«Что такое ППС?»

Что такое ППС? (fb2) - Что такое ППС? 643K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Василий Добрынин

Что такое ППС?

Роман

Рассказы

«Всюду – это нигде конкретно. А начать бы с себя: от верхней одежды, до самой сути! Все находится там». Так принято, что ли, у русских сыщиков?

А если сыщик Потемкин прав, поражает одно: «Неужели так много находится в нас?!»

Хроника смутного времени – 1991

Роман

– Товарищ капитан, там Вас хотят видеть…

– Там, это где? Вот там? – Потемкин кивнул вопросительно в сторону неба.

– Да что Вы, там… – спохватился сержант: «Ничего себе, шутки!» – и рукой указал вниз, за окно.

«Не из приятных, конечно, – подумал о собственной шутке Потемкин, – но впредь изъясняться яснее будет, а может не будет…» – и уточнил, – Сколько их, и с чем ждут?

– Да, один человек… Там, на улице ходит и ждет. Ни с чем, – уточнил сержант, и не прощая Потемкину шутки, добавил, – Без ружья, топора, ножа и прочего вооружения! Говорит, что Лемешко. К Вам. Как и что, и какой вопрос, не сказал. Говорить вообще не хочет…

– Не хочет? А зачем же ко мне?

– То есть, хочет, но только с Вами … Сказать, что Вас нет, Вы на выезде?

– Не обманывай. Я к нему выйду.

«С ним, – про себя улыбнулся сержант, – умничайте, а не со мной…»

Тот был крутой фигурой, без башни! Почудил в знак протеста отчаянно и прилюдно. Снял с багажника «Жигулей» телевизор и грохнул его на асфальт. «Произвол!» – всхлипнул разбитый вдребезги, раскатившийся по асфальту цветной телевизор «Рубин» – подарок теще, в Россию.

Граница между Россией и Украиной – явление новое, неожиданное, нелогичное, нехорошее… Но, граница -это запреты. А запреты всегда удобряют почву для свежих, проблем. Философом не был, и не философствовал на эту тему Лемешко: просто лишь вез из Донецка в Курск телевизор в подарок теще. Знал, что запреты новорожденной границы ввели лицензирование на вывоз цветных телевизоров. Не возражая порядку, ходил за лицензией в облсовет. Неудачно ходил: документа не дали, потому что в Донецкой области разрешения на вывоз цветных телевизоров кончились. «Постарайтесь вопрос решить там, на границе» – подсказали ему.

А на границе, как оказалось, выдача разрешений законом не предусмотрена. Те, кто стоят у последней черты, на линии госграницы, без лицензии не выпускают дефицитный товар.

Почва удобрена щедро, проблема росла, на глазах становясь неподъемной, не решаемой просто, по-человечески.

– 150 рублей стоит ваша лицензия, – просит Лемешко, – ну, будьте людьми – возьмите мои 150 рублей. Возьмите, я их плачу, отдаю свой долг, и прошу – возьмите! – протягивает деньги. – И я ничего не должен, прощаюсь и еду?!

Милиционеры, контролирующие последнюю черту государства, денег не берут.

– Оформление вывоза – не наша парафия, не в нашей власти…

– Да я же плачу свою пошлину! Плачу – вот они, деньги. Плачу – и еду! Какие претензии, а, ребята?

– К Вам – никаких. Езжайте.

– А это? – указывает на телевизор измученный гражданин. – Ну я ж не хитрю, не прячу, открыто везу. Что я – преступник, контрабандист? Да вы что, ребята, сержанты, инспектора! Или вы не ГАИ, или вы не люди?! Что же – никак?

– Мы, конечно – ГАИ. Но и – только ГАИ. Вас, и Ваше авто выпускаем. А это нет.

– Ах, вот так! Ну я понял вас. Я вас классно понял! Нет, значит нет!!!

И через край багажника на крыше авто, новый еще «в целлофане», телевизор, слетел на асфальт.

«Вот это да!» – стон прокатился в рядах очевидцев.

– Теперь, – переступив через обломки, спросил бунтарь, – я имею право ехать в Россию, к теще?

– Да, – стушевались милиционеры, – конечно. Езжайте!

Бунтарь дико сверкнул глазами и не прощаясь, хлопнул дверцей. Взревел мотор.

***

Обломки телевизора, – несчастного, из перечня товаров, запрещенных к вывозу, остались, колючей памятью на асфальте. И долго, пластик, дерево, стекло, металл – осколками врезаясь в шины, уезжали прочь в чужих колесах. И попадали в запрещенные края, развеивались прахом, и ложились там в асфальт, как в вечность.

А теперь скандалист вернулся и хочет поговорить с «Не мед, – оценил сержант, – Потемкину с ним общаться. Главное – а зачем? Телевизор родить из раскатанных по асфальту обломков? Сказали бы: нет на месте – на происшествие уехал опер…»

Кого винить?

Потемкин в гражданской одежде, Лемешко вежливо уточнил:

– Товарищ капитан, не ошибаюсь?

– Не ошибаетесь, Лемешко. Добрый день.

– Взаимно, добрый! Две минуты хотел бы с Вами поговорить спокойно. Можем?

– Две минуты спокойно? – дружелюбно уточнил Потемкин, – Хватит нам двух минут?

– Лучше бы двадцать. Сегодня, видите – я спокоен. И, лучше не здесь

– Идемте в кафе… – согласился Потемкин.

– Неплохое кафе, – оценил Лемешко, – уютно, тихо… Может быть, коньячку или пива? Я бы не прочь. И пообедал бы. А Вы не в форме – значит Вам можно?

– За Ваш счет?

– Ради бога, не обеднею. Конечно, за мой!

– А по поводу? В знак мировой?

– Мировой? – не смутился Лемешко, – А у нас войны не было. И вины своей я не чувствую. За малодушие стыдно – это есть. Конечно, устроил цирк! Убил, как Тарас Бульба: собственной рукой, свой телевизор. Дефицит… Смешно. И дешевый цирк. Что и кому доказал сиим действом? Но стыдно мне – а почему? Почему же мне?

– Должен Вам объяснить?

– А почему бы нет, капитан?

– Денис Евгеньевич… Я верно говорю?

– Да. А Вы запомнили… Значит, достал!

– Привычка… так, ненадолго запомнил. Скоро забыл бы.

– Ну да – а кто я, чтобы помнить? Мелкая сошка, песчинка…

– Самоед Вы, Денис Евгеньевич, давайте закажем два кофе и ближе к делу.

– Давайте ближе. Знаете, как жаждал я, первый раз в жизни, дать взятку?

– Могли бы не признаваться, ни в чем мною не подозреваемый…

– И не признаюсь. Я не признаюсь, я хочу, чтобы Вы это знали. Знали, что творилось в душе человека, которого Вы профессионально, скоро благополучно забудете. Меня забудьте, а это – справедливо было бы Вам это знать.

– – За этим просили о встрече?

– Да, что хотел сказать, собственно и сказал… Хотя, может быть, и у Вас нет сердца? Но кажется, есть надежда, что Вы поймете…

– Постараюсь понять. Но, знаете, что я не из ГАИ? Инцидент был с ними…

– Знаю – из уголовного розыска. Но Вы их курируете, или старший у них. Вашей структуры и так не знал, а в такое время… – махнул рукой, тяжело вздохнул Лемешко.

– «Такое»? – переспросил Потемкин.

– Да, смутное время…

– Смутное… – не возразил Потемкин, – Но, Ваша взятка не состоялась: какие проблемы? Кого виним?

– Не состоялась. Бегал, хватал должностных людей за руки, вталкивал деньги. Но это начало: вся страна будет бегать также.

– Вот такой большой взяточник скоро у нас появится?

– Появится. И большой – больше не может быть. Бред? Сами судите. Я не о том неврастенике, который смахнул телевизор, плюнул в обломки, и убрался к чертовой матери! Я о том добросовестном гражданине, который, уважая и чтя интересы державы, оформлял вывоз телевизора из Донецка в Курск.

В отделе экономики облисполкома, инстанции, которая оформляет вывоз, чиновник выслушал мотивы. «Семья накопила средства и загодя приобрела подарок к дню рождения тещи, которая живет в Курске. Можем теперь отвезти и вручить подарок?» «Государство не вмешивается в личную жизнь своих граждан. Везите. А что за подарок?» «Телевизор «Рубин». «Рубин? Так это уже не подарок, а предмет, вывоз которого за пределы Украины регламентируется государством!» «А что делать?» «Идите в 501 кабинет, пишите заявление. Там сверятся по квотам, и если квота не исчерпана – получите лицензию на вывоз. Оплатите 150 рублей, и тех же телевизоров, хоть штук сто пятьдесят – везите! Лицензия – Ваш документ на вывоз. Ясно?»

«Рубин»? – переспросили в 501-м, – Цветной? Жаль. Если цветной – не можем!» «Но, ваш начальник…» «Да, при чем начальник? Понимаете – есть квоты. А по телевизорам цветным, они по нашей области давно исчерпаны. Такие же как Вы, все под чистую вывезли. В неделю по пять тысяч! Вам бы раньше …» «Мне же не пять тысяч, а всего один – один, в подарок!» «Это не подарок – а изделие, вывоз которого регламентируется государством!»

Я еще раз ходил к начальнику, который поначалу обнадежил. Он развел руки: «Что ж… Вам отвечал специалист, он ситуацией владеет. Квота… Раз уж ее нет – мы не имеем права…». «А без лицензии поеду, что мне за это будет?» «Вам – ничего. Вас выпустят, а телевизор, извините, нет!» «Конфискуют?» «Нет, конфисковать не велено»

Вот где приземленным ниже плинтуса в ковровых коридорах облисполкома, я почувствовал себя.

«Ну, неужели никакого выхода?» – отчаивался я. Какой-то скромный клерк, с оглядкой и сочувствием, поколебал мое отчаяние: «Безвыходное положение? Рискните, поезжайте…» «А что там?» «А может у кого-то из сотрудников окажется тут сердце… – показал он на себе, – и Ваш вопрос решится» «А у Вас, – спросил я, – сердце есть?» «О, нет, что Вы, я не знаю Вас!» – клерк быстренько исчез.

Рискнул. Не повезло: не оказалось сердца… Я проехал, а «Рубин» – вот этими руками об асфальт! Вам интересно?

– Да. И я ведь обещал понять.

– Спасибо, что не посмеялись.

– «Большой взяточник» – Вы интересно сказали. Черты его некие, как в фотороботе, в Ваших словах проявляются. Но больше всего убеждает Ваш опыт в том без взяткодателя, нет взятковзятеля.

– А я не все сказал…

– Что же, сказавши «А», говорите и «Б».

– Скажу. Знаете, за Белгородом Ивня – сельский городок? Кафе на трассе, под шатром. Остановился, дух перевести. Обиды, злости, через край. Водитель фуры, мой земляк, увидел и разговорил. Послушал, посмеялся надо мной, и рассказал, как надо жить.

Он пересекал границу, как и я – с «Рубином». Но у меня одно, а у него – 150 изделий. Он с абсолютной точностью, шутя, пересказал мой диалог с чиновниками облисполкома. «Такие, как и Вы, – я пересказываю точно? – в неделю по пять тысяч вывозили. Караул!» И квоты исчерпали, так? Они же это говорили? Так! А сколько телевизоров на рынке, знаешь? Нет. А кто знает? Никто! А сколько норма, сколько «Караул!»? Но, у чиновника есть право, дать «Добро» или послать, как например, тебя. Карты в руки – квоты! Сам скажи, они кому-то подконтрольны? А кому: начальству? Может быть, народу? Никому!»

Он мне напомнил фильм, который помните и Вы: «ТАСС уполномочен заявить» «Но у слуги закона сердце есть…» Так в той стране, герою мотивировали взятку. Законы там несовершенны, но есть «сердце» у слуги. Когда слуга берет? Да когда карты в руки! Не вымогает – соглашается, сердечно, просто, и с любовью. Это правда. Я бы дал: и там, и здесь дал. Не взяли.

– Вы не противоречите себе?

– Ах, нет, нисколько! Я вынужден, я обречен, дать взятку! Дал бы. И не по той причине, что порочен – некуда деваться! Не взяли. А почему? Нужна была та, случайная встреча в кафе, чтобы это понять.

– И как? Удалось понять?

– Да. А Вы бы могли объяснить?

– Не знаю. Мне Ваша версия интересна.

– Бессердечность чиновника объясняется просто – мелкий заплыв. То есть, у меня всего лишь один телевизор – шестьсот рублей. «Сердечность» чиновника есть – не выдумка, и обойдется она просителю в 10 процентов от стоимости вывозимого товара – «десятину». А это – 60 рублей с меня. Смешно! Есть смысл нарушать закон, за 60 рублей? А тот, зарядивший телевизорами фуру, «слуге за сердечность» отстегнет свою «десятину» – от тысячи до двух зелеными!

– И здесь предъявит нам лицензию…

– Вот именно! И я теперь все понял. Свой «вес», и свою «десятину» – я понял все! И посмеялся над собой. «Спасибо!» – говорю шоферу-просветителю и коммерсанту, а он мне: «Минутку!» Прыгнул в кузов, попросил помочь. Мы вынули коробку: господи, «Рубин»! Такой же, как я здесь расквасил на асфальте. «Бери! Ты не забыл, что едешь к теще?»

– Это, я так понимаю, «Б»?

– Нет, капитан, еще не «Б»! Он, видя с какой радостью я обнимал коробку, говорит: «Теперь немного о твоей работе. Я ее ценю, и полагая, что помог тебе, надеюсь на взаимность. Дочка первый курс закончила, учиться ей еще, учиться… В общем, принесет «зачетку»…

Смял сигарету – тщательно, как затоптал коварный, низовой огонь, Лемешко.

– А это взятка. Так? Денис Евгеньевич?

– Конечно, взятка! И я взял, а мне не стыдно. Перед кем? Державой? Вами, с вашими законами? За что должно быть стыдно? Кто заставил? Я мог бы промолчать, но вывод потрясает: взяткодатель – вся страна! А взяточник – Держава.

– Вот это, я так понимаю – «Б»?

– Полнейшее, товарищ капитан!

Птицей, на мгновение взлетела, и упала, хлопнув по столу, ладонь. Лемешко сказал все.

Потемкин глянул на часы.

– Да, – спохватился дерзкий собеседник, – а позволите спросить?

– Пожалуйста.

– Я… – чуть стушевался собеседник, – не осмелился б спросить, не ожидал, что так, по-людски, выслушаете бред…

– Бред не стал бы слушать. Я посмотрел в реальность, аргументированно, взвешенно, развернутую Вами.

– За это благодарен. А спросить хотел бы вот что: Вы сами понимаете – зачем Вы здесь? Кому Вы служите? Народу – те есть, мне, вот им? – жестом указав на трассу, откровенно усмехнулся собеседник. – Нет ощущения, товарищ капитан, что боретесь с народом?

– Вопрос хороший. Без иронии, спасибо. Но отвечу: я на службе, для которой мои ощущения не в счет.

– Закону служите?

– Конечно.

– Да они, законы ваши…

– А это возмущение я подкреплю своим, и возвращаю Вам. Мои законы? Да они, скорее – Ваши! А я им служу – обязан. Народом избрана законодательная власть – не мною! Правительство мы, как известно, получаем то, которого достойны!

– Правда…, – севшим голосом признал Лемешко, – Я Вам правду-матку резал, а Вы мне истину напомнили… простую, – тяжело вздохнул он, улыбнулся, – простую… И вопросов больше нет. Спасибо.

– Взаимно. Всего хорошего! – ответил Потемкин.

Раздосадованный простотой слов капитана, Лемешко, уходя, не обижался. Думал о капитане, и в последний миг, когда мог еще слышать Потемкин, Лемешко окликнул:

– А, может быть, капитан, в милиции применение лучше этого Вам найдется? Справедливей? Лично Вам, Потемкин?

Тот не ответил, но чувство свободы и легкой опустошенности, одновременно вдыхает Лемешко, сознавая, что сказал все. Он шагал, улыбаясь от солнца, которое, вплавляясь лучами в глаза, заставляет щуриться от избытка света.

«Белое солнце пустыни!» – подумал об этом Потемкин. – «За Державу обидно!»

В машине, запертой на солнцепеке, от зноя попадали мухи…

Мотор задрожал, выводя «Жигули» к полосе разгона. Свежий воздух, бескрайний и чистый, накатит упруго и шумно, наполнит салон. И ударит волной возбужденного встречного ветра, в лицо.

«Я-то душу отвел, – делал вывод Лемешко, – а вот капитану – хуже. Ему, без отдушины, и задохнуться можно!»

«Сердце есть, – признавал, покидая границу, Лемешко, – но сорняка… Так много сейчас сорняка вокруг нас – прет изо всех щелей, и не затрется, не высохнет скоро, не раз о себе напомнит.

Граница ломала нервы и даже судьбы. И процесс был в разгаре. Все будет еще! Еще все впереди…

Альфред – «Меркюри Глоб» – потемки…

У начальника ССПМ*, (*Стационарный специализированный пост милиции. Предок современной таможни) затарабанил телефон:

– Майор Цимбал?

– Да. Добрый день, это я.

– Ничего себе, добрый! Скажи-ка, кто там у вас Потемкин?

– ОУР

– Понятнее!

– Оперуполномоченный уголовного розыска.

– Розыска? А зачем Вам такие?

– Две должности оперативников: ЗЭПП* (*Защита экономики от преступных посягательств) и ОУР – по штату последнего времени.

– С ума сойти! ГАИ, ЗЭПП, ППС – понятно. Ну, а сыщик зачем?

Не ко мне вопрос…

– Не к тебе, ладно… А ты скажи, сам доволен своим ОУР?

– Вполне.

– Вот как? Ну-ну…

Цимбал, положив трубу, стал ждать. Такой звонок не ходит в одиночку. Верно, тарабанит снова…

– Человек тебе звонил только что…

– Да, только что…

– Давай без шуток Сиди, жди на месте. Подъедет Давидович, посвяти его в курс дела по триаде: ЯМЗ*(* Ярославский моторостроительный) – Золотоноша – Кременчуг. Договорились?

– Да.

***

– Вовремя приехал! – объявил, выйдя из машины, Давидович, – Пришел сказать тебе, майор, что время – перерыв. Пора обедать! – постучал по циферблату новеньких часов.

– Согласен.

– Так давай, веди в кафе!

Обедали в отдельном кабинетике, без посторонних.

– Шеф звонил? – заговорил о деле Давидович.

– Да. Вот знать бы, чей запрос…

– Так полагаю, Альфреда.

– Жаль. Темненькое дело.

– Брось! У Меркюри по документам все в порядке, так?

– Да, так. Лицензия на вывоз сахара имеется. За подписью, печатью…

– Ну а какого черта сорок тонн изъято? Что, ошибка?

– Нет.

– Но документы же в порядке: подписи, печати и договора? А документ – вердикт закона. Самоуправство, Цимбал!

– Не самоуправство. Вердикт – вердиктом, но у Закона есть слуга…

Давидович потряс головой:

– Объясни для простого ума, майор…

– Фирма, известная Вам – «Меркюри Глоб Юкрейн ltd» – рука спасителя для Кременчугского автозавода. Поставляет дизели, без которых автозавод не может выкатить свои тягачи с конвейера. Дизели из-за границы – Россия: Ярославский моторостроительный завод. Оплата – бартер. Ярославцы согласны дать КрАЗу моторы, в обмен на валюту, то есть, – чистый и белый, наш украинский сахар.

Давидович нетерпеливо мотнул головой…– Понятно! – вспылил Давидович, – Коньяк перегрели, майор!

– Виноват… – вздохнул Цимбал и, как прощаясь с миром, в котором недавно была справедливость, опрокинул рюмку.

– О-о! – опустошив свою рюмку, хрюкнул от удовольствия Давидович.

– А «Меркюри Глоб Юкрейн ltd», – продолжал майор Цимбал, которому коньяк показался горьким, – нашел возможность поставить моторы, в обмен на сахар. Заключил договор и добился лицензии.

– Так значит, они же герои – «Меркюри Глоб Юкрейн ltd»

– Ну, довольны все. КрАЗ получил моторы; россияне – сахар; а Меркюри – законную прибыль.

– Так за что же теперь, на твоем посту, они так жестоко наказаны? Что мы творим? Беспредел?

– Не беспредел. Все проверено. Наш оперативник ездил на КрАЗ и на сахарный завод. Нарисовалась картина: КрАЗ. получил четыре дизеля. Четыре и просил.

– Ну?

– КАМАЗом сахара рассчитались. Одним. А сахар возит и до сих пор.

– КАМАЗами?

– Ну, да, не «Жигулями» …

– То есть, хочешь сказать?

– Да, левый сахар. Бартер тут ни при чем.

– Левый? – нахмурился Давидович.

– Да. И десятки, скорей всего, сотни тонн. Не говорю о громадной прибыли Меркюри. – это не прибыль. Поскольку лицензирование – прерогатива государства, прибыль Меркюри – это хищение государственных средств, в особо крупных размерах.

Давидович хмурился, и сам того не замечая, грел коньяк во взвешенной ладони.

– Это что, все тот твой опер раскопал?

– Не только раскопал, и закрепил документально.

– И кто просил?

– Что значит, кто просил?

– Но, я так понял, к документам здесь, на посту, претензий не было?

– Не было. Лицензия в порядке, с мокрыми печатями, к ней договор. Да все как надо.

– Вот видишь? поднял рюмку Давидович, – Видишь сам: нет опера – претензий нет. Давай-ка за отсутствие проблем!

Выпив за отсутствие, он пояснил:

– Категорически проблем быть не должно! Меркюри – под патронатом Большого Степана. Под тесным, я скажу, патронатом! Теперь ты понимаешь, в чьем глазу– соринка, этот твой ОУР? Подумай, что-нибудь придумай, а изъятое верни. На пользу оперу тому же, и себе…

– Ты знаешь, каким образом вернуть? Материал на стадии, в которой поломать его нельзя. Придумай сам, может, и меня научишь.

Стремительно раскручивались вихри девяностых. Год назад, Потемкин, Цымбал, были бы героями, в державную казну вернулись бы украденные деньги. А теперь? Теперь что-то не плачет по украденным деньгам державная казна, или самой. Державы нет?

Сорняк прет изо всех щелей. Коварные ростки асфальт ломают, а не то что нравы и людские судьбы…

– А это – не моя проблема! – остатки коньяка разлил по рюмкам Давидович. – Сам решай. Сам виноват, что не следил за операми!

Виталик

Виталик потянулся к пачке сигарет, неуверенно, в тяжелых мыслях, прикурил.

– И дальше так пойдет, про «Мальборо» забудешь. На «Ватру»* (*Дешевые сигареты без фильтра) перейдешь, Виталик.

– Безвыходных позиций, – надеется Виталик, – не бывает…

– Ты же вчера еще работал в той системе, ты повадки знаешь, тебя помнят – и только потому ты мне, Виталик, нужен. Сорок тонн изъято – твой прокол! А кто ответит?

– Не я, – несмело возразил Виталик, – готовлю документы…

– Но, Мальборо кто курит? Чего ради? За документы с тебя спроса нет. Да ты, я вижу, в перестройке не участвовал? А все решают люди. «Человеческий – как Горбачев указывал нам, фактор! Ищи людей, купи – когда купить имеет смысл. Договорись, а если надо – устраняй!

Ледок скользнул под сердцем с таких слов. Как может он так запросто сказать: «А надо – устраняй!»

– Виталик, действуй!

Застыв монументально, с прищуром в глазах, шеф поднял трубку. Набрал номер и, дождавшись, коротко сказал:

– Про эти сорок тонн, забудь! Ушли. Куда? Да в трещину козе! Достанешь?

«В трещину козе!» – Виталик чуть не рассмеялся.

***

«Специально так делают, что ли?» – подумал инспектор, увидев, уже не впервые, что лобовые стекла иномарок, наклонены так, что всегда «бликуют». Поэтому за ними лиц не видно. И поднял жезл.

Он козырнул и выкатил к губам заученную фразу, но голос, громкий и веселый, доложил:

– Инспектор ДПС старший лейтенант Гапченко! Добрый день.

– Ты что ли? – удивился инспектор.

– Как видишь.

– А чего кричишь?

– Да ты фамилию не произносишь, а съедаешь вслух. Тебя б не знал, так и не знал бы, кто ты – Гапченко. Лапченко, Тапченко… Апченко – тут вариантов! Ну, как дела?

– Ничего. Ты, я слышал…

– Да, я завязал и перешел в коммерцию…

– Там лучше?

– Что ты, небо и земля! Намного лучше.

– А коммерческий риск?

– Шарабан не пустой – справишься с риском и можешь пить шампанское, виски. Ты пробовал виски?

– Ну, да. Самогон – то же самое!

– Лапоть ты, не разбираешься!

– Черт с ним. А ты куда?

– В Стрелецкое.

– В дурку?

– Да нет, по делам.

– С дураками бизнес?

– Ну, там же не только больница, не все – дураки.

– Может быть. А в коммерции чем тебе лучше?

– К примеру?

– Ну, да, к примеру.

– Что ты куришь?

– «Магну»

– Ничего так, «Магна»?

– Нормально.

– А я – «Мальборо»! Разница есть? Ну, давай!

«Тапченко… Лапченко… – перебрал, глядя в след, инспектор, – а на фига им моя фамилия? Но, «Мальборо», – прав он – не «Магна»!»

***

– Давайте знакомиться, я – Виталик! – протянул он руку.

Директор ОПХ* (*Опытно-производственное хозяйство) посмотрел и, подумав: «Чего бы и нет?», пожал протянутую руку:

– Иван Сергеевич!

Пришедший был похож на проходимца, да что в этом плохого, когда и без того уже, все совершенно плохо? Хуже не бывает… Но, проходимцы суетятся, и что-то, как-то, в этой суете, может перепасть и стороне случайно. Директор, прошедший школу Перестройки, это знал, и поодаль случайной стороны держаться, попросту не видел смысла.

– Ну, как живем и дышим? – начал издали Виталик.

– Как и все – на ладан…

– Ну, да чего же все? Не все на ладан дышат.

– Да? А не научите меня?

– Научим. А у вас склады пустуют?

– Да. Конечно.

– Иван Сергеевич, – огляделся, хмыкнул, и прямо к делу перешел Виталик, – такое дело… Мы хотели бы, на долговременной основе, их арендовать. Официально, или как удобно Вам. Одно условие …

– Я понимаю – чтоб никто не знал.

– Ну, да. Вот именно, Вы молодец, все совершенно точно! Нет у Вас болтливых?

– Не волнуйтесь. Нет. Здесь все свои.

– Вот то, что все свои – это как раз то, что нужно.

Поговорив, договорившись, Виталик оценил: мысль, навестившая его, была буквально золотой. Нет, курить «Ватру» не придется!

***

Выбрав лучшую, среди других полянку у обочины, Виталик отдыхал. Открыл банку пива, покурил, попил, снова открыл банку пива– все верно. Все о’ кэй! Шеф должен оценить! Пусть заберет свои слова, о неучастии Виталика…

«Фактор человеческий» – Виталик такой фактор предоставит! Пил пиво, курил и обдумывал: все-таки, риск… Может, высовываться – ну б его на фиг – и так хорошо?

Но, во-первых, слишком уж низко, совсем как мальчишку на побегушках, ставит Виталика Альфред. Пусть гонор слегка поубавит. А во-вторых – жизнь рисовала настолько хорошие, сильные перспективы, что даже, слегка подташнивало.

Последнее, может быть, правда – от пива и сигарет, вперемешку, да на голодный желудок… «Но, – потянулась рука к замку зажигания, – нет… То есть, да – надо действовать и не только водить иномарку, но и занимать свое место в жизни!»

«Повадки их знаешь…» – усмехался Виталик, в мыслях парируя шефу, – Знаю!» Он будет использовать эти повадки, и начнет прямо сейчас же – со Славика.

***

– Что, разговор с дураками короткий? – интересуется Славик.

– Нет, вполне даже нормальный.

– А чем озабочен? Вижу, весь в мыслях, как Ленин…

– Психолог.

– Что?

– Полковник, помнишь, всегда говорил: инспектор ДПС – прежде всего, психолог? Но, – ты прав – я озабочен. О тебе забочусь.

– Обо мне? С каких это…?

– Служба – службой, но друзьями-то мы остаемся…

– Говори, что нужно?

– Психолог нужен. Сядь, есть разговор.

– Не против? – Гапченко увидел на торпеде пачку «Мальборо»

– Да, ради бога! М-мм, – вздохнул Виталик, оглядев погоны, портупею Славика, – родное, не отвык еще…

– Ну, на, потрогай… Не жалеешь, что оставил?

– Ради бога! Ближе к делу. В следующую смену, или, может быть, через одну, я тут с друзьями еду. С нами два «Супера»* (*Седельный тягач МАЗ). Я сам к тебе подойду. Груз – сахар. Но! Дай мне сказать. Документы на груз безупречны. Везем в Стрелецкое, может быть, в Переходы – смотря где выделят нам склады. Я как раз только что, договаривался с арендой. Я только что договорился с ОПХ. Хранить, ты понимаешь, надо.

– А чего не в городе -вы не колхоз и не сельская фирма?

– В городе цены не сложат. А тут – хозяйства нищие, склады пустые.

– Молодец! – оценил Славик, – Догадался. Я тоже бы сунулся нынче в деревню – там нищета, там люди на все согласны. Пользуйся!

– А ты тоже умный. Коммерчески мыслишь!

– К себе завербуешь?

– А что? Завербую.

– Нет. Не пойду. Какой смысл, Виталик? Автомобили никто отменит, авто-движение вечно. А это – канализация, в которой то здесь, то там – капает. Капля за капелькой – в скромную руку инспектора ДПС. ГАИшная служба – и так коммерция. Да плюс зарплата, пенсия до скончания лет. Зачем мне твоя коммерция?

– Короче, я подойду, и дам тебе сто баксов, чтобы ты купил «Мальборо», а не «Магну».

– Просто так сто баксов?

– Как другу, Славик, как коллеге. Погоны, знаешь, с плеча снять можно, но не отсюда, -показал Виталик на сердце. Или не хочешь взять у меня сто баксов?

– Хочу, но не пойму, за что. На фиг тут я?

– Затем, что мы с тобой, всегда договоримся. А у меня, – коммерческая тайна. Ты поймешь. Ты, Славик, не меня, – судьбу остановил сегодня! Сто пудов! Психолог!

– А ты, если бы не узнал, проехал мимо?

– Кто знает. Может быть…

– Ну, тогда, – улыбнулся Славик, – действительно на судьбу похоже… А еще есть? – взял он с торпеды «Мальборо».

– Забирай всю пачку.

– Договорились, приезжай с «Суперами», Виталик!

Стратегическая идея

– Валяй! – навис Альфред Петрович, – А то мне доложили, что ты родил стратегическую идею. Это правда?

Отдельный, китайский или японский столик для собеседников у Альфреда, Перламутровый, красивый, темный, и при этом – очень низкий. Получается, что каждый, слушая хозяина, или глаза дерет наверх, или, если гордый – замечает, что дышать приходится в живот Альфреда, или ниже…

– Правда! – не дрогнул, глядя в живот Альфреда, Виталик.

– Ну так давай, подробно, с расстановкой.

– Я задействовал тот, о котором Вы говорили, человеческий фактор…

– Вот эту вот хрень, – скривился недовольно Альфред, – ты брось!

«Вообще ему возможно угодить? – растерянно замолк Виталик. – Велит подробно, а начать подробно – кричит Хрень!» Славик вспомнился: «А не жалеешь?» Как тут не жалеть…

– Очнись! – потребовал Альфред, – И начинай сначала, только без дурацких предисловий.

– В общем, ездил я в Стрелецкое… Вы знаете, где это?

– Не лежал с дураками, но знаю.

– Там поговорил с директором Опытно-производственного хозяйства. Он мне пообещал…

– А ты, – перебил Альфред, – по дурости своей, от лица фирмы ничего не обещал?… А то, я вижу, прыткий – ему директор обещал…

– Нет, и не обещал…

– Ума хватило, молодец. Валяй дальше.

– У него склады – огромные ангары. Сколько я их знаю – года три, они пустуют. Я с ним поговорил…

– С ангаром… – улыбнулся Альфред, – но, нормально. Продолжай.

– Я предварительно поговорил о том, чтобы он сдавал склады в аренду. Мысль такая: сахар везем как обычно, только в два приема…

Альфред оставил колкие штучки, слушал. Он это делать умеет, умеет выжать собеседника все, что можно выжать. За тем, как раз и нужны его колкие штучки, чтоб разогреть, возбудить собеседника, заставить его расстараться и выложить все.

– Сначала, – оправился, осмелел Виталик, – вывозим фуру на арендованный склад. А после готовим почву и – со складов, полевыми дорогами, мимо ССПМ – везем груз в Россию.

– Два этапа – не слишком ли сложно?

– Сложно. Однако, надежно.

– А что это нам дает? – обыденным тоном задал самый сложный вопрос Альфред.

– Отменим лицензию.

– Авантюрист! – одобрил Альфред, – Не боишься с державой спорить. Два кофе! – крикнул он секретарше.

Виталик почувствовал себя не простым мальчиком на побегушках у Альфреда, пусть даже владельцем авто – иномарки, – почувствовал себя человеком. Он понимает: идея ценная – за лицензию Альфред платит немалые деньги. Плюется на это, а платит.

– Сколько там от складов до границы?

– Три километра, пять – смотря по какой дороге… Близко: там люди за водкой полями через границу ходят. И посторонних нет, там все свои.

– Свои – это важно… А на лицензию, значит, плюем?

– Плюем, и экономим на этом.

– И под твою ответственность?

Виталик пожал плечами, неуверенно подтвердил: – Да… – и в один глоток, до дна, выпил чашечку кофе. Очень уж внимательно смотрел в глаза Альфред Петрович. И что-то важное прокручивал в уме.

– Кури, Виталик, подумать надо.

Виталик курил, шеф думал – в кресле, а не так: живот в лицо Виталика. Шеф не менял лица. Как маршал, у которого два отпечатка на лице: спокойствие или гнев – и все. Одно из двух…

– Идея, – издали, из-за стола, сказал наконец Альфред – недурна! Вполне, как говорится, молодец! Но, не забудь – слегка подался он вперед, – твоя! И за базар, как говорится – отвечать тебе! Все, решено, гордись! Но ты все понял?

Гроза, прохладной сыростью, дохнула из глубин. «Под трибунал!» – распорядился маршал Жуков. Что означало это в дни войны? Холод пробежал по телу. а сейчас что – не война? Пусть не на поле боя – в душах человеческих – но, та же самая война. И жизнь в ней, как и во всех других – не стоит ничего! Сегодня водку вместе пьем, а завтра отдадим приказ: «В расход!»

Славик

Славик, с жезлом на отвесе, ноги разминал: вдоль, по обочине, туда – сюда. Разглядывал участников движения и думал. Слова из фильма вспоминал: советский детектив, давным-давно смотрел в кинотеатре, с девушкой: «Не имей сто рублей – это мало; не имей сто друзей – слишком много. Имей тысячу рублей, и одного друга!» Так говорил крутой преступник взяткодатель, пойманный и севший после. Но ведь как жил! И если бы не сел… Но ведь на то и ум, чтобы не сесть.

Славик покрутил в мозгах и переделал фразу. «Пятьсот – только баксами, а друзей – лучше с баксами!»

Только что отъехал от него Виталик, и поехал в «дурку», с «Суперами», на склады. Но, как и обещал – оставил Славику «на «Мальборо», и свежие штрихи к картине жизни…

Жизнь шла. По трассе шел автобус, в сторону границы. Славик знал, зачем, куда этот спешит. Такие примелькались, как друзья, которым нечего сказать, и ничего с них не возьмешь. И поднял жезл:

– Добрый день! Инспектор ДПС, старший лейтенант…

В хорошем настроении: да как-никак – сто долларов в кармане – читал инспектор документы,

– Вы, значит, в Москву?

–Ну, да, – косил глазами на путевку, пряча удивление, водитель.

– На вывоз, запрещенного, есть, что-нибудь?

– Наркотики, оружие?

– Не только. А товары, что подпадают под лицензию.

– Смеетесь? – хлопнул себя по карманам, и, глянув в пустой – ну шаром покати! – салон автобуса, рассмеялся водитель, – Зачем? Мы же на ввоз. Мы наполняем рынок, а не наоборот!

– В Лужники?

– Нет, у них свое. Вьетнамский оптовый торговый центр.

– Хороший?

– Да весь рынок наш – оттуда.

– Я видел. А что за товар?

– Поначалу – одежду возили. Теперь уже все, и электронику тоже…

– А нам бы договориться? Телевизор мне нужен, маленький …

– Ну, а чего же – договоримся… – помялся водитель, – Но только, поймите – за деньги. Со скидкой, конечно, но… Мы ведь не нарушаем и ничего вам платить не должны. Мы ввозим.

– Ну, потом! – согласился инспектор, отдал документы, – Еще подумаю…

«Икарусы» – под завязку набитые, – «Чемоданы», – как их называли в народе, катали через границу без устали, как человек, трудящийся во благо близких. Вся страна, и живущие в ней иностранцы, белками крутились в колесе, искали денег и работы. И оборота деньгам.

Но «Чемоданы» – челноки, работают на ввоз. За ввоз товара в Украину, денег никому не платят. «Неразумно!» – думал Славик, и вздыхал – придраться не к чему. «Смеетесь?» – это он, самоуверенно смеется над беспомощным ГАИшником – водитель!

Смутная обида рыская по уголкам души, накладывала свежие штрихи в картине новой жизни… «Они же коммерсанты… – рассуждал, глядя вслед «Икарусу», инспектор Славик, – Виталик тоже ничего не должен. Но он же коммерсант – и платит мне. А почему – он да, а эти – нет? Он умный, и зря не платил бы…»

Картина из новых, вчера еще незнакомых штрихов, сложилась примерно такая. «Где-то, какой-то шальной урожай собирает Виталик. И в хитрую дырку выносит. И платит тому, кто стоит возле этой дырки. А вот «Чемоданы» – какой урожай собирают они! Ну, а я, где стою?»

Интересная картина, которую не рисовал бы Славик, но Виталик возбудил, навел на мысль.

Обидеть хотел, или так, посмеялся Виталик, однако, «Психолог», – он брякнул не зря. Возбудил процесс творческого мышления…

***

«И больше нет ничего – все находится в нас!» – песня Виктора Цоя, которой Иван Сергеевич, целиком никогда не слышал, звучала в душе лейтмотивом. Дети и молодежь от нее, и от Цоя вообще, балдели, и слышать его приходилось часто.

«Перемен. Мы ждем перемен!» – как было не слышать бывшего кочегара? Окончательно и безнадежно, у всех на глазах, продолжал разрушаться старый, худой, может быть, но привычный, мир. Ничего не осталось в хозяйстве. Техника не на ходу, площади без посевов. И опустевшие, как в войну, изваяния – боксы, ангары, служебные помещения. Все, что осталось Сергеевичу, – руководителю этих руин. И картина полная.

Держава бросала Сергеича и миллионы других, на «подножный корм». Беднел, опускался, терял себя тот, кто Державе верил. А верить привыкли.

По этой причине и сон назывался «Хер-сон!» Работники ОПХ перешли на подножный корм, растащили технику, шифер, резину, металл и стекла – все, что можно было бы сделать бартером в элементарных и мелочных сделках – на жизнь. Но и зарплату просить уже не приходили: зачем ноги бить понапрасну?

«Хер-сон!» потому еще становился плохим и насущным делом, что директору нужно было кормить семью. Тут он был на пределе, не знал, как и все, – что делать? Но, теперь: «Все находится в нас!» – тут разве, Цой не прав?

Крушение общества и экономики, от которых веяло страхом; которые переживал он серьезно: за ОПХ, за себя и людей, за семью – того страха не стоили. Сергеич сошелся с Виталиком, и забывал, что еще недавно, не мог прокормить семью. Уже мог поменять машину. И думал о том, чтобы сахар, полученный в счет аренды, под видом зарплаты давать народу. А народ догадается сам – отвезет через поле в Россию, куда и Виталик, – и будут деньги…

«Все находится в нас!» Не верил бы в это, уставший как все, в меру честный, Иван Сергеевич – но пройдоха Виталик принес свою правду, и убедил в непререкаемой силе. «Да за него нам молиться надо!» – думал, имеющий совесть, Иван Сергеевич…

Беднеет и опускается тот, кто Державе верит. Сергеич ей больше не верит. Виталик пришел и отменил эту веру. Дай бог…

***

В казенном заведении, где суетились служивые люди, шурша документами и разновалютной денежной массой, Лахновского не забывали, а он, почему-то забыл. Забыл, почему-то дорогу в отдел государственной службы, в котором «сердечность чиновника» проявлялась на голову выше, чем во всех прочих отделах и службах.

«Что-то случилось?» – гадает чиновник, готовый как прежде, и впредь «сочувствовать» сахарному бизнесу Лахновского. Менее гордым в таких обстоятельствах выглядит тот, кто звонит первым. «Пусть буду первым, менее гордым – клиентов терять, это хуже…» – вздыхает чиновник и тянется к трубке.

– Альфред Петрович, Вы? А Вы меня узнаете?

– Конечно. Что Вам, дорогой?

– Как здоровье Ваше, дела?

– Ничего, слава богу.

– Очень рады за Вас. Очень. Да, вот давненько что-то, не беспокоите нас. Мы хотим напомнить, что как всегда будем рады помочь Вам.

– Бог мой, да разве я сомневаюсь? Нет, я Вам верю, и процветания искренне Вам желаю.

– Спасибо… – помялись в трубке.

– А вот что скажите-ка, друг мой, – просит Лахновский, -Вы ставки за свой документ не меняли?

– Вообще-то, меняли. Да только для Вас все останется те же.

– Спасибо, и мой дружеский привет Ломаке! – положил телефонную трубку Альфред Лахновский.

Звонивший, конечно, был в курсе, что сорок тонн потерял Лахновский, при том, что была лицензия. Но к чиновнику, к ведомству, и документу ведомства, претензий быть не могло. Так случилось: несчастный случай…

Но разговор с Лахновским не успокоил сомнений Худшее было в том, что не сумев вернуть потерянный сахар, Лахновский откажется от этого бизнеса…

.

***

«А потом мы с кумой! – предвкушал на сегодня, на вечер банщик Евсеич У меня на нее всего хватит: и жару, и пару, и коньяку с антрекотом!» Евсеич готовит баньку для самих Степана Иваныча и Альфреда Петровича. Они – птицы не из большинства, что птицами бывают до тех пор, пока не сильно пьяны, а выпив – те же, что лакают водку в подворотне, на чужих поминках – свинюки, проще говоря, которые потом, что не съедят – не мелочатся – прут с собой, оставив только безобразие, которое Евсеич и ко рту не поднесет. Питье – к нему не пристает зараза, он, конечно посливает для себя…

А эти – даже говорят не так, как те, кто показушно делает себя. Эти – говорят, как те, кто делает погоду. И без матов. Их даже слушать интересно. Но главное: не съели – с богом, аккуратно, тихо, оставляют на столе. «Кума, – по телефону звякнет банщик, – слышишь, приходи. Прибраться мне поможешь…» Она поймет. Придет. И на двоих, великолепно выйдет у него с кумой.

Паутина

– Ты, я так слышал, Альфред, отказался от Ломаки?

– Да не в обиду – это бизнес.

– Обидится. А все лицензии – не забывай, – под ним.

– Он что, злопамятный?

– Не знаю. На меня он не высказывал обид…

– Воспитан хорошо, не смеет первому лицу губернии высказывать обиды.

– Я в бизнес твой не лезу, может, ты берешь тайм-аут, может быть, не возишь сахар. Но обстоятельства склоняют к дружбе, не стоит игнорировать Ломаку…

– Да, поклонюсь, при случае… – подумав, согласился Альфред.

Друзья махнули по «Смирнову», попарились, поплавали в бассейне. «Смирнов» шел мягко, хорошо, в контрасте с холодом и жаром. И вот, когда приходит, как вечерний звон, усталость… Такая же, малиновая, благостная, истома, в конце нормально прожитого дня, невольно хочется сказать спасибо. И день грядущий, будет для того полнее, кто сказал спасибо, кто ценит день минувший.

– Доброе чтить надо, Альфред, – неторопливо и торжественно, наполнил рюмочки Степан Иванович, – почтим же доброй памятью КПСС и нашу власть Советскую. Не забывай – они нам дали все, что у нас есть!

Альфред почтенно столкнул рюмку, с рюмкой собеседника.

– Да-а уж, – сожалел, закусывая, Альфред, – кто мог думать, как судьба ударит: «Я проснулся – здрасьте – нет Советской власти!» Рухнула держава, по земле – морщинами Вольтеровского лба – пролегла паутина границ.

– Хорошо ты сказал: «Паутина границ». Сколько мух, в виде судеб людских, попадутся, влипнут, высохнут в ней -не счесть! – сокрушенно вздыхает Степан Иванович.

«О потерянной власти, о ныне живущих, о нас пекутся…» – вздыхает банщик Евсеич, искренне уважая председателя облисполкома и бывшего, пусть не высокого ранга, но башковитого, видно, партначальника Альфреда. «Правильно переживают уважаемые люди, – соглашается Евсеич, – в границе – в ней все наши беды. Отпочковались от Союза, отделились от корней, а теперь сохнем в нищете и полном беспорядке…»

– Ну, а за что теперь, Альфред? – разгладил хмурые морщины председатель облисполкома, и наполнил рюмочки, а другому тосту.

– Прошлое почтили, логика проста – за время настоящее теперь.

– Аж настроение в осадок… – снова пролегают хмурые морщины над бровями председателя облисполком. – Какое настоящее? Да нет его – раздробленность, границы по живому, боль, безвременье, бардак…

– А Вы Ломаке говорили так же? Он согласен?

– А при чем он?

– Он, если не соврет, ответит: «Золотое время!» «Доброе чтить надо» – к Вашим же словам я апеллирую Степан Иванович.

– И в чем оно, добро, которое не чтим?

– Не чтим, а более того, ругаем. Я за нее, как главный признак времени – границу! Пусть поживет такой, какая она есть. Здравия ей!

Звякнув над столом, столкнулись рюмки, закуска похрустела на зубах, вернулась ненадолго тишина, чтобы дать место слову.

– Ты хорошо сказал, Альфред, про умный лоб Вольтера, паутину…

– А Вы – про судьбы, в виде мух, запутавшихся в паутине…

– И мы за это поднимаем рюмки? – упрекнул себя и Альфреда Степан Иванович. – Какие ценности мы ценим?

– Подлинные. Деньги ценим. А граница – это деньги. Да – полоса, неровная и нервная, пролегшая, как Вы сказали, «по живому» – но это полоса, на которой рубят деньги. Все, кому не лень, сейчас там рубят. И я – ведь сахар – триста лет, как сахар. Да не он, а контрабанда делает крутую прибыль. А без границы – контрабанды нет.

Никто и никогда, от Альфреда такого не услышит, но Степан Иваныча есть смысл впечатлить. Пусть ценит ум и откровенность, а не только пользует дойную корову в виде Альфреда.

– Ну, за сказанное! – помедлив, вспомнив, видно, прошлое, сравнив… поднял рюмочку Степан Иванович.

– Но, если все – то это шара… – задумался, вернув пустую рюмочку к столу, Альфред, – А шара не бывает бесконечной. Ведь не за счет ума, законодательного совершенства, рубят. А как раз – за счет несовершенства! В силу временного бардака. Ломака, как чиновник, рубит на таких как я – не шара разве: рисовать лицензии, без риска, за процент? А прочие – простые спекулянты. Пятьсот процентов дает сахар! Вот и я, пока есть шара – тоже порублю, со всеми. Глупо было б не рубить. Но, шара кончится – вот боль моя, Степан Иванович! Вот боль… Ломака на зарплату сядет, ну а я? Зарплаты нет и некуда податься. Да и не хочу так, на зарплату. Не привык…

– Вот уж, – рассмеялся, выслушав, Степан Иваныч, – Ломака на зарплату сядет: представляешь?! После шары!

Представить было невозможно, и Степан Иванович спросил:

– А ты?

– В политику.

– Какой непостоянный…

– Сами знаете, что постояннее Альфреда, человека нет. Далекая, конечно, перспектива, и я сейчас не говорил бы, но будем рюмки поднимать за будущее – все равно скользнуть по теме мне придется.

– Не ожидал… – качает головой Степан Иванович, – Не ожидал. Ты умный человек, успешный бизнесмен – бросать все это? Чего ради – славы? Она – дым…

– Дым. Точно Вы сказали – дым в глаза. Завеса, в которой деньги рубят, как и на границе. Но эта шара – круче контрабанды. «Но» – в одном, она – для избранных.

– Иди сейчас.

– Рано. Нет еще политики, и государства тоже – созревают… Я политический кузнец: пока железо горячо, выковываю деньги. С идеями в комбеды*(*Комитеты бедноты – первые структуры Советской власти) шли, а в депутатский корпус с деньгами идут. Пусть не бедняк я, – Альфред улыбнулся, – но таких денег еще нет.

– А… – Степан Иванович задумчиво разлил по рюмкам, – Друг мой, это все – не бред? Ты что о депутатстве знаешь? Я всю жизнь в депутатах! Чужие, лишние проблемы, которые ты должен разрешить; вопросы, на которые ты добиваешься ответа; дурацкие затеи, которые ты должен протолкнуть, и куча жалоб, в которые нет времени вникать. Лишний головняк, почетный, правда – нужно тебе это, Альфред?

«Боже, как ты устарел!» – подумал Альфред.

Евсеич, привыкший быть слугой у тех, кто не нуждается ни в чем, не думал, никогда, о том, что эти люди говорят. Не рассуждал, из-за того, что верить в то, что говорят они – дать глупое занятие душе. Но интуиция была. Он улыбнулся про себя, и присмотрелся к боссу: его время выходило, а он не понимал. Из тех двоих, один смотрел вперед, другой – сидя пожинал привычки времени, которое сегодня уходило со двора.

Степан Иваныча Евсеич пожалел. Ведь слишком долго знал его. Степан Иваныч, скажем так – из тех, кто кушал хорошо, но и собак кормил, и не пинал ногами. Да время выведет вперед того, кто смотрит именно туда. Пусть даже он к собакам не так щедр, и, вероятно, будет их пинать ногами.

Не по душе Евсеичу Альфред Лахновский: скользок умом, изворотлив, как уж и холоден – он как раз из тех, кто будет ближних пинать ногами. «Именно так…» – вздыхает и чешет затылок Евсеич. В его голове зреет план, потому что банщик нутром понимает – будущее не за Степан Иванычем, который чем-то смахивает на енота, а за ужом Лахновским. Прошлое, к которому привыкли – о нем пожалеем и поплачем, только не вернем.

– Альфред Петрович, – несмело попросил Евсеич, когда гости уходили, – у нас же, знаете, такое время трудное…

Альфред Петрович хмурился и терпеливо слушал.

– Вот, время говорю, такое… В магазинах, знаете – пустые полки, ну – одна селедка, да и все. А нам бы консервации, варенья на зиму, хотя бы… В общем, старушенция моя все просит сахарку купить, а где он?

Евсеич горестно развел ладони: – Просто нету. Ну, в киосках, разве что – но это нам не по карману. В общем, сахарку у Вас купить, ну килограммов пять, нельзя ли? И чуточку бы подешевле, можно?

– Можно, – сказал Альфред Петрович, отвернулся и пошел к заждавшемуся в стороне Степан Иванычу.

Когда кума прибрала стол, сервировала снова – уже с кумом на двоих, когда они только начали… у крыльца просигналила машина. Кума торопливо набросил блузку, расправила юбку, Евсеич ринулся к выходу.

Мягко щелкнули дверцы, багажник чужой машины, и вскоре вернулся довольный, раскрасневшийся кум.

– Счастье какое, а! – обнимал он и тискал куму, – Счастье, представь – мешок сахара. Целый мешок!

Кума разделяла восторг, смеялась.

– А заплатил – ты представляешь, сколько? Ай, да не представляешь – совсем ничего. Даром! Водитель просто отдал мне мешок, шасть в машину – и будь здоров! Вот так, кума, вот оно, счастье-то привалило!

Альфред Лахновский

Альфред Лахновский, – из тех, кого можно воткнуть в абсолютно любую почву – созреет начальник. Пойдет мыть посуду – не удивляйтесь, если услышите: кафе возглавляет предприимчивый, расторопный директор Альфред Лахновский. Устроился дворником в ЖЭКе – пройдет время, и ЖЭК возглавляет толковый начальник Лахновский. А если еще не начальник, то лишь потому, что до приказа о назначении есть еще две-три ступеньки. Лахновский ведь не получает должности – он вырастает до них. Он способен расти, потому что не для показухи, не для анкеты, а для себя – он считает главным пороком лень. Он призирает ее.

Губкой, сжатой и жадной, он впитывал все, что касалось дела. Не досыпал, не догуливал и, не в пример очень многим – не допивал. Но знал, что идущий вперед, поднимается вверх. Все дороги идут наверх. По дороге, ведущей вниз, не идут – опускаются люди....

А вперед – это, все-таки, вверх! Невеликая мудрость, доступная каждому – только не каждый дорогу свою, своими ногами топтать до конца согласен. А Лахновский не ходит в пол-шага. Только вперед, полный шаг с полной выкладкой – непререкаемое правило, которое он выбрал сам.

Он не скажет, как многие: «Да я ведь уже и так!» – после чего, как правило, начинается загибание пальцев с перечислением заслуг. Кивнет, согласится: «Да, сделано», но не станет гнуть пальца, а станет думать: «Что могу сделать далее?» И если он до сих пор не главный в области или стране, то лишь потому, что не ставил себе такой цели.

Он умен и находчив в мыслях, но не публичен, и не поклонник юмора. Но, как всякий богатый, в конце трудов праведных, обращался к сексу, или шутам, для душевного блага. Сегодня он ждал шута.

В ожидании он, агрономом у края огромного поля, думал о самом насущном – себе и своей стране. Огромное поле – отколовшаяся от СССР страна. И ничего там – в невозделанном поле, плохого не видел. Деньги, в которых он знает тол, продолжают природный круговорот.

Понятия он не имел о том, кто такой Лемешко. Но то, что тот понял, пройдя испытание, больше похожее не на урок, а на жернова. Лахновский понял давно. Постановление № 107 от 17 июля 1991 года– не фильтр, спасающий государство от бесконтрольного вывоза последних материальных ценностей!

«Постановление № 107 – это камень, прочертивший полосу с названием «Граница» и вызвавший лавину. Лавину, под названием «Коррупция». Камень покатившийся – то есть Порядок Вывоза– рассыплется в лавине, спровоцированной им коррупции!

Но не Лахновский провоцировал лавину. Он просто не боится жара и огня. Он и в лавине соберет свой урожай, поймает свою рыбу…

Сегодня он не в царской сауне, в своей. Она скромнее, но не меньше царской эффективна. Все бани нынче эффективны: теперь все средние дела, великие тем более, творятся без одежды, под водочку со льда, со зноем от парилки, и расслабляющим массажем в обольстительных губах и пальцах женских рук. И водка в сауне – особый кайф. А водка безотказна.

В дверь постучали.

– Входи, дружище! – пригласил Лахновский.

Вскользнул Виталик.

– Входи. Раздевайся и докладывай, все по порядку.

– По порядку… – докладывал, раздеваясь, Виталик, – Нормально. Идут «Супера», до границы. Легально идут – на арендуемый склад. В пути остановят: «Что там? Сахар? А как насчет лицензии?» «Зачем? Груз в сторону границы, только не в Россию, а на склад. Вот, договор, имеется…» «Счастливо!» – едем дальше.

– М за что же мы двести долларов платим?

– Как?… – растерялся Виталик.

– Ну я же тебе выдаю двести долларов для ГАИшников. Зачем, если ты им договор, а они тебе: «Счастливо!»?

– Ну, это же… как, я считаю, надо – чтобы язык за зубами держали. А то примелькаемся, нам чужой интерес не нужен…

– Чужой интерес? – на секунду задумался Альфред. И согласился, кивнул, – Не нужен. Не нужен, – повторил еще раз и в упор посмотрел на Виталика, – но имей в виду – десять ходок – уже две тысячи долларов! Дальше!

– Дальше – сахар сгружаем в Стрелецком. Это среда. В четверг мы с Сергеичем в баньке попариться можем. А в пятницу подгоняем транспорт: Обычный КАМАЗ. И через пол-\часика там – в России…

– И никто не видел, не сунул носа?

– Тем, кто в курсе, или может быть в курсе, – плачу.

– И Нарышкину тоже?

– Потемкину? Нет, не плачу, потому что он ни при чем. Он не патрульный инспектор, пуп земли. А и формы не носит, и жезла нет!

– Говоришь хорошо…

– Но ведь так и есть.

Альфред, не спеша, взял «Смирнова». Разлил на двоих.

– За тебя, Виталик, твою карьеру и самодостаточность в жизни!

– Спасибо.

– Но, поле – звено слабоватое…

– Альфред Петрович, да, там все свои! И Сергеич в нас кровно заинтересован. Там каждый пес его знает! И с райотделом он, как директор, тесно общался. Начальство все знает, ОЗЭПП. Он всех знает. Он там депутат, между прочим, власть…

– Чего они стоят сейчас, депутаты! Ты где видишь власть? Бардак!

Шеф думал, как маршал, слегка тарабаня пальцами.

– Ладно, сходи, – сказал он, – попарься…

А вернулся Виталик, шеф пальцами не тарабанил, а просто сказал:

– «Шутки шутить, теперь кончился. Будем работать!» – как говорит мой знакомый пшек* (*Поляк) И будем, конечно, – и пристально, очень уж пристально, он посмотрел в глаза, – если ты мне, дружище, не пудришь мозги!

– Альфред Петрович, – тяжело, с хрипотцой, как от простуды, скрывая глухую обиду, ответил Виталик, – Вы подсчитайте, я сколько КАМАЗов отправил!

«Деньжищи! – стонал его внутренний голос, – Как можно? Такие деньжищи! И все в одиночку: рискую-то я!»

– Ох, ерунда! – откинулся к спинке, отвлекся, расслабился, шеф, – Посмотри. А зачем? Да они, – глядя вскользь, на Виталика, сетовал он, – понимают хотя бы, о чем поют?

Слетали, поднятые эхом, черные, вороны, сыпался, хлопьями снег с оголенных ветвей. Лицо, опаленное траурной тенью, поднимало глаза – из экрана – навстречу. «Актриса красива, что говорить…» – про себя усмехнулся Виталик. Он видел уже этот клип.

– «Прошу Вас, не надо, братва! Не стреляйте друг в друга!» А как же иначе? Виталик!

Шеф смотрел на экран, и качал головой:

– А умеют, Виталик, ты видишь, умеют цеплять за живое! Клип же прекрасный. Вот сила искусства!

Гроб из мореного дуба, с ручками, бронзой – вплывал на экран – на кладбище, упокоенном белым, холодным чистейшим пухом из снега.

– Прекрасно! – жал шеф плечами, – Актуальная тема, успех обеспечен. Крутить – да по всем каналам!

«Братва, не стреляйте друг друга!»

– Будь это шахтеры, шоферы, охотники, даже солдаты – уместно просить: «Не стреляйте друг друга! Не надо!» Вполне может быть. Хорошая мысль и, – посмотри – красиво! Но, – братва, не стреляйте, – абсурд! Для чего же тогда существует братва?

Он придвинул себе и Виталику полные рюмки. А выпив, заметил:

– С Нарышкиным, друг мой, справляйся сам. Надо будет его устранить… Если надо, действительно надо – придется его устранить! Это не я говорю – обстоятельства дела! Ты понял? В бизнесе, знаешь ли, обстоятельства дела, они… – он поднял палец, потом, посмотрев на него, сделал пальцы лопатой и показал под горло, – Важней чужой жизни! Чужая, – которая, по большому счету, твоей никогда не стоит! Все понял! Ты понял? – легкая, как от усталости, хрипотца, появилась в горле Альфреда, – Виталик, а хватит ума – по-другому решишь. Это – проблемы твои! А сможешь Нарышкина привести ко мне– оценю.

– Чтоб он к Вам перешел?

– Да, чтобы он на меня работал.

– Зачем же он, э-ээ… тогда…

– Да ты сопли не жуй!

– Так, а-а…

– Голова у него на месте – такие нужны! А что до тебя, – взглядом в упор, как сквозь прицел, смотрел на Виталика Альфред, – сознавай – вся фирма работает под твою инициативу. А что это значит? Значит, что будет прокол – разгребать будешь сам. Сам, вплоть до того, что если надо! – он вновь сделал пальцы лопатой и показал под горло, – Ясно?

– Конечно… – просипел, едва слышно, Виталик.

Последние хлопья слетали и таяли в сумерках, замерли струны последних аккордов клипа.

Чудовищный смысл дышал, крутым жаром, в словах Альфреда. Ведь, «если что!» -то там, в гробу, Виталику надо видеть Потемкина, или себя. А Лахновский останется здесь ни при чем: это не он – обстоятельства дела! Обстоятельства дела, ставят, чужими руками, последние точки в судьбах.

– А как там? – отвернулся Альфред, и рукой показал на парилку.

– Печет!

– Сходи, испекись. А потом, – показал он рукой бассейн, – охладись. Ощутишь себя новеньким – просто младенцем, с чистой душой…

***

– Жаль, разминулись! Только что я, Виталик, спровадил гостя. Ах, ё-мое… – сокрушался, сокрушался, встречая гостя, Иван Сергеевич.

– Ничего, не последний раз в Вашем доме. Встретимся с убежавшим гостем… – проходя через кухню, в гостиную: улыбнулся Виталик.

Столик только что прибран. Виталик вынул из дипломата бутылку в руки, взвесил. Прочел, что сумел, по-английски, и, слыша, как грюкает в кухне хозяин, крикнул:

– Виски! Сергеевич, ты это пил?

– Да где нам, простым людям… Не пил, только слышал.

– А будешь?

– Конечно. А что подавать? С чем едят эти виски? Лимон? У меня авокады, папайи и прочего, нету.

– Будь проще. Соленое есть?

– Огурцы, помидоры из бочки. Капуста и сало…

– Отлично, Сергеич! А накурил …

– Не курю, – появился, накрыл, и присел, хозяин, – но гостей принимал: полна горница!

– Чем это плохо? Не сам ли их звал?

– Да кого-то позвал, ну а первый – он сам… Ну, Виталик, давай твое виски!

Виталик, как принято, выпил смакуя, медленно, а Сергеич – махом, в один глоток.

– Ну, как?

– Да ты знаешь, Виталик, здорово! Дорогое? А самогоном, по-нашему пахнет!

– А что за птица, Сергеич, к тебе прилетала?

– Нормальная птица, Виталик. Оттуда – с таможни.

– Не таможня, Сергеич, а пост, милицейский.

– Без разницы нам. Он – оттуда…

– Да, и чего же хотел?

– Да поздоровался, чаю попил, и за жизнь спрашивал.

– Чью?

– Да, мою и нашу.

– Давай, не темни.

– Про склады он спрашивал.

Вкуснятина: жирный утиный кусок, завис у Виталика.

– Что? Что он именно спрашивал?

– Да, дескать, пустуют, наверное – это неправильно. Если же нет…

– Ну, и что ты сказал?

– Да вот… и сказал…

– Что не пустуют, конечно, да?

– Так ведь не пустуют …

– Да ты что?

– Ну, это, Виталик, проблемы мои, что сказать. И склады мои. Но, я видел, скажи ему «нет» – не поверит.

– А дальше? Показывал документы?

– Конечно. А что оставалось? Но, ты говорил – все нормально! Печати и вся, и так далее – всё… Порядок! Чего ты?

– Кто такой, этот крендель?

– Я что, должен знать кренделей? На фига?

– Ты фамилию помнишь?

– Говорил, но забыл я. По имени помню: Георгий. Артемович…, опер.

– Ты шутишь?

– Не-ет…

– На бежевой, с черным носом, «пятерке», да?

– Ну да. С черным носом.

Виталик согнал, непослушным, резким рывком, обе рюмки в ладонь. Наполнил. Сжал: будь стекло, не хрусталь – оно лопнуло бы – и, забыв о Сергеиче, выпил.

– Другие, а кто они? Твои гости?

– Это я их позвал. Мне не понравился этот Артемыч, я и позвонил своим, в район, БХССникам.

– ОЗЭПП – это так называется, нынче. «Отдел защиты экономики от преступных посягательств»

– Бог с ними, как они называются, мы с ними всегда дружили. Они познакомились с этим коллегой с таможни, и сказали ему, что Сергеевич – свой человек!

– «Свой»! – передразнил Виталик, – А что он спрашивал?

– Он?

– Ну, конечно!

– У них?

– У тебя.

– Да ничего, знаешь ли, и не спрашивал… Почитал договор, вернул, вот и все.

– И записал себе в книжку?

– Нет. Вот ты знаешь, и ручки не брал. Говорю, все нормально…

– И сахар, конечно, видел?

– Я показал, а куда деваться? Ты сам понимаешь? Но – что с того? Без вопросов: ты сам понимаешь?

– Ты ему и обо мне рассказал?

– Нет. Твоей фамилии в документах нету. Не стал говорить…

– Слава богу, хоть это!

– Да чего ты кипишь, Виталик? – не понимает Сергеич, – Говорю же – нормальный опер: душевный, простой, приветливый. Все бы такими…

«Дурак!» – чуть не крикнул Виталик. И взял себя в руки, спросил:

– Ну а с друзьями твой опер душевный о чем говорил?

– И с ними, нормально: по водочке. Все же свои, боже мой. Там ля-ля, и фа-фа, и фу-фу, – без проблем! Хорошо, Виталик!

– Ну да уж, Сергеевич, да уж, неплохо… но виски мало! А водка есть?

– Ну, конечно есть!

Дырка в мозгу сквозная…

– Потемкин! – хлестнул по баранке ладонью Виталик, – Потемкин? Ну, да это он!

«Ерунда-то какая! О чем они, господи: «Не стреляйте, братва, не стреляйте друг друга!» – крутится песня в могу. В своем ты уме, боже мой, Виталик?

Слова и картинки без спроса и нагло рябили в глазах и плескались волнами в мозгу. Кладбище, вороны; чистый-чистейший, покойный пух, из холодного снега… Как пудра… «Дружище, конечно… Прокол разгребать будешь сам, вплоть до того!» – не идут из ума слова Альфреда, и ладонь, как лопата, под горло, не уходит из глаз, и взгляд, пристальный, как у председателя трибунала…

А как же иначе в делах, где вращаются очень крутые деньги? Вращает их не металл шестеренок – «шестерки» – живые люди, такие как он, Виталик. Хрупкий, в сравнении с железом, материал, но механизм беспощадный: Потемкин – он что виноват? А Виталик? Почему один из них должен убить другого? Во всем виноват Лахновский! Он и такие, как он! Но если Потемкину на фиг Лахновский не нужен, то – кто без него Виталик? Никто!

Виталик физически чувствовал треск. «Вот она и пошла, в полный рост эта ломка! А может, – мелькнула надежда, – она обломает меня, закалит – человеком стану? Такой-то ценой – но если не сломит – таким, как Лахновский стану – не хуже!»

«С бедой не спеши. Пришла она -переспи с нею, поплачь, подумай, потом разумеешь, что с нею делать, – не раз говорила мама. – Беда, может быть, и сама уйдет. А сгоряча таких дел натворишь – натворишь, что вовек не исправить! А поспишь, да поплачешь с бедой – глядишь, и бог даст науку, как от нее избавиться…»

С хрустом сложилась в руке опустевшая банка. «Пиво в лесу, в одиночку и ночью, – бросая в окно комок жести, смеялся Виталик, – ну, волк, – натурально! Отшельник». И, как ребенок, балуясь, потянулся в окно: «А луна, где она?» Луну он увидел, но выть на нее – как отшельник и волк, не стал.

Мудрость в словах, что он слышал от мамы, есть, безусловно. «Во-первых, ну я же пьян… Может, выдумки всё, пьяный бред, всё пройдет, может быть? Может, нет ничего? Паника? Может быть… Лучше бы просто паника…

«Ну а что там, что было? – стал думать он, – Приехал и глянул. Увидел. Что с этого? В чем нарушили что-то, директор и «Трейд и К»? Догадки? Туда их – как шеф говорит – козе в одно место, свои догадки!»

– А все-таки, мама, хана мне! Чего там – хана…

Потому что теперь он, Виталик, дырку в мозгу получил, сквозную. Шеф умен, хитер, беспощаден – не лиса, а хуже. «Идея твоя!» – похвалил. Похвалил? Приговор зачитал! – вот что сделал он в сауне! Приговор это был, – а не водочка в кайф… «Ну не осел ли я? Полный осел!» – Все понял Виталик. Дошло!

То, что пропали тогда, на посту 40 тонн сахара, шеф стерпел, пережил в одиночку и молча. Там не было крайних. Был опер Потемкин – козявка, что цапнула больно. Но крайних среди чужих не было, и шеф припугнул своего – Виталика – сигаретами «Ватра». И повелся Виталик, себя, не жалея – вывернул всю свою душу и ум. Нашел выход, деньги приплыли. Хорошие деньги! Да только сегодня, когда эти деньги в утробе хозяина – сегодня Виталик крайний. «Разгребать будешь сам, вплоть до того!»

Виталика, очевидно, ни за какую провинность не уничтожит шеф – выгонит, плюнет и разотрет. Но вот Потемкин – фигура, которую либо возьмет Лахновский – о чем уже говорил, либо – потребует уничтожить. Как уничтожить – проблемы Виталика, ведь фирма работает «под твою инициативу, Виталик. Тебе разгребать!» А Виталик проколется – шеф отвернется, забудет, другого найдет…

«Дырка сквозная – прямо в висок мне, мама!» – плавила горечь хмельную улыбку Виталика. Теперь каждый день начинать надо с мысли о том человеке. Думать о том, – а что думает он? И не знать, что он думает, понимая, что все-таки – что-то думает. И ничего не поделать с этим.

«Проживешь с такой дыркой, мама?»

Виталик еще курил «Мальборо» и еще открывал жесть «Баварии». Он приехал сюда, с глаз подальше, поплакать, подумать и переспать с бедой. Навести «в шарабане» порядок, придумать что-то – потом ехать в город. Зная, что как-то, но жить будет можно…

«Гапчено-Тапченко… – в поисках выхода, стал думать он о Славике. – Семнадцать, по-моему, «ходок», я проплатил на сегодня. Сто – себе, сто -ему. В итоге? Да у него тысяча семьсот, в итоге! Дармовых, абсолютно не заработанных денег! Машину, дружок, поменять ты уже в состоянии, правда?»

Мысль, как муха к пирожному, привязалась к Славе Гапченко. «Так, – думал Виталик, – так… мы о чем? О Потемкине, и про сахар… Гапченко – с того же поста, что и Потемкин. Два звена, как два шлейфа в узле – аварийная скрутка на кабеле. Здесь собака зарыта! Вот это и хорошенько – надо обдумать. Я – маленький Жуков. Штыками солдаты воюют, а маршалы – головой!»

«Пьяный я, точно и глубоко!» – смеялся Виталик, представляя Славика Гапченко со штыком, в атаке…

«Ах, мама, – отсмеявшись, брал себя в руки, – а что мы имеем? Проблема, Потемкин и Славик! Но Славик, – что есть он, что нет… Славик – пешка. Легко в руки взять, и легко потерять. Бывает ничья, но игры без потерь не бывает! То, что Потемкин и Славик, с одного и того же поста – хороший шанс скомбинировать ситуацию. Например, конфликт и случайный выстрел – чего не бывает на их «производстве»?

Вычислить ход, подобрать фигуру – вот главное. Чужую фигуру с доски уберет не рука – а другая фигура. «Прекрасно! – сжал зубы Виталик, – Другая фигура – это же Славик! Задачу поставила жизнь, извините, друзья!»

«Вот теперь, – твердой рукой поворачивал ключ зажигания, переспавший с бедой, Виталик – Теперь можно ехать!»

Теперь оставалось вложить в руки шахматной пешки, штык. Лахновский это умеет. Сумеет и он, Виталик!

***

Потемкина вызвал начальник поста.

– За период мы отчитались. Скажи, а реальное что-нибудь на перспективу, даешь?

– Даю.

– Реальное?

– Да.

– Хорошо. Я надеюсь, иди.

***

– Говорит, что Виталик…

– Давайте! Ало?

– Альфред Петрович, Виталик… Я приболел, извините… Но, завтра я буду готов. Как обещал, все реально. Управлюсь.

– Не много ли на себя берешь?

– Нет, я подумал, – улыбался Виталик, чувствуя сам, что улыбка мерзкая – клейкая, как говорят. Выпито слишком. Две банки еще оставалось – 0,33 «Баварии». Но и это, мозгам и душе, расслабухи не даст. Он за тридцать минут их выпьет. А после? Покурит и сходит в киоск. Потому что сна, все равно не будет.

Он улыбался клейкой, нелепой улыбкой. «Нелюдь! Шеф – ты же нелюдь!» Скажи ему правду Виталик: «Гарантии «сто» дать никто не может!» – тот завтра же купит ему пачку «Ватры», подарит, и скажет «Счастливо, мой друг!» Нелюдь!

«Но, – допивая последнюю банку и собираясь подняться, пойти в киоск, сказал себе твердо Виталик, – я «Ватру» курить не буду!»

В киоске не пива – напитка полегче, а водки и две пачки «Мальборо».

***

– О, а я только, Виталик, тебя вспоминал!

– Денег надо?

– Да всегда их надо, но ты ни при чем. Однако, чего ты не в духе?

– Болел.

– Ах, понятно… – посочувствовал Гапченко, – Водка – сначала радость, потом болезнь. – Сам знаю… Но, нынче ты крут. Три места!

Да, за спиной Виталика тихо рычали на холостых оборотах три – семьдесят тонн сахара, ну, как минимум…

– Это намек? – уточнил Виталик.

– Конечно. С первого дня мы договорились: два «Супера» – сто долларов. Но теперь же три, а три – дороже!

– Славик, – рассердился, свел к переносице брови Виталик, – а без меня тебе лучше было? Пока сам я тебе, ни с того, ни с сего, добровольно не стал подавать?

– Подавать? – возмутился Славик.

– Ну, не цепляйся. Не в духе я, видишь? Хватит.

– Ну, хватит… – сдержался Славик, – Но, то было раньше!

– Бери, Слав, то, что есть, а потом, – подумаем.

– Ладно. Но ты подумай – не за два – за три «Супера» с сахаром, сто долларов – мало!

***

– Сергеич, ну что, с длинным носом в гостях никого больше не было?

– Нет, никого!

Круто, так круто, менялась жизнь! Никогда еще столько, когда говорил, не думал. Но шеф висел тенью над головой. Он живое, может быть, и ценил: у него есть ротвейлер и какие-то супер-японские кошки. Но это не значит, что он может любить людей, а Виталика – так вообще…

Но сказать, что запросы у Славика стали побольше, придется. Поверит?

– Сергеич, ты как по деньгам? Доволен?

– Да что ты, конечно! Я вон и людям уже помогать могу. Без зарплаты они поголовно. Ты знаешь, ты доброе дело делаешь всем, Виталик!

– Дай бог, а хорошая водка есть?

– Да, «Абсолют»!

– Ну, давай! – жарко потер ладони Виталик, а через тридцать секунд, почувствовал вдруг провал – как пролом в голове – и тишина. Оглох, встрепенулся, тряхнул головой и поднял глаза.

– Виталик, – тревожно смотрел на него, Сергеич…

Виталик пришел в себя:

– А что он узнал обо мне?

– Это кто, опер твой? Ты о нем все думаешь? Ничего не узнал.

– Это точно?

– Да, потому, что он о тебе ничего не спрашивал! На хрен, мне кажется, ты ему не нужен…

– Что-что?!

– Успокойся, Виталик, чего ты кипишь? Я не понимаю… Я вот что, Виталик, хотел бы сказать. Ерундой – не понятно зачем – забиваешь голову! Совершенно нормальный сотрудник, приехал и посмотрел. Нет претензий – и все! Я вообще-то, хотел познакомить вас. Пожалел, что вы разминулись. А что, свой человек на таможне? Накорми его лишний раз, напои, дай водки и хлеба в дорогу – и не жалей. Что в его власти – во всем поможет. Я куплю для него, прямо завтра же, виски…

– Такой он, считаешь, хороший? Ну, бог с ним, с хорошим! А как же с плохим?

– Я не понял?

– Как ты с плохим поведешься… Как ты плохое, с хорошим стыкуешь, а?

– Ах, – улыбнулся, легонько хлопнул ладонью о край стола и поднялся Сергеевич, – «Абсолют» перегреется – вот чего допустить нельзя! А повелся с кем – не повелся – это, знаешь ли, дело второе…

Не задумался, не дошло до Сергеича: с кем «ведется» он в данный момент? Если тот, может быть и хороший: нормальный опер и человек, то – Виталик? Сергеич не думал об этом, а все относительно, в мире…

«Козел!» – про себя усмехнулся Виталик.

– А если серьезно, – заметил Сергеич, – плохое с хорошим не состыкуешь. Лавирую…

***

– Издержка от бывшей профессии, да? – спросил Славик, – Выпил, и снова за руль?

– Что хотел, говори?

– Видел твои «Супера», пустые! Домой шли.

Славик смотрел с улыбкой и откровением заглянувшего вглубь человека:

– А куда вы оттуда, из деревни, развозите сахар? В другие деревни? Их вашим сахаром, можно засыпать, по самые крыши.

– Много ты хочешь знать, Славик, много!

– Что, пора убивать?

«Ох! – екнуло сердце Виталика, – В тему! Мысли читает Славик?»

– Это идея.

– Какая идея? – не понял Славик.

– Ты подарил… – развязно признался Виталик.

Славик отпрянул:

– Вот что – задушил перегаром, езжай-ка ты на фиг! – захлопнул он дверцу.

«Ничего себе! – прошипел, сведя зубы, Виталик. – Кто тебя за язык тянул? Я тянул? «Пора убивать?» – какое, бог мой, легкомыслие! Что ты, маменькин сын, понимаешь в этом?! «Пора убивать?» – да придет пора, если дальше так, Славик… Придет!»

«Рено» с удовольствием «ел» дорогу – мощно, бесшумно, летел над асфальтом. Вздохнул полной грудью Виталик. Судьбоносный момент! Душу свою отряхнул Виталик от тяжелой, напрасной пыли. «Свинья, – размышлял он, – пусть довольна кормежкой и жизнью, и даже хозяином – а понимать должна, что ее все равно зарежут!»

«А как же ты думал, Славик?» – смеялся Виталик, прогоняя остатки обиды.

Привет, Потемкин!

– Привет, Потемкин!

– Приветствую, свободный человек!

Они шли навстречу друг другу, приблизились и пожали руки.

– В Московию ездил, – соврал Виталик, – проголодался, решил пообедать, по старой памяти, здесь. Глядь – ты идешь… Рад видеть!

– Взаимно. Я тоже рад.

– Обозвал ты меня хорошо, Потемкин…

– Но ведь не ошибся?

– Нет. Я человек свободный, чистая правда.

– Счастье – в свободе! – вздохнул Потемкин.

– Вздыхаешь с тоской и цитируешь классиков…

– Это не классик – слова Че Гевары.

– Аж приторно – герой страны тростникового сахара…

– Сахар свекольный – такой же приторный.

– А-а, – стараясь быть беззаботным, развивал тему Виталик, – канает вас сахарный бизнес?

– Канает, – признался Потемкин.

– А я видел недавно Кириллова Сашу, кошмар!

– Я тоже видел…

– Я же как ты его помню – пружинка, спортсмен. А недавно, случайно у поликлиники встретились. Человек, из которого вынули всю арматуру и все пружины – блаженный, мягкий. «Ты, – говорит, – Виталик, курить потому не бросишь, что просто не хочешь этого, по-настоящему. А захочешь по-настоящему – бог поможет!»

– А может, он прав – бог поможет, и бросишь курить? Или не бросишь, пока не захочешь.

Виталик с Потемкиным могут не только общих знакомых вспомнить, они вместе служили недолгое время, знают друг друга – как те же фигурки на шахматном поле. Играли, когда-то.

– Ему сейчас легче, чем мне и тебе, вместе взятым, – о Саше Кириллове говорит Потемкин, – Было видение…. Как он рассказал мне сам – посетило видение свыше – сержанта милиции и чемпиона. И не стало сержанта и чемпиона – ныне смиренный, блаженный, покойный душой, Александр. Не осуждаю, но очень жаль…

– Не жалей ты его, у него все в порядке.

– Да, когда ничего не надо – уже все в порядке. Я не об этом. Он пустил на блаженный ветер мою мечту. Сбил планку, которую я мечтал одолеть. Он, ты же знаешь – как раз в моем весе, но – выше меня. Он всегда брал верх, а мечтал: победить его. Была цель, а он взял и ушел добровольно, непобежденным. Лишил меня цели.

– Везет! – рассмеялся Виталик, – Соперник, сильнее тебя: был-был, да сам же и сплыл. Разве плохо? Прекрасно!

– Нет, – покачал головой Потемкин, – прекрасно, когда соперник ушел побежденным тобой! А когда его жизнь растворила – плохо!

– Чем же?

– Такой исход планку снижает.

– Философ ты, ёшкин-ё! – рассмеялся Виталик, – А вот, на рыбалку бы, а? На охоту? С ночевкой? Славик места знает классные.

– Славик? Не с нашего ли поста?

– С вашего, из ГАИ! Ты его знаешь.

– А что, пригласите?

– Конечно.

– Знаешь, чертяка, чем сибиряка свалить с ног. Организуешь охоту – я только за, я с вами!

Потемкин достал из кармана листок, записал телефон.

– Звони. Позовут, или трубку возьму я сам.

– А скоро? – спросил Виталик.

– Поехать? Да я бы – хоть завтра!

– Славика я подошлю, годится?

– Конечно, годится!

«Хорошо!» – дышал, полной грудью, Виталик. С шелестом разрывая тончайшую ткань встречного воздуха, летел над асфальтом «Рено». Приближался к городу, где – уже знал Виталик, будет сегодня нормальная, наконец-то, ночь.

«Хорошо, – улыбался Виталик, – что черт, в самом деле, не так уже страшен! Возьми себя в руки, взгляни в глаза черту. В глаза! Тогда будешь спать, как и я, – спокойно» – мысленно поучал кого-то Виталик. И был доволен…

Он постигал азы, которыми в совершенстве владел Лахновский. Лишь Потемкин его приземлял… «Соперник ушел непобежденным… ушел растворенным жизнью – совсем не одно и то же!»

Почувствовав горькую сухость в горле, Виталик «причалил» к обочине. Наука, которой владел Лахновский, скорее всего, называлась искусством жить, выжимая соки из обстоятельств и из людей. «Сок в каждом есть, – ухмыльнулся Виталик, – на 80% мы все из воды…»

«Бавария» 0,33 освежила горло. «С чего же, скотина Альфред, считает, что у Потемкина есть голова? У меня ее нет?»

Сегодня он ввел фигуру в игру. Потемкин купился! Теперь, если черт станет вдруг опасным, Виталик к нему подошлет свою пешку. А с пешкой он знает, что делать!

Если Потемкина жизнь устранит… Обстоятельства дела – словами Альфреда, то есть руками, которые выбрал Виталик – обстоятельства устранят Потемкина. Они – не Виталик! А после – Виталик ощутил в себе гения, комбинирующего шикарный, продуманный ход: жаром перехватило дух, – Виталик выходит на первый план для Лахновского!

Пива в дороге, конечно же, оказалось мало. Виталик пил дома водку и философски думал о жизни. По-новому думал: широко и глубоко. Мысли рубил, как глыбы – в манере Лахновского.

«Первое. – думал он, – Потемкин опасен». Понятно: с ним не схитришь, и не договоришься, а сахар он все равно раскроет, склады раскусит, а у Лахновского нет слов на ветер. Если не выставит счет Виталику, то выгонит, точно. Вот где надо признать правоту Славы Гапченко: «Мы, ГАИшники – и без того коммерсанты: всегда накапает, да плюс зарплата, плюс пенсия до скончания века».

А чего будет стоить Виталик, изгнанный Альфредом? Ничего. Ноль!

Пьянел и храбрился Виталик, завидуя, в самом деле, остро завидуя Славе Гапченко, страдая от скрытой боли.

«Второе, – продолжал рассуждать Виталик, – Гапченко… А вот на фиг мне он? Плачу: пусть сотню зажал, но вторуюе плачу. Добровольно, по дружбе, а он мне на шею садится…»

Чем больше он думал, тем интересней казалась ему философия жизни. «Не понимает Славик, что переступает черту, за которой я вынужден думать: убить тебя легче или платить тебе деньги, которые просто могу класть себе в карман?!»

Виталик пил горькую водку, надеясь, что все пронесет. Ну а не пронесет – убрать, одним шахматным ходом, лучше бы сразу двоих. Одного – потому что опасен, другого – потому что никчемный…

***

– Ты, – получив свою сотню, заметил Славик, – я вижу, еще не подумал.

– Слава, – спокойно ответил Виталик, – мне, понимаешь, доплачивать только отсюда… -пальцы прижал к своему карману.

– Твои проблемы!

– Покурим?

Оба, каждый из своего кармана, достали «Мальборо». «Вкус!» – смолчав, оценил Виталик.

– Слав, а ты видишь, что я к тебе, очень, по-людски? Сам тебя разыскал, не ценишь.

Славик не отвечал. «А психолога, кто же искал? – думал он, – Разве я?»

– А ты, – разгоняя на выдохе дым по салону, спросил Виталик, – ты хоть понимаешь, за что я плачу?

– А ты хочешь сказать, так – по дружбе?

– Да ты не темни: понимаешь, о чем я?

– Виталик, до лампочки мне! Ты доволен?

«А ну, как я денег не дам?» – захотелось спросить. Но Славик ответил вперед:

– А я напрягаться мозгами не буду. Зачем – не пойму твоих дел. Но, Потемкину, вот, например, скажу. А он разберется.

– Ты что?

– Да ни что. А Потемкин поймет.

– Вы друзья?

– Нет. Но он наш сотрудник.

Задавив сигарету в пепельнице, Славик покинул салон.

«Скотина!» – взревел мотор, сжались зубы Виталика. Но, включив передачу, он вывел «Рено» на трассу, и злиться не стал. Снова, так же, от этих, чужих и неумных слов, стало легче. Он прав – Виталик! А Славик – хорошая сволочь, свинюка сытая!

«А я – то, прости меня, господи, переживаю, за душу твою. Стесняюсь… Пешка – и не фиг тут думать!»

Славик сам, все же – сам делал свою судьбу.

***

«Абсолют» на столе!» – оценил Виталик.

– Я не стесняюсь сказать, что ты доброе дело, Виталик, творишь! – продолжал Сергеевич, – Работяги мои к праздникам, деньги получат. Другим -я же все понимаю, – «отстежки» ты тоже даешь. Они тебе тоже должны, как и я, говорить: спасибо…

– Ну, да, – улыбнулся Виталик, – сегодня уже сказал один!

– Ну, вот видишь…

Твердой рукой, сам, Виталик разлил по рюмкам:

– Ну, значит, Сергеевич, быть добру!

– Да, ну конечно же – быть!

А в середине мужского, застольного, немногословия, Виталик заметил:

– Ты мне кивал, в прошлый раз, Сергеич, на настроение. А ведь вижу, сегодня ты сам посерьезнел.

– Да, есть, – согласился Сергеич, и выпил. – Так вот, – сказал он, отставляя рюмку, – ты должен, наверное, знать: я того, о котором ты мне говоришь все время -еще раз видел.

– Потемкина?

– Да, на «пятерке» бежевой.

– Что ты! И как, что он спрашивал?

– Ничего! Я его в поле видел. Проезжал и увидел. Проехал бы мимо – глупо. Я поздоровался…

– Все?

– Ну, да, все. А потом я был в Зорях, в России: а там, на подъеме, где мы фуры выводим, помнишь? Там тоже он был, с бабушкой разговаривал, которая у дороги живет…

– О чем?

– Да ты что, я бабулю допрашивать стану?

– Балда ты, Сергеич! Ты не стал бы – а он?

– Да нет. Не было. Слух бы прошел…

– Слух? Ты – деревня, Сергеич! Да он допросил. Допросил, понимаешь? Карга – не заметила этого, он же свое, что хотел – узнал!

– Ты думаешь?

– Я это знаю!

***

– Альфред Петрович, але?

– Да я слышу! Ты что, заболел опять?

– Нет, не заболел, но прошу… я прошу Вас, остановить, дней на десять, отправку.

– Ты что! У тебя с головой в порядке?

– Думаю, дело в том, Альфред…

– Каким местом, Виталик, думаешь?

– Ну-уу…

– Не рыпайся, жди, я тебе позвоню, – бросил Лахновский трубку.

Остановить Потемкина!

«Сопьюсь же я господи, мама, сопьюсь! – пятерней ткнул в висок и повел пальцы к затылку, Виталик, – Ох, тяжко мне, мама! Спал я с бедой. Все по-честному, мама, да ты не поймешь! Не я – жизнь меня загоняет в угол…»

Зла на Потемкина он не держит. «Славик – вот это, подлец! Потемкина, кстати, я не спросил, а он виски любит? Может, купить его лучше, за что убивать?»

Одно понимает Виталик: нельзя вербовать, потому что умом и сноровкой Потемкин мгновенно выдавит из обоймы Виталика. Шеф замечать перестанет Виталика – это каюк!

Но, надо сахар возить, делать дело, и отвечать за него…

Хмельная рука разрывает цепи. Секунда, и в ухо Виталика, легкой волной, полились гудки.

– Але! Мне Потемкина…

– Виталик? Потемкин на проводе…

– У-й, здорово! А это я, а ты виски любишь?

– Виски? Хороший напиток, Виталий!

Палец невольно, сам по себе, лег на рычаг в телефонном гнезде, и отключил Потемкина.

«Вот так!» – в ладонях лицо утопил Виталик…

О чем мог подумать Потемкин? Да, бог с ним…

«О, боже! – потянулась рука, разрывая пространство, к трубке, – Шеф!»

– Я слушаю, Альфред Петрович!

– Ты считаешь, что справишься в десять дней?

– Я справлюсь…

– Четыре дня! Ты понял? Четыре! Улаживай все. За четыре дня!

– Ох, нелюдь! – сказал, кладя трубку, Виталик.

«А если, – подумал он вдруг, – пока еще не натворил ничего Потемкин, может быть, предупредить его? Так, мол, и так, извини уж, подвинься, не суй в мое дело нос… Если что, я делиться буду. Иначе – ты сам понимаешь! Ты знаешь, кто в этом деле босс?»

Дым от Мальборо разъедал глаза. «Да уж, – запястьем сгоняя слезу, огорчился Виталик, – слишком у нас колокольни разные. Слишком они далеко друг от друга! Потемкин поймет меня?»

Психовал Виталик, давя сигарету в пепельнице: «Раскусит меня он, раскусит! И вместо спасибо, мне скажет – какой я есть ку! Он скажет!»

«Переживаю, – опять закурил Виталик, – не за себя – за того, как в песне поется – парня! О совести вспомнил… Да на фиг нужна она, в современной жизни!»

Спокойно курил Виталик, теперь спокойно. И те: в лесу, ночью, и эти переживания, были из-за Потемкина. Потемкин был виноват, как ягненок – лишь в том, что Альфред хотел кушать. А человек хуже волка – голодный всегда!

***

А ночью опять не мог спать Виталик. «Как получилось, – хотел он понять, – что я могу, скоро, убить? Кто это сделал со мной? Не мог же я сам! Мне ведь это не нужно. Кому это нужно, а, мама?» – сжимал он руками тяжелую голову.

Лезла в голову, лезла, наивная мамина глупость: «Сынок, может, бросишь ты это? В деревню вернешься? А деньги, Виталик – они погубят! Всех губят шальные деньги…».

Она старенькая, мама, забывает о том, что не только насущного хлеба Виталику надо. Себя еще сделать, и жизнь обустроить. Своими руками – а как же? Он бросил ГАИ, а туда, как известно, не возвращаются. Да мама не знает – не бросил бы – выгнали. Вовремя, просто, ушел. И успел познать вкус другой жизни. С учителем, видит господь, повезло. «Гуру!» – слюнный комок завязался во рту. Становилось понятно, кому это нужно…

Тяжелой, все-таки, очень тяжелой, была голова. Измотанный, пьяный, пошел, сел за руль, Виталик. Сна не было и не могло быть. Убивать никого не хотелось…

***

Начальник поста слушал радио.

«Полем-полем-полем, свежий ветер пролетел.

В поле свежий ветер, я давно его хотел!

Мои мысли мои скакуны!

Словно искры летят в эту ночь…

Разрывая безумие ветров хмельных,

Эскадрон моих мыслей шальных!»

«Потемкин, – подумал начальник, – это же он – «эскадрон моих мыслей шальных!» Он ведь что мне сказал? «Реальное – дам!» Альфреда – вот кого даст!»

– Потемкина! – взял он «прямую» трубку.

– На выезде. Будет завтра, товарищ майор.

– Появится – срочно ко мне, с материалами по розыскным делам!

***

День у Потемкина круто пошел.

– Два момента, – увидел его, дежурный, – шеф тебя ждет, с вечера, с материалом, по ОРД!* (*Оперативно-розыскное дело)

– Хорошо, я понял. Стой! – поймал он рукав дежурного, – А второй момент?

– А второй – тебя ждут, на «Рено», в пять утра человек приехал.

– Кто такой?

– Чтобы я знал…

– Где «Рено»?

– У кафе.

– Виталий! – устало дремавшему за стеклом, постучал Потемкин.

– А? Это я, послушай…

– Ты извини, меня шеф вызывает, с материалом. Потом подойду.

«С моим!» – промелькнуло в мозгу, – Да постой! – прокричал, Виталик, – Мне надо сказать тебе…

– Позже, я подойду!

– Да, стой!

Потемкин, уже уходя, обернулся:

– Но, я же сказал, – голос был не совсем дружелюбным, – приду!

И ушел.

Виталик смотрел ему в спину:

– Шанс, господи, ты же убил свой шанс! – чуть не плакал Виталик.

Оставалось три дня. Приговор себе подписал Потемкин! Виталик хлопком вогнал ключ в замок зажигания. Бесшумный мотор у «Рено». Подпрыгнула, и заняла свое место в шкале на тахометре стрелка. Дошло, что Виталик «завелся». «Поеду, зачем мне теперь Потемкин? Поезд ушел!»

«А что бы сказал я, дурак, человеку? – готов был смеяться он сам над собой, – Потемкин, не трогай – за этим Лахновский! Бросай все– иди к нам!»

«Видит бог, – рассудил Виталик, – но я в твою жизнь не лез, Потемкин!»

***

Начальник поста читал внимательно и без вопросов. А отложив ОРД, глядя мимо Потемкина, думал.

– Ценю, что ты сделал, Потемкин. А почему так назвал «Мачете»?

– Среднее звено в цепи: тростник – мачете – сахар.

– Логично. А звучит сурово, не находишь?

– Зато верно.

– Ясно, а теперь давай вместе подумаем, здраво. Товар лицензионный – факт. Но ведь складируют у нас, и за пределы не вывозят. Тоже факт! Какие могут быть претензии, Потемкин? Не зря ли цепляемся к фирме?

– Но, кто цепляется, во-первых? Никаких проверок, никаких запросов – я ничем их не тревожил. А во-вторых: претензий к документам нет. С фактами -дело другое.

– Все-таки, вывоз?

– Думаю – вывоз. И догадываюсь как.

– Догадывайся. Но ОРД мы заводим без оснований! Нарушаем закон.

– Но, я работаю. Дам основания, дам, конечно!

– Не надо!

Потемкин смолк.

– Вопросы есть?

Начальник подождал.

– И хорошо, что нет. Давай здесь по нормальному сработаем, Потемкин. Дадим ДПС задание: пусть информируют о транспорте, проверим фирмы. А склады – они на территории – пусть райотделы займутся: У них есть ОЗЭПП – это их парафин. Зачем мы берем на себя эту тяжесть? Их территория – им и работать!

– Вы же знаете, чем их работа закончится?

– Это неважно. Пусть каждый займется своими делами. Задача их – пусть выполняют. И ответят за результат. И мы будем спать спокойно.

– «Трейд», если возня начнется, аренду сразу расторгнет и сахар вывезет. Брать надо только с поличным, на вывозе. И я возьму.

– Пусть расторгают, вывозят – и, слава богу, проблемы нет …

– И в другой траве выползет эта же, наша змея…

– Там пусть и выползет – это не наши, чужие проблемы. Ты с «Меркюри» поработал отлично Мало?

– Не мало. Но, где по ним уголовное дело?

– Решается этот вопрос… Все, я тебя выслушал. Теперь слушай ты – это приказ! Материал передавай в ОЗЭПП, по территориальности. Не возражай. Так надо! Все ясно?

– Все…

«Все то же солнце бродит надо мной, но и оно, не блещет новизной» – грустно процитировал Потемкин. Покурил, подумал: «До тех пор, пока не присмотрелся…». Конечно, солнце было не таким. Висело теперь в выцветающем небе – позднее, низкое солнце. Осень. Смотреть на него теперь было не больно. И щуриться солнце не заставляло, и не вызывало улыбки.

Цымбал крепко разочаровал Потемкина. Не потому, что он не такой начальник, а потому, что работать так, как понимает работу Потемкин, Цымбал не даст. И не только Цымбал – не даст система, на которые «открывал глаза» Лемешко. «Что остается? Воевать с Лемешко, с другими, такими, как он?»

Очень, и очень Потемкину скучно от таких не заманчивых перспектив…

«Нет ощущения, что воюете вы с народом?» Но если не позволительно с «Трейдом» – с кем остается тогда? «Гидра! – усмехнулся он, зная, что «Трейд и К» – эта та же самая «Меркюри Глоб Юкрейн». Тот же Лахновский! А изворотливость этой змеи – в несовершенстве закона. «Несовершенство – считали древние – временно». Но где пересидеть, переждать это время?

Худшее, что сделал Лемешко – спросил, уходя, – «А может, в милиции и получше применение лично для Вас найдется?»

Не было бы границы – не было б этих проблем. Пролегает она по земле, а отражается в глубине сознания. Не может быть по-другому: граница – разделяющая полоса.

А Славик не стал ждать, уехал. Потемкин вздохнул и пошел исполнять приказ. Он больше не смотрел на солнце: вывод угнетал и без солнечного блеска с высоты. «Как работать? – Потемкин зашел в абсолютный, глухой тупик. – С этим, – задумался он, – что-то придется делать…»

Шло время крутых перемен…

– Вам, – протянул дежурный трубку.

– Кто?

– Не назвался.

– Алло! Это я! У тебя там как? Ничего?

– Ничего у меня, Виталий.

– Правда?

– Да. Чистая правда. Чего ты уехал?

– Да так, загорелось… Начальник, я думал, раз вызвал тебя – то с концами.

– Да нет. Все концы у меня в руках.

– Может быть, на охоту?

– Сегодня?

– Как можно скорее!

– Скорее? А знаешь, я, кажется, вот-вот и буду готов…

– Тогда, может, завтра?

– Хотел бы, хоть завтра, но не уверен…

– Ну так когда? – взволновался Виталик.

– Давай телефон, позвоню.

– Запиши.

– Я запомню, диктуй!

Потемкин сказал: «Позвоню» и Виталик ждет. Рука, сгоряча, рвет и мнет посторонние, мелкие вещи – и тянется к трубке. А тот не звонит. «Вчера это было, ага! – встрепенулся Виталик, – Вчера же он взял телефон. Остается, о боже, два дня! О, мама, Потемкин, звони же! Звони!»

***

– Потемкин, – легко, уголками губ, улыбнулся начальник, – глупостей ты не наделаешь, а? Ты как в трауре ходишь? Обижен?

– А кто не обижен нынче?

– Забавно…

– Забавно, а кто у нас правит, Держава людьми, или люди – Державой?

– Хм, вот умеешь спросить ты, Потемкин…

– Спросить – не проблема. Ответить трудно.

– А сам как считаешь, кто правит?

– Я понял, что и не первые, и не вторые. Какая-то третья, стихийная сила.

– Стихийная?

– Стихия, товарищ майор – идеалы наши. Новые, пока не понятные и – не самые лучшие.

– Откуда такие мысли?

– В поле свежий ветер пролетал…

– А-а, Газманова слушал? Но, верно сказал: новые и не лучшие нравы. Надо же, – Цымбал качнул головой, – а это правда, Потемкин! Но, – Цымбал насторожился, – ты что, хочешь сказать, что таким идеалам служить проблемно?

– Проблемно.

– Уйти захотел?

– Пожалуй…

– Пятилетку? – кричал в трубку Славик, – Ждать будем, а? Вы, оба, охотники хреновы, черт вас! Вы где?

– Я Потемкина жду, – оправдался Виталик, – и бросил трубку.

«Звонок кандидата на небо!».

Момент в судьбе, наступал переломный. Суровую школу, – он это чувствовал, – Виталик, переживет. Такую же силу и власть над собой, над другими, и над обстоятельствами – как и Лахновский – он обретет. Фигура, похоже, уже выходила на его игровое поле. Потемкин, случайно, будет застрелен, из дробовика. Такое вполне может быть на охоте. А Славик, – коллега его, компаньон по охоте, осознав содеянное, застрелится сам. Той же, заячьей дробью.

Сделает вид Лахновский, что ничего непонятного не произошло. Но, поймет все и оценит исключительную надежность Виталика. На равных с Лахновским видел себя Виталик. Дух замирал от грядущего равенства. Жизнь начинала Виталику поддаваться! «Дай-ка водки!» – предложил он себе самому, чувствуя твердость в руках. Поскольку игра не бывает без жертв, то господь игрока не считает убийцей. Не должен считать…

Рука не рвалась к телефону. Не трещали мозги. И Виталик совсем не боялся завтра. Он ощущал вкус приходящего завтра. Реальный, как в банке «Баварии» 0,33…

***

Подняться, задвинуть штору – нетрудно. Тогда будет можно, припомнив простые картины минувшего дня, погрузиться в сон. А пока – не заснуть. Луна – вчера еще просто луна, сегодня смотрела в окно, во весь, полный, холодный и пристальный глаз. Ее свет белил стены и пол, давал тени, как солнце. В тени, и по темным углам, затерялся обрывками сон. И тот, пристальный взгляд, из-под стрехи небесного купола, сну не позволит собраться из тени, прийти, успокоить душу. Да только подняться, пройти и задвинуть штору, мешала боль. Образ сына, Виталика, в те же ходы, потаенные, в душу входил, вместо сна.

«Ой, не рада, сынок. – сокрушается мама и ведет через бога, как через посредника, разговор с сыном. – Не рада… Соседка сегодня была, говорит, мол, счастливая ты, Ильинична! Пусть вдовая, воля божья на то – зато сын в люди вышел. Машина заморская, вещи какие! Таких не видали. Что надо? – богатый. И горя не знает, и ты беззаботна. А наши? Мой – год без зарплаты. А дети? – одежды и той, мало-мальски нормальной, нет. А еда? Да плохо сейчас, ты же видишь, всем плохо! Телевизор, который привез ты в тот раз, она любит смотреть. А у них никудышный совсем: черно-белый, старенький…

Да только я вижу, сынок, у них лад, друг о дружке забота. А время плохое когда-то уйдет. И я думаю, сын, плохое с тобой сотворят эти деньги. Чужие они – не твои. Чует сердце – шальные деньги. Машина хорошая есть, и дай бог, и считай ее счастьем! И хватит, Виталик. Приедь, давай тут поживем. С огорода, с хозяйства – нам хватит. А деньги шальные – им надо служить. Как дьяволу – денно и нощно – душа, в такой службе, сгорает, я знаю, Виталик! Сыночек мой, остановись!».

Сердце мудрое мамино, било в набат: власть денег открыто вступала в свои права! Власть, подати которой способны дотла истощить души подданных. Числу разоренных такой властью душ, не достанет счета. Она это знала, мама. Ребенку понять бы! Но, как? Только сердце болело в ответ…

***

– Что это, рапорт? Потемкин?

– Ну да, Николай Николаевич, рапорт.

– Оставь… – согласился начальник, – И, если хочешь, возьми выходных пару дней.

– Возьму, – благодарно ответил Потемкин.

– Ты что-то надумал?

– Хочу на охоту.

– Охоту? Хорошее дело, смотри, лишней водки не пейте, оружие водки не любит! А рапорт пока отставим. Подпишем потом, как вернется. Случится вдруг, что-то: решение сменишь, все может быть…

– Ничего, – с порога, негромко, добавил Потемкин, – со мной не случится. Сейчас подпишите. Сегодня же я передам его командиру «Тантала».

– «Тантал»? Ах, ну да – ты же спортсмен, ваши многие там окопались.

– Да. А потом на охоту. Сегодня меня уже ждут. Ну а Вам… Зачем Вам работник, который с собой не в ладу?

– Да многие ныне с собой не в ладу…

***

В квартире Виталика не умолкал телефонный звонок. «Ты что, устал жить? – мог бы Потемкину подсказать аппарат – он, окруженный пустыми и полупустыми бутылками, знал душевные муки Виталика, и подсказал бы: – Не звони! Ты рвешься туда, где тебя хотят пристрелить». А Потемкин рвался к ружью, грезил костром под холодными звездами – так давно на охоте не был. Она была пуще неволи, он думать о чем-то другом, в свой последний день, не хотел, или даже не мог…

А Виталик не мог взять трубку. Он в это время, сжав зубы, и проклиная нелюдя, летел вниз по лестнице. Потому что пятнадцать минут назад, эта нелюдь звонила:

– Пил вчера?

– Да, немножко было…

– Значит, бери такси, и ко мне, немедленно!

Много слов, протестующих, пролетело в мозгу, но Виталик их проглотил, и прохрипел в ответ:

– Да, сейчас…

Химера

– Вот что! – гулял перед низким журнальным столиком, шеф, – Я ведь говорил, что с подачи твоей, закрываю все схемы. Ведь так? А простой на конвейере сколько стоит? Не знаешь? Я несу убытки, ты понимаешь? – навис над лицом Виталика живот возмущенного собеседника.

– Понимаю… – так тихо, что даже сам ощутил – сколь жалобно – пролепетал Виталик.

– Что ты лепечешь, в глаза смотри! В глаза мне, Виталик! Ты зачем десять дней просил? Зачем, а? Ответственный человек? – он плавил глазами Виталика. Виталик едва не терял сознания.

Прицепившись к последнему слову, Лахновский понизил тон:

– Ответственный… Я допускаю даже, что это так. Это меняет дело.

Он вернулся в кресло за свой высокий стол:

– Я поверил тебе. Считаю убытки, а верю тебе, потому что о мере твоей ответственности мы говорили там, в сауне. И, если мои слова тяжелы, я возьму их назад. Возьму, но при условии – доведи до конца свой замысел. Не тот, о котором только что говорили, а собственный, свой. Ты слышишь?

Слышит Виталик, но не понимает…

– Ты ведь остановил мой конвейер зачем? Затем, чтобы устранить возникшую над ним угрозу. Сам, своими силами, и своим умом – молодец!

Виталик закивал головой.

– Но какого же чёрта ты, вместо того, чтобы устранить проблему, сопли жуешь, пьешь водку, мучаешься душой и морочишь мне голову недомоганием?! Как это назвать? Боишься? Страшно? Тебя пожалеть, Виталик?

«Боже мой! Боже мой, он все знает!» – полыхало в груди Виталика.

– Кто тебе сказал, что Лахновскому голову можно морочить так же, как и другим? Устраняешь проблему – так устраняй. Цена не имеет значения: усилия, и, если будут, затраты – оплачу достойно. Действуй!

Словам бы не верил Виталик, да как же не верить: Лахновский все знает и требует, чтобы Виталик довел до конца свой страшный замысел – немедля довел и самостоятельно.

– Так вот, с сахзавода пришли машины. Берешь их. Это – первое. Ведешь на склады, разгружаешь. Второе – три КАМАЗа, сегодня, со склада – отправишь в Россию! Ты понял?

Видя смертельную бледность Виталика, переспросил, тем же тоном:

– Ты понял?

Заметив, что достать сигаретную пачку из бокового кармана, Виталик не может, он усмехнулся, подошел к своему столу. Вынул оттуда, открыл пачку «Мальборо», выдвинул пару «стволов», и положил Виталику. Вернулся, сел в кресло и обыденно, просто, спросил:

– Ты еще не наделал глупостей? Нет? А измученный – видно химера заела? Не знаешь, что это – химера?

Виталик рассеянно: «Да» или «Нет», непонятно, кивнул.

– А один государственный вождь, Виталик, официально освободил от нее свой народ.

Издевался он, видя, что не понимает Виталик:

– Вообще же он был ефрейтором – но в качестве вождя и главнокомандующего поэтому, считая совесть химерой, освободил от нее свою армию, и свой народ.* (*А. Гитлера имел подразумевал Лахновский) Так вот, настрадался и хватит! Давай, покури и сейчас же езжай. Знаю, что говорю, потому, что Потемкина больше нет.

– Как нет? А Вы что его… сами? – не может поверить Виталик…

– Сам, – рассмеялся Лахновский, – Рапорт подал Потемкин. Переходит в другую службу.

Депутат – слуга бескорыстный

– Ты что вытворяешь, Альфред?! – незлобиво возмущается Степан Иванович, – Зачем будоражишь округу? Рай обещаешь народу. Не спятил?

– Да что Вы, не спятил. – отвечает Альфред, – Веду агитацию – вот и всего лишь.

– Зачем?

– Народного голоса ради! Затем, чтоб Лахновский, – а это я......

– Ну, не я!

– Так вот, чтобы я, вот сюда, – Альфред показал у сердца, – положил мандат их полпреда!

– Бизнесмен, стопроцентно успешный? Зачем? Клепай себе деньги, покуда каплет. Хорошо ведь каплет, Альфред! Я не прав? Ты – проходимец! Натура такая. А депутат – он слуга бескорыстный. Народный слуга!

– Я это знаю. Но чувствую, что политика – лучший бизнес. Минуту! – в кармане Альфреда пищала «труба». – Что значит, – выслушав, спросил он, – твое «до фига»?

Альфред диктовал задачу: – Значит, так: перекрой магистраль, откачивай воду, ищи новые трубы, и приступай к замене. Нет, не дырки заткнуть я сказал, а заменить все трубы. Да, двести метров! Все двести!

– В поселке – сказал он, убрав «трубу», – меняем худую, как жизнь, теплотрассу.

– В «Звезде»?

– Да, «Звезде»

– Там каждый год латают. Да толку: сверху бежит, в подвалы стекает. Хрен – не тепло у людей! Привыкли.

– Но я не латаю у меня другой стиль, и мой избиратель получит не хрен – а тепло!

– Добрый дядя? Свои, бизнесмен, тратишь деньги?

– Свои.

– Думаешь, мы их вернем тебе – власть, или они – работяги?

– Зачем так – они, или Вы? Я их сам верну!

– С депутатским мандатом у сердца? – остановился Степан Иванович.

– Вот именно. И хорошо верну.

– Такие деньги, такие деньги…– качает головой Степан Иванович. – Откуда такая уверенность? Не научил я тебя осторожности. Альфред…

– Научили и я благодарен, – приложил руку к сердцу Лахновский. – Но ведь прошло осторожное время. Теперь другое…

– Другое… – вздыхает Степан Иванович, – смутное время…

– Но я же ведь, – смеясь, напомнил Альфред, – политический кузнец! И вот что в синем пламени горячего железа наблюдаю: деньги будет делать бизнес. Уже делает, уже мы это видим…

– Да, ты же, например – и хорошо их делаешь. И делал бы их дальше, на здоровье…

– Но деньги не останутся, как личный урожай, у бизнесмена – потекут в политику. Политика – вот центр круговращения, осадочная емкость капитала.

«Чудеса! Действительно проходят времена Комбедов…» – качает головой Степан Иванович, ветеран депутатского корпуса.

Тантал

– Потемкин к нам надолго, Юрий Юрич? – спрашивает зам. комроты Медведенко своего начальника – командира роты МВД «Тантал»,

– А что?

– Он розыскник. Они – народ довольно самобытный. У них там самодеятельность, а у нас тут – дисциплина…

– Но они, Алеша – пахари, это большой плюс. И еще плюсы есть: опера – народ, как говорится, тертый!

– На терке? За этим не станет. Бока натрет – по своим затоскует. Уйдет!

– Не загадывай, к черту, не надо…

***

А солнце в ту пору остыло. Бродило по низкому небу. Под ним лежал снег.

– Доволен? – спросил у Потемкина ротный.

– Вполне. Главное, Юрий Юрьевич, враг очевиден! Как на линии фронта, его выбирать не надо. Солдаты спят с чисто душой.

– А в розыске?

– Там врага надо искать. А бывает – лепить.

– Ну, это логика, а в чем проблема? Чего ты крест на розыске поставил, я ведь могу знать? Можешь и не говорить, твое дело. Я тебя уже принял, потому что давно тебя, как спортсмена и человека, знаю, доверяю тебе. Служи.

– А проблемы, Юрий Юрьевич, я не скрываю – раздвоение личности.

– Это у тебя?

– О себе говорю, вообще-то… Диссоциативное расстройство идентичности – с таким диагнозом не стоит заниматься уголовным розыском.

– Диссо-ассоциация – произнести, – тряхнул головой Юрий Юрьевич, – невозможно. Ты расскажи…

– Логика службы требует изобличать преступника. Но изобличать не дают, а лепить заставляют.

– Не по душе тебе это?

– Не по душе. Такое впечатление: законы пишут те, кто может быть изобличен. А я, по этим же законам, должен искать крайних и лепить врага. Я так не хочу.

Ротный распахнул окно, и заложив руки за спину, стал всматриваться вдаль. С высоты не совсем от земли далекого, пятого этажа.

– Я тоже солдат, – сказал он, – а, как ты считаешь, могу спать спокойно? Нет. Не могу, как и ты, в своем розыске. Но, – пружинисто обернулся он к Потемкину, – плохо спится как раз из-за того, что мы солдаты. А время какое? Что нынче в Крыму, например?

– Временные беспорядки. Диктатор выгнал татарский народ, президент – вернул. Семья разрастается – есть проблемы. Житейские, бытовые, коммунальные, всякие. Потасовки, пусть даже большие, войной не грозят.

– Самоуверенный ты, Потемкин! Потасовки ему не грозят! Грозят, когда выкатываются на улицу – здесь людей покидает разум. Толпа безлика, нет личности – нет мышления. Толпа – извините – наше, людское, стадо. Остается надеяться на благоразумие тех баранов, которые могут стать вожаками. Именно так, в умнейшей стране Европы, к власти пришел нацизм.

– А не слишком хватили мы, Юрий Юрич: германский нацизм и мы… наше время?

– Слишком схожи они: те тридцатые и наши девяностые. У них рухнула и разделилась империя, и у нас – рухнула и разделилась империя. Может, я мнительный, только кажется, что не вся острота проблемы в строительстве суверенного государства – она будет позже – когда вдруг начнется обратный процесс – сбор разделенных частей. Это ведь было, недавний опыт – с этого начинался Третий рейх. Вот что тревожит, Потемкин… Однако, – развел руками и улыбнулся ротный, – надеюсь: издержки характера, просто я мнительный – лучше бы так.

– Смутное время… – вздохнул Потемкин, – Мы с Вами – солдаты трудного времени, Юрий Юрьевич. И не сбежать от него никуда, ни в какую службу.

– Ну да, – проворчал подполковник, – ты сбежал оттуда, где сам не мог спать – туда, где я спать не могу. Смутное время чревато гражданским противостоянием. Тут уж, Потемкин, не в уголовном розыске – здесь, придется тебе быть на переднем крае. А с обеих сторон баррикады – свои, свой народ. Худшей доли для солдата не придумать, так ведь? Я понял одно: делай что надо и – будь что будет!

Кокарду Сатана придумал

Инспектор ДПС ГАИ, Гапченко, перелистывал документы.

Пыхтел, на обочине, «Чемодан» – «Икарус». «Но сегодня – прищурился, глянув на номер, Славик, – «припалился» ты, друг мой! Сегодня мы возле тебя, головой поработаем». Он не спешил, потому что…

Реже стали встречаться Виталик и Славик. Отслужив свое, уходил, как уходит сезон удачи, сахарный бизнес. «Трейд и К» – находила другую жилу, а жизнь продолжалась.

– Виталик, – итожа большие раздумья большого периода, обратился Славик, – ты же все знаешь… в торговле, в коммерции, в жизни?

– Вот так много всего я знаю? Я что профессор?

– Да, вроде же, как депутат…

– Заценишь, Славка! Я – помощник депутата.

– Один черт, у вас супер-ксивы в кармане – и законов для вас не писано! Остановишь за нарушение – и у тебя же проблемы пойдут такие, что хоть жезл бросай на асфальт, и беги! И не трогал бы вас, да на лбу не написано. Дай-ка, твою рассмотрю.

– Посмотри, посмотри… Да, не много ты бегал-то, Слава, – косился Виталик на живот друга, – а то похудел бы!

– С гербом! Государственный ты человек, Виталя! – оценил документ Слава Гапченко…

– А на тебе, – усмехнулся Виталик, – гербов сколько? Считал?

– Что-то не догоняю?

– На шапке, – загнул первый палец Виталик, – раз! На двух погонах, – загнул он два пальца сразу, – три! Пять пуговиц, – пальцы на правой руке закончились, – по борту; на двух карманах; да плюс – ксива с гербом в кармане! Мало?

– А толку?

– Слав, – с умным видом, заметил Виталик, – вот ты ж говоришь: «на лбу не написано»… Ну, у меня – это да, а у тебя – написано!

Не было б глупо, Славик по лбу бы прошелся ладонью.

– Кокарда, умник! – воскликнул Виталик, – Она же на лбу. Отсюда и речь: у кого, что, на лбу написано. Нет, бог не зря для служивых кокарду придумал! А ты – скромника строишь мне из себя…

– Разве это придумал бог, Виталик?

– Ну, значит тогда, – примирительно, просто, сказал Виталик, – ее сатана придумал…

– Ну, ты даешь!

– Ну, если не бог, то все-таки – сатана!

– Скажешь еще, что я ему служу…

– Да, ему, Слав, ему – а кому же еще!

– А ты?

– А мы – слуги народа! Мы скромные люди. Видишь, мы герб свой в кармане носим, скромно, не светим.

– М-да… – подтер нос Славик, и потянулся к «Распутину» – водке, которую пьют люди среднего, или чуть выше-чуть ниже, полета. – Но, Виталь, у тебя голова! Вот, давай за нее! – толкнул Славик рюмку вперед.

– Погоди! – внутрь ладони убрал свою рюмку Виталик, – За дружбу – святое дело! Она – это первый тост.

– Святое… – вздохнул, опустил глаза Славик, – Даже не знаю-то, по большому счету, на фига я тебе и нужен?

Виталик открыл из ладони рюмку, и рюмки сошлись, столкнулись приветственно лбами.

Морщась от крепости духа «Распутин», Виталик ленинским жестом ладони указал вперед:

– Нужен-не нужен – забудь! – хотел что-то сказать, высокое, да воздержался. – Чего ты хотел-то, в торговле своей?

– Твой босс же, я так понимаю, наш рынок держит… Все это знают! – упредил он протестующий жест Виталика, – Вот я смотрю – «Чемоданы» на рынок идут и идут, идут и идут! Из них каждый тысяч на пятьдесят, как минимум, «зеленью», тарится. И – мимо меня, абсолютно бесплатно. Руками разводят: а что? Мы – ничто! Мы же не нарушаем. Мы – ввозим!

– Тысяч на пятьдесят?

– Сто пудов: я сам это вижу!

– Видишь… ну, да, страж дорог… А денег тебе не дают?

– Не могу придраться…

– Ой как обидно… – сочувственно, горестно, покачал головой Виталик.

– Да, хотя бы, гады, купюрой мне, из уважения, помахали! Они ж на меня плюют!

Виталик нахмурился и расправил плечи, и подвел итог:

– Вовремя ты обратился к помощнику депутата. Придраться не можешь… А я сейчас так придерусь, хотя не ГАИшник, но так придерусь – ты закачаешься и упадешь! – Виталик раскрыл объятия, в шутку, чтоб не упал Славка.

Славик мотнул головой:

– Ты настолько умный, что я тебя просто не понимаю!

– Вывоза нет, и придраться не можешь, так? – уточнил Виталик.

– Ну, да… – до слез горестно подтвердил Славик.

– А деньги? Я тебе их покажу, ты их срубишь, и купишь «Рено» – Виталик хотел прикурить: зажигалку заклинило.

Славик, также не прикурив от заклинившей зажигалки, сломал сигарету и горестно покачал головой:

– Да какие деньги? Какое, коту под хвост, «Рено»?! Наглецы! Я ж тебе говорю: туда и сюда шныряют – вжик-вжик, а мне – и купюрой, из уважения, не помашут. А ты…

– Ну, – сморщил лоб Виталик, – ты же «Магну» не куришь…

– Ну, ты меня жить научил – курю «Мальборо». Но ты же зазнался, сахар не возишь, сто долларов мне не даешь. Скоро я не смогу курить «Мальборо», и стану обыкновенным и современным, украинским нищим.

– Вот, пока я живой, – ударил себя в грудь Виталик, – ты нищим не станешь!

– У-гуу… – промычал Славик, намекая, что привык слышать сказки.

– Значит, – философски заметил Виталик, – пора тебя учить ловить рыбу… – он слышал такую мудрость от Альфреда.

Славик не понимал.

– Просто дать денег – конечно помощь, Славик. Но лучше бы научить тебя делать деньги. А заодно мы заставим тех «чемоданников» уважать тебя. Не нравится мне, что они над тобой смеются.

– Придраться не к чему…

– Оставь эту песню. Лучше подумай, как они деньги за свой товар платят?

– Спрашивал. Говорят, что хозяева через банк переводят. А сами они только записки везут, на вьетнамском, там отдают вьетнамцам-оптовикам, а те, по этим запискам отпускают товар. Все – едем назад.

– А ну-ка, а ну-ка, – Виталик навел на лоб складки, подвинул, наполнил рюмки, – Кто с ними еще, кроме водителей?

– Да еще один. Наш, экспедитор.

– А вьетнамцев нет?

– Они же «невыездные».

– Слав, это чушь!

– Что?

– Деньги.

– Ты хочешь сказать…

– Через банк – это чушь! Базар, Слав, запомни – базары работают только наличкой. Ты платежное поручение банка когда-нибудь видел? Плательщик: кто он в данном случае, а? Спекулянт на базаре – плательщик? А назначение платежа? А получатель – тоже базар? Мы о чем говорим, Славик? Смешно!

– А что делать?

– А без мозгов делать нечего… – стал кушать и думать, Виталик. – А сделаем вот что, – сказало он, покушав, – возьми меня, в другой раз, на смену. На месте поговорим…

Быть не может в дороге пустых чемоданов!

Как обычно проверив, не спешил их возвращать в этот раз документы инспектор Гапченко. Заложил руки за спину, и пошел вдоль автобуса:

– Что, – спросил он, – везем запрещенное?

– Да Вы что? – отвечал, удивленно водитель, – не знаете, что ли?

– Не слышу! – заметил инспектор, – Я не услышал.

– Господи! Да ищите! Оружие, там, наркотики… Вон, – указала рука абсолютно пустой салон «Икаруса», – Шмонайте!

Инспектор подал жест напарнику. Тот, со вторым водителем, приступили к осмотру салона.

– Шмонайте? – неторопливо двинулся, вдоль автобуса Слава Гапченко, – Слова-то какие употребляете…

– Да что же Вы, – брови на лоб – водитель, – да мы же знакомы, сто лет! Телевизор я Вам привозил.

– Я помню. Спасибо, и я его оплатил.

– Но, Вы же, в натуре, знаете сами – зря этот обыск…

– Это досмотр, не обыск!

– Вот он – зря!

– А валюта?

– Что? – замерли оба, у колеса.

– Вы валюту везете?

– Да, бог упаси…

Но Славик заметил – врасплох прозвучал вопрос.

– Она в перечень запрещенных к вывозу входит.

– Да нет, никакой валюты…

– Но я же, – опять зашагал инспектор, – не тороплю Вас. Подумайте, а потом говорите.

– Какая валюта…

– Ну а на дорогу? А там, в Москве, кушать? Коллегам моим «на лапу» или не платите, а?

– Вы что – как положено, платим!

– Только не мне, – констатировал Славик.

– Ну, на это есть нормы Да это ведь можно, – облегченно вздохну и запалил сигарету водитель. – На таможне мы оформляем их по декларации. Можно, а что ж…

– Ну, так вот, покажите валюту. Мы что же, враги?

Водитель, зажав сигарету зубами, так что от дыма сощурился и заслезился глаз, влез в карман, вынул оттуда десятку «зеленых»:

– Возьмите, на память, и тему закроем.

Инспектор, все так же, с руками за спину, развернулся и зашагал назад. Не заметил десятки. Водитель, помешкав, нагнал его. В руке, не таясь, «засветился полтинник». Но, инспектор его, точно так же, не видел…

Напарник Славика, прогулявшись в пустом салоне, кашлянул и развел руками.

– Ну, так вот, – закурив сигарету из пачки «Мальборо», сказал Славик, – Вы добровольно покажете нам валюту?

Оставаясь, похоже, непонятым, уточнил:

– Личную, на свои расходы? Что разрешено…

Собеседник инспектора Гапченко, шумно вздохнул, показал рукой своему напарнику и достал кошелек:

– Смотри! – сказал он инспектору.

– Полторы тысячи, – согласился инспектор, -нормально, имеете право…

– У них, – имея в виду экспедитора и второго водителя, отозвался напарник Гапченко, – то же самое. По «полторы»!

– Выходи из салона, – сказал ему Славик, – и осмотри багажники.

– Ребята, вы что, руки пачкать в мазуте?

– Ничего, мы же не белоручки! Ты открывай.

Недовольно сопя, водители, с двух сторон, пооткрывали крышки багажных отсеков. У старшего из водителей – у того, с кем Гапченко договаривался о телевизоре, в правой руке, подзависла зеленая «сотка». «Сотка»! Но Гапченко не замечал.

Загремели ключи, монтировки и ведра.

– Отойдите! – отпрянув назад от люка, сказал младший из ДПС, и, осмотревшись, вытянул изнутри ведро.

– Вот, – сказал он.

Гапченко, жестом велев остальным замереть, подошел.

– А что это? – посмотрев, обернулся он к экипажу «Икаруса-Чемодана».

– Командир… – упавшим, на снег, до обочины, голосом, произнес водитель.

– Так! Вы, – сказал экспедитору и второму водителю Славик, – шагайте в автобус, а нам – дайте поговорить.

– Бери! – сказал он напарнику, указав на ведро, – И ты, – водителю, – и давайте туда, – показал на свою машину, – греться! И – думать, конечно…

***

– Есть полезный багаж – распаковывай, не стесняйся. – предлагает Потемкину ротный. – ну не мог же ты из уголовного розыска прийти к нам с пустыми руками. Не в плане, конечно же, заморочек оперативных, а в плане повышения боеспособности.

– Подумаю, – пообещал Потемкин. Долго присматривался, как носят оружие милиционеры строевых подразделений, и родного спецподразделении также. Вырисовывалась тут корректива к повышению боеспособности. И на одном из занятий по огневой подготовке, он рассказал вот что:

– Немцы и наши носили оружие по-разному. Наши – на поясе справа, даже и «набекрень» – к ягодицам. Немцы – слева, на животе. Оперативники носят так же. Таковы традиции? Не совсем. Ответ кроется в назначении портупеи. Это не декоративный атрибут военного человека. Это поддержка плечевыми ремнями, крест-накрест пояса, в местах расположения сабли и пистолета. Сабля отменена временем, и через плечо, соответственно, перекидывается один ремень. Туда, в этот узел поддержки, немецкий солдат перенес кобуру. Почему? Правый локоть, у правого бока – делает руку удобной – ну просто находка! – для захвата противником. Минус? Конечно!

Потемкин одернул застегнутый китель. Ладонью, не отводя плеча в сторону скользнул вдоль пуговиц. Легко, как закладка в страницах, скрылась ладонь под полою кителя. Предплечьем скользнул – и всего лишь – а из-под полы, тем же, кратким путем возвращаясь ладонь, выводя пистолет на прицельную линию!

Таким же путем, «не поморщив костюмчик», Потемкин вернул пистолет в кобуру.

– А когда мы в шинели? В плаще? Нужно отбрасывать полы, расстегивать их – если пистолет по уставу – на правом боку. Слева, – самый быстрый и скрытный, доступ! Правда, не в женской одежде – там полы сходятся справа налево.

Инспектор службы, капитан Мотузко, проходя мимо зала, где проводил занятия взводный Потемкин, остановился, послушал немного, развернулся и поспешил обратно.

– Вы знаете, – через пару минут спрашивал он командира «Тантала», подполковника Птицына, – что вытворяет ваш новый взводный? Да это прямое, грубейшее нарушение Устава! Да Вы отдаете себе отчет в том, что будет со мной и с Вами, вдруг что случится? Ведь это оружие! Что он творит? Он что – ребенок? Левый пистолет!

– Присядь, – попросил командир, – расскажи, в чем дело?

Капитан рассказал.

– Вот, черт! – удивился, ротный. – Надо же…

– Что, это все? – спросил капитан.

– Н-да-а… – сказал ротный.

– Этого, – я Вам сказал, и Вы знаете – быть не должно! «Немцы, наши» – Вы что? Как хотите, а я Вам сказал. И я умываю руки!

Если не обнаружено – нет нарушения…

В продолжение не предусмотренной Уставом темы, Потемкин сделал шаг дальше.

– Сержант Ромашкин! Продемонстрируй процесс выстрела.

– Для производства выстрела необходимо выполнить следующие действия. Расстегнуть кобуру, вынуть пистолет, снять с предохранителя, путем постановки флажка большим пальцем в нижнее положение. Свободной рукой, ухватившись за рамку затвора, оттянуть назад, преодолевая сопротивление возвратной пружины, резко ее отпустить. Возвращаясь, затвор подаст патрон из магазина в патронник, оставив при этом курок во взведенном положении. Патрон в патроннике, курок в боевом положении – оружие готово к применению. Ответ закончен!

– Не совсем. Предотвращая случайный выстрел, флажок предохранителя ставим в верхнее положение. В общем, процесс, как история – долгий: «Снять… в положение. Свободной рукой ухватившись…» Обе руки… А нам дороги доли секунды! И свободной рука не всегда может быть. Скажи, а случайный выстрел сейчас возможен?

– Нет. Патрон в стволе, но поднят флажок – значит, заперт затвор. Невозможен выстрел.

Потемкин вынул свой пистолет. Показал: флажок находился внизу. – В моем случае выстрел возможен?

– Снято с предохранителя, значит, возможен.

– Невозможен – в патроннике нет патрона! Опера всегда носят оружие так. Преимущества? При первом касании, сразу понятно – флажок внизу – значит, патрона в патроннике нет. Придя в себя, истекая кровью – все может быть, я сразу все понял. Минус одно движение: я не сбрасываю с предохранителя – сразу гоню рамку назад и взвожу затвор. А если я обнаружил флажок в верхней позиции – это значит патрон в стволе. Потому и заперт. Остается – без всех предварительных операций, пальцем сбросить флажок и стрелять самовзводом. Преимущества очевидны?

– Очевидны, но так же нельзя. Устав не велит. Им предусмотрено строго: в кобуре, по правую сторону от пряжки на поясном ремне…

– Устав необходимо соблюдать. Нарушение может быть установлено либо мной, либо проверяющим. А если не обнаружено – значит, нет нарушения. Но пистолет упакован должен быть так, чтобы успел сказать свое слово веско и вовремя. Когда неспокойно, не поленись, позаботься об этом. И станет спокойней.

– А как женщинам быть: их одежда не приспособлена к вашей манере ношению пистолета?

– Перескажу прекрасно сказанное: у войны не женское лицо!

***

– Покажи план занятий, Потемкин, – требует ротный. – По огневой подготовке конспект, разумеется, есть?

– Есть, – подтвердил Потемкин. Достал и представил к проверке конспект и план.

Ротный их полистал, почитал, расписался где надо.

– А ты, – спросил он, возвращая бумаги, – дурному бойцов не учишь?

– Нет – спокойно ответил Потемкин, – дурному я их не учу.

***

Из «подземелья», где проходил инструктаж и раздача оружия, взводный Потемкин, всегда поднимался последним. Железо решеток, стальных косяков и запоров, гремело в ушах, пока поднимался наверх, по ступенькам, под сводами столь массивными, что свет любой яркости, придавал ощущение сумерек и глухоты настоящего подземелья.

Зато, после этого, взгляд, мимолетный и даже через стекло, на небо, побуждал оценить и приветствовать солнце. А оно, как всегда, было вновь не таким, каким было совсем недавно. Оно, с каждым днем, обретало легкость, и поднималось выше. Потому, что клонилось теперь не к декабрю, где приходится пережить свой, холодный и самый короткий день – к вершине лета теперь направляется солнце.

***

– Потемкин, «Вьетнамская одиссея героя Чернобыля» – это не про тебя? – вспомнил вдруг ротный, статью из газеты «Известия».

– Про меня.

– Ну, раз был во вьетнаме, значит, знаешь вьетнамский?

– Не слишком…

– Дело такое. Присядь. Ты автобус вьетнамский помнишь? Возле аэропорта?

– Понимаю, о чем речь…

– Ищут твои коллеги. Но, пока суть да дело, шеф твой бывший, полковник Цупов, клиентов нам подогнал. Дал им совет: пока мы бандитов ищем вам нужна безопасность. Вообще, нужна. Так вот, говорит: обратитесь в «Тантал». Договор заключите, и будут вам, на законных основаниях – и защита, и сопровождение. Они уже приходили. Что скажешь?

– Да что я скажу? Разумно.

– Ну вот, – оживился ротный, – мы с руководством решили: берем это дело. И поручим тебе. А кому же? Твои посылают – тебе и работать. Все справедливо!

***

Два десятка въетнамцев-предпринимателей, закончив последние приготовления, поубирали бумажники, списки и настроились на неуютный и долгий отдых в пути. Путь неблизкий – Одесса, «Седьмой километр». Задача поездки – закупки на опте.

В районе аэропорта автобус был остановлен нагнавшей его темно-красной «пятеркой».

Сотрудник ГАИ, козырнув, как обычно, принялся проверять документы водителя, двое других, «в гражданке», приступили к проверке у пассажиров.

– Предупреждаем: валюта, наркотики и оружие, – лучше предъявить добровольно!

Какие наркотики и оружие, могли быть у этих, законопослушно примерных граждан? Но вот, валюта… Увы, была – и у каждого! Когда паспорта, патенты, валюта – оказались в руках у старшего из сотрудников, тот, взвесив в руке, покачал головой, подивился объему и распорядился:

– Будем разбираться! Через, – он взглянул на часы, – сорок минут ждем всех в кабинете номер 313, в Управлении по борьбе с организованной преступностью. Ясно?

Полчаса не прошло, а «Икарус» с послушными коммерсантами, ждал, где велели. Но готовности этой и прилежания, не оценили. Не кому было. И даже когда еще десять минут прошло, все осталось так же. Вьетнамцев не ждали. И кабинета 313 в Управлении не оказалось. В ужасе непоправимой потери, на стол дежурному легло заявление от потерпевших. По городу принимались меры для задержания дерзких мошенников, но мало кто верил в их результат, особенно когда стало известно, что номер «пятерки» на самом деле принадлежит «Запорожцу» «не на ходу».

Пока все закончилось тем, что бандитов искали, а полковник Цупов – начальник розыска, дал для «Тантала» клиентов.

Истинный свет луны

«Тантал» взял этих людей под свою охрану. Для потерпевших, милиционеры «Тантала» были людьми не чужими. Сочувствовали, слушая о случившемся из первых уст, и ссылались на взводного: «Лучше бы с ним. Он сыщик – разбирается больше». Однако, Потемкин, на эту тему, «не заводился».

Ле Ван Лок – староста и переводчик группы, для которого Потемкин получался куратором, повздыхал, да решился:

– Георгий, – сказал он, – мы знаем, ты сыщик! Ты в таких делах разбираешься. Надо поговорить

– Я сыщик бывший

– А разве это проходит?

– Любопытно: если сыщик, – то это навсегда?

– Думаю, да, – чуть смутился Лок.

– Могу сказать только то же, что и другие: сочувствия и симпатий – что в этом услышишь нового?

– Что-нибуль – ведь каждый способен сказать о луне по-своему.

– Интересная мысль, – согласился Потемкин, – но что это даст?

– Позволит, в итоге, увидеть истинный свет луны.

– Интересная мысль, – повторил Потемкин, – Я подумаю и позвоню тебе.

Позвонил в тот же вечер:

– Если не шутишь, согласен, поговорим.

– Не шучу, – удивился Лок. В душе почему-то прошел холодок тревоги. Едва уловимый сквозняк – как из дальних, непосещаемых комнат.

Легко неприязнь вползает в души

– Попробуй зримо представить все сказанное и пересказанное вокруг этого события, Лок, – прежде всего предупредил Потемкин, – Луну завалить можно! Я не хочу тратить время на то, чтобы мы просто пополнили этот добрый и бесполезный хлам. И мне интересно увидеть «Истинный свет луны», но просто так говорить я не буду. У разговора должна быть цель, и она диктует нам некоторые правила. Тебе надо понять их, и согласиться или не согласиться с ними.

– Если надо, Георгий, я всех соберу: и своих и водителей. Пусть расскажут подробно, как было, всю правду. С чего начинать?

– Начинай с себя.

– С меня?

– Да.

– Я – Лок не понял Потемкина, – сторона потерпевшая. Потом, я лично там не был. Как же, – пожал он плечами, – с меня начинать?

– Все находится в нас, Лок. Начинать с себя – первое правило, о котором я только что говорил.

– То есть, ты будешь не говорить со мной, а допрашивать? Мы устали от ваших допросов, а толку? И я у тебя, как у всех – получаюсь крайним. Ты что? Я не ожидал!

– Нет, допрашивать я не буду: нет полномочий. Мне не много надо, но надо услышать то, что не сказано следствию, о чем могли просто не спрашивать. То есть, нужно быть откровенным, что не всегда может быть по душе. Придется сказать и такое, о чем ты не только сказать, а и думать бы не хотел. Но, камешек покатился – пойдет лавина.

Опять холодок пробежал в жилах Лока. Он смутно жалел, что «завел» Потемкина.

– Ты думаешь, как-то и я… – спросил неуверенно Лок, – причастен?…

– Как-то причастен – вполне может быть… Только: вина и причастность – разные вещи.

– Что я не должен скрыть?

– Точная сумма – я, например, не знаю.

Тишина в тени недоверия подступала к столу.

– Об этом написано, сказано. Все знают – а ты нет!

– Но ты же спросил не о том, что я где-то читал или слышал в сплетнях и по телевизору. И я – не о том, что написано вами в бумагах.

– Тебе это важно?

– Важно! Нападавшие знали кто пассажиры; время выезда; куда выезжают; зачем; что везут и, наверное, – сколько. А я не знаю. Так вот – откуда они это знали?

– Что, я им сказал?

– Не скажу так, но сумму ты знаешь!

«Во, попал!» – подумал бы Лок, думай он по-русски. Ощущалась хватка Потемкина, стряхнуть которую вряд ли удастся запросто.

«Как легко неприязнь вползает в души, – думал Потемкин, – из-за того, что один и тот же предмет, люди видят по-разному!»

– Согласия, Лок, я еще не давал. Можем закрыть тему и разойтись.

– Семьдесят тысяч долларов – вот что они забрали. Об этом, конечно, в заявлениях мы не писали. А гривни – так, как написано там, в заявлениях.

***

Офицер, проведя инструктаж, открыл сейф и вооружил бойцов, выезжающих на сопровождение вьетнамских предпринимателей. Выйдя к солнцу последним, пошел сказать: «Добрый день», водителям. «Похожи, как братья родные– думал он, на ходу, – Пузатый? О, да! Круглолицый? Еще бы! И так – что один, что другой – без разницы…»

С достоинством, медленно, взошел он в салон, осмотрелся:

– М-да… – и подошел к ожидавшему за рулем водителю. Другой оформлял документы.

«М-да… – повторил про себя, водитель, – Ну есть же такие – обязательно надо «почухать» в руке что-нибудь!»

Вошедший, желая о чем-то поговорить, взялся за руль, подергал и покрутил его вправо-влево.

– А жалко их, а? – подразумевая вьетнамцев, кивнул он в салон,

Водитель перевел взгляд в окно и ответил:

– Ну, да…

– Вот знали бы, да… – стал раздумывать вслух офицер, – Кто на дорогу под нашей личиной вышел…

– Да знал бы я, – дернул плечами, водитель – так не остановился!

– А это вот дело – рука офицера прошлась по баранке, – Вы, наверное, лет уже десять баранку трете?

– Двадцать!

– Ого! И все на автобусе, в основном – по городу?

– Нет, по всему Союзу, но сами – отсюда.

– М-да? – хмыкнул опять офицер и спросил: – А по Союзу – значит с напарником, не в одиночку?

– А Вы не думали, как это можно? – усмехнулся водитель, – Неделями в рейсе и одному?

– Да. Нельзя без напарника Вам, просто никак. Был бы только нормальный. Но это уж как повезет…

– Мне повезло, не переживайте, мы с «Красным» в одном экипаже пятнадцать лет.

– Ого. Представляю, сколько за это время ГАИшники палок в колеса вам понаставляли!

– Не обязательно палки. Бывает и наоборот, помогут. Бывает – без них никуда!

– А бывает, и «бомбанут» – вон, как вас у аэропорта?

Водитель тряхнул головой:

– Ерунда! Не они это были – «левые».

– Левые?

– Конечно. Менты так себя не ведут. Мы писали уже…

– А как?

– Да не так. Что я, не знаю – за столько-то лет!

– Ну, ладно, – потарабанил пальцами и убрал, наконец, офицер свою руку с баранки. – Ладно!

Уже было вышел, и снова вернулся:

– Да пожелать-то забыл… Ну, с богом! Как говорят: ни гвоздя, ни жезла!

В коридоре он встретил другого водителя, угостил сигаретой и поманил отойти к окну.

– Жалко все-таки Ваших друзей вьетнамских, ни за что пострадали, а…

– Друзья мои не страдали, а это – клиенты!

– Да я все о том… – пояснил офицер, – Как «бомбанули» вас возле аэропорта. Мы, конечно, чем можем, поможем… Но, ладно, вьетнамцы, не знают, не понимают, боятся. А вы – вы же старые волки! Вас формой не проведешь. Как же вы «лоханулись»? Людей подвели… А, как можно?

– Вы меня виноватым хотите сделать?

– Ради бог, Вы что?! Но, все же…

– Вам легко судить, Вы там не были. А там было все натурально. Поэтому мы предоставили все, как положено, им для проверки. Вы бы что, по-другому сделали?

– Честно сказать, не знаю… – пожал офицер плечами.

Водитель сердито раздавил сигарету о подоконник. «Некогда!» – понял милиционер, вздохнул и пошел по своим делам.

Через минуту оба водителя, с улыбкой вспомнили анекдот, в котором милиционер проверяет наличие спичек в коробке. «Коробок поднимается на уровень уха, милиционер трясет головой. Тихо. Значит, нет в коробке никаких таких спичек. Пусто! А этот – он точно такой: хмыкает, да головой качает…»

«Смеяться, – считает Потемкин, – не грех, пусть смеются…» Потемкин знает, что смех мешает всмотреться и вслушаться в то, над чем человек смеется. В этом проигрыш: смешному придется платить за ошибку, которую он, смеясь не увидел когда-то…

Он не смеялся сегодня, поэтому кое-что увидел.

***

– Потемкин, помощь нужна?

– Нужна, Юрий Юрич, в работе с клиентами, которым мы гарантируем безопасность.

– Гарантировать надо. Что могу я?

– Сделать запрос по этим людям.

– Зачем?

– Мы не знаем людей.

– Хочешь подшить себе их характеристики?

– Не помешало бы.

– Спятил? На пассажиров – не может быть речи! А на водителей – смысл? Они, всякий рейс могут быть разными.

– Вы видели разных?

– Нет, но об этих забудь, потому что автобус – их собственность. Выкуплен! Сами будут писать на себя де характеристики? Позитивно напишут. Остальные – примерно так же.

– Да как захотят, написали бы. Нужное – между строк отыщем. Выясним…

– А вот на этом стоп! «Выясню»! – начались заморочки оперативные? Ничего против я не имел бы, но людям нормальным, они портят кровь! Дискомфортно. Ты понимаешь? Пойми: ты теперь не на той работе! Расслабься. Спокойно и просто, с бойцами «Тантала», себя должен чувствовать каждый. И – никаких! Я за это спрошу, ты понял?

Потемкин понял, а ротный добавил:

– А эти же: постоянные наши… Я до того, как тебе поручил, с ними сам разговаривал, лично. Они с давних пор помогали вьетнамским друзьям. Всегда, и во всем! И стресс пережили не шуточный – у аэропорта. Потемкин, они пострадали, и – хватит. А ты – завязывай с уголовным прошлым!

– И так стараюсь…

– Я все понимаю, как человек, – сказал ротный, – и то, что автобус, купил Синебрюх не на кровные, а на вьетнамские деньги…

– Наверняка это знаете?

– Какая разница! Для пользы обеих сторон… И пусть, и дай бог! Две семьи накормлены. И вьетнамцы довольны, работа идет. А купили им – значит, доверия стоят. Так?

– Абсолютно так, – согласился Потемкин.

– Значит, не надо…

Конечно не надо. Зачем?

Зачем – если то, что Потемкин хотел отыскать между строк, услышал в словах своего начальника? Выяснил кое-что…

Ротный добавил звено как раз там, где стыковочный узел был пуст.

***

– Когда я говорил про луну, – признается Лок, -думал только том, что ты можешь ее показать по-своему…

– А получилось?

– А получилось, как крышка подвала над головой: хотел приоткрыть, а меня придавило!

– Устал от меня?

– Да. Я не знаю, что ждать, когда вижу тебя…

– Я и сам не всегда это знаю. Но знаю: переживаешь напрасно, Лок – мы оба хотим увидеть истинный свет луны, и потому – увидим.

– Устал от твоих вопросов, я их боюсь… Давай, все-таки, соберем всех вместе, спрашивай их, они все расскажут. Что я? Я ничего не знаю. Или будем их вызывать по отдельности, с каждым поговоришь? Водителей пригласим, посидим, за столом. Они всё, что знают, расскажут – они друзья. И подумаем вместе. Давай?

– Ужин с друзьями?

– Еще какой ужин! Мы постараемся.

– Не надо, они от допросов устали. Кухня твоя мне по нраву, я ее сам оценю – улыбнулся Потемкин, – без них. Они пусть, почаще в семье собираются – на семейный ужин. Вот с покупкой автобуса, вы поступили разумно! Идея твоя?

«Врач о больном знает больше, чем сам больной» – вспомнил Лок, столь же простой, как про истинный свет луны, афоризм. «Придется сказать и такое, о чем я не только сказать, а и думать бы не хотел…» – понимает Лок, но видит: камешек покатился – пойдет лавина.

– Ваших законов, – признался Лок, – мы не знаем. Обычно мы в АТП заказываем автобус. Эти двое нам чаще других попадали. Привыкли. Постоянство лучше случайности, и мы сдружились. А в октябре они нам говорят: есть возможность автобус выкупить. Денег, купить почти новый «Икарус», у них не нашлось. Они говорят: «Нам самим не надо – не коммерсанты, куда нам автобус?» А вам он нужен, но кто на нас его может оформить? Мы дали денег, они взяли автобус и оформили на себя. А как ты об этом узнал?

– Случайно. Однако вовремя. Надо бы помнить, Лок, что корень слова «Фатальный» – находится в слове «Поздно»!

***

Мысль, соринкой-занозой, которую даже увидеть непросто – не только вынуть – мешала заснуть. Занозой стал капитан Потемкин. Предчувствия говорили о том, что дело, может кончиться вовсе не так, как хотел бы Лок. А ведь обязательно кончится – камешек покатился – пойдет лавина.

«Чем же я слушал? – недоумевает Лок, – Он в первый же вечер предупредил: «Не всегда может быть по душе откровенность. Придется сказать и такое, о чем ты не только сказать, а и думать бы не хотел. Но, покатился камешек…»

В тени сожалений бродил молчаливый страх. Лок ощутил себя в мышеловке, которая может захлопнуться. Не на Лока снаряжено, но прихлопнет и Лока – Потемкин ведь знает не все. Но узнает! «Корень слова «Фатальный» – находится в слове «Поздно»! Зачем он сказал так, сегодня?

***

– Зайди-ка, Потемкин, – звякнул по внутренней связи ротный.

Начфин, и заместитель ротного, сидели, за приставным, удобным для работы с документами, столиком. С ними, как свой человек, сидел Лахновский.

– Есть интересное предложение, – сказал ротный, и представил Потемкина гостю.

Очевидно, разговор шел не первые пять минут. Все трое держали перед собой документы.

– Корпорации АЛИС, в лице президента Альфреда Петровича! – пояснил суть предложения ротный, -предлагает нам обсудить и принять условия творческого и плодотворного сотрудничества. Нам он уже изложил, не будем просить еще раз…

Лахновский кивнул.

– На той же основе, Потемкин, что и вьетнамскую общину, в рамках тех же финансовых правил, и по договору, нам предложено принять под охрану АЛИС. Здесь наши возможности и объем будут значительно шире. То есть, кроме охраны объектов, сопровождения, возьмем на себя и охрану физических лиц. Киев и Днепр давно эту практику знают…

Начфин кивнул.

– Это потребует, – с Альфредом Петровичем мы этот момент обсуждали – расширения штата. Существенного. И мы это сделаем– скользнуло в голосе ротного нотка глубокого удовлетворения, – не за счет бюджета…

Учтиво кивнув, и взял слово Лахновский:

– Со своей стороны, я готов вас заверить, что АЛИС согласен не только оплачивать работу сотрудников, но и на постоянной основе участвовать в обновлении экипировки, спецсредств и прочего.

Начфин удовлетворенно кивал головой.

– Одни плюсы… – задумчиво улыбнулся зам. ротного Медведенко.

– Что же касается расширения штатов, мы уже говорили. Ну что ж, – улыбнулся Лахновский, – теперь слово за вами.

Коротким движением Альфред Петрович стянул, выровнял стопку своих документов.

– Надеюсь на позитивный ответ для обеих заинтересованных сторон. И, – поднявшись, дружелюбно обвел собеседников взглядом, – не заставит себя долго ждать. Для консультаций детальных, я готов встретиться с каждым из вас, в любое удобное время и на своей территории.

Раздав три визитки, и извинившись: – Простите, всего оказалось три… – Лахновский простился.

Ротного и начфина – понятно, а третьей визиткой гость наделил Потемкина.

Неловкая пауза, чуть подзависнув, прошлась в кабинете.

– Значит, Потемкин, – улыбаясь, руками развел заместитель ротного, – «Абсолют» пить в АЛИС поедешь ты. Мне, как видишь, билета не дали…

– Я свой отдам, – отозвался ротный, – Что гостю ответим?

– У нас еще двое взводных… – глянул на ротного взводный Потемкин.

– Не отлынивай, мы не в колхозе, Потемкин. Прикажем – поедешь.

– Что я скажу? – вставил слово начфин, – Прекрасно! Я в Киеве был, – там давно это есть. Нормативная база под это все, существует. Так что слово за вами, я подготовлю расчеты. Начальство, уверен, одобрит, Лахновский тоже в платежеспособности АЛИСа сомневаться глупо. В общем, доводы «За» – налицо.

– И доводы «Против», вполне может быть, найдутся… – подумал вслух ротный, – Но это – в рабочем порядке. Не так все просто, и новый взвод надо будет формировать. А как в твоем взводе, Потемкин? Нормально?

– Нормально, – ответил Потемкин.

– Тоже так думаю. Знаю. Но, думаю вот что еще– в том взводе ты все обустроил, и заскучаешь скоро, знаю тебя… Ну, чего ты молчишь?

Потемкин вздохнул.

– В общем, включай мозги. Кому же, как не тебе, это новое дело? Ты ж сам у нас новенький… Я полагаю, – прокомментировал ротный начфину, – Потемкин легко установит контакт с данным клиентом. В новом деле всегда это важно – найти общий язык с партнером. А в том, что такое партнерство нужно – сомнений нет! Или есть, Потемкин?

– Не знаю, – разжал губы Потемкин, – в подобном партнерстве опыта нет…

– Так ни у кого его нет: новое время, новые веяния и перспективы. А ты, между прочим, – пристально пригляделся ротный, – может, без нас его знаешь – Лахновского? Минуту! – отвлекся он к телефону, – Занят, у нас совещание!

– Ты же, – вернулся он к теме, -столько времени на безопасность вьетнамцем трудишься, а они все под Лахновским. Торгуют на его площадях. Это они своей массой и трудолюбием и раскрутили его. Все это знают! Так что, как видишь – и нам, и тебе– сам господь велел заниматься Лахновским!

– Наверняка же, – поддакнул начфин, – на них глядя, он и пришел к нам. А я понимаю, в чем корни его успеха. Гляньте на стиль: деловой, хваткий, конкретный, при этом предельно краток! Блеск!

– Потемкин – в таком же ключе, – парировал ротный, – с Лахновским они сойдутся.

– Ну, дай бог! – поднялся начфин, – Программа ясна. Остальное – в рабочем порядке.

– Слышал, Потемкин, как я тебе репутацию делаю, а? А с Лахновским сойдешься, ведь точно сойдешься! – прищурился он, – Так и нос задерешь. В общем, давай созвонись, и езжай к нему. Осмотрись, пообщайся. Появятся соображения: у тебя, у него – и, в итоге мы сделаем дело. Когда ты займешься? Только не говори за неделю – много!

– А в четыре дня? – уточнил Потемкин.

– В четыре – годится! И вот что еще, мы не столь успешны, а посему не столь кратки, и не замечаем главного. Главный аспект – не в охране объектов, охраны хватает там и своей. Главный аспект, я так понял его – охрана физических лиц! Его самого и сотрудников. Кого именно – им выбирать, а мы – исполнители. Отвечать за его безопасность, ты будешь лично! Давай, мы солдаты с тобой, Потемкин!

– Солдаты, которые могут спать с чистой совестью?

– Именно!

– Такие сулим перспективы, а он не в восторге…– качал головой зам. ротного, когда вышел Потемкин.

– Натура такая… – ответил ротный.

Зам. Согласился: – А есть у низ общее что-то. Потемкин там службу наладит, Лахновский оценит, и уведет. Что даст милиция и государство, и что даст Лахновский – сравнимо разве!

Ротный послушал и рассмеялся:

– Он что, специально затеял акцию, чтобы переманить Потемкина? Ну, заберет, а взвод же не заберет! Пусть идет человек, если там будет лучше. Или, может, другого на этот взвод изначально назначим?

– Да, нет, – зам. пожал плечами, и посмеялся тоже, – уж заберет, так пусть лучше этого – нам с тобой стыдно не будет…

– В общем, – подвел итог ротный, – сам вижу: планка высокая у человека, и цену себе он знает. Но, кажется это и мне: от Лахновского и перспективы Потемкин совсем не в восторге…

***

– Потемкин, пойди в дежурку, клиент твой звонит! Через каждые 5 минут. Разберись.

– Да, Лок, я слушаю, это Потемкин.

– Можем увидеться срочно?

– Можем.

– Только не на работе. Где-нибудь, на нейтральной…

– Диктуй, я подъеду.

– Не надо. Я в скверике, рядом.

– «Корень слова «Фатальный» – находится в слове «Поздно»? – напомнил Лок, поднимаясь навстречу.

– Именно!

– Нас задержали, Георгий. Таможня, с деньгами… – выглядел Лок: «На нем лица нет» – пишут в книгах – так это как раз о нем.

– Давай по порядку.

– Автобус пошел на Москву, за товаром. С деньгами. Его задержали.

– Изъяли деньги?

– Да… – едва слышно признался Лок.

– И не меньше, чем возле аэропорта?

– Не меньше…

Потемкин задумался.

– Ты встретил меня верной фразой, Лок. Но почему не услышал сразу, а вспомнил только что? Я же не знал о том, что вы и в Москву за товаром «ходите»…

– Поздно. Фатальный исход… Понимаю, поверить сил нет, Георгий…

– Кто сообщил?

– Они сами, водители. Минут сорок назад позвонили… Я тут же вспомнил твои слова, пожалел о неоткровенности, и подумал: поздно – лучше, чем никогда. Пришел к тебе, потому что знаю, чем это кончится!

– Было такое?

– Да, один раз.

– Звони, сообщи им, что всё рассказал мне, и: мы с тобой выезжаем туда разбираться!

Лок, не понимая, потряс головой:

– Как разбираться? Зачем? Мы все поломаем, Георгий…

– А они?

– Они – свои люди, договорятся. Ну, может быть, договорятся…

– Вот мы и дадим такой шанс. Звони, а выедем мы через час.

– Не понимаю…

– «Поздно – лучше, чем никогда!» – это ты понимаешь. Звони!

Лок вынул трубку и неуверенно удалился на пять-шесть шагов в сторону. Потемкин не слышал, но видел, что разговор непрост.

Становились понятными страхи и переживания Лока, которых он не мог скрыть в последней встрече: «Крышка подвала над головой: хотел приоткрыть, а меня придавило», «Не знаю, что ждать, когда вижу тебя… Устал от твоих вопросов, я их боюсь…»

Было чего бояться: староста Ле Ван Лок, официально с «Танталом» возил товар из Одессы, а неофициально – готовил поездку, с такой же целью, в Москву. И при этом ему надо было быть откровенным…

Ротный, случайной фразой, добавил звено, где стыковочный узел был пуст, Лок – словами: «Да, один раз» – добавил второе.

Лок убрал трубку, вернулся и сообщил:

– Они сказали, что я не умный и все испортил…

***

К удивлению Лока, Потемкин быстро нашел на границе искомый автобус.

– Все нормально уже, – невесело сообщил водитель по прозвищу «Синий», – отпустят. Туда не пустят, но обратно отпустят. Договорились. Вернут наши деньги, а нас оштрафуют. Так что еще надо? Мы деньги спасли. Ну, а штраф – не потеря. Да это – счастье!

– Просил же я Лока, не приезжать – досадовал «Красный» – Зачем? Самому тут светиться, и Вас срывать с места! Они же ведь что теперь скажут? – кивнул он, имея в виду таможню, – Вы их крышуете? Мафия! Вам это надо? Лучше к ним не подходите. Вы в форме… Зачем?

– Я не стесняюсь формы.

Лок стоял в стороне, не понимая, прав он все-таки или нет? Потемкин игнорировал дружеское предостережение водителей и пошел на таможенный пост.

– А, Потемкин, привет! – пожал руку Андрей – старший смены поста. – Желтая мафия, да? Недаром же говорят, что сильнейшая в мире. За них уже хлопотали. Теперь ты, кто-то будет еще?! Плотно вас прихватили, а? Розыск, ГАИ.

– Я теперь не розыск.

– А берет и тельняшка тебе к лицу! – оценил Андрей, который до этого, никогда, розыскника Потемкина в форме не видел.

– Значит, ГАИ хлопотала?

– Да, как сам понимаешь…

– А в чем проблема?

– Как обычно: валюта. Вывозят одно, декларируют другое. Скрыли в багажном отсеке, а мы нашли.

– Надежно скрыли?

– Лучше сказать – интересно спрятали.

– Скажи честно, вы сами нашли?

– Не знал бы тебя – не моргнул бы глазом! – признался Андрей, покачал головой, согласился, – При том, что я тебе никого не называл…

Они подошли к окну. Андрей закурил, угощая Потемкина. Курили молча. Они знали друг друга, и понимали, что видят там, за стеклом, больше, чем видно глазу. И при этом, по-своему, каждый.

– Спасибо, Андрей, я увидел.

– Не зря у окна покурили, я знал, что все сам увидишь… Только шум, не пойму – от чего?

– Ты действительно не называл мне никого. Но, это же тот, которого я увидел, дал вам на пост информацию о контрабанде валюты?

– Эх, не знал бы тебя… – опять пожалел Андрей, – Да знаю: не имеет значения, что говорить тебе можно, чего нежелательно – сам, все что нужно, узнаешь. Все так. Он уехал. Мы этих закончили только, с досмотром, валюту нашли, стали их оформлять – он прилетает взъерошенный: «Андрей, – говорит, – давай, «в обратку»! Ситуация поменялась!». Как у Тараса Бульбы: я тебя породил, я тебя и убью! Что ж, информация их, нам работать еще, и работать вместе. Я ведь не хуже тебя понимаю – для информатора нарисовалась опасность. Это деньги – за них, не дай бог, отрывают головы! Изымать мы не стали. Оформили как нарушение, и завернули назад. Ты ведь тоже за них хлопотать приехал?

– Ну да.

– Ваши люди?

– Работаем с ними, официально.

– Ну, к нам нет претензий? Все им вернули: три тысячи – их. Они их заявили, внесли в декларацию. И четыре, – из тех, что хотели изъять. Семь, итого!

– Андрей, это точная сумма?

– В смысле?

– Всего было семь?

– Это точно. Семь! Было семь.

Потемкин кивнул, прячась в облачке сигаретного дыма:

– Ну что ж, им наука, Андрей!

– Да. Но, скажу тебе: этот, которого ты увидел… А вообще их двое, ну… мягко сказать – не прилежные школьники.

– Уже проходили?

– Да, в ноябре. Мы тогда их оформили, как полагается.

– Кто оформлял?

– Сошенко.

– Когда его смена?

– Через одну…

– Спасибо, я понял!

«Не дурак ли я?» – думал Лок. Он был восковой свечой, которую плавили взгляды водителей. Они все решили без помощи Лока и без Потемкина – зачем он приехал? Потемкин – удав, а я – добровольный кролик! И меня еще ждет разговор…»

Надо было признать, что удав перед Локом честный – он ведь предупреждал. Но разговор предстоит из таких, в итоге которого кролик отправится в пасть…

– Лок, – вернулся Потемкин с таможенного поста, – Ты все сделал правильно, и не жалей! Сейчас подвези на работу, а вечером жди. Я приду.

Запомнив накрепко сумму валюты и личность того, кого «сам увидел» – добавил еще два звена, стыкуя обрывки. Цепь обретала логическое продолжение. «Урожайный день!» – улыбнулся он.

***

–Гуляешь в рабочее время, Потемкин? – поинтересовался ротный.

– Да, было немного, но я наверстаю…

– А не у Лахновского был? Нет? Вот и начинай наверстывать: завтра заступишь на сутки, а после – два дня выходной. Вот и займись Лахновским. Обзорную справку, рапорт и обоснованный вывод – через три дня. Ясно!

***

Лок ждал, понимая, что долгой и трудной окажется их беседа. И стол был накрыт, как застолье, надолго. Хотя и всего на двоих.

– Давай-ка, Георгий, – сказал он, – как это у вас говорят: за здоровье, до дна!

– Да, нет, – улыбаясь, качал головой Потемкин, – до дна за здоровье, не делают первого тоста. А за то, что сегодняшний день не напрасно прожит – за это можно!

«Зеу-тхуок», как и русская водка, имеет такое же свойство, обжечь язык и сделать его разговорчивым…» – отвлеченно подумал Лок. Он боролся с собой все то время, пока ждал Потемкина. Такая борьба убивает силы, не давая взамен победы. Себя победить – много ли смысла и чести в такой победе?

– Деньги ты пересчитывал, Лок, все нормально?

– Да. Деньги все. Ну, за вычетом штрафа.

– Я рад за тебя.

– Спасибо. Ты сказал, что я сделал правильно…

– А ты не уверен в этом?

– Когда мы приехали, их уже отпускали?

– Я это видел.

– Значит, могли не ехать. Зачем мы туда приезжали? Испортить нам отношения? Мы их испортили?

– Поясни.

– Друзья наши водители, очень обижены и недовольны.

– Недовольны – это я понимаю. Но приезжали мы… – Потемкин задумался, – Чтобы истинный свет луны стал ближе.

– И что, разве он стал ближе? – Лок покачал головой, – Не вижу. Но помню вот что: ты же сказал, что надо дать время. И мы его дали. Ты знал, что они все решат без нас? Мне кажется – знал! Ничего в этот раз, там не было страшного – ты это сразу понял. Так? А ехали мы за тем, чтобы ты лишний раз показал – работаю, Лок, помогаю тебе! Это по-русски зовут…

– Показуха.

– Вот… – Лок развел руками, – И ты еще так говоришь об этом, так… Это по-русски…

– Наглость! – подсказал Потемкин, – Но мы заблудились, а говорили о свете луны. Он стал, конечно, от этого ближе. Но я его, в силу профессии, вижу сейчас; а ты – глазами нормального человека, увидишь тогда, когда он откроется в полную силу.

Лок отступил:

– Я верю. Давай мировую, Георгий, у вас это, я знаю, пьют.

– Да, у нас часто за это приходится пить, – согласился Потемкин. – Но расскажи мне, что было у вас на границе в прошлом году?

– Все рассказать?

– Нет, только то, что знаешь.

– Кажется, – шутливо нахмурился и покачал головой Лок, – я вашу привычку принял: мне выпить хочется…

– Для храбрости?

– Точно, для храбрости… до дна…

– В водке проблемы не тонут. Их надо решать – единственный способ справиться с ними. Рассказывай, Лок.

По рюмочке выпили, правду сказать, и до дна, и Лок обрел храбрость.

.

– Это было горе! Вернулся автобус не на другой день, с товаром, а без товара и в тот же день. Водители привезли бумагу о том, что деньги изъяты – перевозились в нарушение правил. В нарушение – мы это знаем. А что остается, Георгий? Торговля на рынке – все, на что мы живем. А хороший товар – в Москве. Там у нас сильная диаспора, они первопроходцы-оптовики, по России. Мы работали с ними: привычно, успешно, долго, а рухнуло все моментально. Граница… Мы ехали в СССР, и знали, что здесь есть одна, надежная и большая граница. Теперь вон их столько! Ломка эта, и нам, как и вам, она все поломала. Все планы, все связи, судьбы…

– Я это видел, не всё однозначно…

– Может быть. Водителям, кажется – им это наоборот. Нашим водителям – это уж точно! Поэтому мы не смогли обходиться без них. Таможенный и пограничный контроль… Мы же «невыездные». Выход один: курьеры. Водители… Ты, вообще, понимаешь, что они значат для нас?

– «Торговать без извозчиков, сударь, никак невозможно!» – писал Гиляровский, – Я понимаю, Лок.

– Они для нас ближе, чем все другие. Ведь мы здесь не граждане – гости. Мы слепы, беспомощны здесь. Поводырь, переводчик, и личный друг – вот кто для нас извозчик. Доверие к ним безмерно. Все через них. Как еще, Георгий?

– Я понимаю.

– Группами мы собираем деньги. Записка партнеру в Москву. И – конверты с курьерами – в тех же автобусах, тем же маршрутом, на нашу оптовку. Один рейс – тридцать-семьдесят тысяч, в валюте.

– А где ваш экземпляр протокола изъятия?

– Я не знаю.

– Как? – Потемкин кивнул на ксерокс в комнате Лока.

– А зачем? Что он давал нам? Я собрал пострадавших и показал им протокол. Все поняли. Это несчастье, и все. Что поделаешь, просто несчастье!

– Но ты ж кандидат наук, ты читал его сам?

– Да. Там указано было семь тысяч. И мне, и водителям пришлось объяснять несчастным, что так написать было в наших же интересах. Что именно это позволило избежать последствий. Сумма в семь тысяч, «тянула» на административное нарушение, а вот десять – на уголовное. Кроме того, и водители сядут, и транспорт изымут. И – те же деньги! Мы все потеряем. Кому это нужно? Смирились… Жизнь убедила, Георгий, зачем с ней спорить?

– Потеряли всего лишь деньги…

– Ну, так, выходит…

– А штраф?

– Это наша проблема, наша вина и контрабанда наша. Штраф заплатили мы. Водители влипли по нашей вине, мы, потеряли бы их… А если бы их привлекли, и вина перешла бы на нас? Они бы сказали: «Не наше! Спрятали наши заказчики, – мы же не знали!». Так? И доказывать даже не надо: деньги в конвертах, с письмами и адресами на нашем, вьетнамском… Деньги мы потеряли, как только их обнаружили там, на таможне. Все! Вопрос оставался в том, что теряем еще. Уголовное дело для нас – групповая смерть. Понимаешь? А что написали: семь, или сорок – какая же нам, по большому счету, разница?

– Такие же случаи были с другими?

– Случалось. На то и таможня… И нам пришлось думать. Попытались открыть два маршрута здесь: Черновцы и Одесса. Одесса осталась, как видишь. На этом маршруте ограбили нас. А Черновцы отошли. Но Москва, все же – самое лучшее.

– Та-ак…

– А сейчас, понимаешь, после потери у аэропорта, хотели поправить, хотя бы отчасти, дела. Отсюда – и эта поездка. Надежда, ты знаешь, – она умирает последней. Тысячу раз взвесили. Водители обещали, что можно рискнуть. Они там, с тех пор, говорят, подыскали концы, надежные. Вот и рискнули…

– И вы снова подставили их. Крайними были бы снова они.

– Они, – согласился Лок, – И автобус бы потеряли…

– И деньги… – добавил Потемкин.

– И деньги!

Лок, помолчав, оправдался:

– Они, можно сказать, убедили нас сами. Но ведь не зря, ты же видишь, не зря обещали. Пусть их не пустили туда, но деньги они сохранили! Сами – пока мы туда добрались.

– В протоколе семь тысяч?

– Да вот он, смотри!

– Верно, – сказал, посмотрев, Потемкин.

– А остальное спасли ребята своими силами. Ухитрились…

– Герои, – заметил Потемкин.

– А ты хочешь сказать по-другому?

Потемкин кивнул:

– Я хочу спросить, а знаешь, что в сыскном деле главное?

Конечно не знаю. Откуда?

– А представь. Квартира, в которой ты не был, и люди, которых не знаешь. Кража! С чего ты начнешь? Меня так и спросили, когда выезжал в первый раз. Я готов был ответить: осмотр, опрос, свидетели… Да вопрос подозрительно просто выглядел. Я и задумался…

– И что ответил?

– Главное – установить: а была ли кража?

Лок долго молчал, впечатленный большой правотой простых слов.

– Ты теперь знаешь все… – с хрипотцой разорвал он затянувшееся молчание. – Можешь сделать со мной все, что хочешь. Контрабанда, валюта, – развернул он площадкой ладони, – все перед тобой! Бери, я в твоих руках! Боюсь за других, чьи судьбы из этих, – кивнув он на свои ладони, – перейдут в твои руки. За это боялся… За то, что кто сказал слишком много, тот дорого платит… Платить буду я!

Лок устало вздохнул и упрятал лицо в ладони, – Ты прославиться можешь. Сделай громкое дело по контрабанде – на нас! Замысел, или как там по-вашему – умысел, факты и механизм всей карусели, ты уже глубоко усвоил. Скажи, что ты сделаешь с этим, а?

– Найду истинный свет луны. Или ты не об этом просил меня, Лок?

– Я бандитов просил найти, которые нас ограбили. Вот что просил я!

– Я это и делаю, Лок. Но, каждый видит луну по-своему. Я это помню, а ты – забыл. Но в том, что все правильно сделал сегодня, ты убедишься скоро, и потому не забудешь.

***

– Честно сказать, – пожал руку Сошенко, – я ждал Вас, Андрей говорил. Значит, было все так. В ноябре ко мне подъезжают ГАИ и сообщают, что к нам, на Москву, идет автобус, госномер такой-то, в котором через границу, скрытно, перевозятся деньги в валюте. «Нычка» внизу, в багажнике, в ведре с запчастями, гайками, прочей мазутной мелочью и накрыты тряпкой. «Информация точная, – говорят, – свой человек сообщил. Но мы-то что сделать можем? Мы ничего им вменить не можем: деньги везут в ведре – это не нарушение. А вот вывоз – другое дело! Но это парафия ваша». Все было так. Мы проверили, деньги нашли. Оформили.

– Водители не «упирались»?

– Нет. Не особо. Сказали: «Не наше!». И нам было видно – не их. Переписка к деньгам, была на вьетнамском. Мы объяснили: поскольку вы перевозчики, мы изымаем у вас. Они спорить не стали.

– Сколько везли?

– Одиннадцать с половиной в долларах США. Мы досмотрели автобус уже после их декларации. По полторы разрешенных, задекларированы. А остальные семь мы изъяли.

– Дату не помните?

– Четвертого ноября.

– Спасибо, – сказал Потемкин. Он уже понял, где лежит то, что они с Локом ищут.

Зачем приходил Потемкин?

– Да! – отозвался Цупов и перевернул документ, над которым работал. В дверь стучали.

– Добрый день, Николай Георгиевич!

– Надо же! – удивился Цупов, – Действительно добрый, – поднялся, подал гостю руку. – Просто так заглянул, Потемкин? Попутно?

– Попутно, товарищ полковник. Выходной. Чего бы ни заглянуть?

– «Попутно». А по пути к кому? – полюбопытствовал Цупов.

– К Лахновскому.

– Боже! Зачем?

– Узнать перспективы совместной работы.

Полковник хмыкнул…

–Вы же сами клиентов в «Тантал» подогнали? Другие за ними, гуськом. Я Вам за них благодарен.

– А я вот о них и подумал. Опер, даже если он взводный – он все-таки опер! Вот, – веер из трех фотографий, раскрыл и придвинул Потемкину Цупов. Штриховой фоторобот налетчиков. – Поможешь? – спросил он.

– Распыляться? – не глянув, спросил Потемкин, – Товарищ полковник, с Буйновым не хочется спорить.

– Буйнов? Кто такой?

– Вы не ошиблись – это певец. «Лучше уж никак, вместо как-нибудь!» Розыском больше не занимаюсь.

– Всегда говорил – ты философ.

– Ну, да, – улыбнулся Потемкин, – я помню. Только мою философию другим словом называли…

– Да, бог с ним! В слове не форма важна, а суть!

– Так вот, все – правда: я выходной, еду к Лахновскому, а попутно – к Вам. Единственное, в чем бы полюбопытствовал – если реальный след наших людей в эпизоде у аэропорта? Сотрудников я имею в виду…

– Реального нет.

Потемкин вздохнул облегченно, как показалось полковнику, и полковник пожаловался на трудности дела:

– Потерпевшие, в силу языковых различий, не понимают нас. А также боятся, и не доверяют нам. Водители, все что могли, рассказали. А если они с нападавшими в связке – подельников не опознают, так ведь?

– Должно быть так, – согласился Потемкин.

– Так все же, – внимательно посмотрел в глаза Цупов, – считаешь, что могут быть в наших рядах перевертыши, способные на преступление?

– Оборотни, – уточнил Потемкин.

Цупов видел работу мысли – глаза выдавали Потемкина. Хотел что-то сказать, но подумал и не сказал…

– Но, говоришь, за клиентов мне благодарен. Так отзовись мне, по существу. Ты для них свой: язык знаешь, в стране у них был: Разговори их по-людски, без протокола. Всем нужно одно – раскрыть! А ты – рядовым пешеходом, мимо? Да ты не такой, Потемкин!

– Не такой, – согласился Потемкин, – четыре-пять фраз могу сказать с первой попытки, а остальные – дай бог бы, с пятой. Трудный язык, ну какой же я свой, если понять мой вьетнамский мучительно трудно?

– Значит, помочь нам не хочешь?

– Пока что нечем, товарищ полковник. Разрешите проститься?

«Чего приходил?» – попрощавшись, подумал полковник. Вернулся к работе, и замер, на пару секунд – фотороботов не было. Не то, чтобы всех, но из трех комплектов, осталось два.

– Владимир Иванович, – вызвал он заместителя, – выясни, как можно быстро: водители по эпизоду с вьетнамцами – с кем они «ходят» сейчас? С теми же, с группой Лока? С охраной «Тантала»? Четко – «Да» или «Нет»! Задача ясна?

Полковник не верил, что обошлось без своих, но вера или невера в сыскной практике не принимаются. Только в Америке, где-то еще – где есть суд присяжных.

«Потемкин, – подумал он, и улыбнулся, – ты что же, опять на медведя с кайлом?»

Это было. В сибирском Братске, когда поступал в ППС Потемкин, инспектор по кадрам направил запрос в Якутию – по месту прежнего жительства кандидата. Установка, рапорт и характеристики – все, чин чином, пришло. Но кто-то из честных сотрудников леспромхоза, в котором работал когда-то Потемкин, прислал, как в письме пояснил, «для исчерпывающей точности характеристики», вырезку из газеты о капитане Топтыгине. Героем, понятно, был кто… Районный корреспондент рассказал о том, что герой, глухой и холодной осенней ночью, спровоцировав экипаж буксира, организовал охоту на плывущего зверя. Удар кайлом в лоб медведя привел к тому, что зверь поднялся на палубу, всех загнал в кубрик. И гнал по реке Лене катер до тех пор, пока, у родной деревушки пленников, не посадил судно на камень и не утопил его. Все живы, но катер – вдребезги. Леспромхозу тем самым был нанесен серьезный материальный ущерб.

Может быть, кадровики посмеялись, но в органы МВД старшина Потемкин был принят. А с переводом последнего в Харьков, в пакет документов вложили и вырезку. Пожелали улыбки коллегам – украинским кадровикам.

В том, что Владимир Иванович, выяснив все, скажет «Да», Цупов не сомневался. Одно задевало: «Ну, неужели я так похож на нормального, предпенсионного и наивного чиновника, а, Потемкин?»

Конкретные перспективы Потемкина

Всего в полстопы, да и то лишь одной ногой, ступил на порог посетитель, как секретарь, бригадирским голосом, осадил:

– Не приемный день!

Посетитель полной стопой ступил через порог и вошел в глубь приемной:

– Передайте: Потемкин к Альфреду Петровичу!

– М-м… Потемкин, – включив микрофонную кнопку, сказал секретарь.

– А чего мычишь? Приглашай!

– Пожалуйста, – открыл секретарь дверь из тяжелого дуба. Два посетителя вышли оттуда, Потемкин вошел.

Лахновский поднялся на встречу, подал руку. Таков, в рамках нынешней этики, старый обычай – в открытых руках двух сторон, нет оружия.

– Что ж, – пригласил к столу Лахновский, – надеюсь, что времени мы не потратим напрасно.

– Надеюсь, – согласился Потемкин.

– А как, кстати, со временем? Вы не спешите?

«Птицын, – подумал Потемкин, – уже намекнул на мои выходные. Этот же, наверняка, звонил…»

– Слава богу, сегодня я не спешу.

– Какой кофе предпочитаете?

– На Ваш вкус.

– А на Ваш?

– Зеленый вьетнамский чай.

– Вам повезло. У нас это есть.

Лахновский сделал распоряжение секретарю, и полюбопытствовал у Потемкина:

– Предложите свой регламент? Я соглашусь, потому, что Вы мой гость.

– Инициатива Ваша, – ответил Потемкин, – значит Вы думали больше, чем я. Логично?

– Логично.

– И картину в деталях сложили, обосновали доводы, после чего пришли к нам…

Лахновский кивнул.

– Так разворачивайте картину и перейдем прямо к делу.

– Да, – согласился Лахновский и, как завел пластинку, уверенно, четко, стал зачитывать доводы, – Мы понимаем нелегкое материальное положение милиции и ее сотрудников. Сотрудничество по договору с вами, существенно поправит материальное положение и материально-техническую базу «Тантала». Это первое. Второе и очень важное: взвод, о котором мы говорим, будет независим от госбюджета, который давно и надолго, пуст. А люди, в достойных условиях – и работать будут достойно. Так?

– Так, – согласился Потемкин.

– Мы, в свою очередь, надеемся получить надежную, гарантированную государством, охрану.

– Вооруженную и полномочную охрану имущества предприятия и охрану физических лиц?

– Верно.

– Мне поручено Альфред Петрович. заниматься этим вопросом в полном объеме – от изучения обстоятельств, до формирования взвода.

– Понимаю, – кивнул Лахновский, – степень Вашей ответственности и объем Ваших полномочий. Вы получите в Ваше распоряжение все, что необходимо.

– Давайте заглянем в завтрашний день, – предложил Потемкин, – я приступаю к службе, ставлю посты, выделяю сопровождение, прикрепляю охрану к Вам лично.

Лахновский согласно кивает.

– А ваша охрана, Альфред Петрович? Мы что – с первого дня конкуренты? Взаимоотношения между нами и Вашей службой безопасности, предусмотрены? Не замечать мы друг друга не сможем.

– Конкуренты? – не согласился Лахновский, – Они безоружны. Так – сторожа, по сравнению с вами.

– Мы касаемся приоритета…

– Я бы не оценил Вас, если б Вы этого не спросили. Способный увидеть проблемы, способен понять их. Так вот, я надеюсь, что общий язык, Вы и я найти можем. А это для Вас открывает хорошие перспективы.

– О перспективах после. Служба безопасности занята только охраной объектов, или Вы привлекаете их для решения оперативных задач?

– А кого же еще я могу привлечь? Инженеров и экономистов? А задачи такие – они неизбежны. Их ставит жизнь. Вот это – одна из тех сфер, где Вы сможете мне быть очень полезным. Нехватка специалистов… Экспертом, Вы для меня, в этом плане, вполне можете быть. На общественных, скажем так, началах. Но, «на общественных» – внешняя версия: – все это я буду достойно оплачивать и возмещать!

– То есть, я Ваш эксперт и получаю за это деньги?

– Да. И, скорее всего, превосходящие в сумме Ваш должностной оклад.

– Нелегально?

– А Вам привыкать? Работнику оперативной системы!

– Я эту систему покинул. «Благодаря Вам!» – задавил в себе конец фразы Потемкин.

– Тем более, – откинулся к спинке кресла хозяин, – время поговорить о перспективах.

– Спасибо, – кивнул Потемкин, – Попробуем смоделировать ситуацию: охранники, сторожа Ваши, приехали в офис какой-то фирмы, с законными требованиями…

Лахновский внимательно слушал. Потемкин не спешил. Отпив последний глоток зеленого чая, поставил чашечку на край стола.

– В Ханое так научились? – поинтересовался Лахновский. Он много знал о Потемкине.

– Да. Там, если я еще хотел чаю, ставил чашечку к центру стола, а нет – на край. Этикет на Востоке многозначителен. Можно считать его тонкой наукой, но меня он не затруднил особо …

– И скажу почему, – вежливо перебил Лахновский, – потому, что правила следуют логике, а Вы с ней в ладу. Я тоже, – улыбнулся Лахновский, – а посему, выбрав горячий напиток по Вашему вкусу, холодный я предложу сам. Логично* Я предлагаю виски, и не возражайте.

Атлет-секретарь появился сразу, без вызова, сразу же, за словами шефа.

«Наша беседа на пленке» – уразумел Потемкин.

– Это такой напиток, – стал пояснять Лахновский, – который наши не любят по глупости. В общем, коньяк, только американский.

Потемкин стал разминать в руках «Магну». Лахновский его упредил:

– У Вас сигарета надтреснута. Возьмите вот это, – протянул он «Мальборо».

Потемкин взял «Мальборо» и уточнил:

– Не американский напиток. Очень ценный напиток– «Тетерев». Это Шотландии.

– Любопытно. Кто Вам сказал?

– Мой отец.

– В Вашей семье пили виски?

– Да. Я же здесь пришлый. А родился так далеко от Харькова, что районный Продснаб снабжался значительно проще с Аляски, чем из Иркутска.

«Цезарь и Помпей, – про себя улыбнулся Потемкин, – друзья и враги». И продолжил вслух – Попробуем смоделировать ситуацию: охранники, сторожа Ваши, приехали в офис какой-то фирмы, с законными требованиями… Ваших людей гонят прочь, иногда?

– Что там! В подвал посадить могут запросто!

– Ну, да. А приехали в нашем сопровождении…

– Совсем другой разговор – понимаете сами!

– Я закурю…

– Да, конечно! Так вот, о Вас…

– И моих перспективах.

– … Да. Отпуск, проблемы быта – мы все, на правах шефской помощи, главное, – без огласки, организуем: Вам, Вашей семье… А это ведь немаловажно – последнее? Вы – розыскник, человек, по профессии, скрытный. Я это пойму. У Вас столько проблем, автоматом, снимутся! Почему меня Ваши проблемы волнуют? – упредил он Потемкина, – А потому, что у Вас, таким образом, времени делу останется больше. Ваши проблемы, такого плана, Вы можете считать моими проблемами. Ну, тост сам сложился – за Вас! Ваше личное благополучие!

Он протянул свой бокал навстречу.

– Нескромно, – признался Потемкин, – так, сразу, и за меня…

– Почему же сразу? – чуть отдалился к спинке и пристально, издали, присмотрелся Лахновский, – Я так не нахожу…

– Ну, – пошутил Потемкин, – юридической силы у тоста нет. Я согласен: пусть за меня!

И тоже поднял бокал виски.

– Да. Прежде всего – сверхурочные. Тут, – Лахновский развел руками, – я откровенен. Но, – предупредительно выставил он ладонь, – оплачено все будет безупречно и дополнительно. Главное – обязательно! Вы сами с начальством согласуете графики смен, порядок сдачи оружия – это Ваше. Не мой вопрос, верно? Главное– не будем скрывать откровенных вещей, – Вам повезло! Лично Вам.

Матовым, благородным блеском стекла и бликами звездочек в венчике, где благородный напиток плескался по стенкам бокала – такой, неожиданно, представала судьба капитана Потемкина. Поэтому понял он вдруг, почему же так часто судьба представляется в образе птицы. Ухватил – и держи! Упустил – улетела! Посмотреть еще издали можешь, но достать еще раз – уже вряд ли…

Пришло время кофе. Опустел, оттого, что убрали посуду, смели крошки, столик.

– Ну, – спросил Альфред Петрович, – резюме?

– Получите официально.

– А неофициально?

– К чему это? Смешно мне делать выводы, делать которые вправе начальник управления, но не взводный.

– Боитесь казаться смешным?

– Да. Но разве Вы не боитесь? Но, могу обещать, что ответ будет скорым и обоснованным. Моя цель достигнута, Вы достаточно откровенны, я прекрасно сориентировался и всё понял, всё передам руководству.

– Вы тоже, – помедлил, подумал Лахновский, – достаточно откровенны…

«Мастер тонкой иронии», – оценил Потемкин.

Взглядом вовнутрь, Лахновский прошел, подытожил сказанное и несказанное им в этой встрече. Было с чего завязаться хорошему плоду: от предложенных им перспектив, отказаться нельзя.

– А о прошлом, – задумался вслух Лахновский, – забыть всегда можно, особенно если оно не на пользу плоду, который растет сегодня. Потери не все восполнимы – не все того стоят.

– Интересная философия, – также, подумав, не сразу, отозвался Потемкин, – не задумывался, а надо бы…

– Конечно, – оживился Лахновский, – Вы не задумывались, почему сейчас одни убедительно бедны, другие убедительно богаты?

– Задумывался, да глубоко не вник. Но то что среди честных и совестливых, больше бедных, чем наоборот – факт очевидный.

– Согласен. Однако, не зря я спросил, хотя сам же отвечу. Изначально в богатстве и бедности мы все равны. Но от создателя или природы дано человеку чувство времени. Многие, часто из лени, с ним не в ладу, но не все…

Потемкин согласно кивнул.

– Вот те, кто живет по инерции, в старом времени – те безнадежно отстали и безнадежно бедны. Вы же, уверен, вернетесь к анализу– и увидите явную и простую мысль, прошедшую лейтмотивом нашей беседы – будьте раскованы и современны – и тогда у Вас все… – Лахновский вздохнул, откинулся к спинке кресла и улыбнулся, – Мысль понятна, так ведь?

Потемкин опять согласился, кивнул не лукавя:

– Понятна. Верная мысль.

Глаза Лахновского и Потемкина – способные так много прятать, встретились. Сверхпроницательный в этом скрещении взглядов, и то, прочитать ничего не смог бы…

– Ответ будет завтра, Альфред Петрович.

***

– А Потемкин? Что, нет его? – спросил Лок

– Не будет. Выходной у Потемкина. Но завтра он будет точно, – ответил дежурный.

«А, может быть, – тяжело согласился Лок, – это к лучшему…». Удава, напоминал Потемкин. А Лок – это заяц, который сегодня, зачем-то хотел сказать, что он знает, где протокол: Краснокутский забрал. «Я же, – сказал Краснокутский, – ответил за вас! Вот пусть у меня протокол и лежит. Мне он – на всякий случай, а вам? На хрена ксерокопия, Лок?»

«Но, Потемкин, – считал теперь Лок, – может нашел бы в нем что-то нужное? Может быть, это важно? Луну он по-своему видит…»

– Жаль, – сказал Лок, – что Потемкина нет. Ладно, оформляем выезд сегодня, к вечеру, хорошо? Автобус и «КАМАЗ» под товар.

Автобус, «неудачно сходивший» в Москву, сегодня пошел безопасной дорогой: в Одессу.

Бежишь ты легко, в волчью яму, Славик!

– Коллега, привет! – услышал, на выходе из гаражей, Потемкин.

В окошке стоящей неподалеку «девяносто девятки», блеснув в наступающих сумерках, ползло, опускаясь вниз, боковое стекло.

– Дай руку пожать, подойди. Ты не помнишь меня? – спросил человек, выходя из машины. Сам подал руку и предложил:

– Присядем?

Потемкин кивнул, занял место на пассажирском сиденье. Водитель включил зажигание.

– Не волнуйся, я тебя не ворую! Отъедем, немного, поговорить. Я, как ты видишь, один, и без пистолета…

Остановились неподалеку, просто подальше от глаз. Хозяин машины принюхался, и нашел легкий повод начать беседу:

– А-а! Потемкин, ты водку пил! Жить хорошо стал, шофера нанял? Рад за тебя, безусловно, рад!

– Не-ет, – возразил Потемкин, -водки не трогал. Я виски пил.

– Шикарные вкусы! Есть такой у меня, дружбан – тоже виски любит!

– Вкусы мои оценить приехал?

– О, нет, вкусы дело второе – я жизнь оценить приехал! Чего ты хочешь? Какого черта тебе неймется? Лезешь, куда не просят! Ты кто – прокурор? Бывший опер – охранник! Так занимайся охраной, руководи – у тебя целый взвод. Или ты – я не очень тебя понимаю – чего-нибудь хочешь, Потемкин?

– От тебя – ничего не хочу.

– А от кого?

– Из тех, за кого волнуешься – ни от кого.

– Потемкин, скажи, – это точно?

– Что именно?

– Ну, ты же нам перегадил малину?

– Разве я мог знать, чья это малина?

– Я денег бы дал, понимаешь? Мы ведь не чужие, чего там… я дам. И нам бы спокойно, и у тебя – копейка… Ты что – боишься? Да знаю тебя – не боишься…

– Послушай, – ответил Потемкин, – езжай и забудь обо мне! Я не сдам, это правда. Не знаю, как быть, но не сдам.

– Спасибо, слово – сила, я знаю. Но этого мало, гарантии бы…

– Богом поклясться перед тобою, Славик?

– Да чего стоит бог в наше время! – махнул рукой Славик.

– Смутное время… – вздохнул Потемкин.

– Вот именно – мутное! А в мутное время и слово, и бог – пустой звук. Все решают деньги! Ты же сам это видел – там, на посту, где мы вместе служили. Да вон, вокруг посмотри, я все окна открою – смотри – все решают деньги!

– Решают, – согласился Потемкин, – но мне тебя чем утешить?

– Откат – вот лучшая из гарантий. Возьми денег, и мы разойдемся.

– Или они тебе не нужны? – помолчав, и не слыша ответа, поинтересовался Славик.

– Нужны. Но не возьму. Не возьму, ты пойми, я знаю, чем ваша малина кончится. И не хочу так кончить! А ты – это дело твое!

– Ты хочешь сказать, что я плохо кончу? Ты что – ребенок? Ты не понимаешь? Чего я приехал? Да за тебе же переживаю, Потемкин – знаешь ты слишком много! И – у нас за спиной… Что нам делать?

– Знаю. Однако, не строй иллюзий – не только я.

– Ты кому-то накапал?

– Нет, не капал. Но, – твой напарник – раз. «Красный», «Синий» – два. И еще кто-то есть… Они знают, а те, кто не знают сейчас, узнают позже. Этого мало, Славик?

– Вот это – мои проблемы. Что делать с тобой – вот чего я не знаю! Ты догоняешь? Деньги бери и расходимся, и все спокойны, а ты – доволен!

Славик спешил, но терпел, стараясь не торопить Потемкина.

– А то, еще лучше – к нам подгребай. Это лучше всего. Умом тебя бог не обидел: с твоими мозгами капусту рубить будет лучше, чем без твоих. Ты ведь плохо живешь: на «Жигулях» до сих пор катаешься… А почему? Да потому, что ко времени не приспособился, не понял его. Живешь вне времени, а это глупо! Подумай. Я честно скажу: друг мой не меньше чем я, за тебя волнуется. А он в депутатском корпусе, между прочим…И в перспективном месте твоей работы он тебе может очень помочь…

– Кажется, знаю его: рукопашник бывший, охоту любит…

– Не знаю, он говорил, что ты любишь… Давай к нам: у нас холдинг такой, небольшой, милицейско-гражданский. Я лично, доволен, а ты, – рассмеялся Славик, – пугаешь плохим концом… Каким, где он?

– Не так далеко, как кажется. Ты уже стартовал. У тебя хорошо получилось, чему я не рад. Ты назад уже не повернешь. Ты влип! Не понял? А я не хочу начинать, чтобы быть потом в твоей шкуре!

– Не рад? Ты не рад за меня? Ничего себе, мама, смешно!

– Стартовал и бежишь в тупик. Да, тупик – это слабо сказано, Славик! Бежишь ты легко, в волчью яму! Во-первых, ты можешь нарваться, – убьют… Ну, дай бог, не убьют: ты «рога по-другому «вмочишь»! Приехал ко мне – ты уже вмочил! Прокололся. Случайно, конечно, – из-за того, что в «Тантале» вьетнамцами занялся я. Но – тем не менее…

– Да, вот если б не ты…

– А ты что – один? Ты и сам, вдруг, окажешься лишним! Свои уберут. Вот я и не рад, что тебе повезло. А помочь тебе, жаль, не могу.

– Мне помочь? О себе подумай! Ты же на волоске висишь! У тебя в чердаке порядок? Чем помочь! Обо мне он подумал! – «Дурак!» – сдержался и не добавил он вслух… – Чего ты меня пугаешь? Не пугай, ничего не докажешь! Я не светился. При чем тут вообще я? А засветился б – водители ни в жизнь на меня не покажут. Они «не узнают» меня! Ну и, чем тебе крыть? Да – нечем! Таможня их ловит! Их это происки! С них и спросите. Где деньги? А я почем знаю? Таможня ловила – она и ответит, где деньги! Ведь так? Ты ж опер, ты знаешь, что так!

Задавив в себе то, что хотел бы сказать, Славик, сквозь зубы выдохнул и отвернулся.

– Уверенность, – хорошо! – признал Потемкин, – Но то, что я вижу в тебе – это другое, Слава. Это – самоуверенность!

– А ты, – огрызнулся Славик: – знаешь ли, кто за мной? За кем все это дело стоит, Потемкин?

– Знаю, – Потемкин с торпеды взял «Мальборо», протянул Славику, и вытянул сигарету себе.

Тот машинально подал огоньку, прикурил и откинулся к боковому стеклу:

– А откуда? Ты шутишь? Не ошибаешься?

– Допускал, что могу ошибаться, да ты меня убедил.

– Я? Когда?

– Только что, Слав, только что.

– Ну, блин, анекдот какой-то!

– Анекдот. И анекдот, Слава, в том, что мы знаем, а он сам – нет. Не обольщайся. Ты намекаешь на могучего покровителя. Да, есть могучий, крутой человек, о котором мы говорим! Но о тебе он – ни сном, ни духом. Блеф это, Слава! Выдумка мелкой сошки – шестерки его! Лахновский – даже если и будет знать тебя по фамилии – то в тот же день, как ты влипнешь, забудет. Ты разгоняешься – чтобы расквасить лоб!

– Ладно. Мое это дело! Но – ты обещал! Или это – ля-ля?

– Не ля-ля.

– Да и бог с ним, я верю. Хотя, настращал ты меня, – покачал головой, пыхнул дымом Славик, – «Не тупик – волчья яма»… Помягче нельзя было?

– Помягче скажу: пусть не яма, а чайник… Он на огне – передумать поздно: смотри, дуй на него – он вскипит. Все равно вскипит! А конфорку гасить ты не хочешь. Не сможешь, пожалуй… Что выйдет? Вскипит, ничего не поделаешь, Славик! И не заметишь… И сварит…

– Меня?

– Ну, а кого же – тебя.

– Значит, поговорили?

– Поговорили. Я выходной, иду спать.

Пожали руки, Славик завел машину, Потемкин вышел.

– Предсказатель! – услышал он вслед.

За словом хлестко слетел на асфальт плевок. Отрезая салон от досадного, мокрого следа, и всей суеты, поползло, закрываясь, боковое стекло. «Ит-тих-ю! – чертыхнулись там, – Как в этой жизни немного надо – знать, что сегодня Потемкин спит дома!»

Потемкин ложится поздно. Привык Чтобы с чистой душой просыпаться, солдатом быть мало. С чистой душой просыпается тот, кто не оставил долги дня минувшего, на грядущий день, или хотя бы их свел, как можно ближе к нулю.

Он обдумывал прожитый день – никаких перспектив на рассвете проснуться с чистой душой. «От судьбы, Лахновского и уголовного розыска, спрятаться невозможно. Жизнь так устроена: не оставит в покое, покуда ты не оставишь её, а спрячешься – отыщет, придет, постучит в твою дверь» – думал Потемкин, выдохнув первое облачко дыма.

Он долго думал, и огонь сигареты подкравшись к пальцам, нанес первый укус. Боль напомнила, что время сгорает. «Не только табак выгорает – но жизнь…» – размышлял Потемкин. задетый колючей репликой: «Ко времени не приспособился, ты не понял его. Живешь вне времени, а это глупо! Подумай».

Вот он и думал, ни слова не выкинув из разговора с Лахновским, со Славиком.

«Лахновский!» – Потемкин курил, огонь крался к пальцам, грозя кусать их. Не шел из ума Лахновский. Год назад, накануне развязки, Потемкин признал ничью, отступил, удалился, даже не думая, что в противоборстве Помпея и Цезаря – ничьей быть не может.

Клеточки мозга, ворсинки рецепторов нервной системы: в Лахновском и в нем – одинаково жили преддверием встречи. Развязки искала их. Но развязкой становится рай от Лахновского. Рай, от непобежденного – не победившему. Шанс полнокровно войти в свое время, не жить вне времени, и не быть глупым…

Авторучка легла на бумагу и вывела первые строки к итогам его деловой встречи с Лахновским…

В окно постучали первые капли, пошел ночной дождь.

Шаловливый бесенок внутри, пробежался, пощекотал: «Потемкин, не отдавай этот рапорт!»

Вместо приветствия впилось железо…

Пасмурная погода сближает людей. Пряча небо, она приземляет, напоминая об одиночестве и о том, что счастье – предмет очень хрупкий, не существующий в одиночестве. Невольно, в такую погоду, один человек начинает искать другого – пусть не рукой притронуться, просто поговорить, хотя бы…

А в непогоду, ночью и за рулем, поговорить не только хотелось бы -надо! Но водитель мог говорить беззаботно, а собеседник, сержант Ромашкин – нет. Потому, что сержанту, кроме погоды, не нравилось то, что автобус заметно, до беспокойства – отставал от сопровождения. Ромашкин просил, и не раз, подтянуться. Но «Синий», догнав головную машину, опять отставал. «Пистолет упакован, – припомнил Ромашкин, – должен быть так, чтобы успел сказать свое слово веско и вовремя. Когда неспокойно, не поленись, позаботься об этом. И станет спокойней».

– Пройдусь по салону, – сказал он.

– Зачем? Да все хрюка давят…

– У Лонга есть термос с горячим кофе.

– А-а, ну давай…

Отпив кофе, Ромашкин отвернулся и осторожно достал пистолет. Недоуменно блеснул взгляд одного из пассажиров, встречный тяжеловес-автопоезд, тряхнул автобус и погасил все звуки. Ромашкин передёрнул затвор. В патронник вошел патрон, запирая механику, поднялся вверх флажок предохранителя.

Допив кофе, Ромашкин вернулся к водителю.

– От кофе глаза заблестели, и порозовели щеки! – пошутил водитель.

– Ага – кофе – великая сила. А что с «Красным»? Чего он с тобой не поехал?

– Да, приболел.

– Чем это, в летнюю пору?

– Был на рыбалке. Не знаю, съел что-нибудь…

– Мотыля?

– А черт его знает… Ты что? – спохватился водитель, – Да, мотыля не едят.

– Значит, что-то другое.

– Да что, сам не справлюсь? Устану, конечно. Уже устаю. Но они, – кивнул он в салон, – за двоих заплатят.

– Устаешь, я вижу. Но догоняй КАМАЗ!

– Сейчас догоню, но не уйдет он от нас, в самом-то деле.

– КАМАЗист не из ваших?

– В первый раз его вижу. Заказывал Лок, в гараже.

КАМАЗ шел далеко впереди: огоньки едва различал Ромашкин. И, время от времени, просто терял их из виду.

– Да пусть себе катит, он же пустой. На обратном пути за нас будет держаться. Обратно– да, главные ценности там. Тогда по-другому. Тогда он от нас ни на шаг. А сейчас – пусть бежит! – не переживает водитель.

– Ну, да, – согласился Ромашкин, оглядывая дремотный салон, – сейчас главные ценности здесь…

Свисток. Светящийся полосатый жезл перекрыл дорогу. «Не заметил поста! – удивился сержант, – освещения нет. Светофор? Ах, ну да – веерное отключение электроэнергии…». Но это был, безусловно, знакомый ему, пост ГАИ.

Обычное дело. Проверка. Свои.

«А КАМАЗ чего пропустили? – хотел пошутить Ромашкин, – Не наш он, чужой!»

Но вместо приветствия, тут же, в затылок Ромашкину впилось железо обманки-жезла. Опрокинутый им, Ромашкин ткнулся левой щекой в колени водителя. Через долю секунды тот ощутил на себе кровь. Второй из вошедших, сорвал с плеча Ромашкина автомат, не найдя кобуры в штатном месте – справа на поясном ремне, сдернул с пояса рацию и передернул затвор автомата.

В глубь салона, в упавшей как смерть, тишине, смотрел автомат Калашникова.

– Деньги! Быстро, без шуток, – деньги!

Зрачок автомата смотрел в побелевшие лица. Подельник пошел по салону. Торопливые руки без труда, из чужих, непослушных рук – вырывали пакеты и сумки.

Мозг сержанта Ромашкина, внезапно и потрясающе быстро увидел во сне, как его, идущего как по канату – по высокой стене забора – бьет током! Он сам виноват: схватился руками за провода над собой. Теряя сознание, падает, обрывая провод. Но теперь было что-то не так. Налево летел он – на острые колья в гороховых грядках. На самом же деле, свалился направо – в траву. Он же помнит! Давно это было – в детстве. Летел он, как будто в колодец – обратно. Не надо, Ромашкин, возьми себя в руки – не то!

Салон: колыхания, звуки, через струйки крови – обратным током просачивались в сознание. Вслепую, мысленно, стал он ощупывать, проверять свое тело, как командир перед боем, считает гранаты и уцелевших людей.

Кровь текла горячо и обильно. «Уплыву, значит, скоро», – подумал Ромашкин, и понял, что остался без автомата. Потемкина вспомнил: урок, который он же, Ромашкин, провел у доски!

Ладонью, от пряжки, наощупь, прошелся налево. Есть! «Ребятки, постой – усмехнулся Ромашкин, – Я ж еще не сказал свое слово – не дали. А надо!»

Со стороны и потом – всегда легче принять решение верно – мозг имеет возможность спокойно пошевелить извилинами. Ромашкину лучше бы и оставаться таким, умирающим: не привлекая внимания, он бы остался нетронут. Объект нападения – деньги – не он. А там: повезет с медициной – спасут. Обнаружив себя, Ромашкин получит ответ – пулю из своего автомата.

Но он не закончил еще свой расчет боевых возможностей. Скользнув в кобуру, большой палец нащупал флажок предохранителя. Верхнее положение… Верхнее, – заперто! О, это много значит! «В пустом стволе запирать ему нечего». Значит, там заперта пуля – «в исходной позиции». Пуля – в стволе!

Вперед, вверх! Как бросок в воду – больше воздуха в легкие, силы – в мускулы. На ходу, как это делал Потемкин: флажок – вниз, ствол – на линию огня. «Можно снова в туман…», – согласился Ромашкин, чувствуя, что палец уже прижимает крючок к рукояти. «Можно…»

Со скоростью 315 метров в секунду покинув ствол, пуля нашла свою цель в двух метрах от дульного среза… Не признавая препятствий, она вонзилась в затылок новоиспеченного автоматчика. Удар выбил из рук угрожающее железо, сбил с ног, бросая вперед – лицом вниз и «отменил» всеобщее оцепенение. Десятки рук в порыве ненависти скрутили-скомкали, затоптали ногами второго налетчика.

Неужели Потемкин?

Ротный качал головой: как же так – убитым был свой – сотрудник милиции! Понятно, что теперь будет круто: проверки, комиссии, выводы. Резонанс сильнейший, шквал вулканический: если не пеплом на голову – то жарким духом, коснется каждого. А потом будут долго коллеги подозревать коллег, обоснованно и не очень… Слаженность, уверенность в группах и экипажах, пригаснут невольно, как в сырости пламя костра ослабнут на время, пока не утратят своей остроты издержки и память о страшном факте, не притупятся – как со временем притупляется нож…

***

Начальник Управления уголовного розыска, каменел лицом: огневой контакт на поражение между своими! И где? В «хозяйстве» где служит Потемкин.

Розыск работал. Работа кипела, но кипяток не давал ответа на главный вопрос: случайный эпизод или умышленное групповое преступление? Есть ли сообщники? Кто? Сколько? Где?

Есть одна нить, случай, когда врагу, моля бога, желают здоровья! Второй нападавший в больнице, но документов при нем – никаких, даже водительских… Убитый себя не таил: удостоверение было при нем: ИДПС ГАИ, Гапченко. «Девяносто девятка» техпаспорт – его. На его же имя. А толку? Убитый не даст показаний.

Полковник ткнул кнопку селектора:

– Что говорит медицина, как пострадавший?

– Только что сообщили, скончался.

В руке полковника хрустнула и переломилась ручка…

Потемкина дайте!

– «Тантал», я седьмой! – сообщила рация, – Мы на подходе, минут через сорок будем.

– Добре, седьмой. Я вас понял.

– Тут Потемкина просят, сообщите, а он на месте? Водитель просит, чтобы Потемкин обязательно встретил. Обязательно! Слышишь, «Тантал»?

– Ну, передай, что встретит…

– Что за новости? – удивился ротный.

И обернулся к Потемкину.

Потемкин пожал плечами: – Но сейчас же приедут – узнаем.

Потемневший лицом, уставший, не сразу поднялся водитель с сиденья. Непослушные руки нашли сигареты и спички. Он прикурил и увидел Потемкина. «Пора!» – сказал сам себе и поднялся навстречу. Нерешительно, но Потемкин подал руку первым– водитель пожал руку в ответ.

– Юрий Юрьевич, – попросил Потемкин, – я по сути и подробно доложу Вам, но чуть позже. А пока, поговорить бы нам с Иван Петровичем вдвоем. Это важно…

Птицын, не уверенный, а надо ли – но согласился: кто сейчас знает, что не надо, а что надо?

– Полчаса, Потемкин!

– Спасибо. А это Вам, – протянул он папку.

– Что это?

– Обзорная справка, рапорт и обоснованный вывод.

– А-а, Лахновский? Я ознакомлюсь, а ты побеседуй свои полчаса.

– Здесь мы с Вами уже, – постучал по баранке Потемкин, – помните, говорили? Так что теперь – на моей территории.

И показал водителю на выход.

В кабинете, плотно закрыв за собою дверь, Потемкин вытряхнул пепельницу, вынул сигареты и зажигалку, приглашая Ивана Петровича к долгой беседе.

– Все готово уже, все Вам ясно, – тоскливо протянул Иван Петрович, водитель по прозвищу «Синий», – осталось руки, – поднял он запястья – сунуть Вам в кандалы, и конец…

– Что ясно, то это так, – согласился Потемкин. – Вот на работу приехал сегодня, и получил полную ясность.

– Я так и подумал. Вообще я сегодня ночью все уже понял. А поэтому, – «Синий» вздохнул, – явку с повинной хочу Вам дать…

– Я не требую явки, с повинной Иван Петрович.

– Я добровольно.

– А надо ли? Наши еще ничего не знают, свои не сдадут. Гулял бы, – Потемкин теперь говорил на «ты», – А то и «на лыжи стать»* (*Уголовный сленг: бежать) можно.

– Нет, Вы-то знаете! Нет… – тряхнул головой Синебрюх.

– Но я не работаю в розыске, в следствии. Как я приму у Вас явку с повинной?

– Да, но я с Вами, нормально … А опера – те порвут! Я не выдержу.

– Смеялся ты надо мной недавно…

– Это в автобусе, там, когда Вы баранку дергали? Было. А Славик потом мне всю плешь проел Вами.

– То есть?

– Спрашивал, что, да и как…

– Ну, и что ты сказал?

– Что, мол, баранку подергал, затылок почухал. Ну, в общем, как было…

– Понятно.

– И у «Синего» спрашивал. Он то же самое, в общем, сказал, и анекдот рассказал. Но я видел: Славик нам не поверил. Ему не понравилось, что Вы о том эпизоде у аэропорта спрашивали. Он говорил, что Вы человек опасный, а мы не верили. А после, сегодня, когда у него венчик кровавый слетел из затылка… тогда я все понял… Вы все про нас знаете. Славик ругался страшно, когда Вы на таможню приехали. «Красный» его успокаивал «Ерунда! Ну и что, что приехал? Плюнем, забудем!» А Вы же ничего и не делали, никого не трогали, поулыбались, с людьми поздоровались, да и уехали. Но у меня и тогда сердце екнуло. А вчера, Славик, зная, что Вы выходной, сказал: «Потемкина спать уложу – догоню вас!» Уложил, получается, нас догнал, и его убили. И я решил сдаться.

– А чего там, по месту не сдался?

– Не хватило духу. Приехали «Скорые». Нашего сразу, и этих – в носилки…

– Наш – это кто? Славик? Или подельник твой?

– Что Вы! Сержанта имею в виду, Ромашкина…

– «Наш»! – возмутился Потемкин, – Да кто б говорил!

– Ну да, извините. Неправ… -вздохнул Синебрюх. – Ну, так вот, – осторожно напомнил он дальше, – милиции понаехало много. Нас, меня тоже, жалели: писать, говорят, Вы сможете? В общем, ну как там признаться, они же меня человеком считают… Тогда я о Вас и подумал.

– Стыдно так, что признаться страшно! – покачал головой Потемкин.

– В общем, сдаюсь я Вам. А уж Вы – отдадите дальше, кому угодно и как угодно – мне все равно. Только не сразу – не переживу…

– Помогу тебе сделать явку с повинной, а это поможет тебе. Но пойми две вещи, – как два восклицательных знака, застыли два пальца Потемкина: – Явка с повинной не освобождает от уголовной ответственности. Вину смягчает. И следствие будет «За», и сказать свое слово суду, не забудет. Но ты должен сказать мне не меньше, чем я уже знаю. Ты понял? Не меньше!

– Понятно… Второе?

– Второе – деньги. Неприятный момент. Будет больно, но – выдать придется! Деньги изымем. Не домашние деньги – а те, что «намылись» от Вашего «бизнеса». К этому ты готов?

– Да, не думал, – печально сказал Синебрюх, – но, начальник, готов!

– «Начальник?» – способный ты человек, легко входишь в роль.

– Да Вы просто, – завелся «Синий» – Вы просто не видели, не были там! Не знаете, как на глазах убивают! Руками? Я это видел! Я все это видел! – кричал Синебрюх, – И что я мог сделать? А теперь уже все! Для меня уже все! Меня нет… Мне – конец!

– Да уж тебе-то… Живой, вон.

– Мне! И «Красному», тоже – конец! Да: нас – за такие деньги!!! А Славика мама? Друзья… А вьетнамцы? Да им показаться – на месте сгорю!

– От стыда?

Синебрюх торопливо кивнул.

– Какой бежать, какие «лыжи»? Найдут! И порвут – я уже это видел, в автобусе, ночью, сегодня! Порвали на части! Руками, ногами. Меня тоже самое ждет – мы для них как нож в спину…

– Виталика рвали7

–Его. И «Красного», – перевел дух «Синий», – заберите! На даче он, в Савинцах и ничего не знает. Но приедет – и попадет прямо в зубы. Не арестуете – изорвут… Арестуйте!

– Кого нам еще спасать?

– Это все.

– А водитель КАМАЗА?

– Нет. Он случайный, Лок заказал на одну поездку.

– Смертник!

– С чего вы взяли?

– С чего? – в упор посмотрел Потемкин, – А как у Ромашкина самочувствие, а? Ничего, как обычно?

– Но его не убили. И не собирались…

– Да, только крышу отбить немного… Кого обмануть ты хочешь? Себя? КАМАЗ потерял вас из виду. И он бы вернулся. А там сержант и водитель, у одного оружие, у другого глаза – свидетель. Вам был нужен свидетель?

Синебрюх молчал. На джинсах его была кровь Ромашкина, и не видеть ее, опустив голову, он не может.

– И для Славика ты не только подельник, но и свидетель. И если подельника можно забыть или бросить, то уж свидетеля… Ты меня понял?

Синебрюх перестал говорить. Видно, дошла правота Потемкина. Притянул лист бумаги и взял авторучку.

Потемкин продиктовал:

– Начальнику УВД… от гражданина… года рождения… уроженца… образование… место работы… проживающего… ранее не судим… Заголовок: «Явка с повинной».

Синебрюх писал торопливо, но почерком ровным, он хотел быть понятым. Уточнил:

– Обязательно: «даны добровольно, без оказания мер физического, психологического и иного воздействия»?

– Обязательно!

– Я сегодня писал объяснение, а этого там не писал…

– Мне, – уточнил Потемкин, – ты будешь писать то же, что писал там? Да я тебя выгоню. Вон, – указал на дверь Потемкин.

– Нет, Вам – всю правду!

– Договорились. Сочинения в школе писал? Здесь то же самое, самостоятельно, в произвольной форме. А уточним и дополним вместе.

Потемкин, как терпеливый учитель, не торопил, курил и рассматривал клубы дыма. Синебрюх табака не хотел, но и писать получалось не очень. «Не прилежный школьник…» – таможенник верно сказал.

– Неправильно! – подойдя, прочитал Потемкин.

– Ну, скажите, как надо?

– Ладно, я тебе вслух набросаю. Послушай, и если правильно, так и пиши, в таком духе. Ошибусь – исправишь. «4 ноября такого-то года… мы: с тем-то; автобус… госномер такой-то, выполняли, по просьбе вьетнамских предпринимателей, рейс в Москву. На трассе – указывай место и время, автобус был остановлен инспектором ДПС ГАИ; о котором знаю… или не знаю – ты правду пиши. В автобусе, кроме меня и водителя, находились – указывай, кто находился.

– Я не помню, четвертого ноября, или нет…

– Примерно, как помнишь, пиши. Диктовать я не должен.

– Да лучше бы …

– Не отвлекайся.

Синебрюх стал писать.

– А про инспектора, – снова «завис» Синебрюх, – что я знаю?

– Это я тебе должен сказать?

– Телевизор я ему покупал в Москве… Славик он. А потом, вот как Вы сказали, 4 ноября, они, с его напарником нас остановили. Как всегда, почитали бумаги. А потом он их спрятал, и говорит: покажите валюту. Они нас никогда не трогали, потому что мы ничего не вывозим. Работаем только на ввоз, поэтому и не трогали. А теперь мир вдруг перевернулся: ГАИшники требуют предъявить валюту! Мы с «Красным», в отказ. Они стали сами искать. И нашли. Тысяч под пятьдесят там было. Мы сами не знали, что возим столько. Работой довольны – зачем нам чужое считать? Ну, – говорят: это Славик, – что будем делать? А что было делать? Чужие, не наши деньги. Славик тогда говорит: «Вот что сделаем. Вот депутат с нами – он проверяет нас». Тот был рядом, в другой машине. Славик торопит: «Ну, что? Будешь с ним говорить? Или мы сразу оформим тебе контрабанду валюты, а после доложим?» Что делать? Мы согласились. Славик берет наши деньги и документы и несет к депутату в машину. Тот посмотрел, приглашает нас.

– Это не Славик, а депутат опрокинул мир? – уточнил Потемкин.

– Да, конечно он! Славик бы не догадался. Мы ему говорили, что деньги в Москву идут через банк, и он верил. А этот приехал проверить, и вот… Он сразу все понял. Спросил: «Попались?» Мы же чувствуем: в его руках наша судьба. Славик же не виноват, что верил нам… Мы с «Красным» ему всю правду…

– Славику? – уточнил Потемкин.

– Нет, депутату. Мол деньги не наши, и так мол, и так… А он документы наши листает. Спрашивает, а не обижают ли, мол, ГАИшники? Нет, – говорим, – нас не обижают. Жалеет он, вроде, нас… Посмеялся: «А мне, – говорит, труднее всех – и ГАИшников не обидеть, невиноватых, и вас, и вьетнамцев – они же кормильцы ваши? Не надо их обижать?» Да, мы что? Мы с «Красным», конечно, за! Он отдает документы, пересчитал деньги. Разделил на две части, и часть нам отдает: «Вот это, – сказал, – берите, и – вперед, на таможню! Вас остановят, досмотрят…»

***

– Все в порядке, – принес капитан Медведенко новость ротному, – Ромашкин в сознании. Розыск его опросил. Герой! Апельсинов и фруктов – палату, аж под завязку набили!

– Ну, добре, – вздохнул подполковник Птицын, и стал читать бумаги о фирме Лахновского.

– А где Потемкин? Вышел на службу?

– Да, вышел, вышел…

– А где он, почему я не видел?

– Я видел. Он заперся.

– То есть?

– В кабинете заперся, с этим, водителем нашим.

– Зачем?

– Водитель просил. Может быть, есть что-то важное, пусть говорят. Потёмкин доложит. Нам сейчас малейшая информация ценна.

– Ну, что ж службу не отменили… – вздохнул Медведенко, и открыл книгу нарядов.

– Черт! – прошипел возмущенно ротный.

– Что? – вскинул голову зам. Медведенко.

– Ты послушай, а что он пишет, а? Послушай! Ну, блин, ё-мое, Потемкин!

Хлопком кулака в ладошку, ротный выплеснул накипевшее, и зачитал:

– «Благоприятные финансовые и материально-технические условия, предложенные заказчиком, со временем приведут к многочисленным нарушениям дисциплины среди сотрудников, столкнет их с риском несанкционированного применения оружия и спецсредств. Деятельность отдельных структур АЛИСа, в силу своей специфики, под видом возврата долгов, может вовлечь сотрудников «Тантала» к участию в вымогательстве, другим незаконным действиям»

– Боже! – тряхнул головой Медведенко, – Кошмар! Начфин все бумаги уже написал, подписал, подсчитал… В общем, все! Звони, Юрий Юрич, давай-ка, звони этой шельме!

– Потемкин! – загремел, дождавшись ответа из трубки прямой связи, ротный, – Место тебе человек заказал, у Христа за пазухой! Ты не находишь? Находишь! Так что же ты мне написал? С головой ничего не случилось? Рассол принесу. Не надо? А как же тебя понимать? Он же звонить мне сегодня будет! Да он, к концу дня приехать должен! А что я скажу? Ты думал? Ты отвечаешь за то, что писал?

– А ты слушай… – включил Юрий Юрич динамик для Медведенко.

– Отвечаю. Лахновский, если и позвонит Вам сегодня, то вряд ли приедет.

– Ты что, в пятый угол загнал его, а? Ты что с человеком сделал?

– Будьте спокойны, я ничего с ним не сделал! Но он не приедет. Уверен, – помедлил, секунду, Потемкин, – на девяносто восемь процентов.

– Он себя плохо чувствует?

– Как может чувствовать себя депутат, у которого помощник в реанимации?

– Как так? – ничего не понимает Птицын.

– Совершил преступление, а теперь при смерти…

– Что происходит, что ты несешь, Потемкин? А ну-ка, давай выходи и дай разъяснения, по существу.

– По существу я изложил в рапорте: уважаемый Альфред Петрович старается сделать из нас карманную милицию для себя.

Ротный выключил связь.

– Юрий Юрич! – качал головой Медведенко, – А я говорил, в первый день говорил: хлебнем мы чудес! Опера – там нормальных нет…

– Давай о другом! Два процента не так уже много, а он, скорей всего думал, когда писал.

– Так вот, – продолжал Синебрюх, – депутат научил нас: «Обшмонают вас на таможне, а вы говорите: знать ничего не знаем, мы люди простые, но если нарушили – оформляйте. А после – сюда и подойдете к Славику. Ясно?» Вот так – с потрохами, сидели мы с «Красным» в чужих руках!

Все так и было. Нас досмотрели, нашли валюту. Так и так – задержали. Оформили, как полагается. Мы возвращались, встретились снова и Славик на нас, на троих, отдал по доляшке из тех же, вьетнамских денег. А все остальное, сколько – не знаю – ГАИшники взяли себе. Вьетнамцам мы показали бумагу с таможни, сказали: попались.

– А депутат?

– Когда мы вернулись с таможни – не было.

– Так и пиши.

– А на прошлой неделе, – поднял Синебрюх и куснул авторучку, – мы так же решили сделать. Лок согласился, что лучше в Москву. Мы убедили, – сказали, что образовались концы на границе. Он поверил, у них теперь денег мало, а очень надо… Славик нас, как положено, остановил. Мы отдали деньги и позвонили Локу. А что мог вьетнамец? Туда сунуться – нет, однозначно! Все, – решил бы – хана! Смирился бы, и не сунулся. Пережил бы… Не первый раз. А он Вам позвонил. Этого мы не знали. А потом позвонил: выезжаем с Потемкиным. Ужас! Мы к Славику: Славик, что делать? Нас уже обыскали, в таможне. Славик туда. «Козлы!» – орал на меня и «Красного». Да кто знал! В общем, все пришлось сделать в обратку.

– Хорошо, – согласился Потемкин, – Верно. Но это – пока не пиши…

– Почему?

– Нарушаешь порядок. А возле аэропорта?

– А там? А что там…

Обрыв в середине подвздошья ощутил Синебрюх. Не хотела, не поднималась рука, писать об этом. Страх пригнавший к этой беседе, уже отступил: Потемкин его успокоил. «А не много ли будет?» Из-под бровей, Синебрюх посмотрел на Потемкина: чем ему крыть? Да ведь, кажется, нечем… В живых – только «Красный», но что он, дурак? Торговаться! – решил Синебрюх. Пусть же Потемкин, хоть раз, утрется.

Близкую ненависть ощутил Синебрюх. А Потемкин – с чистенькой, светлой душой, расхаживал, или курил за соседним столом. Спокойно и с удовольствием, просто…

«Слоняра! – подумал о нем Синебрюх, – Ты уши развесил. Ты очень легко свое получаешь! Даром. На блюдечке – от меня – с голубой каемкой! А я? Да плевать! А я приговор самому себе и своей рукой, под диктовку, пишу! И тебе наплевать, тебе этого мало?»

Он готов был… хотел…

– Я знаю, – сказал Потемкин.

Синебрюх поднял остывающий взгляд.

– Ты сейчас ненавидишь всех. Потому что всем лучше, им хорошо, и мне – тоже, а ты – в одиночку тонешь. Причем – в дерьме. Но ты забываешь, что всех обманул и объехал, сначала – ты! И хорошо ты поехал: вспомни 4 ноября! Никого не позвал! На автобусе, на который тебе же, друзья собирали деньги. Ты лучше меня, сам об этом сказал: «Нож в спину»! Не так ли? Ты просто не знал, что приедешь в болото. Но вот приехал! А прыгать в трясине лягушки способны, ты – нет. Со мной можешь спокойно поговорить. А не хочешь, я отвернусь, да пойду. Как хочешь…

– Ой, нет…

– Что?

Так и было все, как говорил Потемкин. Да он ведь не видел, что мысль Синебрюха, кусочком хлама кружилась, плыла, угодив в струю, да наткнулась на камень. «Дурак-дураком! – вспоминал Синебрюх: Потемкин таким был в автобусе, – «А жалко их, а? – «бомбанули»… Лиса, пес смердящий – вынюхивал бывший опер «ГАИшников, стало быть, знаете, наперечет? Ну-ну, ни гвоздя Вам, ни жезла!»

Синебрюх кипел. Но сварить хотелось Потемкина, а не себя! «Мало тебе, пес смердящий? «От пуза» давай! Дай, будь добр, аэропорт? Ты, скотина, подумал, что мне это – пару лет лишних в зоне? Мало?»

Понимал он, что в этом паршивеньком, да сильно уж «денежном» эпизоде, вполне можно выйти сухим.

– Я-то забуду, – услышал он вдруг, – и тебя, и вообще этот день. А вот ты… – покачал головой Потемкин, – Ты – нет! Но только не потому, что сегодня попал! Потому, что сегодня тебе повезло больше всех! Ты же думал пожить еще, правда? Подольше. А крест на тебе был поставлен! Славик тебя обогнал случайно. Дорогой туда – я имею в виду! – Потемкин рукой показал на небо. – Ты мысль ловишь?

Не уловил Синебрюх.

– Сегодня со Славиком, кто был, – напарник?

– Нет, Виталик. Напарника не было. Кинули.

– Как?

– Мутное дело. Славик три дня психовал. Мы же деньги в руках держали тогда, на таможне. А Вы… Все пришлось скинуть.

– Я полчаса, без учета дороги, вам дал, чтобы вы подержали добычу в руках, всплакнули над нею, и на таможню слетать успели – «обратку» дать. Что, мало?

– Как раз угадали! В общем, может быть, у него сейчас денег мало, или очень нужны, но решили они вдвоем, без напарника, сами, с Виталиком. Тот потом бы узнал, что остался без доли -ну так и что? Шум поднял? Муть это все, – не поднял, проглотил бы и сел голым задом! Да Вы не поймете.

– Пойму. Теперь ты разберись. Сорок вы там, в первый раз, «наварили»; семьдесят – возле аэропорта, – не спорь, – я знаю! Больше сотки, в общем, своими мозгами, Виталик со Славиком, «наварили». И о вас не забыли. А дальше? А дальше все – исчерпался бизнес! Заходик последний сделать, дай бог, и хватит! Пока слишком плохо не кончилось. Риск – ты теперь это понял! А я перекрыл вам границу. Вы проиграли! Вчера был последний аккорд! Больше бы вы не играли. Уразумел?

Синебрюх не решился спорить.

– А ты вдумайся: Славик меня хотел спать уложить «по-любому!».

– Да, – подтвердил Смнебрюх.

– А что это значит? Не думал? Не догадался? Нет?

«Синий» не понимал.

– На кладбище ленточки не приходилось читать: «Спи спокойно, дорогой»?

– Вы что? – побледнел Синебрюх.

– Доходит? А ты вот, Иван Петрович… Подельник бывший, свидетель опасный – ты был им нужен? Твоя жизнь стоит лишних переживаний?

– Ни фига себе!

– А жизнь «Красного»?

– Боже…

– Не слышу?

– Я сказал: боже…

– Я про аэропорт не слышу!

– Виталик там был, в салоне. Он деньги собрал, документы. И с ним его друг, из деревни, я понял: наверное, кум. Никогда его больше не видел. А останавливал Славик. Вьетнамцы, – мы так подумали, – все равно его не разглядят.

– А Виталик что, в гриме был?

– Ой, зачем? Он не боялся. Вообще не боялся!

– Чего так?

– Да он же у этого – знаете Вы – депутат, у Лахновского?

– Думаешь, что говоришь?

– Да что думать, я знаю, что он депутат у него.

– Депутат у Лахновского?

– Да!

– Это кто же тогда Лахновский – Верховная Рада?

– Ну, да…

– Ну, хорошо, не парься, ты напиши только правильно. Депутат – Лахновский; Виталик – помощник народного депутата.

– Ну, Вам виднее.

– А вчера Краснокутского кинули тоже?

– Нет. Он сам не поехал. Не захотел. Уперся. Предчувствие, говорит: не поеду!

– Так. Что о Виталике знаешь: фамилию, адрес?

– Совсем ничего. Фамилии даже не знаю. Все они как-то: Виталик, Славик; в автобусе был, вот и вспомнил – Юрчик. Не взрослые люди – детсад.

– «Рено» у Виталика?

– Да, «Рено», черный.

– Вот теперь все, что мне рассказал – пиши.

Потемкин?!

Потемкин взял трубку. Телефон зазвенел у полковника Цупова.

– Товарищ полковник, мне повезло, что застал Вас. Потемкин тревожит.

– Что хотел, говори, Потемкин, да быстро, тут не до тебя!

– Явку с повинной примете?

– Что?

– Явка с повинной нужна? По Краснокаменке? Свежая, только созрела.

Полковник опешил:

– У тебя?

– У меня. Приезжайте, пока не остыла.

– Держись, я приеду, Потемкин!

Дав отбой, Цупов снова взял трубку:

– Дайте «Тантал»! Командир роты? Птицын? Полковник Цупов. Знаешь такого? Так вот, слушай меня, подполковник! Потемкин с оружием? Да? Вот что, мы скоро приедем, а ты, под любым предлогом разоружи Потемкина. Под предлогом, ты понял! Есть голова – ты думай. Ни в коем случае не заходи напрямую – стреляет он метко и быстро! И проследите, чтоб он – никуда. Надо, чтоб он нас дождался. Но больше – ничего. Без самодеятельности. Выезжаю сам. Ясно? Действуй, командир!

– Гаркуша! – позвал полковник, – Владимир Иванович, едем. Отступника навестить пора, поехали!

«Да хоть бы еще, – кладя трубку, взмолился ротный, – хоть бы еще позвонил кто-нибудь!» Лучше бы позвонили, дали задание, что-то другое, чтобы он понял, что этот приказ – ошибка…

«О, это счастье, – подумал он, – что я не включил динамик!» И покосился на зама.

– Что там? – спросил тот.

– Ничего. Я к Потемкину прогуляюсь.

– Привет передай.

– Передам, – сказал ротный, и достал пистолет. Крутанул до предела колесико громкости радио, и под столом привел пистолет в готовность.

– Ты чего? – изумился зам.

– Да, так, не в ту сторону крутанул, – подполковник убавил громкость. «Спать ложился, – подумал он, – Земля, как обычно, нормальной была. А сейчас – опереться не на что!»

Понять что-либо по обстановке, возможности не было. И «Рисковать, – решил он, – я могу только сам!»

Архангел услышал ротного и прозвонил в телефон:

– Подполковник, ты еще не поднялся? Я тебе подскажу, что придумать с Потемкиным. Слушай…

Потемкин был – весь внимание. Жизнь длинна, как дорога, а исповедь – краткий отрезок – тире! Синебрюх сейчас скинет последнюю тяжесть Потемкину в руки, устанет и окунется в тоску. А потом замолчит, или будет врать, потому что тоска выливается в мысли о самом насущном – спасении. А сейчас не врет – избавляется. Момент истины – ценный момент для коллег из розыска, – вот что держал у себя в руках Потемкин. А тут постучали в дверь.

– Да!

Вошел ротный. Осмотрелся, не угадал ничего особого и, тоном незваного гостя, проговорил:

– Потемкин, сдай пистолет. Приехал режиссер Фокин с «Мосфильма», он снимал «Петровку, 38» – побудешь у него гидом. Лучше тебя тут никто не справится.

– Что? – удивился Потемкин, – Опять!

Он «въехал» не сразу, о чем сказал ротный. А ротный, вообще не въезжая, добавил:

– Ну, тебя что, учить? Будет спрашивать – ты отвечай, покажи, чего гость захочет, да не молчи – это главное. Он ведь зачем приехал, что нужно? Общение, слово живое, Потемкин, давай! Ты к нему не для охраны, поэтому пистолет не нужен. Сдай! Это приказ.

Не будь Потемкин привычен эмоции прятать – отвисла бы челюсть: «Какая муха ротного укусила?» – не понимал он и собрался пойти, выполнять приказ.

– Вот что, – убрав написанное, сказал он Синебрюху, – отсюда ты – никуда! Даже если захочется в туалет, подожди – я тебя провожу.

«Кончилась воля!» – вздохнул Синебрюх.

«Ну да! – про себя усмехнулся ротный. – Только ты, капитан, – в туалет под моим контролем, а он – под твоим. Гуськом будем двигаться по нужде!»

– Здесь подождете? – спросил Потемкин.

– Да, подожду, – согласился ротный.

Потемкин вернулся без пистолета, спрятал в сейф кобуру.

– Ох, и накурено! – возмутился ротный, поднялся, широко раскрыл дверь и вернулся на место.

– Не закрывай, – сказал он, – Подождем, – и посмотрел на Потемкина. Тот косился на дверь, пряча явное неудовольствие, хмурился.

– Ты, знаешь ли, – кашлянув, сказал ротный, – я из этого фильма момент один помню. Не помнишь? К девушке главный герой приехал, наш – опер. К ночи поближе. По делу, конечно же, уголовному. Суть там была непростая, а он в эту девушку верил, хотел внести ясность. Против нее все было. Так вот, вечером, в ее доме – я помню… А жила она самостоятельно. Ага, вот – кофе она поставила. А потом предложила бутылку «Плиски». Ты помнишь, в Союзе коньяк был болгарский – «Плиска»? Горлышко длинное, а бутылка сама, – как капля. Так вот она ему говорит…

Ротный увлекся.

– …ага! Говорит, что спиртным, вообще-то не увлекается, и не предлагала бы, может быть, да эта бутылка стоит давно. Брак, со стола именинницы. То есть, ее не смогли открыть – неполадки с пробкой. Она ее убрала, а теперь, может быть, гость сумеет открыть? Порылась в столе и достала кухонный, такой, знаешь, крепенький, нож. Салфетку большую, чтобы бутылку в руке зажать, понадежней. В общем, весь инструмент. А он взял в руки, посмотрел, взял салфетку, на нож не глянул. Усмехнулся по-доброму – хлоп! И ребром ладони снес горлышко. Нормально открылась, разлили, распили.

Помолчав, подполковник спросил:

– А ты так, Потемкин, можешь?

– Распить?

– Нет, открыть.

– Не знаю.

– Но камень, ты голой рукой ломаешь.

– Нет. Кирпич разбиваю, а камень – нет.

– Что, большая разница?

– Не знаю, наверное.

Неохотно, отрывисто, говорил Потемкин. А ротный нес всякую чушь и считал минуты, когда же машина начальника УР доедет от УВД до «Тантала».

– А как ты считаешь? – спросил подполковник и оживился, как человек, который в бесцельном трепе, вдруг обнаружил мысль, – Вот фильмы такие, про милицию, уголовный розыск, преступников – они не вредят? Я имею в виду подробности их… Не учат дурному? Школа будущему преступнику – не бывает такое? Посмотри их внимательно – можно всему научиться. Как думаешь, а?

– Во-первых, – ответил Потемкин, – надо их разделять: о милиции, розыске, и о преступниках – не одно и тоже. А во-вторых, если вы посмотрели, подробно, как преступление можно придумать и сделать, то можете видеть и то, как его разгадать. А начнете искать в нем науку – поймете, что лучший способ избежать раскрытия – не совершать преступления!

«Вот это, – вздохнул Синебрюх, – надо было писать в каждом фильме, как на сигаретных пачках… И я бы задумался, вдруг. А теперь? Что теперь? Поздно!» Ротный почувствовал, что истощился и больше сказать ему нечего.

Открытая дверь не таила всякому, кто был рядом, кто проходил мимо, что в кабинете – трое: мирно сидят, беседуют, и ничего не делают. Но не таила она и того, что тех, кого ждет подполковник Птицын, в здании нет до сих пор.

Это склоняло к панике, потому что опять нужно было думать, чем же еще зацепить Потемкина.

– Ничего, – сказал подполковник, – сейчас позвонят, и поедешь. С человеком таким познакомишься, а? Режиссер! Хорошо это, честь для нас…

– Мне, – не дружелюбно сказал Потемкин, – не надо знакомиться. Я с ним знаком.

– Ну, так вот! – оживился Птицын, – А я думал, что ж так? Почему тебя? Вот в чем дело. Потемкин! Чего же не рад, если он твой знакомый?

– Рад, просто, времени нет.

И, слава богу, послышался шум посторонних людей. Заглянул Медведенко:

– Юрий Юрьевич, к Вам полковник Цупов!

«Ага!» – подполковник увидел, как, наконец, улыбнулся Потемкин. Почти, так сказать, «потирая руки»… С чего?

А потом он увидел: Потемкин спокойно и с удовольствием закурил, и пристально, из-за стола, присмотрелся и Птицыну. «Что за игры? – мелькнуло в мозгу, – Не похоже, что влип Потемкин». А тот смотрел с легким, злорадным прищуром! «Да, что же, меня – не его окружают? Он что, разыграл? Он меня подтянул в ловушку? А ему, своему, Цупов, ясное дело, верит! Бред! Да вы что, опера? Как в тридцатых, НКВД?. Называется – влип! Ох ты боже, о, боже! Меня будут колоть на причастность! Потом разберутся, конечно. Да только Потемкин – как мог? Погоди у меня!»

Цупов, войдя, подал руку ротному и Потемкину. Хмуро спросил:

– Шутить научился, Потемкин?

– Какие шутки?

– А это кто?

– Водитель.

– С чего мы начнем?

– Вот, – протянул Потемкин.

– Так, – взял бумаги Цупов. – А это? – Потемкин подал ему маленький лист-четвертинку.

– Телефон Виталика, который сейчас в больнице. Это домашний, а фамилии, адреса, я не знаю.

– Как ты не знаешь? А кто должен знать?

– Да, – опешил Потемкин, – не знаю…

– Ты явку мне обещал или что? Так и дай же, будь добр, по-человечески! Или учить тебя?

И сам же, хмуро, полковник заметил:

– Незачем, да, после этаких дел!

Потемкин хотел возразить.

– Так что, я? – перебил полковник, – Должен копать теперь, за тобой? Может делать начальнику нечего? Не считаешь так? Нет?

– Не считаю.

– Садись и сиди!

Цупов надел очки и, за столом напротив, стал читать явку с повинной. В дверном проеме, Потемкин увидел Гаркушу.

– Володя, – воскликнул он, поднимаясь.

– Сиди! – пресек Цупов.

– Я не нужен, товарищ полковник? – нашел момент, попросился Птицын.

– Да, спасибо, как раз хотел попросить. Нам бы с Потемкиным наедине…

– Да пожалуйста. У меня кабинет этот стал уже специальным – наедине…

Пробежав по бумаге глазами, полковник переменился лицом и сложил очки.

«Тьфу, ты-ё!» – про себя сказал он, и тряхнул головой.

– Извини, если что-то не так, Потемкин…

– Да ради бога!

– Ну, Ивана Петровича мы с Гаркушей к себе проводим, не против?

– Конечно.

– Владимир Иванович, проводи!

– Прощай жизнь, – прошептал Синебрюх и ушел, не прощаясь с Потемкиным…

Цупов остался наедине с Потемкиным. Подождав, не хотел ли сказать что-нибудь Потемкин, полковник увидел, что слово за ним и, подумав, сказал:

– Не понял тебя я, Потемкин… Я уже, знаешь, что было подумал?

– Допускаю… – устало улыбнулся Потемкин, – Но, когда я к Вам приходил, были только догадки. Ничего бы они Вам не дали. Только вчера, поздно вечером, стало понятно, кто в этом действе – актеры, а кто режиссер.

– А если б не так, – Цупов тряхнул в руке «сочинение», – ты представляешь? Тот, второй – этот самый Виталик, от побоев скончался в больнице. Всё, концы в воду! Спасибо, Потемкин.

– Не за что.

– А к Лахновскому, что – разоблачать, в одиночку, ходил?

– Да нет, руки пожали, попили виски. Заочно мы с ним почти год знакомы. Ходили, как два шатуна-медведя, на параллелях, да не сближались.

– Я в этом не понимаю.

– Шатуны поедают друг друга: нечего есть – зима. А когда остается их двое – по пол-зимы параллельно ходят: и не отступают и не сближаются. Развязка неотвратимая, долгая…

– Понятно. Лахновский, тебя не съел. А что с ним?

– У шефа спросите: я рапорт и справку подал.

– Я спрошу. Тебе как здесь?

– Нормально.

– Обратно к нам не хотел бы, в розыск?

– Не так это просто, как в кухню из спальни и наоборот.

– Ну, да… – вздохнул Цупов, – не просто. А телефон помощника, что – у Лахновского взял?

– Из памяти. С Виталиком мы на охоту готовились, в прошлом году.

– На медведя?

Потемкин помедлил, как что-то вспомнил. Но просто ответил:

– Да нет, на зайца. Не получилось…

– Жалеешь?

– Вы знаете, долго жалел.

– Но, ты дело большое нам сделал. Конечно, того, что скончался, со временем бы установили. Но – на мертвых бы все и замкнулось. Аэропорт – твоя, целиком, заслуга.

– Я понимаю, спасибо, – устало ответил Потемкин.

– Скажи-ка, а фоторобот зачем у меня стащил?

– Ну, это же их портреты. Хотел, как-нибудь, по ситуации, «засветить». Не успел, да тому не моя вина.....

Цупов беседовал с командиром роты.

– Ты ему так и сказал: режиссер, «Мосфильм»?

– Ну, как Вы мне сказали.

– Он не рассердился?

– По-моему, психанул.

– Да было однажды, попал он из-за режиссера. Этого, именно. Только сегодня, другого реального повода я не придумал – некогда. Так вот, другая задача: отбой! Пистолет верни. Напрягись, что-нибудь придумай.

– Ох-ё! – жалобно сжал виски ротный, – Опять!

– Давай, подполковник, надо! А, кстати, Потемкин тебе передал документы сегодня?

– М-мм… Вот они…

– Давай! – Цупов снова надел очки.

– Что скажете? – поинтересовался ротный.

– А ты как, доволен взводным?

– Ой, да все хорошо, только в мозгах у меня от него сквозняк… Все молча, молча, думал-придумал – ну а потом как…

– Но он же не народный депутат!

– То есть?

– Те много говорят, а делать – сам знаешь. Хотя, – добавил Цупов, – их помощники – такое творить способны!

– Понял. Но Потемкин: например, как это вот понять?

– Вот это? Рапорт по Лахновскому? А что тут понимать? – и Цупов, приподнявшись, выбросил бумаги в мусорник, – Вот так!

– А приколоть мне их, товарищ э… полковник…

– Ну, надо приколоть – приколи А написал Потемкин все верно!

***

Потемкина вызвал ротный:

– Показалось мне, что не хочешь ты экскурсоводом, а?

– Не хочу.

– Ну, так иди, да получай пистолет. Отставить экскурсию. У нас ведь работы – во!

Потемкин вздохнул, покачал головой и пошел в «подземелье».

«Не ворчи…» – хотел сказать ротный. Но Потемкин и не ворчал.

– Неплохо, скажу тебе, ты намекнул, где пистолет носить надо. Ромашкин, как видишь, понял. И подтвердил. Сказал за тебя свое слово – классно сказал! Будь пистолет у Ромашкина справа, как и у всех, и всегда – забрали бы, с автоматом вместе. А так – не нашли…

«Да, – опешил Потемкин, – сказал за меня! То, что я не сказал вечером, пистолет сказал ночью».

Он вышел и ротный не видел, какое смятение он подарил Потемкину похвалой. Мир не знал, о чем говорили Потемкин и Слава вчера. Как не знал и о том, что вообще говорили. Но Славика видел последним, и говорил с ним – Потемкин. Чувство вины, черной тенью, холодной пощечиной мертвой ладони, хлестнуло Потемкина:

Пуля в их разговоре, стала последней точкой. А мог ли иначе поставить ее Потемкин – чтоб все были живы? Он предлагал. Но точка, которую он предлагал, слетела плевком на асфальт. В ответ прилетела пуля!

«Выстрелив в прошлое из пистолета, – вспомнил Потемкин, – получишь в ответ выстрел из пушки!» «Или достаточно плюнуть, – продолжал он в печальной иронии, – и не обязательно в прошлое, для того, чтобы получить пистолетную пулю…»

Потемкин сжал губы – речь шла не о посторонних – о тех, кого знал, с кем вполне мог дружить. Но водители сделали то же и так же: плевали, сквозь зубы – на Лока и тех, кто считал их друзьями.

«Нет, – понял он, – точки в своей судьбе, каждый ставит своей рукой. И ничего с этим сделать нельзя…»

***

«Да, – повторил про себя Потемкин, – точки в судьбе своей каждый должен ставить своей рукой. Не иначе! Куда я ушел? – не забыл он о том, что ротный назвал его беглецом. В сюжете, который сложила граница, развязка настала здесь. До сих пор я не понял, что от себя убежать невозможно. А слышал об этом, так же, как слышали все…»

Правильность вывода не разбавляла горечи. «Каждому, – вспомнил Потемкин участников действа, – я мог подать руку. Передел продиктован временем, а перед ним все равны, и каждый проявит свой истинный образ – Истинный свет луны. Будь время другое – иначе сложились бы судьбы. Но передел не бывает вечным: не строить всю жизнь, фундамент – потом идут стены. Нашему времени выпало первое…» – понял Потемкин.

Захлопнув решетки, он спрятал ключи и по гулким ступеням – из каменных сводов – направился вверх. Там жизнь текла, стократно богаче и ярче любых раздумий. Там ветер в лицо, и там солнце…

«Я обратился к Потемкину, – думал Лок, – как пострадавший, за помощью, а он заставил меня раздеться: от верхней одежды, до самой сути… Так принято что ли, у русских сыщиков? Или действительно, правда за ним – все находится в нас?»

Если прав был Потемкин, одно поражало: «Неужели так много находится в нас?!»

Мама

А мама спокойно заснула сегодня, под утро. Счастье и боль за своих детей, всегда рядом. Они идут вместе: по разным обочинам той же дороги, по имени жизнь. Судьба клонит попеременно: то к правой, то к левой обочине. С вечера думала мама о том, что сказать бы Виталику надо: про дьявола в деньгах: «Ну, бог с ним – ты молод, смеешься… Другое скажу: эти деньги, шальные, прожечь себя требуют: руки заводят, мозги пьянят… А то и – к другой крайности клонят – яблоком-сушкой спекают душу. Такая она ведь, Виталик, душа скупердяя. А ты же хороший, ты добрый, я помню, Виталик…»

Она улыбнулась: Виталик до школы, и в школе, всегда был отзывчивым, щедрым. Какой скупердяй? Но от мысли о том, что «пьянят» и «заводят руки» – болело сердце. «Сынок, не дай бог, натворить что-нибудь! Не дай бог, ты подымешь руку! А могут они это, могут: сколько душ, наизнанку выдранных; сколько смертей из-за денег!

Соблазн, сынок, вскипает недолго, да выльется так, что остыть, порой жизни не хватит. А то и в крутом кипятке, не дай бог, сварит – и жизнь оборвется…»

«Не дай бог! Не дай бог!» – разболелось сердце. – Он так же не спит – показалось маме. – Не спит, значит так же не просто сейчас и ему».

Она стала молиться. А сердце ее, множа силу молитвенных слов, билось громче, как колокол, с каждым ударом. Потом встрепенулось, не вынеся гула. «Умру…» – поняла, не пугаясь, мама. Виталик, ребенком-голышкой, привиделся ей. Как будто вот здесь, протяни только руку – он все это время и был. Потянулась рука к колыбельке…

«Теряла сознание!» – придя в себя, понимала мама. Но после заснула спокойно и долго спала. «Бог миловал нас, – посчитала она. – Видно, руку отвел. Не успел, и дай бог, – не успел натворить, Виталик…»

– Виталик приехал! Ох, – поняла, отчего так болело сердце. Оно, беспокойное, ждало – с трудом дождалось этой минуты.

Тормоза у двора простонали. И пыль длинным шлейфом легла у ворот. Приехал, всю ночь, стало быть, к ней ехал! Сейчас сын войдет, распахнет ворота. Всегда так…

Да что-то сейчас, не совсем было так. Громко хлопали дверцы, невидимой за высотой ворот, машины. А Виталика «конь» был самым тихим в округе…

У нее подкосились ноги. А во двор, распахнув калитку, входили люди. Милиция, в штатском, а кто-то из них пошел звать соседей.

– Добрый день, – поздоровались с ней.

Вежливо, но не спросясь, говоривший с ней человек, взял стакан и набрал из кадушки воды.

– Извините, – сказал он, и поставил стакан перед ней, – Вас зовут Антонина Ивановна Зинченко?

– Да.

– Вы присядьте, – сказал вошедший.

А она, как в свече отгоревшей, теряя весь свет, осторожно спросила:

– Виталик?..

– Мы с ним на охоту готовились, в прошлом году.

– На медведя? – спросил полковник

Потемкин помедлил, как что-то вспомнил. Но просто ответил:

– Да нет, на зайца. Не получилось…

– Жалеешь?

– Вы знаете, долго жалел…

«БЕРКУТ»

Рассказ

Начальник лесозаготовительного участка стоял на высоком берегу и ругался без слов, и не знал, что делать. Ветер гнал по небу тяжелые тучи свинцового цвета. От горизонта катились, били о камни, того же небесно-свинцового цвета, волны. Из туч вырывались, летели и падали в воду сивые гривы и полосы снежных зарядов.

Что могло быть? – не понимал начальник. Катер застыл под берегом. Не дотянул метров десять, ушел носом по самую палубу – затонул, кормой вверх. Рули поднялись над водой и торчали лопатами, срезая пену на гребнях волн.

Его, Цимбалистого катер – из его хозяйства! Буквы сейчас – только рыбе читать, но он свою технику знает! «Беркут» – речной буксир. Его не узнать: капитанская рубка – пьяницей, в грязь лицом, ткнулась, застыла на палубе кверху затылком. В затылке, влетев внутрь наполовину, обломком копья торчал двухметровый, съемный топливный бак. Признаков жизни на катере – никаких…

Что это было? Стихия бы не могла столь круто расправиться с железякой. Вечером, когда катер ложился на курс, погода вообще была ровной. Шквал разыгрался ночью. На борту должны быть сплавщики и экипаж. Семь человек. Где они? Недобрым жаром в собачьем холоде, полыхнуло предчувствие… Все могло быть. Шеф побежал к мотоциклу.

– Потемкин, иди сюда! Будь человеком, присядь, выпей с нами. Или с нами тебе – ни того?

Гуляет бригада. Душе нужен отрыв, чтобы набраться сил и снова, засучив рукава, гнать в ленты пучки. Пучки – плотами в фарватер. «Привет восходящему солнцу!» – уходят по Лене плоты в океан. Их встречают японцы и пилят на части, на доски, на стружки, Конвейер, как смысл, как цель всей бригады, округи – да всех, как единственный смысл жизни!

А Потемкин разочарован таким смыслом жизни. Край бесконечной тайги, зазеркалье чистейших вод реки Лены, малых рек и серебряно-голубых озер в венце горных хребтов. Как можно не видеть этого, а видя, не оценить; оценив – не вдохновиться?! Так растут крылья. Широты и простора жаждет душа вдохновленного человека, а тут – конвейер…

А время уходит, конвейер втягивает, заставляет мириться и привыкать к рутине и мелким заботам. А где призвание?

Потемкин мечтал быть художником. У него есть этюдник, палитра, краски – все есть. В четырнадцать лет должен был он уехать из Нюи и поступить в художественное училище. А уже двадцать, армию отслужил, но и мечта позади – как забытый дневник, затерялась в прошлом…

Потемкину стыдно за годы, бесцельно прожитые, а еще горше – за те, что столь же бездарно еще предстоит прожить. Он действия жаждал, и очень страдал, не зная, где же оно, когда начнется? Толчок нужен, как воля судьбы – только где его взять?

Не зная, где взять, Потемкин бродил по железной палубе, в холоде, тьме, одиночестве…

Луна, отцепившись от туч, засветила свой безразличный глаз, отразилась в воде и наполнила душу еще одной порцией холода.

«Ладно…» – передернул Потемкин плечами, и пошел к мужикам.

– А, Потемкин! Вот это верно! Согрей душу, а то нос уже синий!

– Давайте, – вздохнул Потемкин, – чуть-чуть… – и взял кружку.

– За жизнь, Потемкин! Бросай тоску, она до добра не доводит!

– Давай-ка, Мичурин, давай!

– А чего он Мичурин?

– Ну, раз с нами не пьет, а на палубе ходит, впотьмах, значит тоже – мечтатель!

– Мичурин – ученый; мечтатель – Уэллс.

– Да, пусть Вэлс, мечтатели так намечтают – всей деревней потом разгребать приходится.

– Ну, мы тут не вся деревня – так, скромный, родной коллектив…

– А ты разгребать собрался?

– Типун тебе на язык!

Посмеялся Потемкин с родным коллективом, согрелся и вышел.

– Теперь оживет! – одобрительно гукнул Завьялов. Широкой души человек, он любил наливать и смотреть, как выпивая меняются люди. Интересней всего наблюдать за теми, кто пьет не особенно много.

– Чтоб мы не спали… – шутливо сказал он Потемкину вслед.

– Чего это вдруг?

– Потемкин, ты видишь, ожил, захмелел, теперь станет песни петь…

– Не-е, он спокойный…

– В спокойном омуте, знаешь ли, черти…

– Ты, вот что: выпили – радуйся, а про чертей не надо!

Луна стала чище и ярче. А, Озорным, беззаботным настроем, бодрит. изнутри греет водка. Скольжение света, теней и тьмы по речному зеркалу, завораживает, напоминая, что взгляд Потемкина, все-таки – взгляд художника.

И тут он увидел в лунной дорожке по курсу, активную стреловидную тень. Зверь плывет, очень крупный – лось!

– Мужики! – покатился Потемкин в кубрик, -Лось по реке плывет!

В момент мужики поднялись на палубу.

– Да, – приглядевшись, признал бригадир Зойнуллин, – сохатый плывет!

– Ясно дело, сохатый, – поддакнул Пауткин, – Олени стадами плавают, а он в одиночку… Не зря наливали Потемкину – он и закуски надыбал!

– О, закуски на всех, безусловно, хватит! – сказал капитан, сняв со щита, дал Потемкину в руки кайло.

Заглушили мотор Лодку на воду.

Двое – на весла; двое – для подстраховки, в корму. В носовую часть бригадир, не колеблясь. – Ты более трезвый! – поставил Потемкина.

Зверя настигли – вот он, в полутора метрах. Сопит, глаза косит. Но не так, – успел различить Потемкин, – не со страхом, как загнанный лось – он свирепо смотрит! «Господи! – обомлел Потемкин, – Не тот зверь, на которого шли в атаку!»

Подмога в корме – далеко; гребцы – спиной. Никто, ничего не успел понять, а у Потемкина времени – только мгновение: морда уже в полуметре. Медвежья! Поздно – сама по себе, рука твердо накрыла цель. Успел пожалеть Потемкин, что не топор в руках – кайлом с длинным лезвием трудно прицелиться. А к цели гнали инерция и боязнь показаться трусом.

Лезвие грянуло зверю в лоб. Забурлила, хлынула в воду кровь. Зверя накрыло лодкой – она по инерции продолжала атаку.

Зверь взревел. Хряснул лапищей в борт у кормы – где подмога сидела. Лодка ракетой взметнулась вверх, завалилась на бок и перевернулась вверх дном. Покрытая черным небом река приняла в ледяные объятия всех…

– Твою мать! – закричали на катере, – Ванька, круги на воду!

Полетели спасательные круги на веревочных длинных фалах.

Мокрые, в телогрейках и сапогах, мужики были подтянуты к борту и подняты вверх.

– Пятеро. Все! – прохрипел капитан Адольф, – Вниз, пока живы, бегом! Слава богу, что живы!

Стучащие челюсти заполонили кубрик.

– Зверобои! Охотники хреновы! – оценил капитан, – Живы – да черта ли с вами будет?

Налив, чтобы сбить озноб, каждому, стал разбираться.

– Зверь – пояснил дядя Ваня Пауткин, – не тот оказался…

– Это как? Как не тот! А какой?

– А, медведь … – Пауткин вздохнул, поглядел в опустевшую кружку, – Мы было только к нему посунулись, а он – на тебе! Понужнул со всей дури! А дури в нем – центнеров пять, не меньше!

– Потемкин! – прошипел капитан, – Ты же был трезвый! Ты что мне про лося гнал? Обманывал? Специально обманывал? Погоди, ты в конторе еще отвечать мне будешь!

– Что ты, Адольф, – возразили мужики, – какой специально! Темень такая – медведь проплывает, кобыла – один черт, в одно рыло…

– В глазах ваших темень, а тут, – постучал капитан в лоб Пауткина, – тут мозги должны быть! Это ж кайло! Кайло – с ним мозгами работать надо! А вы … Кобыла, рыло… А где кайло? Потемкин, кайло утопил? Новое мне принесешь! Понятно?

Капитан перешел к мотористу:

– А ты – вперед! Заводи мотор, включай прожектор. Будем лодку искать.

– А ты ведь, Георгий, кажись попал?! Пробил черепуху зверине! – сказал Пауткин. – Пропадет зверь ни за что…

– Нас пожалей, – хмыкнул, смеясь, бригадир.

Зрелище было: как курицы мокрые, все поскидали с себя мужики. Одеяла, холстинки, одежки Адольфа и Вани – все, что нашли сухого – все на себя. Тельняшки и свитера, – в роли брюк – на ногах. Пауткин скатертью закрепил на спине подушку – фуфайка, без рукавов…

Плотно друг к другу сидела компания – так теплее.

– Не дергайтесь, мужики! Тепло берегите, не дай бог, пневмония!

– Медведь, говорят, от испуга дохнет – болезнь медвежья»…

– Выйди, да посмотри. А вдруг?

– А чего? Моторку возьму завтра утром, собак, да приеду. Не утонет же, и далеко не уйдет. В голову ранен, кровь потерял. Догоним!

Ваня завел мотор, катер лег на курс. Ваня должен был, после запуска сбегать вниз, к мотору – сделать контроль. А он сказал:

– Да что я, мотора не знаю?! – пришел к мужикам и поставил кружку.

– С пульта завел, не с пускача. Сжатым воздухом…

– Значит, добрый ты моторист! Другие веревкой пускают. А ты – молодец! Ну, быть добру!

– Быть добру! – согласился Ваня.

И все в этот миг убедились, что под счастливой звездой моторист родился!

В ужасе, пулей в кубрик влетел капитан Адольф. Прогремела, захлопнулась следом крышка люка.

Рев, хруст и скрежет, метались вверху, в капитанской рубке. «Вот те, на! – доходило до мужиков, – Да не может быть!»

Но было!

– В моторах сидел, скотина! – сказал Адольф, – Я водку вам разливал, да укутывал вас, а он, курва, поднялся на борт. Прогнул на моторах решетку, и провалился вниз. А тут я…

– Видать, без сознания был. Мы ж его в голову ранили…

– Да вы что? – простонал Адольф, -А чего не сказали, что ранили?

– Так ведь не успели…

– А теперь? Что нам делать теперь?

Уверенно, мощно, на всю катушку гудел мотор – катер летел по реке.

– Теперь нам хана, мужики! – заявил Адольф, – В судно воткнемся – в лепешку размажет! А в танкер – тогда и сгорим! В крайнем случае – задохнемся в нефтепродуктах…

А в берег, на полном ходу – точно так же, не мед! Без Адольфа понятно…

Капитан, обозленный вконец, сверкнул по орбите белками и закричал:

–Что мы сидим?! Там крышка! За мной!

Зверь гремел крышкой люка. Защелки, замка изнутри, не было. Адольф сам виноват: «Зачем она? – говорил: он, – Напьетесь, запрете, а мы, не дай бог, тонуть…»

Теперь люк надо любой ценой удержать вручную.

Четырнадцать рук мертвой хваткой вцепились в каждый выступ, трещинку и неровность плоской и гладкой крышки.

– Не уйдет, пока не порвет на части!

– А чего ты орал громче всех? Сидели бы тихо, глядишь, и он к нам не полез бы…

Зверь хотел посчитаться всерьез, и рвал и терзал люк со всех сторон. Крутился, цепляя боками штурвал, и катер резко – как боевой торпедный – менял курс. Перегрузки – такие же, как у пилотов, И мужики, в едином пучке вися на руках под крышкой люка, испытывали на виражах перегрузки, как у пилотов.

На пределе физических сил и нервов были и те, что снизу, и тот, что вверху. Мужики – от того, что понятно – не удержать; зверь – от того, что близок локоть, да недоступен – стали кричать.

Зверь ревел наверху. Мужики – внизу.

Полчаса, вряд ли меньше, орали. Удар, грохот железа по камню – страшным толчком оборвали крик! Погас свет. Пучком, как огромной пулей, мужики полетели в переднюю переборку. Стал, как вкопанный, катер.

Ваня выбрался первым:

– Об камень ударились… – невидимый в темноте, сказал он.

А зверь улетел за борт. Простучал по обшивке фонтан всполыхнутых им брызг. Слышно было, как он вылез на берег, и по-собачьи отряхивал шкуру. Потом стало тихо. Ушел!

Рядом берег, родной и твердый, а не угроза удариться в танкер с нефтепродуктами. Вставай теперь с пола, вздохни полной грудью, живи!

– А чего мы заглохли? – задумался капитан.

Другие кряхтели, давая понять, что живы. Стараясь лишнего под руку не говорить, поднимались с пола.

– Не должен был глохнуть, не «Жигули». Винт должен крутиться. И свет? А свет почему пропал?

Засветили спичку.

Топчаны и стол, табуреты, вся мебель, и шкаф – все сбито в полете! Хлам один, рухлядь…

– Мужики, да вы что? – простонал капитан, – Вы что натворили!

– Так вместе летели, все… – возразил в темноте Пауткин.

– На меня намек, да?

– И Ваня летел вместе с нами…

– Борзота, мужики, ох вы борзота! И я, значит…

– Ну, да…

– Аккумуляторы, видно, – подумал вслух Ваня, – от удара сместило. Но свет можно сделать.

– И обшивку, – опять простонал Адольф, – об камень погнули!

Тьма зловещая смутно предостерегала, что кажется, это не все.

– Да, Адольф, ничего. Сейчас все пойдем наверх – всё починим.

– Какие дела? Да конечно починим!

– Крышку заклинило, дядя Адольф! – доложил из-под люка Ваня.

Адольф схватился за голову, потому что подумал: «А как же он улетел? Значит, вынес стекло лобовое!»

Он осел и сказал тихим голосом:

– Полундрец, мужики! Приехали! Все! – и уточнил, -Вода!

Впереди, в месте удара о камень, под ногами журчала вода. Начинала плавать сбитая на пол мебель. Носовая часть медленно погружалась в воду.

Мужики, пучком, снова под крышку люка и дружно, плечом к плечу, стали гнуть ее вверх. Крышка не поддавалась. Неимоверная тяжесть сверху, снаружи, прибила люк. И упереться с лестницы, шириной чуть больше метра, всем скопом, мужики не могли.

– Хана всем! – что еще мог сказать капитан.

– Тонем а, мужики?

Невидимый в темноте, за железом бортов, рокотал и шипел, набирая силу, ветер. Начинается шквал, в буйстве которого вырвется с неба первый осенний снег.

Все невзгоды, как сговорившись, в одну ночь решили свалиться и доконать группу этих людей.

Бездушна, горька действительность для людей, едва переживших ледяную купель в реке.

– Мы же, вроде как сели на дно – а чего же тонем-то??

– На скалу мы попали. А теперь садимся. И сядем до мачты. Захлебнуться нам хватит!

– Потемкин, какого ты! Ну, какого же хрена?! Ты же убил нас всех!

– Потемкина ты, – трезво, как перед смертью, сказал капитан Адольф, – не трогай! Он что вам сказал? Сказал то, что видел. А повелись мы сами! Кайло – я ему лично дал в руки … Вы же сами: «Сохатый плывет! Закуски – на всех!» Вот и хватило – как раз на всех! Все закусили?!

– Однако, тонуть, когда жить бы и жить!…

– Тонуть это лучше, чем в танкере задохнуться или сгореть!

– Вот успокоил, спасибо…

Ни у кого, никаких слов больше нет. Тьма погрузилась в полную тишину.

Катер тонет. Бьет обшивку тяжелыми, снежными хлопьями шквал, и так далеко до рассвета. Впрочем, не все ли равно – далеко или нет, если солнца уже никогда не придется видеть…

Есть только маленький, хрупкий как спичка, шанс: близкое дно. До него бы дожить …

– Что-то капает сверху? – тревожно сказал Пауткин.

– Нефть – простонал Адольф.

– Да ты что? Да какая нефть, какой танкер? В скале сидим!

Но сверху струится, капает нефть…

– Теперь, в любом уже случае – все! – подытожил тот, кто Потемкина обвинял в убийстве.

– Так, мужики, надо жить! – приказал капитан, – Поближе друг к другу давайте. Тепло беречь! И места держаться повыше…

Стояли на лестнице. Пятачке, на котором, в нормальных условиях, тесно вдвоем. По грудь и по горло, – кому как, – в воде. Вода подбиралась к горлу, а на головы капала, струилась по коже, удушала солярка.

«Светает!» – жидким бельмом округлился иллюминатор. Дожить до рассвета – счастье! Будет солнце – значит, в последний момент, может кто-то заметить, спасти…

***

В шесть утра, Николай Цымбалистый, начальник лесоучастка, уже на ходу, а сегодня проснулся и того раньше – от стука в дверь. Не участковый, не председатель – школьники.

– Дядь Коль, – сообщили они, – мы на рыбалку ходили, с ночевкой, а тут шквал разыгрался! Мы – обратно, а на девичьем камне – «Беркут». Утоп, дядя Коля! Утоп и винты над водой.

С первой попытки он опознал свой катер, но ничего не понял, и теперь прибыл уже с участковым, врачом, председателем сельсовета, и техникой.

– Эй, есть живые?

– Да, да!!! – закричали из-под воды.

Осторожно, наощупь, пошел задним ходом в холодные волны, кран. Участковый ступил на палубу.

– Все живые?

– Да, да, все…

– Так! – вскричал участковый спасателям, – Не курить!

Тяжелая, двухтонная емкость, прижавшая люк, обильно и едко сочилась солярой.

– Кто вас так, мужики? – спросил участковый.

– Медведь!

– М-мм… Вы же так прокурора* зовете?! (*Закон – тайга; прокурор – медведь) Да ему не под силу такое! А главное – на фиг? – покачал головой участковый. – Крепко, однако, башню вам, мужики сорвало! – оценил он последствия катастрофы.

– Они сейчас в трансе. – пояснил он Цымбалистому, – Такого наговорят… Потом разберемся!

Емкость сдвинули, люк сорвали.

– По-одному, – сказал участковый и подал руку первому.

Мужики выходили наверх. Щурились и не стучали зубами, потому что устали зубы. Текли по одежде вода и соляра – тончайшая пленка блестела и переливалась радугой.

С берега жалобно вякнул фельдшер:

– Красавцы! Куда же мне их в таком виде, в машину сажать!?

Машина, санитарный УАЗ, была совсем новой, стерильной.

– Тьфу, ну хоть поджигай! – мотнул головой участковый, – Но ты не шути. Сверни там в салоне все, пусть на голый пол садятся. Здоровью людей угрожает опасность. Действуй!

Жаль было все-таки фельдшеру, гадость такую туда помещать:

– Да ты, – прикрикнул на него участковый, – давно не лечил пневмонию? В тяжелой форме, да у такой оравы? Получишь! До Нового года, в три смены лечить придется!

Фельдшер засуетился.

– Живей! – закричал участковый, – Касается всех!

Захлопали дверцы и загудели моторы.

Участковый инспектор милиции приступил к осмотру. Нашел следы крови: в моторном отсеке и капитанской рубке.

Деформации крышки люка, тоже ставила ряд вопросов. Емкость добила ее, прижала и залила соляркой. А исковеркана она была еще до того.

Тот, кто управлял до последнего, катером, курс держал четко – к поселку. Но, за полкилометра, резко, на полном ходу, сменил курс. Чужой, управлял. Потому что камень, этот «Девичьи грезы» здесь знали все.

Порывшись в хламе, участковый нашел волоски. Черные пряди из чьей-то блестящей, густой шевелюры.

Больше смотреть на посудине было нечего. Трюм затоплен. Остальное разрушено.

Участковый пошел осмотреть округу.

Сразу же за полосой каменистого пляжа, где начинался грунт, и круто, почти вертикально вверх поднимался обрыв, он нашел следы. Глубокие, крупные отпечатки босой ноги.

– Ага! – присмотрелся к ним участковый и сделал вывод: – Урок получили, ребята, вы… Очень хороший урок!

Посмотрел с высоты на разбитый катер. «Красавцы!» – как сказал на все это фельдшер…

– За хороший урок платят дорого! А тут – генерал, между прочим: Топтыгин, Михайло Потапович! – подвел итог участковый.

***

Узнав, что Потемкин от медицинских услуг отказался, участковый инспектор вызвал его к себе.

– Домой бы пришел, – сказал он, – да так будет лучше. Я разобрался, и вот что скажу: вина ваша. Значит, ремонт пойдет за ваш счет. Расходы частями из вашей зарплаты удержат. Но прославились вы, откровенно скажу тебе, ярко, надолго! Про вас анекдоты пойдут: капитаны Топтыгин, Адольф, семерка «отважных»… Готов ты, Потемкин, быть героем таких анекдотов?

Потемкин молчал, потому что не мог согласиться, не мог возразить, и не знал, к чему участковый клонит.

– Судьба посмеялась – закурил капитан, – это одно, но – смеются люди– это другое. Не вынесешь этого. Знаю. Осмеянность нас приземляет, режет крылья, и способный подняться – слабеет духом. А не рожденный ползать – ползать не сможет: или взлететь, или – вниз, ко дну. Хочешь видеть себя среди приземленных, пьющих из сожаления и за компанию, а компания вечна?

– Нет. Этого не хочу.

– И я так считаю – тебе среди них не место.

– Вы меня гоните прочь? – понял уклон капитановой мысли Потемкин.

Капитан кивнул:

– Получил этот горький урок, сделай выводы и начинай жизнь снова, с чистого листа. И лучше бы не здесь, где подкосятся крылья, лучше там – где только чистый лист и смысл, который в жизни есть всегда.

– Подумаю, – ответил Потемкин

– Подумай. И не бойся начинать с нуля, сломи неблагоприятность обстоятельств в свою пользу. Это в твоей власти, был бы смысл…

«Сломит, – считал участковый, – и дальше нормально пойдет! Потому что одни, – как сказал дядя Хэм,* (*Эрнест Хэмингуэй) – в месте излома рухнут, другие нарост образуют, окрепнут и дальше пойдут – в полный рост, только с большей силой».

«Или, – подумал Потемкин, – потеряю себя, или найду смысл жизни, но прав капитан…»

Обходя буреломы, провалы и топи, терял он заветную цель – те, оставшиеся недостижимыми, сопки. Но он мог вернуться. Теперь были топи другого рода: человеком замешаны, а кто человеку в коварстве и легкомыслии равен? Никто. Не просто из этих выбраться. И не всегда возможно.

Гулкими и бесконечными коридорами, как к эшафоту под стражей, шагал Потемкин.

Что такое ППС?

Рассказ

1. О маленькой лжи и раздумьях пленного человека…

Сейчас что-то будет!» – подумал Потемкин и взгля-дом по кругу, мельком, пробежав по залу. Поздний вечер в зале ожидания автовокзала, в сибирском городе Братске. Что делать дальше, Потемкин не знал. На жесткой вокзальной скамье, в одиночку, оказался он через две зимы, после того, как «взял в руки котомку».

Час выбирать дорогу пришел внезапно, как первый холод зимы из-за синих гор. Из Ленска, через Москву, самолётом добрался до Харькова. Объект на улице Краснознаменной – художественно-промышленный институт был целью. Цель была близко, не как в ту ночь на палубе катера «Беркут»ж. Но оказалась недостижима. Как голос певцу, художнику надо «ставить» руку. А в лесосплавных краях, всего и художников – два оформителя в Доме культуры райцентра, которые на знают натуры, не пишут этюдов и не понимают Ван Гога. Где мог Потемкин «поставить руку»? Творческий конкурс отсеял абитуриента.

«Жаль, Вам бы чуть подрасти. Но, если есть цель, дерзните! Начните с азов, постучите сначала туда». За дверью, на которую показали, была без вывески, за нею маленький храм – изостудия. С запахом краски и масла и несгибаемым духом мечтающих о дороге в большое искусство. Иные здесь приземляли мечту и бросали. Потемкин бросать не думал. Грядой сопок заветных на горизонте, виделась цель.

Он их не выдумывал – знал. Он писал их, они была лучшим пейзажем студийца Потемкина. Школьником, романтичным бродягой, видел он этот пейзаж. Плоская чаша огромного озера перед глазами, а на горизонте, в дали – три сошедшихся вместе, таежные синие сопки. Колокол неба над ними: громадный, непостоянный, вечный. Там, далеко, было все не так. Там побольше дичи, повыше трава, и туда не забродят другие, с ружьями.

Вдохновленный тайно, Потемкин, несколько раз выступал в дорогу. И не дошел ни разу. Не смог. От озера, четко на север, брал направление, впиваясь глазами в заветные сопки. Пока спина могла отражаться в озере, все было нормально. Но, удаляясь в глубь разделяющей сопки и берег тайги, он терял цель из виду. Чем ближе цель становилась, тем труднее понять – где она? Повсюду: вокруг и над головой – тайга и небо. Дорог и тропинок нет, Потёмкин шел наугад. Он достиг бы цели, будь она вдвое ближе. Но она была вдвое дальше, а он, обходя буреломы, провалы и топи, не видя цели, терял ее. Цель легко видеть издали, но путь до нее потерять может быть еще проще. Точно, как в жизни…

– Что я скажу? – говорил о пейзаже наставник – Половину пути, – показывал в сторону института, – ты, скажем так, одолел.

***

Потемкин почувствовал взгляд человека, который искал мишень. Три очень уверенных человека вошли в зал и остановились. Один из них, не скрывая, разглядывал Потемкина. На пассажира Потемкин не походил, – потому что им и не был. Он пришел с другой целью – позвонить в другой город по автомату. А тот человек видел в этом свое, стоял и думал: нравится это ему, или нет?

Потеребив второго, он показал глазами, кивнул на Потемкина. Старшим, похоже, был третий: он шагнул и увлек за собой остальных – к буфету.

***

Проза жизни художнику столь же близка, как не художнику. Без денег нельзя, а платят их за работу: духовная гамма: при всей чистоте, со всем ее спектром и диапазоном – в расчет не берутся. «Нарисуешь, – спросили в заводской мастерской при парткоме, – Ленина так, чтоб сюда вписался?» Ленина сами нарисовали, а голову не решились. Потемкин нарисовал, вписал «Годишься! Приходи с трудовой.». Выиграл этот конкурс, принес трудовую и был зачислен слесарем 5 разряда…

А в творческой атмосфере студии блуждала искорка. Потемкин ее обнаружил, обожествил в душе и поселил в своем сердце. «Теряешь голову! – предостерегали друзья, – У нее ребенок, и муж, вообще-то, есть…». Чем-то схожей была ситуация с той, что настигла на палубе «Беркута»

***

Нездоровый шумок угадал Потемкин, наблюдая за тройкой тех, очень уверенных в себе парней. Ищущий взгляд одного из них, выделил девушку. Она, среди всех в этом зале, похоже, была самой скромной. Брат и сестра в человеке – скромность и беззащитность. Легко различимо первое, а второе – потеха душе и рукам нехорошего человека.

Оставив кружки, компания окружила девушку. Тот, который недавно смотрел на Потемкина как на мишень, притяну к себе, и поцеловал девушку в щеку.

– Курочка, ты пойдешь со мной!

Но она была не одна. Парни, конечно, видели, что не одна. Ее друг отбросил чужую руку с плеча своей девушки. И о ней забыли, а он был окружен и потонул в тычках многорукой компании. Заставив подняться, его потянули из зала. Потемкин одобрил: уходя, тот уводил за собой всю дурную троицу. Тая подступившие слезы, девушка приходила в себя. «Молодец!» – повторил про себя Потемкин.

Он не сразу увидел, что девушка поднялась, и решительно, как духом отважный, пусть безоружный, боец, пошла следом. «Черт» – Потемкин покинул место.

Он быстро нагнал их.

Ладонью, как мухобойкой в плечо, хлопнул сверху того, что поближе. Удар не сильный, но как пощечина, хлесткий, обидный, и обжигающий. На месте затылка, возникло вскипевшее гневом лицо. Без слов – вместо них – в лоб Потемкину полетел кулак.

Потемкин, как на оси, повернулся флюгером вдоль атакующей линии. И кулак пролетел в пустоту. Предплечьем Потемкин подбил руку. Легко, на излете, вскочила она в захват левой кистью. Вслед кулаку, неустойчивой, вздыбленной глыбой, подалось на Потемкина тело. Рука-мухобойка Потемкина, треугольником, острой вершиной вперед, скользнула навстречу. Прогнувшись в обратном движении флюгера, Потемкин выставил локоть вверх. Успел, и вонзил его в подбородок глыбы. Заступ за ногу – и глыба, теряя опору, всей массой, ускоряясь, пошла назад. Взмах руками как крыльями – глыба рухнула на асфальт.

Трезвых эффект впечатлил бы. Но тех взбесил. Пришлось защищаться. Потемкин увлекся. Тот, за кого он заступился, был рядом и прикрывал, но что-то Потемкин быстро его потерял из виду. Апломб драчуна и искусство боя – не пара друг другу. Превосходство числом соперникам только мешало: путались. При этом злились, а гнев – не союзник в бою. Он бросает вперед и лишает рассудка, и «палит» силы. Наглые дилетанты не знали подсечек, и не понимали, что можно не только гасить удары – а уходить от них, как Потемкин.

Он бы вышел из боя, но тот, кто первым упал, поднялся и начал атаку. Он не шутил! Оттянулся назад Потёмкин: к самой стене. Главное не получить по спине и угадать мишень на себе, которую выбрал кулак атакующего. Угадал! Правая, с полного, на всю широту, размаха, пошла вперед – сбоку, в челюсть Потемкина. Как в холодную воду, сгибаясь, припав на колено, Потемкин пошел навстречу. Волчком развернулся. Кулак левой, впился под руку, – в печень противника. Инерция и останавливающий удар, развернули соперника. Потемкин подбил «спалившую» по инерции силу, ударную руку, зажал ее, рывком по короткой дуге, повел книзу и вверх – за спину. Подняв ее, как оглоблю в телеге, завернул в суставе и резко толкнул от себя. Рука – не оглобля, ей было чудовищно больно. Соперник не удержался, невольно включил задний ход, и влетел в стекло. Рама сломалась, тело застряло в окне…

А Потемкин услышал:

– Стоять!

И увидел фуражки.

Спустя две минуты, Потемкин был третьим, в компании равных – пленником, в «кондачке» милицейской машины. Захлопнулась дверь, перечеркнула небо клеткой стальной решетки. Главный соперник, не сел вместе с ними – ему ехать на «Скорой».

«Попал!» – сделал вывод Потемкин.

А только, что десять минут назад, сидел в зале, ждал, не знал, что делать, и не имел никаких выводов… «А, впрочем, – глянул он сквозь решетку, – солгать, между прочим, намеревался. Ободрил, успокоил бы и обманул Валерию, считая, что так и надо…».

Пленники всех времен: в колесницах, каталках, телегах, пешком – в пути размышляют на тему о правде. «Любовь и неправда – они совместимы? – стал думать Потёмкин, – Или их совмещаем мы?»

Собирался сказать, припав к телефонной трубке: «Любимая, все хорошо. Мы, конечно, опять будем вместе! Скоро! Ты слышишь, любимая, все хорошо!». В самом же деле, не хорошо, – а никак. А точнее – плохо! «Обмануть собирался… – осознавал взятый в плен Потемкин, – Но ведь врут… Загнаны в угол, у них проблемы; почечный «хрон» у них или язва; они не спят; потому что завтра еще будет хуже, а они говорят: «Милая, все хорошо!». «Правда?» «Правда, милая, правда!» – врут…

– Выходи! – распахнулась дверца.

Сложив руки за спину, как другие, Потемкин направился, в сопровождении, в здание райотдела. «Позавчера, – читал он знакомую вывеску, – был тут же: а как по-другому!». Позавчера приходил он сам, а теперь привели…

Понаблюдав за другими, он старался все делать так же. Снял ремень, часы, освободил карманы. Но, оказалось, предусмотрел не все.

– Кольцо, – сказал старшина, и указал на стол, где лежали вещички Потемкина.

Чертыхнувшись, Потемкин снял и кольцо. Никогда не снимал, и не собирался. Факт унижал, но те, кто требовал, были правы…

– Возьмите! – отдал он кольцо.

Посмотрел на ботинки, и понял: еще надо снять шнурки. Старшина глядел на него с любопытством. «Не новичок?!» – думал он. Но прежде Потемкина здесь не видел, и ничего не сказал.

– Почитайте, – подал он листок.

«Протокол личного обыска» – прочитал Потемкин.

– Все верно?

– Не совсем, – возразил Потемкин, – кольцо обручальное. Золотое кольцо!

Написано было: «кольцо из желтого металла».

– Георгий Артемович, я не написал, что оно железное, медное, а золото – желтый металл. Точно может сказать эксперт, а я не эксперт.

– Хорошо, – согласился Потемкин и подписал протокол.

– Но Вы, – задержал старшина: перед ним был изъятый листок – форма № 15 из паспортного стола, – Вы же еще без прописки. Давно?

– Месяц.

– Закон нарушаете. В курсе?

– Да…

– Разбираться будем. А сейчас… – старшина поднялся и сопроводил в комнату для задержанных.

Решетка от пола до потолка, на всю длину помещения. Все на виду, все как на ладони, перед столом дежурного. И все – взаперти.

Потемкин снова был с теми, кому на вокзале хотел доказать справедливость. «Бог создал людей, а полковник Кольт – сделал равными», – вспомнил он. В «Тигрятнике» – как называется комнатка, все так и было. Все были равны.

Стоячая комнатка: можно присесть только на пол. «Значит, – понял Потемкин, – долго тут не живут». Дверь время от времени, со скрежетом, как инструмент ненормального музыканта, отворялась. Старшина выбирал, выводил кого-то, или напротив, кем-нибудь пополнял компанию.

Не все, – как увидел Потемкин, – из тех, кого выво-дил старшина, возвращались назад. «По этапу пошли?» – посмеялся он грустно. А потом подошла его очередь.

Старшина проводил в кабинет на втором этаже. Отдал документы, назвал фамилию и ушел, оставляя Потемкина.

– Потемкин? Фамилия знатная. С чем пожаловал в наши края?

Заметно усталый на вид, капитан, был бесцеремонней, чем старшина из дежурки.

– Хулиганить приехал? Не прописался… Можем за это привлечь. Ты знаешь?

– Знаю.

– Ну, а чего ж?

– Не могу прописаться.

– Так езжай себе с богом, отсюда. Нам что, не хватает своих хулиганов?

– Не думаю так, – не смутился Потемкин.

– Вот как? – коротко, далеко в глазах капитана мелькнула искорка.

– За что этих избил?

– Думаю так – за дело!

– Ты что, судья?

– Нет.

– Значит, хулиган! У нас что собирался делать?

– Работать. Я на завод оформляюсь. Там ждут, а из-за прописки, пока не у дел. Был у вас, позавчера, на прием записался. Как раз, поэтому…

– Не у дел, говоришь? Да дел мы тебе, при твоих способностях, будь уверен – нашьем! Кем собирался работать?

– Художником.

– Ну-у?

– Да, оформителем.

–Хорош художник! Ничего себе! Репин таким же был? На тебя заявление – материальный ущерб, человек в больнице. Громила ты, а не художник!

– Ну да, не Репин… – не возразил Потемкин.

– Отчет отдаешь: что ты натворил? Тот, в больнице, он тоже заявит. Попал ты, конкретно, – доходит? Молчишь? А думать там надо было. Теперь поздно!

– Держи, – подал он авторучку, – Пиши объяснение. Все, как есть, все подробно!

Продиктовал «шапку». Прочитал, отошел к окну. Постоял, помолчал неподвижно, опираясь на пальцы лбом. Не оборачиваясь, не выдавая усталости, глухо спросил:

– Сочинения в школе писал, Потемкин?

– Писал.

– Вот и давай, пиши: «Объяснение». Здесь твое сочинение называется так. Писать будем вместе: чтоб не забыл, чего и не наврал, в три короба. Все, ты готов?

– Да.

– Поехали! «По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее…». Что пояснить – давай правду. Я уже всех опросил, эти двое свои сочинения сдали, третий – потом. Свидетели, двое: свои показания дали. Изучим, сравним, и решим, что делать. Ты первым ударил? Пиши!

– Вопрос.

– Что? – обернулся, спросил капитан.

– Говорите опрошены все. Потом третий. А этих двоих – парня с девушкой, Вы опросили? Они что сказали?

– Какие парень с девушкой?

– Те, из-за кого я вмешался.

– Таких нет. Патруль прибыл на драку. Драка была. За это вас задержали. Время, место, причина и обстоятельства драки – вот все, что нужно. И до утра ты свободен, в «Тигрятнике». Решение примет начальник. И о том, что ты нарушил паспортный – он позаботится тоже. «Букет» наберется! Чего ты ждешь?

Капитан недовольно сжал губы, опять отвернулся к окну. И попросил вдруг, совсем другим тоном:

– Не спорь. Бесполезное дело, Потемкин! Пиши! Напиши, как надо, и отдыхай до утра. Ну, зачем же нам мучить друг друга?

– Напишу, – согласился Потемкин, – время, место и обстоятельства. И причину…

– Какая причина, Потемкин? Какая причина! Парень с девушкой? Что за лапша? Что ты гонишь? О чем говорим? Кто, к кому приставал? Ты, того, кто в больнице, ударил первым. Не так? А эти вступились. Потом бедолагу ты еще добивал. В окно посадил. Садист, хуже Гитлера! Что, не так? Я все знаю! И люди с вокзала уже написали, что так. Что ты лепишь?

«Горбатого» – что я леплю!» – ужаснулся Потёмкин. Он даже не думал, не верил, что так может быть.

– Ты не глупый, – сказал капитан, – значит должен понять, что здесь каждый, как ты, так же точно, лапшу мне вешает. До чего все похожи вы, господи – как под копирку!

«Приплыли мы…» – растерялся Потемкин. Мельком проскользнули лица: ее – самой скромной, застенчивой в мире; и его – которое, в общем-то, и не запомнилось.

– Так что пиши, не морочь нам голову: мне и себе! Все – как надо, как было – как на духу. Усвоил?

Потемкин усвоил, но не шелохнулся.

«Ну, что же?» – без слов, обернулся рывком, от окна, капитан.

– Как надо? – уточнил, не касаясь бумаги, Потемкин, – Или – как было?

Рассерженной птицей, как коршун, вернулся к столу капитан. Из-под бровей, посмотрел на Потемкина. Он, может, в чем-то хотел убедить своим взглядом. Но Потемкин увидел в нем, как устал капитан!

– Ты их не выдумал?

– Нет.

Прощаясь с надеждой, капитан предложил сигарету. Отрешенно, как автомат, раздал на двоих огонек зажигалки, откинулся к спинке стула.

– Спасибо, – непритворно, как знак уважения, оценил Потемкин, и предложил – А Вы можете сделать вот что: оставить меня. Отдохнете. А я напишу. В школу ходил, – умею. Я справлюсь.

«Не понял!» – стрельнул капитан глазами.

– То, что мы делаем, это допрос?

– Нет, допрос – после возбуждения уголовного дела. А сейчас – объяснение.

– То есть, – опрос?

– Да, так, примерно…

– Я опрошу себя сам. Вы устали, я это вижу, и могу опросить себя сам. У меня сейчас времени – во!

Капитан, уже не стараясь прятать усталость от постороннего, в раздумьях нахмурил лоб.

– Ты, я вижу, куришь? Оставить тебе? – и оттолкнул от себя сигареты.

– Оставьте.

Рядом легла зажигалка и три листа бумаги:

– Идем со мной…

Потемкин вернулся в дежурную часть. Капитан подошёл к дежурному:

– Этот себя опросить хочет сам. Выдели угол, пусть пишет, мне, ты же знаешь, утром…

– Конечно! Поспи, а то завтра нас опозоришь…

Капитан наклонился и тихо, что б не услышал Потемкин, добавил дежурному, что-то еще.

Дежурный выслушал, оглядел Потемкина:

–Комната для заряжания до утра свободна. Пусть пишет. А ты отдыхай.

Дежурный провел Потемкина в комнату, стены и потолок которой были обиты железом.

– Вот, – указал он на столик посередине, – пиши: Потом отдашь мне. В конце: «Написано собственноручно. Верно». Дата, подпись, фамилия – полностью. Ясно?

2. Лена

Ожидание добегало конца. Коридор оживился, захлопали двери соседних комнат: вернулись с маршрутов бойцы ППС, и всколыхнулось, забилось у Лены сердце. Жизнь вливалась в большое, новое русло. Сегодня рискуют, теряют голову Саша и Лена, зажигают свою, неприметную звездочку в небе.

Створкой в воротах мира, отворилась дверь комнаты:

– Лена, – шагнул, протянул руки Саша.

Волной к берегу, скользнула навстречу им Лена.

– Вот и пришел. Навсегда! – улыбался он, гладя ей волосы, и обещал, – Больше не будет такого. А почему? – задал он серьезный вопрос, – Потому что отныне, – в третьему лице о себе сказал он, – Саша будет не приходить, а возвращаться! Прекрасная разница! Ценишь, Лен?.

– Конечно, милый!

Это был первый день, провожая который, они не расстались, а решились продолжить, сделать день первой страницей в большой книге Жизни.

Друзья потеснились. И целая вечность теперь впереди, и первая ночь. Ночь, начало которой Лена ждала одна, в холостяцкой комнате милицейского общежития, слушая ра-диодиалоги милицейской волны. Они звучали повсюду: в коридоре, в комнатах, и на улице – из салонов приставших к крылечку машин. А она не спросила, какой позывной у Саши…

– Навсегда пришел, Лена! – напомнил он.

Смело и осторожно перехватил объятия, оторвал от пола, и перенес, усадил на кровать покорную Лену.

– Минуту! – жестом, мягко предостерег, и отправился к шкафу. Вернулся торжественно. Праздничный, собранный с выдумкой, загодя, поднос занял место на столике.

– Любимая…

– Боже, хороший ты мой! Спасибо!

Шампанское, свечи, цветы: за дверцей одежного шкафа, в сумерках, взаперти, дожидался сюрприз. И от этого становился трогательней, милее сердцу.

Засветились две торжественно стройных свечи.

«Все позади уже… – открывая глаза, чтобы тут же закрыть, раствориться в волнении, думала Лена. Главное позади – сомнения. Оторваться, отдаться во власть незнакомо новых, таинственных волн – жаждали два бьющих в колокола груди сердца…

Губы, сближаясь, не теряя друг друга, без слов открывали дорогу, снимали запреты. В таинственном, смутном огне, прогибались тела, и тянулись друг к другу.

«Все позади!» —отдаваясь еще не знакомому, вскрытому болью, восторгу, – без звука воскликнула Лена.

3. Сержанта Готовко хочу!

– Сашу Готовко, сержанта, хочу! – капитан достоверно сыграл Мимино, шутки в голосе не было. – Он здесь?

«Господи» – огорченно всплеснула руками,

– Только со службы… – жалея, призналась дежурная, тетя Клава. «Сержанта хотеть после смены, – полагала она, – капитан может только из-за того, что вскрыл недоделки в смене…». А она ведь знала о дружеском расселении комнаты сержанта Готовко. И девушку видела. Лену…

Капитан, не помедлив, был у порога и тарабанил к Готовко в дверь. Ринулся тут же, как дверь отворилась, но раздетый сержант, отступив на полшага, решительно остановил его:

– Алексей Николаевич, там подождите! Я выйду.

Капитан вежливо сдал назад.

– Сделай милость, скажи мне, – удалившись вместе с сержантом в курилку, потребовал он, – ты же был старшим, так? Вызов с вокзала обслуживал, да? А теперь потрудись, расскажи, как было?

– Я все написал, а теперь пошло мое личное время. Спросите завтра!

– Резко, товарищ сержант! – оценил капитан, – Конкретно!

Но это не значило, что он собирался уйти.

– Что-то горит там? – кивнул он в сторону Сашиной комнаты, – Нет? Отчего же тогда не доволен?

Хотелось дерзнуть, но Саша вдруг, откровенно признался:

– Да крылья, можно сказать, у меня, а Вы – приземляете… Зачем?

– А затем!!! Потому что не слесарь-макетчик ты, Саша. Милиционер! Друг мой, ты слышал, о чем я спросил? Рассказывай, а потом соберешь свои крылья. Я за, я не против них!

– При чем слесарь? По рации приняли вызов. Прибыли. Драка. На улице, во дворе…

– Ты ее видел своими глазами?

– Видел. Четверо. Один, когда мы подъехали сидел в окне, задницей. Вызывали «Скорую». Троих Бубнов повез в райотдел, я остался, людей опросил, отобрал объяснения.

– Из зала видели драку?

– Вряд ли … А из буфета, где тот в стекло сел, – там окна из полуподвала, снизу. Оттуда тоже не увидать.

– Та-ак. А свидетелей где взял?

– В котельной: сантехник и оператор. Все видели и написали. Какие проблемы?

– Но ты в зал входил, спрашивал?

– Да…

– И что выяснил?

– Я же сказал, из зала не видно…

– Но заходил. А зачем? В окна взглянуть изнутри? Зачем заходил, Готовко?

– Ну, как, спросил…

– И узнал… Что ты узнал? Ничего! Торопился куда-то, а, Саш? О чем думал, куда торопился?

– Да куда, – смутился Готовко, – куда я спешил? Никуда, и не думал…

– Вот именно, что не думал! А думать обязан! Работа такая, Саша. Ты ее сделал сегодня плохо! Не важно, о чем ты думал, к кому спешил!

«Соберешь тут крылья!.. – подумал Саша, – После такой беседы…».

– Саша, – устало вздохнул капитан, – ты работал, я вижу… Вся картина: кто первым ударил, как бил другой, третий – все есть. Спасибо. Но, – ты сам, твои кочегары, кто-нибудь, могут сказать что-нибудь о причине?

Он знал, что ответить нечем.

– А мы обязаны, Саша, причину выяснить. Обязаны – нам принимать решение. А за решением – люди! Дошло?

– Да уж, – признался Саша, – такое мимо не проскользнет…

– А слесарь-макетчик, при том, – уходя, сказал ка-питан, – что ему с древесиной работать, а нам с тобой – не с древесиной! А вообще: личное счастье делаешь, – чужому не навреди…

– Саш,– прижалась к нему Лена.

– Что?

– Ты пришел, когда я дождалась, и сказал, что пришел ко мне навсегда.

– Это правда.

– А тот уже не придет?

– Уже нет.

– Он все сказал?

– Даже больше, Лена.

– Тебе это было нужно?

– Да. Очень нужно, правда.

– К нам всегда могут так войти? Среди ночи?

– Могут. Но, не сердись: работать нам не с древесиной…

– С древесиной? – постаралась понять его Лена, – Я не сержусь. Я наверно пойму, что такая работа…

– Спасибо, любимая. Я тоже, всегда, всю жизнь, буду стараться понять тебя.

Благодарно, ласково встретились губы.

– А он сказал тебе, Саша, что ты хороший?

– Сказал, что я проявил легкомыслие…

– Ах, – притворно нахмурилась Лена, – и за такого я должна выйти замуж?

– Нет, – аккуратно закрыл он ей пальчиком губы – не должна. Но можешь это сделать!

4. Серьезный документ

Потемкин, закончив писать, пожалел: «А жаль – писать, все-же лучше, чем быть в «Тигрятнике…».

Но, что делать? Вздохнул, покурил и, собираясь в «Тигрятник», пошел к дежурному. Дежурный внимательно почитал.

– Документ, – сказал он, – для тебя серьезный, а написано коротко, как приговор. Неразумно!

Проведя черту, майор вписал под ней два вопроса: – Иди, отвечай…

Потемкин вернулся побыть на воле.

Лязгал и грохотал решетчатой дверью– «Тигрятник». Потемкин писал. Ответил на оба отдельных вопроса. Все.

– Нормально, – сказал, почитав, дежурный.

Посмотрел на помощника-старшину, на «Тигрятник». Объяснение, сдвинув ключи от «Тигрятника», убрал в ящик стола. Закрыл ящик и предложил:

– До утра, пока у нас тихо, там посиди, в оружейке. Иди!

«Как раз про меня, – грустно шутил Потемкин, – сказал старина О. Генри! «Фараон и хорал»… Ну разве не я: не сюда же, собирался сегодня прийти добровольно?!».

А жене хотел позвонить, ободрить. И тут на плечо легла рука копа! Разве не шутки О Генри?! Не падает духом Потемкин, но шутить над собой сейчас – легкомыслие Тяжесть судьбы, в главной степени определила экстренная женитьба. «Спишь? А Валерия вскрыла вены!» – вихрем сорвал ранним утром звонок подруги и круто переменил судьбу.

Вернулся Потемкин с вещами, пластмассовой детской ванночкой и Валентиной – маленькой дочкой Валерии. Решительный шаг сокрушил проблемы, и ничто, дай бог, теперь не угрожало жизни Валерии. Они ведь любили, и шаг справедлив! Да позиции, жаль, в новом Потемкину городе, не налажены, как говорят, не имеют достаточной силы. Не замедлив, рутинным хламом, посыпались на их плечи обломки житейских и бытовых проблем.

«Съезжай! – предложил владелец квартиры. – Один – это одно, а с семьей – совершенно другое дело!». В тень, на второй план в обойме насущных проблем, отступала заветная цель. Не до лирики, не до учебы: нет средств, нет жилья, нет достойной работы…

– Мы готовы, – спросил он, – если надо, оставить твой город и начать все сначала, с нуля?

***

Братск был хорошим выбором. Потемкина встретила тетка: добрый, участливый человек, сестра отца. «Все шансы в руки, племянник, – сказала она, – квартира двухкомнатная, Братск – молодежный город. Город мечтателей. Окруженный лесистыми сопками, он пронизан запахом хвои и перспектив.

Так быстро нашел здесь Потемкин друзей! Но площадь квартиры не дозволяла. Метался Потемкин, решая проблему, а в Харькове: на остатках надежды и денег, ждали Валерия и Валентина. «Боже мой!» – волновался. И снова шел. Потемкин хотел дать в ЖЭКе денег, да остался не понятым. Не приняты взятки в Сибири. Что делать – не все благородное, во благо иному. Зависит от цели…

Не лентяй – но уже целый месяц слонялся Потемкин без дела! «Бульвардье»* (праздношатающийся – франц.) – называл себя и тосковал, и не зная, что говорить Валерии, казался себе самому недостойно жалким, упавшим духом.

Но вчера он был совершенно иным, воспрянувшим духом и полным надежд человеком, потому, что позавчера записался на прием к начальнику райотдела. Он бы сумел объяснить, и был бы начальником понят. «Разрешаю прописку» – легла бы виза, и мир бы вернул краски жизни, ушедшие в тень! Полон сил и надежд, был вчера Потемки. Разве что капитан теперь не сомневается в первом, а так – полный разгром в поле боя, которое называлось Судьбой! Потемкин и в себя, и в других – во все лучшее в мире!

Два свидетеля, два потерпевших; один пострадавший и заявление об ущербе – ставили крест на всем! Тает мираж, в виде отважной, скромной, застенчивой девушки и ее друга. «Все!.. – тает горький дым в душе Потемкина…

Кайлом, того же медведя в лоб! Подавал бедолагам руку, на свет божий вытягивал участковый. Теперь же, у этого капитана– иная роль…

5. Капитан

– Пейте кофе, сон разгоняет! – просила буфетчица, – Бутербродик с колбаской финской? С собой могу дать. А по этому делу… Я ведь подала заявление Вашим: тому, что приезжал на драку. А видеть, что я видела? Крендель залез в окно задом – и стекла вдрызг. Но видела изнутри, из подсобки. За пивом пошла, а он – хрясь! – сел в окно. Мне под ноги стекла. Зад – видела. Да какое же это лицо!? Но вообще-то, этих троих я помню. Пиво брали и рыбу. В посуду и на столе насвинячили, да ушли. А в зале – за всеми ведь не смотрю. Были, наверное, парень и девушка. Может и были… Да их сколько бывает: парней и девушек… Так поздно теперь – разъехались люди. Вокзал. Вам бы раньше, пока тут все были…

– Четверо? Один – в «Скорой», трое – у нас. У Вас пиво брали трое. И не понравились Вам.

– Не понравились!

– Значит, кто-то один – не из них?

– Видно, так… А это так важно?

– Важно. И говорите, что тех троих помните?

– Да. И тот, что в окно задом сел – он из них!

– А четвертый?

– Нет, он не из них.

– Точно?

– Абсолютно! А раненый – у них – за старшего был.

– Спасибо. А звонили не Вы? Не ваши работники? Нет?

– А звонила, я думаю – это она! Та девушка…

– Значит, была?

– А как же она бы звонила, когда б не была?

– Давайте еще раз посмотрим в зал. Кто-то из тех, кто там отдыхает, мог быть в то время здесь?

6. Рассвет

Опять загремела в «Тигрятнике» дверь. Забрезжил рассвет. Зазвенел телефонами пульт. Захлопали двери на входе. «Доброе утро!» – кричал, поднимая, все чаще и чаще трубку, помощник дежурного. Диктовал и записывал. День начинался. Пора отдыха и раздумий – ночь, прощалась с миром. Наступала пора творить, собирать и делать. И совершать ошибки…

«А худшее, – подумал Потемкин, – стать жертвой чужой ошибки!» Мог думать так, все основания были…

– К начальнику! – сообщил старшина.

Отступив на шаг в сторону, пригласил, пропуская вперед Потемкина. Впереди на полшага, пресекаемый и подконтрольный, пошел в коридор Потемкин

Обходя буреломы, провалы и топи, терял он заветную цель – те, оставшиеся недостижимыми, сопки. Но он тогда мог вернуться. Теперь были топи другого рода: человеком замешаны, а кто человеку в коварстве и легкомыслии равен? Никто. Не просто из этих выбраться. И не всегда возможно.

Гулкими и бесконечными коридорами, как к эшафоту под стражей, шагал Потемкин.

На столе, под рукой у начальника, – стопка стандартных листков объяснений. Бланки из плотной бумаги, делили стопу на отдельные главы. К каждой главе прилагался короткой, как шорты, обложкой, паспорт.

Все, что натворил человек, помещалось в два-три листка объяснений; протокол должностного лица и документ, подтверждающий личность.

– Потемкин? – раскрыл начальник главу о Потемкине. – Майор Кобзарь, зам. начальника РОВД! Присядьте.

– Драка в общественном месте; – читал он, – телесные повреждения. Степень и материальный ущерб – уточняются… Ваши дела?

– Мои.

– А зачем?

– Я написал.

– И других причин, до утра не надумали?

– Нет.

– Хорошо. А скажите вот что: то что Вы показали, называется каратэ?

– В общем-то, да…

– Законом запрещено. Вы это знаете?

– Знаю: незаконное занятие и пропаганда…

– Каждый, кто им владеет, знает и, тем не менее… Цель приезда в наш город? – взял подполковник листок Ф-15.

– Работать хотел. Оформителем на заводе.

– А в ЖЭКе проблемы, так?

– Были…

– Что, – удивился майор, – Вы их разрешили?

– Теперь, я так понимаю, неактуально…

– Планы на жизнь отменили?

– Нет. Я именно к Вам хотел обращаться.

– За помощью?

– Да.

– Обращайтесь. Приемный день.

– Знаю. Поэтому записался к Вам позавчера. На этот день.

– А подъехать решили пораньше. На нашей карете?

– Так получилось.

– И что теперь делать?

– Что делать со мной – здесь решаю не я…

– Таня! – крикнул в открытую дверь майор, – Глянь-ка в журнале: Потемкин.

– Есть такой, Анатолий Васильевич. На сегодня записан: Георгий Артемович. Прописка.

– Спасибо, Танюша! Однако, – обернулся майор к Потемкину, – от проблем уклоняться не надо. Что с Вами делать – решать всегда Вам!

– Вы правы, – смутился Потемкин.

– Вы моих раскидать смогли бы?

– Чтобы уйти – вполне, может быть.

– Но не пытались?

– И в голову не приходило. Зачем?

– Сюда б не попали…

– Попал бы – я к Вам на прием записался.

– Да!.. – сквозь улыбку слегка поперхнулся майор, – Юмор, однако, не деревянный у Вас! А те, за кого заступились, – Ваши друзья?

– Нет, никогда их не видел раньше.

– И мы, к сожалению – тоже…

Майор взял листок Ф-15 и сделал запись. Размашисто, по диагонали и расписался.

«Волчий билет!» – понял Потемкин.

– Ф-15 я Вам подписал. Как хотите – пусть будет завод. Ваше дело. Но, сдается, что Ваше место – у нас! Конечно, не так, – кашлянул он, заметив нелепость в ботинках с выдернутыми шнурками, – Не в том виде – а по сознательным воле и выбору!

– Не уверен, – признался Потемкин, – что понимаю Вас…

– А поймите! Служить предлагаю. И с пропиской вопрос отпадает, и комнату в общежитии Вашей семье предоставим. Понятно, Потемкин?

– Как… – растерялся Потемкин,

– Странное предложение?

– Конечно. Я перед Вами без ремня, без шнурков, без кольца обручального, а Вы мне такое…

– Ничего странного! Вы – способный боец. Или могу сомневаться? В плане моральном: как обывателю, как гражданину, по факту вчерашнему двойки также не заслужили. Но ведь попали к нам! Как знать, что, с такими талантами дальше? Ответ прост – употребите их в пользу державе и обществу. Логично, Потемкин?

Слова убеждали. Потемкин кивнул и улыбнулся:

– Но кем: же я не юрист и никто, смогу быть полезным милиции?

– Рядовым в ППС. Или этого мало?

– Что это такое?

– Рядовым – это ясно? А ППС – патрульно-постовая служба.

– Не мало, – согласился все еще удивленный Потёмкин.

– Ночь была непроста, Вам в себя прийти нужно. Езжайте домой, приходите в себя, а потом приходите к нам, сказать «Да» или «Нет».

– Дня через три… – помедлил Потемкин.

– Значит, в пятницу! «Да» или «Нет» – в любом случае мне сообщите. Условились?

– Да. Я обязательно сообщу.

Майор глянул на старшину, который все это спокойно слушал и ждал у выхода. «Следующий!» – понял Потемкин.

Не во тьму казематов подземных – на волю шагал Потемкин. Без конвоя, свободным. И этот, обратный путь, казался только началом пути…

«Боже мой!» – не будь на виду, – за голову б взялся, Потемкин…

Майор Жуковец Василий Макарович сдавал смену. Толпились вокруг него люди. В форме и в штатском. Через стекло из приемной дежурки, стучались с вопросами, граждане. Он был нарасхват, но все успевал: у кого-то спрашивал, и отвечал кому-то; брал у кого-то что-то и кому-то передавал. Увидев Потемкина, подозвал:

– Вещи, герой, забери!

Свернутый в пожарный рукав, ремень, часы, шнурки, кошелек с деньгами и документы; кольцо – возвращались владельцу, гражданину Потемкину.

– Расписаться?

– Конечно. Внизу протокола. И дата, и время.

Убрав протокол, Жуковец спросил:

– Думаешь, ты помог отдохнуть капитану?

– Думаю, да.

– Нет. Не помог! Он, может быть, стулья расставил, шинель расстелил, да попил кофейку и – вперед! На вокзал поехал. Уже близко к шести, вернулся. Судьбу твою делал, Потемкин!

Потемкин опешил.

– Он людей отыскал. Парня с девушкой – нет, но двоих, что войну вашу видели, отыскал, растолкал, опросил, выяснил истину и вернулся. Теперь понятно?

– Парня с девушкой нет… – контужено произнес Потемкин…

– Забудь о них! Сбежали! К чему неприятности – вот и сбежали. Они же не виноваты. А так не бывает – в любом событии, обязательно есть виновник! Но его устанавливать надо – теперь ты крепко усвоишь это! И в этом суть и проблема нашей работы. А капитан был «на сутках», и «повезло» – на тебя и нарвался. Теперь картина ясна, а ты, невиновный, свободен!

И жестом, таким же, как в оружейку ночью, майор направил Потемкина в сторону выхода.

Глаз в эту ночь не сомкнувший, Потемкин наблюдал жизнь из окна автобуса, и понимал, что даже дай добро – глаз не сомкнет. Одна мысль блуждала в мозгу неприкаянно: парня и девушку с автовокзала забыть не мог.

Но автобус шел через город, выкатил уже на полотно дороги через плотину Братской ГЭС. Скоро улица Енисейская, потом «Енисейская» – его остановка. Все решено, все устроено в мире – проблем у Потемкина нет.

Так и блуждала мысль, не уходя от образа парня и девушки, которых он почти и не разглядел…

7. Утро нового дня

Лена проснулась не первой. Проснулась от внутреннего ощущения заботы. Гуляло по комнате светлое солнце. Без погон, в футболке и шортах, склонился над электроплиткой Саша. Широким, неровным венчиком, к солнцу тянулись из центра стола цветы, со следами росы в лепест-ках. Он успел их собрать, пока Лена спала! Не сгоревшие за ночь свечи, застыли двумя восковыми колоннами возле букета.

Воздух млел ароматом легкой кофейной горечи. Как в опасении не встревожить бы, не нарушить все это, не шелохнулась Лена. Дрогнув, не разомкнулись губы. А под веками, как за ширмой, сверкнули тонкой, искрящейся пленкой, слезинки. Но – у глаз не сошлись хмуринки, а лицо, приветственной, мягкой волной освежила улыбка.

«Вот он и пришел, – ощутила Лена, – пришел первый день новой жизни!». Через мгновение, Лениных губ коснулись любимые губы.

– Саш, ты хороший! – встретились взгляды.

– Точно?

– Да, точно. Ты сказал, что ты легкомысленный, а я поняла, что это не так.

– Не поверила? – улыбнулся Саша.

– А я поняла, что когда говорим о судьбе и о счастье, видеть его не глазами надо – сердцем.

– И плюс интуицией женской, – шутил любимый.

– И ей тоже, – подтвердила любимая, – все впереди, и она еще нам пригодится.

– Я так и подумал, когда делал кофе для нас и сознавал, что отныне мы все будем делать не так как раньше: для себя, для кого-то, и просто. Отныне мы все – друг для друга, ради друг друга – тебя и меня, не иначе.

– Саш, – чуть помедлила Лена, – ты прекрасно сказал!

– Ответственно! – улыбнулся и уточнил он.

– Да. Легкомысленный так не скажет… А чего, когда делал кофе, хмурился?

– Вспоминал капитана, который врывался вчера.

– Негодный, бесцеремонный милиционер! Ты будешь иным.

– Нет. Я подумал, что таким, как раз, надлежит быть. Он прав!

– Ты допустил ошибку?

– Немного, как раз – легкомыслие… Но за ним – может быть, чья-то судьба. Вот что я понял. Но, все равно, – посмотрел он в глаза милой, – я улыбнусь…

– Улыбнись.

– Улыбнусь, потому, что капитан прекрасно мне намекнул в курилке… Он спросил, что там горит в моей комнате?

– И ты его понял?

– Понял. Об этом сказал Маяковский. Он сказал: «Мама, Ваш сын прекрасно болен. У него – пожар в сердце!».

– Обними меня, – попросила Лена, – Саш, – призналась она, припадая к любимому, – знаешь, я тоже больна! Точно так же!

***

– Загулял? – пошутила тетушка, – На тебя это так не похоже?

– Да нет, был на приеме, и мне разрешили прописку. Прекрасно, не так ли?

– В милиции?

– Да, у начальника. Точнее – зама…

Стол, – понял Потемкин, – оставался накрытым с вечера.

– Раньше, – с улыбкой вспомнила тетушка. – было такое. Стояли за хлебом в очередях, ночами. Но что б сейчас: начальник милиции, и вот такая очередь? – покачала она головой, – То есть, у зама начальника – аж до утра?!.

– Так сложилось, – вздохнул Потемкин, – да все нормально, – пожал он плечами, – и ничего не случилось …

– Ну, с тобой-то, – вижу…

– С ними тоже, теть Валь, не случилось. Хотя, – развел он руками, – У них еще день впереди. Все может быть…

***

Он перечитывал бланк Ф-15. Майор подчеркнул авторучкой: «Цель прибытия – работа на заводе отопительного оборудования». Виза: «Не возражаю. Зам. начальника РОВД майор милиции А. В. Кобзарь».

Добрым, и столь же коварным одновременно, был этот листок. Гасил красный свет и давал зеленый – конечно, добрый! Но он выдвигал на рубеж, которого знать бы не знал Потемкин, не попади этой ночью в жесткие, как дужки капкана, руки судьбы.

«Зря ночевал в милиции!.. – невесело усмехнулся Потёмкин, – Теперь началось. Теперь я на пороге, а за порогом – судьба. И решать не майору, не капитану – мне!»

Серьезную головную боль получил человек, вместе с законной и полной свободой…

***

Утро нового дня. Дрожа от натуги, ползет на крутой подъем автобус. Там, на верху повернет направо и без дрожи, легко – жеребенком по лугу – помчит по прямой. Одна остановка «Милиция», другая – ЖЭК.

В кармане – путевка в жизнь – разрешение на прописку. В уме и сердце – судьба. В другом городе – семья, а счастье – на чаше весов, в которую ляжет выбор Потемкина…

***

– Что там? – зажав микрофон, спросил секретаршу Кобзарь.

– К Вам гражданин Потемкин.

– Наталья Витальевна, – вернулся к трубке Кобзарь, – у нас есть резервы? Комната, кажется, будет нужна молодой семье. Найдем? Отлично, Наталья Витальевна, очень Вам благодарен. Спасибо! Звоните.

– Просите Потемкина, Таня!

Майор о Потемкине думал. И Нежальскую, коменданта общаги, предупредил не зря. Он понял: Потемкин – из тех, кого привлекают вершины, способные бросить вызов. А вызов, так получилось, брошен: Майором, Случайностью, или Судьбой – не столь, по большему счету, важно…

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg