«Глушь»

Глушь (fb2) - Глушь [litres][Inland] (пер. Виктория Александровна Петруничева) (Детектив Сэм Бергер - 2) 4345K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Арне Даль

Арне Даль Глушь

Arne Dahl

Hinterlands

© Arne Dahl, 2017

© Петруничева В., перевод, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2019

* * *

I

1

Комиссару Дезире Росенквист.

В первый раз я услышала этот звук два месяца назад. Его трудно описать. Как будто кто-то сидит в стене. Звук доносился и не снаружи, и не изнутри, и вряд ли его издавал человек. Но версия полиции, то есть заходивших ко мне недавно двоих молодых парней в форме, кажется, по прошествии нескольких дней, когда я могла обдумать ее, оскорбительной. А тогда я даже не знала, кто такие короеды. Теперь знаю.

Это паразиты, чьи личинки очень долго живут внутри сухой хвойной древесины, вплоть до десяти лет. Потом они, наконец, окукливаются и выбираются наружу. Дерево полностью разрушается изнутри, но снаружи выглядит здоровым. Избавиться от личинок короеда можно, только если сжечь зараженное дерево или обработать здание ядовитым газом.

Вгрызаясь в древесину, они издают отчетливый звук. Они не снаружи и не внутри, они во тьме.

Но я слышала не этот звук. Если только меня не преследует мой собственный паразит. Я чувствую, что за мной кто-то охотится.

Я живу очень уединенно. Никто не забредает сюда случайно: ни заблудившиеся туристы, ни любопытные риелторы, ни группы топ-менеджеров, которые притворяются, что отдыхают, принимая участие в соревнованиях по триатлону. Зато много диких животных. Конечно, я сначала решила, что это олень или лось забрел не туда, проломил забор и топчется среди моих растений. Но ни следов на грядке, ни повреждений ограды не обнаружилось. И я знаю, что ни олень, ни лось не могут перебраться через забор. Когда его ставили, я это продумала.

Так что речь может идти только о человеке, а не о животном. Но и люди бывают зверьми. И еще неизвестно, кто из миллионов представителей животного мира самый жестокий. Хотя вроде бы именно мы должны проявлять человечность.

К тому же, по подсчетам ученых, нам известно чуть больше половины из всех обитающих в мире видов животных.

Все-таки, наверное, ко мне пытался тайком пробраться человек. И у него – я исхожу из предположения, что это мужчина – не может быть никакой другой цели здесь на севере, в предгорьях. Сейчас навалило снега, и я обследовала снежный покров, но не нашла никаких доказательств или следов, которые не принадлежат мне самой. И все равно я знаю, что что-то происходит, происходит все время.

Кто-то наблюдает за мной.

Я во Тьме.

В девятнадцатом веке от всех замкнутых и ищущих свободы и справедливости женщин отмахивались, как от истеричек. К сожалению, мы и сегодня недалеко от этого ушли. Я знаю, что полиция уже давно считает меня истеричкой, хотя вы и прикрываете это убеждение такими терминами, как «сутяжница» и «любительница теорий заговора». И у вас под рукой уже наверняка готовый психиатрический диагноз. Удачи, скажу я вам. Я надеюсь, вы подавитесь этим диагнозом, когда склонитесь над моим жестоко искалеченным трупом.

Ведь этот человек не желает мне добра.

Меня действительно очень печалит, что никто не верит моим словам. Или еще того хуже, все считают меня сумасшедшей. Я же слышала, каким тоном разговаривали полицейские, которые приходили сюда. Я слышала, как они громко ржали над шуткой про «паразитов», садясь в свою машину. Как будто я неспособна отличить зловредные личинки жучков от злобного взрослого мужика. Как будто я могу спутать издаваемые ими звуки.

Я пыталась уже много раз, но никто меня не слушает. Я и вправду во тьме.

Вы знаете так же хорошо, как и я, что операция «Гладио» была на самом деле, что табачные фабрики в США добавляли в сигареты вещества, вызывающие зависимость. ЦРУ действительно имеет пистолет, вызывающий инфаркт и не оставляющий следов, а Церковь саентологии осуществила свою операцию «Белоснежка», несмотря на то что никто не верил, что это правда.

Сама я указывала на то, что Виктор Гуннарссон совершенно точно был замечен на Лунтмакаргатан сразу после убийства Улофа Пальме – это свидетельство записано, – и я лично разговаривала с полицейским, который признал, что два независимых свидетеля видели в тот июльский вечер спортивный автомобиль, принадлежавший местному следователю, около кафе на Чиннекулле.

Еще я неоднократно пыталась донести до вас, что не было ни намека на ДНК Эссама Касима на ноже, найденном в сливном отверстии в Стрёмстаде, а также что Пенни Грундфельт в течение трех лет до убийства Андерса Ларссона под ником DeathStar изливала свою ненависть во Флешбэке. Что рисунок ручкой на бедре Лизы Видстранд даже упоминался в местных газетах, но полиция махнула на это рукой и не изменила мнения о вине Карла Хедблума. И я ознакомилась с электронной перепиской между близнецами Абубакир, в которой упоминаются патроны к тому Ruger Mini 14, который снес голову Санчесу.

Но вам это безразлично.

Я заинтересую вас, только когда меня убьют. Только в виде трупа.

Да, я печатаю на машинке. Я отказалась от компьютера, как только узнала правду об АНБ. Ведь именно поэтому Эдвард Сноуден может скрываться в России – он никогда не пользуется компьютером. Кто-кто, а уж он-то точно пережил настоящую ломку от этого отказа, но со всем можно справиться. Я выхожу в Интернет с планшета, хорошо защищенного, но я никогда не пишу ни единого слова на компьютере. Любое из них остается навсегда в огромном облаке и может копироваться, как угодно. Если бы близнецы Абубакир, например, могли прочитать, что я знаю, мне грозили бы настоящие ужасы.

Я опять слышу этот звук, прямо сейчас. Боже мой.

Хуже всего, что он наверняка заберет с собой эти листки. Запачканные моей кровью. Потом избавится от них, не вдумываясь в содержание, как будто оно ничего не значит.

А я ведь пишу своей кровью.

Внешняя стена, внизу, там, где подвал. Неясный звук, как будто кто-то и впрямь движется внутри стены, глубоко в темноте. Но я, разумеется, понимаю, что он снаружи, что он пробирается через снег, лежащий на клумбах. Я только не понимаю, что ему нужно.

Неужели я все-таки случайно разгласила какие-то нежелательные факты до того, как отказалась от компьютера? И теперь оставшийся на свободе преступник чувствует, что мои предположения для него опасны? Или это просто обычный садист, который не имеет других намерений кроме собственно преступления? Взломщик, насильник, профессиональный убийца – мне, собственно говоря, наплевать на то, кто он, но я бы хотела узнать причину.

Я хочу знать, почему я умру.

Я не хочу вставать, не хочу отрываться от письма. Сумерки наступают все раньше, и они уже спустились, мне кажется, что еще и небо затянуто облаками, потому что за тьмой простирается как бы еще одна тьма.

Снова тот звук. Он переместился. Отрывочные, надоедливые, протяжные звуки вдоль стены, явно все ближе и ближе к входной двери.

Только бы это и впрямь были личинки короеда.

Мой взгляд не хочет отрываться от бумаги. И все же я чувствую, что должна найти выход. Огонек стеариновой свечи слегка трепещет в темноте, как будто вот-вот потухнет. Не слышно ничего, кроме стрекотания моей печатной машинки. В любой другой ситуации оно смогло бы успокоить мои расшалившиеся нервы. Но не сейчас.

Потому что я снова слышу тот звук – быстрое шарканье, резкое поскрипывание. Никогда он не раздавался так близко.

Два месяца я живу с этим. Иногда каждый день, иногда в течение нескольких дней случается невыносимая пауза. Когда я сию секунду слышу все тот же звук прямо у двери террасы, он кажется почти прекрасным. Я бы не выдержала продолжения неизвестности, затянись она еще дольше.

Подвалом я не пользуюсь уже несколько лет, я туда даже не заглядывала все это время. В тот момент, когда я бросаю взгляд в сторону ведущей в подвал двери, ледяной ветер проносится по спальне. И как только слабое пламя свечи гаснет, я слышу.

2

Четверг, 12 ноября, 14:17

Его зовут Бергер. Сэм Бергер. Больше он ничего не помнит. Кроме того, что должен выбраться отсюда. Сбежать.

Он прижался рукой к кухонному окну; оно было настолько холодным, что потная ладонь, казалось, вот-вот прилипнет к стеклу. Он быстро отдернул руку – отпечатки были настолько заметны, что он предположил, что на стекле осталась его кожа.

Первое, что он увидел в окне, было его собственное отражение. Он поднял правую руку, вытянул указательный и средний пальцы, так что кисть стала похожа на двуствольный револьвер.

И выстрелил в себя.

За окном все было белым. Совершенно белым.

Глубокий снег лежал ровным покровом, под которым, возможно, скрывалось поле. И это поле, казалось, простиралось в бесконечность. Вдруг он заметил вдали какое-то движение, там, где уже едва хватало взгляда. Если изо всех сил напрячь зрение, можно было угадать в движущемся у горизонта длинном прямоугольнике автобус.

Ему нужно добраться туда.

Там есть дорога. Дорога на волю.

Дверь его комнаты впервые оказалась приоткрыта, ему удалось ускользнуть в самое правильное время, когда всех сморило после обеда, и он нашел кухню, куда он, насколько ему было известно, до сих пор ни разу не заходил.

Персонал подготовил все необходимое к вечернему кофе. На сервировочном столике стояло несколько термосов и блюдо с булочками с корицей, накрытое пленкой. Рядом со столиком висело несколько белых халатов.

Он снова посмотрел в окно, подойдя поближе; холод ударил ему в лицо. Он опустил взгляд и посмотрел на свое тело; из-под того, что в других обстоятельствах можно было бы принять за домашние брюки, торчали босые ноги. Он быстро подвигал пальцами – как будто они понимали, что ему без обуви до дороги никогда не добраться.

И все-таки он должен выйти. Должен сбежать. Он просидел здесь слишком долго.

Он слишком долго отсутствовал.

Он заглянул в кладовку. В дальнем углу стояла пара сапог, и он влез в них, хотя, они были ему малы размера на три. Пальцы пришлось подогнуть, но идти получилось. Может быть, получится даже бежать.

Вернувшись на кухню, он услышал за дверью крики, доносившиеся из коридора. Дверь была закрыта – но вряд ли это надолго.

Он схватил все три белых халата, висевших рядом с сервировочным столиком, и сделал несколько шагов к маленькой двери. Боль в согнутых пальцах ног не давала ему расслабиться.

Он натянул на себя первый белый халат, потом второй, но слишком близкий шум в главном коридоре помешал ему надеть третий. Осторожно нажав на ручку двери, он выскользнул в боковой коридор. Как можно тише закрыл за собой дверь и услышал, как распахнулась другая дверь кухни. Пробегая по темному коридору, он старался влезть в третий халат; из-за сапог его обычно проворная походка превратилась в безумное косолапое переваливание с ноги на ногу.

Обычно? Не было никакого «обычно». Уж во всяком случае, не походка. Казалось, он очнулся в совершенно пустом, совершенно белом мире.

В мире без знаков.

То, что казалось воспоминаниями, было ничем иным, как фантомными болями души. Все исчезло, обрублено. Как будто мозг сознательно заметал за собой следы.

И все же он узнал дверь, узнал даже щель, из-за которой последние метры темного коридора были пронизаны холодом.

Он распахнул дверь. Оказался на большой, прямо-таки огромной террасе, как будто она относилась к королевскому дворцу. Однако от снега была расчищена только небольшая квадратная площадка у самой двери. Вся усыпанная окурками.

Наверное, он выходил сюда покурить, когда все еще пребывал во тьме. Наверное, так и было. А как иначе он мог найти дорогу сюда?

Но разве он не бросил курить?

За границей утоптанного квадрата снег лежал метровым слоем. Расчищая площадку, из него вынули куб, так что перед дверью образовалась крутая ступень из плотно слежавшегося снега, ведущая на снежную равнину. До перил террасы оставалось метров шесть, и неизвестно, сколько оттуда вниз до земли.

До поля, ведущего к дороге. К дороге, ведущей отсюда.

Прочь.

Он бросился на окружавший его глубокий снег. Тот был покрыт толстым настом, так что не проваливались даже непропорционально маленькие ступни. Но под конец и это уже не спасало – борьба шла уже не за то, чтобы скорее добраться до ограды, а за то, чтобы хоть как-то передвигаться. В то самое мгновение, когда он добрался до перил, за его спиной раздался звук – скрипнула дверь на террасе.

До земли было метров пять. Там начиналось поле, которое он видел из окна. Снежный покров выглядел толще, чем на террасе. Если он такой же твердый, можно просто поломать ноги. Но выбора не было.

Не оглядываясь, он перекинул через перила сначала одну ногу, потом другую. Три халата развевались за ним, как странное подобие крыльев. Развевались очень долго.

Он спрыгнул в снег и утонул в нем. Да, утонул, снег смягчил падение. Он кинулся вперед, кувыркнулся прямо в метровую толщу снега. Рот забился, стало трудно дышать.

Это тянется слишком долго, его охватила паника. Необоримая паника. Однако он сумел встать и мог держаться на ногах. Он сплевывал и сблевывал снег, но продолжал бежать по полю. К дороге. Время тянулось немилосердно долго. Движения напоминали борьбу с зыбучими песками.

Преодолев с десяток метров, он бросил взгляд через плечо. Два широкоплечих мужчины стояли у перил террасы и смотрели на него. Потом исчезли.

Он продолжил бег. Снег одновременно был утрамбованный и пористый, податливый внутри, крепкий сверху. Это была борьба с силами природы. И, несмотря на три слоя больничных халатов, было безумно холодно.

Пошел снег. Крупные хлопья летели с темнеющего неба. Солнце уже зашло, когда он уловил новый звук, отличный от его судорожных вдохов и выдохов. Он замер, обратил взор к небесам, подставив лицо снежинкам, которые ложились на него, словно кусочки маски, затаил дыхание, прислушался.

Очень внимательно прислушался.

В последних, слабых лучах закатившегося солнца он угадал какое-то движение вдалеке. Наконец ему удалось различить и силуэт. Сквозь белую пелену двигался прямоугольник.

И движение было направлено в его сторону. Он заторопился, сделал слишком смелый шаг, оступился. Чтобы не растянуться ничком, он очень сильно отклонился назад и упал на спину, не успев вытащить провалившиеся по колено ноги из снега. Подняться не удавалось, кружащиеся снежинки ложились ему на роговицу, глаза слезились. Подняться действительно не удавалось.

Ему пришлось искать глубоко внутри остатки силы воли, далеко упрятанный резерв энергии. Сгусток концентрированного бешенства. Он с ревом поднялся, окруженный снежным вихрем, халаты развевались, словно он неутомимо хлопал крыльями. Он был падшим, но вновь поднявшимся снежным ангелом.

Он ринулся дальше. Автобус приближался, его бока покрывал снег, и оставались видны только части оконных стекол. Шофер включил дальний свет, яркие конусы бежали впереди прямоугольника. Рокот мотора доносился все отчетливей.

Необычная мелодия свободы.

Теперь он видел дорогу, она вилась, как будто утопленная в толще снега. Он бежал, вдруг оказалось, что он может бежать, снег больше не оказывал того сопротивления. Он увидел, как автобус подкатывается все ближе и ближе. До обочины оставалось метров десять. Он упал на колени, снова поднялся. До автобуса оставалось совсем немного. Подняв руки, он неистово замахал. Шофер не мог не заметить крылатое белое существо в вихре пороши.

Продолжая бежать, продолжая махать, он добрался до обочины и из последних сил перепрыгнул через кювет. Автобус приблизился, на секунду беглецу показалось, что он встретился взглядом с водителем.

Но автобус не притормозил.

Протянув руку к покрытому снегом кузову, он согнул пальцы, словно это были когти, слово он хотел остановить многотонную машину одной лишь силой воли. Автобус шумно пронесся мимо него, не меняя скорости. Когда кузов слегка качнуло в сторону, беглец заметил на покрытом снегом боку пять отчетливых следов разной длины; следы его пяти пальцев.

Он посмотрел на закоченевшую правую руку, на окровавленные кончики пальцев, но ничего не почувствовал. Вообще ничего. Он опустился на колени. У него не было сил даже на крик.

Исчезнувший вдали автобус оставил после себя непроницаемое облако. Он оказался в этом неожиданном снежном вихре, который постепенно, медленно начал стихать.

По другую сторону снежной завесы появился какой-то объект. В движении. И как будто это было связано с ним. Из вихря выступили две фигуры, два широкоплечих мужчины. Один из них все еще махал вслед автобусу, чтобы тот проезжал, как будто в искривленном времени.

Второй мужчина пересек дорогу, поднял кулак и ударил беглеца прямо в лицо. Тот был уверен, что потерял сознание еще до того, как на него обрушился этот удар.

Последним услышанным им звуком был шорох снега, медленно падающего с небес.

3

Четверг, 12 ноября, 17:48

Белая поверхность. Ничего не происходило, и ни единой подсказки вокруг.

По мере того как поле зрения расширялось, в нем появились параллельные лампы дневного света на белом фоне. Одна из них мигала, слабо, но быстро, освещая нервно пульсирующим светом белый потолок.

Он узнал свет. Он видел его раньше. И все же едва ли это можно было назвать памятью.

Первая сознательная мысль: как удивительно быть таким опустошенным, таким лишенным всего. Только тело. В этом чувствовалась абсурдная свобода. Свобода от прошлого.

Но появилось и совершенно другое ощущение. Как будто в его сознании приоткрывались дверь за дверью. Как будто он действительно в первый раз захотел вспомнить.

Мужской голос властно произнес:

– Сильное переохлаждение, но признаков обморожения нет.

Он перевел взгляд с потолка на одетого в белое мужчину, у которого еще и густая шевелюра была белой. Врач вернул бинт на его правой руке на место и закрепил двумя кусочками пластыря. Потом встретился взглядом с пациентом и долго задумчиво смотрел ему в глаза.

– Я доктор Стенбум, вы меня узнаете, Сэм?

Он покачал головой. Он не узнавал белого человека. Хотя что-то подсказывало ему, что должен бы.

– По крайней мере, с рукой все в порядке, – сказал доктор Стенбум и положил ее, очень аккуратно, ему обратно на бедро.

– Повязка, стало быть, потребовалась не в связи с обморожением, а из-за того, что ваши кончики пальцев были сильно изранены, когда вы попытались разодрать бок автобуса. Мы перевязали каждый палец по отдельности. По нашим сведениям автобус ехал со скоростью больше восьмидесяти километров в час, что объясняет ваши травмы. Все заживет в течение недели-другой. Вы помните, как пытались задержать автобус, Сэм?

К собственному удивлению, он кивнул. Он действительно это помнил. Он помнил всю свою безумную гонку. Он помнил кухню, площадку для курения, террасу, поле. Помнил снег, забивший ему рот. Помнил автобус. Помнил двух широкоплечих мужчин.

– Чего я не совсем понимаю, – продолжил доктор Стенбум, – так это откуда у вас ушибы на лице.

«А я понимаю», – подумал он и слегка улыбнулся. Украдкой улыбнулся. Это вызвало странное натяжение. Он ощупал лицо – вся голова, кажется, была замотана.

– Вы помните, как получили травмы на лице? – спросил врач.

Он покачал головой. Доктор Стенбум, наоборот, покивал, медленно и озабоченно.

– Недавно мне показалось, что я вижу в вашем взгляде понимание, Сэм, но память, похоже, все-таки покинула вас. Вы знаете, какой сегодня день недели?

Он покачал головой. Он не был даже уверен, вспомнит ли названия всех дней. Вроде бы их семь?

– Понедельник, – ответил он.

– Не совсем, – сказал доктор Стенбум, наморщив лоб.

– Вторник, – продолжил он. – Среда, четверг, пятница, воскресенье.

– Вы забыли субботу, Сэм.

Он снова посмотрел на потолок. Он забыл субботу. Он даже не смог сосчитать до семи.

– У вас сотрясение мозга, Сэм, – пояснил доктор. – Возможно, это из-за него, а не из-за… вашего прежнего состояния. Вы можете сказать, как вас зовут?

– Сэм Бергер.

– Хорошо. А вы помните, как попали сюда?

Слабое шевеление внутри, скорее внизу в затылке, чем наверху у макушки. В спинном мозге? Картинка: снег, бешено летящий в лобовое стекло, быстрое отражение в том же стекле, копна волос. Все снова исчезло.

Он покачал головой. Доктор Стенбум кивнул.

– Но вы помните, что пытались сбежать?

Он кивнул.

– Ясное дело, пытался, – сказал он. – Я же не знаю, где я? На Северном полюсе?

Доктор Стенбум засмеялся, но быстро снова посерьезнел.

– Вы помните, кто вас сюда привез?

Опять смутные воспоминания, картинки, в которых чего-то не хватало, как в порванных фотографиях. Он покачал головой.

– Вы помните, был ли это мужчина или женщина?

– Женщина, – моментально ответил он и сам удивился.

– Хорошо, Сэм. А как она выглядела, помните?

– Блондинка.

– У нас есть записи с видеокамер наблюдения у главного входа. Все совпадает, там была светловолосая женщина. Но она оставила вас снаружи, в снегу. Нам пришлось выйти и занести вас на руках, Сэм. Кто она?

Он почувствовал, что моргает. С каждым движением век бинты чуть натягивались. У него и впрямь замотана вся голова?

– Не знаю, – сказал он.

– Мы тоже, – развел руками доктор Стенбум. – У нас нет никаких данных о ваших родных и близких, с которыми мы могли бы связаться теперь, когда вы начинаете выздоравливать.

– Я начинаю выздоравливать?

– Несмотря ни на что, думаю, да, – улыбнулся доктор Стенбум и встал. – Думаю, что вы на пути к выздоровлению, Сэм.

– Понятия не имею, на каком я пути.

– Надо поспешать медленно, Сэм. Если вы не знаете, на каком вы пути, значит, и торопиться по нему идти, наверное, не стоит.

– А что вы сейчас делаете?

– Ввожу обратно капельницу, Сэм. С лекарством, которое мы давали вам все эти две недели. Ту же дозировку. Со временем мы сможем начать снижать дозу.

– А что это за средство?

– Главным образом препарат для парентерального питания. Вы не больно-то могли усваивать пищу другим способом, Сэм. Но еще и успокоительное. Оно было крайне необходимо вам раньше, и оно не меньше нужно вам сейчас, когда к вам постепенно начинает возвращаться сознание.

Он рассмотрел пластыри на сгибе левой руки. Из них торчал желтый катетер. Туда врач вставил трубку, которая вела к капельнице в подставке, высившейся над его головой. Доктор встал рядом с койкой, уперев руки в бока, и посмотрел на лежащего. Нахмурив брови, он сказал:

– Вы бежали, Сэм. Если бы персонал не заметил вашего отсутствия, вас ждала бы верная смерть на морозе. Обычно в таких случаях пациента привязывают к постели ради его же блага. Однако я предпочитаю сейчас этого не делать, потому что верю, что вы понимаете, что бежите не от нас, Сэм, а от реальности, от своих воспоминаний. И судя по тому, что я и остальной персонал слышали в последние недели, возвращение воспоминаний не будет для вас безболезненным. Я хочу, чтобы вы подумали об этом, Сэм, может быть, даже запомнили это. Это не будет безболезненно.

Доктор Стенбум внимательно посмотрел на своего пациента. Потом вышел, закрыв за собой дверь. Кажется, щелкнул замок, запертый снаружи.

Лежа в постели, он, однако, смотрел только на торчащий из руки желтый предмет. Потом начал медленно отдирать полоски пластыря, фиксирующие катетер.

Кожа вокруг того места, где толстая игла входила в вену, была не только посиневшей, но и сильно исколотой. Следы многочисленных уколов более или менее зажили, и не было никакого сомнения в том, что он пролежал здесь весьма долго. Пару недель, так сказал чертов доктор Стенбум, но могло быть и намного больше. Время для него пока еще мало что значило.

Он рывком вытащил иглу из руки. Довольно слабая струйка крови побежала из сгиба локтя, как будто никакого давления в теле не осталось. Потом струйка превратилась в ручеек, и пришлось выхватить из-под головы подушку, сорвать наволочку и положить подушку под локоть. Кровь, извиваясь, медленно стекала вниз, и под рукой расплылось большое пятно.

Он согнул иглу, это оказалось сложнее, чем он рассчитывал. Наконец она приняла слегка изогнутую форму. Он приблизил ее к свету, внимательно рассмотрел. Потом воткнул ее в кровоточащую ранку, поводил внутри, ища место, где вывести ее через вену.

Боль добавляла ему собранности.

Он посмотрел на кожу. В нескольких сантиметрах ниже входного отверстия появилась небольшая выпуклость. Он нажал сильнее, бугорок увеличился. Наконец, кожа разошлась. Изнутри. Из руки показалась изогнутая игла. Кровь сочилась из обеих ранок.

Он видел отверстия, пулевые отверстия. Мимо проносились видения, пытались задержаться. Настойчиво пытались.

Но прозрачная жидкость, смешивающаяся с кровью, прогнала их. Жидкость капала из согнутой иглы. Кап, кап. Лекарство. Оно больше не бежало по его венам и не отравляло его тело.

И его душу.

Он вернул пластырь на ранки, проделав небольшое отверстие в его поверхности, и наблюдал за происходящим, пока из-под пластыря не показалась первая прозрачная капля, стекшая на подушку. Тогда он поправил желтый катетер, и все стало выглядеть как раньше.

Он положил испачканную кровью подушку на другую сторону кровати, чтобы дать ей высохнуть, свесил ноги на пол и какое-то время сидел на краю постели. Потом перенес вес тела на нижнюю часть туловища и поднялся. Его слегка качало, боль молниями проносилась по голове, но он остался стоять. Затем сделал первый пробный шаг, второй. Конечно, его пошатывало, конечно, он крепко держался за капельницу, но ноги держали.

В дальнем конце пустой комнаты находилась раковина, над которой висело зеркало. Он доковылял туда, посмотрел на странное лицо мумии, нашел это логичным. Человек без воспоминаний, человек без лица. Это не было отражением Сэма Бергера. Он ощупал повязку, казалось, он видит в зеркале кого-то совсем другого.

Кого-то совсем другого. Отражение кого-то совсем другого. Вдруг зеркало превратилось в лобовое стекло, наверное, какой-то машины, вдруг оно оказалось не чистым, а залепленным чем-то летящим со всех сторон. Это были снежные хлопья, большие плоские снежные хлопья, которые бились о стекло, как будто автомобиль прорывался сквозь хаотично мечущиеся и вспыхивающие осколки света. И в промелькнувшем отражении он увидел что-то другое. Это не было его, Сэма Бергера, отражением. Это была копна белокурых волос. Но никакого лица, только волосы. А потом все исчезло. Осталась только диковинная, таращившая глаза мумия. И не в лобовом стекле, а в зеркале, в мрачной пустой комнате в каком-то месте, которое должно было быть медицинским учреждением.

Он отошел от зеркала, ему больше не хотелось туда смотреть. Нетвердыми шагами он добрел до окна. Выглянул наружу. Поле, которое еще недавно было таким белым, теперь черным-черно. Ничего не видно: ни луны, ни единой звезды, только кромешная тьма. Непонятно даже, идет ли снег.

Наверняка идет.

Он не мог отделаться от своего отражения. Снова мумия. Но на сей раз мумия сделала жест Сэма Бергера: подняла перебинтованную правую руку и застрелила себя из двуствольного револьвера.

Потом он затих. Как фигура у стола.

Внезапное замешательство. Стол? Фигура?

Ужасающее чувство, как будто помнишь что-то, чего совсем не помнишь. Именно эту пустоту.

Он встал у черного, как сажа, окна. Он видел свое отражение, ту же мумию. За спиной проступали вещи, представая его взгляду. Комната, большой, почти пустой дом. Дождь, хлещущий в окно. Фигура, сидящая на стуле посреди комнаты. Пустота, тишина, которую ни с чем нельзя сравнить. Из темноты возникла мебель, точнее, почти полное отсутствие мебели. Интерьер практически без меблировки. Непонятного происхождения крик, поднимающийся к сравнительно высокому потолку. И ничего больше. Ничего больше. Впрочем, не совсем.

Копна волос. Белокурая копна волос. Взвилась злость.

Сидящая фигура. Все непонятно.

Четырехлистный клевер. И внезапно кровавый взрыв. Насилие и кровь. Дом наполнился болью. Повсюду пулевые отверстия. В полу. Следы от пуль в полу.

Сидящая фигура. Женщина. Тишина.

Потом показался подвал, темная подвальная лестница. Он был не в силах спуститься по ней. Мозг воспротивился.

Закружились воспоминания, но он понятия не имел, откуда они. Два человека, еще дальше, как будто он смотрит на них с большого расстояния. И в пространстве, и во времени. Сначала они пришли, потом сидели неподвижно, очень близко друг к другу.

Бешено завертелись.

Возможно, это было в действительности: луна выбралась из-за облака, освещая медленно падающие снежинки. Они не неслись навстречу лобовому стеклу, а танцевали. И можно было проследить за каждой из них, равнодушных и к времени, и к скорости.

Никакой скорости и не существовало. Она была внутри него и больше нигде. А там все двигалось очень быстро.

Непостижимая расплывчатость воспоминаний – всё ускользало. Как только он надеялся ухватить картинку, она ускользала.

Снова два человека, большой и маленький. Тандем. Он заставил себя удержать их, хотя они двигались к столу. Большим был он сам, это был Сэм Бергер, а рядом с ним находилась женщина. Но она была не белокурой, а темноволосой, довольно невысокой, со стрижкой «каре». Он тщетно пытался вспомнить имя. Дезире?

Да, точно, и совсем не точно. Другое имя, может быть, прозвище? Да. Ди. Вроде бы так? И вдруг он увидел их со стороны, Сэма и Ди, тандем.

Полицейские.

Потом они сидели по одну сторону стола в допрос-ной. Сэм слева, Ди справа. Росенквист. Дезире Росенквист.

Он видел свое выражение лица, мрачное, угрюмое. Он видел лицо Ди, подбадривающую улыбку. Хороший полицейский, плохой полицейский. Он видел насмешливый жест Сэма Бергера.

Было три женщины. Одна из них неподвижно сидела на стуле в комнате без мебели, где дождь барабанил по оконному стеклу и где на полу были кровь и дыры от пуль.

Или их было четыре?

Или еще больше?

И тут все пропало.

Резко. Как будто переживший сотрясение мозг с непривычки выключился, получив передозировку впечатлений.

Он сделал шаг вбок. Капельница зазвенела. Кожа вокруг ран, в которых торчала иголка, натянулась. Он рассмотрел пластырь на руке. Кажется, ничего не произошло. Он подождал. Наконец, капля прозрачной жидкости просочилась через маленькое отверстие в пластыре.

Его изобретение все еще работало.

Он повернулся и оглядел комнату. На полу за ним остался след. Но не кровавый, а из нескольких прозрачных капель жидкости. След из капель. След из лекарства. Он надеялся, что они высохнут раньше, чем в его комнату снова наведается кто-то из персонала.

Пошатываясь, он подошел к постели. Там лежала подушка без наволочки, с расплывшимся пятном крови. Он потрогал его. Пятно оказалось по-прежнему мокрым. Он положил наволочку рядом и решил подождать и надеть ее, только когда кровь подсохнет.

Чтобы не оставлять после себя следов. Кровавых следов.

Он обогнул кровать и вернулся к исходной точке. Сел на край койки, потом закинул на нее ноги и лег на спину, ровно.

Взгляд уперся в потолок. Нервно пульсирующий свет, а за ним совершенная белизна. И все же на потолке имелось немало знаков. Знаков, которые начинали напоминать воспоминания.

Ему нужно сделать перерыв. Снова опустошить мозг, положить его на подзарядку. А потом он должен начать вспоминать.

По-настоящему вспоминать.

4

Пятница, 13 ноября, 07:33

В комнате не было окон. Зато полно людей. И еще больше мониторов. Было похоже, что она находится в подземелье. Во всяком случае, ниже уровня улицы.

В одном углу этой большой комнаты, где кипела какая-то лихорадочная деятельность, немного обособленно сидели два человека. Они сидели по разные стороны письменного стола и видели лица друг друга не чаще, чем экран монитора. Одному из двоих приходилось сидеть лицом к стене, и они делали это по очереди, потому что оба предпочитали видеть всю комнату целиком.

Рослый мужчина, который на этой неделе вытащил несчастливый жребий и сидел, уткнувшись взглядом в стену, посмотрел на дешевые дайверские часы на мощном запястье. Словно он только что вынырнул на поверхность и решил проверить, как долго удалось задерживать дыхание. Он сделал пару глубоких вдохов и снова нырнул. Глубоко в море, которым в его случае был компьютер.

Рядом с монитором стояла латунная табличка, гласившая, что имя мужчины – Рой Гран.

С другой стороны стола на него бросили быстрый взгляд. Ни один из двоих не хотел в этом признаваться, но между ними постоянно происходила борьба за то, кто первый получит повышение и будет включен в так называемые «внутренние ресурсы».

А пока они оставались «внешними».

Рядом с монитором, повернутым к стене, находилась такая же латунная табличка, только с другим именем: Кент Дёёс. И теперь Кент Дёёс вперился в экран, на котором в строку поиска были вписаны приблизительно те же слова, что у Роя Грана. Надо проверить, не появилось ли чего нового.

Как обычно, поиски давались нелегко. Если кто-нибудь из разыскиваемых вопреки ожиданиям объявится в публичной сфере, это случится исключительно по ошибке. И Рой с Кентом искали именно ошибку такого рода: использование банковской карты, выход в Интернет, любого рода промах с использованием имени.

Кент Дёёс подумал о Молли Блум.

Рой и Кент работали с ней, и она производила на них сильное впечатление. Она бы никогда не допустила подобной ошибки. Она числилась во «внутренних ресурсах», являлась одним из наиболее высоко ценимых сотрудников, почти легендарным специалистом по внедрению. Ей разрешалось использовать некоторое количество секретных имен, которые не были известны даже СЭПО[1], и она бы могла продержаться в тени хоть целую вечность. А вот ее партнер, если можно его так назвать, бывший инспектор уголовной полиции Сэм Бергер был слабым звеном. Почти вся их энергия была брошена на поиски возможных оплошностей Бергера. Но уже прошла пара недель с тех пор, как и он, казалось, исчез с лица земли.

Либо Молли полностью контролировала его, либо он залег на дно самостоятельно. Второй вариант выглядел не слишком правдоподобным. Чертов Сэм Бергер должен был совершить ошибку, это неизбежно. Требовалось только терпение. Однако терпение не было сильной стороной ни у Кента, ни у Роя.

Стандартные поиски: найти самые отдаленные места, такие, чтобы минимально освещались в Сети. Гостиницы без электронной картотеки, засекреченные медицинские учреждения, спортивные залы в глуши, авиабилеты, приобретенные на сомнительные имена и вызывавшие запоздалую тревогу, пограничные пункты с замедленной отчетностью, едва заметные точки в шенгенской зоне, где никто не проверял документов. И разумеется, вне ее. Хотя Бергер и Блум, вероятно, находились на территории ЕС, в шенгенской зоне. Скорее всего там, где в отвратительном месяце ноябре было максимально комфортно.

И все же Кент не воспринимал гипотезу о бегстве за границу как вполне убедительную. Он долго работал вместе с Молли Блум. Он не верил, что она сбежала за рубеж. Он сконцентрировался на Швеции. На самых укромных ее уголках. Может, где-то во внутренних областях?

Рой Гран и Кент Дёёс не получили наиболее засекреченную информацию. То есть они не знали, что именно совершили Молли Блум и Сэм Бергер. Только то, что их поиски СЭПО числит среди приоритетов.

Кент приостановил работу на несколько секунд и вскоре горько в этом раскаялся, но, так и не сумев удержаться, погрузился в воспоминания о странных обстоятельствах. В его памяти отпечаталась безумная драка с Бергером в квартире Блум, куда тот проник тайком. Бергер дрался, как трижды сидевший рецидивист, им пришлось усыпить его. Потом он вспомнил, как Блум допрашивала Бергера, причем очень жестко, но в то же время она по непонятной причине вывела из строя записывающее оборудование. Наконец он вспомнил рейд в кошмарную квартиру в Соллентуне. Бергер и Блум находились в ней, вместе, проведя героическое расследование, чтобы спасти похищенных людей.

Что-то в воспоминаниях у Кента не сходилось.

Но он помнил, – он не мог не улыбнуться – как Роя вырвало. А Кента нет.

В общем, он был не вполне сосредоточен, когда всплыл результат поиска. Он не знал, как долго мигал экран, но обратив на него внимание, принялся действовать максимально быстро. Он пробрался через некоторое количество каталогов, обошел пару брандмауэров, взломал несколько паролей и в шаге от успеха увидел то, чего совсем не хотел видеть. Руку.

Руку над монитором. Руку с дешевыми дайверскими часами. Указательный и средний палец изображали знак «победа».

Рой резко подскочил и проорал:

– Арьеплуг!

Он уже выбегал из комнаты, когда Кент с недовольным видом завершил свой поиск. На экране возникла надпись: «Сэм Бергер. Пансионат Линдсторп, Арьеплуг».

* * *

Как обычно, пришлось стоять и ждать под дверью, пока ленивое жужжание отпираемого замка не возвестило, что они могут зайти в святая святых. К этому моменту они топтались в коридоре уже больше минуты. Кента мучил вопрос, чем занимается начальник отдела разведданных СЭПО в течение этой из раза в раз повторяющейся минуты. Или это и правда только демонстрация власти?

Рой открыл дверь и вошел в кабинет. Начальник отдела Август Стен сидел за письменным столом: прямая как стрела спина, коротко стриженные седые волосы без малейшего намека на лысину и холодный взгляд светло-серых глаз.

– Мы его нашли, – сказал Рой.

Август Стен медленно снял очки для чтения, постучал ими по столу и сказал:

– Кто кого нашел?

– Бергера, – ответил Рой. – Сэма Бергера. Мы нашли его. В пансионате рядом с Арьеплугом.

Брови Стена на секунду нахмурились, в остальном каменное выражение лица не изменилось ни на йоту. И с губ не сорвалось ни слова.

– Я могу предложить добраться туда как можно скорее? – спросил Рой. – Каждая секунда промедления увеличивает риск побега.

Август Стен внимательно посмотрел сначала на него, потом на Кента. Это никогда не доставляло удовольствия. Потом коротко кивнул.

Рой и Кент выскочили за дверь через полсекунды. Стен перевел взгляд на захлопнувшуюся за ними дверь. И долго на нее смотрел.

Потом выпрямил шею, так что в ней громко хрустнуло, и выдвинул один из нижних ящиков стола. Пошарил в нем и вытащил старый мобильный телефон. Сидя с отсутствующим видом, дождался, пока тот включится. Потом набрал номер.

* * *

Рой Гран предполагал, что «как можно скорее» будет означать перелет до места на вертолете. Однако от здания полиции в Стокгольме до Арьеплуга оказалось больше девятисот километров, о чем он и не подозревал.

К счастью, они успели на утренний самолет и надеялись, что если все пойдет по плану, то в Арвидсъяуре в аэропорту их будет ждать вертолет, на котором они преодолеют оставшиеся до цели сто пятьдесят километров.

Выйдя из почти пустого самолета, они обнаружили, что снегопад куда сильнее, чем казалось при посадке. Было похоже, что он набирает силу. Да и ветер вызывал беспокойство.

Потом они оказались в очень маленьком вертолете, в котором их швыряло туда-сюда и лишь изредка удавалось разглядеть за окном бесконечный горный массив. Памятуя о том, что Бергер хоть и не в совершенстве, но владеет приемами ближнего боя, они проверили оружие, два массивных пистолета Glock, и находящиеся на всякий случай под рукой шприцы с толстой иглой для инъекций, которую можно быстро вонзить, например, в сонную артерию.

Вертолет пролетел над маленьким, вмерзшим в снег городком, который едва можно было разглядеть, потом под ними снова раскинулась сельская местность. Кент разглядел крошечный прямоугольник, двигавшийся вдоль извивающейся полоски, которая при ближайшем рассмотрении могла, наверное, оказаться дорогой. А прямоугольник, вероятно, был автобусом.

Сквозь снегопад проступили очертания здания, похожего на усадьбу, перед ним простиралось ровное, покрытое снегом поле, посреди которого был расчищен круг для посадки вертолета. Опытный, но неразговорчивый пилот уверенно приземлился, и все вокруг побелело. После остановки мотора и винта прошло немало времени, прежде чем взвихренный снег, наконец, улегся. Из-за снежной завесы появились три человека в зимней одежде. Дверь открылась, и одетых в тонкие куртки Кента и Роя обдало холодом, оба подумали, что им стоило бы догадаться, что в середине ноября в Арьеплуге будет морозно.

Первым навстречу вышел мужчина с белыми волосами, который протянул им руку.

– Доктор Стенбум, – представился он. – Добро пожаловать в Линдсторп.

– Рой Гран, СЭПО, – сказал Рой и пожал ему руку. – И Кент Дёёс.

– Тоже из СЭПО, – прибавил Кент.

Доктор Стенбум не удосужился представить своих спутников, да и вряд ли это было нужно. И Кент, и Рой хорошо знали этот типаж: санитары, охранники или надзиратели. Развернувшись, доктор повел гостей по небрежно расчищенной тропинке к похожему на усадьбу зданию.

– Стало быть, Сэм Бергер? – заговорил врач, идя по снегу. – Не знаю, в курсе ли вы, что вчера он попытался бежать. Мы нашли его в последний момент, иначе он бы замерз насмерть.

– Бежать? – спросил Рой. – Он заперт?

– Сейчас да, – ответил Стенбум. – Он был очень плох, когда прибыл к нам. Кто-то неизвестный оставил его у нас в буйном и невменяемом состоянии. Нам пришлось его усыпить. Очнувшись, он впал в тревожность, угрожал и скандалил. Дошел до такой ярости, что мы решили подержать его на снотворных.

– Когда это случилось?

– Около двух недель назад.

– То есть вы продержали его в бессознательном состоянии две недели?

– Хотя наш пансионат и специализируется на сложном психиатрическом лечении, у нас нет возможности обеспечить круглосуточную охрану. Несколько раз за это время мы снижали дозу седативных препаратов и наблюдали за душевным состоянием пациента. Только вчера утром он показался нам достаточно спокойным для того, чтобы постепенно начать выводить его из сна. Но это спокойствие, очевидно, оказалось нужно только для подготовки побега. Весьма безумного побега, надо сказать. Он попытался остановить автобус голыми руками.

– И в каком состоянии он находится сейчас?

– Поскольку он получил несколько травм, мы решили снова назначить максимальную дозу. Он крепко спит.

– Травмы? – переспросил Кент, передернувшись. – Обморожение?

– Не столько это, сколько ушибы и ссадины. Как я уже сказал, он пытался остановить автобус голыми руками. Вероятно, автобус сбил его с ног, отсюда травмы лица. Он перебинтован.

– Перебинтован?

– Голова, да.

Они подошли к двери, которая, судя по всему, не была главным входом в здание. Доктор Стенбум набрал код, провел карточкой по замку и договорил:

– В общем, я боюсь, что вы не сможете допросить Бергера сразу же. В чем бы его ни подозревали…

Рой и Кент оставили без внимания его любопытство. Они отряхнули снег со своих тонких курток, и все вместе двинулись по совершенно голому унылому коридору, освещенному холодным, скудным светом. Потом свернули в коридор пошире. Мимо них прошла санитарка, толкая перед собой тележку с лекарствами, и больше никого. Не было видно ни одного пациента.

Наконец, доктор Стенбум остановился возле одной из совершенно одинаковых дверей и достал классическую связку ключей. Вставил один из ключей в замок, который, судя по всему, был непростым. Потом Кент и Рой заметили, что он нахмурился, ненадолго, но заметно. Как будто по условному знаку оба расстегнули молнии на куртках и застежки на кобурах. Доктор Стенбум открыл дверь, которая оказалась незапертой.

На единственной кровати у дальней стены комнаты лежал человек, с головы до ног укрытый одеялом.

Рой достал пистолет и быстро осмотрел комнату. Кент подошел к постели, которую отделяло от двери несколько метров, тоже достав свой Glock. Там он откинул одеяло.

Лежавший под одеялом человек мирно спал.

Это был человек в белом одеянии.

Медсестра.

Из ее руки торчал пустой шприц. Стенбум быстро осмотрел женщину и нашел, что угрозы ее здоровью нет.

– Какого черта! – заорал Рой и обернулся к обоим санитарам, которые как раз медленно заходили в палату.

Они удивленно пожали плечами.

Сбоку от спящей медсестры на простыне расплылось большое мокрое пятно.

– Это еще что такое? – выкрикнул Кент. – Этот идиот обоссался? Или она?

Доктор Стенбум наклонился, принюхался и покачал головой. Он повернулся к стоящей рядом с кроватью капельнице, взял трубку и посмотрел на ее конец, который должен был входить в катетер на руке Сэма Бергера. Вместо этого желтый катетер со свежими следами крови болтался на трубке. Врач осмотрел иглу, она оказалась согнутой.

– Лекарство не подействовало, – констатировал он.

– Говорите яснее! – прорычал Рой.

– Он согнул иглу, – задумчиво проговорил Стенбум. – Лекарство вытекло. Он не был усыплен. Когда медсестра вошла, чтобы…

– Он был наготове, – оборвал его Кент и обратился к санитарам. – Он бежал вчера. Куда он бежал?

Санитары переглянулись, обмен взглядами явно затянулся.

– Да отвечайте, черт вас дери! – крикнул Рой.

– На кухню, – ответил один из санитаров, тот, что повыше. – Потом на террасу. Дальше через поле к дороге.

– Тогда бегом туда! – взревел Рой.

Они побежали по коридору. Доктор Стенбум, тяжело дыша, сказал:

– Кровь на игле совсем свежая. Прошло всего несколько минут.

Они бросились вверх по лестнице и свернули в еще один коридор. Один из санитаров открыл дверь в кухню. На сервировочном столике стояло несколько термосов и блюдо с булочками с корицей, прикрытое пленкой. И ни души поблизости.

– Ищите! – крикнул Рой.

Следуя указаниям Кента, мужчины принялись немного неуклюже обыскивать грязноватую кухню. Тот, что пониже, сказал:

– Посмотрите сюда.

Все подошли к окну, около которого он стоял. Через грязное оконное стекло был виден вертолет. Пилот стоял около него и курил. Снегопад продолжался, и снежинки, казалось, подхватывают сигаретный дым и влекут его вслед за собой на землю.

– Сюда, – еще раз повторил санитар и показал на мойку.

В одной из четырех немытых кофейных чашек кляксой расплылась капля крови.

И кровь была свежей.

На кухне было еще две двери. Рой подбежал к одной из них и дернул. За ней оказалась кладовая. В ней было пусто.

– Проверьте здесь, – крикнул он и кинулся ко второй двери.

За ней в обе стороны уходил мрачный коридор. Рой высунулся туда и услышал за спиной:

– Здесь внутри тоже кровь.

Рой быстро прикинул, где находится вертолет, и побежал по коридору влево. Метров через десять он остановился и осмотрел скучные бежевые обои. Кент догнал его, Рой поднес указательный палец к бледным красным пятнам на стене.

– У него кружится голова, – сказал Рой. – Он влетел в стену.

Вдвоем они бок о бок добежали до двери в конце коридора. Распахнули ее, и снежная буря ударила им в лицо. Они не сразу смогли снова начать дышать, еще дольше к ним возвращалась способность видеть. Снег кружился во всех мыслимых направлениях.

Они стояли на террасе, на которой от снега было расчищено не больше двух-трех квадратных метров. Возможно, место для курения. Рой и Кент увидели недавние следы в глубоком снегу. Наверное, поблизости есть перила или балюстрада, откуда, вероятно, как-то можно попасть на поле, где далеко слева еле-еле виднелся вертолет.

Рой поднял пистолет, как будто предмет в поле зрения позволял ему лучше видеть, но из-за этого его опередил Кент, уже спешивший по жесткому насту, балансируя и рискуя вот-вот провалиться в снег. Он добрался до засыпанных снегом перил и перевалился через них. Поначалу глубоко увязнув, он сумел выбраться и сквозь все усиливающуюся метель разглядел движущийся силуэт. Это выглядело настолько странно, что в любой другой ситуации Кент остановился бы и поразмыслил над зрелищем. Но сейчас он был на охоте, и ничто его не остановило бы. Ничто не могло ускользнуть от него.

Даже этот ангел.

Ибо именно так все и выглядело. Расправленные крылья, белые на бескрайнем белом фоне, наводили на мысль о том, что удаляющаяся фигура в любой момент может подняться, одолев все законы природы, взлететь сквозь пургу и продолжить триумфальное шествие по бушующим небесам, а потом спуститься к Кенту и с типичной для Сэма Бергера победной улыбкой увернуться, ускользнуть за пределы досягаемости, проплыть между снежинок и исчезнуть вдали.

Но этого не произошло. Силуэт приближался к Кенту. Нет, это Кент приближался к силуэту, это Кент выигрывал гонку и уже мог разглядеть его. Он видел на снегу узкий, тянущийся за беглецом кровавый след и шел по нему. Он уже настолько приблизился к крылатому силуэту, что почти мог дотянуться до него рукой.

Кент быстро оценил ситуацию. У него есть шанс, единственный шанс. Он выбирал момент, когда сможет броситься на беглеца, но стоило ему начать отталкиваться обеими ногами, как у того, кажется, удвоилась энергия, и он отдалился на расстояние, не позволяющее его схватить. Он обернулся, и Кент увидел обращенное в его сторону белое лицо и взгляд, как будто впервые видевший Кента. Словно и не было никакой жестокой драки в квартире Молли Блум в тогда еще бесснежном Стокгольме.

Казалось, что это совсем другой человек. Мумия. И эта мумия подняла забинтованную правую руку, как будто хотела застрелить Кента из пальцев.

Из-за этого мумия сделала неверный шаг, и внезапно нужный момент настал. Кент снова оттолкнулся обеими ногами от этого кошмарного снега, прыгнул и схватил хлопающее крыльями существо за руку, повалил на наст, который тут же проломился. Они оказались лицом к лицу в глубоком снегу, и Кент заломил беглецу руку, применив запретный прием, впечатал гада лицом в снежную перину.

Вытаращенные глаза смотрели на Кента из-под бинтов, через плечо. Голубые, строптивые, сейчас в них сквозила легкая паника. Кент перевернул соперника на спину, прижал коленями руки. Нащупал где-то на затылке конец бинта и начал разматывать повязку. Показалась избитая в кровь щека, затем подбородок со следами от ударов.

Ненавистное лицо Сэма Бергера отпечаталось когда-то у Кента на сетчатке, и настал момент отомстить за все унижения последних недель. Он хотел увидеть, как это окровавленное, испуганное лицо превращается в лицо избитого Бергера.

Он разматывал бинт медленно, с наслаждением, постепенно обнажая кожу. Крупные хлопья снега таяли на постепенно проступающем из-под повязки лице.

Но в победном кубке с медом оказалась ложка дегтя. Уже когда Кент подобрался к челюсти, ему начало казаться, что что-то не так. Он больше не мог тянуть и постарался разбинтовать пленника как можно скорее.

И оказалось, что в кубке был только деготь.

Кент долго смотрел на израненное, все в синяках лицо.

Потом закричал:

– Это, черт бы его побрал, не Сэм Бергер!

5

Среда, 18 ноября, 10:28

Снегопад прекратился. Снег остался только на земле. Спокойный, неподвижный. Мир побелел. Казалось, что человек ступает по целине, куда до него никто не добирался.

Среди белизны показалось что-то. Женщина.

Ее с трудом дающиеся шаги оставляли первые следы цивилизации. Символы борьбы, выживания. Символы непокорности удручающим обстоятельствам.

Ночь была долгой, и снежная буря лишь утром переместилась дальше к югу. Тщательно расчищенной дорожки уже почти не было видно.

Женщина перебралась через вершину, увидела деревянный домик в его новом облачении, бросила взгляд на мобильный телефон. В ее распоряжении оставалось еще две минуты, достаточно.

И тут она увидела его. Он шел, спотыкаясь, по снегу, его ярко-красная куртка виднелась издалека.

Женщина остановилась, бросила взгляд на ясное голубое небо и побежала за мужчиной. Следы, оставленные им, были глубокие, четкие, но снег мешал ей двигаться быстро. Она скорее пробивалась вперед, чем бежала, а он петлял впереди, как будто его продвижение зигзагами отражало его душевное состояние.

И все же расстояние между ними сокращалось. Она достала мобильный телефон, не понимая, как давно на нем уже светятся цифры 10:29, которые в любой момент могли поменяться, и значит, она опоздает.

Последние метры она преодолевала больше как трактор, нежели антилопа. Она расстегнула длинный белый пуховик, и его подхватил ветер, превращая в подобие раздувающегося паруса в штормящем море. Мужчина обернулся, он был полон смятения и первобытного ужаса, но разглядеть глаза на заросшем седеющей бородой лице было нелегко.

Женщина упала на него, вжала его красную фигуру в снег, накрыла своим белым парусом и бросила взгляд на мобильник. В ту же секунду цифры поменялись на 10:30.

Они оказались лежащими лицом к лицу в этом подобии палатки. Мужчина уставился на женщину, она поднесла палец к губам, призывая к молчанию, он повиновался.

Было странно видеть его таким. Он очень изменился. Удивительно было даже не то, что у него отросла такая буйная борода, а то, что она изменила цвет. Его темные волосы тоже поседели; казалось, две недели, проведенные на шведском полюсе недоступности, превратили его в другого человека.

Она все еще прижимала палец к губам, он по-прежнему молчал, лежал неподвижно, проявив вдруг уступчивость. Она посмотрела на мобильный, подождала еще. Не было слышно ничего, кроме их тяжелого дыхания. Два дыхания, два совершенно разных темпа жизни.

Она лежала на нем. Его тело казалось вялым и слабым. В снежной пещере, накрытой ее широким белым пуховиком, между ними едва ли не впервые после лодочного домика произошел контакт. Глаза над заросшими щеками смотрели ясно, как давно уже не смотрели.

Последний взгляд на телефон, теперь можно, всё позади. Женщина медленно поднялась, ее пуховик уже не служил средством маскировки и на удивление плотно облегал ее стоящую фигуру. Его же красная куртка распласталась по снегу. Мужчина медленно поднялся, встал рядом с женщиной, лицом к лицу.

– Спутник, – сказала она. – Один из нескольких.

Мужчина заморгал, как будто этими движениями он пытался прогнать остатки смятения. Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но всякое общение казалось пока невозможным. Вместо этого она подхватила его под руку и отвела прямиком в дом.

Полюсом недоступности называют место, находящееся одинаково далеко от всех цивилизованных мест. Например, существует морской полюс недоступности, он же «точка Немо», расположенный в южной части Тихого океана на большем расстоянии от суши, чем любая другая точка в мировом океане.

Но и у каждой страны есть свой полюс недоступности. Шведский находится к юго-востоку от озера Кобтояуре в национальном парке Падьеланта, что в муниципалитете Йокмокк. От этого места импровизированную снежную пещеру, из которой только что выбралась пара, отделяло совсем небольшое расстояние.

Женщина открыла дверь маленького деревянного дома, и сквозняк разметал ее светлые волосы.

Постель была пуста, простыня и одеяло скомканы как попало. На ночном столике на своем месте лежали таблетки. Продолговатая шкатулка для часов была открыта впервые с приезда сюда. Золотистый замочек слабо поблескивал в лучах зимнего солнца, падающих из окна.

Мужчина протиснулся мимо женщины, опустился на пол рядом с крошечным санузлом и съежился, прижавшись спиной к стене и обхватив колени руками. Взгляд устремился куда-то вдаль. На запястье в первый раз за долгое время были надеты часы.

– Прошло больше двух недель, Сэм, – заговорила первой женщина. – И мы еще не в полной безопасности. У меня есть расписание космических спутников, которые могут проходить над нами. В это время нам нельзя выходить на улицу.

Он посмотрел на нее, потом провел рукой по густой бороде, распрямил шею и сказал, не глядя на женщину:

– Это дерьмо должно наконец закончиться.

– Все это время с тобой было не то чтобы легко общаться, Сэм. Ты прекратил принимать лекарства?

Он покачал головой и сказал:

– Молли, черт побери.

Она устроилась рядом с ним. Они сидели так какое-то время: она – на корточках, он – прижавшись к стене. В полной тишине, если не считать гудения батареи отопления.

– По-моему, он вот-вот разрядится, – сказал Сэм Бергер и показал на автомобильный аккумулятор.

– Если не считать спутника, то ты выбрал правильное время, чтобы очнуться. Это вселяет хоть какую-то надежду на будущее.

– Вообще не понимаю, о чем ты.

– Ты прав, – сказала Блум, вставая. – Это твой пятый аккумулятор, и он вот-вот разрядится. Пора немного окунуться в цивилизацию. Только надо помнить, что мы не совсем свободны. Мы прячемся. За нами охотятся. Ты ведь об этом помнишь?

Бергер посмотрел на нее. Она встретилась с ним взглядом. В его глазах читались бесчисленные вопросы.

– Слишком много кошмаров и галлюцинаций, – ответил он. – Все время возвращается совершенно холодное лицо. Силь, стало быть, мертва? Убита СЭПО? Задушена чертовым носком, засунутым в горло?

Блум наблюдала за Бергером. Как же он исхудал.

– Надеюсь, что я не перекормила тебя лекарствами, Сэм. Но ты был абсолютно неуправляем. Ты ничего не помнишь?

– Я помню, как мы обезвредили убийцу из далекого прошлого. Помню, что мы освободили несколько заложников. Помню, что нас уволили из полиции. Помню, что мы плавали в лодке по заливу и строили планы на будущее. Дальше мозг отказывает.

Блум наклонилась к сидевшему на полу Бергеру, – рядом с ним была грязная походная газовая плитка, – взяла ее и поставила на стол. Затем подтянула к себе один из шатких стульев и села. Налила воду из пластиковой бутылки в видавшую виды кастрюльку и зажгла конфорку. Шум плитки заглушил гудение батареи.

– Тебе нужно лучше питаться, – сказала Блум.

– Что это за фигня на мне? – пробормотал Бергер, с трудом поднявшись с пола и посмотрев на себя сверху вниз. – Промокающая красная куртка, грязные флисовые штаны? Я ограбил бездомного?

– Нам пришлось купить одежду по дороге. В магазинах, в которых точно не было камер наблюдения. Это ограничивало выбор. И не надевай больше красную куртку, есть еще одна белая.

Блум достала из кармана своего белого пальто маленький пакетик, слегка встряхнула и показала Бергеру.

– Мясной бульон?

Бергер пожал плечами и сел по другую сторону стола. Блум видела непонимание в его глазах, но оно, наконец-то, было связано с желанием знать. А не бежать от знания.

И бороться.

– Я знаю, что я дико долго прожил в этой убогой лачуге, – сказал он. – Ходил в этот вонючий биотуалет несколько раз в день, пил кипяченую воду из озера, которую потом сменил кипяченый снег, часто в воде был разведен какой-то кошмарный суп из пакетиков. Я ни разу не принимал душ. Это все, что я знаю. Больше ничего. Где мы?

– Я тебя мыла.

Он посмотрел на нее, поморгал. Она продол-жала:

– Озеро называется Кобтояуре, оно находится в национальном парке Падьеланта. Я старалась найти место как можно дальше от цивилизации.

– Падьеланта? – воскликнул Бергер. – Лапландия? За полярным кругом?

– Да. Нам пришлось забраться далеко, по-настоящему далеко. Те, кто убил Сильвию Андерссон, судя по всему, эксперты в поиске людей.

– СЭПО.

– Или какая-то организация, так или иначе связанная с СЭПО, да. Ты помнишь, как все было?

– Не очень, – ответил Бергер. – Они убили Силь и оставили сиротой ее пятилетнюю дочь Мойру. И это все моя вина.

– Сильвия была взрослой женщиной, – сказала Блум, заваривая бульон. – К тому же, полицейским. Она была в состоянии принимать собственные решения. Необходимое условие для следующего шага – ты должен перестать себя казнить. И вернуться в форму.

– Я слишком сильно на нее надавил.

– Ты помнишь, почему?

– Файлы СЭПО. Она должна была взломать компьютерную защиту и восстановить несколько удаленных файлов из архива СЭПО.

– И ты помнишь, зачем?

Бергер зажмурился. Блум его не узнавала. Он и впрямь стал другим человеком.

– Это имело отношение к убийце, – выдавил он наконец из себя. – Дело Эллен Савингер.

– Ты готов выслушать меня? Впервые за две с лишним недели?

Он кивнул. Она заговорила:

– Убийца в деле Эллен косвенно работал на СЭПО, в фирме, которая поставляла им технику. Это ты помнишь?

Он снова кивнул. Она продолжила:

– Мы считали это случайностью, пока не поняли, что он работал на СЭПО и напрямую будучи охранником семьи по фамилии Пачачи. И это задание привело к тому, что он сорвался. Ты слушаешь?

– Да, слушаю. Это первая похищенная им девочка. Аиша Пачачи.

– Хорошо, – похвалила Блум. – Нам также удалось установить, кто был его отцом, им оказался норвежский наемник по имени Нильс Гундерсен. Этот Гундерсен уже в семидесятые годы был завербован молодым сотрудником СЭПО Августом Стеном и передавал важнейшую информацию с Ближнего Востока. Ты слушаешь?

Бергер кивнул, нахмурив брови.

– Август Стен. А сейчас он, значит, большая шишка в СЭПО?

– Начальник отдела разведданных, – уточнила Блум. – Это лично он вышвырнул нас с работы.

– Но ничего этого не сохранилось в архиве СЭПО.

– Это явно было удалено оттуда, причем сравнительно недавно. Силь должна была вот-вот добраться до этой информации. Включая загадочное появление в Швеции Али Пачачи, прибывшего с семьей из Ирака во время войны в Персидском заливе. С чего такая секретность? И почему Август Стен, похоже, готов идти по трупам, чтобы сохранить тайну агента Гундерсена?

Бергер кивал, не переставая. Продолжал кивать и сейчас.

– Что случилось? – спросил он. – Как мы здесь оказались?

– Ты ведь помнишь лодку. Мы расслабились, строили планы на будущее. Ты помнишь лодочный домик?

– Да. Лодочный домик я не забуду никогда.

– Мы даже подумывали купить его, начать там собственное дело, стать кем-то вроде частных сыщиков. Вместо этого мы нашли в нем Сильвию Андерссон, мертвую. Изо рта у нее свисал черный носок, как и у одной из предыдущих жертв, выжившей из ума старой женщины, которая в разговоре с нами упомянула имя Нильса Гундерсена.

– Вот черт.

Они молчали какое-то время, пока не стало тяжело дышать от вытесненного прошлого, которое просачивалось обратно.

– С тобой там что-то произошло, Сэм, – сказала наконец Блум. – Ты изменился.

– Обо всем, что случилось после лодки, у меня только обрывочные воспоминания.

– Мы распутали дело, которое отшвырнуло много заслонок и разрушило много крепостных стен, которыми и ты, и я защищались от нашего прошлого. Тебя настигло чувство вины. Вины передо мной и перед большим количеством девочек. Но мы это преодолели, и в конце тоннеля даже появился какой-то свет. И тут вдруг тебя как кувалдой оглушило чувство вины перед Силь, перед Мойрой. Неудивительно, что тебя это подкосило, Сэм, и все изменилось.

– Подкосило?

– Я не могу подобрать другого слова, – ответила Блум, разливая бульон. – Я спинным мозгом почувствовала, что нам надо оттуда выбираться. Видимо, сказался долгий опыт агента. Единственное, в чем я была уверена: нам нужно скрыться как можно незаметнее. Они оставили там Силь, преследуя какую-то цель. Либо чтобы отправить нас за решетку за убийство, либо в качестве предупреждения, как знак, что мы приговорены к смерти. Они могли бы разделаться тогда же и с нами, мы были легкой добычей в той лодке в заливе. Вот так вот обстоят дела. Мы вляпались в это против собственной воли, из-за чокнутого убийцы, но главным персонажем в этой истории, о чем бы там ни шла речь, был не он. Шла большая игра, и мы оказались в лучшем случае разменными пешками. Нам надо из всего этого выбраться, и я думала только об этом.

– Ты почувствовала спинным мозгом, а меня подкосило?

– Выпей бульона, тебе это пригодится.

Бергер неохотно поднес к губам кружку и отхлебнул горячую смесь. Как обычно, с мясом это, понятное дело, имело очень мало общего. Блум тоже отпила немного и продолжила:

– Тебя действительно подкосило. Образно говоря, кувалда огрела тебя по голове, и ты свалился. Я стояла там, рядом с мертвой Силь и твоим бесчувственным телом, и знала, что они каким-то образом следят за мной. Может быть, я могла бы сбежать, но тогда мне пришлось бы бросить там тебя. Мне надо было быстро привести тебя в чувство, Сэм. К счастью, рана уже зажила.

– Ты что, пырнула меня ножом, чтобы я очнулся?

– Вроде того, да. Нашла эффективную болевую точку. Но ты был совершенно неуправляем. Ты не понимал, что я хочу сделать как лучше для тебя. Лучше для нас. Ты впал в ярость и хотел любой ценой добраться до Августа Стена. Ты собирался обратиться к газетчикам, на телевидение, кричать об этом на улицах и площадях. Мне пришлось тебя утихомирить.

– Дай угадаю. Шприц в шею?

– Ты не должен был снова потерять сознание, но мне надо было контролировать тебя. Я вколола полдозы. Ты стал сговорчивей, это помогло. У тебя кружилась голова, но спорить ты перестал. Мы сбежали через лес. Осины, ты помнишь осины?

– Шелест листьев, – пробормотал Бергер. – Впрочем, тогда они уже опали.

– Я поддерживала тебя, мы шли, спотыкаясь, но выбрались. Я не стала брать нашу машину на парковке у таунхаусов. Мы вышли к нескольким виллам, пробрались в одну из них, нашли ключ от автомобиля.

– Ты это серьезно? И я все это проделывал?

– Нет, я усадила тебя на лестницу в надежде, что никто тебя не заметит и не примет за подозрительного бродягу. С тех пор я пару раз сменила машину. Сейчас у нас вот эта.

Блум помахала перед носом у Бергера ключом. Не узнать марку было невозможно.

– Джип, – кивнул он. – Предположу, что полноприводный?

– Я подумала о том, куда мы направляемся. Мне нельзя было вступать в контакты ни с кем, ни единого раза, это самое главное. Залечь на дно и не вылезать. Держаться в тени. Я вспомнила про эти два дома, несколько лет назад я ходила в поход по горам в этих местах. Сюда никто никогда не забредает, во всяком случае, не в ноябре. С тех пор мы скрываемся здесь. Ни Интернета, ни телефонных разговоров, ни оплат банковской картой, вообще никакого общения с внешним миром. Много размышлений о жизни, уж поверь. И немного катания на лыжах.

Бергер показал на ключ от машины и сказал:

– Так мы, значит, отсюда уезжаем?

– О чем ты говоришь?

– «Выпей бульона, тебе это пригодится». Твои слова.

Блум допила то, что оставалось в чашке, и посмотрела на Бергера. Их взгляды скрестились, как будто каждый оценивал другого самым скрупулезным образом.

В конце концов, Бергер тоже допил свой бульон и спросил:

– Так почему же мне нужно больше энергии, чем обычно?

Блум со стуком поставила свою кружку на стол.

– Потому что у меня для тебя сюрприз.

6

Среда, 18 ноября, 11:14

Пустая, холодная комната, как будто вырубленная в скале и вызывающая клаустрофобию. В кромешной тьме светятся только экраны мониторов.

Мониторов два, один над другим, и они показывают одну и ту же картину, хотя и с разных точек. Масштаб для лучшей видимости установлен с учетом размеров крошечного письменного стола, где джойстиком регулируется угол обзора, приближение и резкость. В данный момент изображение на обоих экранах похоже на фотографии, на которых главным образом виден один только снег. На верхнем экране, впрочем, видны еще и два засыпанных снегом дома, один ближе, другой дальше. На нижнем только тот, что ближе.

Вдруг затишье нарушается. Что-то происходит рядом с дальним домом. Два человека выходят, они очень маленькие, очень далеко.

Рука в тонкой кожаной перчатке привычным жестом увеличивает изображение; даже на таком расстоянии четкость высока. На женщине теплое белое пальто, современные лыжные ботинки, плотно облегающая голову шапка. На босоногом мужчине нет ничего, кроме полотенца, обмотанного вокруг туловища. Женщина показывает ему дорогу за угол дома, протягивает ведро, возвращается из-за угла.

Какое-то время она остается в фокусе.

Потом левая рука приближает изображение мужчины; правая рука, тоже в тонкой кожаной перчатке, делает запись на небольшой клавиатуре под маленьким экраном:

«11:15. ♂ очевидно в сознании; предположительно гигиенические процедуры ♂; ♀ помогает дистанционно».

Стоящий рядом с домом мужчина снимает полотенце, вешает его на гвоздь в стене. В его темной бороде заметна проседь, он встает прямо, немного медлит, разглядывает ведро.

Потом поднимает его и выливает содержимое себе на голову.

7

Среда, 18 ноября, 11:16

Пробуждение проходит в несколько этапов. Пик бодрствования, как правило, достигается посредством внезапного шока, в первую очередь от холода.

Опрокинув на свое обнаженное тело ведро с водой из растопленного снега, Бергер почувствовал себя, мягко говоря, окончательно очнувшимся. Как по условному знаку, из-за угла дома показался флакон с шампунем. Взамен он протянул пустое ведро, женская рука взяла его и исчезла.

Холод микрометр за микрометром проникал в его намыленное тело – но не в ступни: в них он вгрызался совсем по чуть-чуть, и это ощущалось острее.

Через какое-то время из-за угла снова показалась рука, на сей раз с полным ведром. Бергер быстро вылил воду на голову и вернул его в протянутую руку.

– Еще одно? – раздался голос Блум.

– Если это не будет слишком большой наглостью, – заикаясь, выговорил Бергер.

Снова появилось ведро. Он опрокинул его на себя, схватил висящее на гвозде полотенце и уже начал растираться, но тут вода, стекшая с голеней, стала замерзать, угрожая приморозить его ступни к снежному покрову.

Но Бергер ее опередил. Он за несколько секунд вырвался из ледяного плена, пронесся мимо Блум и вбежал обратно в дом, вытершись наполовину.

– Твоя обычная одежда лежит в сумке, – крикнула снаружи Блум.

Он быстро нашел вещи и натянул их на себя. Все они были до странности привычными, кроме теплых ботинок на толстой подошве – он никогда их раньше не видел, но они пришлись удивительно впору. Выйдя на заснеженную равнину, где стояла абсолютная тишина, он надел поверх белого пуховика белую непродуваемую куртку. Молли Блум ждала снаружи. Окинув Бергера критическим взором, она спросила:

– А что мы будем делать с бородой?

– Это зависит от того, чем нам предстоит заниматься, – ответил Бергер.

Она кивнула и пошла по аккуратно расчищенной дорожке, которая вела через холм. Бергер думал, что за ним окажется снежная пустыня, но вместо этого увидел еще один дом, чуть побольше, чем его. Снаружи стояла лопата для уборки снега и больше ничего. Блум открыла дверь и вошла внутрь. Бергер остался стоять в дверном проеме, пока Блум сгребла кое-какие вещи и сунула их в рюкзак.

Бергер огляделся. У самой двери были сложены один на другой несколько автомобильных аккумуляторов, на них лежало множество обычных батареек, вероятно, для ламп. Как и в его доме – конечно, куда более грязном, – здесь была дровяная печь, которой явно не пользовались. Он догадался, несмотря на свое удручающее состояние, что это из-за дыма. Дым и спутники.

Значит, здесь Молли Блум прожила, притаившись, две недели, никак не контактируя с внешним миром и поселив впавшего в безумие напарника в соседний дом, чтобы не путался под ногами, но и не исчезал из поля зрения. Бергер попытался разглядеть следы ее деятельности. Из аккумулятора, стоящего рядом с аккуратно застеленной постелью, шли кабели к трансформатору, из него выходили провода, которые тянулись к ноутбуку на ночном столике и к маленькому принтеру под столиком.

– И никакого подключения к Интернету? – сказал Бергер.

– По минимуму, – парировала Блум. – И очень хорошо защищенное. Это было необходимо.

– Гуглила спутники?

– Да, теперь я знаю, к каким спутникам может получить доступ СЭПО. Они проходят в определенные моменты, я переслала расписание на твой мобильный.

– Ты намерена и дальше держать меня в напряжении?

Блум закинула рюкзак за спину и, проходя мимо Бергера, протянула ему солнцезащитные очки. Дорожка вела дальше через поле, все больше утопая в снегу. Бергер шел следом за Молли, и скоро им пришлось пробираться по глубокому снегу.

– К счастью, намело не так уж много, – сказала она, прокладывая путь. – Но все же отсюда до ближайшей нормальной дороги пятьдесят километров.

Они шли и шли. Солнце светило ледяным светом, который, отражаясь от снега, становился еще холоднее. Очки спасали от снежной слепоты, но рези в глазах не предотвращали.

Бергер, не снимая очков, посмотрел на мобильный, сверился с расписанием спутников. Они проходили три раза в сутки. Однако в ближайшие два часа их не ожидалось.

Местность вокруг была неровная, дикая, холмистая. Ни один автомобиль не проехал бы здесь, даже полноприводный.

– Как, черт возьми, тебе удалось тащить меня здесь всю дорогу? – тяжело дыша, спросил Бергер. – Я совсем ничего не помню.

– Так же, как через лес у Эдсвикена. Инъекция правильной дозы лекарства. Ты мог идти и все. И тогда не было снега, местность выглядела совсем иначе.

Блум сверилась с компасом в телефоне и свернула чуть южнее. Они шли еще какое-то неопределенное время, не произнося ни слова.

Постепенно снежный покров начал исчезать, стало легче идти, они явно добрались до мест, где дули сильные ветры. Стали попадаться деревья, невысокие, изогнутые. Судя по всему, Бергер и Блум добрались до границы леса.

Вдали Бергер увидел нечто, напоминающее укрытие от ветра. Блум уверенно направилась в ту сторону и принялась разгребать снег. Когда она взялась за лопату и начала раскидывать сучья и стволы деревьев, в работу включился и Бергер. Он был не в лучшей физической форме. Впервые в жизни он был поражен собственной слабостью.

– Ты это построила? – спросил он, откидывая ствол карликовой березы.

– На случай, если они и впрямь проверяют записи со спутников, – пояснила Блум. – Хотя вообще-то я в этом сомневаюсь, СЭПО тоже приходится думать о бюджете. И сейчас, как я уже сказала, в горах совсем нет туристов. Но я не хотела рисковать.

Из-под веток проступила задняя часть кузова. Цвета хаки, а как же еще? Интересно, она угнала его из военной части?

Блум уселась на водительское сиденье, без проблем завела машину, дала задний ход. Когда Бергер залез на пассажирское место, Блум рылась в своем рюкзаке. Достав лист бумаги, она протянула его Бергеру.

– Тут поначалу немного ухабисто, – сказала она. – Держись крепче.

– А с этим мне что делать? – спросил Бергер, помахав листом.

– Например, прочитать, – ответила Блум, нажимая на газ.

– «Комиссару Дезире Росенквист»? – воскликнул Бергер и принялся за чтение.

* * *

Когда через несколько десятков километров почти незаметная дорожка начала напоминать настоящую дорогу, Блум остановила машину и поменяла номерные знаки. Вскоре после этого они въехали в деревню.

Летом в Квикйокке начинаются туристические маршруты по национальным паркам Сарек и Падьеланта, но в начале зимы там было пустынно. За все время, пока Блум и Бергер ехали по улицам населенного пункта, самого населения им не встретилось.

Больше пятидесяти километров по тряской дороге через лапландскую глушь должны были бы впечатлить Бергера куда больше. Но нет, и причина была проста: он только что прочитал странный машинописный текст. И даже забыл, что его должно было бы укачать.

Он зачитал вслух:

– «В первый раз я услышала этот звук два месяца назад. Его трудно описать. Как будто кто-то сидит в стене. Звук доносился и не снаружи, и не изнутри, и вряд ли его издавал человек».

Блум посмотрела на него.

– Кто это написал? – спросил Бергер, когда они проезжали указатель, сообщавший, что они приближаются к горной станции Квикйокк.

– И что с ней случилось? – отозвалась Блум и свернула на парковку между несколькими длинными красными домами.

Самые упрямые струйки водопада все еще пробивались через растущий слой льда, но было очевидно, что скоро поток замрет на полгода.

– Ты на полном серьезе отвечаешь на вопрос вопросом? – сказал Бергер. – Это ты дала мне это письмо. Его послали моей бывшей коллеге Ди? С неправильным указанием должности?

– Твой внутренний детектив ушел на пенсию? – спросила Блум. – Да, это машинописный текст, но оригинал ли это? Или вероятнее, что я распечатала его на маленьком принтере, который ты видел в доме?

Бергер наблюдал за напарницей, пока она вылезала из автомобиля.

– Здесь безопасно? – поинтересовался он, показав на стоящие вокруг дома.

– Согласно полученным данным, да. Но придержи пока свои вопросы при себе. И пожалуйста, в ближайшие минуты следи за тем, что говоришь.

– Согласно данным? – переспросил Бергер, но вопрос оказался адресован закрытой двери машины.

Он вышел из джипа. Морозный воздух обжигал дыхательные пути. Чтобы догнать Блум ему пришлось пробежать несколько шагов. Это на удивление бодрило. Они подошли к лестнице, ведущей в нечто вроде помещения под крышей, на втором этаже длинного красного дома. По-прежнему не появилось ни одного человека, как будто вся вселенная просто-напросто замерзла. Блум подошла к двери и постучала. Пока они ждали, что им откроют, она обернулась к Бергеру и сказала:

– Надеюсь, у тебя крепкое сердце.

Бергер уставился на нее с непонимающим видом.

Дверь открылась. Его взгляд упал на женщину с темными волосами и проницательными карими глазами. Слегка поморщившись, она жестом, словно нехотя, предложила им войти.

Блум зашла в дом, Бергер нет. Вот теперь его ноги действительно примерзли к земле, как будто дождавшись такой возможности.

– Ди? – неуверенно пробормотал он.

– Ну да, – ответила темноволосая женщина. – Заходи же, пока кто-нибудь не увидел эту бороду и не позвонил в полицию.

– Что ты, черт побери, делаешь в Йокмокке?

– Проходи в дом, – терпеливо повторила Дезире Росенквист, как будто это было что-то для нее очень привычное.

Она резким жестом указала на два стула, стоящих около очень маленького письменного стола. На нем лежал бинокль, три папки разной толщины и машинописное письмо, сильно напоминающее то, которое Бергер держал в руке. Ди села напротив них и вперила взгляд в бывшего напарника.

– Разумеется, я здесь не случайно, – сказала она. – Мы решили, что это самое удобное место для встречи.

– Мы? – переспросил Бергер и посмотрел в окно на пустынные горы. – Удобное?

– Одна нога здесь, другая там, – загадочно ответила Ди. – Выходной день после воскресной встречи с руководством Национального оперативного отдела. Самолет до Кируны, потом арендованная машина, вечером обратный рейс. А вот что вы здесь, черт побери, делаете?

Бергер встретился с ней взглядом; он чувствовал, что в его глазах была пустота.

– Даже если я и понимаю все сказанные тобой слова, Ди, мне не за что ухватиться. Разве что за слово «черт», его я могу соотнести с реальностью.

Ди помолчала, посмотрела на него и наконец сказала:

– Тебя уволили, как я и предсказывала. Ты исчез сразу после трагической смерти Силь. Через несколько дней я отправила эсэмэску на твой личный мобильный. Получила ответ от Блум. Какое-то время я над ним размышляла.

Бергер смотрел на открывавшиеся в окне виды. В данную минуту они были понятны ему больше, чем все остальное.

– Опять возникает слишком много вопросов, – сказал он. – Я не врубаюсь.

– Насколько я поняла, ты провел, ни во что не врубаясь, уже немало времени. Насколько я поняла, вы со всех ног бросились инвестировать свои выходные пособия в частный сектор. Насколько я поняла, было крайне маловероятно, что ты сможешь прийти на эту встречу.

– Я не знал об этой встрече.

– Но ты получил машинописный текст?

– Только что прочитал, да. Кто его написал?

– Это второстепенно. Важнее, не споткнулся ли ты в нем обо что-то.

– Еще как, разумеется. Автор жива?

– С ней все в порядке, – сказала Ди. – Письмо было написано пару недель назад, и она позвонила с лестницы, ведущей в подвал. Йокмоккская полиция приехала к ней приблизительно через час. Не было никаких признаков присутствия там посторонних. И совершенно определенно никаких короедов.

– Но потом она отправила недописанное письмо прямо тебе? – спросил Бергер. – И назвала тебя комиссаром?

– Я и есть комиссар. Получила назначение в НОО.

– Национальный оперативный отдел? Но как это произошло?

– Наша группа ведь развалилась. Аллан ушел на пенсию, у Силь случился инсульт…

– Инсульт? – воскликнул Бергер и почувствовал, как рука Блум сжала его бедро; это заставило его придержать язык.

– Да? – Ди внимательно посмотрела на него.

– Я просто не знал причину смерти, – пробормотал Бергер.

– И на похороны не пришел… Какого черта вас занесло сюда на север? Вы прячетесь? Занимаетесь любовью в каком-нибудь иглу?

Блум опередила Бергера:

– Мы решили в тишине и покое обсудить будущее, открывающееся перед нами по завершении карьеры полицейского. Наши отношения строго профессиональные.

Ди посмотрела на нее, покачала головой и демонстративно повернулась к Бергеру.

– В НОО появилась вакансия, вступить в должность надо было немедленно, и я подала заявление и получила место.

– Поздравляю, – сказал Бергер.

– И первое, что свалилось там на меня – это Йессика Юнссон из Порьюса. Как она сама пишет, известная сутяжница. Все в НОО только покачали головами, когда я показала им письмо. И посоветовали мне сжечь это дерьмо.

– Но ты не сожгла?

– И ты, Сэм, конечно, понимаешь, почему?

Бергер наморщил нос, но ничего не сказал.

– Если это письмо адресовано мне, – сказала Ди, – значит, оно адресовано и тебе, не так ли?

– Я вижу только уйму теорий заговора, – отозвалась Блум.

Взгляды Бергера и Ди скрестились. Они долго не сводили друг с друга глаз, потом Ди продолжила мысль:

– Да, Йессика Юнссон погрязла в теориях заговора. Но одно имя там выпирает, да, Сэм?

– Карл Хедблум, – пробормотал Бергер.

– Здесь написано: «Что рисунок ручкой на бедре Лизы Видстранд даже упоминался в местных газетах, но полиция махнула на это рукой и не изменила мнения о вине Карла Хедблума».

– Наше первое общее дело, Ди.

– Отвратительный случай. Он меня задел. Глубоко. И хотя прошло уже восемь лет, я помню все, как вчера. После него было много бессонных ночей.

– Ты думаешь, она послала письмо именно тебе только из-за Карла Хедблума?

– Не вижу другой причины. Если его вообще послала она.

– О, – сказала Блум.

Бергер и Ди перевели взгляды на нее.

– Я не помнила имени Хедблум, – пояснила она. – Это ведь было двойное убийство? Матери с младенцем?

– Нас прикомандировали к тогдашней Государственной уголовной полиции, – сказал Ди. – На окраине Орсы в небольшом овраге были найдены изуродованные останки Хелены Граден, тридцати пяти лет, и ее сына Расмуса, четырнадцати месяцев от роду. Ребенок находился в своей коляске, по крайней мере, частично. Что это было за убийство? Было ли это в первую очередь убийством ребенка или женщины? Следователи рвали на себе волосы, там перевернули каждый камешек. Было больно на это все смотреть. Долгое время главным подозреваемым был муж и отец Эммануэль Граден, хоть он и разрывался от горя. И только когда руководство посмотрело на дело под другим углом и начало мыслить нестандартно, дело сдвинулось. Убийца охотился не на детей и не на женщин, а на матерей. Он убивал матерей и сыновей. Потребовалось много психологических экспертиз, чтобы исключить невиновных и ограничить поиски. Наконец нашли мужчину с очень серьезными психическими отклонениями, который именно тем летом несколько недель провел недалеко от Орсы вместе с группой других пациентов. Его звали Карл Хедблум, ему было двадцать четыре года, и у него было ужасное детство. Его мать была сущей дьяволицей. Хелена и Расмус Граден были найдены только через два дня после исчезновения. Карл Хедблум в целом мог приходить и уходить когда угодно. И посреди леса между местом, где нашли тела, и местом, где жила группа пациентов, в конце концов, была найдена недавно построенная хижина со следами крови внутри. Там была ДНК Хедблума.

Блум кивнула, хотя брови были нахмурены.

– Но это же один из наиболее очевидных преступников в истории шведской юриспруденции? – сказала она. – Суд прошел неслыханно быстро, принимая во внимание огромное количество собранного материала.

– Эта тема, конечно, не обсуждается, поскольку Йессика Юнссон всем известная сутяжница, – сказала Ди. – Однако это не главная причина. Прежде всего, эта тема является табу, потому что поимка Карла Хедблума увенчала карьеры многих полицейских, в том числе нашего Аллана Гудмундссона. Понадобилось бы немало сил, чтобы вернуть его домой с турнира по бриджу на Таити.

– Турнир по бриджу? – воскликнул Бергер.

– А ты не знал, что Аллан и его жена входят в элиту шведского бриджа? Выйдя на пенсию, они ездят по всему миру и играют.

– Ничего себе! – поразился Бергер.

Блум развела руками и спросила:

– Но почему мимолетное упоминание, сделанное вскользь в письме сутяжницы, должно повлечь за собой нечто катастрофическое?

– Был один момент, которого расследование не объяснило, – ответил Бергер. – Он так и остался под вопросом, полиция не разглашала его, и в конце концов он отошел на второй план. Небольшой рисунок ручкой на левом бедре Хелены Граден.

– Я никогда не слышала имени Лизы Видстранд, которую Йессика Юнссон упоминает в своем письме, – сказал Ди. – Оказалось, что она была проституткой из Гётеборга, которую жестоко убил неизвестный клиент. Дело осталось нераскрытым, но я видела фотографии. У нее на левом бедре действительно был рисунок ручкой.

– И что это за рисунок? – спросила Блум. – И как случилось, что полиция проморгала наличие связи между этими делами?

Ди развела руками и сказала:

– Убийства проституток случаются чаще, чем можно предположить, и СМИ нередко упускают их из виду. К сожалению, это не приоритетное направление в работе полиции.

– Это был очень старательно нарисованный четырехлистный клевер, – сказал Бергер.

Наступила тишина. Они смотрели друг на друга. Внимательно.

– Йессика Юнссон адресовала письмо в НОО и написала «комиссару Дезире Росенквист». Я стала комиссаром незадолго до того, как она отправила письмо. Она каким-то образом следила за мной. Вероятно, она знает, что я участвовала в расследовании дела Граден. Велика вероятность, что всем своим письмом она хотела сказать именно это: Карл Хедблум, возможно, невиновен. И она хотела сказать это именно мне. Почему?

Бергер кивнул и спросил:

– И почему ты сидишь здесь на тайной встрече с парой уволенных сыскарей, которые, как ты думаешь, прячутся?

– От руководства НОО поступила директива: никто не должен связываться с Йессикой Юнссон. Она типичная пария. Другими словами, я не могу заняться этим сама. К тому же, мне кажется, она поговорит с тобой так же охотно, как со мной. Ей что-то известно. Я хочу, чтобы вы ее допросили, абсолютно неофициально. Мне хочется понять, стоит ли пытаться возобновить расследование закрытого дела, учитывая, какого труда это будет стоить и сколько страданий повлечет за собой.

– И вы двое, стало быть, об этом договорились? – спросил Бергер. – Не знаю, достаточно ли я здоров для того, чтобы играть в частного детектива.

Ди подвинула им три папки, лежавшая слева была заметно толще двух других.

– Дело Граден, – сказала Ди, хлопнув по папке ладонью. – Дело Видстранд. И досье на Йессику Юнссон. Вы отправитесь туда как представители НОО, сошлитесь только на меня и ни на кого другого. У вас будут фальшивые удостоверения и визитки. Все это совершенно не официально, я буду отрицать, что была в курсе, если вы провалите это дело. Я уже позвонила Йессике Юнссон и сообщила, что вы приедете. У нее должно создаться впечатление, что вы расследуете историю о таинственном мужчине, который, как она утверждает, охотится за ней. На самом же деле вы должны выяснить, что ей известно об убийствах Хелены Граден, Расмуса Градена и Лизы Видстранд.

Бергер повернулся к Блум. Она медленно кивнула.

– И где находится этот чертов Порьюс? – спросил Бергер.

– Неподалеку, – ответила Ди и встала из-за стола.

Потом она протянула им массивный спутниковый телефон.

8

Среда, 18 ноября, 14:08

В Лапландии «неподалеку» никоим образом не означает «близко». Наоборот, в этом выражении скрыта присущая местным жителям самоирония.

По сравнению с дорогой по пересеченной местности от полюса недоступности дорога из Квикйокка до Вайкияура была в очень хорошем состоянии. Когда солнце скрылось за горами в кипящем разноцветном вареве и стрелки на часах как раз показали два часа пополудни, Блум и Бергер почти добрались до самого длинного шоссе Европы.

Европейские автомобильные маршруты пересекают континент вдоль и поперек, но ни один из них не тянется так далеко и так прямо с севера на юг, как E45. Его протяженность почти 5000 километров, он начинается в Джеле на южном берегу Сицилии и заканчивается в Каресуандо, самом северном населенном пункте Швеции. От южной оконечности Европы до северной. На севере Швеции это шоссе называют Внутренней дорогой. Из Вайкияура в Лапландии она ведет на север, в Порьюс.

Всю дорогу от Квикйокка в джипе царило молчание. По обе стороны от рычага коробки передач происходила обработка информации.

– Значит, ты не знала? – спросил наконец Бергер.

– Я знала, что Росенквист что-то от тебя нужно. Но что конкретно – нет.

– А Ди, стало быть, отправила сообщение на мой частный запасной мобильник? Со своего, надо думать? Две анонимных сим-карты в бесконечном киберкосмосе. Что именно она написала?

– «Как дела? Никак не могу разыскать тебя. Важно».

– «Важно»?

– Поэтому я и ответила. Коротко. Как будто ты не хотел, чтобы тебя беспокоили.

– То есть в Копрояме мобильные ловят сеть?

– В Кобтояуре. Вообще-то, нет. Но при определенных атмосферных условиях сигнал может пробиться, если человек стоит в правильном месте. Росенквист попросила меня отправить мейл на адрес, который выглядел как неофициальный. Я пошла в правильное место и смогла подключиться к Сети. Я призналась, что это я ей пишу, издалека. Написала, что ты временно вышел из игры – сослалась на желудочно-кишечную инфекцию. Потом получила в ответ это машинописное письмо. Когда она спросила меня, не находимся ли мы случайно на севере, я заподозрила неладное. СЭПО ведь могло добраться и до нее. Но она объяснила, что к чему, а я как могла попыталась выяснить, насколько это правда. И ответила, что мы могли бы найти время для встречи. Я назначила встречу в Квикйокке как на своего рода нейтральной территории между нами и Порьюсом.

– Полагаю, имя Йессики Юнссон фигурировало в мейле? Ты проверила, кто она?

– Неприкасаемая, изгой, как и сказала Росенквист. Годами засыпает полицию письмами. Одна из тех, кого шлют куда подальше. Из тех, кого не выносят.

– Я прочитал письмо еще раз. Наша Йессика действительно во тьме.

– С большой буквы и все такое. Расскажи о Хелене Граден.

Бергер уставился в кромешную тьму, уже царившую за окном.

– Я пытался от этого избавиться, – произнес он наконец.

– Тяжело?

– Там было видео…

В джипе повисла тишина. Прошло полминуты, прежде чем Бергер продолжил:

– Первые шаги Расмуса, которому было год и два месяца. Хелена Граден так радовалась, так смеялась, что и Расмус начал смеяться. Этот смех преследует меня. Смех матери и ребенка, сплетающийся в какую-то само собой разумеющуюся… ткань жизни. Я не могу это как следует объяснить. Это цепляло. А через неделю они оба были мертвы. Жестоко убиты.

Блум какое-то время молчала. Потом бросила на него быстрый взгляд и сказала:

– Мы можем повернуть, если хочешь.

– Нет, – решительно ответил Бергер. – Я ассистировал Аллану во время решающего допроса Карла Хедблума. Аллан в то время работал жестко, он вытащил на свет все худшее, что было в Карле, который оказался и безумен, и склонен к насилию. Глубоко ненавидел матерей. Было огромной ошибкой разрешить ему жить в приюте почти без наблюдения, еще большей ошибкой – позволить ему поехать с другими пациентами на экскурсию. Его психическое состояние оценили совершенно неверно, и один главврач в результате вылетел с работы. Но все же в самом преступлении было что-то, перед чем Карл совершенно пасовал. Аллан жестко на него надавливал, и все время все сходилось, пока не зашла речь о тех двух днях в хижине.

– И что же случилось? – спросила Блум.

– Карл Хедблум признался. Ни капли не колеблясь. Но рассказать, как все происходило, ему толком не удалось. Поскольку вещественные доказательства были неопровержимы, суд решил, что Карл находился в состоянии психоза и просто не помнил никаких подробностей.

– И ты тоже был уверен в его виновности?

– Да, тогда был. В целом.

– Хедблум упоминал рисунок ручкой?

– Он сознался, что сделал его, и больше это не обсуждалось. По сравнению с остальным маленький рисунок на бедре казался сущим пустяком.

– Надеюсь, ты расскажешь мне и все остальное…

– Или я расскажу, или вот здесь все прочитаешь, – сказал Бергер, приподняв папки.

Из бумаг выпали две визитных карточки, Бергер взял их с колен, ему удалось сфокусировать взгляд на тексте. Его лицо скривилось от отвращения.

– Приехали, – сказала Блум.

Фары джипа на мгновение выхватили из темноты фасад дома метрах в пятидесяти от них. Блум вытащила ключ из зажигания, и остался только очень бледный свет. Он струился с террасы над лестницей, ведущей в безликий старый дом на плоскогорье посреди дикой природы. Никаких других огней не было видно, даже звезды не светили, не говоря уж о луне.

Блум вышла из машины, Бергер следом. Рядом с парковочным местом угадывалась стена гаража, с другой стороны их автомобиля едва виднелась ведущая к дому дорожка. Блум осветила ее карманным фонариком. Снежный покров был глубоким и совершенно нетронутым. Не было никаких сомнений, что преследователь оставил бы четкие следы.

Они поднялись по скользкой лестнице, позвонили в дверь. Бергер обернулся и бросил взгляд со слабо освещенной террасы в леденящую лапландскую ночь. На часах не позже трех часов дня, а темно, хоть глаз выколи. Он попытался удержаться в сегодняшнем дне, но тьма неумолимо влекла его к оврагу в Орсе.

Детская коляска. Рука матери все еще держится за нее вопреки всему. Кровь.

Бергер не видел места, где были найдены тела. Не тогда. Он видел фотографии. Сделанные крупным планом, неотступно преследующие его фотографии. Он видел место преступления, но позже, когда там уже не было тел. Это оказалось еще хуже, воображение дополнило картину.

Резко распахнувшаяся дверь выдернула его из темных глубин памяти. Появившаяся в дверном проеме женщина не произвела на него особого впечатления и успела повернуться спиной до того, как Бергер рассмотрел ее как следует. Он заметил только толстый вязаный свитер и в тон к нему толстые носки из грубой шерсти.

Гости и хозяйка расселись вокруг темного стола в полумраке гостиной. Бергер положил перед собой мобильный телефон экраном вниз и рассеянно вертел свою чашку с чаем, поглядывая вбок, где виднелась спальня. Он заметил письменный стол со стоящей на нем старой печатной машинкой.

– Будете рассказывать о короедах? – спросила женщина и зажгла две свечи.

В это мгновение Бергеру впервые удалось рассмотреть Йессику Юнссон. Свечи осветили ее бледное лицо. Ей было между тридцатью и сорока годами, и во всем ее облике было что-то нервное. Без макияжа, темные волосы, довольно короткая стрижка, внимательные голубые глаза, несмотря на блуждающий взгляд.

– Никаких короедов, – сказала Блум.

– За это отдельное спасибо, инспектор Лундстрём.

– А что случилось в тот момент, когда вы закончили писать? – спросил Бергер. – Вы оборвали письмо на полуслове.

– Не понимаю…

– Ну как же. Вот последняя фраза вашего письма: «И как только слабое пламя свечи гаснет, я слышу». И всё. Потом вы отправили его в полицию, так и не закончив. Почему?

Йессика Юнссон предпочла рассмотреть визитную карточку, а не собеседника.

– А вы, значит, инспектор Линдберг? – сказала она. – И на конце h?[2] А что означает Ч? «Ч. Линдберг»?

– Ответьте на мой вопрос. Что вы услышали, когда холодный ветер пронесся по спальне? И когда погасла свеча.

– Распахнулась входная дверь, – ответила Йессика Юнссон и в первый раз посмотрела на Бергера. Взгляд казался открытым, но только казался.

– И что вы сделали?

– Побежала к двери подвала и бросилась вниз. Позвонила в полицию с ведущей в подвал лестницы. Я не хотела идти туда, я не заходила в подвал уже пару лет.

– Если человек предполагает, что безумный убийца только что пробрался в дом через входную дверь, может быть, инстинкт подсказывает спрятаться?

– Я не рассуждала рационально. Сожалею. И мобильная связь должна быть лучше на лестнице.

– И это уже была рациональная мысль?

– Чисто инстинктивно. Я не понимала, что мыслю рационально.

Бергер кивнул и внимательно посмотрел на женщину. Работая полицейским, он научился правильно оценивать людей. Вряд ли эта способность могла исчезнуть за пару недель. Но оценить Йессику Юнссон было нелегко. В ней отсутствовало маниакальное безумие, которое светилось в глазах параноиков. С другой стороны, не заметно было и ясного светящегося разума, который излучала сидящая рядом с ним Молли Блум. Скорее, это был взгляд из берлоги, апатичный и нервный одновременно, а в уголках рта играла странная легкая улыбка. Бергер заметил, что и Блум изучает Юнссон. Интересно, ей так же трудно составить четкое представление, как и ему?

– Как долго вы просидели на лестнице в подвал? – спросил он.

– Пока не приехала полиция.

– И все это время вы ничего не слышали?

– Я слышала котел.

– Котел?

– Отопительный котел, – пояснила Йессика Юнссон. – Он гудит. Мне не нравится этот звук. Поэтому я перестала пользоваться подвалом.

– А наверху ничего?

– Как я и сказала полицейским: ничего. Я заперла дверь подвала и нашла возле лестницы старый пожарный топор. Я так судорожно его сжимала, что им пришлось отгибать мне палец за пальцем, чтобы я его выпустила из рук.

– То есть вы ни на секунду не поднимались наверх, пока не приехала полиция?

– Нет. Они крикнули: «Это полиция. Йессика, где вы?»

– Они казались обеспокоенными?

– Нет. Я знаю, что они думают обо мне. Одно из первых слов, которое я услышала, было «паразиты».

– И письмо по-прежнему было в печатной машинке?

– Да, они не обратили на него внимания. Когда они ушли, мне пришло в голову, что надо его отправить. Чтобы вы поняли, каково мне. Чтобы сюда прислали какого-нибудь другого полицейского, а не этих жалких йокмоккских горе-сыщиков.

– И вы своего добились, – сказал Бергер. – И можете все рассказать. Почему вы адресовали письмо именно комиссару Дезире Росенквист?

– Я видела ее по телевизору несколько недель назад. В Стокгольме раскрыли дело о каких-то похищениях людей. Эллен как там ее? У комиссара брали интервью. Она производила хорошее впечатление. Когда я позже попыталась ее разыскать, оказалось, что она комиссар в НОО. Я подумала, что она, возможно, отнесется ко мне серьезнее, чем местная полиция.

Бергер кивнул и сказал:

– За вами, конечно, не может следить незнакомый мужчина. Ведь вы знаете, кто он? Почему вы не хотите об этом рассказать?

Йессика Юнссон посмотрела на него. Да, во взгляде, когда он переставал бегать, была ясность, но и что-то еще. Страх? Как будто она знает, кто ее преследует?

– Но я правда не знаю, – сказала она.

Бергер откинулся на спинку стула и умолк. Он надеялся, что Блум поймет знак и перехватит инициативу. Так и случилось.

– Вы предпочли поселиться в очень уединенном месте, Йессика, – сказала она. – Насколько я понимаю, у вас нет ни работы, ни мужа, ни детей. Вы от чего-то бежали?

– Я просто хочу покоя, – пробормотала Юнссон.

– Покоя от чего? Вы переехали сюда, чтобы от кого-то спрятаться?

– От людей в целом. Я хочу, как я уже сказала, чтобы меня оставили в покое.

Блум внимательно посмотрела на нее. Бергер видел это, следил за ее взглядом. Он взглянул на мобильный телефон: запись, кажется, шла своим чередом.

– Вы родом из Стокгольма, Йессика, – сказала Блум. – Выросли в Рогсведе, но в вашем личном деле полно пробелов.

– А с чего у вас вообще есть мое личное дело? Меня вроде ни в чем не обвиняют.

– Мы стараемся не упускать из виду людей, которые обращаются в полицию намного чаще других, – ответила Блум. – А если на человека падает подозрение в совершении преступления, нам приходится изучить его личность подробнее.

– Подозрение в совершении преступления?

– Сокрытие доказательств, – пояснила Блум и повернулась к Бергеру.

Он кивнул с серьезным видом и продолжил:

– Да, я думаю, нам придется поглубже покопаться в прошлом Йессики Юнссон. Это ведь там мы найдем паразитов.

Взгляд Йессики Юнссон скользнул на Бергера. Он посмотрел ей в глаза. Никто так не любит поговорить, как сутяжники, это почти закон природы. Они хотят любой ценой проговорить все те подлинные факты, о которых умалчивают власть предержащие. Но Юнссон вела себя сдержанно, не произнесла ни одного лишнего слова. И все же это она подняла шум на всю страну, чтобы заполучить сюда полицейских не из этого района.

Чтобы заполучить Ди.

А теперь она почти ничего не говорит.

Почему?

– Как вы думаете, кто следит за вами? – спросил Бергер.

Йессика Юнссон только мрачно покачала головой. Бергер пытался уловить каждое малейшее движение, постоянное перебегание глазами с одного на другое, непроизнесенные слова. Между написанным ею текстом и ее поведением что-то не сходилось. Между ее параноидальным нравом и ее взглядом.

Ему надо внимательнее изучить этот блуждающий взгляд.

Он вспомнил другой допрос, жизненно важный допрос непонятной женщины по имени Натали Фреден. Он бросил взгляд на Молли Блум. В этот раз она встретилась с ним глазами и кивнула, едва заметно.

Бергер кивнул куда заметнее, выключил запись на телефоне и положил его во внутренний карман старого пиджака. Потом встал и сказал:

– Думаю, нам стоит провести чуть более формальный допрос, с видеозаписью и хорошим светом. Мы можем сделать это в полицейском участке в Йокмокке, если хотите. Это же в принципе неподалеку.

Йессика Юнссон молча смотрела на него.

– А можем сделать это здесь, – продолжил Бергер. – Тогда вы избавитесь от нас намного быстрее. Вам решать, Йессика.

– Здесь, – ответила Юнссон.

– Прекрасно, – сказал Бергер. – Мы поставим здесь пару ламп и все такое. Но сначала осмотр дома.

– Осмотр дома?

– Вы покажете нам весь дом и территорию вокруг. Могу предположить, что йокмоккская полиция не стала себя этим утруждать?

Йессика Юнссон поднялась и бросила на него пустой взгляд. Во второй раз за короткое время он пожалел, что не записал это все на видео.

Она провела их на второй этаж. Там было мало интересного. Блум все время держала в руке телефон и делала снимки. Бергер заглянул в чулан. Фонарик, который Блум перед побегом прихватила с собой, не осветил ничего кроме пыли. Пылинки отреагировали на сквозняк, не воспринимаемый человеческими органами чувств, и покружились немного, пока не вернулись на четыре древних чемодана, скорее даже дорожных сундука вроде тех, с которыми эмигранты тащились по американским прериям на замученных лошадях.

– Они стояли здесь, когда я въехала, – пояснила Йессика Юнссон.

– И вы не посмотрели, что в них?

Она помотала головой. Они двинулись дальше. Две спальни, в каждой по еще одному чулану под нижней частью ската крыши. В первой спальне стояла единственная незастеленная кровать, и рейки днища напоминали ребра. Во второй в чулане было пыльно, но пусто, зато кровать и кресло были накрыты белыми простынями, напоминающими чехлы, которыми семьи богатых торговцев укрывали мебель, уезжая из своих летних усадеб на зиму.

– Это вы застелили? – спросил Бергер.

Йессика Юнссон покачала головой. Но Бергер не отступал. Он выжидающе смотрел на нее, освещая ее безжалостным светом фонарика.

– Все было так, когда я переехала сюда, – наконец ответила Юнссон. – Я только несколько раз постирала покрывала, и всё.

Они вышли из спальни. Бергер задержался на мгновение, провел пальцем по белой ткани, укрывавшей диван. Потом все вернулись к лестнице, возле которой стояла софа с креслами, на которых, кажется, никто не сидел с начала века. Спустившись по лестнице, они прошли на кухню. Там было чисто, мебель не новая, но опрятная. Бергер заметил, что Блум украдкой провела пальцем по поверхности стола.

Кроме этого, на первом этаже находилась большая гостиная, куда выходила лестница, деля комнату на три части: передняя, где холл переходил в подобие прихожей, там стояли три стула; открытая часть, в которой висел маленький телевизор и стоял диван; обеденная зона, куда они прошли в начале визита, чтобы допросить хозяйку. Наконец, они добрались до спальни. Бергер рассмотрел печатную машинку и бросил взгляд на кровать, которая была застелена ровно и аккуратно, как он и предполагал.

– Подвал, – сказал он.

– Это обязательно? – спросила Йессика Юнссон.

– Да, – ответила Молли Блум и разблокировала свой мобильный. – Мы пойдем с вами, не бойтесь.

Юнссон подвела их к покрашенной в белый цвет двери, из которой торчал старый ключ. Она повернула его и настороженно и даже немного радостно посмотрела на своих спутников. Улыбнулась своей странной, едва заметной улыбкой и распахнула дверь.

– На самом деле я не такая уж трусиха, – сказала она.

Внизу царила тьма, которая словно рвалась наружу. Бергер увидел, как Блум сделала шаг в сторону, будто давая темноте дорогу. С первых шагов вниз по лестнице они почувствовали запах запустения.

Блум включила свой мощный фонарик, осветила ступени и пропустила вперед остальных. Потом закрепила на перилах телефон.

Они сделали еще шаг вперед.

9

Среда, 18 ноября, 21:44

Сначала все немного дергается. Белая дверь со старым ключом. Рука, которая его поворачивает.

Потом темнота, бездонная темнота. Яркий свет фонарика выхватывает из нее ступени, одну за другой. По обе стороны лестницы виден большой подвал, который не удается разглядеть целиком. Все по-прежнему дергается.

Затем изображение стабилизируется, застывает. Правый угол вдруг оказывается закрыт чем-то темным, наверное, балкой, параллельной лестнице. Теперь картинка совершенно неподвижна.

Появляется женская спина, она движется вниз по лестнице. Еще один силуэт, мужской, и вторая женщина, блондинка с длинными волосами. У нее в руках фонарик. На полпути она оборачивается и смотрит вверх, как будто хочет убедиться, что всё на месте.

Все останавливаются внизу, расстояние до них увеличилось. Но не между ними. Они держатся вместе, как притянутые магнитом. Произносятся неслышные слова, единственный звук, который доносится из динамика, – это гудение старого жидкотопливного котла. Зажигается второй фонарик. Конусы света разбегаются по подвальному помещению.

Первая женщина, с темными волосами, идет с мужчиной, который только что зажег фонарь. Второй луч света движется отдельно, вправо. Светловолосая женщина редко попадает в кадр. Когда это иногда случается, видно, что она переворачивает какой-то хлам: древнюю садовую мебель, ржавые велосипеды, множество покрышек, изгрызенный молью брезент, скрывающий непонятные предметы.

Мужчина и женщина слева исчезли с экрана; время от времени мелькает свет фонаря, и больше ничего особенного не видно. Но вот они снова появляются в кадре и идут к двери, из-за которой доносится гудение. Останавливаются рядом с ней. Темноволосая женщина жестом подзывает блондинку, мужчина тоже ей машет. Иногда голоса перекрывают глухое гудение котла.

Мужчина тянется к ручке двери. Но не успевает взяться за нее.

Он не дотягивается до ручки.

Вдруг дверь резко распахнулась, и гудение котла сразу становится намного громче. Дверь ударяет мужчину по голове, и он падает на спину. Блондинка замахивается фонарем, как будто для удара, луч света скользит по потолку, но она опаздывает и получает удар в висок чем-то похожим на полено. Мужчина, пошатываясь, поднимается и получает тем же поленом прямо по голове. И валится на пол.

Только теперь из непроницаемой темноты котельной появляется фигура. Высокий, похожий на тень силуэт, словно на призрак. Котел гудит, так что не слышно никаких голосов, все напоминает пантомиму, немой фильм, все движения странно угловаты.

Фигура наносит еще один удар поленом лежащему мужчине и поворачивается к светловолосой женщине, которая стоит на коленях, согнувшись. Он бьет ее по затылку, и она, рухнув на пол, остается лежать без движения.

Быстро окинув взглядом обоих упавших, фигура достает что-то из кармана. Темноволосая женщина стоит, закрыв лицо руками, фигура тянет ее в сторону и быстро привязывает за руки к перилам кабельной стяжкой. Она опускается на колени, поднятые руки закрывают лицо.

Фигура оттаскивает к правой стене упавшего мужчину и привязывает его запястья к батарее. Потом то же самое проделывает с блондинкой. Они остаются сидеть около разных батарей, в пяти метрах друг от друга, после чего внимание фигуры переключается на темноволосую женщину у лестницы. Достав большой охотничий нож, фигура бросается к ней. В первый раз голос заглушает шум котла: в подвале раздается пронзительный женский крик.

Фигура приближается, поднимает нож и замахивается на женщину. Перерезает стяжку, хватает женщину и несет брыкающуюся жертву вверх по лестнице. Проходя мимо камеры, фигура попадает в кадр, освещенная слабым светом, который падает сверху через дверь подвала. Становится видно лицо. Но только это не лицо.

Это черная маска грабителя, и она возникает в кадре, может быть, всего на полсекунды. Потом слышно, как захлопывается дверь, и изображение превращается в непонятное мелькание. Затем все замирает, и в поле видимости камеры остается только нечто, напоминающее угол очень слабо освещенного пластикового пакета.

Металлический женский голос заглушает шум отопительного котла:

– Это всё?

– Камера упала, – отвечает более естественно звучащий женский голос.

– А Йессика Юнссон? Что с ней?

– Следы крови в доме и на снегу, следы колес и открытая дверь гаража. Слишком много крови, чтобы допустить, что она жива. Просто-таки кровавая баня. Все говорит о том, что этот сумасшедший убил ее и уехал с трупом.

Только когда металлический женский голос в трубке спутникового телефона перешел в протяжный стон, Бергер окончательно признал Ди. Телефон стоял на обеденном столе, за которым они сидели несколько часов назад, пытаясь допросить Йессику Юнссон. Бергер отнял салфетку от головы и посмотрел на пятна крови, одни из которых подсохли больше, другие меньше. У него возникло ощущение дежавю.

Блум сидела по другую сторону стола и прижимала к голове такую же салфетку, а к уху трубку.

– Вы должны были, черт возьми, только съездить туда и допросить ее, – крикнула Ди. – А вместо этого вы впутываете меня в какую-то дьявольщину.

– Он напал на нас, Дезире, – сказала Блум. – Мы были совершенно к этому не готовы.

Какое-то время стояла тишина. Бергеру казалось, что даже на расстоянии он слышит, как Ди проглатывает целый десяток слов сразу. Наконец, она произнесла:

– Итак, вы пошли в темный подвал уединенного дома, хозяйка которого утверждала, что ее преследуют, и были совершенно не готовы?

Молчание казалось в этот момент третьим человеком в комнате, крайне назойливым персонажем.

– В записи больше ничего нет? – спросила Ди после паузы.

– Она длится еще десять минут, – ответила Блум. – Пока у мобильного не разрядилась батарейка. Там виден только пластиковый пакет, лежащий возле лестницы. Я пришла в себя раньше Сэма, пролежав без сознания почти три часа. Потом я еще двадцать минут перегрызала стяжки. В конце концов, мне удалось освободиться, добраться до Сэма и привести его в чувство.

Бергер осмотрелся в полумраке. Дом стал совсем другим. Мир стал другим. Ди сказала:

– А вы уверены, что в доме никого не осталось?

– Мы еле стояли на ногах, когда очнулись, – сказала Блум. – И как я уже сказала, к тому моменту прошло три часа. Мы не были уверены в своем физическом состоянии, не исключено, что мы оба получили серьезные травмы черепа. В конце концов, мы выбрались наверх и попытались осмотреть дом, насколько смогли. Поставили мобильный на подзарядку, сходили к машине и взяли спутниковый телефон. Это как раз тогда я заметила кровавые следы на снегу. Не обычные пятна крови, а как будто что-то тащили и время от времени ставили на снег. Вероятно, что-то напоминающее гроб.

– Но на второй этаж вы не поднимались?

– Мы попытались…

– Да скажите же, черт вас побери, что у вас есть что-то еще, – взревела Ди.

Блум поморгала, наморщила нос и сказала:

– Как я сказала, мы не были на втором этаже. Но мы обошли первый.

– С камерой?

– Да.

Ди громко вздохнула. Бергер поморщился, почувствовав вкус крови в углу рта. Он снова вытер лицо. Салфетка замусолилась. Ему нужно было взять новую.

Блум нажала кнопку на мобильном и подключила его к базовой станции спутникового телефона.

– Вот, – сказала она.

Гостиная ярко освещена, как будто кто-то хотел изгнать царившие здесь долгое время кошмары. Камера поворачивается в сторону обеденного стола. На нем пока никакого спутникового телефона, но зато набросана куча окровавленных салфеток. Потом появляется открытая часть гостиной, камера поворачивает влево в сторону комнаты с телевизором и диваном. На полу около дивана вдруг что-то блеснуло, свет торшера отражается в большой луже. Когда камера приближается к ней, становится видно, что это кровь. В центре она очень яркая, слегка запекшаяся. От лужи идут размазанные следы, среди них три отпечатка ноги как минимум сорок пятого размера. Рядом две отчетливые полосы, как будто что-то тащили. Они ведут к холлу, но вдруг поворачивают в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. Камера следует за ними до первой ступени, потом подрагивающее изображение начинает дрожать еще сильнее, все начинает вертеться, виден только потолок. Мелькает лицо Бергера с обеспокоенным взглядом. С его лица стекает капля, которая летит навстречу камере, становится все больше и больше, наконец, падает, и все изображение краснеет.

– Ты упала в обморок? – спрашивает Ди в трубке.

– Давай ограничимся тем, что мы не дошли до второго этажа, – сказала Блум.

– Мы вырубались по очереди, – громко добавил Бергер.

Ди явно расслышала его слова, потому что ответила:

– Вы оставили после себя столько следов ДНК, что вряд ли удастся это все убрать. Но я не могу привлечь вас к этому расследованию, ни в каком качестве. И прежде всего, в качестве подозреваемых.

– Нам понадобится несколько часов на то, чтобы убрать все следы, – сказала Блум.

– Вы свет погасили? – спросила Ди. – На видеозаписи все освещено так, что видно на всю округу, наверное. Никакие любопытные соседи не заходили?

– Мы погасили весь свет, да, – ответила Блум. – Никто не заходил. По-моему, этот дом ниоткуда не виден, если только не ехать сюда специально.

– Что, по-вашему, там произошло?

– Преступник пробрался сюда, неясно когда, вероятно, когда Йессики Юнссон не было дома. Он залез в котельную и ждал. В подвале он нашел полено, с которым он намеревался напасть на нее, когда она появится.

– Вы нашли полено?

– Нет.

– Не похоже на предумышленное убийство, – сказала Ди. – Полено?

– Мы вернемся к этому вопросу.

– Вы не должны возвращаться ни к одному вопросу. Вы должны уехать оттуда и залечь на дно, и это всё. Этим делом займемся мы.

– НОО? – спросил Бергер, забирая трубку у Блум.

– Едва ли мы сможем забрать дело у йокмоккской полиции, – ответила Ди. – Но мы будет с ними сотрудничать. Идите уже, черт бы вас побрал, на второй этаж, чтобы мы знали, с чем нам предстоит работать. А потом я убью остаток ночи на то, чтобы придумать способ сообщить о преступлении и какой-нибудь неуклюжий повод вернуться в Лапландию. Не надо было вас в это впутывать. Дилетанты. Подумайте хотя бы о том, что есть небольшой риск, что преступник все еще прячется где-то наверху. Он может оказаться совершенно чокнутым. Сидит и ждет вас там, натянув на себя кожу Йессики Юнссон.

– А кровавые пятна на снегу? Отпечатки колес у гаража?

– Сэм, ты слышал когда-нибудь об уловках, чтобы навести на ложный след? Возьмите с собой хотя бы кухонный нож. И позвоните мне потом.

– Мы отправим видео, – сказал Бергер в уже умолкшую трубку.

В эту же секунду что-то звякнуло об стол перед ним. Он увидел кухонный нож. У Блум в руке был второй.

– Два, – сказала она. – Мы возьмем с собой два.

Они пошли осматривать дом. Бергер шел первым, Блум приходилось снимать на камеру через его плечо. В неосвещенной гостиной уже почти совсем засохшие пятна крови как будто приоткрывали вход в темное подземелье. Бергер включил фонарик и шагнул на лестницу. Практически на каждой ступени виднелись следы, наводящие на мысль, что здесь тащили кого-то в толстых носках.

Бергер и Блум поднялись в холл второго этажа. Все выглядело совсем иначе в тусклом свете фонарика, словно это не та же комната, не тот же дом, не та же вселенная. Следы вели дальше в левую спальню. Дверь в нее была открыта.

Бергер держал наготове нож, стараясь, чтобы свет не падал на лезвие. Он чувствовал дыхание Блум у себя за плечом. Она шла очень близко. Они подошли к двери.

Первое, что они увидели, было покрывало, светившееся в ночи неестественно белым светом. Бергер направил фонарик на кресло. Никаких звуков, ничего, что указывало бы на присутствие человека. Тогда он осветил белую кровать. И увидел контур.

Это был контур человеческой фигуры. Казалось, посреди постели лежит человек, раскинув руки и ноги, как будто изображая снежного ангела на белой поверхности.

И все же это не был человек. У фигуры не было объема. Бергер ощутил дрожание фонарика, сделал еще пару шагов вперед. Потрогал покрывало, контур. Он был как будто нарисован на ткани. И краска уже подсохла.

Несколько часов назад цвет был намного краснее, чем сейчас. А теперь кровь уже запеклась. И запеклась она в виде лежащего человека.

Бергер услышал стон Блум, увидевшей темнеющий на кровати силуэт. Тот, кто здесь лежал, едва ли был жив тогда и совершенно точно не дожил до настоящего момента, когда прошло уже несколько часов.

Бергер осветил комнату, открыл дверь в чулан, по-прежнему выставив перед собой нож. Он посветил внутрь, все выглядело так же, как несколько часов назад. Слой пыли лежал нетронутый.

Они прошли в другую спальню, одинокая постель выглядела еще более обнаженной, деревянные рейки кровати еще больше, чем раньше, напоминали ребра скелета. Но узкая, низкая дверца, ведущая в чулан, выглядела иначе.

Она была приоткрыта.

Бергер и Блум встали рядом с ней, держа ножи наготове.

Бергер сделал глубокий вдох, дернул дверь и направил внутрь фонарик. Здесь слой пыли тоже выглядел почти непотревоженным. Но что-то изменилось. Бергер обернулся, Блум засняла обстановку и отошла в сторону.

Бергер задержался на пару секунд и сосчитал старые чемоданы. Из четырех осталось всего три.

– Один сундук исчез, – сказал он.

Выбравшись из чулана, он увидел, что Блум отложила нож и зажгла свой фонарик. Она осветила пустую спальню. Казалось, она заметила что-то в углу. Подойдя поближе, она присела на корточки, почти исчезнув за остовом кровати.

Вдруг оттуда донесся протяжный стон.

– О господи, – простонала Блум.

Бергер обошел постель, опустился на пол рядом с Блум и присмотрелся. Было трудно разобрать, что у них перед глазами. На первый взгляд предмет напоминал выброшенную на берег медузу.

Он лежал на мягком ворсистом коврике посреди расплывшегося под ним круглого красного пятна. Бергер и Блум наклонились еще ниже. Блум осветила предмет с разных сторон.

– Это что, человеческая кожа? – спросил Бергер.

Блум увеличила на мобильном изображение снимаемого объекта, сфокусировав камеру на небольшом участке кожи, отличавшемся цветом. Это было похоже на рисунок.

И тогда Бергер разглядел, что это. Это был небольшой рисунок ручкой.

Изображение четырехлистного клевера.

Бергер резко встал, почувствовал, как сильно болит и кружится голова. Закрыл глаза, понял, что вот-вот упадет. Мир превратился в истерически вращающийся калейдоскоп.

Но Бергер не упал. Он открыл глаза. Увидел словно сквозь красный туман человека, стоящего в нескольких метрах от него. Человек выглядел совершенно безумным. Бергер поднял нож. Человек сделал то же.

Секунды, которые потребовались на то, чтобы узнать собственное отражение в темном оконном стекле, будут еще долго мучить его в кошмарах.

II

10

Четверг, 19 ноября, 10:02

Царит покой. Ни единого движения ни на одном из двух мониторов в промерзшей комнате. Затих даже ледяной ветер. Ближний дом так же безмолвен, как дальний.

Ожидание – это всё. Это мгновения, когда вокруг громоздятся другие картины. Внутренние картины. Вожделенные картины.

Аромат пиний и лучи утреннего солнца, которые танцуют на огромной террасе, рассеивая легкий предрассветный туман. Сквозь морскую дымку вдали проступает высокая скала; размытый силуэт, кажется, плывет по спокойной глади моря.

Дом. Тот самый дом. Еще немножко посидеть на террасе, согретой утренним солнцем, и посмотреть вокруг. Действительно, посмотреть. Суметь увидеть. Все движения, все усилия направлены на это. Во времени есть граница. Дедлайн.

У этой истории есть конец. Счастливый конец.

Не одиночество; они встречаются взглядами, видят, что они смотрят друг на друга, и на короткое мгновение граница между двумя людьми перестает быть абсолютной.

Этого никогда не случалось в реальности. Только в мечтах. В вожделенных картинах. В минуты, которые убегают совершенно незаметно.

Есть цель. Есть момент, когда все станет ясно. Когда напряжение последних месяцев вдруг отпустит. И больше не будет одиночества, это давно решено.

В это мгновение на верхнем экране возникает мужчина, уже шагах в десяти от дальнего дома. Вожделенные картины тают, возвращается суровая реальность, на руки натягиваются тонкие кожаные перчатки. Увеличивается зумом изображение.

На мужчине белая куртка, он плотнее запахивает ее, пробираясь через снег. Нового снега не выпало, ветра нет, на экране только странный белый силуэт мужчины. Словно снежный ангел.

Теперь мужчина появляется на нижнем экране, поворачивает голову в сторону, останавливается, стоит неподвижно, ничего не видя и не слыша. И появляется она.

На верхнем экране женщина идет ближе, ее изображение увеличивается зумом. За несколько недель лыжных прогулок она отточила свою технику почти до совершенства. Мускулы играют под обтягивающим лыжным костюмом, на секунду зум приближает их и увеличивает.

Это она. Та, что должна отменить границу между двумя людьми.

Рука в тонкой кожаной перчатке нажимает кнопку на джойстике, сменяя изображение на мониторе. Теперь обе фигуры видны на нижнем экране. В промерзшей комнате раздается вздох. Клавиатура, профанация.

Вторая рука пишет: «10:24: ♂ и ♀ одновременно подходят к дому ♀. Не замечено никакой важной активности. Вероятно, начинается совместная работа».

Рука прекращает писать. И кладет на стол пистолет Sig Sauer P226.

11

Четверг, 19 ноября, 10:02

Бергер проснулся. Фрагменты сна кружились у него в голове, как снегопад. Но он не мог выделить ни одной снежинки, не видел ни одного неповторимого узора. Единственным ощущением, которое он определенно испытывал, была ноющая, изнуряющая головная боль.

Он сел в постели и впервые обратил внимание на то, каким маленьким был дом. Спальный мешок, обернутый вокруг его тела, казался не намного меньше. Стены давили. На какое-то мгновение ему показалось, что он протягивает руку к незнакомой двери, которая находится на месте двери в туалет, но прежде чем он успевает ее открыть, дверь распахивается и бьет его прямо в лоб. Все начинает вертеться. В тот же момент раздается вой: и снаружи, от внезапно появившегося отопительного котла, и изнутри, из мозга, который как будто переворачивают и выкручивают. Лежа на холодном полу, Бергер видит, как полено ударяет Блум в висок. Поднимается, но мозг не следует за ним, тело не следует за ним. Он только получает еще один удар и чувствует, как сознание покидает его. Он направляет остатки сознания вверх, пытается – на случай, если наперекор всему удастся выжить, – сфокусировать почти отказавшее ему зрение на лице фигуры, но его нет, оно слишком темное. Бергер видит только полено в руке ускользающей черной фигуры, оно еще раз приближается. Потом остается только темнота.

Совершенно не готовы, сказала Ди. Он помнил ее фразу дословно: «Итак, вы пошли в темный подвал уединенного дома, хозяйка которого утверждала, что ее преследуют, и были совершенно не готовы?»

Хотя они пришли туда не потому, что она заявила, что ее преследуют. У их визита была другая цель, и она вытеснила мысли об угрозе, не в последнюю очередь из-за того, что в центре внимания оказался сложно определимый характер Йессики Юнссон. Исходным пунктом было то, что она сутяжница, что преследователь существовал только в ее параноидальном сознании, но потом стало очевидно, что ее показания не соответствовали действительности совсем в другом.

И это он, Сэм Бергер, прервал допрос вместо того, чтобы сразу же установить видеокамеру и продолжить допрашивать Юнссон, не отвлекаясь на второстепенное. Это он, идиот, предложил осмотреть дом до того, как зашла речь о том рисунке ручкой.

И вот теперь появился еще один.

И он, судя по всему, был сделан на отрезанном бедре Йессики Юнссон.

Бергера захлестнула боль, не имевшая никакого отношения к пульсирующей головной боли. Он скорчился, осознал, что он никуда не годится, что их тандем с Молли – жалкий и бездарный. Оба были нокаутированы сумасшедшим, оказавшись неспособными на самую примитивную самооборону. К тому же они в бегах от правосудия, переставшего быть справедливым.

Дом вернулся и снова стал прежним. Пустым. Совершенно пустым. Хотя в нем и находился Бергер.

Он на ощупь поискал что-нибудь, что могло бы его успокоить. Ни лекарств, ни спиртного, ничего в таком духе. Ему нужно что-то, что приведет в порядок его опустошенный внутренний мир. Он взял шкатулку с часами, посмотрел на шесть невозмутимо тикающих хронометров и попробовал свести неумолимость времени к мягкому, почти синхронному тиканью. Несмотря на усталость от безумного путешествия в зимнюю ночь, на головокружение после удара по голове и на ощущение собственной ничтожности из-за захлестнувшего их моря насилия, Бергер завел все часы, одни за другими, установил правильную дату, проверил, что все показывают правильное время. Это заняло его надолго и успокоило. Маленькие шестеренки снова резво закрутились, как будто только и ждали возможности догнать время, ждали, что обманчиво мягким тиканьем заставят Бергера сделать еще несколько шагов навстречу смерти.

Он приник ухом к шкатулке, выделил каждое тиканье из общего хора: два IWC, два Rolex, один Jaeger-LeCoultre, один Patek Philippe. Они как будто отмеряли более дружелюбное время, чем то, к которому мы привычны.

И все же они не смогли успокоить Бергера. Не до конца. Для этого требовались более сильные средства.

Он взял мобильный телефон. Открыл папку с фотографиями. Долистал до начала. Нашел то, что искал. Нашел близнецов в овражке, поросшем мать-и-мачехой. Им тогда было по восемь лет, их одели слишком тепло для того дня. Оскар улыбался, Маркус смеялся. Последняя фотография, отправная точка. В то время их фамилия еще не была Бабино. Они еще не жили в Париже, только медленно, но верно отдалялись от своего настоящего отца, которого безвозвратно предали забвению. Но для Сэма Бергера они остались Полярной звездой, неподвижной точкой вращающегося мира.

Они были для него раем, куда ему никогда не попасть.

Полюс недоступности, подумал он. Вот где он находится. На максимально возможном расстоянии от людей. Низший предел. Достигнутое дно. Нулевая отметка.

Болевая точка.

Вот где он находится.

Он выглянул в окно, увидел бесконечную белизну. Пустота, мир без знаков. Именно таков Сэм Бергер в роли отца. У Маркуса и Оскара теперь другой отец, француз. Видимо, Сэма Бергера оказалось на редкость легко заменить.

Отцовская роль, она очень сильно отличается от роли полицейского, единственной, которую он никогда не играл. Полицейский Сэм Бергер был более приемлемым отцом, чем человек Сэм Бергер.

Он должен снова стать полицейским, это его единственный шанс стать человеком. Он скучал по своим сыновьям до боли, куда более сильной, чем сотрясение мозга, чем чувство профессионального краха. Он скучал по их телам, улыбкам, болтовне, по их живой, настоящей жизни. Он больше не был частью ничьей жизни. Он стал отшельником, отшельником-неудачником.

Которого спасла Молли Блум. Ей удалось скрыться с ним от СЭПО, от всего непонятного, что завело их сюда. И он полагался на нее, безгранично полагался. Несмотря на то что всё казалось крайне неопределенным, начиная с момента, когда он увидел взгляд мертвой Силь. Он находился более или менее без сознания больше двух недель. Было ли это в принципе возможно? И все же он должен полагаться на нее. Она его последняя соломинка. Он встал, натянул на себя одежду, надел Patek Philippe, влез в незнакомые ботинки и увидел себя в заляпанном зеркале в туалете. Бог с ней, с безумной бородой, но вроде и в прическе что-то изменилось? Она выглядела такой ассиметричной, что Бергер отвел глаза. Должно быть, во сне из него вышли реки пота. Он распахнул дверь в зимнюю равнину. Как же пусто здесь, в глуши. Мир без знаков.

Бергер плотнее укутался в странную белую куртку и пошел по протоптанной в снегу тропинке. По крайней мере, несколько часов с того момента, когда он полумертвый доковылял до дома, не было снегопада. Вскоре в снежной белизне показался домик Блум. Он казался совершенно необитаемым. Пока Бергер не увидел вдалеке белый силуэт, быстро двигающийся по снегу. На секунду его сбила с толку нескладная походка, но тут он понял, что силуэт просто-напросто передвигается на лыжах.

С разных сторон, но приблизительно одновременно они добрались до дома. Пар от дыхания клубился вокруг Блум, пока она снимала лыжи.

– Ничего себе, – сказал Бергер.

– Надо же было чем-то заниматься, пока я ждала тебя, – выдохнула Блум. – Спутник не способен различить лыжню.

– И я ее вчера не видел.

– Ты видишь не все, что имеет отношение ко мне.

– Я очень хорошо это знаю, – сказал Бергер и попытался не вложить в эту фразу никакого подтекста.

Блум открыла маленькую дверцу рядом с главным входом. За ней оказалась маленькая комнатка, которая, судя по всему, предназначалась только для лыж.

– У тебя есть такая же, – сказала Блум, закрыла дверцу и открыла дверь в дом.

– С лыжами или без? – спросил Бергер.

– С лыжами, – ответила Блум, улыбнувшись, и вошла в свою лачугу.

Компьютер оказался включен, на мониторе крутились причудливые узоры в качестве заставки. Бергер отметил, что компьютер подключен к спутниковому телефону Ди.

– Ты катаешься на лыжах, – констатировал Бергер. – Стало быть, с головой все в порядке?

Блум погладила себя по белой спортивной шапке.

– Я немного боялась перелома черепа. Трещин в кости.

– И в ответ на этот страх ты отправилась в пустыню на лыжах? А если бы ты потеряла сознание? Ты бы замерзла до смерти. В половине одиннадцатого спутник передал бы изображение твоего лежащего в снегу тела, если бы раньше не случилось ничего другого.

– Мне надо было подвигаться, – ответила Блум синими губами.

Бергер покачал головой, указал на компьютер и сказал, прощупывая почву:

– Ди велела нам держаться подальше от этого дела.

Блум не ответила, сняла толстую лыжную перчатку и провела потным пальцем по тачпаду. Вместо кружащихся узоров на экране появился человек. Это была Йессика Юнссон.

Было такое чувство, что они оказались лицом к лицу с мертвецом.

Однако с момента, когда они действительно сидели с ней лицом к лицу, прошло меньше суток. Только тогда она была живее некуда. И выражение лица было точь-в-точь такое. Неожиданно острый, но бегающий взгляд, намек на улыбку в уголках губ. И вместе с тем упрямство и нежелание отступить хотя бы на шаг.

– Я вижу огромные пропуски в биографии Йессики Юнссон, – сказала Блум, скинула с себя белую куртку и села перед монитором.

Бергер взял оставшийся стул и уселся рядом. Перед глазами мелькали какие-то данные.

– Родилась в тысяча девятьсот восьмидесятом, – сказал Блум, показав на экран. – Детство в Рогсведе внешне выглядит вполне нормальным. Вообще никакой информации в полицейском архиве. Гимназия с медицинским уклоном, учеба на медсестру. Летняя работа в больницах во время учебы. Что-то вроде ночной сиделки в психлечебницах и домах престарелых.

– То есть до двадцати пяти лет никаких пропусков?

– Год в США, когда ей было восемнадцать-девятнадцать. Непонятно где и что. Но это был обычный год на раздумья, по возвращении она начала учиться на медсестру. Потом проработала несколько лет в больнице святого Георгия, в каком-то бассейне или типа того. Кроме того, у нас есть информация об одном случае, которую я нарыла, пока ты изображал Спящую красавицу.

– Сомневаюсь, что даже моя мама так бы меня назвала, – пробурчал Бергер. – Что за случай?

– Его не было в материалах, которыми нас снабдила Росенквист. Мне пришлось пойти другим путем. В двадцать пять лет Йессика Юнссон встречает, что называется, «не того парня». Его зовут Эдди Карлссон и он, кажется, самый настоящий, просто-таки стопроцентный наркоман и стопроцентный психопат. Это все происходит десять лет назад. Она заявляет в полицию, что он ее избивает. Ему запрещают к ней приближаться. Зафиксировано еще несколько инцидентов. Поступает заявление об изнасиловании, и полиция Сёдерурта выезжает, чтобы задержать Эдди Карлссона. И потом тишина.

– Тишина?

– На Эдди Карлссона в полиции есть дело, в котором его жизнь отслеживается до района Муры, но в данном случае десять лет назад он не сел. Он просто исчез. Последнее, что о нем говорится: вероятно, он бежал за границу с поддельными документами.

– Предположу, что именно тогда появляются пробелы в биографии Йессики Юнссон.

– Да, – подтвердила Блум. – Классический пример программы по защите свидетелей.

– Но впоследствии она вернулась к своему настоящему имени? Это должно означать, что Эдди Карлссон умер и она, наконец, решилась вернуться к своей прежней жизни. Значит, Эдди Карлссон не может быть человеком с поленом. Она не могла бояться его, сбежав в Порьюс и поселившись изолированно в одиноко стоящем доме в Лапландии.

Блум посмотрела на него какое-то время, нахмурив брови. Потом произнесла:

– Отрадно видеть, что ты снова в строю.

– Никто из нас не в строю, – гаркнул Бергер. – После этого чертова подвала. Как мы могли не преду-смотреть этого? Как мы могли пойти туда совершенно неподготовленными?

– Тебе не приходило в голову, что это твоя Дезире Росенквист виновата в том, что мы были не готовы? Что она нас настроила на неготовность?

На сей раз Бергер не нашелся, что ответить. Он уставился на Блум.

– Что ты имеешь в виду? – выдавил он из себя в конце концов.

– За нами охотится СЭПО, – ответила Блум. – Мы вполне можем предположить, что с их стороны будут использованы какие-нибудь не совсем банальные стратегии. Если бы наше задание сформулировали нейтрально, не внушая нам, что Йессика просто ненормальная, мы бы, вероятно, больше насторожились, идя в подвал?

– Но если бы Ди работала на СЭПО, мы бы никогда не получили этого задания. Нас бы просто забрали в Квикйокке. Ди бы даже туда не приехала, прислали бы только чертова Кента и чертова Роя.

– Вернемся к Эдди Карлссону, – сказала Блум, проведя пальцем по тачпаду. – Ты угадал, Эдди Карлссон мертв. Он умер от передозировки четыре года назад, никто даже не знал, что он вернулся в Швецию. Судя по всему, из Таиланда.

– И сразу после этого снова появляется Йессика Юнссон?

– Да, и ее прежний личный идентификационный номер. Однако же, никаких доходов. Она уже нигде не работала, когда мы с ней встретились, и я не вполне понимаю, как она могла себя обеспечивать. Не вижу никаких пособий, ни социального пособия, ни по безработице. Кажется, первый раз она засветилась под своим старым личным номером на покупке дома. За наличные.

– В Порьюсе? – воскликнул Бергер.

– Да.

– В тот момент, когда опасность исчезает, она замыкается в изоляции? Нет ли в этом внутреннего парадокса?

– Может быть, она говорила правду, – предположила Блум. – Возможно, она действительно хотела спрятаться от «людей в целом».

– Но во время допроса она не произвела такого впечатления, правда?

– Правда. Она снова кого-то встретила. Вероятно, это произошло в период, когда она жила под чужим именем, и это сложнее отыскать.

– Но не невозможно?

– Если только мы рискнем положиться вот на это, – ответила Блум, показав на спутниковый телефон.

– Ты намекаешь на то, что Ди могла нас подставить? – мрачно поинтересовался Бергер. – Но как бы я ни крутил и ни вертел эту мысль, я не вижу для Ди никаких причин так поступить. Это настолько сложно, что выходит за пределы разумного. СЭПО, охотясь на нас, умудряется перевербовать Ди, подкупает ее, возможно, повышением и новой должностью в НОО, а потом заставляет ее дать нам это странное задание и следит за тем, чтобы мы были не готовы и пали жертвой убийцы в чертовом Порьюсе. Нет, надо все же знать меру.

Блум пожала плечами и сказала:

– Просто интуиция подсказывает мне, что все кажется не тем, чем является на самом деле.

Бергер прикусил язык, покачал головой. Блум продолжила:

– Если мы можем довериться телефону, у меня сохранились пути в архивы. Еще с тех времен, когда я как агент выполняла задания СЭПО. Эти пути абсолютно надежны. Мы поставим твой компьютер на другой стороне этого стола и подключим и его тоже. И докопаемся до самой сути. Договорились?

Бергер собрался с силами, насколько сумел. Потом кивнул.

12

Четверг, 19 ноября, 13:47

Изображение подрагивает, на экране мелькает гостиная, в которой не сказать что царит порядок. Камера фокусируется на ребенке, на маленьком мальчике в нескольких метрах от снимающего. На нем маленькие джинсы и желтая футболка с бананом. Когда он встает, опираясь на стопку книг, его движения очень осторожны. Но он остается стоять, покачиваясь. В руке малыш держит книжку с картинками. Его требовательный взгляд падает на нее, он улыбается, как будто хранит какую-то тайну. Женский голос произносит: «Ты хочешь почитать про зверей, Расмус?» Мальчуган делает шаг, потом еще один, книга по-прежнему у него в руке. Он пошатывается, но удерживается на ногах. Сделав пять шагов, он бросается вперед, к дивану, который только сейчас попал в кадр. Его ловят женские руки, ликующий женский голос восклицает: «Это твои самые первые шаги, Расмус. Какой ты умница!» Малыш устраивается на коленях у женщины, открывает книгу и говорит: «Читать звери». Тут только на экране появляется лицо матери, она улыбается и утирает слезу в уголке глаза. У нее средней длины, довольно темные волосы и румяные щеки. Она открывает книжку. Мальчик смотрит на нее в предвкушении, повторяет: «Читать звери». Но глаза женщины не могут оторваться от его глаз. Она наклоняется, нежно обнимает ребенка, его ручка отпускает книгу и ложится на волосы мамы. Она радостно смеется, от всего сердца, и это заставляет малыша тоже рассмеяться. Их смех сливается. Женщина с любовью целует сына в щеку, и все останавливается.

– Ты готова к продолжению? – спросил Бергер.

– Вообще-то, нет, – ответила Блум.

Изображение матери, целующей круглую щечку сына, внезапно сменяется на совсем другую картину. Поросший зеленью овраг, темный и влажный, женское тело и перевернутая коляска, за ручку которой продолжает держаться рука женщины. Маленькая футболка, на которой едва заметен банан, уже не желтого цвета.

– О господи, – простонала Блум и перевела взгляд на Бергера.

Он приблизил изображение и не стал вытирать медленно скатившуюся по левой щеке слезу.

– Это было наше первое с Ди общее дело, – глухо пояснил он. – И мы участвовали в нем только как помощники. Аллан Гудмундссон был в числе троих ответственных за расследование, подчинялся государственному обвинителю Рагнару Лингу. Но именно этот контраст мне и запомнился больше всего, переход от первых шагов четырнадцатимесячного Расмуса Градена и безграничного восторга мамы Хелены, от их нескрываемой любви – к их истерзанным телам в овраге. Думаю, я так и не оправился от этого шока.

– Орудие убийства установили? – спросила Блум и сама принялась менять масштаб.

– Его так и не нашли, – сказал Бергер и показал на экран. – Но в этом месиве нашли щепки. Береза.

– Береза? То есть… полено?

– Возможно, да. Еще щепки были в хижине.

– Расскажи о ней.

– Недавно построенная, не слишком умело, хорошо скрытая в самой дремучей части леса. Ровно посередине между местом, где нашли тела, и пансионатом, где проживали Карл Хедблум и остальные пациенты. В хижине нашли следы крови и Хелены, и Расмуса. Также были обнаружены ДНК и фрагменты кожи Хедблума. Начиная с этого момента все сомнения пропали. Мы нашли преступника.

– Я прочту все материалы расследования, – сказала Блум. – Но расскажи вкратце, как оно проходило? Почему подозревали отца?

– Эммануэля Градена, – кивнул Бергер. – Были сомнения насчет того, что на самом деле происходило, когда мать и сын отправились на прогулку до магазина. Самому ему было безразлично, подозревают его или нет; его жизнь была разбита.

– Это действительно так и было?

– Да. Он покончил с собой через полгода, когда Карла Хедблума уже осудили. Просверлил прорубь во льду озера и утопился, обмотавшись пятидесятикилограммовым куском свинца.

– Обмотавшись свинцом?

– За пару недель до этого он навещал брата в Шеллефтео. Там он купил в одной мастерской свинец, который он сумел согнуть и обернуть вокруг себя, да. Все было тщательно спланировано.

– Тело было найдено? Это точно был он?

– Я понимаю, почему ты спрашиваешь. Но да, это совершенно точно был он. ДНК.

– Иначе можно было бы предположить, что он начал с собственной семьи, вошел во вкус, продолжил – и восемь лет спустя оказался убийцей Йессики Юнссон. Человек из котельной. Впрочем, ладно. Что за сомнения насчет прогулки?

– Они поругались, – ответил Бергер. – До того как Хелена Граден с Расмусом в коляске отправилась в тот осенний день в магазин, супруги сильно поскандалили. Она позвонила подруге и рассказала, что Эммануэль кричал на нее и утверждал, что Расмус не его сын.

– Даже так? – сказала Блум. – Должно быть, он с первого дня был главным подозреваемым?

– Подруга объявилась только через несколько дней, у нее были какие-то проблемы с мобильным телефоном. Но после этого да. Где-то с неделю.

– Известно, было ли это правдой? Был ли Эммануэль Граден отцом Расмуса?

– Поскольку возникло подозрение, мы провели тест на отцовство. Разумеется, он оказался его отцом. И то, что его последними адресованными жене словами были такие грубые и несправедливые обвинения в ее адрес, забило последний гвоздь в крышку его гроба.

Блум покивала, потом продолжила:

– Что известно о последовательности событий?

Бергер вздохнул.

– Итак, восемь лет назад. Хелена Граден вышла из дома в четверть второго восемнадцатого октября и была найдена в начале десятого утра двадцатого числа. Их нашли несколько участников группы, прочесывавшей лес. Поиски как раз прекратились. Шестью часами ранее, глубокой ночью, группа прошла цепочкой мимо этого места, тогда в овраге никого не было. И умерли они не там. Вскрытие показало, что после исчезновения они прожили около сорока часов, вероятно, в хижине. На обеих жертвах были следы, которые указывали на продолжительные побои.

– Поисковая группа? Когда она начала прочесывать лес? – уточнила Блум. – Как они могли не заметить хижину?

– Это было еще до создания Missing People и возникновения хорошо организованной поисковой деятельности. Судя по всему, поиск провели весьма посредственно, да и нельзя недооценивать размеры дремучих лесов вокруг Орсы.

– Тоже глушь, – кивнула Блум. – Как же тогда нашли Карла Хедблума?

– Благодаря психологам. Никто, собственно говоря, не знал, что группа пациентов из Фалуна находилась тогда в том районе. Они уехали еще до того, как Эммануэль Граден перестал быть единственным подозреваемым. Позже их вызвали обратно и допросили. Искали особую модель патологического поведения – ненависть и в прошлом насилие по отношению к матерям с маленькими детьми. Одним из самых ярких примеров такого поведения в Швеции был двадцатичетырехлетний Карл Хедблум. Когда оказалось, что он находился неподалеку от Орсы в момент убийства, провели анализ ДНК. Неизвестная ДНК из хижины совпала с ДНК Хедблума. Оставалось только грамотно провести допрос.

Блум кивнула.

– А были еще подозреваемые кроме отца?

– В принципе, нет, – сказал Бергер. – Но допрашивали очень многих.

– И ты провел значительную часть допросов вместе с Росенквист? Я надеюсь, ничего странного не было?

– Мне кажется, полиция в общей сложности допросила половину населения Орсы. Нам с Ди досталось минимум человек двадцать, может, тридцать. Живущие поблизости, соседи, коллеги супругов Граден, другие пациенты из группы, люди, которые проезжали мимо утром, шоферы грузовиков… Кого только не было.

– Но вас подключили к расследованию, когда с Эммануэля Градена уже сняли подозрения? – спросила Блум.

– Насколько я помню, да. Мы задавали о нем очень мало вопросов. Ди чаще всего концентрировалась на рисунке ручкой на бедре, на четырехлистном клевере, а я пытался разобраться с хижиной. То есть, кто ее построил, долго ли готовили преступление, кто в принципе мог бы ее построить?

– И в папке есть распечатки всех допросов?

– Должны быть, да. Но постепенно это все отошло на второй план. Как я уже говорил, я присутствовал на решающем допросе, проведенном Алланом, когда Карл Хедблум признал себя виновным. Я был помощником Аллана, но я сомневаюсь, что я произнес хотя бы одно слово.

На какое-то время воцарилась тишина. Потом Бергер сменил тему и спросил:

– Ты нашла что-то о Лизе Видстранд?

– Проститутка из Гётеборга. Жестоко избита пять лет назад, найдена мертвой в отеле «Готиа Тауэрс» незадолго перед книжной ярмаркой, в оплаченном наличными номере, забронированном на ее имя. Не нашлось никаких родственников, а момент был такой, что никто не был заинтересован в выносе на публику негатива, и это, вероятно, объясняет, почему убийство прошло мимо любопытных масс-медиа. Но четырехлистный клевер на бедре действительно зафиксирован. Единственное, чего я не нахожу, так это статьи в местной прессе, о которой упоминает Йессика Юнссон в своем письме. С другой стороны, наверняка было немало местных газет, которые закрылись, и до их архивов я добраться не могу. Может быть, их больше не существует.

– Однако возможно, что это подражатель, – сказал Бергер. – Кто-то, кто прочитал в приговоре Карлу Хедблуму о нарисованном шариковой рукой на бедре четырехлистном клевере.

– Вполне возможно, – сказала Блум.

– Другие сходства были?

– Внешние в определенной степени да. В остальном, конечно, ничего. С точки зрения места в обществе, очень мало общего между школьной учительницей и матерью маленького ребенка из Орсы и проституткой-наркоманкой из Гётеборга.

– А само убийство? – спросил Бергер. – Причина смерти?

– Довольно похоже. Грубое насилие, раны на теле, но особенно много на лице, резаные раны. Но, слава богу, никакого ребенка.

– У Лизы Видстранд были дети?

– Во всяком случае, я не обнаружила, – ответила Блум. – И Йессика Юнссон тоже бездетна. Или была.

– Была, – констатировал Бергер. – Все действительно указывает на то, что мы позволили ее убить, когда находились в доме.

– Мы должны думать о будущем. Угрызения совести приводят только к застою. Росенквист сказала, что хочет отстранить нас от расследования, но меня бы не удивило, если бы она охотно согласилась на тайное продолжение параллельного расследования. Она тебе доверяет.

– Единственный человек в мире, – пробормотал Бергер и получил в ответ косой взгляд.

– Уже два часа, эксперты-криминалисты наверняка закончили работать в Порьюсе. Ты рискнешь ей позвонить?

Бергер посмотрел на Блум. Рассмотреть в ней что-то кроме полицейского рвения не получалось. Она действительно хотела найти разгадку, поймать того типа, который ударил ее поленом по голове и убил женщину, которую они должны были бы защитить. Бергер не видел никакого тайного умысла и не мог предположить иной цели.

С другой стороны, Молли Блум была специалистом по притворству.

Он кивнул. Естественно, он тоже хотел поговорить с Ди, тоже хотел узнать, как идет дело. А еще он хотел, и очень сильно, поймать того типа, который огрел его поленом по голове. Но прежде всего, ему хотелось снова стать полицейским, погрузиться в дело, которое займет пустоту внутри него.

– Будет лучше, если ты возьмешь это, – сказала Блум и протянула ему трубку спутникового телефона.

Это выглядело как небольшой шаг вперед в их отношениях.

13

Четверг, 19 ноября, 14:09

После десятого гудка Бергер был готов положить трубку, но тут в ней прокричали:

– И что я сказала вам про вас и это расследование?

– Что мы не должны в него соваться, – сказал Бергер. – А мы разве совались? Они нашли наши следы?

Ди глубоко вздохнула.

– Пока нет. Вы тщательно все убрали. Но и до вас там было тщательно убрано.

Блум наклонила голову поближе к телефону. Бергер отодвинул его от уха, так что голос Ди разнесся по домику. Блум кивнула, Бергер понял.

– Она угощала нас чаем, – сказал он. – Но чайные чашки потом были вымыты. Хотя и раньше в доме было очень чисто, да. Мы проверяли и дальние углы кухни. А ванная? Большинство следов ДНК находят именно там.

– Я передам твои советы по судебной экспертизе Робину, – сухо прокомментировала Ди. – Предварительные результаты показали, что ДНК присутствовала только в туалете, в том числе на зубной щетке и расческе, и, судя по всему, она совпадает с кровью. ДНК Йессики Юнссон ведь нет ни в одной базе, но совпадение кажется однозначным.

– А в котельной? Где преступник сидел и выжидал?

– Робин как раз начал осмотр. Но его первый комментарий был: «В котельных обычно бывает намного грязнее».

– Йессика Юнссон утверждала, что не спускалась в подвал пару лет, – сказал Бергер.

Ди ответила:

– Либо она лгала и хотела скрыть, что на самом деле была гиперпедантична, – что в принципе соответствует параноидальной натуре, – либо преступник убрал там все сам, что более вероятно.

– В таком случае, видимо, это произошло до преступления? Он намеревался совершить кошмарное убийство, а в подвале у него лежали связанными два мнимых полицейских. Сомневаюсь, что после этого он вычистил всю котельную.

Ди вздохнула еще глубже и выкрикнула:

– Ты видишь, черт бы вас побрал, во что вы меня втравили? На сей раз я вынуждена вести параллельное расследование, зная намного больше, чем остальные занимающиеся этим делом полицейские. И я даже не могу сказать, что я в курсе, что убийца сидел и ждал в котельной. Совсем как ты, Сэм, когда ты занимался делом Эллен Савингер. И оно действительно стало твоим личным делом.

– Но точно так же, как и я, ты сама подставилась, Ди. Это ты наняла нас, а не наоборот. И не упусти возможность извлечь из этого пользу, продолжай опережать официальное расследование. Тогда мы сможем поймать этого дьявола, а тебе достанется вся слава.

– Да уж, до сих пор от вас было очень много пользы…

– Если он убрал котельную, очень вероятно, что и весь дом убрал тоже он, – сказал Бергер. – Должно быть, он сделал это так, что Йессика Юнссон ничего не заметила, вернувшись домой. Все было немыслимо тщательно спланировано. И при этом чертово полено в качестве орудия убийства. Которое просто-таки отрицает спланированность.

– Это тоже могло быть тщательно спланировано. Тот же способ, что и раньше.

– Ты думаешь о..?

– Ты тоже об этом подумал, Сэм. Да, я думаю об Орсе и о Хелене Граден, я думаю о допросе Карла Хедблума Алланом Гудмундссоном.

– Мы можем его навестить?

– Аллана? Да, оказалось, что его турнир по бриджу проходит не на Таити, а на острове Фрёсён. Так что это возможно.

– Не Аллана, – вздохнул Бергер. – Можем мы навестить Карла Хедблума и представиться сотрудниками НОО?

– Он находится на принудительном психиатрическом лечении в одной из крупнейших в Швеции судебно-психиатрических клиник, в Сетере. Я не знаю точно, где вы обретаетесь, но я знаю, что дотуда вам неблизко.

– Всего чуть больше тысячи километров на юг по глуши, – сказал Бергер. – Мы можем съездить к нему завтра с утра пораньше.

Он бросил быстрый взгляд на Блум. К его удивлению, она не сделала ни малейшей попытки протестовать.

– Да мы даже еще не знаем, было ли орудием убийства полено, – задумчиво процедила Ди. – Мы только знаем, что использовали очень острый нож. Чтобы отрезать часть бедра. Что, согласно предварительному анализу, произошло post mortem[3]. Количество крови на кровати, однако, указывает на то, что нож использовался и раньше, когда Йессика Юнссон еще была жива.

– Так это было бедро? Фу, черт…

– Нож не найден. Как и полено. Благодарите за это свою счастливую звезду. Уж на нем-то точно полно ДНК двоих одиозных бывших сыскарей.

– Вы знаете, когда он туда пробрался?

– Поскольку расследование еще только началось, никакого его пока нет. Но мы знаем, что Йессика Юнссон побывала вчера в трех магазинах и выпила кофе в кафе в Порьюсе приблизительно между десятью и тринадцатью часами.

– А мы пришли к ней незадолго до трех…

– Но мы этого не знаем. Это известно только вам.

– Будет сложно держать язык за зубами, Ди, уж поверь, я-то знаю.

– Дом находится приблизительно в десяти километрах от Порьюса, – сказала Ди. – Видимо, Юнссон вышла из дома приблизительно без двадцати десять, а вернулась в двадцать минут второго. Больше трех с половиной часов дом оставался пустым. А на севере днем совсем мало света. В течение полутора часов Йессика Юнссон, вероятно, находилась в чисто убранном доме, а преступник сидел в котельной. И она ничего не заметила.

– Она водила машину? – спросил Бергер. – У нее вообще была машина?

– Да, гараж рассчитан на два автомобиля. Ее Ford Fiesta стоит на месте. Куда интереснее второе место. Если бы вы вели себя хоть сколько-нибудь профессионально, когда заходили к ней, вы бы заметили, что там стояла другая машина. И тогда, возможно, вы взяли бы с собой в дом то нелегальное оружие, которое, как мне известно, у вас есть. Может быть, тогда всего этого удалось бы избежать. И Йессика Юнссон, может быть, осталась бы жива.

– Нам, естественно, следовало заглянуть в гараж, – признал Бергер. – Мы явно в плохой форме после долгого перерыва.

– Вы, черт возьми, не полицейские, – крикнула Ди. – Вы занимаетесь этим из ностальгии, чтоб… было о чем поболтать в спальне. Мне от вас никакой пользы, Сэм. Забейтесь снова под одеяло.

– Другая машина?

– Туда ведут кровавые следы из дома, как вы и сказали. И отпечатки сундука в паре мест по дороге в гараж, как будто он был настолько тяжелым, что его приходилось время от времени ставить на землю. Каждый раз там оставались и пятна крови. Размер соответствует трем оставшимся в чулане сундукам, которые, кстати, оказались пусты. Последний след крови остался на бетонном полу гаража, и там он обрывается, как будто сундук положили в машину. После не остались следы колес, которые похожи на следы небольшого автофургона вроде Volkswagen Caddy, а также, возможно, крошечные частицы краски, как если бы машина слегка царапнула стену гаража, сдавая назад. К сожалению, работа экспертов осложняется следами колес, глядя на которые, Робин воскликнул: «Если это не джип, то я готов полгода жрать ботулотоксин». Понятия не имею, что такое ботулотоксин, но не могу не спросить, нет ли у вашей парочки случайно джипа.

– Это один из сильнейших известных ядов, – сказал Бергер, бросив быстрый взгляд на Блум. – Щепотки хватило бы, чтобы убить всех людей во всей Швеции. В разбавленном виде называется ботоксом.

– У вас есть джип?

– И ты это прекрасно знаешь, – ответил Бергер. – Ты видела нас в Квикйокке. Я заметил бинокль.

– А вот чего я не знаю, так это как мне удастся замять присутствие джипа в расследовании. Еще одно спасибо вдобавок к тем благодарностям, которые я адресую вашему тандему. Вы не могли вести машину поосторожнее?

– Думаю, ты не понимаешь, в каком состоянии мы находились, – сказал Бергер. – Мы избавились от всех следов внутри дома. Ты по-прежнему работаешь в полиции, и никто не знает, что ты послала туда пару ренегатов. Твоя благодарность оправдана и радует меня.

– Сегодня в половине пятого утра я разыскала одного из наших старых информантов, Сэм. Ему пришлось анонимно позвонить в колл-центр и зачитать готовый текст. Йокмоккская полиция была здесь через час, и сигнал был передан в НОО. Мы сели на первый утренний самолет, четыре следователя во главе с комиссаром Конни Ландином и целый взвод экспертов-криминалистов во главе с Робином. Это большой механизм, особенно для норландской глуши. Моей же задачей в основном было не впутать в дело вас. Я бы тоже была благодарна за небольшую благодарность.

– Мы благодарны, Ди. Да или нет?

В трубке раздался треск, вдалеке, но все же отчетливо прозвучал мужской голос, прокричавший:

– С кем ты там, черт возьми, трепешься, Дезире? Давай заканчивай, ты нужна нам в доме.

Ди крикнула в ответ:

– Проблемы с няней, извини, Конни. Иду.

В трубку она полушепотом добавила:

– Мне пора.

– Да или нет, Ди? Сетер или нет?

Ди наморщила лоб, глядя в затянутое облаками небо. Снег начал попадать в ее невысокие сапоги, она почувствовала влагу на икрах. Солнце уже закатилось за горизонт, верхушки деревьев, окружавших поляну, на которой находился дом Йессики Юнссон, светились в остатках его последних лучей. Было ощущение, что материковый лед, покидая Европу, не случайно оставил норландскую глушь в самую последнюю очередь.

Подойдя к дому и сделав первых шаг по лестнице, Ди, наконец, произнесла:

– Да.

Отключившись, она вошла в одиноко расположенный дом в десяти километрах от Порьюса. Внутри стоял ящик с бахилами – его было невозможно не заметить. Ди сняла сапоги, поставила их так, чтобы они скорее высохли, надела бахилы на насквозь мокрые носки и прошла из прихожей в гостиную.

Слева, рядом с диваном эксперты установили на полу пару мощных прожекторов. Несколько криминалистов в белой одежде ползали по полу и ковыряли пинцетами лужу крови, на данный момент уже совершенно засохшей. Ди посмотрела на три отпечатка ноги и остановилась у лестницы. Свет и звук лились и сверху, сотрудники Робина трудились также на втором этаже. Ди осмотрела ведущие наверх следы, оставленные объектом, который тащили по полу. Действительно, похоже, что волокли кого-то, у кого на ногах были толстые носки. Не может быть, чтобы Йессика Юнссон была в тот момент в сознании. Вопрос, была ли она тогда вообще жива.

Ди обошла стороной ярко освещенную площадку и подошла к обеденному столу. Там стоял комиссар Конни Ландин и рассматривал стол. Это был крупный мужчина с еще более крупными усами. Он произнес:

– Хотел бы я знать, чем отдраили поверхность этого стола.

Ди промолчала, взяв на себя роль менее осведомленного подчиненного и дожидаясь снисходительных объяснений дядюшки Конни. Но думала она не об этом.

Думала она о Бергере и Блум. Вопреки воле рассудка она сунула голову в пчелиный улей и – ради прошлого – позволила себе довериться им. Бергеру, она доверилась Бергеру, а Блум, хотя, конечно, и казалась вполне надежной, не вызывала у Ди по опыту их встреч никакого доверия.

Почему их занесло в заполярье? Им выплатили крупные выходные пособия, и если бы они скинулись, они бы действительно могли открыть что-то вроде частного детективного агентства. Времена нынче такие, да и сложно себе представить кого-то, кто больше подходил бы на эту роль. Но почему здесь? Почему в норландской глуши? В местах, где почти никто не живет? Ведь в Стокгольме, Гётеборге, Мальмё возможностей куда больше?

Или тут что-то другое? Неужели она угадала верно, и они действительно в бегах? А здесь прячутся, забившись в берлогу? Имеет ли это отношение к внезапной смерти Силь? Блум намекала, что Бергер находился не в лучшей форме, но чтобы остановить того Сэма, которого знала Ди, потребовалась бы очень серьезная дизентерия, а не просто желудочная инфекция. Однако, увидев его, с этой дикой седой бородой, она поняла, что что-то изменилось. По-настоящему сильно изменилось.

А ведь они не виделись всего недели три. Ди попыталась вспомнить точно, что произошло сразу после раскрытия запутанного дела Эллен Савингер. СЭПО не разглашало информацию, но было очевидно, что Бергер и Блум сыграли в нем решающую роль. Вопрос, как.

И вдруг умирает Силь. Как будто ее подкосило. Насколько естественной, собственно говоря, была эта смерть?

В глубине души Ди не желала возвращения к делу Граден. Оно слишком сильно зацепило ее тогда, восемь лет назад. Сможет ли она вернуться к своему прежнему «я», более молодому, более невротическому, и точно вспомнить, что на нее так сильно повлияло? Она попыталась вспомнить их с Сэмом первое общее дело, хотя они и находились на периферии расследования. Как хорошо они подошли друг другу, как он довольно быстро придумал уменьшительное имя Ди (которое ей всегда нравилось, хотя она и признавала это с неохотой), как удачно шла потом их совместная работа.

Это была мама. Мама, которая очень сильно любила своего ребенка.

И четырехлистный клевер. Поскольку она поднималась на верхний этаж с излучающим надежность Робином, шок был меньше, чем она ожидала. Отрезанная часть женского бедра. И в точности такой же клевер, такой же рисунок ручкой. Уже тогда, восемь лет назад, она долго думала об этом. Он казался таким необычным. Как будто действительно означал что-то важное. Но Карл Хедблум сознался во всем, и она, как и все остальные, узрела истину. Все сложилось, конечно же, виновником был Карл.

Но он так и не смог достоверно объяснить четырехлистный клевер.

Никогда не возникало ни малейшего сомнения. Комиссар Дезире Росенквист хотела, чтобы ее прежний начальник Сэм Бергер поехал к Карлу Хедблуму в психлечебницу в Сетере. Пусть он поговорит с Хедблумом, поговорит так, как было невозможно восемь лет назад. А ей самой удастся избежать любой критики, любых нареканий со стороны начальства.

Надо было просто признать это. Она, как и Сэм несколькими неделями ранее, полностью погрузилась в тайное параллельное расследование.

Тут в мир ее мыслей сквозь воздвигнутую ею плотную стену проник голос. И он уже не в первый раз сказал:

– Черт возьми, Дезире, но кто же это позвонил в полицию?

– Что, прости? – переспросила Ди. – Меня немного оглушило это дело.

– Прекрати погружаться в себя! – проорал Конни Ландин. – Мужчина без норландского акцента звонит и говорит, что видел, что в этом доме происходит убийство. Но никто не мог видеть, как здесь происходит убийство, если только он не стоял рядом с домом. Но никто не стоял рядом с домом, мы это знаем, потому что вокруг лежит толстый слой снега.

– Ты думаешь, что звонил сам убийца? – спросила Ди и взглянула на него своим фирменным взглядом олененка.

Конни Ландин удивленно моргнул, быстро позаимствовал ее ход мыслей и присвоил его себе.

– Я начинаю задаваться вопросом, не так ли это и было. К тому же здесь все чертовски старательно убрано. Он хотел добиться внимания, восхищения. Разве это не похоже на создание сцены, где все и должно произойти? Не являемся ли мы его публикой? Полицейский?

– Это напоминает одно старое дело, – спокойно сказала Ди.

Конни Ландин медленно разгладил усы, показал на белую дверь поблизости и добавил:

– Кстати, он хочет, чтобы ты спустилась вниз.

Ди кивнула и направилась к двери. Открыла ее старым ключом, находившимся в замке, и оказалась на лестнице, ведущей в подвал. Ее было легко узнать, она видела ее в видеозаписи, которую просматривала вчера вечером у себя дома в южном предместье Стокгольма Скугосе, на своем рабочем месте в гараже. Раньше ее сюда не пустили. Теперь же внизу лестницы стоял и ждал ее очень полный мужчина в белой одежде криминалиста. Свет был другой, повсюду стояли прожекторы, но все же место казалось хорошо знакомым.

Бергер был прав.

Ее очередь проводить тайное расследование.

И это точно будет очень нелегкой ношей.

Ди спустилась по лестнице, сопровождаемая громким гудением. Руководитель оперативного отдела Национального экспертно-криминалистического центра топтался на месте и производил впечатление всей своей импозантной, облаченной в белое фигурой.

– Я не могу разговаривать с Ронни Лунденом, черт бы его побрал, – фыркнул Робин.

– Конни Ландином, – строго поправила Ди.

– Мы с тобой всегда хорошо находили общий язык, Ди. Я думаю, тебе придется стать моим офицером связи в порьюсском деле.

– Чувствую себя польщенной, – ответила Ди. – Что ты хочешь сообщить?

Робин показал на полуоткрытую дверь в гудящую котельную и сказал:

– Все очень чисто убрано, мне практически вообще не за что зацепиться. Тут действовал кто-то, кто умеет избавляться от следов ДНК. У него сорок пятый размер ноги, как мы видели наверху, и он уже делал это раньше.

– И все же ты говоришь «практически»? – уточнила Ди.

– У меня действительно нет ничего конкретного, что можно исследовать. Пока нет. Но эта котельная кажется, я не знаю…

– Кажется?

– Я понимаю, понимаю. Но интуиция – это ничто иное…

– …как концентрированный опыт, я знаю.

– Откуда ты это знаешь?

– Тебе просто-напросто придется поверить, что у меня тоже немало опыта, Робин.

– Прости, разумеется. Дело в том…

– Давай уже переходи к делу.

Робин наполнил свои мощные легкие воздухом, показал на котельную и сказал:

– Там кто-то жил.

14

Пятница, 20 ноября, 08:27

Так называемая Внутренняя дорога медленно начинала проступать из темноты. В какой-то момент ночью они миновали границу снежного покрова, и длинная магистраль E45 пролегала перед ними серо-коричневая и по-осеннему голая. Бергер и забыл, сколько времен года может уместиться одновременно в их длинной стране.

Они вели по очереди. Основной проблемой было не столько вести машину, сколько найти заправки без камер слежения. Они каждый раз меняли номера и старательно натягивали поглубже капюшоны. Их обнадеживало знание, что автозаправки обычно недолго хранят записи с камер.

Когда они проезжали Орсу, Бергер впервые за всю ночь увидел, что сидящая на пассажирском сиденье Блум уснула. Они проезжали мимо ответвления дороги, ведущего к месту, где нашли тела. Бергер не собирался будить Блум, им через несколько часов предстоял такой же долгий обратный путь, и он предпочитал, чтобы водитель, который поведет машину, поспал ночью хотя бы пару часов. К тому же, не было смысла ехать на то место сейчас, лучше сделать это по дороге домой.

«Интересно, на месте ли хижина», – подумал Бергер.

Но пары часов сна не получилось. Когда они в Муре, наконец, съехали с E45 на северный берег озера Сильян, Блум проснулась и осмотрелась с совершенно бодрым видом.

– Еще сто двадцать километров, – сказал Бергер. – Больше часа. Спи дальше.

Она открыла лежащую у нее на коленях толстую папку и продолжила читать как ни в чем не бывало. Потом ее вдруг осенило.

– Что будет, если он тебя узнает? – спросила она, внимательно глядя на Бергера.

– Ты о чем?

– Ты приедешь туда как «Ч. Линдберг» из НОО (удачная шутка твоей Дезире), но представь, что Карл Хедблум помнит тебя как Сэма Бергера.

Бергер покивал и пробурчал:

– Мы можем назвать это просчитанным риском. Это было восемь лет назад, Карл уже тогда был совсем чокнутый. Не исключено, что он сможет узнать меня, несмотря на бороду, но вероятность того, что он вспомнит имя, ничтожна.

– Надо что-то делать с твоей бородой, – обронила Блум и умолкла.

Через час с небольшим они подъехали к входу в огромное желтое здание, в котором располагалась Сетерская судебно-психиатрическая клиника. Семь из десяти ее отделений имели усиленный режим охраны. То, что находилось за этими желтыми стенами, хотелось бы надеяться, не было показателем общего психического нездоровья страны.

– Я его разогрею, – сказал Бергер. – Когда ситуация обострится, приступаешь ты.

– Женщина, – кивнула Блум. – К тому же, нужного возраста.

Ди явно хорошо подготовила их визит. Один из охранников провел их через все посты охраны, и в конце концов они оказались в обычной, старой, голой комнате для допросов. Они сели по одну сторону стола, изрисованного каракулями. И стали ждать.

Минут через десять дверь открылась и двое мощных санитаров ввели мужчину, седого и покрытого морщинами, хотя ему было не больше тридцати двух лет и его лицо еще сохранило мальчишеские черты. Он приостановился, посмотрел на Бергера и в тот момент, когда он перевел взгляд на Блум, не изменив выражения лица, оба одновременно подумали о наркотиках.

Контрабанда ножей, огнестрельного оружия, наркотиков и даже бензина и дронов оставалась нерешенной проблемой региональных судебно-психиатрических клиник. Все это поступало с обычной почтой, и поскольку главный врач лично должен принимать решение относительно каждой посылки, которую хотят досмотреть, опасные вещи продолжали попадать в клинику, в руки самых опасных и непредсказуемых преступников Швеции. И без изменения закона ничего нельзя было с этим поделать.

Не только время оставило след на лице Карла Хедблума, не только разрешенные лекарства, но и с большой вероятностью метамфетамин.

– Ты узнаешь меня, Карл? – спросил Бергер.

Правое веко Хедблума дернулось, он непрерывно чесал левый уголок рта, огромные зрачки, окруженные радужной оболочкой, которая когда-то была светло-голубой, расширялись и сужались. Определенно, этот человек не находился на пути к выздоровлению.

– Нет, – шепнул он наконец.

Бергер кивнул.

– Мы из полиции, – сказал он. – Мы хотим задать несколько вопросов.

– Все задают вопросы, – криво усмехнулся Хедблум. Во рту у него недоставало зубов.

– Вы помните, за что вас осудили, Карл?

– Меня судят каждый день, уж поверьте.

– Кто вас судит?

– Все, кто знает.

– Ежедневное напоминание о том, что вы сделали? Напоминание, которое причиняет боль, каждый день?

– Уже нет, – сказал Карл Хедблум и подергал себя за губу.

– Вы находите спасение в письмах? Откуда у вас деньги?

– Это ничего не стоит.

– Вы платите натурой?

– Что?

– Что вы должны делать, чтобы получать письма?

– Ничего. Они просто приходят.

– У вас осталось какое-нибудь из писем, Карл?

– Нельзя. Тогда больше не придет.

– Откуда вы знаете?

– Было написано в первом.

Бергер и Блум быстро обменялись взглядами. Блум одобрительно кивнула, Бергер продолжил:

– Вы помните точно, что было написано?

– Я ничего больше не помню. Это прекрасно.

– И все же вы помните самое первое письмо.

– Неточно. Только суть.

– Вы можете описать, как выглядят письма?

– Нельзя.

– Нельзя показывать письма, но можно их описать.

– Не знаю…

– Не думаю, что это кристаллики. Это порошок? Он помещается в обычной сложенной бумаге? На бумаге что-то написано?

– Я хочу уйти отсюда.

– Там написано, от кого письма, Карл?

– Это обычные белые конверты. Там ничего не написано. Я хочу уйти.

– Вы ведь можете помнить, Карл. Вы сейчас были молодцом. Вы помните, за что вас осудили?

– Они кричат мне об этом каждый день.

– Кто кричит?

– Психи. Идиоты в комнате отдыха. Придурки.

– Придурки?

– Стефан, который убил своих братьев, когда был ребенком. Оке, который грохнул двенадцать человек в метро железной трубой. Челль, который съел свою мать.

– И все придурки считают, что то, что сделали вы, еще хуже?

– Это из-за ребенка…

– Вы это помните? Как это случилось?

– Не знаю…

– Вы признались в этом, Карл. Я видел это, слышал это. Расскажите о хижине.

– Хижине? Я ведь больше рассказывал о своей маме?

– Расскажите снова.

– Человек рождается. Ничего не знает. Кто-то должен о нем заботиться. Но тот, кто заботится, все время делает больно. Если бы она не умерла, я бы ее убил.

– Сколько вам было лет, когда она умерла, Карл?

– Восемь. Но когда она прыгнула под поезд, было уже слишком поздно. Ничего нельзя было исправить.

– Но ведь стало лучше? Стабильная, добрая приемная семья дома в Фалуне, нормальная учеба в школе. Но раны не заживали?

– Об этом все время трындит Андреас.

– Андреас?

– Но вы же знаете Андреаса. Новый доктор.

– Конечно, знаем, Карл. Когда ты начал ненавидеть матерей с колясками?

– Самое плохое время. Андреас говорит, что мои первые воспоминания – из коляски, когда наносится удар. Поленом.

– Всегда поленом?

– Часто…

– Потом была пара случаев, да, после которых вы оказались в приюте?

– Не знаю…

– Конечно, знаете, Карл. Пара инцидентов с матерями и детьми.

– Я никому не причинил вреда.

– Потому что вас остановили, ведь так? Вам было шестнадцать лет, страх начал превращаться в гнев. Вас поселили в приюте, хотя следовало заключить совсем в другое учреждение. Вроде этого. Потому что в приюте вам давали свободу, вы могли приходить и уходить, когда хотели. Через несколько лет вы с группой других пациентов поехали на экскурсию в Орсу и жили в большом пансионате. Вы построили хижину в лесу, это было очень интересно, но однажды вы увидели вдалеке маму, которая гуляла с ребенком, сидевшим в коляске.

Бергер откинулся на спинку стула. Настала очередь Блум.

– И что случилось Карл? В тот момент, когда вы их увидели? Что вы почувствовали?

– Не знаю, не помню, – сказал Карл Хедблум и странно посмотрел на Блум.

– Вы только что достроили хижину, вы были рады. И вдруг увидели маму с коляской. Что произошло у вас внутри?

– У вас есть дети?

Бергер увидел, что Блум слегка растерялась, но быстро оправилась и ответила:

– А как вы думаете, Карл?

– Нет, – покачал головой Карл Хедблум. – Вы больше похожи на мужчину.

В другой ситуации Бергер бы громко рассмеялся, но сейчас это вряд ли было уместно. Блум бросила на него быстрый взгляд, потом сказала:

– Вы в лесу, Карл. Вы построили хижину. Вы видите женщину с коляской. Что потом происходит?

– Я уже отвечал раньше.

– Но вы тогда сказали правду?

– Думаю, да. Со мной что-то происходит, когда я вижу это. Лучше, что я сижу здесь. Андреас считает, что так лучше.

– Вы часто видите это, Карл?

– Я сижу здесь, я ничего не вижу. Иногда я вижу это по телевизору.

– Вы злитесь, когда видите маму с коляской по телевизору?

– Не знаю…

– Давайте вернемся в лес. Осень и в лесу немного прохладно. Вы чувствуете запах леса? Желтые листья покрывают землю. Легкий запах гнили. Там были грибы, Карл, это было грибное время?

– Гриб был гнилой. Это он пах.

– Что вы делали в лесу, Карл?

– Мне можно было оставаться одному. Это было прекрасно.

– Наверняка нелегко построить хижину. Кто научил вас строить хижины?

– Я не строил никакой хижины.

– Вы просто нашли ее в лесу? Когда бродили в одиночестве?

– Не знаю…

– Восемь лет назад вы сказали, что построили ее, Карл. Что произошло, когда она была готова? Что произошло внутри нее?

– Я хочу уйти отсюда.

– Это длилось почти двое суток, Карл. Наверняка было много криков.

Хедблум больше не отвечал. Он мотал головой, наклонившись к столу, и дергал себя за губу. Блум попыталась еще раз:

– Вы запланировали, что все время будете использовать полено? Как ваша мама?

Вдруг дверь распахнулась. В комнату шагнули оба мощных санитара. Потом они немного расступились, и мужчина лет сорока, оторвавшись от айпада, поднял очки на лоб.

– А вот это уже неправильно. Идемте со мной.

Выбора не было. Санитары помогли вытолкать Бергера и Блум в коридор. Бергер бросил последний взгляд в допросную, прежде чем дверь захлопнулась. Санитары подошли к Карлу Хедблуму, он по-прежнему сидел, мотая головой.

Вошедший мужчина был в штатской одежде свободного стиля – джинсы и незаправленная рубашка – и не произнес ни слова, пока они шли по длинному коридору. Пройдя пару пунктов охраны, они добрались до двери, на которой значилось «Андреас Хамлин», без должности. Он открыл кабинет, набрав код и проведя пропуском по замку, после чего жестом пригласил Бергера и Блум зайти и занять два стула, а сам обошел письменный стол и сел в свое кресло. Указав на айпад, пояснил:

– Вы пару раз вышли за рамки.

– По-моему, вы тоже, – сказала Блум, – позволив нам сделать это.

Андреас Хамлин пожал плечами.

– Карл уже давно не разговаривал с посторонними. Может быть, вы заметили бы какой-нибудь упущенный момент. К сожалению, этого не произошло.

– Вы все время наблюдали за нами? – спросил Бергер.

– Думаю, вы могли это предположить, – ответил Хамлин и улыбнулся коротко и безрадостно.

– Какие рамки вы имели в виду? – поинтересовалась Блум.

– В те моменты, когда он замыкается в себе. Вы их почувствовали. Хижина, мама, два дня. Полено. Но описание осеннего леса было замечательным, от него, возможно, получилось бы продвинуться дальше.

– Описание осеннего леса? – воскликнул Бергер и почувствовал руку Блум у себя на бедре.

– Вы проверяли его письма? – спросила она.

Андреас Хамлин снова пожал плечами.

– Мы, конечно, видим, что он принимает не только лофепрамин и нортриптилин, но откуда он это берет, было трудно определить.

– Почему мне кажется, что вы не особо часто видитесь с Карлом? – спросил Бергер.

– Наверное, потому что это правда, – сказал Хамлин тем же немного ленивым тоном. – Здесь в принципе находятся пациенты, которым нужен очень интенсивный психоанализ, а у нас настолько не хватает кадров, что мы мало что успеваем кроме назначения лекарств. Но когда я приступил к работе три года назад, я заново взялся за Карла. Прошел всю его историю с самого начала. Кстати, он совершенно точно не строил никакой хижины, у него руки не оттуда растут.

– А в остальном? – сказала Блум.

– Трудно оценивать, – ответил Хамлин. – Он уходит в себя в определенные моменты. Я думаю, что он действительно не помнит. Но я видел его в гневе, и с ним шутки плохи. Не часто удается увидеть более сильное выражение человеком своих чувств.

– Гнев направлен на его мать или на матерей вообще?

Андреас Хамлин покивал. В первый раз он выглядел как врач.

– В первую очередь на его мать. Но он, как известно, нападал и на других матерей.

– Два случая в шестнадцатилетнем возрасте, – сказал Бергер.

– И один-единственный шанс после этого. И он им воспользовался.

– Это ваша профессиональная оценка?

– Это профессиональная оценка полиции и судебной системы. Я с ней только работаю.

– Прекратите, – сказал Бергер.

Андреас Хамлин посмотрел на него профессиональным взглядом.

– Этим было бы интересно заняться, – сказал он.

Бергер заглушил неожиданный смешок Блум репликой:

– Но я бы не согласился ни на что, кроме «очень интенсивного психоанализа». Так он виновен или нет?

– Не знаю, – ответил Хамлин. – Действительно, не знаю. В нем живет гнев, и склонность к насилию очевидна. И ради всеобщего блага правильно, что он находится здесь. Но это мелочи, отдельные вспышки. А удерживать кого-то в хижине двое суток – это другое дело. Совершенно другая психология.

– Вы думаете, он невиновен.

– Вы никогда не заставите меня это произнести.

– Я так и думал.

– Но я думаю кое о чем другом, – медленно произнес Хамлин. – Сколько я ни искал в материалах расследования двойного убийства Хелены и Расмуса Граденов, я не нахожу одной вещи.

– Чего же? – спросил Бергер, чей пульс слегка участился.

– Имени Ч. Линдберг среди полицейских.

– Что?

– Сколько я ни искал, я не нашел полицейского по имени Ч. Линдберг в материалах следствия. А в допросной вы ясно сказали, что участвовали в нем, что слышали и видели, как Карл Хедблум признался в двойном убийстве. Но вас ведь там не было?

– Меня привлекали к этому расследованию всего пару раз, – ответил Бергер, нахмурив брови.

– Я думаю обсудить это с вашим начальником, как ее зовут, с комиссаром Росенквист. А может быть, и с кем-нибудь повыше. А что значит «Ч.»?

– Чарльз, – униженно сказал Бергер.

– Чарльз Линдберг? С «h» на конце? Вы это серьезно?

В эту секунду рука Молли Блум сжала бедро Бергера так, что он подпрыгнул. Он сказал:

– Скажите лучше вот что. Почему Карла избивали в коляске? Разве обычно это происходит не дома, вдали от людей, как большая часть случаев семейного насилия? Тут все, кажется, происходило наоборот.

– Только тогда его мать Улла могла почувствовать, что ее оставили в покое, – пробормотал Андреас Хамлин.

– В покое, чтобы избивать своего сына в коляске? Во время прогулок в Фалуне? С поленом?

– Да, похоже, что это было полено. Кажется, оно всегда лежало в коляске на нижней раме, как следует вымытое. Но этого уже, конечно, не проверить. Разве что удастся найти того человека…

– Того человека?

– Как я уже говорил, я занимаюсь этим случаем всего три года. И только тогда удалось обнаружить нечто новое. Очевидно, никто раньше не озаботился поисками.

– О чем мы сейчас говорим? – спросила Блум.

Доктор Андреас Хамлин откинулся на спинку кресла и внимательно посмотрел на собеседников.

– У Карла был отец. И брат.

15

Пятница, 20 ноября, 12:08

Восемь лет кажутся небольшим сроком, но для дома эти годы могут означать переход от расцвета к упадку. В данном случае речь определенно шла об упадке.

Они стояли около большого, неухоженного пансионата и осматривали то, что когда-то было приусадебным участком. Теперь все поглотил лес, прожорливый и безжалостный. Бергер даже не был уверен, в какую сторону им идти.

– Значит, пациенты приюта жили в Фалуне? – уточнила Блум.

– И сюда приехали на экскурсию, – пояснил Бергер и направился в лес. – Их было девять человек, а с персоналом пятнадцать. Той осенью они провели здесь чуть больше двух недель.

Пока они шли по густому лесу, начал идти снег. Хлопья медленно кружились в немногочисленных просветах между верхушками деревьев, и пока Бергер и Блум пробирались сквозь чащу, ветки вокруг них становились белыми. Несомненно, граница снега вот-вот собиралась переместиться к югу.

– Итак, отец и брат? – сказала Блум.

– Их не привлекали к следствию. Должно быть, они рано исчезли из жизни Карла Хедблума.

– Но судебно-психиатрическая экспертиза вряд ли упустила этот факт?

– Мы получили их заключение только в виде резюме. Значит, этому, возможно, не придавали значения.

Они шли дальше. Снег бесшумно падал с небес. Лес стал еще гуще, кругом царила тишина.

– Мать била Карла в коляске, – наконец произнесла Блум. – Потому что она не могла делать этого дома? Потому что там была семья?

– Отец и старший брат, – кивнул Бергер. – Но после смерти матери Карл Хедблум сразу оказался в приемной семье. То есть вопрос об отце как опекуне не рассматривался. Почему?

– Мы должны прочитать об этом деле больше. Но одно во всяком случае ясно.

– Что же?

– Едва ли какому-то подражателю захочется копировать Карла Хедблума.

– Это точно, – согласился Бергер. – Жизнь его потрепала, наркотики и все такое, но он уже и тогда был не менее жалок, в психическом отношении просто развалина. У убийцы должно быть достаточно харизмы, чтобы удостоиться подражателя.

– Вероятнее, что у него это в крови, семейное. Брат, который подвергался тому же кошмару. Или отец, который был еще хуже матери.

– И кто-то из них без колебаний засадил в психушку брата или сына? Ну, не знаю…

Они продолжали углубляться в лес, обмениваясь репликами. Бергер сверился с компасом на мобильном и подкорректировал курс.

– Это, по крайней мере, объяснило бы полено, – сказала Блум, помолчав.

– Ну, не знаю… – повторил Бергер.

– Если Карл невиновен, кто мог знать про полено, если не семья?

Бергер глубоко вздохнул, махнул рукой в сторону почти заросшей поляны и сказал:

– Или Карл Хедблум ходил этой же самой тропой каждый день в течение недели, сначала чтобы построить хижину, потом чтобы день за днем возвращаться и мучить своих захваченных жертв, Хелену и Расмуса Граденов. В конце концов, он убил их и вытащил на дорогу.

Если немного напрячь фантазию, можно было догадаться, что когда-то торчащие из-под тяжелых, уже почти полностью покрытых снегом веток бревна были хижиной. Они были свалены в кучу, как будто великаны играли ими в бирюльки.

Бергер подошел, потрогал срез, провел ладонью по сгнившей веревке.

– Он спилил деревья, обрубил ветки, связал бревна, построил довольно крепкую хижину, в которой продержал ребенка с мамой два дня, так что никто ничего не заподозрил. Ты бы так смогла? А я?

– Может быть, хижина уже здесь была? Может быть, он ее нашел?

– Во-первых, она тогда была новой. Во-вторых, никто другой не признался в том, что построил ее. Но все возможно, разумеется. Собственно говоря, никак не доказано, что они провели два дня именно здесь. Но здесь нашли их кровь и ДНК Карла, и больше ничьи.

Блум кивнула и обошла развалины под кружащимся снегом. Бергер попробовал отогнуть толстую еловую ветку, и раздался глухой треск. Подломленная ветвь открыла внутреннее помещение, больше, чем раньше, напоминающее комнату.

– Да… Если бы стены могли говорить… – сказал Бергер.

– Они говорят со мной, – отчеканила Блум. – Они говорят: никто не провел здесь двое суток. Они говорят: другой преступник, другое место преступления. Они говорят: доказательства фальсифицированы. Был октябрь. Как бы ни укутала мать четырнадцатимесячного ребенка перед прогулкой, он не выдержал бы два дня в этой хижине. Он бы замерз и умер задолго до того, как его забили насмерть. Да и мать, вероятно, тоже. Если бы не умерла раньше от горя.

– В принципе, признаки обморожения имелись…

– И только теперь, – продолжила, не останавливаясь, Блум, – когда мы знаем, что убийства так или иначе продолжаются, мы можем трезво взглянуть на Карла Хедблума. Кто-то посылает ему в клинику наркотики. Кто-то хочет, чтобы он был не в состоянии общаться с людьми. Может ли это быть кто-то, кроме настоящего преступника? Карл не сумел бы построить хижину, не смог бы в ней связать и заставить молчать двоих непредсказуемо ведущих себя людей. У него совершенно другой тип личности. Его вспышки насилия происходили спонтанно. Полицейское расследование никуда не годится, и решение суда тоже.

Бергер остановился и посмотрел на нее. Снег присыпал ее светлые волосы и кружился вокруг головы, это напоминало туманность в микрокосмосе. Бергеру была ненавистна мысль, что он не может полностью доверять напарнице.

– Ты, кажется, действительно загорелась этим делом, – рискнул сказать он.

Блум уставилась на него. Потом покачала головой и ответила:

– Ни ты, ни я не почувствовали симпатии к Йессике Юнссон, мы общались в ней всего несколько минут, она была недружелюбна, враждебно настроена. Но все указывает на то, что ее жестоко убили, пока мы находились в доме. Мы были там, Сэм, мы позволили этому случиться. Человек, который замучил Хелену и Расмуса в этой хижине, занимался этим восемь лет, восемь долгих лет, и я бьюсь об заклад, что жертва из Гётеборга Лиза Видстранд – только вершина айсберга.

Бергер встретился с ней взглядом, он не видел в ее глазах ни лжи, ни притворства. То, что происходило после лодочного домика, – это одно, то, что здесь, – другое. Во всяком случае, именно так ему следует об этом думать. Надо поделить мозг на две части, одна из которых будет доверять Молли, а другая подозревать ее. Он кивнул.

– Я до последнего старался не допустить мысли о серийном убийце…

Блум достала из кармана мобильный телефон и протянула Бергеру. На экране появилась картинка, что-то вроде темного лица перед двумя источниками света, расположенными под лестницей. Это была маска грабителя, и из-под нее светилась пара глаз, внутри которых словно горел огонь. Блум увеличила их, они были светло-голубые.

– Представь, что видели эти глаза, – сказала она.

– Ты подумала о глазах Карла Хедблума?

– Сейчас они мутные, но и они когда-то были светло-голубыми.

– Хедблуму-старшему должно быть сейчас под шестьдесят. Этому мужчине может быть шестьдесят? – спросил Бергер.

– Не исключено. Но он кажется моложе. Удары, скорее, были нанесены более молодым человеком.

– Брат? Но мы же сейчас только блуждаем в потемках.

– Нам надо докопаться до истории этой семьи.

– Кажется, эта история была совершенно дьявольской.

Блум убрала с экрана увеличенное изображение мужчины в маске и произнесла:

– Я не хочу здесь дольше оставаться.

* * *

Они проезжали мимо Брунфло, и Бергер увидел указатель недалеко от места, где E45 на несколько десятков километров сливается с E14. Указатель не произвел на него впечатления, но каким-то образом, видимо, отпечатался в его сознании. Когда то же слово появилось на другом указателе километров через десять, Бергер произнес:

– Фрёсён.

Блум оторвалась от папки с бумагами, которые она изучала, но ничего не сказала. Бергер добавил:

– Почему это слово вызывает у меня множество вопросов?

Блум захлопнула папку и нахмурила брови.

– Теперь, когда ты это сказал…

Но продолжения не последовало.

Самая длинная дорога Европы – ее еще называют Внутренней дорогой – должна была вот-вот свернуть направо, оторвавшись от случайного компаньона. Налево находился Эстерсунд. И Фрёсён.

– Не Таити, – сказала Блум.

– Ах да.

* * *

Зал, который обычно служил местом для собраний или танцев, был заставлен столиками. На их квадратные поверхности хлестко шлепались игральные карты. Около каждого стола стояло четыре стула, на них сидели люди, которые почти все без исключения были седеющими или седыми.

Бергер едва узнал его. У него отросла борода, и одет он был в широкую гавайскую рубашку. Он сложил пальцы в знак «победа», встал из-за стола, обнял женщину и подошел к визитерам.

Потом вышедший в отставку комиссар Аллан Гудмундссон раскрыл рот от удивления.

– Сэм, – мрачно произнес он с ничего не выражающим лицом.

– Ты ведь помнишь Молли Блум? – спросил Бергер.

Аллан шепнул несколько слов женщине, которая, очевидно, была его женой. Она медленно направилась в сторону столиков, накрытых для перерыва на кофе. Аллан отвел гостей в сторону.

– Годовое выходное пособие. Прекрасный повод научиться играть в бридж. Великолепный вид спорта.

– Мы можем поговорить где-нибудь, где нам не помешают? – спросил Бергер.

– Лучше не надо, – ответил Аллан. – Мы все уже не служим в полиции, и в профессиональном плане нам обсуждать нечего.

Бергер молча смотрел на него, и Аллан наконец сдался, пожал плечами и сказал:

– Идемте.

Они оказались в небольшом конференц-зале и сели за квадратный стол, сильно напоминавший остальные столики для игры в бридж.

– А я-то думал, ты поедешь в Париж, – сказал Аллан.

– Ты помнишь Карла Хедблума? – спросил Бергер.

Аллан Гудмундссон поморщился.

– У меня нет ни малейшего повода вспоминать что его, что тебя, Сэм. Ты предал меня. Ты лгал мне.

– Ты знаешь, почему, Аллан. Ты знаешь, что это было необходимо.

– Это ты так считаешь. А зачем тебе, уволенному экс-сыскарю, проявлять интерес к одному из самых отвратительных шведских убийц всех времен?

– Всплыли новые факты…

– Будь это так, сюда бы приехала полиция, а не ты.

– Мы пытаемся раскрутить собственное частное детективное агентство. И получили задание проверить новую информацию.

– От кого вы его получили?

Бергер бросил быстрый взгляд на Блум и ответил:

– От отца Карла Хедблума.

– От Руне? – воскликнул Аллан. – Что за чертовщина?

– От Руне Хедблума, да, – подтвердил Бергер, внимательно следя за Алланом.

– Он жив?

– Он счел странным, что о нем не упомянули в материалах следствия.

– Он оказался за бортом, потому что не имело смысла разрабатывать его дальше. И это и есть ваши новые находки?

– Разумеется, нет. А почему не имело смысла продолжать разрабатывать Руне Хедблума?

– Запущенный алкоголизм. Бродяжничал в Бурленге. Так, значит, он выкарабкался?

– Да. Но он же должен был рассказать что-то, что заставило вас вычеркнуть его из дела?

– Он ушел из семьи, когда Карлу было семь. Хотел уехать. Оказался на улице.

– А второй сын?

– А, Андерс, – кивнул Аллан. – На три года старше. Уехал еще раньше, к тете в Сконе. По-моему, кто-то говорил с ним по телефону и исключил его из рассмотрения. И это тоже отправилось в утиль. Хотя, наверное, хранится где-нибудь в полицейском архиве в Стокгольме.

– Он сказал что-нибудь заслуживающее внимание?

– Не помню. Вряд ли.

– И все же?

– Он ни разу не был вблизи Даларны после отъезда оттуда. Жил в Мальмё, занимался какими-то продажами. Кажется, он рассказал что-то еще, но к делу это отношения не имело, и его оставили в стороне. А теперь ты должен рассказать, чем вы занимаетесь.

– Ты сказал, он что-то сообщил. Что?

– Что-то примечательное, но я не помню что.

– Ты наверняка помнишь, Аллан. Ты вел расследование, ты, как орел, видел все детали.

– Я же был не один. Ненормальный Линг дал бы фору любому орлу, он тогда уже парил надо всем, как вертолет. А ты помнишь Робертссона? Чертов идиот.

Улыбка скользнула по губам Бергера, как будто пряталась поблизости.

– Каталог, – сказал он.

– Все эскорт-службы страны, – ответил Аллан. – В обеденный, черт возьми, перерыв.

– Интересно, чем такой тип занят сейчас, спустя восемь лет.

– Тайком записывал чужие допросы, к тому же, – рассмеялся Аллан. – На старую кассетную видеокамеру, через окно того безумного отеля в Орсе.

Именно этого не хватало Бергеру. Короткого момента взаимопонимания, которого может хватить на то, чтобы сломать лед. Ему был нужен Аллан, не натянутый как стальная пружина.

– Так что же нового вышло наружу? – спросил Аллан, когда они наконец выбрались из теплых воспоминаний.

– Кто-то посылает наркотики Карлу Хедблуму в Сетер.

– Какие наркотики?

– Непонятно. Совершенно очевидно, что-то содержащее метамфетамин. Кто-то считает, что будет лучше, если его сознание и память будут затуманены.

Аллан впился в него взглядом и сказал:

– Ты присутствовал при признании Карла. Ты сидел рядом со мной, Сэм, ты был при этом. Ты хоть на секунду засомневался, что мы нашли виновного?

– Нет, – подтвердил Бергер. – Тогда нет.

– А сейчас что-то изменилось? Было очевидно, что это самый виновный преступник Швеции – и вдруг он оказался невинным как ягненок? Ты уверен в том, что не ошибаешься?

– Уверяюсь все больше и больше.

Аллан медленно и долго качал головой. Потом спросил:

– Ты знаешь, в чем всегда была разница между полицейскими и частными детективами?

Бергер промолчал. Аллан продолжил:

– Работодатель. Полицейский служит народу, а детектива покупают. Теперь, когда тебя купил Руне Хедблум, его сын вдруг оказался невиновен. Причешись. И сбрей заодно эту кошмарную бороду.

Бергер провел рукой по упомянутой бороде, как обычно, удивился ее наличию и сказал:

– Четырехлистный клевер.

В течение времени, которое невозможно было измерить, взгляд Аллана был устремлен в бесконечность. И вдруг его словно осенило.

– Да это же был всего лишь чертов рисунок. Вы доставали своим нытьем про него, но он оказался абсолютно неважным. Ты видел те раны? А вы спорили из-за какого то рисунка на бедре?

– Такой же рисунок оказался спустя несколько лет на теле жертвы в Гётеборге…

– Опять это нытье! – воскликнул Аллан.

– Опять?

– Была же какая-то чокнутая, которая мусолила эту историю про шлюху с книжной ярмарки годами, как будто маленький рисунок на бедре может указывать на серийного убийцу. Как ты прекрасно знаешь, у нас в стране серийных убийц нет. В конце концов, пришлось ее забанить.

– А эта твоя чокнутая занудствовала только на эту тему? Никаких других теорий заговора?

– Да, было вроде и еще что-то, пришлось ее заблокировать.

– Ты помнишь, как ее звали? Ту чокнутую?

– Юханна, Юсефин и фамилия в том же духе.

– Ее не могли звать Йессика Юнссон?

Аллан покивал.

– Да, так и было. И началось это уже где-то год спустя.

– А если я скажу, что со вчерашнего дня есть новый клевер, нарисованный ручкой на бедре, что ты на это ответишь?

Аллан молчал, нахмурив брови.

– Я еще не совсем перестал быть полицейским, – сказал он. – Так легко полоски у тигра не сходят. В сегодняшней газете была статья, от которой буквально за милю несло секретностью. Норботтен?

– Жертвой оказалась Йессика Юнссон. Тело исчезло, но бедро осталось.

Аллан, не скрывая шока, уставился на Бергера.

– Вот дьявол, – сказал он наконец.

– Как это влияет на твое мнение о вине Карла Хедблума?

Бывший комиссар уголовной полиции Аллан Гудмундссон откинулся на спинку стула и слегка расправил гавайскую рубашку. Потом ответил:

– Вспомнил.

– Что вспомнил?

– Что Андерс Хедблум сказал по телефону.

– И что же он сказал?

– Что Карл унаследовал его коляску.

* * *

Смеркалось. Бергер по-прежнему был за рулем. Блум сказала:

– Похоже, бридж не сильно способствует умственной деятельности.

Бергер рассмеялся и продолжил вести машину по Внутренней дороге.

– Однако мы кое-что узнали, – ответил он.

– Что этот твой Робертссон тайком снимал допросы. Разве не все допросы должны были записываться на видео?

– Их было слишком много, – покачал головой Бергер. – Рутина. Честно говоря, я думаю, Робертссон снимал главным образом декольте. Но я попробую его найти. Что еще?

– Отца зовут Руне Хедблум, бродяга из Бурленге.

– Брата зовут Андерс Хедблум, торговец из Мальмё.

– И он, более или менее спонтанно, кажется, сказал, что Карл «унаследовал его коляску». И тем самым он, вероятно, хотел сказать, что тот унаследовал и удары поленом.

– До Мальмё очень далеко, – сказал Бергер.

– Он жил там восемь лет назад. Торговцы обычно часто переезжают с места на место. Надо проверить. Что еще?

– Когда мы читали машинописное письмо Йессики, мы думали, что фраза о вине Карла была второстепенным пустяком. Но она явно часто об этом писала, в том числе именно о клевере.

– Но начала она писать только через год после смерти Лизы Видстранд. Что случилось?

– Мучитель Йессики Эдди Карлссон умер, – ответил Бергер. – Она начала упрямо рассказывать полиции о своих теориях и о клевере, который связывает все случаи, только тогда, когда вернула себе свое настоящее имя.

– Она хочет рассказать, хотя и не называя никого конкретно, что убийца по-прежнему на свободе. Но она не может назвать никого конкретно, потому что она с ним как-то связана. Другими словами, мы вернулись к началу.

– И все-таки я так не считаю, – пробормотал Бергер.

– Зато Аллан упомянул еще что-то интересное.

– Что же?

– Ваше с Дезире нытье о клевере.

16

Суббота, 21 ноября, 09:01

Это лежало на столике, когда он проснулся. И он этого туда не клал.

Хотя «проснулся» было неправильным словом. Границы между сном и бодрствованием больше не существовало. Все слилось воедино.

Они вернулись домой глубокой ночью. Когда, наконец, холмистый ландшафт сменила чистая, темная гладь Кобтояуре, напарники были настолько уставшими, что расстались, не обменявшись ни единым словом.

Бергер как подкошенный упал на кровать, даже не сняв куртки. Он только кинул мобильный на стол и тут же провалился в чистейшую, абсолютную темноту, в темноту, которая, вероятно, была похожа на смерть.

Но потом с темнотой начинает что-то происходить. Из нее проступает пара светло-голубых глаз. Ее рассеивают быстрые, обрывочные движения плохо освещенного полена, но в центре все остается темным. Темнота обретает контуры, это контуры человека, кровавый отпечаток на простыне. И вдруг появляется луна, которая отражается в лезвии ножа, скорее даже клинка, и клинок проникает под кожу, разрывает кожу, и проступает рисунок, сделанный как будто пылающими линиями, это четырехлистный клевер, чьи листики превращаются в четыре колеса детской коляски, позади которой светятся щели в непрочно связанных между собой бревнах. Когда пара связанных рук поглощается все более ярким светом, появляется спина сидящей за столом женщины. Во рту у нее носок, черный, как сама темнота.

В состоянии между сном и реальностью стволовой отдел головного мозга посылает руке сигнал потянуться к ночному столику. Но там оказывается нечто абсолютно непохожее на холодный мобильный телефон. Настолько непохожее, что он резко садится на примитивной постели, зажигает ночник и вперяет дикий взгляд в черный носок, который лежит на столике.

Он лежит там, как посланец смерти.

У Бергера пересохло нёбо, он спал с открытым ртом. Туда легко было бы засунуть носок. Он бы даже не проснулся, чтобы оказать сопротивление.

Бергер попытался рассуждать рационально. Может, он сам его обронил? Когда ему вообще в последний раз доводилось брать в руки черный носок?

С другой стороны, он же перед долгой поездкой основательно рылся в куче одежды, а Молли накупила разных странных вещей по дороге сюда.

В любом случае там лежал носок. Расправленный, как знамя на гробе павшего воина.

Нет, это разыгралось воображение. Никто не заходил в его дом, это же шведский полюс недоступности. Никто не мог побывать здесь.

Никто, кроме Молли Блум.

Бергер поднялся. Да что же это за мир такой? Ни на что нельзя положиться. Все оказалось не тем, чем представлялось, в первую очередь он сам. Начали возникать картины, забытые, вытесненные. Мальчики, близнецы. Фрейя, мать его детей, длинные, развевающиеся волосы. Ее практически бегство из страны во Францию. Пугающий человек, который преследовал их в аэропорту, в котором Бергер далеко не сразу узнал себя. Сломленный отец.

Как будто в нем жило два человека.

Как будто он проживал две совершенно разные жизни.

Пошатываясь, он встал и механически, словно смотря на себя со стороны, заключил, что его покачивает.

Он сам положил туда черный носок этой ночью?

В другом состоянии будучи другим человеком?

Больше двух недель без сознания, от чисто психического шока? Вина за смерть Силь, конечно, совершенно понятна, но разве бывает настолько сильный шок? Правда ли, что он провел все это время без сознания?

Или он в это время жил другой жизнью?

Спотыкаясь, Бергер добрался до туалета и включил слабую лампу. Помещение было маленькое и тесное, от биотуалета шел затхлый запах, на краю замызганного умывальника стояла полупустая бутылка с водой, рядом лежало мыло, которое не могло смыть всю грязь, оно напоминало островок среди наполовину замерзшей грязной воды. Над всей этой убогостью висело зеркало, настолько заляпанное, что Бергер еле-еле мог различить в нем свое странно заросшее седеющей бородой лицо.

Что происходит? Его доверие к Молли Блум заставило его поверить во все: в недели без сознания, в безумное бегство через полстраны, в ее статус героини. Но теперь все это покачнулось.

Бергер посмотрел на свое отражение, в первый раз проник взглядом за липкий налет на зеркале. Эта борода действительно нелепая, могла ли она так отрасти за две недели? И прическа тоже очень чудна́я; он потянул за волосы над ушами, и слева они точно оказались короче. Он никогда еще не был таким худым, и из-за этого старый след от того злосчастного укуса на плече выделялся сильнее, чем обычно. И щеки где-то под бородой казались впалыми.

Нет, подумал он, стукнул по зеркалу и отошел. Нет, пора восстановить порядок. Но вместе с тем Бергер знал, что единственный способ восстановить порядок – это работа. Расследовать, работать сыщиком, закопаться в поглощающее дело.

И теперь он получил второй шанс.

Он выглянул в окно. Солнце еще не взошло, но его лучи уже освещали верхушки гор на фоне неба. Покрытая льдом поверхность озера сверкала, и розоватые отблески заставили Бергера погасить лампу.

Он быстро сверился с расписанием спутников, которое висело на стене, убедился, что ни одно время не совпадает с тем, что показывают его только что надетые наручные часы, бросил последний взгляд на кошмарный носок и вышел.

Быстро светало. Бергер вышел из своего дома в полутьме, а пришел во второй дом при свете дня. Он постучался. Ни ответа, ни привета. Он открыл дверь, но не входную, а узкую. Лыж в помещении за ней не оказалось. Тогда он открыл дверь в дом Молли Блум, и вошел внутрь.

На постели лежал аккуратно расправленный спальный мешок, идеально взбитая подушка была прислонена к стене и выглядела очень свежей. Прямо напротив кровати находилась замена маркерной доске, то есть просто-напросто сосновая стена, вся увешанная приколотыми бумажками. На ней находилось все, что им было известно. Бергеру показалось, что со вчерашнего дня бумажек прибавилось.

Интересно, в котором же часу она проснулась.

Он подошел ближе. Там была расписана вся жизнь Йессики Юнссон, висел чертеж знакомой виллы в Порьюсе, список допрошенных по делу Хелены Граден, тщательно отобранные фотографии из той же полицейской папки, очень живой портрет мертвой Лизы Видстранд и изображение мужчины в маске грабителя, который взбегает по подвальной лестнице. Рядом с привычным давним фото молодого Карла Хедблума появилось новое, на котором он на восемь лет старше и под куда более сильным воздействием наркотиков. Это была не единственная новая фотография; еще на стене появился обветшавший пансионат, три изображения наполовину засыпанной снегом хижины и даже свежайший портрет Аллана в гавайской рубашке.

Молли Блум все лучше удается искусство фотографировать украдкой.

Бергер отошел от стены, посмотрел в окно, увидел, что над горами появляется солнце. Он понятия не имел, как давно Блум вышла из дома. Она могла вернуться с минуты на минуту. И все же его одолевало ощущение, возникшее еще в его домике, ощущение, что порядок должен быть восстановлен.

Бергер стоял посреди дома, идентичного его собственному, и видел перед собой черный носок, расправленный так же аккуратно, как спальный мешок Блум. Он заторопился. Зашел в ее ванную, которая была заметно чище его ванной. Выстучал двери, потолок, пол, опустился на колени и изучил все мыслимые уголки вокруг туалета. Только убедившись, что на этом крохотном пространстве невозможно ничего спрятать, он вернулся в комнату. Перерыв весь гардероб и ничего не обнаружив, он повторил то же, что в туалете. В стенах ничего, никаких пустот в потолке, судя по звукам, и ничего под матрасом. Остался только пол. Бергер встал на колени, приложил ухо к доскам, принялся исступленно их простукивать, все больше теряя надежду что-то найти.

И вдруг звук изменился.

Прямо под изголовьем постели, далеко в углу. Бергер остановился, прислушался, вылез из-под кровати, выглянул в окно, открыл дверь и присмотрелся. Мир был холоден, бел и тих, вокруг дома ничего и никого. Бергер вернулся внутрь, оттащил кровать, влез в промежуток между ней и стеной, тщательно простукал пол в дальнем углу, поискал стыки, нашел только естественные щели между досками пола. Раскрыв складной нож, он всунул его в один из стыков, расширил его. Расширил еще больше. Лезвие ножа, казалось, готово было в любой момент треснуть и полететь ему прямо в глаз. Но тут что-то сдвинулось, скользнуло в сторону. Бергер поднажал еще чуть-чуть, зажмурился, как будто веко могло спасти от летящего ножевого лезвия, и сумел просунуть в щель между досками кончик пальца. Схватившись за противоположную сторону, он вытащил из соснового пола неправильной формы кусок размером не больше тридцати квадратных сантиметров.

Внутри разверзлась темнота, но еще показался какой-то предмет.

Бергер просунул в отверстие руку, что-то ухватил и вытащил наружу.

На столе между их ноутбуками стоял спутниковый телефон, полученный ими от Ди. Рядом с ним оставалось немного места, и Бергер поставил там еще один, в целом совершенно такой же, но чуть более современный, спутниковый телефон.

Значит, у нее он уже был.

Молли Блум привезла с собой спутниковый телефон. В течение двух недель, пока Сэм Бергер спал, как Спящая красавица, у нее был доступ и к телефону, и к интернету. Это была ее первая откровенная ложь.

На лестнице послышался глухой скрип. Бергер замер, когда дверь открылась.

Но не эта дверь. А та, что ведет в чулан с лыжами. Он получил отсрочку. Бергер схватил телефон, как можно тише вернул его в тайник под полом. Услышав, как хлопнула маленькая дверь, он закрыл отверстие, прижал кусок пола и, стараясь не шуметь, придвинул обратно кровать. В этот момент раздался щелчок дверной ручки. Бергер быстро раскрыл свой ноутбук и застыл в задумчивой позе у стены, уставившись на скопление бумажек и фотографий. Когда Блум вошла, он взмахнул рукой и указал на залепленную листками стену.

– Ты добавила информации, – сказал он, надеясь, что выбрал не слишком развязный тон.

– А ты долго спал, – ответила она и начала развязывать лыжные ботинки.

– Я пытаюсь разобраться, что нового ты нашла. – Он подошел поближе к стене и попытался сдержать сердцебиение; тайный агент из него бы вряд ли получился.

– Самое важное ты найдешь не здесь, – сказал Блум, стоя в одних носках.

– А где?

– Самое важное – это то, чего я не нашла.

– А именно?

– Андерса Хедблума.

Блум раскрыла свой компьютер.

– Брата Карла Хедблума?

– Я нашла отца, он умер два года назад в ночлежке в Бурленге, конечно же, спился. Но Андерса Хедблума, занимающегося в Мальмё торговлей, кажется, не существует. Зато в Швеции есть около двадцати других Андерсов Хедблумов, кто-то из них, разумеется, может оказаться им. Я, к сожалению, не нашла даты его рождения.

– Стало быть, немного классической полицейской работы, сидя за столом?

– Если ты не запланировал еще одной автомобильной поездки, – сказала Блум, взяла со стола небольшую пачку бумаг и встала у стены рядом с Бергером.

Он взглянул на нее сверху вниз. Щеки порозовели, как будто она долго пробыла на солнце.

– Солнце взошло что-то около двадцати минут назад, – сказал Бергер. – То есть это не оно так эффектно тебя разрумянило. Ты, должно быть, долго каталась на лыжах. Ты вышла еще затемно?

– До рассвета нет спутников. И не беспокойся, у меня в чулане есть налобный фонарик. Снегопада давно не было, так что лыжню не засыпало. Еще вопросы?

– Когда ты пойдешь в душ?

– Когда перестану потеть, – равнодушно ответила Блум и начала прикалывать на стену листочки с цифрами. – Первое: найти информацию о засекреченных годах жизни Йессики Юнссон. Второе: раздобыть результаты анализов материала, собранного в доме в Порьюсе экспертами-криминалистами из НОО. Третье: вернуться к делу Хелены Граден, перечитать допросы восьмилетней давности. Четвертое: связаться с доктором Андреасом Хамлином из Сетера, чтобы он проконтролировал письма, приходящие Карлу Хедблуму. Пятое: продолжить работу над Гётеборгом и Лизой Видстранд. Шестое: прошерстить все полицейские архивы страны на предмет четырехлистных клеверов, нарисованных на теле, в любом виде. Седьмое: найти Андерса Хедблума. Что выберешь ты?

Бергер вздохнул и сказал:

– Как лучше поступить с делом Граден? Ты посмотришь свежим взглядом или я заново старым?

– Все-таки лучше, если ты. Тебе всегда тяжело давалось разбираться с прошлым. Если тебе придется вернуться к старому делу, могут проявиться какие-нибудь вытесненные детали.

– Это одна из больших задач. Вторая – поиски засекреченной части жизни Йессики Юнссон. Эта задача больше в духе СЭПО. У тебя ведь там остались контакты?

Бергер надеялся, что его голос звучит непринужденно.

– Возможно, найдутся, – коротко ответила Блум. – Тогда ты берешь пункты два, три, четыре и шесть. Я займусь Видстранд, а ты ищи клевер. Договорились?

– Договорились.

* * *

Легкий пар поднимался над дрожащей, покрытой рябью поверхностью воды. Бергер осторожно протянул ведро за угол дома. Оттуда протянулась рука, взяла ведро. Из-за угла донесся голос:

– Горячая вода? Ты серьезно?

– Я немного подогрел.

Вместо благодарности раздался всплеск, потом фырканье. Ведро появилось из-за угла, уже пустое. Бергер забрал его, начал смешивать воду из кастрюли со снегом.

– Первое?

Легко узнаваемый чавкающий звук быстро наносимого шампуня частично заглушил голос, ответивший:

– Пока безуспешно. Засекреченные годы в жизни Йессики Юнссон остаются тайной. Я не нашла доступа к СЭПО. Там первая степень секретности. Второе?

– Никакой другой ДНК в Порьюсе, – сказал Бергер и протянул ведро. – Зато главный эксперт-криминалист Робин нашел признаки того, что кто-то действительно жил в котельной. Робин прочесал это шумное помещение с помощью суперсовременной точнейшей техники, одолженной у ФБР. Результат анализа автомобильной краски, по словам Ди, вероятно, будет готов в течение дня.

– А третье? – спросил голос, пока рука возвращала пустое ведро.

– Я внимательно вчитался в дело Хелены Граден, – ответил Бергер, смешивая воду. Ты была совершенно права: это пробудило множество старых воспоминаний. Мы с Ди вроде как никогда не были в центре расследования, мы допрашивали второстепенных персонажей, которые ненадолго появлялись в зоне интересов следствия и исчезали снова. Мы находились на периферии расследования. Что меня, пожалуй, поразило, так это насколько хорош был в то время Аллан. Он задает все нужные вопросы и делает это правильно. Зато его коллега Робертссон делает немало серьезных промахов.

– Ты с ним связался? – спросила Блум из-за угла.

– Во всяком случае, я его нашел. Не то чтобы неожиданно оказалось, что Рикард Робертссон сильно понизился в чинах, сейчас он работает мелким служащим в полицейском архиве. Я позвоню ему. Тем временем я перечитаю его допросы, среди них есть парочка, которые кажутся многообещающими.

– Что за людей вы допрашивали?

– Сомневаюсь, что тебе будет интересно услышать имена, но к настоящему моменту я действительно немало заучил.

– Я хочу послушать. И почему их допрашивали.

– Собственно, было четыре категории свидетелей. Я назову те имена, которые запомнил. Возможные строители хижины, плотники и тому подобное: Леннарт Ульссон, Магнус Блад, Петер Эберг. Пациенты из приюта: Линнея и Элин Шёгрен, Рейне Даниэльссон, Юхан Нурдберг и, конечно, Карл Хедблум. Персонал приюта: директор Свен-Улоф Линдхольм, Хуана Гальвес, Лена Нильссон, София Трикупис. Соседи, друзья и так далее: Пер Эрикссон, Йёрас Эгиль Эрикссон, Элисабет Хельстрём, Груп Оке Эк, Оларс Фредрик Александерссон…

– Я не имела в виду настолько подробно…

– Сказать по правде, странные у них в Даларне имена. Йёрас, Груп, Оларс…

– Тут начинает холодать…

– А, да, – сказал Бергер, снова протягивая ведро; на этот раз показалось чуть больше обнаженной женской руки.

– Четвертый пункт, – добавил он по собственной инициативе. – Да, доктор Андреас Хамлин в Сетере будет контролировать почтовые отправления на имя Карла Хедблума. И пошлет на анализ его кровь. Пятое?

– Это хутора, – сказала Блум.

– Что?

– Традиционно в Даларне добавляли название хутора перед обычным именем. Многие возвращаются к этому старому обычаю.

– Ну надо же, – озадаченно пробормотал Бергер.

– Итак, пятый пункт, – продолжила из-за угла Блум. – Лиза Видстранд. Мне удалось найти взаимопонимание с комиссаром Шёлундом из Гётеборга, который признал, что расследование было проведено халатно. Никто не придал значения клеверу на бедре убитой, поскольку никому не было до нее дела. Все это происходило за несколько дней до книжной ярмарки, и хотя приказ замять историю с убитой шлюхой не был высказан вслух, все всё понимали. У меня через несколько минут запланирован разговор с Шёлундом в Скайпе.

– Тогда тебе надо попытаться быстрее домыться.

– Передай полотенце и расскажи про шестое.

– Пункт шесть, – начал Бергер, протягивая полотенце за угол дома. – Четырехлистный клевер. Прежде всего, надо было разнообразить запросы в поиске. Не только «четырехлистный клевер», но и «клевер», «рисунок ручкой», «рисунок на теле», «набросок чернилами», «бедро», «ягодица» и так далее. И мне попалась пара многообещающих находок. Я могу зайти за угол?

Бормотание из-за угла, вероятно, можно было истолковать как утвердительный ответ. Бергер обогнул угол. Светлые волосы Блум были собраны наверх, вокруг тела обернуто полотенце, а на ногах надеты голубые кроксы. Бергер уставился на них. Блум пояснила:

– Самый сильный холод поднимается снизу.

– Старинная сибирская поговорка, – сказал он.

– Дальше?

– Поиск продолжается. Я нашел пару четырехлистных клеверов, но пока не знаю, к чему они приведут. Мне пришлось ассистировать в душе как раз тогда, когда я собирался это проверить.

Они вошли в дом, где пыхтела батарея, распространяя тепло, которое редко радовало сильнее, чем сейчас. Градусник за окном показывал минус восемнадцать градусов, мороз всерьез оккупировал внутреннюю часть страны.

Блум присела на корточки около батареи и протянула к ней руку, почти коснувшись поверхности.

– Кто он? Чего он хочет? – спросила она.

– Кто он, мы знать не можем, – ответил Бергер. – Во всяком случае, пока не выясним правду о прошлом Йессики Юнссон. Он точно оттуда. А чего он хочет? Думаю, речь идет об удовлетворении жажды убийства. Сомневаюсь, что мотив совпадает с мотивами Карла, то есть что дело в ненависти к матерям, что это месть за прошлые обиды. Нет, тут все слишком хорошо спланировано, слишком структурировано. Тут дело в удовольствии. Он избивает и убивает, чтобы получить кайф. Многое указывает на то, что перед нами подлинный сексуальный маньяк. Мы уверены, что ни на одном из мест преступления не нашли следов спермы?

– Нет, насколько я могу судить. Даже в Гётеборге, а ведь там жертвой все же была проститутка.

– Странно, – сказал Бергер. – Все больше фактов говорит о том, что речь идет об одной единственной вещи. О сексе.

Блум покивала, потом снова заговорила:

– Седьмой пункт. По-моему, я нашла старшего брата Карла Андерса Хедблума. Только у него одного подходящий возраст. Согласно полученным данным, он живет здесь неподалеку. Но я не смогла с ним связаться.

– Неподалеку? Неужели все живут в этой глуши?

– В Сорселе. И можно примерно представить себе возможный ход событий. Восемь лет назад Андерс Хедблум, живя в Мальмё, едет в Орсу навестить брата. Там он видит, как женщина с коляской прогуливается по лесной тропе, и это пробуждает в нем жажду убийства. Он строит планы, возводит лесную хижину – у него плотницкое образование, хотя он продает инструменты, – и похищает мать с ребенком. Совершив двойное убийство, он вычищает из хижины следы ДНК, оставляя только ДНК брата и жертв. Потом он каким-то образом знакомится с Йессикой Юнссон, которая живет в Порьюсе под чужим именем и имеет тенденцию сходиться не с теми мужчинами. У них начинается роман, Андерс переезжает и селится неподалеку, в Сорселе, но там он признается в том, что совершил и рассказывает, возможно, и о клевере. Может быть, начинает угрожать. Йессика разрывает отношения, но не хочет заявлять на него в полицию. Вместо этого она засыпает полицию намеками на теории заговоров. Пока действительность не настигает ее. Как раз тогда, когда мы оказались там.

Бергер кивнул.

– Не то чтобы невероятно. Но это не объясняет, почему Йессика отправила письмо именно Ди. Я не особо верю ее объяснению, что она увидела Ди по телевизору и та показалась ей надежной.

– Я тоже об этом думала. Нам надо бы найти ту телепрограмму. Ты помнишь, когда она шла?

Бергер медленно покачал головой и ответил:

– Сначала было большое внимание со стороны прессы, потом оно сошло на нет. Я могу попытаться проверить. Хотя я все же думаю, что твоя теория относительно Андерса Хедблума требует от нас поездки в Сорселе.

Блум кивнула и сказала:

– Но сначала мне надо поговорить по Скайпу.

– Ты собираешься оказаться лицом к лицу с комиссаром Шёлундом из Гётеборга в таком виде? – поинтересовался Бергер, показывая на полотенце, обмотанное вокруг тела.

– Нет, не я так не думаю, – ответила Молли Блум и уронила полотенце.

17

Суббота, 21 ноября, 14:13

Мужчина и женщина находятся в доме уже давно. То, что остается в зоне внимания, находится на нижнем мониторе, то есть ближний дом, но справедливости ради надо признать, что это не так уж много. Как обычно, во время ожидания мозг переключается на другие вещи. На вожделенные картины. И им удается даже вытеснить до костей пробирающий холод, царящий в маленькой комнате.

Сумерки опускаются на большую террасу, аромат пиний смешивается с запахом тимьяна и розмарина, растущих на крутых склонах, ведущих вниз к морю и вверх в горы. В воздухе, который будет теплым всю ночь, ощущается лавандовая нотка. Они могут выбрать, будут ли они спать в помещении или под открытым небом. Здесь все возможно, все разрешено, все так невероятно живо. У них будут общие впечатления, общее, как будто приподнятое, удвоенное восприятие.

Пока они все еще могут видеть друг друга.

Контракт какое-то время лежит на столе адвоката в кабинете с видом на «Балкон Европы». Подпись светится, словно выведена серебром. Адвокат возвращается, он получил у банка подтверждение даты платежа, пишет ее над линией в контракте. Она светится, словно выведена золотом.

Когда дверь заснеженного дома открывается, внутрь резко врывается холод. Дверь снова захлопывается, но средиземноморское тепло не возвращается. Наблюдатель снова находится в своей голой комнатке.

Тонкая кожаная перчатка на левой руке натягивается, когда та увеличивает изображение входной двери. Которая снова открывается. Мужчина выходит первым, он тепло одет и несет в руке походную плитку. Возле двери он присаживается на корточки.

Следом выходит женщина, закутанная в полотенце и с ведром в руке. Она ставит его на землю и уходит за угол. Мужчина разжигает плитку, бросает снег в кастрюлю, над ней поднимается пар. Женщина какое-то время ждет за углом; наблюдатель приближает ее лицо, ясно видит, как ее начинает пробирать холод.

«Я могу тебя согреть», – совершенно неожиданно думает наблюдатель. Есть место, где мы можем согреть друг друга.

Она снимает полотенце и вешает на крючок в стене. Мужчина переворачивает дымящуюся кастрюлю над ведром и кидает в него снег. Трогает воду, протягивает ведро за угол. Женщина берет его, поднимает над головой и в тот момент, когда она выливает на себя воду, наблюдатель замечает немного похожее на звезду родимое пятно у нее под правой грудью.

Тут он принимается рыться в ящике стола и достает что-то черное. Предмет сделан из трикотажа, наблюдатель кладет его на стол. Только сейчас становится понятно, что это носок.

Черный носок.

На столе перед наблюдателем лежит пистолет марки Sig Sauer P226. Рука в кожаной перчатке вертит его; это похоже на собственную версию игры «Правда или действие». Пистолет, наконец, останавливается, дуло оказывается направлено прямо на грудную клетку наблюдателя. Он всегда выбирает действие, ибо правда слишком сложна, особенно правда о болезни.

Профанация.

Правая рука пишет: «14:24: После нескольких часов, проведенных в доме ♀, начались гигиенические процедуры. ♂ помогает ♀. Никаких видимых результатов близости». Наблюдатель решает удовольствоваться этим. Это его задание.

Одно из его заданий.

18

Суббота, 21 ноября, 14:24

Крупный, одетый в белое мужчина как в замедленной съемке двигался по своему явно ограниченному помещению; голубовато-сиреневый свет делал его похожим на одинокую бойцовую рыбку в аквариуме. В обычной ситуации его движения вызвали бы ее интерес; теперь же она думала только о футбольном матче, первый удар в котором назначен на три часа. Футбольный матч между девчачьими командами. Вообще-то была суббота.

Из здания полиции ей сначала надо будет поехать домой, вбежать в таунхаус в Скугосе, схватить уже, хочется надеяться, одетую Люкке и помчаться прямиком на стадион «Нюторпс Моссе», где девятилетние девочки из футбольного клуба «Скугос-Тронгсунд» должны будут встретиться со своим местным конкурентом, футбольным клубом «Боо».

Но она вместо этого стояла в тесной лаборатории и наблюдала за странной хореографией.

– Это было в стене, – сказал Робин, возвышаясь над чем-то, лежащим на столе, казавшемся совершенно стерильным.

– Это? – спросила Ди и поправила всегда одинаково неудобное белое одеяние. – А почему это не в Линчёпинге?

Национальный экспертно-криминалистический центр, или НЭКЦ, когда-то носивший название Государственная криминалистическая лаборатория, или ГКЛ, по-прежнему имел свою штаб-квартиру в Линчёпинге, но был филиал и в Стокгольме, в центральном здании полиции.

Робин взглянул на Ди и с оскорбленным видом произнес:

– Вообще-то, сегодня суббота.

Даже не пытаясь понять эту фразу, Ди задала следующий вопрос:

– И что же это?

Робин выпрямил спину.

– Видимо, это можно назвать нитью.

– А почему эта нить была так важна, что мне надо было незамедлительно примчаться?

– Она не была, – ответил Робин и вернулся к невидимой нити. – Во всяком случае, пока. Но я еще не испробовал всех возможностей.

– Ты хочешь, чтобы я задавала вопросы, – констатировала Ди. – Итак, нить была в стене? Следует ли мне предположить, что ты имеешь в виду котельную дома в Порьюсе?

– Это всё, что там осталось. Так что я, в принципе, не могу доказать, что кто-то там жил. Значит, я не могу говорить с Бенне Лундином, самым тугодумным комиссаром в долгой и героической истории шведской полиции.

– С Конни Ландином, – терпеливо исправила Ди. – Почему ты не уверен, можно ли назвать эту нить нитью?

– Потому что она слишком мала. Скорее, это фрагмент нити, волокно. Застряло в грубой бетонной стене, на высоте головы, если довольно высокий мужчина сидел на полу.

У Ди перед глазами замелькал фильм, в котором действовал мужчина в черной маске грабителя, фильм, который она совсем не должна была бы видеть. На долю секунды она забыла о своей новой двойной игре и едва не воскликнула: «Черная?», но успела прикусить язык.

– Какого цвета? – спросила она.

– Белая, – ответил Робин.

Она смотрела на него чуть дольше, чем следовало, потом уточнила:

– А что это за нить?

– Именно поэтому мне надо изучить ее намного подробнее. Совершенно не факт, что я прав, но такой же материал идет на марлевые бинты.

– Бинт? С кровью?

Робин покивал и сказал:

– Вот почему я разговариваю с тобой, а не с Сонни Ланденом. Ответ: нет. Первичный анализ не выявил присутствия крови, но это не означает, что ее там нет. Нам надо будет дойти до молекулярного уровня, для этого мне пришлось прийти сюда.

– И вызвать меня? Чтобы сказать, что вы не нашли крови?

– Как я уже сказал, я позвал тебя не за этим. А из-за вот этого.

Робин поднял маленький пластиковый пакетик, который казался таким же пустым, как и стол перед ним. Ди подошла ближе и рассмотрела содержимое. Голубовато-сиреневый свет отражался от крошечного предмета.

– Тут нам немного повезло, – сказал Робин, покачивая пакетиком.

– Это от автомобиля?

Робин кивнул.

– Содранный лак с машины, на которой бежал преступник. Тебе знаком термин винилография?

– Думаю, что нет, – ответила Ди.

– Автомобиль оклеивают тонкой виниловой пленкой, которая может быть всевозможных цветов. Среди фрагментов в этом пакетике есть голубая пленка бренда Oracal 970 Premium, цвет которой был идентифицирован как Fjord Blue. Кроме того, мы нашли следы оригинального лака бледно-желтого оттенка, который мы пока не опознали, это надо делать с помощью химического анализа, и на него потребуется больше времени.

– Бледно-желтая машина, которую целиком покрыли голубой виниловой пленкой?

– Если это проделали законно и зарегистрировали, амбициозному, работающему по субботам полицейскому не составит труда выяснить, что это за автомобиль, – сказал Робин и вернулся к изучению невидимой нити. Согнувшись над столом, он добавил: – Не стой здесь и не отнимай у меня время.

Ди какое-то время смотрела на пухлого шефа криминалистов, потом сказала:

– Спасибо, Робин.

Не оборачиваясь, он ответил:

– Документы лежат в папке у выхода.

Планы на остаток субботы начали странно меняться. Ди сняла с себя лабораторную одежду, бегом спустилась в гараж и выехала в унылый туман европейского ноября, под непрекращающийся проливной дождь – они так мало напоминали ей норландскую глушь, куда она зачастила в последнее время. Выжимая педаль газа сильнее, чем стоило бы, Ди поняла, что ей не хватает тамошнего чистого и сурового воздуха. Может быть, особенно потому, что из тумана все время проступали предметы. Из-под черной вязаной маски виднелись не только светло-голубые глаза, но и микроскопический фрагмент белой нити со следами крови. Голубой фургон класса Volkswagen Caddy, выезжая задом из гаража, получил бледно-желтую царапину сбоку. И когда Люкке впервые в своей девятилетней жизни забила головой гол, который вывел ее команду вперед, Ди возликовала как минимум на две секунды позже, чем следовало. И эти секунды отразились в глазах дочери. Ди заметила разочарование и вспомнила собственное бездонное горе, когда папа Росенквист не пришел на танцевальный конкурс.

Она, черт возьми, не имела права превращаться в Стуре Росенквиста, в человека, который отказался уступить, когда вся трудовая родня протестовала против того, чтобы дать новорожденной дочери аристократическое имя Дезире.

Уже во времена занятий балетом она охотно позволила переименовать ее в Дессан, но когда ей сразу по окончании дополнительного обучения на опера назначили на работе нового напарника, вопрос с именем, наконец, разрешился. Никакое обращение не нравилось ей так сильно, как Ди, но теперь оно вот-вот выйдет из употребления. Волшебство рассеялось, в НОО она сразу снова превратилась Дезире, и это напоминало смену личности.

Сэм, черт бы тебя побрал, что тебя занесло в Лапландию?

В глубине души Ди понимала чуть больше, чем признавалась. Поскольку она получила давно вожделенную работу в НОО, она отбросила это, но, конечно, она охотно разобралась бы, есть ли связь между внезапной смертью Силь и исчезновением Сэма и Молли. Она почти не сомневалась, что там на севере они прячутся, скрываются от кого-то, вероятно, от СЭПО. «В бесплодье умственного тупика» двойная игра Ди казалась менее случайной, чем она признавала раньше. Она могла убить двух зайцев: снова поднять вопрос о виновности Карла Хедблума и выяснить, что случилось с Силь, Сэмом и Молли.

Вместо этого все это дерьмо прилетело ей прямо в лицо.

И вот она к своему удивлению оказалась за рулем, и в зеркале отражалось ее собственное лицо, только значительно моложе. Такие же карие глаза – Сэм, чтоб его, сравнивал их с глазами олененка – и такие же гладкие, прямые, темные волосы, даже прическа та же, напоминающая каре. Когда Ди смотрела на Люкке, ей часто казалось, что она видит себя в зеркале времени. Она представляла себе зеркало, которое может отражать все возрасты человека, и прямо сейчас Дезире было в нем девять лет, она как раз вот-вот станет Дессан. Но эта девятилетка не занималась балетом, она играла в футбол и, вся перемазанная глиной, сидела на пассажирском сиденье и смотрела на Ди требовательным взглядом.

– Ты супермолодец, – нашлась Ди и погладила дочь по грязной щеке.

– Ты хоть знаешь, какой счет в итоге? – поинтересовалась Люкке с видом, опять воскресившим в Ди тяжелые воспоминания о Стуре. Однако не время сейчас в них погружаться.

– Разве не восемь – четыре?

Лицо Люкке расслабилось, улыбка стала шире.

– Я забила три гола, – гордо сказала она.

– Я очень горжусь тобой, Люкке, – сказала Ди чуть торжественнее, чем намеревалась.

Улыбка дочери сказала ей, что она прощена. Но в эту субботу ей явно не стоило больше допускать промахов.

Уютный вечер. Ей всегда было трудно примириться с этим типично мелкобуржуазным обычаем. Но по мере взросления Люкке Ди поняла, что такие дни сочтены, возможно, ее дочь всего через год-другой с большей охотой будет проводить субботний вечер с подругами. И Ди пообещала себе самой использовать все настоящие и неповторимые уютные вечера, которые им остались.

Пока они ждали, когда откроется правая створка двери гаража, Ди вглядывалась в свой дом и давно опустившиеся сумерки. Безликий таунхаус в пригороде не совсем соответствовал ее ранним мечтам; с другой стороны, конкретных планов у нее и не было. Никаких иных желаний, кроме желания быть по-настоящему хорошей матерью, женой, полицейским и вести достойную жизнь.

В принципе, Ди намного лучше, чем большинству коллег, удавалось оставлять работу на работе. Но не сейчас. Она узнала это состояние. Что-то не дает покоя. И дело не только в том, что у нее есть конкретные сведения – сведения, которые, естественно, следовало бы присовокупить к существующему расследованию, – но и в том, что она загнала себя в угол. И ей надо любой ценой найти выход из этого угла. Никогда раньше она не нарушала никаких правил, и ей не приходилось что-то скрывать от коллег.

И вдруг она живет двойной жизнью.

Ди отправила Люкке в душ, и как раз в тот момент, когда она подумала о двойной жизни и достала из холодильника продукты, дверь распахнулась, и вошел Йонни, все еще в своей одежде врача «скорой помощи». Они обнялись, Йонни, как обычно, взъерошил Ди волосы, что и раздражало ее, и радовало.

– Как все прошло? Они выиграли?

– Восемь – четыре, – ответила Ди, включая плиту. – Она забила три гола. Один головой.

– Головой? Ничего себе! Я же говорил, что пара-тройка индивидуальных тренировок обязательно дадут результат.

– И ты, стало быть, считаешь, что несколько раз кинуть пластиковый мячик в саду – это индивидуальные тренировки?

– Повторенье – мать ученья, – сказал Йонни и начал стаскивать с себя одежду. – Регулярные тренировки – залог успеха.

Ди посмотрела вслед мужу, который неспешно двинулся в сторону гостиной. Даже ему она не может ничего рассказать. Двойная жизнь…

Обед прошел под подробные отчеты о матче. Все это время Ди наблюдала за своей маленькой семьей. Конечно, они хотели еще детей, но не получилось. Люкке и в одиночку вполне заполнила их жизнь. Ди не помнила, чтобы у нее самой было столько энергии в девятилетнем возрасте. С другой стороны, Йонни не был похож на Стуре, он превосходил его по всем статьям. Вероятно, поразительная энергичность Люкке была его заслугой, хотя внешне у нее только округлая мочка уха напоминала отцовскую. В остальном дочь оказалась точной копией матери.

Улучшенной копией.

И она не вела двойную жизнь.

Ужин подходил к концу. Ди налила еще два бокала вина, подхватила вилкой последние спагетти и замерла в ожидании, питая не вполне достойные надежды. Наконец, Люкке, так и сияя от радости, спросила:

– А мы можем посмотреть «Ливерпуль»? Ну, папочка?

Именно на это Ди и надеялась. Классический разгром «Ливерпулем» «Манчестер Юнайтед» в марте две тысячи девятого. Четыре – один. Жемчужина абсурдно огромной коллекции матчей «Ливерпуля», собранной Йонни. Ди знала, что никто не ждет, что она присоединится. Она получила полуторачасовой перерыв. А потом уютный семейный вечер потребует всего ее внимания.

Люкке тоже это знала и прискакала, чтобы с извиняющимся видом обнять мать:

– Увидимся позже.

Ди погладила дочь по щеке. Люкке вприпрыжку понеслась в гостиную. Йонни чмокнул ее и обернулся к Ди.

– Я наведу здесь порядок, – сказала она. – А потом ненадолго загляну в гараж.

Йонни опешил, потом переспросил:

– В субботу вечером в гараж?

– Совсем ненадолго, – солгала Ди.

Ей почти удалось убедить себя, что это ложь во спасение.

Как только вся маленькая семья плюхнулась на диван перед телевизором, Ди ускользнула из дома. Она прошла через обычный гараж и вошла в дальнюю половину двойного гаража. Это было ее святилище. Выражаясь чуть более по-светски: ее кабинет.

Обстановка была очень аскетичной: письменный стол, стул, компьютер и огромная белая доска со всевозможными материалами. Единственным связующим звеном между заметками на стене было то, что все они относились к событиям последних дней. Это были Йессика Юнссон, Хелена Граден, Лиза Видстранд, Карл Хедблум. И это были Сэм Бергер и Молли Блум.

Может быть, она все-таки трудоголик.

Рядом с компьютером лежала папка Робина. Ди открыла ее и посмотрела на часы. Осталось восемьдесят минут.

Быстро погуглив, она обнаружила, что винилографию выполняло очень много фирм по всей Швеции, у большинства из них был представлен бренд Oracal 970 Premium, в частности цвет Fjord Blue, так что этот путь вряд ли окажется эффективным, особенно в субботу вечером. Стало быть, нужна база данных о регистрациях и замысловатые пути поиска автомобилей, которые когда-то регистрировались как бледно-желтые, если, конечно, цвет называется так официально, – Ди добавила в поиск несколько подходящих синонимов, – но со временем превратились в голубые. Возможно, хотя не обязательно, это был небольшой автофургон вроде Volkswagen Caddy.

Пока шел этот глобальный поиск, заставивший компьютер – хотя он был заметно современнее рабочего компьютера Ди в здании полиции – в самом деле гудеть от напряжения, Ди изучала папку Робина.

Результаты неоконченных химических анализов излагались непонятным языком, и следом за ними шел подробный план дома в Порьюсе с перечислением всех находок и мест их нахождения. Ди обратила внимание, что белая нить в списке не фигурировала, и предположила, что Робин не захотел внести ее в отчет, пока не выжал из нее все до последней молекулы. Но в остальном ход событий отражался на чертеже неполно. Ди дополнила его знаниями из своего нового, темного, тайного мира.

Йессика Юнссон спускается по лестнице в подвал с Бергером и Блум, идущими следом. Темно, хоть глаз выколи, у них есть фонарики, но если бы в котельной был включен свет, он бы просочился в щели вдоль притолок, это было доказано. В шумной и темной котельной ждет голубоглазый мужчина в черной маске грабителя, его рост, по прикидке Ди, около метра восьмидесяти пяти, у него сорок пятый размер обуви, и он жил там внутри (тут Ди полагалась на развитую интуицию Робина). Мужчина стоит наготове с поленом и нападает еще до того, как Бергер успевает нажать на ручку двери. Его действия поразительно эффективны, у Бергера и Блум нет шансов. Йессика, судя по всему, громко кричит, он привязывает ее к перилам кабельной стяжкой, оттаскивает Бергера и Блум к стене и приковывает обоих потерявших сознание к разным батареям. Потом разрезает стяжку, которая держит Йессику, и тащит женщину вверх по лестнице. Он, очевидно, приносит ее в гостиную, на диван перед телевизором, где бьет поленом, отчего она теряет сознание. Количество крови говорит о крайне жестоком избиении; возможно, мужчина уже взялся за нож, вероятно, очень острый скальпель или охотничий нож, и начал наносить резаные раны. Но Йессика умерла, к сожалению, не здесь в гостиной, так как ее мучения продолжались на втором этаже. Преступник несколько раз наступил в кровь, и, учитывая, как тщательно он убрал дом до этого, странно, что он оставил следы ног на паркете. Также на полу остались полосы от ног в носках, которые в тот день были на Йессике. Они ведут на второй этаж, где истязания ножом продолжались. Йессика так истекала кровью, что на белой простыне остался красный силуэт человеческого тела. Там Йессика умирает, а убийца рисует четырехлистный клевер у нее на бедре, потом отрезает этот кусок и оставляет на месте преступления. Почему он его оставил? Он очень старается не оставить после себя никаких следов ДНК, но, ничтоже сумняшеся, оставляет и отпечатки ботинок, и нечто столь важное, как клевер. Почему? Ди казалось, что она угадывает намеки на тщательно отобранные следы, сознательно оставленные как послание кому-то.

Кому-то, кто когда-то ныл по поводу клевера на бедре.

Почему, черт возьми, ныне убитая Йессика Юнссон адресовала свое странное письмо именно Ди?

Она прогнала эту мысль и продолжила изучение бумаг. После преступления убийца вытаскивает из чулана сундук, засовывает в него труп. Тащит вниз по лестнице, тот понемногу начинает протекать, и на снегу возле дома, где мужчина, видимо, поставил ношу, остаются пятна. Итак, он наконец добирается до гаража. К счастью, джип Бергера и Блум не стоит на пути. Мужчина пихает сундук в маленький фургон, дает задний ход и выезжает из гаража. Задевает в это время дверь и оставляет следы краски.

Ужасная мысль посетила Ди. А что если Бергер и Блум, стремясь убрать свои следы ДНК, убрали заодно и следы преступника? В таком случае Ди не только помешала расследованию, но и сознательно противодействовала ему. Если бы о ее параллельном расследовании стало известно, ее бы не только уволили, но и предали суду. Ее жизнь в том виде, который она знала, закончилась бы.

К счастью, этим мыслям помешал звук, вернувший Ди в реальность. Его издал компьютер.

Поиск закончился. По экрану бежал список.

Возможные машины по всей Швеции. Более или менее похожие на фургон автомобили более или менее бледно-желтого цвета, покрытые слоем более или менее голубой пленки.

Их оказалось девять штук.

Эребру, Хельсингборг, Лунд, Фиттья, Умео, Сорселе, Бурос, Карлстад и Хальмстад.

Ди задумчиво посмотрела на список. Поначалу мысли не могли собраться в нужные слова. Пока оно не пришло само на ум: глубинка.

Норландская глушь.

Сорселе.

Ди взяла телефон, отметила, что на часах девятнадцать шестнадцать. У нее еще восемь минут, спасибо «Ливерпулю». И она позвонила. В мир двойной жизни.

19

Суббота, 21 ноября, 18:03

Сорселе, разумеется, находится на Внутренней дороге, на неизменной E45, но даже для истинного северянина триста километров, разделяющие этот маленький поселок и Порьюс, являются слишком уж вольным толкованием понятия «неподалеку». От полюса недоступности туда было еще дальше, но джип уже, наконец, приближался к цели через давно спустившуюся темноту. Слабое свечение за горизонтом намекало на присутствие цивилизации. Их машину сопровождали на удивление многочисленные лоси, они бежали вдоль сетки, защищавшей от диких животных, которая могла в любой момент закончиться, как будто всех их обуяло желание коллективного самоубийства. К счастью, заграждение было прочным, и пара в джипе оставалась пока незатронутой дикой и непонятной природой северной глуши. Незатронутой, но не равнодушной.

Блум вела машину. Бергер тайком наблюдал за ней; возможно, она это заметила, возможно, нет. Ее сосредоточенное лицо освещал слабый голубоватый свет, льющийся от приборной панели. По лицу ничего нельзя было прочитать, секреты хранились в другом месте. Если они вообще существовали.

– Купальник меня удивил, – сказал наконец Бергер. – Я не ожидал.

Молли Блум чуть улыбнулась одним уголком губ.

– Это не купальник. Просто спортивный топ и спортивные трусы.

– Чего я не понимаю, так это как я мог оставаться без сознания так долго.

– Ты не был все время без сознания, зато довольно сильно накачан лекарствами. Другого выбора у меня не было, извини. Ты хотел покончить с собой.

Бергер уставился на нее.

– Правда? – воскликнул он.

– Как только я снизила дозу, ты предпринял попытку. Мне дважды пришлось останавливать тебя. Ты должен понять, что это был настоящий психоз. И еще постарайся понять, как мне было сложно управляться с тобой. Это напоминало эмоциональные американские горки. Да, я усыпила тебя, накачала лекарствами. Но другого пути не было. Я очень обрадовалась, когда, наконец… начала тебя узнавать…

Бергер умолк. Он смотрел в кромешную темноту. Мимо пролетел указатель, сообщивший, что они въехали в лен Вестерботтен. Как будто есть какая-то разница. Та же Лапландия. И никаких зверей, только леса. Леса и горы.

Непроходимые и непреодолимые.

– Не представляю, как я мог впасть в такую невменяемость, – сказал Бергер.

Блум покачала головой.

– Психоз нельзя понять, это невозможно. Действительность и собственное «я» исчезают. Это совершенно другое состояние сознания. Как будто сверх-Я испарилось.

– Ты говоришь так, будто уже сталкивалась с этим раньше. Для меня все явно обошлось без тяжелых последствий, ты нашла правильное лекарство и нужные дозы. Ограбила аптеку?

– Мне уже приходилось это делать. У меня есть младший брат…

– О, черт.

– Это можно назвать посттравматическим синдромом или острым реактивным психозом. И да, я видела это раньше. И лечила такое раньше. Это было частью моего детства.

– Но разве он может вот просто так возникнуть?

Блум безрадостно улыбнулась и ответила:

– Он возникает у людей, у которых решение жизненных проблем вызывает расщепление личности.

– Вообще не понимаю, о чем ты.

– У людей, которым трудно соединить разные части своей личности. Поверь мне на слово.

Бергер снова замолчал. Он верил ее словам. Он исчез в самом себе, в своем расщепленном, разъединенном «я». Он чувствовал это и раньше: в нем живут разные личности, у них параллельные жизни. Но сверх-Я уже очнулось, он наблюдал за собой, голос у него внутри произнес: «В данный момент я способен осознать, что болен, что что-то не так».

Он не был уверен, смог ли голос убедить его.

– Не знал, что у тебя есть младший брат.

Блум только поморщилась в ответ.

– Ты купила что-нибудь еще, когда покупала спортивный топ и спортивные трусы?

– Что ты имеешь в виду?

– Купила ли ты еще что-то для занятий спортом.

– Да, кое-что. Лыжи, лыжные ботинки, налобный фонарик. В «Интерспорте» рядом с Сундсваллем, если тебе нужно знать. Там не было камер наблюдения.

– Ты покупала носки?

Блум оторвалась от дороги, которая шла под уклон – ни одному водителю не следовало бы этого делать. Она вгляделась в Бергера и ответила:

– Да, я купила носки. Черные носки. Простые и удобные для большинства видов спорта. Правда, не для всех.

– Хм.

– Послушай, Сэм. Я знаю, что Сильвия Андерссон, твоя старая подруга еще с безмятежных дней в полицейской школе, твоя Силь, умерла, задушенная черным носком. Я тоже там была, если ты помнишь. Это не означает, что все черные носки превратились в орудия убийства. Что с тобой тв-о-рится?

– Ты положила сегодня ночью черный носок на мой стол?

– Да что за чертовщина!

– Ты же никогда не ругаешься.

– С кем поведешься, от того и наберешься, – фыркнула Блум. – Что тебе взбрело в голову?

Бергер покачал головой.

– Сегодня ночью, прежде чем уснуть, как убитый, даже не раздевшись, я кинул мобильник на стол. Это было последнее, что я сделал. Я проснулся ровно в том же положении, только на телефоне лежал аккуратно расправленный черный носок.

Блум по-прежнему смотрела на него. Она помотала головой и очень медленно сказала:

– Я не клала его туда, я давно не заходила в твой дом. Ты, наверное, ходил во сне. Это могут быть отголоски психоза, да к тому же, тебя недавно ударили поленом по голове. Неудивительно, что твой мозг может заставить тебя проделывать что-то, что ты не контролируешь полностью. В том числе и подозревать твоих ближних.

Бергер поморщился. Машина ехала дальше навстречу приближающемуся свету, который уже не выглядел куполом над самым горизонтом, а распространился по небосводу. Мимо начали мелькать отдельные дома.

– Ты разузнала что-то еще об Андерсе Хедблуме? – спросил Бергер.

– Немного. На три года старше Карла. Как я уже говорила, плотник, который занялся продажей инструментов. Купил дом недалеко от Сорселе за наличные, в то же время, когда фирма в Мальмё обанкротилась четыре года назад. С тех пор жил на пособие по безработице. Чем занимался все это время, неизвестно. Нашла только абонемент в фитнес-центр. Я связалась с директором, у которого проскочило в разговоре, что Андерс – самый натренированный человек в Сорселе, хотя уже давно не появлялся в фитнес-центре. Кстати, сказал, что у того рост около метра восьмидесяти пяти.

– Еще что-то рассказал?

– Только что Андерс довольно замкнутый. Никто его толком не знает.

– Ди права?

– В чем?

– В том, что у нас есть «нелегальное оружие»? Я не хочу, черт возьми, повторить ошибку, сделанную в Порьюсе. Если натренированный Андерс Хедблум еще раз набросится на меня с поленом, я хочу подстрелить его.

Блум протянула руку и открыла бардачок. Он был пуст.

– Он как твоя шкатулка с часами.

Бергер чувствовал, что его обращенный на нее взгляд не менее пуст, чем бардачок. Потом его вдруг осенило. Он взялся за края бардачка и потянул. За пустотой открылся второй отсек, где лежали два больших пистолета. Он взял один из них и взвесил в руке.

– Вот оно как, – только и произнес он.

– Мы почти доехали, – сказала Блум.

Сбросив скорость, она свернула на узкую дорожку. Они ехали в темноте по густому хвойному лесу, пока между стволов не забрезжил слабый свет. Блум немедленно остановила машину и выключила фары.

– Он все равно нас уже услышал, – сказал Бергер.

– Не факт, – ответила Блум, открыла дверцу и всмотрелась в свет среди деревьев.

Достав оружие, она проверила магазин, сняла пистолет с предохранителя и крадучись двинулась вперед по узкой тропинке. Бергер шел следом, доставая свой пистолет и на ощупь проверяя, в порядке ли он. Свет то исчезал, то снова появлялся, и теперь стало очевидно, что он шел из небольшого и довольно ветхого дома. Освещены были два окна, неярко, но достаточно для того, чтобы в море темноты можно было различить лестницу и входную дверь. Узенькая дорожка вилась по поросшему деревьями и кустарником участку, одно ее ответвление вело к дому, другое к гаражу. Но никакого автомобиля видно не было.

Бергер и Блум выбрали дорожку, ведущую к дому. Начинался снегопад, мелкий, мягкий снежок припудривал унылую действительность.

Держа наготове оружие, они заняли позиции по обе стороны лестницы. Прислушались. Ни звука. Полная тишина. И только медленный полет снежинок нарушал неподвижность мира.

Бергер сделал шаг, стараясь не шуметь. Он чувствовал, что Блум у него за спиной, понимал, что она прикрывает его. Они поднялись к двери, Блум присела на корточки, осмотрела замочную скважину. Протянула руку к дверной ручке, посмотрела на Бергера. Он поднял пистолет и кивнул.

Блум нажала на ручку, тоже подняла пистолет, открыла дверь и выпустила наружу выдох из самых глубин ада. Казалось, будто до этого в доме было повышенное давление, и вот наконец ему позволили выдохнуть весь свой безгранично скверный воздух. Словно открыли банку салаки с душком, хотя масштаб очень отличался.

Не возникало ни малейшего сомнения.

В доме находился мертвец.

Блум всхлипнула, на мгновение у Бергера перед глазами почернело, но быстро прошло. Что где-то лежит покойник не означало, что дом безопасен. Все могло быть еще хуже. Вдруг кто-то находится в доме и продолжает свою кровавую оргию. Вдруг там находится не один труп, а целое кладбище и совершенно сумасшедший убийца впридачу.

Чрезвычайно умный безумец с поленом.

Бергер и Блум выпрямились, одновременно с попытками подавить обоняние напрягли остальные чувства. Их поразила неухоженность: классическая безвкусная хибара холостяка. Холл, кухня, в ней ничего. И пока ни звука. Гостиная с более чем скромной мебелью. Ничего.

Только эта постоянная, болезненная невозможность дышать.

Лестница на второй этаж, а за полуоткрытой дверью лестница в подвал. Не имея намерения разделяться и ведомые хорошо натренированным инстинктом, Бергер и Блум повернули к двери.

Распахнув ее, Бергер направил пистолет вниз. Блум отыскала допотопный выключатель, подергала его несколько раз вверх и вниз. Свет не зажегся. Она достала свой фонарик, Бергер свой. Два конуса света пробежались по низкому потолку, по тесным стенам.

Еще одна подвальная лестница.

И совершенно другая степень сосредоточенности в этот раз.

Шаг за шагом. Невозможно было понять, усиливается ли запах или слабеет, органы обоняния уже были перегружены. Зеленоватые прожилки вдоль потолка и на стенах говорили о том, что пахнуть здесь должно по-другому, самой обычной плесенью. Но в этом заплесневелом доме запаха плесени не ощущалось совершенно.

Лестница уходила вниз спиралью, ее не удавалось разглядеть дальше, чем на метр-полтора. Бергер заметил, что свет фонарика Блум дрожит так же сильно, как и его. И вот перед ними открылось пространство подвала, темное, пустое, сыроватое.

Для начала они осветили стены, чтобы убедиться, что там нет укромных закутков или выходов, и только потом направили фонари в центр помещения.

Там-то он и лежал. Оба луча света были направлены на него. Бергер и Блум, похолодев, прислушались. Звук, который они различали, шел не из котельной, это жужжала мошкара.

Лица не было видно вообще, оно было прижато к полу, свалявшиеся волосы падали на уши и свисали вокруг головы. На теле лежал массивный железный стул. Присмотревшись, Бергер и Блум заметили, что ноги привязаны к ножкам стула кабельной стяжкой. Руки были скрыты под мощным торсом, как будто мужчина упал, сложив руки для молитвы.

Когда-то это было очень натренированное тело.

Кровь вокруг него не просто засохла, а уже давно впиталась в бетонный пол, и остались только едва заметные пятна.

Бергер посмотрел на упавший стул. На левом подлокотнике висели остатки стяжки. Порванной стяжки.

Блум откашлялась, чтобы вернуть себе хотя бы подобие голоса:

– Он сидел, когда его пытали. С привязанными к стулу руками и ногами. Но Андерс Хедблум был очень силен. Он не умер. Собрав последние силы, он разорвал кабельные стяжки вокруг запястий. Он попытался встать, упал, не сумел подняться и умер, уткнувшись лицом в бетонный пол.

– Преступник, вероятно, думал, что он уже мертв, – хрипло сказал Бергер. – Но когда тот ушел, у Андерса Хедблума еще оставались силы на один последний рывок. На что-то, что он любой ценой должен был сделать до того, как умрет. Ты готова к испытанию?

Блум резким жестом остановила его.

– Мы должны подумать, – сказала она. – Не следует ли нам сначала проверить дом? Второй этаж?

Бергер указал на труп.

– На нем лежит пыль. Здесь никто не появлялся уже несколько недель. Просто держи оружие наготове.

Блум еще раз остановила его.

– Сюда рано или поздно придет полиция. Где мы оставили следы?

– На входной двери. Ты трогала что-то еще?

– Здесь то же, что в Порьюсе. Могли остаться волоски, клетки кожи. И если мы сделаем то, что ты хочешь, мы оставим еще больше следов.

– У тебя есть предложение получше?

– Нет, – ответила Блум, достала из кармана куртки резиновые перчатки и дала одну пару Бергеру.

Дрожащими руками они с трудом натянули перчатки.

Взяв труп за бок, они собрались с силами и перевернули тело, которое когда-то было таким мощным. Это оказалось на удивление легко: вьющиеся вокруг них насекомые уже не оставили плоти, а частично она высохла. Опарыши, казалось, уже покинули тонущий корабль. То, что осталось, напоминало забальзамированную египетскую мумию. Опыт подсказывал Бергеру, что Андерс Хедблум мертв уже как минимум три недели, а то и месяц.

И никто не хватился его за это время.

От рук не осталось почти ничего, кроме костей, и они были плотно прижаты к грудной клетке; в этом положении мужчина и умер. Но кисти не были сложены, как для молитвы, они судорожно во что-то вцепились.

Правая рука сжимала карандаш, левая – листок бумаги. Это оказался счет, за электричество. Бергер аккуратно расправил листок и поднес его к свету пустой обратной стороной. Она оказалась не пустой. Большими неровными буквами умирающий человек с трудом нацарапал одно слово. Слово «Бергер».

Бергер уставился на надпись. Блум тоже.

– Что за безумная чертовщина, – выдавил он из себя.

Бледная Блум сказала:

– Преступник оставил его, думая, что он мертв. Но у него осталось еще достаточно сил, чтобы сделать одно последнее необходимое дело. Благодаря накачанным мышцам он разорвал кабельные стяжки, что уже на самом деле было физическим подвигом. Достал из кармана карандаш и какую-то бумажку – всё потому, что им двигало чрезвычайно сильное желание оставить записку. Чрезвычайно сильное желание написать имя «Бергер».

– Но я же никогда, черт возьми, не бывал здесь, – пробормотал Бергер. – Когда он это писал, мы еще охотились за похитителем Эллен Савингер.

– Мы должны вернуть его в исходное положение, – сказала Блум.

– Только без этой бумажки в руке.

– Мы не можем забирать улики с места преступления. К тому же Робин совершенно точно это обнаружит. И такое открытие вкупе с твоей ДНК, которая здесь останется, произведет плохое впечатление. Ты в безопасности, у тебя есть алиби. В Швеции много Бергеров. Возможно, Хедблум имел в виду что-то совсем другое. Мы перевернем его и попытаемся сделать это так, чтобы никому не пришло в голову, что его трогали.

Бергер посмотрел на нее, внимательно посмотрел. Вряд ли это был лучший момент для вникания в детали, но не было ли чего-то странного в ее реакции? Не слишком ли она спешит, торопится? Все ли логично в ее аргументации?

В конце концов он решил положиться на нее; кроме того, он так же сильно, как и она, хотел убраться подальше из этого адского дома. Они вместе подхватили останки Андерса Хедблума и перевернули лицом вниз. Блум немного сместила тело, подвинула еще чуть-чуть, чтобы все выглядело в точности так же, как когда они вошли.

Они покинули подвал, держа наготове оружие и прикрывая друг друга. Плюнув на осмотр верхнего этажа, вышли на свежий воздух. Он никогда еще не казался таким чистым, таким кристально прозрачным. Снегопад усиливался, и Бергер поймал себя на том, что делает глубокие-глубокие вдохи. С каждой новой снежинкой, которую он вдыхал, голова еще немного прояснялась.

Он оглядел террасу. Блум, сидя на корточках, стирала отпечатки пальцев с ручки входной двери. Потом поднялась и пошла вниз по лестнице. Бергер последовал за ней. Никто из них не произнес ни слова.

Они подошли к автомобилю, кинули пистолеты в бардачок, повернули на узкую, все сильнее заметаемую снегом дорожку, и рванули прочь. Прошло немало времени, прежде чем кто-то из них смог заговорить.

– И что это было, черт побери? – начал Бергер, когда они уже ехали по трассе.

Блум покачала головой.

– Я совершенно не в состоянии анализировать это сейчас, пока я только пытаюсь снова нормально дышать. Но совершенно очевидно, что Андерс Хедблум не наш убийца.

– Если только он не зомби. На вид похож, – сказал Бергер.

Блум снова покачала головой, как будто отгоняя прочь эту мысль.

– Почему он написал мое имя? – продолжил Бергер. – На это ушли его последние силы. Видимо, это было крайне важно для него, последняя путеводная нить для полиции. Назвался ли Бергером его убийца? Да и имя ли он написал? Или что-то совсем другое? Начало слова? Конец?

Бергеру казалось, что Блум находится где-то далеко, зато рядом с ним находится кто-то третий. Еще один человек, зажатый между ними в машине. Очень холодный человек.

Звонок телефона, откуда бы он ни доносился, показался несущим освобождение. Бергер огляделся, мимоходом отметил, что часы на панели приборов показывают девятнадцать шестнадцать, и, наконец, нашел спутниковый телефон в отсеке между передними сиденьями. Светясь и звеня, он прогонял их третьего лишнего. Бергер взглянул на высветившийся номер и ответил, включив громкую связь:

– Да, Ди?

– Сорселе, – сказала Ди.

Бергер и Блум переглянулись. Бергер откликнулся:

– Я слушаю.

– Автомобиль, на котором увезли труп Йессики Юнссон, вполне вероятно приехал из Сорселе. Вы не в тех краях сейчас?

– Неподалеку, – ответил Бергер, и Блум метнула в него сердитый взгляд. – Рассказывай.

– Это всё, что у меня есть, – сказала Ди. – Очень необычный автомобиль, еще восемь находятся в других концах Швеции. Я прямо сейчас читаю результаты поиска. Речь действительно идет о марке Volkswagen Caddy. Когда-то бледно-желтую машину покрыли голубой пленкой. Регистрационный номер LAM 387.

– Имя владельца, наверное, тоже нашлось?

– Как раз листаю… Не вешай трубку… Да, вот оно. Но подожди-ка…

– Я жду.

– Владельца машины зовут Андерс Хедблум. Хедблум?

Бергера швырнуло вперед и сильно сдавило грудь. Секунда ушла на то, чтобы понять, что произошло. Джип стоял поперек шоссе. Бергер машинально поискал взглядом убегающего лося. Но на дороге никого не оказалось. Только темнота, снежинки, вьющиеся в свете фар, и неподвижная Молли Блум, которая смотрела вдаль, освещенная снизу слабым голубоватым светом приборов.

– Что там происходит опять? – В голосе Ди появились металлические нотки. – Ты вскрикнул, Сэм, что случилось?

Бергер посмотрел на Блум, она по-прежнему сидела совершенно неподвижно. Потом начала сдавать назад, развернула джип, и они поехали обратно по следам, оставленным их же колесами.

– Лось, – ответил Бергер, пристально глядя на Блум. – Ничего страшного.

– О’кей… – настороженно сказала Ди. – Хедблум?

– Да, это брат Карла, – сказал Бергер. – Мы нашли его и побывали в его доме в Сорселе.

– Какого черта? Что я вам говорила об этом деле?

– Ты позвонила нам, Ди, ты не позвонила своим коллегам в НОО. Может, прекратим притворяться? Ты сейчас ведешь параллельное расследование, выбраться из этого уже нереально. И ты хочешь, чтобы мы продолжали работу.

– Вы побывали в его доме?..

– Боюсь, субботний вечер для тебя немного затянется.

В машине раздался громкий вздох.

– У меня осталось четыре минуты, – наконец сказала Ди. – А потом матч закончится.

– Андерс Хедблум мертв. Его замучили до смерти не меньше месяца назад. Он лежит на полу в своем подвале.

В эту секунду рука Блум легла на его бедро. Он повернулся, посмотрел на нее. Она не смотрела на него, выражение ее лица было таким же отсутствующим, как раньше, но она покачала головой. Бергер понял. И больше ничего не сказал.

Ди глубоко вздохнула и спокойным голосом спросила:

– Сильно ли повредит расследованию, если я только наутро свяжусь со своими информантами и попрошу позвонить в полицию? Дело терпит до завтра? У меня тихий семейный вечер.

– У нас нет тихого семейного вечера, – сказал Бергер и добавил: – Вообще не повредит, Ди.

– Спасибо. Что еще?

– Больше ничего.

Они вернулись к дому Андерса Хедблума. Блум остановилась там же, где в прошлый раз, они снова прошли по полузаросшему участку и направились к гаражу. Блум посветила фонариком через окно.

Там не было никакого автомобиля.

Она кивнула и посмотрела на Бергера. Потом сказала:

– А теперь мы войдем внутрь и заберем записку.

20

Суббота, 21 ноября, 19:46

Проезжая мимо небольшого городка, который называется Слагнес, Молли Блум неожиданно свернула с Внутренней дороги и продолжила вести машину прямо на север. Когда сквозь испещренную снежинками тьму сверкнул дорожный знак, сообщая, что они в пятидесяти километрах от Арьеплуга, Бергер не выдержал и сказал:

– Ты все же должна рассказать, в чем дело.

Ответ последовал не сразу.

– Я же уже рассказывала, что у меня остались надежные контакты в СЭПО, да?

Бергер внимательно разглядывал Блум, пытаясь оценить все малейшие нюансы ее высказывания и мимики.

– Да, хотя они не смогли помочь тебе выяснить, под каким именем жила Йессика Юнссон в те годы, когда ее скрывала полиция.

– Смогут, просто возможности пока не представилось. Им приходится тайно работать на неофициально находящуюся в розыске предательницу; думаю, ты догадываешься, что это сложно.

– Неофициально, но всем об этом известно внутри СЭПО? Все коллеги в курсе, что нас разыскивают? А остальные подразделения полиции, включая НОО, не в курсе?

– Похоже, что так. Задействованные силы, кажется, именно таковы, как мы опасались. Как минимум два сотрудника имеют своей единственной задачей искать нас и только нас. И это мои прежние помощники из числа внештатных сотрудников Кент и Рой, если ты их помнишь.

– Мне довелось с ними близко общаться, так что да, – холодно ответил Бергер.

– Несколько дней назад, до того, как ты очнулся, Кент и Рой обнаружили человека, записанного под твоим именем.

Бергер посмотрел вниз, где у него на коленях лежал слабо освещенный счет за электричество с последними буквами, выведенными рукой умирающего мужчины. И складывались они в его, Сэма Бергера, фамилию.

– Обнаружили человека? – спросил он.

– Его положили в психиатрическую лечебницу в Лапландии, пансионат Линдсторп недалеко от Арьеплуга. Его звали Сэм Бергер.

Бергер хранил молчание. Он глубоко погрузился в собственные мысли или, возможно, во что-то находящееся далеко вне его. Он думал о силе посттравматического психоза, о полном стирании границ в остром реактивном психозе. «Я» и действительность совершенно растворялось. Не оставалось никаких привычных границ.

Насколько сильна психика?

Он никогда не верил ни во что сверхъестественное. Все загадки можно разгадать рационально, это всегда оставалось его глубоким убеждением. Но вдруг показалось совершенно разумным, что его психоз оказался настолько силен, что взорвал границы реальности и распространился во внешний мир. Что его стало два. Что у него появился двойник. Возможно ли, что вся его злоба, вина, эгоизм и порочность обрели тело? Вопрос только в том, кто из этих двоих есть кто.

Может быть, это он двойник.

– Что случилось? – спросил он наконец.

– Кент и Рой поехали туда. Оказалось, что это не ты. После небольшого расследования случай был отброшен как случайное совпадение имен, и никаких мер принимать не стали. Не нашли никакой связи с тобой.

– Никаких мер принимать не стали?

– Проведя короткий допрос, Кент и Рой получили приказ вернуться в Стокгольм как можно скорее и больше не привлекать внимания.

– Короткий допрос?

– Они сразу поняли, что перед ними настоящий сумасшедший. Никто не знал, кто он, собственно, такой. Они взяли его отпечатки пальцев, которые не дали никакой информации. Когда я об этом узнала, я тоже не обратила внимания на этот случай, сочтя его совпадением. Судя по всему, мужчина был законченным шизофреником и назывался придуманными именами. То, что на сей раз он предпочел назваться Сэмом Бергером, казалось чистой случайностью.

– Пока не…

– Даже когда мы нашли записку в руке у мумии, я не провела параллелей, – сердито сказала Блум. – Только когда Дезире позвонила и рассказала о машине, меня осенило. Это соединило точки. Сорселе – Арьеплуг – Порьюс. Хотя я не понимаю, как.

– Я тоже. Ты считаешь, что убийца – стопроцентный психопат? Который по неясной причине выбрал мое имя?

– В таком случае я бы могла себе представить, что речь идет о какой-то крайней форме биполярного расстройства. Ясность мысли, сосредоточенность, желание убивать в одни периоды, а между ними психоз, ужас, полная дезориентация. Но это надо проверить. Поэтому сейчас мы едем в пансионат Линдсторп в Арьеплуге.

– Я начинаю терять нить, – сказал Бергер и потер лоб. – Как тогда выглядит ход событий?

Блум нахмурилась, подумала и ответила:

– С оговоркой, что возможны разные варианты, приблизительно так. В то время, когда Йессика Юнссон жила под другим именем, она встретила убийцу, и вступила с ним в близкие отношения, но со временем она начала замечать, насколько он опасен, и порвала с ним. Он стал ее преследовать. Она познакомилась с Андерсом Хедблумом. Возможно, она связалась с ним, потому что поняла, что его брат невиновен в двойном убийстве Хелены и Расмуса Граденов, она ведь знала настоящего убийцу. Который каким-то образом разузнал, что Йессика и Андерс общаются, и поехал в Сорселе, где запытал до смерти Андерса Хедблума. Во время совершения преступления убийца начал входить в фазу психоза, он представился Сэмом Бергером, угнал автомобиль Андерса и понесся в первое попавшееся место, похожее на клинику для душевнобольных. Его психоз перешел в следующую стадию, его приняли в пансионат, и он пролежал там пару недель. Потом ему стало лучше, его выписали, или он бежал, не важно. Он снова взял машину Андерса Хедблума и поехал к Йессике Юнссон в Порьюс. Выследил ее и, когда она уехала из дома, пробрался внутрь. У него началась какая-то маниакальная фаза, он тщательно убрал дом, спрятался в котельной и напал. А мы случайно оказались там же.

– Дьявольщина какая-то, – подвел черту Бергер.

* * *

Они даже не заметили, как приближается автобус. Он просто вдруг вынырнул на повороте и, грохоча, промчался мимо. Ничего не было видно, их окружило непроницаемое снежное облако. Блум снизила скорость и проехала поворот очень осторожно, пока кружащиеся снежинки не улеглись.

За снежной завесой показалось похожее на усадьбу здание, как будто маяк цивилизации. Перед этим неправдоподобным зданием простиралось заснеженное пространство, возможно, поле.

Они продолжили путь, проехали и поле, и двор, добравшись, наконец, до чего-то помпезного, судя по всему, главного входа. Их встретила крайне свое-образная картина. На террасе их ждал одетый в смокинг пожилой мужчина с белой шевелюрой, у него за спиной стояли, скрестив руки на широкой груди, два санитара. Роскошную террасу окружала дорическая колоннада и балюстрада с балясинами в форме ваз. Все это было увенчано урнами и чашами для цветов, имелась даже статуя какого-то древнего грека, вероятно, отца медицины Гиппократа. Но даже он не мог скрыть видеокамеру, которая торчала из-под конька крыши.

Идя от машины, Бергер вдруг остановился. Его захватила совершенно иррациональная мысль. А вдруг его узнают? Вдруг здесь действительно находился Сэм Бергер? Вдруг у него и впрямь появился двойник, носящий его имя?

Беловолосый мужчина наблюдал за тем, как они поднимались по лестнице, с мрачным выражением на лице. Но ни намека на узнавание в этом выражении не было.

Блум протянула мужчине руку. Подумав пару секунд, он пожал ее и сказал:

– У нас сегодня вечером прием и торжественный ужин, я хозяин и очень надеюсь, что мне удастся вернуться туда в разумное время.

– Очень любезно с вашей стороны встретить нас, доктор Стенбум, – сказала Блум. – Я инспектор уголовной полиции Эва Лундстрём, а это мой коллега Линдберг. Мы надеемся, что сможем закончить наши дела здесь как можно скорее.

– И что же это за дела, – пробормотал доктор Стенбум, проходя внутрь между двумя санитарами.

Коридор, в который они попали, разительно отличался от пышного фасада пансионата. Неожиданно они оказались в довольно безликой клинике с обычными обоями и линолеумом. Доктор Стенбум проводил их в расположенный недалеко от входа кабинет, вывеска на котором гласила, что внутри сидит «Главный врач Якоб Стенбум».

Обстановка кабинета была весьма спартанской: много книг и разрозненные листы бумаги на всех свободных поверхностях, больше всего похожие на научные отчеты. Этот кабинет подходил человеку, живущему на работе. Там нашлось, однако, два стула для посетителей, Бергер и Блум как можно аккуратней очистили их от бумаг и сели.

– Итак, НОО? – уточнил доктор Стенбум, изучая их фальшивые удостоверения. – Национальный оперативный отдел?

– Прежняя Государственная уголовная полиция, – подсказал Бергер.

– Спасибо, – кисло поблагодарил Стенбум и через стол вернул им удостоверения.

– Мы здесь, чтобы поговорить о пациенте по имени Сэм Бергер, – сказала Блум. – Вы его помните?

– Посмотрим, что я смогу для вас сделать, – ответил Стенбум тоном, не предвещавшим ничего хорошего.

Он перебрал стопку бумаг и достал одну, почитал ее немного, покивал и продолжил:

– Все верно. Для вас я не смогу сделать вообще ничего.

Он протянул бумагу, и оба его гостя тут же узнали бланк СЭПО, который невозможно ни с чем перепутать. Они быстро прочли документ, это было классическое обязательство соблюдать служебную тайну.

– И все же вы здесь, – сказал Бергер. – Во время официального приема. Смокинг и все такое.

Стенбум посмотрел на него долгим изучающим взглядом. На мгновение и впрямь показалось, что главврач видел Бергера и раньше.

– И как вы это объясняете? – наконец спросил Стенбум.

– Любопытство, – ответила Блум. – Профессиональное любопытство. Вас не удовлетворило объяснение СЭПО.

– Объяснение? – воскликнул Стенбум с сухим смешком.

– Я знаю, – сказала Блум. – Наши коллеги могут вести себя немного бесцеремонно. Рискну предположить, что они просто ворвались сюда, накинулись на вас и уехали, не сказав ни слова в объяснение своих поступков. Их ведь звали Рой Гран и Кент Дёёс?

Якоб Стенбум наклонился над большим столом и постучал по документу.

– Даже если все, что вы говорите, фрёкен Лундстрём, правда, есть вот это.

– Не могу этого отрицать, – сказала Блум. – Но у нашего вечернего визита две цели. Отчасти мы хотели бы дополнить слишком немногословный отчет наших коллег, отчасти – предложить пансионату Линдсторп, хотя и запоздалое, объяснение. И у нас тоже есть свое обязательство молчать. Эта бумага касается в первую очередь репортеров, но не полицейских. Мы тоже не хотим, чтобы вы поговорили с прессой. Наши с коллегами цели совпадают. Но на сей раз вы можете получить объяснение.

– Очень на это надеюсь, – добавил доктор Стенбум и направил все свое внимание на более достойного собеседника.

– Расскажите, пожалуйста, все о Сэме Бергере, – попросила Блум с улыбкой, которая, мягко говоря, не привела Бергера в восторг.

Зато на главврача Якоба Стенбума она подействовала, и он заговорил без обиняков:

– Сэм Бергер находился в удручающем состоянии, когда санитары подобрали его около главного входа. Он был одновременно обессилен и агрессивен, говорил что-то непонятное, разобрать удалось только его имя: Сэм Бергер. Сразу же стало очевидно, что речь идет о психозе, а из-за его тяги к насилию мы решили, что его лучше держать на снотворном. Кроме того, он получал значительные дозы психотропных препаратов. В течение пары недель мы уменьшали количество снотворного в среднем раз в три дня, чтобы посмотреть, успокоился ли он. Но это случилось только через две с чем-то недели, двенадцатого ноября. Когда он пришел в себя, наш прогноз выглядел оптимистично, в его взгляде было заметно понимание, и он вел себя спокойно, пусть этому и способствовали все еще большие дозы седативных средств. К сожалению, дежурная медсестра отвлеклась в коридоре на другое дело, отперев его дверь. Ее срочно вызвали в другую палату, а Бергер заметил, что дверь открыта, и сбежал. Пробрался в кухню, натянул на себя несколько белых халатов и пару слишком маленьких сапог, вышел на место для курения на террасе, перелез через балюстраду и спрыгнул на поле. Потом побежал по направлению к дороге, где он, видимо, еще раньше видел проезжающий мимо автобус. И автобус действительно появился, когда Бергер с большим трудом пытался перебраться через покрытое снегом поле. Он успел вовремя и пытался задержать автобус, который, разумеется, не остановился ради явно психически больного пациента. Так он изранил себе правую руку и лицо. Я решил снова его усыпить, но он изогнул иглу, так что лекарство вытекало на постель. В первой половине дня ему удалось одолеть медсестру и сбежать еще раз. К сожалению, именно тогда и прибыли ваши коллеги, и им пришлось гнаться за ним по снегу. Один из них догнал Бергера в поле и задержал. После этого все происходило в строжайшей тайне, нас отстранили от всего. Гран и Дёёс допросили Бергера за закрытыми дверями, а потом уехали, взяв со всех участников погони подписку о неразглашении. Потом я сам долго говорил с Бергером, и у меня не возникло никаких сомнений в том, что его самочувствие значительно улучшилось, но при этом он выказывал сильнейшее желание покинуть Линдсторп. Мы понаблюдали за ним еще один день и выписали его в воскресенье, пятнадцатого.

– Выписали его?

– Как бы там ни было, но для нас он так и остался неким «Джоном Доу», чью личность мы не установили. Мы знали только, что он называет себя Сэмом Бергером, но он не смог назвать идентификационный номер. При нем не было ни документов, ни других бумаг, чтобы понять, кто он. Мы, как вы знаете, являемся частным пансионатом, специализирующимся на психиатрическом лечении за счет частного финансирования. Прежде всего, речь идет о реабилитации алкоголиков и наркоманов, но и других пациентов мы тоже принимаем в случае наличия свободных мест. Однако в этом случае нам необходимо знать их идентификационный номер.

– Чтобы иметь возможность получить деньги от областных властей?

– Это слегка упрощенная формулировка, – ответил доктор Стенбум. – Но в течение двух с чем-то недель мы только тратили на него свои средства.

– Другими словами вы ничтоже сумняшеся отпустили пациента, не долечив его?

– Мы больше ничего не могли для него сделать.

Бергер почувствовал руку Блум у себя на бедре. Он знал, что это означает, и этому прикосновению снова удалось его успокоить. Он замолчал. Все ядовитые замечания, готовые сорваться с его языка, испарились. Вместо него заговорила Блум:

– Коллеги из СЭПО взяли его отпечатки пальцев, не так ли?

– Да, но безуспешно. Что и неудивительно, он же коснулся пальцами автобуса, шедшего со скоростью восемьдесят километров в час.

– Правой рукой, да, – сказала Блум. – А левая?

– Кончики пальцев были травмированы, так что и эти отпечатки не годились.

– Травмированы?

– На подушечках было так много шрамов, что невозможно было использовать отпечатки для опознания.

– Шрамов? Как будто он сознательно срезал кожу, чтобы помешать снять отпечатки?

– Не могу ответить на этот вопрос.

– А ДНК? Гран и Дёёс взяли анализы?

– Насколько я знаю, нет. И мы тоже.

– Но от Сэма Бергера остался же какой-то органический материал? Вы сохранили взятую у него для анализа мочу, кровь, частицы кожи?

Стенбум покачал головой.

– К сожалению, нет. От него не осталось ни единого следа.

– Мы можем осмотреть здание? – спросил Бергер, вставая.

Главврач Якоб Стенбум посмотрел на него, но промолчал.

– Мы хотим пройти по следам Сэма Бергера, – сказал Сэм Бергер.

Стенбум поморщился и посмотрел на часы.

– Меньше, чем через час мне предстоит говорить речь перед членами правления компании «Гудьир».

– «Гудьир»? – удивился Бергер.

– Это важно, с деловой точки зрения, – пояснил Стенбум. – Они тестируют свои зимние шины здесь на севере. И держат своих алкоголиков, наркоманов и психически нездоровых сотрудников подальше от остального мира.

Они все вместе прошли по лестнице, которая когда-то, наверное, выглядела весьма впечатляюще, но теперь была покрыта линолеумом, и свернули в бежевый коридор. В него выходило несколько одинаковых, прочных, снабженных замками дверей. Стенбум подошел к одной из них.

– В настоящий момент в палате Бергера проходит курс детоксикации и избавления от кокаиновой зависимости сын одного из директоров «Ауди». Но эта комната точно такая же.

Он отпер замок, и все вошли внутрь. Там стояла кровать, повернутая изголовьем к дальней стене, рядом с ней капельница и небольшой стол на колесиках. У противоположной стены, рядом с дверью, находилась дверь в туалет, раковина и зеркало. Окна выходили прямо на заснеженное поле, за усилившимся снегопадом почти ничего нельзя было разглядеть.

Бергер остановился у окна и посмотрел на улицу. Казалось, он видел это раньше.

– Он часто смотрел в окно, – сказал Стенбум.

– На поле? – спросил Бергер. – На дорогу с автобусами?

– Думаю, да. Жажда бегства была в нем очень сильна.

– Что-то еще?

– Он делал один жест, мы видели его несколько раз.

– Жест?

– Возможно, адресуясь к своему отражению. Он складывал правую руку в подобие пистолета и стрелял из него в себя.

Бергер прижал ладонь к ледяному стеклу и спросил:

– Куда он отправился потом?

Стенбум проводил их по коридору, вверх по лестнице и по еще одному коридору, который вывел их к двери без замка, но с очень большой ручкой. Главврач открыл дверь и пояснил:

– Кухня. Он пробыл здесь какое-то время. Он был босой и искал обувь, нашел пару сапог в чулане. Они были ему малы. А здесь, возле стола с полдником, висят белые халаты поваров вроде тех, которые он украл. Это были капли рациональности в море иррационального. Он знал, что замерзнет в снегу, на пути к свободе.

Блум потрогала белые халаты.

– Но это уже другие, да?

– Те, конечно, сразу отправили в стирку. Возможно, какой-то из этих был и тогда. Но с тех пор его постирали уже несколько раз.

Блум кивнула и подошла к чулану, заглянула внутрь. Бергера потянуло к окну над мойкой. Отсюда открывался вид на поле с большей высоты, и отсюда разглядеть за снегопадом огромную белую поверхность было проще.

Поле, поле свободы.

Он смотрел очень внимательно, и чем внимательнее он вглядывался в пейзаж, тем сильнее менялась перспектива, тем глубже он в нее заглядывал. Словно в картинке с оптической иллюзией, когда из изображения обнаженной женщины начинает проступать портрет Фрейда.

– Значит, Бергер имел обыкновение стоять у окна? – спросил Бергер.

– Только у себя в палате, – пожал плечами Стенбум.

Бергер поднял ладонь к окну, но держал ее на расстоянии от стекла, растопырив пальцы.

– Он дотрагивался до стекла?

– Бывало. Хотя, как я уже сказал, в своей палате.

– Интересно, не случилось ли этого и здесь. Как часто убирают кухню?

– Ежедневно… Впрочем, если вы об окнах, то в холод их мыть затруднительно.

Бергер кивнул и надел резиновые перчатки. Потом достал из кармана складной нож и очень маленький пакет для вещественных доказательств. Слегка поскреб оконное стекло и сказал:

– Он стоял здесь, смотрел на поле, прикладывал ладонь к ледяному стеклу. Его пальцы, вероятно, были очень влажными.

– Психоактивные вещества вызывают сильное потоотделение, – кивнул Стенбум.

– Подойдите сюда, – позвал Бергер. – Если смотреть против света под определенным углом, это видно. Следы пяти пальцев правой руки. Отпечатков действительно нет, и на правой руке до травмы их тоже не было. Должно быть, он резко отдернул руку, и я думаю, что эти следы содержат достаточно кожи.

Он соскоблил примороженные клетки кожи в пластиковый пакетик и закрыл его на застежку. Стенбум слегка нахмурил брови и сказал:

– Если хотите, я могу провести экспресс-анализ ДНК.

– Меньше знаешь – крепче спишь, – ответил Бергер, засовывая пакетик в карман.

– Не зря же я психиатр. Я вижу, между НОО и СЭПО идет борьба за власть. В таком случае я однозначно предпочитаю НОО. Мы работаем с нашими анализами приватным образом, они никогда не пересылаются по официальным каналам.

Бергер и Блум переглянулись. Произошел молчаливый диалог. Блум кивнула и достала из кармана куртки идентичный пакетик. Дальше потребовалась аккуратность. Блум держала открытый пустой пакет, пока Бергер с помощью ножа перекладывал туда из первого пакетика половину предполагаемых клеток кожи. Потом Блум протянула Стенбуму один из пакетов и сказала:

– Мы доверяем вам наполовину.

Стенбум слегка кривовато ухмыльнулся.

– Я могу отправить это уже сегодня вечером. Экспресс-почтой.

– Только не пропустите свою торжественную речь, – сказал Бергер.

– Я солгал, – спокойно ответил Стенбум. – Я не должен говорить никакую речь. Только выпивать с крупными бизнесменами. Это может подождать.

Блум возобновила расспросы:

– О’кей, Сэм Бергер простоял здесь какое-то время, прижав потные пальцы к оконному стеклу, потом оделся. А потом, значит, выбежал через другую дверь?

– Все правильно. На террасу. Снег там не убран, только расчищена площадка для курения. Он туда однажды уже выходил покурить, когда я ошибочно заключил, что его можно вывести из забытья. У него там случился приступ, и нам пришлось усыпить его прямо на месте. Должно быть, у него остались какие-то воспоминания о террасе. Пройдем туда?

– Не думаю, что это надо, – ответила Блум. – Мне вдруг пришла в голову другая мысль. Мы вроде бы видели видеокамеры наблюдения над главным входом. Возможно, они запечатлели момент, когда Бергер приехал на парковку? Когда он появился здесь впервые.

– Сотрудники СЭПО конфисковали видеозапись. И проследили за тем, чтобы никаких копий не сохранилось.

Блум увидела гримасу Бергера и спросила:

– Вы помните запись? Что за машину вел Сэм Бергер?

– Едва ли в его состоянии он смог бы вести машину.

– Что вы имеете в виду?

– Он не вел машину. Его привезли.

Бергер и Блум быстро переглянулись.

– Значит, кто-то его привез? Вы видели автомобиль?

– Это был небольшой автофургон светлого цвета, возможно, голубого или светло-зеленого.

– Вы видели и человека, который его привез? – Блум затаила дыхание.

– Мельком. Это была женщина.

– Женщина? – воскликнула Блум.

– Вне всякого сомнения, женщина.

– Как она выглядела?

– Блондинка. На самом деле она была немного похожа на вас, инспектор Эва Лундстрём.

Бергер почувствовал, что мир шатается. Ему удалось перевести взгляд на Блум. Казалось, он может прочитать в широко раскрытых глазах ее мысли. Она, похоже, подумала: «Неужели существует параллельная вселенная?»

III

21

Воскресенье, 22 ноября, 09:41

Они зашевелились задолго до рассвета. Камера ночного видения засекла мужчину, когда он, пошатываясь больше обычного, плелся к дому женщины. Мужчина исчез за дверью, и после этого началась непонятная суета, наблюдатель записал, что не понимает, в чем дело, но не описал свою боль. Ему остается только ждать, и больше ничего. Это безумное ожидание.

Мониторы наконец-то переключились на дневные камеры; темная часть суток увеличивалась теперь неожиданно быстро. Дневные камеры лучше для него, учитывая его болезнь, болезнь, которая ставит под удар все будущее наблюдателя.

RP, проклятый пигментный ретинит, из-за которого наблюдателю приходится сидеть близко к экрану, чтобы всё видеть. В последнее время болезнь прогрессировала так быстро, что кажется необходимым сохранить и сберечь каждое зрительное впечатление. И он должен успеть посидеть на террасе в тепле южных сумерек и увидеть сквозь дымку Гибралтарскую скалу до того, как станет слишком поздно.

Общий взгляд. Потом наблюдатель должен встретиться взглядом с ней, увидеть красоту и покой ее глазами.

Наблюдатель позволяет времени идти, тиканье часов отсчитывает минуты. Он видит дату на договоре, словно выведенную золотом. Это все, что осталось, все, что должно произойти ровно так.

Все детали.

Вчерашний день выглядел так многообещающе. Наблюдатель думал, что увидит это снова. Но когда она скинула полотенце, под ним оказался купальник; единственное, что он заметил, это похожее на звезду родимое пятно под скрытой правой грудью. Наблюдатель надеется, что разочарование не проявилось в его отчете.

Дверь, наконец, открывается, она выходит, рука в тонкой кожаной перчатке увеличивает на экране ее лицо, оно такое прекрасное. Потом наблюдатель снова становится наблюдателем, отдаляет изображение и записывает, опошляя все: «09:50: ♀ на веранде с телефоном, звонит. В данный момент ♂ нигде не видно».

Наблюдатель не пишет, что это то, о чем он мечтает.

♂ нигде не видно.

22

Воскресенье, 22 ноября, 09:41

Бергер моментально узнал этот голос. Годы и, возможно, многое другое, конечно, сделали его глуше, но это несомненно был тот же голос, который восемь лет назад кричал что-то про все эскорт-услуги страны.

– Не помню никакого чертова Бергера, – неохотно откликнулся голос.

– Думаю, ты вспомнишь, если подумаешь, Робертссон, – сказал Бергер. – Я участвовал в допросах свидетелей в Орсе. Ты снимал это через окно на свою видеокамеру.

– Я так и не врубился, почему не снимали вообще всё.

– Но ты же это исправил. А теперь работаешь в архиве. У тебя есть доступ к записям?

– После дела Карла Хедблума осталась гигантская куча грязи. Черта с два я полезу в это снова. И вообще, сейчас утро воскресенья.

– Если дотащишься туда во второй половине дня и найдешь эти пленки, можешь заработать денег.

– С чего вдруг НОО будет платить мне черным налом за что-то, что вы можете заказать мне официально в рабочее время?

– Это срочно, – ответил, поморщившись, Бергер. – К тому же, немного полуофициально.

В трубке замолчали. Потом Робертссон сказал:

– Пять штук наличными. В пять часов.

И повесил трубку.

Бергер кивнул и вернулся к монитору. На экране начал появляться список совпадений. Потом исчез.

Пришла Блум, держа в одной руке кабель, в другой спутниковый телефон.

– Мне надо позвонить Стенбуму, – сказала она и вышла на террасу.

На улице было очень холодно. Солнце взобралось довольно высоко по ясному голубому небосклону и заливало пейзаж яркими косыми лучами. Блум спряталась от слепящего света под навесом и набрала номер, держа телефон в тени, чтобы видеть экран.

Бергер следил за ней через слегка приоткрытую дверь. Когда на звонок ответили, он медленно и беззвучно снова ее закрыл. И вернулся к стене. Там теперь висело еще больше документов, бумаг, фотографий. Под новой цифрой «8» разместились несколько сделанных украдкой снимков из пансионата Линдсторп в Арьеплуге. Выше всех висел не слишком лестный портрет мужчины с развевающимися белыми волосами. Главный врач Якоб Стенбум, с которым как раз и разговаривала сейчас Блум.

Взгляд Бергера скользил по слегка хаотично размещенным материалам. Это то, во что он всегда верил, незыблемой верой, возможно, больше, чем во что-либо другое: в полицейское искусство приводить хаос в порядок, находить правильные нити и тянуть за них, чтобы создать рациональный, понятный рисунок, вычислить преступника, понять мотивы, движущие силы, прийти к решению.

Отыскать истину.

Разложить прошлое по полочкам.

Но даже самая железная убежденность может поколебаться, это он понял через тяжелые испытания, и впервые в жизни он больше не был уверен. Может ли действительно существовать рациональное решение, если существует параллельная вселенная?

Ночью свирепствовали кошмары – теперь это превратилось в его нормальное состояние, – но на сей раз появились новые тревожные детали. Он видел перед собой члены, сексуальные действия, в высшей степени реалистичные сцены, абстрактные тела, но вполне конкретные движения, как будто его мозг захотел напомнить ему о нездоровой связи между убийством и сексом.

Бергер истолковал это как сигнал: нельзя забывать о том, что в нынешнем расследовании вероятным мотивом является удовлетворение, которое преступник испытывает, убивая.

А сам он не должен забывать действовать, как полицейский.

Бергер потряс головой, отгоняя все не имеющие отношения к делу мысли, и сфокусировал взгляд на стене.

Блум вошла, окруженная облаком пара. Она размахивала руками, чтобы согреться, все еще держа в одной из них телефон.

– Мне нужен интернет, – сказал Бергер.

– Да-да, – отозвалась Блум и подсоединила телефон к ноутбуку.

– Ну что? – спросил он, когда она села и принялась нажимать на тачпад.

– Анализы ушли сегодня ночью. В Англию. Самая быстрая в мире лаборатория ДНК-анализа, если доктор Якоб говорит правду.

– Прекрасно. Что еще?

– В принципе, ничего. Если не считать неотступных мыслей. Что мы, собственно говоря, вчера выяснили? Что «Сэма Бергера» привезла в клинику женщина. Давай попытаемся отбросить все неприятные ассоциации, все параллели с нами. Кто она? Я вижу два возможных сценария. В одном из них мы придерживаемся нашего основного тезиса: убийца был у Андерса Хедблума в одиночестве, у него начался какой-то приступ психоза, но ему удалось угнать машину и уехать оттуда. Может быть, к подруге или что-то вроде того. И тогда она отвезла все глубже впадающего в психоз мужчину в Линдсторп. Второй сценарий сложнее: женщина была с ним, когда он совершал убийство. Она была на месте преступления в Сорселе. Что это дает нам и нашей теории?

Бергер покачал головой.

– Не знаю. Но это кажется очень нереалистичным. Она сидит там и ждет, пока он запытает до смерти мужчину в подвале? Сомневаюсь. И что тогда происходило у Йессики Юнссон?

– Я рано утром поговорила с моим контактным лицом в СЭПО, – сказала Блум. – Он не смог добраться до архивов, где хранится информация о новых именах, выданных по программе защиты свидетелей. Зато он нашел одного человека, сотрудницу отдела соцобеспечения, которая занималась отношениями Йессики Юнссон и Эдди Карлссона на начальном этапе. Ее зовут Лаура Энокссон, она раньше положенного срока вышла на пенсию, судя по всему, на почве нервного переутомления. Я нашла номер мобильного. Попробую позвонить попозже.

– Интересно.

– Всегда пожалуйста. И еще я вдруг вспомнила, что вчера сказал комиссар Шёлунд из Гётеборга. Проститутка Лиза Видстранд была беременна.

– О, черт, – выдохнул Бергер.

– Возможно, мы все-таки каким-то образом вернулись на материнский след. Не на матерей ли он нападает?

– Мы оба сидели напротив Йессики Юнссон в Порьюсе, – сказал Бергер. – Она явно не была беременна.

– Вообще-то, мы этого не знаем наверняка. На ней был толстый свитер, который легко прикрыл бы беременность вплоть до месяца эдак четвертого.

– Но ведь это проверяется анализом ДНК? – сказал Бергер, вопросительно глядя на Блум.

– Сегодня все же воскресенье, – ответила Блум, пожимая плечами.

Бергер взял телефон, набрал хорошо знакомый номер.

Нет ответа. Он позвонил снова. После пятого сигнала Ди металлическим голосом произнесла:

– Не звонить по пустякам.

– Мы не по пустякам, – поправил ее Бергер. – Чем ты занята?

– Чем я точно не занята, так это вежливой болтовней с тобой. Чего тебе надо?

– Анализ крови Йессики Юнссон показал беременность?

Трубка смолкла. Раздался шелест, словно Ди судорожно перелистывала бумаги. Которые у нее в данный момент были под рукой. Что означало, что она тайком работала, вероятно, дома во втором гараже, куда Бергер в прошлой жизни частенько наведывался в гости. Наконец она ответила:

– Да.

– Да?

– Я упустила этот момент, – призналась Ди. – У Робина это набрано петитом. Что это означает для расследования?

– Не знаю. Но Лиза Видстранд тоже была беременна. На пятом месяце.

– То есть он все же убивает матерей? Мы вернулись к старой версии?

– Не знаю, – ответил Бергер. – Спасибо, Ди.

Они дали отбой. Бергер и Блум уставились друг на друга поверх светящихся экранов ноутбуков.

– Возможно, это все-таки Андерс Хедблум, – сказала наконец Блум. – Полено, ненависть к матери, детская коляска. Он убил Хелену и Расмуса Граденов, а также Лизу Видстранд. Потом появился «Сэм Бергер» и принял эстафету. Не исключено, что они уже были partners in crime[4]. Вот откуда Андерс знал, что тот называет себя «Бергер», но теперь «Бергеру» захотелось действовать в одиночку. Ему надоело делить удовольствие с другим.

Бергер покачал головой.

– Замкнутый бодибилдер Андерс Хедблум в творческом сотрудничестве не только с сумасшедшим, но и с подругой сумасшедшего? Позволь мне усомниться.

– Давай, по крайней мере, оставим открытым вопрос, был ли Андерс таким уж агнцем. Кстати, об агнцах. Пришел результат анализов братца.

– Карла из Сетера? – спросил Бергер. – Анализ крови?

– Да. Мы были правы насчет метамфетамина. Но там целый коктейль, в состав которого входит немало феназепама.

– Звучит знакомо. Старый советский наркотик?

– Зато довольно новый в Швеции, – сказала Блум. – Успокаивающее средство, транквилизатор, который, кажется, производится только в России и соседних с ней странах. Среди основных побочных явлений числится потеря памяти.

Бергер кивнул.

– Другими словами, тот, кто посылает наркотик Карлу Хедблуму, хочет, чтобы он потерял память. И кстати, я думаю, я нашел еще несколько жертв.

Блум молча смотрела на него.

– Ты забрала интернет, – продолжил Бергер, махнув в сторону спутникового телефона. – А я как раз должен был получить результаты расширенного поиска. Вот список упоминаний четырехлистного клевера. Так, посмотрим… Это не то, это не то, неправильный рисунок, и это тоже не такой. Но возможно, вот этот. Изображение цветка на бедре жертвы убийства.

– Цветка? – воскликнула Блум.

– Полицейский легко может перепутать лист клевера с цветком. К тому же, это случилось через несколько лет после Орсы, в марте прошлого года. Никто не провел параллелей. Некая Элисабет Стрём из Векшё, с криминальным прошлым и связями с мотобандой. Ее нашли привязанной кабельными стяжками к стулу в заброшенном доме, где раньше тусовались мотоциклисты, но из-за вражды с конкурирующей группировкой вынуждены были убраться оттуда. В доме нашли кровь, уйму пулевых отверстий в полу и в потолке. И там находилась она, избитая и изрезанная. Полиция связала убийство с разборками между бандами, допросила несколько подозреваемых из второй группировки, но доказательств найти так и не удалось. Дело до сих пор не закрыто. Элисабет, судя по всему, убили в сильно дождливую ночь, рядом с домом не обнаружилось никаких следов, а внутри было полно ДНК участников обеих банд, и ничего больше.

– И там тоже не было спермы? – спросила Блум.

– Насколько я могу судить, нет. В этом отчете ничего такого не сказано. Я попытаюсь найти материалы расследования. Как бы то ни было, Элисабет Стрём нашли с изображением так называемого «цветка», сделанным ручкой на левом бедре. Надеюсь, в материалах предварительного следствия будут фото. Жертве на тот момент было тридцать пять лет, и у нее остался четырнадцатилетний сын.

– Снова мать, – сказала Блум. – И сын. Я определенно припоминаю, что комиссар Шёлунд из Гётеборга упоминал о нерожденном сыне Лизы Видстранд.

– Ну и ну. Если мы предварительно добавим в список Элисабет Стрём, то получится следующее: все четыре убитые женщины были и собирались стать матерями, у троих из них были сыновья, а пол ребенка, которым была беременна Йессика Юнссон, нам неизвестен.

– С другой стороны, преступнику неоткуда было знать, какого пола ее ребенок, как и ребенок Лизы Видстранд…

– Это правда, – согласился Бергер. – Только кажется очень странным, что Йессика была беременна. От кого? От убийцы? Это ведь сильно меняет дело. Был ли убийца отцом всех этих детей?

– Нам лучше воздержаться от далеко идущих выводов…

– Это не выводы. Это мозговой штурм, собирание идей и мыслей. Без полета фантазии работа полицейского стала бы чисто механической.

– Только мы уже не полицейские. Что-то еще?

– Ищу изо всех сил, – ответил Бергер и метнулся обратно к компьютеру. – О’кей, вот это может оказаться тем, что нам надо: «Каракули чернилами на бедре». Это раньше, через полгода после Орсы, в апреле две тысячи девятого. Датчанка из Мальмё.

– Мальмё? Вот как.

– Тогда Андерс Хедблум все еще жил там, да. Возможно, мы еще все-таки вернемся к теории partners in crime. Был ли Хедблум сообщником так называемого Бергера? Хедблум разумен, «Бергер» безумен. И впоследствии достаточно безумен, чтобы убить собственного партнера?

– Нагадив в собственном «гнезде», то есть в Мальмё, Хедблум бежит из города. Забирается настолько далеко, насколько это в принципе возможно в Швеции, аж в Сорселе. Сумасшедший следует за ним. Андерс знакомится с Йессикой Юнссон, он, возможно, отец ее неродившегося ребенка. Вдвоем с безумцем он планирует преступление в Порьюсе, но псих впадает в бешенство и убивает сообщника. Хотя план уже составлен, и сумасшедший может осуществить его и после смерти Андерса.

– Это был рекордный полет фантазии, – оценил Бергер. – Но в целом это вполне возможно.

– Давай дальше про датчанку.

– Метте Хеккеруп, сорок четыре года, детский врач, жила в Мальмё с мужем и сыном. Первый работал, второй учился в школе в Копенгагене. А она сама работала в Сконской университетской больнице. Интересно, что ее смерть зарегистрирована не как убийство, а как ДТП. Авария с участием одной машины на трассе рядом с Тюгельшё. Хеккеруп осталась на выходные одна, и у нее, собственно говоря, не было никаких причин находиться на шоссе E6. Посреди ночи ее автомобиль съехал с дороги, пролетел вдоль барьерного заграждения и врезался в дорожный знак. Когда судмедэксперт обнаружил «каракули чернилами на бедре», стали расследовать новую версию. Один ее коллега по Сконской университетской больнице жил в Тюгельшё, и оказалось, что у них с Метте Хеккеруп была связь. Коллега это признал, но он ничего не рисовал у нее на теле. Смерть была признана произошедшей в результате несчастного случая.

– Хм, – протянула Блум. – Если это окажется наш преступник, то у нас сначала в Орсе в октябре две тысячи седьмого умная комбинация «засади в тюрьму невиновного», потом в Мальмё в апреле две тысячи девятого не менее умный план «выдай убийство за несчастный случай». Вряд ли на это способен бормочущий себе под нос идиот, который не знает, как его зовут.

– В любом случае это не так, когда он находится в своем так называемом состоянии бодрствования. Тогда он умен, опасен и совершенно безумен. Плохое сочетание. Но уже годом позже, в сентябре две тысячи десятого, в номере отеля в Гётеборге лежит тело явно убитой Лизы Видстранд. Что тогда произошло? Он сознательно бросил вызов полиции?

– С другой стороны, она проститутка, и до книжной ярмарки оставалось всего несколько дней. Он знал, что это дело не окажется в числе приоритетных. Так что и это убийство по-своему спрятано.

– Но странная сыщица-любительница Йессика Юнссон находит его. Ведь нас привлекли к этому безумному делу только после того, как она упомянула Лизу Видстранд.

– С другой стороны, тот факт, что она упоминала какие-то «местные газеты» – а это, похоже, выдумка, – указывает на то, что она это уже знала. У нее была инсайдерская информация. Я думаю, что наши догадки верны.

– Нам правда очень нужно узнать, как ее звали, когда она жила под другим именем, – сказал Бергер. – То есть между две тысячи пятым и две тысячи одиннадцатым, шесть лет жизни, о которой нам ничего не известно.

– Но она все же только одна жертва в целом, к сожалению, растущем ряду…

– Однако в каком-то смысле она ключевая фигура. Она знала убийцу, знала, кто он. Как только он очнулся в пансионате, он поехал к ней домой, убрал дом до последней пылинки, влез в ее котельную и ждал, пока она вернется.

– Погоди-погоди, – возразила Блум. – Его выписали. Автомобиль же не ждал все это время на парковке Линдсторпа. Наверное, та блондинка приехала и забрала его. А мы знаем, что во время убийства машина стояла в гараже в Порьюсе. Так что, если она его туда отвезла, она должна была находиться на месте преступления.

– Только никакой блондинки в доме в Порьюсе не было, когда на нас там напали. Мы же осмотрели весь дом.

– Мы видели все, кроме котельной. Она могла выжидать вместе с ним там.

– Разве не более вероятно, что она забрала его, а он высадил ее где-то по дороге? Он выздоровел – если, конечно, это можно так назвать, – и мог вести машину. Как он вел ее из Сорселе. Вероятно, она просто его подруга, близкая подруга.

– Вероятно, – пожала плечами Блум.

– И все же давай оставим этот вопрос открытым, – выразил готовность к компромиссу Бергер. – Погоди, что это здесь?

– Где?

– «Татуировка в виде листка».

– Ты говоришь загадками.

– Еще один пункт в результатах моего поиска, – пояснил Бергер. – Еще одна возможная жертва. Полиция Тебю приняла рисунок на бедре за татуировку. Судя по всему, на теле и так уже хватало татуировок. Но здесь есть фото бедра, и это несомненно четырехлистный клевер.

– О чем мы сейчас говорим?

– Я говорю и одновременно читаю, извини, что получается бессвязно. Ее звали Фарида Хесари, исчезла из дома своей близкой подруги недалеко от центра Тебю в июле три года назад. Похоже, до этого она сбежала от своей семьи в Альбю, скрывалась, какое-то время жила у подруги.

– Как она умерла?

– Сейчас поищу, – сказал Бергер, нажимая на кнопки. – Вышла купить сигарет теплым летним утром и не вернулась. Через тридцать шесть часов…

– Да? Почему ты замолчал?

– Вот это да!

– Слушай, говори нормально, – отрезала Блум.

– Фариду Хесари нашла окровавленной в лесу в Тебю группа скаутов, которые собирались разбить там лагерь.

– Полено и нож?

– Не знаю. Но она выжила.

23

Воскресенье, 22 ноября, 14:07

Они гуляли по лесу. Вокруг все было серое и холодное, и приблизительно половину времени она жалела о решении выбраться в воскресенье на природу. Вторую половину времени она одобряла свой порыв: возможно, это последний шанс погулять до того, как снег и мороз на полгода скуют леса и поля.

А она хотела, чтобы Люкке как можно больше бывала на природе, ведь этот мир становится все менее реальным и естественным. Так ее хоть можно было оторвать от Инстаграма и Фейсбука, если уж не от Снэпчата – она видела, как дочка время от времени украдкой поглядывает в карман куртки.

Йонни в выходной день работал, и Ди с Люкке остались наедине с кажущейся бесконечностью леса. Здесь звонок мобильного телефона показался еще более неестественным, чем обычно.

Они находились на поляне, которая вела к крутому обрыву, под ним лежал залив Древвикен. Люкке была в своем самом непоседливом настроении, и Ди пыталась ее хоть немного утихомирить. Ее дочь не должна, черт возьми, свалиться со скалы только из-за того, что она ответила на телефонный звонок. «И уж точно не из-за человека на другом конце провода», – подумала она, глядя на экран. Не без труда она остановила резвящуюся Люкке, вздохнула и ответила:

– О чем мы договорились, Сэм?

– Мы нашли еще три жертвы, – металлическим голосом сообщил Бергер.

– Что? – воскликнула Ди.

– Я отправил на мейл документы. Ты искала во всех полицейских архивах разные варианты описания клевера на бедре, просто чтоб ты знала. И тогда ты нашла три возможные жертвы того же убийцы. Ты изучила отчеты и пришла к выводу, что у всех на бедре был нарисованный ручкой четырехлистный клевер: в Мальмё, Векшё и Тебю. Ты сидела у себя в гараже в свободное время и работала над этим. Это должно удовлетворить НОО.

– Да вы там у себя на севере полны энергии, как я погляжу.

– Робин прислал отчет из Сорселе?

– Написал только, что безмерно рад отправиться туда в воскресенье утром. Не думаю, что его группа уже добралась до места. Я попросила своего осведомителя заявить в полицию Арьеплуга, все это потребовало некоторого времени.

– Три жертвы, но не три трупа, – продолжил Бергер. – Одна из женщин выжила, несмотря на травмы и шок после полутора суток плена. Допрос в полиции ничего не дал, она едва могла говорить. Полиция Тебю решила подождать, пока ей не станет лучше, но когда, наконец, они запланировали возобновить расследование, она сама себя выписала из больнице в Дандерюде. Через пару дней она и ее подруга зарегистрировались на рейс до Манилы. Там ее следы затерялись.

– Манила на Филиппинах?

– Да. Это произошло в июле две тысячи двенадцатого, и с тех пор Фарида Хесари, в настоящее время двадцати шести лет от роду, бесследно исчезла. Ты можешь объявить ее в международный поиск?

– Да, как только прочту все документы. А теперь я должна продолжить прогулку по темному лесу.

– У тебя впереди гораздо больше, чем полжизни, Ди. Кстати, ты ничего не забыла?

Ди с отвращением посмотрела на телефон и, в конце концов, ответила:

– Чертовски благодарна.

И положила трубку.

Бергер сказал:

– Она очень благодарна и просила меня передать тебе большой привет.

Блум искоса взглянула на него.

– Иди сюда, и займемся этим.

Он обошел стол и сел рядом с ней на ее кровать, низко, так чтобы не попасть в поле обзора встроенной камеры ноутбука. Блум пробежалась руками по клавиатуре, из компьютера раздался звонок вызова. Окно Скайпа оставалось пустым. Но вдруг на экране появилась пожилая женщина и произнесла на удивление четко:

– Я обычно говорю по Скайпу со своими внуками из США, так что вам не надо уточнять у меня, справлюсь ли я с техникой.

– Госпожа Энокссон, – сказал Блум, – меня зовут Эва Лундстрём, я инспектор уголовной полиции. Мы писали вам по электронной почте, о каких вопросах пойдет речь. Вы готовы к разговору?

– Зовите меня Лаурой, а я буду называть вас Эвой, – сказала Лаура Энокссон.

– Итак, Лаура, вы были соцработником и вели дело Йессики Юнссон и Эдди Карлссона весной пятого года? Что вы можете об этом рассказать?

– Было ужасно тяжело узнать о Йессике, – сказала Энокссон. – К сожалению, не могу сказать, что это было совершенно неожиданно, у нее был талант выбирать не тех мужчин, увы. Но Эдди Карлссон мертв, он не мог быть виновен. Он четыре года назад вернулся из Таиланда совершенно разрушенный наркотиками. От его прежнего отвратительного «я» осталась только тень. Но и тень была отвратительной.

– Вы его тогда видели? Когда он вернулся домой?

– Нет, он по-прежнему скрывался. Но я видела его труп. Я хотела увидеть его труп. Мужчины вроде него довели меня до нервного срыва.

– Расскажите все сначала, Лаура.

Пожилая дама глубоко вздохнула, ее несколько изможденное лицо – казалось, что эти глаза видели больше, чем надо бы человеку, – немного напряглось. Потом она заговорила:

– Йессике было двадцать пять лет, она работала медсестрой и была, возможно, немного наивна. В общем, одна из тех молодых женщин с комплексом Электры, которые часто выбирают не тех мужчин. И Эдди Карлссон определенно был не тем муж-чиной.

– Погодите, – перебила ее Блум. – Комплекс Электры?

– Собственно говоря, я не так много знаю о прошлом Йессики, но я узнала типаж. В таких случаях речь часто идет о женщинах, у которых не было настоящего отца, и они ищут ему замену, человека, который и понимает их, и сдерживает. Они часто ошибаются.

– И Эдди Карлссон определенно был не тем мужчиной?

– Несомненно, – подтвердила Лаура Энокссон. – Он был не только склонным к насилию заядлым наркоманом, но и параноидальным манипулятором. Он следил за каждым ее шагом. Его арестовали за то, что он ее избивал, но, хотя это продолжалось несколько лет, отпустили из-за отсутствия доказательств. И свидетельств. Как и многие оказавшиеся в аналогичной ситуации, Йессика поначалу отказалась дать показания. Эдди где-то спрятался, но продолжал ее преследовать. А потом случилось это.

– Это?

– Да. Он ее снова избил. Умышленное причинение тяжкого вреда здоровью. Это было ужасно. Мало того что у нее случился выкидыш, она получила множество травм. Настолько серьезных, что полиция не могла не принять мер. Ей еще в больнице дали новое имя, потом ее в строжайшем секрете перевезли в другую клинику, далеко от Стокгольма. И тогда я вышла из игры.

– То есть вы не знаете, как ее после этого звали?

– Цель как раз и заключалась в том, чтобы как можно меньше людей это узнали, – сказала Лаура Энокссон. – Я, само собой, не входила в число посвященных.

– Давайте вернемся немного назад, – попросила Блум. – У нее в результате избиений случился выкидыш? Значит, Йессика Юнссон была беременна?

– Судя по всему, от Эдди, да. Он убил собственного ребенка.

Блум молча бросила взгляд на Бергера, то есть сделала ровно то, чего они договорились избегать. Но он понял ее и ответил красноречивым взглядом.

– Вы случайно не знаете пол ребенка? – спросила Блум.

– Знаю, – ответила Энокссон. – Это был мальчик.

Снова обмен взглядами. Этого невозможно было избежать.

Бергер почувствовал, что его губы артикулируют «Эдди Карлссон».

Этот ублюдок не умер. Он фальсифицировал собственную смерть. Он провел в Таиланде не больше года-двух, а потом вернулся и начал убивать. Он исчез в пятом году и приехал в Орсу как раз к седьмому.

Когда-то он убил собственного сына и избил его мать. Теперь он намеревался развернуться вовсю.

Любой ценой убить мать.

Безумие, но все сходилось. Бергер не видел ничего, что выбивалось из этой картины.

– Это было так ужасно, – сказала Лаура Энокссон, качая головой.

– Убить своего собственного сына… – Блум опустила голову.

Энокссон с удивлением посмотрела на нее.

– Я имела в виду скорее Йессику, – пояснила она. – И травмы.

– Травмы?

– Полученные Йессикой травмы. Половые органы.

– Да?.. – протянула Блум.

– Матка оказалась травмирована так сильно, что врачам пришлось ее удалить. Срочная гистерэктомия.

Бергер смотрел на опущенную голову Блум, на светлые волосы, почти скрывшие лицо, как занавес. Карты снова спутаны, он прямо-таки видел, как за этим занавесом усиленно работают клетки мозга. Слышал, как она бормочет завершающие разговор фразы, просит Лауру Энокссон перезвонить, если та вспомнит что-то еще, формулирует любезное, но ни к чему не обязывающее прощание, выключает Скайп, оборачивается.

Интересно, случалось ли им раньше так долго смотреть друг другу в глаза.

– Да уж, – наконец сказал Бергер. – На какое-то мгновение я был уверен, что Эдди Карлссон восстал из мертвых. А теперь черт его знает.

– Она была беременна, когда мы встречались с ней в Порьюсе, это доказывает анализ крови, очень большого количества крови. Но десятью годами ранее ее изувеченная матка была извлечена из ее тела во время экстренной гистерэктомии. Другими словами, она не могла быть беременной.

Они смотрели друг на друга.

– Разве все это не слишком странно? – спросил в конце концов Бергер.

Блум покачала головой.

– Была ли женщина, с которой мы говорили, Йессикой Юнссон? Или это был кто-то другой? И это ее потом убили. Но как это могло быть? Беременная женщина играла роль Йессики, чтобы потом ее убили, практически у нас на глазах? Как это возможно?

– Неужели не сохранилось никаких фотографий Йессики Юнссон? – спросил Бергер. – Даже фото на паспорт и права? Ни одного старого школьного снимка?

– Я ничего не нашла. Озадачь этим свою Дезире.

– Может, мы чего-то не видим? Чего-то, что находится у нас прямо у нас под носом и должно было бы бросаться в глаза?

Молли Блум так энергично тряхнула головой, что зазвонил телефон. Она узнала номер, нажала кнопку ответа и спросила:

– Доктор Стенбум, я полагаю?

Ровно в этот же момент Ди и Люкке дошли до пляжа. Никто не купался, только несколько собак, принюхиваясь, бегали вдоль кромки воды. Люкке побежала к ним, и Ди это не очень понравилось: хозяева собак плелись где-то вдалеке, у опушки леса, и случиться могло что угодно. Но их питомцы выглядели доброжелательно, и наивность Люкке не пострадала. Она гладила собак, все шло хорошо.

Взгляд Ди скользнул по заливу. Если в этом году он покроется льдом, в феврале здесь проведут конькобежную гонку. Говорят, что на заливе Древвикен самый прекрасный в мире лед, и Ди хотела убедить всю семью принять участие в соревновании. Даже Йонни тогда придется протопать двадцать километров на беговых коньках.

Владельцы собак уже отошли от деревьев, но среди нижних веток по-прежнему наблюдалось какое-то движение, как будто кто-то притаился там в тени. Эту мысль отогнал настойчивый звонок мобильного. Ди хотела вместо ответа гаркнуть в трубку, но вдруг увидела, что это не тот номер, который она боялась увидеть.

– Да, Робин? Новости из Сорселе?

– Я в Линчёпинге, – ответил Робин.

– Какого ты там делаешь?

– Не волнуйся, я послал своих людей, они знают, что делать. Мне пришлось как следует повозиться с кусочком белой нитки из подвала в Порьюсе, чтобы докопаться до истины. И для этого понадобилась наша лучшая лаборатория.

– И теперь ты докопался?

– Да. Как я и говорил, это бинт, и на нем действительно оказалась кровь. Микроскопическое количество, конечно, но достаточное для определения ДНК.

– Слушаю тебя, – сказала Ди, вся обратившись в слух.

– Эта ДНК принадлежит мужчине по имени Рейне Даниэльссон.

– Рейне Даниэльссон? – воскликнула Ди и посмотрела на дочь, резвящуюся у воды.

Ди заметила, что одна из собак, кажется, начинает проявлять агрессивность, что не предвещало ничего хорошего, в ее рычании появились новые нотки. Ди позвала Люкке, дочь пошла к ней, вероятно, тоже заметив, что собака больше не выглядит доброжелательно. Ди взглянула на опушку. Ветки чуть-чуть шевелились, но уже немного иначе, как будто кто-то двигался вдоль границы леса.

И одновременно это ошеломительное известие.

– Да, подтвердил Робин. – Рейне Даниэльссон, тридцати трех лет. У меня на него пока больше ничего нет, я позвонил тебе сразу после получения результата. Я пришлю идентификационный номер.

Разговор был окончен. Ди увидела, что обещанный номер пришел, и начала судорожно набирать другой номер, телефонный номер, которого не было в списке контактов. И тут трубка зазвонила. Тот номер, который она еще не успела набрать, высветился на экране.

– Ди, – бодро раздалось в трубке. – Мы узнали, кто называл себя «Сэмом Бергером» в пансионате Линдсторп в Арьеплуге.

– Рейне Даниэльссон? – спросила Ди.

Воцарившаяся на том конце провода тишина казалась бездонной. И все же Ди не пришло в голову, что это прервалась связь. Возможно, кто-то там получил инсульт, но связь тут определенно была ни при чем.

Вдруг все встало ясно.

Рейне Даниэльссон. Неизвестный. И вместе с тем закоренелый серийный убийца.

Молчание продлилось так долго, что в эту ясность что-то попало, как песчинка под контактную линзу. Взгляд замутился, что-то саднило, жгло. Что-то связанное с именем Рейне Даниэльссона…

– Откуда тебе, черт возьми, это известно? – спросил наконец Бергер с другой стороны полярного круга.

– Правильный вопрос звучит так: откуда, черт возьми, это известно тебе?

– Мы отправили на анализ кусочки кожи из Арьеплуга.

– Вы «отправили на анализ кусочки кожи»? Как, черт побери? Вы решили наследить? Чтобы потом на меня вышли и оторвали мне голову?

– Все было неофициально, – успокоил ее Бергер. – Ты в безопасности.

– Ты меня очень успокоил.

– Откуда у тебя его имя?

– В котельной в Порьюсе нашлась нитка. Белая нитка, не черная, как в маске. Это оказался бинт, и на нем Робин нашел кровь. Нитка застряла в стене на высоте головы, если человек ростом метр восемьдесят пять сидел на полу. Возможно, ваш «Сэм Бергер» получил травмы головы в пансионате?

– Лица, – уточнил Бергер. – Говорят, он на бегу столкнулся с автобусом.

– Очень похоже на высокоинтеллектуального серийного убийцу.

– Он бывает высокоинтеллектуальным только во время приступов. Остальное время он, похоже, проводит в психушках, думая, что он это кто-то другой.

– Вы должны всегда присылать мне все, что узнали, – сказала Ди. – Мы сможем работать, только если будем координировать абсолютно все наши действия.

– У нас есть запись разговора с главным врачом Якобом Стенбумом. Я тебе пришлю файл. И еще у нас есть кое-какая новая информация о прошлом Йессики Юнссон. Например, она никак не могла быть беременной, когда ее убили. А ты можешь помочь нам найти ее фото?

– Я попытаюсь, – ответила Ди и обратила внимание, что собачники мирно бредут обратно к лесу.

Люкке сидела на камне и вела переписку в чате уже совсем открыто, явно протестуя таким образом против постоянных разговоров матери по телефону.

– Ты что-то разузнала об этом Рейне Даниэльссоне? – спросил Бергер.

– Я только что узнала его имя. Но…

– Мы тоже. Но…

– Я еще не успела обдумать это, но что-то тут странно.

– Я знаю, – сказал Бергер и положил трубку. Потом повернулся к Блум и повторил: – Что-то тут странно.

Она с сомнением покривилась и вернулась к компьютеру. Бергер видел, как бегущий по экрану текст отражается в ее глазах. Блум покачала головой.

– Не нахожу никакого Рейне Даниэльссона, – сказала она. – Простой поиск ничего не дает. Вероятно, это означает, что он, к примеру, не платит налогов в Швеции.

– А тот, кто не платит налогов в Швеции, либо имеет несколько крейсерских яхт в Монако, либо никакого дохода вообще.

– Давай отбросим владельцев яхт. Почему у человека вообще нет дохода?

– Потому что он социально неблагополучен, не имеет жилья? Или…

– Да?

– О, чтоб его! – заорал Бергер, кинувшись к высоким стопкам бумаг рядом с компьютером. Он выхватил толстую папку с делом Хелены Граден и исступленно начал перелистывать документы.

Блум понаблюдала за его лихорадочными действиями и неуверенно сказала:

– Мне кажется, ты это произнес, когда я принимала душ. Ты наговорил уйму имен вместо того, чтобы протянуть мне теплую воду. Мы обсуждали названия хуторов в Даларне.

Бергер недоверчиво покачал головой и указал на папку.

– Похоже, что так, – ответил он. – Рейне Даниэльссон, один из товарищей по несчастью Карла Хедблума, жил в том же пансионате в Орсе. Это какой-то кошмар.

Блум потерла уголки глаз и сказала:

– Рейне построил хижину. Рейне захватил и убил Хелену и Расмуса Граденов. Рейне продержал их в плену почти двое суток и тем не менее контролировал себя в пансионате. Рейне удалось удалить в хижине и с тел жертв все следы ДНК. Рейне оставил там ДНК Карла Хедблума. Невозможно поверить, что Рейне был в том приюте совершенно заурядным пациентом.

– Мы допрашивали его, – сказал Бергер и почувствовал, что бледнеет.

– «Мы»? Ты лично?

– Я лично, – подтвердил Бергер. – И Ди лично. Мы оба лично.

Он взял телефон и набрал хорошо знакомый номер. Ответили практически моментально.

– Орса, – отрезала Ди. – Ведь Орса же, да?

– Да, – сказал Бергер. – Мы допрашивали его, ты и я допрашивали его во временной штаб-квартире полиции в Орсе, в отеле, если ты помнишь. В деле написано, что это было так, но я не стал бы утверждать, что я это помню. А ты?

– Их было так много, через нас прошел огромный поток людей. Может быть, однако…

– Нет, не могу ничего припомнить.

– Ты никогда не умел обращаться с прошлым, – сказала Ди. – Мне кажется, я помню очень высокого и нескладного парня, он вполне мог иметь рост метр восемьдесят пять и сорок пятый размер обуви. Кроме того, ему могло быть около двадцати шести, это соответствует году рождения в идентификационном номере. Но что я могу вспомнить о допросе? Черт его знает. Мне надо поразмыслить. Я перезвоню.

– У меня перед глазами распечатка. Созвонимся, когда я прочитаю, а ты поразмыслишь.

– Я, наверное, буду дома где-то через полчаса. Здесь на пляже начинает темнеть. Мы играли в классики.

– Давай быстрее доигрывай. Тебе надо быть в здании полиции в пять.

– Это еще почему?

– И к сожалению, тебе надо взять с собой пять тысяч наличными.

– Во что ты намерен втянуть меня на этот раз?

– Робертссон, – ответил Бергер. – В полицейском архиве. Ты должна забрать у него видеозапись допросов.

Ди очень глубоко вздохнула.

– И еще одно, – добавил Бергер. – Мне это только что пришло в голову.

– Ну?

– Если я произвел на Рейне Даниэльссона такое большое впечатление, что восемь лет спустя в один из периодов обострения заболевания он назвался Сэмом Бергером, то существует вероятность, что он помнит и тебя, Ди. Мы не должны забывать, что письмо было послано лично тебе.

Ди помолчала, потом спросила:

– Что ты хочешь этим сказать, Сэм?

– Только одно. Будь осторожна.

– Я могу за себя постоять, – ответила Ди и положила трубку.

Она перевела взгляд на Люкке. Неохотно научившись прыгать в классики на песчаном берегу, она вернулась к своему камню. В слишком уж быстро спускающейся темноте лицо Люкке светилось слегка голубоватым светом, подсвеченное мобильным телефоном, где вовсю шла переписка в чате. На гладкую, темную поверхность залива падали лучи стремительно заходящего солнца, розовая пелена предвещала наступление темноты. Собаки и их хозяева уже ушли, мать и дочь остались одни в густеющих сумерках. Странно одни. Не доносилось ни звука, стояла абсолютная тишина. Розовая пелена над водой становилась все тоньше, ее постепенно сменяла темнота.

У Ди что-то прокатилось по позвоночнику и вызвало сильную дрожь.

Она нехотя посмотрела на опушку леса. Там все уже давно было тихо, и Ди решила, что ветки дрожали из-за осеннего ветерка, падающих шишек или собирающих орехи белок. Машина стояла на парковке пляжа, до нее было всего пара сотен метров. Ди посмотрела на ветви. Неподвижны. Все тихо.

– Люкке! – позвала она, и ей показалось, что ее голос эхом пронесся по пустынному ноябрьскому лесу.

Люкке оторвала взгляд от мобильника, но ничего не сказала. Голубоватый свет освещал ее совсем еще детское лицо.

– Пора идти домой, – тихо сказала Ди, но постаралась, чтобы голос звучал как можно бодрее.

Одним глазом она увидела, что Люкке поднимается, все еще уткнувшись взглядом в мобильный. Другим глазом Ди заметила движение среди деревьев.

Она резко перевела туда взгляд. Ветви одной из елей слегка дрожали, как будто затихая после сильного толчка. Больше ничего не происходило. Быстрый взгляд на Люкке, до нее метров десять, смотрит вниз. Снова быстрый взгляд на лес. Ничего. Дрожание веток стихло. Спокойствие снова разлилось над пляжем, заливом и всем лесом.

Люкке подошла к матери, Ди протянула ей руку. Дочь взяла ее, руки у обеих были ледяными, они не могли согреть друг друга.

Они слишком долго гуляли.

Не спеша они пошли к тропинке, ведущей на парковку. Темнота спускалась неожиданно быстро. Теперь Ди уже еле-еле различала опушку леса.

Тем заметнее было движение.

Сначала дрогнула только одна ветка, потом все стихло. Ди остановилась, сжала руку дочери, посмотрела на лес. Люкке оторвалась от телефона и удивленно взглянула на мать.

И тут ветки задрожали. Одна за другой, как будто позади них кто-то бежал.

Приближаясь к Ди и Люкке.

Ди опустилась на корточки, взяла камень, впервые за очень долгое время ощутила, что ей жаль, что при ней нет служебного оружия. Вспомнила, что сказала Сэму, где они находятся; это было неожиданно утешительно, как будто это что-то значило, кроме того, что люди будут знать, где искать их трупы.

Они уже приближались к опушке, до тропинки оставалось не больше двух-трех метров. Самое ближнее дерево задрожало. Лес словно распахнулся. Кто-то выскочил из него с пугающей скоростью.

«Рейне Даниэльссон, – промелькнуло в голове Ди, и она занесла руку с камнем. – Ты ни за что не получишь мою дочь. Я буду драться, пока от меня не останется только одна разящая рука с камнем».

Ветки раздвинулись, и все произошло моментально, но в то же время словно в замедленной съемке.

Из леса появилось какое-то существо. Оно остановилось, угрожающе посмотрело на Ди, в глазах у него читалась смерть.

Вокруг существа собрались детеныши, четыре кабаненка вокруг огромной свиноматки. Обе матери постояли какое-то время, уставясь друг на друга, не сводя друг с друга глаз.

Было такое впечатление, что обе они узнали друг в друге мать. Мать, от которой зависит вся жизнь на Земле. Мать, которая пойдет на что угодно ради детеныша.

Свинья издала хрюканье, похожее на вой. Потом резко развернулась и побежала в лес. Поросята вприпрыжку последовали за ней.

Ди постояла еще какое-то время. Наконец, она заметила, что сжимает руку Люкке слишком сильно. Она ослабила руку.

Но от мысли выбросить камень она отказалась. Только когда они окажутся в безопасности в автомобиле.

– Какие они милые, – воскликнула Люкке и подпрыгнула от радости.

24

Воскресенье, 22 ноября, 16:58

Она совсем не любила темноту. В ней водились звери, чудища. Они ползали вокруг нее, невидимые, ветви деревьев дрожали. В любой момент в полумраке коридора на нее мог наброситься неизвестный монстр.

Преступники не отдыхают даже в воскресный вечер. Поэтому многие части здания полиции в Стокгольме были освещены, и там кипела жизнь. И так было весь путь от входа: светло и шумно. Однако, выйдя из лифта, она оказалась в темноте и тишине и могла видеть коридор всего на несколько метров вперед. И тем не менее была какая-то своеобразная логика в том, чтобы не искать выключатель. Она находилась в мире двойной игры, здесь царила темнота, здесь хозяйничали чудища.

На двери был кодовый замок. Она знала, поднося к нему карточку, что оставит след, что это рискованно. Все лучи прожекторов могут оказаться направлены на нее, она привлечет к себе всеобщее внимание.

И все-таки она провела карточкой и открыла дверь.

В полицейском архиве было так же темно, как в коридоре, длинные ряды полок терялись где-то в бесконечности. Она сделала несколько неуверенных шагов по направлению к стойке. Только подойдя довольно близко, она обнаружила, что там кто-то сидит и смотрит на нее.

Когда ей навстречу поднялся мужчина лет пятидесяти с небольшим, ее поразило, какое у него одутловатое от алкоголя лицо.

– Робертссон? – спросила Ди, не узнавая собственный голос.

Мужчина долго пялился на нее с безразличным видом. Потом произнес:

– Ксива?

«Только этого не хватало», – подумала Ди и протянула свое служебное удостоверение. Он прочитал и прошипел:

– НОО, охренеть. И чем не угодила уголовная полиция?

– Реорганизация, – ответила Ди, толком не понимая, зачем.

– Я тебя узнал, – сказал Робертссон, изучая ее через красные щелочки, служившие ему глазами. – Ты была в Орсе, да? Тогда ты была красотка, реально секси. И что с тобой теперь стало?

Ди с первого мгновения решила, что никакая болтовня этого пьянчуги не сможет на нее хоть сколько-нибудь повлиять. Поэтому она хранила стоическое молчание.

Робертссон продолжал:

– Сейчас хоть буфера у тебя стали побольше. Как утешительный приз среди упадка.

Ди внушала себе, что ее молчание по-прежнему выражает стоицизм. А не ненависть.

– У тебя для меня что-то есть? – поинтересовался Робертссон.

– Только если у тебя есть кое-что для меня.

Он кивнул. Потом помотал головой, наклонился куда-то под стойку и выудил черный пластиковый пакет. Тот был заполнен наполовину, выглядел тяжелым и характерно громыхал, когда его трясли.

Ди сунула руку во внутренний карман куртки, достала конверт и протянула Робертссону.

Он взял конверт, разорвал его и начал пересчитывать пятисотенные купюры.

– Это начинает напоминать конвейер, – сказал он.

Ди посмотрела на него и спросила:

– На что ты намекаешь.

– Плюнь и забудь, – ответил Робертссон, убрав деньги обратно в конверт и засунув его во внутренний карман.

Он снова наклонился, поднял пакет и положил его на стойку.

Взяв пакет, Ди заглянула внутрь.

В нем были сложены старые видеокассеты.

Сверху лежал порнофильм, скорее тридцати-, чем двадцатилетней давности. Ди достала его, посмотрела на обнаженные фигуры на обложке и повернулась к неухоженному мужчине за стойкой.

– Обучающий фильм, – ухмыльнулся Робертссон. – Похоже, тебе пригодится.

В этот момент Ди решила, что дни Рикарда Робертссона в полиции сочтены.

25

Вторник, 30 октября 2007, 15:25

(Восемью годами ранее.)

Они пили кофе в импровизированной комнате отдыха в гостинице, которая к всеобщему удивлению отлично справлялась с ролью штаб-квартиры полиции. Скоро им придется вернуться к работе, их ждал следующий объект изучения. У кофе был привкус мертвечины, ни больше ни меньше, как будто в нем плавал недельной давности труп.

Молодой инспектор уголовной полиции рассматривал свою новую коллегу. Они работали вместе второй день, до абсолютной лояльности и доверия было еще далеко, и он пока не привык к гибкой грации этого маленького тела. Рядом с ней он чувствовал себя ужасно неуклюжим.

Когда она с гримасой отвращения осушила чашку и подняла на напарника взгляд, в котором одновременно светилось любопытство и требовательность, его осенило.

Глаза как у олененка.

– Знаешь, я, пожалуй, буду называть тебя Ди.

– Меня зовут Дезире, – хмуро ответила она. – А тебя Сэм. И нам пора вернуться к работе.

– Вообще-то меня зовут не Сэм, а Самуэль. Но мы не можем зваться Самуэль и Дезире, это подходит паре сыскарей-неудачников. Зато Сэм и Ди звучит шикарно.

– Ты ко мне случайно не подкатываешь? Если так, то ты чокнутый, Сэм. Я замужем, ты женат, у нас обоих маленькие дети детсадовского возраста. На фоне тебя чертов Робертссон покажется монахом. Сколько бы он ни размахивал своим каталогом эскорт-услуг.

– Я не женат, мы просто вместе живем. Фрейя считает, что регистрировать отношения не обязательно.

– Зато у тебя двое детей, а у меня всего один.

– Ну ладно. Но я все равно буду называть тебя Ди.

– Да пошел ты, – огрызнулась Ди и открыла дверь. С гибкостью олененка.

Комната не была обычной допросной. Она была вытянутой, больше напоминала приемную, которую отель использовал как офисное помещение. Казалось, они целую вечность шли по направлению к паре, сидевшей у письменного стола. Это были женщина в белом медицинском халате и молодой мужчина, на которого оба новоиспеченных инспектора и направили все свое внимание.

Пока они шли к столу, мужчина сидел неподвижно, внимательно их разглядывая. Они должно быть странно выглядели вместе: большой и маленькая, мрачный и бодрая. Они поделили роли очень четко.

А на удивление острый взгляд голубых глаз, казалось, замечает все.

Он был еще одним из целого ряда пациентов фалунского приюта, того самого, который решил провести эти роковые недели в лесу недалеко от Орсы. И одним из немногих, с кем, согласно полученной информации, еще возможно было общаться.

– Нас зовут Сэм и Ди, – сказал Бергер. – А вы Рейне Даниэльссон.

– Инспектор уголовной полиции Сэм Бергер и инспектор уголовной полиции Дезире Росенквист, – пояснила Ди. – Надеюсь, вы готовы поговорить с нами, Рейне?

Определенно, что-то странное светилось в открытом, ясном взгляде этого молодого человека. Как будто он видел что-то свое, не то, что находилось у него в поле зрения. Словно он смотрел на пару невидимых людей, которые стояли рядом с ними. Может быть, их двойников.

Они с этим уже сталкивались. Практически весь этот долгий, унылый осенний вторник они провели, сидя напротив людей с более или менее серьезными психическими отклонениями, как правило, в присутствии медицинских работников. И у них не оставалось никаких сомнений в том, что в этом мире полно самых разных психических отклонений.

Собственно говоря, Рейне Даниэльссон был одним из многих и ничем особо не отличался от остальных. Довольно высокий рост, неожиданно крепкое телосложение, темно-русые, не слишком короткие волосы, круглое лицо, придающее ему постоянно удивленное выражение, полуоткрытый рот, как будто ему все время надо регулировать давление. И вот этот взгляд, которым он пожирал окружающих, как будто хотел сохранить их в памяти навсегда.

– Итак, Рейне, – мягко начала Ди. – Это вы построили хижину в лесу?

Рейне Даниэльссон с удивленным видом покачал головой.

– Мы это записываем, – сказала Ди, – поэтому вы должны отвечать словами.

– Я буду отвечать словами, – слабым голосом ответил Даниэльссон. – Я не строил никакой хижины, я не умею, но я бы хотел научиться. Хотя никто не может меня ничему научить, они говорят, что я не могу ничему научиться.

– Значит, вы никогда не бывали в хижине, которая находится в лесу?

Молодой человек покачал головой, вспомнил обещание и произнес:

– Нет.

– Но вы знаете, что в лесу есть хижина?

– Они так сказали, да, но я там не был. Я нечасто выходил на улицу.

– Вы в основном сидели в своей комнате в пансионате? Чем вы занимались?

Взгляд Рейне Даниэльссона снова замер между ними, словно он разговаривал с третьим человеком. Которого видел только он один.

– Я много рисую, – ответил он наконец.

– Что вы рисуете, Рейне?

– Не знаю. Вещи, которые вижу.

– Вещи, которые находятся рядом? Которые вы видите на самом деле?

– Не знаю. Может быть. Я обычно притворяюсь, что я – это кто-то другой. Тогда я вижу намного больше.

– Что вы нарисовали за последние дни, Рейне? – спросила Ди.

– Думаю, не очень много. В доме было шумно. Я не мог сосредоточиться.

– Сосредоточиться? – воскликнул Бергер. – Слишком шумно?

Взгляд Рейне Даниэльссона где-то блуждал.

– Нет, – сказал Бергер, наклоняясь вперед. – Не надо смотреть в сторону, Рейне. Смотрите сюда, смотрите мне в глаза.

Наконец, Даниэльссон перевел взгляд на Бергера. В глазах был страх. Страх перед авторитетом Бергера. Он надеялся, что так.

– А теперь послушайте меня внимательно, Рейне. Смотрите сюда. Мы видели ваши рисунки. Мы знаем, что вы рисуете. Почти все похоже на сны, ничто не выглядит реальным. Но мы также знаем, что вы давно ничего не рисовали. Ваш последний рисунок сделан утром восемнадцатого октября. В тот же день после обеда пропали Хелена Граден и ее сын Расмус, которого она везла в коляске. Вы не рисовали двенадцать дней. Почти две недели, Рейне. А раньше вы рисовали очень много. А мы, полицейские, появились и помешали вам сосредотачиваться только через несколько дней после восемнадцатого. Почему вы бросили рисовать именно в этот день?

Взгляд Рейне Даниэльссона снова начал блуждать.

– Я рисовал после этого, – ответил он и бросил взгляд на медсестру. Она поощрительно кивнула. Но Рейне вздрогнул так, как будто его ударили.

– А куда делись эти рисунки? – спросил Бергер.

– Я знаю, что вы сейчас делаете. Я видел это по телевизору.

– Отвечайте на вопрос.

– Хороший коп и плохой коп копают яму. Я видел это по телевизору.

– Что вы сделали с рисунками, Рейне?

– Выбросил. Они плохо получились.

– А где они сейчас?

– Их нет. Я их сжег.

– Сначала вы их выбросили, теперь вы их сожгли. Что же на самом деле?

Рейне Даниэльссон снова вздрогнул, замолчал и уставился в пространство между Бергером и Ди, как будто там кто-то находился. Ди наклонилась в сторону и оказалась в его поле зрения. Поймав его странный взгляд, она спросила:

– Вы когда-нибудь рисовали четырехлистный клевер, Рейне?

В ответ он только молча смотрел на Ди.

– Вы знаете, что такое четырехлистный клевер? – продолжала она.

– Это редкость, – широко раскрыв глаза, ответил Даниэльссон.

– Почему это редкость?

– У клевера почти всегда три листочка. Когда находят четырехлистный, можно загадать желание.

– А это срабатывает, когда рисуешь четырехлистный клевер? Желание исполняется?

– Не знаю… Думаю, нет…

– А что было, когда вы рисовали четырехлистный клевер, Рейне? Ваше желание должно было исполниться?

Рейне Даниэльссон снова вздрогнул, как от удара, взгляд забегал.

– Я не…

Ди наклонилась вперед, ее голос звучал как чудо мягкости.

– Ваше желание исполнилось в хижине, Рейне? Это тогда вы сделали рисунок, после которого прекратили рисовать? Клевер? Вы нарисовали четырехлистный клевер, Рейне? Каково это, рисовать на человеческой коже? Посреди моря крови?

Рейне Даниэльссон встал и потряс сжатым кулаком. Остальное тело также содрогалось. Медсестра тоже встала и приобняла пациента. Она покачала головой, словно от разочарования, и без слов повела высокого мужчину к двери. Они вышли, дверь захлопнулась. Сэм и Ди смотрели на нее.

– Как ты думаешь, как прошел допрос? – спросил, в конце концов, Бергер.

Ди помотала головой:

– Не знаю. А что думаешь ты?

– Может быть, ему стоит изменить свое мнение о хорошем и плохом полицейском…

– Я слишком на него давила?

Бергер какое-то время молча смотрел на нее, как будто видел впервые. Потом пожал плечами:

– Твой голос, во всяком случае, звучал очень мягко. Не знаю. Кажется, у него, в отличие от Карла Хедблума, есть твердое алиби. Его немногочисленные прогулки вне дома всегда проходили в обществе персонала. Что, впрочем, заставляет меня задуматься: когда же он сумел сжечь свои рисунки?

– Тут как будто тупик, – сказала Ди, заглянув в бумаги. – У него не хватило бы ни хладнокровия, ни ярости, чтобы совершить это убийство. И насколько я могу судить по его личному делу, он ничего не имеет ни против матерей, ни против женщин в целом. Его состояние описывается как психическая нестабильность и слабое осознание своего «я». Ярко выраженная потребность угождать другим людям в сочетании с сильной тревожностью, растерянностью и депрессией. Кажется, наибольшую гармонию с жизнью он ощущает, сидя в тишине и покое и рисуя.

– А что если ему запретили рисовать? Вдруг кто-то сказал ему не делать этого?

– Ты намекаешь на Карла? В принципе, они занимают соседние комнаты и могли общаться. Но насколько я понимаю, двери почти всегда заперты.

Бергер покивал. Потом потянулся и сказал:

– Скоро четыре часа. Сколько их еще осталось?

– Согласно плану, мы должны успеть допросить еще двоих, – ответила Ди, сверившись со своим абсолютно новым айфоном, со своей гордостью, подарком Йонни на годовщину свадьбы.

– Тогда продолжим? – зевнув, предложил Бергер.

Ди, не отрываясь от маленького чуда у нее в руке, спросила:

– А мы покончили с Рейне Даниэльссоном? Сдадим его в архив?

Их взгляды встретились.

– Мы оба знаем, что он не имеет отношения к делу, – ответил Бергер. – Оставим его в прошлом.

Ди медленно кивнула, взгляд вернулся к телефону.

– Только еще один момент.

– Какой? – поинтересовался Бергер.

– Не забывай, что невозможно заглянуть в душу к другому человеку.

26

Понедельник, 23 ноября, 05:18

В ту ночь в Скугос пришла зима. Ди не поняла, почему это ее разбудило, но это явно случилось слишком рано. Может быть, через оконное стекло доносилось потрескивание, может быть, новые морозные узоры на окне пропускали свет не прикрытой облаками луны под непривычным углом, может быть, у зимы был свой собственный нежный, хрупкий голос, который вдруг прервал поток ночных кошмаров. Эта загадка навсегда останется без ответа, это Ди поняла моментально, но были и другие загадки, которые требовали решения.

Йонни, конечно, спал как бревно, но у Ди сон пропал окончательно. Часы показывали четверть шестого, что вызвало у нее стон. Она чувствовала, что внутри у нее все еще носятся привидениями остатки кошмарных снов с кабаньими взглядами, так что она признала себя побежденной, встала, надела халат и тапочки и прокралась через промерзший гараж к тому, что уже не имело отношения к гаражу. Там, к счастью, было потеплее.

Она села и принялась читать. Она прочла все. Все расследование, еще раз. Включая то, что имело отношение к новым возможным жертвам, каждый протокол. Пока что безрезультатные поиски выжившей Фариды Хесари, неверная датчанка-врач Метте Хеккеруп, байкерша Элисабет Стрём из Векшё, загадка гистерэктомии и беременности Йессики Юнссон.

Раннее утро тянулось долго. В какой-то момент Ди раздобыла фотографию Йессики, несмотря на отсутствие водительских прав и паспорта. Это был снимок в местной газете с рождественской ярмарки в Порьюсе три года назад. На нем Йессика была занята покупкой вяленой оленины и выглядела слегка удивленной. В целом же она, похоже, старательно избегала фотокамер. Ди отправила фото Бергеру и тотчас получила ответ, как будто он сидел в ожидании, мучимый такой же бессонницей: «Да, это она, это с ней мы разговаривали в Порьюсе. Мы допрашивали настоящую Йессику Юнссон. Эта теория лопнула. Ты узнала что-то новое о Рейне Даниэльссоне?»

Ди написала: «Был выписан из приюта в Фалуне всего через несколько месяцев после поездки в Орсу. С тех пор никакого постоянного адреса. Вероятно, имеет средства благодаря деньгам, полученным во время лечения от областного управления здравоохранения. Лучше позвони».

Что он и сделал.

– Хорошо, – сказал Бергер. – Я тоже видел, что он выписался тогда же, уже восемь лет назад. С тех пор на свободе. Ни доходов, ни адреса. Где он обретался? Как выжил?

– Никаких родственников. Насколько я знаю, во всем мире у Рейне Даниэльссона ни одного близкого человека. Кстати, пару раз он все же объявлялся. Тогда его помещали в учреждения, как я вижу, вроде Линдсторпа.

– Однако Линдсторп он покинул инкогнито, как «Сэм Бергер», и не смог оплатить пребывание там. Можно предположить, что такое случалось и раньше. Но иногда, значит, он ложился на лечение под своим именем?

– Да, – ответила Ди. – Я пытаюсь найти информацию.

– Три вопроса: где, когда, кто платил?

– Я над этим работаю.

– Это может подождать. Давай остановимся и подумаем. Что мы имеем на данный момент?

– Ты не обдумываешь положение дел вместе с Молли Блум?

– Она катается на лыжах.

– Что? Еще нет восьми часов. Там, наверное, жутко холодно и совершенно темно. Даже в Скугосе только что наступила зима.

– Не беспокойся, – холодно сказал Бергер. – У нее есть налобный фонарик.

– Это радует, – безрадостно ответила Ди.

Бергер продолжил:

– Давай подумаем, ты и я, как совершенно обычные полицейские. Представим, что мы вернулись на наши рабочие места в Управлении полиции. Это совершенно рядовое дело, все тихо и спокойно, мы по-прежнему работаем под руководством Аллана, мы равные партнеры, которые должны расследовать дело об убийстве, и точка. Притворимся, что ты не ведешь двойную игру в отношении твоего нового места работы, что ты не поручила тайком паре находящихся в бегах от правосудия изгоев…

– Спасибо.

В трубке стало тихо. Молчание явно несколько затянулось. Потом Бергер мрачно сказал:

– Нет никакого правосудия.

– Скажи только, что это не вы убили Силь.

– Господи, ты что!

– Инсульт. Конечно. Силь умирает, вы исчезаете. Как это связано, Сэм?

– Тебе лучше не знать этого, Ди.

– Нет, – отрезала Ди. – Всегда лучше знать. Хватит уже умалчиваний. Либо мы занимаемся делом вместе, либо никак.

– Тебе будет достаточно узнать, что это СЭПО?

– Нет.

Бергер глубоко вздохнул.

– Силь выполняла для меня работу, неофициально. Она откопала множество странных связей между руководством СЭПО и похитителем Эллен. Она продолжила копать, и в тот момент, когда она собиралась рассказать мне о результатах, ее убили. Мы нашли ее, в лодочном домике. У меня случилось что-то вроде нервного срыва, Молли отвезла меня как можно дальше от тех мест. С тех пор мы скрываемся.

– Кошмар!

– Да. Но это ничего не меняет. Мы работаем вместе. И сейчас не время все бросать. Только не сейчас. Ты должна мне доверять.

– Но могу ли я доверять Блум? Вы прячетесь от СЭПО, а она работает в СЭПО. Она же, черт возьми, агент, Сэм, мы и раньше видели, как она играет роли, и чертовски хорошо играет. Что ты наделал, Сэм?

– Влез в здоровенное осиное гнездо. У меня нет возможности в нем разобраться.

– Я предполагала, что так и есть, – вздохнула Ди. – Будь очень осторожен.

– Есть только один человек, которому я могу доверять на сто процентов, один-единственный человек, и этот человек – ты, Ди. Тебе я доверяю. Мы продолжим работать, как планировали? Мы должны найти Рейне Даниэльссона и не только спасти твою работу, но и сделать тебя героиней этого дела. Мы можем этого добиться. Мы должны суметь удержать одновременно две мысли в голове.

– Две? – воскликнула Ди. – Какой вообще смысл продолжать, если твоя чертова Молли ведет двойную игру? Она же может в любой момент утопить и тебя, и меня.

– Не думаю. Именно об этом мои две мысли, и они вот-вот расколют мне мозг. Что до меня и СЭПО, то она, возможно, ведет какую-то двойную игру, но я совершенно уверен, что к нашему делу и серийному убийце Рейне Даниэльссону она относится совершенно серьезно.

– Ты когда-то был так же уверен в Натали Фреден.

И снова в тоскливом гараже у Ди повисла тишина. Ей показалось вдруг, что она смотрит на себя сверху, издалека, и видит свою скромную жизнь, свою маленькую семью, свой гараж и таунхаус, и все это представляет собой небольшой заповедник в мире лжи, предательств и отступничества или небольшой плот, которому пока удается удержаться на поверхности в кипящем котле. А потом она увидела Сэма Бергера, выныривающего из вонючего колдовского зелья, но лица не узнала, потому что у него на голове было так много лиц, что ни одного нельзя было различить.

– Кто такой, черт возьми, этот Рейне Даниэльссон? – сказала Ди.

– Да, – откликнулся Бергер. – Спасибо, Ди. Забудем на секунду прошлое. Кто он сейчас? У него бывают какие-то приступы безумия, он попадает в психушки, возможно, под разными именами, выходит из них и именно в эти моменты он опасен. Он сидит в каком-то неизвестном месте, вероятно, в каком-нибудь заплесневевшем заброшенном доме, без денег, и планирует убийства. Похоже, он выбирает жертвами матерей мальчиков, но не особо придирчиво. Это может быть и беременная проститутка, и вполне респектабельная женщина, детский врач, с сыном-подростком. Долгое, долгое планирование нападения с поленом и ножом. Не оставляет после себя никаких следов, ни ДНК, ни спермы, хотя речь явно идет об убийствах, связанных со сладострастием. У тебя это как-то сходится, Ди?

Ди скользнула взглядом по своему кабинету, лишенному окон. Унылый перестроенный гараж, темный, с грязными, неосвещенными углами. Но бездны уже сомкнулись, и несмотря ни на что наставало еще одно утро.

– Нет, – ответила она. – Но не следует ли нам исходить из того, что мы не вполне можем это понять? Мы столкнулись с психикой, аналогов которой не знаем. С тьмой, которая иногда настолько невыносима, что он должен стать кем-то другим. И в последний раз, между двумя зверскими убийствами, он стал тобой, Сэм. Уже и речи быть не может о случайном совпадении имен. Он стал тобой. А мы даже не помнили, что допрашивали его. Он не произвел никакого особого впечатления, в то время как ты, видимо, произвел огромное впечатление на него.

– Я – пусть, – сказал Бергер, – но я в безопасности. А вот ты, Ди, должна быть очень осторожна. Рейне Даниэльссон наверняка помнит и тебя тоже.

– Как я уже сказала, я могу за себя постоять, – ответила Ди, и ей показалось, что из полумрака на нее уставились кабаньи глаза.

– Ты прочитала наш старый допрос Даниэльссона?

– Я прочитала все остальное. Я несколько часов просидела здесь, в гараже, и читала все, кроме этого. Я как будто хожу вокруг да около.

– Как кот вокруг горячей каши. Я тоже. Но теперь мы должны сделать это. Прочти, но попытайся еще и вспомнить эту сцену, каждое мельчайшее впечатление, все, что может нам помочь.

– Попытаюсь. К тому же у меня здесь чертовы видеокассеты Робертссона, которые надо просмотреть. К счастью, в гараже есть видеомагнитофон.

– Молли вернулась. Она тоже прочитает, со своей точки зрения, а потом мы сравним впечатления и воспоминания.

– Хорошо, – ответила Ди и отключилась.

– Что я прочитаю? – спросила Блум из темноты. От ее тела одновременно шло тепло и холод.

– Наш с Ди восьмилетней давности допрос Рейне Даниэльссона. – Бергер протянул пачку бумаг через все более загромождаемый материалами стол. Он надеялся, что она не видит, что его рука дрожит.

Блум взяла бумаги, посмотрела, как будто замерев. Потом вернула их Бергеру, резко развернулась и выбежала на улицу. Там она опустилась на колени рядом с маленькой терраской, и ее стошнило. Она засыпала рвоту снегом и вернулась в дом.

– Ты не должна ходить на лыжах в таком состоянии. Ты нужна мне совершенно здоровой.

– Дай сюда допрос, – потребовала Блум, бросив на него взгляд, мечущий громы и молнии.

Он отдал ей бумаги, она уселась на стул, включила настольную лампу и сразу принялась за чтение. Бергер взял вторую копию, попытался сосредоточиться, но ему не удалось, попытался еще раз, получилось получше. Ему открылся целый мир, мир, о котором он забыл на удивление много. Гостиница в Орсе, суета в быстро разрастающейся временной штаб-квартире полиции, прибытие дополнительных сотрудников, постоянные допросы все большего числа свидетелей. И комната отдыха, неожиданный покой. Он тогда увидел Дезире Росенквист как будто новыми глазами – новыми, да, но вряд ли лучшими – и переименовал ее в Ди. А потом они направились в странную вытянутую комнату и встретились взглядом с широко открытыми голубыми глазами Рейне Даниэльссона, которые, казалось, вбирали в себя целую вселенную.

Бергер читал, глубоко погружаясь в тепловатую воду воспоминаний, плавал в ней, изучал дно, заглядывал во все уголки и закутки и снова выныривал на поверхность. Где видел только пару других голубых глаз, но что скрыто за ними, он тоже не знал.

– Ну, – сказала Молли Блум, глядя на него. – Ты считаешь, вы хорошо выполнили свою работу?

– Такой же вопрос я задал потом Ди.

– Но этого нет в протоколе. Потому и спрашиваю.

– Едва ли, – признал Бергер. – Вяло, без энтузиазма, не раскручивая нити, которые по прошествии времени кажутся очевидными.

– Какие например?

– Почему его так взбудоражил вопрос о четырехлистном клевере? Почему он прекратил рисовать в тот самый день, когда похитили Хелену Граден?

– А меня больше заинтересовали некоторые другие его фразы, – сказала Блум, листая бумаги. – Вот: «Хотя никто не может меня ничему научить, они говорят, что я не могу ничему научиться».

– Ему постоянно твердили, что он не может ничему научиться. Но на меня он не произвел такого впечатления.

– Другая фраза еще интереснее. Ты спросил, рисует ли он вещи, которые видит на самом деле. И он ответил: «Я обычно притворяюсь, что я – это кто-то другой. Тогда я вижу намного больше».

– Гм, – хмыкнул Бергер и принялся перелистывать бумаги; найдя нужное место, сказал: – Да, действительно он так и сказал. Он видит больше, если притворяется кем-то еще. Но слово «притворяюсь»? Значит, он понимает, что это не по-настоящему.

– А ты обратил внимание на что-то другое? – спросила Блум, пристально глядя на Бергера.

– Да, там была еще одна фраза. У нас была его медицинская карта, Ди ссылалась на нее. Мы с тобой ведь не нашли медкарты Рейне Даниэльссона?

– Нет. Приют закрылся, документы неизвестно где, и, судя по всему, они не были оцифрованы. Если что и осталось, то наверняка пылится в подвале какого-нибудь учреждения в Фалуне.

– Я помню, что Ди говорила о диагнозе. Казалось, наибольшую гармонию с жизнью Рейне ощущал, сидя в тишине и покое и рисуя. Непохоже, что он имел что-то против матерей или женщин в целом. Ди рассуждала о психической нестабильности и о слабом осознании своего «я» в сочетании с сильной тревожностью, растерянностью и депрессией.

– Звучит, к сожалению, как весьма традиционный диагноз.

– Но было и еще кое-что, – задумчиво произнес Бергер. – «Ярко выраженная потребность угождать другим людям…»

– Тяжело истолковать. То есть он легко управляем?

– Да, непросто, – согласился Бергер. – Но все же типаж начинает проясняться. Большой и сильный, но лабильный и легко управляемый. Человек, которого можно использовать.

– Ты думаешь, что кто-то сидит за кулисами и командует? Что Рейне Даниэльссон – дистанционно управляемый убийца?

– Доминирование, – сказал Бергер.

– Мне кажется, я это уже слышала. Как-то раз ты допрашивал подозреваемую по имени Натали Фреден и высказал предположение, что она рабыня, которая подчиняется хозяину. Это что-то личное? Тебе это нравится?

– На сей раз я серьезно. Разве ты не видишь очертаний какой-то фигуры, Молли? Я вижу эти очертания, но не понимаю, что это за фигура. Вроде все совпадает, но в то же время не совпадает.

Блум пожала плечами и швырнула протокол на клавиатуру ноутбука.

– Извини, – сказала она. – Я не вижу ничего, кроме крайне неправдоподобного убийцы. Черт его знает, может, мы пошли совсем не по тому пути. Он находился в пансионате Линдсторп по той простой причине, что он болен психически. Видимо, настоящий убийца пересекся с ним где-то в глуши и прихватил с собой в подвал крошечную нитку от бинта.

– А автомобиль? – воскликнул Бергер. – Некогда бледно-желтый Volkswagen Caddy, который сейчас покрыт пленкой цвета Fjord Blue? Его угнали из дома Андерса Хедблума в Сорселе. И отвезли на нем Рейне Даниэльссона в Линдсторп. А царапину он получил в гараже Йессики Юнссон в Порьюсе.

– Я знаю, – простонала Блум. – Но я не понимаю…

– Не может быть, чтобы у совершенно чокнутого Рейне Даниэльссона были водительские права! – за-орал Бергер, вставая. – Чушь! Машину водит она.

– Она?

– Блондинка, которая высадила его в Линдсторпе. Это она, чтоб ее, мозг их преступлений, это она хозяйка, она все время в деле. Она присутствовала при убийстве Андерса в Сорселе, она высадила Рейне около пансионата и забрала его оттуда, когда он выписался, она отвезла его в Порьюс, была с ним там и убрала дом, уничтожив следы ДНК. Там в котельной их было двое, точно тебе говорю. Она скомандовала ему напасть в точно рассчитанное время. Установленная нами видеокамера упала, когда он захлопнул дверь подвала, взбежав по лестнице в маске и с Йессикой Юнссон на руках. А потом вышла она. И они убивали Йессику вместе, в извращенной форме. И нам надо искать не любовника из прошлого Йессики Юнссон, а какую-нибудь подругу из тех, с кем она когда-то общалась. Настолько близкую, что Йессика не захотела ее выдать.

– Или тогда уж любовницу, – сказала Блум, устремив взгляд в спускающиеся сумерки. – Это вполне возможно.

– Сладострастие как мотив убийства, но никаких следов спермы. Черт, все сходится.

Тут зазвонил их спутниковый телефон. Они оба уставились на него, как на внеземной объект. Потом Бергер схватил трубку:

– Ди, ты прочла протокол допроса? Ты забрала у Робертссона видеокассеты?

– К этому мы еще вернемся, – раздраженно сказала Ди. – Только что звонил Робин. Он получил очень странное сообщение. Из Сербии, это ж надо! Если бы речь шла о ЕС, все выяснилось бы быстрее.

– Я вообще не понимаю, о чем ты сейчас говоришь.

– О крови. Как только провели ее анализ, результаты разослали по всему миру, это происходит автоматически.

– Извини, но я по-прежнему совсем ничего не понимаю.

– Черт возьми, Сэм. Проснись уже! Кровь из Порьюса. Море крови.

– Кровь Йессики Юнссон?

– Нет! – взревела Ди. – И в этом все дело. Это не кровь Йессики Юнссон. И волосы на расческе в ванной были не ее. Никакая ДНК в этом адском доме не принадлежит Йессике Юнссон. Теперь ты понимаешь, о чем я?

Бергер онемел. Совершенно онемел. Он посмотрел на Блум. Она все слышала, и Бергеру показалось, что ее румяные щеки побелели. Она тоже не произнесла ни звука.

– Ты еще там, Сэм? – спросила Ди после долгой паузы.

– Да, – ответил Бергер. – Но мы же сидели напротив нее, пили чай, она несколько раз почесала голову. Это должна быть ее ДНК.

– Однако это не так. Это ДНК сербки, которую зовут – точнее, звали, в этом не приходится сомневаться – Йована Малешевич. Она путешествовала в одиночестве по северной Швеции, и от нее не было никаких известий с утра воскресенья, то есть с пятнадцатого числа. Вероятно, в тот день она находилась в Арьеплуге.

– И в этот же день Рейне Даниэльссона отпустили из пансионата Линдсторп рядом с Арьеплугом, – сказал Бергер. – А вы абсолютно уверены, что это так? Сербы не могли допустить какую-то ошибку?

– У нас есть еще и отпечатки пальцев, – ответила Ди. – В том числе на старой печатной машинке Йессики Юнссон. И они тоже принадлежат Йоване Малешевич.

– И кровь на втором этаже? Кровавые очертания человеческого тела на простыне? Отрезанное бедро с клевером?

– И пятна крови на снегу, где тащили сундук, тоже. Везде кровь Йованы Малешевич.

– Но… – только и смог произнести Бергер.

Все это привело его в полное замешательство.

– И еще одна подробность, – продолжила Ди. – Причина, по которой она отправилась путешествовать так далеко от дома, заключалась в том, что ей надо было принять важное решение. Йоване Малешевич нужны были время и покой, чтобы решить, сохранить ей ребенка или нет.

Бергер сказал:

– Йессика Юнссон не была беременна, поскольку ей сделали гистерэктомию, а Йована была. И в доме, получается, нашли только ее ДНК.

– Если не считать нескольких молекул крови Рейне Даниэльссона, да.

– А пол ребенка известен?

– Йована Малешевич была на пятнадцатой неделе беременности и неделей раньше сделала в своем родном городе Нови Сад ультразвуковое исследование. Оно показало, что она ждет мальчика.

– Господи боже…

– Скорее наоборот. Я посмотрю записи Робертссона и перезвоню вам, если там будет что-то важное, – сказала Ди и положила трубку.

Блум, по-прежнему в лыжном костюме, встала, подошла к стене с материалами расследования и принялась рассматривать заметки и фото.

– Здесь многое надо перевесить, – задумчиво сказала она, ее голос дрожал.

Бергер подошел и встал рядом с ней.

– Интересно, хоть что-то можно реконструировать? – спросил он.

– Светлый парик. Маскировка не хуже других.

– Преступника не надо искать в прошлом Йессики Юнссон. Преступник – сама Йессика Юнссон. Это она управляет Рейне Даниэльссоном, человеком с лабильной психикой. Йессика – его хозяйка.

– В одном мы во всяком случае не ошиблись, – сказала Блум. – В котельной находились два человека. Но не Йессика сидела там с Рейне, а похищенная сербка по имени Йована Малешевич.

– Робин был уверен, что кто-то жил в котельной. И человеком, который провел там три кошмарных дня, была бедная Йована, убитая потом в ходе какого-то ритуала.

– Есть и еще кое-что, – сказала Блум, резко повернувшись к Бергеру. – Они позвали тебя.

– Что?

– Йессика столько раз писала о клевере и невиновности Карла Хедблума, что полиция, в конце концов, объявила ее персоной нон грата. Она забросала полицию письмами, но никто на них не клюнул. Ей пришлось действовать еще откровенней. Когда они с Рейне по какой-то непонятной пока причине убили в Сорселе Андерса Хедблума, она оставила записку, на которой было написано «Бергер». Потом отвезла все глубже впадающего в психоз Рейне в пансионат Линдсторп и сделала так, чтобы он записался там под именем «Сэм Бергер». После этого она сочинила то фальшивое письмо и адресовала его твоей бывшей напарнице Дезире Росенквист. Йессика Юнссон позвала тебя, Сэм. Она провоцирует тебя.

– Да я же ни разу с ней не встречался.

– Этого ты точно не знаешь. Кажется, она хорошо умеет гримироваться, к тому же она много лет прожила под другим именем. А может и так: твой допрос произвел на Рейне такое впечатление, что она зовет тебя ради Рейне.

– Ты не слишком далеко заходишь в своих предположениях?

– Она хочет, чтобы ты за ней охотился Сэм. И ей удалось заставить тебя это делать. И теперь она знает, что ты ее ищешь.

– Молли, мы сидели напротив нее. Мы допрашивали ее. И не заметили никаких признаков того, что она меня узнала.

– Потому что она ждала тебя, она хорошо подготовилась. Она разбросала приманки, и ей оставалось только дождаться твоего появления. Вероятно, это произошло скорее, чем она рассчитывала, но когда Дезире позвонила и сказала, что ты уже в пути, Йессике и Рейне пришлось поторопиться, чтобы тщательно убрать дом. А когда все закончилось, они продолжили уборку. Помыли чайные чашки, пропылесосили стол в гостиной.

– Но Ди же не сказала, что приеду я, – возразил Бергер. – Она обещала только, что пришлет двоих полицейских. А когда мы явились к Йессике, мы были Линдбергом и Лундстрём.

– Когда она узнала, что ей звонит Дезире Росенквист, то есть твоя прежняя напарница, Йессика наверняка догадалась, что к ней приедет Сэм Бергер, а не кто-нибудь другой. Об этом она и мечтала. И планировала втянуть тебя в серию убийств. Она собиралась позволить Рейне совершить убийство, пока ты, целый и почти невредимый, будешь лежать в подвале. Это должно было взбесить тебя, так что ты не сдался бы, пока не загонишь ее в угол.

– И все же я не понимаю, почему ее так зациклило именно на мне. Среди моих не слишком многочисленных заслуг есть хорошая память на лица, и я действительно не встречал ее раньше.

– Вероятно, все же встречал. Возможно, в другом виде. Судя по всему, она хорошая актриса.

– Как ты?

Блум долго смотрела ему в глаза, потом сказала:

– Не начинай.

Бергер глубоко вздохнул, отвернулся и подытожил:

– Вот теперь нам точно совершенно необходимо узнать, как звали Йессику Юнссон, когда ее скрыли по программе защиты свидетелей.

27

Понедельник, 23 ноября, 09:46

Снег залетал через щель приоткрытой двери. За то время, что ушло на возню с дверью, которую надо было открыть совершенно беззвучно, пальцы у него окоченели. Нелегко ему будет управиться с мобильным.

Солнце светило так же ярко, как вчера. Его безжалостные лучи, отражаясь от всех поверхностей, слепили глаза, и Молли, стоя в снегу, явно не могла как следует разглядеть кнопки спутникового телефона. Она снова укрылась в тени под навесом, чтобы нормально видеть. И набрала номер.

Бергер зумом камеры приблизил изображение. Когда до него донесся голос Блум, исчезающий в бесконечном голубом небе над полюсом недоступности, он осторожно закрыл дверь, положил замерзший мобильный на стол и протянул руки к батарее. Хотя он знал, что за предмет лежит у окна под красной тканью, он быстро приподнял ее и посмотрел на оба взятых из джипа пистолета. От них исходили одновременно и защищенность, и опасность.

Он стал ждать.

Время шло. Кровь зациркулировала у него в руках, разгоняя по телу боль. Это вернуло ему ощущение жизни.

В эти времена предательств и двойных игр он, по крайней мере, может положиться на боль. Она принадлежит ему и только ему.

Ждать пришлось неожиданно долго. Как будто Блум впервые удалось удачно закинуть удочку. Интересно, приложил ли наконец ее анонимный контакт в СЭПО все силы, чтобы найти нужную информацию?

Пока шло время, в Бергере одновременно росли и разочарование, и надежда.

Наконец-то, вернулась Блум, и ее словно примороженный вид объяснялся явно не одним только холодом.

– Есть, – сказала она. – Удалось-таки.

Бергер молчал, вместе с непроходящей болью по телу разлилось новое тепло. Блум продолжала:

– Когда Йессику Юнссон включили в программу защиты свидетелей, ей дали имя Лена Нильссон.

Бергер почувствовал, что его брови нахмурились, как будто мышцы лица вышли из-под его контроля. В замороженном черепе зашевелилось нечто, вряд ли большее, чем одна клетка мозга.

– Типичное имя для таких случаев, – сказала Блум, маша руками, чтобы согреться. – Настолько обычное и нейтральное, насколько это вообще возможно. Зато у меня есть ее идентификационный номер.

– Черт возьми, – пробормотал Бергер. – Лена Нильссон.

– Что? Ты узнаёшь…

Бергер не стал дожидаться конца фразы. Он набросился на толстенную папку с расследованием двойного убийства в Орсе. Бумаги полетели в разные стороны. Наконец, он нашел нужный лист.

– Мы снова в Орсе, черт бы ее побрал, – сказал он и показал на документ. – Медперсонал приюта. Одну из медсестер звали Лена Нильссон. Это могла быть она. Она ухаживала и за Карлом Хедблумом, и за Рейне Даниэльссоном. Вполне возможно, она заставила Рейне убить местную жительницу и ее годовалого сына, Хелену и Расмуса Граденов. А потом засадила за решетку другого своего пациента, Карла, обвиненного в этом убийстве.

Блум вырвала у него из рук бумагу, прочитала и кивнула:

– Номер совпадает.

Бергер подошел к стене, где всё множились и множились материалы расследования, и воззрился на единственную известную фотографию Йессики Юнссон, найденную Ди среди снимков с рождественской ярмарки в Порьюсе.

– Представляешь, она была там все время, – сказал Бергер. – Она, может быть, тайно разгуливала по Орсе, абсолютно анонимно, и в таком случае я, должно быть, ее видел. Но я ее не помню. Лена Нильссон.

Блум сидела за компьютером и стучала клавишами.

– У Йессики Юнссон, может, и не было водительских прав, но у Лены Нильссон были. Вероятно, они стали недействительны, когда умер Эдди Карлссон и Йессика вернула себе свое настоящее имя, но формально они не были аннулированы.

– Новая идея. Может, они и Эдди Карлссона убили?

– Нам надо будет разузнать обстоятельства его смерти, – ответила Блум.

– Водительские права, – задумчиво протянул Бергер. – Это, конечно, она вела машину из Сорселе, когда они убили Андерса Хедблума?

– А кто допрашивал ее восемь лет назад в Орсе? – спросила Блум.

– Робертссон. Эти его дерьмовейшие допросы… Наверное, они есть на кассетах.

– Мы должны изучить их до мельчайших подробностей.

– Да, – сказал Бергер и отошел от стены. – Нам нужны подробности, много подробностей. Но прежде всего нам нужна общая картина. Может, стоит разобрать все с начала? Что у нас есть? Кто такая Йессика Юнссон? Кто такой Рейне Даниэльссон? С какого рода противниками мы имеем дело?

– Да, кто эта пара? А они вообще пара? Они любовники?

– Быть того не может, – воскликнул Бергер. – Вспомни подвал в Порьюсе. Ты установила мобильный с включенной камерой, они понятия об этом не имели и не играли на камеру. Рейне выскочил из котельной и оглушил нас. Потом подтащил Йессику к перилам и привязал за руки. Она так и сидела связанная, пока он перетаскивал нас к батарее. Потом он освободил ее и потащил вверх по лестнице так грубо, что твой мобильник упал. Это не выглядит как творческое сотрудничество.

– Зато это, возможно, похоже на ритуал. Своего рода извращенная прелюдия.

– А потом убийство и секс? Однако ж без спермы…

– Они очень тщательно убирают за собой. Но немного странно, что спермы ни разу не оказалось в крови…

– Полное безумие! – закричал Бергер, тряся головой. – Конечно, чего мы только не видели в жизни, и как опытные сыскари мы знаем, что, как ни напрягай фантазию и как ни старайся представить себе ход событий, нам не удастся даже близко подойти к тому, что может предложить реальность. И все же…

– Нам придется забыть о привычных границах нормальности, – сказала Блум, подходя к стене с материалами. – И о привычных предрассудках. Женщины не совершают убийств, связанных с сексом, и точка. Но представь, что при некоторых обстоятельствах они их все же совершают. При обстоятельствах, которые далеко выходят за рамки обычного. Нам надо глубоко заглянуть в душу, которая не похожа ни на что из того, с чем нам доводилось сталкиваться раньше.

– Вглубь и еще дальше, – кивнул Бергер.

– Мы сидели напротив нее, Сэм. Ни ты, ни я не имели ни малейшего представления о том, что происходит у нее в голове. Она не произвела на нас никакого особого впечатления. И на вас восемь лет назад наверняка тоже. Но если вспомнить, как много для нее сбылось за обеденным столом в Порьюсе и какие давние и сложные планы должны были вот-вот осуществиться, надо признать, что она вела себя удивительно хладнокровно. Сверхчеловечески хладнокровно.

– Да, холодна, как Заполярье. Ну что, попробуем разобраться во всем этом дерьме с самого начала? Где это началось? Когда Йессика Юнссон настолько тронулась рассудком? В ее прошлом нет никаких указаний на это.

– Все же есть, – сказала Блум и показала на стену. – Одно из указаний – Эдди Карлссон. Йессика была девушкой, выбиравшей склонных к насилию мужчин; само по себе это не уникально, и даже слишком обычно. Возможно, это признак того, что ей уже в молодости нравилась опасность, и поэтому она отказывается от надежности и нормальности. Она забеременела от совершенно кошмарного типа, который неоднократно ее избивал и в конце концов покалечил так, что она потеряла ребенка, своего нерожденного сына, а вместе с ним матку и идентичность. Вполне возможно, что в этот момент в ней зародилась сильная ненависть.

– Но в таком случае она должна быть направлена на Эдди Карлссона. Возможно, на мужчин в целом. Но она убивает женщин.

– Женщин с сыновьями. Тех, кем она никогда не сможет стать. Она не воспроизводит, часом, с помощью Рейне избиения, которым ее подвергал Эдди Карлссон?

– Но она-то не умерла. Женщины, на которых она натравливает Рейне, погибают, а сыновья, между тем, не обязательно. В таком случае речь должна идти о какой-то имитации самоубийства. Типа, она тоже должна была бы умереть.

– Тогда это было бы связано с депрессией, с отрицанием жизни, а мы с тобой видим нечто иное, – возразила Блум. – В этом есть сексуальная составляющая, элемент мании. Не отрицание, а какое-то кошмарное принятие жизни, выражающееся в экстазе, в ритуале. И в него входит нападение Рейне на нее. Он тащит ее за собой, как тогда по лестнице в Порьюсе.

– А потом они убивают женщин? Ну, не знаю…

– Ты зашорен, Сэм, и всегда был. Ты идеализируешь женщин. Мы тоже способны совершать чудовищные преступления. И чем свободнее мы становимся, тем мы опаснее.

Бергер медленно покивал. Наверное, так и есть. И вдруг зазвонил телефон. Бергер включил громкую связь и ответил:

– Алло!

– Это я, – сказала Ди. – Она там действительно была.

– Кто был?

– Видеозапись нашего допроса Рейне Даниэльссона. Тридцатого октября две тысячи седьмого года во второй половине дня. Я сняла экран телевизора на мобильный, качество так себе, но сойдет. Я потом пошлю вам всю запись, а пока только самое главное. Конец допроса. Получили?

Бергер проверил почту. Там действительно обнаружился файл.

– Да, – ответил Бергер.

– Посмотрите его. Я подожду.

Блум подошла и села рядом с Бергером. Он кликнул на имя файла. Включилась видеозапись, Бергер нажал на паузу, чтобы вспомнить место и обстоятельства.

Память не слишком его подвела. За столом в продолговатой комнате отеля в Орсе сидело четыре человека. Камера, похоже, находилась у них с Ди за плечами, в кадре были видны практически только их спины. По другую сторону стола, лицом к камере, сидел двадцатипятилетний Рейне Даниэльссон. В этом кадре у него было взволнованное выражение лица. Рядом с ним, уткнувшись взглядом в стол, сидела безликая медсестра.

Бергер включил воспроизведение записи. Голос Ди, неожиданно девчачий, произнес:

– А это срабатывает, когда рисуешь четырехлистный клевер? Желание исполняется?

Рейне непонимающе уставился на нее и пробормотал:

– Не знаю… Думаю, нет…

– А что было, когда вы рисовали четырехлистный клевер, Рейне? Ваше желание должно было исполниться?

Тут Рейне Даниэльссон вздрогнул, как от удара, взгляд забегал.

– Я не…

Ди наклонилась вперед и мягким голосом продолжила задавать вопросы:

– Ваше желание исполнилось в хижине, Рейне? Это тогда вы сделали рисунок, после которого прекратили рисовать? Клевер? Вы нарисовали четырехлистный клевер, Рейне? Каково это, рисовать на человеческой коже? Посреди моря крови?

Рейне Даниэльссон встал, взволнованный и дрожащий. Медсестра тоже встала и приобняла пациента. Было видно, что Рейне не может произнести ни звука. Он был бледен, слова застряли у него в горле.

В этот момент встал и Бергер. Он поднял правую руку, вытянул указательный и средний пальцы, так что кисть стала похожа на двуствольный револьвер. Потом направил псевдопистолет на Рейне и издал звук, имитирующий выстрел. Кисть дернулась, как от отдачи.

Медсестра покачала головой и подняла глаза на Бергера.

– Это было лишнее, – сказала она.

Бергер ответил:

– Будет лучше, если вы будете говорить о вещах, в которых разбираетесь.

Ди гоготнула. На короткое мгновение взгляд медсестры потемнел, в нем стала видна неожиданная сила.

Медсестра взяла Рейне за руку и без слов повела его к двери. Бергер сел на стул и спросил Ди:

– Как ты думаешь, как прошел допрос?

На этом запись обрывалась. Бергер снова судорожно кликнул на кнопку воспроизведения, и они еще раз пересмотрели этот короткий эпизод. Когда темный взгляд медсестры упал на Бергера, он нажал на паузу. И тут он впервые разглядел ее лицо.

– О, черт, – пробормотал он и почувствовал, что бледнеет.

– Это…

– Конечно, это она. Это Лена Нильссон.

– Ты уверен?

– Черт, разумеется, я уверен. Это молодая Йессика Юнссон. Я ее тогда не видел. То есть не видел по-настоящему.

Телефонная трубка затрещала, из нее раздался голос Ди:

– Это ведь она?

Блум увеличила изображение лица медсестры.

– Есть что-то странное в этом взгляде, – сказала Молли.

– Да, – отозвалась Ди. – Ей очень не понравились твои слова, Сэм. И мой чертов гогот. Если посмотреть на это сейчас, как бы со стороны, то видно, что мы повели себя неуважительно.

– Черт, до чего же память умеет приукрашивать прошлое.

– Я совсем не помнила этого твоего жеста, с пистолетом, – сказала Ди.

– Я тоже.

– Мы допрашивали убийц. И отпустили их.

– Но они вас запомнили, – вклинилась в их диалог Блум. – Посмотрите на этот взгляд. В этот момент ты отпечатываешься у нее в памяти, Сэм. Через восемь лет Рейне зарегистрируется в лечебнице под именем Сэм Бергер, а Йессика напишет письмо и адресует его непосредственно тебе, Дезире. У них давно уже были на вас планы.

– Да какого им от нас надо-то? – заорал Бергер. – Чего Йессика хочет от меня?

– Не знаю. Может быть, ей нужна публика или сильный отец, который ограничит и остановит ее. А может быть, она просто хочет похвастаться. Не знаю. Но она точно зациклилась на тебе, Сэм.

– Я должна это все обдумать, – сказала Ди и отключилась.

– Давай еще раз, – скомандовала Блум.

Они посмотрели запись еще раз. Блум остановила ее на реплике Ди: «А что было, когда вы рисовали четырехлистный клевер, Рейне? Ваше желание должно было исполниться?»

– А теперь внимательно смотри на Рейне, – сказала Блум и включила воспроизведение.

Рейне Даниэльссон вздрогнул, очень заметно, как будто его ударили. Блум снова нажала на паузу.

– Что здесь происходит? – спросила она.

Стол скрывал нижние половины тел Йессики и Рейне. И все же Бергеру показалось, что он видит. Он ответил:

– У тебя есть привычка класть руку мне на бедро, когда я вот-вот вспылю или проговорюсь.

– Это случается чаще, чем хотелось бы. Но я понимаю, на что ты намекаешь.

– Рейне время от времени вздрагивал во время допроса. Лена Нильссон не просто клала руку ему на бедро, так что мы не видели, она его щипала. Это в нужный момент останавливало Рейне. Она выдрессировала его, но не решалась оставить без присмотра. Она сидела там, серая и неприметная, и играла роль укротительницы.

– Не бросаясь в глаза, направляла разговор? Она к тому времени уже давно работала с психически больными людьми, и, видимо, нашла правильные приемы для управления некоторыми из них. Но нам надо вернуться в более отдаленное прошлое. Что мы знаем о ее детстве в Рогсведе?

– Ничего, – ответил Бергер. – На самом деле ничего.

– Она была единственным ребенком в семье. Гимназия в Худдинге. Непонятная поездка на год в США сразу после этого. Возвращение, обучение на медсестру в Красном Кресте, временные работы ночной сиделкой в психлечебницах и домах престарелых. Экзамены, работа в бассейне в больнице святого Георгия, в основном с психически больными. Именно в то время она познакомилась с Эдди Карлссоном.

– Это случилось на работе? – спросил Бергер. – Эдди был пациентом?

Блум покачала головой.

– Может быть, соцработник Лаура Энокссон что-то об этом знает, нам надо будет связаться с ней попозже. Как бы то ни было, весной пятого года Йессика Юнссон стала Леной Нильссон. Через два года случилась Орса. Позволь мне немного пошарить в Интернете.

Бергер не возражал.

– Надо основательнее изучить два пустых года, – сказала Блум, ожесточенно стуча по клавиатуре ноутбука. – Да, ее переселяют в Фалун сразу после выдачи новых документов, и там она начинает работать в приюте, где уже находятся и Карл Хедблум, и Рейне Даниэльссон. Она обводит неустойчивого Рейне вокруг мизинца. Она знает историю Карла, про маму и полено, и заимствует метод. Вскоре после Орсы, в октябре седьмого года, она увольняется. А Рейне покидает приют месяц-другой спустя. Можно предположить, что Рейне поселяется дома у Лены Нильссон.

– Она тогда все еще живет в Фалуне? Безработная? Новая работа?

– Хм, а вот это уже интересно, – сказала Блум, не отрываясь от монитора. – Она устраивается на новую работу, в психиатрическое отделение Сконской университетской больницы в Мальмё. Она работает там, когда ее коллега Метте Хеккеруп погибает в аварии на шоссе E6. Приблизительно через полгода Лена снова меняет место работы, на сей раз это Сальгренская университетская больница…

– В Гётеборге, – закончил за нее Бергер. – Итак, она жила в Гётеборге, когда в гостиничном номере «Готиа Тауэрс» была убита Лиза Видстранд?

– Да. Через несколько месяцев в том же две тысячи десятом году Лена Нильссон покупает дом в Порьюсе и, видимо, переезжает туда. Потом, когда она возвращается к своему прежнему имени, дом автоматически переходит во владение Йессики Юнссон. В этот момент из документов о покупке дома исчезают все упоминания Лены Нильссон.

– То есть Рейне жил с ней в доме в Порьюсе?

– Вероятно, он также жил с ней в Фалуне, Мальмё и Гётеборге, не попавшись никому на глаза. Я тут нашла еще кое-что об Эдди Карлссоне. Полиция не знала, что он вернулся в Швецию из Таиланда, иначе он попал бы в тюрьму. Преступление, совершенное им в отношении Йессики, было квалифицировано как умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, для него срок давности пятнадцать лет. Его опознали как Эдди Карлссона только после смерти от сильной передозировки в подвале в Багармоссене осенью две тысячи одиннадцатого года. И анализ ДНК тоже подтвердил его личность. Угадай, от какого наркотика он умер?

– Мне начинает казаться, что там был целый коктейль…

– Верно. Коктейль из метамфетамина и феназепама. Эдди вколол его себе в количестве, которое в пять раз превышает смертельную дозу. Один его приятель-наркоман во время допроса показал, что Эдди контрабандой привез из Таиланда большую партию именно этой смеси. Согласно его показаниям, Эдди сказал: «На этот раз никакая тварь не сопрет у меня это дерьмо». Остатки партии так и не были найдены.

– Зато порциями поставляются Карлу Хедблуму в Сетер, – сказал Бергер. – В конце концов, Йессика извлекла немного пользы из Эдди…

– А не надо ли это толковать как намек на то, что она уже крала у него наркотики? «На этот раз никакая тварь не сопрет у меня это дерьмо». Она уже проделывала это раньше. Возможно, это объясняет, как им с Рейне удавалось обеспечивать себя все эти годы.

– Не исключено…

– Как она нашла Эдди, непонятно. Она также не стала оставлять свою подпись на трупе. Ни полена, ни ножа, ни шариковой ручки, ни четырехлистного клевера.

– Не тот случай, когда уместно оставлять следы, – предположил Бергер.

– Однако здесь упоминается одна деталь, – сказала Блум, склонившись к экрану. – В отчете судмедэксперта. Эдди был кастрирован.

– Кастрирован?

– И даже не частично. Половые органы были удалены полностью, все подчистую.

– Безумие. Но разве это не должно было вызвать подозрения у полиции? Тогда ведь это явное убийство? И в этом случае Йессика попала бы в число подозреваемых.

– Раны затянулись, шрамы не были свежими. Причиной смерти явилась передозировка, и только она. Предположили, что с ним произошел несчастный случай в Таиланде, где он вел весьма бурную жизнь. Однако стоит добавить, что его приятели не видели его пару месяцев, а подвал, в котором его нашли, находился в заброшенном доме, в который они никогда не заходили.

– Погоди-ка. Пару месяцев?

Блум застонала:

– Мне рисуется сценарий, который совпадает с нашими предположениями касательно характера Йессики Юнссон.

Бергер продолжил мысль, чувствуя, как бледнеет:

– Они с Рейне похитили Эдди, отвезли его в заброшенный подвал, привязали и медленно оттяпали член, безжалостно, но с хирургической точностью. Наверняка ему делались переливания крови, ставились капельницы и вкалывались антибиотики, все что угодно, кроме обезболивающих лекарств. Эдди выжил, хотя ему пришлось испытать нечеловеческие муки, да кроме того, у него была страшная ломка. Йессика сохраняла ему жизнь и ждала, когда не только затянутся раны, но и образуются шрамы. И только после этого вколола ему смертельную дозу.

– Брр, какая месть.

– Просто ад, – сказал Бергер, глядя на обе фотографии Йессики Юнссон, на тихий омут, в котором водились такие черти.

– Еще можно добавить, что это один из тех случаев, когда объявился Рейне Даниэльссон. Его тогда положили в психиатрическое отделение Лёвенстрёмской больницы. Сильный психоз. Зарегистрирован под своим именем.

– Видимо, у него случился серьезный срыв в подвале в Багармоссене.

– И что же потом, после Эдди? – продолжила Блум. – Они возвращаются в Порьюс, летом следующего года совершают нападение на Фариду Хесари в Тебю. Но Фариде каким-то образом удается сбежать. После этого почти два года ничего. Зато потом они действуют без накладок и убивают байкершу Элисабет Стрём в Векшё. Это случилось в прошлом году. И дальше темп начинает нарастать. Йессика несколько лет пыталась вызвать тебя, Сэм, но теперь она вынуждена прибегнуть к более сильным мерам. Больше месяца назад Йессика и Рейне отправляются в Сорселе, нападают на Андерса и оставляют записку с именем «Бергер». У Рейне во время пыток снова случается припадок, и его госпитализируют. Следующие пару недель заняло тщательное планирование следующего преступления. В это время Йессика пишет на машинке еще одно письмо, адресуя его на сей раз напрямую Дезире. Одновременно она находит беременную сербскую туристку Йовану Малешевич. Забрав Рейне из пансионата, Йессика с его помощью похищает Йовану. Дезире звонит ей утром восемнадцатого ноября и говорит, что пришлет двух полицейских из НОО. Йессика предполагает, что одним из них можешь оказаться ты. Она едет в Порьюс и попадается там на глаза местным жителям, чтобы создать впечатление, что она покидала дом на несколько часов. Согласно плану, полиция должна будет решить, что неизвестным преступником убита Йессика, поэтому вместо ее ДНК на расческе и зубной щетке должна быть ДНК Йованы, плюс ее же отпечатки пальцев на печатной машинке. И вот в три часа появляемся мы. Тогда она разыгрывает свой финальный спектакль, в который любой ценой хочет вовлечь тебя, Сэм.

– Черт знает что.

– Потом они спрятали тело Йованы Малешевич в сундук, перетащили его в машину Андерса Хедблума и исчезли. Пшик – и нет их.

– Да уж, действительно пшик. И где они сейчас? Какие у них дальнейшие планы?

Блум посмотрела на него и ответила:

– Полагаю, ставки резко возросли, когда ты назвался фальшивым именем, представившись как Ч. Линдберг. Йессика поняла, что ты уже не полицейский, но по-прежнему связан с Дезире. Это сделало игру еще увлекательней. И теперь она действительно хочет, чтобы ты на нее охотился.

– И все-таки я не понимаю, какое я ко всему этому имею отношение. Почему я?

– Из-за того, что мы увидели в записи. Вы очень круто взялись за Рейне. И она предположила, что ты будешь достойным соперником.

– Все равно не понимаю.

– Йессика Юнссон хочет, чтобы ты ее остановил, – подытожила Молли Блум.

28

Понедельник, 23 ноября, 13:27

Наблюдатель сидит как на иголках. Он всю свою взрослую жизнь просидел, выполняя такие же беспросветно долгие задания, и не должен бы сидеть как на иголках. Это часть его будней. Он это знает, он всегда этим зарабатывал.

Он вертит свой Sig Sauer P226, раз за разом, не давая остановиться. Так что никогда не выпадает ни правды, ни действия.

А время идет.

Кажется, что с каждым уходящим мгновением он видит все хуже. Как будто каждая секунда убивает одну колбочку сетчатки и уничтожает одну палочку сетчатки. Кажется, что ему внезапно надо спешить, именно тогда, когда от него не требуется ничего, кроме хладнокровия. Ему действительно нужно еще раз увидеть Гибралтарскую скалу, со своей собственной террасы, в своем собственном доме, и ему действительно нужно оказаться там не в одиночестве. Он уже достаточно времени провел один.

Дома на обоих мониторах стоят, как будто окаменелости, заключенные во время, превратившееся в лед, а потом в камень. Ничто не движется. Ничто, кроме пистолета на столе. Пистолета, который никогда не останавливается.

Жизнь, состоящая из абсолютной преданности, верности. Жизнь, построенная на том, чтобы никогда не подвергать сомнению приказы.

В комнате очень холодно. Как будто она прорублена прямо в обледеневшей горе. Как будто он сидит внутри горы около полюса бесконечности и готов вырваться наружу.

Время течет. Он теряет над ним контроль. Больше не получается измерять, считать. И он сидит как на иголках. Все время как на иголках.

Что-то должно произойти.

И если что-то не произойдет само, он должен сделать так, чтобы оно произошло.

Так больше нельзя. Наблюдатель ждал достаточно долго.

Пока пистолет вертится, наблюдатель аккуратно натягивает тонкие кожаные перчатки. Потом прижимает пистолет. Его Sig Sauer P226 останавливается, дуло направлено в сторону мониторов, где мужчина и женщина зияют своим отсутствием.

Сегодня наблюдатель ничего не пишет.

Вместо этого он берет свой пистолет и идет к двери.

29

Понедельник, 23 ноября, 13:42

Бергер посмотрел на часы. Они сидели практически неподвижно, дожидаясь нужного момента. Обычно бурная деятельность теперь затихла. Теперь почти вся деятельность происходила внутри них.

И вдруг снаружи послышался шорох. Их взгляды мгновенно встретились. Бергер и Блум напряглись, выжидая. Это был странный звук, шуршащий, как будто что-то шевелилось внутри стены.

И потом полная тишина.

Блум сделала небольшой шаг в сторону, поближе к столу. От двух людей словно осталось только четыре глаза.

Вдруг тот же звук донесся снова. Торопливый, шелестящий, невнятный шорох вдоль стены, явно вблизи входной двери.

Блум резко дернулась, подскочила к столу, сдернула красный платок, бросила Бергеру пистолет. Пока он на удивление медленно летел через комнату, у Бергера в голове мелькнула фраза из письма Йессики Юнссон: «Потому что я снова слышу тот звук – быстрое шарканье, резкое поскрипывание. Никогда он не раздавался так близко».

Как только Бергер поймал пистолет, на веранде раздалось уже не шуршание, а несколько отчетливых шагов. Блум, подняв оружие, метнулась мимо Бергера к двери, и оба они выскочили на веранду, держа пистолеты наготове.

Там никого не оказалось.

Веранда была абсолютно пуста.

Стоя на почти тридцатиградусном морозе, Бергер и Блум оглядели местность, насколько хватало взгляда. Только белый снег. Безупречно белый ландшафт. Вокруг ничего не происходило, не видно было ни единого намека на живое существо.

Бергер побежал по снегу, мимо места, где они принимали душ. Он слышал у себя за спиной Блум, слышал, что она прикрывает его, каждую секунду. Он завернул за угол дома, она тоже. Никаких следов. Последняя стена, там тоже пустота.

Они вернулись назад, обойдя вокруг дома. Остановились, тяжело дыша. Блум внимательно посмотрела на снег рядом со следами неуклюжих шагов Бергера. Подошла поближе, села на корточки.

Когда Блум показала дулом пистолета на снег, Бергер ничего там не увидел. Подойдя поближе, тоже сел на корточки.

И тогда он увидел следы. Маленькие кружочки, внутри которых виднелись кружочки еще меньше, как будто на снегу были нарисованы цветы.

– Песец, – сказала Блум. – Они почти невидимы благодаря белой шкуре.

Бергер не мог вымолвить ни слова. Он стоял и смотрел вдаль.

С совершенно отсутствующим видом.

Вернувшись в дом, они попытались сосредоточиться. Внутри в воздухе разливалось живительное тепло.

Вдруг из компьютера донесся сигнал вызова, настойчивое бренчание. Взгляд Блум изменился, в нем засветилось понимание. А на экране появилась пожилая женщина.

– Я ведь сказала, что умею пользоваться Скайпом, – сказала Лаура Энокссон.

Бергер сел рядом с Блум, но так, чтобы не попасть в объектив видеокамеры. Он чувствовал, что его трясет.

– Я ни секунды не сомневалась, – сказала Блум, стуча зубами, но стараясь унять дрожь. – Спасибо, что перезвонили, Лаура. У меня к вам еще пара вопросов.

– Я так и поняла. Задавайте.

Бергер увидел, что Блум на мгновение закрыла глаза; судя по всему, это значило, что она старается привести в порядок спутанные мысли, обдумывает. Обдумывает тщательно. И быстро.

– Что вы знаете о прошлом Йессики Юнссон? – задала она вопрос, обращаясь к экрану.

– Немногое, – ответила Лаура Энокссон. – Единственный ребенок в семье из Рогсведа. Мы никогда не говорили о ее родителях, но я заметила, что это была болезненная тема.

– Лет в восемнадцать-девятнадцать она провела год в США, – сказала Блум.

– Об этой поездке она тоже ничего не рассказывала.

– Совсем ничего? Вы ведь проводили с ней много времени после того, как ее избил Эдди Карлссон, наверняка часто оставались наедине и беседовали с глазу на глаз. Это были очень тяжелые для нее дни.

– Да, это так, – подтвердила Энокссон. – Малышка Йессика. Бедная девочка. Иногда мне казалось, что ей пришлось столкнуться со всем злом, царящим в патриархальном обществе. Это немало.

– Она была озлобленной?

– Скорее, собранной. Как будто ждала подходящего момента.

– Ждала подходящего момента?

– Я не могу этого как следует объяснить, – задумчиво протянула Энокссон. – Она все повернула внутрь, словно накапливая что-то в себе. Об этом наверняка больше известно Эббе.

– Эббе?

– Вы ведь, конечно, говорили с Эббой? Тетей Йессики, из Елливаре.

– Нет, мы не знаем никакой тети из Елливаре.

– Ее зовут Эбба Хульт, – уверенно сказала Лаура Энокссон.

* * *

Огонь в камине отбрасывал колдовские отсветы на гостиную в маленькой однокомнатной квартире. За окном виднелся белый силуэт подсвеченной Елливарской церкви. На столике перед собеседниками над тремя чашками кофе поднимался пар, и стояло блюдо с семью видами печенья.

Бергер помешал ложечкой кофе и поднял глаза на женщину. Хотя ей было за шестьдесят и волосы уже поседели, лицо ее напоминало Йессику Юнссон. Не в последнюю очередь благодаря ясному, но блуждающему взгляду на строгом лице.

– Итак, Эбба, – начал Бергер. – Расскажите о ваших с Йессикой отношениях.

– Она была моей племянницей, – сказала Эбба Хульт. – Но что касается настоящего времени, то я знала о ней только то, что она живет в Порьюсе. И вот узнала, что там произошло.

– Но она ведь росла здесь, в Рогсведе, живя у вас?

– Да, с восьми лет до восемнадцати.

– А почему не у родителей?

Эбба Хульт поморщилась и отпила немного кофе.

– Угощайтесь печеньем, – сказала она, подкрепив слова жестом в сторону переполненного блюда. – У меня редко бывают гости.

– Спасибо, – поблагодарил Бергер и взял одно печенье. Было заметно, что оно много лет пролежало в морозилке.

Эбба Хульт кивнула и продолжила:

– Мы с моей сестрой Эвой вместе переехали в Стокгольм, чтобы там учиться. Это, должно быть, случилось в тысяча девятьсот семьдесят третьем году. Она стала воспитательницей, а я логопедом. Она познакомилась с Уве Юнссоном, и они поженились в семьдесят восьмом. Через два года у них родилась Йессика.

– Вы так и не вышли замуж, Эбба?

– Честно говоря, я предпочитаю женское общество, – ответила Эбба Хульт и слегка улыбнулась. – Особенно если альтернативой является какой-нибудь Уве Юнссон.

– Значит, вам не очень нравился муж вашей сестры Эвы?

Хульт развела руками.

– Собственно говоря, ничего плохого об Уве сказать нельзя. Он был очень умен, занимался какими-то научными исследованиями. Но он всегда как будто отсутствовал. Например, мне кажется, что он очень мало общался с дочерью. А потом, когда случилось это несчастье, он вообще уехал, да еще и как можно дальше отсюда. Нашел какую-то работу в университете в Данидине.

– А где это?

– В южной части Новой Зеландии, – криво усмехнувшись, ответила Эбба. – То есть буквально так далеко, что дальше некуда.

– Эбба, вы не могли бы рассказать о несчастье?

Эбба Хульт сначала долго кивала, потом покачала головой.

– Поначалу все шло хорошо, – наконец заговорила она. – И все показатели были в норме. Спустя восемь лет после рождения Йессики у нее должен был появиться братик. Эва была безумно счастлива, они так долго этого хотели. Что об этом думал Уве, конечно, оставалось загадкой. Я никогда не заговаривала об этом с Йессикой, но ничто не указывало на то, что ей это не нравилось.

– И что же произошло?

– Внезапное кровотечение из-за отслойки плаценты, так, кажется, это называется. Эва была дома одна и не смогла добраться до телефона. Ее обнаружила Йессика. Ей было восемь лет, у нее был свой ключ, и когда она пришла из школы, она нашла мертвую маму и мертвого нерожденного брата в луже крови. Я взяла на себя заботы о ней, Уве сбежал в Данидин, даже, по-моему, не попрощавшись с дочерью. Очень скоро я получила над ней опеку.

Бергер и Блум переглянулись. Блум закрыла глаза и кивнула, Бергер продолжил задавать вопросы:

– Как на это отреагировала Йессика? Вероятно, с ней работал детский психиатр?

– Да, разумеется. Она год-другой ходила к врачу. Со мной она вела себя удивительно спокойно.

– А что потом? Вы опекали ее десять лет…

– Она была тихой. Даже в подростковые годы вела себя очень рассудительно. Но при этом сохраняла дистанцию. Она все больше отдалялась от меня, а потом вдруг в день своего восемнадцатилетия сказала, что поедет в США. Она стала совершеннолетней, я не могла ничего на это возразить. Кроме того, я и сама начала подумывать о возвращении в Елливаре.

– Судя по вашему рассказу, у вас были не очень близкие отношения?

– Они были настолько близкие, насколько это возможно между такими людьми, как я и она. У меня были свои секреты, у нее, вероятно, свои. У каждой из нас был свой мир, мы обе были по большей части погружены в себя. Я, например, так и не рассказала ей о своей сексуальной ориентации.

– Но что-то ведь ее интересовало? – спросил Бергер. – Чем она увлекалась в подростковые годы?

– Интернетом. В девяностые годы она много времени проводила в разных интернет-сообществах. Думаю, именно там она познакомилась с кем-то, кто пригласил ее в Америку.

– А друзья, подруги? У нее же должны были быть какие-то приятели.

– Она говорила, что они есть, но никогда не приглашала никого в гости.

– А мальчики? Молодые люди?

– Насколько я знаю, нет. Я пыталась как-то раз задать ей этот вопрос, но она от него отмахнулась.

– А потом отъезд в Америку. Почему вы думаете, что это связано с интернет-сообществами?

– Это одна из немногих вещей, о которых она рассказывала. О том, что в Сети она нашла возможность общения с такими же людьми, как она сама. Главным образом, в Америке.

Молли Блум наклонилась вперед и в первый раз вступила в беседу:

– Что значит «с такими же людьми, как она сама»? Она чувствовала себя особенной? Ведь иначе она бы так не выразилась. В чем была ее необычность? Кого она назвала «такими же людьми, как она сама»?

Бергер добавил:

– Дело в том, что, честно говоря, мы до сих пор совершенно не понимаем, какой она была. Вы действительно жили с Йессикой десять лет? Десять самых важных для формирования личности лет?

– Она умерла, – тихо проговорила Эбба Хульт. – Какое это теперь имеет значение? Дайте ей покоиться в мире.

– Она пережила нечто ужасное, – сказал Бергер. – В восемь лет она нашла свою маму мертвой, в луже крови, совершенно неожиданно. Это должно было наложить отпечаток, глубокий отпечаток. Вам надо рассказать нам больше, Эбба. Она не упокоится в мире, пока она покоится во лжи.

– Ваше расставание не кажется мирным, – дополнила его Блум. – Йессика дожидалась дня совершеннолетия, чтобы сообщить, что собирается в США, одна, в восемнадцать лет.

– Она должна была объяснить, почему именно туда, – сказал Бергер. – Для того, чтобы встретиться с «такими же людьми, как она сама»?

– Думаю, да, – ответила Эбба Хульт, опустив глаза. – Она сказала, что хочет познакомиться с реальностью, с неприкрытой реальностью. А не с инкубатором, в котором я держала ее взаперти.

– А вы держали ее взаперти в тепличных условиях?

– Я, разумеется, пыталась ее защитить. Она же пережила нечто, чего не должен пережить ни один ребенок.

– Но дали ли вы ей эту защищенность, Эбба? – спросила Блум. – Или вы давали ей только молчание и пустоту?

Вдруг непроницаемая оболочка Эббы Хульт дала трещину. И Бергер, и Блум заметили, как прошлое проникает за ее металлический панцирь. Или как этот панцирь сам спадает.

– Я пыталась! – воскликнула она срывающимся голосом. – Я правда пыталась. Я оказалась матерью совершенно внезапно. Я не хотела становиться матерью, никогда не планировала ей стать. Я не знала, как надо поступать. Я думала, ей нужны были тишина и покой.

– Вы не могли с ней поговорить? – спросила Блум.

– Это было нереально. Мы как будто говорили на разных языках.

– И все же вы должны были выяснить, чего она хочет, разве не так? Как бы то ни было, это предполагал ваш долг опекуна, который вы сознавали. Что за «неприкрытую реальность» она имела в виду? Что это за «такие же людьми, как она сама», с которыми ей хотелось познакомиться? Ведь вы же наверняка заглядывали в ее компьютер, когда ее не было дома? Вы наверняка искали в истории посещений, в каких сообществах она состояла? Что вы обнаружили? Что это за вещи, которые, если о них заговорить вслух, не позволят ей упокоиться в мире?

– Я бы очень хотела, чтобы вы сейчас же ушли, – надтреснутым голосом проговорила Эбба Хульт.

– Мы этого не сделаем, – ответил Бергер. – Пока не узнаем то, ради чего приехали. По счастью, это то самое, о чем вам необходимо выговориться, Эбба.

Она покачала головой. На стол капнули слезы, рядом с печеньем. Блум наклонилась к ней, погладила по руке и задала вопрос, четкий и ясный:

– Зачем Йессика поехала в США, Эбба?

– Она хотела встретиться с такими же, как она: с теми, кто пережил семейную трагедию. Она состояла в сообществе, в котором общались те, кто видел очень много крови, кровь родных. И еще в одном, которое называлось без_отца. Она составила список с именами и адресами людей из самых разных мест в США.

– Это кажется вполне разумным, – сказала Блум. – Она хотела встретиться с людьми, оказавшимися в такой же ситуации, узнать, какие у них выработались стратегии выживания. С терапевтической точки зрения, это, наверное, правильно. Не может быть, чтобы вы из-за этого не хотели говорить. Что еще вы нашли в компьютере Йессики?

Пожилая женщина снова покачала головой и больше ничего не сказала. Блум продолжила, очень мягким тоном:

– Десять лет Йессика прожила, преследуемая кошмарами. Меня очень радует, что у нее был позитивный план действия, что она – в отсутствие разговоров дома – нашла других людей, попавших в такую же ситуацию, с которыми она могла общаться. Но ведь было и что-то деструктивное, да, Эбба? Может быть, что-то саморазрушительное?

Эбба Хульт взяла кусочек сахара, положила между губ и потянулась за чашкой с кофе. Она медленно вылила немного кофе на блюдце, поднесла ко рту и всосала уже остывшую жидкость через сахар.

– Кофе с блюдца, – улыбнулась Блум. – Моя бабушка тоже так делала. Это придавало ей уверенности.

Эбба Хульт проглотила сладкий кофе и улыбнулась в ответ. Потом заговорила:

– Йессика была очень сдержанной. Почти ничего мне не рассказывала. Но когда я увидела историю просмотров в ее компьютере, я поняла, как много всего происходит за этим невыразительным фасадом. В тихом омуте…

– Что же вы там увидели, Эбба? – спокойно спросила Блум. – Что всплыло из тихого омута?

– Секс.

– Но не обычный секс, не правда ли?

– Я никогда раньше не видела ничего подобного. Я тоже тайком посматривала иногда лесбийское порно. Но это было нечто совершенно другое.

– Что это было, Эбба?

– Ей было семнадцать лет, – воскликнула Хульт. – Ей не следовало смотреть такое. Ей не следовало общаться с такими людьми.

– Что это было?

– Я не знаю, как это правильно назвать. Может быть, доминирование. Жестокий секс, подчинение и доминирование.

Блум бросила быстрый взгляд на Бергера. Он сохранял абсолютное спокойствие, не выдавая никаких эмоций.

– Значит, порно? – сказала Блум. – Но не только? Она еще и общалась с людьми этого типа?

– Было одно сообщество…

– О садомазохизме?

– Наверное, можно это и так назвать… Йессика особенно много общалась с девушкой по имени Джой. И потом, когда она заполняла все эти сложные анкеты, чтобы получить визу и разрешение на работу и все такое, она указала Джой как контактное лицо в США. И когда я думаю, о чем они общались…

– Значит, Йессика хотела получить разрешение на работу?

– Она не работала, пока училась в гимназии, – ответила Хульт. – А у меня было не так много денег, чтобы дать ей с собой. Она собиралась работать в США, это было очевидно с самого начала.

– Вы с ней спорили по этому поводу?

– Да, спорила… Я накричала на нее, спросила, не собирается ли она в Америке работать шлюхой. Мне стыдно теперь, ужасно стыдно.

– А она собиралась в Америке работать шлюхой?

– Не думаю, у меня это просто само собой сорвалось. У Джой были какие-то знакомые, которые могли взять Йессику на работу, Джой и сама у них какое-то время работала. А что было потом, я не знаю.

– Йессика указала Джой как свое контактное лицо в США, – сказала Блум. – А вы украдкой заглянули в ее анкеты. Значит, вы видели фамилию Джой?

– Ее звали Джой Вианковска, она жила в Голливуде.

– В Голливуде в Лос-Анджелесе? В том самом Голливуде?

– Да, там было написано «Калифорния».

Блум демонстративно повернулась к Бергеру, но увидев, что он уже вовсю ищет имя в Интернете, продолжила:

– Йессика, конечно, звонила и просила денег? Она упоминала Джой?

– Да, они вместе снимали квартиру в Голливуде. Это было через пару месяцев после ее отъезда, и потом она не звонила до самого конца своего пребывания в Америке. Тогда я уже переехала сюда. С Еленой.

– С Еленой?

– Мы жили вместе четыре года, – улыбнувшись, пояснила Эбба Хульт. – Потом она заболела раком и умерла. Она покоится вон там.

Эбба показала на окно, за которым виднелась церковь.

– В холоде, – добавила Хульт. – В ледяном холоде. Полагаю, Йессика лежит где-то в таком же месте.

– Там, где она, еще холоднее, – сказала Блум, бросив взгляд на Бергера. Он поднял три пальца.

Три женщины, которых зовут Джой Вианковска. В Лос-Анджелесе? Но задавать вопросы сейчас не время. Блум просто одобрительно ему кивнула.

Бергер молчал. Понял, что будет лучше, если говорить будет она. Может быть, он все-таки чему-то научился.

– Спасибо, Эбба, – сказала Блум и наклонилась к седой собеседнице. Они быстро обнялись.

– Вы были абсолютно правы, – сказала Эбба Хульт, по щекам которой текли слезы. – Мне было необходимо это рассказать. Необходимо поделиться этим с кем-то.

– Если из-за Йессики вас мучает совесть, то вы можете успокоиться. Уверяю вас, Эбба, она того не стоит.

– Может быть, вы хотите посмотреть фотографии? – спросила Хульт, вытирая слезы. – Сама я никогда не интересовалась фотографированием, у меня даже снимков Елены раз-два и обчелся, но Уве питал к нему какую-то, я бы сказала, клиническую страсть.

Она встала, двигаясь куда легче, чем когда она встречала гостей на пороге. Выбежав в холл, Эбба распахнула дверь, за которой оказалась гардеробная, где царил удивительный порядок. Она зашла внутрь, и до Бергера и Блум донесся шорох перебираемых вещей.

Бергер шепнул:

– На все Соединенные Штаты три Джой Вианковска. Если повезет, сможем связаться с ней уже сегодня ночью.

Эбба Хульт вышла из гардеробной, неся перед собой обувную коробку. Она поставила ее на стол с таким стуком, что блюдо с печеньем подпрыгнуло. Потом открыла крышку.

Фотографии оказались самые что ни на есть классические и лежали в полном беспорядке. Ни одна не прошла цифровой обработки, и все уже пожелтели от времени. Все снимки совершенно определенно печатались с пленок, которые проявляли в темной комнате.

Бергер и Блум одновременно вздохнули, вместе с тем ликуя в душе. Бергер достал из коробки почти все фотографии, пачка в его руках расползалась, и он поделил ее на две половины. Эбба Хульт тем временем взяла еще один кусочек сахара и на старый лад зажала его между губами. Потом наполнила блюдечко и выпила с полчашки кофе, пока сахар таял.

Бергер перебирал снимки и видел, как Блум проделывает то же самое. В основном, попадались фото младенца, словно впоследствии интерес Уве Юнссона к фотографированию угас. Иногда совершенно не в хронологическом порядке среди них оказывались снимки ребенка постарше. Это, несомненно, была Йессика Юнссон, снятая в разном возрасте, а обстоятельства были вполне традиционные. Праздник летнего солнцестояния, Рождество, снег, лыжи, солнце, море, пляжи. Крайне редко какие-то другие люди помимо Уве, Эвы и Йессики. На нескольких фото, всегда в глубине кадра, мелькнула молодая Эбба Хульт. Бергер понял, что просматривает снимки все быстрее и быстрее, как будто ему все яснее становилось, что ничего интересного из этой груды фотографий не извлечь. Он заметил, что и у Блум темп нарастал, так что тот самый снимок чуть не остался незамеченным.

Бергер остановился, вернулся к уже отброшенным фото. И уставился на одно из них.

Он видел, что Блум тоже прервалась и смотрит на него. Она отложила свою пачку в сторону.

Бергер принялся разглядывать привлекшую его внимание фотографию. Ее сделали в разгар лета, и в глубине кадра какой-то водоем вроде маленького лесного озера сверкал в солнечных лучах. На переднем плане сидел ребенок лет восьми. Широко и немного притворно улыбаясь, ребенок держал что-то в вытянутой вперед руке. Это был крупный зеленый предмет, и фотографу удалось отрегулировать диафрагму и настроить выдержку так точно, что ни одна деталь не оказалась смазанной, несмотря на заметную разницу в расстоянии.

Все было четко и понятно. Озерцо вдали, странная улыбка восьмилетней Йессики Юнссон в центре и крупным планом – растение, которое она протягивает в объектив.

Четырехлистный клевер, который она протягивает в объектив.

Из-за близости к фотоаппарату листок казался неестественно огромным, почти такого же размера, как улыбающееся лицо маленькой Йессики.

Бергер показал снимок Блум и потом передал его Эббе Хульт. Она взяла его, рассмотрела, непонимающе покачала головой и повернула фото обратной стороной.

– Я не знаю, где и когда это снято. Но сзади что-то написано.

Она взяла со стола очечник, повозилась немного с очками, потом надела их и сказала:

– Надпись сделана детским почерком. Должно быть, это написала сама Йессика.

Эбба Хульт поднесла фотографию немного ближе к глазам.

– Очень мелко. Трудно прочесть.

– Попытайтесь, – попросил Бергер, глядя на Йессику и листок клевера.

Она попыталась. И прочитала вслух:

– «Когда находишь четырехлистный клевер, можно загадать желание».

Бергер кивнул. Блум кивнула. Эбба Хульт дочитала фразу:

– «Я не хочу никакого братика».

30

Вторник, 24 ноября, 02:11

Вместо, вполне возможно, опасного для жизни мясного бульона они уже давно пили кофе. Черный и суровый кофе, выпив которого нельзя не бодрствовать всю ночь. И теперь они сидели в домике Блум и выпученными глазами пялились в пустой монитор.

До смертельно опасного бульона была, разумеется, еще остановка на заправке на выезде из Елливаре и пара горячих сосисок, вероятно, еще более опасных, но божественных на вкус. Потом Блум пошла искать туалет, а Бергер поспешил вернуться на улицу. Он стоял, прислонившись к только что заправленному джипу и отвернувшись от камер наблюдения, и смотрел на своем мобильном очень короткую видеозапись: указательный палец движется по кнопочной панели спутникового телефона. Потом позвонил с этого же мобильного.

– Да, Сэм? – раздался в трубке голос Ди.

– Срочно и совершенно секретно. У тебя есть на примете информатор?

– О нет, только не это, – вздохнула Ди. – Что, еще один труп?

– За кого ты меня принимаешь? – не вполне искренне возмутился Бергер.

– Тебе лучше не знать. Так в чем дело?

– Мне нужно, чтобы кто-нибудь набрал номер мобильного телефона. Кто-нибудь, кого никак нельзя связать ни с тобой, ни со мной. Пусть внимательно послушает, что скажет тот, кто ему ответит. Я надеюсь, что он назовет свое имя. После этого пусть информатор проорет в трубку пьяным голосом какой-нибудь бред, чтобы это сошло за неправильно набранный номер. Ты сможешь это организовать?

– И ты, конечно, не расскажешь мне, в чем дело? – сказала Ди.

– Ради твоей же безопасности. Так что, сделаешь?

– Не сию минуту.

– Когда тебе будет удобнее. Ответь по мейлу и никак иначе. Используй наш старый код.

– Ага. Даже так?

После чего Бергер назвал номер телефона и положил трубку.

И вот теперь Бергер и Блум сидели в темноте, вперив взгляды в монитор ноутбука, который, казалось, умер.

– Прошло уже одиннадцать минут после назначенного времени, – сказал Бергер.

Он посмотрел на Блум, но больше ничего не добавил. Время шло. Двенадцать минут, тринадцать. Четырнадцать. Бергер сделал еще глоток из чашки с холодным и черным, как сажа, кофе. Он стекал по горлу так же медленно, как текли секунды в темном домике.

– Отец, – снова заговорил Бергер. – Уве Юнссон, живущий в Новой Зеландии. Профессор нейроэндокринологии. Думаешь, стоит с ним связаться?

Блум только помотала головой.

– Тебе даже не интересно узнать, что такое нейроэндокринология?

Снова тот же ответ, только более энергично. Восемнадцать минут, девятнадцать. Бергер продолжил:

– Ей было восемь лет, и она привыкла быть единственным ребенком. Ее мама забеременела, ждала мальчика. И вот Йессика находит четырехлистный клевер. Она могла загадать желание, и она пожелала, чтобы братика не было. Вскоре ее желание сбылось, но самым ужасным образом, какой только можно себе вообразить. Четырехлистный клевер является символом того, что она жестоким способом разрывает связь между матерью и сыном.

– Ты можешь помолчать?

Бергер умолк. Он был согласен с Блум. Ему следовало молчать.

В два часа двадцать две минуты компьютер задребезжал, весьма настойчиво, и с виду безжизненный экран осветился окошком Скайпа, в котором пока были видны только помехи. Сквозь них донесся голос:

– Hello! Did I call the right number? Ms Bloom?

– Yes. This is Molly Blom. We have a slight problem with the image. Is this Ms Wiankowska? Joy Wiankowska from Los Angeles?

– That’s about right,[5] – ответили помехи и начали постепенно превращаться в человеческий силуэт.

Вдруг появилось изображение. Оранжевый закат осветил темный домик, демонстрируя, каким может быть солнце. Силуэт превратился в стройную женщину лет сорока, не больше, со слегка славянскими чертами лица и разноцветным напитком, стоящим перед ней. Он удачно гармонировал с океаном за спиной у женщины, в который только что погрузилось солнце. Голос с несколько утрированным калифорнийским акцентом спросил:

– Если я правильно поняла, вы гарантируете, что это не является официальными показаниями, которые записываются полицией?

– Я частный детектив, – ответила Блум на совершенно неожиданном оксфордском английском. – Ни одно слово не покинет моего кабинета.

– Не то чтобы мне было что скрывать…

– Речь не о вас, мисс Вианковска. Меня интересует одна ваша старая знакомая, и никакие ваши заявления не будут истолкованы против вас.

– Старая знакомая? Из Швеции? Йессика?

– Тонкая дедукция, – восхитился голос с оксфордским акцентом. – Насколько я поняла, в тысяча девятьсот девяносто восьмом году вы с Йессикой Юнссон какое-то время вместе снимали квартиру в Голливуде. Это так? Вы обе были молоды, познакомились в Интернете, и вы вроде бы могли помочь Йессике устроиться на работу?

– Это было давно, – сказала Джой Вианковска, наморщив лоб. – Я тогда вела совсем другой образ жизни. Окружала себя не теми людьми.

– Как и у Йессики, у вас, наверное, было очень тяжелое прошлое? Не мое дело раздавать суровые моральные оценки, да и цели такой у меня нет. Я только знаю, что Йессика, собираясь уехать из Швеции, указала вас как свое контактное лицо в США.

– О боже, да. Мы с ней довольно много болтали в одном сообществе. В то время я еще не нашла правильного пути, чтобы разобраться со своим прошлым. Потом пришлось потратить немало часов на психотерапию.

– Просто расскажите, что вы помните. Можно я буду называть вас Джой?

– Потому что вы, вероятно, не можете выговорить «Вианковска», – рассмеялась Вианковска. – Хорошо, Молли. Я и сама уже едва могу это произнести. К счастью, скоро меня будут звать Кэбот. Джой Кэбот. И тогда трансформация завершится. Я сижу в данный момент на одном из четырех балконов дома в имении Кэботов в Санта-Барбаре.

– Вы с Йессикой познакомились в Сети?

– Да, нас свело любопытство.

– Любопытство?

– Было ощущение, что обычная благопристойная сексуальная жизнь не для таких, как мы, с нашим прошлым.

– С перенесенными в прошлом травмами?

– Да, наше прошлое было окрашено кровью. Мне, правда, казалось, что Йессика скорее рисуется, чем ищет реальное решение своих проблем. И все же мы близко сошлись в киберпространстве. Я тогда как раз ушла с должности секретаря мадам Ньюхаус и предложила Йессике занять мое место.

– А кто такая мадам Ньюхаус?

– Она умерла пару лет назад. Она была дальней родственницей одной из богатейших семей в США. Известность ей принесли самые экстравагантные вечеринки, которые она устраивала в Голливуде. И случилось так, что Йессика ей понравилась: спокойная, собранная, рассудительная и, как я уже упоминала, с налетом эксгибиционизма. И Йессика получила эту работу.

– В чем заключалась ее работа?

– Личный секретарь, как я и сказала. Йессика занималась приватными делами в организации мадам Ньюхаус и делала это очень аккуратно. Всю официальную деятельность захватило крупное пиар-агентство в Бель-Эйре.

– А что подразумевалось под приватными делами организации?

– Частные вечеринки, – сказала Джой Вианковска. – Неофициальные. И не всегда вписывающиеся в нормы.

– Я вынуждена попросить вас выражаться немного яснее, Джой.

Вианковска повернулась и посмотрела на залитый алым светом Тихий океан. Когда ее взгляд вернулся к компьютеру, выражение лица было уже другое. Серьезнее.

– Она приглашала людей на вечеринки. Снималась в видеофильмах, которые, в свою очередь, служили пригласительными билетами.

– И что это были за видеофильмы?

– Попробуйте догадаться сама, Молли.

– Вечеринки были связаны с садомазохизмом?

Джой Вианковска снова повернулась к огромному океану и проводила взглядом последние лучи заходящего за горизонт солнца. Алый цвет ненадолго сменился более темным оттенком красного, пока весь свет не исчез с поверхности воды.

– Можно и так назвать, – ответила Вианковска. – Для простоты.

– Вы говорите загадками, Джой. Всего несколько дней назад Йессика Юнссон крайне жестоко и с наслаждением убила молодую беременную женщину. Я должна ее найти. И вы можете помочь мне понять, как.

В лице Джой Вианковска почти ничего не изменилось. Она смотрела прямо в темнеющие небеса, не отводя взгляда. Потом медленно кивнула:

– А не могло ли быть так, что при этом Йессика, возможно, использовала… хм… раба?

– Раба?

– Сильного, но не особо умного мужчину, которым она командует и управляет. Чисто гипотетически?

Бергер увидел, что Блум наклонилась ближе к экрану.

– Рассуждая гипотетически, это очень вероятно.

Джой Вианковска поморщилась.

– Во время частных вечеринок мадам Ньюхаус становилась собой. Она выступала в качестве самой известной в Голливуде доминатрикс. У нее был свой раб по имени Роб, безумно сильный, но совершенно чокнутый. И он выполнял абсолютно все ее прихоти.

– Прихоти?

– Приглашенные знали, что приходить на частные вечеринки мадам Ньюхаус не вполне безопасно. И в этом была часть их привлекательности: гостям хотелось пощекотать себе нервы. Всегда был риск, что Роб на кого-нибудь нападет: хоть на мужчину, хоть на женщину.

– Насилие? Секс? Жестокое обращение?

– Ответ «да». На все сразу. Что угодно, лишь бы преодолеть высокий порог апатии мадам Ньюхаус.

– Порог апатии?

– Напрягите фантазию, Молли, вы же не ребенок. Что угодно, лишь бы ее возбудить. В принципе, она всегда находилась в апатии, и требовалось немало усилий, чтобы ее раскачать. Но тогда и все гости тоже возбуждались.

– И личный секретарь тоже?

– Несомненно. Туда ведь стремились попасть, потому что у людей были определенного рода желания, которые требовали чего-то большего, чем старая добрая ваниль. Но вместе с тем приходилось наблюдать слишком многое.

– Все это относится и к Йессике?

Джой Вианковска, нахмурив брови, откинулась на спинку кресла.

– На самом деле не знаю. Когда речь заходит о Йессике, мне снова приходит в голову слово «рисоваться». В ней была какая-то отрешенность, из-за чего с нее все это скатывалось как с гуся вода. Я спрашиваю себя, что ее интересовало больше: впечатление, которое она производит, или ее собственные эмоции. Ей все время хотелось, чтобы ее заметили.

– Кто?

– Кто угодно, кто мог дать ей ощущение, что она существует. Большинство из нас воспринимало эти садомазохистские игры серьезнее некуда. Но насчет Йессики я не уверена. И я не уверена, что Йессика бросила это все из-за того, что ей стало слишком тяжело. Скорее из-за того, что она извлекла из этого мира все и была готова идти дальше искать фигуру отца, чтобы получить его признание в виде осуждения или, возможно, в виде попытки ее остановить.

– Вы говорите, фигуру отца?

– Да, у нее был страшный комплекс отца. Как будто ей всегда не хватало кого-то, против кого она могла бы взбунтоваться… Ой, я слышу стук на лестнице, который ни с чем не перепутаешь: это Ворчун, Весельчак, Соня и Скромник[6] поднимаются на балкон. И после того как эти очаровательные немецкие доги искупают меня в своей слюне, на сцену выйдет и сам принц, Бэррон Кэбот. Так что прощаюсь с вами, Молли. Надеюсь, вы поймаете вашу убийцу.

– Последний вопрос, – сказала Блум. – Вы счастливы, Джой?

Джой Вианковска громко рассмеялась.

– Рискну утверждать, что мой порог апатии весьма высок.

Окно Скайпа погасло. Маленький дом Молли Блум рядом со шведским полюсом недоступности освещался теперь только слабым-слабым светом, струящимся с экрана.

Бергер и Блум сидели молча. Наконец они переглянулись. Выражение обоих лиц было очень трудно расшифровать.

– Вот же чертовщина, – пробормотал, в конце концов, Бергер.

– Кусочки мозаики. В каком-то смысле я ненавижу момент, когда все они встают на место.

– Роб, – сказал Бергер. – И мадам Ньюхаус.

– И фигура отца. Сэм Бергер, стреляющий всей рукой.

Казалось, свет в доме усилился. Бергер и Блум посмотрели на монитор, но там ничего не поменялось. Бергер встал и подошел к своему ноутбуку, но и тот спал в полумраке. Блум кинулась к окну и посмотрела в ночное небо.

И тут она бросилась к Бергеру, схватила его за руку и потащила к входной двери. Распахнув ее, Молли вышла на маленькую веранду.

Небо горело. Желто-зеленая полоса стремительно пролетела по небосклону, как будто мощные порывы ветра развевали гигантскую занавеску. В этом летящем танце она разделилась на части, стала голубой, а потом красной и, наконец, изогнулась огромной дугой. Послышалось тихое потрескивание, еще более тихий вой, а потом полоса рассыпалась на лучи, которые покрыли весь небосклон.

– Северное сияние, – прошептала Блум. – Aurora borealis. Я думала, я никогда его не увижу.

Бергер обнял ее и притянул поближе. Она положила руку на его плечо.

Сколько времени они так простояли, невозможно измерить.

– В какой же мир мы с тобой попали, Молли?

31

Вторник, 24 ноября, 10:07

Хуже всего, что она ощущала это в воздухе.

Ди сидела в своем кабинете в той части здания Управления полиции, которую занимал НОО, и ясно чувствовала, что это затишье перед бурей.

И все-таки она не могла даже предположить, сколько всего случится. Одновременно.

Комиссар Конни Ландин за все то короткое время, что он был ее начальником, только и делал, что производил нелепое впечатление. Когда он распахнул дверь в кабинет Ди, на его широком лице светилась серьезность, которой Ди в нем и не подозре-вала.

Ландин перешел прямо к делу:

– Ты ведь работала раньше с неким Сэмом Бергером?

Когда живешь двойной жизнью, постоянно находишься в напряжении. Первой реакцией на разоблачение парадоксальным образом является облегчение. И только во вторую очередь приходит осознание последствий этого разоблачения. Ди как раз вошла во вторую фазу и думала о том, что семье, вероятно, придется переехать из таунхауса из-за нехватки средств, но вдруг поняла, что взгляд Конни Ландина этого не предвещает. Его лицо выражало не обвинение, а нечто иное. Речь о Сэме, но не о ней. И ее захлестнула новая волна облегчения.

– Да? – сказала она.

– В общем… – начал Ландин, почесав голову, – речь о других жертвах с клевером на бедре, которых ты нашла: Метте Хеккеруп, Фарида Хесари, Элисабет Стрём… Я получил информацию…

– В чем дело, Конни?

– Какой-то аноним намекнул, что среди давно забытых улик может найтись кое-что, чем пренебрегло следствие. Дело Хеккеруп находится в Мальмё, Стрём – в Векшё, но дело Хесари хранится у нас в архиве. Я спустился туда и отыскал его, и там действительно оказался маленький, не учтенный в описи пакетик. С биологическим материалом. Я отправил его на анализ.

– На анализ?

– Чтобы идентифицировать ДНК. Это оказалась ДНК Бергера.

– Погоди-ка, – сказала Ди. – Что такое ты говоришь? Какой материал?

– Волосы. В крови на теле избитой Фариды Хесари нашлись волоски твоего прежнего коллеги. Полиция Тебю не упоминает об этом в своем отчете. Моя версия такова: Сэм Бергер каким-то образом убедил их игнорировать эти вещественные доказательства и замять дело.

Потрясенная Ди молча смотрела на него. Ландин продолжил:

– Я попросил Мальмё и Векшё проверить старые материалы предварительного следствия, надеюсь скоро получить от них ответ. Но не может быть никакого сомнения в том, что речь идет об аморальном бывшем полицейском, а в худшем случае, и вовсе об убийце. Хорошенькая получилась бы картина: серийный убийца-полицейский. Мы пока не смогли разыскать Бергера. Я вот-вот объявлю его в общегосударственный розыск. Дезире, если тебе известно, где находится Сэм Бергер, самое время об этом рассказать.

– Понятия не имею, – ответила Ди, чувствуя, что с ее лицом творится что-то не то.

Конни Ландин ушел. Ди сидела неподвижно, не в силах пошевелиться. Что происходит? Ей нужно было переварить эту информацию, обработать ее. Насколько, собственно говоря, умна Йессика Юнссон? Ди вспомнила архив и глубоко антипатичного ей Робертссона: «Это начинает напоминать конвейер». Старые расследования вот-вот снова поднимут. Неужели Йессике Юнссон удалось подбросить туда ДНК Сэма?

Или все проще? И Сэм Бергер – серийный убийца?

Чушь какая. Надо его предупредить. Но она не решалась звонить. Не сейчас. И она начала писать шифрованное письмо: «Сэм, нам нужно поговорить как можно скорее. Это важно».

Больше она ничего написать не успела, потому что зазвонил ее неофициальный мобильный телефон. Она посмотрела, кто звонит. Томпа, ее информатор. На этот звонок она должна была ответить, но прежде чем сделать это, Ди нажала на кнопку записи.

Через несколько минут, закончив разговор, который в другой ситуации шокировал бы ее до глубины души, а сейчас произвел на нее впечатление всего лишь легкой ряби на поверхности воды, Ди сохранила запись, прикрепила файл к письму и продолжала писать: «Сэм, нам нужно поговорить как можно скорее. Это важно. Ни в коем случае не высовывайся оттуда, где вы сейчас. Вот-вот объявят общегосударственный розыск. Поговорила с одним из наших общих информаторов, ты узнаешь голос, я прикрепила файл. Обсудим это в более спокойной обстановке».

Пока Ди писала, ей пришло письмо. Оно привлекло ее внимание. В нем был номер телефона. Ди позвонила по нему сразу же. Ожидая ответа, она удалила письмо, так чтобы его нельзя было восстановить.

– Да? – раздалось в трубке после пары гудков.

– Это комиссар Дезире Росенквист из Национального оперативного отдела полиции. Я только что получила ваше письмо. Я позвонила по правильному номеру?

– По правильному, – ответил тихий женский голос. – Завод угольной кислоты через четверть часа. Не ищите меня, я сама вас найду.

И она положила трубку.

Ди снова уставилась на свой мобильный телефон. Потом какое-то время она смотрела в пустоту. Как там выразился Сэм? «Опять возникает слишком много вопросов. Я не врубаюсь». Ди чувствовала, что она очень близка к тому, чтобы признать, что и она не врубается. Она встала и направилась к двери. В коридоре на полпути остановилась, вернулась, дописала письмо, зашифровала и отправила Бергеру. После чего стерла все следы письма на компьютере.

Сидя в машине, Ди думала о заводе, производившем угольную кислоту. Она знала, что он находится в старом промышленном районе в Лёвхольмене, на окраине Лильехольмена, где-то поблизости от Красочного завода, из которого еще лет двадцать назад сделали художественную галерею. Ди проехала несколько мостов, и, по мере приближения к заливу, атмосфера индустриального района ощущалась все сильнее. Среди тщательно отремонтированных фасадов промышленных зданий выделялся только завод угольной кислоты.

Он находился прямо напротив Красочного завода, практически на берегу залива. На фоне стального ноябрьского неба полуразрушенные здания напоминали декорации апокалиптического фильма-катастрофы.

Главный вход оказался заколочен, и Ди двинулась вдоль казавшегося бесконечным забора. В нем, наконец, нашлась дыра, через которую удалось попасть на территорию завода. Ди машинально ощупала грудную клетку слева, где пистолет стучал в кобуре, как второе сердце.

Впрочем, вероятно, это ее собственное сердце колотилось так сильно, что заставляло стучать и оружие.

Рядом с входом было нацарапано «входить осторожно», и вся территория была завалена таким количеством мусора, что это почти казалось инсталляцией. Как будто в эту мусорную эстетику внес свой вклад Красочный завод. Старая техника, шприцы, банки из-под краски, матрасы, сгнившие порножурналы. И внезапно – бетонная стена с колючей проволокой.

Ди, все больше падая духом, пошла вдоль стены и наткнулась на прислоненную к ней лестницу. Взобравшись по ней и спрыгнув по другую сторону стены, Ди обнаружила там здание, похожее на основной корпус завода, и залезла внутрь через пустой оконный проем.

В первом помещении стояла наполовину сгоревшая стеариновая свеча на полусгнившем столе, рядом лежал матрас с одеялом, прилипшим к стене в странном положении, когда засохла какая-то пропитывавшая его жидкость. Ди включила на мобильном телефоне видеозапись – ей показалось, что уже пора. И ровно в ту секунду, когда ей удалось не провалиться в большую дыру в полу, в дверном проеме появился человек.

Ди посмотрела на него, расстегнула молнию на куртке, но не более того. И тут она узнала лицо.

– Фарида? – спросила она. – Фарида Хесари?

Женщина со стрижкой ежиком пошла по замусоренному коридору, и Ди последовала за ней. Наконец, они оказались в более просторном помещении. Сквозь щели в потолке пробивались лучи серого ноябрьского солнца, освещая пустую, на вид недавно расчищенную комнату. В ней стояли два стула. Фарида Хесари села на один из них, Ди на другой, напротив.

– Вы хорошо выглядите, Фарида, – сказала она.

Фарида Хесари фыркнула; возможно, это был смех.

– Нет, правда, – продолжала Ди. – Вы выглядите хорошо натренированной.

– Я больше никогда не буду чувствовать себя беззащитной, уж это-то точно. Я пришла, чтобы рассказать, что произошло в июле четыре года назад, и всё. Хотите послушать?

– Хочу.

– Мне сказали, что вы меня ищете. Вам уже не наплевать на то, что эти больные ублюдки на свободе?

– Нам действительно не наплевать. Но вас было трудно найти. Вы уехали на Филиппины четыре года назад и с тех пор не появлялись.

– Так рассказывать или нет?

– Сначала один вопрос, – попросила Ди. – Вы были беременны, когда это случилось?

Глаза Фариды Хесари сузились.

– Издеваетесь, ищейка чертова? Это показали бы анализы в Дандерюде, и вы это знаете. Я пришла, чтобы рассказать правду, зачем вы пытаетесь водить меня за нос?

– Простите, – искренне сказала Ди. – Я подумала, что вы или ваша партнерша могли каким-то образом скрыть это. В данном деле это играет большую роль. Эти двое, похоже, нападают только на матерей мальчиков: либо уже родившихся, либо тех, кто скоро должен родиться.

– У меня уже был сын. И если не ради себя, то ради Хосе Марии я должна была выжить в этом кошмаре.

– Его зовут Хосе Мария? – улыбнулась Ди.

– В честь Хосе Марии Сисона, – пояснила Фарида и тень улыбки, казалось, скользнула и по ее губам.

– Филиппинского революционера, да?

– Умная, хоть и из полиции. Национальный демократический фронт – единственная реально работающая революционная организация в мире. Хотя сейчас положение на Филиппинах ужасное, из-за террора свиньи Дутерте.

– Однако ваш сын Хосе Мария не был зарегистрирован в Швеции? У него ведь нет, например, шведского личного идентификационного номера? Значит, он родился не в шведском роддоме? Тогда я не понимаю, откуда о нем узнала Йессика…

– Йессика? Это ее так зовут? То чудовище?

– Я думала, чудовище – это Рейне.

– Одна фигня. Тот здоровенный малый был только продолжением ее руки. Или какой-нибудь другой части тела, уж коль на то пошло.

– Мы поговорим и об этом тоже. Вы жили в центре Тебю, да? В одном из больших домов, стоящих полукругом?

– В Гриндторпе, да. На улице Метеорвеген.

– Вы скрывались там от своей семьи? Вам угрожала опасность?

– Религия – это опиум для народа, – сказала Фарида Хесари. – Моя семья живет, сознательно нарушая законы. Патриархат и религиозность – гремучая смесь.

– И все-таки вы гуляли с Хосе Марией в дневное время? Показывались на людях?

– Я слишком долго пряталась. Мне было восемнадцать, когда мы с Ритвой решили завести ребенка. Один наш товарищ по революционной борьбе, тоже филиппинец, его усыновили в Швеции, дал нам немного спермы. Кроме наших товарищей никто не знал о Ритве. Я спряталась у нее в квартире в Гриндторпе. Просидела в четырех стенах целый год. Мы сами принимали ребенка. А потом я начала гулять с коляской, да. Никто не знал, кто я. Во всей Швеции нет лучшего района, чтобы сохранить анонимность.

– Должно быть, Йессика вас там видела. Вам очень повезло, что вы не взяли с собой сына, когда вышли за сигаретами в то июльское утро.

– Сейчас я это понимаю, – сказала Фарида и тряхнула головой. – Я считаю, что моя семья – больные люди, но они меркнут на фоне этих капиталистических извращенцев. Классическое, черт бы его побрал, подчинение и угнетение.

– Это случилось в воскресенье, Фарида?

– Да, в Гриндторпе было совсем пустынно. Я знала, что придется долго искать открытый магазин. Но я не успела зайти далеко. Она сидела на скамье всего в нескольких подъездах от нашего. У нее были длинные светлые волосы, она улыбнулась мне, спросила, который час. Я услышала за спиной какой-то звук, как бы свистящий такой, но было уже поздно. Я почувствовала страшную боль в голове, но через секунду все почернело.

– Вас ударили по голове. Вы знаете, чем?

– Поленом. Мне еще предстояло познакомиться с ним поближе.

– Если вы в силах продолжать, расскажите, что было дальше, Фарида.

– Для этого я и пришла. Значит, Йессика и Рейне? Типично шведские имена…

– Прямо из народа, – сказала Ди, криво усмехнувшись.

– Я очнулась в подвале. Меня уже раздели догола, усадили на стул и привязали чем-то вроде пластиковых ремней, какими затягивают провода. Стул, видимо, был привинчен к полу. Стены и потолок были покрыты стекловатой или типа того, но оставалось окно с очень толстым стеклом, на уровне земли. Оно выходило в лес, так мне показалось. Эти двое закрыли окно какой-то толстой занавеской, но немного света сквозь нее все же пробивалось. И были видны деревья.

– Что произошло, когда вы очнулись?

– Там был стол. На столе лежал большой нож и полено. А еще был диван. Они сидели на нем, и их почти не было видно в темноте.

Фарида умолкла. Посмотрела на щели в потолке. Просачивающийся через них свет был леденяще нейтральным. Он не осуждал ни мертвых, ни живых.

– Они сидели неподвижно, – продолжила рассказ Фарида. – Все началось, только когда я пришла в себя. Как будто в этот момент подняли занавес. Сначала она сорвала с себя волосы.

– Сорвала волосы?

– Это был парик, светловолосый парик. Под ним у нее оказались темные волосы, подстриженные под каре. Потом она откинулась на спинку дивана, снова исчезнув в темноте.

– Исчезнув в темноте? Вам показалось, что освещение специально так установлено?

– Когда она наклонялась вперед, я ее видела; когда она откидывалась назад, она исчезала. Думаю, это из-за шторы на окне. Специальное освещение? Пожалуй, что так. У меня по лицу текла кровь, заливая глаза, поэтому я видела этих выродков как будто в красном тумане.

– Что они делали?

– Не знаю. Они были голыми. Диван покрывала полиэтиленовая пленка, потом я заметила, что и пол тоже. Я помню звук, с которым их задницы терлись о диван…

Ди глубоко вздохнула. Она хотела прекратить разговор. Хотела ограничиться уже сказанным, уйти, вспомнить о своей семье, подумать о своей чудесной дочке Люкке, дать себе немного времени, чтобы снова попытаться свыкнуться с мыслью о безнадежном безумии этого мира. Как она уже поступала не раз. Но вместо этого она спросила:

– Что было потом?

– Движения расплывчатых фигур. Выглядело как секс, но на самом деле не знаю.

– У Рейне была эрекция?

– Дико, но факт: я не знаю. Все происходило словно за ширмой.

– Но Йессика ведь должна была что-то говорить?

– Она ни разу не заговорила со мной. Она только указывала ему, что он должен со мной делать…

– Сексуальные действия?

– Нет. Вообще, я думаю, он импотент… Нет, она говорила ему, как он должен меня бить, я время от времени теряла сознание. Это было адски больно.

– Она приказывала ему бить вас?

– И как именно. Она уточняла как. Это я помню. Как-то раз я надолго отключилась. Я думала, что умираю. Помню, что выкрикнула имя Ритвы, имя Хосе Марии. Я порадовалась, что эти звуки последними сорвутся с моих губ в этой проклятой, грязной жизни. Это как-то примиряло со всем тем дерьмом, которое творилось вокруг.

– Но вы снова очнулись?

– Я очнулась от ощущения свободы, хотя бы ненадолго. Мне отвязали ноги и поднимали их вверх. Странно, но проделывала это всё она. А он занимался чем-то другим.

– Вам трудно об этом говорить?

– Обо всем трудно говорить. Он рисовал у меня на бедре ручкой.

– Так это он рисовал? Не она?

– Он. Только в эти мгновения он казался довольным. Но я понятия не имею, что он нарисовал.

– Четырехлистный клевер, – ответила Ди несколько удивленно. – А что потом?

– Она сказала что-то про нож. Он его достал, замахнулся на меня. Я увидела, как нож вонзается мне в руку. Боль пришла только через несколько секунд. В это время что-то происходило в темноте, я снова заметила движения. Я видела, как течет моя кровь. Я видела, как нож снова поднимается надо мной. Важно было увидеть, как он замахивается. Если выпадет еще шанс.

– Фарида, вы можете продолжить, когда соберетесь с силами, – сказала Ди, чувствуя, как дрожит ее лежащая на колене рука.

– Я снова пришла в себя. Не знаю, сколько времени прошло, но за окном было темно. Опять. Я видела свое тело, покрытое кровью, наверное, лунный свет пробивался через занавеску. Я чувствовала, что умираю. А она спала на диване, я слышала ее храп. Но он бодрствовал и смотрел на меня. Я принялась просить его, я помню, что я умоляла его, собрав все оставшиеся силы, тихо, чтобы не разбудить ее. Я просила его отпустить меня, молила и заклинала, и он действительно встал, не разбудив ее, и подошел ко мне. Я заглянула ему в глаза, они оказались не такими мертвыми, как я предполагала, в них что-то светилось: жизнь, может быть, даже какая-то идиотская доброта посреди всего безумия. Он взял нож, но не так, как раньше, не для того, чтобы ударить или убить меня, а скорее для того – я не знаю, может, я бредила, – чтобы резануть по связывавшим меня путам, а не по мне. Но тут проснулась она. Дернулась, подскочила и зарычала что-то. До меня только что дошло, что это было его имя. Она рявкнула: «Рейне!» Он отшатнулся, ссутулился и переложил нож в руке, так что тот снова превратился в орудие убийства, готовое к атаке. Я узнала этот жест, а я как-никак после беременности много занималась единоборствами. Я понимала, что получила один-единственный шанс, потому что он занес нож прямо над моими запястьями, и так и получилось: он ударил туда, куда я рассчитывала, а я бросилась вперед, насколько это было возможно, чтобы нож попал в запястье. Я помню, что он отрезал мне кусок кисти, но заодно разрезал и чертов ремень, и мне удалось перехватить нож, отнять его правой рукой, замахнуться и ударить этого ублюдка изо всех сил ручкой ножа по затылку. Он рухнул, а я моментально разрезала второй ремень, еще раз ударила по затылку, там что-то хрустнуло. Когда эта сволочь свалилась на пол и осталась лежать, баба подскочила, заревела, а я нагнулась, чувствуя, что лишаюсь и сил, и крови, но дотянулась до лодыжек, разрезала ремни и там. Потом встала, врезала пяткой по затылку мужику, корчившемуся на полу, впечатала его ногой в тот полиэтиленовый ад. Его хозяйка двинулась на меня, но у меня был нож, и я поднялась по лестнице. Она шипела мне вслед, как сумасшедшее животное, как будто играла спектакль. В двери был ключ, я повернула его и вытащила из замка. Потом я метнула нож в эту чокнутую, выбежала и заперла за собой дверь. В доме была кромешная тьма, я с трудом нашла дверь на улицу. Буквально в двух шагах от дома начинался лес, и я бежала, пока не упала, когда первые лучи июльского солнца заструились между веток деревьев. Я посмотрела на свое тело, оно было красным от крови. А потом появился тот мальчик в забавной форме и с самым белым лицом, которое я когда-либо видела. Он смотрел на меня, вытаращив глаза и зажав рот руками, но даже тогда я не думала, что меня спасут и я выживу.

Фарида Хесари умолкла. Она стояла, но Ди не заметила, в какой момент своего рассказа она поднялась со стула. Все замерло, и вся комната словно превратилась в лед.

Ди тоже встала. Немного неловко протянула руки навстречу Фариде. Какое-то время они так и простояли. Ди чувствовала, как по щекам катятся слезы, но даже и не думала их вытирать.

Потом Фарида Хесари бросилась в ее объятия. Они долго стояли, прижавшись друг к другу. Их заливал свет, им удалось победить его холодное ледяное безразличие. Они не хотели прерывать объятие.

В ту секунду, когда они все же разомкнули руки, Фарида шепнула:

– Я соврала.

Ди посмотрела на нее, все еще держа ее за плечи, очень бережно. Они снова обнялись.

– О чем вы соврали, Фарида? – спросила Ди.

– Он сам разрезал ремни, – прошептала Фарида. – Он освободил и выпустил меня. Она все это время спала.

Ди закрыла глаза. Конечно, так и было.

В таком состоянии, в каком находилась Фарида в тот момент, невозможны были никакие подвиги в духе ниндзя. Она солгала себе самой. Ди тихо спросила:

– Он что-то сказал? Было еще что-то, стоящее внимания?

– Нет. Он не проронил ни слова за все это время, как мне кажется. Но в его глазах действительно мелькнуло что-то похожее на доброту.

Ди немного отстранилась от Фариды и сказала:

– Фарида, я надеюсь и чувствую, что вы все-таки смогли преодолеть этот кошмар. И поверили, что даже после такого жизнь продолжается.

– Но не здесь. Не в Швеции. Хосе Мария сейчас в Маниле. Наша жизнь – там. Правда, мы собираемся переехать на один из островов. Я вернулась сюда только ради этой встречи.

Ди посмотрела на потолок и попрощалась:

– Я сама найду дорогу обратно.

Уходя, она посмотрела на оставшуюся в одиночестве Фариду. Та казалась совсем маленькой. Но как будто светилась внутренним светом.

Ди вышла через дверь, прошла по запущенным коридорам. Увидев стол со сгоревшей наполовину свечой и матрас с засохшим одеялом, она поняла, что окно, через которое она забралась внутрь, находится поблизости. Проникавший через него сероватый свет, казалось, дарит утешение.

Ди сделала еще пару шагов. Вдруг раздался треск и свистящий звук за спиной.

А потом все почернело.

32

Вторник, 24 ноября, 12:47

Где находятся Йессика Юнссон и Рейне Даниэльссон? Это единственное, что им нужно знать.

Единственное.

Бергер непрерывно читал все доступные материалы предварительных расследований. Рано или поздно должно что-то появиться, скоро он наверняка почувствует, как падает пелена с глаз, и этот момент он ни с чем не перепутает.

Блум погрузилась в какие-то более конкретные дела. Распечатывала фотографии. Что-то вырезала и приклеивала, потом шла к стене и прикрепляла там это кнопками.

– Что ты делаешь? – спросил Бергер.

– Собираю портреты жертв, – ответила Блум, добавив на стену только что распечатанный снимок. – Фото, сделанные в то время, когда на них напали. Думаю, я на пути к какому-то выводу.

– Будь добра, сообщи, когда ты туда доберешься.

Он, не прерываясь, читал минимум часа два и уже даже начал мечтать о смертоносном бульоне. Компьютер звякнул – пришло отправленное аж в 10:24 письмо, которое почему-то задержалось. Бергера это разозлило.

Он открыл письмо. Имя отправителя оказалось зашифровано. И весь текст тоже. Бергер все расшифровал и увидел, что отправитель Ди. Она писала: «Сэм, нам нужно поговорить как можно скорее. Это важно. Ни в коем случае не высовывайся оттуда, где вы сейчас. Вот-вот объявят общегосударственный розыск. Поговорила с одним из наших общих информаторов, ты узнаешь голос, я прикрепила файл. Обсудим это в более спокойной обстановке. Мне надо съездить в одно место, я сообщу, как все прошло. Ди».

Бергер уставился на текст. Общегосударственный розыск. Кого? Его, Сэма Бергера? Почему? Что, черт возьми, происходит?

Но ему пришлось отложить эти вопросы, угадать ответы он все равно не мог. И он посмотрел на приложенный к письму звуковой файл. Достал наушники, сунул их в уши и включил воспроизведение.

В ушах зазвучал голос Ди:

– Томпа, ты дозвонился по тому номеру?

– Ага, а как же, – ответил хриплый голос. – Стену.

– При чем здесь стена?

– Дозвонился Стену. Стенал и вопил, чисто Стентор. Ты, кстати, знаешь, кто такой Стентор? Древний грек, мне соседка рассказывала, она вроде профессор. Или типа того. «Греческий воин, участник Троянской войны, способный кричать так громко, что мог перекричать пятьдесят человек». Прикинь, Дезире-е-е! Стенторский голос, вот это голос так голос!

– Я не понимаю ничего из того, что ты орешь, Томпа.

– Я позвонил по тому чертову номеру. Этот ответил: «Август Стен». А я такой: «Чего-чего? Август? Может, июнь или июль?» А про Стентора я только потом придумал. Ты не замечала, что самые смешные шутки всегда приходят в голову слишком поздно?

– Ну и?

– Он кашлянул и говорит: «Это Август Стен. С кем я говорю?» А я как заору, чертов телефон аж чуть не взорвался: «Хаммарбю – чемпион! Победит любого он! Лучший клуб на всю страну, мы болеем за Хаммарбю!»

На этом запись обрывалась.

Бергер закрыл глаза и прослушал ее еще раз.

Да уж, не июнь и не июль, подумал он. Август.

Август Стен.

Начальник отдела разведданных СЭПО. Бергер сидел неподвижно, чувствуя, как его заливает жгучая грусть.

«Надежными контактами» Молли в СЭПО оказался Август Стен.

Важная шишка, стоявшая за смертью Силь.

Молли звонила ему вчера. И получила информацию об имени, под которым прожила несколько лет Йессика Юнссон.

У них явно сохранились доверительные отношения.

И вся история пребывания здесь на севере зиждилась на лжи.

Как бы он ни хотел этого избежать, пора серьезно поговорить с Молли. Бергер вынул наушники, достал свой мобильник и включил короткую запись, на которой пальцы Блум стучат по кнопкам спутникового телефона. Включил не украдкой, наоборот, даже протянул ей мобильный.

Но в эту секунду зазвонил спутниковый телефон. Бергер убрал мобильный, Блум нажала на кнопку ответа по громкой связи и сказала:

– Да?

– Здравствуйте, – произнес в динамике мужской голос. – Не уверен, туда ли я попал. Я разговариваю с инспектором уголовной полиции Эвой Лундстрём?

– Совершенно верно, – ответила Блум.

– Это доктор Андреас Хамлин из судебно-психиатрической клиники в Сетере. Не знаю, помните ли вы меня.

– Да, конечно. Человек с айпадом из Сетера. Что-то случилось?

– Вы просили меня позвонить, если Карл Хедблум снова получит что-нибудь по почте. И сегодня ему действительно пришло письмо.

– Вы его открыли? – спросила Блум.

– Да, очень осторожно. Внутри в сложенном пустом листе формата A4 был белый порошок, который мы отправили на анализ. Думаю, мы оба знаем, чем он оказался.

– Коктейль из метамфетамина и феназепама. Нужно обращаться с ним очень аккуратно и сразу же отправить в НЭКЦ. Это крайне важно.

– Я собираюсь немедленно послать туда курьера, – сказал Хамлин.

– Подождите, – вклинился в разговор Бергер. – Это Линдберг, второй полицейский, приезжавший в Сетер. На конверте есть почтовый штемпель?

Раздался шелест переворачиваемого листа бумаги.

– Да, – ответил Андреас Хамлин. – Обычные марки и штемпель. Имя отправителя не указано.

– На штемпеле проставлена дата?

– Немного смазана, но видна. Письмо проштамповано двадцать третьего ноября. То есть вчера.

Бергер и Блум переглянулись. Бергер продолжил:

– А место отправления пропечаталось? На штемпеле? Город?

– Что-то такое есть, да. Сейчас посмотрю. Скугос. Даже не знаю, где это находится.

– Зато я знаю, – сказал Бергер и положил трубку.

Потом встал и обратился к Блум:

– В Скугосе живет Ди. Черт! Это Йессика Юнссон, чтоб ее, сообщает, что она думает похитить Ди.

Блум выглядела совершенно ошеломленной. Она подошла к стене и посмотрела на ряд портретов. Убрала троих, мужчин и мальчика: Расмуса Градена, Эдди Карлссона и Андерса Хедблума. Остались только женщины: Хелена Граден, Метте Хеккеруп, Лена Видстранд, Фарида Хесари, Элисабет Стрём и Йована Малешевич. Все они были темноволосыми, с полу-длинными волосами и разными вариантами каре.

Блум вернулась к столу и начала копаться в обувной коробке. Достала пожелтевшую фотографию, снова подошла к стене и показала на изображение восьмилетней Йессики Юнссон с четырехлистным клевером. Прямо под ней Молли прикрепила снимок, на котором та же девочка, только немного помладше, сидела на коленях у своей мамы Эвы.

Эва Юнссон, урожденная Хульт, была темноволосой и незадолго до смерти носила прическу каре средней длины.

Бергер достал мобильный телефон, дрожащими руками нашел фото, на котором он стоял и о чем-то болтал со своей прежней напарницей. Эту напарницу звали Дезире Росенквист, и у нее были темные волосы средней длины.

И стрижка каре.

– А что если они охотятся не только на тебя, Сэм, – внезапно севшим голосом предположила Блум. – Вдруг Дезире произвела на них такое же сильное впечатление в Орсе?

Несколько секунд стояла тишина.

Тишина ужасного озарения.

А потом началась суета. Бергер проорал:

– Мейлы и эсэмэс всем коллегам, которых мы можем найти. Ищи соседей, семью, друзей, бабушек. Проследи, чтобы Люкке и Йонни были в безопасности.

Сам Бергер принялся звонить Ди на официальный и неофициальный мобильные. Гудки спутникового телефона звучали безнадежно и безответно. Бергер оставил сообщения на всех автоответчиках, до которых дозвонился. Потом позвонил в НОО, нарвался на чертов коммутатор, швырнул трубку, начал бешено стучать по клавиатуре компьютера. Блум забрала у него телефон, и через какое-то время Бергер услышал, что она говорит с кем-то, возможно, с руководителем НОО, то есть с исполняющим обязанности директора главного полицейского управления. Он попытался вспомнить, как зовут непосредственного начальника Ди, и перебрал уйму вариантов от Ронни Лундена до Бенни Лундина, пока не вспомнил имя Конни Ландин. Схватил телефон, позвонил. Потом второй раз, третий, никто не отвечал. Да чем там занимается этот убогий человечишка? Бергер позвонил Робину, который удивленно сообщил, что давно не говорил с Ди. Блум оторвалась от компьютера, взяла телефон, набрала номер.

– Сосед на проводе, – сказала она, прикрыв ладонью микрофон.

В компьютере пару раз звякнули входящие сообщения. Похоже, никто из коллег не знал, где находится Ди.

– А начальник? – не унимался Бергер. – Ты ведь поговорила с начальником НОО, да?

– Он не смог ответить на мой вопрос, – ответила Блум, умудряясь одновременно говорить в трубку. – Хорошо, спасибо за помощь.

– Мейл от Конни Ландина, – завопил Бергер и кликнул на иконку.

– Сосед видел, как она выходила из дома сегодня утром около семи, – сказала Блум. – Выглядела как обычно, ушла на работу, вроде бы у нее с собой была сумка со спортивным костюмом. Сэм, ты должен знать какую-нибудь подругу. С кем она ходит в спортзал? Или играет в теннис? Хоть что-то!

– Нет. И Йонни не отвечает. Конни Ландин пишет только, что меня объявили в общегосударственный розыск. Ему плевать на Ди.

– Общегосударственный розыск? – воскликнула Блум.

– Продолжай лучше, – отмахнулся Бергер и попытался сформулировать убедительный ответ Конни Ландину.

– А ваши информаторы? Она не могла отправиться на встречу с одним из них?

– Я попробую им дозвониться. Дай телефон.

– У нас только один телефон, – сказала Блум. – И всем надо дозваниваться с него.

– Да пошла ты! – гаркнул Бергер и оттолкнул ее. Потом дернул стоящую у стены кровать, отбросил крышку тайника в полу, достал второй спутниковый телефон и швырнул его на стол перед побледневшей Молли.

– Звони давай, черт бы тебя побрал. Звони своему дружку в СЭПО и объяви в розыск ее и ее машину. Пусть Август, мать его, Стен и Рой и Роджер ищут ее.

Блум взяла телефон, не говоря ни слова. Набрала номер.

Бергер дозвонился до Йонни, тот был на работе. В «скорой помощи», которую он, вероятно, вел, телефон ловил плохо, и искаженный голос звучат так, словно говорил робот. Бергер перезвонил, Йонни не ответил. Он нашел имя матери Ди, позвонил ей и, прикинувшись веселым и спокойным, узнал номер телефона Люкке. Набрал его. Ответил автоответчик. Три раза, четыре. Она сейчас, конечно, в школе, телефон выключен. Если только ее не похитили, избили, убили.

Бергер снова позвонил Конни Ландину. Тот ответил. Бергер убедил его зайти в кабинет Ди и залезть в ее компьютер. Ничего, ничего, ничего.

– Я дозвонилась до школы дочери, – сказала Блум, закрывая трубку рукой. – Секретарь идет в ее класс.

Бергер остановился, посмотрел на нее, выжидая. Румянец не совсем еще вернулся на ее лицо, она выглядела смущенной. Так выглядят люди, которых сильно мучает совесть.

– Она уже подошла к кабинету. Заходит в класс. Алло? Здравствуй, это Люкке? Люкке Росенквист? Замечательно. Как ты думаешь, ты можешь пойти за женщиной, которая пришла к вам в класс? Вам надо ненадолго пойти в учительскую. Это снова госпожа Линд? Хорошо. Отведите, пожалуйста, Люкке в безопасное место, позвоните в полицию и попросите, чтобы они немедленно приехали и взяли на себя ее охрану. Да, пусть учителя физкультуры и труда помогут. Прекрасно, спасибо!

– Значит, Люкке в безопасности? – спросил Бергер и снова заорал в свой спутниковый телефон. – Да черт бы тебя побрал, Ландин, забудь ты об общегосударственном розыске. Речь о ней, ты ее начальник, ты должен знать, где она. Она действительно совсем ничего не сказала?

– Теперь вроде бы да, – ответила Блум. – В настоящий момент патрульная машина должна уже подъезжать.

Бергер отбросил трубку, в которой что-то нес невыносимый Конни Ландин, и принялся как безумный печатать на компьютере.

– По крайней мере, автомобиль теперь в розыске, – сказала Блум. – Что ты делаешь?

– Не буду же я торчать в этой проклятой дыре на краю вселенной, когда два умалишенных психопата охотятся на мою напарницу. Не дождутся. Вот, заказал два билета.

– Что-что ты сделал?

– Самолет из Елливаре в Стокгольм в шестнадцать ноль-ноль, – объявил Бергер, натягивая верхнюю одежду. – Мы успеем, туда можно доехать за два часа. А там уж я начну копать как следует.

– Но мы…

– Прячемся от СЭПО? – крикнул Бергер. – А ты все это время докладываешь о состоянии своего напичканного лекарствами партнера начальнику отдела разведданных СЭПО? А мы продолжаем притворяться, что скрываемся? А ты уверяешь меня, что у меня психоз? Черт побери, Молли, ты что, участвовала в убийстве Силь?

– Ты что такое говоришь?

– Что любая конспирация уже бессмысленна. Ты ее уже провалила. Мы ни от кого не прячемся, все это выдумки. СЭПО все это время контролировала нас, меня. Билеты заказаны, одевайся давай.

– Я не понимаю.

– У нас нет времени копаться в этом дерьме, – проорал Бергер, выходя из дома.

Он швырнул белую куртку Молли и едва ли не тычками подгонял ее всю долгую и нелегкую дорогу до джипа.

За рулем был Бергер. Блум сидела рядом. Он вел машину по заснеженной и обледенелой пустынной дороге, как полный безумец. В Квикйокке еще и снег пошел. Бергер протянул Молли свой мобильный телефон, она просмотрела в записи, как ее пальцы набирают номер неофициального телефона Августа Стена. Она молча вернула Бергеру телефон. После чего сидела неподвижно, глядя прямо перед собой.

– Мы еще поговорим об этом потом, – только и сказал Бергер.

Снег валил, кружился вокруг автомобиля, как будто попавшего в какой-то противоестественный опрокинутый торнадо, в коридор из ветра. Бергер рулил, как одержимый; одержимый одной мыслью. Блум непрерывно набирала номера всех телефонов Ди.

Никто не отвечал.

Никто ни по одному из телефонов.

Где-то через час Блум сказала:

– У Дезире нет сына.

– Значит, это тоже был ложный след, – отрезал Бергер. – Йессика ведь такая же актриса, как ты. И все это только какая-то извращенная постановка инфантильной, нарциссической, одержимой мегаломанией личности, так и не повзрослевшей и страдающей комплексом отца. К черту ее!

Снова надолго воцарилась тишина. Первым заговорил Бергер:

– У тебя ведь нет младшего брата, да?

Блум опустила голову, уткнулась взглядом в колени. Потом посмотрела на Бергера глазами, полными раскаяния и печали. Нетипично для нее.

– Да, – ответила она. – У меня нет младшего брата.

Они влетели на территорию аэропорта Елливаре, и Бергер, наплевав на правила, припарковал машину на месте для инвалидов. Пробежав через небольшой зал вылета, Бергер и Блум нашли свой выход, увидели, что на часах почти четыре, и услышали объявление, в котором их просили пройти на посадку.

Последнее предупреждение.

Бергер подбежал к стойке, размахивая электронным билетом на экране мобильного. И тут он вдруг бросил взгляд на свой собственный телефон, остановился и в сотый раз набрал номер Ди.

И ему ответили.

Он замер. Рядом громко возмущались сотрудники аэропорта, но он их не слышал.

– Кто это? – резко спросил он.

Какой-то металлический женский голос, совсем не похожий на Ди, произнес что-то непонятное.

– Черт возьми, с кем я говорю? Это ты, Йессика?

Казалось, он разговаривает с царством мертвых. Ему почудилось, что языки адского пламени лижут телефон изнутри. Но тут голос на другом конце зазвучал нормально.

– Алло? – раздалось из трубки.

– Кто это? – повторил Бергер, но уже догадывался, каким будет ответ.

– Это я, – ответила Ди. – Я в больнице.

Бергер не мог пошевелиться. Это было невозможно.

– В больнице? Что случилось?

– Провалилась под пол. На заводе угольной кислоты в Лильехольме. Пролежала без сознания несколько часов. Но сейчас все в порядке.

Вздох, вырвавшийся из легких Сэма Бергера в это мгновение, был самым глубоким за всю его жизнь. Он опустошил его тело и вдохнул в него новую жизнь. Бергер ощутил, как разгладилось его лицо, скрытое бородой.

Потом почувствовал, что расплывается в улыбке. И обернулся, чтобы сообщить новость Блум.

– С Ди все в порядке, – сказал он.

Но ее там не оказалось. Молли Блум исчезла.

Он огляделся, поискал ее взглядом, но ее нигде не было видно.

Людей в маленьком зале было совсем немного, и осмотр занял мало времени. Бергер кричал и звал Блум. Подбежав к женскому туалету, распахнул дверь и выкрикнул имя Молли, потом погромче, потом открыл двери всех кабинок. Никого. На всякий случай заглянул в мужской туалет, там тоже никого не нашел.

Он бегал от стойки к стойке, пока, наконец, не убедился, что ни Сэм Бергер, ни Молли Блум не сели на самолет до Стокгольма. Он еще около часа носился по аэропорту. Расспрашивал встречных, всех до единого, но никто не видел светловолосой женщины в белом пуховике.

Никто во всем аэропорту ее не заметил.

В конце концов, Бергер остался в зале практически в одиночестве.

Выйдя на парковку, он чувствовал себя странно опустошенным. Совершенно белая площадка. Там ничего не происходило, и не видно было ни одного знака, который подсказал бы, что случилось.

А снег равнодушно валил с небес.

«His soul swooned slowly as he heard the snow falling faintly through the universe and faintly falling, like the descent of their last end, upon all the living and the dead»[7].

Бергер сел в джип. И здесь пустота.

Он включил дворники. Они смели с окна толстый слой снега. Но на стекле что-то осталось.

Бергер не удивился.

Он вылез из машины, взял конверт, засунутый под стеклоочиститель, и вернулся за руль. Открыл конверт и достал рисунок. Бергер догадывался, что он увидит. Так и оказалось. На листке бумаги был нарисован четырехлистный клевер.

IV

33

Среда, 25 ноября, 10:07

Перед глазами у него Маркус и Оскар в овражке, поросшем мать-и-мачехой. Оскар улыбается, Маркус смеется. Отправной пункт. Неподвижная точка вращающегося мира.

Когда-нибудь он поймет, что он сделал не так. Когда-нибудь он осознает, чем оскорбил Фрейю. Мать его детей.

Он оказался несостоятелен как отец.

И несостоятелен как любовник.

Но все же сейчас ему вспоминается именно это. Он знает, что спит. Он видит множество картинок со своим участием. Психоз, лекарства, успокоительные. Он неделями лежит в отключке. Однако иногда он встает и двигается, как зомби. Он видит неожиданные моменты ясного сознания среди беспамятства, островки света в мутном океане забытья. Он видит свою постель, два прижавшихся друг к другу человека, мгновение побега от хаоса. Глаза, заглядывающие в душу. Щемящая печаль, захлестывающие эмоции. И вот он видит любовный акт, женская грудь вздымается и опускается у него перед глазами, он чувствует, как волосы падают ему на лицо, понимает, что проникает в женщину, которая находится над ним, и все кошмары внезапно превращаются в наслаждение, а он не знает, спит он или бодрствует, происходит ли это в действительности или это всего лишь материализация его желаний, позволяющая ему выдержать то, что на него давит. Теперь он ощущает подлинное наслаждение, обнимает женщину, ласкает ее, проникает все глубже, слышит стоны и всхлипывания, чувствует предшествующие женскому оргазму содрогания, и это длится и длится, и он сам уже вот-вот достигнет высшей точки, он словно избавляется от всего дерьма, и в ту секунду, когда женщина наклоняется вперед, перед глазами у него оказывается похожее на звезду родимое пятно под правой грудью. Молли!

Он просыпается от собственного крика. Садится на край кровати и ждет, пока время не настигнет его. Как будто это возможно. И тут он словно обретает почву, здесь, в этом домике он по-настоящему обретает почву под ногами.

Ему нужно сделать одно дело.

Он открывает шкатулку с часами, достает свое сокровище, часы, которые помогли раскрыть одно дело – Patek Philippe 2508 Calatrava. Он видит, что они по-прежнему идут правильно. И возможно, ему хватит времени.

Он тщательно одевается, влезает в новехонькие лыжные ботинки и берет ключ на брелоке с логотипом джипа, который ни с чем не спутаешь. После чего выходит из дома.

Пройдя по террасе, он открывает узкую дверцу, ведущую в кладовку с лыжами.

* * *

В углу большой комнаты без окон, где кипела лихорадочная деятельность, сидели два рослых мужчины. Они сидели друг против друга за письменным столом, уткнувшись в свои мониторы. У одного из них на широком запястье были дешевые дайверские часы, и в данный момент он с раздражением наблюдал за тем, как его коллега резко активизировал свою деятельность.

– Чем ты там, черт возьми, занят? – спросил Рой Гран.

– Здесь что-то есть, – ответил Кент Дёёс.

– Здесь – это где?

– Понятия не имею. Координаты 67°19.034’ с. ш. 17°09.867’ в. д.

– И где это?

– Наверное, в Лапландии.

– И какого черта из-за этого надо поднимать шум?

– Понятия не имею, – отозвался Кент. – Но иногда бывает полезно свериться с расписанием наблюдения за объектами.

– Кинь мне ссылку, – мрачно сказал Рой.

Прошло всего несколько секунд, и на темном экране появился сделанный спутником снимок. Он был совершенно белый, и Рой довольно долго не мог сообразить, что это снег.

Он приблизил изображение. Наконец, на белом фоне что-то начало вырисовываться. Это выглядело как знак, как послание на снегу. Рой еще увеличил картину на экране. Наконец, он смог прочитать что-то вроде текста. Он старательно прочитал вслух: «АС! Срочно. М. Точка 0. 1630».

– Что за фигня? – воскликнул он.

Но его коллега уже выдернул из принтера распечатку и выбежал из комнаты. Рой догнал его около лифтов. В лифте он поинтересовался:

– Куда ты несешься?

– Ты что, не прочитал? – спросил Кент.

– Да это же тарабарщина какая-то. Ас какой-то.

– Возможно. Но это в зоне, которая находится у нас под наблюдением, и не исключено, что мы направляемся к тому самому асу.

В отличие от Роя Кент не чувствовал раздражения, ожидая, пока дверь начальственного кабинета спустя традиционную минуту издаст ленивое жужжание и впустит их в кабинет. Если все сложится, ему удастся выиграть у Роя гонку за местом в штате СЭПО. У него в руке сейчас ключ к победе.

Начальник отдела разведданных Август Стен сидел за письменным столом и встретил вошедших своим обычным ледяным взглядом светло-серых глаз. Его стриженные ежиком стального цвета волосы напоминали железные опилки, притянутые магнитом.

Кент перешел прямо к делу и, протянув шефу распечатку, сказал:

– Съемка со спутника, координаты 67°19.034’ с. ш. 17°09.867’ в. д. – Кент дал Стену несколько секунд, чтобы прочитать и истолковать текст, потом продолжил: – Кто-то оставил эту надпись лыжами на снегу. Огромными буквами. Заглавные буквы в начале послания могут быть вашими инициалами. Остальные буквы меньше.

Август Стен не пошевелился, и его спина, как всегда, оставалась абсолютно прямой, но в лице промелькнуло нечто, напоминавшее одобрение. Кенту захотелось закричать от радости во весь голос. Но он воздержался от выражения ликования и спокойно сказал:

– Однако мне трудно объяснить эту букву.

Он показал на «М».

Август Стен медленно кивнул.

– Хорошо, – сказал он. – Я хочу, чтобы вы сосредоточились на этом символе. Мне кажется, я видел что-то подобное в азиатских алфавитах. Возможно, его надо искать среди небуквенных знаков. Все внимание на него, жду отчета в течение дня.

Кент и Рой вышли. Август Стен не удостоил их взгляда, поглощенный чтением лежащего перед ним текста. Того самого, который гласил: «АС! Срочно. М. Точка 0. 1630».

На шведском полюсе недоступности кто-то надел лыжи и оставил на снегу это сообщение. Адресовав его, несомненно, лично Августу Стену.

Стен сидел какое-то время, глядя на знак «М». Он надеялся, что ему удалось направить Кента и Роя по ложному пути и отвлечь от истинного смысла послания. Которое он сам, как ему казалось, понял.

«М». На мгновение его захлестнула волна эмоций.

Потом он встал и направился к двери, держа в руке распечатку.

* * *

Наблюдатель вернулся на свое место. Он смотрит на мониторы. Там ничего не происходит. Пистолет Sig Sauer P226 вертится перед ним, как будто и не останавливался.

Уже скоро. Он знает: уже скоро.

В его снежной пещере ужасно холодно.

Сняв очки для работы за компьютером, он не видит даже мониторов, не говоря уже об изображении на экране. Его очки – не только для работы, они возвращают ему окружающий мир.

Но вернуть ему зрение не может уже ничто.

Он больше не может работать подолгу, его дни наблюдателя сочтены. Впереди жизнь на подобающую пенсию. Подобающую ему за выполненную работу. Любая неподобающая работа должна компенсироваться подобающим образом.

Он должен увидеть это еще раз. Дом на склоне рядом с Эстепоной, терраса с видом на Гибралтарскую скалу, аромат тимьяна, розмарина, лаванды. Он должен получить шанс разделить этот прекрасный теплый вечер и этот пейзаж с ♀. А она сможет поделиться с ним тем, что увидит.

Она может спасти его зрение. Она может спасти его жизнь.

Наблюдатель думает о ♀ и ♂. Думает об их отношениях. Думает о своей ненависти к ♂. Наблюдатель думает о том, как он отправился за ней, вырвал ее из крепких объятий ♂, нежно прижал к себе и понял, что он любим ею. Наблюдатель думает о том, как дивно это было, какой божественной может быть близость. Камера, подключенная к верхнему монитору, продолжает работать в режиме реального времени, на нижнем мониторе наблюдатель перематывает назад запись, которой пренебрегал непозволительно долго.

Он думает, что давно следовало бы ее просмотреть, но его вновь затягивают фантазии. Рука в тонкой кожаной перчатке рассеянно крутит лежащий на столе пистолет, однако тот останавливается. Дуло оказывается направлено не в сторону наблюдателя, так что на сей раз ему не придется выбирать между правдой или действием. Ибо правда, как уже было сказано, слишком сложна.

Он замечает, что перемотал запись слишком далеко назад. Включается автоматическое воспроизведение. Изображение дергается и мечется, на экране мелькает то небо, то снег, то лицо. Наконец картинка стабилизируется, на мониторе появляются следы ног. Следы, которые, кажется, ведут издалека и становятся все больше и больше. Наконец, они взбираются сюда, на холм.

Вдруг в объектив заглядывает лицо человека, который устанавливает видеокамеру. Сочтя все отрегулированным и настроенным верно, человек идет дальше вверх по холму, чтобы установить вторую камеру. Исчезает еще до того, как наблюдатель успевает рассмотреть ее. Она была такой же красивой тогда, когда монтировала камеры.

Он должен спасти ♀ от ♂ прямо сейчас.

* * *

Август Стен рывком распахнул дверь. Мужчина за столом аж подскочил, но успел нажать на джойстик, так что изображение на нижнем мониторе изменилось.

– Как же здесь адски холодно, – сказал Август Стен, размахивая руками, чтобы согреться.

– Похоже на снежную пещеру, – улыбнулся в ответ мужчина в очках. – Мы жаловались, но, похоже, в термостате какая-то серьезная неисправность.

– Эти очки выглядят очень толстыми. Твой пигментный ретинит часом не прогрессирует? Ты же знаешь, что в таком случае ты обязан мне об этом доложить, Карстен.

– Знаю, – с грустью согласился Карстен. – Но все говорит о том, что болезнь развивается медленно.

– Что ж, посмотрим, – кивнул Стен. – В последнее время твои отчеты поступали нерегулярно. С других постов они приходят, как положено, но ты пропустил несколько дней.

– Я как раз сидел и пытался наверстать упущенное.

– Молли у себя?

– Должна быть в доме. Но пока не показывалась.

– Я не получил отчета, Карстен.

– Я знаю. Как я уже сказал, я работаю над ним.

Август Стен поморщился и сказал:

– От Франса сегодня ночью пришел отчет, в котором он пишет, что не уверен, вернулась ли Молли в свой дом вчера вечером. Были сбои в работе камеры ночного видения. Ну да ладно. А Бергер появлялся? Недавно?

– Он выходил на прогулку около четверти часа тому назад.

– Покажи видео.

Орудуя джойстиком, Карстен вошел в меню на нижнем мониторе, включил запись, вернулся к нужному моменту.

Бергер вышел на террасу своего дома, открыл дверь кладовки, достал лыжи и не без труда пристегнул их к ботинкам. Потом пошел вверх по холму, покрытому свежим снегом. Над снежным покровом торчала только его голова, которая двигалась в странных направлениях.

– Карстен, черт подери! – гаркнул Стен. – Мне нужен отчет в режиме реального времени. Если ты не справляешься, я найду тебе замену.

Карстен молчал. Он знал, что это правда. В нем взяли верх темные стороны натуры. А ведь среди «внутренних ресурсов» СЭПО у него была репутация профессионала самого высокого класса.

– Что там происходит? – спросил Стен, ткнув пальцем в верхний экран.

– Бергер выходит, – ответил Карстен и увеличил изображение. – Это происходит прямо сейчас. Кажется, он переобулся, на нем зимние ботинки. И рюкзак за спиной. Он направляется не к дому Молли. Кажется, он собирается пойти прямиком к машине.

Август Стен кивнул и положил перед Карстеном распечатку.

– Как ты объяснишь вот это? – спросил он.

– Это…?

– Мне приходится поручать такие задания «внешним ресурсам», потому что они, черт побери, справляются лучше, чем мои собственные сотрудники. Объясни, пожалуйста.

Карстен посмотрел на листок бумаги с текстом, написанным на снегу: «АС! Срочно. М. Точка 0. 1630». Потом сказал:

– Это, конечно, адресовано тебе, судя по обращению. Нужна срочная встреча в «точке ноль» в шестнадцать тридцать. Я только не понимаю, что это за закорючка.

Август Стен сделал глубокий вдох и ответил:

– Это перечеркнутая буква М.

Карстен посмотрел на шефа, и по телу у него разлился ужас. Глядя на его явно побледневшее лицо, Стен продолжил:

– Если нам повезет, это означает, что Молли исчезла. Если не повезет…

– …что она мертва, – севшим голосом закончил Карстен.

Август Стен окинул его ледяным взглядом и сказал:

– Единственное, что мы знаем наверняка, это то, что ты и я любой ценой должны попасть во второй половине дня в некую «нулевую точку».

Карстен кивнул. У него заболели глаза.

34

Среда, 25 ноября, 16:28

Трава на лугу, когда-то достававшая ему до груди, сейчас лежала примятая. Снегопад, сильный, как ливень, прибил к земле высокие стебли. Потом снег устал лежать и растаял. В дрожащем свете карманного фонарика этот луг из далекого детства напоминал кашу из подгнившей гигантской спаржи.

Луна только что показалась на темном небосклоне, вдалеке виднелось ее отражение в неподвижной воде залива, и между деревьев, растущих на берегу, мелькали блики. Наконец, перед ним предстал фасад дома, который светился своим собственным внутренним светом.

Как будто он покрашен светящейся краской.

Подойдя поближе, он увидел, что их лодка покачивается на прежнем месте у мостков; она наверняка останется там до тех пор, пока окончательно не установится лед. А потом она вмерзнет в лед и будет им раздавлена.

Не колеблясь, он поднялся по лестнице и оказался перед дверью.

Она открылась еще до того, как он успел постучать. В проеме был виден только Sig Sauer P226, направленный ему в грудь, и державшая его рука в перчатке.

Взмахом пистолета ему предложили войти внутрь. Он почувствовал, как его обыскали, весьма профессионально. Потом зажглась маленькая, слабая лампа.

На границе освещенного лампой пространства стоял высокий немолодой мужчина в костюме, с коротко стриженными стального цвета волосами и с резкими чертами лица. Он небрежно оперся на две торчащие из земли деревянные опоры. Вокруг них висели цепи разного размера.

– Стало быть, нулевая отметка, – сказал мужчина. – В центре часового механизма. Где все началось и где все может закончиться.

– Господин Стен, – сказал Бергер, кивнув. – Если бы в ваши планы входило убить меня, вы бы уже это сделали.

– Возможно, план игры поменялся, – ответил Стен. – Почему М перечеркнута? Ты ее похитил?

– Конечно, нет. Но ее действительно похитили. Очень жестокие люди.

– И почему ты обратился ко мне?

– Потому что она работает на тебя. Потому что в тот момент, когда ее похитили, она выполняла твое задание. И потому что ты не так бессердечен, чтобы оставить ее у них в руках.

– А вот ты, вообще-то, на меня не работаешь. И почему я должен тебя выслушивать? Да и просто оставлять тебя в живых?

– Потому что только я могу ее найти.

– Продолжай, – сказал Стен.

– Мне плевать на то, что она меня предала. Плевать, что все это время, пока мы торчали на севере, вы с ней поддерживали контакт. Мне плевать даже на то, что ты убил Силь тем чертовым черным носком. Я хочу только, чтобы Молли вернулась. Живая.

– Предположу, что ее мобильный ты уже поискал.

– Еще вчера. Он лежал в кювете недалеко от аэропорта Елливаре.

– Ты так и не ответил, почему я должен тебя выслушать.

– Потому что ее похитители охотятся за мной. И общаться они будут со мной и только со мной. Убийце по какой-то причине нужен именно я: я должен обратить на нее внимание, преследовать, поймать. Она выбрала меня чем-то вроде отцовской фигуры. Судя по остальным убийствам, Молли еще жива, но нам надо очень, очень спешить. От тебя мне нужна всего лишь небольшая помощь. Один-единственный раз, здесь и сейчас, а потом можешь делать со мной что захочешь.

– Помощь?

– Что тебе известно об этом деле? – спросил Бергер. – О том, которым мы занимались неофициально.

Стен повернулся к своему сотруднику, сидевшему в темном углу, куда не попадал слабый свет лампы. Произошел какой-то молчаливый обмен знаками. Бергер почувствовал, что из темноты в него впился острый и неожиданно ненавидящий взгляд. Стен кивнул и сказал:

– Не очень много. Я получил отчет, в котором сказано, что некий комиссар из НОО, действуя несколько нечистоплотно, предложил вам что-то вроде подработки.

– Отчет Молли Блум?

– Совершенно верно. По моей оценке, дело это тупиковое, но вреда от него быть вроде бы не могло. Чем бы вы ни занимались, лишь бы это помогло удержать тебя под контролем и в тени.

– А почему было так важно держать меня под контролем? – воскликнул Бергер.

Август Стен помолчал, поморщился, и потом сказал:

– Мне казалось, тебе на все это плевать, лишь бы спасти Блум. Возможно, я ошибался. Возможно, нам стоит пересмотреть условия этой беседы.

– Ты помог Молли выяснить имя, под которым жила Йессика Юнссон.

Стен кивнул.

– Добыть такую информацию не так-то легко, даже для меня. Всегда оставляешь после себя следы.

– И все же ты это сделал. Пошел на большой риск. Почему?

Август Стен не ответил. Он только смотрел прямо перед собой, устремив взгляд в никуда.

– Потому что Молли Блум – твоя протеже, твоя подопечная, – сказал Бергер. – Потому что с того момента, как ты взял ее в СЭПО, ты был ее наставником. У тебя на лице мало что отражается, Август, но я видел, как сильно ты был расстроен, когда тебе пришлось ее уволить. Ты не бессердечен. И сейчас ты хочешь спасти Молли так же сильно, как я. Если бы я верил в то, что СЭПО сможет найти и освободить ее, я бы охотно доверил это вам, но я знаю, что человек, чье имя ты искал в архиве, будет разговаривать только со мной. Лена Нильссон, она же Йессика Юнссон, действительно отвратительная личность. И сейчас она где-то держит Молли, привязав ее к стулу и заставляя своего раба по имени Рейне Даниэльссон резать ее ножом и зверски избивать. Ты не просто отвечаешь за Молли Блум, Август, но и любишь ее. Помоги мне помочь ей. А на остальное мне плевать.

Стен внимательно посмотрел на Бергера, не меняя выражения лица.

– Что произошло? – спросил он.

– Мы вдруг обнаружили, что все жертвы Йессики напоминали ее мать. У Ди похожие черты, к тому же мы установили, что Йессика находилась в Скугосе, где живет Ди. И Ди не отвечала на звонки, исчезла. Мы уже собирались сесть на самолет до Стокгольма, как вдруг я до нее дозвонился. А Молли пропала.

– В аэропорту?

– Да. В Елливаре.

– А почему ты тогда в Стокгольме? И как ты добрался сюда так быстро?

– Я сел в машину и гнал, как мог, чтобы как можно скорее снова попасть в аэропорт. Там я сумел сесть в грузовой самолет. Я сомневаюсь, что преступники остались в Лапландии. Они все время выбирают новые места. К тому же, мне нужно было поговорить с тобой с глазу на глаз. И встретиться с Ди.

– Кто такая Ди? – сурово поинтересовался Стен.

– Комиссар из НОО, которая, как ты выразился, предложила нам подработку. Дезире Росенквист.

– И почему она могла стать следующей жертвой этого странного убийцы?

– Потому что мы с ней восемь лет назад вместе допрашивали этих убийц. Они сидели рядом во время допроса. И уже давно пытаются привлечь наше внимание. Теперь нам снова надо поработать в паре.

– Тебе и комиссару Росенквист? В этом и заключается твоя просьба?

– Не основная, – ответил Бергер. – Ди с семьей отвезли в безопасное место, они под охраной. Было бы хорошо, если бы СЭПО могло установить эффективное наблюдение за ее домом в Скугосе. У нее там все материалы по делу, в гараже.

– В гараже? – скептически переспросил Стен.

– Нам нужно работать в тайне. Иначе мы потратим драгоценное время на кучу бюрократических проволочек, а времени у нас нет. Но, как я уже сказал, это второстепенная просьба. Главная заключается в другом.

– И в чем же?

– Забей тревогу, задействуй самые мощные розыскные ресурсы СЭПО и найди голубой или, возможно, бледно-желтый Volkswagen Caddy с регистрационным номером LAM 387. Он где-то в Швеции.

Август Стен пристально посмотрел на Бергера.

– И это все, что у тебя есть? – удивленно спросил он. – Такая ненадежная улика, как автомобиль?

– Он еще и угнанный, к тому же, – сказал Бергер. – Ты можешь это сделать?

Стен оглядел его с ног до головы. Возможно, на лице у него действительно мало что отражалось, но количество разных взглядов в его арсенале казалось бесконечным. Он кивнул.

* * *

Ди сидела в черной машине и смотрела на свою семью. Она видела глаза Йонни и понимала, что что-то изменилось и их жизнь больше никогда не будет прежней. Они не поссорились, и по-прежнему полагаются друг на друга, но к ее работе он впредь будет относиться с недоверием. Только теперь он осознал, насколько она опасна. Для Ди и даже для него, но прежде всего – и это самое, самое главное – для Люкке. Ди видела по его глазам, что он не сможет ей это простить. Сама же Люкке, напротив, считала, что все это ужасно интересно, ей раньше не приходилось видеть такие элегантные машины, таких стильных мужчин и женщин и столько оружия. Она радостно щебетала, а над ее головой взгляды родителей скрестились в немой дуэли.

Наконец, они добрались до дома. Их проводили внутрь. Пришлось разделиться.

Ди услышала, как Йонни немного принужденно крикнул:

– Ливерпуль!

И Люкке задохнулась от восторга:

– Папочка, но ведь сегодня еще только среда!

Потом они исчезли из виду.

Ди, дрожа, прошла по холодному гаражу, кивнула сотруднику СЭПО, стоявшему у двери, и нажала на ручку.

Бергер прикреплял к ее маркерной доске какие-то бумаги. Он обернулся и встретился с Ди взглядом. Это заменило им тысячи слов.

– Общегосударственный розыск? – спросил Бергер.

– Конни Ландин получил информацию от анонима. Твоя ДНК оказалась на окровавленном теле Фариды Хесари.

– Черт!

– Но мы знаем, что это не так. Она нашлась в архиве в «забытом» пакетике с уликами. Вероятно, в архивах в Мальмё и Векшё тоже найдется.

– А что было в пакете? Кожа? Кровь?

– Волосы.

Бергер потянул в стороны пряди над ушами. Слева волосы явно были короче.

– Я, конечно, стригусь в дешевой парикмахерской, но так сильно они все же не косячат, – сказал он.

– А, – отозвалась Ди. – Порьюс.

– В том подвале Йессика одним ударом убила двух зайцев. Она втянула меня в это дело и отрезала у меня прядь волос. Хотя я не понимаю, как они могли оказаться в материалах расследования.

– В архиве наш общий друг Рикард Робертссон намекнул мне, что я не первая интересуюсь старыми документами. Йессика наверняка подкупила его и получила доступ к делу Фариды Хесари.

Ди покачала головой и протянула руки навстречу Бергеру. Они обнялись, быстро и нерешительно. Потом сели к письменному столу. Ди вздохнула и достала мобильный телефон.

– Кстати, о Фариде Хесари, – сказала она и включила запись, сделанную на заводе угольной кислоты.

Запись заканчивалась свистящим звуком, вскриком, похожим на ругательство, и грохотом. Потом наступила тишина.

– Я заметила ту дыру в полу, когда шла на встречу, но забыла о ней, уходя, – пояснила Ди.

– Понимаю, – сказал Бергер и потрогал подмышки. Они были мокрые.

– Мимо меня пролетел голубь. Может быть, я упала из-за него.

– Я думаю, причина скорее в Хесари, – сказал Бергер и показал на мобильник. – Такой рассказ нелегко выкинуть из головы.

– Да, даже не знаю, случалось ли мне проводить более тяжелый допрос, – кивнула Ди. – Надеюсь, Фарида Хесари действительно такая сильная личность, как кажется.

– Как ты представляешь себе мотивы Йессики?

– Я всего лишь обычная мать из пригорода, Сэм. Мне этого не понять.

– Не согласен. Ты задавала правильные вопросы. Как будто тебе все понятно.

– Внешне – да. Я вижу путь Йессики, это дорога в ад, которую можно проследить. Нежелание иметь младшего брата. Кошмарная смерть мамы и нерожденного ребенка. Муки совести, которые ведут к саморазрушительной сексуальности. Странные события в США, сексуализация насилия. Отношения с Эдди Карлссоном, изнасилование, выкидыш, гистерэктомия. Жизнь под чужим именем, растущая зависть к матерям мальчиков, перешедшая в ненависть. Умение управлять больными с определенными отклонениями, как когда-то мадам Ньюхаус управляла Робом. Но психологически – не понять. Никогда.

– Я думаю, что, к тому же, Йессика довольно рано приобрела защитную оболочку, – сказал Бергер. – Происходящее стекает с нее, как с гуся вода. Она играет в игру. Она надеялась, что она садомазохистка, но на самом деле она просто пустышка. Ее ничто не цепляет. Она хочет только впечатлить нас.

Ди кивнула и сменила тему:

– Да, когда я свалилась под пол, ты меня потерял. Но разве необходимо было поднимать всех на ноги? Обзванивать всех и каждого?

– Я не исключал, что они похитили Люкке.

Ди поняла. В аналогичной ситуации она поступила бы так же.

– А они взяли и похитили Молли Блум, – сказала она.

– Молли предала меня. И все-таки я хочу попытаться спасти ее.

– Мы не ляжем спать, пока не вытащим абсолютно всю информацию из имеющихся фактов. А они все здесь.

Ди показала на кипы бумаг на столе. Бергер сгорбился.

– Я чувствую себя выжатым, как лимон, – сказал он.

– Я тебя понимаю. Мы видим, как из нас выглядывает зверь. Чудовище.

Бергер вздрогнул, вытянулся в струну и распрямил плечи.

– Два главных вопроса, – подытожил он. – Первый очевиден. Есть ли в наших материалах хоть малейшее указание на то, где скрываются Йессика и Рейне? С Молли.

– Второй вопрос не менее очевиден, – подхватила Ди. – Откуда они знали, что вы полетите именно тогда из этого проклятого аэропорта?

Бергер кивнул.

– Это было, мягко говоря, спонтанным решением, – сказал он. – Когда нам не удалось до тебя дозвониться, я забронировал билеты. Должно быть, Йессика каким-то образом увидела мой заказ.

– И при этом они с Рейне находились поблизости. Как?

– Когда мы пришли к ней, она поняла, что мы приехали не из Стокгольма. Но она не могла знать, что мы прячемся на полюсе недоступности.

– Но это было известно СЭПО. Могла Йессика иметь доступ к имевшейся у них информации?

– Мне трудно в это поверить, – сказал Бергер. – У нее своя игра. Но она гораздо лучше разбирается в компьютерах, чем пыталась нам внушить, показывая печатную машинку. Можно предположить, что она как-то следила за всеми рейсами из Лапландии, чтобы засечь меня, если я куплю билет.

– Вообще я согласна с тобой, что я выглядела более подходящим кандидатом, – сказала Ди, проведя рукой по стриженным под каре волосам и подумав о такой же прическе дочери.

– Я думаю, что ты уже в безопасности, Ди. Раз они похитили Молли, их цель – я, а не ты. Им был нужен сыщик, который унизил их в Орсе, который в шутку «стрелял» в них из сложенных в пистолет пальцев. Йессика напала на Молли, чтобы сделать мне больно. Она явно приняла нас за любовников.

– Я тоже так думала, – сказала Ди, улыбнувшись. – Несмотря на эту идиотскую бороду.

– Все никак не успеваю побриться, – поморщился Бергер.

Какое-то время они сидели молча, перебирая события прошлого.

– Я никогда не доверяла Молли Блум.

– Я знаю, – кивнул Бергер. – Но ты договорилась о совместной работе с ней, а не со мной.

– Она предала тебя. Напичкала тебя лекарствами, лгала и манипулировала тобой.

– Знаю. Давай работать.

35

Среда, 25 ноября, 21:02

Они читали до крови из глаз. Ди оторвалась от стопки документов и показала сначала на свой глаз, потом на лицо Бергера. Он провел пальцем по уголку глаза и обнаружил кровь. Они с Ди понимали друг друга без слов.

Она протянула ему носовой платок и пудреницу. Бергер так и сяк повертел непонятную коробочку, Ди жестами объяснила, как она открывается. Бергер щелкнул крышкой, посмотрел в зеркало.

У него из глаза сочилась кровь.

Вытерев ее платком, он спросил:

– Ничего?

– Выбор мест преступлений выглядит случайным, – ответила Ди, отшвырнув бумаги. – Не вижу, как можно вычислить, где они сейчас. Не получается.

– Должно получиться, – взревел Бергер и вскочил. – Должно, черт возьми, получиться. Она там умирает сейчас!

– Они были в Елливаре, но с тех пор прошло больше суток. Если у них хорошо отлажена система передвижения, они могут находиться в любой точке земного шара.

– Они в Швеции, – отрезал Бергер и снова сел на стул.

– Знаю. Но Швеция большая. Орса, Мальмё, Гётеборг, Багармоссен, Тебю, Векшё, Сорселе, Порьюс. Абсолютно никакой закономерности.

– Есть, – заверил Бергер. – Я уверен, что есть.

Его голос звучал еле слышно.

В дверь постучали, и сразу же, не дожидаясь ответа, вошел мужчина с носом боксера и в очень толстых очках. Он нес два больших пустых чемодана.

– Я даже не знаю, как вас зовут, – тихо сказал Бергер.

– Карстен, – ответил мужчина и открыл чемоданы. – Можете называть меня Карстеном. У меня для вас готов «Белл».

– Вы произносите какие-то звуки, смысл которых непонятен.

– Самый быстрый способ добраться до Даларны, – пояснил Карстен и показал на чемоданы. – Сложите сюда все материалы и компьютеры.

– А как же моя семья? – растерянно спросила Ди.

– Мы, разумеется, оставим здесь охрану, ваша семья в безопасности. Но вы оба должны ехать.

– Куда? – поинтересовался Бергер, пакуя вещи в один из чемоданов.

– Мы не можем оказать вам официальную поддержку, – ответил Карстен. – Все это совершенно неофициально. Вам придется все делать самим. Но мы отвезем вас туда. В Серну.

– В Серну? – удивилась Ди, кидая вещи в чемодан так же лихорадочно, как Бергер.

– Есть повторение, которое что-то значит, – сказал Карстен.

* * *

Черный автомобиль несся быстрее, чем любое из наземных транспортных средств, которыми доводилось пользоваться Бергеру. На прямом участке ведущего к аэропорту шоссе ему показалось, что он видит на приборном щитке завораживающее число «300». Он посмотрел на Ди, ее брови были нахмурены. Бергер наклонился к Карстену, сидевшему впереди на пассажирском сиденье, и спросил:

– Повторение, которое что-то значит?

– Мы обнаружили голубой Volkswagen Caddy с предполагаемым регистрационным номером LAM 387 в четырех местах, – ответил Карстен и поправил тонкую кожаную перчатку, обтягивавшую руку. – Камеры видеофиксации в районе Арвидсъяура и Эстерсунда и бензоколонки в Вильхельмине и Серне.

– Они все вроде расположены вдоль Внутренней дороги? – уточнил Бергер.

Карстен кивнул:

– В принципе, да, почти все на E45. Однако не Серна. Внутренняя дорога сворачивает к югу в Свеге. А они улизнули в северную Даларну. Автомобиль, замеченный в каком-то месте, еще ничего не значит. Он куда-то двигался, и там его уже нет. Но если он появляется повторно, если его видят в одном месте дважды, это уже что-то. В этом случае велика вероятность, что там он по какой-то причине задержался.

– И в Серне так и было? На севере Даларны?

– На бензоколонке OKQ8, да. Я пришлю вам инструкции на мобильный.

Карстен умолк. Бергер всмотрелся в мужественное лицо, скрытое за толстыми очками.

– Еще что-то? – спросил он.

Карстен снял очки. В его взгляде было что-то странное.

– Сделайте все, чтобы спасти ее, черт возьми.

* * *

Когда они проезжали Салу, до Бергера дошло, что такое «Белл». Это «Белл 429», легкий двухмоторный вертолет, шведская полиция недавно закупила семь штук. В одном из них и оказались Бергер и Ди. Впереди сидел пилот, чьей задачей явно было не только доставить их в Серну, но и хранить молчание. Судя по всему, в его намерения входило не обронить ни слова за все время полета.

Закончился этот полет на пустынном поле недалеко от Серны. Когда их «Белл 429» исчез в ночном небе и улеглось поднятое им снежное облако, в поле зрения осталась только какая-то изба на краю поля.

Бергер и Ди с трудом продвигались по глубокому снегу, волоча за собой тяжелые чемоданы. Подойдя ближе к дому, они обнаружили, что рядом с ним есть гараж. Бергер заглянул в его окошко и увидел внутри черный автомобиль. Они направились в дом. Ди достала мобильный телефон и прочитала инструкции, присланные Карстеном. Покопавшись в заиндевелой водосточной трубе, она выудила из нее ключи. Взяв их, они с Бергером поднялись по ведущей на террасу лестнице и зашли в дом.

Внутри оказалось почти пусто, но тепло, и было проведено электричество. Гостиная без окон выглядела не так, как должна выглядеть гостиная в Даларне. Невыразительные обои, стол из березовой фанеры. Сбоку от него стоял небольшой столик с устройством непонятного на вид предназначения. На большом столе лежали ключи от машины, рядом со столом стояла маркерная доска с маркерами и магнитами, в углу мигал роутер. Именно так Бергер и представлял себе конспиративные квартиры СЭПО, но бывать в них ему пока не доводилось.

До утра оставалось еще несколько часов. Бергер и Ди начали распаковывать вещи. Чтобы оставить гостиную свободной для возможных допросов, они перетащили доску и все материалы в другую комнату, которая вскоре превратилась в нечто среднее между домиком Молли на полюсе недоступности и гаражом Ди в Скугосе. Идеальная комбинация.

Впрочем, радости от этого ни Ди, ни Бергер не испытали.

За окном по-прежнему было очень темно.

* * *

Ди смотрела в телефон.

– Оно на этом не заканчивается, – сказала она.

Они с Бергером находились в дальней комнате. Они только что установили видеокамеру на стене в гостиной, принесли оттуда маленький столик и проверили на ноутбуках работу камеры. Бергер как раз прикреплял к маркерной доске карту Даларны. Реплика Ди оторвала его от этого занятия.

– Что не заканчивается? – спросил он.

– Сообщение от Карстена. Сначала в нем идут инструкции, как найти ключ в трубе, потом пароль вайфая и прочее. Потом пропущено несколько строк. А дальше продолжение. Я заметила его только сейчас.

– Продолжение?

Ди зашла в спальню, в которую они пока даже не заглядывали, подошла к стоящему в углу гардеробу. Открыв дверцу, она достала толстый пластмассовый ящик, принесла его в рабочую комнату, поставила на столик рядом с компьютерами, набрала код и открыла крышку.

Внутри лежали наполненные жидкостью трубки.

И клавиатура. И еще дисплей.

Ди еще раз сверилась с телефоном и сказала:

– Остальное лежит в машине.

* * *

Они остановились. Вокруг была кромешная тьма. Даже необычайно мощные фары автомобиля не освещали ничего, кроме снега. Снег и снова снег. Бергер заглушил мотор и повернулся к пассажирскому сиденью. Ди ни на секунду не отрывала взгляда от экрана мобильника.

– Двести метров вправо, – сказала она. – Там должна быть тропинка.

Они вылезли из машины и убедились, что никакой тропинки нет. Она наверняка существовала, пока не выпал снег. Ди и Бергер включили фонарики. Если верить GPS на телефоне, они двигались по тропе, но в реальности никаких подтверждений этому видно не было. Их окружал только глубокий снег.

Глубокий снег и два человека, которые среди ночи тащат по пустынной местности немыслимо тяжелый груз.

Вскоре фонарики выхватили из темноты здание, похожее на средневековый замок с башенками и зубчатыми стенами. Когда Бергер и Ди подошли ближе, башенки превратились в трансформаторы и выключатели, а зубцы – в конденсаторы и разъединители. Зато небо так и осталось средневеко-вым: на всем небосводе не виднелось ни намека на рассвет. Тьма вокруг была совершенно непроницаемой.

Если бы Бергер и Ди находились у стен замка, то сейчас они бы стояли перед окружающим его рвом. Современная версия укреплений состояла из мощной двери и негостеприимного забора из оцинкованной металлической сетки, увенчанного ржавеющей колючей проволокой.

Бергер взял громоздкие арматурные ножницы и принялся перерезать проволоку виток за витком. Добравшись до толстой цепи, он зажал губками ножниц одно звено и перекусил его.

Цепь упала на землю, и Бергер распахнул тяжелую дверь.

Напарники оказались на территории, где всё, казалось, искрится и потрескивает; воздух был словно пропитан электричеством, оно окружало их со всех сторон.

Ди посмотрела на телефон и пошла к строению, которое на вид было главным зданием. Там визитеров встретила массивная стальная дверь. Она была заперта.

– Будь осторожен, – сказала Ди.

Бергер взял похожий на тесто комок, захваченный ими из багажника машины СЭПО. Вдавил его как можно глубже в замочную скважину, воткнул два кабеля и протянул их на несколько метров в сторону. Ди тоже отошла подальше от двери, и тогда Бергер вставил кабели в батарейку.

Ничего не произошло. Они подождали. Протерли кабели и попробовали снова.

Взрыв оказался сильнее, чем они ожидали. Обоих отбросило назад. Лежа в снегу, они посмотрели друг на друга. Ди кивнула, Бергер тоже кивнул в ответ. Они поднялись, толкнули дверь и вошли в святая святых.

Осветив фонариками помещение, они увидели вокруг множество электротехнических устройств. Ди сверилась с полученными инструкциями и поискала среди мигающих дисплеев нужный.

– Вот этот, – сказала она.

Бергер и не думал возражать. Он подтащил пластмассовый ящик к объекту, похожему на гигантский трансформатор, и положил его туда, куда указала Ди. Открыв ящик, Бергер отошел в сторону.

Его сменила Ди. Она точно следовала инструкциям: набрала цифровой код на небольшой клавиатуре в ящике. Дисплей включился. Когда Ди набрала последнюю цифру, на нем высветилось «08:00».

– Это значит, что мы на всю ночь останемся без электричества? – спросил Бергер.

– Мы – нет, – ответила Ди.

На дисплее по-прежнему светились цифры «08:00». Ди поднесла палец к кнопке ввода и пояснила:

– Мы – нет. Мы в конспиративном доме, у нас есть резервный генератор. А вот вся Серна и ее окрестности да, останутся.

Она нажала на кнопку. На дисплее появились цифры «07:59».

Бергер и Ди вышли из здания и побежали по глубокому снегу. Один раз Ди упала, Бергер помог ей встать, но она только обеспокоенно стряхнула снег с мобильного телефона. На экране горело «04:12».

Когда они добрались до машины, Бергер увидел на мобильнике «02:46». Ему пришлось разворачивать автомобиль на дороге, которую практически не было видно. Наконец, ему удалось выжать газ. Таймер показывал «00:21».

Бергер провел по уголку глаза. По щеке скатилась капля. Он повернул к себе зеркало заднего вида и увидел, что это кровь.

И тут у них за спиной раздался взрыв.

36

Четверг, 26 ноября, 02:07

Уже не в первый раз Молли Блум выбирается из джипа на парковке около аэропорта Елливаре. Одна и та же цепочка событий повторяется и повторяется, как будто в бесконечном цикле.

Последний раз, когда она дышала свободно.

Она видит впереди спину Бергера, спешащего к главному входу, пытается его догнать, бежит, но вдруг слышит свистящий звук и чувствует, как взрывается ее голова.

После этого она несколько раз приходила в себя и снова теряла сознание, ее подбрасывало, стукало обо что-то, она слышала звук автомобильного двигателя, но ничего не видела. Она лежала в чем-то более тесном, чем багажник машины. Наконец, Молли поняла, что ее запихнули в чемодан, в сундук.

И почувствовала запах крови. Засохшей крови.

Кровь Йованы Малешевич.

Эта мысль снова отбросила ее в тот миг, когда она вышла из джипа около аэропорта Елливаре и увидела впереди спину, и попыталась ее догнать.

Когда Молли снова очнулась, оказалось, что она сидит на тяжелом металлическом стуле. Все вокруг кружилось в неясном полумраке. Ее голову наклонили вперед, вниз. Перед глазами оказался белый эмалированный таз. В него с волос стекала вода. Сначала Молли подумала, что вода окрашена кровью, но потом поняла, что у нее другой цвет. Ей на голову набросили полотенце и принялись энергично тереть. В конце концов, голову оставили в покое. Сидя на стуле, Молли чувствовала, как крепко привязана к нему за руки и за ноги. В какой-то раме на мгновение появилась темноволосая фигура, ее загородил стремительно двигающийся человек в черной маске грабителя. В воздухе мелькнули ножницы. Молли прикрыли глаза ладонью, и ножницы энергично защелкали по волосам. Это продолжалось долго-долго. Когда руку, закрывавшую ей глаза, убрали, она не сразу разглядела висящее перед ней зеркало.

Посмотрев в него, она встретилась взглядом со своим отражением, увидела свое хорошо знакомое лицо в золотистом зеркале. И в этот момент она поняла, что темные волосы, которые мелькнули до этого в зеркале, принадлежали ей.

А теперь они были подстрижены под каре.

За спиной у нее стояла фигура в черной маске. Фигура отложила ножницы и провела рукой по волосам Молли. Вдруг позади маски появилось что-то еще. Раздался нечеловеческий вопль, и более крупная фигура в такой же черной маске набросилась на ту, что поменьше.

Все снова почернело.

Она снова выбирается из джипа на парковке около аэропорта Елливаре. Видит впереди спину Сэма, спешащего к главному входу, пытается его догнать, бежит. Вдруг слышит свистящий звук.

Она снова выбирается из джипа на парковке около аэропорта Елливаре. Видит впереди спину Сэма, спешащего к главному входу, пытается его догнать, бежит.

Вдруг она очнулась.

Молли открыла глаза. Холод уже глубоко проник в ее тело. Она долго не могла понять почему. Она была раздета, донага. Тяжелый металлический стул, кажется, был прикручен к бетонному полу, который выглядел как пол подвала. Ледяной, влажный воздух кисло пах плесенью. Молли попробовала пошевелить руками и ногами, но они были крепко привязаны к стулу кабельными стяжками.

Стояла полнейшая тишина.

Темнота тоже была практически полной. В нескольких метрах от Молли угадывался плюшевый диван, а на нем угадывались две фигуры.

Молли поняла – видимо, из-за звука, – что все затянуто пленкой. С дивана доносилось поскрипывание, издаваемое полиэтиленом, о который терлась обнаженная кожа.

Но видно ничего не было, Молли могла только догадываться, что это были за движения. Потом снова наступила темнота.

Когда Молли снова приходит в себя, в глубине комнаты на диване копошатся два тела. Тела без головы.

Потом она догадывается, что на них черные маски. Догадывается, что это за движения. Змеиные, театральные. Больше ничего не происходит.

Только темнота и тишина. Потом меньшая из фигур наклоняется вперед, и на нее падает слабое подобие света. Верхняя часть тела обнажена, маска грабителя на голове. Это женщина. После этого она снова исчезает из поля зрения.

Это напоминает медлительный, но навязчивый стробоскоп.

С дивана снова доносятся звуки, но они как будто попадают сюда из параллельной вселенной. Они словно и не достигают слуха Молли.

Вдруг женщина снова наклоняется вперед, появляется в слабо освещенном круге, в свете рампы. Она медленно стягивает с себя маску, но только когда она снимает парик, Молли Блум узнает Йессику Юнссон.

Мужчина тоже наклоняется вперед, отбрасывает маску. Это сильно постаревший со времени допроса в Орсе Рейне Даниэльссон. Молли видела только его фото в молодости и больше ничего. Все детские черты, заметные на снимке, исчезли, их сменил мрачный, морщинистый опыт. Жестокое одиночество.

Пара снова откидывается на диван, их поглощает темнота. Молли находится в темноте, в кромешной темноте.

Она слышит звук кошмарной пантомимы, догадывается, что это трение кожи о пластик. Ее поражает нелепость этой шарады. Целый спектакль, от которого никто, кажется, не получает удовольствия.

Когда к Молли возвращается способность видеть, она обнаруживает, что Рейне встал с дивана. Она видит себя, видит свое обнаженное тело, прикованное к стулу. Как будто она наблюдает за ним из другого угла комнаты.

Рейне подходит ближе. У самого края освещенного тусклой лампой круга Молли видит стол. На столе лежит большой нож.

Она снова проваливается в темноту. В снисходительную, избавляющую от боли темноту. Потом боль возвращается, начинается с головы и растекается по всему телу. И это только начало.

Молли не хочет испытать остальные разновидности боли, совсем не хочет.

Она приходит в себя. Хотя инстинкт повелевает ей открыть глаза, Молли удается оставить их закрытыми. Проходит какое-то время, она пытается определить, что происходит в комнате и что происходит у нее самой в голове. В нос ударяет запах плесени и ее собственного тела. Молли пытается понять, что делают находящиеся рядом люди.

Женский голос произносит:

– Веки не просто тонкие, они не скрывают правду.

Молли открывает глаза. Перед ней стоит Рейне. У него в руке полено. На диване, наклонив вперед голову, сидит Йессика, ее почти не видно, только ее лицо с легкой ухмылкой. Она говорит:

– Я посчитала, что ты бодрствовала три минуты восемь секунд. Ты успела догадаться, где находишься?

– Я знаю, где я нахожусь, – отвечает Молли как можно спокойнее.

– И где же?

– Во тьме.

Йессика громко смеется. Ее теплый, радостный, звонкий смех совершенно неуместен в этом подвале. Здесь вообще все неуместно. Йессика встает и потягивается.

– Если бы ты знала, как ты права, – говорит она.

Потом подходит ближе и встает рядом с Рейне. Они стоят бок о бок всего лишь в метре от Молли. Два обнаженных человека.

Йессика наклоняется и вглядывается в лицо Молли. Берет ее за подбородок и поворачивает голову влево и вправо, как будто изучая под лупой.

– Я слишком долго думала, что тебя зовут Эва Лундстрём. У меня ушло много времени, чтобы выяснить, что на самом деле ты Молли Блум.

Она выпрямляется и говорит, не отводя взгляда от глаз Молли:

– Рейне. Ударь ее.

Молли чувствует, как вздрагивает, голова качается вправо и влево, вперед и назад. Все ее тело готовится к боли.

– Мы пока ограничимся плечами, – говорит Йессика. – А потом ты порежешь ее ножом.

Молли не собирается закрывать глаза. Она не будет закрывать глаза.

Она смотрит прямо в лицо Рейне Даниэльссону, когда он замахивается поленом. Даже когда оно ударяет ее по плечу, она не отрывает от него взгляда. Рейне совершенно определенно не выказывает признаков удовольствия. Судя по виду, он скорее испытывает то ли скуку, то ли отвращение. Если Молли представится возможность, она попробует с этим поработать.

Он бьет ее по левой руке, потом по правой. Она все время смотрит ему в глаза, не отрываясь ни на мгновение.

Когда на левую руку обрушивается третий удар, Молли теряет чувствительность, и во время удара по правой руке она ощущает только странное онемение. Как будто рука затекла. Словно тело защищается от внешних воздействий.

Тогда Рейне вместо полена берется за нож.

Молли видит, как лезвие вонзается ей в плечо. Видит хлынувшую кровь. Такое ощущение, что это чужая кровь.

И чужое тело.

Йессика смотрит на текущую из раны кровь взглядом медика. Потом достает пробирку и вытаскивает из нее пробку, подносит пробирку к струе крови и наполняет ее. Все это выглядит очень профессионально. Приблизив пробирку к слабому свету лампы, Йессика встряхивает ее и разглядывает содержимое.

Она явно собирается что-то сказать, как вдруг гаснет свет. Подвал погружается в кромешную тьму.

– Неужели опять! – кричит Йессика.

Рейне бормочет что-то непонятное. Йессика говорит:

– Мне кажется, у нас есть запасные предохранители. И мы собирались купить свечи. Купили?

– Нет, – отвечает Рейне.

Молли впервые слышит его голос. Он звучит спокойно и как будто слегка приглушенно. Она понимает, что сможет с ним работать. Если представится возможность.

– Поднимись и поменяй предохранитель, – распоряжается Йессика.

Рейне исчезает.

Молли смотрит в темноту и думает об абсурде. О любом абсурде. Но прежде всего об абсурдности ситуации, в которой приходится выслушивать будничный разговор серийных убийц. Извращенная нормальность. Вылетевшие пробки, забытые свечи.

Словно жизнь вдруг вернулась в привычное русло.

У Молли очень болит рука.

– Видимо, это можно назвать отсрочкой, – говорит Йессика.

Молли слышит, как тяжело она дышит. Ничего не видно. И Йессика больше не произносит ни слова. Как будто ей нечего сказать.

Время идет. На лестнице раздаются шаги. И доносится голос Рейне:

– Дело не в пробках. С ними все нормально. Я на всякий случай сменил предохранитель, но ничего не работает.

– Черт! – восклицает Йессика где-то в темноте.

Молли хочет остановить текущую кровь. Но это невозможно. Ее крепко привязали.

Она слышит доносящиеся из кромешной тьмы звуки. Вот скрип дивана, на который кто-то садится. Потом зажигается свет, это включили фонарик в мобильном телефоне.

Молли видит Йессику, сидящую на диване и собирающую вещи, которые на нем сложены. Пока она рассматривает пробирку, Рейне подтаскивает откуда-то тележку с медицинским оборудованием. Практически мини-лаборатория.

Молли пытается понять, что происходит.

Но у нее в голове крутится единственная мысль: она получила отсрочку.

Молли закрывает глаза. Она знает, точно знает, что каждая минута дает ей преимущество. Потому что с каждой минутой, которую ей удастся прожить, Сэм Бергер все ближе.

Она это знает.

37

Четверг, 26 ноября, 07:48

Сообщение поступило ночью. Бергер и Ди услышали его по местному радио, прочли в Интернете. На районной подстанции произошла авария, центральное распределительное устройство выведено из строя. Муниципалитет Эльвдалена, к которому относится Серна, сохраняя спокойствие, предпочел не употреблять в новостях слов «взрыв» и «теракт». И в семь утра эти известия еще не успели заинтересовать центральную прессу.

В первые часы после полуночи на сайте муниципалитета опубликовали обращение к жителям Серны и ее окрестностей: «Проводятся ремонтные работы. Жильцы всех домов и квартир должны ввести на сайте индивидуальный код, который можно получить на сборном пункте в Серне в четверг, начиная с 8:00».

Вышеупомянутый сборный пункт находился в церкви Серны, и в 7:50 там уже начал собираться народ. Хотя Серна – небольшой городок, парковка рядом с белым зданием церкви, к счастью, оказалась большой. И поначалу все выглядело абсолютно спокойно.

Бергер и Ди заняли стратегическое место прямо у въезда на парковку. В машине уже начинало не на шутку холодать.

На сером небе появились первые просветы, бледные рассветные лучи просачивались сквозь упрямо сопротивляющиеся облака.

– Карстен был прав, – сказала Ди, сидевшая на пассажирском сиденье.

– Кажется, он очень заинтересован в том, чтобы мы спасли Молли, – глухо отозвался Бергер.

Ди посмотрела на экран своего мобильного и зачитала:

– «Управление электричеством компьютеризовано. При повторном подключении требуется индивидуальный код, который жильцы должны получать лично. Отключить электроснабжение – единственный способ заставить людей покинуть дома».

– Этот тип знает, как устраивать теракты, – буркнул Бергер.

Время тянулось медленно. На улице становилось все светлее, а в автомобиле все холоднее. Постепенно на парковку стало прибывать все больше машин, благодаря чему Бергер мог теперь иногда, чтобы погреться, завести двигатель, не привлекая внимания. У входа в церковь образовалась очередь. Среди беспорядочно передвигавшихся людей и машин становилось все сложнее замечать отдельные лица и номерные знаки.

Бергер и Ди столько раз вместе сидели в машинах наружного наблюдения, что чувствовали себя как рыбы в воде. Но в то же время совершенно неестественно. Как будто они разыгрывали сцену из пьесы о далеком прошлом. Все хорошо знакомо и совсем не знакомо.

Обстоятельства совершенно изменились.

Суета на парковке становилась все оживленнее. Машины сигналили, один из водителей, бурно жестикулируя, показывал на место, где стояла машина Бергера и Ди, видимо, желая его занять. Автомобили парковались тесно, люди ругались, угрожающе размахивали кулаками, делали неприличные жесты. Гудки слились в какофонию. Перед Бергером и Ди встал грузовик, шофер которого принялся невозмутимо разгружать товары для находящейся напротив автозаправки.

Минут через десять Бергеру это надоело. Он вылез из машины, обошел грузовик и попытался обозреть творящийся вокруг хаос. Окинув взглядом очередь, извивающуюся перед входом в церковь, Бергер заметил, что и там суета превращается в нечто более угрожающее. Откуда понаехало столько людей?

И тут он увидел его. В укромном углу парковки стоял голубой фольксваген с номером LAM 387. Он был пуст.

Бергер пригнулся, вернулся к Ди, помахал ей, чтобы она вышла, и показал на свою находку. Натянув капюшоны, они как можно незаметнее приблизились к скоплению людей перед церковной дверью и стали каждый со своей стороны очереди пробиваться к ее началу, не обращая внимания на раздававшиеся протесты. Температура не превышала десяти градусов мороза, и люди были основательно укутаны, так что не всегда удавалось разглядеть их лица. Пару раз Бергеру пришлось показать свое фальшивое полицейское удостоверение, хотя он предпочел бы этого избежать.

Взбудораженность толпы нарастала по мере приближения к цели, в какой-то момент Бергеру показалось, что их с Ди готовы линчевать за то, что они лезут вперед без очереди. Ему даже пришлось пробраться сквозь людскую массу, чтобы вырвать Ди из рук высоченного мужчины с синевато-красным лицом. Вдруг в двадцати метрах от них он заметил отделившуюся от очереди фигуру в пуховике оливково-зеленого цвета с капюшоном. Ему удалось вызволить Ди, одновременно следя взглядом за удаляющейся фигурой. Та скользнула направо по расчищенной дорожке между засыпанными снегом могилами.

Бергер двинулся в ту сторону, и Ди следом за ним. Кто-то подставил ему подножку, и он, не удержавшись, рухнул лицом вперед. За спиной раздался грубый смех. Ди проскользнула мимо него. Лежа в снегу, Бергер видел, что она добралась до дорожки, ведущей на кладбище. Он поднялся, выбрался из толпы и побежал следом за своей напарницей.

Фигура в зеленом пуховике, шедшая по обледеневшей дорожке, остановилась. Казалось, она наблюдает за Бергером и Ди. Лица под капюшоном видно не было. До нее оставалось метров двадцать, и Бергер как раз обогнал Ди, но снова грохнулся на землю, на сей раз по собственной вине. Тропинка представляла собой настоящий каток. Бергер встал, балансируя на скользком пятачке. Фигура стояла неподвижно, невидимые глаза уставились на них из-под капюшона. Казалось, она выжидает. Как будто она знала что-то, чего Бергер и Ди не знали.

Бергеру это не нравилось. Фигура застыла в ожидании между двух могил. Пытаясь вернуть себе равновесие, Бергер бросил взгляд за плечо. Ди там не оказалось. Как только Бергер устремился вперед, насколько это было возможно по льду, фигура в пуховике метнулась направо. Вероятно, туда вела еще одна дорожка, между могил. Бергеру было далеко до такой скорости. Наверное, на преследуемой были ботинки с шипами. Фигура быстро удалялась в направлении парковки. Бергер еще не добрался до поворота, а она уже перемахнула через засыпанную снегом живую изгородь, как заправский барьерист. Бергер выбежал на вторую дорожку, снова поскользнулся, не смог удержаться на ногах и увидел, что зеленый капюшон движется мимо нескольких припаркованных машин в сторону «фольксвагена.

Черт возьми, он ее сейчас вот-вот упустит.

К этому моменту очередь протянулась через все кладбище. Зеленая куртка уже почти проскользнула к выходу, но вдруг что-то произошло.

Какой-то человек стремительно выбежал из-за припаркованного около входа автомобиля, протаранил зеленую фигуру и всем телом вдавил ее в машину на другой стороне дороги. Оба капюшона упали с голов на плечи, и все еще стоящий на коленях Бергер увидел два темноволосых каре, как будто кто-то схватился со своим отражением. Потом, будто в замедленной съемке, Ди с силой, какую он в ней и не подозревал, схватила Йессику Юнссон за волосы и впечатала ее голову в боковое стекло автомобиля.

Казалось, облако разлетевшихся во все стороны осколков никогда не уляжется.

38

Четверг, 26 ноября, 09:16

Бергер вошел в комнату. Дверь у него за спиной захлопнулась. В безликом помещении и обои на стенах, и столик из березовой фанеры казались одинаково лишенными какой-либо индивидуальности. На боковом столике стояло все то же устройство, что и раньше. Никаких окон. У стола два стула. Один пустовал, на другом сидела Йессика Юнссон.

Ее запястья были привязаны к подлокотникам кабельными стяжками. На лице краснели многочисленные царапины, некоторые были заклеены пластырем, из некоторых все еще немного сочилась кровь. Бергер сразу узнал странную легкую улыбку, которая играла у нее в уголках губ. Йессика не произнесла ни слова.

Бергер сел, включил записывающее устройство на боковом столике и спросил:

– Где Молли?

Йессика Юнссон не ответила. Ее взгляд блуждал по голой комнате, анализировал. Бергер продолжил:

– Игра окончена, Йессика, вы ведь это понимаете?

Никакой реакции.

– Подумайте хотя бы о Рейне. О вашем Рейне. Не дайте ему совершить еще одно, последнее убийство, спасите его от очередного психоза.

Собственная сдержанность причиняла Бергеру боль. Ему хотелось накинуться на эту мразь и порвать на куски. Но Ди, которая подсказывала ему в наушник-«ракушку», как себя вести, уговорила его не применять силу, поскольку толку от этого не будет.

– Задень за живое, – прозвучал в ухе ее голос.

Он должен попытаться, должен изо всех сил постараться задеть Йессику Юнссон за живое. Как бы, черт бы ее побрал, это ни было сложно.

Перед этим напарники горячо спорили о тактике. Будет ли лучше, если Ди примет участие в допросе? Или ей стоит провести его в одиночку? Наконец, они пришли к выводу, что ее отсутствие сыграет им на руку. По крайней мере, в начале.

Ведь целью Йессики был все же Сэм Бергер и никто иной.

Он наклонился надо столом и сказал:

– Если вы расскажете, где она находится, я, вероятно, смогу добиться для вас ограниченного по времени тюремного срока. В противном случае вам грозит пожизненное заключение. Без шанса получить помилование. Так что вам больше никогда не выйти на свободу.

Йессика Юнссон сидела молча, наблюдала за Бергером с загадочным и решительным видом. В ней ощущалась какая-то абсурдная сила. И глубочайшая ненормальность. Допрос определенно предстоял непростой. Надо запастись терпением. Вероятно, Рейне не набросится на Молли в одиночку. Если, конечно, она еще жива…

Казалось, Йессика читает его мысли. Ее первыми словами было:

– Рейне знает, что должен сделать, если я не вернусь.

Бергер чувствовал, что его сейчас вырвет, просто вывернет на этот проклятый стол. В ухе раздалось наставление:

– И что же должен сделать Рейне?

Ему удалось сдержаться.

– И что же должен сделать Рейне, если вы не вернетесь?

Йессика улыбнулась, быстро, коротко, безрадостно:

– Завершить дело.

– Фарида Хесари, – подсказала Ди.

– Без вас Рейне становится другим человеком, – сказал Бергер. – Пока вы спали, он отпустил Фариду Хесари.

Йессика медленно кивнула, как будто ее задела какая-то мысль.

– Вы хорошо выполнили домашнее задание. Молодцы.

– Вы же именно этого хотели, – парировал Бергер как можно спокойнее.

– Вот и Рейне сделал работу над ошибками, – пожала плечами Йессика. – Он больше не повторит тот промах.

Бергер вгляделся в глаза Йессики Юнссон, смотревшие мимо него. На короткое мгновение ему показалось, что он насквозь видит ее неестественность. Как будто она понимает, что должна чувствовать боль, но не способна на это. Интересно, чувствует ли она вообще хоть что-то, или все это – только безумный спектакль.

– Мы знаем, что вам пришлось пережить, – начал Бергер.

– Да неужели? – засмеялась Йессика. – Будет лучше, если вы будете говорить о вещах, в которых разбираетесь.

Бергер умолк. Он смутно припоминал эту фразу. Йессика снова заговорила:

– Она сейчас в наушнике тоже ржет, Сэм? Как тогда, восемь лет назад?

Только теперь сцена в Орсе всплыла у Бергера в памяти. Он поднимает руку, вытягивает пальцы, изображая дуло пистолета, и стреляет в Рейне. И потом обращается к медсестре: «Будет лучше, если вы будете говорить о вещах, в которых разбираетесь». А Ди смеется.

Жест, несколько слов, смех. Они застряли в мозгу убийцы и разрослись, как какая-то безумная раковая опухоль.

Отмахнувшись от воспоминаний, Бергер вернулся к допросу, удивляясь собственному мнимому спокойствию.

– Мы знаем, что вам пришлось пережить. Но мы не все понимаем. Вам было восемь лет, когда вы нашли четырехлистный клевер. Вы загадали желание, попросили о том, чего хотели в глубине души, но не могли сказать вслух. Вы очень хотели, чтобы у вас не было младшего брата.

Йессика посмотрела на Бергера, их взгляды скрестились.

– Вы хотели остаться единственным ребенком. Как человеку, страдающему нарциссизмом, вам была невыносима мысль, что вам придется делить внимание родителей с кем-то еще. Интересно, а вы хотя бы испытали шок, когда в восьмилетнем возрасте нашли свою маму в луже крови? Может быть, вы ее и убили? Отравили? Пусть лучше умрет, чем вам придется делить ее с братом?

Йессика отвела глаза, уставилась на стену. Бергеру показалось, что он видит, как напряглась ее челюсть.

Ему нужна была эта напряженность.

– А еще эти ваши отношения с отцом. Вам никогда не удавалось привлечь к себе его внимание. Вы надеялись, что сможете это сделать, когда опасность конкуренции будет устранена?

Челюсть по-прежнему напряжена.

– Но этого так и не произошло. Все вышло совсем наоборот, да? Отец сбежал через весь земной шар в такую даль, какую только можно себе представить. Думаю, он сбежал от вас, Йессика. Он вас боялся. Он видел, как вы опасны. Как сильно больны. Вы рассказали отцу о загаданном желании? Вы и его тоже убили?

Она улыбнулась, но челюсть осталась напряжена. Получилась очень странная гримаса.

– Вы ходили к детскому психологу. Вы понимали, какие чувства должны испытывать. Но не могли. Вы не могли ничего чувствовать тогда и не можете сейчас. Вы внутри абсолютно пусты, Йессика. Ваш мир – это белый лист без единого знака.

Их взгляды снова встретились. В ее глазах появилось что-то новое. Она казалась почти довольной. Как будто ей хотелось, чтобы кто-нибудь раскрыл ее тайну. Как будто к этому она и стремилась. Словно ее гнала не боль, а желание ее почувствовать. Чтобы хоть раз испытать какое-то чувство.

– Когда вы жили у бедной, ничего не понимавшей тети Эббы и выискивали в Интернете самые ужасные вещи, которые могли себе представить, вам пришло в голову, что вам следует испытывать какие-то деструктивные чувства. Может быть, вам следует тянуться к садомазохизму? Наказать себя за содеянное? Вы примерили на себя эту роль, уехали в Америку, полюбовались на то, как мадам Ньюхаус борется со своим высоким порогом апатии. Раб, которым вы можете управлять по своему желанию, – может быть, это то, что вам надо? А он будет воплощать в жизнь ваши самые больные фантазии, и вы не будете для него пустым местом. Ведь именно этого вы хотели: перестать быть пустым местом. Вы всего-навсего цирковая обезьяна, которая скачет на арене, Йессика.

– Остановись, – услышал он в наушнике голос Ди.

Бергер замолчал. Посмотрел на Йессику Юнссон. Она снова встретилась с ним взглядом. Он попытался прочитать что-то в ее глазах, но это было очень, очень сложно. Заметил ли он там какой-то надлом? Показалось ли ему, что она хочет что-то исправить, уточнить или изменить в его рассказе?

Он не знал и ждал, надеялся, что Ди увидела больше, чем он. Но она молчала.

– С чего бы вам оказаться первым в мире человеком, который поймет? – слегка улыбнувшись, спросила Йессика. – Почему именно вы?

– Вы ведь искали именно меня, Йессика. Вы позвали меня.

Ее глаза сузились. Бергер продолжил:

– Вам было мало Рейне, да? Вы еще в Орсе заметили, что как зритель он вам не годится? Вы хотели найти кого-то, кто заметит ваше существование и осудит ваши поступки. Кого-то, кто сможет вас остановить. Потому что то, чем вы занимались, совершенно бессмысленно, и вы это тоже знаете. Вы думаете, что рано или поздно что-то почувствуете, но мне кажется, вы просто не можете испытывать никаких чувств.

Йессика Юнссон отвела взгляд. Бергер заметил в нем что-то новое, и улыбку ее как ветром сдуло.

– Скоро я кое-что почувствую, – тихо сказала Йессика.

Бергер ждал, надеялся, что Ди что-нибудь скажет, хоть что-то, но она продолжала молчать. В наушнике не слышалось ни звука.

Что, черт возьми, значит «Скоро я кое-что почувствую»?

– Восемь лет назад вы выбрали нас с Ди, чтобы мы каким-то образом заменили вам родителей, – снова заговорил Бергер. – Ди жестко допрашивала Рейне, а я изображал стрельбу по вам из револьвера. Это чем-то задело вас. Все эти годы, совершая свою кошмарную серию убийств, вы пытались выйти на контакт с нами, заставить нас заметить вас. Чтобы мы поняли вас и остановили. Но потом что-то произошло, и несколько недель назад вам очень понадобилось нас вызвать. Что тогда случилось?

Йессика вдруг снова улыбнулась, как будто украдкой.

– Я же вам сказала в Порьюсе. Я увидела вас по телевизору.

– Вы сказали, что увидели Ди.

– В той программе показывали вас обоих, вы все еще работали вместе. Она рассказывала что-то о деле Эллен, а вы стояли у нее за спиной.

– Но почему мы понадобились вам именно сейчас, а?

– Хочу посмотреть, как вы будете мучиться от боли, – ответила Йессика с лучезарной улыбкой.

Бергер сидел, как громом пораженный. Ему хотелось применить насилие. Грубое насилие.

– Успокойся, Сэм, – сказала Ди у него в ухе.

Бергер закрыл глаза, сумел взять себя в руки.

– Вы хотите, чтобы я засвидетельствовал вашу боль, Йессика, но я не собираюсь этого делать. Нет никакой боли. Но я могу засвидетельствовать вашу пустоту.

Не разочарование ли увидел он у нее на лице? Она надеялась, что он признает ее страдания? Она надеялась, что он облагородит ее чувства, сделает их более достойными, чем они есть на самом деле?

И главное: что максимально эффективно? Пойти ей навстречу? Или нажать еще жестче? Бергер был вынужден принять решение. Ди остановила его. Он принял решение, исходя из этого.

– Может быть, вы все-таки почувствовали что-то, когда так страшно отомстили Эдди Карлссону в том подвале в Багармоссене?

Лицо Йессики немного просветлело.

– Во всяком случае, вы не можете сказать, что он не получил то, чего заслуживал, – сказала она.

– Продолжай, – скомандовала Ди.

– На самом деле я не знаю точно, что именно Эдди Карлссон вам сделал.

– Вам и не положено этого знать.

– Вы, вероятно, довольно точно следовали принципу «глаз за глаз». Член за матку.

Йессика засмеялась.

– Хорошо придумано, да? – сказала она.

Бергер посмотрел на нее и ответил:

– Йессика, неужели это просто серийные убийства? Вы настолько банальны? Вы призвали меня только для того, чтобы я восхищался вашей ловкостью?

Она снова отвела взгляд, но на этот раз ненадолго. Бергеру показалось, что у нее в глазах мелькнуло раздражение.

– Я вас остановил, – сказал он. – И вы были не особенно изобретательны. И так ничего и не почувствовали.

– Скоро кое-что почувствую, – повторила Йессика.

– И как это возможно после тридцати пяти лет без чувств?

– Я хочу посмотреть вам в глаза, когда Молли Блум умрет.

Все вокруг побелело. Мир без знаков.

– Спокойно, Сэм, – немедленно сказала Ди прямо в ухе. – Будь очень спокоен. Значит, она точно знает, когда это произойдет? У Рейне есть приказ сделать это в определенное время? Как нам это узнать?

– Не болтайте ерунды, – сказал Бергер с наигранным безразличием. – Вы даже не знали, что Молли существует, пока мы не приехали вместе к вам в Порьюс.

– И тогда я думала, что ее зовут Эва Лундстрём, – сказала Йессика с более уверенной улыбкой. – Но главное, я увидела, что вы пара.

– Пара?

– Это было очевидно.

В ухе скрипнуло. Ди очень отчетливо произнесла:

– Не дай ей задеть тебя, Сэм. Просто продолжай.

Он не мог. Он действительно не мог продолжать. Вместо него заговорила Йессика, глядя мимо Бергера в видеокамеру.

– Рядом со школой, где учится ваша дочь, Ди, есть почтовый ящик. Уроки закончились, и Люкке шла прямо на нас. Я стояла, держа письмо в Сетер, Карлу, и уже поднесла его к щели ящика. Рейне стоял рядом и ждал моего приказа. Мне пришлось быстро принять решение. Что будет больнее: если я заберу дочь Ди или любовницу Сэма? Люкке столько же лет, сколько было мне, когда я сорвала четырехлистный клевер. На самом деле она даже напомнила мне меня, стрижка каре и прочее. Все говорило за то, чтобы похитить ее. Но, стоя там, я передумала, решила, что будет куда интереснее найти и похитить Молли Блум. Я опустила конверт в ящик и позволила Люкке пройти мимо. Сейчас ваша дочь могла бы уже умереть, комиссар Росенквист.

– Оставайся на месте, Ди, – сказал Бергер.

Он услышал в наушнике ее всхлипывания, но она не произнесла ни слова. Ему надо было перевести тему в другое русло.

– Как вам удалось перехватить нас в аэропорту Елливаре? Мы думали, вы находитесь в Скугосе.

– Так и было задумано, – с довольной улыбкой ответила Йессика. – Как только я решила оставить в покое малышку Люкке, мы вылетели обратно в Лапландию.

– Вы не ответили на мой вопрос.

Йессика пожала плечами.

– Я понимала, что вы где-то на севере, довольно близко от Порьюса. Базы данных тамошних авиакомпаний очень легко взломать. Мы поселились между Елливаре и Арвидсъяуром – два аэропорта, откуда вы могли вылететь. Оставалось только дождаться, когда вы забронируете билеты. Вы хотите обсудить еще какие-нибудь увлекательные технические вопросы?

– Андерс Хедблум, брат Карла, – начал Бергер. – За что вы убили его?

– Его убил Бергер, – снова улыбнулась Йессика. – Так было написано на бумажке.

– Вы переехали в Мальмё ради Андерса? – спросил Бергер как можно невозмутимей.

– Это не особо интересно, – надменно ответила Йессика. – Он навещал брата в Орсе, у нас завязались отношения. Я поехала за ним в Мальмё, но ему было наплевать на меня. Чтобы удержать его, я намекнула, что Карл невиновен, и сказала чуть больше, чем хотела. Потом он поехал следом за мной на север и начал вымогать у меня деньги. Так что он сам виноват в том, что случилось.

– Он не годился на роль папы, – сказал Бергер. – И оказался одной из десяти ваших жертв.

– Десяти?

– Я насчитал десять. Хелена, Расмус, Метте, Лиза, Эдди, Фарида, Элисабет, Андерс, Йована и Молли.

– Я считаю совсем по-другому. Их шесть.

– Объясните.

– Фарида сбежала, она не считается. Эдди и Андерс тоже не считаются, это была просто необходимость. И через Андерса получилось послать весточку вам, Сэм.

– Но, Йессика, тогда получается семь.

– Расмус Граден не считается. Он часть Хелены.

– Не понимаю, что вы имеете в виду.

– Жертв не шесть. Их шестью два.

Бергер ждал, думал, слушал. Но Ди ничего не сказала. А мысли путались. Йессика продолжила с отвратительно-естественным спокойствием:

– Страдают всегда двое: мать и сын, остальные не имеют значения. Хелена и ее сын. Метте и ее сын. Лиза Видстранд и ее сын. Элисабет Стрём и ее сын. Йована Малешевич и ее сын.

– Это, черт побери, пять, – крикнул Бергер и почувствовал, что мозг закипает. – Пятью два.

– Правый карман куртки, – сказала Йессика Юнссон и замолчала.

Бергер встал, нетвердыми шагами дошел до прихожей, вернулся с пуховиком Йессики, сунул руку в правый карман, достал какую-то пластиковую трубку, рассмотрел ее, увидел окошко и в нем – небольшой штрих.

– Для начала я сделала анализ крови. Результат оказался удивительным, но странно логичным, как будто случай помог мне сделать правильный выбор. А потом я сделала обычный тест на беременность. С мочой.

Бергер посмотрел на штрих, на Йессику Юнссон, на стену.

– Молли Блум беременна, – заявила Йессика. – Срок меньше месяца.

Бергер уставился на нее. Интересно, что стекает у него с уголков губ.

– Шестью два, – подытожила Йессика Юнссон, расплывшись в улыбке. – Пострадало шесть раз по двое.

39

Четверг, 26 ноября, 10:35

Ее разбудил холод. Или раны. Впрочем, это не играло никакой роли, боль причиняли и холод, и раны. Все причиняло боль.

Но больнее всего было понимание. Понимание, в каком она положении.

Она подергала стяжки. Все четыре конечности были привязаны так же крепко, как раньше. Только после этого она открыла глаза.

Разницы почти не оказалось. Откуда-то в подвал просачивался слабый свет, и это всё. Она смутно угадывала очертания дивана, фигуры на диване, человек уже был одет, вроде бы в какой-то спортивный костюм. Кажется, этот человек спал.

И кажется, он был один.

Она оглядела темный подвал. Ничего нового. Диван, мужчина, стол с поленом и ножом, и она сама. И больше никого и ничего.

Молли Блум осмотрела свое тело. Попыталась оценить тяжесть полученных ран и испытала шок при взгляде на руки: такие синие, опухшие и окровавленные. Но сильнее всего ее беспокоил зуд в районе бедра. Она начала медленно наклоняться и тянуться вперед. С каждым разом ей удавалось нагнуться чуть ниже. Сколько это заняло времени, она не знала. Наконец, ей удалось увидеть бедро. Вроде бы на нем виднелся какой-то слабый контур. Наконец, она догадалась, что это рисунок ручкой.

Вероятно, это изображение четырехлистного клевера.

Йессика отсутствовала. Молли понятия не имела, когда она ушла, но ночью что-то случилось, потом Йессика и Рейне стояли, склонившись к компьютеру, и обсуждали что-то, тихо, но возмущенно.

Молли понятия не имела, который час. Слабый свет снаружи, возможно, говорил о том, что наступил день. Наверное, это полоска дневного света, пробивающегося через щель подвальной двери, которая недостаточно хорошо изолирована. Поскольку пробки или что-то вроде того сгорели, электрическим освещением это быть не могло.

Потом она услышала что-то еще, помимо храпа Рейне. Более размеренный, более регулярный звук. Уж не тиканье ли часов?

Очень, очень слабое, но все же это определенно было оно, да.

Что-то тикало у нее за спиной.

Молли была достаточно спортивной, хотя в последнее время тренировки сводились в основном к катанию на лыжах, и уже размяла шею и спину, пытаясь рассмотреть клевер. Все же потребовалось определенное напряжение, чтобы суметь посмотреть через плечо назад. Там на стене висели часы. Они показывали без пятнадцати одиннадцать и казались новыми, не принадлежащими к обычной обстановке этого помещения, так же, как и красный плюшевый диван. Стало быть, их принесли с какой-то целью.

Вероятно, для Рейне.

Молли, конечно, была по большей части без сознания, пока ее везли сюда в сундуке, залитом кровью Йованы Малешевич, но она могла оценить, что переезд длился долго, не меньше шести часов. Не исключено, что они ехали на север, к границе с Норвегией и Финляндией или еще дальше, в сторону Хаммерфеста или Нордкапа, но более вероятно, что их путь лежал на юг. Значит, они сейчас в каком-то более густонаселенном районе. Исходя из этого, получается, что Йессика Юнссон, пожалуй, отсутствует слишком долго. Несколько дольше, чем должна была.

Да, этот логический анализ был необходим.

На кону стояла ее жизнь, и она не собиралась потратить, возможно, последние минуты этой жизни на метафизические рассуждения. Что происходит после смерти? Прожила ли я достойную жизнь? Ни за что. Она намеревалась выжить. Вопрос стоял один: удастся ли?

Она не собиралась покидать этот мир без борьбы до последней капли крови. На то она и Молли Блум.

Противником в данный момент оказался полный идиот. Если она с ним не справится, она не заслуживает того, чтобы выжить. И не важно, что она связана, а у него полено и острый, как бритва, охотничий нож.

Йессика Юнссон ни за что не ушла бы, не подстраховавшись каким-то образом, она слишком умна. Если она действительно отсутствует дольше, чем планировала, – при удачном раскладе это может объясняться тем, что Йессику поймал Сэм Бергер, – то у Рейне наверняка есть инструкции, как поступить в этом случае. И есть только одна вещь, которая может быть связана с этими инструкциями: появившиеся явно недавно стенные часы. То есть определенный момент времени. Вряд ли Рейне способен запомнить числа вроде «тринадцать минут двенадцатого» или «одиннадцать сорок семь». Ему по силам простые вещи, то есть ровные часы без минут, в крайнем случае половины.

Время приближалось к десяти пятидесяти. Может быть, одиннадцать – это слишком рано. Возможно, Йессика велела Рейне начать действовать в половине двенадцатого или в двенадцать.

Но момент, когда Молли должна будет умереть, наверняка существовал.

Она прислушалась к храпу. Если ее смерть назначена на одиннадцать часов, в любой момент мог зазвонить будильник или мобильный телефон. Йессика должна была предусмотреть возможность того, что Рейне заснет. Вероятно, она завела будильник. И у бедняги Рейне будет минимум десять минут, чтобы проснуться и прийти в себя, прежде чем он совершит еще одно убийство. По приказу Йессики.

Значит, будильник вот-вот зазвонит.

Значит, Молли Блум, несмотря на связанные руки и ноги, должна быть готова к противоборству, как только он зазвонит.

И она подготовилась. Настроилась на борьбу. На случай, если ее смерть была назначена на одиннадцать.

Время шло. Она постоянно поворачивала голову и смотрела через плечо на часы. Это напоминало зарядку. Стрелки миновали одиннадцать. Вероятно, Молли получила еще полчаса или даже час. Были ли у нее какие-то другие возможности действовать? Едва ли, она была полностью обездвижена да еще и изранена. Единственное, что оставалось нетронутым, это голова.

Слова Молли должны будут каким-то образом перевесить приказы Йессики, а ведь Йессика и Рейне прожили вместе восемь лет, Йессика целое десятилетие его муштровала. Держала в повиновении. Промывала мозг.

И все же во взгляде Рейне не было злобы. Это был взгляд раба.

Молли предстояло найти к нему подход. Она должна с этим справиться. Ей надо будет заговорить его, чтобы он забыл про часы.

Ей нужно верить, что она сможет.

В четверть двенадцатого в кармане у Рейне что-то зазвенело. Молли так и думала. Пятнадцать минут на подготовку. Ей оставили еще пятнадцать минут жизни.

Рейне открыл глаза и уставился перед собой. Прошло довольно много времени, прежде чем он достал из кармана мобильный и отключил сигнал. Молли наблюдала, продумывала тактику, основываясь на поведении противника, корректировала планы, строила умозаключения. Если Сэм поймал Йессику, он, возможно, нашел номер телефона Рейне в списке контактов ее мобильного и постарается определить его местонахождение.

Вероятность этого, впрочем, была минимальна. Но даже мысль о том, что это возможно, придавала Молли силы. Она решилась использовать свой изначальный план. И заговорила самым мягким голосом:

– С добрым утром, Рейне. Как спалось?

Он потер глаза и из полутьмы посмотрел на Молли. Было совершенно непонятно, что видит его взгляд.

– Здесь очень холодно, – сказала она и попыталась улыбнуться.

Она поняла, что Рейне смотрит ей за спину и пытается рассмотреть циферблат. Ей показалось, что она видит по его глазам, как его осенила какая-то мысль.

Судя по выражению его лица, он вспомнил, что ему приказано сделать. Он перевел взгляд на стол, где лежал нож.

– Ты называл Йессику Леной, когда вы познакомились? – спросила Молли. – Ее тогда звали Леной, да? Леной Нильссон. Ты это помнишь, Рейне? Помнишь приют в Фалуне?

Рейне несколько раз моргнул и остался сидеть на диване. И ничего не ответил.

– Ты там вырос, Рейне, ты это помнишь?

– Я не должен тебя слушать, – сказал Рейне.

– Тебе это сказала Лена или Йессика, Рейне? Что ты не должен меня слушать.

Рейне посмотрел на Молли. В первый раз их взгляды встретились.

– Кто тебе больше нравится, Рейне? Лена или Йессика?

– Я не должен тебя слушать.

– А может быть, ты не Рейне? Ты Сэм? Сэм Бергер? Ты помнишь Сэма? И Ди. Ты, конечно же, помнишь Ди? Сэма и Ди?

– Я не должен тебя слушать.

– Ты помнишь иглу к руке, Сэм? Ты тогда поступил очень умно, ты согнул иглу, и лекарство не попало тебе в руку. Ты ведь хотел убежать по снегу, Сэм Бергер. Ты был похож на снежного ангела, когда бежал через поле. Ты ведь это помнишь?

– Я не должен…

– Ты хотел схватить автобус голыми руками, Сэм. Ты, конечно, помнишь автобус? Он должен был спасти тебя. Ты хотел сбежать, Сэм. Далеко-далеко. Ты не хотел этого, когда жил в приюте. Тогда ты просто хотел сидеть и рисовать. Помнишь? Тебе сейчас разрешают рисовать, Рейне? Ведь правда же Лена была добрее Йессики?

Рейне встал и произнес:

– Я хочу рисовать больше.

Молли бросила взгляд через плечо. Семь минут, осталось жить семь минут. Семь минут, чтобы вытащить на поверхность из слабого мозга Рейне остатки сознания.

– А теперь рисует только Йессика, да? Клевер. Ты видел, как она рисовала его у меня на ноге сегодня ночью?

– Мне можно рисовать только это, – отозвался Рейне и пошел к столу.

Молли видела, что он снова посмотрел на часы.

– Так это ты рисуешь клевер, Рейне? Или Сэм? Сэм Бергер? Почему тебе нравятся Сэм и Ди?

– Они мне не нравятся. Они злые. Говорили злые слова.

– Но ведь ты и есть Сэм? Ты же знаешь. Ты тоже делаешь злые вещи. А Лена ведь сначала была доброй, там, в приюте? И ты делал то, что она велела, потому что она была очень доброй? Тогда тебе не хотелось бежать, Рейне. Но потом Лена стала Йессикой. А Йессика злая. От Йессики ты хотел сбежать, Рейне. Тогда, по заснеженному полю. Ты помнишь Фариду?

– Фариду, – повторил Рейне и остановился на полпути к столу.

– Да, Фариду, – сказала Молли. – Фариду с татуировками. Ты ведь ее помнишь? Ты позволил ей убежать к автобусу, Рейне. Ты был с ней добр, ты разрешил ей убежать. Ты помнишь?

– Она не хотела умирать, – ответил Рейне, оставаясь на месте.

– Я тоже не хочу умирать.

Молли почувствовала, как у нее щекам покатились слезы.

– Рейне, пожалуйста, отпусти меня. Отпусти меня, и мы с тобой вместе убежим к автобусу, Сэм. Здесь рядом ходит автобус, и мы можем вместе убежать от Йессики. Йессика злилась на тебя, когда ты отпустил Фариду. Ты ведь помнишь, какой злой она тогда была? Это ведь тогда она окунула твои пальцы в кислоту, так что пропали отпечатки?

– Я не должен тебя слушать, – чуть громче сказал Рейне и сделал еще шаг по направлению к столу.

– Меня зовут Молли, Сэм. Я хочу сбежать с тобой. Молли. Ты собираешься убить Молли, Рейне? Ты правда хочешь это сделать?

Взгляд через плечо. Еще три минуты.

Стоя у стола, Рейне закричал:

– Я не должен тебя слушать!

– Но ты же хочешь меня слушать. Меня, Молли. Ты же хочешь сбежать от Йессики. Мы можем сбежать вместе. Автобус ходит совсем рядом, Сэм. Мы можем сесть на него вместе, улететь, как снежные ангелы, прекрасные, как ангелы. Сэм и Молли, как и должно быть. Меня зовут Молли, я человек. Ты не хочешь убивать меня, Сэм.

Рейне подошел к столу, взял нож. Молли видела, как тот дрожит у него в руке. Она чувствовала, как льются слезы.

Рейне медленно подошел к ней. Нож в руке дрожал еще сильнее.

– Со мной тебе можно будет рисовать сколько захочешь, Рейне, – рыдая, крикнула Молли. – У тебя будет своя комната, очень светлая. А я дам тебе разноцветные карандаши и сколько угодно бумаги. Давай сбежим, Рейне.

Рейне остановился и посмотрел на Молли странным взглядом.

– Я все время пытаюсь тебя убить, Йессика, но никогда не получается. Ты всегда возвращаешься.

– Я Молли, Рейне! Ты Сэм, а я Молли, и мы должны вместе убежать от Йессики. Мы можем убить ее вместе. И тогда ты сможешь рисовать сколько захочешь.

Он присел рядом с ней на корточки, заглянул ей в глаза, поднес нож к ее телу. Она продолжала:

– Мы сядем на автобус, Рейне. Автобус увезет нас на свободу, Сэм.

Нож замер, подрагивая, прямо над ее правым запястьем.

– Я должен тебя убить, Йессика, – сказал Рейне.

40

Четверг, 26 ноября, 10:35

Бергер не мог оторвать ладоней от лица. Просто не получалось. Как будто они примерзли.

Ди смотрела на него. Они сидели в дальней комнате. С экрана компьютера улыбалась Йессика Юнссон. На стоп-кадре ее улыбка выглядела жутко-пугающе. Как будто только сейчас Йессика стала реальной.

Оцепенение.

– Я правда не понимаю, – заговорил наконец Бергер.

– Я подозреваю, что ты очень хорошо понимаешь, – сказала Ди.

– Ее рвало. После катания на лыжах.

– Если я правильно помню твою историю, вы провели вдвоем на севере почти месяц. Но мы не можем доверять показаниям Йессики Юнссон. Вполне возможно, Молли беременна уже два месяца, в таком случае она забеременела задолго до вашей встречи. А может, она уезжала куда-нибудь, пока ты лежал, напичканный седативными препаратами, и встречалась, например, в Квикйокке с каким-нибудь местным ловеласом.

– Но я помню ее тело.

– Что ты имеешь в виду?

– Родимое пятно в форме звезды под правой грудью.

– Ты мог заметить его когда угодно.

Ди отошла и встала около висящей на стены карты северной Даларны.

– Она где-то здесь, недалеко. Пойдем вместе в допросную и доведем дело до конца.

Ди подошла к двери и распахнула ее.

– Как мило, – улыбнулась Йессика Юнссон. – Комиссар Росенквист собственной персоной. Вылезла на свет божий, как короед из дерева.

– Где она? – проорала Ди в сантиметре от лица Йессики.

– Осмотревшись здесь, я поняла: вы ведете собственное расследование, – спокойно заметила Йессика. – Это все неофициально. Значит, я могу предложить вам обмен. Садитесь.

Ди несколько раз сжала кулаки, прежде чем отойти. Потом обошла стол и села. Бергер сел рядом с ней.

Тоном, который звучал почти официально, Йессика произнесла:

– В определенный момент Рейне убьет Молли. Однако у него есть мобильный телефон, я могу позвонить и остановить его. Мы можем совершить обмен. Вы получите Молли, Рейне получит меня. А потом мы все, довольные, разойдемся.

– Мы уже изучили ваш мобильный, – сказал Бергер. – В телефонной книге нет записей, и в памяти нет ни исходящих, ни входящих вызовов.

– Надежности ради ни его, ни мой телефон никогда еще не использовался. Номер у меня вот здесь, – ответила Йессика и постучала себя по голове.

– Тогда позвоните ему, черт побери! – крикнул Бергер.

– Сначала мы должны договориться, как будем действовать, – сказала Йессика и посмотрела на настенные часы за спиной у Бергера. – У нас есть пятьдесят две минуты.

Бергер и Ди обернулись и уставились на циферблат.

– Значит, в половине двенадцатого? – уточнила Ди.

Йессика пожала плечами.

Бергер и Ди встретились взглядами и долго их не отводили, без слов понимая, что оба хотели сказать.

Потом встали и вышли из комнаты. За спиной у них раздался голос Йессики:

– Помните: часы тикают.

Бергер захлопнул дверь и сказал:

– Она никогда не позвонит. Это часть ее садистского плана, она просто получает удовольствие. Она хотела попасться, и теперь довольна. И в действительности единственное ее желание – увидеть мои глаза, когда Молли умрет. Но она и тогда ничего не почувствует. Она хочет посмотреть, попытаюсь ли я ее убить. В этом случае она, возможно, испытает какое-то чувство.

– Я тоже так думаю, – сказала Ди, и лицо у нее осветилось, как будто ее осенила какая-то мысль. – До меня вдруг дошло. Ты сказал, что Йессика вышла из очереди около церкви в Серне. А вдруг все было не так?

– То есть?

– Вдруг она уже побывала в церкви. И получила свой код.

Бергер уставился на нее.

– Ее машина стояла там слишком недолго, – сказал он. – Это невозможно.

– Она же очень изобретательна. Она могла пролезть без очереди, сказав, что у ее дочери аппарат искусственного дыхания работает от запасного аккумулятора и им немедленно нужно подключить электричество. Да что угодно.

– В таком случае она должна была получить листок бумаги. Я уже обшарил все карманы ее куртки. Там ничего нет.

Они переглянулись.

– Могилы, – сказала Ди. – Это, конечно, смелое предположение, но она ведь могла выбросить листок, когда бежала между могилами.

Они зашли в гостиную. Бергер подтащил Йессику Юнссон к батарее и привязал кабельными стяжками. После чего они вышли, не удостоив ее взглядом.

За спиной раздался ее крик:

– Сорок пять минут. Вы не хотите, чтобы я позвонила?

Их автомобиль влетел на стоянку рядом с церковью. Там по-прежнему стояло много машин, но очередь вроде бы стала поменьше. Бергер кое-как припарковался и вбежал в кладбищенские ворота. Люди смотрели на него с удивлением, пока он, поскальзываясь и спотыкаясь, несся к могилам. Ди не отставала от него и пару раз поддержала, когда он чуть не упал.

– Давай ты в ту сторону, а я в эту! – крикнул Бергер.

Он свернул под прямым углом на дорожку, ведущую к живой изгороди, и принялся разглядывать лед под ногами и могилы по обе стороны от него. Все было белым-бело, засыпано снегом. Бергер не видел ничего, что отличалось бы по цвету от этой белизны. Даже белого листка бумаги. Отчаяние охватило его, когда он добрался до изгороди, так ни черта и не найдя.

– Смотри-ка, – раздался голос Ди.

Бергер развернулся и увидел, что она пробирается по глубокому снегу между двумя могилами. Он побежал, поскользнулся, снова побежал, свернул налево. Ди наклонилась над одной из могил недалеко от входа на кладбище. Потом распрямилась, держа в вытянутой руке скомканный листок.

Ди развернула бумагу, прочла, что там написано, и сжала кулак.

Бергер увидел этот жест, понял, что он значит. Несмотря ни на что, они у цели. Они побежали к машине, заскочили в нее, и Бергер выжал педаль газа. Глядя на лист бумаги, Ди сказала:

– Здесь написан адрес. Это в деревне, которая называется Тьма.

– Тьма? – воскликнул Бергер, выезжая на шоссе. Можно было повернуть направо или налево. – В какую сторону?

– Погоди, – сказала Ди, открывая крышку ноутбука.

Ее пальцы летали над клавиатурой. Потом она наклонилась к экрану.

– Тьма, – сказала она. – Деревня в приходе Серна, муниципалитет Эльвдален. Двадцать пять километров к западу отсюда. Так что направо.

Автомобиль занесло, так резко Бергер повернул направо. Ди дрожащими пальцами вбила адрес в навигатор. И скрестила пальцы на удачу.

Им повезло. Навигатор нашел нужное место, указав, что до него двадцать семь километров. Похоже, они на верном пути.

Ди откинуло назад, когда автомобиль снова занесло. Бергер удержал его на шоссе. Ди снова посмотрела на экран и сказала:

– Это немыслимая глушь. Послушай, что пишут: «К востоку от деревни Тьма в национальном парке Фулуфьеллет находится точка Скандинавского полуострова, равноудаленная от всех побережий. Около двухсот двадцати километров отделяют ее и от побережья Хельсингланда, и от Тронхеймского фьорда, и от Осло-фьорда».

– Тьма, – процедил Бергер, крепко держа руль. – Глубинка. Самая дальняя глушь.

Дорога начала извиваться, было все труднее удерживать машину от заносов. Бергер не был уверен, дышит ли он. Ди сидела молча, глядя перед собой стеклянным взглядом.

– Двадцать три минуты, – наконец произнесла она.

Бергер пытался опередить время. Мир приобрел какие-то ненормальные формы. Время то спотыкалось, то срывалось с места и уносилось вперед. Белая как мел дорога пролегала между такими же белыми горными вершинами и хвойными деревьями.

Все было белым. Абсолютно белым.

Как и мозг Бергера. Его собственная глубинка.

«Молли», – проносилось у него в голове. Педаль газа уже невозможно было вдавить глубже. Бергер видел, как нож в руке Рейне все ближе подбирается к телу Молли. Видел полено.

Автомобиль несся по белой как мел дороге в Тьму, в самую дальнюю глушь.

– Она так и написала, – сказала Ди. – Этот финал был запланирован уже давно.

– Что значит «так и написала»? – крикнул Бергер, газуя.

– В письме. В том письме, которое она адресовала мне. Мы это даже прокомментировали. Там была эта неожиданная фраза «Я во Тьме». На отдельной строке и «Тьма» с заглавной буквы.

– Она же так чертовски изобретательна, – гаркнул Бергер.

Они умолкли, и молчание длилось долго, слишком долго. Часы показали «11:27».

Оставалось три минуты до момента, когда Рейне Даниэльссон должен будет всадить нож в Молли Блум. Бергер посмотрел на навигатор. До нужного дома в Тьме оставалось семь километров.

Им ни за что не успеть.

Бергер никак не смог бы объяснить, что происходило со временем. Оно двигалось рывками, толчками, бросками, и мир вокруг казался нереальным. Все было несколько искривленным. И Бергер гнал машину так, как не гнал еще никогда.

Не следовало ли им все же заставить Йессику Юнссон позвонить? Вынудить ее? Пытать ее? Вырвать ей ногти?

Но эта мразь в любом случае только наслаждалась бы.

Не было другого выбора. Только гнать вперед. Гнать изо всех сил. Прорываться сквозь нелепо скачущее время.

Когда часы показали половину двенадцатого, вокруг по-прежнему все было белым-бело. Но теперь эта белизна превратилась в кошмар.

Они ни разу не сбились с пути. И все равно опоздали на восемь минут.

Искривление времени прошло, оно перестало нестись скачками.

Бергер выскочил из машины и побежал к дому. Он слышал, что Ди бежит следом, слышал, как она снимает с предохранителя пистолет. Самому ему было не до оружия, он только бежал вперед. Входная дверь оказалась слегка приоткрыта, Бергер распахнул ее, пронесся через гостиную и заметался из комнаты в комнату, как обезумевший. Наконец, он нашел дверь в подвал.

Практически скатился вниз по лестнице в сердце Тьмы.

Его глазам предстали стенные часы, затянутый в пленку красный плюшевый диван, стол с лежащим на нем поленом. И пустой стул с обрывками кабельных стяжек. На полу лежал нож и человек в луже крови. Бергер подбежал к нему. Перевернул.

Это был Рейне Даниэльссон. Кровь текла у него из раны на голове, он хрипло дышал.

Бергер резко развернулся, и только сейчас увидел кровавый след, по которому он пробежал, спускаясь сюда. Крови было много. Бергер вернулся наверх и услышал голос Ди, звучащий необычно глухо:

– Здесь следы крови на снегу!

Бергер вышел, увидел, что Ди пробирается по глубокому снегу метрах в десяти от дома, увидел и кровавый след, который она частично затоптала. Побежав за ней, Бергер ее опередил.

Следы вели вверх по белому-белому склону холма и пропадали за его вершиной. Бергер попытался вскарабкаться на холм, но тут же грохнулся головой вперед и кувыркнулся прямо в метровую толщу снега. Рот забился, стало трудно дышать.

Это тянется слишком долго, его охватила паника. Необоримая паника. Однако он сумел встать и мог держаться на ногах. Он сплевывал и сблевывал снег, но продолжал карабкаться на холм. Время тянулось немилосердно долго. Движения напоминали борьбу с зыбучими песками.

Наконец, ему удалось взобраться на вершину. Его взгляд блуждал по противоположному склону.

Уже теряя надежду, Бергер увидел ее.

Она лежала ничком, обнаженная, вытянув руки вперед, и вокруг правой кисти расплывалось кровавое пятно, отвоевывая все больше пространства у белизны.

Как падший ангел.

С темными волосами, подстриженными под каре.

Бергер рухнул на колени рядом с Молли, перевернул ее. Под сомкнутыми веками не было видно движения. Тело было слегка синеватым, но она еще не могла замерзнуть до смерти. Он проверил дыхание, пульс: слабые, еле заметные.

Бергер встал, огляделся. Ди не видно. Кажется, она где-то в доме.

Он сорвал с себя пуховик и накрыл Молли. Потом осторожно поднял ее правую руку. Чуть ниже запястья под большим пальцем был отрезан большой кусок кисти. Кровь хлестала из раны, было непонятно, повреждена ли артерия. Бергер сорвал с себя флисовую толстовку, попытался разорвать ее, но не получилось. Тут он услышал шаги с другой стороны холма, увидел, как над его вершиной появляется лицо Ди, бледное как смерть. Она протянула несколько одеял и сказала:

– Вертолет «скорой помощи» уже вылетел.

Ди посмотрела на рану у Молли на запястье, из которой лилась кровь.

– О черт.

– В чем дело? – спросил Сэм, который наконец разорвал толстовку.

– Молли удалось воплотить в жизнь фантазию Фариды Хесари.

– Что ты, черт возьми, говоришь? – крикнул Сэм, перевязывая руку Молли.

– Как она? – спросила Ди.

Сэм покачал головой. Они вместе завернули синеющее тело Молли в одеяла и пуховик. Бергер взял ее на руки.

Пошел снег. Сквозь пелену слез Бергер видел, как на него медленно падают снежинки. Они летели тихо-тихо. Как будто хотели как можно скорее укрыть покрывалом забвения самые глубины его сознания.

Бергер посмотрел на лицо Молли и осторожно понес ее сквозь снегопад.

Молли Блум казалась мертвой.

Пока они с Ди шли, снег валил все сильнее и сильнее. Когда они уже подходили к дому, по шоссе вдалеке проехал автобус.

41

Четверг, 26 ноября, 11:30

Йессика Юнссон сидела неподвижно, прижавшись к батарее и наблюдая, как стрелки настенных часов приближаются к одиннадцати тридцати. В эту минуту все закончится. И эта минута вот-вот наступит.

Ей казалось, будто бы вся энергия, все напряжение, все устремления покидают ее.

Дело доведено до конца.

Она добралась до финала.

Молли Блум мертва, Сэм Бергер уничтожен. А Йессика Юнссон получила власть. Реальную власть над жизнью и смертью.

Она бог. Она – сама богиня смерти. Она убила папину подружку.

Но теперь все закончилось.

Почувствовала ли она хоть что-то? В принципе, нет. Слишком поздно.

Она знала, что пройдет не так уж много времени и Бергер вернется. Может быть, он ее убьет. В этом была своего рода извращенная логика. На пожизненное заключение должны осудить его, а не ее. А ее жизнь в любом случае закончена. Может быть, напоследок ей суждено хоть что-нибудь почувствовать.

Само собой, ей и в голову не приходило позвонить Рейне и предотвратить убийство. В ее мире такие соображения отсутствовали.

Она не могла не подумать о том, как бы она прожила жизнь, не найди она тогда тот клевер.

Она ясно помнила этот день. Прогулка по берегу до Фарсты. Их маленькая семья шла пешком из Рогсведа, это совсем недалеко. Сверкающая поверхность озера. Папа с фотоаппаратом. Мама с животом, который как раз начал расти. Маленькая рощица, поляна с клевером. Тропинка. Летнее платье, которое обвевает прохладой ноги. Ветерок, надувающий юбку. Ласковое прикосновение ткани к коже.

Йессика медленно присела на корточки на поросшей клевером полянке.

Это последние секунды в ее жизни, когда она что-то чувствовала. Она чувствовала, как прекрасна жизнь, несмотря ни на что. Конечно, мама уже успела сообщить Йессике перед уходом из дома, что у нее появится маленький братик. Но это еще не успело проникнуть глубоко в мозг. Только когда она уселась среди цветов, нашла четырехлистный клевер и протянула его навстречу отцовскому фотоаппарату, ее осенило. Ровно в ту секунду, когда щелкнул затвор, она загадала желание: никогда не иметь младшего брата. Через неделю-другую она получила отпечатанный снимок. Она помнила, что записала желание на обратной стороне фотографии. Тогда оно словно обрело плоть. Папа прочитал текст. Она не хотела этого, но так случилось. Он побледнел. Но, как обычно, не произнес ни слова.

На самом деле, это правда. Бергер прав. Ее отец, ученый, несомненно, боялся собственной дочери. Он сбежал от нее. На другой конец земного шара.

Она надеялась, что еще жив. И мучается.

Трусливая сволочь.

И вот она оказалась здесь. Это было неизбежно. Даже сейчас, перед смертью, она не могла отделаться от воспоминания о том, как она вставляет ключ в замок. Она снова увидела свои ноги, шагающие на кухню, где ее встретило мамино бледное, мертвое лицо. Прямо на пороге между гостиной и кухней. В луже крови, растекающейся по полу.

И взгляд ее мертвого брата.

Ей казалось, что эти едва сформировавшиеся глаза говорят: «Ты больше никогда ничего не почувствуешь, Йессика».

Вдруг до нее донесся шум подъехавшего автомобиля, она услышала шаги на лестнице и приготовилась.

Пора.

Она закрыла глаза. Тепло батареи, к которой ее привязали, казалось удивительно приятным. Йессика надеялась, что Бергер все сделает быстро.

Она чувствовала, что достаточно страдала. Она не в силах будет терпеть выдирание ногтей.

Она услышала, как открывается входная дверь, потом раздались шаги, потом распахнулась дверь комнаты, шаги приблизились. Он сел за стол.

Но он ведь должен был кричать и выть. А не усесться вот так вот молча за стол, когда она только что убила его любимую женщину.

Йессика открыла глаза.

У стола сидел не Сэм Бергер. А высокий мужчина в толстых очках. Он очень аккуратно натянул на руки необычно тонкие кожаные перчатки. Потом посмотрел на Йессику, улыбнулся и сказал:

– Ну что ж, Йессика, поиграла и хватит. Надеюсь, оно того стоило.

– А вы кто? – воскликнула Йессика Юнссон.

– Меня зовут Карстен. Тебя было немного сложно найти.

– Но… Я думала…

– Я знаю, о чем ты думала. Но я тут просмотрел твое резюме, и меня поражает, насколько мало ты заслуживаешь того, чтобы знать. Ты была на редкость скверной девчонкой.

– Но вы должны объяснить…

– Вообще-то, я ничего не должен, – оборвал ее Карстен и достал из внутреннего кармана надраенный до блеска Sig Sauer P226.

– Да кто вы хотя бы такой?

Карстен улыбнулся и продекламировал:

– «Жизнь – только тень, она – актер на сцене. / Сыграл свой час, побегал, пошумел – / И был таков. Жизнь – сказка в пересказе / Глупца. Она полна трескучих слов / И ничего не значит».[8]

– Какого черта?..

– Иногда, – сказал Карстен, – мне кажется, что настоящее наказание – это ощущение полного непонимания в момент смерти. Некоторые люди просто-напросто заслуживают умереть, не имея ни малейшего понятия, почему они умирают. Так они не прихватят с собой в ад ни намека на искупление. А ты сейчас направляешься именно туда, Йессика, уж поверь мне. Передай привет и скажи, что я тоже скоро буду.

– Что, черт возьми, вы хотите сказать? – Йессика начала дергаться и попыталась разорвать кабельные стяжки, которыми была связана.

– Фишка в том, что ты умрешь, ничего не понимая, – сказал Карстен и убил Йессику тремя точными выстрелами прямо в сердце.

И в последнюю секунду своей жизни Йессика Юнссон испытала, наконец, чувство. Чувство глубочайшего удивления.

Карстен снял очки и поморгал. Потом вытер слезу в уголке глаза.

Подойдя к Йессике, он засунул ей в рот черный носок.

Сделав несколько шагов в сторону, Карстен полюбовался на свое произведение.

Он видел все хуже и хуже.

И на террасе в Андалусии он будет сидеть в одиночестве.

«Но смысла нет».

42

Пятница, 27 ноября, 11:14

Коридор, по которому шла Ди, казался бесконечным. За таким же бесконечным рядом окон, мимо которых она проходила, она видела, что лед уже начал схватывать поверхность залива. Это было видно, даже несмотря на сильный снегопад.

Зима будет долгой.

Сёдермальмская больница была, как обычно, переполнена. Когда Ди открыла дверь палаты, она обнаружила, что от других трех кроватей пациента отделяет только пожелтевшая ширма. К тому же, в помещении было неприлично много посторонних. Трое одетых в белое мужчин, что-то бормоча, склонились над одним из пациентов. Медсестра меняла катетер другому. За приоткрытой дверью туалета уборщик мыл пол. А около постели Молли Блум, крайней справа, стоял крупный мужчина с крупным лицом и еще более крупными усами.

Ди глубоко вздохнула. Последний человек, которого она хотела сегодня видеть.

– Конни, – сказала она.

Конни Ландин, комиссар уголовной полиции при Национальном оперативном отделе, более известном как НОО, откликнулся:

– Дезире.

– Как она?

– Не знаю. Один из вон тех врачей подойдет и расскажет, когда они закончат.

Ди кивнула. Она смотрела на Молли Блум и спрашивала себя, что она, Ди, на самом деле чувствует. Какие-то провода и трубки двигались в такт дыханию Молли. Интересно, подумала Ди, может ли она самостоятельно дышать.

Конни Ландин откашлялся и спросил:

– Полагаю, ты видела заголовки в сегодняшних газетах?

– Разве их можно было не увидеть? – сказала Ди, глядя на скопление аппаратуры вокруг тела Молли, которое из-за обилия техники казалось совсем маленьким.

Почти как у ребенка.

Конни Ландин покачал головой.

– Я знаю, что ты мне лгала, выполняя какое-то тайное задание СЭПО вместе с Бергером. Но конечно, там, где появляется СЭПО, обычные правила не работают.

Ди фыркнула и помотала головой. Ландин продолжил:

– Как бы то ни было, заголовки в духе «Бывший полицейский разыскивается за убийство подозреваемой» – совсем не то, что нам сейчас нужно…

– Да, само собой, – сказала Ди.

– Итак, эту вашу Йессику Юнссон застрелили из старого оружия Бергера, из пистолета Sig Sauer P226, который он должен был сдать. Если добавить к этому его ДНК, найденную на месте как минимум трех старых убийств, связанных с тем же делом, неудивительно, что он исчез. Думаю, ты понимаешь, что отдел внутренних расследований захочет тебя допросить?

– Я уже дала на это согласие, – спокойно ответила Ди.

– Стало быть, ты полетела в Фалун на вертолете «скорой помощи»? Без Бергера?

– Ему не хватило места, у нас было двое раненых. Но мы приехали на машине, и Бергер отправился в Фалун на ней.

– Ее нашли на парковке около больницы, да. И там все следы прерываются. Очевидно, по дороге он свернул к дому в Серне и застрелил Йессику Юнссон. Таков вердикт даларнской полиции.

– Давай подождем, к каким выводам придет внутреннее расследование.

В этот момент к ним подошел один из врачей и спросил:

– Полиция, если я не ошибаюсь?

Они представились. Врач сказал:

– Молли Блум, да. У нее действительно нет ни близких родственников, ни друзей?

– Ближе меня вам, вероятно, никого не найти, – ответила Ди. – Как ее состояние?

– Нестабильное. Надо подождать какое-то время, прежде чем мы сможем понять, повлекла ли за собой сильная потеря крови необратимые повреждения мозга.

– А… ребенок? – затаив дыхание, спросила Ди.

– С ним все в порядке. И каким бы ни оказалось ее состояние, ради ребенка мы продержим ее здесь минимум восемь месяцев.

Ди уставилась на него с непонимающим видом. Встретив ее взгляд, врач пояснил:

– То есть, даже если окажется, что речь идет об atria mortis[9].

Заметив, что и это не сильно помогло, он перевел на понятный язык:

– Если наступила смерть мозга.

Это, конечно, звучало куда понятнее.

– Но пока об этом речи не идет? – уточнила Ди как можно спокойнее.

– Нет-нет, – быстро заверил ее врач. – Пока ничего не понятно. Надо дать организму время. В целом анализы выглядят хорошо. Мы сделаем магнитно-резонансную томографию, как только это будет физически возможно.

– Что сделаете?

– Обычно это называют МРТ. Чтобы составить четкое представление о функционировании мозга.

Врач ушел. Конни Ландин повернулся к Ди и сказал:

– Дезире, ты должна представить мне полный отчет сегодня же. Скажем, через час. В двенадцать тридцать у меня в кабинете, хорошо?

Ди кивнула и посмотрела вслед уходящему начальнику. Вместе с ним палату покинул и весь персонал. Ди повернулась к Молли. Подошла к ее кровати и взяла за руку, очень бледную и совершенно ледяную.

Ди стало нехорошо.

Из туалета вышел уборщик. Пока он тщательно выжимал швабру, видна была только его спина. Ди отвернулась от него. И вдруг он подошел и встал рядом.

– Надеюсь, у тебя здоровое сердце, – сказал он.

Ди резко развернулась в его сторону и оказалась лицом к лицу с Сэмом Бергером, так и не сбрившим свою запущенную бороду. Ди закрыла глаза и потрясла головой.

– Что, черт побери, произошло? – спросила она, оправившись от шока.

– Что тут говорили про смерть мозга? – спросил вместо ответа Бергер и подошел к Блум.

Ди переложила ее руку в руку Бергера.

– Только то, что пока ничего не ясно. Ее мозг не умер, Сэм. А с ребенком все хорошо.

– Чей бы он ни был, – сказал Бергер и погладил руку Молли.

– Что происходит, Сэм?

Бергер ответил не сразу.

– Когда я ехал в направлении Фалуна, я услышал на полицейской волне об убийстве в Серне. Как я понял, кто-то вошел в дом и застрелил Йессику. Учитывая, что кто-то уже пытался засадить меня в тюрьму, я предпочел смыться, пока не разберусь, в чем дело. А потом всплыло мое старое служебное оружие в качестве орудия убийства.

– Да, как это возможно?

– Не знаю. Я, разумеется, оставил его в сейфе в здании Управления полиции, когда меня уволили. Кто-то выкрал его, чтобы отправить меня за решетку. Ты должна мне поверить, Ди.

Она посмотрела на него, и впервые за долгое время ее взгляд напомнил ему глаза олененка.

– Я верю тебе, – сказала она. – Но кругом творится какое-то безумие.

– Не важно. Главное, Молли жива. Благодаря тебе, Ди.

Он вернул ей холодную руку Блум и отступил от кровати. Ди погладила руку, и ее захлестнула боль.

Ей нужно было, чтобы ее крепко обняли. Она обернулась. Но Бергер уже исчез. В коридоре он сорвал с себя халат уборщика и посмотрел на вибрирующий мобильный. На экране высветилось: «Точка 0».

* * *

Одинокий осиновый лист подрагивал на одной из веток. Бергер остановился и смотрел на него, пока он не оторвался и не полетел вместе со снежным вихрем. Какое-то время он кружился на ветру, а потом беззвучно лег к ногам Бергера. Тогда Бергер продолжил свой путь по лужайке из далекого детства к слабо светящемуся собственным светом лодочному домику.

Лодку на воде все больше заваливало снегом. И лед уже начал сковывать Эдсвикен.

Бергер поднялся по лестнице. На сей раз его не встретило дуло пистолета Sig Sauer P226. Дверь открыл с виду безоружный начальник отдела разведданных. Его стриженные ежиком стальные волосы все так же напоминали притянутые магнитом железные опилки, но выражение лица было совсем другим, куда более миролюбивым. Как будто человек-без-мимики вдруг расширил репертуар демонстрируемых эмоций.

Вдобавок он произнес:

– Хорошо, что ты смог прийти.

Бергер молча смотрел на Августа Стена. Они сели по разные стороны старого верстака. Стен какое-то время покивал, а потом передал Бергеру айпад.

На нем включилось видео, и Бергер сразу узнал интерьер конспиративного дома СЭПО в Серне. В глубине комнаты, привязанная к батарее, сидела, закрыв глаза, Йессика Юнссон. Вдруг вошел мужчина, пока видна была только его спина. Он сел за стол из березовой фанеры. Йессика открыла глаза, и какое-то время между ними шел беззвучный разговор. Потом Йессика начала дергаться и попыталась разорвать кабельные стяжки, которыми была связана. Тогда мужчина трижды выстрелил ей в сердце. Посидев еще немного, он встал, подошел к убитой и засунул ей в рот черный носок.

Когда он обернулся, Август Стен нажал на паузу. Теперь стало совершенно очевидно, что это был Карстен.

– Звука нет? – спросил Бергер.

– К сожалению, нет. У этой микрокамеры нет микрофона. А все остальные он нашел.

– Это твой человек, Стен. К тому же из ближнего круга. В прошлый раз он был здесь с тобой, и все происходило в обстановке жуткой секретности. И что вот это такое?

– Осилишь еще одну запись? – спросил Стен вместо ответа. – Я раздобыл ее перед самым твоим приходом сюда. Ей пара недель.

Бергер кивнул. На экране появилось следующее видео.

Офисная зона, несмотря на царившую темноту, показалась Бергеру знакомой. Через какое-то время он узнал свое прежнее рабочее место в здании полиции, где группа Аллана Гудмундссона работала над делом похищенной Эллен Савингер. В помещение вошел мужчина, съемка переключилась на ночной режим, контуры стали зеленовато-белыми. Мужчина направился прямиком к сейфу с оружием, без проблем открыл его и достал оттуда пистолет.

Стен нажал на паузу.

– Хорошо видно, с чьего места он берет оружие, – сказал он.

– С моего, – кивнул Бергер.

Стен снова включил ту же запись. Когда мужчина повернулся лицом к камере, опять, несмотря на темноту, стало очевидно, что это Карстен.

– Это освобождает меня от подозрений, – сказал Бергер.

– Но эта запись никогда не будет обнародована.

– А что помешает мне отобрать у тебя айпад и сбежать с ним отсюда?

– Ничего, – ответил Стен и мрачно улыбнулся. – Но эти файлы – временные. Они будут удалены из памяти еще до того, как ты выйдешь за дверь. Мы сэкономим время, если не будем друг друга недооценивать.

Бергер посмотрел на Стена и спросил:

– И в чем здесь дело?

– Это длинная история. С твоего позволения я вкратце обрисую ситуацию.

– Ты убил Силь, черт бы тебя побрал, – прошипел Бергер.

– Нет, – спокойно возразил Стен. – Ты не возражаешь, если я начну?

Бергер промолчал. Стен кивнул.

– Сильвию Андерссон убили, потому что она по твоей просьбе попробовала восстановить некоторые файлы из самых секретных архивов СЭПО, не так ли? Файлы, которые были удалены оттуда под Новый год или в самом начале января. Это соответствует твоей теории, Сэм?

Бергер, не шелохнувшись, смотрел на него в полумраке лодочного домика.

– И удалил эти файлы действительно я, – продолжил Стен. – За месяц-другой до этого мне стало очевидно, что в СЭПО завелся крот.

– Крот?

– Прости мне эту терминологию времен холодной войны, – улыбнулся Стен. – Предатель, шпион, источник утечки – называй как хочешь. Я вынужден был принять меры, чтобы крот не получил доступа к этим файлам.

– Ключом ко всему была семья Пачачи? – спросил Бергер.

На лице Августа Стена появилось самое живое выражение из всех, которые до того наблюдал у него Бергер.

– Вот поэтому-то нам и надо было убрать тебя куда подальше, – ответил он. – Потому что ты это понял. Чтобы ты был вне досягаемости и под защитой.

– И вы поручили это Молли?

– Ты ошибаешься насчет Молли Блум. Она ушла от нас и готова была стать частным детективом на пару с тобой. Она спасла тебя, когда у тебя здесь, в лодочном домике, произошел нервный срыв. Настоящий нервный срыв, психоз. Мы с ней связались уже позже. Она согласилась какое-то время подержать тебя вдали от людей, потому что поняла, что твою Силь убил крот.

Бергер, не произнося ни слова, смотрел на Стена.

– Суть вкратце такова, – помолчав, продолжил Стен. – Пачачи очень важен для нас, и единственный, кто знает его настоящее имя, это я. Но тут вдруг появился крот, который попытался добраться до этой информации. Мне пришлось оперативно удалить все файлы, имевшие отношение к делу. Он предпринял еще несколько попыток. Задушил носком впавшую в старческий маразм женщину, которая, не исключено, могла рассказать кое-что о Гундерсене, а ведь именно Гундерсен и помог нам заполучить сюда Пачачи. Потом крот убил твою Силь, которая, однако, вроде бы не сообщила ему никакой информации о Пачачи. По крайней мере, мы не заметили, чтобы он ее получил. Но самое главное – он добрался до дочери Пачачи. Ее похитил…

– Вильям, – сказал Бергер, хотя говорить он сейчас, собственно, был не в состоянии.

– Она сейчас у крота. Он забрал Аишу еще до того, как был сооружен лабиринт в квартире на улице Ступвеген. Он не тронул других похищенных девочек и увез только Аишу. Удерживая дочь, он заставляет отца молчать. Но только убив Пачачи, крот получит свои тридцать сребреников. Впрочем, судя по всему, их должно быть значительно больше.

– От кого он их получит?

– Вероятно, от ИГИЛа. Я охотился за этим кротом целый год. И вот как он себя выдал. Безумие.

– Карстен? – воскликнул Бергер.

Стен медленно покивал головой и сказал:

– Его первым мотивом, видимо, было желание найти козла отпущения. Конечно, было бы лучше выбрать кого-нибудь из СЭПО, но, поскольку за Сильвией Андерссон стоял ты, можно было выдать за крота тебя. Вы же с ней копались в наших засекреченных документах.

– Он убил Йессику, чтобы выдать меня за крота? – воскликнул Бергер.

– Первый его мотив был таков. Но кротов всегда выдает страсть. Идеальный шпион – кастрированный шпион.

– Погоди-ка. Карстен пытается засадить меня за решетку, потому что…

– Это его второй мотив, да. Он ревнует. Многое говорит о том, что он решил, что ты увел у него Молли. В его отчетах о наблюдении за вами это проскальзывает между строк. Если знать, что искать. Но я это понял слишком поздно.

– И где он сейчас?

– Вероятно, где-то в Швеции. Вместе с похищенной Аишей Пачачи. Думаю, он ждет, что отец предложит ему обмен, то есть что Пачачи пожертвует собой ради свободы дочери.

– А зачем здесь я? Чего ты от меня хочешь?

Август Стен посмотрел на него и тяжело вздохнул.

– Нас ожидают важные события, – сказал он. – В страну прибывают люди. Если Карстену удастся заставить Али Пачачи замолчать, они смогут избежать многих проблем. И тогда нам грозит самый страшный теракт за всю историю Швеции.

Бергер уставился на него.

– Чего ты от меня хочешь, Август?

– Ты лучше, чем ты думаешь, Сэм.

– Но Молли, черт возьми, лежит в больнице, ее мозг мертв, а внутри у нее ребенок, отец которого, возможно, я.

Август Стен покачал головой.

– Как я уже говорил, идеальный шпион – кастрированный шпион, – сказал он. – А смерть мозга у Молли не наступила. Просто состояние пока неопределенное. К тому же, я думаю, что и вопрос отцовства еще не закрыт.

Бергер посмотрел на обломки часового механизма, к которому он не так давно был прикован.

– Чего ты от меня хочешь, Август? – повторил Бергер.

Подвинув к нему мобильный телефон и толстую пачку наличных, Август Стен сказал:

– Просто будь наготове, ты мне скоро понадобишься. И не забудь, что ты объявлен в общегосударственный розыск. Держись в тени и не высовывайся.

– Я начинаю к этому привыкать, – ответил Сэм Бергер, криво ухмыльнувшись.

43

Воскресенье, 27 декабря, 14:02

Сквозь снегопад с трудом можно было разглядеть, насколько хорошо охраняются недавно выстроенные корпуса судебно-психиатрической лечебницы Хеликс в Худдинге. Однако водителю одной машины, которого высшие инстанции снабдили поддельными документами, удалось въехать на территорию. Он припарковался между другими автомобилями и заглушил двигатель.

Сэм Бергер повернул зеркало заднего вида и посмотрел на свое свежевыбритое лицо. Он не узнавал себя.

И чувствовал себя неприятно одиноким.

В удивительно чистом коридоре пахло свежим ремонтом. Перед Бергером легкой энергичной походкой шла женщина-врач. Не оборачиваясь, она сказала:

– Жаль, что вы приехали напрасно.

– Что вы имеете в виду? – спросил Бергер.

– До суда действует полный запрет на общение, – ответила она. – Но вы можете посмотреть на него, не заходя внутрь.

В паре метров от двери с небольшим окошком врач резко остановилась. Потом так же резко развернулась и ушла туда, откуда они пришли.

– У вас есть пять минут, – бросила она ему через плечо. – Потом придет наш сотрудник и проводит вас.

Бергер подождал, пока она уйдет. Потом медленно приблизился к двери и заглянул внутрь.

Сначала он увидел большое окно. Сквозь густой снегопад он заметил внизу на дороге автобус.

Потом он увидел Рейне Даниэльссона. Тот сидел за столом и рисовал. Стол был завален бумагой и всевозможными цветными карандашами. Лицо Рейне выражало высшую степень концентрации. Казалось, не исключено, что за его чертами даже таится счастье.

Сначала было трудно разобрать, что он рисует. Потом Бергер заметил, что на стенах тоже висят рисунки. Он вгляделся в них.

Это был четырехлистный клевер. Очень детальные изображения четырехлистного клевера украшали всю камеру Рейне Даниэльссона.

Рейне перевел взгляд на Бергера. Улыбнулся, поднял правую руку, как будто хотел помахать. Вместо этого он вытянул указательный и средний пальцы, так что кисть стала похожа на двуствольный револьвер.

И выстрелил в Бергера.

Примечания

1

Служба государственной безопасности Швеции. (Здесь и далее, если не оговорено иначе, прим. пер.)

(обратно)

2

Непроизносимая в данном случае согласная. (Прим. пер.)

(обратно)

3

После смерти (лат.) – прим. ред.

(обратно)

4

Партнеры по преступлению, сообщники, соучастники (англ.).

(обратно)

5

– Алло! Я набрала правильный номер? Мисс Блум?

– Да, это Молли Блум. У нас небольшие проблемы с изображением. Это мисс Вианковска? Джой Вианковска из Лос-Анджелеса?

– Да, все верно. (англ.)

(обратно)

6

Имена четырех из семи гномов из мультфильма Уолта Диснея «Белоснежка и семь гномов». (Примеч. перев.)

(обратно)

7

«Душа его медленно замирала вместе с мягким кружевом снега, неумолимым, легким, как неизбежный конец, падавшим на живых и мертвых». Дж. Джойс «Дублинцы» (пер. с англ.).

(обратно)

8

У. Шекспир «Макбет», акт V, сцена 5. Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

9

Atria mortis (лат.) – жизненно важные органы (сердце, легкие, мозг), внезапное поражение которых может вызвать внезапную смерть.

(обратно)

Оглавление

I

II

III

IV Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg