«Запах смерти»

Запах смерти (fb2) - Запах смерти [litres][The Scent of Death] (пер. Николай Константинович Кудряшев) (Доктор Дэвид Хантер - 6) 2104K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Саймон Бекетт

Саймон Бекетт Запах смерти

Посвящается моему отцу Фрэнку Бекетту (июль 1929 – апрель 2018), который всегда умел заглядывать вперед

Глава 1

Большинство людей полагают, будто им известен запах смерти. Якобы разложение обладает хорошо различимым, легко узнаваемым, дурным запахом могилы.

Они заблуждаются.

Смерть – процесс сложный. Чтобы некогда живой организм превратился в кучку иссохшихся костей и минералов, он должен пройти длинный ряд замысловатых биохимических преобразований. И хотя выделяющиеся при этом газы представляются неприятными, они лишь толика «меню», сопровождающего распад плоти.

Разлагающиеся ткани вырабатывают сотни хрупких органических соединений, и каждое имеет собственные неповторимые свойства. Многие из них – особенно те, что сопровождают распад плоти на средних его стадиях, гниения и вздутия, – обладают несомненно неприятным запахом, можно сказать, вонью. Диметилтрисульфид, например, пахнет гнилой капустой. Масляная кислота и триметиламин – смесью блевотины и тухлой рыбы. Еще одно вещество – индол – запахом напоминает фекалии.

Впрочем, в небольших количествах индол обладает изысканным цветочным ароматом, какому позавидовали бы производители парфюмерии. Гексанал, выделяющийся как на ранних, так и на поздних стадиях разложения, напоминает запахом свежескошенную траву, тогда как аромат бутанола сравним скорее с запахом опавшей листвы.

Аромат распада можно описывать до бесконечности – как букет хорошего вина. И поскольку если у смерти чего и хватает, так это сюрпризов, в определенных условиях он может проявляться совсем неожиданно.

Так, как вы этого никак не ожидали.

– Ступайте осторожнее, доктор Хантер, – предупредил идущий передо мной Уэлан. – Промахнетесь ногой мимо настила – и провалитесь сквозь потолок.

Он мог бы и не напоминать. Я поднырнул под низкую стропильную балку, каждый раз внимательно выбирая место, куда поставить ногу. Необъятный чердак превратился в духовку. Полуденная жара словно накапливалась под кровлей из сланцевых пластин, а медицинская маска мешала дышать нормально. Резинки от защитного капюшона больно врезались в лицо, руки в резиновых перчатках неприятно потели. Я еще раз попробовал смахнуть пот с глаз, но лишь размазал его по лицу.

Старый больничный чердак впечатлял своими размерами. Он тянулся во все стороны, и стены его растворялись в темноте, сгустившейся еще сильнее по контрасту с временным освещением. Настил из алюминиевых щитов, перекинутых между чердачными балками, прогибался под тяжестью наших тел.

Я только надеялся, что балки не прогнили.

– Знакомы с этой частью Лондона? – не оглядываясь, спросил Уэлан.

Акцент полицейского инспектора выдавал в нем уроженца северных мест – скорее ближе к Тайну, нежели к Темзе. Коренастый здоровяк лет сорока, когда мы с ним встретились примерно час назад, его вьющиеся седые волосы и борода насквозь промокли и даже немного разгладились от пота. Теперь же лицо Уэлана и вовсе скрылось под маской и капюшоном белого защитного комбинезона.

– Не очень.

– Ну без веской причины сюда лучше не заглядывать. Да и вообще избегать. – Он пригнулся под очередной стропильной балкой. – Осторожнее, берегите голову.

Я последовал его примеру. Даже с алюминиевым настилом перемещаться по чердаку было нелегко. Толстые деревянные балки нависали над головой, казалось, без всякой системы, только и ожидая возможности раскроить череп всякому, кто недостаточно пригнется, а над полом, если его можно так назвать, тянулись старые трубы, как бы приглашавшие споткнуться. Повсюду темнели кирпичные дымоходы, и часть их располагалась прямо на нашем пути, так что алюминиевым щитам приходилось каждый раз огибать их.

Я смахнул с лица паутину. Покрытые толстым слоем пыли гирлянды паутин свисали со стропил, как изорванные театральные кулисы. Пыль покрывала на чердаке все – даже желтая строительная пена в местах соединений балок превратилась в бесформенные коричневые наросты. Хлопья пыли кружились в воздухе, вспыхивая в лучах полицейских ламп. Глаза слезились от пыли, и я ощущал ее даже во рту – несмотря на респиратор.

Что-то пролетело над головой. Я не столько увидел, сколько ощутил это и машинально пригнулся. Однако, выпрямившись, не увидел ничего, лишь темноту. Приписав это воображению, я сосредоточился на том, чтобы не промахнуться ногой мимо настила.

Светлый круг впереди обозначил нашу цель. Под яркими фонарями на штативах, на расширении настила у очередного дымохода стояла группа фигур в белом. С той стороны доносились приглушенные масками голоса. Полицейский фотограф снимал нечто, лежавшее у их ног.

Уэлан остановился, не доходя до них несколько шагов:

– Мэм! Эксперт-антрополог пришел.

Одна фигура отделилась от группы и повернулась в мою сторону. Та небольшая часть лица, которую я мог разглядеть поверх маски, раскраснелась и блестела от пота. Мешковатый белый комбинезон не позволял понять, мужчина это или женщина. Впрочем, мы уже не раз работали вместе. Приблизившись, я увидел, что все стоят вокруг предмета, завернутого, как в ковер, в синтетический брезент. Один край этого рулона был немного размотан. Из него выглядывало иссохшее, цвета сливочной помадки лицо с туго обтянутыми кожей скулами и пустыми глазницами.

Я не заметил очередной балки и стукнулся об нее головой – с силой, от которой даже зубы лязгнули.

– Осторожнее! – воскликнул Уэлан.

Я потер лоб. Было не так больно, как неловко. Хорошенькое начало.

Полдюжины лиц повернулось в мою сторону, бесстрастно глядя на меня поверх масок. Только у женщины, к которой обращался Уэлан, глаза прищурились, и в уголки их сбежались морщинки: она явно улыбалась под маской.

– Добро пожаловать в Сент-Джуд! – произнесла инспектор Шэрон Уорд.

Двенадцать часов назад я проснулся в холодном поту. Рывком сел в кровати, не понимая, где нахожусь. Рука моя непроизвольно ощупала живот, ожидая наткнуться на липкую кровь. Однако кожа под пальцами была сухой и гладкой, если не считать давно зажившего шрама.

– Ты в порядке?

Рэйчел встревоженно приподнялась на локте, положив другую руку мне на грудь. Сквозь тяжелые шторы пробивался дневной свет, позволявший различить силуэты мебели, не более. Я дождался, пока мое дыхание немного успокоится, и кивнул.

– Извини.

– Снова кошмар?

У меня перед глазами еще темнела густая кровь и блестело лезвие ножа.

– Ну не самый страшный. Я тебя разбудил?

– Меня и всех в доме. – Наверное, на моем лице отразился ужас, потому что она улыбнулась. – Шучу. Ты только дергался как безумный. Никто ничего не слышал. Опять тот же сон?

– Не помню. Который час?

– Начало восьмого. Я как раз собиралась вставать и варить кофе.

Остатки кошмара продолжали липнуть ко мне холодным по́том, когда я опустил ноги на пол.

– Все в порядке. Я сам приготовлю.

Натянув на себя какую-то одежду, я вышел и тихо притворил за собой дверь спальни. Стоило мне оказаться в коридоре одному, как моя улыбка исчезла. Я глубоко вздохнул, отгоняя остатки сна. Все это не взаправду, напомнил себе. На сей раз не взаправду.

В доме царила тишина, как бывает в ранние предрассветные часы. Громкое тиканье часов лишь подчеркивало тишину, пока я шлепал в кухню. Толстый ковер в коридоре сменился плиткой, приятно холодившей босые ступни.

Воздух не совсем еще остыл от вчерашней жары, а каменные стены старого дома хранили тепло бабьего лета, которым мы наслаждались последние дни.

Я накидал в фильтр молотого кофе, щелкнул выключателем кофеварки и налил себе стакан воды. Потом медленно пил воду, стоя у окна и глядя поверх садовых деревьев на зеленеющие поля. Солнце уже встало и сияло на синем небосклоне. Вдалеке паслись овцы, а чуть в стороне виднелась рощица, листва которой уже окрашивалась багрянцем. Она еще не опадала, но ждать этого осталось совсем недолго. Пейзаж напоминал картинку с подарочного календаря, на которой не может случиться ничего плохого.

Помнится, бывали места, где мне тоже так казалось.

Джейсон называл коттеджем их с Аней второй дом. По сравнению с их основным огромным лондонским особняком в парке Белсайз, возможно, это представлялось именно так, и все же характеристика была неточной. Выстроенный из теплого котсуолдского камня большой дом с соломенной крышей красовался бы на обложке любого журнала. Он находился на окраине славной деревушки, паб которой украшала мишленовская звезда, а узенькая главная улочка в выходные была забита «Рейндж Роверами», «Мерседесами» и «БМВ».

Когда Джейсон и Аня пригласили нас к себе на выходные, я опасался, не приведет ли это к неловкости. Они были моими лучшими друзьями до того, как мои жена и дочь погибли в ДТП. Я и с Карой познакомился-то на одной из их вечеринок, и они были крестными у Эллис, так же как я – у их дочери, Миа. К моему облегчению, они приняли Рэйчел вполне благосклонно, но одно дело – выпить вместе рюмку-другую или пообедать, и совсем иное – провести в обществе друг друга несколько дней. Мы с Рэйчел познакомились полгода назад, когда я расследовал жестокое убийство в болотах Эссекса. Я боялся, что если взять ее с собой к друзьям из моей прошлой жизни, это может показаться странным, и наши прошлые взаимоотношения с Аней и Джейсоном заставят ее ощущать себя чужой.

Но все получилось хорошо. Если порой я и испытывал ощущение раздвоенности, когда моя прошлая жизнь накладывалась на новую, это всякий раз быстро исчезало. Выходные прошли в прогулках по полям и лесам Котсуолда, с обедами в местных пабах и долгими, ленивыми вечерами. По всем стандартам, это были абсолютно идиллические дни.

Если бы не ночные кошмары.

Кофеварка у меня за спиной начала булькать, и кухня наполнилась ароматом кофе. Я налил две чашки, когда лестничные ступени заскрипели под чьими-то шагами. Впрочем, и не оглядываясь, я знал, что это Джейсон.

– Привет, – произнес он, подслеповато щурясь спросонья. – Ты сегодня рано.

– Подумал, что неплохо бы сварить кофе. Надеюсь, это не страшно?

– Пока найдется чашка для меня – ничего.

Он опустился на стул у кухонного островка и сделал вялую попытку запахнуть халат, прежде чем его вид выйдет за рамки приличия. Впрочем, даже так из-под халата выбивалась буйная растительность на груди, тянущаяся вверх по шее вплоть до бритого подбородка. Заросшее щетиной лицо и редеющие волосы, казалось, принадлежали другому телу.

Джейсон взял у меня чашку кофе, буркнув что-то в знак благодарности.

Мы с ним знали друг друга еще со студенческой скамьи в медицинском колледже, задолго до того, как моя жизнь покатилась совсем по другим рельсам. Я предпочел медицине непростую карьеру эксперта-антрополога, а Джейсон стал преуспевающим хирургом-ортопедом, который мог себе позволить второй дом в Котсуолде. Он и в колледже не любил вставать рано, и прошедшие годы этого не изменили. Как и количества вина на сон грядущий.

Джейсон сделал глоток кофе и поморщился:

– Не знаешь никаких средств от похмелья?

– Не пей много.

– Смешной совет. – Он еще глотнул, на сей раз осторожнее. – Во сколько вы с Рэйчел собирались ехать?

– Не раньше обеда.

Из Лондона мы прибыли на моей, так сказать, новой машине – подержанном, однако вполне надежном внедорожнике, и не собирались возвращаться до сегодняшнего вечера. Но при мысли, что выходные почти прошли – и о том, что ждет меня завтра, – в груди возникла какая-то пустота.

– Когда у Рэйчел рейс? – поинтересовался Джейсон, словно угадав мои мысли.

– Завтра ближе к полудню.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Ты в порядке?

– Да.

– Это же лишь на несколько месяцев. Все будет хорошо.

– Знаю.

Джейсон решил не развивать эту тему. Он встал, шагнул к настенному шкафу, достал из него упаковку парацетамола и ловким движением вытащил пару таблеток.

– Господи, что с башкой, – простонал он, открывая бутылку минеральной воды из холодильника. Запивая таблетки, Джейсон посмотрел на меня и скорчил кислую рожу. – Только не начинай.

– Я и слова не сказал.

– Вот и не надо. – Он вяло махнул рукой. – Ладно, валяй. Облегчи душу.

– А что толку? Мне ведь нечего добавить, кроме того, что ты и так знаешь.

В нашу бытность студентами Джейсон отличался отменным аппетитом. А теперь он достиг наконец того возраста, когда излишества начали сказываться. Стройностью Джейсон не отличался никогда, сейчас же набрал вес, и тело его приобрело рыхлость, дополнявшуюся нездоровым цветом кожи. Однако мы только недавно начали общаться после перерыва в несколько лет, и мне не хватало духу поднимать эту тему, как я сделал бы раньше. Я даже обрадовался, что Джейсон завел разговор первым.

– На работе напряг. – Он передернул плечами и посмотрел в окно. – Урезание бюджета, дежурства… Действует на нервы. Порой я думаю, что ты поступил правильно, уйдя из профессии.

Я выразительно обвел взглядом его красиво обставленную кухню:

– Ну ты тоже не бедствовал!

– Ты знаешь, о чем я. И потом, талия у меня, возможно, шире нормы, но я ведь не подсел на кокаин или что-либо еще.

– Уверен, твои пациенты благодарны тебе за это.

– Мои, по крайней мере, пока живы.

Похоже, юмор к Джейсону вернулся. Поглаживая живот, он направился к холодильнику.

– Как насчет сандвича с беконом?

Мы с Рэйчел уехали после ленча. Джейсон приготовил воскресное блюдо – шкворчащее говяжье ребро, с которым он справился просто замечательно, а Аня испекла на десерт меренги. Она настояла, чтобы мы захватили несколько штук с собой – вместе с парой толстых ломтей жареного мяса.

– Зато вам не придется заезжать в магазин, – заметила она, когда я попробовал отказаться. – Я же тебя хорошо знаю, Дэвид. Стоит Рэйчел уехать, как ты перестанешь готовить или вообще будешь обходиться тем, что найдешь в холодильнике. А на омлетах долго не проживешь, поверь мне.

– Я не живу на омлетах, – возразил я, хотя и сам не слишком-то верил в это.

Аня отозвалась на это со спокойной улыбкой:

– Ну тогда ты не будешь возражать насчет кое-какого провианта?

Всю обратную дорогу в Лондон мы с Рэйчел почти не разговаривали. Вечер был замечательный, поля Котсуолда пестрели изумрудными и золотыми красками, деревья с приближением осени тоже начинали желтеть. Однако призрак ее завтрашнего отлета будто незримо присутствовал в машине, отравляя нам удовольствие.

– Это лишь на три месяца, – промолвила Рэйчел, словно продолжая беседу. – И Греция не так далеко.

– Я знаю.

Греция не так уж и близко, но я понимал, что́ она имеет в виду. Прошедшим летом Рэйчел сознательно отказалась от шанса продолжить карьеру океанолога в Австралии. Предпочла остаться со мной, поэтому мне не следовало возражать против временной работы в Эгейском море.

– И лететь туда всего четыре часа. Ты всегда можешь приехать ко мне на выходные.

– Все в порядке, Рэйчел, правда. – Мы уже давно решили, что этой работой она должна заниматься без помех. – Твоя работа, тебе нужно лететь. Будем видеться каждые несколько недель.

– Понимаю. Просто не хочу расставаться.

Я тоже не хотел. Подозреваю, Джейсон и Аня – скорее именно Аня – пригласили нас к себе именно поэтому: хотя бы немного отвлечь нас от мыслей о расставании. Впрочем, избежать их сейчас мы уже не могли.

Рэйчел перелистала не слишком обильное музыкальное меню музыкального центра.

– Как насчет этого? Джимми Смит, «Кошка»?

– Лучше что-нибудь еще.

Рэйчел бросила попытки найти что-либо в моем музыкальном собрании и просто включила радио. В общем, оставшуюся часть поездки мы проделали под шепчущий звуковым фоном рассказ о разведении альпак. Поля сменились пригородной застройкой, а та, в свою очередь, – кирпичом и бетоном городских зданий. Я успешно подавил машинально попытку свернуть к своей старой квартире в Восточном Лондоне. Бо́льшую часть минувшего лета я провел не там, но до сих пор испытывал странные ощущения, направляясь в другое место.

Улица, на которую я приехал, была тихой, зеленой. Миновав георгианские особняки, белевшие сквозь деревья, я направил автомобиль к раздражающе-современному многоквартирному дому, возвышавшемуся за ними. Построенный в семидесятых годах, десятиэтажный Бэллэрд-Корт, казалось, весь состоял из бетонных углов, и в его тонированных окнах словно в дымке отражалось вечернее небо. Я слышал, что дом считается одним из классических примеров бруталистской архитектуры, и я в это верю. Нечто брутальное в нем определенно есть.

Я притормозил у ворот и вставил карточку в слот. Пока ворота медленно открывались, я глядел на зазубрины балконов и не сразу заметил, что Рэйчел смотрит на меня.

– Что?

– Ничего, – отозвалась она, но губы ее кривились в легкой улыбке.

Заехав в ворота, я опять притормозил, давая открыться автоматическим воротам подземной парковки, и только одолев все эти рубежи, попал на отведенное мне стояночное место.

Мне уже пришлось раз получить сердитое письмо от управляющей конторы, когда я по ошибке поставил машину на чужое пространство. Меня предупреждали, что подобных нарушений здесь не потерпят. Бэллэрд-Корт отличался строгими правилами.

На лифте мы поднялись на пятый этаж. Вообще-то у главного входа находился ресепшен с дежурным консьержем, но, поскольку на парковку попадали по пропускам только жильцы, лифты миновали этот барьер, доставляя пассажиров прямо к квартирам. Двери раздвинулись, выпуская нас в просторный холл, по периметру которого темнели расположенные на изрядном расстоянии друг от друга дубовые двери с номерами квартир. Все это напоминало гостиницу, а постоянно витавший в холле мятный аромат усугублял ощущение.

Наши шаги по мраморному полу отдавались от стен гулким эхом. Отворив тяжелую дверь, я пропустил Рэйчел вперед. Дверь закрылась за нами с мягким, солидным щелчком. Выстеленный ковром коридор вел в просторную кухню, а уже из нее, пройдя под аркой, можно было попасть в столовую-гостиную. Ее пол покрывал тот же ковер, что и коридор, хорошо гармонировавший по цвету с терракотовой плиткой в кухне. На стенах висели абстрактные полотна, а в обтянутом кожей диване можно было буквально утонуть. По всем меркам, эта квартира была прекрасна, на порядок круче той, в какой я жил прежде.

Я ненавидел ее.

Конечно же, все это устроил Джейсон. Один из его больничных коллег уезжал на полгода в Канаду и не хотел оставлять дом без присмотра. К тому же он не желал сдавать квартиру через агентство – и, поскольку я (весьма неохотно) искал, куда бы съехать со старой квартиры, Джейсон предложил нам оказать друг другу услугу. Аренда стоила на удивление недорого – хотя Джейсон категорически все отрицал, подозреваю, он вносил в нее определенную лепту.

Даже так я испытывал сильные сомнения до тех пор, пока на чашу весов не легло появление в моей жизни Рэйчел. Оставаться в моей старой квартире опасно, настаивала она. Однажды на меня там уже напали и едва не убили. Неужели я и дальше буду из-за своей дурацкой гордости и упрямства игнорировать советы полиции?

Я не знал, что возразить ей.

Несколько лет назад Грэйс Стрейчан напала на меня с ножом и оставила истекать кровью на пороге моего собственного дома. Буйная психопатка, которой в голову втемяшилось, будто я повинен в смерти ее брата, она исчезла после нападения, и с тех пор никто ее не видел и о ней не слышал. Потребовалось много времени, чтобы зарубцевались шрамы, особенно те, что на психике, но постепенно я убедил себя в том, что опасность миновала. Хотя, конечно, трудно было поверить и в то, что человек с нестабильной психикой мог оставаться непойманным так долго – если, конечно, ей кто-нибудь не помогал. В общем, я решил, что Грэйс Стрейчан мертва или, по крайней мере, уехала за границу. Куда-нибудь, где она не представляет угрозы.

В начале года, когда я работал на расследовании убийства в Эссексе, полиция, прибывшая ко мне домой по вызову о попытке взлома, обнаружила на двери отпечаток ее пальца. При этом неизвестно, как долго отпечаток там оставался. Вероятно, его просто не заметили после нападения на меня. Однако не исключалось, что Грэйс вернулась, чтобы завершить начатое.

Даже тогда я не желал переезжать. Нет, я не так сильно привязался к этой квартире: из всех связанных с ней событий в памяти сохранилось только покушение Грэйс и не слишком удачная любовная связь. Просто хотелось если и переезжать, то на своих условиях.

Этот же переезд напоминал бегство.

Убедили меня в конце концов не рекомендации полиции и даже не инстинкт самосохранения. Лишь то, что в данной квартире начала довольно часто оставаться на ночь Рэйчел.

Теперь я рисковал не только своей жизнью.

Поэтому я переехал в Бэллэрд-Корт, на адрес, по какому не был прописан, в дом, системы безопасности которого, автоматические ворота и подземная парковка получили одобрение Рэйчел и полиции. Если бы Грэйс Стрейчан вернулась, каким-то образом узнав, что я жив, ей пришлось бы изрядно постараться, чтобы отыскать меня, не говоря уже о том, чтобы подобраться ко мне поближе.

Впрочем, если не считать злосчастного отпечатка пальца, никаких признаков ее существования не было. Полиция продолжала следить за моей пустой квартирой – пустой потому, что у меня не было ни малейшего желания продать ее или сдать в аренду, пока существовал хоть малейший шанс того, что она вновь станет целью нападения. Впрочем, по прошествии нескольких недель численность патрулировавших там полицейских снизилась до минимума. К этому времени я решил, что тревога была ложной, и начал уже строить планы возвращения туда сразу, как мое проживание в безопасном, но бездушном Бэллэрд-Корте завершится. Однако Рэйчел я об этом пока не говорил, полагая, что успеется. Не хотелось испортить нашу последнюю ночь.

Это сделали и без моего участия.

Телефон зазвонил, когда мы готовили обед, притворяясь, будто ей не улетать завтра утром. Вечернее солнце светило в окна, отбрасывая длинные тени и напоминая нам о том, что лето прошло. Я покосился на Рэйчел. Я не ждал никаких звонков и не знал никого, кто мог бы звонить вечером в воскресенье. Рэйчел приподняла брови, но не говорила ничего, пока я не взял свой мобильник. На дисплее высветилось имя: «Шэрон Уорд».

Я снова повернулся к Рэйчел:

– Это по работе. Мне не нужно отвечать.

К уголкам ее глаз сбежались тонкие морщинки, но выражения самих глаз, когда она отворачивалась, я прочитать не сумел.

– Думаю, нужно, – сказала Рэйчел.

Глава 2

Большинство людей считают мою профессию странной. Даже жутковатой. Я провожу с мертвыми не меньше времени, чем с живыми: изучаю последствия процессов разложения и гниения, чтобы идентифицировать останки и понять, что привело их к подобному состоянию.

Вызвать меня на такую работу могут в любое время суток, поэтому, едва увидев на дисплее фамилию Уорд, я сразу понял, что это означает. В нашу первую встречу, когда часть тела подбросили в буквальном смысле этого слова к моему порогу, Уорд занимала должность детектива-инспектора. Но с тех пор ее повысили до старшего детектива-инспектора, и возглавляла она теперь один из столичных отделов расследования убийств.

И если Уорд позвонила вечером в воскресенье, то уж никак не для того, чтобы просто поболтать.

Кстати, вот отличная иллюстрация моей самонадеянности: у меня не мелькнуло ни малейшей мысли насчет того, что это как-то связано с моей безопасностью. А ведь несколько месяцев назад именно Уорд сообщила мне, что отпечаток пальца на моей двери принадлежит Грэйс Стрейчан. С тех пор мы встречались с ней несколько раз – она информировала меня о ходе поисков местонахождения женщины, которая пыталась меня убить. Они, правда, ничего не дали. В общем, я даже не сомневался в том, что Уорд не может звонить мне иначе как по работе.

Так оно и было. На чердаке заброшенной больницы в Блейкенхите на севере Лондона обнаружили труп. Старой больницей не пользовались уже много лет, если не считать бомжей и наркоманов. Неопознанные останки пролежали там, похоже, долгое время, и их состояние требовало оценки эксперта-антрополога. Раз уж так произошло, не мог бы я подъехать и посмотреть?

Я ответил, что мог бы.

Это вовсе не означало, что я не хотел провести этот последний на три месяца вперед вечер с Рэйчел. Но она и сама сказала бы, что лучше уж мне заняться работой, чем если бы мы оба целый вечер бродили по квартире в тоске и печали. Езжай, кивнула Рэйчел, не заставляй людей ждать.

Когда я добрался до больницы Сент-Джуд[1], сумерки уже сгустились. Я практически не знаю Блейкенхита, но улицы его ничем не отличались от других – та же невообразимая смесь культур. Магазинчики и лавки готовой еды навынос с карибскими, азиатскими и европейскими вывесками перемежались с заколоченными витринами. По мере моего продвижения процент последних все возрастал, и под конец фонари освещали совершенно уже пустынные улицы. Вскоре дома сменились длинной, тянувшейся вдоль дороги оградой. Поверх высокой кирпичной стенки виднелись кованые чугунные решетки, сквозь которые, словно пытаясь сбежать из плена, торчали ветки. Я решил, что это парк, но тут неожиданно подъехал ко входу. Два массивных каменных пилона поддерживали ржавую арку из той же чугунной ковки, на которой большими буквами значилось: «Королевская больница Сент-Джуд». Пониже на стене висел выцветший транспарант: «Спасем Сент-Джуд!»

У одного из пилонов дежурила молоденькая девушка-констебль. Я назвал себя и подождал, пока она свяжется по рации с начальством.

– Прямо по дороге, – сказала она мне.

Когда я проезжал под аркой, мои фары высветили схему больничной территории, такую облезлую, что разобрать на ней что-либо было практически невозможно.

Мое первое впечатление насчет парка было не так далеко от истины. По крайней мере, ограждавшая территорию стена почти целиком скрывалась за старыми деревьями. Наверное, раньше тут было много зелени, в которой утопали больничные корпуса. Теперь это превратилось в пустырь. Находившиеся здесь прежде здания снесли, оставив груды кирпича и бетонных обломков.

Казалось, я еду по разбомбленному городу, освещавшемуся только двумя пучками света фар. Высокая ограда и деревья не пропускали уличного света, из-за чего больничная территория выглядела еще более заброшенной. Обогнув очередную темную груду строительных обломков, я увидел несколько полицейских автомобилей и микроавтобусов, припаркованных у входа в единственный оставшийся больничный корпус. Здание в викторианском стиле имело три этажа и высокое крыльцо перед совсем уже античным портиком. Все до одного окна на потемневших от времени каменных стенах были заколочены, но даже так здание сохраняло какую-то величавость. Фасад украшался замысловатым карнизом, портик опирался на колонны с канелюрами. И все это венчалось башенкой с часами, торчавшей в ночное небо указующим перстом.

Я снова назвал себя, и меня проводили в полицейский фургон, чтобы переодеться в защитный комбинезон с марлевой медицинской маской. На крыльце меня встретил Уэлан, представившийся инспектором, заместителем Уорд. Огромная, исписанная граффити двустворчатая дверь пропустила нас в холодный, сырой вестибюль. В воздухе витал запах сырости, плесени и мочи. Полицейские прожектора на треногах высвечивали осыпавшуюся, всю в потеках штукатурку и усеянный рухлядью пол. В стороне виднелась стеклянная будка с табличкой: «Амбулаторный отдел».

Однако разбросанные повсюду банки и бутылки из-под пива, темные пятна кострищ свидетельствовали о том, что какая-то жизнь в больнице еще теплилась. Гулко ступая по каменным ступеням, мы с Уэланом начали подниматься по лестнице, обвивавшей лифтовую шахту. Самим лифтом явно давно не пользовались.

На лестничных площадках стояли те же прожектора на треногах, высвечивавшие покрытые толстым слоем пыли таблички давно забытых отделений: рентгеновский кабинет, эндоскопия, ЭКГ…

– Типичная больница, – заметил Уэлан, когда мы, запыхавшись, добрались до верхней площадки. Несмотря на то что этажей было всего три, высота каждого превратила подъем в нелегкое испытание. – Если вы и не болели, когда попадете сюда, одна эта лестница наверняка вас угробит.

Он двинулся по длинному коридору, освещенному редко расставленными прожекторами. Мы проходили пустующие палаты с темневшими на тяжелых дверных створках смотровыми окошечками. Под ногами хрустела штукатурка, а кое-где оштукатуренный потолок и вовсе обвалился, и над головой торчали голые доски. Бутылок и банок на полу сделалось заметно меньше, что и понятно: кто полезет на такую высоту без веской причины?

Освещенный коридор привел нас к раздвижной алюминиевой стремянке, неправдоподобно новой и блестящей среди всей этой рухляди. По ней мы поднялись сквозь прямоугольный люк на чердак, а там временный настил привел нас к месту, где ждали остальные полицейские.

И труп.

Я еще раз осмотрел его, потирая ушибленную голову.

– Мы как раз начинаем, – сообщила Уорд. – Вы знакомы с профессором Конрадом?

Я слышал о нем. Эксперт-патологоанатом пользовался заслуженной репутацией в своей области, когда я только-только начинал в своей. Еще он славился вспыльчивым характером. Теперь ему было уже под шестьдесят, и характер его с возрастом, похоже, не смягчился. Кустистые седые брови сердито топорщились над маской, когда Конрад повернулся ко мне.

– Рад, что вы наконец добрались.

Голос у него был сухой, высокий, не позволявший понять, упрек это или нет. Краем глаза я снова уловил какое-то движение в темноте, но на сей раз не стал обращать на него внимания. Хватит с меня неловкостей на сегодня.

Уорд повела бровью.

– Что ж, раз все собрались, давайте начнем. Эй, подвинься!

Она бесцеремонно подтолкнула стоявшего рядом криминалиста. Некоторое время все перемещались на шаг-два, освобождая мне путь. Щиты настила уложили вокруг завернутого в пластик тела, чтобы с них можно было дотянуться до любого места. Однако низкие стропила затрудняли работу, да и жара здесь, под прожекторами, была невыносимая.

– Больница закрыта уже несколько лет, так что сюда не ходил никто, кроме бомжей и наркоманов, – рассказывала Уорд, пока я склонялся над трупом. – Тут довольно много народу тусовалось, пока несколько месяцев назад больницу не начали сносить. Мы склоняемся к тому, что это жертва передоза или какой-нибудь ссоры, которую кто-то спрятал подальше.

Что ж, ни то ни другое не редкость. Я вгляделся в наполовину скрытые пластиком черты… вернее, то, что от них осталось.

– Кто обнаружил тело? Кто-нибудь из тех, кто готовит здание к сносу?

Уорд покачала головой:

– Им положено проверять чердак, но я сомневаюсь, чтобы они забирались так далеко. Нет, это кто-то из общества защитников летучих мышей. Явился сюда с обследованием, а нашел больше, чем хотел бы.

– Летучих мышей?

– Тут целая колония ушанов. – В ее голосе зазвучала сухая, но все-таки ирония. – Этот вид под охраной, так что нам нужно вести себя тихо и осторожно, чтобы не потревожить их.

Значит, то движение мне вовсе не померещилось…

– Застройщики собираются сровнять всю территорию с землей, чтобы отгрохать здесь большой деловой центр, – продолжила Уорд. – Это встречает активное противодействие местных, и история с летучими мышами – последний повод оттянуть снос. Пока они торжествуют: какая-никакая, а отсрочка приговора Сент-Джуд. До тех пор, пока мышей не переселят, или чего они там собираются с ними делать, все строительные работы остановлены.

– Вам может показаться забавным, – вмешался в разговор Конрад, – но из-за этой истории мне пришлось отказаться от приглашения на званый обед. – В его голосе звучало глухое раздражение. – Мне бы не хотелось проторчать тут целую ночь.

Не обращая внимания на сердитый взгляд, которым наградила его Уорд, он с усилием опустился на колени рядом с телом. Я обошел труп с другой стороны и тоже встал на колени. Окруженное дымкой редких волос лицо под пластиком высохло, и кожа на нем сделалась похожей на пергамент. Глазницы были пусты, от носа и ушей остались бесформенные бугорки.

К царившему на чердаке запаху пыли и старой древесины примешивался теперь другой, исходивший от брезента, – пыльный, приторный.

– Смерть наступила довольно давно, – произнес Конрад тоном, каким обычно рассуждают о погоде. – Судя по виду, труп совершенно мумифицировался.

Нет, подумал я, однако мысли свои до поры до времени оставил при себе.

– Это нормально? – с сомнением спросила Уорд.

Патологоанатом либо не расслышал вопроса, либо не обратил на него внимания.

– Такое возможно, – ответил я за него.

Естественная мумификация возникает в силу разных обстоятельств – от кислотной среды болота до экстремально низкой температуры. Но тут дело было в чем-то ином. Я огляделся по сторонам. Гроздья паутины колыхались на сквозняке.

– Условия для мумификации здесь близки к идеальным. Сами видите, как тут жарко, и даже зимой наверняка сухо. И вентиляция на таком старом чердаке тоже постоянная, значит, влажность всегда низкая.

Пока я говорил, Конрад отвернул еще кусок брезента. Труп лежал на спине, чуть съежившись в складках брезента, – ни дать ни взять мертвая птица в гнезде. Брезент закрывал живот и ноги, но я и так мог бы сказать, что роста покойник небольшого – или подросток, или невысокий взрослый. Из одежды на теле была только полуистлевшая желтая футболка, вся в пятнах от выделявшихся при разложении тканей жидкостей. Из коротких рукавов торчали руки, точнее, обтянутые кожей кости. Как и на лице, похожая на тонкий пергамент кожа сильно потемнела, словно ее прокоптили.

– Руки-то уложили, – заметила Уорд. Действительно, напоминающие птичьи лапы кисти покоились на грудной клетке, будто тело лежало в гробу, а не было завернуто в пластик. – Кто-то не пожалел на это времени. Это означает сожаление или по крайней мере уважение. Мог ли это сделать тот, кто ее знал?

Ее? Я удивленно посмотрел на Уорд. Пока я не видел ничего, что позволило бы определить пол трупа, а с учетом его состояния процедура определения могла занять несколько дней. Если, конечно, нам не удалось бы найти какое-нибудь удостоверение личности.

– Вам не кажется, что до окончания экспертизы говорить о трупе как о женщине было бы преждевременно? – подтвердил мои сомнения Конрад. При этом он бросил на Уорд уничтожающий взгляд.

Даже маска и капюшон не смогли скрыть того, как она покраснела. Наверное, Уорд просто оговорилась – но вообще-то детективы обычно такого себе не позволяют.

Она поспешно сменила тему:

– А… вы могли бы хотя бы приблизительно назвать, сколько времени прошло с момента смерти?

– Нет, – отозвался патологоанатом, не поднимая головы. – Вероятно, вы пропустили мимо ушей: я сказал уже, что тело мумифицировано.

Теперь Уорд не только смутилась, но и разозлилась. Однако Конрад говорил правду. Стоит телу достичь такой стадии распада, и все последующие физические изменения будут протекать медленно, практически незаметно.

Известны случаи естественной мумификации, при которых человеческие останки сохраняются без изменений сотни и даже тысячи лет.

– Трудно представить, – подал голос Уэлан, прервав затянувшуюся паузу, – что кто-то спрятал тело здесь, пока больница еще работала. Это наверняка случилось после ее закрытия.

– А когда это произошло? – поинтересовался я.

– Десять или одиннадцать лет назад. К всеобщему сожалению.

– Ладно, но это верхний предел. Нам это мало чем помогает, – произнесла Уорд. – Как быстро тело может мумифицироваться до такого состояния? Может подобное произойти меньше чем за десять лет?

– При подходящих условиях – да, – ответил я. – Летом на чердаке очень жарко, и это ускоряет процесс. Впрочем, по виду я бы сказал, что оно пролежало тут примерно два года. Тело почти не пахнет, даже на такой жаре, и это позволяет считать, что процесс мумификации завершился относительно давно.

– Класс. То есть с момента смерти прошло от пятнадцати или шестнадцати месяцев и до десяти лет. Точный анализ, ничего не скажешь.

Мне было нечего возразить. Конрад отвернул брезент. Жесткая синтетическая ткань поддавалась плохо; почти всю ее покрывал толстый слой пыли, цементной или известковой, а также мазки синей краски. Меня больше интересовало то, чего здесь недоставало, но когда патологоанатом откинул остаток брезента, открыв взгляду нижнюю часть тела, все остальные детали разом вылетели у меня из головы.

Ноги, от которых остались практически одни кости, торчали из-под короткой джинсовой юбки, перепачканной тем же, что и короткая футболка. Она задралась до самой груди, обнажая живот… точнее, то, что от него осталось. Вся ее брюшина от низа грудной клетки и до лобка отсутствовала. Если от внутренних органов что-то и сохранилось, они усохли до полной неузнаваемости.

Но не это заставило всех замолчать.

В зияющей дыре виднелось нечто, на первый взгляд напоминавшее пучок крошечных веточек. При виде этого во мне что-то болезненно сжалось, и по тому, как Уорд втянула воздух, я понял, что она тоже опознала это.

– Наверное, крысы постарались, – заметил один из детективов, наклоняясь, чтобы рассмотреть получше. – Кто-то, похоже, умер у нее в утробе.

– Не несите чепухи, – ледяным тоном промолвил Уэлан. – И постарайтесь быть немного тактичнее.

– Что? Но я только…

– Это эмбрион, – тихо произнесла Уорд. – Она была беременна.

По-моему, это зрелище задело даже ее, поколебав обычную профессиональную невозмутимость. Уэлан смерил детектива взглядом, не обещавшим тому ничего хорошего, и повернулся к Уорд:

– Да, мэм, вы были правы насчет того, что это женщина.

И ведь так оно и было, хотя вряд ли Уорд могла знать наверняка.

– Как вы считаете, сколько этому эмбриону?

– Судя по размеру и развитию, месяцев шесть или семь, – ответил я.

Конрад игнорировал наш разговор. Зияющее отверстие на месте брюшины его, похоже, вообще не интересовало.

– Беременность весьма кстати, – пробормотал он. – Если она фертильного возраста, это заметно сужает возрастные рамки. Она одета, белье не тронуто, значит, признаки сексуального насилия отсутствуют. Однако стопроцентной гарантии этого, разумеется, нет.

– Кстати, одета она довольно легко. Ни пальто, ни плаща – только футболка и юбка, – добавила Уорд. – Даже колготок нет, из чего можно заключить, что она погибла в летнее время.

Уэлан покачал головой.

– Если только ее не убили в теплом помещении, а потом принесли сюда. Вот моя жена – она даже зимой в помещении свитера не носит. Просто откручивает обогреватели на полную мощность, а о счетах приходится беспокоиться мне.

Уорд его не слушала.

– Что с… животом? Могли это сделать крысы?

– Спросите меня после вскрытия, – ответил Конрад. Он помолчал, размышляя, потом усмехнулся. – Крысы обычно разгрызают уже существующие раны – поэтому, вполне возможно, она была заколота. Но давайте не будем делать преждевременных выводов, ладно? Начнем с того, что я не вижу на одежде существенных следов крови – что, в свою очередь, свидетельствует о том, что, если рана и имела место, кровоточила она не сильно.

Он был прав. По виду раны мы могли бы предположить о чудовищной травме, которую ей нанесли, но я знал, какие фокусы выкидывает природа.

– Ее сюда притащили, – произнес я.

Все повернулись в мою сторону. Я не собирался делать никаких громких заявлений, но маленький скелетик в утробе матери просто потряс меня.

– Ее тело прежде находилось в каком-то другом месте, – продолжил я. – Сюда его перенесли уже после того, как оно мумифицировалось.

Конрад ворчливо фыркнул, но кивнул.

– Да, вы правы.

– Вы уверены? – спросила Уорд.

– Кости эмбриона лежат в полном беспорядке. Они совершенно перемешаны, даже крысы не могли бы перемешать их так. Значит, это произошло в результате каких-то рывков и сотрясений, в то время как в матке не осталось жидкостей, способных смягчить их.

– Тело завернуто в пластик, – подал голос Уэлан. – Может, это тогда…

– Не исключено. Тело не мумифицировалось бы, если бы все это время находилось в брезенте. Внутри накапливалась бы влага, и оно разложилось бы в обычном порядке. И пластик был бы перепачкан продуктами разложения, как и одежда.

– То есть она сначала мумифицировалась, а в брезент ее завернули уже потом? – уточнила Уорд.

– Думаю, так. Потом еще это. – Я ткнул пальцем в резиновой перчатке в несколько темных, размером с рисовое зернышко крапинок в складках одежды. – Это яйца мясной мухи. Их должно быть гораздо больше. Если бы ее тело лежало здесь длительное время, они усеяли бы все вокруг.

– Какие тут мухи? – нахмурилась Уорд. – Здесь же темным-темно. Как они могут что-нибудь разглядеть?

– Им и не надо. Достаточно запаха. – Почему-то считается, что в темноте мухи не активны, но на самом деле требуется нечто посерьезнее отсутствия света, чтобы избавиться от этих назойливых насекомых. – И если не долетели бы мухи, то уж личинки и в темноте доползли бы.

– Гадость какая, – поморщился Уэлан.

Уорд бросила на него недовольный взгляд.

– И все-таки откуда мухи, если тело мумифицировалось? Разве мумифицированное тело представляет для них интерес?

– Не представляло бы, если бы не начало разлагаться. По потекам на одежде видно, что, прежде чем тело начало высыхать и мумифицироваться, разложение все-таки имело место. Этого более чем достаточно. Мясные мухи чувствуют запах разлагающейся плоти за милю и спешат на него, чтобы отложить яйца в глаза, ноздри и прочие отверстия. И хотя отсутствие кровавых пятен на одежде свидетельствует о том, что серьезных ран она не получила, для того чтобы привлечь мух, хватило бы и маленькой ссадины. На чердаке им потребовалось бы больше времени, но они начали откладывать яйца задолго до того, как до нее добрались крысы. Из отложенных яиц вылупились прожорливые личинки, они стали разъедать изначальную рану – и этот цикл пожирания и воспроизводства повторялся, пока тело не мумифицировалось. А тогда мухи ее бросили.

Уорд хмурилась:

– То есть вы хотите сказать, ее убили в другом месте, а сюда перенесли гораздо позднее?

– Не обязательно. – Я оглянулся на Конрада, на случай, если он захочет ответить. Но патологоанатом снова рассматривал останки. – Где бы это тело ни находилось прежде, условия там не могли не напоминать те, что здесь. Там наверняка было сухо, с хорошими сквозняками и достаточно жарко, чтобы мумификация началась почти сразу. Не слишком частое сочетание.

– Вы полагаете, труп все время находился тут и его только перетащили из одной части чердака в другую? – догадалась Уорд.

– Исходя из того, что я вижу, думаю, подобное возможно.

– Какая-то ерунда получается, – недовольно усмехнулся Уэлан. – Какой в этом смысл? Если кто-то беспокоился, что тело могут обнаружить, почему его не перетащили куда-нибудь в другое место? И зачем было ждать, пока оно мумифицируется?

– Не знаю, – вздохнул я. – Но до сих пор считаю, что вам нужно обыскать весь чердак в поисках кладок мясной мухи.

– Хорошо. – Уорд смотрела на патологоанатома. Тот, не обращая внимания на наш разговор, внимательно изучал сложенные руки трупа. – Вы что-нибудь нашли, профессор?

– У нее кончики пальцев сильно изуродованы. Что-то обглодано грызунами, но, по-моему, дело не только в этом.

– Можно посмотреть? – попросил я.

Конрад подвинулся. С учетом состояния трупа я не мог бы определить, какие повреждения имели место посмертно, а какие нет. Часть пальцев была обглодана острыми зубами, а ногти начали выпадать на ранней стадии разложения. Но то, что осталось от подушечек, было стертым, а ногти – сломанными. Одного вообще не хватало.

– Это не крысы, – произнес я. – Похоже, что часть этих повреждений случилась, пока она еще была жива.

– Ее пытали?

– Вы задаете вопросы, на которые у нас нет ответа, – огрызнулся Конрад. Хрустнув коленями, он поднялся. – Ладно, все, что хотел, я увидел. Можете перекладывать ее на носилки и отправлять в морг. Думаю, мы…

Он осекся: над его головой промелькнула с резким шелестом темная тень. Летучая мышь исчезла в темноте, словно ее и не было, однако успела напугать профессора. Он отшатнулся, взмахнул руками, нога сорвалась с настила и с хрустом погрузилась в полуистлевший утеплитель. Уэлан успел поймать его за запястье, и на мгновение мне показалось, что он удержит профессора.

А потом, под треск ломающихся досок и штукатурки, Конрад и целый кусок чердачного перекрытия провалились вниз.

Глава 3

– Назад! Все назад! – крикнула Уорд и закашлялась: воздух заволокло пылью и блестящими хлопьями стекловаты. Кашляли все вокруг меня, поскольку тонкие медицинские маски были бессильны против такого облака. Пыль набилась и в глаза, но я все же попробовал заглянуть в зияющий провал. Один из прожекторов опрокинулся, и луч его светил в сторону зиявшего в чердачном полу отверстия.

– Это и вас касается, – добавила Уорд. Осторожно ступая по настилу, она тоже подошла к краю. В провале не было видно ничего, кроме свисавших вниз лохмотьев утеплителя и зловеще заостренных обломков деревянных досок. – Профессор! Вы в порядке?

Ответа не последовало. Как у любого солидного дома Викторианской эпохи, высоты этажа хватало на то, чтобы переломать себе кости даже без упавших вслед за профессором деревяшек и железяк.

– Да не стойте же вы как идиоты, черт побери! – крикнула Уорд стоявшему ближе всех к выходу полицейскому. – Спуститесь и посмотрите, как он!

– Вероятно, балки прогнили, – сказал Уэлан, дождавшись, пока полицейский выполнит приказ.

– Мэм, вам не…

Она кивнула и неохотно отступила от провала.

– Хорошо. Выходим все! Медленно, спокойно, по одному, не торопясь! Ну же, шевелитесь!

Кашляя, мы двинулись по извивающейся полосе настила к выходу. Алюминиевые щиты прогибались и скрипели под нашими ногами, и я с облегчением перевел дух, добравшись до стремянки. После раскаленной духоты чердака спуск на прохладный этаж казался чуть ли не прыжком в холодную воду. Уорд с Уэланом пришли последними.

– Вызвать «Скорую», живо! – скомандовала Уорд, растолкав столпившихся у стремянки полицейских в комбинезонах. Потом оглянулась в поисках полисменов, посланных на помощь патологоанатому. – Где Греггс и Пейтел?

В дальнем конце длинного больничного коридора возникло какое-то то движение, и оттуда к Уорд почти бегом бросилась девушка-полисмен с фонариком; вид она имела весьма расстроенный.

– Здесь, мэм!

Кто-то протянул Уорд бутылку воды, но она лишь отмахнулась.

– Как он?

Девушка покачала головой, виновато моргая.

– Э… Не знаю…

– Как не знаете? Ох, чтоб… Ну, с дороги, живо!

Она бесцеремонно оттолкнула девушку, но та снова подала голос:

– Его там нет, мэм.

– Тогда где он, черт его побери?

– Мы… мы не можем его найти.

– Как это? Не мог же он просто так взять и исчезнуть!

В глубине другого, темного коридора мелькнул луч фонарика, и Уорд повернулась в ту сторону. Луч, подпрыгивая, приближался, а за ним из темноты вынырнула фигура полисмена – второго посланного Уорд на поиски.

– Там от этого коридора ответвляются другие, несколько! – задыхаясь, выпалил он. – Мы посмотрели в палате, которая, думали, находится под местом, откуда он упал, и в двух соседних – и его нет ни там, ни там.

– Но он же не мог уйти – после такого-то падения!

– Вероятно, мог, но… – Полисмен замялся, будто не решаясь продолжить. – Я смотрел: в потолке никаких дырок.

– Значит, вы, черт вас подери, смотрели не там! Дайте мне это! – Уорд выхватила у него из руки фонарь и повернулась к Уэлану: – Джек, мне нужно, чтобы этот этаж обыскали. Все до единой комнаты. И куда запропастились «Скорая»?

– Едет, мэм.

Уэлан начал сыпать распоряжениями, а я двинулся за всеми, но он вдруг заявил:

– К вам это не относится, доктор. При всем моем к вам уважении, мы одного эксперта уже потеряли. Пока не убедимся в том, что пол больше не провалится, вы останетесь здесь.

По его глазам я понял, что спорить бесполезно. Раздосадованный, я остался стоять у стремянки, а остальные, шаря перед собой лучами фонариков, разошлись по разным направлениям. Один за другим исчезали они в коридорах и палатах. Когда их голоса и топот немного утихли, я задрал голову и посмотрел на чердачный люк. Уэлан велел мне оставаться на месте, но не мог же я просто стоять столбом, не делая ничего?

Я вскарабкался по стремянке и высунулся по грудь в чердачное пространство. В воздухе до сих пор висело плотное облако пыли, и от этого лучи прожекторов казались живыми существами. Снизу доносились голоса полицейских – судя по тому, что я слышал, профессора они пока не нашли, и я подумал, что отыскать его будет сложно. От люка до места, сквозь которое провалился вниз Конрад, было футов тридцать или сорок, и планировка помещений третьего этажа ничем не напоминала огромное открытое пространство чердака. Судя по всему, плана палат, кабинетов и коридоров у полиции не было и определить, куда именно упал патологоанатом, они не могли.

Но даже так, вслепую, им полагалось бы найти уже профессора. Я неловко топтался на перекладине стремянки, снизу продолжали перекликаться полицейские. Ну же, почему так медленно? С момента обрушения потолка прошло уже минут пять. Если у Конрада открытая рана, он может истечь кровью прежде, чем до него наконец доберутся.

– Профессор Конрад! – окликнул я.

Эхо моего голоса прокатилось по закоулкам чердака и стихло. Я собрался уже спускаться вниз и присоединиться к поискам, что бы там ни говорил Уэлан, когда мне показалось, будто слышу слабый звук. Я замер. Звук не повторился. Но он никак не напоминал голоса полицейских.

Он напоминал стон.

– Профессор, вы меня слышите?

Снова ничего. Я смотрел на островок света в том месте, где лежал труп. В этом году мне пришлось уже наблюдать, как умирает человек. Меня до сих пор мучили кошмары, и мысль, что подобное может повториться, была невыносимой.

Да ну их всех к черту!

Я одолел последние несколько ступенек и осторожно ступил ногой на алюминиевый настил. Балки под ним скрипнули, но не затрещали. Потолок провалился, когда Конрад попал ногой между балок. Значит, если я постараюсь избежать этого, со мной ничего не случится.

Так я, во всяком случае, надеялся.

Чердак казался зловещим, даже когда в нем толпились люди. Теперь, когда я находился здесь один, это ощущение усилилось. Прожектора светили вдоль временного настила, и от этого окружающая их темнота сгустилась еще сильнее. Я шел по прогибающемуся настилу, опасаясь летучих мышей – мне очень не хотелось оказаться застигнутым врасплох подобно профессору, – но пока не видел ни одной. Наверное, шум и суматоха в здании спугнули их.

Завернутое в брезент тело лежало там, где его оставили. Обрушение его не потревожило, что не могло не радовать. Я обошел тело по мосткам, испытывая легкие угрызения совести: вроде невежливо бросать его одного. Однако сейчас больше внимания к себе требовал живой человек.

Осторожно ступая, я шагнул к зияющему провалу. Ближним к нему плитам настила я не доверял, поэтому ухватился одной рукой за стропильную балку и только после этого вытянул шею, чтобы заглянуть вниз. Оттуда в свете опрокинувшегося прожектора медленно поднимались завитки пыли, но дна свет не достигал.

– Профессор Конрад!

Я достал из-под комбинезона мобильник и включил фонарь. Тени неохотно расступились, открыв хаотичную груду досок, штукатурки и утеплителя. Я опустил руку с телефоном ниже: луч фонарика скользнул по чему-то голубому. Я подвинул луч обратно и пошарил немного. Не сразу, но я все-таки догадался, что именно вижу внизу.

Пластиковую бахилу, высовывавшуюся из-под куска утеплителя.

– Какого черта вы здесь делаете?

От неожиданности я едва не выронил телефон. Крепко цепляясь за стропильную балку, я оглянулся на Уэлана.

– Вам же ясно сказали: стойте на месте! Вон отсюда, ну!

– Я вижу Конрада.

Он поколебался:

– Дайте я посмотрю.

Я отодвинулся.

– Вы хотя бы определили, в какую комнату он мог упасть? – спросил я.

– Нет. Там не план, а лабиринт настоящий. Туда нужно пройти сначала по одному коридору, потом по другому – в обратную сторону, и палаты отделены дополнительными перегородками.

Я подумал, что это не так трудно, как Уэлан описывает, однако с учетом его настроения решил, что говорить ему этого не следует. Уцепившись за ту же балку, Уэлан перегнулся через край провала и посветил вниз мощным полицейским фонарем.

– Вы меня слышите, профессор? – крикнул он.

Ответа не последовало.

– Вы его видите? – спросил я.

– Что-то вижу… Похоже на его ногу. Возможно, нам…

Шаги по настилу предупредили нас о приближении Уорд.

– Господи, Джек, что ты, черт возьми, делаешь?

Мы оглянулись на нее. Впервые я обратил внимание на то, как неловко она движется в мешковатом комбинезоне.

– Прошу прощения, мэм…

– Это я виноват, – произнес я. – Мне показалось, будто я слышу стон.

– Что, прямо вот отсюда? – нахмурилась Уорд.

– Мы его видим! – заявил Уэлан.

– Черт побери. – Она стояла, переводя дух, и смотрела на женские останки. – Он в сознании? Ну скажите мне, что он еще дышит!

– Мы пока не знаем. Он завален обломками потолка, не шевелится.

– Дайте посмотреть.

– Мэм, это небезопасно, – возразил Уэлан. – Вам вообще не следовало подниматься.

Не знаю, что удивило меня больше: то, что он вообще сказал это своей начальнице, или то, что Уорд не оторвала ему за это голову.

– Сама знаю, – огрызнулась она и, держась за стропила, чтобы не потерять равновесия, подобралась к нам. – Пожарники со всем необходимым оборудованием уже выехали, и «Скорая» тоже, а мы до сих пор не можем найти его! Господи, чушь какая-то!

– Я мог бы спуститься вниз, – предложил я.

– Нет! – Уорд покачала головой. – Я же сказала: пожарные скоро будут, и у них с собой все необходимое.

– Не факт, что Конрад доживет до их приезда.

– Думаете, я этого не понимаю?

Уэлан прокашлялся.

– Мне больно говорить это, мэм, но, наверное, доктор Хантер прав. Мы не знаем, в каком состоянии профессор, а пожарным придется забираться сюда, на самую верхотуру, со всем своим барахлом. По крайней мере, мне следовало бы спуститься к нему на разведку – хотя бы увидеть, как обстоят дела.

Пару секунд Уорд молчала, уперев руки в бока, а потом сказала:

– Валяй.

Уэлан выкрикнул команды, и на чердак быстро подняли складную лестницу. Уорд запустила на чердак не всех полицейских – только пятерых, из опасения вызвать новое обрушение. Ей ужасно не хотелось оставлять меня наверху, но я переубедил ее: ведь у меня единственного имелось медицинское образование, и оно могло пригодиться до прибытия «Скорой».

За всей этой суетой как-то забылось, из-за чего мы все сюда попали. Тело мертвой женщины и ее нерожденного ребенка переместили подальше от провала, чтобы наша возня поблизости не нанесла им ущерба. По моей просьбе полицейские принесли еще кусок полиэтилена, и пока Уэлан с помощью еще одного полисмена устанавливал стремянку в провал, я накрыл им мумифицированное тело. Пластик мог защитить его от дальнейшего загрязнения пылью и волокнами стекловаты. Впрочем, я отдавал себе отчет в том, что это не единственная причина, по которой мне хотелось укрыть его. Мертвая женщина пролежала здесь бог знает сколько времени.

Мне казалось неправильным оставить ее без внимания хотя бы теперь.

К моей досаде, Уорд заставила меня отойти подальше, пока Уэлан опускал стремянку, стараясь при этом не потревожить обломков, засыпавших патологоанатома. Прожектора переставили так, чтобы они были направлены вниз. Теперь они освещали груду досок и утеплителя, под которой лежал Конрад, но все остальное скрывалось в темноте.

Вместо того чтобы опереть верх стремянки на ненадежную кромку провала, Уэлан прислонил ее к стропилам и привязал к балке куском нейлонового шнура. Потом подергал, проверяя крепление, и поставил ногу на ступеньку.

– Осторожнее, Джек! – предостерегла его Уорд.

– Это все равно что окна мыть! – откликнулся он и принялся спускаться.

Алюминиевая стремянка шаталась и ритмично поскрипывала, но через несколько секунд застыла: Уэлан добрался до дня. С места, где я стоял, его не было видно, но слышал я его хорошо.

– Так, спустился. Попробую убрать с него весь этот мусор…

Уэлан крякнул, затем снизу послышался стук. Новое облачко пыли поднялось из провала: инспектор освобождал профессора из-под обломков.

– Вот так-то лучше. – Судя по голосу, он запыхался. – Профессор здорово приложился. Пульс прощупывается, однако вид у него неважнецкий. Одна нога, вероятно, сломана, и… черт, здесь полно кровищи.

– Откуда? – крикнул я. – Артериальная?

– Не знаю. Не пойму, откуда она сочится. Может, из ноги, но она подвернута, и я боюсь его трогать. Слышите, мэм, если мы не справимся с этим быстро, то можем потерять его.

Я повернулся к Уорд:

– Позвольте мне? Я бы…

Она отмахнулась от меня.

– Нам нужно попасть туда, Джек. Ты видишь дверь или выход?

– Подождите… Все это похоже на небольшую палату. Несколько коек и еще какой-то мусор, но двери нет.

– Но должна же она быть где-то!

– Тут перегородку кирпичную выложили, и…

Что-то лязгнуло.

– Джек? Джек! Ты в порядке?

Прошло несколько секунд, прежде чем Уэлан отозвался:

– Да, я просто… уронил фонарик.

Уорд облегченно вздохнула.

– Чтоб тебя, Джек, что за шуточки!

– Извините, мэм. Это все койки. – В его голосе звучало напряжение. – На них люди.

Глава 4

Уорд ужасно не хотелось отпускать меня вниз к Уэлану.

– Я не желаю больше рисковать никем, пока не пойму, с чем мы столкнулись.

– Мы знаем, с чем столкнулся Конрад. Он умрет от потери крови, если мы ее не остановим.

– «Скорая» и пожарные будут здесь через пять минут…

– А у него, наверное, и этого времени нет. Я могу, по крайней мере, попытаться остановить кровотечение до их приезда!

– Джек знает приемы оказания первой…

– А я дипломированный врач! И если вы боитесь, что я затопчу улики на месте преступления…

– Это не так, и вы это сами знаете!

– Тогда разрешите мне спуститься!

Уорд вскинула голову:

– Господи! Ладно, только, бога ради, будьте осторожны!

Я не стал ждать, пока она передумает. Осторожно поставив ногу на перекладину, я перенес на нее вес и начал спускаться. Стремянка скрипела и качалась, но я даже не замечал этого. Уэлан придерживал ее снизу, пока я не оказался на полу.

– Осторожно!

Лучи прожекторов били сверху, однако освещали только маленький пятачок пола вокруг нас. Все остальное скрывалось во мраке. Уэлан пригнулся над грудой обломков, светя фонарем на Конрада. Инспектор успел освободить его от досок и штукатурки – хорошо еще, что не кирпичей, – и профессор лежал словно в гнезде из кусков утеплителя. Лицо, белое от штукатурной пыли, было безжизненным, и на нем темными пятнами поблескивала кровь. Он не приходил в сознание, и его дыхание мне не понравилось. Нижняя часть тела находилась в луже крови, в которой плавали хлопья утеплителя. Кровь сочилась из ноги, на которой он лежал, и осмотреть рану можно было, только повернув его. Теперь я понимал, почему Уэлан не хотел трогать Конрада. После такого падения профессор запросто мог повредить позвоночник, а по прерывистому дыханию я заподозрил, что по меньшей мере одно ребро проткнуло ему легкое. Помочь с этим я ему не сумел бы, но мог по меньшей мере постараться сохранить Конраду жизнь до прибытия полноценной помощи.

– Держите его крепко, если он вдруг начнет дергаться, – сказал я Уэлану и осторожно, стараясь не потревожить туловища, подсунул руку под травмированную ногу.

Трогая ногу в том месте, откуда, как мне казалось, текла кровь, я надеялся, что не нащупаю там торчащего обломка кости. Если бы причиной кровотечения было что-нибудь вроде этого, я мало чем смог бы ему помочь – особенно если кость порвала бы одну из артерий. В таком случае Конрад мог бы умереть еще до приезда «Скорой».

Однако никаких острых осколков кости, которых я так боялся, не обнаружилось. Вместо них сквозь тонкую резину перчаток я нащупал рваную дырку в комбинезоне и штанах – на бедре, теплую от сочившейся из-под нее крови. Вероятно, падая, профессор зацепился за гвоздь или острый обломок доски. Плохо, конечно, но все-таки не артерия.

– Приготовьтесь! – сказал я Уэлану. – Сейчас буду зажимать.

Перчатки у меня были уже далеко не стерильными, однако с телом убитой на чердаке не контактировали. И из всех рисков, угрожавших сейчас профессору, инфекция была едва ли не меньшим. Я с силой сжал Конраду ногу. Он негромко застонал и сделал попытку пошевелиться.

– Держите крепко! – скомандовал я, и Уэлан плотно прижал раненого к полу всем весом своего тела.

– Что происходит? – донесся до нас голос Уорд. – Он в порядке?

– А «Скорая» далеко еще? – отозвался я.

– Въезжает на территорию. Будет через две или три минуты.

Значит, не очень быстро. Продолжая пережимать артерию, я уселся поудобнее и сосредоточился на своей задаче. Только потом, удостоверившись, что кровотечение ослабло, смог оглядеться по сторонам.

Впрочем, темнота позволяла рассмотреть немногое. Уэлан говорил, что помещение похоже на маленькую палату, но за исключением маленького светлого островка я не видел практически ничего. Когда глаза немного свыклись с особенностями освещения, я различил в полумраке перед собой неровную, неоштукатуренную кладку из кирпича или блоков. Повернув голову, заметил угловатую раму больничной койки. На ней угадывалась лежавшая человеческая фигура. Мне показалось, за ней виднеется еще одна койка, но это вполне могло быть игрой воображения.

Что бы там ни таила в себе еще эта комната, с этим можно было и подождать.

Стараясь не обращать внимания на боль в уставшей руке, я продолжал пережимать артерию на ноге у Конрада и хотел только одного: чтобы бригада «Скорой» прибыла быстрее.

Небо на востоке начинало уже светлеть, когда я притормозил у ворот Бэллэрд-Корт. Затем я ждал, пока отворятся автоматические ворота, и жужжание электромотора добавляло басовую партию к рассветному птичьему щебету.

Загнав машину на подземную парковку, я выключил двигатель. Двери лифта исполнили незатейливый мотивчик и раздвинулись. За ними стоял мой сосед. С явным неодобрением он скользнул взглядом по моей мятой, пыльной одежде, но тем не менее вежливо кивнул мне и проследовал к своему автомобилю.

– И вам доброе утро, – сказал я пустой лифтовой кабине.

Оставляя на мраморном полу пыльные следы, я шагнул к двери. Отпирал я ее, стараясь производить как можно меньше шума, но стоило мне войти, как запах жареного бекона дал мне понять, что старался я зря. Рэйчел стояла у кухонного стола и нарезала грибы рядом с плевавшейся маслом сковородкой. Рэйчел была одета, прелестна и выглядела на порядок свежее меня.

– Привет! – воскликнула она, сняла сковородку с огня и обняла меня, подставив щеку для поцелуя. – Ты как раз вовремя.

Я вдохнул аромат ее влажных после душа волос.

– Тебе вовсе не обязательно было вставать так рано.

– А вот и нет. Я хотела приготовить завтрак. Я ведь знаю: если не приготовлю, то ты уж точно не удосужишься. Ты вообще ел хоть что-нибудь со времени вчерашнего ленча?

Я вспомнил до ужаса крепкий чай, который принес мне констебль.

– Что-нибудь – да.

Рэйчел скептически повела бровью:

– Ты успеешь принять душ.

Я улыбнулся невысказанному намеку: после нескольких часов истекания по́том в душном комбинезоне душ мне не помешал бы. Впрочем, улыбка моя мгновенно померкла, стоило мне войти в спальню и увидеть стоявший у двери упакованный чемодан. Самолет Рэйчел вылетал ближе к полудню, но ей приходилось брать в расчет возможные пробки на дороге в аэропорт. При мысли об этом внутри у меня как-то сразу сделалось пусто.

Не на такую последнюю ночь я рассчитывал.

«Скорая» приехала довольно быстро, но эти несколько минут показались мне бесконечными. Я с облегчением перепоручил свои обязанности молодой женщине, которая продолжала пережимать артерию, пока ее коллега доставал жгут и бинты. Я отошел в сторону, чтобы не мешать им, стараясь не вытирать окровавленные руки о комбинезон. Теперь у меня появилась наконец возможность получше осмотреть место, в которое я попал.

Бригада «Скорой» была с собственными фонариками, и их дополнительный свет позволил разглядеть три стоявшие в темной части помещения койки. Ближняя пустовала, на двух других лежали неподвижные фигуры.

Я не стал подходить к ним: понимал, что чем меньше лишних следов на месте преступления, тем лучше, а пыли там и так добавилось. Но слабая надежда на то, что это какой-то розыгрыш, что это пара манекенов, оставленных здесь какими-то шутниками, когда больница закрывалась, исчезла сразу. В воздухе стоял запах, на который я прежде не обращал внимания только потому, что был занят спасением Конрада. Слабый, почти задавленный запахами пыли и штукатурки от обрушившегося потолка, и все равно характерный, сладковатый запах разложения.

Насколько я мог разглядеть с места, где стоял, оба тела лежали полностью одетыми, на запястьях и лодыжках темнели какие-то ленты. Я не сразу сообразил, что это, потом до меня дошло.

Они лежали, привязанные к койкам.

Меня тронули за локоть.

– Давайте не будем им мешать, – произнес Уэлан. – Вот, возьмите.

Он протянул мне пару чистых резиновых перчаток. Не без труда стянув окровавленные, я надел эти, обернулся к бригаде, хлопотавшей над Конрадом, и шагнул к стремянке. Поставив ногу на нижнюю перекладину, я оглянулся в последний раз. Как Уэлан и говорил, у помещения не было ни двери, ни какого-либо другого выхода – лишь глухая стена, еле различимая в тени.

Меня выпроводили с чердака, да и вообще из здания больницы. На втором этаже пришлось задержаться, пропуская пожарных со всем их снаряжением. Выйти в ночную прохладу было почти блаженством. Я пропотел и чесался с головы до ног от стекловаты, пыльный и окровавленный комбинезон стянул просто с наслаждением. Низко над горизонтом висел молочно-белый полумесяц; добродушный констебль протянул мне чашку чая. Я не успел еще допить ее, когда из здания появились медики. Они несли на носилках неподвижного Конрада. Вид профессор имел удручающий. Он до сих пор не приходил в сознание, и его окровавленное тело несли привязанным к носилкам и в специальном воротнике, обеспечивавшем неподвижность шеи и головы. Конрада осторожно погрузили в карету «Скорой», и та, взвыв сиреной и мигая синими огнями, сорвалась с места.

Еще через несколько минут из здания вышла Уорд. Она пообщалась с несколькими подчиненными (в одном случае разговор сопровождался сердитой жестикуляцией) и лишь потом приблизилась ко мне. Стянув маску и откинув капюшон, Уорд глубоко вздохнула и облокотилась на каменную тумбу у крыльца.

– Господи, ну и ночка! – Она принялась стягивать перчатки. – Спасибо – за то, что вы сделали с Конрадом.

– Как он?

Она откинула с глаз пропотевшую прядь волос.

– Рано утверждать что-либо определенное. Пока пожарники готовили подъемную лебедку, медикам удалось зафиксировать его. Зрачки реагируют, что хорошо, но пока ему не сделают рентген, трудно сказать, насколько все серьезно.

– Конрада эвакуировали через чердак?

– Решили, что так быстрее, чем ломать перегородку. – Уорд нагнулась, чтобы снять бахилы. – Даже зная, что искать, мы с трудом нашли это место. Перегородку возвели поперек подсобки при одной из палат и снаружи покрасили так, что ее не отличить от стен. Не знай я, что она там должна находиться, я бы ее не заметила. Кто-то как следует постарался, чтобы ее не обнаружили. И отсюда следует неизбежный вопрос: как вы думаете, это связано с мертвой женщиной на чердаке?

– Честно? Без понятия.

Она кинула запылившиеся бахилы в пластиковое ведерко.

– Совпадение это или нет, пока мы не посмотрим внимательно, что там, в этой замурованной комнате, я воздержусь от каких-либо заключений.

Я указал в сторону массивной видеокамеры на стене, объектив которой смотрел на входной портик.

– А видеонаблюдение?

Тот, кто возвел перегородку, вряд ли мог миновать вход в здание, однако Уорд покачала головой:

– Муляж. Вероятно, администрация решила, что настоящие камеры себя не окупят. Да и будь они настоящими, это не сильно помогло бы. Обычно записи хранят несколько недель, потом стирают, а нас интересует более давний отрезок времени.

– И что, здание совсем не охранялось?

– Были тут охранники, но в основном для того, чтобы отгонять протестующих. Застройщики нажили в округе много врагов. Социальные активисты считают, что территорию нужно отдать под бюджетное жилое строительство, а любители старины требуют включения больницы Сент-Джуд в список охраняемых памятников, причем не только здания, но и всего участка. Там, в дальнем его конце, в рощице сохранились руины церкви норманнских времен. Целую кампанию организовали, чтобы территорию объявили представляющей особую научную ценность – вроде Леснес-Эбби-Вудз в Бексли. С той лишь разницей, что там действительно аббатство и куча древностей… В общем, по-моему, они ничего не добьются.

Уорд расстегнула «молнию» комбинезона и начала из него выбираться. Я заметил, что она слегка пополнела, но ничего особенного не заподозрил.

– Короче, как только до девелоперов дошло, что история может затянуться, они сняли охрану, – продолжила Уорд. – Обычное дело. Мол, хватит ограды и запрещающих знаков – а там пусть здание разрушается само по себе, пока им не дадут «зеленый свет» на снос.

– Когда бы не летучие мыши?

Она улыбнулась:

– Когда бы не летучие мыши.

Я оглянулся на дом с заколоченными окнами.

– Думаете, это как-то связано с протестами?

– Надо же начинать с какой-то версии. Впрочем, нам нужно удостовериться в том, что там ничего больше не обвалится. Я не собираюсь ничьими жизнями рисковать, и за один вечер мы и так изрядно затоптали место преступления. Что бы мы ни нашли в той комнате, я не хочу больше никаких новых падающих потолков. – Уорд подергала руку, застрявшую в рукаве комбинезона. – Боже, я и забыла, как ненавижу все эти штуки!

Продолжая недовольно бурчать, она наконец высвободилась из комбинезона. Только тут до меня дошло, что избыточная полнота ее означает совсем иное.

Уорд иронично изогнула бровь.

– Что не так? Полагаете, я перебрала мучного?

Я улыбнулся:

– Сколько недель?

– Седьмой месяц пошел, а кажется, будто целый чертов год. И – пока вы не начали – сразу скажу: да, я знаю, что делаю. Я ведь не хожу на пешие дежурства, значит, могу работать, пока состояние позволяет. Не намерена лишаться должности, сидя дома за вязанием пинеток.

Теперь стало ясно, почему Уэлан переживал, пока Уорд находилась на чердаке. И почему вид мертвой женщины с нерожденным ребенком произвел на нее сильное впечатление. Та была примерно на том же сроке, что сама Уорд.

– Мальчик или девочка? – спросил я, пытаясь заглушить знакомое ощущение пустоты – как всегда, когда вспоминал о беременности жены.

– Не знаю, да и не хочу пока знать. Муж надеется, что это будет мальчик, но я говорю ему, что, если он хочет знать пол ребенка, пусть сам его и вынашивает.

Я знал, что она замужем, но мужа ее не видел ни разу. Хотя мы с Уорд уже несколько раз работали вместе, общались мы с ней больше по делу, а в редких иных случаях личной жизни друг друга не касались.

Что же, новость добавляла хоть немного света в этот мрачный вечер. Я ждал у машины, пока Уорд проводила инструктаж со своими заместителями и старшими пожарными. Вскоре к их временному штабу присоединились еще трое: мужчина с короткой стрижкой лет тридцати пяти, чьи начальственные манеры позволяли предположить в нем шефа Уорд, и мужчина с женщиной помоложе, волочившиеся за ним хвостом. Вид все трое имели не самый счастливый. Мало того, что следственная группа уже понесла потери в лице патологоанатома, так возникли еще целых три трупа, причем смерти их могли быть связаны друг с другом. То, что начиналось как заурядное дело, приобретало гораздо более серьезный оборот.

Через двадцать минут от их группы отделился констебль с сообщением, что я могу отправляться домой. Дальнейшая работа откладывалась до тех пор, пока чердак не будет надежно укреплен. Со мной свяжутся, когда появится необходимость.

И я поехал обратно в Бэллэрд-Корт. О сне до отъезда Рэйчел не могло быть и речи, поэтому, приняв душ и позавтракав, я уселся с ней за журнальный столик с кофе и честно попытался сделать вид, будто это утро ничем не отличается от остальных. И по мере того, как приближалось время отъезда, делать это становилось все тяжелее. Рэйчел не хотела, чтобы я провожал ее в аэропорт, поскольку это лишь продлило бы мучительное расставание, и когда ее телефон тренькнул, извещая о том, что такси ждет внизу, сердце мое болезненно сжалось. Я крепко обнял Рэйчел, вдыхая аромат ее волос, стараясь запомнить его на время разлуки.

– Увидимся самое позднее через три месяца, – произнесла она, поцеловав меня в последний раз.

Входная дверь за ней закрылась, и я вернулся в пустую квартиру. Сияющая чистотой кухня казалась операционной, а абстрактные полотна на стенах гостиной – размытыми пятнами. Я привык оставаться в этой квартире один, и тем не менее все здесь буквально кричало о том, что Рэйчел уехала.

Я мертвецки устал, однако понимал, что не усну, поэтому убрал тарелки в посудомоечную машину и приготовил себе еще кофе.

В кухне имелась ультрасовременная кофемашина, которая сама молола зерна, кипятила молоко и выполняла еще много разнообразных действий. Рэйчел нравился этот агрегат, но, на мой взгляд, он изображал излишние старания ради одной чашки кофе. Я достал с полки банку растворимого, залил его кипятком в кружке и уселся за гранитным кухонным островком.

Теперь, когда Рэйчел уехала, на душе сделалось совсем пусто. Наверное, я мог бы ехать на кафедру позднее, но тогда бы мне пришлось убивать впустую часа два или три. Я открыл Интернет, чтобы посмотреть, не попали ли жуткие находки в больнице Сент-Джуд в новостные ленты. Данные обнаружились в недрах отдела региональных новостей, почти без подробностей: лишь то, что в заброшенной больнице обнаружены человеческие останки. Ни замурованная камера, ни несчастный случай с Конрадом не упоминались.

Разумеется, больница была публичным местом, и полиция не могла держать происшествие в тайне, однако Уорд явно надеялась оттянуть ажиотаж прессы на как можно более долгий срок. Что же, удачи ей, подумал я.

Прочитав то немногое, что писали про следствие, я поискал информацию про саму больницу. Вот уж про Сент-Джуд недостатка в сведениях не было – начиная с петиций и блогов противников сноса и заканчивая любительскими сайтами, посвященными истории больницы. Ее открыли в XIX веке как благотворительное заведение, управлявшееся церковью. К началу пятидесятых годов прошлого века больница заметно разрослась, и вокруг викторианского корпуса появились здания новых подразделений и служб. Все это сопровождалось многочисленными фотографиями разного периода – от пожелтевших отпечатков, запечатлевших возводимые кирпичные стены в окружении только что высаженного сада, и до нынешнего состояния – с заколоченными окнами. Одно фото демонстрировало Сент-Джуд во времена расцвета. Там, где теперь торчали лишь ржавые столбы, красовались больничные отделения. Перед одним находились две медсестры – наверняка выбежали отдохнуть и поболтать. В глубине снимка объектив запечатлел заходивших в высокие двери мужчину с ребенком.

Все эти картины минувших дней навевали грусть. Нет, я не хотел жить в те времена, да и вообще, все эти экскурсы в историю больницы мало помогали расследованию. Зато, посмотрев на часы, я увидел, что убил за этим занятием почти пятьдесят минут. Вполне достаточно, чтобы идти на работу.

Выключив ноутбук, я сунул его в рюкзак, снял с вешалки куртку и со вздохом облегчения захлопнул и запер за собой дверь роскошной квартиры.

Несколько последних лет я подрабатывал на кафедре судебной антропологии одного из крупнейших лондонских университетов. Подобное положение устраивало обе стороны. Моя педагогическая нагрузка была минимальной, однако обеспечивала меня кое-какими средствами, доступом в лаборатории, а также оставляла достаточно времени на работу полицейским консультантом.

В начале этого года ситуация ухудшилась, поскольку полиция осталась мной недовольна в связи с неудачным расследованием. Однако после дела в Эссексе моя звезда снова засияла ярче, да так, что университет предложил мне двухгодичный контракт на более выгодных, чем прежде, условиях.

И тем не менее я медлил с его подписанием. Притом что мое положение в университете представлялось вполне стабильным, я не питал никаких иллюзий насчет того, что произойдет в случае новой неудачи. И после неуверенности и даже раздражения начала этого года сильно сомневался в том, что хочу ждать повторения. Появление в моей жизни Рэйчел многое поменяло, открыв новые перспективы.

Вероятно, настало время изменить и что-нибудь еще.

Я оставил машину в нескольких кварталах от университета и остаток пути одолел пешком. С тех пор как на двери моей старой квартиры обнаружили отпечаток пальца Грэйс Стрейчан, Уорд посоветовала мне не ездить на работу одной и той же дорогой. Береженого бог бережет, сказала она. Тогда это казалось бесполезным занятием, а теперь и подавно, но я дал обещание Рэйчел, так что каждый день парковался на новом месте и даже на факультет заходил не через главный вход, а через служебный.

Учебный год уже начался, и суета в университетских коридорах хорошо отвлекала мысли от опустевшей квартиры.

Брэнда, кафедральный лаборант, оторвалась от бумаг при моем появлении.

– Доброе утро, Дэвид! Как выходные?

– Спасибо, замечательно.

– Не ожидала, что вы так рано приедете. Вы не забыли, что сегодня заседание кафедры?

– Жду не дождусь.

– Ага, вижу. Да, и еще тот журналист-фрилансер прислал письмо. Фрэнсис Скотт-Хейз.

Я вздохнул. Скотт-Хейз преследовал меня уже несколько месяцев в надежде на интервью. Он присылал письма и на мой адрес, и на адрес факультета в надежде получить ответ. Точнее, тот, который его устраивал. На первое письмо я ответил вежливо, на второе – уже грубее, остальные просто игнорировал. Я терялся в догадках, откуда он про меня узнал.

Обычно мое участие в полицейских расследованиях носило исключительно закулисный характер, и меня это устраивало. Увы, мое имя засветилось в репортажах о двух делах: в прошлогоднем – в Дартмуре и более позднем – в Эссексе. Том самом, где мы познакомились с Рэйчел. В общем, я мог не сомневаться в том, что Скотт-Хейз увидел один из этих репортажей и решил, что из этого получится хорошая статья.

То, что у меня на сей счет имелось иное мнение, его, похоже, нисколько не обескураживало.

– Просто игнорируйте его письма, – сказал я Брэнде. – Рано или поздно до него дойдет.

– Вы уверены? Скотт-Хейз пишет во все крупные издания. Разве вам не хочется увидеть свой портрет на страницах журнала?

– Мне послышалось или кто-то сказал слово «журнал»? – раздался голос из-за моей спины.

Сердце мое ушло в пятки. Я повернулся и оказался лицом к лицу с профессором Харрисом, деканом факультета. Он стоял, крепко сжимая в руках сияющий новой кожей портфель, и одарял меня такой же сияющей, но абсолютно неискренней улыбкой.

Помнится, в период моих неудач как консультанта Харрис держал себя по отношению ко мне гораздо менее обаятельно. Однако теперь ситуация изменилась, и его отношение – тоже.

– Это просто один журналист, который не понимает, когда ему отвечают отказом, – объяснил я.

Брэнда же просто пробормотала слова извинения и снова уставилась в свой монитор.

Харрис кивнул, продолжая улыбаться:

– Если так, возможно, вам следовало бы отозваться. Вы же знаете, что говорят насчет публичности. Небольшое, но удачное интервью положительно сказалось бы на вашей репутации.

Ага. И на репутации факультета.

– Вероятно, позднее, – согласился я.

– Кстати… Я слышал, в заброшенной больнице нашли чей-то труп. Где-то в Северном Лондоне? Уж не заняты ли вы в данном деле? Это ведь так удачно, совсем недалеко отсюда…

Объясните это жертвам, подумал я.

– Ну пока я не имею права…

– Да, да, конечно. Что ж, удачи вам в расследовании. И с интервью.

Брэнда сочувствующие улыбнулась мне, когда за Харрисом закрылась дверь.

– Ответ тот же самый: нет, – сказал я.

Пройдя в клетушку, служившую мне кабинетом, я сразу проверил почту. Она состояла из обычной факультетской переписки, новостных рассылок и пары вопросов от моих аспирантов по поводу их диссертаций. Там же обнаружилось и последнее письмо журналиста-фрилансера.

Моим первым побуждением было удалить его, но после разговора с Брэндой я чувствовал себя обязанным хотя бы прочитать, что он написал. Впрочем, ничего нового я в нем не нашел. Надо признать, Скотт-Хейз писал в престижные газеты и журналы, так что, наверное, мне полагалось бы чувствовать себя польщенным его вниманием. Вероятно, в словах Харриса тоже имелась доля истины: интервью укрепило бы мою репутацию, которой, видит бог, за последний год изрядно досталось.

Однако перспектива увидеть свой портрет на страницах журнала меня абсолютно не прельщала. Я нажал «удалить», и письмо исчезло.

Глава 5

Только на следующий день Уорд позвонила мне с известием о том, что им разрешили забрать с чердака мумифицированные останки. Первой моей эмоцией стало облегчение. Накануне вечером позвонила Рэйчел, усталая после перелета, но возбужденная в предвкушении работы. К утру она должна была находиться на борту исследовательского судна, возможно, уже покинувшего порт и направлявшегося к одному из Эгейских островов. Им предстояло провести в море долгое время, и, хотя на борту имелся спутниковый телефон, использовать его собирались только в самых экстренных случаях. В общем, на связь Рэйчел могла выходить теперь только в зоне покрытия сотовых сетей или при наличии вай-фай- роутера, и следующего разговора с ней мне предстояло ждать несколько дней.

Все это мы понимали еще до ее отъезда, однако, пообщавшись с Рэйчел, я ощущал ее отсутствие еще острее. Поэтому, когда Уорд сообщила, что они готовы возобновить работу, я быстро уладил факультетские дела и поехал на совещание занятых в расследовании полицейских специалистов. Пресса наконец сообразила, что в заброшенной больнице произошло что-то поинтереснее заурядной смерти от передоза, и теперь на улице у въезда на территорию выстроилась колонна ощетинившихся антеннами телевизионных фургонов, а у ворот толпились репортеры с камерами. Мой приезд вызвал у них оживление, которое, правда, быстро спало, когда дежуривший у ворот констебль пропустил мою машину внутрь.

При дневном свете больница не производила столь гнетущего впечатления, как ночью. Угрожающие тени и неясные очертания оказались грудами строительного мусора и остатками стен сносившихся корпусов. Лишенное милосердной вуали темноты, здание демонстрировало напоказ свою увядающую красоту. Вероятно, прежде оно обладало великолепием загородного дворца. Два длинных флигеля выступали вперед по сторонам псевдоантичного портика главного входа, придававшего дому облик мавзолея. Широкие ступени поднимались к высоким двустворчатым дверям, хотя симметрию нарушал прилепленный в соответствии с современными нормами бетонный пандус для инвалидов-колясочников. Фасад производил впечатление, однако годы заброшенности, конечно, не могли не взять своего. В щели между каменными блоками ступеней пробивалась трава, а потемневшие от времени стены почти сплошь покрылись потеками птичьего помета и граффити. Некогда смотревшие на парк высокие окна были теперь заколочены, а выцветшие щиты с информацией о давным-давно закрытых медицинских отделениях лишь усугубляли ощущение заброшенности.

Совещание проводилось в стоявшем перед входом полицейском трейлере. Впервые Уорд участвовала в нем в качестве старшего инспектора, поэтому откровенно нервничала. Она уронила на пол свои записи и, чертыхнувшись, нагнулась собрать их. После доклада сразу ушла, и я даже не смог с ней поговорить. Зато когда вся казенная часть закончилась и я, переодевшись в комбинезон, пробрался сквозь толпу полицейских чинов и автомобилей к крыльцу, там стоял Уэлан. Рядом с ним находилась констебль в форме, и взгляд ее, направленный на третьего члена их маленькой группы, выражал высшую степень неодобрения. Это был крупный, крепкого сложения мужчина в желтом жилете со световозвращающими полосами. Я направился к ним, но, увидев, что они заняты спором, замедлил шаг.

Точнее, спорил больше крупный мужчина. Лет ему было около пятидесяти, и поверх пояса у него выпирало монументальное пузо, каковым он, судя по всему, в качестве неопровержимого аргумента целился то в одного, то в другую. Желтый жилет вблизи оказался сильно запыленным, а из-под протертой кожи на мысках строительных башмаков просвечивала защитная стальная скорлупа. Красный цвет лица и обилие на нем лопнувших сосудов выдавали в нем сильно пьющего человека, хотя в данный момент лицо это побагровело еще сильнее от сильных эмоций.

– Можно подумать, мало мне мышей летучих было! Мерзких мышей, чтоб их! А теперь еще это! Я тут не в бирюльки играю – знаете, во сколько это все мне обойдется?

На голову выше Уэлана ростом, он грамотно пользовался своим преимуществом, угрожающе нависая над инспектором. Впрочем, Уэлана это не смущало. Лицо его, когда он отвечал здоровяку, оставалось абсолютно бесстрастным.

– Я сказал уже, что мы приносим извинения за помехи в осуществлении работ… Хотя какие помехи? Бог свидетель, теперь это место преступления. Мы не можем разрешить никаких работ до окончания следственных действий.

– А когда они закончатся?

– Увы, этого я вам сейчас сказать не могу. Но чем быстрее мы все завершим, тем раньше вы сможете приступить к работам. В ваших же интересах оказывать нам содействие.

– Обрадовали! И что прикажете делать до тех пор? Платить моим людям за просиживание штанов?

– Мы искренне вам сочувствуем, мистер Джессоп, но это зависит не от нас. А теперь, если вы не будете против пройти с констеблем вон в тот фургон и подождать…

– Ага, снова ждать! Можно подумать, я мало ждал!

Повернувшись к Уэлану спиной, Джессоп устремился прочь в сопровождении констебля, хранившей такое же невозмутимое выражение лица. Я отступил в сторону, пропуская его, и он вихрем пронесся мимо меня в раздувающемся желтом жилете.

Что-то выпало из жилетного кармана и звякнуло об асфальт. Я опустил голову и увидел, что это очки. Одна из линз выпала из оправы и лежала рядом на грязной мостовой.

– Эй! Вы обронили! – окликнул я Джессопа, подбирая очки.

Он обернулся и испепелил меня взглядом. По-моему, Джессоп даже не понял смысла моих слов. Потом, оставив констебля ждать на полпути к фургону, он вернулся.

– Спасибо, – буркнул он, выхватывая очки у меня из руки.

– И еще вот это, – добавил я, протягивая ему линзу.

Джессоп стоял, хлопая глазами и переводя взгляд со сломанных очков на мою руку с линзой и обратно. От него исходил сильный запах пота, табака и перегара. Затем Джессоп резко развернулся и зашагал обратно к фургону.

Я вернулся к Уэлану. Вид он имел не слишком веселый.

– Видали, каков? Это Кит Джессоп, ответственный за снос. Он уже несколько месяцев потерял из-за протестов и летучих мышей, бедный парень. – Уэлан улыбнулся, едва ли не впервые с начала разговора. – Хорошо то, что нам еще не раз придется иметь с ним дело. О конструкциях Сент-Джуд ему известно больше, чем кому-либо, поэтому мы попросили его помочь нам отыскать иные потаенные помещения… если они, конечно, есть. Ну вы сами видели, как Джессоп обрадовался.

– Думаете, найдутся еще? – спросил я и тут же сообразил, что вопрос глупее глупого: я так много думал о беременной женщине и двух других жертвах, что подобная вероятность просто не пришла мне в голову.

Уэлан покосился на мрачный фасад больницы, смотревший на нас слепыми глазницами заколоченных окон.

– Мы уже, можно сказать, не прикладывая никаких усилий, обнаружили три трупа. С учетом размеров этого здания, бог знает что там еще находится.

Он качнул головой, приглашая следовать за собой.

– Идемте. Только прежде, чем вы приступите к эвакуации останков, мне хотелось бы, чтобы вы кое-что увидели.

Палата, как выяснилось, была в отделении педиатрии, на верхнем этаже, чуть дальше по коридору от того места, где мы поднимались на чердак.

Я и забыл, как холодно на больничных этажах, и в застывшем без движения воздухе густо пахло сыростью и плесенью. Теперь в коридоре выстроилась редкая цепочка прожекторов на треногах. Путь они высветили более-менее ярко, зато тени в углах сгустились сильнее. Как и везде, пол здесь был усеян мусором и обломками штукатурки, которые с хрустом крошились под ногами. На стенах висели плакаты о вреде табака, алкоголя и наркотиков; другие запрещали использование в стенах больницы мобильных телефонов. Мы миновали зашторенную дверь, над которой висела табличка: «Рентгеновский кабинет. Не входить при горящем сигнале». Рядом была красная лампочка, покрытая толстым слоем паутины.

Интересовавшая нас палата располагалась через пару дверей от рентгеновской. Из распахнутой настежь двустворчатой двери в коридор лился свет от стоявших внутри прожекторов, и отбрасываемые им резкие тени мешали разглядеть мультяшных персонажей, украшавших собой стены. Тут еще сильнее пахло плесенью. Из стен торчали покореженные крепления для кислородных баллонов, все помещение было захламлено самыми разнообразными предметами: проржавевшей койкой без матраса, тумбочкой без дверцы и ящика, даже парой старых автомобильных аккумуляторов. К пеленальному столику устало прислонился пыльный плюшевый мишка, а рядом валялись сломанные счеты, разноцветные костяшки которых рассыпались по полу.

– Что, жутковато? – усмехнулся Уэлан, заметив, что я оглядываюсь по сторонам.

– Разве нельзя оторвать хотя бы пару досок с окна? – поинтересовался я. В палате действительно было жутковато. Часть окон закрывалась еще шторами, а деревянные щиты со стороны улицы не пропускали в помещение ни лучика дневного света.

– Могли бы, но тогда какой-нибудь длинноносый ублюдок тоже сумел бы заглянуть сюда длинным телевиком или с дрона. А так мы, по крайней мере, спокойны за то, что наша работа не будет завтра представлена на первых страницах газет.

Уэлан прошел в дальний конец палаты, где прожектора помощнее освещали группу безликих фигур в синих комбинезонах.

Они возились у стены, которая на первый взгляд была самой обыкновенной. Четыре ярда в ширину, три в высоту, она оказалась выложена не из кирпича, а из шлакоблоков и покрашена в цвет, более или менее совпадающий с окраской остальных стен. В общем, я понимал, почему полицейские во время поисков Конрада не заметили ее. Совершенно безликая перегородка и не могла привлечь к себе внимание.

Если, конечно, не знать, что находится за ней.

Приглядевшись, я уловил кое-какие нестыковки. На окрашенной поверхности перегородки отчетливо выделялись прямоугольники блоков, тогда как остальные стены покрывались ровной штукатуркой. И подходила перегородка к стенам с обеих сторон без перевязки блоков, с хорошо заметными вертикальными швами – так бывает в заложенных дверных проемах.

– Как прогресс? – спросил Уэлан, остановившись у разложенных на полу перфораторов, кувалд и скорпелей. Голос его отдавался от стен гулким эхом.

Один из возившихся у перегородки людей оторвался от работы.

– Пока не сильно. Мы залезали на ту сторону и закрепили там полиэтилен, чтобы защитить замурованную камеру от пыли и обломков. Пока все, что успели.

– Уж постарайтесь. Новых несчастных случаев нам не надо.

Уэлан произнес это не угрожающе, но и шуткой это не прозвучало. Снова загрохотали молотки. Я заметил в углу пустую банку из-под краски и пластиковую кювету, обе в следах той же краски, какой была покрыта перегородка. Рядом с ними лежал большой валик в той же, засохшей до состояния камня краске.

– Это то, о чем я подумал? – спросил я.

– Угу, – кивнул Уэлан. – Кто-то не пожалел сил на то, чтобы замаскировать стену, а потом оставил тут инструменты. Мы сняли с них неплохие отпечатки. И с раствора в швах между блоками. Судя по отпечаткам, крупный тип.

– С их стороны неосторожно, правда?

Он пожал плечами:

– Такое случается. Люди изо всех сил стараются быть хитрее, а потом прокалываются на какой-нибудь ерунде. Ладно, ну их.

Мы снова вышли в коридор. Цепочка прожекторов тянулась дальше палаты, за угол и упиралась в дверь. За дверью была деревянная лестница, уходившая куда-то вверх, в темноту. Мы остановились, давая дорогу спускавшемуся по ней детективу в перепачканном комбинезоне, а потом вошли и начали подниматься.

– Она ведет на часовую башню, – пояснил Уэлан, тяжело ступая по узким ступеням. Здесь витал отдающий перцем запах пыли; деревянные ступени скрипели под нашими шагами. – Только там теперь немного осталось. Механизм вытащили на металлолом, но нам так высоко и не нужно. Мы пришли.

Мы стояли на узкой площадке. Очередной прожектор освещал низенькую, не выше пяти футов, дверь в стене. Штукатурка на стенах осыпалась, открыв взгляду деревянную дранку. Створка двери была открыта, на дверной раме и полотне белели пятна талька: полиция искала отпечатки. С наружной стороны виднелась простенькая металлическая задвижка: круглый стержень, вставлявшийся в петлю на раме.

– На чердак ведет с дюжину люков и лестниц, – сообщил Уэлан. – Но за исключением того, которым мы пользовались вчера, этот ближний к месту, где мы обнаружили тело. Головой не стукнитесь.

Он пригнулся и нырнул в проем. Я последовал за ним и выпрямился. Мы находились на чердаке, но в другой его части – не там, где лежали останки беременной женщины. За нашей спиной громоздилась стена часовой башни, а перед нами уходили в темноту деревянные конструкции кровли, напоминавшие грудную клетку дохлого кита. Даже воздух тут отличался от остального дома: казалось, он здесь тяжелее. Легко заразиться клаустрофобией, подумал я, поворачиваясь к месту, где стоял Уэлан.

Рядом с дверью на чердак алюминиевые щиты, уложенные на деревянные балки перекрытия, образовали временный настил. В центре его было оставлено свободное пространство – прямоугольник грязного утеплителя. В белом свете прожекторов над ним склонились два детектива в белых комбинезонах.

– Мы нашли это пару часов назад, – произнес Уэлан. – Что вы об этом скажете?

Я склонился над открытым участком утеплителя. Он располагался около двери, и неровная поверхность стекловаты была усеяна крошечными черными крапинками, напоминавшими зернышки черного риса. Они казались почти правильным овалом. В центре поверхность утеплителя была чистой, потом плотность крапинок возрастала и снова редела по краям.

Пальцами в резиновой перчатке я осторожно поднял одно зернышко. Похожая на бумажную скорлупка треснула пополам и опустела; организм, находившийся когда-то внутри, давным-давно выполз наружу.

Мы с Calliphoridae старые знакомые. Назойливое жужжание взрослых мух сопровождало множество мест преступлений, на которых я работал. Хотя я не питаю к ним особой любви, однако с уважением отношусь к роли, которую они играют. И не только в процессе распада мертвой органической материи, включая человеческую плоть, но и в определении того, как давно умер конкретный организм. Мясные мухи – естественный секундомер, а их жизненный цикл – от яйца в личинку, а потом и во взрослый организм – оказывает неоценимую помощь в расчетах времени, прошедшего с момента смерти.

Часы остановились слишком давно, чтобы хоть как-то помочь нам. Однако это вовсе не означало, что пустые скорлупки не могут ничего нам поведать.

– Я проконсультируюсь с судебным энтомологом, но в основном тут мясные мухи, – сказал я, разглядывая опустевшую скорлупку. – Не вижу ни одной личинки, правда, спустя столько времени здесь и не должно их быть.

Любая личинка или превратилась во взрослую муху, или погибла и разложилась после того, как иссяк источник пищи. Но хотя лежавшее здесь когда-то тело исчезло, следы его пребывания остались. На поверхности стекловатных матов темнели следы жидкостей, сопутствующих процессу разложения, более-менее ровный овал пустых скорлупок кое-где был нарушен, а часть их – раздавлена.

– Похоже, вы были правы, – произнес Уэлан. – Тело лежало тут, пока не мумифицировалось, а затем его перенесли в глубь чердака.

– Вы ничего не нашли на брезенте, в которое оно было завернуто? – спросил я.

– На нем обнаружили нечто напоминающее собачью шерсть, а в одном из люверсов застрял человеческий волос. Не того цвета, что у жертвы, – значит, не ее. Мы пробьем его по базе ДНК, посмотрим, не найдется ли совпадений, но на это уйдет время. Сам брезент из тех, что можно купить в любом хозяйственном магазине или взять на стройке. Пыль на нем – смесь цемента и штукатурной смеси, а синяя краска самого распространенного сорта, мы даже производителя не можем определить по ней. Наверное, тот, кто переносил тело, спешил и взял для этого первое, что подвернулось под руку. Однако это не объясняет, почему они так долго ждали, прежде чем сделать это.

– Они?

Уэлан махнул рукой в темноту.

– Отсюда до того места, где ее нашли, двадцать или тридцать ярдов. Если только этот кто-то не использовал носилки, тело надо было тащить так. Гораздо проще переносить его, завернув в брезент, но даже так в одиночку это почти невозможно. Не столько из-за тяжести, сколько из-за необходимости сохранять равновесие на узких балках, не провалившись ногой сквозь потолок.

Что ж, логично. И если бы тело женщины просто волочили, это оставило бы четкие следы и на перекрытии, и на самом теле. Ни того ни другого я не заметил.

Я снова пригляделся к месту, где прежде лежало тело. Помимо пятен – следов разложения, – на поверхности утеплителя виднелись и какие-то светлые потеки.

– А это что?

Одна из детективов покачала головой:

– Мы пока не знаем. Для крови слишком светлые. Похожие пятна мы нашли на ступенях за дверью, так что не исключено, это вообще не имеет отношения к телу. Может, просто кто-то что-нибудь пролил. Мы послали образцы на анализ, но что бы это ни было, это слишком старое, чтобы определить точно.

– Мы обнаружили еще кое-что, – добавил Уэлан и ткнул пальцем в дверную раму со стороны чердака. – Вот, видите?

На неокрашенной, потемневшей от времени деревянной поверхности были светлые полосы.

Царапины.

– Это объясняет повреждения на пальцах женщины, – продолжил Уэлан. – Мы даже выдернули из дерева один из ее ногтей. Дверь заперли снаружи, а она достаточно крепкая. Слишком тяжелая, чтобы она сумела сломать ее или выбить.

Господи, подумал я, представив это. Мы полагали, что женщину убили где-то в другом месте, а потом притащили ее тело на чердак. Мы ошибались.

– Кто-то запер ее тут и оставил умирать.

– Чего я не могу понять, – заявил один из детективов, пожилой мужчина, глаза которого печально смотрели поверх марлевой маски, – так это почему она не выбралась через один из других выходов. Ведь этот точно не единственный.

– А как бы ты карабкался здесь, будь ты беременный? – усмехнулась его коллега. – Тебе даже с твоим пивным брюшком нелегко пришлось бы. И откуда ей было знать, где они?

Действительно, на чердаке царила непроглядная тьма, и мы не нашли на теле ни телефона, ни зажигалки, которыми женщина могла бы посветить. Один неверный шаг – и она провалилась бы сквозь потолок.

– Я только предположил, – обиженно буркнул детектив.

Я все еще пытался понять, что же тут произошло.

– Но зачем кто-то запер ее и ушел?

Уэлан пожал плечами:

– Есть вероятность того, что это случилось непредумышленно. Какой-нибудь розыгрыш, обернувшийся бедой. Люди много чего вытворяют, будучи пьяными или под наркотой, и мы знаем, что здесь тусовались наркоманы. Но я плохо представляю, чтобы беременная женщина пряталась на чердаке забавы ради – под наркотой или нет. Я бы сказал, кто-то либо завлек ее сюда, либо за ней гнались, и она здесь укрылась. В общем, кто-то запер ее тут и бросил. По меньшей мере на несколько месяцев. Возможно, узнав, что больницу будут сносить, они решили перенести труп подальше, в место, где найти его будет меньше шансов.

Неплохая версия, не хуже других. Однако мысль о беременной женщине, за которой гнались, напомнила мне еще кое о чем.

– Светлые пятна на утеплителе, – сказал я, глядя на мятые стекловолоконные маты. – Вы упоминали, что похожие пятна есть на лестнице. Это не могли быть околоплодные воды?

Женщина-детектив присела на корточки и произнесла:

– Да, думаю, такое возможно. Однако пятна слишком старые, чтобы определить точно.

– Вы полагаете, у нее отошли воды? – спросил Уэлан.

– Не исключено. Но если так, судя по тому, что я видел у ребенка, это было преждевременно.

– Значит, она могла умереть от этого?

Я кивнул, потрясенный этой мыслью. Без медицинской помощи преждевременное отхождение околоплодных вод может быть опасным для жизни и в гораздо более благоприятных условиях. Запертые на чердаке без еды и питья, женщина и ее дитя не имели шанса выжить. Все, что им оставалось, – медленно умирать в темноте.

Все молчали. Потом Уэлан повернулся к двери.

– Пошли, – угрюмо буркнул он.

Спускаясь по деревянной лестнице, я остановился у высохших пятен, о которых говорила женщина-детектив. Едва заметные, похожие скорее на потеки воды, чем на кровь. Их было несколько; некоторые размерами не превышали капли, и цепочка их тянулась вверх, на чердак. Они могли оказаться чем-то совершенно безобидным, твердил я себе, какая-то жидкость, пролитая строителем или вообще случайным человеком. Легко вообразить бог знает что, особенно в таких эмоциональных ситуациях, как данная.

Но, следуя за Уэланом по пустому больничному коридору, я никак не мог отделаться от образа молодой женщины, убегавшей от какого-то преследователя – или преследователей. Она искала спасения на чердаке, а оказалась там взаперти. Я снова подумал о царапинах на дверном косяке – глубоких от страха и отчаяния. Изможденная, с преждевременно отошедшими водами женщина боролась за свою жизнь и жизнь ребенка единственным доступным ей способом.

А когда это не удалось, легла на грязный утеплитель и умерла.

Глава 6

В конце концов эвакуация останков женщины прошла без происшествий. К моменту, когда я поднялся на чердак через знакомый уже люк и по проверенным панелям настила подошел к завернутым в брезент останкам, пыль улеглась – и в фигуральном, и в прямом смысле. На чердаке все оставалось так, как в прошлый раз, только дыру, в которую провалился Конрад, огородили пластиковыми барьерами и бело-синей полицейской лентой.

Мне сообщили, что жизни патологоанатома ничего не угрожает, хотя у него сотрясение мозга, сломано бедро, несколько ребер и плечо. Это означало, что в ближайшее время он своими обязанностями заниматься не будет. Поговаривали также о приостановке работ до появления нового эксперта ему на замену, однако Уорд не собиралась ждать. Тем более что специалисты по строительным конструкциям заверили, что непосредственного риска дальнейшего обрушения чердака нет (правда, проверять это на собственной шкуре никому не хотелось).

Первоочередной задачей стала теперь эвакуация трупа с чердака – так быстро, как только возможно. Остальное могло подождать до тех пор, пока труп не окажется в морге. Обычно эвакуация тела жертвы с места преступления не доставляет больших проблем. Даже хрупкие мумифицированные останки не особенно осложнили бы задачу, однако спуск тела через узкий люк потребовал бы, разумеется, осторожности. Проблема заключалась в том, что жертва не только мумифицировалась, но и была беременна. И без амортизирующей жидкости, защищающей плод, любая попытка пошевелить тело матери привела бы к смещению крохотных косточек – они просто перемешались бы, как семена в высохшей коробочке. Мы не могли позволить себе потревожить их сильнее, чем уже это сделали. Прежде чем приступить к эвакуации с чердака останков матери, мне предстояло спустить оттуда ее ребенка.

О подобной задаче я раньше не думал. Было в этом что-то неправильное, граничащее со святотатством – разделять их таким вот образом. Я ждал, пока детектив осторожно закреплял на похожих на птичьи лапки руках женщины с изувеченными пальцами и сломанными ногтями пластиковые пакеты. А потом, пока другой детектив фиксировал происходящее на видео, постарался отбросить все мысли о святотатстве и принялся за работу.

Ничего такого мне раньше совершать не доводилось. Фактически я имел дело с двумя разными типами останков, поскольку по своему состоянию они заметно отличались друг от друга. Если тело матери было подвержено воздействию воздуха, мух и грызунов, то ребенок в ее утробе оказался защищен значительно больше. Тело матери разрушалось извне, ее внутренние органы по мере высыхания уменьшались в размерах. В обычных условиях ребенок прошел бы те же стадии преобразования, когда бы процесс мумификации не затронул и его.

Вот в этом не было ничего обычного. Брюшная полость матери зияла открытым отверстием, выставляя напоказ крошечные косточки младенца. Будь это следствием прижизненного ранения, на юбке и футболке остались бы хорошо заметные следы крови. Поскольку их не наблюдалось, причину следовало искать в чем-то ином. Собственно, и вариантов-то этого имелось немного… точнее, всего один: крысы. Они обитают на чердаках, и тело женщины наверняка подвергалось их нашествиям, прежде чем мумифицировалось. Однако, в отличие от широко распространенного мнения, основными падальщиками, пожирателями человеческих останков являются вовсе не крысы. Лисы, собаки и даже домашние кошки гораздо более прожорливы, и при таких размерах их трудно в этом винить. Стоило бы любому из этих животных попасть на чердак, и последствия были бы аналогичными. Процесс пожирания тела начался бы с мягких тканей лица и шеи, а закончился бы разгрызанием костей. Кстати, по тому, как далеко зашел этот процесс, также можно с относительной точностью определять время, миновавшее с момента смерти.

Впрочем, судя по тому, что я видел, здесь такого не происходило. Отметины зубов ограничивались более или менее открытыми частями тела. Помимо травм от бесплодных попыток выбраться с чердака, подушечки пальцев носили следы маленьких крысиных зубов, что исключало возможность идентификации трупа по отпечаткам.

Подобные же следы были на ушах, носу и веках женщины, из-за чего лицо превратилось в зловещую маску. Все это позволяло предположить, что этим не занимался никто крупнее крыс. Хотя края вскрытой брюшины также были обглоданы, а крошечные кости эмбриона удостоились еще большего внимания, похоже, все это закончилось довольно давно. Пустые оболочки яиц внутри брюшной полости подсказали мне, что личинки Calliphoridae тоже приняли участие в пиршестве, и я склонялся к мысли, что основной ущерб останкам нанесли не крысы, а именно они.

Мухи откладывают яйца в брюшную полость только при наличии открытой раны. Для этого ране не обязательно быть большой: даже пореза или царапины достаточно, чтобы послужить насекомым приглашением к трапезе. Однако никаких следов того, что перед смертью жертва получала какие-либо травмы, я не видел: ни бинтов, ни пластыря, ни на теле, ни в складках брезента, в котором переносили тело. Да и на том месте, где тело лежало первоначально, тоже не обнаружили ничего подобного.

Что ж, эта загадка могла подождать до прибытия в морг.

Переставив одну из треног с прожектором ближе, я сосредоточился на горстке трогательно крошечных косточек. Пока я занимался ими, громкий стук снизу известил всех, что ложную перегородку наконец начали демонтировать. Я не позволил себе отвлечься на это.

Работа с хрупким скелетом неродившегося ребенка требовала предельной осторожности. Он сохранился не полностью, поскольку отдельные кости растащили крысы, или кто его здесь нашел. Оставшиеся кости отцепились друг от друга и перемешались – скорее всего, пока мумифицированное тело матери переносили на это место. Впрочем, крысы тоже приложили к этому старания. Я вынимал кости по одной и укладывал в маленькие пластиковые мешки, стараясь не путать правые и левые. Миниатюрный размер скелета означал, что процесс этот будет долгим, и все это время меня поджаривал стоявший рядом прожектор.

Поглощенный извлечением крошечного позвоночника с помощью пары пинцетов, я не стал оборачиваться на шум тяжелых шагов по настилу.

– Вы еще долго? – раздался голос Уэлана.

– Ровно столько, сколько потребуется.

Ответ прозвучал резче, чем хотелось бы. Я пытался отвлечься от мрачного характера своего занятия; судя по всему, у меня это плохо получилось. Я уложил позвоночник в мешок и выпрямился.

– Примерно половина еще осталась, – сообщил я. – Быстрее не сумею: кости можно повредить.

– Да, я понимаю.

– Как там у них, продвигается?

– Помаленьку. Мы решили не использовать электрических инструментов. Только молотки и долота. Не так скоро, зато и пыли меньше. Надеюсь, к полудню пробьемся и запустим туда детективов.

– А где Уорд? – Я не видел ее с того момента, как она ушла с утреннего совещания.

– У руководства в Управлении, но должна подъехать позднее. Она хотела поговорить с вами.

Я кивнул. Как только Уэлан ушел, я снова склонился над останками, выуживая ребро размером с рыбью косточку.

Я даже не удивился тому, зачем понадобился Уорд.

Грачи, угнездившиеся наверху разрушенной стены, походили на монахов в капюшонах. Они вполне могли сойти за каменных, когда бы время от времени один из них не склонял голову набок или не копался клювом в перьях. А потом все снова замирало, и птицы молча ждали.

Едва видная сквозь густой плющ, лишенная крыши церковь стояла на поляне, окруженной деревьями в осенней листве. Точнее, из стен осталась только одна, и сквозь арочное окошко в центре ее сияло безмятежно-голубое небо. Другие стены уже несколько веков назад превратились в груды поросшего мхом камня. Посередине бывшего нефа лежал поваленный ударом молнии дуб. Не такой древний, конечно, как сама церковь, но все равно очень старый. Корявый ствол его потемнел и обуглился в месте, куда попала молния. Смертельно раненное дерево продолжало цепляться за жизнь, и на ветвях его росло еще несколько листиков.

Даже не верилось, что я отошел от больницы всего на расстояние броска камня, а за стенами парка царит обычная лондонская суматоха. По стволу дерева скользнула белка, задержалась, чтобы недовольно фыркнуть на меня, и шмыгнула дальше в крону. Я смотрел ей вслед, потом закрыл глаза и запрокинул голову, подставляя лицо солнцу.

Закончив дела на чердаке, я испытывал острую необходимость проветриться. После того как кости ребенка были извлечены и унесены вниз, эвакуация останков женщины представлялась сущей безделицей. И я с облегчением вздохнул, когда все завершилось. Залитый светом прожекторов чердак казался тесным и лишенным воздуха, и я пропотел насквозь задолго до того, как закончил работу. И не могу сказать, чтобы меня раздражал физический дискомфорт: к такому я привык давно. Да и мрачный характер того, чем я занимался, тоже вряд ли был тому причиной. Скорее проблема заключалась в самой больнице. Здание зловеще действовало на нервы – и чем дольше ты в нем находился, тем сильнее становилось это ощущение. Я надеялся, что это пройдет, когда спущусь с чердака. Но и в длинных, полных гулкого эха коридорах лучше не стало. Им, казалось, не будет конца, здесь царил запах плесени и мочи, а цепочка прожекторов, освещавших дорогу, лишь сгущала темноту вокруг. Свет из коридора, падая сквозь открытые двери в палаты, выхватывал из темноты клочки интерьера: перевернутые стулья, сломанные каталки… Если здесь когда-то исцеляли людей, следов этого на ободранных стенах практически не сохранилось. Привести сюда людей могло теперь только отчаяние.

В общем, выйдя на улицу, я испытал облегчение. Даже выхлопы дизельных генераторов казались мне слаще воздуха внутри здания. Однако я понимал, что передышка эта временная: процедура официального вскрытия женщины и ее неродившегося ребенка могла произойти самое раннее завтрашним утром, а до той поры оставались еще жертвы в замурованной комнате. И мне предстояло дождаться, пока перегородку снесут, а потом вернуться в больницу.

Стянув с себя комбинезон, я взял сандвич и бутылку воды и обошел здание, чтобы посмотреть, что там. «Там» не было ничего, кроме разрушения. На растрескавшемся асфальте еще виднелась выцветшая разметка стояночных мест, но все служебные постройки превратились в груды строительного мусора. Из одной такой груды кирпичных и бетонных обломков, уже успевших порасти травой, торчала пыльная вывеска: «Выдача тел в морге с задней стороны здания».

В полусотне ярдов за обломками темнела полоса деревьев. Припомнив то, что говорила Уорд про лес за больничной территорией, я направился в ту сторону. На полпути меня остановил и едва не завернул назад полицейский с собакой, патрулировавший территорию, однако после короткого объяснения все же пропустил меня дальше.

Лес был небольшим, скорее его можно назвать рощей – да в этой части города я и не мог ожидать настоящей чащи. Ржавая чугунная ограда с торчавшими вверх под самыми причудливыми углами штырями обозначала границу больничной территории. Кое-где она целиком скрылась под вьющейся зеленью, и я даже засомневался, сумею ли найти проход в лес. Но нет, одна из секций ограды с заостренными наподобие копий штырями вывалилась, оставив брешь в ярд шириной. Узенькая полоска примятой травы подсказала мне, что не я первый открыл это место. Раздвигая готовые оцарапать кожу ветви, я пробрался в рощу.

Я будто попал в другой мир. Это ничем не напоминало упорядоченные городские посадки; деревья – дубы с толстенными корявыми стволами и березы – здесь росли древние. Стоило мне сделать несколько шагов, и лес вокруг меня сомкнулся, а больницы, да и всего остального Лондона словно и не существовало вовсе.

Я не собирался забираться в лес глубоко, однако, увидев впереди подобие просвета, направился туда. Уорд говорила что-то про развалины норманнской церкви, но я совершенно забыл об этом, пока не вышел на поляну и не увидел остатки каменной стены. Вероятно, раньше, когда вокруг были поля, церковь служила заметным ориентиром. Теперь же от нее осталась одна стена, по камням которой карабкался плющ, будто пытаясь утащить ее в землю.

Перешагнув поросший мхом камень, я осторожно пробрался в то, что некогда было церковным нефом. Своды его давно обрушились, открыв его дождям; почти все внутреннее пространство занимал упавший дуб. Я присел на поросший травой кусок каменной кладки и откусил от безвкусного сандвича. Напрягая слух, я слышал далекий шум городского движения, но сюда он долетал негромким шелестом, который мог бы сойти и за морской прибой. Ветерок зашелестел листвой, заглушив и это. Закрыв глаза и подставив лицо солнцу, я наконец почувствовал, что зловещая хватка Сент-Джуд потихоньку отпускает меня.

Наверное, я задремал. Проснулся я резко, ощутив, что нахожусь тут не один.

На краю поляны стояла женщина. Я не слышал ее приближения. Крупного телосложения, она выглядела лет на шестьдесят. Коричневое пальто было слишком теплым для такой погоды, а полукеды на шнуровке совершенно не подходили к плотным колготкам. В одной руке женщина держала пустой пакет для мусора. Седые волосы имели рыжеватый оттенок, который придавал им вид ржавой проволочной терки. Лицо отличалось мощными челюстями и нездоровой бледностью. Дышала женщина тяжело, с присвистом, я слышал это даже на таком расстоянии.

– Вы кто? – спросила она.

Я поднялся.

– Простите, не хотел вас пугать.

– А я не говорила, что напугана. – В маленьких глазках, изучавших меня поверх пухлых щек, мелькнуло подозрение. Женщина указала в сторону скрытой за деревьями больницы. – Вы из той компании?

– Какой компании?

– Из полиции. Что понаехала из-за убийств, я по радио слышала. – Она осмотрела меня с ног до головы. – Что-то вы не слишком похожи на полицейского.

– Я не полицейский.

– Тогда что вы здесь делаете?

– Я уже ухожу. – Действительно, мне пора было возвращаться. Я подобрал бутылку воды и остатки сандвича.

– А если вы не из полиции, кто вы вообще такой? На торчка тоже не смахиваете. А если вы даже из тех, зря время тратите. Тут не торгуют.

– Вот и хорошо, а я не покупаю. Впрочем, мне стало интересно: откуда вы знаете, что здесь не торгуют?

Уорд говорила мне, что больницу облюбовали наркоманы, так что, вполне вероятно, по меньшей мере одна из жертв была либо наркозависимым, либо дилером. И если эта женщина что-нибудь видела, она могла стать свидетелем.

– Это пока здесь полиции не протолкнуться? Чисто муравейник какой!

– А пока ее не было? Разве тут не приторговывали?

– Глаза разуйте, а? Пристойному человеку сейчас и на улице не показаться… – Женщина прищурилась. – А чего это вы вдруг спрашиваете?

– Я только…

– Думаете, я тоже из этих?

– Нет, я…

– Ублюдки паршивые! Повесить их мало, всех до одного! Губят приличных людей своей заразой, и всем на это начхать, разве не так?

Я попробовал сменить тему:

– Я раньше вообще про это место не знал. Вы здесь рядом живете?

– Да уж недалеко. – Она огляделась по сторонам, нахмурилась, увидев в траве две пустые бутылки из-под пива, и, с отвращением подобрав их двумя пальцами за горлышко, кинула в пакет. – Только посмотрите на это! Грязные ублюдки, нет чтобы за собой убрать…

– Так вы за этим сюда пришли? – Я наконец сообразил, зачем ей пустая сумка.

– А что, запрещено? Кому-то надо убирать весь этот хлам. Если вы не полицейский, не многовато ли вопросов задаете?

Я поднял руки в знак капитуляции.

Женщина испепеляла меня взглядом, продолжая сжимать в руках пустой пакет. Ну, уже не пустой.

– Идите к черту! – бросила она, повернулась и ушла в лес.

Что ж, откровенно, подумал я, глядя ей вслед. Потом, удостоверившись, что не оставил за собой никакого мусора, направился в больницу.

Глава 7

Уорд так и не появилась, когда я вернулся в больницу. Я натянул свежий комбинезон, перчатки, бахилы и маску. А потом вернулся в темные коридоры.

Казалось, я очутился в подземелье. Даже поднимаясь по лестнице, я ощущал себя так, словно до поверхности земли, до солнечного света и свежего воздуха еще далеко. На верхней площадке я задержался при виде тянувшегося от меня коридора без единого окна. Конец его терялся вдалеке; с таким же успехом он мог продолжаться до бесконечности. Цепочка расставленных вдоль него прожекторов напоминала огни посадочной полосы. Невольно поежившись, я двинулся дальше.

Стук кувалд подсказал мне, что перегородка еще держится. По мере моего приближения цементной пыли в воздухе становилось все больше, а лучи прожекторов были ярче. В самой палате пыль была еще гуще. Двое крупных полицейских стучали молотками по долотам. Тени их метались по стенам; им приходилось обколачивать каждый блок по периметру, выкрашивая цементные швы, а потом осторожно вынимать блоки по одному, оставляя отверстие с зазубренными краями. Полотно рулонного пластика с внутренней стороны перегородки должно было защитить замурованную камеру от пыли.

В палате находились детективы, практически неотличимые друг от друга в белых комбинезонах и масках. Мне удалось опознать Уэлана, но он, увидев меня, отвернулся. Похоже, он не в настроении был разговаривать. И не он один. В воздухе буквально висело напряжение, едва ли не более плотное, чем цементная пыль.

Из коридора донесся какой-то шум.

– Пропустите, будьте добры! Дайте же собаке увидеть наконец кролика!

Я узнал этот голос: негромкий, но звучный, с хрипотцой, выдававшей в его обладательнице заядлую курильщицу. Что не соответствовало истине, поскольку женщина терпеть не могла табака. Стоявшие у двери детективы поспешно расступились, пропуская в палату миниатюрную даму. Ну не то чтобы совсем уж миниатюрную – скорее так казалось по сравнению с пропускавшими ее полицейскими, которых она не удостоила и взглядом. Женщина остановилась рядом со мной и плюхнула на пол сумку размером едва ли не больше ее самой. Судя по морщинкам, она улыбалась под маской.

– Привет, Дэвид! Давненько не виделись.

Действительно давно. Рия Парек была одним из первых экспертов-патологоанатомов, с которыми мне довелось работать. Старше меня на много лет, она уже тогда считалась в своей области крупным авторитетом. С тех пор многое изменилось. Не исключая, кстати, и самой Парек. Даже капюшон и маска не могли скрыть того, как она постарела. Она и раньше не отличалась высоким ростом, а теперь, казалось, съежилась и ссутулилась. Некогда черные брови поседели, а тот участок лица, который я видел поверх маски, сделался морщинистым, под глазами легли тени.

Я улыбнулся ей в ответ: я действительно обрадовался, увидев ее.

– Привет, Рия. Не знал, что вас подключили к данному делу.

– И не подключили бы, если бы Конрад не облажался. – Она ехидно усмехнулась. Что ж, по крайней мере, характер ее не изменился.

– Как дела?

– А то не видно? Старею. Дряхлею. А так все как прежде. Хорошо выглядишь.

– Вы тоже.

– Лжец. – Впрочем, отворачиваясь от меня к сотрудникам, разбиравшим перегородку, она имела довольный вид. – Напоминает Эдгара Аллана По. «Падение дома Эшеров». Помнишь?

– Смутно. Там кого-то закопали в землю?

– Замуровали, но это почти одно и то же. Правда, там это происходило не в больнице, так что, будем надеяться, сходство этим и ограничится.

– Сходство?

– Ну, у По жертву замуровывали заживо.

Мне вспомнились останки, привязанные за руки, за ноги к койкам – я успел разглядеть их там, в замурованной части палаты, где мы с Уэланом пытались помочь Конраду.

Впрочем, гадать нам оставалось совсем недолго. Очередной блок вынули из стены и переместили в растущую на полу груду таких же. Теперь в образовавшееся отверстие уже можно было пройти. Раскрасневшийся, задыхающийся под маской полицейский отряхнул руки и повернулся к Уэлану:

– Нормально?

Пока пыль и мелкие обломки собирали мощным пылесосом, Уэлан подошел, чтобы поговорить с Парек. Почему-то ему все еще не хотелось общаться со мной, но меня в тот момент больше занимало зияющее отверстие, и я не обратил на это внимания.

– И никого из начальства? – спросила его Парек. – А где же старший инспектор Уорд?

Меня и самого занимал этот вопрос. Удержать ее от присутствия здесь могло только важное совещание.

– Едет сюда, – ответил Уэлан. – Кстати, ей нужно побеседовать с вами, доктор Хантер. Вы могли бы подождать ее на улице.

В первый раз за все это время я задумался над тем, что хочет сообщить мне Уорд… Впрочем, Парек заговорила прежде, чем я успел обратиться с вопросом к Уэлану.

– Ладно, не будем маяться дурью. Заходим. Если бы старший инспектор Уорд не желала бы этого, она бы выставила здесь охрану.

Уэлан открыл рот для возражения, но промолчал и повернулся к отверстию. Взгляда моего он так и продолжал избегать. Полицейский театральным жестом отдернул в сторону пластиковое полотно, за которым царила чернота. Кусок перегородки с вынутыми пенобетонными блоками казался зияющим входом в пещеру.

– У кого фонарь? – спросила Парек, протягивая руку.

– Нам следует подождать, пока укрепят потолок и протянут свет, – произнес Уэлан. Детективы уже разбирали из штабеля стойки строительных лесов и несли прожектора на треногах. – Надо бы натянуть над койками тент: плохо, если на тела будут падать сверху штукатурка и пыль.

– Пока вы это будете делать, я и посмотрю, – заявила Парек тоном, не терпящим возражений.

Принесли фонарики. Уэлан все еще избегал встречаться со мной взглядом.

– Не заходите далеко. И не стойте под местом, где обвалился потолок, – напутствовал он Парек. Вместо ответа та включила фонарь.

– Можете не ходить со мной, если вам страшно! – бросила она.

До меня донеслось чуть слышное «Черт!», а потом Уэлан следом за патологоанатомом шагнул в пролом. Я включил свой фонарь и последовал за ними.

Дыхание мое под марлевой маской показалось мне оглушительно громким. Запах разложения ощущался, однако слабее, чем в прошлый раз. Запах давней смерти.

В прошлый раз я не особенно разглядывал помещение – даже если бы в нем было светлее, мне хватало забот с Конрадом. Луч фонарика высветил камеру примерно тридцать на двадцать футов. Голые, облезшие стены, потолок слишком высокий для комнаты такого размера. В одном углу громоздилась куча деревянных обломков и кусков утеплителя – остатки обрушившегося потолка.

Луч фонаря Парек нащупал койки. Три койки с тяжелым, давным-давно устаревшей модели стальным каркасом выстроились в ряд.

Две были заняты.

Лучи наших фонарей сошлись на ближней.

Неподвижная фигура в перепачканных водолазке и джинсах лежала лицом вверх на голом матрасе. Капитальное телосложение позволяло заподозрить в нем мужчину, хотя по опыту я знал, что пропорции тела не обязательно зависят от пола. Тело было привязано к койке двумя широкими эластичными бинтами – такими фиксируют пациентов при операции. Один удерживал его за торс и запястья, другой – за ноги ниже колен. Волос на черепе почти не осталось, да и кожа, цветом и фактурой напоминавшая старую перчатку, тоже почти сошла. Голова запрокинулась назад, оскалив зубы то ли в крике, то ли в ухмылке.

Когда-то, еще при жизни, в рот несчастному затолкали тряпичный кляп. Теперь губы и щеки усохли, и он болтался в зубах этаким подобием грязной уздечки.

Второе тело было меньше первого; его тоже привязали к койке, заткнув рот кляпом. Кожа болталась на костях. Правда, волос у него было больше – спутанные темные пряди разметались по матрасу вокруг черепа.

Парек рванулась вперед, однако Уэлан решительно перегородил ей путь вытянутой рукой.

– Простите, мэм, но прежде чем мы начнем делать что-либо, нам необходимо укрепить потолок.

– Я не собираюсь качаться на нем, просто хочу взглянуть поближе! – воскликнула она.

– И у вас будет возможность насмотреться на них. Как только мы все наладим.

Парек раздраженно поморщилась, но спорить не стала. Она выудила из кармана комбинезона очки в черепаховой оправе, бликовавшей в отсветах наших фонарей.

В отличие от останков беременной женщины, эти не мумифицировались. В замурованной камере было гораздо холоднее, чем на чердаке, и перемещение воздуха здесь тоже отсутствовало. Хотя сморщенная кожа начала высыхать, распад тканей у двух этих тел продолжался беспрепятственно, что мы и наблюдали по их теперешнему состоянию. Единственное сходство их с женщиной на чердаке заключалось в том, что в обоих случаях процессы завершились весьма давно.

Имелась и еще одна деталь, причем существенная. Я посветил фонариком под койки, рассчитывая увидеть там пустые скорлупки мушиных яиц и шкурки личинок. Я не заметил там ни одной. Да и на телах следов размножения мух тоже не обнаружилось.

Для этого хватило бы и одной мухи: она отложила бы яйца, из них вылупились бы личинки, из тех – взрослые мухи, которые, в свою очередь, тоже размножились бы, и так продолжалось бы до тех пор, пока хватало бы доступной для питания плоти.

И если подобного не произошло, это означало, что камеру хорошо изолировали.

Я перевел луч фонаря на ближнее тело. Обе руки превратились в клешни с длинными пожелтелыми ногтями. Рукава водолазки задрались, обнажив запястья – точнее, обтянутые дряблой кожей кости. Сама кожа имела оттенок темной карамели, что вполне естественно для данной стадии разложения и не имеет никакого отношения к изначальной пигментации.

– Не думаю, что нам удалось бы идентифицировать их по отпечаткам пальцев, – произнес Уэлан, посветив на руки обоим. Кожа слезла с кистей наподобие не по размеру больших перчаток и от пребывания на воздухе задубела.

Он ошибался, однако с возражениями я мог и повременить. Меня гораздо больше интересовало то, как врезались в руки жертв эластичные бинты. Кожа на ранах разошлась в стороны подобно закатанному рукаву. Обе жертвы были в джинсах, и в местах, где их перетягивали бинты, голубая ткань потемнела от крови.

– И что мы здесь видим? – спросил Уэлан, понизив голос – впрочем, в таком месте это прозвучало вполне естественно. – Тут кого-то пытали?

Парек посветила фонарем на руки сначала одной жертве, а потом второй.

– Не исключено. Но я не заметила на телах никаких травматических повреждений, если не считать тех, что от повязок.

– Бедолаги могли повредить руки, пытаясь высвободиться.

– Не исключено, но повреждения не только на коже, – сказал я. – Точно это можно установить при вскрытии. По-моему, повязки врезались и в мышечную ткань. А причинить себе самому такую боль… подобное возможно лишь в полном отчаянии. Ну это вроде попавшего в капкан зверя, пытающегося отгрызть собственную ногу.

Уэлан покачал головой:

– И кто бы их за это укорял?

– Не я. И все же никаких следов пыток на телах нет. По крайней мере, физических, – настаивала Парек, продолжая рассматривать тело ближней к ней жертвы. – Зубы на месте, ногти тоже. Я пока не могу исключить удушения. Но то, что единственные видимые повреждения нанесены, похоже, себе самим, заставляет меня предположить, что в момент, когда их замуровывали, они находились в сознании.

– Господи! – воскликнул Уэлан. – И долго это продолжалось?

Парек пожала плечами:

– Если они умерли от жажды или голода, это могло занять несколько дней. Сложно определить прямо сейчас, однако в любом случае смерть не была быстрой.

– Они могли задохнуться?

– Если комнату замуровали герметично, то да.

– Не уверен, – возразил я. – Я и сам поначалу думал так, поскольку здесь не было мух, а уж мухи пробьются даже через самую мелкую щель. Но если бы помещение задраили наглухо, в нем пахло бы гораздо хуже, чем сейчас: ведь выделяющиеся при разложении газы никуда бы не делись. – Я пошарил лучом фонаря по стенам и потолку. – Вот, смотрите.

В углу у пола темнело отверстие, похожее на вентиляционную решетку. Я подошел ближе, опустился на колени и посветил в него. С внутренней стороны оно было затянуто мелкой сеткой, за которой виднелась темная, поблескивающая хитином масса.

– Там полно дохлых мух, – сообщил я, поднимаясь. – В общем, даже при такой их массе решетка наверняка пропускала достаточно воздуха, чтобы два человека могли дышать.

– То есть они не задохнулись, – пробормотал Уэлан. – Вот уж не знаю, что лучше, а что хуже.

Я тоже не знал. Удушение не заняло бы много времени: кислород в помещении довольно быстро сменился бы двуокисью углерода, что вызвало бы гипоксию. Голод и жажда мучили бы значительно дольше.

Стоило встать на место последнему бетонному блоку, и связанные, беспомощные жертвы остались в кромешной темноте, без малейшей надежды на спасение. Надо ли было удивляться тому, что они содрали кожу с рук, пытаясь высвободиться?

Мы с Парек вышли из камеры, освободив место для детективов и техников с прожекторами. В дверях палаты она остановилась и, нахмурившись, посмотрела назад:

– Похоже, кто-то не пожалел сил, чтобы спрятать два тела. Особенно с учетом того, что дом давно собирались снести.

– Вероятно, тот, кто это совершил, не заглядывал так далеко. Или они могли исходить из того, что останки не переживут сноса, – скорее всего и не пережили бы. Даже кости перемололо бы в труху, и шансы на то, что в грудах строительного мусора смогут что-нибудь найти, равнялись нулю.

– Да, – согласилась Парек. – Но зачем париться с перегородкой? В таком месте, как это, полно укромных уголков. И вообще, спрятать тела на территории было бы проще. Или на чердаке – как ту, первую жертву.

Я тоже размышлял над этим. Лес за больницей прекрасно подошел бы для захоронения.

– Наверное, тот, кто убил их, не хотел светиться на камерах наблюдения, – предположил я. – Камеры тут фальшивые, но они могли этого не знать. И не исключено, что к женщине на чердаке эти две жертвы не имеют никакого отношения.

Парек ехидно усмехнулась:

– Только не разыгрывайте из себя адвоката дьявола. Все трое погибли запертыми. Двоих замуровали, скорее всего заживо, и – насколько я понимаю – женщину тоже заперли, только на чердаке. Кстати, вы обратили внимание: коек в камере три. Сдается мне, она кому-то предназначалась.

Мне вспомнились потеки на деревянной лестнице, ведущей на чердак. Возможно, беременная женщина бежала туда в надежде спрятаться от преследователя. Впрочем, пока это оставалось предположением.

– Доктор Хантер!

Я оглянулся. Уэлан разговаривал с незнакомым мне полицейским. Он тоже посмотрел в мою сторону и подошел.

– Внизу вас ждет инспектор Уорд.

– Прямо сейчас? – Я покосился на пролом в перегородке.

Теперь в камере сделалось светло, и пара детективов щелкала затворами фотоаппаратов, пока остальные устанавливали подпорки, укрепляя поврежденный потолок. Минут через пять мы могли бы уже вернуться в камеру.

– Если вы не против.

Лицо Уэлана не выражало ровным счетом ничего, однако я заподозрил неладное.

– Не застревайте там, – напутствовала меня Парек. – Терпеть не могу ждать.

Коридор на обратном пути словно был еще длиннее. После царившей в больнице вечной ночи солнечный свет на улице показался неожиданным. Подслеповато щурясь, я вертел головой в поисках Уорд. Она стояла у одного из трейлеров, разговаривая с кем-то из начальства. Я двинулся в ту сторону и только теперь заметил несколько припаркованных у крыльца темно-серых микроавтобусов, новеньких, с крупной эмблемой – стилизованной двойной спиралью ДНК и надписью «БиоГен». Ниже, буквами поменьше, значилось: «Биологические и патологоанатомические исследования».

– Доктор Хантер!

Ко мне направлялся мужчина в дорогом костюме синего цвета. Я вспомнил: я видел его со свитой в больнице в ночь, когда Конрад провалился с чердака, только теперь лицо его не было столь суровым. Лет тридцати пяти, двигался он с легкостью атлета. Начавшие редеть волосы были тем не менее безукоризненно ровно острижены, а лицо выбрито так гладко, что казалось высеченным из мрамора. От него исходил сильный запах одеколона. Не неприятный, однако навязчивый.

– Мы с вами незнакомы, но я много слышал о вас. Коммандер Эйнсли, – представился он, протягивая руку.

Рукопожатие его было крепким – почти до боли.

Пока мы жали друг другу руки, я пытался сообразить, что привело столь редкую птицу в Сент-Джуд. В замысловатой структуре столичного полицейского управления коммандер занимает место между старшим суперинтендантом и замом главного комиссара. В общем, на несколько чинов старше Уорд. Похоже, расследование привлекло к себе внимание больших шишек.

– Мне хотелось лично поблагодарить вас за помощь, оказанную профессору Конраду, – продолжил он, сияя профессиональной улыбкой. Зубы у него были ровные, белоснежные, а глаза – раздражающе голубые. – В сложной ситуации, которая могла обернуться гораздо хуже. Вы просто молодец.

Я кивнул. Не привык я к благодарностям старших полицейских чинов.

– Как он?

– С учетом обстоятельств – неплохо. – То, как Эйнсли, не задумываясь, ответил общими словами, заставило меня усомниться в том, что он вообще знает, каково состояние профессора. Краем глаза я заметил, что Уорд тоже увидела меня и поспешно оборвала свой разговор с собеседником. – Я удивлен встретить вас здесь, а не в морге. Когда, кстати, назначено посмертное обследование жертвы с чердака?

– Не раньше завтрашнего утра. – Я собирался добавить, что мне надо помочь с эвакуацией еще двух жертв, но промолчал.

– Что ж, пользуюсь случаем попрощаться. Надеюсь, вы понимаете, почему мы решили подключить к расследованию частных специалистов? – добавил Эйнсли, покосившись на микроавтобусы. – У «БиГена» великолепная репутация и первоклассные специалисты.

К нам подошла Уорд. Она задыхалась от быстрой ходьбы, и я заметил, что, услышав последние слова начальника, она слегка покраснела.

– А, Шэрон. Я как раз говорил, как мы ценим вклад доктора Хантера. – Эйнсли повернулся ко мне, и я вдруг понял, что именно раздражало меня в его взгляде – вовсе не цвет глаз. Пока он не мигал, веки его оставляли на виду весь зрачок – этакий ярко-голубой камешек. Это придавало ему немного кукольный, даже странный вид. – Наверное, вам тоже следовало подумать о переходе в частный сектор. Не сомневаюсь, для человека с вашим опытом там полно возможностей.

– Спасибо, буду иметь в виду, – произнес я, глядя на Уорд.

– Шэрон познакомит вас с экспертом из «БиоГена»? – Он приподнял брови.

– Да, сэр. – Она старалась сохранить невозмутимое выражение лица.

– Вот и отлично. Что ж, доктор Хантер, приятно было познакомиться. С нетерпением жду возможности ознакомиться с результатами вашей экспертизы. Видите ли, это дело вызывает у меня личный интерес. Я слежу за его ходом. С задних рядов, разумеется, – добавил он, кивнув Уорд.

Прежде чем уйти, Эйнсли еще раз пожал мне руку. Я смотрел ему вслед – он уверенно шагал через стоянку к серым микроавтобусам.

– Я как раз собиралась вам сказать! – выпалила Уорд, как только он оказался вне пределов слышимости.

– Что вы подключили частную фирму? – До меня только сейчас начало доходить. Теперь понятно, почему Уэлан отказывался пускать меня туда.

– Только на трупы из замурованной палаты. Вас не отстраняют, мы до сих пор хотим, чтобы вы работали по изначальному делу. Но до тех пор, пока нам не станет известно, связаны ли между собой женщина с чердака и эти, новые, разумно вести эти дела раздельно.

Я покосился на микроавтобусы с логотипом «БиоГена».

– А если они связаны?

– Тогда разберемся, как быть дальше. – Уорд вздохнула. – Послушайте, это не моя идея. Честно. Решение принималось наверху, но я с ним согласна. Дело распухло втрое, и вся эта чертова больница превратилась в потенциальное место преступления. А после несчастного случая с Конрадом все и вовсе распсиховались. Если мы воспользуемся услугами фирмы, которая возьмет на себя лабораторную работу, у нас будет одной головной болью меньше.

Я начинал догадываться, что делал здесь коммандер Эйнсли. Хотя первое расследование, которое Уорд вела в качестве старшего инспектора, начиналось совершенно рутинно, сейчас оно обернулось чем-то иным. Ее начальство занервничало – что вполне естественно в сложившихся обстоятельствах. Впрочем, старший офицер, маячащий у тебя за спиной, вряд ли добавит уверенности.

Или защитит от давления.

– Я не слышал о «БиоГене», – произнес я. Мне все это не нравилось, однако я понимал, что спорить бессмысленно.

– Они о вас слышали. Говорили всякие комплименты, но тоже не хотят, чтобы вы занимались этим дальше. Мне не хотелось бы, чтобы они забрали все в свои руки.

– Спасибо.

Уорд было бы проще сотрудничать с частной фирмой, особенно когда на нее давят сверху. Энтузиазм коммандера Эйнсли насчет моего перехода в частный сектор вдруг перестал казаться мне таким уж случайным.

Уорд передернула плечами.

– Я о них ничего не знаю, а с вами работала. Вы только не ошибайтесь, ладно?

Она говорила это вроде как в шутку…

– Кто у них эксперт-антрополог?

– Дэниел Мирз. Весь такой остепененный, с кучей рекомендаций. Говорят, настоящий перфекционист. Вы о нем слышали?

Я покачал головой: имя это мне ничего не говорило.

– Где они сидят?

– Не знаю, но можете спросить у него сами. – Уорд указала в сторону машин «БиоГена». – Вон он, собственной персоной.

По крыльцу поднимались ко входу в больницу молодой человек и мужчина постарше. Комбинезоны их были того же серого цвета, что и автомобили, с эмблемой «БиоГена» на груди. Капюшонов они пока не поднимали, и это позволило мне определить возраст старшего лет в пятьдесят. Орлиный профиль, бритая голова. Странно, что я не слышал о нем раньше. Конечно, наша структура в последние годы заметно выросла и в ней полно новичков, окончивших университет. Но этот тип явно не из-за парты, и если он занимался нашим ремеслом хотя бы несколько лет, я должен был бы с ним где-нибудь пересечься.

– Добрый день! – произнесла Уорд. – Это Дэвид Хантер. Он работает над другой частью данного дела.

Я собрался протянуть ему руку, но он даже не остановился.

– Буду ждать вас наверху, – сказал он молодому и скрылся в дверях.

Молодой человек остановился перед нами. Осознав свою ошибку, я постарался скрыть замешательство. Даже потрясение. Господи, сколько же ему лет? Ему было лет двадцать пять – тридцать, но он выглядел моложе. Гладко выбритое лицо, огненно-рыжие волосы, крепкое сложение и молочно-белая кожа, сплошь усеянная веснушками – вот они-то и придавали ему вид почти подростка. Он держал в руках алюминиевый кейс – почти такой же, как у меня. Не самое стандартное оборудование, но я знал одного или двух коллег с похожими. Легкий, водонепроницаемый – отличная защита для камеры, ноута и прочего снаряжения, которое я таскаю с собой. Только мой кейс был в царапинах или вмятинах от многолетнего использования, тогда как кейс Мирза сиял новизной, как и все остальное, с ним связанное. В чистеньком сером комбинезоне он напоминал мне школьника в первый день четверти.

Уорд говорила, что у него отличные рекомендации. Естественно, иначе его здесь не было бы.

– Доктор Хантер, – чопорно произнес он. Голос его оказался неожиданно звучным, словно в компенсацию за мальчишескую внешность. Бледные щеки чуть порозовели. – Я читал одну из ваших статей о биохимии разложения. Пару лет назад. Занятно.

Я не знал, как отнестись к этому, поэтому ответил:

– Всегда приятно познакомиться с коллегой по судебной антропологии.

– Вообще-то я судебный тафономист.

– О. Ну да.

Уорд не совсем верно поняла его профессию, однако ошибка эта вполне простительна. В общепринятой терминологии тафономия изучает процессы, происходящие с биологическим организмом после его смерти – вплоть до окаменения. Применительно к судебной медицине это анализ того, что происходит с мертвым человеческим телом. Он включает довольно широкий спектр научных дисциплин, но ничего существенно нового. При всем моем уважении к данному термину, он означает именно то, чем занимаюсь я сам.

Тем не менее я не называю себя судебным тафономистом, и хотя мне известно несколько человек, которые это делают, так принято скорее в Штатах, а не в Соединенном Королевстве. Однако, помнится, в начале своей карьеры я испытывал предвзятое отношение со стороны уже состоявшихся экспертов, не желавших перемен. И мне не хотелось самому становиться таким же.

– Так у вас образование антрополога или археолога? – поинтересовался я.

– Оба. Я учился по нескольким направлениям, включая палеонтологию и энтомологию, – сказал он, оттянув резиновый ободок перчатки и щелкнув им, словно обрубая разговор. Перчатки у него были того же серо-стального цвета, что и комбинезон. «БиоГен» явно серьезно относился к своему корпоративному имиджу. – Старый монодисциплинарный подход был хорош в свое время, но устарел. Судебная медицина развивается. Необходимо использовать самые разнообразные навыки.

– По-моему, я их использую, – промолвил я.

Он улыбнулся:

– Ну да.

Теперь сомнений не оставалось: Мирз пытался уязвить меня. Уорд смотрела на нас и хмурилась.

– Ладно, общайтесь. Мне пора.

Она повернулась и двинулась к полицейскому фургону. Мы с Мирзом смотрели друг на друга. Я снова поразился тому, как молодо он выглядит. «Дай ему шанс». Вероятно, он просто нервничает. Комплексует.

– Были уже внутри? – спросил я, указав в сторону потемневших больничных стен.

Румянец с его щек сошел, а высокомерный вид остался.

– Нет пока.

– Там довольно мрачно. Они недавно закончили пробивать проход в замурованную камеру в педиатрическом отделении. Интересно будет услышать ваше мнение обо всем этом.

– Вы туда заходили?

– Только за перегородку.

Я немного грешил против истины. Я был там два раза, в первый раз – помогая Конраду. Но не стал упоминать об этом. Похоже, Мирз ревностно защищает свою территорию, а мы и так начали общение не лучшим образом.

– Правда? – Щеки его снова вспыхнули румянцем. – Я понимаю, мы должны выказывать друг другу профессиональную солидарность, поэтому на сей раз обойдусь без официальных жалоб. Однако буду признателен, если вы будете держаться подальше от моего расследования.

Я был слишком потрясен, чтобы говорить. Я и был-то там только потому, что никто не сообщил мне, что меня заменили.

– Вообще-то, с формальной точки зрения это расследование старшего инспектора Уорд, – заметил я, стараясь не выходить из себя. – Но не беспокойтесь, у меня нет нужды заходить туда снова. Палата в полном вашем распоряжении.

– Отлично. В таком случае у нас с вами не возникнет никаких проблем.

Мирз повернулся и устремился к двери. Шея его сзади раскраснелась – почти как волосы. Он перехватил поудобнее свою новенькую стремянку и почти бегом взмыл по ступеням на крыльцо.

А потом темный готический интерьер больницы поглотил его.

Глава 8

Возвращаясь к машине, я продолжал злиться. Мирз выглядел мальчишкой, однако самомнения ему было не занимать. А может, и наглости. По роду службы мне приходилось пару раз встречаться с мэтрами, но судебный тафономист переплюнул почти всех. Впрочем, Эйнсли тоже хорош: надо же, давать мне советы о том, как строить карьеру, после того как сам же отстранил меня от расследования! Ну не всего, но этой части. И хотя я не винил в том, что случилось, Уорд, она могла бы сообщить мне и раньше. А не позволять мне шататься по месту преступления, полагая, что я буду этим заниматься.

Обиженный и раздраженный, я пробирался между полицейскими автомобилями, на ходу расстегивая «молнию» комбинезона. Я почти дошел до своей машины и только тут сообразил, что контейнеры для использованной спецодежды остались далеко позади.

Впрочем, эта промашка вывела меня из моего состояния. Во всяком случае, возвращаясь обратно, я уже обращал внимание на происходящее вокруг. И вообще, напомнил я себе, есть вещи и поважнее моей уязвленной гордости. Я посмотрел на мрачные стены больницы. В это время суток здание заслоняло собой солнце, и тень его дотянулась до автостоянки. Стоило мне ступить в нее, как воздух сделался ощутимо холоднее, словно затхлая атмосфера палат и коридоров царила и здесь. Мне даже думать не хотелось о том, как ощущали себя те две жертвы, привязанные к койкам в замурованной палате. Воспоминание об этом мгновенно вытряхнуло из головы жалость к себе. Трудно сказать, как долго находились там их тела – сначала они умирали, а потом разлагались в этой ледяной тьме. В тех условиях – при холодной, постоянной температуре воздуха, изолированного даже от летней жары, – это могло занять месяцы. Возможно, даже годы, поскольку ближе к концу процесса разложения изменения замедляются до тех пор, пока не сходят практически на нет.

У контейнера с использованными комбинезонами я постоял, глядя на здание. В первый раз, наверное, я оценил его истинные размеры. Дом был огромен. С потемневшими от времени стенами, с заколоченными окнами он напоминал исполинский, древний-предревний мавзолей.

Гробницу.

Я смотрел на здание и невольно ежился.

Что еще найдется там?

Я тряхнул головой, повернулся и пошел обратно к машине. Мне было бы интересно осмотреть эти два замурованных тела – уж наверняка что-нибудь эти останки сообщили бы. Но даже так я не слишком жалел, когда силуэт Сент-Джуд исчез из зеркальца заднего обзора.

Я и забыл о репортерах, ожидавших за больничными воротами. Подъехав к ним, я обнаружил, что народу там заметно прибавилось. Теперь у ворот собралась целая толпа – и состояла она не только из журналистов. На мостовой перед воротами стояли демонстранты всех возрастов и цветов кожи с плакатами в руках. Полицейские не пропускали их на больничную территорию. Поперек въезда высились металлические барьеры-рогатки. Подъехав к ним, я затормозил и опустил стекло.

– Что тут происходит? – спросил я у женщины-констебля.

– Типа демонстрация, – безразличным тоном отозвалась она. – Вреда от них никакого. Так, перед камерами красуются. Подождите, сейчас выпущу вас.

Пока она сдвигала в сторону рогатки, я изучал плакаты. Стандартные призывы спасти Сент-Джуд соседствовали с почти политическими лозунгами. Растянутый между двумя шестами транспарант гласил: «Людям нужны дома, а не офисы!» Под ним стоял на скамье и обращался к толпе мужчина. Я снова опустил стекло, чтобы слышать его.

– Должно быть стыдно! Стыдно за то, что людям страшно выходить на улицу! Стыдно за то, что людям в этом районе приходится жить на нищенские пособия! И стыдно за то, что людей бросили умирать, как животных! И где? В больнице! Да, именно так: в больнице!

Лет ему было двадцать пять или тридцать. Стильная черная куртка, белоснежная рубашка оттеняла его темную кожу. Он сделал паузу и обвел взглядом толпу.

– Неужели политики или инвесторы, дергающие за ниточки, неужели все они настолько слепы, что не видят даже трагической иронии происходящего? Или им просто плевать? Что сделалось с нашим районом? Магазины вынуждены закрываться, дома стоят заколоченные. А теперь еще это! – Он ткнул пальцем в направлении больницы. – Мы старались спасти больницу от закрытия, и нас проигнорировали. Пытались добиться строительства нового жилья вместо офисов, которые годами пустуют. И нас проигнорировали. Так сколько мы еще будем позволять, чтобы нас игнорировали? Сколько нас должно погибнуть?

Слушатели отозвались сердитым ропотом, над толпой закачались плакаты и сжатые кулаки. Полицейские сдвинули в сторону рогатку, и я поехал вперед. Толпа расступилась, освобождая дорогу, но мне снова пришлось затормозить, потому что прямо перед машиной выбежала женщина. Она сунула мне под один из «дворников» листовку, а когда полицейский начал уводить ее, успела бросить еще одну в открытое окно.

– Завтра вечером собрание! Пожалуйста, приходите! – крикнула женщина.

Листовка упала мне на колени. Отпечатанная на дешевой бумаге, с черно-белой фотографией больницы во всей ее увядающей красе. Ниже красовалась надпись: «Не позволим этому стать символом нашей жизни!» – c подробностями завтрашнего мероприятия.

Я переложил листовку на пассажирское место и поднял стекло. Трогая автомобиль с места, я оглянулся на оратора. Вероятно, инцидент с женщиной отвлек его от выступления, потому что смотрел он прямо на меня. На мгновение мне почудилось в его глазах нечто вроде узнавания. Пусть развлекает публику, подумал я.

На автобусной остановке, на противоположной стороне улицы, поодаль от прессы и демонстрантов виднелся одинокий мужской силуэт. Наверное, я и обратил на него внимание лишь потому, что он смотрел на больницу с каким-то восторженным выражением лица. Уорд стоило бы продавать билеты, мрачно подумал я, нажимая на газ.

Возвращаться домой было слишком рано, поэтому – раз уж у меня неожиданно освободилось чуть ли не полдня – я направился в университет.

Купив по дороге в кафетерии кофе и сандвич, я поднялся к себе в кабинет и включил компьютер. Я не проверял почту с момента выезда в больницу и сразу открыл папку «Входящие». Ничего существенного там не обнаружилось, только еще одна просьба дать интервью от журналиста-фрилансера Фрэнсиса Скотт-Хейза. Этот тип просто не понимает, когда ему говорят «нет», раздраженно подумал я, отправляя письмо в корзину.

Разделавшись с почтой, я открыл фотографии с чердака.

Как правило, я предпочитаю снимать сам, но, поскольку в больнице у меня такой возможности не было, Уорд открыла мне доступ к полицейским снимкам. Очень профессиональным, с высоким разрешением; правда, атмосферы старой больницы они не передавали совсем. Наверное, и к лучшему: одни виды жертв уже действовали на нервы. Выхваченные из темноты вспышкой, останки смотрелись совершенно неестественно. Беременная женщина и ее нерожденный ребенок лежали на грязном утеплителе этакими скелетами. Глядя на фотографии, я, к своему огорчению, осознал, как нелегко будет определить точное время смерти.

Я изучал зияющую брюшную полость с россыпью крошечных косточек внутри, затем тщательно просмотрел снимки остальных частей тела. Притом что утром мне предстояло лично осмотреть останки в морге, я знал, что никогда не помешает помнить, как все это выглядело при обнаружении, на чердаке.

На изображении правого плеча я задержался. Что-то с ним не так, решил я. Какой-то неправильный угол… Хотя причиной этому могло быть просто положение, в котором лежало тело, это могло означать что-то еще.

Я потратил время на изучение запястий и лодыжек – ну, по крайней мере, того, что сумел разглядеть на фотографиях. Подобно Парек, обратил внимание на то, что из трех коек в замурованной камере заняты были только две. Поэтому я не мог исключить того, что третья предназначалась беременной.

Но если она и бежала оттуда, то ей удалось сделать это без травм от повязок. В отличие от двух других жертв, ни на ее запястьях, ни на лодыжках не имелось ни намека на повреждения кожи. Конечно, кожа мумифицировалась и усохла, однако осталась целой. Я пожалел о том, что не сфотографировал тела в замурованной камере, но вспомнил, что это теперь вообще не мое дело. Поэтому я сосредоточился на женщине и ребенке, а остальное выкинул из головы.

Когда я наконец выключил компьютер, было уже довольно поздно. Я откинулся на спинку стула и только теперь почувствовал, как болит спина от долгого сидения. Вообще-то, никто не заставлял меня задерживаться на работе так поздно, просто я не спешил возвращаться в пустую квартиру. Все мои коллеги разошлись по домам. Брэнда намекнула мне, что в семь часов утра на кафедру явятся уборщики; я улыбнулся и заверил ее, что скоро тоже пойду.

Впрочем, с этого момента тоже миновало сколько-то времени, и теперь я оставался на кафедре один. За окном стемнело – я заметил это, увидев свое отражение в стекле. Выключив свет, я запер кабинет и спустился на лифте в вестибюль.

Мне и в голову не приходило выйти через другую дверь – до тех пор, пока я не сообразил, что стою у парадной двери. Рэйчел и Уорд не одобрили бы этого, но я слишком устал. Если Грэйс Стрейчан и ждет меня на улице – что ж, не повезло, думал я, толкая дверь.

Вечер выдался прохладный. Бабье лето закончилось, и в воздухе ощущалась осенняя промозглость. Машину я оставил в нескольких сотнях ярдов от входа, и уличные фонари множили мою тень, пока я шагал по тротуару. Днем тротуар казался тесным от обилия студентов и преподавателей, теперь я шел в одиночестве.

Гулко топая по бетону, я думал о Рэйчел – где она сейчас и как. Я одолел половину расстояния и вдруг почувствовал себя неуютно. Остановился и покрутил головой. Никого.

По спине у меня пробежал неприятный холодок.

Все-таки в нас осталось очень много от диких зверей. Те механизмы выживания, которые защищали наших предков, никуда не делись. Конечно, они частично атрофировались и действуют больше на подсознательном уровне, и все же они присутствуют. Я ощутил, как участился мой пульс, напряглись мышцы с выбросом в кровь адреналина.

Какого черта?

И тут до меня донесся запах. Совсем слабый, едва ощутимый пряный аромат духов, но он пронзил меня не хуже электрического разряда. Я услышал за спиной шорох шагов и резко обернулся.

– Добрый вечер, доктор Хантер!

Двое аспиранток с кафедры улыбнулись, обгоняя меня. Взгляды их при этом были удивленными. Значит, я уходил не последним, сообразил я, вяло помахав им рукой.

Сердце мое продолжало колотиться, хотя и не так сильно. Я снова осмотрелся, но не увидел больше никого. В воздухе пахло выхлопными газами и осенним запахом сжигаемой листвы. Ни намека на духи.

Если ими и пахло вообще.

Вот она, сила самовнушения, усмехнулся я, продолжая свой путь к машине. Выходя из здания, я думал о Грэйс Стрейчан, а мое воображение дорисовало остальное. Из всех женщин, каких я встречал за свою жизнь, мало кто мог сравниться красотой с Грэйс. Жгучая брюнетка с ослепительной улыбкой, за которой почти не разглядеть было ее исковерканное, больное сознание, она была незабываема. Запах ее духов – последнее, что мне запомнилось, когда она оставила меня истекать кровью. Это врезалось в память, и еще долго меня охватывали приступы паники, когда мерещился этот запах. В медицине это называется «фантосмия», или «обонятельная галлюцинация», но я надеялся, что это у меня прошло.

Значит, не совсем.

Злясь на себя, я добрался-таки до автомобиля и кинул сумку в багажник с силой, совершенно для этого ненужной. Отъехав от тротуара, включил радио и поймал самое окончание репортажа о происходящем в Сент-Джуд. Демонстранты подлили масла в историю, дав комментатору повод припомнить старые претензии к состоянию нашей системы здравоохранения. Однако, когда репортаж закончился, остальные новости проскользнули мимо моего сознания.

Как я ни пытался забыть инцидент около университета, он продолжал действовать мне на нервы. Я вел автомобиль машинально, не отдавая себе отчета в том, куда еду, и только очередной дорожный указатель заставил меня осознать, что я направляюсь к своей старой квартире.

Я проехал уже больше половины расстояния и вел теперь автомобиль по кольцевой без всякой возможности развернуться. Следующий съезд находился совсем недалеко от места, где я жил прежде, и я решил двигаться прямо. Все равно я не слишком спешил в Бэллэрд-Корт.

Словно нарочно, единственное свободное место у тротуара было прямо перед викторианским особняком. Я зарулил на него и выключил мотор. Несмотря на предостережения Уорд, я уже бывал здесь. Два или три раза проезжал мимо, но остановился впервые. Умом я понимал, что Уорд и Рэйчел правы. Если Грэйс Стрейчан жива и намерена убить меня, она придет именно сюда. Так что оставаться здесь было опасно.

Но и уехать отсюда для меня до сих пор казалось равносильно бегству.

Свежеокрашенная дверь – та самая, на которой после попытки взлома обнаружили отпечаток пальца Грэйс, – блестела не так сильно, как в прошлый мой приезд, но во всех остальных отношениях дом был таким, как всегда. Первый этаж остался пустым, и у дорожки висело объявление: «Сдается». Рэйчел предлагала вообще продать квартиру, но я с этим медлил. Во-первых, не готов был от нее отказаться. Пока не готов.

А во-вторых, если оставался хоть малейший шанс, что Грэйс Стрейчан вернулась, я просто не мог позволить кому-либо жить здесь.

Но сам я в это уже не верил. Приступ паники около университета представлялся теперь досадной глупостью, мгновенным помрачением. Я приписывал его недосыпу и чрезмерно развитому воображению. Вероятно, угнетающая атмосфера Сент-Джуд сильно на меня подействовала.

И все же приезд сюда помог мне принять решение: пока Рэйчел в Греции, мне нет смысла оставаться в Бэллэрд-Корт. Вот закончу расследование и перетащу шмотки в старую квартиру.

Хватит с меня пряток.

Глава 9

Погода за ночь испортилась. Всю дорогу до морга с неба свинцового цвета не переставая лил дождь. Потоки воды струились по мостовой, листвы на деревьях поубавилось. Я нашел свободное место около тротуара совсем недалеко от входа и бегом одолел расстояние до дверей. Пришлось, правда, задержаться под козырьком, чтобы стряхнуть воду с плаща.

Морг построили сравнительно недавно, и обслуживал он значительную часть Северного Лондона. Мне уже приходилось здесь работать. Рия Парек, приехавшая раньше меня, поздоровалась со мной по обыкновению ехидно.

– Что-то вы накануне задержались, – заметила она с озорным огоньком в глазах.

Мы с ней не виделись со вчерашнего дня. Покидая замурованную камеру, я полагал, что скоро вернусь туда.

– Концепция поменялась.

– Я так и поняла.

Я не хотел лезть в чужие дела, но и притворяться, будто это мне неинтересно, тоже не мог.

– Как прошла эвакуация?

– С задержкой. Они долго ковырялись с укреплением потолка, поэтому вынести успели только одно тело. Второе эвакуируют сегодня.

– Как вам «БиоГен»?

– Наши новые частные эксперты? – Парек пожала плечами. – У них симпатичные серые комбинезончики. Ничего другого я в них не нашла. Хотя то, что вас заменили, было, скажем так, неожиданно.

– Почему?

– Никогда еще не работала с кем-то, кто называет себя судебным тафономистом. Если бы он мне этого не сообщил, я бы решила, что он обычный судебный антрополог. Ну не считая серого комбинезона.

Я удержался от улыбки.

– Говорят, у него блестящие рекомендации.

– Не сомневаюсь. На вид довольно способный. Молод, однако методичен. И самоуверен.

Что правда, то правда. Хотя тогда он вряд ли видел бы конкурента в патологоанатоме вроде Парек. Ну если только совсем не дурак.

Она улыбнулась, отчего лицо ее покрылось паутинкой тонких морщинок.

– Обидно, да?

– Что именно?

– Обнаружить, что на пятки наступает молодая поросль.

Я хотел возразить, но промолчал. Парек слишком хорошо меня знала.

– Я что, был таким же надменным парнем, когда мы с вами познакомились?

– Не надменным, нет. Уверенным – да. И амбициозным. Но с тех пор вы много чего повидали. Осмелюсь предположить, что Дэниел Мирз сделается заметно лучше, когда пообтешется. И я не сомневаюсь, что так оно и будет.

Я подумал, что она права, но, в общем-то, не слишком беспокоился на сей счет. Решил, что чем меньше мы будем пересекаться с Мирзом, тем больше нам обоим это будет нравиться.

Официальное вскрытие было намечено на десять часов утра. Уэлан и остальные члены следственной группы начали собираться минут за пятнадцать до начала, но сама Уорд запаздывала. Она приехала последней и ворвалась в помещение, на ходу стряхивая воду с плаща.

– Прошу прощения, – выдохнула она, плюхнула сумочку на стол и уселась на свое место.

Вид Уорд имела измотанный, и живот ее теперь, без мешковатого комбинезона, сделался более заметным. Короткое совещание перед вскрытием являлось простой формальностью – исключительно с целью удостовериться в том, что детективы и эксперты хорошо понимают друг друга. Полиция пока не продвинулась в идентификации личности погибшей. При ней не обнаружилось ни водительского удостоверения, ни каких-либо иных документов, а одежда и обувь были самые дешевые, распространенные, так что тоже не послужили зацепкой. Снять отпечатки с поврежденных пальцев не представлялось возможным, и хотя беременность жертвы могла бы помочь при работе с базой пропавших без вести, нам все равно не хватало более точного определения возраста, чтобы сузить круг поисков. Беременность сужала его, однако недостаточно.

Способность вынашивать ребенка означала что угодно – от подросткового возраста и до сорока лет.

В общем, сейчас надежда была на записи у дантистов и на то, что нам с Парек удастся найти еще какую-нибудь зацепку. Пока Уорд, Уэлан и остальные из отдела расследования убийств рассаживались по местам, мы двое переоделись в чистые халаты и вошли в секционную.

Уверен, морги по всему миру похожи друг на друга. Некоторые, конечно, современнее и лучше оборудованы, но устройство их примерно одно. А холодный воздух и запах дезинфекции, перебивающий другие, менее приятные запахи биологического происхождения, и вовсе одинаковы повсюду.

Дверь за нами закрылась, оставив нас в тишине. Тело женщины лежало на металлическом столе. Согнутые в коленях ноги были повернуты набок, а руки, цветом и фактурой напоминавшие вяленое мясо, покоились на груди в традиционном для погребения положении. Тело раздели, чтобы отправить одежду на экспертизу, и вымыли. При этом бо́льшая часть волос тоже оказалась смыта и лежала теперь отдельно, а на скальпе осталось лишь несколько редких прядей. Рядом с телом матери лежало то, что осталось от ребенка.

– Невеселая у нас работка, – заметила Парек, глядя на останки матери и ребенка. Потом она тряхнула головой и принялась за работу.

Само вскрытие целиком и полностью находилось в ее компетенции, так что от меня даже не требовалось помогать ей. Это не заняло много времени. С учетом плачевного состояния останков, судебный патологоанатом мало что мог сделать. Никаких явных травм вроде пробитого черепа или сломанной подъязычной кости, которые свидетельствовали бы о причинах смерти, не наблюдалось. Как и я, Парек склонялась к мнению, что у женщины отошли воды, а это с учетом обстоятельств могло быть фатальным – особенно в случае, если имелись другие травмы. Однако при таком изменении тканей тела это оставалось лишь догадками.

Мумификация также лишила нас возможности определить, как давно женщина умерла. Я не видел ничего, что изменило бы мою первоначальную оценку, согласно которой тело пролежало на чердаке как минимум одно лето, а может, и дольше. Впрочем, это тоже считалось в лучшем случае квалифицированным предположением.

Однако обнаружились кое-какие обстоятельства.

– Сомневаюсь, чтобы ее руки в момент смерти находились в таком положении, – сказала Парек, глядя на останки поверх маски.

– Да, – кивнул я. – Во всяком случае, их так сложили не тогда, когда перетаскивали с места на место.

Вероятно, что кто-то сложил их так вскоре после ее смерти, прежде чем тело окоченело. Правда, это плохо стыковалось с версией, согласно которой женщину заперли и оставили умирать на чердаке.

Одно я мог сказать с уверенностью: руки сложили не тогда, когда тело заворачивали в брезент и переносили на новое место. К этому времени ее тело полностью мумифицировалось, так что кожа и остатки мягких тканей хранили то положение, в каком она умерла. В нынешнем хрупком состоянии любая попытка подвинуть их привела бы к значительным повреждениям.

– Она обнимала себя, – вдруг произнесла Парек. – Согнутые колени, повернутые ноги – это почти классическая поза эмбриона.

Я и сам уже догадался об этом. Изможденная столь долгим ожиданием на темном чердаке, женщина свернулась калачиком, прикрыла живот руками и ждала смерти. Никакая это не дань уважения к умершей. Так, случайное совпадение.

Единственное заметное повреждение обнаружилось на ее правом плече. Его положение вызвало у меня подозрения еще при просмотре фотографий с чердака, а когда я изучил рентгеновские снимки тела, все стало ясно. Плечо было вывихнуто.

– Вывих прижизненный, как по-вашему? – пробормотала Парек, вглядываясь в черно-белое изображение. – Такое могло случиться при падении, или во время борьбы, или в момент побега.

Я кивнул. Притом что мы снова углубились в область предположений, я хорошо знал, насколько болезненным является вывих плеча. Терпеть такое без медицинской помощи почти невозможно, по крайней мере, добровольно. Однако никаких свидетельств того, что женщина была связана, никаких следов на запястьях и лодыжках, как у двух других жертв, мы не нашли. Посмертная травма, например в момент перемещения, гарантированно сопровождалась бы повреждением мумифицированных тканей – возможно, рука просто отвалилась бы. Из этого следовало, что наиболее вероятной причиной стала прижизненная травма – ну или женщина получила ее непосредственно перед смертью. Это лишь подтверждало версию, согласно которой женщина попала на чердак в надежде спрятаться. Беременная женщина с вывихнутым плечом не убежала бы далеко. И если она пыталась скрыться от кого-то, чердак мог оставаться единственным таким местом.

И последним.

Парек отступила в сторону, давая мне осмотреть зубы мертвой женщины. Судебный дантист провел бы более подробный анализ, но основные заключения мог сделать и я. Подсвечивая себе маленьким фонариком, я заглянул в разинутый рот. Язык и губы исчезли, да и от десен почти ничего не осталось.

– Два зуба мудрости у нее прорезались, но два верхних – не окончательно, – сообщил я. – Значит, ей не меньше семнадцати лет, но не больше двадцати пяти.

Зубы мудрости прорезаются именно в этом возрастном интервале, так что теперь мы могли установить верхний предел возраста женщины – молодой женщины. Это предположение подтверждалось относительно мало стертыми зубами.

– Пломб у нее немного, однако зубы пожелтелые, и налицо явные следы кариеса, – произнес я, когда после вскрытия мы вернулись в комнату для совещаний. – Она задолго до смерти перестала ходить к дантисту.

– Это связано с наркотиками?

– Наверняка.

Уэлан говорил по телефону, но прислушивался к нашему разговору. Убрав мобильник в карман, он подошел к нам.

– Если женщина покупала или продавала наркотики, понятно, что́ она делала в больнице. Нам известно, что там тусовались наркоманы, а гигиена зубов для наркомана далеко не главное.

– Не исключено, – кивнул я. – Но раньше она следила за своими зубами. По-моему, кариес у нее развился незадолго до смерти. Пломбы не производят впечатление свежих – если ей было около двадцати лет, их поставили лет в тринадцать или пятнадцать. На двух коренных зубах пломбы белые, а не из серебряной амальгамы. А по медицинской страховке бесплатно ставить такие можно только на передние зубы.

– Значит, когда она была моложе, то пользовалась услугами частного дантиста, – пробормотала Уорд. – Это не похоже на отпрыска из малоимущей семьи. Что ж, теперь мы знаем о ней чуть больше. Лет двадцать, пятый или шестой месяц беременности, наркотическая зависимость. И если женщина пришла в больницу, значит, продолжала принимать наркотики – притом что она из семьи, которая в состоянии платить за композитные пломбы.

– Хорошая девочка, сбившаяся с правильного пути, – произнес Уэлан. – Дрянь дело, если она даже беременная баловалась наркотой.

От моего взгляда не укрылось, что Уорд нахмурилась и непроизвольно скрестила руки на животе, словно защищая его. Нетрудно было догадаться, о чем она подумала: мертвая женщина находилась примерно на том же сроке беременности, что и она сейчас. Измерения костей ребенка подтверждали это: он развивался в течение двадцати пяти или тридцати недель, а значит, его мать находилась либо на исходе второго триместра, либо в начале третьего триместра беременности.

Однако этим полученная информация ограничивалась. Рентген выявил тонкие трещины на правом предплечье и левой локтевой кости, но, скорее всего, они возникли уже после смерти. Мне еще предстояло исследовать кости ребенка после их очистки, однако я не рассчитывал узнать много. Сексуальная принадлежность начинает сказываться на скелете только в подростковом возрасте, и мы даже не могли определить, мальчиком ли был неродившийся ребенок или девочкой.

Как справедливо заметила Парек, невеселая работа.

После того как Уорд с Уэланом ушли, а Парек вернулась в Сент-Джуд присматривать за эвакуацией оставшегося трупа, я решил выполнить следующую, такую же невеселую работу. Возможности рентгена ограниченны, а мне необходимо было детально изучить кости неизвестной женщины, поэтому пришлось заняться тем, что подобает скорее мяснику, а не ученому. Мне предстояло, пользуясь ножницами и скальпелем, начерно очистить кости от мягких тканей. Затем – методично расчленить скелет, перерезая соединительные хрящи. Отделить череп от шейных позвонков, руки от плеч, ноги от таза… Потом – удалить остаток мягких тканей, вымочив части тела в теплой воде со стиральным порошком. Это хлопотное занятие, но меня утешало то, что на сей раз все обстояло чуть проще. Состояние останков было таково, что мягких тканей на костях было совсем немного. Особенно на втором, крошечном скелете.

От помощи ассистента из морга я отказался. Привык заниматься этим в одиночку – из-за мрачной природы того, что мне предстояло делать, лучше быть наедине со своими мыслями.

На это у меня ушло несколько часов. Взрослые кости я оставил на всю ночь кипятиться на слабом огне: к утру они очистятся настолько, что я смогу промыть их и снова собрать в нужном порядке для изучения. Более хрупкие детские кости я просто положил в воду комнатной температуры. Этот процесс занимает больше времени, но тканей на костях осталось совсем немного, и я боялся повредить их.

Когда я покончил со всем этим, дел у меня не осталось. Я посмотрел на часы и даже огорчился, увидев, как еще рано. Планов никаких не было, а перспектива провести еще один вечер в пустой квартире меня не прельщала.

Когда я выходил из морга, начался дождь. Тяжелые капли разбивались об асфальт, а через несколько секунд дождь хлынул как из ведра. Остаток пути я одолел бегом, нырнул в машину и вытер воду с лица. Дождь молотил по крыше и стекал по ветровому стеклу. С таким потоком «дворники» не справились бы, поэтому я решил переждать его, не трогаясь с места.

Я никуда не спешил.

Делать все равно было нечего, и я включил радио. Поймал самый конец шестичасового выпуска новостей, но ни одна из них не тянула на сенсацию. Дождь почти заглушал радио, но тут диктор упомянул Сент-Джуд, и я прибавил громкости. Брали интервью у местного историка, и тот изо всех сил старался скрыть возбуждение.

– Какими бы трагическими ни казались события последних дней, это далеко не первое несчастье, постигшее больницу Сент-Джуд, – говорил он. – Несколько медсестер, работавших в тогдашнем инфекционном отделении, заразились и умерли во время вспышки тифа в тысяча восемьсот семидесятом году – тогда же, когда неизвестное число пациентов погибло во время пожара. После, в тысяча девятьсот восемнадцатом, почти четверть больничного персонала пала жертвой гриппа-испанки. А во время Второй мировой войны в восточное крыло попала бомба. К счастью, она не взорвалась, но обвалившейся при этом кровлей убило медсестру. Поговаривают, что это она и стала Серой Леди.

– Серой Леди? – удивился репортер.

– Больничным привидением. – Судя по голосу, историк не смог сдержать улыбки. – На протяжении многих лет сообщалось, что ее видели пациенты и больничный персонал, хотя самих свидетелей я не нашел. Предположительно, она является предвестницей смерти. Хотите верьте, хотите нет.

Я раздраженно поморщился.

– То есть можно сказать, что на больнице лежит проклятие? – спросил репортер.

– Ну я не стал бы утверждать этого. Но то, что ей не везет, это точно. Что можно считать иронией, поскольку святой Иуда является покровителем пропащих, апостолом, который…

Я выключил радио. Понятно, что репортеры пытались выяснить о больнице все – с учетом того, что полиция не раскрыла почти никаких деталей касательно смертей в Сент-Джуд. Однако такие сенсации не пошли бы на пользу расследованию. Тем не менее это напомнило мне кое о чем. Я открыл «бардачок» и достал листовку, которую всучила мне накануне активистка. Под старой фотографией больницы значились подробности того, где и когда состоится собрание. Я посмотрел на часы. Я как раз успевал.

Все равно мне нечего было делать.

Когда я доехал до больницы, дождь почти закончился, зато машин на улице стало меньше. Никакой толпы журналистов, осаждавших ворота больницы накануне, не наблюдалось. Вход охранялся одним констеблем в ярко-желтом, блестящем от воды плаще. Журналистов было лишь несколько человек – наверное, самых стойких. Большинство было одето по погоде, другие прятались под зонтами, и только одна женщина одиноко мокла под деревом.

Я проехал мимо больницы, не задерживаясь. Собрание должно было состояться в расположенной неподалеку церкви. До начала его оставалось еще минут двадцать, и я решил, что найду место без особого труда. Однако, свернув на очередную улицу с полуразрушенными домами и заколоченными витринами лавок, я пожалел о том, что у меня нет навигатора. Я свернул, как мне показалось, на нужном перекрестке, но попал на улицу, огибавшую территорию больницы с противоположной от входа стороны. На пустынном тротуаре виднелась одинокая фигура. Держа в каждой руке по паре больших бумажных пакетов из супермаркета, женщина плелась куда-то под дождем. Она была в пальто без капюшона и передвигалась, прихрамывая на левую ногу. Что-то в ее внешности показалось мне знакомым, но только проехав мимо, сообразил, что это та самая женщина, которую я накануне встретил у разрушенной церкви. Припомнив ее прощальное «идите к черту», я хотел двинуться, но судьба распорядилась иначе. Глянув в зеркальце заднего обзора, я увидел, как проезжавший автобус окатил ее грязной водой из лужи.

Я не мог оставить ее в таком положении. Я затормозил и сдал назад, едва не столкнувшись при этом с автобусом, который возмущенно замигал мне фарами. Наверное, его водитель просто не заметил, что натворил.

Женщина стояла на месте, что-то выкрикивая вслед уходящему автобусу. Потом, перехватив поудобнее свои пакеты, упрямо заковыляла дальше. Когда она поравнялись с моей машиной, я опустил стекло.

– Вас подбросить?

Седые волосы прилипли к ее лицу, и вода капала с бровей и кончика носа.

– Вы кто?

– Мы с вами встречались вчера в роще.

Женщина промолчала, угрюмо глядя на меня. Я сделал еще одну попытку:

– У развалин церкви, за боль…

– Помню, не дура.

Она стояла не шевелясь. Дождь залетал в открытое окно, так что я тоже начал мокнуть.

– Где вы живете?

– А вам-то что?

– Если поблизости, я мог бы вас подвезти. – Я надеялся, что это действительно недалеко: до начала собрания оставалось несколько минут.

– Обойдусь без благотворительности!

Порыв ветра задул в салон машины еще порцию дождя. Я вытер воду с лица.

– Послушайте, уже вечер. Хотите, отвезу вас домой?

– Ладно.

Я перегнулся через спинку сиденья и открыл женщине дверцу. Она бухнула мокрые пакеты на задний диван и, кряхтя, забралась на него сама.

– Так куда ехать? – спросил я.

Глаза в зеркальце продолжали смотреть на меня с подозрением.

– Кромвель-стрит. Следующий поворот налево.

Я покосился на часы; у меня еще оставался шанс успеть к началу собрания. В салоне пахло мокрой шерстью, ветхой тканью и давно не мытым телом.

– Меня зовут Дэвид, – произнес я, сворачивая в указанном месте.

– Рада за вас. Следующий направо. Да не тот, этот, ослепли, что ли?

Поворот остался позади.

– Ничего, я развернусь.

Она усмехнулась:

– Можно и на следующем. Они оба ведут в одно место.

Я сделал еще попытку завязать разговор:

– Не самая удачная погода для прогулки.

– Жрать захочется – и не в такую выйдешь.

– Неужели у вас ближе магазинов нет?

– Думаете, я поперлась бы в такую даль, если бы были?

На этом наша беседа иссякла. Некоторое время мы ехали молча.

– Лола, – вдруг выпалила она.

– Извините?

– Меня так зовут. Лола.

Враждебность из ее голоса исчезла, оставив лишь усталость. Я посмотрел на нее в зеркальце заднего обзора: она глядела в окно, и лицо ее не выражало ничего.

Имя Лола ей не подходило.

Улица находилась в нескольких сотнях ярдов от рощи, где я увидел ее в первый раз. По обе стороны от проезжей части тянулись цепочки одинаковых блочных домов. Большая часть их выглядела нежилыми; во всяком случае, свет горел в нескольких окнах. Многие дома уже превратились в руины.

– Здесь.

Я остановил автомобиль перед домом, на который она указала. Этот дом не перекрашивали давно, только сияющая лаком входная дверь производила впечатление новой.

Надо же было такому случиться, но дождь закончился, стоило мне выйти из машины. Лола открыла дверцу со своей стороны и выбиралась на тротуар.

– Давайте помогу, – произнес я, протягивая руку к ее пакетам.

– Сама возьму! – отрезала она.

Я отступил на шаг, чтобы не мешать ей. С усилием перехватив пакеты одной рукой, другой Лола на ходу рылась в сумочке в поисках ключей. Однако вместо того, чтобы отпереть дверь, она остановилась, глядя на меня.

– Если ждете, что я вам заплачу, не теряйте времени.

– Не беспокойтесь, – улыбнулся я. – Я просто хочу удостовериться, что вы справляетесь.

– Как-нибудь справлюсь.

Похоже, я исчерпал лимит общения.

– Что ж, хорошо. Удачи.

Лола не ответила. Я вернулся к машине и чертыхнулся, посмотрев на часы. Мгновение я колебался, не спросить ли у Лолы дорогу к церкви, но решил, что не надо нарываться на новую резкость. Сам найду.

За спиной послышался щелчок отпирающегося замка, за которым вдруг последовал вскрик и звон бьющегося стекла. Я оглянулся и увидел, что один из ее пакетов лопнул и все находившиеся в нем бутылки, банки и свертки рассыпались по земле. В результате упаковки ветчины, сосисок и битые яйца лежали в центре расползавшейся по мокрому асфальту белой молочной лужи.

Я подставил ногу, останавливая готовую провалиться в сточную решетку банку консервированной фасоли, потом подобрал ее и несколько других банок, откатившихся в мою сторону. Лола застыла в дверях и смотрела на катастрофу, словно не веря своим глазам. Я подошел к ней с подобранными продуктами.

– Могу я занести это в дом? – спросил я.

– Я сказала: в помощи не нуждаюсь.

Она сунула пакеты куда-то за дверь, потом повернулась и начала брать у меня из рук банки. Дверь за ее спиной оставалась открыта, и откуда-то из глубины дома послышался стон. Я заметил, как недовольно сжала губы Лола, но отозвалась, лишь когда стон повторился, на сей раз громче.

– Слышу, слышу. Дай мне войти.

Стонал явно человек, не животное. Я попробовал заглянуть в дом. Там царила темнота, но я разглядел упаковку, вывалившуюся из одного пакета. Памперсы для взрослых.

– Все в порядке? – спросил я.

Лола посмотрела на меня так, словно я сморозил глупость.

– Вам-то какое дело?

Я вздохнул, простившись с мыслью успеть на собрание.

– Послушайте, почему бы мне не убрать все это, пока вы разберете покупки?

Я даже не понял, разозлилась Лола или просто удивилась. Она смотрела на меня, как на невиданную диковину. Потом выхватила у меня из рук последнюю консервную банку.

– Оставьте нас в покое!

Дверь захлопнулась у меня перед носом.

Глава 10

Первые десять минут собрания я пропустил. Хотя церковь находилась совсем недалеко от того места, где жила пожилая женщина, дорожные указатели там отсутствовали, а я опаздывал. Мне пришлось включить карту в мобильнике, и она привела меня на улицы, по которым я раньше проезжал, и уже с них свернуть на нужную. Дождя не было, если не считать нескольких редких капель, но низко клубившиеся тучи убеждали меня в том, что этот перерыв временный. Я запер автомобиль и поспешил перейти дорогу.

Церковь оказалась мрачным зданием эдвардианской эпохи с нелепой пристройкой 1970-х годов, прилепившейся к ней с одной стороны. Стоило мне перешагнуть порог, как на меня накатила волна влажного воздуха и запаха мокрой одежды. Стены украшались плакатами различных общественных мероприятий; к одной из стен прислонялся порванный, сложенный батут. Я ожидал, что непогода отпугнет участников, однако небольшой зал был забит до отказа. Свободных стульев не было, и люди стояли у задней стены и в проходах. Кто-то уже начал выступление, и искаженный дешевой электроникой голос гремел в динамиках.

За столом на сцене сидели перед микрофонами пять или шесть человек. Говорившая находилась посередине: усталого вида женщина с короткой стрижкой, вся в бусах и браслетах.

В торце стола, чуть поодаль от остальных стоял пустой стул. Смотрелся он на этой сцене как-то странно, словно его поместили сюда специально. Ближе других к нему за столом сидел мужчина – тот самый, что выступал на демонстрации перед больницей. Как и в прошлый раз, он был в черной куртке, джинсах и белоснежной рубашке. Ничего особенного, и тем не менее из всех присутствующих за столом он производил наиболее яркое впечатление, приковывая к себе внимание. Выступавшая женщина постоянно поглядывала в его сторону, будто ожидая одобрения. И когда он кивнул своей бритой, блестевшей, как бильярдный шар, головой, женщина даже покраснела.

Я заметил свободное место у стены и пробрался к нему. Хотя я изо всех сил старался делать это бесшумно, мое появление не осталось незамеченным. Повернувшись лицом к сцене, я понял, что за мной наблюдали и смотрел на меня тот самый мужчина.

Накануне я решил, что мне это показалось, но теперь в том, что он меня узнал, не осталось сомнений. Мужчина кивнул мне и снова повернулся к выступавшей.

Кто он? Озадаченный, я напрягал память в поисках ответа. Если мы и встречались, я этого не помнил, а вот мужчина явно меня узнал. Я продолжал размышлять, пока меня не тронули за рукав.

– Вот не ожидал встретить вас здесь, доктор Хантер, – раздался знакомый голос.

Даже не успев оглянуться, я по выговору узнал Уэлана. Инспектор улыбнулся женщине, которая уступила ему место рядом со мной, и поднял голову.

– Вы прямо напрашиваетесь на неприятности, – прошептал он. Если Уэлан и заметил, как кивнул мне мужчина на сцене, виду он не подал. – Каким ветром вас сюда занесло?

– Простое любопытство, – ответил я, тоже понизив голос. Не мог же я признаться, что мне просто нечего делать?

– А старший инспектор Уорд знает об этом?

– Я сам об этом не знал еще час назад. – Будь у меня такая возможность, я бы обсудил это с Уорд, но я не видел в этом необходимости: в конце концов, это открытое собрание. – А вы-то сами что здесь делаете?

– Так, поглядываю потихоньку за тем, что происходит.

– Что, Уорд ожидает неприятностей?

Она ведь говорила мне, что напряжение в округе выросло, особенно когда стало известно о найденных телах. Впрочем, ни одного полицейского в форме я в зале не заметил, да и других подчиненных Уорд тоже.

Уэлан покачал головой.

– Нет, ничего такого. Хотя присматривать за такими вещами не мешает. Никогда не знаешь, кто сюда вдруг заявится.

Или не заявится, подумал я, покосившись на незанятый стул в торце стола.

– Кто они? – спросил я.

– Руководство местного самоуправления и просто мелкие активисты. Женщина, которая говорит, член совета. А тот, что рядом с ней, руководит раздачей благотворительного продовольствия. – Уэлан пожал плечами. – Большинство вполне благонамеренные.

– А вон тот, сидящий рядом с пустым стулом?

На губах инспектора заиграла усмешка.

– Трудно сказать так, сразу. Это Адам Одуйя. Местный активист, однако по сравнению с остальными птица совсем другого полета. Одно время работал адвокатом-правозащитником, но назначил сам себя борцом за социальную справедливость. Стоит за почти всеми демонстрациями и митингами по поводу больницы, и это именно он подключил к протестам общество защиты летучих мышей, или как они там себя называют. Не будь его, больницу давно бы уже снесли.

Это так и не давало ни малейшего намека на то, откуда Одуйя мог меня знать.

– Если так, наверное, он не слишком популярен у застройщиков.

– Ну не думаю, чтобы они из-за него хуже спали. За ними большой международный конгломерат, так что для них это лишь вопрос цены. Вот бедолагам, что здесь живут, действительно не повезло: они, как всегда, крайние.

– Послушать вас, так вы на стороне протестующих.

– Не скрою, я им сочувствую. Возможно, вы по моему говору не поверите, но я вырос всего в нескольких кварталах отсюда. До восьми лет жил в Блейкенхите, пока родители не переехали в Ньюкасл. Жена моя из Лондона, потому и вернулся, а вот здесь в первый раз с тех самых пор. И, надо сказать, в ужасе от того, что вижу. То есть тут никогда богато не жили, но чтобы вот так… Кругом наркоманы, все заколочено или развалилось, а с тех пор, как закрыли Сент-Джуд, до ближайшей больницы двенадцать миль ехать. Хоть плачь.

Уэлан стал говорить громче, и женщина, уступившая ему место, недовольно покосилась на него. Он виновато кивнул ей и, придвинувшись ближе ко мне, снова понизил голос:

– Весь этот район погибает без реконструкции, но вместо доступного жилья застройщики собираются возвести еще один квартал дорогих стеклянных офисов. И ведь они пытаются наложить руки и на рощу за больницей. Эта роща чуть не старше города, а они говорят, если им отдадут эту территорию, вот тогда они построят жилье. Одуйя считает, они пудрят всем мозги, и, вероятно, он прав.

– Тогда что вас в нем настораживает?

Уэлан пожал плечами:

– Я согласен со многим из того, о чем он говорит. Мне просто не нравится этот «социальный мессия», которого он изображает. Слишком уж он себя пиарит, я такого не люблю. У него популярный блог, огромное количество подписчиков в «Твиттере», и он мастерски умеет этим пользоваться. Чертовски фотогеничен, надо признать, но почему-то мне кажется, будто у него во всем этом свой интерес. Уж больница ему дорогу никак не переходила.

Я посмотрел на красавчика за столом президиума. Тот внимательно слушал женщину.

– Какой интерес?

– Все, что поможет ему в адвокатской карьере. Скорее всего, политический. Этот тип – прирожденный политик, и на этом деле он может сорвать себе бонус… Ага, наконец-то. Главное событие, вот оно, начинается.

Выступавшая наконец выдохлась и, повернувшись к Одуйе, представила его публике. Пока она переводила дух, он энергично аплодировал ее выступлению, на что зал откликнулся, хотя и с меньшим энтузиазмом. Потом, вместо того чтобы выступать сидя, как предыдущий оратор, Одуйя снял микрофон с подставки и поднялся.

– Спасибо, Таня. И спасибо вам всем за то, что пришли. Если бы не дождь, нас было бы больше.

Одуйя улыбнулся и сделал паузу. Усиленный микрофоном голос впечатлял еще больше. По залу прокатились одобрительные смешки. Впрочем, едва он смолк, лицо его снова сделалось серьезным.

– Есть те, кто говорит, будто таких вещей, как чувство локтя, больше нет. Мол, связи, что объединяли наше общество, порваны. Всем на все наплевать. – Он снова сделал паузу для большего эффекта. – Так вот, я вижу, стоя здесь сейчас, что это не так. Я вижу людей, которым не все равно. Людей, кто беспокоится за свои семьи и за соседей, людей, желающих своим детям лучшей жизни. Людей, возмущающихся, что их не слышат!

Его окрепший голос отозвался эхом от стен церковного зала, который разразился дружными аплодисментами.

Но я заметил, как он чуть отодвинул микрофон от рта, чтобы тот не фонил. Уэлан говорил правду: Одуйя великолепно знал, что делает.

Следующие десять минут он говорил – ярко, но со сдержанной страстью. Что-то из истории больницы я уже знал; впрочем, местные – наверняка тоже. Это ничего не меняло. Одуйя завладел всеобщим вниманием, и я сомневался в том, что в зале найдется хоть один человек, не следивший за ним. Он вышел из-за стола и, медленно обойдя незанятый стул, остановился на самом краю сцены. Зал затих. Одуйя молчал, нагнетая напряжение.

– Я не говорю ничего такого, чего бы вы от меня не слышали прежде. Закрытие нашей больницы – кража, а это именно кража наших прав, нашей земли ради наживы. Во всем этом нет ничего нового. Все это мы уже проходили. Но сейчас речь идет уже не о нашей земле, не о наших домах или о чьей-то алчности. Речь идет о жизнях. Погибли люди. И что мы слышим от полиции? Ничего.

– Ну вот, – пробормотал Уэлан, выпрямляясь.

Одуйя вытянул руку в направлении пустого стула в торце стола.

– У полиции имелась возможность говорить напрямую с людьми этого района, но вместо этого они предпочли молчать. Где они? Почему их здесь нет?

– Вот трепло, – прошипел Уэлан. – Ни одна собака нас сюда не приглашала.

Однако присутствующие приняли слова Одуйи за чистую монету. По залу прокатился возмущенный гул. Одуйя стоял у пустого стула. Теперь я понимал, что это хорошо продуманный трюк.

– Все, что нам известно, – это что погибло трое людей и тела их были оставлены гнить там, в бывшей больнице. Мы не знаем, кто они, нам ничего о них не сообщили. Но в одном нет сомнения: они не заслужили того, чтобы умереть, как крысы, в таком же небрежении, как сама больница Сент-Джуд. И никто не заслуживает подобного!

Зал взорвался аплодисментами, одобрительным свистом и криками. Теперь Одуйя ходил по сцене из стороны в сторону, и голос его становился все громче.

– Как могло случиться такое? Наши жизни – наши жизни, ваши и ваших детей – неужели они стоят так дешево? Не заблуждайтесь, жизни наших детей тоже под угрозой! Из надежного источника мне стало известно, что одна из несчастных, умерших здесь, была беременна…

– Ох, черт, – выдохнул Уэлан у меня над ухом.

– Полицейские не хотят, чтобы вы знали об этом, поскольку это бросает тень на них самих. И это действительно так! – Одуйя больше не сдерживал ярости. – То, что произошло в больнице Сент-Джуд, не просто трагедия. Это симптом. Симптом болезни, поразившей наше общество. И что, мы будем сидеть сложа руки, пока она распространяется повсюду?

Люди вскочили, громко аплодируя и выкрикивая гневные слова. Уэлан уже протискивался к выходу. И в центре всего этого безумия, в мертвой зоне урагана стоял Одуйя. Он молчал, запрокинув голову, – он наслаждался этим.

Я досидел до конца собрания, но никто из выступавших после Одуйи не мог сравниться с ним. Максимум, что они сумели, – вторить ему, безуспешно пытаясь вызвать похожую реакцию зала. Сам он все это время сидел на своем месте за столом, вежливо их слушая. Однако народ начал расходиться еще до окончания последнего выступления. Когда все завершилось, я тоже направился к выходу. Уэлана и след простыл; впрочем, он наверняка спешил доложить Уорд о том, что случилось. Взорванная Одуйей бомба вызовет в полиции серьезное обсуждение. Он подложил им свинью, обнародовав конфиденциальную информацию, не известную никому, кроме узкого круга занятых расследованием. И это означало только одно: утечку. Теперь Уорд предстоял форменный кошмар со стороны прессы, у которой к ней найдется куча неприятных вопросов.

Сильного дождя за то время, что я провел в церкви, так и не было, хотя легкая морось в воздухе висела. Люди продолжали выходить, но, похоже, я был одним из последних. Запахнув куртку, я зашагал к месту, где оставил машину, и тут меня окликнули:

– Доктор Хантер!

Я оглянулся. Меня догонял не кто иной, как Адам Одуйя. Он широко улыбался.

– Я так и понял вчера, что это были вы. Как вы?

Вероятно, на лице моем отобразилось удивление, потому что улыбка его сделалась сочувственной.

– Мы с вами встречались, но довольно давно. Восемь или девять лет назад. Помните дело Гейл Фэрли? Я был в команде защиты Кевина Баркли.

У меня ушла секунда на то, чтобы вспомнить, о чем он говорит. Гейл Фэрли сбежала из дома в семнадцать лет, а потом ее разложившийся труп нашли в лесу. В убийстве обвинили Кевина Баркли, тридцатилетнего умственно неполноценного безработного, в комнате которого полиция обнаружила принадлежавшие ей вещи. Я выступал экспертом со стороны защиты и сумел выяснить, что к моменту, когда тело девушки отыскали, она была мертва от четырех до шести недель. Поскольку в данный период времени Кевин Баркли находился в больнице после ДТП, он никак не мог убить ее.

Полиция и прокуратура восприняли это в штыки. Сторона обвинения из кожи вон лезла на перекрестных допросах в попытках опровергнуть мое заключение, однако факты – штука упрямая. Баркли оправдали, а вскоре после этого был обвинен и признан виновным в убийстве Гейл Фэрли его сосед по комнате.

Само дело всплыло у меня в памяти, а вот Адама Одуйю я не помнил.

– Тогда у меня были волосы, – с улыбкой пояснил он, проведя рукой по гладко выбритому черепу. – Да вы, наверное, и не замечали меня. Я был молодым юристом и болтался на заднем плане. Вы общались в основном с Джеймсом Барраклоу.

Барраклоу я помнил. Королевского адвоката с преувеличенным чувством собственной значимости. Теперь я начал припоминать и Одуйю.

– Далеко же вы ушли от обычной уголовщины, – заметил я, покосившись на церковь. – И пылкую речь произнесли.

– Это надо было озвучить. И я буду повторять это, пока люди не начнут слушать.

– Вас слушали.

– Для того чтобы ситуация начала меняться, нужно больше, чем пара сотен людей в церкви. Послушайте, мне надо вернуться в церковь, уладить там одну-две мелочи… А как насчет пропустить потом по стаканчику пива?

Тревожные звоночки у меня в голове сделались громче и явственнее.

– Спасибо, нет.

– А в другой раз? Мы могли бы побеседовать за кофе, если не возражаете.

– Не уверен.

Одуйя улыбнулся и вопросительно посмотрел на меня.

– Не хотите сотрудничать с врагом, не так ли?

Он ведь видел меня у больницы, так что наверняка знал, что я занят в расследовании.

– Скажем так, я желаю избежать конфликта интересов.

Он поднял руки в знак капитуляции.

– Честное слово, я не собираюсь ставить вас в затруднительное положение. Хотите верьте, хотите нет, мы с вами на одной стороне. Вы можете помочь жертвам и обеспечить правосудие. И я тоже.

– Оглашая утечку информации о расследовании?

– Если вы имеете в виду беременную женщину, то да. Насколько я понимаю, вы этого не отрицаете.

– Не в моих полномочиях подтверждать или отрицать что-либо. Кстати, откуда вам это известно?

Утечка могла исходить от любого, связанного с расследованием. Не говоря о дюжине полицейских, в этом мог быть замешан кто-нибудь из морга, из пожарных или бригад «Скорой помощи», выезжавших на место преступления.

Одуйя с усмешкой покачал головой:

– Вы же понимаете, что я не могу сказать вам этого. Однако источник вполне заслуживает доверия.

– И вы полагаете, использование его, чтобы набрать несколько очков, лучше всего поможет делу?

– Вы считаете, я поступаю именно так? У каждой из этих жертв где-то остались родные и близкие. Вам не кажется, что они вправе знать о том, что с ними случилось?

– Разумеется, но не таким образом. – Меньше всего я хотел выслушивать сейчас лекцию от него – особенно после того, чем мне пришлось заниматься сегодня в морге. – И не вам это решать.

– Да ладно, доктор Хантер! Вы на полном серьезе предлагаете нам слепо доверять властям? Не настолько же вы наивны.

Я вскинулся и готов уже был возразить, но промолчал. Именно этого хотел от меня Одуйя, юрист, хорошо обученный говорить. Я не мог позволить ему провоцировать меня на выдачу информации.

Вероятно, он тоже понял это и сменил тактику:

– Клянусь, я спешил за вами вовсе не в поисках информации. Я просто желал поздороваться. Мы уже работали вместе, и мне хотелось бы верить, что сможем еще. Не обязательно сейчас, а позднее.

– Хорошо.

– Я вижу, вы мне не доверяете. Что ж, справедливо. Все, о чем я вас прошу, – смотреть на ситуацию непредвзято.

– Я всегда стараюсь.

– О большем и не прошу. – Одуйя протянул мне визитную карточку; помедлив, я взял ее. – Рад был снова встретить вас, доктор. Что бы там ни говорили обо мне ваши коллеги из полиции, право же, я не враг. Надеюсь, вы это запомните.

Он повернулся и ушел. Глядя ему вслед, я убрал карточку в кошелек.

Глава 11

Утром я выехал из дома рано. В морг я мог не спешить, хотя кости, которые оставил кипятиться накануне, должны были уже очиститься от остатков мягких тканей. Впрочем, лишний час-другой им не повредил бы. Прежде я хотел заехать еще в одно место.

Я проснулся в хорошем настроении. Накануне вечером позвонила Рэйчел. Я не надеялся говорить с ней еще как минимум пару дней, но их судно неожиданно зашло в гавань на острове со стабильным мобильным покрытием. Голос у нее звучал приподнято, возбужденно, когда она рассказывала о том, как они следят за стаей дельфинов – даже освободили одного, запутавшегося в старой рыболовной сети. Описанные Рэйчел синее море и голубое небо сильно отличались от по-осеннему серого Лондона, не говоря уже о мрачной больнице Сент-Джуд. В общем, звонок стал желанным утешением за все тяготы следственной работы.

Однако хорошего настроения хватило лишь до того момента, как я включил радио.

Хотя я не заметил на вечернем собрании ни одного журналиста, те или получили в свое распоряжение записи выступлений, или Одуйя сам связался с ними позднее. Так или иначе, зря он времени не терял.

– Полиция отказалась комментировать ваше заявление о том, что одна из жертв была беременна, – говорил репортер. – Как вы об этом узнали? Это результат утечки от кого-то занятого в данном деле?

– Разумеется, я не намерен раскрывать свои источники. Скажем так, я не единственный, кого не устраивает то, как ведется следствие, – ответил Одуйя. – Однако я получил эту информацию от вполне надежного источника. И вчера вечером она была подтверждена человеком, которому я верю и чье положение позволяет ему владеть информацией.

Что? Я обжег рот горячим кофе и, отставив чашку, прислушался внимательнее.

– Тогда почему вы считаете, что полиция скрывает эти подробности?

– Хороший вопрос. У меня нет на него ответа, поэтому я через вас обращусь к полиции. Молю вас, ради родных и близких этой неизвестной женщины и ее ребенка скажите людям правду. Мы имеем право знать это, так что к чему все эти ваши завесы секретности? Чего вы боитесь?

Ох, черт! Я с отвращением выплеснул кофе в раковину. Завтракать расхотелось. Разглашение чувствительных подробностей в то время, пока мы даже не знаем, кто эта молодая мать, было уже само по себе плохо. Это могло бы перегрузить полицейских операторов запросами от отчаявшихся родственников и просто любителей ложных тревог. Но даже так я начинал верить в то, что Одуйя делает все, чтобы расследование стало максимально открытым.

Однако «Чего вы боитесь?» было слишком уж циничной попыткой подогреть общественный интерес. Публика вообще любит тайны и заговоры там, где их нет и в помине. Уэлан говорил, что Одуйя мастерски умеет использовать прессу.

И я хорошо понимал, кого Одуйя имел в виду под «человеком, которому он верит». Анонимно или нет, несмотря на заверения в обратном, Одуйя использовал меня для подтверждения своих слов. Хотя я старался уклониться от ответа на его вопрос о беременной женщине, я и не опровергал этого. Ну не мог же я говорить, что это не так, если это правда.

Ничего другого ему и не требовалось.

Я попытался дозвониться до Уорд, но телефон переключился на автоответчик. Что ж, неудивительно. Она находилась в затруднительной ситуации и наверняка разрабатывала сейчас меры по сведению ущерба к минимуму. Информация о беременности молодой женщины уже выплыла наружу. Отреагируй Уорд на требования Одуйи прямо сейчас, и все выглядело бы так, словно тот вынудил ее сделать это. А в случае, если бы она этого не сделала, это укрепило бы его обвинения в том, что полиция сознательно скрывает информацию от общества.

Спускаясь в гараж, я попытался забыть об интервью. Утреннее движение по обыкновению состояло из пробок и натянутых нервов, а день уже начался не самым лучшим образом. Вряд ли царапина на крыле моего внедорожника улучшила бы его.

Длинная цепочка домов имела совершенно нежилой вид, когда я остановил машину. С подоконника заколоченного дома на меня равнодушно взирал кот, чуть дальше по улице усталая женщина толкала перед собой широкую коляску с близнецами.

Рядом с новенькой дверью была кнопка звонка. Нажав ее, я не услышал ничего, кроме хруста сломанного пластика. Тогда я постучал по полированной двери. Темное пятно на крыльце у моих ног обозначало место, куда накануне упали яйца и молоко, однако никаких других следов не осталось.

Я не знал, какой прием меня ожидает. Лола недвусмысленно дала понять, что не желает, чтобы ее беспокоили, и я сомневался, что она обрадуется мне. В нормальной ситуации я бы принял это как данность, но беспокоился теперь не только и не столько за нее. В доме, когда Лола в него заходила, кто-то стонал, а еще в число иных ее покупок входили памперсы… Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы сообразить, что это означало. Одно дело – пожилая женщина, живущая в одиночестве, и совсем другое – когда ей приходится заботиться о больном муже или каком-то родственнике. В начале этого года, во время расследования в Эссексе, я уже встречал человека, нуждавшегося в помощи. Тогда я так ничего и не сделал и теперь жалел об этом.

Повторять эту ошибку я не хотел.

Я выждал несколько секунд и снова постучал. Мне начало уже казаться, что я приехал зря, но когда я отступил на шаг от двери, то заметил, как в окне шевельнулось штора.

– Эй! – окликнул я.

Ответа не последовало. Однако теперь я, по крайней мере, знал, что в доме кто-то есть. Я поднял пакет, который взял с собой, так, чтобы его было видно из окна.

– Я принес вам продукты.

Ничего не происходило, но когда я опять усомнился в целесообразности своего визита, в двери щелкнул замок. Дверь приоткрылась на цепочке, и в щели появилось одутловатое лицо Лолы.

– Что вам надо?

– Я подвозил вас вчера и…

– Я не спрашиваю, кто вы такой, я спрашиваю, что вам нужно?

Я снова поднял пакет:

– Я привез вам кое-какие продукты. Вместо тех, которые вчера упали.

Лола посмотрела на пакет: соблазн явно боролся в ней с подозрительностью.

– Я не плачу́ за то, о чем не просила.

– Деньги мне не нужны.

– А мне не нужно благотворительности!

Я попробовал зайти с другой стороны:

– Это меньшее, что я могу сделать. Мне очень неловко, что я не помог вам вчера с покупками. Вы окажете мне честь.

Она нахмурилась, потом дверь закрылась. Что ж, я старался… Вскоре звякнула цепочка, и дверь снова отворилась. Лола смерила меня подозрительным взглядом, после чего неохотно отступила в сторону, пропуская в дом.

Прихожей в доме не было. Входная дверь открывалась прямо в маленькую гостиную. В комнате царил полумрак: плотные шторы почти полностью скрывали ее от солнечного света. В ноздри сразу шибанул запах нечистот и несвежего белья, напомнивший мне о давней врачебной практике. Громко тикали часы. Когда мои глаза немного свыклись с темнотой, я разглядел, что часть гостиной занимала кухонная зона, а остальное пространство превратили в больничную палату. В центре ее лежал на кровати мужчина, укрытый грязными простынями и одеялами. Определить его возраст не представлялось возможным; в любом случае он был значительно моложе женщины. Немытые темные волосы, впалые щеки поросли клочковатой бородой. Он лежал с открытым ртом, и на мгновение мне показалось, будто он мертв. Потом я увидел его глаза: живые, настороженные.

– Ладно, давайте сюда! – Лола выхватила пакет у меня из рук. – Это мой сын, – пояснила она.

Я так и предполагал. Сервант за кроватью был сплошь уставлен фотографиями в рамочках, снятыми, когда больной был значительно моложе – от пухлого, круглолицего мальчишки до неуклюжего подростка. На всех фото он отличался избыточным весом и застенчивой улыбкой. Впрочем, сейчас он не улыбался. Болезнь обглодала с него всю избыточную плоть. Только темные волосы и остались у него от того подростка на фото. Я улыбнулся изможденному лицу.

– Привет, меня зовут Дэвид.

– Зря время тратите, он все равно не может вам ответить, – буркнула Лола, бесцеремонно плюхнув пакет на кухонный стол. Рядом громоздилась в раковине груда немытой посуды. – У него был удар.

– Ничего страшного, должен же я представиться. – Я не думал, чтобы ее сын не осознавал происходящего только потому, что был лишен подвижности. Нет, взгляд следивших за мной глаз казался осмысленным. Он не отпускал меня с того мгновения, как я ступил в дом.

В общем-то, за этим я сюда и пришел. Ну конечно, мне хотелось возместить продукты, но еще больше – узнать, чей стон я слышал вчера утром. Пока Лола распаковывала содержимое пакета, я осматривался. В углу, прижатая к стене складным инвалидным креслом, громоздилась куча упаковок памперсов. Другие предметы ухода за больными и медикаменты валялись по всей комнате. Столик у входной двери был захламлен рекламными буклетами и нераспечатанными конвертами. Я прочитал имя адресата на верхнем конверте: «Миссис Л. Леннокс».

– Вероятно, это нелегко, – произнес я, стараясь вовлечь в разговор и неподвижного мужчину. – Вам кто-нибудь помогает или сами справляетесь?

– А кому это еще нужно? – Лола достала из пакета вакуумную упаковку. – Мне не нужны сосиски – я вчерашние сполоснула.

– А социальные службы?

Она все еще копалась в пакете и не стала оборачиваться.

– А что с ними?

– Разве они не могут организовать вам доставку продуктов на дом?

– Говорю же вам, я не нуждаюсь в помощи. Тем более от таких, как они. – Лола с отвращением посмотрела на очередную упаковку. – Зачем это вы пирожки с яблоками принесли? Я их не люблю.

– Извините. Как вы в одиночку меняете белье и моете его?

– Я знаю, что делаю. Работала медсестрой.

– В Сент-Джуд? – воскликнул я.

– Вот уж куда, а в эту помойку ни за какие пряники не пошла бы. Даже жить рядом с ней тошно. – Она повернулась и испепелила меня взглядом. – Что-то вы больно много вопросов задаете!

– Я просто хотел поговорить.

Пожалуй, следовало сменить тему. Я показал на фотографию, висевшую в рамке на стене. На ней была запечатлена полная молодая женщина в слегка тесноватом ей красном платье, с тщательно уложенными волосами. Фотография изрядно выцвела, но, судя по платью и чуть неестественным цветам, ее сделали примерно в 1970-х годах. Женщина на ней выглядела вполне привлекательно; она смотрела в объектив со спокойной улыбкой, чуть подбоченясь. Я бы не узнал ее, если бы не глаза. Они не изменились.

– Это вы?

– В самом соку. Мужчины вокруг меня как мухи вились. Не то что теперь.

По лицу ее пробежала тень сожаления. Впрочем, оно почти мгновенно снова приобрело раздраженное выражение, когда со стороны кровати донесся негромкий стон. Я посмотрел на мужчину. Он напряженно смотрел на нас, по подбородку его стекала струйка слюны. Он заерзал и сшиб на пол пластмассовую чашку-поилку.

– Нам ничего такого не нужно, – буркнула Лола. – Заткнись, сейчас тобой займусь.

– С ним все в порядке?

– Памперс надо поменять. Я с ним разберусь, как вы уйдете. – Она отвернулась от него и шагнула к своей сумочке. Достав из нее кошелек, начала отсчитывать деньги.

– Право же, мне не надо…

– Сказала же, обойдусь без благотворительности.

Голос ее был тверд как сталь. Я понял, что спорить бесполезно, и в замешательстве повернулся к ее сыну. Тот немного утих, словно усилие утомило его, однако продолжал смотреть на нас. На каминной полке, под давно погасшим газовым рожком монотонно отсчитывали время старые часы.

Вот бедолага, подумал я. Лежать вот так, отсчитывая секунду за секундой, – это настоящая медленная пытка.

Рот его осторожно открывался и закрывался, как у рыбы, по щеке сползла еще одна струйка слюны.

– Вот. – Лола сунула мне в руку деньги. – За сосиски и пирожки я не плачу: мне они не нужны.

Однако, заметил я, она их оставила себе. Впрочем, я и так уже задержался здесь дольше, чем хотелось бы хозяевам. Я повернулся, чтобы уйти, но помедлил.

– Забыл спросить, как зовут вашего сына, – сказал я, обращаясь больше к мужчине на кровати, чем к его матери. Лола посмотрела на меня так, словно я задал сложный вопрос.

– Его зовут Гэри.

Открывая дверь и выходя из дома, я ощущал на себе его взгляд.

– До сви… – начал произносить я, обернувшись, но дверь уже закрылась.

После духоты помещения оказаться на свежем воздухе было облегчением. И все равно меня не отпускало то, что я увидел. Сын Лолы – хронически больной, требующий круглосуточного ухода… Это как минимум. Возможно, его мать и работала когда-то медсестрой, но я не видел никаких признаков того, что она в состоянии ухаживать за ним должным образом. Ну и ее возраст… Наверное, ей около семидесяти лет, и хотя она выглядела достаточно крепкой, смена белья и подгузников – работа весьма утомительная и для гораздо более молодых.

– Вот ведь несчастная коровища, да?

На крыльце одного из соседних домов стояла женщина. На вид я дал бы ей лет тридцать пять, хотя обильный макияж мешал определить точнее. Волосы были неестественно густого черного цвета, а лицо и шея – оранжевого оттенка тонирующего крема. Все это придавало ей какой-то желчный вид. Женщина помахала сигаретой в сторону двери, из которой я только что вышел.

– Да мне безразлично, чем вы там занимались. Впрочем, чем вообще с ней такой заниматься?

Я холодно улыбнулся в ответ и двинулся к машине. Заводить с ней разговор не хотелось. Однако женщина намека не поняла.

– Вы из социальных служб?

– Нет. – Я замедлил шаг. – А что?

Она затянулась сигаретой и посмотрела на меня сквозь дым.

– Давно пора с этим что-то делать. Нельзя держать сына дома вот так. Его нужно поместить куда-то. Даже отсюда чувствуется, как воняет.

Я оглянулся на дом Лолы. Шторы, похоже, оставались задвинуты, но я все равно отошел подальше, так, чтобы меня не было видно или слышно из дома.

– Он давно такой?

Она пожала плечами:

– Без понятия. Я живу здесь год, и он уже был таким, когда я сюда переехала. Я его один раз-то и видела, вскоре после того, когда она его на коляске вывозила. Бедняга. Пусть меня пристрелят, если я вдруг стану такой.

– Кто-нибудь приходит ей помогать? Другой сын? Или дочь?

– Никого не видела. Да если у нее и есть еще дети, кто ж их будет винить? Кислая старая карга. Однажды я спросила у нее, что с ним, а она посоветовала не совать нос в чужие дела. Только что грязью не полила. Чтобы я еще чего у нее спросила… – Женщина внимательно посмотрела на меня. – А если не из социальных служб, тогда вы кто? Доктор или вроде того?

– Вроде того. – Я даже не соврал, и это избавляло меня от пространных объяснений.

– Ну я так и подумала. Вид у вас такой. – Она, похоже, была очень довольна собой. – Что, сыну хуже стало? Чего удивляться, при таком-то уходе. После всего, что она наделала.

Женщина явно напрашивалась на разговор. Спрашивать мне не хотелось, однако любопытство взяло верх.

– А что она совершила?

Женщина ухмыльнулась:

– Она говорила вам, что работала медсестрой?

– Да.

– А за что ее выгнали, не сообщила?

– Ее уволили? За что же?

– Из того, что я слышала, ей повезло, что ее в тюрягу не закатали. Ходят слухи, что она убила ребенка.

Глава 12

От Лолы я поехал в больницу. В конце концов, она находилась поблизости, а мне хотелось посмотреть, какой эффект произвела озвученная Одуйей информация. Накануне вечером журналистов около ворот почти не осталось, и прогнал их оттуда вовсе не дождь. В отсутствие свежих новостей внимание прессы к больнице угасало быстро.

Однако Одуйя изменил все. Въезд на территорию больницы вновь оказался окружен толпой и фургонами телевизионщиков. Не в таком, конечно, количестве, как сразу после обнаружения трупов, но в достаточном для того, чтобы продемонстрировать новый всплеск интереса ко всей этой истории. Толпа даже выплеснулась на проезжую часть, заставив меня сбросить скорость.

Это было кстати. По противоположному тротуару навстречу моему автомобилю шел молодой человек в ветровке с поднятым капюшоном. Голова его была повернута в их сторону, и телевизионные камеры интересовали его явно больше, чем то, куда он направлялся. В какое-то мгновение я почти интуитивно угадал, что сейчас произойдет.

Я начал тормозить едва ли не раньше, чем парень сошел с тротуара, но даже так едва не опоздал. Он оказался прямо перед моей машиной и, если бы я не сбавил уже скорость, точно попал бы под колеса. Меня швырнуло вперед, больно вдавив в ремни безопасности; мой кейс громыхнул о переднюю стенку багажника.

Парень застыл посреди дороги, тупо уставившись на возникший словно из ниоткуда автомобиль. Потом выражение его лица изменилось.

– Смотри, куда едешь, ублюдок!

Он собрался лягнуть мою машину, но вспомнил про полицейских, дежуривших у ворот. Боязливо покосившись в их сторону, парень низко опустил голову и поспешил прочь.

Меня этот инцидент тоже выбил из колеи. Во всяком случае, сердце мое, когда я двинулся дальше, колотилось чаще обычного. От журналистов случившееся тоже не укрылось, особенно от тех, кто находился ближе к проезжей части. Ощущая на себе их удивленные взгляды, я поехал не оглядываясь. Меньше всего мне хотелось давать им материал для заголовков статей.

Когда больница исчезла и из зеркальца заднего обзора, я вернулся к размышлениям о том, что произошло у Лолы. Ее соседке явно нравилось делиться слухами о том, что Лолу уволили после гибели находившегося на ее попечении ребенка; впрочем, ничего больше она не знала. Если там вообще, конечно, было что знать: я сам однажды стал жертвой подобных сплетен и понимал, как легко можно очернить человека.

И все же Лола сама сказала, что работала медсестрой. И то, что я вообще не люблю слухов и сплетен, еще не означало, что в них нет доли правды. Это становилось очевидным затруднением, особенно с учетом тех убогих условий, в каких обитали Лола и ее сын. Она изо всех сил старалась ухаживать за ним без посторонней помощи, однако ее стремление к независимости вступало в противоречие со здоровьем сына. Может, я и не врач больше, но своими глазами видел, как живут Лола и Гэри.

В прохладную, стерильную тишину морга я шагнул с облегчением. Здесь я, по крайней мере, контролировал происходящее. Я со вздохом облачился в халат и, отключив звук у мобильника, сунул его во внутренний карман. Обычно, выполняя ответственную работу, я вообще кладу его в ячейку хранения. Но работа мне сегодня предстояла рутинная, и я хотел быть на связи. Понимал, что Уорд непременно потребует от меня отчета.

Я проверил хрупкие кости эмбриона. Даже при том, что мягких тканей на них почти не осталось, для окончательной очистки костям предстояло отмокать еще несколько дней. Впрочем, их обследование обещало стать простой формальностью. Ничто не намекало на то, что мать перенесла физическую или психическую травму, способную оставить след на крошечных костях. Нерожденный ребенок в ее утробе был защищен от того, что перенесла мать в последние часы своей жизни.

По крайней мере, до того, как она умерла.

Все, что я мог сделать для ускорения процесса очистки, – это ежедневно менять воду. Этим я сейчас и занимался. Несколько часов вываривания в слабом растворе чистящего средства эффективно удалило с расчлененных костей остатки тканей и жира. Натянув на руки длинные резиновые перчатки, я перешел к следующему этапу.

Как инженерный объект, кость способна посрамить почти любое рукотворное сооружение. Гладкая наружная поверхность создана из нескольких слоев того, что называется пластинчатой костью, под ней расположена ячеистая структура, известная как губчатая кость. Это помогает кости сохранять жесткость, не увеличиваясь в весе. У длинных костей – например, костей ног или рук – пустотелая центральная часть, или медуллярная полость, заполнена костным мозгом, тканью, ответственной за производство кровяных клеток. В общем, кость – шедевр инженерного дизайна, который, если его разглядывать под микроскопом, откроет вам еще более потрясающий мир.

Я собирался приступить к детальному осмотру позднее, после того, как разложу кости женщины в правильном анатомическом порядке. Однако это не означало, что я не могу выполнить предварительную оценку сейчас. Вынув череп из емкости, в которой он вываривался, я прополоскал его в чистой воде. Теперь он ничем не напоминал то, чем был прежде.

Разумеется, основу нашего тела составляют кости, но характерные черты нашим лицам придают все-таки кожа и мышцы. Лишенный их череп представляет собой лишь белую штуковину из кальция.

Весьма, впрочем, полезную.

Угловатая форма черепа вкупе с узким носом, высоко посаженной переносицей и относительно маленькой челюстью позволяла предположить принадлежность к европеоидной расе. Притом что заключение это не окончательное, оно могло помочь Уорд в поисках по базе данных. Общее состояние зубов молодой женщины я уже знал по результатам вскрытия, и это давало мне представление о ее возрасте и образе жизни. Теперь же меня больше интересовали особенности прикуса: верхняя челюсть не сильно, но все же выступала вперед по сравнению с нижней. При жизни это вполне могло быть заметно, что тоже помогло бы с идентификацией.

Положив череп сохнуть в вытяжной шкаф, я начал вынимать остальные кости из варочного сосуда и прополаскивать. Мне не терпелось внимательнее посмотреть на округлую головку правой плечевой кости и соответствующее гнездо правой лопатки – проверить, не привел ли вывих к повреждениям, которых мы не увидели на рентгеновских снимках. Повреждений не обнаружилось. Обе кости были в хорошем состоянии. Если вывих стал результатом неаккуратного обращения с мумифицированным телом при перемещении, никакого вреда мягким тканям и самому суставу он не причинил бы. И хотя опять-таки я не мог утверждать этого со стопроцентной уверенностью, это могло служить еще одним свидетельством того, что молодая женщина получила травму при жизни.

Однако совершенно не обязательно задолго до смерти.

Продолжая промывать и выкладывать очищенные кости для просушки, я находил все новые подтверждения своим первым предположениям насчет возраста жертвы. Лобковый симфиз – часть лобковой кости, которая с возрастом превращается из угловатой в плоскую, – свидетельствовал о том, что ее обладательнице не исполнилось еще двадцати лет. Это же подтверждали и бедренные кости. В детстве верхнее окончание бедренной кости покрыто толстым слоем хрящей. По мере взросления он твердеет, костенея и постепенно срастаясь с остовом бедренной кости. Этот процесс известен как эпифизарный союз, и поначалу стык двух поверхностей хорошо заметен. Однако вскоре он сглаживается и годам к двадцати пяти исчезает окончательно. В данном случае он еще проглядывался, но слабо. Опять-таки конец грудных ребер был скругленный, а не граненый, каким он становится в зрелом возрасте. Все вместе это свидетельствовало о том, что жертве исполнилось максимум двадцать пять лет. Скорее всего, даже меньше – с учетом того, что у нее прорезались не все зубы мудрости.

Телефон завибрировал, когда я укладывал в вытяжной шкаф последнее ребро. Стянув перчатки, я вышел из смотровой. Телефон затих прежде, чем я успел достать его из-под халата. Я догадывался, кто мог мне звонить, увидев имя на дисплее, и невольно поежился.

Уорд.

Я нашел в коридоре уголок поукромнее и позвонил ей. Она откликнулась сразу же.

– Я пропустил звонок… – начал я.

– Секунду. – Я услышал, как Уорд общается с кем-то, а потом она снова произнесла в микрофон: – Что вы сказали Адаму Одуйе вчера вечером?

Я не стал вдаваться в детали уже отправленного голосового сообщения – суть его сводилась к тому, что вечером после собрания я имел разговор с активистом. Я не надеялся, что это понравится Уорд, но тон ее сейчас был слишком резкий, обвиняющий.

– Я не сказал ему ничего. Он догнал меня на выходе и представился. Раньше я работал экспертом на процессе, где он участвовал на стороне защиты.

– И вы только сейчас мне об этом рассказываете?

– Я сам забыл об этом, пока он не напомнил. Это было несколько лет назад, я его даже не узнал.

– Вы сообщили ему что-нибудь о ходе следствия?

– Разумеется, нет.

– Так вот, сегодня Одуйя выступил на национальном канале и по радио, заявив, что некто подтвердил информацию, попавшую к нему в результате утечки. Некто, кого он знает и кому доверяет, и вы предлагаете мне поверить в то, что у него есть еще один знакомый помимо вас?

– Я никого не прошу верить мне ни в чем! – возмутился я. – Я только говорю, что не сообщил ему ничего. Он просил меня подтвердить это, а я отказался.

– Но и отрицать не стали?

Я глубоко вздохнул:

– Нет.

Воцарилось молчание. Видимо, Уорд пыталась успокоиться.

– Расскажите мне в подробностях, что произошло.

Я описал ей нашу встречу, не опуская ничего. Она не произнесла ни слова, пока я не закончил.

– Ладно. – Уорд перевела дух. – Я не стану обвинять вас в том, что вы не опровергали эту историю с беременностью, однако это укрепило позиции Одуйи. Пресса накинулась на это с энтузиазмом, и я собираюсь сделать заявление. У больницы, в полдень. Будь у меня возможность, я подождала бы, пока мы не выясним подробности, но мне не оставили выбора. В общем, если он снова попытается заговорить с вами, пожалуйста, сделайте нам одолжение и ступайте дальше не оглядываясь.

От напряжения у меня начало сводить шейные мышцы.

– Вам удалось найти источник утечки?

– Нет пока. Это может быть кто-либо из занятых расследованием, но после несчастного случая с Конрадом вокруг больницы вилось столько народа, и каждый мог что-нибудь услышать.

Голос Уорд звучал скорее устало, чем сердито. А чего еще было ожидать, если один кризис в ходе расследования быстро сменялся другим? Я сомневался в том, что коммандер Эйнсли не давит на нее в связи со всем этим.

– Я еще вот почему звоню, – продолжила она уже спокойнее. – Вам много работы в морге осталось?

– Мне придется вернуться для обследования ребенка, но, если не считать этого, должен закончить сегодня к вечеру.

– Хорошо, потому что завтра вы будете мне нужны в больнице. Нам необходимо убедиться, что там не осталось никаких новых сюрпризов. Я заказала на завтра собаку-ищейку. Мне бы хотелось, чтобы вы там тоже присутствовали.

Я ожидал, что рано или поздно к работе подключат и ищейку. С обонянием, развитым в несколько сотен раз сильнее, чем у людей, животные находят объекты по запаху, который человеческий нос вообще не замечает. Следы разложения они способны улавливать даже сквозь несколько футов бетона, и тонкая перегородка вообще не составит для них проблемы.

Правда, при всей своей несомненной пользе собаки-ищейки не умеют отличать человеческие останки от животных. Это не так важно, когда труп находят целиком, но фрагменты тел или кости опознать сложно. Вот для подобных случаев и нужен судебный антрополог.

Тем не менее я удивился, что Уорд позвала меня.

– А Мирз?

– У него и так дел невпроворот. На сегодняшнее утро назначено вскрытие первой из замурованных жертв, и следующие несколько дней он будет занят с ними. А у меня все равно нет никого, кроме вас двоих.

А я-то полагал, что больше не увижу старой больницы. Я покидал это место без сожаления, однако при мысли, что вернусь туда, испытал нечто вроде возбуждения.

– Во сколько мне туда подъехать? – спросил я.

Я собирался рассказать Уорд о том, что услышал от соседки Лолы, но в последний момент передумал. Проблем у Уорд хватало, и мне не хотелось отнимать у нее драгоценное время на то, что могло оказаться пустыми слухами. То, что бывшая медсестра, по слухам обвиняемая в смерти ребенка, живет совсем рядом с Сент-Джуд, само по себе странно, но чем больше я об этом размышлял, тем меньше оставалось у меня уверенности в том, что об этом вообще следует упоминать. Даже если слова соседки – правда, я с трудом представлял, как это может быть связано с расследованием. Пожилая женщина и ее прикованный к постели сын меньше всего походили на потенциальных подозреваемых. И вообще, интересовать они должны скорее социальные службы, а не полицию.

Убрав телефон, я вернулся в смотровую. Прикинув, сколько времени займет у меня сборка скелета молодой женщины, я решил, что могу в перерыв съездить в Сент-Джуд и послушать заявление Уорд. В качестве старшего инспектора она выступала впервые, и мне было интересно, как она с этим справится. Я подошел к двери комнаты для переодевания, когда она вдруг распахнулась. Из нее появился человек в полном облачении вплоть до хирургической шапочки. Рыжих волос под ней я не заметил, однако мне хватило одного взгляда на мальчишеское лицо, чтобы узнать Дэниела Мирза.

При виде меня он вспыхнул и затоптался на месте, однако почти сразу вздернул подбородок и отпустил дверь, закрывшуюся за ним.

– Доброе утро, – произнес я.

Короткий кивок.

– Вы не видели доктора Парек? – спросил Мирз, глядя мимо меня так, словно ожидал, что она вдруг материализуется где-то там.

– Сегодня нет. Парек ведь должна проводить вскрытие, по-моему.

– Да. – Он помолчал. – Обещает быть интересно.

Мирз явно напрашивался на вопрос, почему. Я испытывал сильное искушение не поддаваться, но в таком случае провел бы остаток дня, гадая, что он имел в виду.

– А что? Нашли что-нибудь? – Замурованных я видел совсем недолго. Мирз же мог более детально обследовать тела перед их эвакуацией и отправкой в морг.

Впрочем, я сразу же пожалел о том, что задал вопрос. Мирз не слишком удачно пытался скрыть самодовольство.

– Ну так, всякое. Вы ведь, наверное, и сами заметили, что их пытали?

Пытали? За исключением врезавшихся почти до кости жгутов я не разглядел в свете ручного фонаря никаких иных физических повреждений. Конечно, то, что их заживо замуровали, по любым меркам может считаться пыткой, но я понимал, что Мирз говорит о другом.

– У меня не было возможности осмотреть их как следует, – сказал я, надеясь, что это сойдет за оправдание.

– Легко было не заметить, – великодушно промолвил он. – Отслаивание и изменение пигментации кожи сделали это почти невидимым, но на части эпидермиса есть следы ожогов.

– Их пытали огнем?

– А разве я не так сказал?

Мирз усмехнулся. Я не имел возможности осмотреть замурованных с близкого расстояния, да и в любом случае состояние их тел в какой-то степени скрывало от взгляда ожоги. Однако даже с учетом всего этого новость уязвляла мое самолюбие.

– Повреждения слишком локальны, чтобы их причинил открытый огонь, – продолжил Мирз, наслаждаясь производимым эффектом. – Полагаю, их нанесли каким-нибудь нагревательным инструментом, скорее всего паяльником. Разумеется, я смогу утверждать это после тщательного изучения.

– Где расположены ожоги?

– По всему телу. Я обнаружил их следы на головах, торсах и конечностях. Они наносились хаотично. – Он не удержался от ухмылки. – Если это вас утешит, доктор Парек их тоже, по-моему, не заметила.

– Это потому, что старые глаза в темноте плохо видят, – раздался у меня за спиной голос Парек. – Хотя могу сказать в свою защиту, что повреждения от жгутов занимали меня в тот момент гораздо больше.

Я не заметил приближения патологоанатома. Мирз – тоже. Его лицо приобрело прямо-таки пунцовый оттенок.

– Доктор Парек, я… я только…

– Да, я слышала. Привет, Дэвид! – Она улыбнулась мне, но в глазах ее горел угрожающий огонек. – Как у вас продвигается с жертвой с чердака? Вы уже почти закончили?

– Да.

– Вы никогда не теряете времени зря. Что ж, с нетерпением жду вашего отчета. Не сомневаюсь, он будет по обыкновению детальным. – Парек повернулась к Мирзу, который покраснел еще сильнее. – Если вы готовы, доктор Мирз, я бы начала первое вскрытие. Постараюсь не упустить ничего, но не стесняйтесь указывать мне, если такое случится. – И, не дожидаясь ответа, она устремилась дальше по коридору. Для своего маленького роста шагала Парек неожиданно быстро, и Мирзу ничего не оставалось, как поспешить за ней.

Возвращаясь к себе в смотровую, я улыбался. Правда, улыбка исчезла, стоило мне вспомнить о том, что сказал тафономист. Две замурованные жертвы и так приняли жуткую смерть. Если их при этом еще и пытали – жгли! – это придавало их гибели еще более жестокий характер.

Страшненькая мысль, ничего не скажешь. Стараясь не жалеть о том, что не могу еще раз осмотреть их останки, я вернулся в смотровую, где меня ждали кости молодой женщины.

Глава 13

На анонсированное заявление Уорд я едва не опоздал. Очищенные кости молодой женщины, выложенные мной на просушку после промывания, не подкинули никаких новых сюрпризов, но у меня из головы не шло то, о чем говорил Мирз. Уложив последнюю кость в вытяжной шкаф, я достал фотографии, сделанные на месте преступления и во время вскрытия. Понимая, что никак не мог проглядеть ожоги, я снова внимательно просмотрел фотографии в поисках малейших следов обожженных тканей. Светлая кожа в процессе разложения темнеет, темная – светлеет, что делает невозможным определение расы покойника по ее цвету. Но даже с учетом этого ожоги вроде тех, о которых упоминал Мирз, наверняка остались бы заметны. Я не исключал того, что ожоги у нее пришлись на части тела, уничтоженные личинками мух – гноящийся ожог на животе не мог бы не привлечь к себе внимание насекомых, не оставляя при этом кровоподтеков на одежде, и это объяснило бы зияющее отверстие брюшной полости. Однако никаких физических следов, способных подтвердить это, я не нашел. За исключением соседства мест, в которых обнаружили тела, ничто не позволяло предположить, что смерти замурованных жертв и беременной женщины на чердаке были как-то связаны между собой. Терпеть не могу совпадений, но все шло к тому, что на сей раз мы имеем дело с таким случаем. Я нехотя признал, что коммандер Эйнсли не зря требовал от Уорд, чтобы она рассматривала эти два преступления по отдельности. Почти забытая, расположенная в стороне от любопытных взглядов больница могла таить самые невероятные секреты.

Поработав над фотографиями, я убедился, что не упустил ни одной детали. На останках женщины не было видимых ожогов. Оставив ее кости сохнуть в вытяжном шкафу, я посмотрел на часы и сообразил, что до времени, когда Уорд собиралась делать заявление, осталось всего ничего.

Поспешно скинув халат и прочую амуницию, я покинул морг и погнал машину к Сент-Джуд. Лето, казалось, прошло давным-давно; в свои права окончательно вступила осень. Даже свет был другим: тени стали длиннее и четче, а в холодном воздухе ощущалось приближение зимы.

Когда я подъехал к больнице, у ворот уже собралась толпа. Телекамеры, фургоны с тарелками антенн и дальнобойные микрофоны заняли часть улицы, и полиции пришлось даже перегородить одну полосу металлическими барьерами. Я оставил автомобиль в паре кварталов от больницы, поспешил обратно ко входу и нашел себе место у барьера на краю толпы, откуда открывался неплохой вид на свободную площадку у ворот. На ней торчал одинокий микрофон. Оглядевшись по сторонам, я увидел Эйнсли, стоявшего рядом с журналистами. На коммандера никто не обращал внимания, но в штатском он и не был похож на полицейского.

Интересно, подумал я, случайно ли он находится с этой стороны, а не у микрофона вместе с Уорд?

Ни одного другого знакомого лица я не обнаружил. Не исключая Одуйю. Активиста не было в толпе, что само по себе показалось мне удивительным. Он ведь не должен был упустить шанс еще раз изложить свою точку зрения перед телекамерами. Пока я размышлял над этим, со стороны больницы к воротам приблизилась темная машина. Из нее выбрались Уорд с Уэланом и симпатичной молодой женщиной – как я предположил, пресс-секретарем столичной полиции.

Уорд подошла к микрофону, и разговоры в толпе стихли. Лицо ее оставалось бесстрастным, но то, как она прокашлялась перед тем, как заговорить, выдавало волнение. Уорд предприняла усилия к тому, чтобы выглядеть сообразно мероприятию: уложила свои обычно жесткие волосы в подобие прически и надела плащ с поясом, скрывавший ее беременность.

Полагаю, она сделала это осознанно. В случае, если бы пресса обнаружила, что старший инспектор беременна – как одна из жертв, – это стало бы еще одной нежелательной помехой.

Я ощутил на себе чей-то взгляд, повернулся и увидел, что Эйнсли смотрит в мою сторону. Сначала он не узнал меня, и я даже подумал, не забыл ли он, кто я. Мгновение его ярко-голубые глаза смотрели словно сквозь меня, потом он кивнул и отвернулся. Уорд начала говорить.

– Вечером в прошлое воскресенье… – Она поморщилась, когда динамики взвыли дурным голосом, заглушив ее слова. Пресс-секретарь прошептала ей что-то на ухо, и Уорд немного отодвинулась от микрофона. – Вечером в прошлое воскресенье, проверяя полученную информацию, полиция обнаружила в заброшенном главном здании больницы Сент-Джуд тело молодой женщины. В результате последовавших поисков были найдены еще два трупа. В ожидании результатов экспертизы я не имею возможности огласить подробности ни по одному из погибших. В то же время могу подтвердить, что все три смерти расцениваются полицией как подозрительные.

Это было типично безликое заявление, избегавшее конкретики и старательно затушевывающее факт, что нам пока почти ничего не известно. Я обратил внимание на то, что Уорд не упомянула о половой принадлежности двух других жертв; это предстояло определить позднее.

Она помолчала и посмотрела на журналистов. Держалась Уорд уже увереннее.

– Нам известно о заявлениях касательно состояния одной из жертв на момент ее смерти. В настоящий момент я не могу ни подтвердить, ни опровергнуть эти слухи без риска поставить под угрозу следственные действия. Это весьма сложное дело с далекоидущими последствиями, и я попросила бы… – Она осеклась, поскольку в толпе собравшихся возникло движение.

Головы поворачивались в сторону группы людей, пробиравшихся к микрофону. Журналисты расступались, давая им пройти. Вытянув шею, я увидел мужчину и женщину средних лет – напряженных и взволнованных. За ними шел мужчина моложе, лет двадцати.

Возглавлял процессию Адам Одуйя.

Активист со строгим, почти торжественным выражением лица прокладывал дорогу сквозь толпу. Окружавшая его аура уверенности подчеркнуто контрастировала с подавленностью сопровождавших его людей. Они следовали за ним, стараясь держаться ближе друг к другу и бросая беспокойные взгляды по сторонам.

Уорд сделала еще одну попытку:

– Я прошу вас сохранять терпение, пока мы расследуем это дело…

Но ее никто не слушал. Все смотрели на Одуйю и людей с ним. Он остановился перед Уорд, не обращая внимания на микрофоны и объективы, повернувшиеся теперь в его сторону.

– Это Сандра и Томас Горски, – громко объявил он, чтобы все его слышали. Одуйя махнул рукой в сторону юноши, который опустил голову еще ниже. – Это их сын, Люк. А это их двадцатиоднолетняя дочь, Кристина.

В руках он держал большую глянцевую фотографию и теперь повернул ее так, чтобы все могли увидеть лицо девушки. Стоявшая рядом с Уорд пресс-секретарь поспешно шагнула к микрофону:

– Прошу прощения, но это общественное собрание. Если вы обладаете информацией…

– Семья имеет право на то, чтобы ее выслушали! – Одуйя не кричал, но голос его заглушал остальных. Я смотрел, как сквозь толпу к нему проталкиваются полицейские. – Кристина пропала из Блейкенхита пятнадцать месяцев назад. Все это время никто не видел и не слышал о ней. И тем не менее, несмотря на неоднократные обращения в полицию, для ее поисков не было предпринято ничего!

– Если вы обладаете какой-либо информацией, будьте добры, поговорите с одним из наших офицеров…

– Отчаявшись, сегодня утром Сандра и Томас связались со мной, – продолжил он. – Им больше некуда было обращаться, потому что их дочь…

Произошла заминка, потому что первый из констеблей почти пробился к нему. Одуйя выставил перед собой фотографию, как меч.

– Потому что их дочь, Кристина Горски, была на шестом месяце беременности!

Констебль сделал попытку взять его за руку, что привело к столпотворению. Журналисты выкрикивали вопросы, но Уорд положила руку на плечо пресс-секретарю, прежде чем та успела что-либо сказать. Она шепнула что-то Уэлану, тот кивнул и произнес пару фраз в свой мобильник. Констебль, пытавшийся помешать Одуйе, остановился, отступив на полшага, и продолжал настороженно наблюдать за ним.

– Прошу вас, успокойтесь! – проговорила Уорд в микрофон. – Потише, пожалуйста!

Последние слова микрофон сопроводил фоновым свистом, который прокатился над толпой репортеров. Воцарилась тишина, нарушаемая лишь щелканьем затворов.

– Старший инспектор Уорд, из уважения к семье Горски готовы ли вы подтвердить, что одна из жертв, обнаруженных в Сент-Джуд, была беременна? – крикнул Одуйя.

– Из уважения ко всем жертвам и их семьям я не собираюсь оглашать никакой информации, способной помешать полицейскому расследованию. Они заслуживают лучшего к себе отношения, – парировала Уорд. Розовые пятна на щеках выдавали душивший ее гнев. – В то же время я сочувствую мистеру и миссис Горски и их семье. Понимаю, насколько огорчительно…

– Наша дочь пропала более года назад! – перебила ее Сандра Горски. Муж стоял рядом с ней, стиснув зубы и глядя прямо перед собой. – Нам не надо вашего сочувствия, нам нужно, чтобы вы сделали хотя бы что-нибудь!

Уорд вздрогнула, как от пощечины.

– Обязательно, обещаю вам. Однако обсуждать это лучше не на общественном собрании. Пройдите с одним из наших сотрудников, и, даю вам слово, я выслушаю то, что вы сообщите. Спасибо, у меня все.

Она повернулась и отошла от микрофона, прежде чем кто-либо успел сообразить, что выступление закончилось. Журналисты выкрикивали вопросы. Я увидел, как Уэлан, пробравшись к Одуйе и семейству Горски, коротко переговорил с ними, а затем повел их сквозь полицейское оцепление к машине, на которой приехала Уорд.

Вопросы продолжали сыпаться, но толпа журналистов начала редеть. Они явились сюда в ожидании новостей. Что ж, они их получили. Повернувшись, чтобы уходить, я вдруг ощутил на себе чей-то взгляд. Я оглянулся в ту сторону, где стоял Эйнсли, полагая, что это, скорее всего, он. Однако коммандера там уже не было, хотя в толчее газетчиков, фотографов и телевизионщиков я мог его просто не заметить.

Когда я вернулся в морг, кости молодой матери уже просохли. Собрать их обратно в нужном порядке не составило особого труда, но даже более тщательный осмотр не выявил ничего нового. Никаких следов сросшихся переломов, никаких других особенностей скелета, которые помогли бы с идентификацией. Единственное, что я смог добавить к прежним выводам, – более точную оценку роста.

Измерение роста – задача не такая простая. Если у живого человека для этого достаточно замерить расстояние от ног до головы, то у скелета отсутствие мягких тканей и деформация позвоночника искажают результат и затрудняют идентификацию. Хотя приблизительно рост можно вычислить по длине костей рук или ног, при наличии полного скелета использование нескольких его фрагментов, таких как череп, позвонки и бедренные кости, позволяет получить более точный результат. С помощью кронциркуля я вычислил, что при жизни рост женщины составлял примерно сто шестьдесят три сантиметра. Ну или пять футов пять дюймов, плюс-минус полдюйма.

Работая, я старался не думать о том, что произошло около Сент-Джуд, но совсем из головы это у меня не выходило. Я сознавал, что мумифицированные останки, превратившиеся теперь в набор гладких белых костей, принадлежали раньше молодой женщине, у которой были родители, друзья. Жизнь. И пусть она завершилась на грязном чердаке, эти кости сообщали мне больше о человеке, чем об обстоятельствах его смерти. Я должен был обойтись без напоминаний о том, как важно оставаться отстраненным, поскольку знание того, кому принадлежали останки, могло хоть немного, но повлиять на мои оценки. Убеждать себя в том, что это пока не подтверждено, что у больницы сегодня могли находиться убитые горем родители совсем другой девушки. Но даже вероятность имени сокращала дистанцию между мной и жертвой.

Словно кости у меня в руках сделались тяжелее.

Я почти закончил, когда телефон во внутреннем кармане завибрировал. Я ожидал звонка, поэтому не удивился, увидев, что это опять Уорд. Она не стала терять время зря.

– Вы еще в морге?

– Да.

– Не уходите. Я пришлю стоматологическую карту. Хочу, чтобы вы сверили ее с жертвой с чердака. Как скоро вы сможете определить, совпадают ли они?

– Это зависит от того, что вам нужно: детальный анализ или общее сравнение.

Затруднений с последним я не ожидал. Любой судебный антрополог обладает достаточными навыками для того, чтобы сравнить прижизненные данные о зубах с зубами умершего. Однако что-либо более сложное лучше доверить специалисту.

– Хватит общего. У нас есть эксперт-дантист, он проведет формальную идентификацию, но позднее, и мы запустили тест на ДНК. То и другое требует времени, а мне для работы нужно что-то уже сейчас. Сможете это сделать?

– Это карта от дантиста Кристины Горски?

– Вы уже слышали? – Судя по голосу, Уорд не удивилась. Впрочем, об этом наверняка уже сообщили по радио и социальным сетям.

– Я был у Сент-Джуд, когда там объявились Одуйя с ее семьей.

– Тогда вы поймете, почему я не могу ждать несколько дней, чтобы узнать, ее это тело или нет. Плохо, что имя Кристины Горски засветилось в наших поисках еще до того, как Адам Одуйя устроил этот спектакль с родителями. Она не единственная беременная, числящаяся в розыске, но ее описание совпадает с тем, что нам известно о трупе с чердака. Похожий возраст, шестой месяц беременности, пропала пятнадцать месяцев назад… Нам неизвестно, во что она была одета в день, когда исчезла, но дело происходило летом, так что футболка и короткая юбка тоже подходят. Семья у нее приличная. Отец поляк, как вы уже догадались. Работает в торговой сети спортивных товаров. Мать секретарша, брат учится на последнем курсе художественного колледжа. Они не зажиточные, но композитные пломбы Кристине могли себе позволить.

– Она употребляла наркотики?

– С семнадцати лет неоднократно лечилась от героиновой зависимости. Семья почти два года не общалась с ней, когда она вдруг вынырнула из ниоткуда и объявила, что беременна. Без пенса в кармане, поэтому она сказала, что ей нужна их помощь, чтобы завязать ради здоровья ребенка.

– А отец ребенка?

– Родители не знают, и не похоже, чтобы Кристина знала это сама. Я бы предположила, что она периодически торговала собой, потому что ни на одной работе долго не задерживалась. Родители не донимали ее расспросами, они были рады уже тому, что дочь дома. Они настаивают на том, что она искренне хотела завязать с наркотой, хотя давать ей деньги все равно опасались. Договорились о курсе лечения, но Кристина исчезла за день до его начала. Вот тогда родители обратились с заявлением о ее исчезновении, но с тех пор не видели дочь.

Как это ни печально, я мог понять, почему делом Кристины Горски полиция занималась спустя рукава. Они рассматривали ее исчезновение в контексте наркотической зависимости – еще одна наркоманка, пытающаяся избежать лечения, только и всего. Вероятно, это доставляло семье еще больше страданий. Месяцы неопределенности, полной неизвестности того, что произошло с их дочерью, наверняка превратились для родителей в настоящую пытку.

Будь я на их месте, я бы тоже обратился к Одуйе.

Я пообещал Уорд оставаться на связи и вернулся в смотровую. Свидетельств того, что скелет на столе принадлежал Кристине Горски, становилось все больше, но я не мог позволить себе отвлекаться на это. Да и стоматологическую карту, которую посылала мне Уорд, пока тоже не хотел изучать.

До поры до времени.

Для полноценной идентификации по зубам требуется несколько подготовительных этапов. Для начала я удостоверился, что все зубы на месте. Где они и находились – за исключением отсутствующего коренного. Потом записал местоположение и характер коронок и пломб. Покончив с этим, я проверил зубы на наличие незалеченных повреждений, отметив трещину в эмали соседнего зуба и несколько маленьких пятен кариеса.

Все это я занес в собственную карту. Возможно, точностью она и уступала карте, заполненной профессиональным дантистом, – опыта у меня по этой части меньше. Но для целей Уорд этого должно было хватить, в этом я не сомневался.

Затем я сравнил свою карту с той, что прислала мне по электронной почте Уорд, защитив файл специальным паролем. Она добавила к карте фотографию Кристины Горски. Вероятно, ее вырезали с группового фото и увеличили. На снимке Кристине было лет шестнадцать или семнадцать. Каштановые волосы, собранные в хвостик, округлое личико – симпатичное, но достаточно заурядное. Смотрела она куда-то в сторону, словно процесс фотографирования ее не интересовал. Кристина улыбалась, но как-то неискренне, на камеру.

Я поискал на снимке следы неправильного прикуса. Случается так, что одной-единственной характерной черты достаточно для позитивной идентификации. Мне самому однажды довелось идентифицировать человека по характерному искривленному переднему зубу. Однако сейчас ситуация была не совсем обычная. В принципе, стоматологическая карта, заполненная при жизни человека, должна полностью совпадать с посмертным осмотром зубов. Только не в данном случае. Ни кариес, ни отсутствующий коренной зуб, ни трещины в карте Кристины Горски не значились.

Однако она не посещала зубного врача последние пять лет перед своим исчезновением, и этого времени с избытком хватало на все эти изменения. И треснувший коренной зуб рядом с отсутствующим позволял предположить, что последний был не вырван, а выбит.

Гораздо более важными мне представлялись совпадения двух карт. В той, профессиональной, отмечалось, что у Кристины Горски имелся неправильный прикус, в точности такой, как описал я по ее останкам. Анализ пломб тоже совпадал полностью – вплоть до композитных пломб на коренных зубах.

На всякий случай я проверил все еще раз – с тем же результатом.

Сомнений не осталось: мы нашли Кристину Горски.

Глава 14

Заветная мечта судебной медицины – изобрести искусственный способ детекции газов, образующихся в процессе разложения. Это помогло бы не только находить погребенные или спрятанные человеческие останки, но и определять, сколько времени прошло с момента смерти. Увы, наука пока не создала ничего, способного соперничать с природой.

Лабрадор с трудом сдерживал возбуждение. Пес был совсем молодой, абсолютно черный, если не считать белого пятна на голове. Поскуливая, он переступал с лапы на лапу и с надеждой косился на хозяйку.

– Шшш, – говорила она ему, почесывая за ухом. – Сиди тихо, Стар.

– Хорошо, что хоть кому-то не терпится начать, – буркнул Уэлан, поглядывая на часы.

Мы вшестером стояли на ступенях у входа в Сент-Джуд. Точнее, всемером – считая собаку-ищейку. Уорд сказала, что может подъехать позднее, но пока ей хватало хлопот с последствиями моей идентификации Кристины Горски. Впрочем, особой нужды в присутствии старшего инспектора не было. Зато в дополнение к инструктору-кинологу, Уэлану и мне тут присутствовали также начальник поискового отдела, полный мужчина лет пятидесяти по фамилии Джексон, и двое детективов, уже знакомых мне по чердаку. У одного на шее висела видеокамера, второй тащил кейс с инструментами. Все шестеро были в белых комбинезонах и прочей защитной амуниции, хотя марлевых масок не надевали и капюшонов не поднимали. Этого и не требовалось до тех пор, пока мы не вошли в здание, поэтому мы наслаждались напоследок свежим воздухом. Признаки нетерпения из всех нас проявлял только лабрадор. На ступенях под мелким дождичком мы стояли уже десять минут.

Стояли и ждали.

У Уэлана в руках ожила рация.

– Пропустите его, – сердито буркнул он. Ответа я не слышал, но детектив раздраженно усмехнулся: – Не прошло и года! – бросил он и нажал на кнопку отбоя.

Мы постояли молча еще несколько минут, пока со стороны полицейских фургонов не появилась еще одна фигура в белом. Вновь прибывший медленно тащился за молодым констеблем; комбинезон туго обтягивал его монументальный живот. На плече у него висела старая спортивная сумка, в руке он нес кейс с мощным перфоратором.

– Рад, что вы смогли составить нам компанию, мистер Джессоп, – произнес Уэлан. Не саркастическим тоном, но и не приветливо. Подрядчик поднял на него взгляд налитых кровью глаз.

– Я же приехал, чего еще?

Комбинезон казался в его внешности самым аккуратным. Редеющие волосы сбились неаккуратными прядями, на подбородке серебрилась трехдневная щетина. Когда накануне вечером я позвонил Уорд с вестью о том, что идентифицировал Кристину Горски, она подтвердила, что Джессоп поможет нам с поисками.

– Он знает это здание как никто другой, – сообщила она. – У него есть копии строительных чертежей, а еще оборудование для обследования замурованных помещений.

Я промолчал. При нашей первой встрече, когда Джессоп разговаривал с Уэланом, он не выражал энтузиазма по поводу расследования, да и на совещание тогда не явился. Все это не вызывало доверия, но Уорд было виднее, кого привлекать в качестве консультанта. И определенная логика в этом была. Джессопа наняли для сноса старой больницы, и он действительно мог бы оказать реальную помощь при поисках.

За несколько дней, что я не заходил сюда, я уже начал забывать, насколько здесь мрачно. В интерьерах обширного здания царила вечная ночь. Даже переносные полицейские прожекторы лишь сгущали тени по углам гулких больничных коридоров, и никакой свет не мог ослабить запах плесени и мочи.

Когда Уорд попросила меня вернуться сюда, я даже обрадовался; теперь, шагнув из дня в эту ночь и воочию увидев масштабы стоявшей перед нами задачи, я почувствовал, как мой энтузиазм стремительно тает. Это сколько же дней уйдет на то, чтобы обойти все палаты, кабинеты и коридоры?

В клаустрофическом мраке Сент-Джуд мы будем находиться вечно.

Больницу поделили на зоны, их предстояло методично обследовать, начиная с верхнего этажа, на котором нашли два замурованных тела, и до подвала. Полиция намеревалась обыскать все здание, а ищейка должна была следовать за ними, чтобы не пропустить никаких новых останков – за вновь возведенными перегородками или где-либо еще.

Обычно в состав таких групп включают патологоанатома, чтобы тот при обнаружении тела зафиксировал смерть и проконтролировал его эвакуацию. Но в данной ситуации мы даже не знали, найдем ли вообще что-нибудь. Определить, являются ли найденные останки человеческими, мог бы и я, да и любом случае останки, обнаруженные лабрадором, скорее всего, лежали бы в каком-нибудь труднодоступном месте. А уже потом – при необходимости, конечно, – можно было вызвать и Парек.

Собачьи когти клацали по лестнице, как вязальные спицы. Эхо наших шагов отдавалось от стен. Я шел за Джессопом и видел, что подрядчику тяжело подниматься по лестнице со своими сумкой и перфоратором. Он перехватывал рукой перила и, когда мы наконец поднялись на верхнюю площадку, почти задыхался под маской.

– Вы в порядке? – спросил я, когда мы остановились.

Джессоп уставился на меня. Грудь его тяжело вздымалась и опускалась. Даже сквозь марлевую маску я ощущал исходивший от него запах перегара.

– Был бы в порядке, когда б на меня не натянули все это барахло.

– Помочь вам с сумкой или кейсом?

Он оскорбленно посмотрел на меня поверх маски:

– Нет.

Поправив на плече ремень от сумки, Джессоп двинулся дальше по коридору. Освещенный цепочкой прожекторов, тот казался бесконечным туннелем. Поиски начинались с дальнего конца. На полпути Джессоп снова остановился. Я решил, что он опять задыхается, но потом увидел, куда он смотрит. Полосатая полицейская лента перегораживала доступ на чердак, где нашли труп Кристины Горски.

Заметив, что я наблюдаю за ним, Джессоп покосился на меня и отвернулся.

– Это здесь ее нашли?

– Да.

Тяжело дыша под маской, он вгляделся в темноту за лентой.

– По телику говорили, ей был двадцать один год. Ровесница моей дочери.

И, не дожидаясь моей реакции, повернулся и тяжело зашагал дальше по коридору.

Я знал, что в здании работают другие группы полицейских, но даже так казалось, что наш маленький отряд тут совершенно один, отрезанный от любой другой жизни.

Вообще-то я привык к больницам. Знаю, какими лабиринтами оборачиваются их интерьеры. Но те, в каких мне доводилось работать прежде, были полны жизни и шума – в отличие от здешней пустоты и тишины. Я запросто мог бы тут заблудиться.

Кто был счастливым – так это пес. За исключением его хозяйки, все мы старались держаться позади, чтобы не мешать ему работать. Правда, сделать это было бы непросто: Стар окунулся в восхитительный мир запахов старой больницы. Приемные кабинеты, палаты, изоляторы, даже кладовки – все это ему предстояло обследовать.

Раньше я не задумывался о сложности наших поисков. Подобно большинству старых больниц, Сент-Джуд на протяжении десятилетий неоднократно совершенствовалась. Снаружи она, возможно, и была прежней, но в интерьере от изначального здания осталось мало. Менялась планировка помещений и коридоров. Одни перегородки сносились, и возводились новые. Некоторые производили впечатление старых, столетней давности. Другие казались совсем свежими.

Первую находку лабрадор сделал примерно через час, обнюхивая заднюю стенку старого стенного шкафа. Он навострил уши и замер. Полицейский с фонарем быстро нашел причину: кожистое тельце летучей мыши. Раздавленный упавшими полками трупик напоминал забытую перчатку. Инструктор-кинолог похвалила питомца и наградила его хорошо пожеванным теннисным мячиком.

– Здорово, когда для счастья нужно так немного, – заметил Уэлан, глядя на то, как радостно виляет хвостом Стар.

Вскоре после этого я увидел, зачем Уорд хотела, чтобы с нами шел Джессоп. Мы находились в бывшей приемной. У стены под табличкой с надписью «Без вызова не входить» до сих пор стоял ряд сломанных пластмассовых стульев. Над пустым контейнером для жидкого мыла висел рваный плакат с изображением вируса гриппа.

Лабрадор, обнюхивая пыльный плинтус, опять навострил уши, оглянулся на хозяйку и залаял. Женщина повернулась к Уэлану:

– Похоже, он что-то нашел.

До этого момента Джессоп не произнес практически ни одного слова, и его угрюмый вид идеально гармонировал с гнетущей атмосферой здания. Теперь же он приблизился к стене, у которой обнаружила что-то ищейка, и постучал по ней кулаком. Звук получился гулким.

– Гипсокартон, – буркнул он.

Открыв пластиковый футляр, Джессоп взял работающую от аккумулятора дрель и просверлил в нижней части стены небольшое отверстие. Затем достал из сумки эндоскоп – оптоволоконный шнур, подсоединенный к маленькому, с ладонь размером, экранчику. Вставив шнур в отверстие, повертел им из стороны в сторону. Свет от экрана падал на его лицо. Джессоп подкрутил ручки, регулируя изображение.

– Что там? – спросил Уэлан.

Вместо ответа Джессоп вытащил эндоскоп, убрал его обратно в сумку и достал из нее маленький ломик. Прежде чем кто-либо успел остановить его, он с размаху врезал им по перегородке, проделав в ней большую дырку. Уэлан рванулся вперед, но Джессоп уже просунул в нее руку.

– Какого черта!

Но Джессоп уже вытаскивал руку обратно, держа в кулаке что-то темное, пушистое. Потом поднял это за хвост.

– Всего лишь крыса. Наверное, забралась через плинтус.

Уэлан молча нагнулся к отверстию и посветил в него фонариком. По-моему, он делал это не для того, чтобы проверить, не осталось ли там чего-нибудь еще, а чтобы успокоиться. Когда он повернулся к Джессопу, взгляд его был холоден как сталь.

– Проделаете такой фокус еще раз – и я выдвину против вас обвинение в порче улик. Впредь позвольте мне решать, как поступать, если что-нибудь обнаружится. Ясно?

– Господи, да это лишь чертова крыса…

– Ясно?

– Ладно, успокойтесь, – буркнул Джессоп.

Он отшвырнул дохлую крысу в угол. Пес радостно бросился за ней, но, повинуясь строгому окрику хозяйки, с обиженным видом вернулся.

Уэлан глубоко вздохнул:

– Ладно, будем считать, у нас перерыв на обед.

На улице моросил дождь, и эта мелкая водяная пыль висела в воздухе и липла к волосам и одежде. Я подумал, не сходить ли к развалинам церкви в роще за больницей, но, представив раскисшую тропинку, предпочел сандвич и кружку чая у себя в салоне машины.

Я смотрел в покрытое каплями ветровое стекло, механически жевал и пытался вообразить, чем сейчас занята Рэйчел, когда в боковое стекло постучали. Это была Уорд.

– Не заняты? – спросила она.

Я перегнулся через пассажирское сиденье и открыл ей дверь. Я не видел Уорд с момента вчерашнего выступления перед прессой, сорванного Одуйей, и ее усталый вид поразил меня. Под глазами легли тени, и на лице появились морщины. Она со вздохом опустилась на пассажирское сиденье – живот мешал ей двигаться.

– Приятно разгрузить ноги. Я ненадолго, только хотела узнать, как у вас продвигаются дела.

Я пожал плечами:

– Все своим чередом. Ничего пока не нашли.

– Слава богу. Хоть один день не попадем в заголовки газет. Как вы ладите с нашим специалистом по сносу?

– С Джессопом? Мы мало общались.

– Весьма дипломатичное замечание. Я слышала, он у вас в группе не самый большой энтузиаст.

– Джессоп предпочел бы снести это здание, а не работать в нем.

– И я не могу ставить это ему в укор. Отсрочки обходятся ему в целое состояние. Если бы он не был таким неотесанным чурбаном, я бы его даже пожалела.

Уорд поерзала в кресле в поисках более удобного положения.

– Как там ваш приятель Мирз? Говорили с ним вчера или сегодня? – Слово «приятель» она произнесла с иронией.

– Видел его в морге вчера. Он сказал, что обнаружил у обеих жертв ожоги.

– Даже не просто ожоги. Мирз считает, что это могут быть клейма.

– Клейма? Как на скоте?

– Или нечто подобное. Только очень маленькие, и их трудно заметить – с учетом того состояния, в котором находились тела. Но он говорит, открытый огонь оставил бы на коже более четкие следы. Мирз полагает, кто-то использовал для этого что-то вроде паяльника. Достаточно горячее, чтобы обжечь кость, но причинить только локальные ожоги.

– Ожоги, проникшие до кости?

Уорд кивнула:

– Даже думать об этом жутко, да? Он еще не обследовал бо́льшую из жертв, так что на текущий момент мы исходим из того, что это мужчина. Однако Мирз подтвердил, что вторая жертва – женщина примерно сорока лет. И он обнаружил на костях отметины, совпадающие по расположению с ожогами на коже.

Господи! Я пытался представить, что способно прожигать на такую глубину, не причиняя более глубокого повреждения эпидермиса. Осматривая тела в замурованной камере, я не заметил вообще никаких ожогов. Мог утешать себя тем, что там было темно, что у меня вообще не было возможности осмотреть их подробно…

– Все еще круче, – хмуро продолжила Уорд. – Посмертное рентгеновское обследование выявило на костях рук и ног трещины. Тончайшие. Похоже, кто-то над ними серьезно потрудился. Мирз предполагает, это какие-то разборки, связанные с наркотиками.

– Он и по этой части эксперт?

Она улыбнулась:

– Нет, но версия вполне убедительная. Мы знаем, что в Сент-Джуд приторговывали наркотиками, и вся эта история сильно смахивает либо на наказание, либо на убийство из мести. Обеих жертв связали, пытали, а потом замуровали заживо. Только не говорите мне, что это не похоже на то, что кто-то имел на них зуб.

– Стали бы обычные бандиты так поступать? – В пытки я мог поверить, однако сомневался, чтобы они тратили силы и время на возведение стены, даже если обладали бы для этого необходимыми навыками.

Уорд устало потерла глаза.

– Это лишь версия. Я не утверждаю, что она идеальна. Впрочем, мне это тоже кажется лишенным смысла. Если кто-то хотел покарать их в назидание другим, то оставил бы трупы на видном месте. А если нет, зачем рисковать тем, что тела могут обнаружить, когда здание будут сносить?

У меня уже был похожий разговор с Парек. Тогда я тоже не нашел ответа на данный вопрос.

– Получилось что-нибудь с отпечатками пальцев на банках с краской?

– Их сейчас пробивают по базе. Вместе с тем, что оставлен на цементной стяжке. Они принадлежат одному человеку, судя по размеру, мужчине. Возможно, мы ищем кого-то, лишенного криминального прошлого, а это никак не облегчает задачу. – Уорд нахмурилась, а потом добавила: – Единственная хорошая новость – Мирзу удалось-таки снять отпечатки пальцев у жертв из камеры.

– Вы их идентифицировали?

– Нет пока, но с таким состоянием тел я боялась, что это нам вообще не удастся. У Мирза вид как у старшеклассника, однако дело свое он знает. Представляете, размочил кожу с рук в воде, а потом использовал ее как перчатки! Никогда не слышала о подобном методе.

А я слышал. Это получается только при определенных условиях, но я сам несколько раз пользовался данным методом. Однако я не мог не признать, что при таком состоянии тел, на такой стадии разложения это требовало большого мастерства.

– Жаль, что вы не могли проделать этого с Кристиной Горски, – продолжила Уорд, подавив зевок. – Идентифицируй мы ее скорее, это избавило бы нас от многих неприятностей.

– Ей крысы все пальцы обглодали. У нее подушечек вообще не осталось.

– Знаю. Я ведь не критикую. – Она помолчала. – А на ней точно нет ожогов? Ничего такого, что позволило бы предположить, что ее тоже пытали?

– Нет.

– Уверены?

Я удержался от едкой отповеди и лишь молча посмотрел на Уорд. Она знала меня достаточно хорошо, чтобы не уточнять. Уорд кивнула:

– Ладно, я только хотела удостовериться. Мне пора идти, но я заглянула, чтобы предупредить. К нам собираются посетители. Семья Кристины Горски желает видеть место, где обнаружили их дочь.

– А это удачная идея?

– Удачная или нет, они придут, – вздохнула она. – Их появление вчера застало нас врасплох. Мы и так выставлены не в самом выгодном свете, так что теперь, когда тело идентифицировано, нам не нужно дополнительных конфликтов с ними. Вряд ли мы пустим их в само здание, так что вы с ними, скорее всего, вообще не пересечетесь.

Уорд старалась убедить саму себя, и я понимал почему. Позволить семье Кристины Горски посетить больницу было на редкость неудачной идеей. Вероятно, они не испытывали особых иллюзий насчет обстоятельств смерти своей дочери, но вряд ли созерцание разрухи, в окружении которой это произошло, утешило бы их.

Все это смахивало на работу полицейских пиарщиков. Я знал Уорд достаточно хорошо, чтобы сознавать: ей это тоже не нравится. Предполагал, что за всем этим стоит Эйнсли. После скандала во время ее выступления коммандеру наверняка хотелось чего-то такого, что выгодно смотрелось бы на телеэкране.

Только когда Уорд вышла из машины, я вспомнил, что не рассказал ей про Лолу.

Глава 15

После перерыва поиски возобновились.

Перекусив, группа снова собралась на ступенях у входа в больницу. Снова начался дождь, хотя и не сильный; впрочем, набухшие облака обещали, что скоро это может измениться. Мы укрылись под классическим портиком, колонны которого покрывали граффити и птичий помет. Мне уже не в первый раз пришла в голову мысль: главный вход в Сент-Джуд напоминал вход в мавзолей. Нет, правда, и массивный портик, и тяжелые двери, открывающиеся в темный интерьер, – все это подобало скорее усыпальнице.

Как и в прошлый раз, мы ждали Джессопа. Подрядчик ушел на ленч и не вернулся. Уэлан постоянно косился на часы с плохо скрываемым возражением.

– К черту! – наконец заявил он. – Начнем без него.

Неожиданно появился и сам подрядчик. Он неспешно шел со стороны туалетных кабинок, на ходу застегивая комбинезон, который не сходился у него на животе.

– Ждем только вас, – холодно промолвил Уэлан.

Джессоп сунул лапищу в резиновую перчатку.

– Отлить надо было.

– Мы должны были начать десять минут назад!

– Угу, но я же здесь или где?

Уэлан смерил его презрительным взглядом и повернулся к нам:

– Идите наверх. Мы с мистером Джессопом догоним вас через минуту.

В минуту они не уложились. Мы поднялись на верхний этаж и остановились, ожидая их на лестничной площадке. Никто не проронил ни слова, и только лабрадор не обращал внимания на гнетущую атмосферу.

Гулкое эхо шагов по ступеням возвестило о приближении Уэлана и Джессопа. Здоровяк-подрядчик тащился за инспектором, как наказанный школьник.

– Ладно, пошли! – бросил Уэлан и первый зашагал в глубь коридора.

Задержавшись, чтобы перевести дух, Джессоп двинулся за ним. Вид он имел по обыкновению мрачный, но ни слова при этом не произнес.

Мне хватило бы пальцев на одной руке, чтобы сосчитать, сколько раз в моей практике поиски тянулись так мучительно долго. Гораздо чаще все обстоит наоборот: я отрываюсь от очередной проблемы и вдруг осознаю, что день пролетел и наступил вечер. В Сент-Джуд время, похоже, замедляло свой бег. От меня ничего не требовалось, лишь медленно следовать за собакой из одной пустой палаты в другую, из одного бесконечного коридора в другой… Я смотрел на часы в полной уверенности, что прошел как минимум час, но обнаруживал, что стрелки едва тронулись с места.

Хорошо, что Джессоп держал себя в руках. Не знаю, что такое сказал ему Уэлан, но, похоже, это действовало. Однако вскоре характер Джессопа снова начал проявляться. Несколько ложных тревог сопровождались его недовольным ворчанием. Когда очередная закончилась обнаружением еще одной дохлой крысы, терпение подрядчика лопнуло.

– Я думал, эта скотина немного выучена! – возмутился он, когда инструктор наградила лабрадора теннисным мячиком. – Моя дворняга и то справилась бы лучше! Он что, не может отличить труп от чертовой дохлой крысы?

– Нет. А вы? – обиделась инструктор, выпрямившись и глядя на Джессопа в упор, словно провоцируя его высказать все, что он думает о ее питомце. Однако тот вместо этого воззвал к Уэлану:

– Что за ерунда? Долго нам еще здесь дурака валять?

– Столько, сколько потребуется, – ответил тот, не оборачиваясь.

– Да ну, это же пустая трата времени. Нет тут ничего!

– Чем скорее мы в этом убедимся, тем быстрее вы сможете пригнать сюда свои бульдозеры и сровнять это место с землей.

– Думаете, это смешно? – Налитые кровью глаза Джессопа, казалось, выпрыгнут из-под капюшона. – Вам хорошо тут стоять, в грязи ковыряться, а мне это влетает в приличную сумму!

Уэлан повернул к нему голову.

– Нет, мистер Джессоп, смешным мне это не кажется. Жаль, если это причиняет вам неудобства, но ведется расследование убийства. Это важнее вашей прибыли.

– Прибыли? – горько усмехнулся Джессоп и вздохнул. – Господи, знали бы вы…

От необходимости отвечать Уэлана спасла захрипевшая рация. Бросив на Джессопа испепеляющий взгляд, он отошел в сторону. Воцарилась тишина. Два детектива переглянулись, и один из них выразительно закатил глаза. Подрядчик, впрочем, не обращал на это внимания – стоял, низко опустив голову и ссутулившись. Он что-то бурчал себе под нос, а затем крикнул:

– А знаете, пошло оно все к черту!

Резким движением Джессоп откинул капюшон и сорвал с лица маску. Лицо его раскраснелось, редеющие волосы прилипли к потному лбу. На щеках были багровые полосы от завязок маски.

– Эй, вам не следует этого делать! – воскликнул один из детективов.

– Нельзя? А вы попробуйте остановите. Я и так сколько времени потерял в этой грязной дыре.

Он двинулся по коридору в направлении главной лестницы, но его остановил Уэлан:

– Мистер Джессоп!

Подрядчик замедлил шаг и оглянулся. Угрюмое лицо его раскраснелось еще сильнее.

– Звонили из санитарной инспекции. Похоже, что другая наша группа обнаружила в подвале асбест. Вы ведь ничего о нем не знали, не так ли?

С лицом Джессопа произошла разительная перемена. Он заморгал, рот его открывался и закрывался, словно в поисках нужных слов.

– Чего? Нет, я не… Я не знал…

– Ладно. Давайте сделаем перерыв.

Я сидел у себя в машине, не закрывая дверцы. Пластиковая чашка горячего чая медленно остывала. С момента, когда мы вышли из здания больницы, миновал уже час, а я так и не знал, когда мы сможем туда вернуться, если вообще сможем. Ветровое стекло покрылось мелкими дождевыми каплями. Я сделал глоток чая. Спешить мне было некуда.

Интуиция подсказывала, что ждать придется долго.

Вид у Джессопа, когда мы выбрались из больницы на свет, был потерянный. Лицо из пунцового сделалось пепельно-серым, и все его бунтарство разом куда-то исчезло, что красноречивее любого признания свидетельствовало о его вине.

Его фирме полагалось провести обследование больницы до начала работ по сносу. Это не могло не включать проверку старого здания на наличие асбеста, и тот в случае обнаружения подлежал безопасному удалению. Процедура эта занимает много времени и обходится недешево, причем выполняться может только специализированными компаниями. В лучшем случае Джессоп упустил асбест по недосмотру, в худшем – знал о том, что он есть, однако сознательно умолчал об этом, что могло привести его на скамью подсудимых.

Стоило ли удивляться, что ему так не терпелось снести это здание.

Находка приостановила полицейские поиски в Сент-Джуд – по крайней мере, до оценки степени риска. На протяжении всего дня я не видел, чтобы в больницу кого-нибудь пропустили, и вообще, в жизни есть занятия поинтереснее, чем сидеть без дела на автостоянке. Я хотел пойти и поискать Уэлана, когда увидел человека, выходившего из полицейского фургона.

Это был Джессоп.

Выглядел он еще хуже, чем прежде – так, словно за час постарел на десяток лет. Я не собирался говорить с ним: Джессоп находился не в том состоянии, чтобы замечать кого-либо. Он брел, пошатываясь, будто испытывал затруднение с координацией движений, а на лице застыло отчаяние. Я даже испугался, не хватит ли его сейчас удар. Когда Джессоп проходил мимо шеренги полицейских автомобилей, ноги его вдруг подогнулись. Он сделал попытку опереться о капот ближней к нему машины, но соскользнул на мокрый асфальт и остался сидеть, привалившись к бамперу.

Я подбежал к нему.

– Вы в порядке? – спросил я. Джессоп молча смотрел на меня, моргая. Черт, возможно, это серьезнее, чем просто шок, подумал я, оглядываясь в поисках помощи. – Ладно, не двигайтесь. Я схожу за…

– Нет! – Краски возвращались на его лицо. – Ничего не хочу от этих ублюдков!

Джессоп оперся на бампер и попробовал подняться. Поколебавшись, я подхватил его под руки, чтобы помочь.

– Уберите руки, – буркнул он, однако освободиться не пытался. Он был тяжелым – в одиночку бы я его не поднял. Впрочем, Джессоп уже приходил в себя. Опершись на мое плечо, он выпрямился и, пошатнувшись, встал. Наверное, все-таки просто шок, подумал я, когда он отпустил мое плечо.

– Где вы оставили машину? – спросил я.

– Сам дойду, – ответил он. – Вон там.

Приехал Джессоп на старом «Мерседесе», который, будь он в лучшем состоянии, стал бы желанным экспонатом у коллекционера автодревностей. Как и его владелец, он выглядел так, словно вот-вот рассыплется. Джессоп уже мог идти самостоятельно, но на всякий случай я находился рядом, пока он доставал ключи и отпирал машину.

– Вам еще нельзя вести автомобиль, – сказал я, надеясь, что он сам не будет пытаться.

– Я в порядке.

Джессоп стоял, но в машину не садился. Я все не мог решить, уйти ли, оставив его одного, или подождать, и тут плечи его затряслись.

– Они от меня избавились, – произнес он, и по заросшим щетиной щекам покатились слезы. – Эти ублюдки меня просто вышвырнули. Заявили, что подадут на меня в суд.

С самого утра Джессоп угрожал, что уйдет, однако не уходил, лишь ворчал по любому поводу. И даже если он не знал про асбест, его халатность могла дорого обойтись и подчиненным, и ему самому. Но если Джессоп сам навлек на себя эти неприятности, сейчас он находился в жалком состоянии.

– Сядьте-ка лучше.

Я открыл дверцу «Мерседеса» и заглянул в салон. Первое, что я увидел, – пластиковую упаковку апельсинового сока, лежавшую на полу перед пассажирским креслом. Рядом с ней валялась полупустая бутылка водки. То, что Джессоп пьет, я понял раньше. Спиртным от него пахло еще утром, да и теперь запах не выветрился. Я решил, что Джессоп набрался накануне вечером – ну не настолько же он глуп, чтобы пить в разгар полицейской операции? Однако если я и испытывал к подрядчику хоть какую-то жалость, теперь она исчезла. Меня мало волновало, в порядке Джессоп или нет. Моих жену и дочь убил пьяный водитель. Пускать за руль еще одного такого же я не намерен.

Подрядчик тяжело опустился на водительское сиденье и бессильно опустил руки.

– Вот так. Я в полном дерьме. – По крайней мере, плакать он перестал. – Все пропало. Все. Пффф. – Джессоп вяло взмахнул руками, изображая облачко дыма. Потом повернулся лицом к больнице и нахмурился. – Чертова дыра. Глаза бы мои ее не видели. Сколько времени, сколько денег, сколько оборудования закупил, сколько людей нанял… Иисусе, будь моя воля, давно бы взорвал этот мерзкий дом.

Я оглядывался, надеясь заметить Уэлана или кого-нибудь, способного вмешаться. В дальнем конце стоянки виднелось несколько фигур в белом, но никто из них не смотрел в нашу сторону.

– Давайте я вызову вам такси? – предложил я, догадываясь, как он это воспримет.

Джессоп хмуро уставился на меня.

– Что за чушь вы тут несете? Зачем мне такси, у меня своя машина есть.

Он снова вел себя агрессивно. Я понимал, что переубедить его почти нереально, но, прежде чем успел хотя бы попытаться, дверь полицейского трейлера напротив откатилась в сторону, и из него вышли Уорд и группа старших полицейских офицеров. Увидев Уорд, я вздохнул с облегчением, но следом за ними из фургона появились несколько гражданских, и тут до меня дошло, что происходит.

О господи…

Я совершенно забыл, что в Сент-Джуд собиралась приехать семья Горски.

Мать и отец жались друг к другу в поисках поддержки. На лицах их застыло потрясенное выражение. Оделись они торжественно, словно на праздничную службу в церковь. Сын держался чуть в стороне от них. Он был в джинсах и шагал, сунув руки в карманы и низко опустив голову.

Четвертым в этой группе гражданских лиц был Адам Одуйя.

Даже в повседневной одежде активист впечатлял больше, чем окружавшие его полицейские чины в отглаженных темных мундирах.

Визит явно завершался. Я находился слишком далеко от них, чтобы слышать слова. Полицейские чины жали руки и кивали. Потом группа распалась, и некоторые вернулись в трейлер. Уорд и Эйнсли остались с Одуйей и семьей Горски – наверное, проводить их до выхода с территории.

И шли они прямо к нам с Джессопом.

Нас они пока не замечали, а подрядчик смотрел в другую сторону. Я отчаянно оглядывался по сторонам в поисках хоть какого-то способа предотвратить неизбежное. Голоса их по мере приближения становились громче, и характерный баритон Одуйи звучал отчетливее остальных. Услышав его, Джессоп вскинул голову. Он оттолкнулся от сиденья и поднялся. Брови его сошлись над переносицей.

– А этот ублюдок что здесь делает?

До этого мгновения я боялся только того, что скорбящая семья увидит подрядчика. Мне в голову не приходило, что Джессоп знал Одуйю. Однако активист возглавлял кампанию за спасение Сент-Джуд и уж наверняка приложил руку к приостановке сноса из-за летучих мышей. А после того, как он представил прессе семью Кристины Горски, его лицо засветилось во всех новостных выпусках последних двадцати четырех часов.

Джессоп явно узнал человека, ответственного за отсрочки. Я попробовал удержать его за плечо:

– Вам лучше вернуться в машину…

– Этот мерзкий тип, – выдохнул он, злобно глядя на Одуйю.

Я попытался загородить собой ему дорогу, но он меня даже не замечал. Его недавняя слабость исчезла, сменившись злобой и адреналином. Понимая, что мы сползаем именно к тому, чего я желал избежать, я предпринял еще одну, последнюю попытку остановить Джессопа.

– Не надо, это ее семья… – начал я, но он меня не слушал.

Подрядчик явно привык пользоваться своей массой тела и отпихнул меня в сторону без особого усилия.

– Ты! – Он уставил палец в Одуйю.

Группа уже смотрела в нашу сторону, привлеченная шумом. Я увидел, как расширились глаза Уорд, а на холеном лице Эйнсли обозначилось нечто вроде гнева. Остальные просто в замешательстве глядели на нас. Все, включая Одуйю. Возможно, у Джессопа и имелся хороший повод знать активиста, однако это узнавание носило односторонний характер: Одуйя, по-моему, никогда прежде не видел подрядчика.

– Это ты виноват! – рычал Джессоп, шагая в его сторону. – Что, гад, теперь доволен? А?

– Прошу прощения, мы знакомы?

– Довольно. – Эйнсли шагнул к Джессопу – атлетически сложенный и впечатляющий в полицейском мундире и фуражке.

Подрядчик не обратил на него внимания.

– Ты, мерзавец, хоть понимаешь, что наделал? – крикнул он, обращаясь к Одуйе. – Кого волнуют несколько летучих мышей и обдолбанная шлюха, что…

– Я сказал, довольно! – Эйнсли заслонил ему дорогу и схватил за руку. – Старший инспектор Уорд, я хочу, чтобы этого человека…

Не думаю, чтобы Джессоп ударил его намеренно. Он вырвался из хватки Эйнсли, и рука его, продолжая движение, угодила коммандеру точно по лицу. Голова Эйнсли дернулась, и с нее слетела фуражка. Я услышал топот: полиция с опозданием, но бежала в нашу сторону. Я бросился, чтобы схватить Джессопа, с другой стороны к нему устремилась Уорд. Семья Кристины Горски потрясенно смотрела на это.

Нас всех опередил Одуйя. Со спокойным, сосредоточенным лицом он шагнул навстречу Джессопу. Тот ринулся на активиста, но Одуйя сделал шаг вбок и, пропуская подрядчика мимо себя, перехватил его за руку, мгновенно заломив ее за спину. Джессоп охнул, пошатнулся и припал на колено.

– Вам надо успокоиться, – произнес Одуйя.

– Пусти, гад! – выдохнул Джессоп, сделав попытку вырваться. Одуйя вздернул его руку чуть выше.

– Не заставляйте меня делать вам больно.

Эйнсли уже оправился от удара, но потерял фуражку. Из носа у него шла кровь. Злобно стиснув зубы, он наклонился за фуражкой.

– Ладно, он наш.

Одуйя отпустил Джессопа, окруженного констеблями. Дыхание его даже не участилось.

– Добрый день, доктор Хантер, – произнес он.

Я машинально кивнул. К нам подбежал задыхающийся Уэлан. Подрядчика подхватили.

– Какого черта?

– Потом, – бросила Уорд. Прежде чем отвернуться, она свирепо посмотрела на меня. – Мистер и миссис Горски, мне очень жаль…

Ее перебил булькающий звук. Стоявший в стороне забытый всеми младший брат Кристины Горски согнулся, и его вырвало на разбитый асфальт. Когда парень выпрямился, лицо его было белым, как мел. Он попытался что-то сказать, но ноги его подогнулись, и он рухнул на землю.

Глава 16

Свет в квартире автоматически зажегся, стоило мне переступить порог. Плафоны и бра засветились вначале слабо, затем сделались ярче. Наверное, такое освещение спроектировали с целью снятия стресса и потрясений трудового дня – этакий штрих роскоши, дом, который сам приветствует тебя. Меня же это раздражало; я предпочел бы обычный выключатель, которым мог бы щелкать когда пожелаю.

Плюхнув кейс на пол у двери, я снял плащ и прошел в кухню. В данный момент мне не хотелось ничего, только есть и пить.

Скорее пить.

Я открыл холодильник и, скользнув взглядом по полупустым полкам, мысленно принес извинения Ане. Достал яйца, сыр и занялся приготовлением омлета.

Пусть я так и не освоил современную кофемашину, но уж с аудиосистемой управляться научился. Поставив ее на произвольное воспроизведение, я налил себе пива и поставил тарелку на обеденный стол, стараясь не смотреть на стоявший напротив пустой стул. Из динамиков раздались печальные звуки джазового фортепиано. Не совсем то, что мне хотелось бы услышать, но тишину заполняло. Я сделал глоток пива и попытался расслабиться.

После того как брат Кристины Горски хлопнулся в обморок, начался сумасшедший дом. Кто-то требовал вызвать «Скорую», но я видел, что парень уже приходит в себя. Похоже, он просто лишился чувств от потрясения.

Чего-чего, а потрясений вокруг хватало.

Джессопа быстро увели прочь. Подрядчик словно замкнулся в себе и не оказывал сопротивления. Удостоверившись, что с Люком Горски все в порядке, Уорд переключилась на меня. Взяв за руку, она отвела меня в сторону.

– Что это такое? – прошипела она.

Я рассказал ей все, что знал. Уорд слушала не перебивая, лишь морщилась. Когда я замолчал, она сердито произнесла:

– Вы что, не могли… ну не знаю… увести его или еще что?

– Я пытался. Вы сами видели, что из этого получилось.

Она зажмурилась и помассировала переносицу:

– Господи, одни неприятности!

– Что теперь будет с поисками?

Уорд посмотрела в сторону больницы и покачала головой:

– Не знаю пока. Надо поговорить с Уэланом и санинспекцией, выяснить, что там с асбестом. Его же теперь надо отсюда убирать.

– А Джессоп?

– Мы вправе предъявить ему обвинение за нападение на офицера полиции, но это пусть Эйнсли решает. А для Одуйи это просто праздник какой-то.

– Вы так считаете? – раздался у нас за спинами сочный голос.

Расчет времени безошибочный, подумал я, оборачиваясь к активисту. Ни я, ни Уорд не заметили его приближения.

– Мистер Одуйя, от имени следствия я могу принести вам извинения…

Он лишь отмахнулся.

– Не берите в голову! Чего взять с хулигана? Какие бы разногласия у нас с вами ни возникали по поводу Сент-Джуд, я не могу винить вас в действиях человека вроде этого. Мне жаль только, что Томасу и Сандре пришлось услышать то, что он говорил. И Люку, конечно.

– С Китом Джессопом разберутся, и если вы решите выдвинуть против него обвинения, мы окажем вам полную поддержку.

– Спасибо, но я не намерен тратить время на Джессопа. Жизнь слишком коротка. – Одуйя прищурился. – И потом, надо мной еще много лет смеялись бы. Подвергнуться нападению в окружении полицейских? Нарочно не придумаешь.

Уорд попыталась улыбнуться, однако ее настроение явно не располагало к юмору.

– Весьма великодушно с вашей стороны, мистер Одуйя.

– Адам. Вы можете звать меня просто Адам.

С этим он, пожалуй, хватил через край. Уорд молча кивнула.

– Извините, но мне нужно посмотреть, как там Люк Горски.

– Разумеется. Я сам сейчас туда подойду.

Уорд не хотелось оставлять его со мной. Бросив на меня предостерегающий взгляд, она направилась туда, где медики помогали подростку встать на ноги.

– Душераздирающе, не правда ли? – Одуйя посмотрел в ту сторону. – Им это далось нелегко и без этой сцены.

– Им не следовало приезжать. – Я даже не пытался скрыть осуждения в голосе.

– Я тоже так считаю. Я пытался отговорить их. Томас не хотел, но Сандра настаивала, а я не могу спорить с матерью, чью дочь жестоко убили. Так или иначе, спасибо за то, что вы сделали. Я видел, вы пытались остановить Джессопа.

– Не слишком успешно. Его остановил проведенный вами прием.

Одуйя пожал плечами:

– При моем роде занятий полезно уметь защитить себя.

Мы помолчали, глядя на то, как Люка Горски, несмотря на вялые протесты, ведут к карете «Скорой помощи».

– Он тяжело воспринял все это?

– Очень. По-моему, даже родителей удивило, как это его потрясло. Похоже, при жизни они с сестрой не были особенно близки.

Смерть все меняет. Порой понимаешь, как много для тебя значил кто-то, только когда уже поздно.

– Наверное, сейчас не самый удачный момент, но мне хотелось бы переговорить с вами еще кое о чем, – продолжил Одуйя. – Если я дам вам слово, что это никак не связано с данным делом, вы не станете возражать обсудить это?

Я собирался чуть ослабить оборону, однако при этих словах вновь насторожился.

– Вы имеете в виду, для того, чтобы снова цитировать меня как человека, которого знаете и кому доверяете?

– Я делал то, что должен. И извиняться за это не намерен. Хотите или нет, ваша реакция подтвердила ее беременность. И если это поможет семье пропавшей без вести девушки выяснить, что с ней случилось, проделаю еще раз.

Что ж, логика в его поступках была. Хотя Кристину Горски в любом случае идентифицировали бы, и довольно скоро, вмешательство Одуйи помогло ее родителям раньше покончить с неопределенностью. Но даже так, пусть я и не мог спорить с его мотивацией, мне не нравилось, когда меня используют.

– Совершенно с вами согласен: сейчас не самый удачный момент.

– Конечно, нет. – Он улыбнулся. – Может, в другой раз.

Будь моя воля, Одуйе пришлось бы ждать очень долго. Вероятно, действовал он из лучших побуждений, да и результаты этого заслуживали уважения. Но для него цель всегда оправдывала средства.

И доверять ему я мог лишь с большой опаской.

Когда я наконец дал показания по инциденту с Джессопом, наступил вечер. О возвращении в Сент-Джуд речи даже не шло. Поисковые операции приостановили из-за асбеста, и возобновиться они могли только после того, как здание сочтут безопасным. Разумеется, я не получил особого удовольствия от пребывания в старой больнице, но и отсрочка поисков меня тоже не радовала. Сначала чердак, теперь подвал… Засады ожидали в Сент-Джуд на каждом шагу.

Возвращаться в Бэллэрд-Корт было рано, поэтому я завернул в университет. Я не проверял почту с утра, а когда сделал это, обнаружил еще одно письмо от Фрэнсиса Скотт-Хейза. Чертов журналист стал настоящей занозой, подумал я, отправляя письмо в корзину. С остальными вопросами я разобрался почти машинально. Впрочем, даже это было лучше, чем вечер в пустой квартире, и я оторвался от работы, лишь когда в животе у меня забурчало от голода.

Не могу сказать, чтобы сама по себе работа тянула меня к себе. Правда заключалась в том, что я скучал по Рэйчел. Мы оба знали, что не свяжемся по меньшей мере несколько дней, и ее отсутствие начинало меня угнетать. Я уже привык к тому, что она является частью моей жизни. Последние пару месяцев мы фактически жили вместе, разлучаясь на пару дней. Присутствие Рэйчел позволяло мне терпеть бездушную квартиру. Впервые за много лет я начал думать не обо «мне», а о «нас».

Теперь мне приходилось снова привыкать к одиночеству.

Хватит жалеть себя. Она занята делом. И ты тоже. Разделавшись с омлетом и пивом, я увидел, что вот-вот начнется вечерний выпуск новостей. Я вымыл и убрал на место посуду, снял с полки массивный хрустальный стакан и налил себе бурбона. Бутылку «Блентонс» я привез с собой из старой квартиры. Вообще-то здесь имелся бар с богатым выбором дорогих напитков, и хозяин квартиры сказал, что я могу себя ни в чем не ограничивать. Но это не казалось мне правильным. Я находился здесь только потому, что Уорд считала мою собственную квартиру небезопасной, и хотя был благодарен Джейсону за то, что он устроил переезд, не хотел слишком уж тут обживаться.

Особенно теперь, когда решил здесь не задерживаться.

Опустившись в одно из глубоких кожаных кресел, я включил телевизор. Сент-Джуд упоминалась в новостях. Нам показали, как семья Горски подъезжает к больнице – их лица виднелись сквозь тонированное стекло машины. Однако на главную новость это никак не тянуло. Об инциденте с Джессопом не упомянули, но все это произошло в глубине больничной территории, вдали от камер. К чести Одуйи, он не рассказал об этом прессе, хотя, подозреваю, сделал он это не ради полиции, а из уважения к семье Кристины Горски. Впрочем, Уорд могла вздохнуть с облегчением.

Сюжет с больницей закончился, и я вспомнил про свой бурбон. Я потянулся к стакану и едва не опрокинул его, когда зазвонил телефон. В надежде на то, что это Рэйчел – хотя не ожидал ее звонка так скоро, – я нажал кнопку. Правда, номера на дисплее не узнал.

– Это доктор Хантер?

Голос показался мне знакомым, хотя опознать его я не сумел. От разочарования я ответил резче обычного:

– Кто это?

– Это Дэниел Мирз.

Мирз? Я не мог представить повода, по которому тафономист звонил бы мне, тем более в такой поздний час.

– Чем могу быть полезен?

Я услышал, как он дышит в трубку.

– Ладно, ничего. Забудьте.

– Нет уж, подождите! – выпалил я прежде, чем он успел положить трубку. – Что случилось?

– Ничего не случилось. – Мирз снова говорил своим обычным заносчивым тоном. И тут же снова сбился с него. – Ну не то чтобы… просто… Вы не могли бы приехать в морг?

– Прямо сейчас?

– Да. – Он помолчал. – Если вы не против.

Все мысли о бурбоне и отдыхе мгновенно вылетели у меня из головы. Я выпрямился.

– А что произошло?

– Мне нужна ваша помощь.

Глава 17

Даже днем морги кажутся странным местом. Ночью они меняются еще сильнее. И не потому, что от прочих помещений они отличаются весьма заметно. Здесь мало окон: в силу очевидных причин в моргах полагаются больше на искусственное освещение. Ну, и – подобно больницам – работа в них не прекращается круглые сутки.

Но все равно каждый раз я ощущаю какие-то изменения.

Даже в самый что ни на есть час пик в морге тихо, а ночью становится и того тише. Безмолвие, которое воцаряется здесь, особенное, почти весомое. Присутствие покойников, основных обитателей этого дома, лежащих на металлических столах или в темных холодильных камерах, чувствуется острее. Наверное, виной этому первобытный страх ночи, помноженный на близость смерти, сохранившийся в нас на подсознательном уровне.

А может, это эффект биологических часов, тикающих в каждом из наших организмов, который в ночное время возмущается нарушением естественного распорядка жизни.

Подошвы моих туфель скрипели по кафельному полу. Ночной дежурный сообщил мне, в какой смотровой работает Мирз.

– Нужно ли вам…

Мирз просто мастер заводить друзей, подумал я. Я не был обязан тафономисту ровным счетом ничем, да и прошедший день выдался не из легких. Однако мне приходилось уже встречаться с примерами того, как личные амбиции наносили ущерб процессу расследования, и я знал, какими разрушительными могут быть последствия. Пусть мы с Мирзом не нравились друг другу, дело не должно было страдать от этого.

И еще, мне хотелось посмотреть на останки замурованных жертв.

Я нашел Мирза в маленькой смотровой. Первое, что меня поразило: он был в комбинезоне и резиновых сапогах, а не в лабораторном халате, как я. Мирз так и не объяснил по телефону, зачем ему нужна моя помощь, но с ранними стадиями обследования тел, которые проводятся в комбинезоне, он должен был покончить уже давно.

Мирз склонился над выложенным на смотровом столе скелетом, который собрал из очищенных костей. Когда я вошел, он старательно поправлял одну из них. При моем появлении Мирз выпрямился, и его вид меня буквально потряс. Обыкновенно бледное лицо побелело еще сильнее, от чего веснушки на лице и рыжие волосы сделались заметнее. Небритый, с темными кругами под глазами, Мирз производил впечатление человека, который не спал несколько ночей.

– А, вы уже здесь! – воскликнул он с облегчением.

– Вы знали, когда приглашать.

Улицы в вечерние часы пустеют, так что добрался я без помех. Я подошел к скелету, над которым он трудился. По относительно небольшим размерам его я знал, кому он принадлежал.

– Это женский? – спросил я, натягивая резиновые перчатки.

– Да. Я как раз заканчиваю с ним.

Я считал, что над этим скелетом уже не нужно работать. Мирз проделал с ним то, что и я с Кристиной Горски. Расчленил тело, очистил кости от мягких тканей и снова собрал их для обследования. В нашей профессии это одна из важнейших процедур, навыки которой буквально впитываются в кровь. Я настолько свыкся с ней, что, наверное, мог бы проделать ее с закрытыми глазами.

Хотя, признаюсь, до сих пор нахожу возможность совершенствоваться.

Эту работу Мирз практически завершил. Кости неизвестной женщины были безукоризненно чисты и выложены в идеальном порядке. Каждое находилось, насколько я мог судить, на нужном расстоянии от соседних – с точностью до миллиметра. Сборка такого качества украсила бы страницы учебника… да что там, подобной безупречной симметрии нет, наверное, даже у скелета живого человека.

– Чисто выполнено, – заметил я.

Лично мне такая педантичная дотошность представлялась избыточной, но говорить этого вслух я не стал. Гораздо больше меня интересовали темные пятна, которые я увидел на костях. Самое маленькое размером не превышало сантиметра, а самое большое – на лобковой кости – было примерно с куриное яйцо. От светло-кремовой поверхности кости они отличались желтовато-коричневым оттенком, словно кто-то пролил слабый кофе на промокашку.

На левых локтевой и лучевой костях, как и на нескольких ребрах, я разглядел и тонкие трещины. Уорд говорила о трещинах, но эти отличались от тех, которые возникают в результате физического воздействия, например удара. Они не «разбегались» радиально от точки удара или места перелома кости. Скорее такие параллельные трещинки появляются в месте изгиба или разреза. И кости черепа остались неповрежденными. Если жертву и избивали, то лица ее мучители не тронули.

Я взял со стола правую пястную кость. Грязно-желтое пятно на ее поверхности выделялось достаточно четко.

– Это и есть ожоги? И много их у нее?

– Тринадцать. На руках, ногах. На черепе. – Мирз возвращался к своему обычному состоянию. Не знаю, что больше восстанавливало его равновесие – похвала или профессиональный разговор. – Все места, где кости находятся неглубоко под кожей. Я нашел следы ожогов на отслоившемся эпидермисе в местах, где кости расположены глубоко: в паху и на мышцах ног. Похоже, их наносили хаотично.

– Это точно результат ожогов? – Судя по виду, дело именно так и обстояло, но окончательно убедиться в этом можно было, только изучив срез под микроскопом. Я видел следы проб – значит, Мирз сделал и это.

– Я обнаружил микротрещины. И надкостница повреждена. С учетом потемнения поверхности я не вижу иных вариантов.

– Вы до сих пор считаете, что это проделано с помощью паяльника?

– Или чем-то похожим, я уверен. – Он говорил о хорошо знакомых вещах, поэтому уверенность вернулась к нему. – Сначала я подумал о горящей сигарете. Но она недостаточно горяча для подобных повреждений. Для того чтобы жар достиг кости, ее пришлось бы удерживать на месте некоторое время, а это привело бы к более заметным повреждениям кожи. Ее прожгло бы насквозь, тогда как здесь налицо лишь локальное обугливание эпидермиса и нижних слоев кожи над костью.

Что-то тут не сходилось. Я не мог представить температурного воздействия, способного повредить кость, не нанося при этом серьезного ущерба наружным тканям.

– Насколько локальное?

– Примерно того же размера, что и ожоги на костях. – Снисходительная улыбка вновь играла на его губах. – Именно поэтому я считаю, что использовалось нечто, способное создавать высокую температуру на очень ограниченной поверхности. Например, паяльник.

Меня это пока не убеждало, но, в конце концов, это была экспертиза Мирза, а не моя. Я положил кость на место.

– А у второй жертвы все так же?

Мирз протянул руку и подвинул положенную мной кость на пару миллиметров. Он ответил не сразу, и, посмотрев на него, я увидел, что щеки его пылают.

– Я… не знаю точно. Думаю, да.

– Не знаете точно? – удивился я.

– Ну знаю, но… Я хочу сказать… пока не точно. – Мирз кашлянул. – Я потому вас и позвал.

– Ну хорошо, я могу высказать свое мнение, если это вам поможет, – пробормотал я, так ничего и не понимая. Я не видел причины, по которой он стеснялся своей просьбы – если, конечно, ему нужно было именно это. Нет ничего зазорного в том, чтобы спросить мнения коллег, если сам в чем-то сомневаешься. Я не раз просил о таком, особенно на заре карьеры, когда мне недоставало опыта.

Мирз неловко переминался с ноги на ногу. Подумав, он чуть поправил на столе положение фаланги пальца.

– Э… ну это не… То есть я не…

Он немного отодвинул плавающее ребро, без чего вполне можно было обойтись. Потом принялся делать то же самое с противоположным ребром. Я положил руку ему на плечо, останавливая:

– Почему вы не покажете мне, в чем проблема?

Мирз кивнул, продолжая краснеть.

– Да. Да, ладно.

Следом за ним я вышел в коридор, на ходу стянув и бросив в контейнер использованные перчатки. Миновав несколько дверей, он отворил очередную – одной из смотровых побольше.

Свет там не горел. Мирз щелкнул выключателем, и под потолком зажужжали люминесцентные трубки. От яркого света я зажмурился, а потом увидел, в чем дело. Я словно попал в мясницкую лавку. В помещении стояли три смотровых стола из нержавеющей стали. Тело второй жертвы лежало на дальнем от входа. Бо́льшую часть мягких тканей с него срезали и даже начали расчленять кости. Левую ступню отделили у лодыжки, а нижнюю часть ноги аккуратно отрезали в коленном суставе. Результаты и впрямь напоминали действия мясника, но на деле по-другому и нельзя. Вполне качественно выполненная работа.

Однако, хотя надрезы виднелись и на других суставах вплоть до тазобедренного, аккуратностью они уступали первым двум. Тело заметно превосходило размерами первую жертву, и расчленение основных суставов требовало гораздо больших усилий. Белый шар бедренной кости и соответствующее ему гнездо были обнажены, однако все еще соединены друг с другом, причем соединительные хрящи кто-то вытянул и перекрутил жгутом, словно дергал в припадке бешенства. Рядом на столе лежали скальпель и несколько больших ножей, не вымытые после использования.

Я увидел, что другие суставы тоже пробовали расчленить, но бросили, не завершив работы.

Я застыл на месте, потрясенный увиденным. Теперь мне стало ясно, зачем меня звал Мирз. Ему полагалось давно покончить бы с этим этапом. Я-то считал, что и этот скелет уже почти собран… ну в худшем случае – что его кости уже вывариваются. В полном замешательстве я оглянулся на Мирза.

– Я… э… Похоже, немного отстаю от графика.

Это было явным преуменьшением. Но удивило меня не столько то, как много времени у него это заняло, сколько почему. Он, можно сказать, безукоризненно очистил и собрал скелет женщины, и я не видел причины, по которой с мужскими останками все пошло по-другому. Больший размер жертвы мог требовать больших физических усилий, но это не объясняло того положения, в какое загнал себя Мирз.

– Что случилось? – спросил я.

– Ничего. Просто… ну… просто это заняло больше времени, чем я ожидал.

– Тогда почему вы не позвали на помощь ассистента?

Вид у Мирза, пока он силился найти ответ, стал несчастным.

– Думал, справлюсь сам.

Только тут я начал понимать, что же произошло на самом деле. Я вспомнил женский скелет, выложенный в идеальном порядке в другой смотровой.

В слишком идеальном порядке.

– Сколько времени у вас ушло на останки женщины?

Мирз будто сдулся, как воздушный шарик. Правда, при этом старался выглядеть так, словно ничего не произошло.

– Не знаю. Ну вы же понимаете, что с этим спешить нельзя.

Спешить действительно нельзя. Но одно дело – потратить чуть больше времени на то, чтобы выполнить что-то без ошибок, и совсем другое – тратить его впустую. Парек заметила, что Мирз весьма методичен, и сборка женского скелета продемонстрировала, что он настоящий перфекционист.

Перфекционизм – это хорошо, но не всегда. Мирз позволил себе с головой погрузиться в сборку первого скелета, сосредотачиваясь на несущественных деталях в ущерб целому. А потом, опаздывая, запаниковал и начал все портить.

– Уорд знает об этом? – спросил я, хотя заранее знал ответ.

– Нет! – испуганно выпалил он. – Нет, я не хотел беспокоить ее по пустякам.

Еще бы он хотел! И работодателям своим не спешил сообщать. Мирз боялся признаться в проблеме даже себе самому. И все глубже проваливался в яму, которую сам же и вырыл, – до тех пор, пока не отчаялся настолько, что позвонил мне.

Меня удивляло, что Мирз вообще совершил столь примитивную ошибку. Такого можно ожидать от новичка, но не от опытного…

И тут я сообразил.

Мирз смотрел на меня, раскрасневшийся, жалкий.

– Вы впервые заняты на расследовании убийства? – спросил я.

– Что? Нет, конечно же нет! – Он избегал встречаться со мной взглядом.

– На скольких вы работали?

– Достаточно. – Мирз пожал плечами. – На трех.

– Самостоятельно?

– Какая разница?

Разница была, причем большая. Расследование убийства – это ответственность, а значит, и психологическое давление. Не каждый способен выдержать такое. Одно дело – ассистировать кому-то, и совсем другое – работать в сложном процессе самостоятельно. Я до сих пор помню, как это было со мной в первый раз, когда я боялся до холодного пота. Никакое обучение не готовит тебя к подобному.

Теперь поведение Мирза предстало передо мной в новом свете. За надменностью и бравадой скрывалось банальное сомнение в собственных силах. Он перестарался в попытках скрыть неопытность.

– Я должен был помогать Питеру Мэдли, – пробормотал Мирз. – Но случилось нечто вроде конфликта, и он ушел. А времени искать замену не было, ну и… ну я и заверил, что справлюсь.

Про Мэдли я слышал. Он считался серьезным судебным антропологом; правда, я не знал, что он ушел в частный сектор. Зато теперь картина начала складываться. Способный или нет, Мирз был вовсе не очевидным кандидатом на роль эксперта от «БиоГена». В самый последний момент фирма выбрала его на замену известному специалисту – только чтобы не лишиться выгодного контракта. Стоило ли удивляться тому, что прежде я о нем не слышал?

О Мирзе прежде не слышал никто.

Я устало потер глаза, обдумывая ситуацию. Разумеется, Уорд необходимо знать, что один из ее экспертов не годится для работы. Наверное, не следовало винить во всем одного Мирза, но в любом случае нельзя доверять столь ответственное дело неопытному специалисту. Слишком многое лежало на весах, чтобы рисковать. К тому же лично я не был обязан Мирзу ничем.

Однако он продемонстрировал свои способности, сняв отпечатки пальцев, да и с ожогами проявил себя неплохо. Все-таки Мирз неплохой эксперт. А растеряться может любой дебютант. Пожалуйся я Уорд прямо сейчас, и его, конечно, выгонят, что испортит ему карьеру. Я не хотел бы, чтобы это было на моей совести.

Мирз тревожно, прикусив губу, вглядывался мне в лицо.

– Я не собираюсь покрывать вас, – произнес я. – Уорд должна знать об этом.

– Я уверен, она слишком занята, чтобы…

– Это расследование ведет Уорд. Если об этом не скажете ей вы, это придется сделать мне.

Мирз посмотрел на раскуроченные останки. Плечи его поникли.

– Ладно.

– И если нечто подобное повторится, вам необходимо доложить об этом. И не пытайтесь блефовать. Не прокатит.

– Это не…

– Я не шучу.

Губы его сжались в прямую линию, но он кивнул.

– Хорошо. Но это не повторится.

Я посмотрел на часы над дверью и увидел, что уже первый час ночи.

– Пойду надену комбинезон, – сказал я.

В общем, с останками большей жертвы все обстояло не так страшно, как казалось на первый взгляд. Панические надрезы Мирза не причинили непоправимого вреда. Ни один из них не доходил до кости, так что обошлось без посмертных повреждений скелета. Весь ущерб приходился на соединительные и мягкие ткани, которые все равно предстояло удалить. Естественно, ничего хорошего в панических манипуляциях нет, однако ни во что слишком серьезное они не вылились.

Пока мы удаляли основной массив мягких тканей с мужского скелета, Мирз был тих и подавлен. Даже при том, что до полной очистки костей было еще далеко, я уже видел на некоторых костях те же желто-бурые следы ожогов, как и на женском скелете. Я бы не отказался обследовать их более тщательно, но мы спешили поставить кости вывариваться, чтобы Мирз мог заняться этим обследованием позднее.

Он работал очень медленно, на сей раз не столько из-за перфекционизма, сколько из-за волнения. При всей браваде самоуверенность Мирза оказалась более чем уязвимой. Ничего, если он оправится от этого, все еще может измениться. Ну и расследованию это тоже пошло бы на пользу.

– Здоровенный экземпляр, – заметил я. – Вы прикинули рост?

– Я оцениваю рост в сто семьдесят восемь сантиметров, – угрюмо произнес он.

То есть пять футов одиннадцать дюймов. Немного выше среднего мужского роста, но не великан.

– Насчет пола есть предположения?

Определение половой принадлежности сильно разложившегося тела – задача непростая. В случае, если разложение гениталий зашло слишком далеко, единственным способом определения пола остается исследование костей. Даже так это довольно сложно, и укорять этим Мирза было бы несправедливо.

Однако мы удалили достаточно мягких тканей, чтобы разглядеть характерные черты скелета, да я и не требовал окончательного вердикта. Мирз устало вздохнул:

– Ну с уверенностью я на данной стадии говорить не могу. Но надбровные дуги выражены, а сосцевидный отросток большой и четко выступает. С учетом роста и массивности костей вряд ли можно сомневаться в том, что он мужчина.

Я обратил внимание на то, что Мирз сказал «он», то есть уже принял решение. Вообще-то, поспешные выводы опасны, но в данном случае трудно было с ним не согласиться.

Надбровные дуги и сосцевидный отросток черепа чуть ниже уха обыкновенно весьма точно характеризуют пол. И хотя это верно не в ста процентах случаев, порой дела обстоят именно так, какими кажутся. Мы уже знали, что меньшая из жертв, которых пытали и замуровали заживо, – женщина. Следовательно, логично было бы предположить, что человек, умерший рядом с ней, – мужчина.

Я заметил, что Мирз начал работать быстрее, управляясь со скальпелем и пилами ловчее, чем прежде. Раздражающая манера общения, похоже, вполне уживалась у него с уверенностью. Это нормально. Я предпочел бы, чтобы он был невыносимым, но дееспособным, а не приятным в общении бездарем.

– Что начет возраста? – поинтересовался я, разрезая соединительную ткань левого бедра.

Мирз пожал плечами:

– Судя по стиранию зубов, от тридцати пяти до пятидесяти лет.

– В каком они состоянии?

– Почему бы вам самому не посмотреть? – огрызнулся он.

– Не хочу тратить время на то, что уже сделано. Я полагаю, это-то вы сделали?

– Разумеется! Цвет эмали позволяет предположить, что он курил и любил кофе. Судя по обилию пломб, плохо следил за зубами, но, по крайней мере, к дантисту время от времени ходил. А теперь, с вашего позволения, я попробую сосредоточиться на этом суставе.

Я улыбнулся под маской.

Уверенность Мирза росла с каждой минутой. Физические аспекты работы он выполнял с хирургической точностью, и мне становилось понятно, откуда у него такие блестящие рекомендации. Об имевшем место приступе паники уже не напоминало ничего. А вскоре после этого к Мирзу вернулось и его врожденное чувство превосходства.

– Вы задали температуру выше, чем нужно, – произнес он, когда мы наконец поместили кости в раствор моющего средства.

– Вываривание при более низкой температуре хорошо, когда в достатке времени. В следственном процессе такая роскошь бывает не всегда.

– Тут уж кому как больше нравится.

Лишний раз напомнив себе не поддаваться на его подколы, я щелкнул выключателем вытяжного шкафа, и шум вентилятора заглушил голос Мирза.

Однако, восстановив свое эго, Мирз приберег про запас один, последний залп. Мы с ним уже вышли в комнату для переодевания. Последняя из костей перекочевала в сосуд для вываривания, чтобы к середине следующего дня ее можно было промыть и исследовать. Сверившись с часами, я даже определил Мирзу оптимальный период для этого. Я переоделся и бросил использованный комбинезон в контейнер.

Все это время, с самого момента выхода из смотровой, мы оба молчали. Я гадал, понадобится ли Мирзу помощь со сборкой скелета. Наверное, говорить об этом было преждевременно, но – по возможности, конечно, – я не отказался бы обследовать отметины от ожогов на костях этой жертвы более тщательно.

Мирз, однако, не подавал никаких признаков того, что готов сделать подобное предложение. Укладывая свои вещи в кейс, он даже не смотрел в мою сторону. Только когда я надел плащ, Мирз наконец произнес:

– Что ж, Хантер, спасибо за ассистирование. – Он стоял спиной ко мне, не оборачиваясь. – Я обязательно сообщу старшему инспектору Уорд о вашей помощи. Не стесняйтесь, обращайтесь в случае, если я смогу вернуть вам долг.

Я уставился на него. «Спасибо за ассистирование»? Мирз так и не оборачивался, целиком отдавшись сложной задаче завязывания шнурков. Я подождал, но, похоже, ничего другого он говорить не собирался. Невероятно, подумал я, и даже не придержал дверь, выходя.

Времени было уже начало третьего, и до дома я добрался без помех. Всю дорогу я кипел праведным гневом. Лучше бы я оставил Мирза самого справляться со своими проблемами, твердил я себе, злобно дергая рычагом переключения передач. Собственно, я и не ожидал от него особой благодарности, но и не предполагал, что он вернется к своей манере общения так скоро. Мирз словно уже переписал историю произошедшего, причем так, чтобы это устраивало его самого. Когда он расскажет Уорд – а я не сомневался, что он сделает это обязательно, – это, скорее всего, будет выглядеть так, будто он оказал мне услугу.

Все еще возмущаясь, я свернул на улицу, ведущую к Бэллэрд-Корт, и увидел у въезда на территорию дома мигающие синие огни. У дома находилась пожарная машина, совершенно неуместная в нашем тихом жилом квартале. Сам дом, впрочем, был в полном порядке: языков пламени я не видел, да и свет в окнах горел. На мостовой и газонах стояли люди, но было их немного. Некоторые были в пижамах и ночных рубашках; впрочем, они начинали уже тянуться обратно ко входу в дом.

Никто не пытался остановить меня, когда я въехал в ворота, что я расценил как добрый знак. Среди возвращавшихся в дом жильцов я не увидел ни одного знакомого лица, поэтому просто загнал машину на подземную парковку. В холодном ночном воздухе витал запах горелого пластика. Я поднялся наверх и подошел к пожарным, собравшимся у большой цистерны. Двое неторопливо раскатывали рукав, остальные просто стояли и разговаривали.

– Что происходит? – спросил я женщину с выбивающимися из-под шлема вьющимися волосами.

Она смерила меня подозрительным взглядом:

– Вы здесь живете?

– На пятом этаже.

– Точно?

– Могу показать ключи. Я только с работы.

– Дурная голова ногам покоя не дает? Извините, ничего личного. Просто нам только что пришлось выпроводить одну из соседних жительниц. Слишком уж любопытную. Пожары всегда привлекают всяких психов.

– А что случилось?

Она махнула рукой в сторону дома:

– Какой-то идиот попытался поджечь мусоропровод. Ущерба почти нет, однако дым распространился по каналам. Хорошо, спринклеры не сработали, но датчики подняли тревогу.

На каждом этаже в Бэллэрд-Корт имеется хорошо спрятанный мусоропровод, куда жильцы сбрасывают мусор. Однако он же может служить дымоходом, разнося дым из горящих внизу контейнеров по этажам.

– Кто это мог сделать?

– Скорее всего, дети. Глупость, конечно. Хорошо, что это место оборудовано хорошими системами безопасности… однако всегда ждешь от людей более разумного поведения.

Ага, но чаще получается наоборот. Что ж, Бэллэрд-Корту еще повезло. Помимо открывающихся от электронных ключей автоматических дверей и круглосуточно дежурящих консьержей, он оборудован первоклассной системой пожарной безопасности. Далеко не все жилые дома могут похвастаться подобным.

– Я могу зайти домой? – спросил я.

– Да. Огонь потушен, но мы еще побудем здесь некоторое время – на всякий случай. И раз вы подниметесь к себе, то вполне можете сделать одну вещь.

– Какую?

Она улыбнулась:

– Поставьте для нас чайник, ладно?

Глава 18

Женщина казалась тенью, окруженной солнечным светом. В воздухе вокруг нее плавали, точнее, почти неподвижно висели светящимися точками пылинки. Я видел в дверях только ее силуэт, но знал, кто это, и сердце в груди словно замерзло. Медленно, очень медленно лицо ее по мере приближения обретало форму. Длинные иссиня-черные волосы… Темные брови над мертвыми глазами, на белой как кость коже… Ее красота наводила ужас. Мне хотелось визжать, бежать прочь.

Я не мог пошевелиться.

Чувственные губы раздвинулись в улыбке, когда она приникла ко мне. Я ощущал ее запах – редких, мускусно-пряных духов. Дыхание щекотало мне кожу, когда она прижалась губами к моему уху.

– Привет, Дэвид.

Она смотрела на меня в упор взглядом таким пустым, что он обжигал. Зная, что сейчас произойдет, я беспомощно наблюдал, как она достает нож. Солнечный луч блеснул на его лезвии.

– Ты меня отпускаешь, – произнесла Грэйс и вонзила нож мне в живот.

Я проснулся, крича. Призрачный аромат духов, казалось, еще витал в моих ноздрях, но быстро испарился.

Задыхаясь, с бешено колотящимся сердцем я вглядывался в полную теней ванную. За окном было темно, но с улицы проникало достаточно света, чтобы я мог разглядеть: комната пуста.

Я расслабился, напряжение отпускало меня.

Неужели это опять вернулось? Светящиеся цифры на часах показывали начало шестого. Понимая, что все равно больше не усну, я откинул одеяло, встал, доплелся до окна и посмотрел вниз.

Пожарная машина уехала, но в воздухе еще ощущался слабый запах дыма.

Вероятно, это и послужило причиной кошмара.

Я не видел этого сна уже несколько дней и даже начал надеяться, что он больше не повторится. Я провел ладонью по лицу. До рассвета оставалось совсем немного. Пока я стоял у окна, в деревьях внизу запела первая птица. Через пару минут к ней присоединились остальные, хором приветствуя наступление нового дня.

Утопая ногами в ковре, я прошел в ванную и включил душ. Я стоял под струями горячей воды до тех пор, пока последние крупицы сна не смылись в воронку слива, а потом для верности пустил на несколько секунд холодную воду для закрепления эффекта.

Окончательно проснувшись, я принялся готовить завтрак, включив при этом радио. Яичница, пара тостов, кофе. Я подумал, не приготовить ли кофе в навороченной кофемашине, но отказался от этой мысли. Сойдет и растворимый.

Воспоминание о том, что случилось с Мирзом, было уже не столь четким, как прежде. Да и помогал я ему не столько ради него самого, сколько ради дела – и Уорд. Но даже так с меня этого хватило. Облажается еще раз – пусть расхлебывает сам.

Дождь стучал по стеклу, пока я завтракал за кухонным островом с гранитной столешницей. Голова была тяжелой, что случается от недосыпа, но, позавтракав, я почувствовал себя лучше. Когда же в утреннем выпуске новостей про Сент-Джуд не упомянули ни разу, мое настроение поднялось. Похоже, новости из больницы перестали интересовать журналистов, что не могло не радовать.

За окном занимался пасмурный день, когда я вымыл посуду. Было слишком рано, и я сделал себе еще кофе, прикинув, чем заняться. В принципе, я продолжал числиться участником поисковой группы, однако возобновления операции так скоро я не ожидал. Вероятно, приостановка могла растянуться до следующей недели – все зависело от того, сколько асбеста найдут в подвале и как быстро смогут удалить его, чтобы мы вернулись в больницу. Я надеялся, что это не затянется надолго: отсрочки огорчали не только Джессопа. Никто не требовал от меня присутствия на факультете, хотя, раз уж у меня образовалось свободное окно, я мог бы поработать и там. Однако со времени прошлого визита мысли о Лоле и ее сыне занимали меня едва ли не в первую очередь. Им была необходима помощь, но я до сих пор не решил, как ее организовать. Лола явно отвергала вмешательство в свою жизнь, будь то с моей стороны или откуда еще, а просто сообщить о них социальным службам мне не хотелось. Однако она явно не справлялась с уходом за больным сыном, и с учетом ее возраста улучшения ожидать не следовало.

Ну и то, о чем рассказала соседка… Чем больше я размышлял об этом, тем меньше верил тому, что услышал. И тем не менее что-то в этом не давало мне покоя. Новый визит помог бы понять, рассказывать об этом Уорд или нет.

Если, конечно, Лола вообще пустит меня в дом.

Пасмурным утром улица с тянувшимися вдоль нее домами выглядела еще более заброшенной. Дождя не было, но в воздухе висела сырость, а низкие тучи превращали день в сумерки. Я остановил машину на улице перед домом Лолы. Из-за штор пробивался свет. Конечно, Лола могла выйти, оставив свет для сына, но когда я ее подвозил, она этого не делала. Я подозревал, что Лола не хотела зря расходовать электричество.

Выбираясь из автомобиля, я посмотрел на дом разговорчивой соседки, но там не наблюдалось никаких признаков жизни. Жаль. Я бы не отказался от возможности побеседовать с ней еще раз.

Я поднялся на крыльцо Лолы и постучал по полированной двери, внимательно следя за шторами. Естественно, через несколько секунд шторы пошевелились. Я помахал бумажным пакетом в надежде, что любопытство не позволит Лоле держать меня на улице.

Штора вернулась в прежнее положение, но ничего не происходило. Я оглядывался по сторонам и твердил себе, что занимаюсь чепухой. Однако стоило мне поднять руку, чтобы постучать еще раз, как я услышал щелчок замка. Дверь притворилась на несколько дюймов, и над цепочкой возникло недовольное лицо Лолы.

– Чего вам нужно?

– Я принес вам вот это. – Я снова помахал коричневым бумажным пакетом.

Она, насупившись, посмотрела на него:

– Чего это?

Я приоткрыл пакет, чтобы Лола могла увидеть и унюхать то, что находилось внутри.

– Жареная курочка.

Я специально заезжал за ней в магазин деликатесов рядом с Бэллэрд-Корт. Цены там были рассчитаны скорее на преуспевающих жителей квартала, чем на временно квартирующего в нем судебного антрополога. Помимо богатого выбора сыров и копченостей, там имелся гриль, на котором вращались на вертелах, поджариваясь, аппетитные куры. Пахло ими на всю улицу, и до меня вдруг дошло, что купленные Лолой припасы были либо быстрого приготовления, либо вообще консервы. Ничего похожего на горячую курочку, запах которой она сейчас ощущала.

Я увидел, как затрепетали ее ноздри, когда их коснулся аромат жареного мяса. Ничего хорошего нет в том, чтобы манипулировать пожилой женщиной, но я убеждал себя, что делаю это из благих побуждений. Разумеется, Лола могла взять курицу и захлопнуть дверь у меня перед носом – в таком случае я знал хотя бы, что они с сыном на время обеспечены нормальной едой.

Она снова посмотрела на пакет. Потом дверь закрылась, звякнула цепочка, и дверь открылась чуть шире. Лола протянула руку за пакетом.

– Я могу войти? – спросил я, придержав дверь. Она недовольно посмотрела на меня.

– Зачем?

– Чашка чая не помешала бы, – улыбнулся я.

Я был готов к тому, что дверь захлопнется. Этого не случилось. Маленькие глазки буравили меня, затем Лола отступила на шаг, пропуская меня в дом. Я поспешил войти, пока она не передумала.

Вонь немытой плоти и нечистот окутала меня облаком. Из стоявшего на тумбочке древнего проигрывателя компакт-дисков звучала музыка – псевдоклассическое фортепиано, соревновавшееся по части действия на нервы с медленно тикавшими часами. В доме царил уже знакомый мне хаос. Комната освещалась одной-единственной тусклой лампочкой под потолком, в свете которой душное помещение казалось холоднее.

Мужчина на кровати смотрел на меня. Лицо его не выражало никаких эмоций, однако глаза были живыми, настороженными. В бороде застряли крошки, на мятой простыне лежала пустая бутылочка-поилка. Около кровати выстроились иконостасом фотографии мальчика – того, кем он был прежде.

– Привет, Гэри! – произнес я. – Я вам тут продуктов принес.

Пакет вырвали у меня из рук. Лола отнесла его на кухонный стол рядом с переполненной раковиной и сунула руку внутрь. Шипел, разогреваясь, электрический чайник.

– Там еще кое-что, – сообщил я, когда она достала сверток с курицей.

– Сама вижу, – буркнула Лола, не удержавшись от того, чтобы понюхать промасленный сверток, прежде чем отложить его в сторону.

Мне пришлось сдерживать улыбку, пока она рылась в пакете – ну прямо ребенок в Рождество. Следом за курицей на стол она выложила копченый лосось, кусок фермерского чеддера и пирог со свининой. Не самая правильная еда, с точки зрения диетолога, да я и сам, работая врачом, вряд ли посоветовал бы подобное. Впрочем, Лола и ее сын выглядели так, словно могли пойти на такой риск. Порой пищу требует не только тело, но и душа. Лола развернула обертку и отщипнула пальцами кусочек румяной шкурки. Положив его в рот, она даже зажмурилась и издала блаженное «м-мм». Я посмотрел на ее сына – интересно, сумеет ли он насладиться всем этим? Вероятно, он не мог есть твердую пищу, и я не видел ничего похожего на измельчитель.

Наверное, об этом тоже следовало подумать.

Чайник громко забулькал. Прежде чем снова завернуть курицу, Лола сунула в рот еще кусок мяса. Облизав жир с пальцев, она вытерла их о кофту и повернулась ко мне:

– Чего вам надо?

– Ничего.

– Я не дура. Просто так вы бы этого не принесли. Будь я моложе, решила бы, что вы хотите залезть мне в труселя.

– Ну это точно нет.

Я гнал с лица всякое выражение, пытаясь представить, что думает об этой беседе ее сын. Лола издала кашляющий звук. До меня дошло, что она смеется.

– Да вы не бойтесь, я и не слепа. – Смех прекратился. – Я говорила уже, благотворительность мне не нужна.

– Это не благотворительность. Мне просто показалось, что вам с сыном это понравится.

Похоже, я ляпнул глупость. Лицо Лолы снова сделалось жестким. Чайник за ее спиной со щелчком выключился. Секунду или две Лола пристально смотрела на меня, а потом повернулась к чайнику.

– Садитесь уж, коли здесь. Молока и сахару?

– Только молока.

Я шагнул к маленькому кухонному столу. Звуки дребезжащего фортепиано снова боролись с часами. Отодвигая стул и садясь, я ощущал на себе взгляд Гэри.

– Возвращаетесь сегодня туда? – спросила Лола, наливая кипяток в кружки.

– Куда?

– В Сент-Джуд, а вы куда думали? Сказала же: я не дура. Знаю, вы не из местных, так что у вас нет другой причины тут ошиваться.

До сих пор я уклонялся от ответа на ее вопросы – начиная с той встречи у разрушенной церкви. Но смысла уклоняться и дальше больше не видел.

– Нет, сегодня не собирался туда.

– Но вы не из полиции.

Лола произнесла это так, словно ждала моего подтверждения.

– Нет.

– Тогда кто вы? Из этих, экспертов?

– Вроде того.

– Так и думала. Вид у вас такой.

Я не знал, какой именно у меня вид, но спрашивать не стал.

– А что насчет вас?

– О чем вы?

– Вы собирали мусор в роще. Вы этим постоянно занимаетесь?

– Не в такую погоду. Только мне не хватало с моим радикулитом еще промокнуть. – Лола отжала заварные пакетики ложкой о край кружек. – Но мне там нравится. Место там такое… будто и не в городе вовсе.

Я понимал, что она имела в виду. Старинная церковь в окружении рощи, казалось, расположена вдалеке от шумных городских улиц.

– А вы долго работали медсестрой? – спросил я в надежде направить разговор в нужное мне русло – собственно, это было одной из причин, по которым я сюда приехал.

– Достаточно долго.

– А где? Вы говорили, не в Сент-Джуд.

– Чего это вы вдруг заинтересовались?

– Просто хотелось поговорить.

Лола бросила на меня подозрительный взгляд, а потом положила в одну из кружек три кусочка сахара.

– Много где работала. Вы женаты?

Резкая смена темы застала меня врасплох.

– Нет.

– В вашем-то возрасте пора бы. Или с вами чего не так?

Мне не хотелось распространяться о своей личной жизни.

– Я вдовец.

Подобное признание способно вызвать любую реакцию – от сочувствия до раздражения. Лола не выказала ни того, ни другого.

– Как она умерла?

В ее голосе прозвучало не больше интереса, чем когда она спрашивала меня насчет молока и сахара. Но на данный вопрос я мог ответить, не ожидая никакого подвоха.

– Автомобильная авария, – произнес я, даже через несколько лет ощущая нереальность этого. – А вы? Вы замужем?

– Была. Наверное, даже до сих пор числюсь. – Лола пренебрежительно передернула плечами. – Муженек мой отчалил несколько лет назад. Что ж, скатертью дорожка. Служил в торговом флоте, дома почти не бывал, а когда появлялся, не просыхал. Ублюдок тухлый. Он и трезвым-то с Гэри себя держал хуже некуда, а как напивался – вообще невыносимым становился. Без него нам жилось лучше.

Наверное, это был самый длинный монолог из всех, что я от нее слышал. Лола замолчала и полезла в холодильник за молоком. Похоже, она сама смутилась своей откровенности.

– Дети у вас есть? – спросила она, наливая молоко в чай.

– У нас была дочь. Она находилась в той же машине.

Лола повернулась, зажав в руке пакет молока. Затем поставила его на стол и принялась размешивать чай.

– Тогда вы знаете, каково это. Вкладываешь в них душу, всю жизнь свою кладешь на то, чтобы их защитить. А потом чего-нибудь случается, и – фьють! – все кончено.

Она кинула чайные пакетики в раковину, и те плюхнулись в нее с влажным шлепком. Я смотрел на ее сына: как-то неловко было вести такой разговор в его присутствии. Губы его слабо шевелились. Я даже не знал, кого я в тот момент жалел сильнее, его или мать.

– Не берите в голову. Я не сказала ничего такого, чего он бы не знал, – усмехнулась Лола. – Он понимает, что к чему. Правда?

Сын молча смотрел на нее.

– Давно случился удар? – спросил я, переводя разговор на тему, касающуюся сына. Лола отхлебнула из своей чашки.

– Тому уже… нет, подождите… – Она нахмурилась и поставила кружку на стол. Ободок моей кружки был слегка щербат и потемнел от заварки; поверхность чая подернулась тонкой маслянистой пленкой. – Восемнадцать месяцев уже. На ровном месте. Только что был здоров, а через минуту…

Лола подошла к серванту и взяла с него самую большую фотографию. На ней они с сыном стояли на морской набережной, застегнутые на все пуговицы. Ветер раздувал им волосы.

– Моя любимая. Здесь Гэри пятнадцать лет. Саутенд, – пояснила она, демонстрируя мне снимок. – Видите, каким он большим был? Здоров как бык, вот каким был мой Гэри. Всегда любил физический труд. За что ни брался, все получалось. Вот эту кухню своими руками сделал. Все – воду, электрику…

Я вглядывался в фото, ища подтверждение ее словам. Сын стоял, опустив голову, – крупный, страдающий ожирением подросток с кривыми зубами. Застенчивая улыбка была почти извиняющейся. Мать смотрела в объектив с гордостью, граничащей с вызовом.

– Он этим зарабатывал? – поинтересовался я, покосившись в сторону лежавшего на кровати мужчины.

– Ему за это не платили, если вы об этом. Да и куда ему против всех этих, понаехавших. – Она поставила фотографию на место. – Мог бы место получить, если просил бы тверже. Да только не просил. Мягкотелый был, вот в чем беда. Я ему говорила, чтобы он умел постоять за себя, не позволял всяким… Да ладно. Что было, то прошло.

Похоже, это терзало Лолу до сих пор. Однако я заметил кое-что еще. Рассматривая остальные фотографии, я увидел одну, на которой Гэри было лет двадцать. Он стоял у камина в той же комнате, где мы находились сейчас, в ярко-синей куртке и черных штанах. Очень эта форма смахивала на ту, которую я видел по десять раз на дню, прежде чем сменил врачебную практику на судебную медицину.

Я указал на этот снимок.

– А что, Гэри работал санитаром в больнице?

– Он много кем работал, – буркнула Лола. – Вас-то это каким боком касается?

– Никаким. Я просто…

– Вам пора. – Она поднялась, нахмурившись. – Мне ему поменять надо.

Лола шагнула к двери. Я встал из-за стола, понимая, что зашел слишком далеко. Она открыла дверь и отодвинулась, пропуская меня. Я задержался в дверях.

– Спасибо за чай. Я могу привезти вам еще продуктов, если…

– Мне ничего не надо.

Лола закрывала дверь, буквально выдавливая меня из дома. Ее сын негромко застонал.

– И даже не пробуйте… – донеслись до меня ее слова, прежде чем дверь захлопнулась.

Я огляделся по сторонам. Тощая кошка смотрела на меня с того же подоконника, что и в прошлый раз. Улица была пуста. В голове моей царил полный хаос. Меня не отпускало ощущение, будто я совершил нечто необратимое, хотя я не знал пока, к добру это или нет. Я отъехал на несколько кварталов и остановил машину.

Я пришел к Лоле из беспокойства за пожилую женщину и ее парализованного сына, в надежде найти опровержение слухам насчет того, что она ответственна за смерть пациента. Вместо этого я выяснил, что Гэри Леннокс работал санитаром и любил мастерить.

Интересно, хватало его умений на то, чтобы выложить перегородку?

Я убеждал себя в том, что не надо спешить с выводами. Он вообще мог не работать в Сент-Джуд, так что все это могло быть случайным совпадением.

Его мать сказала, что удар случился полтора года назад. Значит, к убийству Кристины Горски Гэри отношения не имел: она пропала за пятнадцать месяцев до того момента, когда нашли ее тело. Но определить точно, как давно умерли две другие жертвы, мы пока не сумели. И тревожиться о том, не отниму ли я у Уорд драгоценное время, я уже не собирался: ей необходимо было знать об этом.

Я достал телефон из кармана, чтобы набрать Уорд, и едва не подпрыгнул, когда он зазвонил у меня в руке. Это был Уэлан.

– Мы снова в деле, – произнес он.

Глава 19

Если у меня и имелись какие-то иллюзии насчет того, обрадуется ли Уорд, узнав про Гэри, они исчезли мгновенно. Выслушав мой краткий рассказ, Уэлан выругался.

– Она обязательно захочет потолковать с вами, – буркнул он.

Дом Лолы находился совсем недалеко от больницы, но ехать пришлось кружным путем. Уэлан не сообщил мне почти ничего – лишь то, что поиски с ищейкой возобновляются. Это произошло раньше, чем ожидалось, из чего я сделал вывод, что либо тревога насчет асбеста была ложной, либо все оказалось не так страшно, как полагали. Толпа журналистов у ворот Сент-Джуд заметно поредела: новости о ходе следствия пропали с первых полос. Машин на улице почти не было, но у самой больницы мне навстречу проехал автобус. Одинокий пассажир на остановке даже не сделал попытки сесть в него. Только увидев низко нахлобученный на лицо капюшон, я сообразил, кто он.

Это был тот самый человек, который выскочил на дорогу перед моей машиной, слишком увлеченный происходящим у въезда в больницу. Я ведь видел его уже на этой остановке. Вообще-то в этом не было ничего необычного… если не считать того, что он не сел в автобус.

После того, что произошло у Лолы, нервы у меня были напряжены. Я остановил автомобиль около ворот и опустил стекло, поджидая дежурного констебля. Это была все та же круглолицая девушка, которую я уже встречал тут.

– Снова к нам? – жизнерадостно спросила она. – Давайте, проезжайте.

Я улыбнулся, но машину с места трогать не спешил.

– Вы не знаете, автобусы здесь часто ходят?

– Один маршрут, раз в час. А что?

Я побарабанил пальцами по рулю и посмотрел в зеркальце заднего обзора. Автобусной остановки с этой точки не было заметно.

– Наверное, это ерунда, но человека с остановки на той стороне дороги я уже видел. Лет около двадцати. Он только что не сел в автобус.

– Может, ему просто делать нечего! Тут вообще почти ничего не происходит, если ты не занят делом.

Я кивнул, уже пожалев, что вообще упомянул об этом. Однако констебль уже смотрела через дорогу, отступив на несколько шагов.

– Не видно ничего отсюда. – Она повернулась ко второму дежурному. Для простого констебля он был староват и тяжеловат; наверное, ему осталось совсем немного до пенсии. – Эй, Чарльз, подержишь крепость пару минут? Я схожу через дорогу, проверю кой-кого.

– Хочешь, я схожу?

Девушка усмехнулась:

– Вряд ли ты одолеешь такое расстояние.

Я вышел из машины и направился к месту, откуда мог видеть остановку. Констебль начала переходить дорогу, но человек в капюшоне двинулся прочь, едва заметив ее приближение. Она постояла, глядя ему вслед, а потом зашагала обратно.

– Вероятно, не хотел здороваться. – Девушка пожала плечами. – Скорее всего, торчок. Ждал, когда мы уберемся, чтобы не мешали попасть в пустое здание. Ничего, мы посмотрим: вдруг вернется.

– Сомневаюсь, – возразил другой полицейский. – Ты его напугала, теперь не вернется.

– Хорошо, что он тебя не видел, а то мог бы и окочуриться со страха.

Они пикировались беззлобно – так подшучивают друг над другом люди, которым приходится по службе проводить долгое время вместе. По крайней мере, я нарушил монотонность их дежурства, въезжая в ворота.

Уорд сидела в трейлере, где обычно проводили совещания. С ней находились Уэлан, Джексон, руководитель поисков, и еще несколько незнакомых мне сотрудников.

– Заходите, мы уже закончили, – махнула она мне рукой, когда я остановился в дверях.

Джексон, выходя, кивнул мне, а Уэлан бросил на меня взгляд, который я не смог понять. Уорд сидела за столом, вокруг которого выстроились неровной цепочкой складные пластмассовые стулья. Даже в лучшие времена они не были рассчитаны на то, чтобы сидеть на них с комфортом, а беременность Уорд усложняла и это. Вид Уорд имела осунувшийся и раздраженный, хотя я сомневался, что плохим настроением она обязана неудобному стулу.

– Садитесь, – устало промолвила она. Под глазами ее темнели круги. На столе перед ней стоял бумажный стаканчик какого-то питья, судя по запаху – мятного чая; через его край свешивалась нитка от заварного пакетика. – Джек говорит, вы нашли себе занятие?

Я рассказал ей про Лолу и ее сына, начиная со случайной встречи в роще за больницей и заканчивая тем, что случилось этим утром. Когда я замолчал, Уорд подняла голову.

– Почему я узнаю об этом только сейчас?

– До сегодняшнего дня это не казалось важным.

– С каких это пор в ваши обязанности входит решать, что важно, а что нет?

– Это были неподтвержденные слухи. Насчет Гэри Леннокса я сам узнал всего час назад. И позвонил бы сразу же, если бы Уэлан не позвонил первый.

– Вам не следовало появляться в их доме. Что вам вообще в голову втемяшилось?

Я никогда не видел Уорд в таком гневе.

– Я навещал пожилую женщину и ее сына, которые из последних сил пытаются выжить, – объяснил я. – И если бы я выяснил все это раньше, вероятно, поступил бы по-другому. А вам бы хотелось, чтобы я просто не обратил на них внимания?

– Вот прямо сейчас – да, именно этого и хотелось бы! И чтобы это не подменяло социальные службы, которым положено этим заниматься. – Она подняла руку, предупреждая мои возражения. – Ладно, ладно, это несправедливо. Но вам не надо общаться с потенциальными свидетелями, а может, даже обвиняемыми, у меня за спиной. С меня хватило одного Одуйи, а после всего этого я начинаю жалеть о том, что не позволила Мирзу…

– Не позволили Мирзу – что? – спросил я. – Провести обследование и Кристины Горски?

После того, что Мирз чуть не сотворил с двумя жертвами, одному богу известно, что бы он делал, будучи ответственным за трех. Впрочем, высказать это вслух я не мог из опасения ухудшить ситуацию. Да и Уорд, похоже, уже жалела о том, что сорвалась. Она пыталась взять себя в руки:

– Ладно, успокоимся оба. Вы не делали этого целенаправленно. И я благодарна вам за то, что вы предложили помощь Мирзу вчера вечером.

Может, я ослышался?

– Прошу прощения, повторите последние слова!

– Я понимаю, что вы сделали это из лучших побуждений. Но Мирз не маленький, помощь ему не нужна. В будущем ограничивайтесь своей зоной ответственности.

– Что он вам сказал?

– Что вы заезжали вчера в морг и предложили ему помощь. Мирз не стал возражать. Он говорил об этом тактично.

Еще бы. Я попытался унять злость.

– Вы действительно верите в то, что я мог случайно заехать в морг в одиннадцать вечера?

Уорд внимательно посмотрела на меня:

– Ну, наверное, нет. Но что бы там между вами ни произошло, или разберитесь в этом сами, или не выносите наружу. У нас проблем хватает и без того.

Чертов Мирз.

– Так я вам нужен еще на поисках с ищейкой?

– Были бы не нужны, вы бы здесь не сидели. Я просто хочу, чтобы вы не занимались всякой внеслужебной деятельностью, которую, похоже, вы мастер находить.

– Я ее не ищу.

– Похоже, она сама вас находит. – Уорд вздохнула. – Послушайте, это дело на особом контроле. Я сама на особом контроле. Эйнсли до сих пор рвет и мечет из-за вчерашнего – из-за выходок Джессопа, из-за случившегося с Люком Горски.

Я даже обрадовался возможности сменить тему на менее скользкую.

– Кстати, как он?

– Если вы о брате, то это просто обморок. Люк попал на то место, где убили его сестру, переволновался из-за этого. В общем, у нас у всех и так нервы на пределе, у кого-то по собственной вине, у кого-то нет. И я не хочу, чтобы стало хуже.

У меня сложилось впечатление, будто Уорд недоговаривает чего-то про Люка Горски. Впрочем, намек я понял: мое положение и так уже весьма шаткое.

– Что с асбестом?

Она помассировала затылок.

– В подвале есть подземный переход, связывавший основной корпус с моргом. Морг уже снесли, а туннель пока остался. Выяснилось, что в панелях потолка имелся асбест. Его полагалось удалить до начала работ по сносу, но, насколько мы сейчас можем судить, он был только в этом переходе. Мы можем работать, отгородив это место, и при условии, что все будут в масках и комбинезонах, никаких проблем возникнуть не должно.

Я видел обломки морга за основным зданием – груду битого кирпича и бетона, уже поросшую зеленью. Вероятно, туннель служил для перевозки тел умерших пациентов в морг подальше от посторонних взглядов.

– Джессоп знал об этом?

– Утверждает, что нет, но я ему не верю. Мы выяснили, что он лишился лицензии на работы с асбестом полгода назад. Какая-то бюрократическая волокита из-за того, что Джессоп не заполнил вовремя анкеты, что меня вовсе не удивляет. Для удаления асбеста придется нанимать другую фирму, а это может обернуться для него потерей контракта. По меньшей мере это означает новые задержки, чего он себе позволить не может. Джессоп и так понизил цену до минимума, чтобы выиграть тендер. Даже заложил свой дом для покупки нового оборудования. Это разорит его.

– Там и без того хватало задержек, – заметил я.

– Это его проблемы. Меня больше волнует то, как это скажется на следствии. И что еще он может выкинуть.

– Например?

Уорд покачала головой:

– Ладно, ничего. Надо двигать дальше.

Она с усилием поднялась, поморщилась и потерла поясницу.

– Вы-то сами как? – спросил я, тоже вставая.

– Вы об этом? – Уорд положила руку на живот. – Так себе. Спина болит, мочевой пузырь ведет себя, как ему заблагорассудится, а еще у меня заноза в виде эксперта, который все делает не так, как ему велят. Если не считать этого, все просто зашибись.

– Ну работа как работа.

– Да. – Напряженность между нами ослабла, но не исчезла окончательно. – Я серьезно: мы не можем позволить себе никаких новых проколов. Давайте сосредоточимся на деле и не будем отвлекаться, ладно?

Я не считал, что слишком отвлекаюсь, однако возражать не стал.

– Могу я хотя бы узнать, что будет с Лолой и ее сыном? – рискнул я спросить перед тем, как выйти из фургона.

– Мы этим займемся. – Судя по тону Уорд, разговор на этом завершился, но вдруг она добавила: – У Леннокс и ее сына нет собаки?

– Я не видел.

Я вспомнил: на брезенте, в котором перетаскивали Кристину Горски, обнаружили собачью шерсть.

– Ладно. – Уорд отвернулась и вышла из фургона.

Внутри Сент-Джуд все оставалось по-прежнему, словно мы и не уходили. Отрезанная от внешнего мира больница, казалось, существовала в каком-то собственном, замкнутом мире. Ее интерьеры не один год не знали ни солнечного света, ни свежего воздуха, так что темнота будто въелась в камни. Похоже, гнетущая атмосфера начала действовать даже на лабрадора: пес чаще скулил и оглядывался в поисках поддержки на хозяйку, прежде чем обнюхать очередной темный угол. Даже пожеванный теннисный мячик утратил для него свою привлекательность.

Зато мы ускорили темп продвижения. К середине дня мы закончили осмотр верхнего этажа и спустились на второй. Ложных тревог здесь стало меньше – возможно, потому, что попасть сюда с чердака птицам и грызунам было сложнее. Место Джессопа в группе занял полицейский, вооруженный электроинструментом и эндоскопом на случай обнаружения новых перегородок.

Правда, пока их больше не обнаруживалось.

Мы добрались до больничной часовни, когда Уэлану позвонили.

– Что-то нашли в подвале, – сообщил он, выключив рацию. – Собака там не нужна. Вы продолжайте, а мы с доктором Хантером спустимся посмотреть, что там.

– Разве им не нужна собака, чтобы проверить? – удивился я, когда мы двигались по лестнице в подвал. Голоса наши отдавались от стен гулким эхом.

– Не сейчас. Они это что-то видят, только достать не могут.

– Что?

– Они полагают, это рука.

Больничные подвалы – особенный мир. На самом деле именно здесь расположено сердце больницы – невидимые стороннему глазу котельные и насосные, поддерживающие жизнь здания. Даже при том, что Сент-Джуд уже много лет как умерла, этот потаенный мир остался нетронутым. Подобно окаменелым органам давно вымершего животного, механизмы, обеспечивавшие его теплом и дыханием, сохранились в целости и сохранности. Я находился тут впервые и мгновенно ощутил разницу. По мере того как мы спускались все ниже, запах сырости и плесени становился сильнее. Если верхние этажи казались мне жуткими, здесь все обстояло еще более ужасно. Верхние этажи служили больнице, так сказать, парадным лицом; их косметически подновляли и подправляли в попытках скрыть почтенный возраст здания. Тут же, вдали от пациентов, этого делать даже не пытались. Если где истинный возраст Сент-Джуд и проявлялся предельно наглядно, так именно в подвале.

Длинных, извилистых коридоров не было. Лестница заканчивалась на пересечении нескольких узких проходов с кирпичными стенами, по стенам которых змеились угловатыми кишками трубопроводы. Какие бы холод и сырость ни царили на верхних этажах, там, по крайней мере, была хоть какая-то вентиляция. Окруженный со всех сторон землей, лишенный отопления и вентиляции подвал пропитался влагой насквозь. Вода капала с потолков, слезами стекала по стенам и скапливалась в лужах на полу.

– Мило, правда? – буркнул Уэлан.

Разбрызгивая обувью воду, мы шли вдоль цепочки прожекторов, постоянно пригибаясь, чтобы не врезаться в пересекающий коридор трубопровод. Когда-то давно подвал, наверное, полнился шумами котлов, насосов и вентиляторов, живым пульсом больницы. Теперь единственным источником шума были мы сами.

Через несколько минут мы с Уэланом добрались до шахты служебного лифта, металлические двери которого были раздвинуты, открыв взгляду загаженную кабину. Чуть дальше в стене темнело прямоугольное отверстие, перегороженное крест-накрест желтой полицейской лентой с табличкой: «Опасно. Не заходить».

– Это здесь нашли асбест? – спросил я. Уорд говорила, что он находился в служебном туннеле, соединявшем главное здание с моргом.

– Не бойтесь, он в дальнем конце. Часть потолка обвалилась, когда сносили морг. Проход завален обломками, так что в морг больше не пройти. Во всяком случае, в тот.

Я не совсем понял, что Уэлан хотел этим сказать, но тут он подошел к двустворчатой стальной двери рядом со входом в туннель. Над ней висела табличка, такая же древняя, как сама больница. Единственное слово на ней выцвело, но я все-таки сумел разобрать: «Морг».

– У них что, было два морга? – удивился я.

Уэлан кивнул:

– Этот первый. А туннель ведет в новый, построенный в шестидесятых. Просто табличку со старого не потрудились снять – все равно ее никто не видел. Типа, с глаз долой – из сердца вон.

Похоже, это могло служить девизом Сент-Джуд. Уэлан толкнул дверь, и нашему взгляду открылась картина, которая могла бы стать иллюстрацией к учебнику истории. В свете полицейских прожекторов морг напоминал грязную музейную экспозицию, не менявшуюся полвека, если не дольше. Посередине стояли в ряд три смотровых стола с покрытой пылью фарфоровой поверхностью. Над каждым из них свисал с потолка массивный конический плафон, к нему тянулись допотопные витые провода. Ржавые трубы и краны темнели над раковинами с растрескавшейся эмалью; у дальней стены тяжелые дверцы холодильной камеры для хранения тел были распахнуты настежь, открывая ряды пустых полок.

Весь морг словно застыл в прошлом. Больница просто заперла двери и забыла о его существовании, оставив эту капсулу времени пылиться и ржаветь. Бросив взгляд на стол, на котором съежилось несколько высохших дохлых пауков, я повернулся посмотреть на находку.

Поисковая группа собралась в маленьком кабинете в дальнем конце помещения. В своих белых комбинезонах они напоминали привидения. В кабинете стоял небольшой металлический стол, а за ним сломанный стул. Все столпились у массивного ржавого несгораемого шкафа. В одном из людей я узнал Джексона, руководителя поисковой операции.

– На полу за шкафом, – сообщил он. – Вся эта штуковина весит тонну и привинчена к стене. Нам хотелось бы, чтобы вы посмотрели, прежде чем мы попытаемся сдвинуть ее.

– Давайте-ка глянем, – произнес Уэлан, опустился на колени и посветил фонариком в узкую щель между несгораемым шкафом и стеной. – Да, верно, рука. Доктор Хантер, не желаете взглянуть?

Он встал и отошел в сторону, уступая мне место. Я помедлил: чего-то в помещении не хватало. Поняв, чего именно, я наклонился, заглядывая за шкаф.

Поначалу я не увидел ничего, кроме нескольких труб. Потом луч моего фонаря уткнулся во что-то светлое.

Покрытая толстым слоем пыли, рука лежала ладонью вниз, скрючив пальцы. Тонкое запястье и остальная часть руки по локоть скрывались под шкафом.

– Следов крови нет, кожа естественного цвета, – сообщил я, прижимаясь щекой к стене в попытках заглянуть дальше. – И разложения тоже не вижу.

– Значит, она здесь совсем недавно, – заключил кто-то из группы.

– Меньше недели она никак не могла тут лежать, – возразил Уэлан. – После того как нагрянули мы, сюда никто не сумел бы пробраться. Но тут ведь холодно. Это не могло замедлить разложение?

– Не до такой степени. – Я сунул нос в щель и принюхался. Маска, конечно, мешала, но я не ощутил вообще никакой вони.

– Наверное, она забальзамирована? – предположил другой полицейский. – Может, это образец или нечто подобное и они просто забыли ее здесь?

– Какого черта вообще оставлять руку? – раздраженно воскликнул Уэлан. – И это означало бы, что она провалялась тут много лет.

– Думаю, так оно и есть, – кивнул я.

Мысль о бальзамировании тоже пришла мне в голову, но я не уловил ни запаха бальзамирующего раствора, ни формальдегида. Я встал, обошел шкаф и попытался посмотреть с другой стороны. Отсюда было видно еще меньше; я разглядел только, что рука заканчивалась чуть ниже локтя чистым, ровным срезом без единой шероховатости или порванной кожи.

– Вы не заметили, здесь были мухи? – спросил я.

Никто ничего такого не видел. Свежеотрезанная рука не могла не привлечь к себе мух, даже в подвале. В отличие от замурованной камеры, тут не было ни перегородки, ни решетки, способных помешать им, и тем не менее ни одного назойливого насекомого я в старом морге не видел.

Просунув руку в щель между шкафом и стеной, я осторожно дотронулся до обрубка.

– Может, нам пригласить доктора Парек? – неуверенно предложил Уэлан.

– В этом нет необходимости. – Я взял обрубок за запястье и с силой потянул.

– Какого… – начал Уэлан.

Но рука, подняв облачко пыли, уже выскользнула из-за шкафа. Я еще раз осмотрел гладкий срез и постучал им по стенке несгораемого шкафа. Звук получился звонкий: бам-м!

– Гипс, – объявил я, подняв руку так, чтобы ее было видно всем. – Вряд ли это медицинское пособие. Похоже скорее на кусок старого манекена из магазина.

Уэлан взял у меня гипсовую руку и покрутил перед глазами: мои слова убедили его не до конца.

– Тяжелый случай окоченения, сэр! – хохотнул один из полицейских.

Уэлан бросил на него злобный взгляд и легонько постучал гипсовой рукой по его груди:

– В следующий раз, когда вы заставите нас спускаться сюда из-за ерунды, я засуну вам эту штуку сами знаете куда.

Он повернулся и, не дожидаясь меня, вышел из старого морга.

Глава 20

Следующий день начался весьма многообещающе. Я хорошо выспался – в отсутствие новых звонков от Мирза.

Спать я ложился в лучшем расположении духа после того, как неожиданно позвонила Рэйчел. Из-за непогоды их судно сделало незапланированную остановку на одном из островов. Мобильная сеть на нем отсутствовала, поэтому она звонила из телефона-автомата. При звуках ее голоса мое настроение поднялось, хотя связь прерывалась и сигнал проходил с небольшой задержкой.

– Как там у вас? – спросил я.

– Вчера мы окольцевали стаю афалин, а ночь провели на якоре у необитаемого острова. А сегодня у нас была жуткая гроза, поэтому весь вечер сидели в таверне.

– Ужас какой.

– Просто кошмар. А ты как?

– Как всегда.

– Как всегда, – передразнила она. – Интернета у нас тут нет, но Димитри купил позавчерашнюю «Таймс». Там написано, в той старой больнице нашли еще два трупа. Ты ведь на этом деле работаешь, правда?

– Уже заканчиваем. – Мне не хотелось говорить о Сент-Джуд. Димитри… – Долго вы еще будете болтаться без связи?

– По меньшей мере три недели, пока не вернемся на большую землю. Но нам предстоят остановки на одном или двух крупных островах, так что время от времени связь все-таки будет. Честное слово, нам с тобой надо будет сюда как-нибудь выбраться. Даже не могу описать, какое здесь синее море!

Мне нравилось слушать голос Рэйчел. Правда, очень скоро – слишком скоро! – я услышал мужской голос, который звал ее куда-то.

– Да, иду! – отозвалась она. – Мне пора. Позвоню через день или два. Ты только поосторожнее, Дэвид!

– Из нас двоих это ты болтаешься посередине Эгейского моря. Я торчу в тихом Лондоне.

– Ну все-таки… Пусть на сей раз рискует кто-нибудь другой. Пожалуйста.

Я понимал, что Рэйчел продолжает думать о том, что случилось в начале этого года, когда убили ее сестру, да и сама она и ее родные чудом остались в живых. Травмы такого рода не проходят сами собой, вне зависимости от того, какое синее море вокруг.

– Я окружен полицией. Единственное, что мне грозит, – простудиться на сквозняке, – произнес я.

Воцарилось молчание. Я буквально видел, как складываются буквой V морщинки у нее на лбу.

– Да, но…

Все тот же голос позвал ее снова. Слов я не разобрал, но голос был определенно мужской: зычный и с явным акцентом.

– Если это Димитри, скажи ему, пусть подождет.

Рэйчел рассмеялась:

– Нет, это Ален.

– Не только Димитри, но еще и Ален?

– Да, у нас многонациональная команда, – со смехом ответила она. – И некоторым из них не терпится добраться до телефона-автомата, так что мне пора. Скоро позвоню.

Взволнованный разговором с Рэйчел, я выпил стакан бурбона, которого лишился накануне вечером. Наверное, это и стало причиной того, что я и сам почти поверил, будто следствие по делу в Сент-Джуд близко к завершению. Детальные поиски не выявили новых жертв, да и осмотреть осталось лишь часть подвала. Разумеется, обилие закоулков и трубопроводов наверняка затруднят работу собаке, но пары дней наверняка должно хватить. В общем, ложась спать, я рассчитывал на то, что мы больше ничего не найдем и старая больница уже открыла последний из своих секретов.

Словно в подтверждение моих надежд, утро следующего дня выдалось солнечным. Конечно, солнце было прохладным, осенним, а не жарким летним, и все равно это стало желанной переменой после бесконечных серых туч и дождя. Направив машину к Сент-Джуд, я пребывал в приподнятом настроении. Притормозив у полицейского кордона у въезда в больницу, я обратил внимание на то, что автобусная остановка на противоположной стороне улицы пуста. Это показалось мне добрым знаком, и, когда я остановил машину перед зданием больницы, даже виду мрачных стен и заколоченных окон не удалось испортить мне настроения.

Правда, длилось это недолго.

Уэлан уже ждал меня у дверей.

– Переодеваться не надо. Вас хочет видеть старший детектив.

– Что-нибудь случилось?

– Пусть лучше она сама скажет.

Он до сих пор не простил меня за то, что купился на руку от манекена.

Тень от здания накрыла почти всю стоянку, когда я подошел к тому же трейлеру, в котором мы с Уорд разговаривали накануне. Утреннее совещание закончилось, и полицейские в форме, а также люди в штатском, явно не служившие в полиции, выходили из него на улицу. Я подождал у двери. Уорд появилась последней – в плаще и с сумкой на плече. Увидев меня, она махнула рукой, приглашая следовать за ней.

– Хорошо, что вы вовремя. Можете ехать со мной.

– Куда?

Не сбавляя шага, Уорд направлялась к полицейским автомобилям.

– Разве Джек не сообщил вам? Мы собираемся арестовать Гэри Леннокса.

Подробности Уорд поведала мне уже в машине. После нашего разговора она дала своей команде распоряжение порыться в прошлом сына Лолы.

– Вы были правы насчет Леннокса, – сказала она, когда автомобиль тронулся с места. – Он работал санитаром в Сент-Джуд с восемнадцати лет. Его уволили за год до закрытия больницы, но планировку помещений он знает как свои пять пальцев. До больницы сдавал экзамен по строительной специальности. По теоретическим дисциплинам Леннокс экзамен завалил, а по практическим у него были неплохие баллы. Во всяком случае, у Леннокса хватило бы умения на то, чтобы выложить перегородку из пенобетона и заштукатурить ее.

Я вспомнил, как Лола с гордостью говорила, что ее сын может справиться с любой задачей по дому. Вероятно, даже лучше, чем она это представляла.

– За что его уволили?

– Подробностей у нас пока, по сути, нет, но это как-то связано с пропажей лекарств из больничной аптеки. Болеутоляющих, транквилизаторов, стероидов – всего того, на что есть устойчивый спрос. Уголовного дела против Леннокса не возбуждали, но он достаточно запачкался, чтобы его уволили. Это укладывается в версию, согласно которой убийства связаны с наркотиками. Наверное, он приторговывал крадеными наркотиками и после закрытия больницы обустроил сбыт на знакомой территории. Пока это лишь предположения, но с какой стороны на него ни посмотри, все вызывает подозрения.

– Как вы собираетесь допрашивать его, если он не в состоянии говорить?

– Придется провести медицинское обследование – может, это даст что-нибудь. Если нам удастся найти достаточно улик для выдвижения обвинений, мы посмотрим, совпадают ли отпечатки его пальцев с теми, что остались на банках с краской и штукатурке. И если совпадут, без разницы будет, может Леннокс говорить или нет. Мы сумеем связать его с двумя убийствами, а строительные навыки потенциально связывают Леннокса с брезентом, в который завернули Кристину Горски. А если его ДНК совпадет с волосами, которые на этом брезенте нашли, мы обвиним его и в этом убийстве. – Она бросила на меня вопросительный взгляд. – Что-то не так? Вы не слишком радуетесь этому.

Я пытался разобраться в своих чувствах. Даже при том, что я привлек внимание Уорд к Гэри Ленноксу, сам я не верил в то, что он имеет ко всему этому отношение. И хотя я хотел, конечно, чтобы ответственный за зверства в заброшенной больнице понес наказание, меня мало радовала перспектива принести в жизнь Лолы и ее сына новые неприятности.

– Не ожидал, что все закрутился так быстро, – признался я.

– Я тоже, но действовать готова. И я не сообщила вам самого важного. Мы получили результат по отпечаткам, которые Мирз снял с мужского трупа. Его зовут Даррен Кроссли. Тридцать шесть лет, с восемнадцати замечен в пристрастии к травке, в остальном досье чистое. Но он тоже работал санитаром с Сент-Джуд – до самого закрытия. Наверняка был знаком с Гэри Ленноксом.

Господи… Я молчал, пытаясь осмыслить новость. Рассказывая Уорд про семью Леннокс, я опасался, что зря отнимаю у нее время…

– Ну, скажите хоть что-нибудь, – не выдержала она. – Я не ожидала, что вы будете кричать от радости, но энтузиазм могли бы проявить.

– А что с женщиной, которую замуровали вместе с ним?

– Пока ничего. Отпечатки пробиваются по базе, но похоже, что ничего криминального за ней не числилось. Мы ждем результатов анализа ДНК и зубов, однако теперь, когда идентифицировали Кроссли, можно поискать среди его друзей и знакомых. Выясним, не знал ли он ее при жизни.

– Когда Кроссли пропал?

– В полицию обратились тринадцать месяцев назад.

– Лола говорила, что удар с ее сыном приключился восемнадцать месяцев назад. Это на пять месяцев раньше исчезновения Кроссли.

– Заявление подали тринадцать месяцев назад, – повторила Уорд. – Семьи у Кроссли не было, и он не работал с момента закрытия Сент-Джуд, так что мы не можем точно знать, как давно он пропал. Мы и этот-то срок знаем лишь потому, что его домовладельцу надоело ждать арендную плату. Вероятно, Кроссли пропал около пятнадцати месяцев назад, что примерно совпадает с датой, когда Кристину Горски в последний раз видели живой. Да и насчет даты, когда Леннокса парализовало, у нас нет ничего, кроме слов его матери.

– Думаете, она прикрывает сына?

Уорд пожала плечами:

– Мы обратились в суд за разрешением ознакомиться с его медицинской картой, вот тогда и посмотрим. Но с учетом обстоятельств ждать сейчас не можем. Известно, что ради детей матери могут и солгать, а у нее у самой карьера не безупречная. Мы проверили то, что говорила ее соседка насчет смерти пациента. Лола Леннокс работала в старой Королевской больнице в Южном Лондоне. Сейчас она закрыта, но двадцать два года назад там умер от передозировки инсулина четырнадцатилетний подросток – умер в ее дежурство.

– Значит, это правда?

– По результатам внутреннего расследования, проведенного больницей, смерть признали несчастным случаем, однако Лолу уволили, и медсестрой она больше не работала. Похоже, это у них семейная традиция – быть уволенными из больниц.

Уорд замолчала. Машина уже сворачивала на улицу, где жила Лола. Внутри меня все сжалось при мысли, что должно было произойти.

– Вы так и не сказали, что мне-то здесь делать?

– А разве не вы заварили эту кашу? – усмехнулась Уорд. – Да не переживайте, это вам не в наказание. Мать Леннокса вас знает, вот я и подумала, что неплохо иметь рядом знакомое лицо.

– Не уверен, что это способно что-либо изменить.

– Все равно это лучше, чем полный дом незнакомцев. И потом, вам она, кажется, доверяет.

Не после такого, подумал я.

Машина затормозила перед домом. Там уже стояли полицейские автомобили и карета «Скорой». Гэри Леннокс, возможно, и попадал в разряд подозреваемых, но болезни его никто не отменял. Поэтому вместе с полицейскими его должны были проверять сотрудники социальных служб и врачи «Скорой», и увозить его предстояло не в тюрьму, а в больницу. Выходя из машины, я ощущал на плечах груз ответственности. Я хотел помочь Лоле и ее сыну…

Полицейские, хлопая дверцами, выбирались на тротуар. В окнах соседних домов – тех, что стояли незаколоченными, – появились лица, несколько человек даже пришли поглазеть на неожиданный спектакль.

Уэлан шагнул к двери и постучал. Я не сводил взгляда со штор на окне. Любое шевеление их означало бы, что Лола дома. Они не шевелились.

Уэлан выждал несколько секунд и снова постучал, на сей раз громче.

– Ее нет дома, – произнесла та самая соседка, с которой я беседовал в свой первый приезд сюда.

Она стояла у себя в дверях, закутавшись в халат, с сигаретой в руке. Похоже, она только-только вылезла из постели, и лишенное макияжа лицо ее было хмурым.

– Вы не знаете, где она? – спросил Уэлан.

– Откуда мне знать?

– А как давно она ушла?

– Час назад. – Женщина затянулась сигаретой и ехидно посмотрела на меня. – Пришли с подкреплением, да?

Уэлан повернулся к Уорд:

– Как вы считаете, мэм? Может, нам…

– Сэр!

Один из полицейских смотрел куда-то вдоль улицы. По тротуару к нам приближалась та, которую мы искали. Она шла, прихрамывая, низко опустив голову, и тащила в каждой руке по пакету из супермаркета. Ходьба давалась ей с трудом, и она не замечала нас, пока не оказалась совсем близко. При виде полицейских на крыльце ее дома Лола Леннокс остановилась. Взгляд на мгновение задержался на мне. Потом, сжав губы, она перехватила свои пакеты и потащилась в нашу сторону – так же неспешно, как прежде.

Уорд шагнула ей навстречу:

– Лола Леннокс? Я старший инспектор полиции Шэрон Уорд. Мы здесь по поводу Гэри.

Не обращая на нее внимания, Лола прошла мимо нее.

– Вы меня слышите, миссис Леннокс? Я сказала, мы хотели бы поговорить с вами о…

– Слышу. Идите к черту.

– Миссис Леннокс, у нас есть ордер на арест вашего сына.

– Можете им подтереться.

Перехватив пакеты в одну руку – я заметил, что они были значительно легче, чем в прошлый раз, – Лола поднялась на крыльцо и принялась возиться с ключами. Уорд сделала еще одну попытку, изо всех сил стараясь не сорваться:

– Нам не хотелось бы причинять вам неудобств, но в интересах вас и вашего сына сотрудничать со следствием.

С таким же успехом она могла бы обращаться к камню. Не выпуская из рук пакетов, раскрасневшаяся от усилия Лола продолжала возиться с ключами. Уэлан сделал попытку помочь ей:

– Эй, давайте я…

– Уберите свои руки! – огрызнулась Лола, поворачиваясь к нему.

– Ладно, мы все успокоимся немного, – произнесла Уорд. Уэлан сошел с крыльца. Она подозвала меня. – Полагаю, с доктором Хантером вы знакомы…

– Пусть этот вонючий ублюдок держится от меня подальше.

Вот вам и «знакомое лицо». Я глубоко вздохнул:

– Мне очень жаль, Лола. Я не хотел…

– Пошел к черту!

Лоле удалось-таки вставить ключ в скважину, но тяжелые пакеты мешали ей повернуть его. Теперь уже много людей глазели на улице на происходящее.

– Как вам не стыдно! – крикнула женщина с противоположной стороны улицы. – Это же старый человек, оставьте его в покое!

На лице Уорд отобразилась нерешительность. Меньше всего ей хотелось обвинений в неоправданно жестких действиях, тем более в отношении пожилой матери и ее больного сына. Но чем дольше все это затягивалось, тем сильнее она рисковала потерей авторитета.

Наконец дверь с громким щелчком отворилась. Лола попыталась просочиться внутрь, продолжая загораживать полицейским дорогу своими пакетами.

– Вы не имеете права! – воскликнула она, стараясь закрыть дверь за собой. – Это мой дом, вам сюда нельзя!

Однако против полиции Лола не устояла. Отказавшись от попытки удержать их на улице, она устремилась в дом, оставив дверь широко открытой. Я не спешил входить, пропуская вперед полицейских и социальных работников.

Первым в дверь шагнул Уэлан и отшатнулся, когда в ноздри ему ударила вонь больничной палаты.

– Боже, – пробормотал он.

Лола стояла перед кроватью, словно пытаясь прикрыть сына от незваного вторжения.

– Не желаю видеть вас здесь! – кричала она. – Пошли вон!

Врач с успокаивающей улыбкой шагнула к кровати:

– Все в порядке, мы только хотим посмотреть на вашего сына.

– Подите прочь от него!

Лола замахнулась на нее упаковкой памперсов, но Уэлан опередил ее и отобрал упаковку. Взгляд Гэри Леннокса метался с одного человека на другого. Врач улыбнулась ему:

– Все хорошо, Гэри. Как вы себя чувствуете? Моя фамилия Калинда, я врач «Скорой помощи». Мне хотелось бы взять у вас несколько анализов…

– Нет! – взвыла Лола, стараясь прорваться к сыну между Уэланом и полицейским в форме. – Не смейте, я вам не разрешаю!

Я сделал еще одну попытку:

– Лола, почему бы вам не пойти со мно…

– К черту! – рявкнула она, зло прищурившись. – Иуда, это все твоих рук дело!

– Вы только осложняете ситуацию! – бросил Уэлан через плечо.

Он был прав, поэтому я отошел в сторону, уступая место одному из социальных работников. Тем временем на улице произошло какое-то замешательство. Из-за двери слышались голоса, и я увидел, как полицейский пытается помешать кому-то войти в дом.

Это был Адам Одуйя.

– Я пришел повидаться с Лолой и Гэри Леннокс. – Активист почти не повышал голоса, но этого ему и не требовалось. – Позвольте мне поговорить с ними.

– Ну класс, – выдохнула Уорд. – Джек, убери его отсюда.

Оставив полисмена справляться с Лолой в одиночку, Уэлан шагнул к двери.

– Это дело вас не касается. Вам надо уйти.

– Меня касается все, что происходит в общине, – возразил Одуйя. – Почему вы преследуете пожилую женщину в ее собственном доме?

– Мы не преследуем никого. Это полицейская операция, мы здесь вместе с социальными службами и…

– Вы не называете это преследованием? Вламываясь в дом к пожилой женщине и ее сыну против их воли?

– Вас вежливо попросили выйти. Я не собираюсь повторять…

– Миссис Леннокс! – Одуйя повысил-таки голос, чтобы его слышали в доме. – Лола Леннокс! Я адвокат, я могу вам помочь!

– Выведите его отсюда! – рявкнул Уэлан констеблю. Однако крики привлекли внимание Лолы.

– Кто это? – спросила она, повернувшись к двери, пока полисмен пытался вытолкать Одуйю из дома.

– Меня зовут Адам Одуйя, – отозвался активист уже с порога. – И если полиция находится здесь против вашего желания, я могу помочь вам. Просто скажите им, что я представляю вас и вы хотите поговорить со мной.

Лола повернулась к Уэлану:

– Вы его слышали.

– Миссис Леннокс, нет нужды в…

– Я хочу переговорить с ним!

Уэлан умоляюще посмотрел на Уорд. Она кивнула:

– Ладно, пустите его.

Уэлан и констебль неохотно шагнули в сторону. Одуйя застегнул пиджак. Увидев меня, он, похоже, не удивился.

– Привет, доктор Хантер… – начал он и осекся, заметив мужчину на кровати.

– Вам все еще кажется, что мы нарушаем чьи-то права? – усмехнулся Уэлан.

Впрочем, активист быстро оправился от потрясения. Он шагнул к Лоле и протянул ей руку.

– Благодарю вас за то, что пригласили меня в свой дом, миссис Леннокс.

Игнорируя протянутую руку, она смотрела на него с отвращением. До меня дошло, что прежде Лола его не видела.

– Вы один из них.

– Я адвокат, да. – Одуйя как ни в чем не бывало убрал руку. Сунув ее в карман пиджака, он вытащил визитную карточку. – Меня зовут Адам Одуйя, и, если не возражаете, я с радостью буду представлять вас и вашего сына.

– Я вам не плачу.

– Вам и не надо. Я работаю на некоммерческую организацию. Мы предлагаем помощь членам этой общины, которым требуется защита в суде или представительство.

– Ей не требуется представительства! – раздраженно бросил Уэлан.

– А ее сыну требуется. Или вы отказываете ему в праве на адвокатские услуги на том основании, что он инвалид?

– Мистер Одуйя, – произнесла Уорд. – Первой, и главной, нашей заботой является доброе здоровье Гэри Леннокса. Услуги адвоката ему были бы предложены, как только того позволили бы обстоятельства, но теперь, когда вы здесь, в этом нет необходимости. Кстати, как здесь оказались вы? Только не уверяйте, будто случайно проходили мимо.

Он одарил ее лучезарной улыбкой. Теплой, но не оставлявшей сомнений в том, что они хорошо понимают друг друга.

– Как я уже говорил, у меня имеются свои источники. Должен добавить, никто из них в данный момент тут не присутствует.

Последнюю фразу он произнес явно ради меня. И понял это не только я: Уэлан покосился в мою сторону.

– Тогда что вы стоите тут столбом? – рявкнула Лола Одуйе. – Это мой дом. Если вы адвокат, скажите им, пусть убираются вон!

Интересно, подумал я, как скоро тот начнет жалеть о том, что ввязался в это дело?

– Я сделаю все, что в моих силах, но прежде…

– Его необходимо отправить в больницу, – перебила его врач «Скорой». Пока полицейские спорили с Одуйей, она спокойно осматривала Гэри Леннокса. Полный паники взгляд его продолжал метаться по комнате, дыхание участилось – теперь, когда в помещении воцарилась тишина, это слышали все. – Состояние внушает серьезные опасения, – продолжила она, снимая с исхудавшей руки Гэри манжету для измерения давления. – Уровень кислорода в крови критически низок, а давление и пульс…

– Нет! – вскричала Лола. – Не нужна ему больница! Я сама могу ухаживать за ним!

Врач убрала муфту в чехол.

– Мне жаль, но оставаться здесь ему нельзя. Судя по виду, его организм сильно обезвожен и недокормлен, и, мне кажется, у него возможны проблемы с печенью и почками. Нужен полноценный медицинский уход.

– Вы не имеете права! Я вам не разрешаю!

– Миссис Леннокс, – вмешался Одуйя, – вам следует прислушаться к тому, что говорит врач. Я поеду в больницу вместе с вами и…

– Прошу вас! – Агрессия исчезла из голоса Лолы, осталось лишь отчаяние. – Не забирайте еще и его! У меня никого больше нет!

Она разрыдалась, когда на лицо сына надели кислородную маску. Ни Одуйю, ни социальных работников Лола не слышала. В комнату набилось много людей, и я только мешал всем. Никем не замеченный, я пробрался к двери и вышел, разминувшись с носилками-каталкой, которую пара санитаров толкали по тротуару от «Скорой».

– Передайте старшему инспектору Уорд, что я возвращаюсь в Сент-Джуд, – попросил я одного из констеблей, дежуривших на крыльце перед дверью.

Из дома продолжали доноситься крики Лолы.

Глава 21

За время моего отсутствия собака заметно продвинулась вперед. Ложных тревог не возникло больше ни одной, да и состоял второй этаж в основном из больших палат, которые ищейке обыскивать легче – не то что бесконечные чуланчики и прочие закоулки на третьем.

Я присоединился к ним после перерыва на ленч. Идти до Сент-Джуд было дольше, чем мне казалось, но я и не спешил. Поисковая группа позвонила бы мне в случае каких-либо находок, а после всего, что произошло у Лолы, мне требовалось немного проветрить голову. До сих пор я ездил сюда на машине, но ни разу – пешком, хотя знал, что, в принципе, дорогу можно срезать через рощу, а поиск нужного поворота – чем не приключение?

Все улицы здесь были совершенно неотличимыми друг от друга: бесконечные цепочки домов с ветхими крышами и обилием заколоченных окон, покрытых пестрыми граффити. Я уже начинал опасаться, что заблудился, когда, свернув за очередной угол, увидел в дальнем конце улицы темно-зеленые деревья.

С этой стороны роща была огорожена ржавым железным забором. От бреши в нем в глубь деревьев тянулась глинистая тропинка, заваленная палой листвой, а кое-где и почти заросшая. Продравшись сквозь перегораживавшие ее кусты боярышника, я оказался среди корявых стволов, а оглянувшись, даже не смог разглядеть улицы, хотя отошел от нее всего на несколько ярдов. Несколько минут я просто стоял, наслаждаясь чистым воздухом. Пахло сырой землей и опавшими листьями. Я не знал точно, куда ведет тропинка, но догадывался. Поэтому для меня не стало сюрпризом, когда через несколько минут я выбрался на поляну с развалинами церкви, посередине которых лежал поваленный дуб.

Я остановился на краю поляны, сообразив, что прошел тем самым путем, что и Лола в нашу первую встречу. Одинокий грач взлетел с заросшей плющом стены, но, кроме нас с ним, на поляне, похоже, не было больше никого.

За время, прошедшее со дня моего первого прихода сюда, дожди пообрывали с деревьев часть листвы. На фоне голых ветвей каменные развалины казались даже более суровыми.

Я приблизился к той же упавшей колонне и сел на нее. Воспоминание об отвратительной сцене у Лолы не давало покоя. Уорд права. Улики против Гэри Леннокса убеждали: он наверняка знал по меньшей мере одну из замурованных жертв, обладал достаточными строительными навыками для того, чтобы выложить перегородку, и лишился работы в Сент-Джуд по подозрению в краже лекарств. Однако это не означало ровным счетом ничего, если Леннокс действительно был парализован последние полтора года. Это исключало его причастность не только к убийству Даррена Кроссли и неизвестной женщины, но и к смерти Кристины Горски. Не мог же их всех убить прикованный к постели инвалид?

Если, конечно, Лола не солгала.

В принципе, это легко проверить, как только полиция получит доступ к медицинским картам. Мне казалось, Уорд следовало бы дождаться этого, но я мог понять и то, почему она не стала этого делать.

Добиться доступа к конфиденциальной медицинской информации непросто и в самой несложной ситуации, а на Уорд постоянно давило начальство, требовавшее быстрых результатов.

Вину Леннокса можно было бы считать доказанной, если бы отпечатки его пальцев совпали с отпечатками, снятыми на месте преступления. В таком случае это стало бы неплохим подспорьем Уорд в ее первом расследовании в должности старшего инспектора.

В противном случае это означало бы конец полицейским обвинениям против Гэри Леннокса – вне зависимости от того, как долго он болел. А также – что неприятности на голову Лолы и ее сына я навлек впустую.

Попытки убедить себя в том, что у меня не оставалось выбора, утешали мало. Как и то, что Гэри Ленноксу, несомненно, требовалась квалифицированная медицинская помощь. Это можно было бы устроить и без того, что вылилось в полноценную полицейскую операцию.

Впрочем, самобичеванием я мог бы заняться и в другой раз. Я встал и проделал остаток пути через рощу.

Констебль, дежуривший у больничной ограды, не хотел пропускать меня и буравил подозрительным взглядом во время переговоров по рации. Пока я брел между грудами строительного мусора к главному зданию, небо потемнело. Я задержался у горы обломков на месте морга. Нового морга, напомнил я себе, вспомнив старый, в подвале, весь в пыли и паутине. Битый кирпич и бетонные обломки громоздились выше человеческого роста, но я вглядывался в них до тех пор, пока с неба не упали первые тяжелые капли. Оставив обломки морга за спиной, я пошел переодеваться в комбинезон.

Уэлан вернулся в Сент-Джуд ближе к вечеру. К этому моменту мы с собакой спустились уже на первый этаж, где дышать стало чуть легче, да и свет в открытые двери главного входа немного проникал. Даже при том, что лабрадору предстояло еще пройти весь подвал, обилие разного рода труб и коммуникаций почти исключало появление новых, незаметных на первый взгляд перегородок. Нам уже начало казаться, будто наша работа здесь подходит к концу, а запас сюрпризов, заготовленных для нас больницей, иссяк.

Разумеется, мы зря радовались.

Мы находились в рентгеновском кабинете, откуда вынесли почти все оборудование. По стенам висели постеры с напоминанием выключить мобильные телефоны, а кабинки для раздевания с распахнутыми настежь дверями напоминали разграбленные саркофаги.

– Доктор Хантер!

Я оглянулся и увидел в дверях Уэлана. Даже маска не могла скрыть хмурого выражения его лица.

– Вы нужны нам в подвале, – сообщил он, повернулся и устремился прочь по коридору, не дожидаясь моей реакции.

Я догнал Уэлана, когда он уже начал спускаться по лестнице.

– Нашли что-нибудь? – спросил я.

– Кусок обгоревшей кости в котельной. Но определить, человеческая она или нет, они не могут. Мы не знали, куда вы направились после визита к Ленноксам.

– Разве вам не передали?

– Не в этом дело. Вы должны были предупредить меня или старшего инспектора. Лично.

– Вы были заняты, а я только мешался под ногами, – обиженно возразил я. – Я решил, что лучше заняться чем-нибудь полезным.

– Так вот, в следующий раз обязательно предупредите нас.

Наверное, на следующий раз я мог не рассчитывать. Но интуиция подсказывала мне, что у Уэлана был и другой повод для плохого настроения.

– Как там у вас все прошло после моего ухода? – спросил я.

Он вздохнул:

– Одуйя все усложнил. Посоветовал матери Леннокса не давать согласия на снятие отпечатков пальцев у сына. И у нее самой тоже. Сказал, если они нам нужны, мы должны прежде выдвинуть официальные обвинения.

Это не могло не стать ударом для Уорд. Если только отпечатки не сдаются добровольно, полиция не имеет права снимать их, не выдвинув обвинений.

Гэри Леннокс был не в состоянии дать своего согласия, значит, это можно было просить только у его матери. И ее отказ лишал полицию возможности сравнить отпечатки пальцев ее сына с теми, что обнаружили в больнице. В общем, следствие заходило в тупик.

– Что сам Одуйя на этом выигрывает? – поинтересовался я, когда мы спустились вниз.

– Ничего. Это просто тактика проволочек. – Уэлан свернул в один из коридоров. Здесь трубы тянулись не только по стенам, но и по потолку, а дорогу нам освещали даже не прожектора, а редкая цепочка небольших светильников на треногах. – Он пытается еще и лишить нас доступа к медицинским картам Леннокса. Говорит, если Леннокс обвиняемый, мы должны предъявить документы; в противном случае обязаны прекратить преследование больного человека.

– Но если Леннокс невиновен, в его же интересах быстрее разобраться с этим.

– Вот и попробуйте объяснить это своему приятелю.

– Он мне не приятель.

Впрочем, я не винил Уэлана в его плохом настроении. Если отпечатки, оставленные на месте преступления, принадлежали Ленноксу, это стопроцентно подтвердило бы его вину. Однако отсутствие возможности сделать это наверняка было для полиции, мягко выражаясь, болезненным.

Но я понимал, почему так поступал Одуйя. Гэри Леннокс не мог говорить за себя, поэтому делать это за него намеревался активист. Причем на совесть – даже ценой задержки полицейского расследования. О саморекламе Одуйя, конечно, не забывал, но, по-моему, искренне верил в то, что поступает правильно.

Вряд ли это помогло бы ему завоевать всеобщее уважение.

– У вас достаточно улик на Леннокса, чтобы выдвинуть обвинения? – спросил я.

– Для ареста достаточно, – ответил Уэлан. – Для обвинения – нет. Без отпечатков пальцев это лишь предположения.

– А в доме ничего не нашли?

Наверняка же, арестовав сына, полиция обыскала дом в поисках улик.

– Ничего полезного. Груду старых комиксов и журналов для любителей природы. Друзей у Леннокса, похоже, не было. Даже компьютера или мобильника не обнаружили.

Чем больше я слышал, тем хуже себя чувствовал.

– Как он сам?

– Неважно. В больнице его поместили под капельницу. Пока они берут анализы, но и так ясно, что Леннокс в плохом состоянии. Виновен он или нет, мы оказали ему хорошую услугу, забрав из дома. Если мать так заботилась о родном сыне, не хотел бы я оказаться на ее попечении, будь она хоть десять раз бывшей медсестрой.

– Лола ничего не говорила?

– В основном матерные слова. У нее их богатый запас. А уж когда речь заходила о вас, тут уж просто хоть уши затыкай. – Уэлан усмехнулся. – Сдается мне, что из списка поздравлений на Рождество она вас вычеркнула.

Он свернул в новый коридор, с низкого потолка которого капала вода. Коридор упирался в тяжелые металлические двери – вход в котельную. Помещение за дверью было заполнено баками, трубами и вентилями, часть которых скрывалась в темноте. В лучшие времена здесь, вероятно, был настоящий ад, полный шипения, пара и огня. Теперь же царило безмолвие.

К запаху ржавчины примешивался аромат машинного масла. Но чем дальше мы отходили от дверей, тем сильнее ощущался другой запах – копоти и горелой древесины. Тут что-то жгли. Давно, но не очень.

Поисковая группа собралась у бойлерного котла – ржавого металлического цилиндра восьми или девяти футов в диаметре, – исполинской консервной банки, положенной набок. С одного торца его у самого пола темнело круглое отверстие топки.

Свет нескольких фонариков был направлен внутрь, и фигуры в призрачных белых комбинезонах как будто собрались вокруг костра.

– Давайте показывайте! – скомандовал Уэлан.

Одна из фигур, в которой можно было опознать женщину, выступила вперед.

– Это лежало в золе, внутри топки. Это точно кость, но я не могу сказать, человеческая она или нет.

Женщина протянула Уэлану пластиковый пакет для вещественных улик, в котором лежало что-то маленькое и темное.

Уэлан повертел пакет в луче фонарика и передал мне:

– Что скажете?

Найденный предмет напоминал жженую скорлупу арахиса. Круглого сечения, сантиметр или полтора в длину, со слегка обугленными торцами. Поверхность кости потемнела, но на ней сохранилось несколько клочков обугленной мягкой ткани.

– Средняя фаланга, – ответил я. – Какого пальца, сейчас не определю.

– Но она человеческая?

– Если только в Северном Лондоне не нашлось шимпанзе или бурых медведей – да, человеческая.

Уэлан бросил на меня недовольный взгляд, но я вовсе не собирался шутить. Фаланги бурых медведей и приматов поразительно похожи на людские, и мне приходилось сталкиваться со случаями, когда кости животных ошибочно принимали за человеческие. Но даже так я мало сомневался в том, чьи кости мы нашли здесь.

– Ампутированные конечности в больницах сжигают, правда? – предположила одна из полицейских. – Может, это как раз после ампутации?

– Для таких случаев у них используются муфельные печи, – возразил Уэлан, глядя на массивный металлический цилиндр. – А это бойлерный котел старого типа, топился углем. Он предназначен для того, чтобы греть воду, а не для сжигания отходов от операций.

– Это произошло уже после того, как котлом перестали пользоваться по прямому назначению, – произнес я. – Каменный уголь при горении развивает большую температуру. Примерно такую же, как в крематории, так что любая кость должна была бы кальцифицироваться. Она стала бы белого цвета, не черного, как в нашем случае. Это означает, что горела она при более низкой температуре.

Любая кость проходит под воздействием огня ряд хорошо известных превращений. Поначалу темнеет, меняя свой естественный, грязно-кремовый цвет на черный. Потом, если огонь достаточно сильный, кость становится сначала серой, а потом белой, как мел. В конце концов она делается легкой, как пемза: все органические вещества в ней выгорают, оставляя только кристаллический кальций.

Уэлан покосился на зияющее отверстие топки:

– Там больше ничего нет?

– Пока не знаем, – ответила женщина в комбинезоне. – Мы прекратили поиски сразу после того, как нашли эту кость. Крупных частей тела там вроде не видно, но все забито золой и углями. Трудно сказать, что еще там в них закопано.

Уэлан всматривался в пол перед топкой. На темном цементе отчетливо виднелись светло-серые пятна.

– Тут просыпали золу. Это вы?

– Нет, так с самого начала было, – обиженно промолвила женщина.

– А топка? Закрыта или открыта была?

– Закрыта.

Уэлан нагнулся и заглянул внутрь котла.

– Ничего не видно. – Его голос отдавался от стенок бойлера гулким эхом. – Дайте фонарь.

Кто-то вышел вперед и сунул ему в руку фонарик. Уэлан протиснулся в топку по пояс.

– Трудно сказать, что́ здесь жгли. Полно золы, но она могла остаться с тех пор, как им пользовались для отопления.

Уэлан осторожно вылез обратно и распрямился. В руках он держал маленький почерневший цилиндрик.

– Это не кость, – сказал я.

– Нет. Но и не каменный уголь. Похоже на горелую древесину. Там ее полно. Кто-то жег тут дерево.

– Можно я посмотрю?

Уэлан передал мне фонарь и отступил в сторону.

Горький, отдающий металлом запах гари проникал под маску. Я просунулся в круглое отверстие топки по грудь, заслонив собой свет снаружи, зато луч фонаря выхватил мешанину серой золы и черных головешек.

Уэлан был прав: здесь осталось много того, что больше всего смахивало на горелое дерево, превратившееся в древесный уголь. Вероятно, под ним находились и другие кости, но пока я не видел ничего такого. Лишь когда я начал выбираться обратно, луч моего фонаря скользнул по предмету в дальнем конце топки.

– Там что-то есть.

Почти незаметный, предмет этот зарылся в золу. Из нее торчал только верхний его конец – плоский, треугольной формы. Случайному человеку он показался бы просто еще одной головешкой.

– По-моему, это лопаточная кость, – сказал я.

Я вылез из топки, уступил место полицейскому фотографу, чтобы тот сделал несколько снимков со вспышкой, и снова протиснулся в узкое отверстие. Круглый край люка больно впивался в живот, но я дотянулся-таки до зарывшегося в золу предмета. Расчистил золу и угли вокруг него, и теперь он торчал из них, словно спинной плавник акулы. Выдернулся он легко; мне пришлось только отряхнуть с него золу.

Я вылез из топки и продемонстрировал его Уэлану.

– Лопатка. Человеческая, – добавил я, прежде чем он успел задать вопрос.

Поверхность кости почернела, и все же – как и фаланга – она весила почти столько, сколько должна весить нормальная кость. Огонь был достаточно жарким, чтобы в нем сгорела бо́льшая часть мягких тканей, но не очень жарким, чтобы кальцифицировать кость.

Уэлан повертел лопатку в руках.

– Версия со сжиганием отходов от хирургических операций отпадает полностью. Я мог бы представить, чтобы туда попал палец, но не такая здоровая штуковина. Вопрос в другом: где остальное тело? Если его, конечно, не расчленили предварительно, чтобы сжечь в бойлере лишь часть.

Подобной возможности я исключить не мог. Известно много случаев, когда тело жертвы расчленялось, чтобы спрятать его части в разных местах. Однако я склонялся к другой версии. Я забрал почерневшую лопатку у Уэлана.

– Отрезать плечо сложнее, чем руку или ногу, даже голову. Это означает, что нужно пилить туловище, а это работа грязная и тяжелая, и я не вижу на кости никаких следов этого. Да и не могло все тело сгореть, не оставив почти ничего. Дровяного огня для этого недостаточно – даже если пользоваться растопкой.

– А как насчет эффекта фитиля? – спросил детектив с фотоаппаратом. – Ну, знаете, когда жир воспламеняется и горит как свеча, пока ничего не останется. Я слышал о таких случаях.

Я тоже слышал, даже сам однажды имел дело с данным жутковатым феноменом. При наличии определенных условий, когда тело горит, слой подкожного жира может растопиться и пропитать одежду. Ткань, таким образом, превращается в подобие свечного фитиля, заставляя тело медленно прогорать до тех пор, пока не останется ничего, кроме сажи. Но случаи эти чрезвычайно редки, и я сомневался в том, чтобы это могло объяснить наши находки.

– Чтобы подобное произошло, требуется весьма толстый слой жира, и даже так прогорает не все. Самые крупные кости и конечности обыкновенно сохраняются.

– Они могут скрываться под золой, – настаивал детектив.

– Не все тело, – возразил я. – Мы бы смогли видеть больше, чем только это.

Активность грызунов в нашем случае тоже исключалась. При закрытом люке топки животные не сумели бы попасть внутрь. Даже если бы более крупный хищник вроде лисы и забрался в подвал, вряд ли так сильно обгоревшие кости представляли бы для него интерес.

Уэлан опустился на четвереньки, чтобы лучше рассмотреть следы золы на полу перед топкой.

– То есть вы хотите сказать, кто-то сжег тут тело, а потом вернулся, чтобы забрать то, что от него осталось?

– Но не все, – ответил я, убирая лопатку в пакет для вещественных улик.

Глава 22

Дальше поисковая операция с лабрадором велась без моего участия. Я остался в подвале рыться в золе.

Если бы возникла необходимость, мне бы позвонили, но толку от меня больше было в подвале. Всю вторую половину дня мы просеивали золу сквозь мелкое сито. На сетке оставались мелкие головешки, не прогоревшие до конца, однако появлялись и другие находки. Еще несколько фаланг – пальцев рук и ног, затерявшихся в золе костей побольше, сильно обугленных огнем. Два куска сломанных ребер с острыми изломами, а еще то, что на первый взгляд смахивало на торчавший из золы и углей круглый камешек, на поверку оказалось верхней частью большой берцовой кости, рядом с которой в золе обнаружилась и голень. Прямо на поверхности золы лежала треугольная, с чуть скругленными углами коленная чашечка; скорее с левой ноги, хотя наверняка я утверждать не мог.

По мере работы картина того, что здесь произошло, представлялась все яснее. Как и отметил Уэлан, зола на поверхности осталась от сжигания древесины. Под ней лежал слой золы со времен, когда бойлер топили каменным углем. Это позволяло предположить, что тело затолкали в топку, обложили сверху и с боков деревом и подожгли. Хотя древесина горела при меньшей температуре по сравнению с каменным углем, стены топки отражали жар, усиливая его, и этого хватило на то, чтобы мягкие ткани выгорели, оставив лишь обугленный скелет.

А потом, когда огонь погас, а кости остыли достаточно для того, чтобы к ним можно было прикасаться, этот кто-то вернулся и забрал их.

В котельной нашлись грабли и лопата – вероятно, ими орудовали больничные истопники, но кто-то явно пользовался ими и позднее. Обгоревшие фрагменты тела наверняка рассыпались, когда их попытались извлечь из топки, поскольку огонь пережег большую часть соединительных тканей, а те, что остались, уже не выдерживали веса костей и порвались. Судя по следам на поверхности золы, останки бесцеремонно подгребли поближе к люку, закопав при этом часть костей в золу.

И не только костей. Мы нашли несколько предметов неорганического происхождения. Металлическую пряжку от пояса, застежку от «молнии» и маленькие круглые люверсы от обуви. Даже закопченные, а местами чуть оплавившиеся, они позволяли предположить, что тело сжигали одетым.

Поначалу в поисках участвовала и спешно вызванная Парек, однако она задержалась в подвале ненадолго. Собственно, все, чем она могла нам помочь, – подтвердить, что найденные кости принадлежали человеку, а потом ее вызвали на какой-то другой, не связанный с нашей находкой случай на противоположном конце города, и Парек поспешила туда. Спускалась к нам и Уорд, совсем уже неуклюжая в комбинезоне. Лицо ее побледнело от усталости и волнения.

– Что у вас тут, останки одного человека или нескольких? – спросила она, глядя на контейнеры с найденными костями.

– Не могу пока ответить однозначно, – произнес я. – Пока ни одна кость не повторялась дважды, но…

– Просто скажите: один труп или два?

Уорд говорила непривычно резко, что выдавало ее напряженное состояние. От возбуждения, охватившего ее по дороге к Ленноксам, не осталось и следа. Мало того что ее надежды доказать вину Гэри Леннокса пошатнулись из-за вмешательства Одуйи, так к этому добавилась еще и находка четвертой жертвы. В общем, день складывался совсем не так, как она надеялась.

– Один. Пока что, – добавил я.

Найди мы два экземпляра одной и той же кости – ну, например, две правые большие берцовые, – это означало бы, что мы имеем дело со смешавшимися останками двух разных людей. Однако я не обнаружил никаких свидетельств этого.

– Что вы еще можете сказать?

– Все найденные кости довольно крупные и тяжелые, хотя огонь не мог не уменьшить их веса. Я предположил бы, что это останки мужчины.

– Рост? Возраст?

– Вы знаете, я не…

– Моего доклада ждут сначала Эйнсли, а потом толпа газетчиков. Сообщите мне хоть что-нибудь.

Мне очень хотелось ответить, что рано строить предположения о возрасте и сложении жертвы и мы еще не закончили возиться в золе, но, посмотрев в бледное лицо Уорд, я лишь вздохнул.

– Насколько я могу определить, кости принадлежат взрослому мужчине. Крупного телосложения, рост от ста восьмидесяти четырех до ста восьмидесяти восьми сантиметров, судя по размерам большой берцовой кости. Более точный расчет я дам позднее, но пока я оцениваю его рост в шесть футов один дюйм. Или два.

– А возраст?

– Трудно пока сказать.

– Ну ваши предположения?

– Все, что мог, я уже сообщил.

– Ладно. Если не хотите, попрошу Мирза, – заявила Уорд, повернулась и вышла. Я смотрел ей вслед, лицо мое пылало.

Детективы в котельной избегали встречаться со мной взглядом. Я взялся за сито и тут же положил его обратно.

– Пойду проветрюсь, – произнес я.

Из котельной я вышел, кипя от злости. Мы с Уорд практически не пересекались вне работы, однако раньше неплохо ладили. В прошлом нам не раз приходилось трудиться вместе, и конфликтов не возникало. Она отнеслась ко мне с большим вниманием, когда в начале этого года появилась угроза нового нападения Грэйс Стрейчан. Понятно, на нее сейчас оказывалось сильное давление, но меня это мало утешало, к тому же Уорд устроила мне разнос при свидетелях, а это было несправедливо. В мрачных раздумьях я брел по едва освещенному коридору. Эхо моих шагов отдавалось от покрытых сыростью стен.

Сообразив, что свернул не в ту сторону, когда за очередным поворотом цепочка светильников оборвалась, и остановился. Единственным звуком, который я слышал, осталось мое собственное дыхание. Я пытался понять, куда попал. Впереди темнел какой-то проем. Я разглядел перечеркнувшие его крест-накрест полицейские ленты и догадался, что это вход в туннель, соединявший здание больницы со снесенным уже моргом. Напротив, едва различимый в темноте, виднелся вход в старый, закрытый морг.

Дыхание стыло на холодном воздухе подземелья, и я вдруг очутился в полном одиночестве. Я пытался убедить себя в том, что это просто вздор. В котельной, из которой я только что вышел, осталось много детективов, да и здание было наполнено полицией. И все же, стоя в темном коридоре, я чувствовал себя скверно.

Хватит нагонять на себя страх! Я ведь проходил уже здесь, когда спускался в подвал с Уэланом в первый раз, и хотя освещение отсюда убрали, у меня в телефоне был фонарик. Никто не мешал бы мне самому найти дорогу к лестнице. Однако я не стал этого делать. Я повернулся и пошел тем же путем. Мне не хотелось признаваться в этом себе, но даже шум моих шагов по залитому водой полу стал облегчением по сравнению с гнетущей тишиной подвала. Я ускорил шаг, повторяя, что не намерен терять время зря, и, свернув за угол, едва не столкнулся с Уэланом.

– Господи, не делайте так больше! – воскликнул он, прижав руку к груди. – Что вы тут забыли?

– Свернул не туда.

Сердце мое сильно колотилось, но ощущение, накатившее на меня у входа в старый морг, почти исчезло. Мы двинулись дальше по коридору в направлении котельной.

– Мне сказали, что вы пошли наверх, однако по дороге от лестницы я вас не встретил, – произнес Уэлан. – Вот и решил, что вы заблудились.

– Хотел подышать свежим воздухом.

– Послушайте, я в курсе, что у вас тут получилось. Босс… ну на нее сейчас давят все. Не принимайте близко к сердцу.

Вот так сюрприз. Уэлан не извинялся передо мной за Уорд, но был очень близок к этому.

– Уорд действительно собралась позвать сюда Мирза?

– Она просто выпускала пар. Еще утром мы надеялись на прорыв с Ленноксом. Теперь все погрязло в волоките из-за отпечатков и прочих мелочей, а тут еще новая жертва обнаружилась. Поверьте, Уорд близко к этому Мирза не подпустит.

Мы как раз дошли до поворота, куда я свернул по ошибке. Отсюда уже тянулись цепочки огней – в одну сторону к котельной, в другую – к лестнице. Я повернулся к Уэлану, пытаясь понять, что именно он хотел сказать своей последней фразой.

– Сходите наверх, выпейте чаю, а потом возвращайтесь. День нелегкий выдался. – И Уэлан двинулся прочь по коридору.

У нас ушло несколько часов на то, чтобы просеять остаток золы из топки. К этому времени в ней не было ничего, кроме пятен на колоснике. Найденные кости увезли в морг. Подразумевалось, что Парек произведет их детальный осмотр завтра утром – насколько это вообще возможно при столь малом количестве материала. Я надеялся на то, что мне повезет и я тоже поучаствую в этом – если, конечно, Уэлан говорил правду и Уорд не собиралась приглашать вместо меня Мирза.

Судя по тому, что я видел, нам не следовало ожидать слишком многого от костей. Однако один объект, способный помочь, мы все-таки нашли. Череп отсутствовал, но мы отыскали в золе оплавившийся зубной протез – искореженный комок потемневшего пластика, металла и прикрепленных к ним кусочков керамики. Самих зубов нам обнаружить, к сожалению, не удалось, так что, хотя потенциально эта находка представляла собой большую ценность, утверждать наверняка, что она принадлежала именно жертве, мы не могли.

Сам я, правда, так не считал. Как и кости, протез был поврежден не сильно, как это случилось бы, окажись он в топившемся каменным углем бойлере. От высокой температуры пластик просто испарился бы, а фарфор, скорее всего, раскрошился. Этот же производил впечатление просто слетевшего с челюсти и сохранился хотя бы в таком виде, несмотря на огонь. Это позволяло полагать, что он принадлежал жертве, а значит, протез мог оказать существенную помощь в ее идентификации.

Уэлан был прав: день выдался нелегкий.

Въезжая в ворота Бэллэрд-Корта, я еще не решил, чего мне хочется больше: поесть или принять стакан спиртного и лечь спать пораньше. В Сент-Джуд мне удалось перехватить сандвич – неудачное сочетание вялого латука и безвкусного сыра, так что к моменту, когда я сворачивал к въезду на подземную стоянку, бурбон и сон начали перевешивать. Однако мысли об этом вылетели к меня из головы, когда я увидел машину и стоявшего около нее одного из моих соседей. Мужчина склонился к водительской дверце – новой и более навороченной модели того же внедорожника, что и у меня.

– Все в порядке? – окликнул я, затормозив и опустив стекло.

– Какая-то свинья пыталась вскрыть замки! – Голос его дрожал от гнева. – С обеих сторон дверцы покорежили!

– Дети? – спросил я, вспомнив о том, что говорили мне пожарные.

– Или кто-либо из жильцов. Тут все катится к черту с тех пор, как разрешили сдавать квартиры в аренду. Ох и попадись же мне…

Я пробормотал что-то сочувственное и тронул машину с места. Когда я вышел из лифта на своем этаже, вопрос о том, что мне делать, решился сам собой. Налив себе стакан бурбона, я посмотрел на телевизор и подумал, что на сегодня новостей с меня хватит. Вместо этого я включил музыку и опустился в кожаное кресло.

Не успел я откинуться на спинку, как у входной двери загудел интерком. Я запрокинул голову и зажмурился. Если это сосед с жалобой на вандалов… Вздохнув, я поднялся, вышел в прихожую и нажал кнопку. Из динамика донесся голос консьержа:

– Тут к вам старший инспектор Уорд.

И что теперь будут говорить обо мне соседи, усмехнулся я, посмотрев на часы. Время близилось к полуночи, и я не представлял, чего от меня хочет Уорд. Велев консьержу пропустить ее, я открыл дверь и принялся ждать, пока отворятся двери лифта в дальнем конце коридора.

Я приписывал то, что Уорд сказала насчет Мирза, ее раздражению, но сейчас начал сомневаться в этом.

Тренькнул сигнал лифта, двери раздвинулись, и в коридор шагнула Уорд в расстегнутом плаще и с небрежно висевшей на плече сумкой.

– Я могу войти? – спросила она, остановившись перед дверью. – Или вы со мной больше не разговариваете?

Я шагнул в сторону, пропуская ее в квартиру. Не отходя от двери, Уорд сняла туфли.

– Боже, я и забыла, какой здесь толстый ковер. Мягче, чем у меня кровать, – промолвила она, зарывшись пальцами в ворс ковра.

Уорд уже бывала в этой квартире, когда я только въезжал в нее, – она проверяла здешние меры безопасности. Мы с ней прошли через кухонную зону в столовую, и я даже испытал досаду на то, что интерьер этот ей, похоже, нравился.

– Вам налить чего-нибудь?

– Убила бы за стакан джина. – Уорд вымученно улыбнулась. – Шучу. Мне бы лучше чего-нибудь без кофеина. Фруктовый чай или ромашку. Если нет, сойдет просто кипяток.

– По-моему, там был мятный чай. – Когда я въехал, в кухонном шкафу стояла коробка чайных пакетиков, и я не думал, чтобы владелец квартиры пожалел одного.

– Идеально. – Она со вздохом устроилась на стуле. – Извините, что заглянула так поздно. Ехала домой и… Послушайте, мне не следовало отгрызать вам голову так, как я сделала сегодня. Это непрофессионально и несправедливо.

Я щелкнул клавишей чайника.

– Вам вовсе не обязательно было ехать сюда. Могли бы позвонить или вообще подождать до завтра.

– Я хотела сказать это лично. Я бы вообще предпочла забыть это.

– Тяжелый вечер?

– Тяжелый день. И в довершение всего я приехала сразу после разговора с Люком Горски. Теперь мы знаем, почему его тошнило тогда в Сент-Джуд.

Я застыл с чайным пакетиком в руке.

– Только не говорите мне, что он замешан в смерти своей сестры.

– Нет, слава богу, ничего такого. Во всяком случае, не напрямую. Но Люк сознался в том, что дал Кристине денег на последнюю дозу перед тем, как она собиралась на реабилитацию. Она пообещала ему, что это в последний раз, ей так будет спокойнее ложиться в клинику, и этот идиот поверил. Что ж, зато теперь мы знаем, что она делала в Сент-Джуд.

Мы и так догадывались, что Кристина Горски пришла туда, чтобы купить наркотик; теперь это предположение подтвердилось. Неудивительно, что ее брат разволновался.

– Как это восприняли его родители?

– Примерно так, как можно было ожидать. – Уорд устало помассировала веки. – Шоколада или бисквита у вас ведь не найдется, нет? Ладно, не берите в голову. Глупый вопрос.

– Могу сделать вам сандвич, – предложил я и тут же сообразил, что у меня возникнут проблемы даже с этим. Надо было купить чего-нибудь и для себя, когда брал продукты для Лолы.

– Нет, спасибо, обойдусь. Так вы согласны осмотреть кости из котельной завтра утром?

– А поиски с ищейкой? – спросил я, наливая кипяток в чашку.

– Узнать все про новую жертву для нас сейчас важнее. Если вы понадобитесь в Сент-Джуд, мы с вами свяжемся.

Я не удержался от мелочного укола:

– По-моему, вы хотели пригласить Мирза?

Уорд поморщилась:

– Угу, я это заслужила. Ну понесло меня. Если на то пошло, у Мирза своих проблем хватает.

– Каких же?

– Давайте о чем-нибудь другом.

Ее раздражение снова проклюнулось на поверхность, но на сей раз оно, по крайней мере, было нацелено не на меня. Я заварил мятный чай, потом сходил в гостиную за стаканом бурбона и сел за стол напротив Уорд.

– Соль на рану, да? – спросила она, переводя взгляд с моего стакана на свою чашку.

– Знай я, что вы придете, не наливал бы себе. – Я отхлебнул из стакана и поставил его на стол. – Что с Гэри Ленноксом?

– Врачи до сих пор пытаются стабилизировать его состояние. У него аритмия сердца, повреждены печень и почки, он страдает от истощения и обезвоживания. Врачи полагают, что Леннокс пережил по меньшей мере один неврологический «кризис», как они это назвали, а может, и больше, но точно определить его характер пока не сумели. Обещают продолжить сканирование завтра, но там какая-то путаница с его медицинской картой.

– Что еще за путаница? – Уэлан говорил, что Одуйя пытался запретить полиции доступ к медицинским картам Леннокса, но на лечащих врачей этот запрет не распространялся.

– Там непонятные пробелы. Нам известно, что в девятнадцать лет у Леннокса диагностировали порок сердца, но врачи говорят, они не нашли никаких упоминаний о чем-либо, похожем на паралич. Ни врачебного заключения, ни госпитализации, ни лечения. Насколько мы можем судить, последние три года он вообще не обращался к врачам.

– Невероятно.

– Они еще раз проверяют все документы, но мы начинаем верить в то, что его действительно не госпитализировали. Что бы там с ним ни случилось, похоже, его мать ничего никому не рассказывала. – Уорд покачала головой и положила руку на живот. – Поднимает наше знания о том, что такое материнская любовь, на новый уровень, не так ли?

Господи, если все это правда, то Леннокс пережил еще бо́льшие муки, чем я полагал. Я видел, как отчаянно пыталась Лола не отдавать его, но и представить не мог, что она зашла так далеко. А еще это означало, что у нас нет возможности проверить алиби, которое Лола пыталась обеспечить своему сыну. Пока ничто, кроме ее слов, не подтверждало того, что Гэри лишился подвижности одновременно с исчезновением Даррена Кроссли.

– Лола ничего не сказала? – поинтересовался я.

– Ничего печатного. Отказывается сотрудничать или хотя бы дать согласие на снятие отпечатков пальцев. И своих, и сына. Наверное, просто опасается полиции, но, по-моему, тут все не так просто. Она не могла выложить эту перегородку самостоятельно, но, вероятно, она знает больше, чем мы полагали. Если мать отказывала сыну в жизненно важном медицинском уходе, то мне даже страшно представить, на что она вообще способна.

Мне, если честно, не хотелось об этом думать. И все же не верилось в то, что Лола была настолько эгоистична, чтобы вот так рисковать жизнью сына.

– Вы, похоже, все еще убеждены в виновности Леннокса, – заметил я.

Уорд пожала плечами:

– Чем больше мы узнаем… Мы поискали в окружении Даррена Кроссли, и, похоже, у нас появилась зацепка насчет личности женщины, с которой его замуровали. Он периодически тусовался с девицей по имени Мария де Коста, которая вроде тоже пропала. О ее исчезновении никто не заявлял, но у нее и постоянной работы не было, и место жительства она часто меняла – так что это, возможно, еще один случай, когда никто ничего не заметил. Нам известно, что время от времени она бывала с Кроссли, и последний раз их видели именно вместе. Наверное, они исчезли одновременно. Ничего криминального за ней не числилось, что объясняет провал наших попыток идентифицировать ее по отпечаткам пальцев.

– Если она лишь подружка Кроссли, да и то не постоянная, откуда ее мог знать Леннокс?

Уорд устало улыбнулась.

– Де Коста работала уборщицей в Сент-Джуд. На протяжении пяти лет, до самого закрытия. Если нам удастся подтвердить, что она и есть та самая женщина, которую мы нашли с Кроссли, это будет означать, что Леннокс знал обеих жертв. Сложите это с его увольнением за хищение медикаментов и пристрастием Кроссли к травке, и картина начинает вырисовываться.

Снова Сент-Джуд. Но фрагменты мозаики действительно начинали ложиться на свои места.

– Вы думаете, все трое были замешаны в торговле наркотиками, а потом у них случилась размолвка?

– «Размолвка» – это мягко сказано. Вероятно, Кристина Горски тоже появилась там в надежде купить зелья и подвернулась под горячую руку. Вот только…

– Что?

Уорд пожала плечами:

– Не знаю. Леннокс как-то не вяжется со всем этим. Много ли наркоторговцев на четвертом десятке жизни живут с матерью?

– С подшивками комиксов и журналов о птичках?

– Это Джек вам рассказал? – Она улыбнулась.

– Ну ладно, у Леннокса могло иметься другое место или тайник, о котором мы не знаем. Я даже допускаю, что он каким-то образом ухитрялся не попасть под наше подозрение. И все равно что-то не сходится. Если не считать увольнения, ничего из того, что нам удалось найти, не характеризует его как торговца наркотой, тем более жестокого садиста. Социальные службы наблюдали за ним с детских лет. Его описывают как физически развитого, но неуверенного в себе, с отставанием в учебе. В школе Леннокса дразнили, и его едва не забрали из семьи, потому что они полагали, что отец жестоко обращался с ним.

– Лола говорила примерно то же самое. Не о социальных службах, об отце. Впрочем, ее рассказ отличался большей яркостью: «Ублюдок тухлый. Он и трезвым-то с Гэри себя держал хуже некуда, а как напивался – вообще невыносимым делался».

– Ну в этом она против правды не грешила, – кивнула Уорд. – Патрик Леннокс, по всем свидетельствам, был тот еще тип. Работал на контейнеровозах, ходивших в Южную Америку, поэтому дома бывал нечасто. Но когда появлялся, пил без меры и распускал руки. Особенно по отношению к сыну. И так продолжалось до самого его ухода – Гэри тогда исполнилось шестнадцать лет.

Это тоже совпадало с тем, что говорила мне Лола.

– Где он сейчас?

– Мы думаем, за границей. Нам не удалось обнаружить никаких его следов, но я не вижу ничего, что связывало бы его со всем этим. Если только опосредованно.

– Жертвы насилия сами становятся насильниками?

– Такое случается. Люди меняются, и то, что над Ленноксом издевались двадцать лет назад, еще не означает, что он не испытывает удовольствия, поступая аналогично по отношению к другим. Может, так Леннокс ощущает себя круче.

– И это вы обвиняете меня в мягких выражениях, – усмехнулся я.

– Ну вы меня поняли. Ладно, мне пора домой. – Уорд допила чай и с усилием поднялась. – Спасибо. Кстати, на будущее: советую проверить, что у вас на самом деле в коробке.

– Так это не мята?

Она улыбнулась:

– Что бы там ни было, это очень приятно.

– Что теперь будет с Лолой? – спросил я, провожая ее в прихожую.

– Рано говорить. Полагаю, ее обвинят в преступном небрежении, если выяснится, что она не давала сыну возможности получать полноценную медицинскую помощь. Но многое зависит от того, как все обернется с отпечатками.

– А без них вы выдвигать обвинения против Гэри Леннокса не станете?

– Нет, хотя, полагаю, нам удастся обойти это. Я-то надеялась, что мне удастся уговорить вашего приятеля Одуйю убедить Лолу в том, что в ее интересах сотрудничать с нами. Доказать невиновность, ну все такое. Но сейчас этого не получится.

– Он мне не приятель, – возразил я и вдруг встрепенулся, когда до меня дошел смысл ее слов. – Почему не получится?

– Потому что он и Лоле больше не приятель, – ответила Уорд, когда я открывал ей дверь. – Она его уволила, еще сегодня днем.

Глава 23

Подарив нам короткую передышку от дождей, на следующее утро солнце все-таки сдалось и даже не предпринимало новых попыток выглянуть из-за туч. Фары встречных машин отражались в залитых лужами мостовых всю дорогу из Бэллэрд-Корт до морга. Я выехал раньше, чем нужно. Мне предстояло встретиться с Парек на официальном осмотре костей из котельной, но прежде я хотел заняться еще одним делом.

Крохотные кости нерожденного ребенка Кристины Горски вымачивали уже несколько дней. Каждое утро я звонил в морг узнать об их состоянии и напомнить о необходимости сменить воду. Мягких тканей на них и так было совсем немного, теперь же их наверняка не осталось вовсе, так что ничто больше не мешало мне заняться ими. Впрочем, я понимал, что в первую очередь Уорд ждет от меня отчета по костям из котельной. В общем, с ребенком придется подождать.

Косточки, когда я осторожно вынул их из воды, казались особенно хрупкими. Некоторые были так малы, что их приходилось брать с помощью пинцета. Микротрещины, выявленные рентгеном на обоих запястьях, невооруженный глаз не видел вообще. Скорее всего причиной их стали грызуны или они появились, когда тело матери перетаскивали на новое место. Впрочем, выяснить это пока не представлялось возможным. Положив кости в чистую воду, я со вздохом вышел.

Осмотр обугленных костей из бойлера не занял много времени. При наличии левой берцовой кости, правой лодыжной кости и россыпи фаланг рук и ног работы судебному патологоанатому практически не было – собственно, Парек и не ожидала ничего иного.

– Доброе утро, доброе утро! – воскликнула она, вихрем врываясь в комнату для совещаний. – Ну что, разделаемся с этим побыстрее, ладно?

Само совещание носило чисто формальный характер и продлилось не дольше, чем этого требовал регламент.

– Виделись в последнее время с коллегой? – спросила Парек, когда мы с ней выходили из комнаты.

Я не сразу понял, кого она имела в виду.

– С которым?

– Ну не с собакой-ищейкой же! С нашим уважаемым судебным тафономистом Дэниелом Мирзом.

Последний раз я с ним общался в ночь, когда он позвонил мне с просьбой о помощи. По моим расчетам, Мирз должен был как раз заканчивать с Кроссли, хотя, если Уорд грозилась позвать его для изучения костей из бойлера вместо меня, вероятно, уже и разделался с тем этапом.

– Пару дней не встречал. А что?

– Да так. – Она хитро прищурилась. – Раз уж вы работали здесь, я думала, вы могли бы и заглянуть к нему, узнать, как дела.

Парек толкнула дверь в смотровую, оставив меня гадать, что она хотела сказать.

Накануне вечером Уорд не вдавалась в детали, сообщив лишь, что у Мирза проблемы. Я предположил, что это как-то связано с идентификацией женщины, поисками соответствия найденного тела с медицинской и стоматологической картами Марии де Коста.

Ну в этом ему моя помощь не требовалась. А если и требовалась, я уже раз обжегся, помогая ему. Вряд ли об этом стало известно Парек, но повторять ту ошибку я не собирался. С чем бы там ни столкнулся Мирз, справляться с этим ему предстояло самому.

Как и ожидалось, осмотр свелся к формальности. Рентген не выявил никаких давних повреждений, которые помогли бы с идентификацией, а все остальное практически повторяло то, что я уже выявил на месте, в котельной. Значительный размер отдельных костей вроде лопатки подтверждал мои предположения о высоком росте и капитальном сложении неизвестной жертвы, скорее всего (но не стопроцентно) мужчины. Измерив большую берцовую кость с помощью профессиональных инструментов, я уточнил свою первоначальную оценку роста, определив ее в сто восемьдесят пять сантиметров. То есть шесть футов и один дюйм. Тоже, конечно, приблизительно: притом что определять рост по длине костей ноги можно довольно точно, его хорошо было бы проверить по длине и других, недостающих в нашем случае костей. И ни Парек, ни я не рискнули высказать предположения о причинах смерти.

Два найденных обломка ребер свидетельствовали о какой-то серьезной травме, но стало это решающим фактором или нет, мы не знали. Оба ребра имели диагональный излом с зазубренной, острой как нож кромкой. Подобное повреждение может быть смертельным в случае, если острая кость пронзит сердце, артерию или хотя бы повредит легкое, хотя в последнем случае последствия могут сказаться не сразу.

Проблема заключалась в том, что я так и не мог объяснить, что же произошло.

Повреждения такого рода могут случаться уже после смерти. Единственное, что я знал наверняка, – к моменту, когда тело сжигали, ребра уже были сломаны. Изломы почернели и обуглились, как и остальная часть кости, тогда как в противном случае излом сохранил бы обычную, чуть желтоватую окраску.

Однако любопытные детали нам удалось обнаружить. Осторожно очистив кости от сажи, я разглядел, что верхняя часть большой берцовой кости и внутренняя поверхность голени демонстрируют признаки старения, хотя и на самой начальной стадии. О том же свидетельствовали фаланги: они принадлежали взрослому человеку: он прожил достаточно, чтобы процесс дегенерации суставов был заметен, но не настолько, чтобы этот процесс зашел далеко, как это бывает в зрелом возрасте.

– Исходя из этого, я определяю возраст примерно в двадцать пять – тридцать лет. Максимум тридцать пять, – сообщил я Уэлану. Уорд уехала очень рано, вызванная на очередное совещание к Эйнсли. Впрочем, судя по виду ее заместителя, он тоже мало спал прошедшей ночью.

– Вы убеждены в своей оценке роста?

– Я говорил бы увереннее, если бы расчеты основывались не на одной-единственной кости. Но, как правило, на размеры большой берцовой кости можно полагаться. А что, у вас есть предположения насчет того, кто это?

– Возможно. – Он явно сомневался, нужно ли мне говорить все, а потом пожал плечами: – Мы продолжаем изучать круг знакомых Даррена Кроссли, особенно тех, кто работал в Сент-Джуд. Помимо Марии де Коста, обнаружился еще один тип, чье описание более или менее соответствует тому, что вы говорили про останки из котельной. Его зовут Уэйн Бут, работал санитаром вместе с Кроссли. Сорок пять лет, холост, сложения массивного, рост чуть менее шести футов.

Это не слишком отличалось от моих расчетов возраста и роста, но и совпадало с ними не так точно, как хотелось бы. Я ожидал кого-нибудь повыше и моложе.

– Когда он пропал?

– Одиннадцать месяцев назад.

То есть через семь месяцев после того, как, по словам Лолы, с ее сыном случился удар. И значительно позднее того, как Даррена Кроссли, Марию де Коста и Кристину Горски в последний раз видели живыми. Однако Уэлан предвидел мои возражения.

– До сих пор ничто, кроме слов его матери, не подтверждает, как долго Леннокс болеет. И с учетом того, что мы о ней знаем, я бы не верил ее словам. Вы сами сказали, что возраст и рост рассчитаны приблизительно. Не принимайте это на свой счет, но много ли можно определить по голени и коленной чашечке?

Мне хотелось бы верить в то, что мои расчеты довольно точны, однако гордость гордостью, а факты – фактами, и с последними спорить трудно.

Тем не менее его слова убедили меня не до конца.

– Что еще вам о нем известно?

Уэлан усмехнулся:

– А вот это самое занятное. Когда больницу закрыли, санитаров уволили, и он устроился на работу охранником. Угадайте где?

– В Сент-Джуд?

– Да, ночным сторожем. Правда, продолжалось это недолго, потому что через несколько месяцев начальство решило, что они могут обойтись без живых охранников, заменив их муляжами камер. Но из всех кандидатур на личность трупа в бойлере Бут явный фаворит.

– А зубные протезы у него были? – спросил я, вспомнив про бесформенный комок проволоки и пластика с цеплявшимися за ним кусочками фарфора, который мы нашли в золе.

Уэлан огорченно покачал головой:

– В том его описании, какое мы получили, об этом не сообщается. Мы поищем среди местных дантистов, вдруг он к кому-то из них ходил.

В государстве нет единой базы стоматологических данных, и в надежде найти нужную карту приходится долго искать по клиникам и частным дантистам. Я знаю случаи, когда полиция размещала объявления в специализированных стоматологических журналах.

Впрочем, при всех моих сомнениях это направление поисков представлялось перспективным. В одной из замурованных заживо жертв уже опознали Даррена Кроссли, и имелась вероятность того, что замурованная вместе с ним женщина – его подружка, Мария де Коста. И, что бы я там ни думал про возраст и рост, все шло к тому, что последние найденные останки принадлежат пропавшему Уэйну Буту – не только бывшему санитару в Сент-Джуд, но и ночному сторожу закрывшейся больницы.

Соблазнительно было связать все эти нити расследования в один тугой узел, допустить, что Леннокс участвовал в краже больничных медикаментов и их продаже вместе с остальными тремя жертвами, а потом повздорил с ними и спрятал трупы в здании старой больницы. В данный сценарий вписывалась даже Кристина Горски: выклянчив у брата деньги на последнюю дозу, она запросто могла явиться за ней в Сент-Джуд и вляпаться в ситуацию, которая стоила жизни и ей самой.

Однако какой бы привлекательной ни представлялась эта версия, она оставалась лишь предположением. И если дело против Гэри Леннокса развалилось бы, все иные догадки не стоили бы и ломаного гроша.

Я трудился до перерыва на ленч. Уэлан ушел задолго до этого, Парек – тоже. Честно говоря, я и сам тоже мог закончить работу раньше.

На обгоревшие кости я нагляделся при официальном осмотре. В отличие от других останков из больницы, эти были слишком хрупкими для вымачивания; впрочем, они и не требовали особой очистки, если не считать легкого протирания. Несколько сохранившихся на них клочков мягкой ткани либо счищались вместе с золой, либо их малый размер позволял вообще не обращать на них внимания.

Однако меня беспокоило то, что говорил Уэлан про Уэйна Бута. Бывший санитар и охранник из Сент-Джуд казался самым вероятным кандидатом на человека, сожженного в бойлере, и все же меня смущала разница его возраста и роста с теми, что рассчитал я. Я первый готов согласиться с тем, что результаты расчетов носят лишь приблизительный характер. Генетика и образ жизни способны сыграть свою роль, заставляя одни суставы стареть быстрее других. Да и не всегда отдельные кости находятся в стандартных пропорциях к остальным.

Но на сей раз расхождение расчетов с реальностью представлялось мне слишком уж большим. Поэтому я потратил еще пару часов фактически впустую: замеряя кости, проверяя и перепроверяя расчеты в поисках чего-то, что мог упустить в первый раз.

Я не нашел ничего такого.

В конце концов, признав, что сделал все, что мог, я прервался на ленч. Довольно поздний, как я увидел, посмотрев на часы. Кости предстояло протереть еще раз перед тем, как положить их в контейнер, а я так и не добрался до зубного протеза. По идее, его предстояло обследовать эксперту-стоматологу, но я хотел сам посмотреть на него еще раз, внимательнее.

Впрочем, это могло и подождать час-другой. Еды я с собой не захватил, буфета в морге не было, поэтому я выбрался в город. Магазинов поблизости не было, зато я знал один паб, в котором мне уже приходилось перекусывать. Он находился в пяти минутах ходьбы, так что туда я и отправился.

Погода за то время, что я провел в морге, не улучшилась. Небо было пасмурным, моросил мелкий дождик, похожий больше на туман. Паб, оформленный в кичево-лондонском стиле, был забит до отказа. Пахло мокрой одеждой, пивом и горячей едой. Поблизости находилось несколько судебных учреждений, поэтому клиентура состояла преимущественно из юристов, и их профессионально-уверенные голоса заметно повышали уровень шума в зале.

Я заказал сандвич, взял кофе и принялся оглядываться в поисках свободного места. Все столики были заняты, только у одного в углу стоял один свободный стул. Стараясь не расплескать кофе, я начал пробираться через зал в ту сторону. За столом кто-то сидел, но только приблизившись, я понял, кто это.

Мирз.

Пожалуй, эксперт-тафономист был последним, с кем мне хотелось бы обедать за одним столом. Однако выбора у меня не было; тем более, пока я стоял в нерешительности, он поднял голову и увидел меня. Судя по выражению лица, Мирз испытывал не больший энтузиазм от перспективы делить со мной стол, чем я – с ним.

– У вас не занято? – спросил я, кивнув на пустой стул.

– Нет. – Он пожал плечами.

На столе перед ним лежал недоеденный сандвич и стояла пинта пива. Рядом стоял еще один стакан, пустой, и Мирз как бы невзначай отодвинул его дальше от себя – наверное, чтобы я не заподозрил его в излишествах.

– Как у вас дела? – спросил я скорее для того, чтобы нарушить неловкое молчание.

– Нормально. Ну так. Хорошо.

Мирз явно ощущал себя не в своей тарелке: смотрел на руки, бесцельно крутил стакан на столе. У меня сложилось впечатление, будто ему хочется выпить его, но он стесняется. Я огляделся по сторонам, не подслушивает ли кто наш разговор. Однако шум в зале был такой, что мы едва слышали друг друга.

– Уорд поручила вам идентификацию? – продолжил я, на всякий случай понизив голос. Я не стал уточнять, чью именно: Мирз не мог не понимать, что я имею в виду Марию де Коста.

– Кто вам сказал?

– Никто. Я просто подумал, что предложат вам. – Он нервничал. Я надеялся только, что заказанный сандвич мне принесут быстро.

– Да, я этим сейчас и занимаюсь.

Мирз выпил свое пиво едва ли не одним глотком. Уорд обмолвилась о том, что у него возникли какие-то проблемы, и примерно на то же прозрачно намекала Парек. Глядя на Мирза, я видел, что проблемы есть. Впрочем, это меня не касалось. И вообще, нянчиться с ним в мои обязанности не входило. Напомнив себе это, я посмотрел на мальчишеское лицо Мирза и с трудом удержался от вздоха.

– У вас все в порядке? – спросил я.

– А разве может быть иначе?

– Я просто хотел удостовериться. В нашу последнюю встречу…

– Все у меня в порядке! Просто работы много. Вот если бы Уорд дала мне шанс доделать одну работу, не нагружая при этом еще одной, новой, я мог бы…

Он осекся, густо покраснев.

– Вам точно не нужно независимого мнения? – произнес я.

Мирз прикусил губу и, заморгав, уставился в свой стакан.

– Вряд ли я…

– Сандвич с сыром?

За моей спиной стояла девушка с тарелкой в руках. Я выдавил улыбку:

– Спасибо.

Пока она ставила тарелку на стол, Мирз свирепо смотрел на свои колени. Я подождал, пока официантка отойдет от стола.

– Продолжайте.

Но момент уже был упущен.

– Это не важно, – пробормотал он, встал, допил остатки пива и устремился к выходу, толкнув стол так, что мой кофе расплескался из чашки.

– Подождите! – окликнул я, но он уже проталкивался к дверям. Какой-то толстяк в костюме в полосочку отшатнулся и едва не пролил свое пиво, когда Мирз ракетой пролетел мимо него.

– Вот, джентльмены, образчик поведения, с которым нам приходится сталкиваться в наши дни, – объявил он, раздраженно глядя ему вслед.

Уверен, Мирз этого даже не заметил.

Глава 24

Я ушел из паба сразу, как доел свой сандвич. Дождь на улице не унимался, и встречные пешеходы тащились по мокрым тротуарам, низко опустив головы и ссутулившись. Притом что времени было всего часа два дня, казалось, начинался вечер. В такие дни я начинаю задумываться, почему до сих пор живу в городе. Однажды я уже делал попытку вырваться, сменив забитые улицы и бетонные стены Лондона на маленькую деревушку в Норфолке, где осень, по крайней мере, протекала по заведенным природой циклам.

Здесь она не навевала ничего, кроме тоски.

Впрочем, я понимал, что своим настроением обязан в значительной степени инциденту с Мирзом. Стоя на краю тротуара в ожидании зеленого света на переходе, я размышлял, что с ним происходит. Редкое расследование протекает гладко, и преодоление неожиданных препятствий – часть нашей работы. У юного тафономиста хватало необходимых навыков, и даже отсутствие опыта вряд ли мешало ему слишком сильно. Если, конечно, он готов признаться в этом хотя бы себе. Однако я подозревал, что чрезмерное эго может сильно затруднить это. А в сочетании со склонностью теряться в сложных обстоятельствах оно становилось прямо-таки разрушительным. Вопрос заключался только в том, мог ли я что-либо с этим поделать.

Телефон зазвонил, когда я переходил дорогу. Я задержался под козырьком магазина, чтобы ответить на звонок; номер, высветившийся на дисплее, был мне незнаком. Однако голос, донесшийся из динамика, я узнал сразу.

– Алло! Доктор Хантер? Это Адам Одуйя. Я не помешал вам?

Я даже не стал спрашивать, откуда у него мой номер: он сам говорил раньше, что у него есть свои источники информации.

– Это имеет отношение к расследованию?

– Даю вам честное слово, нет. Я звоню вам по совершенно другому поводу.

Я выглянул из-под козырька. Моросивший дождь превратился в полноценный ливень.

– Ну ладно.

– Когда мы с вами общались пару дней назад, я упоминал о том, что хотел бы побеседовать с вами по одному вопросу. Уверяю вас, к Сент-Джуд он не имеет ни малейшего отношения. У вас не нашлось бы времени сегодня, во второй половине дня, чтобы встретиться со мной?

Я вздохнул. После приключения с Мирзом в пабе мне не хватало только еще разговора с Одуйей. Однако и отказывать ему, даже не узнав, в чем заключается вопрос, я тоже не мог. Даже если его методы не вызывали у меня симпатии, цели заслуживали уважения.

– А в чем дело? – осторожно спросил я.

– Как вы относитесь к работе на общественных началах?

В прошлом мне приходилось заниматься такого рода работой, но все зависело от характера расследования. В особенности если предложение исходило от Одуйи.

– Мне нужно знать больше.

– Я пытаюсь запустить апелляционный процесс по делу человека, десять лет назад обвиненного в убийстве, которого, как я убежден, он не совершал. Полагаю, улики против него не вызывают доверия, особенно в том, что касается нанесенных жертве травм. Хотелось бы, чтобы вы ознакомились с материалами дела и высказали свое мнение.

Я молчал.

– Я понимаю ваши сомнения, – продолжил Одуйя, и я представил его хитрую улыбку. – Вполне естественно, вам не хотелось бы иметь дело ни с чем, что могло бы бросить тень на вашу работу с полицией. Но вот вам мое слово, это совершенно иной случай. Я хотел подождать с этим до тех пор, пока улягутся страсти по Сент-Джуд, однако мой клиент уже дважды пытался покончить с собой, и его родные боятся, что он повторит попытку. Денег у них немного, но, если нужно, я готов договориться о небольшой плате – хотя бы о компенсации расходов.

– Не в деньгах дело. Просто мне нужно знать больше, прежде чем вовлекаться во все это.

– Разумеется. Именно поэтому мне и хотелось бы встретиться с вами – обсудить ситуацию подробнее.

Дождь стекал с обреза козырька мне за шиворот. Я отступил к двери, прикидывая, много ли осталось работы в морге. Не слишком много, но я собирался тщательнее изучить зубной протез из бойлера.

– В ближайшие часа два или три не могу, – произнес я.

– Тогда ближе к вечеру. В любое удобное вам время и место.

– Мы могли бы встретиться после работы. Сейчас я в морге на Карлайл-стрит…

– Рядом с залами судебных заседаний. Я знаю это место. Провел там много времени, когда занимался адвокатской практикой. Это недалеко от метро, и там есть паб «Пух и перья». Мы могли бы встретиться там, скажем… в семь часов?

Одуйя назвал тот самый паб, в котором я напоролся на Мирза. Однако место было удобное, и это оставляло мне достаточно времени. Я думал, мое согласие удовлетворит Одуйю, но он еще не закончил.

– А как дела у Гэри Леннокса? – спросил Одуйя.

– По-моему, мы не собирались говорить о Сент-Джуд?

– Да, но мне все равно хотелось бы знать, что с ним. Вы ведь, наверное, слышали, что больше я не представляю Гэри и его мать.

– Что случилось? – Уорд сказала мне, что Одуйя уволен, но не объяснила почему.

– У Лолы сменилось настроение, и она предпочла государственного адвоката. Решила, что так ей… привычнее.

По опыту моего общения с Лолой я мог бы ожидать чего-то подобного. И я не видел особого вреда в том, что Одуйя узнает о состоянии ее больного сына.

– Последний раз, когда я о нем слышал, дела у него обстояли неважно.

– Жаль. Безотносительно к тому, как все обернется, это очень печально.

Не то слово.

– Родителям Кристины Горски известно об этом?

– О том, что я пытался помочь беспомощному человеку и его пожилой матери? – Голос Одуйи звучал не сердито, скорее устало. – В этом нет тайны. Официально я даже не представлял интересов Сандры и Томаса, так что конфликта интересов не было.

Я шагнул в сторону, пропуская в магазин покупателей.

– Меня беспокоило больше вмешательство в попытки полиции найти убийцу их дочери.

– Если вы о моих советах матери Гэри Леннокса касательно ее юридических прав, я не делал секрета и из этого. Совершил ее сын что-то или нет, он обладает теми же правами, что вы или я. Если у полиции есть против него какие-то конкретные улики, она вправе обвинить его. Но я категорически против злоупотребления чьей-либо уязвимостью. Я слишком часто видел, как наша судебная система делает это.

– А как насчет справедливости для жертв и их семей? – спросил я.

– Это другая сторона той же самой монеты. И пожалуйста, не пытайтесь укорять меня с точки зрения высокой морали. Я сидел с матерью, которой сообщили, что ее беременная дочь более года пролежала мертвая в заброшенной больнице. Поверьте, мне не меньше вашего хочется, чтобы виновный в этом был пойман и наказан. Мы просто подходим к данному вопросу с разных сторон. – В голосе Одуйи зазвучали ироничные нотки. – Кстати, доктор Хантер, для человека, не желавшего разговаривать о Сент-Джуд, вы справляетесь с этим не слишком удачно.

Пожалуй, так. Я не желал втягиваться в дискуссию. Нажал кнопку отбоя и, крайне недовольный собой, сунул телефон в карман. До тех пор, пока полиция не найдет достаточных улик, чтобы или выдвинуть против Гэри Леннокса официальное обвинение, или, наоборот, освободить его от всяких подозрений, расследование обречено топтаться на месте. Однако хотя я и чувствовал себя ответственным за то, что открыл этот ящик Пандоры, теперь от меня почти ничего не зависело. И втягиваться в спор с Одуйей не было смысла.

Только шагнув из-под козырька под дождь, я подумал о том, что, спрашивая о здоровье Гэри Леннокса, он рассчитывал именно на это. И всю дорогу обратно в морг я напоминал себе, что должен держаться при встрече с ним осторожнее.

От зубного протеза осталось немного. Огонь и небрежное обращение, когда кто-то вынимал останки из топки, расплавили акрил и покорежили металл. И хотя температуры в котле не хватило для того, чтобы раскрошить фарфоровые зубы, что-то – предположительно, удар или столкновение с каким-то предметом – обломало их почти у самой десны. Поскольку отломавшихся фарфоровых обломков мы в золе не нашли, это, скорее всего, случилось до того, как тело затолкали в топку. Из этого следовало, что даже в случае, если полиции удалось бы отыскать клинику, где Уэйн Бут лечил зубы, и установить, что он действительно ходил с зубным протезом, сравнение того с расплавленным обломком тоже было бы затруднительно. Я даже не знал, возможно ли это вообще.

Вероятно, профессиональный судебный стоматолог справился бы с этим лучше меня. Но даже так протез выявил несколько новых деталей. Судя по форме фарфоровых обломков, он замещал четыре верхних резца и правый клык. Серьезная брешь. Можно потерять один или два зуба из-за кариеса или заболевания десны, однако пять расположенных рядом зубов, включая резцы, позволяют предположить иную причину.

Их выбили.

Это не обязательно означает насильственное действие. Я знал человека, оставшегося без передних зубов в результате падения с велосипеда. Правда, он предпочел протезу импланты – более дорогое и сложное решение, доступное далеко не каждому. Во всяком случае, определенно недоступное тому, кого сожгли в бойлере, подумал я.

Протез был самого распространенного типа – рудиментарное акриловое нёбо, которое накладывалось поверх настоящего и удерживалось на месте металлическими клипсами. Такой протез почти незаметен и выдает себя лишь крошечными серебряными скобками, охватывающими зубы по сторонам от искусственных. Его выбирают те, кто о функциональности заботится больше, чем об удобстве или красоте. Из этого следовало, что владелец или не заботился о том, как он выглядит, или не мог позволить себе ничего более сложного.

Я склонялся к последнему варианту.

Я собирался взглянуть на детский скелет, лежавший пока в свежей воде, однако возня с комком металла и пластика отняла у меня больше времени, чем я ожидал, а на семь часов я договорился о встрече с Одуйей. Еще одна ночь вымачивания ничем не могла повредить крошечным косточкам, да и спешки с ними не было. Испытывая смешанное чувство вины и облегчения за то, что могу отложить не самую приятную работу на потом, я решил оставить их до утра.

Я потянулся, поморщившись от боли в затекшем теле, убрал все образцы в контейнеры, погасил свет в смотровой, переоделся и направился к выходу. Кто-то шел передо мной по коридору к вестибюлю, и я ощутил досаду, сообразив, что это Мирз. Он тоже уходил с работы, одетый по погоде: в куртке-дождевике, со своим новеньким кейсом в руке. Мирз брел, ссутулив плечи и нахмурившись.

Увидев меня, он отвел взгляд. Однако сразу вздернул подбородок, расправил плечи и кивнул мне. Я подумал, не стоит ли предпринять еще одну попытку заговорить с ним, но при виде этого вздернутого подбородка решил, что нет. Кивнул в ответ и подождал, пока Мирз распишется у дежурного на стойке. У двери он задержался, чтобы поднять капюшон. Я тоже расписался в журнале, оттягивая время, чтобы не выходить вместе с ним.

Вот такие секунды могут изменить жизнь.

Порыв влажного ветра ворвался в вестибюль, когда Мирз открыл дверь. На улице стемнело, дождь не стихал. Пригнувшись навстречу ветру, Мирз уже начал пересекать улицу, когда я только выходил из дверей. Под козырьком я задержался, застегивая плащ, и тут меня окликнули:

– Доктор Хантер!

Я поднял голову и увидел Одуйю, стоявшего на противоположном тротуаре. Когда он шагнул на мостовую, чтобы перейти на мою сторону, Мирз обернулся.

Таким это мгновение и отпечаталось у меня в памяти: две фигуры, пересекающие мокрую от дождя улицу навстречу друг другу; уличный фонарь освещал их наподобие вспышки фотоаппарата.

Я услышал машину прежде, чем увидел ее. Где-то поблизости взвизгнули по мокрому асфальту покрышки. Автомобиль несся прямо на Одуйю, поймав его в свет фар. Поворачивая голову в ту сторону, он отталкивался ногой от мостовой в попытке отпрыгнуть.

Но не успел.

С отвратительным глухим стуком машина врезалась в него, швырнув на капот и ветровое стекло и отбросив через крышу. Колеса еще подминали под себя его зонт, а Одуйя, перевернувшись в воздухе, рухнул на мокрый асфальт. Машина вильнула, однако скорости не сбавила. Застывший посреди улицы Мирз наконец сорвался с места. Уронив свой кейс, он бросился вперед, но автомобиль зацепил его крылом. Он полетел на землю, и я увидел, как заднее колесо проехало по его ногам. На мгновение водитель, казалось, потерял управление; машину занесло, она врезалась бортом в стоявший у тротуара фургон, заскрежетал, сминаясь, металл, зазвенело стекло, а потом она с ревом унеслась.

Все это заняло несколько секунд.

Опомнившись от потрясения, я выбежал на проезжую часть. Пронзительно взвизгивала сигнализация фургона. Одуйя лежал ближе ко мне – без движения, с руками и ногами, раскинутыми под неестественными углами, как бывает у сломанной куклы. Вокруг его головы растекалась темная лужица крови. Широко открытый глаз уставился в мокрый асфальт. Опускаясь возле него на колени, я уже видел, что голова его болезненно деформирована. Одуйя лежал абсолютно неподвижно, и этот контраст с переполнявшей его обычно энергией нагляднее повреждений свидетельствовал о том, что я ничем не могу помочь ему.

На дорогу начали выбегать люди – случайные прохожие, видевшие несчастный случай.

Оставив Одуйю, я поспешил к Мирзу.

Залитый кровью, он распластался рядом с искореженным алюминиевым кейсом. Он был жив, однако без сознания; дыхание вырывалось из его груди с влажным хрипом. Одна рука была наверняка сломана, но больше всего пострадали ноги – во всяком случае, правая, по которой проехалась машина. Порванная штанина насквозь пропиталась кровью, и из-под нее торчали осколки белой кости.

Я попытался сосредоточиться. Травмы Мирза были серьезнее, чем у профессора Конрада, и я испытывал беспомощность, глядя на его изуродованную ногу. Кровь шла у него сразу из нескольких мест, что исключало простую перевязку.

– Дайте посмотреть, я медсестра!

Срывая с плеча спортивную сумку, рядом с Мирзом опустилась на колени молодая женщина. При виде его травм она чуть побледнела и нахмурилась.

– Держись, парень, «Скорая» уже выехала, – произнесла она. Если Мирз ее и слышал, то не реагировал. Женщина оглянулась на меня и сорвала с шеи яркий шарф. – У вас не найдется карандаша или авторучки?

Моя голова наконец включилась.

Я достал из кармана авторучку. Тем временем она свернула шарф и перетянула им бедро Мирза. Он застонал, когда она затягивала жгут, но в сознание так и не приходил. Сунув ручку под жгут, женщина начала закручивать его, пережимая артерию и останавливая кровь. Этот способ настолько прост, насколько эффективен; я видел уже его в действии, хотя при иных обстоятельствах.

– Давайте я помогу. Я врач, – добавил я, когда она оглянулась на меня. – Посмотрите, нет ли у него других серьезных повреждений.

Я взялся за ручку, продолжая перетягивать артерию, а женщина достала из сумки полотенце.

– Оно чистое, – сообщила она, перевязывая им рану на другой ноге Мирза. – Я как раз сменилась с дежурства и собиралась в спортзал. Не видела, как все произошло, только слышала. Это что, покушение?

Я кивнул, посмотрев в ту сторону, где лежал Одуйя. Вокруг него тоже собрались люди с лицами, подсвеченными голубоватым светом телефонных дисплеев. Кто-то накрыл его голову плащом; вдалеке уже слышалось завывание сирен.

– Вы его знали? – спросила женщина, проследив направление моего взгляда.

– Да, – кивнул я.

Глава 25

– Я не знаю.

Я старался говорить спокойно.

Уорд и Уэлан сидели напротив меня за раскладным столиком. Лица обоих оставались профессионально-бесстрастными. Мы находились в полицейском участке в миле от морга – старого здания из красного кирпича, спроектированного словно специально в расчете на подавление остатков духа у любого входящего. Я сидел в комнате для допросов уже третий час: сначала отвечал на вопросы местного сержанта-детектива, а потом ждал приезда Уорд с Уэланом.

Я надеялся, что с их появлением все изменится к лучшему. Зря.

– Попробуйте вспомнить, – в очередной раз повторил Уэлан. Вид у инспектора был помятый, усталый, а лампа дневного света над головой придавала его лицу болезненный голубоватый оттенок. – Ни один из других свидетелей не находился так близко к месту наезда, как вы. Вы стояли практически напротив.

Он мог и не напоминать. Однако весь инцидент чем дальше, тем больше казался мне нереальным, слишком свежим, чтобы анализировать это.

Нам с молодой медсестрой не пришлось долго сидеть рядом с Мирзом. Дежурный наряд полиции прибыл через несколько минут – сразу несколько машин, из которых вывалилась толпа полисменов в темной форме, в бронежилетах. Царила неразбериха, синие мигалки превращали всю сцену в подобие кошмарного сна. Потом прибывшие поняли, что угроза миновала, и все немного успокоилось, даже приобрело упорядоченный вид. Бригада «Скорой» занялась наконец Мирзом, и когда нас с медсестрой уводили в сторону, я оглянулся и увидел, как место, где лежал Одуйя, огораживают ширмами.

Больше я его не видел.

Меня наскоро допросили, а затем принесли из кареты «Скорой» бумажные полотенца и гель-антисептик, чтобы мы немного почистились перед тем, как садиться в полицейский автомобиль. Залитые водой стекла превращали уличные огни в бесформенный набор цветных пятен. В участке меня проводили в комнату для допросов и сунули в руки чашку чая.

Она так и стояла передо мной, нетронутая, с подернувшейся радужной пленкой поверхностью.

– Что за машина, помните? – продолжил Уэлан.

Я напряг память.

– Не «Гольф», но размера примерно такого же.

– Номер не запомнили? Хотя бы часть?

Я покачал головой:

– Все закончилось слишком быстро.

– А цвет?

– Темный. Хотя в свете фонарей даже этого не могу сказать наверняка.

– Синий, черный, красный?

– Не знаю.

– И на водителя вы не посмотрели? И на то, сколько в ней сидело людей?

– Нет. Было темно, шел дождь, фары светили в глаза. Наверняка ведь там на улице есть камеры наблюдения, неужели вы не можете просмотреть записи с них?

– Вот спасибо, а то мы не догадались бы, – усмехнулся Уэлан. – Это мог быть просто несчастный случай?

– Нет. Водитель не мог не видеть его. Одуйя окликнул меня, и как только он начал переходить улицу, машина тронулась с места и рванула прямо на него.

– То есть она ждала?

Я снова услышал визг покрышек, когда водитель нажал на газ, увидел лицо Одуйи, повернувшего голову на свет фар. Я попытался выкинуть эту картину из головы.

– Похоже на то.

– Свидетели утверждают, что автомобиль пытался избежать наезда на Мирза после того, как сбил Одуйю. Вы это видели?

– Машина определенно вильнула, когда Мирз пытался убраться с дороги, – произнес я, пытаясь припомнить подробности. – Наверное, в попытках объехать его. Но шанса сделать это не было никакого – при такой скорости.

Уорд поменяла позу. До сих пор она в основном молчала.

– Что там делал Одуйя?

Я знал, что данный вопрос рано или поздно прозвучит.

– Я договорился о встрече с ним.

Уэлан чуть не поперхнулся от возмущения.

– Господи!

Выражение лица Уорд не изменилось.

– Зачем?

– Он позвонил мне сегодня днем и сказал, что у него есть работа на общественных началах, которую он хотел бы предложить мне. К Сент-Джуд она отношения не имела, поэтому я согласился встретиться с ним вечером, чтобы обсудить это.

– В морге?

– Нет, в соседнем пабе. В «Пухе и перьях». Я думаю, он приехал на метро и направлялся туда, поскольку двигался со стороны станции. То, что я вышел как раз в то время, когда он проходил мимо, чистое совпадение.

– Совпадение, – повторила Уорд. – И что, машина ждала его тоже по чистому совпадению?

– Представления не имею. Я не говорил о том, что встречаюсь с ним, никому.

– Нам вы точно об этом не говорили.

– У меня и не было повода делать это, – возразил я. – Это никак не связано с расследованием.

– Ладно. – Уорд, похоже, слишком устала даже для того, чтобы злиться. – Кто предложил место для встречи, вы или Одуйя?

– Одуйя. Он сказал, что помнит это место со времени работы адвокатом.

Уэлан усмехнулся. Уорд кивнула.

– Машины у Одуйи не было, поэтому любой, кто знал, куда он направляется, мог предположить, что он поедет на метро. Им достаточно было припарковать автомобиль где-нибудь поблизости и ждать.

Я помассировал веки большим и указательным пальцами. Снова видел, как он делает шаг с тротуара на мостовую. «Доктор Хантер!» Я тряхнул головой, пытаясь отделаться от картины, воскрешенной в памяти этими словами.

– У вас нет предположений, за что? – спросил я.

– Мы пока не можем полностью исключить террористическую версию, но это похоже на целенаправленное покушение на Адама Одуйю, – сказала Уорд. – Не исключено, что кто-то затаил обиду на Дэниела Мирза, о которой мы не знаем, но пока все идет к тому, что он случайная жертва. Мирз просто переходил дорогу в неудачное время в неудачном месте.

– Вам, кстати, повезло, – заметил Уэлан. – Выйди вы из морга первым, и на его месте могли бы оказаться вы.

– У вас нет никаких предположений о личности водителя?

Уэлан пожал плечами:

– Одуйя на протяжении всей своей карьеры только и делал, что портил людям настроение. Если мы ищем человека, затаившего на него злобу, то нам придется выбирать из очень длинного списка.

Но я заметил, что отвечал он на этот вопрос неохотно. Я переводил взгляд с одного на другого.

– Ведь у вас есть версия, да?

Уэлан покосился на Уорд. Та вздохнула.

– Кит Джессоп пропал. Вчера мы поехали допросить его насчет асбеста и недавнего инцидента у Сент-Джуд. Никто не знает, где он. Жена последний раз видела его три дня назад, когда Джессоп после сцены с Адамом Одуйей явился домой пьяным и агрессивным. Она попыталась выставить его, он начал ломать мебель, а когда соседи вызвали полицию, сбежал. Вызов зарегистрирован, мы проверили.

Джессоп… Я откинулся на спинку пластмассового стула, пытаясь определить место подрядчика во всей этой истории. Конечно, Джессоп – алкоголик со вздорным характером, и он не делал тайны из того, как относился к Одуйе. Обвинял его в переносе сроков сноса, даже хотел напасть на него прямо на глазах у полицейских.

И все равно, одно дело – пытаться ударить кого-либо, и совсем другое – сознательно сбить человека машиной.

– Вы действительно полагаете, что это мог быть Джессоп?

– Я не отказалась бы допросить его, – сухо промолвила Уорд. – Мы знали, что отсрочки в Сент-Джуд наносили Джессопу финансовый ущерб, но все было еще хуже, чем мы представляли. Он банкрот. Счета в банках заморожены из-за долгов, а поскольку Джессоп заложил свой дом, то останется и без него. Жена подала на развод, и я могу ее понять. Он потерял все.

Мысли у меня в голове путались. Я устал и физически, и эмоционально; произошедшее перед моргом просто опустошило меня. Но даже так что-то в этом смущало меня.

– Я видел машину Джессопа в Сент-Джуд. Это старый «Мерседес». Седан, не хэтчбек.

– Вероятно, у него не одна машина, – раздраженно буркнул Уэлан. – Или он мог угнать чужую. Мы пока не знаем.

– Что мы знаем – так это то, что Джессоп алкоголик с буйным характером и известной многим обидой на Одуйю, – заявила Уорд. – Одного этого достаточно, чтобы подвергнуть его допросу, так что его исчезновение только вредит ему. Кстати, он врал не только насчет асбеста.

Я потер виски: в них начинала уже пульсировать боль.

– Что вы хотите сказать?

Уорд помедлила с ответом. Все-таки напряжение последних дней совершенно ее измотало. Уэлан положил руки на стол и мрачно смотрел на них.

– Только чтобы это оставалось между нами, ладно? – произнесла она. – Нам стало известно, что Джессоп получил доступ к зданию раньше, чем он заявлял нам. Ему доверили обследование участка за год – за целый год! – до фактического начала работ по сносу. Мы еще проверяем даты, но это потенциально охватывает сроки, когда исчезли Кристина Горски и Даррен Кроссли.

– Подождите. – Я поднял руку, пытаясь осмыслить все это. – Вы что, хотите сказать, он может быть замешан еще и в их убийствах? Не только в покушении?

– Я пока ничего не утверждаю. Но сегодня днем мы получили ордер на обыск у Джессопа на работе. Нашли там пластиковые брезенты, точно такие, как тот, в который было завернуто тело Кристины Горски. И даже не говорите, я сама знаю, что половина строителей в стране пользуется аналогичными. Но у Джессопа дома во дворе собака, черноподпалый ротвейлер. С шерстью того же цвета, что и собачья шерсть на брезенте с чердака.

– Толку от нее как от сторожа никакого, – усмехнулся Уэлан. – Тупа как пробка. Сидела без еды и питья, так что даже обрадовалась нам.

Я почти не слушал его. Я мог бы еще поверить в то, что Джессоп намеренно задавил машиной Одуйю. Но чтобы он совершил все эти садистские убийства в Сент-Джуд…

– Не говоря уже о собаке, – продолжила Уорд, – часть брезентов заляпана цементом – не спорю, с учетом его ремесла это вполне естественно. Однако на некоторых имеются еще пятна краски – той же самой, синей, что на брезенте с чердака. Мы отдали образцы на анализ, но на вид их не отличить. И жена Джессопа позволила нам забрать кое-какую одежду, так что у нас теперь есть его волосы для анализа. И если его ДНК совпадет с образцами с того брезента, что ж, тогда ему придется ответить на ряд неприятных вопросов.

– И что теперь, в связи со всем этим, будет с Гэри Ленноксом?

Уорд развела руками:

– В настоящий момент он остается главным подозреваемым в деле об убийствах в Сент-Джуд. Но все зависит от того, совпадут ли отпечатки его пальцев с отпечатками на перегородке. Нам пока не удалось проверить это, так что будем искать Джессопа и…

Она не договорила, потому что у нее в сумочке зазвонил телефон. Уорд достала его, посмотрела на дисплей, и лицо ее застыло.

– Мне надо ответить.

Она встала из-за стола и вышла из комнаты. Мы с Уэланом остались сидеть в неловком молчании. Он взял свой телефон и начал читать сообщения.

– Ей это очень некстати, правда? – произнес я.

Уэлан неохотно положил телефон обратно на стол.

– Да.

– Но в сегодняшнем ЧП нет ее вины.

– Это ничего не меняет. Все это расследование – одна сплошная катастрофа. Ну, может, и не такая, когда бы нам удалось найти хоть что-то, чтобы предъявить, но один подозреваемый лежит в больнице, практически недосягаемый, а теперь и второй ударился в бега. С какой стороны ни посмотри, все плохо.

Да уж.

– Как думаете, Уорд оставят старшим инспектором?

– Если мы добьемся прорыва с Джессопом или Ленноксом в ближайшие двадцать четыре часа, она еще может выйти из этой истории в шоколаде. А если нет… – Он пожал плечами.

Если нет, всю вину возложат на Уорд. Старший инспектор без опыта работы в этой должности, заваливший первое же дело, к тому же еще и беременная, – можно ли найти более удачного козла отпущения? И вряд ли начальство будет волновать, справедливо это или нет. Наверняка, когда Уорд повысили в должности, это представлялось ей замечательной удачей.

Теперь же угрожало ей крахом карьеры.

Открылась дверь, и Уорд вернулась в комнату. Мы с Уэланом вопросительно смотрели на нее, но ее лицо оставалось непроницаемым.

– Звонили из больницы, – сообщила она, садясь на место. – Дэниела Мирза перевезли из операционной. Ему ампутировали ногу.

Господи, бедняга Мирз! Прошло всего несколько часов со времени нашей последней встречи в пабе. Его тогда что-то беспокоило. Но сейчас все это казалось совершенно несущественным.

– По крайней мере, он жив, – вздохнул Уэлан.

– Думаешь, это удача? – буркнула она. – Всего один убитый и один искалеченный? Боже…

Уэлан покраснел и уставился в стол. Уорд пробормотала:

– Извини, Джек.

Он кивнул, крепко стиснув зубы.

Уорд взъерошила рукой волосы, отчего прическа ее сделалась еще более бесформенной, чем прежде.

– Ладно. Думаю, здесь мы закончили. Я еду в контору. Надо подготовить заявление для прессы, и Эйнсли хочет провести совещание.

– Я вам буду еще нужен? – спросил я. Я ожидал, она ответит, что я свободен. Вместо этого Уорд молча посмотрела на меня.

– Вообще-то, да, – наконец произнесла она. – У нас тут еще одна проблема.

Глава 26

Этой ночью я спал плохо. Мысли о покушении не давали мне уснуть почти до утра, а если и задремывал, то просыпался почти немедленно от визга покрышек и глухого удара. Я встал рано и долго стоял под душем, включив под конец холодную воду. В результате покрылся гусиной кожей и соображал чуть лучше, но настроение от этого не поднялось. Образы Одуйи и Мирза на асфальте дополнялись взрывоопасными новостями о Джессопе, которые сообщила вечером Уорд. Чудовищности произошедшего уже хватало, чтобы надолго выбить любого из колеи, но осознание того, что вся эта история лишена логики, по крайней мере разумной, заставляла меня чувствовать себя еще более угнетенно.

Прежде я испытывал к подрядчику жалость, поскольку при всех его недостатках он, несомненно, страдал.

Теперь не осталось и этого.

Мне отчаянно не хватало Рэйчел. Мне ужасно хотелось позвонить ей, но я знал, что, пока она в море, это невозможно. Я пытался вести себя так, словно это утро ничем не отличалось от любого другого, забыться в рутинных делах. Радио я не включал до завтрака, состоявшего из двух кружек растворимого кофе и ломтя поджаренного хлеба. Ожидал, что новость о покушении будет одной из главных, и не ошибся. Странное это было ощущение – слушать об Одуйе и Мирзе в прошедшем времени. Состояние Мирза описывалось как тяжелое, но стабильное; травмы теперь в корне меняли его образ жизни, однако самой жизни не угрожали. Это было, конечно, лучше, чем могло бы быть, но все равно плохо. Упоминалось их участие в том, что происходило в Сент-Джуд, а в этой связи неизбежны спекуляции на тему того, как ведется расследование. Затем я услышал то, чего не ожидал.

– В связи с инцидентом столичная полиция разыскивает для допроса мужчину пятидесяти трех лет, – произнес диктор. – Местонахождение Кита Джессопа, специалиста по демонтажу зданий и сооружений, который, как полагают, вел работы на территории больницы, в настоящий момент неизвестно. Полиция считает, что Джессоп потенциально опасен, и рекомендует при встрече с ним избегать непосредственного контакта.

Я отложил недоеденный кусок тоста: есть мне расхотелось. Вот, значит, как: из всех способов оглашения его имени Уорд выбрала самый термоядерный. Я предполагал, что Эйнсли давит на нее, чтобы она хоть как-то продемонстрировала активность полиции, однако не ожидал столь быстрой реакции.

Было в этом некое безрассудство – так человек с завязанными глазами делает прыжок туда, где, по его представлениям, должна находиться земля.

Выплеснув остаток кофе в раковину, я снял с вешалки плащ и спустился к машине, выбросив по дороге в мусоропровод большой мешок мусора. Сгоревшие контейнеры уже заменили, и единственное, что напоминало о пожаре, – запах дыма из люка мусоропровода. Как бы я ни относился к Бэллэрд-Корт, службы здесь работали эффективно.

Несмотря на ранний час, по пути в морг я несколько раз застревал в пробках. Уорд попросила меня вернуться туда, прежде чем продолжить поиски с ищейкой. Она хотела, чтобы я осмотрел останки Даррена Кроссли и женщины, предположительно Марии де Коста, личность которой предстояло подтвердить. Собственно, в этом и заключалась проблема, о которой она говорила. При всем своем гоноре Мирз, похоже, не давал себе труда ставить Уорд – и, если на то пошло, никого другого – в известность о результатах своих изысканий.

– Одному Богу известно, чем он там занимается. Он уже несколько дней обещал оформить рапорт, и каждый раз у него находился повод оттянуть этот момент, – пожаловалась она. – Мы послали ему стоматологическую карту де Коста, но он и этим не занялся. А если и занимался, никому об этом не доложил.

– Неужели у «БиоГена» нет доступа к его файлам? – спросил я.

– Не к тем, какие нам нужны. Мирз не выкладывал их в архивы компании, а его ноут и доступ защищены личным паролем. И доступа к ним не будет, пока он не придет в сознание.

Помню, в пабе Мирз жаловался на то, что Уорд не дает ему доделать одну работу, нагружая следующей. Я предполагал, что он застрял на какой-то операции, однако подозревал, что Мирзу мешает что-то еще. Он уже успешно идентифицировал останки Кроссли, и уж сравнение зубов женщины с картой Марии де Коста не составило бы для него особого труда.

И все же что-то и на сей раз помешало Мирзу.

Я хотел тщательно обследовать два этих тела еще с тех пор, как впервые увидел их в замурованной камере. Да, я работал с останками Кроссли, помогая Мирзу, но тогда мне было не до осмотра: время поджимало. В любой другой ситуации я радовался бы появившейся возможности поработать с ними.

Но не такой ценой.

Участок улицы перед моргом перегораживала полицейская лента. Я оставил автомобиль в паре кварталов оттуда и проделал остаток пути пешком. Чем ближе я подходил к моргу, тем сильнее сжималось все у меня внутри. Хотя следов вчерашнего побоища почти не осталось. Ночной дождь смыл с мостовой кровь, и даже покореженный фургон, в который врезалась боком легковая машина, отбуксировали прочь. Если бы не обломки пластика от снесенного бокового зеркальца и трепещущие на ветру пластиковые ленты, я бы даже подумал, что вчерашнее мне лишь привиделось. Спешившие по своим делам прохожие миновали это место, почти не обращая на него внимания. Кто-то умер, но земля продолжала вращаться.

Как всегда.

Поскольку главный вход находился в зоне оцепления, я вошел в морг через боковую дверь. Только очутившись внутри, сообразил, что тело Одуйи, скорее всего, тоже лежит здесь, в одиночестве, в темноте холодильной ячейки. Ощущение нереальности происходящего усилилось, когда я пошел расписаться в журнале и увидел фамилию Мирза, накорябанную строчкой выше моей собственной вчерашней росписи. При виде ее все навалилось на меня с новой силой. И не только то, что случилось, но и то, как легко все могло получиться по-другому, если бы наши фамилии стояли на странице в ином порядке.

Я вздохнул и отправился переодеваться.

Вспыхнул свет в смотровой. Подойдя к одному из шкафов-холодильников, я достал контейнер с останками женщины. Уходя, Мирз уложил кости с тем же педантизмом, с каким раскладывал их на столе. Вынув разобранный женский скелет из контейнера, я выложил кости на стол в нужном порядке. Должен признать, это было не так аккуратно, как у Мирза, но мне этого и не требовалось.

Мне нужна была информация, а не эстетика.

Желто-коричневые ожоги казались просто грязными потеками. Мирз уже срезал их образцы для исследования под микроскопом, и мне не терпелось посмотреть их самому. Однако всему свое время. В первую очередь от меня требовалось доказать, что это Мария де Коста.

Процедура ничем не отличалась от той, которую я проделал с Кристиной Горски. Собрав заново ее скелет, я произвел анализ зубов, записывая все повреждения, пломбы, коронки и прочие следы лечения. Покончив с этим, полез в карту Марии де Коста. Уорд говорила, что им повезло выйти на ее дантиста со второй попытки. Вчитываясь в карту, я удивлялся все больше. Когда при встрече в пабе я спросил Мирза насчет идентификации – Господи, неужели это было всего день назад? – он едва не растерзал меня на клочки. Но почему – понять я не мог. Сравнение с картой было еще проще, чем в случае с Кристиной Горски. Зубы находились в гораздо лучшем состоянии, чем у молодой наркоманки, из чего следовало, что вне зависимости от того, торговала она наркотиками или нет, тяга ее не носила хронического характера. А главное, все до единой пломбы и коронки на очищенных от мягких тканей челюстях совпадали с отмеченными в стоматологической карте Марии де Коста.

То есть идентификация была такой простой, о какой в нашей профессии можно лишь мечтать. Мирз не мог не видеть этого. Но почему же тогда топтался на месте?

Я снова всмотрелся в зубы мертвой женщины. Единственная деталь, упоминаний о которой я не нашел в карте, – трещины на коренных зубах. Причем повреждены были зубы с обеих сторон, верхние и нижние, однако никаких сколотых кусков, позволяющих предположить, что трещины явились следствием удара по лицу, я не нашел. Они походили скорее на те, что возникают в результате давления, словно она стиснула зубы слишком сильно и они потрескались.

Ее пытали и замуровали в недрах старой больницы, ее оставили, связанную, умирать в темноте. Ты бы тоже стиснул зубы до трещин.

Но что-то начинало понемногу брезжить у меня в мозгу. Я подумал о травмах на запястьях и лодыжках обеих жертв, где бинты врезались в плоть почти до кости. Разумеется, они пытались освободиться, не обращая внимания на боль, которую сами себе причиняли. С учетом охватившей их паники это представлялось естественной реакцией. Хотя…

Я замер.

Естественная реакция…

Я взял одно из ребер с отметиной от ожога. Грязно-желтым цветом она напоминала следы никотина на пальцах заядлого курильщика. Маленькая и для ожога необычно локальная. Сердце мое забилось быстрее, а понятие о том, что произошло, наконец сложилось окончательно.

Господи, неужели это? Неужели?

Положив ребро на место, я сорвал латексные перчатки и натянул чистую пару. Из другого холодильника достал контейнер с разобранным скелетом Даррена Кроссли.

Мирз упаковал кости с обычной своей аккуратностью, а то, что я искал, находилось почти на самом верху. Достав череп и нижнюю челюсть, я поместил их под увеличительное стекло и включил подсветку. На зубах Кроссли тоже явственно виднелись трещины.

В дверь постучали, и от неожиданности я вздрогнул. Я повернулся к двери, но прежде чем успел произнести хоть слово, она уже отворилась.

Это был Эйнсли.

– Доброе утро, доктор Хантер! Вы не будете возражать, если я войду?

Поскольку он уже вошел, смысла отвечать я не видел. Коммандер выглядел бодрым и свежим и одет сегодня был не в мундир, а в синий костюм с накрахмаленной белоснежной сорочкой и светлым галстуком. Приталенный пиджак подчеркивал безукоризненную фигуру. Остановившись в паре шагов от меня, Эйнсли поднял руки.

– Знаю, я не переоделся, но обещаю ни до чего не дотрагиваться. Я лишь на минуту.

– Все в порядке?

– Новых кризисов не случилось, если вы об этом. Я просто решил посмотреть, как у вас дела.

Даже на таком расстоянии запах его туалетной воды перебивал все запахи смотровой.

– Я только начал. – Я аккуратно убрал череп и челюсть обратно в контейнер. Осмотрю останки Даррена Кроссли более детально, но позднее. Пока я увидел все, что хотел.

– Что слышно про Дэниела Мирза?

Эйнсли глядел на скелет женщины.

– Нового пока ничего. Вы слышали, что он потерял ногу?

– Старший инспектор Уорд сообщила мне.

– Ужасно. Насколько я понял, вы там были?

Я кивнул. Обсуждать это мне не хотелось.

– В новостях говорили, вы разыскиваете Кита Джессопа?

Я не стал добавлять того, что мне уже сказала Уорд: полиция намерена допросить его и в связи с другими убийствами в Сент-Джуд. Эйнсли чуть скривил губы. Наверное, вспомнил, как подрядчик ударил его по лицу.

– Это решение далось нам нелегко – огласить его имя на столь ранней стадии, но ему место за решеткой. Этот человек представляет опасность для себя и других. Жаль, что кое-кто не понял этого раньше.

Под этим «кое-кем» он явно подразумевал Уорд. Травля козла отпущения началась.

– Так чей это скелет? – поинтересовался Эйнсли, глядя на выложенные кости. С таким же выражением лица он мог бы обсуждать автомобильные запчасти.

– Эту женщину нашли с Дарреном Кроссли.

– А, да. Та, которая была, как мы полагаем, его подружкой-португалкой. Вы работаете сейчас над ее идентификацией?

– Совершенно верно.

С формальной точки зрения я ему даже не солгал. Анализ зубов показал, что это Мария де Коста, однако мне предстояло еще проверить другие кости на наличие отмеченных в ее медицинской карте переломов или иных индивидуальных примет. Только по окончании этого анализа идентификация считалась бы законченной.

Я мог сказать это Эйнсли, но мне не понравилась завуалированная критика в адрес Уорд. Разумеется, чин он имел на порядок выше, и все же она оставалась пока старшим инспектором.

Пока.

Эйнсли кивнул; мой ответ ему был безразличен. Я понимал, что пришел он вовсе не из интереса к тому, как продвигаются у меня дела.

– Кстати, я одобрил решение старшего инспектора Уорд пригласить вас завершить работу, начатую Мирзом, – заявил он. Взгляд его голубых глаз был непроницаемым, как у фарфоровой куклы. – «БиоГен» хотел прислать кого-то ему на замену, но я полагал, нам нельзя прерывать процесс. Вы уже знакомы с делом и могли подключиться к нему сразу. И – при всем моем уважении к доктору Мирзу – мне показалось, это должен быть специалист с опытом.

Послушать его, так это все с самого начала было исключительно его идеей.

– Сделаю все, что в моих силах, – произнес я.

– Не сомневаюсь. – Эйнсли смахнул с рукава невидимую пылинку. – Уверен, вы понимаете, что это расследование находится на особом контроле. Конечно, никто не предполагал, что оно будет развиваться так, но – при всем моем уважении к старшему инспектору Уорд, – возможно, было бы несправедливо ожидать, что она справится с подобным уровнем ответственности.

Вот оно. Уэлан предвидел, что все промахи повесят на Уорд, и Эйнсли явно не терял времени зря.

– Потому что она беременна?

– Нет, разумеется, нет. Но это ее первое дело в должности старшего инспектора, и не стоит удивляться тому, что она несколько… скажем так, растерянна.

– По-моему, она справляется, и неплохо.

Я подавал голос в защиту Уорд не только из-за хорошего к ней отношения. Да, она работала в авральном режиме, но ей пришлось справляться с быстро меняющейся ситуацией, с проблемами, предвидеть которые не мог никто. И Эйнсли забыл, что именно по его решению к делу подключили частную фирму, результаты чего я сейчас расхлебывал.

– Не уверен, что события подтверждают это. Особенно после вчерашнего вечера.

Я не представлял, как Уорд сумела бы предсказать нападение Джессопа, а тем более предотвратить его. Однако я понимал, что спорить бессмысленно.

– Зачем вы мне это рассказываете?

Уровень допуска у гражданских специалистов не настолько высок, чтобы с ними делились конфиденциальной информацией. И уж коммандеру столичного полицейского управления вовсе не обязательно лично сообщать мне, что Уорд понизят в должности.

Эйнсли внимательно посмотрел на меня:

– Знаю, вас с Шэрон Уорд связывают добрые рабочие отношения, но мы не можем позволить новых ошибок. Нисколько не виня ее в ситуации, я полагаю, все мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы облегчить бремя, легшее на ее плечи. Мне хотелось бы, чтобы в дальнейшем вы представляли свои доклады непосредственно мне.

– Вы предлагаете мне действовать в обход старшего инспектора Уорд?

– Ни в коем случае. Она старший инспектор, поэтому продолжайте докладывать ей в обычном порядке. Но я должен также находиться в курсе ваших находок.

Значит, Уорд не понизили. Пока. Однако назначили испытательный срок, на протяжении которого Эйнсли будет присматривать за ней, вне всякого сомнения, манипулируя ходами за ее спиной.

– Она знает об этом?

– Старший инспектор Уорд – реалист.

Я расценил данный ответ как отрицательный. Эйнсли достал из бумажника визитку и положил ее на стол.

– Мы поняли друг друга, доктор Хантер?

– Да.

– Прекрасно. – Он поддернул рукав пиджака и посмотрел на часы. – Мне пора. Скоро начнется совещание перед посмертным вскрытием.

– Адама Одуйи? – До меня как-то не доходило, что Эйнсли мог приехать из-за этого.

– Да, назначено на десять утра. Не здесь, в морге на Бельмонт-роуд, – добавил он, заметив, что я посмотрел на часы над дверью. – Мы решили, что так будет уместнее – с учетом того, что он был убит здесь. Я заехал сюда по дороге.

Эйнсли двинулся к двери, но остановился и произнес:

– Да, еще одно. Я признателен вам за то, что вы обратили наше внимание на Гэри Леннокса, но будьте добры, не забывайте, что вы гражданский консультант. Все аспекты оперативной работы, во всяком случае связанные с потенциальными подозреваемыми, лучше предоставить нашим сотрудникам, занятым на этом деле. Я понимаю, почему так произошло, и это казалось многообещающим направлением. Жаль, что оно тупиковое.

Я все пытался сообразить, благодарит он меня или отчитывает.

– Из того, что говорила Уорд накануне вечером, я понял, что они ждут возможности снять отпечатки пальцев у Гэри Леннокса.

– Я думал, старший инспектор Уорд поставила вас в известность, – произнес Эйнсли слишком вкрадчиво, чтобы я ему поверил. – Нам удалось раздобыть отпечатки обоих – Леннокса и его матери. Они не совпадают с теми, что обнаружены на месте преступления, так что все наши старания были пустой тратой времени. Ну не совсем пустой. Теперь Леннокс получает квалифицированную помощь, что уже лучше, чем ничего. Но простое обращение в социальные службы добилось бы этого гораздо проще.

Взгляд его кукольных глаз встретился с моим.

– Не буду вас больше отвлекать, доктор Хантер. Вы знаете, как меня найти.

Глава 27

После ухода Эйнсли я устроил перерыв. В коридоре стоял кулер, я вышел выпить воды и обдумать то, что услышал.

Визит коммандера выбил меня из колеи. Хорошей новостью было то, что Уорд осталась старшим инспектором. По меньшей мере до конца этого расследования все, что я смогу узнать, будет проходить через нее. У меня не было ни малейшего желания делать что-либо за спиной у Уорд, как хотел Эйнсли. Но факт, что он просил об этом, меня беспокоил. Уорд умеет постоять за себя, и я не сомневался в том, что она отдает себе отчет в своем нынешнем положении. Но даже так, то, что старший начальник откровенно копает под нее, мне не нравилось.

Другие новости от Эйнсли волновали меня еще больше. Он был прав в том, что касалось Джессопа: подрядчик представлял угрозу для окружающих, поэтому его необходимо было арестовать, и чем скорее, тем лучше. Однако, если полиции не удастся добыть серьезных доказательств его причастности к убийствам в Сент-Джуд, следствие будет отброшено назад, к отправной точке – без единого подозреваемого. Я почти поверил в то, что во всем может быть виноват Гэри Леннокс, а его мать лжет, покрывая его. Теперь выяснилось, что отпечатки с места преступления не принадлежат ни ему, ни ей. Мы заблуждались с самого начала.

И получается, что я совершенно необоснованно причинил им столько горя.

Я ощущал себя так, словно земля под моими ногами вдруг сделалась зыбкой. Вероятно, отчасти это объяснялось нервной реакцией на вчерашнее покушение. На моих глазах человека, которого я знал, намеренно сбили машиной, а второго изувечили. Если бы подобное происходило с кем-нибудь другим, как бывший врач, я прописал бы ему консультации у психоаналитика. Но у меня есть собственный способ справляться с такими ситуациями.

Допив воду, я кинул стаканчик в мусорное ведро и вернулся к работе.

Стоило двери смотровой медленно закрыться за моей спиной, как лишние мысли вылетели у меня из головы. Трещины на зубах Марии де Коста и Даррена Кроссли дали мне понять, с чем мы имеем дело. Теперь мне предстояло доказать это.

Мирз говорил мне, что нашел на скелете женщины тринадцать отметин от ожогов, расположенных в случайном порядке на разных костях. При первом осмотре я обнаружил только восемь. Одна находилась на костном выступе сосцевидного отростка, за правым ухом и чуть ниже. Вторая – на правой ключице, еще две – на седьмом и восьмом левых ребрах. На лобковой кости темнело то, что казалось одним большим ожогом, в несколько раз больше других; оставшиеся три располагались на плюсневых костях ног – две на правой и одна на левой. За исключением пятна за ухом, о происхождении которого я начинал уже догадываться, все остальные ожоги находились на передней части тела. Это свидетельствовало о том, что их наносили, когда Марию де Коста привязали к койке. Поначалу я не понимал, где Мирз насчитал тринадцать ожогов, однако, приглядевшись внимательнее, сообразил, что пятно на лобковой кости, которое я принял за один большой ожог, представляет собой несколько, расположенных близко друг к другу. Я кивнул. Один большой ожог не укладывался в мою версию, но несколько маленьких – еще как.

И я не испытывал ни малейшего сомнения в их происхождении. Мирз не ошибался: это были ожоги. Хотя маленькие желто-коричневые отметины казались почти безобидными, я понимал, что боль они наверняка причиняли чудовищную. Единственное, с чем я не мог согласиться, – с тем, что это результат прижигания чем-то вроде паяльника. Верно, прижигание паяльником оставило бы на кости следы, очень похожие на эти. Однако мягкие ткани пострадали бы гораздо сильнее. Кожу и плоть такое воздействие прожгло бы насквозь.

Я взял в руки череп и пригляделся к отметине на сосцевидном отростке. Был шанс, что это случилось, когда она лежала лицом вниз, но я сомневался. Я полагал, что это произошло, когда Мария де Коста стояла. И этот ожог – самый первый.

О чем ты думал, Мирз? Это же находилось прямо у тебя перед глазами.

Я наскоро осмотрел остальные кости и, не найдя ничего достойного внимания, сложил скелет обратно в контейнер. Потом протер стол, снова сменил перчатки и принялся раскладывать на нем скелет Даррена Кроссли. Его кости поведали мне ту же историю. Многочисленные маленькие ожоги никотинового цвета все на костях, прикрывавшихся лишь кожей и тонким слоем подкожного жира. В случае Кроссли это были ребра, большая берцовая кость, кисти обеих рук. А вот на сосцевидных отростках, что с одной стороны, что с другой следов ожога я не нашел. Поначалу это меня озадачило. Зато у него обнаружился ожог в нижней части грудины. Увидев его, я начал понимать, как все произошло и с ним.

Убрав в контейнер кости бывшего санитара, я занялся срезами, которые приготовил Мирз. Получить срез кости, достаточно тонкий для исследования под микроскопом, тем более если эта кость обожжена, а значит, еще более хрупкая, – задача не из простых. Кость помещается в резиновую муфту, а затем специальным инструментом под названием «микротом» с нее срезается тончайший слой. Это требует точного расчета и твердой руки, но при всех своих недостатках в том, что касалось тонкой работы, юный тафономист был на высоте. Приготовленные им срезы я бы назвал идеальными, и это сэкономило мне время. Положив образец, взятый с ребра Марии де Коста, на предметное стекло, я приник глазом к окуляру.

Мир превратился в набор серо-коричневых и белых точек. Меня интересовали цилиндрические структуры, которые называются «остеоны», из них состоит внешний слой пластинчатых костей. По осевому каналу остеонов течет кровь, хотя в этих крови, конечно, не осталось. Они обесцветились от ожога, и я мог разглядеть ряд микроскопических трещин. Губчатая кость, пористая мембрана, заполняющая внутренний объем кости, также пострадала, чего можно ожидать в обожженной кости. Меня интересовал скорее размер повреждений. С самого начала я поражался, как малы эти ожоги. Мирз считал, что орудие, каким нанесли эти ожоги, тоже было небольшого размера. Он думал, что это был паяльник, весь жар которого сосредоточен на конце жала. Данное предположение имело основания, но все свои дальнейшие выводы он делал, исходя из этого.

Вот в этом Мирз ошибался.

Я проверил остальные срезы и каждый раз видел одно и то же. Может, позвонить Уорд, чтобы она была в курсе моих находок? Впрочем, было еще одно, что мне хотелось проверить в первую очередь. Кое-что, о чем я прежде не размышлял.

Пока я ехал из морга в Сент-Джуд, солнце пыталось пробиться сквозь облака. Когда я приблизился к воротам, ему это удалось, так что на каменных колоннах и ржавеющей кованой решетке нарисовались четкие тени, быстро бледневшие по мере того, как на небе снова сгущались тучи.

У больничных ворот дежурила уже знакомая мне пара полицейских: девушка и пожилой мужчина. Девушка одарила меня лучезарной улыбкой:

– Что, вернулись?

– Надеюсь, ненадолго.

– Ага, так я вам и поверила.

Она пропустила меня на территорию, и солнце, словно нарочно дождавшись этого момента, скрылось за тучами. Пока я ехал мимо груд строительного мусора на месте снесенных построек, гнетущее настроение снова охватывало меня все сильнее. Ни Уорд, ни Уэлан не ответили на мои попытки дозвониться до них. Я оставил голосовое сообщение о том, что останки женщины действительно принадлежат Марии де Коста и нам необходимо срочно поговорить, хотя не объяснил почему. Такие вещи в сообщении не передают, и, возвращаясь в Сент-Джуд для продолжения поисков с собакой-ищейкой, я надеялся, что хоть одного из них найду там.

Припарковавшись на стоянке между полицейскими фургонами, я сразу увидел их обоих на ступенях лестницы перед портиком. Уорд разговаривала с Джексоном, начальником поисковой группы. Он был в грязном защитном комбинезоне, а пока я подходил к ним, из дверей потянулись на улицу остальные участники поисков. Похоже, они или закончили работу, или устроили перерыв, а Джексон докладывал Уорд о результатах. Чтобы не мешать ему, я подождал в стороне.

Вид Уорд буквально потряс меня. Накануне вечером она выглядела усталой. Теперь я бы назвал ее состояние изможденным. Лицо осунулось, глаза ввалились. Даже копна волос казалась безжизненной, когда она кивнула Джексону. Тот повернулся и направился к машинам, а они с Уэланом спускались с крыльца медленно.

– Если вы приехали работать с ищейкой, то опоздали, – произнесла она, когда я приблизился к ним. – Собака наколола лапу о гвоздь, и хозяйка повезла ее к ветеринару. Вроде не очень серьезно, так что мы надеемся возобновить поиски завтра.

– Вы получили мое сообщение? – спросил я.

– Насчет Марии де Коста? Да, спасибо. Мы пытаемся найти дантиста Уэйна Бута, чтобы проверить, не его ли протез обнаружили в бойлере. Можно подумать, кто-нибудь из тех, с кем он общался, заметил, что он носит протез, – так ведь нет. Вы сказали, у вас есть что-то еще?

– Я посмотрел ожоги на Кроссли и де Коста. Они не термического происхождения.

– Что? – нахмурился Уэлан.

– Это ожоги от электричества. Их не прижигали металлом. Кто-то неоднократно бил их электрическим током, достаточно сильным, чтобы разряд обжег кость.

– Вы уверены? – Усталость Уорд как рукой сняло.

– Внешне они похожи, однако термические ожоги крупнее и не так сконцентрированы. Вот почему эти так малы и почему поверхностных повреждений почти не было заметно. Разряд проходит сквозь кожу и мышцы. Оба типа ожогов могут вызвать растрескивание кости, но кости, пораженные электрическим разрядом, имеют и повреждения на микроскопическом уровне. Разряд повреждает саму структуру костной ткани, и именно это я обнаружил на костях обеих жертв. Это объясняет и другие повреждения вроде травм на запястьях и лодыжках. Они результат не попыток освободиться, а судорог. И зубы у обеих жертв потрескавшиеся – с такой силой они их стискивали.

– Господи! – воскликнула Уорд, оценивая значение этой информации. – Что это было? Нечто вроде электрошокера? Тазера?

Я покачал головой:

– Вряд ли. У тех разряд слабее, он не вызвал бы таких повреждений. Поскольку электричество в больнице давно отключено, это должно быть что-то портативное.

– Помните, в замурованной камере на полу стояли автомобильные аккумуляторы? – произнес Уэлан. – Мы думали, их там просто выкинули, но если кто-то подключал к ним провода, этого хватило бы?

– Не знаю, – признался я. – Наверное, если подсоединяли несколько.

Мы вступали на неизведанную территорию. Воздействие электрических разрядов на кости почти не исследовано, а я сам встречался с чем-то подобным всего несколько раз. И тогда поражения были связаны с неисправной проводкой или производственными травмами. Помню еще случай, связанный с попаданием молнии. Ничего даже отдаленно напоминающего это.

– В общем, я не думаю, чтобы это делали только ради пытки, – продолжил я. – Судя по расположению ожогов, бо́льшая часть их получена жертвами, когда они уже лежали, привязанные к койкам. Но у Марии де Коста один ожог за ухом, а у Даррена Кроссли один – на грудине. По-моему, эти два разряда имели целью оглушить их. Его – когда он стоял лицом к тому, кто наносил разряд, а ее – со спины.

– Она пыталась убежать, – предположил Уэлан. – Сначала оглушили мужчину, потому что он опаснее, а потом девицу, когда она убегала.

Уорд кивнула:

– Логично. Но почему, черт подери, Мирз этого не увидел?

– Я думаю, он увидел. Просто не хотел признать этого, – ответил я. – Начал с предположения о термическом характере ожогов и уже не мог отказаться от данной версии. Особенно после того, как сообщил вам. Мирз и возился так долго именно по этой причине: не принимал того, что факты не укладываются в его версию.

Такая реакция известна, и называется она «когнитивное искажение». Я знаю не одного и даже не двух ученых, павших его жертвой, упрямо отказываясь признать, что совершили ошибку, несмотря на свидетельства обратного. Это случается в любом возрасте, но у Мирза самомнение помножилось на отсутствие опыта. Он так отчаянно старался проявить себя на первом самостоятельном расследовании, что отвлекся даже от того, что ему полагалось делать.

Впрочем, сейчас это была не самая большая его проблема.

– Ладно, не будем пока о Дэниеле Мирзе, – произнесла Уорд. – Зато мы, по крайней мере, теперь знаем, как жертв одолели и как потом пытали. Серьезная подвижка. Что-нибудь еще?

– По-моему, то же самое произошло с Кристиной Горски.

– На ней ведь не было ожогов? – нахмурилась она.

– Таких, чтобы я увидел, – нет. Но она могла иметь ожог на том месте, о котором нам ничего не известно.

Уорд изменилась в лице: она поняла.

– Вы имеете в виду ее живот?

– Да. Большой раны там не было, потому что крови на одежде не обнаружилось. Но она пришла в больницу в топике, можно сказать, с голым животом, а непосредственный контакт электродов с кожей мог повредить ее без кровотечения. Этого достаточно, чтобы привлечь мух после смерти, особенно если ожог воспалился.

Уорд с Уэланом молча обдумывали мои слова.

– Но вы ведь не знаете этого наверняка, – наконец подал голос Уэлан. – Вы сами говорили, что на теле не нашлось ничего, что позволяло бы предположить это.

– На теле нет. – Я глубоко вздохнул. Мне очень не хотелось говорить этого. – Но нашлось на ребенке.

Поначалу я думал, будто крошечные трещины на хрупких костях появились, когда тело матери переносили с места на место. Однако после того, как ознакомился с повреждениями Даррена Кроссли и Марии де Коста, я еще раз осмотрел скелет ребенка и убедился в том, что повреждения схожи.

– Сокращения мышц при поражении электричеством могут приводить к возникновению трещин на костях, – продолжил я. – Так случилось с Кроссли и де Коста, и то же самое произошло с ребенком. Матка и околоплодные воды должны были обеспечить защиту, но… недостаточную.

– Господи, – прошептал Уэлан, качая головой.

Но Уорд еще сомневалась:

– Если кто-то ударил Кристину Горски электрошокером, почему на ее костях трещин нет?

– Подобное происходит не всегда. Зародыш был гораздо меньше и находился ближе к месту разряда. Вспомните, у Кристины Горски отметили вывихнутое плечо. Мышечные спазмы могут привести к такому, и, похоже, все это произошло одновременно.

– У нее отошли воды, – хрипло произнес Уэлан. – Это от них остались следы на лестнице и чердачном утеплителе. Какой-то ублюдок ударил ее электрошокером, и у нее отошли воды.

Я и сам сделал аналогичный вывод. А потом, когда она пыталась убежать, кто-то гнался за ней до самого чердака и запер за ней дверь.

У Уэлана зазвонил телефон, и он отошел в сторону, оставив нас с Уорд.

– Значит, во всех трех убийствах виноват один и тот же человек. – Она поморщилась и устало потерла глаза. – Кристины Горски, Кроссли и де Коста. И, вероятно, еще и Уэйна Бута, хотя доказать этого мы пока не можем.

– Я говорил сегодня утром с Эйнсли. Он сообщил, что отпечатки, найденные в Сент-Джуд, не совпали с отпечатками Гэри Леннокса. Неужели Лола передумала и дала разрешение?

– Нет. Нам пришлось снять отпечатки с его бутылки для кормления и кружки. Суд бы не принял это в качестве доказательств, но так мы, по крайней мере, получили их для сравнения. Они не совпали.

После всех скандалов и потрясений попытки обвинить Гэри Леннокса оказались пустой тратой времени. Так сказал и Эйнсли.

Конечно, Гэри теперь получал нормальную медицинскую помощь, но я сомневался, что это сильно утешит Лолу.

– И что теперь… – начал я, но Уорд остановила меня, подняв руку.

– Подождите.

Она смотрела на Уэлана. Он продолжал говорить по телефону, хмурясь все сильнее.

– Что-то не так, – сообщил он ей и снова обратился к невидимому собеседнику: – Повторите, вас плохо…

Я услышал приближающийся шум мотора. По дороге от ворот к больнице медленно ехал красный фургон. Перед ним, словно охраняя его, шли двое полицейских. Я узнал в них жизнерадостную девушку и ее старшего коллегу, дежуривших у ворот. Но даже увидев, что водитель высовывает в окошко руку с зажатым в ней предметом, не понял, что происходит.

Уэлан продолжал говорить по телефону, только теперь его лицо сделалось пепельно-серым.

– Черт, – выдохнул он.

– Что происходит, Джек? – спросила Уорд.

Остальные полицейские тоже начали поворачивать головы в сторону этой странной процессии. Ответить Уэлан не успел. Фургон вдруг ускорил движение, заставив обоих полицейских перейти на бег. Девушка споткнулась и упала, и на мгновение мне показалось, будто фургон переедет ее. Однако вместо этого он затормозил, и дверца с водительской стороны распахнулась.

Из нее выбрался Джессоп.

На плече у подрядчика висела большая спортивная сумка, набитая чем-то тяжелым. Другую руку он держал высоко поднятой, и я видел, что он сжимает в ней какой-то прямоугольный черный предмет. Сначала я подумал, что это мобильник, но потом разглядел провода, свисавшие из сумки.

Джессоп сжимал в руке подрывной механизм.

Глава 28

Уэлан опомнился первым.

– Всем очистить территорию! – заорал он, яростно размахивая рукой. – Всем отойти!

Полицейские и детективы спешили укрыться за автомобилями и фургонами. Не выпуская подрывного механизма, подрядчик обхватил рукой шею девушки, прижав ее к себе. Когда седой полисмен попытался вмешаться, Джессоп уставил ему в лицо механизм с угрожающе зависшим над кнопкой пальцем.

– Ну что? Думаешь я просто так, попугать?

– Делай, как он говорит! – крикнул Уэлан.

Пожилой полисмен нехотя отступил. Стоявшая рядом со мной Уорд торопливо говорила что-то в рацию – наверное, требовала подкрепления. У подножия лестницы Джессоп не отпускал девушку-полицейского, перехватив ее за шею. Одежда подрядчика была перепачкана, складки кожи на подбородке поросли седой щетиной, глаза налились кровью.

– Уходите, доктор Хантер, – произнес Уэлан.

Похожий на мавзолей вход в больницу за моей спиной был ближним ко мне укрытием, к тому же единственным, куда я мог попасть, минуя Джессопа. Глядя в зияющий проем двери, я все же не спешил: бросать Уорд с Уэланом мне не хотелось.

– Ну же! – рявкнул Уэлан.

– Он останется тут! – крикнул Джессоп. – Никто никуда не уходит!

Продолжая удерживать девушку-полицейского за шею, свободной рукой он расстегнул «молнию» сумки. Я разглядел внутри матово поблескивающие брикеты, опутанные проводами в пластиковой изоляции. Поверх всего этого блестела бутылка, в которой колыхалось нечто напоминающее водку.

– Здесь «Эр-де-икс» хватит на то, чтобы всех вас разнести в клочья! – Джессоп помахал в воздухе механизмом. – Попробует кто ко мне подойти – нажму кнопку!

– Ладно, Кит, мы вам верим. – Уорд выступила вперед, опустив рацию. – Вы добились нашего внимания, теперь объясните, что вам нужно?

Она говорила рассудительным, почти скучающим тоном. Похоже, это действовало ему на нервы. Пока Джессоп искал ответ, девушка, которую он удерживал, открыла рот.

– Простите, мэм, – прохрипела она. – Он сказал, если мы не будем делать так, как он…

Джессоп зажал ее шею сильнее.

– Заткнись, сука.

– Хорошо, Кит, – как ни в чем ни бывало продолжила Уорд. – Почему бы вам не положить эту штуку…

– Не указывайте мне, что делать! – огрызнулся Джессоп, злобно глядя на нее. – Никто не будет указывать мне, что делать! Никто больше!

Уорд подняла руки:

– Никто и не пытается. Вы командуете, вот и скажите нам, что вам нужно.

– Что мне нужно? – Джессоп горько усмехнулся. – Что мне нужно – вернуть назад мою жизнь! Вы можете ее вернуть?

– Я могла бы помочь, но для этого вам…

– Я что, на дурака похож? – Взгляд налитых кровью глаз, казалось, готов был испепелить Уорд. – Мой портрет во всех новостях! Все пропало – и из-за чего? Из-за тупой сучки, которая вообще не имела права здесь находиться!

– Ее звали Кристина Горски. – Голос Уорд вдруг сделался тверже. – У нее тоже была жизнь. И семья. Вы ведь их видели, помните?

– И что? Я виноват в том, что их дочь подсела на иглу?

– Она не заслуживала смерти, Кит. Не больше, чем Адам Одуйя или…

– Да плевать мне на них всех! – взревел Джессоп. – А я? Кто переживает за меня? Никто!

– Это не так, Кит. Мне жаль, если…

– Вы думаете, мне нужна ваша жалость?

– Тогда поговорите со мной. Объясните, чего вы хотите.

– Хочу сделать то, что должен был сделать уже давно! – Он указал в сторону здания. – Хочу взорвать все это мерзкое место!

– Это ничего не изменит, Кит.

– Может, и нет, зато умру счастливым.

– Вы уверены?

Ветер шевельнул немытые волосы у него на лбу. Прищурившись, он смотрел на нее, словно колеблясь. Потом вдруг склонил голову набок, прислушиваясь. Через мгновение я тоже услышал завывание сирен.

– Что, дружки ваши? – усмехнулся Джессоп. – Думали заговаривать мне зубы, пока какой-нибудь ублюдок не вышибет мне мозги?

– Нет, подождите…

Но Джессоп уже поднимался по ступеням, толкая девушку-констебля перед собой. Когда Уэлан шагнул в их сторону, подрядчик поднял подрывной механизм выше.

– Прочь с дороги!

– Я не могу. Ну же, парень, подумай, что ты делаешь?

– Я сказал, прочь! Думаешь, не нажму?

Джессоп коснулся пальцем кнопки. Костяшки пальцев побелели. Сирены звучали уже ближе. Я увидел, как пожилой констебль, дежуривший у ворот, начал придвигаться, но голова подрядчика мотнулась в его сторону.

– Прочь! Ну!

– Делайте, как он говорит! – быстро скомандовала Уорд. Она положила руку на локоть Уэлану. – Не будем совершать глупостей.

– Считаю до трех! – рявкнул Джессоп. – Раз!

– Никто не собирается мешать вам войти. Только отпустите ее, – сказала Уорд. – Посмотрите на нее, Кит. Она же совсем еще девчонка. Неужели вы хотите сделать ей больно?

– Два!

Констебль зажмурилась. Джессоп был раза в два массивнее ее. Я видел, что она дрожит, но зубы оставались твердо сжатыми. Уорд, похоже, не находила убедительных слов. Вой сирен все приближался. Джессоп набрал в грудь воздуха и поднял коробочку с кнопкой.

– Возьмите меня, – предложил я.

Мой голос прозвучал неестественно громко. Уэлан и Уорд заговорили разом:

– Ради бога…

– Не лезьте в это, Дэвид…

Но я уже привлек к себе внимание Джессопа. Я развел руки в стороны, показывая, что они пусты.

– Вам нужен заложник. Вот и возьмите меня.

Он смотрел на меня, но шеи девушки не отпускал. Потом скривил губы:

– Убирайтесь с дороги.

– Пустите ее. С вами пойду я, – произнесла Уорд прежде, чем я успел ответить.

Уэлан в ужасе повернулся к ней:

– Нельзя! Это…

– Через полминуты вы будете на мушке у дюжины снайперов, – сообщила Уорд Джессопу, не обращая внимания на своего заместителя. – Я не могу позволить вам захватить с собой одного из моих людей, но могу пойти с вами сама. Или вы можете взорвать нас всех прямо здесь, потому что, судя по тому, как складывается день, мне уже безразлично. Давайте, решайте.

– Мэм, вы не обязаны делать это, – настаивал Уэлан.

Она не обращала на него внимания, глядя только на Джессопа.

– Пятнадцать секунд.

Сирены завывали уже на территории больницы. Подрядчик кивнул:

– Затеете что-нибудь…

– Господи, я на седьмом месяце беременности, что я могу сделать?

Впрочем, я слышал в ее голосе страх, спрятанный под бравадой.

– Шэрон, не надо… – начал я, но она уже направлялась к подрядчику с девушкой.

– Я не позволю вам… – Уэлан сделал попытку остановить ее.

– Отойди, Джек. Это приказ.

Ее голос дрогнул, но Уэлан опустил руку. Быстрым движением Джессоп оттолкнул констебля и схватил Уорд.

– В дом! Живо! – скомандовал он, подталкивая ее по ступеням.

– Джессоп, она же беременная! – в ужасе выкрикнул Уэлан.

Как и Кристина Горски, подумал я. Джессоп, пятясь, входил в дверь, таща за собой Уорд. От ее бравады не осталось и следа; испуганное лицо побледнело.

А потом Джессоп захлопнул за ними дверь, и Сент-Джуд словно поглотила их.

Следующий час выдался одним из худших, какие я могу припомнить. Стоило Джессопу и Уорд скрыться в здании больницы, как Уэлан принялся отдавать распоряжения. Все вокруг оживилось и задвигалось, и только я стоял на ступенях, как оглушенный. Перед крыльцом останавливались, скрежеща тормозами, темные фургоны, из них выпрыгивали вооруженные полицейские в бронежилетах. Завывали сирены, и к их хору присоединялись все новые, а в эпицентре всего этого шторма возвышалась темная громада Сент- Джуд.

Уэлан бесцеремонно стащил меня с лестницы.

– О чем вы думали? – Он поднял руку, словно намереваясь ударить меня, но сдержался, раздраженно тряхнул головой и поспешил дальше.

Меня перехватил кто-то из полицейских и, заставив перейти на бег, загнал за цепочку фургонов, велев оставаться там и не рыпаться. Все новые машины прибывали к больнице – и полиция, и пожарные, и «Скорые». Со всех сторон слышался треск раций, а над крышей трейлера, за которым я укрывался, темнела зловещая громада старой больницы.

Джессоп пока не взорвал ее.

Не зная, чем заняться, я сидел на ступеньке штабного трейлера. Когда я посмотрел на часы, оказалось, что с момента моего приезда в Сент-Джуд не прошло и получаса.

– Как вы?

Это была молодая констебль, которую Уорд заменила собой в качестве заложника. Она протягивала мне бутылку воды.

– Сейчас вам это не помешает.

Мне бы не помешало что-нибудь покрепче, но я принял с благодарностью и воду. Девушка переминалась с ноги на ногу.

– Я хотела поблагодарить вас. Ну за то…

Я молча кивнул. Внутри меня образовалась какая-то пустота, в которую проваливалось все, что я мог бы сказать. Девушка смотрела мимо меня на больницу.

– Она бы все равно поступила так. Если кого и винить, так меня. Я должна была помешать ему.

– Вы сделали все, что в ваших силах, – возразил я.

– Да, а все равно ощущаешь себя дерьмом, правда?

Когда девушка ушла, я глотнул воды. Скорее от нечего делать, а не от жажды, но вдруг понял, что во рту пересохло. Завинчивая крышку, я услышал приближающиеся шаги. Это был Эйнсли. Коммандер остановился и холодно посмотрел на меня. Я встал.

– Поговорим в трейлере.

Он поднялся по ступеням, не оставив мне выбора, кроме как следовать за ним.

– Есть новости? – спросил я.

Эйнсли помолчал, словно обдумывая, нужно ли отвечать.

– Нет. Мы пытаемся установить контакт.

– Внутри есть кто-нибудь? – Операция с ищейкой на сегодня завершилась, и я видел, как члены группы вышли из здания. Но в подвале мог находиться кто-нибудь еще.

Раздувая ноздри, он выдохнул через нос.

– Не считая моего старшего инспектора и подозреваемого с сумкой взрывчатки, вы хотите сказать? Слава богу, нет. Поиски были прерваны, поэтому в здании никого.

Эйнсли подвинул стул и сел. Выждав пару секунд, я сделал то же самое. Взгляд голубых фарфоровых глаз действовал на нервы, но я выдержал его.

– Итак, доктор Хантер, не хотите рассказать мне, почему вы здесь, а не в морге?

Я не ожидал, что он начнет с этого вопроса.

– Я завершил работу там и приехал помочь в поисках с ищейкой.

Эйнсли молча смотрел на меня. Между нами буквально висел наш с ним последний разговор, когда он фактически приказал мне докладывать о своих находках не только Уорд, но и ему. Мы оба понимали, что я ослушался; впрочем, мне было безразлично.

– Сообщите, что произошло с Джессопом, – наконец произнес он.

Я рассказал, постаравшись воскресить в памяти все подробности. Наверняка Эйнсли уже успел поговорить с Уэланом, но сейчас он был весь внимание, стараясь не упустить ни одной детали.

– Опишите то, что вы видели в сумке.

– Прямоугольные брикеты материала, похожего на грязно-белую шпаклевку. С проводами, торчащими из них. Джессоп назвал их «Эр-дэ-икс».

Эйнсли резко выдохнул.

– Это взрывчатка, которую используют при демонтаже. Много ли было брикетов?

– Не очень. Но сумка была большая и производила впечатление тяжелой. Заполнена примерно наполовину. И там была еще бутылка водки.

Об этом следовало сказать: алкоголь и взрывчатка – плохое сочетание. Эйнсли кивнул, словно я подтвердил то, что он уже слышал.

– Как бы вы описали настроение Джессопа?

Я не специалист-психолог, но Эйнсли и не просил профессиональной оценки.

– Озлоблен, агрессивен. Жалеет себя. Не выказал никакого сочувствия к Кристине Горски или Адаму Одуйе.

– Может, его угрозы – блеф?

Во рту у меня пересохло.

– Нет.

Кукольные глаза буравили меня.

– Вы помните наш разговор утром – насчет вмешательства в полицейские операции?

– Да.

– Тогда потрудитесь объяснить, зачем предлагали себя в заложники агрессивному подозреваемому с сумкой взрывчатки?

Я и сам мучился этим вопросом – особенно тем, предложила бы Уорд себя в заложники, если бы я не сделал этого первым. Но тогда Джессоп взял бы с собой девушку-констебля…

– А как поступили бы вы? – произнес я.

Эйнсли скривил губы, но не ответил. Он встал и стряхнул с безукоризненно отутюженных брюк что-то невидимое глазу. Я уже обращал внимание на то, как Эйнсли делает это: или его зрение было лучше моего, или он поступал машинально.

– Я пришлю кого-нибудь снять у вас официальные показания, а потом вы свободны. Я распоряжусь, чтобы вас отвезли домой.

Я забыл, что моя машина осталась внутри зоны оцепления и я не мог забрать ее до тех пор, пока все это не закончится.

– Доберусь сам, – сказал я.

– Как вам угодно.

Эйнсли вышел. Я удержался от вопроса, что же будет дальше. Полицейский переговорщик попытается установить контакт с Джессопом – вероятно, пользуясь телефоном Уорд. Они попробуют уговорить его освободить Уорд и сдаться. Если эти переговоры провалятся, будет приниматься решение, что опаснее: ждать или посылать в дом вооруженных людей. В похожем на лабиринт здании Сент-Джуд это самый последний, отчаянный вариант действий.

Особенно если Джессоп успел разложить взрывчатку.

Миновала целая вечность, пока не появился констебль в штатском, чтобы записать мои показания. Сидя в пустом трейлере, я убивал время, восстанавливая события на ступенях больницы и пытаясь представить, как это могло обернуться в том или ином случае. Шея и плечи болели от напряжения в ожидании грохота взрыва. Однако пока все было тихо. Когда я наконец подписался под своими показаниями, мне сообщили, что пришлют кого-нибудь проводить меня через внешнее кольцо оцепления и я смогу уехать. Прошло пятнадцать минут, никто не приходил, и я, устав глядеть в потертые стены трейлера, решил выйти на улицу. Никто не обратил на меня внимания, когда я открыл дверь и спустился по откидным ступенькам. Однако в воздухе буквально висело напряжение. Я приехал в больницу днем, а пока сидел в трейлере, успело стемнеть. Перед зданием расставили прожектора, и в их свете фасад казался огромной театральной декорацией.

Фургон Джессопа до сих пор стоял около лестницы, слишком близко к зданию, чтобы полиция подходила к нему. Его дверца так и была распахнута, словно напоминая о том, что тут произошло.

– Доктор Хантер!

Я повернулся. Ко мне подходил Уэлан. Я напрягся, ожидая новых упреков.

Но силы, похоже, оставили его. За несколько последних часов инспектор постарел лет на пять. Я понял, что он, вероятно, ощущает себя таким же бесполезным, как и я. Детективное расследование превратилось в подобие армейской операции. Уэлану оставалось только сидеть на заднем сиденье, пока машину вели другие.

– Я не знал, здесь ли вы еще, – побормотал он. – Послушайте, насчет того, как я себя вел. Возможно, я…

Земля вдруг вздрогнула с тяжелым грохотом, от которого сердце на мгновение замерло в груди. Через секунду она дернулась сильнее – так, что трейлер у меня за спиной покачнулся на рессорах. Я пошатнулся и врезался в Уэлана. Фасад Сент-Джуд словно съежился, а с окон послетали щиты, которыми они были заколочены. Один такой щит ударил в бок фургона Джессопа, едва не опрокинув его. А вскоре все заволокло облаком пыли.

Воздух заполнился воплями автомобильных сигнализаций. Кирпичи и камни сыпались на землю с грохотом, какой производит падающий на жестяную крышу град. Люди вокруг нас вскакивали, потрясенно глядя в сторону больницы.

Уэлан обессиленно прислонился к железному борту трейлера:

– Нет…

Когда облако пыли осело, больше половины здания Сент-Джуд превратилось в груду обломков.

Глава 29

Первое тело извлекли из-под развалин за несколько минут до полуночи.

Спасательная операция началась прежде, чем успела осесть клубившаяся над обломками пыль. Пожарные с суровыми лицами пытались расчистить проход, используя для этого инструменты и оборудование. Привезли и расставили новые прожектора – взамен разбитых во время взрыва, и в лучах их голубого света все казалось словно изваянным из льда.

Старая больница получила смертельную рану. Пространство перед ней было усеяно обломками кирпича, битым стеклом и деревянными щепками. Взрыв полностью уничтожил одно из крыльев здания вместе с чердаком, на котором нашли Кристину Горски, и замурованной камерой. Остальная часть здания, включая главный вход, устояла и даже сохранила крышу, однако на деле остались лишь наружные стены, а внутренние стены с перекрытиями обрушились, превратив интерьер в бесформенное месиво битого камня и штукатурки. Окна зияли черными провалами.

В первые минуты после взрыва царило полное замешательство. Стоило грохоту рушившихся конструкций стихнуть, как Уэлан сделал несколько неуверенных шагов по направлению к зданию, но остановился, когда пыль осела настолько, чтобы стало видно масштаб разрушений.

– Господи…

В ушах все еще звенело, а в воздухе витал едкий запах взрывчатки; я ощущал его даже во рту.

– Я могу чем-нибудь помочь?

Уэлан посмотрел на меня так, будто не мог вспомнить, кто я такой.

– Стойте здесь. – И бросился к группе полицейских.

Не обратив внимания на его приказ, я направился к развалинам, но меня схватил за руку полицейский в бронежилете.

– Эй! Вы куда?

– Помогать.

– Отойдите за машины и оставайтесь там!

Он был прав, понял я, отодвигаясь, чтобы пропустить еще одну группу полицейских. Я вряд ли мог чем-либо помочь здесь. Пошатываясь, я вернулся к трейлеру.

В отличие от меня все вокруг действовали вполне целеустремленно. Вокруг бывшей больницы восстановилось некое подобие порядка. Вдалеке уже слышались сирены пожарных машин, и звук их быстро приближался. Я присел на ступени откидной лестницы трейлера, глядя на разрушенную больницу. Перед ней все еще стоял на спущенных шинах фургон Джессопа, весь засыпанный пылью и мелкими обломками. Дверца висела теперь на одной петле, а в разбитом ветровом стекле торчал фанерный щит, сорванный взрывом с какого-то окна.

Меня мутило. Я не верил, что Джессоп пойдет на это. Вопреки всему продолжал надеяться на то, что подрядчик позволит уговорить себя сдаться или хотя бы освободить Уорд.

Облако пыли начало рассеиваться, когда мой взгляд привлекло движение над уцелевшими стенами. Из-под крыши поднимались в ночное небо какие-то темные завихрения. Только бы не пожар, думал я с замиранием сердца. Потом ветер отнес остатки пыли в сторону, и я понял, что это не дым.

Уцелевшие летучие мыши покидали Сент-Джуд.

С наступлением ночи спасательная операция превратилась в четко отлаженный процесс. Я с удовольствием помог бы, но все мои предложения решительно отвергались. Однако никто не приказывал мне уезжать, так что я оставался ждать. Полиция и пожарные посовещались над разложенными чертежами здания, и спасатели в касках потянулись внутрь через зияющий проем главного входа.

Вскоре после этого явился Эйнсли в сопровождении высокого мужчины в штатском. Мужчине было лет тридцать пять, и шел он с видом человека, внезапно попавшего в кошмарный сон. Прежде я ни разу не встречался с мужем Уорд, но сразу понял, что это он.

Достаточно было одного взгляда на его лицо.

Примерно через час на крыльце у главного входа возникло какое-то оживление. Дверь выбило взрывной волной, и теперь вход зиял подобием пасти с вышибленными зубами. Крики доносились откуда-то изнутри здания. При виде санитаров, спешивших ко входу с пустыми носилками, я вскочил.

Когда же они вышли обратно, на площадке перед входом воцарилась тишина. Я стоял слишком далеко, чтобы рассмотреть детали, но фигура на носилках была укрыта с головой. Да и походка носильщиков свидетельствовала о многом. Они двигались в лучах прожекторов, на фоне массивных каменных колонн, и вся эта процессия выглядела почти театрально.

Я заметил Уэлана – тот стоял недалеко от меня и мрачно наблюдал за происходящим. Я не видел инспектора почти с самого момента взрыва. Когда я приблизился, он молча посмотрел на меня.

– Кто это? – спросил я.

Уэлан не спускал глаз с медленной процессии:

– Джессоп.

Он произнес это без всяких эмоций. Однако напряжение чуть отпустило меня. Носилки грузили в ожидавшую карету «Скорой помощи».

– Что насчет Уорд?

– Пока ничего. Да и его-то нашли по чистой случайности. Джессоп находился в подвале, на самой границе обрушившихся перекрытий. Похоже, он расставил заряды, но сам не оставался у них в момент взрыва. Там не… рядом с ним никого не обнаружили, но потребуется несколько дней, чтобы разобрать все завалы.

Лицо Уэлана было таким же безжизненным, как голос. Это подтверждало то, что я знал, однако отказывался признать. Операция из спасательной превратилась в простую разборку завалов.

Двери «Скорой» захлопнулись, и Уэлан повернулся ко мне.

– Я не знал, что вы еще здесь, – произнес он.

– Все лучше, чем маяться дома.

Он кивнул.

– Хотя вам, наверное, все-таки надо ехать. Делать тут все равно нечего, а пройдет не менее нескольких часов, прежде чем… ну прежде чем мы узнаем что-нибудь.

– Я подожду.

– Дело ваше. В таком случае вы могли бы…

Из дверей Сент-Джуд раздался крик. В толпе спасателей у входа возникло какое-то оживление, разбегавшееся, словно круги по воде. Уэлан напрягся. Неожиданно у него зазвонил телефон. Выхватив его из кармана, он расправил плечи, будто готовясь к удару. Я смотрел на него с замиранием сердца.

– Вы уверены? – спросил он. – Это не…

Последовала долгая пауза. Потом плечи его расслабились. Уэлан убрал телефон в карман.

– Они нашли ее.

Рэйчел позвонила мне в семь часов утра, сама не своя от беспокойства. Она услышала о взрыве в Сент-Джуд в выпуске новостей Би-би-си. Там сказали только, что имеются жертвы, связанные с захватом заложников, но дозвониться по спутниковому телефону ей не удалось и пришлось ждать, пока они не зашли в ближайший порт.

– С тобой все в порядке? – повторяла она.

– В абсолютном, – заверил я.

Звонок разбудил меня, но я был рад слышать голос Рэйчел.

Я даже не знал, во сколько вернулся домой – было очень поздно. Я приехал на такси, поскольку моя машина оставалась в оцеплении. Даже при том, что я находился далеко от взрыва, пыль до сих пор скрипела у меня на зубах. Но я слишком устал, чтобы принимать душ. После всего случившегося я хотел только спать.

Потребовалось несколько часов на то, чтобы вызволить Уорд. Строго наказав мне оставаться на месте, Уэлан поспешил прочь. Вскоре после этого из трейлера вышли и направились к разрушенному зданию Эйнсли и муж Уорд. Последний с трудом сдерживал эмоции.

Довольно долго после этого ничего не происходило. Затем перед входом снова возникло оживление. Я приблизился, чтобы лучше видеть, стиснув руки с такой силой, что на ладонях остались отметины от ногтей. Спасатели, ленты-катафоты на одежде которых блестели в лучах прожекторов, выходили откуда-то с задней стороны разрушенного здания.

За ними двигалась бригада «Скорой» с носилками, и хотя я видел только пристегнутое к нему, укутанное одеялами тело, я узнал мужа Уорд – тот шел рядом с носилками. Потом из-под одеяла высунулась рука – Уорд протянула ее и коснулась рукава мужа.

Уэлан вернулся только после того, как «Скорая» уехала. Вид он имел все еще обессиленный, но теперь это было не от напряжения, а от облегчения. Уэлан протянул мне бутылку воды.

– Ну и ночка, – заявил он севшим голосом. – Не приведи бог еще такую же.

Звонок, на который отвечал тогда Уэлан, поступил от одного из спасателей – он сообщил, что они услышали стук, доносившийся из-под обломков. Они постучали в ответ – и удары снизу повторили их ритм. Каким-то образом Уорд удалось выжить при взрыве и обрушении здания. Сверившись с чертежами (по иронии судьбы, теми самыми, которые в свое время предоставил полиции Джессоп), спасатели поняли, что она находится в подземном туннеле, соединявшем подвал с уже снесенным моргом позади главного корпуса больницы. Со стороны больницы они попасть в него не могли: вход в туннель был погребен под сотнями тонн строительных обломков, и любая попытка разгрести их могла привести к обрушению еще сохранившихся конструкций. Тогда они решили освободить Уорд с противоположного конца туннеля, проделав проход через меньшую груду обломков морга.

Процесс занял много времени, а Уорд и ее мужу он, наверное, показался и вовсе бесконечным. От телефона на такой глубине проку не было, и никто не имел ни малейшего представления о ее состоянии до тех пор, пока спасатели не пробились к ней.

– Она в очень даже неплохом виде – с учетом обстоятельств, – сообщил Уэлан, глотнув воды из бутылки. – Легкая контузия, возможно, еще барабанную перепонку повредило взрывом, но во всем остальном, ну не считая нескольких ссадин, Уорд цела как огурчик.

– А что ребенок?

– Ее будут проверять в больнице, но пока все нормально. Она у нас крепкая, мой босс. Крепче, чем многие думают.

Он говорил об Уорд с нескрываемой гордостью. Я покосился на торчавший скелет Сент-Джуд, припоминая силу обрушившего его стены взрыва. Даже теперь мне не верилось в то, что кто-нибудь мог выжить.

– Как Уорд удалось убежать от Джессопа?

– Она не убегала. Он сам ее отпустил. – Уэлан завинтил крышку. – Судя по тому, что Уорд нам рассказала, он постоянно, пока раскладывал взрывчатку по дому, прикладывался к водке. Ей удалось разговорить его, так что ко времени, когда они спустились в подвал, Джессоп изрядно раскис. Уорд пыталась уговорить его сдаться, но он заорал, чтобы она отваливала, пока он не передумал. Уорд как раз добралась до туннеля, когда Джессоп привел заряды в действие, вот она и бросилась туда, когда дом начал рушиться.

Я вспомнил зияющее отверстие туннеля, перечеркнутое крест-накрест полицейскими лентами. Мне не хотелось бы оказаться на месте Уорд. Фактически замурованная глубоко под землей, одна… Адское испытание.

– Как она думает, Джессоп это осознанно совершил?

– Судя по всему, под занавес он был в стельку пьян и не слишком сознавал, что делает. Но он сделал то, что хотел, и если кто и заслужил, чтобы ему на башку обрушилось все это место, то уж этот ублюдок-убийца – наверняка.

Я не мог с ним не согласиться. Но даже в том моем состоянии, когда усталость смешивалась с облегчением, я ощущал во всем этом что-то неправильное.

– Почему Джессоп ее отпустил? – спросил я.

– Уорд не говорила. Может, потому, что она была беременна.

– Кристине Горски это не помогло – ее оглушили по меньшей мере одним электрическим разрядом, прежде чем оставили умирать на больничном чердаке. И та жестокость, которую мы видели в обстоятельствах смерти Даррена Кроссли и Марии де Коста, даже в беспощадном наезде на Адама Одуйю, не пощадившем и Мирза, плохо вязалась с тем, как позволили бежать Уорд.

Уэлан пожал плечами – он явно устал от моих расспросов.

– Не знаю. Может, просто совесть проснулась. Отпустил – это главное.

Да, конечно. И я понимал, что для дальнейшего разговора момент совсем уж неудачный.

Вскоре Уэлан уехал в больницу для более подробной беседы с Уорд. Поскольку машина моя оставалась недосягаема, я вызвал такси и медленно побрел по темной дороге к воротам.

На полпути я остановился и обернулся. Залитые светом прожекторов обломки стен больницы торчали зубьями в темное небо. Подобно руинам церкви в роще, они казались чем-то почти естественным, будто Сент-Джуд с самого начала была обречена на такой конец.

Улица за полицейским оцеплением была заполнена фургонами телевизионщиков, репортерами и просто зеваками. Низко опустив голову, не обращая внимания на сыпавшиеся на меня со всех сторон вопросы, я пробирался сквозь эту толпу, пока не увидел ожидавшее меня такси.

Одна настырная журналистка бросилась за мной, когда я уже садился в машину, но я захлопнул дверцу у нее перед носом и велел водителю трогать с места. Мне хотелось лишь одного: упасть в постель и спать.

Что я и делал – до того момента, пока меня не разбудил звонок Рэйчел. Убедившись, что со мной все в порядке, она спросила про Уорд.

– Просто чудо, что она осталась жива. И с ребенком тоже все в порядке?

– Насколько мне известно, да.

– Господи, когда я услышала об этом в новостях… По-моему, ты говорил, что это не опасно?

– Тогда так казалось всем, не только мне. С тех пор… кое-что изменилось.

– Изменилось? Бог мой, Дэвид, тебя же могли убить!

– Я был лишь зрителем. В больнице находилась Уорд, не я.

– А что с покушением? В новостях сообщили, что ранен один из членов следственной группы. Это мог быть ты.

Я не стал говорить ей, что так чуть не случилось.

– Я в порядке. Правда. Была бы ты здесь, убедилась бы сама.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего. – Я не ожидал такой реакции. – Тебе не о чем беспокоиться.

– Ты серьезно? Сначала я слышу по радио, что тебя могли взорвать, а потом мне еще пришлось прождать несколько часов, чтобы узнать, что с тобой все в порядке. И это ты называешь «не о чем беспокоиться»?

Я помассировал затылок и произнес:

– Жаль, что тебе пришлось переживать из-за меня. Но все эти события… я ничего не мог поделать.

Аргумент прозвучал неубедительно. Я слышал дыхание Рэйчел на другом конце провода. Молчание затягивалось.

– Я не хотела морочить тебе голову, – наконец промолвила она уже спокойнее. – Просто это не… Я перезвоню тебе позднее, ладно?

В телефоне раздались короткие гудки.

О сне я мог больше не думать. Небо светлело, когда я выглянул в окно. Отсюда было видно, как хорошо защищена территория дома с аккуратно высаженными на газоне деревьями. От соседей ее отделяли высокая ограда и электрические ворота. В ту самую минуту я принял решение вернуться в старую квартиру, как только подготовлю все к переезду.

Сам переезд сюда был ошибкой, и оставаться здесь дольше не было смысла. Хватит прятаться от призраков!

Горячий душ и завтрак привели меня в более-менее нормальное состояние, хотя разговор с Рэйчел все не шел у меня из головы.

Наверное, мое самочувствие было связано с недосыпом, а может, с подвешенным положением. Я собирался продолжать поиски в Сент-Джуд с собакой-ищейкой еще день или два, но теперь об этом даже речи не было. Я совершенно не знал, чем заняться. Я плохо переношу безделье, и хотя на факультете для меня всегда нашлась бы работа, ехать туда мне не хотелось.

Я заварил себе еще кофе, когда зазвонил телефон. На сей раз это оказался Уэлан, и первой моей мыслью было, что что-то случилось с Уорд или ребенком.

– Они в порядке, – сообщил инспектор. – Сегодня ее выпишут. Я же говорил, Уорд у нас крепкая.

Голос у него звучал как обычно: эмоции, которым Уэлан позволил вырваться на волю вчера вечером и ночью, снова были заперты на крепкий замок.

– Вы не собирались сегодня туда?

– Могу приехать, – ответил я, стараясь не выдать нетерпения. – А что?

– Есть кое-что, о чем я хотел бы вас расспросить. Вероятно, это ерунда, просто Уорд сказала мне пару вещей, и я призадумался.

– О чем?

– При встрече объясню. Давайте встретимся в два часа у Сент-Джуд. И не записывайтесь заранее – я буду ждать вас у ворот.

– Вы хотите поговорить со мной около больницы?

Я не смог скрыть удивления. Я-то думал, что никогда больше не увижу этого места, и не понимал, зачем мне возвращаться туда теперь, когда его разрушили.

– Сделайте одолжение, не разболтайте этого до встречи, – попросил Уэлан. – Я сказал, возможно, это ерунда и мои домыслы.

А я-то боялся, что останусь без дела… Я положил телефон на стол. Теперь, когда Джессоп был мертв, а место преступления погребено под сотнями тонн обломков, я считал, что расследование сойдет на нет. Не представлял причины, по которой Уэлану захотелось вернуться в Сент-Джуд. Или зачем он желал встретиться там со мной.

Мне не терпелось выяснить, в чем проблема. Предстояло убить еще несколько часов, но я придумал, чем могу заняться.

Глава 30

Въезд на улицу перегораживал грузовик-мусоровоз. Я попросил таксиста высадить меня на углу, расплатился и проделал остаток пути пешком. Погода была такая же переменчивая, как в прошлые дни, – после утреннего дождя небо расчистилось, и светило солнце. Я расстегнул куртку и подставил лицо солнечным лучам, наслаждаясь теплом. Телефонный разговор с Рэйчел беспокоил меня, но я убеждал себя, что такое случается, когда люди устали, перенервничали и находятся в разных часовых поясах.

Зато чудесное спасение Уорд внушало оптимизм, по крайней мере пока.

Мусоровоз, шипя и звякая железом, двигался от дома к дому почти с той же скоростью, что и я, и пахло от него соответствующе.

Ручки пакета из коричневой крафт-бумаги врезались мне в ладонь, когда я приближался к дому Лолы. Шторы на окнах были плотно задвинуты, стекла помутнели от грязи и паутины. Даже полированная дверь, по-моему, потускнела.

Я до сих пор не был уверен, может ли этот визит привести к чему-либо хорошему, разве что немного успокоит мою совесть. Я не питал иллюзий насчет того, как ко мне относится Лола после всего, что я навлек на ее дом. Из-за меня ее допрашивали в полиции, а сына-инвалида заподозрили в убийстве.

И даже теперь, когда отпечатки пальцев с места преступления очистили Гэри от подозрений, его все равно забрали из-под ее опеки, а я сомневался в том, что Лола из тех, кто легко прощает подобное.

Но сейчас, когда все закончилось, я не мог не проверить, как она. Я постучал в дверь. Ответа не последовало. Мусоровоз затормозил неподалеку от ее крыльца, и его гидравлика с завыванием вывалила в кузов очередной контейнер. Я опять постучал. Даже если Лола находилась дома, меньше всего она хотела бы видеть меня.

Один из мусорщиков закричал что-то и стукнул кулаком по кузову. Взревев дизелем, машина двинулась дальше, и тут я заметил, как шевельнулась штора в окне. Что ж, по крайней мере, Лола дома.

Я поднял бумажный пакет, чтобы она видела.

– Лола, откроете дверь?

Тишина. Я опустил пакет, ощущая себя глупее глупого за такой дешевый жест. Понимал, что нужно куда больше, чем одна или даже несколько жареных куриц, чтобы загладить вину. Но я надеялся, что это убедит ее поговорить со мной. Мусоровоз, зашипев тормозами, остановился у меня за спиной, заслонив собой солнце. Мусорщики, перекрикиваясь, тащили к нему баки от оставшихся еще заселенными домов на противоположной стороне улицы. Я поставил пакет на крыльцо и повернулся, чтобы уходить.

Дверь отворилась. Лола смотрела на меня. Лицо ее напоминало маску. Взгляд скользнул по мусоровозу у меня за спиной, потом она сделала шаг в сторону.

– Вам лучше войти.

Что ж, это оказалось проще, чем я думал. Я поднял пакет и шагнул через порог. Мусоровоз заслонил собой даже тот свет, что пробивался сквозь штору. В полумраке я заметил, что предметы для медицинского ухода, загромождавшие комнату, исчезли. Но кровать осталась на месте, и хотя простыни с покрытого пятнами матраса и сняли, запах фекалий и мочи никуда не делся.

Шум мотора мусоровоза сделался тише, когда Лола закрыла дверь и повернулась ко мне:

– Чего вам надо?

– Я пришел проведать, как вы.

– Зачем?

Я не мог винить ее за враждебность. Похожий на иконостас шкаф с фотографиями юного Гэри Леннокса все еще стоял перед пустой кроватью, хотя смотреть на них больше было некому.

– Могу ли я сделать что-нибудь…

– Так вам недостаточно того, что вы уже сделали? Забрали все, что у меня оставалось, – что еще вам надо?

Я все еще держал в руке пакет с жареной курицей. Теперь это казалось совсем уже жалким даром.

– Мне очень жаль. Я знаю, вы…

– Жаль? Ну тогда все зашибись! Вы тут хороводы водили, вели себя так, словно у вас и дерьмо не пахнет – и все время замышляли это. – Она махнула рукой в сторону опустевшей кровати. – Ну что, теперь довольны?

Лола свирепо смотрела на меня, грудь ее тяжело вздымались. Я уже понял, что совершил ошибку, явившись сюда; странно только, что я надеялся на что-то иное. С улицы донеслось шипение – это мусоровоз отодвинулся от окна, пропустив в комнату немного света. Я уже собрался уходить, когда в глубоко посаженных глазах Лолы что-то мелькнуло. Она протянула руку:

– Дайте мне это.

Выхватив у меня из руки пакет, Лола плюхнула его на стол рядом с раковиной. Не забыв, правда, понюхать доносившийся из него соблазнительный аромат.

– Раз уж вы здесь, хотите, наверное, чашку чая?

Этого я ожидал меньше всего, но она уже наполняла чайник. Воткнув вилку в розетку, Лола указала подбородком в сторону потертого стола.

– Садитесь уж.

Продолжая удивляться, я подвинул стул и сел лицом к серванту с выставленными на нем фотографиями Гэри в детстве и юности.

– Как Гэри? – спросил я.

Крышка со звоном лязгнула о чайник.

– Не смейте произносить его имя!

Меня поразил этот внезапный взрыв. К такому гневу в ее глазах я был не готов.

– Простите, я просто хотел узнать, как он.

Лола с видимым усилием взяла себя в руки и снова отвернулась.

– Спросите докторов, если вас это так волнует.

Атмосфера в маленькой комнате внезапно стала ледяной. Я пожалел, что не отказался от чая, но и уйти теперь не мог. Лола тоже ощущала себя некомфортно. Она взяла со стола кружку, поставила ее обратно, потом открыла бумажный пакет с курицей и снова закрыла его.

– Сколько я вам должна?

– Ничего, это…

– Я говорила, мне ваша благотворительность не нужна. – Лола бросила на меня презрительный взгляд. – Пойду схожу за кошельком. Подождите здесь.

Она вышла в дверь, расположенную в дальнем углу комнаты, и я услышал, как она тяжело топает вверх по лестнице. Чайник на кухонном столе начал позвякивать крышкой, закипая: Лола про него забыла. Я перевел дух. Я был готов к тому, что она откажется говорить со мной или будет выкрикивать оскорбления, но не к такому с трудом сдерживаемому гневу.

Трель телефона заставила меня вздрогнуть. Достав его из кармана, я увидел, что звонит Уэлан. Подумал, не проигнорировать ли мне звонок, но Лола еще не спускалась, а он мог сообщить что-нибудь новое об Уорд. Бросив на дверь еще один взгляд, я нажал кнопку.

– Все в порядке? – тихо спросил я.

– Если вы про босса, она в порядке. Уже считает, что ей нужно работать. Вы где?

Я снова покосился на дверь.

– Я не могу долго говорить.

– Тогда не буду вас задерживать. Планы немного поменялись. Можем мы переиграть на четыре часа вместо двух?

Я собирался отправиться в Сент-Джуд прямо от Лолы. Но, судя по тому, как тут все складывалось, я даже к двум часам пришел бы заранее.

– А что, какие-нибудь проблемы?

– Нет, просто всплыло кое-что. – Тон Уэлана не оставлял сомнений в том, что он не намерен докладывать мне, что именно. – Да, еще одно. Мы нашли дантиста Уэйна Бута. Останки из бойлера не его. У Бута не было зубного протеза. У него до самого исчезновения были собственные зубы.

Я мог бы этому не удивляться. Единственным поводом считать, что останки четвертой жертвы принадлежат пропавшему бывшему санитару, а потом охраннику, была его связь с Сент-Джуд, а следовательно, и с Гэри Ленноксом. Но эта версия рухнула вместе с обвинением против сына Лолы. Что оставляло нас в неведении насчет того, кому принадлежат обгоревшие останки из бойлера.

Я согласился перенести встречу с Уэланом на более поздний час и убрал телефон. Слышал, как ходит Лола по второму этажу. Не в силах усидеть на месте, я встал и шагнул к уставленному фотографиями серванту.

Впервые я получил возможность посмотреть на них с близкого расстояния, не под действовавшим на нервы взглядом Гэри. Сервант напоминал иконостас, подумал я. Помимо фотографий в рамочках, здесь были выставлены и другие реликвии времен его детства. Грамота за плавание, документы о прохождении курсов каменщика и плотника в колледже. Деревянная поделка, нечто вроде самодельной коробочки для ювелирных украшений. Тут даже стояла выцветшая открытка ко Дню матери с поздравлением, написанным корявым детским почерком.

После всего, что с Гэри произошло, я понимал, почему Лола так горюет по его прошлому. Но даже так, намеренно или нет, она поступала жестоко, демонстрируя ему все эти воспоминания.

Бедный парень, думал я, вглядываясь в одну из его школьных фотографий. Поблекший от времени, некогда цветной снимок запечатлел Гэри Леннокса в возрасте тринадцати или четырнадцати лет. Он явно чувствовал себя неуютно в тесной школьной форме, что подтверждалось натянутой, кривозубой улыбкой. Уже тогда Гэри набрал избыточный вес, а на более поздних фото это становилось заметным еще сильнее. Все это составляло жуткий контраст исхудавшему скелету, которого я видел лежащим на этой кровати.

Я взял в руки фотографию Леннокса в форме санитара. Одна из самых крупных на этом иконостасе, она была сделана в возрасте примерно двадцати лет. Вероятно, вскоре после того, как он начал работать в Сент-Джуд. Гэри превратился в здоровенного молодого увальня, только неловкая улыбка осталась той же.

Я поставил фотографию на место и повернулся, чтобы вернуться к столу, но задержался. Что-то привлекло мое внимание. Я взял фото еще раз и пригляделся к нему внимательнее. Улыбка была не совсем такой же. Его зубы больше не были кривыми. И то же самое я видел теперь на всех фото, сделанных позднее. Притом что уверенности это ему не прибавило, в какой-то момент зубы Гэри выпрямились. Осознание пришло ко мне не сразу, но возбужденный холодок по спине пробежал прежде, чем я понял причину. Я снова посмотрел на более ранние фотографии, на которых Гэри Леннокс был еще с кривыми зубами. Затем на ту, которую держал в руках. Передние зубы на ней казались слишком ровными, чтобы добиться такого брекетами, да и вообще, ни на одной из более ранних фотографий я брекетов не видел. Они показывали зубы либо «до», либо «после». Однако те, что «после», больше походили на коронки. Или мост.

Или протез.

Я убеждал себя, что это ничего не значит… Гэри Ленноксу было около двадцати пяти лет, то есть его возраст примерно соответствовал обугленным останкам, найденным в бойлере. Хотя ни одной фотографии, показывавшей его в возрасте старше двадцати, я не нашел, даже по этим я мог хорошо представить, каким он стал взрослым. Крупным, с мощным костяком.

Никак не похожим на беспомощного инвалида, которого Лола называла своим сыном.

В общем, об этом необходимо было рассказать Уэлану. Поставив фотографию на место, я достал телефон, чтобы позвонить ему. Однако стоило мне выбрать на дисплее его номер, как на лестнице послышались тяжелые шаги Лолы. Поэтому вместо голосовой связи я открыл окно для текстового сообщения, торопливо набрал короткую фразу: «проврт стмтлгч карту ГЛ» и нажал кнопку «отправить».

Надеясь, что Уэлан поймет, в чем дело, я убрал телефон в карман и повернулся к двери. Увидев меня у серванта, Лола остановилась. Взгляд ее метнулся к фотографиям, которые я рассматривал.

– Славный он был мальчик, мой Гэри, – произнесла она.

Я отошел от серванта, старательно скрывая охватившее меня волнение.

– Когда он остался без передних зубов?

Мой вопрос, похоже, не удивил ее. В руке Лола держала свернутую трубкой газету, но кошелька я не увидел.

– В шестнадцать лет.

– В таком возрасте это болезненно. Как это случилось?

– Их выбил ублюдок, называвший себя его отцом. Он говорил, что случайно, но мне-то лучше знать.

По спине снова пробежал холодок. Я и раньше предполагал, что обладатель зубного протеза остался без передних зубов в результате насильственного действия. Зубы, выбитые алкоголиком-отцом, намеренно или нет, полностью соответствовали этой версии.

– Он носил мост или протез? – спросил я.

– А вам-то что?

Теперь в голосе Лолы явственно звучало подозрение. От необходимости отвечать меня спас телефон, который снова зазвонил.

Лола усмехнулась:

– Отвечать что, не будете?

Я достал телефон из кармана. Уэлан. Вероятно, он получил мою эсэмэску, но говорить с ним сейчас я не мог. Я нажал отбой и, прежде чем убрать телефон в карман, перевел его в бесшумный режим.

– Что, не хотите говорить с ними?

– Может подождать.

Лола продолжала смотреть на меня с хитрой улыбкой. Я вдруг ощутил тревогу; инстинкт почти кричал: «Убирайся отсюда, немедленно!» Но ведь все это вздор, правда? Она старая женщина. И потом, все это зашло слишком далеко.

– Кто был в постели, Лола?

– О чем вы?

– Это был не Гэри, правда?

– Думаете, знаете все, да?

Нет, всего я не знал. Однако начинал догадываться.

– Гэри умер, да? – тихо промолвил я.

Губы Лолы дрогнули, взгляд скользнул по фотографиям на серванте. По морщинистой щеке стекла слеза, потом другая.

– Это был мой мальчик, – прошептала она. – Мой славный мальчик.

Несмотря ни на что, мне было ее жаль.

– Я знаю, вы хотели защитить его, но это невозможно. Теперь уже невозможно, – мягко произнес я. – Все кончено.

– Кончено? – огрызнулась Лола. – Думаете, это может закончиться? Моего Гэри нет! И все из-за них… из-за этих троих подонков! Да они его башмаки лизать недостойны! – Она смахнула слезы тыльной стороной ладони.

Я услышал достаточно. Борясь с тошнотой, я потянулся к телефону.

– Я звоню в полицию, Лола. Вы должны рассказать им, что сделал Гэри.

– Что он сделал? – Рот ее скривился в ухмылке. Она шагнула ко мне, продолжая сжимать в руке газету. – Говорила я уже: мой Гэри был хороший мальчик. Он и мухи не обидел бы.

Неожиданно Лола метнулась вперед, выставив газету перед собой. Я отпрянул, но споткнулся о чертову кровать. Пока я пытался встать, газета упала, и под ней обнаружилась длинная черная трубка. Я попытался выбить ее у Лолы из руки, но тупой конец трубки все же скользнул по моей груди.

Меня пронзила жуткая боль.

И я перестал дышать.

Глава 31

Боль была чудовищная – страшнее всего, что мне приходилось пережить. Мир превратился в ослепительно-белую вспышку, а все до одного нервы в моем теле буквально визжали. Я упал обратно на кровать, мышцы свело судорогой. Во рту ощущался медный вкус крови. Я слышал, как сердце сбилось с ритма, чувствовал, как задыхаются лишенные притока кислорода легкие. Потом грудь шевельнулась, и я вновь обрел способность дышать.

Господи, думал я, пытаясь сделать глоток воздуха. Господи, что это было?

Кто-то передвигался рядом со мной. Тяжелыми, шаркающими шагами. Послышался скрип подвинутого стула, затем Лола, кряхтя, опустилась на него и взяла со стола кружку. Когда она это сделала? Я терял сознание? Лола шумно отпила из кружки и со вздохом поставила ее обратно на стол.

– Ну что, мистер умник? Не такой уж и умник, а?

Мысли в голове путались, словно блуждая в тумане. Я не мог пошевелиться. Боль не исчезла, но как-то отдалилась, будто одновременно мне сделали анестезию.

Лола глотнула еще чая и довольно причмокнула. Взяла что-то со стола. Я увидел, что это та самая черная трубка, и хотел отодвинуться, но не сумел. Из того конца, за который она ее держала, торчали толстые провода, а на противоположном конце я разглядел два коротких, тупых металлических стержня. Она подняла их, демонстрируя мне.

– Единственное, что полезного оставил мне муженек, эта штука. Привез из Южной Америки. Вроде электрошока, только сильнее. Тамошние полицейские заряжают ее и… – Лола сделала трубкой выпад в мою сторону и с ухмылкой остановила ее в нескольких сантиметрах от моей груди. Я бы закричал, но не мог даже этого. Я мог только лежать, парализованный.

– Больно, да? Он однажды опробовал эту штуку на мне, когда напился.

Улыбка ее исчезла. Лола положила трубку на колени, стальными стержнями в мою сторону.

– Я оглушила его этим, когда он выбил Гэри зубы. Как тебе, спросила я, вот это? Он обделался, как ребенок.

Лола внимательно посмотрела на меня, словно проверяя. Рот ее скривился.

– Вот не предполагала, что это его убьет, думала, только проучит как следует.

Ощущения начинали возвращаться. Я уже чувствовал под собой бугристую поверхность кровати, исходившую от нее кислую вонь. Болело все тело, но самая острая боль угнездилась в ребрах, в месте, которого коснулась эта штуковина. Острая, не жгучая. Тебя оглушили, вяло подумал я. Она оглушила тебя электрическим разрядом. Сильным.

– Мой Гэри, он огорчился, но был хорошим мальчиком, – продолжила Лола. – Всегда делал, как ему говорили. Так будет лучше, сказала я ему, вот увидишь. Вдвоем нам будет лучше. И ведь так и получилось. Он помог мне прибрать все на случай, если кто зайдет спросить Патрика. Правда, никто не пришел.

Лола отхлебнула чая из кружки. Мышцы дергались непроизвольно, содрогаясь от боли. Я все еще не мог пошевелиться, но руки и ноги начало покалывать, словно они отходили от мороза. Это хороший знак.

– И жили мы припеваючи, пока не объявился этот ублюдок, Бут. – Она бросила на меня взгляд и скривила губы. – Это он сделал так, что моего Гэри уволили из Сент-Джуд. Вы об этом знали, мистер? Он и эти двое, Кроссли и его сучка-иностранка. Превратили его жизнь в пытку. Подкалывали его, издевались, обзывали жирным. Подружка Кроссли, сучка похотливая, трахалась со старшим провизором. А он потому вроде как не замечал, что они из аптеки лекарства всякие воруют на продажу. Да только они были не так умны, как считали, так что эти кражи выплыли наружу. А как их прижало, они и спрятали порошки в шкафчик к Гэри. Будто он их крал. В больнице могли бы разобраться, но скандала не хотели. Вот моего Гэри и уволили, а Бут и эти двое лишь посмеивались. Типа, вот мерзавец какой! Попался, да? Вовек не забуду, каким он пришел тогда домой. Как собака побитая.

В груди что-то загудело. Я решил, что это очередная судорога, но через секунду сообразил, что это телефон. Я ощущал его вибрацию. Снова Уэлан? Мне хотелось плакать от досады. Даже если бы Лола не сидела так близко, я все равно не мог пошевелить рукой, чтобы взять его.

Она ничего не замечала.

– Господи, и смеялась же я, когда больницу закрыли через несколько месяцев! Вышвырнули их всех на улицу! И этот Бут оказался по ту сторону, да? Мой Гэри получил работу в супермаркете, а они стояли в очереди за пособием. Представляете, как им это не нравилось!

Телефон перестал вибрировать.

На несколько секунд я отвлекся и не сразу заметил, что Лола замолчала. Она смотрела на меня сверху вниз, и я понял, что, наверное, чуть пошевелил рукой, когда начали восстанавливаться оглушенные разрядом мышцы и нервы.

– Что, проходит? – Улыбка Лолы стала жесткой. Она взяла с колен черную трубку. Я попытался отодвинуться, но мышцы не слушались. Нет! Нет, нет…

Послышался громкий треск – это металлические стержни уткнулись мне в живот. Мир снова побелел. На сей раз я не потерял сознания. Мозг фиксировал то, как прогнулась моя спина, заставив опираться на кровать лишь пятками и затылком. Потом все прошло, и я рухнул обратно. Каждый вдох отдавался болью, однако приносил облегчение. Тело содрогалось. В воздухе пахло горелыми плотью и синтетикой. Положив трубку на стол, Лола села и сделала еще глоток из кружки.

– Вероятно, год прошел, когда Бут заглянул в супермаркет, где работал Гэри. Этому ублюдку удалось устроиться на работу охранником в Сент-Джуд. Ему! – Она сердито тряхнула головой. – Ему показалось смешным, что Гэри таскает коробки. Будто ночной сторож – какая особая работа. А через несколько дней вернулся, и с ним Кроссли и эта сучка. Начали таскать пиво и вино – прямо на глазах у Гэри. Хохотали ему в лицо, заявили: его уже выгнали раз за кражу, так он же не хочет, чтобы это повторилось, нет?

Губы ее сжались в жесткую линию.

– Гэри, конечно, расстроился, но мне не сказал. Ох, видела я: что-то не так, но он объяснил, что просто устал. Ему неделю нездоровилось, пришлось анализы сдавать и все такое. – Она нахмурилась, глядя в кружку. – Чертовы докторишки, чего они вообще понимают?

Неожиданно Лола выплеснула чай мне в лицо. Я захлебнулся, моя парализованная диафрагма отчаянно пыталась вдохнуть. Она поставила кружку на стол и поудобнее устроилась на стуле.

– Ну, в общем, так продолжалось несколько недель. А потом Гэри не вернулся вечером с работы. Полночи просидела ни жива ни мертва. Пришел в три ночи, одежда вся в грязи, рваная, и пахло от него спиртом и… этой!

Лицо у Лолы перекосилось, рот открывался и закрывался, будто в попытках избавиться от дурного вкуса.

– Они поджидали его после работы. Заставили сесть к себе в машину. Сказали, мол, у них вечеринка. Словно они ему друзья какие. Привезли Гэри в Сент-Джуд, там этот сторож устроил стол, и кресла, и все, что душе угодно. Сам Бут уже не работал, но Кроссли и его сучка устроились в другую больницу и опять взялись за старое. Крали таблетки с порошками и продавали в старой больнице. Думали, что хитрее всех. Подонки!

Она нахмурилась:

– Да только дела у них пошли так себе. Аптеку, из которой они повадились красть, стали охранять, так что зелье на продажу заканчивалось. Вот они и заскучали. Захотелось развлечься. Мой Гэри спиртного в рот не брал, не то что папаша его, а они заставили. Сперва накачали, а затем заставили заниматься… всяким… с этой… с этой шлюхой! Он не хотел – уж я-то своего сынка знаю, – но Кроссли угрожал ему. По лицу бил, кричал. Мой Гэри его пополам перешибить мог бы, однако в жизни мухи не обидел. А как его сбили на пол, этот ублюдок Бут… Этот ублюдок Бут его обоссал. Словно кобель! Как так можно?

Лола замолчала, задыхаясь от гнева. Потом посмотрела на меня, и я сообразил, что сейчас произойдет. Все во мне сжалось, когда Лола взяла со стола черную трубку. Я попытался отпрянуть, когда она нацелила ее мне в лицо, все еще мокрое от выплеснутого чая. Но мышцы не слушались.

– Думаешь, тебе было больно? – прошипела она. – Вот суну его тебе в хлебало, будешь знать. Так заорешь, что зубы повылетают!

Электроды зависли в нескольких дюймах от моих губ. Они потемнели и окислились, только самые концы их тускло отсвечивали медью. По лицу Лолы я видел, как ей хочется сделать это, но неожиданно она покосилась на занавешенное окно. Только один слой стекла отделял нас от того, кто мог находиться на улице. Она раздраженно поморщилась. И сунула трубку мне в грудь.

Когда судороги немного утихли, я услышал, как Лола топчется около раковины. Заваривает еще чай. Я лежал, содрогаясь, в слезах от боли. Но как бы отвратительно я себя ни чувствовал, мне показалось, будто этот разряд не так силен, как предыдущие. Мускулы подергивались по мере того, как к ним возвращалась работоспособность. Я не знал, насколько емкие батареи у этой черной штуковины, но к электросети она пока не подключалась. Рано или поздно заряд должен был иссякнуть.

Не знал только, доживу ли я до этого момента.

Лола с кряхтением устроилась на своем стуле. С наслаждением отхлебнув из кружки, она поставила ее на стол рядом с трубкой. Потом пошмыгала носом и вытерла его тыльной стороной ладони, прежде чем продолжить рассказ. Ни дать ни взять мать, рассказывающая сыну сказку.

– С Кроссли все получилось легко. Надо было подождать пару недель, пока он заявится к Гэри в супермаркет, но я понимала, что этот тухлый ублюдок скоро придет. Велела Гэри сказать им, что он нашел целую сумку болеутоляющих таблеток – мол, я ее на старой работе стащила. Кодеин, опиаты всякие – то, что хорошо продается. Они ведь знали, что я медсестрой работала. Частенько мучили его историями, каких обо мне понаслышались, однако не предполагали, что Гэри может врать. Он и не хотел, но я упросила. Хороший он был мальчик, мой Гэри.

В голосе Лолы звучала гордость. Я пошевелил пальцами ног, пытаясь восстановить работоспособность мышц так, чтобы она этого не заметила.

– Кроссли велел, чтобы он принес таблетки в Сент-Джуд, – продолжила Лола. – Заставил войти через морг, чтобы он не попал на камеры около входа. Думал отобрать все у Гэри, как тот минует один этот их туннель. Да только все не так получилось. С Гэри пришла я. С этим вот.

Лола с довольным видом подняла черную трубку. Я напрягся в ожидании очередного разряда. Но она положила трубку обратно.

– Я думала, застану там всех троих, а там были только Кроссли и его шлюха. То-то они смеялись, увидев меня. «Мамочку привел, да? Чтоб держала тебя за ручку в темноте?»

На губах Лолы появилась улыбка. Она нежно погладила трубку рукой.

– Вот уж Кроссли посмеялся, когда я сунула эту штуку ему в жирное пузо. И ей. Она еще пыталась удрать, но далеко не ушла, уж я постаралась. Я-то поначалу хотела лишь взбодрить их маленько, но как увидела старые койки, придумала кое-что получше. Гэри расстроился. Весь трясся, как листок, простая душа. За все время я второй раз повысила на него голос, но сама бы не справилась. Ни этих жирных ублюдков на койки не повалила бы, ни стенки не выложила бы. Так ведь? Но уж я постаралась, чтоб они видели, как он это делает. Все еще думаете, сказала им я, что от него толку нет? И кто теперь смеется, а?

Лола взяла со стола трубку и в подтверждение своих слов с ухмылкой помахала ею в воздухе. Я сжимался всякий раз, как она оказывалась близко от меня.

– Жаль только, Бута с ними не было. Ну, я решила, с ним позднее разберемся. Ему отдельную комнату приготовим. Не ожидала я, что… – Голос ее дрогнул. Она смахнула слезы. – Он ведь силен как бык был, мой Гэри. В жизни ни дня не болел, что бы там докторишки ни говорили. И не жаловался никогда, даже после того, как ему все эти кирпичи да цемент на третий этаж затаскивать пришлось. Кто еще бы смог так, даже не задыхаясь? И стенку Гэри выложил – заглядение. Даже покрасил. Красота! Еще час или два, и никто бы не узнал, что мы там вообще были. И тут… туда приперлась эта глупая коровища!

Руки и ноги одеревенели и казались вдвое тяжелее, словно все мое тело напичкали новокаином. Однако способность шевелиться медленно, но возвращалась. Внимательно следя за Лолой, чтобы она не заметила этого, я пытался напрягать и расслаблять ногу.

Впрочем, Лола слишком увлеклась своим рассказом:

– А ведь я ему говорила, чтобы запер дверь палаты! Не хотела, чтобы какой-нибудь торчок приперся, пока мы были заняты, и он это знал. Но Гэри с утра был в чудно́ м настроении каком-то. Притихший, и есть не хотел. Я думала, как мы все закончим, он в себя придет. Знай я, ни за что бы не… Я думала, он просто упал, он ведь неуклюжий у меня был. А он лежал там, и лицо посинело! Не могла ж я оставить его там, моего мальчика?

Я больше не пытался следить за тем, что она говорит, сосредоточившись на попытках заставить тело работать. Лола низко пригнулась над столом, закрыв лицо руками. Ее плечи содрогались.

– Это все мелкая беременная сучка виновата! – выкрикнула она. – Если бы она не…

Лола схватила трубку и ткнула ею мне в бок. И еще раз. Тело вновь пронзила боль. На сей раз я потерял сознание, а когда очнулся, почувствовал, что меня стаскивают с кровати. Приземление было жестким. Руки и ноги онемели и ощущались скорее бесполезными деревяшками, сердце готово было вырваться из груди, но едва не остановилось, когда я увидел, что Лола медленно, неуклюже наклоняется и берется за край ковра, на котором я лежал.

– Уберем-ка тебя с дороги, не возражаешь?

Потолок надо мной начал двигаться короткими рывками. Через несколько секунд Лола выпрямилась, задыхаясь и вытирая пот с лица.

– Господи…

Морщась, она массировала поясницу и пыталась отдышаться. Потом снова взялась за ковер. Кряхтя от натуги, сделала шаг назад, еще один… Ковер, а вместе с ним и я подвинулись на несколько дюймов. Теперь я мог заглянуть в открытую дверь у нее за спиной. За дверью находился маленький темный коридор с низким потолком, наклонная часть которого терялась внизу, в темноте подвала. Я понял, что задумала Лола, и это привело меня в ужас. Даже если я не сломал бы шею при спуске по ступеням, стоило мне оказаться в подвале, и она смогла бы делать со мной все, что вздумается.

Никто не знал, где я нахожусь. Моя машина стояла перед развалинами больницы. Лола могла бы не спешить, пытая меня своей черной трубкой, и никто не увидел и не услышал бы этого.

Как Даррена Кроссли и Марию де Коста.

Я старался вернуть контроль над мышцами. Ну же, шевелитесь! Пока Лола, задыхаясь и пыхтя, дергала меня дюйм за дюймом по полу, я был вознагражден слабым шевелением пальцев.

Неплохое начало, но до двери в подвал оставалось лишь несколько футов. Паника снова охватила меня, когда Лола одним рывком протащила меня на несколько дюймов дальше, прежде чем сделать еще один перерыв. Она вытерла лоб рукавом и стояла, жадно глотая воздух.

– Господи, чертова спина. – Лицо ее раскраснелось и блестело от пота. Маленькие глазки уставились на меня. – Ага, мы очнулись?

Я увидел, что она смотрит на стул, на котором оставила черную трубку. Я лежал совершенно неподвижно, понимая, что если она ударит меня еще одним разрядом, все будет кончено. Нет! Не надо!

Но никто не слышал. Ноги больно стукнулись о пол, когда Лола отпустила ковер. Она перешагивала через мои ноги, направляясь к стулу, и в это мгновение мой телефон снова завибрировал, колотясь о грудь. Он жужжал почти неслышно, однако на сей раз Лола стояла ближе ко мне. А может, меня выдало лицо…

– Это еще что? Кто-то жаждет дозвониться?

Она наклонилась, рывком распахнула мою куртку и, недовольно поцокав языком, достала телефон. Он опять завибрировал у нее в руках, уже более громко.

– Вот чертова штуковина!

Шаркая, Лола подошла к раковине и бросила его в воду между грязными тарелками. Телефон исчез со всплеском, издав на прощание последнее «бжжж», будто это тонуло крупное насекомое. Лола с усмешкой повернулась ко мне:

– Все равно больше не понадобится.

Я закрыл глаза: меня охватило отчаяние. Однако, отвлекшись на телефон, Лола забыла захватить со стула черную трубку. Впрочем, она могла обойтись и без нее: мои ноги уже находились в дверях. Уперев руки в бока, Лола смотрела на меня, словно рассчитывая последнее усилие.

– Ладно. Почти приехали.

Набрав в грудь побольше воздуха, она приготовилась перешагнуть через мои ноги, чтобы протащить меня остаток пути. Когда Лола занесла ногу, я отчаянным усилием поднял руку, чтобы схватить ее за лодыжку. Попытка получилась неудачной. Все, что я сумел, – слабо хлопнуть ее онемевшей рукой по ноге.

– А, чего? – вскинулась она. – Хочешь еще, да?

Лола в бешенстве повернулась к стулу – и споткнулась о мои вытянутые ноги. Глаза ее расширились, когда она потеряла равновесие. Она схватилась за дверную ручку и потянула на себя – дверь начала закрываться, но резко остановилась, ударившись в мое тело. Ладонь Лолы соскользнула. Спиной вперед она полетела вниз по лестнице, и крик ее оборвался с первым глухим ударом о ступени, за которым последовал второй, третий…

Вскоре наступила тишина.

Я лежал в дверях, сердце мое отчаянно колотилось. Я замер в ожидании шума снизу, шагов вверх по лестнице. Но не слышал ничего. Ладно, можешь оставаться там. Пора двигаться. Я сделал попытку сесть и в результате сумел перекатиться на бок, после чего долго лежал, задыхаясь. Тело онемело и горело одновременно. В ушах стоял звон, а сердце колотилось слишком сильно. Не психуй. Дыши глубоко и не психуй. Задрав голову, я увидел стоявший на столе телефон. Если бы мне удалось доползти до него и сдернуть за провод на пол, я мог бы позвать на помощь. Звон в ушах сделался громче. Сердце буквально выпрыгивало из груди, а ритм его то ускорялся, то замедлялся по мере того, как комнату заволакивало серым туманом. Не теряй сознание! Не спуская глаз с телефона, я попытался ползти к нему.

С таким же успехом он мог находиться в миле от меня. Звон усилился до оглушительного. Он заполнил всю мою голову. Я больше не чувствовал своего тела. Сначала это тревожило, затем меня охватило безразличие.

Странное чувство покоя накатило на меня. Вот, значит, как, подумал я, когда в глазах начало темнеть. Я успел пожалеть Рэйчел, потом представил Кару и Эллис. Услышал смех своей дочери и, прежде чем серый туман окончательно сделался черным, улыбнулся при мысли, что они ждут меня дома.

Глава 32

– Его девушке уже сообщили? – спросил Уэлан.

Уорд поерзала на стуле, пытаясь найти более удобное положение.

– Нет пока. Мы знаем, что она сейчас за границей, но еще не удалось с ней связаться.

Они сидели у окна. Оба были усталыми, что неудивительно с учетом событий последних дней. Из них двоих Уэлан выглядел хуже; свет из окна и люминесцентная трубка над головой совместными усилиями буквально высвечивали каждый час его недосыпа. Уорд казалась более отдохнувшей, но свежие царапины и багровая ссадина на щеке тоже свидетельствовали о многом.

– Лучше, если она услышит об этом от нас, чем из новостей, – заметил Уэлан. – Какого черта он вообще вернулся в дом Ленноксов?

– Наверное, ощущал вину перед ней. И ответственность. Учти, это ведь он рассказал нам о Лоле и ее сыне. И если бы не это, мы… – Она осеклась, глядя на койку. – Вы снова с нами, да?

Я попробовал говорить. Во рту пересохло, и язык ворочался с трудом.

– Что вы здесь делаете?

Голос мой напоминал скорее сиплое кваканье. Уорд улыбнулась:

– Мы тоже рады вас видеть.

– Я… – Мне пришлось сглотнуть в попытках увлажнить рот. – Я хотел сказать, разве вам не пора спать?

– Я пробовала. Скучно, – беззаботно отозвалась она, но по лицу ее промелькнула тень. Уорд устало улыбнулась. – Я в порядке. И потом, некогда было – вызволяя вас из очередной неприятности.

Я попробовал сесть, но сразу отказался от этого.

– Какой сегодня день?

– Пятница.

Ну да. Я и забыл, что спрашивал уже об этом у медсестры, когда пришел в сознание утром. Мысли еще путались, однако я помнил, что явился к Лоле в среду. Целый день выпал.

– Как вы себя чувствуете? – спросила Уорд.

Свет причинял боль глазам, а краски казались слишком яркими. Любое движение требовало значительных усилий, словно тело было чужим. Ко всему прочему, я ощущал себя слабым, как котенок, и болело у меня абсолютно все. Больше всего, правда, бицепс и туловище – в местах, на которых белели противоожоговые повязки с торчавшими из-под них проводками электрокардиографа. Провода тянулись к стоявшему у изголовья монитору.

– Нормально, – ответил я.

– Многое помните?

Лола. Черная трубка.

– Достаточно.

– Можете рассказать нам, что случилось? – произнесла Уорд, наливая мне стакан воды.

Я не был уверен в этом, но постарался. Время от времени я прерывался, чтобы попить, а еще раз зашла сестра проверить мою температуру и давление, но мне все же удалось сообщить им то, что я помнил. Вплоть до момента, когда я потерял сознание на полу у Лолы.

– Наверное, вы этого сейчас не чувствуете, но вам сильно повезло, – промолвила Уорд, в очередной раз наполняя стакан водой. – Штука, которой она пользовалась, называется «пикана». Вроде мощного электрошокера, только на порядок опаснее. Эту переделали так, чтобы ее можно было перезаряжать; обычно они подпитываются от сети. Когда она использовала ее на вас, пикана уже изрядно разрядилась.

Мне так не показалось.

– Она сказала, что ее привез муж из Южной Америки.

– Мы знаем. Судя по всему, разные одиозные режимы в семидесятых годах пользовались ими для пыток, но в наших краях я впервые вижу такую. Она хранила ее под половицей в спальне. Мы прохлопали ее при первом обыске, но, честно говоря, тогда и не искали ничего подобного.

– Как вы меня нашли? – Мне удалось приподняться. На мне не было ничего, кроме больничного халата, но меня это не смущало.

– Скажите спасибо Джеку. Когда он получил вашу эсэмэску, а потом не смог дозвониться до вас, то обзвонил соседей Ленноксов. Одна из соседок сказала, что Лола точно дома. Та не отозвалась на стук, Джек вышиб дверь и обнаружил вас на полу.

– Думал, вы умерли, – вздохнул Уэлан.

Я тоже.

– Как вы догадались, что я там?

Уорд поднялась:

– По-моему, мы вас достаточно утомили. Отдыхайте. Продолжим разговор завтра.

Я хотел бы задать еще несколько вопросов – ну, например, зачем Уэлан собирался встретиться со мной в Сент-Джуд. Но стоило мне открыть рот, чтобы возразить, как на меня навалилась жуткая усталость. Глаза вдруг начали слипаться. Я опустился на подушку, а Уорд и Уэлан вышли из палаты.

– Вы так и не сказали ему о ней, – услышал я голос Уэлана, на что Уорд ответила: «Потом». Но к этому времени я слишком хотел спать, чтобы размышлять об этом.

Следующие сорок восемь часов я провел то выныривая на поверхность, то проваливаясь в сон, такой глубокий, что напоминал скорее обморок. Часто, просыпаясь, я видел кого-то, сидевшего у кровати, а через секунду он исчезал, и я понимал, что миновало несколько часов. Рэйчел прилетела в пятницу вечером, после того как ушли Уорд с Уэланом. После нашего спора она попыталась дозвониться мне, но мой телефон не отвечал после того, как Лола утопила его в раковине. Всерьез забеспокоившись, Рэйчел позвонила Джейсону и Ане, не знают ли они, где я. Они не знали. Джейсон обзвонил больницы и выяснил, что меня привезли на «Скорой», а затем, пользуясь служебным положением, узнал и почему. У Рэйчел ушел почти целый день на то, чтобы добраться до аэропорта и с пересадками прилететь в Лондон. Она обняла меня так крепко, что даже оборвала пару закрепленных у меня на груди датчиков, а потом почти сразу набросилась на меня.

– Господи, Дэвид, только посмотри на себя! Тебя что, на пять минут оставить нельзя?

Правда, потом снова обняла меня.

Джейсон, навестив меня с Аней, выразился конкретнее:

– Ты как магнит притягиваешь неприятности, вот в чем твоя проблема. Какое-то сверхъестественное свойство.

У меня взяли разнообразные анализы, просвечивали рентгеном и сканировали, чтобы определить возможные последствия. Больше всего врачи тревожились по поводу моего сердца, которое на момент, когда меня обнаружили, билось с перебоями. Причиной этому могло стать и повреждение сердечных мышц, и нарушение ритма в результате электрических разрядов. Кардиолог сказал, что хотя непосредственного кризиса он не видит, он хотел бы осмотреть меня еще через несколько недель.

– В общем, считайте, что вам повезло, – заявил он.

Постепенно фрагмент за фрагментом я сумел мысленно собрать более-менее ясную картину того, что произошло. Выяснилось, что Лола осталась жива. Я полагал, что падение с лестницы в подвал для человека ее возраста будет смертельным, но она отделалась сотрясением, сломанным бедром и несколькими мелкими травмами.

– Вид у нее был получше, чем у вас, – усмехнулся Уэлан, когда они с Уорд навестили меня в следующий раз. – И все же – о чем вы, черт подери, думали, собираясь туда?

Не о том, что пожилая женщина попытается убить меня, это уж точно.

Прежде чем я послал Уэлану сообщение с просьбой проверить стоматологическую карту Леннокса, у него зародились собственные подозрения насчет Лолы и ее сына. После спасения Уорд из туннеля Уэлан вдруг сообразил, что морг мог служить удобным черным ходом для тех, кто хотел попасть в больницу незамеченным.

– Камеры наблюдения у главного входа не настоящие, а муляжи, – пояснил он. – Но об этом знали немногие. В морге их не было, так что до его сноса все, кто знал о существовании туннеля, могли попасть в больницу этим путем. Я вспомнил, как вы говорили, что видели мать Леннокса в роще. Вот тогда и догадался, что это самый быстрый путь от их дома до морга.

Собственно, из-за этого Уэлан и хотел со мной встретиться, чтобы я показал ему то место в роще, где встретил Лолу. А потом он получил мою эсэмэску и понял, что мы смотрим на ситуацию не с той стороны. И останки в бойлере могут принадлежать вовсе не очередной жертве.

– Наверняка вы не просто так просили меня проверить карту Гэри Леннокса, а раз я только что сообщил вам, что мост не мог принадлежать Уэйну Буту, не надо было быть гением, чтобы сообразить, что к чему, – сказал Уэлан. – И когда вы не ответили на звонок, я предположил, что вы вернулись к Лоле изображать доброго самаритянина.

– Он отлично сработал, – добавила Уорд. – Если бы ждал результатов проверки стоматологической карты, вас бы сейчас здесь не было.

– Хорошо, что он не стал ждать.

– Я просто не хотел, чтобы вы все испортили, прежде чем мы сможем допросить ее, – возразил он. – Я уже подумывал о том, что мужчина в постели вовсе не ее сын, а к тому времени даже начал догадываться, кто он.

– Уэйн Бут, – произнес я.

– Уэйн Бут, – подтвердила Уорд.

Лола узнала, где он живет, от Даррена Кроссли и Марии де Коста, объяснила Уорд. Она хотела и его замуровать в Сент-Джуд, однако после смерти Гэри планы пришлось поменять.

– Лола пришла к нему домой, оглушила его и привезла домой на инвалидной коляске. – Судя по тону Уорд, это до сих пор производило на нее впечатление. – Пять миль, с пиканой, спрятанной под одеялом, чтобы при необходимости снова оглушить его. Ее соседка даже увидела, как она закатывает Бута в дом, но она недавно переехала туда и решила, что это сын Лолы. Как и все мы, – вздохнула она.

– Значит, состояние Бута – результат ежедневного воздействия электрошокером? – воскликнул я.

Уорд кивнула:

– Неизвестно, сколько досталось этому бедолаге, пока мы его не забрали. Врачи вообще не понимают, как он сумел выжить после такого. Вероятно, Лоле пригодились ее навыки медсестры. Он был нужен ей живым, чтобы она могла пытать его. Это, видимо, проще, чем обвинять себя.

«Не забирайте еще и его! У меня никого больше не осталось!» Значит, это была мольба не безутешной матери, как мы считали, а озлобленного палача, которого лишали жертвы. И сервант с фотографиями, похожий на иконостас, оказался настоящим иконостасом.

– Бут способен хоть как-то общаться? – поинтересовался я.

– Может отвечать на простые вопросы кивками и жестами. Врачи хотят научить его пользоваться клавиатурой, но это потребует времени. Зато Лола сама рассказала нам почти все.

– Неужели созналась?

– Ну я бы не назвала это признанием. По-моему, Лоле теперь все равно. Она понимает, что запираться нет смысла, и ей даже нравится в промежутках между руганью выкладывать все это нам в лицо.

Отпечатки на перегородке и банках с краской совпали с отпечатками на личных вещах Гэри Леннокса. Настоящего Гэри Леннокса, не Уэйна Бута. Теперь стало ясно, почему отпечатки прикованного к постели мужчины не совпали с теми, что сняли на месте преступления. Тогда это посчитали доказательством невиновности сына Лолы. Никто и предположить не мог, что мужчина в постели окажется кем-то другим.

– Она не сообщила о том, как умер ее сын? – спросил я. Исходя из того, что рассказала мне Лола, я думал, что неожиданное появление Кристины Горски вызвало у него сердечный приступ.

Уорд усмехнулась:

– Об этом Лола распространялась меньше, но под конец выложила и это. Она его убила.

– Что?

– Не намеренно. Лола разозлилась, когда он пытался защитить Кристину Горски. Она уже успела оглушить ее, и когда Гэри старался помешать ей повторить разряд, ткнула пиканой и его. Нам известно, что у Гэри было слабое сердце… Кстати, не исключено, то же самое произошло и с его отцом.

Ну да. Подъем тяжестей на верхний этаж Сент-Джуд вряд ли сказался бы положительно даже на здоровом сердце. А уж на больном, будь то наследственное заболевание или нет… А став против воли соучастником преступлений матери, сын не мог не испытывать чудовищного психологического стресса.

– Вы были правы насчет того, что у Кристины отошли воды, – добавила Уорд подчеркнуто нейтральным тоном. – Она очнулась, когда Лола пыталась оживить Гэри, и попыталась убежать, но добраться успела только до чердака. Лола шла за ней по пятнам на полу и, поняв, куда спряталась девушка, просто заперла дверь и оставила ее там.

Я даже не мог решить, что хуже: то, что Лола сама убила собственного сына, или то, что она, не колеблясь, ударила электрошокером беременную женщину. А потом оставила ее умирать на чердаке заброшенного здания.

– Медсестра! – с отвращением произнес Уэлан. – Тащить тело сына она не могла, поэтому нашла старую инвалидную коляску и довезла его до лестницы. А остаток пути в подвал просто волокла по ступенькам.

– Мы думаем, – добавила Уорд, – из-за этого у него и ребра сломаны. А может, и зубной протез. Сначала она хотела вывезти сына из больницы через морг, но ей не удалось бы затащить ни его, ни коляску вверх по лестнице в самом конце. Поэтому ей в голову и пришла мысль сжечь его в бойлере.

Господи. Я представил, как Лола толкает тело мертвого сына по темной больнице, как слышит треск ломающихся костей и зубов на каждой ступеньке… «Не могла ж я оставить его там, моего мальчика? Не там, не с этими!»

– Единственное, чего она нам так и не сказала, – продолжила Уорд, – так это того, что она сделала с останками сына. Мы знаем, что Лола несколько раз возвращалась за ними в котельную, хотя я так и не поняла зачем: чтобы избавиться от улик или из сентиментальности. Она призналась, что не сумела забрать все кости до того, как снесли морг, но молчит, стоит нам спросить о том, что она сделала с теми костями, что успела вынести. В здании мы ничего не обнаружили, и я собираюсь возобновить поиски с ищейкой.

– Когда? – встрепенулся я.

– Даже не думайте об этом! Да вы не переживайте, если мы что-нибудь найдем, обязательно сообщим вам.

Я находился не в том положении, чтобы спорить. Впрочем, было еще кое-что, о чем пока не говорили. Хотя я видел, как Уорд не хочется обсуждать это, данная тема не могла не всплыть рано или поздно.

– А что с Джессопом? – спросил я.

Уэлан поморщился и уставился в пол. Уорд сцепила руки на коленях, словно сосредотачиваясь.

– Мы просчитались, – призналась она. – Джессоп скрывал, но не то, что мы думали. Один из его рабочих явился в полицию после того, как он подорвал себя в Сент-Джуд. Нил Уэсли, девятнадцати лет. Утверждает, что он нашел тело Кристины Горски четыре месяца назад при осмотре чердака. Джессоп не хотел новых отсрочек, поэтому заставил Уэсли помочь ему убрать труп. Это они завернули его в брезент и перенесли в глубь чердака, где тело сложнее было бы найти.

– Это ему не слишком помогло, – добавил Уэлан. – Если бы он сообщил о находке сразу, ничего не случилось бы. Мы бы решили, будто это единственная жертва, и Сент-Джуд снесли бы еще несколько месяцев назад. Про остальных жертв мы бы так и не узнали.

Я опустил голову на подушку. Джессоп дорого заплатил за свою ошибку. И многие другие тоже.

– Почему Уэсли ничего не сообщал раньше?

– Боялся, – ответила Уорд. – Думал, что Джессоп доложит об этом сам. А тот устроил истерику. Мол, это случайный торчок, о котором никто даже не вспомнит. А если Уэсли кому-нибудь об этом расскажет, он его уволит и сделает так, что в убийстве обвинят его самого. Бедный парень все это время терзался совестью. Да вы и сами видели Уэсли: это он шатался у входа, пытаясь набраться храбрости, чтобы прийти к нам.

А, тот юнец, который чуть не попал под колеса моей машины. Я потом видел его на автобусной остановке около больницы.

– Так это и был Нил Уэсли?

Уорд натянуто улыбнулась:

– Нам рассказала об этом констебль Хендрикс. Она теперь большая ваша поклонница – после того, как вы предложили в заложники себя вместо нее.

Уорд пыталась перевести разговор на более легкие темы. И все же оставалось слишком много такого, чего я не понимал.

– Джессоп ничего не рассказал вам там, в Сент-Джуд? – спросил я. – Ничего не объяснил?

– Он был плаксивым алкоголиком, который пустил под откос свою жизнь и винить в этом мог только себя! – неожиданно воскликнул Уэлан. – Будь у него хоть немного достоинства, он бы укокошил себя тихо, а не устраивал бы спектакля!

– Ладно, Джек, – тихо промолвила Уорд и вздохнула. – Нет, Джессоп говорил мало. Но он не тот садист-убийца, каким мы его считали, иначе не отпустил бы меня. И я даже не уверена, что Джессоп действительно собирался взрывать больницу. В том виде, в котором он находился под конец, по-моему, он вообще не соображал, что делает. Это могло получиться случайно.

– Я бы не слишком его жалел, мэм, – возразил Уэлан. – Джессоп чуть не убил вас. Он ведь не дал вам времени выйти. Когда бы не тот туннель… Ладно, черт с ним.

Он замолчал, раскрасневшись. Но, по крайней мере, мы с ним пришли к согласию.

– Но даже если Джессоп не убил людей в Сент-Джуд, – произнес я, боясь, что речь моя начинает путаться от усталости, – он сознательно направил машину на Адама Одуйю. И вряд ли Дэниела Мирза сильно утешит то, что он стал случайной жертвой.

Атмосфера в комнате вдруг изменилась. Я смотрел на них, совершенно забыв про усталость.

– Что-то не так?

Уорд повернулась к Уэлану:

– Оставишь нас на минуту, Джек?

– Вы уверены, мэм?

Она кивнула:

– Подожди меня в коридоре.

– В чем уверены? – спросил я, когда Уэлан вышел из палаты. – О чем вы?

– Я не хотела до поры вам об этом говорить, но мы нашли автомобиль, использованный при покушении. На дне заброшенного карьера. Похоже, машину угнали, и водитель либо не справился с управлением, либо намеренно направил ее на забор и в карьер. В любом случае она погибла на месте.

Во рту у меня пересохло.

– Она?

– Это была Грэйс Стрейчан.

Глава 33

Меня выписали через два дня. Рэйчел приехала с моей одеждой и отвезла меня в Бэллэрд-Корт. Мир за дверями больницы представлялся мне немного нереальным. Погода была пасмурная, но даже так дневной свет резал мне глаза. Все казалось слишком ярким и громким. Однако меня заверили в том, что последствия травм со временем пройдут. По дороге мы почти не разговаривали.

– Ты в порядке? – спросила Рэйчел, когда мы остановились на светофоре.

– Да, – ответил я.

Мы молча ждали, пока красный сигнал сменится зеленым. Приехав, поднялись в квартиру. Рэйчел сразу включила музыку и принялась хлопотать в кухне. Я прошел в гостиную, но забыл, что собирался там делать. Подобное случалось, хотя реже, чем поначалу. Я думал о чем-то, а потом никак не мог вспомнить, о чем именно.

Я шагнул к окну и посмотрел вниз, на улицу. Деревья были почти голые, мостовые блестели от дождя. Машины на стоянке казались слишком маленькими для того, чтобы быть настоящими, – так, кусок градостроительного макета.

– Почему ты не сядешь? – спросила Рэйчел, выйдя с кухни с кружкой в руках. – Я сделала тебе кофе, пока буду готовить ленч. Знаю, как ты ненавидишь кофейную машину, поэтому купила кофеварку. Все лучше растворимого.

– Не имею ничего против растворимого.

– Ну, значит, у тебя будет и то, и то. – Она вздохнула. – Извини. Ты молчишь постоянно. Я не знаю, что сказать.

Я заставил себя улыбнуться:

– Просто устал.

Судя по ее лицу, Рэйчел поверила в это не больше, чем я сам.

– Не хочешь об этом поговорить?

– Нет. – Я повернулся обратно к окну.

Даже думать об этом было достаточно тяжело. Я понимал: отчасти то, что со мной творится, – реакция на случившееся в доме у Лолы. На то, чтобы зажили как физические, так и психологические травмы от электрошока, требовалось время, и воспоминания о том, как я лежал, парализованный и беспомощный, до сих пор вызывали у меня приступы паники. Но к такому я был готов. Это вполне естественная реакция, которую я мог понять и с которой мог справиться.

Чего я принять не мог – так это того, что сообщила мне Уорд в больнице.

– Мы полагаем, Грэйс Стрейчан охотилась на вас на протяжении нескольких месяцев, – сказала она, когда Уэлан вышел из комнаты. – Мы до сих пор пытаемся проследить ее передвижения, но, похоже, она жила за границей. Стрейчан не могла бы так долго не светиться на наших радарах, оставайся она в Соединенном Королевстве. Скорее всего, после покушения на вас она бежала из страны.

– Но… – Я не находил слов: все это казалось уже явным перебором, чтобы принять как данность. – Кто-то должен был ей помогать.

С такой неустойчивой психикой Грэйс не могла бы столько времени оставаться на свободе без посторонней помощи. Раньше ее защищал и сдерживал самые худшие проявления безумного поведения ее брат, Майкл Стрейчан. Но даже так им приходилось переезжать с места на место, пока он в отчаянии не попытался найти убежище на одном из малонаселенных Гебридских островов.

– Наверняка помогли, – согласилась Уорд. – Однако затеряться гораздо проще, если ты богат, а денег у Стрейчанов хватало. Все известные банковские счета на ее имя и на имя брата заморожены, но у них могли еще оставаться офшорные вложения, о которых мы не знаем. И, насколько я поняла, бо́льшую часть времени Грэйс вела себя абсолютно нормально. Она выходила из-под контроля только при определенных обстоятельствах.

Вроде ревности к брату. Или убеждения в том, что в его смерти виноват я.

– Так что привело ее обратно именно сейчас?

– Вероятно, вы. Ваше имя упоминалось в прессе в связи с расследованием того дела в Эссексе, а еще после заварухи в Дартмуре. Оба дела получили широкую огласку, и Грэйс вполне могла прочитать о них. Не исключено, что до тех пор она считала вас мертвым. Отпечатки, которые мы нашли на вашей двери, она оставила, видимо, при попытке вломиться к вам в квартиру. Просто тогда вас не оказалось дома, так что мы думаем, она выслеживала вас именно с того момента.

Итак, все это время я жил, не осознавая угрозы, которую представляла собой Грэйс. Абсолютно убежденный в том, будто Уорд и Рэйчел тревожатся по пустякам, что мне ничего не грозит.

Как я заблуждался!

Я сглотнул, пытаясь отделаться от горького комка в горле.

– Меня вряд ли было так уж сложно найти.

– Сначала вы торчали на эссекских болотах, затем переехали на новую квартиру. Грэйс не могла шататься с расспросами, поэтому ей пришлось ждать, пока вы не появитесь снова. Мы проверили записи с камер наружного наблюдения и увидели несколько случаев, когда женщина, очень на нее похожая, ошивалась около здания университета, где вы периодически работаете. Вероятно, это была Грэйс. Каждый раз она ждала там по нескольку часов.

– Около университета?

– Не буду говорить: «А я ведь предупреждала!» – только потому, что я, честно говоря, сама не слишком верила в то, что эта угроза реальна. Но хорошо, что вы пользовались не главным входом, а боковыми.

Я вспомнил, как несколько дней назад забыл наставления Уорд и вышел через главный вестибюль. Убедил себя в том, что запах духов Грэйс мне тогда просто померещился, но было уже поздно, и я выходил из здания одним из последних. При мысли об этом меня прошиб холодный пот.

Мы с ней просто разминулись.

– Поняв, что Грэйс бывала рядом с вашей работой, мы проверили записи с камер у вашего дома, – продолжила Уорд. – Попасть внутрь она из-за охраны не могла, и вы, к счастью, пользуетесь подземной стоянкой. Но мы полагаем, что Грэйс была там по меньшей мере дважды или даже больше. Первый раз – в тот вечер, когда вызывали пожарных, потому что кто-то поджег мусорные контейнеры. Считается, будто это баловались дети, однако пожарные доложили, что им пришлось выставить с территории женщину, которая слонялась там во время эвакуации жителей. Они решили, что это просто зевака, но… В общем, я рада, что вас тогда не было дома.

Это происходило в ту ночь, когда я уехал в морг помогать Мирзу. Я вспомнил свой разговор с женщиной-пожарным по возвращении в Бэллэрд-Корт. «Нам только что пришлось выпроводить одну из соседних жительниц. Слишком уж любопытную. Пожары всегда привлекают всяких психов».

– Как она узнала, где я живу? – Я ощущал себя на удивление спокойно, словно все это случилось с кем-то другим. – Я же съехал, и нового адреса моего почти никто не знает.

Его не знали даже в университете: я устроил так, что мою почту переадресовывали, да и не собирался оставаться на новом месте слишком долго, чтобы из-за этого стоило беспокоить моих корреспондентов. Уорд вздохнула:

– Похоже, Грэйс проследила вас от Сент-Джуд. Об убийствах писали везде, и она, вероятно, предположила, что вы заняты и в данном деле. Она легко могла смешаться с толпой репортеров у ворот. Или дежурить у морга, зная, что рано или поздно вы там появитесь.

Что я и сделал. Боже мой. Я провел ладонью по лицу, вспомнив события того вечера.

– Вы сказали, Адам Одуйя окликнул вас по имени, когда вы выходили из морга, – продолжила Уорд. – Мирз уже переходил улицу, и в темноте казалось, будто он обращается к нему…

Я снова видел, как Одуйя шагает с тротуара, склонив зонт против ветра. Мирз начал переходить улицу ему навстречу, освещенный со спины, с лицом в тени капюшона. Даже кейс у него в руках был похож на мой.

Одуйя вовсе не являлся целью нападавшего. Он просто оказался на пути, и машина вильнула, прежде чем врезаться в Мирза, вовсе не потому, что водитель не справился с управлением.

Он выправлял курс.

– Вы уверены, что это была Грэйс?

– Ее лицо попало в объектив уличной камеры, когда она уезжала. Грэйс постарела по сравнению с теми фото, что есть у нас в досье, но… Да, это была она. Машина зарегистрирована в Кенте. Мы до сих пор считаем, что она угнана, однако пока не смогли связаться с ее владельцем.

– Господи, – пробормотал я, закрывая глаза.

– Нет, ничего такого, сейчас он просто находится за границей, – объяснила Уорд. – Он холост, часто работает за рубежом. Скорее всего, даже не знает, что его автомобиль угнали.

Я попытался собраться с мыслями.

– Вы сказали… Грэйс Стрейчан сама погибла в аварии?

– Именно так. – Уорд с явным облегчением говорила о том, что знала наверняка. – Произошло это случайно или намеренно, пока неизвестно. Нам нужно подтвердить идентификацию тела, но…

– Вы не уверены, что это она?

– Уверены настолько, насколько это возможно. Машина сгорела, так что… Что с вами?

Я не мог даже вздохнуть. На мгновение я перенесся в другое время, в иное место. Слышал удары чего-то похожего на прибой, в ноздри бил запах горелой плоти.

– Вы в порядке? – встревоженно спросила Уорд, поднимаясь со стула.

Я заставил себя восстановить дыхание. Потом кивнул.

– Продолжайте.

– Мы можем вернуться к этому позднее…

– Нет. – Я разжал кулаки. Ладони вспотели. – Нет, давайте уж покончим с этим.

Впрочем, и рассказывать-то осталось совсем немного. Тело при пожаре обгорело до неузнаваемости, однако полиция все же надеялась выделить ДНК для идентификации из костей. Из багажника извлекли дорогой металлический кейс, оболочка которого защитила от огня содержимое. Среди прочего там обнаружилась расческа с волосами во вполне достаточном количестве для проведения анализа ДНК, множество отпечатков пальцев и личных вещей, позволяющих однозначно утверждать, что они принадлежали Грэйс Стрейчан. На запястье у обгоревшего тела был платиновый браслет, пострадавший от огня, но с хорошо различимой надписью на внутренней поверхности: «Моей прекрасной Грэйс. С любовью от Майкла».

От ее брата.

Грэйс умерла.

Суеверный человек увидел бы в обстоятельствах ее смерти перст судьбы. С самого начала существенную роль в наших отношениях играл огонь. Я прилетел на Руну, один из самых отдаленных Гебридских островов, где они жили тогда с братом, чтобы обследовать обгорелые человеческие останки. Хотя непосредственной вины Грэйс в той смерти не было, цепочку событий, которые к этому привели, запустила именно она. Как и к смертям, за этим последовавшим, включая смерть ее любимого брата Майкла.

И едва не привели к моей.

Сознательно или нет, Грэйс обвинила в смерти брата меня. За мной она прибыла в Лондон, чтобы напасть с ножом на пороге моей квартиры, в то время как я полагал, будто Грэйс погибла вместе с братом. Я чудом пережил это покушение и с тех пор годами жил под угрозой нового. Не зная, где она и попытается ли еще раз.

Вот она и попыталась.

При иных обстоятельствах я бы испытывал облегчение, оттого что все наконец закончилось. Однако один невинный человек лишился жизни, другой – остался калекой, и все из-за меня. Случайные жертвы сумасшедшей вендетты Грэйс Стрейчан. В дополнение к едва не состоявшейся смерти от рук Лолы, эти новости ошеломили меня.

Несколько следующих дней я продолжал приходить в себя – физически. Координация движений у меня еще была нарушена, и я страдал от головокружений, однако ожоги от электрошокера заживали. И хотя я быстро уставал, силы ко мне медленно, но возвращались.

Но я не находил покоя. Ощущал себя каким-то чужим существом в собственном теле. Когда Уорд позвонила мне через день после выписки, все во мне сжалось в ожидании новых плохих новостей. Но нет, она звонила сообщить о том, что нашла собака-ищейка при новом обыске в доме Лолы.

– Дальний конец подвала был перегорожен кирпичной стеной. Оштукатуренной и окрашенной, так что, не будь собаки, мы бы ничего не заподозрили. Когда ее сломали, за ней обнаружились человеческие останки.

Это заставило меня сесть в постели.

– Не Гэри Леннокса, надеюсь?

– Тело мужчины, не обожженное, и, похоже, оно пролежало там много лет. Скорее всего, это его отец. Лола не говорила, что сделала с его телом, но, вероятно, перегородка в Сент-Джуд не первая, которую она заставила выложить своего сына.

Разумеется, не первая. Фактически Лола созналась мне в этом. «Он помог мне все прибрать…»

Славный мальчик Гэри.

Атмосфера у нас дома становилась все более напряженной. Как я ни старался, не мог справиться с охватившей меня апатией. Я мог задремать, а потом неожиданно проснуться и увидеть, как Рэйчел смотрит на меня, нахмурившись. Я понимал, что это несправедливо по отношению к ней, и прилагал отчаянные усилия к тому, чтобы завязать хоть какое-то подобие нормального разговора. Но опять проваливался в сон.

Рэйчел терпела до вечера третьего дня с момента моего возвращения. Мы сидели за обеденным столом и ели запеканку. Ну или ковыряли ее вилкой, как в моем случае. Вскоре до меня дошло, что музыка из колонок стихла и мы сидим в тишине. Я поднял голову. Рэйчел смотрела на меня.

– Извини, – произнес я.

Она крутила в руке бокал с вином.

– Сколько еще ты собираешься продолжать вот так?

– Как – так? Я в порядке.

– Нет, не в порядке. – Взгляд ее зеленых глаз буквально пронизывал меня насквозь. – Это не твоя вина, и ты это знаешь.

Рэйчел могла не объяснять, что имела в виду.

– Давай поговорим об этом в другой раз?

– Когда? Я понимаю, ты прошел через многое, но мы оба знаем, что дело не только в том, что случилось в доме у этой старой жабы. Грэйс Стрейчан…

Я встал.

– Я не хочу вспоминать о ней. Серьезно.

– А я хочу! Не хочешь говорить со мной – не надо, но тебе необходимо поговорить об этом хоть с кем-нибудь! Кто помог бы тебе профессионально!

– Мне это не нужно.

– Неужели? Есть ведь даже название того, что ты переживаешь: «вина выжившего».

– Ох, да ладно!

– А как это назовешь ты? Ты готов вот прямо сейчас заявить, что не винишь себя в том, что сделала она? Что не считаешь себя ответственным за это?

Я открыл рот, но вдруг меня затрясло. Сел – ноги отказывались держать меня.

– Я в ответе, – произнес я заплетающимся языком.

– Нет! Машину вела Грэйс Стрейчан, а не ты. Ты даже не знал, что она жива! Обвиняя себя во всем, ты ничего не изменишь. Если так уж необходимо кого-то винить, вини ее!

– Грэйс была больна.

– А мне плевать! – Рэйчел всплеснула руками. – Господи, как ты можешь быть так строг к себе и при этом прощать злобную суку вроде нее? Да, жизнь у нее была дерьмовая – и что? У людей бывает и хуже. Вспомни, что пришлось пережить тебе! И мою сестру убили! Люди умирают, это ужасно, но мы еще живы. И ты должен решить, хочешь ли ты продолжать жить или… вести себя так, словно умер сам!

Она поднялась и вышла, вытирая глаза. Я остался сидеть за столом, зная, что идти сейчас за ней не нужно. Слышал, как Рэйчел расхаживает по спальне, но постепенно шаги стихли, а потом дверь закрылась.

Вскоре я убрал посуду в моечную машину, налил себе стакан бурбона и прошел с ним в гостиную. Свет я включать не стал. Посудомоечная машина давно выключилась, и тишину в квартире нарушал только едва слышный гул в батареях отопления, когда я встал и приблизился к шкафу в коридоре. Часть своих рабочих записей я оставил на старой квартире, но одну коробку привез с собой сюда. Я достал ее, отнес на обеденный стол и открыл. Как всегда, сердце кольнуло, когда я вынул старые фотоальбомы. Обыкновенную хронику семейных праздников, дней рождения, сочельников – тех немногих, которые нам удавалось провести вместе. Фотографии запечатлели взросление Эллис от младенца до застенчиво улыбающегося шестилетнего подобия своей матери. Я медленно перелистывал страницы, пока не просмотрел все до конца.

Затем аккуратно сложил их обратно в коробку и убрал ее.

Небо светлело, когда я вошел в спальню и присел на край кровати рядом с Рэйчел. Сон смягчил следы стресса последних недель, и от вчерашнего гнева ничего не осталось. Несколько темных прядей упали ей на щеку, чуть шевелясь от ее дыхания. Подавив желание убрать их со щеки, я повернулся к окну. Из темноты проявлялись очертания и краски. Все начиналось словно с нуля.

Что-то заставило меня повернуться к Рэйчел. Она не шевелилась, но зеленые глаза ее были широко открыты, и она задумчиво смотрела на меня.

Я отвел рукой волосы с ее щеки и заглянул в них:

– Ты выйдешь за меня замуж?

Глава 34

Казалось, кризис миновал.

Словно прорвало дамбу, и весь негатив и депрессию, которые не отпускали меня с момента выписки из больницы, смыло прочь. Вина за то, что случилось с Адамом Одуйей и Дэниелом Мирзом, никуда не делась, но теперь я мог смотреть на это более объективно. Я не отвечал за действия Грэйс.

Какие бы демоны ни руководили ее поступками задолго до нашего знакомства, я был лишь мишенью, но никак не инициатором.

Уорд сообщила мне, что Мирз пришел в сознание и жизни его ничего не угрожает, однако принимать посетителей еще не готов. Я сомневался в том, что Мирз вообще захочет видеть меня, но он лишился ноги из-за того, что Грэйс перепутала его со мной.

Как это часто случается, мое физическое выздоровление шло нога в ногу с эмоциональным. Ожоги от электрических разрядов заживали, я снова мог сосредотачиваться в рамках нормы и с каждым днем проводил все больше времени, не уставая. Мы с Рэйчел начали выходить, и хотя осенняя погода не улучшилась, на состояние моего духа она больше не воздействовала.

Мы пригласили Джейсона и Аню на обед и рассказали им новости. Аня обняла Рэйчел, а Джейсон торжественно пожал мне руку и только потом обнял своей медвежьей лапищей за плечи.

– Хочешь моего совета – сделай это, пока она не передумала, – произнес он.

Они радовались искренне, но, как ни старались скрыть свое удивление, я его все-таки ощущал.

Мы с Рэйчел знали друг друга сравнительно недавно, а с момента гибели Кары и Эллис я жил один – ну если не считать недолгой и неудачной связи. Все привыкли считать это моим естественным состоянием, да и сам я, наверное, тоже. Но если работа и научила меня чему-то, так это тому, что перемены – неотъемлемая часть жизни. Прошлое оставалось со мной, но я давно свыкся с болезненным осознанием того, что, хотя мои жена и дочь мертвы, я все еще жив. И после того, как чуть не умер на грязном полу дома Лолы, я знал еще, что второй шанс дается очень и очень редко.

И не длится до бесконечности.

Даже так происходящее представлялось нереальным. Я чувствовал себя так, будто все это происходит с кем-то другим, а я лишь сторонний наблюдатель в моем теле. Порой, просыпаясь утром, испытывал головокружительное ощущение, близкое к панике.

Тогда я смотрел на спящую рядом Рэйчел, и это испарялось, как утренняя роса на солнце.

Мы решили не спешить с переездом из Бэллэрд-Корта. Смысла возвращаться в мою старую квартиру тоже не видели: Рэйчел не питала любви к месту, где меня чуть не убили и где я когда-то жил с кем-то другим. Наше нынешнее жилище было больше и удобнее, а поскольку до окончания срока аренды оставалось несколько месяцев, имело смысл жить здесь, выставив старую квартиру на продажу.

Я даже свыкся с этой мыслью.

Несколько следующих дней мы провели, строя планы и обсуждая, где будем жить, листая буклеты и сайты агентств по продаже недвижимости. Впрочем, я с удовольствием переложил бо́льшую часть этого на Рэйчел, хотя один странный момент мне запомнился. Это случилось, когда мы говорили о сравнительных преимуществах жизни в Лондоне и переезда куда-нибудь в другое место.

– Мне нравится Лондон, но мы действительно хотим жить здесь? – спросила она, листая очередной буклет. – Мы оба не привязаны тут работой, так, может, поискать что-нибудь еще? Там и недвижимость дешевле, и мы позволили бы себе квартиру или дом попросторнее в районе с хорошими школами.

Она спохватилась и, покраснев, посмотрела на меня.

– Извини, я, наверное, забегаю слишком вперед?

Мы никогда не обсуждали детскую тему, и до меня вдруг дошло, что я по глупости своей не видел, что Рэйчел хочется этого. А тебе не хочется? Я подумал о Каре и Эллис, дочери, которая навсегда осталась в моей памяти шестилетней. Образ девочки, хохочущей и извивающейся, пока Кара щекочет ее, сопровождался привычной уже болью. «Пора спать. Скажи «спокойной ночи» папочке». На мгновение я снова ощутил головокружение, внезапное чувство неестественности. Потом оно исчезло.

– Об этом следует подумать, – сказал я.

Мы решили устроить свадьбу так скоро, как только удастся все организовать. Повода спешить у нас не было, но и откладывать – тоже. Мы оба предпочитали скромную гражданскую церемонию в присутствии нескольких друзей. Джейсон согласился быть моим шафером, а юная племянница Рэйчел, Фей, – единственной подружкой невесты.

– Давай проведем медовый месяц в Лас-Вегасе? – предложила Рэйчел и рассмеялась, увидев мое лицо. – Шучу. Мне вполне достаточно пляжа, где я могла бы загорать и плавать.

Это меня вполне устраивало.

Через неделю после моей выписки позвонила Уорд с новостями. Им до сих пор не удалось отыскать останки Гэри Леннокса, зато имелась другая, не связанная с этим информация. Полиция Кента обнаружила яхту, дрейфующую в Оур-Маршиз, болотистой заповедной местности на юго-западном побережье. На борту никого не было, зато повсюду нашлись отпечатки пальцев Грэйс Стрейчан.

– На борту довольно давно никого не было. Мы пытаемся проследить ее перемещения, но, вероятно, именно на ней она вернулась в Королевство, и именно так ей удавалось долго избегать нашего внимания. Судя по всему, последние несколько лет Грэйс Стрейчан провела в Средиземном море – жила на яхте, плавая туда-сюда между островами.

Это смахивало на правду. Грэйс была опытным мореходом. У них с Майклом была маленькая, но шикарная яхта, стоявшая на якоре у причала за их домом на Руне, и на ней она в шторм бежала с острова. И хотя потом от яхты нашли только обломки, приплыла обратно Грэйс уже на другой. Средиземноморье изобилует необитаемыми и малонаселенными бухтами и островками, и если не заходить в крупные порты, там вполне можно прожить без паспорта и прочих документов. А уж с деньгами обитать неограниченно долго.

– Яхта зарегистрирована на аудиторскую компанию из Женевы. Владелец являлся финансовым консультантом Стрейчанов, и вы не ошибались насчет того, что Грэйс помогали, – продолжила Уорд. – Мы не до конца связали все нити воедино, однако знаем, что яхта куплена вскоре после исчезновения Грэйс. Судя по всему, она уговорила его купить яхту для нее. Он был гораздо старше ее, разведен, так что нетрудно предположить, как именно уговорила.

Да, нетрудно. Мои собственные воспоминания о Грэйс омрачены ее поступками, и тем не менее я до сих пор помню буквально физическое потрясение от нашей первой встречи. Она обладала оглушительной красотой, ослепляя так, что ты не мог разглядеть того, что таится под ней, до тех пор, пока не было уже поздно.

– Швейцарская полиция, надеюсь, допросила владельца яхты? – спросил я.

– Не сумела. Он пропал в начале этого года. Все считают, что он сбежал со средствами своих клиентов, но мы нашли на яхте следы крови. Слишком давние, чтобы определить, чьи именно, однако у нас есть предположения на сей счет.

Новость о том, что Грэйс отобрала еще одну жизнь, отрезвляла, но одновременно заполняла пустовавшие до сих пор клеточки в картине ее жизни, а это даже немного успокаивало. Словно закрывало тему.

Однако у нас хватало других вопросов, чтобы размышлять над этим слишком долго. Помимо выбора места для жизни, нам предстояло решить, как мы с Рэйчел будем зарабатывать. Лондон – не лучшее место для морского биолога, да и у меня не было особенных причин оставаться здесь. Хотя мое положение в университете представлялось более чем стабильным – Харрис, декан, относился ко мне весьма благосклонно после моего участия в расследовании такого громкого дела, как убийства в Сент-Джуд, – я не испытывал недостатка и в других вариантах. Совсем недавно я считался persona non grata; теперь же едва ли не каждый день мне присылали новое предложение работы.

Однажды утром я достал из почтового ящика конверт с вытисненным на нем логотипом «БиоГена». Вскрывал я его с опаской. По словам Уорд, Мирз выздоравливал, но к посещениям кого-либо, кроме родных, был еще не готов. Вероятно, она дипломатично смягчала формулировки, однако у меня хватало ума не развивать данную тему. Письмо от его работодателей вряд ли содержало добрые вести.

– Что там? – поинтересовалась Рэйчел. Мы сидели за кухонным островком с гранитной столешницей, наслаждаясь кофе после позднего завтрака.

– Это от их босса, – сообщил я, прочитав письмо. – Они предлагают мне работу.

– Шутишь?

Я протянул ей письмо, а сам занялся своим кофе.

– Старший консультант-криминалист, руководитель отдела научных исследований, – хмурясь, произнесла она. – Что, черт возьми, все это… Господи!

Это Рэйчел дочитала до места, где называлась предлагаемая мне зарплата. Открыв рот, она перечитала письмо еще раз и положила его на стол.

– Ты встретишься с ним?

– Если ты не возражаешь.

– Разумеется, нет. Это из-за Дэниела Мирза?

– Отчасти, – признался я.

В письме не упоминался судебный тафономист, и хотя мне предлагали должность выше, чем он занимал до травмы, я чувствовал бы себя неловко, принимая ее. Да и вообще, компания, посылающая на ответственную работу неопытного новичка, – не из тех, в каких мне хотелось бы работать.

Сложив письмо, я убрал его в конверт.

Но, конечно, приходили мне не только предложения о работе.

Мое участие в событиях, связанных с Сент-Джуд, вероятно, просочилось в прессу, потому что я начал получать просьбы о встрече с журналистами. Включая еще одну, очередную, от Фрэнсиса Скотт-Хейза.

– Господи, да этот тип просто не понимает, когда нужно уняться, – буркнул я, прочитав очередное послание от него.

– Тот самый фрилансер, который тебя преследует?

– Уже несколько месяцев. Он, похоже, вообще не знает слова «нет».

– Может, встретишься с ним?

Я удивленно посмотрел на Рэйчел:

– Ты серьезно?

Она пожала плечами:

– Почему бы и нет? Я знаю, ты не любишь распространяться насчет работы, но тебе ведь не надо обсуждать с ним конкретные проблемы. На кого он пишет?

Я вслух прочитал его последний e-mail. Брови у Рэйчел поднялись, когда она услышала список самых известных газет и журналов, в которых печатался Скотт-Хейз – по обе стороны Атлантики.

– Да, серьезный человек! – Список произвел на нее впечатление. – По-моему, я даже читала его в «Роллинг Стоун». Почему ты не хочешь выслушать его?

– Ну не знаю…

Рэйчел взяла со стола свою кофейную чашку.

– Конечно, тебе решать. Но если ты размышляешь о том, чтобы выставить себя на рынок труда, интервью солидной газете или журналу твоему профилю не повредит.

– Я подумаю.

Официальную регистрацию назначили через три недели. Это была первая свободная дата, да и то лишь потому, что какая-то пара отложила бракосочетание. Наша удача означала чью-то неудачу. Я надеялся, что это не будет дурным знаком.

Но мрачные мысли посещали меня все реже. У меня больше не кружилась голова при ходьбе, а любые сомнения тонули в ожиданиях. Дни пролетали мотыльками-однодневками: быстро и практически незаметно. Я забыл про журналиста, однако Рэйчел напомнила мне. Поиск в Интернете по его имени и фамилии выдал уйму статей и фотографии, с которых на меня глядел мужчина лет двадцати пяти или тридцати с узким лицом, небритый, но в целом симпатичный. Ему посвящалась даже страничка Википедии. Он работал в Афганистане, вел репортажи с войн наркокартелей в Мексике, даже получил национальную премию за расследования в сфере торговли людьми. Насколько я понял, многие его репортажи были связаны с поездками в горячие точки планеты.

– С чего ему вздумалось писать обо мне? – спросил я у Рэйчел за обедом. – Я тихий ученый, не какой-нибудь наркобарон.

– Ты не просто ученый. Ты судмедэксперт, принимавший участие в громких полицейских расследованиях последних лет. Людям это интересно.

Я был уверен в этом меньше, чем она. Все же, ободренный энтузиазмом Рэйчел и стаканом вина, я неохотно ответил на его последнее письмо. Почти сразу ко мне пришел автоматический ответ, что он находится за границей и не имеет доступа к электронной почте.

– Ну я честно пытался, – сообщил я, надеясь, что с этим вопросом покончено.

На следующий день Скотт-Хейз прислал ответ.

Я с радостью отложил бы интервью до свадьбы, но Рэйчел считала, что тянуть с ним не следует.

– К тому времени он может остыть, – объяснила она. – По крайней мере, скажи, что выслушаешь его.

Договорились, что Скотт-Хейз приедет к нам на кофе вечером следующего дня. Мне не хотелось приглашать его в Бэллэрд-Корт, но альтернативой был лишь университет… ну или мы могли бы, конечно, встретиться в каком-нибудь пабе или кофейне. Однако разговор на людях с учетом обсуждаемых тем нам не подошел бы.

И потом, как сказала Рэйчел, вряд ли мы задержимся в Бэллэрд-Корте надолго.

Была суббота. Я работал на ноутбуке в кабинете, а Рэйчел занялась обедом раньше обычного. Вечером к нам собирались заглянуть Джейсон с Аней, и она настояла на том, что будет готовить сама.

Судя по лязгу и отдельным репликам, доносившимся до меня из кухни, Рэйчел начинала уже жалеть о своем решении. Я ждал журналиста к трем и по мере приближения этого срока сообразил, что смотрю на часы чаще, чем на экран ноутбука. Сожалея о том, что вообще согласился на эту встречу, я наблюдал, как минутная стрелка подбиралась к верхней точке циферблата, а потом и миновала ее.

Выждав еще десять минут, я прошел в кухню.

– Он опаздывает. Я знал, что это плохая идея.

– Нет. Плохой идеей было поверить в то, что я смогу приготовить заварное тесто. – Рэйчел отодвинула миксер. – Наверное, он застрял в метро или попал в пробку. Почему бы тебе не приготовить кофе?

Я залил воду в новую, сияющую нержавеющей сталью кофеварку и поставил ее на конфорку. Однако пытаться работать теперь, когда все мысли были заняты встречей, смысла не было. Я только решил дать Скотт-Хейзу еще пятнадцать минут, как зажужжал интерком.

– Тут к вам Фрэнсис Скотт-Хейз, – раздался из динамика голос консьержа.

– Да, спасибо.

– Я же тебе говорила! – воскликнула из кухни Рэйчел.

От необходимости отвечать меня спасла трель моего мобильника из кабинета.

– Можешь открыть ему?

Предоставив ей открывать дверь журналисту, я поспешил через гостиную в кабинет. Телефон – новый, взамен того, который утопила в раковине Лола, – лежал на столе рядом с ноутбуком. Взяв его, я удивился, увидев на дисплее фамилию Уорд. Последние дни она звонила реже, и мы с ней разговаривали только накануне. Выйдя из кабинета, я вернулся через гостиную в кухню и нажал кнопку «ответить».

– Привет, я не ожидал…

– Где вы?

Тревога в ее голосе застала меня врасплох, и я замер в дверях. На плите клокотала кофеварка, распространяя аромат свежего кофе.

– Я дома. А что…

– Рэйчел с вами?

Дверь в прихожую находилась в дальнем конце кухни. Через нее до меня доносились голоса.

– Она открывает дверь…

– Нет! Не дайте ей открыть!

Но Рэйчел уже возвращалась в кухню. На лице ее застыла удивленная улыбка, и, глядя на меня, она изогнула брови.

– Фрэнсис Скотт-Хейз пришла, – объявила Рэйчел, подчеркнув женское окончание последнего слова.

За ней шла худая женщина с неаккуратно остриженными седеющими волосами. Первое, что пришло мне в голову, – произошла какая-то ошибка, и я переписывался не с тем журналистом. Второе – в женщине, которая следом за Рэйчел вошла в кухню, есть нечто, смутно мне знакомое. А потом до меня донесся запах ее духов: хорошо знакомый пьянящий аромат специй и мускуса. Он навсегда врезался мне в память, когда я истекал кровью на пороге своей квартиры, с ножом, по рукоятку погруженным мне в живот.

Голос Уорд еще доносился из телефона, но я его почти не слышал. Грэйс Стрейчан изменилась до неузнаваемости. Красота, от которой захватывало дух, сменилась худобой. Кожа туго обтягивала высокие скулы, темные глаза ввалились, но смотрели на меня с маниакальной ненавистью.

Улыбка исчезла с лица Рэйчел.

– Дэвид?

Я словно окаменел. С кошмарным ощущением дежавю видел, как Грэйс сует руку в сумку, висевшую на плече, как Рэйчел поворачивается к ней. Только тут я вновь обрел способность двигаться.

– Нет! – крикнул я, бросаясь вперед.

Понимая, что опоздал.

Одним плавным движением Грэйс выхватила из сумки длинный нож и нанесла удар. Рэйчел отшатнулась, заливая кровью плиточный пол. А затем Грэйс устремилась на меня, оскалившись и занося нож для нового удара. Я перехватил его, даже не думая, порежусь или нет.

Неожиданно голова Грэйс дернулась назад. Она застыла на месте: Рэйчел одной рукой схватила ее за седые волосы, а другой ударила тяжелой кофеваркой. Горячий металл врезался в запрокинутый назад лоб Грэйс, кипящий кофе выплеснулся из-под крышки, а ручка оторвалась. Кофеварка с лязгом упала на пол, и Грэйс рухнула рядом, выронив нож. Я ногой отшвырнул его в сторону и, не обращая внимания на распростершуюся на полу женщину, бросился к Рэйчел. Она стояла с глазами, широко раскрытыми от боли и потрясения, и зажимала рукой глубокий порез на другой руке. В раненой руке Рэйчел продолжала сжимать оторвавшуюся ручку кофеварки.

– Боже мой, ты в порядке? – Я лихорадочно осматривал ее.

Она неуверенно кивнула. Кровь стекала по руке и капала на пол. На руке, которой Рэйчел зажимала порез, темнели багровые пятна: ожоги в местах, на которые попали капли кипевшего кофе. Бросив быстрый взгляд в сторону Грэйс, не шевелится ли она, я отвел Рэйчел к раковине, пустил холодную воду, намочил ею полотенце и осторожно отвел в сторону обожженную руку.

– Держи руку под краном, – сказал я, обмотав мокрым полотенцем порез на руке чуть ниже плеча.

Она послушалась, охнув, когда холодная вода коснулась ожогов.

– Ты весь дрожишь.

С этим я не мог ничего поделать. Только сейчас я услышал, что кто-то тихо скулит. Опустив голову, я увидел, что Грэйс свернулась калачиком и закрыла лицо руками.

– Больно, – всхлипывала она. – Майкл, пожалуйста, пусть это прекратится…

– Посмотри на нее… – выдохнула Рэйчел.

– Держи руку под водой!

Оставив ее у крана, я шагнул к исхудавшей фигуре на полу. Кровь из глубокой ссадины на лбу смешалась с кофе, превратив лицо Грэйс в раскрашенную маску. Обожженная кожа уже начинала покрываться волдырями, и я вздрогнул, увидев, что́ сделал кипящий кофе с ее глазами.

Схватив еще одно полотенце, я намочил его в холодной воде и осторожно наложил Грэйс на лицо. Она взвизгнула при прикосновении, и ее костлявая рука вцепилась мне в запястье. Грэйс так и не отпускала меня, пока я оглядывался в поисках телефона. Я не помнил, чтобы ронял его, но когда подобрал телефон с пола, он даже не отсоединился. Взволнованный голос Уорд доносился из динамика.

– Нам нужна «Скорая», – произнес я, стараясь говорить спокойнее.

Эпилог

Небо потемнело перед снегопадом. Низкие тучи слились в одну, и начинало смеркаться, хотя время было около трех часов. В комнате, однако, была удушающая жара. Люминесцентные плафоны на потолке заливали помещение ярким светом, но от этого мир за окнами казался еще мрачнее.

– Уже совсем скоро. Может, вам чего-нибудь принести? – обратился ко мне полный молодой человек.

– Спасибо, не надо.

Он вышел. Я поерзал на жестком пластмассовом стуле и посмотрел на часы. Я ждал долго, а мне еще предстоял дальний путь. Хотелось бы выехать до начала снегопада. Но я понимал, что это не главная причина моего нетерпения. Я просто нервничал.

Это надо было сделать уже давно.

Тренькнул телефон, принимая текстовое сообщение. Я достал его и улыбнулся. На экране высветилась фотография краснолицего младенца с закрытыми глазами и сжатыми кулачками. Сопровождающий текст гласил: «Эмма Луиза Уорд, родилась сегодня утром, 6 фунтов 3 унции. Шэрон и Даг».

Так и продолжая улыбаться, я набрал текст поздравления, отослал его и убрал телефон.

Эта новость стала одним из редких светлых моментов за то время, что миновало с того дня, когда Грэйс Стрейчан снова ворвалась в мою жизнь.

Уорд и Уэлан нашли меня в больнице, где я глядел в стену комнаты для посетителей отделения травматологии, пока Рэйчел зашивали и перевязывали рану.

– Как она? – спросила Уорд, подсаживаясь ко мне. Уэлан остался стоять.

Я посмотрел на нее:

– Вы сказали мне, что Грэйс мертва.

– Мне очень жаль. Мы думали, она…

– Вы сказали, в машине находилось ее тело.

– Успокойтесь, – буркнул Уэлан.

– «Успокойтесь»? Вы серьезно?

– Мы ошиблись, – произнесла Уорд. Она окинула взглядом переполненную комнату ожидания. – Пошли, выпьем по чашке чая. Будет нужно, нас найдут.

Мы сели за свободный столик в углу больничного кафетерия. Внутри меня все сжималось от напряжения и злости.

– Я позвонила вам сразу, как мы получили результаты теста ДНК, – сообщила Уорд. – Мы действительно считали, что женщина в машине – Грэйс Стрейчан. До того самого мгновения я даже не думала о том, что Грэйс Стрейчан осталась в живых. И что это могло означать.

Меня словно ударили.

– Кто это был?

– Ее звали Белинда Льюинсон, веб-дизайнер, фрилансер. Ее бойфренд – журналист, который… Что-то не так? Вы в порядке?

Я буквально сложился пополам от внезапно накатившего приступа тошноты. В ушах шумел морской прибой.

– Его случайно звали не Фрэнсис Скотт-Хейз?

Труп журналиста полиция обнаружила в его коттедже, стоявшем на отшибе в кентской глуши. Он скончался от множественных ножевых ранений, и, судя по состоянию тела, произошло это несколько недель назад. С момента возвращения в Англию в начале этого года Грэйс жила на борту своей яхты, только раз выбравшись автостопом в Лондон для неудачной попытки проникнуть в мою квартиру. Оур-Маршиз, где нашли яхту, расположен в нескольких милях от того места, где жил Скотт-Хейз. Незадолго до этого он вернулся в Британию после двухмесячной поездки по местам боевых действий в Йемене. Предполагалось, что он подобрал Грэйс на дороге, чтобы подвезти.

– Мы не знаем, почему Скотт-Хейз отвез ее не к яхте, а в свой коттедж, – рассказывала Уорд. – Мы не можем исключить секс, но у него давняя, постоянная подруга, и по всем признакам он не из тех, кто ищет случайных приключений. И он был намного моложе Грэйс. Если бы она оставалась такой, как прежде, я бы еще могла понять, но… Ну вы сами ее видели.

Да, видел. Та Грэйс Стрейчан, какую я помнил, буквально излучала сексуальную притягательность, но в том жалком пугале, которое валялось на полу у меня в кухне, от этого не осталось ничего.

– Вы не допускаете, что она могла припугнуть его ножом?

Уорд пожала плечами:

– Не исключено, однако в любом случае Скотт-Хейз должен был сначала остановиться и подобрать ее. Наверное, он пожалел Грэйс и привез к себе домой согреться. Мы сверились со сводками погоды: в те дни шли сильные дожди. Женщина средних лет, промокшая насквозь, одна-одинешенька посреди дороги, вряд ли показалась ему опасной.

Пожалуй, подумал я. Скотт-Хейз недавно вернулся из зоны боевых действий и среди знакомых пейзажей ощущал себя в полной безопасности. Пятна крови свидетельствовали о том, что Скотт-Хейз умер в прихожей своего дома – вероятно, едва запустив в него гостью. Его разложившиеся останки нашли в маленькой каменной пристройке на заднем дворе, бывшем свинарнике, в котором он держал всякий хлам.

– Сильно разложившиеся? – спросил я.

– Достаточно. Нет, даже не думайте об этом!

Я и не собирался просить показать их мне. Во всяком случае, не сейчас. Я больше не перебивал, пока Уорд объясняла, как Грэйс перебралась со своей яхты в коттедж журналиста.

Удаленный от цивилизации тихий домик стал идеальным убежищем. Она могла не опасаться, что исчезновение Скотт-Хейза обнаружат быстро: еще до последней поездки он оставил автоматический ответ на своем электронном адресе – тот самый, что получил и я, – а опасный характер его работы означал, что он мог непредсказуемо менять свои планы в самый последний момент. Даже отсутствие свежих репортажей не вызвало бы поначалу особого беспокойства, поскольку Скотт-Хейз бывал часто в глухих местах, лишенных не просто вай-фая, но и вообще Интернета. И хотя вряд ли Грэйс планировала это заранее, она не могла не сообразить, что дом его мертвого хозяина дарит ей редкую возможность – выход в Сеть с его аккаунта. Телефон и ноутбук требовали отпечатка пальца владельца, однако с находившимся здесь же его телом это не составило проблемы. В общем, Грэйс отобрала у Скотт-Хейза не только жизнь, но и личность и сразу начала засыпать меня электронными письмами в надежде выманить из укрытия. А когда это не дало результатов, ей подвернулась другая возможность.

– Машину Белинды Льюинсон мы обнаружили на заднем дворе его коттеджа, – говорила Уорд. – Ее друзья сказали, что она забеспокоилась, когда Скотт-Хейз не поздравил ее с днем рождения. Белинда связалась с его издателями, но никто из них не знал точно, вернулся он в Англию или нет, поэтому она поехала проверить сама. А когда не вернулась, друзья решили, что они вдвоем, наверное, уединились после разлуки.

Я помассировал виски.

– Грэйс и ее зарезала?

– Огонь повредил тело настолько, что найти на нем следы от ножевых ранений невозможно, однако в коттедже есть следы крови и другой группы. Мы пока не знаем, Льюинсон или нет, но исходим из того, что кровь ее. Скорее всего, Грэйс убила ее сразу, как она приехала в коттедж, а потом… Ну когда про убийства в Сент-Джуд начали говорить в новостях, она спрятала тело в багажник машины Скотт-Хейза и поехала на ней в Лондон.

Я зажмурился. Господи… Во времена моего знакомства с Грэйс она никогда не планировала далеко вперед, но ей этого и не требовалось. Для этого рядом с ней всегда был брат.

– Вы думали, что автомобиль Скотт-Хейза просто угнали, – произнес я, стараясь убрать из голоса укоризненные нотки. – Неужели к нему домой никто не съездил проверить?

– Разумеется, съездили. Мы попросили полицию Кента проверить. Но в то время главным подозреваемым в наезде считался Джессоп, и у нас не было повода заподозрить, что с владельцем машины что-то случилось. Скотт-Хейз работал за границей, так что, когда дома никого не застали…

Уорд пожала плечами. У меня не было сил спорить, да я и сам много чего натворил. Я согласился на интервью, не удосужившись лично поговорить с журналистом. Даже послал Грэйс свой адрес. Когда консьерж позвонил мне по интеркому, я не заподозрил ничего такого: имя Фрэнсис может принадлежать как женщине, так и мужчине. А Рэйчел просто решила, будто я ошибся с полом интервьюера. В отличие от меня она никогда не встречалась прежде с Грэйс, поэтому не имела ни малейшего представления о том, кому открыла дверь. Впрочем, окажись на ее месте я, сомневаюсь, чтобы я мгновенно узнал Грэйс.

Тогда все могло бы обернуться совсем по-другому.

Раны Рэйчел не угрожали жизни. Ожоги на руке вообще заживали быстро, и хотя нож пропорол мышцу выше локтя почти до кости, врачи заверили нас, что ни одного серьезного нерва или сосуда не задето. Даже так Рэйчел потеряла достаточно крови, ей пришлось делать переливание, и ее оставили в больнице до утра.

Это дало мне время прибраться в квартире. Когда я на следующее утро привез Рэйчел на такси домой, там уже не осталось видимых следов произошедшего. Труднее было стереть иные детали.

В дни, последовавшие за нападением, мы пытались делать вид, будто все нормально, но оба пребывали в напряжении. Рэйчел плохо спала, сделалась тихой, но раздражительной. Мне же никогда не нравилась эта роскошная квартира, а теперь, несмотря на консьержа и сигнализацию, я еще и перестал ощущать себя здесь в безопасности. Мы переругались по поводу возвращения в мою старую квартиру, и хотя потом помирились, прежней гармонии больше не было. По взаимному согласию регистрацию отменили. Мы старались убедить себя в том, что лишь отложили ее, но оба понимали: все не так просто.

Через две недели после нападения Рэйчел казалась еще подавленнее обычного. Мы обедали. Она вяло водила вилкой по тарелке, а затем отложила ее в сторону.

– Я возвращаюсь в Грецию.

Хотя я почти ожидал подобного, удара это не смягчило.

В голове мелькала сотня возражений – до тех пор, пока я не посмотрел в ее лицо – вытянувшееся, с тенями под глазами. Рэйчел всегда была сильной, но теперь в ней появилась хрупкость, которой я раньше не замечал.

Я отодвинул свою тарелку – аппетита у меня и так было немного, а теперь он пропал окончательно.

– Когда?

– В воскресенье. Меня согласились взять в команду до окончания экспедиции. И еще… – Она помолчала, набираясь духу. – Есть шанс, что мне продлят контракт. На год.

В груди застыла тупая, ноющая боль.

– Ты этого хочешь?

– Нет. Но мы не можем дальше вот так… Я не хочу уходить от тебя, но это… Мне нужно время.

Я встал и подошел к ней. Я обнял Рэйчел, и моя рубашка промокла от ее слез, а я смотрел поверх ее головы на дверь, через которую в нашу жизнь шагнула Грэйс.

Мы просидели и проговорили почти до утра. Я не хотел отпускать ее, но она все решила еще прежде, чем сообщила мне об этом.

В глубине души я понимал, что так для Рэйчел лучше. За то короткое время, что мы знали друг друга, насилие дважды врывалось в нашу жизнь, и каждый раз за это приходилось дорого платить. До сих пор Рэйчел не свыклась со смертью сестры, поэтому покушение на наши жизни – в месте, которое она считала безопасным, – потрясло ее. Весь мир после этого сделался иным. Мы не могли притворяться, будто ничего не изменилось, а если бы попытались, жизнь превратилась бы в медленную пытку. Рэйчел такого не заслужила.

Через три дня, холодным октябрьским днем, Рэйчел улетала обратно в Грецию.

– Это не так далеко. Ты можешь выбраться ко мне на выходные, – говорила она, когда мы стояли с ее чемоданами в прихожей.

Я улыбнулся:

– Знаю.

Я переехал на старую квартиру. Боялся, это покажется странным – словно вернуться назад во времени. Обошлось без этого, но и намного лучше я себя не почувствовал.

Просто привычнее.

В профессиональном отношении спрос на меня стал больше, чем обычно. Я совершил изнурительную поездку в Ирландию, к которой был физически не готов, но и отказываться не хотел. Затем случилась серия загадочных убийств на границе с Уэльсом. И я получил еще одно предложение работы, гораздо более привлекательное, чем от «БиоГена». Частная компания планировала основать новый центр антропологических исследований, первый такого рода в Соединенном Королевстве. Им еще предстояло уладить ряд юридических и бюрократических формальностей, но они считали, что я идеально подхожу для них – как они написали, «с учетом уникального опыта». В письме не пояснялось конкретно, каким будет новый центр, но я мог предположить. Я стажировался в подобном в Теннесси.

Мне еще предстояло принять окончательное решение, а тем временем события в Сент-Джуд продолжали развиваться. Я видел на экране телевизора, как подъемный кран размахнулся и ударил чугунной бабой по устоявшим после взрыва кирпичным стенам. После протестов и демонстраций, после бессмысленных слез и крови старая больница окончательно превратилась в груду мусора. Единственной хорошей новостью во всем этом стало то, что после негативных публикаций в прессе застройщики, похоже, пошли на попятную. Рассматривался новый проект, согласно которому территорию больницы отводили под строительство бюджетного жилья, и в Сети уже появилась петиция в поддержку переименования нового квартала в Одуйя-Парк.

По случайному совпадению на следующий день я узнал от Уорд, что они вычислили «источник», на который ссылался Одуйя. Им оказался констебль, его жена рожала двоих близняшек в Сент-Джуд, и сейчас он дожидался выхода на пенсию. Его имя ничего мне не говорило до тех пор, пока Уорд не упомянула, что это тот самый пожилой полицейский, который дежурил у входа с молодой коллегой. Он не был в составе следственной группы, но умел слушать, а люди вне зависимости от профессии склонны болтать языком.

Новой порции негативных сенсаций не хотел никто, поэтому его просто выставили на пенсию чуть раньше положенного срока. Пожалуй, я был рад тому, что с ним не обошлись более сурово, однако не переставал думать о том, как обернулось бы все в случае, если информация о беременности Кристины Горски не просочилась бы наружу. Стал бы Одуйя заговаривать со мной после собрания, если бы ему не понадобилось подтвердить то, что он узнал? А если нет, привела бы цепочка событий к тому злосчастному вечеру перед моргом, когда он окликнул меня через улицу в тот момент, когда Мирз в капюшоне начал переходить дорогу? Или все вообще развивалось бы совсем по-другому и в свете фар Грэйс Стрейчан оказался бы в тот вечер я?

Я повидался с семьей Одуйи, включая его партнера, задумчивого мужчину лет сорока, с которым уже встречался, собирая документы для работы на общественных началах по тому самому делу, о каком Одуйя со мной так и не успел толком поговорить. Родители активиста старались сдерживать свои эмоции и не стали открыто обвинять меня в смерти сына. Даже так эта встреча была тяжелой для нас.

Однажды днем, несмотря на советы Уорд, я съездил проведать Мирза. Тафономист уже не был прикован к постели; когда я вошел, он сидел в инвалидном кресле в шортах и больничном халате. Одна худая нога белела голой кожей, другая заканчивалась забинтованным обрубком. На коленях лежала раскрытая книга, но смотрел он в пространство. Рыжие волосы лежали неопрятной копной. Мирз не сразу увидел меня, а потом на его лице вспыхнул румянец. У кровати стоял стул для посетителей, но я не стал садиться.

– Как вы? – спросил я.

Он развел руками и покачал культей.

– А вы как думаете?

Было в его глазах нечто такое, от чего встречаться с ним взглядом требовало усилия. Много дней я размышлял над тем, что сказать ему, и вот я стоял здесь, а на ум ничего не приходило.

– Мне жаль, – произнес я.

Я знал, что Мирзу сообщили, кто находился за рулем автомобиля, который его сбил. И с какой целью. Он попробовал усмехнуться, но у него не получилось. Румянец заливал щеки, лицо и шею, от чего впавшие глаза лихорадочно блестели.

– Вам жаль? Что ж, тогда все в порядке. Зашибись, не так ли?

– Послушайте, если бы я мог…

– Чего? Вернуться назад во времени? Вернуть мне ногу?

Мирз отвернулся, губы его дрожали.

– Оставьте меня в покое.

Уорд была права: мне не следовало приходить. Я молча шагнул к двери.

– Хантер!

Я остановился. Пациенты на других койках смотрели на нас. Казалось, Мирз вот-вот расплачется. Руки его вцепились в подлокотники инвалидного кресла. Голос дрогнул:

– Это вы должны были сидеть здесь. Не забывайте.

Дверь за мной закрылась.

Уорд продолжала снабжать меня новостями о расследовании убийств в Сент-Джуд. Профессора Конрада выписали из больницы, и в ближайшее время он собирался вернуться к работе. Состояние Уэйна Бута тоже улучшалось благодаря уходу и лечению, однако рассчитывать на полное восстановление двигательных способностей и речи он не мог. Что же касалось Лолы, Уорд рассказала мне, что та вдруг прекратила сотрудничать со следствием, отказываясь не то чтобы признать, но хотя бы ознакомиться с выдвинутыми против нее обвинениями. Замолчала она после того, как полиция сделала еще одно открытие.

– Мы выяснили обстоятельства смерти, о которой рассказала вам соседка. Четырнадцатилетнего подростка, скончавшегося от передоза инсулина. Против Лолы тогда не выдвинули обвинений, потому что не нашлось свидетельств того, что она совершила это намеренно. Все исходили из того, что это несчастный случай. Но мы узнали: парень ходил в ту же школу, что и Гэри Леннокс. Он был на два года старше, но как по-вашему, над кем он издевался до того, как попал в больницу?

– Она убила мальчика за то, что он издевался над ее сыном? – Даже после всего, что произошло, это не укладывалось у меня в голове.

– Лола в этом не сознается, но, вероятно, так оно и было, – произнесла Уорд. – Ужасно. Эти люди погибли из-за того, что матери казалось, будто они причиняли боль ее сыну. А в конце концов она убила его сама.

Уорд собралась уходить: ее ждали свои собственные, более приятные материнские заботы.

Единственное, что было неясным во всей этой истории, – куда пропали останки Гэри Леннокса. Надежды на то, что это прояснит его мать, не было. Уэлан выдвинул предположение, что она могла просто выкинуть их в мусорный контейнер, однако я сомневался. Иконостас, в который она превратила сервант у себя дома, вряд ли имел целью только добавить мучений Уэйну Буту. Он был еще и тем же, что настоящий иконостас, – святилищем. Лола не выбросила бы обгоревшие кости сына лишь для того, чтобы избавиться от улик.

Вскоре после этого мне позвонил Уэлан.

– Хотите прогуляться с собачкой? – спросил он.

Руины древней церкви выглядели в это время еще более унылыми. Плющ продолжал цепляться за остатки стены, а мох на упавших камнях был гуще. Но окружавшие поляну деревья стояли голые, а опавшая листва устилала землю толстым гниющим слоем.

Несколько грачей, нахохлившись под дождем, смотрели на нас с деревьев. День выдался отвратительный, но один из членов нашего отряда, похоже, этого не замечал. Стар весело трусил по краю поляны: здешние запахи явно нравились ему гораздо больше, чем вонь заброшенных больничных палат.

Идея пройти с ищейкой по маршруту, который могла выбрать Лола, забрав кости сына из бойлера, принадлежала Уэлану. Мы начали свой путь от груды битого кирпича на месте снесенного морга, которая стала казаться меньше в несколько раз по сравнению с обломками главного корпуса. Дальше мы просто следовали за лабрадором, вынюхивавшим дорогу между снесенными постройками к роще за территорией больницы.

Останки Гэри Леннокса мы нашли на поляне. Точнее, обнаружил лабрадор. Их даже не слишком старались спрятать. Обнюхав развалины церкви, пес направился к разбитому молнией дубу. На нем в паре футов от земли зияло дупло, окруженное тонкими побегами. В глубине дупла, невидимые снаружи (да и в дупле-то почти неразличимые), лежали обугленные человеческие кости. Череп почернел и растрескался, а на верхней челюсти недоставало нескольких передних зубов.

Пока из дупла доставали последние кости Гэри Леннокса, я вспомнил свою первую встречу с Лолой на этом месте. И то, какой раздраженной была она, увидев у развалин церкви постороннего человека. Мне с самого начала казалось, что не в ее характере собирать мусор на лесной поляне, но теперь я сообразил, зачем она это делала.

Лола ухаживала за могилой сына.

На улице пошел снег. Мелкие снежинки липли к оконному стеклу и таяли, сползая вниз. Я поерзал на неудобном стуле, испытывая сильный соблазн уехать под предлогом плохой погоды. Теперь, явившись сюда, я пытался понять, чего хотел этим добиться.

Я просто чувствовал, что должен это сделать.

В коридоре послышались шаги, и внутри у меня все сжалось, словно шрам ниже моих ребер обладал собственной памятью. Дверь отворилась, и появился дежурный охранник. Я привстал, когда следом за ним в комнату вошла, шаркая, женщина. Болезненно-худая, в простой белой рубахе, сквозь нее просвечивали костлявые плечи. Клочковатые седые волосы были коротко острижены, а на виске, на котором виднелся заживающий шрам, – выбриты.

Угроза, таившаяся раньше в этой хрупкой фигуре, исчезла. Охранник, придерживая под руку, подвел ее к стулу, стоявшему напротив моего. Бледная кожа на лице до сих пор слезала струпьями, хотя ожоги почти зажили. Но самым жутким было не это. Глаза, тревожно шарившие по комнате, были молочно-белыми, как от катаракты. Кипящий кофе сжег чувствительную роговицу, оставив неизлечимые шрамы. Наверное, хирургическое вмешательство могло бы вернуть ей часть зрения, но даже если это разрешили бы судебные инстанции, мир все равно остался бы для нее серым туманом. Последняя травма, уверяли психиатры, перегрузила ее и без того хрупкую психику.

Женщина склонила голову набок, напряженно прислушиваясь.

– Кто тут? – шепотом спросила она. – Это ты, Майкл? Мне было так страшно…

В голосе звучало отчаяние. На мгновение мне померещилась тень ее былой красоты. Потом она тоже исчезла. Усилием воли я заставил себя не отпрянуть, когда тонкие, в синих венах руки зашарили по столу и подобрались к моим. Кожа была ледяной на ощупь.

Я уловил исходящий от нее слабый запах мыла. Ничего больше.

– Привет, Грэйс, – сказал я.

Выражение признательности

Писать эту книгу мне помогали люди, чей опыт и знания многократно превосходят мои. Если в тексте встречаются неточности, то они исключительно на моей совести.

Не заботясь о какой-либо последовательности, приношу свои благодарности:

Тиму Томсону, профессору прикладной антропологии Тиссайдского университета – за терпеливые ответы на мои более чем странные вопросы;

Тони Куку, руководителю отдела следственных операций Национального криминалистического агентства – за советы по процессуальным подробностям и книгу «Справочник старшего детектива», оказавшуюся бесценным подспорьем в работе;

д-ра Мартина Холла, судебного эксперта-энтомолога, сотрудника Лондонского национально-исторического музея – за консультации в области мух и других насекомых;

Патрисию Уилтшир, профессора судебной экологии Саутгемптонского университета – за обеспечение меня базовыми познаниями, а также

д-ра Анну Уильямс, профессора судебной антропологии Хаддерсфилдского университета – за информацию о поисках с собакой-ищейкой и запахах различных стадий разложения. Подробности ее кампании за создание специализированных центров судебной антропологии доступны на сайте .

Приношу благодарность моим агентам Гордону Уайту, Мелиссе Пайментел и команде Кертисса Брауна, моему британскому издателю Саймону Тейлору, моим германским издателям Ульрике Бекк и Фредерике Ней, а также всем, кто трудится за кулисами издательств «Трансуорд и Ровольт»; моей маме за ее поддержку и Бену Штейнеру и SCF за вычитку и комментарии.

И, наконец, огромное спасибо моей жене Хилари, первому и лучшему читателю, за неутомимый труд над этой книгой вместе со мной и за то хорошее и плохое, что она делила со мной в процессе работы. Это действительно плод совместный усилий – я лишь стучал пальцами по клавиатуре.

Саймон Бекетт, январь 2019 г.

1

Святой Иуда. – Примеч. пер.

(обратно)

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Эпилог

Выражение признательности Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg