«Город греха»

Город греха (fb2) - Город греха [litres] (пер. Вячеслав В. Симаков) (Лос-Анджелесский квартет - 2) 1737K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Джеймс Эллрой

Джеймс Эллрой Город греха

Посвящается Гленде Ревелл

Казалось, было предопределено, что я останусь верным избранному мною кошмару.

Джозеф Конрад «Сердце тьмы»

Часть первая Против красной угрозы

Глава первая

За несколько минут до двенадцати разразилась гроза: проливной дождь заткнул автомобильные клаксоны, смыл с улиц дудки и пищалки, рев которых обычно возвещает на Стрипе наступление Нового года, а в полицейском участке Западного Голливуда Новый 1950 год начался с волны звонков, вслед за которыми на места происшествий, завывая, помчались кареты скорой помощи.

00:03. ДТП на перекрестке Сансет и Ла Синега. Разбиты четыре машины, пострадали полдюжины человек. Прибывшие на место происшествия полицейские опросили очевидцев и установили виновность «чайника» на коричневом «Де сото» и армейского майора из казарм Кука, который ехал на служебной машине, бросив руль и держа на коленях собачек в бумажных карнавальных шляпках. Оба задержаны. Звонок в приют для животных на Вердуго-стрит.

00:14. Обвалился пустующий дряхлый сборный домишко на Свитцер-стрит. Под тяжелыми от сырости панелями погибла целовавшаяся там юная парочка; тела отправлены в окружной морг.

00:29. Короткое замыкание в неоновом панно, изображавшем Санта-Клауса и его свиту, вызвало возгорание проводов, которое перекинулось на питание огней рождественской елки, отчего вспыхнула сама елка, окруженная рождественскими фигурками. Сильные ожоги получили трое детей, укладывавшие завернутые в папиросную бумагу подарки возле сияющей в темноте фигуры младенца Христа. На место выехали пожарный расчет, скорая помощь и три патрульные машины управления шерифа. Тут произошла небольшая административная накладка: на пожар прибыл также патруль полиции Лос-Анджелеса. Его по ошибке прислал новичок дежурный, посчитавший, что аллея Сьерра-Бонита в секторе округа относится к городу.

Потом — пять пьяных водителей; затем — толпы подвыпивших и многочисленные нарушения общественного порядка, когда стали расходиться посетители клубов на Стрипе.

Вооруженное ограбление перед входом в «Голубую комнату Дэйва». Жертвы ограбления — два деревенских олуха, приехавшие в город на матч «Розовой чаши».[1] Грабители, два негра, скрылись на пурпурном «меркури» 47-го года.

Лить на улице перестало только после трех ночи, и дежурный по участку, помощник шерифа детектив Дэнни Апшо предположил: наступившее десятилетие обещает быть паршивым. Если не считать запертых в обезьяннике пьяных и трезвых правонарушителей, в помещении полицейского участка он был один. Все патрульные и оперативные машины — на ночном дежурстве; никаких начальников, нет секретарши, ни одного оперативника в штатском. Не мозолят глаза одетые в хаки патрульные, весь вечер бродившие с довольной ухмылкой от предвкушения служебных лакомств, какими тут считаются дежурство на Стрипе, шикарные женщины и рождественские корзинки от Микки Коэна, — извечный повод для грызни с городскими полицейскими. Некому коситься на него, когда он разложит на столе свои учебники по криминалистике: Воллмера, Торвальда и Маслика — по методике осмотра места преступления, по изучению следов крови и как всего за час обыска найти веские улики в комнате размером 18 на 24 фута.

Переключив переговорное устройство на минимальную громкость и задрав ноги на письменный стол, Дэнни взялся за книги. Тема Ганса Маслика — предосторожности при снятии отпечатков пальцев с сильно обожженных рук и оптимальная концентрация химических препаратов, позволяющая удалить поврежденную ткань, не задевая слоя кожи, непосредственно несущего линии узора. Маслик усовершенствовал свою методику на жертвах страшного пожара 1931 года в тюрьме Дюссельдорфа. В его распоряжении оказалось множество трупов и образцов протокольных отпечатков, а поблизости было химическое предприятие, где работал честолюбивый молодой лаборант, ставший его добровольным помощником. Они с мэтром работали наперегонки: если раствор каустика вызывал глубокий ожог, тут же подбирались препараты, не проходящие сквозь зарубцевавшуюся ткань.

По ходу чтения Дэнни заносит в блокнот химические формулы. Он воображает себя ассистентом Маслика, работающим рука об руку с великим криминалистом, который по-отечески обнимает его, когда Дэнни делает удачный логический вывод. Прочитанное он мысленно примеряет к обожженным у елки с рождественскими фигурками детишкам и представляет, как он самостоятельно снимает отпечатки с крошечных пальчиков, сверяя их с официальными записями о рождении — необходимая мера предосторожности в больницах на тот случай, если малышей вдруг случайно перепутают…

— Шеф, у нас убийство.

Дэнни поднял от книги голову. В дверях стоял помощник шерифа Хосфорд, дежуривший на северо-восточном участке.

— Что? Почему не доложили с места?

— Я докладывал. Вы, должно быть, не…

Дэнни отодвинул подальше книгу и блокнот:

— Что там?

— Труп мужчины. Я обнаружил его на Аллегро, в полумиле от Стрипа. Просто жуть, ничего подобного не…

— Оставайтесь за меня — я поехал.

Аллегро-стрит — узкая улочка, по одной стороне которой стоят бунгало в испанском стиле, а по другой — строительные площадки с рекламными щитами, сулящими элитное жилье на выбор в стиле «тюдор», французской провинции или современного модерна. Дэнни притормозил при виде полицейского заграждения на козлах с красными сигнальными маячками. Тут же стояли три полицейские машины с включенными фарами, направленными в заросший сорной травой пустырь.

Дэнни остановил «шевроле» на обочине и вышел из машины. Кучка полицейских в дождевиках светят фонариками на землю. В колеблющемся свете уличного фонаря маячит рекламный щит элитного поселка Аллегро, обещающий возможность покупки и заселения к весне 1951 года. Патрульные машины располосовали пустырь лучами своих фар, высвечивая пустые бутылки, отсыревшие доски и клочки бумаги. Дэнни кашлянул; один из полицейских обернулся и нервно выхватил из кобуры револьвер.

— Спокойно, Гиббз, — сказал Дэнни. — Это я, Апшо.

Гиббз сунул револьвер на место, остальные копы расступились. От вида трупа ноги Дэнни стали подгибаться и его сразу замутило. Настоящему криминалисту такого позволять себе не полагается. Он собрался и взял себя в руки:

— Деффри, Хендерсон, светите на тело. Гиббз, записывайте дословно: «Труп мужчины европейской внешности, обнажен. Примерный возраст тридцать два — тридцать пять лет. Лежит на спине, руки и ноги раскинуты в стороны. На шее следы удушения, глаза извлечены, пустые глазницы заполняет желеобразное вещество».

Дэнни присел на корточки над трупом, Деффри и Хендерсон посветили фонариками. «Гениталии опухшие и в синяках, на головке пениса следы укусов». Подсунул руку под спину мертвеца и ощутил сырую землю. Пощупал грудь в области сердца: кожа была сухой и еще хранила остатки тепла. «Следов сырости на теле нет, и, поскольку от полуночи и до трех часов лил дождь, можно предположить, что жертва оказалась на этом месте не более часа назад».

Издалека послышался вой приближавшейся сирены. Дэнни взял у Деффри фонарик и склонился вплотную над трупом, чтобы рассмотреть самые сильные повреждения. «На теле между пупком и грудной клеткой шесть овальных, неправильной формы ран. По их периметру фрагменты внутренностей со следами свернувшейся крови. Кожа вокруг ран воспалена, что прямо указывает на их рваный характер и…»

— Да засосы это, как пить дать, — сказал Хендерсон.

— Что?

— Ну, знаете, — пояснил Хендерсон, — любовные укусы. Это когда женщина сосет тебя в шею. Гиббзи, покажи, какое Рождество устроила тебе девчонка-гардеробщица из «Голубой комнаты».

Гиббз хмыкнул и продолжал писать. Дэнни поднялся, покровительственный тон простого служаки его задел. От повисшего молчания его опять замутило: ноги перестали слушаться, к горлу подкатила тошнота. Мощным фонариком Дэнни осветил землю вокруг тела и увидел, что все было затоптано полицейскими башмаками, а патрульные машины, видимо, стерли все следы других шин. Гиббз проговорил:

— Не знаю, без ошибок тут записал или нет.

Дэнни снова обрел уверенность и заговорил, как должен говорить помощник шерифа при исполнении:

— Неважно. Держите запись при себе, а утром передайте капитану Дитриху.

— Мне сменяться в восемь. Капитан раньше десяти не придет, а у меня билеты на футбол. «Розовая чаша»…

— Сожалею, но вам придется остаться здесь, пока не придет утренняя смена или не приедут из лаборатории.

— Окружная лаборатория в праздники не работает. А у меня билеты…

К ограждению подъехал фургон коронера и выключил сирену. Дэнни повернулся к Хендерсону:

— Ленточное ограждение, никаких репортеров и зевак. Гиббз остается здесь дежурить. Вы и Деффри начинайте трясти всех в округе. Инструкции вам известны: возможные свидетели, подозрительные личности, машины.

— Апшо, да ведь только четыре двадцать утра!

— Вот и хорошо. Начинайте сейчас же, к обеду, возможно, закончите. Копию рапорта представьте Дитриху. Запишите все адреса, кого не было дома. Их опросите позже.

Хендерсон зло идет к своей машине. Дэнни смотрит, как санитары укладывают труп на носилки, накрывают его одеялом. Гиббз без умолку им что-то тараторит о предстоящем футбольном матче и несет какой-то вздор насчет остающегося нераскрытым дела Черной Орхидеи,[2] которое еще продолжает будоражить умы.

Огни уличного освещения, лучи полицейских ручных фонарей и автомобильных фар смешались на пустыре, в их свете контрастно выделяются отдельные предметы и пятна. В лужах отражается луна, тени, дымчатые блики неоновых огней Голливуда. Дэнни думает о первых шести месяцах своей работы детективом, о двух раскрытых им простеньких убийствах на семейной почве. Санитары труповозки загрузили тело в машину, она развернулась и быстро, бесшумно уехала.

Как нельзя к месту всплыла в памяти Дэнни формулировка Воллмера: «Если убийство совершено с особой жестокостью, убийца обязательно выдает свою патологию. Когда следователь способен объективно оценить материальные свидетельства, а потом субъективно осмыслить происшествие с позиции убийцы, он сможет раскрывать преступления, кажущиеся непостижимыми в своей загадочности».

Глаза выколоты. Половые органы изуродованы. Кожный покров прогрызен до мяса.

Дэнни помчался вслед за труповозкой в центр, жалея, что у него нет полицейской мигалки. Ему хотелось поскорее попасть в морг.

Городской морг и окружной морг Лос-Анджелеса занимают нижний этаж Аламедских складов неподалеку от Чайнатауна. Их разделяет деревянная перегородка. Отдельные столы обследования, холодильники и столы вскрытия предназначаются для покойников, обнаруженных на улицах собственно города; свое оборудование имеется для трупов со смежной территории, подведомственной управлению шерифа. В былые времена взаимоотношения города и округа были самыми тесными: патологоанатомы, их ассистенты пользовались одними и теми же синтетическими простынями, ампутационными пилами и фиксирующими растворами. Теперь же, после грандиозного скандала, устроенного Микки Коэном[3] городскому управлению полиции и мэрии Лос-Анджелеса, в связи с разоблачениями Бренды Аллен о получении высшими чинами полиции взяток от самых известных шлюх Лос-Анджелеса, все круто изменилось. Раз полиция округа позволяет Микки Коэну полностью хозяйничать на Стрипе, в полицейском ведомстве разразилась война. Из управления кадров городского совета поступило указание: никакой помощи медицинским оборудованием персоналу округа; никакого братания с ними в служебное время и никаких ночных посиделок «у газовой горелки», результатом которых случалась подмена покойницких бирок и растаскивание частей тела мертвецов на сувениры, что только усугубило скандальные последствия эпопеи Бренды Аллен.

Дэнни Апшо проследовал за носилками с останками безымянного человека № 01–01.01.50 — до приемной, понимая, что шансы заполучить на вскрытие лучшего городского патологоанатома практически равны нулю. У подъезда окружного морга царила суматоха: на металлических каталках выстроились в очередь жертвы дорожных катастроф. Служители морга привязывали им на большие пальцы ног бирки, полицейские в униформе заполняли бумаги; ребята коронера безостановочно курили, чтобы отбить запах крови, формалина и затхлых остатков еды из китайской забегаловки. Дэнни незаметно пробрался к запасному выходу и оказался на территории городского морга, помешав тройке копов, распевавших «Доброе старое время».[4] Тут творилось то же самое, что и на стороне округа, с той лишь разницей, что вместо зеленовато-коричневой формы здесь были одни темно-синие мундиры и фуражки.

Дэнни прямиком направился к кабинету заместителя главного патологоанатома Лос-Анджелеса Нортона Леймана, автора книги «Наука против преступности», курс которого «Введение в судебную патологоанатомию» он прослушал в полицейской академии. На дверях кабинета была прикноплена записка: «Буду с 1 января. Дай бог, чтобы в грядущие десятилетия у нас работы было поменьше, чем в первой половине этого кровавого столетия. Н. Л.».

Выругавшись от досады, Дэнни достал авторучку с блокнотом и написал: «Док, я догадываюсь, сколь хлопотной могла оказаться у вас минувшая ночь. На территории округа есть интересный 187-й, изувеченный сексуальным маньяком. Прекрасный материал для новой книги, а поскольку я был на месте первым, уверен, что дело отдадут мне. Не сможете ли сделать вскрытие? Капитан Дитрих говорит, что судебный врач у нас мухлюет и падок на взятки. Такие дела. Д. Апшо». Он сунул записку под бронзовый череп на столе Леймана и вернулся на территорию округа.

Суматоха улеглась. На площадке приемной развиднелось. «Ночной улов» — партия трупов — уложен на столы осмотра. Дэнни огляделся — ни одной живой души, кроме санитара, устроившегося на стуле возле диспетчерской и ковыряющего пальцем поочередно то в зубах, то в носу.

Дэнни подошел к нему. Старик, зловонно дыхнув на него перегаром, спросил:

— Ты кто такой?

— Помощник шерифа Апшо. Отделение Западного Голливуда. Кто дежурит?

— Хорошая работенка. А ты не слишком молод для такой наваристой должности?

— Я — трудоголик. Кто дежурит?

Старик отер о стенку палец, которым ковырял в носу:

— Ну, поговорить ты не мастак, как я вижу. Док Кац тут фигурировал, да перебрал немного за ночь. Сейчас пошел всхрапнуть в свой жидовский каяк. Как это выходит, что все евреи ездят на «кадиллаках»? Вот ты, сыщик, можешь мне ответить на это?

Дэнни сжал в карманах кулаки и стиснул зубы. Спокойно, спокойно…

— Без понятия. Как тебя звать?

— Ральф Карти, вот…

— Тебе приходилось готовить трупы к вскрытию?

— Сынок, — рассмеялся Карти, — я тем только и занимаюсь. Я готовил Руди Валентино — член у него был с горошину! Готовил Лупе Велез и Кэрол Лэндис[5] и сделал снимки их обеих. Лупе брила свою шахну. Ежели вообразить, что они живые, можно поразвлечься! Ну, что скажешь? Хочешь, пять баксов штука.

Дэнни вынул из бумажника две десятки; Карти полез во внутренний карман пиджака и вынул пачку фотоснимков.

— Не надо. Мне нужен вон тот парень.

— Чего?

— Я сам подготовлю его к вскрытию. Прямо сейчас.

— Милок, ты же не сотрудник морга, нельзя это.

Дэнни добавил к своим двум десяткам еще пятерку и сунул их Карти. Старик поцеловал потускневшую фотографию мертвой кинозвезды:

— Вот теперь можно.

Дэнни взял из машины свой служебный набор детектива и приступил к работе, а Карти стал на стреме, чтобы не вошел и не поднял шум дежурный судмедэксперт. Дэнни снял простыню с трупа и увидел, что конечности обрели синюшность. Он поочередно поднял его руки и ноги, отпустил — они падали с задержкой: верный признак, что труп коченеет. Записал в блокнот: «Смерть, предположительно, наступила около часа ночи». Затем смочил подушечки пальцев трупа чернилами, накатал их отпечатки на плотную картонку и остался доволен результатом: впервые ему удалось это хорошо.

Потом перешел к осмотру шеи и головы. Измерил штангелем следы удушающей повязки и записал результат. Следы прослеживались вокруг всей шеи и были значительно шире одинарного, даже двойного захлеста. Приглядевшись, заметил на подбородке нитку. Осторожно снял ее пинцетом, увидел, что это нить махровой ткани, поместил ее в пробирку. Ухватился за подбородок, с силой раздвинул челюсти полуоткрытого рта и осветил фонариком внутреннюю полость. Там на языке, нёбе и деснах были такие же нитки. Записал: «Удавлен и задушен белым махровым полотенцем».

Глубоко вздохнул и стал осматривать глазницы.

В тонком луче фонарика явственно различалась поврежденная мембрана, залитая желеобразным веществом, на которое обратил внимание еще на пустыре. Дэнни взял по три мазка вещества из каждой полости на предметные стекла. Клейкое вещество издавало легкий, отдающий мятой, лекарственный запах.

Дэнни исследовал каждый дюйм мертвого тела. При осмотре изгиба локтевых суставов он сделал открытие: как на правом, так и на левом — старые, но четко различимые следы от иглы. Убитый был наркоман, возможно — вылечившийся: свежих следов от шприца не было.

Дэнни все это записал, взял штангель и перешел к ранам на теле.

Шесть ран имели одинаковые овальные очертания с разницей в пределах трех сантиметров. На всех заметны следы зубов, но слишком бесформенные, чтобы сделать с них слепок, и все были слишком велики. Это не были укусы человека. С кишок Дэнни сделал соскоб свернувшейся крови и нанес образцы на предметные стекла. Тут он сделал гипотетическое предположение, за которое доктор Лейман, наверное, поднял бы его на смех: убийца использовал животное или животных для нанесения увечий, когда жертва уже была мертва.

На пенисе Дэнни разглядел четкие следы человеческих зубов, что Лейман на лекциях называл «маниакальная аффекция», вызывая оживление среди набившихся в аудиторию свободных от службы и повышающих свою квалификацию копов. Еще оставалось осмотреть пах и мошонку, когда он заметил, что Ральф Карти наблюдает за ним. Дэнни провел осмотр, стараясь ничего не повредить. Тут Карти хмыкнул:

— Ишь ты, ни дать ни взять кешью.

— Да заткнись ты.

Карти пожал плечами и вернулся к своему журналу «Мир экрана». Дэнни перевернул труп на живот и ахнул: плечи и спина во всех направления были иссечены десятками порезов бритвой, узкие полоски запекшейся крови усеяны крошками древесной щепы.

Дэнни с изумлением смотрел на все это, сопоставляя увечья спереди и на спине и пытаясь понять их связь. Манжеты его рубашки стали липкими от холодного пота, руки плохо слушались. Тут он услышал хриплый возглас:

— Карти, кто этот тип? Что он тут делает?

Дэнни обернулся, изобразив на лице миролюбивую улыбку. Он увидел толстого человека в грязном белом халате и в карнавальной шляпе с цифрой 1950, вышитой зеленым стеклярусом.

— Помощник шерифа Апшо. Вы доктор Кац?

Толстяк стал было протягивать руку, потом опустил ее:

— Что вы делаете с трупом? И по какому праву вы явились сюда и вмешиваетесь в мою работу?

Карти втянул голову в плечи, забился в угол и умоляюще смотрел на шефа.

— Я расследую это дело, — сказал Дэнни, — и решил сам приготовить тело к вскрытию. Я этому обучен. Я сказал Ральфи, будто вы дали добро.

— Апшо, убирайтесь отсюда!

— С Новым годом, — сказал Дэнни.

— Эт-то п-правда, док, — бормотал Карти. — Чтоб мне сгинуть, если я вру!

Дэнни упаковал свой чемоданчик, думая, что делать дальше: заняться обходом Аллегро-стрит или отправиться домой и завалиться спать. Перед сном он будет думать о Кэти Хадженс, Бадди Джастроу, о доме на проселочной дороге в округе Керн… Уже на выходе он обернулся. Ральф Карти делился взяткой с доктором в карнавальной шляпе, украшенной фальшивыми самоцветами.

Глава вторая

Лейтенант Мал Консидайн сидел в своем маленьком кабинете следователя уголовного отдела окружной прокуратуры и смотрел на фото своих сына и жены, стараясь не думать о Бухенвальде. Было начало девятого. Он стряхнул тяжелый беспокойный сон, в который его погрузило чрезмерное возлияние виски. К брюкам пристали цветные кружки конфетти, а на табличке «Заместитель начальника» на дверях остались следы губной помады «Пурпурный декаданс» производства Макса Фактора. Это постаралась стенографистка. Шестой этаж городского совета выглядел как плац после парада.

Разбудил Мала звонок Эллиса Лоу: он и «еще кое-кто» ждут его через полчаса в ресторане «Тихий океан». А у него Селеста со Стефаном оставались дома одни. Мал понимал, надо бы им позвонить поздравить с Новым годом, хотя он знал, что жена превратит разговор в перепалку.

Мал снял трубку и набрал номер домашнего телефона. Селеста ответила после третьего гудка:

— Да? Кто это, который звонит? — По этой корявой фразе становилось ясно, что она только что разговаривала со Стефаном по-чешски.

— Это я. Хотел предупредить, что задержусь еще на несколько часов.

— Что, блондинка выдвигает требования, герр лейтенант?

— Какая еще блондинка, Селеста! Ты же знаешь, что никакой блондинки тут нет и что я в Новый год ночую в управлении…

— Как сказать по-английски «роткопф»? Рыжая? Кляйне роткопф шайсер штуппер…

— Говори по-английски, черт тебя побери! Брось ты эти штучки!

Селеста рассмеялась. Этот наигранно веселый смешок, перебивающий ее болтовню на чужом языке, он терпеть не мог.

— Дашь ты мне поговорить с сыном или нет!

Молчание, потом обычная привычная декларация Селесты Гейштке Консидайн:

— Это не твой сын, Малкольм. Его отцом был Ян Гейштке, и Стефан знает это. Ты мой благодетель и муж, а мальчику одиннадцать лет, и он должен знать, что его родное — это не американише полицейский тон, не бейсбол, не…

— Дай мне сына, черт тебя дери!

Селеста тихо засмеялась. Один — ноль в ее пользу: он снова сорвался на приказной, «полицейский» тон. В трубке было слышно, как Селеста воркующим голоском ласково подзывает Стефана по-чешски. И вот он, мальчик, — как раз посреди между ними, и не его и не ее:

— Папа, Малкольм?

— Ага. С Новым годом!

— Мы смотрели салют. Поднялись на крышу и были под зон… зонн…

— Вы держали зонтики?

— Да. Мы видели, как мэрия вдруг вся осветился, а потом салют, а потом они… залопались?

— Затрещали, Стефан, — поправил мальчика Мал. — За-тре-ща-ли. Лопнуть — это другое, это когда надутый шар проткнешь.

— За-тре-ска-ли? — Стефан пытался произнести новое для него слово.

— Ща-ща, затрещали. Мы займемся с тобой языком, когда я приду, и потом, может быть, съездим в парк Уэстлейк, будем уток кормить.

— А ты салют смотрел? Выглядывал в окно, чтобы посмотреть?

Во время салюта Мал отбивался от назойливой Пенни Дискант, предлагавшей перепихнуться в раздевалке; она терлась об него грудью и ногами, и он теперь жалел, что не воспользовался этим шансом.

— Да, было красиво. Сынок, мне надо идти. Работа. А ты иди еще поспи, чтобы не дремать у меня на уроке.

— Хорошо. Хочешь поговорить с мутти?

— Нет. До свидания, Стефан.

— До свидания, па-ап.

Мал положил трубку. Руки у него дрожали, на глазах выступили слезы.

Деловой центр Лос-Анджелеса пребывает в оцепенении, словно в пьяном сне. Одни лишь алкаши шевелятся в очереди у миссии Союза спасения в ожидании бесплатных пончиков и кофе. Перед дешевыми гостиницами на Главной Южной в беспорядке припаркованы машины: некоторые уткнулись передком в помятые бамперы других. Из окон свисают мокрые ленты серпантина и устилают тротуар, а проглядывающее на востоке солнце навевает ощущения жара, пота и тяжелого похмелья. Ведя машину к ресторану «Тихий океан», Мал мечтал о том, как бы поскорее кончился это первый день нового десятилетия.

Ресторан был забит увешанными фотоаппаратами туристами. Они с жадностью уплетали фирменный завтрак «Розовая чаша» — омлет с устрицами, овсяные блинчики, коктейль «Кровавая Мэри» и кофе. Метрдотель сообщил Малу, что мистер Лоу и еще один джентльмен ожидают его в «Золотой лихорадке» — зале, охотно посещаемом представителями городской элиты. Мал прошел вглубь и постучал в закрытую дверь. Через мгновение она приоткрылась, и в проеме показался улыбающийся «другой джентльмен»:

— Тук-тук, кого там несет? Красные, берегись, — Дадли Смит идет! Прошу, лейтенант! Сегодня здесь собрались лучшие умы полиции, и сие событие заслуживает того, чтобы быть достойно отмеченным.

Мал пожал ему руку. Эта манера и часто напускной ирландский акцент ему были знакомы — лейтенант убойного отдела полицейского управления Лос-Анджелеса Дадли Смит. Высокий, здоровенный и красномордый детина, Дадли родился в Дублине, вырос в Лос-Анджелесе, обучался в иезуитском колледже. Доверенный исполнитель грязной работы при всех начальниках полиции Лос-Анджелеса, начиная с Громилы Дика Стекела. В порядке исполнения служебных обязанностей убил семерых, носит сделанные на заказ галстуки с вышитым кругами узором из семерок, наручников и эмблем полицейского управления. Поговаривают, что при нем всегда армейский револьвер 45-го калибра, заряженный разрывными пулями дум-дум, смазанными чесноком, и кастет с пружинным ножом.

— Рад вас видеть, лейтенант.

— Зовите меня просто Дадли. Мы в одном чине. Я старше, зато внешность у вас — мне до такой далеко. Уверен, мы отлично сработаемся. Как думаете, Эллис?

Глава уголовного отдела окружной прокуратуры Эллис Лоу сидел на кожаном стуле с высокой спинкой как на троне и вылавливал из омлета устриц и кусочки бекона:

— Разумеется. Садитесь, Мал. Позавтракаете с нами?

Мал сел напротив Лоу, Дадли Смит — между ними.

На обоих — твидовые тройки: на Лоу — серая, на Смите — коричневая. Оба щеголяют клубными регалиями: лацкан пиджака юриста украшает выполненный в виде ключа значок «фибетника»,[6] лацкан копа — значки масонских лож. Мал поправил складку на своих мятых фланелевых брюках и подумал, что Смит и Лоу выглядят как два злобных щенка из одного помета.

— Нет, благодарю.

— Кофе? — указал Лоу на серебряный кофейник.

— Нет, спасибо.

Смит засмеялся и хлопнул себя по колену:

— Догадываетесь о причинах столь раннего вторжения в вашу мирную семейную жизнь?

— Попробую угадать, — сказал Мал. — Эллис хочет стать окружным прокурором, я — главным следователем прокуратуры, а вы — занять место руководителя убойного отдела, когда через месяц уйдет в отставку Джек Тирни. У нас деловая встреча по поводу некоего мокрого дела, о котором я еще не слышал. Двое из нас следователи, Эллис — прокурор. Речь идет о карьерном повышении. Попал в точку?

Дадли расхохотался во всю глотку, а Лоу сказал:

— Хорошо, что вы не дипломированный юрист, Малкольм. Не хотелось бы мне столкнуться с вами в суде.

— Значит, угадал?

Лоу подцепил на вилку устрицу, обмакнул ее в яичный соус:

— Нет. Попросту говоря, билеты на упомянутые вами места у нас уже в кармане. Дадли по доброй воле вызвался…

— Я вызвался из чувства патриотизма, — прервал его Смит. — Для меня красная мразь страшнее сатаны.

Мал наблюдает, как Лоу прожевал устрицу, потом кусочек бекона, потом яичницу. Дадли курит и смотрит на Лоу. Мал замечает кастет под пиджаком на поясе Дадли:

— Значит, большое жюри.[7] Так?

Лоу откинулся назад и потянулся:

— Вы все схватываете на лету, — отметил он. — Вы следите за местной прессой?

— В общем-то нет.

— Так вот: сейчас разгорелся серьезный трудовой конфликт и, в частности, в студиях Голливуда. Профсоюз водителей грузовиков[8] выступает против УАЕС — Объединенного профсоюза актеров, статистов и рабочих сцены. У тех долгосрочный контракт с РКО и мелкими студиями на Гоуэр. Они проводят пикетирование с требованием увеличения зарплаты и участия в прибылях, но забастовку не объявляют и…

Дадли Смит обеими руками хлопнул по столу:

— Все они подрывные элементы, красные ублюдки, все как один!

На лице Лоу появляется раздраженное выражение. Мал смотрит на лапищи ирландца и представляет, как они хватают за горло, выкручивают уши, выколачивают признание. Ага, да Эллис просто боится Смита, который принципиально не переносит этого «жидовского сукина сына, адвокатишку-прощелыгу».

— Эллис, это что, политическое дело?

Лоу потеребил ключик «фибетника» на лацкане:

— Речь идет о полномасштабном расследовании большим жюри коммунистического влияния в Голливуде. Вы с Дадли — мои главные следователи. Расследование сосредоточено на УАЕС. Этот профсоюз кишит подрывными элементами, и у них есть так называемый мозговой трест, который всем заправляет, — одна женщина и полдюжины мужчин. Все они тесно связаны с «попутчиками» — теми, кто, ссылаясь на Пятую поправку, отказывался давать показания перед Комитетом по расследованию антиамериканской деятельности[9] в 47-м и был отправлен за решетку. Члены УАЕС совместно работали на постановке ряда фильмов, пропагандирующих коммунистические идеи, к тому же они связаны с другими очагами подрывной деятельности. Коммунизм напоминает паутину. Одна паутинка лепится к другой, а та — к общему гнезду. Паутинки — это имена, имена дают показания и называют другие имена. Вы с Дадли узнаете для меня эти имена.

Перед глазами Мала замаячили серебряные капитанские лычки; он внимательно посмотрел на Лоу. И тут черт дернул его возражать во вред самому себе:

— Почему же я, а не капитан Бледсо? Он — главный следователь прокуратуры, председательствует на всех банкетах в городе, всеобщий любимец — а это то, что надо, если ведешь большую игру. Я собираю улики в делах по убийствам. Дадли — ловит самих убийц. Почему мы? И почему все это сейчас — в девять утра Нового года?

Лоу стал перечислять доводы за, загибая пальцы с наманикюренными, блестящими ногтями:

— Во-первых, минувший вечер я провел с окружным прокурором. Завтра на утверждение городскому совету представляется окончательный бюджет нашего отдела на 1950 год, и я убедил его, что сорок две тысячи долларов, оставшиеся у нас неизрасходованными, должны быть направлены на борьбу с красной угрозой. Во-вторых, я договорился с заместителем прокурора и заведующим отделом большого жюри Гиффордом поменяться нашими функциями. Он хочет обрести опыт судебного преследования по уголовным делам, а что хочу я — вам известно. В-третьих, капитан Бледсо в преклонном возрасте. Два дня назад, выступая на общем собрании членов клуба Кивани, он позволил себе целый ряд непристойностей. Он заявил о намерении «оттарабанить» Риту Хейворт[10] и «надрать ей задницу до кровавых пузырей», что вызвало настоящее замешательство. Прокурор посмотрел медицинскую карту Бледсо, и выяснилось, что наш милый капитан перенес несколько микроинсультов и скрыл это. Пятого апреля исполняется двадцать пять лет его службы в нашем управлении, и он уходит в отставку, а до того момента остается чисто номинальным руководителем отдела. В-четвертых, вы и Дадли отличные и чертовски толковые сыщики, прекрасно дополняющие друг друга в методах работы. В-пятых…

Мал хлопнул рукой по столу — совсем как Дадли Смит:

— В-пятых, мы оба хорошо знаем, что в кресло главного следователя прокурор хочет посадить человека со стороны. Он скорее пойдет к федералам или поищет человека в здешней полиции, чем даст это место мне.

Эллис Лоу подался вперед:

— Мал, он согласен назначить вас главным следователем и произвести в капитаны. Вам тридцать восемь?

— Тридцать девять.

— Мальчишка. Засучите рукава, и годков через пять вы палкой будете отбиваться от предложений полицейского начальства. Я буду окружным прокурором, а Макферсон станет вице-губернатором. Ну что, с нами?

Правая рука Эллиса Лоу ладонью вниз лежала на столе; Дадли Смит с масленой улыбкой накрыл ее своей. Мал прокрутил в памяти его послужной список: труп проститутки в Чайнатауне, нераскрытое убийство двух черномазых в Уоттсе, вооруженное ограбление и торговля наркотой в негритянском бардаке, посещаемом полицейским начальством… А — была не была! Мал положил свою руку сверху и сказал:

— С вами.

Дадли Смит подмигнул Малу:

— Серьезные партнеры в большом крестовом походе.

Эллис зашел за спинку своего стула:

— Сначала я скажу, что у нас есть, а потом — что нам нужно.

— У нас имеются письменные под присягой показания членов профсоюза шоферов-тимстеров о проникновении красных в УАЕС — профсоюз актеров, статистов и рабочих сцены. Мы сопоставили список активистов комми со списком членов УАЕС, в обоих списках масса одних и тех же фамилий. Мы сделали копии с просоветских фильмов, выпущенных во время войны, — чистой воды красная пропаганда, и это дело рук членов УАЕС. У нас есть «тяжелая артиллерия», о чем я скажу минутой позже. Я уже сделал запрос ФБР и в ближайшее время надеюсь получить оттуда сделанные скрытой камерой снимки красных: на них заправилы УАЕС в тесном кругу с видными членам компартии и теми, кого допрашивали в Конгрессе в связи с делом Сонной Лагуны еще в 43-м и 44-м. Отличный убойный материал, серьезная зацепка.

— Дело Сонной Лагуны может обернуться против нас, — сказал Мал. — Осужденные ребята оказались невиновными, настоящего убийцу так и не нашли, и это дело получило широкую огласку. Республиканцы заявили протест. Тут нужен другой подход.

Дадли Смит затушил сигарету в чашке с недопитым кофе:

— Нет, сынок, они были виновны. Все семнадцать. Я знаю это дело. Они забили Хосе Диаса до полусмерти, приволокли к лагуне и раздавили колесами старого драндулета. Обычные разборки на почве страсти — за пачукос[11] это водится. Диас ухлестывал за сестрой дальней родни одного из компании. Знаете, как эти латиносы устраивают браки со своей же родней и плодят детей. Потому они все и вырожденцы.

— Это было состряпанное дело, лейтенант, — вздохнул Мал, — как раз накануне заварухи из-за восстания зутеров,[12] тогда все помешались на этих мексиканцах. И помиловал ребят тогда губернатор от республиканцев, а никакие не комми.

Смит глянул на Лоу:

— Наш друг предпочитает мнению товарищей-офицеров журналистские сплетни. А потом мы услышим, что в избиении несчастных латинов во время заварухи виновен наш департамент. Должен добавить, что все это — надоевший треп краснозадых.

Мал протянул руку к тарелке с булочками и стал говорить твердо, чтобы этот ирландский детина понял, что его никто не боится:

— Нет, это надоевший треп полиции. Я тогда работал в управлении, и там мне коллеги, проще говоря, прямо назвали это дело дерьмом. Кроме того…

— Джентльмены, прошу вас, — громко оборвал их Лоу, и вовремя: Мал почувствовал, что голос его теряет твердость. Он успел перевести дух и теперь холодно смотрел на Дадли Смита. Тот вежливо улыбнулся.

— Не будем спорить из-за дохлого мекса, — сказал Дадли Смит и протянул руку.

Мал пожал ее, а Смит подмигнул.

— Так-то лучше, — сказал Эллис Лоу. — Кто там был виновен, к делу это теперь не относится. Суть в том, что подрывные элементы все время муссируют тему Сонной Лагуны в своих целях. Вот на что нам следует обратить внимание. Догадываюсь, что вам не терпится отправиться домой к семьям, а потому на этом хочу закруглиться. Ваша задача — обеспечить то, что федеральные власти называют «свидетелями в пользу выставившей стороны» — тех членов УАЕС и прочих леваков, кто желает очиститься от былых связей с комми и может назвать нужные нам имена. Вам следует исходить из того, что прокоммунистические фильмы, снятые этими профсоюзниками, были продуманным заговором, сознательной пропагандой в целях внедрения коммунистической идеологии. Вам нужно получить доказательства территориальной подсудности — то есть что эта подрывная деятельность проводилась в самом Лос-Анджелесе. При этом могут быть затронуты интересы некоторых влиятельных людей — этого не избежать. Что многие кинозвезды Голливуда — попутчики красных — общеизвестно. Это обстоятельство может стать…

Лоу замолчал.

— Источником средств? — подсказал Мал.

— Да. Именно так, хоть и звучит цинично. Вижу, что вам нелегко открыто выразить свои патриотические чувства, Малкольм. В данном деле вам не мешало бы проявить больший пыл.

Мал вспомнил, как ему рассказывали, что Микки Коэн перекупил руководство восточного отделения тимстеров Лос-Анджелеса у одного бывшего гангстера, которому требовались деньги для игорного бизнеса в Гаване.

— Микки К. может подкинуть баксов, если городские власти не раскошелятся, — начал Мал. — Точно знаю, он будет рад вытурить уаесешников и толкнуть туда своих ребят. В Голливуде можно неплохо заработать.

На лице Лоу вспыхнул румянец. Дадли Смит побарабанил по столу костяшками своего кулачища:

— А наш друг Малкольм быстро соображает. Верно, сынок. Естественно, Микки хотел бы устроить на студиях своих ребят, а студии ждут не дождутся, чтобы избавиться от профсоюзников. Это не меняет дела: в УАЕС красных пруд пруди… А знаешь, сынок, однажды мы с тобой едва не стали коллегами?

Мал вспомнил: в 41-м, когда он получил сержанта, Тад Грин предложил ему перевод в оперативники. Мал отказался. Его не привлекала перспектива гоняться за вооруженными грабителями, вламываться в дома с пистолетом наготове, поджидать автобус с уголовниками из Сен-Квентина[13] и рукоятками пистолетов «обламывать» крутых ребят, приводя их к покорности, — этакая полицейская «дипломатия канонерок». На этой работе Дадли Смит угробил четверых.

— Мне хотелось остаться в отделе нравов.

— Я тебя понимаю, сынок. Меньше риска, больше шансов на продвижение.

Об этом давно поговаривают: Мал Консидайн, сначала патрульный, потом сержант, лейтенант, сотрудник управления полиции и следственного отдела прокуратуры, не хочет пачкать руки. Когда его, еще новобранца, направили в участок Семьдесят седьмой улицы — в гнездо негритянской мафии «Конго», — он испугался и сбежал оттуда. Малу стал интересно: знает ли Дадли Смит историю газовой камеры Бухенвальда.

— Верно. Мне казалось, что там я ничего не выиграю.

— Про наш отряд болтают разное, но там, сынок, ты был бы на месте. Кое-кто думал иначе, но ты сумел бы их переубедить.

«Намекает на старую сплетню», — подумал Мал. Глянул на Лоу и сказал:

— Давайте ближе к делу. О какой «тяжелой артиллерии» вы говорили?

Лоу переводит взгляд с Мала на Смита и обратно:

— У нас есть два хороших помощника. Один — бывший фэбээровец Эдмунд Дж. Саттерли. Он возглавляет группу «Против красной угрозы». Группа на договорных основах обслуживает корпорации и выявляет, если можно так выразиться, «остро мыслящих» работников в развлекательной индустрии. Она проверяет наличие у нанимаемых на работу коммунистических связей и помогает отсеивать подрывные элементы, которые уже могли там завестись. Эдмонд — специалист по коммунизму и будет вас инструктировать, как наилучшим образом собирать улики.

Другой — психиатр, доктор Сол Лезник. С 40-х годов был доверенным лицом компартии в Лос-Анджелесе и уже несколько лет работает на ФБР. Мы получили доступ ко всем его досье; там все шишки профсоюза УАЕС со всем их грязным бельем с довоенного времени. Тяжелая артиллерия.

Смит хлопнул по столу и поднялся:

— Гаубица, заградительный огонь, может быть, даже атомная бомба. Мы встречаемся с ними завтра у вас дома, Эллис. Давайте в десять?

Лоу нацелил в Смита указательным пальцем:

— Ровно в десять.

Дадли повторил жест Лоу, ткнув пальцем в сторону Мала:

— Значит, до встречи, коллега. Это еще не оперативная работа, но что будет весело — обещаю.

Мал кивнул и проследил, как Смит вышел из комнаты. Минуту помолчав, Лоу сказал:

— Работа не из легких. Не будь я уверен, что вы составите отличную пару, я его бы не привлек.

— Что, он сам напросился?

— Он тесно связан с Макферсоном и знал об этом деле еще до того, как я получил добро. Как думаете, сможете держать его на коротком поводке?

Вопрос подразумевал, что о его прошлом все хорошо осведомлены. Это также означало, что Лоу остановился на нем как на человеке, убившем одного наци, и, возможно, верит в его причастность к неудавшейся попытке покушения на Базза Микса. А вот Дадли Смит знает все это из первых рук.

— Не вижу проблем.

— Отлично. Как Селеста и Стефан?

— Лучше не спрашивайте.

— Ну-ну, не падайте духом, — улыбнулся Лоу. — Впереди у нас лучшие времена.

Глава третья

Тернер Микс, по кличке Базз, наблюдает за охранниками, обходившими территорию авиационного завода Говарда Хьюза.[14] Четыре против одного, что хозяин нанял этих бездельников исключительно из-за их формы, и два против одного, что покрой их шмоток он придумал сам. За всем за этим стояла хитроумная комбинация финансового воротилы, владеющего одновременно крупнейшей кинокомпанией «РКО пикчерз», авиазаводом «Хьюз эркрафт» и инструментальным предприятием «Хьюз тул», купленными и управляемыми ради ухода от оплаты налогов и исключительно из-за прихоти. Хьюзу, кроме того, принадлежат фабрика по производству бюстгальтеров в Сан-Исидро, где всю рабочую силу составляли мексиканские «мокроспинники», завод гальванотехники и четыре закусочных в стратегически важных пунктах — чизбургеры и хот-доги с острой приправой составляют основу его диеты. В открытую дверь своего кабинета Базз наблюдает за шефом, стоящим возле ангара напротив, и замечает гофрированные клапаны на карманах его рубашки, наподобие тех, что он придумал для блузки Джейн Рассел,[15] чтобы оттенить ее титьки, и прикидывает все за и против. И уже в миллионный раз задает себе вопрос: почему, когда ему тоскливо, он всегда сам с собой заключает пари.

А сегодня ему было особенно тоскливо.

Было 10 часов утра Нового года. Как начальник службы безопасности авиазавода Базз всю ночь был на ногах и водил хозяина, как выражался Говард Хьюз, «по периметру патрулирования». Штатная охрана была на новогоднюю ночь от дежурства освобождена; вместо нее со вчерашнего вечера территорию охраняли алкашного вида хмыри. Кульминацией их обхода с хозяином стал специальный новогодний подарок от Большого Говарда: точно в момент перехода 1949 года в 1950-й в ворота предприятия въехал грузовик с хот-догами и бутылками кока-колы — поздравление от закусочных в Калвер-Сити. Угощали тем, что не успели реализовать. Базз отложил бумажку с расчетами по тотализатору и стал наблюдать, как хозяин ест: шесть против одного, что Говард полезет на стенку, если увидит хоть пятнышко горчицы или ленточку квашеной капусты на форменных куртках охранников.

Часы показывали 10:40. Можно отправиться домой и вздремнуть до полудня. Но Базз развалился на стуле и стал разглядывать развешанные по стенам фотографии. Каждая позволяет оценить себя так или этак, каждая дает представление, сколь успешной была его жизнь в роли подставной фигуры и чем он был на самом деле.

Вот он собственной персоной — невысокого роста, широкий в плечах, склонный к полноте — стоит рядом с Говардом Хьюзом, высоким и элегантным, в костюме в белую полоску. Деревенский парень из Оклахомы и чудаковатый миллионер подставляют друг другу рожки. Фотка — вроде заезженной пластинки со слезливыми балладами, которые так любят в сельской глуши: на одной стороне — о шерифе, которого сгубили женщины и деньги, а на другой — о хозяине, который вытащил его из дерьма, оплатив все долги. Второй этап — несколько снимков времен его полицейской службы, начатой в Лос-Анджелесе в 34-м. Тут Базз уже подтянутый молодой блюститель порядка, от снимка к снимку все больше полнеющий и лучше одетый. Череда его полицейских специализаций: уличные мазурики, воры и грабители и, наконец, наркоторговцы. Костюм из кашемира, блейзер из верблюжьей шерсти. Слегка нервозный взгляд, свойственный людям, причастным к не вполне законно полученным денежным средствам. А вот — детектив сержант Тернер Микс в больничной койке и в окружении полицейского начальства, указующего на полученные им ранения, тогда как он сам ломал голову, не от коллег ли полицейских получил он эти пули.

На письменном столе — свой ряд портретов: уже более толстый и поседевший Базз с мэром Бауроном, бывшим окружным прокурором Бьюроном Фитсом, Эрролом Флинном и Микки Коэном, с продюсерами, которым он поставлял шлюх, с артисточками, которых он вытаскивал из судебных передряг и возил на аборты, с врачами, снабжавшими Голливуд наркотиками и благодарными Баззу за расширение клиентской сети.

Специалист обтяпать дельце, спроворить что надо, выпустить кишки, если потребуется.

А в кармане — ни шиша.

Базз сел за стол и стал прикидывать приходы и расходы. В округе Вентура он владеет четырнадцатью акрами земли, безводной и бросовой, которую купил своим родителям на старость, но они его подвели, отправившись на тот свет во время эпидемии тифа в 44-м. Торговец недвижимостью, с которым он связался, сказал, что красная цена его земле тридцать баксов за акр. Поэтому лучше ее придержать: дешевле не станет. У него новая, 48-го года выпуска машина — зеленый «эльдо»-купе, такой же как у Микки Коэна, только не бронированный. У него куча костюмов от Овиатта и магазина «Лондон шоп», но все штаны не сходятся на брюхе, а покупай Микки свои тряпки в сэконд-хэнде, проблем бы не было: они с пижонистым жидком одних габаритов. Но зато рубашки Микки в третий раз уж не надевал. На этом листок дебета у Базза закончился, и он перешел на промокашку…

Зазвонил телефон. Базз снял трубку:

— Охрана. Кто говорит?

— Это Сол Гельфман, Базз. Помнишь меня?

Старый хрыч из кинокорпорации «Метро-Голдвин-Майер», внук которого угонял со стоянки у ресторана «Роу» машины с открытым верхом, носился на них по Маллхолланду и всегда оставлял визитную карточку — большую кучу говна на заднем сиденье. Дед купил инспектора, который вместо двадцати семи указал два случая угона машин без упоминания образцов преступного «почерка».

Учитывая репутацию почтенного семейства и юношескую безалаберность, судья ограничился испытательным сроком для внучонка.

— Как не помнить. Чем могу помочь, мистер Гельфман?

— Знаешь, Говард посоветовал позвонить тебе. У меня тут возникла небольшая проблема, и он сказал, что ты можешь помочь.

— Что, внучок снова взялся за старое?

— Нет, боже упаси. Нужно помочь девочке, которую я снимаю в новом фильме. Одни мошенники где-то раздобыли ее непристойные снимки — это случилось еще до того, как я подписал с ней контракт. Я откупился, но они требуют еще и еще.

Базз крякнул: дело пахнет большим мордобоем.

— А что за снимки?

— Грязнее грязного. Скотская любовь. Люси и датский дог с елдаком как у Кинг-Конга. Мне бы такой шлонг!

Базз взял листок со своими расчетами и перевернул его на чистую сторону:

— Кто эта девочка и что у вас есть на шантажистов?

— Кто забирал деньги — не знаю. Послал к ним на встречу своего ассистента с деньгами. Девчонку звать Люси Уайтхолл. И еще одно. Я нанял частного детектива, он прослушивает их переговоры. Всем заправляет ее любовник-грек, Томи Сифакис. Ну не наглец ли? Шантажирует собственную подружку, а звонит мне из их уютного любовного гнездышка. У него есть парни, которые действуют как посредники, а она и не подозревает, как ее дурачат. Представляешь, что за поганец?

Базз стал прикидывать, во что это должно обойтись, а Гельфман продолжал свой треп:

— Базз, мне стоило это полтысячи, и я даю тебе шанс подзаработать, потому что Люси делала стриптиз с Одри Андерс, зазнобой Микки Коэна. Я мог бы попросить Микки, но ты мне однажды крепко помог, и я даю работу тебе. Говард говорит, ты знаешь, как все устроить.

Базз посмотрел на старую дубинку, подвешенную за ремешок на ручке ванной комнаты. Попробуем тряхнуть стариной.

— Это будет стоить штуку, мистер Гельфман.

— Что? Да это грабеж!

— Нет, это уголовно наказуемое вымогательство без вмешательства суда. Адрес Сифакиса есть?

— Микки бы сделал это мне бесплатно.

— Микки бы слетел с катушек, а вам бы светила статья «сговор с целью убийства». Даете адрес Сифакиса?

Гельфман тяжело вздохнул:

— Ну ты и хитрый босяк. 1187, Виста-Вью-Корт в Студио-Сити. И за штуку я хочу, чтобы все было подчищено.

— Как говно с заднего сиденья, — сказал Базз и бросил трубку. Взял полицейский револьвер и поехал в сторону перевала Кахуенго.

До места он добрался за час; еще двадцать минут мотался среди новостроек в поисках Виста-Вью-Корт. Это оказалась полукругом изогнутая улочка на склоне Голливудского холма, застроенная однотипными коттеджами. Номер 1187 оказался сборным домиком персикового цвета, порядком уже полинявшего; металлические детали его каркаса поржавели. По обе стороны от него — такие же разноцветные домишки: лимонно-желтый, сиреневый, бирюзовый, оранжево-розовый и ярко-красный, за которым высится рекламный щит «САДЫ ВИСТА-ВЬЮ! ЛУЧШЕЕ ЖИЛЬЕ В КАЛИФОРНИИ! ВЕТЕРАНАМ ПРЕДУСМОТРЕНА СКИДКА!».

Базз припарковался возле забегаловки в подвале желтого домика. Несколько малышей гоняли по дорожкам перед домами на трехколесных велосипедах, никого из взрослых не было видно. Базз нацепил на лацкан пиджака игрушечный полицейский жетон, вышел из машины и нажал звонок номера 1187. Десять секунд — никакого ответа. Поглядев вокруг, он вставил в замочную скважину заколку для волос и покрутил круглую ручку двери. Замок щелкнул, он толкнул дверь и вошел в дом.

Тюлевые занавески на окнах хорошо пропускали солнечный свет. Дешевая мебель, на стенах — киноафиши, рядом с тахтой кучка портативных радиоприемников — видно, украдены со склада. Базз вытащил из-за пояса дубинку и через грязную кухню-столовую прошел в спальню.

Там еще больше афиш и плакатов — стриптизерши в набедренных повязках и накладками на сосках. Базз узнал Одри Андерс, «Заводную девчонку», будто бы имеющую степень магистра какого-то занюханного колледжа; рядом с ней плакат со стройной блондинкой. Базз включил торшер, чтобы лучше ее разглядеть; внизу рекламная подпись: «Пикантная Люси». На бедрах крошечный купальник, внизу плаката марка городского агентства знакомств. Присмотревшись, заметил, что у девушки отсутствующий взгляд и вымученная улыбка: видно — результат дозы наркотика.

Базз решил за пять минут прочесать весь дом. Глянул на часы и приступил к делу. В обшарпанных ящиках в беспорядке валялось мужское и женское нижнее белье, в котором были припрятаны сигареты с марихуаной. В серванте — грампластинки и женские романчики. Шкаф свидетельствовал, что дела у женщины шли в гору, а мужчина шел следом: платья и юбки из фешенебельных магазинов Беверли-Хиллз, тут же пропахшие нафталином морская форма и брюки, осыпанные перхотью пиджаки.

15:20. Базз осмотрел кровать: голубые атласные простыни, чехол на изголовье вышит купидонами и сердечками.

Засунул руку под матрац, ощутил холод металла и гладкую полировку дерева, вытащил находку — обрез помпового ружья, широкое черное дуло — вероятно, 10-й калибр. Ружье заряжено пятью патронами — крупная дробь. Разрядил ружье, патроны сунул себе в карман. Интуитивно следуя за ходом мыслей Томми Сифакиса, заглянул под подушку. Там — немецкий «люгер», с полным магазином и патроном в патроннике.

Базз разрядил пистолет, ссыпал из магазина патроны в карман. Черт, времени искать сейф уже не остается. Значит, поиск порноснимков Люси Уайтхолл с собакой придется отложить. Жаль, можно было бы сунуть их ей под нос — пусть линяет от этого грека с его перхотью и целым арсеналом в спальне. Базз прошел в гостиную и остановился, увидев на журнальном столике записную книжку.

Он пролистал ее до буквы Г, не встретив ни одного знакомого имени, пока не увидел «Сол Гельфман» с обведенными карандашом домашними и рабочими телефонами; М и П дали ему имена Донни Маслоу и Чика Парделла — ошивающихся возле киностудий молодчиков, которых Базз заметал, работая еще на наркотиках, и продолжающих торговать марихуаной. Но эти вымогательством не занимаются. Буква С. Теперь у Базза будет возможность нажать на грека и, может, не только на него: Джонни Стомпанато, Крествью, 6103. Личный телохранитель Микки Коэна. По слухам, проложил себе путь наверх, начав с рэкета в кливлендской банде, говорили также, что он поставлял мексиканскую марихуану местным торговцам наркотиками за тридцать процентов отката.

Красавчик Джонни Стомп. Его фамилия вызывала в воображении знаки доллара — и вопросительные знаки.

Базз вернулся в машину и стал ждать. Он повернул ключ зажигания, включил радио, пошарил в эфире, нашел певца Спейда Кули с его передачей «Час ковбойских ритмов» и приглушил звук. Слащавые мелодии были патокой с сахаром — перебор. Это заставило его вспомнить оклахомское захолустье, и что бы с ним сталось, останься он там навсегда. Но тут певец неожиданно сменил тему: он пел о человеке, готовящемся идти на тюремную виселицу за преступление, которое он не совершал. Это заставило Базза вспомнить, чего ему самому стоило выбраться из дерьма.

В 1931 году захолустный городишко Лизард Ридж в Оклахоме умирал, задыхаясь в самом сердце песчаных бурь. У жителей был только один источник заработка — маленькая фабричка, где изготавливались чучела броненосцев, дамские сумочки из кожи этих рептилий да бумажники из водившейся там ящерицы-ядозуба, которые продавали проезжающим по автостраде туристам. Местные и индейцы из соседней резервации били этих рептилий, снимали с них шкуры и продавали на фабрику. Иногда они слишком увлекались и начинали убивать друг дружку. Песчаные бури 31-го на целых полгода закрыли главную автостраду Восток — Запад. Броненосцы и ящерицы взбесились: у них не осталось корма, кроме вонючего дурмана, от которого они болели, поедали друг друга. Одни прятались и подыхали, другие сотнями ползли к автостраде и гибли под колесами машин. Их иссушенные, изуродованные шкуры ни на что не годились и ничего не стоили. Тернер Микс, лучший охотник на ядозуба, бивший из своего ружья ящера за тридцать ярдов точно в то место на спине, которое потом мастера незаметно зашивали, понял, что надо из города бежать.

Он подался в Лос-Анджелес и поступил работать статистом на киностудию: день на «Парамаунт», другой — на «Коламбиа». Участвовал в массовках на съемках вестернов, а когда дела на больших студиях пошли хуже, выручали постановки малобюджетных фильмов. Любой белый с мозгами в голове, умеющий вертеть лассо и хорошо сидеть на лошади, всегда мог найти работу даже в переживавшем времена Великой депрессии Голливуде.

Но в 34-м место вестернов стали занимать музыкальные мелодрамы. Работу стало не найти. Базз хотел было попытать счастья в муниципальной автобусной компании, где на три вакансии было шестьсот претендентов, и тут его снова выручил Голливуд.

Пикеты забастовщиков осадили студию «Монограмм»: несколько профсоюзов объединились под знаменами Американской федерации труда — АФТ. За пять долларов в день и гарантию найма, если забастовка будет подавлена, он пошел в штрейкбрехеры. Две недели он так ловко расшибал головы своей полицейской дубинкой («бз-з-з» — свистела дубинка, рассекая воздух, прежде чем опуститься на головы бунтовщиков), что наблюдавший за ним свободный от службы коп прозвал его Баззом и познакомил с капитаном Джеймсом Калхейном, командиром полицейского отряда по разгону демонстраций. Калхейн с первого взгляда угадал в нем прирожденного полицейского. Через две недели Микс нес дежурство в центре города, еще через месяц стал инструктором по стрелковому делу в полицейской академии. Обучение дочки шефа Стекела стрельбе из винтовки 22-го калибра и верховой езде принесло ему звание сержанта и обеспечило службу сначала в отделе по борьбе с мошенничеством, потом — в отделе по борьбе с грабежами и, наконец, — самое лакомое — в отделе по борьбе с наркотиками.

Борьба с наркоторговлей имеет свои неписаные правила: там имеешь дело с человеческим дном, там ходишь по колено в дерьме, там тебе дозволяется делать все. Если исполняешь свои обязанности честно, не стучи на тех, кто поступает иначе. Если не стучишь — у тебя есть доля конфиската, которую сам продаешь непосредственно цветным или сбываешь его мафиози — Джеку Драгне, Бенни Сигелу, Микки Коэну, — которые сливают товар исключительно черножопым. Только приглядывай за честными служаками: если кто из чужих указывает на тебя пальцем, значит, положил глаз на твою работу.

Перейдя в 44-м в наркоотдел, он вступил в деловые сношения с Микки Коэном — тогда еще темной лошадкой в криминальной среде Лос-Анджелеса, голодным малым, рвущимся к пирогу. Джек Драгна не любил Микки, а Микки не любил Джека. Базз тряс наркоторговцев в негритянских кварталах Джека, собирал по пять граммов с каждой унции наркоты и продавал это Микки. За это Микки, ценивший, что Базз насыпал Джеку соли на хвост, приглашал его на голливудские вечеринки и знакомил с людьми, нуждавшимися в услугах полиции и готовыми за это платить. Там его свели с легкой на передок блондинкой, муж которой служил в военной полиции в Европе. Там же он познакомился с Говардом Хьюзом и стал поставлять ему девочек из числа помешанных на Голливуде сельских простушек, уютно устраивая их на секс-хатах, которые у Хьюза были по всему городу. И пошли в руки одни тузы: служба, деньги, любовь с Лорой Консидайн — полный ажур, пока не наступило 21 июня 1946 года. По анонимной наводке он, идя на перехват партии наркоты на углу Шестьдесят восьмой улицы и Слосона, попал в переулке в засаду: две пули попали в плечо, одна в руку, еще одна прошила левую ягодицу. После ранения Базз досрочно вышел в отставку с полной пенсией и попал в руки Говарда Хьюза, которому как раз требовался надежный человек…

А он до сих пор не знает, кто тогда его подстрелил. По извлеченным из тела пулям установлено, что убийца был не один. Он подозревал двоих: либо Драгна послал своих стрелков, либо это были ребята, нанятые Малом Консидайном, мужем Лоры, сержантом полиции нравов, вернувшимся из Европы с фронта. В полицейском управлении он навел о Консидайне справки. Выяснилось, когда в барах Уоттса начался серьезный мордобой, Консидайн тут же попросил о переводе, что когда он возглавлял группу ночного дежурства, то шутки ради отправлял новобранцев разбираться со шлюхами и что привез из Германии побывавшую в Бухенвальде чешку с сыном и планирует развестись с Лорой. Однако ничего конкретного выяснить ему не удалось.

Лишь в одном Базз был уверен наверняка: Консидайн знал о его связи с Лорой, которая скоро станет его бывшей супругой, и самого его на дух не переносил. Микс ходил в следственное управление оформлять свое увольнение, попрощаться с товарищами по службе и получить жетон почетного ветерана. А заодно воспользовался случаем и решил взглянуть на человека, которому наставил рога. Базз подошел к его столу в отделе нравов и увидел высокого малого, похожего скорее на прокурора, а не на полицейского, и протянул ему руку. Консидайн не спеша оглядел его с ног до головы и сказал: «Лора всегда была неравнодушна к сутенерам» — и стал смотреть в сторону.

Шансы равны: счеты с ним могли свести и Консидайн и Драгна.

Базз увидел, как к дому 1187 подкатил «понтиак» последней модели с откидной крышей. Из нее вышли две женщины в кринолиновых вечерних платьях и нетвердой походкой направились к дому на высоченных шпильках; за ними следовал амбалистый грек — костюм был ему узковат, а брюки коротковаты. У той, что была ростом повыше, тонкая шпилька попала в трещину в тротуаре, и она упала на одно колено; Базз узнал в ней Одри Андерс. Стрижка «под пажа» и много красивее, чем на фото. Вторая — «Пикантная Люси» с плаката — помогла ей подняться и повела в дом. Амбал шел за ними. Базз поставил три против одного, что вежливого разговора с Томми Сифакисом не получится, взял свою дубинку и подошел к «понтиаку».

Первым ударом он снес украшавшую капот машины голову индейца; вторым — вдребезги разбил ветровое стекло. Третий, четвертый, пятый и шестой удары под припев Спейда Кули пришлись на решетку радиатора, от чего из него повалили клубы пара. Седьмым он начисто вышиб стекло со стороны водителя. Одновременно с треском сыпавшихся осколков раздался окрик «Какого хрена!» и хорошо знакомый металлический лязг затвора, досылающего патрон в патронник.

Базз повернулся и увидел спешащего к нему Томми Сифакиса с обрезом в трясущихся руках. Четыре против одного, что взбешенный грек не обратил внимания, что его ствол разряжен, и два против одного, что он не сообразил прихватить коробку с патронами и перезарядить. Попробуем использовать ситуацию…

Подняв дубинку и приняв строевую стойку, Базз шагнул вперед. Когда они были в нескольких шагах друг от друга, грек нажал на спуск. Послышался слабый щелчок. Базз контратаковал, долбанув по волосатой левой руке, лихорадочно дергавшей бесполезный затвор. Томми Сифакис вскрикнул, обрез выпал у него из рук. Два удара по ребрам, и Грек рухнул на землю. Харкнув кровью, он сжался в клубок, прикрывая ушибленные грудь и руку. Базз склонился над ним и тихо заговорил, по-оклахомски растягивая слова:

— Сынок, кто старое помянет — сам знаешь. Ты порвешь все эти карточки и спустишь в сортир негативы, а я не скажу Джонни Стомпу, что это ты его заложил. Договорились?

Сифакис сплюнул кровавый сгусток:

— М-м-мать твою…

Базз хрястнул его по коленям. Грек заорал, а Базз сказал:

— Я собирался дать вам с Люси еще одну попытку решить все полюбовно, но теперь мне придется посоветовать ей найти себе другое жилье. Не хочешь перед ней извиниться?

— …П-пошел ты…

Базз тяжело вздохнул, будто играл доведенного до отчаяния набегами индейцев и бандитов поселенца в старом сериале студии «Монограмм».

— Сынок, вот мое последнее предложение. Ты извинишься перед Люси, или я скажу Джонни, что ты на него настучал, Микки Коэну — что шантажировал подружку его девчонки, а Донни Маслоу и Чику Парделлу — что заложил их по наркоте. По рукам?

Сифакис старался распрямить разбитый средний палец, но Базз врезал ему еще раз и краем глаза увидел в дверях Одри Андерс и Люси Уайтхолл с вытаращенными глазами. Грек уронил голову на асфальт и прохрипел просьбу о прощении.

Судя по непристойным снимкам Люси и ее напарницы с собакой, которые видел Базз, Сол Гельфман поставит на ее карьере жирный крест, и девчонка снова приползет к этому греку и займется извращенным сексом.

— Ну вот и молодец, — сказал Базз, ткнул грека дубинкой в живот и подошел к женщинам. Люси Уайтхолл уже исчезла в недрах гостиной, а Одри Андерс, босая, встала в дверях. Она кивнула на полицейский жетон:

— Липа?

Базз уловил в ее словах южный акцент и вспомнил разговор в участке о том, что «Заводная девчонка» могла вертеть титьками, украшенными кисточками, одновременно в разные стороны.

— Липа. Вы, случаем, не из Нью-Орлеана? Или из Атланты?

Одри посмотрела на Сифакиса, который на брюхе отползал к обочине.

— Из Мобила. Вас Микки прислал?

— Нет. А я-то думал, чего это вы к этому так спокойно отнеслись. Теперь понятно.

— Может, объясните все-таки, что происходит.

— Нет.

— Но вы работали на Микки?

Базз видел, что Люси села на тахту и взяла в руки транзистор, чтобы только за что-то держаться. Лицо покрылось красными пятнами, тушь, мешаясь с румянами, реками текла по щекам.

— Было такое дело. А Микки, видно, от мистера Сифакиса будет не в восторге?

Одри рассмеялась:

— Он шушеру сразу чует. Этого у него не отнять. Как вас звать?

— Тернер Микс.

— Базз Микс?

— Он самый. Мисс Одри, не знаете ли вы, где мисс Уайтхолл сможет ненадолго остановиться?

— Знаю. Но что…

— Микки по-прежнему встречает Новый год у Бренемана?

— Да.

— Тогда помогите Люси собраться. Я отвезу вас туда.

На лице Одри вспыхнул румянец. А она не дура, подумал Базз, вот только надолго ли хватит терпения Микки общаться с умной бабой? Интересно, показывала ли она ему свою трюк с титьками? Одри подошла к Люси, присела рядом с Люси, погладила ее по голове, забрала транзистор. Базз тем временем подогнал свою машину задним ходом к дверям дома. Грек по-прежнему лежал на земле и тихо постанывал. Соседи ближайших домов выглядывали из окон, раздвигали жалюзи. Через несколько минут Одри вывела Люси из дома, одной рукой обнимая ее за плечи, а в другой держа фибровый чемоданчик. Не доходя до машины, она остановилась возле Сифакиса и пнула его в пах.

Базз поехал через каньон Лорел — надо было время продумать ходы на тот случай, если на горизонте возникнет Джонни Стомпанато. Люси всю дорогу ныла, что Томми Сифакис хороший парень, только грубый. «Ну будет, будет», — успокаивала ее Одри и угощала ее сигаретами, что на некоторое время отвлекало ту от болтовни.

Ему светил тройной выигрыш: штука от Гельфмана, что-то, в зависимости от настроения, ему может отстегнуть Микки за Люси — он сентиментален, а также кое-что можно стрясти и с Джонни Стомпа. Но с Микки главное не пережать — они не виделись после того, как Базз ушел из полиции и, соответственно, лишился своих процентов. С тех пор Микки пытались убрать с помощью самодельной бомбы и двух проверок налоговой службы, но он выжил, чего нельзя было сказать о его правой руке Хуки Ротмане — тот сунул голову под дуло «итаки» 12-го калибра во время перестрелки возле ресторана «Шерри» — предупреждение от кого-то из людей Драгна или месть городских копов за головы полицейских, погоревших в деле Бренды Аллен. Микки имел половину дохода от тотализатора, занимался ростовщичеством и махинациями на скачках, имел свою долю в торговле наркотиками в городе. Шериф Западного Лос-Анджелеса и несколько полицейских начальников были у Микки в кармане и стояли за него горой. И все это время рядом с ним был Джонни Стомп — макаронник-холуй еврейского князька. Дело с ними обоими надо вести очень осторожно.

Каньон Лорел кончался как раз у северного края Стрипа. Базз переулками поехал в сторону Голливуда и Вайн, останавливаясь у каждого светофора. Он затылком чувствовал на себе пристальный взгляд Одри: она, видно, пыталась угадать, что связывает их с Микки. Подъехав к ресторану «Бренеман», Базз сказал:

— Вы с Люси оставайтесь в машине, а я переговорю с Микки с глазу на глаз.

Люси все еще всхлипывала и мяла в руках пачку сигарет. Одри взялась за ручку:

— Я тоже пойду.

— Нет, сидите здесь.

Одри покраснела. Базз повернулся к Люси:

— Детка, все дело в тех карточках, где ты с большим псом. Томми пытался шантажировать этим Гельфмана, и, если ты появишься перед ним такой расстроенной, Микки может просто прикончить его, а мы с тобой попадем в большую передрягу. Томми, конечно, парень грубый, но если вы постараетесь, то, может, вам снова удастся наладить совместную жизнь…

Рыдания Люси заставили его замолчать. Одри смотрела на него с омерзением. Базз быстрым шагом направился к ресторану. Там было многолюдно; группа с радио, рекламирующая «Завтрак у Тома Бренемана в Голливуде», сворачивала свое оборудование и тащила его к заднему выходу. Микки Коэн сидел в закрытой кабинке, по бокам — Джонни Стомпанато и другой здоровый охранник. Рядом за столиком сидел еще один мужчина, глаза его то и дело обегали всех присутствующих в зале, а рядом на стуле лежала развернутая газета, очевидно прикрывая мощную пушку.

Увидев, что Базз приближается, мужчина мгновенно сунул руку под утреннюю «Геральд». Микки встал, улыбаясь; Джонни Стомп и второй телохранитель тоже изобразили на лицах улыбки и подвинулись, пропуская Базза.

Базз протянул руку, но Коэн вместо рукопожатия обхватил обеими рукам его голову и поцеловал в обе щеки, оцарапав Базза суточной щетиной:

— Дружище, сколько лет, сколько зим!

Базза обдало густой волной одеколона, и он отпрянул.

— Давненько не виделись, старина! Как бизнес?

Коэн рассмеялся:

— Интересуешься предметами мужского туалета? У меня есть еще цветочный магазин и кафе-мороженое.

Базз видел, каким внимательным взглядом смотрел на него Микки: явно заметил обтрепанные манжеты его рубашки и неухоженные руки.

— Нет, как бизнес?

Коэн толкнул локтем парня слева, костлявого малого с большими голубыми глазами и бледной кожей тюремного «загара»:

— Дэйви, про бизнес спрашивает. Расскажи.

— Народ крутит рулетку, занимает деньги и трахает баб, — сказал Дэйви. — А «угольки» летают на седьмое небо самолетами авиалиний «Белый порошок». Бизнес идет нормально.

Микки заржал. Базз хохотнул, сделал вид будто закашлялся и, наклонившись к Стомпанато, шепнул:

— Сифакис и Люси Уайтхолл. И чтоб ни звука.

Микки похлопал Базза по спине и протянул стакан воды, тот же, продолжая кашлять, с удовольствием отметил, что смазливый итальяшка на глазах превращается в наказанного мальчишку: его взбитые а-ля помпадур и умащенные маслом волосы поникли от страха. Коэн стал сильнее лупить Базза по спине. Базз еще глотнул воды и сделал вид, что справился с душившим его кашлем.

— Ну Дэйв, ты шутник!

— Таких, как я, больше нет, — улыбнулся Дэйв. — Я пишу мистеру Коэну все речи для собраний клуба Мужского братства. Спросите-ка у него: «Как поживает супруга?»

Базз отсалютовал Микки, подняв стакан, и спросил:

— Микки, как поживает супруга?

Коэн оправил на себе пиджак и понюхал гвоздичку в лацкане:

— Одной жене ты рад всегда — мою б не видеть никогда. Жена моя так холодна, что горничная называет нашу спальню Северным полюсом. Ко мне приходят и спрашивают: «Микки, как живешь? Регулярно?» Я вынимаю из трусов градусник, на нем — минус двадцать пять. Мне говорят: «Микки, от тебя дамы без ума. Ты регулярно должен трахаться, париться и чистить перышки». Я им отвечаю: «Вы не знаете моей жены; ее бы по рукам-ногам связать, отодрать и подальше убрать — вот что ей надо». Одной жене ты рад всегда — мою б не видеть никогда. О-па! — а вот и она собственной персоной.

Микки кончил свою фирменную хохму, широким жестом потянулся за шляпой. Дэйви корчился от хохота прямо на столе. Базз попытался поддержать общее веселье, но смешок застрял у него в горле. Он подумал о том, что Мейер Харрис Коэн собственноручно убил более десятка человек (Базз лично знал только об одиннадцати) и ежегодно получал по меньшей мере десять миллионов, не платя налогов. Качая головой, он сказал:

— Микки, ну ты хохмач.

Несколько смокингов за соседним столом одобрительно хлопали в ладоши; Микки махнул им шляпой:

— Подходяще? А чего тогда не смеешься? Дэйв, Джонни, погуляйте пока.

Стомпанато и Дэйв тихо выскользнули из-за стола. Коэн посмотрел на Базза:

— Ты насчет работы или подшибить деньгу?

— Ни то и ни другое.

— Говард не обижает?

— Наоборот.

Коэн вертел в руках стакан, постукивая по стеклу бриллиантом в шесть каратов на мизинце.

— Я знаю, у тебя есть кое-какие долги. Переходи ко мне, мальчик. Условия хорошие, расплатишься без труда.

— Предпочитаю наоборот — выколачивать деньгу. Это подымает мне тонус.

— Да ты просто псих. Ну, чего хочешь? Говори.

Базз осмотрел зал. За стойкой бара Стомпанато потягивал виски, а несколько благонамеренных граждан исподтишка посматривали на Микки, как на гориллу в зоопарке, которая в любой момент может вырваться из клетки.

— Хочу предупредить, чтобы ты не давил одного парня, который, возможно, крепко тебя рассердит.

— Что?

— Знаешь Люси Уайтхолл, подружку Одри?

— Конечно. — Микки изобразил в воздухе женские округлости. — Солли Гельфман хочет снять ее в своей новой картине. Думает, она может стать звездой.

— А все может накрыться медным тазом, — сказал Базз и сразу увидел, как Микки по привычке начинает тихо закипать: ноздри раздулись, скрипнули зубы, в глазах зажглось бешенство — сейчас схватит, что подвернется под руку, и хряснет об пол. Базз подвинул ему оставленный Стомпанато недопитый стакан с «Кровавой Мэри». Коэн отпил большой глоток и сплюнул прилипшую к губам мякоть лимона:

— Выкладывай. Ну!

— Хахаль Люси шантажирует Солли гнусными карточками. Я это все поломал, слегка поучил парня. Я точно знаю, что у того грека есть дружки в офисе шерифа в Западном Голливуде — среди твоих ребят, и Люси нужно где-то надежно укрыться. Плюс он толкал наркоту на территории Драгны, а для старины Джека это — просто нож острый. Вот по этим двум серьезным причинам грека трогать нельзя.

Коэн так стиснул стакан с томатным соком, что его толстые пальцы-сосиски побелели:

— Что… на… карточках?

Тут не отвертишься: Микки может сам спросить у Сола Гельфмана, и все выплывет наружу. Базз собрался с духом и проговорил:

— Люси с собакой.

В руках Микки стакан треснул, осколки стекла разлетелись во все стороны, забрызгав Базза соком и водкой. Микки посмотрел на окровавленную ладонь и прижал ее к столу. Когда на белой скатерти стали проступать красные пятна, он проговорил:

— Грек — труп, мать его. Пущу его на фарш собакам.

Подошли два официанта и встали в нерешительности, переминаясь с ноги на ногу. Смокинги за соседним столом сидели как громом пораженные, какая-то старая леди так разинула рот, что чуть не уронила вставную челюсть в суп. Базз махнул официантам, чтоб убирались, сел рядом с Микки и обнял его за трясущиеся плечи:

— Микки, нельзя этого делать, ты ж понимаешь. Ты сказал: всякий, кто раком ставит Джека Д., — твой друг, и грек это сделал, и сделал лучше некуда. Одри видела, как я его отделал, она подтвердит. А грек не знал, что ты за своих горой стоишь и что друзья твоей женщины для тебя вроде родни. Микки, надо оставить все как есть. Иначе ты много потеряешь. Устрой Люси где-нибудь в хорошем месте, где греку ее не найти. Пусть это будет мицва.[16]

Коэн оторвал руку от стола, стряхнул осколки стекла, слизал с пальцев лимонную мякоть:

— Кто в этом участвовал, кроме грека?

Базз смотрит прямо в глаза Микки: верный друг, который никогда не солжет. Он уже приготовил имена двух пидоров, которых сам вышвырнул из города, когда они вломились и уничтожили долговые записи неофициальных пари в тотализаторе Лью Вершоу на студии «Парамаунт»:

— Бруно Гайер и Стив Катценбах. Голубцы. Найдешь, куда пристроить Люси?

Коэн щелкнул пальцами, и тут же появились официанты, которые в мгновение ока заменили скатерть. Он медленно перевел взгляд на Базза, словно только что заметил его присутствие. Базз с невозмутимым видом немного отодвинулся от Микки — больше давить не стоило.

— Мицва, значит? — сказал Микки. — Ах ты, говножрал гойский! Где Одри и Люси?

— Возле моей машины.

— Что положил тебе Солли?

— Штуку.

Микки сунул руку в карман брюк и вытащил пухлую пачку сотенных. Отсчитал десять купюр, разложил их в ряд на столе и сказал:

— Только такую мицву ты и понимаешь, олух. Но ты избавил меня от неприятностей, а долг платежом красен. Вот, оденься как надо.

Базз сгреб деньги и поднялся:

— Спасибо, Микки.

— Пошел ты. Что общего между женской ногой и Эмпайр-стейт-билдинг?

— Не знаю. Что?

Микки осклабился:

— Чем выше, тем больше дух захватывает.

— Ну ты остряк, Микки.

— А чего ты тогда не смеешься? Пришли мне девчонок. Быстро!

Базз подошел к бару, где Джонни Стомпанато приканчивал очередной стакан. Обернувшись, увидел, что Микки обменивается рукопожатиями с Томом Бренеманом и метрдотелем. Отсюда Базза видно не было. Джонни Стомп повернулся к нему, Базз сунул ему в руку пять из полученных от Микки купюр:

— За Сифакиса. Он продал тебя, но трогать его не надо. Про бабки я Микки не рассказал. Ты мой должник.

Джонни улыбнулся и спрятал деньги в карман:

— Спасибо, приятель.

— Я тебе не приятель, макаронник хренов, — ответил Базз и пошел к выходу, засовывая на ходу остальные деньги в карман рубашки и слюнявя галстук, чтобы оттереть брызги томатного сока на своем лучшем шерстяном костюме от Овиатта. На тротуаре стояла Одри и наблюдала за ним.

— Хорошенькая у тебя жизнь, Микс, — заметила она.

Глава четвертая

Он понимал, что все это ему снится и сейчас не 41-й год, а 1950-й. Частью раздвоенного сознания он пытается задержаться на деталях происходящего, что бежит своим ходом, а другой его частью не хочет этот самотек прерывать.

…Он мчится на юг по дороге 101 за рулем мощного седана «Ла Салль». Завывание сирен дорожного патруля становится все ближе и ближе. Вокруг него — лесистая местность округа Керн. Впереди от шоссе бегут в стороны несколько грунтовых дорог. Он выбирает дальнюю и резко берет влево, рассчитывая, что патрульные машины свернут раньше или проскочат мимо. Дорога идет мимо домов фермеров, хижин сборщиков фруктов и утыкается в глухой каньон. А сирены звучат справа и слева, сзади и впереди. Понимая, что любой путь ведет в ловушку, он сбрасывает скорость, сворачивает на пашню и начинает отрываться. Машину бросает в крутые виражи. Впереди огни. Должно быть, ферма. Перед глазами вырастает ограда. Он объезжает ее на второй передаче, и перед ним открывается ярко освещенное окно.

Молодая блондинка стоит прижавшись к двери. На нее, размахивая топорами, наседают двое мужчин. Миг — и рука отскакивает от тела. С широко раскрытых губ, крашенных оранжевой помадой, срывается немой крик…

А сон принял другой поворот.

Теперь он в Бейкерсфилде: сбагривает машину, получает деньги. Снова Сан-Берду, урок биологии в колледже, ночные кошмары: немой крик и отрубленная рука. Перл-Харбор. Негоден к прохождению военной службы из-за поврежденной барабанной перепонки. Сколько бы он ни корпел над учебниками, сколько бы ни заколачивал на продаже угнанных машин, ничто не может избавить его от жутких видений. Проходят месяцы, и он возвращается туда, чтобы узнать: что и почему тогда произошло?

Через некоторое время он приходит к заключению о существовании любовного треугольника. Пропавшую местную девушку зовут Кэти Хадженс. Отвергнутый ею любовник Марти Сидвел (погиб на Филиппинах) допрошен полицейскими и отпущен: ее тело не было найдено. Второй подозреваемый — вероятнее всего, Бадди Джастроу, условно-досрочно освобожденный из Фолсомской тюрьмы. Известно, что он любил мучить собак и кошек. Исчез; последний раз его видели два дня спустя после того, как он рвал через капустное поле. Затем сон распадается на страницы машинописного текста криминологических описаний пулевых ранений… В 44-м поступление в полицию управления шерифа, чтобы узнать, ЧТО ЖЕ ПРОИЗОШЛО. Сначала служба в тюремной охране, потом — патрульным. Сослуживцы ругают его за упрямое стремление раскрыть дело Харлана Джастроу по прозвищу Бадди.

Стало тихо. Дэнни проснулся, думая, что преследующие его полицейские выключили сирену. Но, разглядев лепнину на потолке спальни, понял, что это звонил телефон.

Он снял трубку:

— Капитан?

— Я, — послышался голос капитана Дитриха. — Как ты узнал?

— Кроме вас, мне никто не звонит.

Дитрих фыркнул:

— Да разве таким аскетам кто-нибудь звонит?

— Ну, вы вот.

Дитрих рассмеялся:

— Везунчик ты у нас. Первая ночь старшим дежурным — и у тебя наводнение, два трупа и убийство. Можно об этом поподробнее?

Дэнни вспомнил страшный труп: следы укусов, пустые глазницы.

— Ничего ужаснее я еще не видел. С Хендерсоном и Деффри не говорили?

— Они сдали краткий рапорт, никаких особых деталей. Худо дело?

— Ничего хуже не могу себе представить.

Дитрих вздохнул:

— Дэнни, ты у нас в участке новичок и подобными делами еще не занимался. Видел такое только в учебниках — фотографии.

На потолке спальни возникли рот и рука Кэти Хадженс, теперь — в цвете. Дэнни сдержался:

— Вы правы, капитан. В общем ужасно. Я поехал в морг и… наблюдал, как тело готовят к вскрытию. Это еще ужаснее. Потом я вернулся помочь Деффри и Хендерсону…

— Они мне говорили. Сказали, как ты всеми лихо командовал. Сбавь обороты, не то подумают, что ты дерешь нос.

Дэнни задели слова Дитриха, но он смолчал.

— Есть, капитан. А личность потерпевшего установлена?

— Нет еще, но есть зацепка — машина, на которой его привезли. «Бьюик-супер» 47-го года выпуска, брошен неподалеку от стройплощадки. На белых чехлах имеются пятна, похожие на кровь. Сегодня в десять утра сообщили об угоне машины накануне со стоянки у джаз-клуба на Саут-Сентрал. Владелец еще пьяный был, когда заявил об угоне. Отправляйся к нему и допроси.

— Отпечатки сняли?

— Сейчас этим занимаются.

— Лаборатория на место выезжала?

— Нет. Пока только дактилоскопист.

— Дрянь дело. Передвижная лаборатория обязательно нужна, капитан.

— Хорошо. Только чтоб никакой огласки. Не хочу, чтобы это превратилось в очередное дело Черной Орхидеи.

— А помощника мне выделите?

Дитрих тяжело вздохнул и замолчал.

— Если дело того потребует. Пока действуй сам. У нас всего четыре сыскаря, Дэнни. Если убитый — шушера, бросать на дело лишнего человека я не стану.

— Это же убийство, сэр.

— Ты ведь знаешь, как дела делаются, помшерифа, — сказал Дитрих.

— Так точно, сэр, — сказал Дэнни, положил трубку и вскочил с кровати.

День выдался холодный и дождливый. По пути в Аллегро Дэнни слушал радио; метеорологи снова обещали дожди и возможный паводок в каньонах. Об обезображенном трупе ничего сказано не было. Проезжая мимо стройплощадки, Дэнни увидел играющих в футбол ребятишек и несколько зевак, торчавших на месте, где вчера было найдено тело. Криминалистам тут уже делать было нечего.

Дактилоскопическая лаборатория и угнанный «бьюик» стояли в конце квартала. Дэнни обратил внимание, что машина была припаркована очень аккуратно: почти вплотную к обочине и переднее колесо повернуто так, что уперлось в бордюрный камень, чтобы машина сама не скатилась под уклон. Психологический нюанс: зверски убив человека, привезя его сюда хрен знает откуда, убийца сохранял полное хладнокровие и самообладание, чтобы толково оставить машину прямо у «места разгрузки». По-видимому, никаких очевидцев преступления не было.

Дэнни объехал машину дактилоскопистов и остановился поблизости. Из открытой двери «бьюика» со стороны водителя торчали ноги лаборанта. Проходя мимо, Дэнни услышал его голос:

— На руле и приборной доске следы перчаток. На заднем сиденье след свежей запекшейся крови, сбоку на подголовнике белое клейкое вещество.

Заглянув внутрь машины, Дэнни увидел пожилого эксперта-криминалиста, обрабатывавшего бардачок, и пятна крови на заднем сиденье с присохшими к ним белыми волокнами. Спинка сиденья сразу за местом водителя была исчерчена следами крови от порезов крест-накрест, белые волокна намертво сидели в кровавых сгустках. Бархатистая отделка боковой стенки у окна была обрызгана такой же желеобразной субстанцией, пробу которой он брал в морге. Дэнни принюхался — клейкое вещество имело тот же мятный медицинский запах. Сжимая и разжимая кулаки, Дэнни попытался восстановить картину произошедшего.

Убийца вез свою жертву на стройплощадку. Лишенный глаз труп, завернутый в белый махровый халат, был посажен на сиденье, а его голова билась о боковину, разбрызгивая странное вещество. Перекрещивающиеся полосы на спинке сиденья — это следы бритвенных разрезов на спине, из которых сочилась кровь; пятна крови появились на сиденье, когда убийца круто свернул вправо и труп завалился.

— Эй, помшерифа! — Дактилоскопист поднимался с сиденья; во взгляде сквозило недовольство: Дэнни вторгся на его территорию. — Мне нужно обработать заднее сиденье. Вы не против?..

Дэнни посмотрел на зеркало заднего вида — оно было повернуто в сторону — и сел за руль. Еще одна деталь, позволяющая восстановить ход событий: такой ракурс зеркала позволяет отлично видеть все заднее сиденье, следы крови и запачканную боковую стенку. Убийца специально повернул зеркало так, чтобы во время езды посматривать на труп.

— Как тебя звать, сынок? — В голосе старого криминалиста послышалось раздражение.

— Помощник шерифа Апшо. А заднее сиденье можно не обрабатывать. Убийца все предусмотрел.

— Откуда же вам все это известно, скажите на милость?

В фургоне дактилоскопической лаборатории затрещала рация. Старикан вышел из «бьюика» и, качая головой, направился к своей машине, Дэнни записал данные регистрационного удостоверения, наклеенного на рулевую колонку: Нестор Дж. Албаниз, 1236, Саут-Сент-Эндрюс, Лос-Анджелес, Дюнкерк-4619. Он подумал, что Албаниз и был убийцей, сообщившим для отвода глаз о якобы угнанной машине, но тут же отбросил эту версию — слишком уж притянуто за уши. В чем причина такой невероятной жестокости? И каким ледяным расчетом нужно руководствоваться, чтобы возить труп по оживленным улицам города в канун Нового года! Что толкало его на это?

— Это вас, Апшо, — окликнул его криминалист.

Дэнни подошел к фургону и взял микрофон:

— Слушаю!

Послышался искаженный помехами женский голос:

— Дэнни, это — Карен.

Карен Хилтшер, секретарь-диспетчер участка, была его девушкой на посылках, объектом заигрывания ради получения разных услуг. Она еще не понимала, что у него это несерьезно, и в переговорах с ним в рабочем эфире упорно называла его по имени.

Дэнни нажал переговорную кнопку:

— Да, Карен, слушаю.

— На твоего 187-го поступили анкетные данные. Мартин Митчел Гойнз, белый мужчина, родился 09.11.16. Дважды осужден за марихуану: первый раз — на два года судом округа, вторично — от трех до пяти судом штата. В августе 48-го досрочно освобожден из Сан-Квентина после трех с половиной лет отсидки. Последнее установленное место жительства — реабилитационный центр, угол Восьмой улицы и Алварадо. Уклонялся от явки в суд, имеется соответствующее постановление суда. Род занятий — музыкант, зарегистрирован в местном отделении профсоюза 3126 в Голливуде.

Дэнни подумал о «бьюике», угнанном от негритянского джаз-клуба.

— Его фото получили?

— Только что.

Он прибавил голосу ласки:

— Милая, поможешь мне с писаниной? Возьмешь на себя телефонные звонки?

Голос Карен даже в хриплом репродукторе зазвучал деланно капризно:

— Ладно уж. Заедешь за фотоснимками?

— Буду через двадцать минут. — Дэнни осмотрелся и, увидев, что старый криминалист снова погрузился в работу, добавил с деланной нежностью в микрофон:

— Ты — лапа!

Нестору Дж. Албанизу Дэнни позвонил из телефона-автомата на углу Аллегро и Сансет. Ему ответил хриплый голос мучимого тяжелым похмельем человека, сбивчиво изложивший версию событий в канун Нового года и трижды повторивший свой рассказ, прежде чем Дэнни смог четко восстановить хронологию событий.

Албаниз начал обходить кабаки в негритянском квартале в районе Слосон и Сентрал — «Зомби», «Бидо Лито», «Павильон Томми Такера», «Гнездышко Маллоя» — около девяти вечера. Выйдя из «Гнездышка», пошел туда, где, как ему казалось, он оставил свой «бьюик». Машины там не оказалось. Он вернулся в заведение, добавил еще и решил, что бросил машину в переулке. Под дождем он промок, от смешения крепких коктейлей с шампанским совсем окосел, взял такси до дома и проснулся с тяжелой головой в 8:30. Снова взял такси, поехал на юг Сентрал, битый час искал там свой «бьюик» и позвонил в полицию с заявлением о пропаже. Снова взял такси, вернулся домой. Туда ему позвонил сержант из участка Западного Голливуда, сообщивший, что его быстрокрылая ласточка, похоже, служила транспортным средством при убийстве человека. И теперь, в три часа пятнадцать минут пополудни, Албаниз хочет, чтоб ему вернули его детку обратно — и дело с концом.

На девяносто девять процентов все подозрения с Албаниза снимались: обычный лох без криминального прошлого; похоже, не врет, отрицая знакомство с Мартином Митчелом Гойнзом. Дэнни сообщил ему, что «бьюик» будет ему возвращен из отстойника округа в течение трех дней, повесил трубку и поехал в участок за фотографиями жертвы и благосклонностью Карен.

Ее на месте не оказалось — ушла на обеденный перерыв. «Слава богу», — подумал Дэнни, а то бы сейчас начала по обыкновению строить ему глазки и щупать бицепсы под смешки дежурного сержанта. Фотокарточки лежали на ее столе. Живой, с глазами, Мартин Митчел Гойнз выглядел молодым и здоровым; первое, что бросалось в глаза на снимках анфас и в профиль, — огромный, густо напомаженный кок. Снимки сделаны во время второго ареста: на шее висит табличка Управления полиции Лос-Анджелеса — УПЛА с указанием даты съемки — 16.04.44. Шесть лет назад. Потом — три с половиной года отсидки. За это время сильно постарел и при смерти выглядел старше своих тридцати трех.

Дэнни оставил Карен записку: «Милая, большая просьба: 1) обзвони таксомоторные компании. Выясни, кто вчера ночью между тремя и четырьмя часами подбирал одиноких пассажиров-мужчин на Сансете в районе Дохини, Ла Синега и ближайших станций метро. Мне нужна аналогичная информация о всех нетрезвых пассажирах, подобранных в районе Сентрал и Слосон до квартала с номерами 1200 на Сент-Эндрюс с 12:30 до 1:30. Составь список всех ночных пассажиров в эти часы и в этих местах; 2) не сердись, ладно? Извини, что не смог пойти с тобой на ленч. Должен срочно готовиться к тесту. Заранее благодарю. Д. А.».

Вынужденная ложь вызвала у Дэнни злость и на девушку-телефонистку, и на управление шерифа, и на самого себя — за то, что потакает подростковым страстям. Хотел было позвонить дежурному в полицейский участок на Семьдесят седьмой улице, предупредить, что будет работать на территории города. Потом передумал — это было бы похоже на то, что он идет в УПЛА с поклоном и будет вынужден выслушивать их брюзжание в адрес ведомства шерифа, покрывающего Микки Коэна. Он стал думать о Микки с нарастающим чувством омерзения. Гангстер и убийца, любящий паясничать в ночных клубах, готовый пролить слезу по пропавшей собачонке или ребенку-инвалиду, своей прослушкой поставил на колени полицию огромного города. Теперь всем известно, что копы из отдела нравов обирают проституток за свое покровительство, а ночные дежурные голливудского участка трахают шлюх Бренды Аллен на матрацах обезьянника. И Микки Коэн вывалил напоказ всю эту грязь, потому что отцы города потворствуют его ростовщичеству и закрывают глаза на букмекерство за десятипроцентную мзду. Мерзость. Дикость. Алчность. Беспросветный порок.

Следуя по предполагаемому пути убийцы в украденной машине — от Сансета на восток в Фигероа, из Фигероа в Слосон, из Слосона на восток к Сентрал, — Дэнни медленно закипал. Надвигались сумерки, тучи окончательно закрыли еле проглядывающее солнце, освещавшее негритянские трущобы: ветхие хибары за сетчатой оградой, бильярдные залы, винные магазины и церкви на каждой улице. Но вот пошли ночные джаз-клубы, целый квартал разноцветных огней — дикая чванливость среди грязи.

Кафе «Бидо Лито» имело форму миниатюрного Тадж-Махала, только красного цвета. «Гнездышко Маллоя» являло собой бамбуковую хижину, окруженную псевдогавайскими пальмами, увитыми гирляндами, словно рождественские елки. «Павильон Томми Такера», очевидно перестроенный из склада, был выкрашен как зебра — в полоску, а по краю крыши громоздились гипсовые саксофоны, барабаны и нотные ключи. «Замбоанга», «Королевская масть» и «Кэтидид клаб» размещались в большом, поделенном на части ангаре и были окрашены в ярко-красный, бордовый и ядовито-зеленый цвета. Вход в них был обрамлен неоновыми огнями. А клуб «Зомби» был мечетью в мавританском стиле, фасад которой венчал вышагивающий высоко в ночном небе огромный, в три этажа ростом негр-лунатик с ярко светящимися красными глазами.

Возле каждого клуба — гигантская автостоянка; в дверях — здоровенные вышибалы-негры. Повсюду приманкой для ранних посетителей служит блюдо из цыпленка. На стоянках — только редкие машины. Дэнни оставил свой «шевроле» в переулке и начал обход.

Швейцары «Замбоанга» и «Кэтидид клаба» припомнили Мартина Митчела Гойнза. Человек, устанавливавший доску с меню перед входом в «Королевскую масть», помог Дэнни продвинуться в поисках: Гойнз был весьма посредственным тромбонистом, обычно подменял кого-нибудь. Вроде как с Рождества играл в составе оркестра «Бидо Лито». Дэнни вглядывался в каждого подозрительного негра, с которым вел разговор, стараясь уловить фальшь. Из всего сказанного у него сложилось впечатление, что местный персонал считал Гойнза законченным придурком.

Дэнни направился в «Бидо Лито». Афиша при входе возвещала, что ДИККИ МАККОВЕР И ЕГО СУЛТАНЫ ДЖАЗА ДАЮТ ШОУ В 19:30, 21:30 И 23:30 ЕЖЕВЕЧЕРНЕ, и приглашала ОТВЕДАТЬ ЦЫПЛЕНКА. Войдя в заведение, Дэнни решил, что у него галлюцинация.

Маленькие цветные прожектора расписывали стены, задрапированные светлым атласом, буйными красками. Эту безвкусицу дополняли египетские пирамиды из покрытого блесками картона, выстроенные на заднике эстрады, и люминесцентные края столиков. Официантки-мулатки, подававшие напитки и блюда, были наряжены в платьица тигровой расцветки с низким вырезом, и над всем стоял запах пережаренного мяса. Дэнни почувствовал урчание в желудке, вспомнил, что уже сутки у него во рту не было ни крошки, и направился к стойке бара. Даже в этом неверном освещении бармен сразу узнал в нем копа.

Дэнни вынул карточку:

— Знаете этого человека?

Бармен взял фото, внимательно рассмотрел под лампой кассового аппарата и вернул Дэнни:

— Это Марти. Играет на тромбоне с «Султанами». Приходит до первого номера поесть. Так что, если хотите с ним потолковать, учтите это.

— Когда видели его последний раз?

— Вчера вечером.

— Во время последнего представления?

Бармен криво усмехнулся; Дэнни почувствовал, что слово «представление» сразу выдало в нем человека, мало смыслящего в джазе.

— Я задал вам вопрос.

Бармен протер стойку:

— Да вроде нет. Видел я его уже в полночь. Вчера по случаю Нового года «Султаны» играли два лишних номера.

Дэнни увидел на полке бутылки виски без этикеток:

— Позовите менеджера.

Бармен нажал кнопку звонка возле кассы. Дэнни сел на высокий крутящийся табурет и повернулся лицом к оркестру. Несколько негров распаковывали музыкальные инструменты: саксофон, трубу и комплект ударных. К бару направлялся толстый мулат в двубортном костюме, с льстивой улыбкой, предназначенной для начальства. Он сказал:

— Мне казалось, я знаю всех ребят из участка.

— Я из управления шерифа, — пояснил Дэнни.

Улыбка исчезла с лица мулата:

— Я обычно имею дело с семьдесят седьмым участком, мистер шериф.

— В данном случае это касается округа.

— Мы не относимся к округу.

Дэнни большим пальцем указал себе за спину, потом ткнул в сторону цветных прожекторов:

— Это освещение пожароопасно, в продаже у вас спиртное без этикеток, а округ контролирует легальность продажи алкоголя и соблюдение правил безопасности. У меня в машине бланки судебной повестки. Принести их сюда?

Улыбка менеджера вернулась на место:

— Ну что вы, не стоит. Чем могу быть полезен, сэр?

— Расскажите мне о Мартине Гойнзе.

— А что именно вас интересует?

— Все, что вам известно.

Менеджер, испытывая терпение Дэнни, не спеша закурил сигарету. Потом выдохнул дым и проговорил:

— Рассказывать особенно нечего. Наши его приглашают, когда основной тромбон запивает. Лично я предпочитаю цветных музыкантов, но всем известно, что Марти отлично с ними ладит, и я не возражал. Если не считать, что вчера Марти крупно подвел ребят, никаких недоразумений с ним у меня не было; работает он отлично. Нормальный музыкант, каких много.

Дэнни указал на музыкантов и спросил:

— Это и есть «Султаны»?

— Верно.

— Гойнз отыграл с ними номер, который закончился уже после полуночи?

Мулат улыбнулся:

— «Доброе старое время». Вариация Дики Макковера в быстром темпе. Даже Птаха[17] завидует…

— Когда закончился этот номер?

— В 12:20, наверное. Я даю ребятам отдохнуть пятнадцать минут. Марти сваливал и на финальном номере в 2:00 не появился. Первый раз так меня подставил.

Дэнни перешел к алиби «Султанов»:

— Остальные оставались на сцене до конца последних двух номеров?

— Угу, — кивнул менеджер. — Играли для одной компании. А что Марти натворил?

— Его убили.

Мулат поперхнулся на затяжке, закашлялся, бросил сигарету на пол, наступил на нее и прохрипел:

— Кто же это сделал?

— Не вы и не «Султаны», — сказал Дэнни. — А скажите мне вот что: Гойнз сидел на дозе?

— Что-что?

— Не нужно делать вид, что вы меня не понимаете. «Г», гарри, белый кайф — короче, героин. Страдал Гойнз пристрастием к героину?

Менеджер сделал шаг назад:

— Я наркош сюда близко не подпускаю.

— Ну конечно, и спиртное нелегально тоже не продаете. А как у Мартина обстояло с женщинами?

— Не знаю. Ничего не слыхал.

— Были у него враги? Зуб на него кто-нибудь имел?

— Нет вроде.

— А друзья были? С кем он дружбу водил? Может быть, кто-нибудь приходил сюда, интересовался им?

— Нет, нет и еще раз нет. У Марти и семьи даже не было.

Дэнни улыбнулся — пора было менять тактику допроса; недаром этот прием он отрабатывал в спальне перед зеркалом.

— Хорошо. Извините, если что не так.

— Да нет, ничего.

Дэнни покраснел, надеясь, что в этом причудливом освещении его смущение осталось незамеченным:

— У вас сторож на парковке есть?

— Нет.

— А вы случайно не заметили вчера вечером зеленый «бьюик» на стоянке?

— Нет.

— Работники кухни выходят на стоянку — покурить или отдохнуть?

— Знаете, у людей на кухне столько работы, что им некогда отдыхать.

— А ваши официантки? После закрытия они в машинах там ничем не подрабатывают?

— Слушайте, что-то вас заносит, мистер.

Дэнни отстранил менеджера и через весь зал направился к эстраде с музыкантами. «Султаны» заметили его и переглянулись: узнали копа, не впервой. Ударник оставил свои барабаны; трубач отошел назад и встал у ведущего за кулисы задника; саксофонист перестал прилаживать мундштук.

Дэнни взошел на помост, щурясь от яркого света рампы. Он посчитал саксофониста за главного и решил разговор с ним вести помягче — они были на виду всего зала, заполненного публикой.

— Служба шерифа. Я насчет Марти Гойнза.

Первым в разговор вступил ударник:

— Марти чист. Только прошел курс лечения.

Подсказка другим, если не желание бывшего осужденного поспешить выгородить коллегу.

— А я и не знал, что он наркоманил.

Саксофон хмыкнул:

— И не один год, но завязал.

— Где лечился?

— Лекс. Больница в Лексингтоне, штат Кентукки. Это насчет условно-досрочного освобождения?

Дэнни отступил на шаг, чтобы видеть всех сразу:

— Вчера ночью Марти убили. Скорее всего, его увезли отсюда сразу после вашего последнего номера.

У всех троих последовала естественная реакция: трубач перепугался, скорее всего, он вообще боялся полиции; ударника охватила дрожь; сакс тоже сильно струхнул, но повел себя агрессивно:

— У всех нас алиби — на тот случай, если вы об этом не знаете.

Дэнни подумал: «Мир праху твоему, Мартин Митчел Гойнз» — и сказал:

— Знаю, что вы ни при чем. Просто ответьте мне на простые вопросы. Были ли у Марти враги, и если да, то знаете ли вы, кто именно? Может быть, у него были какие-то сложности в отношениях с женщинами? Объявлялись ли здесь какие-то его дружки-наркоманы?

— Марти был скрытный — могила, блин, — говорил сакс. — Знаю только, что как черт хотел вылечиться и рванул в Лекс. Нарушил условия условно-досрочного. Считай, стал лицом, скрывающимся от правосудия. Это ж каким штыком быть надо: федеральная лечебница — там же проверить в два счета могут. Но у Марти, всё, блин, молчком. Мы даже не знали, где он кантовался.

Дэнни смерил его взглядом и перевел глаза на трубача, стоявшего почти вплотную к заднику сцены и державшего трубу как икону, которая оградит его от нечистой силы. Трубач сказал:

— Мистер, у меня есть кое-что для вас.

— Что?

— Марти сказал мне, что встречается с каким-то человеком после ночного номера, и я видел, как он пошел на стоянку у «Зомби».

— Он сказал, как этого человека зовут?

— Нет, не сказал.

— Он что-нибудь еще говорил — что они собираются делать или еще что-то?

— Нет, но сказал, что скоро вернется.

— Может, он хотел купить дозу?

Саксофонист вперил в карие глаза Дэнни свои — голубые:

— Слушай, чувак, я ж, блин, сказал тебе, Марти завязал и развязывать не собирался.

В зале поднялся шум: в ноги Дэнни полетели скомканные бумажные салфетки. Глаза ему слепили огни рампы, по груди текли струйки пота. Кто-то крикнул:

— Вали отсюда, притырок!

В зале захлопали, в спину Дэнни угодил недоеденный цыпленок. Саксофон насмешливо улыбнулся, облизал мундштук и подмигнул Дэнни. Подавив желание вбить саксофонисту инструмент в глотку, Дэнни быстро покинул клуб через боковой выход.

Вечер был прохладный, и взмокший Дэнни быстро продрог. В глазах пульсировали неоновые огни. Отрывочные мелодии сливались в какую-то какофонию, а гигантский негр-лунатик на крыше «Зомби» высился ночным кошмаром. Дэнни поежился и направился к входу в клуб.

Увидев служебный жетон, привратник впустил Дэнни в помещение, заполненное дымом и разноголосым гамом; джаз-банд в передней части зала переходил на крещендо. Находившийся в левом углу бар формой походил на гроб и был украшен эмблемой клуба — негром-лунатиком. Дэнни направился прямо туда, уселся на табурет, поманил пальцем белого бармена, вытиравшего стаканы.

Бармен положил перед ним салфетку. Перекрывая шум, Дэнни крикнул:

— Двойную!

Как по мановению ока появился стакан; Дэнни одним махом прикончил бурбон; бармен снова налил. Дэнни снова выпил и почувствовал, что нервное напряжение спадает. Музыка кончилась оглушительным аккордом. Зажегся свет, публика зааплодировала. Когда шум улегся, Дэнни сунул руку в карман, выудил пятидолларовую бумажку и фото Гойнза.

— С вас два зеленых, — сказал бармен.

Дэнни сунул пять долларов в карман рубашки бармена и сунул под нос фото:

— Знаешь его?

Бармен прищурился:

— Он теперь старше? Может, прическа теперь другая?

— Снимок шестилетней давности. Видел его?

Бармен вытащил очки, надел их и отставил фото на длину вытянутой руки:

— Он что, тут где-то поливает?

Дэнни не понял вопроса, подумал, что жаргонное словцо относится к сексу:

— Что вы имеете в виду?

— Ну лабает, джазует, играет в оркестре — по соседству?

— Тромбонист в «Бидо Лито».

Бармен щелкнул пальцами:

— Да, я его знаю. Кажется, зовут Марти. Закладывает за галстук у нас между номерами в «Бидо», там с Рождества ошивается. У них в баре обслуживают только клиентов. Алкаш типичный, вроде того…

«Вроде тебя», — подумал Дэнни. Хмель немного исправил ему настроение.

— Вчера вечером его видел?

— Видел. Он шел с каким-то парнем к машине на углу Шестьдесят седьмой улицы. Нагрузился, видать, по полной. Может…

Дэнни подался вперед:

— Что — может?

— Может, и наширялся. Наверно, просто был поддатый. Поработаешь в джаз-клубах, быстро на это дело подсядешь. В общем, парень этот, Марти, плелся так, как будто подогрелся уже. Другой парень поддерживал его за плечи и в машину помог сесть.

— А теперь помедленнее и по порядку, — сказал Дэнни. — Мне нужно описание машины и второго парня. Все детали.

Бар уже заполняли посетители — негры в «зутах»,[18] чуть позади них — женщины в платьях и макияже под Лену Хорн.[19] Бармен окинул взглядом толпу посетителей, потом взглянул на Дэнни:

— Было это примерно от четверти первого до без четверти час, где-то так. Марти этот и тот тип шли по тротуару, наискосок. Машина — «бьюик», я узнал по боковым «иллюминаторам». А о том парне помню только, что он был высокий и седой. Я видел их немного сбоку и еще подумал, что хорошо бы иметь такие волосы. А теперь, если вы не против, я обслужу клиентов.

Дэнни уже хотел возразить, но бармен обернулся к бородатому человеку с альт-саксофоном на шее:

— Коулмен, ты знаешь белого тромбона из «Бидо»? Марти, как его там?

Коулмен перегнулся через стойку, схватил две пригоршни льда и прижал к лицу. Дэнни внимательно его оглядел: высокий блондин, лет под тридцать, совершенно неординарной внешности, будто попал сюда из мюзикла, на который его таскала Карен Хилтшер. Голос у него звучал гнусаво и устало:

— Знаю, конечно. Говорят, совершенно позорный звук. А что?

— Расскажи, что знаешь, этому джентльмену из полиции.

Дэнни указал на свой стакан — он уже вдвое превысил свою вечернюю норму. Бармен наполнил стакан и отошел. Саксофон спросил:

— Вы из семьдесят седьмого?

Дэнни опорожнил стакан и машинально протянул руку:

— Апшо. Из управления шерифа, Западный Голливуд.

Музыкант пожал руку:

— Коулмен Хили, недавно из Кливленда, сам из Чикаго и с планеты Марс. Что стряслось с Марти?

С виски Дэнни явно перебрал: он распустил галстук и придвинулся к Хили:

— Прошлой ночью его убили.

Красивое лицо Хили скривила судорожная гримаса. Дэнни отвернулся, чтобы дать парню прийти в себя и снова обрести вид стильного джазмена, которому сам черт не брат. Когда он снова посмотрел на саксофониста, Хили плотно устроился у бара. Дэнни задел коленом ногу музыканта — мышцы его были напряжены.

— Вы хорошо знали его, Коулмен?

Бородатое лицо Хили теперь выглядело изможденным, безжизненным.

— Пару раз в рождественские дни болтали вот здесь, за стойкой. Так, ни о чем — о диске Птахи, о погоде. Как думаете, кто мог это сделать?

— Есть один подозреваемый — высокий седой мужчина. Бармен видел его с Гойнзом прошлой ночью, когда они оба шли к машине на Сентрал.

Коулмен пробежал пальцами по клавишам саксофона:

— Видел Марти с этим человеком пару раз. Высокий, средних лет, на вид солидный. — Немного подумав, сказал: — Послушайте, Апшо, не пороча репутации покойного, могу я поделиться одним наблюдением — между нами?

Дэнни отодвинулся со своим стулом, чтобы лучше видеть лицо собеседника — тот явно хотел помочь, нервничал.

— Давайте, наблюдения — вещь полезная.

— Знаете, по-моему, Марти был голубой. Старший выглядел как-то женоподобно, этакий богатый пожилой педик. Они сидели и обжимались под столом, а когда я это заметил, Марти сразу отстранился от него, как ребенок, которого застукали в погребе с банкой варенья.

Дэнни передернуло: в голове всплыли постыдные и непристойные выражения, столь чуждые Воллмеру и Маслику: ГОЛУБАРИ, ГОМУСИКИ, ПИДОВКИ, ДВУСТВОЛКИ.

— Коулмен, могли бы вы описать внешность этого человека?

Хили перекладывает из руки в руку свой сакс:

— Нет, вряд ли. Освещение здесь странное, и в общем мне показалось, что они оба голубые.

— Вы видели этого человека до или после вместе с Гойнзом?

— Нет. Одного его никогда не видел. Кстати, лично я весь вечер был на виду — это если вы вдруг на меня подумаете.

Дэнни отрицательно покачал головой.

— Не знаете, Гойнз употреблял наркотики?

— Нет-нет. Он слишком увлекался выпивкой, наркоману это ни к чему.

— Кто-нибудь здесь еще был знаком с ним? Из здешних музыкантов?

— Понятия не имею. Мы ведь только и болтали пару раз.

Дэнни протянул ему свою руку, Хили повернул ее ладонью вниз и пожал ее по правилам настоящего джазмена. Сказал:

— Ну, будь! — И направился к сцене.

Гомусики.

Пидовки.

Двустволки.

Хили поднялся на сцену, обменялся дружескими хлопками по спине с другими музыкантами. Толстые и тощие, рябые, неприметные, изнуренные, они выглядели убого и жалко по сравнению со стильным саксофонистом — как на фотоснимке места преступления расплывчатые очертания разрушают симметрию и в глаза сразу бросается что-то неестественное. Оркестр заиграл: рояль передал свинг трубе, ритм подхватили барабаны, саксофон Хили взвыл, чисто вывел мелодию, снова взвыл, передав основной рефрен струнным вариациям. Музыка постепенно стала просто шумом; Дэнни обратил внимание на ряд телефонных будок возле туалетных комнат. Пора было снова приниматься за работу.

Первая опущенная в автомат монета соединила его с участком городской полиции на Семьдесят седьмой улице. Дэнни объяснил, что он детектив из управления шерифа и расследует убийство: в районе Сансет-Стрип найден труп джазового музыканта, зарезан, вероятно, наркоман. Возможно, убитый в последнее время не употреблял наркотики. На всякий случай ему хотелось бы получить список местных поставщиков героина: убийство может иметь связь с наркотиками. Старший дежурный спросил:

— Как там поживает Микки? — Подумав, добавил: — Вышлите запрос по официальным каналам.

И повесил трубку.

Выругавшись, Дэнни набрал личный номер доктора Леймана в городском морге, одним глазом продолжая следить за происходящим на сцене. Патологоанатом снял трубку на втором звонке.

— Это Дэнни Апшо, доктор.

Лейман рассмеялся:

— Точнее, Дэнни-Опля. Только что закончил вскрытие трупа, на который вы пытались посягнуть.

Дэнни затаил дыхание и отвернулся от сцены, где Хили кружился со своим саксом:

— Да? Ну и что?

— Сначала к вам вопрос. Вы вставляли в рот трупа фиксатор языка?

— Да.

— Помшерифа, никогда не вставляйте посторонние предметы во внутренние полости жертв до того, как проведете тщательный наружный осмотр. На трупе порезы с вкраплением частиц древесины, это сосна, и вы затолкали такие частицы ему в рот. Понимаете, как это могло исказить мое заключение?

— Да, но было очевидно, что жертву задушили полотенцем или поясом. Волокна махровой ткани четкое тому подтверждение.

Лейман вздохнул тяжело и устало:

— Причина смерти — сильная передозировка героина. Наркотик введен убийцей в вену в районе позвоночника, жертва не могла сделать это сама. Рот был заткнут полотенцем, чтобы остановить хлынувшую кровь, когда героин попал в сердце, в результате чего не выдержали артерии. Все это свидетельствует о знакомстве убийцы с анатомией.

— Ах ты в господа мать! — вырвалось у Дэнни.

— Богохульство вполне уместно, — продолжал Лейман. — Только в этом деле есть вещи похуже. Но сначала некоторые детали: остаточные следы героина в крови отсутствуют, стало быть, покойник в последнее время наркоманией не страдал, хотя следы уколов на руке об этом свидетельствуют. Во-вторых, смерть наступила между часом и двумя ночи, а раны на шее и гениталиях нанесены после смерти. Порезы на спине также сделаны уже на мертвом теле и, похоже, нанесены лезвием бритвы, зажатым в сосновой деревяшке или бруске. Вот так. Жестоко, но мне приходилось видеть и похуже. Однако…

Лейман замолчал — его обычная пауза при чтении лекции. У Дэнни с потом испарились остатки опьянения от выпитого виски:

— Продолжайте, доктор.

— Стало быть, так. Субстанция в глазницах — это лубрикант на основе глицерина. Используется с презервативами и фаллоимитаторами. Убийца вставлял пенис в глазницы и эякулировал, по крайней мере дважды. Я обнаружил шесть кубических сантиметров семенной жидкости под черепным сводом. Секретор 0+, наиболее распространенная группа крови белого человека.

Дэнни открыл дверь будки; оркестр играл бибоп. Увидел Коулмена Хили стоящим на одном колене и задравшим свой сакс к потолку.

— А укусы на теле?

— Мне думается, это не мог сделать человек, — сказал Лейман. — Раны очень рваные, снять слепок нельзя, не было никакой возможности подобрать подходящий образец существующих зубов. А кроме того, санитар, работавший с трупом после ваших фокусов, смазал все спиртом, и я не смог взять пробы слюны и желудочного сока. Группа крови жертвы — АВ+. Это все, что мне удалось выяснить. Вы когда обнаружили труп?

— В начале пятого утра.

— Вряд ли это животные. Раны явно нанесены преднамеренно.

— А вы уверены, доктор, что это след от укусов зубами?

— Абсолютно. Об этом свидетельствует воспаление вокруг ран. Область захвата слишком велика для человеческого рта…

— Вы думаете…

— Не перебивайте меня. Вероятно, убийца нанес на пораженную область кровь — как приманку — и натравил на жертву специально натасканную собаку. Сколько человек заняты в этом деле, Дэнни?

— Я один.

— Тело опознано? Версии есть?

— Все идет своим чередом, док.

— Не упустите его.

— Не упущу, будьте уверены.

Дэнни повесил трубку и вышел на улицу. Холодный ветер выдул у него остатки хмеля и позволил собраться с мыслями. Складывались три крепкие версии.

Увечья на гомосексуальной почве плюс замечание Хили, что Марти Гойнз был голубым. Его «подруга» — «богатый пожилой педик», высокий седой мужчина, которого видел бармен, когда они с Гойнзом направлялись к угнанному «бьюику» прошлой ночью примерно за час до предполагаемого времени убийства. Причина смерти — чрезмерная доза героина. По описанию буфетчика, Гойнз шел, как будто подогрелся, — видимо, он уже получил дозу, а новый укол прикончил его. Прежде Гойнз был наркоманом и недавно прошел курс лечения. Если не принимать пока во внимание возможность нанесения увечий животным, имеется один подозреваемый — высокий седой пожилой педик, который мог раздобыть героин и шприц для внутривенной инъекции, уговорить излечившегося наркомана бросить новогодний ангажемент и всадить ему прямо на месте смертельную дозу.

И на тебе — полиция Лос-Анджелеса не желает помочь с местными торговцами героином! Значит, ему в этом следствии остается одно — искать и допрашивать их самостоятельно.

Дэнни пересек улицу, вошел в «Павильон Томми Такера», нашел свободное место и заказал кофе, чтобы вытряхнуть из головы остатки алкоголя и прогнать сонливость. Здесь музыкальный репертуар составляли романтические баллады. Обивка мебели была зебро-полосатой, по стенам, обклеенным простенькими обоями с нарисованными джунглями, натыканы полинезийские факелы, пламя которых лизало потолок, — здесь о правилах противопожарной безопасности и слыхом не слыхивали и за считанные минуты могли превратить весь квартал в груду тлеющих головешек. Кофе было черным и крепким — доставлено сюда прямо с таможенных складов. Джазовые ритмы были мягки и располагали сидевших за другими столами парочки к нежностям: влюбленные голубки держались за руки и потягивали ромовые коктейли.

Все это напомнило ему родной провинциальный Сан-Берду где-то в году в 39-м, когда они с Тимом на угнанном «олдсе» лихо мотались за город на сельские танцульки. Дома, пока их старуха была на вахте в церкви, они менялись одеждой, раздевались до трусов и затевали шумную возню. Кто-то, шутя, изображал девчонку. В тот памятный вечер Тим с Роксаной Босолей удрали с занятий физкультурой и так напрыгались в машине, что едва не сломали подвеску. Он же, вечно подпиравший на танцульках стенку, отклонил предложение залезть на Рокси вторым и пил крепкий пунш, испытывая отвращение к тупым девчонкам и душевную горечь.

Дэнни отбросил воспоминания и вернулся к работе. Отметил нарушения санитарных норм и пожарной безопасности в общественном месте, противозаконную продажу алкогольных напитков и другие прегрешения. На входе впускали несовершеннолетних. Мулатки в платьях с разрезами высматривали клиентов. В огромном помещении был только один запасный выход, в шестнадцати секундах бега после сигнала пожарной тревоги. Время шло; громкие музыкальные номера сменялись тихими; кофе и бросаемые на него взгляды настраивали его на нужную волну. И тут Дэнни наконец повезло: у входа двое негров совершали сделку. Из одной руки деньги перешли в другую, товар последовал в обратном направлении — и негры быстро ушли в сторону парковки.

Дэнни сосчитал до шести, приоткрыл дверь и выглянул наружу. Тот, что получил деньги, быстро шел к тротуару. Другой парень зашел во второй ряд машин и сел в грузовик с высоко торчащей антенной. Дэнни дал ему тридцать секунд обдолбаться, обсадиться или подогреться.

Вынул револьвер 45-го калибра, пригнулся и тихо подошел к машине.

Это был бледно-лиловый «меркури». Ветер разносил дымок марихуаны. Дэнни рванул дверь со стороны водителя на себя. Негр охнул, уронил сигарету и отшатнулся от направленного ему в лицо оружия.

— Служба шерифа, — сказал Дэнни. — Руки на приборную доску и — медленно, или буду стрелять.

Парень словно во сне проделал, что ему было сказано. Дэнни крепко вжал ему ствол в подбородок и быстро обшарил наружные и внутренние карманы пиджака, провел рукой по талии на предмет ножа или пушки. Обнаружил кожаный бумажник, три сигареты с марихуаной. Ни героина, ни оружия не было. Открыл бардачок, посветил в него фонариком. Парень заговорил:

— Послушайте, мистер!

Дэнни сильнее вдавил ему ствол ниже подбородка; у парня перехватило дыхание, и он замолк.

Запах марихуаны становился нестерпимым; Дэнни нашел окурок на сиденье и загасил. Свободной рукой он открыл бумажник, извлек водительское удостоверение и около сотни долларов десятками и двадцатками. Сунул деньги в карман и просмотрел водительские права: Карлтон У. Джеффриз, муж., негр, рост 5,8, дата рождения 19.06.29, место жительства — 439 J Ист 98-я Cт., Лос-Анджелес. В бардачке оказался техпаспорт на то же имя и целая пачка конвертов с неоплаченными бланками штрафов за дорожные нарушения. Дэнни сунул права, сигареты, деньги и техпаспорт в конверт и бросил его на землю; отвел револьвер от головы парня и стволом повернул его голову лицом к себе. Шоколадного цвета лицо, парень вот-вот расплачется: губы дрожат, кадык ходит ходуном, все никак не отдышится.

— Или даешь мне сведения, или садишься на пять лет минимум — по закону штата, — сказал Дэнни. — Выбирай.

Джеффриз обрел голос — высокий, срывающийся:

— Чего вам нужно?

— Думаю, сам знаешь. Ты ведь не дурак. Скажи, что мне нужно, и завтра я пошлю конверт тебе домой.

— А может, сейчас отдадите, а? Мне очень деньги нужны.

— Мне нужен верный информатор. Если поведешь двойную игру и надуешь меня, ты сядешь. Улики и твое признание у меня есть.

— Да я не признавался ни в чем!

— Признавался, голубчик. Ты продавал по фунту марихуаны в неделю. Ты — главный поставщик конопли на Саут-Сайде.

— Слушьте!

Дэнни упер ствол револьвера в нос негру:

— Мне нужны имена. Кто тут торгует героином. Давай.

— Мистер…

Дэнни перебросил револьвер стволом в руку, повернул его рукояткой вниз, превратив его в дубинку.

— Говори, сволочь!

Джеффриз снял руки с приборной доски и закрыл голову:

— Я одного только знаю. Звать Отисом Джексоном. Живет над прачечной на углу Сто третьей и Бич. Только вы уж меня не выдавайте, я ж не стукач!

Дэнни спрятал револьвер и отступил от машины. Ногой поддел конверт с документами как раз, когда раздались всхлипывания Джеффриза. Дэнни поднял конверт, бросил его на сиденье рядом и бегом — к своему «шевроле». Вздохов облегчения и слов благодарности несчастного малого он уже не слышал.

Перекресток Сто третьей улицы и Бич был самым убогим углом района Уоттс: две негритянские парикмахерские на двух углах (выпрямление курчавых волос), винный магазин на третьем и прачечная самообслуживания «Береги монетку!» — на четвертом. В квартире над прачечной горел свет. Дэнни оставил машину на другой стороне улицы, выключил фары. На второй этаж вел один-единственный ход — боковая лестница, упиравшаяся в хлипкую дверь. Дэнни на цыпочках стал взбираться вверх, стараясь не касаться перил, чтобы те ненароком не скрипнули. Поднявшись, он вытащил револьвер, приложил ухо к двери и стал слушать: внутри мужской голос считал — «восемь, девять, десять, одиннадцать». Постучав, он ленивым голосом из негритянского радио-сериала протянул:

— Отис, ты дома? Это я, Отис.

В ответ послышалась брань; через секунду дверь на цепочке приоткрылась, в щель высунулась рука с пружинным ножом. Дэнни рукояткой пушки выбил нож и всем телом навалился на дверь. Нож упал на верхнюю ступеньку. Изнутри комнаты раздался вопль; дверь поддалась и вместе с Дэнни рухнула на пол. Падая, Дэнни успел увидеть, что Отис Джексон схватил пакетики с наркотиком и кинулся в ванную. Раздался звук спускаемой воды. Дэнни встал на колени и крикнул: «Служба шерифа!» Но было поздно: Отис показал ему средний палец и, вихляясь, пошел в гостиную с издевательской улыбочкой.

Дэнни поднялся, в голове у него гудело, словно там гремел джаз-банд. Отис сказал:

— А хера тут делать службе шерифа? Нехера ей тут делать.

Дэнни хрястнул его револьвером по морде. Отис рухнул на ковер, застонал и выплюнул сломанный протез. Дэнни присел возле него и спросил:

— Ты продал героин высокому седому человеку?

Джексон сплюнул кровавую слизь и кусочек откушенного языка:

— Я работаю с Джеком Д. и участком семь-семь, мать твою…

Дэнни поднял револьвер на уровень глаз:

— А я работаю с Микки К. и округом — и что дальше? Я задал тебе вопрос.

— Слушай, я имею дело с Голливудом! Знаешь, сколько там седых мудаков!

— Я хочу знать имена всех, кто заправляется в клубах на Саут-Сентрал.

— Через мой труп! Хер чего тебе скажу.

В голове Дэнни снова загремел джаз, всплыла фонограмма сакса Коулмена Хили, вспомнился готовый расплакаться молодой негр:

— Повторяю: мне нужна информация о высоком белом мужчине. Средних лет, седой.

— Я же тебе ска…

Дэнни услышал, как по лестнице кто-то подымался, невнятный разговор и знакомый звук взводимых курков. Отис заулыбался. Дэнни все понял: убрал револьвер и приготовил жетон. В дверях появились двое белых здоровяков с револьверами 38-го калибра в руках; Дэнни показал свой жетон и продемонстрировал готовность к мирным переговорам:

— Служба шерифа. Детектив.

Двое белых вошли в комнату, держа пушки наготове. Тот, что был повыше, помог Отису подняться; второй, курчавый толстяк, взял у Дэнни жетон, осмотрел его и покачал головой:

— Мало того что вы, ребята, спутались с этим жидярой Микки. Вы теперь еще моду взяли избивать моего лучшего осведомителя. Отис, ты у меня негр что надо. Везунчик. А ты, помшерифа Апшо, бестолочь.

Высокий полицейский проводил Отиса в ванную. Дэнни забрал свой жетон. Курчавый толстяк сказал:

— Вали в свой округ и лупцуй там своих собственных ниггеров сколько влезет.

Глава пятая

— …И самым эффективным средством распространения коммунизма, его уникальным по вероломной изобретательности орудием является умение выступать под тысячами разных знамен, огромным количеством разных лозунгов, названий и комбинаций символов, распространять свои раковые метастазы под множеством масок. Все они имеют целью совращать и вводить в заблуждение во имя сострадания, добра и социальной справедливости. УАЕС, Ассоциация содействия цветному населению, АФТ-КПП, Лига борьбы за демократические идеалы, Американцы против предрассудков. Это все организации с громкими названиями, и каждый хороший американец должен гордиться членством в них. Но все это ядовитые щупальца коммунистического заговора, несущие разрушения и гибель.

Мал, поглядывая на других участников собрания, уже с полчаса внимательно рассматривал Эдмонда Дж. Саттерли, выпускника иезуитской семинарии и бывшего фэбээровца. Он высок ростом, с фигурой грушевидной формы, сорока с небольшим лет. Манера его речи была чем-то средним между домотканой риторикой Гарри Трумэна и воинственной галиматьей завсегдатая Першинг-сквера, при этом он переходил то на крик, то на шепот. Дадли Смит, куря одну сигарету за другой, казалось, слушал эту болтовню не без удовольствия. Эллис Лоу посматривал на часы и на Дадли, видимо опасаясь, что тот засыплет пеплом новый ковер гостиной.

Доктор Сол Лезник, психиатр и давнишний информатор ФБР, сидел дальше всех от Охотника на Красных. Это был маленький, хрупкий на вид старичок с яркими голубыми глазами; он не переставая кашлял, подпитывая свое буханье крепкими европейскими сигаретами. У него был вид профессионального стукача и доносчика, годного для любой обстановки. И хотя службу свою, по слухам, он нес добровольно, к своим работодателям испытывал глубокую неприязнь.

Саттерли принялся ходить взад-вперед и жестикулировать так, будто перед ним были не четверо слушателей, а четыре сотни. Мал ерзал в своем кресле, ежеминутно напоминая себе, что этот паяц — его пропуск к званию капитана и должности главного следователя офиса окружного прокурора.

— …А в начале войны я служил в группе наблюдения за иностранцами и занимался перемещением японцев. Тогда я и познакомился с методами внушения антиамериканских настроений. Японцы, чувствовавшие себя настоящими американцами, добивались зачисления в вооруженные силы. Большинство были смущены, а враждебные элементы под видом патриотов отечества пытались совратить их на путь предательства посредством системы тщательно продуманных аргументов о расовой дискриминации в Америке. В то время как нашими идеалами являются свобода, справедливость и свободное предпринимательство, вероломные японцы выставляли американскую демократию как страну, где линчуют негров, страну ограниченных возможностей для цветного населения, а ведь занимавшиеся коммерцией американцы японского происхождения к началу войны составляли основу среднего класса. После войны, когда угрозой номер один для внутренней безопасности Америки стал коммунистический заговор, я наблюдаю, как тот же прием внушения, то же манипулирование используется для подрыва наших моральных устоев уже красными.

Развлекательная индустрия и бизнес просто кишат сочувствующими известным лицам, уличенным в антиамериканской деятельности. Я создал движение «Против красной угрозы» с целью искоренения радикалов и вредителей. Организации, желающие очиститься от красной крамолы, делают нам символический взнос, и мы устанавливаем наличие связей их служащих и кандидатов на получение работы с коммунистическими группировками, а на всех выявленных красных у нас заведены подробные личные дела. Наша служба позволяет также доказать непричастность к подрывным элементам тех, кто был несправедливо обвинен в этом, и получить работу, в которой им ранее было отказано. Далее…

Мал услышал кашель Лезника и посмотрел в его сторону — за кашлем скрывался смех. Саттерли смолк, Эллис Лоу сказал:

— Эд, давайте покончим с общим обзором и перейдем к конкретным вопросам.

Саттерли покраснел, взял свой портфель и вынул кипу бумаг — четыре отдельно скрепленные стопки листов. Каждому он вручил по такой стопке. Доктор Лезник тряхнул головой и предложенную ему стопку не взял. Мал просмотрел первую страницу. Это была запись ничего не значащих разговоров, ведущихся в пикетах забастовщиков УАЕС и подслушанных их противниками из рядов тимстеров. Прочел свидетельские подписи. Среди подписавшихся были знакомые имена: Моррис Ягелка, Дэви Голдман и Фрици Купферман по прозвищу Ледокол — известные головорезы из шайки Микки Коэна.

Саттерли снова стал перед четверкой, чтобы возобновить свой доклад. Мал подумал, что такого хлебом не корми, только дай ему трибуну и любых слушателей, потому что его длинные нескладные руки ни к чему другому просто не приспособлены.

— Эти бумаги, — продолжал Саттерли, — лишь первая партия собранного нами взрывного материала. Я работал с десятками правоведов по всей стране, и всюду данные под присягой показания патриотически настроенных граждан производили самое благожелательное впечатление на всех членов большого жюри, решающего вопрос о возбуждении судебного преследования. Полагаю, сложившаяся в Лос-Анджелесе ситуация дает нам великолепную возможность для немедленного действия: конфликт между УАЕС и тимстерами позволяет начать дело и привлечь к нему внимание общественности. Другого такого удобного случая больше может не представиться. Коммунистическое влияние в Голливуде — это масштабный вопрос, а беспорядки, вызванные пикетчиками, и формирование внутри УАЕС подрывных сил связаны напрямую. У нас есть хороший повод поставить проблему в центр внимания общественности. Позвольте мне прочесть выдержку из показаний мистера Морриса Ягелки: «Во время пикетирования „Вэрайэти интернэшнл пикчерз“ утром 29 ноября я слышал, как член УАЕС, женщина по имени Клэр, говорила другому члену УАЕС: „С УАЕС в студиях мы сможем содействовать нашему делу лучше, чем смогли бы с помощью Красной гвардии. Кино — это новый опиум для народа. Люди верят всему, что мы показываем на экране“». Джентльмены, полное имя этой дамы — Клэр Кэтрин де Хейвен. Она близка к голливудской десятке предателей и состоит членом не менее четырнадцати организаций, классифицированных генеральным прокурором штата Калифорния как коммунистические. Впечатляет, не правда ли?

Мал поднял руку.

— Да, лейтенант Консидайн, — сказал Эдмунд Дж. Саттерли. — У вас вопрос?

— Нет, замечание. Моррис Ягелка дважды осужден за изнасилование при отягчающих обстоятельствах. Ваши патриоты трахают двенадцатилетних девочек.

— Черт возьми, Малкольм! — вырвалось у Эллиса Лоу.

Саттерли попытался изобразить улыбку, скорчил гримасу и сунул руки в карманы:

— Понятно. Что-нибудь еще относительно мистера Ягелки?

— Да. Он также любит маленьких мальчиков, но на этом пока не пойман.

Дадли Смит расхохотался:

— Политика толкает тебе в постель странных партнеров, что вовсе не исключает тот факт, что в данном случае мистер Ягелка поддерживает благородное дело. А кроме того, сынок, мы можем быть уверены, что вести он себя будет пристойно, а краснозадые не приведут адвокатов для опроса свидетелей после перекрестного допроса.

Мал сделал над собой усилие, чтобы голос его звучал спокойно:

— Это правда, Эллис?

Лоу рукой разогнал клубы дыма от сигарет доктора Лезника:

— В сущности, да. Мы стремимся привлечь как можно больше членов УАЕС в качестве добровольных свидетелей нашей стороны, а тех, кто будет вызван в суд повесткой, склонять к утверждению своей невиновности без приглашения адвокатов. Кроме того, в контракте студий с УАЕС имеется пункт, по которому студии вправе прекратить действие контракта в случае доказанных противоправных действий со стороны лица, с которым был заключен этот контракт. До начала работы большого жюри, при наличии достаточных улик, я планирую посетить руководителей студий и добиться нейтрализации УАЕС на основе этого положения. Представляю, какой крик поднимется, когда эти мерзавцы появятся для дачи свидетельских показаний! Но обозленные свидетели не пользуются доверием. Вам, Мал, об этом известно.

Коэн и тимстеры пройдут, а члены УАЕС будут изгнаны. Похоже, Микки К. внес свою лепту в шестизначный «смазочный фонд»[20] Лоу, который к предварительным выборам 52-го года может дойти до отметки в полмиллиона, подумал Мал.

— Отличный план, советник.

— Я был уверен, что вы оцените его, капитан. Но ближе к делу, Эд. В полдень мне нужно быть в суде.

Саттерли передал Малу и Дадли отпечатанные на ротаторе листки:

— Это мои соображения по ведению допросов подрывных элементов. Обвинение в соучастии — важный рычаг воздействия на этих людей, все они связаны друг с другом, на крайнем левом фланге каждый в той или иной степени знает остальных. В этих материалах — перечень коммунистических собраний плюс списки пожертвований. Это — серьезные рычаги воздействия для получения информации и принуждения красных доносить на сообщников, чтобы спасти свою шкуру. Пожертвования также предполагают банковские операции, сведения о которых могут быть истребованы судом в качестве доказательства. Слежка за потенциальными свидетелями и скрытое их фотографирование — на мой взгляд, наиболее эффективный метод воздействия. Демонстрация фотоснимков собраний подрывных элементов внушает божий страх самым безбожным красным, и они готовы родную мать продать, лишь бы избежать тюрьмы. Надеюсь, я смогу представить вам по-настоящему дискредитирующие коммунистов кадры от приятеля, работающего в «Красных каналах»,[21] и прежде всего — фотоснимки пикников Комитета защиты Сонной Лагуны. Как мне говорили, эти снимки — настоящий шедевр от ФБР: на них руководители компартии вместе со звездами Голливуда и нашими друзьями в УАЕС. Мистер Лоу?

— Спасибо, Эд, — сказал Лоу и традиционно поднял палец вверх, приглашая всех подняться. Дадли Смит в одно мгновение вскочил с места. Мал встал и смотрел, как доктор Лезник направился в ванную, держась за грудь. Оттуда доносился надрывный кашель, и Малу казалось, что Лезник харкает кровью. Саттерли, Смит и Лоу пожали друг другу руки и разошлись. Окружной прокурор, массируя плечи Охотника на Красных, вывел его на свежий воздух.

— Фанатики всегда утомляют, — резюмировал Дадли Смит. — Эд хорошо знает свое дело, но не умеет вовремя закончить представление. А за лекцию получает пятьсот долларов. Похоже на капиталистическую эксплуатацию коммунистических идей, а, капитан?

— Я пока не капитан, лейтенант.

— Ха! Ум — хорошее дополнение к новому званию.

Мал внимательно посмотрел на ирландца; теперь он не чувствовал робости перед ним, как накануне утром в ресторане:

— Вам-то зачем все это? Вы — практик, зачем вам место Джека Тирни?

— А может, я хочу идти по твоим следам, сынок. У тебя перспектива стать начальником полиции или шерифом в каком-нибудь округе: у тебя за спиной большие дела в Европе, освобождение угнетенных братьев-евреев. К слову, а вот и представители еврейского контингента…

В гостиную вошел Эллис Лоу; он осторожно поддерживал под руку Лезника. Доведя старика до мягкого кресла у камина, Лоу помог ему сесть. Лезник разложил на коленях пачку «Голуаза», зажигалку и пепельницу и, вытянув ноги, скрестил их. Лоу установил кресла полукругом. Смит подмигнул и уселся первым. Мал заметил, что ниша с обеденным столом вся забита картонными коробками с файлами, в углу стоят четыре пишущие машинки — все приготовлено для работы большого жюри. Эллис Лоу готовится к войне, его ранчо должно стать штаб-квартирой.

Мал занял крайнее левое кресло. Доктор Лезник закурил, откашлялся и начал речь. Говорил он сипло, в манере нью-йоркских евреев-интеллектуалов. Видимо, не раз уже вещал что-то подобное в присутствии полицейских и адвокатов, мелькнула мысль у Мала.

— Мистер Саттерли оказал вам плохую услугу, не потрудившись коснуться предыстории обстановки с подрывными элементами в Америке. Он не счел нужным упомянуть Великую депрессию, бедствие голодного и доведенного до отчаяния народа, тех людей, что хотели изменить свое ужасное положение.

Лезник замолчал, перевел дыхание, загасил сигарету. Мал видел, как напрягается впалая грудь старика, одной ногой стоявшего в могиле, и чувствовал тяжесть его участи: быть может, это его последний шанс оправдать свою роль доносчика, ради чего приходилось вести этот мучительный для него разговор. Наконец он сделал глубокий вдох и продолжал говорить; в глазах загорелся огонек мессианского пыла.

— Двадцать лет назад я был в числе этих людей. Подписывал петиции, посылал письма и ходил на митинги рабочих, которые ничего не давали. Коммунистическая партия, несмотря на свои тайные умыслы, оставалась единственной организацией, которая добивалась хоть каких-то результатов. Она обрела некий ореол силы, печать праведности, а ее критиками были самодовольные лицемеры с пустыми тезисами, и у меня появилось желание вступить в нее, чтобы только выказать презрение к этим пустомелям.

— Это было ошибкой, о которой мне потом пришлось пожалеть. Я по образованию психиатр, и меня назначили здесь, в Лос-Анджелесе, официальным аналитиком компартии. Тогда здесь увлекались марксизмом и фрейдистским анализом, и ряд людей, в которых я позже распознал заговорщиков и врагов нашей страны, делились со мной своими… можно сказать, тайнами личного характера и политическими секретами. Часто это были голливудские сценаристы, актеры, их друзья из числа рабочих сцены, также обманувшиеся в компартии, как обманулся и я. Как раз накануне заключения пакта между Гитлером и Сталиным я окончательно разуверился в компартии. В 39-м, когда Комиссия Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности занялась Калифорнией, я добровольно пошел в ФБР и стал тайным осведомителем. В этом качестве я оставался десять лет, одновременно будучи психоаналитиком компартии. В 1947-м я ознакомил со своими досье Комитет по антиамериканской деятельности и то же намерен сделать относительно расследования, которое начинает большое жюри. Эти досье на членов УАЕС сыграют важную роль в вашем расследовании, а если вам понадобится помощь в их толковании, я всегда буду к вашим услугам.

На последних словах старик едва не задохнулся. Он потянулся за своими сигаретами, но Эллис, стоя наготове со стаканом воды, сначала дал ему попить. Лезник, сделал глоток, откашлялся, снова выпил. Дадли Смит прошел в альков-столовую и слегка попинал коробки с файлами и машинки своими начищенными до блеска ботинками, привыкшими выполнять более осмысленную работу.

На улице прогудела машина. Мал поднялся и поблагодарил Лезника, пожав ему руку. Старик отвел взгляд в сторону и попытался рывком встать, но едва не упал. Машина просигналила еще раз. Лоу открыл дверь и помахал водителю, чтобы тот подъехал к дому. Лезник шаркающей походкой пошел на выход, жадно вдыхая свежий воздух.

Таксист забрал Лезника и уехал. Лоу включил настенный вентилятор.

— Сколько он протянет, Эллис? — спросил Дадли Смит. — Интересно, сможете ли вы послать ему приглашение на празднование своей победы в 52-м?

Лоу взял с пола охапку папок и положил их на обеденный стол. Вскоре на столе выросли две огромные кипы бумаг.

— Для нашего дела должно хватить.

Мал подошел к стопкам папок, посмотрел на них: с помощью таких пыточных инструментов можно добыть любую информацию. Спросил:

— Но сам ведь он не будет давать показания большому жюри?

— Исключено. Для него утратить профессиональную репутацию смерти подобно. Конфиденциальность, видите ли. Это надежное укрытие для адвокатов и для врачей. Конечно, с точки зрения закона ему ничего предъявить будет нельзя. Но если Лезник выступит свидетелем, он может поставить крест на своей карьере.

— А ведь, казалось бы, — вступил в разговор Смит, — он должен готовиться к встрече с Создателем с легкой душой, как истинный патриот Америки. Он ведь поступает так по доброй воле, а это должно наполнять человека гордостью, особенно когда переход к следующей жизни не за горами.

— Дад, вы хоть один шаг в жизни сделали без упоминания обитателей небес, — рассмеялся Лоу.

— Прошлый раз вы сами на них кивали, советник. А вы, капитан Консидайн?

— Изредка, в бурные двадцатые годы.

Про себя Мал подумал, что положа руку на сердце громила с Дублин-стрит ему все же ближе гарвардского «фибетника»:

— Эллис, когда мы займемся подбором свидетелей?

Лоу похлопал по стопке папок на столе:

— Скоро, как только вы это переварите. На основе полученной информации вы начнете прощупывать почву: искать слабых людей и давить на их слабые места, чтобы они пошли на сотрудничество. Будет хорошо, если нам удастся поскорее набрать как можно больше дружественно настроенных свидетелей. Но если этого не произойдет, нужно будет подумать об их подготовке. Наши друзья среди тимстеров слышали разговоры пикетчиков о том, что УАЕС планирует важное совещание с целью добиться от студий контракта с чрезмерными требованиями. Если ситуация сразу окажется тупиковой, отказываемся от первоначального плана и внедряем в УАЕС своего человека. На этот случай я хочу, чтобы вы оба подыскали умных и крепких молодых копов с романтической внешностью.

У Мала по спине пробежали мурашки. Засылка агентов, оперативная работа — именно это было его коньком в службе нравов, именно это выделяло его среди других полицейских.

— Я это обдумаю, — сказал Мал. — Следствие поведем мы с Дадли?

Лоу широко развел руками:

— Служащие из городского совета будут делать всю бумажную работу. Эд Саттерли обеспечивает нужные контакты. Лезник дает профессиональные советы. Вы с Дадли ведете допросы. Могу дать вам в помощь еще третьего, который будет работать с уголовниками, наводить шороху, ну и тому подобное.

Малу не терпелось приступить к делу: читать, планировать, действовать. Он сказал:

— Мне нужно подчистить кое-какие хвосты в конторе, а потом сразу домой и — за работу.

У Лоу тоже нашлось занятие:

— А я выступаю в суде. Торговец недвижимостью в пьяном виде разъезжал на мотоцикле собственного сына.

Дадли Смит поднял воображаемый стакан в честь своего босса:

— Будьте снисходительны. Большинство торговцев недвижимостью — патриоты и верны республиканским идеалам. Вам имеет смысл заручиться его поддержкой на будущее.

Вернувшись в здание городского совета, Мал решил удовлетворить свое любопытство относительно своих двух новых коллег. Работавший с ним Боб Каткарт, толковый сотрудник уголовного отдела ФБР, рассказал ему много любопытного об Эдмунде Дж. Саттерли. Выяснилось, что Саттерли — религиозный фанатик, совершенно помешанный на антикоммунизме до такой степени, что Клайд Толсон, второй человек в ведомстве Гувера, дважды приказывал заткнуть ему рот, когда он бы старшим агентом в отделении в Вако, штат Техас. По некоторым подсчетам, на лекциях о коммунистической угрозе Саттерли зарабатывает по пятьдесят тысяч долларов в год. Его движение «Против красной угрозы» — трест по выколачиванию денег. «Заплати им побольше — они самого Карла Маркса обелят». Про Саттерли говорили, что его изгнали из групп наблюдения за иностранцами, где он брал с интернированных японцев взятки денежными ваучерами за обещание оберегать конфискованное у них имущество до момента их освобождения. Кэчкарт суммировал свои сведения так: Эд Саттерли — псих, но человек богатый и очень деятельный: большой знаток по разработке теорий заговоров, которые в суде звучат убедительно; умело собирает доказательства, может организовать внешнюю поддержку следователей большого жюри.

После этого позвонил двум старым приятелям: один служил в городском подразделении полиции Лос-Анджелеса, другой — бывший сотрудник окружной прокуратуры, теперь работает в офисе генерального прокурора штата. Они рассказали Малу истинную историю доктора Сола Лезника. Старик был и остается членом компартии. С 39-го состоит тайным осведомителем ФБР, когда его завербовали два агента этой организации. Его дочери грозило тюремное заключение от пяти до десяти лет за то, что в пьяном виде сбила насмерть человека и скрылась с места происшествия. Девушку, ожидавшую суда, держали в тюрьме Техачапи. Несчастному отцу предложили сделку: он конфиденциально снабжает различные комиссии и полицейские учреждения психиатрическим компроматом на нужных лиц, а дочери скостят один год и еще четыре сведут до минимума. Лезник согласился; дочь условно-досрочно освободили под честное слово отца. Если доктор откроется или откажется от сотрудничества в любой иной форме, дочь возвращается за решетку. Больной раком легких Лезник, которому, по мнению врачей, оставалось жить не более полугода, добился от одного из больших чиновников Министерства юстиции обещания, что в случае его смерти все переданные им конфиденциальные досье будут уничтожены; документы об осуждении его дочери за гибель сбитого ее машиной человека и ее условном освобождении от наказания аннулируются, а все заметки и записи бесед Лезника в федеральных, штата Калифорния, и муниципальных ведомствах в официальных документах будут сожжены. Никто и подумать не мог, что безнадежно больной доктор Лезник, коммунист и психиатр, будет десять лет играть на чужих разногласиях и в конце концов останется в выигрыше.

Мысли Мала перескакивают с новых коллег на его прежние занятия. Он думает о Лезнике, который сполна заплатил за все, что его договор с фэбээровцами стоил того: остатком своей жизни, который старик сам же укорачивает пристрастием к французскому табаку, он спас дочь от ужасов Техачапи — надругательств и злокачественной анемии. А ведь он сам поступил бы так же, случись такое со Стефаном. Без всяких колебаний.

На столе лежат аккуратно разложенные текущие дела. Поглядывая на огромную стопку папок большого жюри, Мал принялся разбирать свои бумаги. Пишет записку Эллису Лоу с предложением, чтобы следователи добывали производные доказательства. Печатает сопроводиловки: папки с делами направляются молодому, недавно приступившему к работе помощнику окружного прокурора, поскольку Лоу целиком переключается на борьбу с коммунизмом. Убийство проститутки в Чайнатауне направлялось пареньку, полгода назад кончившему самый захудалый колледж в Калифорнии. Преступник — сутенер, любивший причинять боль утыканным железом искусственным членом, очевидно, выйдет сухим из воды. Два убийства негритянских подростков отправил молодому следователю, которому не было еще и двадцати пяти, парню толковому, но наивному. Преступник, главарь банды «Пурпурная кобра», открыл стрельбу по ребятам из ремесленного училища, предположив, что среди них могут быть члены банды «Красных скорпионов». «Скорпионов» там не оказалось, но лучшая ученица училища и ее дружок были убиты. Мал считал, что шансы парня отправиться за решетку — пятьдесят на пятьдесят: белых присяжных дела, когда черные убивают черных, не слишком волнуют, и свой вердикт они часто выносят как бог на душу положит.

Вооруженное ограбление у казино «Касбах Мини Робертс» отправлено протеже Лоу. Составление кратких объективок на три дела отняло у Мала четыре часа, и даже пальцы у него от писанины онемели. Покончив с работой, он взглянул на часы — 15:10. Стефан уже должен вернуться из школы. Сегодня ему повезло. Селеста должна была пойти к своей подруге, живущей по соседству, трепать языком по-чешски, вспоминая довоенное житье-бытье. Мал сгреб пачку психиатрического компромата и поехал домой, испытывая детский соблазн остановиться у магазина для военнослужащих и купить себе пару серебряных капитанских нашивок.

Дом Мала в Уилшире — белый и большой, в два этажа. Он съел все сбережения Мала и большую часть его заработка. Для Лоры дом был слишком хорош: ранняя женитьба в пору половой горячки не оправдывала расходов такого масштаба. Мал купил его, вернувшись из Европы, в 46-м, зная, что Лора уходит и ее место занимает Селеста. Он чувствовал, что привязался к мальчику, как никогда не сможет привязаться к женщине, что второй брак был заключен ради спасения Стефана. Рядом с домом — парк с баскетбольными кольцами, бейсбольное поле; криминальная обстановка в округе близка к нулю, а школы в районе считаются лучшими учебными заведениями штата. Кошмары Стефана благополучно закончились…

Мал остановил машину на подъездной дорожке и пошел через лужайку, которую Стефан был обязан регулярно косить, что делал без особой охоты. Мяч и бейсбольная бита Стефана лежали на недокошенной полоске травы. Войдя в дом, Мал услышал голоса: война двух языков, которую он пресекал уже тысячу раз. Сидя на диване в комнате, где она обычно занимается шитьем, и жестикулируя, Селеста вдалбливает Стефану спряжение чешских глаголов. Мальчик сидит на стуле с прямой спинкой по другую сторону стола и играет наперстками и катушками, выстраивая их по цветам ниток с таким старанием, какое от него требует ненавистная лекция. Мал остановился возле открытой двери и смотрел на Стефана. То, что тот перечит матери, вызывало у Мала волну нежности к нему. Ему было приятно, что мальчик темный и толстенький, каким, очевидно, был его настоящий отец, а не худой и белобрысый, как Селеста. Сам Мал тоже блондин, что давало повод людям судачить о сомнительности их кровного родства.

Селеста назидательно говорит:

— …и это язык твоего народа.

Стефан переставляет катушки, выстраивая из них домик, фундамент из темных, верх — из светлых ниток.

— Но теперь я буду американцем. Малкольм мне сказал, что сделает мне гри… гри… гражданство.

— Малкольм — сын священника и полицейский, он ничего не смыслит в традициях нашей родины. Это наследие, которым нужно гордиться, Стефан. Нужно его изучать, и тогда мама будет очень рада.

Мал видел, что эти слова не возымели никакого действия на Стефана, и улыбнулся, когда мальчик одним движением разрушил построенный домик, и глаза его вспыхнули:

— Малкольм говорит, что Чехословакия — это… это… это…

— Что, милый?

— Страна булыжников! Куча дерьма. Шайс! Шайс! По-немецки для мутти!

Селеста вскинула руку, остановилась и ударила по своим сжатым коленям:

— А вот тебе по-английски: ты — маленький неблагодарный негодяй. Ты позоришь своего настоящего отца, культурного человека, врача, а не этого компаньона шлюх и бандитов…

Перевернув столик, Стефан вылетел из комнаты прямо на стоявшего в дверях Мала, едва не сбив с ног своего рослого отчима. Мальчик обнял его за талию и уткнулся головой ему в грудь. Мал стал успокаивать его, гладил одной рукой по плечам, а другой трепал волосы. Когда Селеста поднялась и увидела их, он сказал:

— Брось ты это, наконец, слышишь?

Рот Селесты беззвучно шевелился: она не хотела, чтобы Стефан слышал бранные слова на своем родном языке. Мальчик еще крепче прижался к Малу, а потом отпустил его и побежал наверх в свою комнату. Оттуда послышался звон и дребезжание, и Мал понял, что это в дверь комнаты летят игрушечные солдатики Стефана.

— Ты знаешь, о чем он думает, когда ты с ним так говоришь, и все равно никак не успокоишься, — крикнул ей Мал.

Селеста поправила рукава шерстяной кофты — единственной ее любимой вещи из Европы, которая Малу была особенно ненавистна.

— Найн, герр лейтенант, — чисто по-немецки, настоящая Селеста, и вместе с ней Бухенвальд, газовая камера, человек при ней, майор Консидайн, хладнокровно его убивший.

Мал шагнул вперед и остановился в дверях:

— Бери выше. Капитан, фройляйн, и очень скоро. Главный следователь окружной прокуратуры, но и это не предел. Высокое положение, фройляйн. Чтобы ты помнила об этом, если я увижу, что ты дурно влияешь на моего сына. Тогда мне придется забрать его у тебя.

Селеста села, колени сжаты, неистребимая школьная привычка. Прага, 1934 год.

— Ребенок принадлежит матери. Даже такой недоучка юрист, как ты, должен знать эту максиму.

Убийственный аргумент. Мал со злостью пнул завернувшийся коврик и вышел на улицу. Сел на ступеньку крыльца и стал наблюдать, как собираются дождевые тучи. Снова застрочила швейная машинка Селесты. Наверху солдатики Стефана все стукали и стукали в потрескавшуюся дверь. Мал подумал, что скоро вся краска с солдатиков слезет, драгуны лишатся своих мундиров, и этот простой факт перечеркнет все, что ему удалось сделать после войны.

В 45-м он был майором, служил в военной полиции, временно расквартированной вблизи недавно освобожденного концентрационного лагеря Бухенвальда. В его обязанности входило снятие свидетельских показаний с заключенных, прежде всего тех, которых эвакуаторы медицинской команды считали безнадежно больными. Это были подобия людей, которые вряд ли могли дожить до момента, когда им представится возможность опознать в суде своих палачей. Процедура снятия показаний была настоящим кошмаром; только каменная холодность присутствовавшего переводчика помогала ему сохранять ледяное спокойствие, сдержанность, выдержку профессионала.

Новости с домашнего фронта были ничуть не лучше: друзья сообщали, что Лора путается с Джерри Данлеви, коллегой из убойного отдела, и с Баззом Миксом, коррумпированным опером наркоотряда и поставщиком наркотиков Микки Коэну. А в Сан-Франциско от сердечного недуга умирал отец, его преподобие Лиам Консидайн, ежедневно славший ему телеграммы, в которых умолял принять Христа. Мал не любил отца и не думал удовлетворять его каприз. К тому же он сам целыми днями молил Бога о скорейшей и легкой смерти уцелевших узников Бухенвальда, чтобы избавить их от воспоминаний, а себя — от нескончаемого кошмара.

Отец умер в октябре. Брат Мала Дезмонд, король подержанных автомобилей в Сакраменто, послал ему телеграмму, полную обвинений в кощунстве и безбожии. Послание кончалось словами: «Ты больше мне не брат». Через два дня Мал встретил Селесту Гейштке.

Из Бухенвальда она вышла физически здоровой и несломленной, сносно говорившей по-английски, так что переводчик не требовался. Опрос Селесты Мал проводил без свидетелей. Темой их разговоров было ее сожительство с подполковником СС Францем Кемпфлером, ценой чего она выжила.

Рассказы Селесты, изобиловавшие подробностями, избавили его от ночных кошмаров лучше контрабандного люминала, который он глушил неделями. Они возбуждали его и одновременно вызывали отвращение, заставляли ненавидеть нацистского полковника и себя самого за постыдный интерес к половым извращениям в восьми тысячах миль от арены своих легендарных операций по искоренению проституции в Лос-Анджелесе. Селеста почувствовала его возбуждение и соблазнила его. С ней он попробовал все фокусы, которые она проделывала с Францем Кемпфлером, и влюбился в нее. Селеста гораздо изобретательнее разжигала его чувственность, чем безмозглая секс-бомба Лора. Когда он уже был у нее на крючке, она рассказала ему о своем покойном муже и шестилетнем сыне, который, возможно, выжил и был где-то в Праге. Опытный сыщик, неужели он не поможет ей найти сына?

Мал согласился. Это была проверка его сил и желание доказать Селесте, что он не просто любовник, ценящий пикантность в отношениях, и не грязный коп, каким его считали в семье. Он трижды ездил в Прагу, бродил наугад и ощупью по городу, расспрашивал людей, мешая чешские и немецкие слова. В домах родственников Гейштке он встретил враждебность: первый раз угрожали зарезать, во второй раз обещали застрелить, если будет совать нос не в свое дело, и он отступал. Он чувствовал страх, словно снова был патрульным в негритянских гетто Лос-Анджелеса, где по ночам царствуют копы из глубинки, где за спиной слышишь перешептывание и улюлюканье, потому что ты — слабак из колледжа, трус, который боится ниггеров. Стефана Гейштке он нашел во время своей последней вылазки в пражские трущобы. Бледный темноволосый малыш с раздутым животом спал возле табачного киоска, завернувшись в обрывок половика, который ему одолжил торговец с черного рынка. Владелец киоска объяснил Малу, что мальчик пугается, когда с ним заговаривают по-чешски, хотя этот язык он понимал лучше всего. Когда его спрашивали по-немецки или по-французски, он отвечал только да или нет.

Мал взял мальчика с собой в гостиницу, накормил его и хотел помыть, но малыш поднял страшный крик. Мал оставил его мыться самостоятельно. После ванной малыш заснул и спал без просыпу семнадцать часов. Затем, вооружившись немецким и французским разговорником, Мал начал дознание, мучительнее какого ему вести никогда не приходилось. На то, чтобы составить связную историю жизни мальчика, ушла неделя упорного молчания, долгих пауз, бессвязных ответов и безответных вопросов, и все время этих бесед мальчик старался держаться подальше от чужого дяди.

Селеста и ее муж были чешскими антифашистами, и перед тем, как обоих арестовали немцы, они успели оставить сына у близких родственников, которым всецело доверяли. Те бежали от немцев и спихнули мальчика дальним свойственникам, свояки оставили его друзьям, которые сбагрили малыша знакомым, замкнуто жившим в подвале маленькой провинциальной фабрики. Там Стефан Гейштке провел большую часть двухлетних скитаний в обществе одичавших в одиночестве замкнутого пространства мужчины и женщины. На фабрике изготавливали корм для собак, и консервы из конины было единственным, что Стефан ел все эти долгие месяцы. Мужчина и женщина пользовались Стефаном как секс-куклой; в любовной нежности осыпали мальчугана чешскими ласкательными словами. Стефан совершенно не переносил чешской речи.

Мал привез Стефана к Селесте, щадя ее, сдержанно обрисовал его скитания и велел ей говорить с ним только по-французски или учить английскому. Он не раскрыл причастность ее родственников к кошмарным испытаниям, выпавшим на долю мальчика. Стефан сам рассказал об этом матери, и Селеста капитулировала. Раньше она просто использовала Мала — и он понимал это, теперь же она прониклась к нему благодарной любовью. У него появилась семья, которая заменит ему ту, что развалилась в Америке.

Вдвоем они стали учить Стефана английскому языку. Мал послал Лоре просьбу о разводе, получил в ответ необходимые бумаги, позволившие ему вернуться в Штаты с новой семьей. Все шло гладко, разлад начался потом.

Эсэсовец — хахаль Селесты перед освобождением Бухенвальда скрылся. Мал готовился к увольнению, когда узнал, что военная полиция арестовала беглого наци и держала под арестом в Кракове. Малу захотелось взглянуть на этого человека, и он съездил в Польшу. Дежурный офицер показал вещи, которые были изъяты у арестованного. Среди них Мал увидел белокурый локон. Он узнал его сразу — это была прядь с головы Селесты. Мал вернулся в камеру Франца Кемпфлера и разрядил всю обойму своего пистолета в лицо нацисту.

На этот инцидент набросили плотную завесу тайны. Военному губернатору, генерал-майору армии США, поступок Мала пришелся по душе. Его уволили с военной службы с положительной характеристикой; он привез Селесту с сыном в Америку, вернулся на сержантскую должность в полицию Лос-Анджелеса и развелся с Лорой. Один из двоих, наставивших ему рога, Микс Базз, был ранен в перестрелке и отправлен на пенсию. Джерри Данлеви продолжал служить, но держался подальше от Мала. Ходили слухи, будто Микс считал Мала организатором покушения в отместку за связь с Лорой. Мал это не опровергал. Слух в известной мере служил реабилитацией малодушия Мала при инциденте в Уоттсе, о чем также поговаривали в полиции.

История с нацистом газовой камеры Бухенвальда понемногу стала известной. Ее услышал Эллис Лоу, преуспевающий сотрудник окружной прокуратуры, еврей, уклонившийся от службы в армии. Он проявил интерес к сержанту Консидайну и пообещал ему быстрое продвижение по службе, если Мал сдаст экзамены на лейтенанта. В 47-м Мал получил звание лейтенанта и перешел в следственный отдел прокуратуры под покровительство помощника окружного прокурора — проныры, какого в Лос-Анджелесе еще не знавали. Мал женился на Селесте и зажил семейной жизнью, в которой уже подросший мальчик играл немалую роль.

Чем ближе сходились отчим и пасынок, тем ожесточеннее противилась этому Селеста. Чем настойчивее Мал добивался формального усыновления мальчика, тем больший протест это вызывало у Селесты. При этом она старалась сделать из Стефана аристократа на старый чешский манер, прививая ему то, чего ее саму лишили немецкая оккупация и концлагерь: Селеста учила сына языку, европейским манерам и культуре, вычеркнув из своей и его памяти, как это все было уничтожено:

— Ребенок принадлежит матери. Даже такой недоучка юрист, как ты, должен знать эту максиму.

Мал слушал стрекотание швейной машинки Селесты, стук солдатиков Стефана о двери его комнаты. Он даже сочинил афоризм: женщина бывает благодарной за спасение жизни, если у нее есть ради чего жить. А у Селесты же было только прошлое и ненавистный ей статус хаус-фрау полицейского. Ей хотелось одного — вернуть Стефана во времена кошмаров, чтобы он стал участником ее воспоминаний. Но он не позволит ей сделать это.

Мал поднялся и пошел читать доносы на комми — прокладывать путь к славе и всему, что сулит ему большое жюри.

Большой куш.

Глава шестая

Вдоль аллеи Гоуэр, мимо третьесортных киностудий медленно движутся две цепочки пикетчиков. Члены УАЕС держатся поближе к зданиям и несут транспаранты, прикрепленные к фанерным щитам: ТРЕБУЕМ СПРАВДЛИВУЮ ОПЛАТУ СВЕРХУРОЧНЫХ! ДАЕШЬ ПЕРЕГОВОРЫ И ЗАКЛЮЧЕНИЕ НОВОГО КОНТРАКТА! ЗА УЧАСТИЕ В ДОХОДАХ ВСЕХ РАБОТНИКОВ! Пикет тимстеров движется тут же по тротуару на пару шагов в стороне со своими лозунгами — КРАСНЫХ ВОН! НИКАКИХ КОНТРАКТОВ С КОММУНИСТАМИ! — поверх обмотанных изоляцией толстых деревянных брусков. Между демонстрантами идет непрерывная перебранка, поминутно слышатся выкрики: «говно», «сволочь», «предатель», «подлец» — и следом поток отборной матерщины. На другой стороне улицы толпятся репортеры. Они курят и режутся в карты на капотах своих машин.

Базз Микс наблюдает за происходящим с безопасного расстояния — с балкона четвертого этажа студии «Вэрайэти интернэшнл пикчерз». Вспоминает, как лупил по башкам профсоюзников в 30-х годах, прикидывает соотношение сил тимстеров и УАЕС: похоже, будет схватка не хуже боя-реванша Луиса со Шмелингом.[22]

Без проблем: тимстеры — это акулы, а профсоюзники — мелкая рыбешка. За тимстеров выступают громилы Микки Коэна, боевики и крепкие ребята, подобранные из сезонных рабочих. Ну а профсоюзники — старички из радикалов, рабочие сцены, лучшие годы которых уже позади, худосочные мексиканцы и даже одна женщина. Когда дело дойдет до рукопашной, никаких камер не будет, обмотанные изолентой палки тимстеров станут тараном и разящим оружием, а под конец пойдут в ход кастеты — и польется под ноги кровь, будут выбиты зубы, сломаны носовые хрящи; не исключено, что кто-то лишится ушей. И уноси ноги до того, как незаметно появится отряд полиции по подавлению беспорядков! Без проблем.

Базз посмотрел на часы: 16:45. Говард Хьюз опаздывает на сорок пять минут. Стоит холодный январский день. Светло-голубое небо над Голливудскими холмами обрамляют дождевые облака. Зимой Говард особенно охоч до баб и наверняка отправит его на поиски очередной шахны: сначала к «Швабу», потом закусончик у Шваба, потом — домики для статистов на студии «Фокс» или «Юниверсал», серия фотоснимков обнаженной до пояса грудастой красотки… Затем Его Величество говорит: да или нет. За «да» следует стандартный для «дырки» контракт на пару ремарок во второсортной ленте РКО,[23] а также полный пансион в одной из уютных квартир для свиданий, принадлежащих «Хьюз энтерпрайз» с частыми вечерними посещениями Самого. Было бы неплохо, если бы босс подкинул деньжат: он все еще в долгах у букмекера Леотиса Дайнина, высоченного негра, который терпеть не может оклахомских олухов.

Базз услышал, как сзади отворилась дверь и женский голос сказал:

— Мистер Микс, мистер Хьюз сейчас вас примет.

Женщина выглядывала из дверей кабинета Германа Герштейна. Если в этом участвует босс «Вэрайэти интернэшнл», то Миксу наверняка светят премиальные. Базз неторопливо направился к дверям. Хьюз восседал за столом Герштейна и разглядывал развешанные на стенах фотографии. Все — пошловатые портреты заурядных старлеток с Гоуэр-Галч. Одет он в обычный деловой костюм в белую полоску и поглаживает свои очередные шрамы — травму, полученную во время недавней аварии личного самолета. Сам ухаживает за ними, умащивает лосьонами, считая, что они придают ему определенный шарм.

Ни хозяина кабинета, ни его секретарши не было. Базз отбросил всякую церемонность, которая от него требовалась в присутствии посторонних, и спросил:

— Ну как дела на личном фронте, Говард?

Хьюз указал ему на кресло:

— Это же от тебя зависит, ты же знаешь. Садись, Базз. Есть важный разговор.

Базз сел и жестом обвел кабинет, фотографии, обивку стен в стиле рококо и вешалку для шляп в виде комплекта рыцарского оружия:

— А почему здесь, босс? У Германа для меня есть работа?

Хьюз оставил вопрос без ответа и продолжал:

— Сколько мы работаем вместе, Базз?

— Уже пятый год, Говард.

— И ты исполнял самые разные мои поручения, так?

Базз задумался: посредник, рэкетир, сутенер:

— Так.

— Скажи, рекомендовал я тебя выгодно все эти пять лет тем, кому нужны были твои таланты?

— Точно, рекомендовали.

Хьюз изобразил из пальцев револьвер со взведенным курком:

— Помнишь премьеру «Билли Кида»? Тогда «Грауман»21 осадил Легион борьбы с непристойностью, мне кричали «Апостол проституции!», а маленькие старые леди из Пасадены швыряли помидорами в Джейн Рассел. Грозили убить — всего и не перескажешь.

Базз положил ногу на ногу и стряхнул пушинку с отворота брюк:

— Я помню это, босс.

Хьюз сдул воображаемый дымок с воображаемого дула пистолета:

— Это была авантюрная премьера! Но скажи, Базз, я когда-нибудь вспоминал о ней как об опасном или серьезном событии?

— Нет, босс, ничего подобного вы не говорили.

— Вспомни арест Боба Митчума[24] с марихуаной, когда я попросил тебя помочь мне с уликами. Говорил я об этом как о чем-то рискованном и очень важном?

— Нет.

— А когда «Конфиденшл магазин» был готов тиснуть статью, будто я люблю пышногрудых несовершеннолетних девочек, а ты взял дубинку и пошел урезонить редактора, называл я это дело опасным или серьезным?

Базза торкнуло. Это было в конце 47-го. Квартирки для свиданий не пустовали ни дня. Говард проявлял чудеса половой выносливости и для подтверждения репутации удальца снимал в своих фильмах покоренных им девочек-подростков, что было тактическим ходом с целью затащить в постель Аву Гарднер.[25] Одну из коробок с такой лентой выкрали из монтажного цеха РКО, и она попала в редакцию «Конфиденшл». Тогда Базз изуродовал в скандальном журнале три пары рук, и вопрос со статьей был решен. Полученный от Хьюза гонорар он тогда глупо просадил, поставив на бой Луиса с Уолкоттом.

— Нет, Говард. Не называли.

Хьюз наставил на Базза свой палец-пистолет:

— Пах! Пах! Пах! Тернер. Сейчас я вынужден сказать тебе: это представление, затеянное смутьянами на улице, и опасно и серьезно. Вот почему я позвал тебя сюда.

Базз был готов к работе; он внимательно смотрел на пилота, изобретателя и магната, утомленного своим экспромтом.

— А за этой большой опасностью, Говард, стоят какие-то деньги? И если ты просишь меня вышибить мозги у пары профсоюзников, то учти, что я уже стар и жирен.

Хьюз рассмеялся:

— Солли Гельфман этого бы не сказал.

— Солли Гельфман слишком воспитан, черт бы его побрал. Говард, что от меня требуется?

Хьюз положил свои длинные ноги на стол Германа Герштейна:

— Базз, что ты думаешь о коммунизме?

— Думаю, что это — дерьмо. А что?

— Люди УАЕС там внизу — все коммунисты, радикалы и друзья тех заговорщиков. Городской совет Лос-Анджелеса собирает большое жюри для расследования коммунистического влияния в Голливуде с особым вниманием к УАЕС. Чтобы помочь в этом деле городским властям, группа владельцев студий — я, Герман и еще кое-кто — создала объединение под названием «Сторонники американского образа жизни в кинематографе». Я сделал взнос в фонд этой группы, вложил средства и Герман. Мы подумали, что ты тоже не останешься в стороне.

— Пожертвую денег из своего скудного заработка? — рассмеялся Базз.

Хьюз передразнил его, усугубив оклахомский акцент Микса:

— Я так и думал, что апеллировать к твоему чувству патриотизма дело ненадежное.

— Говард, ты патриот в том, что касается денег, баб и самолетов, и твой интерес к этой затее со сторонниками американского образа жизни такая же истина, как и то, что коровы летают. А значит, дело большого жюри связано либо с деньгами, либо с бабами, либо с самолетами, и, значит, мои деньги останутся при мне.

Хьюз покраснел и потрогал свой самый любимый самолетный шрам, который так нравится девочке из висконсинского захолустья.

— Значит, будем говорить серьезно, Тернер?

— Так точно.

— Ячейки УАЕС есть в «Вэрайэти интернэшнл», — стал перечислять Хьюз, — в РКО, еще три здесь на Гоуэр и две в больших компаниях. Контракт сформулирован жестко и будет действовать еще пять лет. Он и так слишком дорог, а шкала надбавок в следующие годы будет стоить нам целого состояния. Проклятым профсоюзам этого мало, и они требуют дополнительной платы, возмещения расходов на лечение и участия в прибылях. Это совершенно неприемлемо. Абсолютно.

Базз посмотрел в глаза Хьюзу:

— Ну так не возобновляйте контракт, и пусть они бастуют.

— Это ничего не даст. Оговорка о скользящей шкале обойдется нам слишком дорого, а бастовать они не станут — перейдут к другой тактике. Когда мы в 45-м году подписывали с УАЕС этот контракт, никто не подозревал, как быстро будет развиваться телевидение. Кассовые сборы сейчас ни к черту. Поэтому нам нужны тимстеры, а радикалы УАЕС со своим жестким контрактом пусть катятся к чертям собачьим.

— А как вы обойдете контракт?

Хьюз подмигнул и в мгновенье превратился в большого мальчишку:

— Контракт содержит один четко сформулированный пункт: УАЕС может быть выставлен за дверь, если против него будет выдвинуто обвинение в неправомерных действиях, например в измене. А тимстеры нам обойдутся значительно дешевле, если заплатить некую сумму неким партнерам, которые будут держать язык за зубами.

— Как Микки Коэн? — подмигнул Базз.

— Именно.

Базз тоже положил ноги на стол, жалея, что у него нет сигары:

— Значит, хотите замазать на УАЕС до того, как соберется большое жюри, или прямо на слушаниях. Вы подведете их под пункт о противозаконных действиях и на их место возьмете ребят Микки Коэна. А подавать на вас в суд коммунисты не станут — чтобы не оказаться в еще большем дерьме.

Хьюз столкнул со стола ноги Базза носком своей безупречно чистой туфли:

— «Замазать» — не то слово. В данном случае мы говорим о патриотизме, как об опоре в хорошем бизнесе. А УАЕС — это банда красных диверсантов.

— Значит, я получу премиальные за то, что…

— Ты временно освобождаешься от несения службы на заводе и получаешь премиальные за содействие следственной группе большого жюри. Политическими следователями там уже работают два копа. Возглавляет группу помощник прокурора; ему нужен еще человек для работы с представителями преступного мира и для сбора пожертвований. Голливуд и криминальный мир — так, как знаешь их ты, Базз, их не знает никто. Твоя помощь в этой операции была бы неоценимой. Могу я на тебя рассчитывать?

Перед глазами Базза заплясали «мертвые президенты»:

— Кто этот помощник окружного прокурора?

— Его зовут Эллис Лоу. В 48-м он хотел получить место своего шефа, но проиграл выборы.

Еврейчик Лоу, он уже давно спит и видит себя хозяином штата Калифорния.

— Эллис — душка. А те два копа?

— Детектив городского полицейского управления по фамилии Смит и сотрудник управления прокуратуры некто Консидайн. Готов, Базз?

Старые счеты: пятьдесят на пятьдесят. Кто устроил ему засаду, из которой он выбрался с двумя пулями в плече, одной — в руке и еще одной в левой ягодице, — Джек Драгна или Мал Консидайн?

— Не знаю, босс. У меня с этим Консидайном старые счеты. Шерше ля фам, если понимаете, о чем я. Чтобы взяться за такое дело, человеку должны позарез быть нужны деньги.

— Ну, тогда я спокоен. Деньги позарез тебе нужны всегда.

Глава седьмая

— Мне четыре раза звонили по поводу твоих позавчерашних проделок на городской территории, — сказал капитан Ал Дитрих. — Звонили домой. А вчера, хочу тебе напомнить, у меня был выходной.

Дэнни Апшо стоял в строевой стойке «вольно, по-парадному» у стола начальника участка, приготовившись доложить результаты расследования убийства Гойнза, свои соображения о необходимости увеличить число задействованных сотрудников и пожаловаться на отсутствие взаимодействия с управлением городской полиции. Пока Дитрих выпускал пар, Дэнни решил пока ничего не говорить о проблемах в управлении шерифа и с полицией и сосредоточился на факторах, дающих ему право вести дело самостоятельно и не менее двух недель.

— …а если тебе нужна информация о торговцах героином, то об этом надо было попросить наших агентов. Дальше: никакого рукоприкладства по отношению к торговцам наркотиками, цветным и так далее. Менеджер «Бидо Лито» содержит еще один клуб в округе и очень дружен с начальником патрульной службы отделения Файрстоун. А еще тебя заметили выпивающим на службе. Я тоже себе это позволяю, но делаю аккуратно и не на людях. Понял меня?

Дэнни принял виноватый вид — обычная его хитрость, когда начальство гневается, — взгляд в пол, лицо кислое.

— Слушаюсь, сэр.

Дитрих закурил сигарету:

— Когда ты говоришь мне «сэр», я знаю, что все, что я говорю, тебе до фонаря. Тебе повезло, помшерифа, потому что ты мне нравишься. Тебе везет, я думаю, потому, что твои способности превосходят твою самонадеянность. Давай, докладывай о своем убийстве. Отчет доктора Леймана о вскрытии опусти: я читал твой рапорт, а во-вторых, не люблю слушать в такую рань неаппетитные подробности.

В ответ на эти слова Дэнни замер: он планировал лично донести до Дитриха леденящие кровь аспекты преступления:

— Капитан, пока мне удалось частично собрать относительно достоверные свидетельские описания убийцы: это высокий седой мужчина среднего возраста. Группа крови 0+ определена по сперме и часто встречается у белых. Считаю, что никто из свидетелей его по фотоснимкам не опознает. В джаз-клубах освещение неровное и недостаточное. Четкие отпечатки пальцев на транспортном средстве принадлежат только владельцу машины и его подруге. Подозрения с обоих лиц снимаются в результате проверки архивов «Агентства готовности к гражданской обороне»: сам Албаниз и его подруга во время войны служили по линии этого ведомства. Я проверил регистрацию пассажиров такси за то время, когда тело было выгружено, а машина брошена: такси пользовались только парочки, допоздна засидевшиеся в клубах Стрипа. Рассказ Албаниза о возвращении ночью в город в поисках своей машины подтверждается регистрацией поездок на такси, что также подтверждает его алиби. Вчера я повторно обошел Сентрал-авеню, но больше никаких свидетелей, видевших Гойнза в компании с высоким седым человеком, не обнаружил. Пытался найти двух свидетелей, с которыми разговаривал ранее, чтобы с их слов составить более четкий портрет подозреваемого, но никого из них не нашел: очевидно, эти джазовые музыканты подолгу на одном месте не сидят.

Дитрих загасил сигарету:

— Какие твои дальнейшие шаги?

— Капитан, это убийство на гомосексуальной почве. Один из моих свидетелей характеризовал Гойнза как извращенца, и нанесенные ему увечья подтверждают это. Умер он от передозировки героина, и в этом ему помогли. Хочу показать полицейские снимки гомосексуалистов Отису Джексону и другим местным торговцам наркотиками. Возможно, они их…

Дитрих покачал головой:

— Тебе нельзя снова идти на городскую территорию и допрашивать человека, которого отлупил своей пушкой, а городская полиция из-за твоей выходки уже ни за что не даст нам список местных торговцев наркотой.

Он взял со стола газету «Геральд», развернул ее и указал на заметку в одну колонку под шапкой: «На Сансет-Стрип найдено тело бродяги, убитого в ночь под Новый год».

— Оставим дело как есть: без комментариев, без упоминания имени погибшего. На нашем участке лежит большая ответственность: мы стремимся привлечь как можно больше туристов, и я не хочу лишних хлопот и неприятностей из-за того, что один гомик зарезал другого. Компренде?

Дэнни хрустнул сплетенными за спиной пальцами и выпалил своему командиру вычитанный у Воллмера принцип:

— Моральную основу криминологии составляют единые правила расследования.

— Человеческие отбросы остаются отбросами, — парировал Дитрих. — Идите работать, помшерифа Апшо.

Дэнни отправился в свой закуток в общей рабочей комнате, кипя от негодования. Сначала его оглушил шум, от которого не спасали перегородки: трое других сыщиков участка, младший из которых был на десять лет старше Дэнни, стучали на машинках и орали по телефонам. Но вскоре он перестал обращать внимание на гвалт, а потом и вовсе перестал его слышать.

Над его столом висит увеличенный тюремный снимок Харлана Джастроу по прозвищу Бадди, убийцы из округ Керн, орудовавшего топором, потрясение от злодейства которого и сделало Дэнни полицейским. Кто-то из коллег, прослышав о глубоком интересе Дэнни к этому типу, глазеющему на него со стены, подрисовал ему гитлеровские усики и выходящий изо рта пузырь со словами: «Привет! Я — возмездие помшерифа Апшо! Он хочет поджарить мне задницу, но не говорит за что. Держи с Апшо ухо востро. Он всегда весь в белом, а все остальные в говне». Капитан Дитрих, увидев это художество, настоял, чтобы Дэнни не трогал его как напоминание держать себя в рамках и не задирать носа. Дэнни так и сделал. Потом он слышал, что его поступок оценен по достоинству, в коллективе его приняли как человека с чувством юмора, хотя у Дэнни его вовсе и не было. На шутников он только злился, но это как-то помогало ему лучше думать.

За два с половиной дня работы по делу Гойнза он выполнил самое главное: были прочесаны все джаз-клубы на Сентрал-авеню, взяты на заметку каждый бармен, каждый вышибала, музыкант и каждый завсегдатай джаз-клубов в этом квартале. То же проделано в том районе, где был обнаружен труп. Карен Хилтшер позвонила в тюрьму Сан-Квентин и в лечебницу Лексингтон, запросив сведения о Гойнзе и его дружках, если таковые были. Оставалось дождаться результатов запросов. С допросом торговцев героином в городе пока ничего не получалось, но можно было запросить в наркоотделе управления шерифа список дилеров, нажать на них и посмотреть, нет ли у них контактов с партнерами в районе ответственности городской полиции. Отделение профсоюза Гойнза, не работавшее в праздники, откроется сегодня утром. Так что пока в решении головоломных вопросов — верно-неверно, слишком невероятно, чтобы быть верным, слишком ужасно, чтобы не быть верным, — ему оставалось полагаться только на собственное чутье. Сидя лицом к лицу с Джастроу, глядевшим на него с фотографии, Дэнни стал мысленно воссоздавать картину убийства.

Убийца встречается с Гойнзом в районе квартала джаз-клубов и уговаривает его принять дозу, хотя Марти от наркозависимости уже вылечился. Убийца приготовил «бьюик», двери взломаны или открыты, провода стартера оголены, чтобы можно было быстро «прикурить». Они едут в тихое место, равноудаленное от негритянских кварталов и Сансет-Стрип. Убийца вкалывает Гойнзу такую дозу героина в вену в районе позвоночника, что у того лопаются сердечные артерии. У него под рукой махровое полотенце, чтобы заткнуть Марти рот и не дать залить себя кровью. По оценке бармена из «Зомби», убийца и Гойнз покинули Сентрал-авеню примерно от 0:15 до 0:45, полчаса на дорогу до места убийства и десять минут на то, чтобы прикончить свою жертву.

1:00—1:30.

Убийца для верности душит жертву; забавляется его гениталиями так, что они распухают; лезвием бритвы, вставленным в деревяшку, кромсает кожу на спине, выкалывает глаза, по крайней мере дважды трахает его в пустые глазницы; прогрызает брюшную полость до внутренностей или дает это сделать животному; затем приводит тело в относительный порядок и везет на Аллегро-стрит. Время ночное, идет дождь, а труп оставался сухим. Дождь кончился около 3:00; труп обнаружен в 4:00.

В зависимости от места убийства на нанесение увечий трупу ушло от часа до часа сорока пяти минут.

Убийца так сексуально распален, что за это время эякулирует дважды.

Возможно, убийца ехал на Стрип окольным путем, поэтому зеркало заднего вида было установлено так, чтобы можно было видеть труп на заднем сиденье.

Восстановление акта убийства имеет изъяны: например, гипотеза доктора Леймана о «кровавой приманке». Специально натасканные злобные псы как-то не вписываются в картину: в момент психотического приступа на месте убийства с ними было бы трудно справиться, они произвели бы слишком много шума и суматохи. Отсюда следует, что следы укусов на теле трупа могут быть оставлены самим убийцей, даже если ротовое отверстие слишком велико для человека.

Это значит, что озверевший убийца кусал и грыз тело, чтобы добраться до внутренностей жертвы, высасывал плоть, оставляя воспаленные края…

Дэнни выскочил из своего закутка и снова зарылся в архиве, примыкающем к общей комнате. В одном из расшатанных шкафов хранились досье дел, связанных с правонарушениями на почве нравов и сексуальными преступлениями в Западном Голливуде, — рапорты, жалобы, доклады об арестах и журналы регистрации поступления тревожных сигналов со дня основания участка в 37-м году. Папки досье «Арестованные» располагались в алфавитном порядке. Вот папки, озаглавленные «Жалобы». А вот папки, разложенные по номерам — по «Адресу происшествия». В одних были фотографии задержанных, в других снимков не было. Пропуски в папках «Арестованные» свидетельствовали о том, что участники событий подкупали помощников шерифа, и те изымали те или иные бумаги, когда ход следствия по ним грозил фигурантам неприятностями. А Западный Голливуд — лишь малая часть территории округа.

Целый час Дэнни просматривал дела, выискивая высоких седых, среднего возраста мужчин, «склонных к насилию». Он понимал тщетность своих стараний, но нужно было найти занятие до 10:30, когда ему надлежало отправиться в отделение профсоюза музыкантов 3126. Дела велись так неряшливо, с таким количеством грамматических ошибок, печатались на такой слепой копирке и обнаруживали такое невежество в области правонарушений на сексуальной почве, что Дэнни готов был выть от негодования на это халтурное делопроизводство.

И тут же — многословные рапорты о половых сношениях в сортирах и оральных актах старшеклассников на задних сиденьях автомобилей, от чего желудок обожгло желчью, как от жареных кофейных зерен или шести рюмок виски, которые он выпил вчера вечером. В конце концов он отобрал четырех возможных кандидатов на роль убийцы — мужчин от тридцати трех до пятидесяти пяти лет и ростом от 6 футов 1 дюйма до 6 футов 4 дюймов с суммарным обвинением в двадцать одном преступлении (содомия). Почти все они были связаны с гомосексуальными обычаями мест заключения, что влекло за собой предъявление новых обвинений. В 10:20, вспотевший и весь в пыли, Дэнни понес отобранные папки в диспетчерскую Карен Хилтшер.

Девушка с прической в стиле Вероники Лейк[26] сидела за коммутатором, отвечая на вызовы и соединяя друг с другом абонентов. Это была грудастая блондинка девятнадцати лет, сотрудница полиции из штатских, прельщенная возможностью стать одной из немногих женщин-слушательниц академии шерифской службы. На взгляд Дэнни, со службой в полиции у нее ничего не выйдет: одна полуторагодовая стажировка в тюрьме среди лесбиянок-надзирательниц, мексиканских путан и белых лахудр, мотающих срок за жестокое обращение с детьми, и она, скорее всего, от отчаяния кинется в объятия первого копа-мужчины, который посулит вытащить ее из этого кошмара. Чаровница участка Западного Голливуда и двух недель не протянет на полицейской службе!

Дэнни поправил галстук, одернул рубашку и все свое мужское обаяние направил на то, чтобы снискать благосклонность девушки:

— Карен? Ты очень занята, милая?

Девушка заметила его и сняла наушники. Выглядела она расстроенной, и Дэнни подумал, не следует ли ему умаслить ее очередным обещанием вместе пообедать.

— Привет, помшерифа Апшо.

Дэнни положил папки с делами на стол:

— А что стало с «Привет, Дэнни»?

Карен закурила сигарету а-ля Вероника Лейк и закашлялась: курила она, только чтобы распространить свое женское обаяние на копов дневной смены.

— Сержант Норис слышал, как я обратилась к Эдди Эдвардсу «Эди», и сказал, что я должна называть его помшерифа Эдвардс, что, пока у меня нет звания, я не могу допускать фамильярности.

— Скажи Норису, что я разрешил тебе называть меня Дэнни.

Карен состроила гримасу:

— Дэниэл Томас Апшо — славное имя. Я говорила маме, и она тоже сказала, что это очень славное имя.

— Что еще ты рассказывала ей про меня?

— Что ты очень милый и приятный, только любишь изображать из себя. Что это за папки?

— Преступления на сексуальной почве.

— Это по тому убийству, которым ты занимаешься?

Дэнни кивнул:

— Радость моя, Лекс и Квентин еще не ответили на твои запросы о Марти Гойнзе?

Карен снова скорчила гримасу, полукислую-полукокетливую:

— Неужели не сказала бы? А эти папки зачем?

Дэнни облокотился на коммутатор и подмигнул:

— Давай вместе пообедаем у Майка Лаймена — только вот разгребусь немного. Поможешь мне?

Карен хотела подмигнуть в ответ, но накладные ресницы приклеились к складке кожи под глазом; она неловким движением сунула сигарету в пепельницу и стала отклеивать предательскую красоту. Дэнни брезгливо отвел глаза, Карен надула губки:

— Что тебе надо по этим делам?

Дэнни смотрел в стену, чтобы Карен не видела его лица:

— Позвони в тюремный архив и узнай группу крови всех четверых. Нужна именно группа 0+; остальных можно отсеять. По тем, у кого группа крови 0+, узнай последний адрес, статьи, по которым обвинялись, и данные по условно-досрочному освобождению. Поняла?

— Поняла.

Дани повернулся и посмотрел на свою уцененную Веронику Лейк. Ресницы ее левого глаза теперь приклеились к выщипанной брови.

— Ты — душка. Значит, как освобожусь, идем к Лаймену.

Отделение профсоюза музыкантов 3126 на Вайн-стрит находилось к северу от Мелроуз и размещалось в темном домишке, зажатом между пончиковой и винным магазином.

У дверей отделения толпился музыкальный люд, с бумажными стаканчиками кофе, пирожками и бутылками мускателя разного калибра в руках.

Дэнни припарковался и вышел из машины, группка выпивох расступилась и пропустила его внутрь. В профсоюзном офисе было сыро и холодно: неровными рядами стояли складные стулья, растрескавшийся линолеум был усеян окурками, на стенах скотчем приклеены фотографии из журналов «Даунбит» и «Метроном». Половину оркестрантов составляли белые, другую половину — негры, будто администраторы надумали учредить в своем джазовом хозяйстве черно-белый паритет. У левой стены Дэнни увидел встроенное бюро. В глубине комнаты — шкаф с выдвижными ящиками для бумаг, на их страже стояла изможденная белая женщина. К ней и направился Дэнни, выставив вперед жетон и фотографии Марти Гойнза.

Женщина даже не посмотрела на жетон. Она, прищурившись, взглянула на снимки:

— Парень играет на тромбоне?

— Верно. Мартин Митчел Гойнз. На Рождество вы его направили в «Бидо Лито».

Женщина вгляделась в снимок:

— У него губы тромбониста. Что он натворил?

— Нарушение режима условного освобождения, — благоразумно слукавил Дэнни.

Дама постучала по снимку грязным пальцем с длинным красным ногтем:

— Горбатого могила исправит. Чем могу помочь?

Дэнни указал на ящики:

— Мне нужны данные о его трудовой деятельности, всё, что есть.

Женщина повернулась, стала выдвигать и задвигать ящики, перебирать папки и, вытащив одну из них, быстро просмотрела первую страницу. Положила досье на стойку и сказала:

— Ерундовый тромбон. Где только таких находят.

Дэнни открыл папку, внимательно все прочел, сразу обнаружив два пропуска в записях трудовой деятельности: 38—40-й — Гойнз осужден окружным судом за хранение марихуаны; 44—48-й — его пребывание в Квентине по аналогичному обвинению. После 48-го года записи велись прерывисто: единичные двухнедельные выступления на игровых площадках Гардены и фатальный ангажемент в «Бидо Лито». В 36-м и 37-м, до первого своего тюремного срока, Гойнзу удавалось получить лишь случайную работу — отдельные номера в голливудском придорожном ресторанчике. Играть на тромбоне Марти Гойнз начал только в начале 40-х.

Назвав свой номер «Безумный Марти Гойнз и его Рог Изобилия», он недолго гастролировал со Стэном Кентоном. В 1941-м у него было турне с Диким Вилли Монро. Целых несколько страниц подробно освещают его участие в 42, 43 и 44-м годах в сборных оркестрах в составе шести или восьми человек, игравших вечерами в дешевых ресторанах в долине Сан-Фернандо. В послужной список заносились лишь имена руководителей ансамблей или клубных менеджеров, его нанимавших; никто из остальных музыкантов при этом не упоминался.

Дэнни закрыл папку, а дама сказала:

— По нулям, верно?

— Верно. Как вы думаете, не знал кто-нибудь из здешних парней, хочу сказать, не знаком ли кто из них с Мартином Гойнзом?

— Могу спросить.

— Спросите, если вам это не трудно.

Женщина закатила глаза к небу, вывела пальцем знак доллара и ткнула себя в грудь. Дэнни почувствовал, как его пальцы вцепились в край стойки, и уловил исходящий от кожи запах выпитого вчера виски. Он уже был готов сорваться, но вспомнил, что находится за пределами округа и уже схлопотал выговор от начальника. Порылся в карманах в поисках наличных, вытащил пятерку и шлепнул ее на стойку.

— Спросите прямо сейчас.

Мадам схватила деньги и скрылась позади ящиков. Дэнни увидел ее, как она через мгновение уже ходила среди тех, кто стоял с бутылками, потом перешла к любителям кофе и пончиков. Выбрала из толпы высокого негра с бас-трубой в футляре, взяла его за руку и ввела в помещение. От длинного пальто этого человека, которое, казалось, служит ему оболочкой и местом постоянного жительства, на Дэнни повеяло запахом застарелого пота, листьев и раствора для полости рта. Женщина представила его:

— Честер Браун. Он знает Мартина Гойнза.

Дэнни указал ему на ближайший ряд стульев. Мисс Джазовед вернулась к стойке, а бас направился к указанному месту, отхлебывая на ходу из флакона «Листерина».[27] Прополоскал им горло и проглотил, пояснив: «Завтрак чемпионов». Дэнни сел от него через два стула, достаточно близко, чтобы хорошо слышать, но не настолько, чтобы дышать его вонью.

— Знаете Марти Гойнза, Честер?

Негр рыгнул и спросил:

— А чем, собственно, обязан?

Дэнни протянул ему доллар:

— На завтрак чемпиону.

— Я ем три раза в день, начальник. А рассказы о друзьях-товарищах разжигают аппетит.

Дэнни выложил еще один доллар. Честер схватил его, залпом опорожнил пузырек «Листерина» и погладил его:

— Улучшает память. А так как Марти я не видел с войны, вам моя память будет нужна.

Дэнни достал блокнот и ручку:

— Рассказывай.

Трубач глубоко вздохнул:

— Я с Марти выступал, еще когда он звал себя Рогом Изобилия. Тогда еще на Вентура-бульвар сеяли бобы, а Долина была застроена халупами. Половина ребят бодяжили, половина садились на иглу. Сам Марти торчал как сволочь.

Пока семь долларов Дэнни себя оправдывали: подтверждалось и то, что он узнал из профсоюзного досье Гойнза, и то, что он знал о его судимостях.

— Давай дальше, Честер.

— Ну что, Марти стал приторговывать травкой, с этим у него вышло не очень. Как я слышал, он занимался этим недолго. Он грабитель был прирожденный. Все ребятишки, которые грелись, этим занимались. В барах тырили сумочки со столов и со стульев, узнавали адреса людей, выкрадывали ключи от дома, пока бармен их поил. На одном выступлении смотришь — нет ударника, на другом — трубы и так далее: они сведениями делились, чтобы обворовывать местных клиентов. Марти тоже всем этим занимался, только в одиночку; в перерыве угонит машину, грабанет кого-то и бегом к следующему номеру выступления. Говорю ж, он грабитель был прирожденный.

Это что-то новенькое, даже для копа, который сам в молодые годы угонял машины и, кажется, об этом знал все досконально.

— Это о каких годах идет речь, Честер? Постарайся вспомнить.

Браун посмотрел на пузырек «Листерина»:

— Чтобы не соврать, скажу так: с лета 43-го до, наверно, 44-го.

Гойнз схлопотал второй срок в апреле 44-го.

— Работал он один?

— Вы про грабежи?

— Про них. И вообще, были у него какие-то партнеры?

— Ежели не считать одного малого, Рог Изобилия всегда сам по себе гулял. Тот его кореш — белый светлоголовый малый, высокий и застенчивый — любил джаз, но ни на чем играть не умел. Он пострадал в пожаре, и все лицо у него было забинтовано, как у той мумии. Мальчуган еще — ну, лет девятнадцать, а может, двадцать. Сколько они с Марти переграбили — и не припомнишь.

Дэнни охватила дрожь. Хотя «мальчуган» не мог быть убийцей: подросток в 1943—1944-м не может выглядеть седым пожилым мужчиной в 1950-м.

— Что сталось с тем корешом, Честер?

— Не знаю. Но вы вроде интересуетесь по поводу нарушения режима и даже не спрашиваете, где Марти живет?

— Как раз хотел поговорить об этом. Есть что сказать?

Браун покачал головой:

— Марти всегда держался особняком. Ни с кем дальше клуба не общался.

У Дэнни пересохло в горле:

— Гойнз гомосексуалист?

— Чего это?

— Голубой, педик, гомик? Мальчиков любит?

Браун допил свой «Листерин» и вытер губы:

— Это вы зря. Нехорошо говорить гадости о человеке, который не сделал вам ничего плохого.

— Ну так ответь на мой вопрос, — сказал Дэнни.

Музыкант открыл футляр; инструмента в нем не было — одни бутылочки с «Листерином» для полоскания рта. Честер отвернул пробку, неспешно сделал один долгий глоток.

— Это за Марти, — сказал он. — Я ж не такой дурак, как вы думаете, и знаю, что он умер. Не был он никаким гомиком. Может, с бабами он и не крутил, но курва буду — педом он не был.

Со сведениями, полученными от Честера Брауна, Дэнни кинулся к телефону-автомату. Первым делом он позвонил в объединенный полицейский архив, где выяснил, что Мартин Митчел Гойнз по обвинению в проникновении со взломом не задерживался, что никаких молодых светловолосых сообщников по двум уголовным делам, связанным с марихуаной, в его деле не значится, что в Сан-Фернандо примерно в 1942–1945 годах молодой человек с явными следами ожогов на лице по делам, связанным с мошенничеством и наркотиками, не задерживался.

Звонок на коммутатор участка Западного Голливуда свел его с обиженной Карен Хилтшер. Она сказала, что ее долгие переговоры с тюремным архивом по досье секс-преступников дали такой результат: ни у кого из четырех осужденных не было группы крови 0+. Ответили на запрос и Сан-Квентин и Лексингтон. Оттуда сообщили, что Мартин Гойнз в заключении держался особняком, а его адвокат в Лексингтоне упомянул, что Гойнз до сих пор не появился у социального работника, который им занимался, и после возвращения в Лос-Анджелес ничего не сообщил даже о месте жительства. На всякий случай Дэнни попросил Карен посмотреть в участковом архиве дела на грабителей, имевших отношение к джазу, и уточнить, не проходит ли по тамошним документам парень с обожженным лицом, который любит джаз. Разобиженная девушка все же согласилась порыться в бумагах. Дэнни повесил трубку, решив, что обед, которого он так страшился и который он обещал Карен, придется устроить уже не у Майка Лаймана, а в более роскошной «Кокосовой роще», чтобы умаслить девушку.

В час дня Дэнни от нечего делать снова решил проутюжить уже знакомые тротуары и мостовые. Он поехал в негритянский квартал и битых четыре часа опрашивал жителей прилегающих к Сентрал-авеню улиц и переулков о Гойнзе и седовласом человеке. В сумерках он вернулся в Западный Голливуд, припарковал машину на углу Сансет и Дохини и стал обходить дома на холмах северной стороны и по южной стороне ближе к бульвару Санта-Моника. В голове у него вертелась неотвязная мысль: почему, чтобы избавиться от трупа, убийца выбрал именно Аллегро-стрит. Если убийца живет где-то поблизости, это дало ему достаточно времени для истязания мертвого Гойнза, Аллегро же он выбрал, просто чтобы поиздеваться над полицией. Машину он бросил там, чтобы сбить полицию со следа, а живет он совсем в другом месте. Эта версия вела к другим заключениям «субъективного мышления» — фундаментального принципа Ганса Маслика. Тут Дэнни подумал, что собственный автомобиль оставил убийца где-то поблизости, чтобы тут же уехать, и новогодним утром, утомленный и опустошенный после приступов безумной ярости, прогуливался по Стрипу, смешавшись с праздничной толпой.

И тут Дэнни стало жутко.

В своей знаменитой работе Маслик описывал метод психоанализа, разработанный им в ходе исследований, проводившихся совместно с Зигмундом Фрейдом. Метод получил название «Мысленная кинокамера» и заключался в представлении деталей и обстоятельств так, как это мог видеть сам преступник. При этом воспроизводились все ракурсы и оптико-механические приемы современной кинокамеры. Глаза исследователя становились объективом, который может наезжать на предмет и удаляться, показывать застывший крупный план, выбирать детали заднего плана и давать картине преступления свое толкование. Этот прием вспомнился Дэнни, когда он был между Сансет и Горн: попробовать представить себе, что сейчас 3 часа 45 минут новогодней ночи, и взглянуть на окружение глазами маньяка, идущего домой или к своей машине в толпе гуляк-полуночников и пытающегося обрести душевное равновесие. Но он не увидел ни толп людей на Стрипе, ни очереди в ресторан «Мокамбо», ни служащих за конторкой мотеля «Джек Драйв». Тогда он сразу «включил» крупный план пустых глазниц Мартина Гойнза, его внутренностей и паха, увидел многократно увеличенный труп в цветном исполнении, подготовленный для посмертного вскрытия. Перед ним вильнула машина; по коже побежали мурашки, калейдоскопом мелькали образы саксофониста Коулмена, похожего на него персонажа из фильма, на котором он был с Карен, Тима… Направил «мысленную кинокамеру» на прохожих, но в его объективе заплясали уроды…

Он еще долго приходил в себя после этого эксперимента. Вспомнил: ведь он со вчерашнего дня ничего еще не ел. Решил погодить со своей дозой бурбона и пройти весь Стрип с незамутненной головой. Чтобы окончательно отойти, нужно было заняться простой полицейской работой: обойти все ночные клубы и рестораны и задать вопросы о высоком седом человеке в новогоднюю ночь.

Так он и сделал.

И снова никакого результата.

Два часа потрачены впустую.

Один и тот же ответ он получил в «Сирано», «Голубой комнате Дэйва», «Сайро», «Мокамбо», «Ла Рю», в «Кофе Боба», «Шерри», «Логове Бруно» и в «Кинокафе»: никто не вспомнил одинокого высокого седого человека.

Была уже полночь, когда Дэнни сел за руль и отправился в «Лунный свет» выпить свои четыре рюмки. Дженис Модайн, его лучшая осведомительница, ходит с лотком сигарет между столиками с редкими ночными клиентами. В закрытых кабинках целуются влюбленные парочки, другие, нежно обнявшись, танцуют под медленные ритмы баллад, льющиеся из музыкального автомата. Дэнни сел в кабинку, спиной к эстраде. Через минуту появилась Дженис с четырьмя рюмками и водой со льдом на подносе.

Дэнни быстро опрокинул в себя все рюмки. На Дженис он не смотрел — намек, чтобы она оставила его одного. Ему не хотелось выслушивать от нее слова благодарности: Дэнни удалось замять выдвинутые против Дженис обвинения в занятиях проституцией. Свежие сплетни о Микки Коэне ему тоже были ни к чему. Бесполезно, ведь главный уголовник на участке Западного Голливуда держит в кармане всю полицию участка. Его уловка не удалась: девушка, изображая смущение, осталась стоять перед ним. С плеча у нее соскользнула одна бретелька, потом и вторая. Дэнни подождал, пока виски начнет действовать и освещение в баре, казавшееся странным, снова станет обычным. Он сказал:

— Садись и рассказывай, что тебе надо, пока платье с тебя совсем не свалилось.

Дженис поправила свои бретельки и села напротив Дэнни:

— Я насчет Джона, мистер Апшо. Его опять арестовали.

Джон Лембек, любовник Дженис и одновременно ее сутенер, занимался угоном машин по заказу и по заказу мог поставить клиенту любые запчасти. Он, как и Дэнни, был из Сан-Берду и знал по слухам, что его быстро идущий в гору земляк-детектив сам угонял машины в округах Керн и Висалиа, но помалкивал об этом, когда его допрашивали по подозрению в угоне авто.

— Запчасти или целая машина, черт бы его побрал? — спросил Дэнни.

Джанис вынула из-за пазухи бумажную салфетку и стала ее теребить:

— Чехлы.

— В городе или в округе?

— Ка-кажется, в округе. Отделение Сан-Димас.

Дэнни поморщился. Сыскной отдел в Сан-Димас был самым скандальным во всем управлении. В 46-м году дневной дежурный по участку, окосевший от скипидарного самогона, до смерти забил подвернувшегося рабочего-мексиканца с плантации.

— Это в округе. Какой залог?

— Залог не назначен, из-за последнего условного освобождения. Понимаете, нарушение режима, мистер Апшо. Джон сильно напуган, потому что полицейские там просто свирепствуют. Его заставили подписать признание в хищении всех машин, которые он не воровал. Джон сказал, что я должна передать парню из Сан-Берду, который любит машины, чтобы заступился за земляка, который тоже любит машины. Он не сказал, что это значит, но просил передать вам.

Надо использовать все рычаги, чтобы сохранить свою репутацию незапятнанной: нужно звонить этим копам в Сан-Димас, объяснить, что Джон Лембек — его доверенный информатор, и что негритянская банда угонщиков машин просто хочет его засадить, и попади этот глупый засранец в окружную тюрьму — его там прикончат. Если Лембек в обезьяннике и ведет себя смирно, то ему надают затрещин и выгонят вон.

— Передай Джону, что займусь его делом с утра.

Дженис рвала свою салфеточку на мелкие клочки.

— Спасибо, мистер Апшо. Джон велел мне быть с вами поласковей.

Дэнни встал, чувствуя себя согревшимся и бодрым, думая, не намять ли бока этому Лембеку, решившему расплатиться с ним своей девкой.

— Ты всегда со мной ласкова, милая. Вот и рюмашку на ночь пропустил.

Дженис страстно вперила в него свои голубые глазки:

— Я хочу сказать, очень-очень ласковой.

— Мне это не нужно.

— Я имею в виду сделать все, что вам захочется.

— Нехорошо это, — сказал Дэнни и положил на стол, как обычно, доллар чаевых.

Глава восьмая

В своем офисе на двенадцатом этаже Мал погружен в чтение досье доктора Лезника.

Второй час ночи. Весь офис окружного прокурора в темноте; горит одна лампочка на стене закутка Мала. По всему столу вперемешку с закапанными кофе записями разбросаны папки. Селеста скоро уснет, тогда он сможет отправиться домой и лечь спать в своей каморке, избежав ее приставаний. Только в этот поздний час он бывает ее единственным другом, только в постели они могут спокойно поговорить, до тех пор пока один из них не спровоцирует скандал. Сегодня он бы не отказался от ее предложения. Скабрезное содержание папок возбудило его, как во времена работы в отделе нравов, когда он вел слежку за молодыми девушками, работавшими в борделях. Хорошо знать этот контингент — значило получить надежный выход на тех, кто даст наводку на сутенеров и богатых клиентов.

После сорока восьми часов штудирования бумаг Лезника у него появилось ощущение, что он сумел понять, что это за люди — красные в рядах УАЕС.

Обманывающихся.

Вероломных.

Насквозь порочных.

Пустобрехи, демагоги, новомодные псевдоидеалисты. Жадная до социальных проблем саранча, налетающая отовсюду с ложным пониманием реальности и ошибочными решениями. Сонная Лагуна — единственное их правое дело, практически проваленное: тогда сочувствовавшие жертвам гонения на левых, кого называли «попутчиками», просто умоляли членов компартии принять участие в пикетировании и распространении листовок, чем свели на нет все, что говорил и делал Комитет защиты Сонной Лагуны. Голливудские сценаристы, актеры и их окружение разглагольствовали о своих пустяковых травмах, пережевывали банальности либералов, терзались муками совести из-за своих огромных заработков в годы Депрессии и как покаяние раздавали свои деньги на сомнительные предприятия радикалов. Эта беспринципность, эта убогая политика и толкали людей в приемную доктора Лезника.

Обман.

Глупость.

Эгоизм.

Мал глотнул кофе и мысленно прошелся по содержанию папок. Теперь нужно отобрать участников мозгового треста левых, которых они с Дадли Смитом будут допрашивать, и наметить тех, кто станет объектом разработки еще не подобранным агентом-оперативником, внедрение которого предложил и на которого возлагает большие надежды сам Лоу. Пока же он имеет дело с теми, у кого слишком много денег и совсем немного мозгов, для кого 30-е и 40-е были одной большой ошибкой. Они предали самих себя, своих любовников, страну и собственные идеалы, а в ходе двух крупных событий проявили еще больше глупости и в итоге выпали из круга своих политических единомышленников, собраний и партнеров по распутству.

Этими событиями были дело Сонной Лагуны 1942 года и Комиссия Конгресса по антиамериканской деятельности, расследовавшая в 1947 году коммунистическое влияние в индустрии развлечения.

Но самое забавное, оба эти события придали радикалам больше авторитета и в известном смысле реабилитировали их.

В августе 1942 года на заросшем травой холмистом пустыре в районе Уильямс Ранч в центральной части Лос-Анджелеса, служившим местом сборищ членов разнообразных банд и носящем название Сонная Лагуна, был забит до смерти мексиканский юноша Хосе Диас, которого затем переехали машиной. Об инциденте заговорили еще с вечера, когда, по слухам, Диаса изгнали из местной банды подростков, потому что он якобы оскорбил членов конкурирующей группировки. Семнадцать человек захватили Диаса, затащили в Лагуну и там прикончили. Доказательств этого преступления фактически не было. Полицейское расследование и суд над подростками проходили в атмосфере антимексиканской истерии. В 42—43-м годах по всему Лос-Анджелесу прокатилась волна беспорядков, связанных с восстанием зутеров.[28] Все семнадцать обвиняемых были приговорены к пожизненному заключению. Комитет защиты Сонной Лагуны, куда вошли активисты УАЕС, члены компартии, либералы и честные граждане, организовали массовые выступления, рассылали петиции и собирали средства для судебной защиты, что в конечном счете привело к тому, что все осужденные были помилованы.

Пропитанный лицемерием идеализм! На прием к Лезнику приходили мужчины, у кого «сердце кровью обливалось» из-за несправедливо осужденных юношей, с жалобами на белых женщин из компартии, которые бесстыдно трахались с мексиканскими «пролетариями». И тут же следом жалобщики корили себя как озверевших расистов.

Мал взял себе на заметку обсудить с Лоу дискуссионный аспект проблемы Сонной Лагуны. Эд Саттерли намеревается раздобыть у фэбээровцев снимки съездов Комитета защиты Сонной Лагуны. Поскольку все обвиняемые полностью реабилитированы, то его затея может дать обратный результат. То же самое относится к информации психиатра, предоставленной Комиссии Конгресса в 47-м. Лучше будет, если они с Дадли сохранят эти сведения в тайне, чтобы не усложнять положение Лезника, и будут пользоваться этой информацией как подсобной — давить с ее помощью на слабые места представителей УАЕС. Выход с материалами Комиссии Конгресса в полном масштабе может поставить в затруднение большое жюри: Дж. Парнел Томас, председатель той комиссии, сейчас отбывает тюремный срок за взяточничетсво. Видные деятели Голливуда выступили с протестом против методов комиссии, и материалы Лезника изобилуют опасными моментами весны 47-го — самоубийствами, попытками самоубийства, актами предательства, пьянством и развратом как средством приглушить боль от потери друзей и доброго имени. Подобный прецедент уже был: в прошлом году большое жюри Лос-Анджелеса планировало опереться на авторитет Комиссии Конгресса 47-го, но решило, что это может вызвать симпатии к членам УАЕС и усилить позицию свидетелей противной стороны. Лучше будет не углубляться в доказательства фактов предательства; важнее лишить либералов возможности оспаривать тактику большого жюри в прессе.

Малу его обзор представлялся весомым: добротные данные, предложения насчет того, что использовать, а что держать про запас. Он допил свой кофе и перешел к личным делам — из двадцати двух человек пять-шесть уже практически готовы к допросу и оперативной разработке.

Первый — проблематичен. Мортон Зифкин: член УАЕС и компартии, состоит в одиннадцати других организациях, определяемых как «коммуннистический фронт». Семейный: жена и две взрослые дочери. До того как послал Комиссию Конгресса к чертям собачьим, был высокооплачиваемым сценаристом, зарабатывал сто тысяч в год. Теперь за гроши занимается склейкой кинопленки. Занимался психоанализом с доктором Лезником, желая «постигнуть учение Фрейда» и умерить свою страсть изменять жене с соратницами по компартии, «на что толкает его не тело, а деньги». Оголтелый, не знающий удержу проповедник марксизма. Отлично бы смотрелся на скамье свидетеля, но никогда не выдаст своих красных товарищей. Настолько образован и умен, что рядом с ним Лоу будет выглядеть круглым дураком, а наложенные на него санкции Комиссии Конгресса придадут ему ореол мученика. Проблематичен.

Мондо Лопес, Хуан Дуарте и Сэмми Бенавидес, бывшие активисты Комитета защиты Сонной Лагуны, рекрутированные руководством компартии из синаркистов — банды зутеров, щеголявших в регалиях нацистов. Теперь они номинально состоят в руководстве УАЕС как представители национального меньшинства. В начале 40-х они просто бесились от заносчивости белых женщин, но уступчивость партийных коллег в юбках сделала их благодарными товарищами. Правда, потом они еще больше взъелись на своего руководителя ячейки, когда тот предложил им обследовать свои «тревоги» у психиатра. В настоящее время Бенавидес, Дуарте и Лопес совмещают работу рабочих сцены на студии «Вэрайэти интернэшнл пикчерз» с участием в съемках дешевых вестернов, где исполняют роли индейцев. Они также руководят пикетированием на Гоуэр-Галч — попытка УАЕС использовать физические методы борьбы. Впрочем, пикетчики выглядят жалкими слабаками в сравнении с громилами Микки Коэна, выступающими на стороне тимстеров. Мал определил тройку мексиканцев как напавших на золотую жилу бабников, политические интересы которых не выходили за круг проблем Сонной Лагуны. За всей троицей, по всей видимости, имелись грешки и преступные связи со времен их бандитской юности — удобный повод для их разработки агентом, если Эллис Лоу такого найдет.

Дальше — хуже.

Рейнольдс Лофтис, харáктерный киноактер, выданный Комиссии Конгресса своим любовником Чазом Майниром, голливудским сценаристом-середнячком. Лофтис не подозревает, что Майнир продал его, и относится к доносчику с полным доверием. Оба состоят членами УАЕС, остаются в добрых отношениях на личных встречах и на политических мероприятиях, в которых оба принимают участие. Майнир, мучимый совестью за свое предательство, сказал доктору Лезнику: «Если бы вы знали, ради кого он оставил меня, вы бы поняли, почему я так поступил». Мал проштудировал дела Лофтиса и Майнира в поисках других упоминаний этого «кого», но ничего не отыскал. В бумагах Лезника на Лофтиса был большой пробел в период 1942–1944 годов. В деле Майнира тоже никакого упоминания третьего угла любовного треугольника не было. Мал помнил Лофтиса по вестернам, на которые он ходил со Стефаном: высокий длинноногий мужчина с седой головой и приятной внешностью — вылитый американский сенатор. И вместе с тем — коммунист, подрывной элемент, свидетель противной стороны на заседаниях Комиссии Конгресса и откровенный бисексуал. Двустволка. Потенциально, следом за Чазом Майниром, красным с тщательно скрываемой тайной, — особо важный свидетель в пользу выставившей стороны.

И наконец — Красная королева.

На Клэр де Хейвен персонального дела не было. По описаниям нескольких мужчин, она слишком хороша собой, слишком сильна и умна, чтобы обращаться за помощью к психиатру. Она переспала с половиной своей партийной ячейки и всей верхушкой Комитета защиты Сонной Лагуны, включая Бенавидеса, Лопеса и Дуарте, которые ее просто боготворят. Чаз Майнир без ума от нее, хотя и голубой; Рейнольдс Лофтис говорит о ней как о «единственной женщине, которую я когда-либо любил». Ее женские прелести Мал отметил как фактор второстепенный. Клэр действует за сценой, держится в тени, бережет светские и деловые связи своего покойного отца, флегматичного лос-анджелесского юриста, придерживавшегося правых убеждений. Майнир говорил Лезнику, что именно авторитет ее отца объясняет то, что ее не вызывали в 47-м в Комиссию Конгресса и что никто из других свидетелей не называл ее имени. Клэр трахалась как крольчиха, но потаскухой не считалась; педерасты сценаристы, актеры-двустволки, мексиканцы и коммунисты всех расцветок — все относились к ней с глубоким почтением.

Мал погасил свет, напомнив себе не забыть послать записку Лезнику с вопросом: почему все записи в его делах обрываются летом 49-го года? Идя к лифту, он думал, как выглядит Клэр де Хейвен и где достать ее фото. «Вот если бы затащить ее в число свидетелей обвинения, используя ее страсть к политике и сексу… Красная королева колется в суде, как последняя шлюха из Чайнатауна…»

Финальным титром этого скабрезного фильма перед его глазами всплыли капитанские нашивки.

Глава девятая

Время собирать деньги.

Сначала Базз зашел в студию «Вэрайэти интернэшнл», где Герман Герштейн прочел ему пятиминутную лекцию о пагубности коммунизма и вручил толстый конверт сотенных купюр. Вторая остановка — «Голливуд Престиж Нэшнл пикчерз». Короткая прогулка сквозь линии пикетчиков — тимстеров и УАЕС — к зданию студии. Начальник охраны студии Уолли Волдрих открывал коробку с пончиками, обсыпанными сахарной пудрой и обрызганными каплями шоколада. Десять тысяч Говарда у него уже были в кармане. Взнос Микки Коэна в фонд «Сторонников американского образа жизни в кинематографе» будет на сегодняшний день его последним сбором.

Через Сансет Базз поехал в Санта-Моника-каньон к укромному бунгало, где Микки оттягивается со своими прихлебателями, развлекается с девками и прячется от жены. С кучей денег в кармане Баззу и море по колено: вот если б Консидайн был поблизости, когда он будет сдавать мешок денег Эллису Лоу, он был его подразнил, посмотрел бы, что изменилось за те четыре года, когда он узнал о том, что Лора с Баззом погуливает. Если все пойдет как надо, он скажет Говарду, что берется бить коммунистов: Леотис Дайнин требует с него полторы штуки, а с этим черножопым связываться не стоит.

Бунгало Коэна представляло собой постройку из бамбука, в зарослях тропических растений — там укрывались бойцы, когда Микки и Джек Драгна затевали перестрелку. Базз припарковал машину рядом с «паккардом» с откидной крышей, подивившись, куда девался бронированный «кадиллак» и кто вручит ему конверт с деньгами. Он подошел к двери и позвонил. Изнутри донесся голос женщины с южным акцентом:

— Входите.

Базз открыл дверь и увидел Одри Андерс; она сидела в гостиной и щелкала клавишами арифмометра. Отсутствие макияжа, простые рабочие брюки и рубашка с монограммой Микки совсем не убавили ее красоты; она выглядела даже лучше, чем утром после новогодней ночи в красном платье и на высоких каблуках, когда пнула Томми Сифакиса в пах.

— Привет, мисс Андерс.

Одри указала ему на лакированный китайский журнальный столик; там лежала пачка купюр, стянутых резинкой.

— Микки просил передать тебе «мазел тов»,[29] что, как я понимаю, значит, что он рад твоему участию в этом деле с большим жюри.

Базз сел в глубокое кресло и положил ноги на столик в знак того, что желает побыть здесь и потолковать:

— Что, Микки пользуется тем, что у тебя диплом магистра наук?

Одри отстукивала данные сделок, смотрела на выходящую из машинки ленту и записывала в блокнот. Все это она делала очень медленно, вдумчиво:

— Доверяешь программкам «Эль Ранчо бурлеска»?

— Нет. Просто думаю, что у тебя отлично работают мозги.

— Имеешь в виду обсчет кредитов?

— Это называется ростовщичеством… Нет, я говорю о мозгах в целом.

Одри указала на вытянутые на стол ноги Базза:

— Собираешься задержаться?

— Недолго. У тебя действительно есть диплом магистра?

— Господи! Все спрашивают одно и то же. Нет, степени магистра у меня нет. У меня сертификат бухгалтера второразрядного учительского колледжа в Джексоне, штат Миссури. Удовлетворен?

Базз не мог решить, хочет ли она, чтобы он поскорее убрался, или рада прервать свое занятие: в погожий зимний день подсчитывать прибыль от ростовщических операций — занятие неблагодарное. У него был еще один шанс, одна отмычка, позволяющая заглянуть в чужую душу:

— Как Люси Уайтхолл — в порядке?

Одри закурила сигарету и выдохнула два идеальных по форме колечка дыма.

— Да. Сол Гельфман спрятал ее у себя в Палм Спрингс, а у Микки есть друзья в управлении шерифа, и там выдали ограничительный ордер. Если Томми тронет Люси, полиция его арестует. Она сказала, что благодарна тебе за все. Я не стала говорить ей, что ты выручил ее за деньги.

Базз пропустил колкость мимо ушей и улыбнулся:

— Передай Люси привет. Скажи ей, что она такая хорошенькая, что я все сделал бы и бесплатно.

Одри рассмеялась:

— Ну да, сделал бы, от тебя дождешься. Микс, а что у тебя с Микки?

— На твой вопрос отвечу вопросом. Зачем тебе это знать?

Одри пустила еще два колечка дыма и загасила сигарету:

— Потому что вчера он говорил о тебе битый час. Потому что, как он сказал, никак не может решить, кто ты такой: самый глупый из умных или самый умный из глупых. Не может понять, почему ты продуваешь деньги в тотализаторе черных, когда можешь играть на ставках у него и платить проценты. Он говорил, что только глупцы любят опасность, а ты любишь опасности, но совсем не глуп. Он еще говорил, что не может понять: храбрый ты или сумасшедший. Что скажешь?

Баззу захотелось, чтобы такие слова были высечены на его могильном камне. Они так были точны и так верны! Базз ответил Одри прямо, не заботясь, пойдет ли это от нее дальше:

— Мисс Андерс, я рискнул там, где Микки рисковать боится, поэтому он чувствует себя вне опасности. Он маленький человек, и я маленький человек, просто я чуть лучше управляюсь своими руками и дубинкой. Микки может потерять много больше, чем я, а потому он и боится больше. А если я сумасшедший, то, значит, он умный. Знаешь, мисс Андерс, что мне кажется странным в нашем разговоре?

Вопрос остановил начинавшуюся улыбку Одри — яркий луч, высветивший два чуть искривленных зуба и поджившую ранку на нижней губе.

— И что же?

— Что Микки решил потолковать об этом именно с тобой. Вот это для меня в самом деле удивительно.

Улыбка Одри угасла:

— Он любит меня.

— Это значит, он ценит внимание, которое ему оказывается. Как он делал, когда я был копом: тот славный белый порошок я продавал не Джеку, а Микки. Мы тогда с ним и подружились, вот потому Микки так себя и ведет. А удивлен я, что он так открывается женщине, вот и все.

Одри закурила новую сигарету: Базз понял, что у нее испортилось настроение, дружеского разговора больше не получится:

— Извини. Я не хотел касаться сугубо личного.

Одри сверкнула глазами:

— О нет, хотел, Микс. Еще как хотел!

Базз встал и обошел комнату, осматривая необычную китайскую обстановку и думая: кто ее выбирал — жена Микки или эта бывшая стриптизерша и бухгалтер, заставившая его задергаться, будто, если он скажет не то, начнется пальба. Он решил перевести разговор на другую тему:

— Хорошие вещицы. Жалко будет, если Джек Д. продырявит их пулями.

Голос Одри дрогнул:

— Микки и Джек поговаривают о том, чтобы пойти на мировую. Джек хочет, чтобы они вместе провернули одно дельце. Может, дурь, может, казино в Вегасе. Микс, я люблю Микки, и он любит меня.

Последние слова прозвучали для Базза как выстрелы — бах, бах, бах. Он взял пачку денег, сунул их в карман и сказал:

— Ага. Он любит возить тебя в «Трок» и «Мокамбо», где знает, каждый мужчина облизывается на тебя и боится его. Потом часок с тобой и обратно к жене. Верно, это хорошо — иногда поговорить друг с другом обо всем. Но по моему разумению, этому еврейчонку недолго тебе исповедоваться, потому как ему недостает мозгов понять, что ему досталось.

Одри раскрыла рот, сигарета упала ей на колени. Она подняла ее и загасила:

— Ты в самом деле сумасшедший или просто глуп?

Баззу снова послышались выстрелы — бах, бах, бах, бах.

— Наверное, я просто доверяю тебе, — сказал он. Подошел к Одри и поцеловал ее прямо в губы, одной рукой гладя по голове. Она не открыла рта, не протянула к нему руки, но и не оттолкнула его. Поняв, что большего ему ожидать нечего, Базз отпустил Одри и направился к машине, чувствуя под ногами зыбучие пески.

Все эти «бах, бах, бах, бах» эхом отдавались всю обратную дорогу, заставляя вспоминать виданные и перевиданные кадры старого немого кино как новое чудное видение.

В 33-м он схватился с шестью «быками» из числа пикетчиков у студии «МГМ», махавшими утыканными гвоздями бейсбольными битами, выручил их своей дубинкой и сам получил столбняк — глупость, которая помогла ему поступить в полицию.

В начале 42-го работал в группе наблюдения за иностранцами, собирал япошек и переселял их в паддоки ипподрома в Санта-Анита. Там он приметил смышленого паренька по имени Боб Такахаси; пожалел парня, взял его на недельную гулянку Тихуана — выпивка, девки, собачьи бега и расставание со слезами на границе. Паршивец Боб мотанул на юг, косоглазый чужак на земле лупоглазых. Тоже большая глупость; но он прикрыл свою самоволку тем, что остановил подозрительную машину из Сан-Диего и арестовал четырех наркоторговцев да еще целый фунт марихуаны в придачу. На всю эту шпану в Лос-Анджелесе, оказалось, заведено девятнадцать дел. Он получил благодарственное письмо от начальства за поимку опасных преступников. Опять дерьмо обернулось удачей.

Но самый большой номер он отколол со своим братом Фадом. Через три дня после освобождения из тюряги в Техасе Фад объявляется у дверей детектива сержанта полиции Микса Тернера и сообщает, что только что обчистил винный магазин в Хермоза-Бич, отлупил пистолетом владельца и теперь намерен вернуть из полученного дохода Баззу долг в шесть сотен. И когда Фад рылся в своем окровавленном бумажном пакете, в дверь постучали. Базз посмотрел в глазок и увидел двух полицейских. Он решил, что родня все же ближе закона: грохнул четыре раза из своего служебного револьвера в стену комнаты. Полицейские стали взламывать дверь. Базз затолкал Фада в подвал, запер его там, выбил заднее окно и слегка потоптал хозяйскую петунию. Когда полицейские вошли в дом, Базз объяснил, что сам полицейский, а бандит был наркоман, которого он сам засадил в Квентин, Дэвис Хаскинс, в действительности окочурившийся от передозировки в Биллингсе, штат Монтана (эти сведения он получил, занимаясь перемещением иностранцев). Полицейские бросились разыскивать «преступника», вызвали подкрепление и до рассвета держали в осаде всю округу. Дэвис Хаскинс занял первые полосы газет «Миррор» и «Дейли ньюс». Целую неделю у Базза играло очко. Он велел брату сидеть смирно, пичкал его виски, бутербродами с вареной колбасой и журнальчиками с порнухой, которые слямзил в отделе нравов. Рискуя головой, этот белый голодранец выехал на одном нахальстве. Полиция так никогда и не узнала, что человек, обокравший винный магазин, подъехавший на угнанном «Ла Салле» к дому сержанта Микса Тернера, выстреливший несколько раз в стену комнаты и скрывшийся в неизвестном направлении, был уже давно мертв. Когда Фад год спустя умирал на Гуадалканале, командир его отделения прислал Баззу письмо, в котором цитировал последние слова брата: «Передайте Тернеру спасибо за порнь и бутерброды».

Глупый, сумасшедший, сентиментальный, отчаянный безумец.

Но поцеловать Одри Андерс было хуже всякого безумия.

Базз оставил машину на стоянке здания городского совета, переложил все деньги в коробку из-под пончиков и поднялся в офис Эллиса Лоу. Открыв дверь, он увидел Лоу, Дадли Смита и Мала Консидайна: они сидели за столом и говорили все разом. Речь шла о разнообразных полицейских уловках. На него никто даже не взглянул. Базз во все глаза разглядывал Консидайна, которого не видел четыре года, с тех пор как наставил ему рога. Он по-прежнему был похож не на копа, а скорее на адвоката; в русых волосах появилась седина, в поведении проглядывалась какая-то нервная и усталая отрешенность.

Базз постучал по двери и, открыв коробку, бросил ее на кресло. Сидевшие за столом обернулись. Базз не сводил глаз с Консидайна. Лоу деловито кивнул. Дадли Смит, старый лицемер, сказал:

— Тернер, дружище, сколько лет, сколько зим.

Консидайн смотрел на него с нескрываемым любопытством, будто разглядывал неизвестный вид рептилии.

Они смотрели друг на друга. Базз сказал:

— Привет, Мал.

— Хороший галстук, Микс, — сказал Мал. — Кому пришлось вставить на этот раз?

Базз рассмеялся:

— Как поживает бывшая? Все еще ходит в трусиках с дыркой?

Консидайн смотрел пристально, уголок рта подергивался. Базз тоже глядел на него не отрывая глаз, но во рту у него пересохло.

Кто кого?

Консидайн или Драгна? Пятьдесят на пятьдесят.

Надо, пожалуй, чуток повременить. Надо дать красной угрозе посвирепствовать еще немного, пока он подпишется на это предприятие.

Глава десятая

Отправиться в каньон Малибу заставили его две ночи дурных снов и день сплошных разочарований.

Тихоокеанская береговая автострада вела Дэнни на север. Там он наметил себе итоговое задание: поговорить с лицами, занимающимися разведением бойцовых собак, список которых он получил в центральном отделе нравов управления шерифа. Разговор с ними должен быть вежливым, цель — получить достоверную информацию, подтверждающую или опровергающую вывод доктора Леймана об использовании убийцей натасканных на кровь животных. Подобных случаев с животными в окружном архиве и в городском Бюро статистики и опознания не отмечено. Если собаководы отметут эту теорию или назовут вздорной (а уж кому, как не им, знать!), может, хоть этой ночью ему не будут сниться рвущие тело псы, вывернутые наружу внутренности и визгливые звуки джаза.

А все началось так.

После ужина в кафе «Лунный свет» и предложения Дженис Модайн ему пришла в голову мысль завести собственное досье на убийство Гойнза. Туда он занесет каждую крупицу информации, результаты вскрытия и копию каждого отчета. Четкими, бесстрастными выводами он припрет Дитриха к стенке и добьется права заниматься только своей работой, своим розыском, и прежде чем капитан перекроет кислород, он полностью разработает 187-го, даже если и не сумеет найти мерзавца. С таким решением он отправился в «Ранч маркет» в Голливуд, купил там картонные карточки, крафт-конверты, цветные наклейки, блокноты, писчую и копировальную бумагу и приволок домой, наградив себя за хорошую работу двумя рюмками виски. Виски свалило его на кушетку, и опять началось…

Ему снились увечья Гойнза в ярких красках; внутренности и большие распухшие пенисы так близко, что не сразу понял, что это такое… Роющиеся в кровавом месиве собаки… Он стоит рядом… Его «мысленная кинокамера» снимает все это на пленку, пока он сам не присоединяется к стае и тоже начинает грызть…

Две ночи вот такого.

А между ними — отвратительный день.

Сны первой ночи он приписал боязни, что ему не распутать этого дела, и тому, что давно ничего не ел. Утром он съел двойную порцию бекона, яйца, тост и сладкие булочки в «Уилшир дерби» и поехал в главное управление службы шерифа просматривать дела об убийствах. Ни одного убийства с участием животных не зарегистрировано; а единственный случай нанесения порезов на гомосексуальной почве, весьма отдаленно напоминающий случай с Гойнзом, расследован и закрыт: ссора любовников. Убийца схвачен и все еще сидит или казнен в штате Калифорния.

А дальше пошла морока.

Созвонился с Карен Хилтшер и ласково упросил обзвонить другие отделения профсоюза музыкантов, которые могли ангажировать Марти Гойнза, и джаз-клубы Лос-Анджелеса, которые могли нанимать тромбониста самостоятельно. Попросил ее проверить в полицейских участках города дела о грабежах: его интересовали дела грабителей-музыкантов, в которых есть упоминания о Гойнзе. Девушка нехотя согласилась, он послал ей в трубку воздушный поцелуй, обещал позвонить позднее и поехал снова в профсоюзное отделение 3126.

Там администратор позволила ему вновь взглянуть на записи о трудовой деятельности Рога Изобилия, и Дэнни выписал кучу адресов клубов и придорожных ресторанчиков, начиная с первого выступления Безумного Марти в 36-м. Остаток дня он объезжал эти клубы, в которых теперь стояли музыкальные автоматы или торговали гамбургерами. Многие заведения уже раз пять поменяли хозяев, в других хозяева оставались старые. Но ответ у всех стоек был одинаков: глядя на снимки Гойнза, пожимали плечами, спрашивали: «Какой Марти?», делали невозмутимое лицо, когда слышали историю о грабителе-музыканте, и чесали в затылке при упоминании мальчишки-грабителя с забинтованным лицом.

В сумерки он позвонил Карен узнать новости. Ничего: опять «Какой Марти?», а дела грабителей выявили одиннадцать имен — семь негров, два мексиканца и двое белых с группой крови АВ+ и 0-. Черт!

Вспомнил о своем обещании Дженис Модайн, позвонил в отделение Сан-Димас и поговорил с начальником отдела автокраж. Джон Лембек все еще сидел под арестом и был подвергнут допросу по поводу угона ряда автомашин. Дэнни охарактеризовал его как ценного осведомителя, сделав упор на то, что в тюрьме Лембек будет совершенно бесполезен для полиции. Начальник отдела автокраж согласился поставить его на освобождение. Было очевидно, что до того, как Джона отпустят, его хорошенько отдубасят, но это не будет идти ни в какое сравнение с тем, как Дэнни вздует его сам.

Затем он поехал домой, принял четыре рюмки виски и уселся за свои досье: стал надписывать ярлычки и клеить их к папкам — «Опросы», «Отсев», «Хронология», «Районы поиска», «Материальные улики», «Данные о преступлении». Пока писал подробное изложение событий, голову сверлила мысль: где жил Мартин Гойнз после выхода из лечебницы Лексингтон и до своей смерти? В конце концов Дэнни позвонил ночному дежурному лечебницы и попросил сообщить, кто из калифорнийцев освобождался одновременно с Гойнзом. После двадцатиминутного ожидания по междугородной линии пришел ответ: никто.

Полное изнеможение и дрожь в онемевших от писанины руках совсем лишили его сна. Четыре дополнительные рюмки виски и метание на сбитых простынях постели наконец сделали его бесчувственным, а потом снова собаки, та же кинокамера с зубами, его зубами, кусающая бесчисленные трупы с группой крови 0+. За плотным завтраком Дэнни пришел к выводу о необходимости визитов к собаководам. Позвонил в главное управление шерифа, получил список и предупреждение быть осторожным: хозяева собачьих питомников в Малибу-каньон — белая шантрапа, выходцы из бедняцких районов штата Теннесси. Они разводят питбулей, что законом не запрещается, а бои собак устраиваются на юге Лос-Анджелеса, и никто из них со времен войны за это к ответственности не привлекался.

С прибрежной автострады Дэнни свернул на Каньон-роуд и поехал через покрытые кустарниками холмы, пересеченные ручьями и лощинами. Дорога была узкая, двухполосная; по левую руку попадались детские лагеря, конюшни и изредка кемпинги, а по правую — высилась сооруженная как барьер от наступающих деревьев стена и далеко внизу виднелись просторы буро-зеленого леса. Торчавшие посреди кустарников указатели вели к домам и людям; взгляду Дэнни предстали кровли вилл, черепичные крыши, трубы экстравагантных охотничьих домиков. Постепенно качество недвижимости падало: никаких видов на океан, никакого морского бриза, кустарник становился все гуще, и вскоре дома исчезли. Едва Дэнни начал спуск с хребта Малибу, он заметил все признаки скорого появления собачьих питомников: взору открылись покрытые рубероидом хибары, а поредевшая листва уже не давала тени, и становилось жарко.

Служащий отдела нравов, с которым разговаривал Дэнни, сообщил о трех питомниках, расположенных на протяжении мили грунтовой дороги с вывесками «ЩЕНКИ ПИТБУЛЕЙ» — «АВТОЗАПЧАСТИ». Дэнни увидел такую вывеску сразу, едва кончился асфальт, и дорога длинным ровным полотном стала уходить к долине Сан-Фернандо. Он съехал на грунтовку и три четверти мили скреб днищем непроезжую дорогу, минуя лачуги, в каких обычно живут сезонные рабочие. Потом он увидел питомники — три сарая из шлакоблоков за оградой из колючей проволоки, три одинаковых двора, заваленных полуосями, ведущими валами и блоками цилиндров; три коренастых мускулистых пса в отдельных загонах.

Дэнни подъехал поближе к забору, приколол к пиджаку свой жетон и посигналил — проявил любезность по отношению к обитателям хибар. В ответ собаки залаяли; Дэнни подошел к ограде.

Они не походили на собак его снов — черных и гладких, со сверкающими белыми клыками. Эти были коричневые, пятнистые и в крапинку, широкогрудые, с тяжелой челюстью и телом из сплошных мышц. У них не было огромных гениталий, как у собак из его снов; их гавканье не было лаем смерти, они не казались страшными — это были просто животные, выращенные с недоброй целью. Дэнни стал разглядывать псов в ближайшем загоне и подумал, как они поведут себя, если их погладить по голове. Потом сказал им, что они не похожи на других знакомых ему собак и он рад этому.

— Пистон, Пилка и Челнок. Выиграли шестнадцать боев. Рекорд Южной Калифорнии для одной псарни.

Дэнни повернулся на голос. В дверях хибары сразу налево от него увидел жирдяя в комбинезоне. На нем были очки с очень толстыми стеклами: со зрением у него явно были серьезные проблемы. Дэнни отколол свой жетон и сунул его в карман, подумав, что человек любит поговорить, и решил применить тактику страхового агента.

— Можно вас на два слова? Хотелось бы поговорить о ваших собаках.

Человек не спеша двинулся к ограде, щурясь и часто мигая.

— Бут Конклин. Вы насчет купить себе хорошего пита?

Дэнни посмотрел Конклину в глаза. Один глаз бегал, второй был мутный и закрыт катарактой.

— Дэн Апшо. Расскажите мне о них.

— И расскажу и покажу, — сказал Конклин, указывая на загон с пятнистой собакой, и отодвинул щеколду. Пес выскочил, ударил передними лапами в ограду и стал лизать проволоку. Дэнни наклонился и почесал его морду. Скользкий красный язык скользнул ему по пальцам.

— Хороший мальчик, славный парень, — сказал Дэнни и тут же отбросил гипотезу доктора Леймана как совершенно негодную.

Хозяин проковылял назад, взял в руки длинную палку:

— Первый урок с этими собаками — не сюсюкать с ними: они не будут вас уважать. Пистон — хлебом не корми, дай только на ноге попрыгать. Брюки промокают в момент. Уоллас — он мне родня — так его окрестил — Пистон, потому как он всегда норовит вставить пистон. Лежать, Пистон!

Пес продолжал лизать Дэнни палец; Конклин огрел его по заднице палкой. Пес взвизгнул, попятился и, упав на спину, стал тереться спиной о землю, болтая в воздухе всеми четырьмя лапами. Дэнни почувствовал, как его руки сжались в кулак. Конклин сунул палку псу в пасть. Он сжал челюсти, Конклин поднял его и держал на вытянутой руке. Дэнни открыл рот. Конклин спокойно продолжал говорить, будто держать на конце палки семьдесят фунтов живого веса было для него пустяком:

— Питы — сами бойцы, так что им это нипочем. Но я вам не продам собаки, ежели вы будете с ней панькаться.

Пистон недвижно висел в воздухе, от рычания его шея вибрировала. Каждый мускул на теле собаки был четко прорисован, и животное казалось Дэнни совершенством дикой красоты. Он сказал:

— Я живу в квартире и собаку держать не могу.

— Значится, пришли так — поглядеть да поболтать?

Рычание Пистона становилось глуше и добродушнее, его яички поджались и высунулся член. Дэнни отвел взгляд:

— Больше расспросить.

Конклин глянул искоса, глаза за толстыми стеклами очков сузились:

— А вы, часом, не полицейский?

— Нет. Я — страховой инспектор. Занимаюсь иском, связанным со смертью, и подумал, что вы мне сможете помочь в одном вопросе.

— Всегда рад помочь, верно, Пистон? — сказал Конклин, поднимая и опуская палку с висевшей на ней собакой и одновременно тряся ее. Пистон взвыл, издал визг и заскулил. Дэнни понял, что происходит, и уставился в толстые стекла очков. Пистон издал последний вой-визг-скулеж, отпустил палку и рухнул на землю. Конклин рассмеялся:

— Вы, видать, не понимаете, как с питами шуткуют. Задавайте ваши вопросы, молодой человек. У меня есть родственник, он тоже по части страхования, так что я вашего брата навидался.

Пистон подкрался к забору и старался потереться мордой о колено Дэнни. Тот сделал шаг назад:

— Речь идет об убийстве. Убитый был жертвой человека, но полицейский, производящий дознание, считает, что после убийства на труп напустили собаку, койота или волка. Как думаете, возможно такое?

Конклин сунул в рот зубочистку.

— Семейство псовых, мистер, я хорошо знаю; волк, там койот исключаются — ежели только убийца не морил их нарочно голодом, а потом не оставил мертвяка им на съедение. А что за следы остались на трупе?

Дэнни смотрел, как Пистон свернулся на земле и заснул, расслабив мышцы после кувырканий и прыжков.

— Укусы. Следы от зубов, внутренности изгрызены и будто обсосаны. Все это происходило где-то в помещении, когда полиция обнаружила тело, оно было чистым.

Конклин фыркнул:

— Тогда тут волк или койот ни при чем — они сатанеют, сжирают все к черту, да и в доме их держать не получится. А вы, стало быть, думаете — это пит? Или другая собака?

— Пожалуй, так.

— Уверены, значит, что следы укусов не от зубов человека?

— Нет, в этом никто не уверен.

Бут Конклин указал на своих собак:

— Мистер, я собак развожу для своих двоюродных и знаю, как добиться от собаки того, что мне надо. И ежели я бы совсем сбрендил и решил бы заставить своего пса сожрать человечьи кишки, я так полагаю, что способ бы я нашел. Но скажу вам вот что: хоть я и люблю собачьи бои, но, однако ж, не могу представить, чтобы кому-нибудь из людей пришло в голову устроить такое.

— А если бы захотели, как бы вы это сделали?

Конклин потрепал Пистона по спине; пес лениво помахал хвостом.

— Я бы морил его голодом, держал в клетке и пускал сук бегать у него перед носом, пока бы он совсем не взбесился. Надел бы ему намордник, связал ноги и перевязал бы ему прыгалку, так чтобы он сам не мог освободиться. Потом надел бы резиновую перчатку и подрочил бы ему, а потом перевязал бы ему яйца, чтобы он кончить не мог. Потом раздобыл бы крови от сучьей течки и целую неделю, а то и дольше брызгал бы ему на морду и в нос, чтоб это ему было и еда и любовь. Ну а потом, с мертвяком, я бы налил побольше такой кровищи туда, где, стало быть, мне нужно было, чтоб он кусал. И знаете что еще, мистер? Сам бы я при этом держал бы наготове ружьишко, чтобы псина после такой тренировки не сожрала б меня самого. Такой ответ вас устроит?

Дэнни думает: нет, животные тут ни при чем, не похоже. Вот если бы взять пробы из внутренних органов Гойнза в области повреждений, выяснить наличие там следов крови другого типа, не человеческой, вот тогда другое дело.

— А что за люди покупают у вас собак? — задал Дэнни новый вопрос.

— Те, кто любят собачьи бои и кровь, но про вашу бредуху я больше и слышать не хочу.

— А разве собачьи бои не запрещены по закону?

— Нужно знать, кого подмазать, тогда и закон не закон. А вы, случаем, не полицейский?

Дэнни покачал головой:

— Объединенное страхование. Скажите, вы за последние полгода или около того не продавали собаку высокому седому человеку средних лет, не припомните такого?

Конклин легонько пнул Пистона, собака поднялась и побрела в свой загон.

— Мистер, мои клиенты — молодые парни на пикапах и ниггеры, которые хотят заиметь самого злого пса в квартале.

— А среди ваших клиентов не попадался человек совсем другого типа, непохожий на остальных?

Конклин так захохотал, что чуть не проглотил свою зубочистку:

— Давно, во время войны, на мою вывеску клюнули киношники. Пришли и сказали, что хотят для себя дома снять небольшой фильм: две собаки в одежде и в масках дерутся насмерть. Я продал ребятам двух двадцатидолларовых псов по сотне за штуку.

— И что, сняли они фильм?

— В «Граумане» никаких афиш я не видал, так что почем мне знать? На береговой стороне каньона есть санаторий, там киношники лечатся от наркоты и пьянства. Небось туда и ехали, а тут откуда ни возьмись — моя вывеска…

— Среди них был высокий седой мужчина?

Конклин пожал плечами:

— Я уж не помню. Один смешно говорил — акцент вроде европейский. Да я и вижу неважно. Ну, будут еще вопросы?

На девяносто пять процентов гипотеза кровавой приманки отпадает. Может, это избавит его от кошмарных снов. Разбираться с голливудским случаем бессмысленно.

— Спасибо, мистер Конклин. Вы мне хорошо помогли.

— Рад, что угодил, сынок. Заезжайте еще. Вы Пистону понравились.

Дэнни поехал к себе в участок, заказал гамбургер, чипсы и молоко, хотя голоден не был. Позвонил доктору Лейману в городской морг.

— Нортон Лейман у телефона.

— Это Дэнни Апшо, доктор.

— Я как раз хотел сам вам звонить. Сначала ваши новости или мои?

В этот момент в голове у Дэнни вертелась шальная мысль: а что, если это Пистон объел тело Мартина Гойнза. Он швырнул недоеденный гамбургер в корзину для бумаг и сказал:

— Сначала мои. Теперь я уверен: следы от зубов принадлежат человеку. Я только что разговаривал с человеком, разводящим бойцовых собак, и он сказал, что ваша гипотеза о приманке собаки кровью допустима, но все это требует длительной и сложной подготовки, и я думаю, убийство не было организовано до такой степени. Он сказал, что лучшей приманкой для собаки была бы кровь суки во время течки. Может быть, имеет смысл взять пробы тканей вокруг ран на предмет присутствия там посторонней крови?

Лейман вздохнул:

— Сегодня утром Мартина Митчела Гойнза кремировали. Вскрытие проведено, за сорок восемь часов никто не затребовал его тела. Прах ты и в прах возвратишься. Но у меня есть и хорошая новость.

«Черт!» — Дэнни подумал и сказал:

— Слушаю.

— Меня заинтересовали резаные раны на спине жертвы, и я вспомнил книгу Гордона Кинзла. Знакомы с ней?

— Нет.

— Кинзл — патологоанатом, который начинал работу в неотложной помощи медицинского управления. Его интересовали телесные повреждения без летального исхода, и он издал книгу с фотографиями и описаниями ранений, нанесенных человеком. Я просмотрел эту книгу. Порезы на спине Мартина Митчела Гойнза идентичны порезам, нанесенным с помощью палки зутера — бруска два на четыре с вставленным в конец лезвием бритвы. Палки зутеров были в ходу в 42—43-м годах. Их использовали антимексиканские банды и полицейские, чтобы резать костюмы зутеров, которые тогда были модны у латиносов. Просмотреть в городской полиции и в округе дела об убийствах с использованием палок зутеров.

— Хороший ход, доктор, — сказал Дэнни. — Спасибо.

— Рано меня благодарить. Я просмотрел дела, прежде чем позвонить вам. Убийств с помощью палок зутеров не зарегистрировано. Мой приятель из полиции говорил мне, что девяносто девять процентов столкновений и драк между белыми и мексиканцами оставались незафиксированными, а сами мексиканцы эти чертовы палки против своих не применяли, это было против правил. Но все-таки попробуйте этот ход.

Халатом душил, руками или поясом удавил, зубами грыз, а теперь еще и резал палкой зутера. К чему столько зверств?

— Увидимся в аудитории, доктор.

Дэнни положил трубку и направился к машине: он был как на иголках. У машины, опершись на капот, стоял Джон Лембек; его лицо распухло от синяков и стало фиолетовым, глаз заплыл.

— Ох и дали мне там прикурить, мистер Апшо, — сказал Лембек. — Я не хотел бы, чтобы Дженис морочила вам голову, но уж так меня там лупили. Но я добро не забываю, мистер Апшо. Так что если хотите поквитаться, я понимаю…

Дэнни сжал правый кулак и хотел было пустить в ход, но вспомнил Бута Конклина с его питом и остановился.

Глава одиннадцатая

Сигары были гаванскими, и их аромат заставил Мала пожалеть, что бросил курить, а зажигательная речь Германа Герштейна под аккомпанемент улыбок, кивков и смешков Дадли Смита — что он сейчас не в полицейском училище Лос-Анджелеса, где отбирал кадетов на роль молодого радикала идеалиста. На это ему был отведен один-единственный день, который не дал результата даже отдаленно близкого к нужному, а начинать допросы, не имея своего человека под рукой, было бы ошибкой. А Эллис Лоу и Дадли так распалились на психиатрических кляузах Лезника, что уже рвались в бой — подавай им этих профсоюзных активистов Мондо Лопеса, Сэмми Бенавидеса и Хуана Дуарте, занятых в роли индейцев на съемках фильма «Окровавленный томагавк». Между тем речь Герштейна тоже начала его заводить.

Владелец «Вэрайэти интернэшнл» прохаживается позади своего большого стола, размахивая сигарой, а Мал думает о том, как некстати снова вторгся в его жизнь Базз Микс.

— …И что я еще скажу вам, джентльмены: пассивное сопротивление и прочее политическое дерьмо УАЕС толкает тимстеров надрать красным задницы, что профсоюзам пойдет на пользу, а нам — во вред. Коммунисты любят выставить себя пострадавшей стороной. Они с улыбкой съедят сколько хочешь дерьма, словно это бифштекс из вырезки, и попросят еще, подставят другую щеку, а потом вцепятся тебе в жопу. Вот как эти пачукос на двадцать третьей площадке. Зутеры с профсоюзными билетами считают, что у них лицензия срать где хотят и что их дерьмо не воняет. Если это не так, то Элеонора Рузвельт вовсе не лесбиянка, а?

Дадли Смит заржал жеребцом:

— Это та еще лярва. По слухам, любит черненьких. И кто не знает о слабости покойного Франклина к маленьким черным терьерам. Мистер Герштейн, мы с лейтенантом Консидайном хотели бы поблагодарить вас за вклад в наше дело и теплое гостеприимство в столь ранний час.

Мал принял сигнал и поднялся. Дадли тоже встал. Герман Герштейн выгреб из коробки пригоршню сигар и двинулся гостям наперерез, словно центральный защитник, тряс им руки, набивал им карманы гаванскими сигарами и, провожая до двери, дружески хлопал по спинам. Когда дверь за ними закрылась, Дадли сказал:

— Неразборчив парень в выражениях. Из грязи еврея вытащить можно, но грязь из еврея уже не вытрясти. Ну что, капитан, готов к допросу?

Мал глянул вниз на цепь профсоюзных пикетчиков; его взгляд наткнулся на спину идущей среди пикетчиков женщины в брюках, и ему подумалось, не Клэр ли это де Хейвен? Вслух проговорил:

— Готов, лейтенант.

На персональном лифте Германа Герштейна они спустились вниз и пошли по дорожке между двумя рядами съемочных павильонов. Это были высоченные, как силосные башни, светло-коричневые строения с выпуклыми крышами и с выставленными у входа щитами-домиками из белого пластика, на которых цветным мелком выведены имена режиссеров и расписание съемок. Мимо них на велосипедах сновали актеры — ковбои, индейцы, бейсболисты, солдаты времен Войны за независимость; на автокарах везли съемочное оборудование; у передвижного киоска римский центурион угощался кофе с булочками вместе с членами съемочной группы. Павильоны с черными номерами на дверях тянулись вдаль на добрую четверть мили. Мал шагал впереди Дадли Смита, перебирая в уме детали досье Бенавидеса-Лопеса-Дуарте и рассчитывая свои действия так, чтобы их допрос прямо на рабочем месте был бы ни слишком быстрым, ни чересчур хлопотным. Дадли указал на павильон 23. Мал нажал на кнопку звонка; вышла девица, одетая как девушка с Дикого Запада, и обнажила свои десны. Мал показал ей жетон и удостоверение.

— Мы из окружной прокуратуры, хотим побеседовать с Мондо Лопесом, Хуаном Дуарте и Сэмми Бенавидесом.

Девушка еще раз показала десны и проговорила с сильным бруклинским акцентом:

— Они на съемке. Играют вспыльчивых молодых воинов, рвущихся напасть на форт, которых отговаривает мудрый старый вождь. Они закончат через несколько минут, и тогда вы сможете…

— Нас не интересует сценарий кинофильма, — прервал ее Дадли. — Если скажете им, что мы из полиции, они перестроят свою работу так, чтобы нам было удобно. И будьте добры сделать это сейчас же.

Девушка спрятала свои десны и повела их за собой. Дадли улыбался; Мал подумал: «Язык у него подвешен неплохо. Главное, не дать ему перехватить инициативу».

Павильон был похож на пещеру. Стены увешаны проводами, на тележках стоят софиты и камеры, к стойкам привязаны худые лошади, а кругом — стоящая без дела студийная публика. В самом центре высился вигвам, обтянутый холстом цвета хаки, — видимо, из излишков военного имущества, на нем нарисованы индейские символы — ну просто сусальная шкатулочка — будто модно разукрашенная тачка. Камеры и софиты направлены на вигвам и сидящих на корточках четырех актеров — старого псевдоиндейца, которого играл белый, и трех псевдоиндейцев-мексиканцев в возрасте до тридцати.

Девица остановилась в нескольких шагах позади работающих камер и шепнула:

— Вот они. Тип любовников-латинос.

Старый вождь нараспев тянул слова мира; три молодых воина твердили свой текст относительно раздвоенных языков бледнолицых. Говор у них был чисто мексиканский. Кто-то крикнул «Снято!», и все пришло в хаотичное движение.

Мал, работая локтями, пробрался к троице, которая вытащили сигареты и зажигалки из штанов оленьей кожи. Мал дал им понять, что он из полиции. За ним подошел Дадли Смит. Трое отважных воинов испуганно переглянулись.

Дадли показал жетон полицейского:

— Вы Мондо Лопес, Хуан Дуарте и Сэмюэл Бенавидес?

Самый высокий скинул резинку, стягивавшую волосы в конский хвост, и поправил прическу на манер пачукос: сзади — «утиная гузка», спереди — высоко взбитый кок.

— Лопес — это я.

Мал сразу взял быка за рога:

— Представьте нам своих друзей, мистер Лопес. У нас мало времени.

Двое других распрямили плечи, с полубравадой и с полупочтением к власти выступили вперед. В низкорослом коренастом мужчине Мал угадал Дуарте, бывшего вожака группы синаркистов, пижонивших в костюмах «зут» со свастикой на рукаве. Потом синаркистов захомутала компартия. Его худощавый приятель — очевидно, Бенавидес — молчун, по характеристике доктора Лезника. Жизнь Молчуна была тоска тоской, за исключением периода, начало которому положила попытка двенадцатилетнего Сэмми изнасиловать свою девятилетнюю сестру, угрожая перерезать ей горло лезвием бритвы. Оба молча переминались с ноги на ногу. Один из них наконец сказал:

— Я — Бенавидес.

Мал кивнул на боковую дверь и потрогал зажим для галстука — полицейский сигнал «дело веду я».

— Моя фамилия Консидайн, а это лейтенант Смит. Мы из управления окружного прокурора и хотели бы задать вам несколько вопросов. Это простая формальность. Через несколько минут вы сможете вернуться к работе.

— У нас есть выбор? — спросил Хуан Дуарте.

Дадли хмыкнул, Мал положил ему на плечо руку:

— Есть. Говорим здесь — или в окружной тюрьме.

Лопес повернул к выходу, Бенавидес и Дуарте двинулись за ним. Прикурили на ходу сигареты и вышли на улицу. Актеры и рабочие съемочной площадки вытаращили глаза на процессию. Мал уже прикинул, как поведет игру: сначала он будет резок, потом смягчится. Дадли задает жесткие вопросы, а он под конец протягивает руку помощи — сильный ход склонить их к благожелательным свидетельствам.

Троица остановилась сразу за дверью, и все с безразличным видом прислонились к стене. Дадли встал в полушаге позади Мала. Мал сделал паузу, дал им покурить и сказал:

— Ну и влипли вы, ребята.

Три пары глаз уставились в землю, три липовых индейца стояли в облаке табачного дыма. Мал сразу насел на предводителя:

— Могу я задать вам вопрос, мистер Лопес?

Лопес поднял глаза.

— Конечно, офицер.

— Мистер Лопес, вы, наверное, приносите домой около сотни долларов в неделю. Это так?

— Восемьдесят один с мелочью. А что?

— Неплохо, — улыбнулся Мал. — Получаете примерно половину того, что имею я, а я — кадровый офицер, у меня за плечами колледж и шестнадцать лет стажа. Никто из вас не закончил средней школы, верно?

Все трое быстро переглянулись. Лопес хмыкнул. Бенавидес пожал плечами, а Дуарте глубоко затянулся. Нет, рано еще, подумал Мал. Надо подсластить пилюлю.

— Послушайте, я буду откровенен. Вы, ребятки, успели порядком накуролесить, но в общем вам повезло. Водились со шпаной Первой улицы и синаркистами, получили свои сроки, вышли и после этого не привлекались. Это все впечатляет, но мы здесь не затем, чтобы вспоминать о ваших прошлых грешках.

Хуан Дуарте затоптал сигарету:

— Значит, это насчет наших друзей?

Мал загодя перерыл полицейское досье в поисках ключевых фактов, взял на заметку, что все трое после Перл-Харбора стремились поступить на военную службу.

— Знаете, я посмотрел ваши дела по Акту о воинской повинности. Вы ушли от шпаны и синаркистов, хотели идти драться с япошками, занимали правильную позицию в деле Сонной Лагуны. А за то, что вы натворили в свое время, вы уже расплатились, и с этим покончено. А человек, которому хватает духа исправить свои ошибки, в моей разрядной книге — человек хороший.

— А стукач — тоже хороший человек в вашей разрядной книге, мистер по… — проговорил Сэмми Бенавидес. Дуарте ткнул его локтем, заставил замолчать и заговорил сам:

— Ну а кто же, по-вашему, сейчас занимает неправильную позицию? Кому нужно исправлять ошибки? Тому, на кого вы укажете?

Посчитав, что начало положено, Мал сразу перешел к делу:

— А что вы скажете насчет коммунистической партии, джентльмены? Как насчет дядюшки Джо Сталина, заключившего пакт с Гитлером? Как насчет каторжных лагерей в Сибири и того, что партия творит в Америке, закрывая глаза на все, что творится в России? Джентльмены, я в полиции шестнадцать лет и никогда никого не просил доносить на своих друзей. Но я прошу доносить на своих врагов, особенно если они оказываются и моими врагами тоже.

Мал перевел дыхание, подумав о правиле заключающего довода, чему его обучали в Стэнфорде. Дадли Смит спокойно стоит рядом и слушает. Мондо Лопес смотрит себе под ноги, переводит взгляд на своих коллег по съемкам «Окровавленного томагавка». И тут все трое захлопали.

Дадли вспыхнул. Мал видит, как его лицо залилось краской, потом побагровело. Лопес медленно опустил руки, и хлопки прекратились.

— А не скажете, к чему весь этот разговор?

Мал перетряхивал в памяти компроматы досье, но ничего не вытряс:

— Мы ведем предварительное расследование коммунистического влияния в Голливуде. И мы не просим вас доносить на своих друзей, нам нужны сведения о наших врагах.

Бенавидес указал на здание администрации и две цепочки пикетчиков:

— Значит, это не связано с Герштейном, который хочет выгнать наш профсоюз и нанять тимстеров?

— Нет, это предварительное следствие, не имеющее ничего общего с этим трудовым конфликтом, в который вовлечен ваш профсоюз. Это просто…

— А причем тут мы? — прервал его Дуарте. — Причем тут я, Сэмми и Мондо?

— Потому что вы в прошлом были нарушителями закона, перевоспитались и могли бы дать важные показания.

— Значит, считаете, что, если мы в тюряге были, на нас теперь легко можно надавить?

— Нет, считаем, что вы были зутерами и красными, и полагаем, что вам достанет мозгов понять, что это все было дерьмо.

В разговор вступил Бенавидес, с недоверием поглядывая на Дадли:

— Комиссия Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности поощряла доносительство, и тогда пострадали невинные люди. Теперь происходит то же самое, и вы хотите сделать нас стукачами!

Бывший малолетний насильник имеет наглость учить их порядочности! Мал почувствовал, что та же мысль промелькнула у Дадли; ирландец медленно закипал.

— Мне отлично это известно. Председатель комиссии сидит за взяточничество, сама комиссия действовала безответственно. И признаю, что наша полиция напортачила тогда в Сонной Лагуне. Но нельзя утверждать…

— Напортачила! — закричал Мондо Лопес. — Pendejo![30] Тогда ваши люди устроили настоящий погром моего народа! Вы просто выгораживаете сволочей и их подлые дела, чтобы они продолжали трахать…

Дадли двинулся на троих, распахнув пиджак и обнажив под ним свой пистолет, дубинку и наручники. Своей могучей фигурой он навис сразу над тремя мексиканцами, его ирландский акцент зазвучал на несколько октав выше:

— Семнадцать твоих вшивых земляков хладнокровно убили Хосе Диаса. Они не отправились в газовую камеру только потому, что кучка предателей, извращенцев и одураченных слабаков сделала все, чтобы их спасти. И я не потерплю подобного тона в разговоре с братом офицером в моем присутствии. Понял?

Стало тихо. Дадли глыбой навис над тремя профсоюзниками, готовый их раздавить. Работники студий наблюдают за сценой с дорожки. Мал, ростом повыше Дадли, но вполовину его легче, решил продолжить сам. Он почувствовал страх. Pendejo. Он уже открыл было рот, но первым заговорил Мондо Лопес:

— Тех семнадцать попутала блядская полиция и блядский городской суд с его прокурором. И это la verdad,[31] черт вас возьми!

Дадли шагнул вперед, так что Лопес оказался от него на расстоянии короткой дуги удара по печени. Бенавидес задрожал и попятился. Дуарте стал бормотать, что Комитет защиты Сонной Лагуны получал анонимное письмо, в котором в убийстве Хосе Диаса обвинялся белый парень, но никто этому не поверил. Бенавидес оттащил его от греха подальше. Мал схватил Дадли за руку, но тот легко отстранил товарища, хотя свой ирландский дискант снизил в тональность баритона:

— Как тебе это кривосудие над Комитетом Сонной Лагуны, Мондо? Как тебе благосклонность Клэр де Хейвен — этой паршивой капиталистки, близкой подружки членов муниципального совета? Настоящая находка для хера-маломерки засранца-испашки, а?

Бенавидес и Дуарте, спинами к стене, стали потихоньку отодвигаться. Мал стоит столбом; Лопес злобно смотрит на Дадли, а тот насмешливо продолжает:

— Может, я и не прав, сынок. Но мы же знаем, что Клэр дает всем подряд, только не думаю, чтобы она снизошла и до тебя. Теперь другая история: твой друг по Комитету Сонной Лагуны Чаз Майнир — он ведь может оценить хорошую мексиканскую задницу?

Бенавидес двинулся на Дадли. Мал вышел из оцепенения, схватил его и прижал к стене. Воображение рисует лезвие бритвы у горла девочки. Бенавидес кричит:

— Этот пидор покупал мальчиков в гребаной службе сопровождений! Мы тут при чем?!

Мал вдавил Бенавидеса в стену, прижавшись намокшим от пота пиджаком к костюму из оленьей кожи; тренированные мышцы против худого тела сорокалетнего мужчины. Бенавидес сразу обмяк. Мал отнял руки, и тут его осенило: Сэмми поносил голубых из досье доктора Лезника, а на этой струнке можно было бы хорошо сыграть!

Сэмми Бенавидес соскользнул по стене на землю и оттуда наблюдал за молчаливой дуэлью Смита и Лопеса, стоящих лоб в лоб. Мал пытается подать условный сигнал, но руки его не слушаются. Хуан Дуарте стоит на дорожке и следит за происходящим с почтительного расстояния. Дадли завершил дуэль, резко повернувшись и мелодично протянув по-ирландски:

— Надеюсь, капитан, вы уяснили сегодняшний урок. С негодяями не приходится миндальничать. Вам бы следовало поработать со мной в убойном отделе. Там вы бы многому научились.

Первый раунд проиграл к черту.

Мал едет домой с мыслью, что не видать ему капитанских лычек — они зажаты в пудовых кулачищах Дадли Смита. Но он отчасти сам виноват в этом — взял слишком мягкий тон, когда мексиканцы стали хамить, ошибочно решив, что можно их уломать, заманив в логическую ловушку. Он собирался представить Эллису Лоу докладную записку с предложением не касаться темы Сонной Лагуны, поскольку она остается больным местом. Потом переосмыслил эту идею: нужно задеть мексиканцев за живое и урезонить Дадли Смита. Но Дадли заступился за него прежде, чем он сам сумел среагировать, как хотел. Так что винить Дадли в горячности не приходится. А это значит, что на прямой контакт с УАЕС теперь им не выйти и придется ограничиться только внедрением агента и допросами без огласки. А уж это по его части, что никак не умаляет смысла зубодробительных выпадов Дадли, но увеличивает необходимость привлечения в команду большого жюри Базза Микса.

Все это ему в минус, и один плюс от разглагольствований Дадли — тот не коснулся специфической информации досье Лезника, и это оставляет поле для маневра. Беспокоит одно: такой хитрый коп, как ирландец, так бурно отреагировал на слова мексиканца и заодно нанес «брату офицеру» удар ниже пояса.

Pendejo!

Дал слабину.

И Дадли Смит это понял.

Дома никого не было. Мал скинул пропотевшую одежду, принял душ, надел свежую майку и военные брюки, засел писать пространную записку Лоу, в которой настаивал на прекращении прямых допросов УАЕС, пока туда не будет внедрен свой человек, что становится острой необходимостью. Уже составляя справку, он понял, что отчет нужно приукрасить: точное воспроизведение произошедшего в «Вэрайэти интернэшнл» невозможно без того, чтобы не выставить его слабаком или дураком. Мал так и сделал, а затем исписал еще одну страницу, где предостерегал Лоу от кандидатуры Базза Микса на роль специалиста на все руки: он завоевал себе репутацию самого продажного копа за всю историю полиции Лос-Анджелеса — вор, занимавшийся махинациями с героином, ловкий шантажист, вымогатель, а теперь еще и умелый сутенер на службе у Говарда Хьюза. Закончив этот пассаж, Мал понял, что его старания напрасны: если Микс пожелает участвовать в этом деле, помешать ему будет невозможно. Хьюз — главный жертвователь в фонд большого жюри и босс Микса — значит, как скажет, так и будет. Мал сообразил, что на последнем пункте настаивать не стоит: лучшего человека, чем Микс, для этой работы не найти в целом мире. К тому же Базз побаивается его — как сам он побаивается Дадли Смита. Хотя причин для этого вроде как нет.

Мал выбросил страницу с предупреждениями насчет Микса в корзину и стал обдумывать операцию внедрения агента. Полицейская академия Лос-Анджелеса исключалась: добропорядочных юношей на агентурную работу не привлечешь — тут нужна особая складка. На шерифскую академию рассчитывать тоже не приходилось: из-за скандала с Брендой Аллен и покрывательства Микки Коэна управлением шерифа, толкового курсанта городу там тоже не дадут. Остается присмотреть смышленого, с приятной внешностью, гибкого и амбициозного полицейского в возрасте 25–28 лет. Это должен быть покладистый молодой человека без печати полицейской работы на лбу.

Где его взять?

Голливудский участок не годился: половина состава замешана в деле Бренды Аллен. Их пропечатали в газетах, они напуганы, разозлены. Тормоза у них отказывают. Ходили слухи, что трое из голливудского сыскного отдела причастны к августовской перестрелке у ресторана «Шерри» — топорно сработанному покушению на Микки Коэна. Тогда ранили троих и убили телохранителя Коэна. Исключено.

Центральный участок состоит из плохо подготовленных новичков, зачисленных на службу как ветераны войны. Семьдесят седьмой, Ньютон и Юниверсити — все сплошь громилы, нанятые держать в узде негров. Можно было бы поискать в Холленбеке, но на востоке Лос-Анджелеса преобладает мексиканское население. У Бенавидеса, Дуарте и Лопеса там свои связи, и агент может сразу провалиться. Можно поискать среди сыскных отделов, если там есть хоть один человек, которого не заездили до полусмерти.

Мал вытащил телефонный справочник полиции Лос-Анджелеса и стал его листать, поглядывая на часы, стрелка которых приближалась к 3:30. Скоро Стефан должен вернуться из школы. Он уже хотел было начать обзванивать начальников участков для предварительного разговора, но тут в холле послышались шаги; он повернулся в кресле и развел руки в стороны. Сейчас мальчик бросится к нему, и они начнут шутливо тузить друг друга…

Но это оказалась Селеста. Она смотрела на его разведенные руки, пока он их не опустил, и сказала:

— Я велела Стефану задержаться после школы. Нам нужно поговорить.

— Да?

— Судя по выражению лица, этот разговор не будет простым.

— Ну говори, черт тебя побери.

Селеста сжала в руках обшитую бисером театральную сумочку, дорогую ей память о Праге 1935-го.

— Я хочу развестись с тобой. Я встретила хорошего мужчину, человека культурного. Для меня и Стефана жить с ним будет лучше.

Спокойно, спокойно, думал Мал. Не дай ей разозлить себя.

— Я не дам тебе развода, — сказал он. — Не причиняй боли моему мальчику, или я сделаю тебе больно.

— Не сможешь. Сын принадлежит матери.

Надо ее искалечить, чтобы знала: закон здесь — он.

— Он богат? Если ты трахаешься, чтобы выжить, нужно это делать с богатыми мужчинами. Так, фройляйн? Или очень могущественными, как Кемпфлер.

— Ты всегда возвращаешься к этому, потому что это так отвратительно и это так тебя возбуждает.

Решающий удар: Мал чувствует, что выигрыш нечестными приемами ему не дается:

— Я вытащил тебя из дерьма. Я убил того, кто сделал тебя шлюхой. Дал тебе дом.

Селеста улыбнулась своей стандартной улыбкой: чуть раздвинула тонкие губы, обнажив ровный ряд зубов:

— Ты убил Кемпфлера, чтобы доказать, что ты не трус. Ты хотел выглядеть настоящим полицейским и готов был пойти на все ради этого. Только слепая удача спасла тебя. И ты так плохо хранишь свои секреты.

Мал поднялся, ноги его плохо слушались.

— Я убил того, кто заслужил смерть.

Селеста гладила свою сумочку, перебирая пальцами бисерную вышивку. Просто спектакль, последний акт и сейчас последует кульминация.

— Нечем крыть?

Селеста изобразила холодную как айсберг улыбку:

— Герр Кемпфлер был очень добр ко мне, а про извращенный секс я все придумала, чтобы возбудить тебя. Он был нежным любовником, и, когда война почти кончилась, он сделал так, что печи перестали работать, и спас тысячи жизней. Тебе повезло, что ты понравился военному губернатору, Малкольм. Кемпфлер хотел помочь Америке искать других нацистов. А за тебя я вышла, потому что мне было стыдно за ту ложь, которой я тебя соблазнила. Мал попытался возразить, но губы не слушались. Селеста улыбнулась еще шире. На Мала это подействовало как красная тряпка на быка, и он бросился на нее. Схватил Селесту за шею, прижал к двери и правым кулаком ударил в губы; разбил ей рот. При ударе ее зубы рассекли ему кожу на костяшках кулака. А он бил, бил, бил и бил ее, но крик «Мутти!» и маленькие кулачки, замолотившие его по ноге, заставили его остановиться и выскочить из дома, испугавшись маленького мальчика — своего сына.

Глава двенадцатая

Телефон звонил беспрестанно.

Первым был Леотис Дайнин, сообщавший, что Арт Арагон нокаутировал Лупе Пиментеля во втором раунде, что увеличивало его долг до двух тысяч ста ровно. Расчет по процентам завтра. Следующий звонок был от агента по недвижимости из округа Вентура. На сей раз — хорошие новости: четырнадцать долларов за акр — наилучшее предложение за сухой, без растительности и тени, каменистый, безводный, неудачно расположенный и вообще никуда не годный клочок земли Базза. Эту цену предлагает пастор церкви Первой Святой Пятидесятницы, возжелавший устроить там кладбище освященных четвероногих любимцев членов свое конгрегации.

— Минимум — двадцать за акр, — сказал Базз.

Через десять минут снова звонок. Никакого «здравствуй», а просто:

— Микки я не рассказала, потому что даже газовой камеры на тебя жалко.

Базз предложил встретиться, устоить романтический вечер вдвоем, пропустить по рюмочке. Одри Андерс ответила:

— Да пошел ты!

Жизнь скользила в самом дурацком направлении, но Базз держал хвост морковкой, даже несмотря на скрытую угрозу Дайнина: или мои деньги, или станешь калекой. Базз подумал: не заняться ли ему шантажом. Торговцев краденым и гостиничных мазуриков он хорошо знает по своей полицейской службе; приходилось их прижимать. Потом отбросил эту идею: он стареет, и силенок поубавилось, а те стали злее и лучше вооружены. Значит, пятьдесят на пятьдесят, он против Мала Консидайна, который по-прежнему смотрит на него как мышь на крупу, но в целом выглядит довольно чахло. Базз снял трубку и набрал прямой номер своего босса в отеле «Бель-Эр».

— Да? Кто это?

— Это я, Говард. Мне нужна та синекура с большим жюри. Вакансия еще открыта?

Глава тринадцатая

Дэнни мчится в Голливуд, юрисдикцию городской полиции, с трудом удерживаясь на пределе допустимой скорости. Стрелка спидометра подергивается возле отметки 40. Несколько минут назад в участок позвонил администратор лечебницы Лексингтон. Там получили письмо от Мартина Гойнза, судя по штампу отправленное четыре дня назад. Адресовано оно одному тамошнему пациенту и не содержит ничего, кроме безобидных джазовых новостей и информации о том, что Гойнз переселился в клоповник над гаражом по адресу 2307, Норт-Тамаринд. Зацепка сверхважная: будь этот адрес на территории округа, Дэнни схватил бы полицейскую машину и мчался бы туда с красной мигалкой и включенной сиреной.

Дом 2307 находился в полумиле севернее Бульвара, в середине длинного квартала домов в тюдоровском стиле. Дэнни припарковался на обочине. День был холодный, и все сидели по домам — на улице не было ни души. Он взял свой чемоданчик, поднялся на переднее крыльцо дома и позвонил.

Десять секунд — никакого ответа. Дэнни прошел к гаражу. Хлипкие ступеньки вели в халупу, выстроенную на его крыше гаража. Дэнни поднялся по лестнице, три раза постучал — тишина. Вынул перочинный нож и просунул его в щель между дверью и косяком. Несколько секунд возни — и замок поддался! Дэнни огляделся. Никого. Открыл дверь, вошел и затворил ее за собой.

В нос ударил острый металлически-кислый запах. Дэнни медленно поставил чемоданчик на пол, вытащил револьвер и стал нащупывать выключатель. Секунда — и палец Дэнни наткнулся на выключатель, и свет зажегся; он даже собраться с духом не успел.

Его взгляду предстал притон, в котором учинили бойню.

Стены в крови. Гигантские кровавые подтеки, хоть вставляй их в учебник криминалистики: убийца, набив рот еще теплой плотью жертвы, цедил кровь сквозь зубы на дешевые обои и рисовал. Рисунками заполнены все четыре стены — наклонные линии, завитки и один знак, похожий на букву Р. Кровь разлита по истертому коврику на полу, запекшаяся кровь в больших лужах на линолеуме, кровью пропитана светлая обивка легкой софы, обрызгана стопка газет рядом со столом, на которой стоит электроплитка, кастрюля и банка супа-полуфабриката. Слишком, слишком много крови для одного человека.

У Дэнни перехватывает дыхание.

Слева — два дверных проема. Дэнни спрятал револьвер, сунул руки в карман, чтобы ненароком не оставить отпечатков пальцев и шагнул внутрь.

Ванная.

Белые стены исчерчены вертикальными и горизонтальными полосами, ровные, как по линейке, прямые углы: убийца делал это умело. Дно и стенки ванны покрыты засохшим красновато-коричневым веществом — словно кровь смешали с мыльной водой. Стопка мужской одежды — рубашки, брюки, спортивный пиджак в елочку — аккуратно уложена на унитазе.

Костяшками пальцев Дэнни открыл кран, нагнул голову, ополоснул лицо и попил. Потом поймал свое отражение в зеркале и не сразу себя узнал. Вернулся в комнату, взял из чемоданчика резиновые перчатки, натянул их, снова вошел в ванную и стал разбирать одежду.

Три пары брюк. Три майки. Три пары свернутых носков. Один свитер, одна ветровка, один пиджак.

Три жертвы.

Еще один проем.

Дэнни оставил ванную и осторожно шагнул в крошечную кухоньку, ожидая увидеть багровые подтеки. Но там было на удивление чисто: половая щетка, моющее средство и мыло над чистой раковиной; чистые тарелки в пластиковой подставке. На стене — календарь за 1949 год: первые одиннадцать листов сорваны, на декабрьском листе — никаких пометок. Сбоку у стенки — туалетная тумбочка с телефоном. Рядом с раковиной — видавший виды холодильник.

Никакой крови, никаких кошмарных художеств. Спазм в желудке прошел, сердце забилось ровнее. Дэнни почувствовал, что смертельно устал. Где-то брошены еще два трупа. «Взлом и проникновение» на территории городской юрисдикции на участке Голливудского отделения, где еще живы воспоминания скандала с Брендой Аллен, где терпеть не могут управление шерифа. К тому же он нарушил прямой приказ капитана Дитриха: никаких силовых действий, никакой самодеятельности на городской территории. Доложить о своей находке у него нет никакой возможности. И никакой гарантии, что убийца не доведет число жертв до четырех!

Дэнни еще попил из крана, смочил лицо, держал под водой руки в перчатках, пока не вымокли рукава пиджака. Решил поискать бутылку спиртного: в желудке снова мутило. Он снял трубку телефона и набрал номер участка.

Ответила Карен Хилтшер.

— Управление шерифа, Западный Голливуд. Слушаю вас.

— Это я, Карен, — проговорил Дэнни не своим голосом.

— Дэнни? Не узнала тебя. Что с тобой?

— Слушай и не перебивай. Я нахожусь там, где меня быть не должно, и мне кое-что нужно. Я хочу, чтобы ты мне сама позвонила сюда, когда будут новости. Никому об этом ни слова. Ни одной живой душе. Ты меня поняла?

— Да. Пожалуйста, Дэнни, не надо так со мной…

— Слушай и не перебивай. Мне нужны все данные о всех трупах, обнаруженных в городе и в округе за последние сорок восемь часов. Сразу, без промедления, сообщи мне. Два звонка, вешаешь трубку и опять звонишь. Это понятно?

— Да. Милый, у тебя все в…

— Слушай и не перебивай, черт возьми! Номер телефона — Голливуд — 4619, это нарушение, и у меня могут быть большие неприятности, поэтому никому ни слова. Взяла это в толк или нет?

— Да, милый, — прошептала Карен и отключилась. Дэнни положил трубку, вытер вспотевшую шею. Сейчас бы ледяной воды. Он увидел холодильник, подошел к нему, открыл дверцу…

Два глаза, покрытые слизью, лежали в пепельнице. На пачке зеленых бобов — человеческий палец.

Дэнни затошнило. Он блевал до тех пор, пока не заломило в груди и в желудке не осталось ничего. Он вернулся к раковине, открыл кран и стал обливаться водой, пока она не залилась в резиновые перчатки, а сам он не промок до нитки. А мокрый насквозь коп не должен обследовать место преступления. Воллмер и Маслик просто убили бы его за это. Дэнни завернул кран, стряхнул воду с рук, оперся о край раковины. Зазвонил телефон. Звонок для него прозвучал как выстрел, он выхватил свою пушку и наставил в пустоту.

Еще звонок, пауза, третий. Дэнни снял трубку:

— Да? Карен?

Девушка проговорила нараспев обиженным тоном:

— Трое погибших. Две белые женщины и один негр. Одна женщина отравилась таблетками, самоубийство. Другая погибла в автокатастрофе. Негр-пьяница, умер от переохлаждения. А за то, что такой противный, с тебя ужин в «Кокосовой роще».

Восемь обрызганных кровью стен и дама — будущий полицейский, желающая пойти на танцы! Дэнни рассмеялся и, не отнимая от уха трубки, открыл холодильник, чтобы усилить комически-мрачный эффект. Палец был белый, длинный и тонкий. Глазные яблоки — карие и уже начали усыхать.

— Где скажешь, милая… Где скажешь.

— Дэнни, а ты точно…

— Карен, слушай внимательно. Я останусь здесь: может, кто-нибудь появится. Сегодня у тебя двойная смена?

— До восьми утра.

— Тогда сделай так: мне нужна вся радиоинформация о найденных телах, принадлежащих белым. Оставайся у коммутатора, держи город и округ на тихом звуке. Повторяю: вся информация о белых жертвах-мужчинах. Поняла меня?

— Да, Дэнни.

— И еще, хорошая моя, никто не должен ничего знать. Ни Дитрих, никто из отряда, ни одна живая душа.

Долгий, утомленный вздох — Кэтрин Хэпберн в исполнении Карен:

— Да, помшерифа Апшо. — И тихий щелчок.

Дэнни положил трубку и приступил к обработке дома.

Соскребал грязь и пыль во всех трех помещениях, аккуратно складывая в пронумерованные пакетики из пергамента. Вынул фотоаппарат и снял в разных ракурсах, широким планом и вблизи, пятна крови. Соскреб и собрал образцы запекшейся крови в ванной, на кушетке и на кресле, со стен, с ковра и с пола. Взял образцы ткани со всей одежды и записал названия фабричных нашивок.

Стало смеркаться. Дэнни погасил в комнате свет и работал, держа фонарик-карандаш в зубах. Снял отпечатки со всех поверхностей, которых могли касаться. Обнаружил следы резиновых перчаток, скорее всего принадлежавших убийце, а также полный отпечаток правой руки и частичный — левой, несхожие с описанием отпечатков руки Марти Гойнза. Дэнни знал: следы Гойнза тут обязательно должны быть, и не ошибся — на кухонной раковине обнаружился полный отпечаток левой руки.

Убийца должен был где-то смывать с себя кровь: Дэнни обследовал каждый миллиметр ванной. Получил отпечатки одного, двух, трех пальцев и всей ладони, отпечатки пальцев в резиновых перчатках, руки крупного мужчины — в душевом углу, где он опирался о стену.

Полночь.

Дэнни вынул из холодильника палец, макнул его в чернила и накатал отпечаток на бумагу. Полное сходство с отпечатком среднего пальца неизвестного лица, найденным в доме. Место отсечения — рваное и находится возле сустава. Рана пальца прижжена, плоть обуглилась до черноты. Дэнни осмотрел электроплитку в комнате. Ага: к спирали пристали частички обуглившейся кожи. Убийца решил сохранить палец жертвы — кому еще приходилось видеть нечто подобное!

А может, он хочет вернуться сюда с новой жертвой?

А может, он держит халупу под наблюдением, чтобы знать, если кто-нибудь захочет помешать его планам?

00:45.

Дэнни проводит последний осмотр помещения. Еще один чуланчик — пустой. Под ковриками — ничего. Посветил фонариком на стены — возникла еще одна важная деталь расследования: примерно две трети кровавых пятен по степени засыхания были одинаковы — жертвы номер два и номер три были умерщвлены практически одновременно. На коленях обследовал пол и получил последнюю улику: шарик белого затвердевшего вещества с нейтральным запахом. Сделал этикетку и уложил в конверт. То же проделал с глазными яблоками Мартина Гойнза. Присел на не испачканный кровью край софы, положил на колени револьвер и стал ждать.

Полное изнеможение. Дэнни смежил веки, и перед глазами поплыли кровавые полосы, красные и белые, цвета перевернуты, как на негативе. Руки, долгие часы остававшиеся в перчатках, ноют. К металлическому запаху в помещении нужно привыкнуть, как к запаху хорошего виски. Дэнни попробовал внушить себе это, потом заставил себя перестать думать о запахе, начал думать о версиях преступления. Тамаринд, 2307 находится в тридцати минутах езды от Стрипа — в распоряжении убийцы на «игру» с телом Мартина Гойнза и «украшение» квартиры было максимум два часа. Убийца был чудовищно, самоубийственно смел, чтобы убить одновременно двух мужчин — и в том же самом месте. Видимо, как это случается с психопатами, он подсознательно желал, чтобы его схватили. Он любит действовать напоказ и, вероятно, расстроен тем, что обнаружение трупа Гойнза практически не получило огласки. Два других тела, очевидно, оставлены там, где их проще найти, что означает, убийства второй и третьей жертв произошли вчера или минувшей ночью. Вопросы: есть ли скрытый смысл в мазках кровью на стенах? Или убийца нанес их в приступе бешенства? Что означает буква Р? Были ли три жертвы выбраны произвольно, по причине их гомосексуальности, или же убийца знал их?

Дэнни чувствует страшную усталость, мысли путаются, голова раскалывается от обилия страшных фактов и недостатка связующих нитей. Чтобы не заснуть, Дэнни поглядывает на светящийся циферблат наручных часов. В 3:11 снаружи раздается звук отпираемого замка.

Он поднялся и встал возле занавески, рядом с выключателем; рука с револьвером направлена на дверь, левая — поддерживает правую. Механизм замка щелкнул, дверь отворилась, Дэнни включил свет.

Толстяк лет сорока застыл, ослепленный светом. Дэнни шагнул вперед, дуло револьвера 45-го калибра уперлось прямо в толстяка. Его руки судорожно дернулись к карманам, но Дэнни захлопнул ногой дверь и ударил мужчину стволом по лицу, отчего тот отлетел к разрисованной зигзагами крови стене. Увидев кровь, человек вскрикнул, упал на колени и молитвенно сложил руки.

Дэнни присел возле него на корточки и навел револьвер на струйку текущей по щеке крови. Толстяк бормотал молитву Деве Марии. Дэнни вытащил наручники, отложил револьвер от греха подальше, открыл наручники и защелкнул их на воздетых в молитве руках. Человек смотрел на Дэнни, будто перед ним был сам Христос:

— Коп? Вы полицейский?

Дэнни внимательно его оглядел. Тюремная бледность на лице, тюремные башмаки на ногах, одежда с чужого плеча. Выражение радости на лице, несмотря на то что присутствие полицейского в квартире, учитывая проникновение со взломом и нарушение режима освобождения, сулило ему минимум десятку. Толстяк посмотрел на стены. Опустил глаза вниз и увидел, что рядом — лужа крови с дохлым тараканом посредине:

— Черт, скажите…

Дэнни схватил его за горло и сжал пальцы:

— Служба шерифа. Говорить тихо, говорить правду, тогда выйдешь отсюда.

Свободной рукой он обшарил карманы толстяка, ощупал его пояс, извлек бумажник, ключи, складной нож и плоский кожаный футляр на молнии, небольшой, но тяжелый.

Немного отпустив горло пленника, вытряхнул содержимое бумажника на пол: просроченные водительские права на имя Лео Теодора Бордони, дата рождения 19.06.09; свидетельство об освобождении на то же имя, карточка донора, с указанием: Лео Бордони, группа крови АВ+, может снова сдать кровь 18 января 1950 года. В отделении для карточек — мелочи посетителя ипподрома: аннулированные билеты тотализатора, квитанции, пакетик картонных спичек с записанными на обороте кличками лошадей и номерами заездов.

Дэнни отпустил шею Лео Бордони — посмотрим, что скажет толстяк. На кровь реагировал естественно, группа крови и физические данные говорят о том, что он — не убийца. Бордони откашлялся и утер кровь с лица. Дэнни расстегнул футляр и увидел воровской набор: фомка, стеклорез, долото и оконная отмычка — все проложено зеленым сукном.

— Взлом и проникновение, наличие воровского инструмента, нарушение режима. Сколько у тебя арестов, Лео?

Бордони потер шею:

— Три. А где Марти?

Дэнни указал на стены:

— А ты как думаешь?

— Ох, черт, черт!

— Верно. Старина Марти, о котором никто ничего не знает, может быть только ты. Тебе известен закон губернатора Уоррена о рецидивистах?

— Э-э… Нет.

Дэнни подобрал с пола свой револьвер, сунул его в кобуру, помог Бордони подняться и посадил его на стул, который не был испачкан кровью.

— В законе говорится: четвертый арест — и ты получаешь двадцать лет или пожизненно. Никаких смягчающих обстоятельств, никаких апелляций. Стащил пачку сигарет — получаешь двадцатку. Так что ты мне все рассказываешь о себе и Мартине Гойнзе или на двадцать лет отправляешься в Квентин.

Взгляд Бордони бегал по стенам. Дэнни подошел к зашторенному окну и посмотрел на темный двор и дома. Подумал, что его убийца может ускользнуть: увидит свет и заподозрит ловушку. Он щелкнул выключателем, Бордони издал тяжелый вздох:

— С Марти совсем плохо? Это правда?

Дэнни видел неоновые огни на бульваре Голливуда в миле от дома.

— Хуже некуда. Давай выкладывай.

Бордони заговорил, а Дэнни смотрел на неоновые рекламы и исчезающие во тьме огни проезжающих машин.

— Я вышел из Квентина две недели назад, семь лет от звонка до звонка за грабежи со взломом. С Марти познакомился, когда он сел за марихуану; мы были корешами. Марти знал, когда я выхожу, и знал телефон моей сестры в Фриско. Когда он был уже на свободе, иногда слал мне письма — только под другими именами и без обратного адреса, потому что скрывался от следствия и не хотел, чтоб цензоры его засекли.

Дней пять назад, тридцатого или тридцать первого, Марти позвонил моей сестре. Сказал, что играет на трубе, получает гроши, хочет это бросить и что лечился, не хочет возвращаться к наркотикам и думает заняться делом — грабежами. Говорил, что у него уже есть один партнер, но в шайку нужен третий. Я пообещал, что через неделю приеду, он дал мне этот адрес и сказал, что я могу прийти в любое время. Вот и вся история со мной и Марти.

Темнота наполнила комнату движущимися тенями.

— Как зовут партнера? Как Марти с ним познакомился?

— Он мне не рассказывал.

— Марти описывал его? Это был тот же партнер, с которым он работал в 43-м и 44-м?

— Мистер, разговор был две минуты, и я не знал, что он раньше тоже работал.

— Он ничего не говорил о старом приятеле — у него лицо обожжено или в шрамах? Сейчас ему лет двадцать пять — тридцать.

— Нет. Вообще Марти был молчун. Он только со мной общался в Квентине. Я вообще удивился, что у него раньше был партнер. Марти вообще ни с кем дела не имел.

Дэнни перевел разговор:

— Когда Гойнз присылал письма, откуда они отправлялись и что он писал?

Бордони устало вздохнул, словно все на свете вызывало у него скуку. Дэнни подумал, не показать ли ему глаза Гойнза.

— Давай, Лео, давай.

— Шли они отовсюду, из разных мест по всей стране, а писал о всякой всячине — о джазе, жаль, что тебя тут нет, о лошадях, о бейсболе.

— Других музыкантов, с кем Марти играл, он не упоминал?

Бордони рассмеялся:

— Нет. Стыдно ему было. Он выступал во всяких захудалых клубах и только говорил: «Я лучший тромбон из всех, кого они видели». Марти знал, что музыкант он не бог весть какой, а те, с кем он играл, были и того хуже.

— Упоминал он еще кого-нибудь, кроме того своего старого партнера, с которым вы должны были делать дела?

— Нет. Я же сказал, разговор был две минуты.

На небоскребе Тафта мигнула неоновая реклама пива «Миллер». Дэнни спросил:

— Лео, Мартин Гойнз был гомосексуалистом?

— Марти? Да вы что, спятили! В Квентине он к голубым близко не подходил!

— И никто к нему там не подъезжал с этим?

— Да он бы скорее умер, чем позволил бы какому-нибудь глиномесу до себя дотронуться!

Дэнни повернул выключатель, поднял Бордони за наручники и повернул его голову так, что глаза толстяка оказались на уровне длинного мазка крови на стене:

— Это все, что осталось от твоего друга. А потому помни: ты здесь никогда не был и меня никогда не видел. Не хочешь такого конца, молчи и вспоминай это как ночной кошмар.

Бордони кивнул. Дэнни отпустил его, снял наручники. Бордони собрал с пола свои вещи, тщательно уложил свои инструменты. В дверях он сказал:

— Это для вас — личное дело?

Бадди Джастроу давно исчез. Четырех рюмок на ночь теперь мало. Учебники и лекции казались из какого-то другого мира.

— Это все, что у меня есть, — ответил Дэнни.

Снова один. Дэнни смотрит из окна, как гаснут огни кинотеатров, превращая Голливудский бульвар в обычную темную длинную улицу. К «высокому и седому», «среднего возраста», «гомосексуалисту», «знакомому с действием героина» добавился еще «возможный сообщник-грабитель». Протест Бордони против факта гомосексуализма Гойнза Дэнни счел искренним, но ошибочным. Стал думать, сколько ему тут еще придется торчать, пока он не свихнется или пока сюда не заявится кто-нибудь из соседей.

Смотреть на огни дома напротив и думать: может быть, ОН смотрит откуда-то оттуда на него, — ребячество. Искать взглядом зловещие тени — детская игра, в какую он сам играл школьником. Дэнни зевнул, сел в кресло и попытался заснуть.

Он стал погружаться в сон. Обрывки сознания и чувств уже не были мыслями. Перед глазами поплыли отрывочные видения — дорожные знаки, грузовики, музыкант, перебирающий клапаны на саксофоне, цветочный рисунок обоев, собака на конце палки. Собака заставила его вздрогнуть. Он попытался открыть глаза, но они снова слиплись; он окунулся в новые бессвязные видения. Горячие после автоклава хирургические инструменты для вскрытия. Дженис Модайн. «Олдсмобиль» 39-го года выпуска качается на рессорах. Вид изнутри: Тим дрючит Рокси Босолей; у нее на носу тряпка с эфиром; она хихикает и делает вид, что ей приятно.

Дэнни вздрогнул и проснулся. Из щелки между шторами в глаза ударил свет. Во рту было сухо; он сглотнул, задержал в памяти последнее видение, поднялся и пошел на кухню попить. Набрал пригоршню воды и стал жадно пить. Зазвонил телефон.

Второй, пауза — третий. Дэнни поднял трубку:

— Карен?

Девушка, задыхаясь, проговорила:

— Радио городской полиции. Поговори со сторожем парка Гриффит, тропинка возле стоянки у смотровой площадки. Два трупа мужчин, полиция выезжает. Милый, ты что, знал, что это произойдет?

— Делай вид, что ничего не произошло, — сказал Дэнни, бросил трубку, схватил свой чемоданчик и вышел. Он едва сдерживался, чтобы не побежать к машине, и все время незаметно посматривал по сторонам. Но вокруг никого не было. До парка Гриффит была одна миля. Он содрал с рук резиновые перчатки, почувствовал жжение в ладонях.

По дороге его обогнали две патрульные машины.

Дэнни припарковал машину рядом с ними у начала пешеходной тропы, ведущей в гору и служащей северной границей парка. Других машин не было. Немного впереди, где дорожка углублялась в лес, — желанное местечко для алкашей и влюбленных парочек без денег на комнату — он увидел четырех полицейских.

Дэнни засек время — 6:14, вытащил свой жетон и пошел к полицейским. Копы обернулись, руки на кобурах, кисло оглядели. Дэнни показал свой жетон:

— Служба шерифа Западного Голливуда. Занимаюсь делом, тоже связанным с неопознанным трупом. Услышал по радио в участке, что вы тут нашли.

Два копа кивнули, два других отвернулись, не желая иметь ничего общего с детективом округа. У Дэнни пересохло во рту: его участок был в получасе езды отсюда, но эти чучела не заметили нестыковки во времени. Полицейские расступились, чтобы дать ему взглянуть. То, что увидел Дэнни, было ужасно.

На земле между низкими колючими кустами на боку лежали два голых мужских тела. Окоченение, грязь и лиственная труха, их покрывавшая, свидетельствовали о том, что тела находились здесь по меньшей мере сутки. По их состоянию было ясно, что они умерли на Норт-Тамаринд, 2307. Дэнни отвел ветку куста, наклонился и захватил этот кошмар крупным планом своей мысленной кинокамеры.

Трупы уложены в позе «69» — лицо одного в пах другого. Гениталии одного приставлены ко рту другого. Руки мертвецов уложены на колени друг другу. У более крупного трупа на правой руке отсутствовал средний палец. Глаза у обоих были целы и широко раскрыты; спины изрезаны, как у Марти, лица — тоже. Дэнни осмотрел прижатые друг к другу грудь и животы мертвецов; увидел кровь и внутренности.

Дэнни поднялся. Патрульные курили, топтались вокруг: теперь о тщательном осмотре места преступления и думать нечего. Они то и дело бросали взгляды на Дэнни. Наконец самый старый из них спросил:

— Эти двое как твой?

— Практически идентичен, — ответил Дэнни, думая, как бы притащить фотоаппарат из своего чемодана, чтобы сделать снимки, прежде чем эти дураки лишат его этой возможности. — Кто их нашел?

За всех ответил тот же старший:

— Сторож видел, как с горы бежал один алкаш, вопил как резаный. Он поднялся посмотреть. Позвонил нам, вернулся и стал блевать. Мы отослали его домой. Когда сюда приедут из убойного отдела, тебя тоже отправят домой.

Другие копы засмеялись. Дэнни пропустил это мимо ушей и пошел к машине за фотоаппаратом. Он уже был почти у своего «шевроле», когда на стоянку въехали машина без опознавательных знаков и фургон коронера. Они остановились рядом с патрульными машинами.

Из автомобиля без опознавательных знаков вышел крупный мужчина с мясистым лицом и уставился на Дэнни. Дэнни его знал по газетам: старший детектив сыскного отдела голливудского участка, сержант Джин Найлз, засветившийся в деле Бренды Аллен. Судить его не стали, но отменили представление на звание лейтенанта и предполагавшееся повышение по службе. Ходил слух, что он брал с девочек Бренды не деньгами, а натурой. Однако костюм сыщика говорил о другом: великолепный синий блейзер и серые фланелевые брюки с идеальной складкой. Все сшито на заказ. Такой одежды ни один честный коп не может себе позволить.

Санитары вытащили две пары складных носилок. Дэнни понял, что Найлз учуял в нем копа, который его опередил, и поглядывал на Дэнни со все возрастающим любопытством и раздражением: игрок на чужом поле, слишком молодой для убойного отдела…

Сошлись они на полпути. Назревала ситуация, дающая толковому копу хороший повод показать себя. Дэнни сказал:

— Я из службы шерифа.

Найлз рассмеялся:

— А вы не ошиблись юрисдикцией, помшерифа?

Слово «помшерифа» было произнесено с нескрываемым презрением.

— Я расследую убийство, — сказал Дэнни. — Почерк почти идентичен сегодняшним убийствам.

Найлз сверлил его глазами:

— Вы что, спите в одежде, помшерифа?

Дэнни стиснул в кармане кулаки:

— Я был на дежурстве. Осуществлял оперативное наблюдение.

— Слышали о том, что, заступая на ночное дежурство, нужно брать с собой бритву, помшерифа?

— А вы слышали о том, что такое профессиональный этикет, Найлз?

Сержант посмотрел на часы:

— Значит, читаете газеты. Хорошо. Тогда ответьте мне вот на какой вопрос: как вы оказались здесь через двадцать две минуты после того, как мы получили сигнал в участке?

Дэнни знал: чем наглее будет его ложь, тем убедительнее она прозвучит:

— Я покупал пончики на Вестерн, а мимо как раз проезжала патрульная машина. Я услышал переговоры по рации. А вы где так задержались? Заезжали сделать маникюр?

— Год назад ты бы у меня за такое попрыгал.

— Год назад вам светило блестящее будущее. Так что, послушаем о моем убийстве или будем дальше злиться?

Найлз снял с блейзера пушинку:

— Диспетчер сказала, что это похоже на разборку педов. Я этого терпеть не могу. Если у вас дело тоже касается педов, я об этом знать не хочу. Счастливого пути, помшерифа. Купите себе приличный костюм. У жидка Микки есть магазин мужского платья: говорят, своей пацанве он дает скидку.

Взбешенный Дэнни пошел к своему «шевроле», доехал до перекрестка Лос-Фелис и Вермонт. Позвонил из телефона-автомата доктору Лейману, которого известил, что к нему скоро прибудут два трупа, как две капли воды похожие на Мартина Гойнза, и попросил сделать их вскрытие лично. Через минуту мимо Дэнни в южном направлении проследовала машина Найлза и фургон коронера, без мигалок и без сирен, не торопясь, будто в отпуск отправлялись. Дэнни выждал пять минут и кратчайшим путем поехал в центр, оставив машину возле склада через улицу от морга. Караван подъехал еще через четырнадцать минут. Найлз вел себя как большой начальник: покрикивал на санитаров, пока те переносили носилки с телами в морг. Помогать разгрузке вышел Нортон Лейман. Дэнни слышал, как он отчитывает Найлза за то, что тот разъединил трупы.

Дэнни сел в машину и стал ждать. Он потянулся, закрыл глаза и попытался уснуть, зная, что раньше чем через четыре часа результатов вскрытия ждать не придется. Но ему не спалось. День выдался жаркий, машина раскалилась, в ней было душно, обивка сиденья стала липкой. Потом сон все же начал одолевать Дэнни, но тут он стал вспоминать, кому и что наврал, о чем говорил и о чем говорить не стоило. Появление в 6 утра у лотка с пончиками может быть объяснено тем, что он проводил время с женщиной, а потому оказался на улице в столь неурочный час. Так что изложенная полицейским версия будет звучать вполне убедительно. Ему надо улестить Карен, чтобы она молчала о его тайном вторжении в дом на Тамаринд, 2307. Ему нельзя никому показывать содержимое своего чемоданчика. Он был обязан проинформировать полицию о письме Мартина Гойнза, благодаря которому он нашел его квартиру, отнеся событие к более позднему времени и не показывая, сколь оно важно, чтобы они сами отыскали место бойни. Оставался еще Лео Бордони, но, наверное, у того хватит ума лечь на дно. Нужно подготовить легенду о том, где он провел вчерашний день. Дутый отчет Дитриху — лучше ничего не придумаешь. Остается серьезная опасность: что, если во время проведения полицейских опросов на Тамаринд кто-нибудь из местных сообщит о коричневом «шевроле» 1947 года, оставленном на ночь у квартиры Гойнза? Может, лучше перехватить инициативу, первым найти свидетелей из соседних домов, сообщить о письме. В этом случае есть надежда, что худшим для него исходом станет обвинение, что он вовремя не предоставил ценную информацию. Если полиция решит не раздувать дело о двух трупах (Найлз, как руководитель расследования, терпеть не может «разборки педов»), может, они и копать не станут? Звонок из Лексингтонской лечебницы он принял лично на коммутаторе Карен. Если дело запахнет керосином, не выболтает ли она все, что знает, чтобы выгородить себя? Не поможет ли соперничество управления шерифа и городской полиции свести всю эту историю к тому, что касается только его лично?

Зной, отражаемый лобовым стеклом, и головоломные раздумья усыпили Дэнни, а затекшее тело и слепящее солнце заставили его проснуться: он вспотел, тело чесалось. Ногой задел гудок, и темное забытье стало звуком, рикошетирующим от четырех окровавленных стен. Он посмотрел на часы: 12:10. Проспал четыре часа. Доктор, наверное, закончил работать с телами. Дэнни вышел из машины, потянулся и направился к моргу. Лейман стоял у пандуса и завтракал на прозекторском столе, покрытом простыней вместо скатерти. Увидел Дэнни, проглотил кусок сэндвича и сказал:

— Плохо выглядите.

— Серьезно?

— И еще напуганы чем-то.

Дэнни зевнул так широко, что заныли челюсти.

— Я видел тела и думаю, что полиции на них плевать. Вот что меня пугает.

Лейман вытер рот углом простыни:

— Тогда вот еще что — чтобы вас попугать. Время смерти: двадцать шесть — тридцать часов назад. Оба мужчины анально изнасилованы — группа 0+. Раны на спинах — от палки зутера, по типу и размерам надрезов и остаткам волокон в них полностью совпадают с травмами, нанесенными Мартину Гойнзу. У мужчины без среднего пальца смерть наступила в результате удара в горло острым зазубренным ножом. Неясна причина смерти второго, но я бы предположил передозировку барбитуратами. У нашего друга без пальца под языком я обнаружил покрытую рвотной массой вскрытую капсулу. Как раз под языком. Взял на анализ порошок и выяснил состав: часть — натрий секобарбитал, другая — стрихнин. Секобарбитал действует вначале, вводит в бессознательное состояние, стрихнин — убивает. По-видимому, у мужчины без пальца было расстройство желудка, его вырвало, часть отравы вышла. Он боролся за жизнь и, видимо, тогда и лишился пальца — у его противника был нож. Как только я исследовал кровь обоих и взял пробу из желудка, мне все стало ясно. Человек без пальца крупнее, у него больше кровоток, поэтому яд его не убил, как нашего второго друга.

Дэнни вспомнил дом 2307, следы рвоты в крови:

— А что насчет укусов на животе?

— Нелюдь, но человек, — сказал Лейман. — Я обнаружил слюну группы 0+ и желудочный сок человека на ранах, но укусы нанесены беспорядочно и перекрывают один другой. Сделать их масштабный слепок невозможно. Однако я сделал слепки следов от трех отдельных зубов. Они слишком велики для человека, такие крупные образцы в судебно-медицинской практике неизвестны. К тому же края укуса рваные и провести идентификацию на предмет сличения с аналогами не представляется возможным. Кроме того, в одной из ран обнаружил кусочек зубного цемента. Он носит зубные протезы, Дэнни. Скорее всего, поверх собственных зубов. Они могут быть стальными или из какого-то синтетического материала. Возможно, для протезов использовались зубы животных. Ими он и рвет тела жертв. Нет, это не человеческие зубы, и, хотя это будет звучать непрофессионально, этот сукин сын тоже, как мне кажется, не человек.

Глава четырнадцатая

Церемонию Эллис Лоу проводил в своем офисе. Мал и Дадли Смит — официальные свидетели. Базз Микс стоит у стола переговоров, правая рука его поднята. Лоу произносит текст присяги:

— Тернер Микс, клянетесь ли вы впредь честно и добросовестно исполнять обязанности следователя по особым делам отдела большого жюри управления окружного прокурора Лос-Анджелеса, соблюдать муниципальные законы, защищать права и собственность граждан города, да поможет вам Бог?

— Клянусь, — отвечает Базз Микс. Лоу вручает ему удостоверение с фотостатом лицензии и жетон управления окружного прокурора. Мал думает: интересно, сколько платит Говард Хьюз этому мерзавцу, наверное не меньше трех тысяч.

Дадли, Микс и Лоу хлопают друг друга по спине. Старые слухи по-прежнему живы, думает Мал: Микс считает его инициатором покушения, после которого Базза отправили на пенсию и которое на самом деле организовал Джек Д., имевший на Микса зуб, пока тот служил в полиции. Пусть думает. Это заставит его сохранять дистанцию, какая только возможна между двумя копами, выполняющими общую работу.

То же и с Дадли. А возможно, и с Лоу.

Мал наблюдает, как троица чокается хрустальными стаканами с «Гленливетом». Он со своим блокнотом сел у дальнего конца стола. Микс и Дадли перебрасываются шутками. Эллис посылает им сердитый взгляд: «Давайте работать». Лоу чуть кивает ему: значит, их распри позади. Мал думает: должен он мне, а получается, что обязан ему я. Он берет ручку и начинает бесцельно рисовать закорючки. В костяшках пульсирует боль. Спорить не приходится: Лоу прав.

После того, что у них произошло с Селестой, он бесцельно мотался на машине по городу, пока рука не начала распухать. Боль становилась нестерпимой, спутав все его безумные планы по примирению с сыном. Он поехал в травмпункт, предъявил свой жетон, и ему оказали особое внимание и медицинскую помощь: сделали укол, от которого от поймал кайф, вытащили из пальцев осколки зубов, очистили раны, зашили их и забинтовали. Позвонил домой и поговорил со Стефаном. Путано рассказал сыну, что Селеста его сильно обидела, что хочет навсегда их разлучить. Мальчик был испуган, огорошен, заикаясь рассказал, что у мамы разбито лицо, но называл его «папой», а кончил словами: «Я люблю тебя».

Это пробудило у Мала слабую надежду; он снова стал думать как полицейский. Мал позвонил Эллису Лоу, рассказал о случившемся, пояснив, что главное теперь — не дать Селесте выступить пострадавшей стороной и получить преимущество в предстоящей тяжбе за опеку. Лоу взял дело в свои руки, поехал к Селесте, отвез ее в Пресвитерианскую церковь Голливуда, где ее ждал адвокат. Тот сделал снимки ее распухшего и окровавленного лица. При этом Лоу убедил адвоката в нецелесообразности обвинения в уголовном преступлении лица, занимающего высокое положение следователя управления окружной прокуратуры, пригрозив репрессалиями, если тот будет упорствовать, и пообещав не вмешиваться в дело об опеке. Адвокат согласился. Селесте поправили сломанный нос, два хирурга-стоматолога занялись ее раздробленной челюстью и протезированием. Малу, ждавшему результатов и позвонившему Лоу из автомата, было с раздражением сказано:

— Парнем занимайтесь сами. Больше меня ни о чем не просите.

Мал поехал домой и нашел Стефана спящим. От него шел запах успокоительного средства, популярного на родине Селесты, — шнапса с горячим молоком. Поцеловал мальчика в щечку, перевез в мотель на углу Олимпик и Норманди-стрит чемодан с вещами и папками Лезника, договорился со знакомой женщиной-полицейским раз в день навещать Стефана. Приняв болеутоляющее, кое-как отоспался на неудобной постели и проснулся с мыслями о Франце Кемпфлере.

Нацист не шел у него из головы и мешал убедительно объяснить лживость сказанных Селестой слов. Мал сделал несколько телефонных звонков и нашел толкового адвоката. Джейк Келлерман был прагматиком: он сказал, что правильно будет отсрочить дело об опекунстве до поры, когда Консидайн станет капитаном и заметной фигурой на заседаниях большого жюри. Адвокат посоветовал ему поселиться отдельно от Селесты и Стефана и обещал в скором времени встретиться с ним для обсуждения дальнейших действий. И Мал остался наедине с последствием димедрола в голове, болями в руке и решением взять выходной и держаться от шефа подальше.

А мысли о Кемпфлере его не оставляли.

Только работа с папками Лезника как-то отвлекала. Он занялся делом Клэр де Хейвен, в котором его занимала каждая запись о ней лично. Он понимал, что для допроса сейчас она недосягаема и что главная задача в этом деле — найти тайного агента. И все-таки ее прошлая жизнь его сильно заинтриговывала. Он наткнулся на ранее не замеченный факт: на приеме у психоаналитика Мондо Лопес хвастался, что в мае 43-го украл из магазина платье, которое подарил Клэр на ее 33-летие. Значит, они с ней одногодки. Мал отправился в Центральную библиотеку, чтобы всерьез заняться этой женщиной — и Кемпфлером.

Там он часами просматривал микрофильмы, но немец интересовал его все меньше, а женщина все больше.

Освобождение Бухенвальда. Нюрнбергский процесс. Фашистские главари, утверждающие, что они только исполняли приказы. Немыслимая машина жестокости.

Сонная Лагуна — справедливое дело, в защиту которого выступили дурные люди. Светская хроника сообщает о первом появлении Клэр де Хейвен в свете. Ее конфирмация в 1929-м; девятнадцатилетняя Клэр на балу в Лас-Мадринас — смазанный черно-белый силуэт, только намек на нее. Если Кемпфлер был в тени Геринга, Риббентропа, Деница и Кейтеля, то личность этой женщины проступала куда явственнее.

Позвонил в автотранспортное управление и проверил ее водительский стаж. Отправился в Беверли-Хиллз и наблюдал за ее особняком в испанском стиле. Она вышла через два часа ожидания: слухи о ее красоте оправдались. Стройная, золотисто-каштановые волосы с несколькими седыми прядями, лицо прирожденной красавицы, какую только поискать, — но волевое. Он проследовал за ее «кадиллаком» до Виллы Фраскати; там за ленчем она встречалась с Рейнольдсом Лофтисом, воплощавшим благородный тип героя, которого Мал видел в десятке фильмов. Мал заказал в баре выпивку и стал наблюдать за ними: актер-бисексуал и Красная королева держались за руки и поминутно наклонялись друг к другу через стол и целовались. Они явно были любовниками. Мал вспомнил, что Лофтис говорил Лезнику: «Клэр — единственная женщина, которую когда-либо любил», — и почувствовал укол ревности.

На столе появились стаканы и пепельницы. Мал оторвался от своих каракулей — свастики и петли виселицы. Его коллеги по охоте на красных смотрели на него. Дадли подвинул к нему чистый стакан и бутылку. Мал отодвинул их и сказал:

— С мексиканцами, лейтенант, вы дали маху. Это я заявляю совершенно официально. Мы сразу раскрыли карты. Поэтому, пока Микс не добудет явных инкриминирующих материалов, дающих нам веские улики, впредь — никаких допросов, никаких обвинений. Поэтому с радикалами работаем исключительно индивидуально и вне связи с УАЕС. Делаем их нашими свидетелями, накапливаем информацию и внедряем в их среду агента, как только найдем подходящего человека. Поэтому наш разговор с мексиканцами следует затушевать заметкой в печати. Это могут сделать ребята Эдда Саттерли, которые ненавидят комми, Виктор Рейзел или Уолтер Уинчер; уаесовцы, наверное, их читают. Нужно что-нибудь такое: «Большое жюри Лос-Анджелеса, намеревавшееся расследовать коммунистическое влияние в Голливуде, буксует из-за нехватки средств и политической склоки». Все радикалы в УАЕС уже знают, что произошло в «Вэрайэти интернэшнл». Поэтому их нужно успокоить, а самим — помалкивать.

Все смотрят на ирландца. Мал думает, что он сможет возразить на его бесспорные доводы — да еще при двух свидетелях. Дадли говорит:

— Я могу только извиниться за свои действия, Малкольм. Вы действовали продуманно, а я попер напролом. Это была ошибка. Но думаю, прежде чем мы пойдем на попятный и будем действовать под сурдинку, нам нужно нажать на Клэр де Хейвен. Она тот ключ, который позволит раскрыть весь их мозговой трест. Для большого жюри она — священная корова; сломать ее — значит развенчать все эти стыдливые оправдания влюбленных в нее мужиков. Полиция ее еще ни разу не брала, и думаю, что она, скорее всего, прогнется.

Мал рассмеялся:

— Вы ее недооцениваете. Полагаю, вы сами хотели бы ею заняться?

— Нет, сынок. Это дело для вас. Из нас всех, кто здесь есть, вы единственный человек, в котором есть романтическая струнка. Вы коп в лайковых перчатках. Лайковые перчатки на твердых кулаках. Вы ее пригвоздите вашим коронным правым хуком, каким, я слышал, вы обладаете.

Эллис Лоу с другого конца стола одними губами сказал: «Не от меня» — и сурово посмотрел на Мала. Базз Микс потягивал виски. Мал поморщился — как этот ирландец все успевает пронюхать:

— Дурацкая идея, лейтенант. Вы уже один раз облажались, теперь хотите, чтобы я и это утрясал. Эллис, при лобовом подходе мы окажемся в дерьме. Скажите ему это.

— Мал, выбирайте выражения, — сказал Лоу. — Я согласен с Дадли. Клэр де Хейвен — женщина неразборчивая в своих связах, такие женщины, как правило, неуравновешены, и, по моему мнению, нам следует рискнуть и пойти с ней на прямой контакт. Пока же Эд Саттерли пытается привлечь для работы у нас человека, знакомого ему по семинарии, которому удалось проникнуть в коммунистическую ячейку в Кливленде. Он профессионал, берет за работу недешево. Даже если нам не удастся выйти на де Хейвен и в УАЕС станут нас остерегаться, он сумеет подойти к ним незаметно, так, что они ничего не заподозрят.

И я уверен, что мы получим деньги на нашего агента у мистера Хьюза. Верно, Базз?

Базз подмигнул Малу:

— Эллис, если эта бабешка легка на передок, то для ее обработки я бы того семинариста не засылал. Это мог бы сделать и сам Говард. По женской части он большой спец, так, может, вы переоденете его и пошлете к ней под другим именем.

Лоу закатил глаза; Дадли Смит ржал, будто услышал скабрезный анекдот в мужском клубе. Микс еще раз подмигнул, пытаясь понять: не с твоей ли подачи, друг, меня расстреливали как собаку в 46-м? Мал думал, что ему еще предстоит заниматься вопросом опеки и все это — в компании шута горохового, продажного копа и амбициозного адвоката. А когда Лоу стукнул по столу, дав знак, что все свободны, Мал понял, что выходить на Красную королеву придется ему и обходиться при этом собственными силами.

Глава пятнадцатая

Следующий день Дэнни провел дома, дополняя свои материалы новыми данными, которые возникли в связи с появлением в деле двух новых жертв.

За минувшие сутки выяснилось следующее.

Личности жертв два и три не установлены. Доктор Лейман, как городской патологоанатом, имеет доступ к сводкам сыскного отдела голливудского участка и будет сам звонить, когда и если трупы будут идентифицированы. Он уже сообщил Дэнни, что расследование ведет сержант Джин Найлз, который считает случай пустяковым и хочет поскорее от него отделаться, чтобы вернуться к расследованию ограбления мехового склада. Это сулит ему хоть какую-то прессу и поможет отчасти нейтрализовать скандал с Брендой Аллен, лишивший его жены и детей. Патрульные трясут алкашей в парке Гриффит, и все впустую. Сам Найлз лично обработал куском резинового шланга двух любителей техспирта, имевших судимости за сексуальные домогательства в отношении малолетних. Семнадцатистраничный отчет Леймана о вскрытии, в котором указывался факт отравления одного из мужчин барбитуратом, Найлз читать не стал, тем не менее ему в помощь придали несколько патрульных полицейских. Врач убежден, что имеет дело с «синдромом Черной Орхидеи наоборот»: трем изувеченным трупам, обнаруженным один за другим, посвящены пока всего четыре колонки на внутренних полосах. Газетчики не берутся за тему, потому что Мартин Гойнз был подонком и вся эта история связана с голубыми. Писать об этом означает потом отбиваться от Легиона борьбы за нравственнность и Комитета матерей-католичек, от которых не будет житья.

Вчера капитан Дитрих выслушал его рапорт — факты, гипотезы, недостающие сведения, выдумки и сочиненная история про пончики и кофе. Главное — скрыть его появление на Тамаринд, 2307, о чем в рапорте он не сказал ни слова. Доклад сопровождался кивками начальника, который пообещал организовать взаимодействие с городской полицией. О подключении других сотрудников участка не может быть и речи. У трех других сыщиков работы по горло, а сыскной отдел округа считает дело Мартина Гойнза слишком незначительным и сулящим большую головную боль, раз им занялась и городская полиция. У Дитриха в голливудском участке есть приятель, лейтенант Полсон, который сохранил тесный контакт с Микки Коэном, несмотря на дело Бренды Аллен. Он поговорит с ним о создании совместной группы по расследованию убийства. Дитрих повторил: по его мнению, все будет зависеть от того, кто жертвы. Если номера два и три — наркоманы, бывшие заключенные, педики, — то все, забыть и наплевать. Если они добропорядочные горожане — может быть, что-то удастся предпринять. И пока в деле не появится ясности и не будет организовано совместной следственной группы, Дэнни за десять дней должен свернуть расследование, а дело Мартина Гойнза, убитого 01.01.50, отправится в архив.

Из улик, собранных Дэнни на Тамаринд, 2307, вытекало:

Не считая двух отличий, все в точности повторяло первое убийство. Как писал Ганс Маслик, «отрицательные результаты ведут к положительным выводам». Есть серия неустановленных отпечатков, схожих с отпечатком отчлененного пальца высокого мужчины. Лейман тщательно отработал обоих покойников. Обнаруженный им кусочек твердого материала, очевидно, был зубным цементом, что на девяносто девять процентов убеждает доктора в правильности его гипотезы о зубных протезах. Лео Бордони не касался предметов в комнате и не оставил своих отпечатков. Три комплекта одежды нужно оставить как есть — на тот случай, если убийца будет задержан и признаетеся, в частности, что оставил сложенную одежду на унитазе. Фрагменты прочих следов ничего не дадут, пока у него не будет подозреваемого. Альтернатива: еще одно вторжение в сферу городской полиции или поимка самого убийцы. Имеются: его фотографии кровавых подтеков на стенах. Нужно: более тщательное обследование квартиры на Тамаринд-стрит в одиночку. Это возможно — при условии, что полиция города спустит расследование на тормозах. Страшные сны и риск серьезного уголовного преследования.

Вчера из морга Дэнни сразу поехал проявлять свои пленки и заплатил четырехкратную цену, чтобы проявку сделали немедленно и в его присутствии. Человек за стойкой обратил внимание на его помятый вид, но деньги взял. Дэнни ждал, пока все не будет сделано. Лаборант передал ему негативы и отпечатки через час со словами:

— Это что — современная живопись?

Дома Дэнни долго-долго смеялся и никак не мог остановиться. Потом посерьезнел и прикнопил снимки к пробковой доске возле шкафчика с папками.

Кровь на глянцевых черно-белых карточках выглядела ужасно, неестестенно. Такое никому нельзя показывать, даже если раскроешь все три изощренных убийства.

Сознание, что они принадлежат только ему одному, успокаивало. Он рассматривал их часами, находя осмысленное изображение в том, что и рисунком назвать нельзя. Брызги кровавых капель превратились в неясные фрагменты тела; а мазки стали режущими их ножами. Представшее его взору было до того непонятно, что он обратился к своим учебным записям. Упоминания о сходных случаях встречались в криминалистике Германии и Восточной Европы: психопаты, мнившие себя вампирами, разбрызгивали кровь своих жертв на находившиеся в тот момент под рукой предметы, невнятными, часто бессмысленными рисунками утверждая свое безумие. Но в этих изображениях ничто не напоминало букву Р, нигде не упоминались зубные протезы.

Зубные протезы.

Его единственная твердая улика относилась к жертвам два и три.

Зубные протезы, которые люди не носят.

Зубы из стали, из пластмассы, может быть, зубы, вырванные из челюсти мертвого животного. На следующем этапе расследования предстоит канцелярская работа: просеивать дантистов, умеющих изготавливать такие протезы, в надежде, что кто-то из них вспомнит «высокого, средних лет человека», «седого», с группой крови 0+.

Иголка в стоге сена.

Вчера он сделал первый шаг в этом направлении, пролистав семнадцать справочников «Желтые страницы» города и округа Лос-Анджелеса, где имелся список зубопротезных мастерских. Их оказалось 349, плюс 93 мастерских таксидермистов — учитывая вероятность того, что убийца использовал зубы животных. Звонок наудачу в одну из зубопротезных мастерских и долгий разговор с доброжелательным администратором дали такой результат: цифра 349 занижена. В Лос-Анджелесе существует целая зубопротезная индустрия. Многие мастерские в «Желтых страницах» не публикуются, у других протезистов мастерские при своем кабинете. Протезист, работающий с зубами человека, может использовать свою технологию для работы с зубами животных. Собеседник не знал ни одной мастерской, где бы вставляли клыки зверей.

Удачи вам, помшерифа Апшо, славную вы придумали себе работенку.

Потом он поехал в участок. Карен Хилтшер только что заступила на дежурство. Он принес ей конфеты и цветы, надеясь, что она не проявит ненужного любопытства к истории с Тамаринд-стрит или не будет дуться на огромную кучу работы, какой он еще ей не подкидывал. А именно: выяснить во всех полицейских участках и в управлении шерифа наличие дел на людей, работавших в зубопротезных мастерских, и исключить из этого списка фигурантов с определенной группой крови и внешностью. После этого Карен предстояло обзвонить по списку зубопротезные лаборатории в поисках мужчин с дефектами зубов и теми же физическими данными. Девушка взяла подарки под смешки торчавших в дежурке сотрудников; это ее задело и рассердило. Она не стала спрашивать про дом на Тамаринд и согласилась, надув губки, как это делала Бетти Дэвис, сделать запросы, «когда будет свободная минутка». Он ее не упрашивал, понимая, что теперь он целиком в ее власти.

Закончив работу с бумагами, Дэнни подумал о том, что нужно заняться опросами на Тамаринд-стрит. Осталось также неясным, относится ли тот партнер, намечавшийся в компаньоны-грабители, о котором упоминал Лео Бордони, к делу Гойнза и был ли он как-то связан с тем парнем с обожженным лицом.

Досье Дэнни выросло уже до пятидесяти с лишним страниц, на заполнение которых ушло за последние сутки пятнадцать часов времени. Ему не дает покоя мысль отправиться на Тамаринд-стрит, ждать, высматривать, опросить местных жителей и опередить городских полицейских. Если Найлз получил бы наводку на это место, доктор Лейман предупредил бы его. Скорее всего, жизнь там идет своим чередом, и жители позабыли мелкие подробности, которые могли бы стать разгадкой запутанного дела. И как быть с докладом Дитриху? Сказать, что из лечебницы Лексингтон ему позвонили прямо домой, и упросить Карен, чтобы не проговорилась? А может, погодить с этим, чтобы не помешать капитану связаться с приятелем в городском участке и создать межведомственную команду, о чем он сам же и завел разговор?

Сомнения отброшены. Дэнни едет в Голливуд на Тамаринд-стрит.

Квартал живет обычной жизнью. Погода стоит не такая холодная, как два дня назад, улицу заполнили пешеходы, жители домов сидят на открытых верандах, подстригают лужайки и подрезают кусты. Дэнни припарковал машину и начал опрос жителей и прохожих. Ничего необычного в окрестностях не наблюдалось, никаких подозрительных машин не замечали, Мартина Гойнза никто не знает, ничего необычного в квартире над гаражом дома 2307 не было. Никто поблизости без дела не слонялся, никаких странных шумов не слышали. Ничего. Никто не вспомнил его коричневый «шевроле», простоявший тут всю ночь. Дэнни опросил уже немало народу, как вдруг старая дама, с карликовым шнауцером на поводке, на его вопрос ответила утвердительно.

Вечером третьего дня, около 10:00, она выгуливала свого Вурсти и обратила внимание на высокого мужчину с прекрасной серебристой шевелюрой, шедшего к гаражу дома 2307, ведя под руки двоих «шатающихся пьяных». Нет, ни одного из них она раньше тут не встречала. Нет, нет, никаких странных звуков из квартиры над гаражом она потом не слышала. Нет, владелицу дома 2307 она не знает. Нет, мужчины шли молча и не разговаривали, и она не уверена, что сможет опознать седого мужчину, если снова его увидит.

Дэнни отпустил старушку, вернулся к машине, сполз на сиденье пониже и стал наблюдать за номером 2307. Инстинктивно он вдруг почувствовал сильное беспокойство.

Убийца следит за квартирой, смотрит, не появятся ли копы, это ясно. Конечно, он заранее наметил место в парке Гриффит, чтобы бросить там трупы. Гойнз: он был перекати-полем, газеты таким не заинтересуются, и убийца понял, что место совершения убийства осталось незасвеченным. Знакомыми Гойнза и теми, кто знал о его смерти, были одни джазмены, которых Дэнни опрашивал. Это полностью снимало с них подозрение: поскольку личность Гойнза установлена, если убийца не дурак, он не стал бы приводить новые жертвы в дом Гойнза. Следовательно, раз полиция на Тамаринд-стрит не показывалась, убийца может привести сюда свою следующую жертву. Главное, чтобы об этом не узнала городская полиция. Нужно продолжать слежку и молиться, чтобы убийца не заметил следов пребывания в доме Дэнни и Бордони, не узнал о сегодняшнем опросе местных жителей. Сиди тихо, и может статься, что он пройдет мимо вместе с жертвой номер четыре.

Не спуская глаз с дома, Дэнни поглядывал в зеркало заднего вида. Потянулись часы: прошел мимо какой-то человек, две пожилые женщины выходят из магазина с тележками, протопала стайка мальчишек в кожаных куртках. Взвыла сирена и стала приближаться; Дэнни подумал, что это полицейский наряд по тревоге летит на Бульвар.

А потом все понеслось стремительно.

Старая леди открыла дверь дома 2307, машина без опознавательных знаков втиснулась на внутреннюю дорожку дома. Из нее вышел сержант Джин Найлз, посмотрел через улицу и увидел его — наблюдателя в машине, которую он видел вчера утром у парка Гриффит. Найлз было направился прямо к нему, но женщина его перехватила, указывая на квартиру над гаражом. Найлз остановился в нерешительности, женщина схватила его за рукав. Теперь ложь Дэнни неминуемо вскроется. Найлз позволил повести себя к дому. Дэнни бил мандраж. Он сорвался с места и помчался в участок обеспечивать прикрытие.

Дитрих стоял у входа в участок и жадно курил. Дэнни взял его под руку и повел в свой кабинет. Как только дверь за ними захлопнулась, Дитрих резко повернулся к Дэнни:

— Только что мне звонил лейтенант Полсон. Ему звонил Джин Найлз; он получил звонок от хозяйки квартиры Гойнза. В квартире Гойнза обнаружены следы крови и окровавленная одежда — и это в миле от парка Гриффит. Нет никаких сомнений, что там грохнули и нашего, и тех двоих, которыми занимается полиция. Тебя там видели, сообщают, что ты скрылся. Что это все значит? Надеюсь, причина у тебя веская — мне не хотелось бы отстранять тебя от службы.

У Дэнни ответ был готов:

— Сегодня утром мне домой позвонил человек из Лексингтона и сообщил, что получено письмо от Мартина Гойнза на имя другого пациента. Был указан обратный адрес: Норт-Тамаринд, 2307. Я думал о нашем разговоре, о том, что Полсон поможет, о нашем взаимодействии, хотя Найлз этим сильно раздражен. Я не надеялся, что полиция проведет расследование должным образом, и сделал это сам. Только я решил передохнуть, как Найлз меня заметил.

Дитрих взял в руки пепельницу и загасил сигарету:

— И ты мне даже не позвонил?! Не сообщил о таком важном прорыве в деле?!

— Фальстарт, виноват, сэр.

— Не очень все это похоже на правду. Почему ты сначала не поговорил с хозяйкой дома? Полсон говорит, что, по словам Найлза, та женщина первой все обнаружила.

Дэнни пожал плечами, сделав вид, что не придает этому особого значения:

— Я стучал к ней, наверное, бабуля не слышала.

— Полсон говорит, что она не производит впечатление старой развалины. Дэнни, ты не шатался там по дневным сеансам?

Дэнни не понял:

— Что вы имеете в виду, кино?

— Нет, бабу. Твой бабец живет возле того киоска, где ты вчера услышал полицейское радио, а Тамаринд — как раз рядом. Шляешься по бабам в служебное время?

Голос Дитрих помягчел. Вранье Дэнни получилось убедительным.

— Сначала работал, потом шлялся. Я отдыхал в машине, когда появился Найлз.

Дитрих скривил лицо в полуулыбке, в полугримасе. На столе зазвонил телефон. Капитан снял трубку:

— Да, Нортон. Он здесь. — Послушал, потом сказал: — Один вопрос. Те двое у вас опознаны?

Последовало долгое молчание. Дэнни беспокойно топтался у двери. Дверь отворилась, вошла Карен, молча положила на стол пачку бумаг и вышла, не подымая глаз. Главное, думал Дэнни, чтобы капитан не проговорился ей, что у меня есть женщина, и чтоб она не сболтнула ему, что приняла звонок из Лексингтона.

Дитрих сказал:

— Подожди, это Нортон. Дай мне сначала с ним поговорить. — Закрыл трубку рукой и обратился к Дэнни: — Трупы опознали. Это — отребье, поэтому приказываю: никакого взаимодействия с полицией. На Гойнза у тебя пять дней. Потом я тебя с дела снимаю. Сегодня ограбили «Сан-Факс маркет»; если не успеешь закончить с Гойнзом, займешься этим делом. Я закрою глаза на то, что ты не доложил об адресе Гойнза, но предупреждаю: полиции дорогу не перебегать. Том Полсон мне близкий друг, мы остались друзьями, несмотря на Микки и Бренду, и я не хочу, чтобы ты нас поссорил. Теперь возьми трубку, Нортон Лейман хочет поговорить с тобой.

Дэнни схватил трубку:

— Да, доктор.

— Это говорит дружественный вам источник информации. Карандаш под рукой?

Дэнни вытащил из кармана блокнот и карандаш:

— Давайте.

— Тот, что выше ростом, — Джордж Уильям Уилтси, дата рождения 14.09.13. Дважды арестован за мужеложство, в 43-м изгнан из ВМФ за моральное разложение. Второй — знакомый Уилтси, возможно его «кочегар». Дуэйн Линденор, дата рождения 05.12.16. Один арест за вымогательство — в июне 1941-го. Дело до суда не дошло — заявитель отозвал иск. О местах работы Уилтси ничего не известно; Линденор сочинял диалоги для «Вэрайэти интернэшнл пикчерз». Оба жили по адресу: бульвар Вентура, 11768, мотель «Лесная поляна». В данный момент туда направляется полиция, так что сидите тихо. Ну что, довольны?

— Не знаю, доктор, — снова солгал Дэнни.

Из своего закутка Дэнни позвонил в архив и городское бюро статистики и опознания и отдел транспортных средств, там ему дали полную информацию о жертвах два и три. Джордж Уилтси арестовывался за совершение непотребных действий в коктейль-барах в 40-м и 41-м; за отсутствием свидетельских показаний окружной прокурор в возбуждении уголовных дел отказал. У него был также длинный список нарушений ПДД.[32] За Дуэйном Линденором ни одного нарушения ПДД не числилось, имелось одно закрытое дело за вымогательство, упомянутое доктором Лейманом. Служащая архива ознакомила Дэнни с географией арестов. Задержания Уилтси подпадали под юрисдикцию города, Линденор подвергался аресту в южном районе округа, на участке Файрстоун. Запрос на Линденора вывел его на сотрудника, который его задерживал, — сержанта Фрэнка Скейкела.

Дэнни позвонил в кадры и узнал, что Скейкел по-прежнему работает дежурным вечерней смены. Он позвонил на коммутатор и его соединили с дежуркой.

— Скейкел. Слушаю.

— Сержант, это помшерифа Апшо, Западный Голливуд.

— Да, помшерифа.

— Я веду следствие по убийству — оно связано с двумя 187-ми. Одного из убитых вы арестовывали в 41-м. Дуэйн Линденор. Не припоминаете такого?

— А как же. Шантажировал богатого юриста по имени Хартшорн. Денежные дела я хорошо запоминаю. Что, пристукнули Линденора?

— Да. Само дело вы помните?

— Неплохо. Истцом был юрист Чарлз Хартшорн. Он любил мальчиков, но был женат. Дочь обожал. Линденор познакомился с ним через службу знакомств педов, закрутил с ним, а потом стал грозить рассказать все его дочери. Хартшорн обратился к нам, мы задержали Линденора, но потом Хартшорн не пожелал давать показания в суде и забрал заявление.

— Скажите сержант, Хартшорн высокого роста и седой?

— Нет, — рассмеялся Скейкел. — Коротышка и плешив, как луковица. Как ваше расследование? Есть версии?

— Линденор живет на территории города, и пока крепкой версии нет. Что думаете о Хартшорне?

— Он не убийца, Апшо. Он богат, пользуется влиянием, видал всех в гробу. Разборки у педрил — дело шумное, но редко заканчивается убийством. А Линденор был к тому же шпаной. Как говорится, се ля ви, не тронь дохлого педа — не завоняет.

* * *

Снова в город. Теперь — делать все очень аккуратно, не нужно больше лжи и лишних неприятностей. Дэнни поехал в «Вэрайэти интернэшнл пикчерз», надеясь, что Найлз надолго застрянет в мотеле «Лесная поляна». Поскольку расследование дела Гойнза зашло в тупик, все внимание теперь нужно обратить на жертвы два и три. Из них киносценарист и шантажист Линденор стал куда важнее пассивного педераста Уилтси.

У ворот в студию выстроились пикеты соперничающих профсоюзов; Дэнни припарковался на противоположной стороне улицы, выставил за стеклом табличку «Служебная машина полиции», пригнулся и нырнул в толпу пикетчиков, размахивающих флагами и транспарантами. Охранник у ворот читал бульварную газетку, печатавшую колонку криминальных новостей о его трех убийствах — леденящие кровь подробности из «надежных источников» городского морга. Пока Дэнни неторопливо доставал свой жетон, он успел пробежать глазами полстраницы. Поглощенный чтением охранник жевал сигару. Газета — это была городская сплетница «Тэтлер» — объединила оба дела в одно, что сулило новые сенсационные статьи, радио-и теленовости, ложные откровения, фальшивые версии и груды всякого дерьма. Дэнни постучал по стене. Жевавший сигару охранник отложил газету, посмотрел на жетон и сказал:

— Да? Вы к кому?

— Мне надо поговорить с людьми, которые работали с Дуэйном Линденором.

При упоминании имени охранник и глазом не моргнул: фамилия Линденора в газеты еще не попала. Он просмотрел список и сказал:

— Двадцать третья площадка, офис рядом с павильоном, где снимается «Окровавленный томагавк».

Охранник нажал кнопку, ворота открылись. Дэнни пошел по длинной асфальтовой дорожке, по которой сновали актеры в гриме и костюмах. Дверь, ведущая на двадцать третью площадку, была настежь открыта; у входа три мексиканца наносили на лица боевую раскраску. Они бросили на Дэнни беспокойный взгляд, а он увидел дверь с табличкой «РЕДАКТОР», подошел и постучался.

— Открыто, — услышал он голос. Дэнни вошел. Худощавый юноша в твидовом костюме и роговых очках укладывал бумаги в портфель. Он спросил:

— Вы вместо Дуэйна? Он уже третий день не появляется, а режиссер срочно требует дополнительные диалоги.

Дэнни сразу перешел к делу:

— Дуэйн умер, как и его друг Джордж Уилтси. Убиты.

Молодой человек уронил портфель, нервно поправил очки:

— У-у-у-ббиты!

— Совершенно верно.

— А вы из п-п-полиции?

— Помощник шерифа. Вы хорошо знали Линденора?

Юноша поднял портфель и рухнул в кресло:

— Н-нет, не совсем. Вот только по работе, шапочно.

— Виделись с ним за пределами студии?

— Нет.

— Знали Джорджа Уилтси?

— Нет. Знаю, что жили вместе, так мне Дуэйн говорил.

Дэнни сглотнул слюну:

— Они что, были любовниками?

— Мне в голову не приходило интересоваться их отношениями. Знаю только, что Дуэйн был человек тихий, что ему удавались диалоги и что работал он за очень скромные деньги, а это большой плюс на этой рабовладельческой плантации.

За дверью послышались шаги. Дэнни обернулся и увидел, как в сторону метнулась тень. Он выглянул из комнаты и увидел, как какой-то человек быстро удаляется к платформе с камерами и осветительной аппаратурой. Дэнни пошел за ним. Человек стоял сунув руки в карманы, как бы говоря: «Мне нечего скрывать от вас».

Дэнни схватил его за руку и с огорчением увидел, что тот был молод и среднего роста, никаких шрамов на лице, в лучшем случае тянул на мелкого торговца наркотой.

— Зачем вы подслушивали у двери?

Это был почти мальчик — худой, прыщеватый, с тонким шепелявым голосом:

— Работаю здесь. Занимаюсь реквизитом.

— И это дает вам право совать нос в официальные дела полиции?

Парень поправил прическу и ничего не ответил.

— Я задал вам вопрос.

— Нет, это не дает мне…

— Тогда зачем вы это делали?

— Я слышал, вы сказали, что Дани и Джордж умерли, а мы знакомы. Вы знаете…

— Нет, я не знаю, кто их убил. Иначе бы меня здесь не было. Как близко вы были знакомы?

Мальчик еще поправил свою прическу:

— Мы вместе с Дуэйни ходили на обед. Ну с Дуэйном то есть. А Джорджа я знал мало, здоровались, когда он приезжал за Дуэйном.

— Я так понимаю, что у вас было много общего, верно?

— Да.

— Вы общались с Дуэйном и Джорджем вне работы?

— Нет.

— Но вы разговаривали, учитывая, что у вас было чертовски много общего. Верно говорю?

Парень смотрел в землю и лениво выводил на полу восьмерку:

— Да, сэр.

— Ну так скажи, что они делали вместе и с кем они это еще делали, потому что раз тут все об этом знали, знаешь и ты. Разве не так?

Мальчик ухватился за стоящий софит и стал спиной к Дэнни:

— Они давно были вместе, но любили компанию других ребят. Джордж был крутой, жил в основном за счет Дуэйна, но иногда работал в службе сопровождения. Больше я ничего не знаю. Можно мне теперь уйти, а?

Дэнни вспомнил свой разговор в отделении Файрстоун: Линденор шантажировал человека, с которым сблизился через службу знакомств педов.

— Нет. Как называлась служба сопровождения?

— Не знаю.

— С кем еще водили дружбу Уилтси и Линденор? Назови имена.

— Я не знаю, и не слышал я никаких имен!

— Не ной. А что скажешь о высоком седом человеке средних лет? Линденор и Уилтси упоминали о таком человеке?

— Нет.

— Кто-нибудь из тех, кто здесь работает, подходит под его описание?

— В Лос-Анджелесе миллион таких людей, так что, прошу вас…

Дэнни крепко схватил парня за руку, повернул лицом к себе, посмотрел на него, потом отпустил и сказал:

— Голос на меня не повышать. Просто отвечай. Итак, Линденор, Уилтси, высокий седой человек…

Парень повернулся и потер руку:

— Я ни одного такого не знаю, но Дуэйн любил мужчин постарше и говорил, что ему нравятся седые волосы. Ответил я на ваши вопросы?

Дэнни отвел глаза:

— Дуэйн и Джордж любили джаз?

— Не знаю, о музыке мы никогда не разговаривали.

— Упоминали они когда-нибудь о грабеже и о человеке лет тридцати, со следами ожогов на лице?

— Нет.

— Был кто-нибудь из них задвинут на животных?

— Нет, только на других парнях.

— Свободен, — сказал Дэнни и сам пошел из студии. Парень пристально смотрел ему вслед.

На площадке уже никого не было, смеркалось. Он шел к воротам, когда его окликнули:

— Послушайте, офицер. Можно вас на минутку?

Дэнни остановился. Лысый человек в тенниске и брюках гольф вышел из будки для охраны и протянул руку:

— Герман Герштейн. Я здесь главный.

Юрисдикция города. Дэнни пожал Герштейну руку:

— Апшо. Детектив службы шерифа.

— Я слышал, вы интересуетесь моими сценаристами? Так?

— Меня интересует Дуэйн Линденор. Его убили.

— Плохо дело. Мне не нравится, когда моих людей отправляют в бессрочный отпуск без моего ведома. В чем дело, Апшо? Вы не смеетесь.

— Это не смешно.

Герштейн прочистил горло:

— Каждому — свое. Не смешно — не надо, у меня для этого есть комики. Пока вы не ушли, хочу вам кое-что сказать. Я сотрудничаю с большим жюри, которое расследует коммунистическое влияние в Голливуде, и мне нежелательно, чтобы посторонние копы ходили здесь и выспрашивали. Понимаете? Национальная безопасность важнее мертвого сценариста.

В ответ Дэнни съязвил. Из принципа:

— Мертвого сценариста-гомосексуалиста.

Герштейн оглядел Дэнни:

— А вот это действительно не смешно, потому что никакого гомика, если известно, что он гомик, я ни под каким видом не допущу в свою студию. Никогда и ни за что. Ясно?

— Яснее ясного.

Герштейн извлек из кармана брюк три длинные сигары и сунул их в карман рубашки Дэнни:

— Развивайте чувство юмора, и вас ждет хорошее будущее. Когда вам нужно будет зайти на студию еще раз, сначала загляните ко мне. Ясно?

Дэнни бросил сигары под ноги, наступил на них и зашагал к выходу.

Теперь нужно было просмотреть местные газеты и сделать очередные телефонные звонки.

Дэнни поехал на угол Голливуд и Вайн, купил там четыре газеты, поставил машину под знаком «Стоянка запрещена» и стал читать. В «Таймс» и «Дейли ньюс» о деле не было ни слова. «Миррор» и «Геральд дейли ньюс» на последних страницах дали короткие заметки, соответственно озаглавленные: «В парке Гриффит найдены изуродованные трупы» и «На рассвете обнаружены безжизненные тела отверженных». Следовало сглаженное описание увечий. Джин Найлз заявлял, что убийства между собой не связаны. Имена жертв не назывались, относительно смерти Мартина Гойнза тоже ничего не говорилось.

Рядом с газетным киоском была будка телефона-автомата. Дэнни позвонил Карен и услышал, что и ожидал: опрос протезистов шел очень медленно, за все время десять отрицательных ответов; звонки в другие отделения управления шерифа и сыскные отделы по поводу грабителей, имевших в прошлом дело с протезированием зубов, ничего не дали. Звонки двум таксидермистам выявили следующий факт: всем чучелам делают зубы из пластмассы; настоящие зубы животных при изготовлении чучел не используются. Дэнни попросил Карен продолжать звонки, наговорил комплиментов, чмокнул в трубку и набрал номер кафе «Лунный свет».

Дженис Модайн сегодня не работала, но Джон Лембек пил в баре. Дэнни был мягок с человеком, которого пощадил и не избил; вор и сутенер в ответ тоже был корректен. Дэнни знал, что тот располагает кое-какой информацией и попросил рассказать о гомо-сутенерах и службе сопровождения. Лембек сказал, что единственная служба сопровождения, какую он знает, — это роскошное и закрытое заведение некоего Феликса Гордина, известного антрепренера с офисом на Стрипе и фешенебельными апартаментами в «Шато Мармон». Сам Гордин не голубой, но поставляет мальчиков для голливудской элиты и богачей из старых семей Лос-Анджелеса.

Попрощавшись с Лембеком, Дэнни позвонил в архив и в автотранспортное управление. Выяснилось, что Гордин никогда не привлекался и не штрафовался; там же он выяснил три его адреса: Сансет, 9817 — офис, «Шато Мармон» в центре Стрипа под номером 7941 — апартаменты и на побережье в Малибу, Тихо-океанское береговое шоссе, 16822 — вилла.

В кармане у Дэнни оставалось пятнадцать центов. Он позвонил в отделение Файрстоун, отыскал сержанта Фрэнка Скейкела и попросил уточнить название службы знакомств педов, где шантажист Дуэйн Линденор познакомился со своей жертвой Чарлзом Хартшорном. Скейкел поворчал и сказал, что он перезвонит. Через десять минут раздался звонок сержанта, который сообщил, что раскопал первичное заявление пострадавшего. Линденор познакомился с Хартшорном на вечеринке у владельца службы сопровождения — Феликса Гордина. В заключение Скейкел добавил, что, пока он рылся в старых делах, его коллега дал ему дополнительную информацию: Гордин дает огромные взятки со своих операций отделу нравов управления шерифа.

Дэнни поехал к «Шато Мармон» — построенный в стиле роскошного замка эпохи Возрождения отель с фешенебельными апартаментами. Главный корпус был украшен декоративными башенками и брустверами, во внутреннем дворе — отдельные бунгало, между которыми проложены дорожки, и все это за высокими, ухоженными, идеально подстриженными живыми изгородями. Газовые фонари на кованых кронштейнах освещают таблички с номерами домиков. Дэнни пошел по извилистой дорожке к бунгало 7941, услышал звуки музыки, доносившейся из-за высокой изгороди, и направился к двери. Тут порыв ветра разогнал облака, и в лунном свете на темной веранде Дэнни увидел двоих мужчин в смокингах. Они стояли тесно прижавшись и самозабвенно целовались.

На луну набежали новые облака. Дверь отворилась и поглотила мужчин — смех, резкое крещендо, секундный блеск огней изнутри, и они растаяли в этом свете. У Дэнни мурашки побежали по коже; он протиснулся между изгородью и стеной фасада и боком подобрался к огромному окну, завешенному бархатными портьерами. Между двумя красными полотнищами оказался узкий просвет, открывший водоворот скользящих по паркету смокингов, гобелены на стенах, сверкание хрусталя поднятых бокалов. Дэнни прижался к стеклу и стал смотреть.

Искаженное изображение, мысленная кинокамера дает сбои. Он отодвигается, чтобы охватить взглядом больший угол. Видит соединившиеся в танго смокинги, щека к щеке, одни мужчины. Лица почти сливаются, разглядеть их невозможно. Дэнни придвигается к стеклу, отодвигается, снова приближается и наконец вдавливает себя в стекло. Теперь покалывает в паху; глаз берет средний план, крупный план, портрет.

Мелькание рук, ног. Вкатывается сервировочный столик, и человек в белом несет чашу с пуншем. Вперед, назад, вперед. Фокус нарушается, никаких лиц, потом — саксофонист Коулмен с Тимом раскачиваются в ритме джаза. Между ног нестерпимо ноет. Тима не стало, вместо него — молоденький мальчик-блондин. Потом все закрыла какая-то тень, шаг назад — и фокус его объектива восстановился. В нем два жирных, неприятных толстяка целуются взасос, жирно блестящая кожа, оба до красноты выбриты, волосы блестят от бриолина…

Дэнни заперся дома, вспоминая Сан-Берду в 39-м году и Тима, смотревшего на него с подозрением, когда он не лег на Рокси. Отыскал запасную бутылку виски, проглотил свои стандартные четыре рюмки, и ему стало еще хуже. Тим его бранит, говоря: да ты просто дурака свалял, тебе же это нравилось… Еще две рюмки. «Шато Мармон» в цветном изображении. У всех красавчиков там было тело Тимми.

Он стал пить прямо из бутылки, дорогое виски обжигало, как дешевое пойло, а в мысленной камере — женщины, женщины, женщины. Карен Хилтшер, Дженис Модайн, стриптизерши, которых он допрашивал в связи с ограблением клуба «Ларго», титьки и мохнатки напоказ в артистической уборной, равнодушные к взглядам мужчин. Рита Хейворт, Ава Гарднер, девушка-гардеробщица из «Голубой комнаты Дэйва», его мама, выходящая из ванны, до того как она располнела и стала свидетелем Иеговы. Все противно и омерзительно, как те два целующихся толстяка в «Мармоне».

Дэнни пил стоя, пока ноги не подкосились. Падая, он умудрился швырнуть бутылку в стену. Она точно угодила в приколотые там фотографии кровавых рисунков из дома 2307 по Тамаринд-стрит.

Глава шестнадцатая

Объяснение своего визита Мал продумал уже на крыльце и позвонил. По дому разнесся стук каблуков по твердому полу. Мал одернул китель, дабы прикрыть свой обвисший ремень — слишком часто он стал пропускать свои обеды и завтраки. Дверь открылась, и на пороге — Красная королева: в 9:30 она уже идеально причесана, на ней элегантная шелковая блузка и шерстяная юбка.

— Да? Вы коммивояжер? А вы знаете, что на Беверли-Хиллз запрещается навязывать товары и услуги?

Лукавит.

— Я из управления окружного прокурора.

— Беверли-Хиллз?

— Города Лос-Анджелеса.

Клэр де Хейвен улыбнулась — настоящая кинозвезда:

— Желаете взглянуть на коллекцию моих штрафов за переход улицы на красный свет?

Продолжает лукавить — даром что он коп. Ведь она прекрасно знает, что он — «хороший полицейский», который допрашивал Лопеса, Дуарте и Бенавидеса.

— Город нуждается в вашей помощи.

Женщина хмыкнула — тоже элегантно — и распахнула дверь:

— Ну, заходите — расскажете, что вас сюда привело, мистер…

— Консидайн.

— Консидайн.

Клэр посторонилась. Обстановка в гостиной с цветочным орнаментом: на обивке диванов — гардении, стульев — орхидеи, маленькие резные столики и этажерки инкрустированы узором из маргариток. На стенах — большие плакаты популярных в 30-е и в начале 40-х годов антифашистских кинофильмов. Мал подошел к красочному плакату картины «Заря справедливости» — благородный русский возвышается над чернорубашечником, брызгающего слюной и размахивающего «люгером». Герой стоит в ореоле солнечного света, немец — в тени. Видя, что Хейвен наблюдает за ним, он сказал:

— Тонко сделано.

Клэр рассмеялась:

— Искусно. Вы адвокат, мистер Консидайн?

Мал обернулся. Красная королева стояла со стаканом прозрачного напитка со льдом. Запах джина он бы почувствовал — наверняка водка: элегантнее и не так резко пахнет.

— Нет, я следователь отдела большого жюри. Вы позволите присесть?

Клэр указала на два стула, стоящих друг против друга у шахматного столика:

— Разумеется. Хотите кофе или чего-нибудь выпить?

— Нет, — сказал Мал и сел. Стул был обит кожей с вышитыми по ней шелком орхидеями. Клэр де Хейвен села напротив, положив ногу на ногу:

— Вы сумасшедший, если думаете, что стану вашим информатором. Ни я, ни кто-либо из моих друзей. И учтите, у нас самые лучшие юристы.

Мал решил разыграть мексиканскую карту:

— Мисс де Хейвен, я скорее пытаюсь устранить неприятный осадок, оставшийся от неудачного интервью. Мы с партнером подошли к вашим друзьям из «Вэрайэти интернэшнл» не так, как следует. Начальство осталось недовольно, нам урезали финансы. Когда мы занялись предварительным изучением документов на УАЕС, старые материалы Комиссии Конгресса, то мы вашей фамилии там не нашли, а ваши друзья, наверное… ну скажем… уж очень догматичны. Я решил обратиться к вам с этим делом, рассчитывая на вашу чуткость, и надеюсь, что вопросы, которых я хочу коснуться, вы сочтете резонными.

Клэр де Хейвен улыбнулась, потягивая свой напиток:

— Вы хорошо излагаете мысли для полицейского.

«А ты с утра лакаешь водку и трахаешься с мексиканской шпаной», — подумал Мал и сказал:

— Я учился в Стэнфорде и был майором военной полиции в Европе: участвовал в сборе улик для суда над нацистскими преступниками. Как видите, эти ваши плакаты на стене мне не совсем безразличны.

— Сочувствие вы тоже хорошо выражаете. А теперь вы служите киностудиям, потому что искать там некую крамолу проще, достойно платят. Вы разделяете и властвуете, заставляете людей доносить, подключаете специалистов. И не приносите ничего, кроме горя.

Добродушные уколы вмиг сменились откровенным вызовом. Мал сделал виноватое выражение лица: ее можно взять, если вступить с ней в отчаянную борьбу, но в конце дать ей выиграть.

— Мисс де Хейвен, почему УАЕС не объявляет забастовку, чтобы добиться своих требований по контракту?

Клэр не спеша отхлебнула из стакана:

— Тогда наше место займут тимстеры и останутся работать на условиях временного договора — за нищенскую плату.

Удачное начало. У него последний шанс сыграть в «хорошего полицейского», потом отступить, пустить газетную утку и устроить западню.

— Хорошо, что вы заговорили о тимстерах, они меня сильно беспокоят. Если заседание большого жюри все же состоится, в чем я теперь сомневаюсь, следующим шагом должна стать борьба с рэкетом в среде тимстеров. Преступных элементов там не меньше, чем коммунистов среди американских радикалов.

Клэр де Хейвен сидела спокойно, на приманку не клюнула. Посмотрела на Мала, перевела взгляд на висевший у него на поясе пистолет:

— Вы неглупый человек, так сформулируйте мысль яснее. Изложите суть дела, как вас учили на первом курсе в Стэнфорде.

Чтоб немного разозлиться, Мал подумал о Селесте.

— Мисс де Хейвен, я был в Бухенвальде и знаю, что Сталин творит такое же зло в России. Мы хотим докопаться до самых корней тоталитаризма, привносимого коммунистическим влиянием в киноиндустрию и в УАЕС, покончить с ним, помешать тимстерам избивать ваших пикетчиков, установить на основе свидетельских показаний подобие некой демаркационной линии между грубой пропагандистской агрессией коммунизма и законной политической деятельностью левого направления.

Мал замолчал, пожал плечами, притворно-разочарованно развел руками.

— Мисс де Хейвен, я — полицейский. Мое дело собирать улики, чтобы предать суду грабителей и убийц. Мне такая работа не нравится, но кто-то ее должен делать, и, уверяю вас, я стараюсь делать ее как можно лучше. Вы меня понимаете?

Клэр взяла со стола сигарету и зажигалку, закурила. Мал захлопал глазами, делая вид, что раздосадован, что не сохранил выдержку. Наконец она сказала:

— Вы или хороший актер, или находитесь под влиянием очень плохих людей. Кто вы? Честно говоря, не могу понять.

— Не надо говорить со мной в покровительственном тоне.

— Я и не собиралась.

— К сожалению, собирались.

— Хорошо, собиралась.

Мал встал со стула и стал ходить по комнате; он думал о ловушке. Его взгляд упал на книжную полку, заставленную фотографиями в рамках. Он обратил внимание на серию снимков красивых молодых людей. Половину составляли жгучие брюнеты, похожие на латиноамериканских героев-любовников, но Лопеса, Дуарте и Бенавидеса среди них не было. Мал вспомнил, что говорил Лопес Лезнику: Клэр была единственной грингой, которая делала ему минет, и ему было стыдно, потому что это делают только бляди, а она — его коммунистическая Мадонна. Отдельно на полке стоял портрет Рейнольдса Лофтиса, нелепо выделявшийся среди этой группы своим англосаксонским добродетельным видом, как часовой на посту. Мал повернулся и спросил:

— Ваши победы, мисс де Хейвен?

— Мое прошлое и будущее. Грехи молодости — кучей, а жених — отдельно.

Чаз Майнир высказывался насчет Лофтиса совершенно определенно: что и как они делали. Интересно, подумал Мал, знает ли она о них, догадывается ли, что Майнир выдал Комиссии Конгресса ее будущего мужа.

— Ему очень повезло.

— Спасибо.

— Он, случайно, не актер? Мне кажется, я водил сына на фильм с его участием.

Клэр погасила сигарету, закурила другую, оправила юбку:

— Да, Рейнольдс актер. Когда вы с сыном ходили в кино?

Мал сел, стал вспоминать, когда Рейнольдс значился в черных списках:

— Сразу после войны. А что?

— Поскольку пока наша беседа ведется в корректной форме, мне хотелось бы сказать вам вот что. Я сомневаюсь, что вы такой чуткий человек, каким пытаетесь себя выставить. Но если я все-таки ошибаюсь, то, думаю, вам небезынтересно побольше узнать о людях, которым вы принесли страдания.

Мал большим пальцем указал на портрет Лофтиса у себя за спиной:

— На примере вашего жениха?

— Да. Видите ли, вы, наверное, были в кинотеатре повторного фильма. Рейнольдс был очень популярным актером в 30-е. Комиссия по расследованию антиамериканской деятельности штата Калифорния в 40-м страшно подпортила ему карьеру, когда он отказался давать показания. Многие студии перестали приглашать его по политическим соображениям, и единственная работа, какую он мог получить, — это съемки на десятистепенных студиях. Он вынужден был унижаться перед таким ужасным человеком, как Герман Герштейн.

— Могло быть и хуже, — возразил Мал. — В 47-м Комиссия Конгресса заносила людей в черный список. Ваш жених тоже мог там оказаться.

— Он был в черном списке, — крикнула Клэр, — и я готова поспорить, что вы об этом знаете!

Малу стало не по себе; он думал, что ему удалось убедить, будто он плохо знает Лофтиса. Клэр понизила голос:

— Вы знали, не могли не знать об этом. Фамилия Рейнольдса — Лофтис, мистер Консидайн. Уж вам ли не знать, что он член УАЕС.

Мал пожал плечами с наигранным безразличием:

— Когда вы сказали «Рейнольдс», у меня была мысль, что это Лофтис. Я слышал о нем как об актере, но его фотографии никогда не видел. Но знаете, почему я был удивлен? Один старый либерал сказал мне и моему коллеге, что Лофтис гомосексуалист. А вы мне говорите, что он ваш жених.

Клэр сощурила глаза, какое-то мгновение она смотрела, словно вот-вот обернется фурией:

— Кто вам это сказал?

Мал снова пожал плечами:

— Один человек, который ходил на пикники Комитета Сонной Лагуны и приударял там за девочками. Не помню его имени.

Казалось, Клэр вот-вот рухнет без чувств: ее руки дрожали, ногти царапали столик. Мал пристально смотрел ей в глаза — они застыли в одной точке, словно в водку был подмешан наркотик. Секунды тянулись бесконечно. Наконец к Клэр вернулось спокойствие:

— Извините меня. Мне просто неприятно слышать подобное о Рейнольдсе.

Мал же подумал: нет, дело в другом — это Сонная Лагуна:

— Прошу прощения, мне не следовало это говорить.

— Зачем же вы тогда сказали?

— Потому что ему повезло.

Красная королева улыбнулась:

— И дело не только во мне. Позволите мне закончить то, о чем я начала говорить?

— Конечно.

— В 47-м кто-то донес на Рейнольдса в Комиссию Конгресса на основании слухов и сплетен — и его немедленно занесли в черный список. Он уехал в Европу и стал сниматься там в экспериментальных арт-фильмах одного бельгийца, с которым познакомился в Лос-Анджелесе во время войны. Там все актеры играли в масках. Эти фильмы произвели фурор. Так Рейнольдс сводил концы с концами. В 48-м во Франции он даже получил премию — аналог нашего «Оскара», вышел на ведущие роли в европейском кино. Теперь серьезные студии Голливуда предлагают ему серьезную работу за хорошие деньги, но все это кончится, если его потащат еще на какую-то комиссию, на большое жюри, на «суд кенгуру», или как вы это там еще называете.

Мал встал и посмотрел на дверь. Клэр сказала:

— Рейнольдс никогда не назовет никаких имен, и я тоже. Не портьте ему жизнь — он только начал жить по-человечески. Не портьте мне жизнь.

Она даже просила, не теряя элегантности. Мал широким жестом обвел обитую кожей мебель, парчовые портьеры и дорогие мелочи, расшитые шелком:

— Как же проповедь коммунистических идей сочетается у вас вот с этим?

Красная королева улыбнулась — воплощение скромности таланта:

— Много работаю и кое-что могу себе позволить.

Мал подошел к своей машине и увидел записку, прижатую щеткой дворника к лобовому стеклу: «Салют, капитан! Герман Герштейн звонил Эллису с жалобой: детектив шерифа навел шухер в „Вэрайэти интернэшнл“ (убийство голубых). Эллис говорил об этом с его начальником (кап. Ал Дитрих). Нам надо убедить этого парня умерить рвение. Просьба: как закончите с К. Д. Х., приезжайте в участок Западного Голливуда. Д. С.».

На дурацкое задание Мал направился весь вне себя. Заниматься ерундой именно сейчас, когда нужно было сделать следующий важный шаг: через газеты и радио убедить УАЕС, что большого жюри не будет. Увидел «форд» Дадли Смита на стоянке участка, поставил свою машину рядом. Дадли стоял возле диспетчерской и разговаривал с капитаном службы шерифа. Девушка у коммутатора, скинув наушники на шею, откровенно прислушивалась к их разговору.

Дадли заметил его и поманил пальцем. Мал подошел и протянул начальству из управления шерифа руку:

— Мал Консидайн.

Тот тиснул руку, словно железными клещами:

— Ал Дитрих. Рад видеть двух парней из города, которые пришли как нормальные люди. Я говорил лейтенанту Смиту, что не надо судить помшерифа Апшо слишком строго. Он немного горяч и не всегда соблюдает протокол, но в общем — прекрасный коп. Всего двадцать семь лет, а он уже детектив. Это о многом говорит, так ведь?

Дадли загоготал:

— Ум и наивность — отличное сочетание качеств молодого человека. Малкольм, наш приятель ведет убийство голубых в округе, связанное с двумя делами в городе. Он, кажется, одержим, как может увлекаться только молодой коп-идеалист. Может, нам преподать парню небольшой урок полицейского этикета и субординации?

— Только коротко, — сказал Мал и обратился к Дитриху: — Капитан, где сейчас Апшо?

— Ведет допрос. Двое моих парней задержали сегодня утром подозреваемого в грабеже, и Дэнни трясет его. Пойдемте, я покажу его, только дайте ему закончить.

Дитрих провел их через свой кабинет в небольшую секцию камер, выходящих в коридор окнами со стеклами одностороннего вида. Над окном последней слева камеры потрескивал динамик. Капитан сказал:

— Вы уж мне поверьте, парень — золотой. Вы не очень на него нажимайте, характер у него взрывной, но мне он нравится.

Мал прошел вперед Дадли и встал к одностороннему зеркальному стеклу; увидел типа, которого он сам арестовывал еще перед войной. Это был Винсент Скоппеттоне, киллер из банды Джека Драгны. Арестованный сидел за привинченным к полу столом, руки наручниками прикованы к приваренному к полу стулу. Апшо стоял спиной к окошку и наливал из кулера воду. Бандит ерзал на стуле, его арестантская одежда взмокла от пота.

Дадли тоже заинтересовался:

— Ага, Винни-макаронник. Я слышал историю: он узнал, что его любовница одаривает своей благосклонностью кого-то еще, и засадил ей обрез прямо в канал любви. Кара, возможно, жестокая, зато скорая. Знаете разницу между итальянской бабушкой и слоном? Двадцать фунтов и черное платье. Неплохо, а?

Мал промолчал. Из репродуктора донесся голос Скоппеттоне, звук на секунды отставал от движения губ:

— Показания очевидцев дерьма не стоят. Чтоб выступать в суде, они для начала должны быть живыми. Понял?

Апшо повернулся, в руках у него была кружка с водой. Мал увидел среднего роста молодого человека, с правильными чертами и мрачновато-твердым взглядом карих глаз, ежиком темных волос и порезами от бритвы на бледной коже. Тело гибкое и мускулистое. Было в нем что-то, напоминающее красавцев мальчиков Клэр де Хейвен. Говорил он ровным баритоном:

— Пьем до дна, Винсент. Причастие. Исповедь. И да пребудешь в мире.

Скоппеттоне залпом выпил воду, облился и облизал губы:

— Ты католик?

Апшо сел на стул с другой стороны стола:

— Я никто. Мать свидетель Иеговы, а отец умер. А когда Джек Д. узнает, что ты втихую гребешь под себя, ты тоже не жилец. Что касается свидетелей, свои показания они дадут. Выйти под залог тебе не светит, а Джек сделал тебе ручкой. Ты ведь с Джеком больше не кентуешь, иначе бы на скок не пошел. Колись, Винсент. Дай мне по делу, и наш капитан попросит для тебя скощуху.

Скоппеттоне стал говорить, с подбородка у него капала вода:

— Без свидетелей никакого дела не будет.

Апшо оперся локтями о стол. Интересно, думал Мал, насколько репродуктор искажает его голос.

— Локшево у тебя с Джеком, Винсент. В лучшем случае он даст тебе зачалиться за «Сан-Факс», в худшем — велит тебя завалить, когда будешь в крытке. И это будет в Фолсоне. Все опэгэшники попадают туда, а ты ведь связан с оргпреступностью, Винсент. «Сан-Факс» — территория Коэна. Микки делает подарки и подмазывает судей; и будь уверен, он сделает так, что твое дело попадет к нужному судье. По-моему, ты слишком глуп, чтобы выжить. Только малахольный решится пойти на гоп-стоп во владениях Коэна. Ты что, войну хотел начать? Ты думаешь, Джек хочет, чтобы Микки наехал на него из-за мелочевки?

Дадли толкнул Мала локтем:

— А парень хорош, очень хорош.

— Выше всяких похвал.

Мал оттолкнул локоть Смита и стал вслушиваться в то, что и как говорил Апшо, и думал, вот бы он владел арго комми так же, как он ботает по фене. Винсент Скоппеттоне снова заговорил, в динамике затрещало, затем послышался голос:

— Никакой войны не будет. Джек и Микки толкуют о перемирии, может, на пару что замутить.

— Расскажешь поподробнее?

— Да что я, с глузда съехал?

Апшо рассмеялся. Мал уловил притворство; этот Скоппеттоне его совсем не интересовал, он видел настоящую работу. Это был класс! Притворный смех — этот малый знал, какой смысл вложить в этот смех.

— Винни, я же сказал, что ты глуп. Я ж вижу, очко у тебя играет, с Джеком у тебя хипеж. Ну-ка, скажи, прав я или нет: ты что-то начудил, разозлил Джека, испугался и решил исчезнуть. Чтобы исчезнуть, нужны деньги, и ты взял «Сан-Факс». Ну как, угадал?

Скоппеттоне весь обливался потом — по лицу стекали крупные капли. Апшо продолжал:

— Знаешь, что я еще подумал? Наверное, одного грабежа тебе было мало. Мы еще кое-что можем на тебя повесить. Я проверю статистику грабежей по всему городу и округу, может быть в округе Вентура, в Орандже, в Сан-Диего. Ручаюсь, если разошлю твою фотку, то найдутся и другие свидетели. Верно?

Скоппеттоне пытается выдавить из себя смех — долгие хриплые смешки. Апшо тоже стал смеяться, передразнивая, пока тот не перестал.

Мал все понял: Апшо сейчас на взводе, как стальная пружина, и дело тут не в Винни, нет, тут что-то другое. Винни просто оказался под рукой…

Пошевелив руками, Скоппеттоне сказал:

— Давай перетрем. Базар серьезный.

— Говори.

— Героин. Большое дело с героином. Перемирие, о котором был базар. Джек и Микки работают насдюм. Отличный «сахар» от мексов, двадцать пять фунтов. Все для «угольков», по малой цене, чтобы задавить там мелочь. Святая правда. Чтоб мне с места не сойти, если вру.

Апшо передразнивает Винни его тоном:

— Значит, проведешь остаток жизни в комнате для допросов на этом стуле. Шесть месяцев назад была разборка у «Шерри». Коэн потерял своего человека, а этого он не прощает никому.

— Это был не Джек, а городские копы. Стрелки из голливудского участка — это разборки из-за гребаной Бренды. Микки Жид знает, что Джек тут ни при чем.

Апшо широко зевнул:

— Ты меня утомил, Винни. Дармовой героин для негров, Джек и Микки как партнеры — все это параша. Между прочим, ты газеты читаешь?

Скоппеттоне покачал головой, разбрызгивая с лица пот:

— А что?

Апшо вытащил из заднего кармана свернутую газету:

— Это «Геральд» за прошлый четверг. «Трагедия разыгралась вчера вечером в уютном месте отдыха в районе Силвер-Лейк. В бар „Лунная мгла“ вошел налетчик, вооруженный крупнокалиберным пистолетом. Он заставил лечь на пол бармена и трех посетителей, забрал выручку из кассового аппарата. Отобрал драгоценности, кошельки и бумажники у своих жертв. Бармен попытался задержать грабителя, но тот оглушил его несколькими ударами пистолета. Хозяин бара умер сегодня утром в больнице. Выжившие жертвы ограбления описали налетчика как „похожего на итальянца мужчину лет сорока, рост пять футов десять дюймов, вес сто девяносто фунтов“». Это ты, Винни.

Скоппеттоне закричал:

— Это не я!

Мал исхитрился прочитать, что было напечатано на странице, которую Апшо держал в руках: репортаж о боксе на прошлой неделе в Олимпик-холле. Мал думал: теперь надо давить на все педали, блефовать, еще раз ему врезать, но только не переусердствуй, и дело — в шляпе…

— Да не про меня это!

Апшо оперся на стол и жестко посмотрел в глаза Скоппеттоне:

— А мне наплевать. Ты сегодня пойдешь на опознание, и трое граждан из бара «Лунная мгла» посмотрят на тебя. Трое фраеров, для которых все макаронники — это Аль-Капоне. «Сан-Факс» — это мелочи, и был ты там или нет, мне все равно. Ты ведь мне нужен насовсем. Винни.

— Это не я сделал!

— Докажи!

— Не могу я доказать!

— Ну тогда тебе хана!

Скоппеттоне яростно затряс головой, мотая ею из стороны в сторону и бодаясь подбородком, как нацелившийся на забор баран. И тут Мала осенило: Апшо сумел прищучить итальянца за налет и получил признание с помощью репортажа о боксе. Он толкнул в бок Дадли и сказал: «Наш». Дадли показал большой палец. Винни пытался оторваться со стулом от пола. Апшо взял его одной рукой за волосы, а другой стал бить по лицу — ладонью, пока тот не обмяк и не забормотал:

— Лады! Договоримся, начальник!

Апшо стал что-то шептать на ухо Скоппеттоне, Винни что-то прошептал в ответ. Мал встал на цыпочки, чтобы лучше слышать, но из репродуктора слышалось только потрескивание. Дадли курил сигарету и улыбался. Апшо нажал кнопку под столом. Два помшерифа в форме и стенографистка с блокнотом торопливо прошли по коридору. Они открыли комнату для допросов и занялись арестованным. Дэнни Апшо вышел и сказал:

— Уф, черт!

Мал внимательно наблюдал за ним:

— Хорошая работа, помшерифа. Отличная.

Апшо посмотрел на Мала, потом на Дадли:

— Вы из городского управления, да?

— Да, управление окружного прокурора, — сказал Мал. — Моя фамилия Консидайн, а это лейтенант Смит.

— По какому вопросу?

Вперед выступил Дадли:

— Сынок, мы пришли отчитать тебя за то, что ты помотал нервы Герману Герштейну, но это теперь уже неважно. Мы хотим предложить тебе работу.

— Что?

Мал взял Дэнни под руку и отвел на пару шагов в сторону:

— Нам необходим агент, действующий в рамках расследования большим жюри коммунистической активности на киностудиях. Руководит работой окружной прокурор с хорошими связями, и он договорится с капитаном Дитрихом о вашем временном переводе на новую работу. Работа перспективна в плане служебного роста, и мне кажется, вы согласитесь.

— Нет.

— После завершения расследования вы сможете перейти на постоянную работу в управление. Вам и тридцати не исполнится, как станете лейтенантом.

— Нет, не хочу.

— А чего же вы хотите?

— Хочу возглавить расследование тройного убийства, в котором я участвую, — в округе и городе.

Мал соображает, что Эллис Лоу может заартачиться, но с другими шишками он, наверное, сможет договориться:

— Думаю, мы сможем это устроить.

Подошел Дадли и хлопнул Дэнни по плечу:

— Есть женщина, сынок, к которой тебе надо подобраться. Не исключено, что тебе придется отдрючить ее по полной программе.

— Я приветствую такую возможность, — ответил помшерифа Дэнни Апшо.

Часть вторая Апшо, Консидайн, Микс

Глава семнадцатая

Он — снова полицейский. Его перепродали, покупку оплатили, и теперь навсегда останется в высшей лиге. Куш от Говарда позволил ему рассчитаться с Леотисом Дайнином, а если большому жюри удастся изгнать УАЕС из киностудий, по меркам низшей лиги он станет просто богат. У него в кармане ключи от дома Эллиса Лоу, к его услугам клерки, которые печатают на машинках и оформляют дела. Ему дан «ориентировочный список» радикалов, оставленных без внимания всеми предыдущими большими жюри. А еще у него есть большой список: заправилы УАЕС, которых нужно замазать каким-нибудь криминалом. Только выходить на них сейчас нельзя из-за начатой хитроумной операции: им подкидывается через газеты деза, будто расследование заглохло.

Час назад он дал секретарю указание сделать запрос местному агенту ФБР, в архив и автотранспортное управление по фактам задержаний и правонарушений, зарегистрированных в городах и округах штатов Калифорнии, Невады, Аризоны и Орегона, следующих лиц: Клэр де Хейвен, Мортона Зифкина, Чаза Майнира, Рейнольдса Лофтиса и трех пачукос с нечеловеческими именами — Мондо Лопеса, Сэмми Бенавидеса и Хуана Дуарте; звездочка против имен последних означает, что они «члены известной молодежной банды». На его запрос ответил пока только начальник полицейского отделения Холленбека: все трое — шпана, в начале 40-х годов были членами шайки зутеров, но потом они остепенились, «пошли в политику». Как только секретарь получит ответы на все запросы, свой первый выезд он совершит в Восточный Лос-Анджелес.

Базз оглядел свой офис, думая, чем бы пока заняться. Увидел на коврике у двери утреннюю «Миррор» и поднял газету. Он глянул на страницу редактора и вдруг увидел статью за подписью Виктора Рейзела. Еще и суток не прошло, как рогоносец Мал рассказал Лоу о своем плане!

Статья озаглавлена «Красные — Лос-Анджелес 1:0. Трое на скамейке запасных, на поле ни одного свидетеля». Базз читает:

Все свелось к деньгам — всеобщему уравнителю и общему знаменателю. Началась подготовка важного общественного мероприятия — большого жюри, обещавшего столь же глубоко значимые результаты слушаний, как аналогичные слушания в Комитете Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности в 1947 году. Снова предстояло тщательно рассмотреть и оценить глубину проникновения коммунистических идей в сферу киноиндустрии, на этот раз в контексте происходящего у нас трудового конфликта.

Объединенный союз статистов и рабочих сцены (УАЕС), кишащий коммунистами и сподвижниками врагов Америки, имеет действующий договор с рядом голливудских студий. УАЕС требует пересмотра условий договора и выдвигает новые чрезмерные требования. Этим воспользовалось местное отделение тимстеров, претендующих на рабочие места членов УАЕС и готовых пойти на соглашение со студиями по условиям и оплате труда, ради чего организовали свое параллельное пикетирование. УАЕС нацелено против капиталистической системы и намерено идти дальше. Тимстеры стремятся доказать без какой-либо идеологической мотивации, что они хотят только работы и готовы принять ту зарплату, которой пренебрегает УАЕС. Голливуд, весь шоу-бизнес — это безумный, безумный мир. Вот три симптома этого безумия:

1. В начале 40-х годов Америка была наводнена прорусскими фильмами, сценарии которых писались в основном членами так называемого мозгового треста УАЕС.

2. Члены мозгового треста УАЕС состоят также в сорока одной организации, классифицированных управлением окружного прокурора как коммунистические.

3. Уаесовцы требуют презренных капиталистических денег — тимстеры хотят работы для членов своего профсоюза. В управлении окружного прокурора подобралось несколько патриотов, пожелавших разобраться, насколько сильным стало влияние в кинобизнесе жадных до зеленых купюр уаесовцев.

Давайте взглянем, что происходит в индустрии кино: Голливуд — это идеальное орудие распространения пропаганды, а коммунисты — самые коварные и самые идейно подкованные враги Америки, каких она еще не знала. Располагая таким средством воздействия на умы и нашу повседневную жизнь и занимая в кино выгодное положение, красные получают неограниченные возможности для распространения вредоносных раковых бацилл предательства — сатирических инвектив и скрытых нападок на Америку. В их руках находится эффективный инструмент воздействия на подсознание человека, а народ и здравомыслящие кинодеятели даже не подозревают, что им промывают мозги. Работники прокуратуры, желая как-то исправить положение, встретились с некоторыми из подрывных элементов, чтобы убедить их в пагубности их действий и выступить с показаниями, но тут свое слово сказал золотой телец, этот уравнитель и общий знаменатель: он высказался в поддержку врага и вывел его из-под удара.

Говорит следователь управления окружного прокурора, лейтенант Малкольм Консидайн: «Город обещал выделить нам бюджетные ассигнования, но потом отказал в этом. У нас не хватает персонала, а теперь и денег, а груды уголовных дел не дают возможности успеть к слушаниям большого жюри. Возможно, мы сможем сделать это в 51-м или 52-м финансовом году, но сколько к тому времени коммунисты совершат идеологических диверсий?»

Очевидно, диверсий произойдет немало. Лейтенант Дадли Смит из Управления полиции Лос-Анджелеса, столь недолго бывший коллегой лейтенанта Консидайна по почившему в бозе расследованию окружной прокуратуры, сказал: «Да, все свелось к деньгам. У города их очень мало, искать средства на стороне было бы неэтично и противозаконно. Красные не стесняются эксплуатировать капиталистическую систему, тогда как мы живем по ее законам, принимаем некоторые неотъемлемые недостатки в целом человечной системы. В этом различие между нами и ими. Они живут по законам джунглей, до которых мы опуститься не можем».

В матче между красными с одной стороны и Лос-Анджелесом и кинозрителями с другой счет пока один — ноль в пользу красных.

Безумный, безумный мир.

Базз отложил газету, думая о безумном Дадли, который в 38-м до полусмерти избил наркомана-негра, по неосторожности запачкавшего его кашемировое пальто, которое преподнес ему Бен Зигель. Он нажал кнопку селектора:

— Пришли ответы на наши запросы?

— Пока ждем, мистер Микс.

— Я еду в Восточный Лос-Анджелес. Оставь, пожалуйста, всю информацию на моем столе, хорошо?

— Конечно, сэр.

Утро выдалось холодным, собирался дождь. Базз поехал по Олимпик, мимо авиазавода «Хьюз эркрафт» прямо на Бойл-Хайтс, где поменьше светофоров и отвлекающих природных красот — ему хотелось спокойно подумать. Он надел портупею с полицейским револьвером, и оттого висевший на теле жирок слегка перекосило. Карманы тяжело оттопырили полицейский жетон и расписание скачек, и ему то и дело приходилось поддергивать штаны, чтобы все это более-менее уравновесить. Бенавидес, Лопес и Дуарте были, скорее всего, из банды «Белый забор», или «Первая улица», или «Апачи». Вообще, мексы на Бойл-Хайтс — народ хороший, покладистые и услужливые, хотят слыть хорошими американцами. От них он получит нужную информацию. Но его занимали другие мысли.

Дело вот в чем: уже много лет его женщинами были только шлюхи да девчонки, мечтавшие о карьере кинозвезд, а потому лезшие к нему в постель, чтобы потом перебраться в постель Говарда. Он же все время думал об Одри Андерс, и так она завладела его мыслями, что даже с собственной секретаршей в своем отделе прокуратуры у него ничего не получилось. Если тотализатор у Леотиса Дайнина был просто глупостью, то домогательство Одри было глупостью с большими намерениями: перестать обжираться в дешевых ресторанах бифштексами в сыре и абрикосовыми пудингами, сбросить хренову кучу фунтов, чтобы весь его гардероб сидел на нем комильфо, даже если им и не суждено вместе куда-то пойти.

Он проехал центр, выехал на окраины, а женщина не шла у него из головы. Свернув на Сото и въехав на холмистые склоны Бойл-Хайтс, Базз пытался сосредоточиться на предстоящей работе. Эти места, ранее обжитые евреями, перед войной заселили мексиканцы. Если до войны на Бруклин-авеню дышать было нечем от ароматов копченой говядины и курятины, то теперь там господствовали запахи вареной кукурузы и жареной свинины. Синагога напротив парка Холленбек стала католическим костелом. Старичков с кипой на макушке, игравших в шахматы в тени перечного дерева, сменили напыщенные, разряженные пачукос в хаки с разрезами на полах куртки; они ходят блатной походкой и ботают по фене. Базз объехал вокруг парка, внимательно разглядывая и оценивая мексиканцев. Безработные. Возраст — двадцать с небольшим. Вероятно, приторговывают полудолларовыми сигаретами с марихуаной. Навязывают охрану и по мелочи обирают еврейских торговцев, слишком бедных, чтобы перебраться в более кошерное место — Беверли и Фэрфакс. Татуировка между большим и указательным пальцем левой руки выдает в них принадлежность к бандам «Белый забор», «Первая улица» или «Апачи». Когда разгорячены мескалем, марихуаной, футболом или юбкой — опасны. Когда им скучно — ищут приключений.

Базз остановился и сунул за пояс свою короткую биту-дубинку, отчего его фигура стала еще безобразнее. Подошел к четырем молодым парням. Увидев его, двое сразу отошли. Наверняка — чтобы выкинуть в траву сигареты с наркотой, принюхаться и посмотреть, чего этому жирному копу тут надо. Двое других остались стоять, наблюдя за битвой двух тараканов. На скамейке в коробке из-под обуви два таракана, как гладиаторы, сражались за право сожрать мертвого жучка, облитого сладким кленовым сиропом. Базз оценивает обстановку, а мексиканцы делают вид, что не замечают его. На земле он увидел кучку центов и четвертаков, подошел и бросил на нее пятидолларовую бумажку:

— Пятерик на паскудника с пятном на спине.

Четыре карих глаза смерили Базза, а он быстро оглядел парней. На жилистых предплечьях рук — татуировка «Белого забора»; оба похожи на боксеров в наилегчайшем весе. Один в грязной футболке, другой — в чистой. Оба тоже внимательно осмотрели Базза.

— Я серьезно. У того прохвоста есть стиль. Увертлив, как Билли Конн.

Оба пачукос показали на коробку. Чистая Футболка сказал:

— Билли муэрто.[33]

Базз посмотрел вниз и увидел, что таракан с пятном лежит брюхом кверху на дне картонки в лужице липкого сока. Грязная Футболка хихикнул и сгреб монеты вместе с пятью долларами. Чистая Футболка палочкой от мороженого вытащил победителя из коробки и посадил его на кору перечного дерева рядом со скамейкой. Таракан повис, облизывая свои усики. Базз сказал:

— Двойная ставка, если повторишь фокус, которому я сам научился в Оклахоме.

— Это что, полицейские фокусы? — спросил Чистая Футболка.

Базз выудил из-под пиджака дубинку и, схватив за ременную петлю, качнул:

— Вроде того. Мне надо выяснить кое-что о нескольких здешних парнях, и вы, может быть, поможете мне. Comprende?

Чистая Футболка повернулся было уйти; но Грязная Футболка его задержал и спросил, указывая на биту:

— А эта штука тут при чем?

Базз улыбнулся, посмотрел на дерево и отошел на три шага назад:

— Сынок, подпали-ка таракану задницу, и увидишь.

Чистая Футболка вынул зажигалку, чиркнул и поднес под таракана-победителя. Таракан резво побежал вверх. Базз прицелился и метнул дубинку. Она грохнула о ствол и упала на землю. Грязная Футболка поднял ее и снял кончиком пальца бесформенную кашицу:

— Готов. Мать твою Пресвятую!

Чистая Футболка перекрестился в стиле пачукос — левой рукой, правой почесав себе яйца. Грязная Футболка осенил себя обычным крестным знамением.

Базз подбросил биту в воздух, поймал ее изгибом локтя, крутанул вокруг спины, стукнул о землю, снова поймал за ремешок и взял, как ружье, «на грудь». Теперь мексиканцы разинули рты, и, пока они так стояли, Базз взял их в оборот:

— Мондо Лопес, Хуан Дуарте и Сэмми Бенавидес. Они были в одной из местных банд. Расскажете мне про них, и я покажу вам еще не такие трюки.

Грязная Футболка длинно заматерился по-испански; Чистая Футболка перевел:

— Хавьер ненавидит собак из «Первой улицы», чтоб они подохли к чертям!

Базз подумал, как бы Одри Андерс отнеслась к его фокусам с битой, и сказал:

— Значит, они были из «Первой улицы»?

Хавьер харкнул на землю — явно чахоточный:

— Предатели они. Давно, в 43-м или 44-м, «Забор» и «Первая» собирали совет примирения. Лопес и Дуарте должны были прийти на совет, но они спутались с этими гребаными нацистами-синаркистами, потом еще с блядскими коммунистами в Сонной Лагуне, вместо того чтобы драться на нашей стороне. Тогда «Апачи» конкретно загасили «Первую» и «Забор». Убили моего двоюродного брата Салдо.

Базз отстегнул еще две пятерки:

— Что еще можешь рассказать? Давай, можешь в открытую о гадах.

— Бенавидес — гад. Он трахал свою сестренку!

Базз протянул ему деньги:

— Спокойно. Расскажи мне еще о них, все, что знаешь. О них и их родне. Только спокойно.

Чистая Футболка сказал:

— Ну, о Бенавидесе это так болтают, а у Дуарте двоюродный брат — голубой, наверное, он и сам такой же. Голубизна — это семейное, я читал об этом в «Аргоси».

Базз затолкал биту за пояс:

— А семьи? У них тут семьи есть?

В разговор вступил Хавьер:

— Мать у Лопеса умерла, но вроде у него есть сестры в Бейкерсфилде. Кроме этого maricon,[34] все Дуарте вернулись в Мексику. И еще знаю, что родители этого гада Бенавидеса живут на углу Четвертой и Эвергрин.

— У них дом или квартиру снимают?

— В маленькой хибаре, — вставил Чистая Футболка, — а перед ней статуи. — Он покрутил пальцем у виска. — Мать сумасшедшая. Loca grande.

Базз вздохнул:

— И это все, что я получил за пятнадцать баксов и мой фокус?

— Каждый пацан в Хайтс ненавидит этих козлов, — сказал Хавьер. — У них спросите.

Чистая Футболка добавил:

— Если заплатите нам, можем что-нибудь устроить.

— Постарайтесь остаться живыми, — сказала Базз и поехал на Четвертую и Эвергрин.

Лужайка была святилищем.

Стоящие в ряд статуи Христа обращены лицом к улице. За ними стоят ясли с Христом-младенцем, рядом собачья какашка. На приставном столике — фигура Девы Марии. На ее белом ниспадающем одеянии начертано матерное ругательство. Баззу сразу подумалось: у мистера и миссис Бенавидес совсем плохо со зрением.

Базз подошел к крыльцу и позвонил.

Дверь отворила старая женщина:

— Quién?[35]

— Полиция, мадам, — ответил Базз. — Я не говорю по-испански.

Старуха ткнула пальцем в нитку бус у себя на шее и сказала:

— Я говорю inglés.[36] Вы из-за Сэмми?

— Да. Как вы догадались?

Хозяйка указала на стену над сложенным из кирпича и сильно разбитым очагом. Там был изображен дьявол в красном, с рогами и трезубцем. Базз подошел к изображению и внимательно посмотрел. Там, где должно было быть лицо, наклеена фотография мексиканского мальчика, а несколько фигурок Христа, выглядывающих из-за края очага, сурово на него смотрят.

— Мой сын Сэмми. Communisto. Дьявол во плоти.

Базз улыбнулся:

— Кажется, вы хорошо защищены, мэм. Иисус вас тут надежно охраняет.

Мама Бенавидеса сняла с камина пачку бумаг и протянула Баззу. Сверху лежала листовка Министерства юстиции штата — перечень коммунистических организаций в Калифорнии в алфавитном порядке. В списке был отмечен Комитет защиты Сонной Лагуны. Рядом в скобках указывалось: список членов можно получить по адресу: п/я 465, Сакраменто, 14, Калифорния. Старуха выхватила у него пачку, быстро ее пролистала и ткнула пальцем в колонку имен. Чернильными галочками были помечены: Бенавидес, Самуэль Томас Игнасио и де Хейвен Клэр Кэтрин.

— Вот. Это истинно антихристы, communistas.

— Ну, Сэмми, конечно, не ангел, но уж дьяволом его назвать трудно.

— Нет, это так. Yo soy la madre del diablo![37] Вы арестуй его! Communista!

Базз указал на фамилию Клэр де Хейвен:

— Миссис Бенавидес, что вы знаете об этой женщине? Расскажите мне все…

— Communista! Наркоманка! Сэмми отвез ее в clinica лечиться, и она…

«Вот оно!» — понял Базз.

— Где эта клиника, мэм. Скажите мне четко.

— На океане. Доктор дьявола! Коммуниста шлюха!

Мать сатаны принялась истошно вопить. Базз бросил Восточный район и помчался в Малибу — там морской бриз, врач, никаких тараканьих боев, никаких мадонн с матерщиной на белых одеждах.

Тихоокеанский санаторий стоит в каньоне Малибу. В полумиле от берега у подножия горы уютно пристроилась наркологическая клиника. Главный корпус санатория, лаборатории и служебные постройки обнесены колючей проволокой под током. Стоимость лечения от алкогольной и наркотической зависимости здесь составляла тысячу двести долларов в неделю. Прямо в самом санатории очищался героин — по джентльменскому соглашению между главой санатория доктором Теренсом Лаксом и Наблюдательным советом Лос-Анджелеса. Соглашение предусматривало, что городская политическая элита, нуждающаяся в его помощи, получает ее бесплатно. Подъезжая к воротам, Базз думал, сколько же пациентов он рекомендовал доктору Лаксу! Состоятельные алкаши и наркоманы с Хьюзовой «РКО пикчерз» избегали тюремного срока и позорной славы, потому что доктор Терри, официально пластический хирург кинозвезд, давал им тут прибежище, а ему — десять процентов комиссионных. Одну пациентку ему никогда не забыть — девчонку, вколовшую себе смертельную дозу, когда Говард исключил ее из списка своих подруг и погнал обратно торговать собой в барах отелей. Базз тогда был готов сжечь те три сотни, что получил от Лакса за свой бизнес.

Базз посигналил. В переговорном устройстве послышался голос дежурного:

— Да, сэр?

Базз проговорил в микрофон:

— Тернер Микс к доктору Лаксу.

— Минутку, сэр, — ответил голос. Базз подождал, потом услышал:

— Сэр, езжайте после развилки по левой дороге до конца. Доктор Лакс на инкубаторной станации.

Ворота открылись. Базз проехал мимо клиники, служебных построек и повернул на дорогу, ведущую в заросший кустарником маленький каньон. В глубине стоял небольшой домик под цинковой крышей, окруженный низкой сеткой. Внутри пищали цыплята, некоторые истошно кудахтали.

Базз остановился, вышел из машины и посмотрел сквозь изгородь. Двое мужчин в высоких сапогах и комбинезонах забивали цыплят толстыми палками со вставленными бритвами — дубинками зутеров, которыми в начале 40-х полицейские группы по борьбе с беспорядками обрабатывали мексиканских бузотеров, вспарывая их стиляжные наряды. Работа забойщиков шла хорошо: один удар по шее — и следующий. Несколько уцелевших цыплят в панике пытались убежать, улететь. Они кидались на стены, на крышу, на самих мужчин с палками. Базз подумал: сегодня в «Дерби»[38] ему не захочется цыплят в марсале, и услышал позади себя голос:

— Одним выстрелом — двух птиц. Каламбур неудачный — но бизнес хороший.

Базз обернулся. Перед ним стоял Терри Лакс — весь из себя красавец, седой и стройный, ни дать ни взять иллюстрация к словарному определению слова «врач».

— Привет, док.

— Знаешь, я предпочитаю обращение «доктор» или «Терри», но всегда мирюсь с твоей деревенской манерой. Есть дело?

— Не совсем. А это что? Запасаетесь провиантом?

Лакс указал на птицебойню, где стало тихо; рабочие складывали тушки цыплят в мешки.

— Одним выстрелом убиваем двух зайцев. Несколько лет назад прочел одно исследование, в котором утверждалось, что куриная диета полезна людям с малым содержанием сахара в крови, а именно так обстоят дела у большинства алкоголиков и наркоманов. Это — один заяц. Второй заяц — мой особый метод лечения наркоманов. Вся содержащаяся в теле пациента кровь подвергается обработке свежей, здоровой, насыщенной витаминами, минералами и животными гормонами кровью птицы. Вот завел инкубатор и забиваю цыплят. Это эффективно экономически и полезно для моих пациентов. А что у тебя, Базз? Если не бизнес, значит, просьба. Чем могу помочь?

От запаха крови и перьев Базза мутило. Он заметил, что вспомогательные службы соединены с основным корпусом подвесной дорогой, а в десятке метров от инкубатора на специальной площадке стоит вагончик.

— Давайте пойдем в ваш офис. Хочу спросить об одной женщине, которая наверняка была вашей пациенткой.

Лакс нахмурился и стал чистить скальпелем ногти:

— Я никогда не разглашаю конфиденциальные сведения о своих пациентах. Ты знаешь. Именно поэтому вы с мистером Хьюзом пользовались только моими услугами.

— Всего несколько вопросов, Терри.

— Полагаю, заменить их деньгами невозможно?

— Мне деньги не нужны, мне нужна информация.

— И если я такой информации не предложу, ты поведешь свой бизнес с кем-то другим?

Базз кивнул в сторону вагончика:

— Дружба дружбой, а служба службой. Пойдите мне навстречу, Терри. Нынче я работаю с городскими властями и, может случиться, буду вынужден сообщить о том, что здесь производятся наркотики.

Лакс почесал скальпелем шею:

— Только по медицинским показаниям и с официального разрешения.

— Док, вы серьезно думаете, что я поверю, что вы не снабжаете Микки К. товаром для его пациентов? А ведь городские власти ненавидят Микки — вам об этом известно.

Лакс кивнул в сторону вагончика. Базз пошел вперед, нырнул внутрь. Врач повернул выключатель, от проводов посыпались искры. Вагончик медленно поплыл вверх и остановился у площадки возле галереи с великолепным видом на океан. Лакс провел гостя стерильно чистыми залами и коридорами в маленькую, заставленную шкафами комнату. На стенах развешаны медицинские плакаты — графические пособия по пластической хирургии, реконструкция лица по методу Томаса Харта Бентона. Базз сказал:

— Клэр Кэтрин де Хейвен. Она вроде комми.

Лакс открыл шкаф, перебрал несколько папок, вытащил одну и прочитал первую страницу:

— Клэр Кэтрин де Хейвен, дата рождения 5 мая 1910 года. Контролируемый хронический алкоголизм, имеется лекарственная зависимость от фенобарбитала и бензедрина, периодически делает себе инъекции героина. Проходила у меня специальный курс лечения трижды — в 39, 43 и 47-м годах. Вот так.

— Нет, мне надо больше, — сказал Базз. — Здесь есть какие-нибудь интересные детали? Что-нибудь компрометирующее?

— Тут история болезни и финансовые счета. Можешь сам посмотреть.

— Да нет, спасибо. Вижу, вы ее хорошо помните, Терри. Расскажите мне о ней.

Лакс поставил папку обратно в шкаф и закрыл дверь:

— Когда она оказалась здесь в первый раз, она совратила несколько других пациентов. Это вызвало скандал, и в 43-м я ее содержал изолированно. Всякий раз она очень раскаивалась и переживала, и при втором ее посещении мне пришлось выступить в роли психиатра.

— Вы еще и психиатр?

— Нет, нет, — рассмеялся Лакс. — Просто люблю, когда со мной откровенничают. В 43-м де Хейвен сказала мне, что хочет преобразований в обществе, потому что избили ее мексиканского возлюбленного во время восстания зутеров, и она хочет активно работать ради народной революции. Во время «красных» слушаний на востоке в 47-м она чуть с ума не сошла: одного из ее приятелей взяли за одно место. Комиссия Конгресса была полезна для бизнеса, Базз. Многие раскаялись, стали наркоманами, были попытки самоубийств. Комми с деньгами — самые лучшие комми, согласен?

Базз мысленно пробежал свою рабочую программу:

— А кого из дружков Клэр тогда взяли за яйца — как фамилия?

— Не помню.

— Мортон Зифкин?

— Нет.

— Один из ее мексов — Бенавидес, Лопес, Дуарте?

— Нет, это не был мекс.

— Чаз Майнир, Рейнольдс Лофтис?

Упоминание Лофтиса попало в точку. Лицо Лакса вытянулось и скривилось в натянутой улыбке.

— Нет, не они.

— Ерунда. Я знаю, что вы помните фамилию. Ну, давайте выкладывайте.

Лакс пожал плечами, явно притворно:

— У меня был роман с Клэр, как и у Лофтиса. Я ревновал. Вот и вспомнил, как услышал его фамилию.

Базз рассмеялся: стреляного воробья на мякине не проведешь.

— Ага, дружба дружбой, а героин — врозь. У вас романы бывают только с деньгами, так что хватит вешать мне лапшу.

Врач взял свой скальпель и постучал им по ноге:

— Ну ладно… Лофтис покупал для Клэр героин, а я хотел, чтобы она была благодарна только мне. Ну, доволен?

Хороший утренний улов: голливудская знаменитость — наркоманка и путалась с мексами. Бенавидес вероятный насильник малолетки. Лофтис добывает героин для подруги-коммунистки.

— А где он брал героин?

— Не знаю. Серьезно.

— Еще какая-нибудь ценная информация?

— Нет. У тебя нет на примете какой-нибудь бывшей девчонки Говарда — для оживления клиники?

— До скорого, док.

В офисе Базза ожидала груда сообщений: часть составляли ответы на телефонные запросы секретаря. Он их быстро пролистал.

В основном — уведомления о нарушении правил дорожного движения вперемежку со старой жвачкой про латиносов: противозаконные собрания, оскорбления действием с минимальными сроками в колониях для малолетних. Ничего насчет сексуальных художеств «дьявола во плоти» Сэмюэла Томаса Игнасио Бенавидеса; никакого политического криминала на трех бывших «белых заборов». Базз взял последний листок — ответ на запрос секретаря в полицию Санта-Моники:

Мистер Микс,

3/44 — Р. Лофтис и некто Чарлз (Эдингтон) Хартшорн, рожд. 16.09.1897, допрашивались во время рейда полиции нравов в баре гомосексуалистов в Санта-Монике «Рыцарь в латах» — Саут-Линкольн, 1684, С.-М. Это — выдержка из картотеки. В архивах на Хартшорна: преступлений не отм. ДТП не отмечено, адвокат. Адрес — С.-Римпо 419, Л.-А. Надеюсь, пригодится. Лоис.

Саут-Римпо, 419 — в районе парка Хэнкок. Красивое зеленое место, дома старых денежных мешков. У Рейнольдса Лофтиса был роман с Клэр де Хейвен, а теперь, похоже, он играет и в те и в другие ворота. Базз побрился электрической бритвой, брызнул одеколоном под мышками и стряхнул с галстука крошки пирога. Когда имеешь дело с богатыми, всегда немного нервничаешь, а толстосум, да еще и гомик, — с такой комбинацией ему иметь дела еще не приходилось.

Мысли об Одри Андерс сопровождали его всю дорогу; он воображал, что его дешевый одеколон был ее «Шанель № 5» и освежил именно то, что надо. Дом 419 по Саут-Римпо был испанским особняком с просторным газоном и кустиками роз. Базз припарковал машину и позвонил, надеясь, что встреча будет один на один и, если разговор не заладится, свидетелей тому не будет.

Открылся глазок, потом дверь. Блондинка лет двадцати пяти, с золотистой кожей, держалась за ручку двери. Само очарование в юбке из клетчатой шотландки и красной кофточке на пуговичках.

— Привет. Вы страховой агент, что обещал прийти сегодня к папе?

Базз одернул пиджак, чтобы прикрыть револьвер:

— Да. Только нам нужно побеседовать наедине. Мужчины не любят обсуждать серьезные вещи в присутствии членов семьи.

Девушка кивнула и повела Базза через вестибюль в уставленный книжными полками кабинет, оставив дверь приоткрытой. Он заметил сервант с напитками и подумал, что неплохо бы пропустить рюмашку: глоток спиртного в середине дня мог бы сделать его более приятным собеседником. И тут раздалось:

— Фил, что там еще за беседы наедине?

Базз отдернул руку от желанного стакана. Дверь распахнулась, и на пороге появился низенький пухленький плешивый толстяк с остатками волос по бокам головы. Базз показал свой жетон.

— В чем дело? — спросил толстяк.

— Управление окружной прокуратуры, мистер Хартшорн. Мне не хотелось бы вмешивать сюда вашу семью.

Чарлз Хартшорн закрыл дверь и прислонился к ней:

— Это насчет Дуэйна Линденора?

Это имя Баззу сразу ничего не сказало, но потом всплыло в связи с сообщением в вечернем выпуске «Татлер»: Линденор был жертвой убийства, о котором рассказывал Дадли Смит, — это дело ведет детектив шерифа, о сотрудничестве с которым ведутся переговоры.

— Нет, сэр, я из отдела большого жюри. Мы проверяем действия полиции Санта-Моники. Нас интересует, не подвергались ли вы дурному обращению во время полицейского рейда в баре «Рыцарь в латах» в 44-м.

На лбу Хартшорна вздулись вены, голос звучал холодно, как на заседании коллегии адвокатов:

— Я вам не верю. Дуэйн Линденор пытался меня шантажировать девять лет назад, грозя сообщить моей семье грязные выдумки. Я уладил с ним дело через суд, а несколько дней назад прочитал, что его убили. Я ждал появления у себя полиции, вот вы и явились. Меня подозревают в убийстве Линденора?

— Я этого не знаю, и это меня не интересует, — ответил Базз. — У меня вопрос о работе полиции Санта-Моники.

— А я думаю иначе. Дело касается ложных обвинений Дуэйна Линденора против меня, а не того, что случилось со мной в баре, посещаемом известными сомнительными личностями, когда туда наведалась полиция. У меня есть алиби на то время, когда, как писали газеты, был убит Линденор и второй человек. Можете его проверить, но не вздумайте приплетать к этому мою семью. Если только вы оброните слово моей жене или дочери, я лишу вас жетона и сниму с плеч голову. Вам понятно?

Голос адвоката стал спокойнее, лицо было искажено гримасой брезгливости. Базз еще раз попытался быть дипломатичным:

— Меня также интересует Рейнольдс Лофтис, мистер Хартшорн. Он тогда был арестован с вами. Сообщите, что вы знаете о нем, и я скажу детективу шерифа, который расследует это дело, чтобы вас не беспокоили. Ваше алиби будет принято во внимание. Это вас устроит?

Хартшорн сложил руки на груди:

— Я не знаю никакого Рейнольдса Лофтиса и не желаю иметь дела с каким-то немытым полицейским, от которого за милю разит дешевым одеколоном. А теперь — вон из моего дома!

По тому, как Хартшорн произнес «Рейнольдс», Базз понял, что он отлично его знает. Он подошел к серванту, налил в стакан виски и подошел с ним к адвокату:

— Это успокоит нервы, Чарли. Я не хочу, чтоб вы тут загнулись у меня на руках.

— Убирайся из моего дома, вонючий подонок!

Базз бросил стакан, схватил Хартшорна за горло и шмякнул об стену:

— Ты катишь не на того, советник. Я не мальчик, ты меня трахать не будешь. А теперь так: говори, что у тебя было с Лофтисом, или я иду в гостиную и говорю твоей милой дочке, что ее папа сосет хер в мужском туалете в парке Уэстлейк и дает мальчикам в жопу на Селме и Лас-Палмас. А если кому вякнешь, что я угрожал, пропечатаю тебя в «Конфиденшнл магазин», как ты трахаешь черномазых трансвеститов. Усек?

Лицо Хартшорна стало лиловым, по нему текли слезы. Базз отпустил его, увидел на шее отпечаток своей пятерни и сложил ее в увесистый кулак. Хартшорн проковылял до серванта и взял графин с виски. Базз демонстративно, вполсилы шарахнул в последний момент кулаком о стену:

— Рассказывай о Лофтисе, дьявол тебя возьми. Не тяни, чтобы я смотал отсюда поскорее.

Звякнули стаканы, раздался тяжелый вздох, наступила тишина. Базз смотрел в стену. Хартшорн заговорил глухим сдавленным голосом:

— Рейнольдс и я просто… развлекались. Мы встретились на вечеринке у одного бельгийца, кинорежиссера. Этот человек был очень au courant[39] и часто устраивал встречи в наших… в таких клубах. У меня не было никаких серьезных намерений относительно Рейнольдса, потому что он встречался с одним сценаристом, и третий мог бы помешать. Я был лишним… поэтому никогда…

Базз повернулся и увидел, что обмякший Хартшорн сидит в кресле и греет руками стакан с виски.

— Что еще можешь сказать?

— Ничего. После той встречи в баре «Рыцарь в латах» я Рейнольдса ни разу не видел. Кого вы хотите…

— Никого, Чарли. Никто ничего не узнает. Я просто скажу, что Лофтис…

— О боже, неужели опять преследование инакомыслящих?

Базз ушел под жалобные всхлипы Хартшорна.

Пока он уговаривал клиента и махал кулаками, пошел сильный дождь. Вода стояла стеной, ливень, казалось, смоет в океан все предгорье и завалит песком половину залива. Базз поставил три против одного, что Хартшорн будет держать язык за зубами, и два против одного, что продолжать трясти его бессмысленно — он совсем слетит с катушек. Что делать? Ехать обедать в забегаловку или — домой писать рапорт. Все одно. Он чувствовал на себе запах пота педика и собственного пота. Подумал, что с этим мудаком, пожалуй, хватил лишку, и на него навалилась тоска. На полпути к офису он опустил стекло, впустив воздух и дождь, потом развернулся и поехал домой. Жил он в «Лонгвью Апартментс» на углу Беверли и Марипоза. Четыре обращенные на юг комнаты на шестом этаже обставлены списанными декорациями от разных постановок РКО. Заехал в гараж, поставил машину и на лифте поднялся на свой этаж. А у дверей в мокром, усыпанном блесками платье из ткани с золотой нитью сидит Одри Андерс и держит на коленях мокрую норковую шубку. Шубка служила ей пепельницей. Увидев Базза, она сказала:

— Прошлогодняя модель. Микки купит мне новую. — И погасила сигарету о воротник.

Базз помог Одри подняться и чуть дольше обычного задержал ее руки в своих:

— Неужели мне внезапно начинает везти?

— Цыплят по осени считают. Лавонна Коэн со своим китайским клубом отправилась в поездку, и Микки считает, что наступил сезон охоты на меня. Сегодня намечались «Мокамбо», «Роща» и под конец выпивка с Герштейном. Мне это надоело, и я смылась.

— Я думал, у вас с Микки любовь.

— Любовь имеет и оборотную сторону. А ты знаешь, во всем телефонном справочнике ты единственный, другого Тернера Микса там нет.

Базз открыл дверь. Одри вошла, бросила свою норку на пол и осмотрела гостиную. Мебель состояла из кожаного дивана и легких кресел из «Лондонских каникул» и головы зебры на стене — из «Хозяина джунглей». Дверь в спальню когда-то служила входом в кабак на съемках «Ярость на Рио-Гранде». Лимонно-зеленый ковер с оранжевыми полосами был покрывалом, на котором нежилась амазонка-охотница в фильме «Песнь пампасов».

— Микс, ты все это купил? — спросила Одри.

— Подарки от богатого дяди. Выпить хочешь?

— Я не пью.

— Почему?

— Мои отец, сестра и оба брата пили, так что я — пас.

Базз думает: выглядит она хорошо, но все же не так, как выглядела без макияжа и в рубашке Микки до колен.

— И пошла в стриптиз.

Одри села, сбросила туфли, спрятала ноги в мех шубки:

— Да. Не проси меня делать трюк с кисточками, я все равно не стану. Микс, а с тобой-то что? Я думала, ты будешь мне рад.

Он все еще чувствует исходящую от него вонь.

— Я отлупил сегодня одного типа. Противно.

Одри шевелила пальцами ног под шубкой:

— Да ну? Этим ты зарабатываешь на жизнь?

— Обычно, когда я разбираюсь с парнями, они оказывают хоть какое-то сопротивление.

— Что же это — игра, что ли, такая?

Баззу вспомнилось, как однажды в разговоре с Хьюзом сказал, что предпочитает женщин, которые тебя понимают.

— Слушай, ну что мы всё или лбами сталкиваемся, или друг другу вопросы задаем? Неужто нельзя придумать ничего получше?

«Заводная девчонка» пинком поправила шубку:

— Спальня у тебя тоже такая?

Базз рассмеялся:

— «Ноктюрн Касбаха» и «Розовый рай» — говорит тебе это о чем-нибудь?

— Я о другом спрашиваю. А теперь ты меня спроси — только откровенно!

Базз снял пиджак, отстегнул кобуру и бросил на кресло:

— Ладно. Микки следит за тобой?

Одри покачала головой:

— Нет. Я запретила ему. Я же не дешевка какая-нибудь.

— Где твоя машина?

— В трех кварталах отсюда.

Всему зеленый свет! Самый глупый его поступок может обернуться сказкой.

— Значит, ты все просчитала!

— Знала, что ты не скажешь нет, — сказала Одри и помахала своей шубкой. — Я и полотенце на утро захватила.

Базз думает: «Покойся с миром, Тернер Прескот Микс, 1906–1950». Он глубоко вздохнул, подобрался, толкнул дверь в спальню и начал раздеваться. За ним вошла Одри. Вид кровати ее рассмешил: розовое атласное покрывало, розовый балдахин, розовые горгульи на фигурных ножках. Одним махом она скинула с себя одежду. От вида ее обнаженных грудей ноги Базза одеревенели. Одри подошла к нему и сдернула галстук, расстегнула рубашку и ослабила ремень. Он стоя содрал с себя ботинки и носки; соскользнула на пол рубашка. Все тело охватила дрожь. Одри рассмеялась и провела пальчиком по гусиной коже на его руках, потом стала гладить тело, те места, которых он стыдился, — круглое брюхо, жировые складки на боках, ножевые раны на волосатой груди. Но когда она стала лизать его, он успокоился. Поднял ее на руки, чтоб показать, какой он сильный — ноги едва не подкосились, — и положил на кровать. Скинул брюки, трусы и лег рядом. В тот же миг ее руки, ноги обвили его, она прижалась лицом к его лицу, а рот так жадно искал его, будто в нем сосредоточились все ее желания.

Он стал целовать ее — грубо, нежно, снова грубо, терся носом о ее шею и вдыхал запах ароматного мыла, а совсем не тех духов, которыми грезил. Он взял ее за груди и сжал соски, вспоминая все, что говорил ему каждый коп о ее сенсационном номере в «Бэрбанк Бурлеск». На его прикосновение к каждой части ее тела Одри откликалась томным стоном. Он целовал и лизал ее между ног — она глухо вскрикивала. Возгласы ее становился все громче, по рукам и ногам пробежали судороги. Ее страсть переполнила его, он вошел в нее, чтобы стать ее частью. Бедра Одри вздымались, покрывало упало на пол. Базз почувствал, что больше не может терпеть. Она все крепче и крепче прижималась, и он уже не сдерживался. Ее гибкое тело — вдвое легче его — упругой пружиной продолжало толчки. Тогда он обхватил ее голову, зарылся лицом в ее волосы, обмяк, и пружина перестала биться.

Их соединяли розовая атласная простыня и общий пот. Базз скатился на бок, один его палец лежал на запястье Одри, так они оставались соединенными, пока переводили дух. Восемь лет он не курил, а дышал как гончая собака. Она лежала тихо, только учащенное биение пульса говорило, что внутри все еще не утихло. Его грудь вздымалась, он думал, что бы сказать. Одри стала водить пальцем по его шрамам на груди и заговорила первой:

— А ведь все могло быть сложнее.

Базз наконец задышал ровнее:

— Что, уже продумываешь варианты?

Одри, по-звериному нацелив на него ногти, сделала вид, будто хочет его оцарапать:

— Мне просто хочется знать свое положение.

Надо было ловить момент — риск того стоил. Базз взял Одри за руки:

— Значит, будет и новая встреча?

— Мог бы и не спрашивать. Я бы сама сказала немного погодя.

— Мне тоже хотелось бы знать свое положение.

Одри рассмеялась и отняла руки:

— Положение у тебя такое, что ты виновен по всем статьям, Микс. Я тут на днях о тебе думала. Поэтому, что бы ни случилось, это твоя вина.

— Милая, Микки нельзя недооценивать, — сказал Базз. — Он ласков и мягок с женщинами и детьми, но людей он убивает.

— Он знает, что рано или поздно я от него уйду.

— Нет, не знает. Он считает, что ты бывшая стриптизерша, шикса[40] — тебе за тридцать и деваться тебе некуда. Ты ему делаешь немножко больно, может быть, от этого его шишка стоит тверже. Но уйти от него навсегда — это совсем другое дело.

Она отвела взгляд. Базз спросил:

— Милая, куда ты пойдешь?

Одри вытащила подушку, обхватила ее руками и посмотрела на Микса:

— У меня есть сбережения. Неплохие. Хочу купить лесистый участок в Долине и акции торгового центра. Это очень надежно, Микс. Еще десять тысяч — и у меня будет тридцать пять акров земли.

Как и у него: земля по четырнадцать долларов за акр — полная гарантия его богатства.

— Где взяла деньги?

— Скопила.

— Из подарков Микки?

Одри неожиданно отшвырнула подушку и ткнула кулачком его в грудь:

— Ты ревнуешь, милый?

Базз ухватил ее за палец и легонько укусил:

— Ну если только самую малость.

— Так вот, не стоит. Микки весь в профсоюзном бизнесе и в сделке с Драгной по наркотикам, и я знаю, что я делаю. Можешь не беспокоиться.

— Милая, ты умница. Потому что я хочу, чтобы ты была моей навсегда.

— Микс, только прошу тебя, больше не говори о Микки. А то мне кажется, что он прячется под кроватью.

Базз подумал о своем револьвере, оставшемся в другой комнате, и о педриле адвокате с распухшей шеей и слезами на щеках.

— Мне нравится, что с тобой опасно. Я это люблю.

Глава восемнадцатая

Исполняющий обязанности главного инспектора Апшо.

Начальник оперативной группы.

Капитан корабля.

Дэнни стоит в пустой комнате голливудского участка, готовясь проинструктировать трех своих помощников по своему делу о серийном убийстве. Инструктаж пройдет там, где откровения Бренды Аллен нанесли наибольший ущерб. Об этом свидетельствует карикатура, пришпиленная к доске объявлений: Микки Коэн, на макушке кипа со знаком доллара, держит на ниточках, как кукол-марионеток, двух помощников шерифа в форме. Изо рта вылетает пузырь-надпись: «Ну и задал я городским копам! Повезло, что задницу мне подтирают копы округа». Все лицо Микки было в маленьких дырках: первый бандит Лос-Анджелеса здесь служил мишенью для игры в дартс.[41]

В передней части комнаты стоит кафедра и висит черная доска. Дэнни нашел мел и большими буквами вывел на ней: «Помощник шерифа Д. Апшо, Управление шерифа Лос-Анджелеса». Устроился за кафедрой, как это делает доктор Лейман на занятиях по судебной медицине, и заставил себя сосредоточиться на формулировках задания, чтобы не попасть впросак, когда будет излагать своим помощникам, трем детективам старше и много опытнее его, юридическую сторону дела. Такое ему даже во сне не могло присниться и, может быть, станет глотком эликсира, который прогонит недобрые мысли и продвинет вперед дело, ибо он стоит победителем там, где полицейских округа ненавидят и презирают едва ли не больше, чем растлителей малолетних. Главное, убедить себя, что намечаемая большая и сложная работа — это не сон. После полученного от лейтенанта Консидайна предложения он бессчетное множество раз щипал себя — проверял: не снится ли ему все это.

Вчера днем, когда он сидел дома, потягивал сильно разбавленное виски и перебирал свои папки, к нему заявился Дадли Смит. Ирландец сказал, что они с Консидайном ждут его в участке Западного Голливуда: Эллис Лоу издал распоряжение о временном переводе Дэнни на новую работу, которое утвердили начальник полицейского управления Уортон и глава службы шерифов Бискейлуз. Идя на встречу, Дэнни почистил зубы, прополоскал горло, проглотил сэндвич — ему предстоит ответить на один вопрос, а для этого сочинить правдоподобное объяснение. Поскольку ему уже сказали, что его направят в студию «Вэрайэти интернэшнл пикчерз», хозяина которой он непреднамеренно прогневил, надо убедить начальство, что в роли копа его там видели только охранник, сценарист и сам Герштейн. Это было первое, о чем спросил его Консидайн, и спокойствие, даруемое доброй порцией виски, помогло ему солгать не моргнув глазом.

Изложенный Дэнни план полного изменения своей прически и костюма для роли коммуниста-романтика Смит принял полностью, а Консидайн — с оговорками. Смит передал ему кипу печатных материалов УАЕС, чтобы проштудировать их дома, и пересказал некоторые вещи из доклада психиатра. Затем последовал настоящий полицейский инструктаж.

Его задача состоит в том, чтобы установить контакт со слабым, по их оценкам, звеном УАЕС — неразборчивой в своих связях женщиной по имени Клэр де Хейвен, получить доступ на совещания профсоюзной верхушки и выведать их стратегические планы. В частности, узнать:

— почему они не объявляют забастовку;

— высказываются ли на совещаниях аргументы в пользу вооруженного переворота;

— имеются ли у них планы подрывной деятельности посредством кинофильмов;

— попался ли мозговой трест УАЕС на обманный маневр Консидайна — распространенную в печати и по радио утку, будто большое жюри сворачивает свою работу;

— и насколько тесно УАЕС связан с коммунистической партией.

Перспектива блестящей карьеры.

— Вам и тридцати не исполнится, как станете лейтенантом.

— Есть женщина, сынок, к которой тебе надо подобраться. Не исключено, что тебе придется отдрючить ее по полной программе.

Хоп — и нет кошмарных снов.

Уходя с совещания с бумагами под мышкой и пообещав сегодня же явиться на второе собеседование в городской совет, Дэнни чувствовал себя на седьмом небе. Из дома он позвонил в десяток зубопротезных кабинетов, куда не смогла пробиться Карен Хилтшер. Результат нулевой. Не прикасаясь к виски и не думая о «Шато Мармон», просмотрел десяток дел об убийствах на гомосексуальной почве. После этого он почувствовал небывалую самоуверенность, отнес соскобы следов крови из дома 2307 по Тамаринд-стрит в лабораторию, с помощью некоторой суммы денег уговорил коллегу по классу судебной медицины распечатать результаты анализа, надеясь, что это позволит ему сопоставить кровавые мазки на стенах с жертвами, воссоздать преступление и получить дополнительную информацию об убийце. Увидев кровавые рисунки, коллега и глазом не моргнул, и скоро анализы были готовы. Дэнни отнес бумаги домой и положил вместе с фотоснимками.

Три жертвы, три разные группы крови. Была еще опасность того, что его обвинят в незаконном сборе улик, но риск был оправдан. Группа крови Мартина Гойнза АВ+ точно совпала с результатом анализа самых размашистых мазков крови на стенах. Он был первой жертвой, и убийца еще не усовершенствовал свою технику дизайна кровью. Кровь Джорджа Уилтси и Дуэйна Линденора, групп 0– и В+, разбрызгивалась раздельно. Рисунок кровью Уилтси проще, не совсем продуман. Пришла уверенность в правильности вывода: Мартин Гойнз стал жертвой импульсивной жестокости, убийца действовал в припадке дикой ярости. При всей самоубийственной браваде (именно поэтому он решился привести жертвы два и три в квартиру Гойнза), для того чтобы избрать Безумного Марти первой жертвой, у него должны были быть особые причины:

— он знал этого человека и хотел его убить из ненависти — совершенно определенная личная мотивация;

— он знал его и счел подходящим объектом для удовлетворения своего вожделения;

— он не был ранее знаком с Марти Гойнзом, но отлично знал джаз-клубы в негритянских кварталах и решил найти жертву там.

Теперь его люди повторно прочешут этот район.

Об Уилтси и Линденоре:

Первым убийца терзал Уилтси — кусал его, грыз мясо, разбрызгивал кровь. Уилтси его привлекал больше. Он — мужеложец, и активно торговал собой, и был основным сексуальным объектом убийцы. Некоторая утонченность рисунков кровью Линденора указывает на удовлетворенность и насыщение убийцы.

Сегодня вечером, с одобрения обоих правоохранительных ведомств, Дэнни прощупает, что представляет собой владелец агентства знакомств, сводник Феликс Гордин, косвенно связанный с любовником Уилтси Дуэйном Линденором; попытается выяснить, что это были за люди.

Дэнни посмотрел на часы — 8:53. Трое сотрудников должны прийти в 9:00. Стоя за кафедрой, он вынул блокнот и пробежал задания, которые будет раздавать. Услышав осторожный кашель, он поднял голову.

К нему шел плотный блондин лет тридцати пяти. Дэнни вспомнил слова Дадли Смита: его «протеже» из убойного отдела присмотрит, чтобы все шло гладко и все назначенные ему в помощь «подходили». Дэнни изобразил улыбку и протянул руку. Вошедший крепко ее пожал:

— Майк Брюнинг. Вы — Дэнни Апшо?

— Да. Вы сержант?

— Да, но зовите меня просто Майк. Дадли просил передать, что сожалеет: здешний начальник назначил в нашу группу Джина Найлза, он был первым на месте преступления, и в участке нет больше людей. Как говорится, се ля ви.

Дэнни поморщился, вспомнив стычку с Найлзом.

— Кто четвертый?

— Один из ваших, Джек Шортелл, дежурный сержант из отделения Сан-Димас. Знаете, Апшо, вы уж извините, что с Найлзом так вышло. Он терпеть не может управление шерифа и считает, что городская полиция должна послать это дело в задницу, но Дадли просил передать вам: «Помните, что вы — босс». Между прочим, вы понравились Дадли. Он думает, вы пойдете в гору.

«А я думаю, что он любит уродовать людей», — подумал Дэнни и сказал:

— Прекрасно. Передайте лейтенанту от меня спасибо.

— Зовите его Дадли и сами поблагодарите: вы теперь с ним товарищи по делу с коммуняками. А вот и остальные.

Дэнни посмотрел. К ним приближался Джин Найлз, старательно обходя высокого мужчину в очках с металлической оправой, словно сотрудники управления шерифа были заразными. Он сел в первом ряду, вытащил блокнот и авторучку — никакой учтивости, никакого уважения к старшим по званию. Высокий подошел к Брюнингу и Дэнни, быстро пожал им руки:

— Я Джек Шортелл.

Ему было по меньшей мере пятьдесят. Дэнни указал на свое имя на черной доске:

— Рад знакомству, сержант.

— Взаимно, помшерифа. Ваше первое большое дело?

— Да.

— У меня их было с полдюжины, так что, если будут какие-то заминки, не переживайте.

— Не буду.

Брюнинг и Шортелл сели через ряд позади Найлза. Дэнни указал на стол рядом с доской, там лежали три стопки документов по делу об убийстве Гойнза, Уилтси и Линденора, составленные совместной группой двух управлений. Никаких умозаключений из своих файлов, никакой наводки на Феликса Гордина, ничего о Дуэйне Линденоре как о бывшем шантажисте. Его слушатели вытащили сигареты, спички и дружно закурили. Дэнни подвинул кафедру, так что она встала между ним и аудиторией, и впервые взял в руки бразды правления.

— Здесь, джентльмены, представлены практически все улики, которыми мы располагаем. Акты вскрытия, свидетельские показания, мои рапорты как следователя по первому убийству. Городская полиция не сочла нужным провести судебно-медицинские обследования места совершения убийств, так что некоторые потенциальные возможности расследования оказались утраченными. Дело раздельно вели два следователя, но только мне удалось собрать наиболее достоверные улики и показания. Каждый этап своего расследования у меня зафиксирован в хронологическом порядке, копии этой записи — в приготовленных для вас рабочих документах. Остановлюсь на ключевых моментах.

Дэнни замолчал и посмотрел в сторону Найлза. Упоминание промашки городской полиции с судебной медициной Найлза сильно задело, и он зло смотрел на Дэнни, не сводя с него взгляда. Дэнни оперся о кафедру, чтобы чувствовать себя спокойнее и увереннее:

— Первого января я обследовал южный участок Сентрал-авеню, откуда была угнана машина, которая использовалась для перевозки тела Гойнза. Свидетели указывают, что с Гойнзом был высокий седой человек средних лет, и мы знаем по анализу семени, что его группа крови 0+. Гойнз был убит передозировкой героина, Уилтси и Линденор отравлены комбинацией барбитурата и стрихнина. Все трое одинаково изувечены особым орудием, которое называется палкой зутера. Укусы на телах жертв в области живота — от протеза, который носит убийца. Протез не обычный; вставная челюсть имеет стальные коронки или дубликаты зубов животного. Следов человеческих зубов на телах не обнаружено.

Дэнни отвел глаза от Найлза и посмотрел на остальных. Брюнинг нервно курил. Шортелл делал заметки в блокноте. Большой Джин прожигал сигаретой дырки в столе. Дэнни стал смотреть только на него и продолжал излагать свой материал, вставив в него первые слова неправды:

— Таким образом, подозреваемый — высокий седой человек белой расы и среднего возраста, с группой крови 0+, который может раздобыть героин и барбитурат, может завести и угнать чужую машину. Когда он вколол Гойнзу героин, он заткнул ему рот махровым полотенцем, что указывает на то, что убийца знал: чрезмерная доза наркотика приводит к разрыву артерий и жертва будет извергать кровь. По всей видимости, он обладает медицинскими знаниями. Считаю также, что он умеет изготовлять зубные протезы. Вчера я узнал от своего осведомителя, что Гойнз намеревался собрать банду грабителей. В моих рапортах вы найдете протокол допроса Честера Брауна, музыканта-джазиста. Он знал Марти Гойнза еще в начале 40-х и утверждает, что тогда Гойнз занимался грабежами. Браун упоминал молодого парня с обожженным лицом, который был подельником Гойнза, но к данному делу, на мой взгляд, он отношения не имеет. Итак, исходя из этих предположений, считаю, что далее наши действия таковы: Сержант Шортелл, вы проводите телефонный опрос зубопротезных лабораторий. У меня большой список, и вам предстоит обзвонить их и поднять их архивы там, где они ведутся. У вас солидный материал для отсева: группа крови, описание внешности, даты убийств. Обратите внимание на сотрудников лабораторий, вызывающих даже самое малое подозрение своих коллег, и, если инстинкт вам что-то подсказывает, а данных о типе крови данного человека нет, используйте тюремные архивы, материалы Службы исполнения воинской повинности и больниц, а также любой другой источник, где вы сможете получить такую информацию.

Делая записи, Шортелл согласно кивал головой. Дэнни перевел взгляд на Найлза и Брюнинга:

— Сержант Брюнинг и сержант Найлз, вы проверите все дела, связанные с преступлениями на сексуальной почве в городе и округе на предмет выяснения нанесения членовредительства посредством укусов, исключая объекты по типу крови и описанию подозреваемого. Нам нужны данные по всем зарегистрированным в районе Лос-Анджелеса сексуальным преступникам. С особым вниманием следует ознакомиться с прошлым Уилтси и Линденора и предельно тщательно перетряхнуть историю задержаний Уилтси за проституцию для определения круга его клиентов, постараться выявить среди них личность, подпадающую под описание. Сличите эту информацию с делами об ограблении в городе и округе, а также рапорты об аресте молодых грабителей со следами ожогов вплоть до 43-го года. На каждого потенциального подозреваемого необходимо получить фотоснимки.

В своем расследовании я не прибегал к допросам из-за проблемы с юрисдикцией, и вот здесь могут сработать фотографии. Нужно показать эти снимки всем известным нам торговцам героином и марихуаной, допросить их со всей строгостью, особенно в негритянских районах. Потрясите ваших информаторов, поговорите с каждым начальником отдела нравов во всех участках города и округа и попросите проинструктировать всех своих следственных работников провести работу с агентами и собрать информацию в барах для голубых о высоком седом человеке средних лет, с необычными наклонностями. Нужно также послать запрос в администрацию по условно-досрочному освобождению на предмет установления лиц с нарушениями психики, недавно вышедших на свободу. Следует также повторно обследовать районы парка Гриффит, юга Сентрал-авеню и место, где был оставлен труп Гойнза.

Брюнинг застонал; Найлз в первый раз открыл рот:

— Вы слишком многого хотите, Апшо. Вам не кажется?

Дэнни оперся на кафедру:

— Это важное дело, и вы будете соответственно отмечены за арест преступника.

Найлз хмыкнул:

— Это — разборки «гамаков», и мы никогда не возьмем убийцу. А если и возьмем — что с того? Вас волнует, сколько педрил он порезал? Мне, например, плевать.

Дэнни передернуло от слов «гамаки» и «педрилы»; смотря в глаза Найлза, он почувствовал, что не выдерживает его взгляда и моргает. Подумал, что ни разу не употребил слово «гомосексуалист» в характеристике убийцы.

— Я полицейский, поэтому мне это важно. И эта работа обещает нам рост по службе.

— Рост по службе лично тебе, сынок. Ты же уже договорился с еврейчиком из прокуратуры.

— Найлз, кончай херню пороть!

Дэнни посмотрел, кто это выкрикнул, почувствовал комок в горле и вцепился в кафедру побелевшими от напряжения пальцами. Найлз злобно смотрел на него, и Дэнни не выдержал его взгляда. Он подумал, что надо достойно завершить речь, но все же, когда он продолжил, голос его чуть заметно дрожал:

— И последнее, о чем я вам хотел сообщить и по поводу чего мы не располагаем какой-либо исчерпывающей информацией. Все три человека были искромсаны палками зутеров, которые, по словам доктора Леймана, использовали силы наведения общественного порядка. Убийств с использованием палок зутеров не зарегистрировано, и чаще всего эти палки использовали белые против мексиканцев, и заявлений в полицию по этому поводу не поступало. Еще раз повторю, проверьте эти факты через своих осведомителей в сопоставлении с группой крови и описанием внешности преступника.

Джек Шортелл продолжает писать. Майк Брюнинг смотрит на него как-то странно, сильно прищурив глаза. Дэнни повернулся в сторону Найлза:

— Сержант, вам понятно?

Найлз закурил новую сигарету, продолжая прижигать стол окурком:

— А ты, значит, с евреями — не разлей вода, верно, Апшо? Сколько Микки Жид платит тебе?

— Больше, чем платила тебе Бренда.

Шортелл рассмеялся, странный взгляд Брюнинга сменился улыбкой. Найлз бросил сигарету на пол и растоптал ее:

— А почему ты, умник, не доложил о том, что нашел в квартире Гойнза? Что там, к хренам, произошло?

Дэнни стиснул пальцы, и планка от кафедры осталась у него в руке.

— Разойдись, — скомандовал он изменившимся голосом.

Консидайн и Смит поджидали его в офисе Эллиса Лоу; Дадли положил телефонную трубку со словами: «Спасибо, сынок». Дэнни сел за стол совещаний, догадываясь, что «сынком» был услужливый Майк Брюнинг со своим рассказом о состоявшемся инструктаже.

Консидайн что-то писал в желтом блокноте. Смит подошел к Дэнни с дружески протянутой рукой:

— Ну как первое утро в роли начальника из убойного отдела, сынок?

Дэнни знал, что ему известно все — слово в слово.

— Все прошло хорошо, лейтенант.

— Зови меня Дадли. Через пару лет ты обгонишь меня в звании и должен привыкать не слишком церемониться со стариками.

— Хорошо, Дадли.

Смит рассмеялся:

— Ты покоритель сердец, сынок. Правда, Малкольм, он покоритель сердец?

Консидайн подвинул свой стул ближе к Дэнни:

— Будем надеяться, что Клэр де Хейвен думает так же. Как дела, помшерифа?

— Нормально, лейтенант, — ответил Дэнни, почувствовав, что между его начальниками не все гладко: и с той и с другой стороны ощущалось презрение, какая-то натянутость, но Смит, как всегда, находился в более выгодном положении.

— Ладно. Значит, инструктаж прошел хорошо?

— Да.

— Вы прочли бумаги, что мы вам передали?

— Практически запомнил наизусть.

Консидайн похлопал по блокноту:

— Отлично. Тогда начнем.

Смит сел у дальнего конца стола. Дэнни настроился внимательно слушать и десять раз подумать, прежде чем отвечать.

— Вот некоторые правила, которые вы должны соблюдать, — сказал Консидайн. — Первое: всюду вы ездите на своей частной машине, по вашим агентурным делам, а также по делу об убийстве. Мы превращаем вас в иного человека, к концу дня будет полностью готов план действий. Вы становитесь радикалом, который много лет прожил в Нью-Йорке, поэтому для вашей машины мы приготовим нью-йоркские номера. Уже готова ваша легенда, которую вам нужно будет запомнить. Когда будете ездить по разным участкам для проверки отчетов и прочего, оставляйте машину не ближе двух кварталов от нужного места, а когда будете отсюда уходить, зайдите в парикмахерскую внизу. Ал, парикмахер мэра Баурона, обустроит ваш ежик, чтобы вы не так смахивали на копа. Теперь мне нужны размеры ваших брюк, пиджака, свитера и обуви. Сегодня ночью мы встречаемся в участке Западного Голливуда. Я передаю вам ваш гардероб коммуниста и готовую легенду. Там же мы окончательно обсудим план вашего сближения с объектом. Понятно?

Дэнни кивнул, вырвал листок из блокнота Консидайна и записал свои размеры.

— В этой одежде ты будешь ходить постоянно, сынок, — сказал Смит. — И на твоей следственной работе тоже. Мы не хотим, чтобы твои новые красные друзья вдруг увидели на улице расфранченного копа и признали в нем тебя. Малкольм, воспроизведите для нашего славного Дэниела несколько фраз де Хейвен, и пусть ответит. Посмотрим, как он принимает подачи.

Консидайн обратился к Дэнни:

— Помшерифа, я встречался с Клэр де Хейвен и должен вам сказать, что с этой женщиной работать не так просто. Она неразборчива в связях, судя по всему, алкоголичка, вероятно, принимает наркотики. У нас есть еще один сотрудник, разрабатывающий ее прошлое, равно как и прошлое других красных, так что скоро мы узнаем ее получше. Я разговаривал с ней всего однажды, и у меня сложилось впечатление, что она любит спор, полемику, обожает пикироваться и всегда старается взять верх над противником. Мне кажется, это ее сексуально возбуждает, и знаю, что ее привлекают мужчины, внешне похожие на вас. Так что мы сейчас немного потренируемся. Я предложу вам ряд высказываний, на мой взгляд, типичных для Клэр де Хейвен, а вы попробуйте их парировать. Готовы?

Чтобы получше сосредоточиться, Дэнни закрыл глаза и сказал:

— Давайте.

— …А вот некоторые нас называют коммунистами. Это вас не беспокоит?

— Манера навешивать ярлыки оставляет меня равнодушным.

— Хорошо. Продолжим тему. «Вот как? Фашистствующие политиканы погубили репутацию многих инакомыслящих, обвиняя их в подрывной деятельности».

— Ну, разумеется, как там говорится в дразнилке: «Рыжий, красный, человек опасный». Правильно, детка? — снова парировал Дэнни.

Консидайн рассмеялся:

— Хорошо, только не называйте де Хейвен «детка», она сочтет это хамством. А вот такую штуку: «Прямо скажу, мне как-то не верится, что вы готовы перейти к нам от тимстеров».

Дэнни не затруднился с ответом:

— От шуток Микки Коэна только ленивый не сбежит.

— Хорошо, помшерифа, только, по вашей легенде, вы не встречались с Коэном, так что эту его сторону вы не знаете.

Дэнни в голову пришла хорошая идея: скабрезные анекдоты и бульварные романы, которые были популярны у коллег-тюремщиков, когда он работал в главной тюрьме округа.

— Лейтенант, давайте что-нибудь на тему секса.

Консидайн перевернул лист своего блокнота: «…Но я на тринадцать лет старше вас».

Голос Дэнни зазвучал насмешливо:

— Женщину, как и ви@@ски, годы только красят.

Дадли Смит заржал, Консидайн фыркнул и продолжил: «Вы появились в моей жизни, как раз когда я помолвлена и выхожу замуж. Как я могу довериться вам — не знаю».

— Клэр, вы можете мне довериться по одной простой причине. Я сам себе не доверяю, когда я с вами.

— Ну, молодец, помшерифа. А вот закрученный мяч: «Вы здесь из-за меня или из-за нашего дела?»

Уж это совсем просто. Дэнни вспомнил слова героя одной книжки, которую он читал на ночном дежурстве:

— Я хочу все сразу. Это все, что я знаю, и все, что хочу знать.

Консидайн отложил блокнот в сторону:

— Давайте поимпровизируем на эту тему: «Как вы можете смотреть на вещи столь упрощенно?»

В голове у Дэнни закрутились шестеренки; он бросил попытку вспомнить цитату и заговорил от себя:

— Клэр, есть фашисты и мы, есть вы и я. Почему вы все усложняете?

Теперь Консидайн выступал в роли роковой женщины: «Знаешь, я готова съесть тебя целиком».

— Люблю твои зубы.

— Люблю твои глаза.

— Клэр, мы боремся с фашистами или проходим начальный курс физиологии?

— Когда тебе будет сорок, мне исполнится пятьдесят три. Ты по-прежнему будешь хотеть меня?

Дэнни, передразнивая контральто женщины-вамп в исполнении Консидайна:

— К тому времени мы будем отплясывать джигу в Москве, дорогая.

— Не надо иронии в отношении политики. Не уверен, что она посчитает такой юмор уместным. Давайте ближе к телу: «С тобой так хорошо».

— До тебя у меня были девочки, Клэр. А ты моя первая женщина.

— Сколько раз ты говорил эту фразу?

Смех настоящего сердцееда — так смеялся коллега-бабник.

— Всякий раз, когда сплю с женщиной старше тридцати пяти.

— И много их было у тебя?

— Тыщи три-четыре, не больше.

— Нашему делу нужны такие мужчины, как ты.

— Если бы ему служило больше таких женщин, как ты, нас были бы миллионы.

— Как это надо понимать?

— Вы мне в самом деле нравитесь, Клэр.

— Чем же?

— Вы пьете как мужчина, наизусть знаете Маркса, и у вас красивые ноги.

Дадли Смит захлопал в ладоши. Дэнни открыл глаза, их застилал туман. Мал Консидайн улыбался:

— У нее действительно очень красивые ноги. Отправляйтесь к парикмахеру, помшерифа. Увидимся ночью.

Парикмахер мэра Баурона превратил отросший ежик Дэнни в модную высокую прическу, совершенно изменившую его лицо. Раньше он выглядел тем, кем был — темноволосым, с карими глазами англосаксом, полицейским, всюду ходившим в обычном костюме или в спортивном пиджаке и брюках. Теперь в нем было что-то от богемы, немножко от латиноса, от пижона. С новой прической он стал выглядеть щеголевато; первый же коп, который его не знает и заметит выпуклость от пушки под левой подмышкой, тут же его задержит за незаконное ношение оружия. Измененная внешность и остроумная манера речи придали Дэнни куражу, и ему казалось, что после легкой расправы с Клэр де Хейвен с твердым орешком «Шато Мармон» он справится играючи. Дэнни поехал прямо в голливудский участок готовиться ко второму заходу в «Мармон» и первой встрече с Феликсом Гордином.

Он сразу прошел в комнату дежурного. Все стены украшены карикатурами на Микки Коэна: вот он набивает деньгами карманы шерифа Бискейлуза, бьет хлыстом упряжку собак в форме городской полиции, тычет в задницы простых граждан пружинным ножом, который у него спрятан под кипой. Проходя по коридорам, Дэнни поминутно чувствовал на себе любопытные взгляды. Он отыскал комнату с архивом и быстро нашел раздел с делами о сексуальных преступлениях. Нужно было готовиться к предстоящему допросу Гордина.

Делами были набиты шесть шкафов с выдвижными ящиками: старые пыльные папки с рапортами о происшествиях, фотографии преступников на первой странице. Папки расставлены не по алфавиту, порядок статей уголовного кодекса здесь также не учитывался — случаи мужеложства шли вперемежку с классическим эксгибиционизмом и растлением малолетних, мелкие преступления соседствовали с тяжкими. Дэнни просмотрел два первых дела и понял причину неразберихи: здешние сотрудники гнусными делами заниматься не желали, руководствуясь правилом «с глаз долой — из сердца вон». Но Дэнни знал, что ему хочешь не хочешь надо за них браться.

Большинство дел было по гомосексуалистам. На четвертом этаже универмага «Бродвей», что на пересечении Голливуд и Вайн-стрит, имелся мужской туалет, прозванный «Раем минетчиков». Предприимчивые извращенцы просверлили в стенах между кабинками дырки, позволяющие пользователям смежных отделений заниматься оральным сексом. Если вы парковались возле парка Гриффит с голубым носовым платком на антенне автомобиля, значит, вы гомик. На углу Селмы и Лас-Палмас собирались бывшие уголовники со склонностью к анальному насилию и подрастающее поколение пидовок. Латинское выражение Hoc signo vinces[42] на пачке сигарет «Пелл-Мелл», которое переводится «Сим победиши!», было опознавательным знаком гомосексуалиста, в сочетании с зеленой рубашкой безотказно выводящим по вторникам на партнера. Широкоплечий мексиканец трансвестит, делавший минет матросам за театром Граумана, имел прозвище Ослиный Дэн за свой член в тринадцать дюймов длиной. Таксисты фирмы «E-Z», принадлежащей гомосексуалам, круглые сутки могут доставлять вам мальчиков, порнофильмы, крем для постельных утех, таблетки бензедрина или ваше любимое виски.

Дэнни читал, чувствуя слабость в коленках и тошноту, набирался знаний. Когда на бланках попадались мужчины-иммигранты с датами рождения 1900–1910 годы или ростом шесть и более футов, он смотрел на фотографии. Но человека, которого он искал, среди них не было: уж очень отталкивающими и жалкими были их лица. Правоту Дэнни подтверждали прилагаемые к рапортам об аресте сведения с упоминанием группы крови. Томас Милнз, шесть футов два дюйма, оголялся перед маленькими мальчиками и просил задержавшего его полицейского отлупить его резиновым шлангом; Клетус Уорделлл шесть-один, 29.04.04, носил с собой дрель, с помощью которой обустраивал новые места работы: мужские туалеты в ресторанах. Будучи в заключении, выставлял задницу на поток в рабочей комнате для заключенных, за пачку сигарет с человека. Уиллис Бурдетт, шесть-пять, 1.12.1900, сифилитик, уличный давала, избит до потери сознания группой заразившихся от него неизвестных. Дэрил «Голубая Лаванда» Уишник, шесть футов, 10.03.03, устраивал оргии на голливудских холмах и любил трахать красивых мальчиков в форме служащих Вооруженных сил США.

За четыре часа просмотрено четыре шкафа. У Дэнни от голода сосало под ложечкой, и хотелось пропустить рюмашку, что он обычно делал в середине дня. Это ему доставляло приятные минуты расслабления; теперь такое же удовольствие он получал, поминутно проводя пальцами по по-новому остриженной голове и прикидывая, какие детали своего нового «я» он сегодня обсудит с Консидайном: в его квартире должен быть полный беспорядок — он только что из Нью-Йорка; выступая в роли комми, он должен оставлять дома пушку, наручники и жетон.

То, что он обнаружил в первых четырех шкафах, к его подозреваемому не могло иметь ни малейшего отношения. Дэнни перешел к пятому шкафу…

Здесь папки с делами стояли в отменном порядке — на каждой стоял штамп: «Без привлечения к суду», или «Обвинение снято», или «Поднять в случае последующих арестов». Дэнни просмотрел первую пачку дел — все аресты за мужеложство без передачи дела в суд: прерванное совокупление в автомашине; донос шокированной домохозяйки на сожительство мужчин; свидание в туалете, из-за которого владелец театра поднял скандал, а потом замял дело, испугавшись широкой огласки. Половой акт, описанный четким языком: аббревиатуры, специальная терминология, несколько комичных замечаний шутника-следователя из отдела нравов.

Дэнни почувствовал внезапное волнение. Папка состояла из сдвоенных желтых формуляров — два комплекта черно-белых фотоснимков обоих секс-партнеров. Он смотрел даты рождения и физические данные, но потом возвращался к снимкам, мысленно накладывал их друг на друга, представляя лица облагороженнее, без тюремной печати. После пяти-шести папок у него выработался ритм: взгляд на фото, беглый просмотр рапортов об аресте, снова фото и сопоставление действий с мысленно облагороженными лицами, приколотыми к первой странице. Рот со ртом, рот в промежности, содомия, минет, поза «шестьдесят девять». Мысленная камера показывает непристойности, и тоненький голосок повторяет: «это в интересах следствия». Вдруг Дэнни видит нечто, от чего его тошнит так, что, кажется, кишки вывернет наружу; никаких следов высокого седого человека среднего возраста, и он не может остановиться и подумать! Просто картинки мелькают одна за другой, как в грошовом кино…

Смятая и мокрая от пота любовников постель…

От вида обнаженного тела блондина у него перехватило дух, в ногах запульсировала кровь.

Крупным планом сменяющие друг друга ужасные физиологические подробности.

«Это в интересах следствия».

Дэнни прервал поток образов, усилием воли заставляет себя увидеть вместо смазливых мальчиков совершенно седого сорокапятилетнего убийцу. Остановился на мысли, что убийца использует секс во зло, и это помогло ему обуздать разыгравшуюся фантазию. Дэнни с грохотом задвинул последний ящик. Вспомнил лексикон гомосексуалистов и переложил на него вопросы, которые он будет задавать Феликсу Гордину. Теперь он предстанет тертым детективом, умеющим быть на равных с любым, даже если разговор будет касаться порочного секса и будет вестись со сводником голубых.

От копа до вуайера, от вуайера до копа.

Дэнни поехал домой, принял душ и стал выбирать костюм под новую прическу. Остановился на черной шерстяной паре, которую ему купила Карен Хилтшер. Костюм ему казался слишком стильным: чрезмерно зауженный и с маленькими лацканами пиджака. В костюме он выглядел как человек, с которым шутки плохи, — вдобавок из-под приталенного пиджака топорщился револьвер. Выпив две рюмки и прополоскав рот, он отправился в «Шато Мармон».

Вечер был холодный и влажный, дело шло к дождю. Во внутреннем дворе «Мармона» волнами лилась музыка — звуки струн сменялись ритмами буги-вуги, за которыми плыла мелодия старых баллад. Дэнни направил стопы к бунгало 7941, чувствуя, что потеет в узком костюме. 7941-е залито светом, бархатные гардины, в щель между которыми он заглядывал прошлый раз, раздвинуты, то, что три вечера назад было танцевальным залом, блестело пустым паркетом. Дэнни поправил пиджак и позвонил.

Раздался мелодичный звон, и дверь отворилась. На пороге стоял невысокий человек с темной бородкой и тщательно уложенными редкими волосами на голове. На нем был смокинг и широкий клетчатый пояс-шарф, в опущенной руке — коньячный бокал. Дэнни почувствовал запах «Наполеона» пятидесятилетней выдержки, какой он покупает себе в награду за Рождество, проведенное с мамой. Человек спросил:

— Да? Вы из управления шерифа?

Дэнни сообразил, что он расстегнул пиджак и револьвер торчал наружу:

— Да. Вы Феликс Гордин?

— Да, и я не терплю бюрократических накладок. Заходите.

Гордин посторонился, Дэнни вошел и обвел взглядом зал, где не так давно он видел танцующих и целующихся мужчин. Гордин подошел к книжному шкафу, дотянулся до верхней полки и вернулся с конвертом. Дэнни разглядел адрес: 1611, Саут Бонни Брей, территория отдела нравов центрального офиса управления шерифа, где получают по заслугам непокорные букмекеры и упрямые шлюхи, где подсчитывают откат от бандитских «крыш»…

— Я всегда отправляю это почтой. Передайте лейтенанту Мэттьюзу, что я не желал бы личных визитов, которые мной рассматриваются как давление с целью получения дополнительной платы.

Дэнни не шелохнулся, и рука Гордина долго оставалась протянутой — полированные ногти, перстень с изумрудом, который потянет тысяч на десять.

— Я не сборщик податей. Я расследую дело о тройном убийстве.

Гордин улыбнулся и положил конверт в карман:

— Тогда позвольте обрисовать вам картину моих отношений с вашим управлением, мистер…

— Помощник шерифа Апшо.

— Мистер Апшо, я тесно сотрудничаю с управлением шерифа. В обмен мне предоставляются определенные любезности. Например когда вам требуется какая-либо информация, мне звонят по телефону. Вы меня понимаете?

Дэнни охватило странное чувство: холодная вежливость Гордина передалась ему.

— Понимаю. Но поскольку я уже здесь…

— Поскольку вы здесь, позвольте вам помочь, чем смогу. Меня еще никогда не допрашивали в связи с тройным убийством, и, честно говоря, меня это заинтриговало.

Дэнни разом выпалил три фамилии:

— Мартин Гойнз, Джордж Уилтси, Дуэйн Линденор. Все мертвы. Изнасилованы и забиты насмерть.

Тон Гордина стал еще холоднее:

— О Мартине Гойнзе никогда не слышал. В течение ряда лет я представлял Джорджа Уилтси другим людям. Мне кажется, Джордж упоминал Дуэйна Линденора.

У Дэнни было такое ощущение, будто он шагает по айсбергу. Понял, что тут нахрапом не возьмешь:

— Дуэйн Линденор был шантажистом, мистер Гордин. Он познакомился с Чарлзом Хартшорном, одним из ваших гостей, и пытался его шантажировать.

Гордин пригладил лацканы смокинга:

— Хартшорна я знаю, но с Линденором, помнится, я не встречался. Вечеров встреч я провожу много. Когда это могло произойти?

— В 40-м или 41-м.

— Давно. Мистер Апшо, вы смотрите на меня очень пристально. В чем дело?

Дэнни тоже начал поглаживать свои лацканы, но опомнился и опустил руки.

— Когда я говорю людям о насильственной смерти знакомых, обычно они восклицают «Боже» или вздрагивают. Вы даже глазом не моргнули.

— И вас такая реакция пугает?

— Нет.

— Вызывает любопытство?

— Да.

— На меня падает подозрение в этих убийствах?

— Нет, вы под описание убийцы не подходите.

— Вам нужно мое алиби для подтверждения моей невиновности?

Разбирается, подумал Дэнни и сказал:

— Хорошо. Где вы были накануне Нового года и четвертого января?

Ни мгновения колебаний.

— Был здесь, принимал многочисленных гостей. Если нужно подтверждение, пожалуйста, обратитесь к лейтенанту Мэттьюзу, и он это для вас сделает — мы с ним старые друзья.

Перед глазами Дэнни всплыли увиденные украдкой моменты приема гостей: черный смокинг танцует танго с черным смокингом в обрамлении красного бархата. Он поежился и сунул руки в карманы. Гордин заметил его нервозность.

— Расскажите мне о Джордже Уилтси, — сказал Дэнни.

Гордин молча отвернулся, подошел к буфету, наполнил два бокала и вернулся. Дэнни уловил запах дорогого напитка и поглубже засунул руки в карманы:

— Расскажите мне о Джордже Уил…

— Джордж Уилтси, — мягко перебил его Гордин, — являл собой тот мужественный тип, который ряд других мужчин считают привлекательным. Я платил ему, чтобы он посещал мои вечера, хорошо одевался и демонстрировал хорошие манеры. Он заводил здесь знакомства, а за это я получал вознаграждение от его партнеров. Как мне представляется, Дуэйн Линденор был его любовником. Вот и все, что мне известно о Джордже Уилтси.

Дэнни взял протянутый бокал — только чтобы занять руки.

— С кем вы знакомили Уилтси?

— Уже не вспомню.

— Вот как?

— Мое дело организовать вечер; собираются гости и знакомятся с молодыми людьми, которых я привожу. За это мне присылают деньги — не афишируя это. Многие мои клиенты люди женатые, имеют семьи, и ничего не держать в памяти — дополнительная услуга им с моей стороны.

Бокал дрожал в руке Дэнни.

— Вы ожидаете, что я этому поверю?

Гордин глотнул бренди:

— Нет, поскольку это все, что я могу вам сообщить, я ожидаю, что такой ответ вы примете.

— Я хотел бы взглянуть на счета за обслуживание и на список гостей.

— Это невозможно. Никаких записей я не делаю. Ведь это могло бы расцениваться как сводничество.

— Тогда назовите имена.

— Нет, и больше не просите меня об этом.

Дэнни заставил себя только коснуться губами бокала, лишь попробовать бренди. Он повертел бокал в руках, держа его за ножку двумя пальцами, понюхал — и поймал себя на том, что снова подражает Гордину.

— Мистер Гор…

— Мистер Апшо, мы зашли в тупик. Позвольте предложить компромисс. Вы сказали, что я не подхожу под имеющееся у вас описание убийцы. Очень хорошо. Опишите мне вашего убийцу, и я постараюсь припомнить, был ли среди знакомых Джорджа Уилтси человек, похожий на него. Если такой человек был, я сообщу об этом лейтенанту Мэттьюзу, а уж он пусть делает с этой информацией все, что пожелает. Этого довольно?

Дэнни взболтал напиток — тут пьют коллекционное по тридцать долларов бутылка. Бренди обожгло горло; голос Дэнни стал хриплым:

— В этом деле я представляю городскую полицию и прокуратуру. Там может не понравиться, что вы прячетесь за продажного копа из отдела нравов.

Гордин слегка улыбнулся:

— Я не буду передавать ваши слова ни лейтенанту Мэттьюзу, ни Алу Дитриху, когда в следующий раз буду приглашать его и шерифа Бискейлуза к себе в клуб на игру в гольф. Кроме того, у меня есть хорошие друзья и в городской полиции, и в прокуратуре. Выпьете еще, мистер Апшо?

«Раз, два, три, четыре, — медленно отсчитал про себя Дэнни. — Стоп, горячиться нельзя». Гордин со своим бокалом отошел к серванту, снова наполнил и вернулся, улыбаясь уже по-другому — как старший брат, успокаивающий младшего:

— Вы знаете правила игры. Помшерифа, ради бога, не становитесь в позу возмущенного бойскаута.

Дэнни проигнорировал предложение выпить еще и смотрел в глаза Гордина, пытаясь разглядеть там страх:

— Белый, лет сорок пять — пятьдесят, худощавый. Ростом выше шести футов, с впечатляющей седой шевелюрой.

Никаких следов страха, лоб задумчиво наморщен.

— Припоминаю, что во время войны у Джорджа был высокий темноволосый мужчина из мексиканского консульства, но тому уже в то время было за пятьдесят. Вспоминаю несколько довольно полных мужчин, которым Джордж нравился, и знаю, что он регулярно встречался с высоким рыжим человеком. Это вам поможет?

— Нет. Ну а, скажем, люди, в целом отвечающие этому описанию? Есть такие, кто регулярно ходил бы на ваши вечеринки и пользовался вашими услугами?

Снова задумчивый вид.

— С впечатляющей шевелюрой? Нет. Это не дает вам покоя? Все высокие мужчины средних лет, с которыми я имею дело, довольно лысы. Сожалею.

«Ни о чем ты не сожалеешь, — подумал Дэнни, — но, возможно, говоришь правду».

— Что Уилтси говорил о Линденоре?

— Только что они живут вместе.

— Вам известно, что Линденор пытался шантажировать Чарлза Хартшорна?

— Нет.

— Не слышали о других попытках шантажа со стороны Линденора или Уилтси?

— Нет, не слышал.

— А как вообще с этим обстоит дело? Ваши клиенты определенно подвержены шантажу.

Феликс Гордин рассмеялся:

— Клиенты потому и ходят ко мне, что я ограждаю их от подобных вещей.

— Но Чарлза Хартшорна вам оградить не удалось, — рассмеялся в свою очередь Дэнни.

— Чарлзу всегда не везло — ни в любви, ни в политике. И он не убийца. Можете сами его расспросить, если не верите мне, только будьте вежливы. Он легко оскорбляется, и у него широкие полномочия.

Гордин протянул ему бокал с бренди, и Дэнни сразу опрокинул его в рот.

— Были у Линденора и Уилтси враги, приятели, молодые люди, с которыми они общались?

— О такого рода вещах ничего не знаю.

— Почему же?

— Пытаюсь все четко разграничивать и не смешивать одно с другим.

— Зачем?

— Чтобы не попадать вот в такие ситуации.

Дэнни почувствовал, что бренди начинает на него действовать — ведь он еще дома приложился.

— Мистер Гордин, вы гомосексуалист?

— Нет, помшерифа. А вы?

Дэнни покраснел, поднял бокал, но увидел, что он пуст. Промашка. Дэнни решил прибегнуть к фразе из инструктивной беседы с Консидайном:

— Манера навешивать ярлыки оставляет меня равнодушным.

— Не совсем понял, о какой манере вы говорите.

— Это значит, что я профессионал и подобные выпады меня не смущают.

— Тогда вам нельзя так быстро краснеть, это выдает в вас дилетанта.

Дэнни был готов запустить в него бокалом, за «дилетанта» нужно было дать сдачи.

— Речь идет о трех погибших людях. Их изрезали палками зутеров, выкололи глаза, выгрызли внутренности. Речь идет о шантаже и грабежах, о джазе и парне с обожженным лицом, а вы полагаете, что меня можно оскорбить, назвав «дилетантом». Вы думаете… — Тут Дэнни остановился, увидев, как Гордин стиснул челюсти. Он смотрел в пол, и Дэнни подумал: то ли он задел какую-то струнку, то ли рассказ просто вызвал у него отвращение.

— Что с вами?

Гордин поднял на него глаза:

— Извините. Мне бывает нелегко сдержаться, когда на меня пытаются давить, и я не переношу описаний насилия. Я напрасно назвал вас…

— Тогда помогите мне. Покажите список ваших клиентов.

— Я же вам говорил, что никаких списков не веду.

— Тогда объясните, что вас так задело?

— Я вам объяснил.

— Неужели вы так чувствительны! Верится с трудом. И все же?

— Когда вы упомянули джаз, это напомнило мне об одном клиенте; он играет на трубе. Я знакомил его с партнерами, предпочитающими жесткий стиль отношений. Мне тогда показалось, что он способен на всякое, но он невысок и совсем не среднего возраста.

— И это все?

— Его зовут Сай Вандрих, помшерифа. Благодаря вашей тактике вы узнали больше, чем я обычно готов сообщить, так что жаловаться вам не на что.

— И это все?

Глаза Гордина были пусты и ничего не выражали.

— Нет. В будущем адресуйте все вопросы через лейтенанта Мэттьюза и учитесь смаковать бренди — это вам доставит больше удовольствия.

Дэнни швырнул хрустальный бокал на стул в стиле Людовика XIV и вышел.

До встречи с Консидайном оставалось еще полтора часа, о новой выпивке не могло быть и речи. Дэнни поехал в «Кофе Боба», съел гамбургер и кусок пирога, думая, что он еще мог выпытать у Гордина, не подведи его нервы и не будь полицейских связей сводника, а сам он будь понаходчивей. За едой он немного успокоился, но ответов на мучившие вопросы он так и не нашел. Дэнни пошел к телефону-автомату; нужно было узнать, кто такой Сай Вандрих.

В материалах справочных служб значился один Сирил Сай Вандрих: белый мужчина, дата рождения 24.07.18, шесть раз арестовывался за мелкие кражи, музыкант, часто переезжает. В настоящее время в шестой раз содержится под трехмесячным наблюдением в психушке Камарилло. Звонок туда выявил следующее: будучи арестованным за кражу в магазине, повел себя как психически ненормальный, и суд приговорил его к принудительному лечению в Камарилло. В справочной психлечебницы Дэнни сообщили, что в ночь убийства Гойнза, а также жертв два и три Вандрих находился у них и что он взялся обучать музыке других пациентов. Дэнни сказал, что, возможно, ему придется подъехать и допросить больного, на что женский голос ответил, что Вандрих может не контролировать себя, быть уверенным в его действиях нельзя. Никто в заведении так и не может понять, симулирует он или в самом деле ненормален. Дэнни повесил трубку и поехал в участок Западного Голливуда на встречу с Консидайном.

Мал ждал Дэнни на его рабочем месте и рассматривал увеличенный снимок Бадди Джастроу. Дэнни кашлянул, Консидайн обернулся и оглядел его с ног до головы:

— Костюм мне нравится. Тесноват, но похож на то, что может надеть молодой радикал. Ты купил его специально для задания?

— Нет, лейтенант.

— Зови меня Мал. Тебе, Тед, надо избавиться от привычки обращаться по званию.

Дэнни сел за свой стол и указал на стул напротив:

— Тед?

Консидайн сел на стул и вытянул ноги:

— Теперь ты — Тед, Тед Кругман. Дадли Смит заходил к тебе домой и беседовал с домоправителем. Дома на почтовом ящике обнаружишь имя — Тед Кругман. Твой телефон тоже зарегистрирован на имя Теодора Кругмана; нам очень повезло, что раньше он значился в списке незарегистрированных номеров. У домоправителя тебя ждет пакет с новой одеждой, новыми документами и нью-йоркскими номерами для машины. Ну как, доволен?

Дэнни подумал о Дадли Смите в его квартире, наверное раскопал его личное досье.

— Конечно, доволен, лейте… Мал.

Консидайн рассмеялся:

— Радости на лице не вижу — слишком быстро все произошло? Ты уже начальник убойной группы, агент, внедренный в среду комми. Это большой скачок. Ты уже много добился, мой мальчик. Надеюсь, ты это понимаешь?

Мал произнес это с нескрываемым оптимизмом, но Дэнни про себя решил, что коробки с бумагами и фотографиями кровавых картин он спрячет за свернутый ковер во встроенном шкафу в холле.

— Понимаю и сидеть сложа руки не собираюсь. Когда я должен осуществить контакт?

— Послезавтра. Думаю, мы усыпили их бдительность нашей дезинформацией в печати и по радио. Мы с Дадли сконцентрируемся сейчас на леваках вне союза, на подпевалах их мозгового треста. Сыграем на их слабостях, и они заговорят. Обратимся к архивам иммиграционной службы на предмет выявления рычагов для депортации. Эд Саттерли пытается достать для нас в конкурирующей группе зачистки компрометирующие фотоснимки по Сонной Лагуне. Назовем это войной на два фронта. Мы с Дадли занимаемся внешними уликами, ты — внутренними.

Дэнни чувствовал, что Консидайн — сплошной комок нервов; костюм сидит на нем как балахон, рукава пиджака смялись на длинных худых руках, из-под них торчат грязные манжеты рубашки.

— Как я смогу внедриться?

Консидайн указал на папку, лежащую поверх корзинки для исходящих документов:

— Все прочтешь здесь. Ты — Тед Кругман, родился 16.02.23, умеренный радикал, рабочий сцены из Нью-Йорка. На самом деле ты погиб в автокатастрофе на Лонг-Айленде два месяца назад. Местные федералы замяли это происшествие, а личные данные погибшего продали Эду Саттерли. Вся твоя прошлая жизнь и близкие тоже здесь. Тут также фото сподвижников комми, двадцать с лишним страниц марксистской трескотни, которую тебе тем не менее нужно запомнить в качестве урока истории.

— Итак, — продолжал Мал, — послезавтра около двух ты идешь в заслон пикетчиков на Гоуэр-стрит, изображая из себя умеренного радикала, который во всем разуверился. Ты говоришь старшему пикета, что контора по найму на поденную работу послала тебя сюда помахать руками за доллар в час. Этот человек все знает и поставит тебя в пикет с двумя другими парнями. Через час-другой по сценарию, который я набросал для тебя, ты вступаешь с этими парнями в политический спор. Третий аргумент приведет к драке с профессиональным бойцом — он инструктор физподготовки в полицейской академии Лос-Анджелеса. Он будет делать вид, что бьет, но ты колоти всерьез. Получишь пару синяков — не беда! Второй тимстер будет выкрикивать всякие ругательства в твой адрес, подойдет старший пикета и поведет к Клэр де Хейвен, их сценаристке, подкидывающей УАЕС идеи. Мы тщательно изучили ситуацию: Кругман вряд ли известен кому-либо из уаесовцев. Ты немного похож на него, и в худшем случае выяснится, что о тебе — Кругмане — кто-то слышал от знакомых знакомых. Все это ты прочтешь в этой папке. Фото парней, с которыми инсценируешь драку, и все остальное.

Целый день для работы с делом о серийных убийствах и целая ночь, чтобы стать Тедом Кругманом.

— Расскажите мне про Клэр де Хейвен, — попросил Дэнни.

— У тебя есть девушка? — спросил Консидайн.

Дэнни хотел было сказать нет, но вспомнил фиктивное свидание, которое помогло ему нагло отрицать обыск на Тамаринд-стрит:

— Ничего серьезного. А что?

— Не знаю, как ты относишься к женскому полу, но Клэр де Хейвен — это нечто особенное. Базз Микс только что представил отчет по ней, из него следует, что она — наркоманка со стажем — героин и всякие таблетки, — но вместе с тем она — очень внушительная личность и чертовски ловко добивается от мужчин всего, что ей нужно. Желательно, чтобы ты соблазнил ее, а не она тебя. Ты это хотел знать?

— Нет.

— Описать ее внешность?

— Нет.

— Какие шансы уложить ее?

— Нет.

— Ее сексуальная жизнь?

— Нет. Хочу знать, почему кадровый полицейский так помешан на комми из светского общества.

Консидайн залился краской — так же, как Дэнни у Феликса Гордина. Дэнни вгляделся в его лицо и понял: поймал.

Мал рассмеялся, снял обручальное кольцо и бросил его в корзину для бумаг:

— Как мужчина мужчине?

— Нет, как полицейский полицейскому.

Консидайн осенил себе грудь крестным знаменем:

— Прах ты и в прах возвратишься. Вполне подходит для сына священника. Давай скажем так: я неравнодушен к роковым женщинам, а моя жена разводится со мной. Но я не могу крутить с кем-то, поскольку не хочу, чтобы на суде у нее был против меня хоть малейший довод. Хочу добиться опеки над сыном и не дать его матери ни малейшего повода поломать мои планы. Кстати, я обычно не изливаю душу младшим офицерам.

Дэнни подумал: «Этот человек оказался в таком положении, что ему можно говорить что угодно, он все равно не уйдет, потому что в час ночи ему просто некуда идти».

— И поэтому вы затеяли такую операцию против де Хейвен?

Консидайн постучал пальцами по столу:

— Знаешь, готов поспорить, что тут есть бутылка.

Теперь покраснел Дэнни:

— А вы проницательны.

Рука продолжала постукивать.

— Вовсе нет, просто потому, что жизнь у нас похожа, и от тебя всегда пахнет зубным эликсиром. Мудрое наблюдение старого копа, полезное для новичка: копы, от которых пахнет зубным эликсиром, — пьют. А пьющий коп, умеющий держать себя в узде, — это хороший коп.

«Хороший коп» давало зеленый свет. Дэнни локтем отодвинул руку Консидайна, открыл ящик стола и вытащил бутылку и два бумажных стаканчика. Налил в каждый четвертную дозу и протянул Консидайну; тот принял с поклоном. Оба подняли свои стаканчики, Дэнни сказал:

— За оба наши дела!

Тост Консидайна был:

— За Стефана Гейштке Консидайна.

Дэнни глотнул, тепло разлилось от головы до кончиков пальцев на ногах, выпил еще. Потягивая из стаканчика, Консидайн большим пальцем указал на Харлана Бадди Джастроу у него за спиной:

— Апшо, кто этот тип? И что ты из кожи лезешь, чтобы распутать эти убийства голубых?

Дэнни пристально смотрит на Джастроу:

— Это тип того, кого всегда хотелось поймать, потому что мне казалось, что страшнее его никого нет. А сделать это очень сложно, потому что он просто исчез — нет, и все. А теперь еще и это дело, просто кромешный ужас. Невероятная жестокость! Возможно, эти убийства никак не связаны друг с другом, но мне в это не верится. Мне кажется, за этим кроется месть. Мне кажется, все зверства убийцы служат повторением чего-то им пережитого, в них заключена некая символика — это попытка постичь смысл произошедшего ранее. Я все время думаю об этом и постоянно возвращаюсь к мысли, что это отмщение за зло. Не мелкие ребячьи горести, а большое, огромное зло.

Дэнни помолчал, выпил и стал вглядываться в снимок, в табличку на шее Джастроу с надписью: тюрьма округа Керн, 04.03.38.

— Порой мне кажется, если я узнаю, кто этот убийца и почему он делает это, тогда мне откроется нечто такое, что позволит мне все жизненные трудности щелкать как орехи. Я добьюсь высокого чина и решу все насущные проблемы, потому что в моем понимании все, что делают люди, особенно те, кто делает работу вместе, сводится к решению одного-единственного вопроса, и я определил его: зачем. Зачем? Зачем.

— И зачем же ты делаешь то, что делаешь? — Голос Консидайна звучал очень мягко.

Дэнни отвел взгляд от Джастроу и допил свой стаканчик:

— Да, и это тоже. И с чего вы так рьяно взялись за меня и Клэр де Хейвен? Только не говорите, что из чувства патриотизма.

Консидайн рассмеялся:

— Старина, на кой шут мне патриотизм, если большое жюри гарантирует мне чин капитана, должность главного следователя прокуратуры и право опеки над моим сыном?

— Ну да, но все-таки еще остается де Хейвен и…

— Ну да, и я. Давай скажем так: я тоже хочу знать почему, только заниматься мне этим сейчас недосуг. Доволен ответом?

— Нет.

— Я так и думал.

— А вы знаете почему?

Консидайн потягивал виски:

— Это ясно как дважды два.

— Лейт… Мал, знаете, я угонял машины. Сразу после войны я был лучшим угонщиком машин в округе Сан-Берду. Крутой поворот в жизни?

Лейтенант Мал Консидайн вытянул длинную ногу и, подцепив корзину для мусора, подвинул к стулу. Порылся в ней, отыскал свое обручальное кольцо и надел на палец:

— Завтра утром у меня встреча с адвокатом по делу об опеке над сыном. Он наверняка захочет, чтобы это чертово кольцо было у меня на пальце.

Дэнни нагнулся к нему:

— Крутой поворот, капитан?

Консидайн встал и потянулся.

— Мой старший брат Дезмонд любил стращать меня, грозя всякий раз рассказать отцу, когда я высказывался дурно о религии. И поскольку за богохульство мне грозило десять ударов хлыстом от моего старика, Дезмонду удавалось помыкать мной: он заставлял меня забираться в чужие дома и красть вещи, которые ему нравились.

Короче говоря, я видел разные стороны жизни, и все нравилось. Я мог стать грабителем или шпионом, но я нашел компромисс — стал полицейским. Засылать шпионов мне нравиться больше, чем шпионить самому. Я стал вроде моего брата Дезмонда.

Дэнни поднялся:

— Я накрою де Хейвен для вас. Вы мне поверьте.

— Не сомневаюсь, Тед.

— Ин вино веритас,[43] верно?

— Точно. И вот еще что. Очень скоро я стану начальником полиции или займу другую должность не ниже этой, и тогда я возьму тебя с собой.

Глава девятнадцатая

Проснулся Мал с мыслями о Дэнни Апшо.

Встав с постели, он осмотрел четыре стены номера 11 мотеля «Шангри-Лодж». На каждой стене по одной журнальной обложке в рамке — рекомендации Нормана Рокуэлла[44] по счастливой семейной жизни. Возле двери куча его грязных костюмов, и нет Стефана, который мог бы отнести их в химчистку. На пробковой доске на стене пришпилена бумажка с напоминанием: найти доктора Лезника. Психиатра-информатора невозможно застать ни дома, ни на работе, а пробелы в жизни Рейнольдса Лофтиса за 1942–1944 годы должны получить объяснение. Теперь, когда агент уже практически внедрен, нужен общий психоаналитический обзор всего мозгового треста, а все досье Лезника почему-то доведены только до конца лета прошлого года.

Занавески на окне из грубой марли, коврик у дверей так истерся, что похож на маисовую лепешку; стены в ванной исписаны именами и телефонами: «Грешная Синди, ДУ-4927, любит трахаться и сосать» — стоит позвонить, если ему еще придется проводить рейды как шефу полиции нравов. А через двадцать минут должен подъехать Дадли Смит. Опять будут играть в хорошего и плохого полицейских. Им предстоит разработать двух сценаристов, избежавших вызова в комиссию, потому что оба всегда писали под псевдонимом и удрали из страны, когда в 47-м началась чистка. Их засекли оперативники Эдда Саттерли — частные сыщики, оплачиваемые организацией «Против красной угрозы». Оба близко знают лидеров УАЕС еще с конца 30-х — начала 40-х годов.

И что это он так расчувствовался с подчиненным! Пару раз выпили вместе — и на тебе, душа нараспашку; несоблюдение субординации. Честолюбивый полицейский, думающий о карьере, должен быть застегнут на все пуговицы.

Мал принял душ, побрился и оделся, мысленно листая дело «де Хейвен против Апшо». Пятьдесят на пятьдесят. Ровно в 8:30 раздался гудок машины; он вышел и увидел Дадли, облокотившегося на свой «форд»:

— Доброе утро, Малкольм! Хороший нам предстоит денек, а?

Они едут к океану в Уилшир. Мал молчит, а Дадли толкует о политике:

— …Я сопоставляю коммунистический образ жизни с нашим и прихожу к тому, что становым хребтом Америки служит семья. Как вы считаете, Малкольм?

Ясное дело: Лоу рассказал ему про Селесту, и то, о чем партнер сейчас разглагольствует, еще куда ни шло. Будь на его месте Базз Микс, пришлось бы выслушивать что-нибудь и почище.

— Вероятно.

— Меня такие вещи особенно задевают, учитывая ваши проблемы с опекой над сыном. С адвокатом у вас все идет нормально?

Мал подумал о предстоящей днем встрече с Джейком Келлерманом.

— Он пытается добиться отсрочки суда до начала работы большого жюри и воспользоваться преимуществами моего статуса. Через пару дней состоится предварительное слушание, и мы хотим войти с просьбой отложить суд.

Дадли закурил сигарету и правил машиной одним мизинцем.

— Конечно, капитан, ведущий священную войну, может убедить судью, что есть дела поважнее кровных уз. Вот у меня жена и пять дочерей. Они хорошо сдерживают некоторую неуправляемость моего характера. Ну а если посмотреть в перспективе, то для мужчины семья имеет существенное значение.

Мал опустил стекло со своей стороны.

— В том, что касается моего сына, никаких перспектив мне пока не светит. Но если я могу рассчитывать на вас в перспективе до начала работы большого жюри, тогда я спокоен.

Дадли рассмеялся и выдохнул дым.

— Вы нравитесь мне, Малкольм, хотя не отвечаете взаимностью. Мы говорили о семье. У меня есть небольшое дельце — требуется поговорить с моей племянницей. Не возражаете, если сделаем небольшой крюк и заедем в Вествуд?

— Крюк небольшой, лейтенант?

— Совсем небольшой, лейтенант.

Мал кивнул. Дадли повернул направо в сторону Глендона, повел машину к кампусу университетского колледжа Лос-Анджелеса и вскоре припарковался на стоянке у женского клуба. Поставив «форд» на тормоз, ирландец сказал:

— Мэри Маргарет, дочь моей сестры Бриджид. Двадцать девять лет, и собирается получать уже третью по счету степень магистра — и все потому, что боится жизни. Печально, правда?

— Трагично, — вздохнул Мал.

— Вот и я так думаю, только без вашего сарказма. Кстати, говоря о молодежи, что вы думаете о своем коллеге Апшо?

— Думаю, что он умен и его ждет хорошее будущее. А что?

— А вот один мой приятель говорит, что он не знает своего места. На меня он производит впечатление человека человека слабого, но честолюбивого, а это, на мой взгляд, опасное сочетание для полицейского.

С это мыслью сегодня Мал проснулся: не следовало ему так откровенничать с юнцом! Основу его деловых свойств составляет горячность в работе, а на этом фронте как раз можно ожидать всего.

— Дадли, чего вы хотите?

— Покончить с коммунизмом. Поглазейте пока на хорошеньких студенточек, а я покамест потолкую с племянницей.

Мал следом за Дадли поднялся по ступеням входа в старый особняк, перед которым на газоне красовались буквы греческого алфавита на деревянных подпорках. Двери были открыты, вестибюль гудел голосами: кучки девочек курили, разговаривали, листали учебники. Дадли указал наверх:

— Я мигом.

Мал увидел на столе в углу стопку журналов, сел и стал читать, чувствуя на себе любопытные взгляды студенток. Он пролистал «Коллиерс», «Ньюсуик» и два «Лайфа» и отложил чтение, услышав доносившийся из коридора второго этажа разъяренный голос Смита.

Ужасный голос ирландца, прерываемый хныкающим сопрано, становился все громче. Девочки, стоявшие рядом, смотрели на Мала. Он взял еще один журнал и попытался сосредоточиться на чтении. Раздался устрашающий хохот Дадли, и теперь все девочки в холле уже не сводили с Мала глаз. Он отложил «Уикли спортсмен» и пошел наверх.

В длинный коридор выходили узкие двери. Мал шел на громогласное «ха-ха-ха» до двери с табличкой «Конрой». Дверь была чуть приоткрыта, Мал заглянул и увидел, что стенка напротив увешана фотографиями боксеров-латиносов. Дадли и сопрано видно не было; до Мала доносилось:

— …а теперь еще черномазые легковесы. Да это задвиг, девочка моя. Может, у твоей матери не хватает духу наставить тебя на путь истинный, но я это сделаю.

Сопрано, умоляюще:

— Но Рикардо такой милый мальчик, дядя Дадли. И я…

В узкой полоске поля зрения Мала мелькнула лапища Смита, метнулась курчавая рыжая головка, раздался звук пощечины. Потом снова голос увещевания:

— Ты еще скажешь, что любишь его, девочка. Только не вздумай говорить этого при мне. Твои родители слабохарактерны, они рассчитывают, что выбор мужчины, с которым свяжешь жизнь, ты не сделаешь без моего ведома. И я оставлю за собой это право, девочка. Ты потом еще вспомнишь о том, какую услугу я тебе оказал, и скажешь мне спасибо.

В щелке снова показалась фигура полненькой девушки, ладони прижаты к лицу, плачет. Руки Дадли обнимают ее, но она отталкивает его кулачками. Дадли что-то ласково шепчет ей. Мал спускается вниз, садится в машину и ждет. Его партнер появляется через пять минут:

— Стук, стук, кого там несет? Красные, берегись, Дадли Смит идет. Сынок, внушим мы мистеру Натану Айслеру, что наше дело правое?

Последний известный адрес Айслера был Пресидио-стрит, 11681, неподалеку от общежития колледжа. Дорóгой Дадли напевал мелодии из разных шоу. Мал вызывал в памяти его руки, готовые ударить племянницу, и то, как она пытается увернуться от радушных объятий дяди. Номер 11681 оказался розовым сборным домиком, последним в квартале таких же стандартных построек. Дадли запарковался паралелльно другой машине. Мал мысленно собрал воедино нужные факты из доклада Саттерли.

Натан Айслер. Сорок девять лет. Немецкий еврей, бежавший в 34-м от Гитлера и компании; член компартии с 36-го по 40-й, затем член полудюжины прокоммунистических организаций. Напарник-сценарист Чаза Майнира по серии прорусских фильмов. Играет в покер в компании с Мортоном Зифкином и Рейнольдсом Лофтисом. Писал под псевдонимом, чтобы сохранить свое авторство в тайне. Ускользнул от следователей Комиссии Конгресса. В настоящее время живет под именем Майкла Кокенена — так звали главного героя в кинофильме «Буря над Ленинградом». Продолжает писать сценарии для вестернов студии РКО под другим именем. Работу проталкивает с помощью политически благонадежного и заурядного автора, которому идет тридцать пять процентов гонорара. Дружит с Ленни Рольффом, таким же писателем-эмигрантом; он сегодня будет допрошен вторым.

Бывший любовник Клэр де Хейвен.

Они прошли к крыльцу по дорожке, на которой валялись детские игрушки. Через стеклянную дверь Мал заглянул в опрятную гостиную: пластиковая мебель, линолеум на полу, стены оклеены гладкими розовыми обоями. Изнутри слышались детские голоса. Дадли нажал на кнопку звонка.

К двери подошел высокий небритый человек в сопровождении маленького карапуза и девочки. Мальчонка сунул в рот большой палец. Мал сказал:

— Мистер Кокенен, мы из окружной прокуратуры, хотели бы поговорить с вами. Наедине, если вы не возражаете.

Детишки прижались к ногам отца. Мал видел испуг в их раскосых глазах — маленькие полукровки в оцепенении смотрели на двух больших и страшных дядей.

Айслер-Кокенен крикнул:

— Мичико!

Появилась японка и увела детей. Дадли без приглашения открыл дверь. Айслер сказал:

— Вы опоздали на три года.

Мал идет следом за Дадли, пораженный бедностью обстановки в доме человека, зарабатывавшего в годы Депрессии по три тысячи в неделю, — белый пластиковый хлам. За тонкими, как вафли, стенками слышится детский плач. Неужели он продолжает сочинять то же «красное» дерьмецо, думает Мал. Вряд ли, тогда, видимо, играли роль партийные принципы комми. Дадли говорит:

— Очаровательный дом у вас, мистер Кокенен. Особенно цветовая гамма.

Айслер-Кокенен ничего не ответил и указал на дверь, ведшую из гостиной. Мал вошел в крошечную квадратную комнатку, теплую и уютную. От пола до потолка — книги, вокруг изящного журнального столика стулья и громоздкий письменный стол, в центре которого возвышалась большая пишущая машинка. Мал сел подальше от писка детских голосов, Дадли — напротив. Айслер прикрыл дверь и сказал:

— Меня зовут Натан Айслер, впрочем, вы это и так знаете.

Мал подумал: нет, играть в хорошего парня сейчас не время. Никаких: «Мне понравился ваш фильм „Клеймо“». А вслух сказал:

— Значит, вы понимаете, почему мы здесь.

Айслер закрыл дверь на ключ и сел на стул.

— У суки снова течка, хотя сообщалось, что у нее был выкидыш.

— Вы никому не должны рассказывать о нашей беседе, — сказал Дадли. — В противном случае это будет иметь для вас самые тяжелые последствия.

— Какого рода, герр…

Мал не дал ему договорить:

— Морт Зифкин, Рейнольдс Лофтис и Клэр де Хейвен. Нас интересует их деятельность, а не ваша. Если вы пойдете на полное сотрудничество с нами, то сможете ограничиться письменными показаниями под присягой. Открытого суда не будет, видимо, практически не будет и освещения в печати. Вам удалось выйти сухим из воды в 47-м, сейчас это тоже возможно. — Мал замолчал и подумал о Стефане, ушедшем с безумной матерью и ее ухажером. — Но нам нужны точные факты: имена, даты, места и связи. Будете сотрудничать — вам ничего не грозит. Не будете — вызов в суд и открытое судебное заседание. И вопросы будет задавать уже окружной прокурор. Такого я никому не пожелаю. Выбирайте.

Айслер слегка отодвинулся. Опустив глаза, он сказал:

— Я уже несколько лет не видел этих людей.

— Нам это известно. Нас интересует их деятельность в прошлом.

— И вас интересуют только эти люди?

Мал подумал о Ленни Рольффе — и солгал:

— Да. Только они.

— А о каких последствиях вы говорили?

Мал барабанит по столу:

— Открытое судебное заседание. Ваша фотография в…

— Мистер Айслер, — вступил в разговор Дадли Смит, — если вы откажетесь с нами сотрудничать, я сообщу Говарду Хьюзу, что вы — создатель фильмов РКО, авторство которого приписывается другому. Этот человек, которого вы пристроили на доходную работу, будет немедленно уволен. Я также проинформирую иммиграционную службу о вашем отказе сотрудничать со следственными органами, расследующими государственную измену, и попрошу следственный отдел изучить вашу подрывную деятельность для вашей депортации как враждебного элемента и депортации вашей жены и детей как потенциальных врагов. Вы — немец, ваша жена — японка, и, поскольку обе нации несут ответственность за вовлечение нас в военный конфликт, мне кажется, иммиграционная служба с готовностью проследит, чтобы каждый из вас вернулся на свою родину.

Натан Айслер сгорбился, положил локти на колени, опустил голову, обхватил лицо руками. По щекам покатились слезы. Дадли хрустнул пальцами и добавил:

— Достаточно сказать только «да» или «нет».

Айслер кивнул, Дадли сказал:

— Прекрасно.

Мал вытащил авторучку и блокнот:

— Я знаю ответ, но все-таки скажите сами: вы состоите сейчас или состояли в прошлом членом Коммунистической партии США?

Айслер снова кивнул. Мал сказал:

— Отвечайте «да» или «нет». Это заносится в протокол.

Слабый голос:

— Да.

— Хорошо. Где размещалось отделение или ячейка вашей партии?

— Я… я ходил на собрание в Беверли-Хиллз, Восточный Лос-Анджелес или в Голливуд. Мы… мы собирались в домах разных членов партии.

Мал, как стенографист, дословно записывает ответы.

— В какие годы вы были членом компартии?

— С апреля 36-го до того момента, когда стало ясно, что Сталин…

— Не оправдывайтесь, а просто отвечайте, — прервал его Дадли.

Айслер вынул из кармана рубашки бумажную салфетку и вытер нос.

— До начала 40-го.

— Я зачитаю вам несколько имен, — сказал Мал. — Скажите, кто из названных лиц известен вам как член компартии: Клэр де Хейвен, Рейнольдс Лофтис, Чаз Майнир, Мортон Зифкин, Армандо Лопес, Сэмюэль Бенавидес и Хуан Дуарте.

— Все.

Дети с шумом пробежали через гостиную. Мал повысил голос:

— Вы с Чазом Майниром писали сценарии фильмов «Рассвет справедливости», «Восточный фронт», «Буря над Ленинградом» и «Герои Якутска». Все эти картины проникнуты русскими националистическими настроениями. Эту прорусскую пропаганду вы вели по указанию руководства компартии?

— Это наивный вопрос, — сказал Айслер.

Дадли хлопнул рукой по столику:

— Не надо комментариев, просто отвечайте.

Айслер подвинулся ближе к Малу:

— Нет, нет. Мне никто ничего не указывал.

Мал показал Дадли двумя пальцами на свой галстук — условный знак: он мой.

— Мистер Айслер, вы отрицаете, что эти фильмы содержат прорусскую пропаганду?

— Нет.

— Распространять эту пропаганду вы с Чазом Майниром решили самостоятельно?

Айслер заерзал на стуле.

— Чаз высказывал идею, а я ее излагал так, чтобы его идея была яснее выражена.

— У нас есть копии сценариев и комментарий к явно пропагандистским местам. Далее нам нужно будет, чтобы вы подтвердили свои слова, приписывающие распространение пропаганды Майниру.

Молчание. Мал продолжает:

— Мистер Айслер, у вас хорошая память?

— Да, пожалуй.

— Над сценариями вы с Майниром работали в одной и той же комнате?

— Да.

— Случалось, что он говорил: «Это хорошая пропаганда» или «Это для нашей партии»?

Айслер продолжал ерзать на стуле, не находил места рукам, перебирал ногами.

— Да, но он это говорил с иронией, подшучивал. Он не…

Дадли рявкнул:

— Не истолковывайте, а просто отвечайте.

Айслер тоже перешел на крик:

— Да! Да! Да! Черт бы вас побрал, да!

Мал дал партнеру сигнал не вмешиваться и продолжал спрашивать самым спокойным тоном:

— Мистер Айслер, вы вели дневник во время совместной работы с Майниром?

Айслер ломал руки, салфетка превратилась в клочья, пальцы побелели.

— Да.

— Там содержатся записи, относящиеся к вашему участию в деятельности компартии и к работе с Чазом Майниром?

— О господи, да.

Мал вспомнил об отчетах, полученных от людей Саттерли: у Айслера была связь с Клэр де Хейвен в период 39—40-х годов.

— И записи личного характера?

— О, майн готт… да, да!

— И дневник этот цел?

Молчание. Потом:

— Не знаю.

Мал стукнул ладонью по столику:

— Нет, знаете и должны нам его показать. В официальные документы будут включены только записи, относящиеся к политике.

Натан Айслер тихо всхлипывал.

— Вы дадите нам этот дневник, — сказал Дадли, — иначе мы истребуем его повесткой, после чего, боюсь, полицейские в форме разнесут в щепу ваше тихое гнездышко и сильно огорчат вашу милую семейку.

Айслер резко кивнул, выражая согласие. Дадли откинулся на спинку, и ножки стула заскрипели под его тяжестью. Мал увидел на окне коробку бумажных салфеток, взял ее и поставил на колени Айслера. Тот прижал коробку к себе, а Мал сказал:

— Дневник мы возьмем с собой и пока Майнира трогать не будем. Следующий вопрос: вы когда-нибудь слышали, чтобы кто-то из перечисленных ранее людей говорил о вооруженном свержении правительства Соединенных Штатов?

Айслер дважды отрицательно покачал низко опущенной головой. Мал добавил:

— Не в форме открытого заявления, а в виде пожелания.

— Все говорили об этом в гневе, но это были пустые слова.

— Это решит большое жюри. Уточним. Кто говорил и когда?

Айслер обтер лицо.

— Клэр говорила на собрании: «Цель оправдывает средства», а Рейнольдс Лофтис говорил, что хотя он против насилия, но, когда придется выступить против боссов, он первый возьмет в руки дубинку. Молодые мексиканцы говорили это множество раз, особенно во время эпопеи Сонной Лагуны. Морт Зифкин не раз заявлял об этом открыто. Он вообще был человек смелый.

Мал стенографирует и думает об УАЕС и о киностудиях.

— Что скажете об УАЕС? Как профсоюз связан с компартией и другими прокоммунистическими группами, к которым вы принадлежали?

— УАЕС создавался, когда я был за границей. Те три мексиканца устроились рабочими сцены и вербовали членов. То же делала Клэр де Хейвен. Ее отец был юрисконсультом акционеров, и она говорила, что намерена использовать это и… и…

У Мала в голове зашумело.

— И что?! Говорите!

Айслер сжал кулаки.

— Говорите же! Использовать и что?

— Соблазнять! Она выросла в кинематографической среде, знала там многих, в том числе актеров, кому она нравилась, когда еще была девчонкой! Она соблазняла их, они становились основателями союза, и требовала, чтобы они за это вербовали новых членов! Она говорила, что это ее расплата за то, что ее не вызывали на допрос в Комиссию Конгресса!

Вот это улов!

Мал спрашивает нарочито-равнодушно, как это делает Дадли:

— Кого конкретно она соблазняла?

Айслер безотчетно вынимает из коробки и рвет бумажные салфетки.

— Не знаю, не знаю, честное слово, не знаю.

— Многих, пару-тройку, сколько всего?

— Не знаю я. Думаю, только некоторых влиятельных актеров и техников, которые могли бы помочь ее союзу.

— Кто еще помогал вербовать в союз? Майнир? Лофтис?

— Рейнольдс тогда был в Европе, насчет Чаза — не знаю.

— Что обсуждалось на первых собраниях УАЕС? Разрабатывали там что-нибудь вроде устава или политической платформы?

Коробка из-под бумажных салфеток превратилась в груду рваного картона; Айслер смахнул ее с колен:

— Я никогда не присутствовал на их собраниях.

— Нам это известно, но нам нужно знать, кто помимо руководства там присутствовал и что там обсуждали.

— Не знаю я этого!

Мал зашел с другой стороны:

— Айслер, вы все еще увлечены Клэр? Выгораживаете ее? А вы знаете, что она выходит замуж за Лофтиса? Вам это все равно?

Айслер откинул голову назад и рассмеялся.

— Наша связь была короткой, а красавчик Лофтис, мне кажется, предпочитает молоденьких мальчиков.

— Чаз Майнир не молоденький мальчик.

— У них с Рейнольдсом это ненадолго.

— Чудесные у вас друзья, товарищ.

Смех Айслера стал глуше, гортаннее — так смеются немцы.

— Их я предпочитаю вам, оберштурмбанфюрер.

Мал, взглянув на Дадли, сдержался. Тот подал ему знак: надо закругляться.

— Из уважения к вашему решению сотрудничать с нами мы оставим без внимания ваше последнее замечание. Можете считать наш разговор вашим первым интервью. Мы с коллегой просмотрим ваши ответы, сверим их с имеющимися у нас материалами и пришлем вам длинный список вопросов, детализирующих вашу деятельность в коммунистическом движении и деятельность членов УАЕС, о которых мы говорили. Вам их доставит судебный исполнитель городского суда, а стенографист запишет ваши показания под присягой. После этого интервью, если вы ответите еще на ряд наших вопросов и позволите воспользоваться вашим дневником, вы получаете статус дружественного свидетеля и полный иммунитет от судебного преследования.

Айслер встал, шатаясь подошел к столу и отпер нижний ящик. Порылся в нем и вынул толстую тетрадь в кожаном переплете, вернулся с ней и положил на столик.

— Задавайте ваши вопросы и уходите.

Дадли сделал предостерегающий жест: спокойно.

— У нас сегодня еще одно интервью, — сказал Мал. — Надеюсь, вы и тут нам поможете.

Айслер забормотал заикаясь:

— Ч-что? С к-кем?

Дадли, шепотом:

— С Леонардом Хайменом Рольффом.

Айслер выдавил из себя одно слово: «Нет!»

Дадли посмотрел на Мала, тот положил левую руку на правый кулак: не бить.

— Да, — сказал Дадли, — и мы не потерпим никаких возражений, никакого спора. Давай-ка подумай и расскажи нам о каком-нибудь позорном и постыдном факте из биографии твоего друга Ленни, но чтобы об этом знали и другие. Тогда вина за разглашение этого факта ляжет на них. Информацию нам даешь ты, так что давай что-нибудь такое, что развяжет ему язык и избавит тебя от моего повторного визита, уже без моего коллеги, присутствие которого сильно меня сдерживает.

Натан Айслер побелел как мел. Он сидел окаменев, у него уже не было ни слез, ни удивления, ни возмущения. Мал подумал, что он кого-то ему напоминает, и, приглядевшись, вспомнил: так смотрели евреи в Бухенвальде, которые избежали газовой камеры только для того, чтобы очень скоро сойти в могилу от полного истощения. Воспоминание заставило его подняться и оглядеть книжные полки. Только научная литература. Он рассматривал ряд книг по марксистской политэкономии, когда снова послышался шепот Дадли:

— Думай о последствиях, товарищ. Твои щенки-полукровки пойдут в лагерь беженцев. Мистеру Рольффу тоже будет предоставлена возможность стать дружественным свидетелем, если же он заупрямится, ты окажешь ему услугу, сообщив нам сведения, которые убедят его дать нам информацию. Подумай о Мичико, которая будет вынуждена вернуться на родину, и обо всех соблазнительных предложениях, которые там ее ждут.

Мал пытался обернуться, но не смог; он задержал взгляд на корешках томов «Капитал. Комментарии», «Теория Маркса о производстве и эксплуатации» и «Говорит пролетариат».

За спиной наступила тишина, только постукивание тяжелых пальцев по столику. Потом монотонный голос Натана Айслера:

— Молоденькие девочки. Проститутки. Ленни боится, жена узнает, что он к ним ходит.

— Маловато, — вздохнул Дадли. — Давай еще.

— Собирает порнографические открытки таких…

— Это мелочи, товарищ.

— Недоплачивает подоходный налог.

Дадли громко расхохотался:

— То же делаю я, мой друг Малкольм, и так же поступал бы Спаситель Иисус Христос, вернись он на землю и поселись в Америке. Ты знаешь больше, чем говоришь, так что исправляй ситуацию, пока я не потерял терпение и не лишил тебя статуса дружественного свидетеля.

Мал слышал, как во дворе смеются детишки, маленькая девочка что-то лопотала по-японски.

— Говорите же, черт вас побери.

Айслер кашлянул, шумно вздохнул, снова кашлянул.

— Ленни не согласится стать информатором так же легко, как я. Ему нечего терять.

Мал глянул назад, увидел голову мертвеца и отвернулся снова; Дадли похрустывал костяшками пальцев. Айслер заговорил:

— Потом я буду думать, что сделал это во спасение Ленни, но всегда буду знать, что это обман. — Он еще раз тяжко вздохнул и торопливо начал свой донос: — В 48-м я ездил с Ленни и его женой Джудит в Европу. Поль Дуанель снимал свою серию с Рейнольдсом Лофтисом и устроил прием для сбора средств на новый фильм. Он хотел, чтобы к этому подключился Ленни, и специально для него привел молодую проститутку. Джудит на вечере не было, и Ленни от той проститутки заразился гонореей. Джудит заболела и вернулась в Америку, тогда Ленни в Париже сошелся с ее младшей сестрой Сарой. И заразил ее тоже. Сара сказала, что больна, но не сказала, что от Ленни. После возвращения в Америку Ленни много недель не спал с Джудит под разными предлогами и лечился. Он всегда боялся, что Джудит логически объединит эти два события и поймет, что произошло. Ленни признался в этом мне, Рейнольдсу и нашему другу Дэвиду Йоркину, которого вы наверняка имеете в своем чудесном списке прокоммунистических организаций. Поскольку вас так интересует Рейнольдс, видимо, вам не составит труда сделать его информатором.

— Благослови тебя Господь, товарищ, — сказал Дадли.

Мал прихватил дневник Айслера, молясь, чтобы материала в дневнике хватило для получения капитанских лычек и отвоевания сына. Уж слишком высока цена…

— Пошли брать Ленни, — сказал он.

Они застали его одного на заднем дворе. Он сидел за пишущей машинкой, стоявшей на карточном столе. Доносившийся из-за дома стук клавиш привел их к толстому мужчине в гавайской рубашке и легких брюках, тюкающему на старинном «ундервуде». Мал по его глазам понял: этого так просто не возьмешь.

— Мистер Леонард Рольфф? — спросил Дадли, выставив полицейский жетон.

Мужчина надел очки и осмотрел жетон:

— Вы из полиции?

— Мы из управления окружного прокурора, — сказал Мал.

— Но вы полицейские?

— Мы из следственного отдела прокуратуры.

— Ага, полицейские, а не юристы. Ваши имена и звания?

Мал подумал об их газетной утке и понял, что тут она не сработала.

— Я — лейтенант Консидайн, это — лейтенант Смит.

Рольфф усмехнулся:

— Недавно оплакивали кончину большого жюри, которое, как вижу, снова собирается заняться делом. Ответ, джентльмены, нет.

Мал притворился, что не понял:

— Что нет, мистер Рольфф?

Рольфф посмотрел на Дадли, как будто знал: этот будет главным действующим лицом.

— Нет — это значит, что я не доношу на членов УАЕС. Нет — это значит, что я не отвечаю на вопросы о своем политическом прошлом и прошлом моих друзей и знакомых. Если буду вызван в суд, то стану свидетелем противной стороны, буду опираться на Пятую поправку и готов пойти в тюрьму за неуважение к суду. Вы не заставите меня назвать никаких имен.

Дадли улыбнулся:

— Уважаю принципиальных людей, как бы они ни заблуждались. Извините меня, джентльмены, я забыл кое-что в машине.

Улыбка стала холодней. Дадли отошел, Мал заговорил:

— Вы можете не поверить, но мы выступаем на стороне законопослушных левых, не коммунистов.

Рольфф указал на лист бумаги в пишущей машинке:

— Не будь вы полицейским, из вас вышел бы хороший юморист. Вроде меня. Фашисты разрушили мою карьеру сценариста, теперь я пишу исторические романы под псевдонимом Эрика Сент-Джейн. Причем мой издатель в курсе моих политических взглядов. Как и работодатель моей жены; она профессор в университете Калифорнии. Вам не причинить нам неприятностей.

Устами младенца глаголет истина.

Ленни Рольфф возобновил работу над страницей 399 своего романа «Следы потерянных дублонов». Машинка продолжала стучать. Мал смотрел на скромный каменный дом и прикидывал, что этому удалось скопить побольше, чем Айслеру, и хватило ума не жениться на японке. Стук клавиш не утихал. Страницу 399 сменили 400 и 401 — Рольфф пек их как блины. И тут раздался ирландский говорок Дадли — лейтенант лицедействовал:

— Благослови меня грешного, отче. Я никогда не исповедывался, потому что я еврей. Но сейчас я постараюсь это исправить. Монсеньоры Смит и Консидайн — мои исповедники.

Мал обернулся и увидел Дадли с пачкой фотоснимков. Рольфф оторвался от машинки и поднял голову. Дадли сунул ему под нос один снимок.

— Нет, — спокойно сказал Рольфф.

Мал обошел вокруг стола и рассмотрел карточку. Это был расплывчатый снимок голой девушки с раздвинутыми ногами. Дадли прочел на обороте:

«Ленни. Ты был великолепен. С любовью от Мэгги. Касбах, Минни Робертс. 19 января 1946».

Мал затаил дыхание. Рольфф встал, посмотрел в глаза Дадли и сказал твердым голосом:

— Нет. Мы с женой простили друг другу наши маленькие неверности. Думаешь, я держал бы иначе такие карточки в своем столе? Нет. Вор. Паразит фашистский. Ирландская свинья.

Дадли бросил карточки на траву. Мал показал ему сигнал «не бить». Рольфф харкнул и плюнул в лицо Дадли. У Мала перехватило дух. Дадли взял лист рукописи и вытер им лицо.

— Да, потому что милая Джудит не знает о славной Саре и о триппере, которым ты ее наградил, и мне кажется, я знаю, где ты сам лечился. Терри Лакс ведет подробные истории болезней, и он обещал мне содействие, если ты мне в нем откажешь.

— Кто это вам рассказал? — спросил Рольфф твердым голосом.

Дадли сделал знак: записывать дословно.

— Рейнольдс Лофтис, под гораздо меньшим давлением.

Мал думает: чем может кончиться такая авантюра? Если Рольфф поговорит с Лофтисом, все их допросы выплывут наружу. УАЕС из опасения провокаций прервет набор новых членов, и внедрение в их среду Дэнни Апшо будет сорвано.

Он вынул блокнот с авторучкой, взял стул и сел.

Дадли упрямо гнет свою линию:

— Все-таки да или нет, мистер Рольфф? Я жду ответа.

На висках Леонарда Рольффа пульсируют жилки.

— Да, — говорит он.

— Прекрасно, — констатирует Дадли. Мал пишет на новом листе: Л. Рольфф. 18.01.50. Допрашиваемый поправил очки.

— Мне придется давать показания на открытом заседании суда?

Мал говорит:

— Скорее всего, письменные показания под присягой. Начнем с…

Дадли впервые повышает голос:

— Позвольте, советник, я спрошу свидетеля. Не возражаете?

Мал тряхнул головой, повернул свой стул, сел верхом и пристроил блокнот на спинке стула.

— Вам известно, почему мы здесь, потому сразу перейдем к делу, — сказал Дадли. — Коммунистическое влияние в киноиндустрии. Имена, даты, места и подстрекательские высказывания. Начнем с Рейнольдса Лофтиса — я уверен, вы частенько его вспоминаете. Вы когда-нибудь слышали, чтобы он выступал за вооруженное свержение правительства Соединенных Штатов?

— Нет, но…

— Я жду ваших добровольных показаний. Не стесняйтесь. Есть у вас что-то интересное насчет Лофтиса?

Голос Рольффа стал взволнованным.

— Свои роли полицейских он играл так, чтобы они выглядели злодеями. Он говорил, что старается выставить в невыгодном свете американскую систему правосудия. — Молчание, потом: — Если это показания для суда, он получит шанс рассказать обо мне и Саре?

Мал ответил уклончиво:

— Маловероятно, чтобы он выступил в роли свидетеля, а если он вдруг решит предоставить суду подобную информацию, судья и двух секунд не даст ему говорить об этом. Тут вам нечего опасаться.

— А за пределами суда…

— За пределами суда вы предоставлены сами себе. Полагайтесь на то, что подобные сплетни всегда выставляют рассказчика в невыгодном свете.

— Если Лофтис рассказал вам это, значит, он решил с вами сотрудничать. Зачем тогда вам порочащие его сведения?

Дадли нашелся и тут:

— Лофтис дал нам информацию о вас несколько месяцев назад, когда мы еще не собирались включать УАЕС в свое расследование. Откровенно говоря, последние события в области трудовых взаимоотношений делают УАЕС куда более важной целью. Вы и другие в этом вопросе малоперспективны и нас не беспокоите.

Мал поднял голову и увидел, что Рольфф купился: его плечи расслабились, пальцы рук разжались. Но его следующий вопрос бьет точно в цель:

— Чем вы докажете, что не поступите со мной так же?

— Большое жюри официально приступило к работе, и в отношении вас как свидетеля гарантируется недопустимость судебного преследования, чего Лофтису мы никогда не обещали. Что говорит лейтенант Смит о проблемах на трудовой арене — правда. Сейчас удобный момент — надо ковать железо, пока горячо.

Рольфф внимательно смотрит на Мала.

— Вы признаете свою беспринципность столь откровенно, что это выглядит более чем правдоподобно.

Дадли хохотнул:

— Только в отличие от вас мы стараемся ради правого дела. Теперь относительно Рейнольдса Лофтиса. Он изображал американских полицейских как злодеев сознательно, так?

Мал снова записывает. Рольфф отвечает:

— Да.

— Можете вспомнить, когда он это говорил?

— Думаю, на каком-то собрании, на встрече.

— Ага! На партийном собрании, на встрече товарищей?

— Нет. Нет. Нет, я думаю, это было во время войны, на летнем пикнике.

— Присутствовали ли там и высказывались ли в подобном подрывном духе следующие лица: Клэр де Хейвен, Чаз Майнир, Морт Зифкин, Сэмми Бенавидес, Хуан Дуарте и Мондо Лопес?

— Думаю, Клэр и Морт там были, Сэмми, Хуан и Мондо в то время были заняты делами Комитета защиты Сонной Лагуны, так что их там не было.

— Стало быть, это было летом 43-го, во время активной деятельности комитета? — спросил Мал.

— Да. По-моему, так.

— Подумай, товарищ, — сказал Дадли. — Майнир был партнером Лофтиса по любовным утехам. Был он там и выступал ли с бунтарскими речами?

Стенографируя, Мал сокращает цветистые фразы Дадли до кратких вопросов. Рольфф долго молчит, потом произносит:

— Единственное, что я помню об этой встрече, — это то, что она была последней с упомянутыми вами людьми. С Лофтисом я снова встретился и стал приятельствовать в Европе несколько лет назад. Припоминаю еще, что у Чаза с Рейнольдсом произошла размолвка и он Чаза с собой не приводил. После встречи я видел, как Рейнольдс уезжал на своей машине с молодым человеком, у которого было забинтовано лицо. Помню также, что ряд моих друзей, занимавшихся политикой, включились в кампанию по защите обвиняемых в деле Сонной Лагуны и были крайне раздосадованы, когда я стал работать в Нью-Йорке и не смог принять в этом участие.

— Поговорим о Сонной Лагуне, — сказал Дадли. Мал подумал о своих выкладках для Лоу: ничего из этого дела не должно попасть на повестку дня большого жюри — оно выставляло прокоммунистические элементы в выгодном свете.

— Я думал, вы хотите, чтобы я рассказывал о Рейнольдсе, — говорит Рольфф.

— Небольшое отступление. Сонная Лагуна. Памятное событие, не так ли?

— Ребята, арестованные вашей полицией, были невиновны. В поддержку движения левых Южной Калифорнии активно выступили множество людей, далеких от политики, и добились их освобождения. Да, именно это и сделало Сонную Лагуну памятным событием.

— Это твоя интерпретация, товарищ. Я смотрю на это иначе, это и составляет суть борьбы.

Рольфф вздохнул.

— Что вы хотите знать?

— Расскажите о том, что помните из того времени.

— Во время суда, апелляции и их освобождения я был в Европе. Помню само убийство предыдущим летом — в 42-м, кажется. Помню расследование, которое вела полиция, арест ребят и то, как Клэр де Хейвен была возмущена и как она собирала в фонд средства. Помнится, у меня сложилось впечатление, что она старалась ради своих поклонников-латиносов. Это было одной из причин ее горячей заинтересованности в том деле.

Мал насторожился, пытаясь вычленить факты из дурацких, на его взгляд, расспросов Дадли. К чему он клонит?

— На этих кампаниях по сбору средств присутствовали шишки компартии?

— Да.

— Мы скоро получим фотографии, сделанные во время собраний Комитета защиты Сонной Лагуны. Вы понадобитесь для опознания людей, которые в них участвовали.

— Значит, на этом мы не заканчиваем?

Дадли закурил сигарету и сделал знак Малу приостановить запись.

— Это предварительная беседа. Через несколько дней вас навестят судебный исполнитель и стенографист. Вам будет передан длинный список вопросов, касающийся отдельных людей. Эти вопросы подготовим мы с лейтенантом Консидайном, и, если ваши ответы нас удовлетворят, вы по почте получите официальный отказ от предъявления иска.

— Значит, теперь все?

— Не совсем. Вернемся еще раз к Сонной Лагуне.

— Я же сказал, что был тогда в Нью-Йорке.

— Но вы знали многих из ключевых фигур Комитета защиты. Например, Бенавидеса, Дуарте и Лопеса.

— И что же с того?

— Это ведь они громче всех возмущались, что бедных мексиканских мальчиков осудили и засадили в каталажку.

— Да. После Сонной Лагуны вспыхнуло восстание зутеров, ваше управление полиции тогда просто озверело. Несколько мексиканцев были забиты до полусмерти, и Сэмми, Хуан и Мондо через свой комитет выражали возмущение этими действиями.

Мал повернулся на своем стуле и наблюдает. Дадли затеял большую рыбалку, прибегнув к необычной для себя риторике, дабы выудить нужные факты. А Рольфф говорит:

— Возможно, это звучит для вас доктринерством. Но это правда.

Дадли надул щеки и выпустил воздух.

— Мне всегда кажется странным, что комми и ваши так называемые обеспокоенные граждане даже мысли не допускают, что убийцей или убийцами Хосе Диаса мог быть кто-то из своих. Вы мастера находить козла отпущения. Лопес, Дуарте и Бенавидес были бандитами и, наверное, знали многих белых подонков, на кого можно было свалить эту вину. Об этом когда-нибудь шли разговоры?

— Нет. Я ничего не понял из того, что вы сказали.

Дадли незаметно подмигнул Малу:

— А вот мы с коллегой думаем иначе. Давайте вопрос поставим так: эти три мекса или кто-то другой из Комитета Сонной Лагуны выдвигали обоснованную версию того, кто же убил Хосе Диаса?

— Нет, — сказал Рольфф сквозь зубы.

— А что сама компартия? Она никого не предлагала на роль козла отпущения?

— Я же сказал вам: нет. Повторяю: все это время я был в Нью-Йорке!

Дадли поправил галстук и указал одним пальцем на улицу.

— Малкольм, какие-нибудь еще вопросы напоследок к мистеру Рольффу.

— Нет.

— Вот как? А о нашей славной Клэр?

Рольфф встал и сунул руку за ворот рубашки, будто ему не терпелось отделаться от этих инквизиторов и принять скорее ванну. Мал вскочил на ноги, опрокинув стул. Он попытался вставить какую-нибудь шутку, но выговорил одно сухое «нет».

Дадли по-прежнему сидел и улыбался.

— Мистер Рольфф, мне нужны имена пяти «попутчиков», хорошо знакомых с мозговым трестом УАЕС.

— Нет. Абсолютно исключено.

— Я бы хотел услышать эти имена прямо сейчас. Через несколько дней, когда наш коллега проведет проверку данных лиц, вы сможете поделиться с нами более по-дробными воспоминаниями о них. Прошу назвать имена.

Всем своим видом Рольфф выражал неуступчивость, руки сжались в кулаки.

— Можете рассказать Джудит о Саре и обо мне, она вам не поверит.

Дадли извлек из внутреннего кармана листок бумаги:

11 мая 1948 года. Дорогой Ленни. Мне не хватает тебя, и я хочу тебя, несмотря на все то, что мы перенесли. Я знаю, что ты, конечно, не знал, что болен, и познакомился с той проституткой до того, как мы стали встречаться. Лечение болезненно, но все равно не перестаю думать о тебе, и, если бы не страх, что Джудит узнает о нас, я бы только и говорила о тебе с утра до вечера.

— «Армбастер 304» — самый дешевый в мире стенной сейф, товарищ. Человек в вашем положении не должен скупиться.

Ленни рухнул в траву на колени. Дадли пригнулся к нему и выпытал у него несколько фамилий, произнесенных едва слышно. Последним сквозь всхлипы был назван Нат Айслер.

Мал бегом направился к машине, только раз обернувшись. Дадли смотрел на своего свидетеля: тот как безумный швырял в воздух машинку, рукопись, стол и стулья.

Дадли отвез Мала обратно в мотель. По дороге оба не проронили ни слова. Мал настроил радио на волну станции, передававшей классическую музыку, и в машине гремела торжественная мелодия. Прощаясь, Дадли сказал:

— Вы больше приспособлены к такой работе, чем я думал.

Мал вошел в свой номер и целый час стоял под душем, пока в дверь не постучал администратор с жалобой, что во всем заведении кончилась горячая вода. Мал успокоил его, показав свой полицейский жетон и сунув десятку. Надел последний чистый костюм и поехал в центр к своему адвокату.

Офис Джейка Келлермана находился в здании «Овиатт Тауэр» на углу Шестой и Олив. Мал приехал на пять минут раньше назначенного и, сидя в приемной, думал, что Джейк пожертвовал секретарем, чтобы только устроиться в самом фешенебельном здании Лос-Анджелеса за безумную арендную плату. Их первый разговор имел общий характер, в этот раз следовало обсудить главные моменты дела.

Келлерман открыл дверь в свой кабинет точно в три часа. Мал вошел и сел в простое коричневое кожаное кресло. Келлерман пожал ему руку и встал возле простого деревянного стола, тоже коричневого цвета.

— Предварительное слушание послезавтра в зале 32 Гражданского суда, — сказал Джейк. — Гринберг в отпуске, и мы получили одного гойского болвана по фамилии Хардести. Очень сожалею, Мал. Я хотел, чтобы дело слушал судья-еврей, на которого ваша работа в военной полиции во время войны произвела бы впечатление.

Мал пожал плечами, думая об Айслере и Рольффе. Келлерман улыбнулся:

— Не просветите меня по поводу одного слуха?

— Конечно.

— Слышал, что вы пришибли какого-то нациста в Польше.

— Было дело.

— Вы его убили?

В скудно обставленном кабинете стало душно.

— Да.

— Мазл тов! — восхитился Келлерман, сверился с расписанием работы суда и просмотрел несколько бумаг, лежавших на столе. — На предвариловке я буду добиваться, чтобы судья отложил слушание дела, и постараюсь повернуть так, чтобы приурочить его к выходу Гринберга. Вы ему страшно понравитесь. Как идет эта волынка с большим жюри?

— Нормально идет.

— А почему же у вас такой унылый вид? Скажите, а может случиться так, что вас повысят еще до начала работы большого жюри?

— Нет. Джейк, как вы планируете добиться отсрочки суда?

Келлерман сунул большие пальцы в кармашки жилетки.

— Выставлю Селесту в невыгодном свете, Мал. Она бросила сына…

— Она его не бросила, это сволочи нацисты схватили ее вместе с мужем и отправили в Бухенвальд.

— Ш-ш-ш-ш. Тихо, тихо, дружище. Вы сами мне говорили, что мальчик подвергался сексуальному растлению в результате того, что мать его оставила. А в лагере она неплохо устроилась, почему и выжила. В архиве есть ее карточки сразу после освобождения, там она выглядит как Бетти Грэйбл[45] в сравнении с другими заключенными женщинами. Я просто уничтожу ее в суде, неважно, попадет дело Гринбергу или нет.

Мал снял пиджак и распустил галстук.

— Джек, я не хочу, чтобы Стефан все это слышал. Мне надо, чтобы суд вынес постановление о недопущении его на слушание свидетельских показаний. Нужно распоряжение об удалении его из зала суда. Можете это сделать?

Келлерман рассмеялся:

— Сразу видно, что вы не успели завершить юридическое образование. Постановление об удалении из зала суда ребенка при слушании дела об опеке по закону допускается только с согласия обеих сторон, а на это адвокат Селесты ни за что не пойдет. Если мне удастся прижать ее к стенке, а это я сделаю, ее адвокат будет настаивать, чтобы Стефан оставался там. Неизвестно, к кому перебежит сам Стефан — к маме или папе. Тут мы не властны.

Перед глазами Мала всплыл Стефан Гейштке в Праге в 45-м, после трех лет издевательств и голода.

— Добивайтесь этого или ищите инкриминирующих свидетельств против нее в послевоенный период.

— Например, то, что она прилежно учит Стефана чешскому языку? Мал, она не пьет, не валяется под забором и не бьет мальчика. Биологическую мать нельзя лишить права на опеку только потому, что она живет прошлым.

Мал встал, голова у него раскалывалась.

— Тогда выставьте меня величайшим героем со времен Одиссея. Выставьте меня таким чудом доброты, что чудо материнства рядом с этим померкнет.

Джейк сделал прощальный жест:

— Добудете мне коммунистов, и я постараюсь.

Мал поехал в ресторан «Тихий океан». Он собирался хорошо пообедать, чтобы на время забыть об Айслере, Рольффе и Дадли Смите, что у него не получилось даже после часа обливания горячей водой. Но как только еда появилась на столе, у него пропал всякий аппетит, и он взялся листать дневник Айслера. Мал остановился на 1928–1939 годах, когда писатель был близок с Клэр де Хейвен.

Никаких сочных подробностей, только аналитика.

Женщина не любила своего отца, путалась с мексиканцами, чтобы только досадить ему, была зациклена на отце: заставляла своих белых приятелей-леваков надевать крахмальные рубашки, какие носил он, потом их срывала с суррогатов отца и таким образом играла в его унижение. Она презирала состояние отца и его политические связи, опустошала его банковские счета, чтобы одаривать людей, политические взгляды которых ее отцу не нравились. В пьянстве, наркомании и разврате она доходила до крайних пределов, потом бралась за дело, в котором искупала свои прегрешения и представала этакой радикальной Жанной д’Арк: занималась организацией разных мероприятий, планированием, вербовкой новых членов, финансированием их из собственных средств и с помощью пожертвований, которые часто добывала своим телом. На политической арене она выступала с таким эффектом, что воспринимать ее как рядового активиста или дилетанта никак не приходилось; в худшем случае ее душевные порывы или мотивацию расценивали как не совсем искренние.

Айслер не переставал восхищаться этой женщиной и после того, как их связь окончилась. Он оставался ее другом, когда она вступала в сношения с бандитами-пачукос, во время лечения в клинике Терри Лакса и во времена Сонной Лагуны. Тогда, во время восстания зутеров, был избит ее мексиканский возлюбленный. Она вылечилась у доктора Терри, и после этого наступил долгий период бурной деятельности в Комитете защиты Сонной Лагуны. В этот период она полностью воздерживалась от спиртного. Впечатляюще. Если не принимать во внимание маниакальный задвиг Дадли Смита, семнадцать мальчишек, обвиненных в убийстве Хосе Диаса, судя по всему, были невиновны. И Клэр де Хейвен, богатая, неуправляемая комми, была главной силой, добившейся их оправдания.

Мал продолжает листать дневник. В записях 44—45-го годов имя де Хейвен упоминается все реже. Мал принялся за еду, перебирая в памяти прочитанные страницы, из которых вырисовывался образ Айслера — образованного, мыслящего, наивного благодетеля человечества, которого радикально настроенные профессора колледжей и нависшая над Германией тень Гитлера повели путем благих пожеланий. В итоге — никаких явных улик. Предъявить этот дневник большому жюри фактически означало представить Айслера достойным гражданином. Вспомнив, что он друг Рейнольдса Лофтиса и соавтор Чаза Майнира, Мал стал листать дневник в поисках этих имен.

Записи за 42-й и 43-й годы посвящены совместной работе Чаза и Айслера над сценариями фильмов «Восточный фронт» и «Буря над Ленинградом». Майнир обрисован слабым, законченным педерастом, прилипалой. Айслера злит его неряшливость в работе, злят его вздыхания по Лофтису; злит собственное презрение к другу-гомосексуалисту. Однако к Рейнольдсу он относится более снисходительно: тот не так женоподобен. Бессильная ярость Майнира, разрывавшая его в дни Сонной Лагуны, — вот он рыдает на плече Айслера из-за какой-то интрижки Лофтиса: «Боже мой, Нат, он ведь совсем мальчик, и как же он себя обезображивает!» А что и почему — об этом ни слова. В 47-м Чаз Майнир отплатил неверному любовнику — донес Комиссии Конгресса на Рейнольдса Лофтиса, и тот был занесен в черный список. Мал взял на заметку: если Дэнни Апшо не удастся внедриться в мозговой трест УАЕС, тогда Чаз Майнир, этот трусливый пидор, благодаря все тому же доносу может пригодиться для перевербовки.

Дальше все было скучно: собрания, комитеты, сходки и имена для проверки, выполняемой Баззом Миксом, наряду с именами, которые Дадли вытянул из Рольффа. Когда Мал отложил дневник, его стейк совсем остыл, а салат заветрился, и он осознал, что Натан Айслер ему симпатичен. Теперь, когда дневник был прочитан, а обед не съеден, ему ничего не оставалось, кроме как возвращаться в свой мотель. Ему хотелось одного — поговорить сейчас со Стефаном, но Джейк Келлерман строго-настрого запретил ему делать это. А все, что мог ему дать мотель, — это женское имя, выведенное на двери ванной. Если он позвонит Стефану, то, по всей вероятности, столкнется с Селестой и состоится первый обмен любезностями, после того как он изуродовал ей лицо. Мучаясь сомнениями, он расплатился с официантом, отправился в горы Пасадены и заехал в совершенно темный тупиковый каньон. «Пороховая аллея» называли это место в его молодые годы новички полицейские. Здесь они распивали полученное как взятку виски, валяли дурака, стреляли по высоким зарослям полыни, служившим воображаемыми бандитами.

Земля была густо усыпана стреляными гильзами. В свете фар Мал увидел, что новые поколения копов начисто выбили всю полынь и перешли на сосны: деревья стояли с ободранной корой и дырками в голых стволах. Мал вышел из машины, вынул револьвер и выстрелил шесть раз в темноту. Эхо выстрелов ударило по ушам, и приятно запахло порохом. Он перезарядил свою тридцатьвосьмерку. За горой южные склоны Пасадены откликнулись гулкими выстрелами — так собаки лают на луну, подхватывая лай друг друга. Мал опять стал стрелять, снова перезарядил, снова стрелял и стрелял, пока полностью не опустошил коробку патронов. Услышал аплодисменты, крики, визг и вой — а потом ничего.

В каньоне шелестел теплый ветер. Мал облокотился на машину и думал об отделе нравов и проводившихся им операциях, вспомнил свой отказ перейти в убойный отряд, где в дом входят с пушкой наготове и где тебя уважают такие копы, как Дадли Смит. Работая в отделе нравов, он прикрыл сеть бардаков в Чайнатауне, которые считались «неоперабельными»: первыми он туда заслал новобранцев-«клиентов», — дескать, слыхали, что тут сосут лучше всех, через пять минут за ними последовали двероломы-битюги в бронежилетах и лаборанты с фотокамерами. Все девки были новоприбывшие из Китая и жили со своими папами-сан и мамами-сан, считавшими, что дочки работают в две смены на швейной фабрике Сунь Вонга. Сам Мал в сопровождении крепких копов явился в шикарный офис дядюшки Аши Квана, главного в Лос-Анджелесе босса китайских сутенеров. Он сказал дядюшке Аши, что если тот не вывезет своих шлюх за пределы города, то он покажет фотоснимки папам-сан — а многие из них связаны с тайным обществом Тань[46] — и проинформирует их, что Кван-сан бессовестно жиреет на «диете» дочерей-сан, кормившихся членом белого человека. Дядюшка Аши поклонился, сказал «да», все сделал, как было сказано, и на каждое Рождество присылал ему утку по-пекински с поздравительной открыткой. Мал все время думал, не переслать ли эти подношения своему братцу, пока они еще поддерживали связь.

Ему.

Дезмонду.

Большому Дезу.

Дезмонду Конфри Консидайну, который заставлял его лазить в чужие дома и сделал копом, опером.

На три года старше. На три дюйма выше. Атлетического сложения, умело изображал на лице благочестие, чтобы произвести на его преподобие хорошее впечатление. А его преподобие поймал его при попытке слямзить пачку жевательной резинки в местном магазине «Пиг энд Уисл» и надрал ему задницу. Большой Дез, пытаясь вырваться из державших его пут, порвал себе сухожилие и, будучи полузащитником основного состава и обладая мозгами третьего сорта, до конца футбольного сезона наблюдал за матчами с боковой линии, не решаясь больше предаваться клептомании. Так благодаря кальвинисту Лиаму Консидайну он временно лишился ног и любимой забавы.

С тех пор Дезмонд заставлял своего долговязого младшего братца проникать туда, куда сам забираться он уже опасался, и красть для него желанные вещицы: теннисную ракетку у Джо Стинсона, детекторный приемник у Джимми Харриса, зуб лося у Дана Клейна и многое-многое другое, что, к лютой зависти Дезмонда, имелось у других ребят. Маленький Малкольм не перестал богохульствовать, даже когда его преподобие заявил, что, поскольку ему исполнилось четырнадцать, наказанием ему теперь будет уже не дегтярное мыло и касторка вместо обеда, а настоящая порка. Маленький Малли стал воровать под угрозой того, что Дез сообщит его преподобию о его богохульствах, вроде того что Мария Магдалина вешалась на Вилли, старого негра, привозившего им на вислозадой кляче лед для ледника в подвале, — а его преподобие знал, что лишенный воображения Дез такие вещи сам придумать не способен.

Он продолжал воровать, опасаясь, страшась его преподобия, боясь рассказать матери, потому что она передаст это мужу, убьет Деза, за что сама пойдет на виселицу, а их оставит на милость прижимистого благотворительного совета Пресвитерианской церкви. Высокий и худой, он стал настоящим героем комиксов, Фантомом Сан-Франциско: ловко карабкался по водосточным трубам, выдергивал оконные шпингалеты и воровал без конца — спортивное снаряжение, которым Дезмонд боялся пользоваться, книги, которые по своей глупости не читал, одежду, которая ему была мала. Малли знал, что, пока краденое у Деза, оно в безопасности, и эта игра ему даже нравилась.

На то были свои причины: у Джо Стинсона была хорошенькая сестрица по имени Клорис, и Малли было приятно побыть одному в ее комнате. У Дана Клейна был попугай, который брал крекеры у тебя изо рта. Распутная сестра Джимми Харриса перехватила его на выходе после рейда в их кладовку, обкатала ему цилиндр и сказала, что писька у него большая. А когда он забрался к Биффу Райсу, чтобы украсть журналы «Нэшнл джиографик», Малли обнаружил, что маленький братишка Биффа выпал из кроватки и жует электрический провод. Он уложил его обратно в кроватку, накормил сгущенным молоком и, возможно, спас ему жизнь. Для Малли он стал как бы младшим братиком, которого он и дальше будет спасать от Деза и его преподобия. Становясь Фантомом Сан-Франциско, он переставал чувствовать себя тонким как палка, трусишкой, школьным зубрилой с психом отцом, безропотно покорной матерью и идиотом братцем.

Так было до 1 октября 1924 года.

Дезмонд во второй раз послал его в дом Джимми Харриса; он пробрался туда через открытый дровяной люк, хорошо зная, что Энни, хвалившая его письку, была дома. Она действительно была дома, но не одна: коп со спущенными до колен синими саржевыми штанами накачивал ее на ковре гостиной. Мал ахнул, споткнулся и упал. Коп его измочалил, исполосовал все лицо кольцом с печаткой. Малли самостоятельно продезинфицировал свои раны, потом долго собирался с духом, чтобы еще раз забраться в дом Бифа Райса и посмотреть, как поживает его маленький братец, но так и не решился. Вместо этого пошел домой, перепрятал награбленное добро Дезмонда и твердо сказал ему, что теперь они меняются ролями. Вожак семейной шайки должен сам добыть что-то для вора, иначе его преподобие обо всем узнает. Мал добавил, что ему нужна всего одна вещь — неглиже Энни Харрис — и они будут квиты. Кроме того, Мал сам скажет старшему брату, когда приступить к делу.

Он проследил за домом Харриса и узнал, что Энни обслуживает своего полицейского Джона Роккаса днем по вторникам, когда вся семья работает в своем продуктовом ларьке в Окланде. И вот холодным ноябрьским вторником он открыл замок дома Харрисов для Деза. Тот вошел в дом и вышел через двадцать минут с расквашенной мордой. Он же тем временем украл все награбленное добро Деза и спрятал в сейфе, чтобы в любой момент представить его преподобию. Между братьями Консидайн установился паритет страха.

Дезмонд провалился на экзаменах в богословской семинарии, но преуспел в торговле подержанными автомобилями. Мал отправился в Стэнфорд, окончил его, после год пробездельничал в юридической школе, мечтая об опасных приключениях, рыская в поисках доступных женщин, но так и не поймал птицу счастья. Когда учеба наскучила до зубной боли, пошел служить в полицию Лос-Анджелеса, не представляя, сколько он протянет или, точнее, сколько пожелает тянуть эту лямку. На Рождество он приехал домой. Ему исполнилось двадцать три года. Он, новобранец-полицейский, с опаской входивший в негритянские кварталы Лос-Анджелеса, за праздничным столом сидел в полицейской форме и портупее, с серебристым свистком и револьвером — тридцатьвосьмеркой. Короля подержанных автомобилей, со шрамами на лице от побоев Джона Роккаса, такой вид брата напугал. И он решил, что останется полицейским до скончания своих дней…

От брата мысли Мала перешли к Дэнни Апшо. Вокруг — темные стены каньона и скользкие стреляные гильзы под ногами. Чего он добился в жизни? Что ждет его впереди? Окажется ли все им сегодня увиденное и пятидесятикратно умноженное стоящим того, чтобы Эллис Лоу смог продефилировать под сенью американского флага через зал заседания большого жюри?

«Вы больше приспособлены к такой работе, чем я думал».

Дадли был прав.

Мал набрал пригоршню стреляных гильз, забросил подальше и поехал домой, в мотель «Шангри Лодж».

Глава двадцатая

Укрытием Микки Коэна служила комната в дешевом отеле.

Ирландец Мик и Дэви Голдман трудились над новой программой для ночного клуба, микрофон им временно заменяло помповое ружье 12-го калибра. Джонни Стомпанато с Морисом Ягелкой играли в карты и между делом обсуждали планы встречи Коэна и Драгны по наркотикам. А Базз расспрашивал громил Микки из пикета тимстеров и записывал, о чем толкуют пикетчики, — последняя мера предосторожности перед засылкой туда агента Мала Консидайна.

Пока пересказывалась обычная болтовня комми.

Шлюшка де Хейвен и Морт Зифкин выступали с надоевшими до боли в зубах призывами скинуть «студийную автократию». Фритци «Ледокол» Купферман выяснил, что секретарь у тимстеров внедрен УАЕС и вот уже несколько недель ему по чайной ложке дают дозированную и бесполезную информацию и разрешили поставить напротив пикетчиков у «Вэрайэти интернэшнл» грузовик-закусочную. Мо Ягелка поделился своим подозрением: когда уаесовцев толкают или оскорбляют словесно, они никак на это не отвечают — наоборот, выглядят уверенными, будто ждут удобного момента, и даже главные заводилы, любящие махать кулаками, ведут себя спокойно. Ягелка считал, что уаесовцы прячут камень за пазухой. Отчет об этих разговорах Базз приукрасил, чтобы показать Эллису Лоу, что он трудится в поте лица. Базз ощущал себя добрым и вкусным христианином в львином логове, ожидающим, что лев вот-вот проголодается и заметит его.

Лев Джонни Стомп.

Лев Микки.

Джонни с подозрением поглядывает на него с тех пор, когда Микки появился у них десять дней назад, когда вырубил вымогателя Люси Уайтхолл и подмазал этого хитрована пятью бумажками, что получил от Микки.

— Здорово, Базз.

— Здорово, Джонни.

И всё.

С Одри у него было уже три свидания: один раз она у него оставалась на ночь, два раза они накоротке встречались в бардачке Говарда на Голливуд-хиллз. Если Микки ведет наблюдение за Одри, то делает это Джонни; если он пронюхает, то его жизнь будет в руках Стомпанато или придется его прикончить — другого не дано. Если узнает Микки, — это конец: когда его предают, еврейчик становится зверем. Он нашел убийцу Хуки Ротмана: ему прострелили колени, и после нескольких часов агонии Фритци Купферман прикончил его своим фирменным оружием — шильцем для колки льда в ухо. Фритци, прежде чем проткнуть несчастному мозги, действовал как Тосканини, дирижирующий Бетховена: легкие взмахи, витки стилетом, как дирижерской палочкой.

Микки — лев, а его бамбуковое бунгало — его логово.

Базз отложил блокнот, последний раз взглянул на четыре имени, полученные от Дадли Смита: нужно покопаться в прошлом этих красных, еще возня, еще, наверное, придется наплести от себя.

Лев Микки и лев Джонни теперь сидят и болтают у камина, над ними на стене портрет львицы Одри с декоративными наклейками на сосках и в трусиках. Микки поманил пальцем Базза. Комик Микки приготовил какую-то хохму:

— Подходит ко мне парень и спрашивает: «Микки, как идет бизнес?» Приятель, говорю, это как шоу-бизнес, там бизнеса нет. Я подкатываюсь к его бабе, а она говорит: «Я не ложусь с всякими Абрамами, не помнящими родства». Я спрашиваю: «Но меня-то Микки зовут!!!»

Базз рассмеялся и указал на Одри, не спуская глаз со Стомпа:

— Тебе с ней надо сделать номер. Красавица и Чудовище. Будет полный аншлаг.

Джонни — ноль эмоций; Микки скорчил мину, будто серьезно обдумывая предложение. Базз попробовал продолжить:

— Найди большого негритоса, сделай номер с ним и Одри. С неграми на сцене публика всегда животики надрывает.

Снова никакой реакции.

— Не нужны мне шварцес, я им не доверяю. Ну-ка скажи, что получится, если скрестить негра с евреем?

Базз притворился, что не понимает:

— Что? Не знаю…

Микки от души расхохотался:

— Владелец дома, который у себя работает дворником!

Джонни хохотнул и вышел. Базз глянул на фото «Заводной девчонки» в двадцатилетнем возрасте и быстро прикинул: сто против одного — он ничегошеньки про них не знает. А Микки сказал:

— Тебе надо больше смеяться. Я не доверяю парням, у которых нет чувства юмора.

— А ты вообще никому, Микки, не доверяешь.

— Да? А как тебе такое доверие: восьмого февраля у меня в магазине заключаем сделку с Джеком Д. Двадцать пять фунтов мексиканского коричневого, делим наличные, едим и выпиваем. Все мои люди и все люди Джека. Все без оружия. Вот что значит доверять.

— Не верю, — сказал Базз.

— В сделку?

— Что без оружия. Ты что, в своем уме?

Микки обнял Базза за плечи.

— Джек предлагает четырех нейтральных стрелков. У него два городских копа, у меня есть один детектив шерифа, завоевал в прошлом году «Золотые перчатки»,[47] и нужен еще один. Хочешь эту работу? Пять сотен в день.

Базз изрядно потратился на Одри: купил облегающие кашемировые свитера — красный, розовый, зеленый и белый, но на размер меньше, чтобы подчеркивало грудь.

— Конечно, Микки.

Он еще крепче обнял Базза.

— На Саутсайде у меня есть заведение — там ребята из округа. Ссуды, тотализатор — всё по мелочи. Пяток посыльных. Одри ведет бухгалтерию и говорит, что меня там обдирают как липку.

— Посыльные?

— Все цифры сходятся, но дневная выручка падает. Я плачу зарплату, ребята сами еще выколачивают. Ребят надо потрясти, не знаю, как это сделать.

Базз выбрался из объятия Микки и подумал: львица ворует. У Одри ловкий карандаш, да мозгов не хватает.

— Хочешь, чтобы выяснил по-тихому? Скажи начальнику Файрстоуна — пусть опросит местных, узнает, кто какие ставки делал.

— Вот тебе я верю, Баззик. Найди, кто меня делает, а я подкину тебе «зеленых».

Базз взял пальто.

— Спешишь на свиданку? — спросил Микки.

— Еще какую.

— Я ее знаю?

— Рита Хейворт.[48]

— Да-а?

— Да, можешь мне поверить.

— Она внизу рыжая?

— У корней черная, Микки. Нет другого такого бизнеса, как шоу-бизнес.

Свидание у него было назначено на 10:00 на одной из квартир Говарда вблизи «Голливудской чаши».[49] То, что у Микки и Джонни нет никаких подозрений, и эта история с утаиванием денег насторожили его. Он знал расписание Одри — нет смысла еще целый час где-то околачиваться. Базз поехал прямо к ней домой, поставил машину позади ее «паккарда» и позвонил.

Одри открыла дверь в брюках, свитере и безо всякого макияжа.

— Ты говорил, что даже знать не хочешь, где я живу.

Базз переминался с ноги на ногу — как дурачок на деревенской свадьбе.

— Я заглянул в твои права, пока ты спала.

— Микс, с теми, с кем спят, так не поступают.

— Ты ведь спишь с Микки, спишь?

— Сплю, но какое…

Базз проскользнул мимо Одри в комнату, обставленную мебелью из магазина уцененных товаров.

— Экономишь на обстановке, чтобы скопить деньги на торговый центр?

— Да. Экономлю, если хочешь знать.

— Золотце, ты знаешь, что Микки сделал с итальяшкой, который убил Хуки Ротмана?

Одри захлопнула дверь и встала, обхватив себя руками.

— Он избил его до бесчувствия, потом Фритци, или как там его зовут, перевез его через границу штата и велел никогда сюда не возвращаться. Микс, в чем дело? Я ненавижу, когда ты вот так себя ведешь.

Базз толкнул ее к двери, прижал, обхватил руками лицо и крепко держал, но, увидев, что она не сопротивляется, ослабил хватку.

— Ты обкрадываешь Микки, потому что думаешь, что он не заметит, а если заметит, то тебя не тронет, а ты учти, что теперь только я один, понимаешь, один защищаю тебя, потому что ты, дуреха, ни черта не понимаешь в тех, с кем трахаешься, а я уже по уши в тебя, так что включи мозги, пока не поздно, потому что, если Микки пальцем тебя тронет, я и его пришибу, и все его жидовско-итальянское кодло…

Он остановился, только когда Одри заплакала и стала давиться словами. Он гладил ее волосы и наклонил голову, чтобы лучше ее слышать, и растаял от счастья, услышав:

— Я тоже тебя люблю.

Они занимались любовью на полу передней, обставленной уцененной мебелью, в спальне, и в ванной, и в душе. Одри призналась, что на фурнитуре ванной она тоже пожмотничала. Базз сказал, что переговорит с бывшим бухгалтером Драгны, который покажет, как переделать записи в бумагах Микки или повернуть дело так, чтобы вину за растраты возложить на неизвестного мошенника. Она же пообещала, что кончит мухлевать, поведет отчетность правильно и будет играть на бирже, как честная женщина, никогда не имевшая связей с гангстерами и рэкетирами.

— Люблю тебя, — сказал он раз пятьдесят, чтобы как-то сквитаться за то, что она первой произнесла эти слова. Базз подробно выяснил размеры ее одежды, чтобы все свои побочные доходы пустить на ее туалет. Они заключили пакт: никто из них больше не говорит о Микки, если только это не совершенно необходимо. Никаких разговоров о будущем. Они встречаются максимум два раза в неделю, чередуя Говардовы квартирки для свиданий; ее и его дома используются от случая к случаю. Свои машины паркуют в укромных местах — чтобы не заметили шпионы Микки. Никаких встреч на людях, никаких совместных поездок, никому из друзей ни слова о том, что у них происходит. Базз попросил показать ему ее трюк с титьками, и она показала. Продемонстрировала свой наряд для стриптиза и содержимое своего платяного шкафа. Базз прикинул, что если все свои выигрыши в тотализаторе он потратит на тряпки, в которых хотел бы ее видеть, ему никогда не будет с ней скучно: он может ее раздевать, заниматься с ней любовью и одевать снова. Он подумал, что, если они навсегда останутся вместе, он расскажет ей о себе все, без утайки, но не сразу, а постепенно, чтобы она его получше узнала, не испугалась и не исчезла. Он говорил как заведенный, она тоже. Он решился рассказать, как убил доберман-пинчера, когда грабил в 21-м году лесной склад в Тулсе, и она и глазом не моргнула. На рассвете Одри стала засыпать, а он вспомнил о Микки и испугался. Подумал было переставить машину, но не захотел тревожить ее: она так уютно спала, положив головку ему на грудь. Но тревога в нем росла. Тогда Базз протянул руку, взял с пола револьвер и сунул его под подушку.

Глава двадцать первая

Приемная психбольницы — столы и пластиковые кушетки мягких тонов: нежно-зеленый, бледно-голубой, светло-желтый. На стенах — образцы художественного творчества больных: картины, нарисованные пальцем и соединенные по точкам, изображающие Иисуса Христа, Джо Ди Маджио[50] и Франклина Д. Рузвельта.[51] Дэнни, одетый, как Тед Кругман, в рабочие брюки, футболку, ботинки мотоциклиста со стальными носками и авиационную кожаную куртку, ждал Сирила «Сая» Вандриха. Почти всю ночь напролет он штудировал сценарий Мала Консидайна, а накануне целый день выяснял обстоятельства жизни Дуэйна Линденора и Джорджа Уилтси, обшарив все места их пребывания в Долине и не получив никакого результата, кроме тошнотворного чувства от парочки мерзких гомиков. Его немного отвлекло от этого вхождение в роль Теда, а когда он подъехал к воротам лечебницы Камарилло, охранник внимательно оглядел его и нью-йоркские номера машины, поначалу не признав в нем копа, проверил его удостоверение и жетон, позвонил для уточнения в участок Западного Голливуда. Пока перевоплощение Апшо в Кругмана происходило успешно. Последнее, решающее испытание его ожидает сегодня днем у пикетчиков.

Санитар ввел в комнату человека лет тридцати в пижаме цвета хаки. Небольшого роста, худой, широкий в бедрах; серые, глубоко посаженные глаза и щегольская прическа: лоб изящно закрывала челка грязных каштановых волос. Санитар сказал: «Вот он» — и вышел.

Вандрих вздохнул.

— Чепуха какая-то. У меня связи на коммутаторе, так вот, девушка там мне сказала, что это по поводу убийств, а я не убийца. Джазисты для вас все Джеки-потрошители. То годами донимали Птаху,[52] — а теперь за меня взялись.

Дэнни дал ему выговориться, разглядывал Вандриха, а тот разглядывал его.

— Ошибаетесь. Речь идет о Феликсе Гордине, Дуэйне Линденоре и Джордже Уилтси. Я знаю, что вы не убийца.

Вандрих плюхнулся в кресло.

— Феликс — тот еще тип, о Дуэйне и слыхом не слыхивал, а Джордж Уилтси ходил с набивкой в штанах, чтобы поразить богатых голубарей Феликса. А что это вы вырядились как голубой? Думаете разговорить меня таким образом? Это у меня было с голодухи, а потом я уже все это давно перерос.

«Умен, понимает, что к чему, возможно, ловко играет», — думал Дэнни. Слова Вандриха, что он одет как гомик, его ошарашили: он погладил рукава куртки, прикосновение к коже было приятно.

— Вы тут всех озадачили, Сай. Они так и не знают, псих вы или нет.

Вандрих улыбнулся, удобнее устроился в кресле и хитро посмотрел на Дэнни.

— Думаете, я симулирую?

— Уверен. Знаю также, что судьям надоело посылать сюда за всякую мелочевку на девяносто дней одних и тех же типов, тогда как мелким ворам-рецидивистам можно было бы по уголовному кодексу давать нормальный тюремный срок. В Квентине. А в тюрьме не расспрашивают что да как, а просто сажают за решетку.

— А я уверен, что в такой коже и при всем этом вы еще много другого знаете.

Дэнни заложил руки за голову, меховой воротник куртки приятно щекотал шею.

— Мне нужно, чтобы вы рассказали все, что знаете о Джордже Уилтси, Феликсе Гордине и, может быть, о том, что знает и чего не знает Гордин о некоторых вещах. Если расскажете, останетесь при своих девяноста днях. Будете водить меня за нос, судья пришлет сюда бумагу, что вы отказываетесь давать показания о тройном убийстве.

— Что, Феликса убили? — хихикнул Вандрих.

— Нет. Уилтси, Линденора и тромбониста по имени Марти Гойнз, который называл себя Рог Изобилия. Не слышали о нем?

— Нет, но я сам был трубачом, и меня звали Губы Восторга. Тут есть двусмысленность, если вы заметили.

Наглое кокетство рассмешило Дэнни.

— Еще пять секунд на размышление, и я ухожу и подключаю к делу судью.

— Я не отказываюсь, мистер полицейский, — улыбнулся Вандрих. — Устрою вам даже, так сказать, бесплатный вводный курс. Но сначала ответьте мне на вопрос. Вам Феликс рассказал обо мне?

— Да.

Вандрих устроил маленькое представление: положил ногу на ногу, стал жеманничать. Дэнни понял, что этот проклятый педераст не просто выпендривается, а лебезит перед ним, хочет подмазаться и готов стать на четвереньки перед властью; он почувствовал, что начинает потеть, в левацком наряде ему стало жарко и неудобно.

— Послушайте, расскажите, что знаете, — и все.

Вандрих перестал кривляться.

— Мы познакомились с Феликсом во время войны, когда я косил под психа, чтоб не попасть в армию. Косил я под психа везде. Я протранжирил тогда наследство, прокутил его. Стал ходить на вечера Феликса, однажды трахался с Джорджем, а Феликс решил, что у меня не все дома, так что, если он послал вас ко мне, значит, он ловчит. Вот мой бесплатный вводный курс.

Он тоже инстинктивно почувствовал это в Гордине: тот шага не делает без того, чтобы не словчить. Значит, что-то утаивает.

— Хорошо, — сказал Дэнни, вынул записную книжку и открыл страницу с подготовленными вопросами. — Грабежи, Вандрих. Занимался ли этим Уилтси и были ли у Гордина такие знакомые?

— Нет, — покачал головой Вандрих. — Как я сказал, с Джорджем Уилтси я был только раз, разговоры не были его сильной стороной, так что мы занимались только делом. Он никогда не упоминал этого Линденора, — жаль, что его убили. А я в магазинах крал только красивые вещицы, с грабителями дела не имел.

Дэнни записал «нет».

— Тот же вопрос относительно дантистов и протезистов. Изготовление вставных зубов. Уилтси, Гордин…

— Нет, — сверкнул Вандрих безупречной улыбкой. — Я и сам не был у зубного врача, как закончил школу.

— Молодой человек, юноша со шрамами от ожогов на лице. Он занимался грабежами, и было это во время войны.

— Нет. Фу, ужасно.

Еще два «нет».

— Палка зутера, — сказал Дэнни. — Это деревяшка с закрепленным на конце одним или несколькими лезвиями. Это оружие времен войны, использовалось тогда, чтобы резать костюмы зутеров, которые носили мексиканцы.

— Двойное фу и еще одно фу на пачукос в их костюмах.

«Нет», «нет», «нет» подчеркнул Дэнни и задал свой козырный вопрос:

— Высокий мужчина средних лет, с красивой седой шевелюрой, знаком с парнями, увлекающимися джазом, знает, где можно раздобыть героин; гомосексуалист, посещал приемы Гордина. Вы такого там не встречали?

Вандрих сказал «нет», Дэнни перевернул страницу:

— А теперь, Сирил, то, чем вы можете блеснуть. Информация о Феликсе Гордине: все, что вы о нем знаете, все, что слышали, все, что вы о нем думаете.

— Феликс Гордин… это… это… что-то, — начал Вандрих и заговорил шепотом: — Он не трахает ни мужчин, ни женщин, ни животных, и его единственный конек — это выворачивать людей наизнанку и заставлять их признаться себе в том, что они собой представляют… А потом заниматься сводничеством. У него официальное агентство знакомств, он знает массу молодых людей, людей тонких, незаурядных… и… как это сказать… со склонностями к…

Дэнни захотелось крикнуть: мужеложник, голубарь, гамак, пидор, двустволка — и вбить ему в глотку всю мерзость грязных дел голливудского участка по сексуальным преступлениям, чтобы сблевал всем этим, и самому сблевать на эту блевотину. Он размял рукава своей кожанки и сказал:

— Он заставляет людей признаться себе в том, что они гомосексуалисты, и это его заводит, так?

— М-м, да.

— Вы же можете произнести эти слова, Вандрих. Пять минут назад вы даже пытались заигрывать со мной.

— Это… словами не выскажешь. Это все так гадко, сделано с таким холодным расчетом.

— Значит, Гордин выискивает этих гомосексуалистов. И что потом?

— Потом ему доставляет наслаждение приглашать их на свои вечеринки, соединять в пары, заставлять их влюбляться и вступать в связь, а потом получать с них плату за услуги знакомства. Иногда он устраивает такие вечеринки у себя на вилле на океане и наблюдает за всем сквозь такие специальные зеркала. Он все видит, а те, кто в спальне, нет.

Дэнни вспомнил свой визит в «Мармон»: вспомнил свое волнение, когда он стоял, прижавшись к окну.

— Значит, Гордин — гомосексуалист-вуайер. Любит подглядывать за другими гомиками. Теперь такой вопрос: он ведет записи организованных им знакомств?

Вандрих отодвинулся с креслом к стене.

— Нет. По крайней мере, тогда он ничего не записывал. Говорили, у него отличная память и он боится вести какие-либо записи… опасаясь полиции. Но…

— Но что?

— Н-но я с-слышал, он все, все помнит. Однажды он сказал, что больше всего на свете хочет получить на каждого своего клиента нечто, что можно с выгодой использовать.

— Для шантажа?

— Д-да, видимо, так.

— Думаете, Гордин способен пойти на это?

— Да.

Сказано твердо, без заиканий и колебаний.

Мягкий меховой воротник куртки Дэнни стал липким от пота:

— Свободен.

Гордин что-то скрывает.

Его агентство знакомств — инструмент реализации своих извращений.

Шантаж.

На информацию о том, что Дуэйн Линденор был шантажистом, никакой особой реакции не выдал; Чарлз Хартшорн — «коротышка и плешив, как луковица» — исключен из подозреваемых по внешним данным. Этот факт подтвержден описанием сержанта Фрэнка Скейкела его характера и высокого положения: пока адвокат неприступен. Если Гордин сам шантажист, то совпадение с Линденором — случайное: оба вращаются в среде, где шантаж обычная вещь. Надо было начинать с агентства знакомств.

Дэнни отправился обратно в Лос-Анджелес, все стекла в машине опустил, чтобы не снимать и не расстегивать куртку. По инструкции Консидайна свою машину он оставил за три квартала от голливудского участка полиции и к назначенной им на полдень встрече с помощниками пришел минута в минуту.

Его люди уже были в сборе. В первом ряду сидели Майк Брюнинг и Джек Шортелл, они болтали и курили. Джин Найлз сидел в четвертом ряду, роясь в пачке бумаг у себя на коленях. Дэнни взял стул и сел лицом к ним.

— Вы все еще выглядите как коп, — сказал Шортелл.

— Ага, — подтвердил Брюнинг, — но комми все равно этого не поймут. Если бы они были умными, то не были бы комми, верно?

Дэнни рассмеялся. Найлз сказал:

— Давайте поскорее с этим заканчивать, Апшо! У меня полно работы.

Дэнни достал блокнот и ручку.

— У меня тоже. Сержант Шортелл, начинайте.

— Коротко. Обзвонил девяносто один зубопротезный кабинет, проверил по описанию обвиняемых перечни клиентов, обнаружил всего шестнадцать подозрительных: психи, все состоят на учете в полиции. По типу крови исключил девять, из оставшихся четверо — в заключении, с тремя разговаривал лично. Никаких зацепок, плюс к тому у всех алиби на дни убийств. Продолжаю поиск, сразу позвоню, если что обнаружу.

Дэнни повернулся к Брюнингу:

— Что у вас и сержанта Найлза?

Брюнинг посмотрел в свой большой, на спиральке блокнот.

— Ничего. По укусам мы просмотрели дела по городу, округу и муниципалитетам. Подпадают под описание следующие лица: негритос-педик откусил член у своего дружка, толстый блондин, сидел за растление малолетних — кусает маленьких девочек, плюс еще два парня — оба мотают срок в Атаскадеро за нападение при отягчающих обстоятельствах. По слухам о происшествиях в барах для голубых — тоже ничего. Психи с такими задвигами не болтаются в коктейль-барах для гомиков и не пристают к ним с предложениями типа «Я кусаюсь. Хочешь, укушу?». Копы из нравов меня на смех подняли. Ничего по архивам отдела нравов, ничего — по делам о преступлениях на сексуальной почве. По грабежам — тоже. Провел перекрестную проверку. О малом со шрамами от ожогов — ничего. Шесть мужчин средних лет и седых, но все они были в заключении в ночи убийств или имеют достоверные алиби. Повторный опрос свидетелей — ничего, слишком много времени прошло. Черный город, Гриффит-парк, район, где был обнаружен труп Гойнза, — пусто. Никто ничего не видел, всем наплевать. Трясти осведомителей бесполезно.

Этот тип — одиночка. Ни с каким криминалом не общался — пенсию ставлю. Лично усматриваю трех вероятных преступников, взятых из досрочно освобожденных в городе и округе, — два педика и один красавчик, высокий, седой, похожий на проповедника, дрючил трех морпехов, смазывая свой болт зубной пастой. В ночь все трое пережидали комендантский час в «Полуночной миссии»[53] — алиби не от кого-нибудь, а от самой сестры Мэри Экерт.

Брюнинг замолчал, чтобы перевести дух, и закурил.

— Мы с Джином, — продолжил он, — перетрясли всех торговцев героином в южной части города, их не так много, надо сказать, — и все впустую. Прошел слух, что Джек Д. и Микки К. собираются запустить в продажу партию наркотика по низкой цене. Проработали версию с джаз-музыкантом — ничего подходящего под описание того человека. То же самое по наркошам. Ноль. А работали мы вовсю.

Найлз хмыкнул. Дэнни посмотрел на свои машинально выводимые каракули: вся страница заполнена концентрическими окружностями. Ноли.

— Майк, а что насчет палок зутеров? Упоминания в делах о нападениях, сообщениях информаторов?

Брюнинг прищурился.

— Тоже ноль. К тому же этими штуками уже давно никто не пользуется. Я знаю, док Лейман считает, что раны на спине остались от палки зутера. Может, он ошибается? По-моему, это притянуто за уши.

«Шестерка» Дадли Смита свысока смотрит на Леймана, доктора медицины и доктора философии. Дэнни холодно говорит:

— Нет. Лейман — великолепный специалист, и он прав.

— Все равно это не дает реальной зацепки. Я думаю, убийца читал об этих палках или был свидетелем восстания зутеров и на этом зациклился. Он — псих, логику в его действиях искать не стоит.

Что-то настораживало в том, как рьяно Брюнинг отметает версию о палках зутеров, но Дэнни отогнал эту мысль:

— Думается, вы не правы. На мой взгляд, убийца умышленно использовал палку зутера. Инстинкт мне подсказывает, что он мстит за причиненное зло; и изощренные увечья, которые он нанес жертвам, — часть этой мести. А потому нужно, чтобы вы с Найлзом прочесали дела в участках в мексиканских районах, подняли рапорты о происшествиях 42—43-го годов — время восстания зутеров, Сонной Лагуны — словом, когда мексы не сходили со страниц уголовной хроники.

Брюнинг пристально смотрел на Дэнни, Найлз застонал и пробормотал: «Инстинкт мне подсказывает!» Дэнни сказал:

— Сержант, если у вас есть замечания, прошу высказывать их мне вслух.

Найлз ухмыльнулся:

— Ладно. Во-первых, мне не нравится Управление шерифа Лос-Анджелеса и их дружок Микки Жид. Кстати, у меня есть приятель в управлении округа, и он мне сказал, что ты вовсе не воплощение добродетели, какое из себя корчишь. Во-вторых, я провел кое-какое самостоятельное расследование и поговорил с двумя условно освобожденными из Квентина. Они сказали мне, что Марти Гойнз никаким гомиком не был, и я им верю. И в-третьих, ты меня лично обломал, скрыв, что был в доме на Тамаринд-стрит, и это мне не нравится.

«Только бы не Бордони. Только бы не Бордони. Только бы не эта сука Бордони». Дэнни спокойно сказал:

— Мне безразлично, что тебе нравится и что ты думаешь. А кто те двое условно освобожденных?

Два тяжелых взгляда — глаза в глаза. Найлз посмотрел в свой блокнот:

— Пол Артур Кониг и Лестер Джордж Мазманиан. И в-четвертых, ты мне не нравишься.

Карты раскрыты. Глядя в глаза Найлза, Дэнни обратился к сержанту управления шерифа Шортеллу:

— Джек, на доске объявлений плакат, пачкающий наше управление. Уберите его.

Восхищенный голос Шортелла:

— С удовольствием, капитан.

Тед Кругман.

Тед Кругман.

Теодор Майкл Кругман. Тедди Кругман, красный комми, радикал, подрывной элемент, рабочий сцены.

Дружит с Джуки Розенцвейгом из движения «Молодые артисты против фашизма» и Биллом Уилхайтом, руководителем бруклинской ячейки КП; бывший возлюбленный (ок. 1943 года) Донны Патриции Кэнтрелл, радикальной активистки из Колумбийского университета. Покончила с собой в 47-м, бросившись в реку с моста Вашингтона, когда узнала, что ее отец-социалист предпринял попытку самоубийства после вызова в Комиссию Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности. Сам мистер Кэнтрелл стал слабоумным, приняв коктейль из чистящих средств.

Бывший член АФТ-КПП,[54] член первичной организации КП Северного побережья Лонг-Айленда, Комитета в защиту рабочих Германии, «Обеспокоенные американцы против нетерпимости», «Друзья бригады им. Авраама Линкольна» и Лиги за справедливость в отношении Поля Робсона. Ребенком ездил в летние лагеря социалистов, исключен из городского колледжа Нью-Йорка, из-за политических убеждений в армию не призывался, с удовольствием трудился в театре рабочим сцены, куда его влекли политически просвещенные люди и красивые девочки. Работал на многих бродвейских шоу, участвовал в съемках фильмов категории В на Манхэттене. Любил ходить на митинги и демонстрации, подписывать петиции и рассуждать о коммунизме. Активно участвовал в левом движении в Нью-Йорке до 48-го года, с тех пор сведений о нем не имеется.

Фотографии.

Донна Патриция Кэнтрелл — миловидная, но строгая, смягченная копия папы, обожравшегося «Аякса».[55] Джуки Розенцвейг — высокий жирный парень с глазами навыкате за толстыми стеклами очков. Билл Уилхайт — типичный представитель среднего класса. Круг знакомых ему людей, тайно снятых фэбээровцами на пленку. Люди, несущие транспаранты. На обороте фотографий — имена, даты и факты, раскрывающие суть событий.

Запарковавшись на Гоуэр-стрит к северу от Сансет, Дэнни пробежал свой сценарий и перебрал фотографии. Надо хорошо запомнить лица тех, с кем ему придется вести игру: руководителя пикета тимстеров, к которому ему нужно было подойти; громил, в паре с которыми он должен идти в пикете и затеять спор; здоровяка из полицейской академии, с которым предстояло подраться, наконец — если замысел Консидайна осуществится полностью, — Нормана Костенца, руководителя пикетчиков УАЕС, который должен будет познакомить его с Клэр де Хейвен. Сделав несколько глубоких вздохов, он запер в бардачке пушку, жетон, наручники и удостоверение Дэниела Томаса Апшо, засунул в кармашек бумажника копию водительских прав Теодора Майкла Кругмана. Апшо превратился в Кругмана, и Дэнни зашагал к месту действия.

Там — столпотворение. Две извивающиеся змеи человеческих фигур двигаются параллельно, но в противоположных направлениях: уаесовцы, тимстеры, плакаты на палках, выкрики и свист. Линии пикетчиков тянутся на четверть мили вдоль длинного ряда студий и заваленной мусором канавы. Разделяет их расстояние в три фута шириной. На другой стороне Гоуэр-стрит возле своих машин стоят репортеры; работают передвижные буфеты с кофе и пончиками. Пожилые копы жуют пончики и наблюдают за газетчиками — те играют в кости на куске картона, пристроенном на капоте полицейской машины. На всю улицу, пытаясь переорать друг друга, вопят мегафоны, методично повторяющие каждый свое: «КРАСНЫХ — ВОН!» и «ДОСТОЙНУЮ ЗАРПЛАТУ!»

Дэнни отыскал руководителя пикета тимстеров — он полностью соответствовал своему фото. Тот незаметно подмигнул ему и сунул в руки толстую палку с наклеенной на фанеру картонкой с надписью «УАЕС — УКРЫВШИЕСЯ ОТ РАЗОБЛАЧЕНИЯ ВРАГИ АМЕРИКИ». Прошел канитель инструкции по соблюдению закона и расписался в табеле. Дэнни заметил, что за этим наблюдает человек, работающий раздатчиком в передвижном буфете тимстеров, — очевидно, подсадная утка УАЕС, о чем имелось предупреждение в информационном пакете Консидайна.

Крики становятся все громче. Распорядитель ставит Дэнни в цепь с его компаньонами, Алом и Джерри, правдоподобно выглядевшими в грязной и поношенной рабочей одежде. Рукопожатие трех крепких парней, которые не станут валять дурака в серьезном деле, — все точно по сценарию. И вот он, теперь Тед Кругман, играет свою голливудскую драму в окружении статистов. Группа хороших людей и группа негодяев, движущихся встречным курсом. Он идет в ряду с Алом и Джерри — три профи, знающих свое дело. Навстречу несут плакаты: «ТРЕБУЕМ СПРАВЕДЛИВОГО РАСПРЕДЕЛЕНИЯ ДОХОДОВ!», «ПОЛОЖИТЬ КОНЕЦ САМОУПРАВСТВУ СТУДИЙ!», «ДАЕШЬ ДОСТОЙНУЮ ЗАРПЛАТУ!». Тимстеры бьют локтями в ребра уаесовцев, те морщатся, но сдачи не дают, продолжают маршировать и выкрикивать свои лозунги. Это — мысленное кино, только со звуком. Воображение Дэнни сразу рисует вертолеты, электрические мясорубки, циркулярные пилы, моторы, без остановки изрыгающие шум, не дающие возможности подумать или сосредоточиться на определенном образе. Сейчас они с Джерри начнут диалог, точно воспроизводя первые реплики сценария Консидайна.

— Да это московская пропаганда, мать твою. Ты, вообще, на чьей стороне, приятель?

Дэнни парирует:

— На той, друг, которая платит мне доллар за час в пикетной линии!

Джерри хватает его за руку:

— А тебе, значит, мало…

Уаесовцы останавливаются и смотрят на них.

Дэнни вырывает у него руку и выкрикивает положенные по сценарию слова. Своим порядком к нему подходит руководитель пикета, отводит в сторону и делает внушение: дескать, надо поддерживать командный дух. Он подзывает Ала и Джерри, заставляет всех троих пожать друг другу руки, как подравшихся школьников, и за всем этим наблюдает группа худосочных радикалов. Трое угрюмо встают в строй, а руководитель торопливо направляется к буфету. Дэнни видит, как он разговаривал с человеком, раздающим кофе и пончики, — агентом, внедренным в УАЕС, — указывая назад большим пальцем на место небольшого скандала. Ал говорит:

— Ты, Кругман, не отлынивай.

Джерри сопровождает это соответствующими эпитетами. Дэнни с жаром начинает убеждать его, что он такой же честный работяга и т. д., — очень в духе настоящего Кругмана, на тот случай если к их разговору будут прислушиваться. Эти речи Консидайн позаимствовал из рапортов нью-йоркской полиции о стычке бастующих профсоюзов рабочих швейной фабрики, когда начался отчаянный мордобой; «боссы» обеих сторон обвели вокруг пальца рядовых членов. Он старается втолковывать ограниченным Алу и Джерри смысл своих слов, а те качают головами и сторонятся его, не желая быть рядом с этой крысой, гнусным предателем-комми.

Дэнни продолжает маршировать, высоко держа плакат, выкрикивая лозунг «Красных — вон!», но вкладывая в него особый смысл. Включилась его мысленная кинокамера, все, как ему кажется, идет как задумано, будто он принял свои четыре рюмки, а пятой уже не хотелось, и будто он рожден для этого, а все это гомосексуальное дерьмо в бунгало Гордина его уже не касается. Все выглядит каким-то хаосом в пустоте, будто тебя сунули в мясорубку и делают из тебя фарш, а ты смеешься. Время идет. Ал и Джерри то и дело подходят к нему, цедя сквозь зубы ругательства. Наконец подошли с громилой-полицейским. Амбал заступил ему дорогу и ткнул пальцами в грудь, импровизируя по сценарию Консидайна:

— Это и есть крутой комми? А по мне, похож на слабака!

И тихо, шепотом:

— Ну, давай действуй, шерифский мудила.

И Дэнни начал импровизировать: резко отрывает от себя пальцы амбала. Тот вопит и изображает удар левым хуком. Дэнни уворачивается и с ближней дистанции контратакует с левой и с правой в солнечное сплетение. Полицейский складывается пополам, Дэнни бьет его кованым ботинком по яйцам, тот валится в гущу столпившихся пикетчиков УАЕС.

Кругом крики, свистки. Дэнни хватает свою палку с оторвавшимся плакатом и бешено озирается: сейчас он врежет своему коллеге по актерскому цеху. Его окружают полицейские, ударами дубинок валят его на землю, поднимают за шиворот, бьют, снова поднимают, швыряют на землю и бьют ногами…

Дэнни очнулся… Ощутил во рту привкус крови, понял, что лежит на тротуаре… Чьи-то руки его поднимают, поддерживают, и он оказывается лицом к лицу с приветливо улыбающимся Норманом Костенцем, знакомым ему по фотографии из пакета Мала Консидайна:

— Тед Кругман, да? Кажется, я слышал о тебе.

Следующий час промелькнул быстро, как на перематывающейся пленке.

Дружелюбный Норман помог ему отряхнуться и повел в бар на Бульваре. Дэнни быстро пришел в себя; боль в спине, шатающийся зуб и ноющие бока особенно не беспокоили. Полицейским по сценарию Консидайна отводилась пассивная роль; Дэнни должен был брать инициативу на себя, иначе ему могли запросто раскроить голову. По замыслу Мала полицейские должны были прекратить потасовку, разнять драчунов и слегка помять, а потом отпустить. Копы явно переборщили в своей реакции на его импровизацию, и эти пинки, забросившие Дэнни в канаву, следует отнести на счет грубого нападения на своего. Теперь вопрос состоял в том, как Мал отнесется к ситуации, ведь Консидайн сам раньше был полицейским.

В баре он должен был убедительно сыграть роль Теда Кругмана, и думать о том, как все это отзовется, было некогда.

Норман Костенц сфотографировал его для регистрации нападения полиции и рассыпался в похвалах его мужеству. Дэнни перевоплотился в Теда, потягивает пиво и двойное виски, что он обычно никогда не делал, но теперь это облегчало боль в помятых фашиствующими копами костях. Выпивка и в самом деле помогла — острота боли притупилась, он принялся разминать плечи, зная, что скоро боль вернется — с удвоенной силой. Захмелев, он почувствовал себя много лучше. А что, играет он совсем неплохо. Костенц заводит разговор о том, что Джуки Розенцвейг ему рассказывал про него и Донну Кэнтрелл. Дэнни выдал сценку печали по Донне, объяснив этим, почему не подавал о себе вестей: профессор Кэнтрелл — инвалид, Донны нет в живых, а виноваты во всем фашисты. Он же просто онемел от горя, совсем не мог активно работать в организации, протестовать или хотя бы отомстить им за все. Костенц настойчиво расспрашивает, что он делал после самоубийства Донны, и Дэнни преподнес ему блюдо-ассорти: реальные истории из своей жизни с кражей автомобилей — только их похитителем выступал Тед и на Восточном побережье. Добродушный Норман все это скушал, искренне сочувствуя чужим переживаниям, организовал выпивку по второму кругу и стал расспрашивать про войну на швейном фронте, про лигу Робсона, о чем ему было известно от Джуки. Дэнни справился с этим играючи: имена и фото — из пакета Консидайна, а долгий треп с восхвалением леваков — из встреч с разными деятелями, депутатами и из воспоминаний о жителях Сан-Берду. Костенц вылизал и это блюдо, попросил еще. Дэнни на седьмом небе: боль в теле утихла, он поглаживает рукава куртки, будто это его собственная кожа, и плетет байки, высасывая их из пальца и пакета фактов Консидайна. Поведал длинную историю о том, как утратил свое политическое кредо, как ненасытно распутничал со студенткой-коммунисткой (фото героини также было из пакета Мала), про свою долгую одиссею по стране и как ненависть к себе и желание разобраться в себе и происходящем привели его в линию пикета тимстеров. Но теперь он понял, что к чему, ему не место среди фашистских сволочей — ему хочется работать, бороться, вступить в профсоюз и помочь УАЕС покончить с тиранией студийных боссов. Норман Костенц все выслушал это, почти не дыша, поднялся и сказал:

— Вы не смогли бы встретиться со мной и нашим товарищем завтра? «Эль Койот» на Беверли в полдень?

Дэнни встал, пошатываясь не столько от выпитого и перенесенных побоев, сколько от отлично сыгранной роли. Впору получать «Оскара».

— Приду, — сказал он и вскинул руку в приветственном салюте, как дядюшка Джо Сталин в кинохронике.

Дэнни поехал домой, проверил, целы ли спрятанные папки с бумагами и фотографиями, принял горячий душ и смазал синяки на спине, которые начали уже припухать. Стоя голым в ванной перед зеркалом, он прорепетировал подходы к Клэр де Хейвен, затем достал вещи из своего «левого» гардероба: шерстяные брюки, пояс, футболку, рабочие ботинки и кожаную куртку. Тед Кругман, но уже полицейский — полюбовался собой в зеркале и поехал на Стрип.

На улице темнело, низкие дождевые облака сгустили сумерки. Дэнни остановился на Сансет напротив агентства Феликса Гордина, уселся поглубже, взял бинокль и стал наблюдать за домом.

Это было одноэтажное здание во французском провинциальном стиле, с жалюзи на окнах и арочным входом; ящик для почты был декорирован бронзовым литьем. К дому примыкала освещенная стоянка для машин. Там стояло три автомобиля. Прищурившись, Дэнни рассмотрел и записал три калифорнийских номера серии Cal’49: DB 6841, GX 1167, QS 3334.

Стало совсем темно. Дэнни не спускал глаз с дверей дома. В 17:33 из дома вышел молодой человек лет двадцати пяти, сел в «форд»-купе GX 1167 и уехал. Дэнни записал данные по молодому человеку и машине и продолжил наблюдение. В 17:47 подъехал «Ла Салль» предвоенного выпуска — Cal’49 TR 4191; из машины вышел молодой красавчик латинос в пиджаке и зауженных брюках, позвонил и вошел в агентство. Дэнни снова сделал запись. Дальнейшее наблюдение выявило двух пожилых темноволосых мужчин в пиджачной паре. Они сели в DB 6841 и QS 3334 и разъехались по Сансет в разные стороны. Через десять минут вышел молодой латинос. Никто из троих на подозреваемого похож не был.

Время тянется медленно; Дэнни неподвижно сидит, принюхивается к запаху мази и чувствует, как возвращается боль в мышцах.

В 18:14 на стоянку въехал «роллс-ройс»; из машины вышел человек, одетый в шоферскую форму, позвонил в дверь, что-то сказал в переговорное устройство, пересек улицу и скрылся из виду. Огни в доме погасли, освещенным осталось одно окно. Шофер Гордина оставил машину, видимо, «клиентов» сегодня больше не ожидается. Дэнни заметил на углу телефонную будку и пошел к ней. Он позвонил в отдел транспортных средств.

— Да? Кто запрашивает?

Дэнни видит, что одно окно продолжало светиться.

— Помшерифа Апшо, участок Западного Голливуда. Прошу ответить побыстрее.

Оператор сказал:

— Мы сейчас перегружены запросами по регистрации, но…

— Я звоню по полицейской линии, а не общей. Я расследую убийство, так что сделайте для меня исключение.

В голосе оператора послышались виноватые нотки:

— Извините, помшерифа… Давайте ваши имена.

— У меня номера и описание машин, это вы мне дайте имена владельцев. Четыре калифорнийских номера, серия 49 года: DB 6841, GX 1167, QS 3334 и TR 4191. И поторопитесь.

— Да, сэр, — сказал оператор, и линия отключилась. Дэнни следит за агентством Феликса Гордина. Через несколько секунд оператор был снова на линии. — Готово, помшерифа.

Дэнни приложил блокнот к стенке телефонной будки:

— Пишу.

— DB 6841 — Доналд Уиллис Уотчел, Франклин-стрит, 1638, Санта-Моника; GX 1167 — Тимоти Джеймс Костиган, Сатикой-стрит, 11692, Ван Найз; QS 3334 — Алан Брайан Маркс, Четвертая авеню, 209, Венис и TR 4191 — Оджи Люис Дуарте, Норт-Вендом, 1890, Лос-Анджелес. Все.

Имена ничего не говорят, только Дуарте вроде знакомо. Дэнни повесил трубку, и в тот же момент погас свет в окне. Он побежал к своей машине, сел за руль и стал ждать.

Скоро из дома вышел Феликс Гордин. Он проверил, заперта ли дверь, и щелкнул выключателем у гаража. Вывел «роллс-ройс» задним ходом, развернулся и поехал по Сансет. Дэнни досчитал до пяти и тронулся за ним.

Преследовать его было нетрудно: Гордин ехал осторожно и держался в среднем ряду. Дэнни пропустил вперед себя машину и следил за Гордином, ориентируясь по длинной антенне с декоративным английским флажком на конце; в свете фар встречных машин флажок служил хорошим ориентиром.

Гордин ехал в западном направлении. Выехав со Стрипа, он взял курс на Беверли-Хиллз. Так, они едут к океану, сворачивают со Стрипа на Беверли-Хиллз. У Линден машина, разделявшая их, свернула направо, Дэнни сократил интервал с машиной Гордина, осветив бампер «роллса» светом своих фар, а потом немного отстал. Миновали Беверли-Хиллз, Холмби-Хиллз и Вествуд. Движение становилось реже, и скоро машин совсем не стало. Брентвуд, Пасифик Палисейдс. Сплошная зелень с вкраплениями домов и пустырей. Сансет-бульвар извилисто уходит в темноту. Дэнни заметил позади себя огни фар какой-то машины.

Он отпустил педаль акселератора, огни стали быстро приближаться, потом вдруг исчезли. Он посмотрел в зеркало заднего вида и увидел очертания машины на близком расстоянии. На дороге больше никого не было. Он газанул вперед, пока машина Гордина не оказалась на расстоянии броска камня от капота его «шевроле». Посмотрел назад, неизвестная машина висела у него на хвосте.

За ним наблюдали.

Двойная слежка.

Дэнни сглотнул, высмотрел справа пустырь, сбросил скорость и резко свернул в грязь, царапая днище о камни. Его преследователь с потушенными огнями проскочил по Сансет и стал набирать скорость. Дэнни резко крутанул руль налево и на первой передаче выбрался на асфальт. Включил дальний свет, вторая, третья передача, педаль газа уперлась в пол. Он стал настигать коричневый седан, сел ему на хвост. Номер седана забрызган грязью, и водитель, очевидно, ослеплен его фарами.

Седан круто свернул направо в слабо освещенный проулок. Дэнни сбросил скорость, резко затормозил и юзом развернул машину против встречного движения. Огни следовавших за ним машин теперь летели прямо на него. Он включил зажигание, отпустил педаль сцепления, нажал на газ и рванул через бордюрный камень на тротуар и вверх по переулку. По всему Сансет заревели гудки.

По обе стороны стояли бунгало; на углу одного дома он прочел: Ла Палома-драйв,1900 Н. Дэнни прибавил газу, дорога шла в гору, никаких машин не видно. Свет из окон позволял рассмотреть немного. Когда Ла Палома-драйв из вертикали превратилась в горизонталь, Дэнни увидел на обочине коричневый седан. Дверь со стороны водителя была открыта.

Дэнни подъехал к седану, остановился, расстегнул кобуру револьвера. Вышел из машины и двинулся к седану, держа револьвер наготове. Заглянул в машину — на переднем сиденье никого, только чистые вельветовые чехлы. Отошел на шаг и увидел, что это «Понтиак Супер Чиф» 48-го года выпуска. Брошен на недостроенной дороге посреди темных холмов.

Сердце в груди Дэнни колотилось, в горле пересохло, ноги стали ватными, рука с оружием дрожала. Он прислушался, но слышал лишь стук собственного сердца. Куда мог уйти его преследователь? С того места, где стоял Дэнни, ему были видны многочисленные дорожки, уходившие в темноту, и склон горы Санта-Моника.

Нужно продумать свои действия, не спешить, ты полицейский межведомственной следственной группы. Слово «полицейский» его успокоило. Он сунул револьвер за пояс и осмотрел переднее сиденье. На нем — ничего; регистрационный талон там, где его место, — на рулевой колонке. Дэнни расстегнул пластиковый хомутик талона, не прикасаясь к его плоской поверхности, поднес к фарам своей машины и прочитал: Уорделл Джон Хаскомб, 9816 J Саут-Айола, Лос-Анджелес. Регистрационный номер Cal 416893-H; номер прав Cal JQ 1338.

Юг Сентрал-авеню, негритянский район, тот, откуда убийца угнал машину, на которой перевозил тело Марти Гойнза.

ОН.

Дэнни снова бьет дрожь. Он едет назад по Сансет до первой заправочной с телефоном-автоматом. Трясущейся рукой опускает в аппарат монету и набирает номер полицейской линии управления транспорта.

— П-помшерифа Апшо, участок Западного Голливуда.

— Вы звонили полчаса назад?

— Ну да, черт возьми, сейчас срочно просмотрите в списке угонов: «Понтиак Супер Чиф» 1948 года выпуска, Cal JQ 1338. Если он угнан, мне срочно нужно узнать откуда.

— Принято. — И молчание.

Стоять в будке Дэнни сначала было жарко, потом стало зябко. Он вынул блокнот и ручку, чтобы записать данные, которые даст ему оператор. Его взгляд упал на запись: «Оджи Люис Дуарте», и он сразу вспомнил, что в досье УАЕС ему попадался какой-то Хуан Дуарте, но это ровным счетом ничего не значило. Дуарте — распространенная мексиканская фамилия, как Гарсия или Эрнандес.

Голос оператора:

— Машина в розыске, угнана днем от дома 9945 по Саут Норманди, владелец Уорделл Дж. Хаскомб, мужчина, негр, 9816, Саут…

— Понял.

— Знаете, помшерифа, ваш коллега был более вежлив.

— Что?

Оператор говорил усталым голосом, будто имел дело со слабоумным:

— Звонил помшерифа Джонс из вашего отряда. Просил, чтобы я повторил данные на те четыре машины, сказал, что вы потеряли свой блокнот.

В будке, казалось, повеяло морозом. Такого помощника шерифа в управлении не было. Кто-то, наверно ОН, следил за ним, как он вел наблюдение за офисом Гордина, был близко, слышал его разговор с оператором и уловил самое главное — Дэнни выяснял, на кого зарегистрированы машины. Его била нервная дрожь.

— Опишите мне его голос.

— Вашего партнера? Голос образованного человека. Никогда бы не сказал, что звонит окружной детектив…

Дэнни брякнул трубкой по рычагу, достал из кармана последнюю монетку и набрал номер дежурки голливудского участка.

— Сыскной отдел, Голливуд, — ответил голос.

— Сержанта Шортелла. Скажите ему, это срочно.

— Ладно.

Слабый щелчок, и скучный голос старослужащего копа:

— Да. Кто говорит?

— Апшо. Джек, только что за мной гнался убийца на угнанной машине.

— Что за…

— Ты слушай. Я его засек, но он бросил машину и удрал. Запиши: «Понтиак Супер Чиф» 48 года, Ла Палома-драйв, направо от Сансет в Палисейдс, там, где дорога идет ровнее. Нужен криминалист, тебе — обойти дома в окрестности, опросить возможных свидетелей. Ушел он пешком, там кругом холмы, и он наверняка скрылся, но опрос все равно проведи, и быстро. Я здесь не задержусь.

— Вот черт!

— А то! Еще мне нужна информация по следующим лицам: Дональд Уотчел, Франклин, 1638, Санта-Моника. Тимоти Костиган, Сатикой, 11692, Ван Найз. Алан Маркс.

Четвертая авеню, 209, Венис и Оджи Дуарте, Вендом, 1890, Лос-Анджелес. Записал?

— Готово, — ответил Шортелл, и Дэнни повесил трубку.

Он поехал обратно на Ла Палома и нашел машину на том же месте. Осветил фонариком дома, тропинки, задние дворы и подножье холма. Жители окрестных домов выносили мусор; собаки, кошки и вспугнутый койот застывали на месте в луче света. Никаких следов высокого человека средних лет с роскошной седой шевелюрой, безнаказанно угнавшего машину и вышедшего сухим из воды.

Дэнни вернулся на Сансет и медленно поехал, внимательно глядя по сторонам дороги. Выехав на прибрежное шоссе, он напряг память и вспомнил адрес Феликса Гордина — 16 822 PCH — и поехал к нему.

Дом стоял на стороне, обращенной к океану, — деревянный, в колониальном стиле, на врытых в песок сваях. Над почтовым ящиком — резная надпись: «Феликс Гордин, эсквайр». Дэнни остановился прямо у дома и позвонил, послышался мелодичный перезвон, как в «Мармоне». Дверь открыл красивый мальчик в кимоно. Дэнни показал ему жетон:

— Управление шерифа. Мне нужно видеть Феликса Гордина.

Мальчик не двинулся с места.

— Феликс неважно себя чувствует.

Дэнни оглядел паренька: его волосы были вытравлены перекисью водорода, и Дэнни почувствовал тошноту. Гостиная за спиной мальчика была ультрамодерновой, с тонированным зеркалом во всю стену, как односторонние зеркала в комнатах допроса. Вандрих говорил о Гордине, что тот любит подглядывать.

— Скажите ему, что пришел помшерифа Апшо.

— Все в порядке, Кристофер. Я поговорю с этим офицером.

Услышав Гордина, мальчик отскочил в сторону. Дэнни вошел и увидел стоящего перед зеркалом Гордина в элегантном шелковом халате. Он не повернул головы, и Дэнни спросил:

— Может, взглянете на меня?

Гордин медленно повернулся:

— Здравствуйте, помшерифа. Вы что-то забыли у меня в тот вечер?

Кристофер подошел и встал рядом с Гордином, поглядывая в зеркало и посмеиваясь. Дэнни сказал:

— Мне нужно знать, кто такие Дональд Уотчел, Алан Маркс, Оджи Дуарте и Тимоти Костиган.

— Это мои друзья и клиенты, они сегодня были у меня в офисе. Вы что, шпионите за мной?

Дэнни подошел ближе, став к зеркалу боком.

— Подробнее, пожалуйста. Кто они?

Гордин пожал плечами и положил руки на бедра.

— Как я сказал, друзья и клиенты.

— Как я сказал, подробнее.

— Хорошо. Дон Уотчел и Ал Маркс — артисты на радио, Тим Костиган был популярным эстрадным певцом, а Оджи Дуарте — подающий надежды актер, для которого я нашел работу в рекламе. Вы могли видеть его по телевизору. Он играл роль сборщика фруктов в ролике Ассоциации цитрусоводов Калифорнии.

Мальчик-красавчик разглядывал себя в зеркале, очарованный собственным отражением. Дэнни почувствовал, что Гордин чего-то боится.

— Помните, как описывал я подозреваемого? Высокий, седой, средних лет.

— Да. И что?

— Возле вашего офиса не было никого, кто соответствовал этому описанию?

Гордин сохранял все тот же невозмутимый вид. Кристофер обернулся и уже было хотел что-то сказать, но Гордин положил руку ему на плечо и легонько сжал его. Лицо красавчика стало бесстрастным. Дэнни улыбнулся:

— Вопросов больше нет. Извините за беспокойство.

В гостиную вошли двое мужчин. На них был красные шелковые трусы; один из них снимал маску цвета золота. Оба были молоды, с перекачанными телами; ноги их были обриты, а тело смазано каким-то маслом. Тот, что повыше, состроил Дэнни глазки и послал воздушный поцелуй. Его партнер бросил сердитый взгляд, заложил большие пальцы рук за пояс, потянул высокого в коридор, и они скрылись. Оттуда раздался их смешок. Дэнни почувствовал, что его может стошнить, и он направился к двери.

Вдогонку раздался голос Гордина:

— По этому поводу будут вопросы, помшерифа?

Дэнни обернулся:

— Нет.

— Хотите сказать, что это не согласуется с вашими понятиями о жизни? У вас наверняка хорошая семья. Жена или девушка, семья, для которой это все было бы шокирующим. Не желаете поговорить о них за бокалом доброго «Наполеона», который вам так понравился?

На какое-то мгновение Дэнни охватывает пугающее чувство: Гордин и красавчик мальчик видятся ему мишенями-силуэтами, злодеями, в которых он готов разрядить револьвер. Он молча отворачивается и выходит, громко хлопнув дверью.

На улице его вырвало. Дэнни увидел на соседнем доме шланг с краном, выпил воды, ополоснул рот. Оправившись, он отъехал на своем «шевроле» на другую сторону улицы, встал и принялся ждать.

Через двадцать минут вышел красавчик и направился к берегу. Дэнни дал ему немного отойти и начать спускаться по лестнице, а потом быстро пошел за ним. Услышав за спиной шаги, мальчик обернулся. Дэнни замедлил шаг, подошел.

— Привет, — сказал Кристофер. — Хотите полюбоваться видом…

Дэнни ударил его в живот, схватил за волосы и стал бить в лицо, пока не почувствовал на кулаках кровь. Луна осветила его лицо: никаких слез, никакой попытки сопротивления, глаза широко открыты. Кристофер стал коленями на цемент и поплотнее запахнул кимоно.

— Ты видел человека, о котором я говорил, около офиса Гордина. Почему ты не стал говорить?

Кристофер вытер под носом кровь.

— Феликс не хотел, чтобы я разговаривал с вами об этом.

В голосе ни жалобы, ни упрямства — ровным счетом ничего.

— Ты делаешь все, что тебе говорит Феликс?

— Да.

— Значит, ты видел там этого человека.

Кристофер поднялся с колен и облокотился на перила, опустив голову.

— У этого человека действительно прекрасные волосы, голова кинозвезды. Я оформляю в офисе разные бумаги и в последние дни часто видел его на автобусной остановке.

Дэнни помассировал свои кулаки и отер их о рукава куртки:

— Кто он такой?

— Не знаю.

— Видел его с машиной?

— Нет.

— Видел, чтобы с ним кто-то разговаривал?

— Нет.

— Но ты говорил про него Феликсу?

— Д-да.

— И как он отреагировал?

— Не знаю, — пожал плечами Кристофер. — Он вообще мало на что реагирует.

Дэнни сжал кулаки и оперся ими о перила:

— Нет, он реагировал, и ты, черт возьми, расскажешь мне об этом.

— Феликс будет недоволен.

— Может быть, но, если ты мне не расскажешь все, тебе будет плохо.

Мальчик отшатнулся, мотнул головой и быстро заговорил — как новоявленный доносчик:

— Сначала он был как-то испуган, потом задумался и попросил показать этого человека в окно, как только он появится.

— Ты видел его еще?

— Нет. Правда не видел.

Дэнни подумал: «И никогда больше не увидишь, раз он понял, что я за ним слежу», а вслух сказал:

— Гордин ведет записи знакомств?

— Нет. Нет, он боится это делать.

Дэнни ткнул Кристофера локтем.

— Вы тут все мастера в игры играть. Ну так вот тебе еще одна. Я кое-что тебе сейчас скажу, ты послушай, подумай о Гордине — а ты ведь его отлично знаешь… Теперь смотри мне в глаза и — не лгать!

Мальчик, стоявший к Дэнни в профиль, повернулся к нему. На красивом лице — кровь. Дэнни, который сверлил его злым взглядом, увидев его трясущиеся губы, отвернулся и стал смотреть на океан.

— Гордин знает кого-нибудь, кто любит джаз и проводит время в негритянских джаз-клубах? Может быть, каких-то музыкантов?

— Не думаю, это на Феликса не похоже.

— Отвечай быстро. Палка зутера. Это палка с вставленным в нее лезвием бритвы, такое оружие.

— Не пойму, о чем вы.

— Человек, похожий на того, что ты видел на остановке автобуса, пользовался услугами Гордина.

— Нет. Я больше не видел того человека возле остановки и не знаю никого…

— Зубной врач, протезист, человек, который делает зубные коронки.

— Нет. С такой публикой Феликс не общается. Господи, как все это странно!

— Героин. Люди, которые им торгуют или могут достать.

— Нет, нет, нет. Феликс не любит наркоманов, считает их вульгарными. Давайте поторопимся, а? Я никогда так долго не гуляю. Феликс может забеспокоиться.

Дэнни охватила ярость, ему захотелось снова взгреть парня. Чтобы остыть, он посмотрел на океан, представил рассекающие волны плавники акул.

— Тихо! Просто отвечай. Теперь о службе Гордина: он ловит кайф, сводя мужчин друг с другом?

— О господи, да.

— Были среди них кто-то из тех четверых, что я называл?

— Не… этого я не знаю.

— А вообще, они были голубые?

— Дональд и Оджи — да. Тим Костиган и Ал Маркс — просто клиенты.

— Оджи и Дон работали на службу Гордина?

— Оджи работал, больше я ничего не знаю.

— Кристофер! Ты что там, утонул?!

Дэнни оторвал взгляд от пенящихся волн и оглянулся на голос: Феликс Гордин стоит на заднем крыльце, маленькая фигурка в свете гирлянды бумажных фонариков.

Стеклянная дверь за ним полуоткрыта: внутри виднеются две сплетенные мужские фигуры на полу.

— Пожалуйста, можно мне теперь уйти?

Дэнни снова посмотрел на воображаемых акул.

— Гордину про наш разговор не говорить.

— А что я скажу ему про свой нос?

— Скажешь, что покусала акула.

— Кристофер! Ты идешь или нет?

Дэнни снова поехал на Ла Палома. Над брошенным «понтиаком» горела яркая лампа; на капоте полицейской машины в тени сидел Брюнинг, наблюдая за лаборантом, обрабатывающим салон на предмет отпечатков пальцев. Дэнни выключил двигатель и дал гудок. Подошел Брюнинг и облокотился на открытое окно.

— Никаких отпечатков, кроме пальцев черномазого, которому принадлежит машина; его определили по материалам регистрации оружия в нашем участке. По тем именам, что дали Шортеллу, ничего не числится, а он отошел опросить местных. Что случилось? Джек сказал, что за вами гнался убийца?

Дэнни вышел из машины, недовольный, что Брюнинг бездельничает.

— Стоял на Стрипе у агентства знакомств, которое принадлежит тому своднику. Записал несколько номеров и звонил в транспортное управление, и кто-то следом позвонил, представился копом и получил ту же информацию. Оттуда стал меня преследовать, а когда я его засек, он сбежал. Машина угнана из негритянского квартала, как раз откуда была угнана машина, на которой возили Марти Гойнза. Нашел свидетеля, который видел человека, по описанию похожего на убийцу, — он крутился возле агентства сводника. Это значит, что та четверка теперь тоже под его наблюдением. Вот так.

Брюнинг свистнул; лаборант подал голос из машины:

— Ничего, кроме пальцев владельца.

Дэнни сказал:

— Вы с Джеком продолжайте трясти местных. Дело долгое, но все равно это надо сделать. Когда кончите, проверьте в компании такси журнал поездок: кого возили из Палисейдс и Санта-Моника-каньон. Еще потрясите водителей автобусов на маршрутах по Сансет. Он как-то должен был отсюда выбраться. Мог угнать машину — проверьте регистрацию угонов в участках Западного района, в самом управлении шерифа Малибу. Я заскочу ненадолго домой и поеду в Саутсайд посмотрю, откуда был угнан «понтиак».

Брюнинг вынул блокнот.

— Хорошо, сделаю, только где взять еще людей, чтобы установить наблюдение за той четверкой? У Джина, Джека и у меня уже работы по горло, а Дадли мне сказал, что направил вас на работу с комми.

Дэнни подумал о Мале Консидайне.

— Люди будут, не беспокойтесь.

Лампу выключили, дорога погрузилась в темноту. Брюнинг спросил:

— Апшо, как насчет человека, которого зовут Оджи Луис Дуарте? Убийца не мекс, и среди его жертв мексов тоже нет. Зачем вы включили его в список?

Дэнни решил рассказать про Гордина:

— Этой частью расследования я занимаюсь сам. Тот сутенер, его зовут Феликс Гордин, завел элитную службу знакомств педов. На него работал Джордж Уилтси, убийца вел наблюдение за его офисом, а Дуарте в прошлом обслуживал его клиентов. Удовлетворены?

Брюнинг опять присвистнул:

— Может, Дадли даст нам людей. Он это может.

Дэнни сел в свою машину, усмехнувшись про себя — этот Дадли Смит целый день его сегодня преследует. А на прощание сказал:

— Вы с Джеком — за работу и, если что важное, звоните мне домой.

Развернулся, спустился по Ла Палома на Сансет и поехал домой, думая о бутерброде, о виски с содовой и прочесывании негритянского квартала.

Движение на Сансет, несмотря на поздний час, было оживленным. Дэнни влился в поток машин с включенными фарами. В голове — пустота, колеса накручивают мили. Когда выехал на Стрип, его внезапно охватил страх, подобный мгновенному испугу в доме на взморье. Сейчас страх вызван проносящимися в мозгу кадрами мысленной кинокамеры:

Сай Вандрих его соблазняет…

Как странно реагирует Брюнинг на информацию о палке зутера, будто ему самому грозят такой палкой…

Найлз и его два свидетеля; а потом его же «У меня есть приятель в управлении округа, и он мне сказал, что ты вовсе не воплощение добродетели, какое из себя корчишь»…

«Ну, давай действуй, шерифский мудила» и полицейский в крови у его ног…

Погоня за ним, как угон машины наоборот; это должен быть он, и не может быть такого; плохо дело, если был он, и хорошо бы, если не он…

Гордин просто читает мысли…

Избивает жалкого гомика…

Видения вылились в неодолимое желание выпить виски, которое томило его всю дорогу. Дэнни отпер дверь дома и не поверил глазам: в комнате горел свет, на журнальном столике стояла бутылка. Галлюцинации! Он вынул револьвер, но сообразил, что все это глупо, и сунул револьвер в кобуру. Подошел к столику, увидел прислоненную к бутылке записку. Прочитал:

Тед,

в пикете ты был просто великолепен. Я устроил наблюдательный пункт у Де Лонгпре и все видел. Между прочим, это я подсказал инструктору из академии назвать тебя «шерифский мудила» — посчитал, что это даст тебе дополнительный стимул надрать ему задницу. Твои действия превзошли все мои ожидания, и теперь я этому офицеру должен много больше, чем просто бутылку виски, — ты сломал ему пальцы и значительно увеличил объем яиц. Я добился, чтобы ему объявили благодарность, и он немного успокоился. А вот новость покапитальнее: сегодня утром от сильнейшего удара скончался капитан Уилл Бледсо, и окружной прокурор Макферсон произвел меня в капитаны и назначил главным следователем окружной прокуратуры. Желаю удачи с уаесовцами (я видел, как к тебе подошел Костенц). Надо их прищучить, а после большого жюри я подам ходатайство о присвоении тебе временного звания сержанта и нажму на все рычаги, чтобы перевести тебя к себе в отдел. Мне нужен хороший оперативник, а лейтенантские лычки, которые к этому прилагаются, сделают тебя самым молодым офицером полиции за всю историю города и округа. Приходи завтра в полночь в ресторан «Тихий океан», отметим это как следует. Расскажешь, что успел сделать.

Мал

Дэнни завыл. Его сотрясали мучительные рыдания, но слез не было. Он плакал, забыв, что ему так хотелось выпить.

Глава двадцать вторая

Главный следователь прокуратуры.

Две серебряные лычки, прибавка трех с половиной тысяч в год, хорошая позиция в сражении за опекунство. В подчинении — двадцать четыре сыщика из всех полицейских управлений, отобранных по способностям и умению собирать убедительные улики. Значительный вес в принятии судьбоносного решения — по каким статьям возбуждать уголовные дела. Прямой путь к должности начальника сыскной полиции. Власть. Дадли Смит становится только подчиненным, а вечернее разгребание грязи в компании с Баззом Миксом кажется уже более сносным, поскольку «положение обязывает».

Мал направился в офис местного отделения Государственного управления иммиграции и натурализации. Рано утром позвонил Эллис Лоу, попросил встретиться там с Миксом и еще сказал: «Попытайтесь забыть старые ссоры, как бы тяжело это ни было». Им нужно разобрать дела лиц, симпатизирующих УАЕС, из числа иммигрантов, чтобы в случае чего использовать фактор политической неблагонадежности как повод для выдворения из США. Лоу изложил это в форме приказа, и даже капитанское звание ему тут помочь не могло. Окружной прокурор просил также представить подробный отчет о допросе лиц, не состоящих в УАЕС, и об общем ходе расследования. До этого у него руки не дошли — всю вторую половину дня он наблюдал за действиями Дэнни Апшо, поскольку оставался руководителем операции, в то время как Дадли Смит тряс выданных Ленни Рольффом друзей-радикалов. Мал устроился в архиве, где уже лежали подобранные для них папки. Посмотрел на часы, было еще довольно рано: жирдяй Микс появится не раньше девяти, так что у него есть минут сорок. Папки были разложены на длинном металлическом столе. Мал сгреб их в один угол и сел писать.

Докладная записка от 10.01.50

Кому: Эллису Лоу

От кого: от Мала Консидайна

Эллис,

свой первый доклад в качестве главного следователя прокуратуры, как полагается, считаю конфиденциальным.

Прежде всего сообщаю, что Апшо вчера совершил успешный выход на объект. Я не успел сказать об этом по телефону, но действовал он великолепно. За этим я наблюдал лично и видел, как к нему подошел один из руководителей УАЕС. Я оставил Апшо записку и назначил встречу поздно вечером в «Тихом океане» для доклада. Надеюсь, к тому времени он уже выйдет на Клэр де Хейвен. О его действиях доложу вам завтра утром по телефону.

Два дня назад мы с Дадли Смитом общались со сценаристами Натаном Айслером и Леонардом Рольффом, которые не вызывались в Комиссию Конгресса. Оба подтвердили, что члены УАЕС Майнир и Лофтис сознательно насыщали содержание кинофильмов тезисами

коммунистической доктрины, и оба согласились дать показания в пользу выставившей стороны. Айслер передал свой дневник, где имеются дополнительные подтверждения сексуальной неразборчивости Клэр де Хейвен, что может сослужить Апшо хорошую службу. Айслер показал, что де Хейвен вербовала первых членов УАЕС с помощью секса, чем можно будет воспользоваться на открытом судебном заседании, если у нее хватит наглости требовать права на дачу показаний. Рольфф дал сведения на четырех радикалов. Дадли допросил двоих и вчера вечером по телефону сообщил мне о результатах: они согласились дать показания в пользу выставившей стороны о времени, датах и месте враждебных высказываний Зифкина, де Хейвен, Лофтиса, Майнира и трех мексиканцев в пользу свержения власти США силами американской компартии и сообщили еще о 19 «попутчиках». Я работаю над составлением подробного опросного листа для всех наших свидетелей, где будут собраны факты, которые вы сможете использовать во вступительном слове. Эти опросники должны быть вручены судебными исполнителями, и ответы получены в корректной форме. Моя просьба вызвана тем, что поведение Дадли излишне пугает людей, что рано или поздно вызовет нежелательную ответную реакцию. Успех работы большого жюри зависит от того, насколько долго УАЕС будет оставаться в неведении относительно наших планов. Мы усыпили их бдительность, так что Дадли следует держать на коротком поводке. Если хоть один из подготовленных нами свидетелей проболтается «мозговому тресту», операция будет провалена.

Ниже некоторые соображения:

1. Наше дело набирает обороты, а это означает горы документов, которые придется обрабатывать. Необходимы

дополнительные сотрудники. Я буду регулярно представлять должным образом скомпонованные выдержки из опросного листа, протоколов и дневника Айслера. Дадли, Микс и Апшо выйдут со своими донесениями. Предлагаю все эти сведения для ясности привести в соответствие друг с другом.

2. Вас тревожит сохранение в тайне миссии Апшо. Можете быть спокойны. Мы все проверили и перепроверили. Тед Кругман непосредственно членам УАЕС не знаком, о нем в лучшем случае только слышали. Апшо очень способный работник, знает, как «гнать мяч», и у меня создалось впечатление, что он с удовольствием исполняет свою роль.

3. Где доктор Лезник? Мне необходимо поговорить с ним, попросить просмотреть опросный лист и выслушать его мнение по некоторым местам дневника Айслера. Кроме того, все его записи заканчиваются летом 49-го. Почему? Имеется пробел в биографии Лофтиса (42–44 годы), а именно в этот период он наиболее активно пропагандировал коммунистические настроения и выставлял в неприглядном виде полицейских на экране для «подрыва системы американской юриспруденции». Боюсь, как бы он не умер: десять дней назад выглядел очень плохо. Не могли бы вы послать сержанта Боумена разыскать его?

4. Когда мы соберем и зафиксируем показания, нам потребуется немало времени, чтобы решить, кого из свидетелей вызывать в суд. Из-за Дадли и его запугиваний некоторые будут упираться. Как я уже говорил, его методы вызовут обратную реакцию. Поскольку количество найденных свидетелей уже достаточно, я предлагаю с допросами покончить и начать с ними работу индивидуально и очень аккуратно, прежде всего ради сохранения конфиденциальности нашего расследования.

5. У Дадли просто мания в связи с делом Сонной Лагуны, и он продолжает муссировать эту тему в допросах. По всем данным подсудимые по этому делу были оправданы, и я считаю, что все разговоры в суде по этой теме следует пресекать, если только это не будет касаться полезных для нас показаний. Дело Сонной Лагуны способствовало созданию положительного образа лос-анджелесских левых, и мы не можем допустить, чтобы многие члены УАЕС, активно участвовавшие в нем, выглядели на суде мучениками. Теперь я старше Дадли по званию и намерен приструнить его и вообще требовать, чтобы он обходился со свидетелями мягче. В свете вышеизложенного и в связи с моим повышением в звании и должности прошу назначить меня старшим офицером в ведении следствия.

Искренне ваш капитан М.-Э. Консидайн, главный следователь прокуратуры

Подписываясь своим новым званием, Мал почувствовал под ложечкой приятный холодок. Подумалось, что ради такого события надо купить себе хорошую авторучку. Он потянулся к грудам папок, когда услышал:

— Лови! — И увидел, как в него летит маленький голубой предмет. Кинул его Базз Микс. Мал машинально поймал его на лету — бархатную коробочку для ювелирных изделий.

— Предлагаю мир, капитан, — сказал Микс. — Гадом буду, если проведу с человеком такой для него день и не подмажусь, хотя он, кажется, и подстрелил меня однажды.

Мал открыл коробочку и увидел пару серебряных капитанских лычек. Посмотрел на Микса, тот сказал:

— Не прошу пожимать мне руку или говорить «Ого, спасибо, дружище», а вот был бы рад узнать, не ты ли послал тех парней по мою душу.

Что-то изменилось в Миксе. Его обычная скользкая манера куда-то подевалась, он просто хотел ясности. Что бы ни было между ними в 46-м, теперь это было в прошлом. Мал закрыл коробку и бросил ее обратно.

— Спасибо, но делать это не стоило.

Микс поймал свой подарок.

— Последняя попытка примирения, капитан. Когда я связался с Лорой, я не знал, что она жена копа.

Мал одернул свой пиджак, поправил галстук. При виде Микса ему всегда хотелось, чтобы костюм на нем сидел опрятно.

— Возьми те папки в конце. Ты знаешь, что надо Эллису.

Микс пожал плечами и без слов принялся за дело — надо так надо. Мал углубился в первую папку, стал читать данные проверок из службы иммиграции и натурализации, почувствовал стоящих за ними добропорядочных граждан с подоплекой путаных обстоятельств большой европейской политики и закрыл папку. Вторая и третья папки были практически того же характера. Он то и дело поглядывал на Микса, который корпел над бумагами, и думал, чего хочет от него этот человек. Четвертая, пятая, шестая, седьмая, восьмая — все беженцы от Гитлера, и шараханье их влево казалось вполне оправданным. Микс поймал его взгляд и подмигнул, то ли радостно, то ли насмешливо. Девятая, десятая — быстро просмотрены, и стук в дверь:

— Стук, стук, кого там несет? Красные, берегись! Дадли Смит идет!

Мал встал, Дадли подошел и выдал ему каскад хлопков по плечам и спине.

— На шесть лет младше меня и уже капитан. Во дает! Сынок, прими мои самые горячие поздравления!

Мал поймал себя на том, что с удовольствием сейчас осадит ирландца, заставит выслушивать указания и оказывать при этом должное почтение.

— Поздравления приняты, лейтенант.

— И плюс к званию — изощренный ум. Верно, Тернер?

Микс качается на своем стуле и говорит:

— Знаешь, Дадли, со мной этот парень не очень разговорчив.

Дадли рассмеялся:

— Мне кажется, между вами старая вражда. Откуда она проистекает — не знаю, но «шерше ля фам» очень даже может быть. Малкольм, пока я тут, позвольте один вопрос относительно нашего друга Апшо. Не кажется вам, что он сует нос в наше расследование помимо своей агентурной работы? Остальные ребята, работающие голубых, им недовольны и говорят, что он лезет, куда его не просят.

— «Пока я тут». — Так, так, думал Мал. — Значит, «шерше ля фам», — прозвучало уже с угрозой. (Мал прекрасно знал, что Дэнни полностью осведомлен о причине их с Миксом вражды.) — Вы, лейтенант, тактичны, как носорог. А что там у вас с Апшо?

Дадли хохотнул. Ответил Микс:

— Майк Брюнинг тоже говорит, что парень ведет себя странно. Звонит мне вчера, читает список. Четыре объекта, за которыми Апшо велит установить слежку. Спрашивает, что это, из дела о педерастах или большого жюри. Я говорю, что не знаю, что никогда парня не видел, знаю о нем из третьих рук.

Мал, задетый этим разговором, кашлянул:

— Что значит из третьих рук, Микс?

Толстяк улыбнулся:

— Я занимался Рейнольдсом Лофтисом, а на него было направление из полиции нравов Само. Лофтис задерживался в баре для голубых в 44-м вместе с адвокатом Чарлзом Хартшорном; тот важная птица в городе. Стал его допрашивать, он подумал, что я из убойного отдела, потому что знаком с одним из убитых из дела Апшо. Я знал, что он не убийца. Я прижал его как следует, потом, чтобы он не особенно бухтел, сказал ему, что округ его беспокоить не будет.

Мал вспомнил докладную Микса Эллису Лоу: первое подтверждение того, что Лофтис был гомосексуалом.

— А ты уверен, что Хартшорн не имеет прямого отношения к расследованию Апшо?

— Босс, его преступление только в том, что он — пед с деньгами и семьей.

Дадли рассмеялся:

— Это лучше, чем пед без денег и без семьи. Вы, Малкольм, человек семейный. Скажите сами.

У Мала лопнуло терпение:

— Какого черта вам надо, Дадли? Я занимаюсь этим делом, и Апшо работает на меня, поэтому говорите прямо, почему он вас так занимает?

Дадли Смит разыграл целое представление: как получивший нагоняй школьник, шаркал ногами, стоял пристыженный, сгорбился, надул губы.

— Сынок, вы меня обижаете. Я пришел поздравить вас и сказать, что Апшо вызывает недовольство коллег, которые не привыкли, чтобы ими командовал двадцатисемилетний дилетант.

— Имеется в виду недовольство вашего протеже и сборщика денег Драгны, у которого зуб на управление шерифа?

— Есть и такая версия.

— Сынок, Апшо — мой протеже. Я капитан, а вы — лейтенант. Не забывайте, что сие значит. А теперь вы свободны. У нас еще много работы.

Дадли четко отдал честь, повернулся кругом и вышел, а Мал почувствовал, что рука у него тверда и голос ему не изменяет. Микс захлопал в ладоши, Мал заулыбался и тут же спохватился: кому улыбается! Спросил строго:

— Микс, а чего ты хочешь?

Тот раскачивался на своем стуле.

— Стейк в «Тихом океане», может быть, еще отпуск в Арроухед.

— И что еще?

— А еще я не в восторге от этой работы, мне не нравится, что вы до конца будете глядеть на меня волком, зато понравилось, как вы осадили Дадли.

Мал чуть-чуть улыбнулся:

— Ну, давай-давай.

— Вы побаивались его, а теперь вот разделали. Мне это по душе.

— Теперь я старше его по званию. Неделю назад я этого не мог себе позволить.

Микс зевнул, будто это все ему надоело.

— Приятель, если человек опасается Дадли, это значит две вещи — он умен и находится в здравом уме. Потому что Смит ничего не забывает. Я тоже был старше его по званию, но с ним не связывался. Так что хвала вам, капитан Консидайн. А я все-таки хочу стейк.

Мал вспомнил про капитанские лычки.

— Микс, ты не из тех, кто заглаживает свою вину.

Базз поднялся.

— Как я сказал, я не в восторге от этой работы, но мне нужны деньги. Скажем еще так, что мне не чужды прелести жизни.

— Я тоже не в восторге от этой работы, но она мне нужна.

— Я сожалею, что так вышло с Лорой, — сказал Микс.

Мал попытался вспомнить ее голой и не смог.

— Это не я в тебя стрелял. Я слышал, это были люди Драгны.

Микс бросил Малу бархатную коробочку:

— Возьми, пока я добрый. А то я сегодня уже купил своей подружке свитеров на две сотни.

Мал положил коробочку в карман и протянул руку. Микс стиснул ее как клещами.

— Обед, капитан.

— Хорошо, сержант.

Они спустились лифтом и вышли на улицу. Возле полицейской машины стояли двое патрульных и потягивали кофе. Из их разговора до Мала долетели слова: «Микки Коэн… бомба… плохо дело».

Микс сунул им под нос жетон:

— Отдел прокурора. Что ты только что сказал про Коэна?

Молодой коп, безусый парнишка, сказал:

— Сэр, передали по рации. Только что взорвали дом Микки Коэна. Говорят, там серьезно…

Микс сорвался с места, Мал поспешил за ним. Уже сев в зеленый «кадиллак», Мал взглянул на Микса и понял, что вопросов теперь задавать не надо.

Микс, визжа шинами, развернулся и помчался по Вествуд в сторону Сан-Винсенте. Мал понял, что они едут к дому Коэна на Морено. Микс вдавил педаль газа в пол, вилял между машинами и пешеходами, повторяя: «Ах мать твою… Мать твою… Мать твою…» На Морено он свернул вправо. Мал увидел пожарные машины, полицейские патрули и густые клубы дыма над всем кварталом. Микс притормозил у самого полицейского ограждения и выскочил. Мал встал на цыпочки и увидел горящий красивый особняк, стоящего на лужайке лос-анджелесского гангстера номер один, отчитывающего полицейских. Зеваки забили всю улицу, тротуары и газоны соседних домов. Мал стал высматривать Микса, но его нигде не было. Он обернулся и увидел, что его соратник по большому жюри, самый продажный коп во всей истории Лос-Анджелеса, на его глазах сводит счеты с жизнью.

Базз, едва отойдя от безумного волнения, осыпал поцелуями ослепительную блондинку. Мал знал ее по снимкам в газетных колонках городских сплетен — Одри Андерс, «Заводная девчонка», любовница Микки Коэна. Они целовались. Мал вытаращил глаза и посмотрел, что делается по сторонам парочки, кто на них смотрит, где телохранители Коэна, которые все тут же донесут своему боссу. Толпа, сгрудившаяся за полицейским ограждением, слушала, как орет Микки. Мал все смотрел и смотрел вокруг. Потом он почувствовал на своем плече руку: Базз Микс вытирал с лица губную помаду:

— Босс, я в вашем распоряжении. Как там наш стейк?

Глава двадцать третья

— …Норм говорит, что вы умеете драться. Он большой любитель бокса, так что, наверное, это так и есть. Теперь вопрос в том, будете ли вы драться, но по-другому и за нас.

За столом напротив Дэнни сидят Клэр де Хейвен и Норман Костенц. Прошло пять минут собеседования; женщина пока очень деловита и ничего более, легким похлопыванием по спине сдерживает взволнованного Норма, взахлеб описывающего заваруху в линии пикетирования. Миловидная женщина, которая все время должна что-то держать в руках, прикасаться или трогать — сигарету, зажигалку, Костенца, когда тот слишком разговорится. Всего пять минут — и Дэнни понял: едва ли не главное в его действиях — это правдоподобно пропускать то, что реально происходит с ним, через мифический образ Теда Кругмана.

Сразу после необъяснимого приступа он всю ночь опрашивал жителей Черного города относительно угнанного «понтиака», ничего так и не выяснил, но чувствовал, что ОН за ним наблюдает. Опрос на Ла Палома-драйв тоже ничего не дал. То же — на автобусных линиях и среди таксистов. Ему позвонил Майк Брюнинг и сообщил, что пытается найти еще четырех полицейских для слежки за четверкой из списка Дэнни. Он был вымотан, нервы на пределе, и все это отражалось на его лице. Для него главное — его дело, а не эта муть с комми, и, если де Хейвен будет настаивать на проверке его прошлого, он изобразит негодование и поведет разговор напрямую: о возрождении его политической веры и о том, чтó УАЕС может ему предложить, чтобы доказать свои возможности.

— Мисс де Хейвен…

— Клэр.

— Клэр, я хочу помочь вам. Хочу снова быть в организации. У меня все заржавело, кроме кулаков. Совсем скоро я подыщу себе работу, но хочу включиться в движение сейчас.

Клэр де Хейвен прикурила и махнула зажигалкой снующей по залу официантке.

— Я думаю, вам сейчас надо проникнуться философией ненасилия. Мне нужен человек, который бы сопровождал меня во время благотворительных встреч. Мне кажется, вы сможете помочь мне в сборе пожертвований от вдов жертв Комиссии Конгресса.

Дэнни воспользовался упоминанием «вдов» и нахмурился, «больно задетый» воспоминанием о Донне Кэнтрелл — горячей любви, утонувшей в Гудзон-ривер.

— Что с вами, Тед?

Норм Костенц коснулся ее руки, как бы говоря: «Лучше не спрашивай».

Дэнни поморщился, тело у него и в самом деле ныло.

— Вы напомнили мне одну знакомую из прошлого.

Клэр улыбнулась:

— Я напомнила или то, что я сказала?

Дэнни ответил уклончиво:

— Все вместе, Клэр.

— А точнее?

— Мне сейчас не хотелось бы об этом говорить.

Клэр подозвала официантку и сказала:

— Мартини.

Девушка, сделав реверанс, на ходу записывает заказ.

— Значит, боев в рядах пикетчиков для меня больше не будет?

— Время еще не пришло, — сказал Костенц, — но ждать осталось недолго — мы покажем, на что мы способны.

Клэр заставила его замолчать — просто стрельнув глазами.

— Как покажете? О чем вы?

Клэр играла зажигалкой.

— В Норме играет безрассудство, хотя для любителя бокса он много читает Ганди. Тед, он нетерпелив, и я нетерпелива. Совсем недавно началась подготовка расследования для большого жюри — что-то вроде очередной Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности. И хотя сейчас это расследование, похоже, приостановлено, но это все равно настораживает. В машине я слышала по радио, что на Микки Коэна было новое покушение. Рано или поздно он психанет и начнет науськивать на нас своих громил. Нам нужно, чтобы к тому моменту там были камеры и все было зафиксировано.

Она в общем не ответила на его вопрос, и расписывание тактики пассивного сопротивления прозвучало как увертка. Дэнни уже приготовился начать флирт, но ему помешала подошедшая официантка.

— Пожалуйста, еще два стакана, — сказала Клэр.

— Я завязал, — торопливо бросил Норм Костенц, поднялся и помахал им рукой.

Клэр наполнила из графина два стакана, Дэнни поднял свой и провозгласил:

— За наше дело.

— За все хорошее, — сказала Клэр.

Дэнни выпил и умышленно закашлялся, дав понять хорошо пьющей женщине, что она имеет дело с непьющим мужчиной. Клэр потягивала из своего стакана.

— Угонщик машин, революционер, сердцеед, — знаете, это производит впечатление.

«Сбить ее высокомерие, заставить ее сделать первый шаг, подсечь и вытащить рыбку».

— Напрасно, все это липа.

— О-о? Как вас понимать?

— А так, что бунтовал я как мелкий хулиган, а угонщиком был трусливым.

— А кавалером?

Рыбка клюнула.

— Пытался воссоздать некий образ — так, наверное, можно это выразить.

— И вам удавалось это?

— Нет.

— Потому что она была особенной?

Дэнни сделал большой глоток. После бессонной ночи алкоголь быстро подействовал, в голове стало туманиться.

— Она умерла.

— Умерла?

Дэнни был уверен, что она знала все от Костенца и просто делает вид, что ничего не знает.

— Да, умерла. Так что считайте меня вдовцом жертвы комиссии расследования, Клэр. Другие женщины были не то что…

— Они были другие.

— Ну да, совсем другие. Не такие сильные, не такие преданные, не…

— Словом, другие.

— Точно, другие. — Дэнни рассмеялся. — Черт, я как испорченная пластинка.

Рассмеялась и Клэр:

— Я обозвала вас сердцеедом, вы меня побили.

— Я бью только фашистов.

— Женщин не колотите?

— Не в моих правилах.

— Зато в моих.

— Я в шоке.

— Сомневаюсь.

Дэнни допил свой стакан.

— Клэр, мне хочется поработать на профсоюз, а не подлизываться к старым перечницам, выпрашивая деньги.

— Это у вас впереди. А они вовсе не старые перечницы, если женщин моего возраста вы не считаете старухами.

Начало положено.

— А сколько вам лет — тридцать один, тридцать два?

Грубый комплимент рассмешил Клэр:

— Дипломат. А вам сколько?

Дэнни стал вспоминать, сколько лет Теду Кругману, вспомнил не сразу.

— Двадцать шесть.

— Так вот: я стара для мальчиков и еще молода для альфонсов. Годится такой ответ?

— Уклончиво.

Клэр рассмеялась и принялась вертеть пепельницу.

— В мае мне будет сорок. Так что за вашу арифметику спасибо.

— Я серьезно.

— Неправда.

Вытаскивать рыбку сейчас пока не время.

— Клэр, вы доверяете мне в политическом отношении?

— Да, доверяю.

— Тогда у меня есть предложение. Давайте встретимся помимо нашей работы в союзе.

Лицо Клэр — сама нежность; Дэнни захотелось влепить ей пощечину, чтобы эта сучка пришла в ярость и стала достойным врагом.

— Я — серьезно.

Сама искренность. Комми-вариант.

— Тед, я помолвлена.

— Мне все равно.

Клэр открыла сумочку, достала оттуда дохнувшую тонким ароматом визитную карточку и положила на стол.

— По крайней мере, мы ближе познакомимся. Сегодня вечером несколько членов нашего союза собираются у меня дома. Подходите к концу встречи, я вас с ними познакомлю. Вам многое станет ясным, а мы потом съездим куда-нибудь и поговорим.

Дэнни взял визитку.

— В котором часу?

— В восемь тридцать.

Ну, он будет там пораньше — настоящий коп, настоящая работа.

— Буду ждать.

Клэр де Хейвен полностью собой овладела, взгляд твердый и полный достоинства.

— Я — тоже.

Кругман снова стал Апшо.

Дэнни поехал в голливудский участок, оставил машину за три квартала и пошел пешком. Майк Брюнинг встретил его в дверях для личного состава с улыбкой:

— Вы мой должник, помшерифа.

— За что?

— Те парни из вашего списка уже под наблюдением. Дадли распорядился, так что вы и у него в долгу.

— Отлично, — улыбнулся Дэнни. — Кто они? Дали им мой телефон?

— Нет. Это, если можно так сказать, выкормыши Дадли из убойного отдела. Ребята толковые, но они докладывают только Дадли.

— Брюнинг, следствие веду я!

— Понимаю, Апшо. Вам просто здорово повезло, что дали еще людей; Дадли тоже на большое жюри работает и сделал вам такой подарок. Скажите ему спасибо, черт возьми. У вас и звания толком нет, а под вами семь человек. В ваши годы мне приходилось утюжить бомжей по подворотням.

Дэнни молча прошел в комнату, где толпились оперативники в гражданском и полицейские в форме и что-то со смехом обсуждали у доски объявлений. Он глянул туда из-за их плеч и увидел карикатуру еще более гадкую, чем была та, что сорвал Джек Шортелл. Микки Коэн, с клыками, с кипой на макушке, огромным членом дерет в задницу парня в форме управления шерифа округа. У того из кармана сыплются купюры. Из уст Коэна вылетают слова: «Смотри веселей, милок! Микки К. дает кошерными!»

Дэнни растолкал полицейских в синей форме и сорвал с доски карикатуру; повернулся и на глазах зло смотревших на него копов разорвал листок на мелкие клочки. Полицейские сначала остолбенели, потом раздались возмущенные голоса. Сквозь толпу синих пробрался Джин Найлз и смерил Дэнни взглядом.

— Разговаривал с парнем по имени Лео Бордони. Он сразу все не выболтал, но я уверен, что его уже допрашивали. Я думаю, что допрашивал его ты, и сделал это в квартире Гойнза. Когда я описал ее, у него был вид, будто ему там все знакомо.

Комната поплыла у Дэнни перед глазами; только Найлз был в фокусе. Дэнни сказал:

— Я сейчас занят, сержант, — твердо, голосом начальника.

— Иди в жопу со своим «занят». Ты лезешь на мою территорию. И переговоры по рации ты услышал не у пончиковой на Вестерн, и я, черт тебя дери, знаю, где ты получил эту информацию. Если я это докажу, тебе…

— Я занят, Найлз.

— В жопу твое «занят». У меня было верное дело по грабежу, пока ты не появился с этими мудацкими гамаками. Ты просто помешался на голубых, спятил, да ты, видно, сам педераст!

Дэнни молниеносно врезал ему с правой, с левой в челюсть; застигнутый врасплох Найлз мотнул головой, но не шелохнулся. Копы в синем попятились. Дэнни хуком махнул ему в живот. Найлз увернулся и сильнейшим апперкотом откинул Дэнни на стенку. Дэнни замер, сделал вид, что оглушен и стоит неподвижной целью. Найлз с размаху послал свой кулак ему в корпус. Дэнни увернулся, кулак Найлза ударился в стену — хруст костей, вопль Найлза. Дэнни отошел на шаг, развернул Найлза и выдал ему серию ударов в печень — Найлз скрючился. Дэнни почувствовал, что синие начали на него наседать. Кто-то крикнул:

— Прекратите! — Сильные руки обхватили его и подняли над полом. Невесть откуда возник Джек Шортелл, шепнув на ухо:

— Тихо, тихо.

Отпустил его, и тут раздался крик:

— Командир идет!

Дэнни, поддерживаемый старым коллегой, прихрамывая, дал вывести себя из участка через задний ход.

Кругман — Апшо — снова Кругман.

Шортелл подвез Дэнни до его машины и взял с него слово, что тот отправится выспаться. Дэнни едет домой — его то охватывает полузабытье, то он дрожит от возбуждения. Под конец его одолевает полное изнурение, и только воспоминания о пикировке с Клэр удерживают Дэнни от того, чтобы заснуть за рулем. С мыслями об этом он направился в спальню, даже не взглянув на бутылку Консидайна. Накрылся вместо одеяла курткой Кругмана и мгновенно уснул.

И приснились ему странные женщины и ОН.

1939 год, школьная танцулька в Сан-Берду. Через усилители громыхают Гленн Миллер[56] с Томми Дорси,[57] а Сюзан Леферт выводит его из спортзала и заманивает в раздевалку для мальчиков пол-литровой банкой со шнапсом. Там она расстегивает ему рубашку, лижет грудь и покусывает за волосы. Он силится себя возбудить и смотрит на свое тело в зеркало, но продолжает видеть Тима… Ему становится хорошо, но отзывается болью, и все оборачивается как-то плохо. Он говорит Сюзан, что встретил взрослую женщину и хочет остаться ей верным, она напоминает ему самоубийцу Донну, которая купила ему чудную куртку, настоящую, какую носили летчики в войну. Сюзан спрашивает: «В какую войну?» Действие прекращается, потому что Дэнни вдруг осознает, что до Перл-Харбора еще два года. Потом появляется высокий седой человек без лица, голый; все окружили его, и, украдкой заглядывая в его лицо, он мягко входит в рот Сюзан…

Потом — коридор, все стены в зеркалах, он преследует ЕГО. Внезапно налетают Карен Хилтшер, Рокси Босолей, Дженис Модайн и кучка шлюх с Сансета… он начинает извиняться:

— Не могу сегодня, мне надо учить уроки… Я не танцую, я стесняюсь… В другой раз, ладно?..

— Золотце, не напрягайся. Мы тебе поможем…

— Я не хочу…

— Ну, давай…

— Клэр, после Донны у меня не было таких женщин… Клэр, я так тебя хочу, как трахал Донну и других женщин. Им так это нравилось, а я это раньше так любил…

…Он уж догонял ЕГО, уже яснее видит вертлявую, развратную фигуру седого человека. Призрак резко оборачивается; у него нет лица, но тело — Тима, и член у него больше, чем у Демона Дон Эверсола, любившего валандаться в душевой, ловить воду своей огромной чашей крайней плоти и ходить, напевая: «Приди, испей из моей чаши любви»… Страстные поцелуи, сплетенные тела, они слились воедино, и Клэр выходит из зеркала со словами: «Это невозможно».

Потом выстрел, еще и еще.

Дэнни проснулся только на четвертом звонке телефона. Почувствовал, что взмок от пота так, что в постели было сыро, будто он обмочился. Скинул куртку, штаны были мокрыми. Нащупал телефон и прохрипел:

— Да.

— Дэнни, это Джек.

— Слушаю, Джек.

— Я все объяснил насчет тебя заместителю начальника, лейтенанту Полсону. Он дружит с Алом Дитрихом и неплохо относится к нашему управлению.

Дэнни думает: а Дитрих в хороших отношениях с Феликсом Гордином, у которого приятели в полиции и прокуратуре, а у Найлза бог знает какие дружки в управлении шерифа.

— А что Найлз?

— Он теперь с нами работать не будет. Я объяснил Полсону, что он все время наезжает на тебя, что он спровоцировал драку. Думаю, что с тобой все обошлось. — Небольшая пауза. — Сам-то ты как? Спал?

Сон на мгновение вернулся к Дэнни: усилием воли он отогнал его:

— Ага, спал. Джек, надо сделать так, чтобы это не дошло до Мала Консидайна.

— Он что, твой босс по большому жюри?

— Да.

— Ну, я ему ничего говорить не буду, но кто-то, наверное, расскажет.

Теперь ЕГО заменили Майк Брюнинг и Дадли Смит.

— Джек, мне надо сделать кое-что по другому делу. Позвоню тебе завтра.

— Еще одно, — сказал Джек. — У нас есть небольшой прогресс — в двух кварталах от Ла Палома был угнан «олдс». Брошен в Само Пир, никаких отпечатков, но я добавил его к нашему списку угонов. А на проверке протезистов мы дошли до сто сорок первого. Дело продвигается медленно, но, если предчувствие меня не обманывает, мы рано или поздно его возьмем.

ЕГО.

Дэнни рассмеялся. Вчерашние ушибы ныли, кулаки огнем горели после сегодняшней драки.

— Обязательно возьмем!

Приняв душ и переодевшись, Дэнни снова превратился в Теда Кругмана — Красный Тед-мачо в спортивном пиджаке Карен Хилтшер, в спортивных брюках и шелковой рубашке из набора Консидайна. На Беверли-Хиллз он едет не спеша в среднем ряду, поминутно поглядывая в зеркало заднего вида, высматривая близко едущие за ним машины и водителя без лица, пристально в него вглядывающегося в лучах дальнего света, потому что в глубине души ОН хочет, чтобы ЕГО схватили, ЕМУ хочется, чтобы все знали — ЗАЧЕМ. Однако ничего подозрительного Дэнни не заметил, хотя дважды едва не спровоцировал аварию.

К дому Клэр де Хейвен он подъехал на сорок пять минут раньше, увидел у подъезда «линкольны» и «кадиллаки», неяркие огни в занавешенных окнах. Одна боковая створка была приоткрыта для вентиляции, но тоже занавешена. Окно находилось со стороны вымощенной камнем дорожки и высокой зеленой изгороди, отделявшей дом Клэр от других владений. Дэнни подошел к открытому окну, присел и стал слушать.

Долетали только отдельные слова, перебиваемые кашлем и заглушенные другими голосами. Дэнни разобрал мужской возглас:

— Первыми взбесятся Коэн и его лакеи.

Голос Клэр:

— Все зависит от того, когда начать давление.

Мягкий протяжный говор из средневосточных штатов:

— Мы должны дать студиям шанс сохранить свое лицо, вот почему нам нужно знать, когда…

Дэнни поглядывал по сторонам — не видит ли кто его. А там заговорили о президентских выборах 52-го, разговор перерос в какую-то ребяческую перепалку, конец которой положила Клэр, высказавшись о Стивенсоне и Тафте[58] как о фашистских прихлебателях, только разных мастей.

Что-то говорили о режиссере Поле Дуанее и его классических фильмах в духе Кокто, а потом практически дуэтом мягкий мужской голос со смехом отзывался о «старой пассии», а другой зычным голосом с южным акцентом воскликнул:

— Зато я получил Клэр.

Дэнни вспомнил выписки из досье психиатра: Рейнольдс Лофтис и Чаз Майнир были в прошлом любовниками, а Консидайн ему говорил, что теперь Лофтис и Клэр помолвлены и собираются жениться. Его затошнило, и он посмотрел на часы: 8:27 — время выходить на противника. Он обошел дом и позвонил. Открыла ему Клэр со словами:

— Вы как раз вовремя.

Брючный костюм удачно подчеркивал ее фигуру, а умелый макияж скрывал морщины. Она выглядела моложе и соблазнительнее, чем в ресторане.

— Чудно выглядите, Клэр, — сказал Дэнни.

— Приберегите это на потом, — шепнула ему Клэр, взяла за руку и ввела в гостиную, изысканно украшенную киноафишами в рамках — все фильмы из дела большого жюри. В комнате стояли трое мужчин со стаканами в руках: один с семитской внешностью, в твидовом костюме, другой небольшого роста, подтянутый, в теннисном свитере и белых брюках, третий — точное соответствие описанию ЕГО: серебристая седина, около пятидесяти и ростом под метр девяносто, такой же верзила, как Консидайн, только в десять раз симпатичнее. Дэнни всмотрелся в его глаза, разрез которых ему показался знакомым, и отвернулся: гомосексуалист, или бывший гомосексуалист, или еще кто-то, он выглядел кинозвездой, пусть не первой величины, может быть, коммунистом, но не убийцей.

Клэр представила Дэнни:

— Джентльмены, Тед Кругман. Тед, слева направо Морт Зифкин, Чаз Майнир и Рейнольд Лофтис.

Дэнни пожал всем руки, услышав при этом «Привет тебе, боксер» от Зифкина, «Очень приятно» — от Майнира и получив кислую улыбку от Лофтиса с подтекстом: я позволяю своей невесте пококетничать с молодым парнем. Дэнни пожал его руку со всей силой, сразу входя в роль Теда Кругмана:

— Очень приятно. Надеюсь, мы будем работать вместе.

Майнир улыбнулся, Зифкин сказал: «Это по-нашему!»

Лофтис сказал:

— Вы с Клэр должны поговорить о стратегии, но верните ее домой пораньше, слышите? — Южный акцент, но без слащавости и с подтекстом: сегодня он спит с Клэр.

Дэнни рассмеялся, вспомнив, что несколько минут назад он думал о сущности Лофтиса. Клэр вздохнула:

— Идемте, Тед. Стратегия ждет.

Они вышли. Дэнни вел Клэр к своей машине, зная, что вслед им смотрят.

— Где вы думаете говорить о стратегии? — спросила Клэр, явно передразнив жеманную манеру Лофтиса.

Открывая дверь машины, Дэнни придумал, куда поехать: прощупать негритянский квартал под прикрытием своей симпатичной спутницы. Уже минуло почти две недели с тех пор, как он вытряхивал показания из тамошних обитателей, теперь в этой одежде его, наверное, никто не узнает, к тому же ОН был вчера поблизости, на южном конце Стрипа.

— Я люблю джаз. А вы?

— Обожаю, и знаю отличное место в Голливуде.

— А я могу показать места на юге Сентрал, там играют настоящий бибоп. Ну как?

Немного поколебавшись, Клэр сказала:

— Мысль интересная. Едем!

Свернули с Уилшир, проехали Норманди. Дэнни вел машину быстро, думая о предстоящей в полночь встрече с Консидайном и о том, как ему лучше объяснить драку с Найлзом. При этом он поглядывал в зеркало заднего вида, то и дело улыбаясь Клэр, чтобы показать, что он думает о ней. Ничего тревожного в зеркале не отражалось, а перед глазами стояло лицо Лофтиса. У Дэнни мелькнула мысль, что его лицо подходит к тому, у кого не было лица, и эта мысль не оставляла его. Клэр курила одну сигарету за другой и постукивала ногтями по приборной доске.

Молчание оправдано: два идеалиста погружены в глубокую задумчивость. Свернули на Слосон, и вот они на Сентрал. Дэнни взглядывал все чаще в зеркало заднего вида: здесь ОН ходит, здесь его территория. Машина подъехала к клубу «Зомби». Клэр вдруг спросила:

— Тед, чего вы боитесь?

Вопрос застал его в тот момент, когда он машинально ощупывал пояс, где должна была быть дубинка, которую он всегда брал на задания в негритянских кварталах. Он остановился и вцепился руками в рулевое колесо: Красный Тед, друг угнетаемых черных братьев.

— Тимстеров, наверное. Ух и зол я на них!

Клэр дотронулась до его щеки:

— Вы устали, одиноки, гонимы. Вы хотите служить добру и ради этого хотите угодить — у меня просто сердце сжимается.

Дэнни захлебнулся в этой ласке, горло перехватило, как тогда от вида бутылки, подаренной Консидайном. Клэр отняла руку и поцеловала это место:

— Бесприютные люди легко находят место в моем сердце. Идемте. Будем слушать музыку и держаться за руки, и никакой политики.

Спазм в горле не проходил, щека хранила тепло поцелуя. К дверям Дэнни шел впереди Клэр. Вышибала, стоявший в дверях, тот же, что и после новогодней ночи, смотрел на него просто как на очередного белого пижона. Клэр поравнялась с ним, когда он уже совсем пришел в себя на холодном воздухе: комми Кругман — на свидании, коп убойного отдела Апшо — на сверхурочной. Он взял Клэр за руку и провел внутрь.

Убранство клуба было все таким же, как и две недели назад, а оркестр на эстраде играл еще громче и с еще большим диссонансом. Посетители на сей раз были одни негры — море темных лиц, смягченных цветным освещением, мерцающее коричневое полотно, на котором белое или серое лицо резко выделялось и просто кричало: «Вот он я!» Дэнни сунул метрдотелю пятерку и попросил посадить их за столик у стены с видом на эстраду. Их усадили возле запасного выхода, приняли заказ на двойное виски и сухое мартини. Клэр устроилась на стуле ближе к эстраде, а Дэнни сел лицом к бару и публике.

Клэр сплела свои пальцы с пальцами Дэнни и легонько отбивала обеими руками по столу такт контрапункта бибопа, визг которого заполнил весь зал. Принесли напитки. Клэр расплатилась пятеркой, махнув рукой на предложение сдачи. Официантка плавно удалилась. Дэнни потягивал свой бурбон — виски было дешевым и обжигало горло. Клэр сжала ему руку, он в ответ сжал ее. Он был рад, что грохочущая музыка делает разговор невозможным. Оглядывая публику в зале, Дэнни чувствовал, что ЕГО тут быть не должно: ОН знал, что полиция выследила его как угонщика машин в негритянском квартале, и теперь, наверное, шарахался от Саут-Сентрал как черт от ладана.

Здесь было хорошо, безопасно и темно. Дэнни закрыл глаза и слушал музыку, пальцы Клэр на его руке продолжали тихо отбивать такт. Темп игры ансамбля был рваный: ударник передавал мелодию саксофону, сакс, подхватив ее, уводил в сторону, все больше и больше упрощая аккорды, потом возвращался к главной теме, ее подхватывали труба и контрабас, в бешеном темпе усложняя все больше и больше ритмическую фигуру. Эти перелеты мелодии завораживали; половина звуков была неприятной и чуждой, и Дэнни хотелось, чтобы вернулась простая и милая тема. Он слушал, забыв о виски, пытаясь вычленить мелодию и угадать, как она пойдет дальше. Ему казалось, что он уже вошел в ритм и темп, когда вдруг будто ниоткуда раздалось крещендо, музыканты перестали играть, грохнули аплодисменты, и вспыхнул яркий свет.

Клэр отняла свою руку и захлопала. К столу незаметно подошел мулат, по виду местный завсегдатай, со словами:

— Привет, милая. Сто лет тебя не видел!

Клэр отвела взгляд, Дэнни поднялся, а мулат бросил:

— Забыла старых друзей. Ну как хочешь.

И бочком стал пробираться дальше.

Клэр закурила сигарету, зажигалка в руке у нее дрожала.

— Кто это? — спросил Дэнни.

— А-а, знакомый знакомых… Одно время я общалась с джазистами.

Мулат тем временем добрался до эстрады. Дэнни видел, как он что-то сунул в руку контрабасу, в обмен мелькнула зеленая ассигнация. Консидайн говорил о де Хейвен: она сидела на игле и была наркоманкой.

Дэнни сел, Клэр загасила окурок сигареты и закурила новую. Свет в зале пригасили, снова заиграла музыка — на сей раз плавная, мелодичная баллада. Дэнни попробовал тоже отбивать такт, но ее рука лежала недвижно. Она скользила взглядом по залу. Открылась входная дверь на противоположной стороне зала, и Дэнни увидел Карлтона У. Джеффриза — любителя марихуаны, которого он сурово допрашивал о торговцах героином. Полоса света от двери протянулась через зал до Клэр де Хейвен, заставив ее напрячься: богатая белая дама, любящая окунуться в жизнь низов, боится, что еще что-нибудь может окончательно испортить ей свидание с переодетым копом, который намерен обвинить ее в измене своей стране. Дверь закрылась. Дэнни почувствовал, как ее страх передался ему и сделал тихое темное покойное место опасным, полным сумасшедших ниггеров, которые сожрут его с потрохами в отместку за всех ниггеров, которых он тут обрабатывал. Он сказал:

— Уходим отсюда, Клэр?

— Да, уходим.

Всю дорогу назад Клэр находилась в нервном возбуждении: без умолку и путано рассказывала, что и в каких организациях она сделала. Эти мероприятия, судя по всему, были безобидны; из рассказов о них было невозможно почерпнуть ни единой капли полезной информации, которая могла бы помочь Консидайну и Лоу. Дэнни слушал вполуха, думая о предстоящей встрече с Малом и гадая, что Лео Бордони рассказал Найлзу. Располагает ли Найлз источником в округе, который представит ему доказательства о проникновении Дэнни в дом 2307? И если Найлзу удастся это доказать, то будет ли кому до того дело? Потом, не следует ли ему на всякий случай подкатиться к Карен Хилтшер, которая только одна могла быть реальным источником информации, при том что она, по всей вероятности, ничего не знает о Найлзе? И как ему оправдываться из-за драки? Как убедить Консидайна в том, что его будущий спец справедливо избил одного из его людей, который мог все испортить?

Дэнни свернул в квартал, где стоял дом Клэр, думая, как лучше проститься. Он притормозил и остановился: можно выбрать один из двух вариантов. Клэр прикоснулась к его щеке еще нежнее, чем в первый раз:

— Извините, Тедди. Первое наше свидание получилось не вполне удачным. Перенесем встречу?

— Конечно, — ответил Дэнни, окунаясь в ее тепло и чувствуя волнение.

— Здесь, завтра вечером. Хорошо? Только мы вдвоем, стратегия и что угодно, куда нас повлечет?

Ее рука повернулась, и костяшками пальцев она провела по его подбородку.

— Да… дорогая.

Ее рука опустилась, глаза закрылись, губы разомкнулись. Дэнни потянулся к ней, ему хотелось тепла руки, а не жадных, ярко крашенных губ. Но, коснувшись их, он впал в оцепенение и едва не отпрянул назад. Язык Клэр настойчиво скользил по его зубам. Дэнни подумал о Лофтисе и решительно подставил лицо под поцелуй.

Глава двадцать четвертая

Наблюдая за тем, как ест Базз, Мал подумал, что, наверно, самоубийственная любовь улучшает аппетит: Микс съел тарелку поджаренных с яичницей креветок, две свиные отбивные в два пальца толщиной, с кольцами лука, и теперь приканчивал огромный кусок персикового пирога с мороженым. Это был их второй совместный обед с тех пор, как они стали работать с документами службы иммиграции и натурализации. Эту работу Мал перемежал с поездками в адвокатскую контору Джейка Келлермана. За ленчем Базз уже умял бифштекс и три порции рисового пудинга. Мал поковырялся в тарелке салата с курицей и отодвинул. Микс заметил:

— Растущий организм должен хорошо питаться. Когда будет Апшо?

Мал глянул на часы:

— Я договорился с ним на полночь. А что, есть какие-то планы?

— Попозже должен встретиться со своей подружкой. Говард сегодня занял хату у «Чаши», так что мы встречаемся у нее дома. Сказал ей, что самое позднее буду у нее в час. Не хочу опаздывать.

— Микс, ты предпринимаешь меры предосторожности?

— Мы используем метод ритмичных перемен, — сказал Базз. — А когда ритмично вклинивается Говард, мы перебираемся к ней домой. — Он порылся у себя в кармане и вытащил конверт. — Забыл сказать. Когда ты был у адвоката, приезжал Эллис. Я отдал ему твою докладную, он ее прочел и написал вот это. Кажется, твой мальчик устроил мордобой с детективом из полиции. Эллис сказал, чтобы ты прочел и сделал, как там сказано.

Мал вскрыл конверт и вытащил листок, написанный рукой Лоу.

М. К.

Согласен со всем, кроме оценки действий Дадли Смита. Вам нужно понять, что его метод сводит к минимуму вероятность того, что потенциальные свидетели могут проболтаться о наших мероприятиях относительно УАЕС — вот чем хорош его метод. Не могу также назначить вас старшим в следственной группе из-за вашей взаимной неприязни с Дадли. Это вызовет возмущение человека, который до вчерашнего дня был в одном с вами звании, а по годам службы старше вас. В расследовании вы на равных правах, а после суда ваши пути с ним навсегда разойдутся.

Неприятные известия насчет Апшо. Мне звонил сержант Брюнинг (городская полиция) и сообщил, что сегодня днем Апшо учинил драку с другим полицейским (серж. Найлз), когда тот по глупости обозвал первого «голубым». В свете взаимодействия двух служб такое поведение Апшо недопустимо. Брюнинг также сообщил, что Апшо хотел усилить наблюдение и Дадли, идя ему навстречу, выделил ему еще четырех человек. Это также недопустимо. Апшо — молодой неопытный работник, хотя и способный — не вправе выставлять такие требования. Прошу внушить ему, что мы не потерпим драк и высокомерия.

Серж. Боуман сейчас разыскивает доктора Лезника. Надеюсь, что он пока держится: это ценный член нашей команды.

Э. Л.

P. S. Желаю удачи завтра на суде. Ваше повышение и исполняемые обязанности должны помочь вам отложить слушание. Полагаю, что тактика Джейка Келлермана надежна.

Мал скомкал записку и отбросил не глядя. Она ударилась о стенку, отскочила и угодила в тарелку Базза:

— Эй, приятель!

Мал поднял глаза, увидел подходящего Дэнни и строго бросил:

— Садитесь, помшерифа.

И только тут заметил, что парень явно нервничает.

Дэнни сел рядом с Баззом. Тот протянул ему руку:

— Тернер Микс.

Дэнни пожал Баззу руку и повернулся к Малу:

— Поздравляю, капитан, и спасибо за бутылку.

Мал смотрел на своего агента и думал, что сейчас тот ни капельки не похож на копа.

— Спасибо, и не стоит благодарности. Что у вас произошло с сержантом Найлзом?

Дэнни взял в руки пустой стакан.

— У него родилась бредовая мысль, что я незаконно проник в квартиру, где были обнаружены вторая и третья жертвы. А главное, он наотрез отказался исполнять мои приказания. Джек Шортелл мне сказал, что замначальника участка отстранил его от работы по моему делу, и я этому рад.

Ответ звучал заранее подготовленным:

— И это все?

— Да.

— А вы действительно были в той квартире?

— Нет, конечно.

Мал вспомнил про реплику о «голубом», но решил этого не касаться.

— Ладно, тогда считайте это выговором от Эллиса Лоу и также от меня. Чтоб больше этого не повторялось. Точка. Помните об этом. Ясно?

Дэнни поднял стакан, заметил, что он пуст, посмотрел разочарованно и отчеканил:

— Есть, капитан.

— Я для тебя по-прежнему Мал. Есть хочешь?

— Спасибо, не хочу.

— Выпить?

Дэнни отставил стакан:

— Нет.

— Прибереги свои кувалды для соревнований за «Золотую перчатку», — сказал Базз. — Я знал одного типа, который избивал парней в угоду своему командиру и получил сержанта.

Дэнни рассмеялся. Ему бы пропустить стаканчик, а то он на взводе, подумал Мал.

— Расскажи мне о встрече. Виделся с де Хейвен?

— Да, дважды.

— Ну и?

— Она со мной заигрывает.

Дэнни покраснел.

— Расскажи подробно, — велел Мал.

— Особенно рассказывать нечего. Сегодня у нас было свидание, и завтра вечером будет еще. Я подслушивал у окна, пока у них шло совещание, кое-что узнал. В общих чертах, но все же выяснил, что они собираются надавить на студии и планируют сделать это тогда, когда тимстеры в пикетах начнут психовать. Мне кажется, это стратегический для них момент. Когда я завтра увижусь с де Хейвен, выспрошу ее о деталях.

Мал обдумал информацию. Он правильно сделал, взяв на прицел участников мозгового треста: они двуличны, много говорят, а сами выжидают удобный момент для действий и ждут, когда внешние факторы зададут тон.

— Кого еще видел, кроме Костенца и де Хейвен?

— Лофтиса, Майнира и Зифкина, но только мельком.

— Какое они произвели впечатление?

Дэнни развел руками:

— Да никакого впечатления не произвели. Говорил с ними не больше минуты.

Базз усмехнулся и расстегнул пояс:

— Еще хорошо, что Рейнольдс не наскочил на тебя вместо де Хейвен. На такого симпатягу у старого шмыры шланг бы вскочил на целый ярд.

Дэнни покраснел. А Мал думал, что две круглосуточные работы ему приходится втискивать в одни сутки.

— Скажи, как подвигается у тебя другая работа?

Прежде чем ответить, Дэнни быстро осмотрелся, бросил взгляд на соседние столики, оглядел мужчин у стойки бара.

— Медленно, но как будто подвигается. Дома я завел свое досье, собрал все показания, присовокупил собственные наблюдения. Это большое подспорье. Веду проверку целой груды архивов, тоже большая канитель. Главное продвижение, на мой взгляд, это возможность установить общее для всех жертв. Я уверен: преступник — не просто психопат. Когда я подберусь к нему поближе, можно будет устроить для него западню. Сможете выделить мне хотя бы еще одного человека?

— Нет, — сказал Мал и увидел, что Дэнни провожает взглядом двух мужчин, прошедших мимо их столика. — Нет, после твоего номера с Найлзом это исключено. У тебя же четыре сотрудника, которых выделил тебе Дадли Смит…

— Это люди Дадли, а не мои! Они мне даже не докладывают, а Майк Брюнинг только мешает! По-моему, он просто манкирует своими обязанностями!

Мал стукнул по столу:

— Смотри на меня и слушай. Успокойся и не торопись. На обеих работах ты делаешь все, что в твоих силах, и, не считая эпизода с Найлзом, делаешь все отлично. Ты потерял одного человека, но у тебя есть хвосты. Просто прикинь, как заткнуть брешь, берись за работу и будь профессионалом. Будь полицейским.

Дэнни смотрел на Мала замутненным взором. Базз обратился к нему:

— Помшерифа, есть у тебя надежные зацепки по жертвам? То, что называется общий знаменатель?

Разговор опытного сыщика со своим коллегой.

— Есть. Некто Феликс Гордин. Занимается сводничеством среди гомосексуалистов, имел контакты с одной из жертв. Я точно знаю, что убийца с ним как-то связан. Пока нажать на него не получается: он дает на лапу отделу нравов округа. Плюс утверждает, что имеет влиятельных друзей в полиции и прокуратуре.

— Так, — сказал Мал. — А я никогда о нем и не слышал, хотя в прокуратуре я человек не последний. Ты его знаешь, Базз?

— Конечно, босс. Большая шишка в городе, еще больше в округе. Ловкий гамачок, такому палец в рот не клади. Играет в гольф с шерифом Юджином Бискейлузом, кладет несколько шекелей на Рождество в карман Алу Дитриху…

Мал подумал, что удача плывет к нему в руки.

— Прижми его, Дэнни. Весь огонь приму на себя. А если кто будет на тебя наезжать, помни: у тебя за спиной главный следователь прокуратуры Лос-Анджелеса!

Дэнни встал, не зная, как выразить благодарность. Мал закончил:

— Отправляйся домой спать, Тед. Пропусти стаканчик за мое здоровье — и на боковую.

Агент отдал коллегам честь и ушел. Базз вздохнул и медленно проговорил:

— Мальчишка тебе в рот смотрит. Понятно, яйца ведь у тебя покрепче мозгов будут.

Мал воспринял слова Базза как похвалу.

— Возьми себе еще пирога, — сказал он. — А я пойду оплачу счет.

Глава двадцать пятая

В холле скрипнуло окно; три осторожных шага по полу спальни.

Базз откатился от Одри, притворно вздыхая и причмокивая — будто во сне, быстро сунул руку под подушку и схватил револьвер. Еще два шага. Одри тихо посапывает. В пологе образовалась светлая щелка. С его стороны вырисовалась фигура, щелчок взведенного курка.

— Микки, ты — труп.

Базз столкнул Одри на пол; тюкнул глушитель, и вспышка из ствола осветила высокую фигуру в темном плаще. Одри закричала. Базз нащупал край матраца у своих ног. Одним молниеносным движением выхватил из-под него свою дубинку и ударил человека по коленям; под деревянной битой со стальной сердцевиной кости хрустнули, человек пошатнулся.

Крик Одри:

— Ми-икс! — И еще одна пуля угодила в дальнюю стену, а секундная вспышка выстрела позволила Баззу увидеть человека. Он ухватил его за плащ, рванул на кровать, накрыл подушкой голову и два раза выстрелил через нее в упор ему в лицо.

Звук выстрелов был приглушен, но визг Одри звучал как сирена. Базз обошел кровать, схватил ее в охапку и дрожью своего тела усмирил ее трепет. Шепнул:

— Иди в ванну, свет не зажигай, голову не подымай. Это пришли за Микки. Если снаружи есть второй, он на подходе. Держись ближе к полу — и ни звука.

Одри опустилась на колени, а Базз прошел в гостиную, раздвинул шторы и выглянул на улицу. Напротив стоял седан — когда он сюда входил, его не было. Других машин у обочины не видать. Он перевел дух и осмыслил, что же произошло.

Издали его можно принять за Микки; он ездит на таком же, как у Микки, зеленом «эльдорадо» 48-го года. Дом Микки вчера взорвали, жена с их любимцем бульдогом уцелели. Свою машину Микс оставил, как условлено, в трех кварталах отсюда. Вот слежка тяп-ляп и приняла его за Микки: небольшого роста толстый оклахомец сошел за жирного еврея.

Базз продолжал следить за седаном: в машине никакого движения, не видно, чтобы там курили. Прошло пять минут — ни полицейских, ни сообщника. Убийца действовал в одиночку. Базз прошел в спальню и зажег верхний свет.

В комнате стоит запах пороха, кровать — в брызгах крови, подушка — насквозь красная. Базз снял ее и приподнял голову убитого. Лица у него не было, выходных ран не видно, вся кровь натекла из ушей. Обшарил карманы трупа — и обмер.

Жетон и удостоверение полицейского: детектив сержант Юджин Дж. Найлз, голливудский участок. Карточка члена клуба автомобилистов, в левом нижнем углу — регистрационные данные автомобиля: бордовый седан «Форд Краун Виктория» 46 года выпуска, номер Cal 49 JS 1497. Водительское удостоверение на имя Юджина Найлза, проживающего по Мельбурн-авеню, 3987, Голливуд. Ключи от машины, еще связка ключей и листок бумаги с адресом Одри и планом дома, похожим на хату Микки в Брентвуде.

Старые слухи, новые факты, и убийца промахнулся.

За стрелкой у «Шерри» стояла полиция Лос-Анджелеса. Джек Д. и Микки пошли на мировую; а Найлз служил в голливудском участке — эпицентре скандала имени Бренды Аллен. Базз пулей выскочил на улицу. Подбежал к бордовому седану 46 года, отпер багажник — и бегом назад. Расстелил на постели большое покрывало, завернул в него труп Найлза с его пистолетом, взвалил на спину, дотащил до машины и сунул в багажник, сложив тело копа вдвое возле запаски. Тяжело дыша и обливаясь потом, вернулся в дом и пошел к Одри.

Она сидела на унитазе голая и курила. На полу валялись полдюжины окурков, вся ванная плавала в сигаретном дыму. Вид у нее был потусторонний: слезы размыли макияж, губная помада размазана.

Базз опустился перед ней на колено:

— Милая, я все уже сделал. Это приходили за Микки. С нами вроде все нормально. Какое-то время мне надо держаться в стороне от тебя: у того парня могут быть сообщники; не стоит, чтобы они думали, что ты была тут со мной, а не с Микки.

Одри уронила сигарету на пол и как ни в чем не бывало загасила ее голой ногой.

— Ладно, — сказала она хриплым голосом курильщицы.

— Собери все с постели, — распорядился Базз, — и сожги в мусоросжигателе. В стене и в подушке есть три пули. Вытащи их и выбрось. И никому ни слова.

— Скажи, что все будет хорошо.

Базз поцеловал ее волосы, представив себя с ней в газовой камере.

— Любимая, все будет в полном порядке.

Базз повез тело Найлза на Голливуд-Хиллз. Нашел под задним сиденьем садовый инвентарь, отыскал ровный участок на неудобной подъездной дороге, ведущей к надписи «ГОЛЛИВУД»57, и, орудуя лопатой и мотыгой, похоронил неудавшегося убийцу Микки Коэна в яме 4 Ч 4 Ч 4 фута. Плотно утрамбовал землю, чтобы койоты не учуяли добычу. Забросал место ветками и помочился на них — эпитафия дурному собрату-копу, ввергшему Базза в самую большую беду во всю его полную злоключениями жизнь. Зарыл пушку Найлза под кустом шиповника, отогнал машину в Долину, тщательно протер все места, где могли остаться отпечатки его пальцев, и, сняв распределитель зажигания, оставил его в брошенном гараже на Горе самоубийц — излюбленном месте бандитских «тетеревиных токов», неподалеку от Сепульведского госпиталя. Обездвиженная «виктория» за сутки будет разобрана на запчасти.

Часы показывали 4:30.

Базз дошел до Виктори-бульвара, взял такси и доехал до угла Голливуд— и Вермонт-стрит, оставшиеся полмили до Мельбурн-авеню прошел пешком. Нашел телефон-автомат, отыскал в «Белых страницах» телефон Юджина Найлза, набрал номер и ждал двадцать гудков. Никто не снял трубку. В розовом четырехквартирном коттедже отыскал номер 3987 и вошел, открыв дверь ключами Найлза. Баззу нужно было узнать, охотился Найлз на Микки в одиночку или нет.

Это была обычная холостяцкая конура: гостиная-спальня, ванная и кухонька. Возле заколоченного досками окна стоит письменный стол. Базз направился прямо к нему и стал перебирать все его содержимое, предварительно обмотав руку полой рубашки. Десять минут — и у него были весомые улики.

Сертификат Армейской школы подрывников из Кэмп-Полка, штат Луизиана, удостоверяющий, что капрал Юджин Найлз успешно прослушал курс «Взрывное дело» в декабре 1931 года. Вот кто подорвал дом Микки!

Письма от бывшей жены Найлза, обвинявшей его в причастности к делу проституток Бренды Аллен. Она читала материалы большого жюри и знала, что муж пользовался услугами девочек в КПЗ голливудского участка полиции — причина, по которой Найлз хотел убить Микки.

В записной книжке обнаружил имена и телефоны четырех главных подручных Джека Драгны и еще трех его «сборщиков подати» — городских копов, знакомых по службе, и, наконец, непонятная запись «Карен Хилтшер, управление шерифа З. Голливуд» с четырьмя красными восклицательными знаками. И без этой загадки было ясно, что Найлз давно ненавидит Микки, и все говорило о неумело спланированном покушении, подготовленном одиночкой. Неудача со взрывом в доме Микки заставила Найлза предпринять новую попытку.

Базз погасил свет, а на выходе тщательно обтер ручки двери. Он вышел на угол Сансет и Вермонт-стрит, бросил ключи от машины и квартиры Найлза в люк водостока и стал хохотать, громко, без удержу, до колик в боках. Он ненароком спас жизнь самого опасного для себя и вместе с тем самого щедрого по отношению к себе человека, каких он знал в жизни. При этом никакая сила в мире не позволит ему в этом открыться. Хохот перешел в стоны, и Базз присел, согнувшись, на скамейку автобусной остановки. Он все хохотал и хохотал, пока неожиданная мысль не ударила в голову и не заставила его остановиться.

Дэнни Апшо избил Джина Найлза. Городские копы терпеть не могут копов округа. Когда хватятся Найлза, полиция города начнет копать под зеленого юнца, который и так уже по колено в дерьме.

Глава двадцать шестая

Дэнни пытался подловить Феликса Гордина, когда тот будет один.

Караулить его начал на автостоянке у «Шато Мармон»; Гордин расстроил его планы, отправившись в свой офис в сопровождении красавчика Кристофера. Все три часа, что он сидел, не спуская глаз с дверей агентства, лил проливной дождь. Никто к офису не подъезжал. Вся улица была затоплена, и Дэнни остановился под знаком «Парковка запрещена». Свое полицейское удостоверение, жетон и револьвер он оставил дома — Теду Кругману все это ни к чему. Лобовое стекло у него было с трещиной, в машину заливалась вода, но кожанка Теда и санкция Консидайна его согревали. Дэнни решил: если до 13:00 Гордин не появится, он прижмет его прямо в офисе.

В 12:35 дверь агентства открылась, вышел Гордин, открыл зонтик и быстро пересек улицу. Дэнни включил дворники и увидел, как он вошел в ресторан «Сирано», где швейцар встретил его с таким почтением, будто это был самый важный клиент заведения. Дэнни дал ему полминуты, чтобы усесться, и, подняв воротник куртки, побежал к ресторану, прыгая через лужи. Швейцар посмотрел на него с подозрением, но пропустил. Дэнни отер с лица воду, увидел позолоту и красный бархат стен, длинную дубовую стойку бара и Феликса Гордина, потягивающего мартини за столиком у стены. Дэнни прошел мимо группы бизнесменов и сел напротив Гордина. Тот едва не проглотил зубочистку, которую держал во рту.

— Мне нужно знать все, что знаете вы, — начал Дэнни. — Вы должны рассказать мне обо всех привлеченных вами людях и сообщить имена всех ваших заказчиков и клиентов. И прошу это сделать прямо сейчас.

Гордин покрутил пальцами зубочистку.

— Попросите лейтенанта Мэттьюза позвонить мне. Может быть, нам с ним удастся найти компромисс.

— К черту лейтенанта Мэттьюза! Мне нужно, чтобы вы все рассказали. И немедленно!

— Ничего я вам не скажу.

Дэнни улыбнулся:

— Даю вам 48 часов, чтобы изменить свое решение.

— Или?

— Или все, что я о вас знаю, передам прессе.

Гордин щелкнул пальцами, к нему подошел официант.

Дэнни встал и вышел из ресторана под дождь. Вспомнил, что обещал позвонить Шортеллу, высмотрел телефонную будку напротив агентства, набрал номер дежурки голливудского участка и услышал «Да»: трубку снял чем-то озабоченный Джек.

— Это Апшо, Джек. Что у вас там…

— Еще один труп. Его ночью обнаружили на реке городские. Сейчас с ним работает доктор Лейман…

Дэнни оставил трубку болтаться на проводе, голос Шортелла в трубке кричал: «Апшо! Апшо!» Сам Дэнни уже мчался в центр. Остановился у приемной городского морга, на бегу едва не споткнулся о труп на носилках. Шортелл был уже тут — вспотевший, с приколотым поверх плаща жетоном. Увидел Дэнни и преградил ему путь во владения Леймана:

— Спокойно, спокойно.

— Кто он?

— Это Оджи Луис Дуарте, один из твоего списка. «Синие» установили его личность по водительскому удостоверению. Обнаружен в половине первого ночи городскими патрульными, которые даже не знали о нашей команде. Брюнинг был здесь и только что уехал. Шумел, что Дуарте ушел вчера вечером от хвоста. Это вранье, Дэнни. Вчера вечером я тебя везде искал, хотел сообщить, что по угону машин и палкам зутеров ничего нет. Разговаривал с телефонисткой участка Уилшира, она сказала, что Брюнинг весь вечер был там с Дадли Смитом. Перезвонил позже — мне сказали, что они все еще там. Брюнинг говорил, что остальные трое остаются под наблюдением, но я ему не верю.

В голове Дэнни гудело, от зловония морга мутило, горело свежевыбритое лицо. Он направился к двери с табличкой «Доктор Нортон Лейман» и увидел лучшего в стране патологоанатома — он что-то писал. За ним на столе для вскрытий покоилось обнаженное тело. Доктор отступил на шаг, как бы говоря: «Ну-ка полюбуйся».

Оджи Дуарте, миловидный мексиканец, два дня назад выходивший из агентства Гордина, лежал на столе из нержавеющей стали на спине. Труп был обескровлен, раны от укусов, обнажавшие кишки, нанесены узором и не перекрывали друг друга. Щеки были прорезаны до десен и челюстей. В самый глубокий разрез был вставлен отрезанный пенис: его головка торчала изо рта, и зубы зажимали крайнюю плоть: трупное окоченение сохранило кощунственную непристойность в застывшем виде.

— О господи, да как же это… — простонал Дэнни.

— Тело лежало под дождем, раны чистые. Я обнаружил четкий след зуба и сделал с него слепок. Это несомненно зуб животного. Послал ассистента со слепком к судебному ортодонту в Музей естествознания. Жду результатов с минуты на минуту.

Дэнни оторвал взгляд от трупа и вышел наружу, ища глазами Джека Шортелла. Его мутило от запаха формалина, легкие требовали свежего воздуха. Возле подъезда скорбно стояла группа мексиканцев. Один из них посмотрел на него тяжелым взглядом. Высматривая Шортелла, Дэнни почувствовал на плече руку. Это был Лейман.

— Я только что разговаривал с музеем. Им удалось определить происхождение укусов. Убийца носил зубы росомахи.

Дэнни сразу вспомнились кровавые Р на дешевых обоях. Р горели на лице Феликса Гордина. Буква виделась ему на всех «мокроспинниках»,[59] сгрудившихся в печали и перебирающих четки. Это видение не исчезало, пока Шортелл не подошел к нему и не взял за руку. Дэнни сказал ему, как в полусне:

— Свяжитесь с Брюнингом. Я за себя не ручаюсь.

Теперь ему мерещилась только кровь на стенах.

Глава двадцать седьмая

Выслеживание собственного сына.

Мал сидит на ступеньках суда по гражданским делам 32 округа Лос-Анджелеса. Со всех сторон стоят и курят адвокаты. В ожидании Стефана и Селесты с ее деловаром Мал сидит, отвернувшись от всех, и не слушает их болтовни. Когда они подъедут, у них со Стефаном состоится короткий разговор в мужском туалете: не верь гадостям, которые обо мне говорят; а когда мой адвокат будет говорить плохо о твоей матери, старайся не слушать.

Осталось десять минут, а их все нет и нет. За спиной Мал слышит оживленный обмен репликами:

— Знаете Чарли Хартшорна?

— Конечно. Славный парень, только любит либеральничать. Бесплатно защищал Сонную Лагуну.

— Так вот, он умер. Покончил с собой. Прошлой ночью повесился у себя дома. А дом у него прекрасный, рядом с Уилширом и Римпо. Я как-то был там на вечеринке.

— Бедный Чарли. Ну надо же!

Мал обернулся, но двое говоривших уже отошли. Микс упоминал, что Рейнольдс Лофтис был связан с Хартшорном по делу об облаве в баре для голубых, но не говорил, что Хартшорн имеет отношение к Комитету защиты Сонной Лагуны. Хартшорн не упоминался ни в досье психиатра, ни в документах большого жюри. Базз говорил, что и в деле об убийствах, что ведет Апшо, он фигурирует, но лишь как «не состоящий на подозрении». Упоминание Хартшорна, да при таких обстоятельствах, было интригующим: как это воспримет Микс, который говорил, что во время допроса дал ему по мозгам.

Взглянув на улицу, он увидел Селесту, Стефана и молодого человека с портфелем, выходящими из такси. Мальчик взглянул в его сторону, оживился и побежал к нему.

Мал спустился к нему навстречу до середины лестницы, схватил его, смеясь, стал крутить и переворачивать в воздухе. Стефан визжал, Селеста и «портфель» пошли быстрее. Мал посадил мальчика на плечо, быстро вошел в помещение и сразу — в туалет. Запыхавшись, он опустил Стефана на пол и сказал:

— Твой папа теперь капитан. — Вынул из кармана знаки отличия, подаренные Миксом. — Ты теперь тоже капитан. Помни об этом. Помни, когда адвокат твоей матери будет говорить обо мне плохо.

Стефан сжал в руках серебряные лычки. У мальчика был такой удрученный вид, каким Мал видел его, когда Селеста пичкала его пресной чешской едой.

— Ну, как тебе живется? Как мать обращается с тобой?

Стефан говорит неуверенно — чувствовалось, что Селеста не теряла времени даром:

— Мама… хочет, чтобы мы уехали отсюда. Она говорит, что мы… что мы должны уехать, до того как она решит жениться на Ричарде.

Ричард.

— Я… я не люблю Ричарда. С мамой он хороший, но он плохо обращается со своей с-с-собакой.

Мал обнял мальчика:

— Я этого не допущу. Она сумасшедшая, и я не дам ей тебя увезти.

— Малкольм…

— Папа, Стефан.

— Пап, пожалуйста, не надо больше, не бей маму. Пожалуйста.

Мал еще крепче обнял Стефана, стараясь не дать ему произнести плохие слова, чтобы вместо них он сказал: «Я тебя люблю». Мальчику было не по себе, словно он выдал тайну, которую должен был хранить.

— Тсс. Я больше никогда не ударю ее и никогда не дам ей увезти тебя отсюда. Тсс.

Позади Мала открылась дверь, и он услышал голос судебного исполнителя, который, казалось, вечно служил в 32 округе гражданского суда:

— Капитан Консидайн, мы начинаем. Я должен отвести мальчика в зал заседания.

Мал обнял Стефана на прощание:

— Теперь я капитан. Ступай с ним, увидимся в зале.

Стефан обнял его, тесно прижался.

Заседание суда началось с опозданием на десять минут. Мал с Келлерманом сели на скамью напротив судьи; Селесту с ее адвокатом и Стефана посадили на скамью, поставленную под углом к скамье свидетелей. Старый судебный исполнитель пропел:

— Заседание суда объявляется открытым, председательствует его честь Артур Ф. Хардести.

Мал поднялся. Джейк Келлерман прошептал:

— Как только старый хрыч попросит меня подойти, я предложу отсрочить суд на месяц, ссылаясь на ваши обязанности в большом жюри. Потом мы еще потребуем отсрочки, пока не соберется жюри, и тогда ваше дело в шляпе. А там уже будет не Хардести, а Гринберг.

Мал сжал Келлерману локоть:

— Джейк, постарайтесь это сделать.

Келлерман шепнул чуть слышно:

— Не волнуйтесь. Только молитесь, чтобы слухи, которые до меня дошли, оказались ложью.

Судья Артур Ф. Хардести стукнул молотком:

— Прошу адвокатов сторон подойти.

Джейк Келлерман и адвокат Селесты подошли к кафедре и нагнулись к судье. Мал пытается уловить их разговор, но доносятся только обрывки фраз — Джейк с жаром что-то доказывает. Стук судейского молотка закончил тайное совещание. Келлерман вернулся вне себя от ярости.

Хардести сказал:

— Мистер Консидайн, просьба вашего адвоката о месячной отсрочке отклонена. Несмотря на ваши полицейские обязанности, вы, наверное, найдете время проконсультироваться с мистером Келлерманом. Стороны соберутся в этом зале через десять дней, в понедельник 22 января. Обе тяжущиеся стороны должны приготовить свои показания. Мистер Келлерман, мистер Каслбери, позаботьтесь, чтобы ваши свидетели знали об этой дате и представили все необходимые документы в качестве доказательств. Предварительное слушание объявляю оконченным.

Судья еще раз стукнул молотком. Каслбери сразу увел Селесту и Стефана. Мальчик обернулся и помахал отцу. Мал вскинул руку с разведенными пальцами — символ победы, попытался улыбнуться и не смог. Миг — и сына уже не было.

— Я слышал, что Каслбери узнал о вашем повышении и распсиховался. Говорят еще, что он подсунул больничные снимки Селесты одному из клерков Хардести, а тот рассказал судье. Мал, я сожалею и страшно зол. Я расскажу Эллису, что наделал Каслбери, и позабочусь, чтобы этого сопляка вздули.

Мал смотрел на то место, откуда сын помахал ему на прощание.

— Ее вздуйте, Джейк. Смешайте ее с дерьмом.

Глава двадцать восьмая

Осматривая гостиную Эллиса Лоу, Базз прикидывает шансы.

Двадцать против одного, что большое жюри вынесет обвинительное заключение многим уаесникам. Двадцать против одного — студии выпрут их по пункту об измене, и тимстеры в двадцать четыре часа подпишутся и займут их место. Если удастся уговорить Микки сделать ставку на жюри, он поставит больше и получит хорошую прибавку к деньгам Говарда. Потому что происходящее в маленьком командном пункте Лоу говорило, что красные покупают билеты в один конец.

Кроме столов и стульев для служащих, вся мебель из дома вынесена и составлена на заднем дворе. Ящики с показаниями дружественных свидетелей стоят на камине, пробковая доска для докладов четырех следователей команды — Консидайна, Дадли Смита, Микса и Апшо — прикреплена у окна. Пачка опросных листов, подготовленных капитаном, — вопросы для каждого левого, врученные с подтверждением судебными исполнителями, — толстенная. Стопка отчетов о допросах Дадли в пять раз толще, чем у остальных. Он превратил в пресмыкающихся доносчиков четырнадцать бывших противников, собрав компромат более чем на сотню стукачей.

Его собственные доклады занимают шесть страниц: Бенавидес драл свою сестру, Клэр де Хейвен — сидела на героиновой игле, и Рейнольдс Лофтис — завсегдатай баров для гомиков, а остальное в его докладах просто приписки, чепуховина в сравнении с вкладом Мала и Дадли. Материалы Апшо занимают всего две страницы — выводы из услышанных разговоров и обработка Клэр. Их с пареньком попытки подавить коммунистический заговор оставляют желать лучшего. Вот столы с лотками «Входящие» и «Исходящие» для обмена информацией, столы для фотосвидетельств, которые собирает Безумный Эд Саттерли, и огромная картонная коробка для перекрестных свидетельств по именам, датам, политическим организациям и их резолюциям — комми, радикалов и им сочувствующих, обожающих матушку Россию и призывающих прикончить Соединенные Штаты не мытьем, так катаньем. И чуть не во всю стену — огромная схема заговора, козырный туз Эда Саттерли на большом жюри.

В одной графе по горизонтали — члены мозгового треста УАЕС, в другой — названия прокоммунистических организаций, в которых они состоят; в вертикальных колонках — имена дружественных свидетелей сверху, их «обвинительная мощь», обозначенная звездочками, и от каждого имени проведены линии к деятелям мозгового треста и прокоммунистическим организациям. Звездочками обозначен день дачи показаний, в который, по оценке Саттерли, данный свидетель окажется эффективнее всего, исходя из максимальной ценности сообщаемых им даты, места и сути самого высказывания: кто из радикалов там присутствовал, что говорил и кто из отрекшихся красных там был и это слышал — сводящий с ума, ошеломляющий, колоссальный и абсолютно поразительный объем неопровержимых улик.

И посреди всего этого Баззу видится Дэнни Апшо, топающий по дерьму, хотя сам по себе он — добрейшая душа.

Базз вышел на заднюю веранду. Хорошо бы смыться отсюда под тем предлогом, что много часов занимался писаниной. За это время он тремя телефонными звонками прикрыл авантюру Одри с кражей денег. Первый звонок — Микки с изложением путаной истории о том, как один из игроков ободрал некого букмекера, который трахал его сестру, и потому не мог об этом сказать, но под конец заставил его раскошелиться на шесть штук, которые он и слямзил у Микки — т. е. именно ту сумму, какую прикарманила Одри. Второй звонок — Пити Скурасу, букмекеру, умеющему держать язык за зубами, который за тысячу наличными согласился сыграть роль влюбленного дурака, в конце концов вернувшего деньги боссу. Третий звонок был знакомому ростовщику: семь тысяч под двадцать процентов (8 400 долларов к 10 апреля) — для своей женщины, чтобы утешить ее за перенесенные переживания: на ее кровати он снес пол-лица Джину Найлзу. Дай бог, чтобы дальше было не хуже. Хвала Всевышнему за эту синекуру с коммунистическим заговором! Если они с его львицей не умрут от любовной страсти, то, даст бог, выживут.

Но малыш Дэнни пока остается картой неизвестной масти, которую не знаешь, как разыграть.

Прошло двенадцать часов, как он обыскал квартиру Найлза. Может быть, вернуться туда и постараться обставить все так, будто по какой-то причине Найлз решил поспешно скрыться. Сфабриковать улики? Может, когда полиция его хватится, Найлза сочтут агентом Драгны и похерят дело? Может, они заподозрят его в подрыве дома Микки? Или все-таки решат, что его завалили, и кинутся искать убийцу?

В дальнем углу двора Базз увидел стоящую под дождем кушетку Эллиса Лоу (прокурор ставил дело наперед жизненных удобств) и рядом — Дадли Смита с Брюнингом. Солнце еще не зашло, и Дадли со смехом указывал на кушетку. С океана надвигались тучи. Замечай, примечай, мотай себе на ус, думал Базз. Надо быть таким, каким Мал советовал быть Дэнни.

Быть полицейским.

Глава двадцать девятая

Дэнни отпер дверь квартиры и зажег свет. Кровавая Р, стоявшая у него перед глазами после морга, сменилась видом его гостиной, как всегда прибранной и чистой. Но что-то в комнате было не так. Он внимательно, методично все осмотрел и понял: ковер возле журнального столика сбился, а он всегда при выходе его поправляет.

Стал вспоминать, сделал он это сегодня утром? Помнил, как, стоя перед зеркалом в ванной, одевался под Теда Кругмана; помнил, как выходил с мыслями о Феликсе Гордине и звучавшими в ушах словами Консидайна «Нажми на него, Дэнни». Но поправлял он ногой ковер или нет, вспомнить не мог: наверное, Тедди К. не был таким аккуратистом. Все остальное в комнате было в полном порядке. ОН никак не мог проникнуть в квартиру полицейского…

Дэнни вспомнил про материалы своего дела, кинулся к чулану в холле. Все было на месте, бумаги и фотоснимки лежали нетронутыми под свернутым ковролином, в том же виде, в каком он все и оставил. Осмотрел ванную, кухню, спальню — все на местах. Тогда он сел в кресло у телефона и стал листать только что купленную книгу: «Семейство куньих, физиология и повадки», которую он отыскал на полках книжного магазина Стэнли Роуза.

Глава шестая, страница 59: Росомаха.

Животное семейства куньих, весит 40–50 фунтов, ареал обитания — Канада, север тихоокеанского побережья и северо-восточные районы США. Самый свирепый хищник на земле, не имеющий себе равных. Не знает страха и может нападать на животных, много его больше и сильнее. Известны случаи, когда росомаха отгоняла медведей и пум от их добычи. Не выносит, когда другой поедает лакомую добычу, и часто нападает, чтобы завладеть остатками пиршества других животных. Росомаха обладает отличным пищеварением: ест, переваривает и испражняется быстро и потому постоянно голодна; обладает неуемным аппетитом, вполне совместимым с ее свирепостью. Вся жизнь этих зверей состоит в том, чтобы убивать, жрать и временами спариваться с представителями своей породы.

Р

Р

Р

Р

Р

Р

Р

Р

Росомаха.

Альтер эго — «Другое я» — плотоядного и ненасытного убийцы, грызущего свою жертву, пожирающего, насилующего, удовлетворяющего свой неутолимый голод — сексуальный и эмоциональный. «Другое я» человека, полностью перевоплотившегося в откровенно кровожадного хищника, принявшего облик зверя для отмщения за содеянное ему зло особо изощренным зверством; так он воссоздает то, что ему пришлось вытерпеть самому.

Дэнни открыл иллюстрации в конце книги, вырвал три изображения росомахи, вынул из своего досье снимки кровавых картин на стенах дома 2307, сделал коллаж и повесил над кроватью. Страшного зверя он поместил в середине, зажег торшер, отошел на шаг, стал смотреть и думать.

Брюхатый и косолапый зверь с бусинками глаз, густой коричневой шерстью, хорошо защищающей от мороза. Небольшой хвост, короткое заостренное рыло, длинные когти, оскаленные в объектив большие и острые зубы. Безобразное дитя, знающее, что у него отталкивающий вид, и настроенное причинять зло тем, кто сделал его таким. Когда зверь и вид кровавой квартиры совместились, мелькнула мысль: убийцу каким-то образом изуродовали или он считал себя изуродованным; раз видевшие его никаких изъянов на лице не замечали, его уродство могло быть скрыто одеждой. Убийца считал себя уродом и связывал свое уродство с сексом: вот почему лицо Оджи Дуарте было порезано до костей, а в рот вставлен пенис. И еще одна догадка, чисто интуитивная, но очень дельная, пришла на ум: ОН знал молодого вора с обожженным лицом, который сам был слишком юн для подозреваемого убийцы. Обезображивая жертвы, ОН стимулировал себя и находил сексуальное удовлетворение — вот откуда порезы на лице Дуарте.

Сведения о нападении с палкой зутера выуживаются по всем полицейским участкам города; Дэнни поручит Шортеллу начать обзванивать всех любителей животных, ловцов и поставщиков животных в зоопарки, сочетать их опрос с опросом дантистов, и пошло-поехало. Взломщик, любитель джаза, торговец героином, протезист, угонщик машин, знаток животных, гомосексуалист и ревностный поклонник мужчин-проституток. Соединить все это в одно и искать, искать в полицейских рапортах и ждать, пока всплывет дантист, который скажет: «Да, знаю такого человека». Вот где будет конец их поиска.

Дэнни записал последние соображения, думая о Брюнинге, который морочил ему голову насчет наблюдения за Дуарте и который наверняка брешет насчет остальных хвостов. Единственная причина такого отношения Брюнинга — это посмеяться над ним: ублажить его якобы помощью в деле раскрытия убийств, чтобы он прилежнее пахал на Дадли Смита в его крестовом походе против комми. Шортелл уже звонил остальным троим, предупредил их об опасности и пытался поговорить с ними. Джек был единственным, на кого он мог положиться, он один способен достучаться до «мальчиков» Дадли и выяснить, велось ли вообще наблюдение за остальными тремя «друзьями» Гордина.

А сам Дэнни продолжал торчать у агентства Гордина, записывать новые автомобильные номера, отслеживать новые потенциальные жертвы, надеяться получить новую информацию и стараться подловить Гордина, когда тот будет один, чтобы слегка на него нажать. Но пока стоянка у агентства пустовала, сам сутенер не показывался, и никакого движения возле его дверей не происходило. Дождь, наверное, мешал его «друзьям» и «клиентам». Дэнни вынужден был прервать наблюдение и ехать на свидание с Клэр де Хейвен.

О дверь что-то стукнуло — мальчишка-разносчик принес вечернюю «Ивнинг геральд». Дэнни вышел, подобрал газету, просмотрел заголовки на первой полосе про Трумэна и торговые эмбарго, открыл следующую страницу, нет ли там чего насчет его дела. Пробежал глазами — ничего нет. Его внимание привлекла лишь маленькая заметка в нижнем правом углу:

Самоубийство адвоката: Чарлз Хартшорн самоотверженно служил как высшему обществу, так и обездоленным.

Сегодня утром в гостиной собственного дома в Хэнкок-парке было обнаружено тело Чарлза Э. (Эдингтона) Хартшорна, 52 лет, видного адвоката, занимавшегося гражданскими делами, очевидно покончившего с собой. Тело обнаружила его дочь Бетси, 24 лет, вернувшаяся из поездки, которая рассказала нашему корреспонденту Биво Минзу: «Папа был в подавленном настроении. К нему приходил один человек, и папа был уверен, что это связано с расследованием большого жюри, о котором он слышал. Ему часто докучали разговорами из-за того, что вызвался работать на Комитет защиты Сонной Лагуны, им казалось странным, что богатый человек хотел помочь бедным мексиканцам».

Лейтенант Уолтер Редин из участка полиции Уилшира сообщил: «Это определенно самоубийство. Никаких записок, никаких следов борьбы. Хартшорн взял веревку, закинул за балку на потолке, и готово. Ужасно, что в петле его обнаружила собственная дочь».

Хартшорн был главным партнером фирмы «Хартшорн, Уэлборн и Хэйес», у него остались дочь Бетси и жена Маргарет, 49 лет. О дне и времени похорон будет сообщено позднее.

Дэнни отложил газету, как громом пораженный. Хартшорн в 41-м году был объектом шантажа Дуарте; Феликс Гордин говорил, что он посещал его вечеринки и был «несчастлив в любви и политике». Дэнни и в голову не приходило допросить Хартшорна по трем причинам: он не подходил под описания убийцы; его шантажировали девять лет назад; сержант Фрэнк Скейкел, занимавшийся этим делом, говорил, что Хартшорн не желал обсуждать этот индицент с полицией, ссылаясь на прецеденты. Хартшорн был просто одним из имен в деле — именем, которое выводило на Феликса Гордина. Адвокат, кажется, ни в чем замешан не был, и, если бы не брошенное Гордином в разговоре слово «политика», что-либо заподозрить было бы трудно. Не упоминался Хартшорн и в бумагах подготовки большого жюри, несмотря на то что особый упор был сделан на важность сведений о Сонной Лагуне. И тем не менее кто-то из команды большого жюри его допрашивал.

Дэнни позвонил Консидайну в управление окружного прокурора, там никто не отвечал. Он набрал номер дома Эллиса Лоу. Три гудка и голос:

— Да? Кто это? — Оклахомский говорок в нос Базза Микса.

— Помшерифа Апшо. Мал там?

— Нет, помшерифа. Это Микс. Что-нибудь надо?

Говорил он вполне доброжелательно.

— Вы не знаете, кто-нибудь допрашивал адвоката Чарлза Хартшорна?

— Я допрашивал. На прошлой неделе. А что?

— Только что узнал из газеты, что он покончил с собой.

Долгое молчание, тяжелый вздох и наконец:

— Кто бы мог подумать.

— В каком смысле?

— Да ни в каком, старина. Он что, по твоему делу идет?

— Да. Как вы догадались?

— Знаешь, когда я взял его, он подумал, что я из убойного отдела, а парня, который его шантажировал, обещая обнародовать то, что он — голубой, буквально накануне прикончили. Это было, как раз когда тебя подключили к нам, и, помнится, в газетах что-то писали об этом придурке Линденоре. Я служил в полиции много лет: за этим Хартшорном не было ничего, кроме того что он любил мальчиков, поэтому я тебе ничего о нем не сказал. Он был вне подозрений.

— Микс, все равно лучше бы вы мне сказали.

— Апшо, ты мне помог с этим старым педрилой. Я — твой должник, потому как сперва мне пришлось его помять, ну а потом я ему пообещал, что убойные следователи к нему не явятся. Да этот бедолага и мухи б не убил.

— Вот черт! А с какой стати вы вообще ходили к нему? Потому что он связан с Комитетом защиты Сонной Лагуны?

— Нет. Я собирал компромат на комми и знал, что Хартшорн в 44-м году был задержан вместе с Лофтисом в баре в Санта-Монике, где собирались педы. Я хотел узнать, не смогу ли получить от него что-то стоящее на Лофтиса.

Дэнни прижал трубку к груди, чтобы Микс не слышал его тяжелого дыхания. Он мысленно проиграл услышанное. А если так оно и было…

…Рейнольдс Лофтис был высокий, седой, средних лет.

…Он был связан с Чарлзом Хартшорном, который покончил с собой, а Хартшорн был объектом шантажа со стороны Дуэйна Линденора, жертвы номер три.

…Где-то в начале 40-х он был любовником Чаза Майнира, а в документах психиатра для большого жюри Сэмми Бенавидес упоминает «блядь» Чаза, покупавшего секс-партнера на «вечеринках с мальчиками» — по-видимому, имелась в виду служба знакомств Феликса Гордина, нанимавшего впоследствии зверски убитых Джорджа Уилтси и Оджи Дуарте.

…Вчера вечером в негритянском квартале Клэр де Хейвен страшно нервничала; убийца оттуда увез Гойнза, а торговец наркотой в клубе «Зомби» подошел к ней, как к старой знакомой. Она избавилась от него, но в команде большого жюри ее знают как бывшую наркоманку. Не она ли покупала дозу, которой был убит Марти Гойнз?

Дэнни поднял трубку телефона к уху и услышал Микса на другом конце провода:

— Парень, ты слушаешь? Где ты, старина?

Дэнни не без труда произнес:

— Да, слушаю.

— Ты что-то еще хочешь мне сказать?

— Да… Нет… черт, не знаю.

Воцарилась тишина. Дэнни смотрел на изображение росомахи на стене. Микс спросил:

— Помшерифа, не хочешь ли ты сказать, что подозреваешь в убийстве Лофтиса?

— Может быть. Очень может быть. Он подходит под описания убийцы… идеально подходит.

Базз Микс охнул и выматерился.

Дэнни положил трубку, думая, что готов прикончить Рейнольдса Лофтиса… И сделал бы это с удовольствием.

Кругман — Апшо — снова Кругман, а на деле просто коп убойного отдела.

Дэнни ехал на Беверли-Хиллз уже без оглядки на преследование. В уме проплывали видения: Рейнольдс Лофтис, кромсающий жертвы, в облике росомахи; дом 2307, тела Оджи Дуарте, красивое лицо Лофтиса в запекшейся крови… Чтобы отогнать от себя кошмары, Дэнни бестолково переключал скорости.

Подъехав к дому Клэр, он увидел, что везде горит свет, будто хозяева намеренно показывали: смотрите, нам нечего прятать. Подойдя к двери, Дэнни увидел записку: «Тед, вернусь через несколько минут. Будь как дома. К.».

Значит, «нечего прятать». Дэнни открыл дверь, вошел в гостиную и увидел у стены возле лестницы письменный стол. Возле стола — торшер, на столе — разложенные бумаги, на них — кожаный портфель. Как неоновая реклама — «Нам нечего прятать!». Дэнни подошел, открыл портфель. Сразу увидел папку с отпечатанной на машинке надписью: ПРОТОКОЛЫ ЗАСЕДАНИЯ ИСПОЛНИТЕЛЬНОГО КОМИТЕТА УАЕС, 1950 Г.

Дэнни открыл первую страницу. Четкий машинописный текст: заседание и вечеринка 31.12.49. Присутствовали — личные росписи: К. де Хейвен, М. Зифкин, Р. Лофтис, С. Бенавидес, М. Лопес и одна подпись зачеркнута — нечитаемо. Повестка дня: пикетирование, отчет секретаря, отчет казначея и вопрос о целесообразности найма частного детектива для выявления пикетчиков-тимстеров с криминальным прошлым. Заседание началось в 11 вечера и закончилось в 6:00 утра. Смысл указания времени заставил Дэнни вздрогнуть: журнал протоколов мог быть специально составлен для обеспечения алиби Рейнольдса Лофтиса: он был тут, когда был захвачен и убит Марти Гойнз, а в протоколах заседания ничего подрывного и криминального.

Слишком явно: нам нечего прятать.

Дэнни пролистал журнал далее — до 04.01.50. Отмечено присутствие тех же людей в тот промежуток времени, когда были убиты Уилтси и Линденор, снова зачеркнуто имя, снова ничего не значащие вопросы повестки дня. А прошлую ночь, когда убили Оджи Дуарте, Лофтис провел с Клэр. Надо узнать у Леймана, когда предположительно наступила смерть. Прекрасное групповое алиби. Лофтис — это не ОН, если только не весь мозговой трест стоит за убийствами, что просто нелепо.

Дэнни перестал ломать голову, засунул журнал на место, сунул трясущиеся руки в карманы кожаной куртки. Слишком уж явно демонстрировалось, что прятать нечего, и в самом деле прятать было нечего, и никто из мозгового треста не подозревал в нем копа из убойного отдела; Лофтис мог подделать подпись, но его пятикратно подтвержденное алиби несокрушимо выстоит в любом суде, даже если участники подтверждающих алиби заседаний являются предателями-комми, это ничего не значит.

Разберись в своих делах как следует, разберись, кто есть кто, и будь полицейским.

В доме становилось жарко. Дэнни скинул куртку, повесил ее на вешалку, вернулся в гостиную и сделал вид, что рассматривает плакат кинофильма «Буря над Ленинградом». Плакат напомнил ему о дурацких уловках, к которым он вынужден прибегать с Карен Хилтшер: не забыть бы поощрить ее за молчание о доме 1307. И тут он услышал:

— Тед, как жизнь, старина?

ОН.

Дэнни обернулся. Рейнольдс Лофтис и Клэр снимали свои плащи в передней. Она выглядела смущенной, он же был хорош — словно английский аристократ на лисьей охоте.

— Привет. Рад вас видеть. У меня плохие новости.

Клэр протянула: «О-о!», а Лофтис потер ладони и подышал на них.

— Внимаем — что за новость?

Дэнни шагнул к ним — посмотрим, как они отреагируют.

— Узнал из газет. Адвокат по имени Чарлз Хартшорн, покончил с собой. Пишут, что он работал с Комитетом защиты Сонной Лагуны, и похоже, что его преследовали копы из прокуратуры. Фашисты!

Никакой реакции. Клэр чистит щеткой свой плащ.

— Мы слышали. Чарли был хорошим другом нашего дела.

Лофтис немного напрягся, но совсем чуть-чуть, видимо, потому, что они с адвокатом занимались сексом.

— Большое жюри пошло ко дну, но вместе с ним потонул Чарли. Он был человеком слабым, но добрым, такие становятся легкой добычей для фашистов.

Дэнни сразу понял: Лофтис говорит о себе, он сам слаб, в Клэр его сила. Он подошел к Лофтису вплотную и сказал в лоб:

— Видел бульварный листок, где пишут, что Хартшорна допрашивали в связи с серией убийств. О каких-то диких случаях убийств на почве гомосексуализма.

Лофтис повернулся к нему спиной, смущенно и притворно закашлявшись. Клэр ему подыграла: спрятав лицо, наклонилась к нему и пробормотала:

— С твоим бронхитом это тебе ни к чему.

Дэнни продолжал стоять рядом и представлял себе то, что было скрыто от глаз: Клэр мужественно поддерживала своего жениха, а Лофтис, актер, знающий, что по лицу можно прочитать все, старательно прятал его.

Дэнни прошел на кухню и налил в стакан воды из-под крана — пусть пока оправятся. Неспешно вернулся — они вели себя как ни в чем не бывало: Клэр курила, а Лофтис стоял, опершись на перила лестницы, смущенный, джентльмен с Юга, стыдящийся своего неприлично громкого кашля.

— Бедный Чарли. Он иногда любил участвовать в вакханалиях, и власть предержащие за это его с радостью распяли бы.

Дэнни подал ему стакан с водой.

— Они распнут кого хочешь и за что угодно. Жаль, конечно, Хартшорна, но что касается меня, то я предпочитаю женщин.

Лофтис выпил воды, взял свой плащ и подмигнул:

— Я тоже. — Поцеловал Клэр в щеку и вышел вон.

— Опять нам не везет, — начал Дэнни. — И вчера как-то не сложилось, и сегодня — эта история с вашим другом Чарли.

Клэр бросила свою сумочку на стол, где лежал журнал с протоколами заседаний, — нарочито небрежно. Брошенный ею украдкой взгляд, о-очень внимательный, выдавал, что эту показуху она устроила специально для него, чтобы продемонстрировать алиби Лофтиса. Впрочем, они не могли знать, кто он на самом деле. Кто есть кто, кто кого и что знает — все снова перепуталось; Дэнни отбросил эти мысли и подмигнул:

— Давай никуда не поедем, а?

— Я и хотела это предложить. Хочешь посмотреть кино?

— У тебя есть телевизор?

— Нет, глупенький. У меня есть комната для просмотра фильмов.

Дэнни смущенно улыбнулся — пролетарий Тед восхищен жизнью Голливуда. Клэр взяла его за руку и провела через кухню в комнату, заставленную шкафами с книгами. На одной стене был экран, напротив него — длинный кожаный диван, за диваном — на треноге кинопроектор со вставленной пленкой. Дэнни сел на диван; Клэр щелкнула выключателями, убавила освещение и прижалась к нему, поджав ноги под юбку. Экран засветился, кино началось.

Испытательная таблица. Постепенно возникает черно-белое изображение, пышная блондинка и мексиканец с прической «утиный хвост» раздеваются. Фоном — комната в мотеле: кровать, потрескавшаяся оштукатуренная стена, лампа под абажуром-сомбреро, на двери туалета плакат с боем быков. По всему — дешевая порнуха.

Дэнни почувствовал, как рука Клэр стала блуждать по его телу. Блондинка закатила глаза: она только что увидела член своего партнера — огромный, с прожилками, изогнутый посредине, как прут лозоискателя. Она склонилась перед ним, встала на колени и начала сосать… Камера задержалась на рубцах от прыщей на ее коже и на следах от иглы на его руках. Потом он задергался, вынул член из ее рта и кончил.

Дэнни отвернулся; рука Клэр легла ему на бедро. Дэнни вздрогнул и напрягся; Клэр проводила пальцем по его ляжке, все ближе и ближе подбираясь к паху. Наркоман на экране драл прыщавую девку раком, процесс пенетрации крупным планом. У Дэнни заурчало в животе, хуже, чем от выпитой натощак бутылки. Рука Клэр продолжала наступление; Дэнни съежился, будто под ледяным душем.

Блондинка и мексиканец самозабвенно трахались; Клэр продолжала массаж, но внутри у Дэнни все словно онемело. Он почувствовал, что мышцы сводит судорога, схватил руку Клэр и прижал ее к колену, как тогда в джаз-клубе. Клэр отодвинулась. Фильм закончился крупным планом поцелуя взасос блондинки и мексиканца.

Лента соскочила с ведущего валика. Клэр поднялась, зажгла свет и вставила новую ленту. Дэнни расслабился, попытавшись придать телу беззаботность Теда Кругмана: вытянутые ноги одна на другой, сцепленные руки на затылке. Клэр повернулась и сказала:

— Я приготовила это на потом, но думаю, нам подойдет и сейчас.

Дэнни подмигнул — Тед-сердцеед, а голова у него раскалывалась. Клэр включила проектор и выключила свет; села рядом и снова прижалась к Дэнни. Началась вторая половина сдвоенного сеанса.

Ни музыки, ни титров, ни субтитров, как в старом немом кино, просто темный экран и слабые блики от бегущей ленты. В углах экрана посветлело, темная тень стала обретать форму, и в фокусе появилась голова питбуля в маске. Собака лязгнула на камеру клыками, экран снова почернел, потом темнота постепенно сменилась белым.

Дэнни вспомнил собаковода и его рассказ о том, как люди из Голливуда покупали у него питбулей для киносъемок; потом на ум пришли мужчины в масках в доме Феликса Гордина. Тут Дэнни поймал себя на том, что сидит с закрытыми глазами, затаив дыхание — так лучше думается о ведомом, сказанном и солганном. Открыл глаза — на экране собаки рвали друг друга на части, на черно-белое изображение брызнули сюрреалистические узоры в красном цвете, мультипликация исчезла, и кровь приняла свой естественный цвет; экран посерел, потом стал ярко-красным. Дэнни подумалось, что Уолт Дисней сошел с ума, и в ответ на его мысль на экране появился злобно-безобразный Дональд Дак с оперенным фаллосом, свисающим до перепончатых лап. Мультяшный персонаж прыгает вокруг собак в бессильной ярости, как и полагается Дональду Даку. Клэр смеется. Дэнни наблюдает, как собаки кружатся и нападают, как темный пес хватает пятнистого за бок и впивается в него клыками. Убийца, думает Дэнни, кто бы он ни был, мог обезуметь от этой картины.

Черный экран; Дэнни почувствовал легкое головокружение от долго сдерживаемого дыхания и ощутил на себе взгляд Клэр. Пошла пленка в цвете, двое обнаженных мужчин вертелись, как только что крутились собаки, тянулись друг к другу ртами, соединились в позе «69», камера отъехала — и Феликс Гордин в красном костюме дьявола принялся скакать и резвиться. У Дэнни стало твердеть в паху; рука Клэр была уже там, будто она знала, что так будет. Дэнни напрягся, пытался закрыть глаза — и не смог, продолжал смотреть.

Новый кадр: Красавчик Кристофер, голый, нацелился торчащим членом в объектив, закрыв практически весь экран, как гигантский таран, а белые края экрана походили на губы и зубы, застывшие в трупном окоченении…

Дэнни вскочил, стрелой вылетел в гостиную, отыскал ванную и запер дверь. Прошли судороги, усмиренные причитанием: БУДЬ ПОЛИЦЕЙСКИМ… БУДЬ ПОЛИЦЕЙСКИМ… БУДЬ ПОЛИЦЕЙСКИМ… Заставил себя думать трезво. Открыл аптечку и тут же получил новые улики: лекарственный пузырек с секобарбиталом — билет на тот свет Уилтси и Линденора в маленькой капсуле. Это были снотворные пилюли Рейнольдса Лофтиса, выписанные ему 14.11.49 врачом Д. Уолтроу. Просмотрев полки с мазями, кремами и разными таблетками, ничего другого не нашел.

Рядом с душевой кабинкой заметил еще одну дверь. Она была приоткрыта. Открыл ее и оказался в маленькой, уютно обставленной комнатке: опять книжные шкафы, кресла возле кожаного дивана и еще один письменный стол с разбросанными бумагами. Посмотрел листки — это был отпечатанный на ротапринте сценарий с пометками на полях от руки. Выдвинул ящик стола — стопка именной почтовой бумаги Клэр де Хейвен, конверты, марки и старый кожаный бумажник. Заглянув в отделения, обнаружил просроченные документы Рейнольдса Лофтиса: читательский билет, членские билеты радикальных организаций, водительское удостоверение 36-го года с приколотой сзади медицинской карточкой для неотложки: аллергия на пенициллин, легкая форма хронического бронхита, группа крови 0+.

ОН?

Дэнни задвинул ящики, отпер дверь ванной и медленно вернулся в просмотровую комнату. Свет был включен, экран — пуст, Клэр, сидевшая на диване, встретила его словами:

— Не думала, что такой крепкий парень — и вдруг такой чувствительный.

Дэнни сел рядом, их ноги соприкоснулись, Клэр отодвинулась, потом придвинулась. «Знает — нет, не знает?» — думал Дэнни. Потом сказал:

— Я не слишком большой эстет.

Клэр приложила теплую руку к его щеке; ее лицо оставалось холодным.

— Вот как? Все мои партийные друзья в Нью-Йорке просто без ума от «новой драмы», театра кабуки и подобных вещей. Эти фильмы тебе не напоминают Кокто, только в них больше юмора?

Кто такой Кокто, Дэнни не знал.

— Кокто меня никогда не волновал. Как Сальвадор Дали и ему подобные. Я простой обыватель с Лонг-Айленда.

Клэр продолжала его гладить. Ему было тепло, но вчерашней страстной нежности у нее уже не ощущалось.

— Девочкой я проводила лето в Истхемптоне. Там было очень хорошо.

Дэнни рассмеялся, довольный, что внимательно прочел туристскую брошюру Консидайна.

— Хантингтон — это совсем не Истхемптон, милая.

Это «милая» неприятно удивило Клэр, она убрала было руку, но потом снова стала поглаживать Дэнни. Он спросил:

— Кто снимал эти фильмы?

— Блестящий режиссер — Поль Дионей.

— Специально для близких друзей?

— С чего ты взял?

— Это же порнография. Такое в кинотеатрах не покажешь. Это же противозаконно.

— Ты судишь так резко, как будто уважаешь буржуазные законы, которые ограничивают свободу художника.

— Это ужасно. Что это за мужчина, который от этого получает удовольствие!

— Почему обязательно мужчина? Я — женщина и ставлю высоко такое искусство. Ты совершенно зашорен в своих взглядах, Тед. Для человека нашего движения это плохо. Кроме того, я знаю, это тебя возбудило.

— Неправда.

Клэр рассмеялась:

— Ну зачем лукавить? Скажи, что тебе хочется? Что ты хочешь делать со мной?

Она хочет трахать его, чтобы все выведать, значит, она знает, значит…

Дэнни решил поддержать игру, стал целовать ее в шею, в щеки. Клэр глубоко задышала, притворно, словно девочка на подиуме клуба Ларго, делающая вид, что, обнажаясь, входит в экстаз. Стала трогать его спину, грудь, плечи, массировать их, казалось, что она сдерживается, чтобы не переборщить в своем обмане. Он пытался поцеловать ее в губы, но они оставались плотно сомкнутыми. Клэр просунула ему руку между ног, но там все было холодно и вяло, а от ее прикосновения стало только хуже.

Дэнни чувствовал скованность во всем теле. Клэр завела руки за спину и одним движением скинула свитер вместе с лифчиком. Груди у нее были в веснушках и старческих пятнышках, похожих на раковые, левая была больше, как-то странно свисала, а соски были темными, плоскими и окружены морщинистой кожей. У Дэнни мелькнула мысль о предателях и мексиканцах, сосавших их. Клэр прошептала:

— Иди ко мне, детка. — И она стала гладить свои груди у него перед лицом: убаюкивала, хотела по-матерински выведать все, что знает, кого знает и в чем солгал. Дэнни закрыл глаза, но ничего не получалось. В голове роились мысли о мальчиках, о Тиме, о НЕМ, и ничего не получалось…

— Сердцеед? О Тедди, и как тебе удался такой розыгрыш?

Дэнни оттолкнул ее, выскочил из дома, хлопнув дверью, и поехал домой, думая дорогой: НЕ МОЖЕТ ОНА ЗНАТЬ, КТО Я.

Приехав, он сразу взял свою копию материалов для большого жюри и стал их листать, чтобы найти тому подтверждение. Вот: «Хуан Дуарте — мозговой трест УАЕС, статист и рабочий сцены студии „Вэрайэти интернэшнл пикчерз“». Сразу всплыл образ Оджи Дуарте в морге, с зажатым во рту собственным пенисом, за ним — три мекса на съемках «Окровавленного томагавка», где он разговаривал с коллегой Дуэйна Линденора; за ними — Норман Костенц, снимающий его после драки в линии пикета. Лица, лица, лица и два последних: мекс, так странно на него посмотревший в морге, должно быть родственник Оджи Дуарте, и один из актеров той съемочной группы Хуан Дуарте, комми, латинос, актер и рабочий сцены, — один и тот же человек. В журнале протоколов заседаний вычеркнуто было его имя. Стало быть, он видел снимки Костенца и сказал Клэр и Лофтису, что Тед Кругман — это полицейский сыщик, осматривавший труп Оджи.

Значит, журнал — поддельное алиби.

Значит, те фильмы были проверкой его реакций и средством выведать у него, что он знает.

Значит, Красная Сука пыталась сделать с ним то, что Консидайн хотел, чтобы он сделал с ней.

ЗНАЧИТ, ОНИ ЗНАЮТ, КТО ОН ТАКОЙ.

Дэнни подошел к полке над холодильником, где пряталась личность помшерифа Д. Апшо. Взял оттуда свой жетон и наручники, пристегнул их к поясу и вынул из кобуры револьвер 45-го калибра.

Глава тридцатая

Тад Грин, начальник оперативного управления, шеф всех сыщиков, сначала кивнул Малу, потом Дадли Смиту:

— Джентльмены, я вынужден был вас пригласить так рано по срочному делу. Все, что я вам скажу, ни сейчас, ни впредь не должно выйти за пределы этих стен.

Мал посмотрел на Грина. Он редко выглядел мрачным, сейчас же словно был на похоронах.

— В чем дело, сэр?

Грин закурил.

— Дожди вызвали в горах оползни, и на подъездной дороге, ведущей к голливудскому знаку, нашли труп. Им оказался сержант Найлз из голливудского отряда. Я тут вызвал доктора Леймана, и он извлек из черепной коробки две пули 38-го калибра. Пули от револьвера «Айвер-Джонсон», который, как вы знаете, официально состоит на вооружении полиции города и округа. Последний раз Найлза видели позавчера в голливудском участке, где он ввязался в драку с вашим товарищем по делу большого жюри помощником шерифа Дэниелом Апшо. Вы оба работаете с Апшо, и я вызвал вас, чтобы узнать ваше мнение. Мал, вы первый.

Мал, оправившись от шока, заставил себя сначала подумать, потом — говорить:

— Сэр, Апшо не способен убить человека — вот мое мнение. Позапрошлой ночью я сделал ему выговор за драку с Найлзом, и он воспринял его, как полагается настоящему копу. Апшо не скрывал своего удовлетворения в связи с тем, что Найлз был снят с дела. Кроме того, было всем известно, что Найлз был по уши замаран в истории с Брендой Аллен. Я слышал также, что он служит сборщиком подати у Джека Драгны, и хотел бы поговорить с Джеком и Микки, прежде чем обвинить в убийстве коллегу.

Грин кивнул головой:

— Лейтенант Смит.

— Сэр, я не могу согласиться с капитаном Консидайном. Сержант Майк Брюнинг, который также работает по этому делу с Апшо, говорил мне, что Найлз боится этого парня и убежден, что при сборе улик тот вторгся в пределы юрисдикции городской полиции. Найлз говорил Брюнингу, что Апшо лжет относительно того, как он добыл сведения по второй и третьей жертве, и что он намерен выдвинуть против Апшо обвинения. Больше того, Найлз был убежден, что у Апшо существует «пунктик» по поводу этих гомосексуальных убийств, поэтому он и обозвал Апшо педерастом, что и стало причиной их драки. Мой осведомитель сообщил, что есть свидетели того, что Апшо угрожал известному сутенеру-гомосексуалисту Феликсу Гордину, который щедро оплачивает услуги работников центрального управления шерифа. Гордин говорил моему осведомителю, что Апшо сумасшедший и одержим идеей раскрытия какого-то заговора гомосексуалистов, пробовал его шантажировать, угрожая сообщить о нем в газеты, и требовал сведений, которых, как утверждает Гордин, просто не существует.

Это обвинение насторожило Мала.

— Кто ваш информатор, Дадли? И почему вас и Брюнинга так сильно волнует Апшо?

Дадли по-акульи осклабился:

— Мне бы не хотелось, чтобы нестабильное и необузданное поведение этого паренька стало препятствием в нашей работе на большое жюри. И, как и вы, я не имею привычки разглашать имена своих осведомителей.

— Понимаю. Но вы очерняете своего сослуживца. А этого человека я считаю преданным и блестящим молодым полицейским.

— Я от многих слышал, что вы пристрастны в вопросах, касающихся ваших оперативников, Мал. Особенно теперь, когда вы стали капитаном. Я лично считаю, что Апшо способен на убийство. Грубое насилие всегда свойственно людям слабым.

Малу подумалось, что, в подходящем настроении и перебрав виски, малыш, пожалуй, может кого-то пристрелить — и вполне хладнокровно. Он сказал:

— Шеф, Дадли говорит убедительно, но я все равно не верю, что Апшо мог такое сделать.

Грин загасил сигарету.

— Вы оба слишком пристрастны. Я привлеку к делу офицера без предубеждений.

Глава тридцать первая

Звонил телефон. Дэнни в полусне потянулся к тумбочке, потом понял, что он уснул на полу. Он встал и пошлепал к аппарату, спотыкаясь о пустые бутылки и разбросанные папки.

— Да. Джек?

— Это я, — раздался голос Шортелла. — Слушаешь?

— Давай.

— Первое. Слежка Брюнинга — липа. Я заглянул к старому приятелю в городском управлении, посмотрел рабочие табели людей Дадли: они полностью загружены своей обычной работой. Искал Джина Найлза, думал его умаслить и узнать что-нибудь от него, но этот придурок куда-то провалился. Городские шарили в районе, где было найдено тело Дуарте; получили сигнал и бросили туда новичков из центральных участков. Пока ничего нет. Док Лейман сам рыщет в поисках малейших следов, хочет провести системную экспертизу по Дуарте и включить случай в свой новый учебник. Боится, что дожди все смоют, но все-таки пытается что-то найти. Вскрытие показало то же, что и в трех предыдущих случаях: усыплен, задушен, изувечен уже мертвым. Звонил остальным троим по твоему списку, они ненадолго уехали, чтобы переждать, пока все уляжется.

Дэнни, ты знал этого Хартшорна, который покончил с собой?

— Да, только пока не ясно, связан он с нашим делом или нет.

— Так вот: я был в участке Уилшира и посмотрел рапорт. Все чисто — никто к нему в дом не проникал, никаких следов борьбы. Дочь Хартшорна говорит, что папаша был сильно расстроен из-за большого жюри.

Дэнни вспомнил сцену в доме де Хейвен и занервничал: она знает, все они знают — нет больше Теда Кругмана.

— Джек, свежего нет ничего?

— Есть кое-что. Весь вечер я занимался росомахой и вышел на одного старика. Томас Кормиер — по буквам: К-О-Р-М-И-Е-Р. Любитель-натуралист, личность выдающаяся, можно сказать. Живет на Банкер-Хилл и держит зверюшек породы куньих, которых у него берут на разные шоу и киносъемки. Так у него в клетках живет куча этих самых росомах — заметь, содержит их по отдельности. Ничего подобного во всем городе больше нет. Так вот, слушай дальше. Заскочил я вчера в твой участок к приятелю, его туда перевели недавно. И слышу, что телефонистка клепает на тебя дежурному сержанту. Я подъехал к ней, то да се, она и говорит, что замучилась с твоими заданиями, что ты просто эксплуатируешь ее, и показывает список стоматологов, которых она должна обзванивать. По описанию убийцы ничего нет, а вот по звериным зубам — интересно: мастерская одного протезиста в районе Беверли и Бодри. Там делают зубы для таксидермистов, и это единственное место, где работают с настоящими зубами, а не пластмассой. Выходит, есть и такое. А это всего в семи кварталах от Томаса Кормиера, его адрес — Саут Коронделет, 343.

Свежее и зубастое!

— Бегу, — сказал Дэнни и повесил трубку. Решил погодить с наездом на Феликса Гордина, собрал и спрятал свои документы, привел в порядок и полностью экипировался. Полицейский Дэниел Т. Апшо: удостоверение — в карман, жетон — на грудь, пушку — в кобуру, сам — за руль и — на Банкер-стрит. Тед Кругман умер и похоронен.

Саут Коронделет, номер 343; особняк в викторианском стиле, с покатой крышей и фронтоном. С одной стороны дома пустырь, с другой — крутой и живописный, прямо с открытки, склон горы Эйнджелз Флайт. Дэнни остановился перед входом и сразу услышал звериный вой. Он пошел на звуки и попал во двор. Здесь ступенями поднимались по склону Г-образные постройки с рифлеными оцинкованными крышами. Спереди постройки были закрыты прочной стальной сеткой, а на высокой дощатой стенке установлен похожий на генератор механизм. Во дворе воняло звериной мочой и дерьмом.

— Сильный запашок, сержант?

Дэнни обернулся. Старик в рабочем костюме и высоких сапогах шел к нему с дымящейся сигарой в руке, аромат которой мешался с вонью и делал ее особенно нестерпимой. Он улыбался — к зловонным испарениям добавился еще и дурной запах изо рта.

— Вы из службы наблюдения за содержанием животных или здравоохранения?

Дэнни вдруг ощутил, что солнце печет вовсю. От вони клеток, накладывающейся на последствия вчерашних возлияний, ему стало нехорошо.

— Я детектив убойного отела управления шерифа. Вы — Томас Кормиер?

— Совершенно верно, только я никого не убивал и с убийцами дела не имею. Есть у меня несколько убийц из семейства куньих, но они убивают только грызунов, которыми я их кормлю. Если это преступление, то свою вину признаю. Мои звери живут в неволе, так что если они слишком шумят, то эту музыку заказываю и оплачиваю я.

На чокнутого вроде не похож, подумал Дэнни и сказал:

— Мистер Кормиер, я слышал, что вы знаток росомах.

— Святая правда. У меня их целых одиннадцать. У меня и маленькая холодильная установка есть — создаю им прохладу, как они любят.

Дэнни почувствовал, что сейчас задохнется от вони, исходящей из клеток и рта старика.

— Вот поэтому я здесь, мистер Кормиер. Начиная с Нового года и по сегодняшний день убиты четыре человека. Их сначала убил, а потом грыз трупы человек с вставной челюстью из зубов росомахи. В нескольких кварталах от вашего дома есть единственная в городе зубопротезная мастерская, где работают с настоящими зубами зверей. Я подумал, это совпадение не случайно, и надеюсь на вашу помощь.

Томас Кормиер загасил сигару и сунул ее в карман.

— Ничего более удивительного не слышал за всю свою жизнь на этой планете, а началась она аж в 1897 году. Что еще вы можете рассказать об этом убийце?

— Высокого роста, средних лет, седой. Вхож в мир джаз-музыкантов, имеет доступ к героину, водит компанию с гомосексуалистами. — Тут он остановился, подумав о Рейнольдсе Лофтисе: не упустил ли он что-то важное. — И сам он голубой.

Кормиер рассмеялся:

— Славный, выходит, парень, только не знаю такого, а если бы знал, то держался бы задницей к стене и хватал свое надежное ружьишко, если б он ко мне пожаловал. И что, стало быть, он любитель Gulo luscus?

— Если вы о росомахе, то да.

— Ого! Что ж, восхищен его интересом к породе куньих, но не методом, с помощью которого он свой интерес демонстрирует.

Дэнни вздохнул.

— Мистер Кормиер, а вам что-нибудь говорит название «зубопротезная мастерская „Хоредко“»?

— Конечно, там вроде занимаются зубами зверей. Это дальше по улице.

Попал в точку. Дэнни снова вспомнил кинопросмотр у Клэр де Хейвен, представил, как ОН смотрит фильм, возбуждается, хочет большего…

— Я бы хотел взглянуть на ваших росомах.

— А я уж думал, вы так и не попросите, — сказал Кормиер и повел Дэнни в сарай с кондиционером. Из солнечного тепла они сразу попали в морозную зиму. Тявканье, ворчание и визг слились воедино. Темные тени выскакивали из мрака и острыми мордами тыкались в сетку.

— Gulo luscus, — сказал Кормиер. — Каркажу, на языке индейцев, злой дух. Самое ненасытное из всех живущих плотоядных, и такого подлого млекопитающего просто не найти.

На средний вольер падал луч солнца. Дэнни подошел к нему, присел на корточки, касаясь носом сетки. Внутри бродило, вертелось, кидалось на стенки животное с длинным телом. Сверкали зубы, когти царапали пол; оно будто состояло из одних мускулов, пребывающих в неустанной работе, пока оно не убьет и не уснет, утолив голод. Дэнни наблюдал за зверем, ощущая его силу и чувствуя, какие ощущения испытывал ОН. А Кормиер рассказывал:

— У Gulo luscus два характерных свойства: хитрость и упорство. Были случаи, когда они охотились даже на оленей: росомаха прячется на дереве, кидает вниз сочную съедобную кору для приманки, прыгает на шею жертвы и перекусывает горло. Учуяв запах крови, росомаха станет преследовать добычу, пока не настигнет. Слышал, что росомаха нападает даже на пуму, когда та поранена в брачных схватках. Кидается сзади, вырывает кусок мяса и отскакивает, снова налетает, и так раз за разом, пока пума совсем не ослабевает от потери крови. Когда пума уже еле жива, росомаха нападает спереди и когтями вырывает у пумы глаза и сжевывает, будто это конфетка.

Дэнни поморщился. В голове пронеслось: Марти Гойнз, ОН и росомаха, которую он сейчас рассматривал.

— Мне нужно посмотреть ваши записи. Обо всех росомахах, которых вы давали для киносъемок или шоу.

— Сержант, росомах нельзя дать напрокат, при всем моем желании заработать на этом. Это моя страсть, я люблю росомах и держу их, поскольку они поддерживают мою репутацию знатока семейства куньих. Как можно дать кому-то росомаху, если она нападает на все — человека или животное, — что оказывается в пределах ее броска. Лет пять-шесть назад у меня из клетки украли росомаху, и моим единственным утешением было то, что она изуродовала вора — это как пить дать.

Дэнни посмотрел на старика:

— Расскажите мне об этом.

Кормиер вынул сигару и стал ее мять.

— Летом 42-го я работал по ночам в зоопарке Гриффита, изучал ночное поведение куньих. У меня был выводок молодых росомах, которые стали заметно толстеть. Их кто-то подкармливал, потому что в клетках мне стали попадаться кости от мышей и хомяков, которых я им не давал. Кто-то открывал крышки кормушек и угощал моих Gulo. Я подумал на паренька, жившего по соседству, который узнал о моей славе, видимо, решил, что это то, чего ему не хватало. По правде сказать, это меня не очень встревожило, даже, наоборот, было приятно: кто-то еще разделяет мою любовь к Gulo. В июле это все прекратилось, потому что мои Gulo снова обрели свою прежнюю форму. Прошел так год-полтора, и вдруг у меня крадут росомаху по кличке Отто. Я со смеху чуть не помер. Как я понял, он хотел завести собственную росомаху, вот он Отто и украл. А Отто этот был молоток. Если вор тащил его на руках, то будь уверен: Отто его изгрыз всего. Я обзвонил все больницы в округе, спрашивал, зашивали там кого-нибудь с укусами, — и ничего; так они оба и пропали.

Вот уж попал так попал!

Дэнни думает о сновторном: усыпить и украть росомаху; ОН с его жутким талисманом. Вся история, кажется, целиком вписывается в его дело. Дэнни снова обернулся; росомаха что-то учуяла и кинулась на сетку, издавая леденящий кровь хрип, напоминающий звук буквы Р.

Кормиер рассмеялся:

— Джуно, ты настоящий молоток.

Дэнни приблизил лицо к сетке, чтобы почувствовать дыхание зверя. Потом сказал:

— Спасибо, мистер Кормиер!

Пора было отправляться в зубопротезную мастерскую «Хоредко».

Подъезжая к «Хоредко», Дэнни ожидал увидеть неоновую вывеску на фасаде, широко открытую звериную пасть и номер дома, составленный из зубов разных хищников. Мастерская же помещалась в небольшой постройке под скромной вывеской над входом.

Дэнни остановил машину у крыльца и вошел в крошечную приемную — девица за маленьким коммутатором и художественный календарь на стене, двенадцать раз повторяющий 1950 год с разными симпатичными зверюшкам и уведомляющий таксидермистов, что они живут в январе. Девушка за коммутатором улыбнулась Дэнни:

— Слушаю вас.

— Управление шерифа, — сказал Дэнни, показывая свой жетон. — Я хотел бы поговорить с вашим начальством.

— По какому вопросу?

— О звериных зубах.

Девушка нажала кнопку селектора и сказала:

— Мистер Кармайкл, к вам пришли из полиции.

Дэнни посмотрел на календарных лосей, медведей, волков и буйволов; заметил изящную горную кошку — пуму — и подумал о том, как росомаха неустанно преследует ее и убивает.

Открылась дверь, и вышел человек в халате, забрызганном кровью.

— Мистер Кармайкл? — спросил Дэнни.

— Да?

— Помощник шерифа Апшо.

— Чем могу помочь, помощник шерифа?

— Меня интересуют зубы росомахи.

Никакой реакции, кроме явного желания поскорей вернуться к свой работе.

— В таком случае, боюсь, ничем не смогу вам помочь. «Хоредко» — единственная в городе мастерская по изготовлению зубных протезов для зверей, но для росомахи мы их никогда не делали.

— Почему?

— Почему? Потому что таксидермисты не делают чучел росомах. Те, кто украшает чучелами зверей свои дома, этим зверем не интересуются. Я работаю здесь тринадцать лет, и у меня никогда не было заказа на изготовление зубов росомахи.

Дэнни задумался.

— Скажите, а может человек, освоивший основы изготовления зубных протезов для зверей, сделать их самостоятельно?

— Да, сможет, но при этом перепачкается кровью, и без надлежащих инструментов его работа будет халтурной.

— Очень хорошо. Я ищу человека, который как раз очень любит кровь.

Кармайкл обтер руки о перед своего халата.

— С чем связан ваш вопрос, помшерифа?

— С убийством четырех человек. С какого времени у вас ведется учет работников?

Слова Дэнни произвели на Кармайкла впечатление, несмотря на самоуверенность, он был потрясен:

— Бог мой! Учет у нас ведется с 40-го года. Только у нас работают преимущественно женщины. Вы не думаете…

Дэнни подумал, что Рейнольдс Лофтис не стал бы пачкать руки в подобном месте.

— Все возможно. Расскажите о мужчинах, которые здесь работали.

— Их было не много. Откровенно говоря, женщины нанимаются за меньшую плату. Нынешние работники здесь уже давно, а когда мы получаем срочный заказ, то для черновых работ нанимаем поденщиков или старшеклассников из школ Линкольна и Белмонта. Во время войны мы нанимали все больше из приезжих.

Разработка версии с «Хоредко» вполне могла дать интересный результат, но с Лофтисом это связано быть не могло.

— Мистер Кармайкл, есть тут медицинские карты ваших работников?

— Да.

— Можно заглянуть в ваш архив?

Кармайкл повернулся к секретарше:

— Салли, дай этому помшерифа любые досье, какие его заинтересуют.

Дэнни пропустил «этому» мимо ушей. Кармайкл скрылся за дверьми. Салли указала на шкаф с папками:

— Вот говнюк — уж простите меня за грубость. Медицинские карты в нижнем отделении, мужчины и женщины вместе. Вы и вправду думаете, настоящий убийца работал здесь?

Дэнни хмыкнул.

— Нет, но настоящее чудовище — вполне возможно.

Чтобы просмотреть медицинские карты, ему понадобился час.

С ноября 39-го на работу зубными техниками здесь нанималось шестнадцать мужчин. Трое были японцами, сразу после окончания интернирования в 44-м; четверо — белые иммигранты, которым теперь немного за тридцать; трое белых американцев, сейчас — они все среднего возраста; шестеро были мексиканцы. Все шестнадцать в разное время сдавали кровь в ходе ежегодных кампаний Красного креста. У пятерых — группа крови 0+, наиболее распространенная среди людей. Трое из них были японцами, двое — мексиканцами… Тем не менее шансы, что зубопротезная мастерская «Хоредко» прольет свет на дело, оставались.

Дэнни прошел в мастерскую и еще час разговаривал с техниками — те в это время извлекали зубы из челюстей лося, оленя и кабана. Он расспрашивал их о высоком седом человеке со странным поведением; его интересуют джаз, героин; он помешан на росомахах; от этого человека пахло кровью, воняло изо рта животным запахом больных зубов; странным поведением он мог вызвать удивление у временных работников, которые приходили и уходили; может быть, этот человек был похож на популярного и красивого голливудского актера. Техники смотрели на него в полном недоумении, отрицательно мотали головой и занимались своим делом; нет, нет, нет — отрицательные ответы по всем статьям. Большинство из работников были мексиканцы — «мокроспинники», ученики старших классов школ Белмонта и Линкольна без «зеленых карт», те, кто уже помаялся на скотобойне Вернона, где работа грязнее, а зарплата даже меньше той, что они получают у мистера Кармайкла. Лофтис бы бухнулся в обморок, едва зайдя в «Хоредко»; связь актера с мастерской если и была, то опосредованно. Но ниточка «Хоредко» — Кормиер, это Дэнни чувствовал, была верной: запах крови и гниения — вот что ОН любит.

День становился все теплее, а после дождей — душнее. Дэнни сел в машину, хмель после вчерашнего перепоя выходил вместе с потом. Он думал об отсеве, о том, что предприятия с поденными работниками не ведут их учета, чтобы уходить от уплаты налогов, что места, где используют труд школьников, особых гарантий на успех не обещают, но заняться ими все равно стоит. Он поехал в Белмонтскую школу, побеседовал с дамой, ведающей внешкольной работой учеников, узнал, что ее архив начинается только с 45-го года. Сверил с данными из «Хоредко». Оказалось: там работали 27 учеников, все мексиканцы и японцы. Хотя по возрасту этот контингент не подходил, Дэнни повторил проверку и в Линкольнской школе: мексы и япошки, а также один умственно отсталый белый мальчик, которого взяли из-за его физической силы: мог сразу перетащить двух оленей. Полный ноль. Но ощущение правильного направления поиска не покидало его.

Дэнни отправился в бар в Чайнатауне. После двух рюмок он вдруг понял: это его последний день работы по делу убийств. Когда он скажет Консидайну, что Тед Кругман провалился, его сунут обратно в дежурку участка Западного Голливуда, а если Эллис Лоу сочтет, что он поставил под угрозу успех большого жюри, еще и обвинят в провале операции. Тогда он станет искать ЕГО в свободное от дежурства время, но и тут есть опасность, что Феликс Гордин пожалуется на него своим партнерам по гольфу шерифу Бискейлузу и Алу Дитриху, и на него снова напялят форму или пошлют охранять тюрьму. Он нажил себе врага в лице Джина Найлза и рассорился с Дадли Смитом и Брюнингом. Заигрываниям с Карен Хилтшер конец. А если Найлз сможет доказать, что он побывал в доме 2307, его дела совсем плохи.

Еще две рюмки, и в сплошном мраке появились светлые проблески. У него есть друг с чином и влиянием. Если удастся оправдаться за провал, он может рассчитывать на поддержку капитана. Последняя рюмка, и снова ОН, неотступный и вездесущий, будто ОН существовал всегда, хотя они столкнулись всего несколько недель назад. Дэнни думает о НЕМ вне связи с Рейнольдсом Лофтисом и последним вечером с Клэр. Вспоминает ход вчерашних событий: перед глазами мертвый Оджи Дуарте на столе в морге.

Порезы на лице. Работа с файлами вчера ночью. Он нутром чувствует: убийца знал дружка Марти Гойнза, паренька с забинтованным лицом, и тот был источником его сексуального вдохновения. Росомах Томаса Кормиера подкармливали (а может, им поклонялись?) летом 42-го (время Сонной Лагуны!), когда палки зутеров были особенно в ходу. Кормиер считает, что подкармливал их паренек-сосед. «Хоредко» — рядом. Там брали на работу из притонов и ночлежек, никакого учета не велось. Мальчик с ожогами лица был белый. Все школьники, направлявшиеся в мастерскую, были мексы и япошки, кроме одного слабоумного. А может быть, техники, с которыми он там недолго разговаривал, никогда его не видели, потому что он мало проработал, может быть, просто не заметили его или просто забыли. Что же в итоге? Обожженный мальчик был грабителем. Любитель «Листерина» Честер Браун говорил, что примерно в 43-м или 44-м году он вместе с Гойнзом занимался грабежами. Если летом 42-го он подкармливал росомаху (поклонялся ей) Томаса Кормиера, а через 18 месяцев украл ее и был местным, то не исключено, что в тот промежуток времени он мог совершать грабежи в районе Банкер-Хилл.

Дэнни едет в рампартский участок городской полиции, ведающий районом Банкер-Хилл. Имя Мала Консидайна дает ему «добро» командира: через несколько минут Дэнни уже в пыльной кладовке, где валяются старые рапорты о происшествиях.

Ящики с бумагами подписаны по годам. Дэнни нашел две картонные коробки из-под бакалейных товаров с надписью «1942». Многостраничные рапорты сложены подряд, без разделительных картонок и без всякой системы или порядка: кражи кошельков, уличные ограбления, мелкие кражи, грабежи, хулиганство и бродяжничество — все свалено в одну кучу. Дэнни присел на коробку рапортов за 48-й год и принялся за работу.

В правом верхнем углу рапортов — номера статей УК. Дэнни отобрал рапорты с кодовым номером 459.1, грабеж. В двух коробках за 42-й год их оказалось тридцать один; следующий шаг — определение места преступления. Он взял бумаги в дежурку и сел за свободный стол у стены с планом участка Рампорта, стал прорабатывать рапорты по улицам Банкер-Хилла. Посмотрел четыре рапорта и отобрал один; из шести следующих — еще три. Для удобства он мысленно наметил десять кварталов Банкер-Хилла с севера на юг и восемь — с запада на восток. Просмотрел остальные страницы — вышло всего одиннадцать грабежей и нераскрытых правонарушений за 42-й год. Все одиннадцать адресов находятся в пределах пешей прогулки до дома Томаса Кормиера и зубопротезной мастерской «Хоредко».

Дэнни быстро просматривает даты происшествий, они стоят внизу первой страницы дела. 16 мая 1942-го; 1 июля 1942-го; 27 мая 1942-го; 9 мая 1942-го; 6 июня 1942-го; 16 июня 1942-го и шесть остальных из одиннадцати — от 9 мая до 1 августа 1942-го. В голове гудит. Дэнни смотрит списки похищенных предметов и понимает, почему изловить грабителя не сильно старались: дешевые украшения, семейные портреты, маскарадные драгоценности, деньги из кошельков и бумажников. Кипарисовая коробка для сигар. Коллекция стеклянных фигурок. Чучела фазана и рыси на подставке из красного дерева.

ОН — горячее, совсем горячо; Лофтис — холоднее, холодно.

В онемевшем теле Дэнни покалывает, будто он касается голых электрических проводов. Он снова идет в чулан, находит коробки с бумагами за 43-й и 44-й годы. Выясняется, что мелких краж тогда в Банкер-Хилле не случалось, а рапорты о серьезных грабежах были настоящими делами под грифом 459.1 — хищение ценностей в крупных размерах, за которыми следовали проверки и аресты по всему городу и округу.

Дэнни кончил работу, поставил коробки на место. И тут его зацепило…

Убийца идентифицируется как человек среднего возраста; он связан с грабителем, обожавшим росомах, — молодым парнем, выявленным в результате сегодняшней работы. Честер Браун говорил ему, что Марти Гойнз и его пособник с обожженным лицом в 43-м и 44-м годах занимались грабежами в долине Сан-Фернандо. Надо будет съездить в тамошние участки и посмотреть рапорты о происшествиях, только сначала допросить одного коммуниста, работника киностудии. К тому же на 42-й год выпадает наибольшее количество мер по затемнению городов, введению комендантского часа и строгой регистрации всех, кто выходил на улицу после 10 вечера. Именно в это время, скорее всего, и совершал свои вылазки любитель росомах. Если только регистрационные карточки задержанных сохранились…

Дэнни снова перерыл кладовку, выкинув пустые коробки. За работой среди паутины, плесени и мышиного помета он совсем избавился от обеденного похмелья. Отыскал коробку с пометкой «РК’41–43», раздвинул карточки и с удивлением обнаружил, что они уложены в хронологическом порядке. Стал листать. Весной и летом 42-го были задержаны, допрошены и отпущены восемь мужчин в возрасте от 19 до 47 лет.

Карточки заполнялись небрежно: были проставлены имя, раса и дата рождения, но только у половины указано место проживания — в большинстве случаев городские гостиницы. Пятеро из них сейчас достигли среднего возраста и могли быть ИМ: трое других были молодыми парнями, возможно с обожженным лицом. Один из них — если он имел какое-то отношение к делу — мог быть соседом Томаса Кормиера, любителем росомах.

Дэнни сунул карточки в карман, сел в машину и поехал до первого телефона-автомата, откуда позвонил Шортеллу в дежурку голливудского участка. Дежурный соединил его с нужным номером, Шортелл подбежал к трубке, запыхавшись.

— Да? Дэнни?

— Это я. Что-то случилось?

— Нет, ничего, только все городские «быки» смотрят на меня косо, будто я вдруг стал хуже последнего гада. Что у тебя?

— Список имен, и наш парень может быть где-то среди них. Разговаривал с Кормиером в мастерской «Хоредко», напрямую их связать не удалось, но чувствую-чувствую, что наш человек имеет отношение к росомахам Кормиера. Помнишь, я говорил тебе о старом подельнике Марти Гойнза?

— Ага.

— Нашел к нему ниточку, и, думаю, она выведет куда надо. В мае — августе 42-го в районе Банкер-Хилла имели место несколько нераскрытых грабежей. Хищения ерундовые и как раз по соседству с Кормиером и «Хоредко». Полиция тогда вводила комендантский час, и у меня восемь карточек допроса задержанных за тот период. У меня большое подозрение, что убийства тянутся еще оттуда — от убийства в Сонной Лагуне и деятельности Комитета защиты Сонной Лагуны. Попробуй сделать отсев из списка по нынешним адресам, типу крови, связи с протезированием, преступным прошлым и прочим.

— Давай, я записываю.

Дэнни вынул карточки:

— У кого-то адреса указаны, у кого-то нет. Первый, Джеймс Джордж Уитакри, родился 5.10.30, гостиница «Гавана», угол Девятой и Олив-стрит. Второй, Рональд Деннисон, родился 30.10.20, адрес не указан. Третий, Коулмен Масски, родился 09.05.23, Саут-Бодри, 236. Четвертый, Лоренс Томас Вазницки, 29.11.08, Банкер-Хилл-авеню, 641 1/4. Пятый, Лиланд Харделл, 4.06.24, гостиница «Американский орел», угол Четвертой и Хилл-стрит. Шестой, Лорен Гарольд Надик, 2.03.20, адрес не указан. Седьмой, Давид Виллерс, 15.01.06, адрес не указан. И восьмой, Бруно Эндрю Гаффни, 29.07.06, адрес не указан.

— Все, записал, — сказал Шортелл. — Значит, ты уже совсем близко?

Дэнни опять словно током ударило: грабежи на Банкер-Хилл закончились 1 августа 1942 года, убийство в Сонной Лагуне — одежда жертвы была искромсана палкой зутера — произошло 2 августа.

— Почти у цели, Джек. Несколько верных ответов плюс удача — и этот сукин сын мой!

Дэнни подъехал к студии «Вэрайэти интернэшнл пикчерз», когда уже начало смеркаться и пикетчики разошлись до следующего дня. Он остановился на виду у всех, выставил за лобовым стеклом табличку «Служебная машина полиции» и приколол на плащ жетон. Подошел к сторожевой будке — знакомых лиц не было. На Дэнни никто не обращал внимания, и он почувствовал раздражение. Охранник без звука открыл двери, и Дэнни направился прямо к павильону 23.

Табло на стене указывало, что съемки «Окровавленного томагавка» продолжаются, дверь в павильон была открыта. Там шла перестрелка, среди скал из папье-маше палили друг в друга ковбой и индеец. Их фигуры были залиты светом софитов, стрекотали камеры. Возле другого задника с нарисованными на картоне пасущимися бизонами мексиканец, которого он видел в морге, подметал искусственный снег.

Дэнни перекрыл ему путь вдоль стены. Тот поднял глаза, бросил щетку и кинулся бежать прямо мимо камер. Дэнни — за ним, скользя на хлопьях снега. Съемка остановилась. Кто-то заорал:

— Хуан, черт тебя дери! Снято! Снято!

Хуан выскочил через боковой выход, грохнув дверью. Дэнни пробежал через весь павильон, у двери замедлил шаг и толкнул ее. Усиленная сталью дверь захлопнулась и отбросила его назад. Скользя на хлопьях искуственного снега, Дэнни надавил на дверь и увидел Хуана — тот бежал по дорожке к железной ограде.

Дэнни что было мочи бросился за ним. Хуан Дуарте прыгнул на ограду и стал перелезать. Зацепился штаниной за острие, стал дергаться, пытаясь освободить ногу. Дэнни схватил за пояс и сдернул вниз, но тут же получил сильный удар с правой руки в лицо. От неожиданности Дэнни разжал пальцы, и Дуарте рухнул на него.

Дэнни резко согнул колени, кулак Дуарте прошел мимо, ткнулся в асфальт. Дэнни откатился от него, навалился сзади, прижал его к земле. Мекс захрипел:

— Говно фашист сука фашист коп фашист сволочь.

Дэнни выхватил наручники, защелкнул один браслет на левой руке Дуарте, другой — на ограде. Мексиканец плюхнулся на живот, пытаясь выдернуть ограду, отчаянно матерясь по-испански. Дэнни перевел дух, дал Дуарте надергаться и накричаться, потом сел рядом на корточки:

— Я знаю, ты видел мое фото, видел меня в морге и все рассказал Клэр. Мне все это безразлично, насрать на УАЕС и на красную угрозу. Мне надо поймать убийцу Оджи, и я чую, что концы уходят в Сонную Лагуну. Теперь ты ответишь на мои вопросы, или я посажу тебя за нападение на полицейского. Решай.

Дуарте потряс цепочкой наручников.

— От двух до пяти лет минимум. А на УАЕС мне наплевать.

Вокруг стала собираться толпа. Дэнни махнул им, чтобы отошли назад, все молча отодвинулись, качая головами.

— Сними с меня это, — сказал Дуарте, — тогда, может быть, поговорим.

Дэнни расстегнул наручники. Дуарте потер запястье, встал шатаясь и присел, привалившись спиной к ограде:

— С чего это наймит студии вдруг заинтересовался моим убитым двоюродным братом?

— Встань, Дуарте.

— Нет, на жопе буду сидеть. Ответь мне. С чего ты так печешься о maricon,[60] который хочет стать гребаной кинозвездой, как каждый гребаный житель этого гребаного города?

— Не знаю. Но я хочу поймать того, кто убил Оджи.

— А при чем тут Клэр де Хейвен? С чего ты решил подобраться к ней?

— Я сказал тебе, мне до этого дела нет.

— Норм Костенц сказал, что еще как есть. Когда я рассказал ему, что ты полицейский, он сказал, что за роль Теда Кругмана тебе можно дать сраного «Оскара»…

Дэнни присел возле Дуарте, держась за ограду.

— Ты будешь говорить или нет?

— Скажу, pendejo. Ты сказал, что убийство Оджи тянется из Сонной Лагуны, это меня интересует. Чарли Хартшорн тоже так думал, так…

Рука Дэнни вцепилась в решетку ограды, он еле устоял на ногах.

— Повтори, что ты сказал!

— Я сказал, что Чарли Хартшорн тоже так думал, а потому, может, и есть мне смысл потолковать с гребаным копом.

Дэнни присел около забора, чтобы поближе видеть лицо Дуарте.

— Расскажи мне все об этом, спокойно и не торопясь. Ты знаешь, что Хартшорн покончил с собой, знаешь?

— Может, и так. Это ты мне скажи.

— Я не знаю, так что рассказывай ты. Мне нужно это знать.

Дуарте, щурясь, смотрел на Дэнни.

— Чарли был адвокат. Он был maricon, но парень нормальный. Он работал в Сонной Лагуне, писал записки по делу для суда — и все задарма.

— Это я знаю.

— Ладно, а вот чего не знаешь, и вот каким он был человеком. Когда ты увидел меня в морге, я там был второй раз. Мне позвонил знакомый, что работает там, в час утра, наверно, и сказал, про Оджи и про то, что он порезан весь, как палкой зутера. Я пошел к Чарли домой. Он был человек влиятельный, я хотел узнать, может ли он нажать на копов, что занялись убийством Оджи всерьез. Он мне сказал, что на него самого уже пытался нажать один коп. Этот коп хотел узнать об убийстве парня по имени Дуэйн Линденор, хоть и делал вид, что ему на это плевать. Чарли читал в какой-то газете, что вместе с ним убили еще какого-то Уилтси и обоих изрезали палками зутеров, как Оджи. Я рассказал об этом Чарли, и он решил, что все три убийства связаны с Сонной Лагуной. Он позвонил в полицию и говорил с каким-то копом. Звали его сержант Брунер или вроде…

— Брюнинг, — вставил Дэнни. — Сержант Майк Брюнинг?

— Да, вот с ним. Чарли рассказал Брюнингу то же, что я тебе сейчас, и Брюнинг обещал, что приедет к нему домой поговорить. Я тогда ушел. Так что, если Чарли тоже думал, что там есть связь с Сонной Лагуной, ты, наверное, не такой уж cabron.[61]

У Дэнни лихорадочно заработала мысль.

Интерес Брюнинга к палкам зутеров — странно. Ведь тогда он напрочь отверг версию Дэнни. Его странное отношение к заданию вести наблюдение за четверкой? Вопрос об Оджи Дуарте — выделил его, потому что он мекс? Потому что связан с одним из членов Комитета защиты Сонной Лагуны? Мал говорил, что Дадли Смит сам напросился в группу большого жюри, хотя как лейтенант убойного отдела управления полиции не имел никакого резона заниматься этим делом. Мал рассказывал: Дадли с пристрастием допрашивал Дуарте, Сэмми Бенавидеса и Мондо Лопеса, напирая на дело Сонной Лагуны и виновность семнадцати молодых людей, которых поначалу привлекли к ответственности, хотя к УАЕС это не имело прямого отношения.

Хартшорн упомянул палку зутера в разговоре с Брюнингом.

Согласно устному рапорту Шортелла, позапрошлым вечером — в тот вечер, когда Хартшорн покончил с собой, — Дадли Смит и Брюнинг задержались в уилширском участке. Может быть, они быстро смотались к Хартшорну — его дом всего в миле от участка, убили его и вернулись в дежурку, надеясь, что никто не заметил их недолгого отсутствия? Отличное алиби для копа.

Но зачем?

Хуан Дуарте смотрит на него, будто он с луны свалился, а Дэнни лихорадочно думает, в каком направлении вести беседу.

— Быстро сопоставь эти вещи: джазовые музыканты, грабежи, росомахи, эскорт-служба для гомиков.

Дуарте слегка отодвинулся.

— Все это дрянь. К чему это?

— Парень, который обожает росомах?

Дуарте приставил палец к виску и покрутил рукой:

— Loco mierda![62] Росомаха — это такая крыса, что ли?

Перед мысленным взором Дэнни вырисовались страшные лапы Джуно.

— Давай так, Дуарте: Сонная Лагуна, Комитет защиты, 42—44-й годы и Рейнольдс Лофтис. Подумай хорошенько, отвечай не спеша.

— Это просто, — сказал Дуарте. — Рейнольдс и его младший брат.

Дэнни захотелось крикнуть: «Что?», но он сдержался. Значит, так. Он прочитал все документы большого жюри дважды — сразу после получения и дважды — вчера вечером; дважды прочел все досье психиатра, прежде чем Консидайн забрал их. Ни в одном документе нигде не упоминается о брате Лофтиса. Но в досье Лофтиса был пробел — с 42-го по 44-й год.

— Расскажи о его брате, Дуарте. Все, подробно и не торопясь.

Дуарте затараторил:

— Он был шпаной, с головой не дружил. Рейнольдс стал его приводить с собой в самое горячее для Комитета защиты время. Я забыл, как его звали, парню было лет восемнадцать-девятнадцать, так где-то. Лицо у него было забинтовано. В пожаре обгорел сильно. Когда раны зажили и он снял повязки, марлю, всю эту хрень, все девчонки в Комитете говорили: какой красивый. Он был на Рейнольдса похож, только еще лучше.

Новые факты, соединяясь, стучали «тук, тук, тук, тук» в дверь, которая никак не отворялась. Брат Лофтиса с обожженным лицом снова связывал актера с НИМ, но это противоречило догадке, что убийца свои сексуальные фантазии черпал из уродства мальчика; выходило, что Похититель росомахи и Обожженное лицо — это один человек и возможный соучастник в убийствах. Это объясняло неразбериху в возрасте.

— Расскажи мне о мальчике, — сказа Дэнни. — Почему ты назвал его шпаной?

— Он все время подмазывался к мексиканским парням. Врал, что видел, как большой белый человек убил Хосе Диаса, — думал, что мы его примем в свою компанию, потому что он сказал, что убийца — не мексиканец. Все знали, что убийца мексиканец и что просто копы посадили не тех мексиканцев, невиновных. Он нес этот бред, что видел убийцу, но ничего подробно не рассказывал, а когда ребята на него нажали, он вообще замолчал. В Комитет защиты приходили анонимные письма — что это сделал белый, и было ясно, что их посылал этот парень. Бред сумасшедшего! Парень говорил, что бежит от киллера, а я ему однажды сказал: «Pendejo, если убийца тебя ищет, какого хрена ты ходишь на собрания, где он может тебя зажопить?» Парень сказал, что у него есть особая защита, но больше ничего не говорил. В общем, больной был на всю голову. Если б он не был братом Рейнольдса, его бы никто терпеть не стал.

Тук, тук, тук, тук.

— Что с ним стало?

— Не знаю, — ответил Дуарте. — Я его не видал со времени Комитета защиты, и, думаю, никто больше его не видел. Рейнольдс о нем не говорит. Это странно. Ни Чаз, ни Клэр, ни Рейнольдс уже много лет о нем не говорили.

— А что Бенавидес и Лопес? Где они сейчас?

— На площадке, снимаются в какой-нибудь ковбойской хреновине. Ты думаешь, брат Рейнольдса имеет какое-то отношение к Оджи?

Дэнни лихорадочно думал. Брат Рейнольдса Лофтиса был грабитель с обожженным лицом, сообщник Марти Гойнза, вполне вероятно, он совершал грабежи на Банкер-Хилл и он же украл росомаху. Последняя кража на Банкер-Хилл совершена 1 августа 1942 года; на следующий день в Сонной Лагуне, всего милях в трех от Банкер-Хилла, убит Хосе Диас. Брат Рейнольдса утверждал, что видел, как «большой белый человек» убивал Хосе Диаса.

Тук, тук, тук. Мысли — скок, скок, скок.

Дадли Смит — большой белый с врожденной жестокостью. Он вошел в команду подготовки большого жюри, стремясь остановить инкриминирующие его свидетельские показания по Сонной Лагуне, надеясь добраться до свидетелей и документов того дела, ликвидировать их и выйти сухим из воды. Звонок Хартшорна Майку Брюнингу относительно палки зутера его напугал; они с Брюнингом или один из них подъехали из уилширского участка поговорить с ним; Хартшорн стал опасен. Обдумав это заранее или воспользовавшись моментом, они вдвоем или кто-то один убили Хартшорна, инсценировав самоубийство. Тук, тук, тук, — звучало все громче и громче, но дверь все еще оставалась закрытой, а за ней ответ на вопрос: как убийство Смитом Хосе Диаса и его стремление уничтожить вероятные свидетельства этого, а также убийство им Хартшорна, как все это связано со зверским убийством Гойнза-Уилтси-Линденора-Дуарте? И почему Смит убил Диаса?

Дэнни оглянулся на дверь павильона, за которой скрывались картинки Дикого Запада, заболоченные дебри и густой лес.

— Vaya con Dios,[63] — сказал Дэнни оставшемуся сидеть Дуарте и поехал домой читать дело большого жюри, думая, что только теперь он стал в глазах Маслика и Воллмера настоящим детективом.

Он влетел в подъезд своего дома словно на крыльях, нажал кнопку лифта и услышал за спиной шаги. Обернулся и увидел двух рослых мужчин, наставивших на него свои пушки. Он потянулся за своим револьвером, но первым его ударил в голову кулачище с тяжелым кастетом.

Очнулся он прикованным наручниками к стулу. В голове туман, запястья онемели, рот заполнял распухший язык. Глаза распознали комнату для допросов, смутные очертания трех человек, сидящих за столом, в центре которого лежал большой черный револьвер. Услышал голос:

— Табельным оружием вашего ведомства служит револьвер калибра 38. Почему, Апшо, у вас револьвер 45-го калибра?

Дэнни замигал глазами и закашлялся, сплюнув кровавый сгусток, снова моргнул и узнал голос говорившего: это был Тад Грин, начальник сыскной службы управления полиции. Дэнни удалось сфокусировать взгляд на двоих полицейских, сидевших по бокам Грина; таких здоровенных копов в гражданском платье он еще не видывал.

— Я задал вам вопрос, помшерифа.

Дэнни старался вспомнить, когда он выпивал в последний раз, выходило, что это было днем в Чайнатауне, и сообразил, что вряд ли он допился до чертиков и все происходящее не привиделось ему в алкогольном бреду. Откашлялся и сказал:

— Продал его, когда стал детективом.

Грин закурил сигарету.

— Это должностное преступление. Вы что, считаете, что вам закон не писан?

— Не считаю.

— Ваша подружка Карен Хилтшер думает иначе. Она говорит, что, став детективом, вы ловко ее использовали, одаривая своим вниманием. Она рассказала сержанту Найлзу, что вы проникли в дом 2307 по Тамаринд-стрит и знали, что две жертвы были незадолго до этого убиты именно там. Она сказала сержанту Найлзу, что ваш рассказ о встрече с девушкой у пончиковой на углу Франклин— и Вестерн-стрит — ложь, что она по телефону сообщила вам информацию о радиопереговорах городской полиции. Найлз собирался составить об этом рапорт, помшерифа. Вам было известно об этом?

В голове Дэнни гудело. Он сглотнул кровь. Узнал в сидевшем слева от Грина того, кто его нокаутировал.

— Да. Я об этом знал.

— Кому вы продали свой револьвер?

— Какому-то парню в баре.

— Это наказуемый проступок, помшерифа. Преступление. Получается, что вам безразлично, соблюдаются законы или нет, так?

— Нет, нет. Не безразлично! Я — полицейский! Да в чем дело, черт возьми?

Заговорил ударивший его коп:

— Видели, как ты беседовал с известным сводником педов Феликсом Гордином. Ты что, у него на довольствии?

— Нет!

— Значит, на довольствии у Микки Коэна?

— Нет!

— Вам дали в подчинение убойную группу, — вступил в разговор Грин. — Это было поощрением за вашу работу для большого жюри. Сержант Найлз и сержант Брюнинг считают очень странным, что вас, молодого полицейского, так занимают случаи поножовщины среди гомосексуалистов. Чем вызван этот интерес?

— Да что за черт! Я был на Тамаринд-стрит! Какого черта вам от меня нужно?

Вступил в разговор третий коп — качок:

— Почему ты подрался с Найлзом?

— Он дезорганизовал мне работу с Тамаринд-стрит, грозил донести на меня.

— Так это тебя взбесило?

— Да.

— Чтобы так драться?

— Да!

— Мы слышали иную версию, помшерифа, — сказал Грин. — Мы слышали, что Найлз обозвал вас педерастом.

Дэнни замер, вспомнил все это, и внутри у него все похолодело. Подумал рассказать о Дадли, но тут же отмел эту мысль — ему ни за что не поверят. И все же.

— Если Найлз так сказал, я этого не слышал.

— А тебя это задело, сынок? — рассмеялся «кастет».

— Да пошел ты!

Качок хлестнул его по щеке. Дэнни плюнул ему в лицо.

— Не сметь! — закричал Грин.

«Кастет» вскочил, обхватил качка руками и усадил на место. Грин от окурка прикурил новую сигарету. Дэнни выкрикнул:

— Да скажите, наконец, что все это значит?

Грин махнул полицейским, чтобы те отошли вглубь комнаты, затянулся сигаретой и загасил ее.

— Где вы были позапрошлой ночью между 2:00 и 7:00?

— Дома в постели. Спал.

— Один, помшерифа?

— Да.

— Помшерифа, в это самое время в сержанта Найлза стреляли, он был убит, а его труп был закопан на Голливудских холмах. Вам это известно?

— Нет!

— Кто это сделал?

— Кто угодно, Джек Драгна! Или Микки Коэн! Найлз ведь был мерзавцем, работал и на наших и на ваших!

«Кастет» шагнул вперед, качок стал удерживать его, при этом бормотал:

— Плевать посмел в меня, козел, любитель педов. Джин Найлз был мне другом, мы с ним вместе еще в армии служили, ты, жополиз у гомов.

Дэнни уперся ногами в пол и толкнул свой стул к стене.

— Джин Найлз был дикарь, продажный сукин сын.

Качок подскочил к Дэнни, протянул лапы к его горлу.

Дверь в комнату распахнулась, и вбежал Мал Консидайн. Грин что-то кричал, но его не было слышно. Дэнни подтянул колени к груди и вместе со стулом опрокинулся вперед. Ручищи качка прорезали воздух. Мал налетел на него, размахивая кулаками, стал его молотить. «Кастет» сгреб Мала и вытолкал из камеры в коридор. Оттуда эхом донеслось: «Дэнни!» Грин встал между стулом и озверевшим громилой, повторяя:

— Нельзя, Гарри, нельзя, — будто отчитывал непослушного, чудовищных размеров пса.

Дэнни, лежа лицом на полу среди окурков, услышал:

— Заприте Консидайна в камеру!

Дэнни вместе со стулом подняли в вертикальное положение. «Кастет» подошел сзади и снял с него наручники. Грин взял со стола его револьвер. Дэнни поднялся, его качало. Грин протянул ему револьвер:

— Я не знаю, ваших это рук дело или нет, но выяснить это можно. Завтра в полдень вам следует явиться в городской совет в комнату 1003. Вам сделают инъекцию пентотала натрия, вы пройдете проверку на детекторе лжи и ответите на широкий круг вопросов относительно вашей работы по убойному делу, об отношениях с Феликсом Гордином и Джином Найлзом. Спокойной ночи, помшерифа.

Пошатываясь, Дэнни добрел до лифта, спустился вниз и вышел на улицу; ноги понемногу становились послушнее. Он пересек газон и направился к стоянке такси на Темпл-стрит, как его остановил тихий голос:

— Сынок!

Дэнни замер. Из тени вышел Дадли Смит:

— Чудесная ночка, верно?

Светская беседа с убийцей. Дэнни сказал:

— Ты убил Хосе Диаса. Вы с Брюнингом убили Чарлза Хартшорна. И я это докажу.

Дадли Смит улыбнулся:

— Насчет твоих умственных способностей, сынок, у меня не было сомнений. Вот в храбрости твоей я уверен не был. Но насчет ума не сомневался никогда. Но должен признать, я недооценил твою настойчивость. Я ведь всего лишь человек.

— А по-моему, нет.

— Человек, как все смертные, — кожа и кости, эрос и тлен. Все как у тебя, сынок. Не стоило искать ответы в сточных канавах, глядишь, все могло бы повернуться по-другому.

— Тебе — конец.

— Нет, сынок, конец тебе. Я разговаривал с моим старым другом Феликсом Гордином, и он ярко обрисовал мне твою натуру. Знаешь, у него зоркость не чета моей, и видит в человеке слабость, как никто другой. Он все о тебе знает, а когда ты завтра пройдешь проверку на детекторе лжи, об этом узнают все.

— Нет, — сказал Дэнни.

— Да, — сказал Дадли, поцеловал его в губы и пошел, насвистывая любовную песенку.

Машину не обманешь.

Препараты не дадут солгать.

Дэнни взял такси и поехал домой. Он открыл дверь и направился прямо к своим папкам. Чтобы доказать, что все — правда, надо собрать воедино все факты, тогда в 11:59 он припрет к стене Дадли, Брюнинга и ЕГО. Как в кино, отсрочка за минуту до приведения в исполнение смертного приговора. Дэнни зажег в холле свет, открыл дверь в кладовку. Коробок с его бумагами на месте не было, ковролин, которым он их прикрывал, аккуратно сложен на полу.

Дэнни сорвал ковер в холле, выбросил все из шкафа в спальне, переворошил постель и вытряхнул аптечку в ванной. Перевернул всю мебель в гостиной, заглянул под диванные подушки, перетряхнул кухонные шкафы и ящики, усыпав весь пол столовыми приборами и битыми тарелками. Увидел возле приемника початую бутылку виски, откупорил ее, но горло перехватил спазм, и он отшвырнул бутылку, сорвав с окна жалюзи. Подошел к окну и увидел внизу под фонарем Дадли Смита.

И он знает. Он знает. А завтра знать будут все.

Шантаж.

Его имя будет связываться с извращенным сексом.

Он нем станут судачить в «Шато Мармон».

Машину не обманешь.

Препараты не дадут солгать.

Перья полиграфа будут делать скачки всякий раз, когда прозвучит вопрос, почему его так увлекало изнурительное выслеживание гомосексуалистов.

Отсрочки исполнения казни не будет.

Дэнни вытащил свой револьвер и сунул его в рот. Вкус ружейного масла вызвал тошноту, и он представил, как будут ржать нашедшие его копы, отпуская шутки, почему он сделал именно так. Он положил револьвер и пошел на кухню.

Оружия там сколько хочешь.

Дэнни выбрал зазубренный нож для разделки мяса. Взвесил в руке, проверил его остроту и нашел ее подходящей. Попрощался с Малом, Джеком и доком. Извинился за машины, которые он угонял, повинился перед парнями, которых избивал, потому что они просто попадались под руку, когда ему хотелось кого-то ударить. Подумал о своем убийце, который убивал, потому что его сделали таким; поднял нож и простил его. Приставил лезвие к горлу и одним рывком полоснул себя от уха до уха.

Часть третья Росомаха

Глава тридцать вторая

Всего неделя прошла с того дня, как полицейские округа зарыли тело парня в землю, а Базз приходит на его могилу уже в четвертый раз. Место отвели на дешевом участке Восточного кладбища Лос-Анджелеса. Простой надгробный камень:

Дэниел Томас Апшо

1922–1950

Никакого — «Любимому… от любящих…».

Никакого — «Дорогому сыну от скорбящих…».

Никакого креста на камне, нет даже обычного «Мир праху твоему». Ничего, что бы привлекло внимание прохожего, вроде «Убил полицейского» или «Без пяти минут начальник отдела прокуратуры». Из коротенькой заметки в газетах о внезапной смерти парня тоже ничего не узнаешь: то ли стул под ним сломался, то ли он упал лицом на подставку для кухонных ножей.

Козел отпущения.

Базз наклонился и выдернул пробившийся сорняк, почувствовав, как надавила ему в бок рукоятка револьвера, из которого он убил Найлза. Он выпрямился и пнул надгробную плиту. Подумал, что совсем неплохо выглядела бы надпись: «Счастливчик», «Богач» или «Везет дуракам» с эпитафией последним дням жизни помощника шерифа Дэнни Апшо, какие с мельчайшими подробностями вырубаются на камне-небоскребе какого-нибудь черножопого сутенера, поклонника вуду. Неспроста помшерифа Дэнни Апшо очаровал его, натыкав магических булавок в подушечку-куклу по имени толстячок Микс Базз.

О трагедии рассказал позвонивший ему Мал. Дождь вымыл тело Найлза. Городские заподозрили и схватили Дэнни, учинили ему допрос с пристрастием и отпустили, приказав явиться на следующий день для проверки на детекторе лжи с уколом пентотала натрия. Когда парень не явился, «быки» вломились в его квартиру и нашли его мертвым на полу гостиной с перерезанным горлом, а в доме все было перевернуто вверх дном. Потрясенный Норт Лейман делал вскрытие. У него сама рука просилась написать 187 — убийство; но никак не выходило: отпечатки пальцев на ноже и угол рассечения говорили о том, что смерть «аутогенная». Дело закрыли. Рану док назвал «поразительной» — никаких признаков колебаний: Дэнни Апшо решил уйти из жизни враз и бесповоротно.

Управление шерифа мигом организовало место на кладбище. Хоронили вчетвером: Лейман, Мал, окружной коп Джек Шортелл и он. Расследование убийств гомосексуалистов сразу прикрыли. Шортелл взял отпуск и уехал в глушь Монтаны. Городская полиция сдала дело Найлза в архив: самоубийство Апшо сделало ненужным поиск виновных и отправку кого-то в газовую камеру. Отношения между полицией города и округом никогда добрыми не были, а он попытался спасти задницы обоих управлений, пошел по тонкому льду. Провалился. И ничем теперь ему не поможешь.

Счастливчик.

Больше всего в последнее время у Базза болела голова о том, как прикрыть кражу Одри. Пити Скурас выплатил Микки все, что слямзила его львица. Микки был великодушен и отпустил его после небольшой взбучки: Джонни Стомп заехал ему пару раз дубинкой по печени. После этого Пити подался во Фриско, хотя Микки под впечатлением его раскаяния решил оставить его у себя на службе. Бегство Пити сыграло ему на руку: экспансивный Микки взял и увеличил ему оклад, как главному телохранителю на переговорах между ним и Драгной, до тысячи. Сказал еще, что «мировой парень» — лейтенант Дадли Смит — тоже будет присутствовать на переговорах в качестве телохранителя. В его карман прибавка, а Дэнни Апшо вместо него — в могилу.

Везет дуракам.

Для Мала это был тяжелый удар. Он два дня беспробудно пил, а протрезвев, перешел в решительное наступление на красных. Один из радикалов под нажимом признался Дадли Смиту, что Клэр де Хейвен разоблачила Теда Кругмана. Мал пришел в ярость, немного успокоившись, только когда на собрании следственной группы было заявлено, что теперь у них достаточно информации, чтобы свалить УАЕС и без агентурных данных Апшо. Думали, когда выносить дело на рассмотрение суда. Решили, что если все пойдет как надо, большое жюри соберется через две недели. Мал пустился во все тяжкие, стараясь набрать побольше очков для своего суда. Он вывернул наизнанку весь дневник Натана Айслера, завербовав в доносчики четверых людей, участвовавших в создании профсоюза Клэр де Хейвен. Его конура в мотеле «Шангри Лодж» теперь походила на гостиную Лоу: диаграммы, планы, схемы перекрестных допросов — реквием по Дэнни Апшо, — из которого, однако, вытекало, что треп с комми обещает быть долгим. А что делать со всей этой болтовней большому жюри — ума не хватит: они не поймут, что эти жалкие, ничтожные болваны только то и умеют, что трепаться. Сделать что-нибудь еще у них кишка тонка.

Базз еще раз пнул могильный камень. Капитан Мал Консидайн просто убедил себя, что УАЕС — это бог знает какая страшная угроза внутренней безопасности Америки, что ему надо верить в это, и тогда он вернет своего сына и станет героем. Шансы на то, что голливудские комми своими сопливыми фильмами, митингами и прочими фокусами подорвут безопасность страны, можно предсказать с уверенностью: тридцать триллионов против одного — все равно что опасаться скорой высадки марсиан. А всю эту муру затеяли только для отвода глаз. Просто студиям жалко денег, а Эллис Лоу хочет стать окружным прокурором и губернатором Калифорнии.

Казначей мафии.

Деловар.

После того звонка Мала он плюнул на работу. Эллис поручил ему проверить прошлое людей из дневника Айслера. Он позвонил в архив, записал основные данные — и дело с концом. Мал велел обзвонить всех уаесовских стукачей на востоке и снять с них показания. Базз обзвонил треть списка, задал половину из полагавшихся вопросов и сократил их ответы до двух страниц, чем порадовал свою секретаршу-машинистку. У него оставалась главная забота — отыскать доктора Сола Лезника, главного доносчика большого жюри. На остальное он просто махнул рукой и старался слинять куда подальше. А тянуло его только в одном направлении — к Дэнни Апшо.

Когда все немного улеглось, он поехал за 65 миль в Сан-Бернардино заглянуть в прошлое малыша Апшо, поговорил с его матерью — увядающей вдовушкой, живущей на социальное пособие. Она сказала, что не поехала на похороны сына, потому что он был груб с ней во время последних приездов и сердил ее тем, что много пьет. Базз разговорил ее, и она поведала, что мальчиком Дэнни был умным, но холодным, подрос — стал много читать, многим интересовался, но все держал при себе. Когда умер отец — совсем не горевал. Любил автомашины, конструкторы и научно-популярную литературу. За девочками не бегал, а комнату свою держал в идеальном порядке. Став полицейским, навещал мать только в день ее рождения и на Рождество — два раза в год, не чаще и не реже. В школе учился на твердое «хорошо», а в колледже — только на «отлично». На девчонок, ходивших за ним табуном, даже не смотрел и возился с машинами. У него был один-единственный друг, Тим Бергстром; сейчас он учитель физкультуры в школе в Сан-Берду.

Базз поехал в эту школу и поговорил с Бергстромом. Тот узнал о смерти друга из газет и за кружкой пива в соседнем со школой баре сказал, что Дэнни было уготовано умереть молодым и подающим надежды. Еще сказал, что Дэнни увлекался машинами, моторами и математикой, что угонял машины, потому что любил рисковать, что ему всегда хотелось проявить себя, но он никогда не говорил об этом. Его всегда как будто колотило изнутри, но отчего и почему — было не понять. Он безусловно был умен, но куда и на что направит свой ум, сказать было нельзя. Девочки его любили, потому что выглядел загадочным; и равнодушно относился к оказываемому ими вниманию. Умел здорово драться.

Несколько лет назад, в подпитии, Дэнни рассказал ему, что был свидетелем убийства. Это тогда он загорелся стать полицейским и увлекся судебной медициной. Когда напивался, всегда держал себя в руках, только вел себя как-то загадочно и уперто, так что рано или поздно он должен был схлестнуться с какими-нибудь бандитами и его могли бы запросто застрелить. Удивительно, что смерть Дэнни оказалась несчастным случаем. Базз не стал его разуверять и спросил:

— Дэнни был голубым?

Бергстром вспыхнул, заерзал, подавился пивом:

— Да вы что! Нет. — И тут же стал показывать карточки своих детей и жены.

Базз вернулся в Лос-Анджелес, позвонил приятелю в администрацию округа и узнал, что личное дело Дэнни Апшо изъято, и теперь получалось, что фактически никакого Апшо в управлении шерифа округа Лос-Анджелеса вовсе не существовало. Тогда Базз поехал в участок Западного Голливуда и поговорил с парнями в дежурке, от которых узнал, что Дэнни никогда не брал взяток и не якшался с проститутками; никогда не посягал ни на свою доносчицу Дженис Модайн, ни на телефонистку Карен Хилтшер, которые просто умирали от желания дать ему. Одни коллеги Апшо уважали его за ум, другие считали наивным идеалистом и слабохарактерным. Капитан Ал Дитрих, по их словам, любил его за методичность в работе, трудолюбие и честолюбие. Неподходящее время выбрал малыш Апшо, чтобы от изучения устройства машин перейти к изучению устройства людей, подумал Базз. Вот тебе и поиски истины. Пришлось ему рыться в море дерьма; в обоих своих делах он раскопал одну грязь. Лгать себе он не хотел, и этим подписал себе смертный приговор.

Дэниел Томас Апшо, 1922–1950. Голубой.

Томас Прескотт Микс, 1906—?. Вышел сухим из воды, потому как малыш решил, что с таким жить нельзя.

Именно, с таким, с этим. Дэнни Апшо не убивал Найлза. Мал говорил, что Тад Грин и два амбала избивали его на допросе. Наверное, они знали, что Найлз назвал его педерастом, наверное, спрашивали, зачем он тряс Феликса Гордина, о чем Дадли Смит рассказал Малу и Грину. Приказав явиться на проверку на детекторе лжи с пентоталом, Грин отпустил его, отдав револьвер. Надеялся, что малыш придет домой и избавит полицию от судебного разбирательства и обнародования того факта, что Найлз был казначеем мафии у Драгны. Дэнни избавил их от этого, только по другой причине и другим способом.

Козел отпущения.

В каком-то смысле, хорошо смеется тот, кто смеется последним.

Сон пропал к лешему. Когда удается соснуть часа три-четыре, снятся все эти штучки, что ему пришлось вытворять; деревенские простушки, которых он затаскивал в постель Говарда; героин, который он утаивал при арестах, а потом продавал Микки. Деньги — в карман, а героин — окольным путем в вену несчастного наркомана. Одно спасение — заснуть в объятиях Одри (она словно козочка послушна после истории с Найлзом), когда он касается ее и сжимает в объятиях, мысли о малыше отступают. Но четыре ночи подряд с ней в хате Говарда — слишком опасно. Всякий раз, уходя от нее, он чувствует страх, и с этим тоже надо что-то делать.

Можно, конечно, продолжать помалкивать про малыша и ничего не говорить Малу. Тот и мысли не допускал, что Найлза убил малыш, он почти уверен, что это сделали люди Коэна: Мал видел, как Дэнни допрашивал одного бандюка Драгны по имени Винни Скоппеттоне и тот выболтал, что в стрелке у Шерри участвовали полицейские. Для Мала этого было достаточно, и он продолжал идеализировать Апшо как толкового полицейского, который прямой дорогой шагает к чинам и славе. Умолчание о тайне малыша стало началом всего.

Базз погрозил пальцем могильному камню. Факты, только факты.

Первое. Когда полиция вскрыла квартиру Апшо, там все было перевернуто вверх дном. Посмертную экспертизу проводил сам Норт Лейман. На всем барахле и мебели были отпечатки пальцев одного Дэнни, и он пришел к выводу, что в последние минуты жизни малыш впал в безумие. В полицейском рапорте с описью имущества, найденного в квартире, нет упоминания ни о документах большого жюри, ни о личных бумагах Дэнни по его расследованию. Он сам тайком пробирался туда, тоже все просмотрел самым тщательным образом и никакого тайника с документами не нашел. Мал был там, когда обнаружили труп, и говорил, что полиция ничего в его комнатах не тронула, забрали только тело и нож.

Второе. Вечером накануне смерти ему позвонил Дэнни: его поразило, что два его дела пересеклись на контактах Чарлза Хартшорна и Рейнольдса Лофтиса.

«Помшерифа, не хочешь ли ты сказать, что подозреваешь в убийстве Лофтиса?» — «Может быть. Очень может быть. Он подходит под описания убийцы… идеально подходит».

Однако Дэнни Апшо убил себя, а никакой не убийца. И квартиру он перевернул сам, а не вор, укравший его бумаги. Дадли Смит непонятно почему настроен против малыша, но выкрадывать документы ему было ни к чему, а если бы он сделал это, то обставил бы это как грабеж.

Значит, имеем дело еще с одним неизвестным лицом — значит, есть с кем расквитаться, а это уже хорошо.

Базз отыскал Мала во дворе дома Эллиса Лоу: он сидел на софе под солнцем и перебирал бумаги. Кожа да кости — будто морил себя голодом, чтобы согнать вес до категории «пера».

— Привет, босс.

Мал молча кивнул и продолжил свое занятие.

— Надо поговорить, — сказал Базз.

— О чем?

— Да уж не о заговоре комми.

Мал обвел карандашом цепочку фамилий:

— Знаю, ты это не воспринимаешь серьезно, а дело это серьезное.

— Серьезное в смысле деньжат, я бы так сказал. И свою долю получить мне, конечно, хочется. Хочу поговорить о другом.

— О чем же?

— Скажем, об Апшо.

Мал отложил бумаги и карандаш:

— Это теперь дело полиции Лос-Анджелеса.

— Босс, я уверен, что не он убил Найлза.

— С этим все покончено, Базз. Это дело рук Микки или Джека Д., а доказать нам это не удастся и за тысячу лет.

Базз присел рядом на софу. От нее пахло плесенью, кто-то из охотников за красными гасил сигареты о ее подлокотники.

— Мал, помнишь, Апшо говорил нам о личном деле, которое завел на убитых педов?

— Конечно помню.

— Его выкрали вместе с копией пакета документов по большому жюри.

— Что?

— Я знаю точно. Ты говорил, что полиция опечатала его квартиру, ничего не взяв, а я посмотрел его стол в отделении Западного Голливуда. Полно всяких бумаг, но ни одной по 187-му и большому жюри. Ты так увлекся охотой на красных, что, видно, не подумал об этом.

Мал постучал по руке Базза карандашом:

— Ты прав. А ты что задумал? Малыш в могиле, он погорел на том, что вскрыл ту квартиру. И это значило — конец карьере. А он мог бы стать лучшим из лучших. Жаль его, но он сам вырыл себе могилу.

Базз накрыл рукой руку Мала:

— Босс, это мы вырыли ему могилу. Ты с этой де Хейвен, а я… да что там… — Он выругался.

Мал высвободил руку.

— А ты что?

— Малыш все думал о Рейнольдсе Лофтисе. Вечером накануне его смерти мы говорили с ним по телефону. Он прочел в газетах про самоубийство Чарлза Хартшорна, там говорилось, что он был адвокатом Комитета защиты Сонной Лагуны, а Апшо разрабатывал его по убойному делу — Хартшорна однажды шантажировал один из убитых. Я рассказал ему, что Хартшорна еще в 44-м замели как педа вместе с Лофтисом, и малыш просто чуть с ума не сошел. Он не знал, что Хартшорн был связан с Сонной Лагуной, и это, кажется, его просто с ног свалило. Я спросил его, подозревает ли он Лофтиса, и он сказал: «Очень может быть».

— А ты не говорил об этом с Шортеллом?

— Нет, он в отпуске, в Монтане.

— А с Майком Брюнингом?

— Я ему не верю, не скажет он правды. Помнишь, Дэнни говорил, что он отлынивает и только мешает ему?

— Что же ты мне сразу не сказал, Микс!

— Да я все прикидывал, думал, как к этому лучше подойти.

— И как же?

Базз усмехнулся:

— Может, Лофтис — главный подозреваемый, а может, и нет. Я достану убийцу педов, кто бы он ни был.

Теперь усмехнулся Мал:

— А дальше что?

— Арестую его или убью.

— Ты рехнулся.

— А я думал, может, ты тоже подключишься. У рехнувшегося капитана больше шансов…

— У меня большое жюри, Микс. А послезавтра — суд по опеке.

Базз хрустнул пальцами.

— Подключишься?

— Нет. Это чистое безумие. И ты не похож на человека, склонного сентиментальничать.

— Я считаю себя его должником. Оба мы должники.

— Ты совершаешь ошибку, Микс.

— Взгляни на это так, капитан: предположим, Лофтис — убийца-психопат. Ты берешь его до созыва большого жюри, и тогда УАЕС шустро низвергается вниз вместе с водой в унитазе.

Мал рассмеялся. Базз тоже рассмеялся:

— Нам понадобится всего неделька. Возьмем, что сможем, из материалов большого жюри, поговорим с Шортеллом, узнаем, что есть у него. Берем Лофтиса, а дальше — как бог даст.

— Большое жюри — дело серьезное, Микс.

— Комми Лофтис, за которым числится четыре «мокряка», сделает тебя таким героем, что ни один судья в штате не посмеет вякнуть против тебя в деле об опеке. Подумай.

Мал переломил карандаш пополам.

— Мне нужна отсрочка суда, позарез нужна, а на Лофтиса мне наплевать.

— Значит, договорились?

— Не знаю.

Базз решил взять быка за рога:

— Ну хорошо, капитан. Я думал пронять тебя карьерой, но, видно, ошибся. Тогда подумай об Апшо. Как важно ему было распутать это дело и как ты вон из шкуры лез, посылая его против Клэр де Хейвен. Теперь подумай, что они с Лофтисом могли сделать с мальчишкой, что он после этого перерезал себе горло. Тогда ты…

Мал отвесил ему звонкую пощечину.

Базз еле сдержался, чтоб не дать сдачи.

Мал бросил листок с фамилиями на траву:

— Я с тобой. Но если из-за этого сорвется мое большое жюри, пеняй на себя! Это я тебе прямо говорю.

Базз улыбнулся:

— Слушаюсь, капитан!

Глава тридцать третья

— Значит, на этот раз, как я полагаю, ни обмана, ни притворства не будет, — сказала Клэр де Хейвен.

Слабенько для начала: Мал знал, что она раскрыла Апшо, но большое жюри уже на подходе.

— Нет. Дело касается четырех убийств.

— Вот как!

— Где Рейнольдс Лофтис? Мне надо с ним побеседовать.

— Его нет, а я уже вам говорила, что ни он, ни я никаких имен не называем.

Когда Мал вошел в дом Клэр, он увидел на кресле «Геральд» за прошлую среду. Значит, она уже видела заметку о смерти Дэнни, которую сопровождало его фото в форме курсанта полицейской академии. Клэр закрыла дверь. Больше никакого притворства: она хочет знать, что ему надо. И он прямо сказал:

— Четыре убийства. Никакой политики, если только ваш рассказ это не опровергнет.

— Я же сказала, что не знаю, о чем вы.

Мал указал на газету:

— Что вас заинтересовало в новостях за минувшую среду?

— Маленький некролог знакомому молодому человеку.

Мал решил подыграть:

— Что за человек?

— Думаю, лучше всего его характеризуют эпитеты: пугливый, бессильный, вероломный.

Язвительная эпитафия. Дорого бы дал он, чтобы узнать, что произошло между Дэнни и Клэр де Хейвен.

— Четыре человека изнасилованы и убиты. Политикой тут и не пахнет. Забудьте на время о своих коммунистических принципах и расскажите, что вам известно об этом? Что знает Рейнольдс Лофтис?

Клэр подошла к нему вплотную, в лицо пахнуло ее духами.

— Вы подослали ко мне мальчишку, чтобы вытянуть из меня информацию, а теперь еще занимаетесь нравоучениями?

Мал крепко схватил ее за плечи. В уме, ценой ночного бдения над полицейскими рапортами, — четкие и точные факты.

— Первого января на юге Сентрал похищен Марти Гойнз, которому вкололи героин, изувечили и убили. Четвертого января усыплены барбиталом Джордж Уилтси и Дуэйн Линденор, изувечены и убиты. Четырнадцатого января — Оджи Дуарте, то же самое. Уилтси и Дуарте были мужчинами-проститутками. Мы знаем, что в вашем союзе некоторые мужчины встречаются с подобными типами, а описание убийцы в точности совпадает с внешностью Лофтиса. Будете притворяться дальше?

Клэр съежилась. Мал решил не перегибать палку. Она подошла к столу возле лестницы, схватила журнал и сунула ему:

— Первого, четвертого и четырнадцатого числа Рейнольдс был здесь со мной и еще несколькими лицами. Вы просто ненормальный, если думаете, что он способен на убийство. И вот доказательство его алиби.

Мал взял журнал, пролистал его и вернул ей:

— Это липа. Не знаю, почему здесь зачеркнуто, но настоящие здесь — только ваша подпись и Лофтиса. Остальные сведены с других бумаг, а протоколы заседаний — примитивный детский лепет. Это все липа, и вы это специально держите наготове. Или вы мне все сейчас объясните, или я предъявляю ордер на задержание Лофтиса.

Клэр прижала журнал к груди:

— Я ваших угроз не боюсь. По неизвестной для меня причине вы хотите за что-то отомстить.

— Прошу отвечать.

— Отвечу так: что делал Рейнольдс в те ночи, уже пытался выведать у меня ваш юный помощник шерифа Тед. Когда я узнала, что он полицейский, то подумала: он, наверное, убедил себя, что Рейнольдс совершил нечто ужасное. Но в те ночи Рейнольдс был здесь на совещаниях. Именно поэтому оставила на виду журнал заседаний — чтобы мальчик не учинил ненужный погром.

Ладно.

— Вы не допускаете, что журнал заседаний в суде будет изучать графолог?

— Нет.

— А какие, по вашему мнению, пытался найти Дэнни Апшо улики против Рейнольдса?

— Да не знаю я! Какой-то измены, но никак не улики, связанные с убийствами на сексуальной почве!

Хотела ли она, повысив голос, прикрыть этим свою ложь, Мал не понял.

— Почему же вы не показали Апшо настоящий журнал? Был же риск, что он заметит подделку.

— Ну уж этого я никак не могла. Любой полицейский, вероятно, усмотрел бы в нем крамолу.

«Крамолу» — просто умереть можно! Шлюха, готовая лечь под любого, у кого есть что-то в трусах, и такие материи!

— Давайте сменим тему. У Дэнни Апшо было досье по этим убийствам, его у него выкрали. Вы что-нибудь знаете об этом?

— Нет. Я не воровка. И не комедиантка.

Охваченная гневом, женщина помолодела сразу на десять лет.

— Не стоит переоценивать себя.

Клэр было замахнулась, но опустила руку.

— Если вы не воспринимаете меня и моих друзей всерьез, зачем пытаться портить нам жизнь?

Мал пропустил эти слова мимо ушей.

— Мне надо поговорить с Лофтисом.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Вопросы задаю я. Когда Лофтис вернется?

Клэр рассмеялась:

— О, господин полицейский, все же написано на вашем лице. Вы же понимаете, что все это просто фарс. Вы считаете, что мы ни на что не способны, поэтому не представляем никакой угрозы, и это столь же глупо, как считать нас предателями.

Мал подумал о Дадли Смите. Красная королева могла сожрать Дэнни Апшо с руками и ногами.

— Что произошло между вами и Тедом Кругманом?

— Называйте все своими именами. Вы имеете в виду Дэнни Апшо, ведь так?

— Просто ответьте на мой вопрос.

— Отвечаю. Он был наивным, пытался угодить и пытался корчить из себя завзятого сердцееда. Не стоило направлять к нам такого хлипкого патриота Америки. Слабого и неловкого. Он что — действительно свалился на стойку с ножами?

Мал дал ей пощечину. Клэр отшатнулась и ответила тем же; никаких слез, только смазалась губная помада и на лице стал проступать красный след от удара. Мал отвернулся и вцепился в перила, боясь показать свое волнение.

— На этом можно было бы поставить точку, — сказала Клэр. — Признали бы ошибочность своих действий, сказали бы, что мы слабы и не стоим тех денег и усилий, и остались бы при этом сильным и жестким копом.

Мал почувствовал во рту вкус крови.

— Я этого и хочу.

— Чего вы хотите? Славы? Вы слишком умны, чтобы слыть патриотом.

Мал вспомнил, как Стефан махал ему на прощанье. Клэр спросила:

— Ради сына?

Мал вздрогнул.

— Что вы сказали?

— Мы не так глупы, как вы думаете, свежеиспеченный капитан. Мы знаем, как нанимать частных детективов, а они знают, как все разузнать и проверить слухи. Знаете, на меня произвел впечатление убитый вами фашист, но я удивлена, что вы не видите параллели между нацизмом и режимом в этой стране.

Мал продолжал стоять отвернувшись. Клэр подошла к нему вплотную:

— Я понимаю ваши чувства, связанные с сыном. Думаю, мы оба понимаем, что все дело именно в этом.

Мал оторвался от перил и посмотрел на нее:

— Это верно, все дело в нем. Но оставим это. Я все равно должен поговорить с Лофтисом. И если он убил тех людей, я его уничтожу.

— Рейнольдс никого не убивал.

— Где он?

— Вечером он вернется, и вы сможете с ним поговорить. Я знаю, что вы хотите отсрочки суда по опеке, а у меня в судейской коллегии есть друзья, которые могут это сделать для вас. Но мне надо, чтобы Рейнольдса не тащили на большое жюри.

— Вы требуете невозможного.

— Вы хотите сделать карьеру, но недооцениваете меня. Рейнольдс пострадал в 47-м, и вынести такое еще раз ему не по силам. Я сделаю все возможное, чтобы помочь вам с сыном, но не трогайте Рейнольдса.

— А как же вы?

— Я выдержу.

— Исключено.

— Рейнольдс никого не убивал.

— Может быть, и так, но он уж слишком часто упоминается в числе подрывных элементов.

— Тогда уничтожьте эти показания и не вызывайте таких свидетелей.

— Вы не понимаете. Его имя проходит через все дело и упоминается черт знает сколько раз.

Клэр взяла Мала за руки.

— Просто пообещайте мне, что его не будут сильно мучить. Скажите мне да, я позвоню кому надо, и завтра вам не придется идти в суд.

Мал представил, как он подправляет дело, переставляет имена, перечерчивает графики, чтобы все указывало на других комми, — и вступит в состязание с Дадли Смитом, противопоставляя свое искусство редактора его памяти.

— Хорошо. Пусть Лофтис будет здесь к 8:00, и скажите ему, что разговор будет очень серьезным.

Клэр отняла свои руки.

— Это не может быть хуже вашего любимого большого жюри.

— Не играйте со мной в благородство, я знаю вам цену.

— А вы не пытайтесь меня обмануть. Со своими связями я вас просто уничтожу.

Сделка с настоящим красным дьяволом. Но купленная им отсрочка даст время пригвоздить убийцу и стать героем. А возможно, и провести Клэр де Хейвен.

— Я не обману.

— Ну что ж, придется вам поверить. Можно задать вам вопрос? Без протокола?

— О чем?

— Что вы сами думаете о большом жюри?

— Деньги на ветер — к чертям собачьим. Стыд и позор.

Глава тридцать четвертая

Микки Коэн кипел от злости. Завел его Джонни Стомпанато. Базз, наблюдая за этим, чувствовал, что очко у него играет всерьез.

Они были на тайной хате Микки, окруженной его молодчиками. После взрыва своего дома Микки отправил Лавонну на восток и перебрался в свое бунгало в каньоне Само. Он все никак не мог взять в толк, кто же хотел его прикончить. Позвонил Джек Д., сказал, что к этому не имеет ни малейшего отношения. Микки ему поверил. Бренда Аллен все еще была в тюряге, думать на городских копов было из области научной фантастики. Микки решил, что это сделали комми. Какой-то хер-подрывник из радикалов прознал, что он стоит за тимстерами, и подложил ему бомбу, которая разметала к такой-то матери все его тридцать четыре сшитых на заказ костюма. Это заговор комми — больше некому.

Базз молча слушал и ждал телефонного звонка от Мала Консидайна. Дэви Голдман и Мо Ягелка прочесывали окрестности, еще несколько громил смазывали ружья, хранившиеся в перегородке между гостиной и спальней. Микки поднял хипеж полчаса назад, начав с Одри, которая ему не дает, потом стал возмущаться пассивностью в линии пикетов и грозить пустить ко дну красную калошу УАЕС. Все это было комедией, пока не прикатил Стомп и не завел разговор о настоящем заговоре.

Итальяшка принес дурные вести: когда Пити Скурас упорхнул во Фриско, он прихватил с собой недельную выручку. Это сказала ему Одри при проверке бухгалтерии Саутсайда. Базз навострил уши, думая, что его львица не столь глупа, чтобы еще воспользоваться бегством Пити для наживы. Пити и сам мог сделать это в добавку к полученной от него тысяче за мордобой. А дело обернулось еще хуже: Стомп обработал бейсбольной битой парня, за которым числилась недоимка, тот сказал, что Пити ничего не брал, что Пити не стал бы защищать брата своей подружки — ее у него и быть не могло, потому что Пити любит мальчиков из черномазых, — и что привычку эту привез из армейских казарм в Алабаме. Тут Микки так разошелся, так стал лаяться и материться на идиш, что его жидовские громилы поджали хвосты. Джонни должен был знать, что все это противоречит сочиненной Баззом истории. И то, что Стомп старался не смотреть на Базза, подтвердило его догадку. Когда Микки угомонится и раскинет мозгами, он уловит несостыковку; тогда Микки станет задавать вопросы, и ему снова придется рассказывать сказки, чтобы прикрыть свою ложь, — что-нибудь насчет того, что Пити пытался отмазать брату его дружка. Может быть, Микки ему и поверит.

Базз вынул блокнот и принялся составлять докладную записку для Мала и Лоу — сокращенную информацию, предоставленную тремя громилами Микки, отбывавшими дежурство в линии пикетов. Резюме: УАЕС все еще выжидает удобного момента, рядовые тимстеры горят желанием надрать им задницы, из новостей — подозрительный грузовик на Гоуэр и в нем человек с кинокамерой. Видели, как этот трудолюбивый дятел в очках как у Троцкого разговаривал с боссом пикетчиков УАЕС Нормом Костенцом. Вывод: УАЕС хочет, чтобы тимстеры затеяли бузу, а они снимут это на пленку.

Покончив с халтурой, Базз, слушая треп Микки, стал обдумывать свое настоящее дело: он перечитал бумаги большого жюри и психиатра, объединил их с тем, что выудил из полицейских архивов и разговора с товарищем Шортелла в отделении Сан-Димаса. Шортелл возвращается завтра из Монтаны, и он тогда узнает у него, как шло дело у Апшо. Коп из Сан-Димаса сказал, что Джек и Дэнни склонялись к тому, что убийства каким-то образом связаны с Сонной Лагуной и тем временем, когда там действовал Комитет защиты невинно осужденных. Это было темой последнего разговора Дэнни с Шортеллом, перед тем как его повязали городские. И Базз наложил эту версию на собранные им факты.

Вот что он имел.

По словам Дэнни, Лофтис схож с описанием убийцы и вообще «очень похож». Чарлз Хартшорн, недавно покончивший с собой, в 44-м задерживался полицией вместе с Лофтисом в одном баре для педов.

Проверка через архив и отдел транспортных средств двух однофамильцев дала ему следующее: Оджи Дуарте, четвертая жертва убийцы, приходится двоюродным братом активисту Комитета защиты Сонной Лагуны и УАЕС Хуану Дуарте. Хуан работает в «Вэрайэти интернэшнл пикчерз» в павильоне по соседству с комнатой, где работал редактором диалогов Дуэйн Линденор — третья жертва серийного убийцы. Адвокат Сонной Лагуны Хартшорн в прошлом был объектом шантажа Линденора, а следы этого преступления привели его к некоему сержанту Шейкелу, с которым также разговаривал и Апшо. Шейкел рассказал ему, что Линденор познакомился с Хартшорном на одной из встреч, организованных сводником педов Феликсом Гордином, с которым имел дело и Лофтис.

Мартин Гойнз, первая жертва серийного убийцы, погиб от передозировки героина. Невеста Лофтиса Клэр де Хейвен была наркоманкой и трижды лечилась у доктора Терри Лакса. Терри говорил, что героин для нее покупал Лофтис.

Из рапорта Мала о допросе Сэмми Бенавидеса, Мондо Лопеса и Хуана Дуарте известно:

Бенавидес упоминал Чаза Майнира, секс-партнера Лофтиса, покупавшего услуги сопровождения — не Гордина ли?

И еще Майнир: в бумагах психиатра Чаз оправдывал свою выдачу Лофтиса Комиссии Конгресса, объяснив это существованием третьего человека в любовном треугольнике: «Если бы вы знали, кто это был, вы бы поняли причину моего проступка».

Два непонятных обстоятельства:

В бумагах Лезника на Лофтиса имелся пробел 42– 44-го годов, а сам психиатр куда-то провалился. С другой стороны, во время допроса трех мексов один проговорился, что Комитет защиты Сонной Лагуны получал анонимки, обвинявшие в убийстве одного «большого белого».

Все запутано, все как бы между прочим, однако все слишком веско, чтобы казаться простым совпадением.

Прервав тираду Микки о коммунистах, зазвонил телефон. Базз снял трубку, и, пока говорил, Джонни не спускал с него глаз.

— Да. Это вы, капитан?

— Я, дружище Тернер.

— Босс, голос у вас радостный.

— А то! Добился отсрочки суда на девяносто дней. Ты домашнее задание сделал?

Стомпанато сверлил его глазами.

— Сделал. Прямой связи нет, но все очень убедительно. С Лофтисом говорили?

— Встречаемся через полчаса. Адрес: Кэнон-драйв, 463. Он будет нашим свидетелем.

— Серьезно?

— Серьезно.

Базз положил трубку. Стомп подмигнул ему и снова повернулся к Микки.

Глава тридцать пятая

Темноту прорезали фары подъехавшей машины, осветили лобовое стекло и погасли. Мал услышал, как хлопнула дверь, и мигнул фарами. Подошел Базз:

— А ты свое задание сделал, капитан?

— Да. Прямой связи нет, как ты выразился, косвенно. Но все сходится.

— Как собираешься действовать, капитан?

Мал решил не спешить с рассказом о сделке с де Хейвен:

— Дэнни довольно откровенно выпытывал у Клэр информацию о местонахождении Лофтиса в момент убийства, и она решила обеспечить ему алиби каждой из трех ночей с помощью поддельного журнала заседаний. Она утверждает, что собрания действительно были и Лофтис на них присутствовал, но, поскольку планы были, скажем так, бунтарские, она решила подсластить пилюлю. Говорит, что Лофтис чист.

— Ты ей веришь?

— Трудно сказать. Но я нутром чую, что они связаны с этим делом. Сегодня я проверил банковские счета Лофтиса до начала 40-х годов. Трижды весной и летом 44-го он снимал со счетов по десять тысяч. И на прошлой неделе — снова. Ну как?

Базз присвистнул.

— Именно в это время старина Лофтис где-то пропадал. Значит, шантаж, шантаж чистой воды. Сыграем с ним в хорошего и плохого копов?

Мал вышел из машины.

— Ты будешь плохим копом. Я удалю де Хейвен, чтобы не мешала, и мы его обработаем.

Они подошли к двери и позвонили. Им открыла Клэр де Хейвен. Мал сказал:

— Оставьте нас на пару часов.

Клэр посмотрела на Базза, задержав взгляд на его потрепанном костюме и выпирающем из-под него пистолете.

— Только не трогайте его.

Мал указал ей большим пальцем на дверь:

— Погуляйте.

— А поблагодарить меня вы не хотите?

Мал кашлянул, Базз зыркнул на Мала:

— Идите, Клэр.

Красная королева выскользнула из дверей, стараясь держаться подальше от Базза. Мал прошептал:

— Следи за руками. Три пальца на галстуке — бей.

— Сможешь?

— Да. А ты?

— Разок за малыша, босс.

— И все же не похож ты на сентиментального типа.

— Все в мире меняется. А что у вас приключилось с принцессой?

— Ничего.

— Ну и ладно, босс.

Из гостиной донесся кашель. Базз сказал:

— Я начну.

Прозвучал голос:

— Джентльмены, может, начнем и кончим?

Базз вошел первым и удивленно присвистнул, увидев обстановку. Мал пристально всмотрелся в Лофтиса: тот был высок ростом и седой — подходит под описание подозреваемого у Апшо, необычайно красив в свои пятьдесят или около того, манеры и одежда с претензией на шик: твидовые брюки, джемпер-кардиган, сидит на диване непринужденно, закинув ногу на ногу. Мал сел рядом, а Базз взял стул, сел напротив и спросил:

— Собираетесь пожениться с красоткой Клэр, так?

— Да, собираемся.

Базз улыбнулся — ни дать ни взять деревенский простофиля.

— Чудненько. Она разрешит тебе драть мальчиков на стороне?

— На такие вопросы я отвечать не буду, — вздохнул Лофтис.

— Еще как ответишь. Отвечай, и не быстро.

— Мистер Лофтис прав, сержант, — вмешался Мал. — Вопрос не по делу. Мистер Лофтис, где вы были ночью первого, четвертого и четырнадцатого января этого года?

— Был здесь на заседаниях исполнительного комитета УАЕС.

— И что же вы обсуждали на этих совещаниях?

— Клэр сказала, что я не должен говорить с вами об этом.

Базз фыркнул.

— Делаешь, как тебе женщина прикажет?

— Клэр не обычная женщина.

— Это да. Богатая красная сучка, что спит с педерастом, такое не всякий день встретишь.

Лофтис снова вздохнул:

— Клэр предупредила, что разговор будет неприятным, и была права. Она также сказала, что единственное, что вы хотите, — это удостовериться, что я никого не убивал, а в наши дела, которые мы обсуждали в те вечера, я вас посвящать не должен.

Мал видел, что Базз скоро все поймет об их сделке с Клэр, и решил подыграть ему:

— Лофтис, я не думаю, что вы кого-то убили. Но есть другие дела, вам знакомые не понаслышке, и тут я не говорю о политике. Нам нужно найти убийцу, и вы обязаны нам помочь.

Лофтис облизал сухие губы и сцепил пальцы рук. Мал коснулся рукой зажима на галстуке: действуй! Базз начал:

— Какая у тебя группа крови?

— 0+.

— Это группа крови убийцы, знаешь это?

— Это самая распространенная группа крови у белых людей. Ваш друг сказал, что я — вне подозрений.

— Мой друг слишком мягок. Знаешь тромбониста Мартина Гойнза?

— Нет.

— Дуэйна Линденора?

— Нет.

— Джорджа Уилтси?

Попал: Лофтис снова закинул ногу за ногу, облизал губы:

— Нет.

— Черта с два! — рыкнул Базз. — Не знает он. Давай выкладывай!

— Я же сказал, что никогда о нем не слышал.

— Не слышал, а?

Тут Мал выставил два пальца и положил левую руку на правый кулак: Он мой. Не бить.

— Оджи Дуарте, Лофтис. Что скажете?

— Не знаю такого. — Сухим языком Лофтис провел по пересохшим губам.

Базз громко хрустнул костяшками пальцев. Лофтис вздрогнул. Мал продолжил:

— Джон Уилтси был проституткой. Вы с ним встречались? Говорите правду, иначе мой друг рассердится.

Лофтис опустил голову:

— Да.

— Кто устраивал встречу?

— Никто не устраивал! Это просто было… свидание.

— Свидание, за которое ты заплатил? — спросил Базз.

— Нет.

— Его вам устроил Феликс Гордин, верно? — спросил Мал.

— Да нет же!

— Не верю.

— Да говорю же, нет!

Мал понял, прямое признание исключается. Он резко ударил Лофтиса в плечо:

— Оджи Дуарте. Тоже только свидание?

— Нет!

— Говорите правду, или я вас оставлю один на один с сержантом.

Лофтис сдвинул колени и сгорбился.

— Да.

— Что «да»?

— У нас было с ним одно свидание.

— Какой непостоянный, — хмыкнул Базз. — Свидание с Уилтси, свидание с Дуарте. Где ты с этими парнями встречался?

— Нигде… так, в баре.

— В каком баре?

— В «Макомбо», в Дубовой комнате на Билтмор, кажется.

— Я начинаю злиться. Дуарте — мекс, а в таких местах латиносов не обслуживают. Давай заново. Двум педам, с которыми ты спал, выпустили кишки. Где ты с ними встречался?

Лофтис совершенно растерян и молчит. Базз наседает:

— Ты же платил им. Так? Это не грех. Я платил бабам, так почему вашему брату не платить мальчикам?

— Нет. Нет. Нет. Это не так.

Мал, очень мягко:

— Феликс Гордин?

Лофтис затрясся.

— Нет, нет, нет, нет.

Базз погладил кулак — сигнал перемены действий.

— Чарлз Хартшорн. Почему он повесился?

— Его замучили люди вроде вас.

Мал повторил сигнал:

— Вы добывали героин для Клэр. Где вы его брали?

— Да кто вам это сказал! — В голосе Лофтиса звучало искреннее возмущение.

Базз наклонился к нему и прошептал:

— Феликс Гордин.

Лофтис резко откинулся назад и ударился головой о стену. Мал сказал:

— Дуэйн Линденор работал в «Вэрайэти интернэшнл», где трудятся ваши друзья: Лопес, Дуарте и Бенавидес. Хуан Дуарте — двоюродный брат Оджи Дуарте. Вы часто бывали в этой студии. Дуэйн Линденор шантажировал Чарлза Хартшорна. Вот и расскажите нам, что и как было.

Лофтис вспотел. Мал заметил, что слово «шантажировал» вызвало у того болезненную реакцию.

— Трижды в 44-м и еще раз на прошлой неделе вы снимали со своего счета по десять тысяч. Кто вас шантажирует?

Лофтис обливается потом. Базз хотел было пустить в ход кулаки. Мал покачал головой и сделал знак — продолжай!

— Расскажи о Комитете защиты Сонной Лагуны, — начал Базз. — Чудны@@е там дела творились, а?

Лофтис смахнул пот со лба.

— Какие такие дела? — Его голос прерывался от волнения.

— Ну, скажем, Комитет получал письма, что Хосе Диаса убил большой белый человек. Наш коллега считал, что ниточки от нынешних убийств тянутся туда, ко временам Сонной Лагуны и палок зутеров. Все жертвы нынешних убийств порезаны такой палкой.

Лофтис заламывает руки и еще сильнее потеет, глаза стали стеклянными. Малу сперва показалось, что разговор пойдет в облегченном режиме, но на такой эффект они не рассчитывали. Базз сбит с толку. Мал играет в плохого копа:

— Кто вас шантажирует?

— Нет! — У Лофтиса от пота взмокла одежда.

— Что произошло в Комитете защиты Сонной Лагуны?

— Не знаю!

— Тебя Гордин шантажирует?

— Я отказываюсь отвечать на этот вопрос на том основании, что мой от…

— Ты — комми, кусок скользкого дерьма. Какое предательство вы затевали на своих встречах? Давай выкладывай!

— Клэр сказала, что я не должен об этом говорить!

— Из-за кого вы разругались с Чазом Майниром во время войны? Назовите имя вашего любовника?

Лофтис залился слезами и прерывисто заговорил:

— Я от… казываюсь… отве… чать… мои… ответы… будут… обращены… против… меня… я… никого… не убивал… прошу… оставить… нас… в покое…

Мал сжал кулаки, повернув на пальце перстень с печаткой. Базз положил левую руку на свой кулак и стиснул пальцы — новый сигнал: не бить, или я ударю тебя. Мал понял и ударил Лофтиса словесно — фактом, который ему был неизвестен, — Комиссии Конгресса его выдал друг Чаз Майнир.

— Ты защищаешь Майнира? Напрасно: ведь это он сдал тебя ФБР. Именно по его доносу тебя занесли в черный список.

Лофтис сжался в комок и что-то бормотал насчет Пятой поправки к конституции, будто это был официальный допрос и адвокаты вот-вот кинутся на его защиту. Базз сказал:

— Мы ведь могли взять его за жопу, придурок.

Мал обернулся и увидел в дверях Клэр де Хейвен. Она тихо повторяла:

— Чаз… Чаз… Чаз…

Глава тридцать шестая

В линиях пикетчиков начиналась заваруха.

Базз наблюдает за происходящим с безопасного расстояния — из окна четвертого этажа студии «Вэрайэти интернэшнл». Он ждет звонков от Джека Шортелла и Мала. Эллис Лоу позвонил ему домой рано утром, выдернув из очередного кошмарного сновидения, и передал распоряжение окружного прокурора: вытрясти из Германа Герштейна еще пять тысяч для усиления боевого духа большого жюри. Германа еще не было (наверное, развлекался с Бетти Грэйбл), и ему не оставалось ничего иного, как только злиться на промашку Консидайна и смотреть за приготовлением к побоищу на улице.

Ему было видно все как на ладони.

Возле машины УАЕС с кинокамерой отирался тимстеровский амбал с бейсбольной битой. Как только дойдет до рукопашной, он скинет киношника с машины и разобьет его аппаратуру. В линии тимстеров плакатов стало вдвое, если не втрое больше, на крепких, ухватистых палках, мигом превращающихся в хорошие дубинки. Четверо здоровенных тимстеров торчали возле передвижного буфета радикалов — именно столько надо было, чтобы перевернуть машину вверх колесами и ошпарить буфетчика горячим кофе. Минуту назад тихонько подъехал телохранитель Коэна: привез ружья, приспособленные для стрельбы резиновыми пулями. Ружья были запеленуты, будто младенец Иисус. Чуть подальше у тимстеров дежурит наготове собственная киногруппа: несколько актеров-провокаторов, знающих, как завести уаесовцев, чтобы те кинулись на них, и три оператора с камерами под брезентом в пикапе. Когда пыль уляжется, парни Микки будут запечатлены на кинопленке во всей своей геройской красе.

Базз все еще дивится, как Мал едва не сорвал всю их операцию. Проболтавшись о предательстве Майнира в отношении Лофтиса, капитан едва не выдал тайну психиатра Лезника с его делами на комми именно в тот момент, когда Лофтис уже был готов расколоться насчет шантажа и Феликса Гордина. Базз поспешил увести Мала из дома Клэр, чтобы тот не выболтал все секреты их команды. Если им повезет, Лофтис с Клэр подумают, что сведения о предательстве Майнира они получили из материалов Комиссии Конгресса. Как ни умен капитан Мал Консидайн, а на глупости он мастак: двадцать против одного — он заключил сделку с Красной Клэр, чтобы получить отсрочку суда по опеке, и десять против одного — своим наездом на Лофтиса он мог эту сделку запросто угробить. Старый пед, конечно, не убийца, но почему-то страшится вспоминать о том пробеле в своей биографии — с 42-го по 44-й. А еще очень похоже, что это они с де Хейвен выкрали бумаги из квартиры Дэнни. С пропавшим доком Лезником тоже головная боль — не меньше, чем с Малом, который чуть не просрал свою хрустальную мечту.

Тимстеры пустили по кругу бутылки, а уаесовцы продолжали шагать цепочкой, выкрикивая свои набившие оскомину лозунги: «Даешь справедливый заработок!», «Долой тиранию студий!» Баззу пришло в голову сравнение: кошка готовится прыгнуть на мышь, которая грызет сыр на краю обрыва. Он оторвался от этого спектакля и пошел в кабинет Германа Герштейна.

Хозяин еще не пришел. Секретарша была предупреждена, что Баззу должны позвонить по прямому телефону Германа. Базз сел за его письменный стол, вдыхая аромат, плывущий из коробки сигар, и любуясь портретами кинозвезд на стенах. Подумал о деньгах, которые ему должны отстегнуть за большое жюри, и тут зазвонил телефон.

— Алло.

— Микс?

Голос был знакомым. Не Шортелл, не Мал…

— Микс. Кто это?

— Джонни.

— Стомпанато?

— Как скоро забывается, как скоро, — пропел баритон в трубке.

— Зачем звонишь?

— Как скоро забывается добро. А я вот добро не забываю. Понимаешь, о чем я?

Базз вспомнил историю с Люси Уайтхолл, казалось, прошло уже сто лет.

— И что, Джонни?

— Отдаю тебе должок, бляха-муха. Микки знает, что Одри снимала пенки. Но я ему ничего не говорил, даже смолчал, как ты наколол его с Пити С. Из банка стукнули. Одри положила свою пенку в Голливуд-Банк, а там Микки кладет свой навар с тотализатора. Управляющий заподозрил неладное и позвонил ему. Микки посылает за ней Фритци. Тебе дотуда ехать недалеко, так что мы квиты.

Базз представил себе Ледокола Фритци, орудующим ножом.

— Ты про нас знал?

— Заметил, что Одри нервничает в последнее время, проследил за ней до Голливуда и видел, как ты ее встречал. Микки про вас не знает, так что будь спок.

Базз послал ему воздушный поцелуй и положил трубку. Позвонил Одри — у нее занято. Выскочил из студии, сел в машину и помчался, не обращая внимания на красные и желтые огни светофоров, срезая путь где только можно. Увидел «паккард» Одри у дома, перескочил бордюрный камень и юзом остановился на лужайке перед домом. Оставил двигатель работающим, вытащил свою пушку, бегом — к двери. Распахнул ее плечом — Одри сидела в шезлонге, в волосах — бигуди, на лице — слой кольдкрема. Увидев Базза, поспешно накрыла голову полотенцем. Он бросился к ней и стал целовать.

— Микки… прознал, что ты… его обобрала, — говорил он между поцелуями.

— Черт! — воскликнула Одри и тут же добавила: — Ты не должен видеть меня в таком виде!

Скоро здесь будет Фритци К. Базз схватил свою львицу и потащил ее к машине, выдохнув:

— Вентура, на береговом шоссе, я — за тобой. Это не Беверли Уилшир, зато там безопасно.

— Дай мне пять минут на сборы, — попросила Одри.

— Ни секунды!

— Вот черт. А мне так нравится в Лос-Анджелесе!

— Скажи ему «пока».

Одри сняла бигуди и вытерла лицо:

— Пока, Лос-Анджелес!

Через час обе машины были в Вентуре. Базз устроил Одри в халупе на краю своего земельного участка, ее машину загнал в лесок, отдал ей все свои деньги, оставив себе две купюры — десятку и доллар, и велел позвонить своему приятелю из управления шерифа Вентуры, чтобы нашел ей пристанище. Этот человек был обязан ему, как он — Джонни Стомпанато. Осознав, что она всерьез распрощалась с Лос-Анджелесом, со своим домом, с банковским счетом, гардеробом и всем, кроме любовника, Одри расплакалась. Базз поцелуями стер с ее лица остатки крема, сказал, что попросит приятеля помочь ей всем, чем возможно, а вечером позвонит в дом к приятелю. Львица проводила его уже без слез, грустно вздохнув:

— Микки был хорош кошельком, но слабак в постели. Постараюсь не скучать по нему.

Базз поехал в соседний городок Окснард и нашел телефон-автомат. Позвонил Дэйву Клекнеру, договорился, чтобы тот забрал к себе Одри, и набрал свой номер в «Хьюз эркрафт». Секретарь сообщила ему, что звонил Шортелл, которого она переадресовала в офис Германа Герштейна и в управление к Малу. Базз разменял свой доллар на мелочь и попросил междугороднюю соединить его с Мэдисон, 4609. Ответил сам Мал:

— Да?

— Это я.

— Ты где? Разыскиваю тебя с утра.

— В Вентуре. Есть дельце.

— Ясно. А тут такое творится! Микки рвет и мечет. Дал своим парням на Гувер-Галче «добро», и те пошли молотить по башкам. Только что разговаривал с командиром отряда по ликвидации общественных беспорядков, тот говорит, что такого еще не видывал. Хочешь пари?

Пари, что успеет вытащить Одри и переправить ее за границу.

— Босс, Микки бесится из-за Одри. Он узнал, что она снимает пенки с его бизнеса.

— Черт. А он знает про…

— Нет, и надеюсь, что не узнает. Я пока спрятал ее здесь, но долго так продолжаться не может.

— Что-нибудь придумаем. По-прежнему хочешь поквитаться?

— Еще сильней, чем раньше. С Шортеллом разговаривал?

— Десять минут назад. У тебя есть на чем записать?

— Нет, но у меня хорошая память. Давай.

— Последнее, над чем работал Дэнни, была связь между зубопротезной мастерской «Хоредко» на Банкер-Хилл, где делают протезы для зверей, и звероводом, который содержит росомах в нескольких кварталах от мастерской. Норт Лейман установил, что укусы на телах убитых от зубов росомахи.

Базз присвистнул:

— Вот как!

— Именно так. Непонятно другое. Во-первых, почему Дадли Смит так и не установил наблюдения за людьми, о чем просил Дэнни. Это Шортелл выяснил, но не знает, какую это сыграло роль. Во-вторых, Дэнни пытался установить связь между убийством в Сонной Лагуне с ее Комитетом защиты и подельником Мартина Гойнза в грабежах. Был у него такой паренек в 40-х, малый с обожженным лицом. На Банкер-Хилл летом 42-го произошло несколько грабежей. Раскрыты они не были. Дэнни дал Шортеллу несколько фамилий из списка регистрации нарушений комендантского часа, который тогда был введен федералами. Из этого списка Шортелл выявил одного вероятного подозреваемого с кровью группы 0+. Это некто Коулмен Масски, дата рождения 09.05.23, Саут-Бодри, 236, Банкер-Хилл. Шортелл считает его наиболее подходящим на роль подельника Мартина Гойнза.

Базз записал информацию.

— Босс, этому парню сейчас нет и двадцати семи, он не подпадает под версию об убийце среднего возраста.

— Знаю, меня это тоже настораживает. Но Шортелл говорит, что Дэнни был близок к раскрытию преступления и считал эту версию с грабителем самой перспективной.

— Босс, нужно брать Феликса Гордина. Вчера вечером он уже был почти наш, но вы…

В трубке воцарилось молчание, потом послышался раздраженный голос Мала:

— Знаю, знаю. Послушай, начинай разрабатывать Масски, а я тряхну Хуана Дуарте. Я послал четырех человек из отдела разыскать дока Лезника — если он еще жив, он нам пригодится. Давай встретимся в 17:30 у «Шато Мармон». Обработаем Гордина.

— Договорились.

— Ты догадался насчет меня и де Хейвен?

— Секунды за две. Как думаешь, она тебя не облапошит?

— Нет, у меня на руках все козыри. А ты, значит, с подругой Микки Коэна… Господи Иисусе!

— Приглашаю на свадьбу, босс.

— Сначала доживи до нее, дружище.

По береговому шоссе Базз направился обратно в Лос-Анджелес, взяв курс на Банкер-Хилл. Впереди собирались тучи, грозя новым ливнем, который вымоет из земли новые трупы и пошлет за ним новых мстителей. Саут-Бодри, двести тридцать шесть был дешевым домом в викторианском стиле. Дранка на крыше потемнела от непогоды, кое-где зияли прорехи. Базз подъехал к дому и увидел старуху, сгребавшую граблями листья.

Он подошел к ней и увидел, что в молодости она была красавицей. Бледная, почти прозрачная кожа обтягивала скулы модели, полные губы и шапка каштановых с проседью волос. Только ее глаз не коснулось увядание — они лучились светом и умом.

— Мэм? — обратился к ней Базз.

Старуха оперлась на грабли, в зубьях которых застрял один-единственный лист каштана — больше на лужайке их не было.

— Да, молодой человек. Вы пришли, дабы вспомоществовать призывному собранию сестры Эйме?[64]

— Сестра Эйме уже давно не устраивает никаких призывных собраний, мэм.

Старуха протянула руку — высохшую, искривленную подагрой руку попрошайки. Базз положил ей в ладонь несколько монеток.

— Я ищу Коулмена Масски. Не знаете такого? Он жил здесь лет семь-восемь назад.

Старуха улыбнулась:

— Я хорошо знаю Коулмена. Я — Делорес Масски Такер Кафесджян Ладерман Дженсен Тайсон Джонс. Я — мать Коулмена. Он был самым верным рабом из всех, кого я выносила, дабы обратить в веру сестры Эйме.

Базз сглотнул слюну.

— Рабом, говорите? Ну и имена у вас!

Женщина рассмеялась:

— На днях пыталась вспомнить свою девичью фамилию, и не смогла. Видите ли, молодой человек, у меня было много любовников — ведь я должна была приносить детей для сестры Эйме. Господь создал меня красивой и плодовитой, чтобы я могла нарожать сестре Эйме Семпл Макферсон прислужников, а округ Лос-Анджелеса давал мне помощь, чтобы их прокормить. Мои хулители обзывали меня фанатичкой, говорили, что я присваиваю деньги, но то были слова дьявола. Как по-вашему, разве произвести на свет доброе белое потомство для сестры Эйме не благородное дело?

— Конечно, я даже сам об этом подумываю. Мэм, а где сейчас Коулмен? Я должен передать ему деньги, и, думаю, он что-то выделит и вам.

Делорес снова стала скрести лужайку.

— Коулмен всегда был щедрым. Всего я родила девятерых — шесть мальчиков и три девочки. Две дочки стали служить сестре Эйме, одна, к своему стыду должна сказать, стала проституткой. Мальчики, едва им исполнилось лет четырнадцать-пятнадцать, все разбежались: восемь часов молитв и чтения Библии ежедневно были для них несносны. Дольше всех со мной оставался Коулмен — пока ему не исполнилось девятнадцать. Я освободила его от обета, он пошел на поденную работу и отдавал мне половину заработка. А сколько у вас денег для Коулмена?

— Много. А где он сейчас?

— Боюсь, он угодил в ад. Отрекшиеся от сестры Эйме осуждены на вечные муки в котле кипящего гноя и негритянского семени.

— Когда вы его видели в последний раз, мэм?

— Кажется, в конце осени 1942-го.

Ответ неуверенный, но точно укладывался в календарь Апшо.

— А что, мэм, Коулмен поделывал тогда?

Делорес сняла с грабель листок, смяла и швырнула на землю.

— Чем он только не занимался. Все больше слушал на патефоне джаз да шатался где-то вечерами. И школу бросил. Я рассердилась на него, потому что сестра Эйме хочет, чтобы и рабы ее были с аттестатом. Потом у него была ужасная работа — в зубной мастерской. А потом, честно признаюсь, он стал воровать. Я находила в его комнате чужие вещи, но ничего не стала говорить. Он сознался, что грешен в воровстве, и обещал десятую долю своей добычи отдавать сестре Эйме.

Зубопротезная мастерская, воровство — все пока укладывалось в версию Апшо.

— Скажите, так это в 42-м Коулмен занялся воровством?

— Да. Летом, перед тем как совсем ушел из дома.

— А лицо у него было обожжено? Или, может, уродства какие?

Старуха просто опешила:

— Он был писаным красавцем! Хорош, как эстрадный кумир!

— Извините, я, наверное, ошибся. А кто был Масски, кто его отец?

— Уж и не вспомню. Тогда, в 20-х, я много мужчин перевидела. Запоминала только фамилии, да следила, чтоб Господь его получше наградил, да заклинания произносила. А все-таки сколько вы должны Коулмену? Он ведь в аду. Дайте эти деньги мне — вы принесете облегчение его душе.

Базз протянул ей свою последнюю десятку:

— Мэм, вы сказали, что Коулмен сбежал осенью 42-го?

— Да, тогда это было, и сестра Эйме благодарит вас.

— А почему он сбежал? И куда он уехал?

Вопрос испугал Делорес: щеки у нее совсем ввалились, а глаза выпучились.

— Коулмен отправился разыскивать своего отца. Приходил гадкий человек, с гадким ирландским говором, и спрашивал его. Коулмен испугался и убежал. Ирландец много раз приходил и спрашивал про Коулмена, но я призвала на помощь сестру Эйме, и он исчез.

Время убийства Сонной Лагуны. Дадли Смит напросился работать в группе большого жюри. А за Дадли маячит убийство Хосе Диаса и Комитет защиты Сонной Лагуны…

— Мэм, этот ирландец высокий, большой, ему тогда было за тридцать, с красным лицом и голубыми глазами?

Делорес стала креститься, прикладывала руки к груди, потом — к лицу, словно отгоняя вампиров:

— Изыди, сатана! Испытай силу святой церкви, Храма Ангела и сестры Эйме Семпл Макферсон. Я больше не отвечу ни на один твой вопрос, пока ты не пожертвуешь хорошую сумму наличными. Изыди, не то будешь ввергнут в геенну огненную!

Базз вывернул карманы. Он понял, что тут ему больше ничего не добиться.

— Мэм, скажите сестре Эйме, чтоб немного подождала. Я скоро вернусь.

Базз поехал домой, вырвал из ежегодника полицейской академии Лос-Анджелеса фото патрульного Дадли Смита и поехал к «Шато Мармон». Он остановил машину перед отелем на Сансет. С наступлением сумерек пошел мелкий дождик. Базз сидел в машине и томился мыслями об Одри, когда в окно постучал Мал и, открыв дверь, сел с ним рядом. Базз сказал:

— У меня — все путем! У тебя?

— Все путем вдвойне.

— Босс, попадание в яблочко с рикошетом: все сходится, кроме среднего возраста.

Мал вытянул ноги.

— То же и у меня. Норт Лейман звонил Шортеллу, а тот — мне. Док тщательно обследовал берег реки, где было найдено тело Оджи Дуарте. Хочет досконально выяснить все детали убийства для своей новой книги по судебной медицине. И представь: он нашел прядь седых волос от парика со следами крови 0+. По всей видимости, убийца ударился головой, когда перелезал через забор, покидая место преступления. Кстати, у забора док и нашел эту прядь. Вот и твой рикошет.

— И вот почему Лофтис все отрицает. Что же получается: кто-то пытается подставить старого педрилу?

— Думаю, да.

— Что говорит Хуан Дуарте?

— Жуткая история, пострашнее зубов росомахи. Дэнни его допрашивал, ты знаешь об этом?

— Нет.

— Как раз после этого его и сцапали. Дуарте рассказал, что во время событий в Сонной Лагуне с Лофтисом был его брат, гораздо его младше, который был похож на него как две капли воды. Поначалу у мальчика лицо было забинтовано — обгорел на пожаре. Никто и не знал, как он похож на Лофтиса, пока не сняли повязку. Он болтал на собраниях Комитета, будто видел, что Хосе Диаса убил большой белый человек, но ему никто не поверил. Он якобы убежал от убийцы. А когда Дуарте его спросил, зачем он появляется там, где его может поймать убийца, он сказал, что у него есть особая защита. О том, что у Лофтиса есть брат, в документах большого жюри нет ни слова. Дальше — больше.

«Верно, — подумал Базз. — Интересно, кто первый скажет „Дадли Смит“».

— Тогда давай дальше. Связно все получается.

— Дуарте ходил к Чарлзу Хартшорну как раз перед тем, как тот повесился, чтобы попросить его привлечь полицию к расследованию убийства Оджи. Хартшорн рассказал, что его чуть с ума не свели в связи с убийством Дуэйна Линденора — твоя работа, коллега, — и что он читал в бульварной газетке про палки зутеров, которыми уродовали других убитых, и что это связано с Сонной Лагуной. Хартшорн позвонил в полицию, разговаривал с сержантом Брюнингом, который сказал, что сейчас же приедет. Дуарте ушел, а на следующее утро Хартшорн был мертв. Вот так!

Базз первым озвучил то, что они оба уже знали:

— Дадли Смит. Это он «большой белый» и специально вошел в команду большого жюри, чтобы не допустить в суде показаний Комитета защиты Сонной Лагуны. Вот почему он так следил за работой Апшо. Дэнни сильно заинтересовался использованием палки зутера при убийствах, а Оджи Дуарте, двоюродный брат Хуана, был в его списке поднадзорных. Дадли просто заметает следы. Он поехал к Хартшорну вместе с Брюнингом. Примерили галстук, и прощай, Чарли.

Мал стукнул кулаком по приборной доске.

— Не могу в это поверить.

— А я могу. У меня есть один вопрос. В последнее время ты чаще меня общался с Дадли. Он как-то связан с убийствами гомосексуалистов?

Мал покачал головой:

— Нет. Я все время об этом думаю, но никакой связи нащупать не могу. Дадли сам хотел, чтобы Апшо вошел в нашу команду, и его совершенно не интересовало серийное убийство педов. А вот когда Дэнни вышел на палку зутера и Оджи Дуарте, он испугался. А что, Хосе Диас был зутером?

— Его одежда была порезана палкой зутера, — сказал Базз. — Я что-то тут припоминаю. У Дадли мог быть мотив для убийства Хосе Диаса?

— Мог. Я был с Дадли, когда он ездил к своей племяннице. Она неровно дышала к мексам, а Дадли этих увлечений не разделял.

— Мотив слабоват, босс.

— Дадли просто псих! Вот тебе и мотив!

Базз схватил Мала за руку.

— А теперь послушай, что я тебе расскажу. У меня был разговорчик с полоумной мамашей Коулмена Масски. У нее было много детей от разных папаш, она даже не помнит, кто от кого. Коулмен ушел из дома осенью 42-го. Он занимался грабежами, любил джаз, работал в зубопротезной мастерской. Это все по версии Апшо. А теперь такая штука: осень 42-го, большой человек с ирландским акцентом приходит к ней и спрашивает про Коулмена. Я описал ей Дадли, старуха насмерть перепугалась, и больше из нее было слова не вытянуть. Выходит так: Коулмен убегал от большого белого, значит, от Дадли Смита, который укокошил Хосе Диаса, а Коулмен это видел. Предлагаю сейчас прижать Гордина, потом вернуться к старухе и расспросить ее. Попробуем связать ее с Рейнольдсом Лофтисом.

— Я хочу прищучить Дадли.

Базз мотнул головой.

— Тут надо хорошо подумать. Доказательств нет, свидетелей смерти Хартшорна нет, убийство мекса — восьмилетней давности. А Дадли — коп с репутацией. Если ты думаешь, что с такими доказательствами в руках ты его одолеешь, ты такой же псих, как и он.

Мал передразнил игривый разговор ирландца:

— Тогда, сынок, я его убью.

— Хрена с два.

— Я уже убил человека, Микс. И сделаю это еще раз.

Базз понял, что он готов пойти на это — головой в омут.

— Коллега, убить фашиста на войне — это совсем другое дело.

— Ты знал об этом?

— А с чего ж я все время думал, что под пули меня подставил ты, а не Драгна? Если уж такой обходительный парень, как ты, идет на убийство, то и второй раз человека загасить за ним не заржавеет.

Мал рассмеялся:

— А ты хоть раз убивал?

— Воспользуюсь Пятой поправкой к конституции, босс. Ну, идем, что ли, забирать этого сутенера?

Мал кивнул:

— Номер 7941 — это одно из бунгало.

— Сегодня ты будешь играть в плохого парня. У тебя это хорошо получается.

— Вперед, приятель.

Базз пошел впереди. Они прошли через вестибюль во двор. Было темно, а высокая живая изгородь совсем закрывала бунгало. Базз высматривает таблички с номерами, подвешенные на железных кронштейнах, увидел 7939:

— Следующее бунгало.

Послышались выстрелы. Один, другой, третий, четвертый — совсем рядом по нечетной стороне. Базз вытащил свой револьвер, Мал — свой и взвел курок. Они подбежали к номеру 7941 и, вжавшись в стену по обе стороны от двери, замерли, прислушиваясь. Базз услышал за дверью удаляющиеся шаги, глянул на Мала, поочередно разогнул пальцы — раз, два, три, — круто повернулся и ударом ноги распахнул дверь.

Две пули влетели в притолоку над его головой, из темной задней комнаты сверкнуло дуло пистолета. Базз бросился на пол, Мал — на него и дважды выстрелил наугад. Базз увидел распростертого на полу человека, его желтый шелковый халат от пояса до воротника был в крови. Вокруг тела валялись пачки денег в банковской обертке.

Мал вскочил на ноги и бросился за стрелявшим. Базз услышал глухие удары, звон выбитого стекла, потом наступила тишина. Он поднялся и осмотрел тело убитого: человек был одет изысканно, аккуратно подстриженная бородка, ухоженные ногти с маникюром. Труп сильно изуродован. Обертка купюр принадлежала федеральному банку в Беверли-Хиллз. Денег было не меньше трех тысяч, все в пачках по пятьсот долларов. Только протяни руку… Базз сдержался. Вернулся Мал, тяжело дыша.

— Там ждала машина. Новая модель, белый седан.

Базз зацепил ногой пачку зеленых, она упала на рукав халата мертвеца, на котором были вышиты инициалы «Ф. Г.».

— Из банка Беверли-Хиллз. Там Лофтис снимал деньги?

— Там.

Издали донесся вой полицейских сирен.

Пропали денежки, подумал Базз.

— Лофтис, Клэр, убийца — какие напрашиваются выводы?

— Сматываемся отсюда. Пока люди шерифа не стали нас спрашивать, какого черта мы…

— По машинам, — сказал Базз и выскочил из дома.

Мал подъехал первым.

Базз заметил его напротив дома де Хейвен. Развернулся, выключил двигатель. Мал наклонился к окну:

— Что так долго?

— Ехал медленно.

— Кто-нибудь видел тебя?

— Нет. А тебя?

— Вроде никто. Базз, нас там не было.

— Ты, босс, с каждым днем все лучше играешь в эти игры. Что тут происходит?

— Две машины, моторы не разогреты. Двое — Хейвен и Лофтис — играют в карты. Они чистые. Не думаешь, что это был наш убийца?

— Нет. Наш почитатель этих, как их там, крыс — психопат. А психопаты и одновременно почитатели крыс с пушкой не ходят. Я грешу на Майнира. Они с Лофтисом идут в паре, а из досье большого жюри я вычитал, что Лофтис любит покупать мальчиков.

— Может, ты и прав. Тогда едем к старухе Масски?

— Саут-Бодри, 236, босс.

— Поехали.

Здесь первым оказался Базз. Он позвонил и оказался нос к носу с Делорес, одетой в длинный белый балахон. Она спросила:

— Хотите сделать подношение сестре Эйме?

— Мой казначей будет через несколько минут, — ответил Базз и вынул фото Дадли Смита. — Мэм, не этот тип спрашивал о Коулмене?

Делорес глянула на фото и перекрестилась:

— Изыди, сатана. Это — он.

Снова везение! Еще очко Дэнни Апшо.

— Мэм, Рейнольдс Лофтис — знаете такого?

— Нет, что-то не припоминаю.

— А кого-нибудь с фамилией Лофтис?

— Нет.

— А все-таки, когда родился Коулмен, вы, часом, не путались с мужчиной по фамилии Лофтис?

Старушенция фыркнула.

— Если словом «путались» вы называете вынашивание детей для сестры Эйме, то я говорю «нет».

— Мэм, вы мне говорили, что Коулмен отправился в 42-м искать своего папашу. Если вы не знаете, кто был его папашей, откуда ему знать, как он выглядит?

— Двадцать долларов для сестры Эйме — и я вам кое-что покажу.

Базз снял с руки свой перстень:

— Теперь он ваш, милая. Показывайте.

Делорес осмотрела перстень, сунула в карман и вышла. Базз ждал на крыльце, гадая, где мог задержаться Мал. Время шло. Вышла Делорес со старым кожаным альбомом в руках:

— Родословная выношенных мною рабов. Я брала фотографии у всех мужчин, кто давал мне семя, и делала на обороте соответствующую запись. Когда Коулмен решил искать отца, он нашел в этом альбоме человека, на которого был очень похож. Когда приходил ирландец, я прятала альбом. Я хочу получить за информацию двадцать долларов.

Базз открыл альбом и увидел десятки фотографий мужчин. Поднес альбом ближе к лампочке и стал вглядываться в лица. Пролистал четыре страницы, на пятой увидел знакомое лицо: обворожительный молодой раскрасавец Рейнольдс Лофтис в модном твидовом пиджаке и бриджах. Открепил карточку и прочел на обороте: «Рэндольф Лоуренс (псевдоним?), актер, летний сезон, спектакль „Рамона“[65] 30 августа 1922 года. Настоящий джентльмен. Надеюсь, его семя даст хорошие всходы» (408).

Год 1942: вор, зубной техник, любитель крыс Коулмен становится свидетелем убийства Хосе Диаса Дадли Смитом, находит фотографию и разыскивает папу Рейнольдса Лофтиса. Год 1943: лицо Коулмена обожжено на пожаре??? он ходит на собрания Комитета защиты Сонной Лагуны вместе с папой / псевдобратом, говорит о большом белом человеке, никто ему не верит. 1942—1944-й: пробел в деле психиатра на Лофтиса. Год 1950: Коулмен — убийца. Не пытается ли этот псих подставить папу / Рейнольдса, повесить на него серийные убийства гомосексуалистов, переодевшись в Лофтиса, чему последнее доказательство — волосы из парика, найденные доком Лейманом?

Базз протянул Делорес карточку:

— Это Коулмен, мэм?

— Очень похож, — улыбнулась она. — Какой приятный мужчина. Жаль, что я не помню, как зачинала от него.

Хлопнула дверца машины, на крыльцо вбежал Мал. Базз отвел его в сторонку и показал фото:

— Лофтис в 1922-м. Под именем Рэндольфа Лоуренса, актера на летних гастролях. Он не брат, а отец Коулмена.

Мал постучал пальцем по карточке.

— Остается выяснить следующее: как он обгорел на пожаре и зачем ломать комедию с братом. А насчет Майнира ты прав.

— Это ты о чем?

— Звонил в транспортное управление. За Майниром числится белый «крайслер»-седан 49-го года. По пути сюда заехал к нему домой. Машина в гараже под домом, капот теплый. Эта та машина, которую я видел у «Шато Мармон».

Базз обнял Мала за плечи:

— Дары волхвов, и вот еще один подарок: старуха узнала в ирландце Дадли Смита.

Мал глянул на Делорес и спросил:

— Считаешь, бумаги Дэнни выкрал Дадли?

— Нет. Он бы обставил это как ограбление квартиры. Это сделал Коулмен, босс. Нам осталось найти его.

— Вот если бы Лофтис и Клэр заговорили, черт бы их побрал! Но они ничего не скажут, это уж точно.

Базз убрал руку.

— Это так, но мы можем потрясти милашку Чаза. В 43– 44-м годах он был с Лофтисом не разлей вода, а я знаю одного хорошего специалиста, он поможет нам вытрясти из Чаза то, что нам нужно. Дайте этой леди двадцатку, а я пока позвоню.

Мал полез за бумажником, а Базз вошел в дом и нашел телефон у двери в кухню. Позвонил в справочную, узнал нужный номер и набрал. В трубке ласково зажурчал итальянский баритон Джонни Стомпанато:

— Слушаю.

— Это Микс. Хочешь подшибить деньгу? Нужно наехать на кое-кого — будешь главным. Только уговор — без увечий.

— Ты труп, Базз, — сказал Джони Стомп. — Микс прознал о тебе и Одри. Соседи видели, как ты ее волок. Хорошо, что он не в курсе, что я тебе свистнул. Рад был с тобой познакомиться. Всегда знал, что ты работаешь стильно.

Придется Дэнни Апшо потесниться в могиле, подумал Базз. Он смотрел, как Мал расплачивается с матерью крысиного убийцы. У него родилась идея.

— Заказ на убийство уже есть?

— Десять кусков. Пятнадцать, если возьмут тебя живым, чтобы Микки успел поразвлечься.

— Гроши. Джонни, хочешь двадцать штук за два часа работы?

— Все шутишь? А следующее предложение — свидание с Ланой Тернер?

— Я серьезно.

— А где ты возьмешь такие деньги?

— Достану недели за две. По рукам?

— Надеешься столько прожить?

— Так играешь или нет?

— Ах, черт. По рукам.

— Я тебе перезвоню, — заключил Базз и положил трубку.

Мал стоял рядом, качая головой.

— Что, Микки все знает?

— Знает. У тебя лишняя кровать найдется?

Мал легонько стукнул его по плечу.

— Приятель, о твоих делах мало-помалу становится известно.

— Это ты о чем?

— Сегодня до меня дошло кое-что.

— Что?

— Это ты убил Джина Найлза.

Глава тридцать седьмая

Джонни Стомпанато в представлении Мала — две части сальных итальянских манер, две части пижонства и шесть частей бандитизма. Вся же ситуация Малу представлялась так: Базз обречен, это ясно слышалось в его голосе, когда он говорил с Одри по телефону. Что касается его самого, то арест серийного убийцы Коулмена плюс обвинительное заключение для большого жюри преподносят ему Стефана на блюдечке, как рождественский подарок к порогу дома. Газеты «Геральд» и «Миррор», освещая гибель Гордина, ничего не пишут о подозреваемых в убийстве и отзываются о жертве как о добропорядочном импресарио, а о деньгах — ни слова: видно, примчавшиеся к месту преступления полицейские успели обогатиться. В затеянных тимстерами беспорядках газеты обвиняют УАЕС. На Базза произвело впечатление, как Мал разгадал убийство Джина Найлза; толстяк поверил его обещанию, что это останется тайной. Микс собирается обработать племянницу Дадли, а Мал вместе с Джонни Стомпанато будут заниматься Чазом Майниром. Когда они будут брать Коулмена, он позаботится о том, чтобы при этом присутствовали газетчики: первое интервью капитана Мала Э. Консидайна, схватившего Монстра-Росомаху. А потом наступит черед Дадли Смита.

Восемь утра. Мал сидит в машине Джонни Стомпанато — полицейский в засаде с бандитом. Диспозиция такова: Базз проинструктировал Джонни относительно его действий и подкупил привратника дома Чаза. Тот сообщил Малу, что в 8:10 Чаз идет на завтрак в «Уилшир дерби» по Марипозе и возвращается домой около 9:30, купив по дороге газеты. Базз дал привратнику сотенную ассигнацию, чтобы с 9:30 до 10:00 тот отлучился со своего поста. Таким образом у Мала с напарником образовывалось получасовое окошко, чтобы никем не замеченными вступить с объектом в контакт.

Мал следит за выходом из дома, Джонни Стомпанато чистит складным ножом ногти и напевает оперные арии. В 8:09 из «Конкистадор Апартментс» вышел небольшого роста мужчина в теннисном свитере и спортивных брюках. Привратник делает им знак. Стомпанато срезает заусеницу и улыбается. Мал снова думает о том, что таких головорезов, как Джонни Стомп, нужно поискать.

Они выжидали.

В 9:30 привратник поправил свою фуражку, сел в машину и уехал. В 9:33 Чаз Майнир с газетами вошел в дом. Стомпанато спрятал нож. Мал сказал: «Пошли».

Они быстро вошли в вестибюль. Майнир направился к почтовым ящикам. Джонни Стомп подошел к лифту и открыл дверь. Мал остановился у зеркала, делая вид, что поправляет галстук, и наблюдал, как Майнир вынимает из почтового ящика письма. Стомп, как вежливый сосед, ногой придерживал дверь лифта и улыбался. Маленький Чаз зашел в лифт и тут же очутился в западне. Мал зашел следом и отпихнул ногу Джонни. Дверь закрылась.

Майнир нажал кнопку четвертого этажа и достал из кармана ключи. Мал выхватил их у него из рук и ударил коленом в пах. Майнир выронил газеты и скрючился, Джонни схватил его за горло и прижал к стенке. Лицо Майнира побагровело, глаза, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Мал обратился к нему, подражая манере Дадли Смита:

— Мы знаем, что ты убил Феликса Гордина. Мы его партнеры по делу Лофтиса, и ты нам расскажешь все о Рейнольдсе и его сыне. Все-все, сынок, расскажешь.

Дверь лифта открылась, холл четвертого этажа пуст. Мал выбрал ключ с номером 311, вышел из лифта, углядел дверь квартиры Майнира, отпер ее и отошел в сторону. Стомп выволок Майнира из лифта, дотащил до квартиры, втолкнул внутрь и только тогда отпустил его горло. Чаз рухнул на пол, жадно глотая воздух. Мал сказал Джонни:

— Знаешь, что спрашивать. А я пока посмотрю бумаги.

Майнир стал что-то лепетать. Стомп надавил ногой ему на глотку. Мал снял пиджак, засучил рукава и приступил к осмотру квартиры.

Пять комнат: гостиная, спальня, кабинет, кухня и ванная. Мал начал с кабинета, находившегося дальше всего от Стомпа и Майнира. Сначала включил радиоприемник, прошелся настройкой по джазу, рекламе, новостям дня и остановился на опере: под гром оркестра звучал темпераментный дуэт мужского баритона и женского сопрано. До Мала донеслись вопли Майнира. Он прибавил громкости и приступил к делу.

В кабинете — письменный стол с ящиками и шкаф с папками. Там Мал обнаружил кучу киносценариев, копии писем Майнира на политические темы, адресованную ему корреспонденцию, разные записки и револьвер 32-го калибра с пустым барабаном и закопченным стволом. Спальня в пастельных тонах была набита книгами, а встроенный шкаф — дорогими костюмами и обувью. В ящиках старого комода — пропагандистские брошюры, под кроватью — ничего, кроме еще нескольких пар обуви.

По радио громыхает опера. Мал посмотрел на часы — 10:25: прошел час, осмотрены две комнаты. Бегло осмотрел ванную. Радио замолкло, и в дверь заглянул Стомпанато. Громила выглядел измотанным. Он сказал:

— Пед раскололся. Скажите Миксу, пусть не вздумает подыхать, пока со мной не расплатится.

— Я осмотрю кухню и поговорю с ним.

— Не нужно. Эти папки у Лофтиса и Клэр, или как там ее. Идем, послушаете сами.

Мал пошел за Джонни в гостиную. Чаз Майнир чинно сидел в плетеном кресле; на щеках — следы от ударов, под носом запекшаяся кровь. Его свитер и брюки оставались белоснежными, но глаза смотрели в пустоту, на губах играла измученная, почти блаженная улыбка. Мал глянул на Стомпа.

— Я влил в него полпинты «Бифитера», — объяснил Джонни, постучав по дубинке, висевшей на поясе. — Ин вино веритас, капиче?[66]

Дэнни Апшо однажды сказал ему то же самое, в тот единственный раз, когда они вместе выпивали. Мал взял стул и сел напротив Майнира.

— Почему вы убили Гордина? Говорите.

— Из самоуважения, — проговорил Чаз с легким акцентом восточных штатов. В голосе звучало чувство собственного достоинства.

— Что вы имеете в виду? — спросил Мал.

— Самоуважение. Гордин мучил Рейнольдса.

— Он начал мучить еще в 44-м. Долго вы ждали со своей местью.

Майнир посмотрел на Мала.

— Полиция сообщила Рейнольдсу и Клэр, что я донес на него в Комиссию Конгресса. Не знаю, как это пронюхали, но так или иначе. В общем, они нагрянули ко мне. Я видел, что бедное сердце Рейнольдса было разбито.

Я знал, что Гордин снова начал его шантажировать, поэтому я решил его покарать. Мы с Клэр и Рейнольдсом снова становились очень близки, так что можете считать, что я действовал, защищая собственные интересы. Хорошо иметь друзей, и нет ничего хуже, когда они начинают тебя ненавидеть.

Ему захотелось выговориться — доносчику, донесшего на другого доносчика.

— Почему вы не забрали деньги? — спросил Мал.

— Ну что вы! Это было бы уже не возмездие. А потом, Клэр очень богата. Она так щедра по отношению к Рейнольдсу… и ко всем своим друзьям. А вы не похожи на уголовника. Скорее на прокурора или налогового инспектора.

Этот романтичный гомик-камикадзе рассмешил Мала.

— Я — полицейский.

— Вы меня арестуете?

— Нет. А вы этого хотите?

— Я хочу, чтобы все знали, что это я сделал из-за Рейнольдса, только…

— Только не хотите, чтобы знали, почему? И почему Гордин шантажировал Лофтиса?

— Да, вы правы.

Мал резко перевел разговор на другую тему:

— Зачем Рейнольдс и Клэр выкрали бумаги Апшо? Чтобы защитить всех вас от большого жюри?

— Нет.

— Из-за младшего брата Рейнольдса? Из-за его сына? Или их больше интересовало дело Апшо по серийным убийствам?

Майнир замолчал. Мал кивнул Стомпанато, чтобы тот отошел подальше.

— Чаз, вы уже об этом говорили. Теперь повторите это мне.

Молчание.

— Чаз, предлагаю вам сделку: обещаю вам, что все узнают, что именно вы убили Гордина, и я больше не дам в обиду Рейнольдса. Вы получите все, что хотели получить. Рейнольдс узнает о вашем храбром поступке, и вы искупите перед ним свою вину. Он снова вас полюбит. Он вас простит.

От слов «полюбит» и «простит» Майнир разрыдался; слезы он вытирал рукавами свитера.

— Рейнольдс бросил меня из-за него. Вот почему я донес на него в Комитет Конгресса.

Мал подался вперед и тихо спросил:

— Бросил из-за кого?

— Из-за него.

— Кто этот он?

— Младший брат Рейнольдса в действительности был его сыном. Его мать — сумасшедшая религиозная фанатичка, с которой у Рейнольдса была связь. Она получала от него деньги и растила мальчика. Когда Коулмену исполнилось девятнадцать, он убежал из дома и нашел Рейнольдса. Рейнольдс взял его к себе и сделал своим любовником. Он бросил меня из-за собственного сына.

Мал отпрянул. Признание повергло его в шок, ему захотелось бежать от этого ужаса сломя голову. Вместо этого он приказал:

— Дальше и подробно.

Майнир заговорил, торопясь, будто боялся, что его исповедник убежит, не дослушав, словно ему хотелось, чтобы все поскорее кончилось и он был бы полностью оправдан — или казнен:

— Феликс Гордин начал шантажировать Рейнольдса года с 44-го. Он как-то узнал о нем и Коулмене и грозил рассказать об этом Герману Герштейну. Герштейн не выносит таких, как мы, для Рейнольдса это был бы конец.

Когда полицейский пришел допрашивать Феликса насчет тех убийств, Феликс все сопоставил. Джордж Уилтси был близок с Рейнольдсом, а Мартин Гойнз и Коулмен — оба джазмены. Потом убили Оджи Дуарте, в газетах появилось больше подробностей. О некоторых вещах полицейский обмолвился, и Феликс понял, что убийцей был Коулмен. Он снова стал шантажировать Рейнольдса, требуя от него еще десять тысяч.

Клэр и Рейнольдс доверяли мне, а я хотел искупить вину. После трех первых убийств они поняли, что это дело рук Коулмена; бульварные газеты сообщали подробности увечий всех жертв, а узнав их имена, они все поняли. Они знали это еще до того, как полицейский попытался проникнуть в УАЕС, пытались найти Коулмена, чтобы его остановить. Хуан Дуарте увидел Апшо в морге, когда там был Оджи, и узнал его по фотоснимку, сделанному Норманом Костенцом. Он сказал Клэр и Рейнольдсу, кто на самом деле этот молодой человек, и они испугались. Из газет же они узнали, что полиция разыскивает человека, похожего на Рейнольдса, и поняли, что Коулмен хочет подставить своего отца. Они организовали Рейнольдсу алиби, а я проследил за Апшо от дома Клэр. На следующий день Клэр попросила Мондо Лопеса подобрать ключи к квартире Апшо и вытащить у него документы, по которым они могли бы отыскать Коулмена. Мондо нашел их и принес Клэр. Они с Рейнольдсом всеми силами хотели остановить Коулмена и стремились…

Они стремились избавиться от кошмара, который мог раздавить Лофтиса похуже всякого большого жюри.

Мал вспомнил, как испугалась Клэр, когда он невзначай упомянул о Сонной Лагуне во время их первой встречи, подумал об обожженном лице Коулмена, но отбросил эти мысли и спросил:

— Что связывает Клэр и Коулмена?

Майнир покраснел.

— Во времена Сонной Лагуны Клэр воспитывала Коулмена. Он влюбился в Клэр и говорил ей, что, когда он наедине с Рейнольдсом, всегда думает о ней. Она была в курсе всех его чудовищных фантазий. Она прощала их связь. Она сильная женщина, и у нее широкие взгляды. А убийства начались через несколько недель после объявления об их помолвке. Когда Коулмен узнал, что Рейнольдс навсегда отбирает у него Клэр, он обезумел. Ну что, теперь вы меня арестуете?

Малу не хватило духу сказать «нет» и тем совсем добить Чаза Майнира. Он вообще ничего не сказал, потому что в комнату вошел сальный итальянский щеголь Джонни Стомпанато. Мал думал об одном: как оградить Стефана от этого ужаса. И он понимал, что это ему не по силам.

Глава тридцать восьмая

Было похоже, что Мэри Маргарет Конрой помешана на мексах всерьез и надолго: производит впечатление мексофилки высшей лиги: жеманно хихикая, девица шла в компании смазливого латиноса по имени Рикардо.

Базз следил за ней от женской общаги до Студенческого союза университета Лос-Анджелеса. Они держались за руки и болтали по-испански. Все, что он мог разобрать из их разговора, были два слова: «корасон» и «фелисидад»[67] — любовный треп, знакомый ему по песенкам из музыкальных автоматов в мексиканских ресторанах. Оттуда пухленькая племянница Дадли Смита направилась на собрание Панамериканской студенческой лиги, на лекцию по истории Аргентины, оттуда — на обед с продолжением амурных игр с Рикардо. Теперь уже больше часа она сидит в аудитории, где рассказывают об искусстве майя, а когда она выйдет — пан или пропал, — он задаст ей свой вопрос.

Базз поглядывает по сторонам: ему повсюду чудятся охотники за черепами от Коэна и комми. Комми, конечно, не в счет, это так, к слову, а что Микки начал на него охоту — это без вопросов. Людей у Коэна много — с ледорубами, дубинками, удавками и пушками с глушителями. Такой ненароком пройдет мимо тебя — и ты труп, жертва сердечного приступа. Прохожие ахают, вызывают скорую помощь, а убийца преспокойно исчезает в толпе. Базз всматривается в лица прохожих, чтобы не подставиться, потому как сам хорошо умеет выбрать момент для удара и ему совсем не хочется давать такой шанс охотнику на них с Одри.

Голова трещит от похмелья.

И спина ноет от ночного сна на полу у Мала Консидайна.

Хотя почти всю ночь они обсуждали планы. Еще он звонил в Вентуру Дэйву Клекнеру: Одри благополучно устроена в доме приятеля. Поговорил по телефону с Джонни Стомпанато, чтоб узнать, как у них обошлось с Майниром, рассказал Малу, как все случилось с Джином Найлзом. Мал сказал, что интуитивно угадал в нем убийцу и что долг остается столь непомерным, что такая месть не искупает всей вины за гибель Дэнни. При упоминании малыша Мал прослезился, потом обрушился на Дадли Смита: он может быть обвинен в убийстве Хосе Диаса и Хартшорна, в фальсификации улик и в преступном заговоре, так что ему прямой путь в газовую камеру. Только как это сделать: ему просто не позволят отдать Дадли под суд ни по какой статье — чин, фигура и репутация Дадли дают ему дипломатическую неприкосновенность.

Потом они обсуждали пути отступления. Базз вернулся к своей старой идее, которая была столь же безумна, как план Мала завалить Дадли. Они обсудили возможность укрыться на восточном побережье, бежать на торговом судне в Китай, завербоваться солдатами удачи в Центральную Америку, где местные авторитеты платят гринго хорошие песо, чтобы держать в узде красную угрозу. Долго обсуждали, брать ли Одри с собой, или спрятать львицу где-нибудь на пару лет; взвесили все за и против обоих вариантов. Под конец решили: Базз осуществит все задуманное в течение двух ближайших суток и сразу ложится на дно.

В коридорах факультета раздался звонок на перерыв. Базз почувствовал раздражение. Мэри Маргарет Конрой все равно ему ничего не скажет, ему было важно подтвердить свою версию, увидев ее реакцию, — и все только для того, чтобы дать Малу потачку в его ярости против Дадли. Перерыв выплеснул из аудитории стайку студентов, среди которых Мэри Маргарет выглядела на добрый десяток лет старше. Базз пошел за ней и тронул за плечо:

— Мисс Конрой, можно вас на минутку?

Мэри Маргарет с пачкой книг в руках обернулась, посмотрела на Базза с неприязнью:

— Вы с факультета, нет?

Базз с трудом сдержал смех.

— Нет, я не с факультета. Милая моя, вам не кажется, что дядя Дадли перегнул палку, когда решил так отвадить от вас Хосе Диаса?

Мэри Маргарет побелела как полотно и рухнула без сознания на траву.

Диас на совести Дадли.

Базз убедился, что пульс Мэри Маргарет восстановился, и оставил ее лежать в траве на попечении однокурсниц. Он быстро покинул студенческий городок и направился к дому Эллиса Лоу, чтоб обозначиться на службе: отсутствие дока Лезника на фоне буйства уаесовцев было как нельзя кстати. Четыре детектива из управления, брошенные на его поиск, строчили у Лоу свои рапорты; пока только гипотезы, но все надеялись, что рано или поздно всплывут доказательства: досье психиатра кончались записями от лета 49-го, хотя люди из мозгового треста УАЕС по-прежнему посещали Лезника. Что-то здесь было не так.

Базз запарковался на лужайке, уже забитой машинами. Услышав голоса, доносящиеся со двора, он обошел дом и увидел на веранде Эллиса с гостями. В ведерках со льдом охлаждалось шампанское. Лоу, Герман Герштейн, Эд Саттерли и Микки Коэн беседовали, держа в руках бокалы. Двое телохранителей Коэна стояли спиной к Баззу; его никто не заметил. Он нырнул за обвитую плющом решетку и затаился.

Герштейн в восторге: вина за вчерашнее столкновение возложена на УАЕС. Тимстеры передали свою киноверсию побоища в «Мувитон ньюс», которая размножает ее под названием «Красные дикари сотрясают Голливуд» и передает в прокат по всей стране. У Эллиса Лоу тоже хорошие новости: городской совет назначил отличных членов большого жюри. Его дом заполнен вескими уликами, так что обвинительный акт обеспечен. Саттерли толкует о прекрасном политическом климате, что большое жюри — это отрада сердца, предопределенная Господом именно в это время и в этом месте, удача, какая бывает раз в жизни. Казалось, вот-вот этот дегенерат предложит всем упасть на колени и молиться. Но тут Микки его бесцеремонно перебивает вопросом: где этот следователь по особым поручениям Тернер Базз Микс?

Базз повернул обратно и вошел в дом. Машинистки стучат на машинках, клерки оформляют папки с делами; бумаг в гостиной столько, что хватило бы на серпантины и конфетти для тысячи праздничных церемоний. Он направился к щиту с рапортами и увидел, что вся стена на его месте завешана фотографиями.

На полях фотокарточек стоят штампы следственных федеральных служб, и подавляющее большинство помечены сокращением КЗСЛ — Комитет защиты Сонной Лагуны. Это, видимо, были те фотографии, которые Эд Саттерли перекупил у соперничающей шпионской группы. Базз присмотрелся и увидел, что сокращением КЗСЛ были помечены все без исключения карточки, причем внизу стояли даты — 1943 и 1944 год. Снимки были расположены в хронологическом порядке; в дальнейшем на них будут выискивать лица известных комми и обводить их кружками. «Наверное, среди них есть и Коулмен», — подумал Базз и стал искать человека с повязкой на лице.

В большинстве это были групповые снимки, некоторые — увеличенные фрагменты групповых, на которых лица видны отчетливее. Качество фотографий было отличное: федералы знают свое дело туго. На ранних снимках лица были расплывчатые, белые, групповые снимки весны 43-го; Базз продвигался вдоль стены, надеясь найти Коулмена — но только без бинтов и повязок. Бинты стали мелькать с лета 43-го; вот — мелко — Клэр де Хейвен и Рейнольдс Лофтис. И вдруг — ба-бах! — вылитый Рейнольдс Лофтис: тот же миловидный пед, только моложавее и с густой шевелюрой.

Базз вернулся к дате 17.08.43. Сличил внешность, облик и одежду Лофтиса и человека в бинтах. Волосы старшего Лофтиса заметно реже, у более моложавого Лофтиса — куда более густые. На трех групповых снимках человек в бинтах одет в полосатую рубашку с короткими рукавами; на портрете моложавый Лофтис в той же рубашке. Хуан Дуарте говорил Малу, что «маленький брат» Рейнольдса Лофтиса был очень на него похож, но этот человек был истинным Рейнольдсом во всех отношениях, кроме волос. Он был вылитый отец, его зеркальное отражение, только на двадцать лет моложе.

Базз задумался над различием выражений «очень похож» и «похожи как близнецы». Делорес Масски говорила об их схожести. Базз схватил со стола машинистки увеличительное стекло и стал разглядывать поочередно все карточки с Коулменом. Посмотрел три и подошел к четвертой, где мальчик стоял между мужчиной и женщиной, наставил на него лупу и стал внимательно разглядывать: никаких шрамов, никаких рубцов на гладкой коже, никаких неровностей, какие бывают при пересадке кожи. Прошелся по двум снимкам в нижнем ряду. 10 ноября 1943-го. Мальчик стоит боком, повернувшись к Клэр де Хейвен, без рубашки. На правой руке видны глубокие шрамы, они идут друг за другом ровными прямоугольниками. Такие он видел на руке одного актера РКО, перенесшего пластическую операцию на лице после автомобильной катастрофы. Он с гордостью показывал шрамы на руках и говорил, что такую пересадку кожи умеет делать только доктор Терри Лакс: кожа отсюда лучше всего подходит для пересадки на лицо. Актер рассказывал ему, что Терри сделал его внешность в точности такой же, какой она была до аварии. Когда он посмотрел на себя в зеркале, не мог найти никаких отличий.

Терри Лакс трижды лечил в своей клинике Клэр де Хейвен от наркотической зависимости.

Его рабочие забивали цыплят палками зутеров.

Терри Лакс говорил, что Лофтис добывал у него героин для Клэр, а Мартин Гойнз был убит передозировкой героина. Терри Лакс использовал морфий для лечения своих пациентов.

Базз стал дальше водить лупой по стене. Нашел фото Коулмена без рубашки, спиной к объективу; на спине — все те же прямоугольные шрамы, заставившие Базза вспомнить про раны от палки зутера. Нашел снимки, где парень ластится к де Хейвен. Бесспорное свидетельство: Коулмен подвергался пластической операции, чтобы еще больше походить на отца. Его вполне можно было принять за Лофтиса на фотографии в альбоме Делорес. Его «особой защитой» от Дадли стало то, что он маскировался под Лофтиса.

Базз снял со стены карточку, на которой Коулмен был виден лучше всего, и положил ее в карман. Нашел стол с рапортами агентов управления прокурора. Пролистал последние сообщения: все, чего добилась четверка, — это допрос досрочно-условно освобожденной из заключения дочери доктора, которая сообщила, что ее больной раком легких старик едва не отдал богу душу и собирается лечь в санаторий для послеоперационной реабилитации. Базз собирался положить в карман листок с адресом этого лечебного заведения, как услышал «предатель!» и увидел в двух шагах от себя Микки и Германа Герштейна.

Коэн мог пристрелить его на месте, но мешали полдюжины свидетелей.

— Полагаю, что моей работенке за тысячу в месяц капут? Так, Мик? — спросил Базз.

У Коэна на лице были написаны ярость и обида.

— Гойский предатель! Говно! Хуесос! Коммунист! Сколько я тебе платил? Сколько же денег я тебе напередавал, чтобы ты вот так со мной поступил??!!

— Порядочно, Мик.

— Это не ответ, придурок! Ты должен молить меня о прощении. Должен умолять не предавать тебя мучительной смерти!

— Разве это что-то изменит?

— Нет.

— Ну тогда какая мне разница, босс.

— Герман, — обратился Микки к Герштейну, — оставь нас.

Тот вышел из комнаты. Машинистки продолжают стучать, клерки — корпеть над бумагами. Базз еще позлил коротышку:

— Значит, не обижаешься на меня, а?

— Предлагаю тебе сделку, — сказал Коэн. — А когда я говорю «сделка», мне можно верить. Так?

«Сделка» и «верить мне» были его девизом, поэтому Базз и водил дело с ним, а не с Зигелем или Драгной.

— Точно, Мик.

— Верни мне Одри, и я волоска не трону на ее голове и не заставлю тебя медленно умирать. Веришь моему слову?

— Да.

— Понимаешь, что я тебя достану?

— Ты всегда выигрываешь, босс.

— Ну так делай, как я говорю.

— Сделки не будет. Пока, еврейчик. Я буду по тебе скучать. Правду говорю.

Быстро в санаторий «Пасифик».

Базз свернул с берегового шоссе и просигналил у ворот. Из переговорного устройства донеслось хриплое «Да?».

— Тернер Микс к доктору Лаксу.

В динамике — легкое гудение с десяток секунд и наконец:

— Припаркуйтесь по левую руку у входа с табличкой «Для посетителей», пройдите к лифту и поднимитесь на третий этаж. Доктор ждет вас в своем кабинете.

Дойдя до лифта, Базз обнаружил, что он занят. Он пошел по лестнице и на последних ступеньках остановился, услышав из открытой двери голос Терри Лакса:

— …оклахомский бабуин… Но мне надо поговорить с ним, он связан с Говардом Хьюзом. Слушай, сегодня в газетах напечатали кое-что для меня интересное: убит один человек, с которым у меня были общие дела. Я только что слышал об этом по радио. Купи мне все утренние газеты, пока я потолкую с этой деревней.

Значит, и Лакс имел дело с Гордином: шесть против одного в пользу этого. Базз быстро спустился к своей машине, взял дубинку и сунул ее сзади за пояс. Теперь лифт был свободен, он нажал кнопку третьего этажа и поехал вверх, думая, как же Терри любит деньгу и до чего ему безразлично их происхождение! Дверь кабинета открыта, в дверях нарко-док с приветливой улыбкой.

— Баззи, давненько ко мне не заглядывал.

В коридоре чисто и пустынно — ни нянек, ни посетителей.

— Как дела, Терри?

— Ты по делу, Базз?

— А как же, босс. И по особому. Где мы можем спокойно поговорить?

Лакс провел Базза через холл в маленькую комнату, заставленную шкафами с папками и увешанную графическими пособиями по пластической хирургии. Лакс прикрыл дверь, Базз запер ее на ключ и привалился к ней.

— Это еще зачем, черт возьми? — удивился Лакс.

Базз ощутил спиной свою дубинку.

— Весной 43-го ты делал пластическую операцию сыну Лофтиса. Расскажи мне об этом.

— Не пойму, о чем ты говоришь. Посмотри, если хочешь, истории болезней за 43-й год.

— Не будем препираться, Терри. Рассказывай обо всем сам — и не забудь Гордина.

— Что значит «препираться»? Я не понимаю, о чем ты говоришь.

Базз вытащил дубинку и ударил Лакса по ногам ниже колен. От удара Лакс врезался в стену. Базз схватил его за волосы и со всей силой ткнул лицом в косяк двери. Лакс сполз на пол, оставляя кровавый след на полированном красном дереве и бормоча:

— Не бей меня, не бей меня.

Базз отступил на шаг.

— Лежи тут, на полу тебе будет удобнее. Зачем ты оперировал мальчишку, чтобы он походил на отца? Кому это было нужно?

Лакс откинул назад голову, из горла у него вырвались булькающие звуки, и он отряхнулся, будто собака, вылезшая из воды.

— Ты же изувечил меня! Ты меня… изувечил.

— Сделаешь себе пластику. Отвечай на вопросы.

— Лофтис мне велел. Он хорошо мне заплатил, сказал, чтобы я никому об этом не говорил. У Лофтиса и того психа одинаковое строение лица, и мне было нетрудно сделать это.

— Зачем это понадобилось Лофтису?

Лакс с трудом сел и стал массировать колени. Зыркнул на внутренний телефон, стоявший на шкафчике с папками — слишком далеко. Базз дубинкой разбил его вдребезги.

— Зачем? — повторил Базз. — Только не говори, что он хотел сделать парня похожим на себя, чтобы тот тоже стал кинозвездой.

— Но именно так он мне и сказал!

Базз постучал дубинкой по ноге Лакса.

— Почему ты назвал Коулмена психом?

— После операции он лежал у меня, и я его поймал у себя в инкубаторе. Он забивал цыплят палкой зутера. Мало того — он пил их кровь!

— И верно, псих, — согласился Базз, а про себя подумал: «Нет, об убийствах он ничего не знает. Думает, что хуже, чем пить цыплячью кровь, ничего быть не может». — А какие у тебя были дела с Феликсом Гордином, босс?

— Я его не убивал!

— Знаю, и уверен, что ты и понятия не имеешь, кто это сделал. Зато готов поспорить, что ты что-то шепнул Гордину о Лофтисе году этак в 43-м или 44-м, что и позволило ему тянуть с Лофтиса деньгу. Похоже на правду?

Лакс замолчал.

— Отвечай, когда спрашиваю, не то получишь еще и по печени.

— Я расскажу об этом Говарду, и у тебя будут неприятности.

— С Говардом я расстался.

Лакс сделал запоздалое предположение:

— Деньги, Базз? В них дело? У тебя проблемы, тебе нужно откупиться, и понадобилась помощь. Так?

Базз подбросил дубинку, ухватил за кончик ремешка и ее концом ударил Лакса в грудь. Базз дернул ее назад, как чертика на резинке. Лакс вскрикнул от боли и неожиданности. А Базз продолжал:

— Коулмен, Лофтис и Гордин. Как они связаны?

Лакс поднялся и расправил халат.

— Примерно через год после пластической операции Коулмена я был на одном приеме в Бель-Эр. Там был и Лофтис со своим так называемым братом. Я сделал вид, что не знаю их, потому что Рейнольдс не хотел, чтобы кому-то стало известно об операции. Позже тем же вечером я был на пляже и увидел, как Лофтис и Коулмен целовались. Я обозлился. Выходило, что я оперировал парня для извращенца-кровосмесителя. Я знал, что Феликс любит шантажировать гомосексуалистов, и продал ему эту информацию. Думаю, он шантажировал Лофтиса. И нечего тут удивляться, Микс. Ты бы сделал то же самое.

В делах группы большого жюри была одна фраза из доклада дока Лезника, в которой улавливался намек на сокровенную тайну Майнира: «Если бы вы знали, кем он был, вы бы поняли, почему я донес». Полуживому старому стукачу была известна вся эта история.

Базз глянул на Лакса, который вновь обрел обычное достоинство, толкнул его обратно к стенке и припер дубинкой.

— Когда ты последний раз видел Коулмена?

Голос Лакса звучал пронзительно и тонко:

— Где-то в 45-м. Папа с сыночком, видимо, разругались. Коулмен сам пришел ко мне с двумя тысячами и сказал, что больше не хочет походить на своего папу. Попросил меня изменить его лицо по всем правилам науки. Я сказал, что поскольку люблю делать людям больно, то возьму только полторы тысячи. Привязал его к креслу дантиста, натянул толстые резиновые перчатки и раздробил ему кости лица. Пока у него все заживало, держал его на морфии возле загона с цыплятами. Он ушел от меня с легкой привычкой к наркотику и тяжелыми синяками. Стал носить бороду, и от Лофтиса у него осталась только посадка глаз. Ну, теперь ты уберешь, наконец, свою дубинку?

Ага! А героин для Гойнза!

Базз опустил дубинку.

— Я знаю, что ты производишь у себя морфий.

Лакс достал из кармана скальпель и стал чистить ногти.

— Есть разрешение от полиции.

— Ты говорил мне, что Лофтис доставал героин для Клэр де Хейвен. Вас снабжают одни и те же люди?

— В общем, да. Цветные парни с южных окраин, со связями в полиции. Имею дело только с теми, кого одобряют власти, — как и ты.

— Коулмен тоже их знает?

— Конечно. Еще после первой операции я дал ему их телефоны. Он втюрился в Клэр и говорил, что хочет помочь ей доставать наркотик, будет сам за ним ездить, чтобы она не связывалась с ниггерами. А после второй операции он уже покупал у них, наверное, для себя.

Браво-браво, Коулмен Лофтис: долой наркотики, да здравствуют ритуальные убийства с помощью чудовищных крыс.

— Мне нужен список этих наркоторговцев. Сейчас же.

Лакс открыл шкафчик с папками, достал оттуда листок бумаги и потянулся к пачке чистых бланков.

— Я возьму оригинал, — сказал Базз, выхватывая листок.

Доктор пожал плечами и снова занялся своими ногтями. Базз стал было совать под пиджак свою дубинку. Лакс сказал:

— Тебе мама не говорила, что подглядывать за другими невежливо?

Базз промолчал.

— Суровый, молчаливый тип. Я поражен.

— Я тоже поражен, Терри.

— Чем же?

— Твоей живучестью. Тебе нассы в глаза, ты скажешь: «Божья роса». Ты небось уже внушил себе, что этого маленького унижения вовсе с тобой и не было.

— Я сын Голливуда, Базз, — вздохнул Лакс. — Дешево досталось, легко потерялось. Погоди минутку — у меня к тебе вопрос.

— Давай.

— В чем же тут дело? Уверен, что где-то тут замешаны деньги. Ты за спасибо никогда не работал.

— Адиос,[68] Терри.

Базз со всей силы ударил дубинкой Лакса по печени. Скальпель выпал из рук доктора. Базз на лету подхватил его, ударил коленом в пах, прижал Лакса к стене и растянул правую руку доктора, как у Христа на распятии. Лакс вскрикнул. Базз воткнул скальпель ему в руку и несколькими ударами дубинки пригвоздил ее к косяку двери. Лакс заорал и закатил глаза. Базз достал из кармана пригоршню купюр и засунул ему в рот.

— Это тебе за Коулмена.

Глава тридцать девятая

Мал еще раз объехал вокруг дома де Хейвен. Уйдут они когда-нибудь или нет! Ему позарез нужно пробраться за бумагами Дэнни! Знают они об убийстве Гордина или нет? Если Чаз им позвонил, то они должны были бы помчаться к нему. Об убийстве трубят все газеты и радио, их друзья тоже знают, что Лофтис по крайней мере знаком с убитым. Но их машины стоят на приколе, и Малу не остается ничего другого, как ждать, колесить вокруг дома и ждать, ждать.

Кэнон-драйв — Элевадо, Комсток — Хиллкрест — Санта-Моника и обратно. Сидеть здесь в засаде — значит рисковать: вездесущие копы из Беверли-Хиллз в любой момент могут задержать его за нарушение юрисдикции и завести на него дело. Всякий раз, подъезжая к этому дому, он воображает там сцены, одну ужаснее другой: Лофтис со своим сыном. При этом он всякий раз вспоминает о Стефане, он думает о том, как уберечь мальчика от ужасов жизни…

От двухчасового кружения вокруг дома он совершенно одурел. Позвонил Миксу и попросил телефонистку передать ему, чтобы подъехал на Кэнон-драйв, но «кадиллак» Базза все не появлялся, и Мал уже был готов ворваться в дом один с пушкой наготове.

Опять Санта-Моника — Кэнон-драйв. Мал заметил мальчишку, разносившего газеты, и у него родилась идея. Он остановился в трех домах от Клэр и поправил зеркало заднего вида так, чтобы видеть ее крыльцо. Мальчуган бросил газету — она стукнулась о дверь. Дверь открылась, протянулась рука и забрала ее. Если они еще не знают, то сейчас узнают, и если страх не затуманил им мозги, то догадаются: Чаз.

Потянулись минуты ожидания. Мал достал с заднего сиденья старый свитер — с его помощью можно легко выдавить окно. Еще несколько томительных минут, и Клэр с Лофтисом торопливо прошагали к стоявшему у подъезда «линкольну». Она села за руль, он — рядом. Машина задом выехала на проезжую часть, развернулась и поехала в сторону дома Майнира.

Мал направился к их дому — высокий солидный мужчина в костюме-тройке, с небрежно перекинутым через руку свитером. Увидел рядом с дверью боковое оконце, выдавил его, нащупал ручку замка, открыл дверь. Вошел в дом и запер дверь на щеколду.

Ему предстояло обыскать не менее пятнадцати комнат. Мал уже наметил себе кладовки, маленькие комнатки и те, где есть письменные столы, и сразу направился к большому столу у лестницы. Осмотрел полдюжины ящиков, обыскал встроенный шкаф для верхней одежды, пытаясь нащупать связку папок или разрозненных бумаг.

Ничего.

Прошел в задние комнаты — еще две кладовки. Пылесосы, щетки для чистки ковров, норковые шубы. Мал вознес молитву старому пресвитерианскому Богу: не дай им, Господи, спрятать бумаги в домашний сейф! Маленькая комнатка за ванной: книжные полки и письменный стол — восемь ящиков со всякой всячиной: киносценарии, письменные принадлежности и почтовая бумага, старые личные документы Лофтиса, и нигде нет двойного дна, никаких тайников и секретных ящичков.

Мал вышел из комнатки в боковую дверь и почувствовал аромат кофе. Пошел на запах и попал в небольшой зал с экраном на стене и кинопроектором напротив. Посредине зала раздвижной стол с кофейником и разложенными на нем бумагами, при нем — два стула: рабочая обстановка. Мал подошел к столу, стал просматривать бумаги и…

Какой же умница был Дэнни Апшо!

Малыш писал четко, каждая фраза — глубокая мысль, язык — безупречный, и дай ему судьба еще пару дней, он бы легко раскрыл эти четыре убийства. Все четко и ясно: страница три, показания второго свидетеля, который видел, как похищали Гойнза. Клэр и Лофтис обвели эти места карандашом, что подтверждало слова Майнира: они пытались найти сына Лофтиса.

Страница три.

Свидетель Коулмен Хили, допрошенный Дэнни Апшо в первый день расследования: ему около тридцати — возраст указан верно. Описание внешности: высок ростом, стройный, с бородой — явно фальшивая; он снимает ее, когда нужно предстать в облике отца-любовника. Описание его барменом в профиль Дэнни дополнил собственным описанием анфас, прибавив указание на «средний возраст». Он был первым и единственным, по словам Джека Шортелла, свидетелем, назвавший Гойнза голубым — первая «гомосексуальная» зацепка Апшо. Загримируй Коулмена — и он запросто может выглядеть мужчиной среднего возраста. Если же все собрать вместе, включая найденную доктором Лейманом на берегу реки окровавленную прядь парика, и Коулмен Масски-Лофтис-Хили предстает убийцей, маниакально жаждущим крови и заодно желающим отомстить насильнику и кровосмесителю Рейнольдсу.

Только одно оставалось непонятным: Дэнни допрашивал Коулмена и встречался с Лофтисом. Как же он не заметил, что они похожи друг на друга?

Мал просмотрел другие страницы дела Дэнни. Молодец, молодец, думал он. В работе малыша железная логика сочеталась с нестандартным мышлением: Дэнни точно разгадал психологию убийцы. Здесь был шестистраничный отчет обследования квартиры на Тамаринд-стрит (он все-таки был там), но склока между городом и округом вынудила его пойти на обман. Он боялся, что из-за этого городская полиция сотрет его в порошок, поэтому решил уклониться от проверки на детекторе лжи — проверки, которая сняла бы все подозрения в его причастности к гибели Найлза, — и ушел из жизни сам. Отчеты перемежались фотоснимками с кровавыми рисунками. Дэнни снимал все сам, рискуя быть обвиненным в противозаконном вторжении на чужую территорию. Мал почувствовал, как на глаза навернулись слезы. Он уже видел, как на основе собранных Дэнни улик Эллис Лоу выстраивает убийственное обвинительное заключение, в котором фигурирует и его имя. Монстра-Росомаху отправляют в газовую камеру — и заслуга в этом принадлежит им с Дэнни и Баззу Миксу. Кто бы мог подумать! Он — и Микс.

Мал вытер слезы, все фотографии и бумаги сложил в аккуратную стопку. На полях одной из страниц с перечнем намеченных для обследования объектов в негритянском квартале он заметил пометки, сделанные женской рукой. Это был список отелей на юге города, где выступали джаз-оркестры. Мал сунул список в карман, остальное взял под мышку и направился к выходу. Отпирая щеколду, он услышал, как в замочную скважину всунули ключ. Мал открыл дверь, как это сделал Дэнни Апшо на Тамаринд-стрит.

На крыльце стояли Клэр и Лофтис. Они посмотрели на разбитое оконце, потом — на Мала и на папку бумаг у него под мышкой.

— Вы нарушили наш уговор.

— К черту наш уговор!

— Я решила убить его. Пришла к выводу, что другого пути нет.

Лофтис стоял позади и держал в руках пакет с продуктами. Времени навестить Майнира у них явно не было.

— Ради справедливости? Суд народа?

— Мы только что говорили с нашим адвокатом. Он считает, что вы не сможете доказать, что мы каким-то образом связаны с убийствами, — сказала Клэр.

Мал посмотрел на Лофтиса:

— Все равно правда выплывет наружу. Правда о вас и о Коулмене. Будет и большое жюри, и суд над Коулменом.

Лофтис, опустив голову, отступил за спину Клэр. Мал оглянулся и увидел, что из машины выходит Базз. Клэр обняла своего жениха. Мал сказал:

— Присмотрите за Чазом. Ради вас он убил человека.

Глава сороковая

В машине Мала они едут в негритянский район; на приборной доске список продавцов героина от Лакса и список гостиниц от Дэнни / Клэр. Мал ведет машину, Базз думает, не прикончил ли он «звездного» хирурга Лакса. Разговор начинается сам собой.

Первым стал рассказывать Базз: об обмороке Мэри Маргарет и о Лаксе, опустив эпизод со скальпелем. Коулмену была сделана пластическая операция, чтобы уйти от преследования Дадли Смита и угодить извращениям отца. Лакс сообщил Гордину сведения о кровосмесительном грехе, чтобы тот шантажировал Рейнольдса, а россказни об обожженном лице распространялись среди друзей Лофтиса специально, чтобы скрыть его извращенную похоть: повязка на лице просто скрывала операционные швы. Рассказ о том, что Лакс раздробил кости лица Коулмена, Базз приберег напоследок. Мал присвистнул: так вот почему, допрашивая саксофониста Хили в первый день Нового года, Дэнни не заметил поразительного сходства Лофтиса с Коулменом — сходства этого уже не существовало.

Далее последовал рассказ Мала о том, что собой представлял Коулмен. Именно Коулмен первым выставил Мартина Гойнза голубым; Коулмен рассказал Дэнни о высоком седом человеке; Коулмен в седом парике и, видимо, в гриме нападал на свои жертвы; Коулмен носил фальшивую бороду. Именно Лофтис, Клэр и Мондо Лопес выкрали бумаги Дэнни, когда узнали, что он расследует серийное убийство голубых, а Хуан Дуарте опознал в нем полицейского. Мал подробно рассказал о допросе Майнира, который сообщил, что Коулмен был недостающим звеном любовного треугольника в начале 40-х. А застрелил он Гордина, чтобы реабилитировать себя в глазах Клэр и Лофтиса, которые теперь самостоятельно разыскивают Коулмена. И Мал и Базз пришли к единому мнению: Мартин Гойнз, бывший подельник Коулмена, скорее всего, стал случайной жертвой: он просто подвернулся, когда Росомаха почувствовала позыв к убийству. Второе, третье и четвертое убийства — чудовищная попытка подставить папашу Рейнольдса.

Они въехали на тихий в дневное время Стрип в районе Сентрал-авеню, по обеим сторонам которого вплотную друг к другу выстроились фасады увеселительных заведений: «Тадж-Махал», рождественские гирлянды цветных лампочек на пальмах, украшенные блестками скрипичные ключи, черно-белая зебра и гигантский алебастровый негр с красными глазами. Ни один из музыкальных клубов еще не открылся. Никто не толпился у входа, где маячили одни привратники-вышибалы да подметали на своих участках окурки и битое стекло смотрители автостоянок. Мал остановил машину и пошел влево, Базз — вправо.

Базз беседовал с вышибалами и с подметальщиками, раздавая мелочь, которую не успел затолкать в глотку Терри Лакса. Трое из черномазых только помотали головами, двое не видели Коулмена недели две, а клоун в шутовском костюме адмирала слышал, что Хили джазует в одном из закрытых клубов Уоттса, где белых допускают до сцены, если они дают качество и не тянут грабки к цветным девчонкам.

Базз пересек улицу и продолжил опрос, двигаясь навстречу своему партнеру. Еще трое негров помотали головами, когда к нему рысцой подбежал Мал:

— Говорил с парнем, который на прошлой неделе видел Коулмена возле «Бидо Лито». Он разговаривал со старым евреем, который выглядел еле живым. Похоже, старец был из числа любителей джаза и обитает в реабилитационном санатории на углу Семьдесят восьмой и Норманди-стрит.

— Думаешь, это Лезник? — спросил Базз.

— Мы с тобой мыслим одинаково, сынок…

— Перестань называть меня «сынком», босс, от этого меня дрожь пробирает. Босс, я видел донесение в доме Эллиса. Дочь Лезника говорит, что он собирался после операции лечь в какой-нибудь санаторий. Там был список с адресами, но я не сумел его взять.

— Поехали сначала в санаторий на Норманди-стрит. Что-нибудь разузнал?

— Коулмен, скорее всего, играет в закрытом джаз-клубе в Уоттсе.

— Вот черт, несколько лет назад я работал в отделении на Семьдесят седьмой, там этих клубов немерено. И никаких подробностей?

— Ничего.

— Поехали.

За считанные минуты они доехали до санатория «Звезда Давида». Мал проскакивал на желтые огни светофоров и на двадцать миль превышал скоростной режим. Здравница размещалась в низком желтовато-коричневом доме, напоминающем скорее тюрьму общего режима, где заключенные тихо мрут. Мал припарковал машину и направился к стойке администратора, а Базз зашел в телефонную будку и стал просматривать в справочнике адреса на странице «Санатории». На Южной стороне их оказалось тридцать четыре. Базз вырвал страницу с адресами, увидел стоящего у машины Мала и подошел к нему, качая головой.

— Тут их тридцать четыре — нам на целый день работы, мать его!

— И тут ничего, — сказал Мал. — Лезник не регистрировался, никто от рака легких не умирает. Коулмен тут не появлялся.

— Давай займемся гостиницами и наркоторговцами. Если там ничего не найдем, наменяем мелочи и станем обзванивать санатории. Знаешь, я думаю, Лезник в бегах. Если это он был с Коулменом, он как-то замешан в этом деле и не станет регистрироваться под своим именем.

Мал постучал по капоту машины.

— Базз, Клэр составила список здешних гостиниц. Майнир говорил, они с Лофтисом пытаются найти Коулмена. Если они это уже…

— Это ничего не значит. Коулмена тут видели на неделе. Он может быть где угодно, но он всегда там, где музыка. Что-то его связывает с джазом, и, хотя никто не считает его музыкантом, здесь говорят, что он здорово играет на альт-саксофоне. Давайте, пока еще светло, все-таки прошерстим гостиницы и наркодилеров, а когда стемнеет, займемся негритянскими джаз-клубами.

— Пошли.

Гостиница «Тевер» на углу Восемьдесят четвертой и Бич-стрит — ни одного белого постояльца. Гостиница «Галеон» на углу Девяносто первой и Бекин-стрит — из постояльцев один белый — толстяк алкаш полтора центнера весом с негритянкой женой и тремя детьми в одноместном номере. По пути к машине Базз просматривал оба списка гостиниц и вдруг схватил Мала за руку:

— О-па!

— Что такое?

— Совпало! Гостиница «Пурпурный орел» на углу Девяносто шестой и Сентрал обозначена в списке Клэр. Роланд Наваретт, номер 402, с пометкой «Лакс».

— Что ж ты молчал?

— Да чернила тут расплылись.

Мал отдал ключи Баззу.

— Веди машину, я посмотрю, что ты еще пропустил.

Они ехали на юго-восток. Базз лихорадочно переключал передачи. Мал сравнил два списка.

— Только одно совпадение. Знаешь, что я подумал?

— Что?

— Лакс близко знает Клэр и Лофтиса, Лофтис добывал для Клэр наркотик. Значит, они могли иметь доступ к продавцам Лакса.

Базз увидел «Пурпурного орла» — семиэтажное здание из шлакоблоков, с хромированным украшением над рваным пурпурным навесом при входе.

— Может быть, — сказал Базз и припарковал машину у подъезда. Мал почти бегом поднялся по ступеням.

Базз догнал его у конторки администратора. Мал размахивал под носом у клерка своим жетоном. Тощий негр в рубашке, застегнутой на все пуговицы, хотя в вестибюле стояла духота, бормотал:

— Да-сэр-да-сэр-да-сэр, — кося глазом на Мала и шаря рукой под конторкой.

— Роланд Наваретт. Он все еще у себя в 402-м номере?

— Нет-сэр-нет-сэр-нет-сэр, — бормотал служитель.

Базз зашел за конторку, сцапал руку клерка в тот момент, когда тот ухватил маленький пакетик с наркотиком, и разогнул ему пальцы. А тот все продолжал бормотать:

— Да-сэр-да-сэр-да-сэр.

— Белый, около тридцати, может быть, с бородой. Тягал он герань от Наваретта?

— Нет-сэр-нет-сэр-нет-сэр.

— Говори мне правду, или я тебе руку сломаю и отправлю остывать в накопитель на Семьдесят седьмой.

— Да-сэр-да-сэр-да-сэр.

Базз отпустил его руку и положил пакетик на конторку. Негр потер пальцы.

— Белый человек и белый леди спрашивали о том же двадцать минут назад. Я им говорил и вам говорю, Роланд у себя, но он не торгует сладкой геранью.

Негр уставился на внутренний телефон. Базз схватил его, выдернул провод и швырнул телефон на пол. Мал кинулся к лестнице.

Базз, отдуваясь, побежал за ним и нагнал только на площадке четвертого этажа. Мал стоял с пушкой в руке и указывал на дверь, выходящую в грязный, вонючий холл. Базз отдышался, вытащил свой револьвер и направился к двери.

Мал стал загибать пальцы — «раз, два, три» — и на счет «три» ногой вышиб дверь. На полу в грязном нижнем белье сидел негр. Игла шприца уже торчала в вене, и он вводил содержимое в руку, не обращая внимания на шум и двух белых, наставивших на него револьверы. Мал пнул его и выхватил шприц. Базз заметил стодолларовую бумажку под другим шприцем на туалетном столике: Клэр и Лофтис уже купили у него нужные сведения.

Мал, пытаясь привести наркомана в чувство, бьет его по щекам. Базз знает: так ничего не выйдет. Он хватает негра, тащит его в ванную, сует головой в унитаз и спускает воду. Роланд Наваретт с девятого неба возвращается на грешную землю мокрый с головы до ног, дрожит, хватает ртом воздух и плюется водой. Первое, что он видит, — направленный ему в лоб револьвер Базза.

— Куда ты послал двух белых за Коулменом?

— Слушай, что за ерунда…

Базз взводит курок.

— Не заставляй меня сделать глупость.

— Коулмен джазует сегодня вечером на Сто шестой и Авалон-стрит, — говорит Роланд Наваретт.

Уоттс. Код «три» — езда без сирены. Сумерки. Базз нащупывает свою дубинку, Мал держит ногу на педали газа. Угол Сто шестой и Авалон-стрит — самое сердце Уоттса: при каждой хижине под рубероидом обязательный загон для козы или цыплят за колючей проволокой. Базз думает о черных обитателях этих трущоб, приносящих свою живность в жертву разным колдунам и знахарям, которые и подвигли, наверное, Коулмена на помешательство с этой росомахой и ночное джазовое безумство. Он первый замечает голубые неоновые огни у входа в угловое невысокое здание.

— Подъезжай ближе, я выйду гляну.

Мал круто свернул направо и остановился у обочины. Базз указал на другую сторону улицы:

— Вон та белая машина стояла у дома де Хейвен.

Мал кивнул, потянулся к бардачку и достал оттуда наручники.

— Хорошо бы предупредить газетчиков, но, кажется, не успеем.

— А может, он и не здесь. Лофтис с Клэр могли поджидать его на улице, а может, самое печальное уже произошло. Готов?

Мал кивнул.

У освещенных голубым светом дверей выстроилась очередь негров, которые потихоньку начали входить внутрь. Базз жестом велел Малу выходить, они быстро прошли по тротуару и вслед за последним негром зашли внутрь.

Привратник, здоровенный черномазый в синей в белую полоску рубахе, встал было им на пути, но, узнав в них полицейских, тут же отступил и почтительно поклонился.

Базз входит первым. Зал погружен в темноту. Тускло горят синие рождественские лампочки на стенах, приглушенно освещен только бар. Посетители сидят за раскладными столиками, лицом к сцене, в рассеянном голубом свете прикрытых цветной пленкой огней рампы. Оркестр играет оглушительно. Труба, контрабас, ударник и рояль — негры в синих с белой полоской рубашках. Альт-саксофон — Коулмен без бороды. Неисправно мигающий синий фонарь освещает посадку его глаз — как у папы Рейнольдса.

Мал толкнул локтем Базза и прокричал в ухо:

— Клэр и Лофтис — возле бара. Вон в углу, спрятались.

Базз повернулся, увидел сладкую парочку и прокричал:

— Коулмен их не видит. Как шум стихнет, возьмем его.

Пригнув голову, Мал вдоль левой стенки пробирается к сцене. Базз — на пару шагов сзади, слегка шаркая ногами: вроде он тут случайно. Когда до края сцены уже рукой подать, Базз оглядывается. Клэр сидит одна, Лофтис исчез. Задняя дверь на другой стороне зала закрывается, оставляя лишь освещенную щель.

Базз тронул Мала за плечо, тот кивнул в знак, что все видел. Базз быстро переложил пушку из кобуры в правый карман брюк, Мал держал свою, прижав к ноге. Музыканты перестали играть, и Коулмен выдал соло — завизжал, заскрежетал, закрякал, залаял, зарычал, запищал. Базз представил гигантских крыс, ритмично рвущих мясо до самых костей. Снова загрохотало, и этот рев, казалось, никогда не кончится. Коулмен на последней ноте задрал свой сакс к небу. Синие огни погасли, и в полной темноте грохот постепенно стих, переходя в ритмичное «тумба-тумба-тумба». Зажегся свет, зрители, вскочив, разразились громом аплодисментов.

Базз продирался сквозь беснующуюся толпу, Мал — за ним, жирафом вытягивая шею и привставая на цыпочки.

Кругом одни негры, но вот мелькнуло белое лицо, и Базз увидел Коулмена, пробирающегося к той же задней двери с поднятым над головой саксофоном.

Они переглянулись с Малом и бросились туда, толкаясь, работая локтями и коленями, получая в ответ такие же тычки, удары локтями и содержимое из высоко поднятых стаканов. Базз продрался к двери, вытирая глаза, которые резало от брызг дешевого виски. Внезапно он услышал крик и далекий звук выстрела. Мал с пушкой в вытянутой вперед руке распахнул дверь.

Второй выстрел. Полуослепший Базз метнулся вперед за тенью Мала. В десятке шагов впереди на полу боролись две тени. Мал целился в них и поводил своей пушкой. Из-за угла выскочил негр и заслонил собой дерущихся. Мал дважды выстрелил, негр рухнул лицом вниз. Базз увидел двоих борющихся на полу людей. Коулмен Хили душил Лофтиса: из его рта торчали жуткие розовые зубы с двумя острыми клыками. Грудь Коулмена была забрызгана кровью, пах и нога Лофтиса были залиты красным. Рядом лежал револьвер.

— Коулмен, назад! — крикнул Мал. Базз скользнул по стене на пол, чтобы взять человека-зверя на мушку. Коулмен издал искаженное протезом мычание и откусил у отца нос. Мал трижды выстрелил, угодив Лофтису в бок и в грудь, стал его оттаскивать от обезумевшего маньяка. Коулмен обхватил руками папашу и, как изголодавшийся зверь, вцепился в горло. Базз прицелился ему в голову. Но Мал загородил ему пространство и выстрелил сам. Пуля срикошетила и рикошетом стала рвать стены коридора. Базз поймал Коулмена на мушку, выстрелил, попал в плечо — Коулмен дернулся. Мал выхватил наручники и подскочил к нему.

Базз распластался на полу, снова пытаясь прицелиться, но мешали ноги Мала и развевающиеся полы его плаща.

Базз вскочил и кинулся вперед. Увидел, как Коулмен схватил с пола револьвер — выстрел, второй, третий. Мала подняло в воздух, завертело, лицо превратилось в кровавую кашу. Базз подошел к Коулмену. Тот плотоядно скалил окровавленные клыки и поднимал на него револьвер. Базз выстрелил первым и, выпустив весь барабан во вставную челюсть росомахи, заорал. Он все кричал и кричал и не мог остановиться, даже когда в помещение ворвалась целая орава копов и с силой вырывала из его объятий Мала Консидайна.

Часть четвертая Блюз для охотника накрасных

Глава сорок первая

Минуло десять дней. Базз прячется в мотеле в Сан-Педро. Джонни Стомпанато сообщает ему новости и напоминает о плате за обработку Майнира. Три раза в день он получает жирную еду из китайского ресторана на той же улице, а все новости — из газет и по радио. Каждый вечер он звонит Одри, чтобы подбодрить ее небылицами про Рио-де-Жанейро и Буэнос-Айрес, где правительству США не добиться его выдачи и куда Микки пожадничает посылать своих людей. Обдумывает последний и самый сумасбродный в его лос-анджелесской карьере план добычи денег, гадая, сумеет ли он прожить столько, чтобы их потратить. Слушает народную музыку — Хэнк Уильямс и Спейд Кули просто выводят его из себя. И горько скорбит по Малу Консидайну.

После той перестрелки полицейская армада усмирила местное население и вывезла трупы. Их было четыре: Коулмен, Лофтис, Мал и вышибала у задней двери, которого нечаянно застрелил Мал. Клэр де Хейвен исчезла. Это она, видимо, послала Лофтиса с безумным поручением, а услышав стрельбу, решила, что одного искупления за вечер с нее достаточно. Взяла такси и поехала домой готовить новое народное восстание а-ля Беверли-Хиллз. Базз проводил Мала до морга и сделал заявление в семьдесят седьмом, связав гибель Коулмена и Лофтиса с делом голубых и особо отметив заслуги в его раскрытии Дэнни Апшо. В этом заявлении он сгладил допущенные им с Малом нарушения закона и ни разу не упомянул ни о Феликсе Гордине, ни о Чазе Майнире, ни о Дадли Смите с Майком Брюнингом. Пусть Чаз живет с чувством, что грех предательства ему отпущен, ну а Дадли — слишком высокого полета птица, чтобы повесить на него убийство Хосе Диаса и «самоубийство» Хартшорна.

Читая газеты между строк, можно узнать, чем все закончилось: убийство Гордина осталось не раскрытым, подозреваемых не оказалось. Стрельба в джаз-клубе объяснялась как «последствия старого дела». Убийство черномазого свалили на Коулмена. Ни о комми, ни о педах газеты не упоминали — вся пресса под контролем у Эллиса Лоу, а осложнений он не любит. Конфликт Рейнольдса с сыном-любовником преподнесли как «сведение счетов старых врагов» — газетная утка, всем уткам утка.

Мала хоронили как героя в присутствии мэра Баурона, всего городского совета и высших чинов полиции. Дадли Смит выступил с трогательным надгробным словом, помянув «великий поход» Мала против коммунизма. «Геральд» поместила снимок Дадли, щекочущего Стефану подбородок и призывающим его «быть достойным памяти отца».

Сведения о работе большого жюри он получал через Джонни Стомпа. Информация шла от Эллиса Лоу Микки, а уж от Микки — Стомпу. Все выглядело замечательно.

На следующей неделе Лоу собирается начать предъявление собранных улик. Время выбрано как нельзя лучше: печать и радио по-прежнему считают УАЕС главным виновником кровопролития на Гоуэр-Галч. Герман Герштейн, Говард Хьюз и хозяева еще двух киностудий сказали Эллису, что, как только соберется большое жюри, они сразу вышвырнут уаесовцев, расторгнув с профсоюзом договор на основании пунктов об увольнении за подрывную деятельность.

Джонни принес еще одну хорошую новость: Терри Лакса разбил паралич, что стало результатом «кислородного голодания» по причине забитой деньгами глотки и повреждения артерии в правой руке. Доктор быстро поправляется, но повреждение сухожилий в руке больше не позволит ему делать пластические операции. Микки увеличил награду за его голову до 20 тысяч долларов. Дабы не получить от Стомпанато пулю в лоб, Баззу пришлось и свою ставку за Майнира увеличить до 25 кусков. Микки, тоскуя по Одри, рвет на себе волосы. Из вещей Одри — ее рекламных плакатов стриптизерши и нарядов, которые она носила в 38-м в «Бэрбанк Бурлеск», — он устроил себе алтарь. Все это он перетащил в спальню в своем логове и часами грустит над ними. Порой слышно, как он плачет словно ребенок.

А сам Тернер Микс, кому принадлежит подлинная любовь «Заводной девчонки», все больше толстеет на утках по-пекински, на кисло-сладкой свинине, китайском рагу с креветками и рисовых сладостях — последней еде приговоренного. А по мере того как его кошелек тощает, прежде чем сунуть голову в петлю, ему хочется узнать две вещи: подлинную историю Коулмена и причину, по которой план УАЕС по выколачиванию у студий прибавок зарплаты, каким бы он там ни был, остается неосуществленным. И Базз знает, где и как получить ответ на эти вопросы.

У администратора мотеля он разменял пятерку на мелочь и пошел в телефонную будку на автостоянке. Вынул из кармана страницу с адресами, которую десять дней назад вырвал из телефонного справочника, и, представляясь полицейским, стал обзванивать реабилитационные учреждения.

Полагая, что Лезник скрывается под чужой фамилией, он расспрашивал отвечавших ему клерков о «старике-еврее, умирающем от рака легких», но добавлял и его настоящую фамилию. Он стал беднее на три доллара десять центов, когда женский голос сказал: «Похоже, что это Лео Троцкий» — и поведал далее, что по рекомендации врачей старик покинул санаторий и переехал по следующему адресу: Редондо-Бич, мотель «Брызги моря», Гибискуслейн, 10671.

Услышав «Лео Троцкий», Базз понял, что дело в шляпе.

Базз направился в прокат автомобилей и взял старый «форд»-седан. Оплатил прокат машины за неделю вперед, показал служителю свои водительские права и попросил дать листок бумаги и ручку и написал:

Доктор Лезник,

некоторое время я был в команде большого жюри. За этот период были убиты Коулмен и Лофтис, и мне известно, что происходило между ними в 42–44 годы. Эту информацию я не разглашал. Посмотрите газеты, если не верите. У меня возникли проблемы, и я вынужден уехать из Лос-Анджелеса. Но мне хотелось бы поговорить с вами о Коулмене. Все, что вы мне расскажете, до большого жюри не дойдет, иначе у меня будут крупные неприятности.

Т. Микс

Базз поехал в мотель «Брызги моря», надеясь, что после смерти Мала люди из управления прокурора прекратили поиски Лезника. Мотель стоял в конце проулка, выходящего на берег океана. Офис размещался в строении в виде устремленной к звездам ракеты. Базз подошел к ракете и позвонил. К нему вышел прыщавый молодой человек:

— Вам нужна комната?

— Мистер Троцкий еще жив?

— Еле-еле. А что?

Базз протянул ему записку и пятерку:

— Он у себя?

— Он всегда дома. Или на пляже. Куда он может деться? На танцы ему уж не ходить.

— Передай ему это, сынок. Пятерку оставь себе. Если скажет, что поговорит со мной, то, значит, у Авраама Линкольна появился родной брат.

Молодой человек попросил Базза подождать у машины, сам пошел к коттеджам и постучал в одну дверь. Дверь отворилась, он вошел. Через минуту вышел, неся два шезлонга. Рядом, держась за него, ковылял согбенный старец. Интуиция Базза не подвела: перед кончиной Лезнику хотелось заполучить благодарного слушателя.

Базз ждал, пока они подойдут. Еще за десять шагов старик протянул ему руку. В глазах застыла болезнь, лицо землисто-серое, весь он как-то иссох. Но голос звонкий, а на губах играет гордая улыбка:

— Мистер Микс?

Базз, боясь сломать старику кости, легонько сдавил ему руку:

— Да, доктор.

— И в каком вы чине?

— Я не полицейский.

— О-о? А что же вы делаете в группе большого жюри?

Базз взял у парня шезлонги, тот пошел к себе, ухмыляясь, а Лезник остался с Баззом, держа его за руку.

— Так что же? — повторил он свой вопрос. — Я полагал, что в команде Эллиса Лоу одни блюстители порядка.

Баззу казалось, что старик совсем ничего не весит, и легкий бриз с океана может унести его прямиком в Каталину:

— Да просто деньги нужны были, — ответил Базз. — Пойдем на пляж, поговорим?

Лезник указал на место под крутым берегом, где не было битых бутылок и мусора. Базз осторожно довел его туда, причем шезлонги его отягощали куда больше, чем хворый спутник. Поставил шезлонги друг против друга как можно ближе, если вдруг голос изменит доку. Усадил его в шезлонг; доктор сразу утонул в складках халата…

— А знаете, что заставило меня стать доносчиком? — сказал Лезник.

Поведение настоящего стукача: ему надо обязательно оправдаться. Базз уселся в свой шезлонг:

— Что?

Лезник улыбнулся, ему явно хотелось излить душу:

— В 1939 году представители федеральной власти предложили условия досрочного освобождения моей дочери, которая отбывала заключение в тюрьме Техачапи за наезд на пешехода. Непредумышленное убийство. Тогда я был официальным психоаналитиком коммунистической партии в Лос-Анджелесе, каковым и остаюсь. Мне сказали: если предоставлю им доступ к моим файлам для проверки в 1940-м в генеральной прокуратуре штата и других местах, они немедленно освободят мою дочь. В тюрьме Андрее к тому времени оставалось пробыть еще минимум четыре года. А поскольку она рассказывала, какие издевательства ей приходится переносить от смотрительниц и сокамерниц, я, ни минуты не колеблясь, согласился.

Базз дал старику отдышаться и сразу перешел к Коулмену:

— А то, что вы не раскрыли файлы Лофтиса за 42– 44-й годы, это из-за этой истории с Коулменом?

— Да. Это принесло бы им совершенно ненужные страдания. Прежде чем передать все дела, я проверил все упоминания о Коулмене. Поскольку Чаз Майнир только намекал на него, его дело я передал. То же самое я проделал при передаче дел в Комиссию Конгресса по антиамериканской деятельности, только я тогда солгал, что дело Лофтиса утеряно. Думаю, что Эллис Лоу не поверил этой версии, поэтому я утаил часть дела Лофтиса и надеюсь умереть раньше, чем он сможет задать мне этот вопрос.

— А почему вы просто не бросили это паршивое дело? — спросил Базз.

Лезник откашлялся и плотнее закутался в халат:

— Мне хотелось его изучить. Оно меня очень заинтересовало. А почему вы оставили работу на большое жюри? Не одобряете моральную сторону методов Эллиса Лоу?

— Просто мне кажется, что УАЕС не стоит того.

— Ваше заявление для печати внушает к вам доверие. Меня заинтересовало, насколько вы вообще знакомы с этой историей?

Океан обрушил на берег мощный вал, и Базз постарался перекричать шум волны:

— Я работал над раскрытием убийств и одновременно — на большое жюри! Только я не знаю, с чего все началось и как закрутилось!

Шум океана утих. Лезник откашлялся и сказал:

— Все вы знаете…

— Док, я знаю про кровосмешение, про пластическую операцию и как Коулмен пытался подставить папашу. Об этом знал еще один человек — капитан из прокуратуры, которого убили в джаз-клубе. Вы же сами хотите поговорить об этом, иначе не стали бы затевать эту детскую игру с Троцким. Верно, доктор мозгоправ?

Лезник рассмеялся, закашлялся и сказал сквозь смех:

— Вы разбираетесь в сублимальной мотивации, мистер Микс.

— У меня ума меньше, чем у осла, док. Хотите, расскажу свою версию, почему вы не выдали свои дела с лета 49-го?

— Ну-ка, интересно.

— Уаесовцы, которым было известно о ситуации, говорили о предстоящей женитьбе Рейнольдса на Клэр и как на это отреагирует Коулмен. Верно?

— Совершенно верно. Я побоялся, что следователи схватят Коулмена и попытаются выставить его своим свидетелем. Клэр хотела скрыть свою помолвку от прессы, чтобы Коулмен не узнал это раньше времени, но это ей не удалось. И наверно, знаете, какую цену она за это заплатила — страшно сказать.

Базз смотрел на волны, ни один мускул не дрогнул на его лице: испытанное средство заставить говорить допрашиваемого. Несколько минут Лезник тоже молчал, потом заговорил:

— Когда бульварные газетки сообщили о следующей паре убитых, я понял, что за этим стоит Коулмен. Он был объектом моих наблюдений во время Сонной Лагуны. Я знал, что он живет где-то на Сентрал-авеню вблизи джаз-клубов, и нашел его. Мы некогда были хорошо знакомы, и мне казалось, что я смогу его урезонить. У меня был план запереть его в какой-нибудь лечебнице, чтобы остановить этим бессмысленные убийства. Случай с Оджи Дуарте показал, что я заблуждался, но такой план у меня был. Помните об этом и не судите меня слишком строго.

Базз посмотрел на человека, стоящего одной ногой в могиле:

— Я никого не осуждаю, док. Через несколько дней я уеду отсюда, и мне просто хочется услышать то, о чем я не знаю.

— И вы никому об этом не расскажете?

Базз решил подкинуть Лезнику приманку:

— Играя в эти игры, вы не хотели огорчать друзей. Мне это понятно — сам такой. Есть у меня два приятеля, которым хотелось узнать об этом, но теперь их уже ничего не интересует. Так может быть, все-таки хоть мне расскажете?

Сол Лезник стал рассказывать. Он говорил два часа с долгими перерывами, чтобы откашляться и передохнуть. Временами он смотрел на Базза, потом — на океан. Иногда он спотыкался и замолкал, но потом рассказ его продолжался.

Год 1942.

В Лос-Анджелесе введено затемнение и комендантский час с 22:00. Коулмену исполнилось 19, он живет на Банкер-Хилл со своей полоумной матерью и двумя сводными сестрами. Ему дана фамилия Масски, чтобы растящая «рабов» мамаша могла получать социальное пособие на сына и семерых младших детей, которых нарожала согласно указаниям сестры Эйме. Коулмен просит принять его в школьный оркестр, но музыкальный руководитель ему отказывает, объяснив, что его игра на саксофоне — не проявление таланта, а демонстрация силы легких. Расстроенный Коулмен с горя бросает школу.

После Перл-Харбора Коулмен в течение двух месяцев добивается зачисления его на службу в армию, но не проходит медкомиссию из-за заключения невропатолога и наличия гастрита. Он занимается распространением рекламных листовок храма Ангела, зарабатывает деньги на покупку альт-саксофона и часами наигрывает гаммы и мелодии, которые нравятся ему одному. Делорес не позволяет ему играть дома, и он уходил в Гриффит-парк, где развлекает белок, койотов и бродячих собак. Иногда ходит в библиотеку и через наушники слушает пластинки с джазом. Его любимая мелодия — «Блюз росомахи» в исполнении старого негритянского певца Хадсона Хили. Черномазый так коверкал слова, что его трудно было понять, и Коулмен сочинил к мелодии блюза собственный скабрезный текст о спаривающихся росомахах, что и напевал вполголоса, слушая пластинку. И так ее заездил, что там уже ничего нельзя было разобрать, и он стал напевать блюз громко.

В конце концов старушенция, заведывавшая комнатой грамзаписей, вышла из себя и выгнала его вон. Потом он еще долго мастурбирует, представляя, как Коулмен-Росомаха наскакивает на нее.

Мать Коулмена все время докучает ему требованием денег для сестры Эйме. Он идет работать в зубопротезную мастерскую «Хоредко» и отдает ей немного от заработка. Его работа заключается в извлечении зубов из пасти мертвых зверей, и это занятие ему нравится. Он наблюдает, как мастера изготавливают из этих зубов протезы, закрепляют их пластиком или прочным цементом в челюстях. Он выкрадывает у них протезы для рыси и развлекается с ними, уходя с саксофоном в горы. Он воображает себя рысью, наводящей страх на Делорес и сводных братьев и сестер.

Из мастерской Коулмена выставляют, как только хозяин находит семью мексиканцев, которая соглашается работать за гроши. Коулмен обижен. Он пытается найти работу в десятке других мастерских, но выясняется, что «Хоредко» — единственная в Лос-Анджелесе мастерская, где работают с настоящими зубами зверей. В то время в Лос-Анджелесе введено затемнение, чтобы японцы не видели огней большого города и не разбомбили его, как это они сделали с Перл-Харбор. Ночью все плотно завешивают окна. Глухая ночная темень, полная и абсолютная, толкает заняться воровством.

Коулмен рыщет по темному городу, сочиняя при этом мелодии для своего сакса. Ему страшно хочется посмотреть, как живут люди за плотно занавешенными окнами. Однажды, зайдя в парикмахерскую, он видит на стене список с благодарностью сознательным гражданам Банкер-Хилла, самоотверженно работавшим на оборону родной страны. В списке указываются фамилии тех, кто эти работы выполнял днем, кто посменно, а кто — по ночам.

Коулмен копирует эти фамилии, а из телефонного справочника узнает их адреса. Потом он обзванивает их, представляясь чиновником службы, проводящей перепись населения, и отбирает одиноких граждан, работающих в ночную смену. Их дома и становятся объектом его ночных набегов.

Таких грабежей он совершает немало. Влезает в дома через открытое окно, вышибает филенку в деревянных дверях, а иногда выдалбливает дырку в косяке. Уносит всякую мелочевку и деньги, если они попадаются. Деньгами делится с Делорес, чтобы только отвязалась. Своим самым лучшим трофеем он считает чучело рыси. Так интересно воображать себя таким зверем, понимающим и любящим музыку! Так увлекательно бродить по чужим домам и воображать, что ты хорошо видишь в темноте!

В начале июля в троллейбусе на Хилл-стрит Коулмен и подслушивает разговор двух пареньков об одном чудаке по имени Томас Кормиер, у которого во дворе дома на Коронделет-стрит живет столько всякого зверья, что ими вся улица провоняла. А один из них даже перечисляет содержащихся у него животных: куницы, хорьки, сурки, выдры и росомахи. Коулмен приходит в волнение: тут же под видом телефонного опроса он звонит Кормиеру и узнает, что тот ночами дежурит в зоопарке Гриффит. В первую же ночь, вооружившись карманным фонариком, он посещает росомах и просто влюбляется в этих зверюг.

Они злы, жестоки, никого не боятся. Они хотят добраться до него и пытаются прогрызть сетку. При этом они издают визг на самых высоких нотах его сакса.

Коулмен уходит от полюбившихся зверей, даже не попробовав забраться в пустой дом: ему хочется приходить сюда еще и еще. Он читает все, что находит о росомахах, и просто упивается рассказами об их свирепости. В парке Гриффит он расставляет крысоловки и по ночам приходит к росомахам с добычей. Он приносит им живых хомяков и в луче карманного фонарика наблюдает, как его любимцы пожирают его подношения. Глядя на это, он кончает от возбуждения, даже не прикасаясь к своему члену.

То лето было бы для него летом счастья, если бы не приставания Делорес, все время требовавшей от него денег. В конце июля он прочел в газете заметку об одном холостяке, собравшем ценную коллекцию монет и работавшем посменно на заводе Локхид. Коулмен решил выкрасть коллекцию, продать ее и заткнуть матери глотку, чтобы только она оставила его в покое.

В ночь на второе августа он бесстрашно, как настоящая росомаха, влез в намеченный дом… и был схвачен: хозяин оказался свободным от ночного дежурства и сидел у себя в обществе двух друзей. Коулмену удалось вырваться, и он шесть кварталов пулей мчался домой. А там, в освещенной комнате, на тахте он увидел Делорес и незнакомого мужчину в позе «69». Как ошпаренный, он выскочил из дома и пошел куда глаза глядят. Решил отправиться к своим росомахам, но его обнаружил хозяин коллекции с друзьями, которые на машине прочесывали улицы. Его схватили, отвезли в парк Сонной Лагуны и отлупили; нумизмат хотел его там кастрировать, но друзья помешали. Коулмен, в кровь избитый, остался недвижно лежать на земле; в его голове звенели новые альтовые рулады его сакса.

…Шатаясь, Коулмен поднялся на травянистый холм и увидел, а может, это просто ему привиделось, как высокий и здоровый белый мужчина избивает мексиканского паренька. Потом он палкой с вставленными в нее лезвиями бритвы искромсал на пареньке одежду. При этом кричал с сильным заморским акцентом, как показалось Коулмену, шотландским:

— Ты, грязный испашка! Я проучу тебя! Будешь знать, как ухлестывать за чистыми белыми девочками!

Потом он переехал избитого на своей машине и укатил.

Коулмен подошел к мексиканцу и увидел, что тот был уже мертв. Пошел домой, что-то наплел Делорес про свои синяки и некоторое время не выходил из дома. Убийство в Сонной Лагуне отнесли на счет шайки молодых мексиканцев из семнадцати человек. В нищих кварталах латинос поднялся гвалт. Всех подозреваемых мексов быстро осудили и отправили за решетку. Во время суда над ними Коулмен несколько раз анонимно сообщал в полицию, что видел, как убийство совершал изверг-шотландец, и подробно описывал, как это происходило. Прошел месяц, другой. Коулмен играет на своем саксофоне, а воровство и своих друзей-росомах бросил — боялся. Занимался поденной работенкой и почти весь свой заработок отдавал матери, чтобы только она отвязалась.

В один прекрасный день на крыльцо их дома по Саут-Бодри, 236 поднялся убийца-шотландец. Сводных сестер Коулмена мать зачем-то отослала, и дома они был одни. Коулмен быстро смекнул, в чем дело: по отпечаткам пальцев на его письмах, а такие отпечатки по причине его беспутной жизни в полиции уже имелись, шотландец его вычислил. Коулмен спрятался и два дня не высовывал носа. Делорес говорила, что «злыдень» его разыскивает. Коулмену нужно было скрыться, но не было денег. Тогда в альбоме мамаши он отыскал человека, на которого был больше всего похож.

Киноактер Рэндольф Лоренс. Даты на снимках и близкое сходство черт лица говорили ему: это и есть отец. Он вытащил две карточки, доехал автостопом до Голливуда и сочинил правдоподобную историю для сотрудницы канцелярии Гильдии киноактеров. Дама с сочувствием выслушала краткую повесть о сыне, брошенном отцом, просмотрела свою картотеку и сообщила мальчику, что настоящее имя его отца — Рейнольдс Лофтис. Он — довольно известный харáктерный актер и живет в Санта-Монике на Бельведер-стрит, 816.

И вот сын оказывается на пороге отцовского дома. Рейнольдс Лофтис был тронут. Он не очень поверил рассказу об убийце-шотландце, но Коулмена приютил у себя.

В ту пору Лофтис жил с Майниром, они были любовниками. Оба состояли членами левого движения в Голливуде и были яростными поклонниками авангардного кинематографа. Коулмен тайком наблюдал их в постели. Это его отвращало и вместе с тем притягивало. Он ходил с ними на вечеринки режиссера из Бельгии, снимавшего голых людей и рвущих друг друга собак, напоминавших ему росомах. Фильмы потрясли его до глубины души. Рейнольдс щедро давал ему деньги и ничего не имел против того, что он целыми днями во дворе трубит на своем альте. Скоро Коулмен стал ходить по джаз-клубам Долины, где и познакомился с игравшим на тромбоне Безумным Марти Гойнзом.

Мартин Гойнз сидел на игле, торговал марихуаной, занимался грабежами и был второразрядным трубачом. Это был подонок из подонков, но обладал несомненным даром: доходчиво учил музыке и воровству. Он показал Коулмену, как замыканием проводов запустить двигатель угоняемой машины и как правильно играть на альте, научил читать ноты и тому, как соединить его бестолковый рев со здоровыми легкими, чтобы на саксе рождались осмысленные звуки.

Зима 43-го. Коулмен взрослеет и обретает мужскую привлекательность. Лофтис смотрит на него влюбленными глазами, то и дело обнимает, целует в щеки. Внезапно сам заводит разговор об убийце-шотландце. И в доказательство своего полного доверия к рассказу Коулмена вступает в Комитет защиты Сонной Лагуны, деятельность которого в связи с процессом над семнадцатью молодыми мексиканцами становится главной политической темой радикалов.

Рейнольдс советует Коулмену помалкивать насчет шотландца, ему все равно никто не поверит; куда важнее спасти несчастных парней от тюрьмы. Шотландца никто и никогда не арестует, а вот Коулмену для собственной безопасности надо как-то изменить свой облик; не исключено, что злодей не оставил попыток отыскать его. Рейнольдс отвозит Коулмена в клинику Теренса Лакса, и там ему делают пластическую операцию, чтобы он еще больше походил на Лофтиса. После операции в клинике Коулмена посещают приступы безумия: воображая себя росомахой, он забивает цыплят в птичнике и с жадностью пьет их кровь. Выйдя из клиники с перебинтованным лицом, как персонаж из фильма ужасов, он сходится с Марти Гойнзом и занимается грабежами; вместе с отцом ходит на митинги в защиту Сонной Лагуны и вопреки его воле рассказывает о Хосе Диасе и убийце-шотландце. Никто не верит младшему брату Рейнольдса Лофтиса «с обожженным на пожаре лицом», считают его полоумным, но он окружен заботой и вниманием. Со временем повязки снимаются, и все видят в нем его отца, только на двадцать лет моложе. И тут Рейнольдс совращает собственное «зеркальное отражение».

Коулмен быстро поддается. Теперь он чувствует себя в безопасности от шотландца; кроме того, ему открывается то, чего он не знал, пока ходил в бинтах: он необычайно красив. Мужеложство его отвращает, но и возбуждает. Для него это чувство сродни другому: Коулмена никогда не покидает ощущение, что он — росомаха, рыщущая в темном чужом доме. Роль младшего брата, платонически привязанного к старшему, щекочет нервы. Коулмен знает, как папаша страшно боится, что их тайна раскроется, и молчит об этом, понимая, что Рейнольдс чувствует свою вину. Поэтому он ходит на митинги и собирает пожертвования. Возможно, и пластическая операция Коулмена была задумана не ради его спасения, а ради совращения.

Чаз, терзаемый страшной изменой любовника, уезжает от них, с презрением отвергнув предложение Рейнольдса о «любви втроем». Майнир обращается к услугам сутенера Феликса Гордина и получает «петушка» на каждую ночь. Рейнольдс — в панике: он боится, что бывший любовник выдаст новым партнерам его кровосмесительную тайну, и сам заводит амуры, еще и для того, чтобы держать ухо востро. Коулмен ревнует отца, но молчит, а внезапно овладевшие им скупость и нервозность говорят Коулмену, что Рейнольдса шантажируют. В это время Коулмен встречает де Хейвен и влюбляется в нее.

Она была товарищем Лофтиса по многим левацким организациям и стала подругой Коулмена, от которой у него не было тайн. Половая связь с отцом делается для него невыносимой. Занимаясь мужеложством, он представляет себе, что проводит ночь с Клэр. Та слушает ужасающую исповедь Коулмена и советует ему обратиться к доктору Лезнику, официальному психиатру и психоаналитику компартии, который никогда не нарушит врачебной тайны.

Лезник выслушивает Коулмена на протяжении нескольких напряженных двухчасовых приемов. В легенде убийства Сонной Лагуны он усматривает два психологических уровня притязаний Коулмена: ему нужно было оправдать свое стремление найти отца — с одной стороны, и неосознанное порочное влечение — с другой. Утверждая, что убийцей был белый человек, а вовсе не кто-то из банды мексиканских хулиганов (как считали в среде радикалов), Коулмен просто пытался добиться расположения участников Комитета защиты Сонной Лагуны из числа латиносов. Сосредоточившись на первой проблеме, Лезник посоветовал пациенту прервать сношения с отцом.

Лезник курировал также и Лофтиса. Он знал, как тяжко переживает Рейнольдс, без конца жертвовавший деньги на разные кампании и прежде всего на Сонную Лагуну, свой поступок, который был еще усугублен и тем, что Лофтис вынудил Коулмена пойти на пластическую операцию. Чувствуя приближение развязки, Коулмен снова стал ходить к росомахам Томаса Кормиера, подкармливать их и любоваться ими. Однажды ему вдруг страстно захотелось погладить и прижать зверя к груди. Он открыл клетку, пытался взять зверя на руки, но росомаха стала яростно кусаться. Завязалась борьба; Коулмен вышел победителем, задушив зверя. Он взял тушу домой, снял с нее шкуру, съел мясо сырым, а из зубов росомахи сделал себе протез, которым забавлялся наедине, воображая себя росомахой, которая преследует жертву, овладевает ей и убивает.

Время шло.

Лофтис внимает уговорам Клэр и Лезника прервать свои сношения с Коулменом. Тот, обиженный и оскорбленный потерей своей сексуальной власти над отцом, со всей яростью возненавидел его. Мальчишки, осужденные за убийство в Сонной Лагуне, реабилитируются и освобождаются из заключения. Главная заслуга в восстановлении справедливости принадлежит Комитету защиты Сонной Лагуны. Клэр и Коулмен продолжают беседовать по душам, но уже от случая к случаю. Коулмен ищет расположения Клэр и добывает для нее героин. Это не столько радует ее, сколько беспокоит, и по его просьбе она дает ему взаймы две тысячи долларов. Эти деньги идут на вторую операцию Коулмена у доктора Лакса, который с помощью утяжеленных боксерских перчаток обрабатывает лицо пациента, а потом держит его в своем курятнике на морфии. Там Коулмен читает книги по анатомии и психологии, сразу и не раздумывая, в одночасье перестает принимать наркотики и весь в синяках и кровоподтеках предстает перед Клэр. Он просит ее спать с ним, она в ужасе прячется от него.

Год 1945.

Резкая перемена в Клэр заставляет Коулмена уехать из Лос-Анджелеса. Он скитается по стране, играет на альтсаксе в бродячих оркестрах, берет себе имя Гудсон Хили. В 47-м Рейнольдса Лофтиса вызывают в Комиссию по расследованию антиамериканской деятельности. Он отказывается кого-либо называть, и его заносят в черный список. Коулмен узнает об этом из газет и радуется. Он все больше озлобляется и мечтает отомстить отцу, овладеть Клэр, насиловать мужчин, посмевших бросить на него недобрый взгляд, и поедать их плоть, разрывая ее протезом с зубами росомахи, который всегда при нем. Забвение от этой ярости он находит только в сочинении музыки и ее исполнении. Вернувшись в конце 49-го в Лос-Анджелес, Коулмен узнает о помолвке отца и Клэр. Весь его вымышленный и такой зыбкий мир рушится.

Страсть к отмщению захватывает его настолько, что ему уже не до музыки. Он задумывает воплотить свои бредовые идеи в жизнь и сделать их такой же реальностью, как и сочинение музыки. Он узнает о принадлежности Лофтиса к руководству УАЕС, выясняет, когда собирается исполнительный Комитет союза. Он решает убить партнеров Лофтиса — тех, кто появился после разрыва с Чазом. Он вспоминает Уилтси и любовника-латиноса Оджи, которых знал в лицо и по имени, но которые уже не могут узнать его теперешнего. Других он помнит только в лицо, но знает места, где они бывают. Отыскать их нетрудно, сложнее другое.

План мести.

Убивать любовников Рейнольдса в ночь заседания руководства УАЕС, приняв его облик, оставляя его семя группы 0+ и улики, указывающие на Рейнольдса как на убийцу, и тем самым как максимум замазать его в мокрых делах или по крайней мере заставить его признать свое участие в предательских собраниях УАЕС — в качестве алиби. Папашу обвинят в убийствах. В качестве подозреваемого ему придется признаться в своем гомосексуализме. Пресса выставит его на позор, а если он заявит о своем алиби — вечеринках УАЕС — его недавно реанимированная карьера в кинематографе рухнет по причине его связи с коммунистами.

Для осуществления своего убийственного плана Коулмену нужны деньги; но игра на саксе в клубах на Сентрал-авеню приносит гроши. Накануне рождества в баре «Бидо Лито» он встречает Марти Гойнза. Марти рад встрече со старым подельником, которого не видел с тех пор, когда тот еще ходил в бинтах. Теперь это не мальчик, а взрослый мужчина, при том неплохо играющий на альте. Коулмен предлагает Марти вернуться к грабежам, и Безумный Марти соглашается. Они договариваются встретиться после Нового года. Но незадолго до назначенного срока Гойнз неожиданно встречает Коулмена возле бара «Гнездышко Маллоя» и говорит, что разговаривал со своим сокамерником в Сан-Франциско Лео Бордони и пригласил его участвовать в деле. Коулмен взбешен — Марти должен был с ним посоветоваться, — но вида не подает. Убедившись, что Марти не упоминал его в разговоре с Бордони, он решает, что его старый наставник станет первой добычей росомахи. Коулмен предлагает Марти встретиться на углу Шестьдесят седьмой и Сентрал-авеню в четверть первого ночи — и никому о том ни слова: на то есть причины.

Коулмен идет к себе, берет специально купленные седой парик и грим, а также палку зутера, которую он изготовил из найденного в мусоре бруска, вставив в него пять бритвенных лезвий. Он знает, что в этот вечер УАЕС проводит совещание, берет у своего старого знакомого Роланда Наваретта четыре пакетика героина и шприц, угоняет с Шестьдесят седьмой улицы незапертый «бьюик», отыгрывает в «Зомби» последний номер, заходит в мужской туалет на Шестьдесят восьмой как Коулмен и выходит оттуда в облике папаши Лофтис.

Марти был пунктуален, но пьян, и даже не заметил изменение во внешности Коулмена. Коулмен одним ударом оглушил его, потом заботливо поднял с земли, как подвыпившего друга, усадил на заднее сиденье «бьюика». Там он вколол Марти дозу героина, отвез его к нему на квартиру в Голливуд, там вколол еще три дозы героина и затолкал ему в рот капюшон халата, чтобы не перепачкаться кровью, когда она хлынет из лопнувших артерий. Когда сердце Марти бешено заколотилось, Коулмен его придушил. Вынул глазные яблоки, как мечтал сделать с нумизматом, избившим его в Сонной Лагуне, и изнасиловал безжизненное тело в глазницы. Вставил свой протез росомахи и устроил пиршество, размазывая кровь жертвы по стенам под звучавшие в голове ритмические пассажи альт-саксофона. Покончив с этим, он убрал глаза Гойнза в холодильник, завернул его тело в махровый халат, отнес вниз и усадил на заднее сиденье «бьюика». При это он повернул зеркало так, чтобы наблюдать за тем, как мотается безглазая голова Гойнза. Под проливным дождем он поехал в сторону Сансет-Стрип, мысленно представляя, как папаша и Клэр пихаются во все дырки. Он отвез Марти на пустырь у Аллегро-стрит, место встреч голубых, и оставил его там обнаженного, словно выставленное напоказ тело Черной Орхидеи. Если ему повезет, шумихи об этом в прессе будет не меньше.

Теперь Коулмен может вернуться к своей музыке, своей другой жизни. Убийство Гойнза не всполошило общественность, как рассчитывал Коулмен; Черная Орхидея была красивой женщиной, а Гойнз — всего лишь никому неизвестный бродяга. Коулмен берет напрокат подержанный автомобиль и на досуге патрулирует дом по Тамаринд-стрит, 2307. Копов не видать, значит, он может снова воспользоваться этим местом. По телефонному справочнику он находит адрес Уилтси и решает, что он будет его второй жертвой. Ночами он обходит бары, где собираются голубые, вокруг Тамаринд, находит Уилтси в одном из кабаков, но там тот всегда бывает в обществе своего партнера, которого он зовет Дуэйн. Коулмен уже было собирается отказаться от убийства Уилтси, но тут ему приходит мысль убить сразу двоих; он вспоминает Делорес и того мужчину в позе «69». Дуэйн в разговоре с барменом говорит, что работает в «Вэрайэти интернэшнл», а это место работы папаши.

Перст судьбы.

Коулмен подходит к Джорджу и Дуэйну с готовым набором убийцы: капсулами барбитурата от Роланда Наваретта и стрихнином из аптеки. Соотношение барбитурата и яда — два к одному. Для ускорения воздействия — маленький прокол капсулы. Коулмен предлагает вечеринку «у себя» в Голливуде. Джордж и Дуэйн принимают приглашение. По дороге во взятом напрокат автомобиле он протягивает пинту ржаного виски и предлагает сделать по глотку. Когда они уже стали тепленькими, Коулмен предлагает им угоститься настоящей «испанской мушкой». Оба с готовностью глотают смертельные капсулы. К тому времени, когда они подъезжают к дому Марти, жертвы так одурманены, что Коулмену буквально приходится тащить их на себе по лестнице. Линденор к тому моменту уже мертв, а Уилтси — в полной отключке. Коулмен раздевает их и начинает полосовать труп палкой зутера.

Уилтси приходит в себя и начинает бороться за жизнь. Коулмен отсекает у защищавшегося Уилтси палец, а потом убивает его ударом ножа в горло. Оба трупа он полосует палкой зутера, рвет клыками росомахи, совокупляется с ними, рисует их кровью на стенах свои ритмические пассажи и ставит фирменный знак Р. Палец Уилтси он кладет в холодильник, сливает из трупов кровь, заворачивает в одеяла, сносит в машину и везет в Гриффит-парк, где когда-то играл на саксофоне. Там он снимает с них одеяла, относит на горную тропу и укладывает парочку для всеобщего обозрения в позе «69». Если его кто и видел, то видел в образе отца.

Обе версии совпали.

Доктор Лезник, одной ногой стоя в гробу и желая как-то искупить свое постыдное поведение, узнает из бульварной газеты об убийстве Уилтси и Линденора. Он припоминает, что фамилию Уилтси несколько лет назад слышал от Лофтиса во время одного из сеансов, а страшные увечья от палки зутера заставляют его вспомнить о Коулмене с его фантазиями об убийце-шотландце и об орудии забоя цыплят в клинике Терри Лакса. Описание следов кровожадных укусов на телах жертв окончательно убеждает Лезника, что убийца — Коулмен. Коулмена обуревало желание стать самым жестоким и ненасытным зверем на земле, и теперь он воплощал эти фантазии в жизнь.

Лезник понимает: если полиция схватит Коулмена, его тут же убьют. Он считает себя обязанным попытаться упрятать Коулмена под замок в психиатрическую лечебницу, пока он не убил еще кого-нибудь или не стал охотиться на Клэр и Лофтиса. Лезник знает, что Коулмен без ума от музыки, и находит его в одном из клубов на Сентрал-авеню. Он завоевывает полное доверие Коулмена, которому никогда не причинял зла; подыскивает для него в Комптоне дешевую квартирку. Там они вместе прячутся, поскольку один из друзей доктора из леваков сказал ему, что Клэр и Лофтис разыскивают Коулмена, а тот все говорит, говорит и говорит. Временами у Коулмена наблюдаются периоды здравомыслия — классическая модель поведения психопатов, страдающих манией убийства для удовлетворения неудержимой плотской страсти. Он подробно рассказывает о трех убийствах. Доктор понимает, что перевозка мертвеца на заднем сиденье машины и приглашение двух следующих жертв в дом на Тамаринд-стрит — типичное для убийцы подсознательное желание быть схваченным. Опытному психологу ясны причины извержения такого зла, и он знает, чем можно заткнуть эти психологические кратеры. Для Лезника это может стать искуплением многолетних доносов на близких для него людей.

Коулмену и самому хочется побороть свою пагубную страсть, в этом ему помогает музыка. Он начинает сочинять длинную сольную партию с включением в нее леденящих кровь пауз, выражающих предчувствие трагедии самообмана и раздвоения сознания. Ритмичные интродукции аккомпанемента подчеркивают особо высокие ноты его альта, поначалу громкие, потом смягчающиеся с долгими паузами. Партия должна завершиться чередой понижаемых на полтона нот и полной тишиной, которая в представлении Коулмена должна прозвучать громче всего, что он только может извлечь из своего сакса. Он уже придумал название для своего произведения — «Город Греха». Лезник говорит ему: если ляжешь в больницу, то сможешь выжить, чтобы исполнить эту вещь. Коулмен начинает колебаться. Его сознание проясняется, и он рассказывает доктору про Дэнни Апшо.

Они встретились с Апшо после убийств Марти Гойнза. Детектив выполнял обычное для происшествия расследование, и Коулмен тогда спокойно выпутался, развязно заявив о своем алиби: «Я целый вечер был у всех на виду».

Апшо ему поверил, а Гойнз уже был мертв и ничего опровергнуть не мог. Поэтому Коулмен солгал, назвав Марти голубым и подкинув улики на высокого и седого человека, похожего на его отца. Потом Коулмен перестал думать об Апшо и приступил к осуществлению своего плана: убил Уилтси и Линденора. Он никак не мог выбрать претендента на четвертую жертву, колеблясь в выборе между Оджи Дуарте и другим партнером Лофтиса. Но тут к нему пришли эротические сны с участием молодого сыщика — стало быть, он и в самом деле стал таким, каким его хотел видеть папаша! Коулмен решает: если не удастся выставить папочку на позорище, он просто убьет его вместе с Клэр. Перспектива добавить свежей крови в свое ужасное хлёбово его взбодрила: он надеялся, что после этого он снова станет желать женщин, которых когда-то любил.

Но все вышло иначе. Теперь его мыслями завладел Апшо, все его фантазии вращались вокруг этого человека. Случилось невероятное: когда он подлавливал бывших любовников Рейнольдса и одетый под папашу сидел в засаде у офиса Феликса Гордина, он увидел Апшо — тот тоже вел наблюдение! Они оказались совсем рядом, и когда Дэнни звонил в справочную по полицейскому номеру, Коулмен частично подслушал разговор. На угнанном «понтиаке» он поехал за Апшо — ему хотелось близости.

Апшо заметил слежку и сам погнался за преследователем. Коулмену удалось ускользнуть. Он угнал еще одну машину, позвонил в справочную службу учета транспортных средств и назвался напарником помощника шерифа. Одним из названных телефонистом лиц был Оджи Дуарте. Коулмен решил, что это судьба подает ему знак и тут же наметил его своей четвертой жертвой. После этого он поехал к загородной вилле Гордина, увидел там машину Апшо и услышал, как Гордин говорит своему охраннику: «Этот полицейский, оказывается, скрытый гомосексуалист. Я это знаю».

На следующий день Коулмен пробрался в квартиру Апшо и тщательно осмотрел ее. Он не нашел ничего, что бы указывало на присутствие женщины. Это было безупречно чистое и безликое жилье. Тут он понял: они с Апшо одно и то же, это их симбиоз.

В тот вечер Лезник ушел из квартиры, чтобы получить в центральной больнице округа необходимые ему лекарства. Он надеялся, что фиксация Коулмена на Апшо собьет его в русло гомосексуализма, заведет в тупик и свяжет. Но доктор ошибся. Коулмен отыскал Оджи в одном из баров в центре города, соблазнил и заманил в заброшенный гараж на Линкольн-Хайтс. Там он его задушил, изрезал, изгрыз, оскопил — надругался так, как папочка и другие пытались надругаться над ним. Тело Оджи он оставил на берегу реки, а сам вернулся в Комптон и сказал доктору, что теперь настала очередь Апшо. На нем он хочет поставить точку: убийца против сыщика. Лезник ушел от него, взял такси и поехал к себе в пансионат, понимая, что теперь ничто не остановит Коулмена Хили, который будет убивать и убивать, пока не убьют его самого. С той минуты тщедушный старый психоаналитик стал собираться с духом для убийства во имя милосердия.

Свое повествование Лезник закончил претенциозным жестом искусного рассказчика, вынув из складок своего халата револьвер:

— Я видел Коулмена еще раз. Он прочел в газетах, что Апшо погиб в результате несчастного случая, и был совершенно обескуражен. Тогда он решил убить еще одного человека — статиста в фильме с участием Рейнольдса, любителя опиума, и уже купил для этого у Наваретта наркотик. У этого человека была короткая связь с Рейнольдсом, и Коулмен решил повесить на папочку еще одну жертву. Все это он рассказал мне, никак не ожидая, что я могу его остановить. Я купил этот револьвер в ломбарде в Уоттсе. Хотел убить его той же ночью, но вы с капитаном Консидайном меня опередили.

Базз посмотрел на старый ржавый револьвер — наверняка даст осечку, как дал осечку сам Лезник, посчитав «фантазией» то, что Коулмен рассказывал об убийстве в Сонной Лагуне. Да Коулмен просто выхватил бы эту железку из его немощных рук, прежде чем старикашка успел бы нажать на спуск.

— Док, вы довольны, как все закончилось?

— Нет, мне жаль Рейнольдса.

Базз вспомнил, как Мал выстрелил в Лофтиса. А Коулмена ему хотелось взять живым — ради карьеры, а может, ради сына.

— У меня к вам вопрос, док.

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Значит, так: я думаю, что Терри Лакс подкинул Гордину то, чем Гордин шантажировал Лофтиса. А ваш рассказ мне подсказывает, что кое-что Гордину рассказал Чаз Майнир. Гордин все сопоставил и снова стал шантажировать Лофтиса. Тем, что Коулмен начал убивать людей.

Лезник улыбнулся:

— Это так. Чаз многое рассказал Гордину о пребывании Коулмена в клинике. И тот, сопоставив это с тем, что писалось в газетах, мог прийти к такому выводу. Я читал в газетах, что Гордин убит. Это дело рук Чаза?

— Да. Вас это радует?

— Да. Все счастливо разрешилось.

— А что вы думаете о Клэр?

— Она — хищница, и погром, устроенный вашим большим жюри, она переживет. Найдет нового слабого мужчину, которого станет защищать, и новое дело, за которое будет бороться. Она будет делать добро людям, которые того заслуживают, а об остальном умолчу.

Базз переменил тему:

— До того, как события вышли из-под контроля, складывалось впечатление, что УАЕС замышляет здорово нагреть студии. Вы ведь работали и на тех и на других? И все же хотели помочь профсоюзу и рассказали далеко не все, что слышали на своих психоаналитических сеансах?

— Встречный вопрос: кто об этом спрашивает?

— Двое мертвых и я.

— А кто еще узнает мой ответ?

— Только я.

— Я вам верю. Почему — не знаю.

— Мертвым лгать ни к чему. Давайте, док, говорите.

Лезник погладил револьвер.

— Я располагаю достоверной информацией о мистере Говарде Хьюзе и его склонности к несовершеннолетним девочкам, а также сведениями о том, что актеры из РКО и «Вэрайэти интернэшнл» лечились от наркозависимости и что все они периодически проходят повторное лечение. Знаю о преступных связях руководителей киностудий, включая одного джентльмена из РКО, который переехал на своей машине семью из четырех человек, в результате чего они все погибли. Арест был фиктивным, и дело никогда не дойдет до суда, но факт сам по себе весьма неприятный. Так что, как видите, УАЕС не совсем безоружен.

— Босс, это я доставлял Говарду девочек и организовывал их лечение от наркоты. Я снимал того парня с крючка и отвозил откупные судье, который должен был рассматривать это дело. Док, газеты никогда не напечатают эту информацию, и радио не даст ее в эфир. Говард Хьюз и Герман Герштейн в ответ на ваши разоблачения только рассмеются вам в лицо. Лучше меня никто не может организовать такие дела, и можете мне поверить: УАЕС пригвоздят к позорному столбу.

Сол Лезник поднялся на ноги, покачнулся, но не упал.

— А как вы это организуете?

Базз молча повернулся и ушел.

Когда он вернулся в свой мотель, на двери его ждала записка дежурного администратора: «Позвоните Джонни С.». Базз пошел к телефону и набрал номер Стомпанато.

— Слушаю, — ласково пропел в трубке баритон.

— Это Микс. Что у тебя?

— Не у меня, а у тебя. У тебя — проблемы, а у меня пока нет обещанных тобой денег. Вот что я только что узнал от одного друга Микки: в полиции провели баллистическую экспертизу по результатам пальбы в джаз-клубе. Этот коронер Лейман смотрел отчеты по «маслинам», что выудили из парня, про которого ты мне рассказывал. Они показались ему знакомыми, он перепроверил. Пули из твоей пушки идентичны «маслинам», которые вытащили из Джина Найлза. Полиция считает, что ты замочил Найлза, и ищет тебя по всему городу. Смотри в оба. Не хочу быть назойливым, но ты должен мне кучу монет.

— Джонни, ты — богач, — вздохнул Базз.

— Что??

— Приезжай ко мне завтра в полдень, — сказал Базз, повесил трубку и сразу же набрал номер Восточного Лос-Анджелеса. — Чико. Это Микс.

— Базз!

— Меняю свой заказ, Чико. Тридцать-тридцать не пойдет, нужен обрез.

— Двенадцатый калибр?

— Больше, Чико. Самый крупный калибр.

Глава сорок вторая

Обрез со стволом в один фут был сделан из помпового ружья 10-го калибра. Заряд — крупная картечь. Пяти патронов в казеннике хватит, чтобы разнести в пыль весь магазин мужской одежды Микки Коэна вместе с участниками сходки. Обрез Базз несет в коробке из-под жалюзи, упакованной как рождественский подарок. Его взятый напрокат драндулет стоит в переулке за несколько домов до Сансета. Стоянка перед магазином забита еврейскими «каноэ» и итальянскими «канонерками». У главного входа охранник отгоняет случайных покупателей. Второй охранник сидит у боковых дверей. Он весь разомлел на солнце и впал в полудрему. Еще два телохранителя — Дадли и неизвестный четвертый — находятся внутри.

Базз машет стоящему на углу парню, заранее нанятому за небольшую плату в баре. Тот, крадучись, подходит к выстроившимся вдоль забора «кадиллакам» и «линкольнам», заглядывает внутрь, дергает за ручки дверей. Базз потихоньку подходит ближе, поджидая, когда охранник заметит парня.

Проходит добрых полминуты, прежде чем он начинает шевелиться и соображать. Он встает и трусит через стоянку, держа руку в кармане пиджака. Базз со всех ног, жирной молнией на толстой подошве, кинулся к брошенному им посту. Охранник в последнюю секунду оборачивается. Базз бьет рождественской коробкой в лицо и швыряет на капот «линкольна». Охранник выхватывает пушку, но Базз прямой ладонью въезжает ему в нос, коленом — в пах и видит, как пистолет 45-го калибра летит на асфальт. От второго удара коленом охранник с воем падает. Базз отшвыривает ногой пистолет, вытряхивает из коробки обрез и прикладом успокаивает охранника. Изо рта и носа у него течет кровь, сам он погрузился в глубокий сон, возможно, вечный. Второй охранник исчез. Базз сует бесхозную пушку в карман и входит через заднюю дверь.

Короткий коридор с примерочными. Из торгового зала раздается смех и громкие дружеские приветствия. Базз тихо подходит к занавеске и осторожно отодвигает край.

Встреча в верхах в полном разгаре. Во главе стола, заставленного холодной закуской, бутылками пива и виски, стоят Микки Коэн с Джеком Драгной и дружески хлопают друг друга по плечу. Дэви Голдман, Мо Ягелка и Дадли Смит наседают на виски с содовой. Возле зашторенного большого окна на улицу стоит цепочка амбалов Драгны. Джонни Стомпанато нигде не видно: он, скорее всего, на пути в Педро, надеется, что толстяк сегодня будет еще жив. Главное действо вершится у стены слева: два типа мексиканской наружности пересчитывают чемодан денег, тогда как возле другого чемодана человек Коэна и человек Драгны пробуют из прочных пакетов бело-коричневый порошок. Их улыбки говорят о том, что товар добротный.

Отдернув занавеску, Базз входит в зал. Чтобы привлечь внимание, передергивает затвор обреза и досылает заряд в патронник. Лязг ружейного железа заставил все головы повернуться, а бокалы и тарелки — вывалиться из рук. Дадли Смит улыбается, Джек Драгна уставился в дуло ствола.

Возле мексов стоит человек, похожий на полицейского. Двадцать против одного, что с оружием здесь только двое — этот коп и Дадли: он слишком умен, чтобы испытывать судьбу. Микки Коэн смотрит обиженно:

— Видит бог, Микс, я сделаю тебе больнее, чем тому парню за Хуки Ротмана.

У Базза перед глазами все плывет: мексиканцы выглядят испуганными; стукни кто в окно, наружная охрана — тут как тут. Базз подходит поближе и наводит обрез. Теперь нажми он на спусковой крючок — от Джека и Микки мокрого места не останется.

— Деньги и порошок — в большой саквояж. Быстро и тихо.

— Дэви, он выстрелит, — сказал Микки. — Сделай, как он говорит.

Дэви Голдман медленно идет к мексиканцам и что-то говорит им по-испански. Углом глаза Базз видит, как пакеты с порошком и пачки купюр сгружаются в большой коричневый саквояж на молнии, с красной окантовкой и рельефным портретом Микки Коэна на лицевой стороне. Микки проговорил:

— Если пришлешь мне Одри, я и волоска на ее голове не трону. И не буду убивать тебя медленно. Если найду тебя с ней, этого не обещаю.

Лопнула миллионная сделка, а все, о чем Микки Коэн способен думать, — женщина!

— Нет, — спокойно отвечает Базз.

Молния застегнута, медленно подходит Голдман. Базз протягивает левую руку. Микки трясется, как наркоман в ломке. Баззу интересно, что он скажет еще.

— Я тебя прошу, — говорит Коэн.

Саквояж у него. Базз чувствует его тяжесть, руку тянет вниз. Дадли Смит подмигивает. Базз говорит:

— Я вернусь за тобой, сынок. Диас и Хартшорн.

Дадли смеется:

— Тебе до этого не дожить!

Базз пятится за занавеску:

— Через заднюю дверь не выходить. Заминирована.

— Я тебя прошу, — повторяет Микки Коэн. — Тебе с ней не уйти. Я ее пальцем не трону.

Базз исчезает.

Джонни Стомпанато дожидался его в мотеле, лежа на кровати и слушая по радио оперу. Базз поставил саквояж на пол, расстегнул молнию и вынул десять банковских пачек по сто тысяч долларов. У Джонни отвисла челюсть, сигарета выпала изо рта и прожгла на груди рубашку. Он загасил окурок подушкой.

— Ну ты даешь!

Базз швырнул деньги на кровать:

— Пятьдесят тебе, пятьдесят миссис Селесте Консидайн, Саут-Грамерси, 641. Отвезешь ей и скажешь, что это парню на образование.

Стомпанато сгреб деньги в аккуратную стопку и радостно смотрел на нее:

— А что, как заберу себе все?

— Тебе слишком нравится мой стиль, чтобы так внаглую меня наколоть.

Базз поехал в Вентуру, остановился перед домом помощника шерифа Дэйва Клекнера и позвонил. Открыла ему Одри. На ней была старая рубашка Микки и джинсы — как в тот раз, когда он впервые ее поцеловал. Она посмотрела на его саквояж с красной отделкой и спросила:

— Надолго приехал?

— Посмотрим. У тебя усталый вид.

— Я не спала ночь. Думала.

Базз обхватил руками ее лицо, пригладил взъерошенную прядку:

— Дэйв дома?

— Он сегодня дежурит и вернется поздно. Мне кажется, он влюбился в меня.

— В тебя все влюбляются.

— Почему?

— Ты всех заставляешь бояться одиночества.

— И тебя тоже?

— Меня в особенности.

Одри бросилась ему на шею. Базз выпустил из рук саквояж и пнул его. Поднял свою львицу на руки и понес в спальню. Там потянулся к выключателю, но Одри удержала его руку:

— Не надо. Хочу видеть тебя.

Базз разделся и сел на край постели. Одри медленно сняла с себя одежду и села ему на колени. Они стали целоваться и целовались в десять раз дольше обычного, и проделали все, что обычно вместе проделывали. Базз быстро вошел в нее, но потом двигался медленно-медленно; она же толкала его бедрами сильнее, чем в первый раз. Ему не хотелось кончать, но он не мог сдержаться, и, когда кончал, Одри просто обезумела. И как в первый раз, они скинули простыни и держались друг за друга, обливаясь пóтом. Базз вспомнил, как тогда, в первый раз, он, переводя дух, одним пальцем обхватил запястье Одри, чтобы продолжать чувствовать ее. Он и сейчас поступил так же, а Одри схватила его руку своими, будто не понимая, зачем он так делает.

Они лежали, обнявшись, Одри уткнулась лицом ему в грудь. Базз оглядел незнакомую спальню. Увидел на тумбочке бланки для получения паспортов и туристские буклеты Южной Америки, у дверей — коробки с дамскими туалетами и новенький чемодан. Одри зевнула, поцеловала его в грудь, словно собираясь отойти ко сну, снова зевнула. Базз спросил:

— Милая, Микки тебя когда-нибудь бил?

Одри сонно помотала головой:

— Поговорим потом. Будем говорить долго-долго.

— Ударил хоть раз?

— Нет, только другие. — Одри продолжала зевать. — Не будем говорить о Микки, помнишь наш уговор?

— Помню.

Одри прижалась к нему и сразу уснула. Базз осторожно дотянулся до лежащего ближе остальных рекламного буклета о достопримечательностях Рио-де-Жанейро. Пролистал его, увидел, что Одри там отметила расценки гостевых коттеджей для молодоженов. Попытался представить себе картину: находящийся в бегах убийца полицейского загорает под солнцем Южной Америки с тридцатисемилетней экс-стриптизершей. Безуспешно. Попробовал вообразить, как Одри будет дожидаться его, пока он не толкнет двадцать пять фунтов героина человеку из бандитской группировки, где еще не прознали, что зелье похищено и с какой сделкой связано. И тоже не смог. А что будет с ним и Одри, если его окружат полицейские, которые мечтают о славе, но стреляют с оглядкой, потому что убийца с женщиной? Страшно подумать. Или еще чище — Ледокол Фритци застает их вместе и в бешенстве вонзает свой стилет в лицо Одри! А это вполне возможно. Куда более вероятно, что Микки сжалится; ведь он говорил: «Я тебя прошу».

Базз прислушался к ровному дыханию Одри. Пленка пота на нежной коже немного остыла. Попытался представить, как она уезжает в родной Мобил, штат Алабама, становится бухгалтером, встречает симпатичного страхового агента, мечтавшего о красавице с юга. И такая картина не складывалась. Наконец подумал, удастся ли им купить свободный выезд из страны, когда повсюду будут расклеены его портреты. Он прикидывал и так и эдак, но у него ничего не выходило.

Одри зашевелилась и повернулась на другой бок. Базз представил, как Микки, устав за несколько лет от Одри и присмотрев кого-нибудь помоложе, отпускает ее с миром и с хорошим прощальным подарком наличными. Представил, как городские копы и люди шерифа, федералы и наемники Коэна рыщут по всему свету в поисках его оклахомской задницы. Подумал: а вот Эллис Лоу и Эд Саттерли живут себе безбедно. Из головы не шел док Лезник с его вопросом: «А как вы это организуете?»

Лезник, Лезник. Базз поднялся, пошел в гостиную, снял телефонную трубку и попросил телефонистку соединить с Лос-Анджелесом, номер CR-4619, и услышал голос Микки:

— Да?

— Она сейчас в Вентуре, Монтебело-драйв, 1006. Только попробуй тронуть ее, и я прикончу тебя еще медленнее, чем ты собирался приканчивать меня.

— Мазел тов! — обрадовался Микки. — Друг мой, тебе все равно конец, но зато умрешь ты очень быстро.

Базз осторожно положил трубку, вернулся в спальню, оделся. Одри лежала все в той же позе, зарывшись головой в подушку, лица не разглядеть.

— Такой у меня не было никогда, — сказал Базз и выключил свет. Прихватил свой саквояж и отпер дверь.

Обратно он ехал не торопясь и был в долине Сан-Фернандо только в 19:30, когда совсем стемнело и в небе зажглись звезды. Свет в доме Эллиса не горел, и около дома не было ни одной машины.

Базз подошел к гаражу за домом, сбил запор и распахнул ворота. В лунном свете он разглядел под потолком фонарь с идущим вниз шнуром. Дернул за шнур, включил освещение и увидел, что ему было нужно. На низкой полке стояли две восьмилитровые канистры с бензином. Открыл их, они были почти полными. Взял их, пошел к передней двери дома и отпер ее.

Зажег верхний свет. В гостиной было белым-бело от бумаг: на стенах, на столах, на полках, и просто в грудах — уникальный в жизни Лоу и его компании шанс полета на политическую Луну. Графики и схемы, тысячи страниц вырванных признаний. Ящики фотоснимков разных людей, связи которых доказывают акт предательства. Огромная груда лжи, доказывающая одну простую истину, что поверить этой лжи куда легче, чем продираться сквозь горы всякого дерьма, чтобы просто сказать: «Это неправда».

Базз стал лить бензин на стены, на столы, на пачки бумаг и папок. Облил стенд со снимками участников Комитета защиты Сонной Лагуны. Окатил горючим графики Эдда Саттерли, а остатки расплескал по полу и дотянул бензиновую струйку до крыльца. Чиркнул спичкой, бросил ее и стал смотреть, как царство белой бумаги покраснело и разом вспыхнуло.

Огонь пошел вглубь и вверх, весь дом стал огромным полотном огня. Базз сел в машину и поехал, глядя на красные блики пожара на лобовом стекле. Переулками и объездными путями он двинулся на север, и скоро отблески пожара исчезли, но стали слышны сирены мчавшихся в обратном направлении пожарных машин. Когда их вой стих, он уже был у вершин холмов, и Лос-Анджелес сиял морем неоновых огней в зеркале заднего вида. Вот его будущее, на заднем сиденье: обрез, героин и полтораста тысяч долларов. Баззу стало не по себе, и он настроил радио на станцию, передающую народные песни. Музыка звучала мягко и печально, будто горевала по временам, когда все было проще. Но Базз слушал. И думал. О себе, о Мале, о бедняге Дэнни Апшо. Думал о тех, кому сам черт не брат, о полицейских-оборотнях, о гонителях красных. О трех рисковых людях, бесследно исчезнувших с лица земли.

Примечания

1

Ежегодный матч двух лучших команд студенческого футбола в г. Пасадена, штат Калифорния, который проводится с 1902 года. С 1916-го приурочивается к фестивалю роз и проводится на Новый год с 1932-го на стадионе «Розовая чаша».

(обратно)

2

Загадочное убийство киноактрисы в 1947 году. Подробнее об этом — в романе Джеймса Эллроя «Черная Орхидея» (серия «Нуар»).

(обратно)

3

Мейер «Микки» Коэн (1913–1976) — американский гангстер. Был правой рукой Багси Сигела, после смерти Сигела стал «крестным отцом» лос-анджелесской мафии.

(обратно)

4

Традиционная шотландская застольная песня на слова Роберта Бернса, исполнение которой в канун Нового года стало также американской традицией.

(обратно)

5

Рудольфо «Руди» Валентино (1895–1926) — знаменитый актер и сердцеед, первый секс-символ 1920-х. Умер от перитонита. Лупе Велез (1908–1944) — американская актриса мексиканского происхождения. Была замужем за Джонни Вайсмюллером, знаменитым исполнителем роли Тарзана. Покончила жизнь самоубийством. Кэрол Лэндис (1919–1948) — американская актриса. Покончила с собой, приняв смертельную дозу секонала.

(обратно)

6

Член братства «Фи-бета-каппа» — старейшего в США общества студентов и выпускников университетов, основанного в 1776 году. Греческие буквы названия — первые буквы слов девиза «Философия — рулевой жизни». Студент может быть избран членом общества на третьем или четвертом курсе при академической успеваемости.

(обратно)

7

Большое жюри (англ. grand jury) — особая коллегия независимых от суда и органов прокуратуры присяжных заседателей (12–23 члена), призванных решить вопрос подсудности или неподсудности гражданского или уголовного дела. В случае положительного решения дело передается в суд, где судебное малое жюри (petit jury) выносит вердикт о виновности или невиновности подсудимого. На основании этого вердикта судья выносит свой приговор.

(обратно)

8

Профсоюз водителей грузовиков — так называемые тимстеры.

Крупнейшее профсоюзное объединение страны, могущественная и насквозь коррумпированная организация. Из числа тимстеров в 1940—50-х годах XX в. вербовались штрейкбрехеры для подавления левого движения в США. В 1988-м Министерство юстиции возбудило судебный иск против президента профсоюза и совета директоров (18 человек) по обвинению в связях с организованной преступностью; в 1989-м для надзора за деятельностью профсоюза были назначены специальные федеральные инспекторы. Насчитывает около 2,3 млн членов (1993), в основном водителей грузовиков и складских рабочих, объединенных в примерно 760 местных отделений. Штаб-квартира в г. Вашингтоне. (Полное название — Межнациональное братство водителей грузовиков и легковых автомобилей, складских и подсобных рабочих Америки.)

В практике федеральной судебной системы США и в отдельных штатах большое жюри часто играло роль инструмента политического давления и формирования общественного мнения в интересах власть предержащих и влиятельных экономических сил, поэтому становилось ареной махинаций и эгоистичных притязаний разных кругов, что вызывало раздражение мировой общественности и широкий протест внутри США. В 70-е годы прошлого столетия эта американская практика была повсеместно прекращена. В данном случае говорится о попытке реанимировать судебный процесс 1947 года, организованный Конгрессом США для политической чистки американской киноиндустрии от прогрессивных и наиболее видных творческих работников, связанных с Компартией США. Как и процесс 47-го года, это мероприятие в самом Голливуде его активный участник охарактеризовал как «растранжиривание денег и бесстыдный срам».

(обратно)

9

Комитет по расследованию антиамериканской деятельности — постоянный комитет Палаты представителей Конгресса США в составе девяти членов, созданный в 1945-м. Относился к числу комитетов Конгресса по расследованиям, перед которыми ставилась задача выяснения состояния дел в области соблюдения законодательства и внесения рекомендаций по контролю за этим процессом. В 1950-м в разгар маккартизма и вслед за принятием Закона о внутренней безопасности Комитет по иностранным делам Сената создал аналогичный Подкомитет по внутренней безопасности. Оба эти органа занимались расследованием подрывной (в основном коммунистической) деятельности в США, проводили слушания в отношении лиц, подозреваемых в такой деятельности или в членстве в Коммунистической партии США. Если подозреваемый отказывался давать показания, ссылаясь на Пятую поправку, ему предъявлялось обвинение в неуважении к Конгрессу и его дело передавалось в суд. В суд могло быть также передано дело о лжесвидетельстве. Оба комитета сыграли главную роль в развертывании кампании преследования либералов, сторонников президента Ф.-Д. Рузвельта и его Нового курса, сотрудников Госдепартамента, а также других инакомыслящих. Кампанию развернули члены Палаты представителей М. Дайс из Техаса, Р. Никсон из Калифорнии и сенатор из Висконсина Дж. Маккарти. В 1969-м Комитет по антиамериканской деятельности был реорганизован, а в 1975-м вся деятельность Конгресса по расследованию антиамериканской деятельности была свернута.

(обратно)

10

Рита Хейворт (1918–1987) — звезда Голливуда 1940-х. Один из самых знаменитых фильмов с ее участием — «Гильда» (1946).

(обратно)

11

Зутеры, или пачукос, — в 1930—50-х американские подростки и молодые люди мексиканского происхождения (обычно от 13 до 22 лет), члены юношеских банд. Обычно одевались в спортивные пиджаки с широкими плечами, доходившие до середины бедер, мешковатые брюки, остроносые ботинки на толстой подошве. Образ «настоящего пачуко» обычно довершали набриолиненные волосы, уложенные в «утиный хвост», татуировки на руках, длинные нашейные цепи. Как правило, были вооружены ножами. В июне 1943-го в Лос-Анджелесе вспыхнуло так называемое восстание зутеров — беспорядки, в которых с одной стороны участвовали пачукос, а с другой — американские военные и гражданские лица.

(обратно)

12

См. предыдущую ссылку.

(обратно)

13

Самая старая тюрьма в Калифорнии (открыта в 1852 году) и единственная в штате, где приводят в исполнение смертельные приговоры.

(обратно)

14

Говард (Хауард) Робард Хьюз (1905–1976) — промышленник, авиатор, кинопродюсер. В раннем возрасте после смерти отца стал владельцем крупной компании «Хьюз тул» в Хьюстоне, штат Техас, с доходом в 2 млн долларов в год. В 1928–1941 годах вложил крупные средства в производство кинофильмов, выпустил в качестве продюсера несколько лент, давших кассовые сборы и получивших ряд премий. Одновременно создал фирму по производству экспериментальных самолетов «Хьюз эркрафт» и на самолете своей конструкции в 1935-м поставил рекорд скорости (352 мили в час). В 1938-м на двухмоторном самолете «Локхид» поставил рекорд кругосветного перелета (3 дня 19 часов 8 минут). В 1947-м сконструировал, построил и поднял в воздух 220-тонную «летающую лодку», построенную целиком из фанеры. К 1959-м держал три четверти акций авиакомпании «Трансуорлд эрлайнс», скупил крупные участки земли в Неваде, стал фактическим владельцем района отелей в Лас-Вегасе. В последние годы жизни жил полным затворником на верхнем этаже одного из них.

(обратно)

15

Во время съемок вестерна «Вне закона» отличавшийся эксцентричностью Хьюз остановил работу, чтобы лично разработать новый тип бюстгальтера для звезды фильма Джейн Рассел, который бы подчеркивал ее грудь.

(обратно)

16

Мицва (иврит) в иудаизме — благое дело.

(обратно)

17

Чарлз Паркер (1920–1955), по прозвищу Птаха, — джазмен и композитор, один из основателей джазового стиля бибоп.

(обратно)

18

Костюм, состоящий из длинного пиджака, мешковатых брюк и широкополой шляпы.

(обратно)

19

Лена Хорн (р. 1917) — негритянская актриса и певица.

(обратно)

20

Скрытые средства, имеющиеся у кандидата на выборный пост и предназначенные для подкупа и взяток лицам, располагающим возможностью повлиять на позицию избирателей и исход выборов.

(обратно)

21

Впервые вышедший 22 июня 1950 года алфавитный указатель фамилий 150 писателей, актеров, певцов, танцовщиков, а также радио— и телеадминистраторов с «сомнительными» политическими связями. «Красные каналы» редактировала группа агентов ФБР и выпускала группа «Американ бизнис консалтантс». Этот указатель был дополнением к еженедельнику «Контратака», целью которого провозглашалось «выявление коммунистической угрозы».

(обратно)

22

Бой Луиса со Шмелингом в 1938-м ознаменовал возвращение титула чемпиона-тяжеловеса, который Луис удерживал два года, сметая одного за другим всех претендентов. В этом бою-реванше Луис нокаутировал своего обидчика в первом же раунде.

(обратно)

23

РКО — Радио-Кейт-Орфеум — одна из киностудий Голливуда, получившая известность своими музыкальными фильмами, популярными в 30-е и 40-е годы прошлого столетия. Среди наиболее известных лент студии были первый фильм ужасов «Кинг-Конг» (1933), признанный шедевр американской кинодраматургии «Гражданин Кейн» режиссера О. Уэллеса и психологические триллеры Жака Турнера и Альфреда Хичкока. В 1948 году студию купил авантюрный делец, один из персонажей нашей книги Говард Хьюз, после чего студия пришла в упадок и в 1953 году перешла в руки других владельцев.

(обратно)

24

Роберт Митчум (1917–1997) — американский актер, звезда фильмов нуар 1940—1950-х.

(обратно)

25

Ава Гарднер (1922–1990) — американская актриса, прославившаяся своей красотой и браками — в частности, с Фрэнком Синатрой. Снялась, в частности, в знаменитом нуаре «Убийцы» (1946) Роберта Сиодмака.

(обратно)

26

Вероника Лейк (1919–1973) — американская актриса, снявшаяся в ряде фильмов нуар, в частности «Наемный убийца» (1942) и «Стеклянный ключ» (1942).

(обратно)

27

Антисептическое средство для полоскания рта и горла.

(обратно)

28

Зутеры, или пачукос, — в 1930—50-х американские подростки и молодые люди мексиканского происхождения (обычно от 13 до 22 лет), члены юношеских банд. Обычно одевались в спортивные пиджаки с широкими плечами, доходившие до середины бедер, мешковатые брюки, остроносые ботинки на толстой подошве. Образ «настоящего пачуко» обычно довершали набриолиненные волосы, уложенные в «утиный хвост», татуировки на руках, длинные нашейные цепи. Как правило, были вооружены ножами. В июне 1943-го в Лос-Анджелесе вспыхнуло так называемое восстание зутеров — беспорядки, в которых с одной стороны участвовали пачукос, а с другой — американские военные и гражданские лица.

(обратно)

29

Поздравления (идиш).

(обратно)

30

Здесь: Черт! (исп.).

(обратно)

31

Правда (исп.).

(обратно)

32

Правила дорожного движения.

(обратно)

33

Мертв (исп.).

(обратно)

34

Гомосексуалист (исп.).

(обратно)

35

Кто? (исп.).

(обратно)

36

По-английски (исп.).

(обратно)

37

Я — мать дьявола! (исп.).

(обратно)

38

Ресторан «Коричневый дерби» в Голливуде, построенный в форме шляпы и весьма популярный в среде киноэлиты.

(обратно)

39

Информированный, в курсе (дела) (франц.).

(обратно)

40

Нееврейка (идиш).

(обратно)

41

Дартс, «дротики», или «стрелки», — игра, популярная в пабах и барах; небольшие дротики бросают в разграфленный пробковый круг на стене; цель игры — набрать определенное количество очков.

(обратно)

42

«Сим победиши!» (лат.) — употребляется при подчеркивании правильности избранного пути, бесспорности успеха в намеченных планах или намерениях.

(обратно)

43

Истина в вине (лат.).

(обратно)

44

Норман Рокуэлл (1894–1978) — художник, иллюстратор. Автор множества реалистических картин жизни маленького американского городка, иллюстратор обложек журнала «Сатердей ивнинг пост» (1916–1963), создатель фрески «Четыре свободы» и графической серии, посвященных Всеобщей декларации прав человека ООН.

(обратно)

45

Бетти Грэйбл (1916–1973) — американская актриса, звезда мюзиклов 1940-х годов. Получила известность благодаря своим красивым длинным ногам, которым был посвящен фильм «Ноги за миллион долларов» (1939) и которые были застрахованы лондонской страховой компанией Ллойда.

(обратно)

46

Братство или тайное общество в городских китайских общинах в США. Считается формой организованной преступности.

(обратно)

47

Высшая награда в любительском боксе и одноименные соревнования. Проводятся в «Мэдисон-сквер-гарден» ассоциацией «Золотые перчатки» (создана в 1927-м) при участии газет «Чикаго трибюн» и «Нью-Йорк дейли ньюс». Победители получают право представлять США на Олимпийских играх.

(обратно)

48

Рита Хейворт (1918–1987) — звезда Голливуда 1940-х. Один из самых знаменитых фильмов с ее участием — «Гильда» (1946).

(обратно)

49

Голливудский летний театр: природный амфитеатр в г. Лос-Анджелесе на склоне Голливудских холмов, по форме напоминает огромную раковину, встроен в дно каньона. Звук оркестра отражается от стены каньона и распространяется на склоны холмов, где расположены скамьи для публики. Здесь проходят концерты классической и популярной музыки и балетные спектакли; постоянная сцена Лос-анджелесского филармонического оркестра. Трибуны на 20 тысяч человек и помещения построены в 20-х годах.

(обратно)

50

Джозеф (Джо) Пол Ди Маджио, мл. (1914–1999) — бейсболист. Тринадцать лет был членом клуба «Нью-йоркские янки», неоднократно входил в состав сборной, трижды избирался «лучшим игроком» Американской лиги. В 1955-м был избран в национальную Галерею славы бейсбола. Был женат на Мэрилин Монро в течение девяти месяцев (1954–1955) — подробности их отношений постоянно освещались прессой. Несмотря на развод, продолжал любить ее всю жизнь.

(обратно)

51

Франклин Делано Рузвельт (1882–1945) — 32-й президент США.

(обратно)

52

Чарлз Паркер (1920–1955), по прозвищу Птаха, — джазмен и композитор, один из основателей джазового стиля бибоп.

(обратно)

53

Социальная организация помощи беднейшим слоям населения, основанная в 1914 году в Лос-Анджелесе Томом Лиддекоутом.

(обратно)

54

Американская федерация труда — Конгресс производственных профсоюзов (АФТ-КПП) — крупнейшее профсоюзное объединение США, само по себе не являющееся профсоюзом и не участвующее в переговорах. Представляет общеполитические интересы профсоюзов и координирует их совместную деятельность, играет важнейшую роль в формировании профсоюзной политики в целом. Создано в 1950-х путем слияния ранее существовавших независимо друг от друга крупных профсоюзных объединений АФТ и КПП.

(обратно)

55

Товарный знак моющих и чистящих средств, а также стиральных порошков производства компании «Колгейт-Палмолив».

(обратно)

56

Гленн Миллер (1904–1944) — музыкант, руководитель джаз-оркестра. В 1942-м погиб при перелете из Англии в Париж.

(обратно)

57

Джимми (1904–1957) и Томми (1905–1956) Дорси — братья-музыканты, работавшие в стиле свинг. Джимми играл на кларнете, а Томми на тромбоне. Вместе или раздельно они возглавляли популярные ансамбли 20—30-х годов.

(обратно)

58

Эдлай Юинг Стивенсон II (1900–1965). В 1948-м стал губернатором штата Иллинойс. В 1952-м и 1956-м выдвигался на пост президента. Выступал как представитель либерального крыла Демократической партии, проиграл оба раза Д. Эйзенхауэру. В 1960-м еще на съезде партии проиграл выдвижение на президентский пост Дж. Кеннеди.

Роберт Альфонсо Тафт (1889–1953) — политический деятель. В 1940-х лидер консервативного крыла Республиканской партии в сенате, представленного в основном сенаторами со Среднего Запада. Получил прозвище Мистер Республиканец. Инициатор и соавтор закона Тафта — Хартли (Labor-Management Relations Act of 1947). Был противником государственного регулирования в сфере социально-экономических отношений, но выступал за введение ограниченных программ федеральной помощи в области медицинского страхования, жилищного строительства и образования. Во внешней политике поддерживал доктрину «сдерживания» СССР.

(обратно)

59

Презрительная кличка мексиканцев.

(обратно)

60

Гомосексуалист (исп.).

(обратно)

61

Козел, урод (исп.).

(обратно)

62

Здесь: Что за хрень! (исп.).

(обратно)

63

Прощай (исп.).

(обратно)

64

Эйме Семпл Макферсон (1890–1944) — проповедница, основательница секты «пятидесятников» в рамках баптистской церкви. Секта образовалась в Калифорнии в начале XX столетия. В Лос-Анджелесе находится центральный храм секты — Собор Ангела.

(обратно)

65

Спектакль по роману Хелен Хант Джексон. Ежегодно играется на открытом воздухе с 1922 года. В «Рамоне» занято более 425 актеров.

(обратно)

66

Истина в вине, понял? (лат., итал.)

(обратно)

67

Сердце, счастье (исп.).

(обратно)

68

Прощай (исп.).

(обратно)

Оглавление

Часть первая Против красной угрозы

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

Часть вторая Апшо, Консидайн, Микс

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцатая

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

Часть третья Росомаха

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

Часть четвертая Блюз для охотника накрасных

  Глава сорок первая

  Глава сорок вторая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg