«Убийство к ужину»

Убийство к ужину (fb2) - Убийство к ужину (пер. Любовь Дмитриевна Ведерникова) (Комиссар Клуфтингер - 1) 1139K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Фолькер Клюпфель - Михаэль Кобр

Фолькер Клюпфель, Михаэль Кобр Убийство к ужину

Черт бы всех побрал!

Клуфтингер не выругался вслух, он приберег это для внутреннего употребления. Его жена терпеть не могла его чертыханий, и все, чего он добился бы своей несдержанностью, — очередной лекции на тему: «Комиссар должен в своих выражениях быть выше вверенных ему подчиненных». Нет уж, как-нибудь обойдется, особенно теперь, когда его настроение и так ниже среднего. Но чего он совсем уж не выносил, так это любой попытки помешать ему наслаждаться едой. Особенно в понедельник. В его понедельник. Один день в неделю, когда он вкушал швабские клецки с сыром. Клецки были лучшим, да нет, единственным, что скрашивало понедельники, ибо по вечерам приходилось еще и барабанить на репетициях оркестра, которые отравляли ему жизнь и торчали в печенках.

— Подойдешь наконец? — крикнула жена с кухни, когда телефон прозвонил в третий раз.

Сегодня она с ним не ужинала, отговорилась разгрузочным днем. На самом деле — и это не секрет, — пока готовила для него, всегда по чуть-чуть «поклевывала» из холодильника. Да пусть себе. Сам-то он каждый раз по понедельникам (и не только) оттягивался по полной, хоть и понимал: такая жирная пища на пользу не идет. К ночи ему точно будет обеспечена изжога, жаренный на жире лук уж об этом позаботится — много-много румяного поджаристого лука. И все равно он обожал эту еду. Особенно лук. Была бы его воля, он вообще поменял бы соотношение клецек и лука, и блюдо называлось бы не клецки с луком, а лук с клецками. Лука как-то всегда оказывалось маловато.

То, что жена каждый понедельник безропотно возилась для него со швабскими клецками, хотя и неизменно ворчала, что кухня при этом превращается в натуральный свинарник, являлось следствием их давнего договора. И все годы — сколько же это? да добрых лет пятнадцать! — она добросовестно исполняла свою часть сделки. Разве что — ничего не поделаешь! — выпало два понедельника: день похорон ее матери и еще школьный выпускной сына…

Но угрызения совести по такому поводу его не мучили, в конце концов, за это сам он по понедельникам безропотно тащился на репетиции. Впрочем, прежде чем согласиться, он долго держался, как бы его ни увещевали и ни умасливали. Мол, ни у кого нет такого чувства ритма, чтобы освоить большой барабан, и никто якобы, кроме него, не обладает такой импозантностью, чтобы носить столь внушительный инструмент… «И нет такого дурака, чтобы играть на нем, — подумал он тогда, — могли бы честно признаться».

Жена тоже постоянно уламывала его. Почему — ясно как божий день: хотела, чтобы он, а через него и она имели вес в деревенской общине. «Ну пожалуйста, просто попробуй разок, — ныла она, — увидишь, тебе самому понравится. А раз уж ты им так нужен и без тебя никак…» И однажды он легкомысленно сказал «ладно». Рано или поздно он всегда говорил «ладно». Жена это знала.

Телефон зазвонил снова. Кряхтя и отдуваясь, он поднялся и пошел в прихожую. Штаны от национального костюма стесняли в шаге. Ох уж эти кожаные штаны! Кто только придумал такую пакость! Но ничего не поделаешь. Сегодня генеральная репетиция, и, значит, надо быть при полном параде. Его тяготили и тесные штаны по колено с колючими шерстяными чулками, и рубаха со стоячим воротничком, который вечно сдавливал шею, отчего лицо становилось сливовым, и кирпично-красная жилетка. Хорошо, хоть узкую куртку сегодня не пришлось надевать — у всего оркестра они в чистке.

Отзвенел пятый звонок.

— Клуфтингер! — рявкнул он в трубку.

Он полагал, это подружка жены, а кто же еще в такое время? Однако звонок оказался служебным, что удивило его. Вызов из дежурной части. Клуфтингер насторожился, предчувствуя неприятности. Раньше, когда он был молодым полицейским, его частенько поднимали по ночам, но и тогда нечто из ряда вон выходящее случалось редко. Теперь, по своему опыту, он мог сказать, в какие дни недели уровень преступности стремится к нулю, а когда подскакивает. Например, по понедельникам отдыхали, похоже, не только пасторы и парикмахеры, но и нарушители закона. Голос молодой сотрудницы на том конце провода звучал серьезно и отчетливо: «…убийство… эксперты-криминалисты уже выехали… место преступления… прокуратура…» Когда Клуфтингеру удалось-таки переключить внимание с громыхания кастрюлек в кухне на разговор, суть он уже упустил. Девушка в трубке стрекотала чересчур быстро. Она явно была родом из северных земель Германии.

Он попросил ее повторить сообщение и на сей раз разобрал адрес, по которому следовало прибыть. Услышал и ушам своим не поверил: Альтусрид — место его собственного проживания.

— Черт… — остаток ругательства застрял у него в горле.

Вот, к любимому блюду даже не притронулся, и на тебе. Мертвец к ужину. Веселенькое дельце! Времени уже не оставалось. Тут либо по-быстрому переодеться, либо проглотить парочку клецек.

Клуфтингер направился к столу и принялся уписывать за обе щеки.

Едва переступив порог в доме покойника, он проклял себя за то, что вердикт вынес в пользу еды. Уж сколько лет минуло, когда он в последний раз видел труп. Нахлынули воспоминания, а вместе с ними и клецки, с такой жадностью проглоченные, пожелали вывернуться наружу. Собственно говоря, ему при виде покойника всегда становилось нехорошо. Все началось еще в нежном возрасте, когда отец, деревенский полицейский, однажды решил взять сына с собой на осмотр первого в его жизни трупа. Родитель находил в этом акте некий обряд посвящения, важный шаг к возмужанию. Клуфтингеру-младшему тогда едва минуло двенадцать лет.

Сейчас ему уже и не припомнить, как выглядел его первый труп. Кажется, тот лежал на каталке в каком-то выложенном кафельными плитками помещении, где-то в подвалах полицейского участка. Вроде бы пожилой мужчина. Отец тогда еще пренебрежительно обмолвился, мол, «упился вусмерть». Что засело в памяти прочно, так это запах. Клуфтингер всегда был чрезвычайно чувствителен к запахам, их он запоминал куда лучше, чем лица или номера телефонов. Этот сладковатый, влажноватый запах, не слишком крепкий, но перехватывающий дыхание. В тот раз его вывернуло еще по дороге наверх — полный конфуз, о котором отец и сегодня любил порассказать.

С той поры все трупы для Клуфтингера пахли именно так. Вот и сейчас. А ведь он его даже не видел. Он топтался у входной двери, когда ему навстречу вышел коллега.

— Итак, я знаю… то есть имею в виду… не… я был… — Евгений Штробль выглядел очень взволнованным. И хотя этим прохладным летним вечером в квартире было не слишком жарко, он весь взмок. — Лучше глянь-ка сам.

Он повел рукой вдоль коридора в сторону застекленных дверей. Клуфтингер медленно двинулся в том направлении. Снова подступила тошнота. С каждым шагом запах становился назойливее.

— Вот так явление! Принарядились по особому случаю? — Доктор Мартин Лангхаммер бросил на костюм комиссара насмешливый взгляд.

«Черт, этот-то как здесь?!» — досадливо выругался про себя Клуфтингер.

— Ваши привезли, — ответил доктор на невысказанный вопрос. — Я копался в саду и увидел полицейскую машину.

В памяти Клуфтингера вдруг всплыло: Лангхаммер жил неподалеку, и теперь ему, по настоянию жены, придется как-нибудь стерпеть совместный ужин в роскошно обставленном летнем бунгало Лангхаммеров. «Что тут попишешь, все сегодня одно к одному», — мысленно вздохнул комиссар.

— Ладно, пойду, — на ходу бросил он, возобновляя свой крестный путь. Перед доктором не хотелось выказать свою слабинку.

— Надеюсь, желудок у вас крепкий, — напутствовал его Лангхаммер в спину.

Он так и не дошел до комнаты с трупом, а навстречу выступил второй коллега. Рихард Майер был высок и строен, кое-кто называл его тощим. Бледное лицо, каштановые волосы, пришлепанные гелем на аккуратный пробор. Свободный вельветовый пиджак с налокотниками, какие давно уже вышли из моды. В руках — диктофон.

— Привет, — бросил он, не поднимая глаз. — Господин комиссар также прибыл на место происшествия, не прошло и полчаса… — с наигранной серьезностью продолжил он надиктовывать, но споткнулся на полуслове, заметив, как тот одет. — Вот это да! Пришел сыграть ему вечернюю зорю? Или ангажирован сегодня на чьи-то похороны?

— Поостерегись, Майер! Я все-таки твой начальник! Ну, все взял на протокол?

— Как раз занимаюсь этим.

Майер отмотал пленку назад и включил воспроизведение. Из диктофона, который он вечно таскал с собой, заскрипел его занудный голос: «Обстоятельства дела следующие: жертва, мужчина, находится перед диваном в положении лежа на спине. Точка. По заключению вызванного полицией домашнего врача, наблюдаются признаки удушения, которые, вероятно, и стали причиной смерти. Точка. Судя по наличию и расположению трупных пятен, а также состоянию температуры тела, смерть наступила не менее двенадцати часов назад…»

Майер остановил запись и прокомментировал:

— Это установил Лангхаммер. Он прибыл к трупу одним из первых.

«…то есть около восьми часов тридцати минут утра…» — зашуршала пленка дальше.

Клуфтингер поморщился:

— Личность потерпевшего установили?

— Да. Некто Филипп Вахтер. Судя по табличке под звонком.

Клуфтингер уже двинулся дальше, но Майер еще добавил:

— Точнее, доктор Вахтер.

«Гнездо, что ли, тут у этих докторов? — подумал Клуфтингер, но воздержался от высказывания вслух. — По крайней мере на одного в этих краях стало меньше».

Все подчиненные комиссара знали, что он не выносит мертвецов. Может, со временем он и сумел бы преодолеть свою слабость, вот только случаев почти не подворачивалось: убийства уж никак не являлись его рутинной работой. Если кто-нибудь погибал в результате дорожной аварии, еще куда ни шло, но вот сегодня, он мог поклясться, по всему дому уже расползся этот отвратительный сладковатый запах. В глазах своих коллег он прочитал сочувствие как к тяжелобольному. Ему было известно, что они знали, как в такой ситуации он чувствовал себя. Но в глаза ему никто никогда этого не говорил. Да и за глаза тоже. Деликатность, которую он очень ценил. Обо всем остальном они могли сплетничать. О его поредевшей шевелюре, о носе-клецке, об увлечении барабанным боем — но об этом никогда! Никаких шуточек по поводу его дурноты от трупного запаха!

Наконец он добрался до гостиной, откуда распространялся «дивный аромат».

То, что разворачивалось дальше, являлось настоящим ритуалом. «Эксклюзивным ритуалом Клуфтингера», — как однажды в потугах сострить сформулировал Майер, правда, тут же сникший под суровым взглядом шефа. Определение больше не упоминалось. Но что-то в нем все-таки было. Процесс протекал по известной схеме — это позволяло Клуфтингеру не только сохранять самообладание в присутствии трупа, но и быть уверенным в том, что ничего не пропустит. Сотрудники на время затихали, зная, что сейчас к нему нельзя обращаться даже с вкрадчивым замечанием. Если его потревожить, можно наверняка спровоцировать редкостный приступ ярости обычно добродушного альгойца. Поначалу Клуфтингер просто стоял, давая пространству войти в себя. Взгляд блуждал по гостиной, обставленной со вкусом, хоть и очень богато. Как правило, эти факторы вступали в противоречие, но не здесь… Он задержался на массивном антикварном столе, где стояли кофейная чашка и тарелка с половинкой булочки, намазанной мармеладом, рядом лежала газета. Проследовал к книжному стеллажу, на полу перед которым валялось в беспорядке несколько томов, и дальше к кожаному дивану.

Мертвеца в поле своего зрения Клуфтингер включил последним.

Труп лежал возле дивана, голова запрокинута, одна рука подмята телом. На шее синюшные полосы. Клуфтингер сглотнул — снова подступала тошнота. На мгновение он потерял над собой контроль. Конечно, ему давно известно о подобном, но сам он столкнулся впервые. Убийство. В его общине. В его понедельник. Так и подмывало выругаться! Ладно, осмотр еще не закончен.

Через некоторое время он опустил глаза и потер пальцами переносицу. Сеточка красных прожилок на его щеках проступила отчетливее. Так бывало всякий раз, когда он нервничал. Прикрыв веки, он постарался вызвать перед внутренним взором место преступления. Он обладал отличной памятью, некоторые даже утверждали — фотографической. Одно из немногих своих качеств, которым он гордился.

Мысленно еще раз прошелся по гостиной. Жертва явно сопротивлялась. Об этом свидетельствует…

Клуфтингер открыл глаза. Нет, что-то здесь не соответствовало, что-то в представшей картине мешало ему. Да, покойный боролся за жизнь. Об этом свидетельствуют сброшенные с низкого столика книги и журналы. Судя по следам, борьба разыгрывалась именно в этом месте — между стеллажом и диваном. И все-таки… Через мгновение он уже определил причину беспокойства. В конце комнаты перед большой раздвижной дверью на балкон не оказалось штор. Они лежали на столике рядом, новехонькие, едва распакованные. Клуфтингер резко обернулся.

Позади него на изготовку стоял Майер, который только и ждал, когда шеф обратится к нему.

— Вот это было на его шее. — Майер, качнув головой в сторону трупа, сунул ему под нос прозрачный пакет с уликой.

Там лежал шнур для штор. Желудок Клуфтингера снова взбунтовался.

Ничего подобного ему еще не приходилось видеть. Разве что по телевизору. Но здесь? Во вверенной ему коммуне Альтусрид, где все население-то — семь тысяч душ? Если эта новость разлетится…

— Прежде всего — никаких утечек в СМИ, — распорядился он.

Ему захотелось развернуться и уйти или хотя бы сесть, но он мужественно приблизился к трупу еще на два шага.

— Кто обнаружил труп?

— Сотрудник молокозавода.

— Он еще здесь?

— Нет, отпустили. Он был совсем плох, — удрученно сказал Майер и тут же оживился: — Но я записал его показания. Хотите прослушать?

Комиссар шумно вздохнул: ох уж этот докучливый Майер с его игрушкой!

— Лучше своими словами.

— Так вот. Тот взял у соседа ключ, поскольку Вахтер не вышел на работу. А этот Вахтер важная птица на заводе. Э… кто-то там «пищевых продуктов»… Секундочку!

Майер принялся возиться с диктофоном: отматывал, нажимал какие-то кнопки. Клуфтингер потерял терпение:

— Ладно, не важно.

— Нет-нет, подождите… Вот!

Определение, которое он искал, звучало так: «дизайнер пищевых продуктов».

— Кто-кто? — Клуфтингер недоумевающе уставился на подчиненного.

— Ди-зай-нер пищевых продуктов.

— Это еще что за птица? — спросил комиссар, опускаясь на корточки, чтобы лучше рассмотреть труп, пусть и с расстояния чуть больше метра, но ближе он бы ни за какие коврижки не подошел.

— Ну, это тот, который… в общем… это трудно объяснить.

Клуфтингер едва не рассмеялся, но ситуация не позволяла. Для Майера было превыше сил признаться, что он чего-то не знает.

— Завтра утром он должен быть в моем кабинете.

— Кто?!

— Тот, кто обнаружил труп.

— А… Это Барч. Я его уже вызвал. На девять утра, — не без гордости заявил Майер.

— Родственники у него есть?

— У Барча?

Щеки Клуфтингера начали пылать. Слишком уж долго он проторчал здесь.

— У потерпевшего, разумеется. — Клуфтингер постарался сдержать раздражение.

— А, ну да. Этим хотел заняться Штробль.

Клуфтингер поднялся и зашагал к выходу. Он увидел достаточно. В коридоре Штробль беседовал с полицейским в форме. Заметив комиссара, двинулся ему навстречу:

— То еще зрелище, да?

Клуфтингер закатил глаза.

— Родственники есть?

— Доктор Лангхаммер говорит, что проживал он один. Но у него есть две дочери, одна предположительно живет за границей. Жена где-то в Южной Америке. Бывшая жена, имею в виду. Сейчас пробиваем.

«Пробиваем». Слово неприятно царапнуло. Что, современная молодежь уж и по-немецки говорить разучилась? Сначала «дизайнер пищевых продуктов», теперь вот «пробивают». Ерунда какая-то! Лучше бы сели побыстрее на телефон.

— До завтра! — бросил комиссар и заспешил к своему старенькому «пассату».

Проходя мимо «зелени» — как называли его коллеги униформированных полицейских, — он заметил на их лицах широкие ухмылки. «Уф-фа-фа, уф-фа-фа», — послышалось сзади. Кто-то из этих шутников изображал духовые инструменты.

Надо бы обернуться со строгостью, да сил больше нет.

Вернувшись домой, он обнаружил возле телефона записку: «В оркестре расстроены. Сказала, уехал по делам. Позвони завтра Паулю». Клуфтингер вздохнул. Ладно, хотя бы на репетиции сэкономил. Впрочем, утешение малое, если представить, что ему предстоит в ближайшие дни, а может, и недели. А теперь еще и объясняться с обиженными товарищами по оркестру, будто нет у него других забот.

— Ах, черт!

Клуфтингеру вдруг ударило в голову — барабан остался в машине. «Плевать, — решил он, — выгружу завтра».

Заглянув в гостиную, он обнаружил жену спящей перед телевизором. Это было ему на руку. Меньше всего хотелось сейчас подвергнуться допросу. Манила только постель. Не успел он лечь, как в спальню вошла жена.

— Что-то случилось? — полюбопытствовала она.

Клуфтингер пробормотал нечто невразумительное, прикинувшись спящим, которого потревожили.

Однако выспаться этой ночью ему не пришлось. И на этот раз швабские клецки оказались ни при чем.

Просто выдалась одна из тех ночей, когда его мучил жар в ногах. Насколько он знал, никто из его окружения не сталкивался с подобной проблемой и поэтому не мог понять его мучений. Даже собственная жена не могла взять в толк, что плохого в приятной теплоте ног. Как-то раз Клуфтингер наткнулся на передачу о здоровье, где настойчиво вдалбливали, будто человек может заснуть лишь с согретыми ногами. Какая ерунда!

Этой ночью он первым делом попробовал выпростать ноги из-под одеяла, хоть и знал: толку от этого мало. Он беспрестанно ворочался с боку на бок. А тут еще в голове все время вертелось: труп, занавески, шнур, диктофон… Убийство. В Альтусриде. Такого на его памяти еще не случалось. Только в родных краях не хватало такого дерьма! Вот уж поднимется шумиха! А если еще выйдет наружу эта история с удушением шнуром для занавесок, тогда извольте радоваться. Замельтешат все: газета, местное телевидение, а может, нахлынут и мюнхенские репортеры. Милый тихий Альгой — и хладнокровное убийство. Такой контраст даст повод почесать языки. И кто знает, какие еще скелеты повылазят из шкафов.

«Сор из избы», — называл это отец. Но ему, Клуфтингеру, необходимо во что бы то ни стало этому помешать. Уж он отбарабанит для прессы приличный ритм.

Больше терпения не хватало, надо что-то делать, если он вообще еще хочет поспать. Электронные часы показывали два сорок семь, когда он пошел в ванную и пустил полной струей ледяную воду. Десятиминутная ванна для ног, а затем — возможность немного подремать. Он глянул в зеркало. Жидкие волосенки с легкой сединой торчали во все стороны.

Жена определенно услышала шум воды и начнет приставать: что это он потерял сон? Но забивать этим голову не хотелось, на сегодня с него хватит. Через четверть часа он уже мирно посапывал.

Наутро, когда Клуфтингер ехал на работу, последствия короткого сна давали о себе знать: ломило все тело, и в голове стоял туман. Моросило. Обычное дело для этого лета. Погода то и дело менялась. Вот и сейчас вроде бы опять должно распогодиться. Жаль, пасмурный день больше соответствовал его настроению. Не прошло и пятнадцати минут, как он свернул на стоянку кемптенского президиума полиции. Машин было еще мало. Не мудрено, он приехал слишком рано. Раз уж не вышло как следует выспаться, то хоть поразмышляет в тишине и покое. Он постарался сбежать из дома, пока жена еще не встала, чтобы не портить себе утро ее расспросами. Они бы просто поставили его перед фактом, что до ответов предстоит еще долгий и тернистый путь.

Запирая машину, он вдруг обнаружил барабан, который все еще громоздился в багажном отделении. Опять забыл. Ну и черт с ним!

В кабинете он первым делом принялся разгребать завалы на рабочем столе. Папки по делу о мошенничестве с векселями он засунул на дальнюю полку. Когда еще теперь до него дойдут руки! Распихав остальное, решил сварить себе кофе. Эта утренняя чашка вызывала протест его желудка, но, так или иначе, он уже не мог отказаться от привычного ритуала. Глянул на часы: пятнадцать минут восьмого. Через три четверти часа здесь начнется столпотворение.

Он уселся за письменный стол и уставился в потолок. Итак, с чего начать?

— Боже милостивый! Как же вы меня напугали! — Фрейлейн Хенске, его секретарша, сначала изобразила испуг, а потом сделала озабоченное лицо. — Вы? Так рано?.. — Она положила на стол почту.

— Дел много, — чуть помедлив, буркнул Клуфтингер, лихорадочно соображая, как бы выкрутиться, чтобы не возбуждать излишнего любопытства, которое и без того прямо-таки капало с кончика ее носа.

— Что-то из ряда вон?

Клуфтингер поднял глаза.

Сейчас, когда ее лицо зарделось в предвкушении тайны, она вроде бы даже похорошела. А то он все никак не мог взять в толк, почему подчиненные неприкрыто пожирают ее взглядами. Нет, конечно, в своих чуть пониже попы юбчонках и обтягивающих блузках девушка могла возбуждать какие-то глухие инстинкты. Но Клуфтингера всегда волновала сокровенная красота. Однако в некоторой привлекательности ей точно не откажешь. Разве что чуть плотновата, да определилась бы уж с цветом волос. Он предпочитал постоянство. Вот сегодня она явилась чем-то вроде соломенной или платиновой блондинки.

Секретарше он больше симпатизировал за чуткое отношение к себе, а не за какие-то там ее женские качества. И сейчас отчетливо вспомнилось, как увидел ее в первый раз. Он оказался попросту обескуражен. «Курочка» — первое, что тогда пришло на ум. Но очень скоро добросовестной работой и предупредительностью она завоевала его расположение. Он даже поразился, насколько люди при более близком знакомстве отличаются от первого впечатления о них. В его работе помнить об этом необходимо.

А она все еще пожирала его глазами в ожидании откровения. Ей бы определенно польстило, если бы Клуфтингер ударился в пространные россказни о вчерашнем происшествии. Но долг есть долг.

— Разве у нас не каждый день что-то случается? — сухо произнес он и взялся за доставленную почту.

Осознав, что продолжения не последует, она вопреки своей обычной манере не стала задавать лишних вопросов, а тихо вышла из кабинета.

Клуфтингер отложил почту, бездумно поблуждал взглядом по кабинету, побарабанил по ручке офисного кресла и слегка пораскачивался на нем. Ничего оригинального в голову не приходило. Может, у экспертов уже что-то есть? Он набрал номер. Трубку никто не взял. Оно и понятно. Какой дурак явится на работу раньше восьми?

Дверь распахнулась — на пороге стоял Штробль. Выглядел он еще хуже начальника. И без того впалые щеки совсем ввалились, под глазами — черные круги. Он снял и аккуратно повесил на стоячую вешалку дождевик и кепку, пригладил перед зеркалом взъерошенные, соломенного цвета волосы.

— Тоже не выспался? — с сочувственной улыбкой спросил Клуфтингер. Он обрадовался приходу коллеги. — Что, долго с Рихардом там вчера проторчали?

— Да нет, ушли почти вслед за тобой. Криминалисты закончили свою работу, и больше там делать оказалось нечего.

Штробль подошел к кофейному автомату и налил себе кофе.

Вкатился кругленький Хефеле.

— Привет. Ну что, мы вляпались по самое не могу? — спросил он с порога.

В глазах-щелочках пухленького человечка из-под мимических морщинок не светилось обычной лукавинки. И все-таки даже в такой день неуемный полицейский с курчавой копной волос и черными густыми усами не утратил веселого нрава. Он явно ожидал услышать от коллег бодрое «выберемся», но оба лишь мрачно кивнули в ответ.

— Или забьем на это, как думаешь? — не желал сдаваться неунывающий Хефеле. — Скажем, в большой барабан…

Штробль сообразил не сразу, а потом оба прыснули.

— Хватит вам. — Уж остроты-то Клуфтингер ловил на лету. — Других забот у меня, что ли, не было, кроме как вытаскивать из машины чертов барабан!

— Да всё мы понимаем. — Штробль с трудом скроил серьезную мину. — Должен ведь кто-то нас здесь строить, бум-бум.

Они с Хефеле снова расхохотались.

Вошел Майер.

— Я что-то пропустил? Чего это вы так развеселились?

Оба покосились на кислую физиономию шефа, который сегодня явно не был расположен к шуткам. Если перегнуть палку, можно нарваться и на выброс неконтролируемой ярости.

— Ага, — неправильно оценил ситуацию Майер и с блеском в глазах торжественным тоном сообщил: — Я тоже думаю, что нам надо быстренько отбарабанить это дело.

Он захихикал, ткнул локтем в бок Хефеле и качнул головой в сторону парковки. Никто из присутствующих не поддержал его. Глаза Клуфтингера налились кровью. Он шумно втянул воздух и повернулся к подчиненному, сверля его взглядом. Майер мгновенно сник и пролепетал:

— Я… я только хотел… так сказать, поддержать… сказать, что… Барч в приемной.

— Бар? — Клуфтингер медленно отходил. — Какой бар? Барч? Тот, что обнаружил тело? — Он бросил взгляд на часы. Стрелки едва подошли к восьми. — Но ты же вызвал его на девять!

— Я… Я думал… я полагал… — Лицо его зарделось, и он добавил совсем уж робко: — Возможно, я перепутал и вызвал на восемь.

«Вот уж некстати», — подумал Клуфтингер. Не успел обсудить с ребятами вчерашние события, и нате вам, первый свидетель уже на подходе. Ладно, все и так пошло уже наперекосяк.

— Зови, — коротко сказал он.

Барч не понравился Клуфтингеру с первого взгляда. Розовый галстук! За такую розовую удавку отец безжалостно отстегал бы его ремнем. «Стоп!» — притормозил он себя. Нельзя начинать допрос с предвзятого мнения о свидетеле. Сам отец осадил бы его, и был бы прав.

Но к Барчу оказалось просто невозможно относиться непредвзято: темно-серый деловой костюм с голубой сорочкой и свиняче-розовым галстуком. Кто мог такое выдержать?! Из гладко зализанной прически две смоляные пряди небрежно и как бы намеренно спущены на лоб. И этот бьющий в нос резкий запах парфюма!

Барч между тем расшаркивался с полицейскими.

— Ах-ах, мы с вами вчера уже встречались! — сунул он руку Штроблю.

Майер сморщился и, отступив, сухо кивнул. Нимало не смутясь, этот клоун бросился к комиссару, протягивая отягченную печатками руку:

— Барч. Роберт Барч. Я его нашел! Этот…

— Клуфтингер, — отрекомендовался комиссар, указывая на стул перед своим столом.

Вообще-то в его кабинете был выделен специальный угол для бесед, но он предпочитал сажать фигурантов перед массивным письменным столом. Каким-то образом у него сложилось мнение, что человек, сидя против него — глаза в глаза, — трепетал и становился более откровенным, чем в том уголке. Разумеется, дипломированный психолог возразил бы ему. Такого потенциально «дипломированного» он имел в собственной семье. Сын Маркус заканчивал пятый семестр. Когда доморощенный психолог по окончании первого курса явился из Эрлангена на родину, нашпигованный знаниями по научному ведению допроса, у Клуфтингера возникли проблемы. Долгие годы комиссар считал свою тактику, а заодно и манеру допроса более чем устоявшимися и вполне продуктивными, как вдруг молокосос заявил, будто весь его опыт коту под хвост. Правда, проблема с научными советами вскоре разрешилась сама собой, когда в следующем семестре у сына начался новый курс, а заодно и завелась новая подружка. Приезды в Альтусрид стали спорадическими, а контакты с отпрыском все более терпимыми и даже проникнутыми взаимопониманием.

Итак, Барч присел на стул напротив Клуфтингера, а Штробль, Майер и Хефеле расселись от ближайшего кресла до «мягкого уголка». Поскольку статус посетителя пока не был определен, оставаться могли все.

— Проживаете в Кругцелле? — уточнил Клуфтингер.

Кругцелле являлся обособленным поселением, там издревле существовал молокозавод, где и работал почивший Вахтер. А теперь, в результате программы экономического развития, поселок стал пригородом Альтусрида.

— Нет-нет, — отчаянно замахал свидетель, — у меня дом в Имменштадте возле Калвариенберга. Мне, конечно, нелегко каждый день катать за сорок километров. Но работа в Кругцелле того стоит.

«Хорошо, что свидетель так словоохотлив», — отметил Клуфтингер. Голос у Барча был низким и приятно бархатным. Может, не такой уж он и злодей?

— Почему вы решили навестить Вахтера в тот вечер?

— Так он не вышел на работу. Небывалое дело. Тем более когда назначена важная встреча. С рекламщиками из крупного агентства, чтобы обсудить ролики. Для нашей новой линейки сыров. И вдруг он не явился. Я бросился звонить. Сначала на мобильник, потом на домашний. Но все без толку.

Барч заискивающе посмотрел на комиссара. Клуфтингер хранил молчание.

— Знаете, Филиппа ведь на фирме всегда считали таким правильным. Чуть ли не занудой.

Клуфтингер домиком поднял брови. Барч тут же принялся оправдываться:

— Полная чепуха, конечно! Чего только не болтают, когда человек за короткий срок так высоко взлетает! Да еще умеет поприжать других…

— Вахтер был вашим начальником?

— Формально да. Но мы, скорее, работали в команде. Так сказать, дополняли друг друга. Я ведь добряк по натуре, а Филипп — он иногда держался уж чересчур высокомерно.

Клуфтингер сделал себе пометку.

— Ну, это на взгляд тех, кто его мало знал. Он мог быть и очень обходительным, вы понимаете, о чем я? — Барч хрюкнул. — Когда дело касалось дамочек.

«А он быстро оправился», — подумал Клуфтингер.

И, будто уловив его мысль, Барч сделал скорбное лицо:

— Ах, все это так ужасно!

— Да. И что было дальше, когда вы пришли?

— Я позвонил. Два звонка, как обычно. Это мой фирменный знак, — снова оживился Барч. — Филипп не открыл, но его «ягуар» стоял перед гаражом. В общем, я почуял неладное. Тут и заметил, что дверь вроде бы только прикрыта. Ну, я толкнул ее и вошел. А там он лежит…

— И вы вызвали полицию?

— Нет, сперва я подошел к нему: мало ли что? И сразу понял. Не то чтобы я мертвяков вижу каждый день, но по нему сразу стало понятно, что мертвый. Он так выглядел!

— Как?

— Ну, глаза открыты и как-то выпучены. Рот тоже открыт. — Барч беспокойно заерзал на стуле, ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу сорочки. Над губой выступили капли пота. — А на шее… на шее эти ужасные полосы. Брр! Я так струхнул, что выскочил оттуда как ужаленный. И только на воздухе слегка очухался.

— То есть вы убедились, что ваш коллега мертв? — с кресла подал голос Штробль.

Барч развернулся к нему:

— Знаете, пульс я ему не щупал, если вы об этом. Но и без того стало ясно, живые так не выглядят. Мертвый он был, мертвее некуда, хоть я с покойниками раньше дела не имел. Мне аж дурно стало.

На последней фразе свидетеля Клуфтингер вгляделся в лица коллег. Но те никак не отреагировали на заявление Барча, что его тошнит при виде трупа.

— Дальше?

— Что дальше? А… Я вызвал полицию, и все. Остальное вы знаете.

— Заметили что-нибудь в квартире? Необычное, я имею в виду.

— Да. Покойника на полу.

Майер хохотнул, но комиссар строгим взглядом призвал его к порядку.

— Я спрашиваю: не бросилось ли вам чего-то в глаза в квартире или в подъезде? — Клуфтингер резко сменил тон.

— Нет, ничего. Я сразу выскочил.

— Где вы находились до приезда полиции?

— Торчал у подъезда. Мне приказали не уходить и ни к чему не прикасаться. Я так и сделал.

Клуфтингер остался доволен ответами. Он откинулся на спинку офисного кресла и спросил уже более миролюбиво:

— Когда и как вы познакомились с Вахтером?

— Минуточку. Это было тринадцать… нет, четырнадцать лет назад. Я уже работал в фирме, когда Филипп, то есть господин Вахтер устроился к нам.

Клуфтингер насторожился:

— То есть Вахтер пришел на завод много позже и тем не менее стал вашим начальником?

— Начальником! Тоже мне! Мы были командой. Да, на бумаге — начальник, а на деле — не так. Говорю же вам, мы были одной командой!

От Клуфтингера не укрылось, как разволновался свидетель. Надо будет вернуться к этому вопросу. А пока он продолжил:

— Вы дружили?

— Ну, закадычными друзьями мы, конечно, не были. Но понимали друг друга с полуслова. Знаете, когда вместе работаешь в руководстве, волей-неволей сближаешься.

— А помимо службы встречались?

— Ну, если уж на то пошло, раз в неделю ездили играть в гольф. В Хелленгерст. Мы оба состоим в клубе.

— Какие отношения сложились у господина Вахтера с другими коллегами и подчиненными? Может быть, у него имелись враги?

Реакция Барча последовала мгновенно:

— Какие враги, что вы! Само собой, конфликты иногда случались. Кое-кто из коллег, особенно из новеньких, ясное дело, завидовал его положению, может, и поукоротить хотел бы. Да что они могли! Вахтер являлся ценнейшим работником. Светило в своей области.

Такого Клуфтингер не ожидал.

— Но если он был так хорош, то почему работал здесь? С такими талантами можно делать карьеру и где-то повыше, разве не так?

Барч призадумался.

— Нет. Филипп просто не хотел уезжать отсюда. Ему здесь нравилось. В Альгое. Он всегда говорил, что для него это — подарок судьбы, жить и работать здесь. Думаю, он не уехал бы ни за какие деньги.

— А вы не метили на его место? — сменил тему Клуфтингер.

— Ну хватит! — возмутился Барч. — Я не позволю ставить меня в подобное положение! Я буду…

— У господина Вахтера есть семья? — спокойно пресек выброс ярости Клуфтингер.

Барч, на удивление, сразу успокоился.

— Много-то он не рассказывал. Знаю, что есть две дочери. Одна живет за границей. То ли в Италии, то ли в Южном Тироле. Вот с ней он вроде бы еще общался. А с другой, как и с экс-супругой, вовсе нет. Думаю, той оказался поперек души папенькин образ жизни. Оно и понятно: одна подружка за другой. И вообще, если спросите меня, именно здесь вам и надо копать.

— Где — здесь?

— Ну, со всеми этими дамочками. Там разыгрывались такие драмы!

— Какие драмы?

— Точно я опять же не знаю, но обиженных имелось много. Он же их менял как перчатки.

Клуфтингер понимал: надо бы многое еще уточнить, — но ни один вопрос на ум не шел.

— Ладно, на первый раз достаточно. Однако разговор пока не окончен. Будьте готовы к дальнейшим показаниям. А если сами что-то вспомните, звоните, — сухо закончил комиссар, хотя был уверен, что Барч не позвонит.

Раскланявшись со всеми присутствующими, Барч покинул кабинет.

После его ухода Клуфтингер не спешил начинать общение с коллегами. Он заварил себе мятный чай в пакетике, в очередной раз наслаждаясь своей бережливостью. Как-то он подсчитал, что каждый пакетик обходится ему всего в два с половиной цента, а расходы на воду и электроэнергию берет на себя родное государство. Правда, с женой он результатами своих расчетов не поделился. Она бы его не поняла. А он всегда радовался как ребенок, когда удавалось на чем-то сэкономить. Нет, скаредой он не был, но швабское происхождение, а скорее всего бюргерское воспитание наполняло его гордостью от таких маленьких радостей.

С чашкой в руке он вышел к секретарше.

Фрейлейн Хенске звали Сандрой, но все обращались к ней «Санди», отчего она отнюдь не приходила в восторг. Все, кроме Клуфтингера. Он предпочитал обходиться фамилией. Не то чтобы он не допускал послаблений в отношениях с подчиненными, просто до сих пор у него и повода не возникало перейти с ней на ты.

— Фрейлейн Хенске, как у нас обстоят дела с дочерьми? — спросил он.

И, уже произнося фразу, представил, что последует дальше. Во-первых, она не поймет, о чьих дочерях речь. И не мудрено. Объективно говоря, он еще и не заикался о детях жертвы. А если, паче чаяния, она в курсе, что у Вахтера таковые имеются, то не сообразит, о чем он спрашивает: известила ли она их и когда они прибудут в Альгой? Втайне комиссар все же надеялся на смекалку Хенске. Его жена обладала этим качеством.

Но Санди даже не расслышала вопроса. Или сделала вид. В принципе имела на то право. Он мог бы потрудиться произносить отчетливее, раз уж выражался на диалекте, едва разжимая губы. Санди не раз пеняла ему на это. Другие секретарши, из Альгоя, с младых ногтей привычны к такой артикуляции, а она выросла на севере, где-то под Дрезденом, и, очевидно, там мужчины разговаривают иначе.

В конце концов Клуфтингер четко и внятно объяснил, чего он хочет от секретарши. И с удивлением узнал, что та уже провернула массу дел и все выяснила. Старшая из двух дочерей уже сегодня приезжает из Мюнхена. Первым делом она займется организацией похорон, а потом явится в полицию. Младшая действительно живет в Италии, и связаться с ней пока не удается.

— Она художница, — сообщила Санди, — и сейчас уехала на этюды.

Клуфтингер не стал ее разочаровывать сообщением о том, что род занятий молодой дамы ему уже известен, отдавая должное усердию секретарши. А она с достоинством выложила собственноручно добытую информацию, расписывая, как нелегко оказалось общаться по телефону с пожилым господином, который говорит только на итальянском — спасибо ее вечерним курсам! — и даже смогла втолковать ему, что синьорине Вахтер по возвращении следует перезвонить в полицию Кемптена.

— А жена у господина Вахтера есть? — полюбопытствовала Санди. — Ей надо сообщить?

Клуфтингер, про себя порадовавшись такому воодушевлению фрейлейн Хенске, информировал ее о бывшей супруге жертвы и вкрадчиво спросил, не может ли она как-нибудь выяснить адрес. По этой части Санди являлась профи. Какими-то неведомыми путями она умудрялась вытаскивать из Интернета и не такие сведения. Но на этот раз надежды было мало, охладила та комиссара. «Где-то в Центральной или Южной Америке» — слишком неопределенные параметры. К тому же неизвестна нынешняя фамилия особы. С такими данными, мол, и само ЦРУ не найдет человечка.

— А как насчет КГБ? — не удержался Клуфтингер.

Санди сдержанно улыбнулась, давая понять, что шутку она оценила, но пришло время приступить к ее непосредственным обязанностям.

Клуфтингер уже открыл дверь в свой кабинет, но вдруг передумал и вернулся обратно. Этот Барч очень недвусмысленно намекал, будто им стоит поискать убийцу среди подружек Вахтера. Странно. Зачем он это делал? Хотел помочь полиции? Или напротив — пустить по ложному следу? Этот внезапный приступ откровенности не вязался ни с его ответами, ни с поведением.

— На полдесятого назначьте совещание в конференц-зале. Оповестите всех, — рассеянно проронил Клуфтингер.

Он чувствовал себя немного не в своей тарелке, мозги никак не желали включаться. Пройдя наконец к себе, он решил не ломать голову до конференции. Впрочем, «конференция» — слово слишком сильное для заурядной летучки.

Без двадцати десять в зал подошел последний коллега, а на «флипчарте» — тоже словечко, он-то предпочитал по старинке: доска с бумагами! — уже было собрано все, что на данный момент у них имелось по убитому. Филиппу Вахтеру, дизайнеру пищевых продуктов, задушенному шнуром от занавесок.

Штробль доложил о заключении патологоанатома, пока предварительном, но тем не менее: смерть Вахтера наступила в результате удушения между восьмью и десятью часами пополудни; на затылке наблюдается повреждение, полученное от удара тупым предметом, которое, однако, не стало причиной летального исхода.

— Так что ничего сенсационного, — подытожил Штробль.

Судмедэксперт еще добавил, что отпечатков пальцев на «орудии убийства» нет. Шнур для экспертизы не подходит, иначе «пальчиков» там оказалось бы немерено. И по большей части совершенно посторонних людей. В квартире следов взлома не обнаружено, следовательно, жертва явно впустила убийцу по собственной воле. Если только у того не имелось ключа.

— Насколько можно судить, ограбление не являлось целью преступника, — продолжал Штробль. — В квартире, помимо наличности, не тронуты и дорогие часы. Вообще вся витрина с коллекцией старинных карманных часов не тронута.

Клуфтингер выслушал все рапорты с олимпийским спокойствием, потом начал раздавать указания, не преминув напомнить о запрете сообщать прессе какую бы то ни было информацию, и уже отпускал подчиненных, как вдруг в зал без стука вошел их общий босс, руководитель управления полиции Кемптен (Верхний Альгой) Дитмар Лоденбахер. Лоденбахер — высокий, поджарый, всегда хорошо выбритый, с прекрасно уложенной копной седых волос — родом был из Нижней Баварии. Из Пассау, как он сам позиционировал себя при каждом удобном случае. Однако на последнем корпоративе нечаянно выяснилось, что он вообще-то из Хаузенбергсоля — это название у Клуфтингера неизменно вызывало ядовитую улыбку. После того как бывший шеф подал в отставку, парня переместили в Альгой с подобающей характеристикой. С тех пор вот уже два года он возглавлял местную полицию. Однако за это время он не овладел местным диалектом, не обзавелся местными привычками и меньше всего оказался склонен к местной жизни. Поэтому особой теплоты в отношениях со стороны коллег не наблюдалось. Он и сам чувствовал это.

Лоденбахер взял с места в карьер. Уследить за ходом его мысли было довольно трудно.

Он уже «сл’хал», что вчера «сл’чил’с» в Альтусриде. Скверная «‘сторья», на которую надо бросить «вс’силы». После этого Лоденбахер поставил Клуфтингера в известность, что от него он ожидает «кр’пкой д’кзат’льнабазы». Помимо этого, будет контролировать каждый шаг. Так что господину комиссару следует немедленно явиться в его кабинет.

Столь же стремительно, как возник, шеф скрылся из виду, унося за собой, как дурной запах, нижнебаварский диалект.

— Так, т’перь, г’сп’да, поньли, чт’дел’ть? — передразнил Хефеле босса, к всеобщему удовольствию, прежде чем Клуфтингер успел объявить собрание закрытым.

Разговор Лоденбахера с Клуфтингером закончился, едва начавшись, поскольку дело находилось на начальной стадии и никаких подозреваемых пока не просматривалось. Шеф полиции еще раз указал на резонансность и особую деликатность дела и отпустил его «р’бот’ть н’благо».

На следующее утро комиссар наметил себе посещение молокоперерабатывающего завода, где работал Вахтер. Он велел фрейлейн Хенске обеспечить дежурную машину, чего обычно не делал. Но пустой бак его «пассата» принуждал к этому.

В ожидании служебного авто ему пришлось скинуть куртку. Неустойчивая погода сменила гнев на милость, и из-за облаков проглянуло солнце. К его неудовольствию, подали микроавтобус с затемненными стеклами и радаром. «Ну и черт с ним», — подумал Клуфтингер, усаживаясь на неудобное сиденье.

Подъехав к заводу, Клуфтингер не отказал себе в удовольствии съехать на обочину и понаблюдать, что будет происходить. Новенького — ничего. Все водители, завидев полицейскую спецмашину, резко тормозили и улыбались, проезжая мимо. Он это называл «мероприятиями по воспитанию».

Машина въехала на территорию предприятия, где был настоящий час пик. Два молоковоза, по сути, танкера — но Клуфтингер, как всякий альгоец, любил простые определения, — разгрузились, и по хоздвору затарахтел древний тракторишко без верха, но с прицепом, уставленным бидонами с молоком. Этот семидесятилетний фермер с окладистой бородой и пышными усами явно экономил на молоковозе. «Миленькое дельце, — пришло в голову Клуфтингеру, — вот уж не думал, что у завода такие проблемы с фермерами. И главное, какое количество микроорганизмов в этом молоке?»

На входе в здание комиссару объяснили, как пройти к кабинету старшего владельца, и он начал подниматься по лестнице мимо плакатов, рекламирующих новые сыры завода. По сторонам мелькали молодые динамичные люди с натренированными телами и счастливыми лицами, которые на фоне маунтинбайков, серферных досок, каноэ, сноубордов или роликовых коньков аппетитно уплетали фитнес-сыры. А на заднем плане непременно виднелись Альгойские Альпы. Особенно бросился Клуфтингеру в глаза постер, на котором восточной внешности серфингистка в бикини откусывала от бутерброда с сыром. «Дожили! — вполголоса проворчал он. — Раньше сыр рекламировали пастухи и коровы на альпийских пастбищах, а теперь голые бабы. Приятного аппетита!» Кроме того, Клуфтингера коробили кричащие цвета современной рекламы, нарушавшие шарм архитектуры семидесятых. Они выглядели чужими на этом лестничном пролете с изысканной метлахской плиткой в приглушенных кораллово-коричневых тонах и темно-зеленой ковровой дорожкой с бронзовыми держателями.

Он постучал в высокую двустворчатую дверь.

За ней Клуфтингер обнаружил тот интерьер, который обещал лестничный пролет. За массивным, почтенного возраста дубовым столом сидел невысокий седой человек лет шестидесяти пяти — то есть десятью годами старше самого комиссара. Из-за толстых очков в роговой оправе на него смотрели умные светлые глаза. Светло-серый мешковатый костюм только подчеркивал небольшой рост пожилого мужчины. «А свои сыры он и в самом деле любит», — подумалось Клуфтингеру. У стены позади письменного стола на длинной стойке были выставлены коробки для сыра, причем не какой-то там «низкокалорийной продукции» с рекламных плакатов, а самых настоящих классических сортов. Здесь сырный мир оказался еще в полном порядке. Коробка для камамбера мирно соседствовала с кругом эмментальского — естественно, имитацией, — дальше пустая упаковка ромадура.

— Карл Шёнмангер, добрый день, — приветливо улыбаясь, поднялся хозяин кабинета.

Клуфтингер вместе с Шёнмангером уселись в черные кожаные кресла. Вежливо отклонив предложение кофе, Клуфтингер выслушал явно искренние сожаления по поводу случившегося и приступил к разговору:

— Что вы можете сказать о господине Вахтере в профессиональном плане?

— Видите ли, — мягко начал Шёнмангер, — Филипп Вахтер как профессионал был безупречен и, я бы даже сказал, идеален. Он руководил отделом инновационных разработок. По поводу его личной жизни не спрашивайте, меня чужие похождения не касаются, а здесь, на моем заводе, лучшего сотрудника и желать нечего.

Клуфтингер отметил про себя, что за неполные сутки уже второй человек упоминает о пристрастии Вахтера к женскому полу.

— В лаборатории Вахтер был царь и бог, — продолжал Шёнмангер. — Усерден, трудолюбив, неизменно точен и корректен. Он стал настоящим лидером, и в конце концов это поняли все. Человек с такими данными, знаете ли, просто находка для такого среднего предприятия, как наш завод.

— А какие разработки вел Вахтер в своем отделе?

— Он нашел способ еще больше понизить содержание жира в нашей малокалорийной продукции. И заметьте, без ущерба для вкусовых качеств. Он являлся мастером своего дела. Вначале я выступил против всех этих обезжиренных новшеств, но, попробовав, должен был признать: сыр получился вкусным и к тому же полезным. Однако не за счет того, что нашпигован всяческой химией, дело в методике изготовления, которую разработал Вахтер. Сейчас благодаря ему у нас на выпуске стоят два новых вкуса из линейки ультралегких мягких сыров: зеленая спаржа и руккола. И скажу вам совершенно откровенно: без Вахтера и его идей наше производство не достигло бы таких высот. По мнению моего сына, мы, наоборот, уже обанкротились бы. Вообще-то сын занимается у нас маркетингом, делает это на новомодный манер, но цифры в бухгалтерских книгах говорят сами за себя.

— Так, значит, стремительным расцветом фирмы вы обязаны Вахтеру? — подвел черту Клуфтингер.

— Целиком и полностью. Мы это знали, и ему это было известно. И честно признаться, Вахтер нам стоил дорого. Жалованье он получал на порядок выше прочих. Светило в пищевой отрасли забесплатно не получишь.

— Господин Шёнмангер, поймите меня правильно, но… — Клуфтингер слегка замялся, задавая следующий вопрос: — Если Вахтер оказался таким выдающимся специалистом, почему он не выбрал… скажем, более крупное предприятие?

В первый раз Шёнмангер ответил не столь охотно, и это не укрылось от взгляда комиссара.

— Видите ли, нам просто повезло, мы сумели заинтересовать его, когда он ушел с предыдущего места работы. Вам наверняка известно, что Вахтер родом из Альгоя, а человек рано или поздно возвращается на родину. Тем более таких красот, как в наших краях…

Последний довод комиссар уже слышал. Позже он вернется к этому.

Шёнмангер задумчиво помолчал, прежде чем продолжить:

— Не хочу показаться нескромным, но, знаете ли, ему у нас понравилось. На нашем заводе царит особо доверительная атмосфера. Возможно, потому, что это фамильное дело уже в трех поколениях. Фирму создали мои отец и дед, а я здесь заработал свои первые, так сказать, «деньги на молочишко». — Он широким жестом обвел фотографии на стенах, где была представлена вся история предприятия. — Это моя жизнь, понимаете? Это даже разрушило мой брак. Супруга считала, будто я женат не на ней, а на своей фирме. В чем-то она оказалась права.

Клуфтингер кивком выразил понимание, но давать повод к дальнейшим излияниям Шёнмангера о его семейной жизни не пожелал.

— Не мог бы я осмотреть лабораторию? Я имею в виду рабочее место Вахтера.

— Разумеется. Как вы понимаете, это зона ограниченного доступа, но для вас я сделаю исключение. Однако сразу предупреждаю: я там совершенно не ориентируюсь. Мое дело, знаете ли, цифры. Я, скорее, специалист по экономике и организации производства, хотя в свое время отец и настоял на том, чтобы я освоил сыроварение.

Перед входом в лабораторию Клуфтингеру пришлось облачиться в белый халат, натянуть на ноги бахилы, а на голову — дурацкий чепец. Насколько он мог видеть через застекленный проход, все работники производственного цикла в сыроварных цехах были одеты также. Даже сам хозяин не отступил от правил.

— Я уже сказал: я мало что понимаю здесь, а Барч взял сегодня выходной. Есть еще ассистентка, но у нее сейчас обеденный перерыв. Хотя вас вряд ли заинтересуют тонкости научных изысканий, — извинился Шёнмангер.

Клуфтингер и сам понимал: без помощи специалиста в этом отделе ему делать нечего. Повсюду — колбы, пробирки, непонятная аппаратура. Надо будет появиться здесь еще раз.

— Господин Шёнмангер, благодарю вас за ваше терпение. Я обязательно сообщу о моем следующем визите заранее, чтобы специалисты были на месте.

— Конечно, конечно. Я тоже заинтересован в скорейшем разъяснении этого неприятного инцидента.

«Неприятный инцидент? — подумал Клуфтингер. — Интересная формулировка для подобного преступления».

— Господин комиссар, позвольте предложить вам нашего сыра. Вы любите сыр? Мы с удовольствием угощаем нашей продукцией всех посетителей.

— Приму с благодарностью, — церемонно ответил Клуфтингер, который втайне надеялся прихватить домой кусочек.

Шёнмангер спустился в производственный цех и вскоре вернулся с довольно объемистым бумажным пакетом.

— Вот, — протянул он пакет Клуфтингеру. — Эмментальский, камамбер, камамбер легкий и небольшой набор из нашей малокалорийной продукции, даже еще не представленный на продажу руккола. Так что вы в некотором роде дегустатор. Если вы любитель, не желаете ли еще вайслакера?

Еще бы Клуфтингер не желал! Всем сырам сыр! Этот сорт можно было либо любить, либо ненавидеть. Его жена ненавидела и никогда не покупала. Клуфтингер отыскивал редкий деликатес, лишь когда его посылали за покупками. Дома жена упаковывала лакомый кусочек в герметичный контейнер, иначе, по ее словам, «провоняет весь холодильник».

Клуфтингер и сам должен был признать: запах «резковат» и для чувствительного носа сродни объявлению войны. Сын как-то высказался, что так пахнут его кроссовки, если носить их десять дней подряд без носков. Втихую он соглашался с отпрыском.

Распрощавшись с гостеприимным хозяином, Клуфтингер направился к машине, на ходу размышляя, что еще успеет заехать домой и поставить пакет с подношением в холодильник, ведь он находился практически в Альтусриде. Кусок вайслакера он решил взять с собой на обед, а по дороге на службу заехать за свежими булочками. О контейнере он, разумеется, даже не подумал.

На пути в Кемптен зазвонил его мобильный. Фрейлейн Хенске сообщила, что старшая дочь Вахтера уже ждет его в полиции.

Войдя в приемную, Клуфтингер поздоровался, коротко выразил посетительнице свои соболезнования и пригласил в свой кабинет, попутно попросив фрейлейн Хенске принести чашку кофе с ореховыми рогаликами.

Юлия Вагнер, урожденная Вахтер, оказалась молодой женщиной лет тридцати. На ней был строгий темный костюм, очень дорогой — это видел даже Клуфтингер, — под ним розовый топ.

Пока женщина усаживалась, раздался звонок на ее мобильный, и, извинившись перед комиссаром, она ответила на него. Клуфтингер воспользовался паузой и получше рассмотрел дочку Вахтера.

Привлекательная особа с хорошей фигурой и улыбкой с рекламы зубной пасты. Разве что чересчур строгий костюм диссонировал с ее обликом. Возможно, дело в трауре, а может быть, на похоронах отца она хотела выглядеть успешной деловой женщиной, с которой нужно считаться и принимать ее всерьез.

Круги под глазами выдавали усталость от забот, свалившихся на нее за последние сутки, но она пыталась держаться спокойно и собранно.

«Ты должна найти время… как можно скорее, что сейчас может быть важнее?.. Понятно, снова всё на мне… Это же твой отец!.. Ладно, пусть завтра… Пока, Тереза». Юлия Вагнер захлопнула крышку мобильного, изобразила сконфуженную улыбку и объяснила комиссару:

— Моя сестра. Она такая неорганизованная. Приедет только завтра к вечеру. Не с кем оставить детей. Могла бы привезти их на похороны дедушки. Для них это куда полезнее, чем болтаться с кем-то чужим в Италии. — Она едва сдерживала раздражение. — Давайте начнем, у меня еще много дел. Время поджимает.

— Разумеется. — Собственный голос показался Клуфтингеру каким-то смиренным. Он раздосадовался, но не стал ставить фрау Вагнер на вид, что это она болтала в его кабинете почти пять минут.

— У меня к вам еще такой вопрос, господин комиссар: когда я смогу получить тело отца? Мне надо назначить день погребения.

В дверь постучали, и вошла фрейлейн Хенске, которая принесла кофе. Она извинилась — остались только пирожки с творогом. Клуфтингер кивнул и, пробормотав что-то нечленораздельное, снова повернулся к посетительнице. Когда Санди была уже на выходе, он попросил ее позвонить судмедэкспертам в Мюнхен и справиться, как скоро они смогут выдать тело.

— Полагаю, похороны вы сможете провести через два-три дня. — Окончательно разделавшись со своей неловкостью, он решительно перешел к делу: — Фрау Вагнер, расскажите немного о себе и о вашей семье. — Заметив недоумение на лице своей собеседницы, счел нужным добавить: — Прежде всего я хочу создать себе представление об обстоятельствах жизни вашего отца.

— Нас две сестры. Я старшая. Тереза на четыре года младше. Что касается обстоятельств жизни, тут не ждите от меня многого. Я давно живу в Мюнхене, и наши с отцом контакты с годами становились все реже.

— Чем вы занимаетесь, фрау Вагнер?

Юлия не производила впечатления домохозяйки и матери большого семейства. Возможно, лед тронется, если деловая женщина, как он ее видел, начнет рассказывать о своей карьере.

— Я работаю в рекламной отрасли. На ответственной должности, которая отнимает много времени. К счастью, мой муж креативный арт-директор в той же фирме, иначе мы вообще бы не виделись. И мы довольны нашей бизнес-лайф. Я не смогла бы, как моя сестра, растить двух детей и из-за этого наплевать на успешность в профессии.

«Бизнес-лайф» еще куда ни шло, подумал Клуфтингер, но что это за «креативный арт-директор»? Спрашивать, однако, не стал.

— То есть детей у вас нет?

— Упаси Боже, конечно, нет! Откуда мне взять на них время? И знаете, по-моему, отцу тоже не нравилось такое положение вещей, хотя сам он был больше карьеристом, чем заботливым папашей. Но мою сестренку в Италии, его «малышку Терезу» с двумя внучатами он обожал. Считал, что женщина и карьера — две вещи несовместимые. Это мужчина должен быть успешным, а бабское дело: сопровождать на выходах, а главным образом — обихаживать мужа и детей.

Юлия Вагнер невольно вошла в раж, и это совсем не вязалось с тем впечатлением, которое она старалась произвести. Видимо, и сама она сообразила, что вышла из образа, поэтому поспешно добавила:

— Нет, только не подумайте, будто отец являлся бездушным тираном…

— Фрау Вагнер, — оборвал ее оправдания Клуфтингер, — я очень ценю вашу откровенность. Так каким образом разладились ваши отношения с отцом?

— Мне было семнадцать, когда мы переехали в Альгой. Сами понимаете, тот возраст, когда в отношениях с родителями возникают трудности. Я не могла отцу простить, что он вырвал меня из привычного окружения и притащил в эту глушь. Да, наверное, и никогда не прощу. Он все время разъезжал по командировкам, а мы должны были торчать тут, и это в то время, когда было особенно трудно. Конечно, он всегда привозил нам подарки, всякие дорогие вещицы, модные шмотки. Уже задним числом я поняла: его просто мучила совесть.

Похоже, воспоминания разбередили старые раны. Юлия резко остановилась и попросила стакан воды. Клуфтингер не хотел сдавать завоеванные позиции, а поскольку в холодильнике стояло только пиво, быстренько нацедил воды прямо из-под крана.

Дочь Вахтера немного успокоилась и продолжила:

— Подозреваю, когда матери перепадали особо роскошные побрякушки, это означало, что у отца появлялась очередная любовница. После переезда сюда отношения между родителями совсем испортились. Он уезжал все чаще. Вообще-то ему претило здесь все: и работа, и окружение, — что бы вам ни напели местные.

Вот это да! Сколько раз он уже слышал о том, будто Вахтер вернулся в Альгой из нежной любви к малой родине и чувства патриотизма. А мотивчик-то надо искать в другом. Оказывается, восторга от своего переезда тот не испытывал, уж дочке-то лучше знать о его настроениях! Однако Клуфтингер не хотел наводящими вопросами остудить словоохотливость Юлии и предпочел пока не перебивать.

— А потом и здесь, в Альгое, недостатка в похождениях он не испытывал. Он из этого даже тайны не делал. Развод родителей оказался только вопросом времени, знаете ли…

После этого «знаете ли» Клуфтингер улучил момент и вклинился:

— Разве ваш отец не радовался возвращению на родину? Ведь здесь он вырос?

— С чего ему было радоваться? В Кёльне у него имелась не только высокооплачиваемая, но и престижная должность. Он делал стремительную карьеру и упорно продвигался наверх не оглядываясь. Тут я его понимаю. В этом мы с отцом похожи. Его очень уважали. В своей профессии он стал некоронованным королем, выступал на конгрессах и научных конференциях по развитию химии пищевых продуктов. Он являлся в своей области признанным авторитетом!

— И почему же он ушел с такой должности? — Комиссар осторожно направил разговор в нужное русло.

— Он не уходил. Это его ушли. А работа здесь — ну по крайней мере для его тогдашнего положения — никак не тянула на равноценную замену. Поначалу. Потом он и тут расчистил себе путь. Может, он и любил Альгой, но прежде всего ему надо было любыми средствами обеспечить нам, а особенно себе достойный жизненный уровень.

«Черт побери, — думал Клуфтингер, — „звезда“ пищевой химии вылетает с прибыльной работы и рыщет в поисках возможности сохранить прежний уровень жизни».

— А что такого произошло, из-за чего ваш отец потерял свою должность?

Клуфтингер насторожился в ожидании. До сих пор все, кому он задавал сходные вопросы, имели наготове свою интерпретацию ответа.

— У него возникли какие-то трудности. Он сделал нечто не понравившееся руководству фирмы. Деталей я не знаю. Да сами посудите, я же тогда была сущим ребенком! Все, что я вам рассказала, мне в основном известно по рассказам других, анализу и выводам постфактум. И вообще, не хочу показаться невежливой, но я чувствую себя измотанной. Если позволите, я бы просила перенести наш разговор на более позднее время. И с погребением еще ничего не утрясено. Вся организация похорон на мне, даже если завтра вечером приедет сестра. Кстати, она-то может поведать о папе гораздо больше, поскольку они регулярно общались.

От Клуфтингера не ускользнуло, что Юлия впервые назвала отца ласковым словом, правда, он не мог определить наверняка, было ли то иронией или апелляцией к деликатности комиссара, так сказать, к ангелочку в нем. Как-то он видел в одном фильме: на плече человека попеременно появляются то ангел, то черт, которые советуют ему совершать противоположные поступки, в соответствии со своими наклонностями.

Его ангелок сейчас нашептывал, что бедная женщина недавно потеряла отца и, если она себя плохо чувствует, он не должен настаивать на продолжении разговора. Чертенок же убеждал в другом: остались еще невыясненные пункты, в которые стоит углубиться. А его сыскной чертенок проигрывать не любил.

Клуфтингер чувствовал себя на последнем издыхании. И не потому, что денек выдался из ряда вон. Обычный рабочий день. Выводило из себя другое — за сегодняшний день он не продвинулся в деле ни на шаг. По дороге домой он пытался себя убедить, что в обоих разговорах — с Шёнмангером и дочерью убитого — кроется какая-то зацепка, которая непременно всплывет позднее и выведет его на верный след. Но не очень-то в это верилось. Он ломал голову, снова и снова перебирал факты — однако ничего.

Пока он отпирал гараж и ставил машину, ему вдруг пришло в голову: он понятия не имеет, по какой дороге ехал — по автобану или по шоссе. Мысль об этом вызвала у него улыбку. Как может бедняга — его шеф ждать от него раскрытия убийства, когда он даже не знает, каким путем только что добрался до дома!

Однако улыбка тут же слетела с лица, когда он увидел свое отражение в автостекле: он выглядел точно так, как себя чувствовал. И это еще самая лестная формулировка из всех пришедших на ум. Он медлил переступить порог дома. Прежде надо найти какую-то позитивную установку, чтобы не заканчивать рабочий день с таким камнем на сердце. Какую-то соломинку, за которую можно ухватиться. Он знал себя: если не скинуть этот камень сейчас, ночью он снова не сомкнет глаз. «Завтра осмотрю еще раз место преступления», — решил он. Вот оно! Что-нибудь он там да найдет. Всегда находил.

Стягивая куртку, Клуфтингер услышал, как в гостиной работает телевизор. Его поднявшееся было настроение враз испортилось. Предстоящее ему теперь будет самым трудным испытанием за весь день.

— Привет! — крикнул он в дверь гостиной, проходя на кухню, и получил в ответ «Ау».

Он достал из холодильника пиво и подумал, что сказать ей все-таки придется. Но как она отреагирует? Разозлится, тут и сомневаться нечего, а ему сейчас меньше всего нужны скандалы. «Мы не сможем поехать в отпуск», — прорепетировал он вполголоса, наливая в кружку пиво. Пена поднялась и выплеснулась за края. Он с шумом втянул ее, но несколько капель все-таки попали на стол. Клуфтингер взял тряпку и принялся вытирать.

— Чем это ты тут занимаешься? — язвительно поинтересовалась появившаяся жена. — Решил вдруг помочь по хозяйству?

Он растерянно посмотрел на тряпку в руке и пожал плечами. Черт, надо было сразу пройти в гостиную. А теперь она его застукала и сразу поняла: что-то не так.

— Что-то не так? — спросила жена.

— Что может быть не так? — проворчал он, отхлебывая из кружки.

Она продолжала стоять, сверля его взглядом. «Надо ей сказать прямо сейчас, а то ведь не отстанет».

— Что не так? Вчера этот поздний вызов. Утром исчезаешь, не сказав ни слова.

«Только сказать как-то помягче».

— Нам надо кое-что обсудить, — сказал он и по ее испуганному взгляду понял — из всего богатства немецкого языка худшей фразы для начала разговора он и выбрать не мог, несмотря на благие намерения.

— Что случилось? — прошептала жена побелевшими губами, медленно опускаясь на стул.

Она всегда это спрашивала с таким ужасом в глазах, будто кого-то убили. Хотя до сих пор ничего подобного не случалось. По крайней мере ни с сыном, ни с мужем, ни с кем-то из близких.

— Вечно ты со своим «случилось», — упрекнул он жену.

Но та не откликнулась, а молча ждала объяснений.

— Милая моя… — Клуфтингер уже и не помнил, когда в последний раз так называл свою вторую половину. — Милая моя, наш отпуск… может статься, все пойдет не так, как мы планировали…

Собственное лепетание повергло его в уныние. Будь он сам у себя на допросе, решил бы, что фигурант виновен.

Но жена уловила смысл.

— Ты шутишь? Ушам своим не верю! Нет…

Клуфтингер втянул голову в плечи. О Боже, приехали! Сейчас начнется.

— …мы все решили, и никаких уловок! — пригрозила она с поднятым указательным пальцем, давая понять, что никаких переговоров не будет.

И притом она была абсолютно права. Тема отпуска у них всегда являлась раздражителем. Собственно, они никогда не могли сойтись во мнении, куда поехать. Разве что медовый месяц был исключением. Тогда они в полном согласии поехали на Балтику, да и то потому, что родственница одной из ее коллег держала там пансион и они могли жить в нем бесплатно. А денег у них тогда не имелось.

Договориться стало проблемой. У них просто были разные представления об отдыхе. Клуфтингер выбирал для путешествий Южный Тироль в Австрии или нечто подобное. На это супруга неизменно возражала ему — с тем же успехом он может оставаться и в Альгое. Он даже не озвучивал, как она оказывалась права. Он и на самом деле с величайшим удовольствием провел бы отпуск дома. Его страшно раздражали уже все приготовления к поездкам с их неизбежными атрибутами: листать бесчисленные проспекты, на вопросы «Разве это не здорово?» с глупым оскалом откликаться «О да!», чтобы не схлопотать обиженное «Тебя хоть что-то интересует?». Потом сидеть в турагентстве и от бывшего аниматора с автозагаром выслушивать воодушевленное: «Это фишка сезона, с нашим велнес-пакетом вы обновитесь душой и телом на одной из вилл на Тенерифе». Большое спасибо. Уже само название вызывало в нем ассоциации с «лечебным голоданием для выведения шлаков», то есть: «Предупрежден — значит, вооружен».

Если бы он хоть раз согласился, за этим последовало бы невообразимое: не меньше трех недель отбирать наряды на три недели, потом на протяжении этих трех недель ходить в туалет, которым уже воспользовались по меньшей мере две сотни человек, все это время быть душкой компании, поскольку его жене прямо-таки необходимо под конец обменяться адресами со всеми новыми знакомцами.

Конечно, он предпочитал оставаться дома.

Но камнем преткновения оставалось то, что она всегда хотела туда, где жарко. Где человек от бассейна до шезлонга успевал так пропотеть, что окунаться становилось бессмысленно. Где подавали пиво с банановым вкусом! А по вечерам было принято «прошвырнуться» в нарядах по променадам.

Может, поэтому он и радовался как ребенок, что не выгорело. На этот раз ей таки удалось пробить брешь, и он пораженчески согласился на Майорку. Или «в рай», как выразился тот чубатый клоун из турагентства. Да еще и самолетом! Если бы он захотел увидеть много воды, поехал бы на озеро Вальсальп в Австрию, а ей вот непременно подай экзотический остров.

Но упаси Боже, чтобы она заметила его облегчение!

— Да, мы решили, — со скорбным выражением лица согласился Клуфтингер. — Но обстоятельства складываются так, что я должен быть на месте. У нас случай из ряда вон. — Для следующей реплики ему понадобилось мобилизовать все свои артистические таланты: — Ты думаешь, я не расстроился?

Она недоверчиво посмотрела на него:

— Так что теперь делать? У нас же все зарезервировано: и перелет, и отель. Ты что, свихнулся? Вот так выбросить на ветер две тысячи евро?

Ее голос предательски задрожал. Сейчас ударится в слезы, ясно как божий день. Черт побери, никто ведь не умер!

— И что теперь делать? Расшибиться, что ли? Сама макушку мне продолбала: думай о карьере, думай о карьере! Вот я и думаю.

Выстрел попал в цель. Она вздрогнула.

— Ага, всегда я виновата… Знаешь что… Тогда я поеду без тебя!

Теперь он выпал в осадок. Еще никогда — никогда! — они не ездили один без другого.

— Ах так?! И езжай! Черт с тобой, плакать не буду! — Он поднялся и с достоинством вынес себя из гостиной.

Странную улыбку на губах жены он уже не узрел.

Клуфтингер уютно расположился перед телевизором, чтобы в полном комфорте посмотреть новости «Альгой-ТВ» и убедиться, не просочились ли, несмотря на его распоряжения, какие-то сведения в СМИ. И тут в гостиную вошла жена. Вопреки его опасениям она не выглядела разъяренной, это вызвало в нем еще большие подозрения.

Она примостилась возле, небрежным жестом взяла со столика журнал, на обложке которого красовался броский заголовок «Пять кило минус с нашей капустной диетой!», и, не заглядывая в журнал, как бы между делом осведомилась:

— И что там у тебя за «случай» из-за которого ты не можешь уехать?

«Слава Богу, — подумал Клуфтингер, — любопытство пересилило». Однако теперь она от него не отстанет, пока не вытянет все подробности убийства — это и козе понятно. Тем не менее он пошел на компромисс. Сейчас, когда у него в рукаве козырной туз, он мог без особых потерь отстоять свои позиции.

— Ах, да так, мелочь. В Альтусриде совершено убийство.

Жена напряглась и отложила газету в сторону. Ее рот открылся, словно вылетела пробка из аккумулятора и вот-вот польется кислота… Сравнение невольно вызвало у него улыбку, щекоча, однако, самолюбие. Пусть для него новое дело пока что полная головная боль, но перед женой он мог покрасоваться с такой сенсацией, как убийство в Альгое.

— Убийство? У нас? Боже милостивый! Кто? Когда? А я-то, дура, ни сном ни духом. Могла бы и сообразить! А ты-то… — Это прозвучало как упрек.

— Вахтер, — поспешил отделаться Клуфтингер, — Филипп Вахтер с молочного завода. Его задушили.

— Вахтер с молочного завода? — как эхо повторила она. А когда немного пришла в себя, насмешливо отшила: — Да ладно тебе! Этого субчика я еще вчера видела живым и здоровым.

— Видела? Где? — Клуфтингер не мог сдержать возбуждения. В нем проснулся инстинкт ищейки.

— Где, где?.. В булочной. Мы с ним там часто пересекаемся. Он, не в пример тебе, не уносится с утра пораньше на службу, а как порядочный выбирает булочки… Ладно, ладно, выбирал. Бог с ним.

Клуфтингер предпочел пропустить мимо ушей упреки и стенания.

— Что он сказал? Кому? Кто был рядом?

— Да уймись ты, никого и никому. Просто что-то купил и ушел. Как обычно, когда я его встречала. А что, вы кого-то уже подозреваете?

Клуфтингер опять не услышал ее вопроса.

— Что он купил?

— Понятия не имею. А у вас уже есть кто-то на подозрении?

— Черт вас всех побери с турецким султаном в придачу! Что он покупал, скажешь наконец?

Жена вздрогнула от такого выплеска неуемной энергии, но опять же уловила главное: не упускать мелочей.

— Рогалик и две булочки из цельнозерновой муки. Как обычно. Как он всегда покупал, отстань наконец от меня!

Но Клуфтингер полагался на нюх своей жены, как ни на что другое. Подчас ему приходило в голову, что лучшего сыскаря для Альгоя и пожелать нельзя.

— А потом? — спросил он, затаив дыхание.

— Да никакого «потом». Он просто ушел, как всегда. — Ее ушки навострились. — А у вас уже есть кто-нибудь на крючке? Его булочкой удавили, да? Вот так удушение! Боже милостивый, это сенсация!..

— Успокойся, — осадил жену Клуфтингер. — Его удушили шнурком.

— Шнурком?

Клуфтингер испугался, как бы голова жены сейчас не взорвалась от бурления мыслей, точно котел под давлением пара.

— Сказал же, шнурком для занавесок.

Он взял в руки пульт управления и увеличил громкость телевизора. Служащий МЧС из Фюссена как раз представлял комплекс мероприятий по «преодолению наводнения» в крае. Фрау Клуфтингер молча встала и захлопнула открытое окно.

— Эй, я просто…

— А теперь послушай меня. У нас здесь, в Альгое, кого-то лишили жизни, и сейчас ты мне расскажешь все. Или…

Это ее «или» неизменно витало в воздухе, когда она хотела от него чего-то добиться. Он не знал, что последует за этим «или», и даже не брался представить себе. Вот и на этот раз рассудок подсказал ему не сопротивляться.

— Вчера, предположительно в первой половине дня, он был задушен в своей квартире. По крайней мере так свидетельствуют предварительные заключения. Результатов вскрытия еще нет. Его обнаружил коллега. По первичным признакам, в доме ничего не похищено. — Клуфтингер, как мог, придал голосу бесстрастность. — Надеюсь, ты понимаешь, что информация не должна выйти за пределы этих стен.

— Задушен в своей квартире… — сентиментально протянула она. — А его интимные связи вы уже выявили? Он был тот еще ходок!

Клуфтингер изломом поднял брови. Его жена явно знала больше, чем полиция.

— Это нам известно — сухо констатировал он.

— И?

— Что «и»? Пока ни одна из обманутых претенденток не объявилась.

Вообще-то ему было несвойственно так откровенничать, но в нынешних обстоятельствах ничего другого не оставалось.

— А какой шнурок? — поинтересовалась жена.

— Какое это имеет значение? Ты что, большой специалист?

— Такой? — Она уже оказалась у окна.

Клуфтингер осмотрел шнур у нее в руках.

— Ну, примерно. Только не такой блестящий.

Жена прошла к шкафу и вытащила кучу каталогов.

Сбросив их на журнальный столик, принялась листать один за другим.

— Может, этот похож? — сунула она ему под нос каталог ИКЕА.

Клуфтингер следил взглядом за ее отточенными профессиональными жестами. «Как она прекрасна!» — подумал он, провожая глазами изящную руку, непринужденным жестом заправлявшую за ухо выбившуюся прядь.

Это откровение, как правило, обрушивалось ему на голову совершенно неожиданно и непредсказуемо. И нечасто. Но против него не попрешь: она была прекрасна. Его оглушило это еще при их первой встрече, на пасхальной неделе, как только он ее увидел. А потом все никак не мог взять в толк, как она могла выбрать его, такого, по его собственному ощущению, невзрачного. Спросить он не решился за все годы супружества. Самым удивительным стало то, что ее красота за все эти годы не померкла. Конечно, со временем в весе она чуток прибавила, но ему это только нравилось. Как нравилась ее ухоженность, которой она уделяла столько времени, что не дай Бог! Она никогда не выходила из дома ненакрашенной, хотя и знала в макияже меру. Но больше всего в ней завораживало то обстоятельство, что в отличие от него морщины не выдавали ее возраст. Разве что пробивающаяся седина, за которой она тщательно следила и с помощью современных красок не давала ей ни малейшего шанса. Ее гладкие, до подбородка, волосы неизменно сохраняли светло-каштановый оттенок, не то что… Он тут же отмел несвоевременную мысль.

— Такой? — Она протянула ему открытый каталог.

Клуфтингер склонился над журналом и замер. Именно так шнурок и выглядел. Это знание ему не сильно помогло, но впечатлило. Он кивнул.

— «Фреквенс».

— Что? — не понял Клуфтингер.

— «Фреквенс», — повторила жена. — Так называется этот гарнитур натяжных гардинных шнуров. В ИКЕА всякий продукт снабжен именем. И этот шнур именно «Фреквенс».

— А ты-то откуда знаешь?

— Ниоткуда. Просто говорю тебе: твой убийца действовал шнуром «Фреквенс» из ИКЕА, тебе мало?

Мало ему не показалось. Шнур на картинке оказался один в один с орудием убийства. И что с того, что у него было теперь имя?

— Этим задушить — как нечего делать, — тоном эксперта заключила жена, склонив голову набок.

— Ну, если уж ты говоришь… — вздохнул Клуфтингер.

— Ах ты Боже мой, бабий умишко не годится для твоих эпохальных дел, да? — съязвила она. — Вот и разбирайся со своими паразитами сам! — С этими словами она швырнула каталог ему на колени и гордо удалилась. Через пару секунд ее голова снова просунулась в дверь. — И не думай, будто с отпуском все покончено. Я иду к Аннегрет!

И не успел он открыть рот, как она исчезла.

— Никому ни слова! — крикнул он ей вслед, прежде чем захлопнулась входная дверь. — Ох уж эти бабы! — наконец-то смог он высказаться вслух, не опасаясь последствий, потом вальяжно развалился и взялся за пульт.

Он и не заметил, как заснул перед телевизором. Но сразу подскочил, поняв, что непроизвольно включил кабельный «Секс-магазин». Он ухватил выпавший из рук пульт и принялся «шерстить по каналам», как выражался его сын. Двадцатый, американский, транслировал бейсбол. «Что за порнография? — подумал он. — Ни футбол, ни баскетбол. Ни уму, ни сердцу».

Он глянул на настенные часы: почти полночь. Если жена уже и вернулась, он это пропустил. Вроде бы она собиралась к Аннегрет. Такое она проделывала лишь назло ему. Аннегрет являлась женой доктора Лангхаммера, и он — пусть безосновательно — переносил свою неприязнь к доктору на нее. Но ее манера одеваться подчеркнуто элегантно и, вероятно, регулярно купаться в духах, помимо прочего, вызывала в нем устойчивую антипатию. А сколько ей было лет, сам черт не определил бы. Явно этот доктор в свое свободное время отхватывал ей жирок за жирком…

Клуфтингер злился. На жену, на свою несостоятельность, на дурацкие программы по телевидению. Лучше всего сейчас было бы поехать на место преступления. Он явственно видел перед собой упущения, которые следует немедленно устранить… Что-то в обстановке… что-то указывающее на предмет… гематома на голове жертвы свидетельствует об ударе…

Усталость брала свое, подавляя его сыскной порыв. Он встряхнулся, выключил телевизор и смутно постановил придерживаться принятого раньше решения. Завтра он вернется на место преступления, а сейчас — в душ!

В дверь кабинета постучали. Где его секретарша?

— Войдите.

На пороге стоял взбешенный полицейский из дорожной полиции. Давний знакомец.

— Думаешь, это смешно? Думаешь, подшутил, да? Дурацкий у тебя юмор, Клуфтингер! Мало тебе, что на полдня берешь у нас машину, так еще и развлекаешься? Подсунуть вонючий сыр! А мы в этой вони должны сидеть целый день и регистрировать превышение скорости! Ну, знаешь, всякой выходке есть предел! Все, я иду к шефу. Мы что тебе, мальчики для битья? Возомнил о себе! Умоешься еще!

Дверь с шумом захлопнулась.

Клуфтингер с открытым ртом не успел вымолвить ни слова. Да и что он мог бы сказать, когда ничего не понял? Чего от него хотел этот дуралей? И вдруг как удар молнии: вайслакер! Вчера он оставил на сиденье сыр! Он так спешил, что забыл о нем напрочь, а то не упустил бы возможности полакомиться. Значит, комби после полудня все время простоял на солнце, и… Ох!

Клуфтингер мстительно ухмыльнулся. Вот только кому мстит-то? Он решил сегодня же, ну или завтра загладить это недоразумение с коллегами полудюжиной бутылок пива.

Пусть этот маленький конфликт останется самым неприятным событием этого утра. На работу он уехал с раннего ранья, дабы избежать опасной встречи с супругой. Вчера вечером она демонстративно пришла в спальню с собственным одеялом, давая понять, что их семейный конфликт далеко не исчерпан. И теперь он не знал, что делать со свалившимся на него неучтенным временем.

Предстоящая летучка с Майером, Хефеле и Штроблем вряд ли привнесет что-либо существенное в расследование. Эти трое сейчас опрашивают соседей Вахтера. Может, и нароют чего-нибудь, хотя маловероятно. Да, надо еще проверить состояние финансов убиенного. Компьютерами жертвы занимаются сотрудники из другого отдела — его подчиненные вкупе с начальником в этом не так уж сильны.

Вот господин комиссар и вертится на своем офисном кресле у рабочего стола. Без толку и без смысла. А что делать? Тут он и вспомнил о младшей Вахтер. Из телефонного разговора старшей сестры он понял, что та собиралась прибыть в Альгой завтрашним вечером. Номер ее мобильника у него тоже есть. Он набрал его, не представляя себе, о чем таком спросит, что не могло бы подождать до завтра.

— Pronto[1], — раздалось на том конце.

Он коротко представился и задал вопрос, ответ на который уже знал:

— Когда вы прибываете?

Тереза, дама со звучной фамилией Ферро, назвала ему те же сроки, что прежде Юлия, а потом и фрейлейн Хенске. Тогда он попросил ее по дороге в Альтусрид подумать над тем, какие враги могли бы быть у ее отца. Или недоброжелатели из прошлого. Все это чрезвычайно важно для расследования. «Любая деталь может иметь значение», — процитировал он сакраментальную фразу, которую получил еще от своего учителя. И которая до сих пор не потеряла своей актуальности. Под конец он пожелал ей доброго пути и отключился.

Не оставалось ничего, кроме как снова вертеться на своем кресле. На пятом обороте ему стукнуло в голову: судмедэкспертиза!

— Где-то у меня записан этот номер… — пробормотал он и выдвинул верхний ящик своего письменного стола.

Порывшись, он раскидал упаковки от печенья и наконец добрался до бумаг, свалка которых и составляла его «адресную книгу». Десятки визиток перемежались с обрывками распечаток и бумажек для заметок с клеевым краем, тут и там было что-то начеркано вкривь и вкось. Он и сам удивился, как быстро нашел нужный номер. «Надо будет как-нибудь привести все в порядок», — подумал он, как всякий раз, когда выдвигал этот ящик.

Звонок в Институт судебной медицины Мюнхена занял ровно столько же времени, как и его раскопки в письменном столе. «Официальное заключение будет готово к вечеру сегодняшнего дня. Предполагаемая причина смерти подтверждается. Тело можно будет выдать на погребение завтра». Ничего нового.

По результатам переговоров Клуфтингер заключил, что коллеги сработали куда как оперативно. Наверное, не обошлось без нажима сверху, с нижнебаварским акцентом.

Он прокрутился на кресле.

Что-то еще надо сделать… Точно! Квартира Вахтера. Он же это решил еще вчера. Поскольку Санди еще не заявилась, он нацарапал записку: «Я на месте преступления», положил ее на стол секретарши и по-быстрому слинял из инспекции. На сей раз в своем «пассате».

Странное чувство овладело им, когда он срывал печать на двери квартиры Вахтера. Входя в подъезд, он озирался, будто собирался сделать что-то противоправное. Когда дверь за ним закрылась, он вздохнул с облегчением. Осторожно потянул носом. «Запахи нейтральные», — удовлетворенно зарегистрировал мозг. Нейтральные настолько, насколько нейтрально может пахнуть чужое жилье. «Интересно, а как пахнет мой дом?» — не раз задавался вопросом Клуфтингер. Сам хозяин, даже с очень чувствительным носом, не смог бы унюхать его запах. И только попадая в чужую среду — а его профессия способствовала этому, — нос воспринимал специфические, единственные в своем роде запахи. И по большей части весьма неприятные. Требовалось время, чтобы к ним привыкнуть.

В данном конкретном случае для носа Клуфтингера это не составило труда.

Квартира Вахтера пахла не агрессивно, скорее даже приятно и некоторым образом свежо. От трупной вони не осталось и следа.

Отсутствие этого «аромата» воодушевило Клуфтингера. Он медленно продвигался от прихожей к гостиной, осматривая пространство. Первое впечатление от прошлого осмотра подтвердилось: квартира была обставлена со вкусом. Светлая, гостеприимная, в приятных землистых тонах. Клуфтингеру и тогда приходило в голову, что он хотел бы иметь такой дом. За многие годы устоялась мода на структурные обои, но его отец собственноручно заковал бы его в кандалы, если бы он отважился на подобную палитру в своей квартире. Однако со временем люди становятся терпимее, подумал он и решил на будущее поговорить с женой об обновлении цветового решения интерьеров… когда она снова начнет с ним общаться.

Клуфтингер стряхнул несвоевременные мысли. Он здесь не для этого. Надо сконцентрироваться. Его сильной стороной являлось умение «читать» подобные места, как однажды заметил его бывший шеф после раскрытия серии краж. Он надеялся, что и теперь механизм сработает.

Открыв дверь в гостиную, он замешкался на пороге. Его взгляд не мог оторваться от того места, где недавно лежало тело. По коже пробежал озноб, хотя утро выдалось теплое. Именно отсутствие трупа живо напоминало о нем. Клуфтингер осторожно приблизился к дивану, немного помедлил и все-таки сел в кожаное кресло напротив. Огляделся и попытался представить себе, что же здесь произошло. Реконструировать события было необходимо, несмотря на скудные факты. Он перевел взгляд на обеденный стол, за которым в то утро сидел Вахтер. Перед ним чашка кофе и булочки с джемом на тарелке. Вот он откусывает, запивает глотком кофе, читает разложенную газету. Интересно, что он прочел перед самой смертью? Прогноз погоды? Биржевой курс? А может, криминальную хронику? Клуфтингер представил себе, о чем бы ему стало интересно прочитать, знай он, что через пару минут умрет. Но ведь жертва-то этого не знала…

Итак, раздался звонок в дверь — Клуфтингер вообразил себе мелодичные переливы. Потом надо будет проверить. Так, что дальше? Вахтер идет к двери, открывает. Кто стоит за ней? Знакомый? Друг? Во всяком случае, Вахтер его впускает.

Вероятнее всего, это мужчина. Клуфтингера удивило бы, если бы он ошибся. И не только потому, что, по статистике, большинство злостных преступников мужчины. Но даже ему самому, которого худышкой уж никак не назовешь, пришлось бы потрудиться, чтобы придушить кого-либо шнурком. Впрочем, возможно, комиссару просто не хочется даже допускать мысль, будто женщина способна на такое деяние. Так, они вместе проходят в гостиную, садятся на диван… Клуфтингер бросил взгляд через стол. Вахтер и человек без лица разговаривают. Дело доходит до ссоры, оба вскакивают, яростно жестикулируют.

— Ты не собирался его убивать, — неожиданно вслух сказал Клуфтингер воображаемому незнакомцу. — Ты не принес с собой оружия.

Возможно, безликий хотел поговорить о чем-то определенном, подвигнуть Вахтера на что-то. Но явно потерпел неудачу.

Завязалась драка, потом Вахтер получил удар по затылку или, падая, ударился сам. То, что произошло дальше, превратило рассерженного посетителя в хладнокровного убийцу, даже если за минуту до этого он и не подозревал о своих способностях. Он озирается, видит на столике рядом с новыми занавесками шнур, хватает его, обматывает несколько раз вокруг шеи Вахтера и затягивает. Вахтер сопротивляется. Вот он изгибается, бьется в конвульсиях, хватается за стеллаж, с которого сыплются книги, смахивает журналы со стола — но у него нет шанса…

У Клуфтингера от собственных фантазий побежали мурашки по телу. Что-то в тот день предшествовало этим событиям — что-то, сделавшее одного убийцей, а другого жертвой. Но что? Ответа он не находил. Тем не менее его не покидало чувство, будто он увидел то, чего не заметил в первый раз, и стоит на пороге разгадки. Убийца использовал шнур от занавесок — это уже не казалось полным абсурдом. Просто шнур оказался первым, что попалось под руку, когда Вахтер был готов вот-вот оправиться от удара и дать отпор.

Ладно. А что происходило после? Вроде бы в комнате ничего не пропало.

— Ты сбежал в панике, — снова возвестил он вслух. Все говорило об этом: и обстановка, и дверь, по словам Барча, оставшаяся открытой.

Клуфтингер снова посмотрел на столик, где так и лежали новые шторы. И тут его осенило. Он даже стукнул себя ладонью по лбу и схватился за мобильник. Санди оказалась на месте.

— Быстро выясни у Штробля или Майера, есть ли у Вахтера домработница, — прокричал он и, тут же заметив недопустимость подобного обращения к своей секретарше, повторил просьбу с подобающей вежливостью: — Фрейлейн Хенске, пожалуйста, не могли бы вы их поторопить с ответом?

Как же ему раньше-то не пришло в голову? После всего, что он узнал о фигуранте, трудно поверить, будто тот сам стал бы вешать шторы. Да и такая чистота в квартире совершенно не свойственна холостяку. Поскольку с женой он давно не жил, а его пассии вряд ли наводили порядок, то определенно у него имелась домработница. При его-то деньгах! А значит, она может стать главной свидетельницей. По крайней мере в плане того, что в доме оказалось не так или могло исчезнуть.

Комиссар решительно встал и как человек, решивший трудную задачку, с облегчением пошел к выходу. Во дворе он все-таки остановился и, дабы ублажить свое самомнение, нажал на кнопку звонка. Раздался нежный мелодичный перелив. Удовлетворенно кивнув, он направился к своему старенькому «пассату».

Время перевалило за полдень, для Клуфтингера это стало открытием. Неужели он так долго проторчал в квартире Вахтера? Уже сидя в машине, он почувствовал голод, а добравшись до Кемптена, вообще сойдет с ума. Не долго думая он свернул к ледовой арене, перед которой виднелся вагончик быстрого питания. Он даже не поинтересовался, что за фирма, когда резко затормозил. Сейчас для него главное — что-нибудь проглотить. Но когда перед ним вырос черноволосый амбал в белом переднике в угодливом ожидании заказа, он вздрогнул. «Кебабы». Ничего лучшего он выбрать не мог. «Ч-черт побери», — подумал комиссар и осмотрел пути к отступлению. Гора мускулов тем временем сдвинулась в тот угол вагончика, где грудой лежали свежие артишоки, томаты, перцы и поблескивал слезой овечий сыр. Нет, пути к отступлению не оставалось. И не только потому, что великан продолжал дружелюбно улыбаться, а просто ему самому теперь стало бы стыдно так бесславно ретироваться. Клуфтингер набрал в легкие воздуха и выдохнул так, будто мечтал об этом все утро:

— Один кебаб, будьте добры.

— Со всем?

Вопрос застал его врасплох.

— Да, пожалуйста, — упавшим голосом ответил он, с ужасом наблюдая, как белый фартук извлек из синего пакета четвертинку лаваша, засунул его в микроволновку и электрическим ножом настругал с вертела тонкую стружку. Это был один из тех вертелов с прессованным мясом, о которых Клуфтингер где-то читал. Вместо аккуратно порезанных кусков с кружочками лука и томатов поверх продавец накладывал на разогретый лист бесформенный комок, больше напоминавший ливерный паштет. Хотя за булочку с настоящим печеночным паштетом он сейчас многое отдал бы.

Между тем огромные ручищи продолжали увеличивать массу, сваливая туда же всяческую овощную всячину. Клуфтингеру уже приходилось пробовать дёнер-кебабы, но так они никогда не выглядели. Некоторое время назад его сын, любитель экзотической кухни, еще жил с ними и иногда притаскивал домой нечто подобное. Фрау Клуфтингер, бывая в городе и желая сэкономить время, тоже приносила с собой пару-тройку, на радость отпрыску и к неудовольствию супруга. В таких случаях Клуфтингер распотрашивал «завертку» и ел все по отдельности с куском нормального хлеба.

Но с этим дёнером такой номер не пройдет. Вдобавок ко всему продавец щедро посыпал его смесью красных специй и, протянув через прилавок, с улыбкой напутствовал: «Острое хорошо в жару». Клуфтингер поблагодарил, а поскольку не представлял себе, как довезти этот шедевр до президиума в целости и сохранности, пристроился к одному из столиков под уличным зонтом от солнца, за которым перекусывали два турецких строителя, припозднившихся с обеденным перерывом.

Он улыбнулся соседям и надкусил дёнер-кебаб. На глаза мгновенно навернулись слезы. Господи, как же это оказалось остро! Он непроизвольно начал хватать ртом воздух. Рабочие хрипло расхохотались. «Острое хорошо в жару», — примирительно сказал один из них. Клуфтингер кивнул и, желая показать, что ему нипочем, отважно куснул второй раз.

Собравшийся внизу под начинкой белый йогуртовый соус смачно брызнул на брюки.

— Черт вас всех побери и турецкого пашу туда же! — невольно вырвалось у комиссара. Вот уж некстати! Клуфтингер покосился на соседей, но те только еще больше развеселились. Аппетиту него окончательно пропал. Он бросил дёнер в урну и побрел к своему «пассату», спиной чувствуя на себе насмешливые взгляды. Заведя мотор, он так рванул, что покрышки взвизгнули. И лишь когда палатка-закусочная в зеркале заднего вида скрылась с глаз, он смог выдохнуть. Дурнее ситуации не придумаешь, как бы поскорее вычеркнуть ее из памяти!

Когда Клуфтингер поднимался по лестнице на свой этаж, его щеки еще пламенели. Фрейлейн Хенске, которая старательно отстукивала отчет по командировочным расходам, на секунду оторвалась от компьютера, кивнула вошедшему шефу и снова углубилась в работу.

Комиссар остановился.

— Фрейлейн Хенске, будьте добры, позвоните обеим дочерям и вызовите их ко мне. Срочно.

Санди подняла удивленные глаза:

— Что, простите?..

Она была увлечена делом и расслышала лишь последнее слово. Клуфтингер терпеливо повторил просьбу и добавил, что еще ему нужен Майер.

— Конечно, господин комиссар.

Он уже направился к своему кабинету, как вдруг она протянула ему вазочку с мятными леденцами.

— Возьмите, очень помогает от запаха лука…

Ее улыбка выглядела столь невинно и обаятельно, что Клуфтингеру ничего другого не оставалось, как взять парочку леденцов.

Несколькими минутами позже в дверь постучали, и фрейлейн Хенске препроводила к нему обеих дам. На этот раз Клуфтингер предпочел вести разговор в гостевом уголке и предложил дочерям Вахтера занять места в мягких кожаных креслах.

Тереза Ферро предстала перед ним впервые. Конечно, в ее лице угадывались черты сходства со старшей сестрой, однако впечатление она производила совсем иное. Было в ней что-то изящное и хрупкое. Длинные каштановые волосы высоко подняты и заколоты, карие глаза выразительно подчеркнуты сдержанными тенями. Стройное тело казалось почти костлявым, облаченное во все черное: шаровары из тонкого льна и полупрозрачную шелковую блузу дополняла черная переливчатая шаль на плечах. Ее траур по отцу оказался строже, чем у сестры. Единственным цветовым пятном во всем туалете были большие медные серьги, подернутые зеленоватой патиной, в форме птиц с этрусскими мотивами. Клуфтингер распознавал искусство этрусков после того, как жена уговорила его на недельную автобусную экскурсию в Тоскану, во время которой экскурсоводша не переставала чирикать о «фантасмагоричности художественной культуры этих загадочных племен». На груди Терезы красовалась брошь с теми же зелеными птичьими мотивами, к которой притягивали взгляд пламенеющие красные камушки, изображавшие глаза птиц. Зная, что она художница, Клуфтингер вполне обоснованно предположил: эти ювелирные изделия вышли из-под ее руки.

В отличие от сестры, которая и сегодня явилась в темном деловом костюме, весь облик Терезы выдавал натуру артистичную и неординарную. Роскошные волосы, вроде бы собранные в строгую прическу, на самом деле оказались с небрежной легкостью схвачены на затылке деревянной заколкой, вероятно, тоже созданной по собственным эскизам. Стиль ее одежды Клуфтингер определял — когда бывал раздражен — как стиль «бабы, сдвинутой на экологии». Каждой осенью эти создания слетались в его деревню, вероятно, для пополнения своих гардеробов и годового запаса ароматических палочек. Правда, Тереза Ферро не совсем подходила под это определение, тем не менее она всем внешним видом явно демонстрировала свой независимый образ жизни, отличный от типично бюргерского старшей сестры.

— Добро пожаловать в Альгой, госпожа Ферро. Примите мои искренние соболезнования, — приступил Клуфтингер. — К сожалению, мне придется задать вам ряд, возможно, тягостных для вас вопросов. Тереза, скажите, какие отношения у вас сложились с отцом?

— Папа, он был для меня… он был моей семьей.

Выслушивая ответ, Клуфтингер краем глаза следил за старшей сестрой, однако не заметил никакой реакции.

— Он стал для меня всем, после того как мать настояла на разводе и уехала в Южную Америку. Сначала мы узнавали о ней из писем, которые она присылала. Потом письма приходили все реже, и наконец мы совсем перестали их получать.

— То есть в настоящее время вы не знаете, где живет и чем занимается ваша мать? — подвел черту Клуфтингер.

— Нет. Знаю только то, что она встретила мужчину, который живет в Эквадоре, в какой-то коммуне, обособленной от внешнего мира. Из ее последних писем стало ясно, что и сама она сильно изменилась, — смущенно ответила Тереза.

— И заботы о вас взял на себя отец?

— Вообще-то к тому времени я была уже почти взрослой. Но папа всегда понимал меня. С ним я могла говорить обо всем. Правда, он редко появлялся дома. Зато баловал нас подарками. Он был самым замечательным отцом на свете!

Клуфтингер увидел, как в ее глазах заблестели слезы.

— После школы он оплачивал мою учебу в школе искусств во Флоренции. Он часто навещал меня в Италии, а когда мы стали встречаться с Джузеппе, не моргнув глазом дал сто пятьдесят тысяч марок на покупку старого крестьянского дома за городом. Знаете, мне ведь требовалось большое помещение для мастерской. Первое время мы с мужем с трудом зарабатывали себе на жизнь нашим искусством, а отец всегда нас поддерживал. А как он любил Карлу и малыша Энцо! Это мои дети, господин комиссар. Он буквально расцветал, когда видел их, своих маленьких ангелочков, как он их называл. У него светились глаза. Он был нежным и ласковым дедушкой и очень гордился внуками.

Во время их разговора Юлия Вагнер нервно ерзала в кресле — это не ускользнуло от внимания Клуфтингера, — но тут она уже не сдержалась.

— Ах, ласковый дедушка, да? Замечательный отец, да? Лучший на свете? Тереза, ты все такая же наивная дурочка! — взвилась она. — Да он просто покупал твою любовь своими деньгами, когда понял, что у нас с матерью это не прокатит! Ты всегда оставалась романтичной дурехой, и он прекрасно знал: тебе его не раскусить.

Слезы полились из глаз Терезы, и она в отчаянии выкрикнула:

— А вы всегда были несправедливы к папе, ты и мать! Он работал день и ночь, чтобы дать вам все, а вы этого не ценили! Мама постоянно пилила его и называла неудачником из-за того, что нам пришлось переехать в Альгой. А ведь его просто подставили там, в Кёльне! И здесь он старался нас всем обеспечить. А мать развелась с ним, поскольку считала, будто он уже не так хорош для нее!

— Не так хорош? А знаешь, как она настрадалась с ним? Весь их брак оказался сплошной ложью. Он обманывал ее направо и налево, а еще унижал перед нами! Ты со своим дерьмовым искусством совсем оторвалась от реальности! Разуй глаза, сестричка! Что ты понимаешь в жизни? Ты и тогда носилась только со своими капризами, глупая избалованная кукла на розовом облаке!

Клуфтингер понял: теперь самое время повернуть разговор в нужное ему русло. Пассаж о причинах переезда семьи в Альгой давал ему повод. Он сделал стойку на фразу Терезы о том, что их мать называла Вахтера неудачником. Надо ковать железо, пока горячо.

— Госпожа Ферро, что конкретно вы знаете о крахе карьеры вашего отца в прежней фирме?

— Ну, не знаю… — Скорбь по отцу снова пересилила гнев, поднявшийся на сестру. — Папа всегда говорил мне, что в той фирме его подставили и он больше не может и не хочет ни за какие деньги работать с теми, кто плетет интриги.

— Вот видишь? Он же врал тебе! А ты, его «принцессочка», развешивала уши! Господин комиссар, — развернулась Юлия к Клуфтингеру, — точно не скажу, что тогда произошло, но уверена: отец сам оказался главным виновником. Не такой он человек, чтобы дать кому-то сделать из себя жертву. Уж он-то никогда не поджал бы хвост, если бы только его сильно не прищемили. Деталей не знаю, мать никогда не говорила об этом, но у них с шефом точно возник серьезный конфликт.

Внезапно Юлия прикусила язычок. Комиссару даже показалось, будто она пожалела, что в пылу схватки сболтнула лишнего. Теперь она снова старалась взять себя в руки и войти в образ. Но Тереза не заметила этой перемены.

— Юлия, это несправедливо и бессердечно. Как ты можешь говорить такое о папе? Ты просто завидуешь и всегда завидовала, так как папа больше любит меня. А знаешь почему? Я одна понимала его. И любила. А для вас с матерью он являлся «идиотом и недоумком». Но который почему-то обязан вас обеспечивать! Может, я и «кукла на облаке», а ты как была, так и осталась холодной расчетливой стервой…

На этом месте Юлия Вагнер, которая уже справилась с собой, резко оборвала переходящее в истерику выступление сестры:

— Успокойся, Тереза! Ты устала с дороги и потрясена. Ты говоришь невозможные вещи, никто их не принимает всерьез. Пойдем. Комиссар нас поймет, не так ли, господин Клуфтингер? Вы видите, моя сестра не в себе.

Клуфтингер видел только одно: она вырывала у него карты из рук. Юлия Вагнер образумилась и взяла разговор под свой контроль. Последняя возможность сыграть на эмоциональном всплеске противника упущена. Как бы ему ни хотелось разузнать побольше о профессиональном провале Вахтера, все-таки придется уговорить чертенка на его левом плече немного подождать. И Клуфтингер волей-неволей уступил ангелочку на своем правом плече: он отпустил безутешных дам, не преминув, однако, заметить обеим, что разговор еще будет продолжен. Вскоре и сам он отправился домой, не дождавшись Майера, которому поручил выяснить, была ли у Вахтера домработница или экономка. В жаркой схватке сестер он как-то запамятовал спросить, кто вел хозяйство их отца.

На следующее утро в президиуме Клуфтингера ради разнообразия ждал приятный сюрприз. Интуиция его не подвела: у Вахтера действительно имелась экономка. Звали ее Эльфрида Зибер, была она в возрасте семидесяти одного года и жила в Кимратсхофене. Еще вчера вечером Майер разузнал ее адрес и с утра пораньше, исполненный гордости, жаждал удивить шефа своими успехами. Однако, придя на работу, он обнаружил, что фрау Зибер собственной персоной уже заявилась в полицию — о произошедшем она узнала из газет. Поэтому в кабинет шефа Майер заглянул с кислой миной, соответствующей обстоятельствам.

— Здрасте.

— Здравствуй. — Клуфтингер настороженно глянул на подчиненного. — Есть что-то новое?

— Экономка пришла.

— Вахтера?

— Именно, — вздохнул Майер.

— Ты ее вызвал? — В голосе шефа чувствовалась похвала.

— И да, и нет. — Майер не без внутренней борьбы принял решение капитулировать. — Дело было так…

— Ладно, не имеет значения. — Клуфтингер почувствовал неловкую заминку подчиненного. — Быстро ее ко мне!

Майер исчез с поникшей головой и вскоре возвратился с просто, но прилично одетой женщиной. Клуфтингеру бросилось в глаза, что поверх чистенького синего платья из плотной материи было наброшено пальто — это никак не вязалось с духотой, установившейся уже с утра. Чтобы человек в такую погоду… Вероятнее всего, черное пальто оказалось единственной вещью в ее гардеробе, которую она могла надеть в знак траура. Поправив гладко зачесанный узел на голове, Эльфрида Зибер протянула комиссару ладошку с такой отчаянной скорбью в глазах, что тот помимо воли выразил ей свои соболезнования. Она поблагодарила с достоинством, словно выражать соболезнования прислуге являлось делом обычным.

— Я дак прочитала только сегодня и сразу пошла на автобус, — тут же приступила к делу фрау Зибер, не дожидаясь вопросов полицейского.

Клуфтингер бросил выразительный взгляд коллеге, Майер на это только пожал плечами. Значит, бабка пришла сама по себе. Возможно, идея дать в СМИ информацию об убийстве днем позже оказалась не такой уж удачной, поскольку визит старой дамы мог состояться уже вчера. С другой стороны, таким образом они выиграли время на размышление, какие именно сведения можно предоставить прессе. Кто знает, вдруг какой-то свидетель в запале проговорится о том, чего не мог прочитать, и тем самым даст в руки дополнительные ниточки к расследованию. Шнур для штор стал кошмарным сном Клуфтингера. Если бы это выплыло наружу, у комиссара не осталось бы и минуты на службу. Нечто подобное он наблюдал у коллег из соседнего участка: как только… так сразу их стали осаждать и «желтая» пресса, и коммерческое телевидение, и бог знает кто еще. Такого нельзя было допустить. Именно поэтому информацию для прессы поместили в вечернем выпуске следующего дня кратким сообщением об убийстве неизвестного, где-то между угоном велосипеда и кражей со взломом.

Разумеется, газетчики этим не удовлетворились, хотя и телевидение, и радио обошлись кратким уведомлением. Главный редактор местной газеты самолично звонил Клуфтингеру, желая выведать подробности. Нет, нет, открестился комиссар, никаких новых данных пока нет, как нет и подозреваемых. На этот раз он оказался неумолим, хотя обычно благосклонно относился к прессе. Поэтому в печать просочились лишь скудные сведения, чему он и стал обязан появлением фрау Зибер, экономки Вахтера. Слава Богу, региональные массмедиа еще не вплотную заинтересовались происшествием в Альгое. Пусть так будет и дальше.

Клуфтингер отвлекся от невеселых мыслей и постарался снова сосредоточиться на пожилой даме, сидевшей напротив, но это далось нелегко, поскольку поток ее речи не иссякал.

Без всякого понуждения она рассказывала, как хорошо ей работалось у Вахтера, как высоко она ценила его доброе отношение, как нетрудно оказалось справляться с обязанностями, ведь господин Вахтер был такой порядочный и сам соблюдал порядок. Клуфтингер не решался встрять и едва смог подавить смешок, когда экономка предоставила ему свое алиби: утром в понедельник она была на мессе, а потом делала покупки для своей больной сестры, с которой живет и которая совсем глуха, но с ней вместе по магазинам ходила…

— Все понятно, — больше не выдержал комиссар. — Почему в тот день вы не пришли на работу? В дом Вахтера?

— Дак зачем? — искренне удивилась фрау Зибер. — Я же у него убираюсь в конце недели. Сегодня или в пятницу. Он сам так установил… — И вдруг прикрыла рот рукой. — Вы же не думаете, что это я…

— Нет, не думаю, — вздохнул комиссар.

Дальнейшие расспросы ни к чему не привели. Впрочем, Клуфтингер предложил экономке проехать на место преступления с целью установить, не пропало ли чего. Все оказалось на месте, и он в полном расстройстве чувств на своей машине отвез Эльфриду Зибер домой.

На следующий день, собираясь на погребение своего безвременно почившего работодателя, Эльфрида Зибер даже не подозревала, что своим участием продвинет безнадежное, казалось бы, дело. С течением лет похороны стали для нее рутинным делом. Число «ушедших», как она выражалась, родных и близких все множилось. Она проводила в последний путь почти всех своих подруг. Но если других женщин ее возраста подобные события повергали в уныние, она ходила на заупокойные службы как на праздник. Почему — и сама не могла бы сказать, да и не слишком задумывалась. Просто это было так. Возможно, дипломированный психолог мог бы предположить, что перед лицом смерти она все еще — а может, и особенно — чувствовала себя живой. Но о психологах фрау Зибер не знала и даже не собиралась узнавать.

Вполне вероятно, она любила похороны за следовавшие за ними милые поминки в уютном кругу. Для многих в Германии подобная тризна воспринимается пережитком прошлого, но не в Альгое. Здесь это почитаемый обряд. Причем большинство ее знакомых умерли не внезапно, а от старости или после продолжительной болезни. Стоя над их гробами, она неизменно повторяла: «Отмучилась» или «Отмучился», — по обстоятельствам. И скорбно качала головой. Она знала, о чем говорит. Так было лучше и для ее мужа. Наверное. Хотя он слишком долго боролся с раком легких, и под конец от него осталась одна лишь тень, но тут она все же сомневалась в правильности подобных формулировок: отмучился, мол, для него якобы лучше, хотя бы болей теперь не испытывает. Может, для него и вправду — лучше, но не для нее. Поминальный обед тогда ее не порадовал, и не потому, что оплачивать его пришлось ей самой.

В этот раз все оказалось необычно. Господин Вахтер умер, и умер молодым. К тому же еще и насильственной смертью. При мысли об этом Эльфрида Зибер испытывала легкую эйфорию. Расправляя складки своего синего платья, она думала еще и о том, что опять придется надевать пальто. Черного костюма у нее не имелось, хоть ей часто приходилось бывать на похоронах. Она просто и с могла себе позволить такие траты. Спасало пальто. Слава Богу, небо сегодня затянуто облаками, поэтому оно будет вроде как уместно.

По лестнице, выстеленной плотным половиком, она спустилась вниз, в комнату, где на диване перед телевизором, как обычно, сидела ее сестра, включив громкость па полную мощность.

— Сделай потише, — крикнула Эльфрида, — а то я себя-то уже не слышу!

Никакой реакции. Тогда она заорала сестре прямо в ухо:

— Потише сделай!

Сестра была практически глуха и едва передвигалась, часто Эльфрида называла ее обузой, но все-таки радовалась, что рядом — родной человечек. Четыре года назад умер муж, и она осталась совсем одна — детей они не нажили. Вот тогда ей и пришла в голову мысль забрать из дома престарелых сестру, которая была тремя годами старше. «Все лучше, чем одной куковать», — рассудила она и ни разу об этом не пожалела.

— Я ушла на похороны! — снова крикнула она сестре в самое ухо.

— Шо говоришь? — Эта фраза звучала ответом на все.

— По-хо-ро-ны, Цилли. Слышишь? Клад-би-ще!

Сестра с кряхтеньем принялась подниматься, но Эльфрида мягко удержала Цецилию на ее любимом диване в желто-красный цветочек, спинку которого венчала замысловатая резьба по дубу.

— Шо говоришь?

Эльфрида только покачала головой, немного убавила громкость телевизора, где как раз шло ток-шоу, и сунула в руку сестре пульт. Она знала: пока телевизор работает, та останется сидеть где сидит. Как-то года два назад Эльфриде чисто случайно удалось перехватить Цилли на автобусной остановке — довольно длинный путь, который она проделала со своими ходунками самостоятельно. И уж точно самый длинный за всю их совместную жизнь. Когда они вернулись домой, Эльфрида поняла причину ее вояжа: кинескоп почернел и не давал изображения. Тогда из сбережений Цецилии они купили новый телевизор. А что делать? Страшно подумать, чем могло закончиться ее путешествие…

Эльфрида бросила взгляд на часы с кукушкой — сувенир из Шварцвальда со свадебного путешествия. Время выходить. За порогом она еще раз посмотрела на хмурящееся небо, решила, что зонтик прихватила не зря, заперла замок на два оборота и с чистой совестью направилась к автобусу.

В это же время вышел из дома и Клуфтингер. Но без зонта. Во-первых, он все-таки надеялся, что дождь не пойдет, а главное — ни одного не нашел.

Клуфтингер присутствовать на похоронах не любил. Но сегодня случай был особый. Возможно, удастся высмотреть что-нибудь полезное, размышлял он, открывая дверцу «пассата». Тут ему в глаза бросился барабан, который он, конечно же, опять забыл выгрузить.

— Черт тебя побери со всеми литаврами в придачу! — от души выругался он, но времени уже не оставалось, и освобождение машины пришлось снова отложить.

Тем не менее минутку, чтобы хоть прикрыть инструмент, он нашел: как-то неприлично полицейскому появляться на кладбище с барабаном. Единственный плюс в его инструменте, с удовлетворением признал Клуфтингер, давая задний ход, так это то, что на похоронах он не требуется. Заказывая для покойника музыку, люди обходятся духовым оркестриком.

Эльфрида Зибер открыла тяжелую створку врат церкви, окунула пальцы в чашу со святой водой, быстро перекрестилась и пустила взгляд по кругу. Она всегда входила в церковь с западного портала, чтобы, продвигаясь вперед, иметь время рассмотреть всех присутствующих. А кроме того, выбрать себе место. По воскресеньям, да, по воскресеньям проблем с этим не случалось. Она обычно занимала место в пятом ряду, первое слева от центрального прохода.

Когда еще был жив муж, он садился на скамью в том же ряду справа, поближе к ней. Так было принято испокон веку: женщины сидели в левой половине, мужчины — в правой. Времена меж тем испортились, в храме даже стали появляться парочки, которые, держась за руки, садились бок о бок. Видя такое, фрау Зибер неодобрительно качала головой. Если подумать, то за всю свою жизнь она ни разу не сидела в правых рядах. Всегда слева, и все тут. Почему, она и сама не знала.

Эльфрида Зибер пригляделась внимательнее. Сегодня выбрать место будет затруднительнее. При заупокойной мессе вечно так, родственники усопшего все ставят с ног на голову, нарушая установленный порядок. Три первых ряда оставлены пустыми, там устроились обе дочери, которых она узнала по виденным фотографиям. Разумеется, на правой стороне, чего же еще от них ждать?

Присутствовало и много других людей, которых она встречала в доме хозяина: коллеги, друзья, приятели. Явился даже бургомистр со своим пресс-секретарем. Да, господин Вахтер почитался важной персоной, не без гордости заключила Эльфрида. Краем глаза она заметила, как с левой скамьи ей машет Лиина Ридмюллер, она встречала ее на вечерах ветеранов общины. В других обстоятельствах Эльфрида непременно присоединилась бы к ней, но не сегодня. Сегодня она чувствовала себя в центре событий, почти родственницей покойному, и ей не пристало сидеть где-то в задних рядах. Поэтому она с достоинством заняла место позади дочерей Вахтера, правда, все-таки наискосок, по левую сторону. Едва сев, она вытащила носовой платок, громко всхлипнула и высморкалась. Дочери обернулись. Фрау Зибер кивнула им со скорбной миной глубоко потрясенного человека.

«Перед смертью надо будет составить завещание, чтобы этому пастору ни в коем случае не доверяли панихиду», — рассеянно думал Клуфтингер во время церемонии. Он остановился у колонны возле входа, и не потому, что мест не было. При желании он мог свободно сесть, хотя на заупокойную мессу пришло необыкновенно много людей, среди которых большую часть составляли любопытствующие, — все-таки дело-то громкое. Клуфтингеру просто хотелось дистанцироваться от всего происходящего, а стоя это казалось как-то надежнее. По крайней мере он так думал.

Пастор как раз начинал проповедь. Проповедь! На вкус Клуфтингера, столь высокого звания обращение этого служителя Божьего к пастве никак не заслуживало. Клуфтингер редко бывал в церкви, но гораздо чаще своих коллег. А все из-за участия в деревенском оркестре. Освящение знамен или другие подобные «события величайшей важности» требовали обряда благословения. Клуфтингер не имел ничего против. В благостной атмосфере храма ему лучше думалось, и необъяснимым образом именно во время службы. Подчас, когда его мучили неразрешимые вопросы, он пробовал приходить в пустую церковь. Эффект оказывался нулевым.

Зато когда в последние десять — пятнадцать лет альтусридский пастор читал проповеди, Клуфтингер имел замечательную возможность думать без помех, ибо все его речи оказывались словно скалькированы и не мешали медитации. Подчас пастор вдруг начинал свою проповедь с актуальных событий вроде терактов на Ближнем Востоке или скандальных теледебатов, но быстро сворачивал в наезженную колею. Прежде Клуфтингер еще вздрагивал и заставлял себя прислушиваться, но с течением времени привык к скатыванию в никуда и даже открыл тайну проповеди: речь священника зависела от церковных часов. Сначала он сам себе не поверил, но потом провел ряд экспериментов и выяснил: часы руководили пастором. Его выступление укладывалось ровно в полчаса. Проповедь, начиная с конца воскресной службы в одиннадцать до боя часов в одиннадцать тридцать, завершалась. И сегодня — Клуфтингер мог бы поставить на что угодно — все будет в точности так. С первых слов пастора он понял: все потечет в заданном русле, невзирая на личность усопшего, и можно спокойно отключиться и подумать о своем.

Первым делом он сосредоточился на присутствующих. Дочки Вахтера не выглядели такими экзальтированными, как у него на приеме. Возможно, только теперь, когда прошел первый шок, они полностью осознали происходящее. По крайней мере обе являли собой образец искреннего переживания — в отличие от остальных, которых снедало одно лишь любопытство. Разве что Эльфрида Зибер, которую он обнаружил в следующем ряду за ними, проявляла неподдельное сострадание.

Вон Барч в стильной темно-серой двойке, осевший где-то посередине, рядом с ним Шёнмангер-старший весь в элегантном черном. А справа от него, должно быть, младший, так же дорого одетый, но егозливый молодой блондинчик. Этого сынка, как определил Клуфтингер, он в церкви не видел ни разу. Было тут и множество незнакомых лиц. И неудивительно, не каждый день удается побывать на похоронах жертвы настоящего убийства. «Слетелись, как мухи на мед, черт бы вас всех…» — чуть не высказался вслух комиссар. Не найдя среди присутствующих больше никого, кто мог бы его заинтересовать, он устремил взор к сводам храма. Росписи всегда завораживали его. Он не смог бы сказать, насколько ценна эта живопись, в ней он не разбирался. Но она была величественной, это точно.

Его взгляд задержался на изображении святого Власия, чье имя носила церковь. Святой с нимбом над головой в развевающемся одеянии с епископским жезлом и двумя свечами склоняется к испуганному ребенку. Легенду Клуфтингер знал: Власий, помолясь, спас в темнице мальчика, подавившегося рыбьей костью. Случилось это где-то в четвертом веке. В религии Клуфтингер был как раз силен. Он даже помнил слова из молитвы, возникшей в результате этой истории, которыми пастырь благословлял в завершение: «По заступничеству святого Власия храни тебя Господь от болезней горла и всяких страданий».

И вот по иронии судьбы Вахтера отпевали именно в этой церкви. «Интересно, — подумал Клуфтингер, — а Вахтер когда-нибудь получал благословение Власия? А если и получал, то действует ли оно при удушении?» Поймав себя на том, что улыбается при сей крамольной мысли, он быстренько скроил на лице покаянное выражение и перешел к молитве.

Когда после проповеди пастор зашагал к выходу, Эльфрида Зибер низко склонила перед ним голову. «Как это было трогательно, — подумала она, — он всегда находит правильные слова. О Боге и о любви, и… ну, и много о чем, как полагается доброму пастырю». Она пропустила вперед дочек хозяина и впритирку к ним пристроилась в похоронную процессию. На выходе она приметила комиссара, с которым вчера имела беседу в полиции, и собралась поприветствовать его, но тот оказался проворнее и исчез из виду. А когда она вышла из церкви, полицейский уже оказался занят разговором с бургомистром. И ей ничего другого не оставалось, как, опустив глаза, проследовать за священником на кладбище.

Клуфтингер действительно воспользовался преимуществом своей позиции и первым выскользнул за двери. Он хотел не только остаться неприметным, но и держать в поле зрения всех выходящих из церкви. Вопреки его надеждам все-таки начал сеять мелкий дождь. Клуфтингер поднял ворот своего пиджака — жена определенно нашла бы это слишком вольным для данной ситуации. Но ему сейчас стало важнее остаться сухим, чем соблюсти приличия.

На площади перед храмом собралась группа людей, которые пришли на похороны, но воздержались от посещения службы. По-видимому, они знали велеречивую манеру пастора. Клуфтингер окинул взглядом подчеркнуто элегантно одетых мужчин и женщин, предположив, что они из гольф-клуба, членом которого являлся Вахтер. Он кивнул им в знак приветствия, но ответа не получил.

Внезапно комиссар почувствовал на своем плече чью-то руку.

— Так и думал, что встречу тебя здесь, — раздался бодрый басок.

Голос принадлежал Паулю, первой трубе их оркестра. Клуфтингер выдохнул. Он, конечно, обрадовался, встретив хоть одно знакомое лицо, но с другой стороны, прекрасно осознавал, что за этим последует. И оно не заставило себя ждать.

— Слушай, — Пауль понизил голос, крепче сжимая плечо, — как там у вас с расследованием? До чего-то докопались?

Клуфтингер сокрушенно посмотрел в его ясные глаза:

— Ты ведь знаешь, я не могу об этом говорить.

— Да ладно тебе! Я всего-то хочу узнать, есть ли у вас подозреваемый и все такое.

— Мы разрабатываем несколько версий, ничего более конкретного сказать не могу.

Клуфтингер поймал себя на том, что заговорил в духе пустопорожних заявлений для прессы своего начальника Лоденбахера.

Паулю тоже не понравился его тон.

— Со мной-то мог бы не выпендриваться, как с этой саранчой. — Пауль мотнул головой в сторону команды телевизионщиков с альгойского ТВ, которые расположились неподалеку.

«Только их тут не хватало», — с досадой подумал Клуфтингер.

— Знаешь, Пауль, — попытался он пустить разговор в безопасное русло, — тогда вечером я не смог прийти на репетицию.

— Знаю, знаю. Убийство и все такое. Мог хотя бы позвонить…

В голосе трубача явно слышалась обида, только непонятно — то ли на отсутствие большого барабана, то ли на невнятный ответ. А может, на то и другое.

Их беседу прервал свист: три других трубача энергично махали коллеге.

— Поговорим позже, — сказал на прощание Пауль, и это прозвучало почти угрожающе.

Клуфтингер спустился по ступеням. Из всех трех врат народ хлынул со службы. Оказывается, панихиду почтил своим присутствием даже бургомистр Дитер Хёрш, которого он раньше не заметил. Клуфтингер коротко кивнул, а тот, увидев комиссара, поспешил выбраться из толпы и направился прямо к нему. Клуфтингер осторожно огляделся, ища возможности избежать неприятного разговора.

— Клуфтингер, приветствую. Как дела? Как идет расследование? — взял Хёрш с места в карьер, он тоже не любил ходить вокруг да около.

— Привет, Дитер. Идет потихоньку.

— Потихоньку? Звучит неутешительно. У тебя уже есть подозреваемый?

Клуфтингер тоскливо посмотрел на бургомистра. С густыми черными усами, залихватски завитыми на концах, и в темном национальном костюме сегодня он выглядел еще комичнее, чем обычно. Клуфтингеру Хёрш всегда казался фигурой нелепой. Переехавший из Бремена, он носил усы с бородой и подчеркнуто фольклорные местные одежды как регалии, дающие ему, «пруссаку», легитимную власть в Баварии. А может, ему просто нравилось выглядеть клоуном.

— Дитер, ты же знаешь, я не могу говорить об этом, — с упреком сказал Клуфтингер, второй раз за утро прячась за «служебной тайной».

Бургомистру бросилась краска в лицо, он с трудом сдерживал гнев.

— Я тебе не кто-нибудь, Клуфтингер, и ты это знаешь, так что кончай со своей должностной канителью. Если в моей общине происходит нечто подобное, я не только имею право, но и обязан быть в курсе.

Хёрш буквально сверлил его горящими глазами. Клуфтингеру приходилось слышать о приступах ярости бургомистра — это повергало в ужас его подчиненных. Но сам он таковым не являлся.

— А вот мои «должностные права и обязанности» говорят об обратном. — Комиссар ухватился за слова, столь пафосно прозвучавшие в речи бургомистра. Он не привык, чтобы в его дела вмешивалась политика, а возможно, политика не интересовалась его делами, поскольку резонансных среди них и не бывало. То тут, то там до него доходили слухи о попытках влияния на следствие, замаскированных под «безобидные» советы, рекомендации и просьбы. Сам он, однако, с таким еще не сталкивался. Впрочем, наглую выходку бургомистра он тоже не стал бы ставить в этот ряд. Так или иначе, интерес чиновника к этому делу был вполне объясним. И не только тем, что во вверенной ему общине произошло зверское убийство. Поговаривали, будто Дитер Хёрш чувствовал себя призванным к великим свершениям, а попросту говоря — делал карьеру. Его манили кресла ландрата или депутата бундестага. Да и высокие посты в партийном руководстве казались не менее привлекательными. В конце концов, Хёршу, как и Клуфтингеру, скандал был ни к чему. Пусть и по разным мотивам.

Но в данный момент комиссар ничем не мог удовлетворить бургомистра. Поэтому, когда тот набрал в легкие воздуха, чтобы продолжить пререкания, Клуфтингер приложил палец ко рту, глазами указывая на врата храма, откуда как раз выплывал пастор, за ним дочери Вахтера и прочие члены погребального шествия, которое направлялось к кладбищу. Клуфтингер присоединился к похоронной процессии. За спиной у него шипел бургомистр — слов было не разобрать, но имя Лоденбахера слышалось явственно.

Дождь не переставал сыпать, но когда толпа растеклась вокруг могилы, сквозь низкие облака ненадолго проглянуло солнце, а у горизонта выгнула крутую спину радуга. Могилу для Филиппа Вахтера вырыли в третьем секторе кладбища, недалеко от входа. Отсюда виднелись горы — если, конечно, погода ясная. Сегодня радуга протянулась от Цугшпитце, и до нее, находясь на этой вершине, казалось, можно было достать рукой. «Хорошо бы сейчас стоять там, а не здесь», — размечтался Клуфтингер. Он даже почувствовал, как щеки овевает легкий ветерок, а перед его внутренним взором тянулась череда путешественников, которые при восхождении машут и машут ему рукой, машут и машут… Он стряхнул наваждение и краем глаза заметил, что ему действительно кто-то машет.

Эльфрида Зибер подошла к гробу, стоящему на небольшом возвышении, сразу вслед за дочерьми Вахтера. Она уже приготовилась попрощаться с телом, как вдруг ее пронзила страшная мысль: преступление свершилось практически в ее втором доме. У нее подкосились ноги. А что, если бы в тот день у нее не было выходного? Если бы она застала убийцу склонившимся над трупом господина Вахтера? В глазах потемнело. Подумать жутко: тогда сегодня состоялись бы двойные похороны и наряду с хозяином хоронили бы и ее! В каком-нибудь дальнем углу кладбища…

Бедняга, чуть не теряя сознание, попыталась ухватиться взглядом за что-нибудь, способное отвлечь ее от необычайно яркого образа, а не то — упаси Боже! — она сейчас свалится в открытую могилу Филиппа Вахтера вниз головой. И если при этом не свернет себе шею, то уж точно помрет от срама… Опозориться на такой церемонии!

И тут прямо на ее глазах появилась радуга. «Боже, какая красота! — первое, что пришло ей в голову. — Это знамение, это точно знамение». Она увидела воочию, как душа Филиппа Вахтера поднимается по переливающемуся всеми цветами мосту на небо. Преданный друг, она провожала душу несчастного от ближнего края все выше и выше. И вдруг… И вдруг повисла мертвая тишина. Исчезли все звуки вокруг. Или тишина оглушила только Эльфриду? Поскольку прямо под радугой, по самому ее центру, чуть в сторонке от провожающих, но не так уж далеко, чтобы оказаться здесь случайно, стоял молодой мужчина. Мужчина, который был ей знаком. Мужчина, которого за день до убийства хозяина она видела с ним в доме.

Нет, в том, что к Вахтеру приходили гости, само по себе не было ничего особенного. Вот только всех его гостей — и друзей, и господ со службы — она знала в лицо. А этого нет. И еще: ее хозяин, как водится, приглашал таких посетителей в те дни, когда она занималась хозяйством. И уберется, и не помешает, потому как в остальные — приходили женщины. Нет, нет, своими глазами она «прихожанок» не видела, правда, иной раз ей попадались под руку то шелковые трусики, то чулочек, когда на другой день она начинала уборку. Но сплетен она не разносила — упаси Боже! Да и кому какое дело, господин Вахтер человек еще молодой, неженатый, мало ли кого он принимает.

А вот с этим мужчиной все обстояло не так. Вахтер неожиданно отпустил ее после обеда, сказав, что у него важные дела. Она не стала выспрашивать, не в ее это духе — совать нос в чужую жизнь. Но любопытство разбирало. И, закупив продукты, она вернулась, потихоньку, чтобы не мешать. Из гостиной услыхала громкие голоса и — чисто случайно — увидала в щелочку этого парня, который теперь стоял под радугой.

Он еще тогда показался ей каким-то зловещим. Черные глаза и черные густые брови — это она и сейчас видела. Волосы тоже черные и какие-то взъерошенные. А еще ей бросилось в глаза, что он был ужасно длинным, прямо-таки жердь. Эльфрида даже слегка струхнула и постаралась как можно быстрее унести ноги, к тому же и господин Вахтер мог ее заметить, а ей не хотелось, чтобы он подумал, будто она за ним шпионит.

И все это только сейчас пришло ей в голову! Но она тут же нашла себе оправдание и списала такую забывчивость на возраст. А теперь вот тот самый молодчик стоит в нескольких метрах от нее и кажется каким-то странным. Сначала она не поняла почему. А потом ее осенило: на его лице не было и следа скорби.

И что ей теперь делать? Лихорадочно соображая, она вдруг вспомнила слова господина комиссара, сказанные в конце визита: «Если что-то вспомните, сразу сообщите мне, даже если вам это покажется несущественным». Несущественным «это» ей не казалось.

Комиссар! Вот кто ей нужен, ведь он тоже здесь. Она видела его в церкви. Эльфрида Зибер начала озираться. Да где же он? Она осмотрела ближний круг родных и близких покойного, стоящих у гроба, потом дальний круг скорбящих, пытаясь отыскать знакомые лица… Вон он! Комиссар стоял по ту сторону от могилы, левее и немного позади остальных. Он тоже смотрел на радугу. Может, следил за тем мужчиной?.. Да нет, вряд ли, ему же о нем даже не известно. Как же дать знать комиссару, что парень под радугой заслуживает внимания? Как? А ведь надо обязательно, и скорее, пока тот не ушел! Ничего лучшего ей в голову не пришло: Эльфрида крепко прижала к боку сумочку, висевшую у локтя, и полусогнутой рукой изо всех сил принялась привлекать внимание полицейского.

Клуфтингеру пришлось прищуриться, чтобы, выйдя из прострации, определить источник мельтешащего движения. В конце концов он распознал и откуда ему машут, и что это за фигура. Ею оказалась пожилая, скромно одетая женщина, в памяти всплыло и лицо: экономка Вахтера. Только вот как ее звали? Фамилия вроде Бибер… или Зибер… А имени он решительно не помнил.

Картина получалась вполне себе в духе гротеска: на краю могилы стоит хрупкая старушка в черном пальто и старомодной шляпке и, прижимая ридикюль, пылко подает кому-то тайные знаки. Объект ее экстаза стоит внимания. Он оглянулся. За спиной никого не оказалось. И только тут до Клуфтингера дошло: она махала ему!

Его щеки зарделись. Ему стало жутко неловко. Не зря он у церкви отошел в сторонку, чтобы не привлекать к себе внимание. И на тебе! Он сухо кивнул и незаметно скосил глаза направо, налево, желая удостовериться, что эта немая сцена осталась незамеченной для остальных присутствующих.

Подняв взор, он спал с лица. Особа с ридикюлем не оставила своих потуг. «Ч-черт тебя со всеми!..»

Хорошо, что пастор в это время читал заупокойную молитву и все вторили ему с опущенными головами. Клуфтингер воспользовался моментом и, приподняв ладонь, слегка шевельнул ею три-четыре раза из стороны в сторону. Он надеялся, экономка Вахтера правильно поймет вежливый жест приветствия и отвяжется от него. Вроде бы маневр удался. Но не тут-то было.

Как только хор голосов после слов «…ныне и присно и во веки веков. Аминь» смолк, все подняли головы. Фрау Бибер или Зибер жестикулировать перестала, зато теперь не менее энергично принялась трясти головой, стреляя при этом глазами.

Клуфтингеру сделалось жарко. Ну неужели эта особа до самого конца будет доставать его своими ужимками? Пожилая дама рядом с экономкой тоже начала проявлять к нему интерес, поглядывая то на Клуфтингера, то на экономку. Это было уже слишком! Клуфтингер набожно перекрестился и склонился, словно для тихой молитвы. Через пару секунд он поднял глаза так, что стало даже больно. Зато с удовлетворением констатировал: Зибер — да, теперь он вспомнил! — притихла и стояла совершенно спокойно. Со вздохом облегчения комиссар выпрямился. И вероятно, тем самым подал своей визави сигнал: она снова замотала головой. В других обстоятельствах Клуфтингер не удержался бы от улыбки, настолько нелепыми казались эти движения. С выпяченным подбородком старая женщина залихватски дергала головой снизу вверх, совершая полукруг, в верхней правой точке которого еще и подмигивала. И чем дольше длился этот круговорот, тем больше вылезали ее глаза из орбит. Седая прядь выбилась из-под шляпки и развевалась, как вымпел. При всем при этом она не отводила взгляда от комиссара.

До Клуфтингера начало доходить: экономка не просто флиртует, а подает ему знак. Но какой? Хочет что-то показать? Он огляделся, но ничего подозрительного не увидел.

Сил продолжать эту игру у Клуфтингера уже не осталось. С короткими извинениями он начал пробиваться к экономке через толпу, которая ближе к гробу становилась все плотнее. По пути он схлопотал немало неодобрительных взглядов и даже ворчания. «Могла бы и сама хоть чуть-чуть продвинуться навстречу», — беззвучно досадовал комиссар.

Наконец он достиг цели.

— Ну и?.. — прошипел он громче, чем собирался, и этим заслужил строгий взгляд пастора.

— Я знаю того хлыща, — прошептала Зибер, не разжимая губ, точно упражнялась в чревовещании.

— Ни слова не понял, — раздраженно огрызнулся Клуфтингер, — не могли бы вы выражаться яснее?

— Парня. Я знаю, — со стиснутыми зубами повторила она едва ли понятнее.

— Кого?

Вместо ответа экономка снова заработала головой, теперь резко справа налево, выставляя подбородок в одном направлении. Клуфтингер проследил взглядом, но так и не распознал, на кого она указывает.

— Черт бы вас побрал с турецким пашой туда же! — не выдержал комиссар. — На кого мне смотреть?

— Да вон на того! — неожиданно заорала Зибер во все горло и, вскинув руку, ткнула пальцем в отдаленную одинокую фигуру.

Теперь на самом деле повисла тишина, и все головы повернулись в их сторону.

Клуфтингер сглотнул. Во рту у него пересохло, в голову ударило. Он вдруг понял, кого Зибер имела в виду. И не только потому, что уж слишком одиозно выглядел молодой человек позади группы скорбящих. Нет, в его глазах комиссар разглядел страх, оттого что он обнаружен и узнан. Этот страх в глазах виновного Клуфтингер знал по опыту многочисленных задержаний.

Остальные «родственники и близкие» тоже повернулись в сторону, указуемую перстом, однако определить, кто конкретно является «тем» и что за «тот», они не могли. Клуфтингер определил, и «тот» понял, поэтому развернулся и медленно пошел прочь.

— Стоять! — крикнул Клуфтингер. — Оставайтесь на месте!

Человек не обернулся, а, напротив, побежал. До выхода с кладбища оставалось недалеко, и комиссар не желал упускать подозреваемого. Он довольно грубо отстранил Эльфриду Зибер и, работая локтями, прорвался сквозь толпу у могилы, поскольку требование «Дорогу, дорогу!» не возымело никакого действия. Люди стояли как вкопанные, от испуга их ноги одеревенели. Мысленно Клуфтингер видел себя, расталкивающего всех, кто оказался на пути; видел, как нечаянно ткнул пастора под ребра, и тот, выронив из рук молитвенник, согнулся пополам; видел, как неловко толкнул чашу со святой водой, и она опрокинулась. И все-таки ему удалось вырваться из тисков толпы. Теперь он находился неподалеку от верхнего края лестницы, ведущей вниз, к следующему кладбищенскому сектору. Обзор нижней террасы закрывала густо разросшаяся живая изгородь. Где-то за ней мелькало темное пятно. Клуфтингеру следовало поторопиться, если он хотел догнать парня, который явно моложе и быстрее его. Он решил срезать путь по прямой и помчался к лестнице, перескакивая через могилы. Убегавшего уже не было видно, но дистанция сокращалась. Между ним и лестницей оказался только один холмик свежей могилы с несколькими засохшими венками. Комиссар изготовился к последнему прыжку. И, едва оттолкнувшись от земли, понял: перепрыгнуть ему не удастся. Правая нога скользнула по мокрому гравию, корпус слегка запрокинулся назад, и уже на старте Клуфтингер потерял в скорости. Он видел, как неумолимо приближается ритуальный антураж на могиле, почуял запах пропитанной влагой, свежевскопанной земли и… Всей массой своего довольно тучного тела он обрушился на временный крест, установленный на месте будущего надгробного камня. Крест с жутким треском сломался, а у него от острой боли в колене посыпались искры из глаз, и все вокруг поплыло во тьму. «Тьму египетскую», — позже пошутит Клуфтингер, пересказывая события.

Но сейчас ему было не до шуток. Он попробовал подняться, придерживая колено, но ноги месили влажную почву, и только с четвертой попытки ему удалось принять вертикальное положение. Нетвердо держась на ногах, он умудрился еще и удариться о соседний гранитный памятник. Хромая, он поковылял к лестнице и даже спустился на пару ступеней. Но тщетные усилия! Беглеца давно и след простыл.

Клуфтингер выругался. Адская боль не отступала. Что ему оставалось? Потерев ушибленное колено, он поплелся обратно. Наверху его встретили лица, искаженные от ужаса: перекошенные рты, широко распахнутые глаза. Кажется, никто не отваживался даже дышать. Клуфтингер оглядел себя. Серые брюки от кладбищенской земли стали черными, туфли облеплены комьями грязи, но страшнее всего выглядела куртка. Правый рукав разорвался в пройме — наверное, когда он хватался за крест в попытке удержаться, — а на свисающем лоскуте зацепилась фотография пожилой дамы, прежде украшавшая крест. Увидев ее, Клуфтингер содрогнулся и безотчетно стряхнул портрет с рукава, словно ядовитое насекомое. В толпе раздался истошный крик. Клуфтингер, превозмогая боль, наклонился, поднял его и аккуратно уложил на разоренную могилу. Сухие цветы и листья с венков, облепившие ворсистое сукно, он отряхивать уже не решился.

Сейчас он многое отдал бы за то, чтобы все происходящее оказалось одним из тех дурных снов, когда ты стоишь голый, а все вокруг таращатся на тебя. У таких кошмаров есть одно преимущество: ты можешь проснуться и благополучно его забыть. Здесь так просто не отделаться. Все взгляды по-прежнему были устремлены на него. Набравшись духу, Клуфтингер все-таки собрал цветки со своей куртки и осыпал ими холмик, на котором сам недавно лежал, растянувшись во весь рост. В полном смущении он здоровой ногой еще и подгреб к нему землю с дорожки и попытался улыбнуться. Получилась гримаса. По застывшим лицам он понял: уловка не удалась. И вдруг его взгляд наткнулся на знакомые глаза, смотревшие на него с любопытством, хоть и не без упрека. Пауль со своей трубой на изготовку!

— Играйте, — одними губами взмолился Клуфтингер.

Услышать его трубач, конечно, не мог, но все понял без слов и дал знак музыкантам. Духовые грянули, и, словно от гласа иерихонских труб, люди вышли из ступора. Толпа зашевелилась, кто-то зашушукался, другие истово закрестились. У комиссара появился шанс хотя бы на время покончить с этой историей. Он решительно устремился в самую гущу, выдернул оттуда Эльфриду Зибер и, не слишком церемонясь, потащил ее за рукав подальше от гроба. Проходя мимо пастора, который пытался рукавом ризы стереть грязь с молитвенника, он шепотом скомандовал: «Продолжайте!» — и, не оборачиваясь, похромал дальше. Только скрывшись от посторонних глаз за живой изгородью, он выпустил свою жертву из рук.

Прежде чем приступить к допросу Клуфтингеру пришлось изрядно отдышаться. Под конец, однако, хоть и не сдержав короткий, но жалобный стон, он ценой неимоверных усилий заставил свой голос звучать дружелюбно по отношению к перепуганной насмерть женщине.

— Фрау Зибер… — Он сделал паузу, она энергично закивала. — Кто тот мужчина?

Она нерешительно и боязливо пожала плечами.

«Черт тебя побери со всеми турками, быть того не может!» — выругался он про себя, а вслух мягко продолжил:

— Вы не знаете этого человека?

— Н-нет… То есть да… Знать не знаю, а видала… — Кажется, стойкая Зибер потихоньку отходила от испуга.

— Кто он? — спросил комиссар уже строже, поводя головой в сторону нижнего кладбищенского сектора.

— Так вот, видала я его. Невзначай. За день до того. Он приходил к господину Вахтеру и ругался на него… — Внезапно ее зрачки расширились. — Так вы думаете… — Закончить вопрос у нее не хватило сил. При одной только мысли, что она могла столкнуться нос к носу с убийцей, слова застряли у нее в горле.

— О, черт! — Клуфтингер больше не стеснялся в выражениях.

Он вынул из кармана мобильник и стал набирать номер президиума, проклиная себя самого и свое неудавшееся преследование. Неужели он упустил преступника? Кто знает. Но как бы там ни было, этот парень явно замешан, иначе не сбежал бы. Дожидаясь ответа дежурного, он повернулся к Эльфриде Зибер, мужественно боровшейся с потоком слез, и подбодрил старушку:

— Вы молодец!

Не прошло и четверти часа, как Клуфтингер уже находился в окружении коллег. Две патрульные машины стояли перед входом на кладбище. Полицейский в форме прогуливался вдоль одной из машин, в другой коллега первого допрашивал фрау Зибер. Двое оставшихся заняли посты у выходов. Вначале, когда Клуфтингер звонил в президиум, он собирался объявить розыск, но пока говорил по телефону, сориентировался, что поводов для задержания у него нет, да и видел человека только он. Одним словом, сейчас его роль — главная. Прибыли Штробль и Майер, Хефеле оставили в конторе на связи.

— Рихард! — окликнул Клуфтингер Майера. — Похороны кончились?

— Думаю, как раз при последнем издыхании! — не задумываясь крикнул тот в ответ, и только потом до него дошел смысл собственного каламбура. Он хихикнул. Начальник, однако, его веселости не поддержал и сухо распорядился:

— Как только закончатся, возьми у людей адреса — могут еще пригодиться.

Майер кивнул и поплелся к месту погребения. По дороге он бормотал что-то невнятное в свой диктофон.

Теперь Клуфтингер обратился к Штроблю:

— Надо как можно быстрее составить фоторобот. Позвони в президиум, чтобы все подготовили.

— Уже сделано.

— Молодец! — Клуфтингер хлопнул коллегу по плечу. Хорошо, что в экстремальной ситуации есть на кого положиться.

Оба вздрогнули, когда внезапно с кладбища донесся львиный рык: «Внимание! Всем оставаться на местах! Мы должны взять данные о личности каждого из присутствующих. Те, кто может дать показания по произошедшему инциденту, должны сделать это немедленно!» Таким образом Майер приступил к возложенным на него обязанностям.

Комиссар и Штробль со всех ног бросились на кладбище, дабы умерить пыл не в меру рьяного полицейского.

Вылетев на площадку, они глазам своим не поверили: Майер взгромоздился на подиум, где еще пару минут назад стоял гроб с телом усопшего. Неужели этот идиот никогда прежде не бывал на похоронах? Полиловевший от стыда Клуфтингер бросил умоляющий взгляд на Штробля.

— Я все улажу, — успокоил тот шефа.

Комиссар вздохнул: если бы только бестактность Майера стала его головной болью, а тут все одно к одному. Он едва успел сделать несколько шагов, направляясь к полицейскому автомобилю, как позади него раздался резкий окрик:

— Стойте! Так дело не пойдет. Это уже выходит за все рамки! Мало того что вы не способны поймать убийцу отца, так вы еще превратили его похороны в цирк!

Обе дочери Вахтера догоняли его чуть ли не бегом. По их виду можно было легко определить, что они раздражены до крайности, но кричала старшая.

— Мы будем на вас жаловаться! — неожиданно присоединилась к горячившейся сестре младшая.

Клуфтингеру едва удалось сдержаться. Он понимал, обеим сейчас непросто, хотя до сих пор они не выказывали особой печали по поводу смерти родителя, особенно Юлия. Но это было уж слишком!

— А теперь послушайте меня! — На удивление самому себе, ему удалось взять такой ровный и категоричный тон, что сестры сразу притихли. — Повторяю: моя задача найти преступника. И я делаю все от меня зависящее. Надеюсь, возражений на это нет. Более того, вы обязаны оказывать мне содействие, а не препятствовать. В противном случае вы сами попадаете под подозрение…

Он тут же пожалел о последней фразе, но сказанного не воротишь. Ладно, его неудачную погоню еще удастся объяснить необходимостью. А подобное высказывание может стоить ему большой нервотрепки. Клуфтингер перевел взгляд на старшую сестру, которая буквально задохнулась… И вдруг случилось такое, чего он никак не ожидал: она разрыдалась. Слезы хлынули из глаз, будто открылись все шлюзы. У нее подкосились ноги, и она едва не рухнула перед ним. Он всегда терялся перед женскими слезами. Он не знал, как поступить, и поэтому, просто повинуясь инстинкту, сделал шаг вперед и обнял Юлию за плечи.

Всю следующую неделю настроение Клуфтингера колебалось между неземным ликованием и смертельной усталостью. С одной стороны, он радовался, что наконец-то у них есть реальный след, а с другой — след этот вел в пустоту. После похорон сразу составили фоторобот, потом опросили кучу людей. И ничего. Он уже не раз проклинал себя за нерасторопность на кладбище. Колено болело, его даже приходилось туго бинтовать, и оно не давало забыть события того злополучного дня, которые Клуфтингер охотно вычеркнул бы из памяти.

Его жена, узнав о произошедшем, буквально вышла из себя. Она не переставала его укорять и доставать язвительными вопросами вроде: не новая ли это метода полиции, развлекаться на чужих похоронах? Клуфтингер в общем-то понимал ее негодование. Весть о его «беге с препятствиями» за полчаса разнеслась по всей округе, и всю неделю только об этом и судачили. Жена жаловалась, что, куда бы она ни пошла, везде на нее таращатся, даже в булочной.

— Во всем этом есть хотя бы один плюс, — рассудительно заметил Клуфтингер. — Обсуждают мою охоту, а не охоту на меня как на преступника. — Однако, отшучиваясь, сам чувствовал себя не в своей тарелке. Постепенно на работе прекратили вспоминать этот инцидент, да и жена стала воздерживаться от этой скользкой темы. Но он все еще мучился и злился на себя за то, что мучается.

Однако гораздо больше его бесило отсутствие результата в расследовании дела. Так и осталось загадкой, кем являлся тот мужчина на похоронах, из-за чего он ссорился с Вахтером за день до убийства. Если бы экономка оказалась полюбопытнее!

Параллельно с этим велась разработка версии причастности к преступлению женщин Вахтера. Но и тут следствие далеко не продвинулось. Нашлось несколько бывших подружек убитого, и у всех имелось алиби.

Клуфтингеру пришлось утешиться достоверностью сведений о беспорядочных связях Вахтера. Только что ему с этого?

«Возможно, вероятно, допустимо…» — все еще являлись самыми актуальными словами спустя неделю после начала расследования. Комиссар вынужден был признать — дело зашло в тупик.

В довершение ко всем неприятностям его собственная жена вознамерилась исполнить свою угрозу и уехать в отпуск без него.

Такого еще не бывало. Когда она сообщила ему о своем решении, он потерял дар речи. Но и упрекнуть ее не мог. В конце концов, это из-за него сорвался их совместный отдых.

И словно такого сюрприза супругу было мало, она еще пригласила с собой Аннегрет Лангхаммер; обе дамы сговорились устроить своим мужьям «прощальный подарок»: совместный ужин семьями в честь будущих «соломенных вдов». И состояться это эпохальное мероприятие должно именно сегодня, субботним вечером в доме Клуфтингеров.

Клуфтингер встал после дневного сна, уже привычно растер больное колено и собрался похромать в ванную, как вдруг в нос ему ударил резкий неприятный запах. Он принюхался: тянуло с кухни. На кухне он нашел жену посреди горы горшков, кастрюлек, мисок и овощей.

— Готовится что-то грандиозное? — осторожно поинтересовался он.

— Ты же знаешь, сегодня у нас ужинают Лангхаммеры…

— Такое разве забудешь!

Жена благоразумно не услышала сарказма в его голосе.

— …вот и хочу приготовить нечто особенное.

— И что именно? — спросил Клуфтингер, скептически озирая груду продуктов и приправ.

Рис, лук, зелень — дело обычное, но рядом отливали чернотой маленькие штучки, наверное, ракушки — Клуфтингер понадеялся, что они лишь для украшения. А возле плиты на разделочной доске таращили мертвые черные глаза какие-то серо-зеленые ракообразные, растопырив во все стороны длиннющие усы или щупы, или как они там называются. Клуфтингер почуял недоброе.

— Будет паэлья с морепродуктами, — ласково пропела жена, большим ножом нарезая лук.

— Что-что?

— Паэлья. Испанское блюдо.

— А те чудовища, они тоже пойдут туда?

— Само собой. Это королевские креветки. А еще кальмары. — Она, не оборачиваясь, махнула рукой в сторону мойки, где лежал объемистый пакет. — И моллюски.

«Господи, спаси, сохрани и помилуй! Так, значит, те раковины — моллюски!» От одной мысли, что вся эта гадость окажется в его тарелке, у него по спине побежали мурашки.

— А нормальные закуски будут? — жалобно спросил Клуфтингер.

Жена промолчала.

— Эрика, я тебя спрашиваю, закуски ты подашь?

Теперь она повернулась и с каменным лицом отрезала:

— Нет!

Снова застучал нож, а она с наигранной веселостью продолжила напевать. Клуфтингер стоял как пришибленный.

— Подай мне пакет из раковины, — как ни в чем не бывало распорядилась супруга.

Он поколебался, потом все-таки взял пакет двумя пальцами и, брезгливо отвернув нос, двинулся к жене. Он старался не думать, что несет каракатиц, практически морских чудовищ. Протягивая ношу жене, он невольно обратил внимание на цену, и тут его прорвало:

— Ты совсем разум потеряла? Пятьдесят евро за это… за эту склизкую дрянь?

Но и жену уже достало его занудство. Она швырнула нож на стол, вырвала у него из рук пакет, выхватила из него самого маленького кальмара и сунула мужу под нос.

— Слушай меня внимательно, дорогой! В понедельники уезжаю на Майорку. Без тебя, поскольку ты страшно занят. Слава Богу, хоть Аннегрет согласилась составить мне компанию. Поэтому я устраиваю званый ужин. И готовлю вкусную еду. А если ты такой скупердяй, можешь, пока меня не будет, сидеть все десять дней на хлебе и воде, ради Бога!.. И поосторожнее сейчас, а то я могу и не вернуться!

Произнося свою гневную речь, она энергично размахивала кальмаром, его щупальца хлестали во все стороны, и казалось, что монстр живой.

Клуфтингер замер. Одно неверное слово, и ситуация выйдет из-под контроля. Он с трудом пересилил себя и, поборов гадливость, буркнул:

— И что я такого сказал? Я совсем не это имел в виду.

— Ах так? Тогда пойди и принеси поваренную книгу.

— А где она? — от неожиданности растерялся Клуфтингер.

— Где? Вероятно, на книжной полке, — насмешливо парировала жена.

Клуфтингер поплелся в гостиную. У стеллажа он понял, какую невыполнимую задачу взвалил на себя. До самого потолка без видимой системы стояли и лежали книги: большие рядом с маленькими, толстые с тонкими. Разобраться в этом хаосе не представлялось возможным.

— Сам черт ногу сломит! — в сердцах выругался Клуфтингер. — Могла бы и порядок навести тут!

— Ты что-то сказал? — крикнула Эрика с кухни.

— Сейчас-сейчас, ищу, — смалодушничал он и приступил к поиску.

Первой книгой, попавшейся ему на глаза, оказалась «Тайна семи пальм». Подле нее стояла «Любовь на Дону» плодовитого Хайнца Г. Конзалика. Он скользнул взглядом по корешкам многочисленных опусов Утты Данеллы, судя по названиям, ярой мужененавистницы: «Женщины Якоба», «Непокоренная». Дальше шли женские романы Розамунды Пилчер — эту он хотя бы знал по экранизациям. Он никогда не понимал, что Эрика находила в этих примитивных поделках. Тем не менее, завидев «Лето у моря/Бурная встреча. Два романа» в мягкой обложке, он с удовлетворением отметил: здесь она хотя бы проявила похвальную бережливость, чего за ней обычно не водилось. Его от таких фильмов воротило. По многим причинам. Во-первых, действие в них происходило в Англии, в Корнуолле, как он знал с той поры, когда жена ему все уши прожужжала, что мечтает о поездке туда. Его отношение к Англии носило столь же интимный характер, как и ее отношение к экономности. Все англичане, которые ему до сих пор попадались, даже не пытались скрыть своего откровенного равнодушия ко всему и всем. А встречал он их, как правило, на горнолыжных трассах, где они в непременных джинсах, с неуклюжей, но вызывающей манерой кататься казались неуместными. Впрочем, англичан в экранизациях Пилчер никаких не было. Их играли немецкие актеры, которых по недоразумению звали Джон, Эмили, Мортимер или лорд Саутбери, граф Мейн.

Во-вторых, эти фильмы шли в то время, когда на другом канале показывали «Место преступления». Битва за пульт заканчивалась предсказуемо. Этот сериал он должен был смотреть, и не потому, что ему нравилось — упаси Боже! Просто было приятно разражаться тирадами по поводу того, как далеки от реальной жизни эти детективы.

Однако он ценил в экранизациях Пилчер их высокий потенциал в разрешении семейных конфликтов. Если супруга сердилась на него, было достаточно сказать: «Дорогая, давай устроимся сегодня по-домашнему перед телевизором и посмотрим по второму каналу Пилчер». Проверено опытом: Эрика тут же сдавала позиции и, поскольку он не выдавал свою скуку, переходила к комментариям типа: «Правда, ведь у него такой романтичный вид…»

Клуфтингер улыбнулся, глядя на книги.

Поваренная книга тем не менее никак не находилась. Кряхтя, он опустился на колени, намереваясь пошарить на нижних полках. Все-таки какая-то система в расстановке книг присутствует, пришла в голову мысль. Не по алфавиту, как сделал бы он сам, но принцип, должно быть, существовал… У этой мысли следовало продолжение, оно только что промелькнуло где-то фоном, еще не сформулированное, но очень важное. Только вот какое? Надо сосредоточиться и ухватить мысль за хвост. Он не решался даже шевельнуться, чтобы не нарушить той позы, когда она блеснула, и постарался очистить голову от всего постороннего. И награда нашла своего героя. Он стукнул себя по лбу:

— Ну конечно! Как же я, дурак, сразу не заметил!

Игнорируя пронзившую колено боль, он резко вскочил и бросился в прихожую, схватил ключи, крикнул в сторону кухни: «Я скоро вернусь!» — и входная дверь захлопнулась за ним. Вопроса «Куда ты?» он уже не услышал.

Когда Клуфтингер открывал дверь в квартиру Вахтера, руки у него мелко подрагивали. Он очень волновался. И не потому, что терзался угрызениями совести из-за своей невнимательности. Корить себя он будет позже. Его воодушевляло ощущение, что он вот-вот поймает удачу. Он любил это возбуждение, этот азарт. Не азарт охотника, идущего по следу жертвы, нет, Клуфтингер знал это наверняка, хотя никогда не ходил на охоту, да и буйной фантазией не отличался. Скорее наэлектризованное предвкушение. Как бывает после ответственного и удачно пройденного экзамена, результатов которого еще не знаешь. И вот сейчас он держит конверт с итоговым вердиктом в руках. Остается только его открыть.

Клуфтингер толкнул дверь в гостиную и осмотрелся с порога. Очевидно, у дочерей Вахтера до уборки пока не дошли руки. Хорошо. Все оставалось на своих местах, как в день убийства. Кроме трупа, конечно. Он не торопился входить. Вначале надо перепроверить первое впечатление. Через пару секунд он удовлетворенно кивнул: все правильно.

Да, именно здесь, в этой комнате, происходила борьба не на жизнь, а на смерть. Но совершалось и кое-что другое. Оно до сей поры ускользало от его внимания, или он не смог правильно истолковать это. Но теперь у него открылись глаза: здесь что-то искали. На книжных полках. И нет сомнений: действовал именно убийца.

Комиссар подошел к стеллажу, осмотрел книги, валявшиеся на полу, и прорехи в стройных рядах. Вахтер оказался его единомышленником: он аккуратно расставлял свое литературное богатство строго по алфавиту Клуфтингер поднял с пола разбросанные томики и водворил их точно на предназначенные места.

И только тут он обратил внимание: и авторы, и названия относились к более академической сфере, совсем не так, как книги в его собственном доме. Завершив кропотливый труд, он издал победный клич, наслаждаясь ожидаемым триумфом. На стеллаже зияла лишь одна расщелина.

Пришлось снова раскорячиться на коленках, чтобы осмотреть монолит корешков справа и слева от нее. Все корешки были одного цвета: темно-синие с золотым тиснением. Это оказались альбомы: толстые и тяжелые. Он вынул один. На переплете, тоже золотом, вытиснены даты: 1959–1969. Клуфтингер открыл альбом на последней странице. На большой фотографии — молодая пара. Мужчина — определенно Вахтер. Но, черт побери, то ли он всегда выглядел старше, то ли хорошо сохранился с возрастом, с завистью подумал Клуфтингер. Розоватая манера изготовления снимка была ему знакома по собственным фотографиям шестидесятых годов. Он взял следующий том: годы от 1947-го до 1958-го. Так он проверил временные отрезки на обложках — один альбом за другим. Всего их оказалось четыре. Не хватало фото с 1970 по 1986 год.

Клуфтингер забрал имеющиеся в наличии с собой и поехал в президиум.

— Что, жена тебя таки выгнала?

Сначала Клуфтингер не понял, по какому поводу шутит дежурный полицейский, потом до него дошло: дело оказалось в стопке альбомов, которые он тащил охапкой, прижав для верности подбородком. Комиссар выдавил из себя улыбку и пробормотал то, чего дежурный в любом случае не мог расслышать за пуленепробиваемым стеклом.

— Чего-чего? Что ты говоришь? — Полицейскому очень хотелось узнать ответ, но он услышал только, как за начальником захлопнулась тяжелая дверь.

Клуфтингеру сейчас было не до праздной болтовни с коллегами. Он даже не стал дожидаться лифта, коим обычно не пренебрегал, поднимаясь к себе на третий этаж, а похромал вверх по лестнице. Слишком уж он оказался возбужден.

В кабинете, с облегчением свалив ношу на письменный стол и переведя дух, он разложил альбомы по годам и оставил место для недостающего. Удобно расположившись в кресле, он приступил к изучению жизненного пути убиенного с первых шагов: 1947–1958. Первыми его взору предстали черно-белые снимки младенца, вероятно, Вахтера. Фотографий оказалось много, они отражали все этапы взросления: первые шаги, первый класс, первое причастие… Вроде ничего особенного, и все-таки. У Клуфтингера таких не имелось. По всей видимости, родители Вахтера были очень состоятельными людьми, об этом свидетельствовало не только качество снимков, но и все запечатленное на них. Вот, к примеру, «мерседес», за руль которого усадили розовощекого упитанного карапуза в дорогом костюмчике.

Клуфтингер листал страницу за страницей, несмотря на то что не думал найти в этих годах каких-то важных подсказок. В принципе он не ждал этого ни от каких фото: само по себе уликой являлось то, что преступник унес один альбом. Теперь надо выяснить, чем Вахтер занимался в тот промежуток времени. Тем не менее он продолжал смотреть. Фотографии увлекли, у него даже создалось впечатление, что по ним он узнал куда больше о личности покойного, чем от родственников, коллег и знакомых.

Подошла очередь второго периода: 1959–1969. Фото стали цветными, на некоторых юноша Вахтер в модных шмотках изображен рядом с «порше-кабриолетом», иногда с той или другой девицей. Да, его родители определенно не бедствовали. Судя по хронологии, в это же время Вахтер служил в бундесвере. Клуфтингеру вспомнились его годы в «бунде»: на скудном денежном содержании было не разгуляться.

Девушки вообще стали появляться на фотографиях довольно рано, и Клуфтингер не смог бы сказать наверняка, липли они к довольно симпатичному парню или их притягивал спортивный кабриолет.

Заканчивался этот альбом снимками, на которых Вахтер позировал то на фоне статуи Свободы, то в каких-то каньонах, на других — перед Эйфелевой башней и большим дворцом, показавшимся комиссару похожим на дворец английской королевы. По-видимому, после службы в вооруженных силах Вахтер резвился в многочисленных зарубежных поездках.

Перевернув последнюю страницу, Клуфтингер попробовал представить себе, чем могли быть наполнены следующие семнадцать лет жизни Вахтера, украденные из его архива. Он посчитал: если дочерям тридцать и двадцать шесть лет, значит, они родились в этот период, и среди прочих должно быть много их детских фотографий. Так, что еще? Первые успехи в профессии? Женщины? Кто знает… Теперь комиссар знал наверняка: ключ к совершению преступления следует искать в прошлом.

В альбоме за 1987–1995 годы появились первые знакомые лица. На одном фото Вахтер стоял рядом с владельцем Шёнмангером перед молокозаводом, который в те времена оказался представлен одним промышленным корпусом. Клуфтингер хорошо помнил, как обсуждалось в деревне строительство нового здания. Многие называли его «гигантским перевернутым выменем», поскольку покатая крыша завершалась четырьмя трубами, очень похожими на соски. Но на этой фотографии рубежа девяностых, как определил комиссар, нового сооружения еще не было и в помине.

Снова череда женских лиц — все симпатичные и лет на двадцать моложе Вахтера. Да, этот альбом еще сослужит службу в расследовании.

Последний том с надписью «1996—…», как и ожидалось, продолжил ту же серию. Единственное, что выпадало из общего ряда, — это фотографии Вахтера с младшей дочерью и младенцем, явно сделанные в Италии. Только сейчас комиссару пришло в голову — ни одного снимка старшей дочери, за исключением детских, в альбомах не имелось. А в семейных снимках из Италии тоже не было бы ничего необычного, если бы не тот факт, что лишь на них Вахтер выглядел счастливым.

Комиссар оторвал взгляд от талмудов и вздрогнул, увидев перед глазами циферблат. Званый ужин в благородном доме уже начался. Суетливыми движениями он свалил альбомы в верхний ящик стола и запер его на ключ. Чуть не кувырком катясь вниз по лестнице, он умудрился еще набрать номер Штробля. Не будь форс-мажора, он позвонил бы ему из кабинета, ведь мобильная связь стоит так дорого! Но сейчас каждая секунда на счету. Каждая секунда, способная умерить праведный гнев супруги, и Клуфтингер поступился принципами экономии. Штроблю он в несвойственной ему многословной манере сообщил, что дело не терпит отлагательств, по большей части имея в виду ситуацию, в которой сам оказался, и только подъезжая к ледовой арене, смог растолковать о необходимости на следующее утро непременно вызвать к нему обеих дочерей Вахтера.

Дверь собственного дома Клуфтингер открывал с еще большим трепетом. Из гостиной доносилось звяканье ножей и вилок вперемежку с хохотом. Значит, как он и подозревал, Лангхаммеры уже прибыли и застолье началось. Ч-черт, это усложняло его положение. С другой стороны, в каком-то смысле даже полегчало. Раз гости здесь, его благоверная не станет метать при них громы и молнии. По крайней мере отсрочит казнь.

Но чувство благодарности к визитерам, как и следовало, оказалось мимолетным. В конце концов, не так уж он и проштрафился, поэтому им было бы лучше находиться там, где и следовало: в своем доме.

Положив руку на дверную ручку, он понял: ему давно уж приспичило, но отступать не в его правилах. И, набравшись духу, он смело сделал шаг вперед. Все звуки мгновенно стихли.

— А… Все уже в сборе. Привет, привет, — медоточивым голосом раскованно пропел Клуфтингер, чмокнул жену в щечку и взгромоздился на свое неприкасаемое место — каминное кресло. Он почувствовал себя тем мальчишкой, который непринужденным свистом расчищал себе путь в винный погреб. Жена промолчала, но ее сверлящий взгляд так и застрял у него в мозгу. Заприметив, хоть и не сразу, растерянные лица гостей, он содрогнулся: черт, нарушил предписанный этикет, не подал гостям руки! И это при том, что Лангхаммеры — чем задолбала его жена — всегда обходятся друг с другом и с ближними «так солидно, так современно и так стильно». Ладно, одно к одному, но, как бы то ни было, он уже сидит во главе стола.

— Ах, господин Клуфтингер, мой дорогой, как жаль, вы пропустили потрясающий, незабвенного вкуса супчик! Ах, Эрика, что там были за приправы? Ах, шафран! Да-да, это основная приправа. Потрясающе! — запел Лангхаммер, прогоняя неловкость, повисшую при появлении хозяина дома.

Но Клуфтингера не собьешь. Из всего потока словоизвержения он вычленил главное: этот шут называл его жену по имени! Страшно себе представить, что тут у них происходило в момент «брудершафтов»! В его отсутствие. Поэтому все его грехи компенсировались эдакой неслыханной фривольностью. Так что, дорогая, квиты!

— Да? Уже? — все, что смог выдавить из себя Клуфтингер; «мой дорогой» он предпочел пропустить мимо ушей и снова изобразил добродушную улыбку.

— А позволено ли будет спросить… — Лангхаммер озарил всех интригующей улыбкой, — не ходили ли вы снова по криминальной дорожке?

Клуфтингер скривился. Шуточка так себе. Но достойно ответить он не успел, поскольку жена взяла у него из-под носа тарелку для первого со словами:

— Она тебе уже ни к чему.

Теплоты в ее голосе не чувствовалось. Четкий сигнал предостережения, который он понял правильно, поэтому и на тираду Лангхаммера ответил односложным «Да».

По крайней мере избежал повинности есть этот суп со слизняками. Не то чтобы он не доверял кулинарному искусству жены, нет, тут она занимала, честно, второе место после его матери. Но то, что она сотворила сегодня! Не нормальную еду, а блюда из чудовищ, которыми он ужасался в фильмах, да еще приправленные сомнительными специями из стран, куда он даже под страхом смерти не согласился бы поехать.

И что все эти люди имели против клецек из манной крупы? Или привычных белых баварских колбасок? Или яичной лапши? Клуфтингер был свидетелем того, как доктор щеголял на традиционных праздниках в дурацких кожаных штанах, но что касалось еды, он всегда воротил нос от национальной кухни. Клуфтингер мстительно усмехнулся своим мыслям, но выразить их вслух не решился.

— Глядя на вас, можно предположить, что преступник у вас уже в кармане, — возобновил светскую беседу Лангхаммер. — При тех налогах, которые с нас стригут, нет ничего удивительного, что полиция так быстро проводит расследования.

Доктор в ожидании аплодисментов огляделся по кругу. Война. Этот хлыщ явно жаждет кровопролития…

— Поешь, — быстренько вырвала его жена из кровожадных картин сатисфакции, сунув под нос тарелку.

В животе и правда урчало. Он взялся за вилку, ковырнул бесформенную массу, сделал своей второй половине куртуазный комплимент и только потом обратился к Лангхаммеру с удивленным «хм», будто не расслышал. Довольный собственной уловкой и пораженный пикантным вкусом иноземной еды, он подцепил второй кусок и отправил его в рот.

С Лангхаммера мигом слетела спесь:

— Так вот, я имел возможность первым осмотреть труп, и в любое время вы можете обратиться ко мне. Хотя понимаю, у вас и своих специалистов хватает…

«Все-таки не может слезть со своего конька», — отметил про себя Клуфтингер.

— А Штробль пошел на поправку, — вышел Клуфтингер на новое поле битвы неожиданно для противника. Он знал, что коллега лечился у доктора по поводу болей в пояснице.

У обеих дам перехватило дух.

— Штробль? Это хорошо. Так кто же все-таки убил? — На этот раз Лангхаммер не отличился красноречием и даже не вспомнил пациента.

— В процессе расследования я не могу раскрывать имеющиеся данные. Это вам, знаете ли, не телевизионный детектив. Мы занимаемся реальным делом. Впрочем, вы не обязаны знать все тонкости работы полиции, — добавил он менторским тоном, будто проводил школьную экскурсию по президиуму.

На минуту все умолкли.

— На Майорке, говорят, прекрасные пляжи, — внезапно подала голос Аннегрет.

— Да, да, мужу они тоже понравились по проспектам, когда мы ходили в турагентство, правда, милый? — соврала Эрика.

Клуфтингер, будто в тумане, кивнул. Еще ни разу жена не называла его «милым». Он не на шутку разволновался.

— Вкусно, дорогой? — продолжила она в том же духе.

Он чувствовал, собирается гроза, она назревает и готовится разразиться на его голову после ухода гостей. И никакая предосторожность делу уже не поможет. Ему позарез требовался глоток чего-то покрепче. Возле своей тарелки он обнаружил бокал красного вина и с отвращением поморщился. Зачем тратить деньги на такое чертовски дорогое пойло, если никто из них не пьет вино, а ему оно — просто поперек горла. Клуфтингер молча поднялся и пошел на кухню. Жена последовала за ним. Не удостоив муженька даже взглядом, она поставила тарелки в мойку и только на выходе прошипела:

— Тебе осталось еще громко рыгнуть, высморкаться в салфетку, и выступление будет завершено.

Он, конечно, ожидал грозы, но столкнулся с чем-то похуже. Против метания громов и молний у него с годами уже выработался иммунитет и эффективная технология громоотвода, в основе которой лежал преданный собачий взгляд. Но такой поворот оказался неожиданностью. Клуфтингер стоял посреди кухни, растерянный и обиженный. Он же не сделал — и даже в мыслях не имел — ничего плохого. Это Лангхаммер постоянно цеплял его и лез на рожон. Она не могла этого не видеть!

Он вынул из холодильника пиво, снял с полки глиняную пивную кружку, предназначенную для особых случаев, и с нечистой совестью, но твердой решимостью исправить положение дел и оказать гостям должное уважение направился в гостиную.

Там беседа о предстоящей поездке была в полном разгаре, а от скверного расположения духа его жены вроде бы не осталось и следа. Она оживленно обсуждала с подругой погоду на Балеарских островах. Клуфтингер налил себе пиво и отодвинул подальше бокал риохи. Заметив нацеленный на него взгляд, полный недоумения, он сказал в свое оправдание:

— Что-то в последнее время у меня от красного вина изжога. — И с разочарованием вынужден был признать, что желаемой цели не достиг.

— Знаешь, Эрика, — подала голос Аннегрет, — а хорошо бы нашим «соломенным вдовцам» объединиться в отсутствие жен. Например, вместе покухарить, как думаешь? А то ведь совсем отощают, пока мы там будем наслаждаться экзотическими кушаньями.

— Великолепная идея! — подхватил доктор с неподдельным энтузиазмом. — Что скажете, Клуфтингер?

Клуфтингеру даже показалось, что он это всерьез, но нет, быть того не может!

— А? Да, конечно. Было бы неплохо… — пробормотал он, покрываясь липким холодным потом.

— Ну, пару-другую фунтов моему-то не помешало бы скинуть, — нежно улыбнулась Эрика и погладила супруга по животу, который любовно называла «пивным животиком», а наедине величала мужа «пузанчиком». Коллеги за спиной шутили, что он перекинул ранец вперед. Клуфтингер решил смириться.

Лангхаммер осклабился. На мгновение повисла тишина. Хозяин дома, каковым он себя сегодня, правда, не чувствовал, воспользовался моментом и поднялся со словами:

— Так мило, что вы к нам сегодня заглянули…

— Раз уж ты встал, принеси блюдо с сыром из холодильника, — прощебетала жена, тем самым наголову разбив его усилия элегантно свернуть посиделки.

— Сыр полезен, особенно на сверхсытый желудок. Прекрасно, прекрасно! — возликовал Лангхаммер, когда Клуфтингер вернулся.

Эрика начала рассказывать, как непросто оказалось купить настоящий испанский сыр, как она отыскала его в единственной в городе лавочке с деликатесами…

Клуфтингер закатил глаза, но удержался от замечания по поводу цены.

— Я знаю этот магазинчик. Ах, Эрика, у них бывает бесподобный пармезан, отменной выдержки, stravecchio[2]. Вы непременно должны купить на пробу.

У Клуфтингера в голове не переставал щелкать калькулятор, он все еще пытался хотя бы грубо подсчитать стоимость ассорти на блюде, поэтому сырный экскурс доктора воспринимал лишь обрывками. До него доносилось: «выдерживают в пещерах», «кристаллы соли», «два года естественного вызревания» и определения типа «превосходный, редкостный, изысканный».

— Вы ведь тоже не откажетесь от хорошего куска пармезана, а? Господин комиссар? — вырвал его из математических упражнений Лангхаммер.

Но вырвал не совсем. Из обращенного к нему вопроса «господин комиссар» уловил только то, что доктор просит пармезана.

— О, конечно. По-моему, у нас в холодильнике еще остался. Я принесу, если хотите.

У жены округлились глаза, но она принудила себя к снисходительной улыбке и мягко заметила:

— Но, дорогой, он же тертый!

Гости принялись хохотать. Клуфтингер не понял причину их веселости, однако по напряженной позе жены увидел, что снова сел в лужу. Он попробовал реконструировать ход событий. Значит, так: речь шла о пармезане… в холодильнике действительно лежат пакетики этого сыра как готовой приправы к спагетти, кстати, единственного «экзотического» блюда, которое он употреблял регулярно и с удовольствием… Правда, он не слышал, чтобы содержимое пакетов ели «кусками»… Так вот в чем дело!

— Ха-ха-ха! — Клуфтингер присоединился к общему веселью, будто так остроумно пошутил намеренно.

— Знаете что, дорогой мой, заходите ко мне на следующей неделе. Побалуемся сырком, разопьем бутылочку доброго вина, — отсмеявшись, предложил доктор.

— Лучше уж вы ко мне, попотчую вас клецками с сыром по-швабски, — выпалил уязвленный Клуфтингер и прикусил язычок. А что, если его ирония будет воспринята всерьез? Он же в жизни не готовил клецек.

— Только если обещаете не посыпать их вашим пармезаном из пакетиков…

Когда стих очередной взрыв хохота, снова стало тихо.

— После третьего затишья по домам пора, дружище, — пошутил Клуфтингер в надежде, что гости прислушаются к народной мудрости.

Стало тихо.

Ему уже не терпелось остаться дома наедине с женой, чем бы это ни грозило в завершение вечера. Но его мечтам не суждено было осуществиться. Тишина повисала еще не раз, однако Лангхаммеры оставались к «народной мудрости» равнодушны. Откланялись они лишь ближе к полуночи.

— Значит, договорились, — хлопнул его доктор по плечу, — я загляну, и мы — два «холостяка» — устроим славный мальчишник.

К этому времени воля Клуфтингера оказалась уже окончательно сломлена, и он обреченно буркнул:

— Жду с нетерпением.

Что такое настоящая тишина, он узнал, когда они остались дома вдвоем и жена молча начала убирать со стола.

— Давай помогу, — предложил он.

— Давай, — индифферентно согласилась она и удалилась в ванную.

Настаивать на выяснении отношений Клуфтингер благоразумно не стал. Покончив с мытьем посуды, он с удовлетворением констатировал, что его самые страшные опасения не сбылись: в гостиную его с подушкой и одеялом не выселили. Значит, надежда еще оставалась.

Когда Клуфтингер наконец добрался до постели, Эрика сделала вид, будто уже спит. Он ласково погладил жену по плечу. Она легонько вздохнула, и это послужило знаком: «грубиян и деревенщина» не так уж бесповоротно отвергнут.

Пробудившись воскресным утром, фрау Клуфтингер уловила аромат свежесваренного кофе. Она накинула халат и прошла в гостиную. По выходным в отличие от будней они завтракали там. Сегодня стол уже был накрыт, и в дверях показался супруг с кофейником. Это появление растрогало жену даже больше того, что она увидела на столе. Милее свежих булочек, за которыми муж специально съездил в самую рань, милее стакана выжатого апельсинового сока, ее любимого, милее блюда с фруктами, придвинутого к ее тарелке. Кофейник, который он держал в руках, они использовали только по большим праздникам: в Рождество, на Пасху, на юбилеях, когда за столом собиралась родня.

Обычно Клуфтингер не мог взять в толк, чем плох удобный и практичный стеклянный сосуд из кофеварочной машины, которым они пользуются ежедневно, и каждый раз изображал недоумение, объясняя жене, насколько нецелесообразно переливать кофе, к тому же в холодный фарфор, где вдобавок не видишь уровень жидкости. И вот он по собственной инициативе взял «правильный» кофейник. Только ради нее. «Не такой уж он бездушный чурбан, как кажется, — думала фрау Клуфтингер. — Это только оболочка грубая». Она расцвела навстречу ему улыбкой, мягко тронула за плечо. И Клуфтингер понял: гроза, собиравшаяся вчерашним вечером, окончательно разогнана утренним солнечным лучом.

Подавив в зародыше неприятную мысль о том, как все-таки легко укротить женщину, он тем не менее решил поразмышлять об этом на досуге, когда жена уедет. Это доставит ему удовольствие.

— Я так рада возможности провести еще один чудесный день вдвоем, — промурлыкала она.

О том, что утром он успел уже позвонить Штроблю и тот спросонок сообщил ему о вызове дочерей Вахтера в президиум на допрос по поводу пропавшего альбома на десять утра, он пока умолчал.

Настенные часы пробили половину девятого, и не позднее чем через час ему придется посвятить жену в свои воскресные планы. До той поры он намеревался просто наслаждаться вновь обретенным миром.

Проведя пятьдесят пять минут в гармонии за семейным завтраком, комиссар понял: настало время сообщить супруге о предстоящей отлучке. У него засосало под ложечкой, а поскольку он не желал растягивать казнь, то поступил, как и подобает мужчине: вручил женщине чашу горького вина разом, не давая яда по капле.

— Дорогая, не сердись, но мне надо…

И с первых слов понял: вино слишком горькое. Продолжить он не успел. Чело жены омрачилось, и чаша опрокинулась на него.

— Только не говори, будто тебе надо куда-то ехать по службе. Только не в это утро. Не после вчерашнего вечера, который я тебе едва лишь простила. Ты не можешь так просто взять и уйти! В этот день, так чудно начавшийся! Последний перед моим отъездом, который я хочу провести с тобой!

Она не переставала стенать, и когда он вывел машину из гаража.

Клуфтингер ехал, не особо задумываясь о том, как будет вести допрос сестер.

Он радовался, что на дороге есть движение, хоть и не слишком оживленное. Тотальное воскресное затишье было ему не по душе. С тех пор как разрешили в выходные открывать булочные, он нередко выбирался за свежими булочками или утренними газетами. Правда, по большей части в те дни, когда приезжал домой сын. С женой они пришли к молчаливому согласию — без булочек в воскресенье вполне можно обойтись, тем более черный хлеб полезнее для здоровья.

Но в дни визитов Маркуса Клуфтингер наслаждался ролью заботливого отца семейства. А если, как сегодня, случались такие обстоятельства — приходилось заглаживать вину перед женой, — он тоже пускался в утреннее путешествие, пока она спала. Клуфтингер обожал настроение, царившее в пекарне воскресным утром. Настроение молчаливой мужской солидарности. Сюда приходили преданные отцы семейства, нашедшие наконец свободное время, чтобы сделать своим близким приятное; влюбленные юнцы, жаждавшие после бурной ночи устроить своим пассиям классический «завтрак в постели», которые на обратном пути у заправки разорялись еще и на розу. Появлялись здесь и динамичные, спортивного типа юноши, забегавшие перекусить перед пешим восхождением или туром на горных велосипедах. Он чувствовал с ними родственную связь и в тот момент охотнее всего прыгнул бы к ним в машину, дабы присоединиться. Да, здесь он был среди «своих». Даже на тех парней, которых в других обстоятельствах он, мягко говоря, недолюбливал — владельцев «Гольф-ГТИ», «Пежо 205», «опель-калибра» и им подобных авто, спойлеры которых чуть не скребли по асфальту, а на их спорткарах, как он полагал, устанавливались дополнительные бензиновые двигатели, — в этой обстановке комиссар смотрел весьма благосклонно. Они ведь тоже принадлежали крепкому мужскому сообществу «Воскресное раннее утро».

Проходя мимо дежурной части, он попросил коллег проводить к нему наверх «свидетельниц», как только те прибудут, и начал свое восхождение по пустынным пролетам и коридорам.

Штробля он обнаружил на своем этаже возле ксерокса. Тот уже не таким заспанным голосом, как по телефону, объявил начальнику, что полчаса назад звонила Юлия Вагнер и извинилась за сестру: та, мол, гостит сейчас у приятелей на Боденском озере, а вечером прямо оттуда уезжает к себе в Италию.

— Она спросила, можно ли ей прийти одной…

Клуфтингера насмешило виноватое выражение на его щетинистом лице. Видно, сегодня парень не счел нужным, а может, не успел чисто выбриться.

— Ну и?..

— Я сказал, что можно. Неправильно?

— Да все правильно, не переживай!

Комиссар хлопнул его по плечу, и оба прошли в кабинет. Вскоре в дверь постучали. Полицейский в форме привел Юлию Вагнер.

Юлия и сегодня предпочла надеть строгий костюм. Как только она присела к письменному столу, Клуфтингер, не тратя времени на политесы, выложил перед ней альбомы.

— Посмотрите. Может быть, что-то бросится вам в глаза.

Она бегло пролистала два из них.

— Это наши семейные фотографии, я прекрасно их знаю. Что в них необычного? Все в порядке, как я вижу, пустых мест нет…

— Вы невнимательны, фрау Вагнер. Отсутствует альбом за годы с 1970-го по 1986-й. Есть ли у вас этому объяснение? В квартире вашего отца его не обнаружили, хотя на книжных полках царит идеальный порядок. Раз уж вам хорошо известны эти альбомы, возможно, вы поделитесь с нами, какого плана фотографии содержались в пропавшем?

— Ну, наизусть все я, конечно, не помню, но думаю, ничего для вас интересного. Все тот же хлам, что и в этих альбомах: наши детские фотографии, фото с разных мест, где мы отдыхали, какие-то семейные праздники. Ничего эпохального. В те годы мы каждое лето ездили отдыхать с семейством Лутценбергов, и в основном отец фотографировал нас.

— Как полагаете, у кого-то была причина похитить эти фотографии?

Юлия откровенно рассмеялась:

— Возможно, у нас с сестрой, чтобы никто не мог нас шантажировать голыми попами на фото, где мы барахтаемся в лягушатнике с соседскими мальчишками. Может быть, еще у матери и у фрау Лутценберг, чтобы стереть всяческую память о тех дурацких прическах, которые они тогда носили. Господин комиссар, ну кому могли понадобиться скучные семейные фотографии?

— Я надеялся, вы нам что-то подскажете. Ладно, перейдем к другому фрау Вагнер. Та семья, которую вы упомянули, родители были дружны с ними?

— Лутценберги? Тогда — да. Их сын — нашего возраста, а господин Лутценберг и наш отец были друзьями еще со студенческой скамьи. Потом подружились и их жены. Всем было хорошо в отпуске: наши матери нашли друг в друге компаньонку для шопинга, отцы — партнера для тенниса, а мы, дети, — приятелей для игр.

— Лутценберги присутствовали на похоронах? — спросил Клуфтингер, зацепившись за призрачную пока ниточку, хотя и сам не понимал, куда она может вывести, просто следуя интуиции.

— Нет, насколько могу судить. Впрочем, нечего было и ожидать, ведь их контакты давно прервались. Даже если бы кто-то из Лутценбергов встретился мне на улице, через столько лет я бы никого не узнала.

— То есть контакты вашего отца с его лучшим другом просто затухли?

— Нет, все было иначе. Между ними точно черная кошка пробежала. Они страшно поругались, а после этого мы с Лутценбергами уже не общались. Мне кажется, ссора вышла на профессиональной почве, ведь отец работал с Лутценбергом в одном исследовательском отделе. Во всяком случае, тот определенно завидовал успеху отца. У него-то карьера складывалась не так удачно. Наверное, такой успешный специалист, как мой отец, уже не хотел иметь ничего общего с этим неудачником.

— А откуда вам известно, что возникли какие-то профессиональные проблемы? Контактов-то между вашими семьями уже не существовало.

— Отец узнал от их общих знакомых, будто Лутценберг вступил во владение какой-то сыроварней в Западном Альгое. Дело хорошее, но не его уровня. Дипломированный биохимик с классными научными разработками и вдруг — простой сыровар? Нет уж, даже не говорите!

Клуфтингер проявил живой интерес.

— А вам известен нынешний адрес Лутценберга?

— К сожалению, нет. Я уже сказала, отец получал информацию из третьих рук. Впрочем, если вам поможет, я знаю, где расположена та сыроварня. Название оказалось таким дурацким, что я его даже запомнила. Бёзершайдэгг или нечто в этом роде. Недалеко от Линденберга.

Клуфтингер сделал стойку. Возможно, этот Лутценберг будет им полезен.

Он попрощался с Юлией Вагнер, даже проводил ее до двери, не преминув, однако, напомнить, чтобы она не выпадала из поля зрения, поскольку может еще понадобиться, а потом повернулся к Штроблю, который 150 время всего разговора тихо сидел в кресле, но все мотал на ус.

— Ну и что скажешь? — поинтересовался он у коллеги.

— Сказать нечего, но опросить этого Лутценберга не мешало бы. А эту сыроварню я знаю. Местечко называется Бёзершайдэгг, выше Шайдэгга. Жена там покупала сыр, когда вернулась из Швейцарии. Знаешь, они там делают даже пармезан.

Только от одного звука этого слова Клуфтингер содрогнулся и закатил глаза.

— Ладно, завтра прокатимся туда, — закончил он. — Все лучше, чем сложа руки ожидать результатов розыска.

Он отпустил подчиненного, закрыл окна в кабинете и заспешил к своему авто. В конце концов, дома ждала жена, и определенно не в лучшем настроении. Он же в противовес ей чувствовал себя после разговора с дочкой Вахтера окрыленным и даже забыл разогреть мотор своего старенького комби, естественно, тот выдал ему полный кошачий квартет и клубы черного дыма. Но Клуфтингер и это принял с благосклонной улыбкой.

Вырулив со стоянки на дорогу, он вспомнил свои утренние размышления, и в его голове зародилась безумная идея, как обставить свое возвращение к покинутой половинке наилучшим образом. Для ее воплощения он даже сделал изрядный крюк к одному из тех торговых комплексов на заправке, которые в последнее время выросли на окраине города, как грибы. Он выбрал розу, упакованную в фольгу, за четыре с половиной евро — дороговато, конечно, но сегодня он готов был потратиться. На кассе перед ним молодой человек в тренировочном костюме из парашютного шелка расплачивался за плейер и две пачки «Мальборо». Интересно было бы узнать подноготную такой покупки. Может, парень заскочил купить сигарет, а уже на месте соблазнился на дорогую игрушку. «Мир сходит с ума», — улыбнулся Клуфтингер самому себе и весело зашагал к машине.

Он чертовски радовался своей идее с розой, жена непременно восхитится его подвигом: найти в воскресенье свежие розы! Ну разве можно продолжать злиться после такого знака внимания? В Альтусриде он свернул на тихую улочку, где стоял их дом, заглушил мотор и с гордо-благодушным выражением на лице откинул голову на подголовник.

— Я вернулся! Э-эй! — крикнул он, заходя в прихожую в приподнятом настроении.

Тишина.

— Э-эй! Это я…

Ни звука в ответ. Вдруг дверь спальни распахнулась, и на пороге показалась жена. Она молча продефилировала мимо, даже не удостоив его взглядом, исчезла в гостиной, появилась снова с большим чемоданом в руках, удалилась в спальню и плотно прикрыла за собой дверь.

Клуфтингер удивленно поднял брови: значит, утренняя ссора не забыта? Вздохнув, он повесил свой плащ в гардероб и последовал за супругой. Она стояла у широкой двуспальной кровати, на которой лежали чемодан и дорожная сумка. Вокруг них оказались разложены стопками вещи, по какой-то системе, которая для Клуфтингера так и осталась загадкой.

— А, ты уже собираешься, — сказал он просто для того, чтобы сказать что-то.

— Нет, репетирую возвращение, — съязвила она.

Клуфтингер решил не вступать в перепалку. Сейчас единственным выходом для него было стоически выдержать ее гнев, пока тот сам по себе не уляжется.

— Тебе помочь? Вынуть что-нибудь еще из шкафа? — Он принял стойку готовности у дверцы.

— Нет.

— Знаешь, я тебе кое-что принес… — Он счел момент подходящим и вытащил из-за спины розу.

Жена скользнула по цветку равнодушным взглядом и холодно произнесла:

— Поставь в вазу. Может, и простоит до моего возвращения.

Клуфтингер понял: жизнь иногда бывает сложнее, чем кажется на первый взгляд. Разумеется, она вправе проявить безразличие к розе накануне своего отъезда. Но могла бы принять ее как символ примирения. Повесив нос, он плюхнулся на постель.

— Нет! Не садись сюда! — истошно закричала Эрика, и он вскочил как ужаленный, решив, что она предостерегает мужа от чего-то острого, чем он может пораниться. Но она всего лишь вынула из-под покрывала сложенную ночную рубашку.

Клуфтингер взял стул.

— Аптечку не забыла?

Вообще-то всегда это был ее вопрос, но сегодня они, похоже, поменялись ролями.

— Нет.

— Таблетки от диареи тоже положила? Еда-то там, поди, непривычная для наших желудков.

— Положила.

— Может, тебе взять с собой и хлорные таблетки? Я видел по телевизору, они быстро растворяются и хорошо дезинфицируют водопроводную воду.

— Я еду на Майорку, а не на фронт.

— Так-то оно так, но вода в этих южных странах не такая, как у нас.

Эрика чуть не задохнулась от возмущения, а потом, подбоченившись, отчеканила:

— «Эта страна» — Испания. Она расположена в центре Европы и в страшных эпидемиях не замечена.

Клуфтингер убедился, что в этом направлении ему далеко не продвинуться, и решил зайти с другой стороны.

— Я, конечно, не суеверный, — вкрадчиво начал он, зная, что его-то жена как раз отличается этим качеством, — но говорят, плохая примета, разъезжаться в ссоре.

Рука, разглаживающая блузку, уложенную в верхний угол чемодана, замерла. Конечно, ей была известна эта примета, ведь сам Клуфтингер узнал ее от жены. Даже если до сих пор она и старалась не замечать его усилий наладить отношения, у нее не осталось резона продолжать позиционную войну. Она посмотрела на него долгим взглядом, который супруг с достоинством выдержал.

— Конечно, я не хочу уезжать, не помирившись, но ты не облегчаешь мне задачу.

Клуфтингер подавил смешок. На ее суеверие всегда можно положиться. Правда, к его величайшему сожалению, в этом были и издержки: например, накануне Рождества ему приходилось тайком стирать носки и раскладывать их для просушки на батарее за занавесками, поскольку жена считала недопустимым развешивать белье на праздники. И переубедить ее было нереально.

«Это к несчастью. Значит, умрет кто-то из близких», — ужасалась она, и никакие разумные аргументы не действовали. По той же причине Клуфтингер никогда не рассказывал, что ему приснился выпавший зуб, иначе жена тут же села бы на телефон и начала обзванивать всех родных и подруг, выспрашивая, все ли в порядке. Поскольку выпавшие во сне зубы — это тоже дурная примета. Зато она всегда радовалась, если ей снились какие-то числа, и тут же вписывала их в лотерейные билеты ближайшего розыгрыша.

— Послушай, в окрестностях разгуливает маньяк. Ты ведь хочешь, чтобы его поймали? — Клуфтингер пустил в ход тяжелую артиллерию.

— Я… да, конечно. Просто… мне хотелось, чтобы у нас была и личная жизнь… — пролепетала жена.

Он победил. По крайней мере вернул себе утраченные позиции. Его распирала гордость. Искусством психологической атаки лучше всего овладеваешь в браке. Его удачное применение на допросах являлось всего лишь побочным эффектом.

— Ну что, мир? — не удержался Клуфтингер от триумфального вопроса, ответ на который знал заранее.

Эрика присела к нему на колени и промурлыкала с капризно надутыми губками:

— А что мне еще остается, милый? Слушай, я написала тебе несколько памяток. С очень важными вещами. — Она выдвинула ящичек ночного столика и вытащила кипу бумажек. — Я расклею их на дверях и дверцах, чтобы тебе было легче.

— Ты и вправду думаешь, будто я такой тупой? Уж несколько дней я смогу о себе позаботиться, как думаешь?

— Да знаю, мой ворчливый пузанчик. Просто для моего спокойствия. — Она прочитала первую записку: — Перед выходом не забыть выключить кофеварку и запереть входную дверь.

Он кивнул.

— Ты опустила еще: «и включить сигнализацию», — съехидничал он.

Она разыграла обиду:

— Ты не принимаешь меня всерьез!

— Тебя? Конечно, принимаю. А что-нибудь посерьезнее ты для меня приготовила?

Эрика загадочно улыбнулась, поднялась с его колен и протянула мужу руку:

— Идем.

Она повела его в подвал, где стоял морозильник, и открыла дверцу. По меньшей мере дюжина пластиковых контейнеров предстала его взору, и каждый был помечен записочкой вроде тех, которые она извлекла из ночного столика. Все емкости оказались расписаны по дням.

— Я тут тебе немножко наготовила. На первую неделю точно хватит, а то ведь оголодаешь.

Клуфтингер так растрогался, что терпеливо выслушал все указания от «по средам выставлять мусор на вывоз» до «по субботам менять постельное белье». После этого он по велению души пригласил жену в ресторан, вовсе не задумываясь о безумных тратах.

Утром в понедельник будильник в доме Клуфтингеров прозвонил в пять часов. Эрика повернулась к мужу, чтобы разбудить его нежным поцелуем, но другая половина постели оказалась пустой. В то же мгновение в спальне зажегся верхний свет, и она, щурясь от его яркости, разглядела в дверном проеме супруга при полном параде.

— Доброе утро, соня. Пора вставать, — ласково сказал он, подошел и чмокнул ее в щечку.

— Доброе утро, — все, что смогла пролепетать пораженная женщина.

Давно минули те времена, когда будили ее, а не наоборот. Нет, муж не был любителем поваляться в постели, но для того, чтобы он оставил любимую подушку до шести утра, должно было произойти нечто из ряда вон. Не считая восхождения в горы — тогда понятия «рано» для него не существовало. Но сейчас? Она улыбнулась дверной коробке, минуту назад служившей рамой для портрета супруга. «Как мило, — жмурилась она от счастья, — он так взволнован моим отъездом».

В одном фрау Клуфтингер оказалась права: муж действительно очень волновался. Но причиной служил не ее отъезд, однако она знать этого не могла. А комиссар Клуфтингер благоразумно не спешил ее просвещать. Он снова провел беспокойную ночь, но она существенно отличалась от всех бессонных ночей прошлой недели. Тогда его лишало сна сознание тупиковости ситуации. Сегодня ему не давало заснуть ощущение, что именно нынешний день принесет богатый улов. Он с радостью перевел бы стрелки на пару часов вперед, как проделывал это в детстве, в утро сочельника. В этот день он всегда просыпался слишком рано, и каждый час в ожидании раздачи рождественских подарков тянулся невыносимо долго, а отец был неумолим: раньше восьми вечера младенец Христос не прилетит. «Наш дом — последний в Альтусриде на его пути», — объяснял он такую задержку своему нетерпеливому сыну. А малышу это казалось нечестным, и во время воскресных месс он молился, чтобы в этом году младенец Христос изменил свой маршрут. Но ничего не происходило. Лишь много позже Клуфтингер узнал истинную причину такой непреклонности. Оказывается, в сочельник отец проводил пару-тройку часов с друзьями за игрой в подкидного дурака. Впрочем, это осталось неизменным и до сей поры. Разве что сам Клуфтингер уже не верил в историю с младенцем Христом.

Когда Эрика вошла в кухню, стол оказался уже накрыт и кофе готов. Муж сидел за столом, углубившись в газету, и качал головой.

— Что-то не так? — озабоченно спросила она.

— Пишут о нашем деле. Ничего нового и все такое. Послушать их, так мы вообще сидим сложа руки. И снова мусолят эту историю с похоронами.

Эрика вздохнула. Один плюс в ее скором отъезде: когда она вернется, этот инцидент уже забудется. Хотелось бы верить. Во всяком случае, есть реальный шанс, что к этому времени муж изловит негодяя и дело будет закрыто. Она посмотрела на него с гордостью. Конечно, подчас можно и поворчать, будто за своей работой он забывает о ней. Но ведь это не совсем так, да и во всей полиции кто лучше ее комиссара может раскрыть любое преступление?

— Что с тобой? — Клуфтингер заметил ее затуманенный взгляд.

— Ты будешь по мне скучать?

— Сама знаешь.

— Нет, не знаю.

— Мне будет тебя не хватать…

Она благодарно улыбнулась.

— …по вечерам, когда буду возвращаться с работы, а никто не встретит меня с горячим ужином.

Она разочарованно сложила губы в трубочку.

— Эрика, не глупи. Ты прекрасно знаешь, я буду сильно скучать, какие тут сомнения? А вот ты быстренько перестанешь меня вспоминать, нежась на пляже и наслаждаясь коктейлями и прекрасным питанием, не говоря уж…

— Ах, дорогой, — неожиданно вспорхнула она ему на колени, — лучше мне остаться дома. Ты же такой неприспособленный, не знаешь, где и что…

Клуфтингер растерялся от такой резкой смены ее настроения и в смущении вскочил, легонько шлепнув ее.

— Все будет в порядке. Так лучше для нас обоих. А если что, попрошу моих испанских коллег доставить тебя обратно. С эскортом.

Он обнял ее и наклонился, чтобы поцеловать, но вдруг снаружи раздался автомобильный гудок.

— Черт, этот болван перебудит всю округу! — выругался Клуфтингер, уверенный, что такой концерт может устроить только Лангхаммер на своем серебристо-сером «мерседесе-бенц» класса Е.

— Вынеси мои чемоданы, а я еще раз проверю, все ли документы взяла, — уже на бегу бросила жена.

Клуфтингер не поддался суете и вразвалочку зашагал в спальню, поднял чемодан и сумку, по весу которых можно было решить, будто готовится кругосветное путешествие, и пошел к выходу.

Лангхаммер уже ждал у открытого багажника. Завидев соседа, он потер руки и громогласно возопил:

— А, тоже свеж и бодр этим прекрасным утром! — и с шумом втянул прохладный воздух.

— Хм, — все, что выдал Клуфтингер в ответ, сопроводив это глубокомысленное замечание кивком головы.

Он забросил чемодан и сумку в багажник, но, хотя они компактно заняли место, Лангхаммер тут же принялся их поправлять.

Расставание происходило, как комиссар и любил, быстро и безболезненно. Время поджимало, и он успел только чмокнуть жену через открытое окно, как «мерседес» взял с места в карьер.

Эрика высунулась, чтобы крикнуть ему на прощание:

— Я оставила тебе еще записку, где что найти на сегодняшний ужин. И вынь наконец из машины свой барабан!

Последнее, что промелькнуло перед ним, — это ухмылка доктора, которого заботливость Эрики явно развеселила.

Клуфтингер вышел на дорогу и махал до тех пор, пока автомобиль не скрылся за углом.

А уже через несколько минут сам он находился на пути в президиум, куда опять заявился раньше всех. Он хотел в тишине и покое распланировать сегодняшний день.

— Что-то вы в последнее время стали настоящим «жаворонком», — поприветствовала комиссара секретарша.

— Здравствуйте, фрейлейн Хенске. Кто рано встает, тому Бог подает, знаете ли, — с готовностью откликнулся тот.

Она недоверчиво посмотрела на него, стараясь понять, говорит начальник серьезно или подтрунивает над ней. Все коллеги получали море удовольствия, пользуясь ее полным невежеством касаемо фольклора, и наставляли ее «народной мудростью», в которой отсутствовал всякий смысл. Однажды Штробль поделился с ней: «Кто роет яму другому, не бросит камень в чужой огород». Это прогремело новостью не только в Кемптене, но и во всем Западном Альгое, поскольку Санди выдала этот перл на одной из вечеринок в кругу коллег и словила гомерический хохот. Тогда ей стало ясно — ее «сделали». С той поры она вела себя осторожно. Но от комиссара она не ожидала подвоха. К тому же сегодня он оказался чрезвычайно добродушно настроен, поэтому она отважилась поддержать шутку:

— Подаяние хорошо дают и вечером.

По недоуменному взгляду начальника она поняла, что со своей остротой снова попала впросак, и поспешила сменить тему:

— У вас все в порядке? Как идут дела?

— Если не брать в расчет то, что моя жена отбыла на Майорку недельки эдак на две, бросив меня на произвол судьбы, в остальном все идет хорошо. — Клуфтингер сознательно ушел от серьезного разговора о делах.

— Ах, Боже мой! Так вам теперь самому придется готовить и стирать? А знаете, если хотите, я с радостью возьму у вас корзину. Белья, я имею в виду, на стирку. Честное слово, мне совсем не трудно!

Клуфтингер неопределенно кивнул и улизнул к себе в кабинет, правда, из вежливости оставив дверь неприкрытой.

— Сделать вам кофе? — В щель просунулась голова Санди.

— Спасибо, у меня уже есть, — ответил он с некоторым раздражением в голосе, подумав, что слегка переборщил с вежливостью.

Когда собрались подчиненные, комиссар провел короткое совещание, распределив между ними задания на день. Майер оказался на высоте и довольно расторопно раздобыл адрес сыроварни Роберта Лутценберга, бывшего друга покойного, о котором вчера поведала старшая дочка Вахтера.

— Прекрасно, Ричи, на выезд!

— Вы берете меня с собой? — не поверил своим ушам Майер.

— Идем уже, — усмехнулся Клуфтингер, чувствуя себя отцом, везущим свое чадо на загородную прогулку: так на него подействовала безудержная радость Рихарда.

В какой-то момент он пожалел о том, что не поручил это дело Штроблю, но в последнее время молодой подчиненный проявлял такое рвение — не считая его выступления на похоронах, — что комиссар решил не держать его на бумажной работе, а дать понюхать пороху.

Они ехали в молчании уже несколько минут. Клуфтингер наслаждался тишиной и покоем. День занимался чудесный. Небо мягко светилось бело-голубым перламутром. У Хелленгерста, когда они свернули с автострады А980, их встретил щит с надписью «Добро пожаловать в долину Вайтнау», а дальше потянулись зеленые пологие холмы, за которыми угадывались уже и горы. Клуфтингер никогда не мог взять в толк, почему именно пейзажи западной части Верхнего Альгоя и Западного Альгоя служили визитной карточкой их краев. Ведь как раз Восточный Альгой был известен практически всем и каждому, особенно сказочный замок Нойшванштайн на фоне заснеженных Альп, с недавних пор ставший знаменитым еще и по мюзиклу о жизни романтичного Людвига Второго. Или, скажем, Нижний Альгой, популярный высокогорным аэропортом Мемминген с великолепными автобанами от него. Даже его родной Верхний Альгой с Кемптеном и Оберсдорфом и в первую очередь Альгойскими Альпами являлся излюбленным местом отдыха. А Западный Альгой еще не наводнили туристы в отличие от его «братьев». «Может, оно и к лучшему, — рассуждал Клуфтингер, — ведь со строительством скоростных магистралей кончится эта идиллия, а прогресс неизбежно принесет с собой транспортный шум, убивающий тишину». Разглядывая крестьянские дворы слева и справа от дороги, он немного загрустил, очутившись в настоящей глухомани.

У альпинистского спортклуба «Зельтманс» комиссар повернул налево. Эту дорогу он любил, посвященные знали, как здесь «скостить путь». Хотя как сказать. Существовало множество мнений, чей путь короче. Насколько ему известно, время еще никто не засекал. Зато его вариант предлагал больше природных красот.

— Пусть скажут спасибо, что мы не из дорожной полиции, — прервал его раздумья Майер.

В следующее мгновение Клуфтингер понял, что тот имел в виду: на крутом подъеме навстречу им гнал под уклон огромный трактор. Сбоку у кабины водителя сидел человек, точнее, висел между трактором и асфальтом. При виде такого легкомыслия оба полицейских укоризненно покачали головами, хотя Клуфтингер хорошо помнил те времена, когда сам лихачил с тем же безрассудством.

В конце крутого участка ему пришлось резко замедлить ход. Впереди на велосипеде в горку пыхтела дородная дама. У комиссара даже мелькнула шальная мысль спросить Майера: не хочет ли он оштрафовать дамочку за то, что ее зад и седельные сумки свисают ниже положенного уровня? Но решил не поощрять Майера на сомнительные остроты, которых не потерпел бы даже от Штробля. Так что оставалось только ухмыляться про себя.

— Черт бы всех побрал с турецким султаном туда же! — внезапно выругался он, так что Майер заметно вздрогнул, и дал по тормозам.

Прямо перед ними на перекрестке выскочил зеленый «мерседес». Водитель, который только что несся как угорелый, сбросил скорость и теперь плелся, едва ли превышая тридцать километров в час.

«Тупоголовые туристы, тупоголовые!» — вертелось у Клуфтингера на языке, но тут он разглядел баварские номера.

— Вот так здесь ездят, — только и пробурчал он, а потом еще долго жал на гудок, выплескивая свою злость.

Он успокоился, лишь преодолев «перевал» перед Рётенбахом и оставив позади крутые повороты. Впереди открылась долина с чудными фахверковыми домиками в искусственном ландшафте, напоминающем игрушечную железную дорогу.

— А вот и указатель на яйцо, — робко подал голос Майер.

Клуфтингер не понял. Он видел лишь указатель на Эгг[3].

— Как же, ведь «эгг» на английском значит «яйцо», — засмеялся Майер, но, заметив выражение лица начальника, быстренько сменил смех на покашливание.

— Сейчас заправимся, — никак не отреагировал шеф на неудавшуюся шутку и качнул головой в сторону показавшихся бензоколонок. — Здесь дешевый бензин.

Разумеется, все расходы на служебные поездки компенсировало государство, но Клуфтингер не мог отказать себе в удовольствии сэкономить несколько центов, не важно, на чей счет.

Перед развилкой на Линденберг и Вайлер комиссар неожиданно спросил:

— Ну и куда теперь?

Еще за пару километров он попросил Майера уточнить, и тот до сих пор сидел, склонившись над развернутой картой.

— Ну? — нетерпеливо подстегнул его Клуфтингер, не дождавшись ответа.

Майер только пыхтел, обливаясь потом. Между тем комиссар делал уже третий круг по кольцу, и желудок начинал бунтовать.

— Мне кажется…

— Скоро? — торопил шеф.

— Туда, — поспешно указал направление Майер, но в его голосе не чувствовалось уверенности.

Тем не менее Клуфтингер послушался, хоть и пригрозил:

— Ну смотри, если не туда!

Остаток пути подчиненный нервно ерзал на своем месте, то и дело теребя диктофон. Клуфтингер знал, что ему не по себе, но, в конце концов, это не его проблема. Однако что станется, если Майер и дальше будет вертеть в руках этот чертов прибор?

— Хватит возиться с этой дрянью! — рявкнул он, и Майер с испугу чуть не выронил свою игрушку.

Он собирался что-то промямлить в оправдание, но тут появился указатель, на котором желтым по зеленому было написано «Бёзершайдэгг». Майер чуть не испустил дух от счастья. Вскоре предстала и сыроварня. Клуфтингер припарковался под раскидистым каштаном у дома и решительным шагом направился к крыльцу, Майер потрусил следом.

Дверь оказалась заперта. Они обогнули здание и прошли мимо молочной цистерны вышиной с дом, сверкающей металлическими боками. На заднем дворе громоздились бидоны всех габаритов, одни выглядели новехонькими, другие — совсем проржавевшими. У задней двери штабелями были сложены старые поддоны. По двору разгуливали куры.

В открытую дверь Клуфтингер разглядел двоих: мужчину и женщину, которые мыли из шланга три огромных медных чана.

Когда полицейские перешагнули порог, в нос ударил резкий специфический запах. Клуфтингер с наслаждением вдохнул его. Пахло сразу многими сортами сыра, и его чувствительный нос чуть не зашкалило. Совсем не то, что на молочном заводе в Кругцелле, там букет был много скромнее и аромат какой-то искусственный. Однако не всем чарующий запах пришелся по вкусу, это явственно отразилось на скривившейся физиономии Майера. Что с него возьмешь! Он родом из Вюртемберга, а там не знают всей прелести натуральных продуктов.

— Бог в помощь! — крикнул Клуфтингер в помещение, выложенное кафельной плиткой.

Хозяева в белых запачканных фартуках как по команде подняли головы.

— Мы закрыты, — буркнул мужчина и направил струю на пол.

— Знаю, знаю. Я не покупатель. Просто хочу спросить, нельзя ли поговорить с господином Лутценбергом?

Мужчина и женщина обменялись взглядами.

— Такой здесь давно не живет, — покачала головой женщина и вопросительно посмотрела на мужа. — Он в долину, что ли, съехал?

— Вроде того, — не оборачиваясь, кивнул тот.

— А вы, случайно, не в курсе, куда именно переехал господин Лутценберг? Мне сказали, его сыроварня здесь.

— Вот насмешил, — наконец повернулся мужчина, не обнаруживая, однако, и тени улыбки на лице. — Видать, не больно ты знаешь Лутценберга. Он ни в жисть не марался такой работенкой.

— Так эта сыроварня принадлежит не ему?

— Ну сказанул! — все-таки засмеялся мужчина. — Само собой, не ему, потому как наша она.

Майер не выдержал, вытащил удостоверение и отчеканил:

— Мы должны допросить Роберта Лутценберга. Немедленно!

Комиссар кивнул, но одновременно сделал знак не в меру ретивому коллеге поубавить пыл.

— Дело другое. — Хозяин привернул кран. — Только вашим документом тут не поможешь…

«Однако эффектное выступление Майера не произвело должного впечатления», — отметил про себя Клуфтингер.

— …тот Лутценберг помер, почитай уж с год как.

Теперь и комиссар почувствовал себя загнанным в тупик.

— Как же… вы только что утверждали, что он… живет где-то в долине.

— Ну да, сынок Роберта, — вмешалась в мужской разговор хозяйка. — Андреас. Он там учительствует или что-то в эдаком роде. Раньше-то, бывало, показывался, а как отец помер, так и с концами.

— Так сыроварню вы купили у отца?

— Не то чтоб купили, вроде как приняли. Он запросил-то курам на смех. Мне, мол, важнее передать в хорошие руки. Он ведь держался на том, что здесь всегда делали первоклассный продукт. Вся округа знала. А то поди выживи такому махонькому хозяйству промеж больших сыроварен да молокозаводов. Это уж мы потом прибились к сети покрупнее — что не продадим напрямую, они и забирают. Мы производим по полтыщи кило в день и, если б не сдавали, стояли бы за прилавком цельные сутки. А Роберт Лутценберг, тот хозяйствовал сам. И как только успевал, ума не приложу. — И спохватившись, что разболтался, свернул свое красноречие: — Я работал у Роберта. Он и знал, что оставляет дело в хороших руках.

— Имеется ли у вас адрес сына Лутценберга? — спросил Майер и сунул сыровару под нос диктофон.

— Не-е, зачем мне? Но слыхал, где-то поблизости, в Вайлере, у них есть еще дом. Там вроде живет то ли прабабка, то ли двоюродная бабка. Уж она-то наверняка вам чего-то скажет. — Последние слова в диктофон он постарался сказать на правильном немецком языке.

— Спасибо, тогда мы наведаемся туда, — поблагодарил комиссар и направился к выходу. Уже в дверях он обернулся и приложил ладонь ко лбу, будто мысль внезапно пришла ему в голову, а на самом деле все время он только об этом и думал. — Да, нельзя ли у вас купить кусочек сыра?

Не прошло и четверти часа, как оба полицейских снова садились в автомобиль, причем Клуфтингер стал счастливым обладателем большого куска пармезана.

Сыровар, который между тем гордо представился «господином Штолем», лично спустился с ним в подвал, в «сырный рай», так сказать. Ибо от созерцания тамошних сокровищ у Клуфтингера перехватило дыхание: два помещения до самого потолка оказались заполнены большими янтарно-желтыми, лоснящимися кругами сыра. Его поразило и то, что здесь вообще сыром не пахло. В воздухе витал едкий соляной запах, очевидно, от того раствора, в котором держали некоторые сорта.

Штоль «исключительно для господина комиссара» разрезал новый круг и подарил увесистый кусок. Как ни старался комиссар всучить сыровару деньги, тот упрямо сопротивлялся. Клуфтингер чувствовал себя страшно неловко, но деваться было некуда. Честно признаться, за этот пармезан он заплатил бы любую цену, лишь бы снова не выставить себя дураком перед Лангхаммером.

Поскольку семейство Штолей смогло назвать только направление и примерный адрес нужного дома, немного поплутав по Вайлеру, оба полицейских, посоветовавшись, решили узнать у кого-нибудь дорогу. Клуфтингер приметил пожилого человека, выгуливавшего таксу, и притормозил возле него на обочине. Майер вежливо спросил, как проехать на Зандбюльштрассе.

— А кого там ищете? — полюбопытствовал человек на тягучем диалекте, просунув небритый подбородок в открытое окошко.

— Это к делу не относится, — строго выговорил ему Майер. — Нам нужна эта улица. А кого мы ищем, вас не касается.

Клуфтингер страдальчески закатил глаза. Он-то знал, чем все закончится.

— И везде-то вы, желтопятые, суете свой нос, — сверкнул глазами мужчина и убрал голову из машины.

Майер пошел красными пятнами. Он обиделся не столько на то, что его обозвали «желтопятым», нет, это альгойское прозвище своих вюртембергских соседей он подчас и сам употреблял. Его взяла досада на себя, ведь, прожив почти двадцать лет в Альгое, он так и не смог стать тут «своим». А все из-за акцента. Многим он не нравился. Вот как сейчас.

— Знаете, грубить совсем не обязательно. Не к лицу пожилому человеку, — парировал Майер, тщательно соблюдая нормы литературного языка. — Лучше не утруждайте себя ответом. Очевидно, вы просто не знаете, где находится Зандбюльштрассе.

Клуфтингер обалдел. Это надо же! «Не утруждайте себя»! Такого высокого штиля за его подчиненным не водилось, он и представить себе не мог, что парень, вечно комплексующий по поводу своих острот, способен на подобные политесы. Правда, есть объяснение: Майер, наверное, подслушал их в каком-нибудь сериале. Клуфтингера так и подмывало спросить, но он воздержался: а вдруг это и есть настоящее лицо Рихарда, которое тот усердно скрывал?

Абориген тоже оторопел, а потом выпалил:

— Если вы тут все такие образованные, ищите сами! — Свистнул через дырку между зубами свою собаку и гордо удалился.

Майер собрался было выскочить вслед за ним с удостоверением, но комиссар усадил его обратно.

— Толку не будет, Рихард, — неожиданно мягко сказал он. — Это же западный альгоец, с ним такой номер не пройдет.

Заметив изумленный взгляд Майера, он счел нужным пояснить:

— Таких упрямцев, как они, еще поискать. Если ты уж с самого начала не оказал ему должного уважения, все, проиграл. Больше ничего от него не добьешься.

Клуфтингер повернул ключ зажигания и, нагнав старика, одарил его мимолетной улыбкой, как бы в извинение за своего коллегу.

Следующего прохожего он расспросил сам и тут же получил нужные сведения. И конечно, не удержался от самодовольного «Вот видишь!» в адрес Майера.

Дом номер девять по Зандбюльштрассе оказался древним, чудным, сказочным домиком ведьмы с суковатыми балками и фахверковым фасадом. Кое-где штукатурка осыпалась, но в остальном он выглядел безупречно. В таком домике Клуфтингер с радостью пожил бы, отрешившись от мирских забот, это точно.

Не получив никакого отклика на звонок, полицейские обошли дом.

— Кто-нибудь дома? Ау!

— Чем-то могу помочь? — донесся голосок со стороны сада.

И пару секунд спустя показался обладатель, вернее, обладательница этого голоса. Лучшей картинки Клуфтингер за последнее время не видывал: ведьмочка лет эдак под девяносто, в цветастом фартуке-халатике, по краям которого свисали обнаженные ручки-веточки. Всклокоченные волосы пружинными антеннами торчали во все стороны. Сказочное создание явилось из-за утла пряничного домика с грабельками в одной руке и пучком разнообразных трав в другой.

— Бог в помощь, нам бы кого-нибудь из Лутценбергов, — наконец обрел дар речи Клуфтингер и скромно улыбнулся.

— Да-да, как раз туда. Он попал как раз туда. — Ведьмочка пошла им навстречу.

Клуфтингер определил ее манеру ходить как походку человека, изрядно занимавшегося физическим трудом, а может, ее припадания и приволакивания свидетельствовали о повреждении тазобедренного сустава, но скорее всего дело было в грубых альпинистских ботинках, из которых торчали короткие сучочки ног.

— Чего ему надо? — спросила старуха, почти вплотную подступив к Клуфтингеру, и он различил не только прилипшие ко лбу пряди волос, но и капельки пота на нем.

Комиссар назвался сам и представил коллегу, вкратце изложив суть дела. Старушка, оказавшаяся Линой Лутценберг, теткой покойного Роберта, округлила глаза, а потом засуетилась, приглашая полицейских в дом.

Внутреннее убранство поразило Клуфтингера, он никак не ожидал такого порядка и чистоты. Хотя в доме воздух и был немного спертым, как во всех старых строениях, все здесь говорило о заботливой и твердой руке. Он даже мысленно укорил себя за преждевременные выводы.

— Они могут спокойно пройти. — Старушка приветливо махнула рукой.

Только теперь Клуфтингер сообразил, что в третьем лице она обращалась к ним. Странная особенность альгойских стариков. Неужели раньше здесь все так говорили? Трудно себе представить. А может, это просто старческий маразм и сам он с годами обретет такую же привычку?

Полицейские уселись на диван и, как ни сопротивлялись, не смогли отговорить хозяйку, желавшую попотчевать их травяным чаем. Клуфтингер воспользовался ее отсутствием и осмотрел жилище. Духота стояла оттого, что все окна оказались плотно закрыты, хотя на улице уже становилось жарко. Тоже стариковские причуды, решил он. И его родители предпочитали в доме тропическую жару.

Большие напольные часы возле старинного комода — обе антикварные вещи явно немалой ценности — показывали четверть двенадцатого. Клуфтингер глянул на свои часы: точнехонько, минута в минуту.

— Не врут, не врут, — раздался хрипловатый смешок.

Клуфтингер и не заметил, как Лина Лутценберг вошла в комнату. Несмотря на тяжелые ботинки, ступала она почти бесшумно. Может быть, причиной тому служили толстые половики, расстеленные повсюду.

— Я ставлю их по телевизору, — с гордостью сообщила она, выставляя перед гостями две чашки. — Сбор из моего сада, бузина и липовый цвет. Хорошо для нервов, потому что пот пробивает.

Старушка уютно угнездилась на скрипучем стуле, и Клуфтингер отметил про себя, что она успела причесаться и натянуть поверх халатика шерстяную кофту. Странно, как ее еще не хватил тепловой удар.

— Пробовать-то будут? Это вкусно. — Она выжидающе посмотрела на Майера, потом перевела взгляд на Клуфтингера.

Того от одного вида дымящейся чашки пробил пот. Тяжелый дух свежесодранной коры поднимался от темной густой жидкости. Пить ее не хотелось, но Клуфтингер не мог обмануть ожидания хозяйки, так по-детски радующейся возможности удивить дорогих гостей своей ворожбой с травками.

С кривыми улыбками, больше смахивающими на гримасу зубной боли, оба схватились за чашки, чтобы с преувеличенным одобрением знатоков тут же отставить их в сторону. Старушка осталась довольна.

Теперь контакт был налажен, и Клуфтингер открыл рот, чтобы задать пару вопросов о родственниках Лины Лутценберг, но не успел вымолвить и слова. Она завязала разговор сама.

— Как там дела в полиции? Нелегко приходится? Столько всего говорят! И по телевизору показывают. Такие страсти творятся!

Клуфтингер хотел успокоить старушку, мол, не все так страшно, как кажется, но ее уже понесло дальше:

— Как, он сказал, того зовут? Майер, да? А не родня ли он Фрицу? Я в школе училась с дочкой того Фрица. Вай, какая была отличница, как же ее там звали?.. Вай, Майер и звали. А тот Фриц уж помер. Да как помер! Мне тогда аж плохо сделалось. Он должен спросить того…

— Да-да, фрау Лутценберг, обязательно спрошу, — успел вклиниться Клуфтингер, — а сейчас мы хотели бы узнать о вашем племяннике.

Старушка замолчала и задумалась. Комиссар обменялся с Майером взглядами: оба пришли к выводу, что ничего путного они тут не узнают.

— О вашем племяннике, — повысил голос Майер.

— Чего он раскричался? — обиделась Лина Лутценберг. — Я хоть и старая, а все понимаю.

Клуфтингер скрыл зловредную ухмылку глотком чая.

— А теперь попробуем моего ликерчика на травках. — Хозяйка посчитала инцидент исчерпанным, равно как и предварительные переговоры.

Протесты снова не помогли. Она достала из шкапчика склянку темно-зеленого «свойского». И это подношение полицейские отважно глотнули, после чего дружно потянулись к чашкам, ибо глотки обожгли так, будто они хватанули по стручку острого перца чили. Клуфтингер взмок и не постеснялся снять легкий пиджак, хоть и знал, что станут видны темные пятна пота под мышками на рубашке. Но больше он уже не выдержал бы.

— Он взопрел? — спросила Лина Лутценберг с лукавой улыбкой. — А что я говорила?

Она легко поднялась и пошла к окну. Спасение! Клуфтингер зажмурился в предвкушении струи прохладного воздуха, которая осушит капли пота на лбу, но из грез его вырвал резкий скрежещущий звук. Оказалось, старуха, вместо того чтобы открыть окно, задернула штору. Обычно не склонный к панике Клуфтингер ощутил приступ клаустрофобии. Бросив взгляд на Майера, он понял, что у того дела обстоят не лучшим образом.

Комиссар со вздохом поднялся, чтобы размять ноги. Пот лил с него в три ручья, рубашка прилипла к спине.

— Пожалуйста, фрау Лутценберг, расскажите о вашем племяннике! Хорошо бы о его студенческих годах, — взмолился он.

Пока она, опустив голову, размышляла о том, что помнит из тех лет, Клуфтингер схватил стоявшую на комоде фотографию в рамке и принялся ею обмахиваться.

— Ну что сказать? Вай, да он тогда жил в Мюнхене. Знаете, девчонкой я тоже ездила в Мюнхен, когда еще…

— Фрау Лутценберг, прошу вас, не отвлекайтесь от темы. Вы знали сокурсников племянника? Вахтера, например?

Клуфтингер терял терпение. Или старуха поведает что-нибудь удобоваримое, или он пулей вылетит из этой парилки. От махания у него уже отваливалась рука.

— Вахтера? А как того имя?

— Филипп! — заорал Майер, внося свою лепту в подстегивание разговора. — Филипп Вахтер.

— Вай, Филипп, того я почти запамятовала. А ведь бывал у нас. Еще когда жена Роберта не померла. И что ведь с ней приключилось-то! Такое несчастье, Роберта тогда чуть удар не хватил… — Заметив бешеный взгляд комиссара, она испуганно вздрогнула. — Да, так вот. Тот Филипп… Такой милый мальчик. Вахтер вроде, да. А как он поживает?

Клуфтингер закатил глаза. Торчать здесь дальше и впрямь не имело смысла. Лучше позже прислать сюда кого-нибудь из подчиненных, чтобы снять показания под протокол. Тогда ему останется только просмотреть бумаги — дешево и сердито.

Он поставил рамку на комод и решил дежурной фразой положить мукам конец:

— Большое спасибо, вы нам очень…

Он оборвал себя на полуслове, развернулся и снова схватил фотографию, которой секунду назад спасался от теплового удара. На ней возле креста на вершине горы мужчина лет пятидесяти обнимал за плечи юношу. Оба улыбались в камеру. Младшего Клуфтингер знал. Это был тот самый парень, за которым он гонялся на кладбище.

Ужас сковал его члены, ужас узнавания. И он, хотя от духоты туго соображал, а от волнения ему сделалось плохо, сумел взять себя в руки и спросить как можно спокойнее:

— Кто это?

Лина Лутценберг взяла снимок у него из рук и сощурилась так, что лицо ее совсем уж стало напоминать печеное яблоко. Судя по всему, фотография стояла на комоде много лет, и люди на ней были ей хорошо знакомы, но она неспешно вынула из нагрудного кармана очки, одной рукой аккуратно раскрыла дужки и принялась внимательно рассматривать фото. Комиссар сдерживался из последних сил.

Майер наконец заметил состояние комиссара и в растерянности переводил взгляд с фотографии на шефа. Клуфтингер, увидев, что у того на языке вертится вопрос, предостерегающе покачал головой. Майер промолчал, а сам, не зная почему, напряженно ждал ответа старушки.

— Так это они, Робби и Анди, — расцвела Лина Лутценберг, как будто угадала правильный ответ на телевикторине.

— Робби?.. Роберт Лутценберг? — уточнил Клуфтингер.

— Так, Роберт да Андреас Лутценберги, — кивнула она.

Брови Клуфтингера поползли вверх, ему понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить:

— Вы имеете в виду, господин Лутценберг и его сын?

— Само собой. Кого же еще? Ах, тот Анди, — вздохнула она, — он уж давно не заглядывал.

— А у вас есть его адрес? — Клуфтингер уже не скрывал своего нетерпения.

— Погодите-ка… — Старушка принялась рыться в комоде.

Воспользовавшись моментом, Майер прошептал шефу на ухо засевший в голове вопрос:

— А кто это там на фото?

— Парень с кладбища, — тоже шепотом ответил Клуфтингер.

Теперь и у Майера глаза полезли на лоб.

— Вот. — Тетушка Лутценберга-старшего протянула Майеру писульку с неразборчивым «зюттерлином»[4].

Этот старый шрифт оказался молодому полицейскому не по зубам, и он протянул бумажку комиссару.

— Есть! — возликовал Клуфтингер, размахивая трофеем.

Майер еще никогда не видел начальника в такой эйфории.

— Большое спасибо за все, фрау Лутценберг! — Не дожидаясь ответа изумленной хозяйки, Клуфтингер бросился к выходу.

Едва за полицейскими хлопнула дверь, комиссар сунул ключ зажигания в руку подчиненному со словами: «Ты поведешь!» — и схватился за свой мобильник, чтобы поставить в известность коллег в Кемптене и Меммингене, где, согласно записке, находилась квартира Андреаса Лутценберга. Последних он инструктировал всю дорогу до выезда из Вайлера: «Немедленно установите наблюдение за этой квартирой и ждите меня там. Если почувствуете, что объект намеревается скрыться, берите его». И только закончив переговоры, он опустил со своей стороны стекло. Поток свежего воздуха пропотевший насквозь Клуфтингер воспринял как настоящее избавление от мук.

В Мемминген кемптенские полицейские въехали около двух часов пополудни и направились прямо к президиуму, чтобы найти местного коллегу, который смог бы показать дорогу к дому Лутценберга. Они припарковались у нового строения — предмет зависти комиссара, которую он испытывал всякий раз, проезжая мимо. Пару лет назад на открытии Клуфтингер имел возможность позавидовать и интерьерам. Все кабинеты был и просторными, светлыми и обставленными идеально. Совсем не в пример их помещениям. Вообще-то он любил коричневый цвет, но у них в здании коричневого — явный перебор. Здесь все оказалось выполнено в современной серой гамме. Особенно же ему понравилась стилизованная полицейская звезда со стальными лучами, установленная на лужайке перед фасадом. В искусстве он разбирался мало, но будь он проклят, если это не искусство!

Вышел коллега, и Клуфтингер вежливо сделал ему навстречу пару шагов.

— Шмид, — представился тот. — Приветствую вас, господин Клуфтингер.

— Шмид? Харальд Шмид? — Голос собеседника он прекрасно знал по телефонным переговорам с соседним районом.

— Он самый.

— Очень рад приветствовать вас лично после стольких лет заочного знакомства!

Клуфтингер не кривил душой. Он испытывал настоящее удовольствие, знакомясь с людьми, которых раньше знал лишь по голосу. И не только из любопытства. Больше потому, что комиссару не хватало воображения представить по голосу облик человека. Обычно он рисовал себе портрет по подобию известных личностей. То же и с радио. Он обожал радиостанцию «Бавария 1», и все дикторы для него были с лицом Гюнтера Коха, который часто мелькал и по телевидению. Вот и телефонные голоса он ассоциировал с легендарным франконским репортером.

— Что, разочарованы? — улыбнулся Шмид его пристальному взгляду.

— Нет, что вы, совсем наоборот. То есть не наоборот, а… я действительно очень рад.

А про себя подумал, что Шмид совсем не похож на Гюнтера Коха. Он оказался коротышкой. Уж если Клуфтингер, сам не гигант, дал такое определение, то это кое-что значило. К тому же голову Харальда Шмида венчала лысина, смахивающая на тонзуру, а под носом топорщились усы, поэтому он скорее напоминал Вальтера Зедльмайра. И комплекция оказалась подходящей. Если в ближайшее время комиссару не приведется встретиться с меммингенским коллегой еще раз, есть опасность, что, слыша его голос, он будет представлять себе знаменитого баварского актера.

— Ну, едем? — Клуфтингер положил коллеге руку на плечо.

Обычно он так не фамильярничал и с посторонними людьми держал дистанцию, но Шмид — другое дело. Шмид вызвал симпатию с первого взгляда. К тому же у Клуфтингера возникло ощущение, будто они давно знакомы. Впрочем, некоторым образом так оно и было.

Когда комиссар открыл Шмиду заднюю дверцу «пассата», тот не спешил садиться, а поднял на него растерянный взгляд.

— Что-то не так? — забеспокоился Клуфтингер, заглянул в машину и понял причину замешательства: сзади все еще торчал громоздкий барабан, и сиденья были выдвинуты вперед, чтобы эта дурында поместилась. — О, прошу прощения, — смутился Клуфтингер, — это мой инструмент, давно уж собирался его выгрузить, — пояснил он Шмиду, который под попонкой не мог разобрать, чем занято столько места. — Садитесь вперед, — предложил комиссар, — а я расположусь здесь.

Он переместил барабан в сторону, насколько это оказалось возможно, кое-как отодвинул одно из задних сидений и втиснулся в салон. По правде говоря, он больше упирался ногами, чем сидел.

— Может быть, возьмем одну из служебных машин? — с сомнением спросил Шмид, видя, в какой неудобной позе замер его кемптенский коллега.

— Нет-нет, все нормально, — солгал Клуфтингер и поспешил сменить тему, представляя полицейских друг другу: — Майер — господин Шмид, господин Шмид — Майер.

Его счастье, он не увидел перекошенной физиономии Майера, которому совсем не понравилось, что титула «господин» удостоился только один из них. Впрочем, для этого Клуфтингеру понадобилось бы заглянуть в зеркало заднего обзора, а в его нынешнем положении сделать это он не мог.

Духота тоже не поднимала настроения. Зато как велика была его радость, когда через несколько минут автомобиль уже тормозил неподалеку от ратуши. Он выкарабкался на волю и расправил складки на одежде. «Сегодня же выкину этот чертов барабан», — пообещал он себе.

— Мы сразу же взяли дом под наблюдение, как только вы позвонили, никто не входил и не выходил, — информировал Шмид. — Если хотите знать мое мнение, его вообще нет в квартире. Даже в окне никто ни разу не мелькнул.

— Может быть, на работе? — предположил комиссар.

— Вряд ли, — возразил Шмид, — он же учитель, а сейчас…

— …летние каникулы, — победно закончил за него Майер.

На недовольный взгляд местного коллеги Клуфтингер только пожал плечами.

— Что удалось выяснить о Лутценберге?

— По нашим базам не проходит, мы пробили.

Услышав ненавистное слово, Клуфтингер поморщился. Неужели ошибся в таком симпатичном парне? «Ладно, на первый раз простим», — смилостивился он и решительно сказал:

— Будем входить.

Старый дом стоял в ряду других таких же напротив церкви, возвышавшейся на краю Марктплац. Два полицейских торчали поодаль, прислонясь к парапету, отгораживающему речушку Штадтбах от брусчатки площади. Шмид кивнул им, и они присоединились к их компании. Клуфтингер позвонил у парадных дверей.

— А у заднего выхода вы кого-нибудь поставили? На всякий случай?

Шмид кивнул. На звонок дом ответил тишиной: никакого звука по домофону, никаких шагов на лестнице. Клуфтингер нажал на дверь, она подалась. Все пятеро затопали по скрипучей деревянной лестнице на пятый этаж. Снова позвонили. Постучали, покричали — ничего.

— Будем входить, — как мантру повторил комиссар. — Пошлите кого-нибудь за ордером на обыск. И найдите управляющего.

Через час все было сделано, и домоправитель отпирал квартиру. Клуфтингер проигнорировал его нытье по поводу «Что такое случилось?» и попросил одного из полицейских проводить не в меру любопытного служащего на выход. Едва Клуфтингер переступил порог, у него перехватило дыхание. Жара в мансарде под самой крышей стояла невыносимая. Спертый воздух свидетельствовал о том, что здесь уже давно не проветривали. Он прошелся по комнатам и распахнул все окна.

Квартира оказалась обставлена скудно и довольно заурядно. Что-то не давало Клуфтингеру покоя, чего он никак не мог ухватить. И только как следует осмотревшись, понял: квартира — безлика, в ней не чувствовалось характера. Лутценберг хоть и проживал в ней, но не обжил. Никаких картин по стенам, ни фотографий, ни даже брошенной открытки, клочка бумаги или газеты. Если бы обстановка выглядела поновее и подороже, эту квартирку можно было бы помещать среди прочих на страницах проспекта какого-нибудь мебельного магазина. Меммингенские полицейские уже рылись в шкафах, поднимали подушки на креслах, заглядывали под матрасы. А комиссар сел за кухонный стол и задумался.

— Надо объявлять его в розыск, как полагаете? — наконец обратился он к коллеге по криминальным делам.

— Думаю, это будет разумно, — согласился Шмид. — После того, о чем вы рассказали, считаю, мы находимся в квартире убийцы.

Клуфтингер удовлетворенно кивнул и бросил выразительный взгляд Майеру. Тот поймал на лету и взялся за свой телефон.

— Господин комиссар!.. — донеслось из гостиной.

— Да? — откликнулись Клуфтингер и Шмид одновременно, так же дружно поднялись и улыбнулись друг другу.

— Прошу, — пропустил меммингенский комиссар вперед своего коллегу. — В конечном итоге это ваше дело.

Возле шкафа сидел на корточках один из полицейских, разложив перед собой на полу папки, вынутые из нижнего ящика.

— Тут мы нашли целую кипу папок с документами — в основном финансовые и какие-то личные бумаги. Не хотите посмотреть?

Клуфтингер покачал головой:

— Забирайте все и отправляйте к нам. Мои сотрудники с ними разберутся. — Он уже хотел отвернуться, однако взгляд упал на нечто знакомое, стоявшее на полке. — Ну-ка подайте мне вон то.

— Книгу? — переспросил полицейский и вынул том.

На синем переплете была вытиснена золотом надпись. «1970–1986», — прочитал Клуфтингер.

Нет, это оказалась не книга. Это был пропавший альбом Вахтера.

— Проследите, чтобы все остальное как можно быстрее поступило к нам, — в возбуждении повернулся он к Шмиду.

— Договорились.

Клуфтингер, пробормотав вместо «спасибо» нечто несусветное и ни на кого больше не обращая внимания, полетел к выходу.

— Есть! — ликующе крикнул он Майеру, который, прислонясь к перилам лестничной клетки, говорил по телефону. — Мы у него на хвосте! Это находилось в его шкафу! Поехали!

Майер ошеломленно уставился на начальника, в диком танце размахивающего темно-синей книгой. Не понимая причины такого восторга, он решил, что это, должно быть, важная улика. Он быстренько свернул разговор и поскакал по ступеням вслед за шефом.

— Садись за руль, — коротко приказал Клуфтингер.

Они выехали из Меммингена по трассе А7, кратчайшим путем до Кемптена. На полицейской волне не прекращали передавать сообщения о розыске Андреаса Лутценберга по всем южнонемецким землям.

— Австрия и Швейцария! Еще Австрия и Швейцария! — внезапно выкрикнул комиссар.

Майер вздрогнул от неожиданности. Он как раз сконцентрировался на дороге. Впереди старенькая «джетта» с прицепом для перевозки скота натужно тарахтела слабеньким дизелем, стараясь преодолеть подъем со своим живым грузом.

— Что? Что вы сказали?

— Австрия и Швейцария. Надо объявить международный розыск, включая Австрию и Швейцарию. Займешься этим. Надо подключить Интерпол.

Комиссар в подобных случаях радовался имеющемуся в его распоряжении штату подчиненных, на кого можно переложить такую работу. Сам он терпеть не мог рассылать подобные обращения по международным линиям и через Интернет. С тех пор как факсы да электронная почта заменили телеграф и телетайп, он упорно отбрыкивался от такого общения с иностранными коллегами.

Майер выехал на автобан. Клуфтингер приподнял стекло, оставив лишь щелочку, поскольку звуки его любимого радио «Бавария 1» тонули в дорожном шуме, опустил солнцезащитный щиток, откинулся на подголовник и прикрыл глаза.

Итак, они вышли на след, и след казался горячим. Еще несколько часов назад они не знали, кем был тот человек на кладбище, а теперь волею случая не только установили его личность, но и получили адрес. Если объявленный розыск принесет плоды, дело будет вскоре закрыто. Мотивы убийства непременно всплывут где-то в папках, изъятых из квартиры Лутценберга. Интересно, что подвигло молодого учителя на такой шаг? Все косвенные улики свидетельствовали о том, что именно Лутценберг задушил Вахтера шнуром для занавесок. Бывшего лучшего друга своего отца! Экономка Вахтера ведь четко опознала в парне на похоронах жертвы посетителя, который приходил за день до убийства. К тому же хозяин и гость ожесточенно спорили. Знать бы о чем! И какие отношения могли связывать молодого Лутценберга и солидного Филиппа Вахтера?

Все окружающее Клуфтингер уже воспринимал на уровне подсознания. Тепло в салоне, монотонный шелест шин и урчание мотора, посвистывание обтекающего воздушного потока у боковых стекол, шуршание радио, в котором прерывистые ноты перемешивались с невнятными словами, — от всего этого его сморило, точно перед ним разворачивался некий психоделический узор с игрой света и цвета, погружая в транс. И в этом состоянии полудремы в его мозгу проносились обрывки мыслей.

Связь между Лутценбергом и Вахтером — восстановить пробелы в жизни Вахтера по альбому или иным путем — розыск — розыск должен дать результат — пропавший альбом найден у Лутценберга — косвенные улики — доказательства — доказательств нет? — пока нет, но могут появиться — обязательно появятся — где? — где-то обязательно — черт, а где? — розыск — правильное решение — Интерпол найдет — мы найдем, где бы он ни скрывался — связи по отцу? — но тот же мертв — через дочерей? — вряд ли — отец порвал с Вахтером — контактов между семьями не было — или все-таки отец? — дело в профессии? — Лутценберг-старший потерпел крах — работал простым сыроваром — искать здесь — сыровар в Бёзершайдэгге и биохимик — качественные продукты — пармезан — пармезан попробовать — пармезан для клецек — клецки с сыром — Лангхаммер…

Клуфтингер разом вышел из дремы. Черт, скоро ему предстоит разделить трапезу с доктором Лангхаммером. Он поразился: этот фат влез даже в его сон, когда мысли плыли о деле. Вот уж достал!

Внезапно его подкинуло в кресле от того, что Майер резко затормозил. Сзади послышался хор возмущенных гудков. Клуфтингер покачал головой: да уж, вождение не являлось сильной стороной коллеги. Но он не опустился до язвительных комментариев, а повернулся назад и дотянулся до альбома, который раньше положил на барабан. В нем обнаружились фото, которые описала Юлия Вагнер: семейные снимки на отдыхе в Италии, оба друга — тогда еще в полном расцвете сил — на теннисной площадке, на поле для гольфа, тоже, очевидно, за границей — в те времена в Альгое такого еще не было. Помимо этого, в альбоме нашлись и фотографии, относящиеся к их профессиональной деятельности. На одной — Вахтер и Лутценберг за работой возле опытной установки, в белых халатах, с пробирками в руках. На другой — при вручении премии, с дипломом и одним из тех огромных чеков, какие можно видеть по телевизору, когда показывают разные благотворительные мероприятия. Из всех этих кусочков картинка у Клуфтингера пока не складывалась. И все же фотографии полезны для дальнейшего расследования, и не только потому, что служат доказательством связи между убитым и Андреасом Лутценбергом, пусть еще и не проясненной. Тут надо поработать головой, чтобы взломать код этого альбома.

И снова Клуфтингер углубился в размышления, и снова не замечал ничего вокруг, однако реальность самым безжалостным образом вторглась в его сознание. Он почувствовал, как поднимается дурнота. Скольжение авто, тягомотина по радио, духота — конечно, его укачало. И зачем только он взялся за этот альбом! Его начинало тошнить, даже когда он смотрел карту во время езды. Он высунул голову в окошко, но встречный поток воздуха перекрыл дыхание. Надо бы попить, но воды нет. Тогда он попытался унять тошноту дыхательными упражнениями, которые обычно немного помогали. Равномерно и шумно вдыхая и выдыхая, он сконцентрировался на работе легких, как вдруг ощутил сильнейший позыв к рвоте — это Майер заложил крутой вираж на Кемптен на слишком большой скорости.

К тому же возникла и вторая проблема: приспичило в туалет. Может, попросить Майера остановиться у ресторана быстрого питания для автомобилистов, который скоро покажется? Пока еще можно терпеть, но сколько это продлится? Нет, не стоит проявлять перед подчиненным свою слабость. Справа проплыл «Макдрайв», а с ним исчезла и надежда на последний туалет до президиума. Клуфтингер постарался сосредоточиться на видах за окном: Берлинер-платц с унылыми фасадами и множеством сходящихся на ней дорог, величественные барочные башни церкви Святого Лоренция, знаменитый Центральхаус, после грандиозной реконструкции ставший наряду с базиликой едва ли не визитной карточкой Кемптена. Приближался Иллербрюкке, самый протяженный мост через Иллер, но он означал близкий конец страданиям. Клуфтингер стал опять глазеть в окно. Дети на спортплощадке на берегу реки в лучах солнца гоняют мяч и бьют по слишком большим для их маленьких ног воротам. Сколько же лет он ездит по этой кольцевой улице, а давно не воспринимал так живо все окружающее. Слева — крематорий, справа — ипподром, где девушка в черной шапочке пускает саврасую лошадь на препятствие из красно-белых кругляков, дальше — угол кладбища, перед которым стоянка большегрузов. А на ней в глаза бросился молоковоз с рекламной надписью: «Шёнмангер — вкус Альгоя». Майер перехватил его взгляд и, похоже, понял «фишку».

— Еще раз забить на них? Вызвать к нам?

— Да, но позже, — сумел выдавить из себя комиссар, завидев берег.

Если будет «зеленая улица», то через десять секунд они затормозят у президиума и он сможет вырваться из ада, который прежде считал своим любимым «пассатом».

Майер заглушил мотор. Но прежде чем машина остановилась, Клуфтингер уже вывалился наружу, жадно хватая ртом воздух.

— Что-то вы бледный. Вам нехорошо? — озаботился Майер, глядя на комиссара, припавшего к ограждению стоянки.

— Все нормально. Немного жарко сегодня. Надо что-нибудь проглотить… и еще воды… — пролепетал Клуфтингер, постепенно отходя благодаря свежему воздуху.

— Сегодня нам предстоит еще многое сделать, фрейлейн Хенске, — оживленно заявил на пороге приемной комиссар, потирая руки. Облегчившись, он снова чувствовал себя на подъеме.

Санди в замешательстве захлопала ресницами. Только что мимо важно прошествовал Майер, словно неся ответственную миссию. Теперь вот шеф, исполненный служебного рвения.

— Что стряслось, господин Клуфтингер? Отчего такой переполох?

Клуфтингер вкратце передал ей суть дела, а потом попросил собрать весь штат к шестнадцати часам на экстренное совещание, разыскать Юлию Вагнер, где бы она ни находилась в это время, и обеспечить с ней связь. На все про все секретарше отводилось меньше часа. Тут до нее дошло, что комиссар не шутил, работы действительно невпроворот.

Впрочем, Санди это только обрадовало. Она любила, когда в конторе развивалась кипучая деятельность и царило приподнятое настроение. Собственно, этого она и ожидала, когда устраивалась в полицию, пусть и административным служащим, а не оперативным работником. И такое же представление о ее службе было у друзей и знакомых, по крайней мере иногда она в этом убеждалась. Теперь снова начнутся конференции, заявления для прессы — вниманием они уж точно не будут обижены. В такие дни Санди ощущала себя причастной к «событиям государственной важности», как она выражалась.

Минут через сорок в конференц-зале собрались почти все, сгорая от нетерпения в деталях узнать от шефа о подвижках в деле, весть о которых уже разнеслась по президиуму. Клуфтингер выслушал доклад секретарши о пока безуспешной попытке отыскать старшую дочь Вахтера в Мюнхене, но она обещала приложить все усилия после конференции. Майер тем временем успел сделать все необходимое, чтобы запустить махину срочного международного розыска «подозреваемого в убийстве Андреаса Лутценберга, проживающего в Меммингене». Ровно в назначенный час все трое присоединились к коллегам.

Фрейлейн Хенске заняла место рядом с комиссаром и открыла ноутбук, готовая вести протокол. Клуфтингер после короткого приветствия перешел к делу. Теперь доподлинно известно, что молодым человеком, бежавшим с кладбища во время похорон жертвы, оказался некий Андреас Лутценберг. Он же опознан как субъект, имевший спор с Филиппом Вахтером в его доме накануне убийства. Помимо прочего, в квартире Лутценберга изъят фотоальбом, пропавший из дома Вахтера. Посему именно он становится главным подозреваемым в убийстве.

По рядам пронесся шепот.

Закончив свой доклад, который супруга определенно одобрила бы за четкость и лаконичность, комиссар приступил к распределению заданий на текущий день. Двум полицейским надлежало опросить возможно больше людей из окружения Лутценберга и получить полную информацию о его связях, образе жизни и местах пребывания, а также навести справки в его школе. За квартирой в Меммингене вели наблюдение тамошние коллеги.

— Боюсь, президиуму придется выдавать вам премию за стертые подметки, — пошутил Клуфтингер, переходя на местный диалект, и все вздохнули с облегчением.

Перед ними снова стоял старый знакомец, человечный и с чувством юмора, поскольку подчеркнуто профессиональный сленг комиссара нагнал страху. Теперь же все пойдет по накатанному, и совещание скоро закончится.

— Так. Наши «кабинетные сидельцы» пусть займутся бумагами из квартиры Лутценберга. Они должны скоро прибыть, если по дороге не растворятся в тумане. Коллеги Майер, Штробль и Хефеле присоединятся к ним позже, а по необходимости и сменят, — сказал Клуфтингер и покосился на секретаршу.

Санди стоило бы непременно намекнуть, о чем писать в протокол, а чего не надо, сама она путалась. Кабинетных работников, разумеется, классных специалистов в своей области, «настоящие» сыщики часто награждали такими прозвищами — от «сидельцев» до «крыс» по возрастающей, — но это вовсе не говорило о пренебрежительном отношении к ним. И те, и другие знали, что оперативники высоко ценят их кропотливый труд и все понимают — без дотошных исследований криминалистов никакая оперативная работа не принесет плодов. Поэтому те терпеливо сносили подтрунивания.

С первым шутливым оборотом в речи начальника Санди худо-бедно справилась, а вот со вторым у нее возникла проблема. Она уже напечатала «в тумане», как вдруг ей это показалось странным. Долго обдумывать возникший вопрос было не в ее характере, поэтому она воспользовалась короткой паузой и обратилась к комиссару:

— Минуточку, господин Клуфтингер. Мне, да и остальным, наверное, не понятно, при чем тут туман. Еще ясный день, солнце светит. Почему вы решили, что на дороге будет туман? Что мне заносить в протокол?

Все дико заржали. Клуфтингер попытался взять ситуацию под контроль, чтобы не усугублять неловкость. Шутку поняли все, кроме Санди, и это объяснялось вовсе не ее тупостью. Просто уроженка Восточной Германии, она хоть и узнала особенности края, ставшего ее новой родиной, но не настолько, чтобы ловить на лету шутки, связанные с характером местности. Чего она определенно не знала, так это того, что между Кемптеном и Меммингеном со времен ледникового периода пролегала конечная морена — гряда холмов, которые являлись метеограницей. Особенно это становилось заметно в зимние месяцы: в то время как наверху стояла дивная солнечная погода с легким морозцем и таким прозрачным воздухом, что видимость была вплоть до самых дальних вершин, в низине лежал густой туман, обволакивающий все вокруг молоком. Разделительная черта проходила и по так называемым Альгойским воротам, точке на дороге среди холмов, откуда путешественнику и направлении Кемптена впервые открывалась захватывающая дух панорама Альгойских Альп. Вот поэтому-то жители возвышенностей часто посмеивались над своими соседями с низменности. К тому же верхнеальгойцы кичились популярностью своих краев среди туристов, которые вносили весомый вклад в региональный бюджет. Правда, существовал и свой минус. Из-за этого лучшие местечки в горах были, можно сказать, перенаселены, и цены на недвижимость в альпийских долинах, а также на деликатесы постоянно ползли вверх.

— Нет-нет, фрейлейн Хенске, о тумане в протоколе упоминать не надо. — И по серьезному выражению его лица она поняла — сейчас не время для расспросов.

Своих ближайших помощников, Штробля и Майера, комиссар попросил задержаться, остальных собрался отпустить. Санди, нимало не смущенная недавним инцидентом, снова вмешалась:

— Господин Клуфтингер, а как быть с прессой?

Клуфтингер, опешил: как он мог упустить это из виду?! Странно, что как раз секретарша, у которой не должна болеть голова о том, что входило в его непосредственные обязанности, вспомнила об этом. Он должен проинструктировать своих подчиненных, как держаться с представителями СМИ. Видно, от волнения у него все вылетело из головы.

— Большое спасибо, фрейлейн Хенске, вы вовремя заметили, — сердечно поблагодарил он молодую особу, глядя ей прямо в глаза.

Она растаяла от такой похвалы и ответила скромной улыбкой.

— Если будут наседать журналисты, сдержанно отвечайте, что у нас есть подозреваемый, и никакой дальнейшей информации, — обратился комиссар к коллегам. — Это только разожжет их любопытство, а мы выиграем время. Нам сейчас нельзя действовать опрометчиво, можем все испортить. Спокойствие и сосредоточенность на главном — вот что требуется от каждого, — добавил он и с этими словами закончил совещание.

Штроблю и Майеру он поручил отслеживать результаты розыска и строго-настрого приказал держать его в курсе. Четверть часа спустя, когда он добрался до своего кабинета, в приемной его остановила Санди и протянула листок с номером телефона в Мюнхене. Он на секундочку задержался, любуясь, как она лихо отстукивает по клавиатуре, форматируя окончательный текст протокола. Именно ее умение печатать всеми десятью пальцами с высокой скоростью обеспечивало комиссара подробными и точными протоколами. У него, тыкающего одним пальцем, ее способности вызывали глубокое уважение.

Набрав номер Юлии Вагнер, Клуфтингер выслушал серию длинных гудков, и только потом трубку сняли. К его изумлению, ответил мужской голос. Он хоть и знал, что старшая Вагнер замужем, но в этот момент, сам не зная почему, сильно удивился, точно этот муж являлся существом мифическим.

— Вагнер, — представились на том конце провода.

Клуфтингер попросил к телефону Юлию. Дома ее не оказалось, но пока комиссар в нескольких словах излагал свою просьбу, Вагнер сообщил, что она вроде бы появилась. Ему опять пришлось ждать, и в эти минуты он успел удивиться — за голосом мужа Юлии ему снова померещился Гюнтер Кох, знаменитый спортивный комментатор: может, из-за тембра, а может, из-за схожего баварского диалекта.

Наконец в трубке зазвучал голос запыхавшейся Юлии:

— Да, господин комиссар. Извините, задержалась на работе, сами понимаете, сколько дел накопилось за это время, потом еще пробежалась по магазинам, пришлось еще тащить бутыль воды для кулера… Сейчас переведу дух… Есть какие-то новости?

Клуфтингер между делом подумал, что выгрузить и поднять на этаж бутыль мог бы и молодой муж, но отставил эти мысли и начал рапортовать:

— Фрау Вагнер, мы вышли на след. Но прошу вас понять: даже вам мы пока не можем сообщить открывшиеся факты. Однако для дальнейшего хода расследования нуждаемся в вашей помощи. Вы должны дать больше информации о частной жизни вашего отца, точнее, о его ближайшем окружении.

— Разумеется, я понимаю, вы не выложите мне имя и адрес подозреваемого. Но скажите хотя бы: он у вас есть?

— Ну, как сегодня выяснилось, мы подобрались очень близко. Не хватает только нескольких деталей, так сказать, пазла. Чтобы собрать картинку, нам необходимо досконально изучить все стороны жизни господина Вахтера, и только вы можете нам помочь, — ловко выкрутился Клуфтингер.

Само собой, он не мог, да и не хотел делиться с дочкой убитого своими подозрениями. Да и что у него было, кроме подозрений и косвенных улик? Доказательств — ноль.

— Господин комиссар, меня радуют ваши успехи в поисках убийцы, и я готова всячески вам помогать, но что конкретно вы хотите знать?

Клуфтингер, плюнув на соображения секретности, задал вопрос прямо в лоб:

— Расскажите о разрыве вашего семейства с Лутценбергами, бывшими друзьями.

— Я уже говорила, особенно дружны семьями мы были в кёльнский период. Часто отдыхали вместе в отчем доме господина Лутценберга в Вайлере. Выезжали вечером в пятницу и проводили в Альгое все выходные. Места там хватало всем. Нас, детей, притягивали тайны старого дома. Это было так страшно и так здорово! Анди умел хорошо вписываться в игру, хоть он и мальчишка. В общем, мы жили одной большой семьей. Да и родители все, что ни делали в то время, делали вместе. Для нас, дочерей, тогда стало трагедией, когда в одночасье оборвались все связи и играть с Анди вдруг запретили. Мама тоже, по моим детским впечатлениям, сильно переживала, лишившись единственной подруги, значит, дело было в отце. Впрочем, Лутценберги вскоре переехали в Альгой, и все как-то само собой заглохло. Отцу пришлось уволиться из института, где они работали, и найти новое место стало для него довольно проблематично.

— А что это за институт?

— Вроде научно-исследовательский пищевой промышленности, по-моему. Он являлся коммерческим, но, кажется, каким-то образом присоединенным к университету. По крайней мере они были связаны, но как, точно не знаю. Хотя… могу поискать название, может, по нему вы что-то найдете. Какая кошка между ними пробежала, не скажу, но скандал определенно оказался связан с их совместной работой, детали меня тогда не интересовали. А знаете, отец ведь тогда не сразу ушел из института, и на какое-то время страсти улеглись.

— Кого-нибудь из Лутценбергов вы позже встречали?

— Нет. Они жили в Альгое, в Вайлере, мы — в Кёльне, а когда и наша семья переехала, заботы стали совсем другого свойства.

— Понятно. С их сыном вы тоже не имели контактов? — все-таки уточнил Клуфтингер.

— Нет, только в детстве.

Вопросов больше не возникало, и он попрощался с Юлией Вагнер.

Лихорадочно схватившись за ручку, чтобы не вылетело из головы, он поспешно набросал список предстоящих дел не слишком разборчивым почерком, про который его сын шутил, что таким закорючкам учат в первом классе.

Найти научно-исследовательский институт — договориться о визите! — Обязательно выяснить, что произошло между Вахтером и Лутценбергом — архивы, научные журналы!!! — Молокозавод — расспросить Шёнмангера о предыдущей деятельности Вахтера!!! — Барч?

Разумеется, все эти мысли крутились в его голове еще во время разговора, но, как многие мужчины, он не мог делать несколько дел одновременно: смотреть телевизор и вести беседу, чистить зубы и разговаривать, слушать радио и воспринимать речи, читать газету и отвечать на вопросы, общаться по телефону и писать — все это его жена мастерски проворачивала одновременно. А вот сам он предпочитал делать пометки на память. У него под рукой всегда имелся блок для записей с логотипом «Альгойская пивная». Клуфтингер время от времени играл в подкидного дурака с одним приятелем, который работал в той самой пивной и щедро снабжал этим добром. Дома тоже тут и там лежали памятки со списками покупок или дел по хозяйству. Всем форматам бумаги он предпочитал эти маленькие клочки, которые помещались в портмоне. Коллеги часто подтрунивали над ним — мол, в президиуме не замечается дефицита писчей бумаги, — но он не изменял своей давней привычке.

По внутренней связи Клуфтингер позвонил Штроблю и попросил его выяснить все насчет прежнего места работы Вахтера в Кёльне, установить адрес института и договориться с руководством о встрече на завтра или послезавтра. Потом он связался с архивным отделом, прежде занимавшим несколько помещений, заставленных стеллажами с печатными материалами, а сейчас обходившимся парой компьютеров. «Кабинетным сидельцам» он дал задание проверить все газеты и специализированные журналы на предмет сведений о Вахтере и Лутценберге в определенный отрезок времени. Сотрудники этого отдела по сети имели доступ к центральному архиву Баварского министерства внутренних дел, и при умелой сноровке кемптенские коллеги могли в течение нескольких часов собрать, отфильтровать и скомпоновать полный реестр сведений о личности и событии, появлявшихся в СМИ за последние десятилетия. Для Клуфтингера понятия «поиск по Интернету, Интранету, базе данных» являлись тайной за семью печатями.

Майер, который в последний час завершал работу по объявлению розыска через Интерпол — по крайней мере Клуфтингер на это надеялся, ибо его телефон был постоянно занят, — наконец освободился, и комиссар поручил ему связаться с молокоперерабатывающим заводом в Кругцелле и условиться с господином Шёнмангером о встрече на следующий день.

В принципе это являлось работой Санди, но ее номер тоже на протяжении четверти часа не прозванивался, и это казалось удивительным и необычным. Клуфтингеру и в голову не могло прийти, что у фрейлейн Хенске появился новый воздыхатель, перед которым ей пришлось оправдываться за отсрочку свидания вследствие продленного рабочего дня. При этом ее не мучили угрызения совести за то, что выяснение отношений происходит за счет Свободного государства Бавария. Своему дружку она не дала номер служебного телефона, предпочитая сама звонить ему на работу. Тот тоже был государственным служащим, работал в кемптенском филиале инспекции по допуску автотранспортных средств к эксплуатации района Верхний Альгой Баварии, расположенном в нескольких метрах от президиума. Познакомились они в процессе служебных переговоров.

Клуфтингер, в последний раз попытавшись вызвать секретаршу и в очередной раз потерпев неудачу, отправился в приемную лично, поскольку ему незамедлительно требовался номер телефона Барча, коллеги Вахтера, который и обнаружил его труп. От него комиссар надеялся получить информацию о прошлом Вахтера касаемо его личной жизни и профессиональной деятельности. Когда тень начальника нависла над ней, Сандра Хенске ударилась в панику и нервно бросила трубку на рычаг, потеряв дар речи. Сегодня на совещании она и так пережила мучительные минуты стресса, искренне надеясь, что присутствующие этого не заметили, а теперь еще и шеф застукал ее на личных звонках со служебного телефона! А может, не заметил? Санди со всем рвением бросилась исполнять приказ Клуфтингера — «где бы он ни был, немедленно отыскать господина Варна», — провожая возвращение шефа в кабинет смущенной улыбкой. От Клуфтингера, кстати, не укрылось неожиданно деликатное поведение секретарши — без приставаний и расспросов, — поэтому он в недоумении решил поразмышлять, в чем она могла провиниться.

Телефон прозвонил лишь раз, а Клуфтингер уже снял трубку. Барч назвался, не гнушаясь представлением своей должности с полным перечнем заслуг, и прежде чем комиссар успел открыть рот, на него обрушился град вопросов:

— Есть что-то новенькое? В прессе вообще никаких сведений. Подозреваемый определился, или вы все еще блуждаете во тьме? Вы в полной заднице или специально отделываетесь словоблудием?

Клуфтингер оторопел от такой развязности. К тому же голос Барча звучал бесцеремонно и свидетельствовал о прекрасном расположении духа, не тронутом трауром по усопшему. Может, под воздействием алкоголя? Клуфтингер увидел в этом знак и не стал юлить.

— Мы весьма продвинулись в расследовании, господин Барч. Спасибо за ваш неподдельный интерес к делу. Вы очень поможете нам, если поделитесь информацией о жизни и связях господина Вахтера в Альгое, как и о поводах к его переезду сюда. Возможно, вы располагаете какими-то сведениями?

— Мне, как никому, ха-ха, известно, что до переезда сюда господин Вахтер работал в Кёльне. Но это знает каждая собака, простите. Долгое время его работа там была ух как успешна… в плане продвижения. Дай Бог каждому! А потом… потом этот скандал… Неприятно и даже более чем…

— Господин Барч, я должен вас до… расспросить об обстоятельствах жизни господина Вахтера в Кёльне. Возможно, вы соблаговолите встретиться со мной на территории вашей фирмы? — Клуфтингера чуть не стошнило от собственной вежливости.

— Да-да, конечно. Каждый день до восемнадцати ноль-ноль, заходите. Всегда на месте.

— Мы сообщим вам, господин Барч, обязательно сообщим и прибудем.

Клуфтингер втайне возликовал: сражение на территории противника! В кабинетных допросах, а тем более телефонных баталиях он не был силен. Однако когда полем битвы становилось логово врага… Там срабатывали все его преимущества: способность до тонкостей прочитывать жестикуляцию, мимику врага и его манеру держаться — сын называл это невербальными средствами коммуникации, а он просто — чутьем, как у пса. Возможно, это чутье передалось ему от собственного отца, презиравшего канцелярскую работу и мерявшего все числом проделанных миль и результатом улаженных разборок.

На следующий день комиссар лишь мимоходом заглянул в президиум, чтобы подписать пару документов и закончить отложенные отчеты. Он то и дело поглядывал на часы, не желая пропустить время визита на сыродельный завод Шёнмангера. Прихватив с собой блок для заметок, комиссар направился к Майеру. Тот с утра не мог дозвониться до старшего владельца, поскольку господин Шёнмангер проводил встречу с клиентами за пределами предприятия.

Клуфтингер решил не принимать это во внимание, во всяком случае, представлялась возможность осмотреться на месте, а кроме того, до возвращения хозяина побеседовать с Барчем.

— Не бери в голову, обойдемся! — ободрил он смущенного Майера.

Поскольку тот все еще занимался розыском через Интерпол — международные связи до сих пор требовали бюрократической рутины, — Клуфтингер сказал, что возьмет с собой Штробля. Заметив на лице подчиненного явное разочарование, он немного смягчил удар, заявив, что Майер остается один на хозяйстве, то есть принимает на себя руководство, а это уже комиссарская должность, пусть и на время…

— Если что, звони мне на мобильный, — закончил он инструктаж и зашагал к выходу.

«Пассат» свернул в хозяйственный двор завода в Кругцелле. На сей раз прежнего оживления здесь не наблюдалось. В это время фермеры еще трудились в коровниках, а молоковозы стояли в ожидании перед производственным цехом.

Полицейские вошли в офисное здание и остановились у кабинки вахтёра. Вахтёр, мужчина в почтенном возрасте, встретил их вопросительным взглядом. Больше на его физиономии не отразилось ничего: ни доброжелательности, ни неприязни. Похоже, он вообще ничего не знал об эмоциях. И весь он был каким-то бесцветным: синтетическая рубашка с короткими рукавами, застегнутая на все пуговицы, выглядела линялой — впрочем, она и новой-то вряд ли отличалась яркостью цвета. Из воротничка на морщинистой шее торчала лысая голова, орошенная потом. Столь же морщинистое лицо поражало бледностью, лишь губы на нем казались необычайно красными.

Клуфтингеру захотелось расшевелить его, театральным жестом он вынул удостоверение и приложил к стеклу.

— Будьте любезны доложить о нашем приходе в секретариат! — громогласно возвестил он таким величественным баритоном, что еще долго по дороге наверх улыбался про себя: «Не растерял пока талант!»

Дело в том, что каждые четыре года в Альтусриде устраивались театрализованные представления под открытым небом, в которых принимала участие вся деревенская община, не исключая и Клуфтингеров. И обычно сдержанный глава семейства выступал там не на последних ролях, веселясь от души.

Предупрежденная секретарша старшего владельца предприятия встретила их в приемной с поджатыми губами.

— Господа, я сообщала по телефону, что господин Шёнмангер ведет переговоры с важными клиентами за пределами завода. Мне неизвестно, когда он вернется и вернется ли сегодня вообще. Поэтому не вижу смысла его ждать.

Внезапно открылась дверь, соседняя с кабинетом хозяина, и показался загорелый, ухоженный молодой человек в темном костюме. Под расстегнутым пиджаком виднелись канареечно-желтая жилетка и сиреневый галстук с огромным узлом. Он направился к секретарше, мельком глянув на визитеров и больше не уделяя им внимания.

— Отправить немедленно, — строго приказал он служащей, протягивая большой коричневый конверт.

Клуфтингер и Штробль переглянулись. Оба предположили, что это не кто иной, как сын Шёнмангера, который, по словам отца, занимался в его фирме маркетингом.

— Господин Шёнмангер, эти господа из полиции. К вашему отцу. Не знаете, он сегодня еще вернется?

— С чего мне знать? Кто из нас его секретарша, я или вы, фрау Мозер? — довольно грубо ответил тот.

Возможно, неприятное содержание срочного письма испортило настроение юниору. Как бы то ни было, Клуфтингер почувствовал к нему антипатию, хоть и наблюдал его всего минуту. Он терпеть не мог таких наглецов и хамов. Поэтому, приняв решение побеседовать в отсутствие отца с сыном, он обратился к нему на утрированном местном диалекте:

— Как я понял, вы сын владельца фирмы. Клуфтингер, комиссар криминальной полиции. Вам, господин Шёнмангер, придется уделить нам время. У нас есть к вам несколько вопросов.

По перекошенному лицу молодого человека Клуфтингер понял: выпущенная стрела попала в цель. Хотя, будь рядом жена, она ткнула бы его локтем в бок, ибо не выносила, когда он на людях, а особенно при исполнении, переходил на диалект.

— Да ради Бога, — оскорбленно заявил Шёнмангер-младший. — Хоть и понятия не имею, чем могу быть вам полезен. Но если настаиваете, извольте в мой кабинет. Фрау Мозер, принесите мне чашку кофе. Без молока.

Обойденные угощением полицейские прошли за ним.

Увидеть такого они не ожидали: из приемной с ее интерьером, сохранившим шарм семидесятых годов, они попали прямиком в дизайн конца девяностых. На совершенно пустой стеклянной столешнице большого письменного стола, массивные тумбы которого были выполнены из полированного металла, царил один лишь супертонкий монитор. Пол застелен антрацитовым ковролином. В углу — мягкая мебель с кожаной обивкой цвета бирюзы. Бирюзовые же стрелки на полу указывали путь от двери к столу. Клуфтингеру этот фасончик напомнил желтые следы босых ступней, наклеенные на полах вокзалов или дешевых магазинов. Хозяину кабинета эта пошлость, очевидно, виделась изыском. Должно быть, дизайнер решил довести бирюзовую линию до конца: абстрактные, безусловно, сказочно дорогие картины по стенам выдержаны в том же колорите, равно как и каждая пятая широкая полоса на матерчатых жалюзи. Ничто в этом помещении не напоминало о сыре. Сырные упаковки всех форм и размеров из кабинета Шёнмангера-старшего оказались бы здесь неуместны, заключил Клуфтингер. На стенах, помимо картин, висели странные угловатой формы светильники, тоже из стекла и полированной стали, и Клуфтингер был готов поспорить: свет они давали бирюзовый. Еще одним настенным украшением служили часы, которые, собственно, часами и не были: крошечный проектор отбрасывал изображение бирюзового циферблата, в нем поднимались пузырьки, два из них — лилового цвета — виртуально обозначали реальное время.

Все расселись в мягкие кресла.

— Не понимаю, о чем я должен вам сказать. Я очень занят, — недовольно пробурчал юниор.

— Мы хотим знать, что вам известно о профессиональной деятельности Филиппа Вахтера до того, как он перешел на ваше предприятие. — На сей раз Клуфтингер взял сухо-деловой тон.

— Думаю, не больше вашего. Он был гениальным химиком, и нам посчастливилось заполучить его.

— Что конкретно послужило счастливым случаем? Что должно было произойти, чтобы он снизошел до заштатного заводика?

И снова его порадовал негодующий блеск в глазах хозяйского отпрыска в ответ на его шпильку.

— Господин инспектор, что значит «заштатный заводик» и почему «снизошел»?! У нас солидное предприятие, имеющее имя в своей отрасли, к тому же интенсивно развивающееся, с тех пор как мы начали выпуск инновационной продукции. Это подтверждается нашей прибылью. Я не допущу, чтобы вы называли наш завод второ- или даже третьеразрядным! Я не потерплю подобной диффамации!

Порох, заложенный комиссаром, вспыхнул даже быстрее, чем он ожидал. Между тем фрау Мозер принесла для наследника молокозавода кофе — естественно, без молока — в асимметричной граненой чашке из бирюзового стекла.

— Господин Шёнмангер, я просто имел в виду, что даже на фоне молочных производств в нашем регионе ваше предприятие скорее мелкое. Ничего негативного в это я не вкладывал.

— Все другие — дочерние фирмы больших концернов, а мы — самостоятельное частное предприятие с хорошим портфелем заказов, уж можете мне поверить. Мы выиграли тендер на поставку нашей продукции в две национальные розничные сети, а это чего-то да стоит! И я могу вам предсказать: когда дело перейдет в мои руки, мы вообще станем глобальным игроком на рынке! — Молодой коммерсант горячился все сильнее. — Ваш Вахтер вообще должен был радоваться возможности начать все заново именно у нас! И больше я вам ничего не скажу! Нечего мне тут устраивать допрос! — Он уже окончательно вышел из себя.

В этот момент дверь без стука открылась, и вошел Шёнмангер-старший, изумленно глядя на сына. Он поприветствовал полицейских и спросил у своего отпрыска, из-за чего шум.

— Папочка…

Клуфтингер спрятал в рукав улыбку на такое обращение.

— …эти господа решили, будто имеют дело с какой-то задрипанной деревенской сыроварней. Пришлось поставить их на место.

Карл Шёнмангер извинился за несдержанность молодого поколения: горячие, мол, головы, рога пока не обломали. Он пригласил господ полицейских пройти в его кабинет, поскольку его показания будут им более полезны, чем показания сына, сфера деятельности которого в фирме носит узкоспецифический характер. Последнее замечание отнюдь не привело в восторг Петра Шёнмангера, и он с кислой миной поплелся за остальными в старомодный кабинет своего отца и шефа.

Все заняли места в мягких креслах, лишь растерянный Шёнмангер-младший остался стоять, не решаясь вклиниться в разговор, хотя было видно, что он еле сдерживается.

Клуфтингер дал Штроблю знак начинать разговор, и тот задал все тот же вопрос о прошлом Вахтера.

— Господа, рано или поздно вы все равно выясните, что тогда произошло, а чести нашего предприятия эти обстоятельства никак не затрагивают… — приступил к повествованию Карл Шёнмангер.

Его отпрыск все-таки не выдержал и грубо перебил:

— Папочка, зачем рассказывать о том, что случилось давным-давно и нас на самом деле не касается? Ты ведь не на допросе, нечего и говорить.

Отец осадил его взглядом:

— Позволь мне самому решать, о чем говорить. Лучше поразмышляй над тем, как ты ведешь себя с нашими клиентами. Сегодня я выяснил кое-что, и меня это очень огорчило, но об этом поговорим позже. А сейчас попридержи язык и веди себя прилично, сын! Господин Клуфтингер, позвольте без обиняков: вам, очевидно, известно, что господин Вахтер являлся специалистом востребованным, пока не случился скандал, радикально подпортивший его репутацию, и ему везде в отрасли отказывали от места…

— Папочка, подумай еще раз: ты можешь повредить нашей репутации! Ты собираешься вытащить на свет божий то, что давно быльем поросло! Не говори ничего. Пусть вызывают повесткой, если нас в чем-то подозревают!

Клуфтингер навострил уши. Ему еще не приходилось сталкиваться с таким яростным антагонизмом, причем в беседе с людьми, которые ни в чем не подозревались и не обвинялись. Трудно было объяснить такую агрессию. Возможно, этот юнец, каким в девяностые дали прозвище «яппи», старается что-то скрыть? Вполне вероятно, разговор даст даже лучший результат, чем он предполагал.

— Господин Клуфтингер, господин Штробль, не принимайте близко к сердцу поведение моего сына. Мальчик, он любит преувеличивать, но хозяин фирмы все-таки я, и решение остается за мной.

Карл Шёнмангер вызывал восхищение. В нем чувствовалась порода. По всему было видно: он рос и мужал вместе со своей фирмой и сохранил идеалы, которые не продаст ни за какие деньги. Он хотел и умел быть жестким деловым человеком, судя по ходившим толкам. Но при этом охотно жертвовал на благотворительные цели, и это тоже ни для кого секретом не являлось. Пусть Карл Шёнмангер не вел активной деятельности в общине Альтусрида, однако считался почетнейшим членом, а такое звание в альгойской деревне без заслуг не давалось. Сын же, напротив, слыл парнем заносчивым и высокомерным — так он держался и в ресторациях, и на деревенских праздниках. Еще поговаривали, будто он делал все возможное, чтобы пожертвования фирмы Шёнмангера на разные нужды общины становились скуднее. Комиссар втайне порадовался тому, как развивается ситуация: юниор отбивается всеми силами от дачи показаний и давит на отца, а тот из одного упрямства выложит все о Вахтере, дабы показать, кто здесь хозяин. Судя по всему, сынок метит на место отца и готов хоть завтра сместить его, желая без помех осуществлять свои далеко идущие планы. Карл Шёнмангер умен, и, разумеется, от его острого взгляда не укрылась жажда сына верховодить, определяя политику производства, однако он еще силен и не даст развалить дело своей жизни. Клуфтингер с интересом ждал продолжения разворачивающейся баталии.

Шёнмангер-старший снова обратился к полицейским:

— Итак! В своем институте Вахтер лабораторным путем нашел способ значительно ускорить процесс созревания различных молочных продуктов: йогуртов, твердых и мягких сыров. Тогда это стало сенсацией. Ведь речь шла не о выигрыше в два-три дня, а об абсолютно революционном методе в сыроделии. Биохимической составляющей этого метода я, конечно, не знаю, но подробно изучил вопрос, поскольку и мы в те годы рассматривали возможность нововведений на нашем производстве.

Петер Шёнмангер скрипел зубами, но пока помалкивал.

— И какими средствами достигалось ускорение процесса? — искренне полюбопытствовал Клуфтингер.

— В общем и целом дело там в видоизмененных бактериальных культурах. Новые культуры выращивались по особой технологии, детали вы можете выяснить у экспертов. Но в специальных изданиях эту методику воспевали как перевод всего молокоперерабатывающего производства на прогрессивный путь. Вначале не имелось никаких сведений о побочных эффектах, только об исключительных преимуществах в издержках производства. Представьте себе, что это значило для нас! Мелкие и средние хозяйства экономили бы колоссальные средства. Продукт созревает на раз-два и через несколько дней или недель уже готов к реализации…

Клуфтингер онемел, ему даже не приходилось подстегивать собеседника. Шёнмангер-младший между тем в бешенстве вылетел из кабинета.

— …А сразу после внедрения товара на рынок возникли проблемы: выяснилось, что продукты оказывают негативное воздействие на здоровье, особенно у пожилых и людей с ослабленным иммунитетом. Наносят тяжкий вред желудочно-кишечному тракту. Понятия не имею, почему этого не выявили тесты на лабораторной стадии. Тут началась паника, изъятие всех партий из оптовой и розничной торговли, фирма не только понесла колоссальные убытки, но потеряла даже испытанную клиентуру, все контракты оказались расторгнуты. И все, персона нон грата на рынке. Вахтера, разумеется, уволили с позором.

«Вон оно что, — размышлял Клуфтингер, — тот скандал, который в свое время старались замять, но уши все-таки вылезли. Интересно, а как Вахтер попал в Кругцелле?» Однако спрашивать не пришлось. Переведя дух, Шёнмангер продолжил:

— Я по своим каналам узнал, что Вахтер отчаянно ищет работу Его не брали ни в одну лабораторию. Шила в мешке не утаишь, никто не хотел попасть в подобное положение, возможно, и с худшими последствиями. К тому же одно имя виновника скандала могло поставить любую компанию под удар. Да, он был виноват в допущенной халатности, каким бы профессионалом ни числился. Поговаривали даже, будто он намеренно сфальсифицировал результаты тестирования, но я в это не верю… Так вот, он искал работу, нам требовался специалист. Дела у нас тогда шли не блестяще. Мы выпускали классическую линейку сыров, и впереди брезжил близкий конец. Знаете, как крупные заводы подминают под себя мелкого производителя? Новые сорта, разнообразные вкусовые оттенки — вот он, абсолютный тренд семидесятых. Спросом начала пользоваться не традиционная продукция высокого качества, а новомодные изыски. Все старались предложить как можно больше новых сортов по приемлемым ценам. Тогда захлестнула волна моды на низкокалорийные продукты. Если мы хотели выжить, требовалось на ходу прыгнуть в уходящий поезд. И Вахтер, возможно, стал нашим последним шансом.

— И как, вы сразу сошлись с Вахтером? — Задавая вопрос, Клуфтингер подумал, что ему необходимо время, чтобы все это переварить.

— Рыночная стоимость Вахтера как специалиста в то время упала, и мы могли себе его позволить. Тем не менее нам пришлось поднатужиться, чтобы создать и оборудовать отдел инновационных разработок. Такого у нас не имелось. Но и выхода не было: либо инвестировать в развитие, либо быть поглощенными крупнейшим конкурентом. Стервятники уже кружили, мы все поставили на карту. И этой картой стал дизайнер пищевых продуктов по фамилии Вахтер. Он оказался на грани, а мы дали ему работу. Но и он знал свою ценность для нас.

Шёнмангер умолк. Он выглядел чрезвычайно утомленным.

— Вот вам и предыстория, остальное известно. Хочу лишь еще раз подчеркнуть: для нас он был не проклятием, а спасением. Конечно, поначалу многие в отрасли на нас косились и даже критиковали за такой выбор. Но репутация нашей фирмы безупречна, мы и поныне ежедневно подтверждаем ее качеством продукции.

Этими словами Шёнмангер дал понять, что разговор исчерпан. Он посмотрел на часы и беспокойно заворочался в своем кресле. Но прежде чем поблагодарить его — искренне — за прямоту и откровенность, Клуфтингер должен был задать еще один вопрос:

— Вы знали господина Лутценберга?

— Лутценберга? Погодите, имя мне кажется знакомым. Не подскажете?

— Роберт Лутценберг. Коллега Вахтера по институтским разработкам.

— Точно, Роберт Лутценберг. Да, я знал его. Он тоже сошел с дистанции после того скандала и обосновался где-то в Бёзершайдэгге. Дизайнером он уже не работал, а держал небольшое хозяйство. Умом особо не блистал, если хотите знать мое мнение. Так, неудачник. Он тяжело болел и недавно умер от этой болезни. Сведения я по большей части получал из нашей газеты да пару раз встречал его на приемах Объединения сыроваров. Там же до меня дошли слухи, что люди, принявшие его хозяйство, давали объявление в «Информационном листке», будто собираются продолжать в том же духе, почти по-крестьянски. Не поймите меня превратно, я уважаю тех, кто может под всеми ударами устоять на ногах. Но эта тема, господа, уведет нас далеко. — Глава фирмы опять бросил беспокойный взгляд на дорогие наручные часы.

И полицейские, распрощавшись, предоставили ему заниматься насущными делами.

Время в пути до президиума Клуфтингер не мог использовать для размышлений. Думать он умел только в одиночестве. В авто иногда получалось, но только рядом с женой. Супруги так притерлись друг к другу, что уже давно молчание, затянувшееся на полчаса, не было им в тягость. Эрика называла это «индейским трансом» и сравнивала своего мужа с вождем краснокожих, который часами сидит перед вигвамом и невидящим взглядом смотрит вдаль, не проронив ни слова. И каждый из соплеменников знает — так она считала, — когда он наконец произнесет «ух!» или «фью!», это будет квинтэссенцией долгих размышлений.

Клуфтингер с ней соглашался. Но почему-то другие каждые три минуты считали своим долгом вывести его из раздумий каким-нибудь глупым замечанием. Подчиненные знали, что он не любит обсуждать что-либо по горячим следам, и болтали без умолку о проезжающих мимо машинах или очистных установках на обочине, о гигиене и антисанитарии.

В президиуме комиссар поспешно скрылся в своем кабинете — подумать все-таки надо.

Разумеется, ему то и дело мешали. Больше всего досаждали с обработкой документации, изъятой из квартиры Лутценберга. Потому канцелярская рутина заняла больше времени, чем он рассчитывал. К концу рабочего дня он взбунтовался и, выйдя в приемную, распорядился, что беспокоить его можно лишь в том случае, если убийца придет с повинной.

Помимо этого, он попросил фрейлейн Хенске назначить на двадцать часов совещание в конференц-зале для всех, занятых в расследовании. Это стало сигналом: домой сегодня никто не уйдет вовремя. Понимая, что восторга это не вызовет, он коротко извинился перед секретаршей за вынужденные меры и удалился к себе.

Разумеется, все сотрудники криминальной полиции знали, что любой рабочий день мог стать ненормированным, хотя в Кемптене такое случалось крайне редко. Определенно кто-то из коллег назначил на вечер встречу или даже свидание, более пожилые сожалели о том, что пропустят обзор новостей или любимое шоу, но никто не роптал на переработку. Каждый понимал и соглашался — дело есть дело, особенно такое громкое, как нынешнее.

Клуфтингер наконец-то мог расслабиться. Он снял туфли, расстегнул верхнюю пуговицу рубашки, даже ослабил ремень и, пока никто не видит, расстегнул крючок на поясе брюк, который слишком давил на живот, а потом вытянулся на диване, чтобы предаться умственной работе.

Внезапно зазвонил телефон. Комиссар встрепенулся. Должно быть, он чуток задремал, но часы показывали уже девятнадцать пятьдесят семь. Звонила Санди, предупреждая о начале совещания. Он откашлялся и попросил ее несколько минут обождать. В том, что он заснул, ничего удивительного не было — сегодняшний день вымотал все силы. Но надо хотя бы немного подготовиться к обсуждению.

Все оказались в сборе, когда шеф с секретаршей десять минут девятого вошли в конференц-зал. Клуфтингер начал с отчета о посещении сыродельного завода в Кругцелле. Он даже удивился самому себе, как профессионально излагал, хотя времени на подготовку не хватило. Коллеги слушали затаив дыхание, а комиссар испытывал гордость за то, что появились первые результаты и было о чем докладывать. Впрочем, не только гордость, но и облегчение, которое во многом объяснялось появлением Лоденбахера. Тот бесшумно проскользнул в зал и занял место прямо у входа. О ходе следствия на текущий день руководителя управления полиции информировали, но сведения комиссара стали и для него новостью. Он слушал сдержанно и благосклонно.

Затем последовали выступления коллег. Первым рапортовал Майер:

— Андреас Лутценберг судимостей не имеет. Приводов в полицию также не было. Единственное, что нам удалось откопать, — это непогашенный штраф за превышение скорости. Мы перепроверили, где и когда имело место дорожное правонарушение. Выяснилось, что это случилось сразу после похорон жертвы. В Дитмансриде, предположительно при выезде на автобан его засекла камера на скорости восемьдесят восемь километров в час в пределах населенного пункта.

Подошел черед Хефеле, который пошустрил в Меммингене:

— Андреас Лутценберг в своей квартире так и не появился. Опрошенные знакомые и коллеги в один голос заявляют, что им не известно ничего такого о жизни Лутценберга, чем могла бы заинтересоваться полиция. Все были крайне изумлены. Фигурант холост, детей не имеет, около полугода назад расстался с подругой, с которой имел многолетнюю связь. Эти длительные отношения производили впечатление вполне гармоничных, пока подруга не стала настаивать на рождении ребенка. Это ее желание Лутценберг по неизвестной причине выполнить не мог или не желал.

Позже я пообщался с директором школы. Лутценберг на хорошем счету — внимательный, исполнительный, имеет большую нагрузку. Директор также заинтересовался, почему полиция задает о нем вопросы. Тогда я объяснил это исчезновением Лутценберга. Он показался мне озадаченным и даже озабоченным, а потом сообщил, что коллега должен был дежурить на телефоне в секретариате — во время каникул у них практикуется это раз в неделю, — но на дежурство не явился. Директор подумал, что Лутценберг уехал отдыхать и просто забыл, но добавил также, что это на него не похоже.

— А знакомые? Может быть, те рассказали что-нибудь стоящее? — с надеждой спросил комиссар.

Хефеле поведал, что некоторые из окружения Лутценберга были удивлены его исчезновением без предупреждения, тем более и его мобильный оказался недоступен. Но потом перестали беспокоиться, поскольку сейчас каникулы, а их приятель любит путешествовать.

— Однако нашли странным, что Лутценберг не спланировал заранее поездку на длительный срок, как делал обычно, — подвел итог Хефеле.

В заключение Клуфтингер дал слово экспертам, которые занимались изъятыми у Андреаса Лутценберга личными вещами. Вот тут обнаружилась целая куча новостей: не только фотоальбом стал сюрпризом, но и вся телефонная книжка Лутценберга оказалась испещрена всякими сведениями о Вахтере. Тут обнаружились все его адреса, все номера телефонов и даже реквизиты банковских счетов.

С персональным компьютером Лутценберга еще работали, зато проверили телефонные счета и выяснилось: за последние недели он беспрерывно звонил Вахтеру домой. По вечерам. То же продолжалось и в последующий период, счета за который еще не выписаны.

Клуфтингер, не пускаясь в комментарии, поблагодарил всех за проделанную работу, определил каждой группе фронт работ на завтра, напомнил о подробном отчете о профессиональной деятельности Вахтера, который он ждет к утру, и пожелал всем «спокойной ночи». Все устали, он тоже.

Внезапно, к вящему разочарованию присутствующих, слово взял Лоденбахер.

Из его, как всегда, невнятной речи вдруг выплыло, что руководитель управления полиции Кемптен (Верхний Альгой) «д’вольнуспех’ми в продвижении р’сследования». Похвалы не ожидал никто. А дальше еще лучше: «как всегда», их усилия будут «приньты в р’счет», все сверхурочные часы будут оплачены «п’ стыпроцентной ставке», об этом он позаботится сам, и они «мог’т п’ложиться» на его слово. Напутствием «Доброго п’ти, дамы и господа» Лоденбахер закончил так же внезапно, как начал.

Оставшись с комиссаром наедине, начальник попросил и дальше держать его в курсе, напомнив о приоритетности этого дела. Клуфтингер отвечал немногословно. В конце концов, он весь день на ногах, не считая короткого сна в кабинете. А Лоденбахер определенно успел наведаться домой и даже насладиться вкусным ужином, приготовленным женой, и только потом заглянул на совещание.

На выходе Клуфтингер помахал на прощание своим ближайшим помощникам, тоже покидавшим здание президиума, и голод погнал его домой.

Клуфтингер поставил машину в гараж, забрал с сиденья забытый вчера кусок пармезана, а папку с бумагами, взятыми домой для проработки, благоразумно оставил в багажнике возле барабана. Переступив порог, он уже открыл рот, чтобы крикнуть жене «Привет!», как вдруг до него дошло: ее нет. Вечернее приветствие давным-давно вошло ему в плоть и кровь и произносилось бездумно. Помнится, когда сын изучал психологию, он нашел такому поведению какие-то обоснования и выразил их в заумных терминах.

В пустую кухню он тоже направился по привычке, по пути передумал и спустился в подвал. Из морозильника он вынул пластиковый контейнер, в котором, судя по надписи, сделанной рукой жены, лежал полуфабрикат любимых клецек с сыром. Может быть, ритуал трапезы с клецками по-швабски внесет немного размеренности в сегодняшний суматошный день.

Поставив терморегулятор на двести пятьдесят градусов, он выложил клецки в огнеупорную форму, которую жена для этих целей выставила ему перед отъездом, сунул ее в плиту и пошел справлять нужду — это уже требовалось безотлагательно после стольких выпитых сегодня чашек чая и кофе. Очки при этом он мстительно «забыл» на кухне, чего не проделывал с тех пор, как женился.

Между тем голод все настойчивее давал о себе знать. Он был уже нестерпимым, и Клуфтингер решил не дожидаться, пока разогреются драгоценные клецки. Выяснилось, дело не идет быстрее от того, что он торчит перед духовкой на корточках, заглядывает через стекло или поминутно открывает дверцу и тычет в них костяшкой пальца, желая проверить температуру. Он обратился к пармезану: развернул вощеную бумагу и взялся за нож. Лезвие с трудом взрезало твердый сыр, на котором уже выкристаллизовалась соль. Клуфтингер не ожидал ничего хорошего от консистенции столь восхваляемого продукта. Но попробовать стоило. С куском хлеба он по крайней мере утолит первый голод. В хлебнице обнаружились только зачерствевшие булочки. Он сходил в кладовую и взял из запасов упаковку хрустящих хлебцев.

Аккуратно уложив сыр на хлебец, откусил. Вкус сыра не представлял собой ничего особенного — слишком сухой, с твердыми комочками, к тому же не в меру соленый. Разве что с пивом? Он вынул из холодильника бутылку и налил себе в кружку.

И чего этим болванам не хватает? В Альгое варят такой великолепный сыр! Так нет, надо подражать итальянцам с их старыми крупянистыми сортами. К их макаронным изделиям — еще куда ни шло, или как приправа. Но для еды? На его взгляд, все эти руккола, латте макиато, бальзамический уксус — лишь дань моде, когда люди хотят пустить пыль в глаза и выглядеть открытыми миру и толерантными интернациональной кухне. Его жена тоже начала таскать домой всю эту тосканскую дрянь, с которой его воротило. Взять эти грассини, которые она выставляет на стол с тех пор, как стала закупаться во вновь открытой итальянской зеленной лавке. Сухие, совершенно безвкусные хлебные палки. А Эрика все ахала: мол, прекрасно идут и к салатам, и к вину. К вину… Его передернуло от воспоминаний об этих чертовых визитах ее знакомых, когда она изо всех сил старалась показать себя гурманом и знатоком разных национальных кухонь. Он тогда только проворчал, чтобы она в следующий раз подавала обычные тоненькие, хрустящие соленые палочки, и она поняла — ее очередной кулинарный эксперимент потерпел крах.

Наконец, в предвкушении подлинного наслаждения, Клуфтингер пошел к плите. Пока он тестировал пармезан и размышлял о преимуществах отечественной продукции, клецки подошли. Сыр уже шипел и пузырился по краям кастрюльки. Истекая слюной, Клуфтингер поспешил открыть духовку, схватил стеклянную кастрюльку за ручки, и… и на какие-то секунды душа покинула тело, созерцая его со стороны. Как в замедленной съемке, прозрачная емкость выскользнула из рук и вернулась на решетку. Дальше все оказалось похоже на отсрочку действия, которую он когда-то с удивлением замечал за малышами: если с ними что-либо случалось, проходило несколько мгновений, прежде чем они начинали плакать. И за эти мгновения можно было наблюдать воочию, как они сначала осознают случившееся, потом ощущают или не ощущают боль и только затем пускаются в рев, чтобы привлечь к себе внимание. Клуфтингер уже вырос, и тем не менее он взвыл не своим голосом, когда обжег пальцы.

— А-а-а-у-у, ч-чертова перечница, чтоб тебя!..

Он бросился к крану и пустил холодную воду. Все равно завтра рука еще будет саднить, уж будьте уверены. Чертова печка разогрелась до двухсот пятидесяти градусов! Он посмотрел на подушечки пальцев — они казались гладкими, без папиллярных узоров.

И никого рядом, на кого можно было бы переложить вину. Вообще никого, кому он бы мог жаловаться весь оставшийся вечер на нестерпимую боль и приставать с допросом: второй или третьей степени у него ожог?

— Черт бы всех побрал с вашими Майорками! — выругался он еще раз и вроде почувствовал облегчение.

Он таки вспомнил о прихватках и осторожно вынул кастрюльку на стол. Блюдо за это время подпортилось: сверху подсохло и местами даже подгорело, а снизу превратилось в подобие каши, это он определил, накладывая порцию в тарелку. Такое он не слишком жаловал.

И вдруг его как обухом по голове ударило: не было самого главного! Жена приготовила и заморозила полуфабрикат, а его следовало выложить в обжаренный лук. Лук! Много лука! Без лука это уже не клецки по-швабски, это вроде белых баварских колбасок без сладкой горчицы. Ну ни в какие ворота!

Впрочем, лук он может пожарить и сам. Наверное, так полагала и Эрика.

Он снова полез в кладовку, чтобы вынуть из подвешенной на стене корзиночки с полдюжины луковиц. Тут ему на глаза попалось решение проблемы, стоящее на полке: коробочка с датским жареным луком. Как-то с год назад жена купила на пробу, услышав в ИКЕА, будто он хорош к хот-догам. С тех пор коробки и пылились в кладовой, поскольку гонор хорошей хозяйки не позволял Эрике использовать готовый продукт. Будь они сто раз удобны в употреблении и накопись их хоть сто штук, так и останутся стоять на полке, если надо продемонстрировать собственное кулинарное искусство.

Клуфтингер был не столь щепетилен. Раскрыв упаковку, он высыпал на клецки сразу пол коробки. А чего жалеть, если уже открыта?

Вкус его не разочаровал. Конечно, кусочки оказались более темными, чем свежеподжаренные, и не такими божественными, но вполне-вполне, маслянистыми и хрустящими.

Умяв первую тарелку, он понял: в доме слишком тихо — ни упрека, ни похвалы, ни болтовни, ни тихого слова на ушко. Он включил «Баварию 1», но тут же передумал и прокрутил до волны «Баварии 5». Он жаждал новостей.

Конечно, звук радио не возмещал домашней атмосферы за столом, но все лучше, чем ничего. Оприходовав вторую порцию, Клуфтингер не сразу поднялся из-за стола. Сладостно отдышавшись, он взял упаковку и с удивлением прочитал, что содержимое годилось и как перекус. Он решил прихватить остатки с собой.

Запихнув грязную посуду в посудомоечную машину, он послонялся по комнатам и понял: ему срочно требуется с кем-нибудь пообщаться, иначе он свихнется.

Сначала подумалось о жене — она ему оставила номер «на всякий случай». Потом сообразил, что номер-то испанский, а он пока не выяснил, по каким каналам можно звонить, чтобы вышло подешевле. К тому же дело это муторное: сначала телефонистки, затем стойка регистрации — может, они там и не понимают по-немецки, а в английском и тем более в испанском он не силен… Нет уж. Может, как-нибудь потом, но не сегодня.

И он набрал номер, который не набирал уже… даже не помнил сколько. Номер родителей.

Он удобно расположился в кресле в гостиной, не преминув поставить перед собой на журнальный столик коробочку с жареным луком. Закинув и ноги на полированную поверхность, он снова испытал мстительную радость свободы.

— Ингер? Да? Алло? — раздалось в трубке.

— Папа, сколько раз я тебе говорил, не кричи так, тебя хорошо слышно. Здравствуй, это я, — поприветствовал он отца в своем духе.

— Здравствуй, дорогой, — благодушно ответил отец. — Ну и как она, холостяцкая жизнь? Мама попозже собиралась звонить тебе. Беспокоится, что ты совсем один. Как дела?

— Нормально. А как вы? — Клуфтингеру было непривычно говорить с отцом по телефону. Сам он звонил редко, а тот, как иногда казалось сыну, и вовсе не знал его номера.

Если случалось нечто спешное, отец пересиливал себя и звонил, но и тогда разговор укладывался в несколько коротких минут. А вот с матерью Клуфтингер общался по телефону, по мужским меркам, неимоверно долго. С родителями у него были отношения лучше некуда. Вот только телефонные разговоры с отцом не клеились, и ни один не мог сказать почему. Честно признаться, и у него самого с собственным сыном складывалась та же история.

— У нас все хорошо… ты давай расскажи, как там с твоим делом? Все замолкло, никаких новостей. Прогресс есть? Колись! — раздалось из трубки.

После первой фразы Клуфтингер ожидал традиционного «передаю трубку маме», а уж никак не расспросов. Он растерялся, поэтому отцу пришлось обождать, пока к нему вернулся дар речи.

— Прогресс наметился сегодня, папа. День получился замечательно напряженным!

— Сынок, не уходи от ответа. Как далеко вы продвинулись?

Усталость давала себя знать, к тому же Клуфтингер собирался еще поработать с документами, но он понимал, что в его старике взыграл прежний полицейский задор, и ему не хотелось обижать отца. Предупредив, что информация сугубо конфиденциальная, он коротко посвятил его в события этого дня.

— Наблюдение за квартирой в Меммингене, надеюсь, установил? — деловито осведомился отец.

— Папа, держишь меня за дурака?

— Вай, не принимай близко к сердцу, сынок. Бывает и на старуху проруха, а преступник, глядишь, и уйдет.

Клуфтингер уже пожалел, что вообще коснулся этой гемы. Если дать отцу разойтись, сейчас посыплется целый град пусть и дельных, но утомительных советов «опытного полицейского».

— Я справлюсь, папа, не беспокойся. Скажи, мама дома? — спросил он подчеркнуто беззаботным тоном, чтобы не выдать раздражения.

— Да, да, понял, сегодня ты неразговорчив. Погоди, сейчас позову.

Клуфтингер слышал, как отец положил трубку и громко позвал мать. Старик никак не мог привыкнуть к тому, что переносной телефон можно просто отнести в комнату. Он до сих пор звонил из прихожей, где раньше стоял аппарат с наборным диском. Мать взяла трубку, вернулась в гостиную, устроилась в кресле — она быстро привыкала к хорошему — и только потом начала разговор:

— Малыш, рада тебя слышать. Как ты?

— Нормально, мама, работы много, — ответил «малыш» лет пятидесяти с гаком. — А папа, он все такой же: ни здрасте тебе, ни до свидания.

— Вай, ему уже поздно меняться. Знаешь, он так волнуется из-за твоего дела. Ни о чем другом и не говорит. С тех пор как увидел тебя по телевизору. На днях с гордостью рассказывал об этом по телефону твоему дяде. Ты отлично выступил, правда. Такой солидный, серьезный. Скажи, малыш, ты не слишком переутруждаешься на работе?

Клуфтингеру был хорошо знаком этот заботливый вопрос, мать так же жалела его, когда он учился сначала в гимназии, потом в полицейской академии.

— Да, сил требуется много, но что делать?

— Дай, я хотя бы помогу тебе по хозяйству, а то все на тебе. И надо же, Эрика как раз уехала. У тебя хоть чистое белье есть? Может, я постираю?

— Мама, ну посчитай сама, сколько дней нет Эрики!

— Ладно, ладно, я только спросила. А что с едой? Еда у тебя есть?

— Я сегодня делал клецки с сыром.

— Что ты делал?! Сам?

— Ну, Эрика заморозила их, а я разогрел. И обжег об кастрюльку пальцы.

— Под холодную воду. Надо сразу под холодную воду.

— Мама, я знаю. А что у вас?

— У нас?.. В сущности, ничего. Отец удалил два зуба, хоть и не стоило. Они не болели. А я сегодня весь день мыла окна. Пароочистителем, который вы подарили на день рождения. Знаешь, просто прелесть. И гладить им хорошо.

Клуфтингер таял. Наконец разговор вошел в нужное русло: о безобидных мелочах повседневности. О делах в саду, о местной политике, о похоронах родительских знакомых, которых он помнил еще с детства. Он расслабился и некоторое время болтал непринужденно. Но постепенно на том конце брал верх материнский инстинкт.

— Ты не должен есть только размороженные продукты, это нехорошо. Тебе нужны салаты, зелень, свежее мясо, особенно при постоянном напряжении. Ешь фрукты, лучше яблоко утром, а с собой пару бананов. Недавно в программе о здоровье на третьем канале говорили, что бананы очень полезны. В них есть все, что требуется организму.

— Мама, я давно не ребенок.

— Да, да, но если ты питаешься неразумно, я ведь должна тебе сказать, разве нет? Приходи к нам на ужин, я приготовлю что-нибудь вкусненькое. Завтра сможешь?

— Не знаю. Как день сложится. Я позвоню.

— Ладно, но обещай, что постараешься. Чего тебе хочется?

Размышлять сейчас о том, чего бы ему хотелось съесть, оказалось уже слишком. Ничего. Он так сытно поел клецек… что, впрочем, не мешало ему то и дело клевать из коробочки с золотистым луком.

— Понятия не имею. Пусть будет сюрпризом. Так я завтра позвоню.

— Только не слишком поздно, чтобы я успела послать папу на рынок.

— Хорошо, мама. Ну, пока. Целую тебя.

— Буду ждать твоего звонка. И не забудь о бананах, они очень полезны. Спокойной ночи, малыш. Целую.

— И тебе спокойной ночи.

Клуфтингер взял пульт и «зашустрил» по каналам, как выражался сын. Слово Клуфтингеру не нравилось, а вот делал он это с удовольствием. На чем-то он остановился и сделал звук погромче.

Проснулся он без понятия, когда заснул. По телевизору передавали биржевые новости, он выключил его, поднялся и краем глаза заметил как с живота упала на пол пустая коробка из-под лука.

Заспанный, он машинально пошел в душ, почистил зубы, переоделся в пижаму. Когда он выключил свет в спальне, электронные часы показывали семь минут после полуночи. В желудке поднималась изжога. Больше никогда в один присест целую коробку датского жареного лука!

На второе утро без жены просыпаться было странно. Но он справился. Встал вовремя, не проспал. Хотя опомнился не сразу, когда его разбудил достающий до задницы звон будильника, а не ласковый голос Эрики. Завтрак он решил пропустить. И хотя на этом сэкономил время, но наметил себе на будущее — жирную пищу на ночь не есть.

— Доброе утро, фрейлейн Хенске, — поздоровался он с секретаршей, которая стояла в коридоре у ксерокса.

Душевное состояние у Клуфтингера было прекрасное, и не только потому, что он чувствовал себя мальчишкой, чьи родители уехали, оставив его одного дома, и тот должен выдержать испытание и доказать на деле свою самостоятельность. Настроение поднимал и случившийся в деле прорыв. Он наметил на сегодняшний день ряд четких шагов, которые выведут из неизвестности. Неизвестностью в последнее время он был сыт по горло.

— Отчет о прошлом Вахтера принесли? — крикнул комиссар вернувшейся секретарше в приоткрытую дверь.

Прежде всего его интересовали газетные заметки.

Сандра Хенске появилась на пороге с увесистой пачкой бумаг под мышкой.

— Вот. Я все скопировала для подшивки, — радостно сообщила секретарша. Она всегда позиционировала себя как человека тонко чувствующего и легко подстраивалась под настроение других, прежде всего, конечно, Клуфтингера. — Вчера кое-кто просидел допоздна, чтобы все подготовить.

— Спасибо. И по возможности — ближайшее время без звонков.

Комиссар открыл скоросшиватель и начал читать.

Первый лист оказался региональным вкладышем номера «Альгойер цайтунг» от 1.6.1975. Прикоснувшись к бумаге, Клуфтингер вспомнил, что даже газеты тогда выглядели иначе. В правом верхнем углу была отмечена статья «Их страсть — бактерии» с подзаголовком «Многообещающие таланты приходят из Альгоя». В ней говорилось о двух молодых студентах, Вахтере и Лутценберге, которые за свою исследовательскую работу получили спонсорскую премию отрасли пищевой промышленности. Далее в ответном слове скромный Роберт Лутценберг сказал: «Никогда не думал, что мы добьемся этого», а честолюбивый Филипп Вахтер заявил: «Меня никогда не покидало чувство, что мы стоим на пороге больших свершений». Еще приводилась цитата специалиста молочной промышленности: «Некоторые уже проводили исследования в данном направлении, но именно два альгойца нащупали многообещающий путь. Возможно, их окрыляла исконная близость к молочному хозяйству».

Клуфтингер закатил глаза: «Ну разумеется, все мы в Альгое — тайные молочные фермеры!» Но как бы то ни было, этот специалист оказался прав хотя бы в отношении Лутценберга: его родители трудились на сыроварне, и самого Роберта, по его же словам, «с детства завораживало, сколько всего можно сделать из обыкновенного молока! Йогурт, масло, сметана, сыр — все это когда-то было молоком».

Клуфтингер выписал пару специальных терминов на любимые листочки и пометил их знаками вопросов. Надо будет потом выяснить у экспертов. Сейчас его прежде всего волновали связывающие этих двоих дела, действия, события в тот отрезок времени.

Согласно следующей газетной публикации несколькими днями позже, уже в земельном листке, молодые люди познакомились во время учебы в институте. Кажется, об этом упоминала и Юлия Вагнер. Их объединили и повязали совместной работой честолюбие и творческий дух.

Вручение той премии было отражено еще в некоторых газетных заметках и специальных журналах. Постепенно картина вырисовывалась: Лутценберг и Вахтер являлись в первую очередь коллегами и только потом друзьями, подающими большие надежды в профессии — в этом сходились все. В Альгое они выросли по отдельности: Вахтер в Кемптене, Лутценберг в Вайлере. Встретились только в студенческие годы, в Мюнхене. Свела их совместная курсовая работа, которую они писали вдвоем. По окончании вуза перед ними открывались широкие перспективы во всех уголках Германии. Одно из предложений поступило от большой сети молочных предприятий с резиденцией в Кёльне. Напрямую в документах об этом не говорилось, однако у Клуфтингера создалось четкое впечатление: Лутценберг предпочитал заниматься наукой, а Вахтера манили большие деньги. Впрочем, это впечатление могло оказаться и ошибочным.

Клуфтингер поднялся из-за стола только за чашкой кофе и снова углубился в архив. Его снедало любопытство. Пришел черед узкоспециальных журналов, в которых публикации посвящались в основном научной и коммерчески перспективной составляющим их исследований. Комиссар пронесся по ним галопом, поскольку все равно ничего не понимал. Он хотел выискать лишь одно: причину, спровоцировавшую скандал, о котором рассказал Карл Шёнмангер.

Все начало проясняться с крошечной заметки в кёльнской «Генераль-анцайгер»[5] от января 1987 года. «Несколько обитателей дома престарелых пострадали от желудочно-кишечной инфекции», — вырвалась первая ласточка. Тут же последовали спекуляции, не стала ли причиной заболевания недоброкачественная пища. Несколькими днями позже появилось сообщение, что названный дом престарелых незадолго до того сменил поставщика молочных продуктов. Еще через пару дней выяснилось: именно те самые молочные продукты стали причиной отравления, поскольку с такими же симптомами за врачебной помощью обратились другие граждане. Круг сужался. В конечном итоге был вынесен вердикт: новый йогурт известной фирмы.

— Все трудишься?

Клуфтингер вздрогнул. Он и не слышал, как вошел Штробль.

— Если не возражаешь, я бы еще поработал с бумагами, — поднял голову комиссар, которого это чтиво увлекло не меньше, чем какой-нибудь закрученный детектив.

— Да ради Бога. Мне еще сидеть и сидеть с этим хламом из квартиры. Извини, занят. — Штробль сделал вид, будто ошибся дверью.

— Евгений, — крикнул Клуфтингер ему вослед, — когда появится Рихард, пусть тебе поможет!

Тут он убивал сразу двух зайцев: Майер продвинет работу Штробля и не будет досаждать ему.

Он снова склонился над стопкой бумаг, пальцем водя по строкам в поисках того места, на котором остановился.

Еще через пару недель в газетах промелькнуло сообщение, что фирма изымает из оптовой и розничной торговли всю партию того самого йогурта. И тут на арене баталий снова появляются имена двух альгойцев: на них списывают всю ответственность за происшедшее. Клуфтингер пролистал газетные страницы и остановился на полицейских отчетах. Коллег из Кёльна.

Кто бы ни составлял эту подборку, поработал на славу. Клуфтингер постановил себе выяснить их имена и выразить персональную благодарность.

Согласно рапортам, состава преступления в действиях обоих фигурантов не обнаружилось. Но их стремительный карьерный рост ушел в «мертвое пике». Судя по короткой информации в отраслевом листке, оба были уволены с волчьими билетами. Однако в ежедневных газетах — ни в альгойских, ни в земельных изданиях — места для этих сообщений не нашлось. Конечно, Клуфтингер удивился, но списал на то, что в восьмидесятые годы люди не были столь восприимчивы к проблемам питания. Фирма постаралась спустить на тормозах все касающееся непосредственно ее. В эту казуистику комиссар даже не стал вдаваться, но отметил: пару раз всплывал термин «рак», однако административных выводов не последовало.

Клуфтингер задумался. Он не помнил, чтобы во времена его юности питанию отводили такую роль. Само собой, понукания вроде «ешь масло, будешь классным» или «яблочко в день снимет всякую лень» в расчет не шли. И в голову не приходило, чтобы кто-нибудь в те времена изучал состав продукта, по меньшей мере среди его знакомых. Вся эта свистопляска началась с первого скандала в розничной сети. И так же незаметно затухла. Тогда. В семидесятые годы. Напрягая извилины, он так и не вспомнил тех событий.

Так. Может, всплывет что-либо еще за эти годы. То дело с фальсифицированным вином, разве оно разразилось не в то же время? Первыми на золотую жилу напали австрияки. Как оно там называлось? Ах да, гликоль. И как он мог забыть? Слово тогда было у всех на устах. Он тогда шутил направо и налево, что вино из Австрии лучше использует как антифриз, чем отважится его выпить…

Хотя нет, он не прав. То дело разразилось куда позже. Конец восьмидесятых вроде бы.

Кажется, в то время привычный мир еще не рухнул.

Да, да, и речи о том еще не было. Хотя к чему речи?

Клуфтингеру вспомнился золотушный одноклассник, как там его звали?.. Точно, Кройцер. Он унаследовал крестьянский двор отца и мечтал превратить его в настоящую ферму. Юный Клуфтингер много с ним спорил. Мартин все время цитировал учителей: увеличивать поголовье, наращивать массу… Он специализировался в то время на выращивании цыплят и завел первую в Альгое птицеферму нового образца. Думал довести поголовье до десяти тысяч. Все в тесных клетках, по рекомендациям научных мужей. О биологии, экологии и тем более защите животных тогда никто и понятия не имел. Равно как и Мартин. Ну да, в семьдесят втором и семьдесят третьем спрос на куриное мясо превзошел все мыслимые пределы. А затем в те же годы заголовки запестрели сообщениями о сальмонелле. Вроде бы как из-за плохого содержания. Многие тогда озаботились проблемой, но широкого резонанса не произошло. А вот для птицефермы Мартина это стало концом. Сейчас, по слухам, Мартин работал на большой промышленной свиноферме где-то на севере Германии. По крайней мере это последнее, что Клуфтингер о нем слышал.

На памяти комиссара то было время последних дискуссий о продуктах питания. Этим, возможно, объяснялось то, что кёльнский скандал — а по нынешним масштабам те события именно так и можно квалифицировать — СМИ не раздули. На счастье Вахтера и Лутценберга, подумал Клуфтингер. Оба хоть и потеряли работу, но публично их не пригвоздили к позорному столбу. Клуфтингер даже подозревал, что мало кто в Альгое вообще узнал об этом. Сам он мог лишь смутно припомнить дальние отзвуки. Наверное, поэтому Шёнмангера и не волновало прошлое Вахтера. Оно имело значение только для акул большого бизнеса, а там для него все двери оказались закрытыми. Зато в Кругцелле сделали ценное приобретение, какое в иных условиях оказалось бы Шёнмангеру не по карману. Опять же во времена, когда газеты пестрят заголовками о вредных веществах в картофельных чипсах, вызывающих рак, о коровьем бешенстве[6] и свином гриппе, не возникало опасности, что какой-нибудь петух прокукарекает о давно забытых скандалах.

Клуфтингер изучил уже полпапки документов, но удовлетворения от полученной информации не испытывал. Он уже в деталях знал, как и почему оба фигуранта сбились с млечного пути, но так и не отыскал главного: почему их дорожки разошлись?

Клуфтингер принялся листать дальше. Конкретного ответа он не получил, но, судя по всему, они поцапались из-за своих исследований. Он закрыл папку и посмотрел на часы: без четверти двенадцать. Даже не заметил, как пролетело время. Да, чтиво оказалось занимательным, хотя обычно его не слишком увлекали архивные изыскания.

Он, кряхтя, поднялся, потянулся, размял ноги и пошел заглянуть в кабинет, где Майер, Штробль и Хефеле корпели, зарывшись в горы папок, книг, бумаг и бумажек. Клуфтингер едва удержался от вопроса, готового сорваться с языка: видят ли еще они за деревьями лес? Вместо этого деловито осведомился:

— Нашли что-нибудь?

— Хорошо, что ты зашел. Нашли. Кое-что и в самом деле интересное. — Штробль протянул ему пару листов.

Комиссар мгновенно распознал в них выписки из счетов и оживился:

— Не томи, в чем тут дело?

— Лутценберг проявил себя очень аккуратным малым, по крайней мере в отношении финансов. Он подшивал все свои выписки. Обычные движения денежных средств на счетах, которых мы обнаруживаем все больше. — Штробль повел пальцем по строкам. — Жалованье, квартплата, телефон, снятие через терминал, кредитные карты и прочее. А вот теперь главное: за последние шесть месяцев он вносил деньги наличными. И всегда вполне божеские суммы. Смотри! От пятисот до четырнадцати тысяч евро. Здесь бросаются в глаза три факта. Во-первых, до этого он ни разу не делал взносов наличными, мы проверили. Во-вторых, все не превышают пятнадцати тысяч, то есть останавливаются у границы, когда по закону об отмывании денег банк должен сообщать о платеже. И в-третьих, сложи-ка все эти суммы… — Штробль многозначительно переглянулся с коллегами, которые вместе с ним прорабатывали финансовые документы, — за эти шесть месяцев набежала кругленькая сумма в сто тысяч евро!

Клуфтингер присвистнул.

— Что же вы мне раньше не сказали?

— Ты же просил тебя не беспокоить. — В голосе Штробля послышались нотки обиды.

Клуфтингер поднял глаза и заметил, что вся троица ожидала от него большего восторга, поэтому поспешно добавил:

— Хорошая работа, ребята. Просто отличная!

Их физиономии тут же просветлели.

— И что теперь? — спросил Майер.

Комиссар поднял взор к потолку и с небольшой заминкой ответил:

— Разумеется, неплохо бы выяснить, откуда он получал деньги. Но это, как пить дать, станет самым трудным делом. Когда возьмем его, это будет первый вопрос, который ему зададим. А пока разгребайте дальше его кульбиты, связанные с финансами. Пороемся в прочих бумагах, может, что и выплывет. Как он хотел потратить деньги? Не запасся ли буклетами турфирм? Или автомобильными каталогами? Не приобретал ли недавно особо дорогих вещей? Не покупал ли путевку или не бронировал билеты самостоятельно? И вообще, по средствам ли жил в последнее время? Возможно, есть еще поступления с других кредитных карт, о которых мы пока не знаем. Вполне допустимо, у него имелся, так сказать… приработок.

Оторвав взгляд от потолка, комиссар оглядел коллег по кругу. Те выжидающе смотрели на него.

— Ладно, раз такое дело, поехали! — Он хлопнул в ладоши, подхватил стопку бумаг и, пристроившись за тем же заваленным столом, вместе с остальными углубился в изучение документации.

— Да. Фрау Клуфтингер.

Слава Богу, они говорят и по-немецки! Или нет? Клуфтингер вознес небесам короткую молитву. Он только что набрал четырнадцатизначный номер испанского крова жены. Целый день он боролся с собой и вот, придя домой, все-таки победил свою неуверенность. Больше всего на свете он боялся, что придется говорить на иностранном языке, и до последнего надеялся на звонок самой Эрики. На всякий случай он запасся парой-другой фраз из немецко-английского разговорника для туристов и сейчас разложил заметки перед собой. Но в душе не переставал молиться, чтобы не пришлось их применять.

Услышанное в трубке превзошло его самые мрачные ожидания: абракадабра на смеси английского и испанского. Деваться было некуда, и он отважился:

— Well, am… The room of Mrs. Kluftinger, please[7]… Что?.. Клуфтингер!.. Да, черт побери, фрау Клуфтингер. Эрика… Клаф-фин-джер. Эрика Клаффинджер. Kei, ell, ju, eff, tee… Тьфу, two[8]… Yes, Клуфтингер и Ландхаммер… Thank you very much, good night[9].

Он сделал это! Раздался щелчок и гудок, значит, они соединили его с номером Эрики.

— Алло.

— Наконец-то ты на проводе, милая! Они обязаны говорить по-немецки на ресепшене! О Боже, золотко, мне так одиноко без тебя!

— Добрый вечер, господин Клуфтингер. Одну минуту. Сейчас дам Эрику.

Клуфтингер окаменел. Это он фрау Лангхаммер назвал «золотком»? Ему и жену-то называть ласковыми именами стоило неимоверных усилий. Лишь в исключительных случаях он делал ей приятное. И снова страх сковал его члены: эта Лангхаммер непременно выложит горяченькую новость мужу…

Из кадров фильма ужасов его вырвал голос Эрики:

— Привет. Как дела? Домой приходишь вовремя?

— Не беспокойся, Эрика, все как водится. Послушай, с моим делом об убийстве… Мы знаем, кто был тогда на кладбище!

— Вы нашли убийцу?

— Нет, но у нас есть подозреваемый. Что творится в конторе, полное сумасшествие! — Он не заметил, как назвал президиум «конторой». Впрочем, каждый служащий в Альгое шел на работу «в контору», не важно, что это было за учреждение.

— И кто он такой?

— Не поверишь, сын друга того.

— Кого «того»?

— Ну, этого… ну, который Вахтер.

— Ой! Это нечто. Ах, и меня нет рядом, когда ты так пашешь! Я все время думаю о тебе, мой пупсик!

— А Лангхаммер в комнате? Она слышит наш разговор? — ужаснулся Клуфтингер.

— Мне очень жаль. — Большего на данный момент Эрика сказать не могла, чтобы не усугублять ситуацию, хотя ласкательное имечко, предназначенное только для общения тет-а-тет, она явно употребила намеренно.

— Ну спасибо, удружила! И именно перед этой… Большое тебе спасибо! Сколько раз я просил тебя оставить всех этих «пузанчиков» и «пупсиков»! Мужику за пятьдесят. А ты еще и на людях! Теперь она покудахтает со своим доктором! Как мне ему в глаза смотреть?

— Мне жа-аль, — прошептала жена, хотя раскаяния в ее шепоте не чувствовалось.

Она посчитала инцидент исчерпанным и вернулась к нормальному разговору обычным голосом. Еще немного поговорили о делах Клуфтингера, причем Эрика то и дело восклицала: «пресс-конференция?», «само Баварское управление?», «по телевизору?». Она умело разыгрывала восхищение и терпеливо выжидала знака, когда можно будет перескочить на свои новости.

— А как у вас? — наконец спросил Клуфтингер, и Эрика смогла приступать.

— Бай, знаешь, это просто фантастика! Здесь все так благородно. А отель — экстра-класс! И представь себе, но утрам полный набор велнес-процедур. Прямо улет!

— Угу, — буркнул Клуфтингер, услышав говорящую рекламу туристического агентства.

— И люди все такие милые. Еда — просто сказка! Все совершенно свежее, много овощей, фруктов. На завтрак, не поверишь, подают коктейль из свежевыжатых фруктов. Представляешь, в саду отеля растут даже апельсины. И все такое ухоженное. А сегодня у нас была экскурсия в глубь острова. На маслобойню. Там жернова до сих пор ворочают лошади. Я купила бутылку оливкового масла, тебе понравится. Натуральное. Чисто природный продукт.

Эрику Клуфтингер понесло. Она описывала свой отпуск одними восклицательными предложениями. О чем она там рассказывала, Клуфтингер не вслушивался. В речь, журчащую мимо, как весенний ручеек, он изредка кидал камушки вроде «да?», «ах так?», «ну надо же!», «гм», «хм». Сын однажды назвал такое его мыканье «избыточными невербальными средствами для поддержания коммуникации», если он ничего не перепутал в терминологии.

— А что Лангхаммерша? Вы уживаетесь? Она тебя не нервирует?

— Да нет, что за вопрос! Мы прекрасно понимаем друг друга. И уже познакомились с такими милыми людьми!

Клуфтингер понял, что пора закругляться. Это была уже не его Эрика. Начиная от «так благородно» и кончая «улетом».

— Ну ладно, — подытожил Клуфтингер, но жена не дала ему так просто выскользнуть и задала еще один вопрос, громко нашептанный фрау Лангхаммер:

— Да, а вы, соломенные вдовцы, уже устраивали совместные посиделки? Что готовили?

И надо же ей было напомнить! Он быстренько распрощался и пообещал вскоре позвонить еще раз. Когда он положил трубку, в голове пронеслась мысль о том, насколько дороже может быть звонок через телефонистку вместо автоматической связи…

На следующее утро он проспал. Когда в девять часов Клуфтингер появился в президиуме, все уже находились на месте. Наверное, он забыл включить будильник. Его что-то буквально вырвало из сна, когда часы показывали четверть девятого. Он собрался в рекордные сроки и помчался на работу.

Его появление подчиненные встретили широкими ухмылками. Чтобы не лить воду на их мельницу, он заявил с непроницаемой миной:

— Извините, коллеги, задержали неотложные дела. А теперь приступим к обсуждению.

— Видно, дела и впрямь неотложные, раз уж ты не побрился, — нимало не смущаясь, заметил Штробль, и за его спиной послышались смешки.

Клуфтингер поджал губы. Черт, в этой спешке про бритву он даже и не вспомнил. Теперь и дураку понятно: он элементарно проспал. Прикинув, стоит ли расцветить свою ложь новыми подробностями вроде сломавшейся бритвы, он решил, что тем самым вызовет еще больше колкостей и выставит себя на посмешище. Поэтому просто проигнорировал замечание Штробля.

— Есть что-то новое? След Лутценберга обнаружился?

— Пока нет, — ответил Хефеле, чей подбородок также украшала двухдневная щетина.

Может быть, и его жена в отъезде? Надо будет переговорить с ним на эту тему. А вдруг они товарищи по несчастью?

Включился Майер:

— В тех бумагах, которые мы вчера просматривали, никаких ссылок на предстоящие путешествия нет. Как нет ничего другого, что вызывало бы подозрение. Сегодня я еще поговорил с коллегами, которые дополнительно опрашивали людей из круга нашего Лутценберга…

«С чего это Лутценберг вдруг стал „нашим“?» про себя удивился Клуфтингер.

— …так вот они сообщили… — Майер остановился, достал из брючного кармана свой диктофон, поднес его к уху, пощелкал какими-то клавишами, молча слушал две-три секунды, отключил и продолжил: — И там ничего существенного не обнаружилось. По всей видимости, Лутценберг никогда ничем не выделялся и в последние недели и даже месяцы образа жизни не менял, — закончил он доклад своими выводами.

— Хорошо. Сегодня я съезжу еще раз в Вайлер. Насколько я понял, в доме престарелой дамы, которую мы посещали с Рихардом, у Андреаса Лутценберга есть своя комната. Посмотрим, что найдем там, — решил комиссар.

Майер усиленно закивал.

— Обеспечить ордер на обыск? — спросил Хефеле.

— Нет, думаю, это ни к чему. Добрая старушка и так позволит нам немного осмотреться. Итак, выезжаем прямо сейчас. Евгений, ты со мной, — кивнул он Штроблю. — Остальные могут приступить к своим обязанностям.

Пока оба маршировали к выходу, Клуфтингер старательно не замечал разочарованный взгляд Майера, который, вполне очевидно, рассчитывал съездить с комиссаром еще раз. Клуфтингер испытывал легкие угрызения совести, но питал слабую надежду, что Майер долго обижаться не станет, однако выдержать сегодня диктофон оказалось выше его сил.

И снова Клуфтингер выбрал свой «короткий путь». Штробль, который, по-видимому, бывал в этих местах нечасто, всю дорогу развлекался, читая курьезные названия хуторов и деревень. Те, что казались ему особенно забавными, он торжественно зачитывал вслух. Поэтому все общение полицейских за время пути свелось к словам: «Зибратсхофен», «Бишлехт», «Эбратсхофен», «Харбатсхофен», «Кимпфлен», «Вигглис» и «Драйхайлиген».

На подъезде к пряничному домику Лины Лутценберг Клуфтингер, памятуя о предыдущем визите в «парилку», заблаговременно снял легкую курточку и аккуратно сложил ее на сиденье. Нажав на кнопку звонка, он еще и поднял взор к небу. На горизонте собирались тучи, и парило не так, как в прошлый раз. Солнце млечным диском проглядывало сквозь дымку облаков. Однако ветерок еще не поднялся, и воздух колыхался душным маревом, хоть до полудня было еще далеко. Клуфтингер вздохнул.

И снова прошло изрядно времени, прежде чем дверь приоткрылась и на пороге появилась добрая ведьма в той же одежде, что и два дня назад. Поначалу она казалась встревоженной, но ее взгляд тут же прояснился, как только она узнала комиссара.

— Вай, господин полицейский ко мне заглянул. Пусть он проходит.

Оторопевший Штробль открыл рот и посмотрел на Клуфтингера. Тот пожал плечами и покачал головой, делая знак не задавать вопросов по поводу ее странной манеры речи.

— А я как раз травяной чаек заварила, вот господа отведают свеженький, — засуетилась хозяйка, обрадованная нежданным визитом.

— Нет, нет, никакого чаю! — взвыл Клуфтингер и, не желая показаться полным невежей, добавил: — Жаль, фрау Лутценберг, но мы очень торопимся.

Не обращая внимания на отказ, старушка скоренько прошаркала на кухню. Полицейским не оставалось ничего другого, как последовать за ней.

— Вам известно что-либо о вашем племяннике? — спросил Штробль.

Вместо ответа она подняла на Клуфтингера невинный детский взор. Комиссар быстро сориентировался и представил коллегу:

— Фрау Лутценберг, это Евгений Штробль, он служит в кемптенской полиции. Так в последние два дня ваш племянник не появлялся?

— Который племянник? Вай, меня многие кличут бабушка Лина… — Она свела брови, точно забывшись воспоминаниями. Однако глаза ее лукаво поблескивали.

— Мы имеем в виду того, из-за которого приезжали в прошлый раз. Андреаса, — наивно попытался подстегнуть процесс Клуфтингер.

— Ах, тот Андреас…

Полицейские дружно переглянулись и энергично закивали головами.

— …да, тот уж давно глаз не казал, — закончила она, к вящему разочарованию обоих. — И вот что я им скажу, не к добру это.

— Может быть, Андреас оставил здесь какие-то вещи? Нам бы взглянуть на них, — зашел с другого боку Штробль.

— Почем мне знать, чего тот оставил. Я в ту комнату не хожу.

— Его комната, стало быть, сохранилась? — обрадовался комиссар.

— А куда ей деться? — искренне удивилась старушка. — Детская комната, она всегда была детская, а чего он подумал, кто там живет?

Клуфтингер не стал пускаться в рассуждения, а просто спросил:

— Можно нам ее осмотреть?

— Отчего же?

Лина Лутценберг поманила их за собой и медленно, ступень за ступенью начала подниматься по лестнице. Когда все трое наконец дотопали до верхней площадки, она махнула рукой в конец коридора:

— Там комната. Только пусть господа полицейские не устраивают беспорядок, — погрозила она пальцем.

Обстановка оказалась простенькой, но солидной. Посередине высокая кровать со старинными металлическими спинками, справа от двери почти всю ширину стенного проема занимал такой же древний комод, напротив кровати — массивный резной шкаф, а за ней окошко с дверью на балкончик.

Клуфтингер раздвинул шторки и выглянул из окна. Небо уже потемнело и нависало свинцово-лиловым пологом, по кронам вековых деревьев, шелестя листвой, пробегали первые порывы ветра. Скоро разразится гроза.

— Посмотри в шкафу, а я займусь комодом.

Клуфтингер взялся за верхний ящик. Тот заедал, и пришлось тянуть за обе латунные ручки, выравнивая ход. В ящике были любовно и бережно разложены толстые шерстяные носки ручной вязки. Он оценил их количество: не меньше двух дюжин — такого ему еще не приходилось видеть. Следующий ящик заполняли аккуратно сложенные цветастые рубахи и разномастные галстуки. Третий занимало белое нижнее белье в мелкий рубчик. При взгляде на такое «приданое» Клуфтингер уже не задавался вопросом, почему молодой Лутценберг хранил его в старом доме. Пришел черед последнему ящику.

Он представлял собой склад всякой всячины. По словам жены, в каждом хозяйстве есть такой уголок для мелкого хлама, который, может, никогда не пригодится, а выкинуть жалко: монетки разного достоинства вперемешку с канцелярскими скрепками, затвердевшими ластиками, шариковыми ручками, катушками скотча, вплоть до заржавевших ключей неизвестно от чего и использованных почтовых конвертов. Этот ящик выдвигаться никак не хотел, что-то его стопорило. Клуфтингер опустился на колени, опираясь на руку, поскольку травма, полученная на кладбище, все еще давала о себе знать. Теперь глаза оказались на уровне ящика, и стало возможным заглянуть внутрь. Там было темно, но в самой глубине просматривались контуры какого-то предмета, мешавшего движению. Он до плеча засунул руку и нащупал картонку, обтянутую круглой резинкой. Зацепившись за нее пальцем, он извлек ее на свет божий.

— Что-то откопал? — заинтересовался Штробль, с любопытством наблюдавший за невероятными гимнастическими упражнениями шефа.

— Пока не знаю, — ответил тот, разглядывая коробку из черного картона. Он снял резинку и открыл крышку. — Полагаю, да.

Оба склонились над находкой. Какое-то время тишину нарушало лишь их дыхание. Вдруг страшный грохот потряс все вокруг, даже стены дрогнули. Понадобилось время, чтобы испуганные полицейские поняли — это был мощный раскат грома.

— Видно, куда-то ударила молния, — переводя дух, предположил Штробль.

Клуфтингер кивнул и снова сосредоточился на содержимом коробки. Она оказалась битком набита бумагами, отчасти рукописными, но присутствовали и газетные вырезки. Сверху лежала фотография. Роберт Лутценберг и Вахтер. Вахтера комиссар узнал по такому же снимку из пропавшего альбома. Иначе идентифицировать его личность он бы не смог, поскольку лица у фигуры не было. Его остервенело выцарапали.

— Боже милостивый! — прошептал Штробль одними губами, беря снимок в руки.

— Можешь спокойно кричать во весь голос, — бросил Клуфтингер через плечо.

Дрожащими руками он вынул из коробки стопку бумаг. Многие из газетных вырезок оказались ему знакомы по архивной подборке, которую он изучал день назад. Некоторые из них были снабжены пометками от руки. На полях одного интервью Вахтера то и дело летящим росчерком появлялось «ложь!!!», отдельные фрагменты перечеркнуты крест-накрест, другие — дополнены убористым почерком в конце абзаца.

— У меня такое впечатление, что мотив кроется в этой коробке, — задумчиво протянул Штробль.

Клуфтингер был того же мнения. Он сложил бумаги обратно, накрыл крышкой и взял коробку под мышку.

— Ты все осмотрел? Если больше ничего интересного нет, идем. Я хочу все это как можно быстрее просмотреть.

Штробль кивнул, и они направились к лестнице. Клуфтингер уже приступил к церемонии прощания с гостеприимной хозяйкой, как зазвонил телефон. Она неторопливо побрела к аппарату. Комиссару уже не терпелось продолжить работу, и, не желая терять понапрасну время, он попытался поймать взгляд Лины Лутценберг и просто махнуть рукой на прощание. Он уже был готов осуществить свои намерения, когда до него дошло, что он слышит.

— Андреас? Вай, куда ты запропастился, малыш? Совсем забыл. Навестил бы…

Секунду Клуфтингер стоял как громом пораженный, потом в два шага подскочил к телефону и выхватил у старушки трубку.

— Алло? Господин Лутценберг?

Тишина.

— Господин Лутценберг! Это комиссар Клуфтингер, криминальная полиция Кемптена. Вы на проводе?

Тишина. Комиссар уже набрал воздуху в легкие, готовясь обрушиться на «собеседника», как вдруг тот тихо ответил:

— Да.

— Господин Лутценберг, Бога ради, где вы находитесь?

— Я… я не могу вам этого сказать, господин…

— Клуфтингер! — рявкнул комиссар, но одумался и понизил тон. — Господин Лутценберг, послушайте меня, вы только усугубляете свое положение. Нам надо поговорить. Скажите, где вы, и я обещаю…

— Вы ничего не можете мне обещать, — перебил его Андреас. — Если я к вам приду, меня найдут и другие. Неужели не понятно? Нет, это совершенно невозможно! — Последние слова он выкрикнул с такой силой, что задрожала мембрана в трубке.

— Какие другие? Скрываться нет смысла. Вы должны… — он хотел сказать «прийти с повинной», но смягчил формулировку: — прийти как можно скорее. Мы все знаем. У меня в руках ваши документы.

— Ничего вы не знаете, — послышалась горькая жалоба. — Если бы вы, как говорите, все знали… — Пронзительный рев сирены поглотил конец фразы. Лутценберг понял это и, надеясь перекричать ее вой, заорал в трубку: — Если бы вы все знали, то пришли бы не туда, где сейчас находитесь! Не все так, как кажется на первый взгляд!

Щелчок и короткие гудки.

— Повесил трубку. Просто взял и повесил трубку! — вознегодовал комиссар.

— Что он сказал? — взволнованно спросил Штробль.

— Что мы не все знаем. Что мы не там ищем. Такое ощущение, будто он напуган до беспамятства.

Клуфтингер отчаянно тряхнул головой. Буквально недавно все казалось таким ясным, а теперь они снова блуждают во мраке.

Андреас Лутценберг повесил трубку. Он тяжело дышал. Его бил озноб. Он никак не ожидал, что полиция доберется до него в Вайлере. На лбу выступили крупные капли пота. Он провел ладонью по лбу. Домой нельзя, к бабушке нельзя. Ни в Мемминген, ни в Вайлер. Они уже там. Что делать? Они не должны его найти. Если найдут… Нет, лучше не думать о том, что может случиться. Но куда податься? Стоп. Есть один вариант. Хижина. Там он пересидит. Там спокойно все обдумает. Да, нужен покой. Следующий шаг решит все, и делать его надо обдуманно. В теперешнем состоянии он скорее напортачит. Покой, немного покоя, и все разрешится. Этот кошмар кончится. Он стряхнул оцепенение, открыл скрипучую дверь телефонной будки и вышел на улицу. Тяжелые крупные капли шлепались на сухой асфальт. Он глубоко вздохнул — запах освежающего летнего дождичка всегда умиротворял, — запрокинул голову и подставил лицо дождю.

— Он сказал вам, где находится? — Клуфтингер повернулся к Лине Лутценберг.

— Нет, он вырвал у меня трубку из рук, — с ясным взором ответила старуха.

В принципе она права, подумал Клуфтингер. Наверное, надо было дать им время на разговор. Возможно, тогда он знал бы сейчас больше. Возможно…

Он злился на себя. Ситуация вышла из-под контроля. Если еще недавно след Лутценберга просматривался, теперь тот станет осторожнее и запутает следы. Звонок только все усложнил.

— Шеф?

Голос Штробля выдернул его из размышлений. Задним числом он осознал: Евгений уже не в первый раз обращается к нему.

— Что?

— Я говорю, едем в президиум, или ты думаешь, он позвонит еще раз? Может, у тебя есть предположение, где он сейчас находится?

На повторный звонок Клуфтингер не рассчитывал, как и представления не имел, где сейчас может быть подозреваемый.

— Поехали, — коротко отрезал он. — Коробку не забудь!

Андреас мог видеть обоих полицейских. Из засады открывался хороший обзор, а он оставался незамеченным. Один что-то нес под мышкой. Наверное, собранные им документы, поэтому комиссар и говорил, что они все знают. Возникло мимолетное желание выйти. Но он отмел эту мысль. Они предъявят ему обвинение. Он уже давно предполагал такую возможность, но четко осознал ее только на кладбище. Кем была та женщина, которая указала на него комиссару во время похорон? Он ее не знал. Может быть, не стоило так реагировать? Может, она просто обозналась? Но его нервы находились на пределе. Поэтому-то теперь так важно сохранять холодную голову. Слишком многое поставлено на карту. Во второй раз он не должен рисковать собой очертя голову. Нет, теперь нельзя идти с повинной. Надо собрать больше информации.

Темно-зеленый «пассат» уже скрылся из виду, но он на всякий случай выждал еще с час и только потом зашагал в другую сторону.

Всю дорогу до президиума Клуфтингер пытался в деталях восстановить телефонный разговор. На этот раз Майер с его диктофоном еще как пригодился бы, но теперь поздно говорить! Надо встряхнуть свою память. В голове крутилась какая-то фраза, но никак не удавалось поймать ее за хвост. Она тенью ложилась на все другие. Клуфтингер постарался сосредоточиться на отдельных мыслях и выстроить их в логическую цепочку, но та, которая крутилась, казалась ключевой и вроде бы прозвучала под конец…

Вот! «Все не так, как кажется на первый взгляд».

— Что, прости?

Оказывается, он произнес фразу вполголоса.

— Что? Ах это. «Все не так…» или «не все так, как кажется на первый взгляд». Это сказал Лутценберг по телефону.

— Звучит как азбучная истина.

— Наверное. Но возможно, этим он хотел нам что-то сказать.

— Что ты имеешь в виду?

— Сам не знаю. Может быть, мы что-то упускаем. Не знаю. Я уже ничего не знаю.

Комиссар в сердцах стукнул кулаком по коробке, которую они забрали из комнаты Лутценберга. Штробль промолчал. Он, вцепившись обеими руками в руль, следил за дорогой.

— Там было что-то еще. В разговоре. Но сейчас никак не приходит на ум… — Клуфтингер наморщил лоб.

— О его причастности? — Штробль сделал попытку помочь шефу.

— Я… нет, точно не знаю…

В кармане он зажал в кулак ключ. Прикосновение холодного металла придало ему уверенности, когда он вышагивал к своему автомобилю. Ключ приносил успокоение, поскольку являлся символом крова, который станет ему убежищем по меньшей мере на остаток дня и предстоящую ночь.

А потом придется принимать решение, от этого никуда не деться. Каждый следующий шаг будет связан с большим риском. Но сегодня можно передохнуть. Он улыбнулся, вспомнив, как бабушка непременно хотела напоить его чаем и все уговаривала остаться ночевать. Добрая душа. В ее мире все ладно и просто, никаких забот, мучающих его. Оставалось только надеяться, что она, с ее чистой душой, вняла его настоятельной просьбе и не выдаст, что он наведывался к ней.

Как хорошо было бы жить в этом беззаботном мире, думал он, поворачивая на едва приметную тропку. Но однажды он принял решение. Во всяком случае, дал делу ход. Если бы он не стал копать под Вахтера…

Улыбка замерла на губах. Правильно ли он поступил? Не лучше ли было все оставить как есть? И зачем только он решил разыгрывать из себя ангела-мстителя! Но с другой стороны, если бы он ничего не предпринял, оно разъело бы его изнутри. Погубило, как отца. Он оказался свидетелем его разрушения. Потрясение от предательства Вахтера — сам отец никогда не употреблял этого слова, но так оно и было, — слишком глубоко засело в нем. Отец от него не оправился. А сколько идей осталось не реализовано, ведь именно отец — в этом нет никаких сомнений — являлся мозгом в том научном дуэте. Косвенным доказательством послужило то, что в одиночку Вахтер так и не смог преподнести ни одного открытия, сравнимого с тем.

Вахтер паразитировал на таланте отца. Отец был очень ответственным ученым, не таким бессовестным, как Вахтер. Он знал: в их исследованиях есть скрытые риски. Он предупреждал о возможной канцерогенности новой культуры бактерий. Это Андреас знал по скупым рассказам отца о тех временах.

Но Вахтера манили быстрые деньги. Кроме того, он хотел как можно скорее видеть результаты на молочной ферме, которую они купили в складчину довольно дорого. Поэтому Вахтер пренебрег опасениями отца и дал продукту «зеленую улицу». Как он при этом сумел обойти экспертизу, даже для отца осталось загадкой.

Андреас подозревал, что Вахтер просто подделал ряд отчетов. Тщательного анализа тоже не проводилось, поскольку отец никогда не выносил своих сомнений на публику. Но Вахтер-то все знал! И тем не менее дал добро на свободную продажу. В отсутствие отца, который в то время оказался в отъезде. И даже в известность не поставил. Когда отец вернулся, дело было сделано. Уже тогда отцу стоило задуматься о моральных качествах своего «друга». А дальше все развивалось еще страшнее. Но и тогда отца сразил не столько конец карьеры и научной деятельности, сколько тот факт, что лучший друг не только обманул его, но и подставил.

Андреас добрался до своей машины. Гроза унеслась, но в воздухе все еще пахло озоном и влажной землей. Он вдохнул полной грудью. Перед глазами неотступно стоял образ отца на больничной койке. Его запавшие, в черных кругах глаза, измученный взгляд. Но и в этот момент он не переставал думать о бывшем попутчике. «Оставь это», — прошептал отец бескровными губами, и это были его последние слова. Андреас понял, чего хотел отец, но не стал обещать того, чего выполнить не сможет.

Андреас постоял еще минутку у машины. Потом кивнул сам себе и приготовился ехать. Он все сделал правильно.

— Пропади все пропадом! Где теперь искать этого Лутценберга? — Клуфтингер обращался скорее к себе, но обвел суровым взглядом собравшихся коллег.

— Розыск пока не дал результата, — сообщил Майер. — Ни наш, ни международный.

Клуфтингер встал с кресла и принялся расхаживать вдоль массивного стола.

— В телефонной компании что-нибудь выяснили?

— Запрос сделали, — кивнул Хефеле с дивана, где угнездились все три ближайших помощника. — Но надежды мало. Да и ответ требует времени.

— Делать нечего, будем ждать. А пока займемся этим. — Клуфтингер хлопнул ладонью по коробке из комнаты Андреаса Лутценберга, стоявшей на его письменном столе. — Хефеле, ты… Черт вас всех побери со всеми турками!

Комиссара прервала сирена полицейского автомобиля, выезжавшего со двора на срочный вызов. Говорить под ее вой было невозможно. Он пошел к окну, чтобы закрыть фрамугу, и вдруг остановился.

— Я полный болван! — возопил он, но благодаря не-прекращающемуся реву его никто не услышал.

Он быстро захлопнул окно и, возбужденный, подлетел к коллегам.

— Я понял! Я понял, что все это время не давало мне покоя!

Все недоуменно уставились на шефа.

— Тот телефонный разговор, — обратился он к Штроблю. — Я же тебе сказал, мы что-то пропустили!

Штробль сделал удивленное лицо.

— Сирена! — Клуфтингер взмахнул рукой в сторону закрытого уже окна. — Сирена! Надо запросить все выезды пожарных команд за последние полтора часа по тому району, а возможно, и по всему Альгою. Если понадобится, и по всей Германии.

Бедняги подчиненные в растерянности переглянулись. Клуфтингер, заметив, что его не понимают, счел нужным разъяснить:

— Когда я разговаривал с Лутценбергом, нам тоже мешала сирена. Сирена пожарной машины. Возможно, это наведет нас на след.

В хижине было прохладно, почти холодно. Его слегка знобило. Впрочем, причина могла крыться и в нервном напряжении, которое его не отпускало уже на протяжении трех недель. Он скинул куртку, которая изрядно засалилась у ворота. И не мудрено, сколько уж дней он не менял одежду! Открыв суковатый деревенский шкаф, он скользнул взглядом по его содержимому. На полках — множество толстых шерстяных пуловеров и свитеров, на вешалках — меховые куртки. Разумеется, ведь хижиной они пользовались в основном зимой. Интересно, гостил ли здесь Вахтер? Порывшись в вещах, он все-таки отыскал кое-что, более или менее подходящее для летней поры: выцветшую от времени фланелевую рубашку в клетку со стоячим воротником. Он стянул грязную футболку и отправился к колодцу во дворе, чтобы обмыться. Вода возродила в нем жизненные силы. Освежившись, он уселся на веранде, впервые за много дней он не чувствовал себя затравленным зверьком. Он наслаждался тишиной и покоем, все вокруг дышало легко и вольно, внушая уверенность. Нет, здесь его не найдут. Он посмотрел на небо, где собирались тяжелые облака. Скоро опять пойдет дождь. И тут послышался гул мотора.

— Кое-что есть! — Хефеле колобком вкатился в кабинет, размахивая листом бумаги.

За ним подтянулись и Штробль с Майером.

— Дела обстоят так. — Хефеле, наслаждаясь мгновением славы, приосанился, разгладил пышные усы. — В означенное время во всем Альгое зарегистрировано всего два вызова пожарной команды. Один в Кауфбойрене, но нас он не интересует…

— Почему? — спросил Клуфтингер.

— Там пожарные снимали с крыши кошку одной пожилой дамы и сирены на выезде не включали, — расплылся в широкой улыбке Хефеле, и по краешкам его глаз собрались глубокие веселые морщинки. Однако, заметив, что коллеги не оценили его шутки, он откашлялся и продолжил деловым тоном: — Поэтому остается только один вызов. Угадайте где?

— Черт тебя побери со всеми пожарными в придачу! Ты же не Гюнтер Яух. Говори уже — где?

Клуфтингер не мог больше сдерживать нетерпения. По торжественному тону Хефеле и его манере держаться он сделал вывод, что тот располагает важной информацией.

— Ладно, ладно, нечего так кипятиться, — обиделся Хефеле. — На чем я остановился?

Теперь комиссар по-настоящему вскипел. Его лицо приобрело лиловый оттенок. Хефеле даже испугался.

— Итак: вторая тревога зафиксирована — держитесь крепче — в Вайлере.

Все трое лишились дара речи. Хефеле пару секунд позволил себе насладиться этой немой сценой и продолжил:

— На вызов выехали две пожарные машины с включенными сиренами — все как полагается. Тушить предстояло амбар. В дерево возле него…

— …попала молния, — закончил фразу Клуфтингер.

На этот раз пришлось удивляться Хефеле:

— Откуда вы?..

— Ну конечно, тот самый грохот, когда мы находились у доброй старушки Лутценберг, — вместо комиссара поспешно ответил Штробль. Вдруг его пронзила потрясающая мысль, он едва не задохнулся, но все-таки смог выдавить из себя: — Шеф, значит, он…

— Именно! Пошли! — Клуфтингер, напугав секретаршу в приемной, сорвал с вешалки куртку и помчался по коридору. Через пару метров он остановился и столь же поспешно вернулся в кабинет. Из нижнего ящика письменного стола он вынул свое табельное оружие. Оружия он не любил, но сегодня лучше иметь пистолет при себе.

— Куда вы все спешите? — услышал он за спиной растерянный голос Майера.

— Некогда объяснять. Займись коробкой, — кинул Клуфтингер на ходу, исчезая за поворотом.

Майер обиженно заворчал:

— Вот всегда так, кому гоняться за преступниками, а кому копаться во всяком хламе…

Но его никто не услышал.

Когда они сворачивали на лесную дорогу, дождь разошелся вовсю. Крупные капли барабанили по ветровому стеклу. Та самая погода, про которую говорят: хороший хозяин собаку из дома не выгонит. Но Клуфтингер, обычно предпочитавший смотреть на ливень из окна, сейчас даже не замечал разыгравшейся стихии. Он рассеянно поигрывал ключом от хижины Лутценбергов. Старуха в конце концов согласилась дать второй ключ, когда удалось убедить ее, что племяннику, или внуку, или кем он ей там приходится, грозит смертельная опасность. Убеждать пришлось долго. Сначала Лина Лутценберг тянула время, комиссар уже начал сомневаться: адекватно ли она воспринимает происходящее? Но в конце концов все-таки сдалась под напором полицейских и, пригорюнившись, решилась нарушить обещание, данное «малышу Анди», раз уж тот находится в опасности, в чем заставила Клуфтингера поклясться. Она рассказала, что внучок в самом деле «давесть» был у нее и уехал «пожить» в хижину, которая принадлежит уже многим поколениям Лутценбергов, правда, используется в основном для отдыха. Хижина эта находится южнее Вайлера, в Хинтершвайнхёфе, на границе с Австрией.

Из раздумий Клуфтингера вырвал характерный рокот. Он удивленно посмотрел на Штробля, который покаянно улыбнулся шефу:

— Похоже, сели крепко…

В доказательство этому он нажал на педаль газа, мотор взревел, но колеса пробуксовывали. От проливного дождя дорога раскисла и превратилась в кашу. Они застряли в глухом лесу, вокруг стеной стояли огромные ели. Клуфтингер посмотрел на небо, конца ливню не предвиделось. Вот так всегда, вздохнул он, а вслух сказал:

— Делать нечего, придется добираться своим ходом. Думаю, тут недалеко.

Штробль, чувствовавший за собой вину, послушно вылез вслед за шефом из машины. Он с утра предусмотрительно накинул легкий плащ и теперь мог хотя бы поднять воротник. А на Клуфтингере поверх светло-зеленой рубашки была лишь короткая тужурка от национального костюма. Оба пошлепали по склизкой жиже, вначале осторожно ступая, ибо туфли не годились для такой погоды, а потом уже без разбора, поскольку носки сразу намокли так, будто их только что вынули из стиральной машины. Только из машины носки вынимают хотя бы чистыми. «Ноги либо сухие, либо мокрые», — вспомнились Клуфтингеру наставления матушки, которая советовала надевать ботинки и брать с собой зонт, едва лишь на небе показывалось облачко.

— Черт побери! Ну что за дерьмо! — выругался он, когда левая нога с громким чавканьем по щиколотку погрузилась в грязь.

Вытащив ногу, он не обнаружил на ней туфли. Балансируя на одной ноге, Клуфтингер размахивал руками, чтобы не потерять равновесие. Ветер с дождем хлестал по лицу. Почувствовав, что медленно клонится вправо, он замахал еще сильнее, но и это не помогало. Он заваливался вбок и назад одновременно и уже не мог остановиться. Тогда он просто закрыл глаза и изрыгнул трехэтажное проклятие.

— Держу, — услышал он за спиной голос Штробля, успевшего вовремя подхватить шефа.

Клуфтингер благодарно улыбнулся ему через плечо:

— Чуть не нырнул в эту трясину! Спасибо.

Штробль помог комиссару выпрямиться и собрался двинуться дальше, но тот снова окликнул его.

— Что еще? — обернулся Штробль и только тут заметил, что шеф размахивает в воздухе ногой в белом носке.

— Туфля! Моей туфли не видно! Нет, не может быть! Туфля! Моя туфля!

Клуфтингера точно заклинило, он выкрикивал это слово так, что Штробль даже испугался, не начинается ли у него истерика.

— Вон она, — ткнул Штробль пальцем в то место, куда недавно угодил комиссар.

Хотя с началом грозы температура воздуха резко упала, Клуфтингера бросило в жар. Лицо побагровело, жилки вздулись. Туфля едва угадывалась в грязной луже, когда Штробль поднял большой ком мокрой земли. Черт! Клуфтингер вскипел. Выловив туфлю, он попытался освободить ее от липкой грязи, чтобы оказалось возможным снова надеть ее. Но ничего из этого не вышло.

— Пошли! — рявкнул он Штроблю и с туфлей в руке пошлепал вперед, поджав губы и мрачно глядя на дорогу.

Штробль держался позади, чтобы рассвирепевший шеф — не дай Бог! — не увидел его ухмылки.

— Вон, должно быть, она! — воскликнул Клуфтингер, когда за деревьями показался просвет. У дальнего края поляны перед следующим перелеском виднелась деревянная хижина. Стены ее так огрубели от ветров и непогоды, что она сама точно произрастала из этой земли, как и лес вокруг. Клуфтингер остановился, очарованный, и на время забыл неприятность с туфлей. Там находилась его воплощенная мечта. Кто знает, может быть, однажды…

— Там машина, — вырвал его из грез Штробль.

Действительно. Красный комби, очевидно, и есть «опель» Андреаса Лутценберга. Клуфтингер захромал с дороги за деревья, на ходу махнув Штроблю следовать за ним.

— Прячься, не надо, чтобы нас видели, — зашептал он. — Обойдем опушку краем леска и выйдем прямо перед хижиной.

Клуфтингер описал в воздухе дугу, обозначая направление движения. Штробль кивнул, потом, вопросительно глянув на шефа, положил руку на кобуру. Тот так же взглядом одобрил, но сам хвататься за оружие не спешил.

Пригнувшись, они рысцой пустились петлять меж деревьев. Клуфтингер то и дело скрежетал зубами: в подошву впивались сучки и острые камешки, мокрые шишки и узловатые корни жизнь тоже не облегчали. Он и не предполагал, какой жесткой может быть лесная подстилка. Однако боль лишь краешком касалась его сознания, он был сосредоточен на предстоящем броске.

— Вперед, — скомандовал он, когда оба полицейских оказались на кратчайшем расстоянии от входа на веранду.

И они рванули. Пробежать по открытой местности надо было метров тридцать, но Клуфтингеру они показались марафонской дистанцией. Он бежал изо всех сил, разутая нога то и дело оскальзывалась на мокрой траве, приходилось следить еще и за тем, чтобы не растянуться во весь рост. Когда вслед за младшим коллегой комиссар добежал до веранды, он чувствовал себя на последнем издыхании и не мог сказать наверняка: от возбуждения или из-за лишних пятнадцати килограммов, которые он таскал на животе и бедрах…

Полицейские несколько секунд восстанавливали дыхание и переглядывались, ни один не отваживался постучать. Наконец Клуфтингер собрался с духом и забарабанил кулаком по массивной двери.

— Откройте, полиция!

И тут же пожалел, что открыл карты. Лучше бы не произносить этих слов, а просто постучать. Теперь Лутценберг может запаниковать и накуролесить…

Однако внутри оставалось тихо.

— Господин Лутценберг, мы знаем, что вы здесь. На дворе стоит ваша машина. Откройте немедленно!

Ничего.

Кивком головы комиссар дал Штроблю знак открывать. Тот глубоко вдохнул, задержал дыхание и начал медленно поворачивать ручку, потом распахнул дверь одним рывком и выставил вперед пистолет.

— Полиция! Господин Лутценберг, поднимите руки и медленно выходите! — крикнул он, и его голос слегка подрагивал.

Внутри — по-прежнему никакого движения. Теперь и Клуфтингер почуял недоброе. Он положил ладонь на кобуру. Оба, сощурившись, всматривались внутрь. В хижине огня не было, и черные тучи на небе позаботились о том, чтобы туда просачивалось как можно меньше света. Когда глаза привыкли к темноте, оба удостоверились: комната пуста.

— Проклятие, никого! — Штробль едва сдерживал раздражение, после того как обшарил все углы и даже заглянул под кровать. Он убрал оружие и сел к столу. — Как думаешь, он нас увидел?

— Нет, не думаю. Тогда бы вылез через окно, а все окна закрыты.

Штробль не поленился проверить и снова вернулся на место.

— И что теперь?

Клуфтингер задумчиво пожевал нижнюю губу.

— Надо вызвать подкрепление. Иди к машине и сообщи по рации. Я останусь здесь на случай, если он вернется.

— А если он вернется?

— Тогда и решу, что делать. А ты поторопись, чтобы мне не сидеть тут до Страшного суда.

Штробль вздохнул, высунул наружу нос, покрутил им направо и налево и шагнул в дождь.

Через пару секунд Клуфтингера осенило. Он выскочил следом, прошлепал несколько метров по грязи и крикнул в удаляющуюся спину коллеги:

— Скажи, чтобы привезли для меня ботинки! И сухие носки!

Он уже собрался посеменить обратно, как вдруг на глаза ему попалось то, чего они в спешке не заметили. Да и слабое освещение поспособствовало этому.

Чуть в стороне лежало тело.

— Евгений… Евгений, стой! — Комиссар хотел заорать во всю мочь, но из горла вырвался лишь каркающий хрип. Он откашлялся и сделал вторую попытку: — Евгений!

Штробль успел скрыться в лесу, когда его настиг заполошный вопль шефа. Он понял, что дело серьезное, и галопом поскакал назад. Клуфтингер стоял, упершись взглядом в землю, и на него даже не посмотрел. С такого расстояния Штробль не мог понять, что так заворожило шефа. Он отер с лица струи дождя и заспешил к нему. Когда Клуфтингер поднял голову и отвернулся от темной массы, лежащей перед ним, Штробль поразился его бледности. В лице начальника, еще недавно пунцовом, сейчас не было ни кровинки, он склонился, упираясь ладонями в колени, точно его настиг приступ рвоты. Штробль перешел на бег.

— Что?.. — начал он еще на бегу, но подавился первым же словом.

Когда он сам увидел то, над чем стоял Клуфтингер, у него волосы на макушке встали дыбом. В раскисшей жиже лежал человек. Они пробегали к хижине всего в нескольких метрах отсюда и не заметили его. Но это не было их виной или недосмотром. Мужчина — а Штробль определил по одежде и по комплекции, что это мужчина, и даже догадывался, кем он мог оказаться, — погрузился в грязь и почти слился с ней. Но на этом ужас не заканчивался. Штроблю пришлось наклониться, чтобы разглядеть: лицо трупа по уши затонуло в хляби, а на месте затылка — кровавое месиво.

— Боже милостивый!.. — Потребовалось немало времени, прежде чем он снова обрел дар речи. — Боже, такого я еще не видел!

По широкой дуге обойдя тело, Штробль подошел к Клуфтингеру.

— Как ты? — участливо спросил он, положив руку ему на плечо.

Комиссар выпрямился и отер рот.

— Все нормально. Ты уже понял, кто там? — Он вяло качнул головой в сторону находки.

— Ну, знать не знаю, судя по тому, как он выглядит, но предположить могу. С большой вероятностью это…

— Андреас Лутценберг, — закончил за Штробля Клуфтингер и нервно хохотнул. — Наш, так сказать, убийца.

Не прошло и часа, как небольшую поляну заполонили не менее двух дюжин полицейских. Со всех сторон сыпались проклятия непрекращающемуся дождю, от которого земля окончательно размокла. Чуть погодя подтянулись первые полицейские машины и «скорая помощь». Большинство коллег добралось до места преступления своим ходом, поскольку автомобиль Штробля блокировал дорогу, но некоторые остались там, чтобы удалить препятствие, и, похоже, им это удалось.

Клуфтингер со Штроблем и Майером расположились в хижине, к ним присоединились еще два эксперта-криминалиста. Комиссар сидел у стола и растирал полотенцем ногу. Бывший когда-то белым носок он положил прямо на стол, чем заслужил неодобрительные взгляды криминалистов.

— Следы автомобиля? — обратился он к одному из них.

— Шансов ноль. При такой погоде это то же, что искать замок из песка в песчаной буре.

Клуфтингер нашел такое сравнение чересчур замысловатым, но в принципе согласился с ним.

Полицейский в форме просунул голову в дверь.

— Можно? Похоже, убитым является некто Андреас Лутценберг, — отрапортовал он, протягивая бумажник.

Майер принял его и передал комиссару. Тот долго изучал его, а потом не сдержался:

— Черт бы его побрал вместе с дурацкими тайнами!

Оба помощника энергично закивали головами. Главный подозреваемый в убийстве Вахтера теперь сам лежал в болотной жиже, как доисторическое ископаемое. На лесной опушке. В Хинтершвайнхёфе. В Западном Альгое.

— И что теперь? — осторожно поинтересовался Майер.

Клуфтингер сердито засопел.

— Если Лутценберг и наш клиент, я имею в виду в случае с Вахтером, то уж в этом убийстве его вина исключается, — горько пошутил он.

— Думаешь, оба случая как-то связаны? — спросил Штробль.

— Я тебя умоляю! Это же ясно, как белый день! Помнишь, я говорил, что он был сильно напуган. И как оказалось, не напрасно.

Клуфтингер задумался над словами, услышанными от Лутценберга: «Не все так, как кажется на первый взгляд». Теперь эти слова звучали упреком. Еще несколько часов назад он думал, будто вышел на след убийцы, а теперь — вот, еще один труп.

— Что у вас? — обратился Клуфтингер к экспертам, которые уже начали укладывать свои чемоданчики.

— Ничего стоящего. Целый букет пальчиков, словно тут собирали цветы, как на острове Майнау.

Клуфтингер покачал головой. Ну и сравненьица у этого типа. Он поднялся.

— Патологоанатом здесь?

— Да, и не один. Уже давно работают.

Комиссар направился к выходу и вдруг остановился.

— Кто-нибудь привез мне ботинки?

— О… я… со всей этой суетой… — замялся Майер.

Клуфтингер безнадежно махнул рукой и вышел на веранду.

— Вот так явление! — прокомментировал Георг Бём эффектный выход комиссара. — Дай-ка угадаю: хочешь скинуть килограммчик-другой, и кто-то насвистел тебе, будто нет ничего лучше массажа ступней?

Клуфтингер расплылся в улыбке. Доктор Георг Бём, тридцатипятилетний патологоанатом, пожалуй, был единственным, кому безнаказанно позволялось подтрунивать над ним в такой ситуации. Клуфтингер симпатизировал молодому неунывающему доктору и его неназойливому остроумию. Тот даже в некотором роде поколебал его картину мира… хотя бы в отношении медиков.

— Да вот, решил вернуться к истокам. Учусь обходиться без шмоток, как наши пращуры. Начал с ботинок, чтобы легче было привыкать, — отшутился комиссар, у которого поднялось настроение.

— Слушай, умоляю, когда дело дойдет до штанов, предупреди заранее, чтобы я успел вынуть из глаз линзы!

Да, до такой молниеносной находчивости Клуфтингер еще не дорос.

— Ладно, Жорж, что скажешь по делу? — уел его Клуфтингер, зная, что Георг терпеть не мог, когда его называли Жоржем.

Бём снял бейсболку, прикрывавшую его густые каштановые кудри и защищавшую от дождя загорелое скуластое лицо.

— Ничего, помимо того, что и так очевидно. Ему нанесли смертельный удар вон той дубиной. — Он указал на массивный заостренный кол, выдернутый из ограды и валявшийся неподалеку от трупа. — Ее и переквалифицировали в орудие убийства.

Клуфтингер вгляделся в ясные голубые глаза Бёма, но не нашел в них и следа сожаления. «Наверное, нынешнее молодое поколение уже не способно к состраданию», — грустно подумал он.

— Одно могу сказать определенно, — продолжил Георг, — вы опоздали на час или два, не больше. До того он был еще жив.

Это сообщение снова испортило Клуфтингеру настроение. Он ничего не сказал, а просто хлопнул Бёма по плечу и со словами «Спасибо, доктор» похромал к группе патрульных полицейских. Краем глаза он заметил, как справа кто-то передразнил его походку. Конечно, упрекать весельчака нет смысла: он отдавал себе отчет, как комично выглядит в промокшей насквозь национальной тужурке и без одного башмака, но тот еще позволил себе лишнего.

— Грязевые ванны очень полезны, — расплылся сотрудник в ухмылке.

Однако он не принадлежал к кругу избранных, которому дозволялись подобные вольности.

— Какие успехи? — строго спросил он шутника, явно намекая на отсутствие оных.

— Мы нашли бумажник, — пролепетал тот. — По всей видимости, это Андреас Лутценберг.

— Расскажите то, чего я еще не знаю! — рявкнул комиссар.

Веселость со всех лиц как ветром сдуло.

— Ну, что тут скажешь, — отважился возразить товарищ первого, — дождь смыл все следы…

Клуфтингер кивнул.

Даже природа сегодня против него.

В машине на дороге в Кемптен Клуфтингер чувствовал себя немногим лучше, хоть и сидел наконец в сухости и тепле. Он дал распоряжение заехать по пути к Лине Лутценберг, чтобы сообщить о смерти ее внучатого племянника. Когда дело касалось таких деликатных вопросов, он предпочитал брать их на себя. Конечно же, он не испытывал извращенного удовольствия приносить дурные вести, нет, просто сильно сомневался в способности своих подчиненных исполнить такую миссию, считал, что молодому поколению недостает чуткости. На этот раз все прошло гладко — Лина Лутценберг приняла новость спокойно и даже безучастно. Тут уж потрясение постигло самого комиссара. «Но возможно, — сказал он себе, — старушка давно живет в другом мире. Наверное, так для нее и лучше».

На этом визите испытания не закончились. От машины до кабинета на третьем этаже его точно прогнали сквозь строй. Коллеги не скупились на замечания по поводу его внешнего вида — от «Встал под душ, а раздеться забыл?» до «Боже, как давно уехала твоя жена?», и только секретарша не позволила себе ничего лишнего. Когда он вошел в приемную, она просто онемела.

В кабинете Клуфтингер подсушил волосы полотенцем и переоделся в единственную запасную одежку, висевшую в шкафу, — дорогую черную пару. Костюм хранился там со времен визита министра внутренних дел Баварии, который, совершая предвыборный тур, посетил и их штаб-квартиру. О визите Клуфтингер ничего не знал, поскольку отсутствовал два предыдущих дня. На следующее утро в газете появился снимок, на котором комиссар стоял чуть позади министра в нежно-зеленой рубашке и серой вязаной кофте. Жену тогда чуть удар не хватил. И если бы он не согласился повесить у себя в кабинете представительский костюм «на всякий такой случай», она объявила бы голодовку.

Он как раз расправлял лацканы, когда в дверях появился Дитмар Лоденбахер. Тот слегка прибалдел, увидев Клуфтингера в костюме, но в конечном итоге растерянный взгляд превратился в благосклонный — по всему видно, вкусом комиссара он остался доволен. Клуфтингер не стал открывать начальнику подлинную причину своих переодеваний.

— Эт’то чистой в’ды свинство, — заявил Лоденбахер, наморщив лоб.

Он снял свои шикарные очки без оправы и принялся крутить их в руках. Основой его трехминутного монолога стали требования о том, чтобы в прессу не просочились все обстоятельства происшествия и чтобы дело продвигалось как можно быстрее. Клуфтингеру редко приходилось слышать столько синонимов к высказыванию «нам нужны результаты» в косноязычной, как правило, речи шефа.

— Все собрались в конференц-зале, — бесцеремонно перебила Санди руководителя управления, одновременно улыбкой давая Клуфтингеру понять, что она спасает его от дальнейших тирад Лоденбахера и прекрасно это осознает.

Когда они втроем вошли в зал, повисла мертвая тишина. Во время обсуждения комиссар говорил мало, предоставляя слово другим. И лишь когда Лоденбахер завел свою нескончаемую шарманку и начал поучать, что «надо зас’чить рукава», он вмешался и перешел к конкретике:

— Завтра же я должен знать о Лутценберге все. Где он скрывался в последнее время? Вероятно, ответ даст осмотр его автомобиля. Возможно, он сохранял чеки с заправок или парковок. Выясните, не получал ли он квитанции на штраф. Не пользовался ли кредитом. Кому звонил. Мне нужны все сведения, какие только можно раздобыть, вплоть до того, что он ел и когда ходил в туалет. А прежде всего я хочу получить детальный отчет о содержимом коробки, найденной в его комнате, каталогизированный и с установленными следами. К восьми утра на моем рабочем столе!

Лоденбахер, прерванный на взлете своего выступления, в замешательстве и восхищении смотрел поверх золотого полуободка очков на Клуфтингера, невозмутимо вещавшего с другого конца стола, и когда тот умолк, он осторожно спросил:

— Вы закончили? — И тон его совсем не напоминал высокомерную речь важного должностного лица, скорее мелкого служащего, который испрашивает у начальника разрешения взять слово.

Клуфтингер остался доволен, и коллеги порадовались.

— Делайте, как сказ’но, — закончил совещание Лоденбахер.

Покидая вместе с ним конференц-зал, Клуфтингер ловил на себе преисполненные уважения взгляды подчиненных.

В коридоре Лоденбахер отвел комиссара в сторонку.

— Вы ведь умеете п’ставить прессу н’место? — зашептал он. — Не с’бщайте им о вр’жде Вахтера с Лутценбергом. Прьчиной смерти д’статочно н’звать черепно-м’зговую травму, не вдавайсь в п’дробности.

Клуфтингер уже собирался согласно кивнуть и отчалить, как вдруг Лоденбахер добавил нечто несусветное:

— Как п’лагаете?

Клуфтингер оторопел: еще ни разу за два года начальник не поинтересовался его мнением. Возможно, все дело в костюме.

— Все представим в лучшем виде, — пообещал он.

— Да, ужп’старайтесь. — Интонации в голосе Лоденбахера звучали куда доверительнее, чем полчаса назад.

На прощание он хлопнул Клуфтингера по плечу и вскоре исчез из виду, а комиссар еще несколько секунд стоял открыв рот.

По дороге на ужин к родителям Клуфтингер опустил стекло. Темнело, время близилось к девяти. Дождь прекратился, в воздухе пахло мокрым асфальтом и свежескошенной травой.

Где-то между Кругцелле и Альтусридом он обратил внимание на тишину и покой, царящие в природе, хотя тяжелые дождевые облака все еще медленно ползли по небосводу. Он отрешился от всех забот и до самого родительского дома наслаждался умиротворением.

— Вай, это ты! Пришел-таки. А я уже выключила духовку и поставила клецки в холодильник. Я ведь приготовила тебе клецки с сыром, — встретила его мать знакомым потоком слов. — И с рубленым яйцом. Вчерашние-то размороженные вряд ли могли прийтись тебе по вкусу. Отец вон умял две порции и слопал весь лук, ты же знаешь, как он его любит. Давай садись и ешь салатик, а клецки я сейчас подогрею.

Тут ей бросился в глаза необычайно торжественный прикид ее сына.

— Вай, что у тебя сегодня за день? Был какой-то официальный прием?

Клуфтингер опустил растерянный взор и со смущением понял: он так и не снял черный парадный костюм.

— Да нет, ничего официального. Просто во время операции вымок под дождем да перепачкался, вот и пришлось переодеться.

— Вай, а гроза-то какая была! Ты не простудился? Ты и без носков?! А грязную одежду давай, я ее постираю. Она ведь тебе нужна? — засуетилась мать.

— Нет, нет, оставь. Эрика объяснила мне, как пользоваться машинкой. Я все постираю сам.

— Ты? Нет уж, малыш, такого я не допущу. Да ты и забудешь. Свалишь все в пакет, забудешь в машине, а пятна потом и не выведешь, знаю я тебя.

Клуфтингер снова вернулся в те времена, когда жил с родителями и мать не упускала случая наставлять и опекать его на каждом шагу. Он едва не сорвался, но взял себя в руки и мягко остановил ее:

— Мама, все в порядке. Я уже большой мальчик, справлюсь. Оставим это, ладно?

— Пожалуйста. Я только хотела тебе помочь. — Мать поджала губы, совсем как делал это он. — Ладно уж, пойдем, дам тебе отцовские носки. Оно хоть и лето, а без носков ходить не пристало.

Против носков возразить было нечего, и Клуфтингер поплелся за ней.

Через несколько минут Мария Клуфтингер уже очистила новую порцию лука, и теперь он уютно шкворчал на сковородке. Ее «малыш» занял свое любимое место у окна, на короткой стороне угловой скамьи и с аппетитом уплетал салат. Честно признаться, клецек ему не слишком-то и хотелось: во-первых, их стало слишком много в его жизни, а во-вторых, из головы никак не шли картины сегодняшнего дня. Но огорчать мать он не стал — в конце концов, она, наверное, полдня готовила его любимое кушанье, несмотря на то что ограничивала супруга в такой жирной пище, богатой холестерином, — и изобразил на лице радость. Отказ стал бы смертельной обидой.

— Ну, рассказывай, — вместо приветствия потребовал отец, входя в кухню. — Каков результат сегодня?

— Папа, я тебя умоляю! У меня был тяжелый день. Можешь себе представить, у нас убили убийцу! Мы случайно вышли на его след, а вместо подозреваемого нашли в грязи у лесной хижины труп злодея с проломленной головой. С меня на сегодня хватит!

— Вашего убийцу? Бывшего подозреваемого, ты имеешь в виду?

— Да, папа, да.

— Еще в полицейской академии нас учили: никогда не ограничиваться одной версией. Никогда не делать поспешных выводов. Все подвергать сомнению и все проверять. Я хорошо запомнил эти слова и, пока служил, никогда от них не отступал.

— Покажи мне еще хотя бы одного подозреваемого! И я с радостью возьму след. Да и вообще, про «нашего убийцу» это я так, образно. Но согласись, ведь вполне возможно, Вахтер на совести «нашего мертвеца». Вся беда в том, что теперь на нас висит уже два трупа, — слегка раздраженно возразил Клуфтингер.

— Знаешь, сынок, вам стоит подумать, нет ли в этих убийствах одной подоплеки. У нас вот был подобный случай. Поразмышляй-ка на досуге.

— У вас? Убийство?

— Нет, какое убийство, я же служил не в криминальной полиции. Два поджога, но между ними оказалась тесная связь.

— Боже правый, отец! Ну ты сравнил! — взвился Клуфтингер, но тут же, устыдившись, сбавил тон. — Мы и исходим из того, что связь есть. Но сравнивать какие-то поджоги времен пятидесятых с двойным убийством — это уж слишком! Ты был отличным полицейским, папа, но позволь мне делать мою работу, как я ее понимаю.

Дальнейший разговор отца с сыном не вылился в неприглядную перепалку вследствие двух причин. Во-первых, Клуфтингер страшно устал, а главное — оба знали, что мать очень тяжело переживала, когда «ее мужчины» ссорились. Поэтому Клуфтингер счел за лучшее поскорее отправиться домой.

Провожая сына до дверей, Мария Клуфтингер снова обрушила на него водопад словоизвержения:

— Раз у вас новый труп, значит, завтра ты опять будешь выступать по телевидению. Обязательно надень этот костюм! Он очень идет тебе. Ты в нем такой представительный. Вы его вместе с Эрикой покупали? Давно? Где?

— Кажется, в торговом доме «Хортен». Во всяком случае, на распродаже. Перемерили кучу всего. Я так обрадовался, когда этот понравился и Эрике. И совсем недорого. Во всяком случае, не пришлось ехать в Метцинген, как хотела Эрика. Она говорила, там лучший шопинг, дизайнерские вещи по цене производителя. Слава Богу, обошлось. Хочешь знать мое мнение? Наша национальная тужурка ничуть не хуже. — Клуфтингер взялся за ручку двери.

— Нельзя все время ходить в тужурке, тем более когда тебя показывают по телевизору. Надень, пожалуйста, этот костюм. Хотя бы ради меня.

— Хорошо, мама.

Он только собрался шагнуть за порог, как мать, оглянувшись украдкой, схватила его за руку и заговорщически прошептала:

— Вот тебе, малыш.

Клуфтингер закатил глаза.

— Мама, мне не нужны деньги. Я достаточно зарабатываю.

Госпожа Клуфтингер скроила обиженную мину.

— А раньше ты радовался, когда мы давали тебе в школу «молочные деньги». И потом тоже…

— То раньше. А теперь я уже вырос из коротких штанишек. Мне уже пятьдесят шесть. И худшие времена давно позади.

Мать на самом деле обиделась.

— Тогда нечего топтаться на пороге, — буркнула она и сунула банкноту в пятьдесят евро обратно в карман передника.

Клуфтингер почувствовал, что нервы больше не выдерживают. Наверное, сегодня лучше было не заходить.

В кабинете зазвонил телефон.

— Клуфтингер.

— Бог в помощь, Штоль мое имя. Вы меня знаете, только вот не вспомните. Я держу сыроварню в Бёзершайдэгге. — В голосе сыровара слышалась подавленность. — Мне так надо вам кой-чего сказать, господин комиссар. Я тут прочитал про убийство в горной хижине. Там ведь, поди, молодого Лутценберга убили?

Клуфтингер онемел. Звонивший не мог знать имени убитого, за стенами президиума оно нигде не упоминалось.

— Откуда вам это известно, господин Штоль? — оправившись, строго спросил комиссар.

— Такая вот тупая башка. Я вроде как того, чуток виноватый, господин комиссар. Вот и не дает мне это покоя.

Клуфтингер ничего не понял из такого объяснения. Что общего может иметь этот фермер с убийством? Он напрягся.

— Слушаю вас.

— Так вот. Вы, знаете ли, были у нас. Вы с вашим коллегой. Я еще сказал вам, что Лутценберг иногда бывает у тетушки в Вайлере, — сообщил Штоль и, кажется, раздумал говорить дальше.

— Так. И что?

— Потом-то задним умом я еще вспомнил, что старый Лутценберг все вспоминал хижину в горах, вроде как тоже их имущество. Да говорил еще, что сынок, бывает, ездит туда. Чтобы «поразмышлять» на природе. Мне еще тогда смешно показалось: поразмышлять, видишь ли. А потом я прикинул: если парень живет-то в низине, так ведь у них там всегда туман, вот он, стало быть, наверх-то и ездит, чтобы солнце увидеть. Так я тогда подумал. Поэтому оно в башке-то и засело.

Было понятно, что человек немного освоился и стал словоохотливее.

Клуфтингер решил слегка подтолкнуть неторопливого рассказчика:

— Господин Штоль, давайте ближе к делу. Какое это имеет отношение к убийству Лутценберга и в связи с чем вы чувствуете за собой вину? Объясните наконец, будьте добры.

— Ну да, ну да. Так вот, значит, пораскинул я умишком и хотел уж звонить в президиум. Я так и сказал жене, чтоб она вам позвонила.

— И что дальше? — поторопил Клуфтингер, которому раньше этот человек показался скорее неразговорчивым.

— Вай, так ведь запамятовали оба.

— Что запамятовали?

— Так позвонить. Худая башка у обоих. А вчера с утречка он и звонит. Но тут уж я один виноватый.

— Кто куда звонит? — Клуфтингер уже запутался.

— Так к нам. А кто — не знаю. Он не назвался. Только сказал, будто друг того Лутценберга, Андреаса.

— И чего он хотел?

— Вот. Того же, чего и вы. Где, мол, молодой Лутценберг, потому как в Меммингене его нет, и теперь тот, который звонил, его ищет. И что лучше, мол, найти поскорее, потому как ежели не найдет, так много денег у него сквозь пальцы просочится. Так и сказал — заказ какой-то важный. Ну, я ему сказал, как и вам, мол, тетка у него живет в Вайлере. А потом и про эту хижину. Чтоб заглянул туда. Только наверняка-то не знаю, где она, вот, сказал, у тетки-то и спроси. А потом уж задним умом подумал: какой такой договор? Молодой-то Лутценберг учительствует, подумал я. Нет, тут что-то нечисто. Вот теперь, стало быть, и выходит, это я виноватый в его смерти. Потому как сказал этому, где найти. А он, может, и есть убивец. Тот, который звонил-то. — В голосе Штоля опять послышались нотки раскаяния.

— Понятно. А когда мы были у вас, вы не могли вспомнить об этой хижине? — Вопрос Клуфтингера был скорее похож на упрек.

— Так вот, стало быть.

— Господин Штоль, у вас определился номер звонившего?

— Нет, у нас такого нет. У нас в сыроварне телефон-то такой, что в него надо пальцем крутить.

— Вам не показался каким-то необычным его говор? Он говорил на диалекте или на литературном немецком? А может, в голосе был иностранный акцент?

— Не, не. Ничего такого. Скорее уж на чистом немецком. Хотя, может, и из наших. Я уж ничего больше не понимаю.

— Что еще сказал тот мужчина? Возможно, нам это пригодится.

— Спасибо сказал. Вот и все.

Клуфтингеру больше никакие вопросы не приходили в голову. Он поставил Штоля в известность, что, возможно, еще вызовет его для опознания голоса, и попрощался, не считая нужным поблагодарить за звонок. Он был страшно зол на сыровара. Пусть уж сам разбирается со своей совестью. А у него есть заботы и поважнее.

Он поставил локти на стол, опустил голову в ладони и прикрыл глаза. Что он упустил? Наверное, надо было настойчивее расспрашивать фермеров в Бёзершайдэгге, а ему мешала мысль о пармезане. Но что бы это изменило? Тогда они вообще не знали, что их заинтересует молодой Лутценберг. И откуда было знать, что Штоль сообщил не все известное ему? В чем он может себя упрекнуть? А как незнакомец вышел на след Лутценберга? Наверное, тоже пообщался со старухой. Конечно, это она разболтала. Теперь, задним числом, он понимает: напрасно они так недооценили Лину Лутценберг. Правда, местная полиция получила указание усилить патрулирование в районе ее улицы, но разве бы она выдала им внука, появись тот у нее?

На половину двенадцатого Клуфтингер назначил совещание, но ничего решительно нового он от него не ожидал.

В дверь постучали, вошли Штробль и Майер. Они закончили с пресловутой коробкой из комнаты Лутценберга.

Майер сообщил без особого энтузиазма, что, кроме других фотографий, на которых Вахтер то с выскобленной, то с зачерканной физиономией позирует вместе с отцом Андреаса, ничего особо интересного не обнаружилось.

— Мы перелопатили все. В основном тексты — это оригиналы или копии газетных статей из времен совместной деятельности Вахтера и Лутценберга. То ли отец собирал эти заметки, то ли сын нашел их позже и оставил комментарии. Возможно, он раскопал их в каких-нибудь архивах или библиотеках.

— И что конкретно он комментировал? Или это все-таки делал его отец?

Штробль опередил Майера с ответом:

— Нет, пометки делал сын. У нас достаточно образцов его почерка с квартиры в Меммингене. Почерки у обоих схожи, но тут определенно Андреас Лутценберг.

Майер снова перехватил инициативу:

— Он делал одно и то же: подчеркивал те места в статьях, где, по его мнению, с отцом обошлись несправедливо, особенно где превозносят Вахтера. А в разных интервью Вахтера все поля исчерканы замечаниями типа «неслыханно!», «подло!», «гнусная ложь!» или просто «свинья!». Вот вам и мотив: глубокая личная неприязнь. Определенно он не мог простить бывшему компаньону отца его успешной карьеры.

— А что про отца? По нашим сведениям, он добровольно ушел из профессии и открыл частную сыроварню, так ли это? — спросил Клуфтингер, не ожидая, впрочем, от коллег ответа.

— Мне вот что бросилось в глаза, — непривычно вкрадчиво продолжил Майер, — причем только после повторного или даже третьего прочтения. Не знаю, правда, может, это мои домыслы… В общем, я задался вопросом: почему Андреас Лутценберг так ненавидел Вахтера? И именно благодаря его комментариям я обратил внимание, что в начале опытов оба молодых ученых были как бы на равных. У обоих берут интервью, обоих упоминают с одинаковой частотой и представляют командой: пишут об их проекте, их успехах, их достижениях.

Клуфтингер взглядом показал Майеру продолжать, даже Штробль, который наверняка знал в общих чертах соображения Майера, весь превратился в слух.

— А потом, когда в специальных журналах пошли сообщения, что новые исследования вскоре завершатся прорывом в молокообрабатывающей промышленности, имя Лутценберга практически не упоминается. Публикуют и цитируют исключительно Вахтера. А тот говорит уже о своих разработках, о своем институте. Лутценберг уходит в небытие. Постороннему человеку в глаза это не бросается, и если бы не пометки Андреаса… Да. Так вот, дальше разразился скандал, и Вахтер снова переходит на «мы», «нас» и, более того, выдвигает Лутценберга на передний план. Как ответственного за происходящее. Не знаю, но, может, этим объясняется ненависть сына к Вахтеру. Он посчитал, что Вахтер сделал из отца козла отпущения. Но возможно, мои выводы и неверны. — Майер скромно опустил глаза.

— Все логично! Да. Если это так, то становится понятным, зачем Андреас Лутценберг вошел в контакт с Вахтером. Он жаждал посмертной реабилитации отца. Хорошо, очень хорошо, Майер.

Майер расцвел. Он просто купался в лучах похвалы шефа.

— В коробке мы обнаружили еще кое-что, — вмешался Штробль.

— Что же? — Клуфтингер всегда поощрял дух соревнования в подчиненных.

— Вот. — Штробль разложил перед шефом ряд фото.

Комиссар бросил рассеянный взгляд. На всех оказался изображен один и тот же хозяйственный двор, очевидно, заброшенное крестьянское хозяйство с большим крытым строением — то ли бывшим гумном, то ли механическим цехом. На некоторых снимках перед ним стоял автомобиль для транспортировки грузов, а на одном — даже тяжелый трейлер с крытым верхом. Небольшая фотосерия задокументировала его отправление от означенного сооружения. Не все фотографии были резкими, большинство размытыми и довольно темными.

— На всех снимках один и тот же двор. Представления не имею, где это может быть. Расстояние между фотографом и объектом довольно значительное, номера трейлера идентифицировать невозможно, к тому же на брезенте прицепа нет никаких логотипов. Эксперты в лаборатории тоже подтвердили: увеличить номер так, чтобы его можно было прочесть, не удается.

Клуфтингер, погруженный в размышления, проговорил вполголоса:

— Зачем он это снимал? Почему эти фотографии сложены в коробку вместе с испоганенными снимками Вахтера и вырезками из газет?

— Очевидно, Андреас Лутценберг вышел на какой-то след.

Клуфтингер внимательнее рассмотрел фото. Возможно, мелькнет что-либо знакомое из его поездок или отпускных походов, какие-нибудь характерные черты… Нет, ничего. Вокруг хутора только луга да небольшой лесок. Правда, неподалеку просматривается еще один крестьянский двор, но и он похож на сотни других между Брегенцем и Аугсбургом.

— Необходимо выяснить, где все это снято. Возможно, тогда мы продвинемся. А съемку со спутника можно задействовать? Если уж американцы во времена их «Бури в пустыне» смогли рассмотреть каждый кустик в Ираке, каждый бассейн Саддама, то уж в Альгое-то можно найти одинокий хутор? Добейтесь разрешения.

— Будет сделано. Есть подходы, — отрапортовал Штробль, тем самым давая понять, кто в этом задании главный, кто берет на себя руководство данным полем деятельности.

Когда помощники ушли, Клуфтингер подкрутил рычажок на своем офисном кресле и откинул спинку немного назад. В непринужденной позе ему всегда легче думалось.

Кто знает, вполне вероятно, Лутценберг, которого они нашли в грязи у горной хижины, на самом деле убийца Вахтера. Ответ они могли бы получить, взяв того живым. Клуфтингер вздохнул. Два часа, а может, и всего лишь час! Если бы они прибыли на место преступления раньше!

Но как бы то ни было, теперь есть новая зацепка.

Он взял любимый блочок бумаги для заметок с логотипом пивной и пометил себе: на следующей летучке дать подчиненным задание выявить всех бывших сотрудников, работавших у Вахтера и Роберта Лутценберга. Если кто-то терся с ними в одной лаборатории или хотя бы отделе, то они должны знать, какая кошка между ними пробежала и почему сын одного из бывших партнеров занимался всей этой историей даже после смерти отца. Там кроется причина, почему обе семьи разошлись, и это в один голос подтверждали обе дочки Вахтера. А Клуфтингер ни секунды не сомневался, что тут они не покривили душой.

Он набрал по внутреннему номеру секретаршу и попросил ее связаться с администрацией местного самоуправления в Вайлере и запросить свидетельство о смерти Роберта Лутценберга, отца Андреаса. В нем должна быть указана причина смерти. Помимо этого, ему нужны полные данные врача, подписавшего это свидетельство.

Не то чтобы комиссар видел в этом какую-то перспективу для следствия, просто он хотел узнать, от чего Роберт Лутценберг умер в столь сравнительно молодые годы.

Санди приложила все усилия, и уже через полчаса у него на столе лежала справка о том, что Роберт Лутценберг умер от рака желудка. Впрочем, в справке причиной было указано: «в результате полиорганной недостаточности», но как следствия осложнения онкологического заболевания. Еще через десять минут в кабинете зазвонил телефон, и Санди соединила его с лечащим врачом Лутценберга.

Врач на диалекте, говорящем о его происхождении из Линдау, поблизости от Швейцарии, сообщил, что Лутценберг долгие годы страдал гастритом. Часто открывалась язва, мучили колики. К тому же он являлся заядлым курильщиком, всегда напряженным, постоянно нервозным. Однажды его все-таки удалось уговорить обследоваться. Так и был диагностирован рак. Попробовали удалить часть желудка, но не помогло: метастазы обнаружились почти во всех органах. Безнадежный случай. Больной, кстати, до последнего не бросавший курить, через шесть недель скончался дома. Ему давали только морфий для купирования острых болей.

Клуфтингер повесил трубку, призадумался и решил, что информация небесполезна, хоть и не продвинула его в расследовании. Ладно, в конце концов, многих надежд на эту версию он и не возлагал.

После вчерашнего суматошного дня сегодняшний показался ему тоскливым. Никаких новых сенсаций не обнаруживалось, поэтому после четырехчасового совещания он мог со спокойной душой отправиться домой и подумать о предстоящем вечере.

Значит, четверг можно считать вычеркнутым. Будем надеяться, следующий день принесет что-то новенькое.

Ладно, по крайней мере вечерок занят. Он внезапно вспомнил: по четвергам проходят репетиции.

Клуфтингер испытал прилив энтузиазма: хорошо, что он так и не выгрузил этот чертов барабан из машины, теперь не надо будет его загружать.

Репетиция оказалась для него не только первой за последние две недели, но и первой, которой он искренне радовался более чем за месяц. Вполне вероятно, дело оказалось в том, что дома ему было так одиноко, хоть удавись. И вдруг его словно молнией поразило: сегодня же последняя репетиция перед пятничным выступлением! Не то чтобы после трудного дня он целый вечер болтал с женой, но одно ее присутствие, ее сочувственное молчание успокаивали его. Только теперь он это осознал. И разозлился на себя, припомнив поговорку: что имеем, не храним, потерявши — плачем.

Проглотив ком в горле, он отправился на репетицию. От этих сентиментальных мыслей не останется и следа, когда он окажется в мужской компании, где разговоры крутятся отнюдь не вокруг душевных переживаний.

— Ха, в нашем полку прибыло! — хлопнул его по плечу коллега по оркестру.

Клуфтингер, который в этот момент вынимал барабан из багажника, вздрогнул от неожиданности, зато к нему тотчас же вернулась уверенность: мир по-прежнему в полном порядке, хотя бы здесь, где не существовало проблем, которые не решили бы всем «полком».

Когда он вошел в помещение музыкального общества на втором этаже пожарного депо, ему навстречу расплылся в улыбке Йохан, давний приятель.

— Ой, начальник, это не я!

Шутка была не первой свежести и от частого употребления не становилась смешнее, но Клуфтингер поддержал игру:

— А ты уверен, Йохан? Кое-какие улики ведут прямиком к тебе…

Йохана все звали «жердью» из-за тощих рук и ног и почти лысого черепа, так что при росте метр девяносто он казался еще длиннее. И вот этот верзила серьезно вгляделся в лицо Клуфтингера, пока не убедился, что тот шутит, потом издал хриплый смешок, больше похожий на кашель, и хлопнул по стулу рядом с собой. Он искренне обрадовался приходу Клуфтингера. С тех пор как его одолела астма, пришлось сменить тубу на тарелки, а когда приятель отсутствовал на репетиции, ему приходилось еще обслуживать и большой барабан.

— Хорошо, что пришел, Клуфти!

— Спасибо, Ханзи, — изобразил сердечную благодарность Клуфтингер, который знал, что он так же ненавидит свое прозвище, как и Клуфтингер свое.

Репетиция прошла хорошо, хоть комиссар и получил от дирижера несколько неодобрительных взглядов за несвоевременное вступление. И теперь пришло время самой приятной части вечера, а для многих и самой важной. Клуфтингер уж не раз удивлялся, зачем заниматься столь обременительным хобби только для того, чтобы использовать его как повод для дружеских посиделок за кружкой пива.

Сегодня, когда почти полный состав оркестра ввалился в «Мондвирт», ближайшую пивную, комиссар пользовался особым спросом. Ему пришлось изворачиваться, как ужу, отвечая на сыпавшиеся со всех сторон вопросы, выдать пару «секретных» деталей, разумеется, под честное слово, мол, дальше это не пойдет, чтобы потом в кругу семьи друзья-приятели могли похвастаться с трудом добытой информацией «из первых рук». Как бы то ни было, но Клуфтингеру удалось дипломатично рассказать много ничего не говорящего, никого не обидев и не заслужив репутацию зазнайки.

— Если хочешь знать мое мнение, — вступил в разговор Йохан, — этот Вахтер получил по заслугам.

Многие дружно закивали.

Клуфтингер навострил уши:

— Ты его знал?

— Ага, кабы знал, так в морду б дал, — сказал Йохан и подрос еще на пару сантиметров, сорвав одобрительный смех и похлопывания по спине.

— Он сбил нам цены на молоко, — объяснил Рожок, который, как и Йохан, являлся фермером.

Грегор Мерк получил свое прозвище из-за дирижера, который на репетициях постоянно требовал от него: «Рожок, темп!»

— Что значит сбил цены? — невинным тоном спросил Клуфтингер, будто интересовался исключительно из личного любопытства.

— С тех пор как он тут объявился, за молоко нам платят гроши, — пожаловался Грегор.

— Нет, погоди, не совсем так. Цены они снизили не сразу, сначала все было по-старому, а потом уж все время говорили: рыночная экономика, мол. Так вроде. А нам из-за нее пришлось экономить на каждой марке, — подхватил Йохан, гордый тем, что удалось щегольнуть острым словцом.

— А при чем тут Вахтер? — Клуфтингер хотел докопаться до сути.

— Так ведь наши денежки пошли на его содержание, — вошел в раж Грегор. — Он снимал сливки, а мы остались с сывороткой из-под простокваши. Вот при чем!

Клуфтингер решить больше не подливать масла в огонь, его коллеги по цеху уж слишком завелись. Он взял себе на заметку позже выяснить всю подноготную.

— Как твое колено, Клуфти? — внезапно вырос перед ними Пауль с кружкой пива. — Ну-ка уступи место мастеру, Рожок! — заставил он потесниться Грегора и, кряхтя, плюхнулся на скамью.

Клуфтингер смекнул: Пауль намекал на представление с погоней на кладбище, как-никак у него там оказались «места в партере». Но сейчас его не столько задевали воспоминания о той неприятной истории, сколько мучила упущенная возможность взять Андреаса Лутценберга живым.

— Нормально, — немногословно ответил он.

— Зрелище было еще то, там, на похоронах, — продолжал развивать тему Пауль. — С того дня мы все, кто там присутствовал, делали ставки, появишься ли ты еще на репетиции. Ты стал такой знаменитостью!

Клуфтингер вымученно улыбнулся и перевел разговор в другое русло:

— О чем я хотел тебя спросить, Пауль, не знаешь, случайно, где бы это могло быть?

Он вынул из заднего кармана фотографию одинокой фермы с домом и хозяйственной постройкой.

Пауль недоверчиво покосился на него:

— А это по твоему делу, да?

Клуфтингеру ничего не пришло в голову, чтобы выдать какую-нибудь правдоподобную версию. Мысли кружились роем, и ни одну не удавалось ухватить. Поэтому он честно признался:

— Ну… некоторым образом.

Лицо трубача тут же прояснилось и исполнилось значительности.

— Ну-ка, дай сюда, раз уж это так важно.

Он чуть не вырвал фото из рук комиссара. Возможность принять участие в расследовании убийства льстила его самолюбию. Он подслеповато вглядывался в снимок, подержал его на свету, покрутил так и сяк, даже оборотную сторону чуть не обнюхал и все-таки с сожалением признал:

— Нет, не знаю. — И тут же оправдался: — А ведь никто не исходил все наши места, как я.

— Это точно. Потому и спрашиваю, — искренне согласился Клуфтингер, запихивая фотографию обратно, и успокаивающе добавил: — Все равно ты мне очень помог.

Польщенный Пауль кивнул и отхлебнул из своей кружки знатный глоток пива.

Клуфтингер не сильно покривил душой. По крайней мере теперь можно быть уверенным, что двор этот стоит не в окрестностях Альтусрида, которые Пауль на самом деле знал как свои пять пальцев.

Пятничное выступление прошло успешно, и выходные, несмотря на манящую погоду, Клуфтингер провел дома, по большей части в постели или на диване. Оказывается, за неделю он страшно вымотался. Хорошо еще, в субботу успел до закрытия магазинов закупить продукты на воскресенье, по крайней мере запастись колбасой и хлебом, чтобы ничего не пришлось готовить. Он наслаждался свободой холостяка — есть перед телевизором руками, не стесняясь, пускать ветры и ходить по дому в старых спортивных штанах. Этим все и ограничилось. Спать он лег рано.

Утром в понедельник он с новыми силами взялся за дела. Не заезжая в президиум, он решил с утречка пораньше заявиться на завод в Кругцелле. Позвонив секретарше старшего владельца предприятия, он попросил ее на восемь тридцать обеспечить ему встречу с обоими Шёнмангерами. Спрашивать, найдется ли у них для него время, он не счел нужным.

Фрау Мозер перезвонила ему почти сразу и сообщила, что в означенное время господин Шёнмангер будет ждать его у себя в кабинете, сын тоже подойдет.

— Чем могу служить, господин комиссар? — Карл Шёнмангер отложил бумаги и поднялся из-за стола, чтобы пожать визитеру руку.

— У меня появился к вам еще ряд вопросов.

— Хорошо, присядем сюда. — Он сделал жест в сторону мягких кресел. — Кофе, господин Клуфтингер?

— С удовольствием, если не затруднит.

На завтрак он выхлебал чашку растворимого кофе, и это ни в какое сравнение не шло с тем, который готовила ему по утрам жена.

— Ну что вы, какие трудности! Мы закупили несколько кофейных машин, автоматических, они сами мелют зерна, сами варят и мгновенно выдают свежий кофе. Сын настоял на их приобретении.

Не успел Клуфтингер начать разговор по существу дела, как вошла фрау Мозер с ароматным кофе. Точно как в дорогущем кафе.

— Господин Шёнмангер, меня, собственно, интересует вот какой вопрос: на чем основывается ваша ценовая политика при закупке молока у фермеров? Цены твердые или как-то варьируются?

Шёнмангер подобного вопроса явно не ожидал, но ответил сразу, без утайки:

— Ну, все молочные фермы у нас на договорах, по истечении определенного срока цены пересматриваются. Крестьяне живут в основном на государственные субсидии в соответствии с общей политикой Евросоюза. А наши выплаты для них лишь дополнительный доход. Однако деньги мы им выплачиваем регулярно, по мере забора продукции. Субсидии они получают раз в год, многие растрачивают их почти сразу, а потом едва сводят концы с концами.

— Все ли фермеры получают одинаковую плату за молоко?

— В принципе да. Но имеются некоторые особенности. У нас есть фермеры, чьи прадеды поставляли молоко на наше производство. За них мы несем некую ответственность и не можем бесконечно снижать цену. Вот, например, есть один старый крестьянин, у которого осталось в коровнике шесть голов. Он привозит молоко сам, на тракторе, чтобы сэкономить на молоковозе. Иногда в его молоке содержится такое количество микроорганизмов, что приходится его выливать, но мы будем принимать его продукт и дальше, пока он держит хозяйство. А что делать? Мой сын, разумеется, категорически против.

При этих словах в кабинет ворвался Петер Шёнмангер и вместо приветствия выпалил с порога:

— О чем речь?

— О ваших ценах на сырье, господин Шёнмангер, — спокойно ответил комиссар.

Юниор тоже не ожидал такого поворота дела и растерянно посмотрел на отца.

— Не волнуйтесь так! — бросил ему Клуфтингер и снова обратился к Карлу Шёнмангеру: — А вам известно, что крестьяне ропщут на низкие закупочные цены? И мне хотелось бы знать, как у вас производятся расчеты.

Как он и полагал, Шёнмангер-сын не смог сдержать раздражения.

— Что? Низкие цены? С чего это вы взяли? Они могут сколько угодно вопить, эти крестьяне! А мы — современное предприятие, которое нацелено на рентабельность! Поскольку конъюнктура на рынке меняется, мы рискуем головой! А за их спинами стоит государство со своими субсидиями. И они еще имеют нахальство диктовать нам цены! Нет уж, увольте! Это мы здесь хозяева, и мы определяем ценовую политику. А они зависят от нас. Если мы не станем закупать у них молоко, куда они с ним денутся? И я всегда ставил и буду ставить этих крестьян на место. Не нравится — мы можем спокойно закупать сырье в другом месте.

— И в каком же другом месте, если не на близлежащих молочных фермах, позвольте спросить? — с настороженной вежливостью осведомился Клуфтингер.

— Мало ли в стране крестьянских хозяйств! — огрызнулся Петер Шёнмангер и как-то вдруг осекся. — По сравнению с тем, что платят большие фирмы в Верхней Баварии, например, наши фермеры купаются в золоте. Давно пора и нам идти в ногу со временем, да вот отец никак не может отказаться от своих романтических представлений о «наших» старых поставщиках, разве нет?

— Разумеется, наших, если тебе угодно так именовать, — остановил излияния сына старший Шёнмангер. — И пока я возглавляю фирму, я и несу ответственность за тех, кто поколениями работает вместе с нами.

— Спасибо. Это все, что я хотел узнать, — поднялся комиссар.

По дороге к своему «пассату» Клуфтингер злорадно усмехался, довольный тем, как ловко он утер нос юнцу: с отцом респектабельно попрощался за руку, а сына удостоил едва заметным кивком.

По дороге воображение живописало ему картины, как взбунтуются против юниора фермеры, когда Карл Шёнмангер сложит с себя полномочия руководителя фирмы. А самое главное: было ли заявление Петера о других источниках поставок одной лишь бравадой?

В своем кабинете Клуфтингер решил первым делом навести порядок на письменном столе. Возможно, порядок на столе восстановит порядок и в мыслях. Он разместил отчеты по соответствующим стопкам, фотографии сложил отдельно. Из заднего кармана вынул снимок одинокого хутора и присоединил его к общей куче. Усевшись в кресло, он понял, что еще не готов сосредоточиться на работе, поэтому вскочил снова, смочил в раковине матерчатый носовой платок, который по настоянию жены всегда носил в кармане брюк, и принялся протирать поверхность стола. Потом выстирал платок мылом, прополоскал и повесил сушиться на спинку кресла. Сын назвал бы его действия «отлыниванием от работы».

Сев за стол, он снова взял в руки изрядно надоевший снимок и уставился на него, чтобы хоть чем-то заняться. Внезапно его точно кольнуло, он аж подпрыгнул в кресле и выудил из кучи соответствующий негатив, радуясь как ребенок, что благодаря наведенному порядку искать долго не пришлось. Зажав находку в кулаке, он выскочил из кабинета, бросил на ходу Санди, чтобы она предупредила экспертов в фотолаборатории о его неотложном визите, и помчался в подвал президиума.

— Привет! Нужна срочная помощь! — Клуфтингер чуть не ввалился в лабораторию вместе с дверью. — Можете мне увеличить негатив так, чтобы стали видны мелкие детали? И когда отпечатаете снимок?

Роланд Поршт, которого за огромным монитором было почти не видно, с удивлением посмотрел поверх очков на ворвавшегося комиссара.

— Здравствуйте, господин Клуфтингер. Конечно, можем. А какие отпечатки с негатива вам нужны?

— Увеличенный сектор кадра. Пожалуйста, можете проявить срочно?

Поршт, фотолаборант предпенсионного возраста, отечески улыбнулся:

— Господин Клуфтингер, мы уже давно не проявляем фотографии. Негатив я могу вам прямо сейчас просканировать, инвертировать и распечатать в любом приемлемом увеличении. Это не проблема. Давайте ваш материал.

Очевидно, романтические представления Клуфтингера о работе полицейской фотолаборатории сильно устарели. Сегодня уже никто не стоит часами в темной комнате с красным светом и ванночками с химикатами. Все давно компьютеризировано. Клуфтингеру даже подумать было страшно, какой перестройки на новые технологии потребовал от старых коллег прогресс. От фотопленки «АГФА» до цифрового фото. И кажется, они справились с этим без труда. По крайней мере самому Клуфтингеру давали сто очков форы. А в Порште он ценил его добросовестность: если требовалось что-то срочное, тот никогда не отговаривался загруженностью и не ворчал — всем, мол, срочно.

— А, это фото, — кивнул эксперт, — я уже им занимался. Номерные знаки на грузовике прочитать не удастся. Я все перепробовал.

— Нет, мне не нужен грузовик. Видите, вон там с краешку просматривается еще одна ферма или ее часть. Не могли бы вы увеличить этот фрагмент? Там возле дома какие-то агрегаты.

— Это можно. А что вас в них так заинтересовало?

Несколько «кликов» мышки, и вот уже глазам Клуфтингера предстал во всей красе желаемый фрагмент в большом формате.

— Одни лишь сельскохозяйственные машины, а?

— Пожалуй, — согласился Поршт.

— Так, один пресс-подборщик, несколько резервуаров для навоза, сенокосилки, грабли-ворошилки, бороны… И… секундочку… минимум восемь старых тракторов.

— И только двух фирм — «Айхер» и «Порше», — уточнил Поршт. — Все до семидесятого года выпуска, могу вас заверить.

Клуфтингер изумленно воззрился на коллегу:

— А как вы определили?

— По цвету, господин Клуфтингер. «Айхер» всегда были синими, а «Порше» — всегда красными. Я ведь сам вырос на хуторе, и мне ли не знать? Обе фирмы уже не выпускают такую технику. А кроме того, посмотрите на обтекаемую форму кабин — все типично для старых моделей.

— Точно-точно, «Айхеры» всегда были светло-синими, — предался Клуфтингер воспоминаниям. — Помню, ребенком во время сенокоса и мне удавалось покататься на маленьком тракторишке нашего соседа. Интересно, а что хозяин делает со всеми этими машинами? — размышлял он вслух, наморщив лоб, и вдруг лицо его просветлело. — А вам не кажется, что скорее всего торгует?

— Вообще-то есть такие сумасшедшие коллекционеры, но в нашем случае, думаю, весь этот хлам выставляется на продажу. Надо посмотреть объявления в газетах о предложении старых тракторов «Порше» и «Айхер».

Клуфтингер воодушевился.

— Точно! Это зацепка! Спасибо, вы здорово помогли, — поблагодарил он чуть ли не на бегу.

— Эй, а фотографии! — крикнул Поршт, но Клуфтингера уже и след простыл.

Санди Хенске как раз сидела на телефоне, пытаясь дозвониться в рекламный отдел «Альгойер цайтунг», чтобы запросить частные объявления о продаже подержанной сельскохозяйственной техники за последние месяцы, когда в приемной появился Поршт. Он протянул ей негатив и фото с увеличенным фрагментом, к которому оказался приклеен желтый липкий листочек с заметкой: «Возможно, „Крестьянский листок“. Привет от Поршта».

— И маленькая подсказочка, — шепнул Поршт секретарше, не без гордости тыча пальцем в записочку.

Санди прикрыла рукой микрофон на трубке и так же тихонечко ответила:

— «Листок» шеф уже просматривает. Ты светлая голова, Порштик, а уж Клуфти — о-го-го! Сам дошел.

После одного корпоратива, выпив на брудершафт, они были с фотолаборантом на короткой ноге. Послав уходящему приятелю воздушный поцелуй, она снова переключилась на телефон.

— Прошу прощения. Слушаю вас.

Двадцать минут спустя на столе у Клуфтингера лежали уже два факса с пятнадцатью частными объявлениями, и это немного успокаивало: он предполагал, что их количество будет много больше. Объявления из приложения к «Альгойер цайтунг» выглядели, с точки зрения потребителя, более привлекательными, чем в еженедельном «Крестьянском листке». Там предлагались большие новые машины, широкий спектр молочной продукции и даже мелькали предложения типа: «Ищу работящую молодую спутницу жизни с целью совместного ведения фермерского хозяйства».

Клуфтингер, выдавая себя за клиента, обзвонил номера из этого списка и вскоре мог смело вычеркивать почти все: то трактора выглядели новее, чем на означенном фото, то не подходила марка изготовителя сельхозтехники.

Услышав о пресс-погрузчике фирмы «Менгеле», он поначалу навострил уши, а продавец все расписывал, какие у него есть еще два трактора и универсальная дробилка… Клуфтингер нетерпеливо спросил адрес, чтобы можно было все увидеть собственными глазами, и дорогу.

— Гёрисрид. Кемптенервальд-штрассе. Это новый микрорайон. Вторая улица направо, если подъезжать с Кайзерсмад. Последний дом на линии. Тракторы стоят во дворе, остальное в гараже. Проглядеть невозможно.

Клуфтингер вычеркнул и эту строку в факсе, вежливо пообещав перезвонить, а сам при этом усмехнулся: интересно, как относятся к такому хобби соседи?

Под конец у него осталось два наиболее перспективных предложения из «Крестьянского листка»: одно — от торговца подержанными сельскохозяйственными машинами с хутора в Дурахере под Бетцигау, второе — от некого частного лица, проживающего недалеко от Вильдпольдсрида. Тот, второй, заверил Клуфтингера, что у него этой старой техники навалом и вообще он может достать все, что душе угодно. Пусть, мол, приезжает, а там сторгуемся.

— Токо щас я в хлеву пурхаюсь, а там буду дрова колоть. Не тяни, подкатывай, — не утруждая себя вежливым «вы», предупредил продавец. — Щас растолкую дорогу.

Клуфтингер вызвал Майера и сообщил о необходимости безотлагательно проверить оба адреса.

— Будем выдавать себя за любителей старой техники, никогда не знаешь, как все обернется. Ты хоть немного разбираешься в этих агрегатах, Рихард?

Майер растерялся и медлил с ответом.

— Ладно, не бери в голову. Говорить буду я, а твоя задача — не выдать в себе полицейского.

— Будет сделано, — выдавил из себя обескураженный подчиненный. Он живо представил себе, как, изображая покупателя, ему придется месить навоз щеголеватыми туфлями или, того хуже, ложиться в грязную лужу под трактором.

— Только надо тебе сменить прикид, — как ни в чем не бывало продолжил комиссар, смерив его взглядом с ног до головы.

На Майере в этот день были кремово-желтая рубашка и модный вязаный жилет с ромбами в желто-белой гамме, светлые джинсы и бежевые туфли.

Клуфтингер подошел к шкафу и вынул коричневую вязаную кофту с народным орнаментом, отличившуюся во времена визита министра, и молча протянул ее Майеру. Тот также без звука стянул через голову свой жилет и натянул образчик фольклорного искусства.

— Вот, совсем другое дело, — похвалил Клуфтингер и широко улыбнулся.

Майер со вздохом переложил диктофон в карман кофты и покорно поплелся за шефом.

— Ну, куда вначале, Бетцигау или Вильдпольдсрид? — спросил Клуфтингер, садясь за руль.

Пока Майер, который все еще не мог прийти в себя, соображал, чего от него хочет начальник, комиссар уже принял решение и взял направление на Вильдпольдсрид.

По дороге они почти не разговаривали. Клуфтингер включил послеполуденный концерт по заявкам на «Баварии 1», и оба слушали радио.

В Вильдпольдсриде Клуфтингер вынул из кармана пачку исписанных заметок на листочках с логотипом пивной и передал ее Майеру:

— Найди листок с фамилией Ботценхард.

За спортплощадкой они свернули налево, на проселочную дорогу, которая вела сначала мимо садоводства, потом нырнула под эстакаду с железнодорожной линией, а дальше, неумолимо сужаясь, набирала крутизну. После очередного поворота пару сотен метров дорога завивалась серпантином и наконец выскочила в небольшую теснину, поросшую леском.

— Похоже, дорогу они прокладывали по воловьим тропам, — проворчал Клуфтингер, вынужденный на этом горном участке переключиться на первую передачу. — Грузовик здесь точно не пройдет. Думаю, идем по ложному следу.

— Не будем спешить с выводами, шеф, никогда не знаешь, как все обернется, — ввернул Майер фразочку начальника.

За тесниной открылось нечто вроде высокогорного плато с видом на одинокий хутор. И он оказался совсем не похож на двор с фотографии.

— Не то, лучше повернем обратно. Может, заблудились? Рихард, посмотри еще раз описание пути.

— Да нет, едем правильно. Внизу остался указатель на Фроншвенден, а дорога оттуда одна. У тебя тут написано, что нужен второй дом, а впереди виден только один. Может, за ним есть еще?

Возле первого и единственного двора Клуфтингер упрямо начал разворачиваться, надеясь еще сегодня успеть проверить второй адрес — значит, все-таки Бетцигау, — как вдруг Майер взволнованно закричал:

— Вон, вон он!

— Где?

— Там, внизу. Оба наших двора. Точно как на фотографии!

И в самом деле: за плато, на котором стоял этот хутор, виднелась низина с двумя хозяйствами, которые они искали. Вид на них открывался только с этой точки. Слава Богу, хоть Бетцигау отпадает.

— Чистая работа, Рихард. Мы все-таки нашли иголку в стоге сена!

Теперь и комиссар пришел в экстаз. Он снова вырулил на дорогу, которая стала щебенчатой, и съехал вниз до развилки. Справа короткое ответвление вело к небольшой ферме, вокруг нее громоздилась всевозможная старая техника, а чуть влево дорога продолжалась до того самого двора, где и был сфотографирован грузовик. Клуфтингер выбрал ее.

Там царило полное безлюдье и запустение. Жилое строение было скорее всего необитаемо: занавесок на окнах не наблюдалось, а выцветшие зеленоватые ставни косо висели на вырванных петлях.

Полицейские припарковались перед бывшим гумном, вышли из машины и направились к широким воротам, ведущим в хозяйственный двор.

— Заперто, — констатировал Клуфтингер, кивая на мощный, поблескивающий новым металлом засов с массивным висячим замком на двери хозяйственной пристройки. Все это совсем не вязалось с самим ветхим строением.

Клуфтингер едва открыл рот, чтобы предложить поглазеть по окнам, но тут же захлопнул его, услышав гул мотора. На дороге показался «пассат-комби», такой же, как у Клуфтингера, только вишневого цвета. Он ревел, как трактор, — видно, отвалилась выхлопная труба.

— Ч-черт побери, — прошипел Клуфтингер. — Это еще кто? — Таинственный двор страшно интересовал комиссара, но представляться он не спешил.

Колымага остановилась, и из нее, как черт из табакерки, выскочил тощий вертлявый мужичок лет эдак семидесяти и засеменил к ним. Одетый в просторную рабочую блузу и широкие линялые штаны, заправленные в черные резиновые сапоги, он слегка горбился и прихрамывал. Большая грязновато-желтая кепка на его голове то и дело съезжала на глаза, и когда старикашка приблизился, Клуфтингер разобрал на ней логотип фирмы — производителя сельхозтехники «Джон Дир». Так, может, это хозяйство вовсе и не заброшенное? Уж не владелец ли скачет им навстречу?

— Помилуй Бог, чего вы тут шныряете? — неласково встретил их незнакомец.

— М-м… мы ищем господина Ботценхарда. Он ведь здесь живет? — ответил Клуфтингер.

— Нет, не здесь. И «он» — это я. А я живу выше по склону. — Ботценхард сверлил его колючими глазками. — А ты тот, что звонил мне за трактором?

— Именно так. А это мой знакомый. — Клуфтингер указал на Майера.

— А ну-ка, давай наверх. Товар, поди, там. Неужто не увидал?

— Нет, мы думали, нам сюда. Такой хороший двор. Разве здесь никто не живет? Какие места!

— Неча тут глазеть. Есть свой хозяин. И он ничё не продает.

— Я просто говорю, местоположение такое прекрасное…

— Да-да, а щас дуй за мной наверх, там тебе и трактора, и…

Конец фразы потонул в приступе кашля. Мужичок махнул им рукой и рысцой похромал к своему громыхалу. На коротком подъеме Майер успел заметить: «Сторожит, как злобный пес». И Клуфтингер согласно кивнул.

У дома Ботценхарда ему первым делом бросился в глаза трактор с работающим двигателем, к которому сзади оказался подключен гидравлический дровокол. Повсюду на земле были разбросаны поленья. Явно хозяин бросил работу и помчался за чужаками, как только увидел, что они повернули на соседний двор. Все еще хрипя и кашляя, он вылез из «пассата» и попробовал объясниться:

— Про… кх-кх… глотил… кх… винку.

— Что? — вытаращил глаза Майер и перевел недоуменный взгляд на шефа.

— Видимо, вилку проглотил и подавился. За завтраком, наверное, — растолковал Клуфтингер непонятливому коллеге.

Теперь глаза на него вылупил хозяин.

— Всю дорогу… кх… жую сено да солому. Вон… кх… травинка в глотке застряла.

Лицо Клуфтингера стало пунцовым, он не знал, куда глаза деть. Майер бесстыдно заржал, как лошадь. Комиссар только безнадежно махнул рукой и потупился.

— Ну так чё, трактор ищешь? — сам того не желая, выручил его Ботценхард.

— Д-да, трактор… «Айхер».

— Большой, маленький, старый, новый, двух- или трехцилиндровый, с передним погрузчиком, с гидравликой? У меня есть все. А тебе для чего? — спросил Ботценхард, постепенно отходя, но все еще настороженно.

— Для… для дров, — сочинил Клуфтингер на ходу.

— Вона чё, ну-ну, значится, с фронтальным погрузчиком.

Майер счел удобным вмешаться:

— Нет, нам не нужны ни фронтальные погрузчики, ни гусеницы, ничего такого. Мы ищем трактор. Для дров. Маленький. На колесах.

— Ты чё, не знаешь про фронтальную навеску, а хочешь трактор под дрова? — обалдел продавец. — Вот, вишь, впереди трактора тяги? Гидравлический привод! Ну ты хорош! Трактор он пришел покупать!

Майер понял, что попал впросак. Клуфтингер, бросив на него уничтожающий взгляд, попытался исправить ситуацию:

— Трактор для меня, господин Ботценхард. Мой знакомый — горожанин, он у меня в гостях и увязался сегодня за мной.

— Вона как? Значится, «айхер» с фронтальным погрузчиком. Маленький. Щас у меня нет. Есть старый «порше», тоже маленький. Его можем сладить. Токо у него нет верха. Больно дорого. Пошли, покажу тебе, он за домом.

Они повернули за угол и подошли к когда-то красному агрегату, покрытому ржавчиной.

— Ага. — Клуфтингер изобразил интерес: — А ТЮФ[10] на него есть?

— Ну ты загнул! Надо — выправляй сам. Кой-чего в нем надо подправить.

Майер решил еще раз попытать счастья:

— А как с выхлопными газами? Очиститель есть? Что, человеку сидеть в чаду, если кабина открытая?

На сей раз его замечание проигнорировали оба.

— А год выпуска? — продолжал играть свою роль комиссар.

— Пятьдесят восьмого мой парень, два цилиндра, воздушное охлаждение. Поставил на него двигатель «Дойтц», дак он на ходу.

— Понимаете ли, господин Ботценхард, — Клуфтингер намеренно не переходил на ты, — я все-таки хочу «айхер». На соседнем дворе я заметил такой за сараем.

— А, одноцилиндровый шестидесятых. У меня и такой есть.

Попытка Клуфтингера перевести разговор на безлюдную ферму опять провалилась, но мало кому удавалось его переупрямить.

— А тот, внизу, он чей? Его можно купить?

— Чё ты к нему привязался? Тот уже чей-то. А щас давай гляди, чё есть у меня, и покумекай, чё будешь брать. А мне уж пора в хлев, неча тут с вами прохлаждаться. Как выберешь, кликни.

Ботценхард начал выходить из себя. Он резко развернулся, подошел к работающему трактору, выключил его и похромал в коровник. Но Клуфтингер краем глаза заметил, как он прилип к окошку, поэтому обошел еще несколько машин, энергично жестикулируя, будто ведет разговор с Майером. Тот старательно подыгрывал, даже пару раз залезал наверх, дергал за рычаги и крутил рули.

— Ты бы еще «би-би» покричал. Не переигрывай, Рихард, — одернул его Клуфтингер.

Когда он в конце концов остановился возле синего трактора с логотипом «Тигр», открыл капот двигателя и принялся в нем копаться, хозяин несколько успокоился и ушел в глубь помещения.

— Больше никакой инициативы, Рихард. Иначе нас разоблачат.

Оба еще некоторое время покрутились по двору, потом комиссар отослал Майера к машине, а сам направился к коровнику.

Ботценхард сбрасывал с сеновала сено через люк. Клуфтингер остановился возле набросанной кучки, подождал, пока слетит следующий ворох, и, задрав голову, крикнул:

— Господин Ботценхард! Можно вопрос?

Ботценхард, по-видимому, встав на карачки, высунулся в люк с травинкой во рту.

— Ну, присмотрел чё?

— Да. Тот «Тигр» за сколько продадите?

— Тот двухцилиндровый? Вай, надо потолковать. Резину к нему возьмешь?

Из своего детского опыта в страду Клуфтингер знал: крестьяне «резиной» называют прицеп на колесах с резиновыми покрышками — в отличие от деревянных колес, на которых еще катались тележки, в которые запрягали лошадей.

— Нет, для нее у меня нет места. А вот трактор хорош.

— Погоди, щас сойду, там и столкуемся.

Голос хозяина затихал. Оказывается, он прошел в дальний конец сеновала и теперь спускался по крутой приставной лестнице у стены с клетками для кроликов, за хлевами, в которых Клуфтингер насчитал семь коров и трех телят.

— А скотины-то держите немного, как погляжу. Для приработка, да?

— Ну, у меня крестьянская пенсия. К тому ж, знаешь, «фермерская болезнь» от сенной соломы. Скотина и старые машины, считай, хобби. Прибавка к пенсии. Думаешь, много платят, хоть всю жизнь прогорбатился?

Оба снова направились к тракторам. Майер мрачно посмотрел на них, но из машины не вышел — обиделся.

— Вай, — приступил Ботценхард к делу, — скажем, двенадцать сотен евро — хорошая цена. Мне самому он влетел в одиннадцать.

— Что? Тысячу двести? Без ковша? — Клуфтингер изобразил возмущение.

— А ты чего хотел? Вай, не нравится, дак грузи руками или вози на тачке. Дорого, вишь, ему! — вскипел фермер. — Такая машина! Покумекай, да не прогадай. Покупателей у меня хватает. Двенадцать сотен — и баста!

Интересно, что при такой несговорчивости Ботценхард понимал под словом «потолкуем»? Клуфтингер решил еще раз попытаться перевести разговор на соседское хозяйство, хоть и существовала опасность разоблачения. Во всяком случае, Ботценхард может заподозрить, что его интересуют отнюдь не трактора. Пока он вроде принимает чужака за покупателя и любителя старинных агрегатов.

Клуфтингер прибег к уловке:

— Вот если бы еще и прицеп в придачу, тогда можно и об этой цене поговорить. Только на прицеп-то у меня места не хватит. — Он перевел взгляд на соседний двор. — Разве что арендовать заброшенную ферму, а, господин Ботценхард? Может, у ваших соседей? Там ведь никто не живет?

Его настойчивость окончательно вывела старика из себя.

— Знаешь чё, у меня работа стоит. Мне еще скотину кормить да доить, а ты тут морочишь мне голову. Даю тебе трактор и «резину» в придачу — все! Нечего тут лясы точить! — Не дождавшись ответа, он направился к коровнику, но вдруг резко обернулся и заорал: — Ходят тут, вынюхивают, высматривают! А ну-ка убирайтесь с моего двора! И зарубите себе на носу: ферма внизу не продается и не сдается. И больше не суйтесь ко мне! Скатертью дорожка, господа!

Ботценхард зашел в коровник и занял позицию у окна.

— Выяснил что-нибудь? — встретил Майер Клуфтингера вопросом.

— Да как сказать, — вздохнул комиссар, усаживаясь за руль. — Ну и что ты думаешь об этом Ботценхарде?

Майер молчал.

— Ау, Рихард! Хватит кукситься. Думаешь, он при делах?

Майер поборол-таки свою обидчивую натуру и, тяжело вздохнув, повернулся к шефу:

— Что он хозяйским псом сторожит соседнюю ферму, ясно как божий день. Мы его точно раздразнили. Скорее всего он что-то знает про тамошние дела. Вопрос — что?

— Полагаешь, он понял, кто мы?

Майер испытующе посмотрел на начальника: спрашивая мнение неопытного подчиненного, не разыгрывает ли он его после неудачного выступления с сельхозтехникой?

— Вряд ли. Скорее он принял нас за черных риелторов, — робко предположил он.

— Будем надеяться.

Скрывшись из поля зрения фермера, Клуфтингер притормозил на обочине и вынул мобильный.

— Алло, фрейлейн Хенске? Это я…

Санди и без представления знала, когда звонил шеф, поскольку, кроме него, никто ее так не называл.

— …Мне нужно установить наблюдение в районе Вильдпольдсрида. Точное место укажу, как только вернусь, а пока подготовьте все необходимое.

Майера пронзило недоброе предчувствие.

— Ричи, какие у тебя планы на вечер?

— Я… у меня… то есть… — замямлил Майер.

— Вот и славно! — Клуфтингер с широкой ухмылкой хлопнул его по плечу. — Сам понимаешь, этот двор мы теперь ни на секунду не должны выпускать из виду.

Майер стиснул зубы. Казалось, он судорожно ищет подходящую отговорку, но комиссар не стал дожидаться.

— Помнишь ясеневую рощицу, которую проезжали? Хороший пост, там тебя никто не обнаружит. А я пришлю тебе подмогу, проинструктируешь их. Все ясно?

— Так точно, — отрапортовал Майер, но вылезать из машины не спешил.

— Ну, давай!

— Ты это серьезно?

— Рихард, наслаждайся природой и свежим воздухом. Выбери удобное местечко. Сыщик ты или нет? Если что, сразу звони мне на мобильный.

Клуфтингер сдерживал приступ хохота до тех пор, пока согбенная фигурка Майера на обочине не осталась далеко позади.

Дома Клуфтингер расслабился. Насколько это было возможно в сложившихся обстоятельствах, конечно. Смерть Андреаса Лутценберга до сих пор висела тяжким грузом на его совести. И не важно, убивал он Вахтера или нет. Клуфтингер твердо придерживался мнения, что только суд определяет меру наказания.

И все-таки вечер обещал отдохновение. Клуфтингер переоделся в любимые спортивные штаны и старую футболку и босиком пошлепал в кухню. Была бы жена дома, она такого не позволила бы. Он в который раз испытал головокружение от свободы, но ощущение окрыленности тут же подпортило данное себе обещание позвонить жене, как только вернется. Поэтому звонок телефона прозвучал как награда. Умница Эрика! Он, расплывшись в улыбке, взял трубку.

— Алло. Господин Клуфтингер? Это Лангхаммер.

Улыбка застыла на губах Клуфтингера.

— Ну как она, холостяцкая свобода? Баба с возу, кобыле легче? Ха-ха!

Клуфтингер мыкнул в трубку нечто нечленораздельное.

— Я подумал, не устроить ли нам сегодня кулинарный вечерок, совместное кукование, так сказать? Ха-ха! Помнится, наши женушки горячо рекомендовали. Как смотрите?

«Черт бы вас всех побрал, — пронеслось в голове Клуфтингера, — только не сегодня! Пожалуйста, не сегодня!» Он так радовался предстоящему тихому вечеру. Полежать в шезлонге на веранде, почитать что-нибудь легкое и — верх наслаждения! — выкурить сигару. Он ударился в панику:

— Сегодня… сегодня это… не думаю, что сегодня…

Наум ничего не шло. Клуфтингер лепетал, как школьник, не выучивший урок. И что сказать? Трактир? Лангхаммер мог спокойно туда заглянуть и проверить. Репетиция? Сосед доктора играл в оркестре, и он мог спросить его, репетируют ли сегодня. Что, что сказать?..

— Отлично. Вот и договорились. Я подойду где-то через полчасика. И не трапезничайте без меня, господин комиссар! Ха-ха…

Щелчок и короткие гудки. Клуфтингер пялился на трубку у себя в руке, словно она могла помочь выпутаться из щекотливой ситуации. А потом, смачно выругавшись, бросил предательницу на базу.

Сам виноват. Надо было заранее сочинить благовидный предлог. Вот и получил заслуженное. И вообще, почему это нужна правдоподобная отговорка? Достаточно просто сказать «нет». И чего этот хлыщ к нему привязался? С чего он решил, будто ему не могут отказать?

Клуфтингер почувствовал себя нашкодившим несмышленышем, словно доктор поставил его в угол, строго посмотрел прямо в глаза и погрозил пальцем: мол, не ври мне. А он, застигнутый на месте преступления, потупил взгляд от стыда. Клуфтингер с досады обругал себя и придумал, как отомстить за такое унижение. Ну погоди!

Он изучил содержимое холодильника. Для «кулинарного вечерочка» запасов оставалось маловато. И хорошо, быстрее закончится.

— Я покажу тебе кулинарные изыски! — не удержался он от высказывания вслух.

Он вынул остатки колбасы и кусок засохшего пармезана, порезал и разложил на тарелке, не слишком стараясь замаскировать их возраст. Редьку, которая обнаружилась в емкости для овощей, он переложил в ящик с приборами — а то еще этому Лангхаммеру взбредет в голову проинспектировать холодильник. А так на нет и суда нет. Быстрее уберется. Клуфтингер остался доволен своими криминальными действиями. Все-таки как-никак комиссар! «Ага, комиссар, который не смог парой фраз поставить наглеца на место», — с горечью осадил он собственные восхваления.

В дверь позвонили. Он посмотрел на часы: со времени телефонного разговора прошло не больше четверти часа. Этот доктор еще и приперся раньше времени! Клуфтингер покорно пошел открывать.

За дверью его взору открылись одни лишь ноги, торчащие из-под трех коричневых бумажных пакетов с выпирающей наверху зеленью вместо головы. Пакеты опустились, и показалась лоснящаяся физиономия Лангхаммера.

— Заметьте, я не с пустыми руками, — одарил он хозяина улыбкой и блеснул глазами из-под невероятно больших очков. Смерив Клуфтингера врачебным взглядом, он весело заметил: — Больничная пижама удобнее визитки, а?

И снова Клуфтингера захлестнула волна стыда, будто его поймали на чем-то непристойном. Он только засопел и молча повел гостя в кухню.

— Чувствуйте себя как дома, — собравшись с мыслями, съязвил Клуфтингер.

Язвительности незваный гость не услышал, напротив, его глаза не переставали лучиться, когда он поставил пакеты на стол и сделал торжественный жест обеими руками:

— Запеканка с луком-пореем а-ля Лангхаммер.

У Клуфтингера упало сердце: неужели и впрямь придется бок о бок возиться на кухне? Это надолго. Он мысленно вычеркнул из программы вечера веранду, шезлонг и сигару.

— Будьте любезны, дорогой мой, почистить лук. — С этими вдохновенными словами доктор вручил ему два пучка порея.

Клуфтингеру не понравился его тон, но внутренне он уже сдался. Лангхаммер не выметется, пока не набьет брюхо, а на закуску не накормит его парой-другой своих ужасных анекдотов. Клуфтингер покорился судьбе и занялся тем, что велено. Так по крайней мере все кончится быстрее. Он открыл кран, взял щетку для скобления сковородок и принялся начищать стебли порея.

— И что это мы тут делаем? — раздался у него за плечом голос доктора.

— Вы же сказали — почистить лук…

Лангхаммер на минуту замер, а потом разразился неожиданно звонким, дребезжащим смехом:

— Превосходно, господин Клуфтингер! Тонкий юмор! Тончайший! Да уж, в остроумии вы всем нам нос утерли! Восхитительно!

Постепенно до Клуфтингера дошла вся абсурдность его действий, и он присоединился к доктору. Не выставлять же себя подопытным кроликом перед этим «Биолеком»[11].

Ясно, со щеткой что-то не так. Сейчас главное — сохранять спокойствие. Медленно в мозгу выплывала картинка, изображавшая, как Эрика «чистила» лук-порей: снять нижние перья, разрезать стебель вдоль, промыть оставшиеся перья один за другим…

С первым мучением справились, и ясно как божий день: это — только начало.

— Я тут прихватил бутылочку отменного розового.

Лангхаммер явно начал второй раунд «дуэли на адской кухне», как окрестил для себя этот вечерок Клуфтингер. Тот ведь прекрасно знал, что он не выносит вина.

— Французское, прекрасно освежает ротовую полость и подготавливает вкусовые сосочки к восприятию божественной пищи.

С этими словами Лангхаммер плеснул глоток в широкий бокал и протянул его Клуфтингеру. Тот обреченно собрался хлебнуть, как вдруг доктор жестом остановил его и продемонстрировал весь порядок действий. Он поболтал жидкость в бокале против часовой стрелки, понюхал, засунув чуть не наполовину свой отнюдь не маленький нос, снова поболтал, пригубил и только после этого поднял, чтобы провозгласить: «За здоровье!»

Комиссар сначала слегка обалдел, а потом тоже поднял бокал для приветствия и, провозгласив: «Где наша не пропадала!» — залпом осушил его и снова обратился к чистке лука.

Некоторое время оба молча терлись друг подле друга и со стороны могли сойти за рассорившуюся парочку.

Настало время, и Лангхаммер полностью отдался ответственной задаче: выложить противни листами слоеного теста. Он так увлекся работой, что потерял контроль над собой. Клуфтингер пожалел об отсутствии фотоаппарата, чтобы запечатлеть, как этот журавль, высунув язык, цапает коготками, расправляя тесто. Хотя одного этого вида ему хватило, чтобы позабыть все прошлые унижения.

— Теперь посолите и поперчите нашу творожную массу, — отдал приказ Лангхаммер, заметив, как его поваренок мало того что простаивает, но еще и улыбается.

Конечно, а на что еще он годен, как только чистить, солить и перчить? Самая черная работа…

— Господи помилуй! Нет!

Клуфтингер содрогнулся до самых глубин, впору было хвататься за пистолет. Окрик доктора пришелся так некстати, что он едва не вытряхнул все содержимое перечницы в творожную массу. Перед его внутренним взором проплыли сладкие картины отрезанной фаланги или обожженной об угли ладони…

— Господи помилуй! Не собираетесь же вы сыпать в наше чудное блюдо старый перец! У вас есть мельничка?

Клуфтингеру потребовалось несколько секунд, чтобы понять значение слов «старый перец», и еще больше — для осознания, что с соседом ничего катастрофического не случилось. А жаль. С каким наслаждением он сейчас направил бы перечницу в физиономию этого типа и посмотрел на результат, но… он досчитал до трех, как рекомендовала ему жена, потом до десяти… На двадцати одном он снова взял себя в руки.

— Мельничка? О, конечно. Пожалуйте, господин, — протянул он только что обнаруженную на нижней полке перечную мельницу, ожидая реакции.

Однако Лангхаммер невозмутимо засыпал горсть горошка и трижды прокрутил.

Клуфтингер с удовольствием наблюдал картинку: как он пыжится, как надавливает, как пробует, как снова хватается за мельничку и, цокая языком, прилагает новые усилия, чуть не пукнув… Эта картина нравилась ему еще больше, чем предыдущая, и она выглядела не менее комичной.

В конце священнодействия Лангхаммер протянул ему ложку с готовым продуктом на пробу.

— Лучше вместе, — содрогнулся Клуфтингер и подцепил месиво второй ложкой.

Еще не хватало, чтобы этот шут кормил его с ложечки! Такое и в страшном сне не приснится.

— Уу-рм, — изрек Клуфтингер, и самое страшное состояло в том, что еда действительно оказалась вкуснятиной.

— Нет, чего-то не хватает. — Лангхаммер скривился, взял щепотку соли, посыпал поверху, снял пробу и поцокал языком: — Вот теперь самое то.

Клуфтингер подцепил еще кусок, состроил разочарованную мину и выразился определенно:

— Пересол!

С чистой совестью он налил себе кружку пшеничного пива.

На протяжении всего ужина он старался не поддаваться провокациям доктора, поэтому вечер протекал тихо и мирно. Под конец доктор поднял бокал и провозгласил тост. Если Клуфтингер полагал, что хуже уже быть не может, так он ошибался…

— Поскольку, мой дорогой, мы теперь связаны общей кухней, выпьем на брудершафт! Я — Мартин.

— Разве? — Комиссар явно был выбит из колеи.

И тут раздался спасительный звонок. Клуфтингер чуть не опрокинул скамью, зато успел схватить трубку еще до второго гудка. Он всеми фибрами души надеялся, что это коллеги вызывают его на место слежки, обнаружив нечто подозрительное… Однако в телефоне раздался нежный голосок Эрики:

— Милый?

— Э-эй! Алло! Алло, алло, плохо слышно. Эрика? Эрика, это ты?

Голос жены доносился будто с Северного полюса, преодолевая сибирские снежные бури.

— Алло! Слышишь? У меня все хорошо. И погода чудесная. На днях чуть покапало, но это не важно!

На вопросы жены о делах он предпочел скромно отмалчиваться, мало ли что зашевелится в мозгах этого доктора.

— Что? Да. Нет. А супруг Аннегрет как раз у меня. Мы тут с… — не будет же он называть этого фигляра по имени! — с ее мужем как раз кулинарим.

Лангхаммер, четко определив, о ком идет речь, подскочил к Клуфтингеру и заорал:

— Привет моей голубке!

И трижды так смачно причмокнул в воздух, что у комиссара в ушах зазвенело. Со стороны опять же выглядело так, будто он страстно приложился к щеке Клуфтингера. Клуфтингер, содрогнувшись, переложил трубку к другому уху. А доктор, ничтоже сумняшеся, подскочил с другой стороны и завопил:

— Э-эй! Слышите меня? Алё-алё! Позовите Аннегрет к телефону и поговорим вчетвером!

Шорохи и скрипы. Шуршание и невнятный шелест. Внезапно из этой какофонии вырвался голос Аннегрет, отнюдь не обремененный заботой:

— Как вы там? Не набили шишки друг другу?

— О чем ты, моя голубка? — заорал Лангхаммер в телефон так, что у Клуфтингера опять зазвенело в ушах.

— Знаешь, — неожиданно перейдя на ты, возмутился Клуфтингер, обращаясь к гостю, — мои барабанные перепонки мне еще пригодятся. И вообще, сдай назад!

Еще через парочку неуклюжих комплиментов и дурацких шлепков, изображающих поцелуи доктора, от жен удалось отвязаться без потерь. «А бабочки-то остались довольны», — самонадеянно констатировал Лангхаммер.

Это был конец вечера, и Лангхаммер предложил свою помощь в уборке. Клуфтингер возмутился: в соответствии с этикетом разве можно допустить, чтобы гость мыл посуду? Нет, он этого не допустит! Сделает сам и немедленно. На «немедленно» он положил особый акцент, не ожидая эффекта.

И каково же оказалось его удивление, когда Лангхаммер действительно откланялся и поплелся восвояси. Правда, перед этим не преминул заручиться обещанием о следующей встрече. А что же делать? Чтобы выставить парня из своего дома, Клуфтингер готов был продать собственную бабушку (хоть та, впрочем, давно умерла).

И тем не менее в последнем удовольствии он не смог себе отказать:

— Приходи, зажарим голубков. С приправами и под майонезом, а?

— Заметано, пупсик.

Клуфтингер лишился дара речи.

На протяжении всего вечера Клуфтингер был занят мыслями не только о том, как бы побыстрее избавиться от гостя, но и о слежке, установленной в окрестностях Вильдпольдсрида. Как руководитель операции, он, естественно, надеялся на скорейший результат, но, с другой стороны, был бы немного разочарован, если бы решающие события развернулись в его отсутствие. Собственно, поэтому он строго-настрого наказал Штроблю и Хефеле, принявшим ночную смену, немедленно звонить ему, если начнет происходить что-нибудь интересное.

Он посмотрел на часы: четверть двенадцатого. А наблюдатели еще не отзвонились. Он набрал номер мобильника Штробля.

Три гудка, пять… никто не ответил. Клуфтингер отключился, сверил каждую цифру в адресной книге и набрал повторно. На сей раз звонок прошел после второго гудка.

Сначала послышалось покашливание, да такое громкое, что ему пришлось отстранить телефон на расстояние вытянутой руки, потом раздался осипший голос:

— Да?

Голоса Клуфтингер не узнал, поэтому спросил:

— Алло! Кто это?

— А это кто? — прозвучало в ответ.

Теперь Клуфтингер понял, кто на связи. От гнева лицо его побагровело.

— Что значит кто? Комиссара не узнаешь, Штробль?

Снова покашливание.

— А что случилось?

— Спишь на посту?

— Я… нет. Нет, конечно. Как ты мог подумать?

Клуфтингер взбесился. Чего он не выносил, так это бессовестной лжи.

— Не ври мне! — прошипел он, поскольку задохнулся от такой наглости. А дальше его понесло: — Значит, мне померещилось? Думай, что говоришь! Как у тебя хватает нахальства, дьявол со всеми чертями в придачу?!

С каждым словом голос комиссара набирал высоту и силу. Случился один из тех редких приступов ярости, остановить который не было никакой возможности. Штробль попытался что-то вякнуть, но Клуфтингер даже слушать не стал.

— Может быть, вы решили, будто дело уже раскрыто и можно почивать на лаврах? Каждая минута может стать решающей! А может, уже все произошло, пока вы там дрыхли?!

Штробль уже и не пытался оправдаться, предоставив обрушившемуся на него потоку иссякнуть самому по себе. Все знали, как опасно становиться на пути комиссара, когда его несло на всех парах. А может быть, Штробль молчал, поскольку осознавал свою вину. Последним, что он услышал от начальника, был приказ:

— И с этого момента я жду от вас отчета каждый час! Вот так, господа. Спокойной ночи!

Клуфтингер швырнул трубку на базу, будто этот жест мог добавить веса его словам.

Остыл он довольно быстро. А успокоившись, сообразил, что погорячился, отдавая такой приказ. Если подчиненные поймут его буквально, ночка ему предстоит та еще! Рука сама потянулась к телефону, чтобы отменить неразумное распоряжение, но, с другой стороны, сделав это, он собьет весь эффект от своей пылкой речи. Остается только надеяться на благоразумие коллег.

Он взял трубку и отправился в спальню.

Ровно в ноль девятнадцать из сна его вырвал первый звонок. Теперь Клуфтингеру пришлось откашляться, прежде чем ответить. Но своего недовольства он не выдал. С невозмутимым спокойствием реагировал он и на следующие шесть докладов за эту ночь.

Наутро Клуфтингер радовался, разрешив обоим полицейским, дежурившим ночью, появиться на службе после обеда. Так он выиграл время, чтобы прийти в себя и восстановить силы после беспокойной ночки. Ни Штробль, ни Хефеле не должны заметить, что от вчерашнего всплеска ярости больше всех пострадал он сам. Лучше вообще не затрагивать эту тему.

Рабочий день комиссар провел в рутинных заботах и в напряженном ожидании развития событий на наблюдаемом объекте. Ему подготовили полный отчет о владельцах интересующей его фермы, но он ничего не прояснил. Хутор уже много лет стоял заброшенным. Бывший владелец хозяйствовал на нем в течение семидесяти восьми лет, используя лишь в личных целях — ни поставками, ни розничной продажей не занимался. После его смерти никто из наследников там не объявился, чтобы заниматься хозяйством. По крайней мере этот отчет утвердил Клуфтингера в подозрении, что на этом дворе дело нечисто и, возможно, он является ключом к разгадке обоих убийств. Каким образом ферма, много лет стоявшая без хозяина, не обветшала и не развалилась, а находилась во вполне приличном состоянии?

Информация о расходах Андреаса Лутценберга за последние недели тоже ничего не дала: в промежутке между смертью Вахтера и своей собственной он пользовался кредитной картой в ближайших окрестностях горной хижины и тратился исключительно на продовольствие. Некоторые продукты из его запасов так и лежали нетронутыми.

Около половины четвертого, несмотря на спокойное течение рабочего дня, Клуфтингер начал нервничать. Дело в том, что сегодняшнее ночное дежурство он взял на себя.

Какое-то время он подумывал прихватить с собой Майера, но отказался от этого намерения. А Майеру он дал указание ночью быть наготове и держать телефон под рукой. Такое решение показалось Клуфтингеру куда более приемлемым, чем сидеть с ним в машине целую ночь. От одного воспоминания о «пыточной машинке» Майера его бросало в дрожь. Поэтому на слежку он отправится один.

С работы он ушел пораньше, чтобы дома «придавить» пару часиков и к ночи оказаться бодрым и работоспособным.

Однако перевозбуждение не давало уснуть. Мысли крутились вокруг предстоящего. Уже много лет он не принимал участия в слежке. Эти обязанности он с удовольствием перекладывал на подчиненных, считая их для себя пустой тратой времени. Его сильной стороной являлся анализ. Он умел, как никто, сравнивать, соединять, делать ценные выводы — в общем, «копать», как говаривал его первый шеф.

На сей раз все было иначе: уже давно у него не было такого запутанного дела, которое захватило его с потрохами. Такого «громкого» и «темного». А то, что оно разыгрывалось в родных краях, только подогревало его профессиональные амбиции. Исходя из всех этих соображений он и решил самолично принять участие в слежке, хотя прекрасно знал — и не только по событиям вчерашней ночи, — что дело это не сахар. А посему стоит хорошенько подготовиться.

Основой его активности всегда была и оставалась хорошая и обильная еда. Поэтому он принялся рассовывать по пакетам то, на что у него обычно разыгрывался аппетит: несколько баварских колбасок с булочками, несколько вяленых охотничьих колбасок с булочками, горчицу для колбасок, булочки с копченым окороком и бутерброды с толстым слоем салями по-крестьянски (на колбасе в бутербродах нельзя экономить, как думают многие), две булочки с сыром, на случай если не захочется колбасы (к тому же сыр хорошо запирает), бананы на легкий перекус и плитку шоколада на десерт. Разложив всю эту снедь на столе, он окинул ее взором: не забыл ли чего? «Ну конечно, — хлопнул он себя по лбу, — а маринованные огурчики?» Добавив баночку огурцов, он решил, что этого будет достаточно, и, довольный, стал складывать ночное пропитание в сумку-холодильник, которую они с женой брали, отправляясь на целый день куда-нибудь на пляж.

Полицейские, которых он менял на посту, отправляясь домой, злорадно пожелали комиссару «чудной ночки». Им было невдомек, что он искренне радовался предстоящему дежурству.

Стрелки приближались к шести часам. Вечер обещал одну из тех теплых летних ночей, которые манят людей на природу. И не было лучше места, чем это — в самом сердце Альгоя, где Клуфтингер хотел бы провести такую ночь. Вокруг тишина и покой, только издалека доносится журчание ручейка; безлюдно, только два хутора неподалеку, над головой могучие кроны деревьев, толстые стволы которых служат прекрасным укрытием для машины.

Клуфтингер опустил боковые стекла и вдохнул полной грудью. Губы сами расползлись в улыбке. Он испытывал блаженство, хотя причина его пребывания здесь вызывала некоторое волнение.

Он взял в руки бинокль, оставленный ему коллегами. Даже из машины обзор оказался прекрасным: и дорога, и заброшенный двор. Положив бинокль на соседнее сиденье, он коротко набрал номера президиума и Майера, чтобы они оказались первыми в списке звонков. В случае необходимости вызвать их будет просто. Он похвалил себя за свою предусмотрительность.

Четверть седьмого. Впереди почти двенадцать часов приятного одиночества. Самое время подкрепить силы. Он достал с заднего сиденья сумку. Выбор пал на банан. Может, сегодня вообще обойтись одними бананами? В последние дни он сильно налегал на калорийную пищу и слегка прибавил в весе. Пора переломить ситуацию. Вот будет номер, когда жена вернется из отпуска, а он постройнеет на пару килограммов!

Но первый же кусочек банана направил его мысли в противоположную сторону, а аппетит — в сторону баварских колбасок. Слежка на голодный желудок вряд ли окажется продуктивной, подумалось ему. А кроме того, бессонная ночь и так сожжет немало калорий. Поэтому, если он закусит парой колбасок, баланс останется на прежнем уровне. Возможно, ему не повредит еще и бутерброд-другой.

Спустя час желудок снова напомнил о себе урчанием. Летний вечер переходил в сумерки, жара спала, подул легкий ветерок. Клуфтингер решил не искушать свою волю и вышел осмотреться. Отсюда до заброшенной фермы метров пятьсот — шестьсот. За его спиной метров на пятьдесят тянется эта рощица. Между леском, дорогой и дворами — луга. Все как на ладони. Он довольно потер руки: место для ведения наблюдений выбрано идеально. Он вернулся в машину. От небольшой прогулки аппетит только сильнее разыгрался, поэтому он все-таки развернул колбаски и достал булочки. Проглотив кусочек, он потянулся за водой…

И тут его как обухом по голове. Он забыл взять питье! Вообще ничего!

— Черт! Черт! Черт! — заорал он, забыв о конспирации.

Вот так все продумал! Молодец! Только упустил из виду главное. Что там еда, без еды при необходимости он мог бы обойтись. А вот без воды?! Он где-то читал, что первые симптомы обезвоживания проявляются уже через несколько часов. А через три дня человек умирает.

Ладно, трое суток ему здесь не сидеть, а вот без запивки никакой кусок в горло не полезет.

Журчание ручейка подсознательно заплескалось у него в ушах. Ну конечно! Надо просто набрать из него воды. Как когда-то в детстве напиться родниковой воды. Только вот куда набрать? Он обшарил всю машину. Ничего. Единственно пригодным мог быть один из полиэтиленовых пакетов, в которые упакованы продукты. Он вытряхнул булочки и вылез из «пассата». До ручейка, похоже, всего несколько метров, но нужно соблюдать осторожность и не выдать себя. Согнувшись в три погибели он добежал до ручья, зачерпнул полный пакет и таким же манером вернулся в машину, впрочем, ни разу не выпустив из виду объект своей слежки. Собой он остался доволен.

Устроившись на водительском месте, он зажмурился от удовольствия. «Как раньше», — снова промелькнуло в голове. Как в те времена, когда для него и его школьных товарищей весь Альгой являлся площадкой для игр и приключений. Он от души откусил колбаски с булочкой и поднес к губам пакет с водой. В рот попало мало, в три раза больше потекло справа и слева по подбородку, за воротник, на рубашку и с нее на ширинку брюк. Клуфтингер подскочил как ошпаренный, выронил колбаску, булочку, а главное — пакет. Тот с глухим шлепком распластался между ног на сиденье, и вся вода вылилась из него в секунду.

— Черт бы… — завопил он, но тут же прикусил язык, сообразив, что во второй раз допустить подобный прокол совсем уж непрофессионально.

Он выполз из авто и воззрился на устроенное на сиденье свинство. Булочка мгновенно пропиталась жидкостью, от нее отвалились размякшие куски и образовали шлепки каши. Он сгреб бесформенную массу и выкинул ее в кустики. Надкушенная колбаска со зла полетела туда же, хотя он тут же пожалел об этом — с ней-то ничего не случилось. Воду, которая не впиталась, он краем ладони стряхнул на землю, но все равно садиться в эту лужу уже не представлялось возможным.

Он мрачно покопался в сумке, вынул стопку прихваченных салфеток и обложил ими сиденье, не пропуская ни сантиметра. Покончив с уборкой, он перекинул на заднее сиденье сумку, туда же положил бинокль и телефон и сам наконец устроился. Аппетит окончательно пропал.

Только через два часа он немного пожевал, и то не от голода, а от скуки. Скука оказалась такой всепоглощающей, что растягивала каждую минуту в часы. Она стала серьезной проблемой. Клуфтингер вспомнил, почему не любил этот аспект полицейской службы. Ему, дураку, примерещилось, будто горячий след, на который он напал, будет достаточным основанием для поддержания внутреннего тонуса и скука не одолеет его. Как жестоко он ошибся!

Он включил радио. По «Баварии 1» передавали «Концерт нестареющих шлягеров». Нет, сейчас ему не до легкомысленных песенок! Он переключил дальше. На «Баварии 4» — очередная передача из цикла «Современная классика». Он немного послушал диссонансные пассажи, в которых и мелодии-то не уловить, и покачал головой, выразив свое мнение вслух:

— И это называется музыка!

На «Баварии 5» обсуждались проблемы женской психики в климактерический период. Лучше не придумаешь! Он покрутил дальше.

Прием здесь был неважным, без помех ловились только баварские станции, а по ним не передавали ничего стоящего. Свое глубокое разочарование он выразил двумя словами:

— Дерьмовое радио!

И выключил его. Наступившая тишина оглушала. Лучше бы он вообще не баловался приемником! Он вслушался в тишину. Даже ветерок улегся, точно сама природа сидела с ним в засаде.

Он снова включил радио и попробовал пошарить на средних волнах. На него обрушилась какофония самых разных языков. От смеха он не смог удержаться, когда наткнулся на голос диктора, очевидно, читавшего новости: это оказалась смесь русского и китайского языков, а еще того, на котором говорят мультяшные герои. Он поразвлекался, повторял за диктором обрывки каких-то фраз. Правда, разделить удовольствие было не с кем, а смеяться в одиночку быстро наскучило. Он снова выключил радио.

Клуфтингер взглянул на часы: всего полдесятого! Небо начинало чернеть, только на западе еще тянулись розоватые полосы. Тьме кромешной он не радовался: она только усугубит его одиночество.

Как он оказался прав!

Когда спустилась тьма, он лишился последней возможности убивать время, отвлекаясь на разные мелочи. Даже пересчитать одуванчики на обочине дороги уже не смог бы. Впрочем, после многократного повторения он и так знал: их как было, так и оставалось ровно тридцать семь.

Зевнул. Темнота не только усиливала скуку, но и медленно навевала усталость.

Он вышел из машины и сделал несколько приседаний. Прошло лет тридцать с тех пор, как он делал это в последний раз. Еще в полицейской академии. И тогда суставы так не скрипели. После седьмого пришлось прекратить. Прислонившись к машине, он запыхтел в ночь. Да, надо что-то делать со своей физической формой. Заняться бегом или зарядкой, например. Прямо с завтрашнего дня. Он вдохнул в последний раз полной грудью и снова полез в авто.

— Так. А чем займемся теперь?

Он никогда не понимал людей, имеющих привычку разговаривать с самими собой. Ему они представлялись душевнобольными. Но в нынешней ситуации разговор с собой казался ему самой естественной вещью на свете.

Внезапно он замер. Ему не послышалось? Он задержал дыхание. Нет. Снова этот звук. И вдали показались зажженные фары машины. Клуфтингер занервничал.

— Началось, — доложил он сам себе.

Он перегнулся назад, чтобы взять оружие, но рука его не нащупывала. Лихорадочными движениями он принялся обшаривать багажник и угодил костяшками в барабан. Втянув голову в плечи, он дождался, когда глухой гул стихнет, и продолжил поиски, перебирая пальцами все, что более или менее напоминало пистолет. На лбу выступили капли пота. Он поднял глаза на дорогу.

Машина приближалась. В последний раз качнулся свет фар — и она промчалась мимо.

Теперь он мог немного расслабиться. Плохо. Все слишком плохо. Он действовал как новичок. На своих лекциях, которые он время от времени читал в полицейской академии или при работе с практикантами, Клуфтингер неизменно делал акцент на том, как важно быть во всеоружии перед любым развитием событий. И вот теперь прокололся сам. Хорошо еще, что этого никто не видел.

Больше он такого не допустит. Теперь он продолжил свое дело без суеты при слабом пламени зажигалки — идея, которой он мог бы гордиться. Хотя поиски легкими не были: каждые пять — семь секунд приходилось чиркать колесиком снова. В конце концов оружие нашлось, он положил его, а заодно и мобильник на водительское сиденье, которое уже чуть-чуть просохло.

Убрав зажигалку, он взял в левую руку телефон, в правую — пистолет, сделал обратный отсчет от трех и пулей сорвался с места… И тут же плюхнулся обратно. От боли из глаз посыпались искры. Оказывается, второпях он вмазался лбом в верхний край проема дверцы.

— Черт побери всех преступников и засаду в придачу! Все наперекосяк! — На сей раз его ругательство улетело во тьму шипящим шепотом.

Освободив руки, он ощупал лоб. Слава Богу, крови не оказалось. Этого ему только не хватало!

Перед второй попыткой репетиции оперативных действий он тщательно выверил наклон головы, чтобы не наступить на те же грабли дважды, перед внутренним взором прокрутил, точно в замедленной съемке, последовательность всех движений и только после этого попробовал. Схватив пистолет, он выскочил из авто и вполголоса крикнул:

— Стоять, полиция!

Повторив пробный прогон трижды, он добился нужной скорости и ловкости, после чего изможденно откинулся на спинку кресла.

Вот теперь он испытывал настоящий голод. Единым порывом он перекинул сумку-холодильник с заднего сиденья на переднее.

— Да чтоб вас всех черти драли!

Клуфтингер испуганно встрепенулся. Охотничья колбаска выпала из одной руки, из тюбика во второй на брюки, и без того подмоченные, накапало несколько капель жидкой горчицы. Неужели он задремал? Посмотрел на часы: половина четвертого. Ему сделалось плохо. Точно вздремнул, и не слабо. Об этом же говорил и полный мочевой пузырь. Отложив горчицу в сторону, он потер лицо и выполз из машины.

— Болван, ну полный болван! — костерил он себя, на ходу расстегивая ширинку. — Такого болвана еще свет не видывал! И как такое могло случиться?

Его причитания оборвались долгим вздохом облегчения, сопровождавшим процесс опорожнения переполненного пузыря. И вот в этом странном состоянии между яростью и расслаблением он заметил внизу проблеск света.

Ему потребовалось не больше секунды, чтобы увиденное просочилось в мгновенно проснувшееся сознание. Это напоминало удар током.

Струя мигом иссякла. С расстегнутыми брюками он инстинктивно отступил за дерево, хотя заметить его в этой темноте было невозможно. Он покрылся потом, забил озноб, дыхание стало частым и поверхностным.

Пригнувшись, Клуфтингер короткими перебежками направился в сторону мелькнувшего луча. Света узкого серпика убывающей луны хватало ровно на то, чтобы не споткнуться на неровностях почвы. На мгновение вернулась боль в поврежденном колене, но он не обратил на нее внимания. Медленно, но он приближался к заброшенной ферме, хотя и продвигался не по прямой, а петляя. Во время остановок он чутко прислушивался, задерживая дыхание. Удостоверившись, что вокруг ни звука, кроме неясного шевеления в жилом доме на заброшенном дворе, он продолжал движение.

За несколько метров перед фермой он встал как вкопанный, найдя укрытие за деревом. Строение представляло собой перевернутую букву «Г». Торцевая часть была деревянной и служила хозяйственной пристройкой. Длинная сторона представляла собой жилую секцию. Поскольку из окна сарая пробивался свет, Клуфтингер мог неплохо разглядеть внутренний двор, обрамленный с двух сторон стенами дома, а с третьей — невысокой каменной кладкой, за которой, как он предположил, прежде хранился навоз. Вообще-то окна оказались занавешены темной материей или прикрыты лентами из фольги, но отнюдь не основательно. Однако люди, находящиеся внутри, очевидно, чувствовали себя в безопасности.

Клуфтингер лихорадочно соображал, что тут может происходить и как ему действовать в непредвиденных обстоятельствах. Он провел рукой по лбу и только теперь осознал, что весь покрылся потом. По вискам он стекал струйками, рубашка прилипла к телу, промок даже пояс брюк.

Внезапно дверь сарая открылась. Клуфтингер почувствовал, как сердце выскакивает из груди. Он пригнулся и сощурил глаза. Если сейчас кто-нибудь выйдет со двора, его непременно обнаружат. Он стоял практически на пути. Чертыхнувшись, он обозвал себя болваном за то, что не придумал убежища получше. Может быть, быстренько перебежать и спрятаться за каменной стенкой? Нет, не успеет. Рука сама потянулась к кобуре на поясе. И тут у него потемнело в глазах: кобура оказалась пустой. Черт побери, пистолет остался в машине. Вместе с телефоном. Вернуться? Вызвать подкрепление?

Из транса его вывел щелчок. Обрисовались контуры высокой фигуры. Что-то опять щелкнуло, и зажегся огонек. Клуфтингер испытал облегчение: всего лишь зажигалка. Будь это фонарик, ему бы туго пришлось. Красная точка взлетала перед входом в сарай вверх-вниз. Очевидно, человек курил сигарету. Теперь светящийся червячок описывал в воздухе развороты вправо-влево — человек озирался. И вот он двинулся к нему. Проклятие, столкновения не избежать! Клуфтингер вытер пот над верхней губой и сжал кулаки. Как только парень окажется на расстоянии пяти метров, придется выскочить и просто отправить его в нокаут. Эффект неожиданности должен сыграть свою роль.

— Эй, куда ты запропастился? А кто будет работать?

Клуфтингер затаил дыхание. Из распахнувшейся двери нарисовалась вторая фигура. На фоне тусклого света она смотрелась нелепым черным пятном.

— Уж и по нужде нельзя! — Первая фигура снова двинулась в его направлении.

По спине комиссара побежали мурашки. Ну зачем он спрятался за этим единственным поблизости деревом? И почему мужикам, чтобы помочиться, всегда требуется дерево?

Клуфтингер изготовился к прыжку, мысленно прокручивая вероятный ход событий. Первого он, возможно, уложит хуком с правой, а что делать со вторым? За всю свою жизнь Клуфтингер ни разу не прибегал к физическим схваткам, не считая той потасовки в пивной лет двадцать назад. Да и там он больше прыгал по сторонам, хоть и был много моложе и в лучшей спортивной форме. Он не ввязывался в драку, поскольку с трудом переносил боль. Может быть, просто выступить вперед и сообщить, что он из полиции? Возможно, шок парализует обоих? Но с другой стороны, он понятия не имеет, сколько их там всего в сарае. Или сделать вид, будто вооружен? А если у тех действительно есть оружие?

— Нечего прохлаждаться! Давай за работу!

Клуфтингер взмолился небесам: «Пусть вернется, пусть вернется!» Красный огонек по дуге полетел к нему и рассыпался под ногами искрами, на долю секунды осветив его лицо. Слава Богу, противник этого не заметил — он уже отвернулся и через минуту скрылся в сарае.

Клуфтингер только невероятным усилием воли сдержал возглас радости. Отдышавшись, он зашевелил мозгами, продумывая свои дальнейшие действия, чтобы снова не попасть впросак. На этот раз он будет осторожнее!

Из сарая доносились приглушенные голоса, лязганье металла, а затем шелестящий сыпучий звук. Нет, дальше он не выдержит неизвестности. Надо во что бы то ни стало выяснить, что происходит там, внутри. Клуфтингер еще раз окинул взглядом двор, нацелился на круглый каменный колодец, находящийся примерно посередине между ним и сараем, мысленно сосчитал до трех и сделал рывок. Присев за колодцем, сам себе удивился — он почти не наделал шума. Собравшись с духом и взяв на прицел левую стену хозяйственной пристройки, снова рванул с места в карьер. За секунды оказавшись за углом, он передохнул. Здесь его обнаружить сложнее, даже если кто-нибудь снова выйдет во двор.

Он медленно продвигался вдоль стены, ощупывая деревянную поверхность, и вскоре нашел то, что искал: дерево от времени растрескалось, и в нем, как маленький бриллиант, сверкнул лучик — глазок в чрево сарая. Клуфтингер припал щекой к шершавой стене и стал вглядываться внутрь. Краешком другого глаза он не выпускал из виду двор. Получалось плохо. Прижаться к щелке плотнее мешал живот. Поэтому пришлось передвинуть ноги назад и немного наклониться. Теперь дело пошло. Сначала его взору предстало нечто большое и металлическое. Оно имело пористую структуру, будто по железу прошлись скребком. Клуфтингер изворачивался так и эдак, чтобы рассмотреть махину, но перед глазами оставалась все та же картинка. Тогда он передвинулся вдоль стены дальше и через несколько шагов обнаружил еще одну щель. Наконец-то удалось разглядеть металлического монстра. Им оказался грузовик. Да не простой, а с цистерной вместо кузова.

Пришлось еще раз менять позицию, чтобы рассмотреть происходящее вокруг нее. В помещении он насчитал двух, нет, трех мужчин. Один сидел в кабине автоцистерны, двое других как раз несли увесистый мешок в ее сторону. Подтащив, первый уложил второму мешок на плечи, и тот полез с ним на верх цистерны по металлической лесенке. Потом раздалось клацанье, которое Клуфтингер слышал, стоя за деревом. Мужик с мешком исчез из поля зрения. Клуфтингер поторопился найти новый глазок. Тот нашелся как раз к тому моменту, когда грузчик положил мешок на край люка и начал вытряхивать его содержимое. Сыпался белый порошок, и комиссар узнал шелестящий звук, услышанный из засады.

Он обвел взглядом все попадавшее в поле зрения помещение. У стены громоздились штабеля мешков. Все они были помечены логотипом, но с такого расстояния он не мог его разобрать. Затаив дыхание, Клуфтингер забежал за другой угол сарая. Тут обнаружилась изрядная щель, которая давала лучший обзор. Теперь его позиция оказалась фронтальной к штабелям мешков. На верхнем ряду как раз орудовали две пары рук, вскрывавшие их и стаскивающие вниз. Логотип отчетливо просматривался, да только расшифровать его комиссар не мог: буквы напоминали витиеватую кириллицу, но кириллицей точно не являлись. Ясно стало одно: он перестал что-либо понимать.

Черт побери все эти народы уж слишком неохватного мира с их языками! Что могло быть общего у этих иностранных надписей с двумя убийствами в его родном Альгое? И была ли между ними какая-то связь? Защемило под ложечкой. Нет, эту мысль лучше не додумывать. А он-то втайне надеялся найти сегодня в этой глуши ключ к разгадке! Черт тебе вилами в бок! Все еще больше осложнилось и вопросов только добавилось. Сколько еще понадобится времени, чтобы сложить фрагменты этой картинки? Если они вообще сойдутся. Что, черт возьми, за порошок загружают эти явно криминальные рожи? А вдруг он напал на след разветвленной сети торговцев наркотиками?.. И сколько еще ему, добропорядочному гражданину…

Мысль он додумать не успел. Мужик вылез из кабины автоцистерны, и Клуфтингера водопадом накрыло узнавание: Ботценхард! Тот самый юродивый продавец, который пытался втюхать ему ржавый хлам чуть ли не за полторы тыщи евро! Слава Богу, он только играл роль покупателя, а то сейчас бы придушил этого нечистоплотного делягу… но, с другой стороны, утешало сознание того, что сразу определил причастность этого типа к афере.

Нет, нельзя поддаваться личной неприязни, самый разумный выход — позвонить в президиум. Надо поскорее вернуться к машине. Почти пять утра. Небо медленно приобретало перламутровый оттенок. Еще немного, и спрятаться будет негде. Он змеей прошелестел назад. Секунда — и понесся, не разбирая дороги. Правда, лишь до угла строения.

Через пару метров он резко остановился, едва не растянувшись во весь рост. Два огня ощупывали дорогу, поднимающуюся на холм. Естественно, Клуфтингер трехэтажно выругался и только после этого снова скрылся в тени дома. Некая машина не свернула где-то там, вдали, на другую дорожку, а направлялась непосредственно к этой ферме.

Клуфтингер быстро огляделся: направо, налево — где бы еще схорониться? Но лучшего укрытия не нашел. Поэтому оставалось только наблюдать через окна с отвалившимися ставнями бывшего жилого корпуса, как машина въезжала во двор. Некто припарковался прямо у входа и вошел в хозяйственную пристройку. Клуфтингер зарысил на прежний пункт наблюдения. Человек, вошедший внутрь, оказался настоящим исполином. Он по-хозяйски шлепнул каждого по спине и что-то заговорил. Конечно, слов разобрать было невозможно, но, по всему, он подстегивал компаньонов. Исполин перебросил ключи от машины Ботценхарду. Тот поспешно затрусил к выходу. Ему вслед потащили пустые мешки. Пара минут — и машина, насилуя покрышки, стартовала со двора. Проследить за ней не представлялось никакой возможности. Почти сразу загудел мотор автоцистерны. Что делать? Так или иначе надо добраться до машины и связаться по рации с коллегами. Между тем небо светлело, и выбраться со двора незамеченным становилось все проблематичнее. Клуфтингер припал к мутному стеклу окна и, не имея возможности что-либо предпринять, проследил, как цистерна покидает двор. Самым неприятным открытием оказалось то, что в кабине сидели двое. А где же дылда?

Клуфтингер медленно сполз на колени. Он уже тысячу раз проклял свою нерасторопность и глупость. Ну как он мог забыть в машине пистолет и, главное, телефон?! Болван, болван, тысячу раз болван! Причитания помогали мало. Надо проследить за автоцистерной, упустить ее нельзя! Клуфтингер припустил, как не бегал ни разу в жизни. Он не оглядывался. Главное, добежать до «пассата», там он будет в безопасности. Между тем цистерна скрылась за вершиной холма. До автомобиля оставалась еще сотня метров. Что за шорох позади? Пыхтение и стук собственного сердца мешали правильно оценить ситуацию. Вот уже показались ясени, за которыми спрятана его машина. Осталось метров двадцать. Холодный утренний ветер выбивал слезу. Он явственно слышал шаги позади и ждал, когда могучая лапа опустится на плечо. Еще немного, еще чуть-чуть. Вот и машина. Он перегнулся через открытое окно, схватил пистолет и резко развернулся.

— Стоять! Полиция!

Но позади лишь баловался ветер.

Прошло несколько секунд, прежде чем Клуфтингер смог расслабиться. Рукой с пистолетом он стер пот со лба и только тогда опустил оружие. Лишь теперь он ощутил, как его вымотали все эти события. Сердце бешено колотилось, дыхание вырывалось со свистом, руки дрожали. От страха или от бега? Лучше не задаваться этим вопросом. Отдышавшись, он вернул себе способность соображать. Цистерна! Надо сесть ей на хвост, иначе она просто растворится в бескрайних просторах Альгоя! А уж этого ему никак не объяснить в президиуме. Поэтому пришлось плюхнуться на «мокрое место» и дать газ.

Чем дальше он продвигался, тем больше обретал уверенность. Хорошо, что выехал на задание на своей машине. Мог гнать как хотел, а хотел так, что ветер свистел на поворотах. Впереди показалась знакомая цистерна — окутанная клубами сизого дыма, она медленно поднималась в гору. Клуфтингер притормозил. Грузовик и его «пассат» пылили по дороге в одиночестве. Утро. Еще нет и шести. Какие перевозки в это время? Он не должен засветиться!

Вытянув из брючного кармана платок, он принялся промокать капли пота. Потом подставил лицо ветерку, врывавшемуся в открытое окно. Боже! Как же хорошо в Альгое! У него захватило дух. Как он мог забыть об этой красоте? Все здесь родное, все любимо и дорого. Луга, холмы, перелески. Особенно в ранний утренний час, когда легкий туман окутывает все молочной дымкой. Это не тот край, что красуется на многочисленных рекламных картинках, не клишированный Альгой для туристов, с показными горными пастбищами, рожками пастухов, духовой музыкой, закатами и рассветами, озаряющими розовым светом вершины Альп. Это настоящий Альгой, его Альгой, прохладный, пахнущий свежескошенными травами. Сочные краски дня еще прячутся за прозрачным пологом утреннего тумана. Глупым туристам он показался бы невзрачным, а Клуфтингер принимал его всем сердцем. Он завораживал и давал ощущение счастья. Улыбка гуляла по его губам, беспричинная улыбка и безотчетное счастье…

И тут его словно холодным душем окатило. Он очнулся. Где цистерна? Цистерна! Неужели потерял? Озираясь по сторонам, он дал газу. Слава Богу! Вон она, там, впереди. Его нервы точно на пределе. Надо успокоиться.

Он включил радио «Бавария 1». «Музыкальный журнал». То, что надо. Нежные мелодии уносили тревоги этой ночи.

Постепенно дорога приобретала все более знакомые очертания. Между тем грузовик выехал на трассу Дитманнсрид — Кемптен. Здесь Клуфтингер знал уже каждый камешек на обочине. Теперь не надо концентрировать все внимание на дороге. И это тоже помогало ему справиться с нервозностью. Так две машины и ехали друг за другом в утренней дымке, пока не показалась развилка. Прямо — направление на Кругцелле и дальше на Кемптен, направо — Альтусрид и Лойткирх. Автоцистерна покатила прямо. В голове Клуфтингера снова зароились вопросы, возвращалась уверенность, что этот след приведет к разрешению дела о двойном убийстве. Он немного притормозил, желая иметь более широкий обзор: впереди показался мост через Иллер, дорога шла в гору.

Время приближалось к семи. Грузовик въехал в Кругцелле. Интересно, куда он направится здесь? Пока они двигались по главной улице. Постепенно у Клуфтингера зародилось подозрение, а через несколько метров оно перешло в уверенность: водитель включил поворотник. Если до этого Клуфтингер еще думал, будто тот пытается замести следы, петляя по улицам, то теперь все сомнения развеялись. Теперь сошлись все детали пазла. Он остановил «пассат» на обочине и проследил, как цистерна въезжает в ворота сыродельного завода Шёнмангера.

Клуфтингер прикинул порядок дальнейших действий. В президиуме, помимо дежурных, еще никого нет, коллеги подтянутся лишь через час. На заводе приемка начнется примерно в это же время. Поэтому он может спокойно позавтракать и привести себя в порядок. Затем вернется на молокозавод и примет предложение, сделанное Шёнмангером-старшим при его первом визите: хорошенько осмотрит все производство.

Он развернулся и направился в Альтусрид, в пекарню. Уже садясь в «пассат» со свежими булочками, он скользнул взглядом вниз и понял, что значила ироничная фраза булочника: «Денек выдастся жаркий, заранее позаботься об одежде с хорошей вентиляцией!» Тот еще расплылся в широкой ухмылке. Теперь Клуфтингер знал почему. Молния на его брюках все еще оставалась расстегнутой.

В половине девятого освеженный и чисто выбритый Клуфтингер с приятной тяжестью в желудке стоял в приемной сыродельного завода в Кругцелле. Коллеги, проинформированные о событиях минувшей ночи (правда, далеко не обо всех), выехали к заброшенной ферме, чтобы продолжить наблюдение.

— Господин Шёнмангер, к вам господин комиссар, — доложила секретарша по переговорному устройству.

На несколько секунд повисла пауза, потом по громкой связи раздалось:

— Пусть войдет.

Карл Шёнмангер, как всегда, вышел из-за стола и пожал Клуфтингеру руку.

— Господин комиссар. Что привело вас к нам снова? — Последнее слово он выделил особенно.

«Хорошо, — подумал Клуфтингер, — значит, мой приход некстати». Все его чувства обострились, «антенны» настроились на восприятие любых мелочей.

— Несколько дней назад вы пообещали мне экскурсию по вашему заводу, — самым невинным тоном сказал Клуфтингер.

Шёнмангер уже сел и теперь изучающе смотрел на комиссара поверх роговых очков с толстыми стеклами.

— Да, конечно, но сегодня… — Он на секунду задумался, а потом закончил: — Почему бы и нет? Только я не смогу сделать это сам, у меня уже назначены важные встречи. Но я распоряжусь.

С этими словами он провел Клуфтингера к секретарше, попросил ее вызвать Роберта Барча, чтобы тот провел для комиссара персональную экскурсию, и, быстро распрощавшись, удалился.

В ожидании провожатого Клуфтингер устроился у окна и наблюдал за передвижениями на внутреннем дворе — отсюда он просматривался полностью. В огромном ангаре стояли несколько молоковозов. С потолка свисали многочисленные кабели и шланги. В цистерне, которая была сегодня объектом его преследования, он не опознал молоковоз, поскольку на ней не имелось никаких надписей. Все остальные здесь носили на себе броские слоганы вроде «Отборное молоко для отборных продуктов» или «Лучшие сыры — сыры Шёнмангера».

— Это наш разгрузочно-погрузочный цех.

Клуфтингер слегка вздрогнул, услышав за спиной вкрадчивый голос. Повернувшись, оказался лицом к лицу с Барчем — он протягивал ему руку с перстнем-печаткой на пальце.

— Здравствуйте, — коротко поздоровался комиссар.

— Если желаете, можем начать осмотр.

Они спустились по лестнице.

— Что вас интересует?

— Все. Если возможно, я бы хотел узнать весь производственный процесс. От поставки молока до конечного продукта.

Между тем они оказались в том самом ангаре, изнутри он казался еще огромнее. Сюда по-прежнему подъезжали все новые молоковозы, а цистерна, которую он преследовал, все еще стояла на том же месте.

— Не могли бы вы мне продемонстрировать, как происходит приемка на конкретном примере? Что происходит дальше с молоком… скажем, вон из той машины? — Клуфтингер вытянул руку и словно ненароком указал пальцем на цистерну без надписи.

Барч взглядом проследил за направлением и равнодушно сказал:

— Хорошо.

Клуфтингер, внимательно наблюдавший за Барчем, оказался немного разочарован: голос звучал спокойно, на лице не дрогнул ни один мускул.

— Как вы уже поняли, — приступил к объяснениям Барч, — молоко, собранное по фермам, специальным транспортом доставляется первоначально в этот цех. Две сотни фермеров ежедневно обеспечивают нас свежим сырьем, за год мы принимаем около сорока четырех тысяч тонн молока.

Барч, гордо выпятив грудь, сделал паузу, очевидно, ожидая от комиссара восхищенного «Не может быть!» или хотя бы удивленного «Неужели?». Но не получив нужной реакции, Барч явно сник, а Клуфтингер порадовался. Тем не менее химик продолжил рассказ тоном опытного экскурсовода, который в этом деле уже набил руку. Он говорил о перекачке сырья, о системе насосов высокого давления, о «суперсовременных элементах конструкции». Клуфтингер слушал вполуха. Его больше интересовало закулисье.

— Мне вот что бросилось в глаза, — прервал комиссар лекцию своего провожатого, — на всех молоковозах есть надписи, и только один из них не снабжен никакой рекламой.

— Тут дело в том, что некоторое время назад у нас стартовал Relaunch[12]. Сейчас мы делаем ставку на новый Corporate Identity[13], если вы понимаете, что я имею в виду.

Клуфтингер, естественно, не понял, но мериться интеллектом не стал. Во-первых, не хотел дать маху, а во-вторых, тон, взятый Барчем, и без того казался ему смешным. Сыпать терминами, которые понятны только специалистам, и вворачивать иностранные словечки — ума много не надо. Еще отец учил его: ум проявляется в том, чтобы непонятное изложить понятно, — и был прав. Но больше его бесило то, что у Барча на все имелся готовый ответ.

— В этом цеху производится контроль качества и количества поступающего сырья. — Барч широким жестом обвел помещение, вид на которое открывался из ангара приемки через застекленную перегородку. — Только сырье высшего качества идет на переработку для продукции фирмы Шёнмангера. — Барч теперь вещал, словно воплощенная радиореклама. — У нас есть даже ИСО[14].

Клуфтингер решительно пресек его излияния:

— Сколько человек занято на предприятии?

— Круглым счетом восемьдесят. И они обеспечивают годовой оборот в тридцать пять миллионов евро. Неплохо для такого предприятия, а? Наша фирма уже в трех поколениях перерабатывает молоко, а начиналась как простая сыроварня!

Клуфтингеру все эти ужимки «величия» начали действовать на нервы.

— А как долго вы служите на фирме с такими семейными традициями? — задал вопрос комиссар, хотя прекрасно знал ответ на него.

Самодовольная ухмылка мигом слетела с лица химика.

— Лет пятнадцать или чуть меньше, — пролепетал он.

На входе в производственные цеха Клуфтингеру вслед за Барчем пришлось облачиться в белую шапочку и бахилы.

— Требования к гигиене у нас строгие, — оседлал своего конька тот. — Вот здесь начинается производственный цикл. — Барчу пришлось изрядно повысить голос, чтобы перекричать шум машин. — Знаете ли вы, что в мире насчитывается около четырех тысяч различных сортов сыра?

Клуфтингер не знал, но уверенно заявил:

— Разумеется, я об этом слышал.

— Для производства одного килограмма сыра требуется тринадцать литров молока. Отфильтрованное молоко пастеризуется, а потом поступает в эти чаны, где засевается определенными культурами бактерий. Не бойтесь, — покровительственно улыбнулся Барч, — это совершенно безвредные бактерии.

Клуфтингер почувствовал, как лицо наливается кровью. Этот павлин уже достал! Он что, держит его за полного идиота? «Но нет, нельзя давать волю гневу, — мысленно уговаривал он себя. — Гнев застилает разум. А как знать, может, Барч именно этого и добивается».

— Затем добавляется сычуг. Это фермент из слизистой оболочки желудка телят.

Это Клуфтингер знал, только всегда старался вытеснить из памяти такое знание. Он любил сыр, и ему не хотелось портить аппетит мыслями о телячьих желудках.

— Но точнее о производстве на этом этапе вам расскажет вон тот господин наверху.

Наверху мужчина в белом халате и белой шапочке считывал числа со светящегося экрана и заносил их в журнал.

— Эй, вы там, наверху! Вы, вы, господин…

— Дорн, — подсказал Клуфтингер, прошел наверх и протянул руку: — Привет, Франци.

— А, Клуфти, рад, рад. Персональная экскурсия?

— Да, что-то вроде. А ты? Трудишься здесь?

— Да что тут за труд! Всем управляет компьютер, мне остается только чуток подсобить ему. Много тут не напортачишь. Пойдем покажу.

Оба двинулись вдоль рядов, оставив Барча стоять.

— Вот здесь молоко свертывается под действием сычужного фермента, — объяснял Дорн в тот момент, когда подошел Барч, на которого ни тот, ни другой не обратили внимания. — Короче, получаем сыворотку и творог. Здесь они сепарируются, а потом…

— Так, тут все ясненько, нам пора дальше, — вмешался Барч.

«Ясненько»? Он не ослышался? Клуфтингер едва не расхохотался.

— Большое спасибо, господин…

— Дорн. Франц Дорн, — подсказал теперь сам сыровар.

— Думаю, дальше и так все понятно. Сырная масса разливается по формам и высушивается. Срок — в зависимости от сорта. — Похоже, Барч потерял всякий интерес к дальнейшим объяснениям.

Под конец экскурсии они подошли к лаборатории. Барч вынул магнитный ключ, провел им по щели кодового замка и распахнул перед комиссаром дверь.

— А это мои владения, — расцвел он.

Заметив критичный взгляд Клуфтингера, он слегка вздрогнул, улыбка точно ушла в песок.

— С тех пор как Филипп так трагически покинул нас, — скорбно добавил он. — Ну да вы сами знаете…

Клуфтингер прошел мимо и позволил себе ухмылку, лишь оказавшись к нему спиной. Мысленно он записал очко на свой счет.

— Здесь что-то поменялось после смерти господина Вахтера?

— Нет, нет, ни в коем случае. Мы все еще в шоке от его кончины.

Барч казался выбитым из колеи столь бестактным поведением комиссара, и Клуфтингер поспешил этим воспользоваться:

— Вам знакома фамилия Лутценберг?

Испуг в глазах Барча послужил ему ответом.

— Лутценберг… Вы сказали — Лутценберг? — Барч сделал вид, будто напряженно роется в памяти, а сам исподтишка следил за реакцией собеседника.

Для Клуфтингера не представляло тайны его поведение — он не размышляет, а судорожно ищет верное решение: признаваться или нет? И в конце концов решился:

— Нет. Вот так навскидку ничего не приходит в голову…

— Да? Но это по меньшей мере странно. Вы столько лет работали «одной командой» с господином Вахтером. Неужели тот никогда не упоминал имени своего сокурсника, а потом соратника по исследованиям и соавтора Роберта Лутценберга?

От самомнения Барча, с которым он встретил комиссара, не осталось и следа. Он растерянно захлопал глазами, покусывая нижнюю губу, а потом начал жалобно оправдываться:

— Ах вот оно что… Теперь, когда вы сказали, я припоминаю… Да, да, вроде был у Филиппа коллега с таким именем.

— Точно был, — жестко поправил его Клуфтингер. — И знаете что? Три дня назад убили его сына. Можете себе представить? Ему размозжили череп. В горной хижине недалеко от Вайлера.

Барч оказался совершенно сбит с толку. Он оторопело кивал и одновременно мотал головой, руки невольно теребили ярко-лиловый галстук. Глаза бегали. Он явно не мог понять, зачем комиссар рассказывает ему об этом и почему именно сейчас. Когда он собрался с духом, чтобы хоть что-нибудь произнести, Клуфтингер окончательно добил его:

— Большое вам спасибо за экскурсию, мне пора. — Он стянул с головы шапочку и сунул ее совершенно обалдевшему Барчу в руки. Сделав пару шагов к двери, он еще и бросил через плечо: — Выход я найду сам.

Пересекая хозяйственный двор и на ходу приглаживая волосы, он краем глаза следил через большие окна, как Барч через ступеньку скакал вверх по лестнице на этаж, где располагались кабинеты обоих Шёнмангеров.

Клуфтингер остался доволен своим визитом. Возможно, он дал толчок и дело сдвинулось с мертвой точки.

Вечером того же дня Клуфтингер заступил на вахту под Вильдпольдсридом. Конечно, прошлая ночка далась ему нелегко, но пропустить сегодняшнее дежурство он не мог. К тому же на этот раз он находился здесь не один. На пост заступили три полицейские машины, а кроме того, компанию ему составляли Майер, Хефеле и Штробль. Присутствовать при возможном задержании хотели все. Ибо сегодня рыбка должна попасться в сети: крупная или мелкая, покажет время.

Перед уходом Клуфтингер собирался поспать, но не смог от перевозбуждения. Похоже, у коллег наблюдалась та же история. Все четверо сидели в машине Штробля, поскольку большую часть комиссарова «пассата» все еще занимал барабан.

Ждать пришлось довольно долго, но не напрасно. Около двух часов ночи послышался шум мотора и мимо в направлении заброшенной фермы проехала тяжелогруженая фура, чуть погодя туда же проследовала знакомая цистерна без надписей.

— Примерно в то же время, что и вчера, — сообщил Клуфтингер, отводя взор.

Если бы коллеги заглянули ему в глаза, от них не укрылось бы, что он понятия не имеет, во сколько прибыла машина в ночь накануне.

Комиссар собрал всех полицейских и отдал последние распоряжения.

— Всем ясно? — прошептал он напоследок, хотя там, внизу, его не могли услышать. — По местам. Начинаем.

Клуфтингер с ближайшими помощниками начал продвижение к объекту. Подобравшись к ферме, все заняли заранее оговоренные позиции: Клуфтингер сразу исчез за углом сарая, Штробль и Хефеле проскользнули за жилой дом, а Майер схоронился за деревом возле каменной кладки сбоку от въезда. Комиссар заглянул в сарай через знакомую щель. Все вчерашние фигуранты находились на месте, включая и исполина. Они разгружали фуру, ворочая такие же мешки, маркированные странной надписью.

Клуфтингер удовлетворенно кивнул: час пробил. Он медленно вынул из кобуры пистолет, сделал глубокий вдох, поднес к самым губам рацию и отдал приказ: «Начали!»

На секунду повисла мертвая тишина, а потом началось настоящее светопреставление. Визжа тормозами, во двор въехали полицейские машины, красно-синие проблесковые маячки и свет мощных фар прорезали темноту, сирены взвыли с оглушительным воем. В это же время Клуфтингер с помощниками выскочили из засады. Мощный удар ногой, выбитая дверь — и четверо полицейских с поднятым оружием врываются в помещение. Все они кричат разом, но от волнения каждый свое: «Руки вверх!», «Стоять, полиция!», «Не двигаться!» — и что-то еще нечленораздельное. Четверо мужиков, застигнутые врасплох, вконец обалдели. Внезапный грохот, вид полицейских с оружием в руках и вой сирен снаружи сделали свое: в растерянных физиономиях подозреваемых не осталось ни кровинки. Все восемь визави молча пялились друг на друга. Великан очухался первым и начал озираться — как бы сделать ноги?

И тут Майер с пеной на губах заорал во всю глотку:

— Только дернись, пристрелю!

Непонятно, чего больше испугался верзила, но замер мгновенно. Клуфтингер и остальные коллеги, вытаращив глаза, повернулись к Майеру.

Тут в сарай влетели шестеро полицейских в форме, и мужики, еще недавно полагавшие себя в безопасности, так и не осознав происходящего, оказались с браслетами на руках.

— Чем вы тут занимаетесь? — рявкнул комиссар в лица задержанным.

Ответа не последовало. Клуфтингер подошел к Ботценхарду.

— Смотрите-ка, господин любитель старинной техники! Зашли к соседям проверить, все ли в порядке, да? Вам есть что сказать?

Ботценхард опустил голову.

— Нет? Ну что ж. Мы и без вас выясним все, что нам надо. Но в ваших же интересах сотрудничать со следствием. Содействуя нам, вы поможете себе.

С этими словами комиссар сделал шаг к ближайшему из выгруженных мешков, вынул из кармана перочинный нож, открыл и вонзил его в мешковину. Расширив отверстие, он послюнявил палец и обмакнул его в белый порошок. Все полицейские напряженно следили за каждым движением. Никто не издал ни звука, даже когда Клуфтингер поднес палец к носу, понюхал и потом лизнул. Чуть-чуть почмокав, он заявил:

— Сухое молоко.

Коллеги переглянулись: сухое молоко? Впрочем, в этом был явный смысл, если принять во внимание молоковоз и его маршрут на молокозавод. Только Майер казался разочарованным: он явно рассчитывал, что они накрыли наркоторговцев и крупную партию наркотиков с ними.

Клуфтингер снова приблизился к Ботценхарду:

— Не хотите ли все-таки объяснить, чего ради вы возитесь здесь с молочным порошком темной ночью? Ну?

Ботценхард повесил голову — явный признак внутренней борьбы, — потом резко поднял и посмотрел комиссару в лицо:

— Я…

— Захлопни пасть! — гавкнул верзила. Похоже, он был здесь главным.

И Ботценхард захлопнул.

— Ладно, как хотите. — Клуфтингер повернулся к униформированным полицейским: — Забирайте. Мне эти голубчики больше не нужны. Одна машина пусть останется здесь, на случай если объявится кто-нибудь еще.

Полицейские вывели задержанных. Хефеле тоже поехал в президиум, чтобы сразу приступить к допросам. Двое сотрудников заняли позиции во дворе. В сарае после столь бурных событий воцарилась тишина.

— Дернешься — пристрелю! Каково, а? — Штробль восхищенно посмотрел на Майера.

Майер в поисках защиты повернулся к комиссару. Тот остановил Штробля:

— Оставь Рихарда. Нас всех понесло. Нервы были на пределе. — А потом обратился к Майеру: — Все-таки хорошо, что ты носишь оружие не каждый день!

Все рассмеялись.

Остаток ночи протекал спокойно. Никто больше не появился, да это и было маловероятно. Клуфтингер даже ухитрился вздремнуть. Между тем время близилось к шести.

— Пора, — похлопал он по плечу Штробля и спросил Майера: — Что делать, понял?

Тот молча кивнул.

— Ладно, тогда до скорого, — попрощался Клуфтингер.

— Будет хоть одна царапина, пристрелю! — с этими словами Штробль сунул Майеру ключи от своей машины и загоготал.

Не дожидаясь реакции товарища, он залез в кабину молоковоза, к комиссару, который уже ждал его за рулем.

Клуфтингер повернул ключ зажигания и, не найдя себе лучшего напутствия, провозгласил:

— Что ж, пора подоить эту корову.

Штробль покосился на шефа, но промолчал.

— Слушай, тебя здесь каждая собака знает, — уважительно отозвался Штробль, когда очередной крестьянин на тракторе, которого они обгоняли, весело помахал им рукой.

Клуфтингер с удовольствием принял бы комплимент, да врожденное чувство справедливости не позволяло.

— Похоже, развозчику молока по должности полагаются приветы.

— Как думаешь, что это за история с сухим молоком? — после нескольких минут молчания задумчиво спросил Штробль.

— Наверное, «молочными деньгами» хотели подзаработать детишкам на молочишко, — ответил комиссар.

Ему самому понравилась шутка, и он решил на будущее взять ее на вооружение.

— Это само собой. Но каким образом?

— Ты связывался с лабораторией? Что говорят эксперты?

— Да, только у нас мало кто по-настоящему разбирается в переработке молока. Во всяком случае, все выглядит так, как ты вычитал в статьях: Лутценберг и Вахтер опытным путем нашли способ существенно ускорить процесс созревания при переработке. А время — деньги. «Молочные деньги», — подхватил Штробль каламбур шефа.

— И опыт провалился.

— Нет, не скажи. Надо было довести до ума, тогда оба стали бы Крезами, но бедолагам захотелось поскорее искупаться в лучах славы.

— Главным образом Вахтеру, насколько я понял.

— Таки есть. Тот поспешил, этот не остановил… Только не понимаю, как сюда вписывается сухое молоко.

— А меня больше интересует, как сюда вписываются два убийства.

Оба замолчали, предавшись собственным размышлениям. Приближался Кругцелле. Клуфтингер за рулем молоковоза строго придерживался вчерашнего маршрута. Рисковать он не хотел. Ничто не должно вызвать подозрения.

Перед въездом в городок он дал Штроблю отмашку передать по рации, что они почти на месте. Одновременно с ними к заводу прибыли полицейские машины. Машины остановились снаружи, а Клуфтингер въехал на хозяйственный двор. Задним ходом он попытался поставить молоковоз на вчерашнее место. При первой попытке он едва не протаранил подъемную платформу слева, краем глаза заметив, как вздрогнул Штробль. Он крепче вцепился в руль. На лбу выступили крупные капли пота. Уже много лет он не управлял такой махиной, с тех пор как уволился со службы в добровольной пожарной дружине. Вторая попытка тоже не удалась. На этот раз он чуть не снес контрфорс подпорной стенки цеха приемки. И только с третьей удалось худо-бедно припарковаться, хотя добрая треть цистерны занята соседнее место справа. Клуфтингер выключил мотор, исподтишка наблюдая за Штроблем. Оба сидели в молчании. Несколько минут ничего не происходило.

— И что теперь? — упавшим голосом спросил Штробль.

— Ждем. Что-нибудь да должно произойти.

Минута убегала за минутой. Внезапно распахнулась дверь перехода в офисное здание, и по ступенькам сбежал мужчина. В зеркало заднего обзора комиссар опознал Барча. Его шаги гулко раздавались в огромном пустом ангаре. Еще немного, и он будет рядом. Клуфтингер кивнул Штроблю, Штробль — шефу, хотя и не знал, что бы это значило. Еще не дойдя до машины, Барч принялся ругаться:

— Что я вам, болваны, говорил? Вы должны были приехать сегодня раньше… — Он с силой рванул дверцу кабины и оказался лицом к лицу с Клуфтингером.

— Извините, — сказал комиссар, — мы очень торопились.

Барч онемел. Ему понадобилось немало времени, чтобы осознать происходящее. Когда до него дошло, он бросился бежать. Штробль отдал короткий приказ по рации, полицейские машины двинулись от ворот во двор. Увидев их, Барч так резко затормозил, что едва не упал. В поисках спасения он принялся озираться. Сзади на него надвигались Клуфтингер и Штробль, с другой стороны из машин высыпали полицейские в форме. Сообразив, что он в ловушке, Барч сломался. Он безучастно дал надеть наручники и никак не отреагировал, когда комиссар, приблизившись вплотную, тихо сказал:

— Попался.

Часа через два Клуфтингер появился в президиуме в прекрасном расположении духа. Войдя в приемную, он неожиданно подал секретарше руку и сделал ей комплимент по поводу прически, так что девушка даже зарделась.

— Сделайте нам кофе, пожалуйста, — попросил он Санди и, заглянув к коллегам, жестом позвал их к себе. — Приведите кого-нибудь из лаборатории, — бросил он, усаживаясь за стол.

Штробль и Хефеле дружно посмотрели на Майера.

— Иду уже, — буркнул тот и резво сорвался с места.

— Ну, Роланд, что у тебя? — обратился комиссар к Хефеле, имея в виду результаты допросов.

— Кое-что есть. Наши ночные пташки три раза в неделю пересыпали сухое молоко из привозных мешков. Порошок в мешках, очевидно, поставляется из России. Дылда забирал товар на каком-то перевалочном пункте, по крайней мере так говорит. Зачем вся эта возня, никто из них не знает, хотя подозревали, что дело нечисто. Им хорошо платили, они и не спрашивали, по крайней мере так утверждают.

— А кто заказчик?

— Тут все как воды в рот набрали, а потом начали путаться в показаниях. Плели, будто в глаза не видели, а указания получали только по телефону и все такое. Мы дали понять, что в их же интересах говорить правду: ведь транспорт они гоняли сами. Кто отгружал, кто принимал? Раскололись. Тут и выплыло имечко Барча.

В дверь постучали. Вошел Майер с яркой женщиной лет тридцати: высокой, стройной, с длинными ногами и длинными черными как смоль волосами, заплетенными в затейливую косу. Огромные карие глаза излучали мягкий свет, под белым халатом виднелся светло-бежевый костюм. В президиуме почти все смотрели на нее благоговейно и называли «Липочкой», мужчины, во всяком случае.

Майер улыбался во весь рот, так что сверкали два ряда зубов. Он выглядел гордым воином с роскошной пленницей в качестве трофея.

— Это доктор Хельга Липп. Из лаборатории, — торжественно провозгласил он, точно она являлась для всех прекрасной незнакомкой.

Клуфтингер указал на стул напротив:

— Присаживайтесь. Коллега вас уже проинформировал?

— Да, я в курсе, — ответила она таким писклявым голосом, что Клуфтингер испытал короткий шок.

Каждый из увидевших эту женщину ожидал от нее мелодичного грудного голоса, а тут — полная противоположность. Но комиссар быстро оправился.

— Хорошо. — Он откашлялся. — Какую роль играет в нашей истории сухое молоко?

— Предварительно могу сказать следующее: для сыроделия у него нет потенциала, — начала Хельга Липп свой отчет, и только Майер, которого явно завораживало ее сопрано, продолжал блаженно улыбаться. — Видите ли, молоко перерабатывается с помощью культур бактерий. В результате их деятельности молоко теряет содержащийся в нем казеин, меняет химическую структуру, растворимость и становится твердым. Творожная масса отделяется от сыворотки и идет на изготовление сыра.

Клуфтингер безропотно слушал, хотя в душе с нетерпением ждал, когда же ему расскажут то, чего он не знает. Он понимающе кивнул.

— Хорошо. Весь процесс возможен при наличии свежего сырья. По моим сведениям, молочный порошок для этого не пригоден, поскольку он сам — уже продукт переработки с измененной структурой. Сухое молоко — насколько мне известно, но надо еще уточнить — у нас вообще под запретом.

Она сделала паузу и обернулась назад, желая убедиться, что и коллеги, сидящие у нее за спиной, тоже поняли. Майер, вдохновленный ее мягким взглядом, подмигнул. Пришедшая в замешательство фрау Липп снова обратилась к Клуфтингеру:

— Но определенно запрещено ввозить в Германию сухое молоко из бывшего Восточного блока, минуя госконтроль — в нашем случае в отношении поставщика нет сомнений, поскольку иначе закупки становятся нерентабельными, — и здесь его перерабатывать.

Клуфтингер поблагодарил и поднялся, чтобы проводить коллегу из лаборатории, но Майер его опередил.

— Я провожу! — вскочил он.

Комиссар только удивленно поднял брови, занял свое место и изрек:

— Теперь Барч. Немедленно.

Дверь открылась без стука, и вошла Сандра Хенске. Теперь у Хефеле заблестели глаза. У Клуфтингера возникло ощущение, будто он начальник военного лагеря и командует солдатами, долгие недели не видевшими женщин.

— Господин Карл Шёнмангер на проводе, — доложила она и краем глаза показала на мигающую лампочку на его аппарате.

Он снял трубку.

— Клуфтингер.

На него устремились три пары глаз. Даже Санди осталась в кабинете, сгорая от любопытства, и покинула его, только повинуясь строгому взгляду начальника.

— Это было необходимо, господин Шёнмангер… Да, производство приостановлено до дальнейших распоряжений. Это вполне законно… Нет, не можем… Да, господин Барч задержан… Для начала успокойтесь… Еще ничего не доказано… Что? Нет, господин Барч еще не давал показаний, допрос только предстоит… Нет, определенно нет. Это наша компетенция. Просто не покидайте место своего пребывания, хорошо? До свидания. — Клуфтингер положил трубку и присвистнул. — Да, достали джентльмена. Он назвал Барча «грязной свиньей»!

Дверь снова открылась, и ввели легкого на помине Барча. Клуфтингер указал на стул напротив и велел снять наручники. С минуту он изучал своего вчерашнего экскурсовода. За сутки тот состарился на несколько лет.

— Итак, слушаем вас.

— Не понимаю, что вы хотите услышать.

— О, полагаю, прекрасно понимаете. Кого вы ожидали увидеть в автоцистерне? Для чего предназначался груз?

— Одного из наших водителей, кого же еще?

Клуфтингер взорвался:

— А когда вдруг увидели нас, от радости бросились бежать?! Знаете ли, с вами или без вас, мы докопаемся до истины. Но вам лучше выбрать первое!

Барч склонил голову, он явно взвешивал все «за» и «против».

— Вызовите адвоката Шёнмангеров. Без него я не скажу ни слова. — В его голосе появилась уверенность.

— Ах вон оно что! Думаете, адвокат Шёнмангеров вас вытащит? Да он даже защищать вас не станет! Только что я говорил по телефону с господином Шёнмангером, и знаете, как он вас назвал? «Грязной свиньей», вот как. Вы все еще требуете этого адвоката?

Барч вздрогнул, точно его ударили, и с сомнением посмотрел в лицо Клуфтингеру. Пролетело несколько секунд, и вдруг его понесло.

— Дерьмо, дерьмо поганое, — сначала прошипел он, а потом уже слова вылетали, опережая друг друга: — Эта свинья не отправит меня на скотобойню! Всю кашу заварил он! Это Петер придумал всю аферу. Я так, сбоку припеку. Но если он решил отправить меня на виселицу, я потяну его за собой, пусть не сомневается!

— Петер? — искренне удивился Клуфтингер. — А, вы имеете в виду младшего Шёнмангера? Но я имел в виду старшего.

Барча словно оглушило. Глаза выпучились. Рот беззвучно открывался и закрывался, как у выброшенной на берег рыбы. Наконец ему удалось прохрипеть лишь одно слово: «Дерьмо».

— А теперь перейдем к делу. Расскажите во всех подробностях, как было организовано дело и кто в нем замешан. Иначе действительно получите мешок на голову, ясно?! — Последнее предложение комиссар проорал таким громовым голосом, что вздрогнули все.

Барч оказался полностью деморализован. Слово за слово он начал говорить:

— Несколько лет назад в процессе разработки этих новых обезжиренных сыров Петер и Филипп напали на золотую жилу. Нет, корпел, конечно, Филипп, он часами не вылезал из лаборатории. Не знаю, как ему удалось, но он на самом деле сделал то, о чем все мечтали: сыр созревал в кратчайшие сроки. И даже из молочного порошка. — Не получив от комиссара желаемой реакции, он уточнил: — Сыр быстрого созревания, понимаете? Из дешевого сырья… Это же равносильно получению доступа к денежному печатному станку! — Он снова сник. — По крайней мере мы так думали.

Клуфтингер, прервав подозреваемого, обратился к Штроблю:

— Евгений, распорядись, пусть немедленно доставят младшего Шёнмангера. — И снова перевел взгляд на химика: — А отец Петера, он был в курсе ваших дел?

— Отец? — Барч скривился. — Узнай он, мы бы тут же загремели в тюрьму, уж можете быть уверены. Поэтому и придумали эту канитель с цистерной.

— Итак, при изготовлении сыров вы использовали фальсифицированное сырье. А как продукт проходил контроль?

— А это самое гениальное! Все химические добавки разлагаются в процессе созревания, да и ПДК[15] с образованием Евросоюза стали куда ниже. Мы из кучи говна делали кучу золота! — В голосе Барча снова послышались гордые нотки.

— А продукт, он вреден для здоровья?

Барч опустил голову.

— Я спрашиваю, продукт вреден для здоровья? — добивался ответа комиссар.

— Я не знаю. Я правда не знаю, — пролепетал Барч и через секунду осмелился добавить: — Я, во всяком случае, наш сыр не ем.

Клуфтингер немедленно дал задание секретарше подготовить материалы для скорейшего отзыва с рынка продукции фирмы Шёнмангера. Он глубоко вздохнул, чтобы унять поднимающийся гнев. Эти нечистоплотные дельцы ради прибыли ставят на карту жизнь и здоровье ни в чем не повинных людей. Подождав, когда в осадок выпадет лишь презрение, комиссар продолжил допрос:

— Вахтер хотел соскочить? Почему вы его убрали? Или это сделал младший Лутценберг?

Барч пришел в ужас. Только теперь до него дошло — он здесь не из-за фальсифицированного молока.

— Послушайте, — он вложил в голос всю убедительность, на которую оказался способен, — я принимал участие в той афере, это правда. Но Богом клянусь, я в жизни никого и пальцем не тронул! Признаю, убрал пару файлов из компьютера Вахтера до прихода полиции. И это все.

— А у нас два трупа.

Внезапно дверь распахнулась, и в кабинет ворвался запыхавшийся Штробль:

— Ушел!

— Кто? — не понял Клуфтингер.

— Шёнмангер. Петер Шёнмангер. Его нигде нет.

— Черт бы вас побрал с турецким пашой в придачу! Этого еще не хватало! Роланд, садись на телефон. Евгений, держи связь с коллегами в Кругцелле. И кто-нибудь уберет наконец с глаз моих этого Барча?! Фрейлейн Хенске, немедленно соедините меня с Карлом Шёнмангером!

В недавно еще тихом президиуме началось настоящее столпотворение. Каждый спешил выполнить полученное задание. На телефоне шефа снова загорелась красная лампочка.

Старший Шёнмангер пришел в ужас от всего, что ему сумбурно поведал комиссар, но и он не знал, где его сын. Последнее, что Клуфтингер услышал, прежде чем положить трубку, было: «Боже, мой мальчик…»

Десять минут спустя появился возбужденный Штробль.

— Есть! Он забронировал билет до Бразилии. Из Мюнхена. Самолет вылетает… — он бросил взгляд на часы, — через три с половиной часа.

Клуфтингер тоже посмотрел на часы:

— Успеем. Пошли!

Через четверть часа Клуфтингер со Штроблем тряслись на задних сиденьях полицейской машины, передние занимали полицейские в форме. Они уже находились где-то между Марктобердорфом и Кауфбойреном на автобане В12. Оповещенные коллеги из мюнхенской полиции в эти минуты, вероятно, уже подъезжали к аэропорту. Молчание длилось долго, каждый думал о своем. За окнами проносились дивные пейзажи в свете ясного солнечного дня.

Первым заговорил Штробль:

— Барч или младший Шёнмангер, как думаешь?

— Будешь смеяться, но я как раз прокручиваю в голове то же самое. Не знаю. Право, не знаю. Под подозрение попадают оба. Но этот «химик» оказался так напуган одной только мыслью… — Клуфтингер покачал головой.

Снова повисла тишина. Ее нарушали только гул мотора и потрескивание рации, в которое время от времени вплетались обрывки фраз. Как только появился указатель «Аэропорт имени Франца-Йозефа Штрауса — 5 км», оба дружно глянули на наручные часы. Лихо домчали! До вылета еще полтора часа.

Перед зданием аэропорта уже стояли полицейские машины. К кемптенским коллегам подошел человек в форме и, представившись руководителем опергруппы Франком Вурмом, проинформировал, что две дюжины бойцов — половина в штатском — прочесывают аэропорт.

— Парень’т н’с нъ’дет, — гордо отрапортовал он.

Клуфтингер закатил глаза: ему почудилось, будто рядом стоит его непосредственный начальник Дитмар Лоденбахер.

При входе в здание Клуфтингер ощутил легкий ветерок и тут же оценил приятный микроклимат гигантского сооружения. Здесь оказалось прохладнее, чем снаружи, где температура приближалась к тридцатиградусной отметке, но не так промозгло, как в большинстве помещений, снабженных системами кондиционирования. Он был очень чувствителен к подобным перепадам.

— Можете занять наблюдательную позицию у нужной стойки регистрации, если хотите, — предложил Вурм на своем ужасающем диалекте. — Там рядышком есть бар-бистро. — И, не встретив возражений, сунул Клуфтингеру в руку рацию. — Будем на связи!

Он мгновенно испарился, а Клуфтингер и Штробль двинулись к месту наблюдения — вдруг им повезет обнаружить подозреваемого раньше?

Клуфтингеру нравилась деловая суета аэропортов: гомон многочисленных языков, мелькание на табло прибытия и отправления рейсов, реклама с изображением самых привлекательных курортов мира, девушки в форме стюардесс, — все это приводило в экстаз. Правда, сам он летать не любил. Честно сказать, вообще не летал. Зато никогда не отказывал в просьбе кого-то отвезти или забрать из аэропорта.

— Вон там, наверное, — прервал его размышления Штробль.

Впереди стальным антуражем и неоновой надписью сверкал бар «Бистро Сэмми». С первого взгляда стало понятно: уродливое сооружение, несмотря на всю «современность», совсем не вписывается в новаторскую, но удивительно прекрасную архитектуру здания. Клуфтингер где-то читал, что архитектор даже подал жалобу на «обезображивание» его проекта.

Оба заняли места на крутящихся табуретах у стойки так, чтобы просматривался нужный сектор зала регистрации. Бармен, определенно турок, подал карту напитков, по которой Клуфтингер рассеянно скользил взглядом, все внимание концентрируя на стойке авиакомпании, в которой Петер Шёнмангер заказывал билет. Внезапно его взгляд остекленел.

— Что? Три с полтиной за чашку кофе? — взревел он. — У вас цены, что, все еще указаны в дойчмарках?

— В аэропортах всегда так, — неуверенно попытался урезонить шефа Штробль.

— Быть такого не может! За эту цену я могу… — он быстро подсчитал в уме, — дома выпить сорок чашек! Ладно, скостим за электричество и воду, все равно получается тридцать. Они тут в своем уме?

Клуфтингер никак не мог успокоиться. По поводу цен он фонтанировал редко, как правило, не влезал в эту сферу, поскольку покупки совершала в основном Эрика. Но он прекрасно знал: евро восемьдесят за кружку светлого пшеничного пива после репетиции — уже являлось перебором. Такое он позволял себе только за компанию. Но три с половиной евро за чашку кофе — это уже ни в какие рамки! Он все больше входил в раж, к мучительному смущению своего подчиненного.

— Обычное дело, — прошептал Штробль, — не кипятись.

Но Клуфтингера уже несло. На время он даже забыл, зачем сидит в этом баре.

— Черт вас подери со всеми турками! Чашка прилагается к содержимому? Или вы продаете литрами?

Невозмутимый бармен наконец понял причину недовольства клиента. Похоже, на его веку это случилось не в первый раз.

— Послушайте, не я устанавливаю цены. Я только обслуживаю. Но если вам слишком дорого, возьмите воду. Всего два пятьдесят.

Клуфтингер задохнулся. Земля уходила из-под ног. Ему уже мысленно рисовалось, как он предъявляет статью за ростовщичество, и вдруг его осенило:

— Вы даете чеки?

— Разумеется.

— Прекрасно. Тогда маленькую воды. — Даже собираясь вывести спекулянтов на чистую воду, он не смел разорять контору на три с лишним евро. Принципы не позволяли.

Штробль с облегчением выдохнул застоявшийся в легких воздух: слава Богу, вроде бы пронесло.

— Почти половина второго, — постарался он отвлечь шефа. — Скоро наш объект должен объявиться.

Еще не допив свою воду, Клуфтингер ощутил давление в мочевом пузыре.

— Мне надо отлить, — доверительно сообщил он Штроблю и передал ему рацию.

Он сполз с табурета и, оглядевшись, затрусил по стрелке к ближайшему туалету. Свернув за угол, оказался у тяжелой металлической двери и нажал на ручку. В «предбаннике» посмотрелся в зеркало над раковиной.

Вся морда покрылась лиловыми пятнами — верный признак того, что опять вошел в раж. В проеме, ведущем собственно к ватерклозетам, он замер на полушаге. В писсуар у дальней стены мочился Петер Шёнмангер.

Комиссар совершил давно забытый маневр «кругом и шаг вперед» и прижался щекой к кафелю. В умывальне он оказался один. Что делать? Бежать к Штроблю и по рации вызывать подмогу? Подождать за дверью и из засады проследить за ним? Арестовать на месте?

Послышался плеск сливающейся воды. Проклятие! Этот Шёнмангер сейчас выйдет! А он опять без оружия! Ему и в голову не пришло взять пистолет на задержание, где он являлся только наблюдателем. Пошлепали шаги. Что же делать? Этот тип знает его в лицо.

Решение пришло мгновенно. Клуфтингер наклонил голову и скользнул за дверь. Со стуком захлопнув ее, он навалился всей массой на запор снаружи.

И только теперь он осознал всю нелепость своего положения. Надо бы вызвать подкрепление, но мобильник торчал в заднем кармане брюк. Достать его нет никакой возможности — удержать поворачивающуюся ручку одной рукой никак не получится. Заорать, подзывая полицию? Вопль определенно будет слышен и в туалете, и что потом?..

Ручка задергалась. Клуфтингер налег всей массой. Вот он, момент истины! Давление на неподдающийся запор усилилось. Клуфтингер отставил левую ногу назад, сделав упор, и с еще большей силой потянул ручку на себя. Судорожные дерганья изнутри сделались интенсивнее и вдруг стихли. Потом раздался голос:

— Э-эй? Что там случилось? Э-эй!

Петер Шёнмангер, сомнений больше не осталось. Клуфтингер смолчал. А вдруг подозреваемый опознает голос комиссара криминальной полиции?

Уголком глаза Клуфтингер зарегистрировал появление «офисного планктона». Немолодой «мальчик» в деловом костюме с кейсом в руке выплыл из-за угла. Через пару секунд он остановился возле комиссара.

— Позвольте спросить, что здесь происходит?

— А вы как думаете?

— Если не возражаете, я хотел бы войти внутрь. Не могли бы вы перенести вашу игру в другое место?

— Нет, не могу! — отрезал комиссар.

— Прекрасно! — возделись руки с кейсом. — Вы сбежали из психушки? Или что-то еще хуже? Немедленно пропустите меня!

Между тем Шёнмангер внутри уловил шум за дверью, и оттуда послышалось:

— На помощь! На помощь! Помогите!

«Планктон» опасливо покосился на дверь туалета:

— Там и в самом деле кто-то есть! Выпустите его!

С неимоверным энтузиазмом он попытался оттолкнуть Клуфтингера. Как бы не так! Комиссар стоял стеной. В дверь снова заколотили.

— Папа, папа, смотри! Здесь играют в прятки!

Мальчуган лет шести тянул отца за руку. Оба были загорелые, в шортах и сандалиях. Видно, туристы, возвращающиеся из отпуска.

— Что здесь происходит? — со всей серьезностью спросил отец в белой майке с броской надписью «Ironman»[16].

— Этот господин блокирует вход в туалет, только посмотрите, — охотно сообщил «планктон», увидев в отце огольца единомышленника.

— Посмотрим! — Отец семейства поиграл жидкими мышцами.

В сочетании с маечкой и сандалиями они произвели на Клуфтингера неизгладимое впечатление. Он не смог удержаться от смеха.

— А теперь отвалите! — грозно сказала «маечка».

— Да, да, отвалите, — эхом отозвался «костюм».

— Выпустите! — раздалось из туалета. — Выпустите!

— Дай ему, дай ему! — запрыгал мальчишка, подзуживая отца.

— Ти-хо! — рявкнул Клуфтингер, и его, вероятно, услышали пограничники на самых дальних рубежах.

Замолкли все.

— Я и есть полиция, — приглушенным голосом сообщил он, сам дивясь, как его приказы действуют и на посторонних. — В помещении туалета находится опасный преступник. Мне нужна помощь.

— Любой может наплести что угодно, — не унимался «белый воротничок», явно намереваясь оттолкнуть его.

Клуфтингер пресек эти поползновения:

— У меня заняты руки, достаньте бумажник из заднего кармана!

«Планктон» начал неуверенно озираться.

«Железный человек» пожал плечами и принялся шарить в кармане комиссара. Тут из-за угла вывернул еще один пассажир. Увидев перед туалетом группу, сильно напоминавшую скульптуру «Лаокоон», он мгновенно развернулся, и его точно ветром сдуло.

— Действительно, полиция. Этот человек из полиции, Тим, — сказал «Железный человек» таким тоном, словно ни минуты в этом не сомневался, а просто хотел убедить сына.

— Слушайте, давайте прекратим пререкания! — Клуфтингеру все это начало надоедать. — Достаньте мой мобильник из другого кармана. Мне надо вызвать подкрепление.

Он уже собрался диктовать номер Штробля, как вдруг его осенило:

— Господа, вы уже немало помешали работе полиции, поэтому теперь ваша очередь держать дверь.

Оба энергично закивали:

— Конечно, господин комиссар! Сделаем!

— Перехватываем на счет «три», — скомандовал Клуфтингер.

— Раз, два, три! — завопил малец, он тоже хотел принять участие в этой интересной игре.

Освободив руки, Клуфтингер позволил себе несколько секунд полюбоваться инсталляцией и только потом позвонил Штроблю.

Не прошло и минуты, как возле туалета уже топталась дюжина полицейских. По команде Клуфтингера они с оружием на изготовку распахнули дверь.

Комиссар был готов ко всему: у Шёнмангера могли сдать нервы, он мог запереться в кабинке и застрелиться или начать палить напропалую. Но такого не ожидал никто: он сидел под раковиной, затягивался сигаретой и равнодушно смотрел на ворвавшихся полицейских. Похоже, он покорился судьбе.

Клуфтингер был рад, что все обошлось малой кровью.

Комиссар со Штроблем прибыли в президиум раньше подозреваемого, транспортируемого в мюнхенской машине. Долгий путь они использовали для разработки тактики допроса. Было решено слишком с ним не церемониться и использовать все имеющиеся у них сведения.

К моменту доставки Шёнмангера подтянулся и адвокат.

Узкий круг сотрудников криминальной полиции, работающих над делом, собрался в конференц-зале. В восемнадцать тридцать ввели младшего Шёнмангера в сопровождении адвоката.

— Доктор Вольф, — представился тот, назвав вместо имени ученую степень; Клуфтингер нашел это смехотворным.

— Господа, прошу садиться, — подчеркнуто спокойным и дружелюбным тоном предложил Клуфтингер. — Приступим.

Он начал совещание сухим перечислением фактов, известных полиции, подтверждая их достоверность ссылками на документацию и результаты экспертизы, и видел, как Шёнмангер сникал с каждой минутой. Временами тот переглядывался с адвокатом, который ободряюще кивал ему. «Ну и нервы у этого доктора!» — подумал Клуфтингер.

Закончил он свое выступление словами, обращенными к подозреваемому:

— Как видите, нам известно все. Точнее, почти все, ибо мы не знаем причин, по которым вы убили Вахтера и Лутценберга.

— Минутку, — приступил к своим обязанностям адвокат. — Вы говорите так, будто доказано, что мой клиент является убийцей. Однако это ваши предположения, ни на чем не основанные. Петер, ты не обязан на это отвечать.

— Разумеется, вы не обязаны, — невозмутимо согласился комиссар. — Но все факты говорят за это. С собранными на вас уликами любой суд вынесет обвинительный приговор.

— Все улики у вас только косвенные, а точнее, никаких улик, касающихся убийства. Посмотрим, что решит суд, когда…

— Заткнись, Эгберт, — грубо оборвал адвоката Шёнмангер, и Клуфтингер убедился в правильности выбранной тактики. — Господин комиссар, единственное, что я могу вам сказать: я в жизни никому не причинял зла. По крайней мере физически. Вы должны мне просто поверить.

— Я вам ничего не должен, господин Шёнмангер. И верить на слово не собираюсь. Чистосердечным признанием вы облегчите свою участь. Вы инициировали и провернули с господином Вахтером крупную аферу ради сверхприбыли. А это мошенничество. Что произошло потом? Вахтер захотел больше денег? Или собирался выйти из дела? А Лутценберг? Он напал на след и хотел разоблачить вас? — Клуфтингер вынул из папки фото и положил его перед Шёнмангером. — Этот снимок мы обнаружили в его бумагах. Полагаю, изображенный на нем двор вам знаком? — Он выдержал паузу и повысил тон: — Почему вы убили их, Шёнмангер?!

— Никого я не убивал! — тоже сорвался в крик Петер Шёнмангер. — Мы с Филиппом… мы были друзьями! Я бы никогда ему ничего не сделал! Тем более удавить шнуром! За кого вы меня принимаете?!

Клуфтингер уже изготовился задать следующий вопрос, как вдруг в его голове что-то щелкнуло. Он поднял глаза на коллег. Штробль сглотнул, Хефеле нервно провел рукой по лысине, приглаживая несуществующую шевелюру, Майер с открытым ртом таращился на Шёнмангера. До Клуфтингера дошло — причиной повисшей тишины стали именно адвокат, качавший головой, и его растерянный клиент.

Комиссар откашлялся и нарушил тишину:

— Мы нигде не обнародовали, что Вахтер был убит шнуром от занавесей.

Клуфтингер ограничился одной фразой и многозначительно замолчал, желая придать своим словам большую весомость. Это возымело действие: Шёнмангер побелел как мел, его взгляд остекленел, а губы мелко затряслись.

— Господин Шёнмангер, признайтесь наконец. — Клуфтингер понизил голос, подходя к нему.

Тут вмешался Эгберт Вольф и тоном, резко отличавшимся от прежнего, высокомерного, попросил дать ему возможность переговорить с клиентом наедине.

— Заткнись, Эгберт, просто заткнись, — сказал Шёнмангер упавшим голосом, на секунду прикрыл глаза и обратился к комиссару: — Думаете, с моим отцом просто? Вы так думаете? С его дерьмовой сыродельней, которая ему дороже всего на свете? С его понятиями о предпринимателе «старой закалки», с его «божеством» Генри Фордом, которому он не перестает молиться? Я хотел вырваться из этой затхлости. Хотел самостоятельности, а не считаться вечным «юниором», которому его старик спускает указания. Я учился бизнесу, у меня университетское образование. Мои сокурсники разъезжают по всему миру и делают деньги, а я у отца на побегушках, наемный работник на смехотворном окладе. Потом, когда дела стали плохи, вообще перестал платить. А дальше — он пригласил Вахтера. И тут я понял: это мой шанс доказать старику, чего я стою и как надо вести бизнес. Как делать прибыль, огромную прибыль.

И снова вмешался Вольф:

— Петер, молчи, ты не должен ничего говорить!

— Отвяжись, хитрая лиса! Беги лучше к старику, пусть он тобой попользуется! От тебя толку ноль, ты всегда мог только загребать деньги!

Адвокат тяжело засопел, пытаясь вернуть самообладание. Шёнмангер, у которого еще недавно на все был готов ответ, теперь разрывался между яростью и отчаянием.

— Так господина защитника отпускаем? — деловито осведомился Майер.

— Мне без разницы. Хочет, пусть все слушает, добрый друг моего отца. — Шёнмангер, набычившись, развернулся к адвокату, как боксер, который дерется из одного упрямства.

С Эгберта Вольфа тоже слетела спесь, он больше не выглядел преуспевающим юристом.

Клуфтингер видел: боксер уже шатается и повисает на канатах ринга. Скоро он будет отсчитывать над ним секунды, так или иначе, нокаут предрешен. В ближайшие полчаса молодой предприниматель сделает признание в двойном убийстве — чутье еще ни разу не подводило Клуфтингера. Не надо его подгонять, пусть продолжает исповедь.

— Я по-прежнему занимался бухгалтерией за двенадцать тысяч евро в месяц! — снова заговорил Шёнмангер, уставясь взглядом в пол. — Мой отец считал, что я должен начать обучение с нуля, прежде чем стану его заместителем.

Вахтер поначалу держался замкнуто и сдержанно. Меня он к себе не подпускал. Он тогда разрабатывал для нас новые натуральные ароматы, которые в конце восьмидесятых хорошо продавались. Отец был им доволен, ведь Вахтер вытащил нас из ямы. А кроме того, эти разработки не противоречили его собственным требованиям к соблюдению рецептуры, ведь все добавки в сырах являлись «натуральными». Постепенно Вахтер начал держаться свободнее, и мне стало понятно, что он тоже любит денежки. Я навел о нем справки. Ведь ясно же как божий день, работа у нас, несмотря на высокое жалованье, не могла принести ему удовлетворение.

В один прекрасный день он зашел ко мне и рассказал все о малокалорийных сырах с искусственными ароматами, идентичными натуральным. А пришел он именно ко мне, поскольку прекрасно понимал, что к старику с этим и соваться не стоит. Это еще не стало полноценной линейкой, но Вахтер уже добился хорошего вкуса и хорошей консистенции при жирности всего в десять процентов. Правда, пришлось эти сыры нашпиговать химией. Отец такое никогда не пропустил бы…

Все слушали затаив дыхание, никому и в голову не приходило перебивать его. Никому, кроме Майера.

— Минуточку, господин Шёнмангер, прервитесь, пожалуйста. Мне надо поменять кассету.

При этом он лихорадочно жал на кнопки диктофона, который запустил во время допроса. Клуфтингер бросил на Майера бешеный взгляд и покачал головой, чего тот, впрочем, не заметил, продолжая возиться со своим аппаратом. К счастью, Шёнмангер не обратил на него никакого внимания и, все так же глядя в пол, продолжал говорить.

Клуфтингер отошел к окну и устремил взор на улицу. Все становилось на свои места. Пока предполагаемый убийца рассказывал, комиссар сосредоточенно слушал. Так внимательно, что все разворачивалось перед его глазами, будто фильм. Он видел, как Петер Шёнмангер вдохновился предложением Вахтера, как сделал выпуск продукции с пониженной калорийностью своим проектом, как немедленно начал калькулировать: издержки, инвестиции, возможный доход, товарность. Наконец-то у младшего Шёнмангера появилась перспектива. Цель. Возможность сместить отца. Но затея оказалась не из дешевых. Как он ни крутил, ни вертел, расходы получались слишком высоки, а капиталы еще не окрепшей фирмы недостаточны для закупки нового оборудования и проведения массированной рекламной кампании. При высоких издержках производства ждать больших доходов не приходилось. И снова он обратился к Вахтеру с собственными подсчетами и вопросом о его культурах бактерий.

От ярких картин Клуфтингера отвлек очередной возглас Майера: «Ну вот, опять!» Он перевел взгляд на Шёнмангера, который с застывшим взглядом говорил не останавливаясь:

— Я краем уха слышал, что Вахтер проводил опыты по створаживанию молочного порошка. Своими культурами. Конечно, перерабатывать сухое молоко на сыр легально не разрешается. Но шкурка стоила выделки. Была лишь одна загвоздка: порошок стоил не намного дешевле натурального молока…

Шёнмангер замолк, и комиссар тут же вклинился:

— И тогда вы каким-то образом вышли на русское сырье. Что с ним не так? Оно что, является радиоактивным? Почему так дешево?

— Я обзвонил пол-Европы, — без всяких эмоций сообщил Шёнмангер, — естественно, и Восточный блок. Там все дешевле. Дешевле — да, но недостаточно. В конце концов вынырнул один тип из Москвы, он сказал, что сделает мне такое предложение, от которого я не смогу отказаться. Естественно, я тоже хотел знать, почему сырье такое дешевое. Он не желал говорить, но когда увидел реальные деньги, проникся доверием и выложил — у него есть выход на источник, который занимается подготовкой гуманитарной помощи для Африки по линии ООН. Груз вначале доставляется в Германию, а отсюда должен отправляться морем. Только поставки на самом деле не делаются или делаются, но не в полном объеме. Я не вникал. Тот русский проворачивает подобные махинации с самым разным товаром. У него везде свои люди, которые выдают липовые документы. А мы, таким образом, получали наш дешевый порошок. Когда машина завертелась, все мы — Вахтер, Барч и я — быстро поняли: втроем нам не справиться. Мы нашли людей для выполнения грязной работы. Да вы их сами видели в деле. Старик ничего не узнал. Он словил только одно: производство стало немного дешевле из-за быстрого созревания сыра. Насколько дешевле, никто его не посвящал, иначе нам самим ничего не осталось бы. А если бы понял, быстренько выбросил бы за борт свои понятия о чести и порядочности.

— Как долго все это продолжалось, господин Шёнмангер?

— Да уж немало. За это время старик приблизил меня к себе, даже выделил кабинет рядом со своим и позволил его обставить на мой вкус. Правда, платить больше не стал. Ну да мы с Вахтером делали хорошие деньги за его спиной…

— Зачем же вы убили Вахтера, если все шло так прекрасно? — вырвалось у комиссара.

Если до этого момента Шёнмангер говорил безучастным тоном и лишь презрительно кривился, когда упоминал отца, то теперь он сорвался с места и взревел нечто нечленораздельное. Два сопровождающих полицейских тут же скрутили его и водворили на стул. С налившимися кровью глазами он закричал:

— Это не я! Не я!

Клуфтингер дал ему накричаться, пока тот сам не обмяк.

— Хорошо, господин Шёнмангер. Предположим, это были не вы. Так что происходило дальше?

— А дальше заявилась эта свинья. К Вахтеру. И потребовала денег. Кучу денег!

— Кого вы имеете в виду, господин Шёнмангер?

— Свинью! Эту свинью! — Его лицо снова побагровело от негодования.

Клуфтингер в самом деле не понимал.

— Кого, господин Шёнмангер?

— Лутценберга!

— Лутценберг шантажировал вас?

— Не меня. Филиппа. А тот платил. Пока мог. Но эта свинья хотела высосать все. Я сказал, что с ним надо решать. И тут Филипп неожиданно заявил: если мы с ним что-нибудь сделаем, он сам все обнародует, и все наше семейство останется в дерьме. — Он посмотрел Клуфтингеру прямо в глаза. — Понимаете? Он хотел, чтобы Лутценберг и дальше получал свой куш! Непостижимо!

Комиссар совсем запутался. Он обвел взглядом коллег, но они только пожимали плечами.

— Вахтер хотел, чтобы теперь и вы платили?

— Именно. Лутценберг долго тянул из Вахтера деньги, и аппетиты его беспрестанно росли. А когда я стал возражать, он пролепетал нечто невнятное: вроде бы отец этого выродка на его совести.

Клуфтингер видел, что спокойный тон действует эффективнее, чем бряцание оружием, поэтому он спросил ровным голосом:

— И тогда вы его убили?

— Да нет, черт возьми! Вы дадите мне высказаться?

Комиссар молча кивнул.

— К нему поехал отец.

— Ваш отец? Вы же говорили, он не был в курсе дела?

— Не был. До этого вымогательства. Но мне ничего не оставалось. Эта свинья нас сделала. Мы с Вахтером уже оказались беднее, чем до начала нашего проекта. А он хотел всё. И если бы информация выплыла наружу, нам пришел бы конец. Поэтому я пошел к отцу…

— …и рассказали ему обо всем, — закончил фразу Клуфтингер.

— А что было делать? Конечно, он ужасно разозлился, но быстро сообразил, насколько серьезно положение. Пригрозил со мной разобраться потом, а главным оказалось для него — сохранить фирму. Я объяснил ему, что единственный, кто может вывести на эту свинью, — это Филипп. Только он знал подонка в лицо.

— И ваш отец поехал к Вахтеру?

— Видели бы вы, как он вылетел из кабинета!

— А когда отцу не удалось договориться с Вахтером, то вы о нем позаботились?..

Петер Шёнмангер поднял голову, обвел взглядом всех присутствующих и под конец остановил его на комиссаре.

— Вы что, так и не поняли? Это не я. Это мой отец, — едва слышно произнес он.

Клуфтингер был шокирован. Какая мерзость! Подставлять родного отца ради спасения собственной шкуры! Такого он даже от этого негодяя не ожидал!

Он откашлялся и подчеркнуто бесстрастным тоном сказал:

— Не надо держать нас за дураков.

Клуфтингер перевел взгляд на адвоката, но тот безучастно смотрел в окно. Очевидно, получив от клиента набор оскорблений, он не собирался его защищать. Почувствовав на себе взгляд комиссара, доктор Вольф поднялся, взял свой объемистый портфель, коротко кивнул всем присутствующим и вышел.

Клуфтингер оторопел, но времени раздумывать о странном поведении адвоката у него не имелось, поскольку Петер Шёнмангер, никак не среагировав на его реплику, просто продолжил говорить:

— Отец вернулся совершенно невменяемым. Довольно долго к нему нельзя было подступиться. Потом заговорил о каком-то несчастном случае. У меня сразу засосало под ложечкой. Он сказал, что Вахтер даже не захотел его слушать, а просто потребовал, чтобы мы и дальше платили Лутценбергу, а иначе он выйдет из дела и сдаст всех. Отец умолял подумать о фирме. А Филипп ответил, что ему плевать на нашу дерьмовую фирму. Наверное, это и сыграло свою роль. — Шёнмангер глубоко вздохнул, каждое слово давалось ему неимоверным трудом. — Дело дошло до рукопашной. Вахтер упал и ударился головой. Скорее всего он потерял сознание, иначе отец с ним не справился бы, ведь тот был много моложе и сильнее. А когда он там лежал беспомощный, у отца в голове что-то сдвинулось. Он взял шнур от штор, сделал на шее Филиппа петлю и затянул ее.

Шёнмангер попросил стакан воды, сделал небольшой глоток и закончил:

— Так он мне рассказал.

Клуфтингер мрачно кивнул. Чутье подсказывало ему: Петер Шёнмангер говорил правду. Что-то в нем еще противилось это признавать, но картина вырисовывалась убедительная. Он подозвал Штробля и шепнул ему на ухо, чтобы тот сел на телефон и любым способом разузнал, где сейчас находится старший Шёнмангер. Евгений кивнул и покинул конференц-зал.

— А что с Лутценбергом? — Клуфтингер хотел знать все.

Петер Шёнмангер без утайки выдал ему всю информацию. Комиссар, стоя у окна, внимательно слушал, потом приказал:

— Немедленно в Кругцелле. Все.

И, проходя мимо Шёнмангера, прошипел:

— Если твои показания не подтвердятся, помогай тебе Бог!

Клуфтингер и Штробль сели в «пассат» комиссара, Майер и Хефеле — в машину Майера. В сложившихся обстоятельствах никто не рискнул отпустить шутку по поводу барабана в багажнике. Штробль выяснил, что полчаса назад, когда последние полицейские покидали завод, Шёнмангер-старший все еще сидел в своем кабинете. Это было в половине девятого.

На выезде на центральную улицу сотрудников криминальной полиции поджидали две патрульные машины с включенными мигалками. Клуфтингер уже не помнил, когда выставлял магнитный маячок на свою машину, но сегодня попросил Штробля сделать это.

— Ты ему веришь? — спросил Штробль, когда, визжа шинами, они поворачивали на главную дорогу.

Клуфтингер задумался на пару минут, а потом сказал:

— Думаю, да.

Штробль кивнул. Он, как и шеф, полагал, будто в аэропорту они взяли убийцу, а теперь все оборачивалось иначе.

— Что он еще рассказал? Кто убил Лутценберга?

— Они опередили нас, — с горечью заметил комиссар. — Конечно, им надо было замять дело. А Лутценберг с его разоблачениями являлся постоянной угрозой. Думаю, убивать его они не намеревались… Впрочем, я так часто уже ошибался. Во всяком случае, вышли они на него через Штоля. Помнишь того сыровара из Бёзершайдэгга? Если бы мы тогда его получше расспросили…

Клуфтингер не переставал мучиться угрызениями совести, как только вспоминал о смерти юноши.

— Мы сделали все, что смогли. Оплошность со Штолем — чистая случайность, — попытался успокоить шефа Штробль.

— Возможно. Как бы то ни было, они отыскали Андреаса в хижине. Со злым умыслом или нет, пусть решают судьи. Видимо, дело дошло до шумной ссоры. Лутценберг считал их подлыми убийцами. И он их боялся. Его страх я почувствовал еще в телефонном разговоре. Он решил бежать, но возле хижины споткнулся и упал. О случившемся дальше рассказал сын, и поверь, я еще долго этого не забуду: «Когда отец увидел, как он беспомощно барахтается в грязи, пытаясь подняться, он набросился на него. Я еще никогда не видел его таким, у меня мурашки побежали по спине». Представь себе, испытать такое: когда собственный отец у тебя на глазах слетает с катушек! — Клуфтингер энергично замотал головой, словно хотел избавиться от страшной картины. — Очевидно, у него окончательно сдали нервы от гнева и отчаяния, от страха потерять дело всей своей жизни. Старик взбесился. Хотел бы я знать, заглянул ли он в глаза Андреаса, прежде чем схватить кол и ударить. А ведь ударил он не один раз. Забивал парня, как мясник, люто, бесчеловечно, изуверски. А сынок все это видел. Потом, говорит, упал на колени и заплакал.

До самого Кругцелле оба полицейских не произнесли больше ни слова. Видно, каждый старался как-то справиться с жутью обрушившейся на них информации.

Въехав во двор завода, они убедились, что сведения Штробля верны: оба корпуса — и производственный, и офисный — оказались погружены во тьму; освещение двора тоже выключено; светилось лишь окно в кабинете Шёнмангера. Полицейские выскочили из машин, оставив дверцы открытыми. Мигалки на крышах вращались бесшумно. Здание то появлялось в ярком синем свете, то уходило в тень.

Клуфтингер, Штробль и два полицейских в форме ринулись к входным дверям, пропуская комиссара вперед, но держась вплотную за его спиной. Двери оказались не заперты. Путь им освещал прыгающий свет фонариков в руках униформированных коллег. В помещении царила тишина, лишь грохот торопливых шагов по металлической лестнице отражался от стен. Влетев в приемную, Клуфтингер увидел, как из-под двери кабинета Шёнмангера пробивается слабая полоска света. Он дал коллегам знак занять позиции по обеим сторонам двери, вынул пистолет, кивнул участникам операции и, набрав в легкие воздуху, толкнул дверь.

Картина, представшая их взору, совсем не вязалась с происходящим. Карл Шёнмангер величаво восседал за своим столом в свете настольной лампы, льющей мягкий желтый свет. Он медленно поднял седую голову.

— Пожалуйста, обождите еще немного, — произнес он спокойно и сдержанно, будто ничего странного в появлении вооруженных полицейских не видел.

Шёнмангер сосредоточился на странице гроссбуха, лежавшего перед ним, через некоторое время взял в руки черную с золотом перьевую ручку, поставил аккуратную подпись в правом нижнем углу, слегка подул на чернила, заложил тесьму закладки по диагонали, закрыл книгу в темно-зеленом переплете и разместил ее ровно посередине письменного стола. Завинтил колпачок на ручку, положил ее рядом и поднялся.

Все это время никто не шевелился. Четыре пары изумленных глаз были устремлены на хозяина кабинета. Первым от оцепенения очнулся Штробль, который, пошарив по стене, включил верхний свет. Шёнмангер поднялся из-за стола, застегнул пиджак, выключил настольную лампу и зашагал к полицейским.

— Мне надо было завершить расчеты. Крестьяне должны получить свои молочные деньги. Теперь можем ехать, господа, — сказал он и впереди всех вышел за дверь.

Клуфтингер последовал за ним, лишь слегка придерживая Шёнмангера за локоть. Наручники он посчитал делом излишним.

На следующий день чуть позже девяти Клуфтингер появился в президиуме в своем сером национальном костюме, которому, по словам его жены, место в музее. Выспаться он не выспался, зато радовался как ребенок, что времени до обеда хватит на все. Сегодня в конторе будет жарко.

Когда он вошел в приемную, Санди как раз разговаривала по телефону, очевидно, с представителем прессы, которую они сегодня собирали на пресс-конференцию. Она нежно улыбнулась шефу. Штробль, Хефеле и Майер тоже толклись тут и без приглашения последовали за начальником в его кабинет.

Все уже расселись, когда прибежал замешкавшийся Майер:

— Извините, вставлял новую пленку для допроса, а она что-то заедает.

Никто не выразил ему сочувствия. Пусть разбирается сам, времени еще достаточно.

Клуфтингер собирался еще раз пройтись с коллегами по материалам этого дела перед допросом обоих Шёнмангеров, убийцы и его сына. Следовало обсудить и информацию, которую можно дать в прессу.

Настроение у всех было отличное. Еще бы, распутали такое дело! И убийца у них в руках.

— А я готов был поклясться, что это Лутценберг убил Вахтера, — покачал головой Хефеле.

— Я тоже поначалу, — признался Клуфтингер. — А потом сделал ставку на Петера Шёнмангера. И все мы попали пальцем в небо.

— Чего я не понимаю, так это как фотоальбом оказался у Лутценберга? — вставил Майер.

Клуфтингер на секунду задумался.

— Мне представляется следующее. Очевидно, он пришел, когда Вахтер был уже мертв. Сообразив, что в поисках убийцы мы быстро выйдем на его след, если найдем все эти совместные фото его отца с Вахтером, он просто забрал его с собой.

— А мне интересно другое, — бросил Штробль. — Какого черта он приперся на погребение?

Этот вопрос Клуфтингер и сам не раз задавал себе, правда, однозначного ответа так и не нашел.

— Вполне возможно, он жалел Вахтера или хотел отдать старому другу отца последний долг. Но скорее всего он пришел собственными глазами увидеть похороны человека, который уничтожил его отца. Запоздалый триумф, так сказать.

Перед самым обедом к комиссару заглянул Лоденбахер:

— Дело сдел’но. Мы взяли его. Слава Богу!

На пресс-конференции, завершавшей этот день, Клуфтингер нисколько не удивился, когда руководитель управления полиции Кемптен (Верхний Альгой) все заслуги приписал главным образом себе. Только вот в деталях он оказался не силен и все вопросы такого рода перенаправлял к комиссару.

Так было и с вопросом о возможных мотивах шантажа.

— Вероятно, месть. Желание разорить и обесчестить человека, которого Лутценберг считал косвенным виновником ранней смерти отца, — ответил Клуфтингер и счел уместным добавить фразу, которую раньше слышал только в детективных сериалах: — Но эту тайну он унес с собой в могилу.

Клуфтингер нервничал. Он уже и не помнил, когда в последний раз так сдавали нервы в ожидании жены. Несмотря на бурные события последних дней, он даже нашел силы немного прибраться в доме. А теперь сидел на диване и пялился на настенные часы. Без пяти шесть. Она уже давно должна была приехать. Он злился на себя за то, что не выкроил времени и сам не забрал Эрику из аэропорта. После недавнего посещения аэропорта царящая там сегодня беззаботная суета только пошла бы ему на пользу.

Он ухватился за пульт управления и включил телевизор, желая как-то скоротать ожидание.

По местному каналу как раз передавали криминальные новости. Дикторша сообщила, что кемптенской криминальной полиции удалось раскрыть резонансное дело. Затем пошли кадры с пресс-конференции. Сам он мелькнул на экране на пару секунд. Потом началось интервью с Лоденбахером, который буквально расцвел перед камерами. Дальше должно было следовать интервью, записанное с ним. Но тут улыбчивая особа сообщила:

— А теперь о погоде.

Клуфтингер с негодованием выключил. Вот так, значит? Первый раз он так серьезно и так долго распинался перед камерой! Эрике понравилось бы. Она получила бы, так сказать, компенсацию за все огорчения, которые он ей доставил из-за этого дела. Простила бы ему испорченный отпуск и кривотолки вокруг погони на кладбище…

Он бросил очередной взгляд на часы. Ровно полседьмого.

— Черт вас всех побери вместе с…

Доругаться он не успел. В дверь позвонили. Жена? Но у нее свой ключ. Он пошел открывать.

За дверью стоял доктор Лангхаммер с голливудской улыбкой:

— Приветствую тебя, мой дорогой.

«Дорогой» Клуфтингер предпочел пропустить мимо ушей и просто кивнул.

— А вот тебе и первый чемодан!

Только теперь он обратил внимание на стоящий у дороги «мерседес», из багажника которого обе женщины пыжились извлечь огромную сумку.

— Стойте! Я сделаю! — заорал он не своим голосом и, отодвинув доктора, бросился со всех ног.

Эрика его голос тем не менее узнала. А узнав, подбежала, обняла и шепнула на ушко:

— Ну, здравствуй, мой пузанчик.

Он крепче прижал к себе жену и прошептал в ответ:

— Как хорошо, что ты вернулась!

— Успеете еще наворковаться, голубки, — прервал идиллию Лангхаммер. Он подошел ближе и хлопнул Клуфтингера по плечу. — Потрясающе! Как ты разрулил эти убийства, а?! В гольф-клубе все просто с ног свалятся, когда узнают, что альгойский охотник за убийцами — мой друг!

Теперь уже и друг, подумал Клуфтингер. Первой мыслью оказалось «по-дружески» поставить наглеца на место и высказать все, что о нем думает. Но он не сделал этого. Не стоит портить такой прекрасный вечер мелкими сварами.

Однако при следующем заявлении доктора его желудок ухнул куда-то в пятки.

— Не отпраздновать ли нам возвращение наших половинок стаканчиком доброго вина?

— Это банально. У меня на вечер запланировано кое-что пооригинальнее. — На этот раз Клуфтингер подготовился и был во всеоружии.

Он без колебаний подхватил дорожную сумку жены, пока та возилась с какими-то нарядными пакетами, попрощался с Аннегрет, взял под локоток Эрику, на ходу кивнул Лангхаммеру и захлопнул за собой дверь. Лангхаммер так и остался стоять с открытым ртом, готовый высказать протест.

Жена даже не пыталась выразить негодование по поводу его невежливого обхождения с соседями, так она оказалась ошеломлена незнакомой напористостью супруга.

В коридоре он бросил сумку и снова обнял жену. Та проглотила вертевшиеся на языке упреки, но воспользовалась приступом его нежности.

— Так что ты там запланировал? — в приятном предвкушении проворковала Эрика. — Такой сюрприз! Видно, ты и вправду по мне соскучился.

В голове Клуфтингера метались мысли. На самом деле он не готовил никаких планов, сказанное Лангхаммеру было лишь отговоркой, но нельзя же разочаровывать жену сразу после ее возвращения.

— Милая, — он поцеловал ее в кончик носа, — я хочу повести тебя в ресторан.

Он расплылся в улыбке, больше от собственной сообразительности, но выглядело это так, будто он не меньше недели радовался предстоящему вечеру.

— Ну что ты? — возразила Эрика, не оценив его щедрости. — Я две недели каждый день ела ресторанную пищу. Лучше устроим домашний вечер для двоих: только я и ты, мой супермен.

Заметив его недоуменный взгляд, она рассмеялась:

— Мартин Лангхаммер все рассказал мне по дороге. И телевидение сейчас — не проблема. Я горжусь тобой! — Она склонила голову ему на плечо и прошептала: — В самолете я придумала, чем могу порадовать моего пузанчика. Я приготовлю тебе сегодня клецки с сыром по-швабски. Ну, что на это скажешь?

Первую минуту Клуфтингер не мог сказать ничего, у него перехватило дыхание, поскольку его желудок подпрыгнул к горлу. Если в ближайшие недели при нем только произнесут слово «клецки», изжога ему обеспечена. Поэтому он решительно взял супругу за руку и сказал:

— Возражения не принимаются. Идем! — Он склонился и шепнул: — В итальянский ресторан.

Жена расцветала на глазах. Ее «новый» муж — щедрый, толерантный, решительный и нежный — определенно нравился ей. Она не знала, как надолго его хватит, да это было и не важно.

Заливаясь смехом, они проследовали к «пассату», он благородно открыл жене дверцу, подождал, пока она усядется, обогнул автомобиль и занял место водителя. Протянув руку к ключу зажигания, он застыл посреди жеста. Жена, затаив дыхание, переводила взгляд с багажника на него и обратно.

Клуфтингер благодушно пожал плечами:

— Да ладно, вытащу я этот барабан сегодня же. Обещаю.

Примечания

1

Слушаю (ит.). — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

2

Очень старый, выдержанный (ит.).

(обратно)

3

Egge — борона (нем.).

(обратно)

4

Шрифт Зюттерлина — последняя форма немецкого готического курсива, разработанная в 1911 году художником-графиком Людвигом Зюттерлином.

(обратно)

5

Местная газета, предназначенная для широких кругов читателей.

(обратно)

6

КГЭ — коровья губчатая энцефалопатия.

(обратно)

7

Так, я… Номер миссис Клуфтингер, пожалуйста (англ.).

(обратно)

8

Два (англ.).

(обратно)

9

Большое спасибо, спокойной ночи (англ.).

(обратно)

10

TUY Rheinland Group — немецкая компания по предоставлению услуг по сертификации продукции.

(обратно)

11

«Биолек» — фармацевтическая фирма.

(обратно)

12

Перезапуск (англ.).

(обратно)

13

Фирменный стиль (англ.).

(обратно)

14

ISO (International Standard Organisation) — Международная организация по стандартизации.

(обратно)

15

Предельно допустимые концентрации вредных веществ.

(обратно)

16

«Железный человек» (англ.).

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg