вот мне не нравится фраза: «в спешке бросил оружие…» Профессионал не бросает, а оставляет. А так-то… Я с Саней согласен: раз уж корреспонденту все до изучения ясно, о чем тут говорить? Правда, лично мне ничего не ясно. Тамбовцев знаю. Мы их вместе с питерскими ребятами в девяностом практически почти прикрыли. Мы… Честно говоря, не столько мы, сколько питерцы, наши просто помогли в нужное время и в нужном месте. Кума тогда взяли, Кумарина. Только наше гуманное правосудие имело на этот счет свою точку зрения: пока то да се, присудили Куму «химию», и он вскоре вышел. И такая кровь полилась! Там татары взялись за тамбовских, казанская группировка. Самого Кума подстрелили, по-моему, чуть ли не в собственной квартире. Слышал, что лечили его тогда лучшие медицинские светила и у нас, и в Европе. Так вот, после девяносто пятого, это я точно знаю, группировка развалилась на несколько мелких групп, большинство из которых ушли в легальный бизнес. А одна группа даже охранное агентство организовала… Да, а с их оппонентами такая была история. В принципе война тамбовских и казанских закончилась в конце девяносто четвертого – начале девяносто пятого, когда взяли лидеров и тех и других. Но в апреле кто-то хорошо подставил татар: выдал руоповцев за конкурирующую группировку. А браткам много ли надо? Открыли огонь, убили старшего лейтенанта. Ну, РУОП и показал им в ответ. Ребята работали «по-жесткому», несколько сотен взяли, и те были счастливы, что попали в камеры живыми. На том бы и кончилось, но оживились связи татар в администрации известного вам питерского демократа, и снова пошло-поехало. Сейчас казанцы контролируют наркоту, игорный бизнес и несколько банков. Все, начальник, иссяк. Дайте горло промочить…

– Погоди, – перебил Турецкий. – Так ты считаешь, что если этот Михайлов, будучи префектом, оказывал содействие тамбовским, то убрать его могли казанцы?

– Я ничего не считаю, я вам изобразил общий фон, а деталями занимайтесь сами. Это не моя компетенция… Возможно, казанцы. Если судить по почерку. Тамбовские, насколько мне не изменяет память, с киллерами не связывались, они все делали сами. А тут заметен профессиональный почерк. Между прочим, наши, столичные, казанцы тоже приглашали наемных убийц, когда воевали с солнцевскими.

– Костя, а чего это ты на меня смотришь, как мусульманин на поросенка? Гадость какую-нибудь придумал? – Турецкий решительно придвинул к себе рюмки и стал разливать водку. – Славка, где наши пирожки? Я ведь не обедал!

– Пожалуй, тебе и поужинать сегодня толком не удастся, – с сожалением покачал головой Меркулов.

– Это по какой же причине? – вскинулся Турецкий.

– Так ведь в «Красной стреле» теперь только буфет. А тебе еще домой заскочить придется, Ирину с Нинкой поцеловать, чего ты давно не делал, одеться, чтоб выглядел не как босяк, а как ответственный представитель Генпрокуратуры, прибывший по личному указанию генерального, понимаешь? Фактически как его помощник, готовящий материалы по оргпреступности.

– На хрена козе баян, Грязнов? Ну ты хоть скажи, что питерские парни – не чета нашим, сами не только работать умеют, но и нужные справки писать. Ты ж с ними пахал! Костя, если это очередная твоя подставка ради спасения чести и достоинства нашего «много обещающего» генерального правоохранителя, то я взбунтуюсь! Я сожгу города и мосты! И вообще, на фиг мне это нужно? Я устал. Мне все надоело. У меня старый брюзга-начальник, от одного вида которого хочется удавиться, а вовсе не топиться в какой-то там Неве. Что скажешь?

– Давайте выпьем, ребята, – ответил спокойно Меркулов, беря в руки рюмку и надкусывая холодный пирожок. – О, с капустой и яйцами! Сто лет не едал. Ну как в добрые старые времена – со здоровьицем! Пей, Саня, нам и твое здоровье дорого. Ты ведь все понял, когда я тебе про поезд сказал?

– Ну?

– Так чего тогда невинную девочку разыгрываешь? Вячеслав тебя достаточно знает, да и я не поверю. Ты лучше вопросы задавай.

– А кто тут сказал, что я согласился? – удивился Турецкий. – Да, вот и Славка слышал, что ты про какой-то поезд говорил. Ну и что? А у меня, оказывается, со здоровьем плохо! Могу бюллетень представить. Ирка мне на прошлой неделе давление мерила – сто шестьдесят на сто. И думаю, с тех пор повысилось. И вообще, чего мой непосредственный шеф мышей не ловит? Пусть подберет тебе… соглядатая в Питер.

– Мне, Саня, сейчас нужен не кто-то из твоих коллег, которых порекомендует Казанский, можно подумать, что я и сам вас всех наперечет не знаю, а именно ты. Ну… есть такое указание. Понял? Там прокурором некто Маркашин. Семен Макарович. Ты его должен знать по эрмитажному делу – См.: Ф. Незнанский. «Опасное хобби». Значит, проще будет разговаривать. Пойми, нам обострения никак не нужны, а кто-то из администрации президента давит на генерального: видимо, этот Маркашин серьезно кому-то поперек горла встал. Перед звонком к тебе я имел беседу с нашим… – Меркулов показал пальцем в сторону кабинета генерального прокурора. – Твой вояж – это его инициатива. По указанию президента, так я склонен понимать.

– Так кого же слушать? И у кого получать указивки?

– У меня, – безапелляционно заявил Меркулов и протянул свою рюмку: – Разливайте, ребята, и валите отсюда. Вячеслав, не сочти за труд, проводи этого оратора и посади в вагон, чтоб не сбежал, как гоголевский женишок. А ты, Саня, приедешь в Питер, разберись, что там делается со следствием по Михайлову, и звони, получишь дальнейшие указания.

Когда закончили и минутку традиционно помолчали, ощущая приятное жжение от качественного зарубежного пойла, Меркулов, оправив обеими ладонями усы, критически оглядел стены своего кабинета, подмигнул коллегам и сказал:

– А не спуститься ли нам…

– В Столешники? – хором сказали Грязнов с Турецким и рассмеялись от такого согласия.

– Вот именно… – Меркулов обнял их за плечи и повернул к двери. – Оставь, – сказал Турецкому, который уже взялся за пустую бутылку, чтобы вынести ее из «конторы», – я еще вернусь и сам уберу.

Стало уже темнеть. Накрапывал дождь. И разговаривать на улице, а ведь именно за этим и вывел их Костя из здания, было довольно-таки неуютно.

– Слушайте, у меня машина, – сказал Грязнов, показывая на милицейский «жигуленок», которым он пользовался в личных целях. – Давайте подскочим в «Будапешт», это ж два шага, а там я гарантирую полную секретность, а?

– Не возражаю, – заявил Меркулов, – но за твой счет.

– Спасибо, добрый человек! – хмыкнул Слава.

– Так чего ты конкретно хочешь от меня? – спросил Турецкий, когда машина, ведомая Грязновым, тронулась.

– Это другой разговор, – довольно заметил Меркулов. – А то, понимаешь… Вот так, россияне!

– Костя, тебе президентский трон спать не дает? – наивно улыбнулся Саша.

– Нет, его помощники, – не принял шутки Меркулов. – А лично мне необходимо знать, cui bono?

– Так, – констатировал Турецкий, – мы перешли на латынь. Грязнов, это значит в чьих интересах. Или кому выгодно? Ты, надеюсь, не забыл наш замечательный юрфак?

– Кому выгодно – будет cui prodest. И не морочь головы старшим. Слушай, что тебе говорят, – не отрываясь от руля, ответил Слава. – Костя прав: именно cui bono.

– Благодарю за моральную поддержку, Вячеслав Иванович, – мимоходом заметил Меркулов. – Так вот, в чьих интересах подставить Маркашина? Кому мешал Михайлов? Вячеслав тебя уже отчасти просветил. А я, честно говоря, и сам не исключал возможности встречи с кем-либо из лидеров этих тамбовских, с тем, кто отошел от явного криминала. Кстати, хочу вам, ребята, сказать, что, кажется, наконец нам удастся утвердить новое положение об освобождении от ответственности лиц, помогающих следствию, в тех случаях, когда они сами могут быть привлечены к уголовной ответственности. Конечно, если Дума перестанет валять дурака и займется, в конце концов, делом. Так вот, Саня, тебе и это уже можно иметь в виду.

– Всего ничего, – хохотнул Турецкий. – Самая малость: надо просто узнать, кто застрелил вице-губернатора, кто изо всех сил подставляет петербургского прокурора и, наконец, по возможности назвать поименно заинтересованных лиц из президентской администрации, из нашей родной «конторы», а также из МВД, ФСБ, Службы спасения президента, в смысле его личной охраны, и… я кого-нибудь забыл, Костя?

– Правительство забыл, – спокойно напомнил Меркулов.

– Ага, точно. Но ведь придется искать от каждой правительственной группировки отдельно. Кого-то – от премьера, а кого-то и от вице-премьеров, причем от каждого из них в отдельности. Ну еще…

– А больше не надо, – успокоил Меркулов. – Справься с упомянутыми. И на все про все у тебя, друг мой, сроку – неделя. Больше дать не могу. Справку представишь генпрокурору. Первый помощник рассмотрит ее вместе с другими подобными материалами, – их готовят такие же, как ты, «ответственные товарищи». Все это обобщат, и наш генеральный выступит с речью. Так что уж постарайся выглядеть умнее других.

– Нет, Грязнов, ты теперь понял, почему я так дорожу своим местом и репутацией? Ну кому еще, только представь, может быть подобное доверено?

– А ты, между прочим, не фиглярничай, – обернулся с переднего сиденья Меркулов. – Ничего особенного. Обычная работа. Ты за нее оклад жалованья получаешь. За одно и голову постарайся не подставлять. Она у тебя, к слову, не такая уж дурная, как ты хочешь показать… Приехали, что ли? Смотри, как быстро! Вячеслав, посади нас так, чтобы мы могли поговорить недолго, но без опаски, а то этот тип действительно решит, что на нем свет клином сошелся…

– А разве не так? – ехидно спросил Турецкий.

– Перебьешься, – усмехнулся Меркулов и, сопя, полез из машины.

РАЗМЫШЛЕНИЯ В КУПЕ СПАЛЬНОГО ВАГОНА

Поскольку решение по поводу Турецкого состоялось практически в конце рабочего дня, единственное, что успел сделать заботливый друг Меркулов, – это попридержать канцелярию, которая подготовила Александру Борисовичу соответствующие командировочные документы, а также обеспечить срочно отъезжавшего необходимым минимумом средств на дорогу и весьма сомнительную независимость.

Наобщавшись и покидая гостеприимный «Будапешт» в начале десятого – как раз, чтобы заскочить домой, собраться и рвануть на Ленинградский за билетом, командированный Турецкий вдруг вспомнил, что за разговорами забыли самое главное: как и на что ехать и жить. Нет, Костю вот так, запросто, не возьмешь: он, как бы между прочим, достал из кармана пакет и небрежно протянул Александру:

– Тут найдешь необходимое. К сожалению, сам понимаешь, Генпрокуратура пока не коммерческое предприятие, средствами особо не разбрасывается. Однако на первое время хватит, а дальше поможем. Но не шикуй!

Турецкий сунул нос в конверт и присвистнул – не разбежишься.

– Хоть парочку «лимонов» кинули? – осведомился он, прикидывая на глаз тощенькую стопку стотысячных бумажек с громким названием банковский билет России.

– По-моему, где-то в этих пределах. Вячеслав, – Меркулов постарался тут же переключить все внимание на Грязнова, – когда устроишь этого босяка в поезде и проследишь, чтобы он действительно уехал, перезвони мне для принятия дальнейших решений. А что касается тебя, голубь, – повернулся он к Турецкому, – то для своей же пользы постарайся устроиться без шика и лучше в какую-нибудь их служебную гостиницу – и дешевле, и спокойнее. Себя не афишируй. Да что я? Сам, что ли, не понимаешь?

Ирина, жена Турецкого, взбрыкнула, но, узрев личный автограф генерального прокурора на командировочном удостоверении – Меркулов мог бы и сам расписаться, но решил, видно, что генпрокурор для питерцев – «больший фасон», – лишь развела в театральном отчаянии руками и отправилась складывать в походную сумку выглаженные рубашки.

Потом был кабинет дежурного по вокзалу, достаточно почтительный взгляд в то же самое удостоверение и провокационный вопрос:

– Господин старший советник желает ехать в СВ? – Про чин он вычитал в удостоверении и решил хоть что-нибудь содрать с «высокого просителя» в пользу российских железных дорог. Отвечать в этой ситуации отрицательно – значило сильно унизить родное ведомство. К тому же и Грязнов двусмысленно хмыкал, наблюдая, как выкрутится Турецкий. А последнему было обидно: еще какие-то два с небольшим года назад за тот же самый билет платил обыкновенный четвертак, а сегодня – без малого полмиллиона. Ну четыреста тысяч – какая разница? Ладно, поехали.

Повезло сразу: в купе ехал один. Проводница – симпатичная бабенка, уже перешагнувшая бальзаковский рубеж и особого интереса не вызывавшая, – была не прочь пококетничать. Но она была скорее в Славкином вкусе, так что Александр Борисович не воспылал. Вообще Турецкий, почему-то оказываясь в последнее время, так сказать, в пикантных ситуациях, «прикидывал» страждущую даму на собственную жену. И получалось так: если она по разным параметрам казалась хуже Ирины, Турецкий отпускал ее с миром, если же лучше, что, увы, случалось нечасто, отдавался на волю случая. Правда, подобное происходило все реже и реже. Возраст? Давление? Или интерес падал? Наверное, всего понемножку.

Оставшись наедине с Грязновым, Турецкий тут же откупорил прихваченную на дорожку «смирновку», нашу, отечественную, с которой, если попадалась не подделка, та, другая, у коей на конце две латинские "F", и рядом не стояла, плеснул в стаканы и поднял свой.

– За сохранение традиций! – Таков был тост. Первый и последний, потому что Грязнов хоть и всем начальникам начальник, а был сегодня еще за рулем. Что же касается старшего следователя по особо важным делам, то ему предстояла дорога… при известном желании даже в обществе. Нет, лучше спать. Однако уже выходя из вагона и покидая несколько осоловевшего друга, Вячеслав Иванович счел за нужное представиться кокетливой проводнице полным своим званием и намекнул, что за симпатичным пассажиром из третьего купе особый пригляд нужен: соседа желательно не подселять, чайком крепеньким угощать и, может, компанию составить, чтобы ехать веселее. Все понимала смешливая женщина, ну прямо-таки настолько все, что Грязнов прерывисто вздохнул и посетовал, что сам поехать в Питер не может.

– А за чем же дело-то стало? – завлекательно удивилась она.

Не стал объяснять Грязнов, что загрустил он по молодости, когда можно было вдруг сорваться, увязаться за юбкой, а после докладывать начальству о необходимости проверить там «одного подозрительного типа». Ну и как? Проверил, оказался совсем посторонний, но так похож, зараза, что… и так далее. И самому приятно, и то же начальство не в претензии: не ошибается тот, кто ни черта не делает. Да, было, все было…

Проводница заглянула, когда публика наконец утихомирилась. Увидев, что пассажир, за которым пригляд требовался, даже пиджака не снял и о сне, похоже, не помышляет, принесла чайку, не отказалась и от рюмочки. А после разговор завела – легкий, ни к чему не обязывающий, просто за жизнь. Узнав, что Александр – важный следователь, тут же кинулась последние питерские новости выкладывать. Вот недавно директора порта застрелили, прямо, говорят, в собственном подъезде… А вчера, по радио слышала, нового вице-губернатора! Жуть берет! И вообще, где ж это видано, что после двенадцати на улицу не выходи? А как выйдешь, тогда страсть как боишься – либо прибьют, либо изнасилуют!

Действительно, сплошная жуть для симпатичной женщины. Но последнее она произнесла с таким внутренним волнением, что Турецкий усомнился в искренности ее страха. К месту и анекдот вспомнился, коим Александр не преминул поделиться с Олечкой – так звали проводницу.

Пошутили, посмеялись, Ольга поблескивала глазками, подергивала узкими плечиками. Но, заметив, что пассажир поддерживает болтовню уже больше из вежливости, мило забеспокоилась:

– Спать бы вам лечь, Александр Борисович, вид у вас усталый.

И ушла. Правда, хорошая, симпатичная женщина, подумал Турецкий, блаженно закрывая глаза. И как их Славка угадывает!

Проснулся, когда за окном только начало светать. Сколько ж проспал? О, седьмой час уже! Нормально для здорового мужика. Вышел в коридор – вагон еще не проснулся. Посмотрел в расписание: позади осталось, надо понимать, Чудово. Ну что ж, пока народ не начал шастать, можно спокойно побриться и вообще привести себя в божеский вид.

– Что не спите? Рано еще. – Обернувшись, увидел Ольгу, мокрым веником подметавшую ковровую дорожку.

– Да вроде выспался… а так просто валяться в койке как-то непривычно, – и усмехнулся, поняв, что сказал двусмысленность.

– Та-акой мужчина и не может себе дела найти? Ни за что не поверю, – хихикнула она.

– Ах, Ольга, Ольга! – деланно вздохнул Турецкий и почувствовал, что, во избежание окончательной потери лица, обязан немедленно почистить зубы, поскольку вчерашний густой «выхлоп», как выражаются водители, может привести в смятение традиционную питерскую интеллигенцию… если таковая еще осталась. А с другой стороны – куда ей деться? Не все же стали братками!…

Через некоторое время Александр Борисович уже стоял с подстаканником в руке у окна в коридоре, наблюдая, как вместе с рассветом оживают придорожные деревеньки, полустанки, станции, куда бегают пригородные электрички, – Ушаки, Тосно, Саблино…

Сам собою возник в памяти вчерашний разговор. Они сидели за барьером, в углу ближайший занятый стол, из-за невеликого наплыва желающих, был в десятке метров, и говорить можно было без оглядываний по сторонам.

Костя рассказывал о дневном, весьма узком, совещании у генерального, который буквально только что отдал распоряжение о производстве служебного расследования по поводу очередной утечки оперативной информации о факте задержания убийц председателя Фонда инвалидов Афганистана. Самое неприятное заключалось в том, что подобные утечки не случайные. Они – результат целенаправленной работы криминалитета, щедро оплачивающего нужную информацию и зачастую сводящего на нет общие усилия правоохранительных органов. Пока власти обсуждают вопросы необходимости своевременного усиления дальнейшей борьбы с оргпреступностью, последняя практически всем цивилизованным миром рассматривается – с ужасом – как альтернатива государственной власти в России.

Конечно, ничего нового на совещании сказано не было, просто появилась некоторая официальная определенность. Да, видно, еще до генерального, кажется, дошло, что его постоянные обещания быстрых и решительных действий, похоже, не удовлетворяют первых лиц в государстве. А раз так, то возможны и некие неожиданные, а порой и непредсказуемые действия с их стороны, направленные на так называемое традиционное «дальнейшее улучшение и усиление». Что бывает в результате, всем достаточно хорошо известно. И как обычно, первыми полетят именно те головы, которые хоть что-то понимают в деле. Так было, так есть и так будет. Грустно, господа…

– Как интересно, – заметил Турецкий, – вот уж не подумал бы, что именно мне предложат роль одного из спасителей авторитета Генпрокуратуры.

– С чего ты взял? – хмыкнул Меркулов. – Из тебя мессия, как…

– Ну чего ж ты? Продолжай, начальник! – не обиделся Турецкий на возможное сравнение. – Скажем, как из дерьма – пуля, подойдет?

– Нет, я о тебе более высокого мнения. И это – не комплимент. Просто, Саша, из нашего большого и, как было принято еще недавно гордо произносить, дружного коллектива я могу сегодня выделить весьма немногих, кому полностью доверяю. Ты – среди них. И эта моя вера известна, как я понял, нашему президенту. Мне лично нравится такая ситуация. Ты еще относительно молод, четыре десятка – не Бог весть какой возраст, значит, имеешь перспективу. Сегодня ты работаешь на время, понимаешь? Но настанет момент, когда время станет активно работать на тебя. И я хочу этого дождаться. Поэтому спасителя изображать из себя не надо, а вот помочь понять им (Костя поднял указательный палец к потолку) ху из ху – вот такая задачка, она для умных. Радуйся, что выбор пал и на тебя. Думаю, что если события станут развиваться по уже известным схемам, нам придется создавать службу безопасности, подобную тем, что уже имеют ФСБ, МВД, внешняя разведка и некоторые другие структуры.

– Ну, в этом смысле те же «крестные отцы» нас давно опередили.

– Поглядим, поглядим, – с непонятной таинственностью пробормотал Меркулов. – И последнее, как информация к размышлению. Ровно через двадцать минут после окончания совещания мне позвонил один из твоих, – он кивнул на Грязнова, – министерских начальников, неважно кто, и сказал буквально следующее: ну что, решили наконец, как бороться с утечками? Может, нас, грешных, просветите? Каково? А ведь сидевших у генерального за столом я могу пересчитать по пальцам двух рук.

– А что в этом удивительного? Недаром немцы говорят: знают двое, знает и свинья. Ищи свинью, Костя, которую вам, наверху, кто-то очень ловко подложил.

По вагону прошла Ольга, задела плечом Турецкого, обернулась, подмигнула по-свойски:

– Нормальный вид. Может, еще чайку налить?

– Спасибо, голубушка, – неожиданно для себя с меркуловской интонацией сказал Александр Борисович. Он не собирался копировать шефа, получилось само собой, но реакция была неожиданной: веселость, разбитную игривость проводницы как языком слизнуло. Она вдруг погрустнела, как-то неловко, стеснительно на миг прижалась к его плечу и вздохнула:

– Ох, родненький мой… ничего, обойдется…

Вот так, бывало, маленькая Нинка – подойдет, поглядит исподлобья и ткнется головкой в грудь: это она к папуле с лаской тянется. Теперь уже редко так бывает, нет у папы выходных…

Чертов Костя! Ведь так вот, дуриком, и сам в деда превратишься! И будут девушки тебя понимать, но уже не в том смысле, что прежде. И если иная и припадет к твоей груди, то уж вовсе не для того, чтобы разбудить шальной блеск в глазах, а вот эдак – посочувствовать и, может, пожалеть. Женщины вообще чутко чувствуют, когда у мужика в душе непорядок. И ничем, никакой внешней беззаботностью этого не замаскируешь. А вот у того же Кости – при всех его великих сложностях и в «конторе», и по части здоровья – у него – стабильность. И эта его возрастающая вальяжность, его неубывающая человеческая добротность – она тоже от стабильности. Семейной, нравственной…

Ну вот, всплыл Костя и опять понеслось:

– Нам, ребята, необходима стабильность, а на сегодняшний день гарантом ее является только один человек – президент. К сожалению или к огорчению, как хотите, но альтернативы ему я пока не вижу. Пусть многое мне не нравится, да и не только мне, пусть и такое случается, что ни в какие ворота, но мы ведь не можем без конца призывать мужиков к топору! Дети не простят… если останутся живы. Поэтому давайте не будем зубоскалить без дела, а будем стараться понять, терпеть, отсекать от него тех мерзавцев, которые умеют только хватать, тащить, клянчить, красть, грабить, унижать, понимаешь, позорить…

– Ага, – без тени улыбки заметил Грязнов, – я тут как раз слышал днями, какой-то остряк придумал: президент у нас, говорит, как зубной врач, который все время уверяет пациента – потерпите, скоро будет лучше. Костя, а может, кто посоветует этому доброму доктору Айболиту, что уговаривать вредно? А больные зубы надо выдирать и потом вставлять хорошие искусственные. Тому же пациенту легче.

Ах, как надулся и покраснел Меркулов! Скажи это Александр, он бы просто отмахнулся, зная, что Турецкого хлебом не корми, дай чушь какую-нибудь ввернуть, из гадского чувства противоречия, разумеется. Но – Вячеслав? Верный и честный Грязнов?

Турецкий ринулся гасить едва вспыхнувший пожар:

– Ладно, господа начальники, это все эмоции, подогретые водкой и коньячком, на который расщедрился Вячеслав Иванович. Конечно, Костя прав, хотя от его правоты вовсе не легче. Давайте я уеду, а вы потом, в соответствующей обстановке, доспорите, каким следует быть президенту. Меня же беспокоит только один вопрос, и ответить на него должен Меркулов. На хрена я все-таки должен ехать в Санкт-Петербург?

– Ты чего? – оторопел Костя. – Это же значит, что я целый час говорил с пустотой? Опять придуриваешься?

– Нет, – рассмеялся Турецкий, – я хочу, чтоб ты сперва сам для себя уяснил следующее. Как я тебя понял, кто-то из президентской администрации катит большую бочку на Маркашина. Давят и на нашего. Но ведь в Питере, если мне память не изменяет, по-моему, уже второй год, или больше, работает оперативно-следственная бригада из нашей «конторы» и никак не может выдать хоть какие-то результаты. Это – о коррупции в бывшем руководстве города, так? Зачем же туда направлять дополнительные силы в моем лице? Проще, Костя, поручить бригаде описать картину криминального разгула в городе и окрестностях и, обобщив, прислать сюда.

– Не проще, – возразил Меркулов. – На нас усиленно давят, чтобы мы нашли способ прекратить дело о коррупции и убрали из Питера прокурора. Они говорят, что он – красно-коричневый. А я знаю, что он – настоящий профессионал. И политические игры в данном вопросе меня совсем не устраивают. А теперь еще Михайлов, вице-губернатор! Подозреваю, что это все звенья одной цепи. Ты сам уточнишь, что к чему, и привезешь свои выводы. Не исключаю, что от них может зависеть судьба кое-кого из президентского окружения. Вот в общих чертах все. Я не сказал тебе ничего нового.

– Есть такой хороший анекдот, Костя, про школьного учителя. Он так долго объяснял ученикам какую-то теорему, что неожиданно и сам понял. Это я и про тебя тоже. То есть в данном случае я наконец начинаю различать в тумане общих соображений некие черты собственной задачи. А вот если бы ты еще раз повторил ее условия, я бы…

– Иди к черту. Вон посмотри, даже Вячеславу давно все ясно.

– Это точно! – Грязнов с улыбкой оглядел друзей. – А тебе, Саня, когда приедешь и как-нибудь вечерком позвонишь мне, я дам парочку наводок на бывших тамбовцев, из тех, что полностью легализовались. Наверняка пригодятся. Только ты помнишь мои условия?

– А как же! Своих не подставляем…

Турецкий смотрел в окно, за которым наконец пошли окраины города – трубы, дымы, помойки на обочинах. Обычный пейзаж российского пригорода. Интересно, на подъезде, скажем, к Парижу такое же безобразие? Не подъезжал туда Александр Борисович, а спросить у знающих людей как-то не удосужился. Да Бог с ним, с Парижем! Кто встретит – вот вопрос. Наверняка, если Костя дозвонился, как обещал, подойдет кто-то из бригады, из своих.

Когда поезд подкатил к перрону, Турецкий взял свою сумку и отправился в тамбур. У открытой двери стояла затянутая в синюю форму Ольга.

– Ну, подруга, – весело сказал ей, – дай чмокну в щечку за характер твой легкий и чай крепкий!

Она подмигнула так, будто был у них огромный секрет, и подставила щеку:

– Гора с горой не сходятся… верно?

– Еще как! Духи у тебя хорошие, запомню…

ТЯЖКАЯ ДОЛЯ ПОСЛАННИКА

Сказать, что Турецкий удивился, – значит, ничего не сказать. Ему навстречу важно шествовал Маркашин. Александр Борисович на короткое время даже усомнился, точно ли это Семен Макарович. Не виделись два года, с тех пор как «важняк» приезжал в Питер по факту хищения рисунков и графики из дрезденской коллекции, расквартированной в фондах Эрмитажа. Семен, тогда еще заместитель городского прокурора, помнится, помогал с транспортом и проживанием. И вообще казался приятным малым, правда, больше всего беспокоившимся за реноме питерской прокуратуры. Патриотизм! А куда ты от него денешься? Но тогда был Маркашин вроде бы постройней, что ли. А может, это вовсе и не он? Но сомнение длилось недолго.

– Ну ты только посмотри! – остановился Маркашин и развел руки в стороны. – Ну совершенно не изменился! Такой же длинный!

– Но, попрошу отметить, – с ходу включился в неведомую ему пока игру Александр, – не такой важный.

– Э-э, – поспешил возразить Маркашин, – ну будет скромничать! К нам без пяти минут генералы по пустякам не ездят. Важный, важный! – Тон был как бы выжидательный и одновременно чуточку снисходительный. Мол, вы как бы инспектируете, а мы делаем вид, что нам эта ваша инспекция ой как необходима. Но сам зачем-то приехал на вокзал. Мог бы и водителя подослать. Значит, чего-то надо. Причем сразу и желательно конфиденциально.

– Интересные у вас, оказывается, сведения! Где еще о себе приятное узнаешь!

– Это все вещи? – переменил тему Маркашин. – Чего так мало? Или ненадолго?

Турецкий почувствовал, что прокурор старательно избегает местоимений. То ли еще не решил, как говорить – «ты» или «вы», то ли ждет встречного шага. А ведь были на «ты».

Александр Борисович потряс сумкой, демонстрируя ее легкость:

– Джентльменский командировочный набор: презерватив да зубная щетка.

Маркашин басисто рассмеялся:

– Нет, точно не изменился! Хочешь спросить, чего я сам приехал?

– Небось Костя позвонил? – высказал твердую уверенность Турецкий.

– Да, Константин Дмитриевич, – мягко поправил Маркашин. – Он сказал, что у тебя дело, не нуждающееся в огласке. И попросил всячески содействовать. Все остальное, как было добавлено, при встрече. Вот я и подумал, что нарочитая официальщина может только навредить. У нас, как известно, вот уже два года «пашет» бригада Генпрокуратуры. Ну… разговор об их деятельности – не здесь и не второпях. Отдельный разговор, если появится нужда…

Основная масса приехавших уже прошла на выход, и по перрону Маркашин с Турецким шли в одиночестве, что не мешало им вести непринужденную беседу.

– Сам пойми, Александр Борисович, что бы первым делом пришло тебе в голову, если бы ты узнал: «к нам едет ревизор», а на тебя постоянно пишут доносы и требуют убрать подальше этого сукина сына, затаившегося коммуняку?

– Ну, во-первых, я ни от кого не получал жандармских полномочий. Это так, к сведению. А во-вторых, Костя сказал мне: вы с Семеном знакомы, значит, легче будет достичь взаимопонимания. И наконец, в-третьих. Сказал, что Маркашин – профессионал и никакие политические игры прокуратуру не устроят. Может, я сказал больше, чем следовало бы, но я подумал сейчас, что ты поступил правильно. А теперь давай займемся делом. Да, и еще. То, что ты меня встретил и за что я искренне тебе благодарен, вероятно, уже известно некоторым, скажем так, оппонентам. Вот в этой связи давай, Семен Макарович, сохраним наше с тобой «ты» для внутреннего пользования. Кстати, не исключено, что поводом для «ревизора», как ты говоришь, послужило убийство вашего вице-губернатора и ссылка в печати на какие-то непроверенные его связи с тамбовской ОПГ. Видимо, в этом вопросе мне придется с ходу войти в курс расследования.

– Не проблема. Хотя, по-моему, нарыли сыскари не очень много.

– Что же до дела о коррупции, которое наши москвичи ведут ни шатко ни валко, то мы не будем пока демонстрировать наш пристальный интерес. Там ведь Пименов – руководитель?

– Он. И все-таки сумел арестовать и отправить в столицу «мэрскую четверку» сотрудников, как их тут кое-кто называет, ну, работников бывшей мэрии, которым предъявлены обвинения во взяточничестве и злоупотреблении служебным положением.

– А чего тут, у себя в «Крестах», не оставили? «Замочили» бы?

– Без всякого сомнения. Более того, у меня давно создалось впечатление, что Пименов ведет следствие вопреки чьей-то воле. Медленно, но все же ведет. Что ж это за воля-то такая? – вздохнул Маркашин и замолчал в ожидании ответа.

Ну да, как же! Вот сейчас откроет рот Александр Борисович да выложит ему всю диспозицию! И про президента, и про его сильно «заинтересованное» в прекращении дела окружение…

Они прошли гулким вокзалом, выбрались на площадь к служебной стоянке машин. Маркашин подвел Турецкого к черной «Волге» с торчащими пиками радиотелефонных устройств.

– Куда поедем, Александр Борисович? Может, сразу в представительство Генпрокуратуры? Или сперва в гостиницу? Где собираетесь остановиться? – Тон Маркашина был суховато-официальный. Понятное дело, чтобы водитель не заподозрил личных отношений. Хотя сам факт приезда прокурора на вокзал умному человеку подсказал бы многое.

– А у вас как в настоящий момент со временем, Семен Макарович?

Маркашин посмотрел на часы, что-то прикинул.

– Если необходима моя помощь?…

– Я бы хотел сразу подскочить на место покушения. Чтоб составить представление для себя. Можно организовать?

– Разумеется, садитесь в машину.

Турецкий сел сзади, Маркашин устроился рядом с водителем и взялся за трубку. Пока Александр и шофер Бронислав, Броня, как он представился, знакомились, прокурор дозвонился до некоего Петра Григорьевича и предложил тому срочно подъехать на Невский, именно на то самое место, и материалы прихватить, основные, все не надо, это позже. Обернувшись, сообщил, что Щербина – толковый работник, ему поручил Маркашин ввести гостя в курс следствия. Сам прокурор займется делами, а позже ждет Александра Борисовича у себя в прокуратуре. Тогда и все остальное решится. Нет возражений? Очень хорошо.

Когда подъехали к повороту на улицу, где произошло убийство вице-губернатора, там уже находилась машина со Щербиной. Прокурор представил следователей друг другу, сел в «Волгу» и уехал.

– Значит, коллега? – улыбнулся Турецкий. – «Важняк»?

– Точно так, – хмуровато отозвался вполне молодой еще человек.

– Если не возражаете, давайте договоримся, Петр Григорьевич, я приехал не учить вас и не собираюсь мешать работе. Просто у нашего общего высокого начальства обнаружились некоторые соображения, которые и вам будет, вероятно, небесполезно знать при расследовании дела.

– Хорошо, – кивнул Щербина. – Между прочим, сумку можете кинуть в машину, – он показал на своего «жигуленка»…

В течение следующего часа следователь очень сжато и толково рассказал Турецкому про все обстоятельства происшествия. Показал место, где остановилась машина, когда киллер начал стрелять. У бортика тротуара что-то блеснуло. Турецкий нагнулся и поднял маленький осколок лобового стекла, подержал на ладони. Щербина тут же стал объяснять, куда попали пули стрелка, пробившие стекло и крышу машины. Сама машина в настоящий момент находилась в спецгараже УВД, супруга погибшего пока в больнице, но не касательная рана тому виной, точнее, не столько она, сколько шоковое состояние, в которое впала женщина. Водитель удрал, но его быстро нашли и допросили. Испугался, хоть и назывался, помимо всего прочего, телохранителем. Но в него никто и не стрелял. Практически все дырки на крыше в том месте, где сидел Михайлов. С шофера взята подписка о невыезде. Здесь вообще много неясностей. Главного свидетеля, супругу, допросить пока нет возможности. А шофер-телохранитель? Либо сам участник исполнения заказа, либо всеми обстоятельствами дела его очень ловко подставляют.

Турецкий предложил обсудить эту сторону вопроса несколько позже, а пока решил осмотреть место, где находился киллер.

Перешли через улицу, поднялись на пятый этаж старого петербургского дома, через пожарный люк и слуховое окно выбрались на крышу. Бортик ее, выполненный в стиле крепостной стены с бойницами, был чрезвычайно удобен для убийцы – закрывал его с улицы и одновременно представлял хороший упор для ствола.

– Был, конечно, с глушителем? – спросил Турецкий.

– Да, девять гильз. «Калашников» – сто третий, калибра семь шестьдесят два. Восемь пуль в грудь и шею. Девятая задела супругу. То есть все положил точно. Оружие проверяем.

– Умелец. Тут другого выхода нет? С крыши, я имею в виду?

– Нет, одна лестница и подъезд.

– Отлично. Оружия он не взял, потому что не идиот. Но его видели. Так или ошибаюсь? А на стволе номера наверняка спилены. Ну?

– Не ошибаетесь. – Впервые легкая улыбка скользнула по губам Щербины. – Но тут начинается самое странное.

– Вот это очень интересно! – словно обрадовался Турецкий. – Пошли вниз, холодно тут. Поговорим в машине. Вы курите?

– Да.

– Вот и отлично!

«Странное», по словам следователя, точнее, по показаниям шофера убитого, началось с раннего утра. Михайлов дважды звонил Сергею, так зовут водителя, и назначал новое время, когда тот должен был подъехать к его дому. Сперва к половине восьмого, через полчаса, буквально перед выездом, велел прибыть на час позже. Изменились планы, и он собирался заехать сперва в мэрию, в Смольный, а оттуда сразу – в представительство Генпрокуратуры. После чего Сергей должен был завезти Веронику Моисеевну в Эрмитаж, где та работала.

Уже первая проверка не подтвердила факта назначенной встречи Михайлова с кем-то из оперативно-следственной бригады москвичей: никто о ней не знал. Далее. Маршрут поездки не совпадал с каждодневными – зачем-то он велел ехать по улице Рубинштейна и выезжать на проспект в запрещенном для поворота месте. То ли он что-то знал и хотел запутать преследователей, явно нарушая правила, то ли, напротив, его вела чья-то опытная рука. О первом могла бы рассказать жена Михайлова, но она, как было сказано, не вышла из шока, о втором же – водитель Сергей Новиков, но… он уверяет, что ничего к уже известному добавить не может. Разве что такой вот факт: супруги, вероятно, были в ссоре, потому что, выходя из подъезда, о чем-то довольно резко спорили, а после, уже в машине, не разговаривали, как обычно, обсуждая дневные планы. Вероника была красная от злости, что при ее могучем телосложении создавало портрет этакой фурии. Василий же Ильич был холоден и, судя по всему, непреклонен.

Наконец, последнее. Самое, пожалуй, важное. При выезде на проспект, там, где нет поворота налево, Сергей вдруг увидел буквально перед самым радиатором своего «вольво» странно растерянную фигуру довольно высокого мужика, плотного такого, в сине-зеленом пиджаке, который будто не решался, в какую сторону ему кинуться из-под наезжающей машины. Сергей, естественно, резко затормозил, мужик тут же исчез из поля зрения, а по крыше автомашины резко застучало, будто каменный град, и следом – истошный крик с заднего сиденья, а перед носом будто вспухло и мгновенно рассыпалось стекло. Водитель среагировал однозначно: мигом забыв, что он еще и телохранитель, так, во всяком случае, объяснил он свое поведение, он вышиб дверцу и выкатился из машины. Даже не понимая, что делает. А когда у него наконец появилась возможность соображать, что же произошло, был уже далеко от места трагедии. Взяли его дома – он не сопротивлялся, только повторял, что лишился способности вообще что-то делать в тот момент, когда увидел, как на груди хозяина вдруг вскинулись фонтанчики. А окончательно добил его истошный крик за спиной.

Все это было бы легко объяснимо, если бы речь шла о новичке, неопытном человеке, а не тренированном телохранителе, прошедшем определенную школу.

Впрочем, что это за школа, еще предстоит выяснить, пока же стало известно лишь одно: Новиков короткое время находился в Приднестровье. Значит, должен был бы иметь какой-никакой боевой опыт. На допросе шофер-телохранитель утверждал, что именно по этой причине и был взят Михайловым, хотя тот вообще-то предпочитал не пользоваться предоставленной ему охраной. В отличие от своей супруги, которая обожала, когда за их правительственной «вольво» следует джип с сиреной. И еще одна деталь. Частное охранное предприятие «Марс», откуда пришел на работу к Михайлову Сергей Новиков, приказало долго жить еще в конце девяносто четвертого года. И сегодня отыскать его концы практически не представлялось возможным. В префектуре был обнаружен лишь документ о его регистрации.

Слушая сообщение Щербины, Турецкий не мог отделаться от ощущения, что нечто подобное уже слышал. Но где и от кого? Он не стал напрягать память, понимая, что информация уложится в голове, а затем обязательно возникнет и хороший гарнир к ней, то бишь все сопутствующее. И действительно, всплыло: Грязнов же вчера говорил, что кто-то из тамбовцев открыл, легализуясь, охранное агентство. Конечно, подобная информация нуждалась в проверке, но если во всех этих делах вдруг проклюнется какая-нибудь связь, может получиться весьма любопытная картина. Пока же Турецкий решил не торопить события и сначала созвониться с Грязновым.

И вторая деталь возникла из прошлого. Супругу покойного, если Александр правильно запомнил, зовут Вероникой Моисеевной и работает она в Эрмитаже. Огромная дама эта еще два года назад рвалась принять активное участие в устройстве мимолетной судьбы Турецкого в Питере, и едва не преуспела. Неужели это она? Вот же как тесен-то мир! Но, кажется, в ту пору она была незамужем. Или вид делала? Надо будет уточнить, чтобы случайно не попасть впросак. Да, вспоминал Турецкий, громкая женщина, этакая кариатида. А чем, в конце концов, черт не шутит? Может, удастся, в память, так сказать, прежнего знакомства, расколоть «девушку»?… Отчего ссора произошла? Кого боялся ее муж? Наверняка боялся, однако, как ни крутил, вышел прямо на охотника. Нет, не может такая дама, как Вероника, не быть в курсе мужниных дел. Хотя бы основных.

– А чем он вообще-то у вас в городе занимался? – кажется, не очень вежливо перебил Турецкий Щербину, продолжавшего своей рассказ о покушении.

– Кто, Василий Ильич?

– Он, разумеется.

– О! Большой человек! Главный, можно сказать, приватизатор.

– Понятно. Значит, от него могло очень многое зависеть? Я имею в виду в плане передачи госсобственности в частные руки.

– Ну а как же! Это ж Комитет по управлению городским имуществом! Самый жирный кусок.

– Ну вот, – усмехнулся Турецкий, – а говорите, что не знаете, где искать заказчика! А может, даже не одного.

– Эта версия сейчас активно прорабатывается. Подняты материалы всех аукционов, проводившихся с ведома Михайлова, тщательно изучаются все заявки и решения по этому поводу комитета. Мы в нашей бригаде, вообще говоря, с самого начала предположили, что причиной этого, явно заказного, убийства может быть сильное ущемление чьего-то экономического интереса.

– Полностью с вами согласен. Думаю, что, работая в этом направлении, вы сможете добиться значительных результатов. Извините, я перебил вас. Значит, вы говорили, что имеются свидетели?…

– Точно так, – почти по-военному ответствовал Щербина. Он вообще, как заметил Турецкий, предпочитал выражаться лаконично и только по делу, почти не допуская собственных эмоций. Явный такой сухарь. – Может показаться странным, что в подобных критических ситуациях наиболее трезвую голову сохраняют женщины. В смысле больше замечают подробностей, казалось бы, несущественных деталей и так далее. Вот и в нашем случае нашлась некто Кириллина, пожилая дама, волею случая оказавшаяся свидетельницей покушения. Несколько позже, когда примчались оперы и площадь вокруг расстрелянной машины была оцеплена, а жертвы увезены, эта самая Кириллина подошла к одному из патрульных, помогавших нам, и сообщила, что, по ее разумению, она видела возможного убийцу и сумеет описать его внешность. Тот – немедленно ее к нам, и мы услышали от нее следующее…

Анна Сергеевна без всякого пиетета относилась к автомобильному транспорту, особенно к новомодным иностранным машинам, запрудившим некогда спокойный Невский. А эти «новые» гоняют где хотят и как хотят, потому и самих беда на каждом шагу подстерегает, и людям одни огорчения несут. И это твердое ее убеждение, что от машин добра не жди, нашло буквальное подтверждение. Вот и сегодня, едва она собралась спокойно переходить улицу, твердо зная, что машины здесь не выезжают, как увидела несущийся прямо на нее огромный темно-синий автомобиль. Она вернулась на тротуар, укоряя себя за беспечность, едва ли не приведшую к очень серьезным последствиям. И тут же, даже как-то толкнув ее, вперед выскочил мужчина. Был он без плаща, хотя погода довольно прохладная, и в очень ярком, странного цвета пиджаке – что-то очень пестрое, синее, зеленое. Он рисковал попасть под колеса. Но шофер сразу затормозил, и этот высокий, крупный такой гражданин перебежал через улицу и пропал. А когда он исчез, ну секунду спустя, по машине будто кто-то заколотил палкой. Очень неприятно было видеть, как стекло рассыпалось. Народу было не очень много, но все почему-то громко закричали, кинулись сперва от машины, потом обратно к ней, распахнули дверцу, а там… Страшно рассказывать – человек, а вся его грудь, шея – в крови. Анна Сергеевна терпеть не могла вида крови и поэтому с ужасом отвернулась. И даже отошла немного в сторону, расталкивая набежавших зевак. Случайно взглянула на противоположную сторону улицы и сперва даже не обратила внимания на то, что из подъезда пятиэтажного дома спокойно вышел стройный, длинноволосый молодой человек. Лицо такое продолговатое и сильно загорелое, какое бывает у восточных людей. Он посмотрел на толпу у машины и даже шага не сделал, чтобы выяснить, что произошло, почему крик такой. Спокойно отвернулся и ушел в сторону Московского вокзала. Позже, когда понаехала милиция, Анна Сергеевна, которую мучила какая-то неясная мысль, неожиданно подумала, что тот молодой человек не проявил никакого интереса, наверное, потому, что знал все сам…

– Между прочим, этот длинноволосый тип, – сказал в заключение Щербина, – по свидетельству Кириллиной, отправился в ту же сторону, куда убежал едва не пострадавший гражданин в сине-зеленом пиджаке. Его действительно странное поведение, какие-то прыжки, если верить свидетельнице, перед машиной Михайлова могут быть рассмотрены как удавшаяся попытка остановить автомобиль.

– Я тоже так подумал, – кивнул Турецкий. – Очень похоже, что киллеры работали вдвоем: один как бы фиксировал машину, второй производил достаточно прицельные выстрелы. Но в любом случае они должны были знать маршрут Михайлова. А он, по словам водителя, менялся. Так как же нам быть в этом случае?

– Можно предположить, – высказал сразу, как уже сложившееся мнение, Щербина, – что их было не двое, а, как минимум, трое. За Михайловым, если уже было принято решение о его… ликвидации, несложно было установить слежку. Пустить следом опытного водителя, который бы фиксировал каждый шаг вице-губернатора. Тем более что от охранного джипа Михайлов по неизвестной нам причине категорически отказывался. Обходился, как видим, одним Новиковым.

– Роль которого… – начал Турецкий и с ожиданием посмотрел в глаза следователю. – Ну? Не стесняйтесь, Петр Григорьевич, выдать даже заведомо фантастическую версию. Отбросить всегда легче, поверьте моему опыту. А в нашем случае, мне представляется, это может оказаться не такой уж и фантазией. Впрочем, по данному вопросу я сам наведу кое-какие справки и немедленно сообщу о результатах. Как вам с Маркашиным работается? – спросил без всякого перехода.

– Это важно? – спокойно поинтересовался Щербина. – Я должен отвечать?

– Мне бы просто хотелось услышать ваше мнение. Я ведь знаком с Семеном Макаровичем. Но по службе как-то не сталкивались.

– Позвольте и мне задать вам вопрос, Александр Борисович?

– Сделайте одолжение, – несколько принужденно рассмеялся Турецкий. – Мы прямо как на официальном приеме! Позвольте? Прошу! Так, слушаю вас.

– Вы прибыли сюда по делу об убийстве Михайлова? Или какие-то иные, возможно, административные задачи?

– Ах, вон вы о чем! А что беспокоит-то? Какие проблемы?

– Подумалось, если по Михайлову, то вроде рановато бы. По другому делу, как вы, вероятно, наслышаны, ваша же собственная бригада второй год изображает из себя посольство иностранной державы… А потому среди наших ходят упорные слухи, что Семен Макарович кому-то перешел дорогу. И вот ваш вопрос…

– Это Пименов-то посол? – удивился Турецкий. – Вот уж не ожидал от него такой прыти. Обычно тихий, слова не вытянешь. А они что, здорово вам мешают?

– Не в этом дело… – Видно было, как что-то мешает Щербине быть с московским «важняком» искренним до конца. Четко и даже зримо рассказывавший об обстоятельствах дела, теперь он мялся, словно подбирал слова и не находил нужные. – Они раскручивают несомненно очень важное и, казалось бы, глухое дело. Медленно, правда, но ведь им же никто и не помогает.

– А вы чего же?

– Что вы, Александр Борисович, – усмехнулся Щербина, – в нашем деле самодеятельность – вещь непозволительная. Ну так вот, они работают, а вокруг нас, петербуржцев, создается этакая невидимая, но достаточно ощутимая аура, своеобразная такая атмосфера: что ж вы, мол, братцы? Люди делом занимаются, а вы? Ну и прочее в том же духе. Согласитесь, не самое приятное ощущение.

– Охотно соглашаюсь. Значит, прежде всего чувство обиды, так?

– Есть. Отчасти. А теперь очередное убийство, и из Москвы к нам едет…

– Ревизор, – подхватил Александр Борисович и засмеялся. – Уже слышал сегодня. Не, не проходит. Готовим очередное судьбоносное совещание всех правоохранительных структур по поводу чересчур расшалившегося в последнее время криминалитета. Считайте, что нужна справка о состоянии и тому подобном. Да и ваше конкретное дело вызывает неподдельный интерес на Олимпе, поэтому велено разобраться и включить в отчет. Остальное лично к вам отношения не имеет, можете спать спокойно.

– Ну вот, видите! – обиделся Щербина.

– Это шутка, не принимайте всерьез. Вы мне рассказали много интересного. Если не возражаете, давайте теперь подъедем к вам и я посмотрю дело. Вы руководите бригадой?

– Практически я, хотя в бригаде достаточно высокие чины из управлений Федеральной службы безопасности и внутренних дел. Советуемся. Помогают, как уж выходит.

– Мешать я вам не хочу, просто есть некоторые соображения, которыми готов поделиться. Чуть позже. Мне еще сегодня предстоит заняться устройством жилья. Что бы вы посоветовали?

– Ну, раз вы так ставите вопрос, значит, проблема с гостиницами отпадает. У нас имеется неплохая собственная гостиничка, но ее оккупировали…

– Понял, иноземцы из Генеральной прокуратуры. А отдельного уголка с койкой в вашем ведомстве не имеется? Мне ненадолго, максимум неделька.

– А чем же вам свои могут помешать? – удивился Щербина.

– А станут подобные же вопросы задавать: чего приехал? Кого с работы снимать? Кого отстранять? А на фига, извините, мне тратить время на ненужные объяснения? Пусть лучше занимаются своими делами. Ну так как?

– Вообще-то у Семена Макаровича есть еще… Но это как он сам решит.

– Вот и отлично!

Щербина тяжело и как-то безутешно вздохнул:

– Все у вас отлично… Живут же люди!…

– А кто вам мешает? Кстати, про Маркашина вы мне так и не ответили, Петр Григорьевич… эх вы, коллеги!

ОТКРОВЕНИЕ БЫВШЕГО ВОРА В ЗАКОНЕ

Вечером Турецкий звонил Грязнову на Петровку.

Помещение, в котором он обретался, Александру понравилось: хорошая трехкомнатная квартира с высокими потолками в старом петербургском доме на канале Грибоедова. Из окна – прекрасный вид на храм Спаса на крови, чем-то очень московского, похожего на Василия Блаженного. Вполне приличная кухня с холодильником, куда можно было насовать необходимых продуктов, – что нужно холостому мужчине? Самую малость.

Квартира эта оказалась как бы резервом питерской прокуратуры на случай… Впрочем, мало ли в нашей жизни таких случаев, когда нужно поговорить, встретиться с хорошим, или не очень, человеком, о котором другим знать не обязательно. «Конспиративная, что ли?» – схохмил Турецкий, когда Семен Макарович привез его сюда и вручил ключи от входной двери. «Да какая у нас может быть конспирация! – отмахнулся Маркашин. – Вот гости вроде тебя наезжают…» «Ну да, – подхватил „важняк“, – а „Астория“ им не по карману!» – «А я о чем?» Вот так и поговорили. Семен Макарович обещал вечерком, попозже, заглянуть на огонек. Если, конечно, гость не станет возражать. Эта классическая петербургская вежливость восхищала. Нет, гость будет рад видеть хозяина… Раскланялись и расстались.

Вообще– то поесть надо бы. То, чем перекусил в буфете прокуратуры, едва улеглось на несытый вчерашний ужин с соответствующей поддачей и утренний чай в поезде. Но Турецкий решил, что Маркашин в первый же день и сам что-нибудь организует. Раз уж ты такой вежливый, так будь им до конца.

Дело об убийстве он успел просмотреть еще днем, но, покидая прокуратуру, решил захватить копии и еще раз внимательно проработать. Маркашин не возражал. А Щербина – что ему, раз начальство сказало! Но в последнюю минуту Турецкий почему-то передумал. Решил: детали можно и завтра уточнить. А все же зря не взял – мог бы и посмотреть, делать-то все равно нечего…

После третьего или четвертого набора наконец пробился в Москву.

– Грязнов! Ты меня хорошо слышишь? Давай другу наводку!

– На что? – раздельно повторил Вячеслав Иванович. – Ты разве уже приехал?

– Славка, я помню, читал в молодости, кажется у Паустовского, про одного русского генерала, который прискакал на белом коне к киргизам и, взмахнув нагайкой, прокричал: «Здорово, саксаулы!» Это он хотел продемонстрировать знание местных обычаев. А дальше был такой текст: «Киргизы испугались…» Вот примерно такая же история приключилась и со мной. По-моему, местная публика никак не может отойти от испуга. Ты меня слышишь?

Грязнов хохотал.

– Навел, значит, шороху?

– Они почему-то считают, что я – тайный генерал, гоголевский ревизор и тому подобное. Вспоминай, кто у них тут охранное агентство открывал, кто во что легализовался, помнишь, о чем речь?

– Ну!

– И давай мне фамилии, к кому я могу припасть, аки грешник скорбящий.

– Чего это ты странные какие слова говоришь?

– А у меня из окна Спас на крови виден, воздействует.

– Понятно. Записывай, а то забудешь. Гоголев Виктор Петрович, зам начальника угро. Пусть даст тебе все про Ефима Юльевича. Витя знает, о ком речь. В остальном тебя просветит он же, по мере надобности. Без его разрешения и предварительно выслушанных наставлений всякие контакты запрещаю, это понятно? А то я тебя знаю!

– Клянусь, ни шагу без спроса!

– Не ври. Я Вите сам перезвоню. Саня, учти, это все очень серьезно. Я редко предупреждаю, ты меня знаешь.

– Я же поклялся. На крови!

– Ладно болтать. Что-нибудь уже нарыл?

– Самую малость. Но не без перспективы. Вот жду теперь самого. Понял, о ком речь?

– Устроился-то как? Куда при случае звонить?

– Пока давай в приемную, а там решим. Устроился неплохо, главное – бесплатно. Спроси, как доехал? Отвечаю: хорошо. Беседовал о душе. Вообще это твой вариант. Когда позвонишь своему Вите?

– А прямо сейчас. Запиши его телефон и ты…

В дверь позвонили. Раз, другой. Турецкий поспешно записал телефонный номер Гоголева, крикнул Грязнову: «Все, привет! Уже пришли!» – бросил трубку и пошел в прихожую.

– Чего так громко кричишь? – сказал Маркашин, входя. – На лестнице слышно.

– Спасибо, что предупредил. Буду теперь только шепотом.

– Да нет, – засмеялся Семен Макарович, – просто двери закрывай. Дом-то хоть и старинный, а давно не ремонтировался, что-то, видать, рассохлось, щели там…

– Ох, ну и конспираторы вы хреновы! То-то вас жулики не боятся! Им же все с улицы, поди, слышно?

– Да вроде того, – охотно согласился Маркашин. – На-ко вот поставь в холодильник. На первый случай.

Он вынул из портфеля пару бутылок коньяку, флакон минеральной «Полюстровской», две банки консервов, батон и пакет с яблоками.

– Ну, как тебе тут?

– Нормально. Знаешь, Семен, я в последнее время подозрительным стал. В своей «конторе». Понимаешь? А тут что? – Турецкий выразительно обвел взглядом стены, кивнул на телефонный аппарат.

– Здесь – порядок. Во-первых, знают немногие…

– Ну, раз, во-первых, знают, значит, во-вторых – уже не срабатывает. Но поговорить мы хоть можем?

– Это за милую душу.

– Тогда давай, ты – хозяин, наливай и внимательно слушай, о чем буду рассказывать…

…Расстались собеседники поздно. Как оказалось, время провели недаром: выяснили главное для себя и прикончили коньяк. Значит, беседа была душевной. И люди в основном тоже, как сказал бы бессмертный товарищ Сухов. Маркашин охарактеризовал Щербину как специалиста дельного и дотошного, однако характер у него оставляет желать много лучшего.

– Шибко обидчивый? – как бы мимоходом заметил Турецкий.

– И это тоже, – уклончиво ответил Маркашин. – Что, уже заметил?

Турецкий пожал плечами и сказал, что кажущийся скверным характер чаще всего объясняется вполне здоровым, но неутоленным честолюбием. И это не так страшно. Надо просто не мешать человеку делать свое дело. Получилось несколько назидательно, и Турецкий хотел было уже смягчить сказанное, но Маркашин не обратил внимания на тон и, похоже, обрадовался, когда Александр предложил свой вариант участия в расследовании. Прокурор пообещал прямо завтра, с утра, вынести постановление о временном включении Турецкого в следственную бригаду Щербины в качестве прокурора-криминалиста. Это и не задевало самолюбия молодого следователя, и давало возможность москвичу спокойно изучить все следственные материалы. К тому же и транспорт за собой закрепить Турецкий не просил. И еще Маркашин сказал, что со следственной бригадой из Москвы встретится сам и обсудит перспективы дальнейшей работы: во всяком случае, что там дальше ни случится, его снимать с работы не собираются. А то он, вынужденный размышлять о будущем своем и семьи, уже прикидывал, не податься ли в коллегию адвокатов. Поменять, так сказать, мундир на смокинг. Ну раз пока не надо, значит, можно послужить Фемиде и на этом посту… Словом, ушел он не то чтобы полностью уверенный в постоянной и твердой поддержке Генеральной прокуратуры, но с какой-то долей определенности, что в нынешнем положении уже было немало.

Проводив гостя, Турецкий подумал, что в принципе, конечно, опасения Маркашина небезосновательны. Расследование дела о коррупции, как он рассказал, было санкционировано им самим. И, судя по тому, с каким трудом оно продвигается, когда за него взялась даже Генпрокуратура, говорит о жестком сопротивлении более высоких сил, главным образом из Москвы, а точнее, из правительства Российской Федерации. Ведь под документами, позволявшими проводить акционирование и приватизировать служебные и жилые помещения, предприятия, с небольшой натяжкой даже можно сказать – захватывать целые хозяйственные отрасли, не говоря уж о такой «мелочи», как продажа нефти, металлов, важнейших технологий и выдача многомиллиардных кредитов под поставки продовольствия, которого никто так и не увидел, но сумели вовремя благоразумно списать на государственные убытки растраченные средства, – под всеми этими воистину уголовными документами стояли подписи высших лиц страны. Да, конечно, и печатно, и устно эти лица утверждают, что их подставили, обманули нечестные помощники, заместители, другая чиновная сволочь, но этак подставить можно раз, ну, другой, а постоянные подставки говорят несколько об ином состоянии дел на государственном Олимпе. И в самом деле, о какой же морали можно рассуждать, если ситуации без конца повторяются, а меняются лишь второстепенные ответственные лица!

Естественно, что и поднявший бучу, заваривший кашу, расхлебывать которую теперь приходится практически всем спецслужбам, у коих тоже рыльце в пушку, Маркашин не может ожидать горячей поддержки в высших эшелонах власти. Что же остается? Действительно, подаваться в диссиденты, то бишь в адвокаты…

Вот за этими не совсем веселыми размышлениями и застал Турецкого очень громкий в ночи телефонный звонок. Кто бы это мог быть? Может, Семен чего-то забыл? Телефон звонил настойчиво и резко, Саша еще подумал: надо бы уменьшить громкость и вообще заглянуть в кишки аппарата на предмет прослушки.

Звонки не прекращались. Это становилось неприятным. Вдруг подумал, что звонить может Гоголев, с которым говорил Славка. Но как он узнал, где остановился москвич? Ха, тоже мне загадка! Небось уже пол-Питера это знает… И Турецкий поднял трубку. На всякий случай пробормотал сонным голосом:

– Алло? Кого надо?

– Кого надо – тому звоню, – ответил наглый грубый голос. – Ты, что ль, Турецкий?

– Кто говорит? – резко вскинулся Александр Борисович.

– Ты слушай сюда, «важняк». Канай из Питера, и никто тебя пасти не будет…

– Одну минуточку! – небрежно перебил советчика Турецкий. – Ты кто такой, что на меня дуньку гонишь? Адрес знаешь? Вот и давай, погляжу на тебя, храброго такого. Может, и поговорить разрешу…

– Да ты… – последовала длинная матерная тирада, в которой известное и расхожее выражение «твою мать» было самым мягким и безобидным по смыслу. Затем без перехода последовали обещания отоварить, замочить, глушануть и прочее, что говорило о неуемной решительности и откровенной глупости звонившего. Только придурки начинают речь с угроз. Авторитеты так не беседуют.

– Ну вот что, глот, – Турецкий уже все понял, и ему стало скучно, – сам слушай. С тобой больше не базарю. Скажешь бригадиру, что я велел заткнуть тебе парашу. И пусть звонит сам, с братвой дел не веду.

Александр положил трубку и зачем-то прислушался, словно мог услышать, о чем говорят на другом конце провода. Но было тихо.

Вот так, сказал он себе, приехали! Действительно, конспиративная квартира, куда уж дальше! Никаких объяснений не требовалось. Все ответы лежали на поверхности. И если не усложнять, схема могла выглядеть следующим образом. Уж если те, кому надо было убрать вице-губернатора, пустили за ним хвост и достали в довольно сложных условиях, то прокурора города, который вдруг ринулся на вокзал встречать гостя из Москвы, сам Бог велел стеречь. А все дальнейшее дело техники. Проследили, куда поехали, что осматривали, где поселили, и так далее. Значит, очень большой интерес имеют. Уголовники, к слову, любой базар с прямых угроз начинают, причем чем ниже уровень, тем громче рык. Авторитеты предпочитают спокойную беседу, тихие голоса, добротную закуску или, наоборот, что-нибудь легкое, вегетарианское, поскольку у большинства из них желудки с печенками и селезенками давно на «курортах» испорчены. Ну а угрозы вроде тех, что высказал этот хрен недоделанный, – это как проба пера, легкая разведка. Все только начинается. Факт же в том, что Турецкий кому-то из местных очень нужен. Вот и начали проверку.

– Ну что ж, Александр Борисович, – сказал он, глядя на себя в зеркало, – диалог скоро продолжится. Однако не исключено, что этот аппарат тайны хранить не умеет. Придется тебе ждать завтрашнего дня. Спи спокойно, дорогой товарищ, тебя не забыли…

Он все– таки не выдержал и залез перочинным ножиком в телефонный аппарат, но ничего подозрительного, естественно, не обнаружил. Сам же недавно, еще вчера вечером, говорил Славке про всякие хитрые батарейки да конденсаторы, будто тот не в курсе! Неча и голову ломать попусту…

Звонков в течение ночи больше не было. Но Турецкий все равно спал беспокойно. Почему-то громко хлопала соседская дверь на лестничной площадке, а с раннего утра чья-то добрая душа врубила на полную мощь магнитофон, и квартира над головой превратилась в небольшой тренажерный зал для ма-аленьких таких слоников, дружно и ритмично топающих толстыми ножками. Ад не ад, но нечто подобное.

Под эту бесконечную макарену Александр Борисович побрился, умылся, оделся и даже вскипятил и выпил чашку чаю. Закрывая за собой дверь и стоя уже на лестничной площадке, вдруг сообразил, что ноги, помимо его воли, вытворяют нечто такое, что совершенно непристойно серьезному взрослому человеку. Зарядился, подумал он, теперь весь день не отстанет…

На улице он не стал играть в тайного агента, а открыто и внимательно огляделся, демонстрируя наблюдателю, если таковой был где-то неподалеку, что готов к любой неожиданной встрече. При этом правой рукой залез под мышку слева и сделал движение, каким обычно поправляют кобуру с пистолетом. Конечно, никакого оружия у него не было. Не согласился он и с Грязновым, который настойчиво советовал прихватить «макарова», и именно в такой вот, подмышечной кобуре. Но Александр отказался и в Москве, и вчера: на предложение Маркашина – мало ли что? – тоже ответил отрицательно. Опыт подсказывал ему, что, если ты не идешь брать вооруженного преступника, пистолет тебе не нужен: против профессионала ты все равно щенок, и достать не успеешь, а отнимут – не воротишь. С другой стороны, имея оружие, невольно в сложных ситуациях больше полагаешься на него, нежели на собственный разум. Так что лучше налегке.

Погода была типично питерская: дождь не дождь, пыль водяная, слякоть под ногами, серая рябь на воде канала, ветер бьет в спину порывами. Хочется поплотнее закутаться в длиннополый плащ, в который заставила-таки влезть его Ирка. Плащ хороший, модный, но Турецкий почему-то чувствовал себя в нем пижоном. К рабочей простоте привык господин старший советник юстиции – к джинсам, такой же куртке, шапочке-бейсболке с американским словом «Калифорния» на тулье. Кстати, подлинным, именно оттуда, вышитым нитками, а не накрашенным через трафаретку в какой-нибудь Марьиной Роще. Он так и хотел было ехать в Питер, но запротестовала Ирина, потребовавшая, чтобы мистер полковник влез в костюм с галстуком и облачился в давно купленный, но до сих пор не ношенный плащ. Грязнов тоже поддержал давнюю мечту Меркулова – однажды превратить Турецкого из босяка в приличного человека, соответствующего имиджу родной «конторы».

Вот так, размышляя, в сущности, ни о чем, оглядываясь на перекрестках, не быстро шагал Александр в сторону городской прокуратуры. Погода погодой, но пройтись по городу не мешало. Он и не волновался: знал – если нужен, сами скоро объявятся. А так-то им удобней.

И как в воду глядел. Встреча произошла на Невском проспекте. Было еще слишком рано, и Турецкий решил немного прогуляться: когда еще выпадет такая возможность. Не торопясь, дошел до Адмиралтейства.

В это время дня на улицах праздношатающихся гуляк не было. Народ торопился на работу, по делам. И Турецкий, оглядываясь на перекрестках, уже засек второго такого же, как он, «отдыхающего». Модно одетый парень и не скрывался, шел в отдалении, в руке держал «сотовик», время от времени подносил его к уху. Скучающий такой, понимаешь, бизнесмен, который и на прогулке «пашет». Турецкий перешел на другую сторону проспекта, хвост потянулся за ним – не приближаясь и не удаляясь. Интересно, думал Александр, где же будет «разбор»?

Только подумал, и на тебе! Мимо проехал пятисотый «мерседес», затормозил метрах в двадцати впереди, и из него вышел еще один молодой человек. Приятной наружности, отметил Турецкий. Увидев Александра, улыбнулся и пошел ему навстречу. Саша остановился и оглянулся: хвост тоже стоял и глядел куда-то в сторону.

– Александр Борисович? – осведомился приближающийся.

– Да. С кем имею честь?

– Будьте любезны, подойдите, пожалуйста, к машине, – чрезвычайно вежливым тоном сказал молодой человек и показал рукой на «мерседес». – С вами хотят поговорить. Если вы, конечно, не возражаете.

Турецкий пожал плечами и пошел к машине. Молодой человек опередил его и предупредительно распахнул заднюю дверцу. Оттуда тут же выглянул пожилой человек и сделал рукой приветливый жест, предлагая сесть рядом с ним. Секунду помедлив, Турецкий решительно шагнул в машину. Дверь за ним плавно закрылась. Заднюю часть салона от водителя и севшего впереди вежливого молодца отделяло стекло, как когда-то, вспомнилось, в правительственных автомобилях. Это чтоб хозяева жизни могли обсуждать разные проблемы без помех.

– Здравствуйте, Александр Борисович, – вполне учтиво приветствовал его хозяин этого автомобиля. – Вы не торопитесь?

– Нет, решил немного подышать свежим воздухом да город посмотреть. Давно здесь не был. Но я хотел бы знать…

– Да, да, меня зовут Ефим Юльевич. Надеюсь, наслышаны.

– Еще бы! – «Важняк» улыбнулся: ишь ты, как оперативно сработали мужики. – А… вчера вечером был странный такой звонок, это…?

Пожилой собеседник тоненько засмеялся и даже промокнул глаза белоснежным платочком. Кого же он напоминал? Турецкий слегка отодвинулся и, склонив голову к правому плечу, с интересом рассматривал этого Ефима Юльевича. На вид около семидесяти, возможно, староват для рискованных операций. Судя по антуражу – серьезная персона. Но отчего же так быстро отреагировал первым на Славкин совет встретиться с этим бывшим тамбовским авторитетом? А может, и не бывшим? И еще этот вчерашний способ знакомства…

– Я хочу все-таки вернуться ко вчерашнему…

– Ай, бросьте! – весело перебил этот пожилой не то грек, не то еврей или все, вместе взятое. – Слушайте, вы что, не знаете их уровень? – Он постучал себя пальцем по лбу. – Я там сказал: позвоните, узнайте, что он такое думает? Он – это вы. Надо ж знать, с кем, в конце концов, имеешь дело, когда тебя об этом просят уважаемые люди. А вы ему – глот! Это хорошо… Знаете, Александр Борисович, – он вздохнул, – уходит, да, уходит… Все – здоровье, молодость, возможности, славная феня, обычаи, да. А что они умеют, а? Стрелять и делать другие глупости.

– Что ж вы такую публику держите?

– А знаете, грубоватые, да, верно, зато честные ребята.

– Ну что ж, каждый волен понимать по-своему.

– Есть и такие, – Ефим Юльевич показал на впереди сидящего. – А вы не будете возражать, если мы немного поедем?

– Пожалуйста, но куда?

– А чтоб не стоять, немного покатаемся, а после я вас, если пожелаете, отвезу в прокуратуру. Или в уголовку – к Гоголеву. – Он откинул крышечку в спинке переднего сиденья и вынул телефонную трубку. Нажал на что-то, и водитель тоже взял такую же. – Давай покатаемся, покажем новому человеку наш красавец город, – и убрал трубку обратно.

– Могу я спросить вас, Ефим Юльевич, чем вызван ваш личный интерес к моей персоне?

– Вот как раз это, – снова засмеялся старик, – хотел у вас узнать я. Вчера, как вам, наверное, известно, мне позвонил Виктор Петрович и, сославшись на нашего давнего общего знакомого, попросил меня: «Ефим Юльевич, – сказал, – вы, конечно, слышали, что произошло недавно на Невском, угол Рубинштейна?» «Да, а кто не слышал?» – так я говорю. «Ну так вот, в этой связи к нам прибыл из первопрестольной важный человек. Ему надо помочь выяснить некоторые вопросы. Вы не будете возражать, если я вас об этом попрошу лично?» «Ну что вы, – говорю. – А где он меня найдет?» Это я вас имел в виду, Александр Борисович. «Позвоните сами, какие счеты». И дал ваш номер. Что-то у вас вид усталый, плохо спалось? Но я уже этому Рыжему сделал клизму.

– Нет, вовсе не по этой причине, – усмехнулся Турецкий. – Просто в начале седьмого над головой началась какая-то массовая физзарядка. Табун такой, знаете ли, резвился.

– Ах, так это же Валерия Львовна! Заметьте, ей за пятьдесят, а кавалеры говорят, что ни больше тридцати – ну никак! Держит себя в форме. А, ну да, так это же прямо у вас над этим, – старик, смеясь, постучал себя указательным пальцем по макушке. – Хорошо, я ей скажу, она будет резвиться после вашего ухода. Я обещаю. Так что вас сильно заинтересовало?

– Вячеслав Иванович, давний общий знакомый, как вы выразились, рассказывал мне днями, что после известных событий тамбовские предпочли заняться вполне легальной деятельностью, отмывая капиталы, создавая частные предприятия, в том числе охранные, и вообще отошли от криминала…

– Не все, не все.

– Ну разумеется. Но эта сторона деятельности меня совершенно не интересует. К налоговой полиции никакого отношения не имею. Было также мнение, что вот этой группе лиц в свое время оказывал покровительство тогдашний префект, а ныне – покойный вице-губернатор.

– Это, знаете ли, вопрос!

– Объясню свой интерес. В некоторых средствах массовой информации проскользнули некие подсказки следствию. Суть их в том, что убийство Михайлова было совершено казанской оргпреступной группировкой якобы за его поддержку тамбовских. Логично?

– Ни малейшей логики, – фыркнул старик.

– Ну почему же? Он же являлся, помимо всего прочего, председателем Комитета по управлению городским имуществом. В принципе ведь очень несложно проверить, чьи капиталы и сколько вложены в те или иные приобретения. Полагаю, речь пойдет не просто о больших, а очень больших деньгах. Возможно, я ошибаюсь, но не исключаю, что часть денег прилипла к рукам этого госчиновника. Удовлетворить интересы всех сторон – невозможно, это аксиома. Значит, всякий раз кто-то оставался обиженным. А когда неудачи повторяются, обида вырастает до неизмеримых высот. Вернее, измеримых лишь одним фактором – пулей. Итак, были серьезно задеты интересы. Так называемые стрелки ни к чему не привели, и во избежание повторения междуусобной резни середины девяностых годов было решено ликвидировать первопричину. Разве не логично?

– Ха! Но тогда с таким же успехом вы можете искать заказчика и среди тамбовских. Ведь по вашему раскладу они ничем не лучше казанских.

– Да вы ж сами только что заметили, что далеко не все ваши бывшие… коллеги отошли от криминалитета. Где же моя ошибка? Мог случиться и третий вариант: бригадиры наконец договорились, и тогда одни сделали заказ, а другие предоставили высокопрофессионального исполнителя.

– Тут у вас, Александр Борисович, хотя вроде и выглядит все логично, но имеется одна серьезная неувязка.

– В чем же?

– Договориться с казанскими нельзя. Это – отморозки.

– Да? Между прочим, то же самое знающие люди говорили мне о тамбовских братках. Никоим образом не хочу вас обидеть, но ведь вот мы же разговариваем с вами. И вы даже помочь мне решили… разобраться во всей этой криминальной каше. Значит, ничего нельзя принимать на веру. Люди всегда остаются людьми. Кому приспичит – договорятся!

– Ну, наш с вами разговор, – помолчав, ответил старик, – как и его тональность, не имеет отношения к постоянным разборкам двух подлинных хозяев этого города. Скажу вам откровенно, Александр Борисович, очень скоро, – Ефим Юльевич рассеянно поглядел за притемненное стекло своего бронированного автомобиля, – все это будет принадлежать тем, кто действительно имеет и деньги, и власть. То есть нам. Но сперва придется покончить с кровью. Убрать тех, кто этого не понимает или не хочет. – Старик тяжело вздохнул. А Турецкий почувствовал от такой его жуткой уверенности легкий холодок на спине. – Так чем же я могу вам помочь? – неожиданно радушно спросил хозяин автомобиля.

– Меня интересует шофер и телохранитель Михайлова – Сергей Новиков. Приднестровец. Высшее образование получил в охранном агентстве «Марс». Полагаю, слышали о таком. Кто этого Новикова приставил к Михайлову?

– Ну вот, – без всякого выражения сказал Ефим Юльевич, – это уже конкретное.

– Далее. Уловив вашу иронию в связи с покровительственной деятельностью вице-губернатора, хотел бы знать, кому выгодна эта деза? Ну, дезинформация, понимаете?

Старик молча кивнул.

– Все соответствующие заверения, касающиеся нашей с вами беседы, я дал Вячеславу Ивановичу. Могу повторить вам лично.

– В этом нет необходимости. Я уже могу себе позволить пригласить в собственный автомобиль важного представителя Генеральной прокуратуры и ни перед кем в этом не отчитываться… Хорошо. Если это все, скажите, куда вас доставить?

– Наверное, в угрозыск. Или еще рано?

– Думаю, в самый раз. Только вам придется немного пройти по улице, не возражаете? У меня, знаете ли, старинная идиосинкразия к этой достопочтенной «конторе». Я позвоню вам. Возможно, вечером… Да-а, вот так, за разговором не успел показать вам город во всей красе. Ну, надеюсь, будет случай. Вы мне симпатичны, Александр Борисович. А ваш отчим, насколько мне известно, сильно пострадал… Я ведь немного знал его. В старые времена.

– Да-а-а… – только и смог вымолвить Турецкий. – Вы были знакомы с Павлом Семеновичем Сатиным?

– Ну а что ж в этом удивительного? Я старый человек. А цеховики так называемые начинали тоже не на пустом месте. Но Павла, если ошибаюсь, то поправьте, подставили именно свои. Не так ли?

– Все правильно. Однако же информация у вас. Позавидуешь!

– Я же сказал: давно живу… – Он что-то опять нажал на телефонной трубке, и машина плавно подкатила к бортику тротуара. Сама открылась дверь. – Мы приехали. Всего вам доброго, Александр Борисович. Если позволите, будем считать вчерашний глупый инцидент исчерпанным?

– Да я уж и забыл.

– Тогда я передам от вас привет Рыжему. Ну… грубияну. Ему будет очень приятно.

Дверь закрылась, и машина уехала.

СВИДЕТЕЛЬ ИЛИ СОУЧАСТНИК УБИЙСТВА?

Высокий, горбоносый, с пышными черными усами – типичный донской казак в кинематографическом исполнении – Виктор Гоголев встретил Турецкого на лестнице и провел в свой кабинет.

– Дежурный позвонил, сказал, что вы ко мне. Садитесь. Чай? Кофе?

– Минералки бы, – с печальным видом ответил Александр Борисович.

– Понял, – хмыкнул тот и, сняв трубку внутреннего телефона, повторил просьбу гостя. И с той же интонацией. Артист!

– Новости имею, – как-то неожиданно вычурно заметил «важняк». – В том смысле, что благодаря вашим стараниям встреча уже состоялась.

– Да ну! – удивился Гоголев. – Быстро дед среагировал! А что ж вы-то, Александр Борисович, тут же не поставили меня в известность? Ведь Вячеслав предупреждал: ни шагу!

– А я здесь ни при чем. Иду себе нынче, подъезжают, просят пройти в машину, вежливо, с достоинством. А как фамилия этого Ефима?

– Рафалович. Папаша его был присяжным поверенным, а сын вот…

– Сын, между прочим, не чета какому-то стряпчему, он на весь город замахнулся: деньги, говорит, власть… Ладно, сами разберетесь. Словом, беседа предварительная состоялась, думаю, он сумеет оказать помощь. Так где же ваша вода?

Гоголев сделал обнадеживающий жест рукой и вышел из кабинета. Александр и оглядеться не успел, как тот вернулся, отвинчивая на ходу пробку у пластмассовой бутыли и разбрызгивая по полу забурлившую минералку. Подал стакан.

– Причащайтесь, сэр!

Так, усмехнулся Турецкий, Славкина работа! Нахалы они все-таки, эти менты. Никакого уважения к прокуратуре. А с другой стороны, чего стесняться? Замначальника уголовки, поди, подполковник. Судя по виду – ровесник. А если Славка его ценит, значит, и спец толковый, быть ему полковником. Ну и дай Бог…

– В двух словах, если не секрет, в чем суть просьбы? – переходя на деловой тон, осведомился Гоголев. – Я к тому, чтоб не с завязанными глазами действовать. В принципе на Рафаловича я надеюсь. Но он же не царь и не мессия, у кого-то может найтись и на него управа. Ну а все эти его закидоны насчет высшей власти, так это он вам, как новичку, пыль в глаза пускает.

Турецкий поиграл бровями, изобразив на лице полнейшее согласие со сказанным. Правда, интуиция подсказывала полностью противоположное. Ну да ладно, ведь смена власти произойдет не завтра, значит, у этих ребят есть еще время подумать…

И «важняк» изложил причины своего интереса к водителю покойного вице-губернатора. О второй части, касающейся дезы, говорить не стал, поскольку, по его соображениям, к ведомству Гоголева она отношения не имела. Затем поинтересовался успехами в этом деле коллег. Гоголев вынул из сейфа конверт и вытряхнул из него две крупные фотографии. Фотороботы, понял Александр. Взял снимки в руки, стал внимательно рассматривать. Подозреваемого киллера, похожего на девку, узнал сразу. Таким его примерно и описал Щербина. А вот второй – какой-то весь квадратный, не очень натуральный, являлся, видимо, тем, кто в сине-зеленом пиджаке прыгал перед носом наезжавшей на него машины. Мужику где-то под сорок, спортивный, это видно по лепке лица. Но зачем же ему было такую запоминающуюся хреновину на себя напяливать? А что, подумалось вдруг, может, он хотел, чтоб именно эта деталь и запомнилась? Уничтожить легко, а без пиджака – поди узнай! Потому и фоторобот такой «общий», ординарный.

– Вы мне могли бы презентовать эти личики? Можно меньшего размера.

– Сделаем.

– Хорошо бы к ним приложить еще фотографию Сергея Новикова. Вы-то его, кстати, видели? – И, после кивка Гоголева, Турецкий попросил описать того.

Внешне ничего особо примечательного. Действительно, короткое время провел в Приднестровье, мальчишеская романтика, говорит, играла. Имел там касательное ранение головы. Проверить подлинность лицензии, выданной «Марсом», пока не представляется возможным. Хотя вроде все правильно, но в девяносто втором-девяносто третьем годах все эти охранные конторы, агентства, школы возникали, вскоре исчезали, лицензии выдавались, потом отбирались, и так без конца, пока в девяносто пятом более-менее обозначились наконец контуры этой частной службы. Среди тех, кто приказал долго жить, оказался и «Марс». А вот идея обратиться к Рафаловичу – идея, кстати, очень толковая, как-то не приходила в голову. Гоголев хотел, видимо, слегка польстить Турецкому, но следователь подхалимаж не принял и немедленно отдал все лавры Грязнову. Таким образом не уронив их корпоративной чести. Фотографию Новикова сделать нетрудно, заметил Гоголев, но зачем, если его можно вызвать в любой момент?

– Затем, – ответил Турецкий, – что хочу взять с собой в Москву. Мало ли при случае кому показать придется?

– Ладно, организуем, – согласился Гоголев, но Саша видел, что тот расценил эту просьбу исключительно как блажь москвича.

Из кабинета заместителя начальника питерского угро Турецкий связался с Грязновым, сдержанно поблагодарил за помощь и передал свой диалог с Рыжим, естественно, с последующей реакцией Ефима Юльевича. Слушавший разговор Гоголев с укоризной смотрел на Александра Борисовича: ну как же, мол, мне-то не сказал об этом! Да я бы им!… Но Турецкий, шутливо отмахиваясь, перешел к серьезным делам. Сказал, что питерцы в ближайшие полчаса передадут по факсу два фоторобота возможных киллеров с соответствующей ориентировкой и фотографию не пострадавшего при покушении шофера-охранника, которую надо срочно проверить по собственным каналам, а Костю попросить передать ее известному ему Гене. Расшифровывать свою просьбу для Гоголева Александр не стал. Но тот и сам уже понял, что москвич замыслил что-то серьезное. И тут же пошел отдать соответствующие распоряжения.

– Слава, секунду, – Турецкий повернул голову и крикнул вдогонку Гоголеву: – Виктор Петрович! Вы Новикова-то не вводите в курс дела!

– Понял, – кивнул тот. – Аккуратно сделаем.

Когда дверь за ним закрылась, Александр Борисович негромко сказал Грязнову:

– Передай при случае Косте, что, по-моему, эти мужики немного зациклились, знаешь, так, по-провинциальному, на своих тамбовцах и казанцах. И готовы повод принять за причину. Я успел просмотреть все, что они смогли накопать, и думаю, что концы надо искать в Москве. Понимаешь меня? Ну ладно, все, хозяин идет. Косте пока сам звонить не буду, практически неоткуда. Тебе Гоголев нужен?… Виктор Петрович! Вас – на два слова.

– Благодарит за помощь, – сказал минуту спустя Гоголев, кладя трубку. – Ну что ж вы-то мне ничего не сказали про эти проделки?

Было похоже, что он даже обиделся.

– Пустяки. А вот вы, к примеру, знаете, кто там у меня как раз над головой живет? Нет? А я знаю. Хозяйку зовут Валерия Львовна, и ей пятьдесят лет, но все мужчины, которых она обслуживает, больше тридцати ей не дают. Знаете, к чему говорю? Это мне рассказал ваш Рафалович. Ну, во-первых, слышимость там что надо, а во-вторых, не исключаю, что приходящим к ней мужчинам может быть безумно интересно знать, о чем совещаются ответственные работники прокуратуры. У вас же есть специалисты, подошлите туда, помогите своим коллегам из прокуратуры, ей-богу, хорошее дело сделаете.

Гоголев качал головой и ожесточенно чесал подбородок.

– Ну надо же! Вот новый человек… Спасибо, сделаем. Ко мне у вас есть дела? Или хотите в прокуратуру?

– А куда ж мне еще? Одна дорога… – и подумал, что был бы сейчас очень хорош, если бы взял-таки вчера с собой дело, и оно наверняка если не пропало, то просмотрено было бы уж точно. Нет, все-таки надо верить предчувствию и интуиции. – Значит, мы договорились, Виктор Петрович, вы сделаете то, что я просил, но с Маркашиным разговоров не ведите, я сам ему скажу…

Семен Макарович, сообщив о вынесенном постановлении насчет Турецкого и выслушав сдобренный изрядной порцией юмора его рассказ, искренне испугался, хотя подобное состояние духа никак ему не шло. Насторожило его и обращение следователя за помощью в уголовный розыск. Но тут Турецкий легко убедил прокурора, что у того отродясь знающих специалистов, какие бывают в угрозыске, не было, да и быть не могло. А тот же Гоголев, можно быть абсолютно уверенным, человек в определенном смысле железный. Сказал – сделает и лично Маркашину все покажет и объяснит, как пользоваться.

Затем «важняк», словно бы кожей чувствуя приближение каких-то важных событий, но не решаясь ничего торопить, отправился в кабинет Щербины и уселся изучать по-новому протоколы допросов свидетелей, акты всяческих экспертиз. Все вроде знал, но для собственной ясности не хватало какого-то штриха. Вот его и искал.

Прихватив с собой старшего лейтенанта Пахомова, Гоголев отправился сам выполнять просьбу Турецкого. Тем более что Грязнов по телефону не столько благодарил его, сколько еще раз просил проявить максимум внимания к просьбам следователя и пока не задавать лишних вопросов. Все вот-вот прояснится.

Ему показалось странным, что в мэрии не нашлось никаких документов, касающихся Сергея Новикова. Чиновная дама-кадровичка заявила, что личное дело на него, естественно, завели при приеме на работу. Но затем в связи со случившимся огромным несчастьем в кадры приезжали не то из прокуратуры, не то из милиции и дело Новикова забрали. Под расписку. Она где-то есть, конечно, но… надо поискать. А в чем дело? Почему такая срочность?

Вот так – ни личного дела, ни фото. А ведь все было! Иначе откуда взяты сведения? Гоголев тут же перезвонил Щербине. Тот подтвердил, что личное дело видел, читал, но поскольку Новиков проходит свидетелем, следователь выписал основные его данные, а дело вернули по назначению. Курьер прокуратуры и отвез обратно в мэрию. Сдал под расписку. Вот она.

Ну то есть ничего нельзя понять. Надо ехать к самому Новикову.

Записав адрес, Гоголев сказал своему водителю:

– Игорек, дуй к Загородному до технологички, затем по Московскому до парка Победы. И крылышки включи, чтобы мы как ангелы долетели!

И дом, и корпус отыскали быстро. Это была стареющая хрущевская девятиэтажка с одним подъездом. На этажах – по восемь квартир. Здесь соседи обычно знают друг друга. Однокомнатная квартира Новикова находилась на шестом этаже. Гоголев прикинул в уме номер ее, значит, из лифта направо. Оставив оперативника у входа в дом, Гоголев вошел в грязный, обшарпанный подъезд, нажал кнопку лифта, а когда открылась дверь и он увидел на полу, прямо посредине, кучу собачьего кала, желание ехать как-то прошло. Решил подняться по лестнице.

Зрелище тоже было не для слабонервных: все стены исписаны разноцветными фразами, представляющими некое смешение английского сленга и российского мата, с помощью которого юные петербургские полиглоты восславляли футбольную команду «Зенит», предлагали известным им Маринкам и Ларискам половое сотрудничество и высказывали недвусмысленные намеки в адрес какого-то пидора Коти.

Очень интересно, чей это дом, размышлял Гоголев, посмотреть бы в глаза тем, кто отвечает за порядок в нем, за чистоту. И еще подумал, что вот если бы ему сейчас предложили поменять его комнатку с небольшой прихожей в коммуналке на Моховой даже на четырехкомнатную квартиру в этом доме, он бы решительно отказался. Там, в центре города, пока, кажется, еще никому не приходит в голову изображать слово «fuck» белой эмалью на двери соседа.

Короткий коридорчик, в который выходили четыре квартиры, и в частности Новикова, наглухо перекрывала дверь с фанерой вместо стекла. На дверном косяке четыре кнопки звонков, точнее, три, вторая снизу кнопка отсутствовала, вместо нее торчали два медных проводка. Вот они-то и были нужны Гоголеву. Он аккуратно соединил проводки, прислушался, но за дверью было тихо. Повторив попытку еще пару раз, стал названивать соседям. После долгого молчания наконец в коридоре открылась какая-то дверь и сонный голос сердито прокричал:

– Ну чего надо? Когда ж это кончится, твою мать?!

– Уголовный розыск! – ответил Гоголев. – Откройте, пожалуйста.

– Ага! Наконец-то! – обрадовался тот за дверью. – Сейчас штаны надену, обождите.

Послышались шлепающие шаги, и дверь отворилась. Заставленный ящиками, лыжами, велосипедами, какими-то досками и палками, коридорчик был освещен тусклой сорокасвечовкой, поскольку положенные лампы дневного света отсутствовали. Гоголев показал свое удостоверение, небритый мужик в несвежей тельняшке и пижамных штанах мельком взглянул и понимающе кивнул.

– К нему, что ль, опять? – Он мотнул нечесаной головой в глубь коридора. – Так ему б и звонили, чего соседей тревожить? И так всю ночь гам-тарарам. Вон, идите туда! – показал пальцем на дверь справа.

– Я звонил, но что-то не получается, – извиняющимся тоном сказал Гоголев, – помогите мне. Не знаете, Новиков дома?

– Ну а где ж ему быть, если, говорю, полночи гам-тарарам? Я уж не выдержал, постучал, говорю: уймись маленько, сосед! Какое там! Слышу – гы-гы-гы! Бабы чего-то кричат! Музыка, мать их… извините. Я уж говорю: ну неужто опять на тебя в милицию жаловаться? Ладно, отвечает, заткнись, а мы скоро кончим. Кончили. Под утро только стихло. Мне чего, я один живу, а другие боятся: тут к нему такие лбы ходят, придавят – и не пикнешь. А вас, значит, все-таки вызвали? Ну и правильно, наведите порядок, мать его…

Гоголев между тем подошел к двери и постучал. Прислушался и постучал снова. Потом нагнулся к дверной ручке, потянул носом и резко выпрямился.

– Слушай, сосед, сделай одолжение, давай вниз, там у подъезда моя машина. Скажи Пахомову, старшему лейтенанту, чтоб бегом ко мне, а водителю объясни, где отыскать ваше домовое начальство. Скажи: сильная утечка газа, может рвануть! И сам позови кого-нибудь из соседей, будете понятыми. Ну, чего ждешь? Давай, одна нога здесь – другая там! – подтолкнул его в спину, видя, что тот стал размышлять – изумительное качество российского мужика.

Наконец сосед убежал, шлепая тапками, а Гоголев сунулся в соседние квартиры, но там никто не откликнулся: действительно, рабочий же день, ничего странного…

С грохотом раскрылась дверь лифта, и появился Пахомов. Мужик, сказал он, сейчас подойдет со вторым понятым.

– А чего тут, Виктор Петрович? Он сказал – газ, а я не чую.

Гоголев показал пальцем на дверную ручку, оперативник понюхал и кивнул:

– Ага, есть маленько. Но очень слабо. А что, никто не отвечает?

– Не-а…

– Вскрывать будем?

– Вот подойдут понятые.

– Интересно, – сказал Пахомов и подергал ручку. Потом пару раз стукнул кулаком, прислушался. Слегка откачнувшись, навалился плечом и… рухнул на колени, потому что дверь неожиданно распахнулась. Сразу в лицо ударила волна газа.

– В комнату! – крикнул Гоголев, зажимая себе нос. – Открывай окно! Я – на кухню!

И, перепрыгнув через стоящего на карачках опера, кинулся на кухню. Услышал ровное шипение газа, глаза сильно защипало, но он сумел довольно быстро, причем не дыша, распахнуть балконную дверь, набрать полную грудь воздуха и тогда вернулся на кухню и закрыл все пять рукояток газовой плиты.

Сквозняк быстро выветрил массу скопившегося газа, и Гоголев наконец смог обрести возможность дышать и видеть. И то, что он увидел, его совсем не обрадовало. Поэтому он осторожно, стараясь ни к чему не прикасаться и ничего не задевать, на цыпочках направился к входной двери, махнув рукой Пахомову, стоявшему посреди большой комнаты:

– Иди сюда, ничего не трогай.

Газ быстро выветривался. Сыщики, как они себя гордо именовали, стояли у двери и осматривали ее. Стало понятно, почему в коридоре почти не пахло: дверь изнутри была обита плотной изолирующей тканью, препятствующей выходу газа. Но того, что уже накопилось в квартире, вполне хватило бы для приличного взрыва, ну и всего ему сопутствующего.

Наконец из второго коридора появились понятые. Сосед в тельнике что-то, усиленно жестикулируя, объяснял второму – глубокому старичку, лет, наверное, около восьмидесяти. Странно, что сумел уговорить.

Увидев открытую дверь, остановились в недоумении. Но Гоголев, подозвав их жестом, объяснил, что к чему, те потянули носами и согласились с доводами товарища подполковника.

Телефонного аппарата в квартире Новикова, как заметил уже Гоголев, не было. Вероятно, тот пользовался сотовой связью. Но искать трубку до приезда дежурной бригады не стоило. Телефон оказался у соседа в тельняшке, который наконец-то назвался Гришей. С этого аппарата Виктор Петрович и вызвал помощь. Потом объяснил понятым, какие действия были проведены, каким образом вскрыта дверь, которая вообще оказалась незапертой – он тут же продемонстрировал этот процесс еще раз, чтобы убедить понятых, что особых нарушений, в общем, и не было. Нет, были, конечно, но ведь и каждая минута была дорога. А теперь в квартире распахнуты дверь и окно, газ перекрыт и никакой опасности больше не предвидится. Но присутствие понятых необходимо и дальше, поскольку в квартире обнаружен труп. Сейчас приедут следователь с экспертами и можно будет войти в помещение.

Затем Гоголев позвонил в горпрокуратуру, нашел Щербину и попросил того передать Турецкому, что для него имеется малоприятное сообщение: есть подозрение, что человек, которого в настоящий момент ищут, найден, но он, увы, мертв. Экспертиза в ближайший час установит причину. Щербина заволновался: о ком еще речь? Гоголев сказал, что разговор у них шел о Новикове. Все остальное – позже. Щербина записал номер телефона, с которого говорил подполковник, адрес и заявил, что они, скорее всего, подъедут вдвоем с Турецким.

Чтобы не терять дорогого теперь времени, Гоголев усадил Гришу в его же кухне, сел напротив и стал последовательно и детально расспрашивать обо всем, что касалось его шумного соседа: что о нем говорят в доме, чем он занимался, когда приходил и когда уходил, кто у него бывал, часто ли устраивались пьянки, подобные вчерашней, бывали ли у него женщины…

Что-то Гриша знал, о чем-то слышал, кого-то видел лично, и не раз. Описал, как выглядели. В общем, мужик оказался наблюдательным. Но если какие-то полчаса назад он был бескомпромиссно зол на соседа, то теперь, узнав, что, возможно, это его труп валяется у газовой плиты с проломленным черепом, -хотел взглянуть, но милиционер не пустил, сказал что его следы никому не нужны, – словом, подобрел к покойному Гриша. Не такой уж он, наверно, плохой и парень был: ну шумный, так ведь молодой. И симпатичный с лица – отчего ж баб не водить? А что гулянки – так ведь не каждый же день! Дружки, правда, противные: бычки такие, кожаные, наглые. Пасть, говорит, заткни, папаша, а то говном захлебнешься, твою мать… надо же! А что ты ему, если он тебя соплей задушит! Эвон, смена им подрастает, как подъезд испохабили! Сплошной один фак!…

Второй понятой сидел, пригорюнившись, на кончике стула и лишь скорбно кивал, подтверждая абсолютную правоту соседа.

На лестничной площадке послышался шум, громкие голоса: это явились сразу все заинтересованные лица. Игорь отыскал и привел диспетчершу из РЭУ, дородную, краснолицую тетку, а также участкового, которого перехватил у дверей опорного пункта. Словом, все на данную минуту ответственное местное начальство. Одновременно с ними приехала дежурная бригада, а буквально минуту спустя примчались Щербина с Турецким. Можно было приступать к работе.

Следователи аккуратно прошли на кухню, где с помощью понятых провели опознание убитого, и вышли в коридор, предоставив дежурной бригаде возможность заниматься своим делом.

По заключению судебного медика, естественно предварительному, поскольку о возможности отравления, наркотиках или степени опьянения можно было говорить лишь после вскрытия и проведения соответствующих анализов, убийство произошло где-то в районе между третьим и четвертым часом утра. Впрочем, примерно это время указал и сосед, сообщив, что шум и гам стихли лишь под утро. Если анализы не покажут иного, то орудием убийства послужила бутылка из-под шампанского. Ее в настоящий момент исследовал эксперт-криминалист, заключение которого полностью перечеркивало предположение об обычной драке по пьяному делу. Бутылочная поверхность была девственно чиста, так, будто после «дела» ее тщательно вымыли и вытерли, ну то есть ни малейших следов, даже тех, что остаются после магазинов. Однако удар, и, кстати, довольно сильный, был нанесен именно ею: у покойного было буквально проломлено основание черепа. Похоже, что удар был произведен в тот момент, когда Новиков зачем-то наклонил голову. И происходило это здесь, на кухне, возле газовой плиты. А после удара, когда убийца, или, возможно, их было несколько, аккуратно уложив жертву на пол, убедился в том, что Новиков – покойник, он вымыл тут же, под краном, орудие убийства и поставил бутылку возле плиты, нимало не заботясь о создании хотя бы достоверной картины пьяной драки. Значит, это было с самого начала запланированное убийство. Но тогда зачем же столько свидетелей? «Быки», женщины, смех которых слышали соседи? Ведь так не бывает, чтобы собралась большая компания и устроила веселье в квартире человека, которого собирались убить! Или именно компания и являлась тем прикрытием, под которым действовал убийца?

Во всяком случае, пока ясно лишь одно: Новиков оказался каким-то образом причастным к смерти своего шефа. Вероятно, именно поэтому его и убрали. Вопрос в другом: почему не сделали раньше? Не мог ли причиной гибели водителя-телохранителя стать неожиданный интерес к его персоне московского следователя?

Турецкий мрачно глядел в окно на затянутое серым, непробиваемым сукном петербургское небо и старательно анализировал все свои вчерашние разговоры. Кстати, Рафалович никоим образом не мог быть причастен к убийству: встреча с ним и просьба по части Новикова была высказана тогда, когда сам предмет интереса являлся уже покойником. Никого, естественно, не могла бы насторожить и подписка о невыезде, отобранная у Новикова, ибо по нынешним временам этот юридический документ не остановил еще ни одного преступника, решившего «сделать ноги».

Каким– то примитивным дилетантизмом веяло и от самого убийства. Врезать по черепу, а затем аккуратно уложить труп на пол… Зачем-то включать газ… Впрочем, возможно, именно этого ощущения у следователей и хотел добиться убийца? Мол, действовал тут явный дурачок, наглядевшийся американской кинодетективщины. Или?… Что-то все больше и больше подсказывало Турецкому, что работа была выполнена вполне профессионально. И убийца, по всей видимости, был знаком с Новиковым. Как и все остальные гости. А если это так, значит, и у Новикова рыльце в пушку.

Вырисовывалась новая картина убийства вице-губернатора. Если шофер был заодно с киллерами, он мог и доставить жертву точно в указанное место, и, остановив машину, чтобы избежать наезда на случайного прохожего, который, возможно, был совсем и не случайным, покинуть салон автомобиля за секунду до начала стрельбы. Ведь никто же не зафиксировал, в какой момент это произошло. Могла бы, конечно, сказать Вероника Моисеевна – если бы могла, в чем врачи очень сомневаются.

К слову, сама супруга Михайлова была ранена потому, что сидела за спиной мужа, окажись она немного левее, случайная пуля ее не задела бы. Отсюда вывод: ни она, ни водитель, над головой которого не оказалось ни одной дырки, не являлись мишенями для киллера. Но тогда чем же теперь вызвано убийство шофера? Может быть, он знал нечто такое, что не должны были узнать следователи, и поплатился за это? Тогда почему убийцы ждали три дня? Почему не убрали шофера вместе с хозяином? Одни вопросы…

К сожалению, те гости, которых успел разглядеть сосед Гриша, не были похожи на предъявленные ему фотороботы предполагаемых киллеров. Новиковские гости были моложе и, как один, имели характерное отличие – стриженые квадратные затылки.

Между тем и криминалист преподнес сюрприз: пальцевые следы на тарелках, стаканах, бутылках были стерты или же размазаны до такой степени, что не годились для идентификации. А возможные следы рук на мебели, дверных ручках и прочих предметах были явно стерты грязным вафельным полотенцем, валяющимся в кухонной раковине. Разводы от этой мокрой тряпки были обнаружены повсюду. Тот, кто внаглую демонстративно убирал следы рук, казалось, издевался над сыщиками: вот, мол, вам, ищите себе на здоровье!

Не внесла в дело ясности и собачка, прибывшая с проводником. Впрочем, что-то она все-таки учуяла и довольно резво рванула за порог, даже вывела сержанта во двор, но у выхода из арки завертелась и заскулила. Обычная картина: тот, кого она вела, сел в машину и уехал.

А вот оперативнику повезло больше. Он еще удивился: как это – гости пили, курили, что подтвердил и Гриша, а окурков в доме нет! Возле той же арки, у помойного бачка, он обнаружил скомканную газету, а развернув ее, увидел кучу окурков. Эту находку получил в свое распоряжение эксперт-криминалист. Небрежно сработал убийца, смахнув окурки и мусор со стола в газету, а затем в темноте промахнувшись свертком мимо бачка. Среди прочего мусора оказалось несколько водочных пробок, а это уже что-то!

Такая, значит, ситуация представлялась. Судя по количеству посуды на столе, гостей было не менее пяти человек. Где-то в районе трех часов утра большинство покинуло квартиру. Кто-то остался, причем из тех, кого Новиков хорошо знал, кто, во всяком случае, не вызывал у хозяина недоверия. Убийство произошло на кухне. Там же убийца уложил покойника на пол, мокрой тряпкой протер все, чего могли касаться пальцы его и гостей, включил все газовые конфорки, даже духовку, забрал сверток с мусором и вышел тихо – дверь замком не щелкнула, чтобы не разбудить нечаянно соседей. Вот поэтому и вломился в квартиру Пахомов, нажав на дверь плечом. Но зачем был нужен газ? Может быть, убийца рассчитывал на случайность, которая могла бы вызвать взрыв, ну и все остальное, ему сопутствующее? Логика-то в этом есть, но странная какая-то…

Тщательный обыск квартиры практически ничего нового не дал. Напротив, у следователей появилось ощущение, что здесь жил человек, ничем не интересующийся. Кроме телевизора – небольшого переносного «Панасоника». Книг Новиков не читал, газеты не выписывал, писем ни от кого не получал. Одинокий такой, понимаешь, молодой волк. Правда, довольно симпатичный, судя по фотографии в паспорте, найденном в заднем кармане джинсов. Все остальные его документы – водительские права, техталон, спецпропуск и прочие нужные бумажки – были найдены в бардачке расстрелянной машины. Там они лежали в кожаной сумочке.

В бельевом шкафу болтались на вешалках несколько недорогих костюмов, рубашки, на полках – нижнее белье, носки. В прихожей – несколько пар поношенных туфель. В общем, как-то негусто, небогато. Личный шофер и телохранитель вице-губернатора мог бы выглядеть и импозантней. А тут все какое-то серое, невидное. Или незаметное? Что вернее? Не в сути ли этого вопроса и лежит разгадка личности Сергея Новикова, ленинградца, 1971 года рождения?

Между тем участковый и дородная диспетчерша из РЭУ, как было ими заявлено, по своим каналам собрали сведения о жильце. Выяснилось, что жил Сергей с матерью, умершей в восемьдесят девятом году, после чего он сдал свою жилплощадь семейной паре военнослужащих, которые и вносили все коммунальные платежи. Где он проживал сам, неизвестно. Во всяком случае, первый вызов милиции по причине пьяной драки в этой квартире был зафиксирован в конце октября девяносто третьего. Было еще несколько мелких происшествий, но вскоре молодой человек остепенился, вроде повзрослел, стал даже работать в мэрии. А теперь вот шофером у самого вице-губернатора. Ничего больше к сказанному никто добавить не мог.

А ведь на допросе Новиков не скрывал, что утолял свою романтику в Приднестровье. Что и в Москве был проездом. И все сходилось к тому, что появился в Питере после октябрьских дней в столице. Известно же, что среди защитников Белого дома были и приднестровцы. Только как и кого они защищали, тут до сих пор, кажется, нет ясности. Хотя проверить можно и это обстоятельство. Но пусть теперь Новиковым займутся соответствующие службы, которые в силах обнаружить любые концы.

Турецкий попросил Щербину дать указание своим коллегам, не откладывая дела в долгий ящик, подготовить все, что имеется по Новикову для передачи в Москву. Поделившись своими соображениями, Александр Борисович увидел, что те охотно и легко согласились с ним. Действительно, а чего тут спорить, если просит прокурор-криминалист? Ему видней.

Может, оно и так, но Турецкого никак не оставляло ощущение, что смерть Новикова каким-то образом спровоцирована именно им, его интересом к водителю, зафиксированным чьим-то весьма заинтересованным глазом, что явилось той точкой, после которой и было принято решение о немедленной ликвидации… кого? свидетеля? соучастника? просто излишне информированного человека? Но зачем же тогда так грубо? Или в этом своя логика: мы, мол, тебя не боимся, и сама акция – чисто формальный ход? Они и личное дело Новикова, поди, забрали в кадрах, чтобы поиск затруднить. Другими словами, пошли на почти открытую, наглую игру со следствием. Но пока нет ответа на главный вопрос: кто заказчик? – не будет ясности и с делом Новикова. Значит, оказать помощь в данный момент могли лишь два фактора – внимательное изучение показаний свидетеля Новикова, слово за словом, что хотел сказать, но не сказал, или от чего ушел, так и не решившись, это первое, и второе – что расскажет Ефим Юльевич Рафалович. Сведения же из Москвы быстро не придут. Там надежда, как всегда, на Костю и его замечательного тайного друга Гену из службы собственной безопасности – самой хитрой «конторы» России.

Понимая, что ничего нового он уже не узнает, и не теряя время зря, Турецкий попросил отправить его в прокуратуру. Ему показалось, что большинство присутствующих при этих его словах облегченно вздохнули.

ВЕРОНИКА ЗАГОВОРИЛА

Петр Григорьевич Щербина в присутствии москвича чувствовал себя дискомфортно. Это – мягко говоря. Он не считал себя карьеристом в том обывательском смысле слова, но все же предпочитал действовать самостоятельно, по собственному разумению, поэтому всякого рода советы, особенно от таких вот приезжих деятелей из высших инстанций, воспринимал болезненно и расценивал как попытку подрыва его профессионального авторитета. Нет, он не был чрезмерно самонадеянным или безосновательно уверенным в своих силах, но то, что он умел делать, признавалось коллегами. Да и сам факт, что в двадцать семь лет он стал следователем по особо важным делам, говорил только в его пользу. Все бы хорошо, но вот особо важных дел в Питере как раз было немного, и Маркашин наиболее крупные и значительные в плане общественного звучания передавал более старшим коллегам Щербины, что, в общем, довольно ощутимо ущемляло самолюбие молодого «важняка».

И вот наконец появилось действительно громкое дело и, по разумению Щербины, не Бог весь какое запутанное. Ясна казалась ему и подоплека преступления: и прошлая, да и нынешняя деятельность Михайлова ни для кого в городе секрета не представляли, не явились неожиданными или кем-то специально спровоцированными и довольно устойчивые слухи о зарубежных счетах вице-губернатора. Проверить эти слухи Петр, как руководитель оперативно-следственной бригады, поручил ее члену, прикомандированному от УФСБ майору Шереметику, чем Павел Кузьмич активно и занимался.

Сегодняшнее убийство водителя Новикова тоже в принципе не выпадало из схемы, выстроенной следователем. Тем более что причина двух преступлений, взятых вкупе, могла показаться странной или неосновательной только человеку, далекому от городских проблем, как-то: приватизация, дележ, передел собственности и сфер влияния, получение кредитов и все прочее, связанное с огромными деньгами. Такая вот «экономика», с позволения сказать, и водит рукой убийцы. И нечего здесь особенно мудрить.

В этой связи приезд москвича, которого Маркашин поторопился включить в бригаду в качестве прокурора-криминалиста, крайне не понравился Щербине. Да и само поведение горпрокурора, самолично ринувшегося на вокзал встречать посланца Генеральной прокуратуры, тоже не внушало почтения. Это тем более непонятно, что в городе уже прочно обосновалась целая бригада москвичей, которые все тянут-потянут, а вытянуть не могут. Вот бы и встречали своего. За два года, подумать только, откопали четырех второразрядных чиновников! И это пример массовой коррупции? Ну прямо-таки чудеса, ничего не скажешь…

Поговаривают, правда, что у Маркашина в этом деле имеется какой-то свой интерес и что не шибко довольны прокурором города в столичных верхах. Но это – досужая болтовня. Хотя кто знает, может, именно Турецкого и решили использовать в качестве «неотложки»? Всякое ведомство обязано чтить честь своего мундира. Это – аксиома.

Откровенное неприятие вызвало у следователя и странное желание москвича, делавшего при этом таинственную мину и неизвестные собственные выводы, придать всему связанному с убийством вице-губернатора некое политическое звучание. Но какая тут может быть высокая политика! Деньги – вот и вся политика. Преступность окончательно обнаглела, ведет себя в городе по-хозяйски – вот из какой «политики» следует исходить. А не искать черную кошку…

Но от этих, мягко говоря, удручающих мыслей следователя спасала привычная, впитанная со студенческой скамьи тщательность в работе, тот самый профессионализм, за который Щербину особо ценил нелюбимый им Маркашин. Поэтому, понегодовав про себя по поводу отдельных умозаключений отбывшего из квартиры Новикова московского «важняка», Щербина обратил внимание на то, что дежурная оперативно-следственная бригада работала четко и все материалы: протоколы осмотров и допросов, акты экспертиз – в любом случае лягут к нему на стол, поскольку дела об этих двух убийствах необходимо соединять в одном производстве.

Щербину беспокоило теперь затянувшееся шоковое состояние супруги покойного вице-губернатора. Показалось даже – уж не игра ли тут какая-то? Женщина наверняка что-то знала. Как знал и Новиков, – в этом вопросе Щербина был согласен с Турецким. В прошедшие дни он звонил в больницу четко трижды в день – чтобы не надоедать лечащему персоналу и напоминая о необходимости в случае любых изменений поставить его в известность. Краткие беседы происходили, как правило, с главным врачом либо с дежурным по отделению. А сейчас Щербина почему-то набрал номер дежурной медсестры и поинтересовался состоянием здоровья Вероники Моисеевны. И та, к удивлению следователя, сообщила, что больная уже пришла в себя и еще утром беседовала о чем-то с главврачом. Вот это новость! А ведь дежурный врач утром сообщил, что пока нет никаких изменений!

И Щербина, не теряя время, помчался в больницу.

То, что некая непонятная игра все-таки велась, следователь понял сразу. Врач продолжал настаивать, что Вероника Моисеевна не пришла в себя, и странная уверенность следователя в обратном ему представляется непонятной. Однако Петр Григорьевич, если требовало дело, умел проявить настойчивость. И врач сдался. Тем более что испросить совета у главного он не мог – главврач в клинике в настоящий момент отсутствовал. Прошли в палату. Медсестра поила Веронику соком. Ну вот, а говорили – без сознания!

Женщина действительно чувствовала себя неважно: отечность на лице, бледность, вялые, замедленные движения. Но она могла говорить – и это главное. Для начала она могла ответить хотя бы на самые необходимые следствию вопросы. Врач же, видя, что невольный обман раскрыт, разрешил пятиминутное свидание, но предупредил: желательно поменьше эмоций. Забрав с собой медсестру, он тут же вышел и затворил дверь.

Щербина достал из кейса бланк протокола допроса. В первую очередь его интересовали все обстоятельства, связанные с утром того трагического дня. Кто звонил? Отчего нервничал супруг? Какова причина ссоры супругов, о которой поведал водитель? Щербина, стараясь быть предельно вежливым, даже ласковым с женщиной, неторопливо задавал вопросы, надеясь, что Вероника Моисеевна откликнется хотя бы на один из них. Для начала. Но она отреагировала лишь на один.

– А разве Сережа жив? Это он сказал, что мы с Васей поссорились? А как он сказал?

Щербина почему-то не решился сообщить о смерти Новикова, сказал лишь, что, по его словам, хозяева появились утром, о чем-то горячо споря, и потом в машине угрюмо молчали. Вот из этого и сделаны выводы.

– А почему вы решили, что ваш шофер погиб? – в свою очередь поинтересовался Щербина.

– Я видела, как он упал, вывалился из машины, как потом закричал Вася… а потом ударило меня…

– Вы не ошибаетесь? Именно в этой последовательности? – насторожился следователь.

– Как я могу ошибиться, если видела… вот этими глазами, – она дотронулась ладонью до лица и замерла на миг. А когда следователь забеспокоился – уж не стало ли ей опять плохо, отняла ладонь и добавила, глядя в потолок: – Вася очень сильно кричал… ему было так больно… мне доктор сказал, что он умер… А как же тогда Сережа? Ведь его – первого, я видела…

Щербина помолчал немного, ожидая продолжения, но Вероника будто отключилась. Тогда он спросил, не знает ли она, угрожал ли кто ее мужу? Женщина медленно перевела на него взгляд и снова промолчала. То, что она уже сказала, было чрезвычайно важно, но – увы! – подтверждало правоту москвича, предсказавшего, как возможный, и такой вариант развития событий. Щербина вспомнил, что Турецкий также заметил мимоходом, что был знаком с Вероникой Моисеевной, если она – именно та, о ком идет речь. И потому теперь, посчитав, что дело всегда должно быть немного впереди собственного "я", неожиданно для себя сказал:

– А вы знаете, этим делом очень озабочены в Москве и оттуда даже прибыл представитель Генеральной прокуратуры Турецкий Александр Борисович. Вот какие сферы задело убийство вашего супруга. Он и сообщил, между прочим, что был знаком с вами. Это так?

– Александр Борисович… – ответила женщина без всякого выражения. – Передайте, я прошу его приехать. Извините, я очень устала. В другой раз…

– А когда подъехать к вам Турецкому? – Какое-то острое чувство ревности кольнуло следователя.

– Сегодня, конечно… если может.

– Я передам. Вот я тут составил краткий протокол. Почитайте, пожалуйста, и подпишите.

Но женщина смотрела в другую сторону.

– Я устала. Где подписать?…

– До свидания, – сказал наконец Щербина и вышел за дверь, где его ожидал врач.

– Поговорили? – спросил сухо.

– Да. А вот вечером сюда подъедет старший следователь по особо важным делам при Генеральном прокуроре России, – с непонятным мстительным чувством произнес Щербина. – Мадам его требует, – он церемонно поклонился. – Не смею возражать. Однако чем же вызван ваш легкий обман? – продолжил он, следуя за врачом по коридору.

– Вообще-то это была ее просьба. После известия о смерти мужа. Ни я, ни Иван Иванович, – он имел в виду главного врача, – не возражали и сочли такую просьбу вполне естественной. Вы уж не думайте, что здесь имеет место некий, знаете ли, антигосударственный замысел. А посещение больных у нас прекращается в восемь часов, и никакая там милиция… вы меня понимаете?

– Разумеется. Мы не опоздаем.

Турецкий аж на стуле подпрыгнул, узнав, что Вероника заговорила. Хотел мчаться немедленно, но Щербина запомнил больничный распорядок дня: сейчас обед, потом отдых, затем разные процедуры, а вот незадолго до вечернего обхода можно будет и навестить.

Обычный долг гостеприимства заставил Щербину пригласить москвича отобедать в кафе напротив, куда в это время дня традиционно отправлялась вся прокуратура после того, как приказал долго жить собственный общепит. Невыгодно оказалось кормить народ обедами, вот бутерброды, пиво – это выгодно. Но люди привыкли есть, а не закусывать. Кооперативное кафе отреагировало немедленно: в обеденный час помещение предоставлялось исключительно для обслуживания прокуратуры. Довольны были все: обеды стоили сравнительно недорого, зато и прокурорская «крыша» тоже кое-что значила.

Обедали поначалу молча. Потом Щербина рассказал о реакции Вероники на известие о том, что шофер остался жив. Турецкий, зачерпывая ложкой борщ, рассеянно кивал, чем вызвал даже некоторую обиду Петра Григорьевича. Все-таки новость не из последних. К тому же подтверждала версию москвича. Но слава первопроходца, видимо, не прельщала Александра Борисовича. Глядя на стол, он продолжал думать о чем-то своем и, только покончив с вполне пристойными «домашними» котлетами, сказал:

– Допрашивая Новикова, вы, Петр Григорьевич, несколько раз, я заметил, возвращали его к событиям девяносто третьего года, когда он, по его словам, вернулся домой. Не помните, чем в ту минуту был вызван ваш интерес к этой теме и дате соответственно?

– Да ведь как теперь сказать?… – словно смутился Щербина. – Я вот сейчас скажу, а вы ответите, что, мол, задним умом все у нас сильны…

– Чудак-человек, – засмеялся Турецкий, – это ж уже зафиксировано! Поэтому нечего стесняться. Читая протокол в первый раз, я просто отметил этот факт для себя. А сейчас вижу, о чем вы подумали. Просто молодец! Не сочтите за комплимент, говорю как коллега. Жаль, что не удалось его тогда размотать на всю катушку. Но ничего, хвостик есть, потянем, как говорится… Значит, Вероника была уверена в его смерти? Очень любопытный поворот темы. Как вам показалось?

– Это, кстати, единственный вопрос, на который она ответила.

– Считаете, чего-нибудь боится?

– Иначе зачем просила врачей продолжать говорить, что она в шоке? А вы, Александр Борисович, видите иную причину?

– Давайте не будем гадать. Ведь ждать осталось недолго.

– Думаете, заговорит?

– Хотелось бы надеяться, – вздохнул Турецкий. – Не обидитесь, если я попрошу вас об одном одолжении?

– В каком смысле? – поднял брови Щербина.

– Она, вы говорите, не встает? Так вот, нам понадобится небольшой диктофон. Если у вас нет, попросите у соседей, как мы их в Москве называем. У вас же работает в бригаде товарищ оттуда? И еще. Руководителем оперативно-следственной бригады были и остаетесь вы. И протокол допроса с одновременной записью на магнитофон ведете также вы. А я буду, с вашего разрешения, вмешиваться, задавать вопросы как бы по старому знакомству. Не возражаете?

Щербина помолчал, упрямо набычившись, и утвердительно кивнул.

Турецкий едва заметно улыбнулся. «Ну все, – сказал себе ребе, – Ривочку мы, кажется, уговорили выйти замуж за князя Гагарина, теперь пойдем с той же просьбой к самому князю… Господи, как они все лелеют свои изумительные амбиции! А что поделаешь, надо считаться…»

…Вероника ждала их. Точнее, Александра Борисовича, ему она даже попробовала призывно улыбнуться, но вышла кривая гримаса. При виде же Щербины словно легкая тень скользнула по ее лицу. Турецкий в свою очередь наклонился к ее руке и тронул губами пухлые пальцы, унизанные крупными перстнями, – женщина остается верной себе и на смертном одре. Хотя следовало отметить: до последнего ей было еще ой как далеко. Вид портила, конечно, нелепая повязка, стянувшая затылок. А так – дама хоть куда! Именно это чувство и было написано на лице Турецкого, когда он обозревал несчастную кариатиду, распластанную на больничной койке, явно тесноватой для нее.

– Все еще болит? – спросил, вложив в вопрос максимум сочувствия.

– Теперь уже – душа… – тяжко вздохнула Вероника и сделала попытку подвинуться, якобы предлагая гостю присесть на край кровати. Но Турецкий благоразумно придвинул стул. Кивком предложил сесть и Щербине. Три пышные хризантемы, как знак его особого внимания, он положил на больничную тумбочку.

– Вы понимаете, что мое глубокое сочувствие… – начал он, но женщина перебила:

– Да, да, Александр… Саша, я вам очень благодарна за ваши теплые слова в эти ужасные дни…

«Кажется, мы сделали большущий шаг вперед, – с юмором заметил про себя Турецкий. – Был все-таки Александр Борисович… Вот ведь как может подвести человека память!»

– Что вы, Вероника! – почти с жаром снова откликнулся он на ее столь эмоциональный всплеск. – Я просто счастлив, что вам в этой ситуации так повезло. Врач сказал нам, что вы идете на поправку, рана, слава Богу, оказалась хоть и болезненной, но не очень серьезной. Осталось подлечить – что? Нервы. Правильно. И вы уже в ближайшие дни станете, как прежде, мужественной и красивой!

– Ах, Саша… – томно закатила глаза Вероника.

«А она уже привыкла к новому обращению», – констатировал Турецкий. Видимо, эта страстно дышащая кариатида, какой он запомнил Веронику два года назад в Эрмитаже, ни в чем с тех пор не изменила себе и по-прежнему считает, что больше всего женщину красит некий ореол эдакой мужественной страдалицы. С привкусом горечи – как в хороших французских духах. Кажется, ведь и тогда Вероника пребывала некоторым образом во вдовстве. Значит, нынешний опыт ее – уже не первый. Выходит, девушке не привыкать…

И поскольку ее устраивает именно такая тональность общения, придется построить беседу в этом ключе. Напористо-интимном, хоть и звучит эта формула несколько вульгарно. Еще немного, и, убаюканная сладкими воспоминаниями, она перейдет на «ты». А это уж никуда не годится, никакой Щербина и близко не поверит в чистоту помыслов обеих сторон.

– Вероника, – проникновенно заговорил «важняк», – я не стану повторяться, что, узнав о страшной трагедии, немедленно примчался из Москвы. Ни к чему, возможно, говорить и о том, что в высших государственных сферах, включая окружение самого президента, все были в буквальном смысле потрясены этим наглым убийством. А когда руководитель следственной бригады, чрезвычайно добросовестный следователь по особо важным делам Петр Григорьевич Щербина ознакомил меня со всеми собранными материалами, мы поняли, что главные показания, которые помогут раскрыть преступление, можете дать только вы одна.

– А разве Сережа?… – отчего-то забеспокоилась Вероника, но Турецкий четко вел свою линию:

– О шофере разговор особый. Кстати, как он вам?

– В каком смысле? – словно запнулась Вероника.

– В профессиональном, – чуть улыбнулся Турецкий. – Он же, как я догадываюсь, был и водителем, и тело-хранителем, – не отказал себе в мелком удовольствии Александр Борисович, произнося слово как бы раздельно, – вашего супруга?

Но Вероника была занята чем-то своим и не обратила внимания на своеобразный юмор Турецкого.

– Да, я чувствую всем сердцем, – в голосе ее снова возник надрыв, – что должна рассказать вам о…

Она вдруг повернула голову к Александру Борисовичу, сидящему справа от кровати, и опасливо повела глазами в противоположную сторону, где находился Щербина. Турецкий понял ее немой вопрос.

– Можете говорить все, что пожелаете, совершенно открыто, – сказал он убежденно. – Петр Григорьевич, когда того требует дело, нем как… ну вы понимаете.

Едва не вырвавшееся сравнение чуть не испортило всю игру.

– Я верю вам, Саша, – успокоилась Вероника. – Знаете, я все думаю… Мне сказал ваш товарищ, – она, не поворачивая головы, показала рукой на Щербину, – что Сережа жив.

– Он не был убит в той машине, в которой вы ехали с мужем, – уклончиво ответил Турецкий. – Его допросили. Имеются официальные показания. Но мы… нашли в них необъяснимые противоречия. Думаю, что разъяснить нам их сможете только вы одна. Я могут задать вам несколько вопросов?

– Я готова рассказать…

– Личная наша просьба, Вероника, – Турецкий даже руку к сердцу прижал.

– Для вас, Саша… – попробовала улыбнуться женщина.

– Я понимаю, что сейчас вам тяжело будет все вспоминать и рассказывать. Но наше дело требует в обязательном порядке фиксировать буквально каждое слово, и процедура эта долгая и утомительная. Мы хотели бы, параллельно с протоколом допроса, записать его на магнитофонную ленту. Так мы сможем не слишком вас утомить. А повторные допросы, если в них появится нужда, провести после вашего выздоровления. Тогда, если не возражаете, начнем, поскольку времени у нас в обрез. Петр Григорьевич, прошу вас, приступайте.

И пока Щербина наговаривал в микрофон портативного диктофона «Сони», что допрос гражданки такой-то проводится в больничной палате с ее согласия следователями такими-то, с перечислением полных чинов, Турецкий, внутренне усмехаясь, ожидал, не забыл ли Петр Григорьевич о тех вопросах, которые они обговорили в машине, направляясь сюда.

– Все, – сказал Щербина, – начали. – Итак, имелись ли какие-то обстоятельства, которые могли насторожить вас или вашего супруга в дни, предшествующие… трагедии?

– Да.

– Что это за обстоятельства?

– Васе… Василию Ильичу угрожали.

– В чем состояла угроза и как она звучала? Разумеется, если вы в курсе дела.

– В последнее время, как я слышала во время его разговоров… Он много говорил по телефону, приходил домой поздно, ложился вообще… когда как, даже под утро, хотя уставал… Я это видела…

– А с кем он беседовал по телефону? – Турецкий поспешил отвлечь женщину от вполне справедливой обиды на невнимательного к ее прелестям мужа. – Вам знакомы эти люди?

– Конечно. Из Смольного звонили, из порта… Я ж и говорю, что в последнее время вокруг проклятого порта только и шли эти… толковища.

– Это ваш муж так говорил? – продолжал Щербина.

– Ну да, Вася… Говорит… О Господи! – вздохнула Вероника. – Это же не переговоры, а самые натуральные толковища! А что – это плохо?

– Да уж чего хорошего… А о чем должны были идти переговоры?

– Так все о том же порте. Там много каких-то предприятий, я не знаю, то ли аукцион, то ли еще что-то… Все звонили, требовали, а он говорил: не имеют морального права. Он ведь открытый мужчина был, поверьте мне. Если скажет «нет», даже во вред себе, от слова не откажется…

Турецкий выразительно посмотрел на Щербину, и тот кивнул, быстро записывая в бланк допроса.

– Вы говорите, что были и откровенные угрозы? Как они звучали? – снова вмешался Турецкий.

– Ах, Саша, – даже застонала Вероника, – мне и вспоминать-то страшно, не то что говорить!

– А вам сейчас уже нечего бояться. Вы, Вероника, ко всем этим «мужским» делам никакого отношения не имеете. Мы примерно догадываемся, о чем шла речь, какие требования и просьбы высказывались вашему супругу. Да, Петр Григорьевич? И разберемся в этих проблемах сами. Но мне все же хотелось бы повторить наш вопрос.

– Так возьмите и сами послушайте, – устало сказала Вероника.

– Как же мы можем это сделать? – удивился Турецкий.

– Очень просто, – безразлично ответила она, – поезжайте к нам домой… ко мне, – грустно поправилась она. – У Васи разговоры записывались на такую штуку, – она покрутила пальцем, а потом показала на диктофон, который держал в руках Щербина. – Нет, это было ужасно! Особенно последний…

– Когда он состоялся? – быстро спросил Петр Григорьевич.

– Боже мой! Да как раз в то утро!… Мы уже выходили. Тут звонок. Вася кричит мне: «Возьми трубку! Скажи – выезжаю!» Я, конечно, поднимаю, вежливо говорю «Алло» и вдруг слышу такой отборный мат, что мне стало просто страшно! Как он кричал! Как угрожал! И это его хамское: слушай сюда! А дальше такое, что я не могу передать…

– Успокойтесь, Вероника, дорогая… – Турецкий взял в руки ее пухлую, дрожащую, словно студень, ладонь и стал нежно гладить. – Сейчас-то не стоит волноваться. Ну – хам! Ну – матерщинник! Так они ж все такие, по Эрмитажам не ходят, куда им! А хотел-то он от вас чего?

– Я потом только поняла, что это он не мне кричал, а мужу, Васе. Я ж от ошеломления, от отупения какого-то и слова вымолвить не могла. А он – орал. Грязно, пошло, о Боже!

– Вы говорите, что все это может быть записано у вас на телефонной приставке? – с интересом спросил Щербина.

– Наверное. Если никто не стер. Я не знаю, был ли кто-нибудь у нас дома в эти дни… Может быть, сестра Васина приехала. Она в Луге живет. А ко мне ведь никого не пускали.

– У нее есть ключи от вашей квартиры?

– Может быть… у нее своя комната. Я… у меня были сложные отношения с Васиной семьей.

– Это понятно, – заметил Турецкий, предполагая, что вольнолюбивая и весьма жизнедеятельная Вероника, какой она запомнилась по Эрмитажу, не потерпела бы над собой ничьей власти. Но ведь что-то же связывало ее с супругом?… Александр Борисович снова сделал знак Щербине отметить данный факт. Странно, кстати, что среди документов дела не было протокола обыска, осмотра, просто посещения, черт возьми, квартиры погибшего вице-губернатора. Почему? Ладно, подумал, позже объяснит Щербина.

– Пойдемте дальше, Вероника Моисеевна, – мягко сказал Щербина. – Итак, вы выслушали вылитую на вас мерзость того хама. Но он чем-то угрожал? Как?

– Он сказал… ну, в общем, я поняла так, что если Вася чего-то не сделает, о чем ему было сказано, то он может заказывать себе музыку, поскольку его это… отоварят или глушанут, да, именно так, по первому разряду… это так ужасно!

– Глушанут, вы сказали? – вскинул брови Турецкий и обернулся к Щербине: – Надо немедленно услышать этот голос. Дальше, Вероника. А что вы сказали мужу?

– Я? Я… зарыдала… А когда он начал надо мной смеяться, вспыхнула и закричала на него… в общем, плохо. Он тоже был в напряжении. Не помню, что ответил, но – резкое, злое. Я сказала, что больше без охраны ездить с ним не стану. А он ответил… – Вероника всхлипнула, прижав ладони к глазам.

Турецкому не потребовалось много сообразительности, чтобы понять, куда, вероятно, послал свою сердитую супругу Василий Ильич.

Из дальнейших всхлипываний, перемежавшихся короткими фразами, стало ясно, что никакой охраной Михайлов вообще старался не пользоваться, а к многочисленным угрозам, в том числе и телефонным, относился равнодушно. Или казался таковым. Но в этот, последний день своей жизни он все же, видимо, внял мольбам Вероники и, сев в машину, сказал Сереже, водителю – как телохранителя он не принимал Новикова всерьез, чаще подшучивая над ним, – словом, предложил на этот раз изменить маршрут. Поехать на работу любым другим путем. На что Новиков быстро согласился и тут же объяснил, что свернет с улицы Рубинштейна на Невский проспект именно в том месте, где поворот запрещен. Всем остальным, но не правительственной машине. И тогда Василий Ильич обернулся к жене и миролюбиво сказал: «Ну вот, можешь не волноваться. И прекрати истерику». Это были его последние слова, после которых он молчал… до самой, – тут Вероника снова зарыдала и выдавила из себя с трудом: «До самой смерти…»

Турецкий подал ей стакан прозрачного виноградного сока и помог сделать несколько глотков, придерживая ее за шею. Наконец Вероника успокоилась. Вытерла глаза и попросила Александра Борисовича достать из тумбочки ее сумку. Открыла, вынула оттуда связку ключей и сказала:

– Вот, пожалуйста, если вам надо.

– Спасибо, – кивнул Турецкий. – Это избавит нас от необходимости вскрывать дверь. И еще вопрос, если можно. И если вы не устали. Кстати, – он взглянул на часы, – у нас уже и времени в обрез. Скажите, муж не говорил вам, что собирается заехать в прокуратуру?

– Ах да, что-то такое было, – рассеянно ответила Вероника. – Вероятно, это было связано с тем, что она, прокуратура эта, занимается какими-то делами, связанными с безобразиями при бывшем мэре.

– А к кому собирался, не помните?

– Нет. Он был очень занятой человек и вряд ли отправился бы к какому-нибудь рядовому сотруднику прокуратуры. Выбрал бы минутку и пригласил к себе в кабинет. Разве что к самому прокурору города?

Вероника по-своему толковала пост супруга. В ее голосе просквозили неожиданно барственные нотки. А что говорить – жена вице-губернатора! Это тебе не хухры-мухры! Не просто зам по связям с общественностью, хоть и самого директора Эрмитажа, – так ведь, кажется, называлась ее прежняя должность…

В палату заглянула медсестра и, укоризненно покачав головой, выразительно ткнула пальцем в свои наручные часики. Турецкий все понял, закивал и показал девице два пальца – просьба еще на две минуты. Тут же без перехода сказал Веронике, что время у них истекло, но совершенно необходимо зафиксировать точную последовательность всего происшедшего в машине. То есть все то, о чем она ранее рассказала Щербине.

Слезы уже высохли, и Вероника почти бесстрастно повторила уже известное им. Важно было просто зафиксировать все сказанное на магнитофонной ленте. После этого Щербина положил ей под руку листы протокола, где было сказано, что все записано правильно. Из-за недостатка времени не стали прокручивать ленту заново, да эта важная, в общем, формальность пока могла подождать. Вероника без колебания поставила свою подпись в конце нескольких страниц протокола.

Затем, просительно глядя Турецкому в глаза, умоляющим голосом больного ангела напомнила о его давнем обещании не забывать ее и вообще навестить поскорее. Он дал твердое обещание – просто не мог бы в данной ситуации поступить иначе.

РОКОВОЕ ДЕЙСТВИЕ АУДИОКАССЕТЫ

Щербина не оправдывался, хотя прекрасно понимал, что в свете рассказанного Вероникой Моисеевной упущение с квартирой Михайлова было серьезным. Но… тому были свои причины. Петр Григорьевич начал долго и нудно объяснять Турецкому, что по данному поводу собрался чуть ли не весь городской синклит, где присутствовал и Маркашин и где было решено осмотр и обыск в квартире отложить на несколько дней, до выздоровления хозяйки. Аргументы приводились самые разные, но главным было то, что в домашнем сейфе Михайлова могли храниться документы, не подлежащие огласке. В этой связи общим решением было поручено оперативно-следственной бригаде в присутствии ряда ответственных лиц, а также супруги покойного произвести вскрытие сейфа и проследить, чтобы не произошло утечки информации. Какие, скажите, после всего этого можно предпринимать действия?…

– А в каком состоянии квартира в настоящее время? – как бы нехотя поинтересовался Турецкий.

– Заперта на сто замков. Вы ж видите, сколько ключей на связке? Все – сейфовые.

– А как же сестра Михайлова? – начиная раздражаться, продолжал Турецкий. – Это же, насколько я понял, и ее дом? Или по решению вашего городского синклита всем проживающим в квартире доступ в нее отныне закрыт? Так, что ли?

– Вы задали вопрос, на который лично у меня ответа нет, – сухо ответил Щербина.

Похоже, что контакт с ним терялся, и это было очень плохо.

– У меня есть другое предложение, – миролюбиво после недолгих раздумий сказал Турецкий. – Давайте позвоним, может, сестра все-таки приехала. Да и похороны Михайлова, насколько я могу догадываться, не отменяются. Если ответит, представимся и попробуем изъять, с соответствующими формальностями и опираясь исключительно на показания вдовы, нужную нам кассету. Если же квартира пуста, мы попросим Маркашина дать санкцию вскрыть квартиру, произвести обыск и изъять кассету в качестве необходимого следствию вещественного доказательства. Такой вариант устраивает?

– Далась вам эта кассета! – буркнул Щербина.

– Не понял, Петр Григорьевич, – не поворачиваясь к собеседнику, жестко сказал Турецкий. – У вас имеются веские соображения против?

Щербина промолчал.

– В таком случае давайте остановимся у ближайшего телефона-автомата. Номер помните?

– Он в деле, – хмуро ответил Щербина, и Турецкий увидел, как на шее молодого следователя выступили малиновые пятна. Значит, ему еще свойственно чувство стыда, подумал Александр Борисович, но отказался от снисхождения.

– Жаль. Я бы такой номер телефона постоянно в голове держал. Что ж, едем в прокуратуру. Начнем танцевать от печки. – И отвернулся.

Щербина словно бы помедлил и, вздохнув, тронул машину.

Все оказалось достаточно просто. Квартира опечатана не была, поскольку днем, буквально через несколько часов после убийства брата, но еще, разумеется, ничего об этом не зная, из Луги, от дочки, вернулась Настасья Ильинична. О смерти Василия она узнала из вечернего сообщения «Петербургских новостей». Очнувшись после обморока и приняв солидную дозу валерьянки, валокордина и еще черт-те каких лекарств, принялась она названивать по немногим известным ей телефонам. Но, кроме сказанного по телевизору, никто так и не смог ей ничего толком объяснить. Только на другой день, дозвонившись до мэрии, смогла узнать, наконец, в каком морге находится брат и в какой больнице раненая невестка. Сказали также, чтоб о похоронах она себе голову не ломала, брат был государственным человеком, оно о нем и позаботится, ну а об остальном известят. В том смысле, когда похороны.

К невестке, к Веронике Моисеевне, Настасью не пустили, сказали, еще рано. А про брата все молчат, хотя время идет и, по православному обычаю, пора бы уже тело предать земле.

Все это Настасья Ильинична, оказавшаяся женщиной общительной и разговорчивой, одним махом сообщила Турецкому. Начал-то разговор Щербина, а потом охотно передал трубку Александру Борисовичу. Он заварил кашу, вот пусть, мол, сам потом и расхлебывает. Умыл руки молодой питерский следователь, ввязываться в крупные игры с начальством – не в его интересах. Да и не по чину, если быть честным перед собой.

Турецкий же, побеседовав с пожилой, видно, женщиной и сообщив ей, что Вероника уже пришла в себя и ее можно навестить, на что сестрица, заохав, решила, что надо бы сбегать к невестке-то, покушать принести домашнего, сказал, что торопиться не нужно, а вот он, с ее разрешения, подъехал бы, чтоб решить один небольшой, но очень важный вопрос. Возражений не последовало, и Турецкий обернулся к Щербине: как он, намерен сопровождать?

Следователь помялся и заметил, что, наверное, было бы правильно поставить об этом в известность руководство. Турецкий на это возразил, что никаких постановлений петербургского правительства ни отменять, ни нарушать не собирается. Тем более – производить теперь без необходимых санкций вскрытие чужой квартиры. Он предлагает навестить вполне конкретную гражданку Михайлову, или как там ее, Настасью Ильиничну, чтобы допросить ее и произвести в ее присутствии выемку вещдока. Есть ли тут какое-то нарушение? Чрезмерный формализм, добавил он, чаще всего губит дело.

– Захватите лучше бланки протокола о производстве выемки, – и добавил больше для себя самого: – Если нас никто не опередил.

После этого он позвонил Гоголеву.

– Виктор Петрович, личная просьба, подкинь, пожалуйста, по адресу… – Турецкий продиктовал адрес Михайлова, – хорошего специалиста-технаря, чтоб с телефоном повозился. На часок, не больше. Мы сейчас со следователем туда подскочим, есть желание одну мысль проверить. Сделаешь? Спасибо… Ну, вы как? – с усмешкой взглянул на Щербину. – Решились? Нет?

– А! – с каким-то веселым отчаянием вдруг махнул тот рукой. – Поехали!

– Вот и правильно, семь бед – один ответ…

Настасья Ильинична оказалась действительно женщиной пожилой, но достаточно бодрой для своих шестидесяти с чем-то лет, а уж сообразительной, так совсем по-молодому. Все поняла буквально с двух слов, провела в кабинет брата и показала на аппарат. Сообщила также, что обучилась им пользоваться – включать, выключать записи звонков и разговоров, – а вот стирал все записи сам брат. Без него никому не дозволялось. Это, последнее, вселяло надежду.

Приехавший специалист вообще не нуждался в объяснениях. Он быстро перекрутил пленку и включил воспроизведение записей.

Послышался глуховатый голос, спрашивающий, кто звонит. Турецкий, скосив глаза на женщину, увидел, как она вздрогнула. И было от чего: вот так, неожиданно, после смерти брата услышать вдруг его голос… Далее пошел деловой разговор о каком-то совещании, назначенном в неудобное для собеседника время. Михайлов лениво отшучивался, абонент напирал на то, что будет отсутствовать Игорь Васильевич. Турецкому-то было все равно, зато он увидел достаточно заинтересованный взгляд Щербины, похоже, знал, о ком речь.

Потом последовали еще два-три ничего особо не значащих для Турецкого разговоров. Из всего сказанного он понял лишь одно: все эти звонки были утренними. Значит, вечерние и более ранние Михайлов стер. Жаль, там могла быть интересная информация…

И наконец… Александр сразу узнал протяжное «Алло» Вероники и сделал знак технарю остановить воспроизведение.

– Настасья Ильинична, – повернулся он к женщине и, взяв ее под локоть, повел к двери, – я уже знаю из рассказа Вероники Моисеевны, о чем пойдет дальше речь. К сожалению или к счастью – это не для женских ушей. Я прошу вас не заставлять нас, мужиков, краснеть перед вами. Через минуту я вас приглашу.

Он закрыл дверь и кивнул специалисту: включайте.

Вероника была права: редкой женщине дано выслушать подобное. Но занимало его сейчас совершенно иное – голос, интонации, слова. Да, уже после нескольких матерных фраз Турецкий отчетливо узнал этот наглый тон, этот дебильно-яркий словарь. Именно этот человек, которого Рафалович назвал Рыжим, примерно в таком же духе «беседовал» с Турецким вчера ночью, и теперь Александр Борисович слышал, какой ушат с дерьмом был предназначен вице-губернатору. Хорошая получилась запись. Качественная. Ефим Юльевич будет некоторым образом шокирован. Цены нет этой записи.

– Ну, все, – махнул рукой Турецкий, не дожидаясь окончания «монолога». – Настасья Ильинична, можно вас попросить? – и когда женщина вошла, закончил: – Как я и предполагал, это именно то, что нам позарез необходимо. Петр Григорьевич, оформите протокол изъятия вещественного доказательства. А вы, Настасья Ильинична, сделайте одолжение, попросите зайти на минутку парочку ваших соседей. Чтоб все было по закону.

По просьбе Турецкого специалист развинтил и проверил аппарат, так сказать, «на вшивость», но ничего, слава богу, не обнаружил. Пока он этим занимался, «важняк», отведя Щербину в сторону, предложил ему дать задание криминалистам внимательнейшим образом «прокачать» с той же целью расстрелянный автомобиль Михайлова. На недоуменный взгляд следователя негромко ответил:

– Может быть, вам еще не приходилось иметь дело с подобной техникой, а у меня имеется опыт на этот счет. И довольно горький.

Надо сказать, что на следующий день, когда Щербина вспомнит совет Турецкого и направит в спецгараж криминалистов, те спустя какой-то час сообщат, что ими обнаружено довольно чувствительное «изделие», вмонтированное в спинку переднего правого сиденья. Того, где, вопреки правилам, предпочитал сидеть хозяин автомобиля. Данную находку Турецкий просто примет к сведению, поскольку лично для него она особого интереса уже представлять не будет…

Но все это произойдет завтра, во второй половине дня. А сейчас, завершив дела и извинившись за беспокойство, Турецкий, Щербина и специалист из ГУВД отправились в угрозыск к Гоголеву, который уже ждал их.

Пленку прокрутили дважды. Со стороны вполне могло показаться, что в кабинете собрались лингвисты – знатоки нецензурной лексики – так внимательно слушали они запись площадной брани, перемежаемой угрозами. И уж вовсе противоестественным было то обстоятельство, что этот бред, эта разнузданная матерщина, вопреки своему назначению, вливалась, по идее, в женское ухо. А впрочем, кто знает? А ну как эти «криминальные психологи» рассчитали таким образом, что на мужчину подобное подействует вряд ли, поскольку не впервые, да и уровень, мягко выражаясь, примитивный, зато на женщину такой обвал может и вправду подействовать сокрушительно…

Турецкий же слушал, стараясь уловить уже знакомые интонации, и все больше убеждался, что этот самозабвенный монолог и то, что он сам слышал в свой адрес, произнесены одним лицом. Да, ошибки тут быть никак не должно.

– Нужен старик, – как бы подводя итог, сказал Александр Борисович.

– Ошибки нет? – почти не сомневаясь, тем не менее переспросил Гоголев.

Турецкий отрицательно покачал головой.

– Хорошо, сделаем. Где и когда?

– К твоей «конторе», Виктор Петрович, – улыбнулся «важняк», – по его словам, у него идиосинкразия. А может, все-таки попробуем? Раз уж он имеет возможность позволить себе, ни перед кем не отчитываясь, пригласить в свою машину важного представителя Генеральной прокуратуры, это я его почти цитирую, отчего бы ему вот так же, свободно, без, так сказать, предрассудков не заскочить к знакомым в угрозыск? Посидеть, чайку попить, поговорить за жизнь. Именно попросту, без осложнений, да хоть и под мое честное слово, а? Или лучше все-таки на нейтральной земле? Где цветы необычайной красоты? Так?

– Давай попробуем. Приглашу – откажется, пусть дает свой вариант.

Щербина видел, что вокруг него происходят какие-то чрезвычайно важные вещи, но, не понимая их сути, обиженно помалкивал, а старшие товарищи не спешили почему-то вводить его в курс дела. И это было очень заметно со стороны. Турецкий и не торопился. Он делал это сознательно, поскольку прежние его подсказки немедленно вызывали у молодого следователя реакцию отторжения, и только позже тот начинал думать и соглашаться. Без конца так нельзя, надо, хотя бы слегка, и по носу щелкнуть. Шарики быстрее завертятся. К тому же Турецкий еще не решил, стоит ли приглашать Щербину на разговор с Рафаловичем. Гоголев – нужен. Он свой, а разговор с Рафаловичем будет очень неприятным для последнего. Так надо ли осложнять и без того напряженную атмосферу? Старик наверняка замкнется, станет все отрицать, жать на него нет объективной причины. Конечно, проще всего было бы произвести экспертизу по голосу, арестовать Рыжего и прижать его к стенке. Но что ему предъявлять? Хамство, телефонные угрозы? А утренняя запись есть? Записи нет. Не с чем и сравнивать. Зато имеется сам факт узнавания, и если все будет обсуждено в очень узком кругу – Гоголев когда-то гонял тамбовских, Рафалович помнил отчима Турецкого, а сам Александр Борисович только опознал голос Рыжего, – ну, куда от всего этого денешься? Поневоле придется подробно обсудить ситуацию.

К тому же за стариком – важные сведения по Новикову, а такие вещи можно делать только добровольно. В его-то возрасте и положении. И он это сам прекрасно понимает…

Все, решено, Щербину надо отправлять отдыхать, или куда он там хочет. До завтра. Если он достаточно умен, будет молчать об услышанном здесь, в кабинете. Если же карьерные соображения возьмут верх, наверняка позвонит Маркашину, выдаст информацию.

Ну и пусть, в конце концов, Рафалович в настоящий момент – самое нужное, в его руках концы этого тухлого дела. Так Александру подсказывала интуиция.

– Петр Григорьевич, – решительно встал Турецкий, – я вас сегодня, кажется, совсем замотал. – А у вас ведь наверняка масса других неотложных дел. Давайте расстанемся до завтра. Копию с этой пленки я попрошу снять и передам ее вам. По поводу всякого рода встреч пусть уж решает Виктор Петрович, а я сделаю отсюда пару звонков в Москву и отправлюсь на боковую. Значит, до утра? – сказал так, что и возразить ему было бы неудобно.

Щербина это понял и, простившись кивком, уехал в прокуратуру.

– Не жестко с ним? – поинтересовался Гоголев, когда с пленкой в руках вышел и криминалист. – Может, попить чего? Чаю, кофе?

– Я б с удовольствием чего и покрепче, но давай сперва договоримся со стариком… А с этим – нет, не жестко. Он же ни разу по сути не спросил: почему, зачем, откуда известно? У него давно сформировалось собственное мнение, и другие его попросту не интересуют. Они ему жить спокойно мешают. Да ведь и мне, Петрович, лавры совсем не нужны, все ж ему оставлю. Кроме того, про что наш общий друг и приятель сказал: своих не выдаем. Какими бы они ни были. Ну давай звони, а там решим, чего нам стоит выпить – кофе, чаю или…

Первый вариант Рафалович отверг сразу и безоговорочно. Предложил ресторан в гостинице «Нева». Отдельный кабинет. Все гарантируется. Вроде бы как компенсация.

– Это далеко? – спросил Турецкий у Гоголева.

– Рядом. По Литейному до Чайковского и еще три шага. Согласовано, Ефим Юльевич, – сказал в трубку. – Ваше время?… Идет. Вместе с вами – три персоны. – И засмеялся, глядя на Турецкого. – Насколько я понимаю в апельсинах, водку, уважаемый… Договорились… Извини, Александр Борисович, – продолжил, кладя трубку, – но настырный дед все-таки старой закваски. Я, говорит, привык так, чтоб к приходу гостя стол был накрыт. С соответствующей закуской. Впрочем, может, ты предпочитаешь коньяк? Переиграть не поздно.

– Пусть будет водка. Тем более с соответствующей закусью. Страсть как солененького захотелось…

Рафалович выглядел весьма респектабельно. В темном двубортном костюме, при скромном галстуке и того же сиреневого цвета платочке в верхнем кармашке пиджака он вполне сходил за стандартно известного профессора – вообще профессора, неважно, каких наук. И даже греко-израильский нос его выглядел солидно.

Он был радушен, но в меру. Сразу подошедший бесшумный официант, предупредительно обернув запотевшую бутылку водки салфеткой, разлил по рюмкам, приветливо кашлянул и удалился, предоставив гостям самим заниматься своим делом.

Рюмки были подняты и выпиты без необходимой в других ситуациях торжественности, но с достоинством: «Ваше здоровье… благодарю, ваше…» Придавив лимонной долькой маленький кусочек семги, Ефим Юльевич отправил его в рот и почти незаметным движением отложил вилку.

– Кушайте, прошу вас, господа. У вас же весь божий день всухомятку. А от подобной пищи обязательно портятся желудок и характер.

– Вы говорите как профессионал, – улыбнулся Гоголев.

– А то? Я вам скажу: если бы не благословенные, но, увы, слишком короткие нэповские годы, когда мой уважаемый папаша успел дать подходящую закалку быстро растущему организму своего сына, где бы я был с той баландой, которой меня весьма охотно кормило уже государство! Не знаете? Так вот, и я тоже не знаю. Кушайте, кушайте на здоровье!

И Турецкий с Гоголевым с большим удовольствием отдавали должное «русскому» столу Рафаловича. А старик тонко чувствовал атмосферу, слегка балагурил, вспоминая прошлое, но все это звучало, как смешные байки из чужой жизни, к которой сам он не имел ни малейшего отношения. И когда с закусками было, в общем, покончено, а три необходимых, так сказать, официальных рюмочки уютно улеглись, где им было положено, укрытые причудливым ковром, сотканным из многочисленных даров российских рек и лесов, Ефим Юльевич, видимо, решил, что преамбула удалась и можно сделать краткий перерыв для мужского разговора. Он замолчал и с выжидательным интересом посмотрел на одного, а затем на другого своего гостя.

Турецкий с самого начала понял, что никакая хитрость со стариком не пройдет: он видит все на два аршина под ногами собеседника. И потому решил «открыть забрало».

– Знаете, конечно, анекдот про две новости – плохую и хорошую? – и после того, как старик с улыбкой кивнул, сказал: – Начну, как положено, с плохой. На телефонной приставке бывшего вашего «вице» оказалась запись, скажем так, монолога одного хулигана. Обычное дело – матерщина и угрозы «глушануть козла», как выражается некоторая часть современной молодежи. Все бы, как говорится, ничего, да есть закавыка, Ефим Юльевич. Запись произведена примерно за час до убийства Михайлова, а голос хулигана я узнал. Опять, понимаете ли, известный вам Рыжий. Прямо не знаю, что делать.

– Вы в этом твердо уверены? – без всякого юмора спросил старик.

– Я прихватил копию записи. Прошу, – Александр Борисович протянул Рафаловичу кассету, куда была переписана «речь». – Можете сами прослушать на досуге. Хотя, уверяю, удовольствия она вам не доставит. Так мне кажется. Но вот вопрос в этой связи: картинка-то складывается очень нехорошая, поскольку дискредитирует уверения, – Турецкий посмотрел в упор на старика, – некоторых людей, на мой взгляд, заслуживавших, как мне было сказано нашим общим знакомым, доверия. Что посоветуете, Ефим Юльевич?

Рафалович взял кассету, повертел ее перед глазами, зачем-то посмотрел на просвет и сунул в боковой карман пиджака.

– Вернемся к этому вопросу чуть позже. Я должен обдумать ответ.

– Хорошо, – кивнул Гоголев, и старик быстро, с легким прищуром взглянул на него. – Но имейте в виду – оригинал этого текста уже приобщен к делу.

– Я понял. Вернемся к нашим баранам. Итак, вас интересует, что мог накопать за неполный рабочий день один старый и почти немощный старик? – К Рафаловичу возвращалось чувство юмора. А может, оно и не покидало его? – Так я скажу: кое-что накопал-таки. Слушайте, как говорится, сюда… – Турецкий с Гоголевым переглянулись. – Нужный вам Сергей Митрофанович Новиков, семьдесят первого, если не ошибаюсь, года рождения и происхождения местного, питерского, после смерти матери в семнадцатилетнем возрасте выехал в Москву на подвиги. Ну вы помните: Горбачев, перестройка, общество «Память», Россия – русским и все тому подобное. Восьмидесятые – начало девяностых. Это уже стало скучно. Но юноша нашел свое призвание – «Бей жидов!». Но так как в столице этот номер не проходил и все кончалось одними угрозами, он с друзьями-приятелями отправился на юг, в Молдавию. Какая разница, кого бить? Это я так, вы меня понимаете, за него думаю. Может быть, у него что-то было иначе. Обратно в Москву вернулся с головным ранением уже немного другой человек. Он, извините, покушал крови. Истинные патриоты, среди которых он находился, были во время вот той страшной стрельбы в вашем, – старик ткнул пальцем в Турецкого, – Белом доме. Если вы, молодые люди, читали газеты, то помните, что стреляли по живым мишеням с обеих сторон, причем ни одного снайпера из Белого дома так и не взяли. Они все ушли. Помните, рассказывали? Подвалы, подземные ходы, люки на Красной площади – сказки, одним словом. Но ведь ушли? Этот Новиков появился в родном доме сразу после той стрельбы. Нет, лично я ничего не хочу сказать о нем плохого, я его не знал. Его принял к себе в «Марс» Юра Кожухаров, кличка, извините, Кожа. Ну да, особого ума тут не надо, – ухмыльнулся Рафалович и исподлобья оглядел слушателей. – Я думаю, вам уже интересно? Ну да, и у меня когда-то была кликуха, знаете какая? Фима. Так вот, у Юры Новиков прошел хорошую школу и даже получил персональную лицензию охранника-телохранителя. «Марс» перестал существовать три года назад, народ ушел в другие, как они говорят, ЧОПы – частные охранные предприятия, большинство по своей квалификации стали личками, то есть личными телохранителями. Новикова, кстати, так говорят, взял к себе сам Михайлов. Все с этой стороны.

– А что, есть и другая? – с улыбкой спросил Турецкий. Его интересовали не только сама информация, но и забавляла форма ее подачи.

– И я таки думаю, что именно другая сторона дела вам будет нужней. Ну так вот, недавно, недели две назад, Новиков взял себе недельный отпуск и ездил в Москву. После возвращения неоднократно встречался и пьянствовал с ребятишками Касыма. Виктор Петрович знает, про кого речь, – уточнил он Турецкому. – Напоминаю тем, кто забыл, что все, касаемое «Марса», имело свое происхождение среди «завязавших» тамбовских. Так что теперь свой интерес вы вполне можете иметь среди наших бывших заклятых друзей, чтоб им ни дна ни покрышки. Да, и еще один момент. Как мне стало сегодня известно… – Рафалович снова обвел взглядом своих гостей. Из моих личных источников… Новиков приказал всем нам долго жить? Или не так?

– Абсолютная истина. Как и то, что мы здесь сидим, – подтвердил Турецкий.

– Тогда, может быть, говоря о хорошей вести, вы имели в виду эту? – Старик сложил губы в иронической ухмылке.

– Скажу так, – ушел от прямого ответа Турецкий, – этот факт и облегчил, в некоторой степени, нам поиск, и затруднил, ибо лишил, как мне сейчас совершенно ясно, самого важного свидетеля. Трудно эту весть назвать хорошей, Ефим Юльевич.

– Так что ж вы тогда имели в виду?

– Я подумал так, что в связи с получением нехорошей вести… Вы, надеюсь, передали этому нахальному Рыжему, что я его извинил? И ему действительно было приятно, да?… Так вот, я полагал, что первую весть с лихвой компенсирует вторая: у вас есть великолепная возможность убедить любое лицо, которое вдруг заинтересуется этим вопросом, в своей абсолютной непричастности к данному делу. Разве это такая уж плохая весть?

– А вы очень хитрый молодой человек, – без улыбки сказал Рафалович. – Я должен подумать и над этим… Вы, надеюсь, не обидитесь, если я вас на минутку оставлю? Я хочу сделать пару звонков. Жизнь есть бизнес! А моя жизнь – тот еще бизнес! – Он подмигнул, поднимаясь из-за стола. – Кушайте. Я сейчас прикажу подавать горячее…

Турецкий с Гоголевым медленно шли по ночному городу.

Рафалович уехал в своем роскошном «мерседесе», гостеприимно предложив гостям развезти их по домам. Но они отказались, решив пройтись, благо жили неподалеку.

Было довольно прохладно. Даже холодно, но, к счастью, без дождя и ветра. Шагали, размышляя над словами старика. Не было никакой уверенности, что Рафалович окончательно и навсегда порвал с криминалом – этого ему попросту не позволил бы сделать его собственный «тот еще бизнес». Но в разборках и тем более стрелках он, конечно, не участвует. Но почему бы ему не занимать такую элитарную должность в воровской иерархии, как «смотрящий»? Или хранитель «общака»? Роль судьи или банкира ему очень подходит. Не стесняется он и контактов с работниками правоохранительных органов, что говорит также о его достаточном авторитете. В определенной среде. Кстати, ведь и Грязнов, давая на старика наводку, просил не расшифровывать его. Поэтому поступили несомненно правильно, не пригласив с собой Щербину. Еще неизвестно, как повернутся дальнейшие события. А ради чьих-то амбиций рисковать ценной связью не стоило.

Турецкий подумал о том, что надо бы подбросить в Москву новые факты из биографии Новикова, он наверняка хорошо светился в националистических организациях, значит, и материал на него найдется.

Из рассказа Рафаловича, если отнестись к нему с доверием, следовала и хорошо просматриваемая связь заказа на убийство вице-губернатора с чьими-то, вероятно, сильно порушенными интересами в московских кругах. Именно то, в чем как-то интуитивно и был уверен Александр Борисович…

Вернувшись к горячему – нежной ягнятине в жаровне, – Ефим Юльевич, значительно поиграв бровями, вдруг сообщил, что его уточнение, ради чего он, собственно, и ходил к телефону, состоит в том, что заказ был-таки сделан в Санкт-Петербурге, но его подтверждение пришло из Москвы. Оттуда же прибыли и исполнители. Они уже покинули город. Но концы, коли есть охота, можно поискать там же, куда ездил недавно Новиков, то есть… Тут старик многозначительно развел руками. Ну что ж, намек его был более чем ясен.

Турецкий вовсе не собирался углубляться в те, как видно, неразрешимые легитимным путем экономические проблемы города, жертвой которых стал вице-губернатор. Пусть этим занимается Щербина. Но теперь получалось так, что именно от стараний и настойчивости молодого питерского «важняка» будет зависеть один из главных вопросов: на чьем, в конце концов, наивысшем интересе споткнулся Михайлов. Кто раздавил неуступчивого чиновника? Или, точнее, что: нефть? газ? металл? лес? транспорт?… Или что-то иное? Но за каждым таким понятием стоят организации, деньги и люди. Последних, зная интерес, нетрудно вычислить.

– Как думаешь, Виктор Петрович, старик не лукавил, отпевая казанских? Ты этого Касыма, или как там его, знаешь?

– Игорь Касимов – четыре судимости, от сто второй и сто сорок пятой – наверх. Полный, как говорится, набор. В законе больше десяти лет. Из отморозков. Еще чего-нибудь добавить для полноты картины?

– Нет, данного комплекта, – ухмыльнулся Турецкий, – вполне достаточно. Я вот о чем подумал: какой смысл был Новикову, если он принял заказ вместе с теми двумя киллерами-гастролерами, ему-то зачем было афишировать свои связи с казанскими? Или они сейчас в силе и потому на них опираются заказчики?

– Вячеслав небось рассказывал, что было дело, когда мы их здорово пощипали. Но, к сожалению, и только. Эх, Александр Борисович, – тяжко вздохнул Гоголев, – не моя воля… В Москву звонить не собираешься? А то кабинет, можно сказать, рядом.

– Наверное, до утра отложу. Надо будет по Новикову дать дополнительные сведения, а сейчас уже поздновато. А ты не торопишься, гляжу? Тогда пошли ко мне, посидим еще чуток, как люди. Не все ж с ворьем гулять?… Хоть и высокопоставленным!

– С удовольствием. Тут, между прочим, есть очень хорошая лавочка. Давай заглянем, выберем что-нибудь по настроению…

Настроение, как быстро выяснилось, потребовало не замены уже принятого на грудь продукта, а его продолжения. В качестве закуски же Гоголев, оказавшийся большим эстетом в гастрономических делах, предложил маринованные мидии, ракушки одним словом. Турецкий пробовал эту еду, будучи в Германии, и в принципе не возразил против некоторых изысков. Но, узрев импортную упаковку, на коей значились «Миноги копченые», не мог удержаться и резко ополовинил свой бюджет. От одного их вида пахло беспечной юностью, когда даже нищий студент мог зайти в ресторан московского Дома журналистов и заказать себе пребывание в раю за рупь с копейками. К сожалению, все уходит: и молодость, и миноги. Но остаются воспоминания. Они и окрылили Александра Борисовича: он взял две упаковки.

Это было чудо. Сидели два мужика, с наслаждением пили и закусывали. До тех пор, пока не раздался телефонный звонок – приглушенный, но настойчивый.

– Они знают, что я дома! – многозначительно сказал Турецкий и медленно поднес трубку к уху.

– Я так и подумал, что вы не спите, – послышался знакомый говорок, в котором «что» звучало как «шо», а «вы» – как – «ви». Добавить еще «таки да», и перед глазами встанет очень хитрый и очень мудрый недавний хозяин застолья, впрочем, весьма благочинного.

– Я узнал вас, Ефим Юльевич, – ответил «важняк». – Чем обязан вашему звонку?

– Так вот, я подумал, что любая весть, как вы говорите, лучше сразу, да? А то пойдут кривотолки! Зачем?

– Новые сведения? Удобно ли?

– Увы! Я хотел, знаете ли, чтоб этот грубиян послушал кассетку, которую вы мне дали. Понимаете? Попросил отвезти ему… Помните того вежливого молодого человека? Костя его зовут. Так он сейчас приехал и говорит: «Слушайте, говорит, уважаемый Ефим Юльевич! Вы знаете, что этот потс натворил? Он нажрался какой-то дряни и шагнул себе из окна». Вы представляете? Шагнул, идиёт, прямо с десятого этажа… Ай-я-яй, я всегда подозревал, что у этого рыжего грубияна не в порядке с головой. Вы можете быть таким грубым? А я? Ну конечно нет! Такая беда… А ведь я хотел, чтоб он сам себя услышал хотя бы раз и – устыдился!

– Я вам искренне сочувствую, Ефим Юльевич, – сказал Турецкий, – делая большие глаза насторожившемуся Гоголеву.

– Да, спасибо, хотя… сами понимаете, не легче. Так я что хотел сказать: с кассеткой этой что ж теперь делать? Вам прислать?

– Я думаю, будет правильно, если кто-нибудь из ваших помощников, да хоть тот же Костя, подвезет к Виктору Петровичу. Милицию, я полагаю, вызвали?

– А как же! – с жаром воскликнул Рафалович. – Причем сразу! Он, оказывается, крепко баловался наркотой. Наверное, отсюда и такие вспышки… темперамента. Вы меня понимаете?

– Я вас очень хорошо понял, Ефим Юльевич.

– Передайте мой сердечный привет вашему московскому коллеге. Я забыл попросить вас об этом одолжении при прощании. Всего доброго, хорошей вам дороги.

– Спасибо, – почти по слогам произнес Турецкий и услыхал гудки отбоя. – Интересно, что это он меня провожает?

– Ну что там? – вскинулся наконец Гоголев.

– Тот рыжий нажрался или накололся наркоты и вышел на улицу. Через окно на десятом этаже. Ничего? Про кассету ты уже слышал.

– Хм… Он что же, считает, что закрыл вопрос?

– Нет, просто временно снял напряжение. Кстати, Петрович, ты помнишь, там, на квартире у Новикова, его сосед, кажется Гриша, описывая гостей, по-моему, назвал одного остролицего такого, с рыжеватыми волосами. Или я ошибаюсь?

– Было, точно.

– Петрович, надо срочно узнать, кто там возглавляет дежурную бригаду, и дать им следующее задание. Эксперт-криминалист труп, конечно, запечатлел, пусть и лицо отчетливо снимет, даже если оно разбито. В квартире необходимо найти фотографию этого рыжего, желательно, конечно, из последних прижизненных. Можно и из паспорта. Понимаешь, какое дело? Если все это завязано в такой тесный клубок, я бы проверил все фотики на том Грише. И Рыжего, и фотороботы киллеров. Соседей бы порасспрашивал, тоже предъявил им картинки. Это – во-первых. А во-вторых, надо не просто зафиксировать смерть от… Скажи, чтоб все пробы с ходу отдали биологам и химикам на экспресс-анализ, так у нас уже к утру может быть достоверная картина. Слишком лихо сработано. Не верю я ни в какие наркотики. Хотя…

Гоголев тут же засел за телефон, через дежурного по городу узнал, какая бригада на выезде. Затем перезвонил к себе в угрозыск и выдал экстренное задание. Там, похоже, стали упрямиться, но Гоголев был непреклонен. Положив трубку, удовлетворенно заметил:

– Пусть побегают. Совсем разленились. Подай им, видишь ли, на блюдечке. В общем, все сделают. Ну, наливай, давай помянем этого Копперфилда, земля ему, дураку, пухом.

– Почему Копперфилд?

– Иван сказал, что фамилия самоубийцы Копер. Кстати, не из тамбовских. Да, клубочек, однако… Но теперь мне интересно, какое место здесь занимает Рафалович?

– Сдает помаленьку и тех и других? Ты это хотел сказать?

– Боюсь, другое, Александр Борисович. Выбрасывает лишних. Но так, что нам остается только удивляться. И пить с ним водку при случае.

– Ну наш-то случай, прямо скажем, не самый обычный!

– А я не про нас. Я – про теньденьсию! У вас, в Москве, что – иначе?

– Та же картина, и та же, ты прав, тенденция. Но у вас все равно лучше. У вас миноги продают!… Кстати, сожаление у старика звучало абсолютно искренне, слух меня не обманывает. И тем не менее это он торопит события. Зачем?

– Значит, мы где-то все-таки наступили на него. Или на того, кому и он служит. Но твоему Щербине, мне кажется, подкинули еще подарочек.

– Во-первых, не моему, а вашему. А во-вторых, я бы пока подождал приобщать это дело к делу об убийстве Михайлова. Доказательств-то пока никаких. А что мы с тобой тут себе думаем, к делу не пришьешь. Тухлый «висяк» – хуже не придумать…

КАЖДОМУ – СВОЕ УТРО

Непогода в Москву приходит, как правило, из Питера. Там начнется дождь – жди его через день-другой в столице. Вот и теперь навалилась холодрыга – хмурая, неуютная. А ведь только начался сентябрь. Что ж дальше-то будет?…

Вице– премьер российского правительства Михаил Нечаев ехал на Неглинную, где располагалась основная резиденция Центрального банка. Там в скором времени должен был состояться серьезный разговор с его председателем. Ну, не такой, скажем, чтобы беспокоиться за его исход, скорее очередная рабочая встреча, однако на душе у Михаила Гавриловича было сумрачно, будто по погоде. Тому было несколько причин: и первая, вот уж когда воистину и природа плачет, -пришедшая несколько дней назад из Питера трагическая весть об убийстве Васи Михайлова.

Василий, к которому Нечаев уже много лет испытывал самые лучшие дружеские чувства, был постоянным и верным участником грандиозной программы приватизации, разработанной и последовательно проводимой в жизнь Михаилом Гавриловичем, кстати, также не без активной помощи все того же Михайлова. Но каждый шаг этой программы, каждое очередное решение правительства вызывали все увеличивающееся сопротивление противников экономических реформ, а их хватало и в Совете Федерации, среди «красных» губернаторов, и в Госдуме, да и в самом правительстве, и даже в банках. Уж им-то, кажется, чего возражать, банкирам-то?… Им и карты в руки! Нет, те же политические игры. Да оно, в общем, и понятно: происхождение капитала и диктует свою политику.

В боксе, которым и Михаил, и Василий когда-то в юности занимались, любительским, естественно, всегда особенно ценилось умение держать удар. Так вот, Вася – и это видел Нечаев, и за это крепко ценил друга – умел держать удар. Даже в ситуациях невероятно трудных, как эта, последняя. Но кто ж мог предполагать, что противник, вместо честного боя, предпочтет запретный прием?… А если проще, внесет в экономическую политику в качестве решающего аргумента главный способ бандитских разборок. Поэтому в той трагедии, что случилась в Питере, Нечаев видел и свою вину. Правда, битвы без жертв не бывает, это известно, но как объяснить сей постулат близким этой жертвы? Да самому себе, наконец…

Другая причина скверного настроения имела тоже сугубо личный характер. Она заключалась в совершенно потрясающем, ничем не исправимом провинциальном мышлении дорогой его супруги Инессы Алексеевны. Как была инспектором дошкольных учреждений, так ею и осталась, несмотря на резко изменившиеся жизненные обстоятельства, быстрое возвышение мужа, иной образ жизни, быта, вообще все то новое, что принес переезд в Москву. Ее раздражали многочисленные приемы и презентации, на которых он, Нечаев, просто обязан присутствовать, ей не нравился определенный светский лоск, обретаемый мужем, ей всюду и постоянно чудились его измены, а по поводу поздних возвращений даже и мыслей других не было: «Ну конечно, я же видела по телевизору, как ты ел эту суку глазами!» или: «Но ты же не возражал, когда эта тварь лезла к тебе со своими развратными поцелуями!» Редкие совместные посещения некоторых относительно спокойных мероприятий все равно превращались для него в пытку – у жены тут же возникал хорошо известный всем психологам так называемый синдром жены советского президента, и Инессу несло. «Мы тут решили… мы посоветовались… но ведь это дураку ясно…» И тому подобное, от чего хотелось иной раз провалиться сквозь землю. Растерявшая прежних друзей, она не приобрела новых и, вероятно, страдала от одиночества. Но Михаил ничем не мог помочь ей, ибо обязан был бывать там, где ей не нравилось. Он уже не принадлежал себе, сохранение определенного имиджа требовало игры по общеизвестным правилам. Тебя никто особенно не уговаривал, но ты подписался и теперь играй по определенным правилам. Таков закон, и не тебе его менять…

Во все остальные причины возникшей душевной тяжести даже и углубляться не стоило. Среди них было и недавнее выступление президента в Государственной Думе, после которого осталось ощущение, что того постоянно и целенаправленно подставляет его же окружение. Эти деятели вкладывают в уста первого лица в государстве правильные в общем-то мысли, но придают им такой оттенок, что они кажутся абсурдными. Да, нет сомнений, надо амнистировать заграничные капиталы российских бизнесменов, чтоб они наконец начали работать на отечественную экономику. А что тут же было предложено? Обложить их налогом! Да тут впору самому государству приплатить, чтоб только вернуть миллиарды долларов в родную экономику! Смеются ж люди!

Вот об этом и пошел тогда резкий разговор у председателя правительства, во время которого Нечаев не сдержался и рубанул от души, что называется. За что получил жесткий «отлуп» от самого премьера, ибо были задеты его личные приоритеты, в частности нефтяные квоты на поставки за границу. Другие вице-премьеры знали эту «юношескую», первую, так сказать, любовь Виталия Сергеевича Михеева и без чрезвычайной нужды на рожон не перли. А Нечаев – попер. За что и схлопотал. А ведь премьер сам – впрочем, не исключено, что и по инициативе президента, тепло относившегося к новому «вице», – передал Нечаеву этот один из самых склочных участков экономики. В качестве дополнительной нагрузки. Так ведь знал же Михаил, чьи интересы задел! Уже на следующий день склоняли его имя как «великого борца» с нефтяной мафией. И опять ночные звонки «доброжелателей», пока советующих поумерить пыл и попытаться договориться. Пока. Сколько оно еще будет длиться?…

С переднего сиденья новенькой, специально для правительственных целей модернизированной «Волги» обернулся Геннадий Борисович, личный охранник вице-премьера.

– Будем заезжать во двор или паркуемся у ворот, Михаил Гаврилович?

Машина с Театрального проезда, без всяких правил, заворачивала на Неглинную. Шофер просто включил мигалку и коротко рявкнул сиреной, отчего несущиеся с Лубянской площади автомобили заметно вздрогнули и, как собаки, на миг присели, пропуская нахала.

– Заезжать не надо, – ответил Нечаев. – До совещания еще почти час.

– А чего ж тогда так рано? – недовольно спросил охранник.

– У меня есть одно небольшое дельце… Тут, рядом.

– Не нравятся мне эти незапланированные дела, – более резко заметил охранник, отворачиваясь. Он был старше Нечаева и иногда позволял себе делать замечания более суровым, чем следовало бы, тоном.

– А я тебя, Геннадий Борисович, вовсе и не заставляю ходить за мной следом. Посиди в машине.

– Не положено, Михаил Гаврилович, – сухо отрезал охранник. – Это мое дело, и мне за него зарплату платят. Не подхожу, возьмите себе другого. Если б я знал, ребят бы сюда подослал. Так не дело.

– Ладно тебе, не сердись. Это ж рядом, дом почти напротив.

– Да знаю я, – недовольно поморщился Геннадий и обратился к шоферу: – Значит, Илья, как обычно. Я – первым, ты – сзади.

– Да бросьте вы, мужики, фигней заниматься! Кому мы тут все нужны?

– У вас свои заботы, Михаил Гаврилович, а у нас – свои. Давайте не будет мешать друг другу. Илья, не ставь у ворот, можно чуть-чуть дальше. Видишь, арка слева? Вот напротив и давай.

Машина мягко затормозила и въехала между двумя припаркованными «мерседесами». А какие еще машины могут позволить себе стоянку возле Центробанка!

Охранник вышел, привычно огляделся, затем обошел машину и открыл заднюю дверь. Одновременно выбрался из-за руля и шофер. Теперь все трое стояли как бы гуськом, пережидая поток несущихся машин.

Хлопка не слышал никто. Просто сдавленно вскрикнул шофер. Геннадий мгновенно обернулся и увидел заваливающегося на спину Илью. Охранник тут же вскинул руки, прикрывая своим телом Нечаева, и почувствовал мгновенный сокрушающий удар в спину. Падая, он успел ухватиться за Михаила, желая подмять его под себя, но увидел безумные глаза своего хозяина, и свет померк для него.

С минуту никто из прохожих ничего не мог понять. Словно вдруг трое здоровых мужиков поскользнулись на чем-то и рухнули друг на друга. А когда сообразили, увидели – раздались крики, на которые отреагировали лишь проезжавшие мимо водители: завизжали тормоза, мгновенно образовалась толпа, перегородившая Неглинную улицу. А уже на этот, столь явный, беспорядок наконец обратила внимание и милиция.

– В чем дело? Что за шум? Проезжайте, проезжайте! Граждане, освободите проезжую часть! Да уедешь ты, наконец, твою мать?! Извини, сам видишь, чего делается!…

Кто– то побежал к проходной банка. Оттуда выскочил охранник. Постовой милиционер кричал в свою рацию, называл фамилию Нечаева, которого кто-то опознал, а следом его фамилия ветром пронеслась по толпе, которая все увеличивалась, несмотря на уже истерические увещевания милиционера.

Все давно всё знали, в газетах читали, по телику им показывали: да, стреляют, машины взрывают, даже целые дома, но чтоб вот так, в самом центре столицы, белым днем, у всех на глазах, да кого! Самого Нечаева, имя которого и броскую внешность знали буквально все, даже абсолютно непричастные ни к какой политике! Да что ж они творят?! Что позволяют себе?! А куда власть смотрит! Где милиция?! Когда надо, так ее с огнем не сыщешь!…

Послышался быстро приближающийся рев сирен. Их лающие, надрывные звуки как-то сразу утихомирили страсти, шустрые мужики в штатском, выскочившие на шум из банка, набежавшие из каких-то соседних контор, быстро и решительно потеснили толпу, и вскоре пространство перед кованой решеткой Центрального банка России было практически очищено. Медицина и милиция примчались одновременно, благо и тем и другим проще было бы пешком добежать.

Окровавленное лицо Нечаева, его расширенные остекленевшие глаза показывали, что любая медицина здесь уже бессильна. То же самое было сказано и об охраннике, лежавшем поперек своего хозяина: пуля вошла ему под левую лопатку, точно в сердце. А вот третий, погребенный двумя этими телами, слабо стонал. О нем следовало срочно позаботиться. И снова завопила сирена, уносясь в сторону недалекого Склифа. Место происшествия было быстро огорожено, очерчены меловой краской на мокром асфальте силуэты лежащих тел. Дежурная бригада приступила к расследованию. Старший следователь Мосгорпрокуратуры, на чью долю выпал тяжелый жребий, стал названивать в Главное управление внутренних дел и в МУР, требуя немедленной помощи. Попутно шел опрос случайных свидетелей убийства, уточнялось время, словом, началась рутинная работа…

Шел мелкий холодный дождь, и вообще погода была на редкость отвратительной.

Звонок дежурного по ГУВД Москвы застал Грязнова на утренней планерке, которую Вячеслав Иванович проводил с начальниками отделов. Выслушав взволнованное сообщение, он прервал совещание ввиду неожиданного чрезвычайного происшествия и выпроводил всех, оставив своего заместителя Владимира Михайловича Яковлева. С ним составил список необходимых специалистов, и уже через короткое время муровский «форд» в сопровождении мерседесовского микроавтобуса мчался по Петровке к ЦУМу.

Старший следователь Мосгорпрокуратуры Виктор Иванович Пустовойт обрадовался подкреплению. Он быстро обрисовал Грязнову ситуацию, сообщил, что по заключению дежурного эксперта-криминалиста выстрелы могли быть произведены из дома, расположенного наискось, через улицу. Он показал пальцем:

– Вон тот, кажется, у него номер семнадцать. Или же – из углового, где расположен Минздрав России. Откуда-нибудь с чердака. И там и там сейчас все осматривают оперативники.

Подошел Борис Львович Градус, судебный медик, как он себя обычно именовал, человек резкий до грубости. Но Грязнов вот уже многие годы не мыслил себе работу на выезде, особенно по чрезвычайным происшествиям, без этого замечательного судмедэксперта. Поэтому и вызвал его на происшествие.

– Я посмотрел, – сказал он, не обнаруживая ни малейшего почтения к разговаривающим начальникам, – как их тут наваляли. Снайпер бил совершенно грамотно, мать его… извините, в жопу. Первым снял заднего, то есть водителя, которого увезли. Этот, – он показал большим пальцем себе за спину, вероятно, имея в виду дежурного судмедэксперта, – говорит, что имеется сквозное ранение в шею. Потом поглядим, что у него там задето. Затем стрелок убрал переднего. И последним – вашего Нечаева. Они и лежали – бутербродом. Вообще, я вам доложу, начальники, так стреляли фронтовики. Это очень профессионально. Знаете, когда танки идут в городе, как оно происходит? Вышибается последний, потом первый, и все остальные оказываются в ловушке. Так, между прочим, было и в Венгрии, где наших мальчишек жгли борцы за демократию…

Градус сел на своего конька: он заговорил о далекой, славной своей молодости, демонстрируя при этом полнейшую неприязнь к любым изменениям в общественной жизни.

– Все предельно ясно, Борис Львович, – поторопился остановить поток неуместных воспоминаний Грязнов.

– Ничего вам неясно, – возразил Градус. – Если хотите знать мое мнение, то стреляли оттуда, – он ткнул пальцем в большой серый дом. – Наверняка с оптикой. Похоже, что было три выстрела и все три – точно в цель. Что вы ждете? Идите, там смотрите!

Грязнов совершенно неуместно ухмыльнулся и положил Градусу на плечо ладонь:

– С вами не пропадешь, Борис Львович. Но пока не уходите, вдруг понадобитесь. А я действительно схожу к вашим, – кивнул он Пустовойту, затем позвал своего оперативника Николая Саватеева и махнул ему рукой: следуй за мной.

Они прошли под аркой. Возле первого же подъезда, слева, лениво прохаживались двое молодцов в черной форме: куртки, галифе, начищенные сапоги, на рукавах непонятные эмблемы – стилизованные скрещенные мечи. Грязнов молча сунулся в дверь, но добры молодцы его остановили:

– Сюда нельзя. Пройдите в следующий подъезд. Ваши там.

– А здесь что такое?

– А здесь вам делать нечего. Фирма ремонт производит. Пройдите.

Грязнов закрыл глаза и вызвал в памяти фасад здания. Нет, Градус показывал именно сюда. А соседний подъезд оказывался намного дальше.

– Значит, так, мальчики, – сказал он, доставая свое удостоверение, – прошу, кто грамотный. Начальник МУРа, как вы понимаете, это я. И пойду я туда, куда мне надо. А одного из вас, на выбор, попрошу сопровождать меня. Вопросы есть? Что это за секретный объект, про который я ничего не знаю?

– Извини, начальник, – ответил тот, что был покрупнее и, вероятно, потупее, загорелый такой, темнолицый, – зарплату выдаешь нам не ты. Поэтому ничего приказывать не можешь. Вот когда Степа кликнет старшего и если он тебе позволит, чешите на любой этаж. Только здесь никто не живет. Которые квартиры ремонтируются, которые очереди ждут. Некого тут тебе искать. Степа, вали за Порфирьичем!

– Коля, – Грязнов не стал дожидаться прихода какого-то Порфирьича и обернулся к Саватееву, – пойди к машине и вызови ко мне нашу «Пантеру». А то, я вижу, юноша не понимает, о чем я ему толкую, и только зря теряю время.

– Понтяра у тебя, начальник, а не пантера, – осклабился охранник. Носком сапога он выкинул из-за двери табуретку. – Можешь посидеть, если сильно устал. И охладись. Сказал: жди, вот и закройся.

Он был наглец – этот молодой накачанный, кавказского типа паренек. И глаза у него ничего не выражали – пустые. Наверное, и в башке – то же самое. Отмороженный такой.

– Коля, исполняй! А ко мне Яковлева, – и посмотрел на своего помощника выразительно. Саватеев умчался под арку.

– Тебя зовут-то как?

– В крестные напрашиваешься? Так нам без надобности.

– Дурак ты, – мягко сказал Грязнов. – Надо ж мне знать, какое имя на камне вырубать. Могильном. Ты вот тут, – он показал на свой рукав, – черного такого зверя видел когда-нибудь?

– Ну, – без всякого интереса сказал парень.

– А чего ну? – скучно сказал Грязнов. – Это тебе не в ножички играть, – он показал парню на его эмблему, – раз не знаешь, значит, теперь уже и не успеешь. Ну, где твой начальник? Долго еще ждать?

– А разве ты ему нужен? – совсем по-хамски ухмыльнулся охранник. – Жди, раз тебе приспичило.

В это время из-под арки вышел Володя Яковлев. Шагал он грузно и чуть вразвалку, что всегда вводило в заблуждение не знающих, какая взрывная сила таилась до поры до времени в этом ленивом с виду человеке.

– Вячеслав Иванович, – добродушно начал он, подходя почти вплотную, – у тебя тут, сказывают, трудности?

– Пока только непонимание. Я Колю за зверем послал, сейчас кликнет, и все сразу станет на свое место.

– А чего ждать-то? Время, говорят, деньги! – и коротким, почти неуловимым движением он скрючил охранника и вторым молниеносным ударом сверху отправил его в глубокий нокаут. После чего неторопливо обшарил карманы лежащего, вынул документы, бумажки какие-то, а заодно и «макарова», оказавшегося на спине, под поясным ремнем.

– Ишь ты, в копа играет! Ну пошли? – Володя за шиворот втащил парня в подъезд и привалил его к стене.

В пролете второго этажа встретили спускающихся охранников – Степу и человека постарше. Грязнов показал вниз:

– Он там, у двери, вас дожидается. Свое оружие и документы он нам передал. На сохранение. Я себе не возьму, у меня свое есть. А вот его «макарова» проверю и, если все в порядке, верну. – Грязнов вынул и показал муровское удостоверение. – А теперь попрошу ваше… Так, Синицкий Иван Порфирьевич, ясно, охранное агентство «Евпатий». Ага, теперь понятно, почему ножички. А чего ж это вы, Иван Порфирьевич, таких грубиянов воспитываете? Ведь этак и лицензии можно запросто лишиться. Хотите, поспособствую?

Старший оказался умнее своих кадров. Он лишь развел руками:

– Учим помаленьку, стараемся, да не всегда получается. Вы, господин полковник, извините дурака. Если можно, обойдемся без конфликтов. Чем могу служить?

– Владимир Михайлович, – Грязнов, обернувшись, незаметно подмигнул Яковлеву, – отмени «Пантеру». Так, вижу, договоримся.

– Слушаюсь, – Володя вынул из кармана трубку радиотелефона, включил и сказал: – Саватеев, слышишь меня? Зверя домой.

– Теперь с вами, – сказал Грязнов. – Прошу коротко, что здесь происходит?

Иван Порфирьевич повторил сказанное прежде охранником. В этом подъезде жильцов нет. С первого по пятый этаж идет ремонт помещений, приобретенных фирмой «Юнона», – собственно, это акционерное общество закрытого типа. Остальное охране знать не положено. На верхних этажах квартиры пустуют, и что там будет в дальнейшем – тоже офисы или жилые помещения, известно одному Богу. Туда особенно никто и не ходит.

– Особенно в каком смысле? – уточнил Грязнов.

– А ими, по-моему, сам мэр распоряжается. Жилье-то получается суперэлитное, – охотно ответил старший охраны. – Нам с вами такое не по карману.

– Но кто-то все-таки появляется здесь? Сегодня, к примеру, был кто?

Старший быстро переглянулся со Степой, потом отрицательно покачал головой:

– Не было. Никого.

– А чего так неуверенно?

– Так ведь… за всем уследить невозможно. Но про сегодня могу сказать с уверенностью.

– Понятно. Ваше агентство находится в Рязани? А зачем «Юнона» усложняет себе жизнь? Что, московские ей уже не подходят?

– У нас давнее сотрудничество. Наверное, устраивает качество работы.

– Оно и видно. Последний вопрос: что это за форма такая странная? В «Память», что ль, играете?

– Нет, просто наше агентство является коллективным членом военно-патриотического общества «Евпатий». Тоже наше, рязанское.

– Сейчас мы с вами пройдем по всем этажам, и, если потребуется, я вызову сюда группу. Надеюсь, ключи от всех помещений у вас имеются?

– Вообще-то я имею право располагать ключами только от нашей фирмы…

– Значит, так, – сухо сказал Грязнов. – Недавно – речь идет о минутах, а не о часах, понимаете? – из этого дома, предположительно из помещений, расположенных в данном подъезде, были произведены выстрелы, в результате которых убиты двое, в том числе вице-премьер правительства Нечаев. Третий в тяжелом состоянии, и за исход никто не ручается. Я и так потерял с вами слишком много драгоценного времени. Если не пожелаете дать ключи, я прикажу взломать все двери, и ответственность ляжет на вас. Быстро принимайте решение!

– Но ведь, насколько я знаю, ваши люди уже работают в соседнем подъезде?

– У них своя задача. Ну?

– Я поищу ключи. Вы можете пока обойти все помещения нашей фирмы. Они не закрыты. Посторонних там тоже нет.

– Хорошо, я вас жду наверху. А Степа пусть поможет очухаться своему напарнику. И вообще, постарайтесь не делать лишних движений…

– Слушаюсь, – старший не без иронии приложил два пальца к козырьку своей фуражки.

Этажи обследовали поочередно: Яковлев стоял на площадке, а Грязнов обходил одну пустую комнату за другой. В общем, скорее для очистки совести. Если бы киллер находился здесь, он был бы полным идиотом. Но он мог оставить после себя следы – бросить оружие, другое снаряжение, не закрыть окна, не поднять с полу гильзы. Да мало ли, какие следы оставляет после себя уходящий в спешке убийца! И Грязнов опытным глазом быстро и оценивающе окидывал помещение и следовал дальше, держа пистолет перед собой.

На следующем этаже все повторялось с точностью до наоборот: ждал на лестничной площадке уже Грязнов, а в помещение, заставленное строительными материалами, ящиками, бочками, входил Яковлев. Пока никаких результатов не было.

На шестом этаже их догнал Синицкий – старший охраны.

– Ну, пусто, я ж вам говорил.

– Ваше счастье, – буркнул Яковлев. – Ключи принесли?

– Вот, пожалуйста, – и он быстро открыл левую квартиру.

Очередь была Володи, и он исчез за дверью. Грязнов же задумчиво разглядывал стены, потолок, шахту неработающего лифта.

– Включаете? – кивнул на лифт.

– Только когда идут работы.

– А сегодня у вас что?

Синицкий пожал плечами:

– Сегодня, сказали, руководство фирмы отправило строителей на какой-то другой объект.

«Ловко, – подумал Вячеслав Иванович. – Лучше и не придумаешь! Будто все нарочно подготовлено…»

Вернулся Яковлев, кивнул охраннику на противоположную дверь.

– Этого ключа у меня нет, – показывая зачем-то связку, ответил тот. – Дверь вообще не открывается. Вход в квартиру, говорят, из следующего подъезда. Тут вообще-то евроремонт делали. С месяц назад закончили, то ли студия какая-то, то ли еще чего, не знаю. Нас эта квартира совсем не касается.

– А дверь тогда зачем? – Яковлев толкнул ее плечом. – Да, капитально! Ни замка, действительно, ни ручки. И все-таки ее открывают… – Яковлев опустился на корточки и внимательно осмотрел пол перед дверью. – Вот, гляди, Вячеслав Иванович, скребок, видишь? Железо, – он щелкнул по металлической обшивке двери, – царапало. Эксперта сюда надо.

– Давай кликни, – сказал Грязнов и отправился на следующий этаж. – А что, Иван Порфирьевич, – обернулся на ходу к Синицкому, – вы-то сами где тут обитаете? В той каптерке на первом этаже? У вас что, вахтовый метод?

– Примерно, – охотно откликнулся тот. – По две недели. В принципе фирма нам квартиру снимает. Не здесь, в Сокольниках. А здесь только дежурная группа. Старший и двое. Извините, Вячеслав Иванович, – кашлянув, понизил голос Синицкий. – Мне, конечно, как вы понимаете, очень неприятен этот инцидент… Молодые еще, необученные.

– Зачем же таких держите?

– Другие достоинства имеют. Этот, к примеру, стреляет хорошо.

– В кого? – быстро среагировал Грязнов, и тот запнулся.

– Да что вы! Если вы подумали чего?… Нет, вообще говорю. Однако вы его крепенько уделали.

– Оклемается…

– Видите ли, конечно, сопротивление при исполнении… Такое пятно! Может, мы как-нибудь сами?

– Вот давайте закончим работу, а потом можно будет и поговорить. Володя, – крикнул в лестничный пролет, – дождись эксперта и догоняй! Открывайте, – приказал Синицкому.

Так они прошли все помещения до последнего этажа. Узкая металлическая лестничка вела к люку на чердак. Замка в петлях не было.

– Почему люк открыт? – спросил Грязнов.

– Жильцов-то нет, – неуверенно ответил Синицкий. – Возможно, строителям зачем-нибудь понадобилось. Там же лифтовое хозяйство. И все такое прочее.

– Поглядим, – сказал Грязнов, осматривая железные перекладины. – А вас, Иван Порфирьевич, я больше не задерживаю, поскольку на дальнейшее ваша епархия не распространяется, так?

– Именно, Вячеслав Иванович.

Грязнов видел, что старший готов на уши встать, лишь бы замять неприятность с тем дураком, что лежал сейчас в каптерке на раскладушке. Вот и сейчас он был готов оказать любую услугу, только чтоб скандал не вышел за пределы, так сказать… Да ведь в принципе этот дурак-охранник вовсе и не был никому нужен. Задела только фраза «стреляет хорошо». Вячеслав Иванович достал из кармана документы, открыл удостоверение: «Гуцаев Амир Гасанович…» То-то ж он показался сразу каким-то заторможенным, что ли. И наглым сверх меры. Теперь понятно отчего.

– Он давно у вас?

– Два года, – быстро ответил Синицкий. – До сих пор серьезных замечаний не было.

– А несерьезные?

– Бывало… – неохотно протянул старший. – Ума мало – темпераменту много. Осетин, чего хотите?

– Однако погляжу я на вас!

– Да нет, я про него конкретно. Нация здесь ни при чем. Это он у нас такой. Всем подходит, а старшим назначить нельзя. Власть обожает.

– Вы и ночами здесь дежурите?

– А как же! Двое суток – меняемся.

– А баб водите? Только честно, все равно ж, если захочу, узнаю.

– Случается, – потупился Синицкий. – Но мы это дело не приветствуем. И стараемся, чтобы… не было. А ребята молодые. И место это, объяснять же не надо, какое! Вон Кузнецкий рядом, Столешники. Один соблазн. А теперь дело к холодам, им тоже погреться охота…

– Греетесь-то, поди, в пустых квартирах? Я там пару лежаков заметил.

Синицкий неопределенно пожал плечами и промолчал.

– Значит, посторонних здесь не бывает? Я имею в виду, кроме строителей?

– Нет. Ну… за исключением, так сказать…

– И сегодня тоже не было?

– Вы спрашивали, я ответил.

– Разрешение на оружие у кого?

– У нас только на службе разрешено. У меня в сейфе, внизу.

Грязнов достал чужого «макарова», посмотрел номер и за ствол протянул Синицкому вместе со всеми бумажками.

– Держите. Пойду мимо, покажете разрешение. Свободны.

– Слушаюсь, – облегченно выдохнул тот и шустренько заспешил по лестнице вниз.

– Володя, как там у вас дела? – крикнул Грязнов.

– Сейчас поднимаемся!…

– А дверь действительно открывали, – заявил эксперт-криминалист, поднявшись к Грязнову. – И можно сказать, недавно. Там же везде на полу пыль. А скребок чистый. Покажите подошву. Ну да, следы там в основном ваши. Я и у охранника посмотрел. Остальное как-то затерто. Надо смотреть с той стороны, в другом подъезде. Если кто-то выходил из этой квартиры, он наверняка был в целлофановых ботах. И в перчатках. Но некоторые пальчики я на всякий случай с двери снял. Кстати, она открывается изнутри, а отсюда, как я понимаю, просто захлопывается на какие-нибудь хитрые замки. А что, вы хотите на ту сторону пройти чердаком?

– Наверное, так ближе. А заодно поглядите лестницу, – Грязнов показал на железные перекладины, запачканные известкой.

Эксперт обследовал стремянку, но ничего, заслуживающего внимания, не обнаружил. Полезли наверх, на чердак.

Дом был, конечно, старый, но содержался в относительном порядке. Во всяком случае, чердачное помещение не было захламлено. Потолочное перекрытие последнего этажа изолировано толстым слоем утеплителя и сверху засыпано шлаком. От устоявшегося запаха застарелой пыли хотелось чихать, прямо до слез в глазах.

Сыщики обошли весь чердак, спокойно, без всяких затруднений открыли еще два люка на соседние лестницы. Ну хорошо, в среднем подъезде строители работают, а здесь почему открыто? В один из люков, услышав голоса, они и пустились. Несколькими этажами ниже работала дежурная бригада. Собственно, оперативники стояли на нижнем и верхнем маршах, а по площадке ползал эксперт-криминалист.

Грязнову протянули целлофановый кулек с тремя гильзами.

– Окно было приоткрыто, гильзы на полу. Это – «калашников». Вон та квартира пустует. Приготовлена к капитальному ремонту, – оперативник показал направо. – А левая – жилая. Но никто не отвечает. На нижних этажах – какие-то «конторы», я записал, но они тоже готовятся к выселению, и народ там появляется позднее. Дежурные никого постороннего не видели. Странный дом какой-то, Вячеслав Иванович. Похоже, что его крупная фирма приобрела. А переделывать пока не торопится.

– Фирма называется «Юнона», экспорт нефти, насколько я понял, – сказал Грязнов. – Буратины богатенькие. Они соседний стояк оформляют. Но вот из этой, левой, квартиры имеется выход на ту лестницу. И, по заключению Иосифа Ильича, – он кивнул на своего эксперта, – оттуда, возможно, кто-то недавно выходил. Значит, надо каким-то образом войти в квартиру. А на это санкция нужна, Владимир Михайлович, – и, повернувшись к Яковлеву, попросил: – Скажи Николаю, чтоб он прошел по третьему стояку. Там, кажется, живут люди, я занавески видел. Может, кто заметил чужого.

– Можете ходить, – эксперт поднялся с колен, – и думайте, как нам проникнуть вот в эту квартиру. Иосиф Ильич, хочу поделиться с вами одним соображением. – Он взял грязновского эксперта под руку, отвел к окну и о чем-то заговорил вполголоса.

А оперативники начали обсуждать вопрос, каким образом войти в квартиру, дверь которой напоминала крепостные ворота – из-за обилия кованого железа, украшавшего как филенку стальной двери, так и мощный дверной косяк. То же самое можно было сказать и о многочисленных запорах. Действительно, никаким кавалерийским наскоком тут не взять.

Между тем вернулся оперативник, ходивший выяснять, кому принадлежит данная квартира. Ответ был неутешительным: хозяйка, известная певица и киноактриса, в настоящий момент находится в гастрольной поездке, в Прибалтике. Квартира поставлена на сигнализацию. А вот последнее облегчало задачу.

– Давайте, мужики, – сказал Грязнов как старший по званию и положению, – срочно вызывайте наряд, у них должны быть дубликаты ключей, тащите сюда домовое начальство и понятых. И приступайте. Я подойду. – Он обернулся к экспертам: – Ну, господа наука, значит, ничего пока? А стреляли отсюда. Но где оружие? Почему унес с собой? Как объясните? И если наша дамочка отсутствует в Москве, как мог кто-то чужой пройти через всю квартиру и выбраться с противоположной стороны? Давайте, вы подумайте, а я схожу вниз, скажу Пустовойту, чтоб звонил прокурору и просил санкцию на обыск помещения.

Проходя мимо подъезда, где переминался с ноги на ногу Степан, Грязнов велел ему позвать Синицкого. Старший тут же появился, словно стоял за дверью в ожидании. Протянул без предупреждения документ, разрешающий Гуцаеву А. Г. ношение огнестрельного оружия. Грязнов посмотрел, вернул и спросил:

– А почему у него «макаров», когда частному охраннику им пользоваться не положено?

– Мы в курсе, Вячеслав Иванович. В ближайшее время наше руководство получает партию «ИЖ – семьдесят первый» и мы тут же производим замену. «Макаровых» сдадим, как положено.

– Хорошо. Тогда я вас в последний раз спрашиваю: был ли здесь сегодня кто-нибудь из посторонних? Подумайте. Будет очень плохо, если тот, кого мы все равно поймаем, сошлется на вас. Понимаете меня?

– Я… никого постороннего не видел, – после паузы ответил Синицкий, но уверенности в его голосе Грязнов не уловил.

– Ваше дело. Я предупредил. Оперативным работникам попрошу препятствий не чинить.

И, не прощаясь, ушел. Проходя под аркой, взглянул на часы: мама родная! Уже середина дня! А все казалось, что какие-то минуты пролетели…

Шофер стоял возле машины.

– Вячеслав Иванович, вам из прокуратуры звонили. Сказали – Меркулов. Я объяснил, и он попросил позвонить, как окажетесь у телефона.

Грязнов сел в машину и взял телефонную трубку:

– Клавдия Сергеевна? Привет, соедините, пожалуйста, с Константином Дмитриевичем. Это – Грязнов…

– Вячеслав, здравствуй, ну что там у тебя?

– Это не у меня, Дмитрич, тут народу, как на ярмарке. В доме шуруем. Остальные разъехались. Кое-что нашли. Но – мало. Надо чужую квартиру вскрывать.

– А вы разучились?

– Зачем же, умеем. Я попросил дежурного следователя позвонить городскому прокурору. А мы пока займемся этой квартирой. Она на охране, сам понимаешь.

– Кто ведет-то?

– Пустовойт из городской. Знаете такого?

– Ну и пусть ведет пока. Я буду отзывать нашего приятеля… А ты обязательно потом заскочи ко мне.

Чего– то Костя не в себе, подумал Грязнов. Недоговаривает, торопится. Наверное, и его тоже со всех сторон осаждают. Еще бы -заместителей председателя правительства не каждый день убивают… А стрелял-то профессионал. И с боевым опытом, тут прав старик Градус. Пулю положил в середину лба. Никакой контрольный уже не нужен.

Политикой Грязнов не занимался и вообще относился к ней без уважения. Но знал твердо одно: сегодня политиков убивают не за их убеждения, а за вполне конкретные экономические, финансовые поблажки одним в пику другим. Вот и Нечаев, хоть был весь на виду и выглядел честнягой, правдолюбцем, – ведь имел, значит, даже в ущерб собственной харизме, как теперь выражаются газетные ученые, какую-то червоточину, которую нашла пуля наемного убийцы. Да, конечно, причина убийства находилась, по мнению Вячеслава Ивановича, в столь высоких государственных сферах, куда тому же Пустовойту вход практически закрыт. Где он, кстати?

Грязнов подошел к микроавтобусу дежурной бригады и поинтересовался, где ее руководитель. Шофер, коротавший время за решением кроссворда, показал авторучкой в сторону Центрального банка. Ну, правильно, подумал Грязнов, надо ж, в конце концов, найти печку, от которой потом плясать. А водителю велел найти Пустовойта и передать, чтобы он решил вопрос с санкцией. Уж больно самодовольный вид имел этот водила – жизнь, вишь ты, сладкая!

Любое убийство, тем более заказное, да еще когда речь идет о фигуре верхнего эшелона власти, надо тщательно готовить. А чтоб приготовить, следует знать четкий распорядок дня жертвы. Быть абсолютно уверенным, что он в точно назначенное время окажется в том месте, которое, по сути, как бы уже пристреляно. Значит, нужен помощник, которому ведомы все маршруты передвижения заказанного лица. Нечаев приехал в банк, следовательно, наводчик уже должен был находиться там и вовремя дать отмашку.

Банковская охрана, как видел Грязнов, довольно успешно играла в этом деле роль ротозеев: они стояли, глазели, но ничего не предпринимали, а как выяснилось несколько позже, оказывается, ничего толком и не видели. Ни один из этих рослых парней не смог ничего внятно рассказать дежурному следователю Пустовойту. Услышали беспорядочные гудки, увидели столпотворение и – вот… Не среди них ли и надо поискать соучастника?

СВИДЕТЕЛЕЙ ПРОДОЛЖАЮТ УБИРАТЬ

С утра Турецкий сидел в горпрокуратуре у Маркашина и просматривал дела, которые прокурор распорядился доставить к нему из районных прокуратур, то есть дела Новикова и Копера.

Если по первому у Александра Борисовича картина уже как-то сложилась и оставались лишь частности, то второе было пока за семью печатями. С него и начал. Точнее, с акта судмедэксперта. Из его заключения следовало, что никакого наркотического отравления не было. Наркотик, предположительно морфий, был введен в сгиб локтевого сустава. След укола имеется. Более того, на месте укола образовалась гематома. Взятые пробы показали, что в крови следов наркотика не имеется. Зато имеет место алкоголь, причем количество его в крови соответствует степени опьянения средней тяжести.

Турецкий знал, что человек пьющий, как правило, наркотой не балуется, это вещи трудносовместимые. Тем более, когда речь идет, в общем, о достаточно молодом еще человеке. Коперу было около тридцати. Да, кстати… Александр Борисович посмотрел паспортные данные: Феодосий Евграфович… редкое сочетание. Родился в Фалештах Молдавской ССР. Национальность – молдаванин. В Петербурге не прописан. Ладно, остальное – позже.

Но, прочитав протокол осмотра квартиры, из окна которой шагнул в бездну самоубийца, Турецкий почувствовал себя словно одураченным, настолько имитация самоубийства была сделана грубо, топорно. На дураков, что ли, делали расчет? В ванной на крючке висел большой пакет ваты. Однако «наркоман» почему-то не пользовался ею перед уколом. В пепельнице на столе валялся использованный одноразовый шприц с остатком морфия. Следы пальцев Копера располагались на шприце таким образом, что он ну никак, даже если бы встал на уши, не смог себе сделать укол. Так разве что в штыковую атаку идут.

Вторая характерная деталь. Окна открыты настежь, а на оконных ручках никаких следов рук человека. Святой дух открывал их. Липа это все. Значит, вывод такой. Получив команду убрать засветившегося грубияна, некто, возможно и не один, прибыли к проживающему, но непрописанному в квартире Коперу, который находился под приличным градусом, стукнули его, потерявшему, скорее всего, сознание парню сделали неграмотно укол, прижали его пальцы к шприцу, нимало не заботясь о создании правдоподобной картины, отворили окно в комнате и выкинули с десятого этажа. Работали, видимо, в перчатках. И второй вывод. Либо работали совершенно неопытные братки, либо всем было наплевать, о чем будет думать прокуратура. Но и в первом, и во втором случаях тот, кто отдал команду, ничего не боялся. А команду, почти наверняка, мог отдать лишь один человек – Рафалович. Хотя он может, сославшись на свои «связи», сказать, не уточняя, что всего лишь передал сообщение Александра Борисовича, ну а те люди все дальнейшее сделали по-своему.

К делу была приложена довольно четкая увеличенная фотография с паспорта. Иных не нашлось. Да и откуда у этого, по сути, бомжа может оказаться с собой фотодосье? На снимке, сделанном с трупа, лицо было обезображено до неузнаваемости.

Турецкий попросил зайти Щербину. Тот явился нахохленный, словно воробей на морозе. Ну, это понятно, не мог пережить вчерашнего поступка Александра Борисовича, отославшего его домой, словно мальчишку. Но Турецкому в настоящий момент было в высшей степени наплевать, что о нем думает этот добрый молодец. Он протянул ему дело Копера и попросил быстренько просмотреть и высказать свое просвещенное мнение. И пока тот читал, искоса поглядывал на него.

Щербина же, листая новое для него дело, внутренне недоумевал, какое отношение оно может иметь к нему лично. С этим, явно написанным на лице выражением он и взглянул, ознакомившись с материалами, на московского «важняка».

– Прочитали? – вежливо осведомился Александр Борисович. – Отлично. Пожалуйста, ваши соображения. Сперва по существу: нет ли сомнений в самоубийстве?

– Напротив, у меня нет сомнений в убийстве. Все говорит об этом.

– Отлично, – кивнул Турецкий. – Я тоже не сомневаюсь. Поэтому предлагаю провести опознание…

– Я не совсем вас понимаю, – перебил Щербина. – Какое отношение этот покойник имеет к тому делу, которое находится в моем производстве?

«Ого, – подумал Александр, – а мы, оказывается, гордые!» Но не стал усложнять отношения. И продолжил без всякого назидания:

– Я не успел вас проинформировать. Дело в том, что покойный Копер, – ткнул пальцем в папку с материалами, – и есть тот самый грубиян, который хамил по телефону мадам Михайловой. Улавливаете связь?

– Ах, вон оно что! – воскликнул Щербина. И за этот искренний порыв Турецкий сразу простил молодому следователю весь его гонор, который мог вполне быть не следствием дерьмового характера, а всего лишь панцирем легкоранимой черепахи, до мяса коей, кстати, немало охотников.

– Две таких грубых фальшивки подряд – не много ли? Как считаете, Петр Григорьевич?

– Вы хотите сказать, что прокуратуре подсовывают столь примитивные версии нарочно?

– А почему бы нет? В первом случае – пьяная драка, во втором – сумасшедший наркоман. Я почти уверен, что Гриша опознает рыжего Копера. Вот вам и готовый убийца. Который следом и сам свел счеты с жизнь. Есть все основания прекратить эти дела. Если мы готовы принять наглые подсказки и применить палочку-выручалочку – пятую статью УПК.

– А мы готовы? – В голосе Щербины прозвучала неприкрытая ирония.

– Это уж вам решать, – учтиво ответил Турецкий. Взять к себе – объединить все эти дела или оставить в районах – по месту совершения. Там, полагаю, прекратят ввиду обстоятельств, исключающих производство по уголовному делу. Значит, если мне не изменяет память, – сменил он тему, – Гриша наш фотороботы киллеров не опознал. Может быть, стоит показать их соседям в доме? Особенно старушкам, что постоянно торчат у подъездов?

– Уже сделано, – с улыбкой сообщил Щербина. – Я с утра послал туда опера с таким заданием. Но теперь, может быть, есть смысл показать им и Копера?

– Обязательно, но начните с Гриши. Подберите несколько похожих, оформите протоколом опознания, да чего я, сами знаете. Наверное, лучше всего это сделать там, на месте, не возить его сюда.

– Я сам съезжу. – Щербина поднялся. – Вам от меня какая-нибудь помощь требуется?

– Нет, спасибо, я буду здесь. Вернетесь, заходите, вдруг что-нибудь удастся накопать…

После ухода петербургского следователя Турецкий посидел несколько минут молча, глядя в окно, затянутое кисеей дождя, а потом снял трубку и набрал номер телефона Рафаловича.

В голосе старика не было радостных интонаций. Интересно, а чего хотел Александр Борисович, требуя искренности от бывшего вора в законе?

– Разве вы еще здесь?

– Мне кажется странным ваше настойчивое желание отправить меня в Москву. Даже скажу, подозрительным.

– Ой, ну что вы, Александр Борисович! Да живите в Петербурге сколько хотите! Но, по-моему, все данные для решения вашего дела вы уже имеете.

– Увы, далеко не все, Ефим Юльевич. Как же это так опростоволосились ваши информаторы? Оказывается, Копера-то убили. Вот видите, а вы даже и не догадывались? Экспертиза – великое дело, ее не обманешь. Ждем теперь, понимаете, лабораторные анализы, чтобы возбуждать дело об убийстве.

– Вы полагаете, это надо делать? – Старик сделал ударение на слове «это».

– А как бы вы поступили на моем месте?

– На вашем? – Александр Борисович почувствовал, что старик улыбается. – Ну, во-первых, я бы не стал тратить дорогое время старшего следователя по важнейшим делам на всякую шпану, сводящую счеты друг с другом.

– А во-вторых?

– Оставил бы все местной прокуратуре. Тут же не Бог весть какая мудрость нужна.

– Второй совет хорош в том случае, если бы у меня была полная ясность по первому. Кстати, Ефим Юльевич, а ведь вы мне так и не дали определенного ответа на вопрос: как попал Новиков к Михайлову?

– Но ведь я же вам столько рассказал!

– Ефим Юльевич, – рассмеялся Турецкий, – не имейте меня, как говорят в Одессе, за наивную девочку. Вы просто подтвердили то, что рассказал на допросе сам Новиков, а затем участковый уполномоченный. И заметьте, я вас ни в чем не упрекнул. Хотя главный наш вопрос так и остался открытым. А куда я без этого поеду? Сами подумайте, вы же пожилой и мудрый человек…

– Знаете, Александр Борисович, вы иногда умеете так повернуть проблему, что вам трудно отказать.

– Это мне приятно слышать, но дело в том, что проблема, о которой вы говорите, опять усложняется. Еще недавно я был полон доверия к вашим словам. А вот теперь подозреваю, что вам придется, во имя сохранения наших добрых, так сказать, отношений, придумать толковую версию касательно покойного Копперфилда, как заметил один веселый опер из уголовки. Вы же осторожный человек, как могли допустить, чтоб вас постоянно компрометировал какой-то грубый молдавский бомж? Да ладно бы просто знакомство, а ведь он выполнял ваши поручения! Куда это годится? Жил, понимаете, без прописки, по телефону хамил и угрожал законопослушным гражданам, пьянствовал и одновременно кололся, что уже полный, извините, нонсенс! И при этом пользовался полным вашим доверием, если судить по нашей первой беседе в «мерседесе». Он у вас, кстати, бронированный?

– А к чему этот вопрос? – сухо осведомился Рафалович.

– Так ведь жизнь у вас, вижу, такая. Беспокойная. Можно и не дожить до глубокой старости…

– Это что же, угроза?

– Помилуй Бог, Ефим Юльевич! – искренне воскликнул Турецкий. – Я подумал, что мне не доставит никакого удовольствия сообщить нашему общему московскому знакомому о том, что встречи с вами ничего не дали и не помогли следствию, а, напротив, выявили ряд обстоятельств, которые нуждаются в отдельном и капитальном расследовании.

– Ну, знаете, Александр Борисович! – расхохотался Рафалович, но смех его был заметно принужденным, не от души. – Вы действительно умеете загнуть! В покер не играете?

– Не люблю карты. Да и блефовать нет смысла.

– Ну хорошо, будем считать, что вы меня убедили. Я постараюсь что-нибудь придумать, чтобы узнать и сообщить вам еще до того, как вы уедете ночным экспрессом.

– Нет, все-таки ваша настойчивость достойна лучшего применения!

– Ах, Александр Борисович, – вздохнул Рафалович, – просто вы еще не все знаете. А вы позвоните в Москву. Значит, до вечера, меня вы застанете по этому телефону сразу после пяти.

– Я вам обязательно позвоню, Ефим Юльевич. Хочу напоследок дать одну маленькую подсказку. Насколько я разбираюсь в географии, Приднестровье и Молдавия – это по сути одна страна, где царит пока межнациональная напряженка. Как и когда познакомились наши, покойные ныне, герои, не знаю и гадать не хочу. Но если соседи опознают Копера среди гостей Новикова, боюсь, мне будет трудно поверить в этот трюк под названием «Случайное знакомство». Всего доброго!

Прямой номер Грязнова не отвечал. Саша перезвонил в приемную. «Вячеслав Иванович на происшествии», – был ответ секретаря. Не отзывался и прямой Меркулова. Наконец трубку подняла Клавдия, Костина секретарша.

– Что там у вас происходит, Клава?

– Ой, Александр Борисович, лучше не спрашивайте! Тут с утра прямо такое! Константин Дмитриевич у самого, там экстренное оперативное совещание. Он велел, как вернется, сразу вас найти. Давайте ваш телефон, и я соединю. Только никуда не уходите!

– Да в чем дело-то? – уже раздраженно перебил Турецкий Клавдину болтовню.

– Ну я не могу. Константин Дмитриевич придет и сразу…

Турецкий посмотрел на трафаретку на своем телефонном аппарате и продиктовал номер. Положил трубку.

Клавдия не может говорить, а Рафалович знает! Каково! И Костя еще удивляется: Генеральная прокуратура еще ничего не знает, а какая-то «молодежка» уже сообщает публике об убийстве крупного государственного чиновника, причем с готовыми выводами.

Александр Борисович вышел в приемную, оставив дверь открытой, и попросил пожилую секретаршу, как только будет звонок, тут же позвать его к телефону – должен звонить зам генпрокурора.

– А кто у Семена Макаровича?

– Один. Говорит по телефону.

– Я зайду.

Увидев Турецкого, Маркашин махнул рукой – заходи, садись. И после нескольких ничего не значащих реплик положил трубку.

– Ну, какие дела?

– Чего в Москве случилось, не знаешь?

– А что там? – забеспокоился прокурор.

– Мне сказали, Костя освободится, тут же позвонит. Не знаю, зачем я ему нужен. По тому телефону, – Александр Борисович показал большим пальцем себе за спину. – А по делу – следующее. Мой информатор напирает на внутренние разборки группировок. Возможно, частично и это может иметь место. Главное же – после убийства Михайлова подчищают концы. Ты уверен в Щербине? Сможет довести дело до логического завершения?

– Уверен. Сможет, – твердо ответил Маркашин. – А у тебя сомнения на его счет?

– Не в сомнениях дело. Хватит ли силы?

– Хватит. Молодой еще.

– Ладно, проверим. Я ему предложил сделать одно дельце, поглядим, не забыл ли. Если случится так, что мне придется срочно отбыть обратно, скажи ему: пусть не отступает от своей программы. Акционирование и приватизация – вот где собака зарыта. Он, кстати, тоже так считает. Но боюсь, есть соблазн уйти в воровские разборки. А подталкивать будут именно в этом направлении.

– Но ты говорил об информаторе?

– Семен Макарович, пойми правильно, пока вопрос закрытый. Дальнейшее покажет.

В дверь сунула голову секретарша:

– Москва на проводе, Александр Борисович, как вы просили.

– Если желаешь, можно переключить на мой аппарат, – показал рукой Маркашин.

– Не сложно? Давайте, – Турецкий понял, что прокурору очень хочется поприсутствовать при разговоре, а идти вслед за москвичом в кабинет заместителя, где временно обосновался Турецкий, ему было неудобно.

– Поднимайте трубку, – секретарша снова заглянула в кабинет.

Маркашин взял и с ходу представился:

– Слушаю, Маркашин. Добрый день, Константин Дмитриевич. Да, у меня. Благодарю. Передаю. На, – он протянул трубку Александру Борисовичу.

Турецкий невольно хмыкнул по поводу этой «хитрости».

– Слушаю вас, Константин Дмитриевич, – сказал официальным тоном. – Нет, газет не видел, радио не слушал, телевизор не смотрел. Собирался вам звонить, чтобы получить дальнейшие указания. Клавдия передавала?… Что?! Допрыгался… Да нет, это я себе. Костя, что я должен делать? Прямо сегодня? Скажи, у Казанского что, с кадрами напряженка? Я не острю, мне за державу опять обидно… Понял. Славка уже «пашет»? Теперь ясно, почему он не отвечает. Еще указания будут? Есть, гражданин начальник. Передаю трубку. На, – тем же жестом отдал ее Маркашину. – Принимай руководящие цеу.

Маркашин тоже слушал, время от времени вставляя «да» и «да-да, разумеется».

– Ну, что теперь скажешь? – спросил он озадаченно, кладя трубку на аппарат.

– Как говаривал когда-то один знатный журналюга, с коим судьба пару раз столкнула меня на этом поприще, здесь дым из одной трубы. Что поделаешь, Семен Макарович, отзывают. Только стал я приспосабливаться к провинциальным нравам, как на тебе! Приказ верховного главнокомандующего! А ты небось и рад, что избавляешься?

– А то! Ездиют тут, понимаешь, уму-разуму учат, а у самих-то! – но ерническо-шутливый тон никак не соответствовал сумрачному выражению лица прокурора. – Значит, времени у тебя в обрез. Что собираешься успеть?

– Совсем немного. С тобой поговорить по душам. Получить от тебя всю необходимую информацию, которая войдет в справку для генерального. То, что мы с тобой уже обговаривали. К вечеру все должно быть готово. За меня не бойся, я умею излагать только нужное. Со Щербиной мне, в общем, ясно, но клизмочку ему вставить стоило бы. Посмотрим. Надо бы поехать к Пименову. Поработаем с ним до вечера. Что еще? Билет купить, вещи забрать. Наконец, пожрать чего-нибудь. Но это уже вряд ли успею. Значит, купить батон и кусок колбасы в поезд. Кажется, все.

– Так. Предлагается совместить первое с последним. Идем обедать, там и поговорим. А после я тебе дам свою машину.

Проходя мимо секретарши, сказал:

– Зинаида Павловна, пусть Бронислав, как поест, съездит на Московский вокзал и возьмет Александру Борисовичу билет. Вы предпочитаете в спальном? – повернулся к Турецкому. Помнит, у какого вагона встречал.

– Я бы и от купейного не отказался, – возразил Турецкий.

– Пусть Бронислав возьмет в нашей кассе в двухместное купе. Теперь есть такие. Бывшие служебки, – объяснил Александру. – А как вернется, поступает до вечера в распоряжение Александра Борисовича. Мы придем через час.

СЮРПРИЗЫ БОЛЬШОЙ КВАРТИРЫ

Так называемый комендант здания, представившийся Иваном Ивановичем, был мужичком мелким, неказистым, но свои права и законы знал. И до появления Грязнова с соответствующим разрешением, за подписью и печатью, грудью стоял, вскрытие не дозволял. А теперь мог бы и уходить, да любопытство не отпускало. Понятыми пригласили двух служащих с нижнего этажа.

Имея набор ключей, старший наряда милиции из охранки быстро вскрыл дверь, которая, оказывается, и заперта была всего лишь на один замок – остальные открыты. А система запоров между тем была впечатляющей, что отметили все присутствующие. Одна из понятых, молодая женщина, у которой глаза разгорелись при виде открывшегося за дверью сказочного великолепия, поинтересовалась, почему нет служебной собаки?

– Была, да сплыла, – ответил один из милиционеров. – Ничего не взяла, преступник хитрей оказался.

– Трофимчук! – прикрикнул на него опер с погонами капитана.

– Слушаюсь, – лениво ответил тот и замолчал.

А в квартире было на что поглазеть. Дверей, да, в общем, и стен, как таковых, в этом огромном зале не наблюдалось. Были какие-то перегородки, похожие на ширмы разных размеров. Потолок подпирали облицованные неизвестным блестящим материалом колонны, повсюду зеркальный паркет, ковры, диваны разных форм, низкие стеклянные столы, прозрачные горки, светильники на высоких подставках. Все это имело вид чего-то слишком выдуманного, фантастического, словно в фильме о далеком будущем. Даже предметы обстановки казались немного нереальными. А когда кто-то включил свет, все заиграло, засверкало, заискрилось – сверху на людей обрушился водопад сияния и звук. Видимо, заработало какое-то хитрое устройство, связанное с цветомузыкой. При этом серый сумрачный денек, отсеченный от помещения полуприкрытыми плотными шторами, вдруг растворился в солнечном блеске, льющемся со всех сторон.

– М-да, – только и смог крякнуть Грязнов. – Попрошу не топтать. Эксперты, приступайте, – и, обернувшись к Пустовойту, предложил: – Виктор Иванович, вы тут старший, командуйте…

Находка следовала за находкой. За шторой, возле третьего по фасаду здания окна, стоял аккуратно прислоненный к подоконнику отечественный карабин СКС с навинченным глушителем и лазерным прицелом.

Иосиф Ильич, помогавший своему коллеге из оперативно-следственной бригады Георгию Семеновичу, нашел на ковре и пинцетом уложил в очередной пакет три гильзы.

– Стреляли отсюда, – показал он на сдвигающуюся форточку в нижней части оконной рамы, – и из «симонова». А те, что на площадке, бросили для отвода глаз.

– Чтобы мы время теряли, – отозвался второй эксперт, опыляющий пол, подоконник и все оконные причиндалы в поисках отпечатков.

Грязнов, аккуратно ступая и стараясь ничего не задевать, между тем медленно обходил обширное помещение. В противоположном конце этого «вокзала», как он сразу окрестил для себя квартиру певички, укрытая разнообразными ширмами, на невысоком пьедестале возвышалась сверкающая раковина диковинной ванны с множеством золоченых кранов. Прямо целый бассейн, а не средство для мытья. И снова диваны, образующие уютные, интимные, так сказать, закуточки. Столики; длинная, будто в каком-нибудь «Метрополе», стойка бара с высокими сиденьями, зеркальной стенкой, заполненной разнообразными бутылками; невысокий, но, похоже, достаточно вместительный холодильник. На стенах были развешаны чудные картины: изломанные линии, яркие краски – модерняга, одним словом. Не понимал эту живопись Грязнов, считал, что художники просто дурью маются. И эти ничего не говорящие ему, какие-то безумные цветовые пятна лишний раз подчеркивали вычурность и нереальность протекавшей среди сверкающих стен и колонн жизни. Подойдя к очередному диванному закутку, Вячеслав Иванович замер и поднял руку, как бы призывая коллег к вниманию.

– Виктор Иванович! – крикнул он. – Осторожненько подойдите сюда! Ребята, кто там посвободнее, слетайте-ка вниз и позовите из моего «мерседеса» Бориса Львовича, медика. Пусть поднимется со всем хозяйством.

Быстро подошедшему Пустовойту молча показал на закругленный диван, на котором, прикрытая непонятного происхождения тряпкой, лежала женщина. Из-под материи были видны лишь ее узкие голые ступни с крашеными ногтями, а с другой стороны с дивана свешивались длинные золотистые волосы. Виктор Иванович осторожно двумя пальцами поднял ткань на лице, заглянул и опустил ее на место.

Громко топая разношенными ботинками, чертыхаясь вслух, пришел наконец Градус с чемоданчиком. Оглядел пейзаж вокруг, изобразил на лице все понимающую и одновременно презрительную мину и, ловко сняв с лежащей женщины материю, кивнул и громко вздохнул:

– И чего им, дурам, не живется! Ладно, вы себе идите, а я поколдую, – сказал, обернувшись. – Если вы спросите причину, скажу: от удушения. – Он опустился, кряхтя, на колени, поднял руку лежавшей на спине женщины и снова кивнул: – Да, от такого не мучаются.

Грязнов поймал себя на том, что не может оторвать от лежащей навзничь обнаженной женщины глаз – так она была хороша. Услышав сдавленный, словно от сдерживаемого кашля, звук рядом, дернулся и отвел глаза. Посмотрел на Пустовойта, тот напряженно молчал и вытирал ладонью лоб.

– Знакома? – спросил Вячеслав Иванович.

– А разве вы ее не знаете? – искренне удивился следователь. – Это ж сама Айна.

– Кто такая? – не понял Грязнов.

Пустовойт взглянул на него как на ненормального.

– Вы чего, Вячеслав Иванович, совсем телевизор не смотрите, афиши не видите? Газеты, наконец, не читаете?

– Рад, что у вас есть на это время, – разозлился Грязнов. – Не морочьте мне голову. Что за Айна? Собачья какая-то кличка!

– Айна Дайкуте! Знаменитая! Это ж ее квартира, вы разве не поняли? – Кажется, Пустовойт готов был обидеться на начальника МУРа.

– Откуда я знаю, кто она такая, – понижая голос, ответил Вячеслав Иванович. – Вижу – красивая баба… Поет, говорите?… Пела? – поправился тут же.

– Она и в кино в последнее время много снималась. Такая слава! За что ж ее-то?

– А вот этим вопросом вы и займетесь, уважаемый… После того, как мы узнаем, как и почему.

– Придется обыск проводить, – вздохнул Пустовойт.

– Да, этого теперь никак не избежать. Осмотром не обойтись.

Оставив следователя распоряжаться дальнейшими действиями, Грязнов отправился разыскивать противоположный выход из квартиры. Но никакой второй двери в квартире не было. На том месте, где, согласно планировке, она должна была находиться, вдоль всей стены тянулся платяной шкаф, снаружи отделанный зеркалами и золотистыми панелями. В замках некоторых дверец торчали ключи. Они, к счастью, все были стандартными. Грязнов, вытащив один, начал открывать все шкафы подряд. Точнее, его секции, поскольку шкаф представлял собой единое целое и делался, как видно, на заказ. И специально для данного помещения.

К последней секции ключ не подходил, а дверца была заперта. Пришлось кликнуть эксперта, следом подошли и оперативник с понятыми. Последние вообще уже ошалели от увиденного. Словно в кино побывали и приняли личное участие в детективной истории.

– Вскрывайте, – показал Грязнов.

Специалисту – пара пустяков. Несмотря на то что ключ от двери торчал изнутри. Значит, тот, кто запер за собой дверцу шкафа, должен был сидеть в шкафу? Но здесь висели лишь длинные, до самого пола, вспыхивающие серебром и золотом, яркие, словно радуга, концертные платья певицы. Шелк, парча, меха; легкие, как пух, и тяжелые, будто боярская шуба…

Все присутствующие замерли в немом восхищении. Однако Георгия Семеновича волновала совсем другая проблема. Он снова опустился на колени. И через короткое время, совершив необходимые действия, удовлетворенно произнес:

– Все правильно. Уходили здесь. Надо раздвинуть платья. Считаю, что ваш выход, уважаемый Иосиф Ильич, находится именно тут. Давайте смотреть.

Платья пришлось снять вместе с вешалками и положить на ближний диван. После чего открылась вся плоскость задней стенки шкафа. Исследовав ее, эксперт быстро обнаружил и ее запорный механизм. Нажав двумя руками на фигурный плинтус возле потолочной панели, Георгий Семенович слегка отступил, и все увидели, как задняя стенка шкафа почти неслышно покатилась в сторону, открыв железную дверь, снабженную мощными рычагами. Сигнал на открытие исходил из металлического ящика внизу у стены. Эксперт снова поколдовал, что-то нажал, и тяжелая дверь поехала наружу, в какой-то миг слышно скребнув по полу.

– Вот! – тут же поднял палец Иосиф Ильич. – Можете взглянуть, коллега. Это то самое место. Но дальше чисто. Они шли в ботах.

– Почему вы считаете, что были они, а не он? – спросил Грязнов.

– Потому что коллега сумел-таки найти следы ног. Они двух размеров: примерно сорок третий и тридцать девятый. У одного человека настолько разными ноги быть не могут. Или вы считаете иначе?

Грязнов оценил юмор.

– Но тогда это могли быть мужчина и юноша. Или мужчина и женщина?

– На сегодняшний день в мире может быть все что угодно, – философски изрек Иосиф Ильич.

– Но как закрывается эта система, мы себе представляем. А вот открывается ли она с той стороны, наша дверь? – спросил Грязнов.

– Все возможно, надо разобраться. Механизм здесь необычный. Видимо, делал опытный умелец. Какой-то сигнал… Что-нибудь типа автомобильного, например. Тут, знаете ли, электроника. Но мы разберемся, если нам не будут мешать, – недовольно заявил Георгий Семенович.

– Все мне с вами, господа, понятно, – сказал Грязнов, отходя от экспертов. – Действуйте. Иосиф Ильич, вы потом посвятите меня, ладно? – и отошел. Ответ ему был не нужен.

Сейчас его интересовал только такой вопрос: как вошли сюда убийцы? Если они владели сигналом – это одно. Если им открыла входную дверь хозяйка – значит, они ей были знакомы. Либо сказали такое, что заставило ее это сделать. Причем зашли, похоже, на минутку, дверь только на одном запоре. Но быстро разделались с хозяйкой и заняли удобную позицию у окна.

Грязнов кинул на шейку ложа карабина свой носовой платок, взял карабин и посмотрел сквозь прицел на место трагедии: все было как на ладони. Вот же идиотская ситуация – все понятно и при этом абсолютно ничего неясно…

Эту фразу, вспомнилось вдруг, кажется вчера произнес по телефону Сашка Турецкий. Грязнов еще посмеялся этому парадоксу. А в связи с чем он вдруг вспомнился? Чего звонил-то?… Минуту! – приказал себе Грязнов. Главное, не торопиться. В среду Саня прислал фотороботы киллеров и портрет жертвы, а вчера было дополнение: возможно, что киллерами окажутся мужчина и женщина. Работают в высшей степени профессионально.

– Фотороботы! – воскликнул Грязнов.

– Вы о чем, Вячеслав Иванович? – предупредительно спросил опер.

– Где тут мои хлопцы? – огляделся он. – На этом «вокзале» не грех и заблудиться.

– Подполковник Яковлев пошел вниз.

– Спасибо, работайте. Я вам тут пока больше не нужен. Оформляйте все как положено и отпускайте народ. Труповозку, скажите Пустовойту, я сейчас вызову. А насчет смерти хозяйки – как да отчего – распространяться не нужно. Вон их сколько, глаз и языков.

– Вячеслав Иванович! – К нему быстро шел следователь. – Вы уезжать собрались? А мы тут наконец ключи обнаружили. В кармане халата. Он валялся за спинкой дивана. Как думаете, почему она была голой?

– Спросите Градуса. Может, убийца трахнул ее, перед тем как задушить.

– Нет, эксперт утверждает, что насилия не было.

– Значит, она на звонок из ванной выходила. Вон из того бассейна.

– Но там же воды нет!

– Могла, выходя, открыть сток. Да мало ли что она здесь могла делать! Вы лучше подумайте, какая связь между убийствами Нечаева и вашей актрисули. Найдете ответ – честь вам и слава. Почему она так запросто, даже не прикрыв наготы, отворила дверь?

– Я об этом тоже думаю.

– Вот и хорошо. Пойду погляжу, может, кто-то из соседей видел все-таки этих убийц. Виктор Иванович, гоните отсюда лишних – наряд чего тут делает? Пусть едут другие объекты охранять. Комендант этот – за версту видно, махровый бездельник и сплетник. Гоните, не стесняйтесь. А я пока введу в курс дела свое драгоценное начальство. Оно, поди, уже давно рвет и мечет. Ну, пока. Если станут мешать, звоните, я вас на Меркулова выведу: враз успокоятся…

– Я вам не успел еще сказать. – Пустовойт взял Грязнова за локоть и пошел, провожая, к двери. – Дело в том, что, как мне удалось выяснить, в Центробанке время Нечаеву было отведено на десять утра. С трудом, но я все-таки пробился к Дубровскому – самому, понимаете? Мол, чрезвычайные обстоятельства и так далее. Он сказал, что в порядке исключения… у них подобного рода встречи без необходимости не афишируются. Ну, словом, сказал он, что в десять. Я еще уточнил: может, в девять? Нет, именно по его получается. Но если он все-таки приехал в Центробанк, почему вышел не на тротуар? Почему во двор не заехал? Ведь правительственные машины у обочины не паркуются. Значит, приехал не в банк, а вовсе с другой целью, не так ли?

– Молодец, Виктор Иванович. Не теряйте нити. А я попробую помочь вам определить убийц. Если получится…

Во дворе Грязнов встретил Яковлева и Саватеева. Те вышли из дальнего подъезда и курили, стоя возле арки.

– Есть что-нибудь? – спросил Грязнов, подходя.

– Именно кое-что, – отозвался Николай. – Но вам может понравиться.

– Валяй!

– Дом этот весь, понимаете ли, выселяют. И немногих жильцов, как и мелкие «конторы», вроде вон той, – Саватеев показал на свой подъезд, – что всякие бланки печатает, штампы делает и прочую канцелярскую мутату, отправляют отсюда подальше. «Конторам» куда деваться, а жильцы сопротивляются, как я понял, выжимают условия для себя получше. Вот и бабка из коммуналки, где остальных уже развезли по всяким Митино, все протестует, не соглашается. Уедет, конечно, но пока держится и только собачку свою выгуливает.

– Ясно, что-то видела, так? – перебил Грязнов.

– Точно! Как угадали? – просиял Саватеев.

– А ты побольше деталей. Тут и дурак разберется. Короче, кого она у тебя видела?

– Она с восьми гуляла с собачкой. Шавка такая маленькая, вроде пуделя. И выводит ее по утрам на час с небольшим. Вон там, за бачками, что-то вроде площадки, кустарник мелкий. Смотрит бабка оттуда: из арки во двор парень с девкой выходят и – во второй подъезд. Тот, где серьезная фирма, – он скопировал охранника, – обживается. Ну, туда и раньше мужики с бабами заглядывали. Свои дела. Я спрашиваю ее: почему этих-то запомнила? А она отвечает, что вовсе и не запоминала. Но когда уже домой возвращалась – это у нее, по всему выходило, уже после девяти часов, – то увидела, что та же самая парочка выходит почему-то из ее подъезда. Вот и все. Я Владимиру Михайловичу рассказал, а он мне про ваше путешествие по чердаку – в ответ.

– Вот что, друзья мои, – задумчиво сказал после недлинной паузы Грязнов. – Появляется у меня крепнущее убеждение, что придется нам с вами, как говорит наш Градус, брать этих «евпатиев» за жопу. Но сперва, Коля-Николай, мотай-ка ты в нашу контору и возьми у меня в кабинете копии фотороботов, что пришли по факсу из Питера от Турецкого. И волоки бегом сюда. Это – раз. Тебе, Володя, тоже задание: старушку оберегать от дуновения ветерка, а попутно вызови сюда своего тезку Кондратьева и пусть захватит с собой пяток «пантер». Видно, нам без нашего зверя никак не обойтись. И все давайте проведем в темпе. – Грязнов взглянул на часы. – Мать честная! Уже обед прошел, а у нас, хлопцы, ни в одном глазу! Ладно, успеем, как дело на сегодня закончим. По коням!

Отправив своих сотрудников выполнять поручение, сам, чтоб не спугнуть, но и не потерять из виду новый объект внимания, отправился во второй подъезд, охраняемый «славными рязанскими витязями». Осетин Амир уже давно пришел в себя и с независимым видом стоял, привалившись к дверной притолоке подъезда, не обращая никакого внимания на подходящего к нему Грязнова. Ишь какой гордый!

– Пригласи-ка сюда Синицкого, – миролюбиво и снисходительно предложил Грязнов.

Гуцаев окинул его равнодушным взглядом и напряг скулы. Но – послушался. Помнил, значит, про нокаут. Но не торопился и выполнять указание постороннего лица. И правильно делал, потому что Грязнову и самому некуда было спешить.

Синицкий уже не изображал почтения: ему, видно, порядком надоел настырный начальник МУРа.

– Какие еще дела? – спросил, словно отмахнулся от назойливой мухи.

– Извини, Иван Порфирьевич, чуть не забыл. А ведь я собирался твоему начальству позвонить. Не о нем, нет, – Грязнов слабо махнул ладонью на Гуцаева. – Хочу выяснить для себя кое-что про ваше общество.

– На какой предмет? – поднял брови старший.

– Могу сказать, – лениво процедил Грязнов. – На тот предмет, стоит ли с вами связываться, к делу привлекать… нашему или все оставить, как есть. Так что ты, будь любезен, продиктуй мне свой официальный адрес. И телефоны, какие есть. Позвоню, уточню, а там, стало быть, и решу.

– Не совсем понял, Вячеслав Иванович, – сменил тональность Синицкий, – вы лично чем-то недовольны? Но ведь я ж вам все, что мог…

– Да я про другое. Ты не понял. Вопрос об иногородней охране у нас, в столице, пока находится в стадии решения. Никаких указаний мы на сей счет не получали. Может, вы вообще неправомочны. Давай диктуй, я записываю.

Грязнов достал из кармана потертый блокнот и авторучку. Но Синицкий почему-то не спешил. И не надо, думал Грязнов. Соображай, тяни время. Оно скоро для тебя помчится так, что и успеть не сможешь – увидеть-то. Вячеслав Иванович даже присел на табурет возле двери и приготовился выслушать возражения. Любые. Ему сейчас все подходило.

– Так наше начальство не здесь, не в Москве. Оно в Рязани дислоцируется.

– Эва где! – воскликнул простачок начальник МУРа. – А здесь кто же командует?

– Тут такая система, – охотно начал Синицкий, полагая, видимо, что ему удастся запудрить мозги прилипчивому полковнику. – Само общество, – он рукой нарисовал в воздухе большой круг, – зарегистрировано как бы в Рязани. Оно имеет в своей основе уволенных за штат, чаще по возрастному признаку, некоторых по ранениям и другим причинам, служащих Рязанского десантного училища, из ВДВ и так далее. При обществе, ну, вроде ветеранов-афганцев, есть свои структуры, в частности, школа по подготовке охранников-телохранителей. Есть и курсы, так сказать, повышения. Данный контингент – с курсов. После соответствующей проверки на профпригодность и другие необходимые качества. Это понятно, да?

Грязнов деловито кивнул.

– Дальше, – продолжил лекцию Синицкий. – И школа, и курсы формально подчиняются как бы президенту общества «Евпатий», но фактически, когда речь заходит о действующей охране, мы как бы переходим в подчинение руководителю охраны той фирмы, которую охраняем. Это тоже понятно?

Грязнов продолжал охотно кивать.

– И наконец, есть такая как бы лестница соподчинения. Скажем, сегодняшняя группа в составе восьми человек, я девятый подчиняется мне, как старшему. Я и мой коллега, который прибудет сюда через неделю со своей группой, мы с ним подчиняемся начальнику охраны фирмы «Юнона», но только в вопросах, касающихся защиты самой фирмы. По всем другим делам, ну, к примеру, даже по поводу разборки нашего сегодняшнего прискорбного конфликта, мы обращаемся к другому начальству, которое, как я сказал, дислоцируется в Рязани.

– Отличная система, – с интересом заметил Грязнов. – Если надо, никаких концов не найдешь!

– Ну почему же! – сделал обиженную мину старший. – У нас четкий порядок.

– Ну раз ты настаиваешь на этом, давай, диктуй адрес и телефон вашего штаба в Рязани, а также твоего непосредственного начальника, как я понимаю, в «Юноне».

Терпеливый Синицкий, словно малому дитяте, начал объяснять Грязнову, что телефоны ничего не дадут, поскольку система охраны данного объекта давно отлажена и ничьего вмешательства не требует. Если есть, конечно, желание позвонить в «Юнону», какие могут быть возражения! Да ради Бога, за милую душу! Только где ж этот телефон-то? Он вообще-то там записан, в смысле в Сокольниках, где расквартированы очередные смены. Можно позвонить. Да только вряд ли кого среди бела дня найдешь. Очередная смена должна заступить с понедельника. Но, в конце концов, можно, скажем, Степу послать. Он слетает, глядишь, через часок с небольшим привезет. Устроит такое дело начальника?

– Ну а если у вас вдруг вот такое же ЧП, как сегодня? Убьют кого или взорвут что-нибудь, кому придется докладывать?

– Ну пока, – усмехнулся Синицкий, – Бог миловал. А вообще-то? Звоним в фирму.

– Давай, пишу, кому там надо звонить?

– Но у нас же нет никакого ЧП! – резонно возразил Синицкий.

– Кто знает! – вздохнул Грязнов. – Лично я не мог бы подтвердить данный факт с полной уверенностью.

Лицо Синицкого омрачилось. Это было понятно: ему совсем не хотелось никаких осложнений. А звонок в фирму мог их вызвать. Зачем?

– Рабочий класс когда начинает работу?

– Через… – старший взглянул на часы, даже зачем-то поднес их к уху, – сутки. То есть завтра, примерно в двенадцать дня. Кстати, с ними приедет кто-нибудь из руководства. Если у вас есть нужда встретиться с кем-то из них, милости просим.

Во двор въехал микроавтобус «мерседес», стал разворачиваться. Из него на ходу выпрыгнул Саватеев, подбежал с конвертом в руке к Грязнову.

– Иди туда, там Яковлев ждет. И сразу возвращайтесь. Они с тобой? – Вячеслав Иванович глазами показал на микроавтобус, окна у которого были затемнены и ничто подозрительное не просматривалось. Но его, начальника МУРа, подполковник Кондратьев несомненно видел и лишь ждал команды, условного сигнала.

– Да-а, – тяжело вздохнул Грязнов, медленно поднимаясь и обращаясь к Синицкому, – ничего ты, вижу, не понял. Значит, говоришь, не было тут нынче посторонних?

– Не… – начал тот и вдруг замер: по чьей-то команде из микроавтобуса вдруг горохом высыпались крупные парни в камуфляже и черных шлемах-масках, с короткими десантными автоматами, мигом стали полукругом рядом с Грязновым, направив автоматы на двоих охранников. Где в данный момент находился Степа, никого особо не интересовало.

– Так, – спокойно сказал Грязнов, – Иван Порфирьевич, если у вас с ним, – кивнул на Гуцаева, – оружие при себе, советую положить на пол. И оба станьте к стенке.

– Но мы…

– Именно вы. Кликни Степу, пусть выйдет и не суетится. Во избежание. Понял?

– Так точно, – Синицкий, опасливо поглядывая на парней, у которых на правых рукавах в белом кругу была изображена прыгающая пантера, присел на пол и положил своего «макарова». – Давай выполняй! – приказал Гуцаеву. Тот что-то зло крикнул по-осетински, с придыханием, гортанно, но пистолет положил рядом и стал спиной к стене. – Степан! – крикнул старший после этого.

Степа вышел минуту спустя и обомлел. Синицкий показал на пол. Тот поглядел, увидел пистолеты, все понял и, нагнувшись, положил и свой рядом.

Из дальнего подъезда вышли Яковлев с Саватеевым и быстро направились к Грязнову.

– Все в порядке, Вячеслав Иванович, – сказал Яковлев, протягивая сложенный вдвое лист бумаги, – держи протокол опознания. В мужчине она немного сомневается, фоторобот несколько общий, а вот в женщине сомнений нет, та самая.

– Значит, так, Иван Порфирьевич. Вынужден тебя крепко огорчить. Были здесь посторонние. И вошли они в твой охраняемый подъезд около восьми часов утра. Мужчина и женщина…

Гуцаев что-то негромко сказал. Грязнов тут же приказал двоим парням отвести его в машину и посидеть с ним, чтоб не мешал. Охранник попробовал было расправить угрожающе плечи, но, получив с ходу пару профессиональных ударов, сник, скукожился и позволил себя даже не отвести, а оттащить в микроавтобус.

– Продолжаю, – тем же тоном сказал Грязнов, будто ничего не произошло. – Они вошли, – он развернул лист, «у нее в руке была сумка, длинная, как у торговцев. Уходила уже без сумки». Ну, сам понимаешь, Иван Порфирьевич, сумку мы поищем и найдем. Никуда она не делась. То, что в ней было, мы уже нашли. Теперь говори, что это были за люди. Или, может, твоя охрана пропустила их сюда без твоего ведома? Не тяни, времени мало. А твое – так вообще утекает. Я ж не за просто так расспрашивал, куда звонить в случае ЧП. Вот и настало оно, самое время. Похоже на то, что повесим мы тебе и твоим мальчишкам соучастие в убийстве вице-премьера правительства России. Ничуть не меньше. Тут вряд ли просто сроком отделаешься. Дело посерьезней будет.

Синицкий вдруг опустился на колени.

– Вячеслав Иванович! – завопил он. – Вот те крест! – Он быстро, суматошно стал креститься. – Не было посторонних! Наш парень был, поверь, не мог он! Что ты! Ну с бабой действительно пришел, так я ж говорил уже, дело молодое. Там, в Сокольниках, негде, кругом люди живут. А здесь – вон сколько пустого помещения! Сам же видел! Ну трахнул он ее, ушел, так за что ж дело шить?!

– Ты видел, как уходили?

– Да не видел я ничего! – опять перешел на крик Синицкий. – Амир мне сказал, а я ничего и не знал. Сказал, что Гарик с курвой пришел. Просится. Ну, я и разрешил. Так ведь он свой же! Ему завтра на смену заступать, его очередь. Какой же он чужой? Степка вон еще говорил, что видел ту шалаву – худая… и чего им в ней! Степа, чего молчишь? Ты хоть скажи!

– А я чего? – Степа, как самый молодой, был напуган больше своего старшего, но, поскольку разговор вроде бы его не касался, хотел отстраниться. Но Грязнов сразу разгадал сей нехитрый маневр.

– А мне сейчас вас обоих слушать неинтересно. Вот приедем на Петровку, посажу вас в изолятор по разным камерам да начну по одному, помолясь. Ключи от здания у кого? У тебя, Иван Порфирьевич? Вот и чудненько, вырубай свет в своем стояке. Коля, погляди заодно, где-то там должна быть сумка хозяйственная, как раз по размеру карабина. Потом запираем все наглухо и – в путь-дорожку. Кто на Петровку, а ты, Иван Порфирьевич, с «Пантерой» к себе в Сокольники. И привезете с собой этого шустрого Гарика. Это он? – Грязнов быстро поднес к лицу Синицкого фоторобот мужчины.

– Похож… но не очень, – неуверенно сказал старший охраны.

– Она? – Второй фоторобот возник перед носом Степы.

– Да вроде она, – тоже без собой уверенности ответил парень. Лицо, как у нее, а волосы… они узлом на голове были.

– Ну, это дело поправимое, – успокоил Грязнов. – Володя, – обратился к Кондратьеву, – не сочти за труд, попроси, чтобы мой «форд» сюда въехал. Я забираю с собой Степу и Амира, а вы поезжайте в Сокольники и без Гарика не возвращайтесь. Попробуем с его помощью выйти на его боевую подругу.

– Стоп! – многозначительно заявил Яковлев. – Я вспомнил. Нечто похожее на сумку я видел здесь, на пятом этаже.

– Так чего ж молчал? – обрадовался Грязнов. – Давай помоги Коле, а мы только время зря теряем.

Яковлев действительно не ошибся. Скоро они спустились вместе с Саватеевым. Николай, сморщив нос, внюхивался, надеясь различить запах ружейного масла. Грязнов засмеялся.

– Отнеси быстренько экспертам, кажется, они еще там. Пусть прикинут на карабин. А мы поехали. Молодцы, хлопцы! – похвалил Вячеслав Иванович. – Быстро справились. Дай Бог и дальше так…

Но Бог не дал. Вечером, докладывая Меркулову о проделанной работе и попивая густой горячий чай с коньяком, Грязнов был вынужден сознаться, что где-то случился прокол. Но в чем – пока ответить не мог.

Посланная группа Гарика не нашла. Сказали: был, забегал, взял свою сумку и объяснил, что на ночь уезжает, а вернется прямо на дежурство. С тем и исчез. Никаких своих фотографий, естественно, не оставил. Документы у него при себе. Дело находится в Рязани. Словом, куда ни кинь, всюду клин. Надо посылать нарочного в Рязань. Если там имеется дело, как таковое. Что теперь тоже весьма сомнительно. Но другого выхода все равно нет. Ни на какое дежурство Гарик, конечно, не вернется, нечего и надеяться. Но известно одно уже точно: место, где обучаются киллеры. Их база. И поскольку организация, пестующая этих «евпатиев», опирается на служивых воздушных десантников, шурудить там будет очень непросто. Такая операция может быть приравнена к войсковой. И пойти на нее не просто.

В то же время никак нельзя и раскрываться раньше времени. А взятие под стражу старшего смены и двоих охранников конечно же вызовет ненужный резонанс. Неизвестно, что это за фирма такая, чьи кровные интересы будут задеты… Да и задержание надо будет как-то обосновывать. Прямых же улик нет. Но пусть они посидят поодиночке, подумают, переговорят за ночь, а с утра можно будет и начать допросы.

– Мне уже трижды звонили: от президента, из правительства и лично Виталий Сергеевич Михеев. Последний заявил прямо: как председатель правительства, он готов предоставить любую необходимую помощь для раскрытия в максимально короткие сроки этого преступления. И добавил пару непечатных – со свойственной ему прорабской прямотой, – Костя рассмеялся, но смех его был не очень веселым. – Я нашему другу позвонил и велел прибыть пред мои светлые очи завтра с утра. Отдохнул – и будет. Надо работать.

Грязнов с изумлением наблюдал за все более горячившимся Меркуловым и мысленно разводил руками: что это с Костей?!

– Не знал, честно говоря, что ты его на курорт определил! Вот же хитрец наш Саня, а я думал, он там «пашет» вовсю!

– Не валяй дурака, – поморщился Меркулов. – Будто ты не знаешь!

– Так что я должен знать? Какие-то сплошные тайны! Объясни, раз я такой дурак.

– Ты совсем не дурак, Вячеслав. Ты любишь придуриваться, думая, что я не различаю. Но это у вас с Александром – от молодости.

– Ничего себе! Нашел юношей!

– Ты не понял. Вы с ним обретаетесь в своем кругу. Достаточно высоком, значительном, ответственном. Но это не самый верх. Где все совсем другое: и отношения, и конфликты, и требования. Ну вот, скажем, позвонил мне… неважно кто. Мне. Не генеральному прокурору, понимаешь? Спрашивает: кому я намерен поручить расследование? Я отвечаю, естественно, что оно уже идет, по мере необходимости будут подключаться спецслужбы. Нет, возражает, кто конкретно будет отвечать, так сказать, собственной головой? Я говорю, что у нас в законе нет такой статьи, но есть различные формы как поощрений, так и соответственно наказаний. Но ни о какой плахе речи, разумеется, быть не может. Смеется, понимаешь? Говорит: надо будет предусмотреть на будущее и такой вид, а? Каково! А чем у вас в настоящий момент занимается следователь Турецкий? Я отвечаю, что во исполнение указания Президента России и распоряжения генпрокурора названное лицо, находясь в Санкт-Петербурге в качестве помощника генерального прокурора, собирает ему информацию для доклада, а также оказывает питерским следователям помощь в расследовании дела об убийстве вице-губернатора. Отзовите, говорит, да так спокойно, будто кошку позвать из соседней комнаты: кис-кис. И поручите именно ему расследование дела Нечаева. Так решил президент. Есть дела более важные, а есть – менее. Вот же цинизм, понимаешь! И продолжает: какое у него сейчас звание? У Турецкого, говорю, звание старшего советника юстиции. Полковничьи погоны. А следующее, спрашивает, какое? Я, вроде тебя, Вячеслав, придуриваюсь: вверх вас интересует или вниз? Не понимает шутки, сурово заявляет: вверх! Государственный советник юстиции третьего класса, генерал-майор! – докладываю ему. Вот и отлично. Передайте лично Турецкому, что президент поставил вопрос следующим образом: в случае успешного раскрытия убийства Нечаева Александру Борисовичу – так, да? – будет немедленно присвоен этот классный чин. Я говорю: вы бы хоть генерального прокурора каким-то образом в известность об этом поставили, а то неловко… мне-то ему сообщать. Не ваша забота. Пусть Турецкий приступает немедленно. А что касается роста преступности в стране, по этому поводу в ближайшее время президент выступит сам с важным обращением к народу. Ну? Как тебе?

– М-да… – Грязнов резко отодвинул подстаканник и скептически оглядел стены кабинета. Но Меркулов, поморщившись, махнул рукой:

– И знаешь, кто это был?

– Ты ж сам сказал: неважно…

– А вот теперь важно. Альфред Николаевич Басов!

Грязнов, как уже известно, никогда не лез в высокую политику. Но это вовсе не значило, что он так уж и не разбирался в некоторых тайнах кремлевского двора, – дело обязывало. И то, что Басов, вице-премьер, и Нечаев, то же самое, были полными антиподами, если не сказать – политическими противниками, знал из достоверных источников. Имелась в виду, естественно, экономическая политика, а не межпартийные разборки. Но Нечаев был в определенном смысле выдвиженцем самого президента. Как перед тем и Басов, отторгнутый от барского стола по причине чрезмерной строптивости и гипертрофированного собственного мнения. Именно поэтому демарш Басова, как бы диктующего волю президента, мог означать только одно: Альфред Николаевич вновь приглашен в верхние апартаменты, возможно, даже и в пику председателю правительства Михееву. И какой дальше произойдет расклад, одному Богу известно…

– Ну что ж, в конце концов, я рад за Сашку. Только, Костя, мне пока не совсем понятна формула: в случае успешного раскрытия. Если речь идет о передаче дела в суд, так этого может никогда не случиться, спустят на тормозах. Просто назвать убийцу, к примеру, даже я уже могу сейчас. Кто заказчик? Вот главный вопрос. Но захочет ли наш президент, вдруг услышав его имя, обнародовать сей факт? Снова затыка. Поэтому я бы на месте Сашки не очень раскатывал губы на генеральские погоны.

– Скажи лучше, что просто завидуешь ему, – хитро прищурился Меркулов, – ты – вечный полковник!

– Я не завидую, – вздохнул Грязнов, – я про себя все давно уже знаю. Мне теперь за Сашку обидно, за то, что у нас, как всегда было, зависит от чьего-то каприза. Или поведения.

– Ладно, не будем дальше. Как там Пустовойт?

– Он думающий мужик. Все при нем. Одна трудность: в сферы не вхож. Еле, говорит, пробился к председателю правления Центробанка! Да куда ж дальше-то? Тут, Костя, уровень, конечно, нужен.

– Ну вот и давай включим его в бригаду Александра Борисовича. Говорил я с Геной. И просьбу Сани передал по поводу его приднестровца. Вижу теперь, что придется нам и кое-какие южные кадры поворошить – очень мне не нравится этот осетин из «Юноны» и девка с кавказской внешностью. Гена мне, между прочим, хороший кадр подсказал: есть в московском управлении ФСБ начальник отделения экономической разведки, некто Модест Петрович Борискин. Настоятельно советует привлечь. Я уже разговаривал и с директором федеральной службы, и с начальником управления. Согласились. Завтра с утра подъедет. Вот так, мил друг, за вас работаю, кадры вам подбираю, а вы, понимаешь…

– Не ценим, да? – засмеялся Грязнов.

– Никто не ценит… Ерничаете, смеетесь над стариком…

– Не прибедняйся, какой же ты старик! Вот Сашка приедет, мы тебя с собой к хорошим бабам возьмем.

– Чур меня! – сделал страшные глаза Меркулов и перекрестился. – А эту Айну – да? – ее надо отработать как следует. Ты видишь тут связь?

– Я ж с нее и начал. Все знают, что мадам на гастролях в Прибалтике, а она, извините, в чем мать родила по собственному «вокзалу» разгуливает. И открывает двери кому ни попадя. Не верю, Костя. И мы будем шуровать среди ее окружения, подруг – есть же наверняка такие, кто являются ее горячими поклонниками, а следовательно, имеются и враги. Вот те и расскажут!… Это ж какие деньги надо иметь, чтоб создать себе подобное жилище! Неужели у них такие заработки? Или…

– Вот именно – или. Тут и думайте, сыщики.

– А как все-таки будем поступать с рязанцами?

– Я договорился с Геной, что он специально встретится по ряду вопросов с Саней. Вот и будет вполне подходящий повод копнуть агентуру и в этом направлении. А чего ты не едешь домой? Все, вали отсюда! У меня еще работа. Пойду к генеральному. Пока.

НОВЫЙ ПОВОРОТ СОБЫТИЙ

Надо же было такому случиться, что именно во второй половине дня, когда времени оставалось в обрез, новые факты и события повалили словно из рога изобилия.

Первым с «полной сумкой» явился Щербина. Как ни старался он сохранить скептическое выражение лица, глаза его выдавали. Да, Гриша, просмотрев пяток предложенных фотографий, четыре из которых были взяты в архиве, без долгих размышлений указал на Копера. Этого рыжего видел у соседа. Он был под хорошим газом и орал громче других.

Сплошной опрос жильцов тоже дал неожиданный результат. Гражданка Малофеева с первого этажа, ее окна выходят прямо к подъезду, видела, как дважды из их подъезда выходила незнакомая пара: он – средних лет, кряжистый такой, а она – черноволосая и хрупкая на вид. Малофеева не помнила, чтобы эти люди жили в их доме. Может, приезжие. Тут ведь всегда шляется много лишнего народу: домофон сломали, а сторожить никто не берется. Когда ей были предъявлены фотороботы предполагаемых преступников, женщина сказала, что длинноволосый парень определенно смахивает на ту дамочку. А что касается второго, то тут она ничего определенного сказать не может, поскольку видела мужика только со спины.

Это был новый поворот темы. Турецкий еще раз внимательно рассмотрел фоторобот киллера и пришел к выводу, что им могла быть женщина. То-то ж он испытывал неясное внутреннее беспокойство еще с первого знакомства с фотороботами. Уж он-то имел опыт общения с представительницами этой новейшей женской профессии. Начиная со знаменитой Нины Шимовой – См.: Ф. Незнанский. «Кровная месть». поставившей в недавнем прошлом на уши всю российскую правоохранительную братию… Ну что ж, значит, история повторяется.

Он попросил Щербину подготовить ему все необходимые материалы, которые собирался забрать с собой в Москву. У Щербины же, похоже, от известия об отъезде москвича поднялось настроение. С непонятным удовлетворением он сообщил также, что, возвращаясь в прокуратуру, успел перехватить уходящего на обед технического специалиста, и тот выдал ему акт об обнаружении в машине Михайлова, в спинке правого переднего сиденья, подслушивающего устройства японского производства.

Щербина достал из портфеля конверт и аккуратно вытряхнул на стол черную пластинку размером со сдвоенную пятидесятирублевую монету. Тоже знакомая игрушка, усмехнулся Турецкий. Сколько раз ему приходилось отцеплять от днища своих машин подобные изделия! И сколько неприятностей они ему принесли…

– Если не ошибаюсь, – сказал он задумчиво, – разговор у Михайлова с водителем о предстоящем маршруте поездки происходил в машине. Проверьте потом показания Вероники Моисеевны. Это значит, что все действия водителя были заранее согласованы с киллерами и они таким вот образом, – он щелкнул ногтем по японской штучке, – получили подтверждение. Не исключаю, что Новиков сам и вмонтировал это устройство. Вряд ли так уж легко постороннему проникнуть в спецгараж петербургского правительства и зарядить машину самого вице-губернатора. Впрочем, поинтересуйтесь… Хочу напоследок навестить Веронику в больнице. Не составите компанию? – Но, не увидев горячего желания на лице Щербины, махнул рукой: – Ладно, вы ж еще не обедали. Сам съезжу. Встретимся здесь в конце дня.

И подумал про себя: «А клизмочку придется-таки… Маркашин, возможно, не захочет обострять ситуацию, ему атмосфера своего дома дороже. А мне тут терять нечего…» И снял трубку, чтобы звонить Грязнову.

Оно конечно, каждый день по букету цветов – жирновато. Но Александр Борисович посчитал, что, поскольку командировка все равно кончается, а «щедрые» генпрокурорские «лимоны» еще не превратились в высохшие корочки, можно повториться. Тем более ради такой женщины!

Вероника уже сидела, обложенная подушками, как большая красная роза на торте среди взбитых сливок. В общем, сплошное такое безе.

Чтобы избежать лишних объяснений, Турецкий не стал говорить, что уезжает уже сегодня. Но времени было в обрез, и он после двух-трех приличествующих ситуации восклицаний постарался перейти к делу. И узнал следующее.

Сережу Новикова, как человека четкого и исполнительного, Михайлову рекомендовал его предшественник, который, проиграв на выборах в мэрию, уехал в Москву, где теперь работает в Госкомимуществе. Под рукой вице-премьера Нечаева, Михаил Гаврилович, между прочим, постоянно звонил сюда Василию Ильичу, чаще на работу, но случалось, и домой. Они ведь были знакомы, когда Нечаев начинал свою блестящую карьеру в Ленинграде.

Турецкий, слушая Веронику, поощряюще кивал, а у самого внутри все так и замерло. Дело в том, что Меркулов, объясняя Саше причину срочного возвращения в Москву, обозначил ее двумя словами: убит Нечаев…

– Когда Михаил Гаврилович звонил вашему мужу в последний раз?

– Вася приехал в тот день сравнительно рано, где-то в десять с минутами. Сказал, что имел очень серьезный разговор с Мишей – так он его звал по-домашнему – и что, дав согласие на какое-то важное государственное дело, лишил себя последней защиты от новых беспредельщиков. Он сказал еще, что другого выхода у него нет, и был при этом очень расстроен… Когда ж это было?… Убили Васю, – ровным голосом сказала Вероника, – в понедельник. Значит, разговор был в субботу. У Васи ж выходных… не было.

– О существе разговора вы не в курсе?

– Ну что там могло быть? Наверное, какое-нибудь очередное банкротство. Или что-то в том же духе. Деньги, деньги, сплошные деньги, – тяжело вздохнула она.

– Значит, он был очень расстроен… А что, как вы думаете, он получил указание от самого Нечаева или по этому случаю было принято какое-то правительственное решение?

– Нет, что вы, Саша, официальное решение ведь, как правило, уже формальность. Да Миша и не стал бы обсуждать то, что еще под вопросом. Он же очень деловой и решительный человек.

«Был», – чуть не вырвалось у Турецкого.

Уточнив еще несколько деталей, касавшихся последнего утра вице-губернатора, «важняк» придал лицу бодрое выражение и поднялся. Вероника запротестовала было, но он сослался на занятость и обещал при первой же возможности, вот точно так же, вырвать полчасика и не забывать конечно же, а как же!…

«Однако мотивы, кажется, понемногу проясняются, – сказал себе Турецкий, садясь в маркашинскую „Волгу“. – А вот Щербине придется кое-что напомнить, чтобы жизнь сплошным сахаром не казалась…» Он взял телефонную трубку и спросил Бронислава:

– Как с прокуратурой соединиться?

– А вот сюда, на кнопку, и набирайте, что вам надо. Куда теперь?

– Давай-ка подскочим к Пименову. Буквально на два слова.

Машина тронулась, а Турецкий набрал телефонный номер Щербины. Тот оказался в кабинете.

– Пообедали? – осведомился Турецкий, явно не без подтекста. – Ну и отлично, значит, можно работать дальше. Я не знаю, Петр Григорьевич, условий вашей работы, не ведаю о времени, отпущенном вам прокурором, но вынужден сделать замечание. Позавчера вы мне сообщили, что вашей группой прорабатываются материалы аукционов, проводимых комитетом по городскому имуществу. Где результаты? Сколько времени вы еще намерены изучать вопрос?

Щербина молчал.

– Извините, я говорю из машины, а здесь почему-то плохо слышно, – соврал Турецкий. – Что вы сказали?

– Я ничего не сказал, – ледяным голосом ответил Щербина.

– Очень плохо. Я сегодня убываю в Москву, поэтому попрошу вас подготовить соображения и по этому вопросу до конца дня. Все, больше не отрываю вас от дела.

– Так ему! – одобрительно заметил Бронислав, когда Турецкий положил трубку.

– А что, совсем мышей не ловит? – улыбнулся Александр Борисович.

– Башка, говорят, есть, но как у паровоза: пока раскочегаришь!

– Это еще ничего, было б куда дрова кидать. Просто жизнь его еще не терла. А вообще-то думать он может…

С Юрием Зосимовичем Пименовым у Турецкого не было никаких отношений – ни служебных, ни товарищеских. Просто знакомы, и все. Иногда, правильнее, изредка, встречались на высоких совещаниях у генерального. Если приглашали. А в последние два года Пименов навещал Москву довольно редко.

Костя сказал: расследование дела о коррупции в руководящих органах Санкт-Петербурга хоть и идет ни шатко ни валко, а результаты все же приносит. Четверо бывших уже под арестом. Но даже такое медленное, заторможенное расследование и то кому-то крепко спать не дает. Значит, боятся. Будут усиливать давление по мере обнаружения новых обличительных доказательств. Вопрос ставится совершенно конкретно: кто эти «они»? Пименов, к слову, мужик тертый, и лет ему около шестидесяти. Так что у него имеется выбор: либо хорошая пенсия, либо честный, открытый взгляд.

Поздоровались как старые знакомые. Пименов пригласил сесть, предложил чаю с печеньем. Турецкий без церемоний согласился и сразу же объяснил причину своего появления в Петербурге.

Все основные материалы, касавшиеся дела о коррупции в питерской мэрии, были у Пименова собраны в идеальном порядке: ему уже не раз приходилось делать отчеты во время приездов в Москву, в Генпрокуратуру. Поэтому Юрий Зосимович просто вручил Турецкому пухлую папку, вложив туда свои последние соображения о перспективах дальнейшего производства. Сказал, что здесь практически все необходимое для включения в справку генеральному прокурору.

Саша искренне поблагодарил и перешел к разговору о Маркашине. Вопрос был в том, кого конкретно он не устраивает? Кто мешает пименовскому расследованию и как ведет себя в этой ситуации Маркашин? Честные ответы на эти вопросы, а Пименов, во всяком случае, представлялся человеком откровенным, помогли бы Константину Дмитриевичу Меркулову выбрать наиболее действенную тактику защиты от постоянных инсинуаций отдельных представителей самых верхних ветвей власти.

– Кстати, слышали, Юрий Зосимович, о чем Москва шумит с утра?

– Уже два раза передавали по телевидению. По первому каналу. Ужас, да и только. А у нас? Вы же и по делу Михайлова, как я понимаю, прибыли? Ну, нашли чего-нибудь?

– Именно чего-нибудь. Но, увы, уже сегодня отбываю: приказ Меркулова. Полагаю, что повесят на меня этого вице-премьера. Иначе чего б такая экстренность. Но вернемся к Семену Макаровичу.

– Его положение здесь довольно сложное. Дело о коррупции в мэрии затеяно по его инициативе, значит, отступать ни ему, ни нам уже некуда. Да он, как мне кажется, и не собирается. Помощь от него ощутимая. Говорю искренне. Что касается постороннего давления, то оно есть. И наиболее сильное – из столицы-матушки. Как ни странно, основное противодействие следствию составляют лидеры думских демократов. Взяв лозунг одного из недавних московских градоначальников «Взяток нет, есть плата за услуги», они с пеной у рта защищают своих здесь, в Петербурге. А ведь тут прежняя власть была практически сплошь демократическая. И вот мы сегодня вскрываем колоссальные экономические преступления, а нам кричат, что мы разваливаем демократию в стране, рубим под корень саму, видишь ли, идею! Я уже говорил как-то Константину Дмитриевичу. Вряд ли теперь будет что-то новое. Кто конкретно? А вы знаете, что большая часть крупнейших ленинградских заводов, составлявших основу многих отраслей, практически идут с молотка? Чья, спросите, инициатива? Так вы ж, в основном, в Москве обретаетесь. Не вы конкретно, Александр Борисович, а те, у кого вопросы возникают. Не проще ли обратиться прямо в правительство и поинтересоваться, чем оно думает?…

– Э-э, досталось вам, однако, – покачал головой Турецкий.

– А вы думали, милый мой, по собственной охоте второй год как в осаде живем? Посоветуйте Константину Дмитриевичу, я знаю, он всерьез за нас душой болеет, чтобы он попробовал на общественность нажать. Хоть сила невелика, но крику может быть много, глядишь, кто-то почешет за ухом, отстанет – всё польза…

В общем, как понял Александр Борисович, Пименов со товарищи держат оборону прочно, на провокации не поддаются, и потому, по их собственному разумению, вполне возможно, к концу двадцатого столетия передадут дело в суд. Примут на себя такое повышенное обязательство, будь оно неладно!

Перед уходом, уже прощаясь, на всякий случай спросил, не собирался ли Михайлов давать им какие-то важные показания? Пименов подумал и молча кивнул:

– Нам он был нужен…

С тем и расстались, довольные друг другом. Пименов – тем, что Турецкий не стал изображать из себя всезнающего «представителя», которых немало, к слову, находилось в стенах Генеральной прокуратуры. Александр Борисович – по той причине, что получил практически полное подтверждение сказанному Маркашиным во время вечернего их разговора в так называемой конспиративной квартире.

Между прочим, туда следовало сразу и заехать, чтобы забрать немногочисленные вещи.

Время подходило к пяти. Оставалось еще одно очень важное и неотложное дело – Рафалович. Турецкий, если так можно выразиться, завелся. И решил никакого спуску хитровану этому не давать. Есть такая порода людей, которые, разыгрывая из себя простачков, на самом деле так и норовят поудобнее устроиться на твоей шее. Ведь понимает же старый сукин сын, что если Грязнов дает «добро» на подобные беседы, значит, держит в своих руках крепкий крючок, с которого так вот запросто не соскочишь – не на рыбалке, чай. И тем не менее юлит, хлебосольного хозяина разыгрывает, отчима даже, вишь ты, вспомнил. Но это все – пыль, пена. Дед знает, конечно, и откуда ветер подул, известно ему и кто вложил оружие в руки киллеров, как наверняка знал и их самих. Но знать – одно дело, и совсем другое – участвовать. Есть тут разница, которую и собирался достаточно популярно объяснить Рафаловичу «важняк». В свете нового решения об освобождении от ответственности лиц, помогающих следствию. Ну и, естественно, Грязнов оставался в запасе – в качестве крепостной артиллерии, для которой не существует непробиваемых мишеней.

Быстренько разобравшись со своим временным пристанищем и вздохнув украдкой по поводу бессмысленно проведенных тут двух ночей, Турецкий позвонил старику. Тот сразу, будто ждал, поднял трубку. Понимая, что никакого секрета ни для кого данная квартира не представляет, Александр Борисович предложил старику на выбор любой вариант: встретиться здесь или в машине. Рафалович выбрал последнее. Но – в своей собственной. Вероятно, в бронированном «мерседесе» он чувствовал себя комфортней. Его дело.

Сев в «Волгу», Турецкий сказал Брониславу, чтобы тот подвез его к Марсову полю, где будет ожидать Рафалович, и, если беседа затянется, он может отправляться вместе с сумкой в прокуратуру. Куда позже старик подвезет и следователя, пусть только попробует отказаться, душа из него вон!

Уже знакомый серо-стальной «мерседес» ждал у обочины. И снова вежливый молодой человек вышел из передней дверцы и услужливо распахнул заднюю.

Стекло, разделяющее салон, было поднято. На маленьком откидном столике, открывавшем симпатичный мини-бар, стояли бутылки с минералкой, два высоких бокала и лежал обычный консервный ключ. Новейшие бутылочные открывалки, видно, старика не устраивали.

– Ну, – с интересом спросил Рафалович, – позвонили в Москву?

– Естественно, – пожал плечами Турецкий. – А как было не послушаться толкового совета? Позвонил себе на голову и тут же получил ценное указание. Скажите мне теперь, если не секрет, все равно ведь скоро уеду и ну буду морочить вам голову: откуда знали-то?

– А вы, между прочим, сами обмолвились, что некоторые сведения по непонятной причине сперва попадают в газеты и только позже – в компетентные органы. Почему? Я вам скажу: все зависит от того, у кого в данный момент какой интерес. Информация сегодня, вы же знаете, стоит дорого, но она, ей-богу, стоит того. Некоторые ждут, когда им подадут на блюдечке, а я плачу деньги и поэтому не жду. Вот и весь секрет. Что же касается лично вас, так я и тут подумал: зачем умному молодому человеку, который занимается самыми крупными преступлениями, болтаться в какой-то провинции? Ну что, и оказался прав?

– Хуже. Вы оказались предсказателем. Доброй-то дороги вы мне пожелали вчера вечером, когда до убийства еще оставалась целая ночь. А это как понимать?

– Пейте воду, хорошая, – предложил Рафалович. – Или, может быть, желаете чего-нибудь покрепче? Хорошей водочки, например?

– А вам известен мой вкус? Нет, водочки не хочу. В поезде выпью, отряхнув прах, так сказать. Но вы не ответили.

– Просто так, – усмехнулся Рафалович. – Я не рассчитывал на дальнейшие встречи. Такой ответ вас устроит?

– Вполне. Значит, сочли свою миссию выполненной? Поторопились. Хочу вас проинформировать. Как раз перед отъездом, беседуя со своим начальством, в частности с Меркуловым… Вам известна эта фамилия?

– А как же! Константин Дмитриевич. А ведь вы, Александр Борисович, у него начинали. В городской прокуратуре, да. И не так давно, я вам скажу, каких-то пятнадцать лет назад. Да-да… Для вас – целая жизнь, а для меня – только срок. Так что вы хотели рассказать?

– Мы обсуждали новое постановление, которое должно вот-вот быть принято Государственной Думой. Речь в нем идет об освобождении от ответственности лиц, помогающих следствию, в тех случаях, когда они сами преступили закон и могут быть привлечены к уголовной ответственности.

Рафалович поиграл бровями, покачал головой.

– Я полагаю, это разумное решение, – сказал он. – Есть только одна опасность, знаете какая?

– Хорошее дело может утонуть в словопрениях?

– Вот именно. Но это шаг. И решительный. Я слышал о нем. Но видит Бог, не хрупкая надежда на мудрое решение Государственной Думы заставила меня сегодня снова назначить вам встречу…

«Вот ведь, подлец, как излагает!» Турецкий с удовольствием отхлебнул из стакана порцию ледяных пузырьков.

– Давайте говорить откровенно, Ефим Юльевич. Я знаю, что для вас не являюсь Бог весть каким авторитетом. Но есть же Вячеслав Иванович. Кстати, мой большой друг. Вам не любопытно, как посмотрит он на подобные фокусы? Вы же знаете его характер?

– Ну… я не думаю, что у Вячеслава Ивановича появится желание шантажировать старого человека, – попробовал отшутиться Рафалович.

– Не знаю, не знаю. Это уже вопрос его совести… Так вот, именно в этой связи у меня и возникло желание еще раз встретиться с вами. Ну, хорошо, считайте, что это вы назначили мне свидание. Не будем мелочиться. Итак, о наших встречах знают четверо: трое здесь и один в Москве. Это было, повторяю, одним из условий Грязнова. Поэтому я и веду себя с вами достаточно откровенно. Что хотел бы получить и от вас.

– Слушайте сюда, Александр Борисович, я тоже говорил вам, что у вас имеется удивительное свойство – убеждать собеседника. Уже убедили. Я вас внимательно слушаю.

– Что же, давайте к делу. Подтвердилось одно из моих предположений: соседи Новикова опознали среди гостей, собравшихся у него в ночь его гибели и обладающих весьма дурным вкусом, вашего рыжего Копера. Это то, что касается самого убийства. Выстроив определенную цепочку, следствие пойдет следом за киллерами…

Турецкий подумал: известие о том, что один из киллеров – женщина, не пройдет незамеченным. И если завтра об этом узнает прокуратура, то послезавтра будет знать уже полгорода.

– …тем более что все те же соседи по дому опознали и их по представленным фотороботам. И знаете, что самое интересное? Один из них, тот, кто, собственно, стрелял, оказался… женщиной!

– Не может быть! – воскликнул Рафалович. И этим абсолютно искренним восклицанием выдал себя. Александр Борисович понял, что старик видел убийц. Но видел – вовсе не значит, что направлял их руку.

– М-да… – задумчиво протянул Турецкий. – Жаль, исключили из нового УК статью сто девяностую – недонесение о преступлениях, а то бы вам светило до трех лет…

– И правильно сделали! – неприятно засмеялся Рафалович.

«Важняк» испытующе посмотрел на него.

– Не надо так глядеть, – хмуро продолжил старик. – Новый УК я не хуже вас штудировал… О чем я? Да, мне их описывали. Но никакого отношения ни к каким убийствам, терактам я не имею. У меня имеются на сей счет и свидетели, и прочее, – словом, железное алиби. Слушайте. Вы ищете причину. Она перед вами, – он показал рукой за стекло машины. – Этот город. Порт. Акционерное предприятие «Озон». И прочее и прочее. Недели две назад, насколько мне известно, на обеде в Коммерческом клубе Михайлов не дал слова, нет, но достаточно твердо пообещал, что Божье отдается Богу, а кесарево – кесарю. Другими словами, обнадежил наших местных коммерческих волков и пообещал не лишать их большой жирной кости. А уже неделю спустя все вышло наоборот. Москва предложила продать «Озон» известному вам коммерческому банку «Универсал». Вот именно, все тому же мистеру Потапову, который еще недавно был вице-премьером, а после положил глаз на сибирскую энергетику, а теперь – на наш Питер. Помните смешной старый анекдот? Цыперовича спрашивают в компетентных органах – это когда цены на машины подняли, – может ли он купить «Волгу»? А он отвечает: вообще-то, наверно, могу, только зачем мне все эти причалы, эти пароходы, эти лишние заботы! Так вот, Цыперович не мог, в силу понятных причин, а Потапов может. И заметьте, в силу тех же самых причин. Потому что за его спиной все те же компетентные органы. Но это так, действительно к слову. Паника, я вам скажу, была. Грядет банкротство, все акции черту, извините, в задницу! Ну лично я свои деньги не вкладывал, так это – я! Когда наносится урон одному человеку – виновного бьют по морде, даже убивают. Время видите какое? Эпоха отморозков! А когда на мели оказывается целая стая? Как вы думаете, какое решение может прийти в их дурные головы первым? Ну да! И опять-таки в наше жестокое время, когда уже ничто ничего не стоит, разве сложно сделать приличный заказ? Вот они и сделали. Я, конечно, не могу сказать со всей уверенностью, но полагаю, что исполнители, раз уж мы выяснили про них, прибыли оттуда, где они были знакомы с Новиковым. То есть из Москвы, а точнее, из нацистского варианта пресловутой «Памяти». Дальнейшие их контакты были только с самим Новиковым. К тамбовским ребятам сам он никогда не имел никакого отношения. Это все братки Касыма. А вот Копер, этот идиёт Феодосий, лично мне говорил, что давно и напрочь порвал отношения с касымовской бригадой. Ну что вы на меня так смотрите?! Значит, врал. А ведь я его хотел к делу приспособить… прописаться помочь. Человеком стать. Вы его видели, нет? Рыжий, маленький, горластый, а бас, как, извините, у Рейзена. Ну а почему с Новиковым был знаком, так это и объяснять не надо: вместе воевали на юге. Вместе в Москве были. Только я не думаю, что это он стукнул его бутылкой. Новиков был крупный парень, а Феодосий – хиляк. Там же удар был!

– Откуда вам все это известно, Ефим Юльевич? – изумился Турецкий.

– Ну не надо, – поморщился тот. – Я спросил, мне сказали. Достаточно? А что касается самого Феодосия, так я только попросил доставить его ко мне, не больше. Я ему зла не желал. А мои мальчики опоздали. Поверьте, Александр Борисович, как на духу.

– Значит, полагаете, все те же касымовские сработали?

– Вот тут не знаю. Они молчат. Может быть, и москвичи. Говорите, женщина? Вот жизнь!…

Старик удрученно замолчал. Александр Борисович чувствовал, что интервью в принципе закончилось. Сказано и так волне достаточно. Чтобы знать все и не иметь концов. Вернее, один-то есть, но он в Москве. Это – киллеры. Он и она. Тетка заявила, что, судя по тому, как он обнимал ее, естественно, если это были именно они, вполне могли быть любовной парочкой. Или мужем и женой?…

Оставался последний вопрос: кому нужна была дезинформация в газете о причастности к убийству лидеров тамбовской группировки?

Рафалович снисходительно посмотрел на Турецкого и пожал плечами:

– Если из того, что я рассказал, вам ничего неясно, тогда извините, уважаемый Александр Борисович. Можете передать мое почтение вашему другу Вячеславу Ивановичу. Ему сейчас там, наверное, как все равно на горячей сковороде, я понимаю. Но если он захочет прислушаться к мнению одного старого человека, скажите так: Нечаев – это всего лишь продолжение. Это не конец. А начало у нас, здесь… Ну, как я уже заметил, вы ждете, что я вас отвезу в прокуратуру? А почему нет? Слушайте, вы мне правда симпатичны. Выпейте рюмку. Тут, знаете ли, есть даже бутерброд с икрой. Вполне приличной. И я с вами, немного…

Три минуты спустя, по-детски облизывая пальцы и стряхивая с колен крошки, Рафалович многозначительно сказал:

– Это, конечно, очень важное решение, да. Только эти идиёты его постараются не принять, помяните мое слово… – Он взял телефонную трубку и сказал водителю: – Давай подъедем к прокуратуре.

Шофер что-то ответил ему. Рафалович весь изогнулся и посмотрел назад.

– Вон тот, черный?… И давно? Почему не сказал раньше?… Этого нам еще не хватало! – фыркнул старик, но в голосе его слышалась тревога.

Турецкий тоже обернулся и увидел черную «бээмвуху», стоящую метрах в двадцати сзади. Он обратил внимание на эту машину, еще когда подъехал сюда и садился в «мерседес». Подумал, что это «моральная поддержка» Рафаловича.

– Хвост, что ль, повис? – спросил у старика. – Не нравится он мне. Конкуренты от Касыма?

– К сожалению, теперь мне, видно, придется отвечать, извините за выражение, и за вашу шкуру, – с кислой физиономией сказал Рафалович. – А кто вам сказал, что эта машина бронированная?

– Интуиция.

– Ну хорошо, будем надеяться, что эти потсы не взяли с собой какой-нибудь гранатомет. Остальное нам не страшно. А вы вообще умеете стрелять?

– Приходилось. Вы полагаете, что нам придется отражать атаку?

– Нет. Но… – старик приподнял подлокотник и достал оттуда «макаров». – Не бойтесь, зарегистрирован, честь по чести. Подержите, чтоб идиётом себя не чувствовать. В атаку пойдут! – снова фыркнул он. – С них станется… – и сказал в трубку: – Ну давай же, едем, наконец!

Черный «БМВ» шел не отставая. Старик оглядывался и качал головой. Александр Борисович умом понимал, что, если «мерседес» Рафаловича действительно бронированный, никакие «калашниковы» ему не страшны. А если это все туфта? И зачем тогда «макаров»? Неприятно себя чувствовать в стеклянном доме, по которому, того и гляди, звезданут кирпичом… На всякий случай передернул затвор, поставив пистолет на боевой взвод.

Пропищал зуммер телефона. Старик послушал, что сказал молодой человек, сидящий справа от водителя, и повернулся к Турецкому:

– Костя говорит, на всякий случай правые двери открыты. Не заблокированы. Мало ли!

Обернувшись в очередной раз, Турецкий увидел, что черный автомобиль вдруг резко пошел на обгон с левой стороны. Впереди был светофор, перед которым притормаживали на красный свет машины. Но водитель «мерседеса», оказывается, не терял из виду «БМВ», он круто взял вправо, по тормозам, и – назад, благо никого рядом не было. Черный проскочил вперед, не ожидая, видно, такой резвости от «мерседеса». У «БМВ» распахнулись обе правые дверцы, выскочили двое с автоматами, вскинули, и… Турецкий невольно пригнулся, ожидая, что очереди сию секунду искрошат лобовое стекло. Они, возможно, и чиркнули бы, если бы бандиты успели нажать на спуски. Но они замерли на короткий миг, увидев несущийся на них радиатор «мерседеса». И этого было достаточно, чтобы водитель Рафаловича вполне профессионально вмял их в боковину черного автомобиля. Александр успел только прижать к себе старика и спружинить упертыми в спинку переднего сиденья ногами.

Удар был тем не менее чувствительным. И сопровождался каким-то долгим, режущим уши скрежетом. Распахнулась передняя дверь. Костя, выскочив наружу и присев у радиатора, принялся палить из пистолета, держа его в обеих руках. Он стрелял, не высовываясь из-за машины, не давая показаться и бандиту. Но не видел того, что бандит оказался умнее и решил, видно, обойти Костю сзади. Турецкий крикнул телохранителю: «Смотри сзади!» – но тот не услышал, продолжая увлеченно палить. Надо было немедленно спасать его. Как, впрочем, и себя: у бандита вполне могли быть и гранаты, а тогда…

Турецкий, пригнувшись, выскочил из машины и присел за открытой дверцей, выставив перед собой оружие. Бандит медленно приближался, не отвечая на выстрелы телохранителя Рафаловича. Он выжидал момент, короткую паузу, чтобы выскочить из-за багажника «мерседеса» и тут же врезать из автомата. И он не видел Турецкого, приготовившегося его встретить.

Наверное, этого не следовало делать «важняку». Участие в бандитской разборке было ему совсем не к лицу. Но что ему оставалось еще, если выстрелы Кости вдруг смолкли, а бандит уже был в прыжке? «Они первыми начали», – мелькнула утешительная мысль, и Александр Борисович, поймав его на мушку, нажал на спуск. Треснул выстрел, и автоматчик завалился. Костя быстро обернулся и благодарно кивнул следователю.

И тут из нутра «мерседеса» выглянула всклокоченная голова Рафаловича, остатки его седых волос стояли дыбом:

– Ну если вы все закончили, быстро в машину! А то я вас могу не довезти!

Водитель коротко дал назад и тут же ринулся на зеленый свет. Турецкий даже удивился: все происшедшее заняло около минуты. Надо же!

Рафалович аккуратно взял из его руки пистолет, вынул платочек из верхнего кармана пиджака, любовно протер пистолет, затем грамотно оставил свои отпечатки и сунул оружие на место, в подлокотник.

– Вам ясно, что вы из него не стреляли? – спросил с иронией.

– А зачем мне это нужно? – вопросом на вопрос ответил Турецкий.

– Вот именно. Но реакция, скажу, у вас достойная. И Костя тоже отметил, я успел увидеть… Ну так что теперь говорить за этих отморозков? Кто им на этот раз мешал? Я? Или, может, вы? Идиёты… Я, наверное, буду прав, если высажу вас не у самого главного подъезда, где сплошные глаза, а немного в стороне. Думаю, что до самого отъезда вы ничего толком не узнаете про эту стрельбу. Ну и не надо. К сожалению, эти вещи входят в обычай… Костя, – сказал в трубку и показал большим пальцем на Турецкого.

– Не надо, – запротестовал Александр Борисович, – нет никакой нужды меня провожать.

– А он и не будет. Пусть постоит посмотрит, вам же спокойно. Ну, – протянул он руку, – всего вам доброго. И спасибо, что помогли старику не расквасить себе физиономию. Пока.

Совещание у Маркашина провели сразу после возвращения Турецкого в прокуратуру.

– Смотри-ка, оказывается, совсем не поздно, только половина седьмого, – походя заметил Турецкий, мельком взглянув на собственные наручные часы. – А я-то думал… Да, осень наступает, и погода еще… – Это он таким вот образом, на всякий случай, обеспечил себе алиби. На самом деле было уже семь, но Маркашин не обратил на его слова внимания. И хорошо, а то вдруг вопрос возникнет: где был да с кем ездил? Мало ли что, вдруг тот стрелок, которого он успокоил, жив остался! Ляпнет еще про «важняка», поди объясняйся…

Турецкий предложил не собирать всю следственную группу, расследующую дело об убийстве Михайлова, не устраивать смотрин и словопрений, а поговорить по существу, чтоб зарядить Щербину дополнительной энергией. Маркашин не возражал, по его мнению, любая деловая накачка пойдет только на пользу.

Ребятам из следственной группы будет весьма полезно выслушать деловую критику со стороны опытного и высококвалифицированного московского «важняка».

Чтобы не унижать подчиненного в глазах его прямого начальства, Александр Борисович коротко отметил некоторые успехи, достигнутые в ходе расследования, а затем изложил свои соображения, основанные на информации, полученной от Вероники и Рафаловича. Ссылок на последнего он не делал, но заметил, что данная информация заслуживает доверия. Затем все вместе наметили план дальнейших следственных мероприятий, причем материалы, нуждающиеся в детальной проверке уже в Москве, Турецкий отобрал и попросил скопировать, чтобы увезти с собой в столицу. Словом, повел он себя абсолютно лояльно, и скоро Щербина, испытывавший от дневного втыка москвича некоторый дискомфорт, снова воспрянул духом. А Турецкому, после передряги у Марсова поля, почему-то больше не хотелось никаких обострений, тем более что билет не обратный поезд уже лежал в кармане, а остатка командировочных средств вполне хватило бы на ужин с Гоголевым, о чем они уже договорились. Но Маркашин настаивал на своем участии в проводах – еще бы, ведь миссия Турецкого в немалой степени касалась и его, если можно так выразиться, судьбы. Как же быть в стороне от столь значительного события, как отъезд Александра Борисовича некоторым образом на родину?… Пришлось взять с собой и его.

В конце концов, надо же было в неофициальной обстановке сказать ему, что у Пименова о нем, городском прокуроре, мнение достаточно благоприятное, о чем будет непременно доложено не только заместителю генерального прокурора, но и самому генеральному, а те оба, в свою очередь, толковыми кадрами разбрасываться не любят. Значит, и не станут поддерживать точку зрения некоторых членов президентской команды. Словом, спите спокойно, дорогой товарищ, в смысле работайте дальше и не берите в голову лишнее… Что-то тебя, друг ты мой, Александр Борисович, на кладбищенскую тематику потянуло! К добру ли?…

Ужин прошел в спокойной, дружественной обстановке: в ресторане на Московском вокзале кормили, оказывается, ничуть не хуже, чем у Рафаловича в приватном кабинете. Причем Гоголев – вот же все-таки Славкина выучка – попросил официанта завернуть бутылочку и несколько разных бутербродов для отъезжающего. Хотя Турецкий был готов уже протестовать, – мол, ночь на дворе, какая еще выпивка! – Гоголев настоял и взял кулек под мышку. Расплачиваясь, как-то ненавязчиво скинулись, поэтому Александр Борисович остался еще и в наваре. Настроение к концу ужина исправилось, подействовала и спокойная обстановка в ресторане.

Когда Маркашин на минутку вышел в туалет, Гоголев, хитро улыбаясь, негромко заметил, что на совещание не приехал, хоть и обещал, по той причине, что задержался на выезде. Надо же, в самом центре города бандиты перестрелку затеяли! Хорошо, никто из посторонних не пострадал. Но одна машина, если не всмятку, то, как говорят про вареные яйца, – в мешочек. А другая – уехала. И два с половиной трупа автоматчиков. Половина – это тот, который рассказал в клинике уже, на кого они «наезжали», да вот вышло неудачно – получилось все с обратным знаком.

Рассказывая быстрым шепотком, Гоголев, не отрываясь, разглядывал Турецкого.

– А во сколько это произошло? – почти без интереса спросил Александр Борисович.

– Без нескольких минут семь. Мои там оказались десять минут восьмого. Представляешь? А я испугался было, зная, что ты собирался встретиться с нашим дедом.

– Я и встретился, – спокойно подтвердил Саша. – Но уже в половине седьмого был в кабинете Маркашина. Он может подтвердить, если ты сомневаешься. Мы как раз говорили, по-моему, на эту тему: что осень уже, темнеет быстро. Ты спроси, – и тоже улыбнулся.

– А зачем? – отвел глаза Гоголев. – Тебя, что ль, проверять? Тем более что тот видел только одного, а второго, который его снял, даже заметить не успел. Одним, говорит, выстрелом…

– Да чего ты от меня-то хочешь? – деланно возмутился Турецкий.

– А ничего! – рассмеялся Гоголев. – Дела никакого не будет. Очередная разборка. Хозяину «мерседеса» я позвоню, поскольку «наезд» на него, как я понимаю, вызван в первую очередь нашим к нему интересом. Город у нас, в сущности, небольшой, тут все друг у друга под колпаком.

– И часто у вас такое?

– Когда как, – пожал плечами Гоголев.

– А у нас, в Москве, обычная картина.

– Я ж говорил: теньденьсия. Главное, что ты уезжаешь без потерь. А пистолет-то ты у кого взял? – и он ласково посмотрел Турецкому в глаза.

– Отвяжись, – отмахнулся «важняк», – не было у меня и нет никакого оружия.

– А я чего? Я – ничего! – и, увидев возвращающегося Маркашина, предложил: – Ну, господа хорошие, давайте, как у нас на Дону говорят, по стременной!…

Без четверти двенадцать Турецкий, Маркашин и Гоголев стояли у четвертого вагона «Красной стрелы» и томительно мусолили сигареты. Самое поганое время – ни то ни се, и уйти вроде неудобно, и говорить больше не о чем. Турецкий попытался было уже их спровадить, но петербургская вежливость удерживала провожающих. Соблюдалось что-то напоминающее протокол. Бесцельное, но упрямое стояние у вагона продолжалось, пока наконец не тронулся поезд. Причина, по которой маялся Маркашин, была понятна. А вот зачем было мучиться Гоголеву, Турецкий понял, войдя в свое купе, узенькое, двухместное. Когда в первый раз заходил, на нижней полке сидел какой-то старикан. Сейчас его не было. А вошедшая десяток минут спустя проводница объяснила его отсутствие просьбой товарища Гоголева не сажать сюда посторонних. Деду, кстати, еще и повезло: у него было верхнее место, а ему нашли в соседнем вагоне нижнее. Так что товарищ Турецкий, – прочитала она фамилию на билете, – может ехать спокойно до самой Москвы. Что Александр Борисович и сделал с превеликим удовольствием, завалившись на верхнюю полку и вытянув ноги в багажный отсек, в торце купе. Так закончился для него этот шумный день…

ПРЕЗИДЕНТ БРОСАЕТ ПЕРЧАТКУ

Совещание у Меркулова было назначено на десять утра. До этого времени Турецкий должен был приехать с вокзала в прокуратуру, принять соответствующий вид, хотя бы мельком перелистать имеющиеся по новому делу материалы, не вникая детально, а чтоб просто представить себе, о чем пойдет речь, затем вместе с Костей явиться к генеральному прокурору для отчета о поездке в Питер и за наставлениями, заодно узнать, что о нем как следователе, естественно, думают сегодня на Олимпе. Собственно, по положению и для краткого вступления первое слово будет иметь Меркулов. Но в дальнейшем он как бы самоустраняется и весь груз ответственности принимает на себя Александр Борисович. Простенько этак, но, как говорится в народе, с большим вкусом. Приятно, конечно, сознавать при взгляде на недосягаемые снежные вершины, что оттуда, того и гляди, прольются на тебя щедрые потоки почти Божьей милости. Но с гораздо большей определенностью можно предположить, что вопрос о милостях будет еще решаться, принимать те или иные формы звучания, зато более целесообразно вовремя обставить себя чередой условных плотин, которые смогут в нужную минуту защитить тебя от несомненных камнепадов. От лавин, известно задолго до нас, уже ничто не спасет…

Совершенно естественно, что настроение у Турецкого было почти праздничным. Меркулов уже объявил о монаршей милости. Оставалось ждать подтверждения в кабинете генерального.

Встретивший на вокзале Грязнов сам привез будущего генерала в присутствие, пересказав по дороге основные тезисы его также будущей «Нобелевской речи», – надо же когда-нибудь и российской юриспруденции внести свой величественный вклад в общемировое гуманитарное дело, и так далее. Но что важнее: Грязнов успел посвятить Турецкого во все перипетии дела, вокруг которого мгновенно возник невероятный шум и куда оказалось втянутым великое множество самых разнообразных и, как обычно, разнонаправленных сил. Александра Борисовича нисколько не смутила временная неудача с задержанием киллеров. Напротив, их опознание, хотя следовало честно сказать, далеко не стопроцентное, подтверждало тем не менее версию Турецкого о мотивах преступления: если смотреть еще уже, оба этих громких убийства были вызваны совершенно конкретными действиями Нечаева и Михайлова. Первый запустил механизм приватизации определенных объектов, а второй дал ему ход, и при этом оба не смогли, или не захотели, учесть интересы вожаков стай, навостривших зубы на проплывающую мимо них добычу. Надо сказать, Грязнов сумел оценить образность мышления друга. Вот ведь как влияет на любого нормального человека даже кратковременное пребывание в цитадели мировой культуры! Но если говорить по существу, то оба эти дела было бы вполне логично соединить в одно производство, чего, однако, как заметил бы тут же человек осторожный и дальновидный, делать не будем. И не надо. Но иметь в виду – следует…

– Было бы, думаю, неплохо, – говорил Меркулов, следуя вместе с Турецким в приемную генерального, – если бы ты кратко изложил ему свое мнение по поводу действий Маркашина. Понимаешь, не заостряя специально внимания, а так, как бы между строк. Мол, то и то, считаю возможным, мне представляется, и так далее. Словом, постарайся продемонстрировать свою дальновидность и в то же время скромность умного человека… – Константин Дмитриевич искоса посмотрел на откровенно и нахально улыбающегося Турецкого и обреченно вздохнул: – Нет… я прошу невозможного…

После взаимных приветствий, показавшихся всем присутствующим вполне искренними, по предложению хозяина кабинета устроились как бы неофициально в торце стола заседаний. Секретарша тут же поставила чашки свежезаваренного чая с лимоном, открыла коробки конфет и печенья и, кокетливо улыбнувшись Александру Борисовичу, удалилась. Турецкий, скосив незаметно глаза, посмотрел ей вслед и подумал, что ни в какое сравнение хоть с той же меркуловской Клавдией эта бабенка не идет, однако тем не менее… И постарался не отвлекаться, ибо генеральный, являясь в недавнем прошлом человеком больше науки, нежели юридической практики, имел привычку говорить пространно, рассуждая вслух, делая логические умозаключения и вообще всячески демонстрируя и в самом деле незаурядную эрудицию. Ах, если б этого было достаточно! Или – если бы жил он хоть в той же Америке! Цены б не было этому законнику. А у нас? Где ни законов, ни их блюстителей никто всерьез принимать не желает… пока самого жареный петух в одно место не клюнет.

Генеральный прокурор изложил тем временем личную точку зрения на криминальные процессы, получившие развитие в стране в последнее время, и перешел к необходимости укрепления законодательной базы, о чем несомненно должен будет сказать в своем обращении к стране президент. По последней информации, передача обращения состоится в четырнадцать часов.

Наконец он соизволил поинтересоваться, в каком состоянии дело об убийстве Михайлова и когда будет готова справка по питерской оргпреступности. Дело в том, что в связи с выступлением президента сроки подготовки совещания резко сокращаются. Поэтому справка должна быть готова к утру в понедельник. А Турецкому необходимо немедленно принять к своему производству дело об убийстве вице-премьера Нечаева. Ибо это решение принято по прямому указанию первого лица государства.

Генпрокурор немедленно поинтересовался, сообщил ли Меркулов старшему советнику юстиции о том, что пообещал президент в случае скорого и успешного раскрытия преступления.

Турецкий уже знал все, но насчет «скоро», кажется, пока разговора не было. На всякий случай он промолчал. Меркулов же, изобразив на лице верноподданническую радость, заметил, что, вероятно, господину Турецкому будет более приятно услышать хорошую весть из уст самого генерального прокурора.

Александр Борисович между тем пил чай, налегая на печенье, – оно оказалось очень вкусным, кажется, называлось «берлинским».

– Перестань жевать, – Меркулов ткнул Турецкого в бок, когда генеральный зачем-то отошел к своему письменному столу.

– А я не завтракал, – огрызнулся «важняк».

Генпрокурор же, вернувшись и усевшись на свое место, открыл запись в блокноте, прочитал посулы президента и уставился на Турецкого в ожидании соответствующей реакции: можно было подумать, что это дело его рук.

– Хорошо, – кивнул следователь, – я приму к сведению.

Затем в течение трех минут он сообщил о более чем достаточном наличии материалов для справки по оргпреступности, изложил свои соображения по делу об убийстве Михайлова, а закончил свой краткий отчет личной точкой зрения на позицию петербургского прокурора Маркашина в деле о коррупции во властных органах города. Какова будет на все это реакция генерального, Турецкий, конечно, не знал, но собой мог быть доволен: уложился ровно в три отведенные ему минуты.

– Ну что же, Константин Дмитриевич, я чувствую удовлетворение оттого, что Александр Борисович, в общем, подтверждает нашу с вами позицию в вопросе о Маркашине. Ваше мнение? – поинтересовался генеральный.

– Я тоже рад. Во всяком случае, мне представляется, что прокуратура может адекватно реагировать на различные инсинуации в отношении наших питерских коллег. Что же касается дела Нечаева, то мне думается, поскольку президент считает, что его сложность и ответственность вполне соответствуют способностям следователя Турецкого, то не грех и нам согласиться с Александром Борисовичем.

«Ишь как завернул!» – восхитился Турецкий.

После одобрительного кивка генерального Меркулов поднялся, оставив Турецкого с недоеденной половинкой печенья в зубах. Отомстил-таки! Вот и говори теперь с набитым ртом. Но и Александр Борисович был не промах: он достал совсем свежий, ни разу «не надёванный» носовой платок, поднеся ко рту, выплюнул печенье, утерся и, поднимаясь, сделал учтивый поклон. Генеральный пожал ему руку, отвернулся и ушел к своему столу. Аудиенция закончилась, стороны пришли к обоюдному пониманию. Ну а если в конце концов случится все не так, в этом никто виноватым не будет. Все всё понимают. На то она и жизнь…

Собственно, знакомство с членами следственной группы много времени у Турецкого не заняло. Народ собрался в кабинете Меркулова, но Клавдия не спешила угощать всех чаем. Буквально в течение получаса рассмотрели план расследования, подготовленный Пустовойтом, распределили обязанности, и Турецкий пригласил Виктора Ивановича, майора ФСБ Борискина и Грязнова в свой кабинет, освободив Меркулова для государственных свершений.

Когда расселись, Александр Борисович уже подробно, в деталях, изложил фабулу питерского дела. Но перед этим попросил Пустовойта и Вячеслава Ивановича быть предельно внимательными к его рассказу и выявлять факты, имеющие отношение к московскому убийству. Борискину в расследовании Турецкий отводил особую роль, поскольку тот, как шепнул Турецкому Меркулов, был рекомендован Генрихом Хайдеровичем, тем самым из службы собственной безопасности ФСБ, который уже не раз выручал их в самых трудных, а зачастую и щепетильных ситуациях. Его рекомендация естественно стоила дорогого, без всякого сомнения.

Совпадений в обоих делах оказалось немало. И исполнители, и схожий почерк преступлений, и возможные мотивы. Но неизвестными оставались базовые вопросы: прежде всего – личность заказчика, а затем – механизм исполнения заказа.

Ознакомившись с обстоятельствами вчерашнего осмотра квартиры, из которой были произведены выстрелы, неожиданно попросил слова Модест Борискин. «Шерше ля фам, господа» – так прозвучало его предложение. Слава Грязнов немедленно поддержал его. Возразил Пустовойт, в том смысле, что певица могла быть убита и по какой-то другой причине. Просто случайно оказалась дома, когда киллеры выбирали наиболее удобную позицию для стрельбы. Но если они четко знали всю систему запоров и тайных ходов, не указывает ли это обстоятельство на то, что киллеры были кем-то отлично информированы? – в свою очередь возражал ему Грязнов. И не могла ли быть информатором как раз хозяйка квартиры, которую после исполнения заказа, как это делается нередко, убрали, чтобы избавиться от ненужного свидетеля? В общем, на эту тему следовало думать. И хотя в сказанном было немало рационального, каждый шаг требовал обстоятельной проверки.

Самого Грязнова Александр эксплуатировать не желал, уголовный розыск и так выделил в группу нескольких опытных оперов. Но и отказываться от его помощи тоже не хотелось. Поэтому он попросил его по-дружески остаться, так сказать, в оперативном резерве. Модесту Петровичу, как человеку Генриха Хайдеровича, Турецкий поручил разработку Нечаева. Во-первых, это вполне по плечу экономической контрразведке, а во-вторых, следователь очень рассчитывал на помощь самого высокопоставленного лица из службы безопасности ФСБ при разработке рязанских и приднестровских деятелей. О Приднестровье Турецкий не забывал, поскольку знал твердо, что без него, точнее, без Генриха Хайдеровича питерцы ничего стоящего в этом плане не накопают. А так как связи и контакты киллеров и жертв переплелись достаточно прочно, разработка может принести плоды и Москве, и Петербургу.

Пустовойту поручалась координация всех следственных действий по возбужденным уголовным делам, а также составление процессуальных документов. Себе Турецкий взял для начала разработку супруги Нечаева, дамы, по мнению некоторых, знавших ее, весьма трудной, а также самое неблагодарное – выходы на правительство, то есть допросы высокопоставленных чиновников. Там один Михеев чего стоит! С ним хорошо только корреспондентам общаться. И те поеживаются.

– Ну что, господа, по коням! – закончил Турецкий. – Кстати, насчет «шерше ля фам». Модест Петрович, у меня не выходит из головы ваша фраза. Давайте-ка сделаем следующее. Когда у нас появятся основания считать, что Айну Дайкуте и Михаила Нечаева убили одни и те же преступники, мы соединим эти дела в одном производстве. А пока, Виктор Иванович, поручите одному из наших молодых следователей, который посимпатичнее, пошарить в концертных организациях, среди кинематографистов, выяснить, кто у Дайкуте был продюсер, кто ее друзья и враги, и всякое тому подобное. Может быть, нам удастся таким путем нащупать кончик, который приведет к мотивам ее убийства. Есть у вас небось такой паренек с обаянием?

– Почему обязательно паренек? – возразил Грязнов. – Вон у нас и Виктор Иванович хоть куда!

Все рассмеялись.

– А я не возражаю! – развел руками Турецкий. – Но сделать это надо быстро. Там же наверняка уже похоронная комиссия какая-нибудь создается, а нам нельзя опоздать. Квартира опечатана?

– А как же! – ответил Пустовойт. – И о возможных родственниках мы позаботимся. Вы, наверное, не все успели посмотреть по Дайкуте?

– Конечно, только мельком, главное.

– Так вот, к вашему сведению, при обыске обнаружены следы наркоты. Не сами наркотики, а следы. Не хранили, но употребляли. А пока мы даже не знаем, все ли в квартире на месте. Ну, вы почитайте протокол осмотра места происшествия, там много любопытного. Драгоценности, прочее.

– Обязательно. А сейчас звоню мадам Нечаевой. Все, друзья, адью!

Суббота – не самый лучший день для деловых свиданий, допросов и тому подобного. Люди хотят подольше поспасть, понежиться, а тут надо подниматься и войти в форму. Хотя, с другой стороны, от чего могла устать Инесса Алексеевна Нечаева, Турецкий пока не знал. Она, по полученным им данным, нигде не работала, детей не имела, семью, как таковую, не содержала. Еще было известно, что в последнее время, примерно с полгода, отношения между супругами стали несколько натянутыми. Вместе, вопреки устанавливаемым в кремлевских коридорах правилам, они почти не появлялись.

Данные эти Александр Борисович получил от Меркулова, которому, в свою очередь, их сообщил какой-то его информатор из Белого дома. У Константина Дмитриевича всегда находился в нужную минуту некто, на кого он мог рассчитывать по части хорошо документированной сплетни.

– Еще он сказал, – хмурясь, говорил Меркулов, – что все эти их семейные неурядицы проистекают от кобелиной сущности главы семьи.

– Это в каком же смысле? – наигранно потупился Турецкий. Проводив команду, он заглянул к Меркулову поделиться некоторыми личными соображениями, а заодно узнать, что успел накопать для них Генрих Хайдерович, он же Гена для друзей и близких.

– А в самом прямом! – рассердился неизвестно на кого Меркулов. – Бабник он, так надо понимать.

– Был, Костя, уже был. А о покойном, сам знаешь – либо – либо. И что ж это были за бабы? Много?

– Ты меня нарочно злишь, да? Семья – это святое! А если человек к тому же занимает один из немногих ведущих постов в государстве и постоянно находится в центре внимания, то он просто обязан быть поборником нравственности. И ты меня никогда не собьешь с этой моей твердой жизненной позиции.

– Костя! – затосковал Турецкий. – Не ломись в открытые ворота! Никто не заставляет тебя менять собственных убеждений. Но есть они – эти твои убеждения, а есть еще и живая жизнь – сложная, противоречивая, конъюнктурная, компромиссная, наконец…

– Но совесть!

– Не будем трогать святые понятия. Между прочим, одним из ближайших друзей и соратников Христа был Иуда. Я – ни к чему, просто к слову.

– Саша, ты знаешь, я всегда был против твоего легкомысленного отношения к семейным обязанностям…

– Все! Баста! Попрошу на личности не переходить. А не то я возьму да вспомню, как несколько дней назад, недели не прошло, мы одного блюстителя нравственности запихивали в машину, поскольку сам он сесть не мог, ибо находился на бровях! Спокойно! – Турецкий поднял ладонь, увидев, как вспыхнул большой начальник. – Это не шантаж, а обычная констатация факта: да, жизнь полна противоречий, но тем и интересна. Вернемся на круги своя, Костя. Бабы нечаевские известны или все это очередная сплетня?

– Откуда я знаю? – продолжал сердиться Меркулов. – Это ваше дело – копаться в грязном белье.

– Интересная постановка вопроса. А если именно это обстоятельство и явилось причиной гибели одного из достойнейших государственных мужей?

– Это было бы слишком удобно и просто для тебя. Твоя же стихия!

– Да… – Турецкий засмеялся и почесал за ухом. – Значит, с этой стороны помощи от начальства ждать не приходится. А что по данной ситуации имеет Генрих Хайдерович?

– Я еще вчера разговаривал с ним. Кстати, и твои просьбы высказал. Он, как тебе известно, порекомендовал Борискина и обещал оказать тому максимальную помощь. Я понял его в том смысле, что ему не хочется светиться. Мы, по твоей милости, и так уже сели ему на голову.

– Для дела, Костя.

– Это и он понимает. Но тем не менее… Поэтому тебе разрешено использовать Борискина по любым вопросам, которые ты заготовил для Гены. Как там они сами станут контачить между собой – их дела.

– С этим ясно. А теперь, Костя, сними, сделай одолжение, трубку и набери вот этот номер, – Турецкий протянул ему листок бумажки. – Ее зовут Инесса Алексеевна. Ты очень здорово умеешь выражать сочувствие, а оно ей сейчас требуется. А потом спроси, не будет ли она любезна принять в течение… ну, скажем, получаса – я знаю, где она живет, успею – принять у себя для короткой задушевной беседы симпатичного и еще не старого следователя? Если согласится – я тут же вылетаю. Нет – значит, виноват будешь ты.

– Слушай, я видел, конечно, нахалов, но…

– Момент, Костя. Я ведь не жалуюсь, что ты из меня сделал фактическую затычку для всех дыр, образующихся по вашей милости? Где ваши отличные следователи, которыми так гордилась советская еще юриспруденция, а? Молчишь. Тогда помогай. Мне ж на осаду этой крепости неделя, может, потребуется, а тебе – всего парочка проникновенных фраз. Ну? Будь человеком! Я ж только с поезда. Даже толком пожрать не успел. Все о своей «конторе» пекусь, будь она неладна!

– Уговорил, – смирился Меркулов и снял трубку.

Уже первые сказанные слова, на которые Константин Дмитриевич был великий мастер, показали, что дело, кажется, клеится, а короткие паузы, перемежаемые задумчивыми «да-да», подтвердили первое предположение. Турецкий поднялся, и Меркулов, посмотрев на него поверх очков, махнул рукой: мол, давай катись отсюда, действуй!

Квартира Нечаевых не могла бы похвастаться обжитым видом, какой бывает там, где проживают озабоченные бытом люди. Мебель в этой, судя по планировке, трехкомнатной квартире имелась самая необходимая и несла на себе отпечаток официальной казенщины. Все в одном строгом стиле, будто в гостинице, ничего лишнего, на чем обычно и отдыхает глаз. Все целесообразно. Стандартные картинки на стенах – пейзажи и натюрморты в соцреалистическом ключе. Стулья вплотную придвинуты к столу, застланному тяжелой коричневой скатертью. В большой хрустальной вазе десятка полтора приувядших гвоздик.

Турецкий обратил внимание, что небольшое настенное зеркало в прихожей, напротив вешалки, затянуто темной марлей.

Инесса Алексеевна, вопреки представлению Александра Борисовича, оказалась женщиной невидной, как говорят в таких случаях, серенькой. Невысокого роста, с пепельным узлом волос на макушке, в темном, обтягивающем в общем очень даже неплохую фигурку платье. На узких плечах невесомый – это Турецкий знал – оренбургский платок. Точнее, пушистая такая шаль. Когда-то с Урала, из командировки, привез такой же Ирине, она была очень довольна.

Вот, кстати, примчался из командировки, а домой едва позвонить успел, просто сказать, что уже в Москве. А ведь суббота, мог бы и с семьей провести…

– Я вас слушаю, Александр Борисович, – сказала женщина тихим, приятным голосом. – Мне звонил о вас прокурор. Берите стул, садитесь.

– Заместитель генерального звонил вам, – поправил ее Турецкий.

– Это в данный момент несущественно. В чем должна заключаться моя помощь следствию? Вы хотите допросить меня?

– В данный момент в официальном допросе нет необходимости. Мы это сделаем позже. И признаем вас потерпевшей по этому делу. Для того чтобы правильно оценить некоторые факты, сопутствующие совершенному преступлению, мне надо знать о том, что предшествовало той трагедии, что произошла вчера. Я прошу вас, как это вам, вероятно, ни трудно, все-таки постараться рассказать мне о вчерашнем дне. Я имею в виду утро. Было ли вам известно о планах Михаила Гавриловича? Куда он собирался ехать? Чем он был озабочен? Понимаете, Инесса Алексеевна, мне нужно знать условия, чтобы успешно решить задачу. А имеющиеся всякие иксы и игреки пусть сейчас вас не смущают, это уж по моей части.

Турецкий заметил, как невольная улыбка скользнула по губам женщины, и чуть улыбнулся сам. Она же была учительницей – это известно. Поэтому он и тон выбрал такой: давайте, мол, попробуем вместе решить эту сложную задачку.

Она кивнула и начала рассказывать. Потом вдруг спохватилась и, сославшись на свою понятную забывчивость, предложила чаю. Турецкий охотно согласился. Водка и бутерброды с соленой рыбой, завернутые в целлофан, остались в сумке на работе. Утром было не до них, а потом просто забыл. Значит, теперь уже до вечера…

Инесса Алексеевна вышла на кухню, продолжая рассказывать, и Александр Борисович последовал за ней. Тут же, за кухонным столом, и завершили разговор, пили чай с домашними пирожками, начиненными картошкой с жареным луком. И беседа получилась достаточно обстоятельной, спокойной, без надрыва, чего, в общем, побаивался поначалу Турецкий. Было видно, что женщина уже как-то успокоилась. Или смирилась. Походя заметила, оглядывая стены, что жизнь среди них не сложилась и она теперь без всякого сожаления поменяет эту квартиру на меньшую, зачем ей такой велотрек!… Что ж, в этом была своя логика.

В Инессе Алексеевне конечно же крепко сидела учительница. Это проявлялось во всем: в манере излагать мысли – четко и бескомпромиссно, в собственном взгляде на вещи и события, в оценке поступков и однозначности суждений. Точно так же, как понял Турецкий, с тех же позиций судила она и мужа. Человек несомненно умный и деятельный, он в то же время в сугубо личном, духовном плане оставался глубоким провинциалом. Его привлекали всякие блестящие штучки – популярность, особенно в так называемой светской среде, где тусуется малообразованная и пошлая публика, состоящая из молодых нуворишей и кафешантанных певичек; он постоянно принимал всю эту фальшь за чистый и благородный металл, тянулся к ним, теряя свое природное благородство, заменой которому все более и более становилось самомнение. После нескольких неприятных разговоров на эту тему, когда Инессе Алексеевне приходилось в самом прямом смысле брать мужа за руку, объясняя, что так поступать в его положении ему не следовало бы, она перестала посещать с ним эти тусовки – последнее слово она произносила с откровенной брезгливостью. Она, но не он. Он говорил о каком-то имидже, харизме. Но ведь это все пустое, не правда ли? Гораздо сложнее сохранить данное тебе от Бога, нежели накопить подсовываемое дьяволом…

Что же касается последнего утра, то разговор коснулся как раз этой темы, отчего Михаил Гаврилович неожиданно взвился и наговорил целую кучу дерзостей. Вероятно, если бы не случилось непоправимой беды, он бы скоро отошел и уже днем позвонил бы с извинениями, как это часто случалось, особенно в последнее время, уже здесь, в Москве. Нет, она прекрасно понимала всю трудность его работы, нервы и все прочее, но и отступать со своих позиций не собиралась, поскольку считала их абсолютно правильными. Ведь и он же соглашался с ней, в конце концов.

На вопрос Турецкого, не помнит ли она, какие дела были у мужа с утра в банке, Инесса даже удивилась:

– Но он собирался на работу, и Геннадию Борисовичу, своему телохранителю, поднявшемуся за ним в квартиру, так и сказал: едем на службу. А вот почему он оказался возле банка? Очень странно!

– Я задаю этот вопрос вот с какой целью, – сказал следователь. – Во всей этой весьма печальной истории есть один необъяснимый факт. Дело в том, что выстрелы раздались из окна дома напротив банка. А квартира, из которой стреляли, принадлежит певице Айне Дайкуте. Может… – он даже запнулся, увидев, как мгновенно налилось ненавистью лицо Инессы.

– Опять эта… с-сука! – почти прошипела она. – Значит, это он к ней собрался?! Какой мерзавец! А ведь вот здесь, у моих ног, так клялся, так божился! Нет, это невозможно…

Преображение было настолько разительным, что Турецкому стало вдруг не по себе. Действительно, надо крепко ненавидеть, чтоб так сорваться. Так разоблачить свою душу…

– Вы меня простите, наверное, я сказал что-то лишнее. Но, к великому сожалению, в нашей профессии иной раз приходится быть черствым в поисках истины. Еще раз приношу извинения, доставив вам боль.

– Не извиняйтесь, Александр Борисович, – снова тихо ответила Инесса. – Уж вы-то ни в чем не виноваты. Вы женаты?

– Да. И дочка Нинка…

– А вот у нас нет детей… Вам нравится заставлять свою жену страдать, постоянно говорить о ее человеческой, так сказать, неполноценности? Открыто заводить любовниц, давать им свой домашний телефон?!

– Помилуйте! – почти взмолился Александр Борисович. – Ваши вопросы просто не укладываются в моей голове! – Он видел действительно боль в ее глазах, так не играют. – Успокойтесь, Инесса Алексеевна, какие вам нужны слова утешения? То, что вы еще достаточно молоды и красивы, – это не слова, а правда. И впереди у вас никакой не монастырь, где замаливают прежние грехи, а вполне нормальная жизнь, в которой все еще впереди. Поверьте моему слову, моя профессия – быть там, где человеческая беда. И нагляделся я всякого, вам и не снилось, милая вы моя. Поэтому скажу честно, вам не нужны слова утешения. Вспоминайте хорошее, плюньте на плохое и забудьте о нем. Соберите друзей, подруг…

– Если бы так просто!… – вздохнула она. – Это все осталось в той, прошлой жизни. Видите, одна сижу, время коротаю, – и она заплакала. Как прорвалось. Закрыв лицо руками, поднялась, сдавленно сказала: – Подождите, не уходите, – и вышла из кухни. Турецкий остался один. Увидел на столе сигареты и зажигалку. Закурил.

Наконец вернулась хозяйка. Глаза были красными, но нос и щеки – припудренными.

– Разве вы курите? – как-то и не удивилась она, просто констатировала.

– Да так, иногда… Когда прижмет.

– Это Мишины. Я не курю, поэтому сразу почувствовала запах. Будто он вернулся…

– Извините…

– Не надо. Возьмите эти сигареты. Они больше никому не нужны.

Турецкий молча кивнул и сунул пачку «Данхилл» в карман. А ведь еще недавно душу б заложил за эти сигареты! Из-за границы привозил.

– Если вы успокоились, я, с вашего позволения, задам вам еще один важный для дела вопрос. Можно?… Как давно вы узнали об этой… ну, о существовании певицы, скажем так?

– Не знаю, честно. Вообще-то Михаил особо скрытным не был. Поэтому, я думаю, они могли познакомиться где-нибудь в Сочи, когда он ездил на фестиваль. Если вы помните, в том районе отдыхал тогда премьер Михеев, и муж ездил к нему по делам. А заодно, как он потом рассказывал, был почетным гостем фестиваля. Я уже не помню, какой-то очередной «Кинотавр». Я не люблю сплетен. Но, к сожалению, иной раз приходилось выслушивать от так называемых кумушек в том смысле, что следует приглядывать за своими мужьями, а то они от государственной деятельности так и норовят куда-нибудь налево. Это было так противно и одинаково, что я перестала бывать среди высокопоставленных жен и тем самым обрекла себя на одиночество. Как это ни горько.

– Я очень хорошо понимаю вас, Инесса Алексеевна.

– Да бросьте вы, просто Инна, как меня звали всю жизнь. Я и вам буду благодарна, если мы уйдем от официальщины.

– С удовольствием. Меня тоже зовут запросто: кто – Саня, кто – Сашка, жена иногда – Шурка. Так что, пожалуйста, для вас выбор большой… А вам сюда не звонили? Не угрожали? Может, письма были какие-нибудь – с требованиями, угрозами?

– Господи, да чего только не было! Звонили тоже. Обычно поздно вечером, когда знали, что муж дома. Но он сам разговаривал. Кричал. А бумажки из почтового ящика рвал безжалостно, даже не читая.

– Ни одной не сохранилось?

– Ну что вы, Саша! Откуда! Да и зачем бы он стал это делать? В милицию жаловаться? Смешно.

– Действительно… Вы не будете возражать, если я вам, в случае, разумеется, острой нужды, позвоню?

– Ну отчего же, – улыбнулась она, – я даже буду рада. За столько лет в первый раз с нормальным человеком поговорила. А говорят, жизнь у нас – сплошная малина! Не верьте, Саша.

– Так ведь и я не первый день живу на свете. Кое-что знаю. А вы постарайтесь не раскисать. Вам же еще многое предстоит…

– Ну да. Вот должны родители Мишины приехать. Мои-то совсем старенькие, не смогут. Надо будет встретить, сами понимаете… Позвоните мне. Просто так, без дела.

– Я обещаю… Хотя по нашему делу мы с вами должны будем как минимум встретиться еще дважды: для официального допроса и когда вы будете знакомиться с делом.

У двери он вежливо поцеловал ей руку и, шутливо отдав честь, пошел вниз, не вызывая лифта. Очень милая женщина, чуть не сказал вслух. И очень одинокая… И чего нам, дуракам, не хватает в жизни!

Но уже на улице все сантименты словно ветром сдуло. Явился новый поворот темы. И его следовало обдумать и обсудить с тем, кто действительно разбирался в подобных проблемах, иными словами, со Славкой Грязновым.

На улице посмотрел вверх, увидел в окне Инну и махнул рукой. Забавно!

Турецкий сел в служебную «Волгу» и сказал шоферу, чтобы тот ехал в прокуратуру. Александр решил забрать свою сумку, чтобы уже сегодня не возвращаться на работу, а затем отправиться к Грязнову, если он на месте, пообщаться, после чего отбыть в объятия семьи. Завтра – воскресенье. Для абсолютного большинства – выходной, но еще неизвестно, что накопает Пустовойт со своими ребятами, а значит, нет ясности и с завтрашним отдыхом.

У Грязнова вторая половина субботнего дня выдалась относительно спокойной, и он, честно говоря, решил уж было податься домой пообедать да завалиться на диван перед телевизором. Но звонок Турецкого сразу подсказал неотложное дело. И с комментариями по поводу выступления президента страны пришлось подождать. Хотя в чем дело? В кабинете работал телевизор, правда смотреть его Грязнов не любил.

Турецкий привез немало. Во-первых, сумку, а в сумке… а в свертке… Словом, ставь стаканы.

А теперь – о главном. То утро покойный должен был употребить на широко известную в народе певицу и киноактрису Айну Дайкуте. И только позже поехать в банк. И тогда вопрос: кто знал об этом свидании и ликвидировал любовников? Короче, разливай, Слава, бери бутерброд с хорошей питерской рыбкой и начинай думать по новой…

– Инна, жена этого деятеля, теперь, разумеется, вдова, предполагает, что познакомились наши голубки на прошлом «Кинотавре» в Сочи, или где он там проходит. После этого, как ты, Славка, помнишь, была обширная президентская программа, связанная с выборами. Нечаев играл в ней, как я помню, далеко не последнюю роль. Он же, кстати, возил по стране-матушке команду так называемой поддержки. Помнишь?

Грязнов, пережевывая, кивнул.

– Дальше. Надо проверить, была ли в той бригаде Айна. Где, когда, с кем – они же целыми ансамблями гастролируют! Из этой информации мы сможем установить круг лиц, в том числе заинтересованных, и наоборот. В результате станет ясно – это была месть или все тут гораздо глубже.

– Сам-то что думаешь?

– Лично я не стал бы убивать сразу двоих, если баба мне изменила. Но возможно, кто-то на нее делал ставку, а она не оправдала надежд. «Вокзал» же ей, как ты говоришь, кто-то оборудовал!

– Ладно, – хитро ухмыльнулся Грязнов, – животрепещущую тему мы с тобой еще успеем сегодня обсудить, а пока ты мне вот что скажи, друг любезный: это кто ж тебе разрешил стрелять в живого человека?

– С чего ты взял? – Изумлению Турецкого, казалось, не было предела. Но вопрос все равно прозвучал фальшиво.

– А с того, что эту манеру – отрубать одним выстрелом, я лично долго, и полагал, безуспешно, прививал тебе сам. И учил тебя: когда держишь оружие, не палить как сумасшедший, а спокойно высматривать цель. Так к тебе со стороны определенного контингента уважение повысится. Ну, разве я не прав?

– Ты, возможно, и прав, но я-то тут при чем?

– А тебя вычислили.

– Гоголев, что ль, звонил?

– Ну вот, – осклабился Грязнов, – ты сам и сознался. Давай, как дело-то было? Где пистолию взял? У тебя ж не было!

– Твой подопечный дал. Сказал: разрешаю использовать только один патрон. После чего забрал оружие и аккуратно вытер пальчики. Свои оставил.

– Та-ак… А где вляпались?

– Его, как я понял, вели. Возможно, из-за меня. Но «наезд» был в стиле братков. А вот водила у Рафаловича – классный. Как говорится, одной короткой рокировкой двоих размазал. Ну а я убрал третьего. А чего тебе Гоголев говорил?

– Он не говорил, он почти не сомневался, чьих это рук дело. Ну, я и подтвердил, взял на себя такую смелость… Это хорошо, что обошлось. А теперь послушай, о чем сегодня нам, грешным, вещал дорогой президент великой державы. Вон, смотри в ящик. Это их комментарии, а мои будут позже. Давай свою посуду…

По телевидению между тем вовсю комментировалось дневное выступление президента. Следователь из какой-то уральской области, Турецкий не успел расслышать откуда, говорил в микрофон корреспондента:

«В последнее время я сам себе начинаю казаться Дон Кихотом, воюющим с ветряными мельницами. С одной стороны, несовершенное законодательство, словно умышленно составленное таким образом, чтобы увести преступников от ответственности, а с другой – решения судов, далекие от стремления установить истину, зачастую лишают смысла нашу работу. Преступники остаются безнаказанными, а безнаказанность порождает новые преступления…»

– Ну и что? – заметил Турецкий. – Это для тебя открытие? Выключи ты эту бандуру… к матери! Надоело уже – одно и то же. Сколько лет работаю, столько и слышу. Да, все абсолютная правда. Кто возражает? Надеюсь, и президент это понимает? Не слышал? Не говорили тебе?

– Там, понимаешь, какая штуковина получилась… Американцы опубликовали доклад о преступности в России. Очень серьезный. Но выводы таковы, что с нами лучше дела не иметь. Вот, полагаю, в этой связи, да еще на примере убийства того же Нечаева, видать, и накипело на сердце. Говорил-то он правильные вещи. И о законодательстве, конечно. И о том, что спуску нельзя давать распоясавшимся преступникам. Призвал соответственно все заинтересованные структуры проявить максимум усилий, чтобы навсегда лишить спокойной жизни криминальный мир. Если вслед за словами последует дело, что-то может и получиться, я не исключаю. Но если все останется очередной угрозой, можно будет сливать воду. Правда, мне уже звонили из Главного управления уголовного розыска и предложили к понедельнику подготовить тезисно свои соображения. Ну совсем как в добрые старые времена: шеф выступил, мы с готовностью откликнулись. А дело – стоит. Правда, и не падает. До поры до времени.

– Так и у меня та же ситуация. И тоже к понедельнику. Только для моего генерального. Ну да, конечно, торопятся откликнуться… А президент, значит, после долгих уговоров решился наконец бросить перчатку?

– Бросил. Вопрос – кто ее поднимет… Ну ладно, все это будут не раз повторять, а завтра в газетах прочитаем. Давай пока очистим мозги и поговорим за жизнь. Хорошая, говоришь, баба эта мадам Нечаева?

– Мне понравилась.

– А чего ж он тогда на певичку кинулся? Я-то видел ее в том положении, в котором даму подают в постель. Честно скажу, эффектная штучка. Не знаю, как с этим, – Славка постучал себя согнутым пальцем по лбу, – но зато все остальное – высший класс.

– Я не помню, чтоб видел ее в телике, но, по-моему, блондинка, невысокого роста, ножки еще ничего. Это она с таким вот разрезом, – Саша прочертил большим пальцем себя до под мышки, – платья носит?

– Ну вот, а говоришь! Оказывается, ты про нее буквально все знаешь! Ах ты, скромняга! И когда успеваешь только?…

– Да они ж все на один фасон – что формы, что песни. Вот как раз степень раздевания, может, и есть главная характерная черта. И если эта – Айна, Дайна, как ее? – хорошо умеет раздеваться, то мужику, каким я вспоминаю сейчас Нечаева, после своей, вполне возможно, пресноватой благоверной, вдруг захотелось горяченького и остренького. С перчиком, на «вокзале», в пампасах там или еще где-нибудь. Отчего же нет? Но это же не навечно, а так, сбегать, отвязаться, чтоб потом снова в конуру. А у Нечаева, как я понял Инну, что-то было более серьезное с этой… с-сукой – вот так, через два "с". Понимаешь? Перепихнуться – это одно дело, за такое не убивают. Или тут уже такой должен оказаться Отелло, который нам с тобой и не снился. Во что лично я не верю. А значит, вопреки всем нашим желаниям, мы имеем не любовную, а политическую драму. Вот так, дружок. Кто считает, что я не прав, пусть кидает в меня обломок кирпича.

– В твоих речах, о великий, есть своя доля истины, – витиевато заявил Грязнов, что означало: так называемый шеф уголовной полиции хочет продолжить затянувшуюся дискуссию, – однако я склонен считать причиной «лав стори».

Грязнов вспомнил школьный английский – это было действительно достойно мессы.

– Давай схожу, – сказал Турецкий.

– Тут есть кому, – важно отмел инициативу хозяин кабинета и снял телефонную трубку.

– Тогда есть встречное предложение, – заметил Турецкий. – Мы сейчас берем горючее, а заправимся у меня дома, к вящему удовольствию брошенной семьи. Как?

– Устоять против разумного предложения выше моих сил. Идем, мы уже никому не нужны сегодня. А тезисы ты мне подскажешь. У тебя, Санек, иногда бывает очень свежая башка. И это – правильно. Но я тебе просто обязан сказать, что вчера ты своим спонтанным поступком в Питере вылил целое ведро елея на мою неверующую душу. А Витька не из тех людей, которые болтают без повода. Он сказал мне, что с удовольствием прописал бы тебя в своей команде. Это приятно, старик! Ба! Да у нас есть еще по граммулечке!… Так давай знаешь за что?

– Знаю, – кивнул Турецкий. – Чтоб перчатка президента не осталась валяться без присмотра. Впрочем, если у тебя есть другое предложение, широкие народные массы готовы его рассмотреть.

– У меня нет другого предложения. Ап! – и едем в семью!

СХОДКА В САНДУНАХ

Поразительная вещь! Когда Юра Смирнов, следователь городской прокуратуры, молодой и симпатичный, как просил Турецкий, прибыл в Дом кино на Васильевской улице, чтобы пообщаться с кинематографическим начальством, о странной смерти Айны Дайкуте там уже знали. Ко всем прочим необходимым качествам Юра, по мнению Пустовойта, был еще и достаточно толковым малым, поэтому и включил его в свою группу. В этой связи подробности происшествия никто, естественно, не мог знать лучше, чем он. Но было любопытно послушать различные интерпретации, поудивляться слухам, подбросить вечно несытым обслуживающим кинодамам одну-другую достоверную детальку, после чего наслаждаться полным доверием и расположением оных. У новичка глаза бы разбежались, но Юра был действительно толковым следователем и умел пользоваться выигрышным положением супервнимательного слушателя.

Поэтому уже через час с небольшим он знал о Дайкуте столько, сколько ему не смогли бы рассказать анкеты и справки самых умелых кадровиков.

Ну, во– первых, это была та еще девочка! Обладая голосом с небольшим, в сущности, диапазоном, она, проучившись у какой-то классной преподавательницы в Риге, из тех еще, чуть ли не с итальянской школой, могла со своими невеликими достоинствами творить поистине чудеса. И творила. Бывали ситуации, когда мужики в буквальном смысле валились к ее ногам.

Кстати, о ногах. Маленькая и, если по правде, не очень красивая, она научилась выглядеть так, что за ее якобы невидной простотой вдруг открывалась та-акая роскошная баба, о которой можно только мечтать. И если она, часто ради шутки, на спор, – как сказала Юре одна ерзающая на стуле черноглазая, цыганистого типа, девица – «ложила» глаз на клиента, тот, можно сказать, больше и не рыпался.

«Клиент» – это кое-что объясняло. Но далеко не все. А словоохотливая «черноглазка», как оказалось, мнившая себя чуть ли не доверенным лицом Айны, а теперь словно получившая наконец возможность и право сказать миру правду, и только правду, живописала похождения прибалтийской Золушки, в одночасье ставшей королевой большого бала.

Как и было естественно, во-первых, она оставалась именно певицей. Актрисой – далеко «во-вторых». Какая она актриса! Экран требует определенной лепки лица, фактуры, выразительности, а тут как-то все плоско и пресновато. Зато эта упрямая и достаточно капризная стервоза, на удивление, умела носить платья, а уж раздеваться!… Тут ей, пожалуй, равных не было. Одна ее старая приятельница, такая актриска из средненьких, из эпизодов, рассказывала, что еще в Риге, в одном ночном баре-казино, она, поругавшись с кем-то из обслуги – то ли с мэтром, то ли с крупье, то ли с самим хозяином, это теперь неважно, – напрочь сорвала всю ночную программу. Она вдруг велела мальчикам играть, вышла в игорный зал и запела, да так, что рулетка подавилась и стихла. А когда она, не прекращая петь, выдала публике настоящий полный стриптиз, все в буквальном смысле ошалели. И затем, глядя в воспаленные глаза мужиков, она заявила, что уходит в другое кафе или клуб, черт ее знает куда, и все толпой повалили за ней. Хозяину оставалось только рвать на себе волосы.

Если Юра считает, что это расхожий анекдот, он может лично проверить – позвонить Полине. Скиба ее фамилия. Кстати, тоже пела, но – средненько, как все у нее. Айна, между прочим, не держала рядом с собой ярких людей, в смысле женщин. А на обычном фоне сама, конечно, блистала как звезда первой величины. Умная. Ну и хитрая достаточно. Скольких сумела выдоить!

Чувствуя, что разговор входит в наиболее интересующую его плоскость, Юра активно поддержал несколько гаснущий костер сплетен.

– А ведь она покуривала? – кинул затравку.

– Ха, покуривала!

Забавно, но из оживленного спора, возникшего неожиданно и длившегося не более каких-то пяти минут, Юра сумел узнать, что Айна не просто «покуривала», а натурально кололась. Что пила она, как лошадь, и именно из-за этого ее «вечного кайфа» у нее постоянно менялся состав музыкальной группы. Такого темпа не выдерживал никто. Ну и наконец, она просто не знала никакого удержу с мужиками. Причем не просто там, ну, как обычно бывает, понимаете?… Пытливо заглядывая Юре в глаза, настаивала-убеждала черноглазая Галочка, страстно расширяя зрачки. И он отлично понимал, что она имела в виду. Ну, скажем, если бы, к примеру, вы и… я вдруг решили… ну, захотели, да так, что душа вон, то… устроились бы в конце концов. И были бы оба довольны. Но она, Айна эта, нормально не любила, ей надо было обязательно с вывертом, понимаете?

В общем, атмосфера накалялась. Еще минута, и кто-нибудь из присутствующих дам, не говоря уже о распаленной Галочке, кинется демонстрировать вышеозначенные выверты. Пора было закругляться, ибо сдержанные поначалу женщины, увлекшись воспоминаниями, явно превращались в неутоленных потаскух. Да и информация пошла, мягко говоря, с приличным душком. Ничего она не кололась, эта Айна Дайкуте, что с полной ответственностью установил судмедэксперт. А вот напитков в комнате, в смысле в ее роскошных апартаментах, в самом деле хватало. И что касается мужиков, так тут тоже дело спорное. Про всех без исключения примадонн рассказывают практически одно и то же. Это все истории для таксистов. Они любят живописать, как какая-нибудь всем известная дама, приехав домой за полночь и не имея денег, прямо тут же, в салоне «Волги», расплачивалась натурой, да такие способности демонстрировала – аж дух захватывает! Слыхали, и не раз.

– Так где, говорите, милые дамы, отыскать мне эту самую Полину?

– А вы вечерком, попозже, загляните сюда к нам, – многообещающе намекнула все та же неудержимая, ерзающая Галочка, – и я, или кто-нибудь из девочек, подведет вас к ней. Познакомит, представит. Ну а дальше все будет зависеть от ваших личных способностей! – при этом «девушки» почему-то неудержимо рассмеялись. Видно, знали такое, что настырному посетителю еще предстояло узнать.

Вообще– то, понял он из дальнейших пояснений, обычно та же Скиба предпочитает проводить время в разных «Метелицах», «Колоколах», «Арлекинах», где народ тусуется, который пожирней. Но сегодня, поскольку весть об Айне разнеслась достаточно широко, наверняка сойдутся тут, в альме, так сказать, матери. Нервный, хотя и зажравшийся, бомонд иной раз сам над собой суд вершит, но пасть жертвой так называемой бандитской разборки -и откуда это стало известно?! – совсем другой коленкор, здесь и слезы, и сочувствие, и цветы от чистого сердца, и… Впрочем Юра, ну да, просто так, без отчества, сможет и сам убедиться. Так, значит, к восьми? Естественно, его встретят у входа, проведут, покажут, познакомят, а уж он… Оказывается, не только в кино есть симпатичные мальчики…

А кстати, в конце дня решится и вопрос с похоронной комиссией. Надо же будет все как следует подготовить. Такие вещи не делаются наспех, с бухты-барахты. Надо оповестить возможных родных покойной. У нее же, кажется, мать жива, в Риге, а это – заграница. Виза, прочие формальности. Да и квартира, говорят, опечатана. И все-то они знают, эти «девушки», плотоядно поглядывающие на симпатичного новичка с крепкой фигурой спортсмена и заманчивой профессией сыщика, – им-то все едино: раз сотрудник органов ищет преступника, значит, он сыщик и есть. Следователь как-то не очень звучит. Но его уже, похоже, взяла под свою цепкую опеку старший инспектор по кадрам Галочка Галеева, а из ее рук никто просто так, по своей воле, не уходил. Это после нее – пожалуйста, сколько угодно. А раз она глаз «положила», значит, так тому и быть, можете чувствовать себя спокойно…

Уходя, многозначительно обласканный обещающими взглядами Юра Смирнов уносил в записной книжке целый набор адресов и телефонов, принадлежащих ряду лиц, хорошо знающих Дайкуте, – режиссерам, их помощникам, руководителям актерской гильдии и, наконец, тезке Смирнова, Юрию Волковскому, продюсеру Айны. Вот это уже было что-то. Хотя от сплетен и здесь не избавишься.

Со Скибой, конечно, следовало бы встретиться. Но Смирнову было немного не по себе от активного протежирования Галочки. Хотя, с другой стороны, ничего такого, чего бы он не знал, она предложить все равно не сможет. Позвонив старшему в «контору» и никого там, естественно, суббота же, не застав, Юра решил действовать на свой страх и риск. Впрочем, если быть справедливым, страху у него никакого не наблюдалось, а риск – он был не более, чем во всех иных, подобающих данному случаю, ситуациях. Ну надо будет удовлетворить девушку, и что тут такого! Произведенное добро во имя хорошей цели добром и вспоминаться будет. И наоборот: при дрянной задаче станет насилием, за которое обязательно однажды придется платить – не одним, так другим. А неженатый человек Юра Смирнов пока не желал ради чьих-то интересов расставаться со своей удобной холостяцкой жизнью.

Короче, прибыв вечером на Васильевскую и войдя в боковой подъезд, куда обычно входят не посетители, а свои люди, он был встречен Галочкой, успевшей сменить скромную рабочую форму на змеино-серебристое нечто, охотно демонстрирующее на каждом шагу великолепное достоинство поставленной на высокий каблук достаточно крепкой ноги. А что, в конце концов, Азия далеко не всегда низкорослая и кривоногая, случаются и такие экземпляры, что… Одним словом, войдя и скинув плащ на служебной вешалке – так потом будет проще, – Юра обнаружил в своей спутнице нечто такое, что вполне могло компенсировать любые неудачи намечающегося вечера. Галочка казалась самим совершенством. Взяв Юру под руку, она провела его по всем этажам, лестницам и барам огромного кинематографического дома, рассеянно кидая при случае: это Нахапетов, знаешь? А это Игорек, ну, Костолевский, ты что, не узнал? А это сама Анька Самохина, ну, доложу тебе… При этом она по-свойски прижималась к его плечу, принимала некие почтительные поклоны и сама раскланивалась направо и налево. То, что они, оказывается, были давно на «ты», Юру уже не занимало. Выпив в нижнем баре по диковинному коктейлю, обошедшемуся Юре, как кавалеру, в хорошую синеватую купюру, Галочка неожиданно сообщила, что уже звонила Скибе и та обещала, если ничего не случится, подъехать часам к восьми – половине девятого. Но, скорее всего, к девяти. А сейчас без чего-то восемь, значит, времени навалом.

– Идем ко мне, – заявила она безапелляционно, – я тебе покажу кое-что очень важное.

Он уже примерно предполагал, что его ждет, и не сильно возражал. Да, в конце концов, и вариант наклевывался не из самых худших. Чего стесняться!

Она привела его в сравнительно небольшой зал, где проводятся особо важные приемы. Здесь был длинный полированный стол, множество мягких кресел и два длинных дивана. Вот на одном из них Галочка и предложила скоротать отпущенное время. При этом она, быстро и решительно приводя себя в рабочее состояние, обернулась и, вынув у элегантного Смирнова платочек из верхнего кармашка пиджака, взяла его в зубы.

– Это еще зачем? – удивился он, расстегиваясь.

– Чтоб не кричать, – как само собой разумеющееся, ответила она, отвернулась и стала на колени…

Время, отпущенное на знакомство, пролетело незаметно. Выходили они из зала приемов вполне удовлетворенные друг другом.

– Ты вообще-то на Польку губы не раскатывай, – поучала, спускаясь по лестнице, Галочка. – Это я, девка простая, много не прошу, а она – тигрица. Я тебя, конечно, познакомлю, сведу с ней, для дела, не больше. Но потом ты лучше ко мне возвращайся. Я здесь буду до самого закрытия…

Скиба была совершенно определенно под кайфом. Говорила медленно, переключаясь на какие-то никому не нужные частности, внимание было рассеянным. Смерть подруги произвела на нее расслабляющее действие. Она говорила, бормотала, словно беседуя с кем-то потусторонним, и вообще всячески демонстрировала слабость своего пола. Может, играла? Да вроде нет, поскольку, расставаясь, довольно внятно продиктовала свой телефон и сказала, что готова встретиться, но не в этой обстановке, не здесь и не на кладбище, естественно, а поговорить надо. Смирнов проводил ее до машины, в которой сидел мрачный водитель, даже не вышедший навстречу хозяйке. А может, это был и не ее водила, а нанятый каким-нибудь преуспевающим ее хахалем, кто знает! Во всяком случае, она уехала, как отключилась, а Юра неожиданно вспомнил, что его плащ остался на вешалке, возле вахтера на служебном входе.

Вернулся, его узнали. Пока он разыскивал свой плащ – одежды было много, – спустилась Галочка. Видно, вахтер имел команду и позвонил. Забрав его верхнюю одежду, она повела его ужинать в ресторан. Но на этот раз данное действо ничего ему не стоило, поскольку, как выяснилось, входило в условия Галиной работы. Тем лучше. Останется на такси.

Когда выходили из ресторана, Галочка попросила его проводить ее в кабинет, где она что-то забыла. В помещениях было уже темно, только высвечивали очередную художественную выставку на стенах уличные фонари. Достав из сумочки небольшую связку ключей, Галочка пошуровала одним из них в какой-то замочной скважине и открыла дверь в большой кабинет, где главное место занимал огромный блестящий письменный стол.

Она потом, уже под утро, скажет, что за этим столом сиживали люди, ставшие легендой советского и мирового кино. Здесь традиционно сменяли друг друга выборные секретари и председатели Союза кинематографистов, над этим столом парили высокие мысли, за ним вершились воистину великие дела. Но сейчас это была стартовая площадка, не более, – большая, широкая, гладкая, освещенная оранжевым светом с улицы.

И еще она скажет утром, что испытывала ни с чем не сравнимое чувство сладкой мести, воображая, как этот сморчок, она имела в виду очередного председателя, будет тупо разглядывать то место, где в течение целой ночи, почти без передышки, танцевали ее ягодицы. Да, это действительно была шикарная месть. Если к тому имелся стоящий повод…

– Ты думаешь, мне только член нужен? – наивно спрашивала она. – Нет, я нуждалась в хорошем человеке. Им ты и оказался.

Уже светало, когда они покидали здание. Вахтер даже и не вышел, они просто захлопнули за собой дверь. Было свежо. Галочка поеживалась – разрез у ее платья был не по погоде, а нечто наброшенное на плечи никак не согревало. Широкий и длинный плащ перекочевал с него на нее. Ну а теперь уже никак нельзя было оставлять женщину одну. И, поймав левака, Юра повез ее к ней домой, в Фили. А что оставалось делать?

Крохотная однокомнатная хрущевка была, вопреки его предположениям, вполне уютным гнездом. И он, уступая ее просьбе, остался. Сперва ненадолго – чашечку кофе, не больше.

Час спустя она сказала, что, когда они поднимались по лестнице, она почувствовала на себе его взгляд. И поняла, но не обернулась.

– Это ж когда было? – удивился он.

– Днем, когда ты приехал в первый раз. Мы, женщины, спиной чувствуем мужские взгляды.

– Значит, поэтому ты так и ерзала во время нашей беседы?

– Не только. Я наблюдала, как на тебя накинулись эти вороны! Они же готовы были тебя проглотить!

– А ты?

– А я тебя, дурачка, как могла, защищала от них. И никому не отдала! И еще запомни: про Айну все они врали тебе…

– Но ведь и ты тоже постаралась?

– Я не могла иначе. А сейчас скажу: она была отличная девка. И все ей только завидовали. А почему так случилось, я думаю, что знаю. Ошиблась. Не тому дала. Не под тем оказалась, когда кто-то из ее прежних связей обозначал свои законные владения…

Началось воскресенье, день был свободным. Относительно, конечно. И на какое-то время Юра мог рассчитывать, как на свое личное. Он и не стал торопиться. Тем более что кровать у Галки оказалась совсем не тесной для двоих.

Забегая далеко вперед, можно предположить, что неожиданный союз, заключенный молодым следователем и очень энергичной, неутомимой татарочкой Галкой Галеевой, окажется счастливым и достаточно долговечным, уж во всяком-то случае до конца века они могли быть спокойны.

А еще говорят, что все серьезное зачинается на небесах! Ничего подобного, случается, что и на столе первого кинематографиста России.

В середине воскресного дня отупевший от ласк следователь Московской городской прокураторы Смирнов нашел в себе силы позвонить своему старшему коллеге – Виктору Ивановичу. Тот записал необходимые данные и сообщил, что они нужны официальному теперь руководителю следственной группы господину Турецкому. И положил трубку, освободив молодого коллегу от ненужных ему сомнений и забот.

Турецкий же отреагировал иначе. Все выспросил, все записал и сказал, что с этой Скибой надо встречаться немедленно. Но где находился в данный момент Смирнов, Пустовойт поинтересоваться не удосужился, а сам он, по твердому убеждению Александра Борисовича, ни в какие дамские угодники не годился. Оставалось Турецкому брать все на себя. Что он и сделал, дозвонившись до Полины, пребывавшей в несколько аморфном состоянии и потому покладистой, и твердо условился встретиться с ней сегодня же вечером в милых ее сердцу «Колоколах», есть такое злачное ночное местечко, расположенное неподалеку от Патриаршего подворья. Потому, наверное, и «Колокола»…

Старая Москва любит баньку. Ритуал посещения, там, где он сохранился, чтут свято. У кого – банный день в среду, кто предпочитает четверг, но народ занятой любит воскресное утро. После хорошей приборки да первый парок – сердцу самое милое дело.

В это воскресенье уже к восьми стал собираться привычный народ возле Сандунов. И хотя здоровье стало обходиться нынче все дороже и дороже, особенно в высшем разряде, охотников до истинного блаженства убавлялось как-то незаметно. Видно, оттого, что сохраняли традиционные Сандуны и расписные потолки, и кабинеты под красное дерево, и мраморы, и тот особый дух чистоты, который сопровождается шелестом разворачиваемых хрустящих простыней.

И вот отворилось окошко кассы, и… ропот пробежал по недлинной еще очереди: закрыто! Высший разряд нынче не работает! Да как же так?! Какая профилактика?!

Но как бы там ни было, вход наверх был закрыт, а равнодушная кассирша предлагала любителям банных роскошеств разряды помельче – первый, тут же, на первом этаже, и второй – из подъезда и за угол. А кто гордый – ступай в коммерческую сауну, вон их сколько развелось нынче!

Очередь бранилась, шумела, меняла ориентацию, а на второй этаж, как заметил кто-то, некий народец почему-то поднимался. Но все, минуя кассу.

– Демократия! Мать вашу! Даже в бане, где все голые, и то никакого равенства!

Но это была риторика, усвоенная из далеких школьных лет, вроде бессмертного: «Выдь на Волгу: чей стон раздается…?» Все и всё знают, а продолжают спрашивать. Ну не дураки?…

Кто– то попробовал сунуться -посмотреть, так рад был, что кубарем не спустили. Два бритых мальчика только посмотрели, потом один из них ткнул пальцем в табличку, на коей было написано: «Профилактика», и задал глазами молчаливый вопрос. Но любопытный был уже сам внизу.

А народ, точнее, молчаливые и независимые посетители все поднимались, окруженные крепкими ребятками в темной коже, которые несли в сумочках березовые и дубовые веники. В общем, скоро основной массе желающих стало предельно ясно, что верх нынче не для них. Ну так бы сразу и написали, а то – профилактика! Какая, к хренам… ну и так далее.

Высший разряд принимал важных гостей. Редко такое случалось тут, но уж когда требовалось, никакие власти не были в силах противодействовать, скажем, таганской братве принять на своей подконтрольной территории авторитетов и воров в законе, правящих тремя десятками других так называемых в правоохранительных кругах ОПГ, то есть организованных преступных группировок стольного града Москвы. И повод к тому же был весьма важным.

Вчерашнее выступление Президента страны было всеми воспринято как объявление войны криминалитету. Требовалось выработать ответные стратегию и тактику. Информаторы – глаза и уши воровского мира, прочно осевшие буквально во всех структурах правоохранительных органов, – уже информировали своих хозяев, что выступление главы государства явилось не спонтанным проявлением чьей-то инициативы или данью очередной пропагандистской кампании. Оно готовилось исподволь. Но, очевидно, последней каплей, переполнившей чашу терпения президента, явилось убийство молодого и способного президентского выдвиженца Михаила Нечаева. И хотя даже абсолютно далекому от политики человеку было понятно, что сам уголовный мир, как таковой, никакого отношения к этому убийству не имеет, люди заинтересованные знали, что, пока суд да дело, пока следствие найдет убийц, а через них выйдет на заказчиков, а после примется доказывать их причастность, на что уйдут если и не годы, то уж месяцы, – это точно, удар может быть нанесен, причем не вслепую, по жизненно важным органам и конкретным лицам, определяющим судьбу преступного сообщества. Случались ведь уже подобные ситуации, и почти всякий раз редко обходилось без серьезных потерь. Поэтому было и о чем сейчас потолковать воровским авторитетам, и о чем, если повезет, успеть договориться.

Ни одно серьезное дело не терпит суеты – это истина. А когда требуется принять, говоря современным языком, судьбоносное решение, тем более необходимо подготовить себя – и говорить, и слушать, и пойти при нужде на компромисс. А что может быть лучшим в наборе экстренных профилактических средств, чем русская банька! Расслабьтесь, вежливо советовали гостеприимные организаторы сходки и улыбались холодными глазами, примите парок, легкий массажик, отпустите душу, а там можно будет и обменяться, как говаривал последний советский президент, дай ему Бог здоровья в Швейцарских Альпах.

Крепкий, душу опаляющий настоящий русский пар – под мяту да под венички умелых банщиков, после ледяная бочка и бассейн с подогретой водой, – ну что еще нужно, чтоб отпустить напряжение, смягчить настроение и сделать собеседника терпимее! На это, собственно, и рассчитывали организаторы действа. Пора было не спорить, не доказывать друг другу, где пролегают те или иные границы влияния, не поминать нанесенные всерьез или невзначай старые обиды, а заключать хотя бы временные перемирия ввиду грозящей поголовно всем новой опасности.

И когда, наконец, хозяевам показалось, что приглашенные маленько размякли и первоначальное некоторое напряжение растаяло, а его место заняло закономерное любопытство, из крайней кабинки вышел широко известный в определенных кругах Владимир Сергеевич Сычев, а в миру просто Сыч, и, негромко похлопав поднятыми ладонями, направился к центру зала, где в окружении своих братков расслаблялись авторитеты помоложе. Их старшие коллеги по старинке предпочитали персональные кабины. Молодежь почтительно приветствовала старика, которого почитали как смотрящего, то есть опытного и авторитетного судью в любых, даже самых непримиримых спорах. Завернутые в крахмальные простыни, словно римские сенаторы, стали собираться к центру зала пожилые. Им уступали места в середине. Молчаливые парни в белоснежных халатах ставили на столики подносы с пивными кружками, над которыми возвышались настоящие пенные шапки, словно на старинных вывесках. Рыба, бутерброды с различной снедью под пиво лежали отдельно, для желающих.

Сыч поднялся с места, запахнул на груди простыню и кинул конец через левую руку, – ну точно сенатор, ни дать ни взять!

– Господа воры, друзья, братва, – начал он и сделал всем легкий полупоклон. – Мне поручена большая честь довести до вашего ума и сердца…

Алексей Кистенев, он же Кистень, сравнительно молодой еще вор в законе, являющийся одним из новых таганских лидеров, в общий зал не вышел, предпочитая до поры оставаться в тени. Идея сходки, между прочим, была во многом его, и ему было что сказать высокому собранию. Но он не торопился, хотел посмотреть, как вообще отнесутся непримиримые авторитеты к идее консолидации и выхода на новый, более высокий уровень контактов с властью предержащей.

Он показал своему телохранителю, чтобы тот пошире открыл занавеску, раздвинул тяжелые малиновые шторы и, полулежа на диванчике, наблюдал за сходкой.

Сыч конечно же был умным и опытным дипломатом. Не заостряя ни на ком из присутствующих конкретного внимания, он изложил свое видение общественной обстановки, напомнил об отдельных трудностях нахождения взаимопонимания между враждующими группировками, но не задел при этом ничьего болезненного самолюбия. И вот новая ситуация, когда на все общество готовится всерьез и чувствительно обрушиться мощь правоохранительной системы. По сведениям, поступившим из весьма компетентных источников, необходимо немедленно принять меры против надвигающейся войны. Власть собирается задействовать все свои основные силы, в частности, будет полностью изолирована от внешних сношений система исправительно-трудовых учреждений. Массовые операции типа «Капкан» и «Вихрь» будут задействованы повсеместно. Полностью подключаются ГАИ, РУОП, ОМОН, все отряды спецназа по линии МВД и ФСБ, а также новое спецподразделение «Пантера», перед которым, по отдельным высказываниям, «Альфа» и прочие страшилки времен перестройки выглядят детсадовскими работниками. Цель – обезглавить и обескровить основную массу криминальных группировок. Нанести для начала максимально чувствительный удар по торговле наркотиками и оружием, рэкету и проституции, вывести из-под контроля братвы столичные структуры. Словом, задачка, как изволят видеть господа авторитеты, ничуть не меньше поставленных большевичками в октябре семнадцатого.

Народ зашумел, начался базар. Никто, разумеется, никого не хотел брать на испуг, просто мудрый смотрящий, избранный все теми же авторитетами, выдал текущую обстановку – для дальнейшей оценки и принятия решений. Но ведь никогда никакое общее не решалось без болезненных частностей! Поэтому базар касался конкретных интересов. К примеру, кому надо было «мочить» вице-премьера? Ни одна из группировок не могла взять эту акцию на себя, поскольку ничьи интересы в данном случае задеты не были, а значит, само убийство лишено смысла. И значит, надо доказать, что к этому инциденту братва никакого отношения не имеет. А если это убийство как результат своих собственных, внутренних разборок в правительстве выдается в качестве провокационного хода для репрессивных санкций со стороны все того же правительства, то братва не должна молчать. Она должна сказать свое веское слово!

Кистень ухмыльнулся, покачал рано поседевшей, когда-то кудрявой головой и окунул нос в пышную пивную пену. Эти глоты дальше базара не пойдут. Ну, залягут временно на дно, благо есть где, ну, через границы махнут ненадолго, на бывшие всесоюзные курорты… Ведь тот же «Капкан» вечно, раззявив пасть, сторожить не будет: поймает мелочевку и захлопнется. И все опять на круги своя. Так думают, но так может не случиться…

Появились и разумные предложения: выяснить, кому потребовалась эта провокация с вице-премьером, и по своим каналам выйти на ментов. Только не в префектуры, а на самый верх, где понимают серьезный разговор. И ценят откровенность.

Заговорили о подходах. Сеня Круглов, измайловский авторитет, предложил себя в качестве посредника для переговоров с подольскими и чеховскими, во владениях которых имелась одна, так сказать, сауна, в которой частенько коротали время мужички из Белого дома и со Старой площади. Закрытое такое место, однако ж, когда прижмет крепко, проход найдется.

Тут же посыпались возражения, поскольку у некоторых с подольскими были непреодолимые противоречия. Сыч молчал, давая возможность демократически высказаться всем. Кистень с презрительной улыбкой наблюдал со стороны. Нет, думал он, нужны другие ходы. А эта затея примирения перед общей опасностью ничего не даст. Не о будущем своем думают воры, а о более-менее благополучном сегодняшнем. В нем и останутся…

А вообще– то идея утереть нос ментам -стоящая, надо подумать. Хоть и запрещает воровской закон контакты с ментовкой, но, если хочешь сохранить хотя бы малое, на что не пойдешь! Иначе все разговоры о воровской власти так болтовней и останутся. Пора менять свой имидж. Хорошее слово. Почему президенты могут, а ворам нельзя? Несправедливо!

Между тем базар, как это обычно случается, перешел на отдельные личности и большие претензии. Голоса повысились, возросло возбуждение. Очень правильно, что с самого начала постановили оружие оставлять в машинах. Но Кистень предупредил своих, таганских, заменивших сегодня освобожденных на полдня пространщиков: следить внимательно, но ненавязчиво и по возможности провести проверку на оружие, пока братва парится. Все оказалось чисто, хоть тут смогли договориться. И теперь, когда пошел шум, в принципе бояться было нечего, ну, поорут, кто-то в сердцах покинет сходку, такое бывало, и никого особо не трогало. И в самом деле, первыми стали собираться химкинские и коптевские, у тех свои интересы. Долго залупались солнцевские, но эти – от гордости, самые крутые, как же! Их поддержала сопливая Гавана и кунцевские, опять возникла очень болезненная проблема – «общака». Ну, это надолго. А хитрый Сыч, провожая очередных уходящих представителей, с достоинством кланялся им, благодарил за участие и завершал фразой: «Не держите обиды, когда начнется большой шмон…» Пусть себе думают: предупреждение это или угроза. Некоторым совсем не вредно.

К середине дня высший разряд опустел. Появившиеся уборщики и пространщики в считанные минуты привели помещение в идеальный порядок, с аппетитом закусили за оставленным им богатым столом и сняли с входной двери табличку «Профилактика». Вскоре объявились и первые посетители. Но было их совсем немного. Оно и понятно, под вечер в баню знатоки не ходят. А любителю – туда-сюда. Но выложить за вход сотню тысяч – да еще услуги, пивко с рыбкой (как же без этого?) считай на пол-"лимона", и это по бедности, не сильно шикуя, – все же накладно. Немного перед сном-то таких охотников. Вот и пустынно было в высшем разряде.

По этой причине пожилой буфетчик Николай, которого все фамильярно звали Парамонычем, совсем заскучал. Дела не было. Отправил в кабинки несколько пар пива – и сиди себе зевай, волшебство живописное на потолке разглядывай да поминай добрым словом Силу Николаича и супругу его благоверную Елизавету Семеновну, создателей сей чудотворной красоты. Издавна сказано стариками-сандуновцами: «Ваш пот – наши старания…»

Посетовав своему помощнику на жидкого клиента, Парамоныч вдруг засобирался домой. Миша-татарин, он же Мухаммед, не возражал, поскольку «ходил» под Парамонычем не первый год и порядок старшего знал. А нынче-то и дела нет особого – доход невелик, легко и одному управиться. Словом, принял Парамоныч на грудь кружечку свеженького пивка, сунул меж стальных зубов черный подсоленный сухарик, закуску для знатоков, да и отправился себе с Богом.

Спустился на Неглинку и пошел в сторону Охотного ряда. Миновал место, где вчера, сказывали, молодого вице-премьера «замочили», это все нынешняя публика толковала. Потом свернул на Кузнецкий, стал подниматься к метро, останавливаясь у многочисленных витрин; зашел и потолкался в тесном хозяйственном магазинчике на углу, приобрел себе флакон нового заграничного аэрозоля – против тараканов, тут же, на углу, ввиду отсутствия желающих звонить, снял трубку уличного телефона-автомата и набрал номер.

Отозвались не сразу.

– Добренького тебе вечера, Вячеслав Иваныч, чего париться не заходишь?

– Ах, вон кто! Здорово, Парамоныч! – отозвался Грязнов. – Так ведь по нынешнему-то к тебе с «лимоном» ходить требуется. А где ж у меня такие гроши? Я понимаю, что подъехать мне надо? Куда скажешь?

– Да ведь ты помнишь адрес-то. Вот, значит, и… – Парамоныч словно невзначай повернулся с трубкой в руках, как бы глядя себе под ноги, а сам все же цепко, из-под опущенных бровей, огляделся вокруг. – Ну ладно, стало быть, увидимся. Пока, – и повесил трубку. После чего неторопливо спустился в метро и поехал в сторону «Тушинской», где проживал на улице Свободы.

ОБЫЧНАЯ РУТИННАЯ РАБОТА

Турецкий встал рано: надо было готовить проклятую справку для генпрокурора. Он не лукавил, разговаривая с генеральным: питерские коллеги, особенно Пименов, действительно снабдили его исчерпывающей информацией. Надо было отобрать нужное и обобщить. Но после обеда позвонил Пустовойт и поломал вечерние планы. Конечно, следовало к этой Скибе отправить все того же Смирнова, но молодой и симпатичный где-то загулял, во всяком случае, домашний его телефон не отзывался. Пришлось снова брать на себя. Пустовойт же, по твердому внутреннему убеждению Турецкого, для компромиссных бесед с дамами не годился. А после того как удалось дозвониться до самой Полины и услышать ее «плавающий» голос, это мнение подтвердилось окончательно. С такого рода дамочками вообще-то лучше всех умел общаться Славка Грязнов. Но вешать сейчас на него и эту обузу показалось чрезмерным.

В начале восьмого, побрившись и одевшись с несколько изысканной простотой, сопровождаемый насмешливым взглядом Ирины, весьма скептически относившейся к вечерней работе мужа, Александр Борисович пересчитал оставшиеся после командировки финансы, прикинул, что на небольшой допинг должно хватить, и отправился на свидание в ночной клуб «Колокола». Наличие машины должно было объяснить нежелание господина Турецкого общаться с ночными гаишниками по поводу какой-то выпитой рюмки. Такие аргументы всегда действуют успокаивающе на любую женщину, даже самую мнительную и осторожную.

Как оказалось, никаким клубом «Колокола» не были: обычное, но с некоторыми претензиями – к примеру, швейцар в форме старшего офицера британской колониальной армии – ночное заведение, где стояла рулетка, несколько карточных столов и вдоль длинной стены тянулась лакированная стойка бара. Вот и все кружева. Остальное – расхожее новорусское сермяжество: колокольчики при входе, расписанные церковными куполами стены, поддужные бубенцы и прочая церковно-купецко-ямщицкая канитель на портьерах и занавесках. Вроде и богато, но безвкусно.

Швейцар на входе осведомился, по своей ли охоте или по чьему-то приглашению прибыл гость. Турецкий, как было условлено со Скибой, назвал ее фамилию. Швейцар равнодушно кивнул и предложил пройти во второй зал, где их дожидаются у окна, в углу слева.

Пройдя под занавесками, издававшими мелодичный звон, и мельком оглядев вполне приличный выбор напитков в баре, «важняк» отодвинул в торце зала портьеру, также отметившую его приход перезвоном, и вошел в небольшой ресторанный даже и не зал, а скорее большой кабинет на три стола. За крайним слева, как и было сказано, сидела парочка. Он был плотен телом и острижен по самой последней моде – кубарём. Профессия почти не оставляла сомнений. А вот его даму Турецкий легко узнал и тут же вспомнил, кто такая эта Полина Скиба и в каких популярных фильмах видел он в маленьких, но ярких эпизодических ролях сию очень симпатичную разбитную бабенку. Только она всегда была пышноволосой и русой, а тут сидела женщина с короткой темной прической в стиле двадцатых годов. На вошедшего обернулись оба. Мужчина кивнул, встал и вразвалку, от ощущения собственной могучей силы, наверное, прошел мимо Турецкого к выходу. Полина взглянула как бы с легким интересом и сделала приглашающий жест рукой. Гость прошел и сел на стул напротив. Улыбнулся и сказал:

– Здравствуйте, Полина… Не знаю вашего отчества, но, кажется, в ваших компаниях и не принято? Можете и меня называть Александром, Сашей, как вам будет угодно. Спасибо, что согласились встретиться. В силу, вероятно, понятных вам причин, я хотел бы задать несколько вопросов, но не уверен, что здесь – самое место.

– Ну почему же?… – Было заметно, как она подавила у себя желание обернуться, оглядеться. Турецкий понял, что ее пасут, причем в открытую, ничего не стесняясь. И сделано все это специально, чтобы узнать, какие вопросы интересуют господ ментов, ну и все остальное в том же духе.

Соответственно вести беседу в таких условиях было бы глупо. Надо поискать более простой какой-нибудь вариант, вроде выйти прогуляться, от чего женщина наверняка откажется: заметит, что погода неподходящая, или еще что-то в том же роде. Начать секретничать – еще больше вызвать подозрение. И Турецкий выбрал действительно самое простое. Тут же подошедшему официанту заказал бутылку шампанского для дамы, а себе – бокал сока, предъявив в качестве объяснения автомобильные ключи, которые крутил на пальце.

Официант с усмешкой заметил, что такой заказ проще получить в баре, на что Турецкий возразил: там шумно, а здесь достаточно уютно и спокойно. Официант посмотрел на Скибу, та молча кивнула в ответ, и он удалился.

– А ведь я сразу узнал вас, едва увидел! – радостно начал он тоном простецкого и неискушенного зрителя, оказавшегося неожиданно наедине с кинозвездой. И следующие полчаса, включив в действие все свои способности по части охмуряжа, старательно вспоминал наиболее яркие, по его мнению, эпизоды из ее фильмов. Живописал с неподдельным восхищением, как она была хороша там-то и там-то, как он, было дело, буквально влюбился в нее, чем вызвал жуткий приступ ревности у своей жены. Словом, он пел, как кенар перед своей птичьей свадьбой, не останавливаясь и охотно подливая шампанское в пустеющий бокал. Скоро и Полина, и те, кто слушал их «беседу», могли убедиться, что перед ними обычный тупой ментяра, сдуру пытающийся усесться не в свои сани.

Она, как он заметил, сперва слушала не без удовольствия восторженные трели «рядового кинозрителя», но потом ей стало скучно. Ничего нового, видно, Турецкий ей не сообщил, все было давно известно.

– Мне приятны, – без всякой радости в голосе заметила она, – ваши слова в мой адрес, но, насколько я поняла из вашего звонка, интересует вас не Полина Скиба, а ее подруга?

– Да, да, конечно, – смутился Турецкий. – Просто, увидев вас, я, как бы это сказать…

– Да, я понимаю, растерялись, так? Ведь вы же, оказывается, даже были влюблены в меня? – при этом она как-то нервно оглянулась.

– Вот именно. Да, я действительно предполагал поговорить с вами о вашей подруге. Но боюсь, что наш разговор в данном заведении не получится. Народ тут, как я вижу, слишком навязчиво интересуется содержанием нашей беседы. Поэтому у меня есть предложение. Если не возражаете, давайте подъедем ко мне в Генеральную прокуратуру. Я ведь не из милиции, я побеседую с вами как со свидетельницей, а затем, если захотите, привезу обратно, сюда. И вы сможете продолжить свой уик-энд.

– А если я не захочу? – с вызовом спросила Скиба.

– Мне придется вас вызвать повесткой. А еще имею право доставить приводом, и тогда уже у нас получится допрос с пристрастием.

При этом Турецкий слегка наклонился к ней, подмигнул с улыбкой, намекая, чтобы она в данный момент не принимала его слова всерьез. И она поняла. Вздохнув, взяла с соседнего стула свою сумочку и как бы развела руками:

– Ну что же, раз иначе нельзя… Везите. Но я обязательно должна сегодня сюда вернуться.

– Будет сделано, – с готовностью согласился Турецкий. Он оставил на столе стотысячную купюру, полагая, что за бутылку этого хватит, и поддержал Полину под руку, помогая подняться.

Тут же возник официант, посмотрел вопросительно. Турецкий показал на купюру, спросил:

– Достаточно?

Тот взглянул на Полину и как-то неопределенно пожал плечами, но Александр Борисович решил, что отечественное игристое большего не стоит, нечего их баловать…

Провожали Полину несколько пар мрачных глаз – от карточного стола, от бара. Под суровым присмотром «британского вояки» они оделись и покинули слишком уж гостеприимные «Колокола».

Свою «Ладу» Саша припарковал не только за углом, но еще и на противоположной стороне улицы – он не хотел, чтобы кто-нибудь видел, как и на чем он приехал. И теперь, держа под руку Полину и переходя улицу, обернулся и увидел «квадратненького», провожавшего их взглядом. Подойдя к машине, «вякнул» сигнализатором, открыл заднюю дверцу салона и, взяв из рук Полины сумочку, кинул ее на сиденье и снова закрыл дверь. Наклонившись к самому уху – со стороны это, наверное, выглядело как обычная мужская фамильярность,– тихо спросил:

– Они вам в сумочку что-нибудь подсунули? – Вопрос был настолько неожиданным, что у Полины округлились глаза. Но Турецкий с улыбкой мигнул по-приятельски. Поэтому, подумав и, видимо, оценив его слова, она почти незаметно кивнула. – Отлично, – шепотом продолжил он, – говорите, куда нам смыться. Ни в какую прокуратуру я вас тащить не хочу, надо поговорить наедине, и чтоб ни одна живая душа о том не знала.

– К ней поедем, – после короткой паузы шепнула она.

К ней – значило, к Айне? Но там же все опечатано! Его сомнения она поняла с полувзгляда, сказала:

– Я все знаю. Едем.

Садясь в машину, Турецкий обернулся, взял сумочку Полины и, прижав палец к губам, раскрыл ее и высыпал содержимое на колени женщины.

– Ой, какой же я неловкий! Простите, ради Бога! Полина, Полечка, не казните, я сейчас все подниму и соберу.

А его опытный глаз уже «наколол» подслушку. Это была небольшая коробочка, похожая на женскую пудреницу – с узорами и дырочками на корпусе. Турецкий взял ее в руки, осмотрел и взглядом спросил Полину: «Она?» Та снова кивнула, но смотрела на него уже каким-то иным, заинтересованным, что ли, взглядом. Так смотрят дети на фокусника, вынимающего изо рта куриное яйцо.

– Ну вот, видите, все и собрал, еще раз прошу прощения, – облегченно выдохнув, сказал он. – Вы потом посмотрите, может, что-нибудь маленькое куда закатилось. Так я тогда поищу. Ну, значит, поехали?

«Пудреницу» он демонстративно кинул на заднее сиденье. Тронул машину и, словно вспомнив, правой рукой открыл бардачок, вытащил оттуда обрывок бумажки и написал на нем два слова: «Через чердак?» Показал Полине, та обаятельно улыбнулась, сморщив нос, – ну прямо поцеловать ее хотелось за такую реакцию. Но она тут же сама прижала мизинец к своим губам и исподтишка показала пальцем на заднее сиденье.

– Может быть, пока едем, поговорим немного? – предложила она.

– Да. Мне бы хотелось услышать от вас, что за человек была Айна Дайкуте. Давайте не торопясь, сначала. Откуда она, где и когда вы познакомились, как она стала певицей, как в кино начала сниматься. И еще я вас хотел попросить: чем подробней – тем для следствия лучше. – Турецкий ладонью помахал у своего открытого рта, изображая этим жестом пустой треп, болтовню.

– Я поняла, – она снова с готовностью улыбнулась, показывая, что ей нравится эта игра, которую они затеяли, чтобы задурить головы наглым мужикам. И начала свой неторопливый рассказ, чуть ли не от Адама, где, когда, от кого начался род Дайкуте. Словом, тот, кто хотел услышать, тот и услышит, если уши не завянут.

Молодец Полина, и вправду талантливая актриса. Рассказ ее шел сам по себе, а по глазам ее можно было прочитать совсем другое: как было бы хорошо удрать куда-нибудь подальше и чтоб никто тебя не нашел.

Это можно сделать, тоже улыбаясь, отвечал взглядом Турецкий. Полина ему нравилась все больше. Но именно поэтому и следовало ее максимально обезопасить, а для этого надо было знать, кто эти молодцы, чьи они, кто их зарядил и послал по следу. Вопросики не из сложных, но надо найти возможность задать их и получить вразумительные и одновременно безопасные для женщины ответы. А для этого надо было как минимум остановить машину и выйти из нее. Между тем Александру Борисовичу показалось, что за ними наметился хвост. И хвост не профессиональный, а наглый, как те квадратные затылки. Не отставая и не обгоняя, сзади, через три-четыре машины, следовал «БМВ» – автомобиль, конечно, скоростной, но легкий. И если его заставить покрутиться, да на приличной скорости, он спокойненько переворачивается на крышу. Есть несколько профессиональных приемов, как заставить водителя совершить роковую для него ошибку. Но такой тактический ход пока не входил в планы Турецкого. Он хотел просто остановить их перед забором и показать, что дальше бритым прохода нет. И он быстро придумал, как это сделать, чтобы и самому не подставиться, и дуракам нос натянуть. И ход этот был, кстати, примитивным до чертиков. Ну, впрочем, с этой публикой иначе и нельзя. Не поймут и начнут еще хвастаться своей сообразительностью!

Турецкий выскочил на Тверскую, на Камергерском притормозил, чтоб не потерять преследователей и еще раз убедиться в их действительных намерениях, затем, как говорят летчики, сделал «коробочку» и подкатил к задним воротам Генеральной прокуратуры. Там предъявил охраннику служебное удостоверение, загнал машину во двор и, подхватив под руку Скибу, вошел в здание через служебный ход. Они быстро прошли кривыми коридорами к обычному для всех служащих генеральной «конторы» боковому выходу и покинули территорию прокуратуры через главную проходную. Преследователи, если они были людьми принципиальными и недалекими – а именно на это и рассчитывал Турецкий, – должны были остаться сторожить их у служебного входа. И ждать, когда заработает система прослушивания.

Турецкий же под ручку с Полиной в это время неторопливо шествовал по Столешникову переулку к Петровке. Турецкий не был в доме, где жила Дайкуте, но знал его. Тем более что и Грязнов довольно подробно расписал всю, так сказать, топографию данного многоэтажного строения. Поэтому, памятуя о висячих замках чердачных люков, которых вполне может и не оказаться, он на всякий пожарный сунул в карман отвертку из автомобильного бардачка: какое ни есть, а орудие. Все не голыми руками.

На всякий случай, перед тем как нырнуть в арку проходного двора, пару раз он проверился. Хвоста не было. К счастью, и Скиба была одета не шибко эффектно, таких пончо, как у нее, в столице пруд пруди.

По словам Грязнова, фирма «Юнона» как минимум до понедельника не функционирует. А судя по готовности Полины, глаза у которой уже сверкали, как у почуявшей поживу кошки, перспектива лазания по чердакам ее совсем не смущала. Может, даже и наоборот.

Во дворе было достаточно темно, однако старушек все равно опасаться следовало. Поэтому незваные гости по-шпионски тихо проникли в третий, действующий, подъезд на цыпочках, что было совсем нелегко, поднялись на самый верх, где Турецкий, попросив Полину посветить ему зажигалкой, похвалил себя за предусмотрительность и отверткой, не без труда, правда, свернул шею замку. Так же тихо забрались они по металлической стремянке на чердак, прошли до среднего люка, который оказался открыт, ибо некому его было закрывать в запечатанном подъезде, после чего Александр Борисович помог осторожно спуститься на лестничную площадку Полине. Руками он, естественно, ей помогал, показывал, куда ногу поставить, поддерживал – снизу-то видней. И чем охотнее помогал, тем больше хотелось продлить это смешное приключение. С последней ступеньки она, то ли нарочно, то ли оступившись вдруг, упала на него, ойкнув, обхватила руками и прижалась лицом к груди. Всего и миг – дела-то, а у Турецкого сразу разные фантазии появились…

– Ну все, – смеясь, шепнула она, – отпускай наконец!

– А ты не шлепнешься?

– Не-а, – помотала она головой.

Ну вот, и на «ты» перешли. Все путем…

На шестом этаже, остановившись перед сплошной железной дверью, Полина залезла в свою сумочку, пошарила там и вытащила нечто вроде автосигнализатора. Нажала на маленькую клавишу, и дверь неожиданно почти бесшумно, лишь чуть корябнув по полу, отворилась. Полина прижала палец к губам, велев Турецкому молчать, шагнула в проем и замерла, как будто слушала что-то. Потом сунула руку вбок, чем-то пошуршала, и так же, почти бесшумно, в сторону отъехала темная панель. Полина исчезла из виду – было совсем темно. Наконец из темноты появилась ее светлая зовущая рука. Он протянул ладонь, Полина сжала ее и потянула за собой. Шепнула:

– Здесь выше подними ногу.

Турецкий понял, что они оказались в шкафу. Вспомнил рассказ Грязнова и носом почуял запах устоявшихся духов и еще чего-то специфического, чем пахнет одежда в шкафу. Сделав следующий шаг, Турецкий оказался уже в комнате: слева, сквозь не до конца задернутые шторы, Турецкий услышал скрип и шорох и понял, что тайный вход в обитель Айны Дайкуте благополучно закрылся за их спиной.

Пока он стоял и размышлял над превратностями своей судьбы, Полина прошла вдоль стены и закрыла все окна, задернув тяжелые шторы. После этого чиркнула зажигалкой, которая, оказывается, так и оставалась в ее руке, взяла Турецкого под локоть и уверенно повела куда-то вглубь, где, передвигаясь и раздваиваясь, мелькали огоньки, отраженные в многочисленных зеркалах. Не вспомни он эту особенность квартирного дизайна, ему стало бы не по себе: как блуждающие светляки на кладбище.

Наконец они остановились, Полина отошла на шаг, и тут же небольшое пространство вокруг озарилось сверкающей радугой.

Медленно вращающийся торшер разбрызгивал разноцветные искры, и они сияли на небольшом, зеркально чистом столе, парчовой обивке дивана и полудюжины пуфиков.

– Мое любимое место, – сказала Полина, сбрасывая на спинку широкого полукруглого дивана свое пончо, – Айна больше любила вон там, подальше, напротив джакузи, там ее закуток был… – и она вдруг подавленно замолчала, села и опустила лицо в ладони.

Турецкий предвидел возможность подобной реакции, но все произошло неожиданно, и он не нашел ничего лучше, как сесть рядом с Полиной, обнять ее за плечи и прижать к себе. Она еще немного повсхлипывала и сказала:

– Ну ладно, проехало… Все еще никак себе представить не могу. – Выпить хочешь? Или все-таки на машине?

– Да при чем тут машина! А тут разве есть?

– Тут все есть. Посиди, сейчас принесу чего-нибудь. Тебе покрепче или легонькое?

– А сама чего будешь? Вот то и мне.

– Давай тогда джин с тоником. Там у нас… у нее орешки были, чипсы всякие. – Она быстро поднялась и ушла в сторону, где сверкала зеркальная стенка с посудой.

«У нас», – подумал Турецкий. Наверное, по привычке оговорилась. Она ж тут своей была. Даже тайным ходом пользуется. Интересно, у кого еще имеется этот «сим-сим, откройся!».

Полина поступила мудро – не стала ничего смешивать, никаких коктейлей, просто принесла в охапке груду бутылок, которые были поставлены на столе, а затем, вторично, выгрузила кучу разнообразных пакетов. После чего скинула сапоги и, расшвыряв невесть откуда появившиеся подушки, устроилась полулежа на диване. Показала следователю, чтобы он сел рядом, и предложила расслабиться, снять пиджак, вообще расстегнуться, почувствовать себя свободно, как дома.

– Ты мне понравился, – сказала неожиданно она. – Хороший парень. Рисковый. Я таких люблю.

– Рисковый-то в каком смысле?

– Да во всех, наверное. Не ханжишь, не строишь из себя умного. Дело понимаешь. Вон в какую авантюру я тебя втянула, а ты хоть бы что. И козлов этих, гляжу, не шибко боишься. Значит, уверен. Я, Саша, сама про себя знаю, что актриса из меня совсем не великая. Но в людях наша проклятая профессия все-таки учит разбираться. Я смотрю, ты спокойный мужик, а я побаиваюсь сильно нервных-то. От них не угадаешь, чего ожидать.

– Я, выходит, понятен?

– Ну… не так, чтоб до идиотизма, – засмеялась она. – Во всяком случае, могу угадать некоторые твои мысли.

– А ну, интересно!

– Не покраснеешь? – наивным голосом спросила она. – Тогда наливай – того и другого сделай поровну, и давай помянем с тобой добром мою Айну. А то что-то у меня с головой не в порядке, не туда дуру потянуло.

Турецкий промолчал. Налил в высокий бокал джин с тоником, протянул Полине, вскрыл пакет с фисташками и положил рядом с ней. Налил и себе того же, поболтал в стакане, кивнул женщине и махнул целиком.

– И все-таки мне надо сперва с тобой поговорить, – сказал серьезно, посмотрев ей в глаза, для чего даже слегка наклонился к ней.

– Почему – сперва? – тут же подхватила пас она.

– А ты грешные свои мысли оставь на потом. Ночь длинная, куда торопишься?

– Ну что ж, – резонно заметила она, – такая постановка вопроса мне нравится. Начинай спрашивать, обещаю, мой рыцарь, как на духу!

– Тогда давай не от Адама, возьмем попозже. Откуда это все? – он обвел рукой огромное, тонущее во тьме помещение. – И кто – он?…

Парамоныч жил в доме восемь дробь четыре, вход со двора, третий подъезд. Грязнов хорошо знал, где надо остановиться, чтобы обычный «жигуль», взятый им из спецгаража Петровки, не «светился». Машин во дворе было много, стояли и под самыми окнами, и, чувствуя осень, водители загоняли их даже на газон, между длинными и тонкими деревцами, создающими летом зеленый оазис малышне и их бабкам. «Семерка» начальника МУРа была неприметной, невзрачного серого цвета, с крашенными после ремонта крыльями.

Вячеслав Иванович поставил машину так, чтобы держать в поле зрения арку, в которую должен был войти буфетчик.

Между тем Николай Парамонович, выйдя из метро, снова прошвырнулся по магазинам, обеспечил себя бутылкой «Перцовой», царицынскими, пахнущими забытым прошлым сардельками и неспешно, останавливаясь у ларьков с газетной и прочей мелочевкой, медленно шел к дому. Под аркой снова огляделся, скорее по привычке, и увидел, как один из припаркованных на ночь «жигулей» мигнул фарами. Так же спокойно, помахивая авоськой, где покоился ужин одинокого пожилого человека, прошел между машинами к лавочке возле детской песочницы, утомленно присел, закурил. И только потом неспешно подошел к мигнувшему ему автомобилю. Правая передняя дверца была открыта. Он сел рядом с водителем и прикрыл за собой дверцу.

– Привет, Парамоныч, еще раз, – сказал Грязнов. – Так думаю, что по мелочи не стал бы беспокоиться? Что там у вас?

– Сходка была, Иваныч, – ответил буфетчик. – Се-ерьезный вопрос поднимали.

– Это интересно. И во что ценишь?

– Ага, – вроде бы хмыкнул Парамоныч, – значит, на веру берешь? Или уже кто доложил?

– Ладно, – покровительственно успокоил Грязнов, – будем считать, что ты – первый. Так сколько, говоришь, должен?

– За что уважаю, Иваныч, – не торгуешься. Жлобом не стал.

– Ну, это как для кого, – с легким смешком ответил Грязнов.

– Всех нынче убрали, – начал свой рассказ буфетчик. – Ну а ко мне у них, сам знаешь, полное доверие. Словом, о чем базар… Президент их нашенский, вишь ты, взволновал, войну начать хочет. Тут все твои опеге и решили совет держать. По мелким частностям я тебе посля скажу, а главное у них было вот что: кто этого самого Нечая замочил? Говорили – не они, им до него и дела нет. Но раз вроде как рванула бомба-то, надо шкуру спасать. Найтить, мол, того, стало быть, который, и передать его власти. Такое, значит, одно мнение. Я так думаю, что они станут теперь разговора, да хоть и с тобой, искать. Поимей в виду. Сыч там у них главную речь держал, ты Володьку-то, поди, должен помнить, он еще по энтим, по фарце, проходил. Так вот, он примириться звал, пора, значит, господа и прочая братва. Но затея, как видно, не его была. Там заправилой Кистень Лешка, который с Рогожской заставы, таганский, значит. Он и не показался, только пивко ему Миша носил…

– Ну понятно. Общая картина мне ясна, выходит, запаниковали господа благородные воры? Тоже дело. А что, были и против?

– А то как же! Круглый с Измайлова стал права качать, посля Химки и Солнцево, ну, эти завсегда против, тоже удалились. Но, скажу все ж по-хорошему прошло, никто внакладе не остался. И стол оставили, и пространщикам подкинули, честь честью. Нет, ничего плохого не скажу… Но я так понял, что в Чехов они снарядили гонца. Там, может, слыхал, есть из бывших цековских, пансионат, поди, какой. Олегом, слышно, того хозяина зовут, но незнакомый он мне. Вот к нему, стало быть, и отправили.

– Что, в самом деле про эту чеховскую сауну не слыхал? – удивился Грязнов. – Ну брось, никогда не поверю, Парамоныч! Да я ж тебя уважаю. Быть того не может!

– Нет, ты, Иваныч, оставь, тебе, сам говоришь, факт нужен, а не чего я знаю или слыхал от кого. Ну слыхал, а что? Есть там. Бассейн у них, парилка финская, блядей туды возят, чтоб для массажу, значит. А какая там клиентура, того, честно говорю, не знаю. Может, те ж самые, а то и кто повыше, из начальства твоего. И такое тоже слыхал. Ну и что?

– Это на Лопасне, что ли? Как на Манушкино ехать?

– Ну.

– Вот так, а говоришь, не знаешь. Уж если ты не знаешь, Парамоныч, так кому ж и знать тогда! Ты как хочешь? В наших или «гринах»?

– Да куды мне с ними, зелеными, одна маета. Давай «деревянненькими», всего одно в магазин пойдут. На сколько ты там насчитал?

– Давай так сделаем, парочку «лимончиков» я тебе сейчас вручу, а остальные три кто-нибудь из моих надежных хлопцев тебе завтра подбросит, куда скажешь. Я ж из дома, как ты понимаешь, а под подушкой казну не держат. Но слово мое ты знаешь. На, бери, тут два, можешь не трудиться считать, – Грязнов протянул буфетчику две пачки стотысячных, перетянутых аптечными резинками, по миллиону рублей каждая. – А теперь, Парамоныч, я попрошу тебя наговорить про все заново и подробно. Я магнитофон включу. Давай.

Грязнов нажал кнопку и тем включил запись…

Полчаса спустя, когда стало уже смеркаться, Парамоныч, оглядевшись, быстренько покинул машину, снова посидел на лавочке и только потом, сделав ленивый круг по двору, пошел к своему подъезду.

Грязнов проводил его взглядом и, когда тот исчез в подъезде, тронул машину. Выехав из арки, поехал в сторону Волоколамки. Но перед каналом, на левом повороте, его неожиданно тормознула ГАИ. Вежливый капитан, махнувший Грязнову светящимся жезлом, подошел, сопровождаемый ребятами в камуфляже, отдал честь, представился и предложил предъявить права. Грязнов и не собирался протестовать. Он, зная, что ничего не нарушил, приспустил боковое стекло и показал гаишнику свое удостоверение. Тот, посветив фонариком, прочитал вслух:

– Полковник Грязнов Вячеслав Иванович, так, МУР, это понятно. Прошу извинить, товарищ полковник, служба!

– Нет вопросов, капитан. Могу ехать?

– Следуйте, товарищ полковник, – и капитан сделал отмашку жезлом, разрешил левый поворот.

Но когда машина Грязнова исчезла под каналом, обернулся к своим спутникам и сказал:

– Ну, поняли, кто это был? Так что давайте действуйте!…

… А Николай Парамонович, войдя в подъезд, по привычке обернулся, чтобы закрыть за собой дверь, и сейчас же почувствовал раздирающую боль в затылке.

Удар был нанесен очень сильной рукой. Но немного самортизировала жесткая войлочная шапочка, которую когда-то подарил Парамонычу, молодому сандуновскому кадру, уже знаменитый Автандил Пайчадзе, великий футболист…

Парамоныч упал на колени, хрястнула разбившаяся о бетонные плиты бутылка «Перцовой», остро запахло сивухой.

– Быстро! – послышался голос, и две сильные руки подхватили лежащего под мышки и вытащили из подъезда на улицу. Тут же безвольное тело было брошено в открытый багажник «ауди», хлопнула крышка, затем дверцы автомобиля, и он, взревев двигателем, рванул из двора.

– Ты не замочил? – спросил короткое время спустя грубый голос.

– Оклемается, падла, – сипло ответил второй.

В ОСАДЕ

Отцом Айны был немец по фамилии Дайкут, довольно слабенький артист латвийской республиканской филармонии, где мелким клерком работала Анна Францевна, будущая мать знаменитой певицы. Родителям повезло уже в том смысле, что они не были талантливыми людьми, не играли первые скрипки, не звенели лауреатскими медалями, а значит, оставались нормальными советскими обывателями, чьи запросы не поднимались выше обычных стандартов бытия. Зато в Айне они хотели видеть именно то, чего не смогли достигнуть сами. К чести девочки она росла не капризной, но метила тем не менее высоко. Она была не только талантлива по-своему, но также традиционно для прибалтийских девушек трудолюбива. Ее несильный голос стараниями Анны Францевны, а главным образом подруги ее юности, блестящей в свое время примы музыкальной комедии Юлечки Зитте, так до смерти и остававшейся просто Юлечкой, словом, – стараниями этих двух самоотверженных женщин малышка Айна однажды стала телезвездой в программе «Ищем таланты», а голос ее прозвучал на всю страну, на весь Советский Союз. Усвоив для себя основной принцип умных людей – «Здесь сила не нужна, здесь надобно уменье», – Айна стала быстро подниматься по лестнице успеха и популярности. И к своему совершеннолетию уже стала обладательницей нескольких престижных советских и зарубежных призов. И останавливаться на достигнутом не собиралась.

Сколько их было на нашей памяти, этих гениальных детей, юных дарований! Где они? Куда сгинули?… Айна сдаваться не желала. Будучи уже вполне признанной эстрадной певицей, она пошла учиться в Гнесинское музыкальное училище. Постоянно работала, много ездила, не отказывалась, если позволяло время, ни от одного выступления, каким бы трудным оно ни было. И упорство ее было вознаграждено. Ее заметили в кино, сняли в одном, другом эпизоде, а потом вдруг однажды на экране появилась поющая актриса, как когда-то, в тридцатые-сороковые, родившие звезды мировой величины. Слава оказалась хоть и громкой, но вполне посильной для девичьих плеч Айны.

Впрочем, скорее всего, к этой поре никакой уже девицей она не была. Обаяние простушки сочеталось в ее характере с железной волей отлично знающей себе цену женщины. Немало находилось мужчин, которые были готовы потерять голову, соблазненные кажущейся простотой и доступностью этой обаятельной, глазастой латышской полукровки, умело коверкающей великий и могучий русский язык. В узком кругу самых доверенных подруг Айну называли «мультяшкой» – за невеликий рост, неуемную бойкость, необузданный темперамент и… еще за то, вероятно, что свои естественные женские потребности она умела полностью удовлетворять как в мультфильме: самый длинный сюжет – пятнадцать минут, полторы части. Но что самое потрясающее – ни один ее партнер не смог бы предъявить ей никаких претензий сексуального плана…

Вот такая она была, эта гениальная, поразительная, фантастическая зараза! Именно зараза. Тот, кто с ней хоть раз имел дело, мог в некоторых ситуациях почувствовать себя, ну, скажем так, недостаточно мужчиной. Но она оставалась женщиной всегда. В любых условиях. И еще – она не была жадной волчицей. Ей сами несли добычу. А она – принимала и делала это истинно по-царски. Во всяком случае, даритель, а по-нынешнему – спонсор, когда она соглашалась с его предложением, мог считать себя как минимум королем.

Турецкий заметил, что Полина, рассказывая самые интимные вещи о своей ближайшей подруге, как бы не испытывала к ней ни зависти, ни обиды. Так читают вслух старинные романы о старинных же страстях.

Объяснение этому нашлось неожиданно в ее же реплике.

– Понимаешь, какая штука? – неожиданно созналась она. – Я всю свою жизнь играла подружек невесты, выдавала замуж, кричала «горько», завидовала счастью, плакала в подушку и тому подобное, а сама так невестою и не стала. Чего теперь жалеть? Такая выпала роль – подружка…

Словом, понял для себя Александр Борисович, жила девушка постоянным отсветом чужой радости. Обидно.

– Значит, все это, – в сотый, наверное, раз обвел рукой округу Турецкий, – королевские жесты спонсоров?

– Вот именно.

– А их имена хранятся в секрете? Под семью замками?

– Айна их не афишировала никогда, хотя и не коллекционировала. И потом, ты все-таки не путай спонсоров и любовников. Ну вот поставь себя на это место. И меня. Спонсор из тебя, прямо скажу, никакой. Тот балбес из «колокольчика» на трех машинах сразу катается. Зато как мужик ты мне понравился, именно потому, что не балбес. Видишь теперь разницу?

– Интересно. В этом смысле я до сих пор как-то не очень чтобы…

– Вот-вот. Ну что тебя еще интересует? Чьих рук дело этот ипподром? Честно, не знаю, хотя Айну не раз пытала. Говорила, что ей помогали с этой студией нефтяники. Она ж в Сибири была своим человеком. Чуть ли не на каждой буровой выступала, оттого и ребята из оркестра уходили, не все такой темп выдерживали. Зато – денежки. Ну и… генералы.

– Это какие же?

– Самые простые. Айна говорила, что близко знакома как минимум с двумя десятками подлинных нефтяных генералов. Но наверняка были там и маршалы. Такие вот дела, дружок… Чего-то я сегодня устала. Спать хочется. А ты как? Хочешь до, после или вместо?

Наивная простота ее восхищала.

– Вообще говоря, я хочу все вместе и чтоб не на бегу, а долго. Но будучи человеком в некотором роде интеллигентным, полагаю, что от усталой женщины толку никакого. Поэтому ты можешь подремать, а я пока посижу-подумаю, какой еще задать вопрос. Тебя укрыть чем-нибудь?

– А тут вообще-то все есть, внизу. – Она поднялась и попросила помочь ей поднять крайнюю диванную подушку.

Естественно, что готовый на любой подвиг кавалер не стал мелочиться с какой-то подушкой. Александр Борисович нагнулся и поднял всю верхнюю часть дивана. Тяжелая, надо сказать, штука! Полина наклонилась, чтобы вынуть снизу белье, и так замерла.

– Эт-то еще что такое? – сказала растерянно.

Турецкий подставил коленку и изогнулся, чтобы посмотреть, что ее удивило. Под пледом и сложенными простынями лежал большой черный кейс, в миру называемый «дипломатом». В голове следователя вихрем пронесся целый десяток предположений – от самого примитивного, про случайно забытые кем-то вещи, до смертельно опасного: бомба с часовым взрывателем. А что же тогда делали здесь славные сыщики, производившие обыск? Куда они-то смотрели? Последний вопрос решил дело.

– Доставай давай, не бойся, – сказал Полине.

Та, не скрывая опаски, достала кейс – тяжеловатый на вес. Турецкий опустил крышку дивана, забрал у женщины «дипломат», поставил на столик, внимательно прислушался, проверил запертые наборные замки и вынул из кармана отвертку – снова пригодилась.

Вот те и на! Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, чем набит тяжелый чемоданчик. Пакеты с белым порошком, аккуратно уложенные рядами, никак не могли быть упаковками с негашеной, скажем, известью, продаваемой в магазинах «Природа». И на клопомор это также не было похоже. Аккуратно надрезав край Полиниными маникюрными ножницами, пришедшимися очень кстати, Турецкий послюнил мизинец, макнул в белый сахаристый порошок и дотронулся до кончика языка. Все правильно, хоть и не великий специалист, но наркоты в этом проклятом кейсе, в переводе на базарную ценность, могло вполне хватить и на три таких ипподрома.

Саша протер носовым платком пакет, который держал в руках, уложил его на свое место, закрыл крышку, щелкнув замками, протер и их и задумался, уперев подбородок в сжатые кулаки. А думать было о чем. Ибо эта новая ситуация была чрезвычайно опасной.

Турецкий исходил из следующего. Если они абсолютно спокойно проникли в запертую и опечатанную квартиру, то нельзя исключить, что ту же самую операцию могли проделать и те, у кого имелся такой же, как у Полины, сигнализатор.

Во время обыска здесь этого кейса, разумеется, быть не могло. Хотя, с другой стороны, следы наркоты обнаружить все же удалось. Следы. Об этом стоило подумать раньше.

Далее. Испуг Полины, обнаружившей кейс, был достаточно естествен. Но нельзя забывать, что девушка – способная актриса. Она могла просто не знать, могла и «забыть». А здесь, в этой квартире, судя по ее начинке – диваны, диванчики и прочая «лежачая» мебель, – должно быть, гужевалось немало народу. Принести и унести наркоту особого труда, видимо, не составляло. Даже если сама хозяйка и не догадывалась о втором предназначении собственной квартиры. Отсюда напрашивался и другой вывод: кейс принесли уже после проведения обыска, полагая, что в ближайшее время сюда с повторным обыском не сунутся.

– Это чего? – почему-то шепотом спросила Полина, несмело показывая на чемоданчик.

Почему он у нее страх-то вызывает? Переигрывает? Не может ведь быть до такой степени наивной!

– Если я не ошибаюсь, кокаин. Наркотик такой. Тут его килограммов на пять. Очень дорогое удовольствие, почти на миллион долларов, в зависимости от очистки. Но я в этих делах разбираюсь слабо. Специалисты оценят… А ты разве ни о чем подобном не слышала? – удивился Турецкий.

– Откуда! – в испуге расширила она глаза. – Я однажды попробовала… В компании угостили. Так потом была вся сама не своя! Нет, эта зараза не для меня… Я стараюсь по другой части, – улыбнулась она.

«Старайся…» – подумал Александр Борисович. Но если кейс доставлен сюда уже после, значит, в любую минуту за ним могут и явиться. Причем тем же самым путем. «А вдруг?!» – обожгла его мысль.

– У кого еще были сигнализаторы вроде твоего?

– Откуда я знаю, – пожала плечами Полина. – У Айки… Может, еще кому дала. Из своих…

– Но войти сюда с таким сигнализатором может каждый?

– Ишь ты какой хитрый! Кто и зайдет, а кому – от ворот поворот. Есть там маленький секрет. Да ты не беспокойся, пока я тут, никто не войдет. А ты что – уже испугался?

– Мне-то за себя чего бояться! Эти ж тебя пасут. Ты им зачем-то нужна. Зачем? Может, вот из-за этого кейса?

– Почем я знаю? Ну так что теперь, отдых отменяется?

– Давай только честно: тебе обязательно надо сегодня вернуться в ту забегаловку?

– Ну вот, все испортил, – вздохнула она. – Я так хотела забыть. Конечно, надо, – сказала вдруг зло.

– Жаль. Но, в конце концов, если ты сможешь попозже… И мы еще не закончили. У тебя осталось время?

– Ну спрашивай, – она стала раздражаться, потянулась за стаканом.

– Вот я слышал, – не обращая внимания на ее настроение, продолжал Турецкий, – что в последнее время среди близких знакомых Айны оказался и Михаил Нечаев, один из первых заместителей нашего премьера правительства. Это так?

– И не просто близкий! Как я понимаю, Айка с ним связывала даже некоторые свои планы. Не знаю, какой он мужик, но, видно, устраивал ее, а она ко всяким вялым и импотентам относилась отрицательно. Я, впрочем, тоже! – с большим значением произнесла Полина.

– Да-а? – улыбнулся он. – Буду иметь это в виду.

– Так чего ж ты тогда тянешь! – буквально взвилась она. – Видишь, девка совсем с ума сходит! Чего ждешь?!

– Знаешь, как хорошее вино делается? – вкрадчиво спросил «важняк», обнимая ее и прижимая к дивану.

– Ну? – насторожилась она.

– Выдержкой. Долгой выдержкой. Бочку поглаживают, ласкают пальцами, щелкают вот так, – он легонько шлепнул ее по кончику носа, – чтоб нужную волну создать.

– Это я-то бочка?! – Она дернулась, будто захотела вырваться, но тут же опала и сдалась, ухватившись тем не менее обеими руками за его шею. – Ну, давай же… скорее… кому нужна твоя дурацкая выдержка!

Все дальнейшее происходило в бурном и стремительном темпе. Никакой дегустацией, если б мог быть здесь применим красивый термин из области виноделия, тут и близко не пахло. В годы Сашиной юности и соответственно советской власти однажды, будучи с веселой компанией сверстников на Кавказе, попал он в ситуацию, когда им обломилась чуть ли не бочка молодого грузинского вина – «маджарки». Вина было много, а времени оставалось уже мало, поэтому его не пили, а заглатывали, и не напились они все тогда, а попросту ужрались. О таких случаях один уже забытый и никому не нужный литератор, бывало, говаривал: «За неимением времени приходится напиваться быстро и основательно…» Сейчас оказался именно тот самый случай…

Видимо, бывают такие ситуации, крайне нервные и связанные с опасностью, когда люди вдруг как бы срываются с тормозов, сжигая каждый миг своей жизни, будто он последний, и ничего не оставляя себе на потом. Вот и сейчас после мощной, опаляющей вспышки сразу навалилась немота. Все вокруг словно оглохло. Голова Полины покоилась на Сашиной груди. И вдруг в этой неподвижной тишине раздались короткие слабые гудки, какие бывают, если человек забыл положить на аппарат телефонную трубку.

Турецкий ничего еще не понял, но насторожился. Полина быстро вскинула голову и обернулась в сторону звуков. Казалось, что они шли откуда-то со стороны дверей.

Женщины в подобных положениях чаще бывают опытнее мужчин. Турецкий, всегда хваставшийся быстротой своей реакции, еще натягивал брюки, а Полина уже стояла – одетая и настороженная.

– Ну вот и звоночек, – сказала тихо и показала пальцем на шкаф, из которого они выходили, то есть на тайную дверь.

– Что это значит?

– Значит то, что я предусмотрительно поставила ее на блокиратор. Там есть такой тайный рычажок: перевел, и – оп! Хрен откроешь. Как знала… Ну, кавалер, чего дальше делать будем? Оружие у тебя хоть имеется? Даму защищать!

– Оружием никого не защитишь. Да они наверняка и второй выход тоже перекроют, тот, что опечатан. Задачка, однако. Будем думать.

– Так делай это скорее! – сердито отозвалась Полина. – Надо же было вляпаться!

– Телефон тут есть?

– Вон, у стойки, на телевизорной каталке.

Турецкий собрался уже поднять трубку, когда телефон зазвонил сам.

– Не бери! – крикнула Полина и подбежала к Турецкому. Она нагнулась к аппарату и переключила какую-то клавишу. – Подождем.

Наконец телефон замолчал, Полина что-то снова нажала, и раздался густой низкий голос:

– Слушайте вы… – далее последовала грубая матерная фраза. – Если вы тут. Открывайте, мы заберем свой товар, а вы можете продолжать… если ты… – речь, так сказать, шла о Полине, – не боишься Лехиного гнева… – И снова: трах-тарарах… и так далее.

Полина стала меньше ростом. Турецкий обнял ее и почувствовал, что она трясется от страха в буквальном смысле.

– Сроку вам… даю пять минут. Счетчик включил. – И короткие гудки. Вот так, они и телефон знают, и про блокиратор, и вообще про все, что им потребно. С товаром тоже все теперь понятно: хозяин прислал за своим.

– А кто такой Леха?

– Да есть такой… – неохотно ответила Полина. – Тебе незачем.

– Если ты хочешь, чтоб я тебя защитил, я должен знать все. Решай, видимо, они уверены, что мы тут. Это, наверное, те мальчики, что нас сопровождали? Долго же они чухались! Но все-таки сумели вычислить. Молодцы, можно сказать. Ну ладно, ты давай себе думай, а мне пора действовать, – и Турецкий решительно снял трубку и набрал номер Грязнова.

Тот не отзывался. Александр Борисович посмотрел на часы и присвистнул: мама родная, первый же час! Но продолжал трезвонить.

Наконец сонный Грязнов поднял трубку. И голос Турецкого узнал сразу. Задал вопрос:

– Ты откуда?

– Знаешь такое место, похожее на большой вокзал? Зеркала там, диванчики, а?

– Господи! Чего это тебя туда занесло? Каким образом?

– Это все после, Слава. Тут у нас намечается штурм, поскольку я обнаружил кейс с товаром на семь нулей, не меньше, понимаешь меня?

– Ни себе хрена! – воскликнул окончательно проснувшийся Грязнов. – Завтра же всем клизму устрою: куда смотрели?!

– Они, может, и правильно смотрели, но это мы потом обсудим, если, как говорится, живы будем. А пока у меня есть сомнения. Давай выручай, старик. Вообще-то хотелось бы, чтоб поменьше шума, я тут не один. Со свидетельницей, так сказать. Ты меня понимаешь? Вообще тут лишний шум не нужен. Соображай быстро!

– Да-а… – Турецкий воочию увидел, как Грязнов в изумлении скребет пятерней свою лысеющую, бывшую рыжую башку. – Вы… в смысле ты сколько можешь там продержаться?

– Могу потянуть с переговорами, хотя они пока, полагаю, только догадываются, а полной уверенности у них нет, что мы тут забаррикадировались. Не знаю, на что способна дверь, но ты же ее видел. Как, если рвануть? И потом, я еще не знаю, чем они богаты: пиролентой или пластитом. Вот из этого и исходи.

– Заводи базар, – после короткой паузы решительно заявил Грязнов, – тяни, можешь пообещать, что ради собственной безопасности выкинешь товар из окна. А я сейчас туда патруль подошлю, пугану маленько. Тут ни МУР, ни ОМОН не нужны, от них действительно будет много шума. Лучше-ка я Денискиных ребяток подкину туда. Словом, жди, желаю удачи…

Трое братков, находившихся на лестничной площадке перед металлической дверью, в задумчивости курили. Старший из них, квадратно стриженный, которого видел Турецкий в «Колоколах», вообще говоря, не был уверен, что удравшие от них следак со шмарой уединились тут. Но именно здесь находился «дипломат» с товаром, оставленный, как велел Кистень, в самом безопасном месте. После налета уголовки на «Юнону» хранить у них что-либо было уже опасно. И когда закладывали, тоже все было нормально: сигнализация четко сработала. А теперь ничего не получалось. Вообще-то выход всегда был: отправить машину за спецом, тот в минуту пооткрывает все замки с той стороны. Но это ж надо еще посылать! А потом объясняться с Лехой Кистенем, почему упустили следака да куда он бабу задевал… Леха, говорят, давно положил на нее глаз, а вот чего было не было, никто вроде не знает. Или помалкивают. Но как же товар-то забрать?…

Он и позвонил-то по телефону больше для проверки, может, там, за дверью, лопухнутся, если они на самом деле там, поднимут трубку. Но никто не ответил, а автоответчику он, Афоня, наговорил, выместив, по сути, злобу на неудачный вечер. Он уже и не ждал ответа. Надежда теперь была на оставленного у прокуратуры братка, который продолжал наблюдение за «жигуленком» следака. И прослушка молчала, разгадал их игру этот гад. «Ах, извините! Ах, простите!» А сам, падла, шарил в сумочке. И эта курва молчала! Ну ладно, с ней будет разговор особый…

Наудачу, даже ни на что особенно не надеясь, Афоня снова набрал номер этой квартиры, и телефон неожиданно ответил. Афоня растерялся.

– Ну чего тебе надо? Чего ты не успокоишься? – Голос явно принадлежал следаку. Афоня будто задохнулся от радости: все-таки вычислил! Не ушли! Ну все, теперь им кранты обоим.

– Я тебя узнал, следак, – с торжеством в голосе сказал Афоня. – Как ты ни… – он не смог сдержаться, и мат у него получился веселым. – Ну а теперь слушай. Если сейчас откроешь дверь и отдашь товар…

– Не понимаю, какой товар? – перебил Афоню Турецкий. – Никакого товара я рядом не вижу.

– Тем лучше, значит, я его сам возьму.

– Это еще надо подумать, – протянул Турецкий. – А что за товар-то? Много?

– Тебе без разницы.

– А тебе он зачем?

– Слушай, ты… я с тобой не собираюсь базарить. Открывай дверь!

– Ага. Сейчас. Я открою, а ты меня на мушку? На хрен надо!

– Мы ведь и сами откроем!

– Попробуйте. А я пока ваш товар поищу. Это чего же, наркота, поди? Ну да, конечно, вы ж другого и не знаете. Давай начинай, а найду твой товар и в сортир его спущу. Как такой вариант?

– Ты что, твою…! Совсем, что ли…! Я ж тебя за это!… – Красивая получилась речь у перепуганного «квадратненького».

– А что, я тебя хорошо понимаю, – продолжал «базар» Турецкий. – За потерю такого количества товара с тебя ж твой хозяин шкуру спустит, а уж про яйца я и не говорю – ой, чего он с ними делать станет! Подумать страшно!

В ответ раздалась бесконечная матерщина. Но Турецкий разрешил себе теперь немного успокоиться: не мог штурмовать дверь этот раздолбай, ничего у него с собой нет, кроме горла и пушки. А если б мог, то не орал бы, а базарил с наглым достоинством.

– Ну, это уже становится скучно, – вклинился Александр. – Ты лучше скажи, где товар держишь. Я погляжу, на сколько он потянет, и, может, договоримся.

– Это как? – осекся Афоня.

– А так, посмотрю, что у тебя за товар, если подходящий, делим пополам, и ты отваливаешь. Или двадцать пять процентов и бабу – мне, а остальное – тебе, пойдет?

От такой наглости бандит даже потерял дар речи. А потом разразился такой длиннющей матерной тирадой, что Турецкий опустил трубку – слушать подобное надо вообще не иметь нервов.

Он пару раз подносил трубку к уху, но тут же отстранял ее. Наконец, ему надоело.

– Слышь, мудила грешный!… Да заткнись ты! Чего орешь? Сейчас патруль услышит – и хана тебе. Так где твой товар?

Устал Афоня, только и смог сказать в конце:

– Все, следак, ты – покойник. А из бабы твоей я сам буду фарш делать.

– Тебя зовут-то как? А, все равно, один хрен, как ни назови, мозгов не прибавится. Так вот, сам теперь послушай. Помнишь Чуму? Он тоже вот вроде тебя грозил всеми карами. И где он нынче, сказать? А там же, где и ты скоро будешь. Только перед этим за потерянный товар из тебя уже сегодня петуха сделают.

Очередная матерная тирада уже не занимала Турецкого. Продолжать не было желания, но и трубку бросать он тоже не хотел. А глухие удары в дверь были не опасны: с таким же успехом можно было штурмовать лбом кремлевскую стену.

– Все, следак, я сказал, – прохрипел бандит, будто его душил кашель.

В это время за окнами раздался слишком резкий в ночи, быстро приближающийся визг милицейской сирены.

– А вот и мое слово, – спокойно заметил Турецкий. – Опоздал ты, башка квадратная. Но я тебя запомнил, а теперь удирай и занимайся своим делом: кошельки у шлюх отбирай, шмаровоз поганый!

Хотел еще добавить, но тот уже отключился и, вероятно, рвал когти. Александр Борисович подумал, что сделал правильно, не сообщив, что уже обнаружил кейс. Этим он оставил у бандитов хотя бы малую надежду, что менты среди ночи возиться не станут и перенесут шмон на утро. Значит, окончательно надежда еще не потеряна. А этот «квадратный», как окрестил его для себя Турецкий, наверняка далеко не уйдет, понимая, что ему грозит от хозяина. И на этом можно будет поиграть.

– Ну вот, видишь, – обернулся он к Полине, – первый тайм, как сказано, мы с тобой отыграли. Команды ушли на перерыв. Да перестань ты, наконец, трястись! Они тебя что, на хорошем крючке держат?

Полина закрыла лицо ладонями и лишь пожала плечами: мол, понимай как хочешь. Любопытная ситуация.

– Ладно, разберемся. А пока давай-ка приберем маленько, а то подъедут ребята, поглядят и сразу поймут, чем мы тут с тобой занимались. А им еще рано, они молодые.

Полина слабо улыбнулась:

– Конечно, боюсь. Меня защитить некому. И дружков в МУРе я не имею.

Это уже было что-то новое!

– Кто тебе сказал?

– Да он же все – Афоня этот, – она кивнула в сторону двери. – Толя Афонин, зовут его так.

– И как он тебе сказал? Повтори, только точно.

– Он велел, чтобы я тебе говорила, что Айку кокнули, так он сказал, за то, что не тому дала. На нее положил глаз какой-то там у них, а она его вроде как отшила.

– Ну-у, смотри-ка! А ты молчала! Такая информация дорогого стоит, – словно обрадовался Турецкий. – Это выходит, твои бандиты так за нас решили? Любопытно. А тогда Нечаев тут при чем?

– Во-первых, никакие они не мои, – рассердилась Полина, – а во-вторых, он как раз и есть тот, кому она дала. Без разрешения! Будьте вы все прокляты!

– Надо было так и сказать, – примирительно улыбнулся «важняк». – Я бы сразу успокоился, и мы бы с тобой не потеряли зря столько драгоценного времени… Ну-ну-ну! Спокойно, девушка. Ты уж совсем разучилась шутки различать. Но что ж мне теперь с тобой делать-то? Отпускать – нельзя. Домой к себе везти – жена не поймет. Ладно, придумаем.

– Да уж, взвалил ты на себя ношу. Не надорвешься? – Кажется, к ней стало возвращаться спокойствие. Или шутливый тон Турецкого так подействовал. Во всяком случае, порядок они навели идеальный и, самое главное, быстро. Даже изощренный взгляд Грязнова не нашел бы теперь здесь ничего предосудительного. Что, кстати, было бы подозрительно уже само по себе. Но Турецкий решил оставить друга в недоумении.

НОЧЬ ПОЛНА НЕОЖИДАННОСТЕЙ

Служба приучила Вячеслава Ивановича ничему не удивляться. Но он удивился, увидев серьезно-сосредоточенные рожицы друга и его весьма, надо прямо сказать, импозантной партнерши по размышлениям.

Все оказалось гораздо проще, чем он предполагал. Свистнув в Денискину «Глорию», где в эту ночь представлял все охранно-розыскное частное ведомство длинный Коля Щербак, Грязнов поднял в ружье тех, кто оказался в зоне досягаемости, то есть, как обычно, Севу Голованова и Володю Демидова. Эта троица, впрочем, была и самой надежной, сработавшейся. Пока шел общий сбор, дежурный по столичному ГУВД по просьбе Грязнова кинул на Неглинную парочку патрульных машин, завернул их с маршрутов с указанием проверить по такому-то адресу, но внутрь дома не соваться. Что и было исполнено. Одна «мигалка» въехала во двор, а вторая повизгивала на улице, возле арки.

Грязнов обо всем уже договорился с ребятами, и решили никакой перестрелки не устраивать, жильцов в доме не пугать. Демидыч мгновенно и аккуратно вскрыл дверь подъезда, принадлежащего «Юноне», врубили свет на всех лестничных площадках и, громко переговариваясь, прихватив для массовки пару милиционеров из патруля, стали подниматься на шестой этаж. Чердаки и пустые квартиры решили полностью игнорировать: если бандиты остались в доме, то они сейчас должны затаиться и носа не казать.

Наконец условный стук в железную дверь, и она почти бесшумно отворилась. На площадке, исключительно для страховки, остался Щербак, остальные прошли в ярко освещенную квартиру.

Пока патрульные, разинув рты, рассматривали невиданное великолепие, а от них иного и не требовалось, Грязнов увидел и, естественно, оценил предусмотрительность Турецкого. Только один раз хмыкнул и шепнул ему на ухо, что у девушки чулок закручен – торопиться надо грамотно. Турецкий глянул и расплылся: вот же глаз!

Они быстро осмотрели находку и обсудили возможные варианты. Конечно, никакой наркоты здесь оставлять не следовало, но сыграть на ней было просто необходимо. Наиболее интересным показалось предложение Голованова, в общем, неплохого специалиста по наркоте. Отослав девушку приготовить спасителям по легкому коктейлю, а патрульным сунув по бутылке все равно бесхозной теперь «смирноффки», для вящего настроения и чтоб не отвлекались от лицезрения, сами негромко проработали головановский вариант. Особой уверенности в нем, правда, не было, поскольку условия задачи представлялись довольно-таки размытыми, но все равно попробовать стоило. Исходили из того, что бандиты убежать не успели, а может, и не захотели – товар оставался здесь. И второе: менты могли ничего не обнаружить в спешке-то. Вот поэтому Слава с самого начала организовал такую массовку – шумную и немного безалаберную, как все в милиции. С точки зрения, естественно, обывателя.

Одним словом, покидали помещение так же громко, как и появились тут, топали по лестнице, обсуждая смешное предположение следователя относительно какого-то товара. И вообще, сюда со специальной собакой надо, а так все равно ничего не найдешь – тут на обыск неделя уйдет, не меньше. Потом, уже внизу, вырубили свет и наглухо закрыли двери парадного, в доме снова стало тихо.

В полной темноте разошлись по машинам и только потом включили фары и уехали.

– Ну, куда теперь прикажете? – поинтересовался Грязнов, когда выехали на Трубную. Турецкий сидел рядом, девица съежилась на заднем сиденье: видимо, перспективы у нее были не из приятных. – Ночь еще не кончилась! – Он неожиданно хохотнул. – А она, известно, полна всяческих неожиданностей… Ладно, – сказал после паузы, поскольку никто ему толком не ответил, лишь что-то невразумительное промычал Турецкий. – Развозить вас всех – дело долгое и муторное. А через шесть часов мне уже на работу. Так? Саня, у тебя какие планы?

– Девушку спасать, – кратко ответил он.

– Это очень правильная идея, – серьезно подтвердил Грязнов. – Спасать девушек – самая важная задача правоохранительных органов. Особенно по ночам, когда бывает страшно. И где ты ее хочешь спасать? В каком примерно районе?

– Я живу в Кузьминках, – подала голос Полина.

– Эва! – словно обрадовался Грязнов. – Так далеко я не умею.

– Дело в том, что ее одну сейчас оставлять нежелательно, – заметил Турецкий, имея в виду совершенно конкретные угрозы бандитов, которым уж наверняка известно, где она живет. Но Грязнов понял по-своему.

– Правильно. И ты молодец, Саня. Суммируя ваши достаточно разумные предложения, выбираем золотую середину. Спасаться сегодня можете у меня дома. Там есть место. А к утру, думаю, что-нибудь придет в голову стоящее. Только вот выпить у меня сейчас ничего нет.

– А я знаю тут один магазинчик, – сказала Полина. – Надо вдоль бульвара и там справа. Хотите покажу?

Грязнов молча тронул машину.

– Вот здесь, – Полина взялась за ручку дверцы. – Давайте, я сбегаю? Меня тут знают.

– Сделайте одолжение, – Вячеслав Иванович тормознул и, когда Полина выскочила напротив закрытой двери освещенного внутри магазинчика, быстро сказал Турецкому: – Давай за ней, проследи.

– Да ты что? – удивился тот.

– Саня, я стреляный волк.

Турецкий кивнул и вышел. Полина уже была внутри и рассматривала витрину, на нее выжидающе глядела толстая армянка. Увидев Турецкого, Полина удивилась:

– А ты чего выскочил?

– У тебя ж денег-то нет, – вывернулся он. – Я видел, – и полез в карман за бумажником.

Произошла какая-то непонятная заминка.

– Ладно, – махнула рукой Полина, – ничего не надо, давайте бутылку джина и пяток банок тоника.

– А что ты еще хотела? – как бы между прочим, спросил Турецкий.

Армянка уже открыла рот, чтобы сказать что-то, но Полина в смущении заторопилась, повторяя: да не надо, ничего не надо, сунула продавщице деньги, сгребла банки, подхватила бутылку и кинулась к двери.

– Сдачу возьми, совсем шальная! – крикнула вдогонку армянка, и Турецкий вернулся.

– Чего она хотела-то?

– Позвонить хотела, говорит, принеси телефон. Есть у меня там, – она качнула головой в сторону подсобки. – А теперь – не надо. Чумовая девка!

– Спасибо, всего доброго, – кивнул Турецкий.

Уже сидя в машине, когда ехали дальше, обернувшись, спросил:

– А ты кому позвонить-то хотела? Среди ночи.

– Маме, – не раздумывая, словно ответ был готов и она ждала лишь вопроса, сказала Полина.

– Ну и чего не позвонила? – Турецкий медленно отворачиваясь, увидел быстрый взгляд Грязнова.

– Чего, чего… А что б я ей сказала? Хотела соврать что-нибудь, а тут тебя принесло.

Ну что ж, объяснение пока проходило. Судя по Славкиному выражению лица. Пока.

Афоня, хоть и башка квадратная, дураком все-таки не считался. И когда увидел в окно лестничного пролета, как во двор въехала патрульная «мигалка», а вскоре за ней микроавтобус и «жигуленок», понял, что запертый в квартире следак не лепил горбатого. Надо было в спешном порядке сматываться. Но куда? На чердак? Они наверняка пойдут через люки. Значит, только вниз, в заполненные строительными материалами нежилые квартиры. Тут он ориентировался как у себя дома, тому были веские причины. Менты сами облегчили ему задачу: вскрыли дверь среднего подъезда. Им и в голову не пришло бы, что те, кого они ищут, сидят в двух шагах от них, рядом с дежуркой, в темной подсобке, заставленной бочками с краской, олифой и прочей малярной дрянью. А их, похоже, и не искали, уверены были, что сбежали.

Когда какое-то время спустя, в темноте ведь не разберешь, менты нагло протопали обратно и стали закрывать двери, Афоня велел своим «братишкам» еще немного обождать и, только убедившись, что подъезд действительно опустел, вышел на лестницу.

Как он понял, товара менты не нашли, а может, и не искали. Там же, наверху, этих диванов до едреной матери. Да и находились менты в квартире совсем недолго. Вопрос в том, сколько их пришло и сколько ушло. Стали советоваться. К сожалению, никто не видел ни входящих, ни уходящих. Но народу было много, так примерно с десяток. Если судить по машинам.

Тут всего и дело-то – войти в квартиру и забрать чемоданчик. Где он находится, Афоня конечно же знал, сам и клал туда, постельным бельем еще накрыл, все чисто. Но вдруг засада? Рискнуть?

Афоня набрал квартирный номер телефона и долго ждал, слушая длинные гудки. Никто не отвечал. Или не купился, как тот следак? А может, он и не покупался, а нарочно зубы заговаривал? Вопросов было так много, что Афоня решил, что не может с ними справиться, а посоветоваться было не с кем, не с этими же дуболомами! Они стрелять могут, в рыло заехать, башку отвернуть, девку напялить, мента замочить, в конце концов, а думать им без надобности.

Если засаду все-таки оставили, то кто это? Да те же менты. Один, ну, может, их там двое. Заперлись небось и ждут, когда утро придет. Им и в башку не тюкнет, что хозяева тут, рядом. Дуболомов надо вперед кинуть, завяжутся, отвлекут. Да если и останутся здесь, если положат их менты, беда невелика – товар важней. А этим все равно дорожка одна – не сегодня, так завтра, в первой же разборке… мясо… Последнее соображение и отогнало сомнения.

Они поднялись на шестой этаж, Афоня нажал на пульт, и дверь, в который уже раз сегодня, плавно, чуть царапнув пол, откатилась. Свет фонарика вырвал круглое пятно панели задней стенки шкафа. Тут Афоня знал систему. Один из его братков стал слева с пистолетом навскидку, второй ждал сзади. Афоня нащупал запорный механизм, и стенка отъехала.

– Твою мать! – вскрикнул от неожиданности стоящий сзади, а Афоня даже присел. Показалось, что на него из шкафа шагнула женщина. А это были просто платья, висящие на вешалках. Но их же днем еще не было! Они на кресле лежали, справа от шкафа! Ну, значит, эти, которые уходили, повесили всю одежду обратно. Хрен с ними. Афоня обернулся и показал заднему кулак: еще пальнет сдуру!

Он раздвинул платья в стороны, тронул ладонью дверцу шкафа, и она приоткрылась. В квартире было темно. И тихо. Афоня решил на всякий случай кинуть приманку. Повернулся к заднему и показал, чтобы тот прошел в квартиру.

Держа пистолет, как в кино, обеими вытянутыми перед собой руками, задний робко шагнул мимо Афони, исчез в комнате и долго молчал. Афоня уже забеспокоился было. Но вот в проеме показалась голова, и парень почему-то тихо сообщил, что пока никого не видно.

– Стой здесь, – шепнул боковому Афоня и шагнул в комнату. Узким лучом фонарика он быстро скользнул вдоль пола, поднял свет повыше и ничего опасного не обнаружил. Тронул за плечо парня, сказал вполголоса: – Жди, я пошел.

Посвечивая фонариком и следуя за овальным световым пятном, плавным, скользящим шагом прошел в глубину квартиры, посветил на нужный диван, все вокруг было чисто, никаких следов. Снова посветил вокруг себя и обнаружил метрах в десяти в стороне столик с пустыми бутылками и стаканами, значит, там и гуляла ментура. Вон, и смятая простыня на диване. Ясно, чем тот следак занимался, Лехе будет интересно…

Приподняв верхнюю часть дивана, Афоня ногой сдвинул простыни и увидел заветный кейс. Подставив коленку, нагнулся, чтобы вытащить его, взялся за ручку и… рухнул от жуткого удара по шее. Даже его тренированная, ко всему привычная шея не выдержала. Только и успел, что крякнуть, распластываясь под свалившимся на него диваном.

Стоявший на атасе у открытой двери вдруг увидел, что дверь тихо проехала мимо него и захлопнулась. Но прежде чем раздался последний щелчок, до него долетел сдавленный вскрик и стук упавшего на пол тела. Это лег отдохнуть второй бандит.

Ткнувшись в закрытую дверь, бандит вдруг все сразу понял: их, как последних блядей, обвели вокруг пальца, субботник устроили! Трахнули и не заплатили, гады!

Двери внизу были заперты, значит, только через чердак! И, не дожидаясь исхода, бандит в несколько сумасшедших прыжков преодолел оставшиеся этажи, ввинтился в люк, слава Богу, хоть дорога известна, и вывалился на улицу из соседнего подъезда. Нельзя было терять ни минуты. Уж это он понял. И потому помчался проходным двором на Петровку, потом на Дмитровку, где была припаркована их машина.

Водила не спал. Но и ничего не делал. А что ему оставалось? Сидеть и ждать, когда выедет из служебных ворот следак, и потом смотреть, куда он девку повезет? Ну, сказано. Вот он и сидит. А эта хреновина молчит.

– Ты чего, Хомяк? – удивился водитель, увидев, как, запаленно дыша, ворвался в машину парень и тут же схватился за телефонную трубку.

– Пожар, бля! – только и сумел прохрипеть Хомяк. – Давай быстро хозяина! – Он сунул трубку водителю. – Ну! Горим, сукой буду!

Хозяина надо было еще разбудить. Потом объяснить, что произошло. При этом доказать, что твоей тут никакой вины нет, что выполнял приказанное Афоней.

Выслушав, хозяин помолчал и лишь уточнил: это верно, что приезжал сам Грязнов? Кто может подтвердить?

Хомяк же клялся и божился, что слышал собственными ушами разговоры ментов на лестнице. Причем одного называли Вячеслав Иванычем, а Афоня потом сказал, что это и есть начальник московской уголовки.

– Значит, марафет потеряли, девку упустили, двое накрылись… – подвел итоги прошедшей операции хозяин. – Ну что ж, валите ко мне. На стрелку…

Грязнов уже у запертой двери услышал, как в квартире трезвонит-надрывается телефон. Ответить, само собой, было некому: хозяин еще на лестничной площадке, а Денис остается ночевать у дядьки редко – своя семья, свой дом, свои заботы. Однако кто ж это решился вот так, среди ночи, а точнее, в начале четвертого. Так что, считай, перед рассветом?

Открыв дверь, он пропустил вперед гостей, потом прошел, не раздеваясь, в свой кабинет, где стоял спецтелефон, оборудованный в соответствии с последними достижениями техники Денисиными специалистами. Посмотрел на дисплей – номер звонившего не высвечивался. Понятно. Тогда, оглянувшись на входящего следом Турецкого, показал рукой, чтоб тот закрыл за собой дверь, и нажал клавишу связи. Еще несколько секунд длились сигналы вызова, а затем, видно, опомнился и абонент. Послышался сдержанный кашель. Вячеслав Иванович убавил громкость и сказал в микрофон:

– Грязнов слушает. – Сел у стола. Рядом, на углу его, пристроился Турецкий.

– Здравствуй, Грязнов. – Голос был сиплый, но бодрый. Принадлежал явно не старику какому-нибудь, но что мужику средних лет – точно.

– Ну здравствуйте, – спокойно ответил сыскарь. – Чего так рано? И кто это решился? – Он вопросительно посмотрел на Турецкого, но тот лишь пожал плечами: голос был неизвестен.

– У меня есть для тебя предложение, Грязнов, – после короткой паузы заговорил Сиплый, как сразу же окрестил его для себя Грязнов. – Должно тебе подойти.

– А мы знакомы? – усмехнулся Вячеслав Иванович. – И даже давно на «ты»?

– Брось, Грязнов, базар всерьез. Ты – мне, я – тебе. – Услышав это, муровец понимающе кивнул и подмигнул Турецкому: неужели сработало так скоро?

– А я примерно догадываюсь, кто ты. Что ж это, Леха, твои братки работать разучились? И никакого уважения, понимаешь!

– Ты, Грязнов, не фраер, – хмыкнул и Сиплый, – за это уважаю. Верно сечешь. Ну так что, станем меняться?

– Условий не знаю.

– А условия будут мои такие: я тебе одну шкуру возвращаю, причем в целости, Грязнов, ну два-три синяка – для общей пользы. А ты мне – марафет и двух чудиков, с которыми я сам буду говорить об уважении к вашей доблестной ментовке. Идет?

– Не-а.

– Причина?

– Обмен неравный.

– Грязнов, я тебе возвращаю живого агента, падлу и гниду вонючую, за что меня братва не поймет. А ты мне двух козлов, которые тебе и на заплатки не сгодятся.

– А что за марафет? Ты колоться начал? На иглу сел или пока нюхаешь?

– Я о том, который вы из кейса выгребли.

– Не знаю никакого кейса. И в руках не держал. А где он?

– Вы сегодня на известной тебе хате двух моих повязали. Вот там он и был.

– Ошибка вышла, Кистенев. Я знаю другое: нынче вы свой воровской совет держали. А я вас всех не замел потому, что знал: засуетились, голубчики. Прижали вам дверьми яйца, вот и забегали. Правильно решили – и даже знаю, что, с твоей подачи, – к властям обратиться. Пока из вас юшка не побежала. Вот поэтому ты ту шкуру, о которой поминал, пуще собственного глаза береги. Без него тебе, Кистень, никакая власть не поверит, за это я тебе лично ручаюсь. Понял? Вот так я тебе скажу… Так где, говоришь, ты марафет свой хранил? И много, а, Леха?

– Хватит, Грязнов. На всех хватит.

– Ну тогда ищи. Твои дела. Я – не в курсе. Чего будет надо, звони, раз номер знаешь. А мужик-то тот далеко?

– Рядом, рядом.

– Дай-ка ему трубку, два слова скажу.

– А зачем?

– А чтоб убедиться, что ты честный торг затеял, а не фуфло какое-нибудь.

– Отдыхает он.

– А, ну пусть поспит, время еще раннее. Да я и сам еще вздремну. Помни, что я сказал. А то ведь я тебя и на дне Яузы найду. С камнем на шее.

– Не пугай, Грязнов. А за марафет сам думай. Тут ведь твой расклад выходит, что сегодня господа воры согласны, а завтра возьмут слова обратно. Тебе беспредел сильно нужен?

– Зря ты меня, Кистенев, пугаешь. Я ведь догадываюсь, где твоя «крыша». Да только не знаешь ты, что мне договориться, как два пальца… понимаешь? И подадут мне тебя. На блюдечке. Чтоб не трепыхался. А все к тому идет, ты чуешь, не одна ходка за плечами, оттого и паникуешь.

– Умный ты, бля, Грязнов, никакого спасу нет! – вздохнул Кистенев. – Заодно послушай и за бабу…

– Вот, кстати, напомнил. Будет очень правильно для тебя, Леха, если ты в одночасье про нее забудешь. И браткам велишь забыть.

– А тут не мой один интерес, Грязнов.

– А я и сам разберусь, Леха.

– Ну, валяйте, можете эту кобру иметь в две тяги!

– Пока, Леха, пока. Не забывай.

Отключив аппарат, Грязнов с размаху врезал по столу кулаком и зло выматерился. Турецкий опешил.

– Парамоныч у них… Как же я лажанулся? И этот регулировщик… А я все думал: чего вдруг?

– Какой регулировщик?

– Было, Саня… Ах же ты, мать твою! – Грязнов поднял голову и увидел стоящую в приоткрытых дверях Полину. Этого только не хватало! Показал глазами Сане. Тот обернулся:

– Ты чего?

Полина была белая, будто сметаной намазалась. Так иногда перед сном изощрялась Ирка.

– С кем вы говорили? – медленно спросила она.

– Рабочие дела, – спокойно ответил Грязнов. – А чего это с вами?

– Нет, ничего, – она опустила глаза и закрыла за собой дверь.

– Иди, Саня, разберись, не нравится мне все это… Какой там телефон, на Неглинной-то?

Турецкий написал на бумажке семь цифр и вышел из комнаты.

…Слабый поющий сигнал от двери Голованов с Демидычем услышали одновременно и тут же заняли свои места, как заранее договорились. Конечно, никакого наркотика в кейсе уже не было, его увез с собой Вячеслав Иванович. Но кейс, как договорились, положили на место, сунув в него для тяжести несколько пустых бутылок, обернутых газетами. И брать решили так, чтоб бандит обязательно оставил на кейсе свои пальчики. Это иногда действует убийственнее всяких иных доказательств. На бандита, разумеется.

Голованов спрятался за стойкой бара, чтоб на рывок хватило одного вздоха. Демидов же устроился за приоткрытой дверцей соседнего шкафа. Оружие у них было, но рассчитывали главным образом на свои руки.

Бандиты поступили очень правильно, заранее предупредив о своем появлении. С Грязновым Сева договорился, что пока никаких звонков не будет, в случае крайней нужды – два звонка, отбой, повтор, и только на третий раз можно снять трубку. А тут – на тебе – настойчивый, длинный. Дураку понятно.

Конечно, до профессионалов, каковыми являлись Голованов с Щербаком, «разбойничкам» было далеко. И положить их труда особого не составило, тем более что действовать так, как они, мог только крайний идиот.

Коля внимательно следил за настороженным, замершим в двух шагах от него темным силуэтом – на фоне освещенного с улицы окна он был виден четко, и когда услышал, как Сева уложил первого, нажал на пульт, закрывающий входную дверь и, шагнув из шкафа, коротким прямым нокаутировал второго. Вот его-то утробный всхлип и услыхал тот, который оставался на стреме: Щербак услышал испуганный вскрик и понял, что там был и третий. Но догонять его и вырубать не следовало: кто-то же должен доложить по команде о происшествии. Так договорились с самого начала. Ну а раз одно дело уже сделано, можно дать свет и подвести итоги.

Бандитов спеленали, перетащили в глубь помещения, уложили рядом на полу, включили радужный торшер. Через некоторое время налетчики пришли в себя и увидели, что двое мужиков, совсем даже и не здоровенных, сидя у стола, рассматривают открытый кейс.

– Ишь ты! – с уважением сказал один из них, заметив, что Афоня открыл глаза. – Хороший товар. Где взяли?

Афоня молчал. Застонал Жора, пришел наконец в себя, изогнулся, пробуя подняться, но не давали крепко стянутые руки и ноги.

– Коль, погляди, чего они?

Поднялся длинный и худощавый мужик, подойдя, легонько пнул ногой одного, другого, а потом рывком – за шиворот поднял обоих и, подтащив к стойке бара, посадил, уперев спинами в стенку. Придвинул ногой мягкий пуфик, сел напротив с высоко задранными коленями – неудобно было на такой «мебели».

– Ну, поговорим? Или как?

Бандиты молчали. Эти двое, взявшие их, не были похожи на ментов, что очень озадачивало. Если эфэсбэшники, еще куда ни шло, с ними хозяин договорится, есть там у него свой человек. На спецназ не похожи: у тех форма. А эти – не поймешь кто: шаровары, курточки, никакой тебе брони. И не МУР, те бы лица скрывали. А эти ничего, видно, не боятся.

– Думать надо было раньше, – сказал тот, кто сидел у стола. – Коль, развяжи им языки, послушать охота ребяток. Они чего, молчать сюда пришли?

Худощавый поднялся, и Афоня, помня сокрушающий удар, сжался, готовясь защищаться ногами. Руки были связаны за спиной. Но Коля подошел к полулежащему Жоре, наклонился над ним и сделал какое-то неуловимое движение рукой, отчего парень вдруг завизжал и заколотился, словно в припадке. Афоня почувствовал, как у него самого вмиг взмокла спина: всякое видал, но подобное – нет.

– И тебе показать? – спокойно спросил Коля, и вдруг Афоня, помимо воли, отчаянно затряс головой. – Будешь говорить?

– Буду… только развяжите!

– Еще чего! – подмигнул второй, от стола. – Это Коля самый слабый приемчик продемонстрировал тебе, а уже видишь, что с парнем? Аж пена изо рта побежала. А вот когда Коля тронет тебя за гениталии, знаешь, что это такое? Не знаешь?! Да это ж твои собственные яйца! Вот тут ты будешь петь, как Карузо. Если я тебе попрошу. Чьи вы, ребятки? Из какой банды? Кто ваш хозяин? Не надо молчать…

– Он же меня потом раздавит, мужики, вы что!

– А Коля – кастрирует. Слыхал, может, про Мишку Слона? Это его, Колина, работа.

Афоня похолодел: историю про Слона кто не знал! И в страшном сне не привидится…

– Так что выбирай. Да поскорей. Коль, помоги ему. На, чтоб не орал на всю Неглинку, – и кинул моток липкой ленты, от которой Коля с треском оторвал кусок, чтоб залепить Афоне рот. Но Афоня стал отчаянно брыкаться, крича, что скажет, все скажет, только не надо…

– Другое дело. Выпить хочешь? Для храбрости.

– Давай, – прохрипел Афоня. Он уже понял, что скажет все, о чем его попросят. Потому что краем уха, уж и не помнит от кого, но он слыхал однажды, что есть у ментов какой-то спецотряд, который пострашнее будет всех «витязей» и «вымпелов», вместе взятых. Это они ходили самого Пашку Чуму брать. И вынесли – вперед ногами. Несмотря на то что у того личной охраны было до едреной матери…

Коля рывком снял с бутылки винтовую крышку и сунул горлышко Афоне в рот. Водка сперва показалась совсем безвкусной, как сырая вода, а когда обожгла, Афоня понял, что пил действительно водяру. Целых полбутылки – в два глотка. А, была не была!

– Давай спрашивай, я буду говорить…

Эти мужики спрашивать умели, а вот Афоне терять уже было нечего. Он видел, что Жора опять пришел в себя, но в глазах его прочно поселился даже и не страх, а какой-то ужас, который всякий раз словно вспыхивал в нем, когда на него поглядывал Коля.

– Ты вольной занимался? – неожиданно спросил главный, как сообразил Афоня, которого Коля называл Севой.

– Нет, классической… И качался.

– Оно и видно, удара не держишь, – закончив допрос, Сева потерял к нему всякий интерес. – Ну, отдохните, решим, куда вас определить.

КАЖДЫЙ ИЩЕТ СВОЙ ФАРТ

Утром Грязнов забросил Турецкого домой, чтобы забрать справку для генерального, а затем вместе со Скибой – в прокуратуру, на Дмитровку. Сам же поехал к себе; следовало срочно решить небольшой, в сущности, вопрос о том, где временно спрятать ставшую слишком популярной Полину.

Поднявшись к себе, Александр Борисович достал из сейфа список золотых вещей и других ценностей, которые были изъяты при обыске в квартире Айны Дайкуте. Сами вещи, сложенные и опечатанные в коробке из-под обуви, найденной в одном из шкафов, хранились у Пустовойта, которому пришлось перебраться в следственную часть на Благовещенский.

Полина уселась, ткнулась носом во внушительный список предметов и долго молчала. Вздохнув, заметила, что с таким количеством золота можно было до конца дней своих никаких забот не знать. Да, впрочем, поправила сама себя, Айна и не знала. И именно – до конца.

– А что, цепочку… такую, – Полина пальцами показала на свою шею, – не нашли? Ее разве не было? Она всегда ее носила.

– Что за цепочка?

– Ну, золотая, естественно.

– Очень дорогая? И что она собой представляла?

– Она у Айны появилась год с небольшим назад. Какая там цепочка – это так говорят, а была настоящая цепь – витая, сантиметров, наверное, пятидесяти пяти длиной, и золото, она говорила, семьсот пятидесятой пробы, желтое. А насчет денег? Не знаю, врать не хочу, но так, думаю, тысяч семь или восемь она стоила. Баксов, конечно. А чего ты так смотришь?

– Как смотрю? – не понял Турецкий. – Откуда ж она взяла такую цепь?

– Хахель подарил, милый мой! Не все ж вроде тебя, есть и богатенькие. А кто – она не говорила. Так куда ж она девалась-то? Неужто сперли?

– Это очень важно. На лист бумаги и напиши мне, что сказала. Я заставлю их все проверить сто раз. Постой!… Нет, это я себе, а ты давай пиши.

Турецкий вспомнил, что в субботу Грязнов забрал с собой не какого-то рядового судебного медика, а самого Градуса, равного которому Александр Борисович в своей производственной биографии не знал. Судя по времени, Борис Львович должен был находиться уже в анатомичке. Турецкий набрал его номер.

– Уже узнал, – пророкотал Градус, – здорово, Александр. Какие заботы?

– Примите мое почтение. Что слышно по поводу одной блондинки, которую вы имели возможность наблюдать в первозданном, как говорят, виде. В субботу!

– Ты на что намекаешь?! – почти взревел разъяренным тигром судмедэксперт. – Я слышу в твоем голосе сомнение?

– Ни в коем случае! – глотая смех и давясь им, взмолился Турецкий. – Разве я давал вам когда-нибудь хоть малый повод усомниться в вашей вере, о, замечательный ребе!

– Ну то-то, – спокойно ответствовал Градус. – А ведь чуть не оскорбил… Так зачем тебе эта блондинка, Александр?

– Увы, навесили.

– Угу, то-то я гляжу – Грязнов командует, а дружка его не видно. Так какие вопросы? Хочешь знать, каким образом?

– Желательно, уважаемый.

– Вот ведь, когда чего надо, вы – уважаемый, великий там, еще это… о, замечательный! Кстати, чтоб ты знал, рабби – это мудрец. А я обычный старый филин, ну умный, не отрицаю. Будешь записывать или так слушать?

– Вы ж акт экспертизы подошлете?

– А чего мне их, солить? Ну слушай. Удар тупым предметом в лобно-теменную часть… Кулак, между прочим, Александр, тоже бывает тупым предметом. Как у некоторых голова. Так. Ушиб расположен у основания свода черепа. На шее – справа и слева, в двух сантиметрах под нижней челюстью, подкожные кровоизлияния. Душил ее душегуб в перчатках… Он…

– Почему именно он? А не она, скажем?

– Скажешь ты в другом месте. Назвать адрес? Что за манера задавать идиотские вопросы! Потому что следы расположены таким образом, что… и вообще, будешь перебивать, пошлю к едрене фене!… Он душил ее одной рукой. Физически очень сильный. Что тебе еще? На задней стороне шеи – характерный след, оставленный предметом, имеющим витую конфигурацию.

– Это может быть, к примеру, цепочка, которую носят на шее?

– Вот именно. А ты догадливый!

– Так, а действий, сопутствующих убийству, не производилось?

– Тебя интересует, получила она удовольствие перед смертью? Нет, не получила. Полового акта не было. У тебя все?

– Все, спасибо, я ваш должник.

– Ха, нужна мне твоя спасиба! Заезжай, дернем по старой памяти по стопарику. Привет, Александр! Не мешай старику работать…

В кабинет без стука, словно к себе домой, вошли Грязнов со Стасом Аленичевым, подполковником, начальником первого отдела МУРа. Станислав пожал Турецкому руку и сделал даме изысканный поклон.

– Все, все! – заторопился Турецкий, заметив, что дама тоже проявила ненужный интерес к весьма представительному подполковнику. – Слава, забирай Полину. А вы, мадам, будете сидеть тихо, как мышь, и носа не высовывать. Когда потребуется, мы сами вам разрешим. Ясно вам?

А про себя подумал, что Славка правильно сделал, вызвав вчера Денискиных архаровцев, а не своих подчиненных: треп наверняка шел бы уже на всю Москву, как «важняка» с бабой выручали. Ишь как Стас на нее уставился!…

– Но у меня же есть какие-то свои дела, обязанности, в конце концов!…

– Они подождут. Здоровье, как говорят, дороже. Своей маме можете позвонить вот с этого аппарата, – Турецкий показал на телефон, – и объяснить, что вы срочно отбываете на съемки, в командировку, к черту на куличики, куда угодно, – на три-четыре дня. Звоните.

– Да нет у меня здесь никакой мамы! – неожиданно зло отмахнулась Скиба.

Турецкий с Грязновым мгновенно переглянулись.

– Но вы же вчера сказали…

– Мало ли что сказала!… В бар мне надо было позвонить…

– Это в «Колокола», что ли? – догадался Турецкий. – А зачем?

– Сообщить, что не вернусь… Я обещала.

Она определенно врала, и никто в том не сомневался. Не собиралась ничего объяснять и она.

«Ладно, – подумал Александр, – поговорить по душам можно будет и потом, когда схлынет опасность для нее. Нервы – понятное дело…»

– Поезжайте, Полина, с Вячеславом Ивановичем, а мы позже увидимся.

– Саня, Стас объяснит тебе кое-что из области банно-прачечных дел, понимаешь? Ну а мы уехали. Полина, прошу следовать за мной. И без всякой боязни…

– Сходка воров в высшем разряде Сандунов – дело не частое, – начал Станислав, ведший, оказывается, разработку этого достопочтенного помывочного заведения. – Обычно мы знаем. Сами понимаете, Александр Борисович, пускать такое дело на самотек – преступно. Ну так вот, последний сходняк подтвердил некоторые соображения о том, что наши матерые уголовнички впрямую причастны к ряду громких убийств последнего времени. Но в большинстве случаев они выступали лишь в качестве исполнителей. Это не их инициатива. Задания исходили откуда-то свыше, что позволяет сделать вывод об их политической подоплеке. Для нас это очень важный фактор.

– Как говорят, час от часу не легче. Оно, конечно, приятно сознавать, что держишь все концы в руках, но что мы имеем конкретно по нашему последнему эпизоду? По Нечаеву и этой актрисе? Вы в курсе?

– В той степени, в какой меня посвятил Вячеслав. Но именно в данном случае вся информация выдается таким образом, чтобы у нас исчезли всякие сомнения, что убийства совершены на личной почве – ревность, месть и тому подобное. Авторитеты же категорически, по моим оперативным данным, открещиваются, понимая, чем это им грозит. Они имеют своих информаторов в правоохранительных органах и больше всего боятся наших зачисток, подобных той, что мы провели недавно с оружейной мафией, да хоть и с теми же питерскими. Вы там, слышал, недавно были, знаете.

– Стас, ведь эти ваши зачистки – все равно полумеры.

– Будем надеяться, что президент наконец дал нам возможность не ограничиваться ими. Во всяком случае, у ворья именно такое мнение. Но в конкретном смысле оказалось чрезвычайно важным сообщение о том, что один из возможных вариантов адресов заказчиков находится в Чехове. Точнее, в одном из закрытых, бывших цековских, а ныне принадлежащих президентской администрации санаториев. Они теперь чаще называются центрами реабилитации. На выбор – русские бани и финские сауны, нумера с обслугой, массажные кабинеты, бассейны, бильярды и прочее, столь необходимое задавленному государственными заботами высшему чиновнику. По моим оперативным данным, постоянными посетителями там являются достаточно известные лица из президентской, естественно, администрации, из окружения премьер-министра и спикера Госдумы, а также некоторые президенты коммерческих банков и крупные финансисты из промышленных корпораций. Список конкретных фамилий указывает на то, что первые лица государства и, скажем, силовых министерств там не появлялись. Однако замы и помы – в большом количестве. Атмосфера реабилитации, что называется, свободная, если не сказать больше. Вот, собственно, об этом и просил меня проинформировать вас мой шеф. Если смогу, готов ответить на ваши вопросы.

– Информация очень любопытная. Значит, вы полагаете, что оттуда, из этого центра, могут исходить команды?

– Тогда зачем бы авторитетам потребовалось посылать туда гонца?

– Ну, положим… Вячеслав познакомил меня с информацией своего… кадра. Я так понял, что и вы в курсе?

– Да, разумеется. Я тоже с ним работаю.

– Кстати, что вы решили по его поводу?

– Ну вообще-то… – замялся Аленичев. – Вячеслав Иванович, полагаю, сам проинформирует. Но вы меня не разоблачайте, ладно?

– Буду нем как… сами придумайте, – улыбнулся Турецкий.

– Я уже имел утром разговор с известным вам Лехой. Конечно, ни о какой наркоте и разговору быть не может, что, как говорится, упало – то пропало. Он и сам это понимает. Хотя… сильно переживает! – Стас засмеялся. – А обмен мы произведем. И так, чтобы без последствий. Хотя ценного информатора мы все-таки потеряли. Ничего, пойдет работать в другое место.

– Но я думаю, что этих бандюков следовало бы…

– Вот именно, Вячеслав распорядился, точнее, попросил, чтоб следователи из вашей группы допросили и зафиксировали показания этих «быков» и записали их исповедь на магнитофон, после чего мы их отпускаем. Возьмем у них подписку о невыезде, да ведь все равно сбегут, если их свои же не уберут.

– Молодец Слава, – искренне сказал Турецкий. – Я только хотел напомнить, а он уже сделал. А та славная троица из охраны на Неглинке, с ней чего решили делать?

– С ними Петя Пустовойт сейчас старается вовсю. Может, чего и получится. Только, я думаю, вряд ли. Обоснование для задержания, в общем, довольно шаткое, прокурор санкции не даст – худо с доказательствами. Ну, значит, выпустим, но при этом очень крепко засветим. Они у нас будут на таком крючке, что сами взвоют.

– Ну, дай вам Бог, и щоб нашему теляти да волка зъисты! Это так, бывало, когда-то Шурочка Романова говорила, добрая ей память.

– При ней в МУРе было полегче, – вздохнул Стас.

– А что, Грязнов не нравится? Вот те на!

– Нет, просто времена были другие. Более ясные. Красный – белый! И никаких полутонов. Но давайте вернемся обратно, в Чехов. Итак, какие у меня есть для вас предложения. Только, Александр Борисович, вопрос этот в некотором роде этический, поэтому прошу меня выслушать, так мы с Вячеславом договорились, а потом вы с Константином Дмитриевичем обсудите и решите окончательно. А тогда и начнем действовать. Идет?

– Вы обставляете все такими условиями, что грех не согласиться!

– Речь пойдет о некоем Владе Сурове. Владлен Давыдович, тридцати семи лет от роду, бизнесмен, образование высшее, финансовое – плехановский закончил. Москвич, человек независимый и достаточно богатый. Адрес и все прочее имеется. Так, спрашивается, в чем вопрос. Не вдаваясь в частности его трудовой деятельности, скажу только, что я и параллельно Андрюша Костин, это московское УЭП, накопили на данного фигуранта достаточное количество криминального материала для привлечения его к уголовной ответственности и соответственно ареста. Но, по нашим данным, Влад – личность эмоциональная, неустойчивая, подверженная действию различных интеллигентских комплексов и так далее. Исходя из сказанного, и я, и Андрей полагаем, что, желая избежать тюрьмы со всеми из этого обстоятельства вытекающими, так сказать, Суров, при определенных условиях, может быть склонен к сотрудничеству с органами правопорядка.

– И в каком качестве вы предлагаете рассматривать эту кандидатуру?

– Он вхож в чеховский оазис. Более того, один из активных участников проводимых там мероприятий по реабилитации – застолий, девишников и прочего.

– Так, и что предлагается взамен?

– Согласно вами же разрабатываемой концепции освобождение от уголовной ответственности лиц, оказавших, так сказать, неоценимые услуги следствию, и в случае отлично проведенной операции. Могли бы совершенно конкретно показать ему кулак, посоветовать что-нибудь по поводу его… безнравственной матери и похерить собранный против него компромат. Но, как вы понимаете, решить этот вопрос можно лишь на уровне Меркулова.

– Сами вы как?

– Я – активный сторонник такого подхода к делу. Но принимать решение следует немедленно. Вот тут промедление действительно подобно провалу. Если мы Влада засветим, все коту под хвост. Нет, его-то мы, конечно, посадим и, Бог даст, раскрутим. Но это будет опять частный ход. Не выйдем на нужный уровень.

– Меня вы убедили.

Турецкий взял телефонную трубку и набрал номер приемной Меркулова.

– Здрасьте, Клавочка! – пропел он. – Я так давно вас не видел, так соскучился… Нет, не вру!… Клавдия, да честнее и искреннее меня… Понял, сейчас же исправлюсь! А что там поделывает наш старший товарищ и друг? Не может быть! Запишите на прием, немедленно, пока никто не успел войти. Стойте у двери и никого, кроме меня с коллегой, не пропускайте. Бежим! Пошли, Стас. Редкий случай, когда Костя с утра свободен. Клавдия обещала закрыть дверь собственной грудью. А вы знаете, какая она у нее?

Стас со смехом помотал головой.

– То-то! А Турецкий знает. Он вообще все знает… Но, Стас, он – не нахал. Они всегда сами бывают виноваты.

– Опять пытаетесь найти оправдание чему-то? – продолжая улыбаться, легонько колол «важняка» Аленичев.

– Пытаюсь? Не то слово! А МУР, между прочим, тоже все знает. За что я его давно, глубоко и искренне уважаю. Можете передать сотрудникам. А в принципе, по-моему, нам давно пора на «ты». Не возражаете, Стас?

– Не возража-ем, – хмыкнул Аленичев.

Кистенев был разъярен до крайности. Все было, словно нарочно, против него. Замордовали телефонные звонки. Сперва этот, из МУРа, по поводу размена пленных. А что с них теперь толку! Марафет сгорел, а там было не меньше семисот пятидесяти зеленых кусков! Кто возместит? Эти? Да их шкуры половины не стоят… Стукача муровского замочить, так сам сдуру полез базарить, а теперь ходи в валетах. Своих убирать – последнее дело, братва такого не поймет, не одобрит. А эти теперь – гнилые, раз уголовка глаз на них положила. Вот так и получается: хотел добром, а вышло боком.

Этот юрист, мать его, еще откуда-то взялся! Он тебе – Леха, а ты ему – будьте любезны, Анатолий Валентинович, иттит твою!…

Ну ладно, кум из уголовки, Аленичев, кто ж его не знает, свое слово сказал и ждет ответного. Хотя чего особо вилок-то напрягать – отдавать гада придется. Мол, братков спасать: тут картинку нарисовать можно, пройдет. А вот что со шмарой делать, кто бы подсказал… Ничья ж она. А Анатолий Валентинович: где девка? Да тянут ее менты! Ах, как взвился! Как проняло… У самого, что ль, сорвалось? А вони-то, вони!

Нет, совсем не нравился Лехе этот самый Валентинович, которого приходилось почему-то величать по имени-отчеству и через силу выполнять отдельные поручения. Правда, и отстегивает он хорошо, вола не водит. Но из-за девки, слышно, прямо с резьбы сорвался. Дрянь эту сыскать и предъявить в готовом виде! Это как же, раком, что ль, поставить? Лучше б молчал, мать ее… И ведь не пацан какой-нибудь, в законе! А он с тобой, как с сявкой каким… Ладно, хоть ход подсказал, а то вообще бы фуфлыжное дело…

Отсердившись и сорвав гнев на Хомяке, который, чуя и свою вину, готов был пописать кого угодно, лишь бы самому рога не обломали, Кистень, наконец, принял решение. Девку надо было найти и доставить, куда Анатолий Валентинович прикажет. А как же ее взять, если она в ментовке?

Ночь она, как показала проверка, которую затеял Кистенев сразу после беседы с Грязновым, провела в доме у мента. Решил проверить на всякий случай, а попал в цвет. Хомяк, который хорошо знал ее, видел утром, как они втроем садились в машину, а потом отправились к следаку, в прокуратуру. А после тот же Грязнов увез ее на Петровку, к себе, значит.

Кистенев отправил пару братков к ней на дом. Те определились и позвонили из квартиры, что шмара так и не появлялась. Алеха оставил их там, пусть подождут, вдруг объявится.

Потом он вспомнил указание этого Валентиновича, что в Доме кино, который у Белорусского вокзала, есть у шмары подруга. Галкой ее зовут. Ну, тут дело несложное. Вычислили эту Галку и кинули на нее все того же Хомяка: прикид у него нормальный и рожа поумней.

Много ль бабе надо?

– А вы – от Юры? – говорит.

Хомяк, не будь дураком, кивает:

– Ага, от него. Занят он, сам не смог подъехать к вам, меня попросил. Помогите отыскать вашу подругу.

Ну, та и давай стараться: всех, кого могла, тут же обзвонила, всех предупредила, мол, в случае, если где объявится, так немедленно сообщить. От себя добавила, что заказ на нее пришел, фамилию какого-то режиссера назвала. И надо ж, пока она так названивала, та сама ей позвонила. Вот что настоящий фарт!

Хомяк в машину – и по указанному шмарой адресу. Уже на ходу сообщил, что поехал за ней. Хоть одно получилось, подумал Кистень и малость успокоился. Не так уже и неудачно день пошел.

Турецкий ехал в Белый дом, где у него была назначена встреча с заместителем Нечаева. Георгий Никонович Холодилин встретил «важняка» в вестибюле, проявив максимум предупредительности, и проводил в кабинет своего покойного шефа, в котором временно занимался делами. Точнее, передавал незаконченные вопросы Альфреду Николаевичу Басову, временно взвалившему на свои плечи государственные заботы бывшего коллеги.

Александр Борисович не был уверен, что разговор с Холодилиным откроет ему все тайные пружины политического и хозяйственного механизма, запущенного в этом доме, но хоть какую-то расстановку сил объяснить – на это, он полагал, первый заместитель способен. Тем более что, когда обсуждали этот вопрос у Меркулова, знающие советчики предложили конкретно этого человека как толкового, в общем, порядочного и разбирающегося в белодомовских интригах. Порядочный – это, в общем, уже интересно само по себе.

На часах было около одиннадцати, времени имелось более чем достаточно. Потому что чуть позже двенадцати, точнее, в двенадцать пятнадцать Турецкому пообещал выделить десять минут сам премьер, Виталий Сергеевич Михеев. Собственно, если быть справедливым, обещал не Турецкому, а Меркулову, поняв, видимо, из короткого телефонного звонка по «вертушке», что зам генерального подъедет к нему сам. Постоянно демонстрируя по телевидению свою демократичность и доступность, особенно когда у тебя перед носом десяток микрофонов корреспондентов ведущих радио-и телепрограмм, на самом деле Михеев, как ничто другое, чтил субординацию. Поэтому, разобравшись в просьбе Меркулова, он хотел было отказать, сославшись на постоянную свою занятость, но Меркулов настоял, упирая на то, что Турецкого назначил вести расследование лично президент. Михеев сдался.

Итак, времени до высокой аудиенции было достаточно, и следователь хотел провести его с пользой.

По поводу порядочности Холодилина у Александра Борисовича никаких сомнений не имелось, хотя Меркулов, как обычно, не стал раскрывать источник своей информации. Уж поверь на слово. А что оставалось делать!

Холодилин как-то сразу пришелся по душе Турецкому – спокойный, без тени угодничества. Они сели возле овального стола в углу кабинета Нечаева, миловидная секретарша, часто постукивая высокими каблучками, принесла им по чашке чаю с лимоном и вазочку с маленькими пирожными. Такие Александр Борисович видел только в цековском буфете, куда временно, в девяносто первом году, вселили российскую прокуратуру, занимающуюся тогда главным образом всякими заговорщиками-гэкачепистами. Там подавали подобные миниатюрные изделия кондитерской промышленности. Впрочем, что Старая площадь, что Белый дом – одна теперь епархия. С этого он и начал разговор с Георгием Никоновичем.

А оказалось, далеко не одна. О чем свидетельствовали постоянные разборки между президентской администрацией и правительством, – к сожалению, этот бандитский термин как-то очень логично вписался в политическую жизнь верхнего эшелона государственной власти. Это подтверждали непреходящие перемещения, отставки, появление новых фигур, чьи действия диктовались теми или иными сиюминутными конъюнктурными соображениями отдельных групп и лиц, а не постоянными обещаниями президента вывести страну из экономического хаоса. Именно разваленная экономика и политическая нестабильность более всего устраивают сейчас основные политические группировки, ибо дают прекрасную возможность каждой из них создавать в массах образ врага народа. Одним – указывать на воров-демократов, дорвавшихся до власти и денег, другим – на красно-коричневую сволочь, мечтающую загнать народ обратно в лагеря. Война за обладание собственностью переместилась в последние два-три года с нижнего уровня на самый верх. Американская легенда о том, что чистильщик сапог, подкопив деньжат и проявив некую предприимчивость, может стать миллионером, для России уже давно пройденный этап. Удачливые успели урвать свое, неудачники потеряли и то малое, что имели; в стране появились новые классы и прослойки, вроде бандитов, мелких и средних собственников, бомжей и так далее, вступающих в новые для них отношения. Но настоящая война шла между несколькими могущественными группами, каждая из которых владела огромными капиталами, имела свои банки – в качестве экономических рычагов, и, по существу, вела борьбу за абсолютную власть в государстве. При этом малые и средние жертвы в расчет не принимались.

Какое место в иерархии новых воителей занимал Нечаев – это вопрос.

– У нас тут курить в кабинетах не принято, – заметил Холодилин, показывая на стерильно чистую хрустальную пепельницу, – поэтому, если у вас есть желание, мы можем выйти на воздух, – и он выразительно посмотрел Турецкому в глаза.

Надели плащи и вышли из здания, спустились к реке, закурили.

– Какое место занимал Нечаев? – повторил вопрос Холодилин. – Скажу сразу, что личностью он был неординарной. Это так. Программа приватизации, подготовленная, как вам должно быть известно, Басовым, была основательно скорректирована и даже кое в чем изменена Михаилом Гавриловичем. В этом смысле у него была достаточно светлая голова. Но… Это вечное «но»! Конечно, он не мог быть до конца самостоятельным в этих делах руководителем. Есть силы, часть из которых я могу назвать, а иные – ни под каким видом, даже под страхом смертной казни, которые стремились активно надавить на него. И скажу, небезуспешно.

– Может, нам тогда и не стоило выходить курить? – с легкой улыбкой поинтересовался Турецкий.

– Может, и не стоило, – охотно согласился Холодилин. – Но тогда бы я вообще постарался отделаться общими словами. Вас устраивает такой вариант, Александр Борисович?

– Сдаюсь! – поднял обе руки Турецкий. – Но хоть условно обозначить эти силы возможно? Для моего личного понимания вопроса.

– Я попробую, чтоб вам было понятно. Хотя, если очень внимательно читать газеты, зная при этом, какому конкретно лицу какая из них принадлежит, и потом проводить сравнительный анализ якобы утечек информации, прогнозов и прочих аналитических материалов, подписанных специалистами в данных областях, можно иметь довольно четкую картину экономического соперничества, больше напоминающего настоящую войну – со всеми вытекающими, включая боевые действия. Одну из жертв которой мы с вами сейчас обсуждаем.

– Все бы хорошо, – возразил Турецкий, – да нет у меня времени лично заниматься сравнительным анализом. Нам бы чего полегче…

– Охотно верю. Начал, как я сказал, Басов. И у него было все необходимое в то время, кроме одного – авторитета. У Нечаева же, помимо чисто экономических знаний, имелся еще и довольно серьезный, хотя и не слишком долгий опыт губернаторства. То есть он имел, помимо теоретической, хорошую практическую закваску; губерния, сами понимаете, не государство. Но и не ЖЭК какой-нибудь. А он сумел в своем деле преуспеть, за что был отмечен самим президентом. Ну а дальше – обычная история. Молодой, энергичный деятель ставится в позицию проходной пешки. Она может стать ферзем, но ею всегда можно и пожертвовать, не желая излишних обострений на доске. Или в том случае, если шахматисты заранее договорились об исходе матча.

– Нельзя уточнить, кто эти шахматисты?

– С одной стороны – это правительство. В лице премьера. Но правительство и премьер – далеко не одно и то же. Я могу предположить – вы меня понимаете? – что интересы Михеева выходят далеко за рамки интересов, да и возможностей, если честно говорить, правительства. Оно тоже далеко не однородно. Тот же Басов! А с другой – круто вторгающийся во власть Потапов, стоящий за его спиной коммерческий банк «Универсал», сибирская энергетика, уголь и некоторые нефтяные концерны Сибири и Поволжья, наконец, из последних приобретений, если все закончится для него благополучно, – петербургский «Озон». А это, как вам может быть интересно, один из столпов, монстров военно-промышленного комплекса. Потапов имеет свою перспективную авиакомпанию, терминалы на Черном море, в Новороссийске, и на Балтике, прибирает он к рукам и петербургский порт. То есть, что бы мы о нем ни говорили, он становится, как вы замечаете по направлениям его деятельности, государством в государстве. Это, естественно, не может нравиться.

– Кому?

– Узнаете – справитесь и с вашим делом.

– Мне сказали, что с вами, Георгий Никонович, я могу быть предельно откровенен.

– Это кто же, позвольте полюбопытствовать? – улыбнулся Холодилин.

– Тот, кто порекомендовал обратиться именно к вам. Если нужна конкретная фамилия, вам назовет ее мой старший друг и советчик Костя Меркулов, он же – зам генпрокурора. Круг его знаний в этом смысле весьма обширен, можете поверить на слово. В этой связи я готов поставить вопрос следующим образом. Если вы сами считаете, что вам грозит определенная опасность в случае разоблачения неких, не подлежащих огласке, тайн и фамилий, я, разумеется, ничего подобного и просить не буду. Тем более настаивать в интересах следствия. Но вы, работая вместе с Нечаевым, несомненно были в курсе его забот. А мне может оказать пользу любой намек в этом отношении. Подумайте, вспомните, что его, возможно, угнетало в последнее время? Может быть, удастся вспомнить, какие проблемы он собирался обсуждать в пятницу с председателем Центробанка Дубровским? Что вам известно о его семейных отношениях? Здесь в каждой мелочи может оказаться объяснение тому или иному его поступку.

Холодилин, опершись обоими локтями на парапет набережной, вздыхал и плевал в воду. Он и заговорил, не оборачиваясь в сторону Белого дома. Словно опасаясь, что некий наблюдатель с биноклем сможет по губам прочесть суть его признаний.

– Не знаю, может быть, это плод моей, мягко говоря, напуганной фантазии, но в последнее время – я прошу понять меня правильно, поскольку ничего утверждать не могу, а лишь… в качестве предположения – у Нечаева довольно быстро пошел процесс пересмотра неких позиций, скажем так: переосмысления истин. Предыстория его появления в Белом доме вам достаточно известна. Президентского ставленника охотно принял и премьер Михеев. Хотя… ладно, пока оставим, кто такой Михеев и с чем его едят – не знает только ленивый. Недаром он стоит, по западным прогнозам, в первой двадцатке богатейших людей мира. Круг его жизненно важных интересов тоже в общих чертах известен. Не будем вдаваться в подробности. Часть своих проблем он переложил на плечи молодого и способного своего последователя. Так мне представлялись на первых порах их взаимоотношения. Басову в этой ситуации отводилась роль в некотором смысле мальчика для битья. Плюсы приватизации Михеев спокойно записывал на свой счет, минусы относил к просчетам Басова. И якобы журил. Якобы, понимаете?

– Ну а Нечаев? Ему-то какое место было отведено в этой игре?

– До поры до времени – послушного исполнителя. Это ведь всего лишь удобная формула для сдерживания аппетитов «малых сих» – о запрещении совмещать активные занятия бизнесом с государственной деятельностью. Гиганты не мелочатся. Они попросту не обращают на это внимания. Официально я мог бы назвать уже две такие силищи: это Михеев и Потапов, действительно оставивший госслужбу, но она ему уже и не нужна была, свое дело он сделал: «Универсал» стал ведущим коммерческим банком, тягаться с ним может рискнуть разве лишь само государство. Но Сибирь, где особенно ясно определились позиции этих гигантов, выдвинула некую третью силу, которая замахнулась на владения наших титанов. Я не могу сказать что-то более конкретное, но знаю одно: сложности с приватизацией того же «Озона» – дело рук этой новой силы. И еще у меня создалось ощущение, что они, эти третьи, не гнушаются бандитскими методами в достижении своих целей.

– Если позволите, я с настойчивостью идиота повторю свой вопрос: Нечаев-то с кем?

– Михаил Гаврилович, на мой взгляд, совершил непоправимую ошибку: он забыл, что коней на переправе не меняют. Вряд ли Михеев мог простить ему измену.

– Даже так? – удивился Турецкий.

– Я не утверждаю, – заторопился Холодилин, – но Потапов уже потирал ручки. Это известно.

– А кто дал указание питерскому Михайлову выставлять на аукцион этого вашего монстра?

– Разумеется, Нечаев. Это же его епархия!

– А из последних решений на этот счет есть что-нибудь подобное?

– Как не быть, – снова вздохнул Холодилин. – Новороссийский порт, и ничуть не меньше. Как вы понимаете, в том регионе столкнутся интересы таких сил, что, по-моему, добром там никак не кончится. Это ж нефть! А вокруг нее всегда столько хищников!

– Извините, что я некоторым образом перевожу стрелку: а что это за девица, с которой что-то там намечалось у Нечаева?

– А, вы Айну имеете в виду? Ту, что убили в тот же день?

– Разве есть еще жертвы?

– Там действительно было нечто вроде романа. Вы не поверите, но именно я на свою голову познакомил их на сочинском кинофестивале. Мы там по делам оказались. Так что весьма бурный роман развился буквально на моих глазах. Но я не думаю, что здесь есть какая-то связь.

– Вы – пока единственный. А меня как раз практически все стараются уверить в том, что гибель обоих – это акт чьей-то мести. Чьей, вы не можете предположить?

– На мой взгляд, эта идея попросту абсурдна. Сводить счеты таким образом? Да это же смешно!

– Вы не были в квартире этой Дайкуте?

– Нет, никогда.

– Это кое-что объясняет.

– В каком смысле?

– В том, что некто может позволить себе и не гнушаться, как вы говорили. Казнили и за меньшие потери. А тут – одним ударом, да сразу двух зайцев.

– Что-то вы загадками заговорили, уважаемый Александр Борисович. – Показалось, что Холодилин даже готов обидеться.

– Просто вы находитесь в кругу своих забот, а мне приходится сопоставлять все, включая даже то, что к вам не имеет ни малейшего отношения. Значит, пока третья сила остается загадкой?

– Я бы не хотел ее называть. Спросите коренных сибиряков, они наверняка подскажут, а меня – увольте…

Михеев принял Турецкого минута в минуту. Поднялся из-за стола, крепко – раньше это называлось: по-рабочему – пожал руку и опустился в свое кресло. Александр Борисович присел сбоку напротив.

– Прежде всего, позвольте мне выразить вам свое сочувствие в связи с потерей хорошего помощника. Так, во всяком случае, все считают.

Михеев молча кивнул и уставился на Турецкого в ожидании продолжения.

– Следствию было бы желательно знать ваше мнение по поводу причины происшедшего. Можно считать нашу беседу частным разговором. Это ни в коем случае не допрос.

– Для частных бесед у меня нет времени, – жестко ответил Михеев.

– Хорошо, – Турецкий достал из папочки бланк протокола допроса свидетеля и авторучку. – Прошу вас. Итак, Михеев Виталий Сергеевич…

Формальности не заняли и минуты из отведенных десяти. И далее премьер предельно ясно, скупыми и немного резкими фразами изложил свое понимание факта убийства вице-премьера. От женщины он просто отмахнулся. Это – не причина. За это в худшем случае морду бьют.

– Среди самых разных версий, – стараясь быть спокойным, сказал Турецкий, – имеется и та, по которой, извините, в устранении Нечаева были якобы заинтересованы и вы. Естественно, версия непроверенная.

– Слухами не пользуюсь, – жестко ответил Михеев. – И вам не советую. Я знаю немало достаточно цивилизованных способов отстранения несправившихся с делом сотрудников. Но никак не уст-ранения. И я бы не советовал сталкивать лбами Потапова, скажем, и Михеева. Об этом, разумеется, говорят, и даже в этом доме. Но я уже говорил о своем отношении к слухам. Извините, время.

Михеев внимательно прочитал записанные Турецким свои показания.

– Вы можете спросить меня, зачем все это? – Он ткнул своей авторучкой с большим золотым пером в два листа протокола. – А затем, чтобы каждое слово было зафиксировано предельно точно. Чтобы были исключены двоякие толкования. В моем положении это недопустимо.

Михеев поднялся, снова пожал Турецкому руку и, провожая его к двери, вдруг остановился посреди кабинета и сказал:

– Есть такая компания – «Русская нефть», попробуйте обратить на нее внимание. Примите это как дружеский совет, но постарайтесь не лезть на рожон. Всего доброго! – и вернулся к своему столу.

В наш век гнушаться даже малой информацией – серьезный грех. Так думал Турецкий спускаясь в холл Белого дома. «А смотри, как интересно, Александр Борисович! Ведь Михеев-то, как и все остальные, тоже ищет свой фарт, свою удачу… хотя в его-то положении – зачем? И ведь тоже побаивается. Что ж это за сила такая?! Может быть, подсказка с „Русской нефтью“ имеет и свои далеко идущие цели?»

ПОТЕРИ И ПРИОБРЕТЕНИЯ

Юра Смирнов заканчивал допрос Анатолия Софроновича Афонина, то бишь Афони. С его предшественником разобрались быстро: Жора с трудом вспомнил, что зовут-то его Георгием Алексеевичем Кудриком. Что вообще-то он люберецкий, но в силу обстоятельств примкнул к таганским ребятам. Причину, как ни силился, назвать не мог. Словом, это был классический образец «быка» – вес девяносто килограммов, позади восьмилетка, «качалка» в Люберцах, затем два года исправительных работ по статье двести шестой, а через короткое время – трояк, по статье двести десятой: вовлечение несовершеннолетних в преступную деятельность. Своего ума не хватило, пришлось самому в «быки» податься.

У Афони была биография почище, поспокойней, обошлось без отсидок. Пока все было впереди. Начиная допрос, Юра внимательно прослушал Афонину магнитофонную исповедь, отметил для себя несколько пунктов, по которым можно было углублять свои знания по части Афониной биографии, и чтобы у Анатолия Софроновича вдруг не появилось настойчивого стремления отрицать записанное на магнитофонную пленку, как выбитое из него под угрозой смерти, сделал этот текст достоянием протокола.

Говоря воровским языком, Афоня уже успел заложить своего хозяина, а теперь Юре оставалось лишь уточнять те или иные эпизоды. Важным моментом оказалось признание Афони, что таганские не раз сотрудничали с охраной фирмы «Юнона». И это было законным образом зафиксировано в протоколе допроса. Но, как ни старался следователь, все же не удалось добиться правды по поводу адресата, доставившего груз кокаина в Москву. Афоня готов был божиться, что ничего не знает. Ему было приказано подойти к седьмому вагону поезда «Дагестан», который приходит на Павелецкий вокзал, и забрать у пассажира, ехавшего в третьем купе, кейс. И больше ничего, никаких слов. Пассажир передаст посылку для Алексея. И все было бы нормально, но на самом выходе с вокзала Афоня вдруг заметил ментов с собаками, которые вполне могли совершать облаву на наркоту. Пришлось быстро уйти в хвост состава, а там – через пути. Машина осталась на площади, но к ней он решил не возвращаться, схватил левака и рванул на Неглинную, где – он твердо знал – квартира латышки пустует и опечатана. Только его это не останавливало: Афоня имел пульт-брелок, который открывает тайную дверь в квартиру. Где взял? Да Полина ж и дала, говорила: у подружки золота, как у дурака махорки. Да вот не получилось ничего – бабу ту «замочили», а потом ментовка прошлась, все выгребла. В общем, сообщил с Неглинной хозяину, что едва ушел с грузом, и боялся, как бы хвоста не притащить. Хозяин велел посмотреть, что ментам надо от Полины, а потом забрать ее и вместе с марафетом доставить к нему. Но следак оказался ушлый, такую гонку затеял, что совсем было потеряли его. Выручило то, что девка была уже под кайфом, а в таком состоянии у нее одна мысль: где бы да с кем бы. Вот и вычислили…

Нового больше не было, и Юра решил закончить допрос.

Подписав страницы протокола, Афоня в ожидании уставился на следователя. Но тот вызвал конвоира и приказал отвести Афонина обратно в камеру. «Скоро отпустим», – сказал на прощание.

А тут как раз позвонил Грязнов, интересовался ходом допросов. Узнав, что они закончились, созвонился с Кистеневым и сказал, что условия договора готов выполнять. Где Николай Парамонович?

– Да чего ты, Грязнов! Слову авторитета уже не веришь?! – возмутился было Леха. – У себя дома сидит твой стукач. Но пусть теперь меняет работу – покоя ему от братвы не будет.

– Это в наших силах, Кистенев. Сейчас я ему перезвоню, и если ты сказал правду, можешь присылать на Петровку гонцов за своими.

– Не велики баре, сами добегут, – презрительно ответил Леха и смачно выругался. – А и ты не шибко радуйся, Грязнов, не одному тебе чихуня.

– Ты о чем? – насторожился Вячеслав Иванович. Что обозначает этот воровской термин, он знал: специалистка по части орального секса. Но почему этот вопрос возник у уголовника?

– А тебе скоро доложат, Грязнов. Но учти, твое слово – твердое.

Грязнов не стал дальше тянуть резину, разгадывая воровские загадки, и перезвонил Парамонычу. Осведомился о здоровье.

– Да более-менее, Вячеслав Иванович, – как-то неохотно откликнулся тот.

– Ты один? – и, чувствуя, что Парамоныч замялся, добавил: – Скажи там кому-нибудь из них, что Грязнов хочет говорить. Пусть трубку возьмут.

– Ну, слушаю, – раздался через полминуты ленивый голос, «бык» еще и чавкал – видно, жвачку жевал.

– Говорит начальник МУРа Грязнов. Через десять минут ваши будут на свободе. Поэтому выметайтесь из квартиры. Можете позвонить Кистеневу. Все.

После этого содержательного разговора Грязнов связался с Турецким и попросил его дать Юре соответствующее указание отобрать у бандитов подписку о невыезде и дать им обоим под зад. Но, давно привыкнув держать все под собственным контролем, снова нашел Юру и поинтересовался, выполнено ли указание Александра.

Юра порывался что-то сказать, но Грязнов не хотел больше ничего слышать про этих бандитов. Наконец, Юра пробился:

– Вячеслав Иванович, я о другом. У нас серьезный прокол случился.

– Ну что еще?

– Я сейчас, ну две минуты назад, звонил своей… приятельнице, той, что в Доме кино работает, которая, кстати, нам и со Скибой помогла. А она вдруг заявляет: чего это ты каких-то мужиков ко мне подсылаешь? Они, говорят, на тебя ссылаются и ищут почему-то опять Полину. Я ничего не понял. Оказывается, это не они, а сама она их спросила: вы от Юры, что ль? Ну они: ага, мол, от него. Галка и стала помогать им разыскивать Полину. А тут она сама возьми да позвони ей. Ты, говорит, где? Тебя тут ищут! Из прокуратуры. Она назвала адрес, те и помчались.

– Что?! – заорал Грязнов. – Когда это было?

– Галка сказала, наверное, с час назад, может, больше. А что?

Вот когда понял Грязнов смысл фразы Кистенева. Но ничего уже поделать не мог: слово начальника МУРа должно всегда оставаться крепким. Телефон в той квартире, куда он отвез Скибу, упорно молчал. Хотелось так выматериться, чтоб небу тошно стало. Ведь говорил же дуре! Ну что ты скажешь…

Через полчаса Грязнов был уже на Большой Академической. Его сияющий милицейский «форд» прокатился вдоль фасада длиннющего дома на двенадцать подъездов и остановился у последнего. Здесь на лавочке сидели несколько пожилых женщин, носителей самой правдивой информации. И на машину, и на представительного ее пассажира, естественно, немедленно перенесли все свое внимание.

Посетовали, что милиции, когда надо, ни разу еще не бывало. На вопрос почему, отвечали едва ли не хором: еще бы, тут такое было!

Оказывается, в квартире на четвертом этаже – все правильно, именно там, кивал Грязнов, – беда случилась с приезжей дамочкой: то ли перебрала чего, то ли травиться решила – про то неизвестно, но вот «неотложку» кавалеры, приехавшие к ней, вызвали. Положили ее на носилки да и увезли. Куда? А кто знает, в клинику, поди. Она ж громко так дышала и стонала, как выносили-то. Номера машины, естественно, никто и не собирался запоминать. А машина, что приезжала сперва, черная и длинная, не наша. Ну а уж после – «скорая», это обычная. И санитары – ребятки такие крепкие, враз вынесли. И дамочку ту жалко – симпатичная такая, черненькая…

Грязнов поднялся в квартиру, открыл своим ключом. Все было так, как он и предполагал: дверь вскрыть им труда не составило. Затем они, очевидно, закатали Полине укол, после чего приехала не «неотложка», а какая-нибудь их же собственная машина. И увезли. В квартире ничего не тронуто, только вешалка – на полу. Видно, жертва попробовала сопротивляться. А так больше никаких особых следов нет. Чисто сделали, мерзавцы. Но зачем же ей понадобилось звонить?!

Усевшись в машину, Грязнов набрал номер Кистенева, надеясь, что хотя бы на сегодня – в последний раз.

– А вот это ты зря сделал, Кистенев, – медленно проговорил в трубку Вячеслав Иванович. – Я ведь предупреждал держаться подальше. И увел ты не просто девку, а важного свидетеля преступления. И за это тебе теперь придется ответить по всей строгости закона.

– Ну пугай, Грязнов!

– Я сказал. Жаль мне тебя, дурака. Да ничего не поделаешь. Придется к тебе высылать наряд. Я предупреждал.

– Нет у меня ее, Грязнов! – заорал Леха. – Хоть сам приезжай – нету!

– А куда девал?

– Никуда! Мое дело – найти. А остальное – уже не мое. Приехали и увезли. Ничего не знаю.

– Лучше б ты вспомнил, Кистенев, пока еще живой.

– А пошел бы ты! – совсем уже сорвался Леха и швырнул трубку, вероятно разбив аппарат.

Да, покачал головой Грязнов, и достали ж мы его!…

– Александр Борисович, ты уже на месте? – интересовался Меркулов.

– Вообще-то раз уж я снял трубку сам, значит, на месте! А чем вызван интерес к моей личности?

– Ты сейчас зайдешь, и я объясню.

Меркулов брюзжал. В принципе он был, конечно, прав. Но у Грязнова так сложились обстоятельства, что никак не мог он оставлять своего агента-информатора у бандитов. В подобных ситуациях их решение никогда не бывает в пользу ментовского агента. Меркулов, конечно, все поймет, если ему объяснить, но зачем. У него что, своих забот не хватает?

– Костя, ты прав, как всегда, просто у Грязнова сложились чрезвычайные обстоятельства, а разрешить их, не вынося на широкое общественное обсуждение, мог ты один. Наша опора и надежда! А на кого нам еще и рассчитывать, Костя?

Брюзжание прекратилось. Лесть – в умеренных дозах, но с определенным чувством – необычайно полезная и действенная штука.

– А что у тебя, какие проблемы? Я, между прочим, справку дорабатываю. По твоей же просьбе.

– Все это хорошо, но у меня в приемной сидит мать этой Дайкуте. Прибыла из Риги. У нее возникли некоторые вопросы, связанные с печальным ритуалом, сам понимаешь. Кто ее вывел на меня – ума не приложу. Но я уделил три минутки посочувствовать ей, все же остальное, как объяснил, в компетенции следователя, ведущего дело Дайкуте. Так вот, поскольку оно в твоем производстве, сделай одолжение, освободи меня от ее присутствия. Клавдия там, в приемной, по-моему, уже на стенку готова лезть от этой чрезмерно общительной дамы. К тому же у нее возникли какие-то проблемы с наследованием. Узнай и, если удастся, постарайся помочь. Все-таки женщина пожилая. Одинокая. Иностранка. Рига ж нынче у нас заграница. Закончишь, постарайся не особо задерживаться. Около пяти я ожидаю одного бизнесмена, с которым нам придется провести серьезную душеспасительную беседу. Его уже пригласил Станислав, а я подтвердил наше желание увидеться. Все, не мешай мне работать! Положи трубку!

Турецкий в изумлении посмотрел на тюкающую короткими гудками трубку и положил-таки ее на место. «Кто из нас двоих свихнулся? – спросил он у своего отражения в стеклянной дверце шкафа. – Неужели это я проявил, по обычаю, неавторизованную активность? Да быть того не может! А, ладно, разбираться, так ум за разум зайдет…»

Он набрал телефон приемной и попросил Клавдию Сергеевну привести к нему посетительницу. И пока та шла длинными коридорами, успел дозвониться до Градуса. Борис Львович был настроен мирно, а узнав, что за дочерью приехала из Риги ее мать, сказал, что тело в принципе можно забирать в любую минуту. Он скажет санитарам, и те приготовят. Надо лишь об одежде побеспокоиться, ведь «девушка» поступила в Склиф в одеянии Евы. Акт же экспертизы со своим заключением он уже отослал Турецкому с оказией. Выводы о причине смерти Турецкий с его слов уже знал – ничего нового.

Вот ведь какая зараза! Хоть капельку, но должен добавить перчика. С горчичкой… Вот, к слову, надо будет обязательно напомнить Славке, выбрать часок и заскочить к деду с бутылочкой коньяка хорошего. Уйдет он – уйдет и целая эпоха…

Клавдия ввела посетительницу. Точнее, не так, сперва вошла в кабинет она, сделала огромные глаза, в которых Александр Борисович прочитал не просто привычное в таких случаях выражение типа «ну, твою мать!», а нечто большее. Затем Клавдия, сделав приглашающий жест рукой, быстро исчезла за дверью. Суть этой пантомимы Турецкий понял буквально через две минуты.

Анна Францевна, так она с ходу деловито представилась, уселась на стул и тут же залилась слезами неутешного горя. Это Турецкий мог понять, поскольку дочь, как ему было сказано, оказалась единственной и горячо любимой. Женщина охотно выдула полный стакан воды, любезно предложенный следователем, уселась поудобнее и начала бесконечный рассказ о том, как она узнала о смерти дочери, как ее собирали в дорогу подруги, как она ехала, какие у нее оказались соседи, как хорошо сейчас в Латвии, хотя и трудно, и так далее, безостановочно, в одном и том же духе. Она говорила много, но никакой новой информации Александр Борисович почерпнуть для себя не мог, и все ему стало неинтересно. Он видел, что эту маленькую и, вероятно, весьма деятельную женщину именно ее образ жизни и спасал от одиночества – чьи-то заботы, чьи-то хлопоты и были для нее способом существования. И даже смерть единственной дочери, в которую она всю жизнь безропотно вкладывала всю свою душу, но которая по многу лет подряд не виделась с матерью, стала событием, требующим ее активного вмешательства и действий.

Но вот промелькнула конкретика, Турецкий навострил уши. Смерть Айны наступила в пятницу, но уже в субботу с утра в Риге, в квартире Анны Францевны раздался телефонный звонок из Москвы, из… Она полезла в объемную свою сумку, долго там копалась, наконец вытащила ворох бумаг, попутно объясняя, что здесь и метрика Айны, и еще множество всяких других необходимых документов, которые ей было предложено захватить с собой для оформления наследства. Вот! Она торжественно протянула страничку из школьной тетради, где круглыми большими буквами была написано: "Анатолий Валентинович, начальник юридического управления концерна «Юнона-Русь». И телефонный номер. Турецкий немедленно черкнул себе на календаре эти данные.

– Так вот, – приготовилась к дальнейшему рассказу Анна Францевна, но Александр, чувствуя, что без железного руководства они оба окончательно утонут в подробностях, взял инициативу в свои руки.

– Итак, он позвонил. Что сказал?

– Сказал, что его организация… или компания, я не помню…

– Это неважно!

– Она готова немедленно предоставить мне все необходимые юридические услуги по оформлению наследства, вступления в права и так далее.

– А в чем заключается – и так далее? Их-то интерес в чем?

– Они хотели, чтобы я, как наследница единственной своей дочери, поскольку других детей мне Бог не дал, а родственники давно в мире ином, чтобы я… чтобы я… ах да, продала им квартиру Айны.

– Об условиях было сказано?

– В каком смысле?

– К примеру, в какую сумму они оценивают эту жилплощадь? Вы хоть видели эту квартиру?

– О чем вы говорите! Я вообще не выезжаю из Риги. Это просто вынуждена сейчас. А по поводу денег они мне сказали, что заплатят дорого.

– Например?

– Сто тысяч долларов! – выпалила женщина и сама испугалась. – Не знаете, не врут? Неужели бывают такие дорогие квартиры?

– Я думаю, если они возьмут на себя все расходы по вашему пребыванию здесь, по оформлению наследства, сами выплатят необходимые налоги, а также перевезут в Ригу те вещи, которые вы захотите оставить на память о дочери, то тогда, пожалуй, можно и поторговаться. В плане увеличения суммы, скажем, тысяч до ста пятидесяти. Я вижу, вы не совсем представляете объем сделки. Поэтому я могу предложить вам следующий вариант. Я позвоню, ну, скажем, на Таганку, там есть толковая юридическая консультация. Знаю и вполне приличного адвоката, он когда-то у нас работал, очень честный и толковый специалист. Его зовут Юрием Петровичем Гордеевым. Он вас примет, отвезет к нотариусу, даст все необходимые советы, – словом, окажет помощь. Я, к великому сожалению, незнаком с Анатолием Валентиновичем, звонившим вам в Ригу. Вполне возможно, он честный человек. Но уже само начало сделки представляется мне не слишком, скажем так, порядочным. А вот за Юрия Петровича я могу поручиться. Вы, главное, не торопитесь принимать окончательное решение. Возможно, вам есть смысл немного поторговаться. Впрочем, Гордеев определенно окажет вам помощь. По-моему, в настоящее время у него найдется время для вас. Вы не возражаете?

– Ну что вы, я буду вам премного благодарна! Вы же не понимаете…

– Естественно, – не дал возможности объяснить пожилой даме, что недоступно его пониманию, Александр Борисович. – Сам я и, увы, принять участие в этом деле никак не смогу ввиду сильной занятости, но чтобы ваша душа была спокойна, поручу, точнее, попрошу одного из следователей своей группы помочь вам встретиться с Гордеевым, а потом вы вместе сможете побеседовать с этими быстрыми на ногу юристами и сделать так, чтобы вас мимоходом не обобрали. Прохвостов, увы, еще как хватает!

– Ой, не говорите! – словно обрадовалась женщина, обнаружив понимание у собеседника. – Я вам сейчас такое расскажу!

Но слушать ее уже не оставалось времени. С минуты на минуту к Меркулову должен был приехать Суров, а это было сейчас важнее всего. Краем уха слушая очередной долгий рассказ и изображая на лице вежливое внимание, Турецкий разыскал Юру Смирнова и дал ему задание, после которого он должен был свести Анну Францевну с киношниками, собственно, занимающимися похоронами. После этого он объявил, что его вызывает руководство, и предложил Анне Францевне подождать в его кабинете, поскольку сюда с минуты на минуту подъедет ее провожатый, а сам, убрав со стола документы, ушел к Меркулову. Она тем временем продолжала что-то говорить, но его в настоящий момент уже больше занимал концерн «Юнона-Русь», сумевший столь оперативно отыскать единственную наследницу покойной и предложить ей весьма выгодную для себя сделку.

Постой, так ведь это же фирма, которая, по словам Грязнова, владеет нижними пятью этажами! Нет, та просто «Юнона». Турецкий решил, что Пустовойту будет очень кстати поинтересоваться новыми лицами в этой истории. Какой-то здесь темный, нехороший узелок завязался. И сильно отдает криминалом… Уж во всяком случае, квартира Айны Дайкуте со всей обстановкой стоила никак не меньше четверти миллиона зеленых. И кто, как не начальник юридического управления, мог знать об этом лучше других! Ну да, конечно, не стая коршунов слеталась… чай, сказано классиком!

Владлен Суров выглядел именно так, как должен выглядеть весьма преуспевающий российский бизнесмен-промышленник. Одет с иголочки, но не броско, все очень дорого и предельно удобно – от чуть приспущенного галстука – поди, от Кардена или Версаче, до мягких моднющих ботинок. А эти от кого, одному Богу известно. Он был высок, элегантен и казался абсолютно спокойным. Силу пожатия его руки Турецкий сразу оценил, когда здоровался.

Турецкий опоздал, и, когда вошел к Меркулову, разговор уже начался. Стас Аленичев сидел сбоку на диванчике, закинув ногу на ногу, и всем своим видом демонстрировал, что не принимает никакого участия в беседе.

Александр Борисович уселся напротив, уставился на руки Влада – пальцы его были с крупными, почти квадратными ногтями, на среднем левой руки – массивный золотой перстень с печаткой – вероятно, инициалы владельца. Солидно, дорого.

На столе перед Меркуловым лежала достаточно пухлая папка с документами. Но он в них даже не заглядывал – хорошо подготовился к разговору с Суровым. МУР и РУОП постарались, заместителю Генерального прокурора не приходилось «плавать» в материале. Грехов за представительным бизнесменом новейшего российского разлива накопилось вполне достаточно, чтобы возбудить против него уголовное дело.

Разговор, если его можно так назвать, поскольку пока говорил один Меркулов, приводя такие факты, против которых собеседнику было трудно возражать, проходил в спокойной манере.

– Акционерное общество закрытого типа «Байкал», президентом коего вы, Владлен Давыдович, являетесь начиная с декабря девяносто третьего года, сотрудничает с рядом нефтяных компаний и фирм за рубежом. Среди них, – Меркулов приподнял лист бумаги и заглянул под него, – германская фирма «Ойл-Айр-Гмбх», «ЮС-петролеум» – из Соединенных Штатов и итальянская «Спорт-менеджмент». Получив от правительства Российской Федерации экспортную квоту на сырую нефть, вы сумели реализовать через фирму «Юнона», являющуюся дочерней вашего акционерного общества, сто пятьдесят тысяч тонн по сто пять долларов за тонну.

– Разве в этом имеется криминал? – учтиво спросил Суров.

«Опять эта „Юнона“, будь она проклята!» – подумал Турецкий. Надо бы тоже внимательно просмотреть дело этого нефтяного магната…

– Я еще не закончил, Владлен Давыдович, – не менее учтиво заметил Меркулов. – Вы заработали пять процентов от сделки, не так ли?

Суров пожал плечами, как бы говоря: вам виднее.

– Далее, вырученные деньги, как удалось установить, пошли на оплату по ряду контрактов с западными партнерами, ни один из которых своих обязательств так и не выполнил.

– К сожалению, такие вещи случаются в нашей практике довольно часто. Причина в абсолютной нестабильности как нашей экономики, так и политики. Особенно в той ее части, которая касается инвестиций, не мне вам рассказывать, это все широко известно, – Суров устало вздохнул и промокнул сухой лоб белоснежным платком.

– Я продолжу с вашего разрешения, – спокойно заметил Меркулов. – Летом девяносто четвертого года, будем точны – в июле, а затем в начале сентября, вы провели еще две подобные операции, продав немецкой, уже упоминавшейся компании «Ойл-Айр» триста тысяч тонн сырой нефти. Затем вы оживили контакты с итальянцами и штатниками. Время поставок – ноябрь и декабрь, а также апрель и май следующего, девяносто пятого года. Количество нефти-сырца соответствовало квоте…

– Ну вот видите, оказывается, нет и причины для суровых мер с вашей стороны!

– Хочу вам напомнить, что на зарубежные счета вами – только по этим вышеперечисленным операциям – было отправлено свыше ста миллионов долларов. О том, чьи это счета, разговор состоится чуть позже. Во время ревизии, проведенной как в «Байкале», так и в дочерней фирме, осуществлявшей перекачку нефти за границу, были изъяты контракты, счета по которым вы, Владлен Давыдович, якобы оплачивали. Проверки, с использованием весьма компетентной помощи Интерпола, показали, что заявленных в контрактах фирм попросту не существует на свете. Это те самые однодневки, с помощью которых и осуществляется перекачка валютных средств из России в западные банки. Или секретным партнерам. Таким образом, мы имеем налицо факты хищения валютных средств в особо крупных размерах. Я повторяю, к вопросу, на чьи конкретные счета переводилась валюта, мы вернемся позже. Тут мы имеем ряд установленных фактов, кое-какие необходимые сведения еще предстоит получить от наших коллег из-за рубежа. Это дело всего лишь времени. Во всяком случае, на ход следствия по этому уголовному делу данные задержки не повлияют. Перейдем теперь к следующему вопросу. Здесь, как, помнится, говорил незабвенный Остап Бендер, содержится плод добросовестного длительного труда. У меня, честно говоря, сейчас нет великого желания изображать из себя зацикленного на тайнах чекиста и выдавать вам под расписку каждый лист собранного дела, пытливо наблюдая за реакцией читающего. Нате-ка вам папочку, раскройте и посмотрите сами. Оцените, так сказать, нелегкий труд работников правоохранительных органов. А после, если пожелаете выслушать наши предложения на этот счет, побеседуем. Своих коллег я вам представил, теперь прошу вас пройти с ними, ознакомиться с материалами, обсудить разного рода проблемы, выслушайте их предложения и, если возникнут вопросы, можете обратиться ко мне. – Меркулов немного приподнялся в кресле и кивнул не подавая руки.

Втроем вышли из кабинета заместителя генерального, и Турецкий пригласил пройти к себе.

Суров, надо было отдать ему должное, оценил проведенную работу по достоинству. Перелистав следственные и оперативные материалы и останавливаясь на отдельных, он закрыл обложку, задумчиво поглядел в окно и медленно произнес:

– Да, здесь пахнет серьезным… Но вы сказали, что у вас имеются встречные предложения? Как я должен расценить это заявление?

– Как призыв к сотрудничеству, – сказал Аленичев.

– Это понятно. Об этом я догадывался, когда меня пригласили подъехать для разговора. Иначе, полагаю, наряд милиции прибыл бы?

– В этом не было никакой нужды. О вас имеются отзывы как о человеке умном и проницательном. Деловом, но не лишенным и эмоций. Лично у меня возникло предположение, что все это, – Аленичев указал пальцем на материалы, – явилось результатом каких-то обязательств, данных вами некоему лицу. Или группе лиц. Не так ли?

Суров, помолчав, кивнул.

– Тогда, может быть, имеет смысл разобраться более детально именно с этой стороной дела? Скажу вам совершенно откровенно, что сейчас разработаны новые правила, которые в настоящий момент уже внесены на утверждение Государственной Думой. В них, в частности, одним из серьезных пунктов значится освобождение от уголовной ответственности лица, сотрудничающего с органами правопорядка и активно помогающего выявить механизм совершения преступления. Я объясняю понятно?

– Да уж куда более! – не без иронии отозвался Суров.

– Тогда, может быть, есть смысл вернуться к самому началу?

– У вас не найдется воды… попить?

– Может быть, чай? Кофе? – спросил Турецкий.

– Просто пить хочется, – словно бы виноватым голосом сказал Суров. – Сейчас не до кофе.

Турецкий взял с подоконника бутылку «Боржоми» и стакан. Вернулся, поставил перед Суровым. Тот налил, несколько судорожно сделал два-три глотка и сказал:

– Боюсь, мне придется начать издалека. Я понял суть вашего предложения, господа, и полагаю,что иного выхода у меня, в сущности, уже и нет. Если вы готовы выслушать, я постараюсь изложить некоторые факты собственной биографии с той краткостью, которая не помешает, с одной стороны, пониманию логики событий, а с другой – может статься, что-то действительно объяснит.

История, рассказанная Суровым, началась в октябре 1993 года. Если быть предельно точным, поправился он, то тридцатого сентября. В этот день, вернее, в ночь на первое октября Белый дом окружали со всех сторон хилые баррикады из труб, досок, бетонных блоков. С той стороны, за полицейскими железными барьерами, уже становились привычными шеренги милиционеров с автоматами на ремнях поперек груди. Улочки, ведущие к Белому дому, были перегорожены военными грузовиками и бронетранспортерами с крупнокалиберными пулеметами. Защитников парламента, которые пытались прорваться сквозь кордоны военных и милиции, ударами полицейских дубинок загоняли обратно, в блокированное пространство. То есть большинству осажденных становилось ясно, что власть уже решилась на обильное кровопускание, ее всячески подбадривала и призывала к «решительным действиям» – «раздавить гадину!», «уничтожить зверье!» – бывшая так называемая народная совесть в лице демократов-реформаторов, писателей-правозащитников и других представителей вечно хрупкой российской интеллигенции. По некоторым сведениям, щедрые посулы президента офицерам Таманской и Кантемировской придворных дивизий дали свои результаты, и гвардия готовилась открыть пальбу по собственному парламенту. До кровавой развязки – все уже видели – оставались дни, если не часы.

Белый дом в те трагические для России дни представлял собой довольно сложный политический и хозяйственный организм. Помимо депутатских групп, размещавшихся в этом Доме Советов – он, кстати, именно так и назывался тогда, это уж потом жополизы, желая вычеркнуть из истории позорные для себя страницы, как всегда, по-холуйски переименовали здание на американский манер, – находилось множество различных вспомогательных служб, организаций, а также отдельных офисов, принадлежащих руководству президентской администрации, кабинету министров и другим не менее важным «конторам». В соответствии с принадлежностью к той или иной политической группировке обитатели Дома в последние сентябрьские дни либо покидали обесточенное и обезвоженное здание, либо становились в ряды его защитников. Однако и тем и другим уже грозили крупные неприятности, поскольку стала известна установка Главного управления внутренних дел: действовать крайне жестоко, применяя силу даже там, где этого не требовалось. Вывод понятен.

Но и жизнь не стояла на месте: продолжали работать банки, выплачивались кредиты, подписывались договоры и контракты. Все это требовало соответствующих подписей и печатей, официальной и неофициальной поддержки тех или иных государственных лиц. С одним из таких срочных дел Суров в последних числах сентября сумел пройти в здание парламента, где имел обстоятельную беседу с одним из руководителей Контрольного управления аппарата президента Валерием Владимировичем Савиным. В конце обменялись впечатлениями о происходящих событиях с той и другой стороны. Не одобряя действий вице-президента Руцкого и главы парламента Хасбулатова, Савин был категорически против и силовых действий президента и его окружения. Но Суров, крепко завязанный в ту пору с фирмой «Росвооружение», отлично знал позицию представителей основных силовых структур и потому, предвидя скорую и беспощадную развязку, предложил Савину свою помощь. Пока еще покинуть здание было немного легче, чем войти в него. Через считанные часы все стало наоборот. Савин поблагодарил за желание помочь и обещал подумать. К счастью, он имел радиотелефон и мог короткое время им пользоваться, поскольку спецслужбы почти тут же перебивали разговоры какофонией помех. Все остальные телефоны в здании были отключены.

Во второй половине дня тридцатого сентября Савин позвонил Сурову и сказал, что готов немедленно принять его предложение. «Сколько вас», – успел спросить Владлен и услышал сквозь ворвавшийся вихрь свиста и воя: «Пятеро».

Операция по вызволению Савина и четверых его коллег, так предполагал Владлен, была проведена с блеском и в лучших традициях западно-совковых шпионских историй.

Место перехода «границы» было выбрано там, где она охранялась наименее надежно, одними милицейскими силами, – в районе американского посольства. Сюда, к кирпичному забору, окружающему жилые дома сотрудников посольства, в районе полуночи подъехали две машины: «форд» и «скорая помощь». Суров сопровождал сотрудника швейцарского посольства в Москве, которого с успехом изображал переводчик суровской же фирмы. Мягко выражаясь, не совсем трезвым офицерам милиции, командовавшим данным оборонительным участком, приехавшие представились в качестве граждан нейтральной Швейцарии, доставивших очередную партию гуманитарной помощи усталым и голодным людям. Офицеры, естественно, пожелали посмотреть, так ли это, и убедились, что их не обманывают: в салоне «скорой помощи» было несколько десятков ящиков с консервированным мясом, овощами и компотами, минеральная вода и четыре ящика виски. Началось выяснение, по какому праву и вообще в связи с чьим распоряжением проводится акция. «Швейцарец» объяснялся по-французски и по-немецки, милиция не понимала, и Сурову приходилось старательно «переводить» возмущенные речи важного чиновника из нейтральной страны, стараясь при этом никак не задеть честь советского, пардон, российского полицейского офицера. Частое повторение термина «нейтралитет» оказало свое действие: полицейские офицеры задумались и, осененные неожиданно открывшимися возможностями, сделали встречное предложение. Нейтралитет – он же для всех нейтралитет! А несчастная, мокнущая под холодным ночным дождем милиция – она разве не усталая и не голодная? Где мировая справедливость? Швейцарский представитель, которому что-то втолковывал переводчик, отведя его в сторону, возражал, но, заметно, все менее и менее пылко.

Вернувшись к офицерам, Суров заявил, что передаче гуманитарной помощи другой стороне мешает одно небольшое и, возможно, легко устранимое обстоятельство. Дело в том, что в здании парламента находится некоторым образом в заложниках группа советских работников швейцарской благотворительной фирмы. Они прибыли туда еще позавчера с подобной же миссией и теперь не могут покинуть здание. Их немного, всего пятеро. Представитель фирмы делает заявление, что в случае их немедленного освобождения гуманитарный груз может поступить в распоряжение господ полицейских офицеров для раздачи питания нижним чинам. Все, вопрос был немедленно решен. Суров получил разрешение пройти за полицейский кордон для исполнения гуманитарной миссии по освобождению невольных заложников.

Во втором часу ночи изнемогавшие от нетерпеливого желания «произвести раздачу питания нижним чинам» господа полицейские офицеры охотно, даже не заботясь о проверке документов, выпустили группу российско-швейцарских тружеников, одетых в фирменные плащи, предусмотрительно захваченные с собой Суровым. Ящики тут же перекочевали из «скорой помощи» в милицейский автобус, а старший офицер без колебаний расписался в поданной щепетильным иностранцем ведомости о вручении гуманитарного груза в количестве… ящиков.

Суров привез спасенных к себе на квартиру, которая находилась на Смоленской набережной, угол Проточного переулка. Так что уже через три дня некоторые из них могли наблюдать страшное зрелище расстреливаемого и горящего, чернеющего прямо на глазах белого здания Дома Советов. И размышлять о том чуде, которое спасло их от чадящего ада. Впрочем, президент компании «Русская нефть» Сергей Федорович Афанасьев улетел в Тюмень уже на следующий день, не дожидаясь трагической развязки. Генерал-майор милиции Степан Саввич Ильин почел за лучшее лечь в больницу с обострением гипертонической болезни. Сам Савин выехал в ближнее зарубежье, то есть в Киев, где проживала родня его жены, и тем самым избавил себя от президентского гнева. Дольше всех задержались у Сурова бывший первый помощник предшественника Михеева на посту председателя правительства Белецкий и помощник вице-президента Руцкого Петя Черных, оставивший своего начальника, так сказать, на поле боя.

Покидая после недельного затворничества гостеприимную квартиру, Игорь Юрьевич Белецкий сказал Сурову, что, поскольку его участие в антипрезидентском выступлении доказать практически невозможно, он рассчитывает в самом скором времени вернуться в большую политику. А свое «сидение» объяснил нежеланием светиться. И еще он был твердо уверен, что в России скоро все равно будет наведен нужный стране порядок. Он отбывал в Сибирь, где намерен был баллотироваться на пост губернатора одной из крупных областей.

Последний из спасенной пятерки, Петя Черных, принадлежность которого к мятежному президенту России никем не оспаривалась, да и не вызывала сомнений, рассчитывал на собственное искреннее покаяние. На Руси перебежчиков, в общем, терпеть не могут, но обычно говорят: «Ладно, живи, хрен с тобой…» Так оно, в сущности, и случилось.

Прошло некоторое время, горевшее здание отремонтировали заново, потратив немалую толику государственного бюджета, обнесли остроконечной оградой и отдали во владения правительству. Продолжал трудиться в своей фирме и Суров, уже и позабыв, честно говоря, об обещании, данном ему спасенными, не забывать добра. Но вот в начале декабря все того же девяносто третьего ему позвонил прилетевший по своим делам в Москву Белецкий и предложил встретиться. Местом встречи он выбрал бывший цековский пансионат недалеко от подмосковного города Чехова. Там и состоялось свидание спасителя и спасенных. Впрочем, кого из них можно было бы называть тем или иным словом – это еще большой вопрос. Все были при деле. И как скоро понял Суров, при очень большом. Ну о чем говорить, если тот же Ильин, переболев, был назначен первым замом начальника штаба МВД! А Валерий Савин стал первым помощником премьера Украины! Сам Белецкий, проиграв губернаторство, неожиданно вознесся на пост президента крупнейшего нефтяного сибирского банка. А нефтяная компания Сергея Афанасьева «Русская нефть», естественно, оказывалась теперь в сфере жизненных интересов будущей финансовой империи, которую воочию видел Игорь Юрьевич Белецкий. Одну из ведущих партий в этом отлаженном оркестре он, как дирижер и носитель идеи, предложил Владу Сурову.

– Дальнейшее известно, – закончил свой рассказ Владлен Давыдович, устало положив ладонь на папку с материалами, лежащую перед ним на столе.

– Если позволите, один вопрос, – сказал Турецкий.

– Да, разумеется.

– "Фирма «Юнона», являясь, так сказать, дочерью вашего «Байкала», что собой представляет?

– Директором ее по просьбе Игоря Юрьевича был назначен известный вам Петя, Петр Герасимович Черных. Поставки нефти проходили через нее. Они, я слышал, сейчас немного расширяются, появляются новые интересы, но главное – по-прежнему нефтепоставки.

– Квоты на них выбивал в правительстве сам Белецкий? – поинтересовался Аленичев.

– Нет, не думаю. Но у него остались большие связи в правительстве. Думаю, что он действует заодно с Михеевым, нашим премьером. Ведь нефтегаз сфера их общих интересов.

– Как вы получали эти квоты? – поинтересовался Турецкий.

– Их мне привозил, точнее, доставлял соответствующие документы доверенный человек Белецкого, некто Анатолий Валентинович…

Турецкого так и подмывало спросить: не начальник ли этого юридического управления концерна «Юнона-Русь»? Что-то тут появляется путаница – концерн, еще фирма, а теперь и компания «Байкал» – не слишком ли сложно? А вот теперь есть прямой смысл подключить к делу Борискина, являющегося начальником отделения экономической контрразведки УФСБ Москвы. Тут ему будет где разгуляться.

– Это он, – продолжал между тем Суров, – привозил мне как правительственные постановления, так и номера банковских счетов, куда переводились затем нефтяные доллары. Кстати, насколько мне известно, немалая часть этих валютных средств все-таки возвратилась в Россию. В виде инвестиций. Иначе откуда бы да хоть тот же Игорь Юрьевич имел поистине сумасшедшие средства, ну, к примеру, для участия в петербургском аукционе.

– Вы в этом уверены? – без всякого интереса спросил Турецкий.

– В чем, простите?

– Вы сказали о Петербурге. Надо понимать – «Озон» и прочее, да?

– Вполне возможно. Во всяком случае, Игорь как-то сам говорил мне, что собирается сделать очень крупное приобретение. Именно в Петербурге. А что, может, я не то сказал?

– Нет-нет, это так, попутно…

«Вот она где собака-то зарыта! – сказал себе Турецкий. – Надо теперь определять отношения двух банкиров – Потапова и Белецкого. Их разногласия, которых, вполне возможно, и нет вовсе… Ну и гадюшник! Кем же был среди них Нечаев?…»

– Хорошо, – как бы подвел итоги Аленичев. – Не станем продолжать наше несколько затянувшееся путешествие в историю, а вернемся к делам насущным. Владлен Давыдович, у нас имеется необходимость с вашей помощью войти в круг ваших коллег, принимающих ванны в чеховском пансионате. Когда у вас может состояться ближайшая встреча?

– Исходя из занятости. Вечер во вторник, то есть завтра, например. Если найдется срочный вопрос для обсуждения. Можно и в среду.

– В сложности нашей техники я лично посвящу вас. Я же буду заниматься и вашим оперативным прикрытием. Подробно ознакомлю с деталями операции. Расскажу то, о чем вам необходимо знать. Все остальные вопросы вы будете решать с Александром Борисовичем.

– Полагаю, что мы не будем обременять друг друга подробными обещаниями и оговаривать условия совместной работы, – сказал Турецкий. – Мы для этого достаточно деловые люди, однако подписку о сотрудничестве с Генеральной прокуратурой вам придется дать.

– Я понимаю, – вздохнул Суров.

– Владлен Давыдович, а какие отношения у Белецкого, ну, скажем, с Потаповым? Они – друзья? – спросил Турецкий.

– Да вы что?! – шутливо изобразил ужас Суров. – Смертельные, можно сказать!

– Да, да, спасибо.

После подписания соответствующего документа они суховато распрощались, и Суров ушел. А Турецкий со Стасом стали обсуждать вопрос, как бы воткнуть в это чеховское логово толкового специалиста по электронике. Стас пообещал найти человека сегодня же.

Секретарша Меркулова сообщила Турецкому, что его разыскивает некто Лысов, как тот представился, из коллегии адвокатов. Оставил свой номер телефона и просил Александра Борисовича выбрать минутку и позвонить ему. Турецкий все понял: либо это уже проявила интерес к своим задержанным охранникам «Юнона», либо она же форсирует дело о наследстве Айны Дайкуте. Беседовать с адвокатом не было ни малейшего желания. Да и Пустовойт почему-то пока не подавал голоса: как там у него с охранниками, сумел ли что-нибудь откопать? В принципе Смирнов, зафиксировавший в показаниях одного из бандитов факты связи таганских братков с охраной «Юноны», дал Виктору Ивановичу хороший материал для дальнейшей раскрутки. Сумеет ли?… Славка говорил, что старший охраны, Иван Порфирьевич Синицкий, хоть и трусоват, но хитер, как бес.

– Знаешь что, Клавдия, – сказал Турецкий, – давай-ка мы с тобой сейчас одну легкую аферу провернем? Если ты не против.

– Опять чего-нибудь задумал? – почти интимно промурлыкала секретарша. – Ох, какой же ты негодник!

– Ты сейчас набери этот номер, – не обращая внимания на Клавдины закидоны, предложил он, – и скажи господину Лысову, что я нахожусь на ответственном совещании и не знаю, сколько оно продлится. Пусть кратко изложит суть своей просьбы, или что там у него, а я, когда освобожусь, постараюсь с ним связаться. Мне очень надо знать, чего он хочет. Начнет юлить, скажи, что я вообще собираюсь в командировку.

– Как, опять? – удивилась Клавдия.

– Ему скажи, – даже застонал Турецкий от тупости секретарши.

– А что мне за это будет? – живо поинтересовалась она.

– Клава, – Александр Борисович наклонился к ее уху, вдохнул запах духов и, тут же изобразив головокружение от страсти, прошептал: – Тебе я могу предложить только одно, и помнится, ты никогда не была против. Не так ли?

– Какой нахал… – зарделась Клавдия. – Считай, что уговорил девушку. Давай мою записку.

Как и предполагал Турецкий, фирма «Юнона», обеспокоенная арестом своей охраны, заключила соглашение с адвокатом о защите подозреваемых в стадии следствия. В связи со статьей 51 УПК он требует, чтобы ему предоставили возможность немедленного свидания наедине с подзащитными. Кроме того, он желает присутствовать при предъявлении им обвинения.

Турецкий, который слушал адвоката, почти прижавшись щекой к щеке Клавдии, легонько чмокнул ее в кончик носа и пренебрежительно махнул ладонью. Клавдия все поняла, сказала, что немедленно, как только, так сразу передаст, но… но… спецкомандировка, однако тем не менее… – и положила трубку.

– Очень сердится. Будет жаловаться заместителю Генерального прокурора по надзору за следствием.

– Завтра, все завтра, Клавдия. Рабочий день окончен.

– Когда прикажете ожидать? – гнула свою линию еще цветущая сорокалетняя женщина, которая уже познала – было такое дело – крепость объятий Александра Борисовича и по зрелом размышлении совсем не возражала бы против энергичного продолжения.

– Ты же сама сейчас сказала, дорогая моя, – снова склонился над ней Турецкий, – как только, так сразу. – И уже совсем на ухо добавил: – Меня сегодня убивать будут – сутки дома не был. Все, иду просить защиты у Грязнова. Он, кстати, не звонил?

– Звонил, но вам, Александр Борисович, ничего не передавал.

Из кабинета Меркулова вышел Суров, увидев Турецкого, кивнул и бодро прошествовал к выходу. Внизу его встретит Аленичев, пусть договариваются.

– Клавдия Сергеевна! – Из кабинета выглянул Меркулов. – Вы еще не ушли? А, ты вот где! А я, понимаешь, звоню, у тебя не отвечает. Зайди. А вы отдыхайте, до свидания.

– Ну что скажешь? – спросил Турецкий, закрывая за собой дверь.

– Именно это я хотел спросить у тебя.

– Есть у меня подозрение, Костя, что мы имеем дело с очень мощной разборкой, которая началась, но еще не кончилась, между двумя, как нынче принято выражаться в газетах, финансово-промышленными группами. Судя по услышанному сегодня, к одной причастен Белецкий, а другую, возможно даже, возглавляет Потапов. Тот, который «Универсал». И вот эти два жернова перемалывают все, что попадается между ними. Между прочим, мне сегодня наш председатель правительства сказал две особо запомнившиеся фразы. Первая о том, что он бы не советовал сталкивать лбами его и Потапова. А вторая касалась конкретно «Русской нефти»: поинтересуйтесь, говорит, только не сломайте себе шею. Не этими конкретно словами, но в таком смысле. А «Русская нефть», как я понял из слов Сурова, практически в фокусе интересов Белецкого. Значит, вторым жерновом можно считать Белецкого. Вот тебе и весь расклад.

– Это что же, очередная твоя версия? Тогда жертвой какой силы ты считаешь Нечаева?

– И Нечаев, и, кстати, Михайлов, питерский главный приватизатор, про которого тоже нельзя забывать, похоже, жертвы не только одного заказчика, но даже и киллера. Или двоих киллеров, в чем почти не сомневаюсь. Предположим, Костя, что убийц, в смысле исполнителей, мы находим. Они нам называют фамилию конкретного человека, посредника, того, естественно, сразу убирают. Что получается?

– То, что дело ограничится привлечением к уголовной ответственности исполнителя. Как это происходит обычно. Убийца установлен и присужден к наказанию. Я понимаю, ты хочешь меня спросить, что придется делать, если мы вдруг узнаем, что заказ на убийство исходил от… Михеева, Потапова, Белецкого, черта в ступе, наконец! Да?

– Вот именно.

– Если ты сумеешь это доказать, но на все сто процентов, никаких девяноста девяти! – то обвинение данному лицу будет предъявлено. Это я тебе гарантирую! – повысил голос Меркулов.

– Зря нервничаешь, Митрич ты мой дорогой, – устало сказал Турецкий. – Мы не первый день живем на свете и знаем, что будет потом. А будет следующее: из всех версий выберут самую красивую, романтическую – влюбленные пали жертвой ревнивого мстителя. То есть ту, на которую меня невольно, но настойчиво подталкивают. Правда, серьезные люди, вроде Михеева, просто отмахиваются. Но у них свои войны… Тут адвокат уже звонит. По поводу тех охранников, что Славка посадил у себя на Петровке. Обещал жаловаться на меня тебе.

– Была бы польза, а это мы переживем.

– Спасибо, отец родной! – засмеялся Александр Борисович. – Пока, пойду звонить Грязнову. Что там у него?…

Вячеслав Иванович был краток:

– Если освободился, подскочи, мы тут маленько заседаем…

В кабинете начальника МУРа находились оба следователя. Турецкий, чтобы не терять время, быстро ознакомился с протоколами допросов, которые произвели Пустовойт со Смирновым. Юре повезло больше. Точнее, ему помогло мордобитие, устроенное Денискиными стражами, чьей помощью воспользовался Грязнов. А вот Виктору Ивановичу достались орешки покрепче. Осетин этот сразу заявил: «Ны знаю па-рускы», и дальше ему хоть кол на голове теши. Не стал он, правда, жаловаться и на избиение его офицерами милиции. То же самое: «Ны знаю. Нэ было». Никого он не видел и ничего не слышал. Никакого Гарика не знает. Произвели очную ставку со Степой, его напарником, но этот тип продолжал тупо твердить, что не знает по-русски.

Таким образом, показания Степы мог подтвердить только сам Степа, поскольку Синицкий, посидев и подумав, отказался от своих показаний о посещении здания Гариком со шлюхой. Не помнит, не было, возможно, показалось. Или оговорил невиновных под угрозой оружия, которым потрясали муровцы у него перед носом. Те, которые и Амира избили. В общем, жди теперь служебного расследования.

Грязнов был багровым от ярости. Да оно было и понятно. Подфартило тут лишь с указанием на связи «евпатиев» с братвой из таганской ОПГ. Но Синицкий все будет, естественно, отрицать. Пускай пока. Это лишний раз обязывает следствие делать решительные шаги. И первый из них – срочно, прямо сегодня в ночь, необходимо отправить в Рязань оперативную группу, чтобы она уже на рассвете провела операцию по изъятию документации в штабе военно-патриотического общества «Евпатий» и задержанию подозреваемых убийц, если таковые там найдутся. И это дело Турецкий попросил провести самого Грязнова. Санкции на проведение обысков Меркулов согласился выдать, он на работе задержится допоздна. Поэтому, если принимается такое решение, надо начинать действовать немедленно. Операцию проводить, как во время войны, что называется, при полном радиомолчании.

Турецкий тут же перезвонил Меркулову и ввел его в курс событий. Константин Дмитриевич одобрил данное мероприятие. Сказал, что через полчаса поедет домой, и по дороге, сделав небольшой крюк, подбросит утвержденное постановление на обыск в МУР, пусть Вячеслав кого-нибудь подошлет на проходную.

Вызвали подполковника Кондратьева. Коля Саватеев отыскал подробную карту Рязани. Ее разостлали на столе и провели нечто подобное штабным учениям. После этого Кондратьев отправился к своим, заверив, что группа специального назначения будет полностью готова к выезду к двадцати трем часам. Маршрут и задачи бойцы узнают во время следования. Пойдут тремя машинами – штабная и две со спецназом. Понимая, что дело придется, вполне возможно, иметь со специалистами из воздушного десанта, посчитали возможным ограничиться тремя десятками человек. Должно за глаза хватить.

Грязнов утвердил состав команды и отпустил всех до одиннадцати вечера.

Сам он не собирался никуда уходить, ибо все необходимое постоянно имел в шкафу: камуфляжный комбинезон с зелеными полковничьими звездами на узких погончиках, теплую одежду под низ, бронежилет, спецобувь и все остальное, полагающееся командиру спецназа, включая оружие и радиотелефонную связь.

– Ну, рассказывай, что у тебя случилось, – сказал Турецкий, когда они наконец остались вдвоем.

– Парамоныча они моего отпустили, – хмуро начал Грязнов. – Я перепроверял, дома сидит, напуган до смерти. Этих двоих, как ты заметил небось, Юрка-умница прокачал за милую душу. Ушли под подписку. А и сбегут – один хрен, их, скорей всего, свои же и уберут. А вот с Полиной вышла грубейшая накладка.

– Ты поэтому звонил?

– У вас там шло совещание, не мог же я открытым текстом, сам понимаешь… Словом, баба-дура позвонила своей подруге, а к той как раз братва нагрянула. Ну и увезли, естественно, вкололи ей какую-то дрянь, от которой она стонала на носилках. И укатили. Этот сукин сын Кистенев божится, что не знает, куда увезли. Чей-то заказ. А чей? В общем, как я чую, загубили мы ее.

– Господи, только этого не хватало! Но, может, обойдется? На ней ведь, в сущности, и нет ничего. То ли она действительно не знает, то ли ловко темнит. Но она рассказала мало. Так, сплетни всякие. Вот с цепью – помогла. Ты, к слову, обрати внимание на этот факт, когда будете киллеров искать. Я на этот ваш вояж очень рассчитываю.

И Турецкий рассказал Грязнову о посещении Анны Францевны и неожиданной активности фирмы «Юнона», пожелавшей приобрести жилплощадь погибшей, а заодно нанявшей адвоката задержанным охранникам. При их упоминании муровец опять потемнел лицом.

– Ты, старик, за него не переживай! У нас убийственный аргумент: в закрытом помещении, строго, кстати, охраняемом, – сумка из-под оружия, которым произведено убийство вице-премьера. Плюс сопротивление должностным лицам. Конечно, нельзя так делать, но я адвоката все-таки поманежу, пусть побегает, пожалуется на меня. А тем временем вы вернетесь, надеюсь, с дичью. Вот тогда мы и предъявим ему свои доказательства. Ишь, шустрый какой! Все ему вынь да положь, а он станет этим бандитам советы давать, как нас с тобой объегорить.

– Дурной этот закон – об адвокатуре…

– Он не дурной, Славка, он абсолютно неподготовленный. Тот же американский прокурор объявляет адвокату: твой подзащитный обвиняется в убийстве такого-то и при таких-то обстоятельствах. Вот и строй свою защиту, бегай, ищи свидетелей, разрушай мою пирамиду. А мы тебе в суде такого свидетеля вызовем, что ты в лужу сядешь. У нас же все наоборот. Адвокат по закону получает буквально все данные, добытые следователем, и пока мы с тобой носимся, высунув языки, он спокойно рассказывает обвиняемому, что надо делать, кому что сказать, где кого убрать, и так далее. А мы удивляемся, почему у нас убивают свидетелей. Вот поэтому никакой Лысов не получит от меня оружия против меня же самого. Или пусть закон пересматривают. Я кончил, господа присяжные заседатели.

– Молодец, – улыбнулся наконец Грязнов. – Очень убедительно. Но не пройдет.

– Сам знаю. Но ведь хочется!

Турецкий рассказал Грязнову о той операции, которую они наметили с Суровым, передал свои впечатления об этом деятеле, а также о дневных свиданиях в Белом доме. Вячеслав Иванович, как ни странно, не был столь категоричен в утверждении политической подоплеки убийства. То есть промышленно-финансовые группы, конечно, воюют друг с другом, но до убийства столь высоких фигур пока не доходили. Ведь вот что получается: киллеры знали, что кавалер навострился к даме. И это должен был знать некто третий, так называемый заказчик. Ревнивец, Отелло. Поскольку выстрелы производились из комнаты дамы, следует считать, что к этому моменту она была уже мертва. Налицо мотив – убийство любовников. А вот причина, ну та, отдаленная, она может быть и финансово-политической. У нас ведь даже сортирные проблемы запросто приобретают политический оттенок.

Тут Александр Борисович вспомнил о вопросе, который время от времени всплывал у него на протяжении всего дня, но не было свободной минуты заняться им. А касался он питерских проблем. Речь в данном случае об оружии киллеров и тех злополучных окурках, которые нашел опер в петербургской подворотне. Надо было позвонить в Питер.

Грязнов, раз уж время все равно работало на него, охотно набрал код и номер Виктора Гоголева, полагая, что сыщик еще на службе. И он не ошибся. Причина у него оказалась важной. Буквально несколько часов назад был расстрелян бронированный автомобиль, в котором находились известный в свое время питерский авторитет Фима Рафалович и двое его людей – телохранитель и шофер. Убийца стрелял с крыши дома из гранатомета, граната пробила единственное уязвимое место – как раз над головой водителя.

– Добрались-таки, – резюмировал Грязнов.

– Вот именно, – подтвердил Гоголев. – Так что на своего друга можешь не грешить. Не за ним шла охота.

Турецкому было искренне жаль старика. Вот и не сбылось его предсказание. Хоть и понимал «важняк», что сам непричастен к питерским разборкам, однако на душе стало как-то муторно, словно он ускорил развязку тем единственным своим выстрелом. А что скажешь – все может быть…

Заговорили о деле, и Гоголев сказал, что выдаст факс с результатами биологической экспертизы, касающейся окурков. По утверждению специалистов, они принадлежали трем курящим: вероятнее всего, хозяину, то есть Новикову, и двум его гостям, один из которых определенно Копер, а второй – неизвестный, но данные на него, для дальнейшей идентификации, в акте экспертизы приводятся. Что же касается автомата Калашникова, найденного на месте преступления, то он похищен с армейского склада в городе Тирасполе в девяносто третьем году. В составе целой партии оружия, концов которой пока так и не нашли. На данном «калаше» номера были спилены, однако достаточно небрежно, и экспертам-криминалистам удалось их прочитать с помощью нового лазерного спектрографа в спецлаборатории питерских корабелов. До сих пор это оружие из запасов Четырнадцатой армии нигде не было засвечено. Будто лежало в тайнике и дожидалось своего времени.

– Надо будет сказать нашим, – заметил Турецкий, – чтоб и карабин проверили по тому же адресу. А завтра же с утра буду напрягать господина Борискина на предмет прошлого Новикова и Копера. Что-то он тянет. Спроси у Виктора, раскопал ли что-нибудь Щербина из последних постановлений михайловского комитета по приватизации? Может, знает?

Грязнов повторил вопрос в трубку и отрицательно показал головой.

«Ну и пес с ними, – подумал Турецкий, – не хотят пахать – им же хуже…» Сам он был уверен в наличии связи питерского и московского убийств. Что бы ни утверждал даже Вячеслав Иванович, человек с нюхом профессиональной ищейки…

Только Грязнов положил трубку – новый звонок, теперь уже к нему.

– Вячеслав, в чем дело! Я уже полчаса как совершеннейший идиот жду у проходной, когда ваша милость соизволит прекратить болтовню по телефону!

– Пошли вниз, – засмеялся Грязнов. – Там Костя сердится. А из машины выходить не хочет.

Нет, Меркулов вышел из своей «Волги» и неторопливо прохаживался возле проходной. И был он в шляпе и пальто с поднятым воротником очень похож на типичного иностранного шпиона. Однако никто на него не обращал внимания.

– На, – Меркулов протянул плотный конверт. – Тут постановление, как договорились. И еще я вложил в конверт номер телефона начальника УФСБ по Рязани, на случай, если что. Это вполне наш человек. Ну а ты постарайся первым не лезть, знаю я ваши муровские замашки. Все, я поехал. И тебе, Саша, пора домой. Семья, понимаешь, тебя совсем потеряла…

– Не ворчи, старый дед. Вот провожу ребят и поеду. Можешь позвонить проверить, если бессонница замучает.

– Ладно, ни пуха, знаю я вас…

И последним, с кем Турецкий пообщался в этот вечер, был Модест Петрович Борискин, которому предстояло с самого утра опередить «юноновцев» и начать задавать вопросы им. Причем их количеством, а главное, тематическим разнообразием следовало поставить в тупик даже самых опытных жуликов. Если руководство «Юноны» таковым и являлось. И в этом смысле почему-то у Турецкого сомнений почти не было. Поэтому он и рассказал Борискину обо всех сегодняшних встречах, имевших отношение к его стороне дела. Но не более, не отягощая представителя славных органов излишней информацией.

Что же касается прежних заданий, то Борискин обещал уже к завтрашнему утру дать по каждому фигуранту максимум известной информации. Уговорились встретиться в прокуратуре во второй половине дня.

С тем Турецкий и перешел в суховатые объятия Ирины Генриховны, которая, на всякий случай поинтересовавшись, не собирается ли он оставить ее среди ночи ради очередной операции против обнаглевших бандитов, была успокоена его искренними заверениями, что не собирается, потом отвернулась от него и заснула.

НОЧНАЯ ОПЕРАЦИЯ

Ехали не спеша. Не хотели привлекать внимание автоинспекторов, у которых спецномера автомобилей наверняка вызывали множество ненужных вопросов. А потом и торопиться особенно было некуда. Начать операцию решили перед самым рассветом, когда крепче всего спать хочется, а эти «евпатии» тоже ведь люди.

Две сотни верст до Рязани, потом через Оку, мимо сонных деревенек, к устью реки Вожи, где в советские времена среди живописных, потрясающей красоты мещерских ландшафтов функционировал пионерский лагерь, принадлежавший рязанским нефтепереработчикам. Но власть сменилась, и дети оказались никому не нужны: накладно стало содержать уникальную, в сущности, здравницу. Предприятию, так надо понимать. А как перестали возить детей, место пришло в уныние и запустение, начали потихоньку, а затем и понаглей грабить его окрестные мужики, не привыкшие наблюдать, чтоб «мантерьял» бесхозно гнил. Окна повынимали, двери, затем за половую доску взялись, шифер с крыши. Оно хоть и есть все нынче, только деньгой пошурши да свистни, вмиг во двор доставят. Но кто ж станет деньги платить, когда вот оно, от нерадивых хозяев гибнет. Бывшие сторожа давно разошлись искать иные заработки, прихватив с собой, естественно, что было им нужно, – не пропадать же добру. Словом, так бы и растащили все, да только объявился вдруг новый хозяин. Однажды прибывший по очередной нужде местный крестьянин подогнал тракторишко с прицепом к самым металлическим воротам, что давно уж валялись на земле, и, к полному своему удивлению и огорчению, заметил, что оные ворота по-хозяйски прикреплены к положенным им столбам, а территория ничьего лагеря огорожена прежде являвшимися секциями ограды с погнутыми прутьями. А возле проходной селянина встретил малоприветливый парень в черно-пятнистой форме и с «калашом» в руках. Вопрос о том, что тут потерял приезжий, прозвучал только один раз, и то риторически. Тракторишко, видать, развил несвойственную ему рысь, и окрестные мужики больше не беспокоили забытый было Богом и властью мещерский уголок. Возможно, даже толком и не представляли себе, что за народ поселился в отремонтированных одноэтажных корпусах.

Как явствовало из решения областной комиссии, строения, расположенные на данном клочке земли, передавались в аренду сроком на двадцать пять лет русскому военно-патриотическому обществу «Евпатий» на предмет воспитания подрастающей смены. Кому ж, как не рязанцам, и чтить-то память своего героического воеводы!

Далее, как несколько позже расскажут документы, которые группа Грязнова обнаружит в сейфе президента общества Николаева, которого все окружающие почему-то величали господином начальником, само это общество стало коллективным членом печально известной «Памяти». А с конца девяносто пятого года разорвало все отношения с экстремистами из «Памяти» и влилось как составная часть, но с собственными уставом и бюджетом в «Русское национальное движение». Такая вот партия объявилась. Ну, партия, может, и не партия, но что движение, так это точно.

Имел «Евпатий» лицензию частного охранного предприятия, содержал школу для новичков и курсы для профессионалов, а также выполнял ряд долгосрочных договоров на охрану нескольких крупных фирм. Естественно, имелись и специальные разрешения на приобретение служебного нарезного оружия, на временное пользование пистолетами Макарова и т. д. и т. п.

Но… сейф еще предстояло вскрыть. А машины, ведомые Грязновым и командиром «Пантеры» подполковником Кондратьевым, миновали Заокское и следуя в соответствии с показаниями, которые, впрочем, весьма неохотно давал на Петровке Иван Порфирьевич, а Степа, в свою очередь, подтвердил, подъехали наконец к большому лесному массиву. Справа от леса виднелись на пригорке первые дома очередной деревни, а слева, у излучины, располагался лагерь. В округе было тихо. По этой причине вплотную к лагерю решили сейчас не подъезжать, а добираться своим ходом, тем более что на все минут десять и потребуется-то.

Быстро и бесшумно разгрузились и так же молча тронулись в путь. Пустовойт, которого Грязнов взял с собой, еще в машине облачился в спецформу. До лагерных ворот добрались без осложнений. Правда, в деревне, далеко, забрехали собаки, почуяли, что ли, чужих. Имелись собаки и в лагере, но эти почему-то молчали.

Все необходимые действия были детально обсуждены ранее, поэтому Кондратьев уже не советовался с Грязновым, а все решения принимал сам. По его сигналу трое отделились от движущейся цепочки и, опередив ее, исчезли в темно-серой предрассветной мгле. Еще через несколько минут вошли в лес. Глаза уже хоть и привыкли к темноте, но изредка приходилось подсвечивать под ноги, чтобы не наделать лишнего шума. Перед самыми воротами рассредоточились и замерли в ожидании. Минуту-другую спустя послышался легкий свист, а следом, противно поскрипывая, распахнулись обе створки ворот.

Кондратьев и Грязнов прошли в ворота, остальные ждали команды…В будке сторожа, или охранника, представлявшей собой обычный деревенский сруб с узкими сенями, где, повизгивая, крутились две собаки самой распространенной российской породы, легко определяемой по форме ушей и хвоста, сидел хорошо связанный, но пока не до конца пришедший в себя здоровенный парень и хлопал белесыми ресницами.

– Мужики, вы че, в натуре, мужики? – Эти слова он словно заведенный повторял без конца, но в разных вариациях. Причем речь его была затруднена – то ли ребята перестарались, то ли он от рождения был слегка дебиловатым.

– Где тут у него чего? – озабоченно спросил Кондратьев. Один из бойцов показал на систему тревоги, которая была уже отключена напрочь, и телефонную трубку с оборванным проводом.

– Он хотел пошуметь, – объяснил коротко.

Кондратьев кивнул и обратился к охраннику:

– Тебе уже объяснили, кто мы и зачем?

– В натуре, мужики? – по-прежнему обалдело пытался пробиться к истине охранник.

– Ясно, – ответил на его вопрос подполковник. – Значит, дальше действуем по нашему плану. Положите его, – кивнул он на охранника и пошел к двери. Грязнов – за ним. Сзади послышался сдавленный вскрик.

– На всякий случай, – пояснил, не оборачиваясь, Кондратьев, – «обесточили», чтоб не мешал. Свяжись с водителями, пусть на полном сюда и врубают все прожектора. А мы занимаем исходные. – И он тут же исчез.

Мимо Грязнова, негромко передающего по рации команду водителям машин, пошли мелькать тени…

Местный контингент, согласно все тем же показаниям, размещался в двух бывших корпусах, а ныне – казармах, примерно по полсотни человек в каждой. Между ними находился штабной корпус – двухэтажный коттедж с большой стеклянной верандой. Третий корпус, где и раньше, и теперь размещалась столовая и был своеобразный клуб, находился в отдалении, ближе к котельной, работавшей на мазуте и снабжавшей весь лагерь горячей водой и теплом. И наконец, последний корпус, где прежде размещались педагоги и вожатые, а ныне руководители и так называемые воспитатели, тренеры и прочие специалисты, стоял вообще в отдалении, отдельно от других, и именно он в настоящий момент мог представлять главную опасность. Блокировать молодых парней – это одно дело, а вот возиться со специалистами сложнее. Если кто не поймет, могут случиться серьезные неприятности. С ними, разумеется. Начнет, скажем, какой-нибудь инструктор по стрелковому оружию палить сдуру, спросонья, что делать прикажешь? Гасить…

Выполняя команду подполковника, бойцы заняли свои места – у выходных дверей, возле окон, двое быстро ушли в котельную, чтобы и там ненужный шум не возник. Сам же командир с Грязновым и Пустовойтом направились к штабу, где, не исключено, мог тоже находиться дежурный. Там же хранилась и основная часть арсенала неплохо вооруженных «евпатиев». А неосновная? И что она собой представляет, пока оставалось загадкой.

Следовавший за Кондратьевым специалист, бесшумно повозившись у запертой двери неосвещенного дома, – кто знает, может, дежурный сидит в коридоре, где нет окон? – отворил ее и вошел на веранду. За нам поднялись и остальные. Снаружи, возле окон, остались бойцы. Все ждали теперь последнего сигнала: его обязаны были дать разом вспыхнувшие прожектора спецмашин, которые с минуты на минуту должны ворваться на плац между строениями.

И вот быстро нарастающий рев моторов и – все вокруг осветилось: окна домов вспыхнули серебряным блеском. Зажегся свет и внутри строений. Но в казармах уже находились бойцы спецназа и, вероятно, очень доходчиво объясняли ничего не понимающим обитателям причину, по которой вынуждены прервать их сон.

Дежурный в штабе был, но он спал и не имел при себе оружия. Поэтому на него просто на всякий случай, чтоб не наделал глупостей, надели наручники и, оставив на том же стуле, приказали: «Сидеть!»

В комнатах никого не было, и это обстоятельство вполне устраивало оперативников. Они вышли на веранду, залитую светом, и стали ждать, когда сюда будет доставлено начальство. И первым – президент Николаев, практически постоянно живущий здесь. Кстати, это было единственным подтверждением имевшихся данных, которое удалось получить от того охранника у ворот. На настойчивый вопрос, здесь ли Николаев, тот сумел выдавить новое для себя слово: «Ну».

Грязнов взглянул на светящийся циферблат своих часов и отметил, что с начала операции прошло только семь минут. Неужели сумели так быстро!

Но вот показалось некое, почти факельное шествие. Окруженные бойцами, к штабу шли несколько небрежно одетых людей. Впереди важно вышагивал крепкого сложения блондин в накинутой на плечи черной шинели. Приближаясь, поднялись на веранду. Грязнов посмотрел на блондина и узнал его конечно. Президент общества «Евпатий» проходил по делу о кровавой расправе с чеченским авторитетом Хаджи, с которой началась в свое время настоящая война между чеченами и измайловской ОПГ. Но тогда будущего «патриота» прищучить не удалось. А после он слинял, и вот где оказался, друг любезный!

И Витек Николаев тоже узнал Грязнова и с легкой улыбочкой кивнул как знакомому.

– Что вас привело сюда, господин полковник, да еще с таким эскортом? – вежливо поинтересовался он.

– А вот, пожалуйста, – Грязнов протянул постановление на производство обыска и изъятие вещдоков.

Николаев внимательно прочитал, многозначительно покачал головой и присвистнул.

– С чего ж это вы взяли, что убийцы у нас прячутся? – Он казался совершенно спокойным.

– Давайте пройдем в помещение, займемся делом, а там и побеседуем.

– Прошу, – улыбнувшись, показал рукой Николаев.

– Нет уж, вы – хозяин, идите первым. – Грязнов обернулся к Пустовойту: – Ну вот, видишь, а ты боялся, что мы перестреляем друг друга. Все нормально. Давай в машину и привези из деревни парочку понятых. У нас пока разговор тут будет.

Грязнов, Кондратьев и Николаев уселись в кабинете начальника лагеря, которым, видимо по совместительству, оказался все тот же президент. Остальных под охраной оставили в соседней комнате.

– Виктор Николаевич, – начал Грязнов, доставая бланк протокола допроса и авторучку, – ваше охранное предприятие осуществляет обеспечение безопасности фирмы «Юнона»?

– Да, это так.

– Вам известно, что произошло в охраняемом вами помещении в прошлую пятницу? – Грязнов в упор уставился на Николаева.

Тот долго и не мигая тоже смотрел на Грязнова, потом легко вздохнул, словно решил не валять ваньку, и спросил в свою очередь:

– Вячеслав Иванович, скажите лучше, по чью душу приехали. Может, и я чего знаю.

– Зачем с Кистенем шашни заводите?

– Да кто ж вам такое ляпнул!

– Факты имеются.

– Выкладывайте!

– Будет сделано. В Москве. Часа через три после того, как тут закончим.

– А вы что, арестовывать меня собираетесь? – удивился Николаев. – И кто ж это вам позволит?

– Зачем бы я такой эскорт сюда гнал? Сам подумай, Виктор Николаевич. А насчет кто позволит скажу: уже позволили. Надо было внимательно читать постановление на обыск, санкционированное заместителем генерального прокурора. Будем заканчивать, я позвоню в Рязань генералу Милютенко, знаешь такого? Так вот, он тебе все подтвердит. Он в курсе.

– Эва! – присвистнул Николаев. – Даже «контору» подключили! Ну сильны! Так по чью все-таки душу?

– Ты не ответил, что знаешь про пятницу?

– Что вы моих ребят забрали на Петровку.

– Откуда узнал?

– Из фирмы позвонили.

– Врешь. Никто у них ничего не знал. Когда, говоришь, звонили?

– В пятницу. Не надо, Грязнов. Фирма с участковым связалась, вы ж опечатали там все. Он им и сообщил.

– А почему их забрали, знаешь?

– Жду, когда вы объясните, Вячеслав Иванович.

– За соучастие в убийстве вице-премьера Нечаева.

– Да ладно тебе, Вячеслав Иванович, – отмахнулся Николаев. – Не держи меня за полного идиота.

– Выходит, плохо ты свои кадры знаешь.

– А ты можешь головой ручаться за каждого своего мента?! – словно сорвался Николаев, но сразу взял себя в руки. – Я тут, – он постучал пальцем по столу, – за них ручаюсь. А как выйдут в город, кто скажет, какая моча ему в башку ударит? Да ты на любую собственную структуру взгляни – везде одна картина!

– Значит, ты утверждаешь, что не можешь ручаться за Синицкого и задержанных вместе с ним?

– Я так не говорил.

– Но по логике получается. – Грязнов достал из внутреннего кармана фоторобот киллера и протянул Николаеву. – Этого знаешь?

Тот долго смотрел, но лицо не дрогнуло ни единым мускулом.

– Нет. Не видел.

– Гарик его зовут… Сейчас возьмем дела твоих «евпатиев» и станем шуровать, да… Ну а эту его подругу? – показал фоторобот второго киллера, похожего на женщину. – А там, в ваших казармах, сейчас их выстроили в шеренгу и проверяют. Вот найдут – смеху-то будет!

– Че-то вроде знакомое, а вспомнить не могу, – сказал неожиданно Николаев.

– Молодец. Ты должен обязательно вспомнить… Володь, – повернулся к Кондратьеву, – посиди с ним, а я немного прогуляюсь, – и вышел из комнаты, оставив фотороботы перед носом Николаева.

В котельной дежурил в эту ночь двадцатилетний парень, из молодых в этом лагере и, следовательно, призванный выполнять чаще других тяжелые хозяйственные работы. Спецназовцам он не удивился, приняв их за своих, возможно готовящихся к какому-то заданию. Так он объяснил чуть позже свое спокойствие. Этим обстоятельством опытные ребята сразу и воспользовались. Сунули под нос фоторобот мужика.

– Не помнишь такого? – И пока паренек раздумывал, так и этак поворачивая фотографию, добавили женщину. – Ну с этого и начинали бы! – обрадовался он. – А я все смотрю, вроде похож, а не Гарик. А это его жена. Мария. Она вообще-то с длинными волосами, а тут…

– Где их сейчас найти?

– Его я, кажется, видел вечером. Перед дежурством. А она – дома у себя. В Рязани они живут.

– Адрес не помнишь?

– Вы у шефа спросите, он знает точно.

– Это у Николаева, что ли?

– Нет, зачем, у командира отряда, Пал Палыча Серафимова. Он в третьем доме живет.

– Как фамилия-то этого Гарика?

– Да Садековы они. В прошлом году из Казани сюда переехали. Квартиру получили. Мария – известная спортсменка. Лыжи и винтовка – биатлон называется. А Гарик, он вообще-то Гариф, но мы его так зовем, по-нашему, он вроде у нее тренером был раньше. А сейчас просто муж. Вот так устроился, – парень засмеялся. – А вы-то сами из какого отряда?

– Потом расскажем, – рассмеялись и парни. – Сережа вот с тобой тут посидит, погреется, ладно, а я по делам сбегаю и вернусь.

– Давай, мне тут вообще-то до утра…

Сергей остался поддерживать незамысловатую беседу, а Костя рванул к начальству. Встретил на пути Грязнова и доложил о неожиданной находке.

Бегом вернулись в штаб. Грязнов пошел в комнату, где сидели по углам руководители лагеря, и спросил, кто из них Пал Палыч. Поднялся сухощавый, лет тридцати мужик с мрачным, исподлобья, взглядом.

– Ну я, – сказал хрипло. – А чего надо?

– На минуточку, – поманил пальцем Грязнов и вышел на веранду, где у двери с автоматом в руках стоял Костя. Вячеслав Иванович вынул из кармана очередную пару фотороботов, которые перед операцией, еще в Москве, были розданы всем ее участникам. – Быстро! Адрес этой парочки!

Тот лениво поглядел и отрицательно покачал головой.

– Как их фамилия?

Снова молчаливое покачивание.

– Понятно, весь отряд знает Гарифа и Марию Садековых, а начальник не знает. Придется начальнику напомнить. Извини, Пал Палыч, но времени на уговоры у меня нету! – и тут же с разворотом туловища врезал ему в солнечное сплетение.

Мужик отлетел к стене, поднялся, разогнулся и совсем уж было ринулся на обидчика, но в этот миг треснул одиночный выстрел из автомата, и пуля вонзилась в пол у его ног.

– Отлично, Костя, следующий сделаешь чуть выше, – и махнул рукой выглянувшему из дома бойцу. – У нас тут свой разговор. Все в порядке. Ну, еще не вспомнил? Повторим? – и стал засучивать рукав.

– Ну и гад же ты! – прохрипел Пал Палыч.

– С кем поведешься. Повторить вопрос? Адрес. И немедленно. Потому что, когда вспомнит другой, а я это дело выясню через пять минут, ты у меня поедешь в наручниках. Там, – он кивнул на дверь в дом, – сидит сейчас твой президент Витюша и пишет на бланке протокола допроса книгу своих воспоминаний. По дороге почитаем вслух. Ну?

– В городе, знаю. На Фирсова, двадцать четыре, серая пятиэтажка. Второй подъезд, этаж четвертый, номер не помню, вторая налево.

– То-то! Давай иди в дом. – Грязнов втолкнул Пал Палыча в кабинет, где под присмотром Кондратьева, расхаживающего по комнате, сидел Николаев и, задумчиво глядя на лист бумаги перед собой, ковырял авторучкой в ухе.

Увидев полусогнутого своего заместителя, сурово свел брови.

– Вы вообще-то понимаете, что уже сегодня вопрос о ваших бесчинствах будет поднят в Государственной Думе?

– Это какой же фракцией? КПРФ? ЛДПР? А чего – пусть апеллируют сразу к президенту, по чьему прямому указанию проходит и эта операция – в рамках расследования дела об убийстве вице-премьера. Разве вы не слыхали? Президент говорил в радиообращении, вся братва слышала, но пока не жалуется. А чем же вы недовольны? На преступность – всем миром. Вопросы еще есть? Нет, правильно.

Подполковник Кондратьев, получив новые сведения, захватил с собой пятерых бойцов и ринулся на штабной машине в Рязань.

Во втором корпусе шла проверка. Это было довольно большое помещение, в одной половине которого размещались в два яруса железные койки, а во второй стояли столы, стулья, тумбочка с телевизором и вдоль стены длинный шкаф с персональными отделениями, где хранилась одежда и прочее барахло. Большие окна были забраны снаружи металлическими решетками. Здание имело два выхода, с обоих торцов. Возле них стояли спецназовцы с автоматами.

Контингент был выстроен на свободном пространстве в одну шеренгу. Вдоль нее медленно шел, держа перед собой фоторобот преступника, старший лейтенант Карышев. Сбоку и чуть в стороне, с автоматом на изготовку, его сопровождал здоровяк Шпаков, ростом так примерно под сто девяносто. Они переглядывались, как бы подтверждая свои соображения: «Не он». – «Да, не похож». Так прошли почти всю шеренгу, до конца оставались пятеро, когда старшой перевел взгляд на очередного «евпатия» и едва не вздрогнул. Мужчине было около сорока, стоял он в черных галифе и сапогах. Майка туго облегала накачанные мускулы на широкой груди. Короткая стрижка, почти квадратная форма лица. Нет, он не был сильно похож на фоторобот киллера, но сама собой напрашивалась какая-то неясная еще схожесть: он был старше многих присутствующих здесь и явно опытнее, да и общее описание очень уж подходило. Карышев переглянулся со Шпаковым и увидел, что тот с ним согласен. Но реагировать не стал. Пошел дальше, до конца, и убрал наконец фотографию в карман.

Устраивать стрельбу здесь, в казарме, старший лейтенант не собирался, но и пятерым против добрых пяти десятков далеко не хилых умельцев без крови не устоять, если поднимется буча. И он принял такое решение: снова пошел вдоль строя и, тыкая пальцем в стоящих примерно одинаковых по сложению «евпатиев», отобрал четверых, не забыв и того, который был нужен. Им велел стать напротив строя. Сказал, что вместе с ними сейчас отправится в штаб для проверки документов, а остальные могут следовать по своим койкам. На двор без разрешения пока не выходить. Четверо отобранных могут одеться и следовать за ним.

Такой «общий» подход не очень насторожил основную массу людей. Были здесь, надо понимать, и охранники, так называемые секьюрити, и повышающие квалификацию курсанты. И вообще тут было нечто вроде мужского общежития, расположенного на природе, на базе лагеря. Конечно, проверка среди ночи кому понравится! Но ведь все тут люди в основном бывалые, понимали, что зря этот странный спецназ со зверем на рукаве тоже шурудить не станет. В общем, погомонили да и отправились досматривать прерванные сны.

Карышев же тем временем приказал кликнуть сюда Грязнова. И когда в казарме более-менее установилась тишина, а четверо отобранных, уже одетые, стояли у стены в ожидании команды, вошел полковник, быстро перекинулся несколькими фразами с Карышевым и подошел к четверке.

– Фамилия? – спросил у ближайшего.

– Щукин.

– Свободен, – махнул ему рукой Грязнов. – Следующий?

– Белодедов.

– Тоже свободен, – и ткнул пальцем в третьего.

– Садеков, – негромко ответил тот. Грязнов поднял руку, чтобы сделать отмашку и ему, но замедлил движение и сказал:

– Погоди немного. Ты? – ткнул в последнего.

– Кумушкин.

– Понятно. Иди спать. А вы Садеков? Я так расслышал? Прошу со мной.

Грязнов шагал впереди и размышлял: где этот мужик попробует дать деру? Конечно, поступок совершенно бессмысленный, поскольку за Садековым сзади и по сторонам шагали трое спецназовцев. Но ведь он не знает, на что способны его конвоиры… Наверное, вот здесь, подумал Вячеслав Иванович, подходя к повороту бетонной дорожки, справа от которой рос густой кустарник, а дальше, за оградой, черными пиками торчали на чуть более светлом фоне неба здоровенные ели. Он и одет-то во все черное, будто специально. А может, помочь ему решиться?

Не доходя буквально двух шагов до поворота дороги, Грязнов вдруг резко остановился и обернулся. Расчет был верен. Садеков уже приготовился сбить с ног правого конвоира и длинным прыжком кинуться в темноту кустарника, он крепко сжал рукоятку револьвера, который находился у него в боковом кармане черного полупальто, выстроенного наподобие бронежилета. Но неожиданное действие со стороны Грязнова оказалось похожим на подножку: пружина сработала, но в замедленном темпе, не с той силой, которая предполагалась. Садеков лишь задел плечом конвоира и, падая, чтобы сделать кувырок через правое плечо и с ходу начать стрелять, почувствовал, как на него обвалилась гора, вмявшая его лицо в мерзлую, твердую землю…

Потом ему заломили руки за спину, вырвали револьвер и защелкнули наручники. Ставя его на ноги, Федор Шпаков похлопал Садекова по спине ладонью и одобрительно заметил:

– Молодец, хорошая экипировочка. А я было подумал: железный ты, что ли! Ничего жилетик.

Улицу Героя Советского Союза Фирсова нашли без труда. Кондратьев в сопровождении своего спеца поднялся на четвертый этаж, где свет не горел. Там они, посветив фонариком, обследовали замок нужной им двери и убедились, что работы тут максимум на пяток минут. После чего спустились обратно в машину. Командир связался с Грязновым.

– Мы на месте, – сообщил по радиотелефону. – Войти можно. Что у вас?

Грязнов обрадовался звонку. Он только что вернулся вместе с Садековым, приступил к допросу, а Пустовойт, притащив из деревни двоих непроснувшихся до конца селян, названных им понятыми, начал обыск в помещениях штаба.

– Поскольку сам у меня, думаю, вы можете дождаться утра, это уже скоро, и задержать по всем правилам. Погоди минутку… – Он взглянул на Садекова, внимательно слушавшего телефонный разговор. – А вы не хотите упростить это дело? Ну, предложить супруге сдаться, как говорят, без боя? Или она тоже станет прыгать в стороны, а нам придется ее успокаивать проверенным способом?

Ах, какая прямо-таки звериная ненависть выплеснулась из темных глаз Садекова! Даже если бы и оставалось какое сомнение у Грязнова, теперь он было просто уверен, что взяли именно киллера, заказного убийцу, профессионала. Ну что ж, в принципе ведь они все знают, что способны выполнить три-четыре заказа, а затем их, как правило, убирают свои либо их берут органы. Но и в том и другом случае финал обычно один: нет таких примеров, чтобы наемный убийца дожил до старости. Это в книгах только.

– Нет, – спокойно продолжил разговор Грязнов, – на помощь со стороны супруга рассчитывать не приходится. Поэтому при возможном сопротивлении имеешь право применить весь арсенал средств. Действуйте.

«Вот так тебе, сволочь, – подумал Грязнов, видя, как побелело смуглое лицо Садекова. – Мучайся теперь, накручивай кошмары. Никому, конечно, и в голову не придет измываться над женщиной, да и возьмут ее так, что она и сама не заметит, как щелкнут браслетики».

– Ну, продолжим. Значит, я записал: Садеков Гариф Умарович, пятьдесят шестого года рождения, место рождения – Казань… Профессия – спортивный тренер, мастер спорта по биатлону… Мария ваша ведь тоже биатлонистка? Ну ладно, это пока к делу не относится. Расскажите, какую конкретно работу вы выполняете в данной организации? И как давно? Вы курите? Пожалуйста, угощайтесь. – Грязнов достал пачку сигарет, положил на стол перед Садековым и попросил Федю Шпакова перестегнуть ему наручники с заднего на переднее положение рук. Задержанный не очень ловко достал сигарету, сунул в рот и потянулся за огнем, предложенным Грязновым. Крепко затянулся.

– Дальше я говорить отказываюсь, пока мне не будет сообщено, за что я задержан.

– А что, разве судьба супруги вас больше не интересует?

Садеков только скрипнул зубами и выплюнул на пол сигарету.

– А вот это не надо, – заботливо заметил Грязнов. Он поднял с пола недокуренную сигарету, аккуратно загасил ее и положил в целлофановый пакетик, который достал из кармана. – Это ведь уже не окурок, от которого мог случайно пожар приключиться, это вещественное доказательство, которое сегодня же получат наши эксперты. Понимаете? А то у нас завалялось несколько бесхозных окурков, пора их идентифицировать, слышали такой термин? Проще говоря, хозяина найти. Судимости имеете? К ответственности привлекались?

– Нет, – словно помимо воли буркнул Садеков.

– Я так и подумал. Опыта у вас воровского маловато. Скажем так, профессионал никогда не смешивает жанры. Карманник, к примеру, не пойдет на «мокрое» дело. И так далее. Точно так же и убийца не делает ошибок. Если он убивает не ради ограбления жертвы, то уж и не имитирует его. Цепочку-то зачем сняли с убитой? Жадность одолела или страсть к красивым украшениям?

– Не понимаю, о чем речь.

– Найдем – поймете. Поди, у супруги. А вещь-то антикварная, легко узнаваемая, да и сертификат от нее остался. Серьезный прокол.

– Чушь это все. И ко мне никакого отношения не имеет.

Но в голосе, заметил Грязнов, не было твердой уверенности.

– У вас будет возможность обсудить этот вопрос со старшим следователем по особо важным делам. А пока вернемся к вашей конкретной работе в данной организации… Права на ношение данного оружия, надо полагать, вы не имеете, – Грязнов указал на лежащий на столе револьвер. – Испанская, гляжу, машинка. «Астра», калибр сорок четыре «магнум». У нас они не продаются. Или ошибаюсь? Впрочем, возможно, в Молдавии они уже появились…

Грязнов рассуждал как бы сам с собой, но внимательно, исподлобья наблюдал за выражением лица Садекова. Оно постепенно растеряло свою каменную твердость, и в глазах крепко затаилась настороженность – видно, мелкие фактики, подбрасываемые Грязновым, вносили смятение в якобы невинную душу.

– Ну вот и нашли! – радостно заявил, входя в комнату и показывая Грязнову тонкую папочку, Виктор Пустовойт. – Личное дело этого господина, – он подмигнул Садекову. – И знаете, где обнаружили? В закрытых делах, в архиве, так сказать. Похоже, списали его уже. Вот, глядите, и фотография хорошая.

– Отлично, теперь мы ее увеличим и пошлем нашим свидетелям, да? Тем, которые уже опознали его по фотороботу. Но пусть уточнят. Так, – довольно потер ладони Грязнов, – с одним решили. А где его супруга?

– Ищем. Найдем, если она тут числилась.

– Тогда давай, Виктор Иванович, садись тут и действуй по известной схеме, а я пойду закончу беседу с Николаевым. Старый знакомый. Он у меня по делу Хаджи проходил. Помнишь, чечен взорванный? Но тогда сумели ему выстроить алиби нанятые дружками адвокаты… Оружие нашли?

– И нашли, и продолжаем искать. Тут его более чем достаточно. Народ как раз этим занимается. До чего ж они тут все беспечные!

– Наглые, Виктор Иванович, – поправил Грязнов. – Уверены в собственной безнаказанности. Ну, это дело мы поправим. Продолжайте, я пойду. А револьвер приобщите к его делу.

– Нету никакого дела, – зло возразил Садеков.

– Это тебе так кажется, Гарик. Да ты не вздрагивай, тебя же все так кличут. Твои же тебя и заложили, рассказали мне, как ты в пятницу утром на Неглинку со своей бабой забегал. Спокойно, Гарик, нам-то известно, что это была биатлонистка. Ну, забежали, выполнили заказ. Даже два. А потом смылись. В Сокольники. А оттуда – сюда. Хотя вроде бы как тебе на другой день дежурить было положено. Но это все липа, Гарик, никаких дежурств не предполагалось. А теперь положение у тебя – хуже некуда. Прятать тебя надо, чтоб дружки не «замочили». Чтоб рот ты не открыл, да не назвал по ошибке того, кто заказ сделал. И один, и второй, и третий. И четвертый. Вон сколько на тебе висит уже.

– Ну ты даешь, начальник! – с издевкой протянул Садеков. – Ты их что, из кармана своего тянешь?

– Я тебе все представлю, чтоб ты потом не сомневался. За мной-то дело не станет. А вот тебе советую понять одну истину: пока ты молчишь, ты всем смертельно опасен. И значит что? Тебя надо заставить молчать и дальше. И супругу твою тоже. А как ты рот откроешь, ты уже никому нужен не будешь, потому что показания твои мы соответствующим образом зафиксируем. И кое в каких инстанциях обнародуем. А такая ситуация даст тебе возможность дожить до суда и еще на что-то надеяться. Вышака-то, похоже, окончательно отменят. А срок, он какой-никакой однажды кончается. И для тебя, и, стало быть, для супруги Марии. Как ее кличешь-то?

– Мариам, – машинально ответил Садеков и замер.

– Ну вот, видишь, тоже, поди, татарка. Я по фотографии так и подумал.

– Какой еще фотографии? – вскинулся Садеков.

– Ее. Которую мне из Питера прислали. От Дома печати на Невском. Помнишь это место?

Садеков промолчал, но как бы опал плечами.

– Ладно, Гарик. Вижу, есть нам о чем поговорить. Ты только не опоздай. А то ведь мне прятать тебя совсем нет охоты. И Мариам тоже.

В седьмом часу утра во двор длинной пятиэтажки вышла с метлой и гремящим ведром дворничиха, женщина средних лет, проживавшая на первом этаже во втором подъезде. Еще не полностью рассвело, а фонари уже погасили. В таком вот сумеречном свете комбинезон Кондратьева вполне сходил за рабочую одежду. Тетка оказалась разговорчивой. А когда подполковник по-приятельски угостил ее возле машины стаканчиком сладкого черного кофе, та готова была оставить метлу и забыть, зачем вышла.

Кондратьев расспросил о жильцах подъезда, уточнил квартиру, в которой жила татарочка, как назвала ту женщину уборщица Валентина Ивановна. Все было правильно. Уже соображая, что небось не за просто так стали расспрашивать о какой-то там жиличке военные люди из диковинной машины, дворничиха сообщила, где отыскать участкового, и за ним тут же уехали ребята. Кондратьев же показал Валентине Ивановне фотороботы, стал объяснять, что сделаны они по описаниям людей, но та оказалась понятливой. Марусю признала сразу, а вот с фото мужика помучилась. Походил он на мужа этой дамочки, да больно какой-то странный. Но, в общем, тоже как бы его напоминает. Садековы их фамилия, подтвердила она. И не удержалась:

– А зачем нужно-то?

– Подозреваются в совершении преступлений, – скупо ответил Кондратьев. – А они здесь постоянно живут? И где работают?

– Да с ними как-то народ не водится. Особняком живут. Компании к ним не ходят. Может, у них так принято, у татар. Хотя вот в соседнем, двадцать втором доме, тоже семья проживает, так те такие заводилы, ни один праздник во дворе без них не обходится. Может, оттого, что люди простые. Раньше-то тут Касимовка была, много татар проживало. Потом, уж в конце шестидесятых, новый район сделали. И всех перемешали! – весело взмахнула рукой дворничиха. – А чего они сделали-то? Вот ужас, скажи кому!…

– А вот как раз говорить никому ничего не надо, – засмеялся подполковник.

Вскоре вернулась машина, водитель остановил ее у торца здания, чтобы из окон и с балконов не было видно. Вышедший старший лейтенант милиции представился и спросил, в чем срочность дела. Кондратьев предъявил ему взятое у Грязнова постановление, куда уже был вписан адрес квартиры, где должен производиться обыск. Тот прочитал и велел Валентине Ивановне, не создавая шума, немедленно отыскать второго понятого на предмет проведения задержания подозреваемой и упомянутого в постановлении обыска принадлежащего ей жилого помещения. Он вообще как-то сразу стал официально-косноязычным. Видно, так понимал данную ему власть.

Дворничиха разбудила соседку, чуть не напугав ту до смерти, затем группа поднялась на четвертый этаж, заранее распределив обязанности. Валентина Ивановна перекрестилась и нажала на кнопку звонка. Раз, другой. Бойцы прижались к стене, перед глазком стояла, страшно волнуясь, одна Валентина Ивановна. Наконец послышались шлепающие шаги в прихожей. Квартира двухкомнатная, планировка известна.

– Кто это? – раздался низкий голос.

– Я, Марусь, Валентина это. Извини, что бужу, дело есть.

– Что случилось? – послышалось из-за двери.

– Два слова сказать хочу, – заторопилась дворничиха.

– Ну и говори!

– Дак неловко на лестнице-то…

– А чего тебе неловко? Я сплю еще. Заходи позже.

– Марусь, мне срочно!

– Денег, что ль, надо? Так бы и сказала. Сейчас открою.

Провернулся и щелкнул замок, дверь стала отворяться. А дальше все произошло, как по телевизору показывают. От резкого нажатия дверь распахнулась, а женщина с распущенными по плечам темными волосами и в короткой ночной рубашке оказалась зажатой между двумя дюжими спецназовцами. Вероятно, она сразу все поняла, потому что, безумно взвизгнув, крутанулась с такой силой, что парни едва удержали ее. Она истошно кричала и билась в их руках, из соседних квартир выглянули испуганные лица. Но милиционер немедленно навел на площадке порядок, вошел последним в квартиру Садековых и закрыл за собой дверь.

– Успокойтесь, гражданка, – железным голосом заявил он. – Здесь нет бандитов, а есть решение о вашем временном задержании, пока подозрения в отношении вас и вашего мужа не подтвердятся. Попрошу надеть на себя халат и не выставляться в голом виде перед мужчинами, исполняющими свой долг.

Речь была что надо! Кондратьев только головой покрутил. Но, как ни странно, впечатление она произвела. Мария успокоилась, обмякла. Но как же она умудрилась напрочь разорвать на себе рубашку? Подполковник даже вздохнул: такое красивое тело! А дворничиха принесла из ванной мягкий халат и робко протянула его хозяйке, не глядя на нее, так как чувствовала себя предательницей.

Бойцы набросили ей на плечи халат, запахнули его и усадили Марию на взятый с кухни стул. Они знали, что женщина эта – высококлассная спортсменка и может выкинуть что угодно, поэтому были начеку.

– Гражданка Садекова, – начал Кондратьев, – если у вас имеется в доме оружие, выдайте его нам. Во избежание неприятностей для вас. Вот, я предъявляю вам постановление следователя Генеральной прокуратуры, санкционированное заместителем Генерального прокурора России, о вашем задержании по подозрению в совершении тяжкого преступления и о проведении обыска в вашей квартире.

Мария молчала, опустив голову.

– Приступайте, – подождав, приказал подполковник. – Понятые, пройдите в комнаты. Товарищ старший лейтенант, поучаствуйте, пожалуйста.

Участковый с готовностью согласился. Напротив, он был бы даже обижен в своих профессиональных чувствах, если бы его не пригласили поучаствовать.

Мария не собиралась, видно, отвечать ни на один вопрос. Кондратьев пробовал пробиться к ней и так и этак – никакой реакции, словно замерла, ушла в себя.

– Наденьте ей халат в рукава, – приказал он. И когда это было сделано, не без некоторого сопротивления с ее стороны, добавил: – А теперь застегните на барышне браслеты. Такая операция иногда быстро приводит в чувство. Сзади, как положено.

– Есть, товарищ подполковник! – крикнули из спальни. – Идите сюда с понятыми. Вот, – держа за ствол двумя пальцами, боец протянул ему пистолет Макарова.

– Ваш? – спросил Кондратьев у Марии, но она демонстративно отвернула голову. – Хорошо, так и пишем: отвечать отказывается. Сейчас поедем, спросим у Гарика.

Она вдруг вскинула на него глаза и обожгла такой безумной ненавистью, что подполковник усомнился, действительно ли он видел перед собой изумительное женское тело. Да какая ж это женщина?! Ведьма! Хуже – убийца…

Он взял с тумбочки возле зеркала дамскую сумочку, раскрыл ее и заглянул внутрь. Покачал головой.

– Валентина Ивановна и вы, гражданка, подойдите ко мне.

И высыпал перед ними на тумбочку содержимое сумки. Мизинцем поддел довольно толстую желтого цвета цепочку и сказал ей:

– Подозреваю, что это золотое изделие в прошлую пятницу было снято с шеи задушенной женщины. Сейчас мы эту находку внесем в протокол и вы подтвердите, что найдена она на ваших глазах в сумке вот этой женщины. Это очень важная улика. Может, из-за нее мы сюда из Москвы и приехали… Худы ваши перспективы, – он заглянул в паспорт Марии, – Мариам Ибрагимовна. Не завидую. Ни вам, ни вашему мужу, к которому мы сейчас поедем. Вам придется одеться потеплей и взять с собой все самое необходимое, потому что сюда вы, скорее всего, уже не вернетесь. Проводите ее в спальню, Валентина Ивановна, а вы, ребята, проследите, чтоб она себе сдуру не нанесла какого-нибудь увечья.

– Не дождешься, начальник, – с презрением сказала она. – Суд свое скажет…

– До суда еще дожить надо, – ответил Кондратьев, невольно повторив Грязнова. – А дать вам стопроцентную гарантию никто не сможет. Сейчас закончим обыск, и власти опечатают эту квартиру. Собирайтесь.

Невероятно тягостно, наверное, покидать родной кров, понимая, что больше никогда сюда не вернешься. Но Мариам выходила спокойная и подтянутая, только губы подрагивали да под глазами будто сгустились синие тени. А тут еще народ собрался во дворе, узнав о чрезвычайном происшествии во втором подъезде. Люди загомонили было, увидев шествие, но тут же замолкли, когда разглядели, что между двумя здоровенными парнями в камуфляже и с автоматами, заброшенными за спину, идет знакомая многим красивая татарочка, сжав перед собой кулаки в блестящих наручниках.

Поднимаясь в машину, Мариам приостановилась, гордо окинула двор поверх голов своих, теперь уже бывших, соседей и шагнула внутрь.

Подполковник Кондратьев покачал головой и усмехнулся: ну и баба! Прямо как партизанка, едущая на казнь… А может, она таковой себя и считала?…

В полдень Вячеслав Иванович, сидя в кабинете Меркулова, докладывал о завершенной работе. Со смехом рассказал, как, проезжая обратно через Рязань, позвонил из машины генералу Милютенко и поблагодарил за помощь. Тот сперва не понял, и тогда Грязнов сослался на Константина Дмитриевича. Генерал буквально обалдел.

– Как?! Вы уже закончили операцию? А почему же я до сих пор ничего не знал об этом?

– Так ведь уговор был какой? В случае крайней нужды. Правда, один раз пришлось сослаться на вашу фамилию – при допросе Николаева, так у него с ходу возражения отпали.

– Значит, можно вас, как говорят охотники, с полем поздравить?

– Еще какая добыча! Забрали обоих убийц, а также президента общества «Евпатий» и командира отряда. Много неучтенного оружия и боеприпасов. Есть наркотики. Изъята документация. В общем как частное охранное предприятие «Евпатий» на неопределенное время деятельность прекращает.

– Ничего себе! А мне тут ваши столичные деятели от оппозиции так называемой всю плешь проели: не трожьте патриотов! Не губите Россию! Вот и доигрались… Вы мне потом информацию киньте.

– А как же!

– Кстати, это не ваша ли работа утром на Фирсова?

– Наша. Мы там киллершу взяли. Тепленькую. Прямо из кроватки.

– Теперь понятно, – хмыкнул генерал. – Я послал своего разобраться. А то мне с утра: там, говорят, шпионку поймали! Вот оно что. Ну молодцы. Давайте, если что, сами понимаете…

Вот такой состоялся диалог. Грязнов смеялся:

– Костя, они там у себя, в провинции, мух, что ли, ноздрей давят?

– Ты за них не огорчайся. А Толя Милютенко, это он с виду такой. Он специально вам не мешал. По моей просьбе. Вы свое сделали и уехали, а ему предстоит еще всех этих бывших вэдэвэшников раскручивать. А там ведь не только училище. И «патриотизм» этот глубокие корни пустил. Новых штурмовиков готовят, чернорубашечников – сам же, говоришь, форму их видел. Так что ты, Вячеслав, не геройствуй, а Кондратьеву и его парням от меня личную благодарность передашь. С Милютенко я сам поговорю: это общество, мы так решили, пойдет по линии Главной военной прокуратуры.

– Хитрые вы, однако, все! – хмыкнул Грязнов. – Значит, это он просто темнил? Ну и артист, ай да «контора»!

– Вам же дорогу расчищаем. Какая хитрость? – отмахнулся Меркулов.

– А где наш общий друг, товарищ и брат?

– Он как раз сейчас на Ново-Кунцевском, где опускают гроб с Нечаевым. Как ни отбрехивался, я заставил его туда поехать. А через полтора часа он уже будет в Николо-Архангельском, там кремируют певицу. Мамаша, как я понял, собирается урну вывезти за границу.

– Значит, как только появится, пусть сразу на меня выходит.

– Ты скажи Клавдии, она передаст. А после он должен обязательно встретиться с адвокатом по «Юноне». Я запретил ему злить адвокатуру понапрасну, нам ни к чему такая конфронтация!

– Верно, Костя. Даже когда они защищают бандитов.

– Это их профессия. А потом, не забывай, они и вам не дают особо разгуляться. Дай вам волю!…

– Тогда я пошел трудиться.

– Валяй. Ты уже в курсе, что мы Сурова к делу пристроили?

– А то как же! Стас даже в Чехов успел направить специалиста. Не сегодня завтра может получить первые весточки…

Выйдя из стен Генпрокуратуры и уже садясь в машину, Грязнов почему-то, подчиняясь скорее интуиции, чем здравому смыслу, достал телефон сотовой связи и набрал код и номер Турецкого. Ждать не пришлось, тот откликнулся сразу, но как-то нервно:

– Ты, что ль? – заторопился он. – Погоди минутку, я отойду, здесь неудобно. – и после короткой паузы продолжил: – Тут, понимаешь, самый митинг, а ты со своим звонком… Ну чего, только телеграфом.

– Взяли обоих. Похоже, они. Привезли. Есть оружие и наркота. А вот потерь нет. Косте доложил.

– Понял, спасибо. Информация может оказаться прямо к столу. До встречи.

Там же сейчас все высшее начальство. Значит, новая информация может оказаться Сане весьма кстати. Вовремя и умело поданный факт иногда очень много значит. Это Грязнов знал по себе. Но не забывал и другое: тот же факт нередко бывает и источником определенной опасности. Поэтому, хорошо подумав, Вячеслав снова взялся за «сотовик».

ПОД ЗВУКИ ТРАУРНЫХ МЕЛОДИЙ

На Ново– Кунцевское кладбище Турецкий приехал немного пораньше начала ритуальных действий: хотел оглядеться и выбрать для себя удобную позицию. У толстой тетки, работающей под азербайджанским присмотром, выбрал десяток гвоздик -меньше показалось несолидным в его положении, и озадачился названной ценой. Но отступать было уже и вовсе несолидно.

Возле кладбищенской конторы уже стоял ритуальный автобус, кучковалось полтора десятка человек: все были одеты добротно, переговаривались негромко, как и положено в таком месте. Капитан милиции, затянутый в белую сбрую, выгонял заехавшие на площадку перед конторой иномарки. Видать, ожидали более важных посетителей, и сошке помельче находиться тут было не положено. Ну что ж, как везде: до той поры, пока в землю не зароют, существует ранжир. Сам Турецкий предусмотрительно припарковался далеко на выходе, перед поворотом на дорогу, ведущую к кладбищенским воротам, возле которых прохаживались милицейский полковник и парочка скучающих граждан в штатском. На вопросительный взгляд одного из них Турецкий без рассуждений достал и показал удостоверение, где на фотографии он был изображен в форменном мундире с погонами старшего советника юстиции. Тот профессиональным жестом взял удостоверение, глазами – на фото, на Турецкого, обратно, звучно закрыл, вернул хозяину и одним движением век разрешил проход. Небось из президентской охраны, решил Александр Борисович. Неужто сам решил приехать на последние проводы?… Да нет, вряд ли, тогда бы уже всю дорогу сюда оцепили, а тут посадили бы под каждый куст по топтуну.

Турецкий неторопливо дошел до автобуса, но присоединяться к важным мужчинам не стал. Правда, несколько человек показались ему знакомыми, но это, возможно, по фотографиям в газетах или по телевизионным новостям. Чуть особняком от остальных стояли трое: один высокий, плотный такой, и двое пониже – молодой и толстый, постарше, с холеной, а-ля рюс бородой. Вот она – истинная власть, усмехнулся про себя Турецкий. Дубровский, Потапов и Винокуров – три ведущих банкира, Центробанк, «Универсал» и Международный коммерческий. В кои-то веки без протокола! А их что привело сюда? Какие нити связывали с покойным? А может, ничего подобного и не было… Кто он для них – очередной приватизатор, распродающий государственную собственность, чтобы любыми возможными способами наполнить госбюджет? Или идейный соратник, павший жертвой межбанковской войны? Черт их всех разберет. Впрочем, возможен и такой вариант: здесь собрались те, которые хотят быть абсолютно уверенными, что слишком решительного вице-премьера действительно положат в землю и придавят сверху камнем, чтоб не выбрался наружу. Но это уже мистика. Хотя Меркулов намекал и на такую возможность. Неизвестно, конечно, как кто, но уж Потапов должен быть многим обязан Нечаеву, если судить по оценкам деятельности банка «Универсал» в прессе. Вероятно, у него имеется причина для глубокого сожаления.

Дальнейшие размышления на эту тему неожиданно прервала стройная женщина, вышедшая из автобуса. Она направилась к Александру Борисовичу, и он, лишь вглядевшись, с удивлением узнал Инессу Алексеевну, вдову Нечаева. Да и мудрено было узнать. Там, дома, он видел усталую, поникшую серенькую птичку, вызывающую желание погладить по гладким белесым волосам, пожалеть, сделать какое-нибудь доброе дело, согреть ей сухие ладошки. А сейчас перед ним стояла довольно эффектная дама в отлично сшитом пальто, сапожках на высоченной платформе, отчего она казалась гораздо выше ростом, и с узкой черной повязкой на голове. Увидев взгляд Турецкого, она едва заметно, сдержанно улыбнулась – видно, довольная произведенным впечатлением.

– Извините за несколько сомнительный комплимент, – сказал Турецкий, – но вы сегодня гораздо лучше выглядите. Я очень рад за вас. А постигшая вас беда – что ж делать… Есть вещи, вернуть которые невозможно, остается принять это как данность.

– Я уже смирилась, – легко вздохнула она. – Спасибо, что не забыли. Там, в автобусе, Мишины родители, я вас познакомлю. Они очень милые старики. Увидела сейчас вас из окошка и даже обрадовалась: ну вот, хоть один человек по-человечески, а не потому, что надо уровень соблюсти.

– Да… – только и смог ответить Турецкий. – А сейчас что же, ожидают высокое начальство? Я смотрю – банкиры собрались!

– А это все, как я поняла, такая своеобразная шутка нашего президента. Уже был ведь траурный митинг, знаете? Ах, вы не в курсе! Тогда я должна обязательно рассказать вам… Час с небольшим назад гроб доставили в Кунцевскую, ну, вы знаете, загородную «кремлевку». Туда же прибыли президент, Михеев, Басов, – словом, вся их команда. Наш с вами царь и бог с трудом произнес несколько фраз, но – искренне, с болью, это было заметно. Потом еще говорили другие. Все очень официально, торжественно… А после, когда закончили и надо было выносить венки и корзины с цветами, президент как-то непонятно сказал о том, что он отдал долг, ну а проводить до конца не сможет, есть народ помоложе: вот тот же Виталий Сергеевич, Альфред Николаевич, господа банкиры, прочие всякие, так что давайте, мол, двигайте. Было бы очень смешно, если бы не было так грустно, вот уж воистину… Мы уехали, а Михеев, возможно, задержался по каким-то своим делам. Теперь ждем, нельзя ж просто так взять да опустить гроб в могилу. Там, у могилы, уже и оркестр выстроился. А в автобусе, кроме нас, почетный караул, молодые люди из охраны и те, кто гроб понесут. Гаврила Афанасьевич, отец Миши, настоял на том, чтобы не кремировать. Вот такие дела, Александр Борисович. А что у вас слышно? По вашей линии?

– Работаем, – лаконично ответил Турецкий. – Надеемся, что расследование будет успешным. В том смысле, – поправился он, – что преступников сможем назвать.

– Просто назвать? – с легкой иронией спросила Инесса Алексеевна.

– Ну а как же? Ведь наказываем не мы, а суд.

– Да, да, конечно… А, ну вот, кажется, и приехали, – она обернулась к подъезжающему по длинной аллее огромному черному правительственному лимузину, за которым гуськом двигался еще с десяток больших машин. Неизвестно откуда вдруг появились одинаковые рослые мужчины – за могилами, что ли, прятались? Обычных кладбищенских посетителей не было видно, значит, на всякий случай очистили территорию.

– Я вас хочу попросить, если можно, не оставляйте меня, – быстро сказала Инесса. – Так, где-нибудь рядом, пожалуйста.

– Разумеется, – поклонился Турецкий. – Наверное, надо подойти к автобусу…

Появился некий распорядитель, и протокольная машина завертелась. Да, в этом деле все было уже давно отлажено. Выстроились пары, несущие портрет покойного в траурной рамке, венки и цветы, поднялся над плечами черно-красный гроб, ударил барабан, грянули трубы невесть каким образом возникшего словно из-под земли оркестра, и процессия двинулась к могиле. Идти пришлось неблизко. Филиал Новодевичьего, как его называли, быстро разрастался.

Последний траурный митинг состоялся уже возле свежевырытой могилы. Михеев с суровым и жестким лицом будто бросал тяжелые слова о чести и долге, которым Нечаев не изменял. От имени всех и от себя обещал довести дело до конца. Какое дело и до какого конца – каждый был волен понимать по-своему. Турецкий скользил глазами по сосредоточенно-постным физиономиям провожающих и вдруг на миг представил себе, что игра продолжается – большая, страшная, втянувшая всех присутствующих тут в свой круговорот, и никому из них нет из нее выхода, а следующим, вот так же выставленным в последний раз для всеобщего обозрения, будет тот, кто нарушит ее правила. Господи, зачем мне такая жизнь?! А чем ты можешь обезопасить себя? Только одним – не играй в чужие игры…

В этот момент, оторвав Турецкого от наблюдений, вдруг заверещал «сотовик» в кармане. Поймав на себе недовольные взгляды, Турецкий быстро ретировался. Оказывается, звонил Грязнов…

Стараясь говорить проникновенно, выступали другие ораторы, играл оркестр, возвышался в одиночестве засыпанный цветами гроб. Наконец и эта часть положенного ритуала закончилась, состоялось традиционное положенное прощание, во время которого дюжие ребятки вежливо и ловко отвели от гроба громко причитающую старушку мать, а официальные лица с мрачным видом наклонялись близко к покойному, словно принося ему клятвы верности. И, слава Богу, вопреки установившемуся обычаю, здесь не оказалось представителей духовенства, – как позже узнал Турецкий, родители Нечаева были нормальными атеистами и, в прошлом, партийными работниками. Как, впрочем, и большинство присутствующих здесь сегодня. Поэтому все действо завершилось чинно и просто – по-советски.

Когда, насыпав могильный холмик и завалив его венками и корзинами с цветами, ушли одетые по форме могильщики с вполне интеллигентными лицами старших научных сотрудников, Инесса как-то близоруко-беспомощно оглянулась и, увидев Турецкого сзади, кивнула, приглашая подойти поближе. А к ней уже приближался Михеев, чтобы произнести, вероятно, приличествующие моменту слова поддержки. Александру Борисовичу было интересно, что он скажет вдове, и, повинуясь приглашению, остановился рядом с ней. Увидев его в непосредственной близости, председатель правительства сделал большие глаза и замешкался, словно не мог сообразить, что в данной ситуации не так, как должно быть. А может, просто вспоминал, где он видел Турецкого. Тем не менее, поглядывая на него, Михеев сказал, что готов всегда оказать необходимую помощь, и протянул Инессе визитку своего первого помощника. Наконец он вспомнил-таки Турецкого и сухо осведомился, как движется дело по раскрытию преступления.

Грех было в данной ситуации не воспользоваться информацией Грязнова, и следователь учтиво заметил, что не далее как сегодня утром, в результате отлично проведенной операции, которую осуществили Московский уголовный розыск под руководством и при личном участии его начальника и подразделения антитеррористической оперативной группы «Пантера», арестованы и находятся в следственном изоляторе подозреваемые, непосредственные исполнители убийства.

Фраза была длинной, но премьер выслушал ее, не перебивая. Жесткое лицо его смягчилось, но в глазах продолжал оставаться вопрос.

– Мы надеемся с их помощью выйти на так называемого заказчика.

Михеев машинально кивнул.

– И как скоро это произойдет? – Он требовательно посмотрел на Турецкого.

– Хочу напомнить, производство по этому делу началось в прошлую пятницу, сегодня – вторник. Пять дней.

– Вот так и надо работать, – убежденно и резко сказал Михеев. И качнул головой назад. За его квадратной спиной, уже надев модную кепку, стоял Басов и невыразительными рыбьими глазами смотрел на Турецкого.

Услыхав сообщение следователя, к нему обернулась Инесса и укоризненно заметила:

– Ну вот, а вы говорили…

Александр Борисович лишь пожал плечами: мол, простите, но есть вещи, которые…

– А как обстоят дела в Петербурге, где вы, насколько мне известно, занимались делом вице-губернатора? – неожиданно спросил Басов.

Михеев недовольно обернулся к нему. Похоже, затевать дискуссии или вообще долгие разговоры никак не входило в его планы. Но Турецкий счел нужным вежливо ответить:

– Генеральный прокурор, вернув меня в Москву, сообщил, чтобы я без промедления принял это новое дело по вашему прямому указанию.

Тень пробежала по розовощекому лицу Басова.

– Это было личное указание президента.

– Я так и понял. Полагаю, что мы облегчили работу питерским товарищам. Взятые нами сегодня убийцы причастны и к питерскому преступлению. К сожалению, ничего большего пока сообщить не могу.

Турецкий уже заметил, что к их разговору внимательно прислушиваются окружающие.

Михеев помолчал, будто желая что-то еще сказать, но вдруг решительно кивнул и пожал руку Турецкому. Басов многозначительно кивнул, но руки не протянул.

Александр Борисович отступил на шаг и почувствовал на своем плече чью-то ладонь. Обернулся: за спиной стоял, поглядывая на него с легкой усмешкой, Модест Борискин.

– Здрасьте вам, – тихо сказал Турецкий. – Какими ветрами?

– Отойдемте в сторонку. – И когда они сделали несколько шагов подальше от могилы, эфэсбешник негромко сказал: – Я с утра, как было договорено, в «Юноне» работал. А потом Петр Герасимович Черных, генеральный директор, вдруг заторопился, сказал, что должен проводить в последний путь соратника, так сказать. Словом, он сюда, а я следом.

– Покажите мне его.

– А вон, глядите, видите высокий мужик, блондин, с ярким шарфом? Это – Белецкий. А Черных – низенький, слева, в черной шляпе. Вы говорили, они старые друзья?

– Вот именно. И оба – тут. Но я заметил, что этот ваш Белецкий о чем-то беседовал с Потаповым. А по свидетельству того же Сурова, о котором я вам вчера докладывал, они – смертельные враги. Что ж их заставляет здесь изображать едва ли не ближайших единомышленников? Я ведь не знал Белецкого, не видел ни разу, думал, стоят друзья, горюют о потере.

– А вы, наверное, думали, что они кинутся друг на друга и станут рвать глотки? – не без сарказма заметил Борискин.

– Да, действительно… Ну что же теперь, здесь все заканчивается, надо ехать в крематорий. Очень интересно, кого из этих я встречу там.

– А Белецкий очень внимательно, я бы даже сказал, напряженно наблюдал за вами во время беседы с Михеевым. Не знаете, с чего это?

– Так я ж сказал вам о михеевской фразе: "Поинтересуйтесь «Русской нефтью», только не сломайте себе шею… Говорил? А эта компания под крылышком Белецкого. Общеизвестен, хотя вроде бы и не очень доказуем, альянс Михеев – Потапов. Два крупнейших монополиста, причем один – премьер-министр, а другой – могущественный банкир. И оба они, по некоторым свидетельствам, «дружат» против Белецкого. Какая сила в руках у Белецкого, можете узнать вы. Вот тогда и станет понятно, в чьих интересах было устранить Нечаева. Моя диспозиция вам понятна?

– Очень, – улыбнулся не к месту Борискин.

– Вот это и хотел узнать у меня Михеев только что. А Белецкий, вы говорили, прислушивался? Извините, это меня.

К Турецкому обернулась Инесса и сделала неопределенный жест рукой. Он подошел.

– Александр Борисович, вы извините, что я не могу пригласить вас помянуть, как положено в таких случаях. Я здесь лицо подневольное. Но в ближайшую субботу будет как раз девять дней, а если вы сможете навестить меня, буду очень признательна. Я никого не собираюсь приглашать, а Мишины старики уже уедут.

Турецкий раскланялся, пожал руки Гавриле Афанасьевичу и его совсем сгорбившейся от горя супруге и отправился к своей машине.

Мчась по кольцевой автостраде практически на противоположный конец Москвы, Турецкий размышлял о том, как заманчиво было бы думать, что в толпе провожающих Нечаева находился и заказчик убийства. Прямо-таки классическая романная ситуация: преступника тянет на место преступления. Да никого уже давно никуда не тянет – преступник пошел хладнокровный и тонко расчетливый. Эмоции не по его части. И все-таки было бы сейчас очень интересно понаблюдать, кто из этой похоронной команды окажется теперь в Николо-Архангельском. Ведь не может того быть, чтобы через какой-нибудь час не встретились, теперь уже в новой «тусовке», знакомые лица. И среди них обязательно будут те, кто знал о любовной связи Нечаева и Айны Дайкуте.

Привычно поглядывая в зеркальце заднего обзора, Турецкий заметил движущийся в некотором отдалении мощный темный джип. Он был, конечно, гораздо сильнее его «жигуля», но шел небыстро, в том же ряду, и не торопился обгонять, что обязательно сделал бы сам Турецкий, поменяйся он с тем водителем рулями. Что там, отдыхают? Или?… Александр Борисович прибавил газу, но джип не изменил своего положения. На приличной скорости прошли под эстакадой Ленинградского шоссе, расстояние не сокращалось. Ну и черт с ним, подумал следователь и постарался отвлечься от созерцания могучего сооружения перед радиатором джипа, назвать которое предохранительной решеткой было бы просто оскорблением.

Прошли Савеловскую дорогу, приближались к Ярославке, до будки ГАИ оставалось, наверное, не больше трех километров. Машинально глянувший в зеркальце, Турецкий заметил, как из-за спины джипа вырвалась серая «девятка» и начала стремительно приближаться. Он еще удивился: это какая ж у них скорость? «Девятка» обходила его справа. Сзади догонял джип. Ловушка? Александр Борисович вдавил педаль газа в пол, выжимая из несчастной машины последние силы. И, как назло, впереди – никого, не укрыться. «Девятка» надвигалась. Турецкий взглянул на нее и увидел, как у машины стало опускаться заднее боковое стекло и оттуда высунулось рыльце автомата. Думать о чем-то было уже поздно, оставалось рассчитывать на везуху и на реакцию водителя той «девятки».

Турецкий резко крутанул руль вправо, словно бросая машину наперерез «девятке», и сейчас же вернул его на место, моля Бога, чтоб не занесло. Водитель же «девятки» сумел среагировать и уйти от столкновения, но… от собственного маневра он оказался слишком близко от обочины, а неумолимо надвигавшийся сзади джип дополнительным толчком выкинул «девятку» за пределы дороги. Врезавшись правым передним крылом в столб ограждения, она чуть вздыбилась и, переворачиваясь, рухнула с невысокой насыпи вниз.

«Важняк» оглянулся, но не увидел никакого взрыва, зато из джипа кто-то приветственно помахал ему рукой, а затем показал, все так же ладонью, чтобы он не останавливался и двигал вперед.

И снова раздумывать не было никакого резона. Тем более что и джип не проявлял никакой враждебности, даже напротив, помог избавиться от того типа в черной шапочке, надвинутой на самые брови, – вот, оказывается, что еще успел в какой-то миг разглядеть Турецкий.

Мимо гаишников прошел спокойно, скинув скорость до шестидесяти, хотя было и необязательно, но… остановки и вопросы были сейчас лишними. Только проскочив Горьковскую железную дорогу и сойдя с кольцевой направо, на Носовихинское шоссе, Турецкий свернул на обочину и остановился. Вышел из машины. Джип мягко подкатил сзади и тоже стал. Из него вразвалочку вышел Володя Демидов, это который Демидыч, один из лучших кадров Дениса Грязнова в его боевом агентстве, и, улыбаясь, сказал:

– Хорошо заделали. Маневр что надо, Александр Борисович.

– Как вы там оказались?

– Не там, а тут, – продолжал улыбаться Демидыч. – Вячеслав Иванович так рассудил, чтобы мы денек-другой покатались за вами. Мало ли что бывает! Ну, как сейчас. А вы в голову не берите. Наш бывший шеф просил передать вам, чтоб вы после этих проводов обязательно к нему заехали.

– Спасибо вам, ребята, – проникновенно сказал Турецкий.

– Э! Было б за что! Поехали.

До крематория добрались уже без приключений. Александр Борисович поставил машину на стоянку, водитель джипа, которого следователь не знал, видно новенький, стал рядом, а Демидыч, выходя следом за Турецким, заметил:

– Вы на меня не глядите, я где-нибудь рядом буду.

И отошел в сторону, как незнакомый.

Да, «тусовка» здесь, если к данному действу применим этот все объясняющий термин, была другая. Начать с того, что Анна Францевна оказалась далеко не наивной барышней и четко усекла совет Александра Борисовича, предлагавшего ей не продешевить. Кинодеятели, конечно, не могли позволить себе расщедриться на заупокойную службу в костеле, что на бывшей улице Юлиана Мархлевского, пламенного революционера. Но как раз на этот случай имелся щедрый спонсор в лице фирмы «Юнона», которому факт приобретения квартиры покойной, как выяснилось, истовой католички, был важнее какой-то несущественной суммы, заплаченной за исполнение мессы Баха.

Поэтому, прежде чем прибыть в крематорий, веселый кортеж разнообразных иномарок, набитых шоуменами и кинодивами, судя по их одежде, собравшихся на что угодно, только не на похороны, долго петлял по городу – от Киноцентра на Пресне, где был выставлен гроб, в район Лубянки, к католической церкви, и только оттуда – в Николо-Архангельское. Естественно, опоздали, поэтому пестрой и говорливой толпе, в которой каждое второе лицо было прекрасно известно российскому населению, пришлось ожидать, когда их наконец запустят в тесноватый зал. Ну а уж после – традиционные поминки в ресторане Дома кино, организованные за счет средств, выделенных руководством Союза кинематографистов, но главным образом пожертвованных неким спонсором, пожелавшим остаться неизвестным. И это обстоятельство, известное узкому кругу лиц, быстро стало достоянием общественности и предметом оживленного обсуждения. Ну, словом, все, как обычно. Начнут за упокой, а закончат – за здравие.

Турецкий, стараясь оставаться как бы в тени, внимательно просеивал глазами «тусовку», скользил взглядом по безумно дорогим, так ему, во всяком случае, казалось, меховым палантинам и разухабистой джинсе. И – ноги, бесконечные, почти полностью обнаженные женские ноги, все без исключения выставленные напоказ, словно в каком-то сексуальном действе. Но первое знакомое лицо, которое неожиданно заметил в толпе Турецкий, вызвало у него сильное сомнение: не ошибка ли это? Приглядевшись, понял: нет, все правильно, это же Юра Смирнов, следователь из городской, член его следственной группы. Чего, интересно, ему здесь надо? Он разговаривал с очень яркой – в смысле макияжа – девицей восточного типа, обладающей весьма заманчивыми формами. Ишь ты, а губа-то не дура!

Турецкий сосредоточился и побуравил напряженным взглядом своего младшего коллегу. И добился успеха. Тот словно почувствовал на себе взгляд, как бы занервничал и, оглядевшись, увидел наконец Александра Борисовича. Тут же подхватив свою знакомую под руку, он подтащил ее к Турецкому и, поздоровавшись, представил:

– Это, Александр Борисович, та самая Галочка из Дома кино. Ну, про которую я рассказывал. Она помогла найти Полину, – и, помрачнев, закончил: – А также потерять ее.

– Но я же ничего не знала! – Галочка сделала такие большие глаза, что Турецкий понял: если б и знала, ничего бы не изменилось.

– Ну а ты чего здесь? – спросил он у Юры.

– Да вот, приехали, может, видел ее кто… – как-то не очень четко сформулировал свою задачу Смирнов. – Галя спрашивает, чтоб не вызвать ненужных эмоций. Все-таки ближайшая подруга… была. А сейчас ее нет. Удивляются некоторые. Но толком никто ничего не знает.

– Ты полагаешь, что Скибу нужно искать здесь?

– Ну… – даже смутился Юра. – Мне Виктор Иванович сказал вчера вечером, чтобы я походил, поспрашивал, на всякий случай. Я вам сейчас нужен?

– Ты нам, Юра, – улыбнулся Турецкий, – всегда нужен… – Но заметив тревожный взгляд его партнерши, имевший совершенно определенно иные виды на Смирнова, Александр Борисович вспомнил себя в этом возрасте, вздохнул и добавил: – Впрочем, сегодня, полагаю, ты и без нас проведешь время с пользой. А вот завтра с утра будь на совещании. Привет! – Турецкий шутливо сделал им ручкой. – Кстати, если заметишь кого-нибудь из наших общих знакомых – понимаешь, о ком речь? – запиши сюда, – он постучал себя пальцем по лбу.

– Я все понял, Александр Борисович, – повеселел приунывший было Юра. – Галя мне очень подробно описала. Спасибо.

«Интересно, за что? – хмыкнул про себя Турецкий. – За то, что я пустил козла в огород? А девка у него очень даже ничего… Стареем, начинаем завидовать молодежи…»

Неспешно прогуливаясь в толпе, «важняк» почувствовал и на себе чей-то настойчивый взгляд. Как только что Юра, он огляделся, отыскал смотревшего на него. Это был среднего роста и средних лет человек в мягкой шляпе и модном плаще почти до пят. Лицо определенно незнакомое.

Убедившись, что Турецкий увидел его, мужчина с невыразительным, словно размытым лицом – такие бывают у чекистов с очень сложными биографиями, – вежливо приподнял шляпу и направился к нему. Совершенно машинально оба они вышли из толпы.

– Александр Борисович, если не ошибаюсь? – глуховатым голосом спросил он.

– Он самый, – кивнул Турецкий. – С кем, простите, имею…?

– Лысов к вашим услугам, член Московской городской коллегии адвокатов.

– А! Да-да, разумеется. Рад знакомству. Мне передавали вашу просьбу, но, понимаете ли, появились некоторые обстоятельства, о которых вам, вероятно, еще не сообщили и которые в свою очередь…

– Вы, вероятно, имеете в виду сегодняшний налет на пионерский лагерь? – будто в шутку, но без улыбки сказал адвокат.

– Вот именно, – облегченно вздохнул Турецкий, как бы благодаря собеседника за его инициативу. – Но вы сказали – налет?

– А как иначе называется подобная ночная операция? Сопровождаемая стрельбой, обысками, арестами, избиениями? У вас имеется другой, более подходящий термин?

– Ну а как же! Но зачем же вам, своему, можно сказать, единственному защитнику, они не все сообщили?

– Вы ошибаетесь, Александр Борисович, я далеко не единственный. Советую вам нынче же вечером, если случится оказия, включить первую программу телевидения, сразу после программы «Время». Как я слышал, обещали показать репортаж из Государственной Думы, где именно этому вопросу будет уделено значительное внимание.

– Ну слава тебе, Господи, – нарочито перекрестился Турецкий, – наконец-то узнаю, какие фракции и соответственно депутаты поддерживают и защищают этих бандитов.

– Я смотрю, вы настроены решительно? – сухо заметил Лысов.

– Куда мне до нашего с вами президента! Вот вы бы его послушали!

– И тем не менее я хотел бы услышать от вас совершенно твердо, когда я смогу приступить к своим профессиональным обязанностям – защите арестованных вами работников охранного предприятия, работающих по договору с фирмой, завюротделом которой я являюсь.

– Боюсь, вам придется, – широко улыбнулся Александр Борисович, – подобно известным мопассановским дамам, сменить гарнизон.

– Не понял! – раздельно и с вызовом сказал Лысов, требовательно взглянув на собеседника, но тут же пригасив свой взгляд.

Турецкому этого было уже достаточно – бывшая «контора» выдала себя. Не позволяла она и прежде, да и теперь не шибко расположена принимать на свой счет подобные шутки и вольности.

– А я в том смысле, господин Лысов, что частное охранное предприятие, то бишь ЧОП «Евпатий», на неопределенное время прекращает свою частно-охранно-предпринимательскую деятельность. Вот ведь какая незадача. Придется вам других клиентов подыскивать. А вообще, между нами, так сказать, – Турецкий наклонился к нему и сказал тоном заговорщика, – я бы на вашем месте не делал на них ставку. Так обосрались – спасу нет, – И выпрямившись, изобразил на лице, что, мол, и рад бы, да ведь вот какой конфуз.

А выражение лица Лысова не изменилось: или все уже знал в тонкостях и просто ловил «следака» – авось проговорится, – либо действительно умел держать удар.

– Для адвоката все клиенты одинаковые. Мы различий между ними не делаем. Вам ли не знать, Александр Борисович?

– Мы вот беседуем с вами, а находимся в неравных условиях: вы меня – по имени-отчеству, а я вынужден вас – господин Лысов. Мы играем в шпионов?

– Да будет вам, – каменное выражение лица чуть смягчилось, – какой тут секрет, если, вполне возможно, нам придется встретиться при окончании следствия, согласно статье двести первой УПК. Анатолий Валентинович меня зовут.

– А-а-а…

– Вы наслышаны обо мне? Вот уж не ожидал.

– Приходилось. В связи с делом о наследстве той дамы, которую всем нам предстоит проводить сегодня в последний путь. Только я никак не думал, что вы не только завюротделом, но еще и адвокат.

– Предъявить документы?

– Помилуй Бог! Я не первый день живу на свете и знаю, как и где что делается.

– К сожалению, мне приходится заниматься множеством самых разных юридических дел как завюротделом фирмы, а на адвокатскую практику, к которой больше всего лежит душа, почти не остается времени.

– Сочувствую вам. Так вот, доступ к двоим подзащитным вы, естественно, получите. Закон я знаю, но об этом меня попросил еще и заместитель генерального прокурора Константин Дмитриевич Меркулов.

– Попросил? Именно так? – с иронией отреагировал Лысов.

– У нас иначе не принято. Прошу тебя… или вас, и так далее. Ясно? Мы – не военная организация, хотя и носим иногда погоны. А у вас какое звание? Наверняка полковник? Значит, можем отдавать друг другу честь исключительно по обоюдному желанию.

– Мне нравится наш разговор. Вы человек прямой и решительный. Да и я не люблю ходить вокруг да около. Поэтому сделайте одолжение и не лезьте сразу в бутылку. Выслушайте. Да – да, нет – нет.

– Понял. Как адвокат вы намерены предложить мне сделку. Какую?

– Вот именно. Не терплю околичностей.

– Ну-ну, любопытно.

– Я знаю, в ваших силах повлиять на некоторые обстоятельства дела, с тем чтобы не слишком возбуждать широкое общественное мнение вокруг достаточно мелкого вопроса.

– Что же вы считаете мелким? Убийство вице-премьера? Или вот этой актрисы?

– Не надо, Александр Борисович, вы прекрасно понимаете, о чем идет речь. Мне сообщили, что подозреваемые в этом двойном убийстве уже арестованы. Известно также, что вы были специально отозваны из Ленинграда… ну, Петербурга…

«Не случайная оговорка… Старая закваска…»

– …и, как человек неглупый, вы, вероятно, давно уже провели некую параллель между событиями последних недель там и здесь. Далее, подтверждающие факты могут оказаться на вашей стороне.

– Давайте попробуем ближе к сути. То, что я имею, я знаю. Вам же от меня нужно что?

– Остановиться на этом.

– В смысле наказать исполнителей и обрубить тем самым концы?

– Думаю, что вы правильно сформулировали свою задачу.

– Действительно, простенько так… И со вкусом, как говорила одна моя чрезвычайно милая приятельница.

– У нее появится возможность повторять вам этот немудреный пассаж без конца. Поскольку риска в дальнейшем для вас никакого.

– Ясно. А если у меня возникнет желание продолжать раскопки?

– А кому это нужно? Гораздо лучше, если желание не возникнет.

– Ну что значит – кому? Да хоть той же вдове незабвенного Нечаева. Вам этого мало?

– Бросьте, Александр Борисович, всем известно, что он давно уже связался с этой, – он кивнул в сторону крематорских дверей, – сучкой. Видели бы вы, что они выделывали! А Инесса об этом знает, чья-то добрая душа, насколько я слышал, даже пленочку ей подкинула, про то, что эти голубки в разных там Сочах друг на дружке вытворяли…

– Какая мерзость!

– А я про что! Но вы же и о ней тоже подумайте – об Инессе. Женщина в самом соку. Как это говорят? Прошла бальзаковский возраст, тридцатник кончается. Она же видела, чего он ее лишил. А баба, если говорить прямо, по мужику соскучилась. Так вот дайте ей это, и она скоро все забудет и успокоится. Тем более что дома одна сидит, компаний не водит. Тут, как говорится, не захочешь, а все равно волком взвоешь.

– А вы циник, Анатолий Валентинович.

– Скорее – психолог. А вы бросьте возмущаться, ведь сами того же мнения, что и я. Вы, к примеру, не считаете серьезной изменой то обстоятельство, что в охотку побарахтались с подружкой нашей покойницы? Все мы, мужики, при случае стараемся своего не упустить, верно? Вот и по поводу той же Инессы вы думаете как о хорошей бабе. Светлые чувства до первой, извините, палки. А потом все станет таким же, как и везде. И всегда. И практически с каждой. Разве не так? Тогда поезжайте к ней в воскресенье на поминки, сами убедитесь. Кстати, я заметил и готов биться об заклад, что она, как говорили в нашей деревне, неровно на вас дышит.

– Знаете, Анатолий Валентинович, я, конечно, в определенном смысле тоже циник, все профессия проклятая, но у меня после ваших откровений рука чешется.

– Не советую, – просто и без всякого выражения сказал он, – счет будет точно не в вашу пользу.

– Спасибо за предупреждение.

– Не стоит благодарности… Кстати, о профессии. Не она вас сделала циником, не грешите. Я вам могу представить такое досье на нашего знакомого, что вы сами ахнете. Этакий, знаете ли, пушкинский список. Только и ему далеко до некоторых следователей по особо важным.

– Ну вот и шантаж наконец. А я все думал, когда же?

– И сели в лужу. Нынче, уверяю вас, сие – не аргумент. И Ирина Генриховна ничего, кроме очередной головной боли, иметь не будет. А зачем? Ну поссоритесь, а потом помиритесь. Дочка растет любимая… Но я, кажется, не сказал, что отсутствие интереса к обсуждаемому вопросу может стоить достаточно дорого?

– Например?

– Счет в одном из банков города Цюриха, что в Швейцарии, и семизначная цифра. В гринах.

– Примитивная взятка…

– Зачем же? Это ведь новые демократы, к которым по своим убеждениям принадлежите и вы, сформулировали еще в девяносто третьем главный свой постулат: взятки нет, есть оплата за услуги.

– А от кого исходит предложение?

– В данном случае – от меня.

– Не вижу основополагающей причины вашего интереса.

– А вы пока многого не видите, Александр Борисович. Поверьте, он есть.

– Увы, боюсь, что не смогу соответствовать, – тяжко вздохнул Турецкий.

– Врете, уважаемый, – спокойно парировал Лысов. – Все вы можете, если захотите. Лично мне будет очень жаль, если мы, в конце концов, не поймем друг друга. Впрочем, у вас есть время подумать и принять единственно верное решение.

– Даже так? – искренне удивился Турецкий.

– А как бы вы хотели? Я и без того сказал вам больше, чем, по моему мнению, следовало.

– Я должен это принять как ваше предупреждение?

– Вроде этого.

– Да, чуть не забыл, вы не в курсе, не ваше ли предупреждение валяется сейчас вверх колесами на МКАДе примерно в трех верстах от Ярославки?

– Неужели? – Лысов, кажется, впервые улыбнулся. – Нет, вероятно, вы кому-то другому перешли дорожку.

– Так у вас же одна компания!

– Я бы так не сказал. А в общем-то все от вас самого зависит…

– Что вы имеете в виду?

– Избавиться от случайностей.

– Значит, не вам я перебежал дорожку?

– Пока – нет. Но… сами понимаете.

– Ладно, оставим… пока, как вы изволили заметить. Но, пользуясь случаем, хочу выяснить ряд мелких обстоятельств, которые также вам известны. Возможно.

– Например?

– Чья квартира была записана на Айну Дайкуте? Кто ее делал? Кто ставил сигнализацию и имеет коды? Где находится Полина Скиба?

– У-у-у, сколько вопросов! Не скрою, на часть из них вы могли бы получить немедленные и исчерпывающие ответы, если бы приняли мое предложение.

– А если не приму?

– Придется вам действовать самостоятельно. Если сумеете. Или успеете.

– Неплохо сказано. Но поскольку вы ставите свои условия именно таким образом, значит, уверены, что действовать я умею… Ну а зачем бедную старуху мать грабите? Ведь тот ипподром стоит как минимум в три раза дороже.

– Это знаете вы. А вообще-то – из жалости. Хотя терпеть не могу такое слово. Ей-то ведь и этого не положено. Но вы же не отцепитесь. Слушайте, неужто вы решили помочь ей в этом вопросе?

– Вот именно, – улыбнулся Турецкий. – С детства не приемлю жлобства. Или Айна вам сильно задолжала? Сознайтесь! А может, просто не дала? У мужиков вашего типа случаются подобные комплексы.

– Нет, вы определенно мне нравитесь. Другому бы я уже сделал отметку на память.

– Слушайте, – будто загорелся Турецкий, – а может, все-таки попробуем? Смотрите, сколько народу!

– Не будьте мальчишкой, – нахмурился Лысов. – И не бойтесь, мадам мы как-нибудь не обидим. Не в наших интересах. Честь фирмы, как говорится, дороже.

– А, ну да, вы же заведующий юридическим отделом «Юноны». Лицо, можно сказать, ответственное.

– Нет, я работаю в концерне «Юнона-Русь», а это не одно и то же.

– Соподчинение мы еще выясним. А пока начали, как вам известно, ревизию у генерального директора Петра Черныха.

– Известно. И не в первый раз. Но никакого криминала, как ни старались, до сих пор обнаружить не смогли. Знаете почему? Да потому что его и нет. Есть несуразица и несостыковка в наших собственных законодательных актах. Которые, применительно к деятельности фирмы, можно истолковать и так и этак. Вот вы бы и подсказали своим коллегам, как надо толковать.

– Это что, тоже входит в оплату?

– Нет, это уже премиальные.

– Ясно. Но мы намерены всерьез. Без всяких фиглей-миглей. Так что вряд ли удастся разжиться за ваш счет.

– А я, в общем, так и думал. Но вы все равно ничего нового для себя не откроете.

– Все возможно. Но мы постараемся.

– Было бы очень неплохо, если бы вы и своим друзьям посоветовали вести себя поскромней.

– В каком, простите, смысле?

– В смысле, как когда-то говорили, неавторизованной активности.

– Формула знакомая. Впервые я ее услышал от одного генерала госбезопасности, мир праху его! Большая была, между нами, сволочь. А вот по части предостережений вы бы не мелочились, Анатолий Валентинович, а начали прямо с президента. Советуйте ему.

– Бесполезно. Стране нужен другой президент. Но – не все сразу. Не все. Каждому овощу, гласит русская пословица, свое время… Однако нас, кажется, соизволили наконец пригласить?

– Нет уж, простите, я, Анатолий Валентинович, человек, может, и недалекий, но все-таки вопрос свой помню, а вашего ответа так и не услышал. А вопрос для меня важный. Вы не объяснили, что вам за интерес работать с уголовниками?

– Возможно, я забыл. Или вы не поняли. Они не нужны никому. И я к ним не испытываю ни малейшего интереса. Если бы не чисто профессиональный долг, я не занимался бы ни Синицким, ни его подельниками.

– Однако ж…

– Но я считаю… Я просто уверен, что известное вам военно-патриотическое общество готово немедленно проявить инициативу и избавиться от порочащих патриотическое движение случайных уголовных элементов.

– Закономерен вопрос: где они были раньше? Но оставим риторику, в которую вы и сами ни черта не верите.

– Вы просто не в курсе. Там же целый ворох проблем!

– Не столько проблем, сколько наркоты и краденого оружия. Не путайте с вечной идеей единой и неделимой.

– Ах, Александр Борисович, ей-богу, не брали бы вы в голову! Все это решается. И не так сложно, как вы думаете. Было б желание.

– Значит, вы предлагаете мне самоустраниться? Взамен на безбедную жизнь?

– Что касаемо второго, то – да. А вот самоустраниться? Тут вопрос. Не знаю, правильно ли это.

– Да уж это – не ваши проблемы… Нет, думаю, что вам пока не удалось меня переубедить. Вы мне лучше объясните, чего вы тут делаете? Старуху стережете, чтоб не сбежала? Так она никуда не денется. Между прочим, возле Нечаева я вас сегодня не видел.

– Зато я видел вас, Александр Борисович. И слышал ваш превосходный диалог с премьером. Хорошо сыграно. Впечатляюще. Но ведь теперь ваша главная задача – сохранить лицо, то есть свидетелей. И исполнителей. Верно? А задачка-то не из простых, не мне вам рассказывать.

– Повторяю, мы постараемся. Но теперь уже и я начинаю подозревать ваше непосредственное участие. В качестве заказчика? Не думаю, не тот уровень. Да вы не смущайтесь, – поспешил добавить Турецкий, заметив, что лицо Лысова снова превратилось в камень, но теперь уже кирпичного оттенка, – нет, видно, не все у этих бывших в порядке, нервы расшатались. – Это я к тому, что, по моему глубокому убеждению, сложившемуся во время нашей беседы, вице-премьер вам по херу, не ваша это забота. А вот если Айна вас послала, это – серьезно. Тут соперника, да еще запечатленного на кинопленке, или чем теперь у вас работают? Видеокамерой? Так вот, его «замочить» – милое дело. Но вы на это не пойдете. Школа чувствуется. Значит, вы где-то рядом с преступлением. А это мне интересно. Вы не боитесь своей откровенности?

– Бог с вами, Александр Борисович, чего мне бояться, если я живу в правовом государстве! Вы сперва доказать попробуйте, хотя бы для начала, что этот разговор у нас был вообще.

– А если я его записывал на секретный магнитофон?

– Не врите, – по-простецки отмахнулся Лысов. – Ни черта у вас нет в карманах. Неужели вы меня держите за идиота из райотдела милиции? Идите и думайте. Это для вас сейчас самое главное. И желаю вам совершенно искренне успеха на этом поприще. Мой телефон у вас имеется. Мне мадам сказала.

Демидыч выбрал себе удобную позицию: зашел в контору крематория и соответственно кладбища-колумбария и устроился возле окна, из которого была как на ладони видна площадка, уставленная машинами. Миша, водитель, запер дверцы и прилег на переднем сиденье. Стекла в джипе были сильно затемненные и с зеркальным отражением, поэтому рассмотреть снаружи, есть ли кто внутри, было практически невозможно. А любителей чужой собственности в месте, где мысли людей заняты совершенно иными проблемами, должно было хватать. Эта территория, как было известно заинтересованным лицам, контролировалась измайловской оргпреступной группировкой. Так что ухо тут нужно было держать востро.

Первая ласточка не замедлила появиться минут через пятнадцать – двадцать после парковки. Между машинами, стоящими впритык друг к дружке, с видом местного сторожа начал прохаживаться некий тип в форме, напоминающей одновременно и милицейскую омоновскую, и милицейскую муниципальную: высокие шнурованные ботинки, серые шаровары, бушлат и кепарь-бейсболка, надвинутая на самые брови. Но больше всего его почему-то интересовали две машины – серые «Жигули» Турецкого и черный джип, стоящий рядом. И так обошел вокруг и этак, и в окна джипа заглянул с обеих сторон, и даже за дверные ручки подергал. Потом исчез. Разведка? А когда появился снова, его было трудно узнать – ни бушлата, ни бейсболки. Какая-то длинная хламида вроде старого, поношенного плаща и мятая шляпа. А вот ботинки выдали – лень, видно, было переодеваться. Движения тоже стали иными. Скользнув вдоль кирпичной ограды кладбищенской территории, он присел за багажником «Жигулей», потом переместился к джипу и стал ковыряться в замке правой передней двери.

Володя Демидов выметнулся из помещения и успел увидеть последний момент вскрытия машины: дверь распахнулась, и жулик словно нырнул внутрь салона. И – тишина. Миша сработал четко.

Демидыч вразвалочку, лениво оглядываясь, подошел к джипу, постоял возле него, потом подошел к забору, словно собираясь справить малую нужду. Так, вероятно, выглядела картина со стороны. А он в это время внимательно осматривал «жигуленка» и, присев, обнаружил, наконец, плоды деятельности странного ворюги: от днища машины, из-под багажника, вилась рыболовная леска, а конец ее был привязан к торчавшему из стены куску арматуры. Дурак поймет, что тут мина со взрывателем натяжного действия. Водитель сядет, тронется – вот тогда она и рванет. Примитивчик, конечно.

Володя опустился на корточки и отвязал от выхлопной трубы обернутый целлофаном сверток, а леску пережег огоньком зажигалки и концом ее обмотал самодельную мину. Или бомбу – назови как пожелаешь. Штучка, однако, серьезная. Граммов на триста – четыреста.

Затем он открыл своим ключом заднюю дверцу и присвистнул. Просторная машина джип, удобная. И расстояние хорошее от передней спинки до заднего сиденья. Но сейчас это место на полу занимал лежащий навзничь, отлично увязанный мужичок, он что-то тягуче и негромко мычал, поскольку рот был залеплен широкой лентой пластыря, а на окровавленном лице безумно пучились глаза.

Демидыч небрежно подвинул его ногой и уселся сзади. Положил рядом бомбу. Посмотрел на спокойно облокотившегося на руль Мишу.

– Не сказал, чего он хотел?

Миша отрицательно покачал головой. Мужичок затих, прислушиваясь. Демидыч показал бомбу Мише:

– Есть такое предложение. Мы ему сейчас вот эту хреновину положим за пазуху, привяжем конец подлинней, чтоб нас не задело, и где-нибудь на трассе выкинем его из машины, а? У тебя, я видел, в бардачке леска была, достань, я пока займусь.

Лежащий на полу ухитрился каким-то образом громко заскулить и даже попробовал изогнуться на полу дугой, но Демидыч спокойно поставил на него ногу и придавил маленько. Тот затих.

– Может, он чего заявить хочет? – предположил Миша.

– А хрен его знает! Хочет, так пусть заявляет.

– Так ты ж ему пасть освободи. Не целиком, а так, маленько, чтоб только понять.

Володя оторвал пластырь и тут же поднес к носу кулак. Мужик немедленно с готовностью закатил глаза – значит, научен. Володя пальцем оттянул его губу и увидел, что передних зубов мужичок лишился. Посмотрел на Мишу:

– Чем это ты его?

– А чего он меня укусить хотел? – наивно спросил Миша и показал кулак с небольшой ссадиной на средней костяшке.

– Тоже верно, не кусайся, – рассудительно заметил Демидыч и пнул мужика: – Говорить будешь или выкидываем?

– Шкагу…

– Надо понимать: скажу, – объяснил Миша.

В течение пяти минут они выяснили все, что хотели, ибо травмированный представитель измайловской братвы обожал бить свои жертвы, но оказывается, имел низкий собственный болевой порог. Значит, исходя из этих условий, ему и следовало всегда действовать в стае, а уж коли вышел в одиночку, постарайся не попадаться. Такой запоминающийся урок преподали ему в джипе, после чего он охотно выложил, кто и зачем его сюда послал. Задание он получил от Сени Круглого, тот назвал марку машины, цвет и номер. А кто в ней и зачем все это, Федю не касалось. Он свое дело сделал, через двадцать минут братва подхватит его вон там, возле леска… Тут и ходу-то десять минут.

– Для тебя уже все в прошедшем времени, запомни, – строго сказал Демидыч, а Миша подтвердил суровым кивком. – Если повезет – сядешь. Ну а нет – извини.

И Володя вышел из машины, чтобы встретить возвращающегося Турецкого.

– Все в порядке, Демидыч?

– Да, можно сказать.

– Тогда поехали, – не стал уточнять Турецкий. – Грязнов на месте? Ладно, едем, я по дороге позвоню ему.

Под охраной Володи Демидова Турецкий мог чувствовать себя в полной безопасности. Ему и в голову не пришло бы теперь вертеть во все стороны головой, ожидая погони. А вот Демидыч был настороже, и когда они проезжали поворот к стройке, за которой виднелся лесок, он немедленно обратил внимание на заляпанную по низу грязью «бээмвуху», застывшую на обочине, но, едва они проехали, тронувшуюся за ними. Эта машина сопровождала их почти до Садового кольца, а после исчезла из поля зрения.

ЧТО СЧИТАТЬ ПОСЛЕДНИМ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕМ?

Нападение на Турецкого в районе Ярославского шоссе показало Грязнову, что противоположные силы активизировались. Быстро выслав на место аварии оперативную группу во главе с Яковлевым, он тут же разыскал Кистенева и назначил ему встречу в саду «Эрмитаж». Таганский авторитет попробовал было взять на голос, но Грязнов предложил ему, во избежание очень крупных неприятностей, прибыть немедленно. Тон начальника МУРа подсказал Алексею, что дело действительно может запахнуть керосином, и, побазарив для порядка, согласился.

Грязнов позвал Николая Саватеева и предложил сходить на пару в садик напротив Петровки, 38, выпить по бутылочке пивка. Для порядка прихватили с собой и нескольких оперативников.

Кистень с двумя охранниками приехал на шикарном «мерседесе». Втроем прошли в парк, но тут им преградили дорогу трое же крепеньких мужичков, из-под распахнутых курток которых выглядывали ремни пистолетных сбруй. Кистеневу предложили пройти к пивному павильону, где его ждут, а его браткам посоветовали немного погулять, подышать свежим воздухом. Популярно объяснили, что никаких эксцессов не будет. Разговор произойдет с глазу на глаз. Кистенев подумал и согласился.

Погода была хоть и без дождя, но мрачная, давящая. Народу в парке в середине рабочего дня почти не наблюдалось. Кистенев вошел в павильон и увидел Грязнова, который, отставив бутылку, пошел ему навстречу и предложил прогуляться по аллейкам.

– Значит, так, Кистенев, блатную «музыку» свою оставь, поговорим как нормальные люди и нормальным языком. У меня к тебе, по твоей вине, накопилось несколько вопросов. Я буду спрашивать, а ты отвечать. И учти, это не столько мне, сколько тебе самому надо. Поймем друг друга, выпьешь пивка и отправишься домой, ну а не поймем, извини.

– Только пугать меня не надо, Грязнов.

– Я не пугаю, я ближайшую перспективу обрисовываю. Чтоб потом между нами не было неясностей. Чьи сегодня на МКАДе у Ярославки напали на серого «жигуля»?

– Не слышал. Не мои – точно.

– Чем докажешь?

– А ты их возьми да сам спроси. Вы спрашивать умеете. Мне Афоня рассказал.

– Я предупреждал. По бюллетеню он у меня не получит. Наркота была твоя?

– Нет, ее нужно было отдать.

– Кому?

– Грязнов, не пытай, все равно не скажу. Да и не знаю. В нашем деле лишнее знать опасно.

– Полина ушла по тому же адресу?

Кистенев испытующе поглядел в глаза Грязнову и промолчал.

– Ясно с этим вопросом. Мы нынче взяли нескольких рязанских волков. Пошарили и нашли кое-что. Так вот, получается та же марка и та же консистенция. Из одного мешка. Что скажешь? Экспертиза в таких делах ошибки не дает.

– Ну вот видишь, какой ты догадливый.

– Это хорошо. Там, в Сокольниках, база у них есть. Под тобой?

– Нет. Измайловская братва.

– А район-то вроде твой. В чем же дело?

– Так получилось.

– Понятно. Все никак не поделите. А у измайловских кто сейчас в фаворе?

– Круглый.

– А ведь и твои братки с рязанцами контачили. Они же не могли помимо твоей воли.

– Это когда было!

– Да как же! Мы ж твоих взяли на наркоте.

– Так и отпустили уже.

– Но – поговорили, Кистенев. Теперь еще девица на твоих повисла. Вот ведь какая нехорошая история получается. Прямой смысл тебе есть сообщить мне, в каком направлении искать.

– Своя голова дороже, Грязнов. А насчет девицы надо доказать. Мало кто чего говорил! Пустой базар.

– Боишься, значит. А чего вы на сходняке своем о Чехове рассуждали?

– Да ты же и сам все знаешь, чего спрашивать?

– Ох, Кистенев, – вздохнул начальник МУРа, – крутишь все, темнишь, а не понимаешь, что давно засвеченный ты весь – с головы до ног.

– Это кто же меня кидает, ты, что ль?

– Если б я… Вон, Фиму Рафаловича, питерского, хоть и отошел он от братвы, а как замочили… А ведь умный был, дошлый. У тебя тоже, поди, бронированная машинка, как и у него? Так разнесли, что для кладбища ничего не осталось.

– Ты на что намекаешь?!

– Тихо. Ты меня на горло не бери. Я тебе в худшем случае срок припаяю, зато дышать будешь. А Фиме и этого не досталось.

– Да видал я, по телику показывали…

– Значит, так остается мне думать, что если, помимо тебя, измайловскую братву задействовали, то, выходит, лишаешься ты доверия? Сам посуди: наркоту вы потеряли. Была б своя – куда ни шло, а за хозяйскую ведь платить надо, а там сумма! С рязанской охраной «Юноны» дружбу водили, дела делали. Те под суд пойдут, твоих потянут. Тебе впору просить, чтобы я тебя от твоих же спрятал. Вот какие дела, Кистенев. А заказчика твоего мы днями возьмем, рядом уже. Так он первым тебя же и продаст. Говори фамилию.

– Не знаю, Грязнов. Анатолием его зовут… А! – и он грубо выругался. – Анатолий Валентинович. Но я с ним не виделся. По телефону.

– А чего тогда боишься? Может, тебя на арапа взяли!

– Не надо. Кому положено, тот знает.

– А он не адвокат, часом? Тут один какой-то мне названивает, свиданку с охранниками, что у меня отдыхают, требует.

– Как вы мне надоели все, Грязнов! – с отчаянием почти прорычал Кистень. – Уйти бы от вас на край света, чтобы…

– Ладно, – хлопнул Грязнов его по плечу, – зайди пивка попей и действительно отваливай-ка ты отсюда, пока жив.

Проходя мимо павильона, Вячеслав Иванович кивнул Саватееву, наблюдавшему за ними в окно, и пошел к выходу из «Эрмитажа».

А Кистенев вошел в павильон, пробежал глазами по стойке и попросил фляжку с дагестанским коньяком и шоколадку. Отошел в сторону, отвинтил крышку и единым духом вылил весь коньяк в горло. Конечно, из стакана было бы сподручнее, но не хотелось лишних движений. Все равно те же двести пятьдесят граммов. Отщипнул от шоколадки и ушел, оставив ее на столике. Он готов был проклясть себя за имя, вылетевшее изо рта. Почему сказал? И не мог ни понять, ни путем объяснить. Но Леха даже не догадывался, что именно этот недолгий разговор с начальником МУРа через очень короткое время спасет ему жизнь…

В этот же день, в районе десяти утра, по красивой лесной дороге, ведущей в пансионат «Солнечный восход», проехал потерханный сорок первый «Москвичок» и остановился у чугунной кованой решетки, за которой виднелась аккуратная аллея, составленная из двух рядов напоминающих небольшие кипарисы разросшихся туй. А между ними ландышами изгибались низкие светильники. Корпуса за деревьями не проглядывали.

Из каменной будки вышел «секьюрити» с короткоствольным автоматом на груди и, кинув по-американски два пальца к черному берету, уставился на приезжего. Из машины вылез нескладный молодой человек в очках и вежливо кивнул охраннику.

– Извините, как мне найти Олега Борисовича?

– А вы кто?

– Вот, – молодой человек полез во внутренний карман пиджака, вытащил целую кипу бумажек, положил на капот автомобиля и отобрал нужную. Протянул охраннику.

Тот взял бумажку, прочитал:

«Олег, как договаривались, направляю к тебе классного спеца по части твоей электроники. На него можно положиться. До встречи. Суров».

– Документ есть?

Охранник раскрыл коричневые корочки. В них значилось, что данное удостоверение личности выдано старшему научному сотруднику Института радиоэлектроники Российской Академии наук Куроптеву Евгению Сергеевичу.

Держа в руке удостоверение, «секьюрити» важно удалился в свою будку, пробыл там несколько минут, и вдруг решетка ворот бодро покатила в сторону, открывая проезд на территорию. Охранник вышел, отдал Евгению корочки и записку и показал: проезжай.

– Парковка справа, стоянка номер три. На другие не залазь, понял?

– Спасибо, понял, – сказал приезжий и сел за руль «Москвича».

Олег Борисович, который числился в этом закрытом заведении, именуемом реабилитационным центром администрации Президента РФ, заместителем главного врача по науке, на самом деле был в свое время довольно известным спортсменом, возглавлявшим даже Федерацию российского бокса. Был он грузным и квадратным, изрядно полысел, но взгляд отличался прежней остротой, да и реакции его мог бы позавидовать любой еще действующий спортсмен.

На территории пансионата находилось два корпуса: один десятиэтажный, построенный в духе сочинских приморских здравниц, – для сотрудников администрации и членов их семей, а второй, трехэтажный, в котором, помимо двух десятков люксовых номеров, располагались собственная сауна с бассейном, массажными кабинетиками, буфетом и прочими необходимыми на отдыхе випперсон, как ныне принято говорить, заведениями. Нечто подобное, но рангом пониже, было и в первом корпусе, так что не страдал завистью никто. Просто доступ в малый дом был для остальных практически закрыт.

Олег вышел лично встретить прибывшего специалиста. Дело в том, что сам он в сложной технике разбирался, мягко выражаясь, плохо. Иными словами, вообще не разбирался. А электроники, особенно в малом доме, было напихано до черта. Еще предшественники постарались. Специальные лифты подавали жратву из буфета прямо в номера, стоило нажать на кнопку. То же самое было и в киноконцертном зальчике, и в бане, и вообще повсюду, поскольку обслуги, как таковой, здесь с самого начала предполагалось иметь лишь необходимый минимум. Тем более что прежде вся она состояла на службе в Комитете госбезопасности. А кому охота собственноручно заполнять досье на себя!

Специалисты, обслуживающие сложную технику, не видя для себя никаких перспектив и получая мизерную зарплату, переходили в разряд уборщиков территории, увольнялись, спивались. А новая публика, своими запросами ничуть не отличавшаяся от прежней, да к тому же добавившая к обычным развлечениям немало изысков, желала на отдыхе оставаться наедине со своими девицами, которые исполняли, в зависимости от нужды, роли официанток, массажисток, просто сексуальных партнерш, и не терпела лишних незнакомых людей. Все здесь достаточно хорошо знали друг друга, доверяли и с интересом могли принять в свою компанию разве что умело обученную какую-нибудь гимнасточку, обаяшку топ-модель или грамотно работающий кадр из школы бальных танцев. Иногда в маленьком зале проходили показательные выступления, после чего девицы получали заманчивые предложения, и некоторые оставались, устраивая, таким образом, свое возможное будущее. Вот как раз эта сторона дела, его «научная постановка» и лежала тяжким бременем на плечах бывшего неоднократного союзного чемпиона. Наука – она везде требует жертв, а тут особенно. Надо было соответствовать требованиям высоких гостей, но больше – их вкусам.

Олег пожаловался как-то, что техника постепенно ветшает и скоро придется нанимать телок из соседнего поселка, которые будут разносить подносы по этажам. Посетовали, посмеялись, а кое-кто и пригрозил, что башку открутит, если сорвется привычный ритм реабилитации после трудных праведных дел. Суров, обещавший при случае помочь страдающему заму по науке, неожиданно нашел такую возможность с помощью Стаса Аленичева. Женя Куроптев был действительно классным специалистом, а спецотдел, в котором он трудился в Институте радиоэлектроники, занимался разработкой именно специальных средств, которые принимали на вооружение опять-таки специальные службы. Поэтому вранья тут никакого не было – проверяй где и у кого хочешь. Техника же, собранная в пансионате, была настолько примитивна по сравнению с той, которую конструировал Женя, что о каких-то трудностях и речи не было.

Олег провел специалиста по всем этажам, по всем номерам и закоулкам, показал, где что находится, объяснил степень важности того или иного помещения и наконец оставил его в покое, сообщив, когда его позовут обедать.

Перед выездом Женя, естественно, имел довольно долгую и подробную беседу со Станиславом, с которым ему приходилось встречаться по делам службы довольно часто. Поэтому, едучи сюда, Женя заранее приготовил все, что ему могло понадобиться в процессе быстрой и продуктивной работы. После осмотра здания он понял, что все, вызывавшее жалобы хозяина, – обычные семечки. На ремонт и некоторые усовершенствования уйдет несколько часов. Гораздо важнее для него было выполнить поручение Аленичева. Тут требовалась и изрядная доля выдумки, и особая оперативность, поскольку привлекать к своей работе чье-либо внимание вовсе не входило в его планы. Причем Олег предупредил его, что сегодня, то есть во вторник, гостей можно не ожидать, но завтра они обязательно появятся. Сегодня, помимо похорон вице-премьера Нечаева, имеет место быть продолжительное совещание у президента, а затем в кабинете министров. В такие дни обычно заканчивают работу очень поздно и на природу особо не рвутся. И без того головы болят. А вот следующий день, как правило, со второй половины дня, – это сплошной отдых и приведение в порядок расстроенных накануне чувств. Поэтому у Жени в запасе имелись практически целые сутки.

Проверив все системы, он написал целый список того, что и где следовало купить, передал Олегу, и тот отправил в Москву гонца исполнять заказ специалиста. А Женя тем временем провел решающую рекогносцировку и немедленно приступил к исполнению задуманного.

Это было веселая работа – монтаж миниатюрных глазков видеокамер в таких местах, куда просто нет ходу человеческой фантазии. Точно так же были распределены «клопы», запись с которых производилась на единую дискетку. А сама она, вместе с записывающим устройством, была спрятана там, куда без особой нужды нормальный человек и не полезет, ну, к примеру, на внутренней стороне крышки туалетного бачка. А снять прибор и сунуть его в карман никакого труда не представляло. После тщательной, кропотливой работы специалиста на завтрашних посетителей могли «смотреть» экраны телевизоров, стоящих в двух «люксах», обычно занимаемых почетными гостями, и в сауне, где в так называемом предбаннике обычно пили и закусывали в перерывах между парилкой, бассейном и «массажными» кабинетами. Тот, кто будет знать расположение «глаз» и «ушей», сможет легко подбирать необходимые ему варианты общения. Но звукозапись – это одно, а видеозапись требовала большей изощренности. И Женя вывел все «глаза» на единое записывающее устройство, которое должно было находиться, к примеру, в багажнике припаркованной неподалеку машины. Он проверил его у себя в «Москвиче» и остался доволен: запись получалась чистой. Словом, ближе к концу дня, когда появился усталый посланец с необходимым электронным грузом, старший научный сотрудник мог совершенно спокойно перейти к официальному заказу.

Утром он продемонстрировал Олегу все, что тому требовалось, написал на бумажке дополнительные указания по эксплуатации, принял в порядке оплаты тысячу баксов – здесь не мелочились, – а в качестве премии бутылку «Наполеона» и отбыл восвояси, обещав Олегу позванивать, поскольку дома он ночует редко, а там, где ночует, телефона пока нет. Они хорошо поняли друг друга. Да и гонорар налогом не облагался.

Женя не боялся, что его тайны вдруг раскроются. Для этого потребовался бы основательный капитальный ремонт всего здания. Или чтоб в тот же телевизор залез специалист его уровня. А где их возьмешь в стране, из которой большинство профессионалов либо уже сбежало за границу, либо вострит лыжи?…

Расставшись с вором в законе, Грязнов вернулся к себе и уселся за стол. Даже лист бумаги и карандаш положил перед собой, чтобы сосредоточиться и более-менее обобщить имеющуюся информацию. Но что-то все время отвлекало, словно он должен был совершить какие-то жизненно важные решительные действия, а вот какие, он не понимал. И это раздражало, мешало вникнуть в суть происходящего.

Позвонил Володя Демидов и сообщил, что они уже в центре и едут с сюрпризом, поэтому хотелось бы, чтобы их встретили у служебных ворот. Больше он ничего объяснять не стал, но Грязнов опять разволновался отчего-то и сам отправился встречать их во двор.

Поворачивая с Садового кольца на Каретный ряд, Турецкий заметил, что Володя ему машет: поезжай дальше и направо. Ну правильно, нечего тут, у главного входа, болтаться. Но он был не на шутку удивлен, когда увидел у служебного въезда Грязнова, встречающего их небольшой караван. «Неужели еще что-то случилось?» – мелькнула тревожная мысль. Но заметил точно такой же вопрос и в глазах Славы.

Отгадка явилась немедленно в лице вынутого из джипа, в буквальном смысле слова, и поставленного на ноги странного субъекта в замурзанном длинном плаще и дурацкой шляпе, будто найденной в мусорном бачке. А когда Володя показал и целлофановый сверток, содержимое которого было понятно с первого взгляда, Турецкий невольно поежился от холодка, который пробежал по его спине, и заметил, что точно так же отреагировал и Грязнов.

– Он нам тут кое-что рассказал, – строго посмотрел на связанного мужика Демидов, – но мы с Мишей решили, что знает он гораздо больше. И наверняка захочет поделиться с вами. А подарочек этот вам, – посмотрел он на Турецкого, – знаете от кого? От Сени Круглого. Вот он, – ткнул пальцем в связанного, – уверяет. А сам он простой исполнитель. Куда его теперь, Вячеслав Иванович?

– Давайте заводите его во внутреннюю, там Пустовойт вовсю трудится, ни минуты передышки, – вздохнул Грязнов и вспомнил, что, собственно, и сам уже вторые сутки без сна. Может, поэтому башка так туго соображает?… – Он в СИЗО, – объяснил Турецкому. – Я Виктору своих оперативников дал, чтобы быстрей раскочегарили этих рязанских патриотов. Давай, поднимайся ко мне, а я сейчас оформлю бомбиста и тоже поднимусь.

В приемной Грязнова ожидал Коля Саватеев, увидев Турецкого, поднялся.

– Как житуха, Коля-Николай?

– Да вот Владимир Михайлович звонил, говорит, что в той перевернутой машине никого уже нет – или свои увезли, или сами убежали, а «девятка» эта…

– Числится в угоне, – опередил оперативника Турецкий.

– Точно так, Александр Борисович. Догадались?

– Девяносто девять попаданий из ста, Коля. Обычное дело.

– Артистку, значит, похоронили?

– Опустили, Коля, – Турецкий показал пальцем в пол. – А прах ее уедет, говорят, в Ригу… Вот же, твою мать!

– Чего это вы? – изумился Николай.

– Да это я… себе самому. Опять успокоился. Сколько раз дурака учили, а все не на пользу.

Появился Грязнов и жестом пригласил обоих в кабинет. Тут же снял телефонную трубку.

– Иосиф Ильич, Грязнов говорит, здравствуй. Привезли одного деятеля и кулек при нем. Его оформляют внизу. Будь любезен, подойди, пусть он поиграет на твоем пианино, а кулек тот забери, прикинь пальчики, в общем, чего я объясняю, сам знаешь. И акт мне на стол… Ну, что скажешь теперь, Саня? – посмотрел на друга и кивнул Николаю. – Достань там… Есть, по-моему, разок нюхнуть.

Тот вынул из нижнего отсека книжного шкафа бутылку, в которой оставалось граммов сто коньяку. Грязнов сам встал и принес три рюмки. Разлил поровну и сказал назидательно:

– Ему, – показал пальцем на Турецкого, – нужно, мне – можно, тебе – в порядке исключения. Со спасеньицем, счастливчик, – мрачно сказал Турецкому и выпил. – Володя мне уже успел рассказать, как ты ловко уделал тех, на трассе. А тут оплошал, Саня. Ну, пей, раз в рубашке родился.

– И главное, он мне ничего не сказал! – огорченно ответил «важняк».

– А что бы изменилось? Разве что разнервничался бы.

– Нет, я все-таки не пойму, зачем им это было нужно?

– Кому – им?

– Это отдельный разговор.

– Николай, – повернулся Грязнов к оперативнику, – сделай милость, убери все это к чертям собачьим, а как Володя появится, заходите оба. Ну, слушаю, Саня.

Турецкий пересказал диалог с Анатолием Валентиновичем, описал его внешность, добавил несколько наблюдений и на Ново-Кунцевском, а закончил все тем же вопросом: на кой черт им нужно было устраивать нападения, бомбы подвешивать и одновременно вести переговоры?

– Фамилия этого деятеля, если память не изменяет, Лысов. Мы ведь говорили с тобой об адвокате с такой фамилией?

– Да, – кивнул Грязнов. – Могу тебя успокоить, в Московской городской коллегии такое лицо числится. Подробнее о нем тебе скажет Модест Петрович. Ты же виделся с ним на кладбище, он ничего не говорил?

– А когда там было? Даже на твой звонок отреагировали так, будто я невесть что неприличное сотворил. Говоришь, раскопал что-то?

– А я как раз перед этим был у Кости, вводил в курс дела. И понял, что наш с тобой старший товарищ подключил к Модесту еще какие-то ему одному ведомые силы. Но карты свои не раскрывает. И не надо, наверное. Словом, Борискину есть что сообщить и по твоим питерским фигурантам, и по нашим киллерам, и вообще. Так что остается только ждать. А пока послушай меня и давай попробуем вместе сделать кое-какие выводы.

И Грязнов, в свою очередь, передал Турецкому эпопею рязанской операции, подробности ареста Мариам и ее супруга и в конце рассказал о недавней встрече с воровским авторитетом Алексеем Кистеневым.

Сопоставляя теперь известные им факты, они могли обозначить главные моменты как-то уж очень активно развернувшихся в последние сутки событий.

С большой долей уверенности уже можно было предположить, что преступные группировки, как таганская, так и измайловская, скорее всего независимо друг от друга, выполняют поручения какой-то более важной силы. Таганские, по сути, только следили, догоняли. А измайловские сразу перешли к активным действиям: увезли Скибу, напали на следователя, устроили взрывоопасную ситуацию. Кистенев – причем весьма неохотно – назвал Анатолия Валентиновича. Тот, в свою очередь, уже следил за Александром на похоронах Нечаева, даже предложил сотрудничество, как бы избавляя Турецкого от возможных крупных неприятностей. А «неприятности» тем временем продолжались. Причем тут же. И в то же время этот юридический деятель с кагэбэшным подходом и полковничьей внешностью готов был, правда при определенных условиях, ответить если не на все, то на главные вопросы Турецкого, одновременно очень специфически отреагировав на предположение, что он «не тянет» на главного заказчика. Но, видимо, так оно и есть.

Дела Нечаева и Дайкуте связаны между собой. Прямо или косвенно – это второй вопрос. Исполнители, коим было поручено устранение ненужных фигур, основательно наследили. Значит, и уровень их недостаточно высок. Прикрывала их, вероятно, братва из оргпреступных группировок, что указывает, в свою очередь, на их прямую связь. Рязанских патриотов определенные силы ринутся отмазывать. За этим, кстати, можно будет проследить уже сегодняшним вечером, послушав и понаблюдав по телевизору, какие очередные истерики вспыхнут в нижней палате парламента по поводу «новых бесчинств» – и, разумеется, никак иначе – силовых структур. Убийство Дайкуте остается пока под вопросом, хотя мотив мести не исключается. Лысов откровенно демонстрирует, что берет на себя некую ответственность в случае «разумного» решения следствия ограничиться арестом конкретных исполнителей. Можно предположить также, что он уполномочен на ведение подобной торговли иными, более могущественными силами. Их давление, видимо, ощущает на себе даже председатель правительства, иначе не стал бы оговариваться: «если не сломаете себе шею». На эти силы намекал и Суров при разговоре с Меркуловым. Не исключено, что именно эти силы поручили Лысову провести определенную работу со следователем Турецким. Влад Суров сообщил, что Анатолий Валентинович является доверенным лицом Белецкого, от которого, кстати, и привозил квоты на поставки сырой нефти за границу. Вор Кистенев смертельно боится Анатолия Валентиновича. Вот вам и главный исполнитель высшей воли, он же – посредник заказчика. Такой вывод напрашивается…

– Слушай, Славка, а может, мне сейчас взять да позвонить этому хрену? И вот так запросто спросить: у тебя что, правая рука не знает, чем занимается левая? Да какие же после этого с тобой, мудаком, дела можно иметь, а? Как смотришь? А он, между прочим, очень характерно отреагировал на мое предположение, что Айну удавили за то, что она ему отказала… в домогательствах, так сказать. Думал, он меня схавает вместе с дерьмом – такой взгляд кинул! Ну так что, звонить? Он ведь приглашал, телефон, сказал, знаете.

– Ну а какой может быть риск? Но не перегибай палку. Жизнью нужно дорожить. Хотя бы как памятью. Твои же слова, кстати.

– Точно, – решил, наконец, Турецкий. – Сейчас найду его номер и позвоню. Давай запишем наш с ним разговор, может, пригодится. Но для него я все еще в раздумьях, я никак не решусь. С одной стороны, давит долг перед Родиной и указ президента, а с другой – забота о личном благополучии и здоровье семьи.

Александр Борисович достал из кармана блокнот, нашел нужную запись и набрал телефонный номер. Грязнов, предварительно заперев кабинет, чтобы не помешали, нажал клавишу записи и включил громкую связь.

– Вас слушают, – раздался через короткое время сухой и бесстрастный голос, словно говорил робот.

– Я говорю с полковником госбезопасности Лысовым?

– Все шутите, Александр Борисович?

– Ну какие у меня шутки! Вы же свою фамилию при встрече назвали, а потом я вспомнил, что вы спокойно отреагировали на это звание. Это у вас шутки странные.

– В каком смысле?

– Ну вообще-то, отбросив всякие ненужные подробности, я полагал, что разговариваю как минимум с ответственным человеком. В смысле отвечающим за свои слова.

– И что же? У вас появился повод усомниться в этом? – без всякого удивления спросил Лысов.

– Ну а что бы, к примеру, подумали вы, если б я сделал вам предложение подобного рода, а затем, как бы для страховки, вставил в задницу запал? Или в шутку гранату в ширинку сунул, как?

– Ах, вы вот о чем! – послышался странный смешок, словно заскребли по ржавому железу. – Последнее угадали. Действительно, шутка. Вы покажите эту игрушку эксперту, он сразу определит – муляж. Вы ведь со службы звоните? Я по номеру вижу.

– А вот тут вы врете, никакого номера у вас не высвечивается. Об этом уж я специально позаботился. Муляж говорите? А зачем? Цель-то у вас какая?

– Стимул. Чтоб мозги быстрей вертелись. Но вы – молодец, сразу обнаружили. Выкиньте это все в помойку. Ну так чего звоните-то? Только из-за этого или уже решились, что ли? – В голосе послышалось превосходство угадавшего намерения и легкая по этому поводу насмешка.

– Да вот теперь и нет. Уж совсем было хотел, а сейчас вынужден думать, действительно ли я имею дело с серьезными людьми. Или с фиглярами из одной разогнанной в свое время конторы.

– Ну что ж, думайте, – без всяких эмоций ответил Лысов. – У вас пока есть время. Не густо, но есть.

И раздались короткие гудки. Вот же какая сволочь!

Грязнов ринулся к телефону.

– Иосиф Ильич, ты посмотрел?… Ну?! Понятно. Но акт ты мне составь. Пальчики, пальчики! – Бросил трубку. – Именно так. Отлично сработанный муляж. Эксперт и сам поначалу усомнился. Все сходится – и вес, и форма. Вот же мерзавцы какие! Но тому охламону все равно не повезло. Шутка шуткой, а в машину-то он чужую залез.

– Ну и чем закончится? Морду набили и штраф возьмут. Ты же сам знаешь. Допроси да отпусти на все четыре стороны, – хмуро посоветовал Турецкий. – А что, может, и в той «девятке» тоже мне муляжом грозили?

– Вячеслав Иванович, к вам пришли, – сообщила секретарша по внутренней связи. Грязнов поднялся, открыл дверь. Вошла целая компания – Яковлев, Саватеев, Борискин и Демидыч. Последний имел несколько смущенный вид. Ясно почему.

Когда все расселись, Грязнов объяснил причину Володиного смущения, а улыбки присутствующих вежливо отмел в сторону, похвалив Демидыча за быстро и красиво проведенную операцию по задержанию «шутника». И за то, что шум сразу не поднял, не превратил все в насмешку. Демидыч после этого воспрял духом и степенно удалился.

Яковлев повторил то, что было уже, в общем, известно. Машина ворованная, объявленная неделю назад в розыск. Но теперь, после аварии, восстановлению не подлежащая. Куда девался экипаж, никто не знает. Свидетелей не было. Внутри сняли следы пальцев, но толку от них, по всей видимости, никакого не будет. Разве что оставить их на будущее. Впрочем, пока их проверяют по картотеке, может, где и всплывут. Словом, тухлая история.

А вот Модест Борискин пришел с хорошим уловом.

– Вы так и бросили Черныха, Модест Петрович? – спросил Турецкий.

– Зачем же! С ним работает Андрей Костин, из Управления по борьбе с экономическими преступлениями. Он, знаете ли, ревизор не только по профессии, но и по духу. Зверь! Петр Герасимович никак не ожидал подобной проверки. Так что за этот участок можно быть спокойным. Ну а теперь информация по другим интересующим нас вопросам.

Турецкий мог быть доволен: служба поработала. Если говорить коротко, а к этому был расположен и Борискин, присутствие некоей неразлучной троицы Серафимов – Новиков – Копер было зафиксировано во время активных действий в Приднестровье. Принимали участие в противозаконных операциях сепаратистов, числились в составе диверсионной группы известного своей жестокостью по отношению к захваченным в плен молдаванам капитана Копелевича. По фактам зверств во время террористических рейдов по правобережью Днестра были заочно приговорены Верховным судом Молдовы к смертной казни. За неоднократное хищение оружия и боеприпасов Серафимов и Копер были осуждены военным трибуналом Приднестровской Республики к трем годам, но бежали из-под стражи. Считается, что им помогли совершить побег их друзья из отряда Копелевича.

Косвенные свидетельства имеются по поводу их участия в событиях конца сентября – начала октября на стороне защитников Белого дома. В ноябре девяносто третьего в аэропорту Домодедово была арестована банда рэкетиров, принадлежавших к люберецкой ОПГ. Двое участников банды подозревались в кровавых злодеяниях, которые они совершили, якобы защищая Белый дом. На самом деле они вели огонь из снайперских винтовок по толпе безоружных москвичей, провоцируя взрывы ненависти к осажденному Верховному Совету. На допросах им пришлось сознаться, правда все это так и не стало достоянием широкой демократической общественности. И по понятным причинам подобного рода факты не были нужны новой государственной пропаганде.

Но помимо этого всплыло немало и других любопытных фактов участия некоторых именовавших себя истинно патриотическими общественных организаций и объединений экстремистского толка. И среди других участников провокационных акций были упомянуты некие Серафим, Митроха и Рыжий. Не требовалось больших усилий, чтобы определить их фамилии. Под этими кличками еще в Приднестровье была известна упомянутая троица. Но сразу после октябрьских дней следы Копера и Новикова были потеряны. А против Серафимова, не имея достаточно веских улик, дело возбудить не удалось. Он был замечен позже на митингах, которые устраивала чернорубашечная «Память», но в первые ряды не лез, видимо, довольствовался второстепенными ролями, а позже, в конце девяносто пятого – начале девяносто шестого года, по агентурным сведениям, стал обучать стрелковому делу будущих специалистов охранного дела в «Евпатии». Последние несколько месяцев возглавляет так называемый учебный отряд частного охранного предприятия. Павел Павлович Серафимов, по отзывам, человек жесткий до жестокости.

Вот в таком разрезе.

Грязнов предложил более внимательно изучить списки актива военно-патриотического общества, изъятые оперативной группой при обыске в рязанском лагере. Как-то все это очень близко лежит: стрелковое дело, киллеры, их вольные или невольные помощники – и в Москве, и в Питере, бандитское окружение. Словно все из одного мешка сыплется. Во всяком случае, связь с убийством петербургского вице-губернатора у этих деятелей самая прямая. Так что же, остается теперь заказчик? Не посредник, на роль которого, похоже, имеется кандидат, а именно вершина пирамиды.

Что же касается посредника, то известно: зовут его Лысов Анатолий Валентинович, он член Московской коллегии адвокатов, хотя определенно имеет чекистское прошлое. Официально называет себя заведующим юридическим отделом концерна «Юнона-Русь». И последнее – воры его боятся. Просто отменная кандидатура для разработки.

Турецкий подумал, что Суров мог назвать далеко не все фигуры, скрывавшиеся от «царского» гнева в те трагические октябрьские дни. Очень заманчиво видеть среди белецких, черныхов и прочих ильиных из штаба МВД также и неких опальных чекистов, моментально освоивших криминально-коммерческие профессии.

В общем, вот тебе очередной фигурант, Модест Петрович, а времени у тебя на него уже и нет. Сегодня кончилось, поскольку уже завтра он может перейти от муляжей к оригинальным изделиям.

На том совет у Грязнова и завершился.

Провожая Турецкого, Вячеслав Иванович сказал, что с помощью Юры Смирнова добыл в кадрах Союза кинематографистов хорошую фотографию Полины Скибы, велел ее размножить и разослать по всем отделам и отделениям милиции Москвы и области. Дальше-то ее вряд ли отвезли.

Александр Борисович, в свою очередь, попросил Грязнова отправить полученную от Борискина информацию по Новикову и Коперу в петербургскую прокуратуру на имя «важняка» Петра Григорьевича Щербины. А также заключение экспертизы по поводу того окурка, который был изъят самим Грязновым у подозреваемого Гарифа Умаровича Садекова. Это уже тебе не косвенные улики: похож – не похож. Биология – наука точная.

Начальник МУРа пообещал все сделать без задержки.

УСЛОВИЯ ДЛЯ ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ

Гариф понял, что спекся, когда рыжий мент назвал его Гариком. Значит, шли на него. И вышли в конце концов. Но более страшным ударом стал для него арест Мариам. Поначалу казалось, что менты берут его «на пушку», но когда уже привезли в Москву и выводили из машины, он увидел, что из соседней вышла, окруженная спецназом, его жена, и единственное, что успела, пока ее не заслонили от него широкие спины, это бросить на мужа тоскливый прощальный взгляд. Глаза ее – черные, огромные – все время стоят перед ним. Может, поэтому он не сразу врубился в то, о чем говорил сидящий перед ним следователь.

А говорил он сейчас как раз о том, чем были заняты все мысли Гарифа. «Судьба вашей жены в настоящий момент пока еще находится в ваших руках» – вот что он сказал…

Старший тренер казанской сборной по биатлону влюбился в девушку, едва она переступила порог его кабинета, держа в руках заявление. А через три года, завоевав призовое место на зимней союзной Олимпиаде, она стала его женой. Развал страны наиболее болезненно ударил по спорту, в котором просто отпала всякая необходимость. Талантливые ребята, лишившись любых спортивных перспектив, уходили в рэкетиры, в охрану к воровским авторитетам, быстро набиравшим силу. Никому не нужен оказался и мастер спорта, заслуженный тренер республики вместе со своей супругой-чемпионкой. Впрочем, сам он скоро получил приглашение. Известный казанский вор в законе Ахмет Сабиров предложил ему выехать в Москву и там убрать конкурента из казанской группировки. На все мог согласиться Гариф, влачивший уже в буквальном смысле нищенское существование, но только не на убийство. Ахмет оказался находчивее в аргументации: он приказал доставить к нему Мариам Садекову и пообещал устроить ей ночь бесконечной любви на глазах строптивого супруга. Принял решение не он. Трезво оценив ситуацию, Мариам взяла исполнение заказа на себя. С этого и началось.

Супружеская пара выполнила ряд поручений Ахмета, после чего он сам пал жертвой своих соперников. Но Садековы не остались брошенными на произвол судьбы, их заботливо подобрали казанские из Москвы, представлявшие собой некий симбиоз выходцев из Казани и местных бандитов. Наиболее известным в этой группировке был вор в законе Линар. Понимая, что долго с помощью традиционного рэкета и выбивания долгов не протянешь, Линар отдавал предпочтение легальному бизнесу, основным направлением которого была торговля нефтью и нефтепродуктами и операции с недвижимостью.

Супруги же Садековы были нужны ему для выполнения заказов, поступавших от бизнесменов нового поколения, считавших устранение конкурента наиболее удобным и быстрым способом решения многих финансовых проблем. А чтобы исполнители не сорвались с крючка, а заодно и не растеряли профессионализма, казанский авторитет отправил их под крыло Серафима, давнего своего кореша, успевшего побродить по белу свету и осесть, наконец, в рязанско-касимовских краях. Серафим как был, так и остался мужиком суровым: ему что свой, что чужой – без разницы. Он не был кровожадным, просто он ни с кем не считался и ни кого не считал за людей. И даже тех, кто прошел с ним огни и воды, что называется, при малейшем сомнении убирал без всякой жалости.

Так, собственно, и случилось во время последнего дела в Петербурге. От питерских казанцев он получил весточку, что двое его бывших подельников, похоже, скурвились и завязывают. Перед отъездом Садеков получил строжайший наказ: использовать в деле обоих, а затем убрать. Неисполнение? Такого просто и быть не могло.

Мариам давно уже словно окаменела душой, но работала профессионально. Гариф разрабатывал операцию и заметал следы. Не успели прийти в себя после Питера – новый заказ, похлеще предыдущего. И тогда Мариам поклялась: это – последний. После чего Гариф стал настойчиво искать пути, чтобы вырваться из этой паутины. Денег теперь было достаточно, виз в ближайшее зарубежье не требовалось, а там можно было бы пересидеть какое-то время и подготовить уход подальше. Но… Случился прокол. В связи с арестом Серафимовых охранников в Москве в отряде поднялась легкая паника. Если отберут у «Евпатия» лицензию, чем тогда заниматься, опять в рэкет, что ли? А в других охранных предприятиях и своего народу хватает, лишние ни к чему. Серафим заподозрил Гарика.

В целях конспирации Садековы жили в городе. Но Серафим считал, что для пользы дела один из этой парочки должен находиться при нем постоянно. А кто – решайте сами. Вот и сидел Гариф в казарме, рассчитывая выбрать однажды удобный момент, чтобы уйти, подхватить жену и исчезнуть. Но и Серафим не был простаком, постоянно следил за своими кадрами.

Был соблазн уйти сразу после питерского дела. Они уже приготовили вещички, а всем остальным, включая рязанскую квартиру, черт с нею, приходилось жертвовать. Гариф вышел на перрон в Вышнем Волочке среди ночи якобы подышать. И народу-то никакого не было – все спали давно. А тут, как назло, из соседнего вагона выпрыгнул тип, в котором Гариф без особого труда признал земляка, татарина. Ни слова не сказал, даже покурить не попросил, видя, как дымит Гариф, но когда поезд тронулся, поднялся в вагон Гарифа и только потом перешел в свой. Значит, не доверяют, ведут уже в открытую. Можно было, конечно, избавиться от него, но Гариф не хотел лишних жертв, их и так уже хватало на шее…

Ну так что, все это рассказывать следователю? Все нельзя, конечно. Но если выборочно, выставляя себя в какой-то степени жертвой обстоятельств, – а как же иначе! И чтоб выглядело чистосердечно… Мариам вышки не дадут – женщина. А как вот самому – тут разве что если окажешь помощь следствию, тогда, может, примут во внимание…

В общем, решил Гариф, надо брать на себя, а жена – она и есть баба, приказал: у нас, у татар, с этим жестко.

– Ладно, я буду говорить, – сказал Садеков. – Но я должен быть уверен, что мое признание облегчит участь жене, которая виновата только потому, что слепо подчинялась мне.

– Ставлю вас в известность, что для удобства нашей дальнейшей работы ваши показания, согласно закону, я записываю также и на магнитофон.

– Валяйте, я не возражаю. А как насчет жены?

– Окончательно решать будет суд, но мы, со своей стороны, обязательно отметим, что вы чистосердечными признательными показаниями оказали существенную помощь следствию. В новом уголовном кодексе есть статья об этом – шестьдесят первая. Если это окажется так на самом деле. Итак, я вас слушаю.

…Турецкий сидел у Меркулова и вместе с хозяином кабинета с иронической усмешкой слушал гвалт, несшийся с экрана телевизора: шел репортаж с вечернего заседания Государственной Думы.

Поначалу почтили минутой молчания память почившего вице-премьера и сразу перешли к неотложным государственным делам. Альфред Николаевич Басов давал пояснения к отдельным статьям будущего бюджета, первый вариант проекта которого лежал на столах перед думцами. Все шло мирно и тихо. Относительно, разумеется, поскольку почти каждая строка проекта встречала резкий отпор со стороны законодателей. Но это обычная картина, ничего нового тут не было. Диктор прерывал показ собственными комментариями. И вдруг все сразу изменилось. Резко сменил интонацию и сам диктор – известный заангажированный политический обозреватель, в его голосе требовательно зазвучали нотки хорошо оплаченного гнева: еще бы, в кои-то веки появилась вполне реальная возможность вылить полный ушат «народного негодования» на правоохранительные органы, переставшие уже окончательно считаться с какими бы то ни было правами человека, если о таковых есть еще реальная возможность рассуждать в нашем тоталитарно-мафиозном обществе, где ценность обыкновенной человеческой чести… не говоря уже о самой жизни… где отсутствие закона диктует…

– Ну вот, – заскучал Меркулов, – и как им всем, право, не надоест! Одно и то же!… Посмотри, Саня, может, по другим программам можно посмотреть, а не слушать этого трепача?

Турецкий пощелкал пультом. Нет, на остальных программах пока изгибались в сексуальных позах немолодые певички, трещали выстрелы рейнджеров и чернокожих бандитов, рассказывали анекдоты про жителей Крайнего Севера… Словом, страна жила обычной своей жизнью, настраивалась на уютный домашний вечерок где-нибудь в Санта-Барбаре. Пришлось вернуться.

Обозреватель теперь комментировал за кадром. А на экране шел митинг, ничуть не меньше. Представитель либеральных демократов в Думе, известный своими непристойными выходками, стоя теперь на трибуне и размахивая кипой каких-то бумаг, требовал немедленно вызвать сюда, на заседание, министра внутренних дел и заставить его дать полный отчет по поводу антизаконной карательной операции в Рязанской области. Далее перечислялись жертвы среди мирного населения, которые пробовали остановить движущиеся внутренние войска. Оратор призывал депутатов прекратить обсуждение никуда не годного бюджета, объявить импичмент правительству, а самим депутатам разъехаться по своим избирательным округам, чтобы уже завтра с утра поднять на митинги протеста широкую патриотическую общественность. Правительство в отставку!… «Ну и ну!» – мрачно прокомментировал Константин Дмитриевич.

Обрюзгший от сознания собственного величия уже другой представитель, от компартии, не был столь категоричен, как его предшественник. Конечно, проект бюджета, представленный правительством для первого чтения, никуда не годится – это фикция и глупость, и говорить тут не о чем. Что же касается беспрецедентной акции МВД, то двух мнений тоже быть не должно: задержанных надо немедленно освободить, а лиц, виновных в нарушении прав человека, привлечь к ответственности.

«Я не знаю, какие аргументы будут нам выдвинуты, какими интересами руководствовались преступники в милицейской форме, проводя эту антиконституционную акцию, но в нашем и без того нестабильном обществе подобные деяния не должны оставаться ненаказанными! Предлагаю избрать комиссию, которой поручить досконально разобраться в этих безобразных фактах и в самое ближайшее время доложить Государственной Думе о своих требованиях правительству и президенту».

– Вот же как! – снова с видом библейского мудреца констатировал Меркулов. – Это известно: книги я не читал, но она… как это?

– Говно. Как! Ты еще спрашиваешь. А всего и арестовали-то двух убийц да двух наверняка отпетых уголовников.

– Именно поэтому! – воскликнул Меркулов. – Ты уверен? Наверняка! А вот они этого не знают!

– Нет, конечно… ты, как всегда, прав, Костя. Славке надо было не заниматься самодеятельностью, а просто пойти в эту Думу, построить депутатов в одну шеренгу и громко скомандовать: «Взяточники и бывшие уголовники! Два шага вперед!» Ну а дальше, как уж там получится. Ты куда катишься, Костя? Я ведь уже сказал сегодня Михееву, что убийцы схвачены. Так что самодеятельностью тут и не пахнет. А Виталий Сергеевич, к твоему высокому сведению, отреагировал просто: «Вот как надо работать!» Тебе мало этих аргументов? Тебе нравится ходить на поводу у этих… извини за выражение… А, ладно, не стану оскорблять твой слух эпитетами.

– Ты сказал! А ты сумел это доказать?

– Вообще-то ты немного прав. Но – самую малость. Потому что мне часа полтора назад позвонил Витя Пустовойт и сказал, что Садеков сделал чистосердечное признание. А теперь, Костя, можешь и ты не дрожать, слушая крики этих… деятелей. Успокойся, я же обещал не выражаться.

– Знаешь, хоть ты мне и друг, но позволяешь себе… Извини! Ну хорошо, убийцы. А остальные?

– Остальных тоже двое. Один проходит по разработке Борискина, это некто Пал Палыч Серафимов, осужден в Приднестровье, бежал из-под трибунала. А другой – может, ты помнишь, хотя вряд ли, – он проходил свидетелем по делу об убийстве лидера чеченской ОПГ Хаджи. Тогда удалось отвертеться. Но на этот раз у него обнаружены и наркота, и незарегистрированное оружие. Так что дело тут не в антипатриотизме, а в обычной уголовщине. Чеченцы, кстати, давно за ним охотятся. Это наш суд не сумел установить его вины, а они чикаться долго не будут. Я уж предложил ребятам такой вариант: будет наш патриот права качать, объявить ему, что переводим его с Петровки в «Бутырку», в ту камеру, где у нас чеченцы томятся. Вот и пусть сам принимает выгодное для себя решение.

– Господи Боже мой, – вздохнул Меркулов и потер ладонями лицо, будто правоверный мусульманин на молитве, – до чего же мы дошли!

– Я сочувствую твоим страданиям, Костя. Но ты сам знаешь, что там творится. И я полагаю, что, когда Николаеву придется стать перед выбором, он из двух зол выберет – что? Ну конечно, третье: продаст их всех с потрохами. Потому что от наркоты и оружия он станет отбрехиваться до конца, а все эти «бывшие» будут ему всячески помогать. В «Бутырке» же никто не спасет… Я думаю, что приднестровские ребятки тоже не откажутся принять у себя Серафимова, если мы скажем им, что он у нас. Я уже не говорю о молдаванах, которые вынесли ему свой смертный приговор. Да они после этого, Костя, на любой срок на милой родине пойдут, лишь бы – дома. А Бог тут, кстати, ни при чем. Утверди Дума нужные стране законы, а не базарь по любому случаю, не требовалось бы и нам и тому же Славке идти на жесткие меры… Так что, если тебя начнет терзать наше руководство, держи за пазухой эти аргументы.

Зазвонил телефон. Меркулов снял трубку, поздоровался и скосил глаза на Турецкого.

– Кто? – спросил «важняк» шепотом.

– Уже, – печально кивнул Меркулов, закрыв ладонью микрофон. – Сам вызывает… Хорошо, я сейчас подойду. Слушаюсь… Ну вот, как говаривала Шурочка, про вовка промовка, а вовк тут как тут. Сиди смотри в ящик, потом расскажешь, чем кончилось, а я, видно, на «ковер». Судя по тону. Кажется, его уже накачали сверху…

Ждать пришлось долго. Турецкий оставил Меркулову на столе записку: «Я у себя» и ушел знакомиться с показаниями: протоколы в девятом часу привез ему Пустовойт. Вид у Виктора Ивановича был измученный. Поэтому Турецкий пожалел его и отпустил спать: полутора суток хватит и не такого «богатыря» уложить. А сам засел за процессуальные документы.

Почти без всякого интереса прочитал о «покушении» на себя. Федя, он же Федор Васильевич Бураков, лицо временно нигде не работающее и проживающее на Пятнадцатой Парковой улице, выполнил поручение, данное ему его приятелем, – подвесить штуковину к выхлопу «жигуля», а конец лески закрепить у стены. В джип завело любопытство, красть не хотел, только посмотреть, за что сильно пострадал физически. Больше ничего сказать не может. Ниже была записана фамилия «приятеля», его домашний адрес.

Ну пусть переночует в СИЗО, а утром ему действительно надо будет дать под зад. Пользы никакой. А вот приятеля надо взять на крючок.

Иван Порфирьевич Синицкий, пересидев очередные сутки в тюрьме, пришел к выводу, что Гарика со шлюхой он все-таки видел.

Сразу после допроса Гарифа Виктор Иванович вызвал ее. Объявил о решении мужа, поразмышлял вслух на эту тему, посочувствовал людям, попавшим, помимо всяких обстоятельств, еще и по собственной вине в такую смертельную переделку. И постепенно почувствовал, что какой-никакой контакт, а налаживается вроде бы. Тогда стал зачитывать отдельные фрагменты из показаний Гарифа. Словом, наступил момент, когда женщина поняла: любая игра, как бы хитро ее ни пытаться выстраивать дальше, проиграна.

Показания свои Гариф, кстати, давал очень осмотрительно – это было заметно. Но и их можно было считать в прямом смысле слова грандиозной удачей. Не говоря уже о том, что киллеры вообще чрезвычайно редко попадаются в руки правосудия – по пальцам пересчитать можно, включая такого аса, как Александр Солоник, который все-таки сумел, в конце концов, убежать из-под стражи. Но это другой, как говорится, разговор. И даже когда они попадаются, вытянуть из них правду – задачка не для ленивых. А тут – практически раскол в течение одного дня.

Правда, тому необычайно помогло стечение обстоятельств. Захват произошел мгновенно, арестованные лишь знали друг о друге, но не виделись. Правильно Славка сделал, что сразу рассадил их по разным машинам, а Пустовойт выбрал верную интонацию при допросе. Другими словами, там правильно, тут хорошо, да еще почва порядком унавожена, – отчего ж не быть урожаю! Очень уместно, кстати, прозвучала и фраза о том, что адрес Мариам выдал оперативникам Серафим.

Наиболее существенным в показаниях женщины было единственное упоминание имени заказчика. Гариф никого не называл: он указания, как, впрочем, и немалый гонорар, получал лично от Пал Палыча. А затем, разработав технологию проведения «операции», знакомил со своим планом жену и опять-таки того же Пал Палыча. Будто без него – ни шагу. Но это Турецкому было понятно: Гариф брал основной груз на себя, чтобы хоть в чем-то облегчить участь жены.

А имя заказчика все-таки было названо. Он специально приезжал в Рязань для беседы с исполнителем. И не Гариф разговаривал с ним, а Мариам. Значит, и тут он берет вину на себя. Но имени заказчика однако не назвал. Саша, наверное, мог бы и сам угадать, но хотел узнать от них. И точно: дядю, который приезжал из Москвы и дал Мариам фотографии будущей жертвы, звали Толя. Просто, без отчества. Но Мариам – вот же и в самом деле острый глаз! – так его описала, что не узнать было бы невозможно. Он это был, Анатолий Валентинович Лысов! Очень ценное описание. Но нужны еще и дополнительные факты. Нужен Серафимов, нужен Николаев, нужен, в конце концов, черт в ступе! Нужны подтверждения показаний Мариам. Конечно, Толю наверняка видели и другие там, в Рязани. Значит, придется задействовать и местных товарищей. Да-а… а ведь дело-то, по существу, только начинается!…

От дальнейших глубокомысленных заключений оторвал звонок телефона. Ну конечно, явился с «ковра» Костя и начинает сам раздавать слонов.

– Зайди!

– Уже в пути…

– Слушай меня внимательно, – Меркулов смотрел исподлобья, поверх очков. – Все свои догадки по поводу того, как отнесутся чеченцы к посещению их камеры Виктором Николаевичем Николаевым, можешь оставить при себе, но этот поганый президент военно-патриотического общества завтра должен очутиться на свободе. Генеральный на арест не соглашается. Я сумел добиться лишь подписки о невыезде. Из Рязанской губернии, сам понимаешь. По части же шестикрылого Серафима, кровь из носу, но завтра, не позже полудня, на столе нашего генерального должны лежать соответствующие материалы следствия, как, впрочем, и по обоим убийцам-исполнителям, для пресс-конференции, где будут присутствовать представители всех центральных средств массовой информации. Понял задачу?

– Не совсем. Объясни, почему такая спешка?

– Генеральному недавно позвонили от президента и произнесли буквально следующее. Правоохранительные органы поступают абсолютно правильно, ибо самоотверженно исполняют указание президента. Однако имеются в нижней палате законодателей оппозиционные силы, которые, прикрываясь гуманными лозунгами, а на самом деле демагогическими заявлениями, готовы сорвать важнейший акт правительства: принятие бюджета на следующий год и налогового законодательства, без которых страна далее работать просто не может. Поэтому предлагается уголовное производство по арестованным лицам продолжать, но сделать все, чтобы в максимально короткие сроки загасить общественный скандал и выбить из-под ног крикунов аргументы, касающиеся подавления гражданских свобод в Российской Федерации. Понятная идея?

– Даже слишком. Моя Нинка к этим вопросам относится серьезнее.

– Болтун. Ты забыл уж, поди, как она выглядит… Но тем не менее выполнять поручение надо. Думай, что ты успеешь еще сделать. Я не исключаю, что выпущенный на волю Николаев тут же сделает нам козу.

– А это, между прочим, было бы неплохо: по настоянию имярек из застенков на свободу выпущен уголовник такой-то, который, и так далее. У нас ведь тоже есть большое ведро с дерьмом и широкая кисть. Только пользуемся мы этими орудиями пропаганды неумело. Сразу надеваем оппоненту на голову! А неправильно – надо мазать, долго, аккуратно. Тогда и будет толк. И вонь, кстати.

– Да ну тебя к черту! Какая-то сортирная философия!

– А где ты другую-то видел? Ну ладно, по киллерам есть просто конфетка. Только там придется некоторые имена и фактики замазать, чтоб наш великий правдолюб часом не ляпнул лишнего. А по шестикрылому считаю: было бы не худо кинуть газетной братии его молдавский след. В том числе, как он и от своих собственных подельников избавлялся. Не уверен, что Витя Николаев выйдет после этого на волю с физиономией победителя. Вот что, Костя, важнее – развести их по времени.

– Ты знаешь, в этом есть смысл. Я постараюсь убедить генерального.

– Скажи ему, что освобождение Николаева будет выглядеть очень эффектно, если произойдет сразу после его пресс-конференции. Вот, мол, и мы умеем прислушиваться к голосу широкой общественности. Тем более когда этот глас принадлежит оппозиции. А вот что ему инкриминируется, при этом скрывать не надо. Я не исключаю и такого варианта, что среди журналистов найдется нормальный человек, который позволит себе вслух усомниться в разумности такого решения Генпрокуратуры. Пустячок, а все-таки приятно, Костя.

– Все, договорились. О нашем решении пока никого в известность не ставь. Мало ли что, до утра еще долго, может, и в самом деле обнаружится в стране хоть одна умная и ответственная голова…

– Не бойся, Костя, не обнаружится. Бюджет – важнее. Хотя они его все равно не примут. Это примочки, Костя. Ну так я поехал к дочке? Ты не возражаешь?

– Я буду счастлив. В кои-то веки! Сам! Убирайся с глаз!…

Едучи домой, Турецкий размышлял о том, что завтра, прямо с утра, следует вызвать на допрос этого Витька Николаева. Предмет разговора в общих чертах был определен. И суть его сводилась к тому, что под крылом патриотической – кто ж в этом сомневается – организации, оказывается, свили себе гнездо убийцы! Это же какой позор движению! Как, каким образом сохранить чистоту знамени и собственных рядов? Да полностью избавиться от прохвостов, откреститься от них. Иначе все это выглядит пособничеством. А там и уголовные статьи найдутся. Зачем? Кто такой Серафимов? Рассказать? Показать досье? Пригласить коллег-юристов из ближнего зарубежья? Выдать имеющуюся информацию журналистам?

А, с другой стороны, что поделаешь, замарал себя «Евпатий», органы МВД вынуждены аннулировать лицензию на частную охранную деятельность. Но наверняка ни та же милиция, ни государственные органы не станут возражать против регистрации другого ЧОПа, названного, к примеру, не «Евпатием», а «Козьмой». Только это не тот, который Минин, а князь рязанский Ингварь, названный Козьмой при святом крещении за то, что обновил землю Рязанскую, и церкви поставил, и монастыри построил, и пришельцев утешил, и людей собрал. Во как летопись-то говорит! Не только мечом махал человек…

Словом, пока суд да дело – в самом прямом смысле, – гуляй себе, парень, и проявляй при этом благоразумие. Нет, не дурак, должен понять. А поймет, сообразит, что и самому пора избавляться от таких фигур, как Серафимов. Ну а не сообразит, показания тут же лягут на стол генерального. Дополнительным грузом для общественного мнения. Но это – завтра.

А еще сегодня собирался Турецкий со всей страстью непостоянного человека окунуться в лоно родной и, естественно, любимой семьи. Но едва вошел, встретил рассерженный взгляд Ирины.

– Мне надоело!

Ну, это было понятно. В порядке вещей. А как же иначе! Надоело-то что конкретно?

Оказывается, весь вечер названивает какой-то наглец и не просит, а требует мужа. При этом интересуясь, у кого его можно застать, раз он еще не дома?

– А ты трубку не снимай, – посоветовал Александр, обнимая жену.

В это время зазвонил телефон.

– Вон он, опять! Как мне все надоело!

Турецкий снял трубку:

– Кого надо?

– Тебя, следак. Слушай, если с головы Серафимы хоть один волос…

– А я и не собираюсь мараться, – перебил Турецкий. – Его молдаване давно мечтают к стенке прислонить. Смотри завтра телевизор и дружкам покажи, а я с этим говнюком и базарить не собираюсь. Адью, братва!

И положил трубку.

– Кто это? – тут же вскинулась Ирина.

– По работе, – скупо ответил Александр и подумал, что опять, видно, придется куда-нибудь прятать Ирину с Нинкой. Как это все действительно надоело!

Поужинав в кругу семьи, Турецкий взял сигареты, «сотовик» и вышел на лестницу покурить. Спустился на площадку между этажами и сел на широкий подоконник. На батарее отопления стояла пивная банка – походная пепельница. Закурив и хорошо затянувшись, он набрал телефон Грязнова. Решил так: если спит, то есть не возьмет трубку после трех звонков, больше не звонить. Но Грязнов взял после второго гудка. Сонным голосом просил:

– Денис, ты, что ль?

– Нет, это я беспокою, Славка. А ты разве не спишь еще?

– Спал, твою… А теперь, конечно! Ну что случилось?

Александр Борисович быстро, в телеграфном стиле, передал содержание рекомендаций генерального прокурора, свои соображения по этому поводу, а также сообщил о только что состоявшемся телефонном звонке. Можно было принять два варианта решений: первое – спрятать семью, второе – позвонить Лысову и в обмен на обещание начать переговоры, скажем, не завтра, а послезавтра, убить, в свою очередь, снова двух зайцев: снять у Лысова возможное напряжение опасности, чтоб не скрылся, и отложить дальнейшие угрозы в свой адрес. А то, что они исходили в конечном счете от этого провокатора, было несомненно. Славка помолчал, переварил обилие вылитой на него одним махом информации, похоже, тоже закурил – Турецкий услышал характерное его пыхтение – и сказал, что последнее он бы лично поддержал. А почему действительно эта публика позволяет себе все что захочет, а нам как бы стыдно сказать неправду. Хрен с ним! Пусть думает, что пронял «важняка», напугал его. Тот, кто постоянно верит в свое могущество, пусть и сдыхает самоуверенным идиотом. Надо помочь ему.

– Я – за, – сказал Грязнов.

Турецкому осталось только пожелать другу приятных сновидений – если, конечно, кто-нибудь другой уже не ждет своей очереди, кляня при этом слишком болтливого абонента, без толку занимающего телефон начальника МУРа. Подумав об этом, Александр Борисович пожалел, что не посоветовал Грязнову на сегодняшнюю ночь отключить домашний телефон. Ну да, как же – по «сотовику» достанут! Но тут хоть избранные, не все подряд.

Турецкий загасил в банке окурок и набрал нужный номер. Жестяной голос Лысова он уже узнал сразу, без особой подготовки.

– Ну что, господин полковник? – начал он ленивым голосом. – Теперь вам моя семья не дает покою? Опять какой-нибудь муляж готовите?

– А, – отозвался Лысов. – Узнал вас, Александр Борисович. А семья при чем?

– Так вот, названивают, угрожают, надоедают. А я ведь никому телефона не давал. Как понимать?

– Не знаю. Как хотите, так и понимайте. Я-то вам зачем?

– А вы не поняли? Это ведь все по вашей милости. Не надо уж за полного-то дурака меня держать. Вы вот дергаетесь от нетерпения, а мне о серьезных вещах думать мешаете. О чем я после всего подобного должен думать? О том, чтобы семью уберечь или как выгодней для себя договор заключить? Ну?

– Что ж, логично.

– Ну и как будем жить дальше?

– А вам надо много времени для принятия верного решения?

– Не хочу врать, но… думаю, что послезавтра, скажем, мы могли бы поговорить всерьез.

– Завтра, – безапелляционно отрубил Лысов.

– Не выйдет, – парировал Турецкий. – Завтра у меня слишком много других, более важных дел. Я не имею в виду наших «евпатиев». Ими сейчас другие следователи занимаются. Ну, словом, завтрашний день забит до отказа. У генерального, скажу по секрету, пресс-конференция. Достали его уже правозащитнички! – Турецкий даже слегка хохотнул, демонстрируя свою открытость и искренность. – Зато на послезавтра готов дать вам карт-бланш: можете хоть сами назначить час. Во второй половине дня. Так вернее.

Лысов долго и напряженно молчал, размышляя над очередной какой-нибудь хитростью этого пройдохи Турецкого. Но, видимо, его все же подкупила искренность интонации следователя.

– Ладно, – согласился он, как отмахнулся, – тогда подъедешь… – «О, уже на „ты“! Наглеет!» – Позвонишь в три, а я скажу, куда подъехать. А может так случиться, что и вместе махнем в одно местечко. Все.

Он отключился, даже не выслушав возможных вопросов. Вот как их воспитывали! Ну как же – передовой отряд партии! Избранные… Так ничего и не поняли – до сегодняшнего дня. И не поймут. Не успеют!

НАРОД РАЗВЛЕКАЕТСЯ

«Гости съезжались на дачу…» Постой, это ведь, кажется, у Пушкина? Простая фраза, а такая привычная… Что-то там еще этакое было. Не мог же я забыть? Ведь читал когда-то. Любопытно, что меня тогда задело?…" Так размышлял, откинувшись на спинку заднего сиденья шестисотого «мерседеса», Игорь Юрьевич Белецкий, пока машина, миновав ворота, плавно катила к гостеприимно распахнутым дверям малого дома. У входа стоял Олег и приветствовал его легким покачиванием поднятой к плечу ладони.

«Гости съезжались на дачу… гости съезжались на дачу…» Черт возьми, вот же привязалось!"

– Привет, Олег! – Белецкий легко выскочил из машины, сладко потянулся, вскинув руки, и взбежал по ступеням. – Слушай, будь другом, пошли кого-нибудь в большой дом, пусть возьмут для меня в библиотеке томик Пушкина, в котором есть такое произведение – «Гости съезжались на дачу».

– Об что речь, Игорь Юрьевич! Ноу проблем! – Олег постарался не выдать удивления: за все время существования малого дома и своей в нем службы подобной просьбы он не слышал ни от кого. Ни разу. Хотя всем было известно, что в «Солнечном восходе» отличная библиотека, собранная в прежние времена. Гости, говорит, съезжались? Это дело понятное, их уже и понаехало, и еще ожидается. Сегодня просто наплыв. И каждому, как обычно, что-нибудь потребуется – свое, оригинальное. Девку там попрочнее да порезвее или кило осетровой икры, чтоб дамочке своей задницу намазывать, а потом слизывать… Есть и такой чудик – из Минтопэнерго, любитель, мать его… Но чтоб Пушкина!…

А гости продолжали съезжаться. Только вовсе не гости это были, а самые настоящие хозяева – и не дачи, не усадьбы, а жизни, которая через пень-колоду текла вокруг за стенами малого дома.

Вскоре после Белецкого подрулил на площадку Суров. Он любил водить машину сам и в этот раз приехал без шофера, хотя и знал, что придется выпить. К тому же он собирался вечером вернуться в Москву, не оставаться здесь ночевать, как большинство, чтоб потом сразу на работу – в Белый дом, на Старую площадь, в министерства, на Лубянку, на Огарева, да мало ли куда еще! Народ тут собирается разнообразный, но дружный. Чужаков не привечают. Блюдут интересы друг друга как свои собственные, поскольку известно: гуртом и батьку бить легче.

– Здравствуй, Олежка, – улыбнулся Суров.

– Наше вам, Влад Давыдыч.

– Ну как, пригодился мой спец?

– Нормально. Все починил, что надо. Толковый паренек.

– Да. Он мне нынче звонил, сказал, что просто потрясен твоей щедростью. Ты смотри, кадры мне не развращай! Небось подкинул ему какую-нибудь Люсеньку. Ах ты, проказник!

– Да не-е, – расплылся Олег в улыбке. – Я ему штуку баксов дал.

– Ничего себе! То-то я смотрю… А он обрадовался, говорит, если чего еще, на крыльях прилечу. Теперь понятно. Да, кстати, если снова потребуется, мне скажи. Его куда-то там посылают, не то в Плесецк, не то к казахам, на Байконур. Космические дела. Ну ладно, кто нынче?

– Да вот перед вами Игорь Юрьевич прибыл. Много уже собралось. Думаю, свободных номеров не будет. А вы с ночевой?

– Нет, попарюсь, разомнусь, ну, само собой, поговорим за жизнь.

– Значит, номер не нужен?

– Можешь пользоваться, – Суров весело хлопнул Олега по плечу и, словно забыв что-то, сбежал вниз, к машине, открыл дверь и, доставая оттуда свой кейс, нажал на клавишу мудреного устройства, смонтированного в опущенном и заблокированном подлокотнике заднего сиденья. На приборном щитке мигнула и погасла зеленая лампочка, сообщая, что запись пошла. Недаром же целых полдня трудился в машине Женя, устанавливая свою хитрую технику. А затем учил Влада, как обращаться с нею. Захлопнув дверь машины, Суров привычно «вякнул» брелоком.

– Чего это вы? – удивился Олег. Никто здесь не запирал машин.

– Ой! – засмеялся Влад. – Я уже совсем сдвинулся по фазе! – однако ключи кинул в карман и вошел в дом, помахивая кейсом.

По мере прибытия народ устраивался в привычных своих номерах, раздевался и в легких спортивных костюмах шлепал вниз, в сауну. А там уже разоблачался совсем, догола, одеждой служили хрустящие от крахмала и припахивающие морозцем большие полотняные простыни.

Влад ни о чем не должен был беспокоиться, ни на что не обращать внимания. Техника работала без него. Надо было только включить, а затем выключить, забрав машинку из-под крышки сливного бачка в туалете на втором этаже, в том номере, где обычно останавливался Суров. Но ведь он же сам только что сказал Олегу, что номер ему не нужен! Вот же глупость! Просто это от волнения.

Суров поднялся в свой номер, разделся и разбросал одежду по всем комнатам, то есть в спальне, небольшой гостиной, прихожей и, разумеется, в ванной. Выложил бритвенный прибор, поставил одеколон, – словом, придал номеру обжитой вид. Надо будет просто сказать еще раз Олегу, что это до вечера, не позже.

В туалете он отвинтил рукоятку сливного бачка, поднял фаянсовую крышку и увидел прилепленный к нижней стороне скотчем небольшой пластмассовый ящичек. И здесь следовало нажать на красную кнопку, после чего по всему зданию принимались «слушать» происходящее «жучки», «клопы» и прочие технические насекомые. Включив и эту систему, Суров поставил крышку на место. Хорош бы он был, если бы Олег успел кого-нибудь вселить сюда, а потом надо было бы искать повод напроситься к гостю и ни больше ни меньше, как в туалет сходить… Ну да, конечно, волнение. Суров чувствовал себя впервые не в своей тарелке. Надо было немедленно заставить себя успокоиться и ни на что не обращать внимания. Полностью отключиться – так советовал Женя, и он был прав – не для Сурова эта игра в шпионы. Но если в любой подобной игре конечной целью является обычный интерес, то в данном случае речь могла идти о самой жизни. Знал ведь, какие разговоры ведут посетители сауны, какими планами делятся, какие барыши иной раз подсчитывают! Такая информация смертельно опасна. А Сурову сегодня придется играть роль и некоего провокатора, подбрасывать вопросики, уточнять какие-то моменты… Брр-р! Даже спина похолодела только от одних мыслей…

Чтобы, как говорится, головой вперед, с размаху – в воду, он накинул легкое шелковое кимоно и отправился в сауну. Для разогрева.

Белецкий уже разделся и, стоя перед большим напольным зеркалом в прихожей, включив все люстры, рассматривал себя в полный рост. Этакий Аполлон! А что? Высокий, стройный, поджарый, хороший разворот в плечах, как говорят девки, голубоглазый блондин – чего еще природа недодала? Все на месте, и всему сегодня дело найдется… И не было уже никакого повода для грусти, даже легкой, скажем так, ностальгической. Что было – слава Богу, кончилось. Зарыли. Или, вернее, сожгли. Впрочем, какая разница? Белецкий еще раз чутко прислушался к себе: не саднит ли какое воспоминание? Нет ли жалости? Нет, это как в детстве, когда все поголовно собирали фотографии любимых модных актрис, мечтая когда-нибудь прикоснуться, познакомиться, не более. Да уж куда более! И не дано было тогда знать, что все они, эти звезды и звездочки следующего, естественно, поколения, теперь, только свистни, тут же окажутся в твоей постели. Какая теперь может быть мечта! Это все быт. Хочешь, значит, надо, ну а когда надо, будет. Не сам, так вон сколько их, помощничков. Действительно, достаточно свистнуть…

В дверь почтительно постучали.

– Давай, кто там? – Белецкий не стеснялся своей наготы. Поскольку, если даже за дверью стояла какая-нибудь юная обслуга, вид его не вызовет шока. Напротив, любая захочет тут же предложить свои услуги, зная, что от Белецкого еще никто не уходил недовольным.

Но вошел Лысов. Увидев красующегося перед зеркалом Игоря, иронически хмыкнул, словно застал человека за чем-то предосудительным. Однако выражение его лица не изменилось, оно словно прикрыто было холодной маской скептика.

– Ты чего, заново знакомишься?

– Проходи, – кивнул Белецкий. – Толя, ты даже не представляешь себе, насколько точно сформулировал мое состояние. Слушай, да ты же у нас гений!

– Не у нас. Забудь, пожалуйста, это местоимение. Когда мы говорим «мы», то имеем в виду исключительно себя. О настроении не спрашиваю, и так все заметно. И правильно, с плеч долой – из сердца вон. Если захочешь узнать как, то могу ответить: согласно программе. При большом стечении. Клялись не забыть, но через полчаса, в застолье, забыли, по какой причине собрались. Благо жрачки и кира хватило с избытком. Ну а про любовничка ты без меня знаешь, мы к тому столу допущены не были.

– Стола, как такового, и не предусматривалось. Виталий с Альфредом проявили джентльменство, подхватили стариков и вдовушку и заскочили на три минуты, чтоб просто отметиться. Ну а кто там потом был, я не в курсе. Да и неинтересно теперь. Дело прошлое. Все, Толя, этот вопрос закрыт. А ты садись, хочешь выпить?

– Да в принципе… Ты же знаешь, я это потение не очень как-то. По мне – так похлестаться, по-русски.

– А кто тебе мешает? Пошли их всех да хлещи себе сколько влезет! Подумаешь, нашел любителей! Нажми на лифт, может, заработал, наконец? Закажи что хочешь.

Лысов подошел к люку буфетного лифта и нажал кнопку переговорного устройства.

– Буфет слушает! – тут же раздался кокетливый голосок. – Что прикажете, Игорь Юрьевич? Подать или подняться?

– Ты, что ль, Люська? – грубовато спросил Лысов. – Погоди мельтешить, твой номер знаешь какой? Вот и ожидай. А поставь-ка ты в лючок коньяку. Армянского, того, который три звездочки, знаешь? И лимон порежь, с пудрой. Пару с балычком и пару с икрой. Погоди, – он обернулся к Белецкому, развалившемуся на широченном диване, – тебе чего взять? – Но Игорь лишь махнул рукой. Затем взял пульт телевизора и включил его, убавил громкость. А Лысов закончил: – И пару рюмочек. Боржомчик не забудь. Все. – Он сел в кресло и осуждающе покачал головой. – Разбаловал ты их мне. Скоро вообще на голову сядут… Смотри-ка, заработала машина. Может ведь, когда на него рявкнешь. Всем хорош парень, но тупой.

– Да не ругай ты Олега. У тебя что, настроение скверное?

– Ты как предлагаешь: поговорим или сперва парок возьмем?

– Ну, если ты пить собрался, то какой дальше парок? А если так, для затравки, давай побазлаем, помнишь такое слово? Я вот жду: сегодня, где-то в это время, должен прокурор речь держать. Надо послушать. Там и наш интерес имеется. Не возражаешь?

Прозвенел звоночек у люка. Лысов поднялся, нажал на кнопку, тут же открылась кабинка лифта, в котором стоял заказ. Перенеся все на низкий журнальный столик, Лысов захлопнул люк, скинул пиджак и уселся перед коньяком с закуской. Занимаясь делом, заговорил.

– Значит, так, Игорь, разреши сразу внести ясность. По поводу прокурора. Вчера, уже поздно, я имел разговор со следователем, ты его видел у Нечаева. Турецкий зовут. Потом скажу подробнее, а пока главное. Из-за этого твоего прокурора у меня со следаком как раз и сорвалось сегодня серьезное дельце. Я его, как мы с тобой договаривались, маленько взял за жопу и подержал – вот так! – Лысов сжал скрюченные пальцы. – Ну, он, разумеется, туда-сюда, а деваться-то куда? Словом, сказал вечером, что готовит прокурору материалы по Рязани, а тот будет доводить до общественности. Это чтоб ты знал, о чем он болтать будет. Теперь о самом следаке…

Они махнули по рюмочке, после чего Белецкий закурил, а Лысов, продолжая рассказ, закусывал, не забывая и про коньячок. Белецкий хохотал, слушая, как имитировали нападение, подвешивали взрывчатку, наконец, названивали домой, пугая жену суровыми интонациями. В общем, создали вокруг этого Турецкого мертвую зону.

– И ты считаешь, что прижал его? – отсмеявшись, спросил Белецкий.

– А куда он, сучара, денется! Не таких ломал.

– Ломал, Толя. Запомни это. А не кадрил, как баб. Он что вообще-то собой представляет? Я имею в виду – как мужик, как профессионал?

– Скибу-то он, во всяком случае, оттянул.

– Да ну! Когда ж успел?

– Вот так. А профессионал? Дела раскрывает. Его почему-то в последнее время сильно президент возлюбил. А за нашего обещано даже звезду на широкий погон.

– Скажи пожалуйста! И что же, он охотно согласился на сотрудничество с тобой?

– Почему легко? Я ж рассказывал: взял его, – Лысов снова продемонстрировал своей пятерней крепкий захват. – А если он отойдет в сторону, считай, все дело ограничится той сладкой парочкой. Да и тех я постараюсь до суда не допустить.

– Ну, это уже твои дела, Толя. В них я не вмешиваюсь. Мне лишняя информация тоже не нужна. Как ты решил, пусть так и будет. Но для нас, я подчеркиваю, хоть и не любишь ты это «нас», самое сейчас важное, чтобы полностью оставили в покое рязанских парней. Толя, это наш постоянный резерв. Мы не можем ими рисковать. Видал вчера, какую бучу мы подняли в Думе? Знаешь, чем кончилось? Президентская команда с ходу в штаны наложила! Сам потребовал на «ковер» Виталия, наорал на него, что за своим милицейским министром не смотрит, – словом, такой шум в Кремле пошел! Гаси свет…

– Ну, примерно то же самое мне и следак мой рассказал. Видно, до прокуратуры волна докатилась, вот они и забегали. Ладно, это дело мы посмотрим. Так вот, к чему я это все. Завтра, в районе трех, я велел Турецкому звонить мне. Я назначаю стрелку и везу его к тебе.

– Считаешь, не рано?

– В самый раз. Пусть сразу видит, кто у него начальник и кого надо слушаться. Думаю, если ты его сперва немного кнутом охладишь, а потом пряник – на блюдечке да с каемочкой, будет в самый раз. А хочешь, с кнутом могу и я расстараться. Мне в охотку, да и ему на пользу. Я ему еще за Полину должен…

– А кстати, где она? Была в крематории?

– Худо с ней, – бесстрастно ответил после недолгой паузы Лысов. – Понимаешь, какая несуразица получилась… Короче, после той ночи, что я тебе говорил, запрятали ее доблестные менты. Только же от меня, сам знаешь… Нашли, привезли ко мне, а у нее глаза закачены. Чтоб не брыкалась, всадили ей, идиоты, такую дозу, что никакая лошадь не выдержит. Вот и… Это Лехина братва сообразила. Им, конечно, это так не сойдет, другой разговор. Но девку я велел увозить. Они где-то возле Востряково наезд сымитировали. Жалко.

– Еще бы! Она тебе так и не дала? Или все-таки успел?

– Да брось ты, – кажется, впервые опечалился Лысов. – Не с покойницей же. А вот Леху надо убирать, Игорь. Есть сведения, что он, как тот, питерский Фима, ссучился. Стучит на Петровку. И Сеня Круглов того же мнения. Если ты не возражаешь, я дам такую команду. А еще они на сходняке своем воровском решили жалобу сюда, к нам, подать, что к Нечаеву касательства не имеют. А на хрена, извини, нам-то? Это все Лехина инициатива. Пора его наказать. Ты-то как?

– Толя, – жестко сказал Белецкий, – хочу напомнить! Мы с тобой раз и навсегда договорились, что в твои дела я не лезу и к уголовникам никакого отношения не имею. Это – твоя епархия. Что ты с ними собираешься делать – «мочить» их или награждать, сугубо твое личное дело. Основанное на наших, подчеркиваю, общих интересах. Тебе нужны дополнительные деньги – говори. Это не проблема. Проблема в другом. Нам надо до конца следующего полугодия реализовать еще двадцать четыре миллиона тонн нефти. Вот задача, дорогой мой. А со своим Лехой, или как там его, разбирайся сам. Тут сегодня Владька будет, сообщи ему, что через неделю состоится очередное решение правительства, пусть готовится. Это не плановая поставка, а дополнительная. Бюджет у них горит, солдатики бастуют, шахтеры, врачи. Вон, новый учебный год уже пошел, а учителям пока один московский мэр платит. Заигрались, голубчики, надо им помочь окончательно свернуть себе шею.

– А оплату на те же счета?

– Ну а куда ж? Вот через пару-тройку месяцев начнут московскую думу выбирать. И тут тебе, дорогой мой, придется постараться. Нам в будущем столичном, так сказать, парламенте необходимо, Толя, решающее большинство. И вообще, я так смотрю, все надо начинать со столицы. А то мы немного раскидали силы. И в результате что? В Питере упустили. И приватизатор этот ничем не помог. Были ведь надежды, а откусил опять Потапов.

– Игорь, ты, конечно, как всегда, прав. Не стоит тебе интересоваться моими проблемами, а мне, в свою очередь, лезть в твои дела. Но ты, пожалуйста, не забывай, что в запасе имеется, чуть не сказал – у нас, у меня наиболее радикальный способ решения любой самой запутанной проблемы.

– И это мне говорит юрист! – рассмеялся Белецкий. – Толя, ты в каком веке живешь?

– Но пока что, – не принимая веселья Игоря, заметил Лысов, – этот мой старинный способ приносит наиболее ощутимые результаты.

– Относительно, Толя. Я все-таки продолжаю думать, что с Нечаевым мы с тобой немного поторопились. Я вчера на кладбище перекинулся парочкой фраз с бородой, с Дубровским этим.

– Я видел: ты и Центробанк – странно как-то!

– А вот, оказывается, ничего странного. Я его спрашиваю, мол, нет ли такого ощущения, что новая жертва, вон та, что в гробу, знаменует очередной этап возвышения михеевско-потаповской олигархии? Знаешь, что ответил, причем почти не задумываясь? Тягостно говорить, видеть, как все эти «шеллы» и «петролеумы» устраивают за наши кровные свои собственные дела. А я возражаю, вроде как мальчик несообразительный: так ведь по уговору они нам через того же Потапова миллиарды должны отваливать. Неужто обманывают? Ну тут он меня раскусил: моя б воля, сказал, сменил бы коней. Я ему – про переправу. Мол, не положено менять на переправе коней-то. А он – мне: мы – казаки, это не про нас. В общем, понял я, что в тандеме Михеев – Потапов, если говорить серьезно, наиболее уязвимое звено – Виталий. Без него мы с Потаповым справимся. Два года надо продержаться, а там президентские выборы, и – хрен им всем! Теперь Кремль от нас уже не уйдет! Это я тебе заявляю со всей ответственностью…

– Красиво, ничего не скажешь. А тот же Дубровский тебя не продаст? Как, прямо сейчас готов подарить Михеева?

– Его он не подарит. Начинай думать, как нам самим обойтись без него. Понял меня? Но – это только ты и я. И ни одна живая душа, Толя… Ну, видно, не дождемся скандала. Давай дерни еще, и пойдем, там, внизу, телевизор включим. Интересно, что они новенького придумали.

Пока Белецкий завязывал широкий кушак халата, Лысов доел бутерброд, отряхнул ладони и накинул на плечи пиджак.

– Кто там сегодня самая-самая? – спросил Белецкий.

– Да, по-моему, балеринка твоя… Игорь, извини, скажи, как другу, честно, душа не болит?

– Нет, – спокойно ответил Белецкий. – Как вот мы тогда с тобой приняли решение – словно отрезало. Даже гадливость какая-то появилась. Нашла с кем, дрянь! Ты, надеюсь, с квартирой ее решил?

– Дело нескольких дней.

– Давай действуй. Я не хочу, чтобы хоть какая-то память оставалась.

И снова постучали в дверь. Белецкий, не спрашивая кто, распахнул ее. Олег протягивал красный том.

– Извините, Игорь Юрьевич, отдельного издания нет. Только в большой книге. Я понимаю, неудобно…

– Ты хоть смотрел, что я прошу? – расхохотался Белецкий. – Это ж вот такая фитюлька! – он показал кончик мизинца. – На, смотри, профессор… Вот видишь, всего и дела-то… раз, два… шесть страничек! Кто ж станет отдельно-то издавать! Ну, грамотеи!… Да, точно, «гости съезжались на дачу»… А чего меня волновало? Вот оно: «Заметьте, что неуважение к предкам есть первый признак дикости и безнравственности». Ясно про что?

– А чего не понять? – пожал плечами Олег. – Только у меня предки были такие, извините, Игорь Юрьевич, падлы, век бы их не видел.

– А у тебя? – с трудом сдерживая смех, спросил у Лысова.

– Чего спрашивать? Анкету ж читал. Батя был один из первых чекистов. Но не пострадал.

– Да, мужики, с вами полнейший атас. На, – сунул книгу Олегу. – Отдай назад, больше никогда не понадобится. Рюмку хочешь – вон, прими, – он показал на недопитый коньяк, – а мы потопали. Есть тепло?

– Да там уже под сотню градусов! – гордо ответил Олег, наливая себе полную рюмку и беря двумя пальцами, элегантно отставив мизинец, лимонную дольку.

– А гости? Съехались на дачу?

– Полный набор, Игорь Юрьевич, как всегда. Ваше драгоценное!…

Температура в парилке перевалила за сотню, и багровые гости, которые пошустрей, вовсю хлестали себя распаренными вениками.

Подождав, когда из раскаленного нутра, отделанного розовой осиной, вывалилась очередная партия мужиков, Белецкий вошел, нахлобучив фетровый балахон на голову, и, поднявшись на верхний полок, улегся на разостланной простыне. И глаза закрыл, звучно втягивая в себя горячий мятно-березовый дух.

Соврал ли он Анатолию, уверяя, что душа не болит? И да и нет. Да – потому что не в его характере было вообще отдавать что-то другому. Особенно если это твое, кровное, за что, в конце концов, огромные деньги уплачены. И если эта проклятая латышка, которая из всего, чем она занималась в жизни, по-настоящему умела делать только одно и в том хорошо преуспела, – если она думала, что добилась чего-то исключительно благодаря собственному таланту, она очень сильно ошибалась. Потому что талант, как таковой, у нее неожиданно объявился на следующее утро после того, как она, вздернув юбчонку, устроилась на коленях Игоря Белецкого. И продюсер вскоре появился, и ребятки-оркестранты, а потом клипы пошли, наконец, в кино взяли. Нет, это не ее, а его талант делал карьеру. И на самом взлете, когда уж, казалось, не о чем было и мечтать, вдруг она, видите ли, нашла свое счастье! А ху-ху не хо-хо? Так говорили уличные ребята, когда матерщина еще не стала частью застолья.

Не денег вложенных было жаль – их на сотню подобных хватит. Все-таки обидно стало, когда узнал, что она завела себе любовника и почти в открытую гоняет с ним по стране, выступая в поддержку президента. Это только дуракам, вроде Нечаева, такая идея могла прийти в голову. И лишь по собственному идиотизму сама Айна могла решить, что стадион, в который Игорь вбухал больше четверти миллиарда долларов, достанется ей, так сказать, в качестве оплаты женских услуг.

Белецкий даже и не подозревал, что может испытывать такую мощную, почти физическую ненависть к этой маленькой сучонке, иначе он ее и не мог уже называть. Ну а если есть спрос, имеется и предложение. Толя, который умеет иногда глядеть очень глубоко, в самый корень, сделал предложение, убивающее сразу двух зайцев. В прямом смысле.

О Нечаеве думать не хотелось – с ним покончено. Наклевывается следующий этап. О нем программный такой намек Толя уже съел, пусть теперь думает. Время есть. До очередного потрясения?

Как там говорил господин Столыпин? Вам нужны потрясения – это всяческим либералам и большевичкам, а нам – Россия. Что-то вроде того. Но без потрясений Россия и дня не жила – такая уж у нее судьба. Так что не мы первые, не на нас и жизнь кончается. Потрясем еще, и думцы нам в этом благородном деле помогут. А в новом веке придется сказать: шабаш, господа, пошумели, побазарили – гуляйте. Дальше – уже без вас. Ваш поезд ушел.

«В новом веке мне исполнится только сорок пять», – произнес про себя Белецкий. Это самое замечательное время, лучший возраст и для политика, и для хозяина жизни…

– Ты не сгорел еще? – спросил вошедший Лысов. – Иди, там уже говорит этот болтун. Ты хотел послушать.

Белецкий быстро поднялся, покачиваясь то ли от жара, то ли от собственных мыслей, сделал несколько шагов в сторону бассейна и, ухнув, кинулся в воду прямо через бортик. Сделав несколько энергичных кругов, выбрался на кафельный пол, поднял с бортика свою простыню, но обтираться не стал, а прямо так, как был, без ничего, пошел по длинному коридору первого этажа, поочередно заглядывая в каждый кабинетик, где безостановочно трудились массажистки. На него не обращали внимания, здесь было не принято запирать двери – своего рода особая степень доверия. Видя оскаленные физиономии знакомых мужиков, Белецкий одобрительно подмигивал им. А в одном кабинете, где работала классная спортсменка, не раз обслуживавшая и его, – легкая такая, ловкая, быстрая, за что и получила прозвище «балеринка», – Игорь не удержался и поощрительно похлопал девицу по оттопыренному заду, который проскакал на этом породистом жеребце, Сережке Афанасьеве, поди, не одну версту.

– Ишь, устроился! Шустрый больно! Ты смотри, мне балеринка самому сегодня нужна. Не утомляй девушку… Надолго в Москву?

Одно другому не мешало. За работой можно было и поговорить.

– Пара-тройка дней, не больше. Решим с тобой и с Владом, и отваливаю. У вас тут, гляжу, убивают! А мне это совсем ни к чему.

– А ты за себя не бойся. Прикроем… Ладно, поговорим обязательно. Давай вместе поужинаем. Я у себя буду. А ты, балеринка, кончай так стараться, я ревнивый, поняла?

Девица подняла к нему мокрое, усталое лицо и кивнула.

– Ну вот, закончишь и – отдыхай. А потом ко мне поднимайся, что-то у меня поясница побаливает. Помассируешь, и расслабимся.

С девками – одно дело, но с мужичками явный эпатаж ни к чему. Белецкий накинул простыню на плечо, обернул конец вокруг пояса, оставив открытой левую сторону груди, и в таком героическом облачении – ни дать ни взять Гай Юлий из видеоклипа потаповского «Универсала» – явился в чайно-пивную залу предбанника, где перед телевизором с открытыми пивными бутылками в руках сидели идейные союзники, они же коллеги по невероятно сложному управлению политикой и экономикой гигантской некогда страны. Впрочем, она и теперь не так уж мала, а проблем только прибавилось. Все живо обсуждали выступление генерального прокурора, его ответы на вопросы журналистской братии.

Выслушав комментарии приятелей, Белецкий не мог бы сказать себе, что он очень уж удовлетворен лысовскими заверениями. Пожалуй, Толю все-таки, мягко выражаясь, обвели вокруг пальца. И кадры его, по всей вероятности, сгорели, а что касается главного патриота, так его хоть и выпускают, однако с таким количеством оговорок, что проще оставить за решеткой. Нет, совсем не того они ожидали от думского бунта. Зря Толя не слушал, зря… Ладно, этот вопрос пока оставим. Важнее решение о дополнительном экспорте нефти, его готовит михеевский помощник, который сейчас активно расслабляется в крайнем кабинетике с толстушкой горничной.

– Да выключите вы, наконец, эту херню! – крикнул Леша Крылов, первый зам минэкономики. – Игорь, мне твой Савин вот уже где сидит! – Леша чиркнул себя по горлу ребром ладони. – Мы в прошлый раз решали судьбу одесского терминала. Было? Было. А этот хрен Валера сидит себе у своего хохляцкого президента и не поймешь, чем занимается!

– А ты не знаешь? – смеясь, перебил его помощник Президента России, тезка Белецкого, Игорь Полушин. – Галушки трескает. За обе щеки! Я с ним сегодня утром разговаривал. Он мне поклялся, что до конца недели его президент подпишет постановление о приватизации цей гарной конторы! Мужики, был кто-нибудь на похоронах этой актрисули?

– А чего тебе? – не очень дружелюбно спросил Белецкий.

– Да ничего, так просто. Вот телик посмотрел и вспомнил, что это вчера же было.

– Так поехал бы.

– А чего я там потерял? Блядей и тут хватает. Я по другому поводу. Прокурор говорил, что дело практически раскрыто. Остаются мелочи. А мне что-то не верится. Уж больно скоро. Такого до сих пор не припомню.

– Ну, раз прокурор заявил, значит, так тому и быть, – весело отмахнулся Белецкий, но на душе отчего-то стало нехорошо. Тоскливо как-то…

Со стороны бассейна показался пофыркивающий и мотающий растрепанной головой Влад Суров. Поднял в приветствии обе руки, потряс над головой сжатыми ладонями.

– Слышал, что он сказал? – Крылов ткнул указательным пальцем в президентского помощника. – Его личный кореш обещал до субботы дать «добро» на одесский терминал. А вот Игорек, – он перевел палец в сторону Белецкого, – здоровьем поклялся уладить конфликты с новороссийской таможней. Где результат? Доложи, шеф!

– Я только из Чечни, мужики, – ответил Белецкий, садясь и небрежно открывая о край полированного стола пивную бутылку. – Там дела налаживаются. В нашем отношении. Они эту нашу трубу будут пуще собственного глаза беречь. Железно. А в Новороссийске – немного сложнее. Но чтобы не вдаваться в ненужные подробности, я решил подойти к этому вопросу радикально.

– А не слишком ли? – спросил из угла Степа Ильин, из штаба МВД.

– Мы, Степан, дорогой мой, свое дело сделаем, а уж раскручивать его придется тебе. И не так, как получилось вот в этом случае. – Белецкий большим пальцем показал на телевизор за своей спиной.

– Ну зачем так?… Ты же знаешь, что, пройди оно по нашему ведомству, похерили бы, как и все остальное. Но они ж чего? Они ж сразу на Генпрокуратуру, а те задействовали МУР и ФСБ. Я сунулся было, а мне этак вежливенько: будьте любезны, не лезьте не в свое дело. Президент приказал нам лично. Так что мы, пожалуй, сами усложнили, а теперь вот и расхлебываем результаты собственного легкомыслия. А в нашем следственном комитете все уже было почти подготовлено. Ладно, чего теперь воду лить…

– Значит, наперед иметь в виду надо, – наставительно сказал Белецкий. – Чтоб потом задницу себе не чесать. Я тебе сказал, а ты сам соображай. Не маленький. Деньги за это получаешь.

– Ты о чем говоришь! Игорь, думай сперва! Какие деньги?

– Мужики, не ссорьтесь! – встрял тезка Белецкого. – Нам только этого не хватает, ей-богу!

– Что это за ссора, когда драки не вижу? – вмешался входящий после основательного массажа здоровущий тюменец Сергей Афанасьев, президент «Русской нефти».

– Да какая ссора, так, пошумели малость. Не обижайся, Степа. – Белецкий поднялся. – Я знаю, ты у нас сильно ранимый. Да ведь что поделаешь, все крутимся. И тебе придется. Давай, дружок, не подводи всех нас в следующий раз. Ты ж умный, тебе ничего объяснять не надо. Так ведь?

И этот мягкий, почти ласковый тон Белецкого снял напряжение, но заставил еще больше нахмуриться милицейского генерала Ильина.

– Я в парилку, потом нырну, а потом… Потом, Сереж, ты и ты, Влад, надо бы перекинуться. Ты до завтра? – повернулся Белецкий к Сурову.

– К сожалению, сегодня должен быть в первопрестольной.

– А цель?

– Сам знаешь – дела.

– Ой ли! – засмеялся Белецкий. – Ладно, тогда давайте сразу поднимемся… А ты хоть с водилой?

– Да сам. Сдуру.

– Понятно. Рюмка противопоказана. Ну, сам виноват. Мужики, мы вас оставим на полчасика, а потом продолжим бдения.

В номере Белецкого сидели вчетвером. Суров знал, что все, каждое слово, сказанное здесь, записывается на видео, а попутно текст дублируется, так сказать, на аудио. Поэтому слушал, сосредоточившись ровно настолько, чтобы при необходимости дать вразумительный ответ. Сам же поглядывал на Анатолия Валентиновича, застывшего каменным истуканом.

Лукавил Суров, рассказывая в Генпрокуратуре, что, в общем, мало знаком с этим человеком. Достаточно хорошо был знаком, просто почему-то безумно боялся его, интуитивно чувствуя, что от Лысова постоянно исходит страшная опасность. В том числе и для него тоже.

Обсуждение очередной операции с перекачкой нефти шло спокойно. Имелись отработанные варианты. Потом из Белого дома поступит решение, документы привезет Лысов, а Суров запустит машину. И новые миллионы долларов лягут на счета, которые продиктует все тот же Лысов. Влад получит свои проценты… Или? Нет, скорее всего, уже никто ничего не получит…

– Ты чего задумался? – оторвал его от размышлений Белецкий. – Ситуация ясна? Ты одобряешь? – Белецкий любил выглядеть демократом, хотя все решения принимал единолично. Но – такая модная нынче манера.

– Естественно! Какой может быть разговор!

– Договорились. Толя в курсе. Вы с ним на связи. Ну, бежать уже хочешь? Небось все мысли на какой-нибудь бабенке? Наши ему уже не подходят! – веселился Белецкий, призывая к тому же и собеседников. – А может, примешь рюмочку? Ну кто тебя остановит? Сунешь гаишнику зелененькую, он тебя в выхлоп поцелует. Ты же сегодня, по самым приблизительным прикидкам, сто двадцать зеле-еных «лимонов» заработал! Имей же совесть!

– Мужики, давайте я вам поставлю, как говорится, с магарыча, тяпну рюмку и поеду. Идет?

– Ну что с тобой поделаешь – хоть шерсти клок, – миллиардеры будто обрадовались, что могут содрать на выпивку с обычного российского миллионера. Халява – она везде халява.

А Влад между тем думал, что, конечно, для следствия, от которого его обещали освободить, в случае и так далее, такой текст ну просто конфетка, вкусней которой и не придумаешь…

Перед отъездом он забежал в свой номер, проделал операцию с крышкой сортирного бачка, оделся и постарался побыстрее покинуть слишком уж гостеприимный малый дом пансионата. Он выехал за ворота, свернул на лесную дорогу и, когда скрылось из виду все, напоминающее сладкую жизнь, отключил видеозапись. Вынимать из устройств кассеты должен будет специалист, который на недельку, на всякий случай, не станет появляться на работе, ибо по приказу дирекции находится в пыльных и холодных в эту пору казахстанских степях.

КОГДА БЛИЗИТСЯ ФИНАЛ…

– День сегодня какой-то сумасшедший, – сказал Меркулов и предложил всем присутствующим рассаживаться. – Итак, позвольте довести до вашего сведения следующее, господа хорошие…

Судя по вступлению, ничего на самом деле хорошего ожидать не приходилось. Турецкий переглянулся с Грязновым, и оба, почувствовав на себе пронзительный взгляд Меркулова, опустили глаза. Школьная привычка: вечно ожидать порки от старшего. Даже если ни в чем не виноват.

– Генеральный прокурор, как вы имели возможность слышать, избавил вас от необходимости приносить свои извинения всяким негодяям – мелким и покрупнее. Но это совсем не значит, что вы и дальше можете поступать, мягко говоря, не совсем законно. И внутренняя тюрьма на Петровке, уважаемый Вячеслав Иванович, вовсе не является тем местом, в котором вы для собственного, так сказать, успокоения можете содержать свидетелей. О подозреваемых – отдельный разговор. Я понимаю, что вам с Турецким так легче: все под рукой, хочу – подержу, захочу – совершу обмен. Вы что, может, уже и заложников брать станете? Как в Чечне! Этого нам не хватало. Я не ругаю. Я возмущаюсь. Хотя… и понимаю, как нелегко бывает. Да… Звонил Суров. Едет с материалами. Говорит, совершенно убийственные. Стас, – обратился Меркулов к Аленичеву, – ты пригласил своего аса?

– Так точно, Константин Дмитриевич. Ожидает команды.

– Отлично. Какие вопросы еще открыты?

– У меня, если позволите, Константин Дмитриевич, – поднялся Борискин.

– Я же сказал, сидите. Что у вас?

– По Лысову. Ну, основные вводные вам известны, сорок третьего года рождения. Родители умерли. Отец, в частности, был начальником Пермлага. Сам закончил юрфак МГУ, затем взят на работу в органы. Прошел от опера до замначальника Следственного управления КГБ. Последнее звание генерал-майор госбезопасности.

Турецкий совершенно неприлично присвистнул и на строгий взгляд Меркулова ответил:

– А я его по собственному разгильдяйству до полковника понизил! То-то его корежило! А я сообразить не мог.

Все смеялись.

– Продолжаю, – сказал с улыбкой Борискин. – Уволен в восемьдесят девятом. Помните, уже чистка начиналась. До девяносто третьего жил на пенсию. Во всяком случае, иных сведений нет. После октября того же года вступил в МГКА, работал в группе адвокатов, защищавших гэкачепистов. В начале следующего года стал заведующим отделом концерна, в котором числится и сейчас. Но, похоже, выполняет совсем иные функции. Вот в таком разрезе.

– Простой советский чекист, – подытожил Турецкий. – В меру грамотный, излишне самоуверенный. Предпочитает «тыкать» собеседнику. Не терпит возражений. Характер нордический.

– Ага, – добавил Грязнов, – наводит шорох на московских авторитетов. Те его как огня боятся. Видать, есть за что. К тому же охотно выполняет роль посредника между заказчиком и исполнителем.

– Благодаря чему заказчик может чувствовать себя в относительной безопасности, – закончил за Грязнова Турецкий.

– Смотрю, вы все знаете, а он до сих пор на свободе? – удивился Меркулов. – Я вас не понимаю, господа.

– А ты же нам только что крылья обрезал, – возразил Александр Борисович.

– Я обязан это делать. А вы в свою очередь обязаны слушать и поступать так, как следует. Это хоть понятно?

– Еще как! – почти хором ответили Грязнов с Турецким и, перемигнувшись, рассмеялись.

Вот тут и поступил Константину Дмитриевичу сигнал, что Суров прибыл.

Появившийся Женя быстренько подключил к меркуловскому телевизору специальную приставку, принес из суровской машины свою хитрую аппаратуру, после чего включил все, что нужно, и тихо удалился в приемную, где Клавдия поила его чаем с пирожными.

Конечно, это была не студийная передача. Запись шла сразу по трем каналам, и с помощью пульта нужно было все время варьировать, выбирая необходимую запись. Позже можно будет все три дорожки разогнать по отдельности, но пока для этого не было времени. Женя обещал все сделать к утру. Аудиозаписи даже и трогать боялись.

И тем не менее съемка была грандиозной. Все в буквальном смысле уткнулись носами в экран. Суров сидел чуть в стороне, комментируя отдельные моменты, называя фамилии и должности участников беседы.

Первой решили посмотреть пленку, снятую в предбаннике. Она произвела впечатление разорвавшейся бомбы. Все, конечно, знали о финансовых махинациях, представляли и их объемы, и гонорары посредников. Но чтобы счет шел на миллионы тонн и миллиарды долларов, о которых рассуждалось, как о нормальных вещах, такое как-то не укладывалось в голове. Меркулов сидел, сжав виски ладонями, как лошадь, на которую надели шоры, и неотрывно глядел на экран. Короткая перепалка между заместителем начальника штаба МВД и Белецким, видно, добила его окончательно. Он тяжко вздохнул и пробормотал:

– Кто ж нам поверит?… Чтоб до такой степени…

Вторая дорожка практически ничего не дала: в своем номере появился Игорь Полушин, первый помощник Президента России, быстро разделся и исчез. Дальше запись шла впустую.

Зато третья камера, поставленная в номере Белецкого, выдала такую информацию, что даже тертый и битый Грязнов почувствовал себя крайне неуютно: обладание подобным материалом было уже не просто опасным, оно было гибельно.

Записи кончились. Позвали Женю, и Меркулов спросил, сколько потребуется времени, чтобы привести материалы в надлежащий вид и сделать необходимые копии. Об аудиозаписях пока разговор и не поднимался: уже можно было себе представить, что там имеется, помимо воплей и стонов обслуживающего персонала. Их решили сразу готовить, без предварительного прослушивания.

Женя обещал все закончить к утру. Но для этого требовалось соответствующее техническое обеспечение, а в институт ехать было поздно, да и отпускать Женю с такими материалами мог только сумасшедший. То есть тут – категорическое нет. Выход предложил Грязнов: экспертно-криминалистическое управление ГУВД. А если с ходу задействовать Иосифа Ильича, который некоторым образом в курсе этого дела, то с помощью опытного эксперта-криминалиста, на которого действительно можно положиться, как на самого себя, дело выгорит. На том и порешили.

Грязнов тут же созвонился с экспертом, предупредил, что работа надолго, а следом вызвал своих оперативников – во избежание ненужных случайностей, – коим и поручил Женю со всем его имуществом доставить на шестой этаж главного здания на Петровке, 38, где и располагалось ЭКУ.

– Не мне вам говорить, что все, о чем нам стало известно, – сказал Меркулов, пристально оглядев своих товарищей, – имеет особую государственную ценность. Поэтому о полнейшей секретности и не напоминаю. Любая утечка в этом направлении чревата самыми неожиданными и страшными последствиями… Значит, следующий шаг у них – разрубить тандем Михеев – Потапов. Надо будет, друзья мои, завтра же подготовить видеоматериал, где речь идет о Михееве, а я постараюсь пробиться с ним к Виталию Сергеевичу. Других путей пока не вижу. С президентом, вынужден констатировать, ничего не получится, он озвучивает, похоже, чужие идеи и очень редко прорывается со своими. Его, как вы, вероятно, убедились, обложили помощники со всех сторон. И вот еще что меня заботит: вы абсолютно уверены, что они – там – не найдут, хотя бы случайно, наших записывающих устройств?

– С этой публикой, особенно с Лысовым, я ни в чем теперь не уверен, – мрачно заметил Турецкий. – Это – профессионал. И специализация его лично у меня больше не оставляет никаких сомнений. Смотри-ка, он даже воровских авторитетов сумел подмять и заставить служить своим целям… – Он взглянул на Грязнова: – Теперь понимаешь, где мы найдем Полину? Обошли-таки нас с тобой, старик… Но заметь, прав-то все же я: ревность ревностью, однако Белецкий не может, не умеет подчиняться человеческим чувствам. У него их просто нет. Он живет в другом измерении. Согласен? А вот физиологии – с избытком.

– Куда теперь денешься!… – пожал плечами Грязнов. – Я бы хотел дать совет всем, задействованным в этой операции: проявлять в ближайшие дни максимум осторожности. Это же касается и ваших семей – у кого есть, конечно, – и даже в большей степени, чем вы думаете. Если, не дай Бог, произойдет утечка, а это не могу исключить, поскольку мы же не запираем материалы в меркуловском сейфе, а работаем с ними, будем их показывать, как сказал Константин Дмитриевич, Михееву, генеральному прокурору, никуда не денешься и от министра внутренних дел, и директора ФСБ, а все это – возможные эмоции, доверенные лица, помощники… словом, если такое случится, мужики, прячьте свои семьи. И сами мы, но они в первую очередь, станут предметом жесточайшего шантажа. Я все сказал и, с вашего разрешения, хочу удалиться, дел, как вижу, становится невпроворот. Саня, обязательно жду твоего звонка. Сразу, как освободишься. Это – личное, – объяснил всем, закрывая за собой дверь.

Суров был подавлен. В глубине души он горько сожалел, что поддался напору этой прокурорской братии, где-то струхнул, конечно, а как же иначе, и в результате ввязался в смертельную – теперь стало понятно – игру. При всей, как верно подметил следователь, нечеловеческой своей сущности Белецкий все же гениальная голова. И если бы хоть немного подождать, попросить дать время подумать, а самому бы посоветоваться с Белецким, тот обязательно что-нибудь придумал бы. Что ж, теперь поздно, ставки сделаны.

Следователи, видел он, адекватно отреагировав на просмотренные записи, тут же занялись проблемами собственной безопасности. О нем уже забыли, будто и не было его. Ну конечно, мавр сделал свое…

– А между прочим, все, о чем сейчас совершенно уместно напомнил Вячеслав Иванович, имеет самое прямое отношение в первую очередь к вам, Владлен Давыдович, – неожиданно прервал тягостные мысли Сурова Меркулов. – И к слову, именно мы, Александр Борисович, обязаны немедленно принять решение, как обезопасить нашего главного свидетеля. А вы, Владлен Давыдович, не тушуйтесь и названные вашими бывшими, надеюсь, коллегами астрономические суммы не берите в голову. Мечтать, доложу вам, можно о чем угодно. Даже занять место Бога на земле. Не говоря о каком-то там президенте страны. Поэтому и предотвращение преступлений подобных масштабов, без сомнения, должно пойти вам в зачет. А теперь ответьте, но честно: у вас имеется, говоря языком шпионов, тайная явка?

Громко пропищал «сотовик». Меркулов обвел присутствующих удивленным взглядом.

– Мы, кажется, договаривались, на совещаниях… Чей это?

– Извините, это мой, – сказал Суров, доставая из кармана плаща, висевшего за его спиной на стуле, телефонную трубку. Поглядев на дисплей, добавил удивленно: – Вот, пожалуйста, смотрите!

На дисплее был текст: «Влад, срочно позвони мне. Игорь». И рядом – номер телефона.

– Это ж его номер! – как-то испуганно добавил Суров.

– Белецкого?

– Нет, Лысова.

– А чего это у вас голос задрожал? – нахмурился Меркулов. – Так же нельзя, Владлен Давыдович. Немедленно возьмите себя в руки. И свяжитесь с абонентом. Кто знает, какая им вдруг фантазия взбрела в голову после всех этих девочек и выпивок!

Суров глубоко вздохнул, посидел молча и набрал номер.

– Алло! Это Суров. Анатолий Валентинович, зачем я вам срочно понадобился?

– Бросай все свои дела и пулей сюда, в Чехов. Дело о жизни и смерти, понял?

Суров оторвал трубку от уха, зажал ладонью микрофон и с ужасом посмотрел на Меркулова…

…Они расходились по своим номерам. Лысов пил и ел много, но спиртное на него действовало странно: он не пьянел, а сильно бледнел. Его и без того незагорелое лицо приобрело землисто-серый цвет, какой бывает у недавнего утопленника. Белецкий же, напротив, чувствовал себя превосходно и пока еще не решил окончательно, кого забрать на ночь – балерину или новенькую, «пончика», пухленькую и очень сексуальную горничную, на которую неожиданно появился большой спрос. Вообще-то стоило бы узнать причину ее быстрого успеха.

– Напрасно Влад уехал, – сказал он, сладко потягиваясь, – остроумный мужик… А не знаешь, чего это нынче Олежка все хвастался своим специалистом? – Он обернулся к индифферентно поднимающемуся за ним по лестнице Лысову. – Ты чего-нибудь понял? Ну работает, и пусть себе… Он что, прибавки к жалованью захотел? Так ведь и без того ворует от пуза. Неужели мало?

– Да это он все за технику свою переживал. Старье ж… А тут попался толковый специалист, технарь, приехал и все наладил – лифты, сигнализацию…

– Говоришь – сигнализацию? – Белецкий остановился на площадке между вторым и третьим этажом.

– Ну. Да ты сам слышал, – устало ответил Лысов. Он хотел спать.

– А еще что он тут чинил? – загадочно усмехнулся Белецкий. – Ты знал об этом? – Он так посмотрел на Лысова, что тот вмиг стал трезвым.

– Ты говоришь?… – растерянно пробормотал Анатолий Валентинович.

– Эх ты, генерал, твою мать! Где ты-то находился в это время? Почему не видел? Кто он – этот ваш Маркони?

– Погоди, Игорь, постой, дай сообразить… – Лысов будто разговаривал с самим собой. – Жди тут, я его сейчас! – и опрометью кинулся вниз.

Белецкий постоял немного, закурил и медленно двинулся в свой «люкс». Олег, ведомый Лысовым, примчался буквально следом. Он был белым от страха. Запинаясь, рассказал, кто это был, что делал, да вот же и Суров может подтвердить! Как раз сегодня разговаривали, и Влад обещал, что если еще понадобится, чтоб не стесняться. Отличный спец из этого… Института радиоэлектроники Академии наук.

– Толя, – уже спокойнее сказал Белецкий, – сбегай к Степану, разбуди и спроси, не по его ли ведомству проходят? И вообще, чем они там занимаются, эти спецы?

Лысов ушел. Скорее всего, наверняка ничего страшного, но все равно отчего-то стало неуютно, снова появилась утренняя неясная тревога.

– Владькин, говоришь, кадр? Ну, Олег, молись Богу, чтобы тут не случилось беды. Ты же знаешь, кто и о чем здесь говорит, что мы решаем. И чем все это может грозить. В первую очередь – тебе. Ладно, иди пока отдыхай. Пусть «пончик» придет, черт с ней, как-нибудь справлюсь. Ну, иди!

Вернувшийся Лысов не обрадовал. Там имеется, сообщил он, специальная лаборатория, которая занимается исключительно спецсредствами. А заказчики – Лубянка, Ясенево и Огарева.

– Ты думаешь, что могли пробраться оттуда? – спросил Лысов.

– А это я у тебя должен спросить: кто и как? Давай-ка для начала пошуруй у меня в номере, вдруг чего обнаружишь!

Лысов – даром, что чекистская закваска, – хоть и не был настоящим специалистом, но дело в общих чертах знал. И опыт соответствующий имел. Он перепахал весь номер Белецкого, даже ковры поднял, но ничего ровным счетом не обнаружил. Хозяину же «люкса» скоро надоело наблюдать за стараниями отставного генерала, к тому же и «пончик» появился. Белецкий прикинул: вполне ничего – и удалился в спальню, где Лысов уже успел пошуровать. Успокоенный, он отдался в ловкие ручки горничной, которая и помассировала, где требовалось, и скоро доказала свое превосходство над пресноватой уже балеринкой.

Завершив безрезультатный поиск следов прослушки, Лысов придумал ход конем. Он заглянул в спальню и предложил отдыхающему Белецкому:

– А если я сейчас попробую взять его на туфте?

– Пробуй, – лениво ответил Игорь.

– А ты поможешь?

– Без меня что, никак? Чего надо-то?

– Я прикажу, чтобы он немедленно сюда явился, мол, о жизни и смерти. Он будет отказываться – кому охота ехать, верно. Тогда я сошлюсь на тебя и дам трубку. Тогда прикажешь ты. Если приедет, пошутим, тяпнем еще и разбежимся. Ну – соскучились! Заодно и о том технаре узнаем. Но если он и в этом случае откажется, тогда я ему в лоб: все, парень, обнаружили мы твою прослушку, так что решай теперь за себя сам. Что ему делать? Если не виноват – примчится оправдываться, сотни «лимонов» того стоят. Либо – сбежит. Тогда я завтра же вызову сюда своих спецов. То есть их-то я поставлю в любом случае. Ну, как тебе мой план?

– Однако ты и провокатор, Толя! – восхитился Белецкий. – Но что поделаешь, действуй, мой генерал!

– Торгуйтесь, – быстро сказал Меркулов, – и чтоб никакого волнения, у вас еще дела, переносите все на завтра.

– Анатолий Валентинович, – вполне достоверно начал канючить Суров, – чего вы меня пугаете? Что, опять угробили кого-нибудь? Я устал, как собака. Давайте завтра. Ну хоть с утра! – снова зажал микрофон. – Что делать? Настаивает категорически…

– Продолжайте торговлю, пусть объясняет причину, – шепотом сказал Меркулов.

– Да ну чего меня уговаривать?! – возмутился Суров. – Дайте трубку Игорю, пусть он мне объяснит, что за срочность! Я вам не мальчишка бегать туда-сюда!… Они оба там, – шепнул Суров. – Игорь, чего он меня пугать вздумал?… Что-что?! Да вы, мужики, с ума сошли! Какая подслушка?!

Меркулов понимающе покачал головой и бросил уничтожающий взгляд на притихших коллег.

– Ладно, все это чушь собачья, но я приеду. Не знаю, не сейчас, а утром обязательно. Я должен своими глазами увидеть, а пока не верю. Это, Игорь, чья-то провокация. Все, утром буду. Нет, сейчас, на ночь глядя, никуда не поеду… А мне не нужны твои водители, я сам за рулем. Слава Богу, что хоть не пил сегодня, а то и в самом деле можно сбрендить… Ладно, пока.

Суров отключил трубку, сунул обратно в карман плаща и испытующе оглядел всех.

Первым откликнулся Аленичев.

– Думаю, это исключено, – твердо заявил он.

– Что именно? – сухо осведомился Меркулов.

– Обнаружение. Здесь пахнет провокацией.

– Но зачем? – вмешался Суров.

– Сами думайте. Вы нигде не засветились, когда снимали блок аудиозаписи? Не нервничали – так, чтоб это в глаза бросалось?

– Стас прав, – согласился Турецкий. – Дела, которые сегодня в Чехове обсуждались, относятся к событиям чрезвычайного порядка. Лысова мы себе некоторым образом уже представляем – это то еще гестапо! Если Владлен Давыдович допустил хоть малую оплошность и это не укрылось от его глаз, значит, он решил проверить на вшивость. Он не обещал убить вас, если вы явитесь не сейчас, а только утром?

– Нет, Игорь, как ни странно, согласился. Лениво так, будто ему на все наплевать. А этот категоричен.

– Он был спокоен? – спросил Меркулов.

– Кто, Лысов или Белецкий?

– Последний.

– Да. Так мне показалось, во всяком случае.

– Модест, а ты чего молчишь?

– Я согласен со Станиславом, – сказал Борискин. – Это, скорее всего, провокация Лысова. Если бы подслушку обнаружили, тот же Лысов уже был бы в Москве. Белецкий, если вы заметили, не артист. Ему это незачем, он слишком высокого мнения о себе. Но подслушка в сегодняшних его беседах смертельно опасна для него. Практически конец всего – карьеры, жизни. Он не смог бы говорить спокойно. Прорвалось бы, не так ли, Владлен Давыдович?

– Вы говорите так, будто давно его знаете. Я почти согласен. Почти. Потому что не знаю, зачем козлом отпущения они выбрали меня.

– Они не выбрали, – ответил Борискин. – Трезвый всегда подозрителен. Особенно в компании поддающих.

– Но ведь речь сегодня шла об огромных деньгах! Неужели они решили, что я могу ими пренебречь? – развел руками Суров.

Вопрос был задан что надо. И все почувствовали некоторое неудобство – ведь именно это и произошло: пренебрег же! Правда, был и другой аспект дела: после того как сумма была «озвучена», пошел бы на это Суров?

– Не будем гадать, – прервал неловкую паузу Меркулов, – история, как утверждают, не имеет сослагательного наклонения. Если бы да кабы… Вывод, считаю, должен быть таким: Сурова надо прятать. Никуда завтра ехать не следует. За его домом установить наблюдение, но этим бандитам пока не мешать. Семьи у вас, Владлен Давыдович, нет, это облегчает задачу. Кто из вас займется устройством Сурова, вы, Стас?

– Если нет возражений, я готов.

– Я тоже, – понуро согласился несостоявшийся миллиардер.

– Ты хотел меня слышать? – спросил Турецкий Грязнова.

– Ага, позвони сейчас своим и скажи, что к ним выехал мой Колька. Пусть возьмут, что там нужно для Нинки – на пару-тройку дней, – и едут ко мне. И без разговоров. В квартире, помимо нас с тобой, разумеется, будут дежурить Денискины хлопцы. Это – в твоей. А в моей, где остановится твоя семейка, охрану обеспечат парни Кондратьева. Нас с тобой некому, Саня, охранять, кроме… нас с тобой! – Он засмеялся. – Во парадокс! И твои будут, как положено, на гособеспечении. Я все устрою и подъеду попозже к тебе. Что потребуется, так и быть, возьму. А то мне совсем не нравится поздравлять людей со спасением от какого-то муляжа. Привет.

Закончив разговор, Грязнов долго расхаживал по своему кабинету, размышляя, прикидывая и так и этак. Возмущенный спич заместителя генерального прокурора Константина Дмитриевича Меркулова, сказанный, естественно, в его, Славкин, адрес, и никакой тут Турецкий ни при чем, просто Костя хотел позолотить пилюлю – мол, оба вы хороши, – больно резанул по душе. Ну конечно, прав он. Но ведь дело имеем с бандитами! И тот же Пустовойт второй день без передышки допрашивает Серафима! Скупо, сволочь, но все-таки заговорил. Перестал в молчанку играть. Молдавский вариант, обещанный ему, видно, имеет под собой серьезное прошлое. А что касается охранников, то их можно отпускать. Тут Костя прав, хотя… Сознались же все-таки! Подтвердили показания самих киллеров! А теперь пойдут как свидетели.

А может, Костя все это говорил специально? Для Сурова? Чтобы не думал тот, что вовсе уж нет никакой справедливости в правоохранительных органах? Все может статься.

Но теперь Грязнов стоял перед выбором: оставаться самим собой, то есть человеком, которого уважают за данное слово даже воры в законе? Или стать в позицию принципиального законника, не признающего никаких компромиссов?

Нет, решил он, в конце концов, будь что будет, но Грязнов должен оставаться самим собой. Сашка, вероятно, одобрил бы такое его решение. Впрочем, попозже можно будет обсудить с ним и этот вопрос, в предположительном, так сказать, плане. Что бы ты посоветовал, если, скажем… Ну и все прочее в таком же духе.

Вячеслав взял телефонную трубку, подержал ее в руке и набрал номер телефона. Долгие гудки. Наконец, отозвался сиплый, не то со сна, не то с перепоя, голос:

– Але, е-мое, кого надо?

– Кистенев, ты?

– Ну?

– Вот ща согну! Занукал. Держи трубку крепче и не думай бросать. От этого сейчас вся твоя жизнь зависит, Алексей. Узнал? Грязнов говорит. Давно не виделись.

– Ну ты достал меня, Грязнов, твою!… Когда ж я от тебя покой-то буду наконец иметь?!

– А вот потому и звоню тебе, дураку. А будешь материться, брошу трубку и пусть они тебя на фарш пускают.

– Кто, Грязнов? – забеспокоился Кистень. Даже голос зазвучал нормально, хрипы пропали – вот как разволновался!

– Погоди, не торопи меня. Время у тебя еще есть. А вот у меня маловато. Думал я, Леха, думал и решил предложить тебе чейнж. Обмен, значит, такой. Вот теперь слушай и соображай. Ты – мне, стало быть, а я – тебе. Но – в последний раз. Сечешь?

– Секу, давай, не тяни кота!

– Полину угробили, Алексей. И много тут твоей вины. Но я не о тебе сейчас. Ты мне называешь фамилии, кликухи и адреса тех, кто ее отыскал по твоей команде и сделал смертельный укол. А я их беру.

– Ну а мне какая польза? Ты вообще думаешь, что предлагаешь? Ты за кого меня держишь, Грязнов? За суку подзаборную?! За б…?

– Не заводись. Я не кончил. Главное – впереди. Так вот, я их беру, поскольку они ее убили. У меня на той хате ампулка хранится. С их пальчиками.

– Да меня твои заморочки, Грязнов, не…

– Вот именно, как и меня – твои. Поэтому, повторяю, я беру их, а не тебя.

– Это за что ж такая честь?

– А я тебя уже не найду. Потому что ты будешь в ближнем зарубежье. В дальнее не успеешь, визы нужны, то да се. А в ближнем ты уже к утру окажешься.

– Не пойму я тебя, Грязнов. Что-то темнишь. Знаешь что-то, ох, и хитрый ты ментяра!…

– Мы с тобой беседовали вчера? Я тебя спросил – ты мне ответил. Вот и считай, что я тебе, в свою очередь, любезность оказываю. Может такое быть между ментом и вором? Скажи другому – не поверит. А ты вот поверил. И я тоже. Так называешь фамилии?

– Так ведь базар не кончился. Что взамен?

– Сказал: твоя жизнь. Если не будешь тянуть.

– Вот так… – задумался Кистенев. – Я знаю, Грязнов, твое слово – твердое. Рискнуть, а? Ладно, пиши: Хомяк, Трехпрудный, семнадцать, квартира – третий этаж, крайняя налево. Валет, Третья Парковая, одиннадцать, квартира тоже такая. Водила тебе ни к чему. Он за рулем сидел. Только Хомяк с Валетом по «мокрому» еще не ходили. Это те, наверное.

– И тех проверим, и этих, Кистенев. Как их по-человечески-то зовут, а то они у тебя как собаки: Хомяк, Валет, лежать, дай лапу!

Кистенев неожиданно заржал.

– Ну ты воще! Во дает! Так оно и есть – кобели, кто ж еще! Запоминай, если надо: Хомяков Виталий, без отчества, оно ему ни на хрен. А Валет – он Витек Валетов. Отчества не знаю. Небось и не было никогда. Хомяка, если одеть, еще и бабам нравится. А тот, второй, – так, сявка. Но – злой. Смотри, яйца откусит, если не уследишь за ним. Ну что теперь, довольна твоя ментовская натура?

– Хорошо, а сейчас и ты слушай внимательно. Сегодня во второй половине дня твой дружок Анатолий Валентинович выписал тебе пропуск на тот свет. За то, что базлаешь много, за Полину, которую он на тебя вешает, за инициативу со сходняком. Словом, накопилось. Можешь меня не проверять – говорю железно.

– Я должен тебе верить, Грязнов. Такие шутки не шутят. Откуда знаешь?

– Сто процентов, Алексей. А дальше – моя игра.

– Ну и что советуешь?

– Он тебя будет убирать руками Круглого, так думаю. Между прочим, папашка этого Толи был начальником Пермлага. Что, говоришь, советую? Ты человек свободный, машину умеешь и сам водить, насколько мне известно. «Мерс» твой – машинка стоящая, я его видел. Бери барахлишко со всем необходимым и выезжай на кольцо – до Профсоюзной, а там вали направо, под мост и врубай до пола. Старая Калужка выведет тебя сама на Бобруйск. А это уже ближнее зарубежье. Дальше сам разберешься.

– Ну ты даешь, Грязнов, прям как маленькому, как сопляку какому объясняешь!

– А ты такой и есть, Леха, хоть и в законе считаешься. Отваливай, да поживее. Этому Толе «замочить» тебя, как, извини, на два пальца… Прощай, авторитет, надеюсь, никогда больше не встретимся.

– Ладно, и тебе спасибо, Грязнов. Оно, конечно, не все менты – суки! Иначе какая жизнь?…

И последнее важное на сегодня дело оставалось у начальника МУРа. Слава разыскал Юру Смирнова, который честно трудился вместе с Пустовойтом, и попросил – приказывать он не мог – созвониться с утра пораньше с востряковской милицией, выяснить, что у них имеется, поскольку эти мерзавцы, выполняя наезд, могли так обезобразить труп, что и мама родная не узнает. А мамы, кстати, и нет, это она сама говорила… И если все так, как предполагал Грязнов, пусть Юра берет свою подругу по Дому кино и везет ее в морг Первой градской на опознание.

После этого Вячеслав Иванович позвал Володю Яковлева, на свою голову засидевшегося на работе, положил перед ним листок с адресами двух кобелей – Хомяка с Валетом, и сказал, чтобы утром их уже допрашивали. Володя понял, кивнул, вздохнул и отправился к оперативникам…

РАСПЛАТА

Около полудня хорошо и спокойно выспавшийся Турецкий сидел в приемной Меркулова и легонько пикировался с Клавдией, укоряя ее в неверности, легкомыслии, но стараясь при этом не затрагивать болезненной возрастной темы. Он ожидал Меркулова, который с раннего утра обретался в самых высших сферах – где-то там, среди ангелов.

Есть ситуации, когда субординация становится едва ли не главным в служебных отношениях двух крупных руководителей. По идее, следовало перед путешествием в верха зайти к генеральному и поставить его в известность о полученных материалах. Но в памяти были слишком еще свежи факты, когда информация прямо с закрытого совещания у генерального прокурора поступала к нему же, из министерства, скажем. Один человек может промолчать, но не зря же немцы говорят, что там, где знают двое, знает и свинья. Слишком много глаз и ушей, слишком много всякого рода помощников, каждый из которых в борьбе за близость к руководящему телу может пожертвовать таким золотым качеством, как молчание.

И к тому же после посещения председателя правительства Турецким, а затем встречи этих же персонажей у свежей могилы уровень общения, если так можно выразиться, спустился с руководящей ступеньки на ступеньку пониже – профессиональную. Появился такой нюанс. И им грех было не воспользоваться.

Короче, Меркулов созвонился с Михеевым и попросил выделить ему в ближайшие час-два пять минут для сверхважной и секретной информации по делу об убийстве Нечаева. Михеев не хотел ломать установленный распорядок и всячески искал возможность проникнуть в секрет без затраты специальных усилий. Его можно было понять: день расписан не по часам, а по минутам. Константин Дмитриевич еще одно условие выдвинул: никто не должен знать заранее, что он посетит премьера. Желательно некоторое время и после. А почему – это станет ясно во время краткой встречи. Когда Михеев уже готов был согласиться на четыре минуты, Меркулов поинтересовался, есть ли в кабинете председателя видеомагнитофон или надо будет привезти свой? Председатель едва не взорвался: вы что, кино мне собираетесь показывать?! Но Костя, заместитель генпрокурора, сумел успокоить, объяснив, что это, собственно, и есть самый секретный материал. Уломал. Михеев назначил без пяти десять.

Если это действительно так, думал между тем Турецкий, а пять минут разговора истекают ровно в десять, то где Меркулов? Уж не счел ли он самого себя группой захвата и не решился ли лично взять господина Белецкого? Тем более что рабочий кабинет Игоря Юрьевича оказался почему-то тоже в Белом доме. Интересно, по какой причине? А может, его просто потянуло, так сказать, на родину, в тот кабинет, который он занимал в девяносто третьем году и откуда трусливо сбежал в плащике швейцарского грузчика? Но как бы там ни было, а разведка доложила: в десять утра господин Белецкий вошел в лифт в вестибюле Белого дома и поехал на свой этаж. Рядом с ним никого из важных персон замечено не было. Это значит, что Лысов, к примеру, огорченный обманом Сурова, так и не появившегося в «Солнечном восходе», вполне мог заниматься розыском предателя-коммерсанта. Что наверняка так и было.

Александр Борисович еще утром, часу так в восьмом, предложил Меркулову свой вариант. Суров звонит не кому-нибудь, а Олегу, и спрашивает его, что там у них вчера за сыр-бор случился? Если ничего на самом деле не было, а происшедшее – обычная, правда, и непонятная провокация Лысова, Олег так и ответит: мол, побегали, пошумели и спать легли. Ну так им, дуракам, и надо, отвечает Суров. И весь сказ. Некогда мне пустяками вашими заниматься. Я деньги делать должен. А если все же что-то случилось, этот Олег, недалекая натура, начнет юлить, вертеться, хитрить, чтобы успокоить и затащить на расправу.

Меркулов поговорил с Суровым и сказал, что тот сейчас ни на что серьезное не способен. Ночь на него плохо подействовала – совсем расклеился мужик. Придется подождать.

Выяснять теперь, где находится Лысов, приходилось Турецкому. Но разговор должен был состояться в районе трех дня. А ждать и думать, что сейчас делает этот отставной генерал и какие черные мысли бродят в его башке, задачка не из легких. И окончательное ее решение зависело исключительно от успеха меркуловского вояжа в заоблачные высоты. Фигурально выражаясь.

Меркулов приехал в первом часу дня. Прошел в кабинет, держа под мышкой портативный видик, выданный ему грязновскими специалистами. Кивком позвал Турецкого к себе. Разделся, сел за стол, стал медленно протирать очки. Господи, надо же уродиться этакой занудой!

– Мы получили «добро», – родил он наконец. Но спокойно, как протирание очков.

– Приятно слышать. А на что?

– Будем в дурачка играть? – ласково спросил Меркулов.

– Зачем? Ты мне лучше выдай санкцию на арест и обыск, а потом сиди себе вспоминай и тихо радуйся: ах, какой я славный!

– Не хами. Санкцию ты сейчас получишь и можешь отправляться. А где этот Лысов? Ты знаешь?

– Я ему позвоню и спрошу: Толян, друг, ты где? Я сейчас приеду и заарестую тебя, корефан! У меня с ним свидание в три. Надеюсь к этому времени управиться с Игорьком. Но будет очень смешно, если он в три часа сделает мне предложение встретиться с Белецким. Ты там, между прочим, друг и учитель, часом, не засветился со своей бандурой? А то я приеду, а меня уже с оркестром встречают: как же, как же, сам господин генерал… Мне, кстати, дадут новые погоны? Ты уточнял? Нет?

– Ой, ну почему мне такие мучения?! – едва не завопил Меркулов. – Ты можешь когда-нибудь перестать валять дурака?!

– Я, Костя, могу. Но что поделаешь, если ты упиваешься самим собой? И ничего не говоришь из того, что мне необходимо как воздух! Чем я смог бы оперировать в нужную минуту! На кого сослаться, в конце концов, черт меня побери! А ты сидишь, млеешь и наслаждаешься воспоминаниями. Не стыдно? Друг называется!

– Все? Ладно, слушай. Встреча была пятиминутной. Поначалу. Но когда он увидел кадры, где речь идет о нем, я подумал даже, что ему станет плохо. Но он досмотрел. Походил, подумал. Потом сказал помощнику, чтобы его ни в коем случае в ближайшие полчаса не беспокоили. И сказал, ну, ты знаешь, в своей, наступательной такой, манере: давайте все сначала. И полностью… Без купюр… Я ему на это возразил, что будет многовато. Как бы на час не растянулось. Если не больше. А он: ладно, начинайте, а там посмотрим. В общем, он просмотрел все. И повторял только одно слово, но часто. Знаешь какое?

– Ну?

– Гниды!

– Молодец. Голова у него варит. А чем закончил?

– Спросил: санкцию на арест этой публики выписывает генеральный прокурор? Я ответил, что да. Но имеют на это право и иные прокуроры, в частности и я, как его зам. Только всех арестовать не получится. Придется сперва изыскивать доказательства их вины в преступной деятельности. Он: а разве этого вам недостаточно? Я говорю, что нет. Там, где явные уголовные преступления, – это Белецкий, Лысов, думаю, что по тем же признакам пройдет и генерал МВД Ильин. А остальные, если не будут вскрыты новые факты, – это уже экономика. Ну а после этого я выслушал суровый приговор, который произнес Михеев, и подумал, что, будь он судьей на том процессе, всех бы приговорил к вышке. Вот такие пироги. Иди собирайся, я надеюсь, что ты не станешь действовать в одиночку?

– Да я бы как раз не хотел столпотворения. Трех оперативников более чем достаточно. Я сейчас звоню Славке, и они заезжают за мной. Мы с ним так договорились. А что касается Лысова, то после моего разговора с ним на свидание с генералом выезжает группа «Пантера». Хотелось бы, чтобы задержание двух этих волков произошло одновременно.

– Согласен. Иди оформляй постановление и оставь у Клавдии. Я подпишу. С Богом.

Турецкий вошел в вестибюль, осмотрелся и заметил, как ему делает приглашающий жест рукой мужчина, стоящий возле большого зеркала. Александр Борисович подошел и увидел, что мимо, не обращая на него внимания, прошли к лифту трое оперативников, дождались кабину и уехали.

– Он здесь. Семнадцатый кабинет. Этаж знаете.

– Больше никто из интересующих нас не появлялся?

– Пока нет, – и он равнодушно отвернулся.

Турецкий пошел к лифту и вознесся почти к самой вершине Белого дома. Пока ехал, еще раз прокрутил в памяти телефонный разговор с Лысовым.

Он, как ни странно, откликнулся сразу. Неизвестно, чей звонок ожидал. «Важняк» тут же предельно вежливо извинился за то, что побеспокоил раньше договоренного, но обстоятельства складываются таким образом, что появляется возможность, не очень приятная, к сожалению, сорвать назначенную встречу. Дело в том, что он вынужден срочно отправляться в Белый дом по поводу получения некоторых важных документов по делу Нечаева, которые ему подготовлены бывшими уже помощниками покойного вице-премьера.

Турецкий постарался сделать так, чтобы слов было как можно больше и все они соответствовали истине. Чтобы никак этот тертый чекист не обнаружил в его интонациях какую-то скрытую хитрость. Или трусость, для коей он ищет себе достойное оправдание. Самым подходящим был бы тон равенства. На «вы», правда, но и без особого почтения. Это пусть у него будут и панибратство, и покровительство, да и обычная наглость, свойственная людям подобного типа. И кажется, он клюнул. Если и были какие-то сомнения по поводу Сурова, то он вряд ли мог предположить, что Суров попросту сдал их властям как самых последних мошенников. И если какая-то запись все-таки велась, то, скорее всего, с целью дальнейшего шантажа. Вряд ли его опасения простирались дальше – он же все-таки не первый день знал Сурова и мог представить, на что тот способен, а что ему просто противопоказано.

Поэтому и бодрый, но не подобострастный голос Турецкого для него должен был звучать не вызывая тревоги. Следак хорохорится? Ну и пусть! Будет нужда – прижмем. А так – пусть служит. За деньги же!

И Белый дом, как оказалось, очень пришелся кстати. Вот в нем, прямо в вестибюле, у главного входа и была назначена встреча. Время? Ну давайте, чтобы не подводить друг друга, в четырнадцать ноль-ноль.

Турецкий был уверен, что получаса ему будет достаточно. Хотя сам он уже Лысову не понадобится, того встретят и соответственно проводят парни Кондратьева. Операция должна пройти спокойно. Не станет же отставной генерал отстреливаться! Хотя с него станется…

В приемной Белецкого было все аскетически просто, если не бедно. Не афишировал себя подпольный… да какой же он подпольный! – самый доподлинный миллиардер, как это – владелец заводов, газет, пароходов… Длинноногая секретарша выставляла свои почти обнаженные бедра из-под хрупкого на вид, узкого стола с компьютером и канцелярской мелочью.

Внешний вид Турецкого и его спутников «не показался» девице. Не поднимаясь, но и не поправляя юбки, она спросила: к кому и по какому поводу? Записывались ли на прием? Когда? Какая организация? Вопросов она сразу задала так много, что ни на один из них не стоило отвечать.

– Передайте, пожалуйста, Игорю Юрьевичу, что к нему пришел Александр Борисович Турецкий, старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России по вопросу, который для обеих сторон представляет значительный интерес.

Секретарша выслушала, оценила сказанное, поднялась и посмотрела на оперативников:

– А эти люди?

– Эти – пока не со мной, – улыбнулся Турецкий.

Она ничего не поняла, но кивнула и походкой манекенщицы удалилась в кабинет. Почти сразу распахнула дверь:

– Игорь Юрьевич просит вас пройти. Чай или кофе?

– Благодарю, ничего.

Турецкий прошел к приставному столику и чуть склонил голову, приветствуя привставшего хозяина кабинета. Белецкий ответил тем же и запоздало пригласил жестом садиться, когда Турецкий уже сидел. Такая легкая нестыковочка.

Кабинет был невелик и обставлен просто, то есть самыми необходимыми предметами и скудной мебелью. Здесь, в отличие от той же «дачи» с ее «люксами» и саунами, Белецкий в роскоши не нуждался. На столе дорогой компьютер с разными причиндалами, немного книг в позолоченных переплетах на боковой книжной стенке, большой напольный вентилятор, вращающий головой в разные стороны, открытое настежь окно, а рядом – здоровенный ящик кондиционера.

– Мы знакомы? – спросил Белецкий, чуть сощурив глаза.

– Шапочно. Позавчера на кладбище вы оживленно обсуждали с Дубровским возможности замены коней на переправе. А весь вчерашний вечер я и мои коллеги посвятили более детальному знакомству с вашими политическими и экономическими взглядами, включая даже такие мелочи, как обсуждение достоинств малой пушкинской прозы. Там, где речь о неуважении к предкам. Ну и естественно, любопытно было также отношение к вам ваших коллег по чеховской сауне. Так что с вами, – Турецкий подчеркнул последнее слово, – мы знакомы даже больше, чем хотелось бы. Вам понятна диспозиция?

Белецкий, видно, мучительно старался остаться спокойным, но цвет лица продал его: он был близок к апоплексическому удару. И при этом сидел неподвижно, откинувшись на высокую спинку вращающегося кресла и сверлил Турецкого светлыми, почти полностью белыми глазами. Неприятное зрелище.

– Чтобы не отнимать ни у вас, ни у себя дорогого времени, я предъявляю вам постановления Генеральной прокуратуры России о вашем задержании, а также производстве обыска в помещениях вашего офиса. Эти документы санкционированы заместителем генерального прокурора. Прошу, можете ознакомиться.

Турецкий развернул лист и положил его перед Белецким.

Тот, не меняя позы, прочитал, откинул на спинку голову и спросил:

– Могу я узнать, какое обвинение мне предъявляется?

– О! – негромко воскликнул «важняк». – Там целый букет. Мне придется перечислять слишком долго. Но если вкратце, то самое основное будет выглядеть следующим образом: посягательство на жизнь государственного деятеля в форме подстрекательства, статья двести семьдесят седьмая нового Уголовного кодекса. Естественно, не вы лично стреляли из автомата в вице-губернатора Петербурга Михайлова, а из карабина – в вице-премьера Нечаева. Но приказ отдали вы. Через Лысова. Не вы душили бывшую свою любовницу, но киллеры исполнили ваше указание, не вы… не вы… и так далее. Вы заказчик убийств, вот в чем дело. И за это будете отвечать по закону. Если у вас имеется оружие, прошу выдать его во избежание дальнейших неприятностей.

– Вы считаете, что зашли вот так в кабинет, сели и арестовали? И у вас это получится? Вы вообще-то соображаете, с кем разговариваете?

– Соображаю. И этот тон ваш уже слышал. Только вы так можете позволять говорить себе с генералами милиции, которым отстегиваете за их преступления. Или с бывшими генералами КГБ, которые исполняют ваши грязные поручения. И при этом мнить себя самым великим и самым мудрым. В истории бывали подобные типы. Если вам любопытна реакция господина Михеева, посмотревшего славное кино об отдыхе группы утомленных руководителей государства, могу сказать, что все увиденное он сумел очень точно и лаконично определить лишь одним-единственным словом – гниды. Повторяю, оружие имеете?

– Слушайте, перестаньте, не валяйте дурака, – Белецкий стал совершенно спокоен, возможно полагая, что разыгрывается какой-то спектакль, в котором этот наглый следователь набивает себе цену. – Я же назначил вам и Лысову встречу в моем кабинете в три часа дня. В чем же дело? Насколько я знаю…

– Нет, главного вы не знаете. Это я сегодня назначил встречу вашему генералу, но не в три, а в два часа. Внизу, в вестибюле. И ровно через… – Турецкий посмотрел на свои часы, – да, через десять минут он войдет и будет тут же арестован. Ну что ж, начнем? – Он поднялся из кресла и пошел к двери. – Я приглашаю сотрудников милиции и понятых.

– Назад! – тихо и четко произнес Белецкий.

Турецкий обернулся – Белецкий держал в обеих вытянутых руках пистолет. – Идите на место и сядьте. Говорить буду я, – раздельно, будто по слогам, продолжал говорить Белецкий, и следователь подумал, что у него, вероятно, не все в порядке с психикой.

– Этим вы ничего не добьетесь, – заметил Турецкий. – Ну будет еще один труп на вашей совести. Только раньше вы были заказчиком, а теперь станете исполнителем. Вышка обеспечена. Какой смысл? Бита карта-то! Неужели неясно? А там, в приемной, мои оперативники. Крикну – они и ворвутся. Как говорят ваши друзья-уголовники, от которых вы так старательно открещивались, фарш из вас будут делать. Бросьте оружие. Отложите свой пистолет и давайте начнем работать.

– Сюда никто не войдет, пока я сам не разрешу…

В самом деле начинался какой-то бред.

– Что вы хотите?

– Я хочу, чтобы вы ушли и больше никогда сюда не приходили!

– Ну хорошо, раз нет другого выхода, мне придется вас покинуть. Так хоть проводите гостя до двери.

Белецкий молча поднялся и, держа пистолет по-прежнему перед собой, пошел на Турецкого. Александр Борисович попятился. Быстро глянул в окно за спиной хозяина и радостно воскликнул:

– Ох, мать честная!

Белецкий лишь на миг отвел глаза в сторону, «важняк», наклонившись, ринулся на него.

Он был силен, этот спортсмен, крепок и устойчив. От сильного удара в грудь покачнулся, но устоял, только пистолет не удержал, тот отлетел куда-то под стол.

Турецкому почему-то и в голову не пришло крикнуть, позвать на помощь. Они боролись, схватившись, словно на борцовском ковре, ломали друг друга, гнули к полу, выкручивали руки, так что хрустели пальцы. Наконец сильной подсечкой удалось завалить Белецкого. Но тот немедленно вывернулся, вскочил, затем, чуть отступив, с диким ревом кинулся на поднимающегося с пола Турецкого. И тогда сработала чисто моторная память – это когда уже мозги ничего не соображают, а тело вдруг вспоминает такое, что случается разве что на самом краю жизни. Видя рушащуюся на него тушу, Турецкий вдруг резко откинулся на спину и изо всех сил, будто развернувшейся пружиной, врезал подошвами ног в грудь Белецкого – вперед и вверх!

Произошло непонятное: инерция броска совместилась с направляющей встречного удара – Белецкий словно взмыл, пролетев над следователем, дико, истошно закричал и… исчез.

Турецкий тут же перекатился в сторону, вскочил на карачки, готовый к немедленному отпору, но никого не увидел. Услышав странные звуки, он резко обернулся и разглядел наконец в дверях онемевших оперативников с пистолетами в руках. Но смотрели они не на него, а в сторону окна.

– Где он? – Турецкий шагнул к ним.

– Вон, – показал один из них на раскрытое окно.

Александр Борисович бросился туда, перевесился через подоконник и увидел далеко внизу, на крыше нижней части здания, распластанное ничком тело человека.

Что же произошло? Это я его или он сам? Или и то и другое вместе?

– Он, наверное, решил самоубийством покончить, Александр Борисович, – сказал оперативник. – Прыжок был такой, что…

«Успокаивают», – подумал Турецкий. А он ушел, мерзавец, и я ему помог. Он снова свесился над подоконником и увидел, что внизу открылись двери и на крышу выбегают люди, обступая тело лежащего.

– Вызывайте дежурную оперативно-следственную бригаду с Петровки, – сказал Турецкий оперативнику. – И поставьте в известность Меркулова.

– А вы сами что же? – изумленно спросил старший из них.

– А я, мужики, уже свидетель. Если не обвиняемый.

Прозвякал «сотовик». На связи был Кондратьев.

– Александр Борисович, докладываю: задержание прошло без эксцессов. Куда его теперь?

– Отвезите его к Грязнову, в МУР. И передай ему, – к Турецкому возвращался юмор, – что мои новые погоны только что упали на крышу.

– Как так? – удивился подполковник.

– А вот так. Из окна он выбросился. А я, кажется, помог.

– Ну и дела у вас наверху… Может, чего надо?

– Спасибо, я уже распорядился вызвать дежурную группу. И чем ты поможешь, Володя, если у нас вся жизнь, как в курятнике. Верхний гадит на нижнего… Так было, так есть, увы, так и будет.

– А вы оптимист, Александр Борисович! – рассмеялся командир «Пантеры».

Эпилог

Инесса Алексеевна Нечаева, верная своему слову, позвонила Турецкому в субботу утром и напомнила, что нынче девятый день и Александр Борисович обещал… впрочем, если у него имеются неотложные дела, то она поймет и вообще, возможно, не надо брать в голову… Словом, состоялся содержательный разговор, из которого можно было сделать вывод, что женщине ой как плохо и движет ею вовсе не жажда приключений, а самое обыкновенное и потому действительно отчаянное одиночество.

Следовало подумать. Тем более что Турецкий не мог бы похвастать особой занятостью. Он напоминал сам себе скворца, у которого неожиданно сперли скворечник со всем его пищащим содержимым: заботиться не о чем, кроме как о собственном пропитании, а до отлета время немерено. Вот и существуй как знаешь.

Демарш, предпринятый свихнувшимся Белецким, – а это было, скорее всего, именно так, во всяком случае, иначе и думать не мог Турецкий, анализируя на следующий день происшедшее, – напрочь выбил Александра Борисовича из седла. Естественно, не мог он промолчать, утаить или каким-то образом повернуть происшествие в свою сторону, на собственную пользу. И хотя ворвавшиеся в последний момент в кабинет бизнесмена оперативники однозначно никакой вины «важняка» не усматривали, Турецкий понимал, что допустил нелепый и оттого поистине трагический промах, о чем с присущей ему прямолинейной гордостью и заявил Меркулову.

К сожалению, при сем присутствовал начальник следственного отдела Казанский, для которого признание Турецкого было истинным подарком судьбы. Большей гадости никто бы не смог придумать Александру Борисовичу, нежели он сам. Казанский так понимал, что сгорел-таки меркуловский любимчик. И верно, тут же последовали приказы генерального прокурора о привлечении Турецкого к дисциплинарной ответственности за неумело проведенный арест такого важного человека, каковым являлся Белецкий, об отстранении от дела, о производстве служебного расследования и так далее. Словом, классный чин государственного советника юстиции третьего класса плакал горючими слезами, а взамен генеральских погон светил как минимум выговор. Впрочем, без трепета душевного могли и уволить. Последнее хоть и было гадко, но обозначало некую свободу, к которой так неразумно стремилась в тайне душа Турецкого.

Меркулов осунулся от переживаний. Казанский ходил гоголем, не понимая, что прокол у Турецкого должен был, по идее, задеть и его собственную честь. Но честь у Казанского отсутствовала, а потому он откровенно радовался промаху подчиненного, забиравшего слишком много внимания властей предержащих.

Турецкий отдыхал в семье. Подумывал даже податься на время куда-нибудь подальше из Москвы, к солнцу, к югу, может, вывезти семью к Черному морю, хоть на недельку. Машину хорошо бы выклянчить у Славки, поскольку собственный «жигуль» дышал на ладан.

В пятницу вечером позвонил Меркулов и спросил, как отдыхается. Целый день прошел, как он не видел Турецкого. Соскучился, видать. Заодно сообщил, что по поводу последнего события мнения разделились, и есть такие, кто уверенно утверждает, что лучшего исхода было невозможно себе и представить. Как говорится, некий сбой в процессе задержания – и главная фигура выбита из игры напрочь. Меркулов напоследок велел не вешать носа, ибо последнего мнения, по его сведениям, придерживается и сам Михеев. Поэтому нельзя исключить и такого поворота событий, что Виталий Сергеевич, проинформированный о грозе, обрушившейся на бедную башку Турецкого, вполне мог прикрыть своим премьерским крылом изгоняемого неудачника.

Сам же Александр Борисович таковым себя не считал. Ну не вышло, и погоны обломились, зато не надо шить новый мундир. У всякого минуса есть и свои плюсы. Заодно отпала и необходимость выяснять мотивы преступных действий уважаемого бизнесмена Белецкого. Спустят на тормозах и всех соучастников «чеховских помывок»: генералов повыгоняют, и те тут же перейдут в коммерческие структуры, а вольных бизнесменов президентская кара вряд ли коснется.

Зная это, Турецкий и не особенно волновался за судьбу дела. Результат он примерно видел: президент пошумит, премьер погрозит, а в лучшем случае накажут мелкую сошку. К примеру, уволят без выходного пособия главного смотрителя чеховских оргий. Ну, Лысов – этот покруче. Хотя тоже под большущим вопросом. Как там Гоголь-то писал? Скучно на этом свете, господа!

И вот голос вдовы вернул из заоблачных мечтаний к земной действительности. Конечно, обещал. Даже мыслишка закралась познакомить с женщиной Славку – уже надоела его холостяцкая беспросветная милицейская житуха, надо бы пристроить мужика, может, вынесет его к семейному очагу. Случай показался подходящим. Да и хозяйка отреагировала вполне нормально на просьбу Турецкого разрешить приехать в гости с другом, который, кстати, начинал расследование по этому делу.

Грязнов поначалу поломался, но желание провести время в новой компании соблазнило. Договорились, что он заедет за Турецким, а уж по домам их будет развозить специально для этой цели ангажированный племянник Денис. Ничего, иногда надо и пострадать за Отечество…

Стол был очень уютно накрыт на кухне – достаточно просторной для троих. Объясняя ситуацию, хозяйка, одетая просто, почти по-домашнему, как если бы собирались исключительно близкие люди, сообщила, что в течение дня были звонки, рассчитанные на приглашение и традиционные поминки, но она отвечала, что собирается улететь к родителям, чем конечно же вызывала недовольство, однако ей было наплевать на то, что станут думать о ней посторонние, глубоко ей безразличные сослуживцы покойного мужа. Из сказанного следовал вывод, что присутствующие в настоящую минуту, напротив, ей были приятны.

Традиционно подняли налитые рюмки, помянули, помолчали, закусывая, а затем Инесса поинтересовалась, возможно, даже больше из вежливости, в каком состоянии сейчас дело. Турецкий промолчал, зато слово охотно взял Грязнов и вкратце изложил финал, в котором оказалось пострадавших едва ли не больше, чем на протяжении всего дела, – и прямых, и косвенных. Себя Вячеслав Иванович тоже причислил к их списку, поскольку не отделял своих перспектив от судьбы друга.

В общем, картина была типичной, как все в жизни, где и трагедия, и комедия обозначаются исключительно в зависимости от точки зрения наблюдателя. Грустными оказываются смешные ситуации и пародийно выглядят печальные. Искреннее сочувствие, как и натуральное соучастие, сближает даже разных по духу людей. А тут собрались, как с юмором заметил Грязнов, сплошные пострадавшие. Впрочем, взгляды, которые он изредка кидал на вдову, ничем не выдавали его душевных страданий. Если таковые имелись в действительности. Поглядывая на друга, Турецкий мысленно благодарил себя за абсолютно верный шаг: Грязнов, кажется, влип основательно, а значит, можно было рассчитывать и на некое продолжение. Во всяком случае, как это в данный момент ни грешно, полагал Александр Борисович, душа вдовы оттаивала, а с нею, возможно, и тело. Нет худа без добра.

Но что же все-таки было? Вероятно, Инесса чувствовала какую-то свою вину, но не понимала ее сути или пыталась объяснить близкими ей бытовыми понятиями: семейными неладами, изменой, чьей-то ревностью – драмой, с точки зрения нормальной женщины, и истинным пустяком с позиции государственной власти. А дело было как раз в последнем – во власти. Намеренно не касаясь кобелиной стороны проблемы, точнее, сославшись на то, что именно Грязнову довелось первому обнаружить задушенную певицу, Турецкий взял на себя груз основной версии, от которой он так и не отказался.

В битве гигантов, стремившихся вырвать друг у друга наиболее жирные куски собственности, Нечаев, со всеми своими сторонниками и помощниками, оказался той фигурой, которой, в конце концов, пожертвовали. Просто убрали с доски, по одну сторону которой сидели премьер в паре с банком «Универсал», а по другую – набирающий силы стремительный и наглый Белецкий. Остальные версии, закончил Александр Борисович, касавшиеся интимной жизни наших героев, в принципе оказались несерьезными. Там, где воняет грязной политикой, не до любовных историй.

Впрочем, некоторые детали одной из малоподтвержденных версий, связанной с изменой и прочими страстями, походя заметил Саша, может сообщить Вячеслав Иванович. Инесса перевела заинтересованный взгляд на Грязнова, но тот, надо отдать ему должное, сумел-таки вывернуться из щекотливого положения, в которое его загнал Александр. А может быть, до него, наконец, дошел смысл как сказанного, так и утаенного Турецким.

Все же Грязнов скучным голосом и с не менее скучным выражением лица поведал, как ему довелось обнаружить мертвую разлучницу и как в конце концов заглохла ложная версия о чьей-то кровавой мести. Тема, не вызывающая особого интереса у рассказчика, как правило, становится пресной даже и для самых заинтересованных слушателей. Зато очень живой интерес вызвали фигуры бывшего чекиста Лысова и находившихся в его распоряжении профессиональных убийц. Ну, тут уж явный приоритет можно было, без сомнения, отдать Вячеславу Ивановичу, скромный рассказ которого о поездке в Рязанскую губернию, в самое логово преступников, вызывал если не священный ужас, то, во всяком случае, холодок где-то в районе спины.

Оставив Грязнова живописать женщине свои подвиги, Турецкий вышел в прихожую, где возле большого зеркала висел телефонный аппарат. Позвонил домой, чтобы сообщить, что скоро приедет. Да и в самом деле, свою миссию он считал выполненной. Дальше уже дело начальника МУРа: как сумеет.

Ирина, ревниво выяснив, что муж с Грязновым так пока и не расставался, немного успокоилась и сообщила, что звонил, разыскивая его, Меркулов. Последнее можно было расценивать и как некий исход дела, и, наоборот, сигнал к новому повороту событий, хотя, зная неповоротливую систему собственной «конторы», Турецкий даже и не собирался предполагать, что его дело подходит к тому или иному концу. Но Меркулову тем не менее перезвонил тут же.

Константин Дмитриевич немного побрюзжал по поводу пропавших душ, потом сказал, что генеральному был звонок от Михеева, настойчиво рекомендовавшего максимально спокойно отнестись к некоторым малосущественным просчетам в следствии по делу о задержании организаторов убийств ответственных чиновников. С кем, мол, не бывает. Гораздо важнее, что Генеральная прокуратура научилась, наконец, находить преступников и быстро раскрывать дела, на которые прежде уходили месяцы. Если не годы.

Последнее сильно повысило шансы незадачливого следователя Турецкого. Так полагал Меркулов. Характерно, что звонок был произведен в субботу. Генеральный тут же счел необходимым поставить об этом в известность своего заместителя, то есть Меркулова. Данное обстоятельство означало, что тучи, нависшие над Александром Борисовичем, начинают постепенно рассеиваться. Что же касается выговора, это теперь, пожалуй, единственное, чем господин «важняк» может считать себя обеспеченным.

В заключение Меркулов поинтересовался реакцией Турецкого на сказанное. На что старший следователь по особо важным делам честно ответил, что искренне разочарован. Почему? Да потому, что ожидаемая свобода приказала опять долго жить. А похороны даже самой слабой надежды – вещь всегда обидная.

– Ты наглец, каких мало! – возмутился Меркулов и швырнул трубку.

– Обиделся, кормилец, – без всякого огорчения констатировал Турецкий.

Грязнов нашел наконец благодарную слушательницу и останавливаться на достигнутом не собирался. Неизвестно, что они сумели обсудить, пока Турецкий разговаривал по телефону, но, вероятно, что-то уже несомненно было обещано. Скорее всего, в будущем. До которого в общем-то рукой подать. Ну и пусть, Александр Борисович ничего разрушать не собирался. Как, впрочем, и строить. Поэтому, когда они совсем уже поздно выходили из гостеприимного дома, а Грязнов стал мечтательно разглядывать поганое, хмурое, дождливое небо, Турецкий смог сделать наиболее важный для себя вывод: природа действительно не терпит пустоты. И еще он искренне пожалел Казанского, для которого звонок Михеева, хоть и не касался его впрямую, значил гораздо больше, чем для Александра Борисовича. Будучи отстраненным от данного дела, он мог теперь не без интереса позволить себе наблюдать, как старательно придется его начальнику руководить тем, что никогда и ни при каких обстоятельствах не принесет ему ни чести, ни чьей-то благодарности – одни хлопоты.

– Ты знаешь, – неожиданно хмыкнул Грязнов, – она спросила меня, когда ты вышел: эта девица была хороша?

– Ну? – Турецкий испытующе посмотрел на друга.

– А я ответил: как всякая голая девка. И извинился за грубость. Считаешь, я прав?

– Славка, я всегда был в восторге от твоей проницательности… К сожалению, они хотят ограничиться выговором.

– Да ну? Это очень обидно, – подумав, ответил Грязнов. – Впрочем, на большее они не способны…

Оглавление

Пролог САНКТ-ПЕТЕРБУРГ, КОНЕЦ АВГУСТА 1997 ГОДА

ПО ИНИЦИАТИВЕ ГЕНЕРАЛЬНОГО ПРОКУРОРА

РАЗМЫШЛЕНИЯ В КУПЕ СПАЛЬНОГО ВАГОНА

ТЯЖКАЯ ДОЛЯ ПОСЛАННИКА

ОТКРОВЕНИЕ БЫВШЕГО ВОРА В ЗАКОНЕ

СВИДЕТЕЛЬ ИЛИ СОУЧАСТНИК УБИЙСТВА?

ВЕРОНИКА ЗАГОВОРИЛА

РОКОВОЕ ДЕЙСТВИЕ АУДИОКАССЕТЫ

КАЖДОМУ – СВОЕ УТРО

СВИДЕТЕЛЕЙ ПРОДОЛЖАЮТ УБИРАТЬ

СЮРПРИЗЫ БОЛЬШОЙ КВАРТИРЫ

НОВЫЙ ПОВОРОТ СОБЫТИЙ

ПРЕЗИДЕНТ БРОСАЕТ ПЕРЧАТКУ

СХОДКА В САНДУНАХ

ОБЫЧНАЯ РУТИННАЯ РАБОТА

В ОСАДЕ

НОЧЬ ПОЛНА НЕОЖИДАННОСТЕЙ

КАЖДЫЙ ИЩЕТ СВОЙ ФАРТ

ПОТЕРИ И ПРИОБРЕТЕНИЯ

НОЧНАЯ ОПЕРАЦИЯ

ПОД ЗВУКИ ТРАУРНЫХ МЕЛОДИЙ

ЧТО СЧИТАТЬ ПОСЛЕДНИМ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕМ?

УСЛОВИЯ ДЛЯ ПРИНЯТИЯ РЕШЕНИЙ

НАРОД РАЗВЛЕКАЕТСЯ

КОГДА БЛИЗИТСЯ ФИНАЛ…

РАСПЛАТА

Реклама на сайте