«Безлюдные земли»

Безлюдные земли (fb2) - Безлюдные земли [litres][Utmarker] (пер. Виктория Александровна Петруничева) (Детектив Сэм Бергер - 1) 1373K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Арне Даль

Арне Даль Безлюдные земли

I

1

Осиновые листья трепещут. Он слышит их шелест даже на бегу, хотя несется сломя голову сквозь высокую, по грудь, луговую траву так, как никогда раньше не бегал.

Луг становится шире, и шум усиливается. Он замедляет бег. Шум вдруг начинает звучать так назойливо, как будто кто-то пытается пробиться сквозь деревья из другого времени. Он спотыкается, шум снова стихает. Удержав равновесие, он замечает, что копна золотистых волос почти исчезла из виду где-то впереди, среди высокой травы. Ему приходится приложить все силы, чтобы не упасть.

Такие летние дни, как сегодня, выдаются нечасто. В ясном голубом небе плывут легкие, как перышки, облака, каждая травинка отливает собственным оттенком зеленого.

Они пробежали от автобусной остановки довольно большое расстояние, сначала вдоль пустеющей дороги, потом через луг, а теперь вдалеке угадывается блеск воды.

Чтобы различить лодочный домик, нельзя бежать так быстро, это он понимает, но он знает, где тот находится, скрытый на берегу среди деревьев, зелено-коричневый, уродливый и совершенно фантастический.

Белокурая голова впереди замедляет движение. Пока она оборачивается, он успевает понять, что будет поражен. Он никогда не переставал поражаться, и ему никогда это не удастся. И как только он видит очертания угловатого лица, он снова слышит этот звук.

Поблизости нет никаких осин. И все же он вдруг различает именно осиновый шелест, который превращается в шепот, а тот превращается в песню.

Кто-то где-то хочет от него чего-то.

И они стоят лицом к лицу.

Он по-прежнему задыхается.

2

Воскресенье 25 октября, 10:14

Листья осин дрожали, и несмотря на хмурое, дождливое и словно средневековое небо, шелест трепещущих листьев казался слишком громким. Бергер помотал головой, отгоняя все лишние ощущения, и оторвал взгляд от макушек деревьев. От трухлявой, словно губчатой стены, к которой он прислонился, исходил сырой холод.

Бергер бросил взгляд на развалины домов, едва заметных сквозь усиливающийся ливень. Около каждого сидели на корточках двое его коллег с оружием в руках и в бронежилетах, с которых стекала вода. Все взгляды были направлены на Бергера. Ждали знака. Он обернулся и увидел широко раскрытые, как у олененка, глаза. По лицу Ди текла вода, как будто ее голова превратилась в один плачущий глаз.

Шесть полицейских среди руин под проливным дождем.

Бергер заглянул за угол дома. Маленький домик не было видно. Он заметил его, когда они крались по тропе и рассредоточивались по участку, но теперь тот пропал. Дождь поглотил все.

Бергер сделал глубокий вдох, уступая неизбежному.

Кивок в сторону ближайших развалин, двое мужчин двинулись, припав к земле, сквозь пелену дождя. Кивок в другую сторону, еще двое мужчин исчезли, как будто в отвратительном супе-пюре. Теперь и сам Бергер двинулся с места, слыша за спиной дыхание, почти переходящее во всхлипы.

Дома по-прежнему не было видно.

Один за другим появлялись из дождевой завесы коллеги, четыре согнувшихся силуэта, которые, хотя он видел только их спины, выглядели крайне сосредоточенными.

Доска за доской дом начал проступать сквозь дымку. Темно-красный с белыми углами, черные рулонные шторы, ни единого признака жизни. И непрекращающийся дождь.

Уже близко. Близко ко всему. Может быть, даже к концу.

Бергер знал, что не должен так думать. Настоящий момент – вот самое главное. Здесь и сейчас. Никакого другого места, никакого другого времени.

Они собрались возле лестницы, ведущей на террасу, краска на ней пожелтела и местами облупилась. Из водосточной трубы им под ноги лились потоки воды. Все было насквозь мокрым.

Все взгляды снова обратились на него. Он пересчитал людей. Четверо и дыхание Ди за спиной. Бергер жестом приказал ей пройти вперед. Посмотрев в пять пар глаз, он кивнул. Двое свернули к лестнице, у того, что пониже, светло-зеленые глаза блестели от адреналина, тот, что повыше, держал в руках штурмовой таран для взлома двери.

Бергер остановил их и шепотом напомнил:

– Помните о ловушках.

Дождь вдруг стал их союзником. Стук капель по крыше заглушал шаги. Когда к двери поднесли таран, все одновременно сняли оружие с предохранителей. Только когда дверь была взломана, сквозь шум дождя донесся новый звук – глухой треск ломающегося дерева.

Перед ними разверзлась темнота.

Зеленоглазый скользнул в нее, подняв оружие. Прошла пара секунд. Казалось, что намного дольше.

Сквозь шум дождя Бергер слышал собственное дыхание, на удивление ровное. Время остановилось.

Сквозь грохот непогоды до них донесся какой-то звук. Сначала показалось, что его издал не человек. Потом стало слышно, что он вызван не столько болью, сколько потрясением. Это был пронзительный вопль от страха перед смертью.

Зеленоглазый полицейский появился из темноты.

Его лицо было белым как мел. Служебный пистолет упал на пол террасы. Только когда полицейский начал заваливаться на бок, издаваемый им звук превратился в крик. Он по-прежнему казался нечеловеческим. Пока двое оттаскивали коллегу в сторону, кровь, смешиваясь с водой, заливала пол террасы. Из плеч раненого торчали два ножевых лезвия.

Бергер услышал собственный стон и боль в нем, боль, которая, тем не менее, не должна была продлиться и помешать делу. Он бросил беглый взгляд в темноту и спрятался обратно за дверной косяк. Обернулся назад. Ди сидела на корточках под окном, держа наготове оружие и подняв фонарик, в карих глазах – внимание и сосредоточенность.

– Ловушка, – прошептала она.

– Опять опоздали, – громко сказал он и шагнул внутрь.

Механизм был закреплен на стене в прихожей. Из него вылетали какие-то ножи. На определенной высоте, в определенном направлении. Ди посветила влево, где была полуоткрыта дверь. Вероятно, гостиная.

В крике, доносящемся с террасы, теперь звучал не только ужас и страх смерти, теперь его причиной была боль. Парадоксальным образом в этом ощущалась какая-то надежда. То был крик человека, которому кажется, что теперь он, несмотря ни на что, выживет.

Бергер достал фонарик, но прежде чем включить его, указал им на ведущую вверх лестницу справа двум следовавшим за ним полицейским. Он помахал фонариком, чтобы скрыть дрожание руки.

Коллеги начали подниматься, пятна света взметнулись по потолку над лестницей, и снова стало темно. Бергер посмотрел на Ди и кивнул. Они вместе повернулись к полуоткрытой двери слева. За щелью царила кромешная тьма.

Достав зеркала, осмотрели с их помощью помещение за дверью. Никаких признаков ловушек. Первым в темноту шагнул Бергер, Ди следом за ним, они прикрывали друг друга. Слабый свет выхватил голые стены и скудную обстановку, стерильную небольшую спальню, такую же чисто отдраенную кухню. Нигде не ощущалось никакого запаха.

Кухня лишила их последней надежды. Все слишком тщательно отмыто.

И совершенно пусто.

Они вернулись в холл, и одновременно двое полицейских спустились по лестнице. Первый молча покачал головой.

В холле стало светлей. Раненый больше не кричал, а только тихо постанывал. На полу лежали два длинных, узких ножевых лезвия без ручек. Дождь смыл кровь с них и со всей террасы.

Чистота.

Бергер оторвал взгляд от земли. В отдалении к калитке большой, запущенной усадьбы подъехала машина «скорой помощи», там уже стояли два полицейских автобуса с мигающими синими маячками и два автомобиля разных телекомпаний. Около ограждения начали собираться любопытные. И дождь уже только слегка накрапывал.

Взгляд Бергера упал на лестницу террасы – она была, как ни крути, почти метра два высотой, – и он шагнул обратно в холл.

– Здесь есть подвал.

– Это точно? – спросила Ди. – Нет ведущей туда двери.

– Да, – подтвердил Бергер. – Надо искать люк. Надевай перчатки.

Они натянули на руки резиновые перчатки, разошлись в разные стороны, подняли рулонные шторы. В комнату через сито бегущих по стеклу струек проник свет. Бергер сдвинул кровать, оттащил в сторону комод. Ничего. До него доносились звуки из других комнат, и наконец он услышал приглушенный голос Ди из кухни:

– Иди сюда.

Она показала на деревянный пол. Рядом с холодильником Бергер заметил квадрат чуть светлее остальных досок. По размеру он совпадал с дном холодильника.

Помогая друг другу, они попытались передвинуть холодильник обратно на светлый квадрат. Остальные коллеги, теперь уже трое, присоединились к ним. Совместными усилиями они вернули холодильник на место.

Между ним и плитой был заметен люк, но без ручки.

Бергер вгляделся в него. Когда его откроют, все изменится. Начнется настоящее погружение во тьму.

Им пришлось вчетвером при помощи оказавшейся под рукой кухонной утвари вытаскивать дверцу. Наконец она поддалась. Бергер остановил коллег, когда удалось приоткрыть ее сантиметров на десять. Он посветил вдоль краев досок, Ди опустила под крышку зеркало, поворачивая его в такт движениям фонаря. Никаких ловушек. Тогда они откинули крышку люка. Стук. Из отверстия поднялось облако пыли. И тишина.

Главным образом тишина.

Бергер снова включил фонарик, ища лестницу. Двинулся вниз, держа наготове оружие и фонарь. Ступенька за ступенькой, он погружался в темноту. Свет фонарика не столько открывал, сколько прятал то, что находилось внутри. Кусочки мира, который состоял из тесноты подвальных стен и низких дверей, полуоткрытых в новую темноту, другую, но все-таки ту же самую.

Поражал запах. Это было не то, чего боялся Бергер. И он долго не мог понять, чем там пахло.

Подвал был больше, чем предполагали. И в нем множество дверей, ведущих во всех мыслимых направлениях. Бетонные стены, очевидно более новые, чем сам дом.

В спертом воздухе ни для чего не оставалось места. Никаких окон, ни намека на свет, кроме без устали мечущихся пяти пятен от фонарей.

Запах усилился. Отвратительная смесь. Испражнения. Моча. Возможно, кровь. Но не запах смерти.

Не запах смерти.

Бергер внимательно посмотрел на коллег. Они рассредоточились по крошечным помещениям, и вид у них был весьма изнуренный. Сам Бергер находился в левом внутреннем помещении. Осветив его фонариком, он ничего, абсолютно ничего не обнаружил. Попытался представить себе план дома, чертеж.

– Пусто, – сказала Ди. Ее бледное лицо мелькнуло за одной из дверей. – Но должен же откуда-то доноситься этот запах?

– Подвал несимметричен, – ответил Бергер и положил руку на стену. – Есть еще одна комната. Где?

Он осветил их лица. Они нахмурились в задумчивости, от света фонарика морщины казались глубже. Бергер двинулся к выходу, остальные последовали за ним.

– Осмотрите дом, – распорядился он у двери. – Ищите вдоль левой стены. Отличия в цвете, отличия в поверхности, что угодно.

Бергер вернулся во внутреннее левое помещение. Однородный цвет бетона, ни один участок не отличается от остальных. Бергер ударил кулаком по стене – короткий сильный апперкот. Перчатка лопнула, стена оцарапала кожу на костяшках.

– Кажется, нашли, – донесся откуда-то голос Ди.

Бергер потряс кистью и пошел на зов. Ди сидела на корточках в правом углу правой комнаты, один из полицейских освещал фонариком стену.

– Здесь точно заметна разница, видишь? – сказала Ди.

Бергер рассмотрел стену. Такой же цвет, как везде, возможно, лишь чуть-чуть отличающийся в углу на квадратном участке с полметра в ширину в самом низу стены. Шаги на лестнице. Появился коллега с тараном. Бергер остановил его. Убедился, что фонарь хорошо освещает угол. Достал мобильный телефон и сделал снимок. Потом кивнул.

Было трудно как следует замахнуться: слишком тесно, слишком низко. Однако, несмотря на то, что расстояние не позволяло развернуться в полную силу, черный цилиндр пробил стену насквозь. Бергер ощупал ее. Всего лишь гипсовая плита. Он кивнул, полицейский ударил тараном еще пару раз, и в стене появилось квадратное отверстие. Вокруг него был только плотный бетон. Без более серьезных инструментов дыру расширить не удастся.

Окно в бездну.

В зеркале, протянутом в отверстие, отражалась только темнота. Бергер увидел, что Ди понимает, что это будет ее работа. Ей проще всех пролезть внутрь. Она посмотрела на Бергера. Во взгляде читался страх.

– Только будь осторожна, – сказал он как можно мягче.

Ди вздрогнула. Потом опустилась на колени, пригнулась и проскользнула внутрь, неожиданно легко.

Время шло. Больше времени, чем должно было потребоваться.

Бергер содрогнулся от ужаса. От подозрения, что Ди исчезла, что он отправил ее в самый ад, не подстраховав.

Секунды текли необычайно медленно.

Вдруг из отверстия донесся стон, сдерживаемый всхлип.

Бергер посмотрел на полицейских. Они были бледны, один изо всех сил пытался успокоить дрожащую левую руку.

Бергер опустился на колени, глубоко вдохнул, пополз внутрь.

Внутри в загадочном помещении он увидел Ди с прижатыми ко рту руками. Посмотрел в другой конец комнаты. На полу и в нижней части стены виднелись пятна, большие пятна. Здесь гораздо сильнее ощущался отвратительный запах.

Нет, не один запах. Несколько.

Пока Бергер изо всех сил протискивался через дыру в стене, чувственные впечатления начали упорядочиваться. Он выпрямился, поднял фонарь, подошел ближе.

Ди стояла у стены. Между двумя подгнившими деревянными опорами находилось то, что привлекало к себе все внимание, как сцена в театре. Рядом на цементном полу расплылось пятно возле перевернутого ведра. А между опорами на стене виднелось пятно еще большего размера и почти такого же цвета. Почти, но все же явно другого.

– Черт, черт, черт, – вырвалось у Ди.

Бергер всмотрелся в пятно, которое тянулось по стене до самого пола. Достаточно большое, чтобы узнать запах. Несмотря даже на разлитое по полу содержимое ведра, заменявшего туалет.

Достаточно много крови, чтобы узнать запах.

С другой стороны, кровь уже совсем засохла. Они не просто опоздали. Они очень сильно опоздали.

Бергер рассмотрел стены, все стены. Как будто они ждали от него чего-то. Как будто они кричали.

Ди подошла к нему. Они обнялись, быстро, порывисто. Возможно, потом они будут этого стыдиться.

– Нам надо как можно меньше здесь наследить, – сказал Бергер. – Иди впереди.

Он увидел, как ее ноги исчезли в проеме. Сделал два шага следом. Остановился, огляделся. Вернулся к опорам, осветил фонариком их низ. Нашел засечки на левой, приблизительно такие же на правой, на трех уровнях. Посмотрел вниз, на пол. За правой опорой что-то было втиснуто. Совсем маленькое. Бергер наклонился и вытащил этот предмет.

Это была шестеренка, крохотное зубчатое колесико. Бергер рассмотрел его, потом положил в почти такой же маленький пакет для вещественных доказательств. Застегнул и положил в карман. Затем достал мобильный телефон, сфотографировал опоры с разных сторон. Повернулся к засохшей крови. Сфотографировал и ее. Осветил фонариком верхнюю часть стены, где тоже было немного крови. Сделал еще несколько снимков, заодно и тех участков, где пятен не было.

Все это заняло так мало времени, что Бергера даже не успели хватиться. Он подошел к лазу, протянул руки и дал себя вытащить.

Все поднялись по лестнице, один за другим вышли на свет, который слепил после темноты. Оказавшись на террасе, увидели, что дождь прекратился. Бергер и Ди стояли совсем рядом. Дышалось свободно.

Снаружи нетерпеливо переминались с ноги на ногу криминалисты с оборудованием. Их грузный начальник Робин поднимался по лестнице. К счастью, другое начальство не приехало, в том числе и Аллан. Раненого коллеги у дома уже не было, как и машины «скорой помощи». Остались только полицейские машины с включенными синими мигалками, у ограждения теснились журналисты с камерами и микрофонами, количество зрителей заметно прибавилось.

Пока эксперты-криминалисты шли к входу в адский дом, Бергер оглядел толпу. Именно в тот момент его пронзило странное и неуловимое ощущение. Он снял перчатку с левой руки, достал мобильный, сделал снимок, потом еще несколько, но ощущение уже исчезло.

Бергер посмотрел на свой старый «ролекс». Было непривычно чувствовать его на запястье, потому что каждое воскресенье Бергер менял часы. Стрелки размеренно двигались вперед, и казалось, он наблюдал за тем, как миниатюрный механизм, тикая, отмеряет каждую секунду тщетных усилий. Бергер повернулся к Ди. Сначала он подумал, что она смотрит на его часы, но потом понял, что ее взгляд направлен ниже, на его руки, правую по-прежнему покрывала перчатка, во всяком случае, частично.

– У тебя кровь идет, – сказала Ди.

– Нет, – ответил он и, поморщившись, стянул перчатку.

Ди улыбнулась и перевела взгляд на его лицо. Внимательный взгляд. Даже слишком внимательный.

– Ну что еще? – раздраженно спросил Бергер.

– «Опять»?

Он понял, что это цитата, но все же переспросил:

– Ты о чем?

– Когда мы собирались войти в дом, ты сказал, что мы опоздали. Опять.

– Правда?

– Эллен у нас ведь первый случай?

Он улыбнулся. Почувствовал, что улыбнулся. Улыбка, пожалуй, выглядела неуместно в этом царстве смерти.

– Радует, что ты не сказала «была».

– Эллен не умерла, – сказала Ди, не отводя взгляд.

– «Опять»? – повторил Бергер, вздохнув.

– Итак? – продолжала настаивать Ди.

– Я имел в виду в экзистенциальном смысле, – Бергер пожал плечами. – «Слишком поздно» – это же мой девиз.

Дождь прекратился.

3

Воскресенье 25 октября, 19:23

– Ловушка?

Комиссар уголовной полиции Аллан Гудмундссон явно решил разыграть недовольство. От этого представления Бергера подташнивало.

– Да, – невозмутимо ответил он, – этот дьявольский механизм, конечно, будет правильно назвать ловушкой.

– Но я спрашивал совсем не об этом, и ты это прекрасно знаешь.

– А о чем ты спрашивал?

– Почему, черт возьми, ты предупредил группу именно о ловушках?

– Как будто это помогло…

– Это к делу не относится. Так почему?

– Эта мразь ведь не оставила ни единого следа. Он умен, вот и все. Достаточно умен и опасен, чтобы устроить ловушку в проклятой дыре, откуда он уже сбежал.

– Этот адрес, черт побери, и был следом, – взревел Аллан. – Дом.

У Бергера вертелся на языке ответ, но он сдержался. Посмотрел в окно. Снова лил осенний дождь, вечерело. Большинство участников облавы уже покинуло здание Управления полиции. Ди осталась, и он мог различить ее освещенное монитором лицо через два поливаемых дождем окна, которые находились под прямым углом друг к другу. Их разделяла водная пелена.

– Вот что, Сэм, – неожиданно агрессивно повысил голос Аллан, – ты мне врешь.

Бергер вдруг осознал, что он мог бы сию секунду уснуть. Просто закрыл бы глаза и заснул под убаюкивающее рычание Аллана.

Но, пожалуй, лучше было этого не делать.

– Вру? – переспросил он, главным образом для того, чтобы скрыть невнимание.

– Я мог бы не обращать внимания, будь это просто недомолвки, – голос Аллана заметно смягчился, чувствовалось, что он готовит переход к крещендо. – Но раз ты лжешь своему начальнику прямо в лицо, это значит, что ты уже развиваешь свою теорию заговора на новом и опасном уровне.

– Ты слишком рано стал бюрократом, Аллан.

– Ты действуешь по своему усмотрению и, чтобы скрыть это, пытаешься врать начальству. Думаешь, тебе долго удастся этим заниматься?

– А что я должен был сделать? – спросил Бергер, пожимая плечами. – Не поехать по этому адресу? Не предупреждать группу о возможной ловушке?

– Меня больше интересует, что еще ты учинишь в будущем.

– Поймаю серийного убийцу?

Тщательно подготовленное Алланом крещендо вылилось в долгий выдох, который перешел во вздох, что свидетельствовало о впечатляющей силе легких, особенно если учесть немолодой возраст Аллана. Наверное, за всю жизнь он не выкурил ни одной сигареты.

Аллан продолжил преувеличенно медленно:

– Нет никакого убийцы, Сэм, в худшем случае мы имеем дело с похитителем. Каждый год в Швеции пропадает восемьсот человек, абсолютное большинство – совершенно добровольно. Это больше двух в день. Ты не можешь просто выхватить пару таких добровольно исчезнувших людей и заявить, что они убиты серийным убийцей, которого никто, кроме тебя, не видит. Ну нет, черт возьми, серийных убийц в этой стране. Только в головах коррумпированных прокуроров и сверхамбициозных полицейских. А сверхамбициозные полицейские – это даже хуже, чем коррумпированные прокуроры.

– Значит, нет убийцы? – с нажимом произнес Бергер.

– Нет жертв, Сэм.

– Ты не побывал в том подвале, Аллан. Уверяю тебя, жертвы есть.

– Я видел фотографии. И говорил с судмедэкспертом. Там несколько слоев свернувшейся крови, они попали на бетон в разное время. И кажется, что крови намного больше, чем есть на самом деле. А ее максимум три децилитра. От этого не умирают.

Бергер сидел, уставившись на стену за спиной у Аллана. Она была абсолютно пустой. Он заговорил:

– Возможно, Эллен была жива, когда ее оттуда забрали. Возможно, она жива и сейчас. Но она умрет.

Кислород замерзает при минус двухстах восемнадцати градусах Цельсия. Поскольку азот и аргон, две другие составные части воздуха, имеют более высокую температуру кристаллизации, воздух замерзает одновременно с кислородом. Из этого следует, что, пусть в виде исключения, но в кабинете комиссара Аллана Гудмундссона в здании Управления полиции Стокгольма было минус двести восемнадцать градусов, потому что находящихся в нем двоих полицейских несомненно разделяла стена из замерзшего воздуха.

Наконец, Аллан сказал:

– Третья группа крови, резус отрицательный. Предпоследняя по распространенности в Швеции. Два процента населения. Одна из них – Эллен Савингер. Но мы нашли не только эту кровь.

Между собеседниками по-прежнему висела глыба замерзшего воздуха.

Бергер молчал.

– Там обнаружилось довольно много крови второй группы с положительным резусом, что озадачило экспертов, – продолжил Аллан. – Может быть, это твоя группа крови, Сэм? На стене снаружи той тюремной камеры и на полу внутри. Еще и фрагмент кожи.

Взгляд Аллана скользнул вниз по правой руке Бергера. Кисть была скрыта краем стола. Аллан покачал головой и закончил:

– Мы ждем результатов анализа ДНК для обеих проб, но на самом деле они не нужны. Ни один из них.

– Ей пятнадцать лет, – сказал Бергер, пытаясь не повышать голоса. – Ей пятнадцать лет, и она просидела там три недели. В темной вонючей чертовой камере в подвале с ведром для дерьма, и никакой компании, кроме изредка появляющегося сумасшедшего. Она потеряла много крови. И действительно никому, за исключением меня, не мерещится дьявол? И этот дьявол, черт бы его побрал, нападал и раньше. Вероятно, не раз.

– Это не аргументы, Сэм. Доказательства – вот аргументы.

– Доказательства не валятся с неба, – ответил Бергер. – Доказательства собирают, не обращая внимания на косвенные улики, изучая недоказанные следы, полагаясь на интуицию, доверяя опыту. И наконец, из косвенных улик возникают доказательства. Аллан, мы что, должны просто сидеть и ждать доказательств? Ты так представляешь себе работу полицейских?

– Откуда у вас взялся план дома?

– Что?

– Ты знал, что в доме есть подвал. Откуда?

– Мы получили подсказку совершенно неожиданно, и ты это прекрасно знаешь. Я попросил тебя раздобыть для нас несколько полицейских. Эллен не должна была провести там ни одной лишней минуты.

– А представь, если бы она действительно сидела там, – сказал Аллан. – Имея план здания, вы могли бы сразу ворваться в подвал. И тогда бы вы ее спасли. Если бы она и преступник находились там сегодня, то вы бы скорее убили ее. С вашей-то медлительностью и отсутствием знаний. С вашим проклятым дилетантизмом.

Бергер в задумчивости смотрел на Аллана. Ему впервые пришла в голову мысль, что тот по-своему прав. Это его задело. Аллан определенно прав – в описанных им условиях. Тогда штурм был бы дилетантским.

– Он заманил нас, – пробормотал Бергер после недолгого молчания.

– Что ты несешь? – вздохнул Аллан.

– Взгляни на это дело с сегодняшних позиций. Внезапно появляется новый свидетель, спустя три недели. Дом, принадлежащий никому не известному холостяку, расположенный у леса на окраине Мерсты, – и там свидетель мельком увидел какую-то девушку. Тем из нас, кто дежурил в воскресенье, пришлось действовать очень быстро. Многие службы недоступны, потому что выходной. Например, муниципалитет Мерсты, несмотря на мои настойчивые напоминания, не достал никаких чертежей здания. Первое, что встречает нас при входе, – это механизм, да-да, ловушка, которая куда менее опасна, чем ты думал. Не так ли, Аллан?

– Ножевые лезвия в плечах. Я-то об этом думал.

– Два нюанса. Первый: ловушка предназначалась для полицейских, а именно для полицейских в бронежилетах, и метили в места, жилетом не защищенные. Второй: однако не на уровне головы. Не было цели убивать. Только поиздеваться. Крутые полицейские должны валяться и извиваться в смертельном страхе. И все очень точно рассчитано. Наш парень – перфекционист.

– Полагаю, ты не поинтересовался, что с Экманом.

– С Экманом? – воскликнул Бергер.

– С коллегой, который был ранен ножами.

– И что с ним?

– Не знаю. Продолжай.

– Ловушка – это такой бантик на чертовой посылке. Которая уложена в несколько коробок и завернута в несколько слоев бумаги. Коробка внутри коробки. Развязали бант – следом первый слой, тайный люк в кухонном полу. Потом этот проклятый подвал-лабиринт. Там еще один слой, который мы должны снять, – надо пробиться сквозь стену. И только после того как мы развязали ленточку и открыли две коробки, он впустил нас к себе в святую святых.

– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – кивнул Аллан. – Но это ты задним умом крепок. А тогда ты этого не знал. И тебе следовало бы иметь план дома, чтобы штурмовать его максимально эффективно.

– Я предполагал, что это будет посылка.

– Само собой. Полицейский-сверхчеловек Сэм Бергер. В таком случае к чему вся эта безумная спешка?

– Из-за микроскопического шанса, что сигнал был настоящим. Тогда мы могли бы спасти Эллен и схватить похитителя.

Комиссар Аллан Гудмундссон встал с кресла и подытожил:

– Последовательное мышление – не твоя сильная сторона, Сэм. Но на этот раз я закрою на это глаза. И я не могу повлиять на то, что ты думаешь и предполагаешь. Однако я могу дать тебе четкие директивы касательно направления, в котором надо вести расследование. И направление это заключается в том, что Эллен Савингер похитили около школы в Эстермальме в Стокгольме чуть больше двух недель назад. Это все. И ты, и вся твоя группа ничего кроме этого не выяснили. Не нашли ни единой приличной зацепки.

– И это явно намекает на то, что он делал это и раньше, Аллан.

– Нет даже косвенных улик, Сэм. Только безумные предположения, которые я строго запретил тебе излагать твоей группе. И с сегодняшнего дня этот запрет будет еще категоричнее. Благодаря этому так называемому штурму. Если же ты предпочтешь проигнорировать мои распоряжения и запреты, я тебя уволю.

– Я намерен исходить из того, что ты шутишь.

– Я сейчас похож на шутника?

Их взгляды встретились. Ни один не отвел глаз. Клинч. Если Аллан шутил, ему очень хорошо удалось это скрыть. Наконец, он отвел взгляд, глубоко вздохнул и покачал головой:

– И каким будет следующий шаг?

– Я как можно скорее изучу это дело с Ди, нам надо вернуться к началу.

– Что за странное прозвище, Сэм?

– Ее зовут Дезире Росенквист, ты ж пойми, полицейского не могут звать Дезире Росенквист, – пояснил Бергер. – Так что Ди – это просто сокращение.

– Ну да, так, конечно, намного лучше, – сказал Аллан, выпроваживая Бергера из кабинета.

Бергер вышел из задумчивости и обнаружил, что идет по темному коридору и улыбается. Он свернул у колонны, которая служила границей офисной зоны. Из всех рабочих столов был занят, разумеется, только стол Ди. Она оторвала взгляд от экрана и посмотрела на Бергера.

– Получил нагоняй?

– Еще какой, – подтвердил он. – Например, мне следует прекратить называть тебя Ди.

– Он мог бы спросить меня.

– Таким образом он, разумеется, проявил заботу о тебе.

Смех. Точнее, короткий смешок.

– Послушай это, – сказала Ди после небольшой паузы.

Она кликнула что-то на компьютере, и из него донесся довольно взволнованный женский голос: «В общем, я действительно уверена, что только что видела, ну, вы знаете, ее, ее, ту девушку, через окно. Хотя я все же не совсем уверена, что это была она, но на ней была эта, ну, не знаю, розовая лента на шее с тем греческим, неправильным таким, крестом, не знаю, может, это православный, но она же прям настоящая блондинка, у нее не может быть греческих корней».

Ди остановила запись и спросила:

– Какую роль здесь играет слово «розовая»?

Бергер пожал плечами и ответил:

– Решающую. Именно из-за него мы и поехали туда.

– Да, – задумчиво протянула Ди. – Крест был не греческий, а русский, но православный, и его она могла видеть в газетах. Но про цвет ленты она узнать не могла, этой информации мы не сообщали. Но меня главным образом волнует… как бы это сказать, расстояние. Как близко должен стоять человек, чтобы разглядеть, что шнурок на шее розовый?

– Она нигде не стояла, – сказал Бергер. – Потому что нет никакой «ее».

Ди внимательно посмотрела на него и через пару секунд снова включила прослушивание: «Ах да, адрес, да. Ну, это последний дом у опушки леса, у заброшенного участка, не помню название улицы, но там живет этот дурацкий чудак, его никогда не видно, а если кто его заметит, он сразу скрывается. Он запросто мог бы…»

Ди остановила запись и сказала:

– Потом она, разумеется, вспомнила, как называется улица, и дала нам точный адрес. Эксперты говорят, что подвал пуст минимум два дня, вероятно, даже больше. Эта свидетельница, позвонившая вчера, никак не могла только что видеть через окно Эллен. Свидетельница утверждает, что живет поблизости, и по соседству действительно нашлась некая Лина Викстрём, живущая по адресу, который дала звонившая. Нам не удалось связаться с Линой Викстрём, потому что она путешествует по Юго-Восточной Азии. В поисках себя и без мобильного телефона. Зато много йоги.

– Вот оно что. Не знал.

– То, что она назвалась Линой Викстрём, которую невозможно разыскать, указывает на хорошее знание соседей.

– И не только.

– Вопросов в связи с этим возникает, естественно, несколько. Есть ли у преступника сообщница? Или голос свидетельницы – это голос похитителя, обработанный программой? Или наш похититель – женщина?

– От специалистов по звуку ничего?

– Пока ничего. Но если на записи обработанный на компьютере голос, то сейчас существуют способы восстановить оригинал.

– К сожалению, особых надежд я не питаю, – сказал Бергер. – Если и удастся восстановить оригинальный голос, он тоже окажется фальшивкой. Тем или иным образом. Он оставляет следы, только если хочет оставить следы. Если это выполняет задачу.

– То есть никакие женщины в этом не участвуют?

– Таково мое предположение. Он действует в одиночку.

– И это не первое его похищение? Ты ведь опять опоздал?

Бергер прикусил язык. Он повернул настольную лампу Ди вверх, чтобы осветить висящую рядом маркерную доску. Там было зафиксировано все дело. Которое было не таким уж объемным. За три недели – ни одной приличной зацепки, в этом Аллан, во всяком случае, прав. Зато уйма тупиков.

И все из-за того, что люди отказываются думать ретроспективно.

Бергер скользнул лучом света по хаосу из стикеров, фотографий, счетов, документов, рисунков и стрелок. Все вручную, по старинке, ни намека на электронику. Наконец, он остановил «прожектор» на двух карандашных рисунках, закрепленных магнитами. Оставил лампу, подошел к доске и снял рисунки. Бергер положил их на клавиатуру Ди, и они оба принялись рассматривать два схематичных мужских лица. Ди указала на правый субъективный портрет и сказала:

– Вот этот у нас есть с самого первого дня. Мужчина в автофургоне, замеченный около школы в Эстермальме незадолго до окончания учебного дня у Эллен Савингер. Два независимых свидетеля сошлись во мнении относительно этой реконструкции. А это новое изображение, сделанное соседом в Мерсте, единственным, кто до настоящего момента хоть раз видел «чудака с лесной опушки».

– И какие выводы ты делаешь? – поинтересовался Бергер.

– Если это один и тот же человек, у него нет никаких отличительных черт лица. Перед нами просто стандартное изображение белого мужчины сорока с чем-то лет. С другой стороны, оно, по крайней мере, дает нам возраст и этническую принадлежность. Тут, надо сказать, ничего неожиданного.

– Что еще?

– Больше ничего, – сказала Ди, покачав головой.

– Он похож на новичка?

– Но об этом же ничего сказать невозможно.

– Если это тот человек, то он уже проделывал это раньше, и я знаю, что ты это тоже видишь, Ди. Это написано у него на лице.

– Ты и впрямь громоздишь непоколебимые улики, какие так любит Аллан. А теперь расскажи, чем ты занимался, пока проводил совершенно другое расследование.

И снова этот взгляд олененка.

Бергер прекрасно знал, что это отнюдь не признак слабости, а одно из самых больших достоинств Ди.

– Аллан безоговорочно это запретил, – сказал Бергер. – Ничего такого, что не имело бы отношения к нашему расследованию.

– С каких пор тебя волнуют запреты Аллана?

– Он пригрозил мне увольнением.

Они обменялись быстрыми взглядами, Ди состроила гримасу, Бергер повернул лампу вниз, направив свет на новый рисунок.

– Эрик Юханссон? – сказал он и закрепил портрет на доске. – Самое распространенное в Швеции имя?

– Именно это имя внесено в договор о найме дома в Мерсте, да, – подтвердила Ди. – Риелтор никогда не встречался со съемщиком. Владеют домом шведы, живущие в Аргентине.

– Риелтор… Как он объяснил, что никогда не видел нанимателя?

– Переписка по электронной почте. Посредник утверждает, что стер историю сообщений. Вполне может быть правдой, ведь преступник снимал дом более двух лет, а старые письма имеют привычку теряться. Хотя я предполагаю, что риелтор сознательно уничтожил потенциальные доказательства. Дело в том, что Самир сравнил исходное объявление с выплатами. Разница в три тысячи. Похоже, наш преступник накинул три тысячи, чтобы не показывать лица. Риелторская фирма без малейших угрызений совести удерживала разницу, прежде чем перечислить деньги в Аргентину.

– Удалось проверить адрес электронной почты?

– Самир копал как мог, – ответила Ди. – И, вероятно, добрался до самого дна.

Бергер прикрепил второй портрет «Эрика Юханссона» и сказал:

– Поставь еще раз запись.

Ди включила медиаплеер. Они внимательно слушали энергичный голос «Лины Викстрём». Когда запись закончилась, Бергер сказал:

– Я думаю, интереснее всего здесь драматизация.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду.

– Если это говорит сам Эрик Юханссон, – а я уверен, что у него нет сообщников, – простого звонка отлично бы хватило. Ему не надо было играть так сильно.

– О чем это говорит?

– Не знаю, – ответил Бергер и стукнул по рисунку. – Уж точно ни о чем хорошем.

– Комплекс «звезды», склонность к истерике?

– В лучшем случае да. В худшем он постоянно играет роли, разные роли, и делает это хорошо. Он настолько убедителен в роли многословной соседки из низов, что это не может быть его первым «выступлением».

– Ты смешиваешь две совершенно разные социальные группы, – рассмеялась Ди. – Она же занимается йогой, шатаясь по Юго-Восточной Азии. Ну конечно, низы общества только и делают, что мотаются на Восток упражняться в йоге.

– М-да, – хмыкнул Бергер. – Лина Викстрём живет в трехэтажной дизайнерской вилле и после развода с мужем-главврачом взяла длительный отпуск, оставив свой высокий пост в какой-нибудь фармкомпании.

– О как.

– Ага, – подтвердил Бергер. – Тут речь не о правдоподобии. Преступник создал свою собственную Лину Викстрём, ему плевать на то, кто она на самом деле. Он Бог. Он решает, кем ей быть. Это не имеет отношения к действительности. Он ее переделывает так, как ему удобно.

– И как это меняет наше представление о том, что сейчас с Эллен Савингер?

– Теперь понятно, что он не собирается никак себя ограничивать.

– Не слишком похоже на наших обычных грязных педофилов…

Бергер замер и уставился на Ди.

– Я не думаю, что он педофил, – сказал он.

Ди слушала, наблюдая за ним. Острый взгляд карих глаз в полутьме.

– Ладно, – сказала она наконец. – Именно в этот момент твое тайное расследование отклонилось от нашего.

Бергер встретил ее взгляд.

– Я не веду никакого тайного расследования.

– Ты же не веришь в наше расследование, – воскликнула Ди. – Мы же все время исходили из того, что негодяй, который сидит и караулит около школы, чтобы похитить ребенка, является чертовым педофилом.

– Пока эта предпосылка не уводила нас в сторону, это не играло роли. Но я больше не уверен, что это так.

– И что изменилось?

– Он чертовски прециозный тип.

Ди всегда была сдержанной и преданной, именно за это он ее и ценил. Однако взгляд, который она устремила на непогоду за окном, не выражал ни сдержанности, ни преданности.

– Я простой полицейский, – обратилась она к богам дождя. – У меня нет никакого образования, кроме Высшей школы полиции. Мои социал-демократически и социально-оптимистично настроенные родители наложили на меня проклятие, подарив мне аристократическое имя Дезире Росенквист. Тем не менее, я первой из своей родни получила высшее образование, и мне пришлось немало пахать, чтобы стать инспектором уголовной полиции. Не мог бы ты, полицейский-сверхчеловек Сэм Бергер, объяснить мне, что значит «прециозный»?

Бергер смотрел на ее исчерченное струями воды отражение.

– А ты, в свою очередь, поддерживаешь тайные контакты с Алланом?

– Ты о чем?

Бергер резко сменил тему.

– Он утонченный, жеманный, неестественный, аффектированный. Он заворачивает свой подарок полиции в красивую упаковку. Он жаждет похвал, хочет, чтобы мы им восхищались. Я готов согласиться с тем, что такое поведение возможно и в среде педофилов, но в этом случае речь идет о герметично закрытых кругах. Человек выходит за новые, все более дьявольские границы и хочет продемонстрировать это перед себе подобными, вызвать одобрение, похвалы, восхищение. Но я никогда не слышал о педофиле, который бы стремился похвастать своими злодеяниями перед общественностью, и уж точно не перед полицией. За пределами замкнутого круга господствует стыд.

Ди медленно повернулась к нему. Ее лицо больше не было разрисовано водными полосками.

– И еще насчет пятнадцати, – сказала она. – Эллен на момент исчезновения было пятнадцать лет и один месяц. В таком случае речь не может идти о сексуальном насилии в отношении ребенка, то есть о педофилии, если только он ей не родственник. А уж родню Савингеров мы прошерстили как следует. С этим-то мы справились.

– Мы ведь можем считать это альтернативной гипотезой? Что могут быть и другие мотивы, кроме двух само собой разумеющихся: выкуп и педофилия.

– Возможно, – согласилась Ди.

Пока Бергер собирал свои пожитки со своего стоящего рядом письменного стола, у Ди зазвонил телефон. Она мало что сказала, и весь разговор занял двадцать секунд.

– Эксперты закончили работать в доме, – подытожила она. – Никаких отпечатков пальцев, никаких образцов ДНК кроме двух пятен крови. По словам Робина, отвратительно чисто.

– Отдраено начисто, – кивнул Бергер и продолжил: – А тебе не пора быть дома с семьей?

– Йонни и Люкке в кино с бабушкой. Я свободна от домашних обязанностей. По пиву?

– Звучит очень заманчиво, – ответил Бергер. – Но я скорее думал о паре заданий.

– Разумеется, для меня, – Ди мягко улыбнулась. – Пока полицейский-сверхчеловек Сэм Бергер отправится на еще одно подозрительное свидание через сайт знакомств.

Бергер фыркнул. Он и сам не знал, было ли это смешком.

– Это было один раз, – сказал он. – Один-единственный. Первый неуверенный шаг. И да, это было подозрительно.

– Чего там, говоришь, хотела от тебя мадам Икс?

– Ты просто хочешь заставить меня произнести это вслух.

– Как ни странно, с каждым разом это становится все забавнее.

Бергер поборол улыбку и покачал головой. Он закрыл рюкзак с толстыми папками и повернулся к Ди. На лице не было и тени улыбки.

– Ты первой зашла в подвальную камеру. Сколько крови, по-твоему, там было?

Улыбка Ди погасла.

– Очень много, – ответила она. – Я сказала там, в доме, что верю, что Эллен жива. Но может быть, я просто пыталась утешить тебя, утешить нас обоих.

– А если интуитивно, навскидку?

– Не знаю. Два литра?

– По предварительному заключению судмедэкспертов, не более трех децилитров. Твое первое задание – домашнее. С какой целью можно было накачать Эллен Савингер разжижающими кровь препаратами?

Ди кивнула, нахмурила брови.

– А мое второе задание?

– Его ты можешь выполнить прямо сейчас, на компьютере. В какой больнице лежит Экман?

– Экман?

– Заодно было бы хорошо узнать и его имя.

4

Воскресенье 25 октября, 21:54

Бергер шел под дождем от самой Сёдермальмской больницы. Это действовало на удивление благотворно, как будто во время прогулки смыло всю грязь. Мрачный и суровый осенний вечер соперничал с мягким и слабым освещением Сёдермальма, и где-то в зоне конфликта между ними совершалось очищение. Пройдя последние несколько метров по улице Бундегатан и свернув на Плуггатан, Бергер почувствовал, что получил шанс начать заново.

Совсем не такие чувства посещали его обычно, когда он вваливался в лифт и поднимался на пятый этаж. Во всяком случае, не в последнее время. Больше двух лет. Можно ли это назвать последним временем?

Входная дверь, как всегда, сообщила, что здесь проживают Линдстрём и Бергер. Табличка оставалась на прежнем месте не из-за нерешительности, а потому что ощущение безнадежности было бы еще сильнее, если бы пришлось заходить в дверь, на которой написано просто «Бергер». Вот поэтому табличка и висит где висела, а Бергер убедил себя, что это активное действие.

Он вступал в долину смертной тени. Стоя в прихожей, Бергер смотрел, как с него капает вода, и чувствовал, как струйки воды стекают по лицу, шее, ушам и дальше вниз, неся с собой холод. Словно все тело превратилось в один плачущий глаз.

От влажного холода Бергер успел продрогнуть насквозь, прежде чем добрался до ванной. Он снял мокрую одежду и бросил ее в ванну. Промокли даже трусы, так что Бергер, оказавшись перед зеркалом абсолютно ню, принялся растираться.

Он улыбнулся. Ню. Еще одно слово, которое запустило бы комплекс социальных различий у Ди. Ей все время мерещилось, что они происходят из разных общественных классов.

Бергер посмотрел на свое отражение. Он уже не улыбался. От этого тишина в квартире казалась особенно гнетущей, а ведь когда-то невыспавшиеся соседи жаловались на них и по утрам, и по вечерам.

Забрав почту и рюкзак с пола в прихожей и раздобыв пару трусов, Бергер снова посмотрел на отражение, как будто этого невозможно избежать. На сей раз в полутьме прихожей было достаточно легко примириться с увиденным, чтобы он углубился в созерцание. Это заблуждение, в котором ему всегда приходилось раскаиваться. В зеркале в полный рост отражался взлохмаченный темноволосый субъект со слегка отросшей щетиной и проблесками белого и в бороде и в волосах, к счастью, хотя бы без залысин. Если не считать небольшого уплотнения, которое, увы, свидетельствовало о начинающем отвисать животе, прямо-таки даже пивном животе, то длинное безволосое тело находилось почти в первозданном виде, за исключением одного места. Его можно было разглядеть только вблизи. На левом плече виднелось углубление, и когда Бергер провел пальцами по краю пятисантиметрового в диаметре кратера, кожа, как обычно, ничего не ощущала. Мертвый участок его тела. Неприкасаемый. И все же что-то было не так, как всегда? Влага?

Бергер подошел ближе к зеркалу, чтобы победить полумрак. Оказавшись достаточно близко, он увидел, что из кратера, как раскаленная лава, стекает красная жидкость. Он содрогнулся от ужаса, но через долю секунды понял, что это кровоточат пальцы. Повязка на правой руке пропускала кровь. Он снял бинт, вытер чистым краем упрямо не желающие заживать костяшки и скользнул взглядом по левой руке. На запястье на кожаном ремешке красовались его Rolex Oyster Perpetual Datejust 1957 года выпуска. Из восемнадцатикаратного золота.

Он посмотрел на них, снял, разглядеть стрелки не удалось. Второй раз за день он не защитил их от влаги.

Бергер направился в спальню, там он положил рюкзак около кровати, а почту – на письменный стол, зажег настольную лампу и направил ее на часы. На мгновение ему показалось, что он видит конденсат и даже капли на внутренней стороне стекла, но, протерев его трусами, понял, что это обман зрения. Вода была только снаружи.

Он выдохнул с облегчением.

На столе на почетном месте – рядом с фоторамкой, повернутой к зрителю обратной стороной – стояла прямоугольная деревянная коробка. Бергер откинул крышку, и его взгляду открылись шесть обитых бархатом отделений. В четырех из них лежали наручные часы. Он положил «ролекс» в одно из пустующих отделений, провел ладонью по всем пяти часам и запер коробку на золотистый замочек. Именно в этот момент к нему, наконец, вернулось то чувство, очищающее чувство, чувство, что ему дан шанс начать заново.

Собственно говоря, рационального объяснения этому не было. Напротив, Аллан более определенно, чем когда-либо, перекрыл эту дорогу, да и встреча с Кристоффером Экманом в больнице не слишком обнадеживала.

Бергер надел трусы, противно мокрые после протирания часов, и мысленно вернулся в тоскливую больничную палату. Он ни за что не узнал бы Экмана, если бы не перебинтованные руки, торчащие под странным углом из плеч. Собственно лицо было ему почти незнакомо – всего лишь один из многих коллег, – но, когда он подошел ближе, Экман открыл глаза, и Бергер вспомнил их необычный цвет, светло-зеленый. Они поздоровались и недолго поговорили, вежливо, практически официально. Бергер заметил, что раны находятся ниже, чем он запомнил, почти у сгиба локтя. По очертаниям тела под простыней он прикинул, какой у Экмана может быть рост, и пришел к выводу, что метр семьдесят пять, едва ли больше.

У первого полицейского, входящего через только что взломанную дверь, оружие, как правило, поднято. Он не держит фонарь выше плеча – это уже потом, у следующих за ним. В момент, когда полицейский врывается в помещение, он обеими руками держит пистолет, локти согнуты под прямым углом, руки обычно немного расставлены в стороны. Следовательно, ножи, должно быть, пролетели по обеим сторонам поднятого пистолета Экмана. Ровно над ним. Пока Бергер на автопилоте вел беседу с раненым, мысль его лихорадочно работала. Вообще-то, разумно было бы предположить, что средний рост полицейского около метра восьмидесяти пяти, вероятно, чуть больше. Но тогда лезвия определенно пролетели бы под согнутыми локтями.

В этот момент в почву было брошено зерно, которое приземлилось, когда Бергер выходил из больницы, было полито и удобрено во время сознательно окольного пути домой по мокрым закоулкам Сёдермальма, чтобы сейчас – за письменным столом в спальне – прорасти и распуститься во всей красе.

Было ли это первым признаком возможной ошибки, который заметил Сэм Бергер?

Во время разговора Кристоффер Экман проронил одну-единственную реплику, которую стоило запомнить. Под конец, когда Бергер уже поднялся, чтобы уходить, Экман встретился своими светло-зелеными глазами с его взглядом и сказал сквозь зубы:

– Это зло в чистом виде. Вы должны поймать этого дьявола.

Клише. Но правда. Каковой клише являются чаще, чем хотелось бы.

Они действительно должны поймать его. Но как?

Начав заново.

Бергер лег в постель. Он положил подушку повыше, прижав к стене, накрылся одеялом и, свесившись с кровати, принялся рыться в рюкзаке. Достал три толстые папки. Отложил в сторону ту из них, на которой было написано «Эллен Савингер», а две другие положил на колени. На левой надпись «Юнна Эрикссон», на правой – «Юлия Альмстрём».

Начать заново. Искать новыми глазами. Найти похожие минимальные ошибки. Случаи, когда исполнение не вполне соответствовало намерениям.

Если бы мужчина ростом с Бергера вошел в дом первым, ножи пролетели бы под руками. Мразь об этом не подумала. Внезапно Бергеру почудилось, что совершенство дало трещину.

Про себя он всегда называл преступника мразью.

Начать заново. Он убрал «Юнну Эрикссон» и открыл «Юлию Альмстрём». Первая.

Потом он уснул.

Проснувшись в непонятное время от того, что «Юлия Альмстрём» с глухим стуком упала на пол, Бергер все еще не покинул окончательно странный вращающийся мир, где помпезный фасад эстермальмской школы смешался с лязгающими, избыточно смазанными маслом цепями и шестернями, которые цеплялись друг за друга; где автофургон, который ждал на улице, неясными путями превратился в потную мужскую грудную клетку, над которой, подобно херувимам, витали одиннадцатилетние близнецы; где изображение лица, с которым согласились два независимых свидетеля, внезапно обрело жизнь и медленно и так же пугающе, как в последние три недели, открывало рот, пока он не стал невозможно огромным; и как раз в тот момент, когда во рту, как и в другие дни, обнажились зубы и приблизились к его бицепсу, а портрет слился с другим рисунком и оба лица стали одним, с изуродованными чертами, похожим на череп, когда эта общая челюсть сомкнулась и вгрызлась в плоть, прежде чем лица растаяли и уступили место ведру с мочой и экскрементами, которые пенились, вскипали и выплескивались через край, и вдруг там возникла только голая бетонная стена с коричневым пятном, которое, увеличиваясь, становилось все более красным, когда это ярко-красное пятно покрыло всю стену, Бергер проснулся от глухого стука, с которым папка ударилась об пол.

«Чертов сон», – успел он подумать. Потом открыл глаза и уставился в пустоту. Или, хуже того, вгляделся в пустоту.

Он, как всегда, чувствовал отвращение к этим херувимам. Их не должно там быть. Это рабочий сон, типичный сон – переработка впечатлений, за все годы он видел их уйму, всегда похожие. И близнецам в них определенно не место.

Однако медлило и не исчезало все-таки не это. И настольная лампа, и ночник по-прежнему горели, как будто Бергер заснул на полушаге. Он перегнулся через край кровати. Содержимое папки «Юлия Альмстрём» рассыпалось по полу: фотографии записок, стикеров, счетов, вырезок из газет. Но искал он не это. Он схватил рюкзак и начал в нем рыться. Наконец выудил очень маленький пластиковый пакетик. Отбросив рюкзак, Бергер встал. Материалы расследования прилипали к пяткам, пока он шел к столу.

Коробка с часами стояла в своем одиноком величии. Бергер открыл замочек, откинул крышку, посмотрел на свои пятеро часов и погладил пустое отделение. Взгляд еще не совсем сфокусировался, все казалось сонно-туманным. Бергер взялся за две обитые бархатом стенки отделений и потянул вверх. Вынув внутреннюю часть коробки, он заглянул в нижнее отделение. Там лежало несколько крошечных пакетиков, на каждом по этикетке. Открыв выдвижной ящик стола, Бергер достал пачку самых маленьких этикеток, неровными буквами написал на одной из них «Эллен Савингер», оторвал листочек и приклеил на пакетик из рюкзака. Потом подержал его на свету и разглядел шестеренку. Не больше сантиметра в диаметре. Бергер навел порядок среди остальных пакетиков: на одном угадывались слова «Юнна Эрикссон», на другом «Юлия Альмстрём». Тогда он положил новую улику рядом с ними.

Какое-то время Бергер простоял, окруженный интуитивными догадками, которые пока не хотели кристаллизоваться в готовые мысли. Наконец, одна из них отделилась и обрела форму. Он ринулся обратно к кровати, схватил папку «Эллен Савингер» и открыл ее. Согнувшись над фотографиями полицейского фотографа, он рассматривал детали. Камера в подвале, опрокинутое ведро, кровавое пятно, которое на самом деле было не таким большим, как он запомнил. Много углов, больше ничего особенного. Бергер стукнул кулаком по снимкам. Замер. Правая ладонь лежала на фотографиях места преступления, как умирающий краб. Из костяшек все еще немного сочилась кровь. Вдруг его осенило. Он засунул руку в рюкзак и достал мобильный телефон. Сел на край кровати и начал неловко нажимать кнопки на электронном чудище. Наконец, появились фотографии.

Близнецы были отправным пунктом. Полярная звезда, неподвижная точка вращающегося мира. Отсюда все начиналось. И хотя Бергер направлялся во вращающийся мир, он сделал остановку здесь. Чтобы определить азимут. Маркус и Оскар. В овражке, поросшем мать-и-мачехой. Здесь им, наверное, лет восемь. Все успокоилось, специфическое затишье в центре урагана, «глаз бури». Может быть, их присутствием он пытался остановить бег времени. Остановить постоянное вращение.

Но время никуда не девалось. Хаос никуда не девался. Вокруг полярной звезды вращался мир. Единственно возможный для нас мир.

Бергер перелистал фотографии до конца списка. Самыми последними шли несколько снимков, которые он сделал на террасе в Мерсте, запечатлев ограждения и машины «скорой помощи» и полиции. Он ненадолго остановился, почувствовал, что морщит лоб, но все-таки принялся листать дальше, возвращаясь к подвалу.

Он не помнил, что нафотографировал так много. Освещение было намного хуже, чем на снимках полицейского фотографа, сделанных с профессиональными осветителями. В целом можно сказать, что фото Бергера просто ужасны. Он полистал их туда и обратно. Пару раз остановился на стене с кровавым пятном внизу кадра. Увеличил это место пальцами, как научила его Ди. Вернулся к отправной точке. Маркус и Оскар. Париж. Бергеру никогда не удавалось просто пролистать их, о чем бы он в этот момент ни думал, это было невозможно. Наконец, он все-таки провел пальцем по экрану и перешел к следующему снимку, самому первому внутри дома.

Вполне безобидная картина. Участок стены, освещенный как минимум тремя фонариками. Внизу, в углу, полуметровый квадрат, где цвет бетона чуть светлее. Бергер долистал до снимков внутри камеры, выбрал один, где кровавое пятно почти полностью исчезло внизу справа на границе кадра. Снова увеличил, приближая бетонную стену, насколько это возможно.

Как всегда, он опасался смотреть время на мобильном телефоне. Время показывают механические часы, это закон природы. Он достал «ролекс» из коробки. Половина четвертого, предрассветное мрачное время. Ему повезло, что он уснул, не выпив свой обычный бокал виски, значит, он может вести машину и ему ничто не грозит, кроме разве что сонливости. И, возможно, аквапланирования.

Бергер достал ящик с инструментами из переполненной всяческим хламом гардеробной в прихожей, бросил несколько приспособлений в рюкзак и вышел из дома.

Одним из очень немногих преимуществ странного звания инспектор уголовной полиции с особыми полномочиями является служебный автомобиль. Одним из многочисленных недостатков – отсутствие бесплатного места в гараже в придачу. Добравшись до машины под непрекращающимся дождем, он обнаружил как минимум три желтые квитанции на оплату штрафа, смытые водой через вентиляционную решетку под капот.

Всегда странно ехать по пустому Стокгольму. Так быстро добраться до ведущего на север шоссе Бергеру не удавалось ни разу с тех пор, как он перестал носить форму. Он позволил себе разогнаться. Свернул в Мерсту, проехал через нее и направился к окраине. Все ближе и ближе к бескрайним упландским лесам.

На всякий случай Бергер припарковался на стоянке у последнего жилого района, не доезжая до построек более загородного вида. Закинув рюкзак на плечо, он шел под проливным дождем, даже не думая о зонте; полицейские не носят зонтов, и точка. Не встретив ни души, он, наконец, заметил в слабом свете уличных фонарей три развалившиеся дома на соседнем участке; ему показалось, что он даже видит щели в трухлявой древесине.

На калитке висела бело-голубая пластиковая лента заграждения. Бергер разбежался, почувствовал под ладонью металл, перемахнул через забор. Все прошло на удивление безболезненно.

Терраса была почти не видна. Бергер снова оказался там, позади штурмующих дверь полицейских, с непривычно всхлипывающей Ди за спиной. Очертания дома начали медленно проступать сквозь занавес ночного дождя. Бергер подошел к первой ступеньке ведущей на террасу лестницы и изловчился пролезть через плотную бело-голубую паутину. Когда он вставил в замок отмычку, луна пробилась через невидимую щель между облаками и окрасила грязно-белую террасу в леденящий голубоватый цвет.

Из-за внезапного света Бергер резко рванулся в сторону, но, низко пригнувшись сбоку от притолоки и открывая дверь, он испытывал только одно чувство: скорбь.

Скорбь из-за того, что происходило здесь в течение трех недель. Время, которое, должно быть, для до смерти испуганной пятнадцатилетней девочки, которая и мухи не обидела, превратилось в три года. А потом ее увезли неизвестно куда, утащили еще глубже в ад.

Скорбь следовала за светом фонарика Бергера мимо обезвреженного метательного механизма-ловушки в прихожей, она стала сильнее в гостиной, еще мучительней в спальне, а когда он приблизился к джунглям из бело-голубой ленты над дырой в полу между холодильником и плитой, скорбь кричала и жглась у него в голове.

Бергер посветил в отверстие, лестница была едва различима. Он полез вниз. Пробрался через лабиринт подвальных стен, освещая их фонариком. На одной стене на уровне глаз было кровавое пятно. Бергер бросил взгляд на правую руку. Кровь смешалась с дождевой водой и стала светло-красной. Непонятно, почему рана так долго не заживает.

Бергер наклонился к пробитому в стене входу в камеру. Отверстие стало больше, он предположил, что это из-за Робина, безусловно лучшего эксперта-криминалиста, но еще и самого толстого. Бергер не удержался от короткой невеселой улыбки и куда проворнее, чем в первый раз, пролез в дыру. Строительная пыль из прошлого оседала на него, пока он пробирался внутрь.

И вот он снова в камере. То же чувство, что в прошлый раз, когда он был здесь с Ди. Но сейчас ее нет с ним, и некому его обнять.

Бергеру снова показалось, что стены кричат от боли, вспоминая то, чему они были невольными свидетелями. Ему пришлось буквально физически стряхнуть это ощущение. Он тряс головой, пока там не осталась одна лишь скорбь, которая уже захватила его голову, словно токсоплазмоз. Паразиты в коре мозга.

Черви в голове.

Наконец Бергеру удалось приемлемо отрегулировать свет. Он посветил на пятно вдоль пола и дальней стены. Потом вверху, подошел ближе, изучил серую стену по обеим сторонам пятна, взглянул на обе подгнившие деревянные опоры, которые тянулись от пола до потолка в паре метрах от стены.

Эллен Савингер сидела здесь, словно в клетке с невидимыми стенами. Сидела неподвижно. Жидкость в разное время оказывалась на одном и том же месте. Бергер отошел от стены и приблизился к опорам. Они обрамляли невидимую клетку, образовывали вместе со стеной куб со сторонами не больше двух метров. Бергер потрогал зазубрины в подгнивших опорах. Засечки на трех уровнях: верхние на уровне глаз, почти незаметные. Он вернулся к стене, поставил рюкзак, открыл его, вытащил зубило и поднес его к хорошо освещенному участку стены. Ведь здесь же явно то же самое, что снаружи около прорубленного входа? Ведь здесь же тоже есть, хотя и не такие явные, светлые пятна на бетонной стене?

Он же именно ради этого и приехал сюда в предрассветный час.

Бергер потянулся за молотком. Оказалось довольно сложно запустить руку в рюкзак, одновременно продолжая держать зубило у стены. Справившись с этим, Бергер взялся за дело.

Продвинувшись на пару сантиметров, он был готов сдаться. Крошить твердейший бетон было тяжело, почти половина ударов давала такую отдачу, что казалось, будто бы зубило бьет камень. Вдруг что-то показалось. Кусочек металла, согнутый, словно ввинченный глубже в стену. Бергер превозмог боль в плечах и продолжил. И долбил еще полчаса.

Наконец объект показался из стены целиком. Толстый металлический крюк, замкнутый; может быть, это можно назвать кольцом для троса? И вкручен еще глубже в стену.

Бергер отложил в сторону молоток и зубило, ухватился за кольцо и потянул изо всех сил. В какой-то момент он изловчился упереться обеими ногами в стену и отталкиваться от нее что было мочи. Кольцо не поддалось. Оно держалось в стене намертво.

Взяв молоток, Бергер простучал стену вокруг. Откололось еще несколько кусков бетона. Было очевидно, что состав стены меняется на глубине дециметра, там, где вкручено кольцо. Возможно ли, что настоящая стена целиком находится внутри?

Бергер осветил стену внизу на полметра от дыры, из которой торчало кольцо. Только очень внимательно всмотревшись в нее, как орел, высматривающий добычу, Бергер смог уловить различия в цвете и в этом месте. Размяв плечи и шею, так что аж кости захрустели, он снова принялся за работу.

Время шло. Он понятия не имел, сколько часов он медленно-медленно, обливаясь потом, долбит стену, находя кольцо за кольцом, пока их не стало шесть, по три с каждой стороны кровавого пятна. Пятна, которое было образовано несколькими слоями крови.

Бергер остановился. Мышцы болели, и он как будто только сейчас понял, какие усилия им пришлось приложить. Он подошел к опорам, снова потрогал засечки в дереве. Они находились на той же высоте, что замурованные в стену кольца.

Ему не удавалось свести все воедино. Получается, что раньше существовала стена, которую скрыли, покрыв слоем бетона? Этот скот сделал стену толще почти на десять сантиметров, чтобы скрыть намертво вкрученные в нее кольца? Тяжелая и требующая большой точности работа, а Эллен Савингер сидит привязанная к той же стене? Хотя ее кровь ведь постепенно накапливалась на стене, день за днем, как годичные кольца у дерева. Но ведь тогда у нее за спиной не было этой стены? Если между вкрученными в стену кольцами и деревянными опорами были натянуты какие-то цепи, значит, в начале заточения Эллен стена находилась почти на дециметр дальше. И как тогда могла кровь день за днем попадать на стену, которая еще не была возведена?

Вероятно, мозг Бергера находился не в лучшем состоянии – и недостаток сна, и тяжелая физическая работа истощили его, – но во всем этом крылся какой-то настоящий парадокс. Невозможные фигуры Эшера, лестницы, убегающие в бесконечность, рука, которая рисует руку, которая рисует эту руку.

Хотя, возможно, все-таки нет. Цвет отличался именно там, где находились кольца. Не исключено, что мразь только просверлила бетон до другой стены, чтобы закрепить свои проклятые кольца. Может быть, он настолько сведущ в области строительства, что знал о существовании более прочной стены за бетонной стеной.

Может быть, нет никакого смысла в спрятанных кольцах, кроме как упаковать их. Как подарок.

Как будто в коробку. Внутрь коробки.

Для чего бы эти кольца ни использовались, смысл был в том, чтобы они нашлись. Мразь снова блеснула. Хотел показать, какой он умный. Хотел вызвать восхищение. Но у кого, черт бы его побрал?

Бергер устало сделал несколько снимков. В последний раз попытался представить себе ход событий. Не получилось, мысли не задерживались в голове. Он надеялся, что сумеет доехать до дома, не потеряв управление на мокрой дороге и не попав в больницу.

Кстати, а сколько времени он находился внизу, в подвале без окон? Прежде чем ему удалось рассмотреть циферблат на запястье, у него мелькнула беспокойная мысль, что уже рассвело и соседи начали выходить из домов.

Часы показывали без десяти семь.

С временем Бергер не дружил.

Он выбрался через отверстие в стене, поднялся по лестнице и вышел на террасу, где сделал несколько глубоких вдохов. На улице все еще было темно. К счастью, уже стояла достаточно поздняя осень, и рассветало не так рано. Да и упрямый дождь, ливший так же сильно, как раньше, удерживал соседей-жаворонков в домах.

Бергер стоял на террасе и смотрел на калитку. На секунду перед глазами у него мелькнула очень ясная картина: «скорая помощь», полицейские машины, ограждение, зеваки… Он в последний раз полной грудью вдохнул влажный воздух и взглянул на свои руки, которые лежали на перилах террасы. Взгляд задержался на костяшках правой кисти.

Раны вроде бы зажили.

5

Понедельник 26 октября, 07:26

Не только понедельник был виной тому, что это утро казалось темнее, чем обычно. Осень всерьез вступила в свои права, и когда инспектор Дезире Росенквист дрожа набирала код, чтобы войти в здание Управления полиции, было ощущение, что на дворе глубокая ночь. Зато хотя бы прекратился дождь. Он перестал уже тогда, когда она вышла из дома. Потом она помахала Люкке, оставляя его в детском саду, и, как всегда, с тяжелым чувством вины села за руль совершенно не экологичного старого автомобиля. Когда она смогла ловко проскочить на улицу Нюнесвеген до возникновения пробок, полотно дороги казалось почти сухим.

И, тем не менее, одежда Бергера была мокрой.

Дезире вяло кивнула двум коллегам, уже сидевшим на рабочем месте, а сама, как ищущий свою цель робот, устремилась в угол офиса, где находился стол Бергера. Ее стоял там же.

Бергер был похож на мокрого пса и таращился прямо перед собой. Они едва поздоровались, Дезире, как обычно, села спиной к его спине и начала стучать по клавиатуре. Хотя она намеренно повернула монитор в сторону, у нее не было ощущения, что Бергера интересует, чем она занята.

Он действительно уставился в никуда. Таким образом он обычно тайком спал. Никто на самом деле не замечал разницы между коротким восстановительным сном и глубокой концентрацией, и не факт, что сам Бергер ее замечал. Он успел застать всеобщую воинскую обязанность, а служба в армии в сильной степени сводилась к умению выглядеть бодрствующим, когда спишь.

Ди обернулась и сказала:

– Движения дождевых облаков.

Такое весьма загадочное замечание не могло не вывести Бергера из спячки. Он повернулся к Ди. Она продолжала:

– Микрометеорология – вот тебе еще одно слово, которое будет подчеркивать твой высокий статус, Сэм.

– У нас с тобой одинаковый статус, Ди. Чем ты занята?

– Мы находимся в зоне суровой осенней непогоды дольше, чем можем себе представить. Но она капризна и непредсказуема, и сегодня утром прояснилось, ненадолго, и дожди сместились к северу. Можешь проверить временные промежутки по этой карте.

Бергер посмотрел на монитор. Огромная анимированная грозовая туча скользила вверх по экрану, таймер показывал время. Оно шло очень быстро. Когда счетчик добрался до цифр ноль-шесть-ноль-ноль, изображение начало принимать знакомые очертания, и Бергер приблизительно узнал местность. Ди нажала на паузу.

– Скугос, – сказала она и показала на карту. – Там живу я.

Облачность двинулась дальше на север, открывая хорошо знакомые контуры Стокгольма. Ди снова нажала на паузу, когда весь центр города освободился от туч, указала на экран и сказала:

– А здесь живешь ты. Плуггатан в верхней части Сёдермальма. Там дождь закончился приблизительно в двадцать минут седьмого.

Область непогоды продолжала смещаться на север. Когда таймер показал ноль-шесть-пятьдесят-четыре, Ди в третий раз нажала на паузу.

– Ты следишь? – спросила она.

Бергер кивнул, невольно зачарованный.

Когда тяжелое облако двинулось дальше, на карте на мониторе открылось название «Мерста».

Ди повернулась к Бергеру, впилась в него взглядом и сказала:

– Чтобы по-прежнему выглядеть таким промокшим, Сэм, ты должен был совсем недавно вернуться с севера.

– Занимайся своим делом, женщина.

Повернувшись на стуле, он не смог скрыть улыбку. Взгляд упал на запястье. Третий раз за сутки он не защитил свой старый «ролекс» от влаги, и сейчас в самом деле казалось, что вода проникла внутрь. Впервые с тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года. Зловещая затуманенность покрывала с внутренней стороны левую половину стекла там, где находились стрелки.

Прямо сейчас времени не существовало.

Бергер достал бумажный носовой платок из ящика и положил часы на него. Направил настольную лампу на циферблат. Может быть, тепла от лампы будет достаточно.

Крайне неохотно Бергер посмотрел время на мобильном телефоне. Взглянул через плечо на Ди. Она сидела, погрузившись в фотографии из дома в Мерсте, как будто следуя за Бергером. Он тряхнул головой и открыл фотографии на телефоне. Близнецы, Маркус и Оскар, начинать всегда должно с этого. Маркус и Оскар Бабино. И жгучая пустота, которая всякий раз вырастала в нем. Бергер долистал до конца списка, пропустив первые фотографии внутри дома, в подвале, на террасе, и открыл самые новые.

Он повернулся и постучал Ди по плечу. Она тут же обернулась, как будто ожидала этого.

Не говоря ни слова, он протянул ей мобильный. Она бросила взгляд на Бергера и взяла телефон. Привычным движением приблизила утопленные в стене кольца для тросов. Бергер все время наблюдал за ней, видел, как на лбу проявляются морщинки. Полистав снимки несколько раз, Ди отдала телефон Бергеру и спросила:

– Что это такое?

– Кольца, – ответил Бергер. – Скрытые глубоко в стене.

– Какой-то механизм?

– Не знаю. Может быть.

– Мы должны рассказать Робину.

– Он придет сюда. У нас встреча в половине девятого.

Ди покивала. Потом уточнила:

– То есть утреннее совещание отменено?

– Почти никого нет на месте, – сказал Бергер, разводя руками. – И мы все равно не можем сказать ничего нового.

– Вот это – новое, – Ди кивнула в сторону телефона.

– Нет, пока этим не занялся Робин.

В восемь утра должно было бы состояться утреннее собрание, среди коллег называемое совещанием, но после вчерашней послеполуденной встречи им действительно нечего было обсуждать. К тому же большинство находились на заданиях. Трое руководили обходом соседей в Мерсте, их общее бормотание доносилось до самого Управления полиции; Силь сидела в медиакабинете, почти так же бормоча, и в деталях изучала отчеты о новостях; двое коллег еще раз навещали немногочисленных свидетелей, снова беседовали с бедными родителями Эллен Савингер. На месте были только Майя и Самир, Майя в качестве координатора, Самир в поисках риелтора, сдавшего дом.

Бергер позвонил в Мерсту. Его подчиненные только что задействовали своих людей. Вчерашний опрос соседей продолжался: все дальше от места преступления, все холоднее.

– Никаких признаков жизни в доме? – спросил Бергер и поймал на себе косой взгляд Ди.

Тут рядом возник Самир, прячущий свою молодость за длинной хипстерской бородой. Он перелистывал какие-то бумаги.

– Кажется, этот мутный риелтор на самом деле нарыл адрес.

– Дай угадаю, – сказал Бергер. – На хотмейле?

– Он еще существует? – спросил Самир, выскребая из бороды банановые чипсы.

Он протянул лист бумаги. Бергер взял его и передал Ди, которая забрала его и отнесла Майе. Можно сказать, круг замкнулся.

– Докопайся до самого дна, – сказал Бергер Самиру. – Вероятность, что на другом конце что-то найдется, конечно, минимальна.

– Без вдохновляющего руководителя мы бы никогда не сдюжили, – тихо отозвался Самир и вернулся на свое место.

Сложно сказать, сколько времени прошло, прежде чем в офисе появился весьма дородный мужчина в элегантном костюме-тройке. Поскольку цвет костюма к тому же едва уловимо отдавал в фиолетовый, оба спутника мужчины терялись в распростершейся за ним бесцветности. Бергер встал и пошел ему навстречу.

– Робин, – сказал он, протягивая руку. – Рад видеть, что ты отряхнул подвальную грязь с одежд.

Робин пожал его руку и показал на колени:

– А ты, наоборот, не отряхнул на удивление много для человека, который не был там целые сутки.

– Я окружен людьми с претензией на звание детектива, – пожаловался Бергер и махнул рукой в сторону следующего коридора.

Трое посетителей направились туда следом за ним, к процессии присоединилась Ди. Бергер провел их в совершенно стерильную комнату для переговоров. Все расселись вокруг унылого стола.

– Ты ведь знаком с Вирой, – уточнил Робин и показал на пришедшую с ним женщину, которая выглядела на двадцать четыре года и ни дня старше.

Вира кивнула совершенно по-врачебному, и это добавило к ее возрасту лет десять.

– Судмедэксперт Хёг, стало быть, решил не приходить и направил одного из своих ассистентов, – холодно констатировал Бергер.

– По той простой причине, что сказать тут особенно нечего, – ответила Вира еще холоднее. – Самой старой крови, по нашим оценкам, восемнадцать дней, самой новой – четыре. В общей сложности ее не больше трех децилитров. Но во всем доме нашлись следы двух ДНК. Много крови: Эллен Савингер. Мало крови: Сэм Бергер. Ваша рана зажила?

Бергер посмотрел на костяшки на правой руке и сказал:

– Токсикология?

– Что? – спросила Вира.

– Если уже есть результат анализа на ДНК, то вы, конечно, провели и токсикологическую экспертизу. Искали вещества в крови в разных слоях. Выстроили хронологию, график возможного приема ядов или наркотиков.

Вира в первый раз казалась растерянной.

– Работа над ошибками не будет лишней, – сказал Бергер. – А кто твой второй юный друг, Робин?

– Кэри, – ответил Робин. – Инженер звукозаписи. Но подождем пока с этим. Чем больше я смотрю на твой свежевысохший облик, тем яснее мне становится, что я не все знаю. Я думал отчитаться, как обстоят дела у экспертов-криминалистов, но уже не могу. Ты провел ночь в подвале, Сэм? Тебе приснился провидческий сон? Вступил в непосредственный контакт с духами дома?

Бергер молча протянул Робину мобильный телефон. Стильный криминалист изучил его и поморщил нос.

– Твою мать, – сказал он.

Это произнес человек, который никогда не ругается.

– Ничего страшного, – утешил его Бергер, положив руку ему на плечо. – Даже выдающиеся эксперты могут проявить халатность на грани преступления.

Было видно, что на языке у Робина вертится целая подборка резких ответов. Но он воздержался, и это принесло ему золотую звездочку в рейтинге Бергера.

– Что тебя туда занесло? – только и сказал Робин.

– Те же отличия в цвете, что были у потайного входа внутрь.

– Нехорошо, – сказал Робин. – Мне надо будет поработать над ошибками.

– Рад слышать, – безрадостно прокомментировал Бергер. – Дай мне что-то еще, пожалуйста.

Робин закрыл свое огромное лицо такими же огромными руками. Это не было жестом отчаяния – такое было совсем не в его стиле, – скорее, задумчивости.

– Это меняет взгляд на отметки на опорах, – наконец, произнес он. – Нам придется над этим еще подумать. Они, должно быть, новее, чем показали наши первые оценки. Вероятно, их специально пытались состарить. Потому что они, вероятно, связаны со старательно спрятанными кольцами. И если за стеной была еще одна, более прочная, то примечателен факт, что вся кровь оказалась на новой стене, которой, по всей видимости, не существовало, когда прятали кольца. Парадокс.

– Что еще? – спросил Бергер.

Робин посмотрел на него несколько секунд, потом, наконец, сказал:

– На полу были отметины.

– Отметины?

– Небольшие отметины близко к стене, чуть больше – в метре от нее.

Робин огляделся, как будто ожидая озарения.

– Нет, – сказала Ди с широко раскрытыми глазами.

– Да, – возразил Робин, взглянув на нее с уважением.

– В бетонном полу? Ногти?

– Боюсь, что так. Отметины, сделанные ногтями рук у стены, ногтями ног подальше. Впрочем, никаких следов кератина.

– Кератина? – спросил Бергер.

– Роговое вещество, – сказала Вира с врачебным кивком. – Серосодержащий белок, из которого в основном состоят волосы, ногти и рога.

– Рога? – закричал Бергер. – В этом дьявольском подвале должна быть куча следов рогов и серы!

– Он там пропылесосил, – спокойно сказал Робин. – Точно так же, как он пропылесосил весь дом, при помощи очень хорошего пылесоса.

– Настолько хорошего, что его даже можно проследить?

– Возможно. На рынке представлено не так уж много портативных пылесосов для такой тщательной уборки. Я к этому вернусь.

– Хорошо, – сказал Бергер. – Что еще?

– Метательный механизм в прихожей, – продолжил Робин. – Его можно описать как арбалет с двойной тетивой. Тонкий механизм для двух свободно лежащих лезвий. У них особый центр тяжести. Обычно, когда мечешь нож, он вращается, летя к цели. Хотя в данном случае речь идет всего о паре метров до упомянутой цели, требуется специальная балансировка, чтобы ножи летели прямо. И эти – специально сбалансированы.

– Самоделка? – спросил Бергер.

Робин кивнул и покачал головой. Одновременно.

– Насколько я могу судить, да.

– Но почему не использовать стрелы? – сказала Ди. – Арбалетные или для лука. Они же предназначены для того, чтобы лететь прямо. Вместо этого он переделывает что-то, не приспособленное лететь прямо. Зачем?

– Потому что ножи страшнее, – ответил Бергер. – И потому что он снова хочет блеснуть.

– Мне сложно в настоящий момент судить о лезвиях, – признал Робин. – На самом деле я не знаю, что это и для чего они в мирной жизни были предназначены. Не исключено, что они отлиты самостоятельно. К этому мне тоже придется еще вернуться.

– А ведро с испражнениями?

– В буквальном смысле смесь фекалий и мочи. Как и в случае с кровью, Национальный экспертно-криминалистический центр – это наше новое стильное название с первого января – сотрудничает с Судебно-медицинским управлением. Вира?

– Хлеб и вода, – сказала Вира.

– Это тоже профессиональные термины? – спросил Бергер. – Как кератин?

– Еще маргарин, – невозмутимо продолжила Вира. – Вода, хлеб и маргарин. Разные сорта хлеба: и белый, и более богатый клетчаткой. Ни мяса, ни овощей, ни сыра, никаких признаков другого питья, кроме воды. Анализы продолжаются.

– Но у токсикологического приоритет выше, – подчеркнул Бергер.

Вира замолчала. Робин хранил молчание.

– А что у Кэри? – спросил Бергер.

– Он один из лучших в Швеции специалистов по звукозаписи, невзирая на свою субтильную наружность, – ответил Робин. – У него есть новости о голосе.

– Вы сейчас говорите о голосе Лины Викстрём? – уточнила Ди. – Той, что звонила и сделала заявление, что Эллен находится в Мерсте?

– Именно, – подтвердил Робин. – Кэри?

Сидящий в углу неприметный молодой человек откашлялся и заговорил:

– Я проанализировал запись всеми мыслимыми способами, микрофрагмент за микрофрагментом, а также применил ряд более экспериментальных методов. К сожалению, я должен признать, что я еще не совсем все закончил, хотя работал всю ночь. Голос пропущен через такое количество фильтров, что даже было сложно понять, лежал ли в основе человеческий голос.

– И каков вывод? – спросил Бергер.

– Все указывает на то, что это так. Правда, было нелегко докопаться до исходных данных. Мне нужен еще день-другой, чтобы…

– Нет, – прервал его Бергер. – Нам нужно на что-то опереться.

– На данный момент я не могу определить…

– Сейчас. Пожалуйста.

– Хорошо, – сказал Кэри и наклонился вперед. – Я пока не могу идентифицировать говорящего, все слишком неопределенно, чтобы выделить индивидуальные отличительные черты голоса. Вероятно, можно назвать пол, но опять-таки…

– Мужчина? – не дал ему договорить Бергер. – Звонил мужчина, который притворялся женщиной?

– Нет, – ответил Кэри. – Говорила женщина.

Бергер оледенел, и в результате вся комната погрузилась в состояние заморозки. Время шло. Все взгляды были обращены на Бергера. Наконец он произнес:

– Должен ли я считать это гипотезой?

– Вероятность девяносто семь целых четыре десятых процента, – ответил Кэри.

Бергер встал и вышел из комнаты.

После этого оставшиеся в комнате даже растерялись не сразу. Когда замешательство прошло, Робин поднялся и выплыл из переговорной с Вирой и Кэри в кильватере.

Ди осталась одна. Через полминуты она глубоко вздохнула и встала.

Когда она появилась в общей офисной зоне, Бергер уже сидел на своем месте, снова уставившись в никуда. Ди с опаской приблизилась к нему, села на свой стул и повернулась к Бергеру. Поймать его взгляд не удалось. Это состояние продлилось так долго, что Ди, наконец, не выдержала:

– Наш преступник – женщина?

Бергер посмотрел на нее с отсутствующим видом.

– Или у него все же есть помощница? – выдвинула Ди следующее предположение.

Крайне неохотно Бергер выбрался из своей берлоги.

– Возможно, это актриса, – пробормотал он. – Или кто-то, кого он просто встретил на улице и сделал предложение, от которого она не смогла отказаться.

– В таком случае она, вероятно, его видела, – сказал Ди.

Тогда Бергер нагнулся, и они оказались лицом к лицу. Он нахмурился и смотрел ей в глаза неожиданно долго.

– Видела, – согласился он.

Он снова достал свой мобильный и зарылся в него. Фотографии. Полярная звезда. Маркус и Оскар. Снимки из дома. Подвал. Адская камера. Сразу после. Наверху, на террасе, удивительно свежий воздух. Бергер и Ди рядом. Почти закончился дождь. Именно тогда его пронзило странное и неуловимое ощущение, которое сразу исчезло, оставив после себя пустоту.

Что это было за ощущение?

Взгляд?

Фотографии. Фотографии с террасы.

Ди наблюдала за ним. Он перелистывал и увеличивал снимки пальцами, как будто никогда ничем другим не занимался. В конце концов он склонился над телефоном так, словно у него сильнейшая близорукость. Потом встал. Постоял. Схватил рюкзак. С видом глубокой растерянности направился к выходу.

– Ты куда? – крикнула Ди, которой не пришло в голову ничего лучше.

– К стоматологу, – ответил Бергер и обернулся. – Если объявится Аллан, скажи, что мне пришлось срочно пойти к стоматологу.

– Да что ж такое! – воскликнула Ди.

– Стоматолог, – пробормотал Бергер, уходя. – Именно так. Я у стоматолога.

– Ты хотя бы к послеобеденному совещанию-то вернешься? – спросила Ди потухшим голосом, откровенно отчаявшись добиться вразумительных ответов.

Спина Бергера ответила:

– Если сильно повезет, я вернусь к послеобеденному совещанию, как следует наточив зубы.

6

Понедельник 26 октября, 09:28

Отсутствие гаража в комплекте было не единственным недостатком служебной машины. Вторым были сиденья. Их обтягивала отнюдь не кожа, хотя бы даже и самая что ни на есть искусственная. Под мешковатой обивкой из быстросохнущей ткани находился какой-то хорошо впитывающий жидкость наполнитель. То, что выглядело сухим и чистым, было внутри насквозь мокрым. Другими словами, наконец-то высохшая одежда Бергера моментально вернулась в то состояние, которое уже начало становиться привычным.

Как будто это имеет хоть какое-то значение. Бергер целенаправленно мчался через город, пока не притормозил у неожиданно свободного парковочного места прямо напротив подъезда на Плуггатан. Хотя лифт впервые за последние полгода оказался на первом этаже, Бергер на удивление бодро взбежал на пятый этаж, перепрыгивая через ступени. Ему даже удалось не ощутить усилившиеся фантомные боли, посещавшие его всякий раз при взгляде на табличку «Линдстрём & Бергер» на входной двери. Уже в квартире он постарался не бросить взгляд на ванну через широко открытую дверь ванной комнаты – вчерашняя одежда, кажется, предпочла гнить, а не сохнуть – и прошел сразу в заваленную вещами спальню. Хаос, оставленный им в предрассветной мгле. Все вещи валялись там, где он оставил их в половине четвертого: рассыпанное по полу содержимое папки «Юлия Альмстрём» и бумаги из папок «Юнна Эрикссон» и «Эллен Савингер», вперемешку лежащие на застеленной стороне слишком большой двуспальной кровати. Бергер открыл ящик письменного стола, достал лупу, собрал папки, одну за другой, положил их рядом друг с другом на краю постели, сел на корточки и достал мобильный.

Он быстро пролистал фотографии в телефоне и добрался до террасы. Три снимка, в целом идентичные. Полицейские как раз вышли из кошмарного подвала, все вокруг казалось новым, незнакомым. Раненого Экмана подняли, «скорая помощь» уезжает, последние следы его крови только что смыло с настила на террасе. Ди жмется ближе к Бергеру, замечательная свежесть воздуха после дождя, смесь озона и спор, которые влага высвободила из глубины земли.

И ровно в этот момент. Ощущение. Мгновенно исчезнувшее.

Все так просто? Так чертовски банально?

Бергер вгляделся в первую фотографию. Кровоточащая правая рука дрогнула, левая – мокрая от пота после пластиковой перчатки. Около ограждений стоят две полицейские машины, непроизвольные движения руки с мобильным как бы растянули синие огни в сторону, прочертив на снимке что-то похожее на волны. Вплотную к машинам теснятся операторы, звукорежиссеры и репортеры и человек двадцать зевак без определенных черт лица. Вторая фотография удалась намного лучше, синие огни на ней выглядят как точки, и как минимум одного знакомого по телепрограммам журналиста можно узнать. Бергер осторожно увеличил снимок, чтобы разглядеть одно за другим лица: сначала люди из СМИ, их легко отличить, а потом совершенно обычные любопытствующие зрители. Рассматривая их по очереди на маленьком экране, Бергер сконцентрировал внимание на самом себе, на своих физических реакциях. Повторится ли ощущение?

После пяти-шести лиц оно вернулось, не такое яркое, но отчетливое. Женщина.

Блондинка лет тридцати пяти, лицо повернуто в профиль, как будто объектив поймал ее в тот момент, когда она бросила взгляд через плечо. Очертания довольно четкие – курносый нос и все остальное. Голова высовывается из-за стоящих в первом ряду зрителей, и из одежды не видно ничего, кроме воротника светлого плаща, возможно, бежевого.

Бергер перелистнул фото и посмотрел на третий кадр, последний на террасе. Увеличил его большим и указательным пальцами. Теперь женщина, кажется, смотрит прямо в мобильный Бергера. Мужчины перед ней подвинулись, и ее стало лучше видно. Теперь пальто выглядело скорее грязно-белым, и казалось, что она стоит, широко расставив ноги и нагнувшись в сторону. Поза странная и своеобразная. Только увеличив кадр еще сильнее, так что картинка рассыпалась на отдельные пиксели, Бергер увидел, что у женщины велосипед между ногами.

Бергер почесал голову и задумался.

Исключительно интуиция, ни единого движения интеллекта. Но зато чувства. Да, именно эту женщину он тогда заметил. Из-за нее его пронзило сильное, но неуловимое ощущение там, на террасе. И из-за нее он инстинктивно схватился за мобильный и принялся фотографировать.

Бергер положил телефон на кровать рядом с тремя папками и задумался, как бы ему уговорить компьютерного эксперта Силь поднять два ранних расследования так, чтобы Аллан об этом не узнал. Он открыл среднюю папку – «Юнна Эрикссон» – и принялся исступленно искать картинки, фотографии. Где-то были фото зимнего леса. Вот, наконец-то. Три штуки подряд. Фото корреспондентов были среднего качества, разрешение отвратительное, но за бело-голубыми лентами была четко видна толпа народа.

Бергер взял лупу и поднес ее к фотографии. Инстинкт не подвел – слишком плохое качество. То, что он ищет, он видел не здесь. Но с расположенным в центре снимком, сделанным полицией, ему повезло. Лупа увеличила изображение велосипеда. Голова скрыта под большой меховой шапкой, нижняя часть лица укутана толстым шарфом. Виден только нос, чуть более красный, но тот же самый, курносый.

Бергер отбросил папку в сторону и схватил бумаги из дела Юлии Альмстрём. Больше фотографий, все немного бестолковые. Группа мотоциклистов, заграждения, зеваки. Снова лупа. О, черт! Есть.

Как же, черт возьми, он мог это пропустить?

У Бергера уже давно затекли ноги. Когда он встал, они страшно ныли. Не обращая внимания на боль, он сфотографировал снимки на мобильный, отправил три мейла, сделал два звонка, пытаясь одновременно размять ноги. Прихрамывая, он ходил по спальне, заставляя кровь снова нормально циркулировать. Первый разговор выглядел следующим образом:

– Силь? Ты еще в медиакабинете? Хорошо. Я отправил тебе письмо.

Второй разговор происходил, пока Бергер бегом спускался по лестнице с забитым доверху рюкзаком, и был почти так же короток:

– Ди? Перенеси послеобеденную встречу на пораньше, на одиннадцать. Меньше часа, да. Попытайся собрать как можно больше народу. Но не Аллана, чего бы тебе это ни стоило.

Меньше часа? Он понятия не имел, который час, он поддакнул Ди, только чтобы ускорить процесс. Только сейчас, садясь в машину и бросив взгляд на запястье, он понял, что не надел часы. Это было очень необычно.

Когда Бергер вошел в офисную зону, побывав в так называемом медиакабинете, он увидел свои часы с немыслимо большого расстояния. Они посверкивали под все еще включенной настольной лампой. Ди руководила, что-то расставляла и сдвигала вокруг маркерной доски, Самир таскал стулья, полицейские один за другим возвращались из Мерсты. Бергер отключился от всего, отбросил мысли о кипящей вокруг, но одновременно тихой деятельности и принялся рассматривать свой лежащий на бумажном носовом платке «ролекс». Казалось, количество конденсата под стеклом увеличилось, больше половины циферблата было скрыто из-за находящейся внутри влаги. Неужели он…? Бергер перетряхнул рюкзак и достал лупу. Потом нашел в ящике стола ключ-открывалку для крышки часов, тут же приладил его к корпусу и повернул крышку. Поднес лупу к обнаженному механизму и рассмотрел двигатель. Идеально скоординированное сочетание согласно работающих маленьких шестеренок и колесиков всегда заставляло пульс Бергера биться значительно реже. Человечество ни в чем другом не подошло так близко к perpetuum mobile, вечному двигателю. Бесконечное волшебство автоматического подзавода часов; просто нося часы на руке и буднично двигая ею, человек заставляет механизм накапливать ту энергию, которая ему требовалась. И это оставалось идеальным механизмом, сколь бы невероятно быстро ни развивалась электроника. Человечество с его новаторской энергией никогда не подходило столь же близко к жизни.

Вместе с тем тиканье было совершенно пустым.

Вдруг что-то вторглось в этот столь же тихий, сколь и совершенный звук. Еще не оторвав взгляда от «ролекса», Бергер уже знал, что это покашливание. И задолго до того, как посмотрел в карие глаза, знал, что у Ди все готово. Он осторожно перевернул часы. Стекло запотело еще больше, но верхняя треть циферблата не была затронута конденсатом, и стрелки показывали одиннадцать. Ровно.

Ди действительно удалось собрать на «послеобеденную» встречу в одиннадцать часов почти всех. Бергер оторвался от часов, выпрямился и уложил обнаженный механизм, который как ни в чем не бывало продолжал тикать, под согревающий свет лампы. Он положил лупу и ключ-открывалку в рюкзак, выудил оттуда папки и направился к маркерной доске.

Не удостоив свою собравшуюся группу взгляда, Бергер закрепил магнитами три фотографии на доске и заговорил:

– Официальная точка зрения расследования была такова: похищение Эллен Савингер считалось единичным случаем. Аллан не хотел, чтобы в работу вкрались какие-нибудь домыслы, и я могу его понять. Однако некоторым из вас известно, что я с этим не согласен. Все сделано слишком идеально, слишком профессионально, чтобы быть первой попыткой. Мне казалось, что я нашел два возможных предшествующих случая среди многих пропавших без вести в стране, но не было ни малейших доказательств или хотя бы приемлемых улик. Кроме того, что речь шла о пятнадцатилетних девушках, которые исчезли совершенно внезапно. Уже позже нашлось достаточно свидетельств, позволяющих предположить, что и у Юлии Альмстрём из Вестероса, и у Юнны Эрикссон из Кристинехамна были свои тайные планы, что они сбежали вместе со своими молодыми людьми, которые по той или иной причине хотели испариться. Расследования велись месяц-другой, и в результате обеих девушек признали добровольно сбежавшими. Не исключалось, что они изменили имена и покинули страну. Дела закрыты.

– Но ничего такого нет в деле Эллен, – сказал Самир.

– Что-то случилось, – ответил Бергер. – Что-то, что заставило его изменить метод.

– Это звучит очень расплывчато – как раз то, чего терпеть не может Аллан, – сказала Ди. – Итак, ты нашел нечто, что позволило тебе рискнуть и вынести на общий суд твое тайное, неофициальное расследование. Удалось наточить зубы?

И вдобавок к этому взгляд.

Бергер не удержался и улыбнулся. Вот нахалка. Он показал на фотографии на белой доске.

– Вот здесь, дорогая Ди, мы с тобой стояли на террасе около адского дома в Мерсте сразу после штурма. Помнишь?

– Ты фотографировал? Зачем?

– Потому что у меня было какое-то странное ощущение. Не проси меня это объяснять. Интуиция – это не что иное, как концентрированный опыт.

– Древнее правило джунглей, – отрешенно пробормотала Ди.

– Но мы начнем вот откуда, – Бергер указал на довольно сумбурный снимок, где угадывалось несколько мотоциклов и кожаных курток. – За неделю до того, как было сделано это фото, пятнадцатилетняя Юлия Альмстрём пропала из своего дома в Мальмаберге на северо-востоке Вестероса. Это случилось семнадцатого марта полтора года назад. Поскольку ее исчезновение обнаружилось утром, сочли, что она сбежала из дома ночью. Такая возможность была, и со временем нашли тайную переписку с молодым человеком, который уверял, что хочет сбежать от своего преступного прошлого в «какое-нибудь место, где вечно светит солнце». Что, строго говоря, относится ко всему земному шару, иначе все мы умерли бы.

– Выяснили, кто был ее парень? – спросил кто-то.

– Нет, – ответил Бергер. – Были указания на то, что он недавно вышел из тюрьмы, и среди выпущенных на свободу по закону заключенных как минимум восемь бесследно исчезли; весьма обычное дело. Поддельные паспорта нынче легко покупаются. Следовательно, идеально выбранная маска.

– Маска? – удивилась Ди.

– Именно, – сказал Бергер и указал на нее. – Именно так должны задаваться партнером своевременные наводящие вопросы.

– Прекрати, – спокойно сказала Ди голосом человека, привычного к такому ходу событий. – Что ты имеешь в виду, говоря о маске?

– Что юный преступник был маской, прикрытием. Что он вообще не существовал. Что вся переписка была фальшивкой. Что речь шла о театрализованном представлении, которое, надо сказать, сейчас, по прошествии времени, напоминает о том звонке, который вчера направил нас в дом в Мерсте, о звонке так называемой Лины Викстрём. Которая стоит вот тут.

И Бергер жирно нарисовал красным фломастером круг на расплывчатой фотографии, где компания мотоциклистов играла немалую роль.

Он огляделся. Никогда раньше он не видел в одной комнате столько наморщенных лбов.

– Но… – выговорила, наконец, Ди с отвалившейся челюстью.

– Обыск в местном мотоклубе в Вестеросе, – пояснил Бергер. – Через неделю после исчезновения Юлии Альмстрём и до того, как всплыла переписка. Были указания на то, что мотоклуб предлагает деловым партнерам «недавно прибывшее свежее мясо». Этот рейд был во многих отношениях успешным: большой запас кокаина, две несовершеннолетние украинки, всевозможные краденые вещи на три миллиона… Но ни намека на Юлию Альмстрём. Зато среди зевак снаружи – вот эта женщина. Блондинка, курносая, около тридцати пяти лет, на велосипеде.

Плотность морщин в комнате не уменьшилась, но их линии теперь пролегали иначе. Бергер ткнул в следующую фотографию.

– Вперед во времени почти на год. Теперь мы в густых вермландских лесах. Февраль этого года, леса между Кристинехамном и Карлскугой, возможно, не самые глухие места. Но пятнадцатилетняя Юнна Эрикссон, жившая в Кристинехамне, уже несколько дней как пропала без вести. Поскольку ее парень Симон Лундберг пропал одновременно с ней, расследование шло ни шатко, ни валко. Ни Юнна, ни Симон не были ангелами – двое воспитанных в детдомах подростков, которые и раньше имели привычку сбегать, а потом возвращаться, поджав хвост. И вдруг мы получаем сигнал о только что найденном захоронении в лесу, прямо на границе между ленами Вермланд и Эребру, то есть в новом полицейском регионе Бергслаген. И оба старых полицейских округа в ближайшие сутки будут стараться свалить вину друг на друга, несмотря на то, что уже больше месяца они входят в один и тот же регион. Все это выливается в полицейскую катастрофу – то, что раскопали в заснеженном лесу, оказывается не чем иным, как останками застреленного браконьерами годом ранее лосенка.

Бергер сделал паузу и оглядел подчиненных. Потом продолжил:

– Очевидно, утечки в полиции шли как сквозь сито, потому что местная пресса как минимум из двух городов была там. И на фотографиях, сделанных и прессой, и полицией, видно, что там собралось больше любопытствующих, чем вчера, мокрым воскресным утром на окраине Мерсты. Видите?

Они видели. Хотя еще не совсем понимали, что именно они видят.

Бергер поднял фломастер и обвел что-то на снимке жирной линией.

– Собственная полицейская фотография, – продолжил он. – Обратите внимание на велосипед. Конечно, голова скрыта под огромной меховой шапкой, а низ лица укутан толстым шарфом. Однако – поправьте меня, если я ошибаюсь, – в толпе точно стоит, черт возьми, та же самая женщина. Через год. В ста шестидесяти километрах от Вестероса. С велосипедом посреди зимнего леса.

Морщинки на лице Ди разгладились, когда Бергер показал на третье фото и сказал:

– Вернемся тогда на террасу дома в Мерсте, сразу после вчерашнего штурма. Вот здесь стоит светловолосая, курносая женщина приблизительно тридцати пяти лет с велосипедом.

И его фломастер очертил еще одну окружность вокруг силуэта.

Бергер положил фломастер и покачал головой.

– Я исключал женщин, – сказал он. – Для меня было совершенно очевидно, что этот мерзавец – мужчина, одинокий неблагополучный мужчина без социальных контактов, особенно с противоположным полом. Мне кажется, в этом здании кто-то из наших старших коллег имеет обыкновение говорить, что, когда твои предрассудки рушатся, это бодрит.

– Он уже не в этом здании, – прозвучал из коридора мощный мужской голос.

Не колеблясь, Бергер встретил взгляд, в котором не отражалось никаких нормальных человеческих чувств, даже на таком расстоянии это было очевидно.

– Он в Европе, – продолжил Аллан. – В Европоле, уж не знаю, чем он может там заниматься.

– Аллан, – холодно сказал Бергер. – Как мило, что ты зашел.

– Да ты не прерывайся, – ответил Аллан. Судя по всему, он удобно устроился, прислонившись к столбу. – А остальное обсудим потом.

Бергер сделал глубокий вдох, чтобы продолжить, но вмешалась Ди:

– Все так просто? Так немыслимо, чертовски банально? Возвращение на место преступления?

– Может быть, – признал Бергер, глядя в сторону столба. – Но давайте я выступлю в роли Аллана: не будем делать поспешных выводов.

– Вроде того, что эта велосипедистка является первой в Швеции женщиной – серийной убийцей? – дерзко предположил Самир.

– Мы не знаем, какую роль она во всем этом играет, – сказал Бергер, бросив угрюмый взгляд на своего самого бородатого подчиненного. – Но мы должны ее разыскать. Как я уже сказал, я предполагаю, что это она звонила, сыграв роль Лины Викстрём. Таким образом она могла оказаться на месте в нужное время. Вероятно, она направляла действия полиции и в обоих других случаях, чтобы быть там и наблюдать. Тогда, однако, ее подсказки были ложными: и насчет мотоклуба в Вестеросе, и насчет лосиной могилы в Вермланде. Теперь она начала давать верную информацию, правда, только наполовину. И это только усугубляет разочарование. Впридачу она еще и может унизить полицейских; метательный механизм – это ведь нечто абсолютно новое. Юлия и Юнна наверняка уже мертвы, но Эллен все еще жива, я в этом убежден. Что-то изменилось, и я задаюсь вопросом, что же это.

– В каком направлении нам работать? – спросила Ди.

– Что скажет начальство? – из вредности поинтересовался Бергер.

Аллан сделал жест, в котором одновременно было разрешение и приглашение, но на лице было написано нечто совсем иное.

– Я уже кое-что спешно предпринял, – наконец сказал Бергер. – Я отправил фотографии Робину, чтобы его специалисты их максимально очистили и вытащили адекватный портрет, который мы потом прогоним через все существующие программы распознавания лиц. Могут также найтись и другие снимки, вырезки из газет. И тут в дело вступает наша очень толковая Силь.

Строгого вида женщина за сорок откашлялась и насмешливым голосом произнесла:

– Называй меня, пожалуйста, Сильвией.

– Я охотно назову тебя Герой, или Геей, или Девой Марией, только найди для меня что-нибудь.

– Может, Фрейей? – мягко предложила Ди.

Бергер окинул ее очень мрачным взглядом. Ни дать ни взять одноглазое божество.

– Я нашла вот что, – холодно продолжила Силь. – Несколько имен фотографов из прессы, которые присутствовали на трех местах преступлений. Я называю их местами преступлений, потому что браконьерство – это преступление. Еще у меня есть все сделанные СМИ фотографии оттуда. И, наконец, мне удалось убедить два представленных в Мерсте телеканала не удалять лишние файлы с видеозаписями. Кроме того, ходит слух, что одна команда с телевидения была на месте, когда обыскивали мотоклуб в Вестеросе, но в эфир так ничего и не пошло. Я не успела проверить, правдив ли этот слух.

– Замечательно, – сказал Бергер. – Продолжай дальше, Силь. А вы, кто был в Мерсте, возвращайтесь туда и обходите соседей с фотографиями в руках. Вероятно, скоро эти снимки станут намного лучше, если я хоть что-то знаю о сотрудниках Робина.

– Но тогда мы ведь должны опубликовать фотографии в прессе? – спросила Ди.

Бергер посмотрел на нее и ответил:

– Это одна из самых сложных дилемм, с которой я когда-либо сталкивался.

Он оглядел полностью избавившуюся к этому моменту от морщин аудиторию и добавил:

– Наша единственная задача, собственно говоря, – найти Эллен Савингер как можно скорее. Пока мы болтаем, она где-то переживает муки ада. Каждое слово, которое мы произносим, каждый шаг, который мы делаем не спеша, означает страдание этой невинной девочки. Все сводится к времени.

Он указал на портрет улыбающейся Эллен Савингер. Эта улыбка встречала группу каждый день уже три недели, немного сдержанная улыбка, в которой, тем не менее, угадывалось будущее с безграничными возможностями.

Рядом с портретом висели изображения одежды, которая была на Эллен в день ее исчезновения, в том числе элегантное, немного слишком летнее платье в крупный цветок.

– Вероятно, – сказал Бергер, – мы бы нашли велосипедистку быстрее, если бы все СМИ одновременно опубликовали ее портрет. Но тогда мы бы также предупредили ее. А я не хотел бы повторения Мерсты. Прямо сейчас у нас есть преимущество: мы знаем что-то, чего не знает она. И так должно оставаться как можно дольше. Пока у нас есть хоть малейшее преимущество, мы должны использовать его.

Он прервался, но было заметно, что он еще не закончил.

Бергер указал на два субъективных портрета Эрика Юханссона и прикрепил рядом увеличенную фотографию лица велосипедистки.

– У нас пока нет лучшего ее изображения, – сказал Бергер. – И мы не знаем, какие у нее с ним отношения. Она существует. А существует ли он, еще неясно.

Снова пауза. Потом он продолжил:

– Важно только одно. Мы должны найти ее.

И все же еще не все было сказано. Группа замерла, не успев встать со стульев, и уставилась на Бергера.

Он посмотрел в сторону столба и сказал очень членораздельно:

– И, дорогие коллеги, это слово, естественно, нельзя произносить, но ищем мы серийного убийцу.

Группа начала расходиться, и вдруг донесся мощный баритон.

– В мой кабинет, – сказал Аллан, не отрывая взгляда от Бергера.

Не сказать, что это было неожиданно.

7

Понедельник 26 октября, 11:34

Кабинеты начальников почти всегда ничем не примечательны, но Аллан, казалось, старался установить новый рекорд бездушия. На полках не было ни одной книги, только непомеченные папки с военными сокращениями на пожелтевших этикетках, ни одной фотографии на письменном столе, нигде ни малейшего намека на украшение, не было даже дипломов на стенах. Ни клюшки для гольфа, ни блесны, ни значка футбольного клуба, ни руководства по эксплуатации газонокосилки.

– Итак? – сказал Аллан, вперив в Бергера грозный взгляд.

– Я все сделал, как ты хотел, – ответил Бергер. – В точности. Не говорить ничего, пока у меня не будет доказательств. Если велосипедистка не доказательство связи между этими тремя случаями, то слова «доказательство» просто не существует.

– А потом ты произнес слово на «С».

– Перед коллегами, не журналистами. Они обязаны так же строго соблюдать служебную тайну, как ты и я.

– Но в случае чего они меньше теряют.

– Мне есть что терять, но я не уверен, что так уж много, – сказал Бергер. – Стильное наименование «инспектор уголовной полиции с особыми полномочиями»?

– Твою жизнь, – ответил Аллан.

– Мою жизнь? И это говоришь мне ты, Аллан, сидя в этом вот безжизненном кабинете, который является центром твоей вселенной?

– А как выглядит твое рабочее место?

– У меня нет стен, которые я мог бы оживить.

– Впрочем, у тебя же есть фото в рамке, я знаю, оно очень уютно смотрится в твоем углу. На нем ведь Триумфальная арка? L’Arc de Triomphe?

– Прекрати, – сказал Бергер.

– Они больше не часть твоей жизни. Они далеко. Твоя жизнь сейчас здесь. И только здесь. И ты не хочешь ее потерять.

– Что ты всем этим хочешь сказать, Аллан?

– Как известно, я скоро выйду на пенсию. И я рассчитываю, что ты займешь мое место. Тебе есть что терять, Сэм. И тебе не следовало говорить те слова. Только из-за того, что ты их произнес, мы в ближайшие дни прочтем об этом в газетах.

– Три пропавших девочки пятнадцати лет. Две из них исчезли больше года назад. Это серийный убийца, уверяю тебя, серийный убийца, который почему-то специализируется на пятнадцатилетних девочках.

Аллан не отрываясь смотрел на Бергера. Потом повернулся и выдернул лист бумаги из стопки на столе.

– Ножи, – сказал он, сопроводив это жестом, который трудно было понять. – По мнению Робина, самодельные. Национальному экспертно-криминалистическому центру, нашему дорогому НЭКЦ, пришлось сделать нечто необычное, а именно металлургическое исследование. Литье железа дома – такая редкость, что какой-нибудь из этапов процесса, вероятно, можно отследить.

– Возможно, еще и само умение, – сказал Бергер. – Откуда, черт возьми, он знает, как отливать ножи, так что они летят прямо, а не крутятся? Резонно предположить, что у него техническое образование.

– Такое исследование тоже проводится, – заверил Аллан. – Робин вообще развил очень бурную деятельность, у него составлен целый список, озаглавленный «Работа над ошибками». Тебе это о чем-то говорит?

– Нет, – как ни в чем не бывало ответил Бергер.

– В списке значатся: ножи, механизм ловушки, кольца для троса, новая стена, пылесос, лабиринт.

– А токсикологическая экспертиза?

– Я еще не добрался до отчета Судебно-медицинского управления. Я хотел бы сначала пункт за пунктом просмотреть список Робина, если ты не возражаешь. И должен сказать, что пункт после ножей – механизм ловушки – сформулирован иронично. Тебе не кажется, Сэм?

– Без понятия. А лабиринт?

– Так вот что тебя интересует? – пренебрежительно сказал Аллан. – Имей терпение; мы пройдемся по всему списку по порядку. Итак, механизм ловушки.

В этот момент мобильный Бергера проявил хороший вкус и сыграл роль будильника. Хотя, собственно говоря, это завопил сигнал вызова. Без особой спешки Бергер достал телефон из кармана пиджака и, пока тот визжал, как умирающая свинья, сказал:

– Я должен ответить.

Под истеричное хрюканье он смотрел, как Аллан в конце концов делает нетерпеливый, но в то же время и одобрительный жест. Бергер ответил, назвав свое имя, но больше не произнес ни слова за все время разговора. Потом он просто встал, положил телефон во внутренний карман и сказал:

– Нам придется продолжить в другой раз, Аллан.

С совершенно невозмутимым видом Бергер вышел из кабинета и старался неспешно идти по коридору, пока не убедился, что находится вне поля зрения Аллана. Тогда он прибавил шагу.

Бергер бегом спускался по лестницам и проносился по коридорам. Миновав еще пару лестниц и проходов, он добрался до двери без таблички и дернул за ручку. В разных концах небольшого помещения за голыми письменными столами в окружении книжных шкафов сидели трое мужчин. Все подняли взгляды на ворвавшегося к ним Бергера, хотя без малейшего намека на интерес. Он метнулся дальше, к нескольким дверям в глубине комнаты и распахнул левую. Строгая женщина лет сорока с небольшим оторвалась от целого леса из компьютеров и повернулась в его сторону. Вид у нее был не такой суровый, как обычно, и мышиного цвета волосы были взъерошены.

– Силь, – выдохнул запыхавшийся Бергер.

– Сам Сэм? – холодно сказала Силь.

– Давай же, рассказывай!

– Вестерос, – начала Силь и махнула рукой в сторону ближайшего монитора. – Мотоклуб. Местное телевидение действительно было там, но репортажу пришлось уступить место в эфире спортивным новостям. Очевидно, хоккей. Материал не сохранился, но оператор нашел диск с бэкапом. На нем есть несколько несмонтированных записей.

– Ты сказала, тебе есть что показать, – коротко прокомментировал Бергер.

Силь смотрела на него взглядом, находиться под которым было не слишком уютно. Потом она кликнула мышкой, и на экране появилось сильно дрожащее изображение.

В первую очередь в глаза бросались зимний пейзаж и несколько одетых в кожаные жилеты тучных мужчин, прижатых к земле полицейскими: как минимум по двое полицейских на каждого члена банды. Из среднего среди пяти слабо различимых зданий выводили бледную, истощенную совсем юную девочку, закутанную в одеяло. Пока она приближалась к камере, Силь пояснила:

– Оксана Хаванска, четырнадцати лет. Потом получила в Швеции убежище. Говорят, что живет в Фалуне с новыми документами, учится в шведской школе. А вот сейчас смотри.

Камера развернулась, и перед объективом промелькнули люди по другую сторону ограждения, а потом появилось изображение молодого человека с микрофоном, который пытался поймать людей для интервью. После явно неудачной попытки заговорить с полицейским чином, решительно сунувшим микрофон в рот репортеру, он в растерянности обернулся к любопытствующим зрителям. Силь ускорила запись, на которой зеваки торопливо проговаривали в забрызганный слюной микрофон одну-другую бессмысленную реплику, но звук при этом отключился. Когда камера описала полукруг, в объектив попал велосипед.

Пока в кадре было только одно колесо, Силь переключила просмотр на нормальную скорость. Звук вернулся. Голос репортера звучал невротически.

– А как вы оказались здесь? – спросил он, пока оператор пытался навести резкость, снимая колесо велосипеда. Наконец, ему это удалось, и он поднял камеру.

Это была она. Велосипедистка. Простая возможность наблюдать, как движутся мышцы ее лица, вызывала невероятные ощущения.

Как будто она только сейчас обрела реальность.

А с мускулатурой лица в самом деле происходило немало. Как будто она отражала крайне сложный мыслительный процесс. Ее торс уже подался назад, готовясь уехать на велосипеде прочь. Но вдруг язык тела полностью изменился, и женщина ответила:

– Я просто случайно ехала мимо.

«Неожиданно низкий голос», – подумал Бергер и переключил внимание на лицо.

– И что вы об этом думаете? – запальчиво спросил репортер.

– О чем именно я должна что-то думать?

– О полицейской операции против банды мотоциклистов.

Женщина махнула рукой куда-то за плечо репортера и сказала:

– Они явно вызволили кого-то, кто был похищен. Это очень хорошо.

Бергера удивила сила посетившей его мысли: «Тебя бы ко мне в комнату для допросов».

– Спасибо, – сказал репортер, судя по всему, искренне. – Как вас зовут?

Бергер похолодел. Впился взглядом в экран.

Снова игра мимики. По похожей на предыдущую схеме. Потом женщина ответила:

– Натали Фреден, но вы же не собираетесь показывать эту чушь по телевизору?

– Пауза, – тут же произнес Бергер.

Краем глаза он видел, что лицо Силь на десяток сантиметров приблизилось к экрану. Как и его собственное.

– Что скажешь? – спросил он.

– О чем? – спросила Силь, не отрывая взгляд от монитора.

– Что это было?

– Я не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Да ну же. Что она только что сделала?

Бергеру пришлось признать, что Силь не Ди. Очень умелая, когда речь идет об архивах, но не так хороша как аналитик. Он ценил Силь – они вместе учились в Высшей школе полиции, она единственная до сих пор позволяла себе обращаться к нему фамильярно, она была звездой, когда речь заходила о компьютерах, о том, чтобы искать и находить вещи, у нее острый ум в ее области, – но вдруг Бергер ощутил, что ему не хватает взгляда Ди.

«Микрометеорология», – вспомнил он и усмехнулся.

Силь смотрела на него скептически. Он сказал:

– Реплика звучала так: «Натали Фреден, но вы же не собираетесь показывать эту чушь по телевизору?» Что это было?

Силь напряженно моргнула пару раз и ответила:

– Полагаю, ты хочешь знать, нашла ли я какую-нибудь Натали Фреден?

– Безусловно. Как можно скорее. Но сначала именно вот это вот.

Он увидел, как у Силь напряглась шея. Наконец, она произнесла:

– Выглядит так, словно она задумалась, прежде чем сказать свое имя. И еще она задумалась, прежде чем начать отвечать.

– И она называет имя, которое, может быть, совсем не ее, – сказал Бергер. – Но потом?

– О’кей. Она называет свое имя и потом очень быстро добавляет, что эту чушь не стоит показывать по телевизору. Что-то вроде того.

– Почему?

– Нет, я не знаю. Почему?

– Потому что она хочет быть уверена, что это не покажут по телевизору. Но вместе с тем она называет имя. Для кого?

– Только не преувеличивай, – сказала Силь. – Поскольку она назвала имя, оно очень легко может оказаться в эфире. Хотя бы в виде текста. Внизу экрана, чтобы представить говорящего. В тот раз передача не вышла, вместо нее был хоккей, но женщина не могла этого знать. Если она не хотела, чтобы ее имя прозвучало по телевизору, она могла бы его просто не называть.

– Ты права, – задумчиво проговорил Бергер. – Несомненно, это рискованно. В то же время решение назваться она приняла сознательно. Почему?

– Черт, Сэмми, – воскликнула Силь. – Прошло почти два года. Она говорит не с тобой.

Бергер почувствовал, что, как ни странно, краснеет.

– Я имел в виду не себя, я имел в виду полицию в целом. Но хорошо, на этот вопрос можно поискать ответ позже. Итак, ты нашла человека с довольно необычным именем Натали Фреден?

– Таких в Швеции немного. Это Вестерос. Ты хочешь отталкиваться от Вестероса, нам принять его за точку отсчета? Она сама оттуда и потом расширяет свое поле действий?

– Не знаю, – признался Бергер. – Я даже не уверен, что Юлия Альмстрём – первая жертва. В Вестеросе есть хоть одна Натали Фреден?

– Нет. Только в Стокгольме.

– Одна-единственная?

– Три. Одна – грудной ребенок в Фарсте. Другая ходит в четвертый класс в школе в Альвике. Третьей тридцать шесть лет, и она живет около площади Уденплан.

– Черт возьми, – сказал Бергер. – Что еще?

– Больше почти ничего, я не все успела. Но о ней и информации мало. Квартира на некой улице Видаргатан. Установить слежку?

– Немедленно. И напиши мне все, что удалось о ней узнать. Паспорт? Водительские права? Идентификационный номер?

– Я пришлю по мейлу все, что знаю. Но у меня нет ничего из вышеперечисленного.

– Нам придется устроить глобальный поиск, – сказал Бергер, уходя. Через пару секунд он снова просунул голову в закуток Силь и добавил: – Спасибо.

* * *

Потом время проявилось в двух следующих друг за другом формах. Сначала все развивалось быстро и непонятно, так быстро, что почти невозможно было за всем уследить. Бергер стоял у доски, и все больше и больше людей подбегали к нему, сообщали свежие данные и убегали за новой порцией. Он пытался суммировать информацию, насколько это было возможно на старомодной доске, прикрепляя магнитами записки и рисуя стрелки и линии.

Ни паспорта, ни водительских прав, никаких фотографий, кроме уже имеющихся. Но в контракте на квартиру на Видаргатан указан идентификационный номер. И есть план этой квартиры.

– Кажется, она не очень дружит с технологиями, – сказала Ди. – Ни фейсбука, ни твиттера, ни инстаграма, по крайней мере не под этим именем. Никакого легко вычислимого адреса электронной почты. Ни блога, ни собственного сайта.

– Такое вообще возможно в наше время? – спросил Бергер.

Подошел Самир, почесал бороду.

– Декларации, – сказал он, помахав бумагами.

– Хорошо. Есть место работы?

– Нет, в декларациях указаны только небольшие суммы в последние четыре года. До этого вообще никаких деклараций.

– Небольшие суммы?

– Из разных мест, и всегда не больше двадцати-тридцати тысяч крон. Я попытался разыскать пару работодателей, но пока не получил ответа.

– О какой работе идет речь?

– Непонятно. Возможно, услуги офисам. Может быть, уборка. Не получается установить. Предприятие по лизингу персонала.

– Продолжай, – сказал Бергер, закрепляя декларации на доске. Он не отрывал от них взгляда, изучая педантичную подпись, которую явно можно было расшифровать как «Натали Фреден».

– Отчет с Видаргатан, – произнес голос за спиной у Бергера. Он обернулся и увидел молодого опера, чье имя вылетело у него из головы.

– И что там?

– В квартире никого, – ответил молодой человек, в то время как Бергер все еще пытался нащупать в памяти его имя.

– Только не говори, что какой-то идиот пошел туда и позвонил.

– Внешнее прослушивание и тому подобное. И посменное наружное наблюдение. Фотографируем входящих и выходящих.

– Спасибо, – сказал Бергер и, когда тот уже направился к выходу, добавил: – Спасибо, Раймонд.

Бергер повернулся к доске и задумался о двух моментах. Во-первых, что в данном контексте означало «и тому подобное», и во-вторых, где, собственно говоря, находится Видаргатан. В итоге он просто стоял и пялился на ничем не заполненный участок белой доски. Потом снова обернулся.

– Черт побери! – заорал он в направлении офисной зоны. – У нас есть идентификационный номер, должна же быть возможность узнать больше. И быстрее. Если она не работает, откуда у нее средства на квартиру около Уденплана? Банковские счета? Почему до тридцати с чем-то лет она не зарабатывала денег? Сидела дома? В клинике? В тюрьме? Дайте мне хоть что-нибудь!

– В базе данных информация о судимости отсутствует, – донесся откуда-то голос Ди. – Но это ты уже знаешь.

Вдруг рядом возникла Майя, высокая и статная, и сказала с присущей ей невозмутимостью:

– Семейное положение Натали Фреден указано как «не замужем», она родилась в Умео тридцать шесть лет назад. Родителей звали Йон и Эрика, оба уже умерли. Однако мне удалось отыскать кое-что в тамошней Марихемской средней школе. Они сейчас раскапывают данные, которые у них сохранились. Включая классные фотографии. Судя по всему, Натали училась там только до третьего класса включительно.

– И чем же, черт возьми, нам могло бы помочь фото третьего класса? – закричал Бергер.

Ди подошла к Майе, рядом с которой она выглядела еще меньше, чем обычно.

– Ты говоришь, как Аллан, – сказала она и окинула его своим самым невинным – то есть недобрым – взглядом.

Глядя на нее, Бергер сделал пару глубоких вдохов через нос.

– Йоговское дыхание, – констатировала Ди.

– Понимаю, – сказал, наконец, Бергер. – Мы можем убедиться, действительно ли это она.

– В биографии Натали Фреден есть явные пробелы, – спокойно сказала Майя. – Было бы хорошо, если бы мы хотя бы смогли убедиться, что это тот же человек. А может быть, еще лучше, если это не тот же.

– Хорошо, – кивнул Бергер. – Я прошу прощения. Продолжай этим заниматься.

Майя вернулась на свое место, Самир снова подошел и встал рядом с Ди. Казалось, он ждет своей очереди, так что первой заговорила она.

– Возможно, я нашла ее страницу в Фейсбуке. Имя указано как Н. Фреден. Нет ни записей, ни друзей. Вероятно, она ей не пользуется. Но при регистрации были указаны и номер мобильного, и мейл. Я позвонила по этому номеру, но он не зарегистрирован в сети.

– Все равно наведи о нем справки, – сказал Бергер. – А что адрес?

– Перенаправила запрос в техотдел.

– Молодец, Ди. Продолжай искать. Самир?

– Первый разговор с предприятием по лизингу персонала, где Натали Фреден работала три года назад. Она есть в их базе, но никто ее не помнит. Она занимала должность офис-менеджера в уже закрывшейся фирме, занимавшейся прокатом автомобилей в Ульвсунде.

– Хм. Явные белые пятна в биографии Натали Фреден становятся еще более явными. Продолжай работать. Найди тех, кто тогда работал в этой фирме.

Самир резко развернулся и возвратился на свое рабочее место.

Возникла неожиданная пауза. Бергер не отрывал взгляда от доски. Прежде всего, от пустых мест в схеме.

– Вероятно, она мало времени провела в Швеции, – сказала Ди.

Бергер совсем забыл, что она стоит рядом.

– Может быть, – сказал он.

– Однако у нее шведский номер мобильного, и она явно бывала в Швеции в течение последних…

– Трех лет, – закончил Бергер.

– Но возможно, что не ранее.

– Возможно, – согласился он.

Тут снова подошла Майя. Она без слов протянула ему лист бумаги. Это была бледная цветная фотография – лицо, явно вырезанное из коллективного снимка. Очень юное лицо.

– Нос немного курносый, – сказала Ди.

– И блондинка, – добавила Майя. – Это может быть она.

– Третий класс, – возразил Бергер. – Третий. Сколько им? Девять лет, десять? Что происходит с людьми в подростковом возрасте? Некоторые выглядят очень похожими на себя в детстве, а другие меняются в корне. К какой группе принадлежит Натали Фреден?

Они стояли втроем и смотрели на школьное фото, которое Бергер поместил между двумя наиболее четкими изображениями лица велосипедистки.

– Возможно, – сказала, наконец, Ди.

– Хороший вывод, – кивнул Бергер. – Возможно, и не более того. Поэтому по существу это бессмысленно. Ни правда, ни ложь. Я бы предпочел, чтобы девятилетнюю Натали Фреден удочерили, привезя из Биафры.

– Из Биафры? – переспросила Ди.

В этот момент Бергер впервые за очень долгое время бросил взгляд в окно. Снова шел дождь, тяжелые, хлесткие капли заливали стекло. И в тот же момент время приняло свою вторую форму. Скорость уступила место медлительности. Ни один из возможных путей не вел далее, все остановилось и топталось на одном месте. Выяснилось, что среди работодателей Натали Фреден были только предприятия по лизингу персонала и что ее профессиональная деятельность в Швеции, кажется, началась четыре года назад. Однако было нереально получить более подробную информацию от этих фирм, поскольку они принципиально не входили в личный контакт со своими сотрудниками. И с адресом «Н. Фреден» ничего не выяснилось, равно как и с закрытой фирмой в Ульвсунде, занимавшейся прокатом машин. Никаких банковских счетов и ничего подобного не нашлось. И не выявилось ни одного человека во всей вселенной, который мог бы сталкиваться с Натали Фреден хоть раз во время ее тридцатишестилетнего жизненного пути. Ни одноклассников, ни соседей, ни коллег, ни друзей.

В конце концов терпение Бергера лопнуло. Идя к выходу, он услышал, как Ди очень осторожно поинтересовалась:

– Стоматолог?

Бергер повернулся, махнув рукой в сторону доски, и сказал:

– Ты можешь меня так и называть. До полного комплекта еще далеко, и дыр полно.

8

Понедельник 26 октября, 18:47

Уже давно спустились сумерки, но дождь так и не прекратился.

В пустом переулке светили два уличных фонаря. Оба болтались на казавшихся смертельно опасными проводах, тянувшихся через улицу от фасада к фасаду, и в дрожащих конусах света вечер демонстрировал свой истинный характер. Чуть дальше от этих едва освещенных пятен уже было не разглядеть, насколько силен дождь, но даже в темноте это и чувствовалось, и, конечно, слышалось. Вода барабанила по крышам машин, припаркованных вдоль проулка, и извлекала звуки разной тональности, казалось, особенно усердствуя на синем «вольво». Шум дождя перекрывался тяжелым металлом. В целом оба мужчины, сидящие в машине, не были готовы к такому стуку.

Бергер ясно видел, как руки мужчин начали ощупывать слишком тщательно застегнутые куртки. С другой стороны, он их искренне понимал; он отсидел свое в машинах наружного наблюдения, и до сих пор в памяти глубже всего сидела не скука, не усталость, не голод, не позывы к мочеиспусканию, даже не запахи, а холод.

– Уменьшите громкость, – сказал Бергер в приоткрытое окно. – Музыка слышна на тротуаре.

– Сэм, – без энтузиазма признал его мужчина постарше и прикрутил ручку громкости демонстративно медленно.

– Признаки жизни? – спросил Бергер.

– Это действительно то, что я думаю? – спросил в ответ мужчина. – Ты хоть представляешь, как нелепо выглядит полицейский с зонтом?

– Признаки жизни? – повторил Бергер из-под своего зонта.

– Тогда бы мы с вами связались.

– Вы фотографировали всех, кто входил и выходил?

В ответ мужчина помоложе на пассажирском месте поднял непропорционально огромную фотокамеру.

– Много народу? – продолжил Бергер.

– Не то чтобы, – ответил тот, что постарше. – С десяток с тех пор, как мы заступили.

– Видно и тех, кто в доме, – добавил второй и показал рукой. – Через окна лестничных площадок.

Бергер кивнул и сказал:

– Если она появится в ближайшие полчаса, пропустите и не отчитывайтесь. Проследите за ней на лестнице, но не вмешивайтесь, если ситуация не покажется критической. Понятно?

Тот, что постарше, поднял левую бровь и сказал:

– Из этого я делаю вывод, что ты…

– Понятно?

– Понятно.

Зонтик сломало ветром, пока Бергер пересекал Видаргатан. Он оставил обломки на тротуаре, подошел к скромному подъезду, набрал код, поднялся и остановился у пока нетронутой двери в квартиру.

Это было осознанное решение полиции, принятое, вероятно, Алланом: не вторгаться в квартиру, где могли быть ловушки. Или хотя бы сигнализация. Видеонаблюдение. Обыск в квартире был признан слишком рискованным, так как это могло послужить предупреждением для Натали Фреден, из-за чего она, возможно, исчезла бы так же бесследно, как по большому счету ее личность в прошлом.

Бергер посмотрел на клинкерную плитку под ногами. На полу виднелось несколько мокрых следов, а вокруг его ботинок начала уже образовываться небольшая лужица. Эти следы останутся еще долго.

Все говорило против проникновения в квартиру.

Не в последнюю очередь и то, что слова Аллана больше не будут восприниматься как шутка. Если Бергер каким-то образом предупредит Натали Фреден, его действительно уволят.

И все же отмычка у него в руках.

И все же она оказалась в замке.

Бергер тщательно осмотрел весь зазор между дверью и притолокой. Ничего не бросалось в глаза, во всяком случае ничего очевидного и классического вроде волоса или вложенного кусочка бумаги, ничего такого, что помешало бы ему войти внутрь.

Бергер подумал еще раз. Как следует подумал.

Даже если внешнее наблюдение отрицало возможность нахождения Эллен Савингер за этой дверью, микроскопический шанс, что она здесь, все же был. Бергер просто был не в состоянии ждать дольше. Весь его организм восставал против ожидания.

Он оставил отмычку в замке и пошел выглянуть через окно лестничной площадки. Естественно, вид открывался прямо на машину наблюдения. Бергер поднял руку, молодой полицейский в машине поднял в ответ большую камеру. Бергер подался назад. Пятно от слабого уличного освещения на секунду отразилось в черных струйках, бешено бегущих по стеклу, чтобы поскорее оказаться на Видаргатан.

Мысленно он снова оказался под дождем. Он стоял за развалинами дома поливаемый ливнем, деревянная стена за его спиной была настолько гнилой, что казалась пористой. Полицейские исчезали один за другим в пелене дождя, и серое варево поглощало их. Он тоже двинулся вперед, слыша позади всхлипывания Ди. Адский дом был неразличим.

Вполне возможно, что ад ждет также и за этой непритязательной дверью.

Бергер был вынужден к этому подготовиться. Морально, физически, профессионально. Озарение пришло, как шок. Он уже так давно потерял чувство скорости.

Он посмотрел на свою руку, которая неподвижно лежала на отмычке. Хотя уже не неподвижно. Она двигалась. Как будто она только отчасти принадлежала ему. Его рука была маленьким грызуном, новорожденным кроликом, совершенно розовым и дрожащим, уже готовым к роли потенциальной добычи.

Раны на костяшках правой руки снова открылись. Его внутренний мир был открыт внешнему миру.

Дождь стучал в угольно-черное окно.

Регулируемый таймером свет выключился. Характер лестничной площадки изменился. Нового сорта темнота укрыла такую уютную прежде лестницу. Бергер находился в другой вселенной, настоящей вселенной, где правила тьма. Любой свет – иллюзия, утешительный покров из лжи, чтобы мы могли выживать, чтобы находили силы стать взрослыми. Бергер находился сейчас в другой эре, где все еще царило варварство, где химера цивилизации еще не появилась.

Он был в мире первозданной жестокости.

И выбраться оттуда было невозможно.

В темноте он видел подсвеченный красным светом выключатель. До него было всего несколько метров, на вид легко дотянуться. Надо только вынуть из замка отмычку, зажечь свет и снова выйти на Видаргатан. За углом толпы людей снуют под искусственным светом Уденплана. До них всего полминуты.

И все же не так. Они скорее на другом конце вселенной. В миллиардах световых лет отсюда.

А Бергер здесь. В плену у темноты. Заколдованный темнотой.

Он услышал щелчок, когда отмычка сработала. Достал пистолет, поднял фонарик и открыл дверь.

Пространство квартиры засасывало в себя, как будто давление внутри было ниже, чем в окружающем мире. И царила полная темнота.

Бергер посветил внутрь, прислушался. Ни звука, да, собственно говоря, и не видно ни зги. Никакого запаха. И никакой ловушки. Удивительная пустота. Две комнаты и кухня. Бергер прошелся по ним. Заглянул в санузел. Чисто, но необустроенно. Белоснежный унитаз. Зубной щетки нет. Кухня такая же чистая, но в мойке стоит кофейная кружка с основательно засохшим осадком. Посудомоечная машина пуста. Спальня. Постель застелена, но нет ни покрывала, ни одеяла. В это время года одеяло определенно нужно. Наконец гостиная. На плоском телевизоре нет ни пылинки. Пульт управления аккуратно лежит на предназначенном для него месте на столике. Старая стереоустановка. Плеер для компакт-дисков. Когда бишь ими перестали пользоваться? Кожаный диван жесткий, как будто на нем никогда не сидели. Бергер понюхал подушки и тщательно свернутый плед. Они пахли скорее фабрикой, чем человеком. И заголовки стоящих на полках книг были безликими на грани абсурда: путеводители, мировые бестселлеры – ничего такого, что могло бы намекнуть на личный вкус.

Осмотрев все помещения, Бергер стал шарить фонарем вдоль стен. Он искал две вещи: признаки сигнализации или видеонаблюдения, а также отличия в цвете. Не было ничего. Во всяком случае, в приглушенном свете карманного фонаря. Все выглядело слишком нормально. Чашка из-под кофе в раковине была единственным предметом, выдававшим человеческое присутствие.

Это беспокоило Бергера. Обстановка указывала на аскетизм, который в свою очередь указывал на зацикленность, на задачу, которая была важнее жизни. Нельзя было даже сказать, что жизнь обитателя квартиры представляет собой «то, что происходит с человеком, пока он строит планы». У него просто не было никакой жизни. Во всяком случае не в этой квартире.

Он достал из кармана план помещения. Прошелся по ней, пытаясь сопоставить с ним все внешние и внутренние стены. Это удалось ему довольно быстро. Если Натали Фреден не прибрала к рукам какую-нибудь из соседних квартир, потайных помещений здесь не было. Никаких лабиринтов.

Бергер надел резиновые перчатки и вернулся в ванную. Провел рукой вдоль плинтуса и обнаружил довольно много пыли. Потом снова заглянул за занавеску, скрывавшую ванну. Обычная ванна. Лейка душа установлена так низко, что ему бы только намочила грудную клетку, не выше. Ни шампуня, ни геля для душа. И опять-таки: никакой зубной щетки.

Люди не живут в местах, где у них нет зубной щетки. Это означает, что человек либо уехал, взяв ее с собой, либо живет в другом месте. Как правило, у партнера.

Имеется, черт подери, другое место.

Может быть, даже партнер…

Всё, хватит. Больше искать нечего. Никаких тайных уголков. Ничего, что не лежало бы на поверхности. Во всяком случае, ничего такого, что можно было бы разузнать в отсутствие человека.

Бергер сел за кухонный стол, так что одновременно видел и прихожую с входной дверью, и окно, выходящее во внутренний двор. Штормовой ветер раскачивал ветви еле видной в темноте осины, на которой осталось всего несколько пожелтевших листьев, но всё заглушали барабанные дроби дождя. Бергер поставил фонарик так, что он светил прямо в потолок, и положил перед собой на стол служебное оружие. Он провел пальцем в перчатке по гладкой деревянной поверхности и понюхал его. Наконец-то, какой-то запах: собственно, запах пластиковой перчатки. Ничего другого.

Он продолжал сидеть там под зонтиком, образованным слабым светом фонарика. Может быть, он думал. Может быть, просто убивал время. Хотя он время от времени поглядывал на свой «ролекс», оставалось неясным, сколько времени прошло. Даже если бы он на самом деле попытался рассмотреть, который час, ему бы не удалось – к этому моменту стекло почти полностью запотело.

Бергер почти никак не отреагировал на шаги на лестничной клетке; вероятность, что это окажется Натали Фреден, была нулевой. Она ускользнула, и вся эта колготня была напрасна.

Он хотел бы заплакать.

Хотел бы вспомнить, как это делается.

Пятнадцатилетняя Эллен Савингер погибла.

Шаги приблизились к двери. В своем воображении Бергер слышал, как они удаляются в направлении следующего этажа. Как надежда, которая мелькнула и так же быстро пропала, немедленно забытая, оставив после себя только гулкое эхо в пустоте.

Но его воображение, как ни крути, не было его слухом.

Когда ключ вставили в замок, Бергер еще витал в своих мыслях.

Он едва успел выключить фонарик, как дверь открылась. Внутрь скользнула фигура темнее тьмы, но через пару секунд она дотянулась до выключателя, и резкий свет ослепил привыкшего к темноте Бергера.

Женщина, одетая в грязно-белый плащ, прищурилась, глядя в сторону кухни, как будто угадывала что-то, чего не видела. Когда она чуть-чуть повернулась в сторону, стал ясно виден курносый нос.

Бергер схватил пистолет и рявкнул:

– Натали Фреден! Руки на голову.

Она вздрогнула. И все же она вздрогнула не по-настоящему. Бергеру ни за что не удалось бы всерьез проанализировать это ощущение.

Когда она положила ладони на голову, он взял мобильный телефон и сделал снимок. Даже не очень понимая зачем.

– Кто вы? – спросила женщина неожиданно низким голосом.

– Стоматолог, – ответил Бергер.

Тут ворвались полицейские из наружного наблюдения с пистолетами наготове. Более молодой повалил Натали Фреден на пол. Тот, что постарше, сразу обыскал ее.

Бергер видел происходящее в зеркальном отражении. Он смотрел в кухонное окно. Звуки исчезли, он не слышал ни слова из того, что выкрикивали в прихожей полицейские. Зато был слышен странный шелест. Он доносился от осины во внутреннем дворе. Бергер смотрел на редкую листву. Они дрожали. Листья осины сильно дрожали на ветру, и их шелестящая песня проникала в его слуховой канал.

Как будто хотел войти кто-то из другого времени.

Бергер отвернулся от окна. Возвратился из потустороннего мира. У него в голове вертелось одно слово. Микрометеорология. Он встретил прозрачно-ясный взгляд лежащей на полу Натали Фреден. И сказал:

– Какая вы сухая.

9

Они долго бежали от автобусной остановки, сначала вдоль пустеющей дороги, потом через луг с непомерно высокой травой, которая начинает редеть, так что вдалеке начинает угадываться блеск воды. Он задыхается, приближаясь к белокурой голове впереди, которая замедляет движение.

Второй оборачивается, и копна волос ложится на плечи, сквозь нее пробивается свет, такой яркий, что вся фигура кажется окруженной огромным нимбом. Это делает лицо еще более странным. Он никогда не переставал поражаться, и ему никогда не удастся перестать поражаться.

Они стоят лицом к лицу и быстро обнимаются, запыхавшиеся, задыхающиеся. Он наклоняется к коленям, едва в состоянии вдохнуть, но ему пятнадцать лет, и дыхание быстро восстанавливается. Когда он снова поднимает глаза, когда перед ними появляется что-то, кроме зеленой травы, он видит, что второй исчез в рощице на краю берега, где, как он знает, стоит лодочный дом, зелено-коричневый, уродливый и совершенно невероятный.

Он спотыкаясь идет туда, слышит вдалеке крики чаек, ощущает, как его окутывает морской воздух, смешиваясь с запахом травы. В нем чувствуется примесь гниения.

Он добирается до рощицы, продирается сквозь густую растительность, и вот перед ним он – большой лодочный дом. Одной стороной он выдается в море, и именно там находится дверь, за которой исчезает светлая копна волос. Сам он направляется в другую сторону, взбирается на вечно скользкий камень, чтобы заглянуть в окно, очень высокое из-за того, что дом стоит на небольших столбах, поднимающих его над землей.

Ногам сложно найти опору. Мох соскальзывает с камня, и ноги следом за ним. Наконец, ему удается встать. Наконец, он стоит неподвижно.

Трудно разглядеть что-то внутри. В доме совсем темно, и оконное стекло очень грязное. Он не видит абсолютно ничего. Но все же он добивается своего. Его потная рука медленно, но верно очищает на стекле небольшой глазок. В конце концов ему удается заглянуть внутрь.

И тогда время останавливается.

Именно тогда оно останавливается всерьез.

II

10

Понедельник 26 октября, 22:06

Бергер вошел в комнату. Дверь за ним закрылась. Вокруг все было безлико, как в больнице. Обои на стенах не говорили совершенно ни о чем, как и пустой стол из березовой фанеры. На небольшом столике рядом стояло неопознаваемое электронное устройство. В комнате ни одного окна, зато два стула. Один из них пустовал.

На другом сидела Натали Фреден.

На ней была та же самая простая и немного похожая на спортивную одежда, что в квартире на Видаргатан, за вычетом грязно-белого плаща. Ее светло-голубые глаза следили за Бергером, пока он шел от двери ко второму стулу. Он сел и посмотрел на нее. Прошло всего несколько часов с того момента, как он видел ее в последний раз. С тех пор к делу подключился прокурор, начавший предварительное следствие.

Не произнося ни слова, Бергер достал из рюкзака несколько предметов. Три толстые папки, ноутбук и мобильный телефон. Он открыл одну из папок и сказал, перебирая бумаги:

– Я знаю, что вы представляете собой что-то вроде загадки, и в обычное время это, возможно, вызвало бы у меня интерес. Но сейчас мне на вас совершенно плевать. Важно только это.

И он положил перед ней фотографию. На ней пятнадцатилетняя Эллен Савингер смотрела в объектив с улыбкой, в которой угадывалось будущее с безграничными возможностями.

Бергер наблюдал за Натали Фреден. Когда она взглянула на снимок, выражение лица у нее не изменилось. В лице вообще не изменилось ничего, хотя раньше оно казалось очень выразительным.

– Только это, – пояснил он.

Она продолжала просто смотреть на фото.

– Я правильно вас понял? – продолжил он. – Вы отказались от адвоката?

– Я даже не знаю, почему я здесь, – ответила Фреден своим низким тягучим голосом. – Тем более, зачем мне нужен адвокат.

– Это значит «да»?

– Да.

Бергер глубоко вдохнул и повернулся к устройству на маленьком столике.

– Красная лампочка, – сказал и показал он. – Когда она зажигается, начинается аудио- и видеозапись. Тогда все становится официальным и сохраняется. Сейчас лампочка не горит. Хотите что-нибудь сказать мне и только мне, пока мы не перешли к формальному допросу? Тет-а-тет?

– Что ваш телефон все записывает, – ответила Натали Фреден.

Мобильный лежал на столе экраном вниз. В нем ничего не светилось, не издавало звуков. Бергер слабо улыбнулся и нажал на записывающем устройстве на кнопку записи. Зажглась красная лампочка.

Он назвал дату. Сказал, где они находятся. Перечислил присутствующих. Затем обратился к сидящей перед ним женщине:

– Вы, Натали Фреден, в первую очередь, подозреваетесь в сокрытии информации, касающейся похищения Эллен Савингер, пятнадцати лет. Сейчас я предъявил вам обвинение. Вы понимаете, в чем подозреваетесь?

– Да. Хотя понятия не имею, какое это имеет ко мне отношение.

Бергер разложил перед ней на столе три фотографии. Две представляли собой увеличенные и обработанные кадры с его собственного мобильного, сделанные с террасы в Мерсте. Третья была взята из материалов прессы, добытых Силь. На ней Натали Фреден было видно еще лучше. Даже марка велосипеда определялась без проблем. «Рекс».

– Это вы? – спросил Бергер.

– Похоже на то, – спокойно ответила Фреден.

– Вы знаете, где это?

– Не совсем. Я много путешествую на велосипеде. Кажется, идет дождь.

– Вы много путешествуете на велосипеде?

– Да. Мне нравится на нем ездить.

– Тридцать километров до Мерсты под дождем?

– Мерста? Да, о’кей, теперь я знаю, где это. Там была полиция. И пресса. Это ведь фото из СМИ?

– Что вы там делали?

– Каталась на велосипеде. Воскресная прогулка на север.

– И что произошло?

– Я увидела синие мигалки и поехала за ними.

– Это случалось и раньше?

– Что?

– Что вы видели синие мигалки и ехали за ними?

– Случается иногда, да. Если ездишь так часто, как я.

– Когда, например?

– Не могу сказать. Время от времени.

– Здесь, например?

Три фотографии из зимнего леса между Карлскугой и Кристинехамном, все с Натали Фреден и ее велосипедом в центре.

– Похоже, была зима, – спокойно прокомментировала она.

Бергер впервые всерьез в нее вгляделся. Если бы он питал иллюзии, что все пройдет легко, – а он, конечно, не мог такого себе позволить, – то в этот момент заблуждение рассеялось бы окончательно. Простого пути по поверхности не существовало, придется копать глубоко.

Бергер смотрел в ее голубые глаза и пытался уяснить, что же она такое. Либо она исключительно легко лжет, всегда имея под рукой хорошую отговорку, либо она наивна сверх всякой меры. Невероятно сложно решить, что из этого верно.

Решение подсказала интуиция. Прозрение посещало его и раньше, но только сейчас ему удалось сформулировать свои мысли. Уже почти два года назад она подготовилась к тому, чтобы оказаться здесь, именно здесь, когда она назвала свое имя телерепортеру. Интуиция подсказывала: она там, где хочет находиться. Но почему?

В другом мире он бы даже заметил, какая она красивая. Но теперь, когда он понял, насколько сложно всё будет и что ему придется копать очень глубоко, чтобы добраться до истины, он осознал также и необходимость узнать ее лучше. Это был единственный шанс.

– Да, – сказал Бергер. – Это зима.

– Я не знаю, где это. Случается много неожиданного, когда путешествуешь на велосипеде. В этом-то и очарование, так сказать.

– Дальних поездок на велосипеде?

– Да. Они могут длиться неделями. Я путешествую по всей Швеции.

– Без плана?

– В основном, да. Я пытаюсь быть свободным человеком.

– Свободным человеком.

– Да, именно. Я не думаю, что вы такой циник, каким кажетесь, когда произносите это.

– Почему нет?

– Это видно по вашим глазам.

– Стало быть, вы воспринимаете себя как свободного человека?

– Мы все подчиняемся множеству законов, не в последнюю очередь законам природы. Никто не может быть абсолютно свободен. Но можно искать свободы. Это намного сложнее, чем стать циником. Стать циником – это дешевый выход.

– Множеству законов… В том числе экономических?

– Да, и им тоже.

– У вас не было никаких заслуживающих упоминания доходов, нет счетов в шведских банках. Как вы оплачиваете свою свободную жизнь?

– Она не так много стоит. Иначе я не была бы свободна. А велосипед мне подарил мой бывший друг. Экс-бойфренд.

– Но квартира в Васастане стоит немало.

– Это наследство от дедушки.

– Как звали дедушку?

– Арвид Хаммарстрём.

– А родителей?

– Йон и Эрика Фреден.

– Эрика, урожденная Хаммарстрём?

– Да. Но…

– Где вы родились?

– В Умео.

– Где учились в начальной школе?

– В Марихемской школе, кажется. Но откуда этот интерес ко мне? Разве важно не только это?

Она показала на фотографию Эллен Савингер.

В ее жесте было что-то, что спровоцировало Бергера. Пренебрежение, безразличие, что бы то ни было. Он зажмурился на две секунды. Сдержался. Насколько это было возможно. Он все яснее чувствовал, как тикают часы. Как будто его запястье было охвачено огнем.

Он сказал как можно сдержаннее:

– Она не это. Она – девочка, у которой вся жизнь впереди. Она почти три недели просидела в том чертовом доме в Мерсте, запертая в адском подвале, подвергаясь черт знает чему. Я вышел из подвала, и снаружи стояли вы. И в Кристинехамне полгода назад, когда полиция подозревала, что другая пятнадцатилетняя девочка закопана в лесу, вы тоже стояли поблизости. И вы стояли вот здесь, около мотоклуба в Вестеросе годом раньше, когда полиция думала, что еще одна пятнадцатилетняя девочка находится в помещении как добыча хищников. Как, черт возьми, вы могли оказаться во всех этих трех местах?

Все фотографии были выложены. Все карты раскрыты. И все же была только одна, одна карта, на которую он поставил все. Что-то он должен из этого выудить, хотя бы реакцию. Надо пробиться сквозь стену. Нужна одна маленькая трещина.

Бергер наблюдал за Фреден, мобилизовав всю свою внимательность. Ее мимику было чрезвычайно трудно истолковать. Она держалась совершенно индифферентно, но что-то на ее лице все-таки происходило. Он видел это раньше, такой тип реакции. В допросной комнате такое нечасто встречалось, но все же иногда ему доводилось наблюдать подобное – несколько раз, не больше. Такая реакция занимала обособленное место в том реестре внешних проявлений человеческих эмоций, который Сэм Бергер приобрел с опытом. Он только не мог точно определить, что это.

Они далеко от Вестероса, далеко от телекамер, которые неумышленно поймали два ее решения. Тогда многое отражалось у нее на лбу. Два явных решения. Сначала решение в принципе поговорить с местным телевидением, потом решение назвать свое имя.

Если бы она не сделала этого полтора года назад, она бы сейчас не сидела здесь. Ни один из них.

Нет, нынешняя реакция была значительно слабее, и все же ее можно было заметить. Хотя не на лбу, скорее под глазами.

Лоб был абсолютно гладкий.

– Ботокс? – наугад спросил Бергер.

Натали Фреден посмотрела на него. В первый раз не последовало немедленного ответа. И никакой примечательной реакции.

– Лоб, – продолжил Бергер и дотронулся указательным пальцем до верхней части ее лица. – Он был очень выразительным в Вестеросе.

– В Вестеросе?

– Вы знаете, о чем я говорю. Интервью местному телевидению в Вестеросе. Когда вы приняли свое решение.

– Я действительно не знаю, о чем вы говорите.

– Ну, конечно, – сказал Бергер и откинулся на спинку стула. – Итак, ботокс? Зачем он вам понадобился? С чего бы вам хотеть сделать мимику менее выразительной?

В ответ она только покачала головой.

Бергер ждал и думал. Что за реакцию он видел? Он перелистывал свой внутренний реестр. Что из сказанного им вызвало эту реакцию? Масса информации. Когда проявилась та реакция? В какой в точности момент?

Он нашел то, что искал. Это был порыв, непроизвольное желание прокомментировать что-то, им сказанное. Ей пришлось сдержаться. Прокомментировать? Нет, не прокомментировать. Исправить. Да, именно так. Он сказал что-то, что она хотела поправить. Ему захотелось немедленно прерваться и пересмотреть видеозапись.

Беседа о ботоксе нужна была, только чтобы выиграть время и подумать. Все же Фреден ответила:

– Ботокс существует не для того, чтобы разглаживать лоб. Изначально не для этого.

– Это ведь нейротоксин? – спросил Бергер, безразличный к ответу.

– Вариант ботулотоксина с меньшей концентрацией, – сказала она. – Одно из самых ядовитых среди известных веществ. Около одного миллилитра хватило бы, чтобы убить всех людей во всей Швеции.

– И это с радостью впрыскивают себе в каком-то жалком сантиметре от глаз?

– Ботокс поначалу использовался для лечения спазмов, связанных с повреждениями мозга.

Она говорила. Говорила по собственной инициативе. Уже это само по себе было ново. Бергер не стал ее прерывать.

– И очень часто для лечения мигрени, – продолжала она.

Он посмотрел на ее изменившееся выражение лица и спросил:

– Следовательно, мигрень? Вы сделали инъекцию ботокса в лоб против мигрени?

– Да, – ответила она.

– Хм. Серьезная мигрень?

– Достаточно.

Бергер бросил многозначительный взгляд в сторону видеокамеры в левом углу на потолке. Ди, вероятно, уже уловила намек. Он опустил голову, взгляды вошли в клинч.

– Что было неточностью? – спросил, наконец, Бергер. – Из того, что я говорил.

– Что вы имеете в виду?

Он вздохнул и попытался еще раз, но уже чувствовал, что с него хватит.

– Я сказал массу разных вещей о трех местах, где вы стояли среди любопытствующих. Что-то из этого было неточно. Что именно?

Поскольку она только смотрела на него и лоб ее был все так же гладок, Бергер швырнул на стол еще фотографии.

– Март прошлого года, пятнадцатилетняя девочка пропала, полиция проводит операцию в Вестеросе – бац, там стоите вы. Февраль этого года, пятнадцатилетняя девочка пропала, полиция проводит операцию в Кристинехамне – бац, там стоите вы. Вчера утром, пятнадцатилетняя девочка пропала, полиция проводит операцию в Мерсте – бац, там стоите вы. Как вы могли оказаться во всех этих трех местах?

– Это случайность, – ответила Натали Фреден. – Я путешествую по всей Швеции. Я так живу. Месяц-другой мне приходится работать то здесь, то там, несложные офисные обязанности, но в остальное время я не сижу на месте. Иногда я наталкиваюсь на разные вещи. Ничего удивительного.

– Вы правда не понимаете, что это действительно удивительно? Что это по-настоящему удивительно? Вы умственно отсталая? Лежали в больнице?

– Фу, – произнесла она с отвращением и отодвинула от себя фотографии.

– Я серьезно, – сказал Бергер и схватил ее за запястья. Вас нет ни в каких реестрах, вы живете вне общества. Ваш социальный портрет соответствует преступнику, бомжу или психически больному человеку. Но это маска.

– Что это?

– Маска, роль. Вы притворяетесь кем-то, кем не являетесь.

– Вы не понимаете, – сказала она, освобождая руки. – Вы не можете уловить главное. Во мне нет ничего странного, просто я свободный человек. Я именно тем и занимаюсь, что езжу на велосипеде, пользуясь совершенной свободой. У меня нет кредитных карт, Интернета, мобильного телефона. Я попробовала один раз, попыталась завести мобильник, попыталась зарегистрироваться в Фейсбуке. Но я отказалась от этого, к чему оно мне?

Отвратительно было то, что ее рассказ постепенно становился все более достоверным. В первый раз в сопротивляющемся сознании Бергера зародилось сомнение. Тяжелая мигрень, постоянные поездки на велосипеде по Швеции, вероятное прошлое в разного рода клиниках для душевнобольных, никаких постоянных доходов, унаследованная квартира, возможно, обувная коробка, набитая доставшимися по наследству наличными, на которые она живет. И эта странноватая формулировка «это видно по вашим глазам». В целом асоциальное существование вне общества.

Идеальная ассистентка.

Покорная помощница.

Рабыня у хозяина.

– Кто он? – заорал Бергер и встал. – Кто, черт побери, эта мразь, которая держит вас в своей власти? Ради кого вы готовы громоздить ложь на ложь? Кто ваш господин и повелитель? Кто послал вас сюда ко мне?

Дверь за спиной у Бергера открылась. Вошла Ди и полушепотом сказала ему на ухо, очень убедительно:

– Сэм, тебе звонят по важному делу.

Она проводила его к выходу из допросной через одну из двух дверей и мягко и аккуратно закрыла ее за собой. В маленькой звукоизолированной комнатке она обернулась и рявкнула на Самира, сидящего за компьютером:

– Следи за всеми ее движениями. Если она попытается до чего-нибудь дотронуться, сразу же врывайся в ту комнату.

Тут она вперила в Бергера свой самый острый взгляд, покачала головой и отошла в сторону. За ней стоял Аллан. Было ощущение, что даже его кустистые брови говорили: «А ведь все выглядело так многообещающе».

Бергер прикрыл крышкой закипающий котел, мысленно сформулировал ответ и произнес:

– Ты и сам видел, к чему все шло, Аллан.

– Само собой. Но еще я видел, что все шло к срыву.

– Она марионетка, – сказал Бергер. – Она тщательно отобранный псих с измочаленными нервами, которым эта мразь управляет на расстоянии. Она – лишь оболочка вокруг воли другого человека. И ее сюда поместили намеренно. Он хочет, чтобы она была здесь. Она вообще проходила через металлоискатель? Да у нее в животе может быть целая бомба. Или по крайней мере передатчик, записывающее оборудование.

– Ты сам в это не веришь, – возразил Аллан.

– Отправьте ее на рентген, – принялся настаивать Бергер. – На всякий случай.

Аллан метнул быстрый взгляд в сторону Ди, которая сделала солидарную мину. Аллан кивнул и сказал:

– Проследи за этим, Дезире.

– Ты заметила три критических момента, Ди? – встрял Бергер.

– Я заметила лечение мигрени ботоксом, – ответила Ди, заглядывая в блокнот. – Я уже дала поручение. Это не может быть обычной процедурой, и ее должны были провести в течение последних восемнадцати месяцев. Еще я заметила ее реакцию, когда ты раскрыл наши три места преступления. Майя и Силь работают над этим, пытаются определить, в какой точно момент возникла эта реакция. Потому что она ведь хотела поправить тебя?

– Я хорошо тебя натренировал, Ди, – сказал Бергер.

– Черта с два ты меня тренировал. Но ты сказал три? Я не уверена насчет третьего критического момента. Арвид Хаммарстрём и наследство? В таком случае это уже тоже проверяется прямо сейчас, да. Но про Марихемскую школу ведь правда.

– Нет, – ответил Бергер. – Я имел в виду велосипед. Вы его нашли?

– Неясно. Мы конфисковали три женских велосипеда марки «Рекс» в окрестностях дома. У нее с собой не было ключа от велосипедного замка, а все три найденных велосипеда были с замками. Мы пытаемся получить отпечатки пальцев и одновременно сравниваем велосипеды с фотографиями.

– Хорошо, – кивнул Бергер. – Велосипед – подарок ее бывшего. Экс подарил «Рекс». Если повезет, вы найдете этого бывшего. Если повезет еще немного, то этот бывший – наш персонаж.

– Преступник? – воскликнула Ди.

– Проверьте номер на раме. При удачном раскладе можно определить, где и когда велосипед был куплен. И кем.

– Вы наболтались? – спросил Аллан чисто риторически. – Отведи Фреден к медикам, Дезире, пусть быстро сделают рентген всего тела и составят максимально подробное описание состояния здоровья. Анализ на наркотики, лекарства и тому подобное. И примите необходимые меры для защиты. И незамедлительно приведи ее снова сюда.

Ди кивнула.

– Только сначала мне надо спуститься и предупредить медиков.

И она исчезла за второй дверью.

Проводив ее взглядом, Аллан покачал головой.

– И что, черт возьми, происходит? – спросил он без обиняков.

Бергер в свою очередь следил за Алланом. Он выглядел действительно заинтересованным. Неужели хотя бы остатки полицейских инстинктов пробудились в старом бюрократе?

– Самир? – позвал Бергер.

Молодой бородач откликнулся, не отрывая взгляда от монитора:

– Что?

– Самые сильные впечатления от допроса?

Самир оторвался от монитора и сказал:

– Я смотрю на нее сейчас, смотрел на нее все это время. Если бы она действительно была душевнобольной, разве не должна она хоть немного страдать тиком?

– Если бы ты только знал, сколько разных видов отклонений существует, – ответил Бергер.

– Само собой, – сказал Самир и показал на экран. – Но ведь вообще ничего не заметно. Я не вижу никакого внутреннего беспокойства.

Они сгрудились вокруг монитора, наклонились к экрану. Натали Фреден сидела за столом совершенно неподвижно. Ни малейшего движения. С тем же успехом они могли смотреть на фото.

– Никакого любопытства по отношению к моим вещам? – спросил Бергер.

– Вообще никакого, – ответил Самир. – Ни единого движения.

– Уже одно это само по себе указывает на психическое заболевание, – сказал Аллан. – По-моему, она просто полная идиотка с тонким слоем социального глянца, который надо просто снять. Разве не этим ты и начал заниматься в допросной, Сэм, пока тебя не понесло в бой? Что до меня, то мочальте ее сколько угодно. Снимите слой за слоем и убедитесь, насколько пусто там внутри. Интересно, не ложный ли она вообще след. Может быть, она псих, который всегда толчется среди зевак во время крупных полицейских операций. Ездит на велосипеде по всей стране, таская наготове радио, настроенное на полицейскую волну, и немедленно направляется в места, где происходит что-то интересное, чтобы держать руку на пульсе. Сколько вообще существует полицейских фотографий, где она стоит в толпе? Вы проверяли?

Бергер выпрямился и уставился в потолок комнатенки.

– Сколько, – повторил он совсем другим тоном.

Аллан и Самир посмотрели на него со скепсисом, присущим двум разным поколениям. Вдруг зазвонил телефон Бергера. Сигнал напоминал визг недорезанной свиньи. Бергер нажал на кнопку ответа.

– Привет, – произнес насмешливый голос. – Это Сильвия.

– Силь, – ответил Бергер, – ну, что у вас?

– Мы с Майей внимательно изучили запись. Мы считаем, что нашли момент, когда Фреден хотела тебя исправить.

– Я тебя слушаю.

– В самом конце твоей длинной реплики. Ты начал фразу: «Она не это. Она – девочка, у которой вся жизнь впереди». Помнишь?

– Слабо. Продолжай.

– Потом ты выкладываешь все фото на стол и говоришь о первом случае, в Вестеросе.

– Но ведь это не тогда?

– Мы стояли перед дилеммой, – резко сказала Силь. – Какое-то время мы думали, что именно тогда, когда ты заговорил о мотоклубе в Вестеросе. Ты ведь раньше его не упоминал. Потом мы решили, что это скорее тогда, когда ты упомянул добычу для хищников. Помнишь эту формулировку?

– Смутно, но неважно. Это тогда она отреагировала?

– Как я уже сказал, некоторое время мы так и думали. Но потом прозвучала концовка фразы. Я цитирую: «Как, черт возьми, вы могли оказаться во всех этих трех местах?» И вот тут-то и проявилась та реакция.

– Сколько, – произнес Бергер и посмотрел на потолок.

– Да, когда мы внимательно посмотрели и сравнили записи всех четырех камер, то пришли к выводу, что это точно тот момент.

– А конкретнее?

– Когда ты говоришь: «…этих трех местах».

– И что это значит?

– Когда ты называешь число. Три.

– Йес, – сказал Бергер и сжал кулаки.

11

Вторник 27 октября, 01:26

Бергер вошел. Дверь закрылась. Натали Фреден посмотрела на него. Не говоря ни слова, он нажал на кнопку записи на записывающем устройстве. Зажглась красная лампочка. Бергер произнес все необходимые фразы, потом сказал:

– Что ж, вы чисты.

– Рентген, – заговорила Натали Фреден. – Зачем это?

– Для вашей же безопасности. Как и анализ на наркотики. Вы чисты, наркотиков в крови нет. Расскажите теперь о том, кто подарил вам велосипед.

– Это было давно. Кажется, его звали Чарльз.

– Разве это не ваш бывший бойфренд? Вы не помните, как звали вашего любовника?

– Я же уже сказала: это было давно.

– А вот вашему «рексу» вряд ли больше трех лет.

– Вы серьезно хотите поговорить о моем велосипеде?

– Я серьезно хочу поговорить о вашем «рексе», да, о вашем царе и повелителе[1], но мы начнем с другого конца. Хотя я обещаю, что к этому мы еще вернемся. Вы жили за границей?

– За границей? Нет.

– Никогда?

– Никогда.

– Куда вы тогда исчезли после третьего класса Марихемской школы в Умео? Согласно словам вашего классного руководителя, ваша семья собиралась переехать за границу.

– Я об этом ничего не знаю.

– Нет, и никаких признаков того, что вы это сделали, тоже нет. Ваши родители оставались зарегистрированы по тому же адресу в лесу недалеко от Умео еще пятнадцать лет. Но вы исчезли из всех списков. Куда же вы отправились в десять лет?

Натали Фреден замолчала и как-то по-новому встретилась взглядом с Бергером. Пока он перекладывал фото десятилетней Натали Фреден, он пытался понять, что именно казалось новым.

– Узнаете себя? – спросил он.

Она отвела взгляд, уставилась в стену.

– Улыбка, – продолжал Бергер. – Можно предположить, что перед вами была вся жизнь, не правда ли, и все было возможно? Посмотрите на фото, Натали. Я знаю, что вы помните, кем были тогда. Десять лет. Посмотрите на улыбку. Вы радовались. Но видели ли вы будущее с безграничными возможностями?

– Я не понимаю, чего вы хотите.

– Я смотрю на эту улыбку, Натали, непропорционально большие резцы, которые бывают в десять лет; зубы как будто говорят другим частям тела: растите, догоняйте нас. Но я знаю, что ни вы, ни я не видим в этой улыбке будущее с безграничными возможностями. В ней что-то другое, не правда ли? Что видите вы, Натали?

Снова молчание. Не такое, как во время предыдущего допроса. Бергер продолжил:

– Как раз перед тем как я зашел сюда, персоналу Марихемской школы удалось отыскать части архива, которые слишком стары, чтобы храниться в цифровом виде. Люди в Вестерботтене просто-напросто перерыли какой-то подвал. Вы, конечно, знаете, что они нашли, Натали? И это не жизнь за границей.

– Я не знаю, о чем вы говорите.

– Нет. Ну конечно, нет. А что, если я скажу вот так: это относится к тем временам, когда в школах были социальные кураторы. И даже школьные психологи.

Натали Фреден выглядела теперь иначе, как будто она вдруг заняла место в самой себе, совершила вынужденную посадку в собственном теле. Она впилась в Бергера взглядом, какого он раньше не видел. Она стала другой. Но ничего не сказала.

Бергер продолжал, уткнувшись носом в бумаги:

– Зарегистрировано три визита с довольно небольшими перерывами к куратору, а потом – всего несколько дней спустя после последнего визита – прием у школьного психолога. За четыре дня до конца весеннего семестра, уже в июне. А потом в осеннем семестре вы не вернулись в школу. По словам вашего классного руководителя, из-за переезда за границу. Что из этого вы помните?

– Предательство.

Это прозвучало так внезапно, так четко, и острый и совершенно ясный взгляд был направлен прямо в глаза Бергеру. Он какое-то время не отводил их, понял, что ему не дают их отвести. Он чувствовал, что его одолевают мысли о балансе сил в допросной, о неоспоримом перевесе ведущего допрос. В конце концов он отвел взгляд и обнаружил, к своему безмерному раздражению, что перекладывает бумаги на столе.

– Чье предательство? – спросил он, не поднимая глаз.

Поскольку она не ответила, Бергер был вынужден поднять их, готовый вернуть себе инициативу. Но ее взгляд был слишком сильным, слишком острым, как будто она рылась в самых потаенных глубинах его души, хотя он понятия не имел зачем. Ему пришлось прекратить этот процесс, его взгляд скользнул в сторону и уткнулся в стену. Она что-то пробормотала и с силой откинулась на спинку стула, как будто пришла к какому-то пониманию.

– Так кто и кого предал? – попытался он снова и снова взглянул ей в глаза. Но она больше не смотрела на него, ее взгляд был направлен внутрь, ни на чем не сфокусирован.

Бергер запнулся на мгновение. Только что у них был контакт, сильный, своеобразный контакт, а теперь он снова пропал. Это не поддавалось анализу, невозможно было докопаться до сути, но и молчать было неприемлемо. Какой-то прорыв уже случился, и Бергеру пришлось искать пути обратно к тому состоянию.

– Школьный психолог, некто Ханс-Уве Карлссон, умер, но куратор жива. Мы скоро отыщем ее и поговорим. Что она скажет, Натали?

Фреден тяжело вздохнула и ничего не ответила.

Бергер достал увеличенную фотографию десятилетней Натали Фреден и положил рядом с ней другой снимок.

– Фото класса, – пояснил он. – Ваша радостная улыбка в контексте.

Вообще никакой реакции.

– Общие фотографии всегда увлекательны, – продолжал он. – Даже такие стандартные, как фото класса. Можно ли что-то сказать об отношениях внутри группы? Случайным ли образом расставил людей равнодушный фотограф, у которого когда-то были куда более честолюбивые планы? Или это отражение реальных отношений?

По-прежнему никакой реакции, разве что намек на презрение в уголках губ. Бергер продолжил:

– Вокруг вас пустое пространство. Посмотрите сюда. Все остальные стоят так, что их тела соприкасаются. Но, кажется, нет никого, кто хотел бы прикоснуться к вам, Натали.

Все тот же повернутый в сторону, нейтральный взгляд, теперь со слабой примесью скепсиса.

– Одноклассники считали вас противной, Натали? – мягко спросил Бергер.

Что-то загорелось в ее глазах. Она медленно повернулась в его сторону. Бергер тем временем продолжал:

– Вам было десять лет, Натали. Что с вами произошло, из-за чего они вас сторонились?

Между ее полузакрытых век пробивался свет, слабый, дрожащий свет, который на секунду заменил все звуки.

– Вы очень хорошо знаете, что произошло, – резко ответила она.

Бергер ощутил, что его пронизало какое-то чувство.

Удивление, да, определенно, но и нечто большее. Беспокойство, быстрый укол беспокойства. И что-то другое, что задержалось, ощущение, что она говорит на совершенно другом уровне, находится в совершенно другом месте. Бергер не понимал, кто она, что делает, и это было настолько необычно, что он в самом деле почувствовал, что сбит с толку.

Однако у него было направление, линия, и в конце этой линии находилась пятнадцатилетняя Эллен Савингер, и она жива, и ничто не могло заставить его отказаться от этой линии.

– Я действительно думаю, что знаю, – мягко сказал он. – Из того времени, Натали, вы помните предательство, вы сами это сказали вполне определенно. Я предполагаю, что предателем было попросту окружение, все окружение, от родителей до приятелей и учителей. В то время мало говорили о школьной травле, Натали. Многие в старшем поколении все еще считали травлю полезной закалкой перед взрослой жизнью. Но вы не смогли вынести, что ваши одноклассники считают вас гадкой, вы были в настолько плохом состоянии, что вас направили к куратору, один раз, другой, третий, и наконец куратора уже не хватало, и он был вынужден передать вас школьному психологу. Психолог нашел для вас место в частной клинике. Что это было за место, Натали?

Но с Натали Фреден уже невозможно было установить контакт. Она только смотрела в стену.

– Вам было десять лет, – продолжал Бергер. – Многое указывает на то, что вы провели в одном и том же месте двадцать лет. И вдруг вас выпустили на свободу, в мир, которого вы не знали. Все незнакомо. Вы выросли в защищенном заведении, без контакта с внешним миром. Что вы чувствовали, когда вышли?

Фреден повернулась в его сторону, но в ее взгляде ничего особенного не наблюдалось. Она ничего не сказала.

Он гнул свое.

– За эти двадцать лет умерли ваши родители. Ваш дедушка умер одновременно с вашей выпиской, и в отсутствие других родственников он оставил вам не только квартиру на Видаргатан, но и кругленькую сумму денег.

– Вы вроде говорили, что у меня нет счетов в банках?

Это было неожиданно. Бергер уже более или менее сдался и не надеялся на ответ. Он инстинктивно нажал на ухо в надежде на оперативную дополнительную информацию. Ди была в хорошей форме, ее голос немедленно зазвучал у него в наушнике:

– Коробка из-под обуви с несколькими сотенными банкнотами найдена под полом на кухне на Видаргатан.

– Никаких счетов, да, – сказал Бергер. – Я не знаю, может, вы не доверяете банкам или просто-напросто не знаете точно, как они устроены. Но меня радует, что вы пытаетесь уличить меня во лжи. Это доказывает, что вы все еще внимательно слушаете.

– У вас там правда такая «ракушка»? – спросила Натали Фреден, пояснив слова жестом.

Никогда не хвататься за ухо, подумал Бергер. Почему он это сделал? Она задела его оружием, которого он пока ясно не видел? Неприятное чувство. Он стряхнул его с себя, как он всегда стряхивал с себя почти все.

– Теперь деньги закончились, – сказал Бергер. – Всего пара сотенных в обувной коробке. Что вы обычно делаете, когда деньги на исходе?

– Работаю. Нанимаюсь на временную грязную работу. Но об этом мы уже говорили.

– Но сейчас вы вот уже год не работаете. И до этого не сколотили на работе сумму, достаточную, чтобы прожить целый год.

– У меня еще оставалось немного дедушкиных денег.

– Нет, вряд ли, не так уж много их было. Откуда вы получаете деньги, Натали? Как вы ежемесячно платите за квартиру больше двух тысяч? Сумма всегда вносится наличными в офисах банков по всему городу. Платите хотя бы вы? Или кто-то другой? Тот, кто подарил вам велосипед?

Она покачала головой, и больше ничего.

– Кто помог вам, когда вы вышли из больницы? – спросил Бергер.

Она не ответила. Он продолжил:

– Это был Чарльз? Который стал вашим другом? Тот, кто подарил вам велосипед? Ваш «рекс».

Вместо ответа он услышал голос Ди у себя в ухе:

– Трехлетний «рекс» только что опознали по отпечаткам пальцев. Совпадает с фотографиями. Есть номер рамы, но пока ни продавца, ни покупателя.

Бергер заметил, что слегка кивает. Он вышел из равновесия, но не до конца понимал, как и почему. Он был вынужден довести до конца свою линию, но где-то чувствовал подвох. Вся эта история была один большой подвох. Фреден реагировала не на те вещи, как будто она и впрямь существовала в совершенно другой реальности. Как будто у нее совсем другой доступ к правде.

Или как будто правда и была другой. В другом мире, в мире чокнутых.

Он спросил без особой надежды:

– У вас был другой велосипед до «рекса»?

Она ответила с совершенно другим блеском в глазах:

– Я всегда ездила на велосипеде.

Вдруг забрезжил луч надежды. Бергер не умолкал:

– И в клинике тоже?

– Я не знаю, о какой клинике вы говорите.

– Когда вам было десять лет, мама и папа предали вас и отправили в больницу. У вас тогда был велосипед?

– Не знаю…

– Может быть, это была единственная настоящая радость в клинике? Велосипед? Вы и тогда много ездили?

– Я всегда много ездила на велосипеде.

– Как у вас оказался ваш первый велосипед, когда вы вышли из больницы? Вы его купили?

– Да, на дедушкины деньги.

– Что случилось с тем велосипедом?

– Я так много на нем ездила, что в конце концов он развалился.

– И тогда появился Чарльз и подарил новый?

– Думаю, да.

– Вы думаете?

– Я не помню. Мне кажется, это так.

– Как вы познакомились в Чарльзом?

– Не помню. Во время велосипедной прогулки.

– В городе? В Стокгольме?

– Он подъехал на велосипеде и остановился на светофоре рядом со мной и сказал, что мой велосипед выглядит сущей развалюхой.

– И так началась ваша связь?

– Да.

– Он был добр с вами?

– Я получила велосипед.

– А в остальном?

– Не знаю.

– Чем вы занимались вместе? Помимо катания на велосипедах.

– Мы не катались вместе.

– Но он ведь отправлял вас в небольшие путешествия, да? И не всегда в такие уж небольшие?

– Я не знаю…

– У вас с Чарльзом были сексуальные отношения?

– Я не знаю…

– Ну конечно вы знаете, Натали. У вас был секс?

– Да…

– Какого рода секс?

– Не знаю. Довольно… жесткий…

– Что вы имеете в виду? Он вас связывал? Бил?

– Немного…

– Немного? Вы были девственницей, когда вышли из клиники?

Ответа не прозвучало. Бергер продолжал:

– Так и было, да? Вы не знали, что такое секс. Думали, что так и должно быть. Что он должен вас бить. И приказывать. Ведь так и было? Он решал за вас.

Снова никакого ответа. Неужели Бергер снова теряет с ней контакт?

– Что было, когда он в первый раз отдал вам приказ?

– Что вы имеете в виду?

Йес. Ответ. Хоть какой-то ответ. Бергер уточнил:

– Чего он от вас требовал, Натали?

– Я не хочу говорить об этом.

– Мы можем выбирать из двух путей, Натали. Либо мы углубляемся в то, что происходило в спальне, и тогда вам придется рассказать о каждой малейшей детали, какой бы интимной и неприятной она ни была. Либо мы обсуждаем то, что он приказывал вам делать вне спальни. Что вы предпочитаете?

– Мы можем поговорить о втором.

– Хорошо. Каков был его первый приказ? Не считая секса.

– Поехать на велосипеде в одно место в определенное время.

– Он сказал зачем?

– Сказал, если я окажусь поблизости, мне будет легко найти, куда ехать. Там будут мигать синие огни, и я должна следовать за ними.

– Он сказал зачем?

– Нет.

– Вы поняли зачем?

– Нет.

Бергер откинулся назад и глубоко вдохнул. В ухе очень своевременно зазвучал голос Ди.

– Не хватайся за ухо, Сэм. Здесь Кэри. Так что ты понимаешь, что поставлено на карту.

«Кэри? – подумал Бергер. – Что еще за Кэри, черт бы его побрал?»

– Инженер звукозаписи, – пояснил мужской голос. – Углубленный анализ голоса подтверждает, что с вероятностью девяносто восемь процентов звонила и сообщила от имени Лины Викстрём о доме в Мерсте Натали Фреден.

Бергер сидел неподвижно, укладывая в голове форму и содержание фразы. Наконец, он подумал: «Да, Ди, я понимаю, что поставлено на карту».

Но вслух он произнес:

– Первый раз был ведь не в Вестеросе, не так ли?

Он подвинул ближе к Фреден фото из мотоклуба. Она взглянула на них, но ничего не сказала. Он продолжил:

– Было больше трех раз, правда? Больше трех похищенных пятнадцатилетних девочек?

– Я ничего не знаю о похищенных девочках.

– Я так и думал. Я предполагал, что вами издалека управляет ваш хозяин, а вы лишь пустая оболочка. Теперь я знаю. Так когда был первый раз?

– Я не веду счет времени.

– Но был ведь минимум еще один раз до Вестероса. Вестерос был в марте полтора года назад. Зима, около мотоклуба. Вы назвали свое имя для телевидения. Помните?

– Да.

– Но Вестерос не был первым местом, куда Чарльз приказал вам поехать на велосипеде, чтобы постоять около полицейских заграждений. Итак, когда был первый раз?

– Не знаю. Летом.

– Летом. И где это было?

– Не помню. Ближе к Стокгольму.

– Попытайтесь вспомнить. Это важно.

Теперь Натали Фреден сделала паузу. Настоящую паузу, как будто для того, чтобы как следует подумать. Потом она сказала:

– Соллентуна.

В ухе у Бергера отреагировала Ди:

– Мы немедленно начинаем проверять.

Бергер сделал глубокий вдох и спросил:

– Вы можете описать, что там тогда происходило?

– Чарльз сказал, что я должна поехать туда на велосипеде.

– Что точно он сказал?

– Но я же не помню.

– Думаю, помните. Попытайтесь. Это был первый раз. Вы спросили зачем?

– Да. Но мне нельзя было спрашивать.

– Вы просто должны были делать то, что говорит Чарльз?

– Да, мы так договорились.

– И что же вы должны были сделать?

– Только стоять там и смотреть.

– А где именно? Вы помните, где в Соллентуне?

– Там были высокие дома, много высоких домов. На парковке внизу мигали синие огоньки. Все было огорожено. Я там и встала. Ничего особенного не происходило.

– Много высоких домов? Какая улица? Мальмвеген? Ступвеген?

– Я не знаю, как она называлась.

– Вы помните, как вы ехали? Вдоль железной дороги? Под автомагистралью?

– С тех пор прошло больше двух лет.

– Вы же не ведете счет времени?

– Да, вдоль железной дороги, под магистралью, дальше в гору. Потом в сторону от железной дороги. Одна кольцевая развязка, другая. Оттуда уже недалеко.

– Ступвеген, – сказал Бергер. – Центр района Хеленелунд. Парковка действительно находится ниже многоэтажек.

– Там были лестницы, ведущие к домам.

– И когда это происходило? Вы помните что-то, кроме того, что было лето?

– Нет. Было тепло.

Бергер прервался. Все шло на удивление гладко. Однако огонек в глазах Натали Фреден потух. Но оставались еще несколько моментов, которые надо успеть прояснить до необходимого перерыва. Бергер спросил:

– Какая фамилия у Чарльза?

– Не помню. Что-то обычное.

– На-сон? Андерссон, Юханссон?

– Нет. Что-то на манер Бергстрёма…

– На манер Бергстрёма? Вы имеете в виду вроде Лундберг, Линдстрём, Берглунд, Сандберг?

– Да, хотя ни одна их этих.

Ди была наготове и суфлировала Бергеру на ухо:

– Шёберг? Форсберг? Окерлунд?

Нет.

– Бергман? Лундгрен? Хольмберг? Сандстрём?

Нет.

– Линдквист? Энгстрём? Эклунд?

– Может быть, – сказала Фреден. – Довольно похоже.

– Которая?

– Первая.

– Линдквист?

– Хотя не совсем…

– Лундквист? Линдгрен?

– Он говорил, что на конце должна писаться h[2].

– Стрёмберг? Линдберг?

– Да, точно. Линдберг. С h на конце.

Бергер вальяжно раскинулся на стуле и глубоко вздохнул.

– Charles Lindbergh, – произнес он с американским акцентом. – Вот оно что. «Счастливчик Линди». «Дух Сент-Луиса». Вы видели когда-нибудь имя Чарльз Линдберг на бумаге? Видели его водительские права или паспорт?

– Нет, но он очень настаивал на этой h.

– Могу себе представить. Чарльзом Линдбергом звали американца, который первым перелетел через Атлантику. В 1927 году, если быть точным. Ваш хозяин украл имя реальной личности и присвоил себе. Ровно так же, как вы поступили с Линой Викстрём.

– Что?

– Мы знаем, что это вы звонили сообщить, что видели Эллен Савингер в доме в Мерсте. Вы сыграли роль соседки, Лины Викстрём, которая, как вы знали, находится в отъезде. Вы знаете намного больше, чем пытаетесь изобразить, Натали.

– Не понимаю, о чем вы.

– Нет, ну конечно, нет.

Тогда он включил запись на своем мобильном. Донесся женский голос: «В общем, я действительно уверена, что только что видела, ну, вы знаете, ее, ее, ту девушку, через окно. Хотя я все же не совсем уверена, что это была она, но на ней была эта, ну, не знаю, розовая лента на шее с тем греческим, неправильным таким, крестом, не знаю, то ли это православный, но она же прям настоящая блондинка, у нее не может быть греческих корней».

Бергер нажал на экран, наступила тишина.

Какое-то время он сидел и наблюдал за женщиной, известной ему под именем Натали Фреден. Она не смотрела ему в глаза. Он пытался свести воедино всю информацию – все, что говорилось здесь, в комнате для допросов, и все, что он знал из других источников. Чтобы сложилась непротиворечивая картина. Не получалось. Действительно не получалось.

– Научно доказано, что это ваш голос, Натали, – сказал он наконец.

Она по-прежнему смотрела в сторону. Бергер продолжил:

– И все же человек, который звонит в полицию и говорит все это, полностью отличается от того, с кем я говорю сейчас. Это заставляет меня думать, что это тоже роль, точно такая же, как Лина Викстрём. А вы совершенно другая.

Она все еще сидела, отвернувшись.

– Я хочу, чтобы вы посмотрели на меня, Натали, – спокойно произнес Бергер. – Я хочу, чтобы вы взглянули мне в глаза.

Опять ничего.

– Прямо сейчас, – сказал он. – Сделайте это сейчас.

Ее лицо медленно повернулось в его сторону. Наконец, он заглянул прямо в голубые глаза. Взгляды могут скрывать, но взгляды никогда не лгут, так говорил его опыт. Что же он видел сейчас? Что-то нейтральное, внешне равнодушное, во всяком случае, недоступное. Это был совершенно другой человек по сравнению с тем, что он себе представлял. С тем, что ему внушили.

Что он позволил себе внушить.

Бергер заговорил:

– Вы позвонили и рассказали о том доме в Мерсте, когда Чарльз Линдберг – а нам он известен как Эрик Юханссон – уже два дня как покинул его. Почему вы ждали два дня? Почему он хотел, чтобы вы выждали два дня?

– Эрик Юханссон?

– Почему вы ждали два дня? Почему вы должны были стоять у заграждений в этот раз, в Мерсте?

Молчание. Судя по выражению лица, на лбу должна была бы образоваться морщинка, если бы не ботокс.

– Если вы не читали по написанному, когда звонили в полицию, Натали, ваши слова доказывают, что вы не только знали о нахождении Эллен Савингер в доме, но и имели доступ к фактам, известным только полиции и преступнику. О розовой ленте с православным крестом знали только мы. И мразь.

– Мразь?

– Чарльз Линдберг и Эрик Юханссон – это только прозвища. А на самом деле его зовут мразь. И вы это тоже знаете. Ведь на самом деле он же не был к вам добр. Расскажите.

– Что я должна рассказать?

– Вы были внутри дома в Мерсте? Видели Эллен Савингер, прикованную и истекающую кровью? Видели, как она обдирает ногти на руках и ногах, царапая ледяной цементный пол? Вы участвовали в пытках?

– Нет! Нет, я не знаю, о чем вы говорите.

– Да! Вы, черт возьми, совершенно точно знаете, о чем я говорю. Хватит нести чушь. Вы участвовали в пытках?

– Прекратите.

– Прекратите? Прекратите?

– Сэм, – прозвучало тихо и спокойно у него в ухе.

Этого хватило. Бергер сдержался. Он чувствовал, как идет время, в груди тяжело билось сердце. Все время на один удар ближе к смерти.

Все время.

– Расскажите о телефонном звонке, – сказал он спокойно.

– Я никуда не звонила, – ответила она.

– Вы не понимаете, Натали. Мы знаем, что вы звонили. Мы знаем, что вы сыграли роль, к тому же весьма профессионально. Я не спрашиваю об этом. Просто расскажите об этом звонке.

Она молчала. Сидела, не произнося ни слова. Бергер позволил ей это, хотя не мог определить, куда ее уносит.

Наконец, она сказала:

– Я никуда не звонила.

Он глубоко вздохнул и вытащил из папки два рисунка. Протянул их ей. На одном изображен мужчина из автофургона в Эстермальме. Второй создан благодаря соседу, который видел чудака с лесной опушки в Мерсте.

– Какой-то из этих портретов похож на Чарльза?

Натали Фреден рассмотрела оба рисунка и покачала головой.

– Не особо.

– Хорошо, – сказал Бергер и забрал рисунки. – Сделаем перерыв. Как только я покину комнату, придет художник, который поможет вам создать портрет Чарльза Линдберга. И я хочу, чтобы вы подумали о телефонном разговоре и вообще обо всем касательно Чарльза, что придет вам в голову.

Он посмотрел на запястье.

На намертво запотевшем стекле часов появился сухой участок. Уже видна приблизительно треть левой верхней части циферблата. Но никаких стрелок.

Время Бергеру было по-прежнему неизвестно.

12

Вторник 27 октября, 02:42

Всем хотелось оказаться как можно дальше от допросной. Они собрались вокруг рабочего стола Бергера в дальнем углу офисной зоны. Бергер и Ди, Аллан и Самир – так что Бергеру не удалось бы, как бы он ни хотел, свернуться в позу эмбриона и попытаться понять, почему все кажется фальшивым. Допрос ведь прошел довольно успешно.

Слабо освещенные монитором лица скрашивали темноту. Дождь лил как из ведра, невидимо, но отнюдь не бесшумно стуча по многочисленным окнам. И все это посреди ночи.

Приближался хмурый предрассветный час.

Самир перематывал запись допроса. Когда он уже собирался включить просмотр, Бергер накрыл его руку своей. Пока он был не в состоянии смотреть. Вместо этого заговорила Ди:

– Мы узнали довольно много. Токсикологическая экспертиза Судебно-медицинского управления. В крови Эллен Савингер действительно обнаружено высокое содержание еще не идентифицированного разжижающего кровь препарата.

– И у тебя было старое домашнее задание, да, Ди?

– Я помню, – вздохнула она. – Какой смысл накачивать Эллен разжижающими кровь средствами? Не могу придумать ничего кроме того, что так кровь будет идти сильнее.

– И она протянет дольше, – сказал Бергер. – Дьявол. Что еще?

– Список. Он все время увеличивается. Учитывая, насколько сложно ввести ботокс, так чтобы он снимал симптомы мигрени, на удивление многие этим занимаются. И учитывая, что сейчас глубокая ночь, мы получили неожиданно много ответов.

– По поводу чего?

– По поводу клиенток подходящего возраста в нужный промежуток времени. Ответы из нескольких работающих по ночам клиник. Вероятно, переместили свои колл-центры в другие часовые пояса.

– Хорошо, – сказал Бергер. – Хотя вопрос, к чему нам это все.

– Это вопрос вообще обо всем, – воскликнул Аллан. – Не усложняем ли мы все на ровном месте?

– Это след, – ответила Ди. – Нам необходимо лучше понять, кто такая Натали Фреден. Ботокс – часть картины. И мигрень.

– Но это же чертовски неправдоподобно, – взревел Аллан. – Очевидно же, что именно мы наблюдаем. Бритва Оккама, черт возьми. Отсеките лишнее. Самое простое решение чаще всего самое верное.

– Мне сложно увидеть здесь что-то простое в принципе, – пробурчал Бергер.

– Да она же, чтоб ее, убийца, – проорал Аллан.

– В прошлый раз ты сказал, что она дурочка, ложный след, псих.

– А теперь вместо этого оказывается, что она потрясающая актриса. Которая играет идиотку. Ты сорвал с нее маску, Сэм. Тебе надо было продолжать давить. Серии ударов одна за другой. Она бы сдалась.

– Если бы она сдалась, я бы не выудил из нее вообще больше ничего, – возразил Бергер. – А она была близка к этому под конец. Но теперь у нас есть еще один шанс, и мы подготовлены более чем когда-либо.

Аллан выпрямился и со всей силой своего баритона сказал:

– Нет, черт побери, никакого Чарльза Линдберга, она сама все это выдумала. Сидит там и наслаждается, гадина. Это преступление – не в прошлом. Она не совершила его. Она все еще его совершает. Обычно сидишь с подозреваемым в допросной, когда преступление уже случилось. Раньше. В этот раз не так. Это исключительный случай. Преступление происходит сейчас, прямо сию секунду. Ты сидишь и допрашиваешь ее, в то время как она вовсю продолжает его совершать. Каждое мгновение, на которое она может нас задержать, означает еще немного извращенного сексуального удовлетворения чертовой Фреден, еще страданий Эллен Савингер и еще один плевок в лицо нам.

– Так что же, теперь у нас в допросной действительно первая в Швеции женщина – серийная убийца?

– Называй как хочешь. Залезь на крышу и заори «Серийная убийца!» на весь Кунгсхольмен, мне плевать. Ты был слишком мягок, Сэм.

– В прошлый раз, помнится, меня «понесло в бой». Теперь я «был слишком мягок». Такому начальнику, как ты, Аллан, сложно угодить.

– Я в туалет, – сообщил Аллан и круто развернулся.

Остальные смотрели, как его поглотила темнота.

– В его словах есть смысл, – сказала Ди.

– Я знаю, – буркнул Бергер. – У тебя еще что-то?

– Продавец велосипеда. Силь отыскала реестр номеров. «Рекс» продала какая-то компания «Виборг Детальист АБ». Понятия не имею, что это. Анонимная покупка двадцать четвертого мая три года назад.

– О’кей. Хм. Продан новым?

– Да. Никаких следов этого номера с тех пор.

– Что-то в этом слышится. Виборг?

– Разве это не город в Дании? – спросила Ди.

Бергер почувствовал, как у него наморщился лоб. Потом сказал:

– Включай, Самир.

Тот включил просмотр записи допроса.

– Имя Чарльз всплывает почти сразу же, – сказал Самир и ткнул в экран.

– В биографии Чарльза Линдберга есть много интересных деталей, – сказал Бергер и попросил поставить запись на паузу. – Снова хвастовство. Манерное хвастовство, Ди. Детали: первым перелетел через Атлантику; сына похитили и убили; вероятно, нацист в начале войны; дурная слава человека неверного. Видимо, самым интересным является похищение и убийство сына.

– Не думаю, что это имеет особое значение, – сказала Ди. – Продолжай.

Самир продолжил. Из его бороды вывалились какие-то малопонятные штуковины, когда он почесал подбородок и заговорил:

– Детство. Несколько странных реакций.

– Где конкретно? – спросил Бергер.

– Вон там, – ответил Самир. – «Предательство».

– Взгляд, – сказала Ди. – Она впивается в тебя глазами, как будто хочет подчеркнуть именно предательство.

– Что не играет большой роли в данном случае, – сказал Бергер. – А что вы думаете о реакции на гипотезу о травле? Вот там.

– Усиливающееся безразличие, – ответила Ди. – Сначала загорелась, потом остыла.

– Примечательно, – только и сказал Бергер.

Он мог бы добавить еще многое. Но, к сожалению, не знал, что именно.

– Было еще одно место, – продолжил Самир.

– Самое странное, – уточнила Ди.

На мониторе появилось фото класса, Бергер отметил пустоту вокруг десятилетней Натали. Дальше его экранный двойник произнес: «Вам было десять лет, Натали. Что с вами произошло, из-за чего они считали вас гадкой?»

И ответ Фреден, очень резкий: «Вы очень хорошо знаете, что произошло».

Самир нажал на паузу.

– Я не знаю, – сказала Ди. – Что это?

– Как будто ты был в Умео двадцать пять лет назад, – предположил Самир.

– Что ты имеешь в виду? – спросил Бергер.

– Кажется, это что-то очень… личное, – пояснил Самир.

– Согласен, – сказал Бергер. – Хотя я вообще никогда не был в Умео.

– И ничто другое с этой фразой тоже не вяжется, – сказала Ди. – Она означает что-то другое.

– Чокнуться можно, – признался Бергер.

Троица какое-то время сидела, вперившись в монитор. Потом Бергер попросил:

– Включи этот отрывок еще раз.

Самир включил. Бергер в записи сказал: «Вам было десять лет, Натали. Что с вами произошло, из-за чего они вас сторонились?»

И следом резкий голос Фреден: «Вы очень хорошо знаете, что произошло».

Самир снова включил паузу.

– М-да, черт, – ругнулся Бергер, глубоко вдохнул и добавил: – Давай дальше.

Теперь на экране Бергер говорил о возвращении во внешний мир после двадцати лет в клинике. Потом он перешел к наследству, доставшемуся Фреден от дедушки. Реакция: «Вы вроде говорили, что у меня нет счетов в банках?»

– Если она играет роль, – сказала Ди, – то она выходит из нее вот здесь.

Запись продолжалась.

– Перемотай, – сказал Бергер.

Самир жал на быструю перемотку, пока Ди не положила свою руку на его. Запись вернулась к нормальной скорости, и Натали Фреден сказала: «Не помню. Ближе к Стокгольму». Потом Бергер: «Попытайтесь вспомнить. Это важно». И после необычно долгой паузы ответ Фреден: «Соллентуна».

– Что с Соллентуной? – спросил Бергер, перекрикивая запись.

– Пока ничего, – ответила Ди. – Силь этим занимается. Если там пропала пятнадцатилетняя девочка, Силь это найдет.

– Если так и было, я как-то умудрился упустить тот случай. Вероятно, он спрятан в каком-нибудь другом деле. Поищите другие преступления в центре Хеленелунда летом два года назад.

– Идет всесторонний поиск, уверяю тебя. Но лично меня здесь в первую очередь поразили твои знания деталей о Соллентуне.

Ди показала на экран. Бергер как раз говорил: «Ступвеген. Центр района Хеленелунд. Парковка действительно находится ниже многоэтажек».

Бергер кивнул и пояснил:

– Я там вырос.

Тут зашел Аллан, пропахший дымом. Бергер подумал о своем недавнем предположении, что Аллан, вероятно, за всю жизнь не выкурил ни одной сигареты. Он засмеялся и обратил внимание, что запах дыма смешан с запахом мокрой ткани. Видимо, Аллан был не в туалете, а на балконе для курения. С него буквально стекали ручьи.

Бергер посмотрел на лужу, образующуюся под удобными ботинками Аллана, и что-то в нем щелкнуло. Встало на свое место.

Когда идешь под дождем, промокаешь.

Он достал свой мобильный телефон и долистал до последней фотографии. На ней Натали Фреден стояла, освещенная только что зажженным светом, у своей входной двери в квартире на Видаргатан. И около ее ног пол был абсолютно сухой. Ни единой капли не было заметно и на ее грязно-белом плаще.

Он тоже был совершенно сухой.

Микрометеорология.

– О’кей, – сказал Бергер, вставая. – Моя очередь идти в туалет.

Он прошел через офисную зону, пробежался вниз по лестницам и по пустынным коридорам. Миновав еще пару лестниц и коридоров, он оказался в медиакабинете и пронесся через него. Потом дернул одну из дальних дверей.

Взлохмаченная Силь оторвала от мониторов воспаленные глаза и спросила слегка удивленно:

– Сэмми? Ты не в допросной?

– Об этом потом, – отмахнулся Бергер и вдруг запнулся. Спинка второго рабочего кресла была откинута на максимум, и на нем лежало одеяло и подушка с изображением Винни-Пуха. Между ними торчала головка с тонкими мышиного цвета волосами, упавшими на лицо. Тихое посапывание охладило разгоряченного Бергера.

– Моя дочь Мойра, – пояснила Силь с улыбкой, какой Бергер у нее никогда раньше не видел. – Пришлось взять ее с собой, а то в последнее время постоянно приходится задерживаться допоздна.

– Я даже не знал, что ты замужем, – удивленно прошептал Бергер.

– Разве это обязательно? – ухмыльнулась Силь. – Вы с Фрейей ведь так и не поженились.

Бергер посмотрел на мирно спящего ребенка и не мог не улыбнуться. Кто бы ни был ее папа, у его генов не было ни малейшего шанса. Мойра – вылитая мать. Точная копия Сильвии Андерссон.

– Силь, сколько ей лет?

– Пять. Не говори ничего Аллану.

– Знай, если я настучал Аллану, значит, меня подвергли жестокой пытке, – сказал Бергер и добавил: – Она замечательная, береги ее.

Силь молча смотрела на него. Что-то похожее на сочувствие промелькнуло на ее лице. Но тут же пропало, и она заговорила:

– Чего ты хотел, Сэмми?

– Да, чего же я хотел? – пробормотал Бергер, не в состоянии оторвать взгляд от Мойры. – А, да, ты проверила этих «Виборг Детальист АБ»?

– Мне кажется, ими занимается Майя. Но вряд ли так уж важно, где куплен велосипед…

– Дело в том, что «Виборг» кажется мне смутно знакомым. У тебя ничего не откликается?

Силь медленно покачала головой.

– Ты можешь поискать в закрытой информации?

Выражение лица Силь тут же изменилось на несогласие. Она сказала:

– О чем мы договорились, когда я помогала тебе раскопать расследования случаев Юлии и Юнны?

– Что это будет последний раз, когда ты делаешь для меня что-то несанкционированное. Но я же знаю, что ты не только можешь сделать это, но и считаешь, что это чертовски интересно.

– Это рискованно…

– Сделай это. А если влетит, то я все возьму на себя.

Он побежал дальше, бросив последний взгляд на мирно спящую Мойру. Спустившись, он сел в свою машину в пустом полицейском гараже и поехал через черный, затопленный дождем город. Добрался до Видаргатан, припарковался вторым рядом, махнув рукой на правила, чтобы оказаться как можно ближе к подъезду. Чтобы не промокнуть.

Словно это было возможно.

Было начало четвертого, когда он зашел в дом, включил свет, поднялся по лестнице. Дверь квартиры была опечатана полицейской лентой. Бергер посмотрел на нее, не обнаружил никаких признаков того, что ее хотя бы трогали, не говоря уж о проникновении за нее. Он сорвал ленту, открыл дверь отмычкой, вошел, остановился в темной прихожей рядом с дверью и сделал вдох.

Да, почувствовал он. Кто-то здесь был. Но этого, конечно, было недостаточно.

Он включил фонарик и осветил стены маленькой прихожей. Теперь, когда он знал, что нужно искать, оказалось легко это найти. То, чего не было, когда он приходил сюда в прошлый раз.

Отверстие диаметром около сантиметра прямо над дверной рамой, смотрящее в сторону кухни, казалось, излучало какую-то сияющую темноту. Несколько крошечных белых комочков лежало на полу у порога. Бергер сел на корточки, убедился, что это штукатурка. Взял табуретку и залез на нее. Поковырялся в дыре.

Да, с уверенностью можно сказать, что там находилась видеокамера. Микровидеокамера.

Бергер слез с табуретки и зашел в кухню. На большой осине за окном едва ли остался хоть один желтый лист, и все же шуршание ее ветвей почти заглушало шум дождя. Бергер присел у кухонного стола и посмотрел на прихожую. Подумать только, он сидел здесь всего несколько часов назад. Казалось, это было в другой жизни.

Ладно, надо думать. Наконец, думать. Без помех.

В одиночестве, которое ему вообще-то всегда было нужно.

Одежда Натали Фреден была сухой, когда она вошла в квартиру. Она не могла прийти с улицы. Должно быть, она пришла из какого-то места внутри дома. Должно быть, сидела где-то в доме и ждала, пока – благодаря скрытой камере – не увидит, что полиция проникла в квартиру. Тогда она отправилась туда, ее заметили следящие за домом полицейские. И если бы только это, то она могла быть и одна.

Но не при выломанной камере.

Ее убрал кто-то другой.

Кто-то, кто, вероятно, сидел и ждал вместе с Фреден в одной из квартир.

И вполне возможно, там был и третий гость.

Эллен Савингер.

Но почему Натали Фреден вообще должна была сдаться полиции? Зачем ей идти прямиком в западню?

Короче говоря, какая цель была у Чарльза, или Эрика, или мрази, когда он приносил в жертву свою рабыню?

Кроме того, это жертвоприношение было запланировано больше двух лет назад.

Что-то определенно не сходилось.

И Сэму Бергеру не удавалось сложить этот пазл.

Может быть, у него что-то вроде выборочной слепоты? Может быть, он не в состоянии разглядеть чего-то, находящегося в мертвой зоне, хотя при взгляде с других точек это очевидно?

Он поднялся. Светя фонариком, добрался до входной двери. Снова вышел на лестничную клетку. Нашел подсвеченную красной лампочкой кнопку. Спустился по лестнице. Оказался перед списком жильцов дома. Прочитал имена. Ни одно не звучало знакомо, ни за одно не цеплялся взгляд. Десяток совершенно обычных шведских фамилий, и одна из них скрывает квартиру, где торчали мразь и Фреден, всего в нескольких метрах от него всего несколько часов назад.

Если бы Бергер чуть быстрее соображал, мразь была бы у него в кармане.

Буквально.

Конечно, был еще минимальный шанс, что тот остался на месте и по-прежнему находится в одной из квартир в нескольких метрах от Бергера. Прямо сейчас. Но это не слишком правдоподобно. Само собой, Бергер немедленно организует осмотр всех квартир, но также само собой, мразь уже смылась, оставив после себя тихий, но долгий презрительный смех.

Почему он отдал Натали Фреден волкам?

Бергер достал мобильный и сфотографировал список фамилий. Вдруг телефон начал издавать звук, похожий на визг забиваемого поросенка.

Бергеру удалось быстро ответить, и сигнал смолк. Он был готов шепотом ответить на вопрос Ди, которая начала подозревать, что он не в туалете. Но тут он обнаружил, что звонят с неизвестного номера, начинающегося на ноль-девять-один-пять. Пока он исхитрился открыть дверь и вывалиться на улицу, он заметил, что уже три часа двадцать семь минут. Рассвет еще нескоро, и проливной дождь неутомимо льет уже целую вечность.

– Да, – ответил он и поднял воротник пиджака. – Сэм Бергер.

– Приношу свои извинения, что звоню в столь неурочный час, – сказал голос, который он быстро определил как женский, старый и с норландским выговором.

– Кто это? – спросил Бергер.

– Они сказали, что это срочно, а я все равно никогда не сплю позже трех часов утра.

– С кем я говорю?

– Да, простите, – произнес скрипучий голос. – Меня зовут Бритт-Мари Бенгтссон. Я звоню из Бастутреска.

– Вот как? – нетерпеливо сказал Бергер. – Кто сказал, что это срочно?

– Полиция из Умео. Они, судя по всему, искали меня весь вечер и ночь. И дали мне номер телефона констебля Бергера.

Бергер почувствовал, что его должно озарить. Но не озаряло.

– Я слушаю.

– Я работала социальным куратором в Марихемской школе в Умео в конце восьмидесятых и начале девяностых годов.

– А! – воскликнул Бергер, на которого таки снизошло озарение.

– Насколько я поняла, вас интересует одна из моих бывших клиенток?

– Если можно назвать десятилетнюю девочку клиенткой.

– А что бы предложили вы, констебль? Пациентка? Ученица?

– Что угодно, только не констебль. Это звание упразднили в полиции в начале семидесятых.

– Что ж, вы можете судить о моем возрасте, – мирно сказала Бритт-Мари Бенгтссон.

– Вас явно было нелегко отыскать.

– Я повторно вышла замуж и переехала в Бастутреск, выйдя на пенсию.

– Понятно. Как вы знаете, речь идет о Натали Фреден, которая ходила в третий класс Марихемской школы в конце восьмидесятых.

– Бедняжка Натали, да. Она обратилась ко мне, потому что ее сильно травили в классе.

– Я так и думал. Что произошло?

– Боюсь, это так и остается загадкой, почему некоторых выбирают на роль жертвы. Натали пришла ко мне по собственной инициативе. Ей было совсем плохо. Мы встречались несколько раз, но казалось, ни один из моих советов не помогает, положение все ухудшалось и ухудшалось. Я была вынуждена попросить помощи у Ханса-Уве.

– Школьный психолог, да, – сказал Бергер. – И ему, очевидно, удалось найти место для Натали в психиатрической лечебнице.

– Хансу-Уве? – удивилась Бритт-Мари Бенгтссон. – Ну надо же. А вообще-то, он был не самым заботливым психологом в стране.

– То есть вы этого не знали?

– Нет. И тогда я не понимаю, как могло случиться то, что случилось. Хотя, понятное дело, ничто не дает гарантии. Дело в том, что мама Натали работала в конторе пастора, и то было время, когда большая часть регистраций по месту жительства осуществлялась вручную. В принципе можно, пожалуй, сказать, что это было в докомпьютерную эпоху. Во всяком случае, в большинстве регионов.

– Подождите, – сказал Бергер и остановился на тротуаре. Дождь хлестал его вовсю.

– Я жду, – послушно отозвалась Бритт-Мари Бенгтссон.

– Просто расскажите своими словами, что случилось.

– Ну, формальности не были соблюдены. Ради матери мы приняли официальную версию. Что малышка Натали переехала за границу к родственникам.

– Что вы хотите сказать? – воскликнул Бергер.

– Натали Фреден умерла, – сказала Бритт-Мари Бенгтссон. – Она покончила с собой тем летом.

13

Вторник 27 октября, 03:58

Ди ждала его у главного входа в здание Управления полиции. В четыре утра ее присутствие было как бальзам на душу. Она ничего не сказала, но ее карие глаза – в которых не было ничего от олененка – смотрели острее, чем когда-либо. Она выудила из кармана наушник-«ракушку» и как-то слишком уж старательно приладила ее Бергеру в правое ухо. Потом поймала его взгляд, смирилась с, возможно, не самым безупречным положением дел и быстро погладила Бергера по щеке. И исчезла. Не произнеся ни слова.

Бергеру очень не хотелось идти через контрольную комнату. Он хотел видеть одного и только одного человека. Но ее не было.

И вот он оказался в тускло освещенном коридоре, совершенно один перед безликой дверью. С его одежды капало.

Он глубоко вдохнул, провел карточкой по замку, набрал код.

Натали Фреден была в допросной не одна. У стены стоял охранник, а за столом сидела женщина с ноутбуком. Посмотрев на Бергера, она отправила мейл, судя по характерному свисту из динамика, закрыла крышку компьютера, встала и вышла из комнаты, кивнув на прощание. Следом за ней вышел охранник.

В отвернутом от Фреден собственном резервном ноутбуке Бергера звякнуло. Прежде чем сесть, он открыл входящее письмо. В нем был субъективный портрет, выполненный на компьютере. Лицо мужчины выглядело как совершенно бессмысленное объединение двух старых изображений Эрика Юханссона. Бергер бросил взгляд на устройство на маленьком столике, увидел, что красная лампочка горит. Тогда он повернул компьютер на сто восемьдесят градусов и сел на стул.

– И вот это на полном серьезе ваша версия Чарльза?

– Это трудно, – сказала Фреден.

– Особенно если всё ложь.

Она посмотрела на него. Взгляд был острый при всем своем безразличии.

– Вы, наверное, больше смотрели на его член, чем на лицо, – сказал Бергер, повернул компьютер обратно и захлопнул крышку.

– Что?

– Спектакль окончен. Прекрасная игра. Но теперь занавес уже опущен.

Она смотрела на него, и он вдруг спросил себя, как он мог позволить так себя провести, поверив в ее фальшивую наивность. В этом взгляде было нечто совсем иное.

– Как оказалось, что ваша одежда была совершенно сухой, когда вы вошли в свою квартиру вечером? На улице шел проливной дождь.

– Она была сухой?

– Аж трещала. И вся ваша игра тоже трещит по швам. Ваши соседи не будут прыгать от радости, когда полиция прямо сейчас, пока мы разговариваем, разбудит их, выясняя, в какой квартире вы сидели притаившись и ждали. Вопрос, главным образом, был ли с вами кто-то еще.

Она разглядывала его. Ничего не отвечала. Ему не нравился ее взгляд.

– Что вы на это скажете? – спросил Бергер.

– Я не понимаю. Я пришла домой. Вы сидели за моим кухонным столом. Двое мужчин пришли с улицы и набросились на меня.

– Но вы были сухой, когда вошли. Вы пришли из квартиры в том же доме. С кем вы сидели там и смотрели запись с камеры наблюдения в прихожей?

– Там была камера наблюдения? У меня в квартире?

– Ее уже нет. Чарльз ее убрал. А потом пошел домой к Эллен и продолжил ее пытать.

– У меня в квартире была камера наблюдения, которую вы не заметили?

И тут он заметил намек на улыбку в левом уголке ее рта.

Внутри у него потемнело. Время от времени такое случалось. Что-то накатывало изнутри. Бергер научился этим управлять, но требовалось абсолютное спокойствие, то, что когда-то называлось «сосчитать до десяти». Раньше бывало по-другому. Тогда он мог проснуться с разбитыми кулаками и качающимися зубами, да что там, даже с наполовину откушенным бицепсом.

Чертова дрянь сидела и играла с ним все это время. Ему захотелось ей врезать. Со всей силы. Чтобы дух вышибло.

Вместо этого он погрузился в темноту. Нашел нулевую отметку. Вернулся к неподвижной точке вращающегося мира. Увидел перед собой Маркуса и Оскара. Даже Фрейю увидел. Вспомнил самого себя как человека. Захотел снова стать человеком. Смог почерпнуть силы оттуда, из глубины.

Время шло. Бергер чувствовал, что взгляд Фреден сверлит его взбаламученную голову. Он снова поднял глаза и сказал продуманно-спокойно:

– В один прекрасный летний день четверть века назад одна девочка пошла на сеновал в доме ее родителей. Она установила вилы зубьями вверх, закрепила их между неплотно лежащими досками пола. Спокойно и решительно она поднялась по крутой лестнице на чердак и вместо того, чтобы прыгнуть на сено, задыхаясь от смеха, она спрыгнула прямо вниз на вилы. Врачи констатировали, что она была жива еще полчаса.

Взгляд Фреден не сдвинулся ни на дюйм, на ее лице не появилось никакого выражения.

Бергер продолжил:

– Это было на ферме недалеко от Умео, девочке было десять лет, и звали ее Натали Фреден. Она действительно не хотела больше жить.

Он снова опустил глаза, посмотрел на пол, далеко в глубину. В нем росла ярость, раскаляясь докрасна, добела. Бергер резко встал, схватил ноутбук, услышал, как тот хрустнул у него между пальцев, почувствовал, что рана на правой руке разошлась, наклонился над столом и заорал так, как не орал уже несколько лет:

– Кто ты такая, черт побери?

Ее взгляд больше не был направлен на него. Она не отрываясь смотрела куда-то, но не в его сторону. Бергер услышал в ухе голос Ди, пытающейся его утихомирить, и вырвал из уха «ракушку».

Тут он заметил, куда смотрит Фреден. На красную лампочку. Их взгляды ненадолго встретились. Воздух меж ними был пропитан ядом. И в нем кружили демоны.

Бергер схватил правой рукой выключатель и вырубил его. Кровь забрызгала стену. Маленькая красная лампочка погасла.

Натали Фреден наклонилась в его сторону и прошипела:

– Поверь мне, ты не хочешь узнать, кто я такая.

Дверь контрольной комнаты распахнулась. В допросную ворвались Ди и Аллан. Бергер схватил ноутбук и швырнул его в стену. Кнопки молниями разлетелись по полу.

– Отведите ее в камеру, меня от нее тошнит, – закричал Бергер. – Полная изоляция, никаких контактов с кем бы то ни было. Сейчас же!

Он вылетел из комнаты. Рухнул на стул у своего рабочего стола. И остался неподвижно сидеть в темноте, уставившись в никуда.

Вскоре он почувствовал у себя на плече легкое касание руки. Первоначальное раздражение сменилось утешением, рука коснулась его сердца, обхватила его и успокоила.

– Я чувствую то же самое, Сэм, – сказала Ди. – Она действует дьявольски умело.

– Слишком умело, чтоб ее, – прорычал Бергер. – Она же чертов профессионал. Именно из-за этого все шло наперекосяк с самого начала.

Он встал. Мысли без слов носились у него в голове. Догадки.

– Останься здесь, – сказал он и ушел. Пробежал по коридорам, вниз по лестницам. Совершенно запыхавшись, пронесся через медиакабинет и распахнул дверь в скворечник Силь. Пятилетняя Мойра спала так же мирно, как несколько часов назад – казалось, она даже ни разу не шевельнулась в своей импровизированной постели, сооруженной из разложенного офисного кресла. Зато ее мать выглядела совершенно иначе. Она сидела бледная, взлохмаченная, с таким видом, словно давно уже ждет не дождется Бергера.

– Черт бы тебя побрал, – сказала Силь.

– «Виборг Детальист АБ». Что это такое?

– Ничего… хорошего.

– Я был уверен, что слышал это когда-то, при каких-то мутных обстоятельствах. Это СЭПО[3]?

– Не знаю, СЭПО ли это, но именно там их кроты получают материалы. У них есть всё. И говоря это, я имею в виду действительно всё.

– Включая велосипеды средненькой марки «Рекс». Работающий под прикрытием тайный агент СЭПО. Твою мать!

Силь с усталым видом кивнула и сказала:

– Когда я попыталась пробраться в базу окольными путями, обнаружилась целая серия аномалий. Я предполагаю, что это связано с тем, что с первого января СЭПО стала самостоятельной организацией. Там царил хаос из-за реорганизации. Брандмауэры одно время плохо работали, и мне удалось туда попасть, откатившись назад во времени.

– Аномалии?

– Прежде всего список, – глухо сказала Силь. – Всего в несколько кликов. Которые, вероятно, стоили мне моей карьеры. Или еще чего похуже.

– Прекрати, Силь. Список?

– Личности внедряющихся агентов. Поделены на «внутренние ресурсы» и «внешние ресурсы».

– Что за чертовщина, – воскликнул Бергер. – У них есть список? Они там что, дурака валяют?

– Ох, я надеюсь, что я достаточно замела следы, – простонала Силь и испуганно посмотрела на спящую дочь. Я должна была как следует замести следы. Не может быть, чтобы остались какие-то указания на меня. Не может быть.

Бергер выдохнул. Осмотрелся. Ничего не увидел. Не увидел даже Мойру на разложенном кресле. Определенно не увидел, как она открыла глаза и посмотрела на него, как будто он привиделся ей в кошмаре.

– Хорошо, – сказал Бергер. – Хорошо. Успокойся, Силь, сделай несколько глубоких вдохов и все такое. Нам надо извлечь максимум из этой ситуации. У тебя есть тот список с ботоксом?

– Что? О чем ты?

– Ботокс. Список пациентов, которым делали инъекции ботокса против мигрени. Это единственное, чего не могли подделать. Никаких морщин на лбу. Этого не сфальсифицируешь.

– О’кей. Да, вот он. Чего ты хочешь?

– Сопоставь список пациентов со списком агентов.

– А, – сказала Силь, и намек на цвет вернулся на ее лицо. Она постучала по клавиатуре, потом резко оторвалась от компьютера.

Компьютер стоял и работал, а Силь повернулась к Бергеру.

– Что происходит, Сэмми? Натали Фреден из СЭПО? Внедренный агент?

– Не знаю. Понятия не имею.

Какое-то время они смотрели друг на друга. Потом компьютер звякнул. Силь быстро повернулась к нему, еще немного постучала по клавишам.

– Действительно есть одно имя, – слабым голосом сказала она. – Из «внутренних ресурсов». Начала лечение хронической мигрени ботоксом в каком-то месте, которое называется Эриксбергская клиника, в апреле полтора года назад. Женщина, тридцать семь лет.

– Что значит «внутренние ресурсы»? Она полицейский?

– Да, внешними может быть кто угодно от наемников до карманных воришек. Внутренние – это полицейские, которые работают под прикрытием. Но в данном случае она также занимается внутренними.

– Теперь я не понимаю, о чем ты.

– Внутренними расследованиями.

Бергер почувствовал, что летит вниз. Никакой защиты, никакой твердой почвы нигде. Нагоняющая клаустрофобию комнатка начала крутиться, и за этим головокружением он увидел взгляд Натали Фреден, очень явно направленный на красную лампочку. Он увидел, как она наклоняется к нему и шипит: «Поверь мне, ты не хочешь узнать, кто я такая».

И все встало на свои места. Почти все.

– О’кей, – сказал он. – О’кей. Как ее зовут?

– Молли Блум. На самом деле изначально актриса.

– Есть домашний адрес?

– Послушай, Сэм…

– Есть домашний адрес?

– Стенбоксгатан, 4, Эстермальм.

Бергер метался по тесной и душной комнате, тяжело дыша, пытаясь думать. Не очень получалось. Все же он сказал:

– Ты должна стереть все малейшие следы, Силь. Ничто не должно указывать на тебя. Это тебя не касается, и я не стану тебя упоминать. Забудь все, вернись к обычной деятельности. И успокойся.

– Кого же тогда это касается? – воскликнула Силь.

– Это касается меня, – ответил Бергер и ушел.

Последнее, что он увидел, был изучающий взгляд Мойры, направленный на него из ее импровизированной постели. Он следовал за Бергером по улицам Стокгольма, без устали поливаемого дождем. По-прежнему ни намека на рассвет. Все так же темно, как тогда, в ту странную, немыслимо долгую ночь. Ночь длинных ножей.

Служебная машина Бергера окатывала одиноких ночных прохожих целыми водопадами. Он больше смотрел в зеркало заднего вида, чем вперед. Пока он ничего не заметил.

Но он понимал, что они там.

* * *

Стенбоксгатан оказалась забытой улочкой между Энгельбректсгатан и Эриксбергсгатан, прямо около парка Хумлегорден. Бергер оставил машину в паре кварталов оттуда и быстро нашел четвертый дом с солидным кирпичным фасадом и выступающим эркером. Дверь же оказалась низкой и легко открылась отмычкой. Убрав свой инструмент в карман, Бергер вгляделся в исчерченную пунктиром дождя тьму.

Ничего.

И все же он понимал, что у него очень мало времени.

Ответ, ему нужен ответ. Он даже не был уверен, может ли сформулировать хоть один вопрос, но ответ он бы опознал. Может быть, ответ помог бы ему сформулировать вопрос. Что угодно, что даст ему шанс принять хотя бы малейшие контрмеры. Ибо его жизнь вот-вот превратится в какую-то другую жизнь.

Он только не понимал почему.

Он быстро нашел фамилию Блум в списке за дверью и побежал вверх по строгим лестницам. На последних ступенях снова достал отмычку. Обернулся и посмотрел вниз. За ним тянулись мокрые следы.

Как будто это играет какую-то роль, подумал он, вставляя отмычку в замок.

Жилец этой квартиры – не обычный гражданин, это чувствовалось сразу. Замки были необычно сложными, три штуки один над другим. На мгновение Бергер испугался, что не справится с ними, впервые в своей карьере. Но вот клацнул третий и последний запор, и дверь медленно распахнулась. Бергер закрыл ее за собой, запер на все замки и секунду постоял в прихожей. Под ногами он увидел стопку почты. Газеты за два дня, не больше. Молли Блум была дома два дня назад. Несколько конвертов с окошками, ничего личного.

Мебели оказалось не намного больше, чем на Видаргатан, но обстановка была совсем другой. Та квартира производила впечатление заброшенной, эта же казалась обжитой, даже почти уютной. Той, что здесь живет, хорошо дома, если ей вообще бывает хорошо хоть где-нибудь в мире.

Бергер не очень понимал, откуда это ощущение, но решил принять его во внимание. Он принимал во внимание в принципе все ощущения, буквально собирал догадки, которые могли бы превратиться во встречные меры в течение ближайших, наверняка не самых приятных дней.

Кухню явно отремонтировали совсем недавно, причем над ней поработали определенно далеко не дешевые мастера, и, разумеется, она была стерильно чистой. Бергер открыл холодильник, в котором обнаружилась только большая коллекция протеиновых коктейлей и несколько завернутых в пленку нарезанных фруктов.

Обходя эту двухкомнатную квартиру, Бергер пришел к выводу, что ее отличительными чертами являются порядок, чистота и аккуратность, тотальный контроль.

В гостиной стоял ослепительно-белый диван. Бергер провел рукой по приятной и совершенно точно очень дорогой ткани.

Человек, рискнувший поставить у себя дома белый диван, должно быть, уверен, что и сам он чист, как снег. На поверхности. И вероятно, гости навещают его нечасто. Разве что избранные, такие же чистые, такие же аккуратные. Если существует некий любовник, то это наверняка опрятный любовник.

Ванная комната была отдраена до блеска, включая явно эксклюзивный душ. Исходивший от всего легкий аромат был весьма изысканным. На комоде в столь же светлой и свежей спальне стояли фото в рамках. Бергер изучил их одно за другим. На первой стояли три человека в пляжных нарядах с абсолютно одинаковым рисунком в полоску. Сияющие родители, судя по виду, принадлежащие к верхушке среднего класса, и между ними худенькая девочка лет десяти – возраст, когда настоящая Натали Фреден покончила с собой. В ее внешности явно просматривалось сходство со школьной фотографией из Умео. Включая курносый нос. Остальные три фотографии представляли взрослую Молли Блум, занимающуюся разными видами спорта, и везде одну. На одной она, видимо, бежала марафон, на двух других на ней было альпинистское снаряжение. На одном из этих снимков она на веревке свисала с отвесного склона горы и, радостно улыбаясь, махала рукой в объектив.

В допросной Бергер ни разу не видел ее улыбки. Только сейчас он по-настоящему осознал, какая она красивая.

Он со стуком вернул снимок на место. Почему, черт побери, человек расставляет в спальне фотографии себя самого?

Бергер вернулся в гостиную и подумал, что портрет Молли Блум начинает вырисовываться. Проклятое СЭПО. Он краем уха слышал об этих группах. Наполовину внешняя элита, которую используют хоть против коррумпированных полицейских, хоть против международной мафии. Их посылают на задание, только когда это действительно требуется.

И теперь явно потребовалось.

Из всех возможных кандидатур – против Сэма Бергера.

В гостиной одна стена прерывалась эркером. В углублении стоял письменный стол. Бергер подошел к нему. Такой же порядок, как во всей остальной квартире. Компьютера не видно. Несколько ручек, шесть блоков разноцветных стикеров. Какое-то время Бергер рассматривал все это, потом повернулся и оглядел комнату.

Над ослепительно-белым диваном висела потрясающая фотография метра два шириной – на ней группа альпинистов взбиралась на заснеженную гору. Их черные силуэты виднелись вдали на фоне яркого, неповторимого заката солнца, чьи лучи отражались от снега. Но кроме уникальной красоты картина поразила Бергера толщиной почти в дециметр.

Ровно в тот момент, когда Бергеру пришла в голову не имеющая значения мысль о том, как тяжело, должно быть, пришлось тащившим картину грузчикам, внизу раздался стук двери, приглушенный, как будто кто-то хотел войти в подъезд незаметно. Бергер глубоко вздохнул и спешно стал искать взглядом еще что-нибудь, неважно что.

Под картиной, вплотную к дивану, лежал скомканный стикер. Розовый. Бергер подбежал, схватил его, увидел на нем текст, написанный от руки. Быстро прочитав, задумался на две секунды, больше времени у него не было.

Но его хватило, чтобы сжать правый кулак так сильно, что рана опять открылась.

Тут раздались шаги на лестнице.

Два человека, вряд ли больше.

Бергер достал из кармана крошечный пластиковый пакетик, самый маленький пакетик для улик, засунул в него розовый листок и стянул с себя джинсы. Приложив некоторое усилие, он засунул пакетик в задний проход. И услышал, как открывают входную дверь, один замок за другим. Он едва успел застегнуть брюки, когда в квартиру ворвались.

Сознательно забрызгав кровью из раненой руки ослепительно-белый диван, он напоследок вытер об него окровавленную кисть. А потом на него набросились. Получив удар в солнечное сплетение, он согнулся и ответил – хотя от боли почти не мог дышать – ударом головой ниже пояса. Нападающий громко застонал и резко попятился назад, стукнувшись спиной о дверной косяк. Бергер тем временем выпрямился, наконец, сумел вдохнуть, но тут получил новый удар, трусливый удар сзади по почкам, на который он ответил яростным пинком. Нога попала в пустоту, и он потерял равновесие. В падении ему все же удалось задеть второго противника, нанеся круговой удар ногой. Тот отскочил, прыгая на одной ноге. Первый бросился к лежащему Бергеру и не нашел более элегантного решения, чем наступить ему на лицо. Бергер увернулся, схватил нападавшего за правую ногу и ударил крепко сжатым кулаком по голени. Этот тоже запрыгал на одной ноге. Бергер поднялся и бросился на него, выбрав классический полицейский захват, получил удар и услышал, как боль заполнила квартиру вместе с криком «Рой!», больше похожим на рыдание.

Бергер увидел руку с большими дешевыми дайверскими часами, которая пронеслась мимо его лица, держа иглу для инъекций. Потом почувствовал укол в шею. Поле зрения странным образом свернулось, и последнее, что он заметил, прежде чем сознание отключилось, был узор из кровавых пятен на элегантном белом диване.

14

Вторник 27 октября, 14:37

Еще не открыв глаза, Бергер знал, что он находится в допросной комнате.

Зрение – наше самое очевидное чувство. Когда мы просыпаемся, мы хотим сразу же открыть глаза, это сидит в спинном мозге, и только что вернувшееся сознание редко соображает так остро, что ему удается удержать нас от этой инстинктивной реакции.

Однако именно так сейчас и произошло.

Бергер бодрствовал пару минут, пытаясь собрать как можно больше информации, не открывая глаз. Все тело болело, но это не представляло особого интереса.

Прежде всего, он сидел. Пока он был без сознания, его поместили на жесткий стул, а предплечья лежали на подлокотниках, судя по ощущениям, металлических. Он не сразу понял, что руки удерживаются кожаными ремнями вокруг запястий. Стул казался настолько устойчивым, что можно было заподозрить, что он привинчен к полу. В воздухе витал едва уловимый запах подвала.

И все вертелось. Мир вертелся.

Когда синапсы в мозгу у Бергера должны были вот-вот прийти в норму, его пронзило леденящее чувство, что его схватила мразь.

Что Бергер сидит в подвале, и его ждет жестокая пытка.

Что изувеченный труп Эллен Савингер прибит к стене перед ним.

И тут он все вспомнил.

Прежде чем, наконец, открыть глаза, он понял: в комнате находится еще один человек, человек, который, вероятнее всего, внимательно за ним наблюдает.

– Молли Блум, – произнес он, выждал три секунды и открыл глаза.

И действительно перед ним сидела она. Те же светлые волосы, тот же курносый нос, те же голубые глаза, но совершенно другой взгляд.

– Сэм Бергер, – ответила она, пристально глядя на него.

Женщина, раньше сидевшая с ним в допросной под именем Натали Фреден, теперь находилась с ним в совершенно другой допросной. Они хотя бы в здании Управления полиции?

– Укол в шею? – спросил он. – Серьезно?

– Вы дрались, согласно отчету, как трижды сидевший рецидивист, – спокойно ответила Молли Блум. – И пытались разрушить мой дом. И что было бы уместно? Выговор?

– Уместно? Может быть, понимание, кому вы оказываете услугу, сознательно вводя в заблуждение полицейских, ищущих серийного убийцу?

– Хорошо сформулировано, – холодно сказала Молли Блум.

– Если бы вы не заслали к нам подсадную утку, это время могло бы быть использовано для спасения Эллен Савингер.

– И как вы думаете, почему мы заслали подсадную утку? – спросила Молли Блум.

Комната отделилась от нее. Бергер так старался сфокусировать взгляд на собеседнице, что обстановка полностью выпадала из его поля зрения до этого момента, когда снова появилась потребность задуматься. В помещении были голые стены и совсем мало мебели, и кроме подвального запаха не было ни намека на то, где они находятся. Бергер заметил сбоку маленький столик, раздражающе похожий на тот, что стоял в его собственной допросной, включая записывающее устройство с красной лампочкой.

Лампочка горела.

Скользнув по запястьям, которые действительно были пристегнуты кожаными ремнями, взгляд Бергера упал на стол. Дотянуться до него было невозможно. Там находились, помимо его часов, ноутбука, нескольких папок и разных бумаг, еще две отвернутые от Бергера фоторамки, одна из них голубая, а также коробка. Прямоугольная коробка с золотистым замочком.

Коробка для часов.

Бергер мрачно улыбнулся и сказал:

– Око за око?

Она не улыбнулась. И ничего не ответила. Он продолжил:

– Я побывал у вас дома, поэтому вы наведались ко мне?

– Вы забрызгали кровью мой диван? Зачем вы это сделали?

– Потому что он был отвратительно белый. Его надо было изгадить.

– Хм.

– А сами вы черны как грех. Неофициальный «внутренний ресурс» СЭПО. Фу. И потом вы вломились в мой дом и копались там.

– Но, в отличие от вас, я там ничего не уничтожала.

Он все еще думал о ней как о Натали Фреден. Пора бы перестать. Если не считать внешности, между Натали Фреден и Молли Блум наблюдалось очень мало сходства. И прежде всего соотношение сил было совсем другим.

– Вы уничтожили мою жизнь, – сказал он. – Возможно, это хуже, чем запятнанный диван.

– Но не хуже, чем запятнанный и уничтоженный подросток, – парировала Молли Блум.

– Что бы это могло значить?

– Разумеется, всё. Всё, чего всё это касается. Но я не думаю, что вы хотите начать с этого, Сэм Бергер. Я думаю, что вы хотите начать с другого конца. Хотя я обещаю, что к этому мы еще вернемся.

– Внедренные агенты всегда используют чужие слова, – сказал Бергер. – У них ведь нет собственной личности. Вы продемонстрировали, что можете позаимствовать мои. Молодец. Но где ваша собственная личность, Натали Фреден?

– Вы в хорошей форме для человека, который только что был без сознания, – сказала Молли Блум. – Молодец. Но осторожней, головокружение может вернуться в любой момент. А у вас тонкие веки.

– Что?

– «Что?» – это хорошо. «Что?» – это разумная попытка получить время на раздумье. Особенно, если вы вдруг ожидали, что я начну давать довольно развернутый ответ. Вы получили то время, которое хотели, Сэм?

– Нет, продолжайте.

– Веки не просто тонкие, они не скрывают правду. Я посчитала, что вы бодрствовали три минуты восемь секунд. Вы успели догадаться, где находитесь?

– Да, – ответил Бергер. – В другом измерении.

– В каком-то смысле да. Больше нет ничего официального. Мы теперь в другом месте. В другом времени. Но это вы поняли еще до того, как открыли глаза.

– Но все же есть целая группа, целая, черт возьми, команда полицейских, в которой меня прямо сейчас, должно быть, начинает не хватать.

– «Не хватать» – очень эмоциональные слова, Сэм. Вы уверены, что Аллану Гудмундссону или Дезире Росенквист вас не хватает?

– Аллану, вероятно, все равно. Но Дезире – нет.

Молли Блум рассмеялась и сказала:

– Инспектору уголовной полиции, которого вы постоянно недооцениваете? Ей вас не хватает? Ей, с ее глазами грустного олененка?

– Слушайте, мне это надоело, – сказал Бергер и дернул привязанными руками. – Все это было очень забавно, шутка удалась, но у нас есть серийный убийца, которого надо поймать. Развяжите меня.

– М-м-м, теперь я должна вас развязать. Теперь я нашутилась вдоволь.

Ее взгляд был темнее, чем он когда-либо видел.

Бергер предпочел смолчать. Это показалось проще, чем любые слова.

– Да, – наконец произнесла она. – У нас действительно есть серийный убийца, которого надо поймать. Как можно скорее. И быстрее всего мы сделаем это через вас, Сэм Бергер. Мы очень внимательно следили за вами с того момента, когда вы тайком забрали материалы обоих дел: Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон.

– Да это же было всего несколько недель назад, черт побери, – воскликнул Бергер. – А вы раскатывали на велосипеде и разыгрывали дурочку, начиная с Соллентуны больше двух лет назад.

– Я не была в Соллентуне. Я это только сказала.

– Но зачем?

– Потому что там-то все и началось. Мне нужно было выяснить, что вы, Сэм Бергер, знаете об этом деле. Проанализировать ваши реакции.

– Но я же ничего не знаю.

– Вы очень быстро угадали, что это произошло в центре Хеленелунда, на Ступвеген. Как будто уже знали.

– Я знаю центр Хеленелунда, я вырос поблизости.

– Это-то как раз особенно интересно, – сказала Блум, перелистывая свои бумаги.

– И что же там тогда случилось? – спросил Бергер. – Летом больше двух лет назад.

– В апреле того года группа иракских повстанцев перешла границу с Сирией и ввязалась в гражданскую войну. Группа тогда начала называть себя Исламское государство Ирака и Леванта.

– ИГИЛ, – сказал недоумевающий Бергер.

– Или ИГ, как мы называем их теперь. Или ДАИШ – название, которое им не нравится. Молодые мусульмане-сунниты еще раньше во время войны отправлялись воевать против сирийского диктатора Башара Асада. Тогда мы воспринимали их главным образом как наивных борцов за свободу. Но с появлением ИГ стало очевидно, что молодые люди отправляются туда как джихадисты, и мы получили первые указания на то, что ИГ рекрутирует бойцов и в Швеции. Одно свидетельство указывало на живущую в центре Хеленелунда семью по фамилии Пачачи. Двадцатиоднолетний мужчина, Язид Пачачи, родившийся в Швеции в семье суннитов из Ирака, был одним из самых первых подтвердившихся случаев присоединения к ИГ. Было также подозрение, что его сестра Аиша, пятнадцати лет, отправилась вместе с ним. Мы внедрили агентов по соседству и пришли к выводу, что это не так, что на самом деле Аиша Пачачи пропала здесь, в Швеции. Родители были в шоке, узнав о неожиданной радикализации и милитаризации Язида, и исчезновение Аиши оказалось в тени от исчезновения сына, и не сказать, что нас это удивило. Однако все указывает на то, что она пропала в пятницу седьмого июня два с половиной года назад в последний день учебного года. Она попросту не вернулась домой после учебы.

– Но вы поняли это только тогда, когда было уже поздно?

– Слишком поздно, да. Сначала мы в течение нескольких недель думали, что она находится в Сирии, став несовершеннолетней женой какого-нибудь зверя из ИГ. Потом мы слишком много времени потратили на гипотезу, что это было «убийство чести». Теперь же я уверена, что Аиша Пачачи была первой жертвой этого серийного убийцы.

– Но какого черта вы не передали это дело нам, настоящей уголовной полиции?

– Потому что следующая жертва тоже была мусульманкой.

– Дьявол!

– Курдская семья Бервари из района Вивалла в Эребру. Конец ноября того же года, дочь Нефель Бервари, пятнадцати лет, бесследно исчезает. Но и эти родители не заявили в полицию, а замяли дело – судя по всему, ради сохранения чести семьи – и попытались уладить это между собой. Вивалла уже тогда считалась главным оплотом исламизма в Швеции, и мы узнали о пропавшей Нефель Бервари только через агентов в кругах, имеющих отношение к мечети в Эребру. Только тогда мы вернулись к Хеленелунду и Аише Пачачи и начали предполагать, что имеем дело с одним и тем же преступником. Либо серийным похитителем, либо серийным убийцей. Либо и то и другое.

– Который или…

– …расист, или мусульманин, да. Это могло быть что-то внутреннее, связанное с вопросами чести или исламизмом, либо же что-то правоэкстремистское – одинокий сумасшедший вроде Лазерного Человека или организованная группа. В обоих случаях у службы государственной безопасности был повод засекретить расследование.

– Меньше полугода между Аишей и Нефель, – сказал Бергер. – Потом четыре месяца до Юлии Альмстрём в Вестеросе. Темп нарастает. А потом перерыв, почти год до Юнны Эрикссон в Кристинехамне. А дальше восемь месяцев до Эллен Савингер. Разве серийные убийцы не имеют обыкновения совершать преступления все чаще, когда им все удается?

– Если мы не пропустили еще жертвы, – ответила Молли Блум.

Бергер запнулся и откинулся назад, насколько это было возможно. Он рассматривал женщину по другую сторону стола. На ней была другая одежда: обтягивающая белая спортивная футболка, черные брюки, которые были больше похожи на тренировочные, розовые кроссовки.

Совершенно другой человек.

Гораздо больше похожий на альпинистку с фотографий в ее квартире.

Бергер решил пока оставить эту тему и спросил:

– Вы так думаете? Считаете, что есть и другие, необнаруженные жертвы?

– Да. Именно поэтому вы сидите здесь, Сэм Бергер.

Он рассмеялся и сказал:

– А я-то решил, что это начинает походить на по-настоящему продуктивный разговор двух способных полицейских. Но это, конечно, слишком хорошо, чтобы быть правдой.

– Ваш вклад в разговор до настоящего момента был ничтожен. Но теперь все изменится. Давайте сделаем предварительное предположение. Притворимся, что вы впервые слышите об Аише Пачачи и Нефель Бервари. Каким тогда было бы ваше умозаключение, Сэм Бергер?

Бергер смотрел в глубину голубых глаз Молли Блум и заговорил, только как следует поразмыслив:

– До Эллен Савингер цель была скрыть сам факт исчезновения в принципе. Вполне возможно, что действительно есть и другие жертвы – ведь вы совершенно случайно узнали о Нефель Бервари и смогли сделать вывод о повторяющемся преступлении. Я не знал ни об одном из этих случаев – в этом ваше «предварительное предположение» верно – и все же сумел понять, что речь идет о серийном убийце. Но исходя из известных вам фактов о пяти жертвах, следует сделать вывод, что было две серии. До Эллен преступления скрывались. По какой-то причине эта мразь начинает с убийств именно пятнадцатилетних мусульманок – мы не знаем почему, но общая цель состоит в том, что преступление остается скрытым. Возможно, он как-то связан с древней патриархальной культурой, имеющей свои понятия о чести, но более вероятно, что ему просто пришло в голову, что это хороший способ скрыть преступление. Самые успешные преступления – это те, о совершении которых никто не знает. Не исключено, что исчезновение бедных Аиши Пачачи и Нефель Бервари можно рассматривать как тренировку. Следующий шаг сложнее. Мразь поняла, что, когда пропадает девочка из семьи иммигрантов, в СМИ не начинается шумихи. Предубеждение подсказывает людям, что такие случаи связаны с «насилием во имя чести», а этого даже вечерние газеты не рискуют затрагивать. Зато если исчезает пятнадцатилетняя девочка шведского происхождения, поднимается шум. Такую тему общественности проще обсуждать. Следовательно, сложнее скрыть. Как вообще можно скрыть исчезновение пятнадцатилетней шведки? Только выдав его за бегство. Как в случае с Юлией Альмстрём. Вы нашли того парня, с которым она переписывалась? Который сидел в тюрьме и хотел уехать за границу?

– Нет. Его не существует.

– Полгода между Аишей и Нефель. Меньше четырех месяцев до Юлии, логичное ускорение. Но потом?

– Почти год до Юнны Эрикссон, я знаю. Что-то не сходится. Что между ними?

– Откуда же мне знать? – сказал Бергер. – Я докопался до Юлии и Юнны, это все. Но теперь я понимаю, что Юлия и мотоклуб в Вестеросе были преступлением. Преступлением со стороны СЭПО. Вы нарушили свою предыдущую стратегию. Поняли ли вы, что это начало новой фазы, хорошо подготовленной? Почему вы появились на своем велосипеде именно тогда? Что это вообще за история с велосипедом? Зачем было говорить с телевидением? Почему вы назвали имя вашего странного альтер эго, Натали Фреден? Я видел, что вы колебались, на вашем тогда еще не таком гладком лбу были заметны волны.

Бергер посмотрел на ее лоб. С ним действительно ничего не происходило. В отличие от лица. Как будто вся система отражения эмоций переместилась вниз на щеки. После паузы Молли Блум сказала:

– У вас, вероятно, немного кружится голова, Сэм. Прошло не так много времени с того момента, когда вы вломились в мою квартиру и получили трепку от моих ребят. И все равно кажется, что вы как будто думаете, что сидите по эту сторону стола. Вы ведь только что задали пять вопросов?

– Ответьте хотя бы на один из них.

– Натали Фреден была проработанной маской, которую я время от времени использовала, работая под прикрытием. Вы ее уничтожили.

– Надеюсь, навсегда.

– Она уничтожена только в глазах полиции, а Аллан Гудмундссон и Дезире Росенквист хорошо знают, в чем состоит их лояльность. Оба они лояльны по отношению к органам охраны общественного порядка. Они не вы, Сэм.

– Но зачем вы использовали эту маску там и тогда? В Вестеросе?

– Убийца ведь привел нас в мотоклуб, сознательно наведя на ложный след. Мы использовали велосипед, который я заказала для другого задания чуть раньше. Поехали в Вестерос, положив велосипед в багажник, и я попыталась выдать себя за персонажа, который максимально не похож на полицейского. Был шанс, что убийца находится на месте, я присутствовала там просто с целью следить за людьми. Но тут вдруг вылез этот репортер, и мне пришлось поспешно принять решение. Могло ли принести пользу мое появление на телеэкране, где преступник мог меня увидеть и, возможно, заинтересоваться в том или ином смысле? Назвать свое фальшивое имя и рискнуть провалить хорошо проработанную роль не было очевидным решением, но я сочла, что преимущества перевешивают недостатки.

– Потом влетело за это?

Молли Блум рассмеялась.

– Я не вы, Сэм. Не надо нас путать.

– Но ведь нет никакого риска…

– И прежде всего, не стоит меня недооценивать.

И острый взгляд. Бергер понял, что он, вероятно, больше никогда не станет недооценивать Молли Блум.

– Ди знает, что я здесь?

Она посмотрела на него иначе, чем раньше. Возможно, чуть более по-человечески. Хотя это, видимо, не было правильным словом.

– Я же здесь, верно? – сказала Молли Блум.

– Верно, вас отпустили. Но знает ли она, что я здесь? И где это здесь? Я вообще в Управлении? А эти чертовы ремни? Проклятье, что это еще за адское Гуантанамо?

– Тихо, – сказала Молли Блум, глядя ему в глаза.

Удивительно, но он сразу успокоился. По крайней мере частично. Любопытство победило гнев. Кажется, никогда раньше ему не было так любопытно.

Где, черт возьми, он находится?

Кем, черт возьми, является она?

Что, черт возьми, должно сейчас произойти?

– Хотя бы скажите, что на все это у вас есть санкция, – сказал он. – Что вы шведский полицейский.

– На все это есть санкция. Не беспокойтесь. Вы помните, что я обещала вернуться к исходной точке?

– Я полицейский уголовной полиции, – сказал Бергер. – Я запоминаю то, что слышу.

– И что вы помните?

– Я сказал: «Вы уничтожили мою жизнь. Возможно, это хуже, чем запятнанный диван». Вы ответили: «Но не хуже, чем запятнанный и уничтоженный подросток». Стало быть, СЭПО меня подозревает в… Кстати, в чем?

Молли Блум нахмурила брови. Лоб остался гладким.

– Вопрос во времени, – сказала она.

– Времени?

– Когда точно вы взяли материалы дел Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон у региональной полиции?

Бергер сидел молча. Думал. Производил мысли без слов. Пытался разложить все по полочкам.

– Если вы забыли, я вам напомню, – продолжила Молли Блум. – Эллен Савингер забрали от ее школы в Эстермальме седьмого октября, три недели назад. Но вы взяли дела третьего октября, Сэм. Словно уже знали, что Эллен похитят.

Бергер сидел, не шелохнувшись. Блум продолжала:

– Я не могу этого понять, Сэм. Откуда вы заранее знали, что Эллен Савингер будет похищена?

Он хранил молчание. Она наблюдала за ним. Внимательно.

Как изменился ее взгляд! Странно было не только то, что она делится с ним всей этой информацией после того, как его усыпили, сделав укол в шею, но и то, что во взгляде не было ненависти. Скорее интерес.

Все это при ближайшем рассмотрении было очень странно.

– Это правда, что поначалу вы были актрисой?

В ее взгляде отразилось разочарование.

Собравшись с мыслями, она заговорила:

– За четыре дня до похищения Эллен Савингер вы в обстановке строжайшей тайны забрали дела Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон из двух разных полицейских регионов: Митт и Бергслаген. Вы действительно не понимаете, что это действие очевидным образом гораздо подозрительнее, чем стояние с велосипедом у полицейских заграждений?

– Это не так, – ответил он.

Комната начала вращаться. Либо снотворное из шприца еще не было выведено из крови, либо действительность добралась до Бергера. Его осенила догадка, в чем истинная причина того, что он сидит там, где сидит.

Не из-за должностных нарушений.

Все гораздо хуже.

– Не так? – переспросила Молли Блум.

– Реорганизация, – сказал Бергер, превозмогая головокружение.

– Совершенно не понимаю, о чем вы сейчас говорите.

– Хаос под Новый год, – продолжил Бергер, хотя круженье не останавливалось. На него накатила тошнота.

– СЭПО стала самостоятельной организацией, а все остальное объединили в Управление полиции, да. И что?

– У вас есть немного воды?

– Нет, – спокойно ответила Молли Блум. – Просто продолжайте.

– Дело Юлии Альмстрём расследовалось не полицейским регионом Митт, – сказал Бергер. – Мотоклуб в Вестеросе был до реорганизации. Расследованием занималась окружная полиция Вестманланда. Но через месяц с небольшим после реорганизации дело об исчезновении Юлии Альмстрём передали в полицию вновь созданного региона Бергслаген.

– И все это вам удается рассказывать, несмотря на то, что вся комната кружится?

– Откуда вы знаете?

– По вам видно, – спокойно ответила Молли Блум. – Что вы хотели всем этим сказать?

– Что еще в начале октября было довольно просто поднять расследования, не оставив после себя следов. Тогда все еще царил хаос после реорганизации.

– Но вы-то оставили после себя следы. И я думаю, вы действовали не в одиночку.

– Я действовал в одиночку, – неожиданно твердо возразил Бергер.

– Мы еще вернемся к этому вопросу, – сказала Блум, пристально глядя на него. – Во всяком случае, мы нашли следы. Материалы были взяты за четыре дня до исчезновения Эллен Савингер.

– Нет, – сказал Бергер, у которого действительно все по-прежнему кружилось перед глазами. – Я не оставил никаких следов, во всяком случае, ничего относящегося к дате. В системе был бардак, так что все получилось довольно легко. Если после меня нашлись следы, значит, их внесли.

– Внесли?

– Да. Я не оставил после себя никаких следов. И я скопировал файлы через пять дней после похищения Эллен, в понедельник двенадцатого октября. Я тогда все выходные работал над поисками параллелей. Искал других пропавших пятнадцатилетних девочек.

– Все выходные? – воскликнула Блум с невеселой иронией. – Аж два дня?

– Я больше не успел. Я нашел две новых жертвы. Будь у меня больше времени, я бы докопался и до Аиши Пачачи, и Нефель Бервари, несмотря на вашу чертову секретность. Но ведь это вы рассказали мне о том, что были и другие, Натали Фреден. Когда так явно отреагировали на мои слова о «трех местах».

– Эту странную ложь мы отставим в сторону, – сказала Молли Блум. – Это ложь, которая намекает на то, что кто-то имеющий доступ к материалам полиции – то есть полицейский – изменил дату вашего вторжения в базу региональной полиции на более раннюю. Эта ложь слишком глупа, чтобы быть продуманной, поэтому я отношу ее к категории безумных отговорок. И только потому, что это отнюдь не главное. Главное – как вам отлично известно, Сэм Бергер, – это вот что.

Она положила руку на его коробку с часами. Она медленно отвела крючок золотистого замочка в сторону, подняла крышку, открыв обитые бархатом отделения, и сказала:

– Здесь лежит четверо часов марок Jaeger-LeCoultre, Rolex и IWC, все 50-х и 60-х годов. Пятые должны были бы быть у вас на запястье, но тогда мы не смогли бы застегнуть ремни. Поэтому они лежат на столе.

Бергер посмотрел на свой Rolex Oyster Perpetual Datejust. Крошечные капельки конденсата сместились, так что теперь был виден только центр циферблата со стрелками, направленными в разные стороны. Было невозможно определить, сколько времени он провел без сознания.

Глядя на него, Молли Блум сказала:

– В обычном случае для расследования большой интерес представлял бы тот факт, что суммарная стоимость этих часов превышает полмиллиона.

– Это наследство, – сказал Бергер. – От моего дедушки. Его звали Арвид Хаммарстрём.

– Приятно видеть, что вы не потеряли свое чувство юмора, – бесстрастно прокомментировала Блум. – Это говорит о том, что у нас хватит энергии на продолжение допроса. Оно будет совсем другим, могу вас заверить. Но, как я уже сказала, ваши неумеренно дорогие часы заинтересовали бы нас только в обычном случае. А у нас очень необычный.

– Я хорошо разбираюсь в часах, – ответил Бергер и вцепился в металлические подлокотники наполовину утратившими подвижность руками.

– Вы хорошо разбираетесь в часах?

– Я покупаю сломанные и чиню их.

– Вы думаете, меня интересует ваше жалкое хобби? Думаете, я поэтому заговорила о ваших часах?

– Я не понимаю, к чему все это.

– Все вы понимаете, – сказала Блум, взялась за две обитые бархатом стенки отделений и потянула вверх.

В маленьком отделении под часами был виден пластиковый комок. Молли Блум достала один из нескольких крошечных пакетиков и старательно прочитала надпись на наклеенной на него этикетке:

– «Эллен Савингер», ну надо же, – сказала она. – Что это значит?

Бергер молчал. Но было хорошо слышно его дыхание.

– Это можно было бы истолковать в вашу пользу, если бы вы нашли это в доме в Мерсте и утаили от коллег. Посмотрим, что там внутри?

Она расстегнула застежку-змейку и вытряхнула содержимое пакетика на стол между двумя фоторамками. Это была маленькая шестеренка, не больше сантиметра в диаметре.

– Где вы это нашли? – спросила Молли Блум.

Бергер хранил молчание. Давно уже клетки его мозга не работали так энергично.

– О’кей, – сказала она, подождав немного. – Это можно было бы списать на традиционное высокомерие заработавшегося инспектора. «Я нашел нечто, чего никто другой не нашел, и я решу задачу намного быстрее, чем справится официальное расследование». Конечно, это нарушение, но не из худших. Но вот что еще мы имеем.

Она достала еще два пакетика. На расстоянии они казались совершенно одинаковыми, включая этикетки с малюсенькими, написанными ручкой буквами.

Она разложила пакетики, так что все три теперь лежали рядом. Открытый, подписанный «Эллен Савингер» справа, перед ним – шестеренка. Тогда Молли Блум взяла средний и сказала, открывая его:

– «Юнна Эрикссон».

И вытряхнула похожую маленькую шестеренку на стол. Не говоря ни слова, она повторила то же с последним пакетиком, подписанным «Юлия Альмстрём». И еще одна шестеренка, на сей раз чуть побольше, вывалилась наружу. Тогда Молли Блум сказала:

– Если вы украли шестеренку Эллен из дома в Мерсте, то откуда две другие?

Молчание Бергера звенело в комнате, как противоугонная сигнализация.

Блум продолжила:

– Ни в одном случае до Эллен Савингер нет ни трупа, ни места преступления. Было две неудачные попытки найти Юлию и Юнну: мотоклуб в Вестеросе и захоронение лосенка в Кристинехамне, но оказалось, что оба места не являются местами преступлений, имеющими отношение к этим преступлениям. Я еще раз спрашиваю: откуда эти шестеренки?

Поскольку молчание Бергера вступило в новую фазу, на вид заключительную, Молли Блум сказала:

– Мы еще не закончили. Есть и нечто большее. Вы готовы к большему, Сэм Бергер?

Она взяла со стола его «ролекс», положила к остальным часам в коробку и многозначительно на нее посмотрела.

– Шесть отделений. Но только пять штук часов. Грустно, конечно, выглядит это пустое отделение.

Она нагнулась и достала из сумки пачку старых бумаг. Выложила их на стол и сказала:

– На каждые часы такого класса выдается индивидуальный гарантийный талон. Я считаю количество талонов. Один, два, три, четыре, пять… шесть. Но подождите, что-то не сходится. Ведь часов всего пятеро. Считаю еще раз. Один, два, три, четыре, пять, шесть.

– Прекратите, – сказал Бергер.

– Два на Rolex, – неумолимо продолжала Блум, просматривая потрепанные гарантийные талоны. – Два на IWC. Один на Jaeger-LeCoultre. И один на Patek Philippe, вот это да. Где ваши часы марки Patek Philippe, Сэм?

– Их украли.

– Кажется, это жемчужина вашей коллекции, Сэм. Как здесь написано? Patek Philippe 2508 Calatrava. Мы днем проконсультировались с часовщиком, которого называют лучшим экспертом по часам в Швеции, и он даже не захотел оценивать часы с таким названием. Он назвал их бесценными.

Блум замолчала и посмотрела на Бергера. Он выглядел по-настоящему жалко. Она продолжила:

– Вы серьезно утверждаете, что эти бесценные часы у вас украли, а вы не заявили в полицию о пропаже?

– На них нужна особая страховка, – тихо ответил Бергер. – У меня нет на нее денег. И к тому же я знаю, как заявления о краже рассматриваются в полиции. По большому счету никак.

– Когда и как они были украдены?

– Пару лет назад. В фитнес-центре.

– Может быть, два с половиной года? В июне два года назад?

– Что-то вроде того, да.

Блум молча покивала. Потом заговорила:

– Вышеупомянутый часовщик, хоть и отказался оценивать ваши пропавшие Patek Philippe 2508 Calatrava, все-таки сделал кое-что важное. Среди прочего он идентифицировал эти три шестеренки. Они с очень большой вероятностью взяты из Patek Philippe 2508 Calatrava.

15

Вторник 27 октября, 16:24

Молли Блум вышла из допросной и оказалась в комнате, где двое мужчин сидели, уткнувшись в мониторы. Они ей кивнули, подтверждая, что все под контролем.

– Меня не будет час, – сказала она. – Максимум полтора.

Мужчина, сидящий ближе к стене, бросил взгляд на свои большие дешевые дайверские часы и сказал:

– А Бергер?

– Дайте ему отдохнуть. Отведите его в камеру, Рой.

Она открыла вторую дверь комнатки и вышла в очень нейтрального вида коридор. Она долго шла по нему, пока не добралась до лифта, который почти не выделялся на фоне бежевой стены. В лифте она провела картой по считывающему устройству электронного замка и набрала шестизначный код, после чего лифт поехал вверх.

Молли Блум посмотрела на своего двойника в грязном зеркале лифта. Ей случалось и раньше выполнять задания в качестве внедренного агента, играть много ролей, и в некотором смысле нынешняя была из числа самых простых. Блум подошла ближе, вгляделась в свои глаза и подумала, что на самом деле где-то в их голубой глубине просматривается и другой смысл. Тот, в котором эта роль была самой сложной из всех, когда-либо ей сыгранных.

Лифт поднялся на первый этаж, обозначенный буквой B. Ниже нее кнопок не было.

Молли Блум вышла и оказалась на совершенно обычной лестничной площадке. По другую сторону двери просматривалась за завесой из дождя Бергсгатан, но Блум направилась в другую сторону, во внутренний двор, где стояло с десяток припаркованных машин. Она нажала на ключ, и темный фургон марки Mercedes Vito мигнул и звякнул в ответ. Она села за руль и подняла пассажирское сиденье. Под ним лежала сумка с наплечным ремнем. Блум открыла ее и покопалась внутри. Достала коричневый конверт и мобильный телефон, включила его. Поставила таймер на один час. Вырулила на неуклюжем фургоне из тесного двора и выехала за автоматические ворота еще до того, как они открылись до конца. Сначала она свернула на Норр-Меларстранд, потом через отвратительную развязку Линдхагенсплана поехала дальше в сторону Транебергского моста. Ее путь лежал через Броммаплан и длинную Бергслагсвеген. Наконец, она добралась до Винсты, одного из самых тоскливых промышленных районов Стокгольма, и нашла место для парковки перед непритязательным и на вид рассыпающимся фасадом с грязно-серой табличкой, сообщавшей, что в здании размещается «Виборг Детальист АБ».

Молли Блум, не успев промокнуть, зашла в нечто, претендующее на звание ресепшен. Отдельные образцы, лежащие на застекленных полках, представляли собой неидентифицируемые, покрытые пылью куски труб с немыслимыми ценниками. В целом помещение производило крайне угрюмое впечатление, которое только усугублял запах древесного спирта, исходящий от угрюмой сотрудницы. Увидев Блум, она махнула рукой в сторону двери за спиной. Замок зажужжал, и Молли Блум вошла внутрь.

На первый взгляд, контора подтверждала впечатление от ресепшен. Нечто среднее между складским и производственным помещением вмещало четверых сотрудников, сидящих за компьютерами, которые только очень натренированный взгляд смог бы отличить от старого тормозного железа девяностых. Один из мужчин встал и пошел навстречу гостье.

– Готово? – спросила она.

Одетому в синий рабочий комбинезон мужчине было около сорока лет, и проницательный взгляд его голубых глаз очень сильно отличался от его в целом невзрачной внешности. Он кивнул и сказал:

– Частично оплачено и готово к доставке. Без чека?

– В этот раз без чека, – подтвердила Блум.

Он спокойно кивнул, словно ничто не могло его удивить, и вернулся к столу. Выудил из выдвижного ящика пакет и протянул ей. Она в свою очередь протянула ему коричневый конверт. Мужчина взял его и положил в тот же ящик.

– Спасибо, Улле, – сказала Блум, но он уже снова уткнулся в монитор.

Она поехала обратно той же дорогой, но после Линдхагенсплан продолжила путь по Дротнингхольмсвеген, пересекла Кунгсхольмен, переехала через Барнхусский мост, свернула на Тегнергатан и скоро оказалась на маленькой улочке, связывающей Энгельбректсгатан и Эриксбергсгатан.

Припарковав фургон вторым рядом, Блум вошла в подъезд дома номер четыре по Стенбоксгатан. Поднявшись по лестнице за несколько шагов, она отперла многочисленные замки, вошла в квартиру и вдохнула. Воздух казался нечистым, запачканным. Как будто в нем остались атомы недавней грязной драки. Войдя в гостиную, Блум посмотрела на свой когда-то столь ослепительно-белый диван.

На четырех из шести подушек и на одном подлокотнике виднелись пятна. Капли крови из разбитой руки Бергера: и как только их оказалось так много? Видимо, понадобилось много внутренней силы.

Судя по всему, Бергер очень-очень сильно сжал кулаки.

Молли Блум покачала головой. Она не была уверена, что ей возместят убыток. И она не сможет жить дома, пока там находится этот диван.

Она зашла в кухню и открыла холодильник, достала два протеиновых коктейля, выпила их и съела половинку яблока, извлеченную из пластиковой упаковки.

Потом она быстро осмотрела квартиру. Она бы охотно изучила все подробно, но что там она сказала ребятам в комнате наблюдения? «Меня не будет час. Максимум полтора». Так и должно быть. Она ненавидела, когда что-то идет не по плану. И сама она все делала как должно. Теперь.

Кухня. Хорошо, никаких явных странностей. Ничего в холодильнике, ничего в шкафах, ничего в раковине, ничего в мусорном ведре. Он, разумеется, спешил. Пятна крови вряд ли были оставлены специально. Понятно, что это могло случиться во время драки с Кентом и Роем, но ее инстинкт однозначно подсказывал ей, что Бергер в гневе сжал кулаки так сильно, что рана на костяшках снова открылась. Когда он заметил это и увидел белизну дивана, соблазн оказался слишком велик. О’кей, она может это принять. Он не был человеком, ценившим элегантность. Когда ему бросился в глаза диван, он отреагировал спинным мозгом. Белые вещи должны быть запятнаны.

Спальня. Быстро. Да, фотографии на комоде стояли по-другому. Он поднимал или, по крайней мере, передвинул ее фотографии в горах. О чем он тогда подумал? Ему казалось, что она в целом человек исковерканный – та Натали Фреден, которую она хотела заставить его видеть, – и вот вместо этого он столкнулся с этой все контролирующей личностью. С альпинисткой. Противоположность утраченного контроля.

Вероятно, такова была реакция Бергера. Она превратилась из человека, утратившего контроль, в человека с полным контролем. И наоборот в отношении него: от полного контроля к его утрате. Все его предположения об объекте допроса оказались ошибочными.

Должно быть, он удивился, что ему удалось так много вытянуть из нее во время его допроса. Но ей действительно нужно было поделиться с ним информацией о Аише Пачачи и Нефель Бервари.

Иначе ни в чем не было бы смысла. Иначе он не сумел бы сделать никаких выводов. Иначе она не смогла бы его никак использовать.

А он ей по-настоящему нужен.

Как именно он узнал ее настоящее имя, осталось загадкой. В то же время это открывало новые перспективы. Много обещал тот факт, что Бергер был человеком, который знает, что делает. Знал ли он это в тот момент, когда в своем неряшливом стиле ходил по ее квартире? Или его охватила паника? Догадывался ли, что находится под наблюдением? Чувствовал ли преследование?

Судя по всему, да. Как бы то ни было, следы крови говорили о том, что он спешил, когда находился в квартире. Он искал важнейшее, лихорадочно пытался докопаться до сути. С ножом, приставленным к горлу, хотел додумать мысли.

В точности, как она и планировала.

Видимо, он поставил фотографию, на которой она свисала на веревке с отвесного склона горы – это казалось наиболее вероятным, этот снимок передвинут заметнее остальных, – и вернулся в гостиную. Он тогда уже забрызгал кровью диван? Нет, вряд ли, это был последний яростный аккорд. Отчаянный рывок, когда всего остального было уже мало. Итак, он вышел из спальни и снова оказался в гостиной. Тогда он повернулся влево и заметил, что есть еще эркер с письменным столом. Что он мог там увидеть?

Само собой, никакого компьютера. Зато несколько ручек. Шесть блоков разноцветных стикеров. Удалось ли ему в самом деле сделать какие-то выводы? В этом случае он достаточно прозорлив.

Она обернулась и посмотрела на свою огромную потрясающую фотографию, на которой группа альпинистов поднималась на заснеженную гору. Вгляделась в их черные силуэты на фоне яркого, неповторимого заката. Стоял ли здесь Бергер? Он прошел сюда от эркера и обернулся?

Раздался резкий, громкий сигнал. Он вырвал Молли Блум из ее размышлений, и она нашла телефон в сумке. Час прошел. А ей нужно успеть еще в одно место.

Хотя в центре города уже начали образовываться пробки, ей повезло быстро добраться обратно на Кунгсхольмен. Припарковавшись, как обычно, в старом внутреннем дворе, Блум достала пакет из «Виборг Детальист АБ». Открыла его. Внутри лежал предмет, выглядевший как привычный белый смартфон, но, когда она его включила, экран оказался совершенно другим. Она коротко кивнула и вышла на Бергсгатан. Дойдя до здания Управления полиции, вошла через главный вход на Польхемсгатан, набрала коды на уйме дверей, пока добралась до СЭПО. Потом потребовалось еще несколько кодов и карточек и даже отпечатки пальцев, и только после этого она оказалась в той части, где находилось руководство различных подразделений. Наконец, она добралась до нужного места, отдела разведданных, и оказалась у двери с табличкой, сообщавшей, что это кабинет начальника отдела Стена. Блум постучала. Ей пришлось довольно долго ждать сигнала, который лениво возвестил, что дверь отперли изнутри.

Она вошла внутрь. За письменным столом сидел хорошо сохранившийся, со стального цвета сединой мужчина лет шестидесяти с небольшим. Он поднял очки на лоб и посмотрел на посетительницу.

– Так-так-так, – сказал начальник отдела Стен. – Какие люди. Фрёкен Блум. Как идет дело?

– Докладываю согласно договоренности, – сдержанно ответила она. – Допросы проходят в соответствии с планами.

– Бергер признался в соучастии?

– Нет. Но картина начинает проясняться.

– И картина выглядит так, как мы ожидали?

– В сильной степени да.

– Подумать только, что столь старые посевы могут принести плоды, – сказал Стен. – Есть над чем подумать.

– Бергер все-таки полицейский. Это значит, что мы должны быть вдвойне уверены.

– Согласно договоренности. Ничего не будет передано прокурору, пока мы не будем уверены.

– И еще, Август, ты, возможно, забываешь еще об одном.

– Это о чем же?

– Об Эллен Савингер.

Август Стен смотрел на нее с удивлением.

– Что?

– Эллен Савингер, – непреклонно повторила Молли Блум.

– Я не понимаю, что ты хочешь сказать.

– Пропавшая пятнадцатилетняя девочка, – спокойно пояснила Блум.

– А, да. Конечно. Конечно, исламистский след серьезно пострадал.

– Да. Но Эллен все еще жива.

– Она как минимум пятая жертва. Совершенно очевидно, что ее нет в живых.

– Мы не можем исходить из этого. Напротив, весьма вероятно, нам надо спешить.

– Это дело уголовной полиции. С того момента, как растаял след, ведущий к джихадистам, и все это перешло во внутреннее расследование, мы стали всего лишь временной рабочей силой. Для вполне определенной цели: расследовать, в чем замешан Бергер.

– С другой стороны, мы обманули уголовную полицию, – сказала Молли Блум. – Им пришлось работать, исходя из ложных предпосылок.

– Исламистская версия, конечно, провалилась, но внутренняя актуальна, как никогда. Для нас актуальна. Если мы сможем заставить Сэма Бергера признать, что он в этом замешан, мы внесем гигантский вклад в дело, который перечеркнет все замалчивания. Мы предстанем героями. Особенно ты, Молли.

– А Эллен Савингер?

– Мертва, – сказал Стен. – Но она последняя жертва.

– Этого мы не знаем.

– Я знаю, что для тебя это больная тема, Молли, – сказал Стен совсем другим тоном. – Знаю, что уже начиная с третьей жертвы ты пыталась добраться до убийцы. Знаю, что весь этот велосипедный проект – твое дитя. Это был оригинальный, но, на мой взгляд, слишком медленный, долгосрочный и даже нереалистичный способ привлечь внимание преступника, но он оказался изящным крючком. В итоге он на него клюнул и нашел тебя. И теперь ты у цели, Молли. Зерно принесло плоды, ты на правильном пути. Поскольку ты относишься к внутренним ресурсам, погреться в лучах славы тебе не удастся, но среди своих, внутри организации, ты станешь героиней. Однако Бергер не представляет собой угрозу для демократического устройства Швеции, для прав и свобод граждан или для национальной безопасности.

– В таком случае я прошу разрешения закончить этот проект как можно скорее.

– Просьба удовлетворена. Спасибо за устный отчет. В эту эпоху перемен ты нужна мне для других заданий, для заданий, связанных с реальной угрозой демократическому устройству Швеции и тому подобного.

Молли Блум вышла из кабинета начальника и пошла по коридору. Она была не вполне довольна тоном Августа Стена. В нем слышалось равнодушие к судьбе Эллен Савингер, которое нельзя было списать на строгий профессионализм, который являлся отличительной чертой Стена.

Когда она подошла к лифту, около него стоял мужчина, смутно ей знакомый. Они кивнули друг другу. Лифт подошел, и, войдя внутрь, мужчина вопросительно показал на кнопку B. Блум коротко кивнула. Он нажал на B. Лифт начал спускаться. Они вышли на первом этаже, мужчина пошел к выходу, а она помедлила, завязала шнурок и подождала, пока мужчина исчезнет из виду. Тогда она снова зашла в лифт, провела карточкой по считывающему устройству и набрала шестизначный код, после чего лифт поехал вниз.

Спустившись, она долго шла по бежевым коридорам, пока, наконец, на этом монотонном фоне не появилась почти незаметная дверь. Она вошла в комнату. Два рослых мужчины больше не сидели, уткнувшись в компьютеры. Один ел банан, другой украдкой спал.

Молли Блум кивнула первому и неожиданно крикнула:

– Проснись, Рой.

Второй чуть не подпрыгнул за своим компьютером, дайверские часы стукнулись об стену. Блум распорядилась:

– Приведите его.

Мужчины вышли.

Молли Блум уселась на один из стульев в контрольной комнате и достала из сумки белый смартфон. Какое-то время она просто смотрела на него. Потом установила нужные настройки, встала, сделала глубокий вдох и подумала: пора. Действительно пора.

16

Время остановилось. Оно всерьез остановилось.

Он балансирует на скользком камне, ногам тяжело удержаться, но его потная рука медленно, но верно очищает на стекле небольшой глазок.

Дверь открывается. Свет проникает в абсолютную темноту лодочного домика. Падает вовнутрь, на то, что находится в глубине. Освещает лодочные моторы и спасательные жилеты, выброшенные на берег буи и покрытые патиной якоря. Скользит по веревочным петлям, канатам и шкотам, выхватывает из мрака цепи, шестеренки и стальные тросы, которые уже не случайно разбросаны по старому лодочному дому, а в самом деле сцеплены друг с другом.

Но все это неважно. Все прочее исчезает, как только до него доходит, на что падает луч света. Это лицо.

Лицо девочки.

Полоса яркого весеннего света, похоже, слепит ее. Лицо вертится туда-сюда, девочка подается назад от света. Долгое время кажется, что она не видит. Наконец, ее глаза распахиваются. Взгляд направляется в сторону двери. И в этот момент второй заходит в дом. Светлая копна волос его друга как будто светится сама по себе в лучах солнца, она скрывает всю голову. Тогда он поворачивается вбок, свет падает на лицо, которое сейчас выглядит еще более угловатым и бугристым, чем обычно. Тут он протягивает руку к двери и начинает закрывать ее.

Стоя снаружи на своем камне, он видит взгляд девочки в медленно сужающемся луче света. Он полон чего-то непонятного. Это счастье? Это страсть? Это – страх?

Вдруг она поворачивает голову и замечает его через окно. Их взгляды скрещиваются. Это мгновение удивительного контакта. В ее глазах что-то меняется, она чего-то хочет от него, но он не понимает чего, он слишком молод, слишком незрел, слишком неопытен, чтобы понять это, но глаза широко распахнуты, и только в этот момент он замечает скотч у нее на рту, он видит движения ее языка за скотчем, видит, как что-то катится у нее по лбу. Только когда капля достигает левого глаза, он понимает, что это кровь, капля крови, которая стекает из-под волос. И только когда глаз совершенно скрывается под красной жидкостью, он слышит душераздирающий крик из-под скотча. Он поскальзывается и в тот момент, когда второй закрывает дверь, погружая лодочный дом в темноту, падает с камня.

Он встает на ноги. Душераздирающий крик все еще звучит, и у него нет оправдания в том, что он ушиб голову или подвернул ногу, но он бежит оттуда.

Он бежит. Настолько быстро, насколько несут ноги.

Когда ему удается разогнаться в высокой, по грудь, траве, крик резко смолкает.

17

Вторник 27 октября, 18:10

Когда Бергера судорожно подбросило на койке в сидячее положение, он понятия не имел, что его разбудило. Может быть, сон, воспоминание, послание из глубин бессознательного. Может быть – при ближайшем рассмотрении, – просто-напросто двое мужчин, стоящих в его камере и держащих его за плечи. Когда они поставили его на ноги, он все еще тяжело дышал, запыхавшись в мире снов. Пока его волокли по мрачному коридору, ему все еще не удавалось продрать глаза. И когда они привязали его к металлическому стулу в допросной, ему было сложно сфокусировать взгляд на Молли Блум. Она сидела на своем месте, положив локти на стол, и смотрела Бергеру в глаза. Он оглядел стол, попытался не только сфокусировать взгляд, но и заметить, изменилось ли что-нибудь. Изменилось. Взгляд упал на его «ролекс». Конденсат почти полностью исчез со стекла, стрелки показывали, что время идет к семи часам; только Бергер не знал, утра или вечера. И под одной из многочисленных папок он заметил мобильный телефон, белый смартфон, которого не было видно раньше. Бергер чуть было не прокомментировал это, но Блум развернула одну из фоторамок, и Бергер уставился на два счастливых мальчишеских лица. Над ними возвышалась Триумфальная арка.

Парижская l’Arc de Triomphe.

– Маркус и Оскар, – сказала Молли Блум.

– Но что… – не придя еще в себя, пробормотал Бергер.

– Фото с вашего письменного стола здесь в здании Управления полиции, – оборвала его Блум. – На нем ваши сыновья, близнецы Маркус и Оскар. Когда вы видели их в последний раз?

– Черта с два я стану отвечать на такие вопросы.

– Это ничто по сравнению с тем, чему вы подвергли меня.

– Не вас, а Натали Фреден. Вы уж точно не Натали Фреден. И у меня была цель.

– Думаете, у меня ее нет?

– Ну да, засадить меня в тюрьму за преступление, которого я не совершал. А то больше некого. Да я ловлю эту мразь дольше кого бы то ни было.

– В этом вы ошибаетесь. И я же обещала, что этот допрос пройдет совершенно иначе. Так и будет, Сэм, и даже помыслить не пытайтесь, что вы сможете увиливать или тянуть время. Это заранее проигранная партия. Вы поняли?

– Потому что у вас снаружи в контрольной комнате два «внешних ресурса»? Потому что им не надо соблюдать законы, как нам? И что они со мной сделают, по-вашему? Подвергнут пытке водой? А одного из них правда зовут Роем? А второго не Роджером?

Блум смотрела на Бергера с разочарованием. Наконец, она покачала головой и сказала:

– Начнем сначала. Когда вы в последний раз видели Маркуса и Оскара?

– Какое это может иметь значение?

– Когда?

– Идите к черту.

– Когда они были приблизительно в этом возрасте?

Блум подвинула ему распечатку фотографии. Это был снимок из его мобильного. Тот, с которого все начиналось. Отправной пункт, Полярная звезда, неподвижная точка вращающегося мира.

– Наши компьютерщики, – сказала Молли Блум, – пришли к выводу, что это то место в вашем мобильном, к которому вы чаще всего обращаетесь, с большим отрывом от всего остального. Кажется, вы всегда возвращаетесь к этому.

– Да идите вы.

Но ему не хватало энергии даже на гнев. Он чувствовал, что непоправимо пропал. Покинут. И вместе с тем в нем происходило нечто совершенно иное, процесс. Процесс, имеющий отношение к розовому стикеру.

– Зимняя одежда, как мне кажется, – продолжила неутомимая Блум. – Зимняя одежда, хотя этот поросший мать-и-мачехой овражек выглядит по-весеннему. Что там говорит «Альманах старого фермера»? Утепляйся весной, закаляйся осенью? Я бы предположила, что это вторая половина апреля. Какой год?

Бергер хранил молчание.

Блум со всей силы ударила кулаком по столу, впилась в Бергера угрожающим взглядом и закричала:

– Вы ни при каком раскладе не будете тут сидеть и дуться, вы, заурядный полицейский-неудачник! У Эллен Савингер каждая минута на счету.

– Если бы я был убийцей, – удивленно пробормотал Бергер, – с чего бы меня это должно было волновать?

– Отвечайте на мои вопросы. Это все, что вам надо делать. Отвечайте на вопросы как можно быстрее. И не говорите ничего другого, вообще.

Он спросил себя, в который раз у него возникло ощущение, что он впервые видит настоящую Молли Блум.

– Вы прекрасно знаете, когда были сделаны эти фото, – буркнул Бергер. – Это можно посмотреть в телефоне с точностью до минуты.

Он поднял глаза и встретился взглядом с Блум. В ее глазах не изменилось абсолютно ничего.

– Если вы действительно хотите спасти Эллен, – продолжил он, заставив себя не отводить глаза от ее твердого как сталь взгляда, – зачем вы так тянули время, когда я допрашивал вас в этой чертовой загадочной роли Натали Фреден? Чтобы проверить, что мне известно? Это можно было бы проделать здесь, с помощью небольших стандартных пыток в исполнении ваших внешних ресурсов, было бы гораздо быстрее. Нет, не сходится. Вы охотник из внутренних расследований – один из лучших, которые когда-либо были у этих клоунов, – и этот спектакль вы разыгрывали не ради меня. Вы даже не верите в мою виновность. Это какая-то другая игра. И что это за игра?

Теперь глаза Блум горели. Она сильно сжала кулак и посмотрела в сторону, вверх на одну из микрокамер на потолке. Через две секунды мужчина по имени Рой распахнул дверь и уставился на Блум, раздувая ноздри. Она коротко покачала головой. Разочарованный Рой вернулся в контрольную комнату.

– В следующий раз я предоставлю ему свободу действий, – сказала Блум принужденно-спокойно. – Вы готовы точно отвечать на мои вопросы?

Бергер посмотрел ей в глаза. Совсем другой взгляд сейчас. Он попытался понять хотя бы приблизительно, что же тут происходит. Происходит что-то, чего он никак не может контролировать и в то же время не имеет, кажется, никакого отношения к Рою. Он кивнул.

– Когда вы в последний раз видели близнецов?

– Как вы и сказали, – признал Бергер. – Это снимок сделан в апреле два года назад, два с половиной. Через месяц эта мразь забрала их из школы, за две недели до конца полугодия. Они учились во втором классе. Им тогда было восемь лет, сейчас одиннадцать.

– Думаю, вы понимаете, как много информации уместилось в вашем ответе, Сэм?

Он помотал головой, возражая, но промолчал. Блум продолжила:

– Вы правда называете свою бывшую жену мразь? Так же, как вы прозвали похитителя?

– Она и есть мразь. Мерзкая баба. И слава богу, мы никогда не были женаты.

– Хорошо, что хоть блудницей ее не числите, – сказала Блум. – Мадонну-то вы себе сотворили из бедняжки Дезире Росенквист, вашей маленькой Ди[4].

Бергер не успел ответить, потому что Блум повернула вторую рамку, голубую, и показала ему его бывшую. Это была замечательная фотография, сделанная на пляже в Форт-Лодердейле во Флориде, и Бергеру все еще было тяжело на нее смотреть. Она всегда стояла повернутая к стене у него дома на письменном столе. Но теперь он опоздал отвести взгляд.

– Это мразь номер два, – сказала Молли Блум. – Урожденная Фрейя Линдстрём, с которой вы прожили вместе одиннадцать лет. Тогда у вас родились общие дети, Оскар и Маркус. Фрейя так и не вышла за вас замуж за эти одиннадцать лет, Сэм, но, встретив французского бизнесмена Жана Бабино, она вышла за него всего через полгода. Вся семья живет сейчас в Париже. Фрейю зовут Фрейя Бабино, а ваших сыновей – Маркус и Оскар Бабино. Правда ли, что вы не встречались с ними с того апрельского дня два года назад? Когда она забрала их и смылась?

Бергер уже давно сидел с закрытыми глазами. Теперь он открыл их.

– Смылась? – спросил он.

– Из аэропорта Арланда поступило заявление в полицию. Какое-то нападение на сотрудников безопасности, произведенное неким Самуэлем Бергером. Раздавал удары кулаками. На следующем рейсе до Парижа числятся Фрейя, Маркус и Оскар Линдстрёмы. Через месяц-другой их стали звать Фрейя, Маркус и Оскар Бабино. Так что смылась кажется правильным словом.

– Нет, – глухо возразил Бергер. – Моя жизнь вышла из колеи, когда она ушла. Я был не в состоянии заботиться о двух буйных восьмилетках. Я передал ей опеку. Но едва ли бы я согласился на это, если бы я знал, что она увезет их за границу. Когда я узнал об этом, я метнулся в Арланду, чтобы попытаться уговорить ее.

– И вместо этого применили насилие по отношению к персоналу в пункте досмотра.

– Вряд ли это можно назвать насилием.

Бергер снова закрыл глаза. Он старался не дать им переполниться. Но у него были несвободны руки, и спрятаться за ними он не мог. Вытереть неизбежные слезы было нечем.

Блум продолжала, не обращая ни на что внимания:

– Ваша ненависть к женщинам зародилась, естественно, не тогда, когда ваша партнерша ушла от вас в феврале почти три года назад, забрав с собой сыновей. Ее и Фрейя еще успела хлебнуть. Но она перешла на новый уровень. Когда потом Фрейя в мае, совершенно законно, забрала Маркуса и Оскара из школы и увезла с собой в Париж, ваша ненависть к женщинам окрепла, Сэм. После инцидента в Арланде вы начали называть свою бывшую мразью и стали по-настоящему опасны. Спустя месяц, седьмого июня, пятнадцатилетняя Аиша Пачачи исчезла в вашем родном районе Хеленелунд в Соллентуне. Это произошло в день окончания учебного года, праздник, на который вам не довелось пойти тем летом. Вы вообще побывали только на одном таком празднике, Сэм, когда ваши сыновья закончили первый класс. Вы сильно взбесились тогда?

Бергер сидел молча, уставившись на стол. Блум продолжала, не сводя с него глаз:

– Тем летом произошло вот что: вы начали мстить женскому полу, Сэм. Вы хотите не допустить, чтобы эти пятнадцатилетние девочки выросли, стали взрослыми, вероломными женщинами. Вы объявили крестовый поход против злобных женщин, которые крадут у мужчин их сыновей. Вы похищаете их, пока они не успели навредить какому-нибудь мужчине. Вы вымещаете свой гнев на этих юных девочках, и когда вы, похитив Эллен, предали свои деяния огласке, вы также проследили за тем, чтобы расследование поручили вам. Вот почему вы вдруг обнародовали информацию обо всех похищениях, хотя раньше так долго ее прятали. И то, что вы перенесли отвратительное прозвище, данное вами матери ваших детей, – мразь – на убийцу, которым сами и являетесь, делает ситуацию настолько извращенной, что это почти пикантно.

После тяжелого молчания Бергер поднял на нее глаза. Из них текли слезы. Он сказал:

– Я люблю своих детей. Я хочу их вернуть.

– А они наверняка жаждут вернуться к отцу – серийному убийце, – жестоко ответила Блум.

В нормальных обстоятельствах Бергер смог бы смахнуть слезы за несколько секунд и прийти в себя. Но не сейчас. Они текли по щекам, как у маленькой девочки, высыхали сами, как у душевнобольного пациента.

Одновременно с тем, как ему пришла эта мысль, он услышал, как он об этом думает. Это было почти как откровение. Он уже очень давно не видел самого себя в столь ясном свете.

В слишком многих смыслах Молли Блум была права.

Собственно говоря, во всех, кроме главного.

И она сама как будто знала об этом. Как будто она наказывает его за что-то другое. За то, что он это он.

– Вы знаете, что я этого не делал, – сказал он.

– Почему тогда вы забрали материалы расследований, касающиеся Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон за три дня до похищения Эллен Савингер?

– Это неправда…

– Я расскажу почему, – решительно прервала его Блум. – Потому что вы хотели похвастаться, предстать умнее, чем вы есть. Вы могли спокойно обнародовать случаи Юлии и Юнны, не рискуя ничем, Дезире Росенквист и остальных это бы впечатлило. Вы могли блистать и быть уверенным, что тылы подстрахованы. Вы ничего не рассказали о двух первых жертвах, о Аише Пачачи и Нефель Бервари, а следы в делах Юлии и Юнны были уже уничтожены. Хотя все-таки не совсем.

Она показала на маленькие шестеренки, которые по-прежнему лежали на столе рядом со своими крошечными пакетиками.

– В делах Юлии и Юнны нет места преступления, – продолжала Молли Блум. – Однако эти колесики от Patek Philippe 2508 Calatrava взяты с мест преступлений. Никто во всем мире не знает, где держали и убили Юлию Альмстрём и Юнну Эрикссон. Никто, кроме убийцы. Это не улики, Сэм Бергер, это трофеи. Эти шестеренки – трофеи, которые почти всегда имеют серийные убийцы. По-настоящему больные серийные убийцы. Вы хотите помешать женщинам взрослеть. Вы и есть мразь. Та самая мразь.

Молли Блум замолчала. Вонзила взгляд в Бергера. Она его одолела.

Он медленно кивнул.

– Да, – сказал он. – Это выглядит совершенно ужасно.

– Вы пожертвовали своими лучшими часами. Разобрали жемчужину своей коллекции и начали выкладывать детали часов в местах, где убивали девочек. Если бы хоть одна шестеренка пропала, вы бы утратили свой самый любимый предмет. Все для того, чтобы повысить шансы. Ни одной шестеренки не должна была найти полиция, ни одного места преступления, ни одного трупа. Вы собираете свои Patek Philippe 2508 Calatrava, Сэм. Скоро время снова пойдет правильно. Когда вы убьете достаточно девочек.

Бергер тяжело дышал. Через какое-то время он сказал настолько сдержанно, насколько это вообще было возможно:

– Я вернусь к шестеренкам. Очень скоро. Но сначала мне нужен ответ на один вопрос.

– Вы находитесь в таком положении, в котором прав у вас нет вообще ни на что, мразь, и уж конечно, не на вопрос.

– Но иначе ничего не сходится. Лина Викстрём?

– Что?

– Вы позвонили в полицию от имени Лины Викстрём из Мерсты. Вы почти безупречно замаскировали голос благодаря СЭПО. Вы сказали, что видели Эллен Савингер в окне дома какого-то чудака по соседству. Вы сказали, что видели у нее на шее розовую ленту с православным крестом. Поскольку СЭПО было в курсе полицейского расследования и опережало его, розовая лента не удивляет. Но непонятно, откуда вы знали, где находилась в заточении Эллен. Мы искали ее три недели, это было дело первостепенной важности. Как, черт возьми, СЭПО нашло ее до нас? И почему вы не захотели войти в дом? Почему вы навели нас на след в Мерсте?

Блум смотрела на него. Она смотрела на него очень пристально.

– Вы же сознательно скрыли явный след.

– Какого черта? Я этого не делал.

– Ну конечно, – холодно сказала она. – То есть вы как следует проверили взятые напрокат машины? Все машины в радиусе приблизительно двухсот километров?

– У меня три человека этим занимались. Они нашли несколько возможных вариантов, но ничего достаточно подозрительного. Говорят, что каждый пятый автомобиль, сдаваемый напрокат в районе Стокгольма, берут по фальшивым документам. Очень сложно отследить.

– Однако вы схалтурили, – сказала Блум. – В некотором роде. В полицию Мерсты поступило заявление о фургоне, спрятанном в одном из разрушенных домов по соседству с актуальным участком. Некая дама с собачкой, Аста Гранстрём, наткнулась на него во время ранней утренней прогулки. Это был фургон, взятый напрокат в «Статойле» в Евле еще весной.

– Что за черт. Эту даму мы бы нашли.

– Она умерла до того, как вы туда добрались. Моя гипотеза – это вы ее убили. Вы были в Мерсте, и фургон взяли вы, Сэм Бергер. Вы руководили расследованием днем и находились в Мерсте ночью. Там вы мучили Эллен. И также вы убили эту женщину, и вам удалось помешать ее заявлению пойти дальше из полиции Мерсты. Оно не попало в материалы расследования.

– Потому что СЭПО нам мешало, – крикнул Бергер. – Потому что вы окольным путем организовали утечку через Лину Викстрём. Тьфу ты, неужели вам удалось заставить молчать полицию Мерсты? Но не могли же вы, черт возьми, убить женщину. Я не помню никаких мертвых женщин за все время расследования.

– Потому что вы убили ее. И все шито-крыто.

– Да я даже не знаю, о ком вы говорите, Молли! Кто эта женщина? Как она умерла?

– Не смей называть меня Молли, свинья. Я не разрешаю пачкать свое имя твоим ртом. И попытайся отмазаться от этих шестеренок из твоих собственных прекраснейших, самых дорогих часов. Если сможешь.

Бергер чувствовал, как мир шатается. Каждая нервная клетка его тела горела от боли.

– Шестеренки, – просипел он. – Да, черт. Когда я взял материалы расследований, касающиеся Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон – через пять дней после исчезновения Эллен, а не за три дня до него, – я понял, что местная полиция вряд ли как следует осмотрела места, где жили девочки. Это был период хаоса, до и после реорганизации. Вскоре упраздненная окружная полиция Вестманланда не слишком тщательно провела работу в случае с Юлией, новая региональная полиция Бергслагена действовала в целом неудовлетворительно в случае с Юнной. Я просто-напросто поехал к ним домой. Семья Альмстрёмов в Мальмаберге, очень отзывчивая, но совершенно разбитая происшедшим, охотно пошла мне навстречу. Комната Юлии осталась такой же, как в день ее исчезновения, и там, зажатая плинтусом в гардеробной, лежала первая шестеренка. Вот эта.

Бергер указал на самую большую шестеренку из тех, что лежали перед ним на столе.

– Зажатая плинтусом? – спросила Блум очень скептически.

– Потом Юнна Эрикссон, – продолжил Бергер. – Она была приемным ребенком в довольно сомнительной семье в Кристинехамне. В ее комнату уже въехала новая девочка. Однако и там, в глубине книжного шкафа, находилась еще одна шестеренка. Вот эта. А третью я нашел за одной из опор в подвале, где держали Эллен. Тоже как бы зажатую. Ее загнали под опору.

– Но вы нашли шестеренки Юлии и Юнны до того, как нашли третью?

– Да.

– Так откуда, черт возьми, вы знали, что искать надо именно шестеренки?

Бергер откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Через мгновение он сказал:

– Потому что я знаю, кто он.

Но в ту же секунду, как Бергер начал предложение, Блум встала, грохнула кулаками по столу и, перекрывая голос Бергера, проорала:

– А теперь заткнись и думай, прежде чем начнешь мне лгать!

Он вытаращил глаза. Она продолжала:

– А теперь мы просто будем сидеть и смотреть друг на друга, пока ты не скажешь правду, подонок. И мне плевать, даже если это займет полчаса.

Она снова села и устремила взгляд на Бергера. Он в ответ посмотрел на нее, лихорадочно пытаясь сообразить, что происходит. Но одно он понял: он должен молчать.

Время шло. Пять секунд, десять, полная неподвижность. Пятнадцать. Тогда Бергер увидел, что Блум украдкой протянула руку и дотронулась до нового белого смартфона, лежащего под папками. Там она что-то нажала пальцами и, не поворачивая головы, скосила глаза на маленький столик с записывающим устройством. Красная лампочка мигнула, но продолжила светить.

Молли Блум наклонилась к нему и тихо сказала:

– Ровно двадцать секунд. Слушайте внимательно и молчите. Это не мобильный телефон. Это пульт управления, который закольцует последние двадцать секунд на некоторое время. У нас всего несколько минут, потом в контрольной комнате заметят что-то странное. Ничего из того, что мы сейчас скажем, не будет записано. Но у нас мало времени. Вы знаете, кто убийца?

Бергер ошалело смотрел на нее две секунды. Но тянуть было нельзя.

– Да, – ответил он. – Я думаю, мы с ним жили рядом в детстве.

– А шестеренки?

– Значат несколько вещей. Он любит часы. Он обожает часы. Большие часы, типа башенных. Вполне вероятно, он пытает девочек при помощи часовых механизмов. Совершенных и безжалостных.

– Но ведь шестеренки от ваших Patek Philippe крошечные.

– Отчасти он хочет показать ими, что дело в часах. Отчасти он оставляет нити для вас, чтобы засадить в тюрьму меня. Я понял это, еще когда нашел первую шестеренку. Это он украл мои часы. Теперь он разбрасывает детали от них, чтобы я попал за решетку. Вот почему я собрал их и скрыл от расследования. Это его способ повязать меня.

– Нити? – спросила Блум.

– Вы дали мне две подсказки. Две вещи, которые выпирали во время допроса, когда вы отвечали. Возглас «Предательство!» и фраза «Вы очень хорошо знаете, что произошло». В этих двух случаях вы вышли из роли Натали Фреден. Я долго ломал над этим голову. Это я предал вас? Когда, где, как? Я вас не знаю.

– Не тупи, Сэм Бергер. Ты очень хорошо знаешь, что произошло.

Он вытаращил глаза, оглушенный шелестом осин, и почувствовал, что бледнеет.

– О черт, – сказал он.

– Я стала полицейским из соображений справедливости. То, что случилось со мной, не должно было случиться больше ни с кем. Особенно с женщиной. С девушкой.

– Ты там училась? В школе в Хеленелунде? Я тебя не помню.

– Я училась на класс младше. Твой дружок-идиот выкрал меня однажды. Привязал к своему безумному механизму. А ты меня видел. Ты видел меня в окно, подонок. И сбежал. Трусливая мразь.

Бергер совершенно онемел. Он не мог вымолвить ни слова.

– Твое предательство в тот момент, – сказала Молли Блум, – до сих пор лишает меня дара речи. С той секунды я не могла доверять никому в целом мире.

– О черт.

– Осталось мало времени. Они начинают удивляться.

Шелест осиновых листьев шумел у Бергера в ушах. Но он знал, что один вопрос непременно должен задать:

– Я взял материалы расследований через пять дней после исчезновения Эллен Савингер. Почему ты утверждаешь, что это было за три дня до него?

– Потому что это дало мне шанс взяться за тебя. Чтобы добраться до точки, где мы сейчас.

– Это ты поменяла даты?

– Так СЭПО могло подключиться к делу для оказания помощи при внутреннем расследовании. У меня появился шанс встретиться с тобой. При правильных обстоятельствах. Теперь я достаточно тебя наказала.

– А зачем ты хотела встретиться со мной при правильных обстоятельствах? Потому что ты тоже знаешь, кто убийца?

– Я подозреваю это уже некоторое время, – сказала Блум и выпрямилась. – Его зовут Вильям Ларссон.

– Да. Вильям Ларссон. Он пришел к нам в девятом классе. Лицо было совершенно искривленное, бугристое. У него было какое-то заболевание, наследственный вариант синдрома Протея, как мне кажется. Но это было, конечно, непонятно. Его матери-одиночке пришлось переезжать по всему Стокгольму, потому что его травили везде, где бы он ни появлялся. В том числе в хеленелундской школе. Девочки плохо обращались с ним.

– Пятнадцатилетние девочки, – сказала Блум. – И среди них была я.

– Я бы забил тревогу, если бы нашел его. Тогда это, само собой, было бы отражено в расследовании. Но его больше нет. Вильям Ларссон перестал существовать. Мне пришлось искать его обходным путем.

– Мне тоже. Я занимаюсь этим уже долго, намного дольше, чем ты. Я хотела найти его любой ценой. Но он перестал существовать после девятого класса. Мне совершенно случайно удалось вырваться из его адской машины до того, как она меня разорвала, но я так никому ничего и не рассказала. Ни слова ни единому человеку. Это было слишком мучительно, меня изводили стыд и страх. А потом он исчез. Я искала везде, но он испарился.

– Так это он? – спросил Бергер. – Возможно ли это?

– Это возможно, если он сделал пластическую операцию за границей. А теперь вернется, с восстановленной внешностью, но с более чем когда-либо искореженной душой. И с никому не знакомым лицом.

– Я понимаю, почему ты хотела наказать меня, – сказал Бергер. – В моей жизни нет ничего, в чем я раскаиваюсь больше, чем тот момент, когда я убежал от тебя в лодочном домике.

Блум посмотрела на него и сказала:

– Ты ведь забрал кое-что у меня в квартире, так?

Бергер заморгал. Он открыл рот и вытянул свернутый кусок бумаги, лежавший глубоко между верхними зубами и правой щекой. Розовый, немного влажный листок.

Стикер.

– Лежало у тебя на полу, – сказал он. – У дивана.

Блум наклонилась и прочитала: «ВЛ плас. хир. Сауд.?»

– Это заставило меня задуматься о тебе, – сказал Бергер. – «ВЛ» должно означать Вильям Ларссон. Остальное «плас. хир. Сауд.»? Пластическая хирургия в Саудовской Аравии?

– Да, – подтвердила Молли Блум. – Там выдающаяся пластическая хирургия, что, вероятно, может показаться странным с учетом ваххабизма и устройства общества, в котором женщинам запрещено водить машину. Но никаб может скрывать немало пластических операций. Поскольку это неофициально, это трудно проследить. Поэтому вопросительный знак.

– Но ты, наверное, докопалась до большего. Иначе не стала бы писать такую записку.

– Представь, с чего все началось. Хотя сейчас мы об этом на самом деле уже не успеем. Я чувствую, в контрольной комнате уже начали задавать вопросы.

– Черт, и что же будет дальше? – спросил Бергер.

– Честно говоря, не знаю. Я еще не знаю, не сообщник ли ты Вильяма Ларссона. Вы же были очень близки. Тобой может издалека управлять твой хозяин, Сэм Бергер. Ты был его единственным настоящим другом. Но нам пора заканчивать. Сиди тихо.

Она снова просунула руку под папку и за мгновение до того, как она нажала на пульт управления, замаскированный под смартфон, Бергер сказал:

– А я стал полицейским, потому что меня мучила совесть.

Молли Блум угрюмо усмехнулась, красная лампочка записывающего устройства мигнула. Тогда Блум произнесла громко и отчетливо:

– Ладно, это ничего не даст. Перерыв.

18

Вторник 27 октября, 18:43

Молли Блум смотрела, как его выводят. Когда Рой и его коллега Кент увели Сэма Бергера через вторую дверь, она спросила себя, что ушло вместе с ними. Ее карьера?

Она придвинула к себе фальшивый мобильный и опустила его в сумку, внутренне надеясь, что он сработал. Но все из «Виборг Детальист АБ» всегда работало. Иначе просто быть не могло.

Потом она посмотрела на настоящий мобильный. День выдался совершенно безумный. Часы говорили, что скоро семь. Молли Блум предположила, что и в сегодняшнюю ночь поспать ей не доведется. С другой стороны, она к этому привыкла, приспособила к этому свою жизнь. Она компенсировала свое непредсказуемое профессиональное расписание выверенным до мелочей распорядком в личной жизни.

И прямо сейчас надо было привести все в порядок. Порядок, структура. Она открылась Бергеру, но маловероятно, что он перескажет ее историю кому-то еще; отчасти потому, что ему и самому есть что скрывать, отчасти потому, что он находится под охраной. Казалось, что все держится только на Молли Блум.

Нет, не надо. Не сейчас. Только не свалиться в эту яму. Не в тот момент, когда еще неясен следующий шаг.

И все же она провалилась именно в эту яму.

Жизнь. Как же она пыталась это вытеснить. Вытеснить все. Как же она пыталась притвориться, что все нормально, что ничего примечательного в ее прошлом нет. Это удавалось: окончание учебного года, потом девятый класс, без Вильяма Ларссона, без мачо Самуэля Бергера, воплощения предательства. Все шло гладко, отличные оценки, дружеские отношения в классе, хорошие родители, никаких странностей.

Она так и не узнала, куда они делись, Вильям и Сэм. Они просто исчезли.

Молли Блум продолжала сидеть в комнате для допросов в самых секретных закоулках СЭПО в здании Управления полиции. Открыла свой компьютер и уставилась на экран. Перечитала материалы, официальные и неофициальные, не обнаружила ничего, чего не знала раньше.

Зато прошлое тянуло ее назад с непреодолимой силой.

Она сказала Бергеру правду: с того момента, когда ей удалось вырваться из лодочного домика, она не могла доверять никому в целом мире.

Был только один человек, на которого она могла положиться. Единственный в мире человек, которому она могла доверять, была она сама. Все держалось на Молли Блум. Никто другой не помог бы ей достичь в жизни благополучия. Не было ничего, на что она могла бы опереться.

Кроме нее самой.

Ее жизнь стала чудом контроля и самоконтроля. Она играла роль успешного человека, и ей удавалось это так хорошо, что она осознала, что у нее прирожденный талант к лицедейству. Еще в девятом классе она начала играть в театре, видимо, главным образом для того, чтобы держать свое подлинное «я» на расстоянии. Когда она после гимназии на авось пошла поступать в Театральную школу при Драматическом театре, ее приняли, и она оказалась там рекордно юной ученицей. Потом было участие в нескольких короткометражных фильмах, в студенческих работах. В последнем семестре она исполнила несколько крупнейших женских ролей мировой драматургии: Офелию, Марту. Ей предсказывали блестящее будущее. И она любила театр. Но ею начали овладевать другие силы. Ей уже было мало играть роли, ведь в итоге она не приближалась к справедливости. А ей от жизни хотелось именно настоящей справедливости. И она все яснее понимала, чего хочет, – она хотела стать полицейским. Хотела защищать мир от всех мыслимых разновидностей Вильяма Ларссона. И уж коль на то пошло, то и Сэма Бергера.

Она хотела защищать мир от несправедливости.

Проучившись в полицейской школе совсем недолго, она поняла, что в ней учат не совсем тому. Школа предоставляла вполне практические возможности: задерживать подозреваемых, ловить мерзавцев, – но что касается всевозможных моральных лабиринтов, пищи для ума было слишком мало.

Впервые после лодочного домика она не играла никакой роли. Она была полицейским. Сначала практикантом, потом ассистентом. Проходила обучение за обучением, переквалифицировалась в инспектора уголовной полиции. Ей не раз намекали, что ее прошлое делает ее крайне привлекательной для СЭПО, и очень скоро ее принял на работу лично Август Стен. Так она стала идеальным агентом. В этой должности она проработала почти десять лет. И понятно, что это истощало силы.

Время шло, а она все сидела в одиночестве за столом в допросной. Она так давно не спала, она так давно играла роль Натали Фреден. Это в самом деле ее вымотало. И время как будто догнало ее, вцепилось в нее, и она уснула перед компьютером, упав лицом на клавиатуру.

Когда спустя немало времени Молли прочитала гигантский документ, набранный ее головой, пока она спала, она задумалась на секунду, не был ли он посланием из самых глубин ее подсознательного.

Она понятия не имела, как долго спала, когда ее разбудил вой мобильного. В полусне она не смогла вспомнить, как ставила будильник.

Но это оказался не он.

Входящий звонок. Неизвестный номер. Как обычно.

Все значимые звонки поступали с неопределяемых номеров. The story of her life[5].

Она проснулась, быстро, как всегда. Всегда готова.

– Как дела? – спросил голос, который она узнала бы везде, который красной нитью проходил через всю ее жизнь. Вместе с тем ее немного беспокоило, что начальник отдела звонит посреди ночи. Ведь сейчас же середина ночи?

– Мы движемся в правильном направлении, Август, – осторожно произнесла она.

– Рад слышать, – сказал Август Стен. – Ты можешь подняться ко мне, Молли?

– Ты на работе? – воскликнула Блум.

– Случается всякое и на других флангах. Я здесь не ради тебя, если ты вдруг так подумала. Но я бы охотно воспользовался случаем провести брифинг, если я не прошу слишком много.

– Сейчас приду, – ответила она, встала и пожалела, что не может наморщить лоб. Она постояла и подумала с полминуты. Потом собрала все, что лежало на столе. Помедлила, держа руку в сумке. Ее внимание привлек фальшивый мобильный телефон. Она достала его, подержала в руке, положила в задний карман черных спортивных брюк, перебросила ремень сумки через плечо и направилась в коридор через контрольную комнату. Кент сидел, закопавшись по уши в видеозаписи допросов.

– Где Рой? – спросила Блум.

– Пошел отлить, – ответил Кент, поставив запись на паузу. – Мы не хотели тебя будить.

– Хорошо. Скажи ему, что мы сделаем перерыв на пару часов. Ты тоже выглядишь не бодро.

Кент бросил на нее взгляд, коротко кивнул и вернулся к просмотру.

Молли Блум совсем не понравился этот взгляд. В коридоре она свернула не налево, а направо и быстро дошла до другого лифта. До того, как он остановился, она сунула руку в задний карман, отодвинула одну из планок в потолке лифта и пристроила там фальшивый мобильный. Вернула на место планку и вышла наверху в здании Управления полиции. Дальше начался путь через кодовые замки, ближе и ближе к самому центру власти.

Часть здания, где располагалось начальство, выглядело совершенно пустым, пока Блум не свернула за угол в последний коридор. Там она заметила фигуру, исчезающую за дверью туалета. Единственное, что она успела разглядеть, было запястье с большими дайверскими часами.

Слишком многое встало на место, слишком быстро. Она была опытным агентом, привычным к принятию быстрых, импровизированных решений, и новая стратегия уже начала формироваться. В целом она была уже готова, когда Молли Блум постучала в дверь с табличкой «Начальник отдела Стен» и услышала ленивое жужжание отпираемого замка.

Август Стен, похожий на каменное изваяние, оторвался от монитора. Покликал мышкой, поднял очки на лоб и посмотрел на Молли Блум. Она сказала:

– Учитывая, как много всякого происходит на других флангах, в коридорах на удивление пусто. К тому же у тебя зубная паста в уголке рта.

Стен инстинктивно потер левый уголок.

– В правом, – уточнила она.

Он наморщил нос и пристально на нее посмотрел. Потом вытер правый уголок рта.

Там не было никакой зубной пасты.

– Другими словами, ты приехал сюда в крайней спешке, – констатировала Блум. – Почему?

– Я почувствовал, что нам надо поговорить.

– О чем?

– О последнем допросе. Ты сильно нажала на Бергера.

– Мне казалось, в этом наша цель.

– «А они наверняка жаждут вернуться к отцу – серийному убийце» было, пожалуй, перебором.

– Ты вряд ли примчался сюда из дома в это время суток, чтобы обсудить неудачный выбор слов, Август.

– Это так, Молли, – признал Стен, пристально глядя на нее. – Я примчался сюда, потому что наше записывающее устройство, похоже, выведено из строя. Такие вещи выводят из строя и меня. Возможно, даже сильнее. Мы же как-никак служба безопасности. И если что-то выводит из строя наше оборудование, это создает явную угрозу государственной безопасности.

– Что ты имеешь в виду?

– Должен признать, что в этом долгом молчаливом разглядывании друг друга в конце допроса есть нечто пикантное. Абсолютная тишина. Что бишь ты ему сказала? «А теперь мы просто будем сидеть и смотреть друг на друга, пока ты не скажешь правду, подонок. И мне плевать, даже если это займет полчаса». И потом вы действительно сидите больше десяти минут и просто смотрите друг на друга. А дальше ты заканчиваешь допрос фразой «Ладно, это ничего не даст. Перерыв». Очень эффектно. Теперь он знает, что наше терпение безгранично.

– Почему мне кажется, что в твоем голосе звучит ирония?

– Потому что так и есть, – ответил Стен и развернул монитор. Он кликнул мышкой и внимательно посмотрел на освещенное экраном лицо Блум.

Перед ней на экране появился довольно длинный отрывок записи, где она и Бергер сидят и смотрят друг на друга. Прошло полторы минуты, потом картинка дернулась, позы Бергера и Блум резко изменились, они вели себя куда более активно. Из компьютера раздались голоса.

Молли Блум сказала: «…теперь вернется, с восстановленной внешностью, но с более чем когда-либо искореженной душой. И с никому не знакомым лицом».

Сэм Бергер сказал: «Я понимаю, почему ты хотела наказать меня. В моей жизни нет ничего, в чем я раскаиваюсь больше, чем тот момент, когда я убежал…»

Запись резко оборвалась, Бергер и Блум так же резко вернулись к прежним позам.

Август Стен развернул монитор обратно, посмотрел на Блум без всякого выражения и спросил:

– Я пытаюсь это понять. Ты можешь объяснить мне, Молли?

Блум быстро оценила количество информации в этом коротком отрывке. Несмотря ни на что, он давал ей преимущество.

– Это очень странно, – сказала она.

– Я тоже так думаю. И так же подумали Кент и Рой, когда позвонили мне. Должен ли я уточнить, что я в тот момент сладко спал и видел сны?

– Да.

– Я сладко спал и видел сны.

– Жаль. Что ж, поразмыслив, я вспомнила, что Бергер действительно нарушил долгое молчание один раз. Но там было еще кое-что. Остальное не записалось?

– Это все, что у нас есть, – ответил Стен, разводя руками.

Блум кивнула и наморщила брови.

– Бергер был совершенно вымотан, – сказала она. – Я же сильно нажала на него. Вдруг он погнал какую-то пургу, что будто бы подозревает, что его бывшая сожительница Фрейя тайно возвращается в Швецию, сменив внешность. Потом он заявил, что я состою с ней в сговоре и поэтому хочу его наказать. Был там какой-то случай, когда он сбежал от семьи во время матча с участием одного из близнецов, и он раскаивается в этом больше всего. А остальное действительно не сохранилось? Мне бы не помешала помощь с расшифровкой. Начался ли у него срыв, или он разыгрывал какой-то спектакль? Но если оборудование стало зависать, специалисты должны проверить каждую мельчайшую деталь. Не говори мне, что я потратила это время зря.

– Начальник технической поддержки Андерс Карлберг только что спустился туда и забрал всю технику, – сказал Стен. – По-моему, он полностью согласен с тобой, что, впрочем, не ново. Вы все еще вместе?

– Что он сказал о компьютере?

– Что это выглядит как какой-то сбой техники. Не обязательно внешние помехи.

– Прекрасно, – сказала Блум. – Там ведь пропало довольно много. По большей части безумный бред уставшего подозреваемого, но и там было кое-что, что может оказаться важным.

– Я в этом убежден, – сказал Стен, глядя в сторону. – Раньше он безумным не казался.

– Думаю, это из-за жесткого давления с моей стороны.

Стен наморщил лоб, кивнул и побарабанил пальцами по столу.

– Хм, кажется, все идет очень скверно.

– Совершенно согласна с тобой.

– Выглядит странно, что Бергер впал в какой-то психоз вот так вот внезапно, а потом просто вернулся к переглядыванию. Да и ты в конце вяло произносишь: «…это ничего не даст».

– Сейчас мне уже не кажется, что это был психоз.

– Я совсем не уверен, что у нас сидит психически неуравновешенный человек, – сказал Стен. – Я не доволен твоим объяснением, Молли.

– Но это правда, – ответила Блум как можно спокойнее. – И я точно не виновата в том, что техника засбоила.

Август Стен принялся приглаживать свои тщательно причесанные седые волосы. Потом, наконец, кивнул и подвел итог:

– Хорошо, этот отрывок в ближайшее время проанализируют вдоль и поперек. Кроме того, Карлберг утверждает, что его специалисты, может быть, смогут восстановить остальное. Я дам им в помощь Кента и Роя, им придется проработать над этим всю ночь.

– Я присоединюсь к ним, – сказала Блум и двинулась к двери.

– Нет, – возразил Стен, подняв руку.

– Нет?

– Не думаю, что это хорошая идея, Молли. Думаю, что тебе лучше поехать прямо домой и выспаться. Приходи завтра к девяти утра.

Она посмотрела на него, приняв самый оскорбленный вид.

– Но почему? – воскликнула она. – Ты думаешь, что я так сильно вымотана? В моей жизни случались дела и похуже, причем намного.

– Я знаю, – холодно ответил Стен. – Но на сегодня договоримся таким образом. Именно таким. Немедленно домой, Молли. И сразу в постель. Ровно в девять утра увидимся. Хорошо?

Она предпочла выйти с в меру возмущенным выражением лица и, понуро опустив плечи, побрела по коридорам. Только оказавшись у лифта, она снова распрямилась.

«Итак», – подумала она и попыталась остудить голову. Что ж, она так и знала: Август Стен крайне опасный противник. Редко ей доводилось сталкиваться с таким набором пассивно-агрессивных угроз. С ледяной ясностью видела она, что он вот-вот попросил бы ее показать содержимое сумки.

Она отодвинула планку и выудила создающий помехи аппарат. Потом повернулась к висевшему в лифте зеркалу, заглянула себе в глаза и подумала: «Это конец? Моя карьера рухнула? Кому нужен уволенный полицейский?»

Опустив глаза, она посмотрела на фальшивый мобильный. Как же так случилось, что эта чертова штуковина не сработала как надо?

Лифт спустился. Блум вышла в коридор и приняла тот же понурый вид. Она прошла мимо двери камеры Бергера, двери в допросную и, повернув за угол, оказалась перед дверью в контрольную комнату.

Глубоко вдохнула перед неизбежным. Потом открыла дверь.

Кента и Роя, конечно, не было на месте. И некому было увидеть на камерах наблюдения, что происходит. Они забрали с собой почти все оборудование. Во всяком случае, это давало каплю надежды на возможность ответного хода, который она наскоро спланировала.

Она схватила брошенный в углу рюкзак Бергера и снова вышла в коридор, двинулась в обратном направлении, завернула за угол и подошла к камере. Глубоко вздохнув, протянула руку к замку и провела по нему своей карточкой.

Из-за двери донеслось тяжелое дыхание.

Как будто Бергеру снились кошмары.

19

Среда 28 октября, 00:05

Бергер лежал на жесткой койке в маленькой камере. Он был не один. Вокруг него толпились люди. Шлюзы открылись, нахлынули воспоминания. Все было как в тумане и, тем не менее, очень отчетливо. Он различал черты лиц, которые не заглядывали в его сознание десятилетиями. Видел прически своих воспитательниц в детском саду. Родимые пятна прабабушки. Каждого игрока футбольной команды шестого класса. Видел отца у столярного верстака и мать у плиты – их образы словно слились с древними гендерными ролями, о которых Бергер составил представление еще в раннем детстве. Из стен вылезали одноклассники из всех классов, родственники, которые давным-давно уехали из страны или умерли, компания друзей в облаке снега на лыжном спуске, коллеги всех званий в разной форме, оскаленные зубы, приближающиеся к его бицепсу, несколько девушек, с которыми он переспал в один день на Пангане, и брюнетка из бара в Барселоне, чье лицо он, видимо, даже не заметил. Женщины из его прошлого продолжали возникать и кружили с загадочными выражениями лиц. Ненависть к женщинам? У Сэма Бергера? Да он же любил этих женщин, по крайней мере в те моменты. Никогда не испытывал ненависти, подумал он, пытаясь встретиться глазами с их уклончивыми взглядами. Только не я. Никогда. И вдруг появилась Фрейя, их первая встреча. Фрейя Линдстрём на вечеринке, куда она пришла с женихом-бизнесменом, по степени оживленности напоминавшим труп. И сразу очевидное родство душ, одинаковый грубоватый смех над странностями жизни. Совершенно такое же чувство юмора. Не эта ли похожесть убила через одиннадцать лет их отношения? Он хотел спросить ее, когда она раз за разом проходила наискосок через его камеру, но, заметив его, она бросила быстрый, испуганный взгляд через плечо. В последний раз он видел ее у пункта досмотра пассажиров в Арланде. Его остановили у заграждений, пришлось звать охранников, Фрейе удалось закрыть своим телом и отвлечь мягкими уговорами близнецов. Бергер слышал их смех, но они так и не увидели его в тот последний раз. Сам он видел их только мельком, и здесь в камере он только угадывал очертания их рук в ладонях Фрейи в Арланде. Но вот близнецы выросли из своих вырывающихся рук и предстали в лихорадочно мельтешащей череде картинок. Ночь, когда, как точно знал Бергер, они были зачаты, тот судорожный жар, когда он выбросил свою сперму глубже обычного в содрогающееся в оргазме тело Фрейи. Потом они в коляске: только он, папа Сэм, мог различить сыновей, даже мама Фрейя часто ошибалась, но папа Сэм – никогда. Вот они плавают в надувных нарукавниках в Адриатическом море; ловят треску в заливе около Хальмстада; спрашивают друг у друга уроки, притворяясь, что играют в телеигру; бегут в детском ночном марафоне, все время поджидают друг друга и добегают до финиша одновременно; поют так громко и неистово, что соседи на Плуггатан в конце концов подают жалобу в жилищное товарищество; стоят весной в зимней одежде в овражке и собирают мать-и-мачеху. И наконец, Арланда, они вырывают руки из рук матери, а она бросает испуганный взгляд через плечо на Бергера. Вокруг нее собрались другие женщины из его жизни, и их взгляды больше не загадочны и уклончивы, но как только он решился посмотреть им в глаза, женщины начали надуваться, как шарики, одна за другой, и беззвучно лопаться. Одной из последних появилась и исчезла Ди. А потом и Фрейя надулась и лопнула.

И осталась только одна женщина.

Сэм бежал в высокой траве, достающей ему до груди. Он пытался догнать золотистую копну волос, которая высовывалась из травы, как нимб, плывущий нимб над зеленым морем. Он запыхался. Наконец, ему удалось подбежать к нимбу, длинные светлые волосы легли на плечи, и Вильям Ларссон обернулся. Сэм никогда не переставал поражаться, и ему никогда не удастся перестать поражаться этому бугристому лицу, по-кубистски торчащим костям. Они быстро обнялись, запыхавшиеся, задыхающиеся. Потом Вильям снова побежал. Сэм не последовал за ним. Вместо этого он залез на камень, камень был скользким, но ему удалось удержаться. Он очистил небольшой глазок в грязном окне.

Под шелест осин, который становился все громче и громче, он встретился взглядом с пятнадцатилетней девочкой. Их взгляды скрестились, а потом с ее лба скатилась капля крови, попала в глаз и окрасила его в красный цвет. И, конечно, он видел там не только это среди выброшенных на берег буев и покрытых патиной якорей, среди веревок, канатов и шкотов. Он видел весь неутомимо тикающий механизм, за которым часто наблюдал и раньше, впечатленный и восхищенный. Он видел идеально скоординированное сочетание согласно работающих шестеренок, колес, заводных пружин, осей, штифтов, валов, балансиров, шпинделей, маятников, рычагов и гирь.

Но и это было не все.

В середине механизма стояла она. Ее опутывали цепи. Мощный часовой механизм неумолимо тикал, медленно, медленно расчленяя ее.

Он встретил взгляд девочки через десятилетия. Он встретил умоляющий взгляд Молли Блум. И проснулся.

И увидел перед собой ничуть не умоляющий взгляд Молли Блум.

Она села на корточки рядом с его койкой и сказала:

– Вставай. Надо спешить.

Ей пришлось ему помочь, ноги не слушались.

– Спешить? – невнятно пробормотал он.

– Руки за спину.

Он повиновался. Она связала ему руки кабельной стяжкой, продемонстрировала пистолет в кобуре и вытолкнула за дверь. В тишине они шли по тоскливому коридору. Дойдя до хорошо знакомой двери в допросную, Блум не остановилась. Они завернули за угол и прошли мимо еще одной двери, ведущей, вероятно, в контрольную комнату.

– Куда мы, черт возьми, идем? – прошептал Бергер. Учитывая количество камер наблюдения под потолком вдоль всего коридора, он не был уверен в отсутствии микрофонов.

Она ничего не ответила, продолжив идти вперед. В конце поразительно длинного пути они оказались перед едва заметной дверью лифта. Блум нажала на кнопку «Вниз», провела карточкой по электронному замку, набрала шестизначный код.

По-прежнему молча.

Бергер посмотрел на их отражение в грязном зеркале в лифте. Впервые он видел себя вместе с ней. Пленник и надзиратель. Негодяй и полицейский. Молли и Сэм. Бергер и Блум. Но все казалось каким-то извращением.

– Ты собираешься пройтись со мной по отделу? – спросил Бергер. – Проведешь меня через строй обманутых и разочарованных коллег?

– Там сейчас даже Дезире Росенквист, наверное, нет, – ответила Блум, когда двери лифта открылись и за ними оказалась черная как сажа ночная тьма.

Блум нажала на подсвеченную красной лампочкой кнопку, и безжалостный свет люминесцентных ламп открыл их взглядам совершенно обычную лестничную площадку. Единственное, что разглядел Бергер через узкое окошко входной двери, был уличный свет.

– Мы вообще в Стокгольме?

Не говоря ни слова, Блум потянула его за собой, в сторону от двери. Она открыла другую дверь, ведущую в довольно большой внутренний двор, где было припарковано несколько машин, среди них – темный фургон Mercedes Vito. Он помигал сквозь дождь, и Бергер услышал щелчок замков. Блум затолкала его внутрь через водительское сиденье, он перевалился через рычаг коробки передач и ручной тормоз и бросил взгляд за спину в багажную часть фургона. Там лежала пара алюминиевых чемоданов. Блум положила туда же свою сумку и его рюкзак с ноутбуком, коробкой для часов, папками, фото в рамках. Бергер заметил даже мобильный телефон в одном из карманов рюкзака. Но ему не хватало одной вещи. Когда он повернулся, вопрос уже вертелся у него на языке, но тут Блум протянула его Rolex Oyster Perpetual Datejust. Весь конденсат испарился. Циферблат выглядел абсолютно сухим. И было ясно видно, что стрелки показывают восемнадцать минут первого.

– Ты любишь часы? – спросила она и покачала «ролексом». – Часовые механизмы?

– Этому научил меня Вильям.

– Вот поэтому-то ты мне и нужен, – сказала она, засунула часы ему в карман пиджака и затянула две больших стяжки вокруг него, так что он оказался прикован к пассажирскому креслу и не мог двинуться с места.

Она завела мотор и, с трудом выруливая с узкого парковочного места, пояснила:

– Ты мне нужен, но я не знаю, могу ли я тебе доверять.

Электронные ворота в узкой арке открылись, и фургон тихо выехал на пустую ночную Бергсгатан. Над ними высилось здание Управления полиции, как суровый средневековый замок.

– Мы в Стокгольме, – констатировал Бергер.

Блум вела машину быстро. Он это оценил.

– А Рой и Роджер? – спросил он.

Она просто помотала головой.

Оба молчали. В парке Тегнерлунден на них со своей каменной глыбы воззрился титан-Стриндберг. Паре нетрезвых ночных пешеходов не удалось перейти Тегнергатан, Молли Блум просигналила, спугнув их и загнав на велодорожку. Дальше она пересекла Свеавеген и свернула на Биргер-Ярлсгатан. По-прежнему в молчании.

Бергеру удалось удержать язык за зубами, даже когда Блум вопреки запрету свернула на Эриксбергсгатан. Но через мгновение он кивнул на здание за окном и сказал:

– Эриксбергская клиника.

Блум бросила на него быстрый взгляд и резко сделала еще один поворот.

– Ботокс, – продолжил он. – Тебе не обязательно было говорить об этом. Почему ты это сделала?

– Я думала, ты умнее, чем ты есть.

– Про мигрень правда?

– А ты думаешь, мне хочется иметь такой вот младенчески-гладкий лоб? Но это помогает.

Он наморщил лоб и больше ничего не сказал. Промолчал он и когда они выехали на коротенькую Стенбоксгатан и встали вторым рядом у дома номер четыре. Блум быстро вышла из машины, беспомощный Бергер остался на своем месте. Она обошла машину, открыла дверь со стороны пассажирского сиденья и посмотрела на связанного Бергера. В руке у нее был нож.

– Буду ли я раскаиваться всю свою жизнь? – спросила она.

– Несомненно, – ответил он. – Если думаешь меня сейчас зарезать.

Она вздохнула и перерезала обе обхватывающие его стяжки. Бергер выбрался на тротуар, но руки у него оставались связаны за спиной.

Блум подтолкнула его вперед, они поднялись по лестнице, она отперла все замки и сказала:

– Круто суметь открыть их все.

– Спасибо. Я долго тренировался.

Они вошли в квартиру. Молли щелкнула выключателем, и мягкий, успокаивающий свет разлился по квартире. Они прошли в гостиную. Шикарный белый диван стоял весь перепачканный. Уродливые пятна ржаво-красного цвета. Бергер почувствовал себя негодяем. Негодяем, которым он и являлся. Блум подвела его к эркеру, присела на край письменного стола и посмотрела на диван.

– Вот здесь ты стоял, – сказала она и взяла со стола один из цветных блоков со стикерами. – Видел их. Может быть, слышал, как внизу в подъезд уже входят Кент и Рой. Что происходило?

Бергер вздохнул и задумался. Над диваном висела огромная фотография с альпинистами.

– Я подумал, что картина очень толстая, – сказал он, кивнув. – Тяжело, должно быть, пришлось грузчикам. Потом я увидел листок на полу и подумал о твоих шести разноцветных блоках стикеров. Я поднял записку и прочитал, достал самый маленький пакетик для улик и засунул его в зад.

– Очень в твоем духе. Ты знаешь, сколько стоил этот диван?

Бергер следом за ней подошел к картине и ответил:

– Именно поэтому мне захотелось его испачкать.

– Хм.

Они подошли к дивану. Бергер показал на пол.

– Здесь лежала записка.

Блум достала из кармана сложенный, все еще влажноватый розовый стикер, развернула его и сказала:

– Лучше повесим его на место.

Она сунула руку под огромную фотографию. Раздался щелчок, и посередине покрытой снегом горы появилась дотоле незаметная вертикальная щель. Блум отошла и наклонилась над диваном. Потом распахнула правую половину картины вправо, левую влево. Так она оказалась в два раза шире, метра четыре, и внутри обнаружилось полное, очень подробное полицейское расследование. Фотографии, заметки, счета, анкеты, выписки из реестров, копии свидетельств, билеты на самолет и – прежде всего – уйма стикеров всех мыслимых цветов.

Молли Блум поместила туда розовый листочек, прикрепила его магнитом и сказала:

– Я все время пытаюсь не думать о том, где он побывал.

Бергер осмотрел необъятный узор из бумажек. Он чувствовал, как его глаза округляются до размеров плошки.

– Черт, ты и вправду ненормальная.

– Ты все еще думаешь, что охотился за этой мразью дольше, чем кто-либо? – спросила Блум и поправила несколько заметок.

Бергер подошел ближе, скользнул взглядом влево и обнаружил собственную фотографию, сделанную в начале девятого класса. Его поразило, каким невинным был его взгляд. Тогда он еще не видел, как его сумасшедший друг пытает девочку в трухлявом лодочном домике. И еще не сбегал оттуда, поджав хвост. И не вытеснял сознательно все происшедшее. Он спросил:

– Кто расставляет у себя в спальне собственные фото в рамках? У кого есть только свои фотографии во время занятий экстремальными видами спорта? У кого настолько тяжелая мигрень, что ее можно вылечить только ботоксом? У кого в холодильнике только протеиновые коктейли и фрукты в пленке? У человека с бзиком. С манией все контролировать.

– Не с манией, – спокойно возразила Блум и показала на одну из фотографий в центре бумажного океана, на которой молодая Молли Блум в полицейской форме стояла на сцене. – Не с манией, а с целеустремленностью. Я на год моложе тебя, а полицейским стала на два года раньше, причем уже имея тогда за спиной актерское образование. А ты все это время мотался по Юго-Восточной Азии, от случая к случаю слушая курсы в университете. Философию изучал, да?

– Я думал, она даст мне ответы на все загадки жизни, – ответил Бергер, рассматривая фотографию пятнадцатилетнего Вильяма Ларссона. Лицо было действительно совершенно искореженное.

– Он бесследно исчез после девятого класса, – кивнув, сказала Молли.

– Что мы здесь делаем? – поинтересовался Бергер.

– Тут есть пустоты. Ты должен помочь мне заполнить их.

– Однако же мы потратили чертову уйму времени на весь этот маскарад, времени, которого нет у Эллен Савингер.

И тут ее прорвало. Все то напряжение, которое угадывалось в ее лице с момента, когда она вытащила его из камеры, аккумулировалось в чистый гнев. Она прижала Бергера к стене.

– А теперь слушай меня внимательно, ублюдок, – рявкнула она. – Мы оба недавно признались, что нелегально вели параллельные расследования. Мы оба признались, что знаем, кто убийца. Мы признались, что наше прошлое тесно сплетено с его. Мы оба безнадежно пропали. Понял? Твой мозг заурядного полицейского-неудачника способен это осознать?

Бергер почувствовал, что глупо таращится на нее.

– Твой аппарат должен был скрыть это, – выдавил он из себя наконец.

– Произошла какая-то нестыковка, не знаю, в чем дело. Кусок нашего конфиденциального разговора выплыл наружу, и над ним очень старательно работают, чтобы раскопать и остальное. Ты понимаешь, что это значит?

– О ч-черт.

Они стояли молча, глядя друг на друга. В конце концов Бергер сказал:

– Что до меня, то это мало что меняет. И так хуже особо некуда. Во мне уже подозревали серийного убийцу. Но для тебя все иначе.

Блум швырнула его на испачканный диван и начала кругами ходить по квартире. Бергер видел, какие мысли ее терзают. Видел, как она взвешивает за и против. Видел, как в ней созрело решение, которое изменит всю ее оставшуюся жизнь.

– Ты уже на свой страх и риск вытащила меня из-за решетки. Ты привезла меня сюда и показала свое тайное расследование. Ты уже приняла решение. Ты нарушила больше законов, чем я.

Она выдохнула. Посмотрела на него. Обвинила его во всем зле, обрушившемся на ее строго контролируемую жизнь. И он чувствовал, что это правда. Также он чувствовал, что не только это правда, но и нечто более тяжелое навалилось на него. Его лицо вытянулось.

Она заметила это. Отпрянула.

Бергер скорчился, опустился на колени, по-прежнему со связанными за спиной руками. Наклонил голову, так что лицо уткнулось в колени.

Молли Блум услышала, как он завыл. Она склонилась к нему.

– О господи, – простонал он. – Сколько их, как ты думаешь?

– У нас есть пять. Предполагаю, что их семь.

– Семь пятнадцатилетних девочек. И никому из них не пришлось бы страдать, если бы я не был таким трусом. Если бы я вступился за тебя, Вильям Ларссон оказался бы за решеткой. И не вернулся бы сейчас, став серийным убийцей. Я, чертов трус Сэм Бергер, создал его.

– Но ты ведь понимал это все время?

Он не сразу смог прекратить вой. Собравшись с силами, Молли протянула к нему руку и положила на плечо. Так они просидели какое-то время. Потом она заговорила:

– Я думаю почти так же. Я тоже струсила. Мне удалось вырваться, но я ничего никому не рассказала ни тогда, ни потом. Я прожила все эти годы, не делясь воспоминаниями ни с кем.

Бергер всхлипнул и сказал:

– И это в свою очередь моя вина.

– Да. Хотя я тоже могла бы его остановить.

– Черт. А теперь у нас совсем нет времени?

– Не знаю, как далеко они продвинулись с анализом записей допросов. Мой начальник Август Стен подчеркнуто недоверчив со мной, Кент и Рой, возможно, уже поднимаются лестнице и вот-вот окажутся у нас под дверью.

– Опять, – сказал он и поднялся. – О нет, только не сейчас.

Она тоже встала, выпрямилась и подытожила:

– По крайней мере, ясно одно: эта картина оставаться здесь не должна.

– Да она же небось весит тонну.

– Именно так она и должна была выглядеть.

Бергер посмотрел на Блум. Она встретилась с ним глазами. Их взгляды скрестились.

– О’кей, – сказал наконец Бергер. – Вильям Ларссон разбрасывает повсюду улики, чтобы за его кошмарные поступки за решетку отправился я. Но знает ли он, что по его следу идешь ты?

– По-моему, нет повода это подозревать.

– Есть.

– Есть?

– Какой у тебя рост?

Она в недоумении посмотрела на него и не сразу ответила:

– Метр шестьдесят девять.

– Точно. Ловушка.

– Что?

– Ножи в доме в Мерсте. Они были отрегулированы не под обычный рост полицейского, даже такого невысокого, как Экман. Они были отрегулированы под средний женский рост. Или, возможно, точно под твой, Молли. Если, конечно, теперь мне будет позволено называть тебя по имени…

Если бы у нее получилось, она бы наморщила лоб. Она задумалась.

– О’кей, – кивнула она и снова достала нож. Бергер видел, что в ней продолжается внутренняя борьба.

Потом она вздохнула и перерезала кабельную стяжку у него за спиной.

Их взгляды встретились. Бергер показал на доску.

– Стало быть, она не весит тонну?

– Нет. Я и еще один человек внесли ее наверх, когда я сюда переехала.

Он кивнул и с трудом начал отодвигать запачканный диван. Махнув рукой в сторону розового стикера со словами «ВЛ плас. хир. Сауд.?», сказал:

– Только не говори, что ты нарочно оставила его здесь.

Она подошла к другому краю дивана и ответила:

– А вот этого ты никогда не узнаешь.

Она медленно закрыла свою половину картины. Он сделал то же. То, что висело сейчас на стене, было лишь огромной фотографией с командой альпинистов на склоне покрытой снегом горы. Вместе они медленно сняли картину со стены. Она действительно оказалась не слишком тяжелой. Похоже, сделана из пенопласта, возможно, бальзового дерева. Они вынесли ее в прихожую. Молли открыла дверь в осеннюю ночь. Шуметь на лестничной клетке посреди ночи было бы глупо, и Бергер не высказал всего того, что хотел бы сказать, когда Блум запирала дверь и они неуклюже тащили картину вниз по лестницам, открывали все двери, запихивали ее в фургон, пока она не промокла окончательно, и усаживались в машину сами.

Несколько минут они просто сидели молча. Слабый свет уличных фонарей сбегал затейливыми узорами по лобовому стеклу, растекался, исчезал, возрождался.

Бергер сделал глубокий вдох и посмотрел на Блум. Наконец, ее взгляд оторвался от игры огней на стекле, и она повернулась к Бергеру.

– Мы не только пытались изничтожить друг друга каждый в своей допросной, – сказал он после долгого молчания. – У нас есть прошлое, которое делает нас крайне неподходящими друг для друга партнерами. Ты серьезно считаешь, что мы должны работать вместе?

Казалось, она впервые по-настоящему встретилась с ним взглядом, не играя роли. Потом она отвернулась и с нетерпеливым жестом, глядя в лобовое стекло, сказала:

– Это единственный путь.

Бергер спросил:

– Ты действительно думаешь, что мы не можем объяснить всего этого и вернуться? Провести настоящее полицейское расследование?

Помолчав, она ответила:

– И ты, и я злоупотребили служебным положением. Нам предложат немедленно сдать удостоверения и служебное оружие. Нас вышвырнут, а на наше место придет группа в меру заинтересованных в ведении нашего расследования невнятных людей. Это не пойдет на пользу Эллен Савингер.

– Ты имеешь в виду Аллана.

– Я имею в виду Аллана и я имею в виду Августа. Аллан и Август. Августу плевать на это, для него СЭПО означает безопасность государства и только, его действия сведутся к тому, что он надолго отправит меня за решетку. Взгляды Аллана тебе известны лучше, чем мне. Он вбил себе в голову старую добрую социал-демократическую мысль, что в Швеции нет серийных убийц и вряд ли есть думающие убийцы. Его желание верить в шведскую безгрешность превратит Вильяма в нелепого, умственно неполноценного похитителя, который совершает нечто подобное впервые. Тебя, может, и не вышибут так жестко, как меня, но вряд ли доверят какие-нибудь серьезные задания. Как насчет архива? Рядовой служащий в полицейском архиве?

– То есть ты предлагаешь, чтобы мы… перешли на фриланс?

– Разве не за ним будущее? – сказала Молли Блум, и пусть Бергер не в первый раз видел ее улыбку, и пусть эта улыбка была откровенно мрачной, но это, во всяком случае, была улыбка, причем адресованная Сэму Бергеру. Он тоже улыбнулся, и тоже, наверное, мрачно.

– Ладно, – согласился он, помолчав. – Я предполагаю, ты присмотрела для нас какое-нибудь хитрое тайное место СЭПО? Что-нибудь в духе конспиративной квартиры ЦРУ, находящейся на отшибе?

– К сожалению, все они находятся под очень тщательным наблюдением.

– Мы бежим, не имея ни малейшего понятия, куда бежать? Это ведь ты думала, что я умнее, чем я есть? Не наоборот?

– И без того было трудно добраться до точки, где мы находимся сегодня, – хмуро сказала она. – Придется поселиться в каком-нибудь мотеле.

Их взгляды встретились, скрестились. Было совершенно очевидно, что оба хотят, чтобы другой сказал то, о чем они думают. О чем они оба думают.

Бергер потер лоб и пришел к выводу, что это его жребий. И начал:

– В принципе мы, конечно, можем поселиться в мотеле. Почему бы нет.

Блум молча смотрела на него. Он издал стон и продолжил:

– Или мы, не медля, попробуем захватить Вильяма…

Ее взгляд никак не изменился. Он остался совершенно таким же. Она не собиралась облегчать Бергеру задачу.

– Лодочный домик, – тяжело выдохнул он.

Она продолжала смотреть на него. Он развил свою мысль:

– После Мерсты положение изменилось. Теперь он знает, что и ты за ним охотишься. Разве наше тайное знание об этом случае не подсказывает нам, что он сидит с Эллен в лодочном домике?

Молли Блум, наконец, отвела взгляд, и он унесся куда-то вдаль, далеко от Стенбоксгатан.

Наконец, она сказала:

– Никогда не поеду туда снова.

Бергер выждал немного и сказал:

– Мы оба уже давно подозреваем Вильяма Ларссона. Мы оба знаем, что существует место, напрямую связанное с нашими подозрениями. Не говори мне, что ты туда не ездила.

Она сидела молча, глядя в неизвестную даль. Бергер снова заговорил:

– Во всяком случае, я там побывал. Тихо, мертво и пустынно давным-давно.

Она медленно кивнула и неохотно призналась:

– Я тоже там была. Там было пусто.

– Ты что-то знаешь о доме?

– Стоит все там же на берегу Эдсвикена. Огорожен и нетронут, пока тянется долгая судебная тяжба между двумя фирмами, которые на него претендуют.

Бергер посмотрел на нее и сказал:

– И все же разве нет безумной, извращенной логики в том, что Вильям должен вернуться туда, откуда все началось? И разве не пригласил он туда нас обоих? Не сидит ли он там, держа Эллен прикованной к часовому механизму, как когда-то держал тебя? Возможно, он сидит там и ждет нас?

И снова по телу Блум пробежало что-то, что было заметно везде, кроме лба, которым она оперлась на левую руку.

– Ну, что ж, – продолжил Бергер. – Тогда мы поедем в лодочный домик. И найдем Вильяма Ларссона.

Она смотрела на него чуть дольше обычного, и только потом завела мотор. Включились стеклоочистители. Блум выехала на Энгельбректсгатан, ведущую вдоль темного как смоль парка Хумлегорден. Они почти доехали до перекрестка с Биргер-Ярлсгатан, когда Молли вдруг заехала двумя колесами на тротуар и остановилась. Если не считать изредка проезжающих мимо такси, на улицах вокруг Стуреплан вообще не было никакого движения. Бергер понял и показал на перекресток.

– Действительно как рыцарь на распутье.

Блум отреагировала мрачной гримасой.

Бергер сказал:

– Налево – на Кунгсхольмен в здание Управления полиции, наперекор всему пытаться избежать увольнения и вдолбить правду начальству, которое не слишком отзывчиво. Направо – в Соллентуну и лодочный домик, к Вильяму Ларссону, к Эллен Савингер. К пугающей свободе.

Блум смотрела в окно. Черные щетки метались по лобовому стеклу. Оно становилось то совершенно чистым, то непроницаемо залитым дождем. Но и она тоже видела эти два пути.

Необычайно явный, жизненно важный выбор.

– Налево или направо? – спросил Бергер. – Последний шанс. Твердая почва или… безлюдные земли?

Молли включила первую передачу и съехала с тротуара.

Потом повернула направо и рванулась по Биргер-Ярлсгатан на север.

В безлюдные земли.

III

20

Сэм собрал свои учебники, кинул их в рюкзак, подняв пыль с паласа. Он видел только затылки засевших на кухне перед телевизором родителей, которые, разинув рты, слушали новость, что кто-то по имени Билл Клинтон выиграл президентские выборы в США. На бегу прокричав «Пока!», он успел заметить, как они помахали ему, и через мгновение он уже захлопнул за собой входную дверь. На улице он обнаружил, что первый зимний снег присыпал велосипед. А у него на все про все только восемь минут. Вздохнув, он очистил, как сумел, велосипед и заскользил на нем по дорожке через сад. Снежинки таяли у него под ягодицами – в школе он будет выглядеть паршиво. На улице гололед оказался еще хуже, брошенные машины стояли на тротуарах. Когда Сэм проезжал под железнодорожным мостом, наверху загрохотал поезд; нехорошо-то как, теперь он опаздывал всерьез. Он выехал на Соллентунавеген и сделал последний рывок параллельно тротуару, потом свернул к школе, заехал на стоянку для велосипедов и наскоро запер велосипедный замок. Потом пробежал через пустующий холл и уже на лестнице, перепрыгивая через три ступени, услышал, как бьют часы. Дверь в кабинет химии уже закрывалась, но он успел просунуть окоченевшие пальцы в щель и одновременно заметил в нескольких метрах от кабинета силуэт, уставившийся в окно на соседний дом. Заскакивая в аудиторию, он успел разглядеть только копну длинных светлых волос. Он сел за парту рядом с Пией, которая улыбнулась ему так, что он пришел к выводу: день, несмотря ни на что, начинается неплохо. Молодой учитель химии, он же классный руководитель, откашлялся и сказал: «Сегодня к вам в класс придет новый ученик. Очень важно, чтобы вы были добры с ним». С задней парты раздался крик Антона: «Мы же всегда добрые, о чем вы говорите?», – сопровождаемый типичной для Антона улыбкой. Учитель наморщил лоб и сказал: «Сейчас особенно важно, чтобы вы вели себя по-доброму. У него есть… физический недостаток…». Не закончив фразу, он вышел из кабинета, оставив дверь открытой. Класс загудел. О чем это он? Что значит физический недостаток? Что это такое? Тут вернулся учитель. С ним в класс зашел парень с длинными светлыми волосами. «Это Вильям», – громко сказал учитель. Класс внезапно замолчал. Стояла такая тишина, что тиканье часов звучало, как бой курантов. «Привет», – сказал Вильям.

* * *

У Молли была перемена. Она не особенно их любила. Если не считать тех-кто-не-со-всеми, все девочки делились на две группы. Молли предпочитала общаться с теми, кто ходил в курилку, но, если она придет домой и от нее будет хоть немного пахнуть дымом, ей влетит от мамы, а она не в силах это выслушивать еще раз. С теми-кто-не-со-всеми, то есть с зубрилами, отверженными или смельчаками, которым было плевать на социальные игры, она тоже не могла общаться, для этого она была недостаточно сильна. Поэтому она присоединилась к всегдашней группе тех, кто тусовался на скамейке прямо около двери школы. Хотя выпал первый снег, вся компания находилась на улице, без верхней одежды, как будто их организмы были умнее их самих и инстинктивно стремились насытиться кислородом, чтобы выдержать до конца учебного дня. И, возможно, остыть. Девочки на скамейке трепались, в шутку препирались и в целом вели бессмысленную болтовню. Линде ее богатый отец подарил мобильный телефон, и через какое-то время все собрались вокруг него. «Это Nokia 1011, с GSM», – гордо сказала Линда. Никто не понял, что она сказала, но все хотели подержать в руке эту удивительную темно-серую коробочку. Телефон передавали из рук в руки от Альмы Лейле, потом Эве и Сальме, а потом он вдруг оказался у Молли, и ей нужно было придумать что-нибудь крутое, чтобы не стоять в растерянности. Она подняла мобильник к уху и сказала: «Да, это Линда Бергтинг, я хочу заказать жиголо». Все засмеялись, Мария закричала: «Фу, Молли!». Линда выхватила телефон и взвизгнула: «Ну все, теперь он весь день будет вонять твоим похотливым дыханием». Все громко хохотали, но внезапно Молли заметила, что Альма перестала смеяться и выпучила глаза. «Вау», – сказала она так тихо, что об этом можно было догадаться только по движению губ. Вся компания смолкла, одна за другой головы повернулись к дверям. Парень с длинными светлыми волосами остановился и повернулся к ним лицом. Оно было невообразимо угловатое и бугристое. Совершенно кривой подбородок, на лбу с одной стороны торчала похожая на рог выпуклость, правая скула смотрела вверх, левая вниз. Тут он развернулся и пошел дальше. «Ни фига себе», – сказала Линда и уронила мобильный.

* * *

Когда ученики дико рано утром собрались в актовом зале, от самых крутых еще пахло спиртным. Ночь накануне дня святой Люсии была долгой. Но не для Сэма. Его приглашали праздновать, но он не нашел в себе сил пойти. Ему в последнее время на многое не хватало сил, и он на большую часть дел махнул рукой. Он бросил футбол, гитару и даже электронику. Все нагоняло тоску, включая учебу. У него не было сил даже на девчонок, он понял это, посмотрев на стоящий рядом стул Пии. А скоро Рождество, и мысль праздновать с бабушкой, дедушкой, отцом, матерью и братом, притворяясь, что всем хорошо вместе, его не грела. Девятиклассники сидели в зале впереди в ожидании процессии святой Люсии. Еще одно празднование со свечами, пением и всей этой фигней. Сэму хотелось только спать. Занавес начал раздвигаться, сейчас наверняка выйдет директор с его очередной бессмысленной речью. Но на сцену вышел не он, а Антон из класса Сэма, он схватил микрофон, и в то же самое мгновение Сэм увидел, что учитель химии встал с места в нескольких рядах от него. Антон расплылся в типичной для него широкой улыбке, и его голос прозвучал на весь актовый зал: «Вы ждете процессию святой Люсии, чертовы крестьяне, но вот она, настоящая Люсия». Двое друзей Антона, Микке и Фреддан, вытащили из-за занавеса Люсию. На ней было развевающееся белое платье, в короне горели свечи, из-под нее свисали длинные светлые волосы, причесанные так, что закрывали лицо. Учитель химии протискивался к сцене все настойчивее, а Антон громко расхохотался и отвел волосы с лица Люсии. Рот на угловатом и бугристом лице был заклеен серебристым скотчем. В этот момент стало заметно, что и руки у Вильяма связаны за спиной таким же скотчем. Антон снова улыбнулся и сказал в микрофон: «А теперь пой, черт возьми, не стесняйся». Пока учитель пытался вскарабкаться на сцену, Фреддан сорвал скотч с лица Вильяма, а Антон сунул ему под нос микрофон. По залу разнеслись только длинные всхлипывания. Учитель добрался до места, вытолкал со сцены Антона, Микке и Фреддана и попытался снять с Вильяма корону с горящими свечами, но она оказалась приклеенной к волосам. Учитель задул свечи и начал возиться с короной, но только дергал волосы, на которые стал стекать стеарин. Вильям громко кричал, прямо в микрофон. Глядя на Антона, Микке и Фреддана, которые хохоча убегали через боковой выход со сцены, Сэм почувствовал, что его тошнит.

* * *

Сэм сел на скамейку в глубине школьного двора, включил маленькое радио, полученное в подарок на Рождество, и попытался настроиться на новую станцию. Он-то, конечно, хотел, чтобы ему подарили cd-плеер, и мечтал, как будет круто носить с собой и слушать диски, но родители купили ему радио. Он притворился более обиженным, чем был на самом деле, втайне ему очень нравилось слушать радио. Он крутил ручку, найти волну не получалось, и он даже не заметил, что рядом с ним на скамейку кто-то сел. Он повернул голову, только когда услышал покашливанье. Хотя прошло уже два месяца, он застыл в удивлении. Он никогда не переставал поражаться, и ему никогда не удастся перестать поражаться. Да ему, кажется, и не доводилось еще видеть угловатое лицо Вильяма так близко. «Радио?» – спросил Вильям. «Сегодня P4 начинает вещание на всю страну, – выдавил из себя Сэм. – Я не знаю точно, на какой они волне». Вильям кивнул и сказал: «Ты любишь всякие технические штуки, да?» И он протянул что-то Сэму. Это был круглый предмет, диаметром почти дециметр, внутри у него двигалось множество шестеренок и колесиков, создавая причудливый узор. Сэм завороженно отложил радио на заснеженную скамью и пригляделся. У него возникло ощущение абсолютного волшебства, когда он наблюдал за маленькими колесиками, крутящимися с разной скоростью. «Что это?» – спросил он. «Карманные часы начала двадцатого века, – ответил Вильям. – Я снял заднюю крышку. Хочешь подержать?» Сэм кивнул, Вильям осторожно положил механизм в его окоченевшую руку. «Они американские, – пояснил он. – Марки Elgin. Но вообще лучшим производителем часов считается Швейцария». Сэм сидел, вытаращив глаза. Вильям добавил: «У меня их много». Сэм спросил: «Черт, откуда у тебя столько денег?» Вильям ответил: «Я покупаю сломанные и чиню. Надо просто сечь, как это работает». «Круто, – кивнул Сэм. – Но почему именно я?» Вильям пояснил: «Я слышал, ты интересуешься техникой, электроникой». «Я уже бросил», – угрюмо сказал Сэм. Вильям продолжал: «Это было до электроники. Эти часы надо заводить, типа подкручивать вот тут каждое утро. Но есть и механизмы с автоподзаводом». Сэм оторвал взгляд от гипнотически жужжащих шестеренок и впервые встретился глазами с Вильямом. «О’кей, – сказал Вильям и отпрянул. – Я не только поэтому хотел показать тебе их». Сэм спросил: «А почему?» «Потому что ты никогда не издеваешься надо мной». Сэм ничего не ответил. Вдруг что-то произошло, он не понял, что именно. Часы выбило у него из рук, и они отлетели в сторону. Вместо них у него в ладони оказался снег. Он услышал хихиканье и увидел, как несколько шестеренок покатились по снегу под ногами и исчезли в нем. Сэм поднял взгляд и увидел стайку девочек, бегущих врассыпную. Он узнал ту, что бежала впереди всех. Видимо, это она бросила в него снежком. Она была одной из самых крутых восьмиклассниц, вроде бы ее звали Линда. Убегая, она крикнула: «Может, еще и отсосешь у этого урода?» Сэм помотал головой и увидел, что Вильям опустился на колени и ищет в снегу рассыпавшиеся колесики. Их взгляды встретились. Сэм никогда в жизни не видел такого черного взгляда. Они стали вместе собирать завалившиеся в сугроб шестеренки.

* * *

Молли сидела одна на скамейке у дверей и судорожно пыталась читать учебник по географии. Она забыла, что у них будет контрольная. Она старалась разобраться в западном побережье Африки ниже непонятной Западной Сахары. Что там? Мавритания, Сенегал, Гамбия – она как будто воткнута в Сенегал, – потом Гвинея-Бисау, Гвинея, Сьерра-Леоне, Либерия? Дальше Кот-д’Ивуар, Гана… И тут на африканское побережье упал снежок и начал быстро таять, промочив всю страницу. Молли посмотрела вверх и увидела, что Линда быстро лепит еще один снежок. Она сунула книгу в сумку и тоже принялась как можно скорее лепить снежок. Она кинула его, промахнулась и вместо Линды попала в стоящую за ней Марию. Мария вскрикнула и побежала к Молли, чтобы натереть ей снегом щеки, но та уже спряталась за скамейкой вместе с Лейлой. Альма в свою очередь атаковала Марию сзади, пока Линда забрасывала Сальму очень жалкими комочками снега. В конце концов, все это перешло в общий смех. Тут Эва замерла и махнула рукой в сторону: «Смотрите вон туда, это не Самуэль из девятого класса? Красавчик Сэм?» Голоса девочек слились в общий гул, перебивая и подзадоривая друг друга: «Черт, неужели с ним рядом тот урод?», «Чем это они заняты?», «Он что, не понимает, что уродство заразно?», «Какая гадость сидеть так близко», «А прикинь, дотронуться до этого лица?», «Фу, мерзко-то как». Когда они подкрались к мальчикам, их было семеро. Молли шла позади, ей это все не особо нравилось. Но Сэм и Вильям ничего не заметили, они смотрели вниз на что-то, что выглядело как коробочка с сосательным табаком. Неужели они заняты именно этим: в первый раз пробуют снюс? Наконец, стайка девочек подошла достаточно близко, чтобы докинуть до них снежком. Все посмотрели на Линду, она все же была у них кем-то вроде заводилы. Линда медленно и тщательно слепила снежок, и Молли слышала из-за спин подруг их сдерживаемое хихиканье, да и сама не удержалась. Но когда Линдин снежок попал в цель и из рук Сэма выпало что-то, оказавшееся совсем не коробкой снюса, Молли, глядя на копающихся в снегу Вильяма и Сэма, вдруг вспомнила празднование дня святой Люсии. Она увидела, как учитель химии, стащивший Вильяма со сцены, с помощью школьной медсестры пытается освободить его от короны и им приходится срезать его длинные светлые волосы, его гордость, срезать их клоками с деформированной головы. Сейчас она, конечно, быстро убежала со школьного двора вместе с остальными девочками, но в отличие от них так и не смогла заставить себя засмеяться.

* * *

На смену зиме пришла весна, волосы у Вильяма начали снова отрастать. Сэм, разумеется, избегал его в школе, но, когда поблизости не было свидетелей, ему случалось провожать его домой. Они запирались в его комнате в квартире в центре Хеленелунда, где Вильям жил со своей вечно озабоченной матерью, от которой пахло чем-то сладким. Сэма поразили отметины на двери комнаты Вильяма, четыре углубления, как будто от удара кулаком, но он никогда о них не расспрашивал. Зато Вильям показывал ему свои часы. Он всегда хранил их по три штуки. Когда Сэм поинтересовался почему, ответил: «Рамане любую свою конструкцию повторяют трижды», и пояснил, что это из фантастического романа Артура Кларка «Свидание с Рамой». В его коллекции чего только не было – от больших настенных часов до часов-кольца, которые Сэму нравились больше всего. Это был микроскопический механизм, помещенный в ювелирное украшение, размером подходившее для женского пальца. А еще Вильям показывал рисунки и фотографии полной противоположности этих часов: гигантские башенные куранты с огромными цепями и тяжелыми шестернями, большими колесами и заводными пружинами, осями, штифтами, валами, балансирами, шпинделями, маятниками, рычагами и гирями. Когда Вильям достал фотографии, сделанные внутри башенных часов в Кремоне в Италии, его глаза засияли: «Самые большие в мире средневековые часы». Впрочем, глаза Сэма тоже, наверное, сияли. И Вильям сказал: «Снег уже растаял». Видимо, Сэм сделал какой-то жест, отразивший непонимание, потому что Вильям продолжил: «Хочешь пойти со мной посмотреть одну вещь, которую я сделал?» Сэм был не уверен, хочет ли он, чтобы его увидели вместе с Вильямом, и лицо выдало его. «Ты можешь следовать за мной на расстоянии», – сказал Вильям, понимая, что чувствует Сэм. Они поехали на велосипедах. Впереди Вильям на своей развалюхе с до смешного высоким рулем, в двухстах метрах позади него – Сэм на своем очень уж приличном Crescent, который он все больше ненавидел. И вот они добрались до места. Оставив велосипеды около автобусной остановки, до которой никому, казалось, не было дела, они побежали через луг, где высокая трава лежала прибитая к сырой земле. Шлепая по воде вдоль осиновой рощи, они дошли до места, откуда был виден небольшой дом у воды. Лодочный домик, скрытый на берегу среди деревьев, зелено-коричневый, уродливый и совершенно невероятный. Вильям подошел к нему и сказал: «Он заброшен». Сэм спросил: «Ты точно это знаешь?» Вильям кивнул и направился к двери у самой кромки воды. Две ступени вверх, и вот он уже перед висячим замком, от которого у него обнаружился ключ. Они вошли внутрь. Повсюду в беспорядке лежала древняя лодочная рухлядь: ржавые моторы и намертво засохшие спасательные жилеты, выброшенные на берег буи и покрытые патиной якоря, но в стороне от всего этого находилось нечто, выглядящее совершенно новым. Цепи, шестеренки, колеса, заводные пружины, оси, штифты, валы, балансиры, рычаги и гири. С них капало масло. Весь механизм крепился на двух массивных столбах, которые в свою очередь были закреплены в полу и доставали до самого потолка. Деревянные опоры. И где-то посреди этой путаницы располагался циферблат. Присмотревшись, Сэм увидел, что минутная стрелка все время медленно движется. Часы показывали без нескольких минут три. Вильям сказал: «Подожди». Сэм стал ждать. Они ждали, как казалось, долго, но на самом деле всего две минуты. Когда часы начали бить, большая гиря упала сверху и сделала круглое углубление в деревянном полу.

* * *

Молли думала об экзаменах. Она щурилась на яркое весеннее солнце и размышляла о том, что остался еще год. Еще год детства, а потом оно закончится, вот ровно здесь, на этом большом школьном дворе. Ей совсем недавно, в марте, исполнилось пятнадцать, и жизнь двигалась в правильном направлении. В сторону взросления. На данный момент Молли окончательно потеряла интерес к парням из школы. Поразмыслив какое-то время – честно говоря, довольно долгое время, – она пришла к выводу, что несмотря ни на что ее интересует все же противоположный пол. И в школе, конечно, по-прежнему были один-два парня, которые ей нравились: некий Микке, некий Алекс, некий Сэм, некий Сванте, но в целом она была настроена на будущее. Ее привлекали другие вещи. Ей, пожалуй, не хотелось называть это политикой, но по крайней мере социальные вопросы. Не так давно у нее случилось озарение: все люди очень разные, и эти различия не имеют особенного значения. Непохожесть – это хорошо, и именно интерес к тому, что нам неизвестно, и является предпосылкой человеческого развития. Говорили, что где-то в мире проводится масштабное изучение генетики человеческой расы, и до сих пор непонятно, можно ли говорить именно об одной человеческой расе, или скорее стоит говорить о многих расах, разных расах, как всегда утверждали расисты. Может быть, именно сейчас происходило нечто, новое научное исследование, которое сможет доказать, что все мы – все пять миллиардов – принадлежим к одной и той же человеческой расе, невзирая на небольшие отличия в цветах и культурах. Было так интересно узнать, что существовали человеческие расы, которые исчезли. Как бишь они назывались? Неандертальцы и явантропы? Когда-то и они пришли из Африки, у них были свои цивилизации, по крайней мере, племенные общины, а потом они исчезли. Они были уничтожены полностью, и от них не осталось никаких следов. Кроме костей. И важно то, что это значило, что мы, все, кто остался, объединены, независимо от различий. И вот как раз посреди таких ее раздумий большой пустой школьный двор перестал быть совершенно пустым, и перед Молли вдруг появилась фигура, и эта фигура очень мало была похожа на тех, кто входил в общую человеческую расу, о которой мечтала Молли. Вроде бы ей удалось выдавить из себя улыбку, когда Вильям сел рядом с ней на скамейку и сказал: «Привет! Хочешь пойти со мной посмотреть одну вещь?»

* * *

В тот год начало лета выдалось необычно беспощадным, в отсутствие ветра в воздухе висит пыль, солнце палит и обжигает. Сэм сидит на опустевшей спортивной площадке и в другом конце футбольного поля, у дальних ворот, замечает скопление народа. Он видит, что это девочки, много девочек, он слышит их громкие голоса, но не разбирает слов. Кажется, словно пустота над пылящим гравием фильтрует все, что походит на язык. Сэм стал другим, время стало другим. Такое ощущение, что он повзрослел на пару лет всего за несколько недель. Теперь он избегает таких сборищ. Он чувствует, что стал затворником. Но что-то в нечленораздельных криках привлекает его интерес. Вопреки всем инстинктам он плетется туда и начинает различать спины девочек одну за другой. На них летние наряды, платья, юбки, и под лучами безжалостного солнца их длинные волосы переливаются всеми мыслимыми цветами. Вокруг них вьется пыль, и когда они немного расступаются, Сэм видит, что они не одни. Над ними возвышается голова. Это Антон, он движется, исчезает за ширмой из девичьих спин, возвращается, не останавливается. И вот девочки расступаются еще немного, и становится видна привязанная к штанге ворот фигура. Длинные светлые волосы свисают на лицо. Брюки спущены, нижняя половина туловища обнажена, и Сэм резко разворачивается, пока Вильям не успел его заметить. Единственная мысль, которая снова и снова и снова крутится в голове у Сэма: скоро летние каникулы.

Скоро все это дерьмо закончится.

21

Среда 28 октября, 01:53

Несмотря на дождь, осины шелестели. И хотя ливень примял часть травы, ее высота все еще почти достигала человеческого роста. Ее урывками освещали два мечущихся конуса света от карманных фонариков. Если бы кто-то наблюдал за этой сценой сверху, она бы напомнила ему двух играющих светящихся рыб в неизведанных морских глубинах.

Наблюдал ли за ними кто-нибудь сверху, осталось неизвестно.

Над травой появилась рука. Бергер наклонил голову и двинулся к ней, присев на корточки. Указательный палец Блум был направлен на одну из осин, и Бергер, наконец, разглядел большую камеру.

– Выглядит древней, – прошептал он.

– Как знать? – прошептала в ответ Блум и поправила бронежилет. Потом она внимательно посмотрела на Бергера, как будто оценивая его ментальное состояние. С откровенным нежеланием она протянула ему какой-то предмет.

Только когда она выдернула его из протянутой руки Бергера, тот понял, что это пистолет.

– Мне все еще кажется, что ты можешь быть в сговоре с Вильямом, – прошептала она и направила на Бергера свое оружие. – Возможно, ты завел меня сюда только для того, чтобы приковать к этому проклятому часовому механизму еще раз.

– Ты правда так думаешь?

Блум поморщила нос и протянула Бергеру оружие. Он взял его, взвесил в руке, кивнул. Лицо Молли было мокрым, светлые волосы свисали в беспорядке – но взгляд оставался очень ясным. Она двинулась дальше, подняв и фонарь, и пистолет. Вскоре она превратилась в мерцающий огонек, который зигзагами продвигался в траве. Бергер пошел следом.

Иногда он терял ее из виду, но она всегда снова появлялась: пятно света, похожее на ускользающую ртуть, среди еще не пожелтевшей, еще не покоренной осенью зеленой травы.

Из темноты выступила осиновая роща. Бергер различал гниловатый запах открытого водоема, а за рощей угадывал очертания зелено-коричневого здания.

Лодочный домик.

Его не должно быть видно, успел подумать Бергер до того, как налетел на Блум. Она сидела в траве, низко пригнувшись и выключив фонарик.

– Погаси, – шепнула она.

Бергер послушался.

– Свет, – прошептала Блум и показала на рощу.

Бергер рассмотрел нечеткий силуэт лодочного дома, но ему не удалось сфокусировать взгляд.

– Вот только откуда? – спросил он шепотом.

– Не знаю, – так же шепотом ответила она. – Но мы не должны были бы его сейчас видеть. Сейчас должно быть темным-темно.

– Он исходит изнутри?

Блум только покачала головой и напрягла зрение.

Была середина ночи, конец октября, темно, хоть глаз выколи. И вместе с тем невозможно было отрицать, что нечто делает старый зелено-коричневый лодочный дом заметным среди осин. Он светился как будто бы собственным внутренним светом.

Бергер и Блум находились приблизительно в пятидесяти метрах от дома, и это была последняя возможность укрыться в траве. В нескольких метрах впереди луг переходил в голую каменистую землю, а потом начиналась осиновая рощица. Бергер внимательно наблюдал за Блум и был вынужден констатировать, что у нее гораздо больше опыта работы в полевых условиях. Он увидел, что она приняла решение.

– Многое поставлено на карту, – прошептала она.

Он кивнул и всмотрелся в слабо светящийся лодочный дом. Что-то сигнализировало о чьем-то присутствии, о жизни, возможно, о смерти. Может быть, об их смерти. Бергер вздрогнул.

– Нам надо разделиться, – сказала Блум. – Я возьму на себя фасад, ты заднюю сторону.

– Помни о ловушках. Ты знаешь, что он хорошо соображает в технике.

– Это единственное, о чем я думаю, – мрачно ответила она и устремилась в еще больший мрак.

Бергер тоже двинулся к дому, ощущая, как его проглатывает темнота.

Он свернул в сторону от воды, вошел в рощицу, по-прежнему не включая фонарь. Обошел дом, приблизился к задней стене. Разглядел небольшие столбы, на которых стоит дом. Увидел камень. Тот самый скользкий камень. Посмотрел на окно над камнем. Ему показалось, что на окне заметно старое пятно двадцатитрехлетней давности, через которое едва ли будет проще заглянуть внутрь. Бергеру приходилось игнорировать эмоции и подключать разум. Стена была ничем не освещена, и все же казалось, что она слабо светится. Свет шел не изнутри; было понятно, что за грязным стеклом еще темнее, чем снаружи.

Если Вильям Ларссон вернулся в исходную точку, то он ждал в абсолютной непроглядной темноте. Может быть, он уже давно заметил их.

Может быть, он смотрел на них в эту самую минуту.

До этого момента Бергер был заморожен. Переменчивые события последних суток оторвали его от сиюминутности. Все, что происходило, казалось ненастоящим. Как будто он передвигается внутри настоящего кошмарного сна. Но теперь, углубившись в рощу за лодочным домом из детства, Бергер очнулся. Действительность догнала его. Глубоко замороженное сердце оттаяло, пульс резко участился. Бергер чувствовал, что его трясет. Внезапно он ощутил всей своей сущностью, всем своим телом, что на самом деле может скрывать этот странно светящийся фасад.

За ним мог таиться настоящий ад.

Бергер смотрел на свою трясущуюся руку. Чувствовал, как пот отделяется от остальной влаги в организме. Но глядя на руку, он больше не был наблюдателем, он больше не был отделен от своей трясущейся конечности. Он направил на наблюдение всю свою целеустремленность. Он снова стал субъектом.

Ничто не находилось в чьих-то других руках. Все было в его собственных руках, как бы они ни дрожали. И не было короткого выхода. Все зависело только от того, удастся ли ему справиться с дрожащими руками.

Напрячься, сконцентрироваться. Посмотреть злу прямо в глаза. И рука перестала трястись.

Бергер обошел дом на расстоянии и спустился на каменистый берег. От черной воды поднималась прохлада. Он направил фонарик под ноги и сумел избежать самых скользких камней. Вдоль кромки воды он добрался до домика. Его боковая стена была обращена к воде, метрах в десяти от себя Бергер различил окно – и ничего больше. Снаружи виднелась кривая лестница, ведущая к уходящим в воду мосткам, соединенным с домом.

Бергер приблизился к дому. Он был почти у цели. Фонариком в левой руке он светил вниз, правой рукой сжимал оружие.

Когда он оказался около лестницы, наверху на мостках что-то зашумело. В ночи звук был слышен совершенно отчетливо, но потом снова настала тишина. Бергер снял с предохранителя пистолет, осветил лестницу, медленно и бесшумно поднялся, прижался к стене, остановился. Глубоко вдохнул. Быстро заглянул за угол.

Ничего. Только какая-то морская рухлядь на мостках. На другой стороне дома не было аналогичной лестницы, только перила высотой в метр и два метра до камней у кромки воды.

Туда никто не спрыгивал, это он слышал. Значит, дверь.

А она была закрыта.

Бергер слышал собственный пульс, звучащий, как быстро ускоряющийся часовой механизм. Большой механизм с мощным маятником.

Бергер свернул за угол, попробовал ногой доски мостков. Вроде бы прочные, не скрипят. Он сделал пару шагов по направлению к двери. Остановился. Прислушался.

Ничего, кроме дождя.

Окошко в форме ромба в двери было гораздо темнее, чем сама дверь.

Снова раздался шум. Он шел изнутри дома. Пора. Возврата больше нет.

Звуки доносились не через дверь, а снизу, сбоку от двери. Там была дыра. Первое, что заметил Бергер, было странное поблескивание, которое его приобретенный за время работы опыт тщетно пытался увязать с каким-нибудь известным оружием. Не получилось. Открылся люк во времени, люк в совершенную неразбериху.

Потом он понял, что это зубы, острые, оскаленные зубы, сопровождаемые необычно агрессивным шипением.

Потом он увидел иголки.

Из дыры в стене вылез ежик. Ощетинившийся ежик. Он снова зашипел, потом повернулся и с шумом убежал в дом. Внутри раздался вопль, звучавший не как человеческий крик.

Бергер протянул руку к ручке двери. Удивительно, но рука не дрожала. Он нажал на ручку. Дверь оказалась заперта. Бергер отошел назад, к перилам, поднял ногу, чтобы вышибить дверь. И вдруг она распахнулась.

Краем глаза он увидел, как поднимается его опущенное оружие. Он наблюдал за этим, как за абсурдной сменой кадров: черная изогнутая лента пронеслась сквозь темноту, пока пистолет не оказался на уровне груди. Только в следующий момент он увидел обнаженную поднятую руку.

Молли Блум не опустила руку, даже когда он опустил пистолет. Она сделала ладонью жест, подзывая Бергера к себе. Он пошел туда, вошел в лодочный домик. Там сильно пахло смолой. Бергер последовал за лучом фонарика Молли в угол. Там лежали четыре ежонка. Вокруг бегали раздраженные ежи-родители, фыркая и шипя.

Бергер рассмеялся нервным смехом облегчения.

– Здесь никого нет, – сказала Молли.

Они осветили фонарями остальные части помещения. Кроме давнишней рухляди вроде лодочных моторов, буев и кучи пивных банок разных лет там стояло два верстака и два стола, лежал скомканный брезент, канаты и веревки, покрытые зеленью разных оттенков.

Но самое сильное впечатление производили две опоры, которые поднимались от пола до потолка на некотором расстоянии от стены. В стене, обращенной к мосткам, было вкручено шесть колец для тросов в два ряда, по три в каждом, так что оба ряда формировали воображаемый куб с опорами в качестве двух ребер.

Фонарик Блум вздрогнул, круг света скользнул вниз.

– О боже, – сказала она.

Бергер встал между опорами и посмотрел на стену. В противоположной стене, метрах, наверное, в семи от него, находилось окно. На стекле можно было различить давнишнее жирное пятно, через которое едва ли было легче смотреть наружу. Бергера захлестнул жгучий стыд, который быстро перешел в боль. Гложущую, ноющую боль, причиняемую истерзанной совестью.

Молли подошла к нему. Она что-то держала в руке. Не сразу ему удалось разглядеть, что это волос. Длинный, светлый волос.

– Самое ужасное, – сказала Молли Блум, – что я даже не могу понять, мой это или Вильяма.

Они вместе сидели на полу лодочного дома и прислушивались к ежиной возне. Время шло удивительными шагами. Деревья непрерывно шелестели. Кто-то хотел войти к ним из другого времени.

– Свет, – сказал Бергер. – Почему казалось, что дом освещен?

– Как выяснилось, это не имеет значения.

– Интересно, что именно светилось.

– Вероятно, светящаяся краска. Вероятно, очень старая. Вероятно, нанесенная самим Вильямом двадцать три года назад.

– Но зачем?

– Он захватил этот брошенный лодочный домик. Сделал его своим. Он хотел, чтобы ему было легко находить сюда дорогу ночью. В те годы уже существовала хорошая светящаяся краска.

– Которая прослужила до сегодняшнего дня?

Тут у ежей случился конфликт, в углу раздался яростный грохот. Бергер вздрогнул, выдохнул, снял с себя бронежилет и встал. Подошел к покрытому паутиной выключателю и нажал. У главной двери зажглась лампа.

– Ничего себе, – сказал Бергер. – Электричество.

Блум посмотрела наверх взглядом из совершенно другого десятилетия и сказала:

– Оно, наверное, незаметно утекает с одной из двух конфликтующих фирм.

Она сорвала с себя бронежилет и продолжила:

– Нам надо уезжать как можно скорее.

Бергер покивал. Но потом спросил:

– Разве это обязательно?

Блум резко повернулась и посмотрела на него.

– Нам некуда ехать ночью, – пояснил Бергер. – А время идет. Может быть, нам даже стоит попытаться что-нибудь сделать. И немного подумать.

– Ты намекаешь, что я должна остаться в доме, где меня мучили? И где ты меня так безжалостно предал?

– Именно это я и имел в виду.

* * *

Наведение порядка заняло несколько часов. Они работали до и после рассвета, разгребали старье, выносили мусор, развешивали и расставляли вещи, что-то чинили. Когда они наконец занесли в дом огромный сверток, завернутый в брезент защитного цвета, было уже настолько светло, что можно было выключить свет. Они прислонили сверток к опорам и устало развернули брезент, с которого капала вода. Перед ними предстала потрясающая фотография, изображающая группу альпинистов, поднимающихся на заснеженную гору. Забив пару гвоздей в опоры, они повесили на них картину. Раскрыли створки, и она стала в два раза шире. Внутри все было покрыто стикерами и другими бумагами, которые вопреки всему остались сухими.

Блум отошла к одному из верстаков и села на тщательно отмытый стул. На верстаке в настоящий момент не стояло ничего, кроме нескольких бутылок с протеиновым коктейлем. Молли начала доставать вещи из одного из чемоданов, тянуть провода и подключать свой ноутбук к каким-то коробочкам. Бергер спросил:

– Это чемоданы СЭПО?

– Это оборудование для выживания в условиях внедрения. Оно всегда лежит в машине.

– А риск слежки? Оно действительно не оставляет следов?

– Поскольку я вытащила сим-карту из твоего мобильного, все должно быть хорошо. Это мое неотслеживаемое оборудование, включая вполне приемлемое 4G-подключение.

– Но мы не сможем зайти в реестр и внутреннюю сеть?

– Еще как сможем. Цель этого оборудования в том, что я должна выходить именно туда из разных мутных мест, не оставляя следов, чтобы меня не идентифицировали. Одно из немногих преимуществ работы под прикрытием.

Бергер кивнул и впервые внимательно осмотрел помещение. Все еще грязно, обстановка спартанская, но, может быть, получится пожить и в таких условиях.

– А как с базовыми потребностями? – спросил он. – Водопровод, спальные места, туалет, холодильник, плита, еда?

– Водопровод? – переспросила Блум. – Когда у нас прямо за дверью озеро?

– Вообще-то, это залив. В нем соленая вода.

– Да-да, нам придется добыть несколько канистр с пресной водой. И какой-нибудь мини-холодильник. И микроволновку. Спальные мешки и еду. Разберемся с этим в первой половине дня. Не зацикливайся на мелочах.

– Деньги не кажутся такой уж мелочью. И мы не можем использовать свои банковские карты.

Молли Блум еще раз склонилась над чемоданом. И выудила оттуда увесистую пачку пятисотенных купюр.

– Кэш внедренного агента, – объяснила она. – Выпей протеиновый коктейль. Хватит ныть, пора работать.

22

Среда 28 октября, 12:14

Бергер, сидящий на пассажирском кресле, посмотрел на ее ноги.

– Военные брюки? Мы что, в армии?

Она скорчила гримасу и сосредоточилась на дороге.

– Нет, серьезно, – продолжил он. – Я не видел, как ты их покупала.

– Ты делаешь покупки, как женщина, – ответила Блум. – Я делаю покупки, как мужчина. Ты три часа выбирал одни только трусы.

– Это деликатная тема.

Дождь заливал шоссе. Они ехали в глуши севернее озера Ульнашён.

– Думаешь, хватит того, что мы поменяли номера на фургоне? – спросил Бергер.

– Я знаю, что ходят слухи о некоем экспериментальном методе реверсирования GPS, но я сомневаюсь, что они используют его в нашем случае. Мы все же не представляем собой страшную угрозу демократической системе Швеции, правам и свободам граждан или национальной безопасности.

– Нет? Какое разочарование.

Потом они некоторое время молчали. Он решил сменить тему:

– Как ты думаешь, что случилось после того, как Вильям исчез по окончании старших классов? Он испарился, пропал с лица Земли.

– Я думаю, что наши общие гипотезы верны, – ответила Блум. – Должно быть, ему помогли.

– Все время учебы в средней школе ему совершенно некому было помочь. Они с матерью переезжали из одного спального района Стокгольма в другой, потому что его так травили во всех школах, что он не мог продолжать туда ходить. У тебя нет детей, Молли, ты не можешь себе представить, как больно видеть, что твоего ребенка мучают то в одном месте, то в другом. Превратиться в перекати-поле из-за издевательств. Знать, что в каждом новом месте повторится тот же ад, что был в предыдущем.

– Что ты помнишь о его матери?

– Не очень много. Она была со странностями.

– Со странностями?

– Нервная, всегда суетилась, не могла усидеть на месте. Странно пахла.

– Странно?

– Ты мой психолог?

– Сконцентрируйся. Почему странно? Неприятно?

– Нет, совсем нет. Скорее приятно. Чем-то сладким, пожалуй.

– Алкоголем?

Бергер задумался. Медленно кивнул.

– В моей картине мира он тогда не присутствовал. Но, вероятно, так оно и было.

– Она умерла от тяжелой формы алкоголизма в лечебнице в Чисте двенадцать лет назад.

Бергер еще раз кивнул.

– В этом есть какая-то дьявольская логика.

– Ты помнишь, как она выглядела? – спросила Блум. – Я видела фото из паспорта, но не более того. Блондинка?

– Нет. Но, с другой стороны, настоящие блондинки почти все остаются где-то в детстве. Скандинавском детстве. А потом все темнеют. Даже я был светловолосым, когда был ребенком. И ты наверняка тоже.

– Ты что имеешь в виду? – воскликнула Блум. – Я и сейчас блондинка.

– Но пара миллиметров потемнее у корней все же заметна.

Блум резко швырнула машину влево. Скрип шин высказал за нее возмущение. Как мираж, появилась Окерсберга и снова исчезла, а они опять оказались за городом.

– И никаких намеков на отца? – спросила Молли. – Ты ничего не помнишь?

– Ты посвятила этому пару лет, – сказал Бергер. – А у меня было несколько часов, я мало успел. Вильям никогда не заговаривал об отце.

– С самого его рождения его мама Стина Ларссон зарегистрирована как мать-одиночка. Никакого отца нигде не числится. И ни братьев, ни сестер.

– Но мы можем считать, что он был блондином? Если как следует подумать, то мама вроде бы была классической брюнеткой.

Вдалеке показалась Эстерокерская мужская тюрьма. Ее красные неровные стены выглядели как гармошка безумного великана.

– Ты так и не хочешь рассказать, зачем мы здесь? – спросил Бергер.

– Это выстрел наугад, – ответила Блум и посмотрела вверх через окно.

– Что ты ищешь?

– Камеры наблюдения. Нам надо припарковаться подальше.

– И я должен сидеть в машине с заведенным двигателем вне поля видимости и ждать?

– Именно так, – сказала Блум и остановила фургон. – Машина для побега из-за решетки.

* * *

Допросная в этой тюрьме ничем не отличалась от аналогичных помещений в других местах, то есть была абсолютно безликим помещением: стол, видеокамера, стулья, ничего больше. И сидящий по другую сторону стола заключенный тоже был совершенно безликим в своей серой одежде, напоминающей тренировочный костюм. Ему было за сорок, и, если бы не отметины у него на лице и руках, он бы казался совершенно прозрачным.

– Полагаю, на других частях тела тоже есть отметины? – спросила Молли Блум.

– Традиционное обращение с педофилами, – сказал заключенный и потрогал самый свежий из своих синяков.

– Но вы, Аксель Янссон, не только педофил, но и убийца?

– А вы, Эва Линдквист, полицейский, который задает чертовски неактуальные вопросы. Вы были бы безнадежно паршивым полицейским, если бы вы не прочитали приговор суда.

– На суде вы достаточно продуманно признали все случаи сексуального насилия в отношении детей и последовательно отрицали убийство. Чтобы избежать приговора за него. Убийцам детей здесь ведь достается еще сильнее.

– Я не склонен к насилию.

– Ну конечно, Аксель. Суниса Петвисет была секс-рабыней из Таиланда, ей недавно исполнилось пятнадцать. Ее хозяевами была албанская мафия. И во всем этом никакого насилия.

– Это даже не было педофилией. С ней все было законно.

– А в других доказанных случаях девочкам было восемь, одиннадцать, четыре и двенадцать лет. Четыре?

– То была минута слабости. Но никогда никакого насилия.

– Ну конечно, нет, Аксель. Расскажите о вечере с Сунисой Петвисет.

– Вы наверняка читали все эти чертовы материалы расследования. Там есть мои допросы. Я не изменил показаний ни по одному пункту.

– Девочку-тайку доставили вам домой албанцы. Вы занимались сексом. Она покинула вашу квартиру в одиннадцать пятнадцать вечера.

– И получила чаевые!

– Проблема в следах крови у вас в квартире, на лестнице и в багажнике вашего автомобиля. Проблема в том, что чешуйки кожи и кровь остались у вас под ногтями. И все это имеет ДНК Сунисы Петвисет.

– Но тела не нашли, – возмущенно заметил Аксель Янссон. – Они перерыли кучу мест. Нет тела – нет убийства.

– Вы же знаете, что все не так просто.

– Что вы здесь делаете, Эва Линдквист? И кто вы, черт возьми, на самом деле?

– Успокойтесь, Аксель. Я расследую совершенно другое дело, не имеющее к вам никакого отношения. Вы ничем не рискуете, разговаривая со мной.

– Каждый раз, когда я говорю с полицейским, я рискую жизнью.

Молли Блум сделала глубокий вдох, наклонилась над столом и прошептала:

– Неужели вы до сих пор не поняли, что я ваш лучший и самый незаслуженный шанс из всех, которые выпадали вам в вашей жалкой жизни?

Аксель Янссон отпрянул. Потом прошептал:

– О чем вы говорите?

– О том, что, возможно, был другой убийца. О чем вы умолчали на допросах?

– Ни о чем. Все было, как я рассказал. Мы трахались, я заплатил, она ушла. Больше ничего. Другой убийца?

– А кровь в квартире и под ногтями?

– Что под ногтями, ничего удивительного. Я прихватил ее сильнее, чем признался.

– А в квартире?

– Непонятно. Были только царапины у нее на заднице. А в квартире нашли несколько децилитров крови в таких местах, которые не видны.

– Я совершаю немалое насилие над собой, сидя здесь и перешептываясь с вами, Аксель. Скоро сюда войдут и прервут нашу беседу. Вы должны дать мне что-то еще. Откуда в квартире появилась кровь? Вы находились там все время до прихода полиции?

– Нет, прошло же несколько дней.

Блум откинулась на спинку стула и ощутила прилив тошноты. Глубоко вдохнув, она встала.

Хотя она старалась не оглядываться, она успела заметить, как Аксель Янссон скорчился и приготовился к следующей серии избиений.

Молли Блум проводили через металлодетекторы и решетки, и она вышла на улицу. Глядя в тяжело нависающие небеса стального цвета, она подставила лицо крупным каплям дождя. Так она простояла некоторое время. Как будто влага могла смыть всю эту грязь с ее лица.

Она с неохотой вспомнила Акселя Янссона и подумала, какое огромное несчастье родиться с извращенными желаниями. Потом она подумала, что, может быть, попробует сократить ему срок наказания. Потом подумала о четырехлетних девочках и том, что надо обдумать решение еще раз. Она подошла к фургону. Он стоял повернутый на сто восемьдесят градусов, готовый к побегу. Бергер сидел за рулем и газовал на холостом ходу.

Молли села на пассажирское кресло и сказала:

– Думаю, у нас есть еще одна жертва.

Бергер тронул фургон с места и сказал:

– Если мы собираемся работать вместе, у нас больше не должно быть секретов друг от друга.

Блум кивнула. Потом заговорила:

– Пятнадцатилетняя тайская жертва трафикинга по имени Суниса Петвисет была убита в период между исчезновением Юлии Альмстрём и Юнны Эрикссон, девятого октября год назад. За убийство осужден педофил Аксель Янссон. Но я не думаю, что он виновен именно в убийстве. Тело так и не нашли. Кто-то засадил его за решетку, чтобы скрыть настоящего убийцу. Думаю, это Вильям.

– И ты обнаружила это сегодня утром?

– Я искала жертвы между Юлией и Юнной. Я не концентрировалась на этом как следует раньше, не думала о том, что он мог спрятать убийство за убийством. Теперь нам надо закрыть пробел между Юнной и Эллен. Предпоследняя жертва. Поезжай в город. А ты чем занимался утром?

– Я нашел тетю, – пробормотал Бергер.

Они свернули на трассу E18, и он продолжил:

– У тебя хватит сил рассказать, как ты была прикована к часовому механизму? Мне надо понять, как он работает.

Что-то промелькнуло в лице Молли, скользнуло по гладкому лбу.

– На циферблате тикали стрелки, – сказала она. – Я видела, как идет время. Я боялась следующего получаса.

– А что происходило?

– Меня растягивало понемножку, как на дыбе. Хотя, мне кажется, он мог регулировать скорость как хотел.

Они миновали Арнинге. Бергер спросил:

– У тебя было ощущение, что тебе предстоит умереть? Что он так задумал?

– Какие прекрасные вопросы ты задаешь.

Какое-то время они ехали молча. Он бросил на нее взгляд. Она выглядела мрачной и замкнутой.

– Как тебе удалось сбежать? – спросил он наконец.

– Я высвободила левую руку из наручников. Потом удалось освободить правую руку и ноги.

– Ты стояла вертикально, а цепи тем временем растягивали руки и ноги?

– Нет, – сказала Блум, закрыв глаза. – Не ноги. Только руки. Я стояла на полу со связанными ногами, они были прикованы к полу. Руки растягиваются в стороны, кровь начинает идти, когда кожа рвется. Я стояла там восемь часов, думаю, что еще полчаса – и кожа бы не выдержала. Но Эллен Савингер исчезла три недели назад. Что он успел сделать с ней за это время?

– Он каким-то образом дает своим жертвам отдых, – сказал Бергер. – Так что они могут сидеть на полу и достают до него ногтями. В доме в Мерсте были следы от ногтей на руках и ногах.

– На полу?

– Да. На бетонном полу.

Лицо Блум перекосило, и она отвернулась к боковому окну.

Они ехали молча, пока не добрались до улицы Вестербруплан. Дождь почти прекратился. Бергер припарковал машину поблизости, следуя указаниям Блум. На парковке стоял и ждал мужчина. На вид лет сорока с небольшим, и мешки под глазами были больше и темнее, чем можно было ожидать по другим чертам лица.

– Бертиль Брандт, – представился он и протянул им руку.

– Эва Линквист, – сказала Молли и требовательно посмотрела на Бергера, который выдавил из себя:

– Чарльз Линдберг.

Он очень долго потом раскаивался.

Они шли по мосту Вестербрун, обменявшись едва ли несколькими фразами. Посреди моста они остановились и посмотрели на Стокгольм под мрачным серым небом.

– Наверное, скоро опять пойдет дождь, – сказал Брандт.

– Может быть, – согласилась Блум.

Некоторое время они стояли молча. Город накрыло пугающим серым покрывалом.

– В ту ночь тоже шел дождь, – сказал, наконец, Брандт.

– Вы точно знаете это, Бертиль?

– О да. Я знаю о той ночи все.

– Очень немногие разрезали ограждение…

Бертиль Брандт слабо улыбнулся. Это была улыбка человека, пережившего многое. Он выдержит, но никогда не будет прежним.

– Ограждение сделали три года назад. Но только на этой стороне, восточной, в сторону города. Как ни странно, я понимаю ход их мыслей.

– Можете объяснить? – попросила Блум.

– Сюда приходят, зациклившись на одном, опьяненные мыслью о самоубийстве. С восточной стороной моста по традиции связаны романтические представления о прыжке из мерзости в прекрасное, где весь Стокгольм лежит у ног. А если перед вами двухметровый забор, вся романтика исчезает. Тогда надо перебираться через отбойник, пересекать дорогу, на которой даже ночью оживленное движение, чтобы перейти на западную сторону. Никакой романтики не остается, шоры спадают. Реальность расправляется с мечтаниями, человек прозревает, начинает видеть себя в истинном свете. И весь этот роскошный проект превращается в жалкую чушь. Только по-настоящему целеустремленные завершают задуманное.

– Но теперь ограждение есть и на западной стороне.

– И оно оказалось действенным. Люди, конечно, перелезают и через него, но гораздо меньше, чем раньше. И как вы и сказали: очень немногие разрезали ограждение.

– Но Эмма это сделала, – сказала Молли Блум. – У нее с собой были очень прочные арматурные ножницы, которые остались лежать на мосту, к тому же с ее отпечатками пальцев.

– Да, – подтвердил Бертиль Брандт. – Она очень тщательно все продумала.

– Но никто ведь не видел, как она спрыгнула?

– И труп тоже не найден. Я думаю, ее просто унесло в море. Как она и хотела. Она любила море.

– Никаких свидетелей?

– У самого прыжка нет. Это случилось на Праздник середины лета, ночи стояли светлые, но город ведь опустел. Те, кто остался, наверняка отходили от празднования накануне. И все же есть два независимых свидетеля, утверждающих, что она шла по мосту с ножницами в руке, очень целеустремленно шла. И камеры наблюдения.

– Камеры наблюдения?

– Недалеко отсюда, в районе Хурнстулль. Она ведь пришла с той стороны. И ножницы хорошо видны. И ее лицо.

– Как оно выглядело?

– Как оно выглядело?

– Да, вы же знаете о той ночи все.

Брандт горько усмехнулся и покачал головой.

– Вы не самый чувствительный полицейский из тех, кого я повстречал за это время.

– Зато, возможно, самый спешащий.

– Вряд ли Эмме есть куда спешить. Да и мне тоже.

– Возможно, спешить надо куда сильнее, чем вы думаете…

– Напряженным. На грани срыва.

– Лицо?

– Камеры наблюдения ведь имеют не очень высокое разрешение. Она выглядела бледной и очень, очень напряженной. Моя малышка…

Брандт умолк. Блум ждала. Чувствовала комок в горле.

Однажды ночью двадцать три года назад она шла по этому мосту. Тогда не было никаких ограждений, только перила высотой чуть больше метра. Она остановилась на восточной стороне, посмотрела на город и вдруг почувствовала, что смысл все еще может вернуться в ту жизнь, которую отнял у нее Вильям Ларссон. Пусть даже и не сразу.

– Ужас, – сказал Брандт. – Ужас от бессилия.

– Бессилия против суицидальных наклонностей?

– Мы были очень близки. А потом она отдалилась. Было ужасно видеть это. Мама Эммы умерла раньше. Мы остались с ней вдвоем.

– Почему она отдалилась?

– Я так до конца и не понял. Думаю, происходило много чего-то дрянного в школе, но она об этом молчала, замкнулась в себе.

– Вы об этом бессилии и говорили?

– Да. Против ада травли.

* * *

Через несколько минут они уже ехали на юг. Бергер снова был за рулем. Спустя некоторое время он сказал:

– Невозможно себе это представить. Каково это – иметь дочь, которая так немыслимо целеустремленно расстается с жизнью.

– И останавливается. Останавливается в тот момент, когда собирается сделать последний шаг.

– Ты думаешь, Эмма Брандт стала шестой жертвой Вильяма?

– Праздник середины лета в этом году, – сказала Блум. – Ровно посередине между Юнной Эрикссон и Эллен Савингер. Да, именно так я и думаю. В принципе всех, кто прыгает с моста Вестербрун, обычно находят, раньше или позже. Эмма Брандт оказалась исключением, ее тело исчезло. А прошло уже четыре месяца.

– То есть ты думаешь, что у нас теперь есть семь жертв?

– Да, – ответила Молли Блум, глядя на залив. – Это мои самые сильные кандидаты.

– Но чтобы Вильям Ларссон, над которым жестоко издевались, отыгрался на Эмме Брандт, которую тоже травили в школе? Это кажется странным.

– А как он ее нашел? Откуда знал, что она планирует покончить с собой? Я не утверждаю никаких истин, я ищу вероятности. Похоже, что Вильям во всех случаях был хорошо осведомлен. Он похитил Аишу Пачачи в последний день учебы и Эллен Савингер сразу после окончания школы. Оставил массу фальшивых улик в случае с Сунисой Петвисет. Ему удалось забрать Юлию Альмстрём посреди ночи из дома в Вестеросе. Каждому похищению, вероятно, предшествовало серьезное изучение всех обстоятельств.

– И никаких доказательств, – сказал Бергер, сворачивая через развязку с Нюнесвеген на Тюресёвеген.

– Куда мы едем? – спросила Блум.

– Много будешь знать, скоро состаришься.

23

Среда 28 октября, 15:13

Не успев заметить, как проехали несколько районов, они оказались на улице Лупинстиген в пригороде Вендельсё. Бергер припарковался около лечебницы Вендельсёгорден для больных деменцией. Блум наморщила нос, но ничего не сказала. Она молча проследовала за ним на последний этаж. Он постучал в дверь без какой-либо таблички. Ответа не последовало. Наконец, откуда-то появилась медсестра и спросила:

– Вы ищете Алисию?

Бергер прочитал ее имя на бейджике и сказал:

– Здравствуйте, Мия. Да, мы ищем Алисию Ангер. Она здесь?

– Наверняка, – ответила Мия Арвидссон, отпирая дверь. – Она нигде больше не бывает.

Бергер остановил ее, когда она собиралась распахнуть дверь.

– Не поможете, вкратце описав ее состояние?

– Полиция? – спросила медсестра и украдкой усмехнулась. – Удачи.

– «Удачи», стало быть, означает, что она в плохом состоянии?

– Скажем так: надо иметь некоторое терпение, чтобы дождаться мгновений, когда ее сознание проясняется, – сказала Мия Арвидссон и настежь открыла дверь. – С другой стороны, к этому надо быть готовым.

Старая женщина сидела в кресле-качалке и оказалась не очень-то и старой, просто не от мира сего. Они подождали, пока медсестра удалится. Бергер представился и представил Блум, назвав имена, открывавшие простор для фантазии. Потом сел в кресло напротив женщины, а Блум со скептическим видом осталась стоять возле стены, скрестив руки на груди.

Бергера заворожила свобода и возможности языка, которые появляются, когда все ограничения исчезают. Он понимал слова, которые произносила пожилая женщина, но связь между ними оставалась в высшей степени неочевидной. Трагично было то, что ей было всего шестьдесят шесть, ее звали Алисия Ангер, она была тетей Вильяма Ларссона, и, судя по всему у нее наблюдалась тяжелая форма болезни Альцгеймера. Он предпринял еще одну попытку:

– Вы много общались с вашей сестрой Стиной, когда она была беременна? Это было почти сорок лет назад.

– Второе дыхание вырывало иногда серые крупицы правды у малышки Аделии. Добрая сестра, та, у которой борода, говорит, что архивариусы едят муравьиные яйца. Ежеквартально. Ты тоже, Гундерсен, особенно ты.

– Гундерсен?

– Ты тоже. И твои ноги валькирий. На которых ты сбегаешь. Ты был храбр в бою, но не в жизни. Как Ангер.

– Ангер, ваш муж?

– Он сбежал. От меня. Я сохранила его имя просто из вредности. Думаю, он от этого и умер.

Вдруг фразы стали связными. Может быть, наступил момент просветления?

– Вы помните, как ваша сестра Стина ходила с большим животом?

– В нашем роду не бывает детей.

Бергер ненадолго онемел, размышляя над нюансами этого высказывания. Потом пришел в себя и спросил:

– Но Вильям был исключением, не так ли?

– Бедняга Вильям, – сказала Алисия Ангер, прекратила качаться и оказалась в конце семидесятых. – Он был лучшим доказательством того, что роду Ларссонов не надо иметь детей. А ты сбежал, когда увидел его.

– Я сбежал?

– Сам знаешь. Ты сбежал даже еще до того, как увидел его.

– И я никогда не видел сына? – наугад спросил Бергер.

– Увидел бы – умер бы. Его лицо…

– Когда вы видели меня в последний раз?

– Ты нагло врешь. Я никогда не видела тебя.

– Но Стина рассказывала обо мне.

– Может быть, не рассказывала. Ее тошнило. Рвало.

– И что же вы от нее узнали? Что я был храбр в бою, но не в жизни?

– Спасибо, я и сама это поняла. Какая же ты мразь.

Мразь, подумал Бергер, чувствуя, как забилось сердце.

– Что значит «в бою», Алисия?

– Ты был воин, а я слышала, воины часто стараются забыть, что они воины.

– Где я воевал?

– За деньги, мразь.

– Где? Где это было, Алисия?

– Откуда мне знать? В какой-то чертовой арабской стране.

– Середина семидесятых. Ливан?

– Заткнись, свинья.

– А как еще меня зовут, кроме Гундерсена?

– А то сам не знаешь? Нильс. Стоило ей услышать это чертово имя, ей надо было выпить. Когда она иногда бывала трезвой, она пыталась забыть его.

– В те времена я был светлее, правда, Алисия?

– Как спелая рожь. А потом просто смылся. Как ты мог, черт тебя дери, просто смыться?

– Я продолжил воевать. Я вернулся?

– Первая валькирия поет красивее всех. Скёгуль, та, что наполняла медом рог Одина. Христ, Мист, Хильд, Гёндуль. Как же адски они умели драться, эти дамы. А вы, сеньор Кортадо, слышали о рыжей деве?

– Нет, – ответил совершенно ошарашенный Бергер.

– Ольстер, в Ирландии. Инген руаидх. Во главе войска викингов в десятом веке. Женщина, внушавшая ужас. Не говорите ничего бородатой даме, но я и есть рыжая дева. Зовите меня Инген[6].

– Вы знаете, встречался ли Вильям когда-нибудь со своим отцом?

– Изредка петухи пели, Нильс. Твоя кровь свернулась.

Когда Бергер закрыл дверь перед рыжей девой, иначе говоря, Алисией Ангер, кресло снова пришло в движение. Он встретился взглядом с Блум. Какое-то время они простояли, ища слова. Словно язык теперь едва ли был возможен. В конце концов Бергера хватило на вопрос:

– И что ты думаешь?

– Очень трудно сказать, – ответила Блум. – Может, это просто старческий маразм. Но все же стоит, пожалуй, поискать, существует ли светловолосый наемник по имени Нильс Гундерсен. Как ты нашел эту тетушку?

– Она одной из ветвей генеалогического древа Вильяма у тебя на доске. Так что это ты нашла ее.

С озабоченным видом Блум стала спускаться по лестнице. Бергер немного подождал, глядя ей вслед. Удивительно бодрые шаги. Он видел, как она подошла к окну на площадке, где лестница делала поворот. Как она резко остановилась и быстро отпрянула от окна. Посмотрела вверх на него и помахала рукой, чтобы он шел к ней. Но в жесте было и еще что-то. Он истолковал его как «держись подальше от окна».

Это было большое окно, выходившее на маленькую улочку. Бергер подошел вплотную к Блум, которая показала рукой в сторону Лупинстиген. Он запомнил все припаркованные там машины, когда они заходили в лечебницу. Что-то изменилось. Там стоял еще один автомобиль, графитово-серый «вольво», развернутый капотом в сторону лечебницы. Дождь усиливался, так что как Бергер ни силился, он не мог различить, сидит ли на передних сиденьях один или два человека. Он посмотрел на их «мерседес», который был припаркован прямо у входа, всего в десятке метров от «вольво». Им не удастся незаметно подойти к нему.

Они медлили, ждали более явных примет. Через пару минут открылось окно со стороны водителя и выбросили жвачку. Бергер не был уверен, не показалось ли ему, что ему знакомо это быстро промелькнувшее запястье.

Но было очень похоже на то, что на нем виднелись большие, дешевые дайверские часы.

Бергер глубоко вздохнул и обернулся. Молли уже продолжила спускаться. Они нашли выход через кухню на задний двор, пересекли несколько кварталов с однотипными домами на несколько семей, вышли на дорогу, пробежали под дождем на запад, нашли парковку, быстро ее осмотрели, поискали камеры наблюдения, но ни одной не заметили. Бергер примерился к достаточно древнему автомобилю, вспомнил былые навыки и быстро взломал дверь. Они сели, подождали. Никто из соседей не появился, никто не отреагировал. Бергер наклонился, выдернул провода, соединил их. Старая машина завелась.

– Я очень любила свой Vito, – вздохнула Блум.

Бергер выехал на дорогу, притормозил, прежде чем повернуть налево, к заливу. Они оба посмотрели направо и заметили заливаемый дождем силуэт.

Это был, без сомнения, коллега Роя Кент. Он, очевидно, стоял там, где его не было видно из окна лечебницы.

Они увидели, что он энергично машет в сторону Лупинстиген. Бергер опять глубоко вздохнул и нажал на газ.

– И мы еще выбрали такую древнюю развалюху, – заметила Блум.

– Если бы ты могла взломать что-нибудь посовременнее, была бы не такая древняя, – наставительно сказал Бергер.

Он свернул налево и погнал по широкой дороге, проскочив кольцевую развязку едва ли не по диаметру. Блум не отрывала взгляда от зеркала заднего вида.

– Они приближаются, – сказала она.

Несмотря на возраст, автомобиль был полон сил, отметил про себя Бергер, вжимая педаль газа в пол. Однако было ясно, что Рой и Кент постепенно сокращают расстояние до них благодаря явно усовершенствованной машине СЭПО. Бергер напряг мозг. Они находились на типичной сельской трассе, связывающей пригороды. Как представляет себе погоню Рой? Решится ли он в самом деле оттеснить их на большой скорости к обочине на автомагистрали с оживленным движением? Даже начать стрелять? Вероятно, они будут в большей безопасности на крупных дорогах, в равнинной местности, на высокой скорости. С другой стороны, в этом случае у них не будет ни единого шанса избавиться от преследователей, а у «вольво» еще и наверняка в два раза больше бензобак. И скоро, конечно, прибудет подкрепление. Что-то надо делать. Быстро.

Бергер взглянул на Блум. Похоже, она думала о том же самом. Эта дорога скоро пересечется с идущей над ней магистралью. Можно было бы свернуть на нее и надеяться на достаточно оживленное движение, чтобы улизнуть от погони.

– Наверх или нет? – крикнул Бергер.

– Нет, – ответила Блум и показала влево.

Вдалеке высились многоэтажки, под которыми, видимо, простиралось Ханинге. Бергер услышал отдаленный шум поезда, направляющегося на юг, и пересек на красный свет перекресток, из-за чего за ними на дороге возник небольшой хаос. Это подарило им еще пару сотен метров между ними и «вольво». Важных метров. Бергер резко крутанул руль и повел машину между высокими домами в центре Ханинге. Нашел почти полностью забитую парковку и занял последнее свободное место.

Блум кивнула и выскочила из машины. Они побежали подальше от машины настолько быстро, насколько им это удалось в полусогнутом состоянии. На расстоянии она выглядела ничем не примечательной. Пробегая между домами, они увидели на дороге серый «вольво». Автомобиль резко затормозил, но развернуть его не удавалось из-за высокой поросшей травой полосы между колеями. Заехать на нее можно было только с риском повредить машину.

Вдруг Блум схватила Бергера за руку и потянула за собой. Они бегом пересекли дорогу между громко сигналящими автомобилями, и тут Бергер понял, почему Молли сорвалась с места, теперь он тоже услышал звук поезда вдалеке, и теперь он звучал иначе, как будто замедляя ход. Они побежали по довольно пустынной улице и в сотне метров от нее увидели крытый переход через дорогу. Это значило, что рядом должен быть вокзал. Сквозь дождь они вскоре разглядели озеро и на ближайшем к ним берегу железнодорожную насыпь, перрон, рельсы и забор, который вряд ли был слишком высоким, хотя колючая проволока выглядела устрашающе. Звук поезда становился все громче и громче, к дальней платформе медленно подплывала электричка.

Блум примерилась к забору. Ухватившись за него между колючками, она в один кувырок оказалась на насыпи. Это был час пик, и на перроне толпились люди. Они уставились на Блум, некоторые сфотографировали ее на мобильные. Бергер бросил взгляд через плечо и увидел серый «вольво», быстро приближающийся к станции. Он инстинктивно метнулся к забору, ухватился за него, не обращая внимания на впившийся в ладонь шип. Идущая на юг электричка остановилась у перрона, и двери медленно открылись.

– Ну давай же! – крикнула Блум с насыпи.

Звук мотора «вольво» раздавался все ближе, отчетливо слышалось его глухое рычание. Пассажиры вытекали через открытые двери поезда, встречный поток устремился внутрь. Послышался голос машиниста. Блум схватила Бергера за пиджак, дернула его так, что он во весь рост грохнулся на мокрую землю. «Вольво» их почти догнало, остановившись всего в нескольких метрах за спиной у Бергера, но он уже был на другой стороне. Он поднялся, со всех ног побежал за Блум, которая как раз запрыгивала на перрон с ближайших рельсов. Двери электрички начали закрываться, Молли впрыгнула внутрь и протянула руку в сужающуюся щель между ними. Бергер успел схватить ее, и его втянуло в вагон в тот момент, когда двери захлопнулись и поезд тронулся. Последнее, что он увидел, был Рой, который со всей силы стукнул кулаком по забору. Руку отбросило обратно, как от батута.

В вагоне было довольно тесно. Люди с отвращением смотрели на Блум и Бергера. Несколько мобильных телефонов обратилось в их сторону. Не сказать, что их побег не оставит следов. Надо что-то делать.

Блум успела первой. Она достала свое удостоверение и произнесла:

– Просим прощения за это. Полиция. Больше не на что смотреть.

Подозрительные взгляды направились в другую сторону, пассажиры привычно занялись своими делами. Бергер выдохнул и посмотрел на свою окровавленную ладонь.

– Как, черт возьми, они нас нашли? – прошептал он.

– Обсудим это позже, – сказала Блум. – Сейчас актуальнее вопрос, догонят ли они нас на следующей станции.

– Юрдбру, – простонал Бергер.

– На дорогах довольно оживленно, но в целом им надо всего лишь ехать по Старой Нюнесвеген. Мы еще не в безопасности.

Электричка ехала быстро, казалось невероятным, что «вольво» сможет ехать еще быстрее. Через три минуты они прибыли на станцию Юрдбру. Через окна поезда серого «вольво» видно не было. Блум и Бергер выскочили из вагона и осмотрелись. Вокзал был явно более сельского вида, но по другую сторону путей виднелся хорошо знакомый логотип. Возможно, самый известный в мире. Шведский главный офис «Кока-колы», огромное промышленного вида здание с множеством припаркованных около него автомобилей. Бергер и Блум направились туда под отвратительным не сдающимся дождем.

– Они работают посменно, – сказала Блум. – Что машину угнали, заметят не раньше утра.

– Хочешь взломать что-нибудь посовременнее? – спросил Бергер.

Она ответила ему мрачным взглядом, и скоро они ехали по пробкам в направлении Стокгольма в аналогичной машине девяностых годов.

– Избегай центральных улиц, – сказала Блум. – И никаких платных дорог.

– И никаких камер, – кивнул Бергер.

Только добравшись до Фарсты, он почувствовал уверенность. Тогда он снова спросил:

– Как, черт возьми, они нас нашли?

– Они не могли с самого начала следить за моей машиной через GPS-маяк. Тогда бы они вычислили нас еще ночью. Или утром, когда мы ходили по магазинам.

– Что тогда? У меня какой-нибудь чертов чип в теле? Или у тебя?

– Вряд ли. Я бы скорее предположила, что им все же удалось реверсировать GPS. Я думала, что пока это невозможно, надо влезть и покопаться минимум в трех спутниках.

– А в лодочном домике мы в безопасности? Мы можем туда вернуться? Или Рой и Роджер сидят там и ждут нас?

– Это зависит от того, когда они поймали сигнал.

Бергер глубоко вздохнул.

– О’кей. Тогда остается только убедиться самим.

24

Среда 28 октября, 19:04

Дождь рассыпал мириады расплывающихся колец на темной поверхности залива Эдсвикен.

В лодочном домике их никто не ждал.

Не было никаких признаков того, что их вычислили.

Бергер свесился с ограждения на мостках и выдохнул. Он промок до нитки и изо всех сил пытался не уснуть стоя. В одном месте ограждение прерывалось, оттуда прямо в воду вела лестница. Одна только мысль о скорой необходимости спуститься туда, заставляла кровь стыть в жилах.

Блум подошла и встала рядом. Она тоже промокла насквозь.

– Закончил? – спросила она.

Он кивнул.

– Установил в стратегических местах четыре микрокамеры с сигнализацией. Это действительно та же модель, что вы использовали на Видаргатан?

Она кивнула.

– А я поменяла номера на нашей угнанной «мазде».

– Сколько их у тебя в этих чемоданах из СЭПО?

Она не ответила. Они постояли еще, глядя на темный залив.

– Иногда хочется, чтобы я все еще курил, – сказал Бергер.

Потом они вернулись в дом. Сели каждый у своего верстака, каждый за свой компьютер. По одну сторону от верстаков лежал спальный мешок на подстилке, по другую – еще один такой же. Ни одним из них пока не воспользовались.

Бергер пил кофе, Блум – чай. Оба пытались забыть, как сильно они устали.

Бергер пробовал печатать на клавиатуре раненой левой рукой. Получалось на удивление неплохо. Он решил проверить одну внезапную идею, посетившую его на мосту Вестербрун, когда он молча стоял и мучился от стыда за то, что представился Чарльзом Линдбергом. Блум в свою очередь начала с самых очевидных вопросов. Через какое-то время она сказала:

– Нас не ищут.

Бергер молча посмотрел на нее.

– Мы не в розыске, – пояснила она. – СЭПО не сообщило о нашем исчезновении. Мы не объявлены в общегосударственный розыск.

– Хорошо, – сказал Бергер. – Значит, всего лишь самые крутые полицейские Швеции охотятся за нами в строжайшей тайне.

Блум метнула на него мрачный взгляд. Он продолжал:

– Что известно Ди и Аллану?

– Они знают, что я из СЭПО и что мы забрали тебя для допроса от имени отдела внутренних расследований. Больше вроде ничего.

– И где, по их мнению, я сейчас нахожусь?

– У нас, наверное. Или Август Стен сфабриковал историю, что ты в отпуске. Честно говоря, понятия не имею.

Бергер что-то буркнул, и оба вернулись к своим компьютерам. Блум сидела тихо и все глубже и глубже продвигалась в бесконечные архивы СЭПО. Бергер закопался в прекращенном полицейском расследовании и искал связи. В какой-то момент он встал и подошел к доске. Наконец, нашел то, что искал. У него на мониторе давно шла какая-то видеозапись, когда Блум вдруг стукнула по экрану и застонала.

– Безуспешно? – спросил Бергер.

– Ни единого Нильса Гундерсена ни в одном из файлов СЭПО.

– Это было всего лишь предположение, – пожал плечами Бергер. – Гундерсен вполне может быть всего лишь плодом больной фантазии Алисии Ангер.

Блум кивнула и, помолчав, добавила:

– Может существовать еще один путь, но он значительно сложнее.

Бергер подумал и сказал:

– Не знаю, рискну ли я задействовать Силь…

Блум посмотрела на него и сказала:

– Ты звучишь почти до смешного загадочно.

– Силь, – медленно пояснил Бергер, – помогла мне найти тебя.

– Мне давно интересно, как это тебе удалось. Значит, Силь – это какая-то компьютерная программа?

Бергер рассмеялся и ответил:

– На самом деле ты почти права.

– Хватит темнить.

– Даже сейчас мне не следовало бы рассказывать тебе об этом, – вздохнул Бергер. – Но мы с тобой оказались в тяжелой ситуации, когда надо полностью доверять друг другу, даже если не хочется. Силь на самом деле зовут Сильвией Андерссон, и я работал с ней в принципе со времени учебы в Высшей школе полиции. Она неофициально проверила «Виборг Детальист АБ» и нашла твое имя в списке, который мы потом сопоставили с «ботоксным» списком клиник.

– Список? – воскликнула Блум. – Что за список?

– «Внутренние ресурсы» и «внешние ресурсы» СЭПО.

– Что ты имеешь в виду? Все вместе?

– Силь что-то говорила о брандмауэрах, которые плохо работали во время реорганизации под Новый год и в начале января. Она сказала, что нашла там и другие аномалии. Может быть, она нашла дорогу в самые глубокие подвалы.

– Вообще говоря, есть уровни секретности, куда у меня нет доступа, но я бы все равно предпочла не доверяться твоей Силь. Мы как-никак в бегах и уклоняемся от правосудия. Давай я сначала попробую свой второй путь.

– Который значительно сложнее, – кивнул Бергер. – И что же это? Больше никаких секретов.

– МУСТ, – коротко ответила Блум.

Бергер посмотрел на нее и медленно покачал головой.

– Военная разведка[7]? У тебя там друзья? Может быть, какой-нибудь старый любовник?

– Он ничуть не старый, – спокойно ответила Блум. – А ты чем занимался? Больше никаких секретов.

– Вот этим, – сказал Бергер и развернул ноутбук.

На экране была запись с камер наблюдения какого-то банкомата в центре города. Шел небольшой дождь, но было светло и пустынно. Как обычно бывает в самые короткие ночи в году. Наконец, появилась девочка-подросток. С арматурными ножницами в руке. Бергер нажал на паузу, когда девочка повернулась лицом к камере. Оно действительно было напряженным. На грани срыва.

– Эмма Брандт, пятнадцати лет, – сказал Бергер. – Хурнстулль, Праздник середины лета в этом году.

– Хорошо. Сохрани этот кадр. Я хочу его распечатать.

– Распечатать?

– Я хочу собрать портреты всех похищенных девочек, – ответила она, показав на свою разложенную доску.

Бергер кивнул, сделал скриншот и включил просмотр. Улица снова опустела. Он перемотал вперед. Если бы не отдельные воробьи с наклонностями сов, казалось бы, что это фотография. Бергер вернул запись к нормальной скорости. Вскоре мимо камеры проехал автомобиль. Бергер снова нажал на паузу. На боку белого фургона явно просматривалась надпись «Статойл», сделанная большими буквами. Ниже виднелись буквы поменьше.

– Ага, – сказала Молли Блум.

– Ага, – подтвердил Бергер и увеличил картинку.

Она была, конечно, нечеткой, и надпись едва читалась, но, несомненно, там было написано «Евле».

– А вот и Вильям, – сказал Бергер. – Спустя семь минут. К этому моменту Эмма Брандт уже, наверное, добралась до середины моста. Может быть, она даже начала резать ограждение.

Фургон проехал дальше на увеличенной скорости, потом Бергер остановил изображение, и стало возможно разобрать пару букв и какую-то цифру на регистрационном знаке.

– Вы в СЭПО ведь скрыли от нас информацию о фургоне «Статойла». Но я сверился с запиской на твоей доске. Номер совпадает.

Блум кивнула.

– Классно. Конечно, это он. «Статойл» в Евле. Мы тщательно проверили. Взят напрокат в мае Юханом Эрикссоном.

– Братом Эрика Юханссона?

– Хм. Как бы то ни было, мы его внимательно отследили. Никаких следов. И записи с камер наблюдения на автозаправке давно стерты.

– Меня бы не удивило, если бы это оказался тот же фургон, который видели у школы Эллен Савингер в Эстермальме.

– Во всяком случае, мы все ближе и ближе к доказательствам, – сказала Блум.

Они снова сели к компьютерам. Тьма за окном лодочного домика не могла бы быть темнее. По внешнему миру было незаметно, что время идет, только по их все более усталым лицам.

Через пару часов на лице Бергера расплылась широкая улыбка, он схватил защищенный от слежки мобильный телефон Блум и выбежал на мостки.

За время его довольно долгого разговора Молли распечатала на недавно купленном принтере портреты Сунисы Петвисет и Эммы Брандт, двух новых потенциальных жертв. Она подошла к доске и прикрепила их рядом с остальными. Теперь их стало семь. Глядя на юные лица жертв сумасшедшего серийного убийцы, который чуть и ее не лишил жизни четверть века назад, она чувствовала не только отвращение, ужас и сострадание, но и что-то еще. Озарение, которому не хватало направления, не хватало цели и смысла и которое быстро испарилось.

Но что-то ей все же привиделось.

Ей привиделось что-то в семи лицах. Но это ощущение пропало.

Бергер вернулся в дом, держа телефон в руке, и сказал беззаботно:

– Завтра едем в Кристинехамн.

– До него вообще-то триста километров.

– Всего двести пятьдесят. И не забывай, однажды ты проехала это расстояние на велосипеде.

Он ожидал очень сердитого взгляда, но вместо этого она сказала только:

– Рассказывай.

– Юнна Эрикссон исчезла вместе со своим близким другом Симоном Лундбергом двенадцатого февраля этого года из дома приемных родителей в Кристинехамне. Региональная полиция Бергслагена провела много интервью с бывшими и нынешними приемными родителями, друзьями, учителями и так далее. Ничего важного не выяснилось, кроме того, что Юнна и Симон часто убегали вместе из своих приемных семей. Никто ими особо не интересовался. Но была одна дата. День, когда лучшая подруга Юнны Сандра должна была вернуться из долгого путешествия по Австралии и еще где-то в тех краях. Эта дата была как раз на днях. Сандра уже дома. И ей есть что рассказать.

– И ради этого стоит проехать пятьсот километров на машине?

– Думаю, да. Сандра знает тайное укрытие в лесах Вермланда, где Юнна и Симон, возможно, прятались ото всех. И с ней никто не связывался, пока она путешествовала по Австралии.

Блум кивнула и улыбнулась. Это была бесподобная улыбка.

Потом она встала и подошла к доске. Снова изучила лица. Почти все улыбались.

Аиша Пачачи, Нефель Бервари, Юлия Альмстрём, Суниса Петвисет, Юнна Эрикссон, Эмма Брандт и Эллен Савингер.

– Я стояла здесь недавно, – сказала Молли, – и меня посетило что-то вроде откровения. Оно ушло, но я вижу кое-что другое. Когда Вильям снял под именем Эрика Юханссона дом в Мерсте?

– Больше двух лет назад, – ответил Бергер и внимательно посмотрел на нее. – В марте два с половиной года тому назад. Хозяева живут в Аргентине.

– В марте. А первую жертву, Аишу, он похитил седьмого июня. Ясно же, что он отвез ее в Мерсту. Стена. Почему кольца для тросов находятся так глубоко в стене? Я ведь не была в доме. А весь этот лабиринт в подвале: это его рук дело?

– Не знаю, но выглядит, во всяком случае, достаточно безумно.

Молли Блум почесала голову, как будто пытаясь разбудить нейроны и синапсы. Потом сказала:

– За два с половиной года он похитил семь девочек, если наши гипотезы верны. Дом в Мерсте – единственное место преступления, которое у нас есть. Имел ли он в своем распоряжении семь настолько же сложно оснащенных зданий? Где он мог в тишине и спокойствии выстроить свои часовые механизмы, чтобы мучить девочек. Разве их не должно быть меньше? Разве не логично предположить даже, что механизм один и место преступления одно? Куда он отвозил их всех.

– О’кей, – сказал Бергер. – Ты имеешь в виду, что в Мерсте находилась сама штаб-квартира? Что Эллен была там не первой? Хотя там нашли только ДНК Эллен?

– А разве это невозможно? – спросила Блум с огнем озарения в глазах. – Для каждой девочки, которую он пытал, он добавлял по одному слою на стену. Это возможно, поскольку размер колец – целый дециметр. В конце от них осталось на виду не так много. Он замуровал все следы ДНК.

Бергер почувствовал, что работа мозга отразилась у него на лице.

– Надо завтра поехать в эту чертову Мерсту, – сказал он. – Хотя я надеялся на Кристинехамн.

– Завтра? – спросила Блум и потянулась за курткой.

25

Четверг 29 октября, 00:01

Бергер прислонился спиной к деревянной стене. Она действительно была такой трухлявой, что казалась пористой. Он посмотрел на руины домов поблизости. Блум прялась где-то там, в темноте, он не видел ее, только свет ее фонарика на траве. На верхушках осин совсем не осталось листьев, и ничто не шелестело в ночи.

И дождь не шел.

Бергер посмотрел на часы. Под почти очистившимся от конденсата стеклом стрелки только что миновали полночь.

Час привидений.

Вдруг Блум исчезла. Когда он поднял взгляд, ее нигде не было видно. Он осветил фонариком траву, деревья, гнилые стены развалин, маленькую, наполовину разломанную дверь в фасаде.

Вдруг дверь распахнулась. Внутри руин был свет, он проходил через них и освещал дорогу позади них.

В дверном проеме появилась Блум. Она поманила Бергера рукой. Он пошел к ней. Увидел, что противоположная стена была полностью открыта, как дверь гаража. Указательный палец Молли появился в луче света и указал на глину, которая заменяла пол. Там виднелись четкие, сравнительно свежие следы колес.

Они двинулись дальше. Как давно он в прошлый раз проходил этим путем? Он успел догнать пригибающихся коллег и увидел, как они один за другим появляются из дождевой завесы, согнувшиеся силуэты, которые, хотя он видел только их спины, выглядели крайне сосредоточенно.

Вскоре одному из них летающие ножи пропорют плечи, и на самом деле это было не так уж давно; Экман, скорее всего, все еще лежит в больнице. Бергер тщетно пытался сосчитать дни, но вместо этого его мысли приняли другое направление.

В сторону доказательств. С точки зрения Аллана.

Многое произошло за эти несколько суток, абсурдно много было вырыто из почвы прошлого. К этому моменту они отыскали семь жертв помешанного преступника, который, судя по всему, оказался Вильямом Ларссоном. Но фактом являлось то, что нашлось только одно-единственное доказательство тому, что действует жестокий похититель, и ни одного – тому, что он серийный убийца. Единственным материальным доказательством оставался анализ ДНК из подвала дома, который как раз сейчас возвышался над Бергером и Блум. Кровь Эллен Савингер.

Помимо этого не было ни малейших доказательств.

Аиша Пачачи вполне могла последовать за братом и стать малолетней женой боевика ИГ в Сирии.

Нефель Бервари вполне могла стать жертвой «убийства чести» в Брувалле, в Эребру.

Юлия Альмстрём вполне могла бежать из страны со своим неизвестным женихом, вышедшим из тюрьмы.

Суниса Петвисет вполне могла быть убита педофилом Акселем Янссоном.

Юнна Эрикссон вполне могла сбежать со своим близким другом и товарищем по несчастью Симоном Лундбергом.

Эмма Брандт вполне могла прыгнуть с моста и быть отнесена течением в море.

И Вильям Ларссон вполне мог быть просто призраком, который появился из темных глубин прошлого Сэма Бергера и Молли Блум и обрел форму, не существуя в реальности. На взгляд со стороны, самым вероятным вообще был вариант, предполагавший, что он умер в девяностые от последствий тяжелой деформации скелета.

Все это вполне могло оказаться фантазиями, которые сейчас, в час привидений, должны были проявить свою природу.

Кроме Эллен Савингер. Она являлась, вне всякого сомнения, похищенной и, возможно, убитой пятнадцатилетней девочкой.

И может быть, существовали – под кровавым пятном на стене – доказательства того, что дело не в фантазиях, а в совершенно реальных серийных убийствах.

Действительно реальных. И действительно под.

У лестницы, ведущей на террасу, все еще развевались бело-голубые пластиковые ленты, единственный признак того, что ветер все-таки дул. Бергер зашел первым, следом за ним Блум. Вероятность того, что в доме кто-то есть, была минимальной, и все же оба вытащили оружие, одновременно, независимо друг от друга.

Бергер присел на корточки сбоку от двери, когда распахнул ее. Он осветил механизм ловушки. Все выглядело так же, как раньше. Он проскользнул внутрь, Блум последовала за ним.

Слева, в гостиной, не заметно никаких изменений. Быстрый взгляд в спальню, потом в кухню. Отверстие в полу было открыто, ленты полицейского заграждения находились там же, где Бергер видел их в последний раз. Ничто не намекало на присутствие людей в доме с того момента.

Бергер осветил ведущую вниз лестницу и спустился по ней. Посветил на стены лабиринта. Обернулся и увидел в темноте сосредоточенное лицо Блум. Они пробрались через лабиринт, нашли пролом в стене внизу в дальнем углу. Бергер опустился на колени и пробрался внутрь, держа пистолет наготове. Фонарик выхватил из темноты голые, но никоим образом не немые стены. Блум тоже пролезла в камеру. На нее осыпалось немало серо-белого порошка, когда она карабкалась через отверстие, как будто стена над дырой вот-вот обвалится. Молли сплюнула бетонную крошку. Она огляделась и подошла к дальней стене. Медленно скользнула рукой вдоль границы кровавого пятна, нагнулась и нашла с помощью фонарика отметки ногтей на полу. Потом она осмотрела обе опоры и потрогала кольца в стене.

Бергер наблюдал за ней и видел, что она тоже чувствует, что стены кричат. Скорее чувствует, чем слышит. Сам он был потрясен этим, оказавшись здесь в первый раз. Вероятно, она тоже потрясена, хотя и по-своему. И оставалось вопросом, сколько криков здесь звучало.

Был ли это целый хор?

– Да, – сказала, наконец, Молли. – Должно быть, это тот же часовой механизм.

– Башенные часы. Намного мощнее, чем кажется людям.

– Людям, но не мне, – сухо ответила она и вернулась к стене слева от пятна. Она поковырялась в отверстии, выбитом вокруг среднего кольца.

– Сложно понять, – сказала она. – Здесь может оказаться несколько слоев, но стена проломлена очень грубо.

– Простите, что не проломил ее в соответствии со вкусами фрёкен, – буркнул Бергер.

– В этот раз мы должны откалывать куски аккуратнее, – спокойно продолжила Блум и достала молоток и зубило из карманов армейских брюк. Поднеся зубило к середине кровавого пятна, она повернулась к Бергеру. Он кивнул.

– Стена тверже, чем кажется, – предупредил он.

Она ударила молотком. Потом еще раз. Откололось несколько крошек.

Через какое-то время она выбила линии по периметру квадрата со сторонами три сантиметра. Тогда она начала аккуратно соскабливать со стены настолько тонкие слои, насколько это было возможно.

На глубине в один сантиметр стена изменила цвет. Блум ударила еще раз, и от стены отвалился и упал на пол довольно крупный кусок цемента, обнажив участок стены, который явно был коричневато-красным.

– О черт, – сказал Бергер и достал из кармана куртки пакет для улик.

Блум надела резиновые перчатки, отделила кусок ржаво-коричневого цвета от стены и положила его в пакет, который держал Бергер. Он застегнул его и подписал водостойким фломастером «Слой 1». Потом убрал в карман и снова стал наблюдать за тем, как работает Блум.

Эта тонкая работа заняла много времени, но, наконец, на стене проявился следующий слой. Два сжатых кулака, а потом повторение тех же действий. Но в этот раз Блум протянула молоток и зубило Бергеру, и он взял у нее инструменты.

Через какое-то время он поднял пакет с надписью «Слой 3», рассмотрел его в свете фонарика и сказал:

– Интересно, как мы сможем провести анализ ДНК.

– Не исключено, что у меня есть такая возможность, – сказала Блум, глядя, как маленький пакетик отправляется в карман.

– Дай угадаю. Внешние ресурсы?

Он положил инструменты на пол и посмотрел на свои ладони. Странно, что в этот раз образовалось больше мозолей, чем тогда, когда он вырубал из стены куда более крупные кольца для тросов.

– Я слишком много общаюсь с женщинами.

Не обращая на него внимания, Блум взяла молоток и зубило и продолжила долбить квадрат. Вскоре обнажился еще один ржаво-красный слой.

Время шло. За работу снова взялся Бергер. Долбил долго.

Наконец, у них в руках оказался пакетик с надписью, выведенной довольно, надо признать, дрожащей рукой: «Слой 6».

– Шесть слоев плюс Эллен, – сказала Блум. – Семь девочек.

Из стен подвала снова донеслись крики, и Бергеру показалось, что он и впрямь слышит семь голосов. Семь голосов из чистилища.

Он попытался рассуждать рационально. Это было нелегко.

– Это необязательно наши семь девочек. Могли быть и другие. Возможно, было больше семи жертв.

Вдруг они что-то услышали. Не вполне звук, но даже это заставило Молли застыть на месте. Быстрым жестом она велела Бергеру замолчать еще до того, как ему пришло в голову заговорить.

Открылась входная дверь?

Или это звуки внутри дома, которые задержались после часа привидений?

Блум и Бергер стояли как вкопанные.

Больше ничего не было слышно. Полная тишина.

Блум погасила свой фонарик и повернула вниз фонарик Бергера. Тут послышалось легкое поскрипывание.

Как будто нога ступила на ведущую в подвал лестницу.

Стараясь не шуметь, Бергер достал пистолет из кобуры и одновременно поднял вверх один палец, потом два и вопросительно посмотрел на Блум. Она покачала головой, словно тоже не могла понять, и подошла к отверстию в нижнем углу, впечатляюще бесшумно. Даже когда снова послышались шаги недалеко от дыры в стене, было невозможно понять, один или два визитера находятся в доме.

Как бы то ни было, в камеру возможно пролезть только по одному.

Бергер и Блум расположились около отверстия. Оба направили оружие в его сторону. Бергер погасил фонарик. Стало абсолютно темно. Опять шаги. Звук, как будто кто-то опускается на колени, ложится на живот.

Звук, как будто кто-то лезет через проход.

Бергер включил фонарик и в ту же секунду ударил ногой по стене над отверстием. Фигуру, которая только что проскользнула в камеру, засыпало серо-белым порошком. Блум крикнула:

– Не двигаться!

Облако летучей пыли медленно оседало на фигуру. Лицо было совершенно серо-белым, пока не открылись карие глаза, светящиеся чистым ужасом.

Глаза олененка.

– Черт возьми, Ди! – воскликнул Бергер и опустил пистолет.

– Отлично, – хрипло откликнулась Дезире Росенквист, – теперь начинается настоящий кошмар.

– Ты одна? – гаркнула Блум.

– До отвращения одна, – ответила Ди.

Бергер взял ее за руку и поставил на ноги.

– Я определенно слишком много общаюсь с женщинами, – сказал он.

Блум, наконец, опустила пистолет и спросила:

– Что ты здесь делаешь?

– А это не я должна задать этот вопрос? – парировала Ди и стряхнула пыль с одежды. – Я много раз пыталась тебя разыскать, Сэм, но Аллан сказал только, что допросы продолжаются. Что, черт побери, происходит?

– Долгая история, – ответил Бергер.

Ди указала на Блум.

– Натали Фреден, ну надо же. И оба с оружием. Это и впрямь кошмар.

– Это сложно объяснить просто, – сказал Бергер. – Тебе надо решить, доверяешь ты мне или нет.

Ди посмотрела на него скептически.

– Она, значит, полицейский? Единственное, что нам удалось узнать у Аллана, это что ее отпустили, а тебя вызвали на допрос во внутренние расследования. Хотя не могу отрицать, я определенно чуяла присутствие СЭПО.

– Да, я полицейский, – подтвердила Блум, не убирая пистолета. – Что ты здесь делаешь?

– Ночное озарение. Стена. Почему она такая толстая? Разве не кажется невероятным, что преступник за один раз нарастил ее на целый дециметр? Скорее это происходило поэтапно. Может быть, Юлия Альмстрём и Юнна Эрикссон тоже сидели здесь, прислонившись к стене.

– Я хорошо тебя натренировал, Ди, – сказал Бергер и протянул ей один из пакетиков для улик.

– Черта с два ты меня тренировал, Сэм, и ты это прекрасно знаешь, – сказала Ди и прочитала надпись: – «Слой 6»? Шесть?

– Шесть слоев под уже известным, все с явными следами крови. Здесь сидели семь девочек.

– О черт, – сказала Ди. – Что это? Вы проводите какое-то тайное параллельное расследование? Для СЭПО? Они рекрутировали тебя, Сэм?

– Все немного сложнее, – ответила Блум. – Вопрос в том, можем ли мы доверять тебе.

– Я только не улавливаю связи. Доверять мне в чем?

Бергер метнул быстрый взгляд на Блум и решил, что получил что-то вроде одобрения.

– Нас нет, – сказал он. – Ты на нас не наткнулась. Это ты сама вырубила этот квадрат в стене. И ты сама передашь эти шесть пакетов Робину в экспертно-криминалистический центр.

Ди фыркнула и покачала головой.

– Я так и думала, что это дурно пахнет. Вы смылись?

– Мы работаем вне поля зрения радаров, – уточнила Блум; она по-прежнему сжимала в руке оружие.

– Сэм? – голос Ди звучал настойчиво.

– Нелегально, – подтвердил Бергер. – У тебя остался твой старый телефон с анонимной сим-картой?

– Лежит дома незаряженный.

– Я пришлю список с четырьмя именами. Проверь, совпадут ли. ДНК Юлии, Юнны и Эллен в расследовании уже есть, но ты должна достать ДНК из четырех других, старых расследований: ящики тумбочек, расчески, зубные щетки, одежда, локоны, что угодно.

– Вообще-то, расследования уже считай что и нет, – мрачно сказала Ди. – От него мало что осталось. Думаю, СЭПО очень скоро заберет его себе.

– Это может вдохнуть в него жизнь. Ты поймешь связь, когда получишь имена. Тогда сможешь изучить их. Ответь на мое сообщение, когда будут результаты анализов. Никогда не пользуйся официальными каналами.

Ди вздохнула, ее лицо приняло озабоченное выражение.

– Значит, это правда? Это серийный убийца?

– И все семь жертв, похоже, сидели здесь, – ответил Бергер.

– Я почувствовала это, еще когда в первый раз попала в эту адскую камеру. Здесь совершалось много зла.

– Мы сматываемся, – сказал Бергер и протянул оставшиеся пакеты. – Как я уже сказал, ты нас не видела.

– Я даже не знаю, кто вы такие, – отозвалась Ди и подошла к стене. Она внимательно изучила высеченное в ней отверстие и покачала головой. – И в первую очередь, я не знаю, кто ты, Сэм. Ты врал мне. Ты действительно вел тайное параллельное расследование. И препятствовал настоящему расследованию. Трудно представить, что ты останешься в полиции.

– Единственное, что сейчас важно, Ди, это твое доверие. За остальное я извинюсь в более формальной обстановке.

Бергер опустился на колени и ногами вперед вылез через отверстие.

Ди повернулась к Блум и сказала:

– А тебя я и вовсе не знаю. Кто ты?

– Эва Линдквист, – ответила Молли Блум и, наконец, засунула пистолет в кобуру.

Когда они исчезли, Ди подняла руки и зажала уши.

Но крики звучали все громче и громче.

26

Четверг 29 октября, 07:02

Они ждали его. И оно не замедлило появиться.

Началось с постепенно меняющейся поверхности воды. Мир с трудом поднимался из тьмы, раскалываясь на две части, пока алой заре не удалось отделить верх от низа, небо от воды. Из щели между ними просочился яркий свет и разлился по заливу.

Они стояли на мостках, поспав пару часов. Бергер ощупывал свою перебинтованную левую ладонь и чувствовал, что Блум наблюдает за ним.

– Что случилось, когда ты сбежал? – спросила она. – Тогда. Двадцать три года назад.

Бергер покачал головой и сказал:

– Когда я пробежал через траву несколько десятков метров, твой крик смолк. И даже тогда я не повернулся. Я побежал домой, поджав хвост, спрятался. В принципе нет ничего более подозрительного, чем подросток, преувеличенно изображающий нормальность. Но мои родители ничего не заметили.

– А Вильям?

– Я просто избегал его. До конца семестра. И я так и не узнал, кто ты. Я ведь не разглядел тебя достаточно ясно.

– Думаешь, он нас возненавидел?

Бергер посмотрел на неожиданно быстро поднимающееся солнце и сказал:

– Чтобы что-то понять, нужно поставить себя на место Вильяма. Мы говорим о матери и сыне, которым приходилось переезжать из Хувудсты, Хессельбю, Стувсты, Бандхагена, потому что сына очень жестоко травили. Он с его бугристым лицом боролся с жизнью, прикипел к своим часам, несмотря на то, что ад вокруг него расступался снова и снова. В конце концов что-то сломалось. Может быть, после того снежка, кинутого вами в часы, которые он мне показывал, а может быть, причина в чем-то еще.

– Снежок. Его кинула не я.

– Но ведь ты там была? Ты же была в той компании, когда что-то сломалось? Он любил часы, покуситься на них означало задеть самое святое. Он обожал наручные часы, карманные часы, стенные часы, но тогда он занимался возведением самого сложного, башенных часов. Хотя башни и не было. Только лодочный домик. И он начал модифицировать их механизм для мести. То, что там оказалась ты, Молли, всего лишь случайность.

– Но не сейчас. Сейчас все не случайно.

– Разве что на совсем другом уровне. Когда он показывал мне часы, он хотел, чтобы им восхищались, чтобы его заметили благодаря его умениям. Он хотел поделиться. Раз он опять этого хочет, в каком-то смысле, он уже погиб. Когда человек подвергается тому, чему подвергался он, остается два выхода. То, что не убивает, закаляет. А кто становится убийцей, уже мертв.

– Ты хочешь сказать, что он совершает это все вместо самоубийства?

– Потому что он, очевидно, не закалился правильным образом.

– А какой образ был бы правильным?

– Не знаю. Прощение – не моя область.

– Ты имеешь в виду, что это было бы единственным выходом?

– Может быть. Научиться у зла, чтобы понять его и суметь противостоять ему, внутри и снаружи. Самому мне это не удалось.

– Я тоже не простила. Как людям это удается?

– Но ты смогла двигаться дальше.

– Играя собственную жизнь, да.

– Кажется, это единственное, чем занимаются люди, – фыркнул Бергер. – Когда я был сыном, я играл роль сына. Когда я стал отцом, я играл роль отца. Когда-нибудь сыграю роль старика. Потом буду играть роль мертвеца, черт возьми.

– Но не роль полицейского.

– Не думаю, что я когда-нибудь играл роль полицейского. А ты?

– Это единственная роль, которую я никогда не играла.

Они постояли еще немного. Заря сменилась утренним светом, который безудержно разливался над Эдсвикеном. День пришел. Вопрос в том, что за день.

– В любом случае эта роль, вероятно, скоро будет доиграна, – сказал Бергер.

Блум медленно кивнула, но потом покачала головой. Потом зашла в дом. Бергер подождал какое-то время и пошел следом.

Он смотрел, как она натягивает на себя верхнюю одежду и пьет протеиновый коктейль, проверяя записи камер наблюдения за вчерашний день. Экран был поделен на четыре равные части, четыре точки обзора в окрестностях дома, и ни в одном кадре не происходило ровным счетом ничего.

– Спокойная ночь, – подытожила Молли, застегивая молнию на спортивной куртке.

Она окинула скептическим взглядом Бергера, надевающего свой старый пиджак.

– Мы просто на редкость разные люди, – констатировала она и вышла.

Бергер догнал ее у забора.

– Я поведу, – сказала она и протянула руку. Он положил туда ключ от машины, у него все равно не было ни малейшего желания всю дорогу до Кристинехамна вести украденную «мазду» 94-го года с фальшивыми номерами.

На протяжении двухсот пятидесяти километров удалось обойтись почти без дождя. За всю дорогу они только один раз обменялись заслуживающими упоминания репликами.

– Расскажи об альпинизме, – попросил Бергер.

– Об альпинизме? – переспросила Блум. Машина вильнула в сторону на трассе около Эребру, раздражающей ограничением скорости в девяносто километров в час.

– Кажется, это страсть всей твоей жизни.

– Ты всерьез намерен поговорить о моей жизни?

Он рассмеялся и сказал:

– Ладно, плюнь. Просто это немного несправедливо.

– Что именно?

– Я знаю тебя как Натали Фреден намного лучше, чем как Молли Блум. В то время как ты глубоко копалась в жизни неизменно одинакового Сэма Бергера.

Ему показалось, что гладкий лоб прорезала морщинка. Хотя вероятнее всего, это была иллюзия из-за внезапно выглянувшего из-за облаков солнца.

– Да, – наконец, сказала она. – Мне нравится альпинизм.

– Я думаю, что человеку, внедряющемуся в банды, логично было бы расслабляться, занимаясь чем-нибудь, совсем не напоминающим о работе. Может быть, плести кружева. Или разводить герань.

– Ты считаешь, что альпинизм похож на мою работу?

– А разве нет? Ведь и там и там нужен сильнейший контроль на грани бездны?

– В каком-то смысле да, – согласилась она. – Но когда я свисаю с вершины, окруженная бесконечной природой, единственное, что я ощущаю, это огромная и мощная свобода.

Он кивнул.

– А я боюсь высоты. К тому же не очень полагаюсь на себя. У меня могла бы появиться шальная мысль просто отпустить веревку.

– И ты тоже расскажи о часах.

Он улыбнулся.

– Часы дают мне спокойствие. Есть что-то неподражаемое во взаимодействии всех этих маленьких шестеренок. Я ухожу в другой мир и черпаю в нем силы. Там время всегда одинаковое. Спокойное и простое. Благодаря сложности.

– Это странным образом напоминает альпинизм.

– Альпинизм с защитной сеткой внизу, – сказал Бергер.

После этого они молчали до Кристинехамна.

В углу площади Сёдра под усиливающимся дождем сидела угрюмая девочка. Через ее слишком тонкую одежду просвечивали татуировки. Заглянув в машину, она очень подозрительно посмотрела на Молли.

– Сандра? – спросил Бергер.

– М-м-м, – ответила девочка. – А это кто?

Блум достала свое насквозь поддельное удостоверение и сказала:

– Садись на заднее сиденье.

– Не стоило бы, – ответила та. – Ведь именно это сделали Юнна с Симоном.

– Ты тогда не была в Австралии? – спросил Бергер. – Не переживай, мы из полиции. Мы просто хотим с тобой поговорить. Вчера по телефону ты упомянула о тайнике…

Сандра глубоко вздохнула и села в машину. Блум медленно отъехала и остановила машину на парковке неподалеку.

– Наша пещера, – сказала Сандра. – Это был наш тайник, когда мы были маленькими. Но я не знаю, показала ли она его Симону.

– Вы очень дружили в детстве? – спросила Блум.

– Да, мы пару лет жили в одной приемной семье. В пещере мы прятались от всего мира. А потом Юнне пришлось переехать, и мы встречались не так часто. Симона я видела всего пару раз.

– Могла ли она показать пещеру Симону?

Сандра кивнула.

– Думаю, что именно туда они сбегали время от времени. Когда вокруг становилось слишком много дерьма. Как раньше делали мы.

– Ты давно там не была?

– Я недавно вернулась из Австралии, меня не было почти год. А до этого где-то года за два, наверное. Теперь я сбегаю подальше.

– Сандра, ты можешь показать нам пещеру? – спросил Бергер.

Она молча кивнула, они тронулись. Их путь пролегал по все более узким дорогам, уходящим в глубь вермландских лесов. Дождь все сильнее барабанил по крыше автомобиля. Они въехали в холмистую часть леса, заболоченные участки дороги шли то вверх, то вниз. Несколько раз машина чуть не застряла.

Наконец, Сандра показала вперед, на указатель, похожий на знак разъезда со встречным автомобилем на узкой дороге.

– Туда ведет тропинка.

Блум остановила машину вплотную к знаку, где глинистая дорога немного расширялась. Передние колеса успели заехать на несколько сантиметров в грязное месиво, прежде чем удалось затормозить.

– До пещеры метров пятьсот или около того, – сообщила Сандра. – Тропинка не очень заметная.

– Очень сильный дождь, – сказала Блум. – Оставайся в машине.

– Ну вот еще, – ответила Сандра и открыла заднюю дверь.

Она провела их по тропинке, которую они едва ли различили бы без нее. Мокрые хвойные ветки то хлестали их, то обливали водой. Уже метров через десять одежда промокла насквозь. Утешала только мысль, что промокнуть еще больше не удастся.

Через какое-то время местность стала холмистой. Дорожка вела вдоль довольно крутого склона горы, где даже мхи и лишайники, похоже, с трудом могли укрепиться. Склон изгибался в сторону, Сандра, Блум и Бергер держались от него на разумном расстоянии. Наконец, девочка остановилась и показала на заросли. По щекам у нее текло невообразимое количество туши для ресниц.

– Кусты стали выше.

Бергер и Блум посмотрели в направлении, куда был направлен ее указательный палец. В одном месте у подножия склона равномерно растущий кустарник вдруг становился неоднородным. Это были заросли, на которые никто из них не обратил бы внимания, если бы их целью не было найти любые отклонения. Может быть, они добрались бы сюда и без Сандры, но все-таки вряд ли. Если за зарослями скрыт вход в пещеру, значит, природа как следует постаралась скрыть его.

Сандра пошла к скале. Блум положила руку ей на плечо и остановила ее. Сандра возмущенно обернулась.

– Останься здесь, – сказала Блум.

– Можешь присесть на корточки под сосной, – сказал Бергер и махнул рукой в сторону дерева, надеясь, что это сосна.

Крайне неохотно Сандра отошла к сосне, а Блум и Бергер двинулись дальше. Когда Бергер бросил взгляд назад, девочка выглядела как призрак из древнескандинавской мифологии. На ее белом лице в черную полоску выделялись огромные округлившиеся глаза.

Кустарник непонятного вида оказался колючим и настолько высоким, что было сложно представить себе, как девочки лет десяти, сбежавшие от враждебного окружающего мира, могли одолеть этот путь. Должно быть, кусты разрослись в последние годы.

Важно было одно – смог ли кто-нибудь пробраться сквозь него не пять лет назад, а чуть больше полугода. В середине февраля.

Когда Юнна Эрикссон и Симон Лундберг бесследно исчезли с лица земли.

Блум не могла допустить, чтобы Бергер прокладывал дорогу. Вместо этого она предпочла проложить через густой кустарник собственную. Когда первая молния расчертила металлического цвета небо, Бергер подумал крикнуть Сандре, чтобы она отошла от ствола дерева, но с ударом грома, тяжелым и глухим, его осенило, что девочка, вероятно, куда лучше знает природу, чем он. К тому же кричать было неподходящей идеей. Только разглядев вход в пещеру, он понял почему. Она казалась необычно обитаемой.

Строго говоря, не исключена была возможность, что Вильям Ларссон притаился там внутри с Эллен Савингер, прикованной к огромному часовому механизму.

Бергер достал пистолет и увидел, что Блум в другой части зарослей уже достала свой. Когда следующая молния расписала ветвистым зеленым узором небосвод, Молли уже не было видно среди этой необычно враждебной зелени. Когда ударил гром – на этот раз выше и заметно скорее после вспышки, – Бергер понял, что она успеет первой. Как будто это играло хоть какую-то роль.

Она ждала его около входа в пещеру. Проем был не выше человеческого роста, и истрепанная дождем паутина свисала, как омерзительный естественный занавес, перед темным отверстием. Из тьмы донеслись слабые звуки, напоминающие писк. Из-за неясных теней почти не видные стены пещеры казались подвижными. Бергер поднял фонарик, чтобы посветить внутрь. Блум схватила его за запястье и направила свет вниз в ту секунду, когда он включился.

– Плохая идея, – шепнула она.

Она двинулась внутрь, старательно держа фонарик строго вниз. Бергер пошел следом, поступив так же. Пол пещеры был покрыт камешками, которые, похоже, годами отваливались от потолка прямо у них над головами, повинуясь беспощадной гравитации. Но было и еще что-то. Выглядевшее как экскременты. Небольшие, может быть, крысиные.

Тесный проход в пещеру продолжался метров десять. Бергер очень старался не светить на стены. Вдруг проход резко расширился. Они внезапно оказались в чем-то вроде грота. Очень слабый свет просачивался сквозь незаметную щель в потолке в пяти метрах над ними. И тогда игра теней получила объяснение.

Стены пещеры были покрыты летучими мышами. Они свисали отовсюду вниз головой и подрагивали, как будто дыша в своеобразном общем судорожном ритме. Стало понятно, откуда доносился писк. И откуда на полу экскременты.

Но больше всего мышей собралось вокруг предмета, который занимал около метра в длину от дальней стены. И там они не просто висели. Они двигались, копошились, переползали друг через друга в странной суете. Как будто ожил рельеф на древнеримском бассейне.

Бергер услышал собственный стон. Потом взглянул на Блум. Она не отрывала взгляд от предмета. Оба фонарика были направлены в пол, и только слабый свет из щели вверху освещал кишение мышей.

– Считаю до трех, – прошептала Блум. – Потом светим прямо на эту кучу и сразу падаем ничком на землю. О’кей?

Внутри Бергер сразу инстинктивно все понял. Внешний же вид его воплощал собой вопрос. Но он все равно ответил:

– О’кей.

Блум вгляделась в него в слабом свете с потолка. Как будто она снова оценивала его умственные способности. Потом скомандовала:

– Раз. Два. Три!

Лучи света скользнули вверх и выхватили из темноты копошащуюся кучу летучих мышей. Потом все произошло, как при ускоренном просмотре фильма. Падая на пол, Бергер успел увидеть, что мыши взлетают единым окрыленным организмом, и это выглядело, как развевающийся плащ дьявола. Писк становился все громче и громче, пока Бергер падал, и над их головами пронеслось гигантское облако. Оно успело метнуться из пещеры еще до того, как Бергер коснулся земли. Наверное, снаружи это выглядело как чудовищный плюмаж, исчезающий за пеленой дождя. Боль медленно охватила Бергера от колен до мозга, когда предмет, покинутый мышами, стал виден в свете двух фонариков. Две крылатые доисторические зверюшки задержались, одна свисала с ребра, другая с заспанным видом выглядывала между почти полностью обглоданными челюстями.

Челюсти пошевелились; это выглядело так, словно скелет жевал летучую мышь.

– Ох, черт… – выдохнул Бергер, поднимаясь.

Скелет сидел на корточках спиной к стене пещеры. На нескольких белых ребрах еще виднелись остатки гнилой, высушенной плоти. Летучая мышь вылетела изо рта черепа, как материализовавшийся крик, и унеслась следом за своими собратьями.

Бергер в темноте потянулся к руке Блум. Она, в свою очередь, схватила его руку. Держась за руки, они подошли к останкам. В дрожащем свете фонариков вся эта сцена казалась видением из других, древних времен. Как будто они наведались в эпоху пещерных людей.

Скелет действительно сидел на корточках, как будто присел отдохнуть, набегавшись за мамонтом.

В воображаемом круге вокруг скелета лежали остатки одежды, которая падала с трупа по мере того, как его объем уменьшался. Под слоем экскрементов виднелся бумажник.

Блум освободила руку из руки Бергера и надела резиновые перчатки. Взяла бумажник и дрожащими пальцами потянула из него удостоверение личности.

Симон Лундберг.

Они посмотрели на скелет. Это вполне могли быть останки пятнадцатилетнего мальчика.

Осветив остальные части пещеры, они убедились, что больше ничто не обращает на себя внимания.

– Юнны Эрикссон здесь нет, – констатировал Бергер.

– Да, – согласилась Блум и посветила на остатки одежды вокруг скелета. Подняла их одну за другой из экскрементов, пока под ними не обнаружилась блестящая вещица.

Предмет был не больше сантиметра в диаметре, имел крошечные зубья и совершенно круглую форму.

Это была очень маленькая шестеренка.

27

Четверг 29 октября, 13:12

Молли Блум дважды заснула за рулем, пока они возвращались домой. К счастью, это случалось в те моменты, когда Сэм Бергер полностью владел своими пятью чувствами. В остальном помощи от него было мало. Его общее состояние лучше всего описывалось словом «полумертв».

Они ввалились в лодочный домик ранним вечером, предварительно проверив на парковке у жилых домов записи своих камер наблюдения. Оба считали, что самое время забраться в спальные мешки. Никто из них не осилил бы посчитать, сколько часов они провели без сна.

Бергер достал из кармана очень маленький пластиковый пакетик и написал несколько слов на этикетке, которую он на него приклеил. Потом положил пакетик среди других таких же под часами в коробке для часов. Напоследок он взглянул на надпись: «Юнна Эрикссон, пещера».

– Всего пару часов, – сказала Блум со своей стороны верстаков и стянула спортивную куртку. Она расстегнула армейские брюки и осталась стоять.

Бергер, не размышляя, снял джемпер и начал стаскивать джинсы. Вдруг остановился, заметив ее острый, как нож, взгляд.

– Я знаю, – пробормотал он. – Рано или поздно придется окунуться в эту проклятую воду. Но сначала сон.

– Вообще-то, я отреагировала не на запах, – ответила Блум и показала на его плечо. – Что ты сделал с рукой?

Бергер дотронулся до пятисантиметрового углубления на левом плече. Как всегда, никаких ощущений в этом месте.

– Старая рана, – сказал он, снимая джинсы.

– Выглядит, как будто кто-то тебя укусил.

Но Бергер уже залез в мешок и провалился в сон.

* * *

В тот год начало лета выдалось необычно беспощадным, в отсутствие ветра в воздухе висит пыль, солнце палит и обжигает. Сэм сидит на опустевшей спортивной площадке и в другом конце футбольного поля, у дальних ворот замечает скопление народа. Он видит, что это девочки, много девочек, он слышит их громкие голоса, но не разбирает слов. Кажется, словно пустота над пылящим гравием фильтрует все, что походит на язык. Сэм стал другим, время стало другим. Такое ощущение, что он повзрослел на пару лет всего за несколько недель. Теперь он избегает таких сборищ. Он чувствует, что стал затворником. Но что-то в нечленораздельных криках привлекает его интерес. Вопреки всем инстинктам он плетется туда и начинает различать спины девочек одну за другой. На них летние наряды, платья, юбки, и под лучами безжалостного солнца их длинные волосы переливаются всеми мыслимыми цветами. Вокруг них вьется пыль, и когда они немного расступаются, Сэм видит, что они не одни. Над ними возвышается голова. Это Антон, он движется, исчезает за ширмой из девичьих спин, возвращается, не останавливается. И вот девочки расступаются еще немного, и становится видна привязанная к штанге ворот фигура. Длинные светлые волосы свисают на лицо. Брюки спущены, нижняя половина туловища обнажена. Вдруг Антон замечает Сэма, улыбается своей обычной широкой улыбкой и орет: «Эй, ты! Иди сюда, поздоровайся со своим другом!» Сэм хотел бы резко развернуться и уйти, пока Вильям не успел его заметить, но уже слишком поздно. Единственная мысль, которая снова и снова и снова крутится в голове у Сэма, идущего мимо сбившихся в стайку девочек: «Скоро летние каникулы. Скоро все это дерьмо закончится». Но для Антона ничего не закончилось. Даже не собиралось заканчиваться. Он протягивает что-то Сэму, и тот не сразу понимает, что это полотенце, немного влажное полотенце. «Бей!» И тут только Сэм замечает, какой красный у Вильяма член. И какой он измочаленный. Вдруг он видит перед собой лодочный домик, лицо девочки и движения ее языка за серебристым скотчем, он слышит ее дикий крик, который внезапно обрывается, когда он бежит, как чертов трусливый заяц, через траву, достающую ему до груди. И он бьет, он хлещет и видит, как тело Вильяма сжимается от боли, но ни единого звука не срывается с его губ. Он впервые поднимает глаза и встречается взглядом с Сэмом. Сэм приближается к нему, подходит очень близко и шепчет: «Это тебе за лодочный домик, подонок».

* * *

Неведомые силы подбросили Бергера, он проснулся и сел. Он смотрел невидящим взглядом на лодочный дом, пока зрение снова не начало различать предметы. Среди прочего он различил Молли Блум. Она достала из принтера распечатанную фотографию и показала ее Бергеру. На снимке был скелет Симона Лундберга.

– Он охотится за мной, – неразборчиво пробормотал Бергер.

Блум закрепила фото на доске и посмотрела на Бергера. Но ничего не сказала. Бергер выбрался из спального мешка, встал и продолжил мысль:

– Он ненавидит меня больше, чем мне помнилось. Я приукрашивал свои воспоминания.

– Именно так и выживают, – сказала Блум. – Что тебе приснилось?

На ней снова были армейские брюки и спортивная куртка.

И все же она выглядела как-то иначе. Бергер проигнорировал этот факт и нетвердыми шагами направился к доске. Там он постоял какое-то время, разглядывая портреты жертв Вильяма Ларссона.

– Ты была у футбольных ворот? – спросил он.

Блум посмотрела на него со своим слишком пристальным вниманием.

– Я не понимаю, о чем ты.

– Вильяма привязали к штанге. Это было после лодочного домика, ранним летом. Вокруг собралась компания девочек. Ты была среди них?

Блум покачала головой.

– Я старалась держаться подальше от всех до самого конца учебного года.

– Думаю, все твои подруги там были. И я бил его по члену. Мокрым полотенцем.

– Вильяма?

– Да. Фу, черт.

Он впервые посмотрел ей в глаза. В них он прочел сочувствие.

Он не был уверен, что хочет, чтобы она ему сочувствовала.

Она кивнула, словно хотела скорее выйти из этой тупиковой ситуации, и сказала Бергеру, который до сих пор стоял почти голый:

– Иди мойся. Там на улице стоит шампунь.

Тогда он понял, что в ней изменилось. Вроде бы у нее слегка влажные волосы?

Он постоял под нависающим над дверью козырьком, глядя на занавес из дождя, опустившийся над всем Эдсвикеном. Потом глубоко вздохнул, взял с перил флакон с шампунем и сделал три шага вниз по лестнице, пока ломота не поднялась от пальцев ног по всему телу. Тогда он спрыгнул в воду. Она доходила ему до пояса. Он как будто увидел в свете молнии весь свой мозг, каждое движение мысли в данный конкретный момент. Бергер окунулся в воду целиком и ощутил парализующий холод и – яснее, чем когда-либо – что Вильям чего-то от них хочет. Хочет поговорить с ними. Хочет рассказать историю. И в конце этой истории будет много боли и много смерти.

Точка, поставленная смертью.

Но тут его легкие рассказали другую историю, о том, что он должен подняться из ледяного холода, и когда Бергер вынырнул, в его мозгу крутилось новое имя. Его осенило. Пока он мылился, его усилия были направлены на то, чтобы закрученные спиралями синапсы сохранили его озарение.

Через несколько минут он ворвался внутрь, замотанный в полотенце, и крикнул:

– Антон.

Блум стояла и смотрела на семь жертв. Бергер заметил, как она быстро вытерла уголок глаза. Потом обернулась.

– Что?

– Антон, – повторил он. – Главный тиран в нашем классе. Ты его не помнишь?

– Я училась в другом классе, как ты знаешь. Я была в восьмом классе, когда ты был в девятом.

– Но ты помнишь день святой Люсии? Когда они приклеили корону к волосам Вильяма?

Он видел, как она мысленно переносится на годы назад, куда ей совсем не хочется возвращаться.

– Помню, – наконец, ответила она. – Там было три девятиклассника.

– Антон, Микке и Фреддан. Антон – это тот, кто велел Вильяму петь.

– А, этот. «А теперь пой, черт возьми, не стесняйся».

– Прямо слово в слово, – удивился Бергер.

– Я помню слишком много. И что там с Антоном?

– Именно он привязал Вильяма к воротам и стянул с него штаны, а потом позвал туда девочек, чтобы они посмотрели, как он будет его унижать.

– И предложил тебе поучаствовать?

– Я пришел в ярость, – сказал Бергер. – Может быть, внутри мне казалось, что я хлещу себя. Я пытался выбить из себя трусость.

– Что было еще большей трусостью.

– Знаю, – глухо ответил Бергер. – Но если Вильям вернулся теперь в Хеленелунд и если все дело в мести за прошлые оскорбления, разве мог он оставить в покое Антона?

– А, – снова сказала Блум. – Ты можешь его найти?

– Попытаюсь, – кивнул Бергер и направился к компьютеру.

Он знал имя, знал год рождения, даже приблизительно помнил дату рождения. Потребовалось не так уж много времени, чтобы отыскать Антона Бергмарка.

– Слесарь-водопроводчик, – отчитался Бергер. – Остался в Соллентуне. Работал в фирме у отца десять лет. Унаследовал ее. Называл себя генеральным директором. Потом оформлена нетрудоспособность.

– Нетрудоспособность? С каких пор?

– Три года. Два с половиной года назад досрочно вышел на пенсию.

– Ощутимая перемена. От генерального директора до досрочного пенсионера за полгода. Естественным объяснением является, конечно, та или иная зависимость?

– Слишком много деловых ужинов с кокаином на десерт? – предположил Бергер. – Не кажется невероятным. Фирма пошла на дно, банкротство. Развод со второй женой незадолго до этого. Она получила опеку над тремя детьми, один из которых даже был не ее, а Антона Бергмарка от первого брака.

– Запрет на общение с отцом?

– Не нахожу ничего такого. Зато есть адрес.

– Дай угадаю. Центр лечения от алкоголизма и наркомании?

– Пансионат «Ласточка», – сказал Бергер. – В центре Соллентуны.

Еще не добравшись до цели, они начали замечать признаки того, что что-то не сходится. Пансионат «Ласточка» занимал пару этажей в одном из огромных домов на улице Мальмвеген в Соллентуне, и в длинных коридорах висело многовато для центра лечения от алкоголизма и наркомании вышитых крестиком пословиц в духе «Мой дом – моя крепость» и «В гостях хорошо, а дома лучше». Когда им навстречу выехало первое инвалидное кресло и как минимум девяностошестилетняя дама встретила их словами: «Господин и госпожа Эльфенбен, уже пора выливать горшки?» – их подозрения окрепли. Потом появилась медсестра, вопросительно посмотревшая на гостей. Бергер достал свое удостоверение и спросил:

– Какова специализация пансионата «Ласточка»?

Их удивило, что медсестра засмеялась, прежде чем ответить.

– Когда-то такая специализация называлась гериатрическое отделение.

– Пожилые люди с деменцией, которые ожидают смерти?

– Не только. У нас есть несколько пациентов помоложе.

– Например, Антон Бергмарк?

Медсестра кивнула и провела их по коридору до большой комнаты, из окна которой открывался вид на другие многоэтажки. То тут, то там сидело с десяток пациентов. Был включен телевизор, но его, казалось, никто не смотрел. Все, кого успели заметить Бергер и Блум, были пожилыми, все сидели в инвалидных колясках, ничем особо не занятые. Медсестра прошла между ними к окну. Там сидел мужчина в коляске и смотрел в окно на дождь. Он сидел спиной к вошедшим, они видели только сгорбившуюся спину и безвольно свисающие руки, а отражение в окне было слишком нечетким, чтобы что-то им сказать.

– Антон? – мягко обратилась к мужчине медсестра.

Это не вызвало ровным счетом никакой реакции.

Медсестра взялась за ручки кресла и медленно развернула его.

И Бергер вдруг увидел пятнадцатилетнего Сэма, который бежит, как никогда раньше не бегал, через траву, которая достает ему до груди. Фигура перед ними медленно повернулась к ним лицом.

И это лицо было немыслимо угловатым и бугристым. Кости черепа торчали, словно у статуи, вылепленной художником-кубистом.

Бергер и Блум уставились на деформированную голову. С нее на них смотрели темные, скептичные, безразличные глаза.

* * *

Сэм хотел бы резко развернуться и уйти, пока Вильям не успел его заметить, но уже слишком поздно. Единственная мысль, которая снова и снова и снова крутится в голове у Сэма, идущего мимо сбившихся в стаю девочек: «Скоро летние каникулы. Скоро все это дерьмо закончится». Но для Антона ничего не закончилось. Даже не собиралось заканчиваться. Он протягивает что-то Сэму, и тот не сразу понимает, что это полотенце, немного влажное полотенце. «Бей!» И тут только Сэм замечает, какой красный у Вильяма член. И какой он измочаленный. Вдруг он видит перед собой лодочный домик, лицо девочки и движения ее языка за серебристым скотчем, он слышит ее дикий крик, который внезапно обрывается, когда он бежит, как чертов трусливый заяц, через траву, достающую ему до груди. И он бьет, он хлещет и видит, как тело Вильяма сжимается от боли, но ни единого звука не срывается с его губ. Он впервые поднимает глаза и встречается взглядом с Сэмом. Сэм приближается к нему, подходит очень близко и шепчет: «Это тебе за лодочный домик, подонок». Вильям смотрит ему в глаза. Сэм никогда в жизни не видел такого черного взгляда. Тут начинается движение. Оно безумно медленное, Сэм видит его как будто кадр за кадром. Длинные светлые волосы поднимаются и отбрасываются назад. Из-под них появляются угловатые, бугристые черты, из которых выступают оскаленные зубы. Рот открывается шире. Приближается к плечу Сэма. Он так и не почувствовал, как зубы впились в его кожу и дальше в плоть. Он так и не услышал, как челюсть сомкнулась глубоко в руке. Он не слышит этого и не чувствует этого. И боль, которая пронзает его бицепс, появляется только тогда, когда он видит кусок мяса, выпадающий у Вильяма изо рта, а за ним струйку крови. Искаженно-медленно кусок плоти падает на сухой грунт футбольного поля.

28

Четверг 29 октября, 14:54

Бергер и Блум уставились на деформированную голову. С нее на них смотрели темные, скептичные, безразличные глаза. Бергера потрясла пришедшая в голову мысль.

– Вильям? – сказал он и не узнал собственный голос.

Краем глаза он видел Блум. Видел, что ее бьет дрожь.

До мозга костей.

Фигура в коляске не отвечала. Мужчина сидел неподвижно и только смотрел на Бергера совершенно пустым взглядом. Капля слюны медленно стекла у него по подбородку.

Неужели они настолько сильно ошиблись?

Неужели они позволили своему исковерканному детству обмануть себя? И поставили на карту свои карьеры из-за выдумки, для которой в действительности нет ни малейших оснований?

И теперь вернулись на клетку с цифрой «1»?

К Бергеру вернулись признаки разума. Это и правда Вильям? Как он оказался здесь, прикованный к инвалидной коляске, под именем своего давнего мучителя Антона Бергмарка?

Конечно, были заметны возрастные изменения – складки, морщины, покраснения, – которые указывали на прошедшие годы. Но, с другой стороны, возрастные изменения оставили все опухоли и вмятины, все угловатое на тех же самых местах, что двадцать три года назад.

В точности на тех же самых местах.

Блум пришла в себя первой. Она спросила медсестру:

– Вы не могли бы принести все документы, касающиеся Антона?

Медсестра кивнула и выскользнула из комнаты.

Это не был взгляд Вильяма Ларссона. А если и так, то он совершенно повредился умом. Водянистые глаза не выражали ни намека на понимание.

– Ты Вильям Ларссон? – очень членораздельно произнес Бергер.

Водянистые глаза, затерявшиеся среди кратеров и холмов на лице фигуры в кресле, уставились на Бергера. Он встретил их взгляд и не мог понять, что же он видит.

– Привет, Сэм! – сказала фигура и изобразила кривую улыбку. Когда левый уголок рта поднялся, из правого стекла струйка слюны.

Бергер повернулся к Блум. Его узнали. Непонятно только, что это значит. Он видел, что ее дрожь унялась. И Блум уже размышляет. Что, если Вильям никогда не покидал страну? Кто совершал похищения, если деформации скелета Вильяма в конце концов добрались до мозга и превратили его в овощ? Как случилось, что он присвоил себе личность Антона Бергмарка? Дрожь Блум сменилась работой мозга. Бергер отчетливо видел, как мысли крутятся у нее в голове. Он видел это ясно, как в зеркале.

– Привет, Вильям, – ответил он. – Как дела?

Фигура издала шипение, которое, вероятно, предполагало смех.

– Как поживаешь, Сэм? Как рука?

Бергер инстинктивно потянулся правой рукой к левому плечу. Даже через ткань пиджака он мог нащупать углубление в бицепсе.

– Ты укусил меня. Ты сильно меня укусил.

Теперь фигура только пялилась на него, и сознание, казалось, помутилось. Взгляд больше не был ясным. Он витал где-то далеко.

Появилась медсестра с историей болезни и сказала:

– Там еще оказалось полицейское расследование, из полиции Соллентуны. Оно в нижней папке.

Она протянула две папки Блум и вышла. Бергер и Блум взяли по папке, отошли в другой конец комнаты и принялись за чтение. Через какое-то время обменялись папками. Прошло еще какое-то время. Дочитав вторую папку, Бергер посмотрел на Блум. Она стояла с закрытыми глазами.

Чуть погодя Бергер сказал:

– Да уж, ад.

– Мы, стало быть, ошиблись, – отозвалась Блум. – Но не так сильно, как подозревали.

– Не так сильно, как опасались, – поправил ее Бергер и криво усмехнулся.

– Аиша Пачачи не была первой жертвой Вильяма. Первой жертвой стал Антон Бергмарк.

Бергер кивнул и откашлялся. Потом заговорил:

– Однажды зимним вечером, в феврале почти три года назад Антон Бергмарк вскоре после развода сидел у себя дома на вилле в Хегвике и напивался. В дверь позвонили, и он, судя по всему, добровольно впустил визитера. Следы на запястьях и щиколотках, а также на ножках обеденного стола в гостиной указывают на то, что Антона привязали в лежачем положении к столу. Другие отметки говорят о том, что с одной стороны стола были закреплены какие-то винтовые тиски, которыми зажали голову Антона, прежде чем начать его истязать. Согласно медицинскому обследованию, истязания проводились при помощи четырех молотков разного размера и формы. Чудовищная пытка продолжалась около трех суток. В какой-то момент Антон Бергмарк буквально лишился рассудка. Последовавший за этим больничный через полгода превратился в досрочный выход на пенсию. Поскольку Бергмарк вел дела с разными преступными группировками, избиение связали с неуплаченными долгами. Расследование сфокусировалось исключительно на этих группировках и в отсутствие доказательств зашло в тупик. Полиции Соллентуны удалось не выпустить дело наружу, пресса едва ли вообще о нем упоминала, никаких фотографий Бергмарка после истязаний опубликовано не было. И некому было связать внешность Вильяма двадцать лет назад и внешность Антона сегодня.

Блум скривила лицо и кивнула.

– Смена ролей, – дополнила она рассказ, немного помолчав.

Бергер подытожил:

– Вильям изуродовал Антону лицо молотками, чтобы оно стало похоже на его собственное, каким оно было во времена школьной травли. По всей видимости, сейчас оно уже так не выглядит. Целеустремленность, точность и абсолютное хладнокровие, которые требуются для того, чтобы при помощи тисков и молотков превратить Антона в Вильяма, говорят о том, что мы должны иначе оценивать Вильяма. Он, черт подери, профессионал. Как он мог стать профессионалом?

– Профессионал и, тем не менее, психопат, нуждающийся в смирительной рубашке. Надо быть полным психом, чтобы так изощренно отомстить своему давнему мучителю.

– Но еще и профессионалом в нескольких разных областях. Ему было шестнадцать лет, он был физически неполноценен и психически неуравновешен после многих лет самой жестокой травли, какую только можно представить. За следующие двадцать лет он превратился в профессионального палача. Как?

– Это только гипотезы. Мы блуждаем впотьмах. Совсем не факт, что он обучался, чтобы стать профессионалом.

– Думаешь, он сам этого добился?

– Не знаю. Движимый постоянно растущей жаждой мести?

– Меня такая версия не устраивает, – сказал Бергер и показал на фигуру в инвалидном кресле в десятке метров от них. – Ты же видишь Антона, Молли. Это сделал человек, который пытал и раньше, вероятно, регулярно. Он прошел обучение либо в гангстерской среде, либо в военной, и я думаю, что это укрепляет нашу гипотезу о том, что где-то действительно существовал отец по имени Нильс Гундерсен, который был наемником «в какой-то чертовой арабской стране». Мы должны найти его.

У Блум был озабоченный вид.

– Не знаю, – помолчав, сказала она. – Я боюсь, что пора решиться на один неприятный разговор…

– МУСТ?

– Это не очень-то легко.

– Сразу бери быка за рога, – сказал Бергер. – Обещаю, что заткну уши.

– Тебе придется пойти на большее, – ответила Блум, доставая мобильный. Тебе придется отойти подальше.

Блум завернула за угол, и Бергер принялся бродить по комнате. Он насчитал пятнадцать человек, которые находились в состоянии, выглядящем как абсолютное безделье. Телевизор по-прежнему работал, на экране без звука шел футбольный матч, но никто, судя по всему, его не смотрел. Возникало ощущение, что время остановилось. Как будто Бергер провалился в дыру посреди бурно мчащегося потока времени. Как будто из часов выпала шестеренка.

У окна в своей коляске сидел человек с деформированным лицом. Его невидящий взгляд вперился в скучные многоквартирные дома напротив, положение тела говорило о том, что через пару лет он, вероятно, окажется прикован к постели.

Бергер присел около него на колени и позвал:

– Антон?

Антон Бергмарк обернулся и посмотрел на него. Что-то напоминающее сознание вернулось в его водянистые глаза. Он сказал:

– Черт, как же ты его бил.

Бергер отпрянул.

– О чем ты говоришь, Антон?

Но человек в инвалидной коляске уже унесся в неизвестные дали.

Бергер встал и погладил его по голове. Он увидел в окне свое отражение, нечеткое, размытое дождем. Оно очень мало отличалось от отражения Антона.

Он вышел в коридор и пошел по нему, витая мыслями в совершенно другом месте. Молли Блум сидела в одиночестве на диване, поставив на колени свой ноутбук. Она смотрела на экран и сказала, не отрывая от него взгляда:

– Это превзошло все ожидания.

– МУСТ вспоминает о тебе с большой нежностью? – предположил Бергер.

Она проигнорировала этот комментарий.

– В списках у МУСТа действительно числится некий Нильс Гундерсен, находящийся в международном розыске за разного рода военные преступления. Родился в сорок восьмом. До рубежа веков был норвежским гражданином. Получил гражданство Ливана. По слухам, живет в городе Джебейле, более известном как древний Библ.

– Ничего себе, – воскликнул Бергер.

– В двадцать два года Гундерсен стал офицером норвежской армии, быстро рос в званиях и записался в Иностранный легион в тысяча девятьсот семьдесят третьем, в возрасте двадцати пяти лет. Исчез из списков личного состава через два года, внезапно, дезертировал. Вероятно, нанялся в качестве наемника в одну из многочисленных воюющих группировок во время гражданской войны в Ливане. Мелькнул на фото в новостях из Бейрута под Рождество в семьдесят шестом, на танке. Та война была настоящей кашей из иностранных и внутренних интересов. В ней были замешаны США, Израиль, Сирия, Иран и Ирак. Внутри страны конфликтовали сунниты, шииты, палестинцы, друзы и марониты. МУСТ не знает, на чьей стороне воевал Гундерсен. Поскольку он находился в розыске, его появления в Европе вызывали особый интерес. Судя по всему, он приезжал для вербовки новобранцев, и задокументировано около десятка его визитов в разные европейские города между семьдесят шестым и восемьдесят четвертым. Одним из первых был Стокгольм.

– Ого. В тысяча девятьсот семьдесят шестом?

– Гундерсен никогда не задерживался надолго в одном месте. О том, что он находился в Стокгольме, стало известно позже. Он провел там меньше недели в середине апреля в семьдесят шестом. Вильям Ларссон родился практически ровно через девять месяцев, в понедельник семнадцатого января.

– Черт возьми.

– Это по-прежнему ничего не доказывает, – сказала Блум. – И также нет никаких подтверждающих это фотографий. Но зато есть вот что.

Она развернула экран. На нем появилась целая подборка фотографий. Блум кликнула на первую, довольно нечеткий портрет хорошо сложенного бородатого мужчины лет пятидесяти с небольшим с обветренным лицом. Видимо, снимок был сделан на базаре.

– Согласно информации разведки, это последняя по времени из известных фотографий Нильса Гундерсена. Сделана ЦРУ в Марракеше. Его опознали, когда он уже оттуда уехал. К тому моменту он давно находился в международном розыске за военные преступления, совершенные в Ливане, Афганистане и Ираке.

– ЦРУ, ну надо же, – сухо заметил Бергер.

Блум продолжила кликать на фото, на которых Гундерсен все молодел и фигурировал в разном окружении. Чем дальше, тем больше военных снимков.

– Вот, – сказала Блум и показала на экран. – Гундерсен на стороне Ирака во время войны в Кувейте. Операция «Буря в пустыне».

– Война в Персидском заливе? – спросил Бергер и посмотрел на изображение усатого, очень светловолосого офицера перед своими солдатами.

– Да. Фото сделано весной девяносто первого. Если правильно разобрали знаки различия, он здесь полковник.

– На службе у Саддама Хуссейна?

– Похоже на то. И через два года этот полковник заберет своего сына из Швеции.

– Ты правда произнесла слово «сын»?

– Погоди, – сказала Блум и перелистала фотографии. Экранный Нильс Гундерсен продолжил молодеть. На первом снимке он, обросший бородой, стоял среди гор, опираясь на базуку.

– Афганистан? – уточнил Бергер.

– Моджахеды, – ответил Блум. – Судя по всему, Гундерсен был связан с ЦРУ и обучал моджахедов в восьмидесятых. Последняя война Советского Союза.

– Хм.

Кадры продолжали сменяться. Нильс Гундерсен – стильный молодой офицер с аккуратно нашитым на груди норвежским флагом. Он же – ученик гимназии с ослепительной улыбкой. Катающийся на лыжах краснощекий подросток. На школьной фотографии он выше всех остальных. На пожелтевшей черно-белой фотографии сидит в песочнице, разбрасывая песок. А вот он в объятиях матери, сидящей в кресле с высокой спинкой. За ними стоит мужчина.

– Это единственная известная фотография отца Нильса Гундерсена, – сказала Блум и начала увеличивать кадр. – Генетические особенности иногда проявляются через поколение.

Бергер увидел, что у мужчины на фото скошенный подбородок и на одной стороне лба видны похожие на рога шишки.

У дедушки Вильяма Ларссона было угловатое и бугристое лицо. Очень сильно напоминающее кубистскую скульптуру.

29

Четверг 29 октября, 16:12

В тот вечер ежи впали в спячку. Вся семья удалилась в дальний угол лодочного домика, где мать семейства соорудила жилище на зиму. Ежиха обошла две печально застывшие у доски с бумажками фигуры, как будто говоря: «Спокойной ночи, мы удаляемся на зиму, в бесконечный мир снов, который намного лучше вашего».

Потом вернулась и устроилась поудобнее среди своих малышей.

Одна из грустных фигур у доски была обнажена до пояса. Другая щупала руку первой.

– Видны следы зубов, – сказала Молли Блум.

– Знаю, – ответил Бергер. – Не хотят исчезать.

Пока он натягивал джемпер, Блум прикрепила на доску фотографию. Рядом с изображением пятнадцатилетнего Вильяма Ларссона теперь висел сделанный на мобильный телефон снимок Антона Бергмарка. Деформации лица были поразительно похожи.

– Тонкая работа, – отметил Бергер.

Блум стояла рядом и смотрела на фото. Потом сказала:

– Если мы согласимся с тем, что покинуть Швецию Вильяму помог отец, светловолосый норвежский наемник, укоренившийся в арабском мире, то мы можем также предположить, что именно там ему сделали серьезную пластическую операцию, вероятно, даже не одну. Шел тысяча девятьсот девяносто третий год, гражданская война в Ливане закончилась за несколько лет до этого, война в Заливе тоже была позади. В эти немного более мирные годы Нильс Гундерсен, может быть, нашел время выяснить, что у него вообще-то есть сын, и узнать, как тот выглядит и что за жизнь ведет. Он услышал о травле, решил спасти сына и забрал его в свой мир, скрытый от глаз спецслужб. В другом измерении.

– Значит ли это, что в Швеции Гундерсену кто-то помог? Он все же числился в международном розыске за военные преступления. Кажется маловероятным, что он смог незаметно вывезти из страны травмированного шестнадцатилетнего мальчика с привлекающей внимание внешностью.

– Вероятно, у него были здесь знакомые со времени предыдущего визита в семьдесят шестом, когда он дал жизнь Вильяму.

Бергер пристально посмотрел на доску и сосредоточился на портрете молодого Вильяма Ларссона.

– Гундерсен был военным, – сказал он. – Не из тех, кто подставляет вторую щеку. Можно предположить, что и сыну он передал отнюдь не завет всепрощающей любви.

Блум кивнула.

– Человек, натасканный на то, чтобы пытать и совершать насилие, – продолжила она мысль Бергера. – И спустя двадцать лет прооперированный и получивший военную выучку сын возвращается и начинает отмщение. Сначала наносит удар по худшему своему мучителю, Антону Бергмарку. Вильям истязает его при помощи молотков двое безумных, кошмарных суток, превращает его в того, кого уже давно не существует, кто остался только в его собственной голове. И уже это преступление замаскировано, оно предстает как преступление совершенно иного рода. Но потом он прекращает охоту на действительно виновных и переключается на ни в чем не повинных девочек. Почему?

– Это не рационально, – предположил Бергер. – Ему неинтересно мстить взрослым женщинам. Как его унижали, видели пятнадцатилетние девочки. Именно они остались в памяти, что, возможно, привело к его полной неспособности общаться с женщинами. И именно их надо уничтожить. Я согласен с тобой насчет его сумасшествия. Может быть, у отца-убийцы он выучился рациональным, профессиональным навыкам, но его собственные мотивы по-настоящему безумны. Если ему на пути попадается мальчик, как Симон Лундберг в пещере, он его просто убирает с дороги. Его интересуют девочки.

– Семь слоев крови в Мерсте. Он пытал их всех. И после того, что случилось с Антоном, мы знаем, что у Вильяма есть и способность, и хладнокровие, чтобы осуществить это. Он провел с Антоном двое суток.

– Фу, черт, – сказал Бергер.

Они замолчали. Принялись изучать все более запутанную схему на доске. Думали. Наконец, Блум снова заговорила:

– Когда отец забирал шестнадцатилетнего сына, он должен был поставить в известность мать. Не взял же он его у нее просто так?

– Хорошо, у нас получается два разных портрета Нильса Гундерсена. Очевидный портрет – крутой парень. Дезертирует из Иностранного легиона, чтобы стать наемником. Воюет в Ливане, Афганистане, Ираке. Находится в розыске за военные и международные преступления. Менее очевидный портрет – отец, который узнает, что у него есть сын, что над сыном издеваются, что тот страдает, и он спасает сына. Какой из этих двух Гундерсенов известен маме Стине Ларссон? Очевидно, второй, правда? Отец, спасающий сына?

– Согласна. Они должны были поддерживать отношения. Стина наверняка одобрила побег.

– Что означает, что сестра Стины, Алисия Ангер, может что-то добавить к уже сказанному.

– Если удастся пробиться через языковые туманности.

– Стоит попытаться, – сказал Бергер и протянул руку. Ему пришлось довольно долго ждать, пока Блум положит в нее свой мобильный телефон.

– Вендельсёгорден, Мия Арвидссон, – ответил женский голос.

– Здравствуйте, Мия, – сказал Бергер. – Надеюсь, вы меня помните, мы разговаривали с вами на днях у двери палаты Алисии Ангер.

– Вполне возможно, – сухо ответила Мия Арвидссон. – С кем я разговариваю?

– Меня зовут… Чарльз Линдберг. Я тот полицейский, который недавно приезжал, чтобы поговорить с Алисией. Не знаю, помните ли вы. Можно ли поговорить с ней по телефону?

– Да. И нет.

– Вы не могли бы пояснить?

– Да, я вас помню. Нет, с ней нельзя поговорить.

– Я, конечно, понимаю, что общаться с ней сложно…

– Сложность, о которой я говорю, непреодолима. Алисия Ангер умерла.

Бергер умолк. Воцарилась тишина. Потом Арвидссон продолжила:

– Приезжала полиция. Они пришли к выводу, что смерть естественная, хотя и необычная. Если я правильно помню, они назвали это «ошибкой при принятии пищи».

– Ошибкой… при принятии пищи?

– Это сложно объяснить. Это надо видеть самому.

Бергер задумался. Потом наугад спросил:

– У вас случайно нет фотографии?

– Есть, – ответила Мия Арвидссон. – Но я не намерена ее распространять.

– Вы ничего не распространите, если передадите что-либо в полицию, я это вам гарантирую.

– У полиции она уже есть.

– Но не у меня. А мне она действительно нужна. Прямо сейчас.

Он услышал, как медсестра вздохнула. Потом сказала:

– У вас есть электронная почта?

Бергер бросил взгляд на Блум. Она уже вовсю стучала по клавишам ноутбука. Потом развернула экран в его сторону, и он прочитал адрес вслух в телефон.

Через три минуты на этот вновь созданный и не более чем временный адрес пришло письмо. Когда Бергер открыл фотографию, они увидели на ней Алисию Ангер в ее кресле-качалке в лечебнице. Если не считать одной детали, она выглядела спокойнее, чем при жизни.

Изо рта у нее свисал черный носок, выглядящий, как обугленный язык.

В письме также был текст, вероятно, добавленный медсестрой Мией Арвидссон. Он гласил: «Исходя из пищевых привычек госпожи Ангер и учитывая ежедневные проблемы при приеме пищи, велика вероятность, что она просто приняла носок за еду и задохнулась. Таким образом, речь идет о несчастном случае, и дело закрывается».

Видимо, это была цитата из полицейского расследования.

– В принципе это может быть правдой, – сказала Блум, глядя на странное фото. – Ее разум нельзя было назвать кристально-ясным.

– Инген руаидх. Теперь «рыжая дева» наполняет рог Одина медом. Но ее же точно убили.

– Кто? Вильям? – спросила Блум. – Зачем ему убивать собственную тетю, впавшую в старческий маразм?

– «Это, очевидно, случилось сегодня утром», – зачитал Бергер. – То есть через день после погони, которую устроили за нами Рой и Роджер. Мы должны счесть это случайностью?

– Его зовут Кент. И я долго работала с Кентом и Роем. Сомневаюсь, что это они ее убили.

– И все-таки вряд ли ее смерть не связана с нашей поездкой туда, – сказал Бергер.

Вдруг зазвонил защищенный телефон Блум. Он еще ни разу не звонил. Оба посмотрели на него с сомнением. Блум взяла его в руку и прочла: «Неизвестный номер». The story of her life.

Она ответила:

– Да?

Бергер наблюдал за ней. Не меняя выражения лица, она просто без слов протянула телефон ему. Он сказал:

– Да?

– Сэм, – ответил безошибочно узнаваемый голос Ди. – Нам нужно увидеться.

– Смски оказалось недостаточно?

– Слишком маленькие кнопки на старом мобильном. Через полчаса на Норр-Меларстранд, на той же скамейке. О’кей?

– О’кей. Прихвати с собой Силь.

– Силь? Зачем?

– Скажи ей, что она знает зачем. И скажи, что я пойму, если она откажется.

Разговор был закончен. Бергер посмотрел на часы. Начало пятого.

Молли Блум спросила:

– На той же скамейке?

* * *

Скамейка в парке рядом с маленьким пирсом в северной части набережной залива Риддарфьерден выглядела не так, как обычно, когда Бергер и Ди сиживали там с кофе и болтали, сбежав от порой невыносимой атмосферы Управления полиции.

Тогда здесь можно было выдохнуть. Теперь разве что вымокнуть.

Впрочем, Ди сидела под зонтиком. И не одна. Под другим зонтиком Бергер и Блум увидели другое лицо, с более крупными и резкими чертами.

Некоторое время они походили кругами поблизости, чтобы убедиться, что Ди не решила, что долг для нее превыше дружбы. Но признаков слежки не заметили. Тогда они уселись по обеим сторонам от Ди и Силь, оба без зонта.

По большому счету они были одни на освещенном редкими уличными фонарями Норр-Меларстранде.

– Вас объявили в розыск, – сообщила Ди. – В обед пришла ориентировка из СЭПО. Видимо, к этому моменту они приняли решение. А тебя, Натали Фреден, зовут не Эвой Линдквист, а Молли Блум, по-видимому. Со стороны СЭПО это серьезный шаг – раскрыть личность сотрудника из «внутренних ресурсов». Это говорит об обвинении в тяжком преступлении.

– Ладно, – сказал Бергер. – И теперь на вас записывающие устройства?

– Разумеется, – совершенно невозмутимо ответила Ди.

– А кроме этого ты для чего меня позвала? Что мы не могли обсудить по телефону?

Она протянула ему папку.

– Я подумала, ты захочешь получить копии документов.

Бергер спрятал папку под пиджак и улыбнулся.

– Я хорошо тебя натренировал, Ди, – сказал он.

– Как известно, ты ни капли меня не натренировал, Сэм, – ответила Ди и продолжила: – все ДНК совпали. Я насобирала волос в чертовой уйме мест, и все совпало. Семь девочек с теми именами и персональными идентификационными номерами, которые ты прислал в смске, сидели в адском подвале в Мерсте. Одна за другой.

Бергер кивнул и бросил взгляд на Блум. Она тоже кивнула.

– Это были не фантазии, – сказал Бергер после паузы.

– У меня еще пара новостей, – снова заговорила Ди. – Во-первых, ответ от Виры. Ты помнишь Виру?

– Ассистент судмедэксперта Хёга? Лет двадцати? Еще бы не помнить.

– Более детальное исследование показало, что разжижающий кровь препарат является вовсе не разжижающим кровь, а седативным, которого нет в Швеции.

– Я не совсем понимаю, что ты хочешь сказать.

– Я постараюсь сформулировать как можно точнее. Разжижение крови является одним из побочных эффектов, из-за него этот препарат запрещен во всех западных странах. Именно поэтому Судебно-медицинское управление его не идентифицировало. Собственно, речь идет об очень сильном седативном средстве, это успокоительное из числа тех, которые крайне редко используются в настоящее время. Полностью отчет есть у тебя в папке.

– Я постепенно переварю эту информацию, – пообещал Бергер и добавил: – Спасибо, Ди.

– А что во-вторых? – спросила Блум.

Ди повернулась к ней и какое-то время молча смотрела на нее.

– СЭПО, – сказала она наконец с очень своеобразной интонацией.

– Да? – вклинился Бергер, чтобы разрядить ситуацию.

Ди снова повернулась к нему и с тем же скептическим видом сказала:

– Ты абсолютно уверен в том, что ты делаешь, Сэм? Я не хочу, черт возьми, увидеть тебя за решеткой. Это бы подпортило мне резюме.

– Давай рассказывай, – сказал Бергер.

Ди откашлялась и пояснила:

– Сегодня, когда пришел сигнал из СЭПО, объяснения были такими мутными и уклончивыми, что я была вынуждена проверить, в чем дело. Я неофициально поболтала со старым приятелем, который сейчас работает в СЭПО. Он сказал, что все это из-за какой-то новой информации, которую айтишникам удалось вытащить из записи допроса. Вы понимаете, о чем идет речь?

Бергер посмотрел на Блум. Она озабоченно кивнула.

– Еще раз спасибо, – сказал Бергер. – Большое спасибо.

– А я здесь зачем? – спросила Силь, заметно обеспокоенная.

– Полагаю, Ди поделилась с тобой последней информацией?

– Черт, вас объявили сегодня в розыск, Сэмми, – воскликнула Силь. – Уже сам факт, что я разговариваю с вами и не задерживаю вас, делает меня вашим сообщником.

– И все-таки ты пришла, – сказал Бергер.

– Я правильно понимаю, Сильвия, что это ты раскопала мое имя? – спросила Блум.

– О чем мы поклялись всем святым молчать и никому не говорить, – ответила Силь, метнув на Бергера сердитый взгляд.

– Аномалии, – сказал Бергер. – Когда ты нашла в СЭПО список во время неофициального поиска, ты сказала об аномалиях. Ты нашла что-то помимо списка?

– Но я тут же закрыла глаза.

– Я хочу, чтобы ты снова открыла их. Что это были за аномалии?

Силь нахмурила брови и провела рукой по своим тонким, бесцветным волосам.

– Были признаки того, что брандмауэры сознательно были ослаблены в течение пары часов под Новый год. Как будто оттуда не только были скачаны секретные документы.

– А что еще?

– Не знаю, – ответила Силь, разводя руками. – Может быть, что-то стерли.

– То есть там были признаки того, что что-то стерли в самых секретных архивах СЭПО? – воскликнула Блум.

– Признаки. Не более того.

– Ты можешь изучить этот вопрос подробнее? – спросил Бергер.

– Мы уже не раз приходили к договоренности, что с этим покончено. И тогда ты еще был полицейским.

Бергер рассмеялся.

– Ты можешь изучить этот вопрос подробнее? – повторил он.

– Если ты настаиваешь, – кисло согласилась Силь.

– Спасибо, – поблагодарил Бергер. – Не будем больше вас задерживать.

Ди и Силь встали. Силь пошла по улице, но Ди еще немного постояла, глядя на Бергера. Потом покачала головой, повернулась и ушла. Вскоре обе они пропали за пеленой дождя, словно проглоченные им.

Молли Блум сказала:

– Я знаю их расписание.

– Что? – спросил Бергер, витая мыслями в утраченном прошлом.

– Расписание отдела техподдержки. Я его знаю. Я знаю, где один из них выйдет. И приблизительно – когда. Мы должны выяснить, что они вытащили из записи. Мы там обсуждали вещи, которые могут разрушить все наше расследование.

– То есть ты намерена добавить «применение насилия в отношении представителя власти» к нашему и без того внушительному списку должностных преступлений?

– Андерс Карлберг – друг, – сказала Блум. – Думаю, мы можем поговорить с ним. Без насилия.

– Друг?

– Ну, хорошо, – пожала плечами Молли. – Чуть больше, чем друг.

30

Четверг 29 октября, 17:45

Пройдя через несколько дверей с кодовыми замками, они добрались до лестничной площадки, выходящей на Бергсгатан, прошли мимо лифта, ведущего вниз в преисподнюю, и выбрались во внутренний двор, где, как и прежде, стоял «мерседес» Блум. Только теперь им распоряжался кто-то другой, предположила она. Прижавшись к левому фасаду, чтобы избежать камер наблюдения, она пробралась к «тесле» последней модели. Бергер последовал за ней.

– «Тесла»? Ничего себе, – прошептал он.

– Андерс – поклонник всего нового, – прошептала в ответ Молли.

– В постели тоже?

– С мадам Икс не сравнить.

После этого наступило получасовое милосердное молчание. Бергер не стал даже ужасаться тому, как глубоко копало СЭПО, изучая его личность.

Они сидели на корточках в тоскливом внутреннем дворе, пока суставы не затекли и мышцы не онемели. Два человека вышли и уехали в других автомобилях. Три.

Когда начало казаться, что время смыло дождем, раздались шаги четвертого человека. Блум посмотрела на часы Бергера и кивнула. Замок «теслы» щелкнул. Они подождали, пока нужный им человек не устроится на водительском сиденье. Тогда они заскочили в машину: Блум на место пассажира, Бергер на заднее сиденье.

– Черт! – крикнул сидящий за рулем мужчина со слегка седеющими волосами, стукнувшись перед этим головой об потолок машины.

– Почему нас объявили в розыск только сегодня, Андерс? – спросила Блум.

– Молли, ты с ума сошла, – сказал Андерс Карлберг и покосился через плечо на Бергера. – Не забывай, что я уже достаточно стар для инфаркта.

– Знаю, – ответила Блум. – А я недостаточно стара для увольнения по непонятной причине. Что произошло?

– Вот черт, – глухо простонал Карлберг, потирая лысину. – И в довершение всех неприятностей ты тащишь за собой в мою «теслу» своего подельника.

– Обещаю ее не испачкать, – сказал Бергер и посмотрел на грязь, капающую с сиденья рядом с его ногами.

– Ты меня знаешь, Андерс, – сказала Молли Блум. – Ты знаешь, что никакой я не преступник. Рассказывай.

– Да, спасибо, тебя я знаю. Жестокая женщина.

– Ну давай же, Андерс.

– Что-то вывело из строя управляемое через компьютер записывающее устройство. У нас ушло некоторое время, чтобы понять, что дело было в цикле. Передатчик послал программный код и создал цикл из двадцатисекундного отрывка. Для простоты можно назвать это вирусом. Но в течение пары секунд этот цикл дал сбой. Мы не поняли, почему это случилось только однажды, хотя цикл повторялся почти тридцать раз. Оказалось, что это было сделано при помощи впечатляюще хорошо спрятанного кода. Только сегодня к обеду нам удалось разобраться, что это было.

– А зачем объявили общегосударственный розыск?

– Потому что мы поняли, что утечка была преднамеренной. Маленький шедевр временного кодирования. Август Стен считает, что ты это сделала специально. Чтобы быть разоблаченной. Он задается вопросом, какого черта. Он должен разыскать тебя, Молли. Ты должна рассказать, чем ты занялась.

– Подожди, – прервала его Блум. – То есть утечка в цикле была устроена намеренно?

– Да, – ответил Андерс Карлберг. – Это можно сравнить с микроскопическими часами.

* * *

Сэм Бергер включил первую передачу на старой развалюхе-«мазде» и выехал на дорогу.

– «Виборг Детальист АБ»?

– Да, – ответила Блум и покачала головой. – Мне следовало догадаться. Обычно они все делают идеально.

– А сделал ту коробочку в «Виборге» тип по имени Улле? Что тебе известно об этом Улле?

– Вообще ничего, честно говоря. Улле Нильссон. Довольно давно работает в «Виборг Детальист АБ». Знающий, молчаливый, очень профессиональный. Но я ничего о нем не знаю.

– И, тем не менее, доверила ему неофициальный заказ?

– Эти парни привыкли к всевозможным заказам, более или менее тайным, и готовы зарабатывать деньги любыми странными способами. Гениальные технари, хорошо осознающие, в каком теневом мире они работают.

– Но что-то заставило тебя выбрать именно Улле Нильссона из всех этих гениев.

– Он казался надежным, незаметным и немым, как стена. Не видел проблемы в том, чтобы выписать какой-нибудь необычный счет. Я платила наличными. Без чека.

– Стало быть, возможно, это он подложил так называемые микроскопические часы в твое устройство. Видимо, с намерением разоблачить тебя. Может быть, даже разоблачить нас. В таком случае Улле Нильссон должен иметь какое-то отношение к Вильяму.

– В любом случае нам надо с ним поговорить, – сказала Блум. – Не исключено, что возникла техническая ошибка.

– Но вряд ли, да?

– Да. Вряд ли.

В молчании они проехали развязку Линдхагенсплана, Транебергский мост, Броммаплан. По длинной Бергслагсвеген «мазда» добралась до тоскливого промышленного района Винста. Бергер быстро взглянул на часы, паркуясь как попало перед мнимо осыпающимся фасадом «Виборг Детальист АБ». Скоро семь, и в пустынном промышленном районе не наблюдалось признаков того, что где-то идет работа.

Они остановились на площадке для разгрузки товара около входа и оглядели парковку. Ни одного проходящего человека, ни одной отъезжающей машины. Пусто, как после судного дня. Блум подошла к грязному кодовому замку около входной двери, набрала длинную комбинацию цифр, и дверь, совсем не казавшаяся электронной, скользнула в сторону неожиданно бесшумно.

За столом в неуютном холле не оказалось угрюмой сотрудницы, от которой пахло древесным спиртом. Блум протянула руку под стол и нашла кнопку. Дверь позади стола зажужжала и открылась так же беззвучно, как и входная. Молли Блум и Сэм Бергер вошли в помещение, представлявшее собой нечто среднее между складом и производственной площадкой. Бергера удивила некоторая обветшалость в качестве маскировки. Позади нескольких компьютеров, на вид покрытых въевшейся пылью, сидел единственный мужчина лет пятидесяти.

– Дежурный? – спросила Блум и помахала своим удостоверением на расстоянии, так что нельзя было прочесть имя.

Мужчина кивнул и встал.

– Хёгберг, – представился он. – А вы?

– Эва Линквист и Рой Гран, СЭПО. Улле Нильссон сегодня здесь?

Хёгберг покачал головой и снова сел.

– Я давно его не видел. С другой стороны, он и нечасто появляется. У него свободный график.

– Свободный график?

– Он, как правило, работает из дома. Приходит, только когда это абсолютно необходимо.

Бергер и Блум быстро обменялись взглядами.

– У вас есть его адрес? – спросила Блум.

– Я не уполномочен давать адреса. Наша организация старается держаться в тени.

– Думаю, вы знаете, Хёгберг, как выглядят отношения «Виборга» и СЭПО. Подчиняться всему, не задавая вопросов. Никогда никому не сливать информацию. Итак: адрес?

Хёгберг с обиженным видом постучал по клавиатуре.

– А сейчас я разве не сливаю информацию?

– Человек не сливает информацию, если дает СЭПО то, что СЭПО хочет получить, – сказала Блум тоном, от которого Бергера затошнило.

Хёгберг показал на принтер. Там лежал лист бумаги. Блум схватила его, прочитала и, не сказав ни слова, вышла. Бергер пошел за ней.

Они сели в «мазду».

– Больста, – сказал Блум. – Похоже, адрес не городской.

– Сначала Мерста, теперь Больста. Даже в чем-то логично.

Он выжал из неспешной «мазды» все, на что она была способна. Дорога была приятно свободна от пробок, а на шоссе E18 вообще удалось прилично разогнаться. До места оставалось еще несколько десятков километров.

– Мы могли бы догадаться раньше, – самокритично заметила Блум, ища адрес в компьютере и пытаясь увеличить большой зеленый участок карты. Постепенно зелень превратилась в лес, сфотографированный со спутника.

– Дом Улле Нильссона находится посреди леса, что ли? – спросил Бергер, краем глаза взглянув на карту.

– До ближайшего соседа как минимум километр.

Бергер посмотрел на темноту, которую паршивые «дворники» разрисовывали полосами. Пока еще дорога освещалась сильными уличными фонарями.

Ощущение, что они в самом деле приближаются к цели, становилось сильнее с каждой минутой.

За поворотом на Больсту цивилизация закончилась. Блум уверенно руководила Бергером, который вел машину по все более узким дорогам. Стали реже попадаться встречные автомобили, стали больше расстояния между фонарями. В конце концов они оказались в полной темноте. Опустевшие шведские осенние леса лишь с трудом можно было разглядеть сквозь дождевую завесу, окутавшую машину. Глухой стук и гулкая тьма – и ничего больше.

– На следующем направо, – сказала Блум и дотронулась до висящей на плече кобуры.

«Следующий направо» привел их на дорогу, которую вообще трудно было считать таковой. Еще через несколько сотен метров тропа расширилась, и Блум сказала:

– Остановись здесь.

Она показала Бергеру экран.

– Если мы подъедем ближе, он нас заметит, – пояснила она и показала на вид со спутника на эту местность.

– Чертова «мазда».

– Вот, смотри. Лес тянется еще метров четыреста, а потом появляется что-то, что выглядит как большая поляна – непонятный, но открытый участок на двести метров. В дальнем конце поляны находится дом.

Бергер кивнул и выключил зажигание. Ничего особо не изменилось. Темнота шумела не меньше двигателя.

Свет фонарей заскользил по деревьям, спотыкаясь о стволы, разливаясь вместе с падающей с неба водой, которая больше напоминала прутья, чем капли.

Блум и Бергер направились через лес и тут же по щиколотку увязли во влажном мху. Это был безумный, пропитанный влагой мир. Деревья росли плотно, и приходилось продираться сквозь чащу метр за метром. Одна потревоженная ветка хлестнула Бергера по переносице. Он ничего не сказал, понимая, что не время для слов. Их путь напоминал борьбу в кошмарном сне. Казалось, деревья впотьмах следуют за ними.

Иногда Бергеру мерещилось, что Блум исчезла, но она снова появлялась в своей насквозь промокшей темно-зеленой толстовке с капюшоном.

Наконец, впереди за деревьями завиднелся свет. Он был такой слабый, что мог бы оказаться миражом. Но они оба его увидели, всего лишь легкое изменение в темноте. И деревья начали редеть. Вероятно, они приближались к поляне.

Им оставалось пройти всего пару рядов деревьев и заросли кустарника, когда стало понятно, что свет льется не с поляны, а с более далекого расстояния. Бергер погасил фонарик, продрался через последние кусты и вышел на поляну.

Свет шел с другой стороны, до него, наверное, было метров двести, и он заставлял светиться фасад небольшого полуразвалившегося дома.

Но не только он был освещен.

Хотя до того места было далеко и различить что-либо было сложно, не оставалось никаких сомнений в том, что источником света являются как минимум четыре прожектора, каждый метра два в высоту. В центре между ними находились четыре обрубленных голых ствола, которые образовывали квадрат. Освещенный квадрат.

Бергер почти ничего больше не видел. Ему пришлось напрячь зрение и вглядеться сквозь дождь через поляну, которая поросла травой, пожалуй, слишком высокой для обычной травы.

Он всмотрелся в освещенное место, в необычно светящуюся вдали сцену посреди темноты. Прожекторы на участке около дома. Внутри образованного ими четырехугольника четыре голых, прочных обрубленных ствола не выше трех метров в высоту.

Они напоминали деревянные опоры.

Между стволами замысловатым узором свисали толстые цепи. Но не только цепи. Бергеру показалось, что он может различить пару больших шестеренок, несколько колес и пружин, пару осей, гирю и маятник.

Это был часовой механизм.

Башенные часы без башни.

И в середине этого механизма находился человек.

Руки были вытянуты в стороны, они торчали немыслимо далеко из рукавов элегантного, слишком летнего платья в крупный цветок. И длинные волосы были очень светлые.

– Эллен, – хрипло сказала Блум и двинулась вперед.

Бергер увидел, как она проваливается среди высокой травы, которая оказалась скорее тростником. А поляна оказалась скорее болотом. Блум продиралась через доходящий ей до груди тростник, при каждом шаге увязая в жиже.

Бергер бросился следом. Он проваливался глубже, но был намного выше. Дождь сек их все сильнее, пока они пытались продвигаться вперед. Извращенно освещенный часовой механизм качался и подрагивал у них в глазах в такт неустойчивым шагам. Бергер услышал отчетливый щелчок, пробуравивший темноту, и увидел, что руки Эллен Савингер растянулись в стороны чуть больше. Он не слышал криков, вообще никаких звуков, кроме звуков их с Блум борьбы с болотом под ногами.

Ноги вязли, путались в корнях, снова с плеском и чавканьем вытаскивались наружу. Тростник хлестал их по лицу, резал их. Лицо Блум выглядело в ночи белым, бледным, но целеустремленным.

Полпути пройдено. Бергер продирался вперед изо всех сил. Он слышал собственный крик, который доносился как будто из другого места. Из совсем иных глубин.

До них донесся еще один громкий щелчок. Руки, торчащие из цветастого платья, растянулись еще больше. До прикованной фигуры было так близко, что ее уже можно было рассмотреть. Светлые волосы скрывали наклоненную вперед голову, и Бергер понял, что они видят Эллен со спины.

Голые ноги были плотно прижаты друг к другу под платьем, торчали только руки. Эллен Савингер выглядела так, будто была распята самим временем.

Крик больше не доносился издалека. Бергер орал, рычал. Он изо всех сил выдергивал ноги из жижи. Выбравшись, он пронесся мимо Блум, издавая рев, он был уже совсем близко. Ему вдруг показалось, что он может различить каждый волос на затылке Эллен.

Раздался следующий щелчок, еще громче, чем раньше.

Бергер уже практически вступил на участок вокруг дома, когда увидел, что толстые цепи сместились еще немного. А потом он увидел, как одна рука отделилась от тела. Ему казалось, что он сквозь грохот непогоды слышит, как суставы вырываются из капсул, как трещат мускулы, как рвется кожа. Он видел, как правая рука выскакивает из рукава платья и описывает в воздухе дугу, прежде чем повиснуть, покачиваясь, как маятник, на одной из цепей на голом стволе.

Только теперь болото отпустило его ноги. С криком он вырвался на твердую почку и побежал к часовому механизму. Он обежал израненное тело Эллен и заглянул ей в глаза. Они не смотрели на него в ответ.

Их взгляд был неподвижен.

Это вообще не был человеческий взгляд.

Это был взгляд куклы.

– Это чертов манекен! – взвыл Бергер.

Блум выбралась из болота. Тонкие розовые струйки стекали у нее по лицу из крошечных ранок. Она ничего не говорила, только смотрела на руку, которая висела, раскачиваясь, на толстой цепи. Потом Молли подошла к телу, которое не было телом. Пока Бергер стоял, согнувшись и опираясь руками на колени, она рассмотрела лицо, которое никогда не было живым. Потом протянула руку, достала у манекена изо рта предмет и протянула его Бергеру.

Это была крошечная шестеренка.

31

Четверг 29 октября, 19:48

Бергер поискал взглядом Блум. Она медленно подошла с поднятым оружием к изуродованному манекену, привязанному к огромному, освещенному часовому механизму. Потом показала рукой в сторону и скользнула к террасе дома. Бергер последовал за ней. Когда они, пригнувшись, остановились перед ведущей на террасу лестницей, сходство с домом в Мерсте стало просто-таки противоестественным. Дома казались близнецами.

Вдруг одна мысль поразила Бергера, когда голос разума снова зазвучал у него в голове. Часовой механизм, должно быть, был запущен в строго определенный момент, так чтобы они не успели добежать. Значит, Вильям, вероятно, видел, как они подошли к поляне, и прикинул, сколько времени у них займет переход через болото. Наверняка он видел их благодаря камерам слежения, а потом вышел и запустил часовой механизм.

Вышел из дома. Он был здесь.

Вильям мог бы застрелить их в любой момент, пока они шли по болоту. В течение нескольких минут они были живыми мишенями. Но он этого не сделал. У него другие планы.

И, вероятно, они связаны с домом.

Блум подняла фонарик и кивнула Бергеру. Он достал свой и кивнул в ответ. Он увидел по ее взгляду, что ее посетили те же мысли, что и его.

Возврата нет. Они должны войти.

Они поднялись на террасу, присели на корточки у двери, спасаясь от возможной ловушки, ощупали дверь. Не заперта. Блум открыла ее.

Никаких ножей не вылетело, никакой коварный механизм не пытался обмануть их в этой еще более темной темноте за порогом. Оба фонарика зажглись.

Прихожая не очень походила на прихожую в доме в Мерсте; дома-близнецы все же не были клонами. Кухня прямо впереди, лестница в подвал слева, лестница вверх справа, больше ничего. Бергер и Блум оказались перед вынужденным выбором.

Бергер остался у ближайшей двери, наблюдая и за кухней, и за прихожей, а Блум прокралась в кухню. Бергер был совсем не рад, что она на мгновение исчезла из поля зрения, но она быстро вернулась и покачала головой.

Снова в прихожую. Только в этот момент они уловили запах. Постояв несколько секунд, попытались понять, что это. Прежде всего, запах был затхлый, в нем чувствовалось присутствие экскрементов и мочи. И Бергер, и Блум принюхивались, стараясь ощутить, витает ли в воздухе смерть.

Были ли признаки смерти?

На сколько разложившихся трупов им предстоит наткнуться в этом адском доме?

Как они ни принюхивались, различить запах смерти не удавалось. Слишком хорошо знакомый, сладковатый, отвратительный запах гниения зиял своим отсутствием.

Не то чтобы это что-то значило. Смерть все равно могла обнаружиться, спрятанная смерть, нейтрализованная смерть, стерилизованная смерть. Все в доме указывало на смерть.

Блум сделала глубокий вдох и махнула в сторону лестницы, ведущей в подвал.

Брать быка за рога.

Темнота поднималась снизу, как будто была материальна, густая и вязкая. Они осветили первые ступени, потом каменная лестница делала поворот и исчезала из поля зрения. Кто-то должен пойти первым.

Бергер снял с предохранителя свой Glock и вышел вперед. Блум прикрывала его сзади, насколько это было возможно на тесной подвальной лестнице. Пылинки лениво кружились в конусах света, безразличные к окружающему их аду. Ни звука. Запах становился сильнее, более затхлым, более противным.

Моча и кал.

Бергер свернул за угол. Там находилась закрытая дверь. Они с Блум подошли к ней. Бергер положил руку на ручку и услышал, как тяжело он дышит. Хрипит, как умирающий. Он нажал на ручку двери. Дверь отворилась.

Они оказались в очень маленькой комнатке с еще двумя удивительно низкими дверями. Блум могла стоять в комнате прямо, Бергер нет. На полу лежал пустой матрас со скомканным одеялом. В одном из углов стояло ведро, накрытое крышкой. Когда они приблизились к ведру, вонь стала еще сильнее.

Моча и кал.

Блум и Бергер остановились и осмотрелись. Место, где они находились, было тюремной камерой. Здесь, несомненно, лежала Эллен Савингер. В самом грязном аду.

Бергер увидел, как Блум, сделав глубокий вдох, приблизилась к одной из двух дальних дверей. Она бросила взгляд на него и открыла ее. Бергер, пригнувшись, двинулся вперед, прикрывая Блум, вошедшую внутрь. Ее фонарик осветил следующую комнату.

Зрелище в целом было то же самое: потрепанный матрас с одеялом, ведро под крышкой, никакой лампы на потолке, зато еще две низкие двери в другом конце комнатенки.

Бергер увидел удивление, написанное на лице Блум, и предположил, что на его лице написано оно же. Все было очень странно.

Они снова выбрали одну из дверей и вошли в еще одну крошечную тюремную камеру, в принципе не отличающуюся от предыдущих. И в ней тоже было пусто.

Становилось все очевиднее, что они опять опоздали. Ни Вильяма Ларссона, ни Эллен Савингер там не было. Вильяму еще раз удалось улизнуть.

Они довольно долго обходили подвал, ища выход. Раз за разом, заблудившись, они попадали в исходную точку. Постоянно появлялись новые двери. Они сознательно стали оставлять все двери, в которые заходили, открытыми.

Наконец, все двери были открыты. Они прошли через всю необычную систему камер и дверей. В конце концов они уже больше не могли молчать. Бергер сказал:

– Что это, черт возьми, такое? Он ее перемещал? Семь гнусных маленьких камер. По одной на каждый день недели?

Блум покачала головой. Потом пошла туда, где, вероятно, был выход. После пары неудачных попыток они нашли правильную дорогу и снова оказались на ведущей в подвал лестнице. Блум пригнулась и переключила фонарик на максимальную яркость. Мощный сноп света выхватил из темноты ближайшую камеру и дальше, через следующую дверь, насколько хватало взгляда.

Бергеру пришло на ум слово в тот момент, когда Блум его уже произносила:

– Это лабиринт.

– Точь-в-точь как в Мерсте, – хрипло согласился Бергер. – Там тоже были клетки. Семь чертовых клеток.

– Не по количеству дней недели, – ответила Блум, во взгляде которой светилось озарение. – Семь – это не дни недели, это количество похищенных девочек.

Они посмотрели друг на друга. Кровь из ранок на ее лице смешивалась с водой, стекавшей у нее с волос. Их белые как мел лица напоминали два плачущих глаза.

– У каждой была своя клетка, – сказал Бергер. – Прежде чем он их убивал, каждая сидела в собственной комнате.

– Он их не убил, – возразила Блум голосом, которого Бергер не узнал. – Он держит их живыми, некоторых по несколько лет. Он накачивает их сильным успокоительным средством, запрещенным на Западе, в течение очень долгого времени. Он их коллекционирует.

Бергер уставился на нее. У нее по лицу уже текла не только вода, но и слезы.

Он впервые видел, как Молли Блум плачет.

Интересно, доведется ли увидеть это еще раз.

Он закрыл глаза. Мир вдруг стал другим. Внезапно от них начало зависеть намного больше. От Сэма Бергера и Молли Блум.

Они держали в своих руках семь жизней.

Они метнулись наверх, выбежали в прихожую, увидели безумный свет прожекторов, льющийся через открытую входную дверь. Снова можно было дышать. Они держались друг за друга, вцепившись друг другу в плечи. Почти обнимались.

– Черт бы его побрал, – ругнулся Бергер. – Черт! Он сохранил им жизнь. Он ждал нас.

– Его заметили в Мерсте. Должно быть, он, в свою очередь, заметил женщину с собачкой, которая видела его фургон. Он вычистил дом, полностью удалил из него все, скрыл двери, пропылесосил очень мощным пылесосом. Потом отвез девочек сюда, всех семерых. Он ждал нас здесь. И ровно сейчас он увез их отсюда в автофургоне. Видимо, здесь есть и другая дорога, кроме той, что отмечена на карте.

Вдруг перед Бергером все предстало с удивительной ясностью.

– «Рамане любую свою конструкцию повторяют трижды», – сказал он.

Блум удивленно посмотрела на него.

– Любимая книга Вильяма, – пояснил Бергер. – Фантастический роман Артура Кларка «Свидание с Рамой».

– Понятно, – ответила Блум с видом человека, напряженно пытающегося сопоставить полученную информацию. – Что ты хочешь этим сказать?

– Есть третий дом. Третий дом-близнец.

Сказав это, Бергер с силой ударил кулаком по стене.

Раны на правой руке опять открылись. На стену брызнула кровь.

Но ему было плевать. Плевать на все. Действительно на все.

Кроме одного. Того, к чему все свелось.

Спасти не одну, а семь девочек.

Бергер посмотрел на отвратительный свет прожекторов, проникающий в прихожую. Вышел на террасу. Расстрелял один за другим все прожектора, пока пистолет не дал осечку. Потом ему показалось, что какой-то свет еще остался. Спустившись с террасы, он понял, что это фасад дома светится своим собственным внутренним светом.

Как будто он покрашен светящейся краской.

Бергер снова кинулся в дом. Взбежал по лестнице на второй этаж. Прошел в мастерскую, нашел множество молотков разных размеров и форм, нашел несколько литейных форм для ножей, увидел, что одна стена полностью испещрена ножевыми отметинами, а на столярном верстаке явно заметны следы сильных ударов молотком.

– Мразь, – процедил Бергер сквозь зубы. – Чертова мразь.

Блум кивнула. У нее по щекам текли слезы.

Они попали в самый центр ада.

Прямо в средоточие зла.

Повсюду оставляя за собой следы крови, Бергер подбежал к следующей двери. За ней находилась небольшая комната с постелью, застеленной грязно-желтым бельем. В углу стоял письменный стол в форме буквы «Г», на котором виднелись следы, оставленные компьютерами, принтерами, роутерами.

Здесь Вильям Ларссон сидел и строил все свои планы.

– Откуда-то идет свет, – сказала Блум.

Бергер кивнул. Слабый свет направлял их куда-то вниз, под стол. Бергер отшвырнул стол от стены. В розетку была воткнута лампа.

Они сели на корточки.

К стене рядом с лампой оказался приколот листок бумаги. В центре листка торчала булавка. На булавке висела очень маленькая шестеренка.

А на самом листке было выведено несколько букв, судя по всему, кровью.

Там было написано: «Скоро я приду за вами».

И в конце фразы – смайлик.

При ближайшем рассмотрении оказалось, что внизу приколот конверт. Блум сняла его со стены и встала. Бергер поднялся следом за ней. С него капала кровь.

Дрожащими руками Блум открыла конверт, осторожно-осторожно, и достала фотографию.

На ней был дом, чей фасад, казалось, светился собственным внутренним светом.

Это был снимок лодочного домика.

IV

32

Пятница 30 октября, 01:29

Кровь стекала в ледяную воду. Она образовывала тонкие струйки, которые в итоге сливались во все более размытую дельту и поглощались мировым океаном. Или, по крайней мере, исчезали из виду, за границы света, который выхватывал круглый фрагмент из всей поверхности воды.

Бергер погасил фонарик и вытащил руку из Эдсвикена. Он почувствовал, что холод постепенно заставил открытые сосуды на костяшках руки закрыться.

Время шло. Они изучили каждый пиксель в записях камер слежения, прежде чем с огромной осторожностью приблизиться к лодочному домику. В нем никого не было.

Но они знали, что Вильям Ларссон придет.

Что он может прийти в любой момент.

Бергер тряхнул головой, словно хотел взбодрить малоподвижные клетки мозга, и посмотрел на залив, который очень узкой перемычкой был связан с мировым океаном.

Он зашел в дом. Блум стояла около открытой доски и рассматривала портреты семи жертв Вильяма Ларссона. Уже в который раз.

– Я почти уловила, – сказала Блум и покачала головой. – В этом скрыто озарение.

– А ты следишь за этим? – Бергер кивнул в сторону открытых ноутбуков и отошел к противоположному концу доски. На обоих мониторах были виды с камер слежения вокруг дома, среди них несколько новых.

– А ты? – спросила Блум.

– Не тогда, когда я был на улице, – ответил Бергер и показал на новое фото на доске. Оно висело между фотографией шестнадцатилетнего Вильяма Ларссона и двумя субъективными портретами Эрика Юханссона. – Фотография из водительских прав Улле Нильссона. Единственная, которую я смог найти. Он похож на твоего Улле из «Виборг Детальист АБ»?

Блум кивнула и сказала:

– К тому же он неприятно похож на оба субъективных портрета: из Эстермальма и Мерсты.

Бергер тоже кивнул и показал на деформированное лицо подростка.

– А с этим сходство есть?

Блум покачала головой.

– Может быть, разве что во взгляде, – помолчав, добавила она.

– Возможно, – сказал Бергер и попытался спроецировать оба портрета на сетчатку. – Во всяком случае, он владеет домом в Больсте сам, под своим именем в «Виборге» Улле Нильссон. Дом приобретен за полгода до того, как был снят дом в Мерсте. Все кажется тщательно и профессионально подготовленным, была возможность моментально перемещать девочек с места на место во взятом в долгосрочную аренду фургоне «Статойл» из Евле.

– Чтобы получить работу в «Виборг Детальист АБ», он должен был не просто быть высоко квалифицированным специалистом, но и пройти строжайший контроль СЭПО. И я по-прежнему считаю, что это странно. Немногое на свете сделать сложнее, чем внедрить агента в полицию. Я это говорю как специалист по внедрению.

– Он интересуется техникой по меньшей мере со времен коллекционирования часов, – сказал Бергер. – Улле Нильссон представляет собой очень умело разработанную роль, как минимум настолько же умело, как роль Натали Фреден. Он зарегистрирован как инженер, закончивший Технический университет Чалмерса, и у него, несомненно, непроверяемое резюме. Никаких признаков того, что он бывал где-то за пределами ЕС. И вообще никаких указаний на то, когда именно он начал играть роль Улле Нильссона.

– А также никаких указаний на то, когда он вернулся в Швецию. Я бы все же предположила, что пластическую операцию ему сделали в арабском мире, может быть, в Ливане, может быть, в Саудовской Аравии, как я думала изначально, и что его отец Нильс Гундерсен ввел его в местное общество и проследил за тем, чтобы он получил основательное техническое образование.

– Хотя не только, – добавил Бергер. – Думаю, все указывает на то, что Вильям пошел по стопам отца. Думаю, он стал военным, наемником, может быть, как раз разведчиком.

Блум кивнула.

– Согласна. И поэтому он вернулся в Швецию? В таком случае по чьему приказу?

– Да. Либо он вернулся в Швецию, просто потому что голоса в голове стали звучать слишком громко. Либо эти голоса зазвучали громко, когда он уже находился в Швеции. С другими целями. В любом случае какой-то психологический срыв имел место. И теперь он стопроцентный безумец.

– Сценарий первый: Гундерсен не только снабдил Вильяма безупречными фальшивыми документами, но и разжигал в нем жажду мести, пока не пришло время. Сценарий второй: Вильям был здесь на задании, но присутствие на родине заставило прошлое вернуться с непреодолимой силой.

– Спросим у него, – сказал Бергер, криво усмехнувшись.

– Но как он попал в «Виборг»? – повторила Блум.

– Важнее всего все же, что имеется третий дом. Мы должны найти этот третий дом. И мы должны сделать это сегодня ночью.

Они обменялись очень серьезными, мрачными взглядами. Вдруг в светлых глазах Блум что-то промелькнуло. Бергер заметил, что у нее будто пелена спала с глаз.

Молли переместилась в сторону и оказалась перед фотографиями семи жертв Вильяма.

– Это же мы, – благоговейно сказала она.

– Что?

– Ты недавно упоминал снежок.

– Снежок? О чем ты?

– Вы с Вильямом сидели на скамейке около школы. Мы думали, вы впервые в жизни пробуете сосательный табак. Линда бросила снежок, который попал в то, что вы держали. Это оказалась не коробочка со снюсом, а часы.

– Карманные часы американской марки Elgin, – кивнул Бергер и унесся мыслями в прошлое. – Это был первый раз, когда Вильям показал мне часовой механизм. Шестеренки упали в снег, утонули в нем.

– А мы сбежали оттуда, хихикая. Нас было семеро. Кроме Линды и меня еще Лейла, Мария, Альма, Сальма и Эва. Линда, я, Мария и Альма были обычными шведскими девочками. Лейла и Сальма были из семей иммигрантов, обе с Ближнего Востока. А Эва была удочеренной шведами кореянкой.

– Ого, – сказал Бергер. – Ты думаешь…

– Я думаю, он воссоздает нашу компанию, да. Он собрал нас. Мария и Альма были довольно обычными брюнетками, как Юлия Альмстрём и Эмма Брандт. Линда была темнее, с пирсингом и дерзкая, как Юнна Эрикссон. Лейла была арабкой, как Аиша Пачачи, и я бы не удивилась, если бы оказалось, что Сальма была курдкой, как Нефель Бервари. А у Эвы была азиатская внешность, как у Сунисы Петвисет. Остаюсь я, Молли.

– Черт побери. Единственная блондинка в компании.

– Да, – глухо сказала Блум. – Эллен Савингер – это я, Молли Блум.

– Венец всему делу. Точка над i.

Какое-то время они провели молча, мимоходом бросая взгляды на компьютеры. Потом Бергер сказал:

– Часы – это было святое. Первый раз кто-то покусился на его сокровища. Это глубоко запало ему в память. А потом, я думаю, большинство этих девочек также видели его унижение на футбольном поле. Однако тебя там не было, Молли.

– Я уже запала ему в память по другой причине. Он держал меня привязанной к своему механизму. Меня бы ему никогда не удалось вычеркнуть из памяти.

– И меня тоже. Особенно меня. Предателя.

– Вильям Ларссон воссоздает прошлое, – сказала Блум. – К этому моменту он собрал всех девочек, держал их напичканными лекарством в ожидании…

– …что сможет уничтожить меня, – продолжил Бергер и закрыл глаза. – После этого он убьет всех девочек одним махом.

– Другими словами, он не должен уничтожить тебя.

Они снова встретились взглядами. Заглянули друг в друга глубже, чем когда-либо. Потом снова разбрелись по компьютерам, как часто случалось по вечерам и по ночам.

Время обрело новую форму. Оно стало медлительнее, неповоротливее. Даже движения ощущались иначе.

Через какое-то время они снова посмотрели друг другу в глаза. Это был другой взгляд. Блум быстро нажала что-то на компьютере, глубоко вдохнула, кивнула и сказала:

– Все, больше не могу. Пойду прилягу на пару часов.

Бергер кивнул и сказал:

– А я немного подышу свежим воздухом. Потом подежурю первым.

Сэм видел, как Молли идет к спальному мешку со своей стороны верстака. Он подождал, поправил пару фотографий, встретился взглядом с Эллен Савингер, смотревшей на него с доски. В немного сдержанной улыбке, тем не менее, угадывалось будущее с безграничными возможностями.

Как когда-то у Молли Блум.

Потом он вышел. Открыл дверь на мостки и шагнул наружу. Вокруг было темным-темно. Дождь громко стучал по крыше, которая прикрывала мостки, и взбаламучивал поверхность воды.

Но не всю. Был небольшой участок, где поверхность воды выглядела совершенно неподвижной. Бергер подошел ближе и вгляделся в участок воды.

Это была не вода. Это была лодка.

Плоскодонка.

Рука Бергера машинально метнулась под пиджак. Кровоточащие костяшки задели кобуру. Она была пуста.

Он обернулся и бросил взгляд через маленькое оконце в двери. На ближайшем к нему столе лежал пистолет.

Он рванул дверь и вбежал в дом. В полумраке он разглядел руку, протянувшуюся к его собственному оружию. И прежде чем он успел остановиться, дуло его пистолета уже было направлено ему в лицо.

Так странно было видеть лицо Улле Нильссона в реальности.

Это был Вильям Ларссон. И все-таки не совсем.

Словно с очень большого расстояния Сэм увидел, как Вильям развернулся и направил пистолет на спальный мешок. Контуры тела спящей Молли проступали через пух, копна светлых волос рассыпалась по плечам.

И Вильям Ларссон выстрелил. Сэму показалось, что тело в спальном мешке вздрогнуло. Потом оно больше не шевелилось.

Вильям выстрелил в Молли еще трижды. Сэм набросился на него. Эхо выстрелов разнеслось по дому, оглушило Сэма настолько, что он даже не слышал собственного воя.

Удара, который лишил его сознания, он тоже не почувствовал.

Прежде чем появляется «я», появляется головокружение. Только головокружение. Верчение, которое предшествует всему остальному. Долгое время это все, что есть.

Потом пот. Выступает пот. Это не теплый пот, он ледяной. Он где-то течет. Пока еще нет пространства, нет тела; нет боли, нет чувств, нет «я». Есть головокружение. Есть пот. Больше ничего.

И пот холоднее смерти.

Прежде чем появляется «я», появляется страх. Это страх, который рождается из ничего и накатывает волнами. Это изначальный, темный страх, без причины, без направления, и он поглощает все. Он пожирает все на своем пути.

Наконец, оно появляется. Крепнет. Страх расширяет мозг, крепко вжимает его в череп. Появляется стесненность, растущая стесненность мозга в его маленьком жилище. Появляется боль, не имеющая отношения к боли. Появляется взрыв чувственных ощущений, которые в конце концов становятся «я». «Я», которое является всего лишь острием боли.

Появляется незыблемость. Тогда должно появиться тело. Закрепленное тело. Появляются ноги, которые не могут двинуться ни в одном направлении. Появляются руки, которые закреплены намертво. Появляются руки, которые торчат из тела и закреплены намертво.

И тут появляются чувства. Появляется комната, темное пространство. Появляется копна светлых волос в расстрелянном спальном мешке.

Появляется крик, вопль, вой.

Появляется ад. Он здесь, он сейчас.

И это «я» вдруг понимает, что его зовут Сэм. Но не более того. Остальное – чистая боль.

Появляются звуки. Гулкие звуки, глухие звуки, металлические звуки. Тяжелые звуки за спиной, царапающие звуки, бьющие звуки. Звуки металла, которым бьют по металлу. Вещи, которые возводятся, приводятся в порядок. Но пока никакого человеческого присутствия, никакого живого присутствия.

Сэм пытается повернуть голову, которая пульсирует от боли. Он чувствует теплую струйку, медленно стекающую по холодному поту на лбу. Он понимает, что это кровь.

Как будто это играет какую-то роль.

Он поворачивает голову, насколько у него получается. Угадывает движение в темноте позади себя, у пола, угадывает очертания какого-то механизма. Подняв взгляд и начав поворачивать голову назад, он различает цепи, которые тянутся от колец в стене. Взгляд останавливается на его собственной вытянутой руке. Запястье туго обхвачено кожаным ремнем, прикрепленным к толстой цепи, исчезающей в темноте. Вдалеке он угадывает большую шестеренку.

Он слышит стон, и у него уходит слишком много времени, чтобы понять, что стонет он сам.

Он дергает и тянет руки, но цепи держат их крепко, слишком крепко.

Снова повернув голову, он видит прямо перед собой лицо, сантиметрах в двадцати от его собственного лица. Ясные голубые глаза наблюдают за ним. И неизвестное лицо говорит с ним хорошо знакомым голосом из детства:

– Ты же знал, что в конце концов должен оказаться здесь, Сэм.

Он ощущает собственное дыхание, каждый вдох требует больших усилий. Было бы куда проще перестать дышать вовсе.

Лицо отдаляется, затягивается пустотой, из которой появилось. Сэм различает тело, видит бронежилет и гаечный ключ в руке.

– Идеально рассчитанное время, – продолжает говорить голос Вильяма с неизвестного лица. – Мне осталось закрутить всего пару болтов. Но я полагаю, что у тебя есть время, чтобы подождать.

Лицо снова исчезает. За спиной слышны новые звуки. Металлические звуки другого рода. И наконец, скрежет поворачиваемой рукоятки, а следом за ним выразительное тиканье.

Лицо возвращается и говорит голосом Вильяма:

– Извини, что пришлось воспользоваться такой банальной вещью, как рукоятка, но было необходимо собрать часовой механизм как можно скорее. И поскольку тебе интересно, отвечу: это заняло полчаса. Хотя по твоим часам этого не видно, они совершенно запотели. Как ты можешь так грубо обращаться со своими часами?

Вдруг тиканье прерывается щелчком. Сэм чувствует, как его руки растягиваются в стороны. Пока еще эта боль не может соперничать с остальной болью, охватившей его тело.

Вильям снова подается назад. Там уже не только темнота. Сэм видит, как он садится на один из верстаков. На нем лежит пистолет Сэма.

С другой стороны светлее. Там лежит Молли.

Мертвая.

Какое-то время Вильям сидит и ждет. Сэм понимает, что он ждет, когда механизм снова щелкнет. Но и сейчас он пока еще не чувствует всерьез, как его руки растягиваются еще немного.

Вильям видит, куда направлен взгляд Сэма. Он говорит:

– Она взрослая. Такие меня не интересуют. Не та высота голоса.

Вильям поворачивает ноутбук Молли в свою сторону. Смотрит на вид с камер слежения. Потом говорит:

– Было любопытно наблюдать, кто из вас выиграет. Когда я уходил из дома в Мерсте, я стоял и размышлял: на какой высоте установить ножи? Сэм или Молли? Молли или Сэм? У Молли за спиной стояло СЭПО, а ты, честно говоря, казался мне тугодумом, Сэм. Что с тобой случилось?

Благодаря чему-то голосовые связки Сэма приходят в норму, и он хрипло говорит:

– Они живы?

Вильям кивает с видом сожаления. Долго кивает. Потом отвечает:

– В третьем доме много смерти. Но мы должны поговорить не об этом. У нас восемь минут до того, как тебе оторвет первую руку. У правшей это обычно левая.

– Где находится третий дом, Вильям?

– И об этом тоже не стоит говорить. Мы должны поговорить о твоем предательстве. Ты должен умереть, стоя лицом к лицу со своим предательством.

– О каком предательстве ты говоришь? Я ведь не заявил на тебя в полицию.

– Ты просто был слишком труслив, – говорит Вильям и чуть-чуть улыбается. – Это было бы лучше. Тогда все вылезло бы на свет. А так все осталось в темноте и выросло.

– Твоя самокритичность впечатляет, мразь, – выдавливает из себя Сэм.

– Зато теперь ты очень смелый. Мразь. Ворота на футбольной площадке. Мразь Антон и эта проклятая компания девчонок. Член наружи. Девки дебильно хихикают. И тут подходит мой единственный друг за всю мою дерьмовую жизнь и хлещет меня по яйцам раз за разом мокрым полотенцем. It’s a wonderful life[8].

Сэм смотрит на Вильяма. Он должен узнать. Даже если это будет последнее, что он услышит.

– Где находится третий дом, Вильям?

Вдруг механизм снова щелкает. Теперь боль в плечах становится сильнее остальной боли.

– Почему ты убил свою тетю? – кричит Сэм.

Впервые на лице Вильяма появляется некоторое удивление.

– Мою кого?

– Свою тетю Алисию Ангер. Почему ты убил ее?

– Тетя Алисия, – мечтательно говорит Вильям. – Она была доброй. Я даже не знал, что она жива. Но я понимаю.

– Что ты понимаешь?

– Какие вы безнадежные тугодумы. Я реально подставился около школы в Эстермальме с этим фургоном. Я забрал ту блондинку при свете дня, на глазах толпы свидетелей. Пора было вам начать охотиться на меня, это обещало быть увлекательным. Но ничего не произошло. Тогда я подсунул фургон под нос старухе с собакой в Мерсте. Но и тогда ничего не произошло. Пока Молли не появилась в «Виборге» и не попросила сделать ей устройство, выводящее из строя оборудование для записи допросов. Обстоятельства были не совсем ясны, но раз она хотела что-то скрыть от СЭПО, то это, наверное, было не случайно.

Вильям махнул рукой в сторону, где лежала разбитая картина Молли. Черные силуэты альпинистов превратились в обломки, стикеры разлетелись по полу.

Вильям нагибается и изучает экраны компьютеров. За его спиной становится видно дальнее окно. Сэм видит через кровь, стекающую в глаз, что-то красное. Через пятно на стекле, где потная рука четверть века назад очистила глазок, видна пара глаз. Механизм снова щелкает, боль в плечах становится все сильнее. Но Сэм старается не кричать.

Вильям выпрямляется, окно исчезает, он говорит:

– Я понял, что Молли занимается чем-то не совсем уместным. И подсунул вирус в цикл, главным образом из вредности. Эффект оказался сильнее, чем я ожидал.

Вильям встает и подходит ближе.

– Скоро тебя разорвет, Сэм, – говорит он, и на лице у него появляется настоящая улыбка Вильяма. – Хочу посмотреть на это с близкого расстояния. Хочу видеть выражение твоего лица, когда ты поймешь, что умрешь не только ты, но и семь совершенно безвинных девочек, которых я хорошо узнал за эти годы. Их пронзительные голоса должны были привести меня к тебе. Но теперь я у цели. Они мне больше не нужны.

Он останавливается на абсолютно правильном расстоянии и ждет следующего щелчка часов.

На абсолютно правильном расстоянии.

Сэм делает глубокий вдох, глубже, чем когда-либо в жизни. И кричит изо всех сил:

– Давай!

Звуки звучат удивительно приглушенно. Мир движется как в замедленной съемке.

Он видит, как первая пуля пробивает левую ступню Вильяма, вторая и третья летят мимо, четвертая попадает в правую ступню, пятая исчезает в глубине тела Вильяма. Когда седьмая пуля вылетает вверх через деревянный пол, его там уже нет.

С воем Вильям бросается к спальному мешку. Он хватает Молли за светлые волосы и выдергивает расстрелянный манекен. Тогда он кидается к входной двери и исчезает в ночи.

Фигура, с которой льется вода, появляется через дверь, выходящую на мостки, как раз в тот момент, когда раздается следующий щелчок. Руки Сэма растягиваются еще сильнее, боль пронзает все его существо. Молли освобождает его из устройства несколькими быстрыми ударами ножа по кожаным ремням. Разрезая ремни, связывающие его ноги, она кричит:

– Я в него попала?

– Ранен, – отвечает Сэм и разминает плечи. Кажется, все на месте. Он хватает свой пистолет и бежит по кровавым следам, ведущим в кромешную тьму.

Дождь ревет, на деревьях не осталось ни одного листка. Тем не менее, он ясно слышит шелестящую песню осин. Он слышит ее, несмотря на то, что бежит, несмотря на то, что бежит так, как никогда раньше не бегал, через траву, которая достает ему до груди. Шум вдруг начинает звучать так назойливо, как будто кто-то пытается пробиться сквозь деревья из другого времени.

Ночь вокруг как вязкая текучая субстанция. Сэм чувствует, какие негибкие у него движения. Как будто время существует не по-настоящему.

Впереди он видит голову совсем не с золотистой копной волос, но она замедляет движение. Пока белая как мел голова поворачивается, Сэм понимает, что никогда не перестанет поражаться.

Он набрасывается на Вильяма. Вильям падает. Они лежат, вцепившись друг в друга. Это выглядит, почти как если бы они обнимались.

Такое впечатление, что кровь полностью отлила от лица Вильяма, и через усиливающуюся бледность становятся заметны шрамы, которые словно пульсируют по всему лицу. Сэм скатывается с Вильяма и видит, как огромное кровавое пятно расплывается у того на светлых брюках в районе промежности, вверх под бронежилет, вниз на штанину.

– Прямо по яйцам, Сэм, – хрипит Вильям. – Как тогда.

– Где находится третий дом? – кричит Сэм.

– Он полон смерти, Сэм. Не забудь шестеренки.

– Где он находится?

Вильям тяжело дышит. Дождь безжалостно хлещет его по белеющему лицу.

– Я присматривал за ними, – снова хрипит Вильям. – Я был связным. Это истощало. Я думал, после Антона это пройдет, но не хватило. Мой кулак был на двери.

– Ты же не хочешь, чтобы они умерли, – орет Сэм. – Ты не хочешь этого, Вильям. Они ни в чем не виноваты. Ты хорошо их узнал. Ты не хочешь убивать их. В глубине души – нет.

Вильям слабо улыбается. Потом свистящим голосом отвечает:

– Это не дом, Сэм. Это начало всего. Там у меня появился мой единственный друг.

Сэм слышит, что к ним приближается Молли, с поднятым оружием. Когда она видит Вильяма, она опускает пистолет и сипло говорит:

– Слишком много крови. Это были не те патроны.

Вильям показывает на свои ноги, которые становятся все краснее и краснее, и шепчет:

– Это все ты, Сэм. Ты так и не перестал хлестать меня.

А потом он умирает.

* * *

Вильям смотрим ему в глаза. Сэм никогда в жизни не видел такого черного взгляда. Тут начинается движение. Оно безумно медленное, Сэм видит его как будто кадр за кадром. Длинные светлые волосы поднимаются и отбрасываются назад. Из-под них появляются угловатые, бугристые черты, из которых выступают оскаленные зубы. Рот открывается шире. Приближается к плечу Сэма. Он так и не почувствовал, как зубы впились в его кожу и дальше в плоть. Он так и не услышал, как челюсть сомкнулась глубоко в руке. Он не слышит этого и не чувствует этого. И боль, которая пронзит его бицепс, появляется, только когда он видит кусок мяса, выпадающий у Вильяма изо рта, а за ним струйку крови. Искаженно-медленно кусок мяса падает на сухой грунт футбольного поля. С воем поднимает Сэм влажное полотенце и продолжает хлестать. У него темнеет в глазах, и он хлещет сильнее, бьет раз за разом, пока кровь не начинает течь все сильнее из израненного пениса Вильяма.

33

Пятница 30 октября, 03:18

Уже на лестнице они почувствовали трупный запах. Не очень сильный, во всяком случае не настолько, чтобы вызвать беспокойство у соседей. Но чем выше они поднимались, тем больше Сэм погружался в другое время.

Во время, где не пахло трупами.

Ему было пятнадцать лет. На входной двери висела табличка «Ларссон». За дверью ждал магический мир часов и механизмов. Там его ждал его хороший друг с бугристым лицом, мальчик, который бережной рукой вводил его в мир самодвижущихся шестеренок, колес, заводных пружин, осей, гирь и маятников. В мир, где каждая секунда была волшебством.

Они говорили о том, как Швейцария стала мировым часовым центром в восемнадцатом веке, когда парижским часовщикам пришлось бежать от французской революции как дворянским прислужникам. И еще они говорили об антикитерском механизме и о том, что грекам почти за сто лет до нашей эры удалось создать загадочный совершенный часовой механизм.

Казалось, что в мозгу у Сэма открывается закрытая дверь, ведущая в неизвестный мир из старого знакомого будничного мира, лучший мир, в который он, возможно, никогда бы не попал, не будь Вильяма. И это происходило за дверью, около которой сейчас стоял повзрослевший более чем в два раза Сэм. Его догнала Молли. В руке она держала пистолет.

Над щелью для почты было написано не «Ларссон», а «Пачачи».

Трупный запах стал еще сильнее.

Сэм достал отмычку и как можно тише вставил ее в замок. Он посмотрел на свою руку. Она сильно тряслась. Переведя взгляд на Молли, он увидел, что она побледнела и немного дрожит. Оба знали, что за дверью в дом детства Вильяма их ждет какой-то ад. Но возврата не было.

Они были в мире первозданной жестокости.

Они находились в другой вселенной, настоящей вселенной, где правила тьма. Любой свет – иллюзия, утешительный покров из лжи, чтобы мы могли выживать, чтобы находили силы стать взрослыми. Они находились сейчас в другой эре, где все еще царило варварство, где химера цивилизации еще не появилась.

Они услышали щелчок, когда отмычка сработала. Пистолеты наготове, фонарики подняты. Дверь открыта.

Пространство квартиры засасывало в себя, как будто давление внутри было ниже, чем в окружающем мире. И царила полная темнота. Запах смерти встретил их, как стена. Сэм бегло осмотрел материал вокруг входной двери и узнал его. Предназначен для изоляции запахов. Чтобы как можно меньше смерти просочилось на лестничную клетку.

Они стояли в тесной прихожей и пытались дышать правильно, дышать, как их учили. Как будто ученость могла противостоять сплошной тьме.

Сэм снова погрузился в воспоминания детства. Он помнил каждый уголок, каждый закуток квартиры. Коридор слева вел на кухню и в одну из двух спален, длинный коридор справа – во вторую спальню и гостиную. В этом направлении находилась спальня Вильяма, необычно большая, но без окон комната, где они подростками сидели и занимались своими часами. Своими маленькими шестеренками.

Умирая, Вильям сказал: «Не забудь шестеренки».

Молли и Сэм прочли в глазах друг у друга один вопрос.

Кто мертв?

Кто из семи девочек не получит шанса стать взрослыми?

Умирая, Вильям сказал: «Он полон смерти».

Вдруг Сэм различил что-то, приколотое к стене в прихожей. Посветив в ту сторону и подойдя ближе, он понял, что это часы. Наручные часы. Он узнал крошечную царапину на стекле.

Это были его Patek Philippe 2508 Calatrava.

Он махнул на это рукой, кивнул влево, в сторону коридора, ведущего на кухню и в одну спальню. Они разошлись в разные помещения.

Сэм быстро понял, что маленькая спальня была пуста. Он обнаружил изоляцию от запахов и на ее двери. Электронное оборудование на письменном столе говорило о том, что это была новая штаб-квартира Вильяма. Несомненно, в этих компьютерах найдется немало ответов на их вопросы.

Он повернулся и встретился взглядом с Молли. Глядя на него остекленелыми глазами, она кивнула в сторону кухни. Он вышел из спальни и пошел к ней.

У кухонного стола сидели два человека. Можно было бы подумать, что они вовлечены в беседу, которая просто ненадолго прервалась. Это были два молодых мужчины, и они были мертвы уже давно. Плоть начала отпадать от костей, и там, где она еще не окончательно засохла, кишели личинки.

Сэм услышал собственный стон.

– О, черт.

Молли так плотно прижимала к лицу носовой платок, что Сэм едва расслышал, как она сказала:

– Два молодых мужчины с бородами и в свободно сидящей одежде.

– Сын и друг, вернувшиеся из ИГ?

Она пожала плечами. Они вышли, вернулись в прихожую, прошли мимо входной двери. Коридор оказался намного длиннее, чем его запомнил Сэм. Было ощущение, что они двигаются внутри тела. Где-то вдалеке виднелся какой-то словно бы трепещущий свет. Как будто стены темного коридора смыкались вокруг них, окружали все теснее и готовились вытолкнуть их во время, которое уже давно было утрачено.

Как будто время когда-то могло исчезать.

Только оказавшись в гостиной, они поняли, откуда шел трепещущий свет. Там была дверь, одновременно хорошо известная и незнакомая Сэму. Он сразу же узнал следы на фанерной поверхности: четыре углубления, как будто от удара кулаком. Так всегда выглядела дверь в комнату Вильяма.

Но тогда она определенно не светилась как будто внутренним светом.

Они подошли ближе.

– Светящаяся краска, – сказала Молли.

Сэм осмотрел дверь. Она была явно укреплена, и в ней не было замочной скважины, только замок, похожий на электронный. Рядом с дверью крепилась коробочка с устройством, которое, судя по всему, являлось микрофоном.

– Похоже, запрограммирован, – предположила Молли, разглядывая замок вблизи.

– Взрывчатка? – спросил Сэм, продолжая изучать коробочку.

– Явный риск. Мы не должны пытаться прорваться внутрь. И вскрыть отмычкой не получится. Замок выглядит так, будто управляется через микрофон.

– И что за звук его открывает?

Они увидели, как одна и та же мысль отразилась у них на лицах.

– Принеси их, – сказал Сэм, снимая со спины рюкзак.

Он сел на диван, достал свою коробку для часов, открыл золотистый замок, поднял обитую бархатом вставку с четырьмя часами и начал доставать из нижнего отделения пластиковые пакетики. Вернувшись с его Patek Philippe 2508 Calatrava, Молли застала его сидящим и качающим головой. Взяв часы, Сэм положил их на стол, достал из рюкзака лупу, пинцет и ключ-открывалку для крышки часов.

– Посвети мне, – попросил он.

Молли направила фонарик на часы и сказала:

– Остается надеяться, что мы нашли все шестеренки.

Сэм поморщился, приладил ключ к корпусу и повернул крышку. Поднес лупу к обнаженному механизму и рассмотрел двигатель. Идеально скоординированное сочетание согласно работающих маленьких шестеренок и колесиков всегда заставляло его пульс биться значительно реже. Но не сейчас. Он сидел в жуткой квартире, отвратительно пропахшей смертью, на кон было поставлено несколько юных жизней, а он пытался унять дрожь в руках. Открыв один за другим все пакетики, Сэм выложил на стол все крошечные шестеренки. Это были находки из квартир в Кристинехамне и Вестеросе, из дома в Мерсте, из вермландской пещеры с летучими мышами, изо рта манекена и из дома в Больсте. И в принципе ничто не говорило о том, что это были все нужные шестеренки.

Кроме знаний Сэма об устройстве часов, которые он приобрел именно в этой квартире четверть века назад. И они подсказывали ему, что не хватало ровно шести шестеренок.

Молли ходила по безумной квартире с пистолетом наголо, беспокойная на грани с безумием.

– Как входил он сам? – спросила она, наконец.

– Что?

– Если он украл твои часы и распотрошил их, то использовать их он не мог. Мог ли он использовать любые другие часы, чтобы открывать этот замок?

– У каждой модели часов уникальное тиканье, – ответил Сэм и осторожно вытащил ротор, чтобы вставить первую шестеренку.

– И что же он делал?

– Наверное, у него были собственные 2508. Их не так уж много сохранилось.

– Они могут быть здесь? Где-нибудь в квартире?

– Вряд ли. Это испытание для меня. Вильям знал, что есть риск, что мы его перехитрим. Это его план Б. Даже умерев, он должен был испытать меня.

– Думаю, я все же поищу, – сказала Молли и ушла.

– Удачи, – ответил Сэм в никуда. – Один из трупов, возможно, сидит на них.

Прошло ужасно много времени. Он пытался вспомнить все, чему когда-то научился, все, чему его когда-то научил Вильям. Дело шло медленно. Он не всегда попадал пинцетом в нужное место. Руки все еще дрожали, хотя и не так сильно. Наконец, на него опустилось какое-то парадоксальное спокойствие. Неповторимое обращение со временем механизма с автоподзаводом вернуло Сэма к самому себе. Шестеренка за шестеренкой вставали на свои места. Через какое-то время вернулась с пустыми руками Молли.

– Его коллекция часов находится где-то в другом месте, – сказал Сэм. – Вероятно, в Ливане.

Оставалась последняя шестеренка. Все правильно. Внутри часов оставалось только одно место.

Сэм взял пинцетом шестеренку из подвала в Мерсте и поднес ее к фонарику. Все же был риск, что он собрал механизм неправильно.

Он опустил крошечную деталь внутрь часов. Она встала на место с легким щелчком. Сэм посмотрел на механизм. Ничто не двигалось, ничто не говорило о том, что работа закончена.

Сэм закрутил крышку и начал раскачивать часы. Если они работают, ротор автоподзавода должен запустить механизм. Он раскачивал часы полминуты, боль в растянутых плечах жгла, как огонь. Потом он поднес часы к уху.

Сначала он не услышал вообще ничего. Абсолютная тишина смерти. Гулкая тишина неудачи.

Потом зазвучало тиканье. Сэм выдохнул, тяжело, а когда снова вдохнул, так же тяжело, он в первый раз за очень долгое время почувствовал омерзительный сладковатый трупный запах.

Сэм встал. Молли смотрела на него. Они вместе подошли к светящейся двери. Сэм посмотрел на часы, быстро поцеловал их и поднес к коробочке с микрофоном.

Секунды двигались вперед с немыслимой неторопливостью.

Ничего не происходило.

Вдруг раздался щелчок в запирающем устройстве, и дверь медленно-медленно отворилась, открыв за собой совершеннейшую темноту.

На двери действительно находился внушительный заряд взрывчатки. Судя по ее количеству, вся квартира взлетела бы на воздух, попытайся они взломать дверь.

Оба фонарика светили внутрь помещения. Дальше одно за другим последовали потрясения. Сначала Молли и Сэм осмотрели потолок, стены, пол. Все было покрыто чем-то толстым, округлым, легким. Сэм успел подумать о звукоизоляции, но тут случилось следующее потрясение, тоже зрительное. Устройство помещения напоминало подвалы в Мерсте и Больсте. То, что было спрятано за светящейся дверью, являлось, несомненно, лабиринтом.

Третье потрясение имело отношение к обонянию. Им в нос ударил сильный затхлый запах, пришедший на смену трупному. Изнутри лабиринта не доносилось запаха смерти.

Четвертым потрясением был звук.

С матраса на полу в первой комнате послышался легкий стон. Под лежащее на матрасе одеяло уходила трубка капельницы.

У Молли перехватило дыхание. Она присела рядом с матрасом. Медленно отвернула край одеяла и встретилась взглядом с темноволосой девушкой.

Она явно находилась под воздействием наркотика, но независимо от лекарств, независимо от истощения, в маленьком теле ощущалась упрямая жажда жизни. Юная тайка Суниса Петвисет очевидно решила выжить. Ее не убил педофил Аксель Янссон, получивший срок за ее убийство, ее не убил даже Вильям Ларссон.

Она жила.

Сэм сжал кулак, но не стал ударять им об стену. Вместо этого он вышел в гостиную и распахнул все окна настежь. Свежайший, наполненный озоном ночной воздух ворвался в адскую квартиру.

Сэм прошел мимо Молли и Сунисы и вышиб одну из следующих дверей. На таком же матрасе, рядом с такой же капельницей лежала девочка с пирсингом, в которой он узнал Юнну Эрикссон. Она потрясенно посмотрела на него и издала неясный звук.

Присев около нее на корточки, Сэм погладил ее по щеке и сказал:

– Как это ни странно, ты свободна, Юнна.

Он поднялся, попросил ее лежать неподвижно и двинулся дальше. Он пинал ногами одну за другой все двери, находя одну за другой девочек, все были живы. На данный момент их было пятеро.

Иногда Сэм натыкался в какой-нибудь из комнат на Молли, когда она заходила через другую дверь.

– Помещение намного больше, чем раньше, – сказал он.

– Видимо, он купил и соседнюю квартиру.

Он бросил на нее быстрый взгляд и сказал:

– Звони и вызывай их.

В конце концов осталось только две двери. Сэм пнул первую.

Все выглядело, как и раньше. Скомканный матрас на полу, трубка из капельницы уходила под матрас. Но отбросив матрас в сторону, Сэм не обнаружил под ним девочки.

Одна из клеток была пуста.

Не хватало одной из девочек.

Сэм подошел к последней двери. Тяжело сглотнул и ударил по ней ногой.

На матрасе сидела блондинка с длинными волосами. На шее у нее висел православный крест на розовой ленте. Судя по выражению лица, она слышала, что происходило в других камерах. Несмотря на взгляд, затуманенный наркотиком, она улыбалась немного сдержанной улыбкой, в которой, тем не менее, угадывалось будущее с безграничными возможностями.

– Эллен, – сказал Сэм и опустился на корточки рядом с ее матрасом.

– Вы из полиции? – спросила Эллен Савингер.

Сэм рассмеялся.

– Да, – солгал он.

Потом обнял ее и почувствовал, что свежий, влажный от дождя воздух проникает даже в самый дальний уголок лабиринта.

Они какое-то время ходили из комнаты в комнату, успокаивая и утешая, насколько это было возможно, считали секунды до прибытия медиков. Ненадолго задержались в пустой камере. И вдруг перестали ощущать свежий воздух. Атмосфера снова показалась удушающей.

– Кого не хватает? – спросила Молли.

– Аиши. Аиши Пачачи.

– Самой первой жертвы. Девочки, которая жила в этой квартире.

– И чей брат, вероятно, сидит мертвый у кухонного стола.

Услышав удар входной двери, они насторожились.

– Еще не конец, – сказала Молли.

Они вышли из лабиринта. Услышали, как Кент и Рой опрокинули что-то в кухне, увидели, как они выскочили из коридора, держа в руках пистолеты и фонарики. Лица у них были белее снега.

– Опустите оружие, – сказал Сэм. – Мы последуем за вами добровольно. Но загляните сначала туда. И зовите на помощь всю кавалерию.

Они действительно опустили оружие. Рой издал всхлипывающий звук, а Кент успел выскочить за секунду до того, как его вырвало.

Сэм подошел к распахнутым окнам. Посмотрел в темноту. Что-то пришло к нему оттуда. Конечно, оно было омрачено отсутствием Аиши Пачачи, но шесть девочек оказались живы, и даже если он хотел отделаться от того, что пришло к нему сквозь ночь, ничем иным, как счастьем, это чувство назвать было нельзя.

Когда медики вошли в квартиру, к нему подошла Молли и встала рядом. Их взгляды встретились. Она улыбнулась. Он положил руку ей на плечо.

Она положила руку ему на плечо.

Дождь прекратился.

34

Пятница 30 октября, 16:42

От комиссара уголовной полиции Аллана Гудмундссона пахло дымом. Он сидел за своим уникально безличным рабочим столом и имел вид пенсионера. Он поправил очки в восемнадцатый раз за время чтения толстого документа и, наконец, посмотрел на пару очень разных людей, сидящих напротив него по другую сторону стола. Курносая блондинка и брюнет с кое-где пробивающейся сединой и недельной щетиной.

– Я собирался уйти на выходные, – сказал Аллан Гудмундссон.

– Я припоминаю это слово, – ответил Сэм Бергер. – А что оно означает?

Аллан медленно повернулся к Молли Блум и окинул ее критическим взглядом поверх очков.

– Значит, вся история с Натали Фреден была спектаклем? – спросил он.

– Это было необходимо, – коротко ответила Блум.

– Я пытаюсь понять почему. Потому что тебе нужна была помощь Сэма в твоем собственном неофициальном расследовании? Потому что ты понимала, что у вас обоих есть личные соображения насчет преступника и вашего с ним давнего знакомства? С детства?

– Приблизительно, – сказала Блум. – Хотя, может быть, сейчас это неважно.

Аллан снова поправил очки и принял вид строгого дядюшки.

– Думаю, что здесь я решаю, что важно, а что нет, юная особа. Ваше будущее решается оперативным расследованием, в настоящее время вы даже не являетесь полицейскими. Вердикт вынесет СЭПО и начальник отдела Стен, а вас вызовут на официальную встречу, вероятно, завтра, в субботу. Так что сейчас такой тон едва ли уместен.

– Что с ними? – спросил Бергер.

– Сэм, Сэм, Сэм… – произнес Аллан с видом все того же дядюшки. – Как тебе известно, всего через несколько дней я выхожу на пенсию. Предполагалось, что мое место займешь ты. Если бы не твое проклятое упрямство.

– И кто же это будет?

– Росенквист, разумеется. Дезире Росенквист.

Бергер рассмеялся и сказал:

– Хорошо, что я ее натренировал.

– Ни черта ты ее не тренировал, – откровенно возразил Аллан.

– Ты прав, – наконец, признал Бергер. – Она будет куда лучшим начальником, чем я когда-либо мог стать.

– Что с ними? – повторила Блум.

– Полагаю, ты имеешь в виду девочек, – ответил Аллан. – В целом настолько хорошо, насколько возможно в данных обстоятельствах. Но сначала я задам вам свои вопросы. Таким образом, причиной, по которой вы пустились в свободное плавание, были ваши неофициальные, несанкционированные расследования, которые противоречили официальным установкам соответственно СЭПО и уголовной полиции?

– Совершенно верно, – подтвердила Блум. – Наши с виду неопределенные теории никогда не получили бы поддержки. Отсутствовали какие-либо доказательства. Нам пришлось найти их. Когда меня уличили в том, что я вывела из строя записывающее оборудование в допросной СЭПО, я поняла, что мой единственный шанс – сбежать, прихватив с собой задержанного на тот момент Сэма Бергера.

– Я рад, что не мне принимать решение о вашем будущем, – сказал Аллан и швырнул пачку бумаг на колени. – Вы, несомненно, проделали огромную работу. Человек, который был найден застреленным вами на заброшенном участке около Эдсвикена в Соллентуне, опознан как инженер и неофициальный сотрудник СЭПО Улле Нильссон. Вы утверждаете, что он убийца и серийный похититель, которого зовут Вильям Ларссон. По вашим словам, он похитил семь пятнадцатилетних девочек за почти три года с намерением со временем убить их всех.

– Мы считаем, что доказательства этому вполне убедительные, – сказала Блум. – Но теперь мы бы правда очень хотели узнать, что с девочками.

Аллан кивнул и немного неохотно сказал:

– Что интересно – и, несомненно, радует, – так это то, что ни у одной из них не найдено следов истязаний. Я не понимаю, как это сочетается с пятнами крови и отметинами ногтей в подвале в Мерсте. Или с этими дьявольскими часовыми механизмами.

– Мы тоже это не совсем понимаем, – сказала Блум. – Но мы думаем, что механизм Вильям приберегал для Сэма. С самого начала он охотился главным образом за ним.

– Он не был серийным убийцей, – добавил Бергер. – Он хотел только пообщаться со мной. С предателем с большой буквы П.

Аллан молча смотрел на него какое-то время. Потом полистал свои бумаги и сказал:

– Буквально только что одна из девочек успела дать показания о крови. Так, посмотрим… Да, последняя, Эллен Савингер. Ей кажется, что как-то раз в наркотическом забытьи она видела, как преступник берет у нее кровь. В пробирку.

– Это вселяет надежду, – сказала Блум. – В таком случае кровь была адресована нам: мне и Сэму. Чтобы навести нас на правильный след. В подвале в Мерсте никогда не было никакого часового механизма, а следы ногтей на полу – это не более чем небольшой спецэффект, устроенный Вильямом. Хотя свидетельские показания, конечно, прояснят это впоследствии.

Аллан кивнул и посмотрел на монитор:

– Последние новости о состоянии девочек. Может быть, будет лучше ознакомить вас сразу с полным отчетом. Все шесть девочек по-прежнему находятся в больнице, но в некоторых случаях речь идет по большей части о наблюдении и окончательной дезинтоксикации. Все-таки они ежедневно получали большую дозу очень сильного седативного средства. Врачи полагают, что чем короче период, в течение которого девочки подвергались инъекциям, тем легче им, вероятно, будет вернуться к нормальной жизни. Жертва номер два, Нефель Бервари, страдает от серьезной атрофии мышц, но, вероятно, за несколько недель, не дольше, ее удастся поставить на ноги. Ее психологическое состояние несколько хуже, она в глубокой депрессии, но ее умственные способности не пострадали, и семья готова забрать ее. Жертве номер три, Юлии Альмстрём, удалось вопреки всему сохранить физическую форму, и, несмотря на полтора года, проведенные в плену, она, кажется, в состоянии вернуться к своей обычной жизни в Вестеросе. Жертва номер четыре, гражданка Таиланда Суниса Петвисет, похоже, меньше всех пострадала психологически. Она вроде бы даже сказала, что у Ларссона ей было лучше, чем в ее прежней жизни. Она получит шведское гражданство, и ей будет предложено засекретить личные данные, чтобы избежать встречи с албанской мафией. Юнна Эрикссон, напротив, чувствует себя хуже других. Физическое состояние сильно ухудшено, и она еще страдает из-за смерти жениха Симона Лундберга, чей скелет, как вы утверждаете, был найден в пещере недалеко от Кристинехамна. Но и Юнна, по всей вероятности, также полностью восстановится, и живущая недалеко от Стокгольма приемная семья с хорошей репутацией готова принять ее к себе. Шестая жертва, Эмма Брандт, встретилась со своим отцом и сможет выписаться из больницы в течение ближайших нескольких дней. Она искренне удивлена, что от самоубийства ее спас убийца. Эта маленькая семья собирается переехать на юг Швеции и начать новую жизнь. И наконец, Эллен Савингер. Рядом с ней находится ее семья, и девочка, судя по всему, даже сможет доучиться этот семестр в девятом классе в своей школе в Эстермальме. Судебно-медицинское управление, впрочем, добавляет, что будущие последствия приема седативного средства непредсказуемы.

Блум и Бергер обменялись взглядами; положение было даже лучше, чем они позволяли себе надеяться. Блум спросила:

– А что говорят девочки о вине Вильяма Ларссона?

– Учитывая состояние здоровья девочек, с ними пока говорили очень немного, – ответил Аллан. – Однако абсолютно все полученные на данный момент показания согласны с вашей версией. Все жертвы опознали Улле Нильссона, и следы его ДНК были найдены и в доме в Больсте, и в квартире в Хеленелунде. То, что этот Нильссон виновен во всех семи похищениях, судя по всему, не подвергается сомнению. И еще в трех убийствах: Симона Лундберга, Язида Пачачи и Райхана Хамдани. А также в нанесении тяжких телесных повреждений Антону Бергмарку из Соллентуны.

– Стало быть, там на кухне находился брат Аиши Язид, – сказал Бергер. – Имя Райхан Хамдани мне ни о чем не говорит.

– Еще один двадцатидвухлетний парень из Соллентуны, который подался воевать на стороне ИГ. Оба умерли от огнестрельных ранений. Согласно предварительному заключению экспертов, в организме у обоих обнаружено большое количество героина. Оба вернулись в Швецию двадцатого августа. По мнению Судебно-медицинского управления, оба были убиты больше двух месяцев назад. Вероятно, по прибытии они более или менее сразу же отправились на ту квартиру.

– Где безумец полным ходом воздвигал лабиринт, – сказал Бергер.

– Что случилось с остальными членами семьи Пачачи? – спросила Блум. – Еще были как минимум отец и мать. Я допрашивала их обоих после исчезновения их дочери.

Аллан покивал и ответил:

– Али и Тахера Пачачи, да. Они оба бесследно пропали, как и дочь.

– Неожиданно, – сказала Блум.

– Не особенно, – ответил Аллан, пожав плечами. – Они, конечно, мертвы, убиты Улле Нильссоном. И нет ровным счетом никаких доказательств вашему предположению, что на самом деле его зовут Вильям Ларссон и что ему были сделаны пластические операции в одной из арабских стран. Мы не находим ни малейшей связи с якобы живущим в Ливане наемником, которого звали бы Нильс Гундерсен. А ваши детские воспоминания, разумеется, не содержат никаких подтверждений тому. СЭПО сейчас как раз изучает ваш полный отчет о неофициальном расследовании. Возможно, появятся улики – например, фургон или ДНК шестнадцатилетнего Ларссона, – благодаря вашим материалам или дальнейшему, более профессиональному анализу оного. И главное, изучаются компьютеры Улле Нильссона со Ступвеген, в которых, хочется надеяться, найдутся ответы на многие загадки. Хотя, в принципе, кем он был, не имеет никакого значения. Независимо от того, звали ли его Вильям Ларссон или Эрик Юханссон, или Юхан Эрикссон, или Улле Нильссон, он уже обезврежен.

– У Вильяма было много ролей.

Двое его собеседников молча смотрели на него какое-то время.

Потом заговорил Аллан Гудмундссон:

– Было очень интересно прочитать ваши свидетельства. Вместе с тем очевидно, что вы не располагаете подробностями того, как происходили похищения. Откуда он узнал об этих девочках? Как познакомился с ними? Как планировал свои преступления?

Блум кашлянула и сказала:

– Как уже было отмечено, мы знаем только, что он, кажется, действительно забрал Аишу Пачачи сразу после окончания учебного года, проник в дом Юлии Альмстрём посреди ночи и увез ее, а потом просто выбрал случайным образом первую попавшуюся блондинку около большой школы в Эстермальме. Как исчезла Нефель Бервари, нам неизвестно. В остальном неясными моментами остаются информированность Вильяма о визите проститутки Сунисы Петвисет к педофилу в определенный вечер, о пещере, куда сбегали Юнна Эрикссон и Симон Лундберг, а также о планах Эммы Брандт покончить с собой в определенный день в определенном месте. Думаю, многое из этого прояснится благодаря компьютерам Вильяма. От всего этого за сто километров разит социальными сетями.

Аллан кивнул и продолжил:

– Я также хотел бы разобраться в вашем плане захватить его в лодочном домике. Когда вы прочли сообщение в доме в Больсте – «Скоро я приду за вами», – вы, тем не менее, вернулись в дом. По прибытии вы как следует подготовились. Потом, как мне кажется, ваши показания становятся неясными. Вы подключили четыре новые камеры наблюдения поблизости от дома. Одна из них была направлена на залив с мостков. Вы подготовились к тому, что Ларссон появится той ночью. Вы предугадали, что он прикует Бергера к своему часовому механизму на самом первом месте преступления. Значит, ты был готов пожертвовать собой, Сэм?

– Плечи до сих пор болят, – ответил Бергер.

– Мы нашли детали механизма в потайном помещении под полом, – пояснила Блум. – Мы поняли, что Вильям планирует поместить Сэма в свои часы. И Сэм был готов оказаться там, если я смогу обезвредить Вильяма, не убивая. Мы должны были заставить его признаться, где находится третий дом. Третий лабиринт. От этого зависело все.

– У нас было несколько стратегий в зависимости от места, откуда он появится, – продолжил Бергер. – Но манекен, который мы привезли с собой из Больсты, входил во все планы.

– Он появился со стороны залива, – сказала Блум. – В плоскодонке. Это было неожиданно, но не непоправимо. В лучшем случае он счел бы меня не имеющей значения и обезвредил, не приглядываясь.

– Конечно, в этом был риск, – сказал Бергер. – Но мы бы действовали по плану, даже если бы он обнаружил манекен.

– А потом? – спросил Аллан.

– Мы увидели его благодаря камере на мостках, – ответила Блум. – На экране появилась плоскодонка. Мы все быстро подготовили, манекен уже лежал в моем спальном мешке. Поскольку на Вильяме оказался бронежилет, мы выбрали вариант, предполагавший, что я проберусь под лодочный дом, он ведь стоит на чем-то вроде свай. Мы ждали сколько могли, и поскольку Вильям, возможно, прослушивал нас, притворились, что я иду спать. Напоследок я отключила видеокамеру на мостках от компьютера, потому что, если бы Вильям обнаружил, что у нас там камера, он бы понял, что мы что-то задумали.

– Мы приблизительно рассчитали, где он должен встать, чтобы насладиться моей смертью, – продолжил Бергер. – Поэтому пришлось ждать, пока он не подошел на удобное для выстрела расстояние.

– Снизу можно угадать, где движутся люди наверху, – объяснила Блум. – В полу есть небольшие щели. Но я хотела только ранить его в ноги. Он ни в коем случае не должен был погибнуть.

– Тем не менее, он умер, – сказал Аллан Гудмундссон.

Блум молча смотрела на него. Время шло. Наконец, Аллан захлопнул папку с документами и подытожил:

– Главное, что это чудовище обезврежено. И это вы вдвоем и никто иной обезвредили его. Стрельбу в лодочном домике уже признали необходимой обороной. С точки зрения полиции, проведенное вами расследование совершенно уникально. Многое указывает на то, что вы спасли жизнь этим шести девочкам. За это мы выражаем вам свою благодарность и восхищение.

Бергер и Блум обменялись быстрыми взглядами. Вряд ли это финал.

И Аллан завершил свою речь:

– Но ваше будущее в руках СЭПО.

35

Пятница 30 октября, 19:37

Группа альпинистов с трудом поднималась на заснеженную гору. Их черные силуэты виднелись вдали на фоне яркого, неповторимого заката солнца, чьи лучи отражались от снега. А дальше ничего. Если бы альпинисты прошли еще несколько метров, они бы кувырком свалились в никуда. И к своему немалому удивлению, грохнулись бы на деревянный пол в лодочном домике около залива Эдсвикен в Соллентуне возле Стокгольма, в Швеции.

Сэм Бергер и Молли Блум разглядывали наполовину склеенную фотографию. Завинтив крышками тюбики с клеем, они посмотрели на остатки картины, разбросанные по полу, как детали пазла.

У них больше не было сил. По крайней мере сейчас.

– Ты ничего не сказала о пулях, – сказал Бергер.

– А ты ничего не сказал о последних словах Вильяма.

Их взгляды встретились.

– Вильям мертв, – ответил Бергер. – Шесть из семи девочек спасены. Всё, кроме моей совести, вроде должно быть под контролем. И всё ведь под контролем?

– Нас уволят.

– Ты знаешь, что я имею в виду не это.

– Знаю.

Они снова посмотрели на грустную, недовосстановленную картину, частью которой была и пустая на настоящий момент маркерная доска. Опустевшая.

– В словах Аллана есть смысл, – сказал Бергер. – Вильям похитил Аишу Пачачи больше двух лет назад. Ты допрашивала родителей. Потом, когда ему понадобилось третье убежище, было логично податься туда, в дом, где он когда-то жил. Он избавился от родителей, которые остались одни, купил соседнюю квартиру, а когда сын Пачачи, ставший наркоманом, вернулся из ИГ, Вильям убил и его, а заодно и второго сидящего на героиновой игле массового убийцу. Аиша же сидела в самой дальней комнате в плену у Вильяма. Ее организм в конце концов не выдержал запрещенного препарата, она умерла между перемещениями из Мерсты в Больсту и Хеленелунд. Конец истории.

– Нас это устраивает? – спросила Блум.

– Наша цель была спасти девочек и остановить Вильяма. Мы это сделали. Нам надо поспать.

– Но устраивает ли нас это? – упрямо переспросила Блум. – Все ли ясно? Картина полностью восстановлена?

– Прекрати. Тебе так же, как и мне, надо поспать.

– Сомнительно. Но ведь ты тоже чувствуешь, что что-то не так.

– Но хочу ли я об этом думать?

– Тебе небезразлично, где находится Аиша Пачачи. Не хватает одной девочки, да и вообще не хватает целой семьи. Вильям не прятал своих жертв. Антон Бергмарк сидит в инвалидной коляске, Симон Лундберг – в пещере, парни из ИГ – у кухонного стола, тетя Алисия Ангер – в кресле-качалке.

Блум протянула Бергеру распечатанную фотографию. Он смотрел на странный снимок с пожилой женщиной в кресле. На ее белое как мел лицо и черный носок, торчащий изо рта.

Бергер с отвращением отбросил фото. На данный момент с него хватит.

– И персонал, и полиция были уверены, что это несчастный случай, – сказал он. – Алисия Ангер достаточно плохо соображала, чтобы по ошибке съесть носок и задохнуться. Ты и сама видела ее, Молли, она, прямо скажем, не очень отвечала за свои поступки.

– В твоем мобильном есть запись всего, что сказал Вильям в лодочном домике и рядом с ним, – продолжила Блум.

– Но нам не обязательно прослушивать ее. Потому что ты и так помнишь все наизусть.

Снова подвинув фотографию ближе к Бергеру, Блум сказала:

– «Тетя Алисия. Она была доброй. Я даже не знал, что она жива».

Бергер закрыл глаза.

– Знаю, – сказал он. – Он ее не убивал.

– И кто же тогда?

– Давай еще раз про патроны. Только помедленнее.

Сделав глубокий вдох, Блум сказала:

– Когда я работаю под прикрытием, может так случиться, что я буду вынуждена стрелять в людей, которых мне не следует убивать. И тогда важно, чтобы они не погибли по ошибке. Поэтому я использую пули с цельнометаллической оболочкой, которые пробивают тело насквозь, и избегаю использовать стандартные на данный момент полицейские боеприпасы, то есть экспансивные пули Speer Gold Dot, которые разворачиваются при попадании и наносят куда более серьезные ранения. В этот раз мои обычные пули поменяли на разворачивающиеся.

– На пули «дум-дум».

– Иногда их называют и так. Хотя это не совсем правильно.

– И когда это, вероятнее всего, случилось?

– Это мой стандартный багаж, и чемоданы всегда лежат в машине.

– Значит, это произошло сразу перед тем, как ты забрала меня из камеры в СЭПО и сбежала?

– Да, – согласилась Блум. – Я не думаю, что Вильям умер бы, будь у меня в пистолете мои обычные пули. Однако все это выглядит очень нереалистично.

– Как и выводы о том, что сказал Вильям, умирая. Ты, конечно, помнишь и эти слова.

– «Я присматривал за ними. Я был связным. Это истощало. Я думал, после Антона это пройдет, но не хватило. Мой кулак был на двери».

– Да, – сказал Бергер. – Именно так. И что это значит? Это может быть просто безумием, по большей части это оно и было. Он присматривал за девочками, был связным между ними. Он думал, что, искалечив при помощи молотка Антона Бергмарка и поменявшись с ним ролями, он избавится от того, что его истощало, но этого не хватило. Тогда он переключился на девочек. И подсказка для меня – отметка от кулака на двери его комнаты в Хеленелунде.

– Хотя это, возможно, и не задумывалось как подсказка для тебя. Потом ведь он добавил: «Это не дом, Сэм. Это начало всего. Там у меня появился мой единственный друг». Вот тут уже он объясняет тебе, что третий дом – это квартира Пачачи.

– Не вполне понимаю, что ты хочешь сказать, Молли.

– Я тоже. Не совсем. Но Вильям действительно хотел что-то всем этим сказать. Он присматривал за кем-то. Он был связным между кем-то и кем-то. Может быть, не между девочками. Может быть, он присматривал за кем-то, кто жил там, где его кулак был на двери?

– За семьей Пачачи? Да с какой стати?

– По чьему-то указанию. Он был связным. Но в нем жило нечто иное, нечто непредсказуемое, детская травма. В конце концов ему не хватило истязаний Антона, поскольку его кулак был на двери одного из тех, за кем его отправили присматривать.

– Аиша Пачачи?

– Она жила в его детской комнате, – сказала Блум. – Пятнадцатилетняя девочка вроде тех, которые травили и унижали его, заняла комнату, где у него появился его единственный друг, Сэм. Единственным другом был ты.

– Натянуто, – возразил Бергер. – И я не готов с этим полностью согласиться. Слишком туманно. Он был там, в комнате своего детства? Он присматривал за теми, кто жил в его квартире? Но что значит присматривал?

– По чьему-то указанию. Он был связным между Пачачи и кем-то. Он сходил с ума от этого, это истощало. Он попытался подавить это, целенаправленно истязая своего старого мучителя Антона Бергмарка, но этого не хватило, поскольку каждый раз, оказываясь в квартире, он видел отпечаток своего кулака на двери в одну из комнат. И там находился некто, сильно напоминавший одну из тех пятнадцатилетних девочек, которые издевались над ним в детстве. В конце концов он был вынужден похитить ее, и все завертелось.

– Он следил за семьей Пачачи по чьему-то указанию? По чьему?

Молли Блум закрыла лицо руками и начала сильно его тереть.

– Кто привез его в Швецию? – спросила она. – Кто дал ему работу? Высококвалифицированную работу инженера?

– «Виборг», – ответил Бергер. – «Виборг Детальист АБ».

– А если посмотреть шире?

Бергер услышал свой стон. Он не хотел туда лезть. Он хотел куда угодно, только не туда.

– Шире? – переспросил он.

– Да.

– Черт. СЭПО.

Блум схватила его за запястье и повернула циферблат часов к себе. Стекло опять начало немного затуманиваться, но стрелки, показывающие ровно восемь, были видны.

– Она – сама пунктуальность, – сказал Бергер, высвобождая руку.

И точно, раздался стук в дверь.

Блум вытащила пистолет и опустила руку с ним под верстак. Бергер подошел к двери и осторожно выглянул наружу.

Там стояла она, с тонкими волосами мышиного цвета, прилипшими к голове, как будто после недельного ливня.

– Силь, – сказал Бергер. – Заходи.

Сильвия Андерссон, которую мало кто называл Силь, вошла в лодочный домик и огляделась.

– Уютно, – отметила она, глядя на наполовину склеенную фотографию с силуэтами альпинистов на фоне заснеженной горы.

– Присаживайся, – предложил Бергер и показал на свободный стул рядом с верстаком, возле которого сидела Блум, только что засунувшая пистолет обратно в кобуру.

Силь кивнула Молли и села. Бергер посмотрел ей в глаза. В их глубине таилось что-то невыразимое. Первобытный страх. С другой стороны, он был там уже давно.

– Ты узнала что-нибудь еще? – спросил Бергер.

– Даже не знаю, зачем я это делаю, – сказала Силь и попыталась привести в порядок несуществующую прическу. – Напомни мне.

– Ради меня, – ответил Бергер, криво улыбнувшись.

– Да, это принесло мне много добра за все эти годы.

– Что ты нашла?

– Аномалии. В архиве действительно сильно покопались. В один и тот же момент времени.

– В архиве СЭПО?

– А разве мы говорили о каком-то еще? – съязвила Силь.

– О’кей, – сказал Бергер. – И это произошло приблизительно под Новый год?

– Даже не приблизительно, а точно.

– Когда кто-то знал, что брандмауэры будут ослаблены?

– Вполне вероятно, да. Были удалены некоторые файлы. Можно в той или иной мере восстановить действия, но не файлы. Во всяком случае, пока нет. Я над этим работаю.

– Можно сказать, когда были созданы удаленные файлы?

– Отдельные моменты в прошлом, да. Самый ранний из найденных мной относится к тысяча девятьсот семьдесят шестому году.

Бергер и Блум быстро обменялись взглядами.

– В семьдесят шестом? – уточнила Блум. – Возможно, в апреле семьдесят шестого?

Силь в первый раз посмотрела на нее внимательно.

– Именно, – ответила она. – Двадцать восьмого апреля.

– После того, как в Швеции побывал Нильс Гундерсен, вербовавший наемников в Ливан, – сказала Блум. – Тогда же от него забеременела молодая женщина по имени Стина Ларссон.

– Об этом был отчет СЭПО? – спросил Бергер.

– Не могу ничего сказать о содержании файла, – ответила Силь. – Просто видно, что он отсутствует.

Бергер кивнул.

– Это был самый старый из документов, удаленных из архива? Какого времени был следующий?

– Потом файлы создавались довольно регулярно, но не чаще раза в год в последующие пятнадцать лет, – сказала Силь. – Если немножко поколдовать с данными, виден размер недостающих файлов, но не более того. И эти ежегодные отчеты явно меньше файла семьдесят шестого года. Он остается самым большим вплоть до марта девяносто первого. Этот файл тоже большой. На самом деле даже немного больше первого.

– Тысяча девятьсот девяносто первый, – сказал Бергер Блум. – За два года до бесследного исчезновения Вильяма. У нас есть что-то на март девяносто первого?

Блум медленно покачала головой и ответила:

– Гундерсену было сорок три года, он воевал в Кувейте на стороне Саддама, Вильяму четырнадцать лет, и его жестоко травили в Стувсте.

Бергер кивнул и почувствовал, что мозг вот-вот закипит.

– Позволю себе предположить, что следующий большой удаленный файл относится к лету девяносто третьего, – сказал он.

– Верно, – подтвердила Силь. – К июлю. Хотя до этого было больше, чем обычно, действий в течение трех-четырех месяцев после марта девяносто первого. Удалено четыре документа. Потом снова большой в июле девяносто третьего.

– Когда Вильям только что покинул Швецию, – кивнула Блум.

– Становится все понятнее, почему Нильс Гундерсен отсутствует в архивах СЭПО, но присутствует в списках МУСТа, – сказал Бергер. – Его вычистили.

– МУСТ? – воскликнула Силь. – Военная служба разведки и безопасности? Во что, черт бы вас побрал, вы меня втянули?

– А после девяносто третьего? – сказал Бергер вместо ответа.

– Спокойнее, – ответила Силь, мрачно глядя на своего бывшего начальника. – Снова ежегодные отчеты. Удалено по одному небольшому документу на каждый год. Потом даже реже. В нулевые – раз в два года, потом ничего до конца две тысячи двенадцатого. Тут удален еще один большой документ. Самый большой. Одиннадцатое ноября две тысячи двенадцатого.

– Три месяца до издевательств над Антоном Бергмарком, – сказала Блум. – Должно быть, тогда Вильям приехал в Швецию. И у СЭПО был на этот счет файл, большой файл.

– Этого мы не знаем, – сказал Бергер. – Наверняка мы этого не знаем.

– Наверняка мы ничего не знаем, – ответила Блум. – Но косвенных улик прибывает, как дерьма в Ганге.

– Священная река, – сказал Бергер. – И что дальше?

– На этом все, – сказала Силь и поднялась. – В смысле, мое задание. Дальше сами разбирайтесь.

Бергер посмотрел на нее. Ему впервые после Высшей школы полиции в девяностые удалось увидеть не только привычную Силь, но и приблизиться к той Сильвии Андерссон, которой он никогда всерьез не интересовался: мать-одиночка с пятилетней дочкой Мойрой, которая была маленькой копией мамы.

И он увидел чистый, беспримесный смертельный страх. Может быть, в большей степени за Мойру, чем за себя.

– А что ты предполагаешь? – спросил Бергер. – Что ты видишь, глядя с другой точки зрения по сравнению с нами?

– Ничего, – процедила Силь сквозь зубы. – Ничего не вижу, ничего не слышу и, прежде всего, ничего не говорю.

– Одним словом? Навскидку?

– Я вижу близкое сотрудничество между наемником, которого вы называете Нильсом Гундерсеном, и СЭПО. И я не хочу иметь к этому отношения.

– И тем не менее ты сказала, что ты над этим работаешь? – спросила Блум.

– Не думаю, что я так сказала, – прошипела в ответ Силь.

– Она может процитировать тебя наизусть, – кивнул Бергер в сторону Блум.

Блум мрачно посмотрела на него и процитировала:

– «Были удалены некоторые файлы. Можно в той или иной мере восстановить действия, но не файлы. Во всяком случае, пока нет. Я над этим работаю».

– Так над чем же ты работаешь, Силь? – спросил Бергер.

– Меня зовут Сильвия.

– Так над чем же ты работаешь?

– Ни над чем. Я закончила работать над этим.

– Может ли в действительности существовать способ восстановить удаленные файлы? Звучит неправдоподобно. Не так ли, Молли?

– Совершенно неправдоподобно, – отчеканила Блум. – С этим не справится ни один ныне живущий человек. Может быть, в будущем. Лет через семь, восемь.

– Действительно, кажется, это абсолютно невероятно, – согласился Бергер. – Да и как бы это можно было осуществить?

– Я знаю один возможный способ, – помедлив, сказала Силь. – Но только для этого требуется некоторое периферийное оборудование.

– Которое ты можешь достать?

– Не бесплатно.

– Пришли нам счет.

– Вам? А вы – это кто?

– Частные детективы, – ответил Бергер.

36

Суббота 31 октября, 15:19

Уже на входе стало понятно, что произошли существенные изменения. Сначала Бергер попробовал открыть дверь своей карточкой, ничего не произошло, дежурный за пуленепробиваемым стеклом даже не оторвал взгляд от пасьянса на айпаде. Когда Блум попыталась воспользоваться своей, дежурный встал, нажал на кнопку и с металлическими нотками в голосе произнес:

– Подождите здесь. За вами придут.

Буквально через пару секунд два мощных силуэта нарисовались в свете люминесцентных ламп в глубине ближайшего коридора здания Управления полиции Стокгольма на Кунгсхольмене. Бергер глубоко вздохнул.

Они долго шли, переходя на все более высокие уровни секретности, и за все это время ни Кент, ни Рой не произнесли ни слова. Они не отвечали даже на прямые обращения. Наконец, Бергер и Блум оказались на диване в коридоре, где находился отдел разведданных СЭПО. Над их головами висела табличка, уведомляющая, что за ближайшей дверью сидит начальник отдела Стен.

Бергер и Блум молча посмотрели друг на друга.

Допустимая задержка затягивалась и уже перетекла во вторую четверть часа, но тут дверь рядом с табличкой издала ленивое жужжание. Блум встала, Бергер последовал ее примеру.

Начальник отдела Август Стен сидел за письменным столом. Бергер никогда раньше его не встречал и был поражен в первую очередь его прямой спиной. Как будто он просидел по стойке смирно больше шестидесяти лет. Перед Бергером вдруг мелькнуло видение: детский стульчик из пятидесятых годов, в котором сидит младенец со стального цвета волосами и абсолютно прямой спиной. Благодаря этому последовавший разговор стал капельку терпимей.

– Присаживайтесь, – сказал Август Стен и, еле двинув рукой, указал на два низких стула по другую сторону письменного стола.

Они сели. Помолчав, Стен продолжил:

– Для начала замечу, что ваша пара за прошедшую неделю устроила немалый переполох в полиции страны. И лишь тот факт, что вы спасли шесть девочек и уничтожили преступника, позволяет нам с чистой совестью закрыть глаза на ваши нарушения и откровенные преступления. Однако мне и многим другим сложно сделать это, когда речь идет о злоупотреблении служебным положением и неподчинении начальству.

– Ничего такого никогда и не было, – сказала Блум. – То, что мы делали, соответствовало интересам начальства, то есть полиции, то есть общества. Справедливость – разве не на ее восстановление направлена вся деятельность полиции? Не на то, чтобы вершить правосудие?

– Само собой, – ответил Август Стен, направив тяжелый взгляд в самые глубины души собеседницы. – Однако справедливость – понятие сложное и включает в себя не только какую-то нейтрализацию, когда преступление уже было совершено. С точки зрения справедливости, еще важнее предотвращать преступления, останавливать преступников до того, как они перешли к действиям. Справедливость становится менее однозначным понятием, когда преступление еще не было совершено.

– Я только не понимаю, как это связано с охотой на Вильяма Ларссона, – сказала Блум.

– На Улле Нильссона, – поправил ее Август Стен. – Никакого Вильяма Ларссона в этом деле нет.

– На Улле Нильссона, – сказал Бергер, – который как нечего делать проскочил через абсолютно надежные проверки персонала СЭПО, когда устраивался на работу в «Виборг Детальист АБ» в ноябре три года назад.

– Что, вероятно, оказалось возможно именно потому, что он просто-напросто был Улле Нильссоном, – ответил Стен, сверля взглядом Бергера, который впервые ощутил его силу, зато уж ощутил по полной.

– Не может быть, чтобы в компьютере Улле Нильссона не было ни намека на его прошлое как Вильяма Ларссона, – возразил Бергер.

– Содержимое компьютера изучается, – сказал Стен. – Но в ваших так называемых материалах неофициального расследования нет никаких доказательств тому, что ваш исчезнувший и, вероятно, давно уже мертвый друг детства Вильям Ларссон имел хоть какое-то отношение к Улле Нильссону.

– Но мы нашли похитителя. Мы бы никогда не сделали этого без неофициального расследования, проведенного, прежде всего, Молли.

– Вы нашли похитителя, потому что он отказался тратить государственные средства на незаконные услуги той, кого он, судя по всему, считал частным лицом, то есть Молли Блум, – спокойно парировал Стен. – Вместо этого он оставил в незаконном устройстве предупреждение для нас, чтобы мы могли найти вас, когда вы готовились совершить серьезное преступление. Ты, Молли Блум, при помощи вируса вывела из строя записывающее устройство в комнате для допросов и после этого еще смеешь утверждать, что о неподчинении начальству не шло речи.

– Значит, оказалось чистой случайностью, что именно этот инженер оказался серийным убийцей и похитителем, которого мы искали? – спросил Бергер.

– Похоже на то, – ответил Стен. – Но, как я уже сказал, выяснение обстоятельств продолжается.

– Стало быть, нам просто повезло? – воскликнул Бергер.

– Только не в финале. Там вы действовали эффективно, хотя и с излишней жестокостью. Но даже на это мы готовы посмотреть сквозь пальцы, поскольку это привело к освобождению шести девочек.

– С излишней жестокостью? – повторил Бергер.

– Но ведь любой полицейский знает, что выстрел экспансивной пулей с расстояния в один метр в промежность приводит к такому кровотечению, что смерть наступает довольно быстро.

Бергер прикусил язык и посмотрел на Блум. Она сидела совершенно неподвижно и ответила на его взгляд нейтральным выражением лица. Это удержало его от дальнейших тирад.

Стен продолжил:

– Поскольку вам удалось заставить преступника признаться, где находятся его жертвы, до того, как он умер, мы поддержали решение стокгольмской полиции о признании ваших действий необходимой обороной. Но очевидно же, что это было не так.

– И что же это было? – поинтересовался Бергер.

– Убийство, разумеется, – сказал Стен и обратил взгляд на Блум. – Убийство из мести за воображаемые обиды, пережитые в детстве. И это не единственная подозрительная смерть в вашем так называемом неофициальном расследовании. Когда нам, наконец, удалось реверсировать GPS в угнанном «мерседесе», принадлежащем СЭПО, вы направлялись в лечебницу для больных деменцией в Вендельсё. Мои люди нашли вас там, но вам удалось от них сбежать. Но вы оставили после себя труп.

– Мы? – воскликнул Бергер.

– Вы были последними, кто видел пациентку по имени Алисия Ангер живой. В этом случае нам также удалось убедить полицию спасти вас и прекратить дело, признав откровенное убийство несчастным случаем. Однако мне хотелось бы знать, что вы хотели узнать у этой женщины и что такого она вам сообщила, что ее стоило убить.

– Вы прекрасно знаете, что мы ее не убивали, – возразил Бергер как можно спокойнее.

– Откуда мне это знать?

Бергер успел осознать каверзность вопроса, но тут в разговор вступила Блум:

– Алисия Ангер была тетей Вильяма Ларссона. Мы думали, она может что-то знать об исчезновении Вильяма.

– И она знала?

– Не совсем. Она окончательно впала в старческий маразм. Утверждала, что она валькирия по прозвищу рыжая дева и живет в десятом веке. Из нее не удалось вытянуть ни одного разумного слова. И конечно, мы ее не убивали.

Август Стен хмыкнул и очень внимательно посмотрел на Блум.

Бергер и Блум быстро переглянулись. Он увидел в ее взгляде готовность к сопротивлению и понял, кто должен взять слово.

Август Стен легко постучал кончиками пальцев по столу, как будто сыграл десятисекундный пассаж на невидимом фортепиано. Потом сказал:

– Очень важно, чтобы вы ничего не скрывали от СЭПО, мы должны ясно представлять картину в целом, особенно сейчас, когда расследование входит в решающую фазу. Вы совершенно уверены, что рассказали все, что знаете?

– Да, – ответила Блум.

Стен строго посмотрел на свою бывшую ученицу.

– Хм. Я не вполне доволен.

– Но что еще мы можем рассказать?

– Именно этот вопрос задаю вам я. Я не чувствую удовлетворения.

– Не чувствуете? – воскликнул Бергер и тут же раскаялся.

– Не думаю, что мне нужно объяснять роль ощущений именно вам, Сэм Бергер, – сказал Стен. – Вы вообще, кажется, доверяете только чувствам. Так что вам ли не знать им цену? И, как я уже сказал, сейчас я не чувствую удовлетворения, глядя на вас обоих.

Он помолчал и добавил:

– Вы слишком много дерзите для людей, которых еще недавно искала вся полиция Швеции. Вам было бы к лицу проявить хотя бы намек на покорность.

– К лицу? – переспросила Блум.

– И не только. Это было бы и более выгодно. Если бы вы продемонстрировали хоть тень раскаяния или осознания всех своих прегрешений, у меня было бы для вас предложение. Высшее руководство СЭПО даже рекомендовало мне сделать его вам.

Август Стен покривился и уставился на стену над головами Бергера и Блум. Потом сказал:

– И комиссар Аллан Гудмундссон, и я, пока все это происходило, были настроены выдвинуть против вас обвинение, возбудить дело по всем правилам и отправить вас в тюрьму. Больше мы так не думаем. Как СЭПО, так и полиция пришли к выводу, что вами двигали завышенные амбиции и ничто иное. Поэтому мы не дадим ход подготовленному обвинению. Но мы не можем забыть о внушительном списке ваших служебных проступков и прямых правонарушений. Вы нарушили столько писаных и неписаных правил, что сложно сохранить вас в штате. Проще говоря, вы больше не служите в полиции. Мне жаль.

Бергер и Блум посмотрели друг на друга. Пока никаких сюрпризов. Остается только стиснуть зубы. Придержать язык. Принять ошеломленный вид.

Не получилось. Бергер спросил:

– А предложение?

Август Стен нахмурил брови и ответил:

– Высшее руководство СЭПО было настолько довольно вашим вкладом в расследование, что высказало пожелание, чтобы я предложил вам два места во внешних ресурсах СЭПО. Однако окончательное решение доверили мне.

– «Внешние ресурсы» означает, что мы бы работали на СЭПО, но не числились бы полицейскими? – уточнил Бергер.

– С сегодняшнего утра вы уже не полицейские, – ответил Стен. – Это окончательное решение.

– По-моему, это разве что чуток получше, чем рядовой служащий в полицейском архиве, – сказал Бергер и не смог сдержать улыбку. Больше всего ему хотелось громко рассмеяться.

– Это не так, – парировал Стен. – Наши внешние ресурсы играют очень важную роль.

– Черта с два, – воскликнула Блум. – Никогда.

– Вот и хорошо. Я все равно не собирался вам это предлагать. Как я уже сказал, я недоволен. Мы, конечно, можем отправить вас в отставку без лишних слов, но это выглядело бы не лучшим образом для обеих сторон. Будет лучше, если вы оба добровольно напишете заявление об уходе. В качестве компенсации мы предлагаем вам выходное пособие в размере зарплаты за полгода. Что скажете?

– За год, – ответила Блум.

Бергер уставился на нее, но сумел удержать язык за зубами.

– Что? – воскликнул Август Стен.

– Надо же принять во внимание средства массовой информации, – пояснила Блум. – Об освобождении Эллен Савингер и остальных девочек трубят все газеты, телеканалы, блоги, Твиттер и Фейсбук. И до настоящего момента вам удавалось сохранить подробности в тайне от общественности. Полагаю, будет нехорошо, если наружу выплывет тот факт, что двоим снятым с должности полицейским удалось то, с чем не справились СЭПО и уголовная полиция.

Аллан Стен смерил ее ледяным взглядом. Помолчав полминуты, он сказал:

– Давайте уточним, правильно ли я понял. Выходное пособие в размере годового жалованья гарантирует, что в СМИ не попадет никакая информация, в то время как полугодовое жалованье такой гарантии не дает?

– Вполне уместное истолкование, – кивнула Молли Блум.

– Вы можете идти, – сказал Август Стен.

Они развернулись и пошли к двери. Когда они уже выходили, Стен в заключение добавил:

– Я хочу подчеркнуть, что крайне важно, чтобы вы не утаивали от СЭПО никакой информации. Крайне важно для всех имеющих к этому отношение, чтобы мы получили все сведения, которые вы собрали.

Бергер и Блум переглянулись.

Уходя, они ни разу не обернулись.

37

Воскресенье 1 ноября, 10:14

Колдовское солнце лениво освещало ветки осин, на которых не осталось листвы, и грязные окна. Его лучи ложились на содержимое лодочного домика, как тонкий слой светящейся краски. Молли Блум прошлась по дому. Положила руку на опоры, потрогала торчащие из стены кольца, присела на корточки и рассмотрела шесть пулевых отверстий в полу. Опустившись на колени, она прокралась в дальний угол и прислушалась к едва слышному дыханию.

Смерть и жизнь.

Она посмотрела на Сэма, который вбежал через дверь с мостков.

– По крайней мере ежи чувствуют себя хорошо, – сказала она. – Сладко спят.

– Пойдем со мной, – сказал он и взял ее за руку.

Они вышли на мостки. Внизу на непривычно гладкой поверхности залива покачивалась лодка Вильяма Ларссона. Она была усыпана цветами.

– Ты никогда не заставишь меня ступить в нее, – сказала Молли, глядя на цветы.

– Не трусь. Можно сказать, наступило бабье лето. Последнее осеннее настоящее солнце.

Поневоле улыбнувшись, она спустилась в лодку, раздвинула цветы и уселась поудобней. Сэм взялся за весла. Вся эта картина напоминала стихи Бельмана. Не хватало только звуков лютни и пения муз. Когда они оказались довольно далеко от берега, Сэм перестал грести и вытащил бутылку шампанского из своего старого рюкзака. Достал два бокала и попросил Молли их подержать. Пробка отлетела на десять метров, и половина содержимого бутылки фонтаном отправилась в залив. Но на два бокала оставшегося шампанского хватило.

– Выпьем, соучастник, – сказал Сэм и поднял бокал.

– За что? – спросила Молли. – За то, что нас уволили? За то, что после долгой и верной службы, увенчавшейся, кстати, не имеющим равных расследованием, мы оказались безработными?

– За то, что нам удалось промолчать, например?

– Ну, хотя бы это нам удалось, да. Они не могут заподозрить, что мы догадываемся.

– Не должны, – сказал Сэм и опустил бокал. – Но, разумеется, мы не можем работать с ними, пока не будем точно знать, в чем дело.

– Никогда.

Казалось, Сэм ощутил новый прилив энергии. Он опять поднял бокал и произнес:

– Нет, лучше выпьем за все новые возможности, которые предлагает нам жизнь.

Молли подняла бокал с озабоченной улыбкой и сказала:

– За годовое жалованье, если ничего больше не остается.

– За два, – уточнил Сэм и сделал глоток.

Залив расстилался вокруг них гладкий, как зеркало, отражающее тишину и покой в окрестностях. В безлюдных просторах. Солнечный свет, впрочем, быстро угасал, так что надо было наслаждаться тем недолгим моментом, который был им дан.

Carpe, чтоб его, diem[9].

Сэм снова порылся в рюкзаке и достал коробку с часами. Откинул золотистый замок и посмотрел на свои часы. Теперь их было пять. Он снял с запястья Rolex Oyster Perpetual Datejust и отметил, что стекло уже не выглядит запотевшим. Он положил «ролекс» на место. Теперь все шесть отделений были заняты. Все часы на своих местах. Сэм достал Patek Philippe 2508 Calatrava и надел их.

– Я меняю часы по воскресеньям, – пояснил он. – И ровно в это мгновение прошла неделя с того момента, когда мы штурмовали дом в Мерсте.

– Ну и неделя у нас выдалась.

Какое-то время они молчали, глядя на сверкающие солнечные лучи и наслаждаясь ощущением, что жизнь прекрасна, которое несмотря ни на что всегда возвращается.

– Пора искать новую профессию, – сказала Молли, потягивая шампанское. – Кажется, даже жаль покидать это место. Думаю, вряд ли мне удастся вернуться к актерской карьере, учитывая, что мне уже под сорок. Зато ты можешь стать философом. Им всегда нужны старички. У тебя есть шанс стать профессиональным деятелем культуры.

– Именно поэтому я сказал про два. Для начала у нас есть два годовых жалованья. Если мы захотим остаться.

– Остаться? Чего ради, черт побери, нам тут оставаться?

– Кажется, я раньше не слышал, чтобы ты ругалась.

Наступила тишина. В северной части залива впервые завиднелся золотисто-желтый фасад Эдсбергского дворца, окруженного парками и набережными. Это было невероятно красиво.

Сэм лег на спину и посмотрел на голубое небо. Как же безумно долго небо не было голубым.

Он закрыл глаза и сказал:

– Я разузнал у одного адвоката, как обстоят дела на данный момент. Юридические баталии происходят из-за того, что лодочный домик находится на единственном участке оставшейся прибрежной полосы, который разрешено застраивать. Но обе фирмы устали находиться в тупике. Они готовы быстро продать дом за разумную сумму и поделить деньги. Могу я быстро предложить сравнительно неразумную сумму?

– Ты считаешь, что мы с тобой должны купить дом, где меня пытал безумный убийца и где я спустя четверть века его убила?

– Ты прямо сняла у меня это с языка.

Они рассмеялись. Одновременно. Оба не были уверены, что такое случалось раньше.

– Ты и я вместе? – спросила Молли. – Следователи-фрилансеры? Создать общую фирму? Детективное агентство?

– Я бы лучше назвал это… хм… профессиональная служба расследований частных и общественных дел…

– Не годится. Тогда уж… хм… ультрасовременная оперативная аналитическая служба для… да хотя бы… расследований за гранью возможного.

Лодка свободно плыла по заливу. Бергер достал свой старый мобильный. Он снова вставил в него сим-карту. Открыл на нем свою Полярную звезду, отправной пункт, неподвижную точку вращающегося мира. Восьмилетние Маркус и Оскар в овражке, поросшем мать-и-мачехой.

Пора позвонить в Париж.

Лодка продолжала плыть. Может быть, они уснули. Может быть, Сэм не слышал, как Молли сказала:

– Шесть спасенных девочек.

И может быть, Сэм не отвечал:

– Все сводилось только к этому. Остальное было просто фигней.

Их разбудили первые капли дождя. Пока еще он только слегка моросил, почти неощутимо. Молли и Сэм сели в лодке, будто воскреснув.

– Отныне больше никогда не будем говорить об этом деле, – сказал Сэм.

– Это что-то вроде клятвы? Мы клянемся, что больше никогда не будем обсуждать это дело?

– Да, а почему нет? Клятва – это красиво.

Произошел обмен взглядами с носа на корму и обратно. Никто из них не был по-настоящему уверен, что видит убежденность в глазах другого.

– Мы выследили Вильяма, – сказал Сэм. – Просто Вильям оказался не совсем тем, кого мы ожидали увидеть. Конечно, он был безумен, но он приехал сюда не безумцем. Он приехал сюда в качестве профессионала, нанятого СЭПО, чтобы осуществлять связь с семьей Пачачи, о которой мы, собственно, ничего не знаем.

– Кроме того, что в архиве СЭПО есть большая дыра за тысяча девятьсот девяносто первый год. Это единственный пропуск, который мы не в состоянии заполнить.

Сэм кивнул и добавил:

– Именно тогда семья Пачачи перебралась в Швецию из воюющего Ирака. Гундерсен, воевавший тогда именно там, написал о них в отчете что-то, что заинтересовало СЭПО. И между СЭПО и Пачачи была налажена какого-то рода связь.

– Связь, которая привела к тому, что им досталась квартира в Хеленелунде, оставшаяся после мамы Вильяма.

– Связь между СЭПО и семьей Пачачи – это ключ. Искренне надеюсь, что Силь удастся ее найти.

В этот момент над заливом раздался оглушительный грохот. Небо затянуло тяжелой, почти черной пеленой, и довольно близко от Эдсвикена небосклон расчертили вдоль и поперек вспышки молний.

Сэм и Молли сидели неподвижно. Ждали дождя.

Сэм сказал:

– Это будет последнее, что мы обсудили касательно этого дела?

– Клятва?

– Клятва, – кивнул Сэм и громко рассмеялся.

Пока он изо всех сил греб к берегу, постепенно усиливающийся дождь, казалось, готовился преподнести новые сюрпризы.

Они взбежали по ступенькам и остановились под крышей, прикрывающей мостки. Посмотрели на залив. Золотисто-желтый фасад Эдсбергского дворца начал исчезать вдали вместе со своими парками и набережными.

Сэм обернулся и посмотрел на часы. Он не увидел, который час, потому что половина стекла слегка запотела.

Тогда он открыл дверь и оторвал взгляд от запястья.

У верстака сидел человек, повернувшись к ним спиной. Средней длины волосы, тонкие, мышиного цвета и совершенно сухие.

– Силь! – воскликнул Сэм. – Замечательно. Что ты откопала?

Обходя верстак, он посмотрел на Молли. Она выглядела удивительно бледной. А потом он перевел глаза на Силь.

У нее был потухший, пустой взгляд. И изо рта у нее свисал черный носок, выглядящий, как обугленный язык.

И тут дождь разошелся не на шутку.

Примечания

1

Rex (лат.) – царь, владыка. (Здесь и далее примеч. пер.)

(обратно)

2

Непроизносимая в данном случае согласная.

(обратно)

3

Служба государственной безопасности Швеции.

(обратно)

4

Имеется ввиду комплекс Мадонны и блудницы З. Фрейда.

(обратно)

5

История всей ее жизни.

(обратно)

6

Игра слов: ingen в ирландском значит «дочь», в шведском – «никто».

(обратно)

7

Militära underrättelse-och säkerhetstjänsten (сокращ. Must) – Военная служба разведки и безопасности Швеции.

(обратно)

8

«Эта прекрасная жизнь» – название классического голливудского фильма.

(обратно)

9

Carpe diem (лат.) – живи настоящим, (букв.) лови день.

(обратно)

Оглавление

I

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

II

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

III

  20

  21

  22

  23

  24

  25

  26

  27

  28

  29

  30

  31

IV

  32

  33

  34

  35

  36

  37 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg