«Драгоценность, которая была нашей»

Драгоценность, которая была нашей (fb2) - Драгоценность, которая была нашей [The Jewel That Was Ours] (пер. Вячеслав Артемов) (Инспектор Морс - 9) 1601K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Колин Декстер

Колин Декстер ДРАГОЦЕННОСТЬ, КОТОРАЯ БЫЛА НАШЕЙ роман

И тут Господь, печально глянув,

узрел на гробовой доске

Бесценный дар; но кто обманом

Алмаз, что был нам талисманом,

Унес в недрогнувшей руке?

Лилиан Купер 1904-1981

(Перевод Николая Пальцева) [1]

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Глава первая

Очень даже может быть, что в обществе любовницы вами овладевает скука

Стендаль

Слева от изголовья кровати стояла пустая бутылка из-под шампанского «Брют  Империал» с красной фольгой на горлышке — такая же пустая, как бокалы для шампанского рядом с бутылкой и на столике по другую сторону кровати. Пустота полнейшая. Рядом с Шейлой на кровати, заложив руки под затылок, неподвижно лежал худощавый, тонкокостный мужчина, на вид ему было чуть больше сорока — на несколько лет старше ее. Он лежал с закрытыми глазами и не открыл их, когда она откинула со своей стороны пуховое одеяло в цветочек и быстро встала, всунув ноги в шлепанцы с меховой оторочкой и набросив шелковый халатик, спрятавший несколько переспелые груди, живот и бедра. Затем подошла к окну. Да, октябрь заканчивается.

Если бы она заглянула в свою записную книжку — фирменную вещицу Оксфордского университета, то узнала бы, что в эту среду солнце заходит в 16.50. На предыдущей неделе часы перевели на час назад, и ночи побежали быстрее. Она долго путалась с этим переводом часовых стрелок взад-вперед, пока не приспособилась к специальному напоминанию Оксфордского радио о том, что осенью стрелки на циферблате переводятся на час вперед, а весной на час назад. Это несколько облегчило ей жизнь. За окном уже стемнело, хотя по часам еще рановато. По оконной раме стучит и стучит нудный дождик. Асфальт внизу ярко отсвечивает черным антрацитом, и на нем оранжевым пятном отражается свет уличного фонаря.

Когда она еще училась в начальной школе, учитель дал им задание: нарисовать Темзу; и все мальчики и девочки нарисовали реку синей. И лишь она нарисовала по-другому. И тогда учитель торжественно объявил, что только у юной Шейлы, единственной из всех, прирожденный глаз художника. Почему? Да потому, что Темза вполне могла быть серой, белой, коричневой, зеленой или желтой — словом, какой угодно, но отнюдь не тех цветов оксфордской синей и кембриджской голубой, кобальтовой и ультрамариновой акварели, к прямоугольным брусочкам которых тянулись все смоченные водой кисточки в классе. И велел всей группе начать сначала и попробовать нарисовать так, как видят, и выбросить из головы все, что изображают на открытках и во всяких там альбомах. Всем-всем, кроме Шейлы, потому что Шейла нарисовала воду черной.

И вот сейчас улица под ней блестела чернотой.

Да.

Сейчас все ей представляется только в черных тонах.

Шейла плотнее запахнула халатик и поняла, что он не спит, наблюдает за ней, возможно, думает о жене или какой-нибудь другой женщине. Почему она не велит ему убираться вон из ее постели и вообще из ее жизни? Неужели правда, что она нуждается в нем больше, чем он нуждается в ней? Так было не всегда.

Произнести это оказалось трудно, очень трудно, но она сказала:

— Еще совсем недавно мы были такими счастливыми, ведь правда?

— Что? — «О» прозвучало с резкой отчетливостью.

Тогда она повернулась и взглянула на него: вон он лежит, усики соединяются с аккуратно подстриженной вандейковской бородкой, образуя вместе с ней округлое обрамление рта, который иногда казался ей совсем маленьким, нарочито поджатым, таким, да-да, таким самодовольным!

— Мне пора! — Он резко поднялся, рывком опустил ноги на пол и потянулся за рубашкой.

— Увидимся завтра? — тихо спросила она.

— Нам трудно не видеться, верно? — Эти слова он произнес, отчеканивая каждый слог, как принято было в старину у педагогов, славившихся своей педантичностью. Только чуть-чуть шепелявил.

— Я имела в виду — потом.

— Потом? Невозможно! Невозможно! Весь завтрашний вечер мы должны посвятить нашим американским клиентам. Согласись, что это необходимо. Исключительно важное дело, ты же сама знаешь. Хорошо, если мы освободимся часам к десяти. Или ты думаешь иначе? А потом...

— А потом ты конечно же должен бежать домой.

— Еще бы! И ты прекрасно знаешь, почему я должен бежать  домой. При всех твоих недостатках в уме тебе не откажешь.

Шейла уныло кивнула:

— Ты мог бы забежать сюда  до того, как мы начнем.

— Нет!

— Могли бы выпить немного, что в этом плохого? Подкрепились бы перед...

— Нет!

— Понимаю.

— К тому же для твоей печени и прочих органов полезно делать перерыв, хотя бы изредка, а? Ну, хотя бы дня два в неделю? Неужели ты не можешь, Шейла?

Он быстро оделся, и теперь его тонкие пальцы возились с галстуком-бабочкой, придававшим ему небрежный декадентский вид. Она не нашлась, что бы такое еще добавить, сказать ей было просто нечего. Она снова повернулась к окну и тут же почувствовала на плече его руку, когда он торопливо чмокнул ее в затылок. Затем внизу хлопнула дверь. Шейла печально смотрела на двигавшийся по тротуару черный зонтик. Потом погасила ночник, взяла  бутылку из-под шампанского и спустилась вниз.

Ей просто необходимо выпить.

Доктор Теодор Кемп быстро шагал под проливным дождем к своему дому, до которого было всего несколько минут ходьбы. Про себя он уже решил, что его связь с этой легкодоступной разведенной  женщиной, от которой он только что ушел, долго продолжаться не будет. Она становится обузой. Вполне возможно, он повинен в том, что теперь она с утра нуждается в двойной порции джина, что его  принимает очень и очень серьезно, все больше и больше отнимает у него времени, что готова многим рисковать, лишь бы их встречи продолжались. Ну, что же, это ее дело, лично он ничем рисковать не намерен. Ему, естественно, будет не хватать роскошных форм Шейлы, но уж очень сильно она прибавила там, где не надо.

Двойной подбородок... двойной джин...

Он искал для себя некоего подобия любви, но такой, чтобы не возникало никаких обязательств, и в течение нескольких месяцев полагал, что с Шейлой Уильямс нашел именно то, что нужно. Но это оказалось совсем  не так — он, Теодор Кемп, пришел к такому заключению! Есть и другие женщины — особенно одна, золотая рыбка, призывно вильнувшая ему хвостиком.

Войдя в подъезд многоквартирного дома на Уотер-Итон-роуд, куда (после аварии) они с Марион переехали два года назад, он стряхнул зонтик и тщательно пошаркал промокшими ботинками о толстый коврик. «Вот черт, неужели развалятся?» — подумал он.

Глава вторая

Полагаю, что для излечения порока необходимо изучить его, а единственно эффективный способ изучений — попробовать самому.

Сэмюэль Батлер

В тот же вечер значительно позже, когда бар отеля «Юниверсити-Армс» в Кембридже уже закрывали железной решеткой, Джон Ашенден сидел здесь в полном одиночестве и размышлял о предстоящем дне. Прогноз погоды определенно внушал более радужные мысли, повторения потопа, охватившего в первой половине дня всю Южную и Восточную Англию (включая, как мы уже видели, и город Оксфорд), не предвиделось.

— Желаете что-нибудь еще перед тем, как мы закроемся, сэр?

Ашенден обычно пил бочковое пиво. Но он знал, что самый короткий путь к тому, чтобы увидеть мир в более розовом свете, открывает виски, и заказал себе большую порцию «Гленфидича», сопроводив заказ просьбой записать его на счет «Тура по историческим городам Англии».

Если установится более благоприятная погода, это во всех отношениях облегчит ему жизнь и уж конечно успокоит стенания, которые раздаются в его нынешней группе американцев:

— слишком мало солнца;

— слишком много еды;

— слишком много мусора;

— слишком рано вставать;

— слишком много ходьбы (особенно по поводу этого!).

Нельзя сказать, что компания особенно сварливая (не считая, конечно, одной женщины). В сущности, ее уровень чуть выше среднего. Двадцать семь человек. Почти все с Западного побережья, преимущественно из Калифорнии, в большинстве своем в возрасте шестидесяти пяти — семидесяти пяти лет — практически без исключения люди состоятельные; типичные «жертвы массовой культуры»: алкоголь, бридж, детективные романы, курение, экология. В первые дни тура он еще не терял надежды, что место в том перечне может занять «культура», ибо с тех пор, как перешел в ряды некурящих, его начинает тошнить, стоит только кому-нибудь из группы затянуться сигаретой между первым и вторым блюдом за обеденным столом. Но, увы, его надежды оказались тщетными.

Пролившийся в тот день над Кембриджем ливень заставил отменить экскурсии в Грэнчестер и на американское военное кладбище в Мэдингли. Такое изменение программы не вызвало восторга, особенно среди дам. Да и у самого Ашендена тоже. Он с самого начала старался быть их временным чичероне, до боли в шее задирал голову к позднеготическим сводам в Королевском соборе, а затем, не чувствуя уже под собой ног, таскался по Фицвильямскому музею, разыскивая немногочисленные картины прерафаэлитов, всегда пользующиеся популярностью у туристов.

— В Эшмолеане, мистер Ашенден, коллекция значительно богаче. По крайней мере, я так читала. Там Хант и... и Ми-лей. [2]

— Завтра вы сами решите, так ли это, верно? — уклончиво ответил Ашенден, подозревая, что эта одержимая леди позабыла (а возможно, никогда и не знала) имя художника, которое произнесла в рифму с «добрей».

У Ашендена никак не выходило из головы, что придется полностью оплатить эти несостоявшиеся экскурсии, для которых Кембриджская транспортная  компания должна была в этот день предоставить автобусы. А еще больше ему действовала на нервы  мысль о том, что придется просвещать и развлекать целый день всю эту кучу выживающих из ума подопечных. Он был (и знал это) достаточно компетентным сопровождающим и гидом. Однако в последние годы стал чувствовать, что  не в состоянии как следует справляться со своими обязанностями без регулярных отклонений от круглосуточного бдения, которое от него ожидалось, и взял себе за правило оставлять, когда это только оказывалось возможным, все послеобеденное время в  своем полном распоряжении, особо не вдаваясь в объяснение причин этого...

В ноябре 1974 года он попытался сдать вступительный экзамен по современным языкам в Кембриджский университет. Оценки, полученные им в средней школе, вселяли немалый оптимизм, и он позанимался на всякий случай еще один дополнительный семестр. Юный Джон прекрасно знал, что его отец считал бы себя счастливейшим человеком в графстве, если бы его сын поразил экзаменаторов своими лингвистическими нотациями. Но сын потерпел фиаско, и накануне Рождества в их почтовый ящик положили письмо:

От старшего преподавателя Христианского колледжа, Кембридж.

22. 12. 74.

Дорогой  мистер Ашенден!

После самого полного и доброжелательного рассмотрения вашей роботы с прискорбием сообщаем, что не сможем предоставить вам место в нашем колледже. Нам понятно ваше разочарование, но вы хорошо представляете, что за право поступить в колледж идет очень серьезная конкурентная борьба...

Тем не менее краткое пребывание в Кембридже имело для него и свою добрую сторону. В те два дня, что он провел во втором общежитии Христианского колледжа, ему довелось разделять комнату с таким же, как и он, абитуриентом из Троубриджа — долговязым, необычайно начитанным пареньком, который помимо права на бесплатное изучение классических языков мечтал получить возможность обратить университет (а может быть, речь шла обо всей Вселенной?) в придуманную им самим неомарксистскую веру. Джон так и не разобрал толком, о чем там шла речь, но внезапно почувствовал, как влечет его к себе мир учености, интеллекта, горячечных фантазий, чувственности — особенно чувственности, о чем и понятия не имел в своей общеобразовательной школе в Лестере.

В день перед расставанием Джимми Боуден, троцкист из Троубриджа, сводил его на программу фильмов золотого века французского кинематографа, и Ашенден тут же влюбился в вызывающую, с хрипотцой в голосе проститутку, увидев, как она сидит, закинув ногу за ногу в тугих шелковых чулках, и небрежно прихлебывает абсент в какой-то жалкой забегаловке. Все это имело отношение, некоторое отношение к «синтезу стиля и сексуальности», как старался втолковать ему Джимми, заговорив его до самого утра. А затем Джимми встал в шесть часов и отправился продавать левую социалистическую газету.

Через несколько дней после того, как он получил уведомление об отказе в приеме, Ашенден вынул из почтового ящика открытку от Джимми — черно-белое фото могилы Маркса на Хайгетском  кладбище.

Эти дураки поставили мне самую высокую оценку — и это при моей-то греческой прозе. Уверен, у тебя такие же хорошие новости. Я рад был познакомиться  с тобой и с удовольствием думаю о том, как здорово будет учиться вместе. Джимми.

Он так и не ответил Джимми. И только по чистой случайности семь лет спустя во время  одного из туров встретил человека, знавшего Джимми Боудена...

Заняв первое место после экзаменов по обеим частям классического курса, на что он, конечно, был обречен с самого начала, Джимми получил право на бесплатную учебу в Оксфорде и занялся ранней письменностью этрусков, а потом, через три года, заболел и умер. Оказывается, он был сиротой, и его похоронили на Оксфордском кладбище среди  многих почивших, но в свое время выдающихся донов [3] и всего в каких-то двадцати футах от могилы самого Уолтера Патера. И все же, если сам Джимми и умер, то некоторая толика его наследия не умерла, так как Джон Ашенден продолжал много лет подписываться на несколько специальных киножурналов, печатавшихся в Англии и на континенте для кинофанатов, одним из которых он скоро сделался. Где и когда началось это падение (если  только это можно назвать  падением), он и сам не заметил.

Он родился в 1956 году и вырос  совсем не в той атмосфере строгости нравов, как поколение его отца. И, только начав работать (сразу после школы) и путешествовать, он, не испытывая ничего похожего на угрызения совести, принялся  удовлетворять свое сексуальное любопытство периодическими  посещениями клубов с сауной, секс-кино или спектаклей весьма сомнительного свойства. Но постепенно эти зрелища начали не удовлетворять, а возбуждать его потребности, и он незаметно превратился в извращенца, наслаждающегося сценами эротики. Его более умудренные коллеги по туристическому бизнесу (как выяснилось, совершенно равнодушные к каким-либо извращениям) порой говаривали ему, что вся беда порнографии в том, что она нагоняет скуку. Но так ли это на самом деле?

Впрочем, от него не ускользнуло, какая мерзкая страстишка начала захватывать его. Это произошло, когда он, как слепой, тыкался в проходе между рядами низкопробной киношки, а в ушах звенел противный голос с ярко выраженным кокни: «Сэр, здесь у нас самое что ни на есть настоящее, я вам верно говорю! Все как есть, никакого обмана, сразу быка за рога!» И его уже тогда обеспокоило то, что он так сильно возбудился от самых примитивных и грубых сцен блуда. Но мысль о том, что  почти все кинотеатры, в которых он побывал, едва ли не битком набиты людьми, чувствующими себя столь же комфортно, как и он, помогла ему победить угрызения совести и не пасть в собственных глазах. Вскоре он начал кое-что смыслить в «синтезе», о котором толковал ему Джимми, — синтезе стиля и сексуальности, поскольку ему встретились люди, ставшие тонкими ценителями «синтеза» и собиравшиеся для его дальнейшего познании по частным квартирам, где верховный жрец открывает таинства словами: «Все знакомы?» Какая жалость, что в тот день в Кембридже Ашендену пришлось пропустить посвящение в члены такого общества. Очень, очень жаль.

Но следующая остановка в Оксфорде...

Глава третья

— Не время, Крот. Поторапливайтесь, прошу вас. Осталось немного, — ободрительно отозвался Крыс, не замедляя бега.

— Умоляю, остановитесь, — кричал Крот, и сердце его разрывалось от боли, — Вы же не понимаете: где-то здесь мой дом, мой старый дом! Я только что почуял его, он совсем рядом, совсем-совсем. И я должен найти его...

Кеннет Грэхем. Ветер в ивах

— Арксфорд? И это Арксфорд?

Сидя на переднем сиденье у окна автобуса-«люкса», Джон Ашенден посмотрел на тщедушную семидесятилетнюю леди из Калифорнии.

— Да, миссис Роско, это Оксфорд.

Он с большой неохотой выдавил из себя эти слова, но и без видимого раздражения. До сих пор очень немногое из того, что они увидели за время тура по историческим городам Аиглии (Лондон — Кембридж — Оксфорд — Стратфорд — Бат — Уинчестер), безоговорочно понравилось начитанной, любознательной и абсолютно лишенной чувства юмора  (что делало ее порой совершенно несносной) миссис Роско. Тем не менее, глянув в окно, Ашенден не мог не разделить разочарования этой дамы. Западный отрезок дороги А40 едва ли можно назвать живописным подъемом к старинному университетскому городу. По мере того как автобус черепашьим темпом подвигался короткими рывками к повороту  у Хедингтона, перед пассажирами открывалась картина, которая вряд ли могла заворожить их: взгляды упирались в заросшую бурым бурьяном, заваленную кучами старого мусора придорожную полосу у крикливо размалеванной  бензоколонки.

Вся группа — восемнадцать женщин, девять мужчин (из них три официально заявленные семейные пары) — сидела, откинувшись на спинки кресел, безразлично взирая на безрадостный пейзаж, когда автобус поравнялся с указателем  «Центр города» и несколько миль ехал чуть быстрей по безликой северной части кольцевой  дороги, направляясь к повороту на Бенбери.

Миссис Лаура Стрэттон почему-то чувствовала себя несколько не в своей тарелке. Она ерзала на месте, меняла позы, перекладывала ногу на ногу, потом правой рукой стала растирать левую ступню. Они договорились, что Эдди заполнит все бумаги, распишется за обоих в книге гостей, а потом разыщет их багаж и даст носильщику на чай. Она же тем временем попарится  в горячей травяной ванне и даст отдых уставшему телу, особенно бедным ступням...

— Уф, Эд, я чувствую себя просто жутко!

— Отдохни, дорогая. Все будет о’кей.

Но произнес он эти слова так тихо, что даже Лаура с трудом разобрала их. Эдди Стрэттону исполнилось шестьдесят  шесть лет, на четыре года меньше, чем жене, он дотронулся до ее затянутой в нейлон ноги, обезображенной многолетним жестоким артритом, но с неизменно ярко накрашенными ногтями.

— Все будет в порядке, Эд... Только бы мне добраться до ванны.

Лаура поменяла ноги и принялась массировать другую ступню, которая, как и первая, до недавнего времени находилась под присмотром самой дорогой педикюрши в Пасадене.

— Ну, конечно!

И, возможно, кое-кто в автобусе, кроме его супруги, заметил, как он едва заметно улыбнулся и кивнул ей.

Автобус свернул на Бенбери-роуд, и Ашенден затянул свои десятки раз отрепетированные и отработанные комментарии:

— ...и обратите внимание на дома радостного оранжевого цвета по сторонам улицы, их построили за два последних десятилетия девятнадцатого столетия — вон, поглядите! Видите дату? Тысяча восемьсот восемьдесят седьмой год...

Прямо за спиной Ашендена сидел семидесятилетий мужчина, отошедший от дел инженер строитель из Лос-Анджелеса, он смотрел из окна на цепочку магазинчиков и офисов в Саммертауне: банки, строительные компании, фруктовые лавки, парикмахерские, агентства по найму жилья, газетные киоски, винные магазины — почти совсем как дома. Но ведь это и есть дома, подумал Говард Браун.

Рядом с ним сидела его жена Ширли Браун, увидевшая, как на губах мужа заиграла улыбка — улыбка мечтательная, довольная, — и вдруг ее охватили угрызения совести.

— Говард! — зашептала она.— Говард! Я рада — ты же знаешь меня, я рада, что мы купили этот тур. Честное слово! — Она положила правую руку на его бедро и ласково сжала его.— Ты прости меня за то, что я вчера вечером была (пианиссимо) такой неблагодарной сучкой.

— Забудь про это, Ширли, забудь, и все!

Но Говарду Брауну захотелось, чтобы хотя бы еще немного жену не оставляло плохое настроение. Будучи в дурном расположении духа (что никак нельзя назвать редким исключением), она дает ему желанный повод позволить себе (что никак нельзя назвать редким исключением) изменять ей и в мыслях, и на деле, чего он ни под каким видом не смог бы допустить, прояви она к нему хотя бы четверть той привязанности, которую он чувствовал, когда они решили пожениться. Но это было в 1947 году, сорок три года назад, когда ей еще не приходило в голову проверять километраж на спидометре его машины, тщательно изучать почтовые марки на получаемой им личной корреспонденции. Или с подозрением принюхиваться к нему, когда он приходит с работы...

— ...а вот здесь, — Ашенден воистину был в ударе, — мы видим очевидное влияние идей Рескина, которые так сильно воздействовали в тот период на архитектуру. Вы видите — вон там! — слева, нет, еще левее, посмотрите левее, неоготические, псевдовенецианские элементы и детали... А здесь, еще раз слева, это Норхемские сады, а сразу за ними знаменитый университетский парк. Вон! Видите железные ворота? Парк — один из самых обширных уголков природы, сохранившихся в Оксфорде. Как и в стародавние времена, доступ в него для широкой публики зависит от прихоти университетских властей, если, конечно, вам неизвестно, как туда можно пробраться незамеченным охраной у главного входа.

— Ну и, конечно, выбраться оттуда, мистер Ашенден?

В кои-то веки замечание миссис  Роско оказалось и к месту, и достаточно добродушным, так что ее товарищи по группе одобрительно рассмеялись.

Однако Говард Браун совершенно пропустил этот эпизод мимо ушей. Вытянув шею, он разглядывал Киперс-Лодж, и, как у Крота, в нем внезапно проснулось что-то совсем затаенное, он почуял и ощутил запах  давным-давно забытых мест. Он почувствовал, как на глаза  наворачиваются ностальгические  слезы. Надсадно высморкавшись и еще раз взглянув на жену, он с удовлетворением отметил, что у нее опять поджались губы в привычно недовольной гримасе. Она ничего не подозревала, можно ни чуточки не сомневаться.

В тот момент, когда автобус въехал на Сент-Джилс, небо расчистилось, засияло лазурной голубизной, и солнце заиграло на светло-коричневой брусчатке мостовой.

— Ну, вот мы и на Сент-Джилсе, —Ашенден перешел теперь на четвертую скорость. — По обе стороны от нас вы видите платановую аллею, она расцвечена всеми цветами осени, слева колледж Сент-Джона, за ним сразу Бейллиол. Прямо перед нами знаменитый памятник Мученикам, автор Джильбер Скотт, сооружен в честь великих мучеников-протестантов: Грэнмера, Латимера и э-э-э...

— Николаса Ридли, — подсказала миссис Роско, и автобус по сигналу светофора свернул направо и почти тут же остановился на Бомон-стрит в тени высокого неоготического фасада отеля «Рэндольф».

— Наконец-то! — с облегчением, понятным только заключенному, узнавшему о запоздалом освобождении, воскликнула Лаура Стрэттон.

Оглядываясь назад, можно отметить, как некое странное совпадение (впрочем, не так уж важное для нашего повествования, но все же), что на длинный автобус-«люкс» с группой Ашендена, проезжавший к вечеру по Бенбери-роуд, из окна своей квартиры, расположенной на втором этаже неприметного здания в самом начале улицы, посмотрел человек средних лет. За его спиной по заезженной пластинке с записью «Гибели богов» в исполнении Фуртвенглера скользила новенькая игла. Но человек почти ничего не слышал, потому что испытывал чуть ли не физическую боль, глядя на разбросанные по тротуару обертки от жирных жареных куриц — напоминание о том, что накануне вечером здесь прошла веселая компания, возвращавшаяся из ресторанчика в Саммертауне.

Глава четвертая

Зафиксирован случай, — несколько осторожно отмечалось в 1926 году, — когда на кухне отеля «Рэндольф» видели таракана...

Ян Моррис. Оксфорд

Рой, швейцар пятизвездочного отеля «Рэндольф», жизнерадостный, с румянцем во всю щеку мужчина шестидесяти лет, дежурил с полудня. Как всегда, он был подробнейшим образом проинструктирован главным администратором об ожидавшихся в этот день заездах — в первую очередь конечно же о довольно большой группе американских туристов, занимающих целый автобус, которая должна прибыть в 4.30 дня.

Рой, еще в 1945 году начавший работать в отеле мальчиком-посыльным — целых сорок пять лет тому назад, — относился к американцам не без симпатии. Не то чтобы у него имелось особое желание слетать туда в отпуск или совершить еще что-либо экстраординарное, но просто они были, как правило, довольно приятной публикой, эти янки: приветливые, разговорчивые, щедрые. И хотя он сам оставался убежденным патриотом, с недавних пор у него появились некоторые сомнения в автоматическом превосходстве соотечественников, особенно с тех пор, когда в предшествующем месяце он вернулся на европароме после невероятно жалкой ничьей, 0:0, между Англией и Голландией.

До прибытия автобуса оставалось еще пять минут, но, сидя в своем закутке у главного входа, он увидел, как аристократического вида автобус медленно въезжает под белый тент с двумя элегантными фонарями по бокам, натянутый перед входом в главный отель Оксфорда. Через несколько секунд он уже стоял на верхней ступеньке в своей синей с желтыми позументами ливрее, источая благостные улыбки, готовый встретить вновь прибывших гостей соответствующей порцией «тепла», засвидетельствованного на нескольких красочных страницах рекламного проспекта. Над головой у него на легком ветерке трепетали флаги —  «Юнион Джек», «Общего рынка» и США. Он любил свою работу — всегда любил и, в общем-то, редко называл ее «работой». Столь же редко, как редко что-нибудь случалось в таком прекрасно налаженном заведении, каким являлся отель «Рэндольф». Да, здесь редко что-либо случалось.

Но время от времени?

Да, время от времени.

Фил Олдрич, маленький человечек со спокойным выражением лица, гражданин США (также из Калифорнии), перебрался со своего привычного и уединенного места на заднем сиденье и расположился подле миссис Роско. Слух у него давно уже не был таким, как когда-то, а ему хотелось знать, что происходит. В автобус вошел заместитель  управляющего собственной персоной, чтобы поприветствовать гостей и объявить, что чай — или, по желанию, кофе — уже ждут их в салоне «Сент-Джон» на втором этаже, а все спальни подготовлены для отдыха, да и все удобства, которыми располагает отель, от телефона до пресса для глажения брюк, с этого момента в полном распоряжении гостей, что уже сейчас, в этот самый момент, пока он беседует с ними, их багаж разгружается, пересчитывается, проверяется и  разносится по комнатам. И наконец, заключил он, если все соблаговолят  заполнить регистрационные карточки, не покидая автобуса, то это сэкономит массу времени.

Встреченный одобрительными кивками с обеих сторон прохода, Ашенден тут же раздал листки, где уже были заполнены графы с ответами на вопросы, имевшими отношение к его компании: следующий пункт маршрута, вид оплаты, прибытие, отъезд и национальность. Туристам оставалось только вписать домашний адрес, телефон, номер паспорта и поставить подпись.

Фил не смог удержаться, чтобы не отметить с апломбом:

— Вот это я понимаю! Чертовски хорошая организация, Джанет.

На этот раз миссис Роско не сумела обнаружить какой-либо явной промашки в обслуживании и компенсировала свое разочарование по этому поводу тревожными  мыслями о потенциальных опасностях, которые могут подстерегать их в непредсказуемом будущем:

— Надеюсь, по крайней мере, здесь понимают, что между вегетарианской и невегетарианской пищей большая разница.

— Джанет! Это же один из лучших отелей в Соединенном Королевстве...

Их разговор прервал голос Ашендена:

— Итак! Если все готовы... салон «Сент-Джон», это на втором этаже, прямо по главной лестнице... чай или кофе... прямо сейчас. Я знаю, кому-то захочется сначала расположиться, ополоснуться... Сдайте свои карточки портье, это вот тут, прямо перед нами, как только войдете в главные двери... просто подпишите бумажки и получите ключи... Гостевой лифт с правой стороны от входа, в коридоре...

— Ну, пошли же! — прошипела, изнемогая, Лаура.

— ...потом я обойду все ваши комнаты, проверю, все ли в порядке...

Ашенден знал, что делает. Опыт научил его, что первый час в любом новом отеле всегда самый важный, ибо вовремя принятые по пустячной проблеме меры могут обеспечить на весь остальной срок пребывания более или менее безмятежную жизнь, а не адское существование. Счастье улыбалось Ашендену, и ему нечасто, не считая отдельных случаев, приходилось выслушивать возбужденные жалобы на тараканов, мышей или некультурных предыдущих постояльцев номера. Но с мелочами разного рода дело иметь приходилось постоянно даже в самых респектабельных заведениях: в ванной нет мыла, почему только два пакетика со сливками у электрического чайника в номере, где инструкции по обращению с телевизором без кнопок и что это такое, все еще никаких, совершенно никаких признаков багажа...

Эдди Стрэттону удалось протиснуться вторым в очередь к портье, и Лаура выхватила у него ключи от номера 310, не дожидаясь, пока он разделается с бумагами.

— Я побежала, Эл, скорей в ванну. Сил нет ждать...

— Ладно, но не закрывай дверь, дорогая, а то у нас только один ключ, о’кей? А я выпью чашечку чаю в салоне «Сент-Джон».

— Ну, конечно, о чем ты говоришь. Конечно, не запру...

Она заспешила к лифту.

Пока она шла по вестибюлю, Эдди обернулся и посмотрел в глаза миссис Ширли Браун. Несколько мгновений между ними не возникало контакта, но затем, искоса бросив короткий взгляд на мужа, Ширли едва заметно кивнула, и в глазах у нее промелькнула улыбка.

Глава пятая

Все святые умеют творить чудеса, но мало кто из них способен управлять гостиницей.

Марк Твен. Записные книжки

— Наконец-то — пробормотала Лаура Стрэттон, в третий (и последний) раз поворачивая ключ в замке по часовой стрелке (что оказалось правильным).

Дверь их номера не выходила в главный коридор. Номер можно было найти по небольшому указателю, прикрепленному на стене у вращающейся двери с надписью «Пожарный выход». Стрелка показывала направление, в котором нужно искать комнату 310. Миновав эту дверь, Лаура оказалась в другом параллельном коридоре, шириной фута четыре-пять. Пройдя ярдов пять по этому коридорчику, Лаура оказалась перед дверью в свой номер. Чуть дальше коридорчик поворачивал под прямым углом направо и упирался в другую вращающуюся дверь, тоже с надписью «Пожарный выход». Лаура безошибочно догадалась, что через эту дверь можно выйти на черную лестницу и по ней спуститься на первый этаж. О чем она не подумала, так это о том, что за этим поворотом спокойно мог спрятаться человек и его можно и не заметить, стоя в коридоре перед дверью номера.

Если только кто-нибудь пожелает остаться  незамеченным...

Лаура вынула ключ из замочной скважины и аккуратно притворила дверь, чтобы язычок не защелкнулся. За дверью стояли два черных кожаных чемодана. Она осмотрелась вокруг, и комната ей понравилась. Справа виднелась двуспальная кровать под бледно-зеленым покрывалом, за ней — гардероб. Напротив — три сводчатых окна с занавесками до пола, а перед ними  выстроились справа налево: столик с чайными принадлежностями, телевизор, низенький туалетный столик с зеркалом и красное плюшевое кресло. Она разглядела почти все, разве что не обратила внимания на неплохую репродукцию «Вида Делфта» Вермера над кроватью. Со своим первым мужем они видели оригинал в музее Маурицхеймс в Гааге, где услышали от гида, что это любимая картина Марселя Пруста, но, как ни странно, тогда картина не произвела на нее впечатления, и теперь, в те немногие минуты жизни, которые остались у нее, она уже не имела возможности произвести переоценку столь поспешного суждения.

Она подошла к окну и посмотрела на портик с четырьмя ионическими колоннами и фигуру Аполлона с поднятой правой рукой, сидящего (несколько искусственно, как решила Лаура) на невысоком пьедестале. Между двумя центральными колоннами свисал большой голубой оксфордский флаг с надписью: «Musaeum Ashmoleanum apud Oxonienses». Ну, конечно, Лаура много знает об Эшмолеанском музее, ее губы тронула улыбка, чуть заметная под толстым слоем помады, и она опустила занавеску, потом повернулась к двери слева от нее. Дверь была приоткрыта, и за ней виднелась выложенная коричневатым кафелем ванная. Не входя в нее, Лаура открыла дверь пошире: справа унитаз, прямо перед ней ванна, полузакрытая раздвигающейся занавеской, а слева умывальник и рядом с ним на стене горячие трубы хромированной сушилки с кипой мягких белых полотенец.

Лаура всегда спала на левой стороне двуспальной кровати, и девушкой со своей сестрой, и с обоими мужьями, но теперь тяжело опустилась на кровать с той стороны, которая оказалась ближе, поставив сумочку белой кожи на маленький ночной столик, стоявший около кровати, прямо под многочисленными выключателями освещения, радио, телевизора. Сделав это, она наконец-то сняла туфли.

Взяв электрический чайник со столика у окна, Лаура наполнила его водой из-под крана в ванной и включила в сеть. Затем, вернувшись в ванную, заткнула сливное отверстие пробкой и повернула кран горячей воды. Вернувшись в комнату, взяла табличку с надписью «Просьба не беспокоить», повесила ее на дверную ручку с внешней стороны и снова вошла в ванную, где насыпала в воду немного розового порошка, тут же растворившегося.

Берил Ривз обратила внимание на то, что в комнату 310 прошла только одна женщина. В 4.40 она последний раз прошлась пылесосом по ковровой дорожке, зная, что, прежде чем сдаст смену в 5.00, ей придется отвечать на несколько вопросов, которые обязательно зададут эти американцы. Из своего небогатого опыта она уже представляла себе, что они обязательно спросят, где автомат с мороженым (которого в гостинице нет и в помине) и где взять дополнительные пакетики с растворимым кофе (этого было сколько хочешь). Берил приехала в Оксфорд из Манчестера, и ее честное, несколько наивное отношение к жизни, а самое главное, акцент уже успели завоевать сердца многих подопечных на третьем этаже, где она работала. В общем и целом она все больше и больше показывала себя хорошей работницей: пунктуальной, добросовестной, приветливой — и (как позже обнаружил Морс) оказалась самым надежным свидетелем.

Ровно в 4.45 того дня (и может ли кто-либо быть точнее?) она заглянула в номер 310; заметила табличку на дверной ручке и удивилась тому, что дверь немного приоткрыта, тогда она приоткрыла ее пошире и тут же закрыла, увидев, что из ванной идет пар. Да, она думает, что, вероятнее всего, заметила бы белую сумочку, если только она была где-нибудь на виду в комнате. Нет, она не заходила дальше порога и бросила взгляд за  угол, туда, где находится запасной выход на случай пожара. Она видела, как в комнату 308 зашел американский гость — очень скоро после этого, он такой вежливый, сказал ей: «Привет!» Ну, конечно, она узнает его. Вообще-то она может назвать его сразу, это мистер Говард Браун из Калифорнии.

Около 6.00 вечера в кабинете главного суперинтенданта Стрейнджа в полицейском управлении «Темз Вэлли» в Кидлингтоне зазвенел телефон. Супериндант терпеливо, хотя и без энтузиазма, выслушал коллегу — суперинтенданта Белла из Сент-Олдейта в Оксфорде.

— Ну, в общем-то, это не совсем дело Морса, но если у тебя не хватает людей... Нет, он пытается отгулять несколько дней, как говорил мне... Потому что ему никогда не удается отгулять до конца отпуск. Ха! Коли учесть все часы, которые он проводит в пабах... Что? Ну, я же сказал, если ты и в самом деле в затруднении... Ладно, договорились. Ты знаешь его домашний телефон?.. Вот и хорошо! Скажи ему, что говорил со мной. Обычно он чувствует себя лучше, если с ним Льюис, впрочем... Что? Льюис уже там? Прекрасно. Прекрасно! Я же тебе сказал, объясни ему, что переговорил со мной. И все, проблем не будет.

Глава шестая

На свете есть занятия хуже, чем щупать пульс у женщины.

Лоренс Стерн. Сентиментальное путешествие

— Ты уже здесь, Льюис?

— Уже с полчаса, сэр. Мне позвонил супер. У них в Сент-Олдейте не хватает людей...

— Это уж как водится!

— Я уже поднимался наверх.

— Есть проблемы?

— Я... не совсем уверен, сэр.

— Ну, что же. «Веди, Макдуф!»

— Правильнее сказать: «Пошли, Макдуф, по следу!» Наш преподаватель по английскому...

— Благодарю тебя, Льюис.

— К лифту сюда...

— К лифту? Мы что, вбираемся на Эмпайр-Стейт-Билдинг?

— Это довольно высоко, сэр, — спокойно заметил Льюис, заподозривший (и вполне справедливо), что у шефа в очередной раз появилось настроение заняться физическими упражнениями для поддержания хорошей формы.

— Слушай-ка! Не нужно беспокоиться обо мне, Льюис. В крайнем случае, если я почувствую, что мне трудно подниматься, я буду время от времени останавливаться и переводить дух, договорились?

Льюис кивнул, как всегда (вернее, почти как всегда) радуясь случаю поработать с брюзгой Морсом.

Морс несколько минут стоял у двери номера 310, отдуваясь и уставившись на дверную ручку. Потом поднял на Льюиса брови.

— Нет, сэр... можете не беспокоиться. Здесь уже побывало четыре или пять человек.

— А кто там сейчас? — ровным голосом спросил Морс.

— Только этот шарлатан, доктор Суейн. Уже несколько лет, как он здесь гостиничный врач.

— Полагаю, что труп тоже здесь?

— И труп тоже, сэр.

— Кто еще заходил туда?

— Управляющий, мистер Гасконь, и мистер Стрэттон, это ее муж, сэр. Это он нашел ее и, по-моему, совершенно потерял голову. Я попросил мистера Гасконя отвести его к себе в кабинет.

Льюис неопределенно махнул рукой, показывая, что это где-то ниже этажом.

— И больше никто?

— Я, конечно.

Морс кивнул и почти улыбнулся.

Миссис Лаура Стрэттон аккуратненько лежала ни спине с той стороны двуспальной кровати, которая была ближе к двери. На ней был длинный халат персикового цвета и (насколько мог заметить Морс) ничего больше. И она были мертва. Морс бегло взглянул в ее лицо, шмыгнул носом и отвернулся.

Доктор Суейн, моложавый, краснощекий человек (тридцати с небольшим лет?), сидел за низеньким туалетным столиком и писал. Обернувшись к Морсу, он поспешил ответить на вопрос, которого не успел задать Морс:

— Сердечный  приступ. Острая сердечная недостаточность.

— Благодарю вас, доктор... Суейн, правильно?

— А вы?

— Я Морс. Главный инспектор Морс.

Суейн встал и подал Морсу листок бумаги с шапкой «Оксфордширская служба здравоохранения», а под ней внушительная колонка фамилий врачей, вторым в которой значился М. К. Суейн, магистр гуманитарных наук, бакалавр медицины, бакалавр хирургии, член комитета по научным исследованиям, член комитет по медицинской фармакологии.

— Поздравляю! — бросил ему Морс.

— Простите?

— Столько званий после вашей фамилии... а после моей — ни одного.

— Хм... так уж получается иногда. А теперь я пойду, если не возражаете. Вот мое заключение. У нас сегодня вечером ужин в Британской  медицинской ассоциации.

Очень редко бывало, чтобы Морс вот так сразу невзлюбил человека, но исключения случаются, и именно это выпало на долю доктора М. К. Суейна, магистра искусств, бакалавра медицины и т.д.

— Боюсь, доктор, что пока никто не может уйти. Полагаю, вы отдаете себе отчет, что речь здесь идет чуть-чуть о большем, чем просто о смерти?

— Мне говорили, что украдена какая-то дорогая вещь. Да, мне это известно. Все, что я могу сообщить вам, так только  то, что причина смерти — коронарная недостаточность, острая коронарная недостаточность. Об этом и написано в бумаге, которую вы держите в руках. Суейн ткнул указательным пальцем а бумагу, которую только что вручил Морсу.

— Как вы думаете, это случилось  до или после того, как была украдена эта ценная вещь?

— Я... понятия не имею.

— Она умерла здесь, где лежит сейчас, на кровати?

— В общем-то... на полу.

Морс не мог поверить своим ушам.

— Вы хотите сказать, доктор Суейн, что переместили ее?

— Да!

— Вы когда-нибудь слышали, чтобы убийство совершали после кражи?

— Конечно! Но только это не убийство. Это острая...

— Неужели вы полагаете, что мне необходимо повторять одно и то же три раза, сэр?

— О краже я ничего не знал. И узнал-то всего минут пять назад, от управляющего.

— Это совершенно точно, сэр, — вмешался Льюис, к великому неудовольствию Морса.

— Ну, что же, Льюис, если у доктора ужин — в самой Британской медицинской ассоциации, разве мы можем его задерживать? Жаль, конечно, что мы не получим его показаний. Но я думаю, что нам придется просто попотеть побольше и найти этого мужчину или женщину, кто виноват в этой... э-э-э... острой коронарной недостаточности. Наверняка причиной ее был шок, испытанный при виде того, как вор копается в вещах и забирает ее драгоценности. До свидания, доктор. Желаю вам получить удовольствие от вашего ужина. — Морс повернулся к Льюису: — Свяжись, пожалуйста, с Максом и скажи, чтобы немедленно приехал. И пусть не тянет, дело срочное.

— Послушайте, инспектор... — начал было Суейн.

Но Морс стоял как глухой, выключивший свой слуховой аппарат, и молча придерживал рукой открытую дверь номера 310, вежливо выпроваживая доктора.

С более подробными деталями происшедшего Морс ознакомился, перейдя в кабинет управляющего на втором этаже. Лаура Стрэттон забрала ключ от своего номера сразу же после 4.30. Перед этим она жаловалась на страшную усталость. Потом приняла ванну, по-видимому, после того, как повесила на дверь табличку «Просьба не беспокоить». Ее нашли в 5.20, когда ее муж Эдди Стрэттон вернулся после прогулки по Брод-стрит с туристкой из их группы миссис Ширли Браун. Он увидел, что дверь комнаты 310 закрыта, и, не получив ответа изнутри, кинулся к портье, охваченный паническим предчувствием, а когда вернулся наверх, то увидел... Вот и все факты, остальное — домыслы и чистой воды эмоции. Конечно, кроме сумочки. Но что же это за человек, который, увидев жену на ковре мертвой, не забыл осмотреться по сторонам и убедиться, что сумочка не пропала?

Ну, что же, этим человеком был мистер Эдди Стрэттон, о чем не так уж трудно догадаться.

И для этого имелась весьма веская причина.

Глава седьмая

Почти вся современная архитектура — фарс.

Диоген Смолл (1797-1812) Размышления

«Рэндольф» гордился множеством превосходных помещений для званых обедов, танцевальных вечеров, конференций  и выставок — с такими великолепными названиями, как «Ланкастер», «Вустер» и т. п., — и салоном «Сент-Джон», комнатой с высоким потолком на втором этаже, где и был устроен  прием для американской туристической группы. В дневное время из окон комнаты открывался вид на памятник Мученикам, который находится как раз через улицу, и на колледжи Бейллиол и Сент-Джон. И даже сейчас, около семи часов вечера, с опущенными до полу пестрыми шторами, комнату все еще наполнял прозрачный свежий воздух, что еще больше подчеркивалось мягким светом, отбрасываемым хрустальными светильниками на темно-бордовое, розовое и ослепительно белое убранство помещения. Даже Джанет Роско при всем своем желании не смогла найти чего-нибудь, достойного критического замечания. Комната была обставлена феноменально.

Шейла Уильямс расхаживала среди гостей, держа в левой руке большой стакан джина с тоником, и старалась быть милой и гостеприимной хозяйкой.

— Ну как, все собрались? Думается, кого-то еще не хватает? У всех налито?

От группы скрывали смерть Лауры Стрэттон, об этом печальном происшествии сообщили официально только Шейле. Что уж и говорить, знать это  было для нее довольно обременительно, но в то же время знание давало изумительное оправдание желанию подкрепить свои силы, оправдание, в котором она редко нуждалась.

— Миссис Роско! Вы ничего не пьете, где ваш стакан ? Что я могу?..

— Я же не пью, миссис Уильямс! — Джанет обернулась к стоящему рядом со смиренным видом Филу Олдричу, — Я ведь ей уже сказала один раз об этом, Фил!

— Знаете, у нас дома Джанет — проповедница в нашей общине... Так что, миссис Уильямс...

Но Шейла уже устремилась в контратаку, с вызовом бросив:

— Ну и что? А я пью, миссис Роско! И даже пристрастилась к этому делу. И у меня для этого не меньше причин, чем у вас не пить. Согласны?

Выпалив эту лихую фразу, она вернулась к столику у главных дверей, на котором выстроились батареи джина «Бутс» и «Гордонс», мартини (французского и итальянского) и шерри (сухого, полусухого и сладкого) по соседству с двумя пузатыми графинами апельсинового сока. Подав свой недопитый стакан девушке, раздававшей эти благости, она скомандовала:

— Джин... Пожалуйста, побольше! Льда не надо... и ни капли тоника.

Полностью обеспечив таким образом тылы, Шейла снова вернулась к желтому листочку, на котором были перечислены все детали маршрута А4 и который недавно подготовил Ашенден, напечатав текст на пишущей машинке, размножив его и раздав членам группы. Тянуть больше нельзя. Кажется, из туристов сейчас отсутствуют только Говард и Ширли Браун (если исключить Эдди Стрэттона) — нет, неверно, исключая Эдди и Лауру Стрэттон. Из двух достопочтенных докладчиков (трех, если считать ее саму) пока нет никаких признаков Теодора Кемпа. Но зато третий — Седрик Даунс, насколько могла судить Шейла, оказался явно на высоте, он стоял со стаканом сухого шерри и с умело скрываемым безразличием расспрашивал туристов, кто откуда, чем занимались до выхода на пенсию...

Доктор Кемп объявился только в шесть двадцать пять, он вошел в салон вместе с Ашенденом, который выглядел как в воду опущенный. Шейла тут же поняла, что обоих уже проинформировали о печальном инциденте, имевшем место днем. Она встретилась глазами с Кемпом и, несмотря на обстоятельства, почувствовала короткую вспышку взаимопонимания и (почти) товарищества.

— Леди и джентльмены...— Шейла громко постучала по столу, потом еще раз. Собравшиеся, услышав звон стакана, приутихли. — Мистер Ашенден попросил меня пройтись с вами по нашему оксфордскому маршруту — коротенько! Прошу минуту внимания... — Она помахала своим листочком, а потом, не добавляя ничего существенного (и, наоборот, делая существенные пропуски), с пятого на десятое прочитала даты и время запланированных мероприятий:

ТУРИСТИЧЕСКИЙ  МАРШРУТ ПО ИСТОРИЧЕСКИМ ГОРОДАМ АНГЛИИ

27 октября — 10 ноября

Четверг 1 ноября

(оксфордский этап)

16.30 (приблизительно) — прибытие в «Рэндольф»;

16.30 — 17.40 — подается  чай по-английски;

18.45 — прием-коктейль (салон «Сент-Джон»). Вводное слово Шейлы Уильямс, магистра искусств, бакалавра литературы (Кембридж), и Седрика Даунса, магистра искусств (Оксфорд);

20.00 — ужин (главная столовая);

21.10 — 22.15 — беседа доктора Теодора Кемпа, магистра искусств, доктора философии (Оксфорд), «Сокровища Эшмолеана».

Пятница 2 ноября

7.30 — 9.15 — завтрак (главная столовая);

10.30 —11.30 — экскурсия в Музей истории Оксфорда, Брод-стрит (в ста ярдах от отеля);

12.45 — обед (салон «Сент-Джон»), после обеда неофициальная встреча с нашими лекторами в кофейной гостиной;

15.00 — делимся на группы (подробности будут объявлены позже);

16.30 — 17.00 — чай по-английски (салон «Ланкастер»);

18.30 — кульминационный момент тура! Миссис Лаура Стрэттон передаст Эшмолеанскому музею Волверкотский  Язык;

20.00 — ужин (внимание: за дополнительную плату) в «Рэндольфе». По желанию члены группы могут пойти ужинать в другой ресторан и самостоятельно познакомиться с Оксфордом в наш последний вечер в этом удивительном университетском городе.

Суббота 3 ноября

7.30 — 8.30 — завтрак (пожалуйста, не опаздывайте!);

9.30 — отъезд из «Рэндольфа» в Брутон-Касл (Бенбери), оттуда в Стратфорд.

— Единственно, что здесь нужно отметить особо, — Шейла заговорила более уверенно, — это то, что завтра в три часа дня нам предстоит разделиться. Так что позвольте мне рассказать поподробнее. Доктор Кемп, хранитель отдела англосаксонских и средневековых  древностей в Эшмолеанском музее, — музей как раз напротив — завтра поведет свою группу в музей. Он же, как вы, наверное, уже заметили, проведет с нами беседу после ужина. Затем мистер Седрик Даунс, — Шейла жестом показала на этого достойного джентльмена, — покажет своей группе несколько колледжей, включая самые интересные достопримечательности, и проведет беседу на тему... — Шейла заглянула в свои заметки, — на тему «Архитектурная композиция и особенности строительной техники шестнадцатого и семнадцатого веков». Это, значит, тоже в три... Итак, вы услышали от меня почти все, что я хотела сообщить... — (Джанет Роско кивнула.) — Но мне хотелось также упомянуть, что завтра будет еще и третья группа. — («Вот это интересно!» — радостно произнес Фил Олдрич.) — Я, знаете ли, проведу несколько человек — может быть, это будут два или три человека — по маршруту «Алиса». Должна вам сказать, что преподобный Чарлз Латуидж Доджсон, которого все мы знаем под именем Льюис Кэрролл, в жизни был ученым — я вам объясню подробнее завтра — в колледже Крайст-Черч, и было это во второй половине девятнадцатого века. Мы познакомимся со многими памятными местами, связанными с его именем, побываем к Динери-Гарден, в соборе, в Большой столовой и еще познакомимся с уникальной коллекцией старых фотографий, рисунков и карикатур в библиотеке Бодлея. Вот и все, что имеется в нашем меню. Я страшно сожалею, что мы немного выбиваемся из графика... Но так или иначе, я рада представить вам Седрика, мистера Седрика Даунса. Он хочет подготовить вас к своей беседе, которая пройдет завтра, как он сказал мне, очень непринужденно, без ученой зауми, просто он поделится некоторыми мыслями о современной архитектуре. Леди и джентльмены, Седрик Даунс.

— Благодарю вас, Шейла! Мне иногда приходит в голову, что наши туристы могут подумать, будто все мы здесь из средневековья. Раннее английское, готическое, тюдоровское, якобитское, грегорианское и так далее. Но ведь у нас есть, хотя я отнюдь не эксперт в этом вопросе, у нас есть чем похвастаться из образцов, и очень недурных образцов, современной архитектуры. Мне не хотелось бы серьезно углубляться в эту проблему, во всяком случае, не сегодня! Но вот взять, к примеру, собор Святой Катерины, работу знаменитого датского архитектора Арне...э... Йохансена...

— Якобсена, — тихо поправил его Кемп.

— Пардон?

— Вы сказали, Йохансена, — пробормотал Кемп.

— Не может быть! Ведь я сказал Якобсена, правда?

Дружный хор туристов заверил Даунса, что он совершенно определенно не сказал «Якобсен», и секунду-другую Даунс одаривал коллегу-лектора взглядом, в котором сквозило, как мог бы сказать иной свидетель, настоящее отвращение, если бы только не его вид, говоривший о том, что он покорно махнул на это рукой. Что касается его слушателей, то он постарался, чтобы они увидели только его широкую улыбку.

— Извините, честное слово! — возобновил он свою речь. Это все датчане виноваты. Вы когда-нибудь встречали кого-нибудь по имени Гамлет? Раз уж мы заговорили о Гамлете, я так понимаю, что все вы будете  в Стрэтфорде-на-Эйвоне...

— Я думала, он называется Стратфорд-на-Эйвоне, — прочирикал тонкий пронзительный голосок.

Но к этому времени Даунс оправился и вновь обрел привычную самоуверенность:

— До чего же нам всем повезло, что среди нас есть такая... э... среди нас есть миссис... э...

— Миссис Роско, сэр. Джанет Роско.

— Какое это удовольствие для доктора Кемпа, миссис Уильямс и для меня познакомиться со столь образованным человеком, как вы, миссис Роско! Я только-только собирался сказать, что Лебединый театр там, по-моему...

Но все обратили внимание, что дверь в салон открывается. Туристы в недоумении уставились на человека, стоявшего в дверях, никто из них раньше его не видел.

— Миссис Уильямс? Есть здесь миссис Уильямс?

Упомянутая леди, все еще не отошедшая от столика с бутылками, находилась всего в двух ярдах от двери. Она молча подняла указательный палец, показав, что это она миссис Уильямс.

— Можно поговорить с вами наедине, мадам? — спросил сержант Льюис.

Глава восьмая

Казалось, мадам прикладывалась к джину и вермуту приблизительно поровну, и все же ухитрялась втягивать в себя больше джина, чем вермута.

Хью Сайкс-Девис. Obiter Dicta [4]

В кабинете управляющего, расположенном у главной лестницы на втором этаже, Морс никак не мог справиться с собой, его взгляд то и дело обращался к застекленному буфету с бутылками, стоявшему слева от входа в кабинет, где мистер Дуглас Гасконь, сорокалетий мужчина интеллигентного вида в очках, разворачивал свою интенсивную деятельность — и небезуспешно — по поддержанию высокого уровня функционирования гостиницы, уровня, ожидаемого от мультизвездочного заведения.

Стены офиса украшали образцы первых в истории фотографий, карикатуры, дипломы, письма в рамочках и серия миленьких акварелей. Под ними на столах выстроились принтеры, мониторы, телефоны, корытца для входящих и исходящих документов, копировальные аппараты, коробки для папок с деловыми бумагами. Так же, как в салоне «Сент-Джон», в апартаментах были опущены занавеси на окнах, перед одним из которых за рабочим столом сидел Гасконь. Если бы занавеси были раздвинуты, за окном стал бы виден фасад Эшмолеана, который, возможно, три часа назад рассматривала миссис Лаура Стрэттон из своего номера.

— Дело в том, — продолжал говорить Гасконь, — что у нас еще никогда, во всяком случае при мне, никто не умирал в гостинице.

— А как насчет краж, случались, наверное?

— Да, было несколько, инспектор. Фотоаппараты, безделушки, ну и все такое прочее. Но ничего особенно ценного...

— Интересно, почему она не оставила его в вашем сейфе, сэр?

Гасконь покачал головой:

— Мы всегда предлагаем оставлять такие вещи в сейфе, но...

— Застрахован, я думаю?

— Мистер Стрэттон, — менеджер понизил голос и показал рукой на прикрытую дверь справа, — полагает, что да, но он все еще не в себе, я боюсь, потрясение... Доктор Суейн дал ему таблеток, и он все еще там с кем-то из друзей... Да, с мистером Говардом Брауном.

Морс и в самом деле слышал долетавшие из-за двери обрывки негромкого разговора.

В дверь просунулась голова Льюиса, это означало, что поиски миссис Уильямс, миссис Шейлы Уильямс, увенчались успехом и она тут. Гасконь поднялся, чтобы оставить детективов  с этой дамой.

— Да, хочу вам сказать, джентльмены, можете пользоваться всем, что здесь имеется. Может случиться, что нам придется иногда заходить сюда, но...

— Благодарю вас, сэр.

Итак, Гасконь покинул кабинет, оставив в нем Морса.

И Шейлу Уильямс.

Она была, можете не сомневаться, привлекательнейшей женщиной, насколько мог об этом судить Морс: лет тридцати с небольшим (возможно, постарше), глаза темно-карие, сверкающие каким-то  необыкновенным  образом, одновременно беззащитные, чувственные и чуточку пьяные.

Хорошенький коктейль, ничего не скажешь!

— Садитесь! Садитесь! Похоже, вы не откажетесь чего-нибудь выпить, миссис Уильямс.

— Да уж согласитесь, все это так неожиданно, правда?

— Есть там что-нибудь подходящее, Льюис? — Морс показал на буфет, не пытаясь при этом скрыть собственный интерес к его содержимому.

— Похоже, здесь есть все, что душе угодно, сэр.

— Миссис Уильямс?

— Джин с тоником, это было бы чудесно.

— Джин с тоником для дамы, Льюис... Лед?

— Зачем портить хорошую вещь, инспектор?

— А все равно здесь нет льда, —  буркнул Льюис.

— Послушайте, — начала Шейла Уильямс. — Собственно говоря, не я отвечаю за группу. На мне лежит контакт с группой и организация лекторов, ну и вообще... А руководитель группы Джон Ашенден.

Но Морс не проявил никакого интереса к деятельности Ашендена.

— Миссис Уильямс, я намереваюсь опросить каждого из членов группы о том, чем они занимались между половиной пятого и четвертью шестого, то есть с момента, когда мистер Стрэттон в последний раз видел жену, до момента, когда он вернулся с прогулки с... э... миссис Браун...

Льюису показалось, что, когда Шейла выплеснула в горло остатки джина с тоником, в глазах у нее, мелькнуло что-то похожее на улыбку, но Морс в это время повернулся к стене и самым внимательным образом изучал фотографию Генри Тонта (XIX век), на которой были запечатлены телеги, вывозящие пиво с пивоварни, и в его последних словах, очень возможно, и не было никакого намека.

— Не сомневаюсь, все с удовольствием помогут вам, инспектор, но они пока что в полном неведении...

— Что ж... может, подождем еще немного? После ужина? Но не позже. Мне бы не хотелось, чтобы сержант Льюис поздно лег спать. Еще, миссис Уильямс?

— Простите... Я так...

— Ничего, ничего...

— Тогда повторите еще раз, сержант. Только, пожалуйста, поменьше тоника.

Брови Льюиса поднялись на целый сантиметр.

— А вам, сэр?

— Нет, благодарю, Льюис. Я же на службе.

Брови Льюиса поднялись еще выше, когда он принял от Шейлы пустой стакан.

Как выяснили Морс с Льюисом, этот тур был весьма и весьма дорогостоящим. Многие его участники уже бывали в Англии (впрочем, не все), и большинство из них оказались достаточно состоятельными, чтобы позволить себе приехать сюда снова через непродолжительное время, невзирая на курс фунта. Верно, теперь одна из них сделать этого не сможет... Да, Шейла Уильямс имеет представление, что такое Волверкотский Язык, но конечно же настоящим авторитетом в этом вопросе считается доктор Кемп. Насколько помнится, первый муж Лауры Стрэттон, торговец недвижимостью в Калифорнии и заядлый коллекционер, однажды обнаружил, что у него хранится редкостный предмет древнего искусства, отделанный драгоценными камнями. Установив его происхождение, он завещал старинную вещь Эшмолеанскому музею, а через два года умер. О да, она видела этот предмет десяток раз, но только на цветных фотографиях, с которых даже сделала эскиз для графического монтажа целого предмета, пряжки и языка. В общем-то тот рисунок в красках, который сейчас можно видеть в музейной экспозиции Эшмолеана, тоже выполнен ею. Подумать только, как хорошо, что существует этот рисунок, что бы теперь ни случилось, люди будут знать, как выглядела волверкотская реликвия. Она нисколько не сомневается, что полиции обязательно найдет Язык, но все же...

— Можете быть уверены, мадам, мы сделаем все, что в наших силах, — вставил Льюис, хотя в голосе у него не слышалось особого оптимизма.

— Сам Язык? Об этом, конечно, лучше поинтересоваться у Кемпа. Но она конечно же может описать, как он выглядит. Треугольной формы, приблизительно три дюйма длиной и два дюйма шириной у основания, тусклого грязновато-коричневого цвета (золото!), первоначально с тремя рубинами, по одному в каждом углу треугольника, но сейчас остался только один, в самой узкой оконечности всей вещи. Величайшее, уникальнейшее значение этого предмета заключается в том, что он подходит (абсолютно!) к золотой пряжке, найденной при археологических раскопках у деревни Волверкот в начале тридцатых годов и с 1947 года являющейся гордостью эшмолеанской коллекции, как свидетельство (до той поры неизвестное) высокого уровня золотых дел мастеров конца восьмого века новой эры. Лаура Стрэттон (как Шейла узнала от Джона Ашендена) привезла реликвию, она лежала в бархатной коробочке, которую Лаура носила с собой в сумочке: она не решилась доверить ее трансатлантической почте, туристическому агентству и самым безопасным сейфам. Самое интересное это то, что Лаура в той же сумочке носила нитку искусственного  жемчуга, которую надевала к вечернему платью. Ни малейшего представления, имелись ли там какие-нибудь другие драгоценности, у Шейлы не было. Однако она высказала мысль, что по ее личному опыту последнего времени, а также вопреки недавнему укреплению фунта стерлингов, некоторые из американцев не имеют должного представления о реальном достоинстве английской валюты, находящейся в их кошельках или карманах. Она бы нисколько не удивилась, если бы у любого члена группы там лежало несколько купюр по десять, двадцать и даже пятьдесят фунтов, это  же богатые калифорнийцы. Так что случайный вор мог бы быть приятно удивлен, найдя такую сумму? Но мистер Стрэттон, вернее Эдди Стрэттон, знает лучше, не проще ли спросить его? Верно?

Шейла уставилась большими меланхоличными глазами на  Морса, и Льюис на какое-то мгновение испугался, не загипнотизировала ли она его начальника. Поэтому он решил сделать полезный вклад в прояснение обстановки:

— Значит, миссис Уильямс, вы говорите, что группа вряд ли будет против, если я стану выяснять, где они находились между половиной пятого и четвертью шестого? И не будете ли вы любезны сказать нам, где находились вы?

Эффект, произведенный таким невинным вопросом, оказался совершенно неожиданным и мелодраматическим. Шейла Уильямс поставила пустой стакан на стол перед собой и разразилась слезами. Морс уничтожающе посмотрел на подчиненного, словно тот одновременно нарушил все правила дипломатии, этикета и устав вольных каменщиков.

Но сам Морс не растерялся, он повелительно кивнул Льюису на пустой стакан, и Льюис проворно плеснул щедрую порцию «Гордонса», слегка только сдобрив его капелькой тоника.

Внезапно, вызывающе взглянув на полицейских, Шейла выпрямилась в кресле, постаралась уловить момент не очень уверенного равновесия и одним духом хватанула предложенную смесь, чем вызвала тайный восторг Морса. Сказала же она лишь несколько слов:

— Спросите доктора Кемпа, он объяснит!

Когда она ушла, сопровождаемая в лучших джентльменских традициях сержантом Льюисом, и с его помощью без потерь выбралась из коридора, Морс быстро открыл буфет, налил себе добрую порцию «Гленфидича», посмаковал изрядный глоток божественного напитка, затем поместил стакан в стратегически безупречное место, на полку, где его не мог увидеть никто из входящих в кабинет. Включая сержанта Льюиса.

Как это ни странно, но и сержант Льюис, и инспектор Морс прошли мимо того очевидного факта, что Шейла Уильямс так и не ответила на единственный существенный вопрос, который был ей задан.

Столь удивительно воздействуют слезы любой женщины.

Глава девятая

Мне часто хотелось быть мертвым, но только под моим уютным одеялом, чтобы ни смерть, ни человек не могли меня слышать.

Георг Лихтенберг

Позже Джон Ашенден вспомнил в точности, что он делал в те сорок пять минут, о которых говорил Морс...

Без четверти пять он вышел из «Рэндольфа», перешел Брод-стрит, миновал памятник Мученикам. Солнце больше не играло на желтоватых камнях мостовой, наступавший вечер становился все прохладнее, и Ашенден надел легкий плащ. Он быстро прошел вдоль фасада Бейллиола, оставил позади большие ворота Тринити, книжный магазин и теперь остановился, ожидая зеленого сигнала светофора, чтобы перейти Холиуелл-стрит. Здесь он увидел их, стоящими перед зданием Шелдониана, он держал ее под руку, по-видимому, оба ничего не замечали вокруг и были заняты только друг другом. Прибавив  шагу, Ашенден прошел мимо «Кингс-Армс», музыкального салона «Холиуелл», Нью-колледжа и оказался на Лонгуолл-стрит. Здесь Ашенден повернул налево и через деревянную калитку вошел на Холиуеллское кладбище, где под каменными плитами и крестами — сколько же там кельтских крестов! — упокоились останки выдающихся оксфордцев, заполнивших немного запущенные, но никогда не заброшенные акры владений мертвых. Вьющаяся среди травы тропинка привела его к деревянной скамейке, над которой к большому тису проволокой была прикручена доска с планом кладбища, где номерами были помечены самые знаменитые памятники:

1. Кеннет Грэхем (1859—1932)

2. Морис Боура (1898—1971)

3. Кеннет Тайнан (1927—1980)

4. X. В. Д. Дайсон (1896—1975)

5. Джеймс Блиш (1921—1975)

6. Теодор и Сибли, утонули (1893)

7. Сэр Джон Стейнер (1840—1901)

8. Уолтер Патер...

Вот он!

Минут двадцать Ашенден петлял по траве, опутавшей могилы, раздвигая плющ над полустершимися надписями, пока не нашел крепкий приземистый крест:

На тебя, Господи, уповаю

УОЛТЕР ПАТЕР

Умер 10 июля 1894

Затем, почти сразу за ним, он увидел тот, другой камень, который и искал, — совсем простенький памятник:

ДЖЕЙМС АЛЬФРЕД БОУДЕН

1956—1981

Да упокоится в мире

Ашенден постоял несколько минут в молчании, темнота сгущалась, и ему думалось о том, какое это удивительно мирное место для того, чтобы найти здесь вечное успокоение. И все-таки никто не хочет умирать, уж конечно не Джон Ашенден, такие мысли бродили у него в голове, пока он стоял над могилой и думал о том, не отрекся ли  Джимми Боуден в последние дни своих страданий от догматического и непоколебимого атеизма, который он как-то всю ночь проповедовал ему. Нет, Ашенден сомневался в этом. Вспомнил он и последнюю открытку Джимми, на которую так и не ответил...

На всем кладбище никого, кроме него, не было, и некому было заметить одну странную вещь: тщательно осмотревшись вокруг, Ашенден раздвинул густые заросли плюща позади скромного креста на могиле Боудена, вынул что-то из бокового кармана плаща и аккуратно положил к подножию креста, присыпая землей, а потом снова поправил плющ, несколько раз почти женским жестом пригладив его листья.

Спешить ему было некуда, и, неторопливо направляясь к выходу, он несколько раз останавливался и читал надписи на могильных плитах, в том числе: «Кеннет Грэхем, уплывший по реке забвения 6 июля 1932 года и прославивший на все времена детство и литературу». Ашендену очень понравилась эта надпись. Мимоходом он взглянул на «Теодора и Сибли, утонувших в 1893 году», но уже стемнело, и он не смог узнать, кто они такие были и где отдали Богу души.

Он снова вышел на главную улицу и по дороге обратно в «Рэндольф» заглянул в маленький бар в здании «Кингс-Армс», чтобы заказать кружку бочкового пива «Флауэрз», за что наверняка заслужил бы одобрение инспектора Морса.

Переходя Бомон-стрит, Ширли Браун напрягла руку, и Эдди Стрэттон отпустил ее. Это было в десять минут шестого.

— Что бы ты ни говорил, Эдди, все равно любопытно было бы узнать, куда он направлялся.

— А я тебе говорю, Ширл, забудь об этом!

— Он хотел поскорее скрыться. Ты же заметил это.

— Ты все еще считаешь, что он видел нас?

— Я все еще считаю, что он нас видел, — ответила Ширли Браун, растягивая слова, как это делают калифорнийцы.

В лифте они оказались одни, и, выходя из него, Эдди кивнул ей:

— До скорой встречи, Ширл!

— Ага. И передай Лауре, что я желаю ей поскорее поправиться.

Эдди Стрэттон ничего не ответил и пошел к номеру 310.

Глава десятая

Глупая настырность — это демон небольшого ума.

Ралф Уолдо Эмерсон. Очерки

Морс слишком долго работал в полиции, чтобы поверить в то, что смерть и кража или (как он начинал теперь думать) кража и смерть могли оказаться случайным совпадением. Нельзя сказать, чтобы он испытывал какие-либо иллюзии относительно кражи. Он никогда не отказался бы помериться силами с убийцей, но готов был сложить оружие перед сколько-нибудь умелым домушником — даже, уж если на то пошло, перед сколько-нибудь неумелым домушником. И если, как, по-видимому, думают все, Лаура Стрэттон не закрыла дверь в номер, чтобы мог войти муж, если она беспечно оставила сумочку на ночном столике прямо напротив этой неприкрытой двери, если кто-то знал обо всем этом... да, даже если кто-то и не знал об этих вещах... ну, что же, было бы просто удивительно, если бы сумочка быстренько не улетучилась. Минут через пятнадцать? Самое большее, подумал Морс. Все мы можем призывать (некоторые из нас могут призывать): «Не вводите нас во искушение», но все же большинству людей безумно нравится бросать свои фотокамеры, бинокли, радиоприемники, ракетки для сквоша, сумочки... хм... да, бросать их на задних сиденьях автомобилей, а потом бежать жаловаться в полицию, когда вдребезги разбивают задние стекла и...

Э, да о чем тут говорить!

Конечно, все дело заключалось в том, что Морс практически потерял интерес к делу, и единственное, что помнил, — это алкогольные способности леди, которую звали миссис Шейла Уильямс.

Он едва успел убрать стакан, когда даже без стука, которого требуют простая вежливость и приличие, в дверь  просунулась голова Макса. Увидев  Морса в кресле управляющего, Макс быстро вошел в кабинет и тут же уселся.

— Мне сказали, я найду тебя здесь. Впрочем, можно было бы и не говорить. Любой  патологоанатом, стоящий своего жалкого вознаграждения, обладает довольно тонким нюхом.

— Ну?

— Сердечный приступ. Острая сердечная недостаточность.

То же сказал Суейн.

Морс медленно кивнул.

— Непонятно только, какого черта ты заставил меня притащиться сюда, чтобы подтвердить очевидное? Кстати, где тут выпивка?

Морс с неохотой указал на буфет.

— Ты ведь за это не платишь, а?

— Чего бы ты выпил?

— Ничего, Морс, я же при исполнении.

— Ну, смотри.

— А как оно, ничего? Можно пить?.. Виски?

Морс встал, плеснул немного виски в пластиковый стаканчик и протянул Максу.

— Ты абсолютно уверен, Макс...

— Послушай, а ведь недурная штука, правда?

— ...о времени наступления смерти?

— Между половиной пятого и четвертью шестого.

— В самом деле?

Никогда еще Морс не слышал от этого полицейского врача-горбуна ничего похожего на такое категорическое заключение.

— А как это ты?..

— Горничная, Морс. Сказала, что бедняга-старушенция поднялась к себе в половине пятого, причем на своих двоих. А потом твои люди сообщили мне, что горячо любящий муж нашел ее в четверть шестого. — Макс сделал хороший глоток «Гленфидича». — Ведь мы профессионалы, Морс, мы ведь такие, что мимо нас ничто не проскользнет.

Он допил виски и от удовольствия причмокнул.

— Еще?

— Ты что... Я же все-таки на службе... И между прочим, собираюсь на прекрасный ужин в веселой компании.

В голове Морса звякнул  колокольчик:

— Не на тот ли пир, куда устремился этот тип?

— На тот самый, Морс.

— Он тут, в гостинице, работает доктором.

— Лучше скажи мне чего-нибудь, чего я не знаю.

— Я имею в виду, что он осмотрел миссис Стрэттон, только и всего.

— И ты не очень ему веришь.

— Не очень.

— А мне говорили, что он совсем неплохой знахарь.

— Честно говоря, мне показалось, что он немного того...

— Чуток membrum virile? [5] Знаешь, иногда ты попадаешь в точку... Может быть еще на дорожку, а, Морс?

— Ты его знаешь?

— Еще бы. И в данном случае ты совершенно в пролете. Он не просто... Нет, лучше выразиться по-другому — большего олуха во всем Оксфорде не сыскать.

— И все-таки она умерла от сердечного приступа?

— Несомненно! Так что не ищи здесь никакой чепухи. И это говорит тебе не какой-нибудь Суейн, Морс, а я.

Когда десять минут спустя  Макс отбыл на ужин Британской медицинской ассоциации, Морс совершил то, что на языке политиков называется поворотом на сто восемьдесят градусов. И к тому времени, когда в комнату вошел Льюис и следовавший за ним по пятам доктор Теодор Кемп, Морс уже знал, что ошибся в своих первоначальных выводах. Совпадение кражи и смерти (в любом порядке) нередко бывает чистой случайностью.

Но только не в данном случае.

Конечно же Льюису придется всех допросить — или большую их часть. Но это зависит от Льюиса. Что до него самого, то Морс ничего так не желал, как поскорее вернуться в свою холостяцкую квартиру в северном Оксфорде и еще раз прослушать вторую часть брюкнеровского Концерта № 7.

Но с одним-двумя из них нужно будет побеседовать.

Глава одиннадцатая

История. Описание, чаще всего лживое, действий, чаще всего маловажных, совершенных правителями, чаще всего плутами, и солдатами, чаще всего глупцами.

Амброз Бирс. Словарь сатаны

С первого взгляда Морс отнес Кемпа к разряду людей, кичащихся тем, что они оксфордцы, но вместе с тем отдавал себе отчет, что может снова промахнуться. Бородатый, на вид сообразительный мужчина неприятно привлекательной наружности (лет за тридцать — приблизительно в возрасте Шейлы?), присевший только после того, как смахнул носовым платком пыль с предложенного стула, очевидно, был уведомлен (Шейлой?) или слышал краем уха (толки неизбежны) о том, что произошло. На иных могло бы произвести неприятное впечатление то, что он шепелявил. Только не на Морса.

— Абшолютно бешценный, иншпектор!

— Не могли бы вы рассказать нам поподробнее о Волверкотском Языке, сэр?

Кемп оказался во всеоружии. Открыв черный портфель, он вытащил кипу голубоватых листков и вручил по одному, протянув через стол, Морсу и Льюису.

ВОЛВЕРКОТСКАЯ РЕЛИКВИЯ

За последнее столетие с небольшим археологи и историки познакомились с великолепным мастерством ремесленников позднесаксонского периода, особенно сенсационной была сделанная в 1931 году находка золотой Пряжки в Волверкоте. Эта находка стала еще более ценной после того, как обнаружилось, что она полностью совместима с Языком, имеющим сертификат подлинности и находящимся в коллекции некоего Сайруса К. Палмера-младшего, гражданина города Пасадена, Калифорния. Эмалированный в технике клуассон грушевидный Язык оправлен массивным золотом, украшен стилизованным орнаментом филигранной работы и (первоначально) тремя крупными рубинами. Он с удивительной точностью подходит к эшмолеанской Пряжке. Если обратиться к другим доказательствам их идентичности, достаточно вспомнить о древней надписи на Языке (АЛ/ФРЕД [6] МЕКНЕ/Х1 ГЕВИР/КАН), которая по конфигурации букв и гравировке идентична надписи на золотой Пряжке, в которую (как единогласно утверждают эксперты) когда-то вставлялся Язык.

Благодаря филантропическому жесту мистера Палмера и великодушию его супруги миссис Лауры М. Стрэттон Язык вскоре вновь соединится с Пряжкой. Как утверждает доктор Теодор Кемп из Эшмолеанского музея, большой проблемой остается установление подлинного предназначения этого прекрасного произведения искусства, которое отныне будет известно под названием «волверкотская реликвия». Остается загадкой, была ли эта Пряжка частью какого-то королевского одеяния или служила каким-то символом, а может быть, использовалась в ритуалах. Единственно, что можно сказать со всей определенностью, это то, что волверкотская реликвия — Язык с Пряжкой, наконец-то так счастливо воссоединившиеся, будет числиться среди самых прекрасных сокровищ Эшмолеанского музея.

— Это вы написали, сэр? — поинтересовался Морс.

Кемп горестно кивнул. Все пошло прахом, все отменено (как сразу понял Морс), и уже подготовленная во всех деталях церемония, и презентация, и пресса, и телевидение. О Боже!

— Даты королей и королев мы учим в школе, — сказал Морс. — Плохо, что начинаем только с Вильгельма Первого.

— Нужно начинать много раньше, инспектор, много, много раньше.

— Э, что касается меня, то я только так и поступаю. — Морс пристально посмотрел на мертвенно-бледное лицо человека, сидевшего напротив него. — Что вы делали сегодня между половиной пятого и четвертью шестого, доктор Кемп?

— Что? Что я делал? — Он затряс головой, словно человек, потерявший рассудок. — Вы... вы не можете этого понять, чештное слово! Вошмошно, я занимался чем-то таким... там. — Он неуверенно повел рукой в сторону Эшмолеанского музея, находившегося позади Морса. — Не знаю, и все. И мне наплевать!

Он вдруг схватил пачку листков и с неожиданной для Морса злобой порвал их пополам, а затем швырнул на стол.

Морс не стал его задерживать.

Кемп оказался вторым за этот вечер свидетелем, который, мягко говоря, не проявил рьяного желания ответить на единственный относящийся к делу вопрос, заданный ему.

— Вам он не очень пришелся по вкусу, сэр?

— А какое это имеет значение?

— Но ведь кто-то, наверное, спер волверкотскую фигню.

— Никто ее не спер, Льюис. Сперли сумочку.

— Не понимаю. Сумочке, самой по себе, цена грош в базарный день, а той фигне, как он говорит, цены нет.

— Абшолютно бешценная! — собезьянничал Морс.

Льюис усмехнулся:

— Вы ведь не думаете, что это он украл сумочку?

— По мне, так лучше вообще выбросить из головы эту надутую вонючку. Если я что и знаю, так это то, что из всех оксфордцев он меньше всего хотел бы украсть ее. У него все было на мази, он и литературку подготовил, и подумал о том, что его имя будет в газетках, а физиономия мелькнет по телевизору, что он напишет статью для какого-нибудь ученого журнала, а университет присвоит ему докторскую степень или что-нибудь в этом духе... Нет, это не он спер эту штуку. Сам подумай, ведь ее не продашь. Она «бесценна» в том смысле, что уникальна, невозместима, исключительно ценная с точки зрения археологических и исторических изысканий... Ты же не сможешь продать «Мону Лизу», согласен?

— Вы все знали про это, правда, сэр? Про эту волверкотскую фигню?

— А ты? Люди приезжают отовсюду, чтобы посмотреть на Волверкотский Язык...

— Разве не Пряжку, сэр? Ведь, по-моему, там Пряжка?

— В жизни ничего не слышал о ней, — проворчал Морс.

— А я даже ни разу не был в Эшмолеане, сэр.

— Ну?

— И вообще, единственное, что мы учили про короля Альфреда, — это то, что он сжег какие-то пироги.

— По крайней мере, хоть что-то. Это факт — возможно, это факт. Но в наше время в истории не очень-то интересуются фактами. Теперь больше говорят о том, что нужно вжиться. Что это такое, понятия не имею, но так говорят.

— В таком случае какие будут указания?

И Морс дал ему указания. Пока туристы ужинают, незаметно спустить тело Лауры Стрэттон на грузовом лифте; вызвать из Кидлингтона пару детективов, чтобы помогли снять показания с членов группы, включая лекторов, и с проживающих в смежных или достаточно близких к номеру 310 помещениях. Горничные? Да, пожалуй, стоит узнать, не снимал ли кто-нибудь из них покрывала с постелей, или не добавлял ли пакетиков с чаем, или вообще проходил мимо, или, ну... Морсу вдруг вся эта кутерьма безумно надоела.

— Найди систему, Льюис! Прояви инициативу! И звони утром. Я буду дома — должен я догулять несколько дней отпуска или нет?

— Значит, комнаты обыскивать не будем, сэр?

— Обыскивать комнаты? Боже мой, да ты только подумай! Знаешь, сколько комнат в «Рэндольфе»?

Морс выполнил еще одну задачу, восполнив известный пробел в этом до сих пор весьма поверхностном полицейском расследовании. Он коротко опросил мистера Эдди Стрэттона, которого перед этим со всем сочувствием сопроводили в номер 308, в котором разместились Брауны. Морсу этот высокий, загорелый калифорниец, на лице которого было написано, что солнце вот-вот снова пробьется сквозь тучи неожиданно налетевшего ненастья, сразу понравился. Морс никогда не отличался умением выражать свои чувства и сумел пробурчать всего лишь несколько избитых фраз соболезнования, запомнившихся ему после каких-то похорон. Но, по всей видимости, большего и не требовалось, ибо не замечалось никаких признаков того, чтобы Стрэттон сильно переживал несчастье, а о слезах и говорить не приходилось.

Управляющий стоял у конторки портье на первом этаже, и Морс поблагодарил его за помощь, сказав, что (как и было любезно предложено) он несколько... э... воспользовался... э... услугами, которыми располагает кабинет управляющего. И не могут ли сержант Льюис и его люди воспользоваться кабинетом до?..

Управляющий кивком показал, что не возражает.

— Знаете, инспектор, это такое для нас несчастье. Я уже говорил вам, мы постоянно твердим гостям, что в их же собственных интересах не оставлять ничего ценного в номерах без присмотра...

— Но ведь она и не оставила ничего, согласитесь? — вежливо произнес Морс. — Она даже и не покидала своей комнаты. Уж если на то пошло, то она до сих пор ее не покинула...

Это утверждение Морса несколько запоздало, потому что как раз в этот момент по лестнице спустился Льюис и  доложил, что тело покойной Лауры М. Стрэттон сейчас переносят из номера 310 в грузовой лифт, а потом доставят в часовню упокоения в Радклиффской клинике, что на Вудсток-роуд.

— Может быть, выпьешь, Льюис?

— Нельзя. Я ведь на службе.

Верный сержант позволил себе криво улыбнуться, и даже Морс посочувствовал ему. Во всяком случае, это  наверняка сэкономит Льюису фунт-другой. Наверняка Морс никогда не задумывался  о том, что теперь его очередь платить, — Льюис однажды подсчитал на досуге, что, получая две трети зарплаты Морса, он платил за три четверти изрядного количества спиртного, поглощаемого (в очень незначительной дозе им самим) во время расследования каждого очередного дела.

Морс понимающе кивнул и зашагал в сторону «Чаптерс-бара».

Глава двенадцатая

Вода, поглощаемая о умеренных количествах, не причиняет вреда.

Марк Твен

Брызнув капельку тоника в большую порцию джина, которым нынешний собутыльник угостил ее, Шейла Уильямс задала ключевой вопрос:

— А ты не мог бы отменить тур, Джон?

— Не думаю, чтобы в этом была необходимость. Я имею в виду, что все они заплатили за это, так ведь? В общем-то, мы, конечно, могли бы вернуть им деньги, если... Ну, если мистер Стрэттон или...

— С ним все в порядке. Я говорила с ним. А ты нет.

— Ты же понимаешь, я не могу поспеть всюду.

— Пожалуйста, пойми меня правильно, Джон, но ведь получилось немного нехорошо, что тебя не оказалось поблизости, когда одна из твоих подопечных откинула копыта, да к тому же ее еще и обворовали. Не так ли?

Ашенден отпил глоток пива. Видно было, что он согласен с ней, но ни словом не отозвался на ее слова. Он когда-то читал (или слышал от кого-то), что Дизраэли (или кто-то другой? Джимми Боуден?) говорил, что ни в коем случае не следует приносить извинения или пускаться в объяснения.

И он не сделал ни того, ни другого.

— Будем продолжать, как намечено, Шейла. Естественно, за исключением презентации.

— Если его не найдут.

— А его и не найдут.

— А его и не найдут, — согласилась Шейла.

— Несмотря на этого...

— Вон он! — прошептала Шейла, положив руку с красиво наманикюренными ногтями на руку Ашендена. — Это Морс!

Ашенден повернулся и увидел седеющего человека среднего роста и средних лет, лучезарно улыбнувшегося брюнетке за стойкой, которая нацедила ему пинту самого лучшего горького пива.

— Слишком много пьет пива, — начал было Ашенден, но осекся, увидев, как недовольно блеснули глаза  Шейлы, и сбивчиво закончил: — Я... хотел только сказать, немножко полноват в талии.

— Да! Знаю.

Глаза у нее смягчились, и Ашенден почувствовал (впрочем, он часто это чувствовал), насколько она привлекательна (ну что за проклятый этот мир!), особенно такой, какой была сейчас, когда все, что нужно, — это пара сильных мужских рук, чтобы дотащить ее до ближайшей постели.

И надо же! Она вдруг взяла и все испортила.

Она придвинулась к нему поближе и тихо и сладострастно  зашептала на ухо:

— Мне бы не следовало говорить тебе это, Джон, но он мне страшно нравится. Такой милый и... такой... сексуальный...

Ашенден осторожно высвободил свою руку, но она снова схватила его за рукав.

— Ради Бога, Шейла!

— И ужасно умный, Джон! Очень умный! Все так говорят.

— Ну и как это нужно понимать?

Ашенден как-то непроизвольно напрягся, без всякого к тому повода.

— А я объясню. — У нее начал заплетаться язык, — Он з-захочет з-знать, ш-што ты де-делал между... между... половиной пя-пятого  и четвертью шестого.

— А ему-то какое  дело?

— Я этого знать не х-хочу, дорогуша. Я только говорю... я говорю... что он бу-будет спра... спрашивать тебя. Эт-то он бу-будет спрашивать у всех.

Ашенден молча уставился в свою кружку.

— А где ты был, Джон?

(Неужели милочка Шейла снова протрезвела?)

— А разве запрещается ходить и смотреть на колледжи, а?

— Знаешь, многие спрашивали, где бы мог ты быть.

— Я же сказал тебе, ну, Боже мой!

— Но все же, куда на самом деле ты ходил, Джон? Ну-ка, скажи мне! Давай, давай! Скажи мамочке, все скажи!

Ашенден решил как-то утихомирить ее:

— Уж если тебе так хочется знать, я пошел посмотреть на Магдален.

Он так и не договорил. В нескольких ярдах от них прошел Морс, направляясь в другой зал, и Шейла окликнула его:

— Инспектор! Инспектор Морс! Идите к нам!

Натянутая улыбка Морса свидетельствовала о том, что он предпочел бы собственную компанию. Но Шейла похлопала по сиденью рядом с собой, и Морс неожиданно обнаружил, что не может отвести взгляда от темно-карих глаз, которые так странно обворожили его недавно.

— Я, э...

— Познакомьтесь с мистером Ашенденом, инспектор. Это руководитель той самой группы!

Морс кивнул, замешкался, потом сдался и, нарочито острожно поставив кружку на столик, присел за него.

— Джон как раз рассказывал, что сегодня днем бродил по Магдалену. Правильно я говорю, Джон?

— Угу. В общем-то я интересовался не самим колледжем. Конечно, он сам по себе прекрасен, верно? Но мне хотелось посмотреть на олений парк, я даже не представлял, какое чудо прогулка вдоль Черуэлла [7] — целые сотни акров полей и садов. Ну и, естественно, Башня. Бесспорно, одна из красивейших в Европе, согласитесь, инспектор?

Морс кивнул. По-видимому, в тот вечер у него появилась какая-то особая предрасположенность мотать головой. Но в мозгу внезапно шевельнулась мысль, чего не было с самого начала расследования...

Он всегда утверждал, что для того, чтобы подумать, ему нужно выпить. Снисходительные коллеги понимали эти слова как превосходное объяснение того, что инспектор проводит непропорционально много времени в различных барах. Тем не менее сам Морс был искренне убежден в бесконечной истинности этого своего любимого постулата. Более того, он знал: еще правильнее было бы сказать, что когда он пьет, то обязательно думает! И при первых же словах Ашендена глаза Морса на миг сузились, и он не без любопытства взглянул на руководителя туристической группы.

Через двадцать минут  после ужина, за которым они почти не разговаривали, Говард и Ширли Браун сидели за столиком в главном баре гостиницы и за стаканом томатного сока со льдом обсуждали ситуацию.

— Ну, что же, — рассуждал Говард, — у тебя есть настоящее алиби, Ширл. То есть, я хочу сказать, что ты и Эдди... У вас все в порядке! А у меня? —  Он добродушно ухмыльнулся. — Я лежу по соседству, всего лишь следующая дверь, так? Значит, если бы я хотел... а?

— И о чем же ты думаешь, дорогой? Убийство? Кража? Или изнасилование?

— Ну, что ты, Ширл, разве я могу изнасиловать!

— Что правда, то правда, куда тебе! — съязвила Ширл.

— И, говоришь, что ты видела Ашендена. Это обеспечивает ему алиби.

— Пол-алиби.

— Он тебя видел? Ты уверена?

— Уверена. Но вот в том, знает ли он, что мы видели его, нет.

— Говоришь, на Холиуелл-стрит?

— Угу. Я заметила надпись.

— А что там  находится?

— Эдди посмотрел по карте, и там обозначены Нью-колледж и Магдален-колледж.

Детективы Ходжес и Уотсон пунктуально шли по своим спискам и почти одновременно, не сговариваясь, пригласили: Ходжес — миссис Уильямс и мистера Ашендена в кабинет управляющего, а Уотсон — Говарда и Ширли Браун в опустевшую танцевальную залу, попросив ответить на несколько вопросов.

После того как двое его нечаянных собутыльников покинули бар — леди с явной неохотой, джентльмен, наоборот, с заметным чувством облегчения, — Морс снова обратил взгляд  на картины Осберта Ланкастера, украшавшие стены вокруг, и стал размышлять, нравятся ли ему эти иллюстрации. Нужно, наверное, еще раз перечитать  книгу Бирбома, хотя бы для того, чтобы вспомнить, как звали героиню: Зулика или Зулейка...

Кружка опустела, и он вернулся к стойке, но броская брюнетка не взяла деньги за вторую порцию.

— Леди, сэр. Та, что была с вами. Она заплатила.

— Как это?

— Подошла и попросила налить вам кружку, когда вы вернетесь за новой.

— Она сказала «когда», вы не ошиблись?

— Наверное, хорошо знает ваши привычки, сэр, — понимающе улыбнулась брюнетка.

Морс перешел в боковой зал, где практически никого не осталось, и несколько минут думал о Шейле Уильямс. В свое время, когда он учился на последнем курсе, у него была девушка, которую звали Шейла, да, а учился он как раз напротив, в колледже Сент-Джона, том самом, из которого в свое время тоже выкинули А. Э. Хаусмена, величайшего латиниста и поэта двадцатого века, и тоже без степени. И было это лет сто назад, если говорить о Хаусмене, и тысячу, если говорить о нем, Морсе. Шейла... причина, как говорил Мильтон, всех наших бед.

После четвертой пинты пива Морс пошел в вестибюль гостиницы и обратился к портье:

— У меня в гараже машина.

— Сейчас прикажу подогнать ее, сэр. Какой номер?

— Э...— Номер улетучился из головы, и Морс передумал: — Ладно! Заберу ее утром, если вы не возражаете.

— Вы проживаете в гостинице, сэр?

— Нет! Просто не хочется, чтобы по дороге домой забрала полиция.

— Очень правильное решение, сэр. Посмотрим, что можно сделать. Имя? Можете сказать ваше имя, сэр?

— Морс. Главный инспектор Морс.

— Ну, уж вас-то не заберут, так ведь?

— Нет? От полиции, знаете ли, можно ждать чего угодно.

— Я вызову такси?

— Такси? Пойду пешком. Я живу в начале Бенбери-роуд, такси в это время возьмет фунта три. А это три кружки пива.

— Здесь только две, сэр! — уточнил Рой Хэлфорд, наблюдая за тем, как главный инспектор, осторожно — даже слишком осторожно! — ступая по невысоким ступенькам, спустился на улицу и двинулся по Бомон-стрит.

Глава тринадцатая

Solvitur ambulando.

(Походи немного, и проблема будет решена)

Латинская пословица

Шагая в ту ночь к себе домой на Бенбери-роуд, Морс понимал, что к этому времени Льюис будет знать значительно больше, чем он, о вероятном содержимом сумочки Лауры Стрэттон, возможном местонахождении украденного и предполагаемом круге подозреваемых. И при этом сознавал также и то, что голова у него работает значительно лучше, чем можно было бы ожидать, и что есть факты, над которыми следует пораскинуть мозгами, причем значительно больше фактов, чем Льюис узнал об Альфреде Великом за время учебы в школе.

Факты: женщина вместе со своей сумочкой поднялась в комнату 310 около 16.35; после этого живой эту женщину не видели — точнее, никто пока что не признался, что видел ее в это время  живой; в номере 310 наполнили и приняли ванну, это почти наверняка; использовали пакетик кофе и маленькую порцию сливок; в какой-то момент на ручку двери с внешней стороны повесили надпись «Просьба не  беспокоить», и, возможно, дверь не была закрыта; муж женщины возвратился в 17.15 и, не обращаясь к портье, поднялся на третий этаж, воспользовавшись гостевым лифтом, с ним была женщина из их группы; за этим последовал стремительный галоп вниз по главной лестнице к портье за дубликатом ключей. Войдя наконец в комнату, муж обнаружил тело жены, лежащее на полу, — по всей видимости, жена была мертва; минут через десять-пятнадцать подоспел гостиничный доктор, тело соответственно перенесли на кровать, и все это приблизительно до 17.40. В какой-то момент, во время всего этого или сразу по окончании, муж сам обратил внимание, что сумочка жены пропала, и около 18.00 в отдел расследований уголовных преступлений сент-олдейтской полиции поступила просьба помочь расследовать дело, которое теперь выглядело намного серьезнее, чем какая-нибудь мелкая кража.

Да, таковы факты.

Так что, давай, Морс, двигай, добавь своих выводов, обогати  дело о Волверкотском Языке четкими умозаключениями. Давай, давай, мой сын, где твоя гипотеза? Кто мог украсть его?

Значит, так. Во-первых, если принять, что дверь в комнату 310 была заперта, то это управляющий, сестра-хозяйка, горничные — словом, все, кто имеет дубликат ключа к упомянутой комнате или имеет доступ к нему. Не муж. Во вторых, если принять, что дверь комнаты 310 была открыта, то набор потенциальных воров становится значительно обширнее: украсть сумочку мог, очевидно, любой, кому довелось проходить мимо и кто мог случайно через приоткрытую дверь увидеть ее, но не смог побороть искушения. Такой соблазн мог появиться у горничных, жильцов соседних номеров, случайно проходивших по коридору людей... Но минуточку! Комната 310 не выходит в основной коридор, в районе ее мог оказаться человек только с определенным намерением, по какой-то причине: друг, возможно, знакомый, пожелавший справиться, как чувствует себя дама, как ее страдальческие ножки; турист из их группы, которому нужно было что-нибудь одолжить или о чем-то узнать... Теперь Ашенден. Он сказал, что найдет время обойти комнаты и проверить, на месте ли пакетики с кофе и чаем, шампунь, мыло, работают ли выключатели, кнопки на телевизоре. Возможность? Да сколько угодно! Но вряд ли здесь можно искать мотив. А как насчет троих приглашенных лекторов? Не может быть и речи, разве не так? В это время они еще даже не прибыли в «Рэндольф». Забыть о них! Да. Но не насовсем, возможно, только после того, как Льюис проверит их показания.

Вот так. Таковы «параметры» (как стало модным говорить в полицейском управлении в последнее время) этого преступления. Других портретов в галерее преступников не просматривается.

Нет, в самом деле?

Нет!

Или все же есть другие?

Как насчет мужа? Морс всегда испытывал здоровую подозрительность в отношении всякого, оказавшегося первым на месте преступления, а Эдди Стрэттон оказался первым дважды: первым сообщил о смерти жены и о пропаже драгоценности. Но любой, нашедший жену мертвой — мертвой! — никак не может... Его просто невозможно заподозрить.

А Морс мог. Он считал, что такое возможно.

А как насчет... как насчет самого невероятного, самого невозможного, невообразимого... Невообразимого? Думай, думай, Морс! Как насчет самой жены, миссис Лауры Стрэттон? Не ее ли рук дело — исчезновение драгоценности? Но с какой стати? Была ли она застрахована? Наверняка! И несомненно на кругленькую сумму. Ладно, эта штуковина не может быть  продана, не может быть  куплена, она абсолютно бесполезна, если не считать, что для университетского музея это звено в историческом континууме. Или еще — да! — ценна в качестве предмета для страхования, который в денежном выражении стоит несравненно больше потерянным, чем найденным. И если Стрэттоны сели на мель, то для них больше значило не то, утрачен ли этот предмет, как то, когда он был утрачен. И что — эта мысль неизменно рано или поздно возникала у Морса —  и что, если этой штуки никогда и не было там и ее просто не могли утратить? Да, от такой возможности отмахиваться нельзя: что, если Волверкотского Языка никогда в сумочке и не было? (Продолжай, продолжай, Морс!) И он и не покидал Америки?

Морс уже добрался до саммертаунского торгового центра, а через пять минут, когда он подходил к своей холостяцкой квартире к югу от кольцевой дороги А40, его осенила самая нелепая идея: что, если Волверкотского Языка вообще не существует в природе? Но уж наверняка должны существовать всякого рода описания, фотографии и прочие свидетельства? И уж такой авторитет, как доктор Теодор Кемп, никогда бы не попался на такую удочку? Нет! И он определенно слетал туда, чтобы собственными глазами узреть его. Нет! Забудь это! И Морс почти забыл, вошел в свою квартиру и перед тем, как лечь спать, прослушал две части брюкнеровского Концерта №7.

Он проснулся в 2.50 ночи от страшной сухости во рту. Встав, прошел в ванную, выпил стакан воды, потом еще стакан. По правде говоря, вода, жидкость, мало фигурировавшая в жизни Морса, была его постоянным компаньоном в ранние часы каждого утра.

Глава четырнадцатая

Только ограниченные люди не судят по внешности. Видимое, а не невидимое — вот подлинная тайна мира.

Оскар Уайльд. Портрет Дориана Грея.

И эту ночь холостяк Морс делил свое ложе только с пропитанным джином призраком аппетитной соломенной вдовы, в то время как  лекторы мужского пола, приглашенные заполнить на завтрашний день программу тура по историческим городам Англии, в тот момент, когда Морс нанес первый визит в ванную, оба безмятежно почивали подле своих супруг и в собственных домах в северном Оксфорде, разделенные какими-то четырьмястами ярдами.

Путешественник, направляющийся из центра Оксфорда к северу, может поехать от развилки у церкви Сент-Джилс по Вудсток-роуд или, взяв вправо, двинуться по Бенбери-роуд, которая через милю или около того приведет в Саммертаун. Здесь, сразу же за торговым центром, он увидит слева новое, из желтого кирпича, здание Оксфрдского радио, а затем, немедленно по правую руку, первую из четырех  дорог, на Лонсдейл, Портленд, Гамильтон и Викторию, которая тянется между Бенбери-роуд и рекой  Черуэлл (Чарвелл, как произносит  большинство местных жителей). Все эти дороги в любое время дня и ночи фактически односторонние, потому что плотно заставлены бесконечными рядами припаркованных автомашин. Большинство домов здесь построены в двадцатые и тридцатые годы и не имеют встроенных гаражей, так что не один самодельный знак, тут и там торчащий у обочины дороги или намалеванный на дощатых щитах перед воротами, взывает к совести, деликатно просит, угрожает наказаниями за нарушения права собственности или ограничивается патетическим обращением «Пожалуйста», но все напрасно, ни один из автомобилистов, которых умоляют не ставить тут своих треклятых машин, не обращает на них ровно никакого внимания. Ибо жизненный кровоток по этим дорогам течет, как по артериям, забитым атеросклерозом.

Но доктор Кемп больше не водит автомобиль.

Любой, впервые встретившийся с этими двумя достойными учеными, Теодором Кемпом и Седриком Даунсом, без сомнения, придет к следующим выводам. Ему покажется, что Кемп заслуживает следующих эпитетов: артистичный, безразличный, эксцентричный, снобистский, вызывающий, фатовый — перечень можно было бы продолжать в том же духе — и что он определенно сердцеед и волокита. Такое впечатление сложилось бы главным образом из-за сквозившей в тонких чертах его лица надменности, которой стараются отличаться высшие классы, неизменной шелковой рубашки с галстуком-бабочкой, непринужденной элегантности легкого светло-бежевого костюма, в котором он появлялся зимой и летом, отдавая ему предпочтение, потому что он хорошо шел к его худощавой тонкокостной  фигуре.

А как насчет Даунса? В этом случае впечатление не будет столь однозначным: довольно медлительный в движениях, несколько полноват, тяжеловатая фигура, совсем не похож на выходца из высших классов, скучающие складки вокруг рта, то и дело смеющиеся глаза, красноватое лицо, мешковатый костюм, давно не глаженные брюки, давно не стриженные, свисающие патлами волосы неопределенного цвета и от природы неторопливый говор с ленивым растягиванием слов выдают в нем уроженца средних графств. В нем не было ничего категоричного, скорее «вроде бы», «почти», «как-то». И наконец, — и может быть, самое важное, — бросающаяся в глаза глухота, не просто глуховатость, а именно глухота. Уж очень заметным было его стремление расположить собеседника справа от себя, типичное прикладывание ладони к уху, не говоря уж о том, что время от времени он пользовался слуховым аппаратом, которым недавно обзавелся в связи с  быстро прогрессирующим атеросклерозом.

Исходя из этого, можно было бы заключить, что Кемп процветает, пользуется всеми радостями жизни, какие только есть на свете и особенно в Оксфорде, в то время как утративший блеск, потерявший вкус к жизни Даунс тащится из последних и ему все реже улыбается удача. Между тем такое заключение отнюдь нельзя назвать полностью соответствующим истине, более того, оно расходилось бы с ней, и очень значительно.

Жизнь Кемпа вовсе не цвела и благоухала, как это она сулила ему изначально. После того как (по слухам) он породил почти столько же незаконных детей, сколько сам Зевс, и сумел при этом успешно отделаться почти от всякой ответственности за такое безответственное  приумножение рода человеческого, он женился на простоватой, но обладающей прекрасной фигурой женщине по имени Марион, чьи родители, как говорили, сидели на мешке с деньгами. Затем, а это произошло два года тому назад, он умудрился разнести свой БМВ так, что его не очень красивая, но ходившая тогда на сносях супруга потеряла и ребенка, и способность передвигать нижними конечностями, а он обошелся сломанной ключицей и несколькими осколками стекла в спине. Но, по крайней мере, Марион осталась в живых — водитель второго автомобиля, попавшего вместе с ними в катастрофу, тридцатипятилетняя замужняя женщина, умерла на месте. Определить со всей точностью виновника аварии  не представилось возможным, поскольку следователь посчитал часть доказательств противоречивыми и неполными. Но при всем при этом Кемп перед этим выпил, и отрицать это было бессмысленно. Ему предъявили обвинение не в  неосторожной или опасной езде, а в вождении автомобиля в состоянии алкогольного опьянения, что повлекло за собой штраф и лишение прав на три года. Кое-кто из хорошо знавших Кемпа, большинство университетских коллег и все, кто никогда не любил его, посчитали, что ему несказанно повезло. Подобное осуждение, по-видимому, отразилось в отказе колледжа поднять его статус как исследователя до уровня самостоятельного специалиста, когда неожиданно открылась вакансия. Через шесть месяцев после этого пережитого им унижения его назначили на должность хранителя англосаксонских и средневековых древностей Эшмолеана. Теперь он жил в Черуэлл-Лодж, в квартире на первом этаже кирпичного дома на Уотер-Итон-роуд, которая тянулась от начала Виктория-роуд до Каттеслоу-Эстейт. Вынужденный переезд, вызванный необходимостью создать определенные удобства для прикованной к инвалидному креслу жены, произошел в самое неудачное для жилищного рынка время. Так что его собственность в настоящий момент стоила ровно четверть того, что мог получить за свою его коллега-лектор, тот самый, у которого выскочило из головы имя датского архитектора.

В возрасте сорока лет, то есть пять лет назад, Седрик Даунс женился на Люси, женщине, отличавшейся броской красотой, на одиннадцать лет моложе его, блондинке, блиставшей белой кожей, а также обладавшей завидной фигурой и сексуальностью, что несколько портилось склонностью к неуравновешенности и непредсказуемости поведения, причем встречавшиеся с ней впервые ставили высокую оценку коэффициенту ее умственного развития, обычно несколько уменьшавшуюся по мере углубления знакомства. Даунс был специалистом по истории средневековья, состоял членом совета в колледже и жил в дальнем конце Лонсдейл-роуд, в большом особняке с красивым садом, спускавшимся к реке Черуэлл...

В спальне квартиры номер семь Марион Кемп лежала навзничь. Марион Кемп не могла не лежать на спине. Для супругов значительно лучше было бы после катастрофы отказаться от двуспальной кровати и спать раздельно, возможно, даже в разных комнатах, во всяком случае, они могли бы высыпаться. Удивительно, однако, но муж не хотел и слышать об этом, и поначалу ей нравилось — да! — даже льстило, что мужа не оставляет желание каждую ночь лежать подле ее бесплодного тела. И даже в эту ночь с четверга на пятницу ненависть, которая так давно разъедала ее душу, может быть, немножко утихла...

Как и обещал, он вернулся домой к десяти вечера, много не пил, принес ей «Овалтайн» и диетическое печенье и совершенно определенно не встречался с этой сучкой, пьяницей, шлюхой, с этой Уильямсихой!

В отличие от Люси Даунс, Марион Кемп при первой встрече не поражала живостью ума. Но те, кто близко знал ее (таких становилось все меньше), всегда чувствовали ее проницательность и умение подмечать мелочи. Она внимательно следила за Тео, пока он рассказывал ей о том, что случилось вечером, и почувствовала, как он огорчен и раздосадован. Но, если говорить правду, ей ни капельки  не жалко Волверкотского Языка, и вообще, какое ей дело до смерти какой-то старой курицы в брильянтах, откуда-то из Америки. И все-таки в эти ранние часы пятницы сон никак не шел к ней, в голову лезли разные вещи, а главное, росло подозрение, что спавший рядом с ней мужчина посматривает уже не только на эту чертову Уильямсиху...

В этот четверг Седрик Даунс пришел домой несколько позже обычного. Он одним из последних дал показания полиции относительно своих передвижений между половиной  пятого и четвертью шестого. («Неужели это так необходимо, офицер?») Боже! Ведь у него в это время должна была быть консультация! Ну вот, а теперь он дома, в спальне все тихо, Люси неподвижно лежит на своей стороне постели. Он осторожно прижался к ней в надежде, что она почувствует, как она нужна ему, но тут же понял, что Люси сейчас далеко-далеко и ему не догнать ее. Седрик повернулся на правый бок, как стал теперь делать, желая поскорее уснуть. Он совсем уже оглох на левое ухо, оно ничего не слышало, и теперь он нарочно  закапывался правым в подушку и таким образом практически ничего не слышал, ни ночные стоны водопроводных труб, ни необъяснимое потрескивание дерева, ни порывы ветра в ветвях высящихся над домом сосен. В голове очень быстро промелькнули события этого вечера, на миг он вспомнил, как неприятен ему Кемп, но через несколько минут уже почувствовал, как его подхватывает теплая волна, и поплыл, поплыл, погружаясь в глубокий сон.

И все-таки он засыпал не так безмятежно, как спала жена, дышавшая спокойно и ритмично, и ни один маленький мускул у нее не дергался.

Но кто спал в эту ночь но-настоящему без задних ног, так это Шейла Уильямс, окно в ее спальне было распахнуто настежь, оно выходило на Гамильтон-роуд, а дом, так уж получилось, находился как раз посередине между домами Кемпа и Даунса.

В 4.45 Морс нанес третий  визит в ванную — и неожиданно вспомнил. Из ванной он прошел в гостиную, осмотрел книжные полки, вытащил толстый том, просмотрел оглавление, нашел нужную страницу и прочитал то, что искал. Его голова на несколько градусов наклонилась вперед, а пересохшие губы расползлись в широкой улыбке. Он был доволен результатом.

Когда в 8.30 утра Льюис позвонил в дверь, он еще безмятежно спал.

Глава пятнадцатая

И у мышей, и у людей

Благие начинанья

Влекут не сладость райских дней,

А горе и страданье.

Роберт Бернс. К мыши

Очень немногие английские семьи, живущие в Англии, готовят дома английский завтрак. Поэтому нужно считать необыкновенной удачей, что этот оказавшийся под угрозой вымирания институт поддерживается усилиями кухонной прислуги в пансионах, придорожных кафе, разных незвездочных и многозвездочных гостиницах. Этот завтрак (в лучшем варианте) состоит из матовой белой яичницы (одно яйцо), двух поджаренных ломтиков бекона без хрящика и без кожи; помидора, поджаренного на рашпере до такого состоянии, чтобы нельзя было разрезать ножом утратившую твердость белую сердцевину; хорошей сосиски, как следует и достаточно крепко подрумяненной; кусочка поджаренного до золотисто-коричневого цвета хлеба с тонкой, пропитанной маслом корочкой, причем пропитанной в такой степени, чтобы не привести в ужас какого-нибудь въедливого любителя диеты. И это то, что французы, немцы, итальянцы, японцы, русские, турки и... англичане с их дневным рационом из кукурузных хлопьев с тостом любят больше всего  на свете, когда речь заходит о том, что бы такое съесть в праздничный день.

И американцы тоже, хотя среди них встречаются исключения.

Джанет Роско перегнулась через стол, отрегулировала громкость своего ненормально громкого голоса потише и, обращаясь к Сэму и Вере Кронквист, третьей официально зарегистрированной паре в этой группе, проговорила:

— Просто уму непостижимо, как он может, — ее всевидящее око уперлось в Фила Олдрича, сидевшего за соседним столом, — как он может есть... это.

По неистовому чувству, вложенному в последнее слово, можно было бы решить, что  ее собрат по Христианскому клубу умеренного образа жизни в Сакраменто поглощает никак не меньше, чем целое блюдо живых мушиных личинок или жареное филе принесенных в жертву младенцев, а не тонюсенький ломтик бекона с мясными прослойками. Но Сэм Кронквист, сам ограничившийся крошечным круассоном, был настроен весьма великодушно относительно вкусов  других людей:

— Джанет, но мы же все только раз в год бываем в отпуске. Так, может, простим его?

Но похоже, прощения ему не будет, так как Джанет ничего не ответила и в полном молчании закончила свой завтрак, состоявший  из нескольких долек грейпфрута, кусочка хлеба без масла, покрытого эфемерным слоем диабетического мармелада. Она допивала чашку кофе без кофеина и молока, когда, обойдя все столы, к ним подошел Ашенден, чтобы сообщить, что в 9.15 в салоне «Сент-Джон» состоится собрание по поводу некоторых изменений в расписании...

— Если вы обратитесь, — начал Ашенден, к своим листочкам, то увидите, — он поднял экземпляр желтого листочка, который был роздан туристам по приезде в гостиницу, и помахал им, — то увидите, что в этот распорядок, к сожалению, придется внести кое-какие поправки. Но тур, несомненно, будет продолжаться в соответствии  с расписанием, абсолютно  нормально, во всяком случае настолько нормально, насколько это возможно в сложившихся обстоятельствах. Эдди... Эдди  Стрэттон хочет, чтобы ничего не менялось, и уверен, что и Лаура хотела бы того же самого. Так что... Первое, что у нас в расписании, — экскурсия, посвященная истории Оксфорда, это в половине одиннадцатого. Ее мы передвинули назад — на десять. Прошу вас, пометьте себе: десять утра вместо...

— Мистер Ашенден, вы, наверное, хотели сказать, передвинули вперед?

Да, конечно, мистер Ашенден, вероятно, имел в виду именно то, что сказала миссис Роско. Он улыбнулся ей во весь рот, скорее радуясь ее замечанию, чем обижаясь:

— ...была передвинута назад, на десять часов утра. Согласны? Да? Никто не против?

Покончив с этим вопросом, Ашенден раздал каждому из своей притихшей группы еще по одному листку:

ЭКСКУРСИЯ, ПОСВЯЩЕННАЯ ИСТОРИИ ОКСФОРДА

Здесь, в Оксфорде, Льюис Кэрролл создал бессмертную «Алису»; здесь король Карл I собрал свой парламент гражданской войны; здесь был сожжен на костре архиепископ Кранмер; здесь был открыт пенициллин. Так сядем же в маленький автопоезд и совершим путешествие в прошлое, в первые дни Оксфордского университета, когда монах Роджер Бэкон (1214—1294) сидел в своей келье, окнами на Фолли-Бридж и... Но пусть Оксфорд сам расскажет свою собственную историю, пока вы удобно сидите в машине и внимаете славной многовековой истории. (Можно пользоваться своими инвалидными креслами и приспособленными для них туалетами.)

Поскольку никаких возражений не последовало, даже со стороны привычных критиканов, Ашенден перешел к объяснению достоинств такой экскурсии: перенесемся в двенадцатое столетие, когда зародился университет, и оттуда постепенно, шаг за шагом, — причем сидя, щадя собственные ноги, — вернемся через века в наше время и к тому же получим еще одно удовольствие. По мере переезда от одного памятного места к другому мы услышим комментарии не кого иного, как самого сэра Алека Гиннесса. Эта экскурсия планировались как дополнительная за отдельную плату, вы читали об этом в рекламной брошюре, но ввиду... печальных событий... Словом, компания согласилась провести экскурсию бесплатно, что экономит каждому два фунта стерлингов.

— Очень мило с ее стороны, сэр, — выразил свои чувства Фил Олдрич, и несколько других туристов громко поддержали его.

Страдавший от обострившегося простатита Сэм Кронквист забеспокоился, не означает ли последняя строчка в листовке, что тем, кого нельзя отнести к инвалидам, не будут предоставлены  условия для пользования туалетом, но оставил это при себе.

Это значит, продолжал Ашенден, что образуется не очень удобный разрыв между 11.15 и 12.30, и он рад сообщить о том, что миссис Уильямс, мистер Даунс и доктор Кемп согласились провести импровизированную беседу об Оксфорде, университете и горожанах. Это произойдет в танцевальном  зале в 11.30 утра.

Теперь о том, что будет после обеда.

Ашенден еще раз призвал слушателей обратиться к первоначальному расписанию и подтвердил, что за исключением презентации, намечавшейся на 18.30, программа будет выполняться так, как и указано в листочке. Вероятно, было бы разумным, впрочем, начать экскурсии по группам в 14.45. Это удобнее. Доктор Кемп к этому часу будет ждать свою группу непосредственно у входа в Эшмолеан, мистер Даунс — свою у памятника Мученикам, а миссис Уильямс — в вестибюле гостиницы. Это  понятно? И огромная просьба постараться не отстать от группы, в которую записались с самого начала. Сейчас получилось очень хорошо, все распределились более или менее равномерно. Нет, у него и в мыслях нет  помешать кому-нибудь перейти в другую группу, ну что вы...

Группа опять, по-видимому, полностью соглашалась с предложенными изменениями, и Ашенден перешел к последнему вопросу. Просьба ко всем проставить новое время для ужина: он состоится пораньше («Это правильно, миссис Роско?») — не в 20.00, а в 19.30. К ним присоединятся три члена попечительского совета Эшмолеана, и он будет считать, что на этот заключительный ужин придут все, а если кто-нибудь не собирается, то убедительная просьба сообщить ему. Он знает, что этот ужин был объявлен как бы вне программы, по выбору, но ввиду...

Десятью минутами позже, уже в забитом людьми вестибюле гостиницы, миссис Роско не сумела справиться с децибелами своего голоса, обращаясь к королю бекона из Сакраменто:

— Фил, мне сказали, что в автопоезде мы будем сидеть по двое...

— Ага! О’кей, Джанет. О'кей.

Глава шестнадцатая

Проходя здесь, вы зрите великих ученых, естественников и гуманитариев, государственных мужей, мыслителей, писателей, актеров, монархов и мучеников, ставших частью оксфордской истории. Перед вами промелькнут люди, которых вылепил Оксфорд и многие из которых, в свою очередь, помогали лепить мир.

Лорд Дженкинс из Хиллхеда. Рассказ об Оксфорде

В 9.50 Седрик Даунс во главе потянувшихся за ним туристов проследовал по ступенькам «Рандольфа», повернул направо и перешел улицу. Перед самым памятником Мученикам он остановился.

— Вот здесь... — Он указал на массивный чугунный уличный знак, на котором белыми буквами было написано «Магдален-стрит», и группа скучилась вокруг него. — Все, ну, почти все знают, что она произносится: «Модлин-стрит»[8] как будто в ней есть что-то сентиментальное, печальное. Так называют ее водители автобусов. А в восточном Оксфорде у нас есть Магдален-роуд, и те же самые водители автобусов называют ее «М-а-г-дален-роуд». Я рассказываю вам это, друзья, только для того, чтобы показать, что не все здесь так просто, как кажется на первый взгляд. Двинулись дальше!

— Я этого не знала, Фил, — заметила Джанет Роско, так тихо, как будто хотела, чтобы слышал только один он. — Очень интересно.

Группа проследовала на Брод-стрит, где Даунс снова остановился, на этот раз прямо перед домом директора колледжа Бейллиол.

— Здесь, слева от вас, вон там, на стене, доска, то самое место, где были сожжены на костре Латимер и Ридли, а позже и Кранмер, это было в 1555 и 1556 годах. Дату совсем легко запомнить, правда? Вы можете видеть это место, крест... Видите? Прямо посредине дороги.

Вся группа притихла. Те, кто обладал достаточно сильным воображением, представили себе, как сизые языки огня, извиваясь, змеями устремились  к небу и как потом вдруг вспыхнули длинные, ниже колен рубашки на мучениках, а другие, наверное, слышали душераздирающие крики жертв, живую плоть которых поглощает жар... Несколько секунд все стояли, как бы потрясенные словами Седрика Даунса. Возможно, на них подействовало то, как он произнес их — скорбно, просто и с большим достоинством...

— Ну, вот мы и пришли! Ходить больше не придется. Он показал на тройную арку входа в трехэтажное здание, в котором размещался Музей истории  Оксфорда.

В тот же вечер мисс Джинджер Бонетти написала пространное письмо своей замужней сестре в Лос-Анджелес, некой миссис Джорджи Бонетти, вышедшей замуж за человека по фамилии Бонетти, Антонио Бонетти (бывает же такое совпадение, и Морс получил бы большое удовольствие от этого, потому что обожал совпадения, но, поскольку мисс Джинджер Бонетти не суждено больше сыграть какую-то роль в дальнейшей судьбе Волверкотского Языка, то этого не случилось).

Привет, сестренка! Мы провели чудное утро в Оксфорде. Здесь есть, знаешь, такое развлечение для туристов, называется «Оксфордская история», и там мы сели в малюсенькие вагончики, но они больше похожи на старые школьные парты, садишься по двое, перед тобой дощечка-столик, и сидишь, как будто сейчас заговорит учитель и придется снова переписывать алфавит, помнишь? Потом мы двинулись, поехали по спиральному пути со скоростью, не поверишь, 0.000001 мили в час. И ты сидишь за этими двойными  партами и слушаешь, что тебе рассказывает — догадайся кто? — сэр Алек Гиннес! То есть слышишь его голос. Ну и мы ехали, и я все время писала, и у меня для тебя есть брошюрка обо  всех этих  людях, Роджере Бэконе, Томасе Бодли, Чарлзе Керсте, Карле Первом (какой же он был маленький!), Гоббсе, Локке, Уилкинсе К... (?) (никак не разберу, что я написала), сэре Кристофере Рене, Бойле (помнишь нашего учителя-физика?), Джоне Уэсли (а может быть, он пишется Уэссли), Алисе (да, да, той самой!), Эдварде Уильяме Гладстоне и бездне всяких других  членов парламента или премьер-министров. И конечно же о Кранмере  и протестантских  Мучениках, и теперь я припоминаю, что позабыла столько много других. Ты чего-нибудь поняла, Джорджи? Во всяком случае, было прелесть как хорошо, мешало только то, что тот, кто сидел передо мной, должен был выслушивать непрерывную болтовню жуткой, ну страшной  коротышки, эта  баба явно старалась заманить в свои сети очередную жертву. Но главное событие я оставила под конец. Помнишь, я говорила тебе про драгоценности, которые одна из наших туристок собиралась  передать в оксфордский музей здесь? Так вот, у этой бедняжки был вчера сердечный приступ, она умерла, а кто-то украл ее сумочку, а в сумочке лежали эти драгоценности! Теперь уже нигде нельзя жить спокойно. А ты говоришь! У нее вообще со здоровьем было не все хорошо, и муж сказал, что она знала, что рано или поздно это должно случиться, но случилось так не вовремя, то есть, я хочу сказать, для нашего тура. Эдди, муж этой леди, не хочет, чтобы мы принимали все это слишком близко к сердцу, и все у нас идет своим ходом, как указано в программе, а так, он ее второй муж! Очень хороший человек. Но мне кажется, деньги у нее были, и я очень надеюсь, что она была хорошо застрахована. Так что, как видишь, у нас тут столько событий!

Привет Анджело.

Джинджер

P.S. Забыла сказать, что поначалу в этом музее было чуток скучновато.

P.P.S. Моя комната выходит окнами как раз на Эшмолеан — видишь крестик на вложенной открытке?

В лавке сувениров Музея истории Оксфорда группа несколько задержалась, разглядывая переднички, бюсты, коробки с шахматами, стекло, драгоценности, картинки-загадки, кувшины, карты, картины, открытки, плакаты, карандаши, ручки, салфетки, наперстки, видеокассеты — все, что может пожелать душа туриста.

— Да, с ее ногами Лауре очень понравилось бы проехаться здесь, — заметила Вера Кронквист. Но ее муж никак не отреагировал. Если  быть откровенным, он не слишком огорчался по поводу того, что ноги Лауры больше не будут главным определяющим фактором при выборе маршрута. Она постоянно жаловалась, что ей хочется полежать, ну что же, теперь она прилегла — навсегда.

— Очень хорошо, — проговорил  Фил Олдрич, когда они с миссис Роско и Браунами вышли из лавки  сувениров на Шип-стрит.

— Но вот фигуры здесь... у мадам Тюссо несравненно лучше, разве не так?

— Нет, нет, вы совершенно правы, Джанет, — ответил Говард Браун, исподволь подталкивая ее в сторону Корнмаркета, за которым высился  «Рэндольф».

Глава семнадцатая

Для умных людей, видимо, не составляет естественного удовольствия любопытствовать, и они только и отвечают на вопросы, в то время как главная прелесть в жизни — непременно задавать их.

Фрэнк Мур Колби

Покончив с импровизированным брифингом перед зданием Бейллиола, Даунс поспешил покинуть место варварской казни и, погруженный в раздумья, двинулся в сторону книжного магазина. Час с четвертью (как предложил Ашенден) на Музей истории Оксфорда, потом назад в «Рэндольф», где они с Шейлой Уильямс и Кемпом (этот человек всегда останется для него пустым местом) договорились отвечать на вопросы американцев. Порой Даунс испытывал какое-то ироническое чувство в отношении «американцев», но все же, подобно почти всем своим коллегам по Оксфордскому университету, часто получал удовольствие от общения с настоящими, без кавычек, американцами. В это утро он знал, что, как всегда, некоторые из их вопросов будут своей наивностью буквально выводить его из себя, некоторые окажутся острыми, заданными со знанием дела, и все будут неизменно искренними. Ему нравились такие вопросы, потому что всякий раз он находил в них что-нибудь полезное для себя, стараясь ответить с той же искренностью, а не так, как отвечают свысока некоторые из знакомых ему напыщенных коллег-ученых.

Таких, как Кемп.

Покопавшись минут пятьдесят в букинистическом отделе, Даунс вернулся в «Рэндольф» и, вступив под парусиновый навес у входа в гостиницу, услышал за спиной голос:

— Седрик!

Он обернулся.

— Вы что, оглохли? По дороге сюда я три или четыре раза окликала вас.

— А я и  есть глухой, вы же знаете.

— Только не пытайтесь разжалобить меня, Седрик! Какого черта! На свете куча вещей похуже глухоты.

Даунс улыбнулся в знак согласия и взглянул (не без интереса) на красиво одетую разведенную женщину, с которой не раз встречался по самым разным поводам за последние четыре года. Иногда (и в это утро снова) голос у нее звучал чуть-чуть грубовато, и почти всегда она держалась немного возбужденно, но на свете есть вещи похуже, чем...

— Пора бы промочить горло, а? — спросила Шейла, и не без надежды. На часах было не больше одиннадцати.

Они вошли в вестибюль и одновременно уперлись взглядом в доску объявлений:

ГРУППА ТУРА ПО ИСТОРИЧЕСКИМ ГОРОДАМ АНГЛИИ

Салон «Сент-Джон». 11.30

— Ну, что я сказала? — продолжала Шейла.

— Пардон?

— Я сказала, что у нас есть еще полчасика до...

— Минуточку!

Даунс пристроил слуховой аппарат, выдаваемый службой здравоохранения, включил его, настроил громкость, и вдруг весь отель взорвался — так отчетливо, так чудесно — радостным многоголосым гомоном.

— Господи, я снова в мире живых! А? Что? Шейла, я прекрасно отдаю себе отчет, что несколько рановато, но все-таки предлагаю пропустить по маленькой, а, по маленькой, не больше? У нас пропасть времени.

Шейла лучезарно улыбнулась и, взяв его под руку, потянула в бар.

— Я бы на это сказала «да», Седрик. И вообще, сегодняшним утром я бы сказала «да» на любое предложение, особенно если предлагают чистый скотч.

Несколько восхитительных мгновений Даунс ощущал мягкую податливость ее груди и, возможно, впервые за все время знакомства подумал, что мог бы и захотеть эту женщину. Потянувшись за бумажником, он почти с радостью прочитал надпись слева над стойкой бара: «ВСЕ НАПИТКИ ПОДАЮТСЯ ДВОЙНОЙ ПОРЦИЕЙ, ЕСЛИ  ЗАКАЗ НЕ ОГОВАРИВАЕТСЯ СПЕЦИАЛЬНО».

Они сидели, блаженно развалясь на бежевом диванчике у столика напротив бара, то и дело таская из стеклянной менажницы то зеленую, то черную маслину, то маленькую головку маринованного лука, то крошечный корнишончик, когда в зал заглянул Ашенден, повертел головой и увидел их.

— А... я был совершенно уверен, что найду вас здесь.

— Как мистер Стрэттон? — поинтересовалась Шейла.

— Я видел его за завтраком, держится молодцом.

— Ничего не слышно... ну, о том, что украли?

Ашенден покачал головой:

— Кажется, никто не испытывает большого оптимизма...

— Бедный Тео! — вздохнула Шейла.— Нужно быть к нему повнимательнее сегодня утром.

— Хм. — Ашенден почувствовал известную неловкость. Боюсь, утром доктора Кемпа с нами не будет.

— Как это понять, черт побери? — ни с того ни с сего вскипела Шейла.

— Звонила миссис Кемп. Он срочно уехал в Лондон. Верно, ненадолго, до обеда. С ним хотел встретиться издатель, а тут срывается презентация и вообще...

— Так это же было назначено сегодня на вечер! — возмутился Даунс.

— Черт бы его побрал! — прошипела Шейла.— Ведь мы же были здесь, Джон, когда он обещал прийти. Вот в этом он весь! Надо же, взял и свалил на нас всю эту тягомотину!

— Обещал вернуться, как только освободится, вероятно, к обеду. Значит... Вы уж меня извините, но для группы и без того было столько неудобств... и если вы...

— С одним условием, Джон! — Настроение у Шейлы вдруг переменилось, она улыбнулась. Ашенден понял все без слов и покорно поплелся с ее пустым стаканом к стойке бара.

Руководитель тура остался очень доволен  беседой. Задавали много прекрасных вопросов, и Шейла с Даунсом не ударили лицом в грязь, особенно Даунс, нашедший нужный баланс между научностью и здравым смыслом.

Приняв перед обедом не только свою, но и порцию, предназначенную так и не объявившемуся Кемпу, Шейла почувствовала неистребимую  тягу к сарказму.

— Мистер Даунс, вы учились здесь, в Оксфорде? — нестерпимо знакомый голосок миссис Роско.

— Да, здесь. В колледже Иисуса, одном из самих непрестижных. Для уэльсцев, знаете ли. Основан в 1571 году.

— А я думала, Иисус в Кембридже.

Пропустить такой  великолепный случай Шейла просто не могла:

— Ну, что вы, миссис Роско. Иисус поступил в Вифлеемский политехнический.

Шутка была абсолютно невинной, и, естественно, Фил Олдрич, не пытаясь сдержаться, рассмеялся.

Но Джанет Роско восприняла ее по-иному:

— Это у вас называется английским чувством юмора, миссис Уильямс?

— А куда еще он мог поступить, чтобы заниматься плотницким делом? — не унималась Шейла, вторая шутка показалась ей еще смешнее, чем первая, и она пронзительно расхохоталась.

Даунс, похоже, больше не получал удовольствия от этой пикировки, правая рука у него потянулась к уху поправить слуховой аппарат, который последние несколько минут издавал прерывистый свист. Возможно, он просто ничего не расслышал...

Но Джанет совершенно не была расположена оставить эту тему. Ее заставили (и она знала об этом) выглядеть глупо, и теперь она делала все, чтобы выглядеть еще глупее.

— А я вовсе не вижу в этом никакого богохульства, и, кроме того, в те времена никаких колледжей в Палестине не было.

Фил Олдрич успокаивающим жестом мягко коснулся руки Джанет и обратился к Шейле, которая, судя по всему, входила в раж:

— Прошу вас, миссис Уильямс, не смейтесь над нами. Я знаю, что мы, некоторые из нас, не отличаемся талантами, как многие из вас. Мы потому и приехали, чтобы попытаться узнать побольше о вашей стране и вашей жизни.

Произнесенная с достоинством, эта маленькая речь вызвала у Шейлы чувство стыда и неловкости. Несколько секунд в ее глазах читалось сожаление, и едва она начала извиняться, как зазвонил телефон.

В 12.35 миссис Селия Фримен, весьма компетентная женщина с милым голоском, приняла телефонный звонок на коммутаторе за стойкой портье. Впрочем, не совсем в 12.35 дня. Когда потом ей пришлось отвечать на вопросы (а спрашивали ее очень детально), то она вспомнила, что записала имя звонившего (доктор Кемп) и имя человека, разговаривавшего с ним (мистер Ашенден), причем записала  вскоре после проставленного там звонка 12.31. И точно в 12.48 Джон Ашенден перезвонил из салона «Сент-Джон» и заказал такси для встречи поезда, прибывающего с Паддингтонского вокзала в Оксфорд, с которым приедет доктор Теодор Кемп.

Глава восемнадцатая

В книге о работе полиции возможна существенная доля реализма, но заходить далеко в этом отношении не рекомендуется, чтобы книга не стала такой же скучной, как повседневная работа полицейского.

Джулиан Саймонс. Кровавое убийство

Морс забрал свой «ягуар» только около десяти утра, а в 10.15 уже объявился в Кидлингтонском участке.

— Надеюсь, ты плодотворно поработал вчера вечером, Льюис?

— Не сказал бы.

— Вора еще не арестовал?

Льюис покачал головой. Он уже давно потел над различными показаниями, пытаясь рассортировать их и извлечь хоть какое-то зерно истины, так что не был расположен оценить остроту, произнесенную человеком, который, по всей очевидности, растерял и те крупицы энтузиазма, которые еще наличествовали у него поначалу.

— Ну, так как? — спросил  Морс.

— Да никак, в общем. Эти американцы — ничего не скажу, — люди очень приятные. Но ведь многие из них не могли даже вспомнить, где они находились точно. Но что еще можно ждать от них, правда? Раскладывали вещи, пили чай, устраивались в номере, принимали  ванну, пытались включить телевизор...

— Надеюсь, изучали пожарную инструкцию.

— Сомневаюсь. Но насколько могу судить, все они говорили правду.

— Кроме одного.

— Простите, сэр?

— Ашенден лгал.

Льюис опешил:

— Откуда вы знаете?

— Ведь он сказал, что осматривал Магдален.

— Ну и что?

— Он рассказал мне о нем все-все, слово в слово по путеводителю.

— Но он и есть гид!

— Страниц сто тридцать, а то и больше из справочника «Оксфорд» Яна Морриса. Почти дословно.

— Вероятно, вызубрил для экскурсии с группой.

— Магдалена нет в числе экскурсий.

— Но разве можно говорить, что он врет, только потому...

— Ашенден — лжец!

Льюис покачал головой — когда Морс в таком настроении, спорить с ним бесполезно, тем не менее он попробовал настоять на своем:

— В конце концов, какое это имеет значение? Почему Ашенден не мог прогуляться вокруг Магдалена?

— Он этого не делал, — спокойно сказал Морс.

— Нет?

— Я позвонил сегодня утром в привратницкую Магдалена. Колледж весь день был закрыт для посетителей, там производят какие-то реставрационные работы и не убраны строительные леса. Вчера, Льюис, вчера в Магдален не пропускали никого, кроме преподавателей, таков был приказ казначея, и его выполняли неукоснительно, и сделано было одно-единственное исключение — для посыльного из магазина, доставившего ящик какой-то особой туалетной бумаги для президента.

— Ах, ты! — Льюис глянул на лежавшие на его столе аккуратно разложенные и тщательно проштудированные бумажки, которые, скорее всего, никому теперь не нужны. Разве что в качестве туалетной бумаги. Одним-единственным телефонным звонком Морс сделал из него посмешище, показав, что все труды сержанта ни черта не стоят.

— Значит, он нас обманывал, — произнес он поблекшим голосом.

— Некоторые из нас проводят большую часть жизни, обманывая, Льюис.

— Вы не хотите, чтобы я доставил его сюда?

— А как ты можешь арестовать человека только за то, что он врун? Наверное, просто поволочился за какой-нибудь юбкой на Холиуелл-стрит. К тому же не исключено, что он там был.

— Сэр?

— Это значит, что он не был в «Рэндольфе» и не охотился за сумочками, так ведь?

— Он мог стянуть ее до того, как вышел на улицу. Миссис Стрэттон  одной из первых поднялась наверх, и Ашенден был там минут десять, если не больше...

— Что же он сделал с сумочкой?

— Нужно было обыскать комнаты, сэр.

Морс немного наклонил голову, потом пожал плечами.

— Мы теряем время? — спросил Льюис.

— Что? На сумочку? Ну, конечно. Мы ее никогда не найдем, можешь спокойно поставить на это весь свой банковский счет.

— А мне почти что нечего терять, — пробормотал Льюис, совсем павший духом.

— Макс звонил?

— Нет. А ведь обещал, правда?

— Бездельник! — Морс снял телефонную трубку и набрал номер лаборатории. — Если он будет продолжать  твердить, что это сердечный приступ, думаю, я просто оставлю все это дело на твои умелые руки, Льюис, а сам отправлюсь  домой.

— Уверен, вы запрыгаете от радости, если он скажет, что ее убили.

Но Морс уже дозвонился:

— Макс? Морс. Приготовил домашнее задание?

— Острая сердечная недостаточность.

— Точно?

В трубке послышался только возмущенный выдох — и никакого ответа.

— А не могло это произойти из-за того, что она увидела, как этот тип крутит в руках ее пудреницу?

— Ничего не могу сказать по этому поводу.

— Нигде никаких следов телесных повреждений?

— Нет.

— Ты всюду посмотрел?

— Я всегда смотрю всюду.

— Не очень-то ты мне помог.

— Как раз наоборот. Я сказал тебе точно, какова причина смерти. Точно так же, как добрый доктор Суейн.

Но Морс его уже не слушал. Повесив трубку, он уже через минуту ехал в северный Оксфорд.

Что касается Льюиса, то он остался в офисе и провел там все утро, разбирая кучу текущих бумаг. В 12.00, решив, что у него не получится подражать не терпящему возражений тону, с которым Морс обычно обращался со швейцарами, он сел на автобус номер 21 до Сент-Джилса, где сошел у памятника Мученикам и быстро зашагал по направлению к «Рэндольфу». В этот момент в поле его зрения попала Шейла Уильямс, торопящаяся вдоль левого крыла Сент-Джилса; она повернула за угол, после чего растворилась в толпе. Когда же сержант вышел на Бомон-стрит и прямо перед ним возник парусиновый навес над главным входом в «Рэндольф», он снова остановился. По ступенькам гостиницы спускался, бросая назад короткие взгляды, какой-то человек, он повернул налево и быстрой походкой двинулся в сторону колледжа Вустер. Там он еще раз повернул налево, пересек улицу на зеленый свет светофора и вошел в заведение под неоновой вывеской «Британские железные дороги». В обычных обстоятельствах такое внешне невинное событие вряд ли бы заслуживало того, чтобы обращать на него внимание. Но обстоятельства не были обычными, а человек, который только что вышел из «Рэндольфа», да еще с такой поспешностью, был не кто иной, как Эдди Стрэттон.

Льюис неуверенно продолжил свой путь.

Именно в это время, как позже выяснили Морс с Льюисом, между часом и двумя дня, было окончательно подготовлено убийство.

В 15.20 Седрик Даунс разглагольствовал перед аудиторией, оказавшейся несколько меньше по сравнению с ожидавшейся, расписывая несравненные достоинства витражей цветного стекла в университетской часовне, особенно витража, изображающего сады Эдема, где яблоки на деревьях горели, как гигантские золотые апельсины. В 15.30 Шейла Уильямс распиналась перед столь же поредевшей аудиторией в архивном зале библиотеки имени Бодлея, пытаясь пробудить в слушателях восторг по поводу фотографий Генри Тонта, сделанных им в 1880-е годы. Но вот слайдам, отобранным доктором Теодором Кемпом, чтобы проиллюстрировать развитие ювелирного искусства в Британии до завоевания ее норманнами, суждено было в этот солнечный осенний день остаться в коробках, стоявших в одной из комнат музея.

Глава девятнадцати

В Оксфорде любили, а иногда позволяют себе и сейчас, купаться нагишом, что приводит к взаимному замешательству, когда мимо проплывают в лодках леди.

Мерилин Йордан. Оксфорд: город и университет

К 21.30 университетский парк был уже давно закрыт, в сущности, с самого захода солнца. Тем не менее подобное обстоятельство редко останавливает решительно настроенных влюбленных и прочих, у кого не совсем в порядке голова, и они успешно изыскивают пути проникновения через заборы и живую изгородь, чтобы попасть в эти знаменитые пределы, место, как будто специально созданное для бесчисленных копуляций, происходящих здесь с тех времен, когда на этих акрах во время гражданской войны расположилась роялистская артиллерия.

Парочка таких любовников наших дней, Майкл Вудз (в возрасте семнадцати лет) и Карен Джонс (двумя годами старше), оба из деревни Олд-Марстон, находящейся к востоку от парка, медленно прошествовала по горбатому Радужному мостику над Черуэллом, потом прошла к местечку, называемому «Месопотамией», где тропинка пролегает между двумя протоками реки, и здесь юный Майкл, ободряемый тем фактом, что ладонь его правой руки заняла прочную позицию на правой ягодице Карен, впрочем не проявлявшей явных признаков сопротивления, исподволь, но ловко направил нимфетку в укромное местечко, известное как Радость Пастора. Эта всем известная и пользующаяся дурной репутацией купальня находится как раз там, где Черуэлл совершает изящный поворот и образует чудесно вписывающуюся в окружающий пейзаж лагуну. Здесь купается масса людей, и по берегу рассыпаны незамысловатые, но вполне отвечающие своему назначению будки, позволяющие любителям купания сбросить  одежду и натянуть или не натянуть на себя купальные принадлежности. Радость Пастора отгорожена листами рифленого железа, и в летние месяцы ведущая за ограду дверка ревностно охраняется, когда же вода становится слишком холодной даже для наиболее стойких купальщиков обоего пола, на дверку вешают увесистый замок. Однако в тот вечер то ли по причине вандализма, то ли из-за не по сезону налетевшего урагана одна из секций ограды беспризорно валялась на земле, и наша юная пара очень скоро устроилась, прижавшись друг к другу, в одной из будочек. Невзирая на старшинство в годах, Карен слыла одной из самых больших недотрог в деревне, а в данной ситуации явно из них двоих проявляла наибольшую осторожность в том, что касается развития их куртуазных отношений. Это было тем более оправданно, что, как могло бы засвидетельствовать  несколько деревенских девиц, Майкл являлся завзятым членом «общества блудливых рук». После ряда разведывательных проходов по левому бедру его пальцы вдруг переменили тактику и начали упорное продвижение в сторону переда блузки, что возвещало о совершенно новом характер наступления, но именно в этот момент она решила отойти на заранее подготовленные позиции:

— Майк! Давай уйдем отсюда, ну, пожалуйста! Я начинаю замерзать...

— Я скоро-скоро позабочусь об этом, дорогая!

— И тут так жутко. Мне здесь не нравится, Майк.

Он так и думал, еще тогда, когда они в половине девятого пролезли в парк через заросли живой изгороди, когда целовал ее, замедлив шаг на Радужном мостике, над бурлящим стремительным потоком, прикидывая, достаточно ли тепло, чтобы продолжать проникновение под верхнее платье девушки, которая в этот не слишком холодный вечер оделась словно для антарктической экспедиции. Теперь он встал и (как ей показалось) поразительно галантным, даже почти ласковым жестом застегнул ту единственную пуговицу на ее блузке, которую ему удалось за это время расстегнуть.

— Ага! Становится прохладно, правда? — соврал он.

Когда они вышли из калитки, на поверхности воды сверкала яркая луна, и у Карен зашевелились сомнения, уж не обидела ли она этого веселого, живого паренька, но тут ее глаза остановились на каком-то предмете, лежащем прямо перед ними поперек бетонного водосброса.

— А-а-а-а-а!

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава двадцатая

Как парашют в небосводе,

Трепещет медуза луны

В синей поверхности воды.

Бэзиль Свифт. Избранные хайку [9]

Телефон зазвонил совершенно не вовремя, именно тогда, когда, вслушиваясь в медленные звуки дворжаковского  «Американского квартета», Морс мучительно колебался, не зная, не стоит ли поставить эту восхитительную вещь восьмой в своих записях вместо «In Paradisum» из «Реквиема» Форé. Телефон звонил уже второй раз за этот вечер. Несколько раньше Льюис усталым голосом сообщил Морсу, что мистер Эдди Стрэттон сразу же после обеда куда-то уехал — с железнодорожного вокзала — и до сих пор не вернулся в «Рэндольф». Естественно, такое долгое отсутствие беспокоило сержанта, особенно если учесть... хм... некоторые обстоятельства, да, и еще в Кидлингтон несколько минут назад звонил разнервничавшийся Ашенден и спрашивал, не знает ли об этом чего-нибудь полиция. Поэтому Льюис подумал, что, наверное, стоит доложить перед уходом домой... Тот, первый звонок Морс выслушал, если можно так выразиться, вполуха, но второй звонок пробудил у него несомненный интерес.

Когда на место происшествия приехал Морс, там уже находились Льюис с Максом, и медэксперт (совсем не к месту одетый в смокинг) тут же ввел главного инспектора в курс дела, причем весьма возбужденно и цветисто:

— Мертвец лежал там, Морс. — Он махнул рукой в сторону залитой лунным светом водной поверхности у водосброса. — «Что-то беловатое, длинное, непонятное», как выразилась юная леди. Неплохо сказано, а? Кто-то сплавил его сюда по воде, подталкивая лодочным шестом, и, когда я приехал, его тело, его нагое, похожее на губку мокрое тело, было прибито течением к самому берегу — вот здесь, — как раз перед кабинками для раздевании, лицом вниз, на голове ни следа крови, все смыто водой, кровищи же, я думаю, Морс, было много, а волосы колыхались, вверх-вниз, вверх-вниз...

— Ты что, Макс, выучил все что наизусть и репетировал?

— Я пил, мой мальчик, пил... волосы колыхались, изгибаясь вверх-вниз, словно выбившаяся из сил медуза.

— Очень красиво!

— Я это вычитал, про волосы, не помню где. Жалко не воспользоваться, правда?

— Ты хочешь сказать, что он давно не стригся?

— У тебя совсем не поэтическая душа.

— Ну а сегодня какой еще был прием?

— В управлении здравоохранения  Оксфордшира. Приглашен не как-нибудь, а в качестве почетного лектора!

Макс оттянул свой галстук-бабочку указательным пальцем правой руки, отпустил ее, она щелкнула резинкой, и потом тем же пальцем показал на фигуру человека, покрытую пластиковой простыней и лежащую на мокрой траве у самого края  плеса.

— Кто это? — негромко спросил Морс.

— А я-то думал, ты мне скажешь. Ведь ты детектив, Морс. Догадайся!

— Семидесятилетний калифорниец, у которого вчера умерла жена, согласно мнению самых компетентных медицинских экспертов, в результате самых естественных осложнений со здоровьем.

— А он отчего умер?

— Он? Покончил с собой, утопился, часа три или четыре назад, когда начало смеркаться. А когда труп несло течением, голова ударилась о торчащую ветку дерева. Хочешь еще что-нибудь узнать?

— Двойка тебе, Морс! Я не уверен, что он не американец и что совсем недавно был разлучен с женой. Но в том, что ему нет семидесяти, даю голову на отсечение! Скорее, лет за сорок, можешь поставить свою пенсию, что за сорок.

— Я намереваюсь сохранить пенсию, спасибо.

— Ну, смотри, как хочешь.

Макс сдернул простыню с трупа, и даже Льюис второй раз за этот вечер непроизвольно передернулся. Морс же смотрел только одну или две секунды, потом глубоко вдохнул и на мгновение наклонил голову, как будто у него случился позыв к рвоте, и тут же отвернулся. Ему стало сразу ясно, что, как сказал Макс, крови было много, что тело принадлежало сравнительно молодому человеку и что это тело человека, которого не так давно допрашивал (и к тому же с такой неприязнью) Морс, человека, у которого отняли волверкотскую реликвию, а теперь отняли и жизнь.

Это был доктор Теодор Кемп.

Макс укладывал свой саквояж в багажник машины, когда к нему неторопливой походкой подошел Морс.

— Ты, Макс, приехал сюда рано?

— Так я был буквально за углом, мой дорогой мальчик. Школа патологии Уильяма Данна. Знаешь?

— Как он умер?

— Кровь, возможно, свернулась до того, как он попал в воду.

— Ты не шутишь? Никогда раньше не слышал, чтобы ты заявлял с такой определенностью!

— Я это знаю, Морс. Извини. Это от выпитого.

— Но завтра будешь знать наверняка?

— «Ах, завтра, ах, завтра, завтра».[10]

— Значит, это не самоубийство?

— О нет, Морс. Это ты так решил.

— Категорически?

— Но ведь я всего-навсего патологоанатом.

— Сколько времени он пробыл в воде?

— Трудно сказать.

— Примерно?

— Восемь, семь, шесть, пять, четыре часа... Примерно, так ты сказал?

— Очень тебе признателен.

Макс подошел к передней дверце машины.

— Да, кстати, я разговаривал с доктором Суейном сегодня вечером. Он будет жаловаться на тебя начальнику полиции.

— Спокойной ночи, Макс.

— И тебе тоже, Морс.

Когда врач уехал, Морс с неожиданной злостью обрушился на своего злополучного сержанта:

— Льюис, ты сказал мне, что мистер Эдди, как его, черт побери, Стрэттон при совершенно подозрительных обстоятельствах пропал начиная с послеобеденного времени и что совсем наложивший в штаны Ашенден звонил тебе...

— Не говорил я этого! Ничего я не говорил!

— Тогда чего ты мне говорил?

— Я, значит, сказал, что Стрэттон отправился в самоволку. И еще сказал, что доктор Кемп так и не появился на вокзале, когда за ним прислали такси, чтобы отвезти в гостиницу.

— Во сколько это было?

— В три часа, сэр.

— Хм. Значит, если вдруг окажется, что на голове у него здоровая дырка... и если эту дырку ему сделали, а не он сам благоприобрел ее... скажем, семь часов назад... Говоришь, Льюис, доктор Кемп опять объявился в Оксфорде в три часа?

— В том-то и дело, что не объявился в Оксфорде, сэр.

Сколько света — желтого от фонарей вдоль берега реки, белого от вспышек фотоаппаратов, с которыми работают полицейские эксперты, синего от огней полицейских машин, все еще не уехавших с места происшествия. Но никакого просветления в голове у Морса. Можно было бы, конечно, часок-другой поболтаться здесь, прикидываясь, будто тебе все известно и что не приходится гадать, где и что ему или кому-нибудь другому следует искать. Или можно было бы поехать в участок и придумать несколько направлений расследования для сотрудников, которые по мере приближения рассвета будут выглядеть все более неумытыми, помятыми и неумелыми.

Но был еще одни вариант. Можно поехать в «Рэндольф» и разобраться с  этим вралем Ашенденом! Бар еще открыт, так ведь? По крайней мере, для проживающих в гостинице. Ну, конечно, ведь в пятизвездочном отеле бар никогда не закрывается? Разве не за это платишь? Да! Временами, как сегодня, случается, что удовольствие и долг самым приятным образом совпадают. Проинструктировав должным образом Льюиса не торчать здесь больше двух часов, Морс покинул Радость Пастора.

Через двадцать пять минут после отъезда Морса Льюис нашел первую серьезную улику: лист желтой бумаги с расписанием «Тура по историческим городам Англии», последняя строчка расписания на этот день решительно вычеркнута шариковой ручкой, и на листке теперь значилось: «7.10 — 8.00 вечера — ужин».

Глава двадцать первая

Сгущалась тьма, но ты — ты не являлась.

Беззвучная простерлась пустота.

Неумолимо Время надвигалось,

И немота сомкнула мне уста.

Томас Харди. Несбывшаяся встреча

Стоянки машин по обе  стороны Сент-Джилса оказались практически пустыми, и Морс поставил «ягуар» у Сент-Джона. В «Чаптерс-бар»  он вошел в две минуты первого и увидел там с дюжину полуночников, не расстававшихся со своими стаканами и с удовольствием оставлявших автографы на счетах за выпитое. И Ашенден среди них.

— Инспектор! Можно пригласить вас?

После того как «немного солода» было с достаточной степенью точности расшифровано Мишель, барменшей в белой блузке и синей юбке, и материализовалось в  большую кружку «Гленливета», Морс присел за стол Ашендена.

— Говард и Ширли Браун, инспектор. А это Фил, Фил Олдрич.

Морс поздоровался со всеми за руку, одобрительно отметив про себя, что у Говарда Брауна твердое рукопожатие и сухая прохладная ладонь и такие же твердые и холодные глаза. Ашенден  пояснил, что повод для такого позднего застолья очень простой: Эдди Стрэттон. Он не появлялся с тех пор, как его сразу после обеда видели выходящим из гостиницы — видела миссис Роско (ну кто же еще?), а также, как было известно Морсу, его видел сам Льюис. Куда он подевался, не знал никто, всех это сильно тревожило, и больше всех, судя по ее виду, Ширли Браун: ради Бога, что может делать человек так поздно ночью? Ну и что такого, подумал Морс, может быть, он сосет «Гленливет» или лежит с миленькой девочкой под свежевыстиранной простынкой, и вообще он хочет сказать им, что еще слишком рано начинать сильно беспокоиться, — и тут подошел ночной портье и спросил главного инспектора Морса, не он ли главный инспектор Морс?

— Как, черт побери, ты, Льюис, узнал, что я здесь?

— Вы сказали, что дома не будете.

— Ну и что?..

— Я позвонил, никто не ответил.

— Но как?..

— Я же детектив, сэр.

— Чего тебе надо от меня?

Незадолго до полуночи в полицейский участок Сент-Олдейта позвонили, содержание звонка тут же передали на место происшествия в Радость Пастора: миссис Марион Кемп из Черуэлл-Лодж, 6, сообщила, что ее супруг, уехавший в Лондон рано утром, до сих пор не вернулся домой, чего раньше с ним не случалось, и что она начинает (давно уже начала) немного (не то слово) беспокоиться о нем. Она калека, нуждается в постоянном уходе, и муж каждый вечер ухаживает за ней. О его расписании на этот день она кое-что знает, но не все, она звонила в «Рэндольф» без четверти одиннадцать вечера и от руководителя тура узнала, что муж так и не появился там, чтобы выполнить взятые на себя обязательства, что само по себе совсем на него не похоже. Она весь вечер промаялась и вот теперь, когда ждать стало невмоготу, решила позвонить в полицию.

Вот что рассказал ему Льюис, придержав известие о своей исключительно важной находке, но согласившись заехать за Морсом через десять минут.

— Что-нибудь новенькое? Об Эдди? — нетерпеливо поинтересовался Фил Олдрич, когда нахмурившийся Морс вернулся в бар.

Морс покачал головой:

— Мы, сэр, в полиции получаем бездну новостей, бывает, хороших, но по большей части плохих, конечно. Но, к сожалению, ничего о мистере Стрэттоне. Но я бы не стал так тревожиться о нем...

(Последние слова он пробормотал себе под нос.)

Он не знал, сказать ли этим четверым о смерти доктора Кемпа или не стоит, ведь они все равно скоро будут знать. Однако решил, что у них и так голова идет кругом, и, залпом допив «Гленливет», встал и в задумчивости двинулся к выходу, размышляя еще кое о чем: не явилось бы сообщение о смерти — об убийстве Кемпа — слишком неожиданным для одного из троих, все еще остававшихся за столом в «Чаптерс-баре».

Времени развить эту очаровательную, но, по всей вероятности, бесплодную мысль у него не оказалось, потому что, пока он стоял на мостовой у входа в гостиницу, подъехало такси, из него с помощью шофера выкарабкался человек с бессмысленным выражением лица и, ничего не видя перед собой, направился к освещенному вестибюлю. Обычно Морс весьма терпимо относился к близким ему по духу любителям приложиться к рюмочке и даже порой  получал удовольствие от компании подвыпивших  людей, но вид этого типа, тупо уставившегося перед собой и непослушными руками пытавшегося извлечь бумажник из внутреннего кармана, а потом выудившего три банкноты по десять фунтов и подавшего их шоферу, наполнил даже Морса чувством легкой гадливости. Но, может быть, это было что-то вроде чувства облегчения, кто знает?

Потому что этим  человеком был Эдди Стрэттон!

Ясно, что допрашивать его тут же на месте было по меньшей мере бесперспективно, к тому же его подхватила с одного бока, заботливо (укоризненно) покачивая головой, миссис Браун, миссис Ширли Браун, а с другого — с деловитым видом и без намека на улыбку мистер Говард Браун. Они повели блудного сына к гостевому лифту. Нет! Стрэттон может подождать. Если повезет, утром он все еще будет здесь.

А вот шофер — нет.

Морс схватил его за руку, когда тот проходил мимо, спускаясь по лестнице из вестибюля.

— Наверное, привез его черт-те знает откуда?

— Ты чего?

— Тридцать фунтов? Наверное... из Бенбери, так?

— А тебе какое дело? Я тебя не знаю и знать не хочу.

— Ну? — проговорил Морс, вытащив свой значок.

— Это другое дело. А что случилось?

— Где вы его подобрали?

— В северном Оксфорде.

— Дорогая поездочка!

— А я и не просил...

— Вы же взяли.

— Фунтом больше, фунтом меньше, у этих янки не убудет...

— Отчего же, я люблю янки.

— И я тоже.

— Вон там банка, — Морс показал на вестибюль, — Фонда борьбы с лейкемией. Похоже, в ней еще есть место.

— Сколько?

— Двадцать.

Передернув плечами, таксист подал Морсу две бумажки по десять фунтов.

— А где в северном Оксфорде? Какой адрес?

— Не помню.

— Тогда пусть будет двадцать пять.

— Где-то в конце Гамильтон-роуд, наверное, девяносто семь.

— Фамилия?

— Такая же, как у меня. Вот совпадение.

— Мне всегда нравились совпадении.

— Она позвонила и говорит, знаете, как они говорят: отвези этого типа в «Рэндольф».

— Хорошо! Спасибо! Всего хорошего в таком случае, мистер... мистер...

— Уильямс. Джек Уильямс.

Льюис подъехал и встал позади такси, как раз вовремя, чтобы увидеть, как Морс медленно — без  особого желания? — засовывал две десятифунтовые бумажки и банку для сбора пожертвований. Льюис довольно улыбнулся. У Морса водились денежки — он это знал, но шеф никогда не демонстрировал  щедрость на публике и уж конечно не в пабах. Увериться в неожиданной широте натуры главного инспектора было очень и очень утешительно. Так что Льюис понаблюдал за шефом, но ничего не сказал.

Глава двадцать вторая

Обязанности — это то, чего ожидают от других, а не то, что выполняют сами.

Оскар Уайльд. Женщина, не стоящая внимания

Льюис без особого труда нашел квартиру Кемпа в Черуэлл-Лодж, она располагалась на первом этаже трехэтажного здания, и только в ее окне, выходившем на улицу, в без четверти часа ночи горел свет. К тому времени Льюис уже показал Морсу желтый листочек, и Морс пришел от находки в такой восторг, что не стал ждать, пока они остановятся, и зажег свет в салоне во время движения. Он сложил листочек по сгибу и прятал его во внутренний карман, когда Льюис мягко затормозил у дома номер 6.

— Можно будет позвонить отсюда, так много проще, — предложил Морс, показав на владения  Кемпа, — Нам понадобится женщина-полицейский, в участке должна быть, а?

Льюис кивнул.

— И врач, — продолжал Морс. — Ее врач, если только он не погрузился в сон или вино, да так, что его оттуда не вытащить.

Льюис снова кивнул:

— Вы совершенно правы, сэр. Чем больше, тем веселее, правда, когда доходит до этого? Это, наверное, единственное, что я ненавижу на работе, знаете, когда бывают несчастные случаи и так далее... и приходится сообщать родственникам и тому подобное.

Теперь наступил черед  Морса кивнуть:

— Это всегда очень тяжело, верно, Льюис? Я тоже терпеть этого не могу, ты же знаешь.

— Да, сегодня нас по крайней мере двое, сэр.

— Пардон?

— Я сказал, сегодня по крайней мере нас двое...

— Ну, нет. Только ты, Льюис. Нам нельзя разбрасываться бесценными ресурсами в такое время.

— Вы хотите сказать, что вы не...

— Я? Я собираюсь сейчас навестить другого нашего свидетеля.

— Кого же?

— Это, Льюис, миссис Шейла Уильямс. Очень возможно, ей есть что рассказать нам, и очень важное. Вспомни, такси вызывала миссис Уильямс...

— Но она же будет в постели!

Ни одним движением брови Морс не показал и малейшего интереса к перспективе допросить соблазнительно сложенную и (скорее всего) не очень одетую женщину в столь неподходящее время.

— Ну, что же, придется разбудить ее, Льюис. Как ты совершенно верно выразился, наша работа связана с трудными и порой неприятными обязанностями.

Льюис не мог скрыть улыбки. Он никогда не мог объяснить самому себе, почему ему нравится работать с этим странным, нередко весьма несимпатичным, внешне лишенным юмора человеком. Он даже не знал, нравится ли это. Но его жена знала. Потому что всякий раз, как ее супруг работал с Морсом, в его глазах появлялось странное удовлетворение, которое было хорошим признаком не только для него, но и для нее. Очень хорошим. И каким-то странным образом она была почти таким же большим почитателем Морса, как ее преданный муж, чье счастье всегда было ее собственным.

— Может, мне подвезти вас, сэр?

— Нет, нет, Льюис! Мне полезно прогуляться.

— Как скажете...

— Э... только еще одна вещь, Льюис. О «ягуаре». Я оставил его на Сент-Джилсе. Да, по-моему, там. Если э...

Он подал ключ от своей машины, держа его большим и указательным пальцами правой руки, как будто какой-нибудь вонючий носовой платок. Потом вылез из  машины.

Льюис смотрел, как  он пошел вдоль Гамильтон-роуд, и старался догадаться, что происходит в голове Морса, как он находит ключи к разгадке непонятного, ключи, которые не удается подобрать никому другому, те проблески мотива, о которых никто и не подозревает, те ответы на вопросы, которые никто еще  не успел начать задавать...

Открывая разболтанную калитку, ведущую к дому под номером 97, он предвкушал самую интересную встречу. Если больной диабетом нуждается в так называемом «балансе», а именно в инъекции человеческого инсулина для контроля за уровнем сахара в крови, то Морс в равной степени нуждался в умеренном эротическом возбудителе, что до недавнего времени он определял как достаточно здоровое либидо. В начале этой самой недели даже случилось следующее. Он остановился на бензоколонке заправиться и увидел там стенд с полупорнографическими журнальчиками, они лежали на самой верхней полке, над ежедневными газетами. Он освежил в памяти такие сравнительно знакомые названия, как «Только для мужчин», «Эскорт», «Валет», «Видео ХХХХ», и многие другие, соблазнявшие впечатлительных водителей обложками с изображенными на них женщинами в пикантных позах, с пышными грудями и сладострастной улыбкой. Не успел он перелистать один из них, как вошел констебль-детектив Ходжес (черт бы его побрал), подошел к газетному стенду и взял экземпляр «Дейли миррор» из большой стойки газет. Морс тут же выхватил из другой стопки номер «Таймс» и, пока стоял рядом с Ходжесом перед выходом из лавочки, прикрывался  газетой, как рыцарь щитом с нарисованным на нем крестом.

— Хороший денек, сэр?

— Очень хороший.

Морсу показалось, что в тот момент и бесцветных глазах Ходжеса не промелькнуло ничего похожего на подозрение в отношении слабости Морса. Но даже Морс — особенно Морс! — иногда давал маху.

Глава двадцать третья

Однако приносить дурные вести —

Неблагодарный долг.

  Шекспир. Король Генрих IV. часть 2 (Перевод Б. Пастернака)

Льюис наблюдал, как за матовым стеклом в верхней половине парадной двери медленно вырисовывается неясный силуэт.

— Кто там? — Голос звучал напряженно.

— Полиция, миссис Кемп. Вы звонили...

— Ладно! Ладно! Вы не очень-то спешили... Теперь позвольте и мне не торопиться.

После долгого бренчания ключей в замках и позвякивания цепочки дверь наконец открылась, и Льюис с плохо скрытым удивлением посмотрел сверху вниз.

— Ради Бога! Вам что, не сказали, что я калека? — И прежде чем Льюис успел ответить: — А где женщина полицейский?

— Э... какая женщина-полицейский, миссис Кемп?

— Вы что, думаете, что сами уложите меня в постель — все должно быть ясно с самого начала!

Если бы не тяжелый груз сообщения, которое он должен был передать, эта перепалка могла бы позабавить Льюиса, но, увы!

— Не мог бы я на минутку войти...

Марион Кемп развернула свое кресло на сто восемьдесят градусов и затем, быстро и умело перебирая жилистыми руками, покатила в гостиную.

— Пожалуйста, закройте за собой дверь. Кстати, а вы кто?

Льюис назвался, показал удостоверение, к которому  Марион Кемп не проявила особенного интереса.

— Вы его еще не нашли?

Льюису показалось, что она чуть-чуть утратила контроль за своим голосом, и он у нее немного задрожал. Миссис Кемп быстро провела платочком по лицу, чтобы стереть выступившие на верхней губе бисеринки пота.

— Боюсь... — начал Льюис.

Марион не дала ему договорить, на мгновение попытавшись разыграть из себя гостеприимную хозяйку:

— Присаживайтесь, сержант! Диванчик очень удобный, хотя я сама не имела, конечно, возможности испробовать  его. Так вот, единственная причина, по которой я позвонила, главная причина, в том, что мне нужна некоторая помощь. Да вы и сами видите.

— Да, я вижу. Я, э... простите...

— Вам нечего извиняться! Мой муж умудрился врезаться в автомобиль на кольцевой неподалеку от Ботли.

— Э... я сейчас... э...

Льюис видел  телефонный аппарат в прихожей и с позволения миссис Кемп вышел из комнаты, чтобы позвонить в участок с просьбой прислать женщину-полицейского. Он чувствовал себя страшно неловко, потому что уже несколько раз сталкивался с такой же ситуацией: родственники погибшего склонны безостановочно много говорить, словно боятся услышать страшную новость.

— Она скоро будет здесь, мадам, — сообщил Льюис и снова сел. — Это очень опасное место у поворота на Ботли...

— Но только не для водителя, сержант! И не в данном случае. Сломана ключица, царапина на плече — и даже та кровоточила какие-то две минуты.

Она произнесла эти слова с такой горечью, что у Льюиса не нашлось что ответить, даже формально, какого-нибудь пустяка.

— Уж лучше бы он убил меня и покончил со всем этим! Уверена, что он так и думает. Понимаете, он не может избавиться от меня так, как избавляются от нормальной жены. Ему приходится все время приходить домой, чтобы ухаживать за мной, в то время... когда он бы с удовольствием занимался своими собственными делами. Вы понимаете, о чем я говорю, сержант, или нет?

Да, Льюис понимал, но промолчал, кивком выказав этой женщине сочувствие. Она поведала то, что у нее так наболело.

— Когда ваш муж ушел сегодня утром? — тихо задал он вопрос и увидел, как нервно поблескивающие глаза вдруг сверкнули на него.

— В половине восьмого. Вызвал такси. Муж уже три года не имеет прав после того, как убил меня.

Льюис беспомощно покачал головой:

— Он вас не убил, мадам...

— Нет, убил! Он убил женщину в той машине — и меня тоже убил!

Затянувшееся после этого молчание прервал Льюис, вынувший при этом свою записную книжку:

— Вы знаете, куда он собирался поехать?

— К своим издателям. Он только что закончил книгу, а теперь пишет несколько глав для новой «Кембриджской истории Британии ранних веков».

— И он туда поехал, так?

— Не говорите глупостей! Конечно, поехал. Он звонил мне из Лондона. Когда он уехал, почту еще не приносили, и он хотел узнать, не прислали ли ему гранки.

— В какое время вы ждали его домой?

— Я не знала в точности. Там, в «Рэндольфе», были какие-то неприятности. Вы ведь об этом знаете?

Льюис снова кивнул, он все больше начинал бояться того неотвратимого момента, когда и она тоже должна будет узнать обо всем.

— Они изменили программу, не помню точно, что он сказал. Но после половины одиннадцатого он уже должен был быть дома. Он никогда не приходит позже...

Болезненная, черненькая, выглядевшая простоватой, женщина в инвалидном кресле стала проявлять признаки безотчетной тревоги. Говори, говори же, Льюис! Записывай что-нибудь в этой своей маленькой записной книжке. Делай же что-нибудь!

— Вы не знаете, куда он мог пойти после возвращения из Лондона?

— Нет, нет, нет, сержант! Откуда мне знать? У него не хватило бы времени, чтобы встретиться со своей бесценной Шейлой, этой гадиной Уильямс, правильно? С этой самкой, жалкой алкоголичкой...

Не молчи, Льюис.

— Наверное, он очень расстроился по поводу пропажи волверкотской реликвии.

— Он так давно ждал, когда сможет посмотреть на нее.

— Отчего же не поехал посмотреть в Америку.

— Я не пустила его.

Льюис перевел взгляд на пол и спрятал записную книжку.

— О нет! Я совершенно не собираюсь оставаться здесь одна. И это после того, что он сделал со мной.

— Миссис Кемп, боюсь, и должен...

Но Марион неподвижно уставилась в какую-то беспросветную бездну. Только что голос ее мстительно звенел, а теперь задрожал, в нем послышался страх:

— Я не очень хорошо  поступила по отношению к нему, да?

К счастью, зазвонил звонок у входной двери, и Льюис встал.

— Это женщина-полицейский, миссис Кемп. С вашего позволения, пойду и... Видите ли, мы должны вам кое-что сообщить. Пойду открою ей дверь и тут же вернусь.

— Он умер. Он умер. Сержант, это так?

— Да, миссис Кемп, он умер.

Она не издала ни звука, только кончики ее нервных бескровных пальцев впились в виски, словно стараясь разорвать нервы, по которым это известие передалось от ушей к мозгу.

Глава двадцать четвертая

Существует несколько неплохих средств от соблазна, но самое верное — трусость.

Марк Твен. Вдоль экватора

— Садитесь, инспектор! Будете пить?

Шейла Уильямс сравнительно трезво и абсолютно респектабельно пила кофе.

— Что — кофе?

Шейла пожала плечами:

— Чего хотите. У меня есть почти все, что угодно, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Я вообще-то пью много.

— Я тоже.

— Послушайте, я понимаю, что сейчас поздно...

— Я никогда не ложусь раньше часа — в том случае, если одна!

Она безжалостно засмеялась над собой.

— У вас был такой длинный день.

— Длинный, пьяный день, что верно, то верно. — Она сделала несколько глотков горячего кофе. — Где-то у Киплинга есть о человеке, утверждавшем, что он знает, почему у него сгнила душа, — это потому, что он больше не может пить. Вы это слышали?

Морс кивнул:

— «Любовь к женщинам».

— Верно! Один из величайших рассказов двадцатого столетия.

— Думаю, девятнадцатого, можете проверить.

— О Боже! Никак полисмен — филолог!

Она виновато посмотрела на стол, потом снова подняла глаза на Морса, который пояснил:

— Это был Малвани, правильно? «Когда не берет алкоголь, в человеке загнивает душа». Я это помню много-много лет.

— Боже! — прошептала Шейла.

Комната, в которой они сидели, была обставлена со вкусом, особенно украшали ее несколько очень добротных предметов и любопытных и необычных репродукций голландцев семнадцатого века. У нее недурной вкус, подумал Морс, и чувствуется женщина — на диванчике рядом с хозяйкой сидит большой игрушечный мишка, весь разукрашенный лентами. И здесь, в этой самой комнате, Морс спокойно и просто рассказал ей о смерти Теодора Кемпа, полагая, по своему странному обыкновению, что выбрал для этого время, которое никак не может оказаться неподходящим.

Шейла Уильямс застыла не шевелясь, ее большие карие глаза постепенно увлажнились и заблестели, как мостовая  от неожиданно налетевшего дождика.

— Но как... как?

— Мы не знаем. Мы надеялись, может быть, вы поможете нам. Вот поэтому я и здесь.

Шейла уставилась на него непонимающими глазами:

— Я?

— Мне сказали, что у вас было... ну, как бы это сказать... что-то вроде ссоры.

— Кто это вам сказал? — В голосе зазвучала сталь.

— Один из группы туристов.

— Эта сучка Роско!

— Попробуйте угадать еще раз.

— А, ладно, забудьте! Мы поругались, да. Боже, уж если кто и собирался после этого покончить с собой, так это я, инспектор, — не он.

— Послушайте! Мне жаль, что приходится задавать вам вопросы в такое время...

— Но вы же хотите знать, что произошло между нами — между Тео и мной.

— Да. Да, хочу, миссис Уильямс.

— Шейла! Меня зовут Шейла! А вас?

— Морс. Все зовут меня Морсом.

— А, все одно и то же, от меня только требовали, и ничего взамен.

— Так что же было между вами и доктором Кемпом, миссис Уильямс... э... Шейла?

— Ничего, ровным счетом ничего, кроме  моей жизни! Вот и все.

— Продолжайте.

— Ах, но вы все равно ничего не поймете. Уверена, вы женаты, у вас милая жена и пара милых деток...

— Я холост.

— Ах, вот как. Тогда другое дело, согласитесь? Для мужчины это не страшно.

Она проглотила остатки кофе и сначала с ненавистью, потом с грустью обвела комнату взглядом.

— Джи и Ти?[11] — предложил Морс.

— Почему бы и нет.

Морс налил ей (и себе), и она стала рассказывать вялым, подавленным голосом, словно убитая услышанным:

— Знаете, Морс, я была один раз замужем. Вот откуда большая часть всего этого. — Она обвела комнату рукой.

— Очень приятная... комната, — проговорил Морс, заметивший, что убогий внешний вид дома создавал неверное представление о довольно элегантном интерьере, и секунду-другую задержался на мысли, можно ли то же самое сказать о самой миссис Уильямс...

— О да. У него был безупречный вкус. Потому-то он и ушел к другой, она не пила, не шокировала его своими поступками, всегда пребывала в ровном настроении, не говорила глупостей и не пугала страстностью.

— И доктор Кемп — он тоже ушел к другой женщине? — спросил Морс, безжалостно добиваясь своего.

Ее ответ смутил его:

— О нет! Он давно уже нашел ее, нашел задолго до того, как нашел меня!

— Кого это?

— Да жену, черт бы ее побрал, жену! Он не переставая смотрел на часы и говорил, что ему пора...

Из ее глаз хлынули слезы, и Морс, неуверенно подойдя к диванчику, отодвинул мишку, сел, обнял рукой за плечо, притянул к себе и дал ей хорошенько выплакаться.

— Прямо не знаю, то ли это от шока, то ли с похмелья.

— Какое же похмелье посреди ночи?

— Утра!

— Утра.

Она потерлась щекой о его лицо.

— А вы милый.

— Вам приходит в голову какая-нибудь мысль, почему доктор Кемп?..

— Мог бы покончить с собой? Нет!

— А я не сказал «покончить с собой».

— Вы хотите сказать... — На несколько секунд она отпрянула от него, от ужаса у нее округлились глаза. — Вы не можете... Вы же не хотите сказать, что его убили?

— Пока еще мы не можем утверждать с уверенностью. Но, пожалуйста, будьте со мной откровенны. Вы знаете кого-либо, кто хотел бы его убить?

— Да! Я, инспектор. И его жену в придачу!

Морс медленно снял руку с плеча миссис Уильямс.

— Послушайте, если есть какие-то вещи, которые, по вашему мнению, я должен знать...

— Вы что, в самом деле думаете, что я имею отношение к чему бы то ни было, что там случилось?

— Вчера сразу после обеда вас видели идущей вдоль Сент-Джилса в сторону северного Оксфорда. И на этот раз тоже не миссис Роско. Это был сержант Льюис.

— Я собиралась... — с расстановкой произнесла Шейла, — я шла в «Птичку-невеличку». Теперь догадайтесь вы! Догадайтесь, зачем я туда пошла?

— Вы пошли туда одна, в паб?

— Д-да, — не совсем уверенно протянула она.

— Но вы кого-то встретили там?

— Нет, но я видела кое-кого... В сторону Бенбери-роуд ехал на велосипеде Седрик. Седрик Даунс. И он меня видел. Уверена, он меня видел.

Морс молчал.

— Ведь вы верите мне, правда?

— Один из секретов раскрытия убийства состоит в том, чтобы не верить никому — то есть абсолютно, полностью и уж наверняка не в самом начале расследования.

— Но вы ведь не можете считать меня подозреваемой!

Морс улыбнулся:

— Обещаю вычеркнуть вас из списка, как только представится первая же возможность.

— Знаете, меня еще никогда не подозревали в убийстве. Большое вам спасибо, что вы это делаете так деликатно.

— И было бы очень хорошо, если бы вы ничего не говорили об этом группе. До тех пор, пока мы немного не продвинемся вперед.

— А вы пока еще недалеко ушли?

— Недалеко.

— Ну а мы-то с вами можем пойти немного дальше, Морс?

Пальцы ее левой руки теребили верхнюю  пуговицу ярко-красной блузки, и над ухом Морса разливался голос сирены:

— А как вы смотрите на то, чтобы выпить еще по маленькой, прежде чем вы уйдете?

— Я бы сказал на это «нет», моя милая девочка, ибо, если я не проявлю разумную предусмотрительность, если выпью еще, если я вообще останусь здесь, даже не выпив больше ни капли, то, возможно, предложу вам углубиться — не забудьте, у нас в полиции не принято говорить «идти дальше», мы «углубляемся», — и...

Морс неопределенно повел рукой, допил стакан, встал с диванчика и пошел к двери.

— Вы бы остались довольны!

— Вот это-то и беспокоит меня.

— Так отчего же «нет»?

Шейла осталась сидеть на диванчике, и Морс, остановившись в дверях, обернулся к ней:

— А вы не знаете?

Через несколько минут, когда он поворачивал на Бенбери-роуд, к нему стала возвращался способность мыслить более или менее рационально, и Морс задумался, всю ли правду рассказала ему свидетельница. Всего за десять минут до этого, возвращаясь в Сент-Олдейт, Льюис подумал то же самое о миссис Кемп, особенно не выходил из головы тот факт, что женщина, которая столь демонстративно показывала ненависть к мужу, при известии о его смерти пришла в такое отчаяние.

Глава двадцать пятая

Поездку на поезде я не считаю путешествием — тебя просто «пересылают» в какое-то место, и ты превращаешься в самую обыкновенную посылку.

Джон Рескин. Современные художники

В Кидлингтонском полицейском участке Морс и Льюис закончили рапорты без четверти восемь утра. Оба валились с ног от усталости, но ни тот ни другой в этом не признавались, а у одного из них к тому же раскалывалась голова, но он также не показывал виду. Утром «ягуар» стоял у дверей его дома, а ключи лежали на коврике под дверью. Но так же, как он не выдавал ни усталости, ни похмелья, так  Морс и не подумал сказать спасибо.

Во всяком случае, утром совершенно определенно наметился план действий на ближайшее время. Несомненно, самая большая проблема возникала в связи с туром, группа должна была выехать из Оксфорда в половине десятого утра, чтобы уже к обеду быть в Стратфорде-на-Эйвоне. Совершенно необходимо будет дополнительно выяснить у туристов, где они находились в промежутке времени между моментом, когда Кемп вернулся в Оксфорд, и коктейлем перед обедом, где видели всех, кроме Эдди Стрэттона. Ясно, что один из туристов не сможет показать свой экземпляр программы пребывания группы в Оксфорде, так как желтый листок, найденный в Радости Пастора, в данное время пребывал в следственной лаборатории и, возможно, даст какой-то ключ. Но, даже если на нем не обнаружится никаких отпечатков пальцев, даже если несколько туристов выбросили или потеряли свои программки, вряд ли найдется много американцев, которые пишут цифру «семь» по-европейски, перечеркивая ее в середине! Затем нужно разобраться с Седриком Даунсом. Ему придется доказать свое алиби и дать достаточно убедительное объяснение, зачем и в какое время он уходил из «Рэндольфа».

К тому же есть надежда, что Макс сумеет более или менее определенно предположить  причину смерти, возможно даже (если только он решится), что врач в кои-то веки отбросит осторожность и позволит себе выдвинуть гипотетически приблизительное время происшествия.

Часом позже за рулем машины, в которой они с Морсом ехали в центр Оксфорда, Льюис испытывал необычное удовлетворение. Ничто не доставляло ему такого удовольствия, как наблюдать за Морсом, когда он приступает к разгадке таинственного происшествия, — это походило на то, как шеф разделывается с дьявольски закрученным кроссвордом (Льюису часто доводилось видеть это): вот перед ним девственно чистые клеточки, и он почти мгновенно вписывает слова в большинство из них, а потом Льюиса, хотя не слишком часто, озаряет очевидный ответ на самый простой вопрос, именно тот, перед которым спасовал Морс. Льюис не мог сказать, конечно, получится ли это у него в  данном деле. Тем не менее он уже решил один, так сказать, «блиц-кроссворд» и теперь докладывал Морсу о том, что удалось выяснить.

Первая часть дня Кемпа выглядела, вероятно, следующим образом:

Из дома вышел очень рано, чтобы съездить на поезде к издателю, такси отъехало от дома в 7.20 утра, почти наверняка чтобы он успел к поезду 7.59, прибывающему на Паддингтонский вокзал в 9.03. По всей видимости, предполагался недолгий визит, потому что он, вероятно, намеревался встретиться с туристами, как и обещал, в обед в «Рэндольфе», а затем еще раз после обеда. Весьма вероятно, что он намеревался успеть на поезд, прибывающий в Оксфорд в 12.30.

— Ты навел справки в «Бритиш Рейлроудс»? [12]

— Нет необходимости. — Льюис сунул руку в нагрудный карман и подал Морсу расписание поездов Оксфорд—Лондон, Лондон—Оксфорд, но Морс просто пробежал его глазами, не выказав особенного интереса.

— Ты знаешь, Льюис, что до девяти часов утра железнодорожный билет третьего класса...

— Второго класса, сэр!

— ...стоит почти в семь раз — в семь раз! — дороже, чем автобусный от Глочестер-Грин до Виктории?

— В общем-то, в пять раз. Автобус...

— Мы, Льюис, должны дотировать общественный транспорт!

— Политик вы, сэр, а не я.

— Помнишь Кена Ливингстона? Он дал дотации подземке, и все ездили на метро.

— А потом его выкинули.

— Знаешь, как читается анаграмма из его имени?

— Скажите!

— Ленин — кинг. [13]

— Теперь бы его не выбрали королем.

— Я подумал, что тебе это может быть интересно, вот и все.

— Извините, сэр.

— Почему ты едешь так медленно?

— Я взял за правило никогда не ездить в городе быстрее сорока пяти миль.

Морс промолчал, и через две минуты Льюис подрулил к входу в «Рэндольф».

— Вы не забыли про Ашендена, сэр? Я имею в виду, что он разговаривал с Кемпом по телефону и что он не осматривал Магдалена.

— Я не забыл про мистера Ашендена, — тихо проговорил Морс и открыл дверцу машины. — Я тоже попрошу его кое-что организовать для меня, прямо сейчас. Я уверен, что все эти туристы — почти все туристы — невинны, как твоя благоверная...

— Но один из них пишет семерку по-особенному, так?

— Она не такая уж особенная. Для тех, кто живет на континенте, странной кажется наша семерка.

— А как мы выясним, кто это писал?

Морс снизошел до легкой ухмылки:

— Какого числа начался тур?

Глава двадцать шестая

Берешь ли ты эту женщину в жены, чтобы жить с ней по закону Божию в святом лоне брака? Будешь ли ты любить ее, заботиться о ней, уважать и не оставлять в болезни и здоровье и, забыв всех других, оставаться верным только ей одной до последних ваших дней?

Книга повседневных молитв. Церемония бракосочетания

В 9.30 с чем-то Морс сидел с Льюисом, Ашенденом, Шейлой Уильямс и управляющим «Рэндольфа» (теперь уже посвященным в курс дела) в салоне на втором этаже, где совсем недавно, с любезного предложения управляющего, располагались полицейские чины. Никем по прерываемый, быстро, негромким голосом Морс проговорил:

— У меня нет ни малейшего желания задерживать туристов ни на одну минуту дольше необходимого, мистер Ашенден, но я попросил бы вас оказать мне известную помощь в этом деле. Точно так же, сэр, — обращаясь к управляющему, — я был бы весьма признателен, если бы вы сделали одну или две вещи — какие, скажу через несколько минут. Миссис Уильямс, я... мы, сержант Льюис и я, будем вам благодарны, если и вы поможете нам.

Затем Морс изложил задуманную им стратегию.

Группа, которая по программе должна была выехать из «Рэндольфа» в 9.30, теперь не может этого сделать раньше, чем после легкого обеда, если этот обед возможно организовать, то есть если с этим справится кухонный персонал (управляющий кивнул). Мы сейчас соберем всех туристов (Ашенден  почувствовал, как на него неподвижно смотрит пара немигающих глаз), соберем их где-нибудь в отеле (управляющий еще раз кивнул — салон «Сент-Джон» не занят), и Морс сам обратится к группе и сообщит ей ровно столько, сколько сочтет необходимым, полагая, признался он, что слухи за это время уже утратили свою будоражащую силу и что большая часть туристов уже составила себе представление о случившемся. Полиции очень помогло бы, если бы после этого собрания туристов заняли на все оставшееся утро. И если бы миссис Уильямс — кстати, Морс очень ей благодарен за согласие присоединиться к ним сегодня, которое она дала ему по телефону! — если миссис Уильямс смогла бы придумать какое-нибудь развлечение... какую-нибудь беседу, какую-нибудь прогулку. Да, это было бы превосходно.

Так вот! За очень короткое время предстоит сделать очень и очень много, они согласны?

Ашенден тут же убежал, ему предстояло собрать свое стадо, сообщить водителю автобуса, что отъезд откладывается, позвонить в Брутон-Касл и отменить специально организованную для группы экскурсию, которую обычно в это время года не проводят, уведомить гостиницу в Стратфорде об отказе от тридцати обедов, заказанных на час дня, и, наконец, успокоить приглашенного из Королевской шекспировской компании лектора, что полагающийся гонорар ей все равно будет выплачен.

Следующим вышел управляющий, пообещав, что его секретарша очень быстро размножит тридцать копий короткого вопросника, тут же набросанного Морсом:

а) Фамилия, имя ...

б) Домашний адрес...

в) Местонахождение между 15 — 18.30 дня в пятницу 2 ноября ...

г) Имя туриста из группы, могущего подтвердить сведения, указанные в пункте (в)...

д) Дата приезда в Соединенное Королевство...

с) Подпись... ...Дата

Однако Шейла Уильямс оказалась менее готовой оказать требуемую помощь, чем ее коллеги:

— Я охотно согласилась прийти сюда, инспектор, вы это знаете. Но я специалист только по средневековым рукописям, и, честно говоря, немногие из этой компании приходят в экстаз по поводу их, так ведь? Я могла бы — я смогу, учитывая безвыходное положение, прогуляться с ними по этим населенным руинам и попытаюсь вспомнить какие-нибудь байки, но, как и доктор Джонсон в свое время, я должна признаться в своей полной некомпетентности и невежестве, инспектор, невежестве чистейшей воды.

Здесь в разговор вмешался Льюис:

— А что, если спровадить их в какой-нибудь тур по городу, знаете, есть такие, на автобусах?

Морс кивнул.

— Или, — с энтузиазмом продолжал ободренный Льюис, «Оксфордская история» — чудесно, лучше не придумаешь!

— Они вчера ходили туда — большинство из них, — разочаровала его Шейла.

— А нельзя ли их просто попросить оставаться в своих комнатах и посмотреть телевизор? — сказал Морс, но тут же взял свое предложение назад — Нет! Будут  приезжать новые люди...

— Они могли бы просто пройтись по Оксфорду, правда, сэр? Я имею в виду, что здесь столько интересных мест.

— Боже мой, Льюис! Я же предлагал это с самого начала. Ты что, забыл?

— А что, если Седрик, инспектор? Я совершенно уверена, он сегодня утром свободен, и он поразительно интересный человек, если только разойдется.

— Он может провести беседу вроде той, которую должен был вчера провести доктор Кемп?

— Ну, в общем, не совсем то. Но он настоящий человек Ренессанса, если вы понимаете, что я хочу сказать. Единственно, он терпеть не может современной архитектуры.

— Отлично! Так и сделаем. Вы не смогли бы позвонить этому своему приятелю-энциклопедисту, миссис Уильямс?

— На него произведет больше впечатления, если позвоните вы, инспектор. И... возможно, он еще не знает о...

— Если только не он убил Кемпа, — негромко перебил ее Морс.

Седрик Даунс уже минут пять висел на телефоне, безнадежно пытаясь дозвониться до железнодорожной справочной, чтобы узнать расписание поездов на Лондон на сегодня, и не имел ни малейшего представления о том, какое бешеное нетерпение испытывал человек, пытавшийся дозвониться до него, человек, ругательски ругавший Британскую службу телекоммуникаций и проклинавший последними словами все мироздание в целом.

— Алло! Это железнодорожная справочная? — Судя по голосу, это наверняка была миссис Даунс.

— Что? — ответил Морс.

— О, прошу прощения. Это мой муж не мог дозвониться до железнодорожной справочной и позвонил телефонистке, дежурной, и я думала...

Ясно было, что миссис Даунс плохо представляла себе, что она думает. Но она произнесла эти слова с такой милой растерянностью, что Морс не мог не заговорить, как он сам считал, с некоторой долей очарования:

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Я пытался набрать ваш номер... миссис Даунс, правильно?

— Да, я миссис Даунс. Чем могу служить?

— Если можно. Это главный инспектор Морс.

— О!

— Послушайте, я поговорил бы с вами с большим удовольствием, чем...

— Да-а?

Голос, как и до этого, звучал чуть-чуть беспомощно, но теперь еще и беззащитно. Морсу это понравилось.

— ... но ваш муж дома?

— А! Вам нужен Седрик? Минуточку.

Наверное, подумал Морс, прикрыла рукой трубку или сам Даунс молча стоял рядом (зачем?), потому что не слышно было, чтобы миссис Даунс позвала его, но в трубке сразу зазвучал мужской голос:

— Инспектор? Это Седрик Даунс. Чем могу служить?

— У нас тут небольшой кризис с американским туром. Я говорю из «Рэндольфа», между прочим. Печальная новость...

— Знаю. — Голос звучал вяло и безразлично.— Умер Тео. Я уже знаю.

— Не могли бы вы сказать, откуда вы это знаете?

— Часа два назад звонил Ашенден.

— А, ясно! — В общем, нельзя было сказать, что Морс недоволен тем, что Ашенден всем звонит об этом. — Я звоню вам, сэр, чтобы спросить, не могли бы вы приехать сегодня утром в «Рэндольф».

— Сейчас? Ну... э... э... Могу, у меня занято время после ленча, насколько помнится.

— Если бы у вас это получилось, я был бы вам очень признателен, сэр. У нас дел совершенно невпроворот.

— Конечно.

— Если бы вы смогли...

— Еще раз пройтись с ними по Оксфорду?

— Может быть, другим маршрутом?

— Или я мог бы договориться, чтобы для нас несколько раньше открыли Музей Оксфордского университета, знаете, инспектор, птица дронт и Дарвин, динозавры.

— Прекрасная мысль!

— Рад быть полезным, честное слово. Все это страшно, ужасно, правда? Ну, в отношении Тео.

— Вы позвоните в музей, сэр?

— Сейчас же. Я знаком с одним человеком, все еще пытающимся классифицировать нескольких крабов из Южной Америки, которых Дарвин оставил музею. Потрясающие вещи, эти крабы, знаете ли.

— Ну, еще бы! — промолвил Морс. — Очень вам благодарен, сэр.

— Но так или иначе, я заскочу в «Рэндольф», так что скоро увидимся.

— Э, пока вы не повесили трубку, сэр...

— Да?

— Было бы неправильно не предупредить вас, что всем здесь мы будем задавать вопросы о том, что они делали вчера после обеда.

— Это ваш долг, инспектор.

— И вам тоже.

— Мне?

— Я спрошу вас, куда вы ехали на велосипеде вдоль Сэнт-Джилса в направлении северного Оксфорда. Это было после обеда, вчера. Так что не можете ли вы сказать об этом сразу, сейчас? Это, конечно, простая формальность.

— А что, на все вопросы будет так просто ответить?

— Так куда вы ехали, сэр?

— Я ехал домой, чтобы взять новый слуховой аппарат. Я почти всегда ношу с собой запасной, но вчера не захватил. Во время обеда тот, что был у меня, стал плохо работать, и я вдруг понял, что не дотяну до вечера...

— А ведь вы не так плохо слышите, сэр, разве не так? Незаметно, чтобы вы испытывали какие-нибудь трудности, разговаривая сейчас со мной.

— Ну, что вы, просто мне удивительно повезло. Моя дорогая женушка, Люси, купила мне специальный аппарат, приставку к телефону, подарила мне ее на последний день рождения, хорошая моя.

Что-то шевельнулось в голове Морса, и он постарался протянуть разговор:

— Похоже, вы очень любите жену, сэр?

— Больше всего на свете. Вас это удивляет?

— И ради нее вы пойдете на все, на все, только бы сохранить ее?

Ответ прозвучал неожиданно резко и очень странно, но не похоже было, чтобы он смутил Даунса:

— Да! Конечно.

— В том числе на убийство Кемпа?

На другом конце провода не раздалось ни маниакального смеха, ни жалких протестов, ни угрозы адвокатом. Даунс произнес просто и без обиняков:

— О да, в том числе и на это, инспектор.

На миг Морс даже растерялся и закончил бы разговор, быстро закруглившись, только не успел, потому что Даунс еще не договорил до конца:

— Это Шейла... Я знаю, кто видел меня вчера днем. И нисколько не виню ее за то, что она рассказала вам. Если произошло убийство, мы все обязаны сообщить обо всем, что может иметь отношение к делу, какой бы это ни казалось мелочью. Так что могу сообщить вам тоже сразу. Когда я проезжал вдоль Сент-Джилса вчера после обеда, то обогнал одного из членов группы, шагавшего в сторону северного Оксфорда. Вы хотите знать, кто это был, инспектор?

Глава двадцать седьмая

Весьма грустно сознавать, что многие низкие, грязные подозрения оказываются небезосновательными.

Эдгар Уотсон Хау. Размышления о здравом смысле

Насколько видел Льюис, беседу Морса с туристами нельзя было бы отнести к самым впечатляющим действиям шефа. Он сообщил слушателям о смерти — просто «смерти» — доктора Кемпа, объяснил, что в интересах установления... э... общей картины необходимо, чтобы все заполнили небольшой вопросник (который им раздадут), подписали его и поставили дату, а потом вручили сержанту Льюису, что отъезд автобуса будет отложен, возможно, где-то до конца дня, обед любезно организован администрацией «Рэндольфа», что мистер Седрик Даунс вызвался утром устроить для них что-нибудь, примерно от 10.45 до 12.15, что (как считает Морс) активность лучшее лекарство от превратностей судьбы и он надеется, что вся группа воспользуется любезным предложением мистера Даунса, а если они попытаются вспомнить события предыдущего дня, то не придет ли им на память что-нибудь, пусть даже на первый взгляд несущественное, но необычное, удивительное, несвойственное кому-нибудь или чему-нибудь — видите ли, именно такого рода вещи часто оказываются решающими для раскрытия уголовных преступлений. А здесь, как это ни печально, речь идет более чем об одном преступлении, не только о краже драгоценностей, но и двух убийствах: человека, который должен был подарить эти драгоценности Эшмолеану, и того, кто должен был официально принять этот подарок.

Закончив свое обращение, Морс остро почувствовал, что в косвенно высказанном им предположении содержится не просто частица истины, а наверняка сама истина: между событиями, которые с такой стремительностью разворачиваются вокруг Волверкотского Языка, должна существовать какая-то связь. Больше того, наверняка эту связь нужно искать внутри группы американских туристов плюс их лекторов и гида, именно среди них находится преступник. А через пятнадцать минут, когда были собраны все заполненные вопросники, появилась очень основательная причина предположить, что Морс может быть прав, так как трое — Эдди Стрэттон, Говард Браун и Джон Ашенден пока не смогли дать удовлетворительного объяснения относительно того, где они лично находились в интересующий следствие промежуток времени предыдущего дня, когда первоначальные группы, а точнее три, были несколько перестроены (после звонка Кемпа) и когда любому, хотевшему по какой-то причине отсутствовать, представилась удивительно удобная возможность сделать это. И проверить, кто, когда и что делал, оказалось бы таким же трудным делом, как провести перекличку после Дюнкерка.

Морсу же информация, собранная по крупицам из вопросников, принесла чувство удовлетворения, и, когда в 10.50 утра Седрик Даунс направился от «Рэндольфа» в сторону Саут-Парк-роуд и к университетскому музею, а с ним все (кроме мистера Эдди Стрэттона) члены группы, Морс был до некоторой степени доволен собой. Особенно интересен был тот факт, что один из двоих явно затруднившихся с заполнением пункта (в) вопросника, Говард Браун (Морс не мог понять, почему его жена не захотела прикрыть его), проставил в графе «Дата приезда» 27 октября — или, точнее, .

Морс помнил и о единственном человеке, не присутствовавшем на собрании, человеке, который все еще лежал в постели со страшной головной болью и едва притронулся к поданному в номер завтраку. Он лежал в номере 201, куда проводила его Ширли Браун, когда он ввалился, после так и необъясненного отсутствия, в «Рэндольф» накануне вечером.

Но в данный момент самый большой интерес Морса приковывал к себе Ашенден. Ашенден! Человек, которого, по словам Седрика Даунса, он обогнал на велосипеде, человек, солгавший о Магдалене, о том, что ходил туда, человек, который, как и Говард Браун (а возможно, и Эдди Стрэттон), не сумел представить хотя бы одного свидетеля, подтвердившего бы его местонахождение в послеобеденное время предыдущего дня.

Трое. До чего же просто оказалось немедленно выявить троих подозреваемых в убийстве Теодора Кемпа.

Не слишком ли просто?

Глава двадцать восьмая

И я когда-то к магам и святым

Ходил, познанья жаждою томим,

Я им внимал, но уходил всегда

Чрез ту же дверь, как и являлся к ним.

Эдуард Фицджеральд.

Рубайат Омара Хайяма (Перевод О. Румера)

— Как настроение, Морс?

— Оптимистичное.

— О! — Можно было подумать, будто Макс был разочарован ответом, когда снова повернулся к своей вызывающей у других людей отвращение работе.

В то утро любой человек со стороны поразился бы контрасту между этими двумя людьми. Полноватый горбун-врач, человек осторожный, но в то же время веселый и жизнерадостный, —  и Морс, заметно уставший, плохо выбритый электрической бритвой, давно уже перевалившей пик надежности, и все же откуда-то изнутри светящийся добрыми чувствами.

— Здесь обширная гематома, — Макс показал на левый висок Кемпа, — но главный удар, — он повернул голову на себя и ласково провел рукой по разбитому черепу, — пришелся сюда.

К горлу подступила горечь, Морс постарался проглотить ее, врач понял его и снова натянул на голову трупа простыню.

— Немного грязновато, верно? И вытекло много крови. Тому, кто убил его, пришлось отмывать целое ведро крови.

— Значит, он был убит?

— Что? Ах ты, черт побери! Сказал немного лишнего, а?

— Но его убили, ведь убили же?

— А это уже твоя работа, не моя.

— Который из ударов был смертельным?

— При таком-то тоненьком, как бумага, черепе? Любой мог быть смертельным. Легонько стукнуть в нужное место...

— Возможно, удар по голове сзади, Макс?

— Ну, да, конечно, могло быть и так.

— Или?..

— Да. Могли трахнуть в висок и убить.

— Кто-то мог его ударить, а потом он мог упасть и стукнуться о каминную решетку, дверную ручку, спинку кровати...

— Или о край тротуара или камень, если он был на улице.

— Но ты не считаешь, что это произошло на улице?

— Это уже не моя епархия...

— Не мог ли он получить повреждения, находясь в воде?

— Как сказать...

— И к тому же на нем ничего не было надето, верно?

— Ты это хорошо подметил, Морс. И у меня еще кое-что...

Макс открыл теперь торс Кемпа и на несколько дюймов поднял тело над столом. Сзади по правому плечу тянулась царапина длиной пять-шесть дюймов — легкая, довольно поверхностная царапина, как казалось на первый взгляд, но нанесенная, вероятно, совсем недавно.

— Чем могло его оцарапать, Макс?

—  А я почем знаю, дорогой мой мальчик.

— Подумай!

— Каким-то орудием.

— Не очень тупым.

— Я бы сказал, острым орудием, Морс.

— Поразительно!

— Довольно острым, сказал  бы я.

— Нанесена, когда он, как Офелия, плыл по воле волн?

— О, я не могу этого утверждать.

— Не могло ли это случиться до того, как его убили? Когда он еще был в рубашке?

— О! Вот это вопрос, свидетельствующий об интеллекте!

Оба внимательно посмотрели на небольшую ранку, протянувшуюся по диагонали от шеи сзади к подмышке.

— Могло так быть, Макс?

— Думаю, что нет.

— В таком случае он был убит голым?

— Я бы не стал делать таких далеко идущих выводов. Во всяком случае, он мог оцарапаться о любую корягу.

— Какие еще есть возможные варианты?

— Ранение неглубокое, даже, я бы сказал, поверхностное, он, наверное, был одет в наброшенную на плечи тогу.

Морс закрыл глаза и отвернулся от тела.

— Тога, застегнутая Волверкотским Языком, как пить дать.

— О нет! Могу заверить тебя в одном: на нем этой штуки не было.

— Ты... Не хочешь же ты сказать...

— И он его не проглотил.

— И он не пошел ко дну.

— Нет. Он не утонул, в легких никаких следов грязи, которая попадает туда, когда человек пытается дышать, захлебываясь. Кстати, он умел плавать?

— Не знаю. Я еще не встречался с его женой.

Патологоанатом вдруг отбросил свою обычную насмешливость и посмотрел в глаза Морсу.

— Я понимаю, старина, что у тебя сейчас забот полон рот. Но на твоем месте я бы поспешил встретиться с ней.

— Ты прав, — согласился Морс. — Только скажи мне, пожалуйста, не думаешь ли ты, что он был голым в момент убийства? Это все, что я хочу знать.

— Я же сказал тебе: не знаю.

— Не так уж и много причин, по которым люди оказываются голыми, согласен?

— Чего не знаю, того не знаю. Ну, принимая ванну, взвешиваясь на весах, загорая в Испании, так мне говорили.

— Занимаясь сексом, — медленно проговорил Морс. — Похоже не столько на корягу, сколько на женский ноготь.

— Это менее вероятно, так мне кажется.

— Но ты иногда ошибаешься.

— Не так часто, как ты, Морс.

— Посмотрим.

Макс ухмыльнулся:

— Я рад, по крайней мере, что это ты вспомнил про секс. А то мне начало казаться, что ты совсем забыл про него.

— Нет, ну что ты. Об этом не может быть и речи, Макс. Во всяком случае, пока.

Глава двадцать девятая

В наше время стало ужасно много пьяниц. Меня нисколько не удивит, если в один прекрасный день и сам станешь таким.

Мартин Амис. Другие люди

Если не считать его бывшей жены, мистер Эдуард Стрэттон был единственным членом первоначальной группы, который не слышал в то утро обращения Морса. Хотя нестерпимо болела голова, он достаточно протрезвел, чтобы позвонить и потребовать себе в номер завтрак.

Эдуард Стрэттон всегда интересовался машинами, или «рабочими частями», как он любил называть вещи. Учась в средней школе, он перешел от моделей самолетов времен Первой мировой войны к моделям железных дорог, и его мозг и руки лучше всего управлялись со сборкой поршней, клапанов, колес, их подгонкой, смазкой. Он не женился, с головой уйдя в созданный им небольшой бизнес в сфере специализированных сельскохозяйственных машин, который в 1975 году вылетел в трубу. После затянувшегося периода депрессии и недолгого времени, затраченного на учебу, он взялся за новое дело, также требующее проворства рук: он стал гробовщиком. Знает ли кто-нибудь о другой такой странной перемене профессии? Но Стрэттон быстро поднаторел в этом ремесле, порой отвратительном ремесле, и однажды, готовя старца-филантропа к обитому шелком месту последнего упокоения, он встретился с женой усопшего, безутешной вдовой по имени Лаура. А через год женился на ней. Или, вернее будет сказать, она женила его на себе. Для нее это был брак по расчету, точнее, из соображений удобства, ничего более. Может быть, и для него тоже? Он полагал, что у нее есть деньги, все полагали, что она при деньгах. Но он никогда не знал этого наверняка и не знал даже сейчас.

В это позднее субботнее утро он сидел на неубранной кровати, зажав голову руками, и думал только о Волверкотском Языке. Эта штука была застрахована, это он знал точно, и притом очень хорошо застрахована. Разве могло быть иначе? Но вот на случай каких обстоятельств, на каких условиях, Стрэттон не имел ни малейшего представления. Зачем нужно было Ширли Браун заговорить об этом, когда она на минутку заскочила к нему этим утром и посеяла у него семена сомнения? Будет ли иметь значение, если утверждать, что Лаура умерла до того, как украли Язык? Не отойдут ли при этом деньги к Эшмолеану? Но этого никогда не докажешь, а если она умерла после того, как его украли, тогда ее деньги определенно должны быть отнесены к ее состоянию, разве не так? Стрэттон покачал гудящей головой. Он никак не мог понять ситуацию, и чем больше думал, тем туманнее она становилась. Но если он сумеет убедить полицию поверить, что это было после... потому что это будет означать, что вещь была еще в ее владении, когда она умерла... не будет ли это?..

Ох!

Стрэттон встал с кровати и прошел в ванную. Он макал свою страдающую голову в умывальник, наполненный холодной водой, когда услышал громкий стук в дверь. Через несколько секунд он впустил в номер главного инспектора Морса и сержанта Льюиса.

Первый из них сразу же распознал симптомы гигантского похмелья и незамедлительно оказал первую помощь, вынув из кармана две таблетки «Алка-Зельцер», которые, по-видимому, были непременным предметом его экипировки.

И Стрэттон почти мгновенно заговорил, и остановить его было невозможно.

Наверное, они посчитали его таким бесчувственным — взял и убежал, да еще на следующий день после... Но он увидел рекламный плакат выставки «Оксфордская почта», открытой в Дидкоте, и не смог устоять. Он поехал на выставку и обошел все локомотивные депо, сказал Эдди Стрэттон, и долго с любовью разглядывал старые паровозы. Там он видел школьников и людей средних лет, которые тщательно записывали в блокноты цифры, номера и устройство колес. («Все они были абсолютно в своем уме, инспектор!») А потом он с трепетом увидел подлинный «Летающий шотландец». («Всю жизнь мечтал об этом!») Он пробыл там дольше, чем рассчитывал, и, когда наконец оторвался от «Корнуоллской ривьеры» и «Торби-экспресса» и вернулся на станцию Дидкот-Парксвей, то было уже пять часов, и он сел в поезд на Оксфорд, а приехав туда, э... немного посидел в станционном буфете. Оттуда тронулся пешком к «Рэндольфу», но по дороге почувствовал, что просто не может видеть физиономии своих сверх меры внимательных к нему соотечественников, взял и зашел в паб, а там выпил пинты две пива.

— Пабы были открыты, так вы говорите, мистер Стрэттон? — спросил Льюис.

Но ответил ему Морс:

— Если хочешь, Льюис, то могу назвать тебе вместе с адресами три паба, которые открыты весь день. Пожалуйста, продолжайте, мистер Стрэттон.

Так вот, около половины седьмого он зашел в ресторан на Сент-Джилсе, «Браунс», съел недурной стейк с бутылкой красного, в половине девятого вышел из ресторана и пошел к «Рэндольфу» и у самого Тейлориана встретил миссис Шейлу Уильямс, она направлялась к стоянке такси. Они постояли, поговорили, оба были немного навеселе, и она пригласила его к себе в северный Оксфорд на последним стакан на сон грядущий.

Вот и все.

Американец, крепкого телосложения, с грубыми чертами лица, говорил непринужденно и просто. Наблюдая за ним и слушая его, Морс подумал, что с удовольствием посидел бы с этим человеком за кружкой пива. Тем не менее Морс считал, что всегда неплохо задать несколько вопросов, не вытекающих из хода беседы. Так он и сделал на этот раз.

— Говорите, вы выпили на вокзале в Оксфорде?

—  Да.

— На какой это было платформе?

— Хм, на той же стороне, к какой подошел поезд, клянусь!

— И у них продавали алкогольные напитки?

— Да, конечно. Я взял банку, нет, две. Дорого, скажу вам, ужасно.

Льюис нахмурился и поднял брови, потом посмотрел на шефа:

— Боюсь, что-то не то, сэр. Мистер Стрэттон не мог получить пива на Оксфордском вокзале, во всяком случае, вчера. Там вчера висело большое объявление «Напитков нет» или что-то в этом  роде по поводу модернизации.

— В связи с модернизацией, Льюис.

— Представления не имею, что есть разница.

— Ну и не нужно. Просто скажи «из-за», и ты всегда скажешь правильно.

— Короче, как я сказал, буфет был закрыт.

— Интересный момент! — заметил Морс, внезапно поворачиваясь к Стрэттону, который чувствовал себя явно не в своей тарелке, — Значит, если вы не оставались на станции между половиной шестого и половиной седьмого, так где же вы были, сэр?

Стрэттон глубоко вздохнул, и видно было, что он задумался над положением, в котором очутился. Затем он еще раз вздохнул и, разжав кулаки, сконфуженно развел руками.

— Ваш сержант прав, инспектор. Я спросил чего-нибудь выпить, все равно чего. Но, как он говорит, они все там переделывают. Но я все-таки там остался. И оставался там минут тридцать, а может, и больше. Купил «Геральд трибюн» и читал, сидя на красном стуле, которые там стоят.

— Не холодновато было, а?

Стрэттон промолчал.

— Там был кто-то, кого вам не хотелось бы встретить? — предположил Морс.

— Да нет, мне не хотелось уходить со станции. Может быть, мне... э... было как-то не по себе, не хотелось встретить кого-нибудь, кто... кто ждет автобуса или такси.

— В поезде вы заметили кого-то из вашей группы, это вы хотите сказать? Кого-то, кто оказался сидящим напротив вас в купе, когда вы сели в поезд в Дидкоте?

Стрэттон кивнул:

— Он не садился в Дидкоте. Наверное, ехал от Рединга, как мне кажется...

— Или Паддингтона, — тихо добавил Морс.

— Да, от Паддингтона.

Морс посмотрел на Льюиса. Паддингтон начинал вырисовываться несколько существеннее, во всяком случае сделался крупнее: на Паддингтоне стоял Кемп, когда звонил накануне днем в «Рэндольф». Не будет в таком случае натяжкой предположить, что Стрэттон видел Кемпа около пяти часов, так он сказал?

— Вы понимаете, что должны назвать мне его? — мягко произнес Морс.

— Это был Фил Олдрич, — тихо ответил Стрэттон, растерянно  пытаясь перехватить взгляды полицейских, так, словно он совершил предательство.

Уф!

— Позвольте, сэр, задать вам еще  один вопрос. Вы что-нибудь выигрываете от смерти жены?

— Надеюсь, что да, — почти со злобой выдохнул Стрэттон. — Видите ли, я сейчас сижу на мели и, сказать вам по правде, совершенно не отказался бы от каких-нибудь страховых, которые могли бы мне подкинуть.

— Вы честный человек, мистер Стрэттон!

— Не всегда, инспектор!

Морс улыбнулся про себя и пошел к двери, Стрэттон вслед ему сказал:

— Могу ли я попросить вас об одолжении?

— Давайте!

— Не оставили бы вы мне еще парочку этих «Алка-Зельцеров»?

Глава тридцатая

В нашу эру, когда мир висит на волоске или когда неверно понятое слово может вызвать такое же бедствие, как внезапный бездумный акт, точная коммуникация приобретает, как никогда, огромную важность.

Джеймс Турбер. Фонари и копья

Великолепные напольные часы пробили три четверти часа (10.45), когда Морс с Льюисом сидели рядышком на диванчике в салоне «Ланкастер». И пили кофе.

— Что-то многовато у нас подозреваемых, вам не кажется, сэр?

— М-м-м. А тебе не кажется, что у нас многовато фактов и очень мало анализа? Ну ладно, как только откроется бар, я буду в порядке.

— А он открыт, открыт с половины десятого.

— Так чего же мы пьем это пойло?

— Кофе стимулирует мозг.

Но Морс погрузился в изучение расписания поездов Паддингтон—Оксфорд, которое Льюис принес ему от портье, и кивал собственным мыслям, заметив, что поезд из Паддингтона в 13.30 прибывает в Оксфорд в 14.57, как и утверждал Кемп. Значит, если Кемп по какой-то причине задержался дольше, чем предполагал... значительно дольше, чем предполагал... Да, любопытно! Поезд, в который сел Стрэттон, как он сказал, должен был отправиться от Паддингтона в 16.20, прибыть в Дидкот в 17.10 и в Оксфорд — в 17.29. Несколько секунд Морс смотрел на огромные ионические колонны Эшмолеана, высившиеся по другую строну улицы... Во сколько Кемп уехал с Паддингтонского вокзала? Ибо он должен был уехать оттуда после того, как позвонил в «Рэндольф», что задерживается.

А что, если?..

— Знаете, сэр, я сидел и думал про телефонный звонок. Что, если...

Морс с улыбкой глянул на своего сержанта:

— Большие головы у нас с тобой, Льюис!

— Вы и вправду думаете, что, возможно, звонил не Кемп?

— Да, я так думаю. И это дает нам совершенно новый подход к проблеме времени, правильно? Ты же знаешь, даже если Макс страшно захочет, от него не будет слишком много проку, когда он думает, что не может. И совершенно правильно. Он ученый. Но если мы сможем сузить временные рамки или, скорее, расширить...

На какое-то время он ушел в свои мысли. Потом, резко отодвинув от себя недопитый кофе, встал и отдал Льюису приказание:

— Иди и найди мне Ашендена. Я буду в баре.

— А вот и мы! — произнес Джон Ашенден.

Это было двадцатью минусами позже, и Морс решил (настоял), что его временный штаб должен быть перенесен из салона «Ланкастер» в более постоянное место, а именно в боковой зал «Чаптерс-бара». В течение нескольких минут он дотошно допрашивал Ашендена о телефонном разговоре с Кемпом и попросил его изложить все в письменном виде, как можно подробнее, насколько он помнит содержание. А теперь Ашенден сидел, откинувшись в кресле, скрестив длинные ноги, и, чуть прищурившись, наблюдал за тем, как Морс, взяв у него листок, принялся читать восстановленный разговор:

К. Я задерживаюсь на Паддингтоне, Джон.

А. Да вы что? Что случились?

К. Опоздал на поезд, но сяду на поезд в 13.30 и буду с вами в четверть четвертого, самое позднее. Извините, что подвел вас. Очень жаль, да еще пропустил хорошее шерри и ленч. Ради Бога, извините, извините, извините, Джон!

А. Ну, что вы, на этом мир не кончается, во всяком случае, не совсем! Я сделаю все возможное, чтобы сгладить это, и, конечно, поставлю вашу группу в известность. Проблема в том, что я изменил время на без четверти три.

К. Я страшный зануда, это я знаю.

А. Бывает хуже. Заказать вам такси со станции?

К. А стоит ли?

А. Отыграем десять минут.

К. Ладно. Буду к трем.

А. Я позвоню в службу такси, если у вокзала не окажется машины.

К. Большое спасибо.

А. Постарайтесь не пропустить следующий!

К. Не беспокойтесь. Да, прежде чем положу трубку, не могу ли я перекинуться парой слов с Седриком, если он рядом?

А. Он здесь. Сейчас позову, не вешайте трубку!

— Довольно неплохо пишете, — одобрил Морс, прочитав листочек во второй раз и не сделав ни одного замечания по поводу грамматических ляпсусов. —  Вы должны попробовать сочинять книги, только не ленитесь.

— Излагать факты, инспектор, — это не книги писать. Можете спросить эту проныру Роско, если не верите мне! Она сидела рядом с телефоном, а она ничего не пропускает.

Морс улыбнулся этому простенькому трюку оппонента. Но при этом чувствовал, что те несколько минут, что прошли после того, как Ашенден закончил разговор с Кемпом, вполне могут оказаться самыми важными в цепи событий, которые в конечном итоге закончились убийством. Он продолжал задавать вопросы Ашендену:

— Значит, вы крикнули мистеру Даунсу, чтобы он подошел к телефону?

— Я подошел к мистеру Даунсу.

— Но он не захотел разговаривать с доктором Кемпом?

— Этого я не знаю. У него барахлил слуховой аппарат. То и дело начинал свистеть.

— А он не может слышать без него?

— Не знаю. Возможно, нет. Я помню, слышно было очень плохо, приходилось крепко прижимать трубку.

Морс посмотрел на Льюиса, у того чуть-чуть самодовольно приподнялись брови.

— А вы не могли только думать, что это доктор Кемп, сэр? — продолжал Морс.

Но Ашенден решительно покачал головой:

— Нет! Я на девяносто девять процентов уверен, что это был он.

— А Шейла, миссис Уильямс, она разговаривала с ним тогда?

— Да. Но вы очень точно выразились, инспектор. Она говорила с ним. Но когда она заговорила, он повесил трубку. Так что он практически не разговаривал с ней, во всяком случае, так она сказала мне.

— О!

— Пока что у нас есть только его слова об этом, — проговорил Льюис после того, как Ашенден удалился. — Как мы с вами говорили, сэр, если это не был Кемп, тогда у нас имелись бы совсем другие временные рамки, правильно? Целая куча алиби, которые не стоят ни гроша.

Морс задумчиво кивнул:

— Да, согласен. Если Кемп был уже мертв в половине первого...

— А ведь был еще кто-то, кто слышал его, сэр.

— Неужели?

— Женщина на коммутаторе, которая приняла звонок.

— Она не узнала бы его голос, Льюис! Каждый день у нее тысячи звонков...

— Да если бы у нее была хотя бы сотня, можно было бы сказать, что она трудится, как пчелка, сэр!

— Давай ее сюда!

Селия Фримен оказалась куда полезнее, чем даже могли желать Морс с Льюисом. Особенно Морс. Потому что, едва он начал смотреть на вещи под совершенно другим углом, едва ему стало казаться, что он видит просвет в облаках, до сих пор скрывавших солнечные лучи, как телефонистка с коммутатора не оставила камня на камне от каких-либо надежд на продвижение вперед, причем так решительно, достаточно ей было только просто сказать, что она очень хорошо знает Теодора Кемпа. Прежде чем перебраться через улицу в «Рэндольф», она пять с лишним лет проработана в Эшмолеане, причем последнее время фактически работала на доктора Кемпа, впрочем, как и на других сотрудников музея. Больше того, доктор Кемп написал ей рекомендацию, которую потребовали на новом месте работы.

— Ну конечно же, инспектор! Звонил доктор Кемп, прошу вас, поверьте мне! Он еще спросил: «Селия? Это вы?» — или что-то в этом роде.

— Мистер Ашенден говорил, что  было плохо слышно и мешал треск.

— Он так сказал? Вы меня удивляете. На одном или двух добавочных может быть не очень хорошая слышимость, но никакого треска не бывает. Особенно после того, как установили новую систему.

— Ни о каком треске он не говорил, — заметил Льюис после ее ухода.

— А ты думал, я этого не знаю? — огрызнулся Морс.

— Мне кажется, сэр, нам следует проверить одну или две другие версии. Я имею в виду для начала...

Но Морс не слушал. Одной из самых удивительных особенностей ума этого человека было то, что любые трудности, любые препятствия, встававшие на пути взлелеянной им гипотезы, не разочаровывали его, не приводили в уныние, а, наоборот, вызывали прилив сил, и у него моментально рождалась вторая гипотеза, которая очень скоро оказывалась  еще остроумнее, чем первая.

— ...этого Брауна, правильно?

— Брауна?

— Того, кто пишет семерку, как на континенте.

— О да, мы обязательно должны поговорить с Брауном и послушать, какими небылицами он нас угостит.

— Я пойду поищу его, сэр?

— Не сейчас, погоди. Он сейчас на прогулке с мистером Даунсом.

— А вдруг нет? — негромко возразил Льюис.

Морс пожал плечами, как будто его совершенно не интересовало, где может находиться в настоящий момент мистер Браун.

— Но, по крайней мере, мистер Даунс на прогулке, а? Так что, может быть воспользуемся подвернувшейся возможностью... Напомни-ка мне адрес Даунса, Льюис.

Глава тридцать первая

У окна есть масса достоинств. Для человека оно, как рама для картины, как авансцена для пьесы.

Макс Бирбом. Преимущественно в эфире

Льюис мягко затормозил у дома Даунса в конце Лонсдейл-роуд, когда фактически уже наступил полдень.

— Ничего себе домик, сэр, небось влетел в копеечку! — восхищался Льюис, когда они заскрипели щебенкой, направляясь к входной двери дома.

— Не возжелай дома ближнего, Льюис. Лучше нажми на звонок!

Люси Даунс оказалась дома и скоро стояла в дверях — привлекательная стройная блондинка за тридцать, одетая в летний бумажный костюмчик цвета блеклой зелени, через руку у нее был перекинут светло-бежевый макинтош. Несколько секунд она смотрела в глаза Морсу, ее взгляд казался очень застенчивым, но не исключено, что это впечатление было обманчивым. Потом ее рот нервно выдавил:

— Хелло!

— Доброе утро, мадам. — Льюис показал ей удостоверение. — Дома ли мистер Даунс? Мистер Седрик Даунс?

Люси на мгновение опешила:

— Ой! Боже мой! Его нет, боюсь, его нет! Он утром поехал показывать каким-то американцам Оксфорд, а после обеда у него лекция, так что... Вы уж извините! Я не могу вам помочь? Я его жена.

— Миссис Даунс, — вмешался Морс, — мы с вами уже говорили по телефону, если помните, чуть раньше? Вы позволите... э... зайти к вам на минутку?

Люси взглянула на часы.

— Да! Да, конечно! Только... — она придержала дверь, пропуская их в дом, — только я собираюсь... Ох ты!

Морс больно ударился коленкой об огромный чемодан, стоявший в коридоре у самой двери, и на миг сжал веки, чтобы легче было не разразиться самыми страшными богохульствами.

— Ой, простите! Я должна была... чертов чемодан! За утро я уже два раза ударялась о него. Простите!

Голос у нее был умоляющий, и Морс догадался, что ее плаксивый тон — просто прикрытие нервозности.

Нервозности из-за чего?

— Я уезжаю, — продолжала Люси, в Лондон. Нужно поменять кое-какие занавески. Подруга порекомендовала магазин с довольно приличными ценами, неподалеку от Кингс-Кросс. Но разве можно в наше время верить людям, правда? Я специально заказывала французские со складками, и что же... Ой, простите! Прошу вас, присаживайтесь!

Морс, осмотрелся и был несколько удивлен, увидев, что ковер, украшения, мебель не отличаются ни добротностью, ни элегантностью, разве что занавески смотрелись хорошо, яркие, несомненно новенькие, чуть ли не из магазина, и (по мнению Морса) подобраны с большим вкусом. Принимаясь за обновление интерьера, Люси явно начала с занавесок.

— Я бы предложила вам кофе, но вот-вот приедет такси. Обычно на станцию меня отвозит Седрик, — хихикнула она. — Я так и не научилась водить машину, я так боюсь.

— У нас к вам чистая формальность, мадам, — начал Морс, неожиданно глубоко погружаясь в вышедшее из моды кресло без пружин.— Нам нужно только выяснить все обстоятельства относительно вчерашнего происшествия.

— Конечно! Ужасная новость, насчет Тео? Сначала я не могла никак поверить...

— Когда точно это было?

Морс задал вопрос ровным, спокойным тоном, смотря немигающими глазами прямо ей в глаза.

Она глубоко вздохнула, посмотрела на сложный рисунок ковра, потом снова подняла глаза.

— Седрик позвонил из «Рэндольфа» незадолго до того, как  пришел домой. Он сказал... он сказал, что знает еще не наверняка, но один из тамошних людей, руководитель группы, рассказал ему и велел никому не передавать, но Седрик, — она еще раз глубоко вздохнула, —  сообщил мне и велел никому не передавать.

«Чертов Ашенден!» — чертыхнулся про себя Морс.

— Бедная жена! Как же это могло...

— Скольким еще людям вы рассказали?

— Я? Никому я не говорила. Я и из дома не выходила.

Морс посмотрел на телефон, стоявший на столике подле диванчика, но не стал развивать тему.

— Доктор Кемп пытался поговорить с вашим мужем вчера в обеденное время.

— Я знаю. Седрик сказал мне. Он приезжал домой.

— Во сколько это было?

— Около часа? Четверть второго? Половина?

— Он приезжал за запасным слуховым аппаратом?

Люси кивнула.

— Впрочем, не только за ним. Он прихватил еще какие-то заметки. Не помню какие. Ну, не то чтобы забыла. Я и не знала! — Она нервно улыбнулась: чарующе — Льюису, соблазнительно — Морсу. — В общем, схватил какие-то бумаги и — снова убежал.

— И запасной слуховой аппарат тоже захватил?

Она посмотрела на него со своей колдовской улыбочкой:

— Надо думать.

— А я думал, что аппараты выдают только по одному.

— Правильно. Но у Седрика есть запасной, точнее, два запасных. Его личные. Ведь он же всегда голосует за лейбористов. Во всяком случае, так он говорит.

— Он ведь не такой уж глухой, верно, миссис Даунс?

— Он притворяется, что не такой глухой. Но в общем вы правы, он не такой уж глухой. Просто когда говорит с кем-нибудь, то немножко боится. Боится не столько не знать ответа, сколько не услышать вопроса.

— Вы это очень хорошо выразили, миссис Даунс.

— Благодарю вас! Но это он так говорит. Я только повторяю его слова.

— В котором часу он вчера вечером вернулся домой?

— Часов в одиннадцать? Или после? Он вам сможет сказать точнее.

Зазвонил дверной звонок, впрочем, все трое еще раньше слышали шаги по гравию.

— Велеть ему подождать несколько минут? Он приехал немного раньше.

Морс встал с кресла.

— Нет, думаю, это все. Я... впрочем, если только нет вопросов у сержанта Льюиса?

— А что такое французские складки?

Она рассмеялась, сверкнув белыми ровными зубами.

— А вон! — Она показала на занавески на окне, выходящем на улицу. — Их так собирают наверху, сержант.

— Ага, просто жена замучила меня с занавесками, хочет покупать новые...

— Уверен, сержант, миссис Даунс сможет устроить личную консультацию для миссис Льюис в какое-нибудь подходящее для них время. Но только в другое, хорошо? Ей же нужно поспеть на поезд, и на пороге с нетерпением ждет шофер такси...

— Извините, сэр!

Люси снова улыбнулась, особенно сержанту Льюису, и он потащил ее тяжеленный чемодан к такси.

— Вы знаете, когда вернетесь, миссис Даунс? — спросил Льюис.

— В семь.

— Если хотите, скажу вашему мужу, чтобы он встретил вас. Мы с ним увидимся.

— Благодарю вас. Но он и так встречает меня.

Она села в машину, и двое полицейских стояли и смотрели, как такси поехало по Лонсдейл-роуд.

— Хорошенькая женщина!

Морс ответил не сразу, он с задумчивым видом повернулся к дому.

— Не возжелай жены ближнего, Льюис! «Исход», глава какая-то.

— Да я вовсе не это имел в виду. У вас совершенно односторонний ум, сэр!

— Ты совершенно прав, Льюис, но только мой односторонний ум очень хочет знать одну вещь: какое отношение кража волверкотской реликвии имеет к убийству Теодора Кемпа? И я очень удивился бы, если бы оказалось, что «хорошенькая» женщина не знает гораздо больше того, что говорит, — даже тебе!

Глава тридцать вторая

До того человек пристрастен к системе и к отвлеченному выводу, что готов умышленно исказить правду, готов видом не видать и слыхом не слыхать, только чтобы оправдать свою логику.

Достоевский. Записки из подполья

Возвращаясь по Бенбери-роуд, Морс неожиданно решил взглянуть на Радость Пастора при дневном свете. Поэтому Льюис проехал по всей Саут-Парк-роуд до университетского парка, где стоявший на посту у входа полисмен показал им узенькую дорожку, которая вела к купальням. Это место сейчас охранялось от досужей публики, и Морс с Льюисом нашли (только что произведенного) сержанта Диксона беседующим с одним из служащих парка. Детективам объяснили, что парк закрыт с половины пятого предыдущего дня, но шустрые юнцы и распалившиеся взрослые отыскивают с полдюжины дырок, через которые можно в него проникнуть. И количество использованных презервативов, подбираемых в районе купален, как в них самих, так и в округе, свидетельствовало о том, что сюда не только приходят и отсюда не только уходят, но тут и сходятся под прикрытием ночи и утлых кабинок даже тогда, когда предсказывают мороз. Но кабинка, в которой нашли желтый листок, не раскрыла больше никаких тайн, что же касается множества следов, оставленных здесь столь же многочисленными ногами, исходившими это место вдоль и поперек, то надежда прочитать по ним что-нибудь была оставлена давным-давно. Утром два аквалангиста обшарили реку, но не нашли ничего заслуживающего внимания и тем более ничего, имеющего отношение к убийству. И конечно, никакой одежды, подчеркнул сержант Диксон.

Морс подошел к воде, поднявшейся чуть ли не вровень с берегом, и окунул в нее пальцы: он думал, она холоднее.

Упоминание сержантом Диксоном одежды вернуло его к обстоятельствам, при которых был найден труп, и он спросил Льюиса о том же, о чем спрашивал у Макса, на что получил почти такой же ответ:

— Не думаю, чтобы он здесь купался, сэр.

— Известно, что в этом месте люди купаются голыми, и довольно многие.

— По мне слишком холодно.

— А как насчет секса?

— Для этого не нужно раздеваться догола.

— Нет? Ну, что же, поверю тебе на слово. Тут я неспециалист. — Он постоял еще над водой, всматриваясь в ее мутную поверхность. — Ты когда-нибудь ссорился с женой?

— Известно, как говорите вы, сэр.

— А потом миритесь?

— Обычно.

— Помирившись, вы чувствуете между собой еще большую близость?

Теперь Льюис ничего не понимал и чувствовал себя немного смущенным.

— Может быть, это даже полезно время от времени, потом вроде бы становится легче дышать.

Морс кивнул:

— Нам известны двое, поссорившиеся не так давно, правильно?

— Доктор Кемп и миссис Уильямс? Да! Но у нее непробиваемое алиби, сэр.

— Намного лучше, чем у Стрэттона, уж это точно.

— Я мог бы проверить Стрэттона: Дидкот, паб, о котором он говорил, ресторан «Браунс»...

Морс встретил это предложение без особого энтузиазма:

— Если бы мы только знали, когда был убит Кемп! Пока мы этого не узнали, алиби нет ни у кого.

— Думаете, миссис Уильямс могла убить его?

— А почему бы и нет? Она вполне могла убить его, но вот сбросить в реку — не думаю. По-моему, это сделал мужчина.

— Он, Кемп, ведь не был таким уж тяжелым. Жирным его никак не назовешь.

— Для женщины слишком тяжелый.

— Даже для ревнующей женщины, сэр?

— Да, я понимаю, что ты хочешь сказать. Я все время думаю, не нашел ли Кемп себе другую подружку, а Шейла Уильямс узнала об этом.

— «В аду нет злобы...»

— Уж если, Льюис, ты не можешь обойтись без цитат, то, по крайней мере, цитируй правильно! «В раю не ведают той злобы, которая сочится от любви, когда та ненавистью стала. В аду не знают ярости, что хуже, чем источает брошенная женщина».

— Простите, я не слишком силен в Шекспире.

— В Конгриве, Льюис, Конгриве.

— Он, кажется, был порядочным ловеласом...

— И если он не мог заниматься любовью с женой, потому что  она парализована  от талии до кончиков пальцев на ногах...

— У меня сложилось впечатление, что она, возможно, не очень переживала по этому поводу. Скорее, она злилась из-за того, что это была именно миссис Уильямс.

— Ты хочешь сказать, что она бы его простила, если бы это был кто-то другой?

— Я думаю... Я думаю, сэр, что вы должны встретиться с ней.

— Хорошо, хорошо! Только не торопи меня! Нам еще нужно встретиться с этими двумя американцами, ты забыл, что ли? С Олдричем и Брауном, узнать, где они были вчера после обеда. Где они были, по их словам.

Прежде чем уйти, Морс еще раз посмотрел на воду, а потом молча сидел в машине и ждал, пока Льюис поговорит с Диксоном. В боковом кармашке на дверце он нашел карту улиц Оксворда, а с ней и экземпляр «Железнодорожного журнала» и, раскрыв карту, провел пальцем вдоль ниточки реки Черуэлл, двигаясь медленно на север от места, помеченного надписью «Купальня», вдоль оконечности университетского парка, мимо Норхем Гарден и Парк-Тауна, отсюда по Марстон-Ферри-роуд до конца Лонсдейл-роуд... Портленд-роуд... Гамильтон-роуд... Да. С верховьев Черуэлла прошло много ливневых вод, и тело, сброшенное в воду, скажем, у Лонсдейл-роуд...

И внезапно Морс понял, в каком месте тело отправили в воду и в вечность, понял также, что уж если Люси Даунс могла так быстро пробудить довольно вялое либидо Льюиса, то нетрудно представить себе, как она могла подействовать на игривую плоть Кемпа.

Льюис сел за руль и увидел, что палец Морса упирается в то место на карте, где, скорее всего, находился конец Лонсдейл-роуд.

— Он не мог этого сделать, сэр, нет. Даунс не мог этого сделать. Он все время провел с американцами и был с ними, когда мы нашли тело. Если кто и имеет алиби, так это он.

— Возможно, это сделала твоя подружка Люси Даунс.

— Вы это серьезно, сэр? Неужели вы так думаете?

— Я вообще не думаю — во всяком случае, сейчас, — надменно ответил Морс.— Я делаю выводы, выводы о возможностях. Вот когда я сделаю выводы, то начну думать.

— А!

— И давай поехали. Мы не можем держать американцев здесь целый день. Нужно отпускать их. Большую часть из них!

Ну, что же, Льюис поехал обратно от Радости Пастора на Бенбери-роуд, по Сент-Джилс, а потом на светофоре у Бомон-стрит свернул направо. Всю дорогу главный инспектор Морс сидел, погрузившись в карту оксфордских улиц, забыв про свою обычную раздражительность.

Насколько понимал Льюис, «делал выводы».

Глава тридцать третья

Если боишься одиночества, не женись.

Чехов

Шейла Уильямс чувствовала себя отвратительно. Когда Морс, сам темнее тучи, приехал в «Рэндольф» и потребовал к себе немедленно мистера Олдрича и мистера Брауна, он упорно избегал ее взгляда, по-видимому не имея желания напоминать о тех мимолетных моментах сближения, промелькнувших у них под утро этого дня. К тому же туристы начали проявлять признаки нетерпения, что нетрудно было понять. Только один Фил Олдрич выглядел таким же безмятежным, как всегда, даже после того, как посреди обеда ему пришлось переместиться в салон «Ланкастер» и, усевшись за стол, заняться писанием, для чего ему была предоставлена фирменная гостиничная бумага. От этого занятия его отвлекли всего только раз, и то на очень короткое время, — конечно же это была Джанет Роско, которая, как казалось, пребывала в самом воинственном настроении и выражала недовольство, едва только представлялся  случай.

Как, например, сейчас.

— Шейла, честное слово, я думаю...

— Как же я вам завидую, миссис Роско, уже сколько лет мне не приходит в голову ни одной порядочной мысли! Седрик! Седрик?

Даунс попытался незаметно выскользнуть из гостиницы, чтобы не увязнуть в послеобеденной болтовне, но на самой последней ступеньке лестницы, по которой он торопливо сбегал вниз, его остановила Шейла со стаканом в левой руке. Положив ярко наманикюренные пальцы правой руки на лацкан его пиджака, она сказала:

— Седрик! Как могла эта чертова баба прожить так долго, и никто ее не прикончил...

Седрик улыбнулся своей грустной кривой улыбкой, высвободил руку и посмотрел на нее — на ее почти одинаковой толщины губы, влажные, полураскрытые, соблазнительно мягкие. Эту женщину он знал уже несколько лет, с этой женщиной он никогда не спал, и эта женщина и отталкивала, и еще больше притягивала его.

— Послушай! Мне нужно идти. У меня скоро консультация, и до нее мне нужно немножко протрезвиться.

— С какой стати, дорогой?

— Шейла! Ты чудная девочка, но ты... ты опускаешься, когда слишком много пьешь.

— О Боже мой! И ты туда же.

— Да! И я тоже. И мне нужно идти. И все равно я потом встречаю Люси  с поезда, и, если хочешь знать правду, — он оглянулся с вытаращенными глазами, — вся эта история мне до чертиков надоела. Впрочем, я сделал все, что мог. Сначала я согласился... — Он вдруг остановился. —  Прости, Шейла! Я не должен был так говорить. Извини!

Он поцеловал ее, слегка притронувшись губами к щеке, потом повернулся и вышел из гостиницы.

Шейла смотрела ему вслед и думала, что, несмотря на причинившие ей боль слова, которые он только что произнес, она все равно будет питать слабость к этому мужчине. Но вместе с тем она прекрасно знала, какой из нее плохой знаток мужчин. Ее муж! Боже! Вкрадчиво интеллигентный, с ног до головы английский дон, неизлечимо больной оксфордской болезнью — той трагической напастью, которая заражает людей уверенностью, что они никогда не ошибаются, что они всегда правы и их мнение неоспоримо. Это было какое-то бедствие! Затем последовала серия бесцветных, никчемных, самовлюбленных, эгоистичных, тщеславных поклонников... и потом Тео. Бедный Тео! Но он, по крайней мере, был, да, действительно теперь уже был, человеком интересным, живым, с фантазией.

Шейла медленно подошла к окну и стала смотреть, как Даунс вырулил на своем велосипеде на Бомон-стрит в сторону Сент-Джилса. Он никогда не садился за руль автомобиля, если случалось выпить за обедом. Не то что другие, которых она знала. Не как Тео, к примеру. Говорили, что он выпил лишнего, больше разрешенной для автомобилистов нормы, когда разбил свой БМВ, и, естественно, ни о каком сочувствии со стороны родственников женщины, погибшей в другом автомобиле, говорить не приходилось. Или со стороны его жены, ну, да, конечно, его треклятой жены! И все же можно было сказать, что ему просто немного не повезло, разве не так? Конечно, многие несли всякий вздор, вроде того, что «если бы не милость Господня»... А вообще в жизни многим везет,  а другим наоборот: одни попадают за решетку за травлю барсука с собаками, а другие травят лис, и ничего. Да, Тео чуток не повезло с этим несчастным случаем.

А теперь не повезло еще больше.

А Седрик? Прав ли он — по поводу того, что только что сказал? Уже этим утром она выпила больше, чем среднестатистическая англичанка выпивает за неделю, о чем она узнала, прочитав плакат  в поликлинике Саммертауна. Но когда она пьет, она превосходно контролирует (или убеждает себя, что контролирует) все свои мысли и действия. Мысль о том, что она была не такой уж рационально собранной и не очень хорошо соображала и двигалась, приходила ей только в более или менее трезвом состоянии, скажем, когда она просыпалась утром с дикой головной болью и пересохшим ртом и старалась вспомнить, что же было накануне...

Боже! Что за кошмарная у нее жизнь!

С несчастным видом она обвела взглядом салон кафе, где сидело несколько членов американской группы, явно недовольно переговариваясь между собой. Шесть часов. Морс перенес время их отъезда на шесть вечера при условии, что до этого времени не произойдет ничего экстраординарного.

Она снова пошла в салон «Ланкастер», там все еще сидел и деловито исписывал листки с фирменным гостиничным символом Фил Олдрич. В тот момент, когда Шейла вошла в салон, он с присущей ему терпеливостью смотрел на Джанет и кивал ей, а она громогласно излагала ему свои соображении о том, что последняя задержка тура не может быть ничем оправдана. И вдруг Шейла увидела, как резко переменилось настроение Фила. Не заботясь о том, слышат ли его другие, он попросил  Джанет оставить его в покое хоть ненадолго, потому что в данное время он занят серьезным делом и ему важнее сделать его, а не выслушивать ее жалобы и брюзжание.

И кто только мог подумать?

Шейла слышала почти все, а если принять во внимание громогласность Джанет, то наверняка слышали и другие. Тихий маленький человечек из Калифорнии уничтожающе отчитал ее, и, глядя на обиженное лицо неистовой в своем праведном гневе маленькой женщины из того же штата (и не из одной ли религиозной общины?), Шейла почти посочувствовала миссис Джанет Роско.

Почти.

Льюис тоже наблюдал за тем, как Олдрич пишет свои показания, но в голове у него вертелось совсем другое, он удивился тому, что можно так быстро писать. Вот это да! В показаниях, которые Фил передал сержанту, он всего три раза что-то вычеркнул.

Глава тридцать четвертая

  Бернардин

Ты совершил...

  Варрава

Прелюбодейство?

Но в другой стране,

К тому же двушка мертва.

Кристофер Марло. Мальтийский еврей

В 1944 году двадцатидвухлетним солдатом я проходил в Оксфорде подготовку к предстоящей высадке в Норвегии. Однажды вечером я познакомился в «Чиппинг Нортон» с женщиной и серьезно влюбился в нее. Ее муж служил в британском флоте в составе русского конвоя, но с 1943 года находился на излечении где-то в Шропшире, у него было нервное заболевание. Говорили, что все, кто прошел через это, получили такое нервное заболевание. Так вот, пока он был в госпитале, его жена забеременела и 2 января 1945 года родила дочку. Насколько мне удалось краем уха услышать, муж оказался человеком незлобивым, потому что обошелся с девочкой (моей дочерью) как со своей собственной. Но, когда она была еще подростком, с ней что-то случилось, она, возможно, о чем-то догадалась. Факт тот, что в конце 1962 года она убежала из дома, и через несколько месяцев мать узнала, что она стала обыкновенной уличной девкой и промышляет около вокзала Кингс-Кросс. Я знал об этом кое-что, так как ее мать поддерживала со мной связь, посылая иногда невинную открытку, и один-единственный раз позвонила, когда в 1986 году умер ее муж. Вскоре после этого она перебралась в Тесфорд, и я смог позвонить ей туда несколько раз. Но, я бы сказал, она не проявила никакого особого желания возобновить нашу старую любовь и дружбу, и, честно говоря, у меня тоже не было такого желания. Я слишком дорожил своей независимостью, чтобы обзаводиться сколько-нибудь прочной связью, да еще с женщиной, которую я, черт побери, возможно,  даже не узнаю! Но в отношении дочери у меня было совсем другое чувство, и я попытался узнать, где она обретается. Она приходила на похороны, и я подумал, что у них есть какой-то контакт. Ну а затем ее мать умерла, это случилось прошлым февралем, у нее был ужасный рак, и, когда она умирала, дочь находилась рядом с ней. Тогда, вероятно, она и узнала тайну, которая мучила ее родную мать столько лет. Думаю, мне следует быть очень откровенным, говоря об этом, потому что моя дочь написала мне после похорон матери и сказала, что все равно догадалась бы. У меня никогда не было других детей, и тогда мне показалось, что она мне очень дорога, только я думал, что так и не увижу ее. Они не сообщила мне своего адреса, но по почтовому штемпелю я понял, что она живет в Лондоне. Поэтому, когда мне на глаза попалась реклама этого тура и я увидел, что три дня можно будет провести  в Лондоне, я сразу же решил ехать. Вот и все. Приятно было снова увидеть старую Англию, и если бы я даже не нашел ее, то мог бы сказать себе, что предпринял все, что мог. И, когда мы были в Лондоне, я сразу же обошел несколько центров по трудоустройству женщин, и мне повезло. В одном месте я застал человек десять женщин, обедавших за одним столом. Я не помню, как называлось это место, но вся деревянная мебель там темно-синяя, стены серого цвета, а трубы ярко-красные. Это был довольно большой дом в ряду стандартных домов, в линию вытянувшихся по улице. Комендантом там служит чудесный человек, он назвал этим девушкам имя моей дочери, и одна из них знала ее! Там крутилось много проституток и мелких жуликов и воришек, он объяснил им, в чем дело, и оказалось, что одна из них неделю назад видела мою дочь Пиппу в каком-то кафетерии совсем неподалеку. Я оставил ей десять фунтов и попросил сказать коменданту, если он снова увидит ее, чтобы он позвонил  мне, как только будут какие-нибудь новости. Вчера был последний день тура, когда группа находилась достаточно близко к Лондону, всего в часе езды. И потом вчера мне позвонила дочь, позвонила сама! Я оставлял коменданту подробное описание нашего маршрута, и она позвонила мне прямо в комнату перед самым ленчем. Мы договорились встретиться в «Бронел-баре» отеля «Грейт Вестерн» в Паддингтоне в четверть третьего дня, и я решил поехать, никому ничего в группе не объясняя. В Паддингтон я приехал точно по расписанию, в самом начале третьего часа, и пошел прямо в отель, в баре заказал себе большую порцию виски, так как очень нервничал. Понимаете, я никогда не видел своей дочери. Я ждал и ждал — почти до трех часов, когда бар закрывается на обед, а потом до четырех просидел там в салоне. Но она так и не пришла, хотя мне очень этого хотелось, я буквально молил об этом, вглядывался в каждую женщину за сорок, которая входила в бар. И я сел на поезд 16.20 обратно до Оксфорда. Он останавливался в Рединге и потом в Дидкоте. Я не заметил, как Эдди сел в поезд в Дидкоте, но знаю, что он видел меня. Знаю только потому, что он сказал мне об этом сегодня утром, он не хотел мне ничего говорить, только его мучила совесть, и он рассказал мне то же, что рассказал вам. Я очень надеюсь, что полиции удастся продвинуться в раскрытии убийства, если все мы будем говорить правду, даже если придется рассказывать о вещах, о которых не хочется говорить. Я очень прошу сохранить мою тайну. И еще одна вещь. Я попросил миссис Джанет Роско написать, что она видела меня вчера после ленча на одной из экскурсий. Прошу вас, не ругайте ее, потому что я сказал ей, что у меня болит голова. Она человек намного лучше того, что о ней думают другие, и я ее очень уважаю.

Филип Олдрич.

Глава тридцать пятая

Спой мне в день осенний,

В сумеречный час.

Заструятся тени,

Будто слышат нас...

Из английского песенника

При всей быстроте своего мышления читал Морс очень медленно. Наблюдая за тем, как шеф читает страницы, которые он уже прочитал, Льюис все более ободрялся. Зрелище читающего шефа напоминало победителя конкурса по математике в Кембриджском университете, который не в состоянии сложить семьдесят семь и семнадцать, не потребовав карандаш и бумагу.

— Ну? — спросил Морс после затянувшегося молчания. — Что ты узрел и какие выводы следуют из всего этого?

— Есть  одна очень странная вещь, сэр. Отсюда следует, что у Олдрича с алиби все в порядке, но это не значит, что все в порядке у Стрэттона, правильно?

— Не в порядке?

— Конечно нет. Ведь Олдрич не видел Стрэттона — в поезде, верно?

— Ты хочешь сказать, что Стрэттона могло и не быть в поезде? Да-а... Но если это так, откуда он знает, что Олдрич ехал в поезде?

Льюис покачал головой:

— Вот об этом я и думаю, сэр.

— Но ведь ты прав, Льюис, — медленно проговорил Морс, откинувшись на спинку кресла и несколько секунд изучая потолок. И скажу тебе кое-что еще: он прекрасно пишет!

— Умный человек, сэр!

— Всего две или три грамматические ошибки, ты заметил?

— Я заметил  две, — ответил Льюис с бесстрастным выражением лица, свойственным игрокам в покер, наблюдая за тем, как Морс, довольно улыбнувшись, принялся без видимой цели перебирать заполненные вопросники.

— Жаль, конечно, — начал было Льюис, в отношении дочери Олдрича...

— М-м?

— Интересно, почему она не пришла на Паддингтон?

— Возможно, встретила  у «Дорчестера» купающегося в деньгах нефтяного шейха.

— Она же договорилась встретиться с ним.

— Это он так говорит.

— А вы не верите ему? — удивленно посмотрел на него Льюис. — Не мог же он выдумать все это про армию... про поезд...

— Этого он не придумывал, нет.

— Но вы не верите в то, что было между ними?

— Ты же сам только что сказал, что он умный человек. Думаю, в Лондон он ездил, но не совсем уверен в том, что он там делал. Как-то все неопределенно, смутно, тебе не кажется? Точно так же я не совсем представляю себе, что делал Кемп после того, как вышел от издателя. А что, если они встретились, Льюис?.. Интересно, тебе не кажется?

Льюис покачал головой. Почти всегда одно и то же: не добравшись еще и до половины  расследования, Морс вдруг увлекается какой-нибудь невероятной и запутанной версией, от которой тут же отказывается, стоит только обнаружиться нескольким новым фактам. И, к счастью, кажется, сейчас Морс сосредоточился на фактах, снова копаясь в вопросниках и на время выбросив из головы Олдрича.

— Погляди-ка, Льюис!

Он протянул три листочка, указывая сержанту на ответ на вопрос (д):

Олдрич 10 — 27 — 90.

Стрэттон 27 окт. 1990

Г. Браун 27 октября

— Это еще ни о чем не говорит, верно, сэр?

Но Морс, по-видимому, был занят совершенно другой мыслью:

— Меня заинтересовали даты их рождения...

— Сейчас узнаем. Я попросил Ашендена сегодня утром собрать все их паспорта.

— Неужели?

Льюис с удовлетворением заметил, как удовлетворенно блеснули глаза Морса, и очень скоро перед главным инспектором лежали паспорта.

— Все здесь, а?

— Кроме Ашендена. Вы... это... не забыли про Ашендена, сэр?

— Ну что ты! Я не забыл про Ашендена, — ответил Морс с расстановкой, вынул свою паркеровскую ручку и на бумажной салфетке вывел три даты рождения:

Олдрич 8.4.1922

Стрэттон 29.9.1922

Браун 3.8.1918

— Двоим из них сейчас шестьдесят восемь, одному — семьдесят два.

— Никак не скажешь, что Браун из них самый старый, правда, сэр? Носится как двухлетка.

— Какая такая двухлетка?

Льюис вздохнул, но не стал отвечать.

— Он оставался в своей комнате, когда жена вышла прогуляться по Оксфорду, помнишь? И мне по-прежнему кажется, что самое странное во всей этой истории то, что Стрэттон не проводил жену до номера, не доставил ее туда в целости и сохранности. Это неестественно, Льюис. Так дела не делаются.

— Что же вы предполагаете? — осторожно поинтересовался Льюис.

— Говард Браун утверждает, что он оставался у себя в комнате, пока его жена со Стрэттоном решили посмотреть Оксфорд. Сказал, что устал. Ха! Как ты выразился, он резв, как двухлетка.

— Какая такая двухлетка, сэр?

Судя по виду Морса, он этого вопроса не слышал.

В боковом зале бара, как за кулисами концертного зала, слышны были чистые звуки мелодии, долетавшие откуда-то со стороны. Сначала несколько пробных аккордов большого «Стейнвейна», которым Морс восхищался в салоне  «Ланкастер», а затем вся мелодия, вылетавшая из-под пальцев пианиста, нанятого специально для концерта во время последних часов пребывания группы в Оксфорде.

Полилась «Старая нежная песня любви», и Морс с Льюисом молча слушали ее, потом Морс продолжил разговор:

— Знаешь, я начинаю задумываться, у кого же с кем была интрижка. Стрэттон и Ширли Браун ушли пройтись, и все обменялись многозначительными взглядами. Согласен? И все мы обратили внимание только на эту скандальную ситуацию, совершенно забыв про обстоятельства, наводящие на еще более  серьезные размышления. Браун и Лаура Стрэттон остаются в своих комнатах 308 и 310. Это же, Льюис, преступление на сексуальной почве! Стрэттон возвращается и застает  их в пиковом положении... А все это дело о Волверкотском Языке — чисто для отвода глаз.

Но Льюис не был  склонен соглашаться с такой малоосновательной версией:

— Она очень устала, сэр. Ей хотелось скорее добраться до ванны, а не...

— ...а не до амуров?

— Ну, люди в этом  возрасте...

— Что? Мне говорили, что люди старше шестидесяти пяти очень хорошо занимаются сексом.

— В таком случае вам осталось ждать только десять лет.

Морс ухмыльнулся, хотя и не с прежней убежденностью:

— Я в этом вполне уверен. Эта «Старая нежная песня любви» должна быть здесь как-то замешана. Умирает женщина. Пропадает произведение искусства. Убивают искусствоведа. Улавливаешь, Льюис? Тут есть связь, тут должна быть связь. Но я пока еще не могу... — Он остановился и снова посмотрел на три даты. — Ты понимаешь, этим троим было в 1944 году — сколько? Двадцать два, двадцать два, двадцать шесть? — Глаза у него засветились каким-то внутренним озарением. — А что, если все они тогда находились в воинских частях в Оксфорде или его окрестностях?

— Ну и что из этого, сэр?

Морс, по-видимому, и сам не знал.

Выбрав из стопки бумаг показания Олдрича, Льюис встал.

— Пойду приглашу Говарда Брауна?

И опять мозг Морса оказался настроенным на другую волну.

— Почему ты сказал, — Морс ткнул пальцем в показания Олдрича, — сказал, что «он умный человек»?

— Ну, начать с того, что у него только три исправления, так? Он просто, ну, как бы это сказать, он просто сел и написал.

— Да-а, — сказал Морс, но уже самому себе, так как Льюис уже ушел за Брауном.

Он посмотрел на два других стола в зале, занятых парочками. За первым сидела женщина средних лет с необъятной грудью и тыкала вилкой в тарелку салата с такой пунктуальностью, словно была бухгалтером и стучала по клавиатуре счетной машинки, а потом засовывала набранную вилкой огромную порцию салата в непрерывно и быстро жующий рот. Морс подумал, что, если бы он женился на ней, через неделю последовал бы развод. Но за вторым столом сидела другая женщина, вдвое моложе в пух и прах разодетого партнера явно директорского вида, женщина, которая, судя по всему, переживала не лучшие свои времена, и по выразительным движениям хрупких пальцев без единого кольца Морс прочитал ее нехитрую историю. Скорее всего, подумал Морс, это один из заключительных актов запретного романа в маленькой конторе. Их взгляды встретились, и между ними на короткое мгновение установился контакт отдаленного безымянного товарищества. Она широко улыбнулась ему, он ответил ей тем же и ненадолго почувствовал себя восхитительно счастливым.

Глава тридцать шестая

Их встречи делали февраль июнем.

Теннисон

Перед лицом неопровержимой «7» Говард Браун немедленно капитулировал. Да, Морс в одном отношении был прав: Олдрич, Стрэттон и он сам в 1944 году служили в воинских частях в Оксфорде или его окрестностях, и он (Браун) в те далекие дни немного знал Стрэттона. Они пришли в восторг, когда в самом начале тура восстановили знакомство, а потому провели вместе не один час, вспоминая общих товарищей, тех, кто вернулся с войны, и тех, кто не вернулся... а также предаваясь воспоминаниям о «местных талантах», которые Джи Ай [14], к своей радости, откапывали в самом Оксфорде, близлежащих городках и деревнях. Браун по уши влюбился (как выразился он) в девушку по имени Бетти Флауер, которую повстречал на танцах в городской мэрии Оксфорда, и уже при второй встрече они поклялись в вечной любви.

Затем, когда летом 1945 года война закончилась, демобилизовавшись в Германии, он вернулся прямо в США, не имея возможности возобновить с ней связь, потому что у него оказался только временный ее адрес. Так и получилось, что воспоминания об идиллическом времени постепенно стерлись. К тому же в Мюнстере он познакомился с чудесной девушкой, потом еще была податливая замужняя женщина в Гамбурге... и пошло,  и пошло. Со временем он свыкся с довольно очевидным фактом (как это случилось уже со многими его товарищами), что рожденная  в военную пору близость почти неизбежно проходит и забывается.

Вернувшись в Калифорнию, он встретил Ширли и женился на ней. Но, что спорить, сейчас, наверное, не так много осталось от радостей первых лет совместной жизни, и все же, как ни странно, чем дольше они не переступали порога бракоразводных судов, тем крепче становились соединяющие их узы: дом, дети, друзья, воспоминания, страховки, а главное, само длинное и все удлиняющееся время, которое они прожили как муж и жена. Теперь уже полных сорок  три года.

Перед женитьбой на Ширли он написал, честно и благородно, письмо Бетти Флауер, но ответа не получил. Могли быть какие-то другие причины, но он остановился на мысли, что она вышла замуж. Она была необыкновенно привлекательная, белокожая, веснушчатая, с ярко-рыжими волосами — девушка, за которую большинство других солдат охотно отдали бы месячное жалованье. Или годовое.

Затем, месяцев шесть назад, он получил письмо («Лично и строго конфиденциально»). Письмо было послано по его лос-анджелесскому адресу 1917 года и все-таки каким-то чудом добралось до него, открыв шлюзы потокам воспоминаний, с которых годы брали сложный процент сентиментальности. Она (призналась Бетти) получила тогда его письмо — и очень быстро — и все это время хранит его. Но к моменту получении письма она уже вышла замуж за железнодорожника из Коули и находилась уже на четвертом месяце беременности, а потом родила еще троих и была матерью четверых прекрасных детей, трех дочек и сына. Муж вышел на пенсию в 1988 году и, нужно же такому случиться, умер восемь месяцев спустя. Она чувствует себя хорошо, здорова, никаких проблем, в частности, никаких финансовых проблем. И восемь (восемь!) внуков, однако она не соблазнилась предложением участвовать в телевизионном конкурсе «Чýдная бабушка». Так что единственной причиной, подтолкнувшей ее написать ему, было желание сказать, что, если когда-нибудь у него будет случай снова приехать в Англию, это было бы просто замечательно...

Ему страшно хотелось позвонить ей из Америки, вы не представляете! Но она не написала ему ни адреса, ни телефона, а найти либо то, либо другое, да еще по трансатлантической линии, — колоссальная проблема. И вот теперь он здесь — и так близко от нее! Он выждал момент, когда жена ушла прогуляться с одним из поклонников... Он наблюдал из отеля, как они вышли на улицу, а потом позвонил в справочную. И, не поверите, не прошло и двух минут, как он разговаривал с женщиной, с которой поцеловался на прощание в мае 1944 года, более сорока шести лет назад! Может ли она встретиться с ним? Захочет ли она встретиться с ним? В ответ он услышал «да», «да», «да». Так они и встретились (оказалось, что накануне днем ему не составило труда незаметно выскользнуть из отеля) в половине третьего у главного входа в университетский парк, оба очень нервничали и волновались.

— Значит, она пришла, да? — спросил Морс.

— Да. — Браун несколько опешил от этого вопроса. — О да! Примерно в два часа я прошел по Сент-Джилсу, потом по Кебл-роуд до парка. И она уже ждала меня там.

— А потом вы пошли в Радость Пастора и посидели в одной из кабинок.

— Но я надеюсь, вы не поймете меня неправильно, инспектор? Я хочу, чтобы между нами все было ясно. Мы только обменялись поцелуем и обнялись и... да это, собственно, и все.

— Единственное, чего мне хочется, — проговорил Морс, без всякой на то причины с неприязнью посмотрев на хорошо сохранившегося Лотарио из Лос-Анджелеса, — это чтобы, как вы сказали, между нами все было ясно. Так что позвольте поблагодарить вас за откровенность!

Браун встал и направился было к двери, но остановился в нерешительности. Несомненно, он испытывал большое облегчение, но определенно что-то беспокоило его, потому что он задержался у стола и шарил вокруг глазами, чтобы зацепиться взглядом за какой-нибудь предмет.

— Есть еще одна вещь, инспектор.

— И это?

— Когда я вчера шел по Кебл-роуд, то видел одного человека, который стоял на автобусной остановке у церкви Сент-Джилс, он ждал автобуса в сторону Саммертауна. Точнее сказать, по-моему, в сторону Саммертауна.

— И кто же это, сэр?

— Это был мистер Ашенден.

— Мне просто во все это не верится, — произнес Морс после ухода Брауна.

— Вы хотите сказать, что хорошо было бы знать, кого видел Ашенден?

— Совершенно верно.

— Его рассказ выглядел вполне правдивым.

— Все рассказы выглядят правдивыми, Льюис! Но ведь кто-то стащил Волверкотский Язык и кто-то убил Кемпа! Знать бы — какая тут связь!

— А может быть, и никакой, — вздохнул Льюис.

Но он мог сказать это с таким же успехом самому себе.

Глава тридцать седьмая

Sic, ne perdiderit, non cessat perdere lusor.

(Так проигравший игрок снова ставит и снова теряет)

Овидий. Ars Amatoria [15] (Перевод М. Гаспарова)

Придя снова в салон, где подавали кофе, Ашенден тут же попал в лапы миниатюрной динамо-машины из Сакраменто и с радостью ухватился за возможность удрать, пусть даже речь шла о допросе у главного инспектора Морса.

— Что, в каждой группе бывает такая? — посочувствовал Льюис.

— Нет, таких, пожалуй, еще не было, — устало улыбнулся Ашенден. — Хотя, должен сказать, Джанет не всегда такая чума, нужно только хорошенько узнать ее.

— Приходится удивляться, кто только мог жениться на ней.

Входя в боковой зал бара, Ашенден кивнул:

— Я ему не завидую!

При следующем заходе Морс отбросил все хитрости. Просто выложил на стол козыри и откинулся на спинку кресла.

 Вопрос: почему Ашенден  солгал о том, что ходил в Магдален?

Ответ: это не была такая уж ложь. Он ходил в Магдален-колледж, в привратницкой узнал, что парк закрыт, и пошел дальше через мост, обошел Плейн и вернулся по Хай-стрит. Глупо, конечно, было врать. Но он сделал это только ради того, чтобы не давать скучных и совершенно нелогичных объяснений.

Вопрос: а как в отношении предыдущего дня? (Морс сознался в готовности выслушать еще немного «скучных и совершенно нелогичных объяснений».)

— Никакой тайны, инспектор. В общем-то, я сказал одной паре из группы, по-моему, мистеру и миссис Кронквист, что поехал в Саммертаун.

— С чего бы это? Зачем понадобилось говорить об этом, объяснять? Вы же свободный человек, разве не так, сэр?

Ашенден задумался.

— Я понял вчера, что, вероятно, вы не совсем удовлетворены моими объяснениями относительно того, где я был, когда... э...

— ...украли Волверкотский Язык, — подсказал Морс.

— Да. Вот почему я подумал, что было бы неплохо, если бы кто-нибудь знал, где я был вчера днем.

— Ну и где же?

Ашенден выглядел как в воду опущенный, он глубоко вздохнул и сказал:

— Я провел все время после обеда в букмекерской конторе.

— А разве это преступление? — удивился Льюис.

Морсу, кажется, понравился вопрос сержанта:

— Ведь сержант Льюис совершенно нрав, сэр, а? Потрясти карман букмекера, какое же это уголовное преступление?

Ашенден говорил теперь уже с меньшей скованностью:

— Мне подсказали. Этого малого я встретил, когда мы были в Кембридже, он из Ньюмаркета. Он сказал, что наверняка можно ставить на эту лошадь, это было на скачках в Фонтуелл-парке.

— Продолжайте.

— Ну, вот и все, честное слово. Я ставил на другую лошадь в предыдущем заезде и добрался до букмекера около половины третьего, по-моему, так. Я поставил три фунта на лошадь в заезде в два пятьдесят, а потом пять на ту, что «колом не отшибешь», про нее мне говорил тот малый, в заезде то ли в три пятнадцать, то ли в три двадцать, что-то вроде этого.

— Ну и сколько вы выиграли?

Ашенден печально покачал головой:

— Не думаю, что у вас могло бы получиться со скачками, инспектор.

— У букмекера должна быть запись, по которой можно узнать, что вы были там?

Этот вопрос задал Льюис, и Ашенден повернулся к нему:

— Вы хотите сказать, что меня там не было?

— Нет, сэр. Конечно же нет. Но это очень важное время, согласитесь? Три часа? Как раз когда доктор Кемп возвращался в Оксфорд.

— Да, — медленно протянул Ашенден. — Понимаю.

— Может кто-нибудь узнать вас, — продолжил Льюис, — если вы снова придете туда?

— Не знаю. За то время там побывало человек восемь, десять, возможно, больше. Но узнает ли меня кто-нибудь...

— У них наверняка сохранились ваши квитанции? — предположил Морс.

— Ну да, они хранят их, если лошадь выиграет.

— В таком случае вам не повезло вдвойне, что вы не выбрали победителя. Получили бы выигрыш и доказали свое алиби, и все одновременно.

— В жизни полно разочарований, инспектор... — внезапно Ашенден остановился, у него радостно засветились глаза, и он вытащил из нагрудного кармана своей спортивной куртки черный кожаный бумажник. — А вы говорите, мне не везет!.. Да! Слава Богу! А я-то думал, что порвал их.

— Мне говорили, букмекерские конторы тонут в кучах разорванных квитанций, — произнес Морс, разглядывая две розовые полоски бумаги, которые подал ему Ашенден.

— Боюсь, инспектор, вы спокойно можете порвать и эти.

— Ну, что вы, сэр. Мы не должны уничтожать вещественные доказательства, так ведь, Льюис?

Ашенден пожал плечами, на этот раз несколько неуверенно:

— Что-нибудь еще, инспектор?

— Думаю, нет, — произнес Морс, — Но ведь пари — игра для дураков, неужели вам это неизвестно? И к тому же грязная.

— Вам, наверное, нужно как-нибудь самому заглянуть в букмекерскую контору. Это вполне цивилизованный бизнес теперь...

Но Морс не дал ему договорить, посмотрев на него ледяными глазами:

— Послушай, парнишка! Когда ты продуешь столько же, сколько я продул на лошадях, тогда приходи и читай мне лекции об азартных играх, идет? — Он коротко махнул рукой, давая понять, что разговор окончен. — И скажите вашему водителю, что он может выезжать в пять. Все будут безумно счастливы. До Стратфорда всего тридцать семь или тридцать восемь миль, и Льюис однажды сумел добраться туда за полчаса.

Глава тридцать восьмая

На западе бледнеют

следы зари. На постоялый двор

Коня торопит запоздалый путник.

У. Шекспир. Макбет (Перевод Б. Пастернака)

В автобусе, проехавшем сначала на север по Вудсток-роуд, а потом выехавшем на шоссе А34, члены туристической группы сидели погруженные в молчание, у всех не выходили из головы странные и трагические события, которые остались позади, в Оксфорде. Им теперь будет что рассказать, вернувшись домой. Джон Ашенден сидел один на переднем боковом сиденье  и раздумывал, стоит ли или нет взяться за микрофон и сказать несколько слов о колледже Соммервилл, Радклиффской клинике, Башне Ветров, огромных особняках красного кирпича, памятнике девятнадцатого века, школе Святого Эдуарда... Он решил ничего не говорить, не было настроения ни у него, ни, насколько он мог судить, у кого другого в автобусе.

По другую сторону прохода сразу за водителем восседала с недовольным видом миссис Роско, уткнувшись своим красивым носиком в «Сон в летнюю ночь». За спиной у Ашендена сидели Говард и Ширли Браун, молчаливые и насупившиеся, каждый занятый своими мыслями, понять  которые не было дано стороннему наблюдателю и даже непостижимыми полностью для них обоих. За Браунами — загадочные Кронквисты, ставшие теперь единственной зарегистрированной официально супружеской парой в туре, воздерживающейся, казалось, от участия в самых невинных разговорах. Она читала «Жаворонок над Кендлфордом», а он изучал «Путеводитель по доброму пиву» (только что изданный) за 1991 год. Сзади всех, словно специально расположившись как можно дальше от женщины, которая по собственной инициативе публично предъявила на него права как на постоянного сопровождающего и гида, сидел Фил Олдрич, не спеша  штудирующий вечернее издание «Оксфорд мейл». От остальных туристов не ускользнула холодность, внезапно возникшая между ними, больше того, она оказалась одной из немногих тем, которые туристы обсуждали, пока автобус набирал скорость на двухполосной  магистрали в сторону Вудстока.

На своих привычных местах не было только двоих из группы, пятьдесят часов назад приехавшей в «Рэндольф». Места эти находились непосредственно за миссис Роско. Одна из отсутствующих персон все еще лежала в полицейском морге в Сент-Олдейте, другая с полного согласия Морса уже днем этого дня выехала поездом в Лондон, не задержавшись в этот раз (как, по ее словам, задерживалась раньше) в Дидкоте, а проследовав прямо, минуя Рединг, Мейденхед, Слау, до Паддингтона, откуда означенная персона взяла такси до офиса туристической компании в Белгравии, чтобы там обсудить  последние желания и последние ритуалы, связанные с бывшей законной женой, миссис Лаурой Мери Стрэттон.

Когда автобус стал подниматься в гору после Вудстока, Ашенден с некоторым беспокойством посмотрел на часы. Он звонил в отель «Лебедь» в Стратфорде, предупредив, что они прибудут в 18.15, но, насколько можно было судить сейчас, этого не получится. Тем не менее он не пытался спровоцировать водителя на превышение скорости. Они немного опоздают? Ну и что! Двадцать шесть тарелок с «муссом из лосося горячего копчения по-арбройтски» будут стоять на столе, как заверили его в «Лебеде», а вместе с ними и единственный морковный сок для единственной вегетарианки.

Действительно ли инспектор Морс (размышлял Ашенден) такой человек, каким, по-видимому, считает его большинство людей? Человек, перед умом которого спасовал бы даже мифический Майкрофт? Ашенден сомневался в этом, и сомнения его росли и укреплялись по мере того, как автобус удалялся все дальше и дальше от Оксфорда по шоссе А34.

Все обойдется. Все будет в полном порядке.

Глава тридцать девятая

Меня волненье охватило

Как миг, подобный лишь тому,

Когда Полдневное Светило

Скользнуло в ночь со счетом

тридцать к одному.

А. П. Герберт. День скачек

Морс с Льюисом наблюдали за отъезжающими из окна салона, в котором перед этим беседовали с последними свидетелями.

— Думаете, мы еще встретимся с кем-нибудь из них, сэр?

— Нет, — категорически отверг такую перспективу Морс.

— Это значит, что у вас есть какая-то идея?

— Идеи, во множественном числе, Льюис! Редко, когда у нас бывает столько существенных доказательств... — Он замолчал, но тут же стал продолжать предыдущую мысль: — Все дело в этих любовных похождениях — и я продолжаю думать, что Кемпа убили из-за того, что у него было слишком много любовниц.

— Я понимаю, что очень назойлив с этой миссис Кемп, сэр, но не думаете ли вы, что мы должны...

Морс сделал вид, что не слышит.

— Почему он был раздет? Поначалу я думал потому, что не так-то просто тащить мертвеца. Макс говорил, что там были ведра крови, и, если она залила костюм или платье... Здесь что-то есть, Льюис. А может быть и другое. Его могли раздеть, чтобы задержать идентификацию. Чем дольше труп не опознан...

— ...тем труднее для нас разрушить алиби.

Морс кивнул.

— Но я полагаю, что дело ни в том, ни в другом.

— Думаете, он занимался любовью с какой-то леди?

— С женщиной, Льюис. И поскольку нам, можно сказать, доподлинно известно, что это не была его жена, поскольку она... э... ну, из-за автомобильной аварии... нам нужно определить, кто бы это мог быть. Представь себе на минуту! Муж — или какой-нибудь другой ревнивец — входит в спальню и застает  их во время полового акта. Но все-таки кто это мог быть? Хоть убей, не могу представить, чтобы он был с Шейлой Уильямс... Нет, нужно еще разок пробежать по программе скачек и посмотреть, нет ли там какой-нибудь привлекательной, доступной и не делающей из себя недотрогу кобылки, а самая вероятная кобылка — это...

Морс вдруг прервался, его мысль снова улетела далеко вперед, оторвавшись от того, что он успел сказать. До этого он утром купил экземпляр «Таймс», но до прихода в «Рэндольф» так и не удосужился просмотреть даже заголовки. А сейчас он увидел перед собой на столе две квитанции от букмекера и раскрыл газету на спортивном разделе, быстро пробежал глазами результаты конных бегов за предыдущий день в Фонтуелл-парке. Ставка Ашендена на заезд в 14.50, три фунта, на Золотой Сюрприз, по всей видимости, ушла на поддержание роскошной жизни букмекерского братства. И тут вдруг Льюис увидел, как округлились глаза шефа, когда он дошел до результата заезда в 15.15:

1 Королева Тетфорда (Дж. Фрэнсис) 30-1

— Вот это да! — прошептал Морс.

— Сэр?

— Вчера Ашенден поставил на лошадь, относительно которой кто-то в Кембридже подсказал ему. Он поставил пятерку и — выиграл! Королева Тетфорда. Вот! Это здесь, на квитанции.

— Фью! Это значит, что ему причитается сто пятьдесят фунтов.

— Нет. Он не платил налога, поэтому получит только сто сорок, включая свою ставку.

— Вот уж не думал, что вы так разбираетесь в этих делах, сэр.

Но Морс снова сделал вид, что ничего не слышал.

— Он говорит, что был там, Льюис, в букмекерской. Он поставил деньги на верную подсказку, лошадь выигрывает, и... он не берет выигрыша!

Льюис задумался над словами Морса и покачал головой, показывая, что и для него это загадка. Не может быть, чтобы Ашенден не пошел в кассу, едва только сообщили результат, если бы был там, особенно потому, что во второй раз туда он уже не мог попасть. И если по какой-то непонятной причине его дезинформировали, сказали, что лошадь проиграла, то непонятно, с какой стати он с такой тщательностью хранил эти квитанции в своем бумажнике. Почему не порвал, как это делают все, и не швырнул на пол букмекерской?

Морс не дал ему поразмыслить дальше.

— Сказать тебе, что наш руководитель тура делал в букмекерской? Обеспечивал себе алиби! Если ты поставил на две лошади и если ты на следующий день уезжаешь, ты остаешься, как и все, и послушаешь, что будет объявлено. Но если ты выбираешь полностью безнадежный вариант, явных аутсайдеров, то нет никакой необходимости задерживаться, согласен? Посмотри-ка, что там на Золотой Сюрприз? 50-1! Значит, Ашенден потратил восемь фунтов своих кровных денежек, чтобы купить себе  алиби.

— Это надо же, чтобы его лошадка выиграла! Не повезло парню, если вы понимаете, что я имею в виду, сэр.

— Но все-таки куда он ходил?

— Ну, «ревнивым мужем», которого вы ищете, он быть не мог.

— Нет, но ведь он пошел куда-то, и ему не хотелось, чтобы кто-нибудь знал об этом. Вот что, а не могло ли это быть чем-нибудь  вроде...

В салон быстро вошел управляющий.

— Инспектор, вы не можете сейчас же подойти к телефону? Сказали, очень срочно.

Звонил Макс.

— Морс? Ноги в руки, и скорее сюда! Черт побери! Боже!

— Говори, Макс, — тихо сказал Морс.

— Миссис Кемп, вот что! Пыталась перейти реку забвения и перешла бы, если бы неожиданно не зашла районная патронажная сестра.

— Она не умерла?

— Пока нет.

— Умрет?

— Кто знает. Я ничего не могу сказать определенно.

— Ради Бога, Макс!

— Даже ради него.

Морсу не довелось видеть миссис Марион Кемп, но, судя по свадебной фотографии на стене, она в свое время была весьма бойкой женщиной — темные волосы, кудри, стройная, ладно сбитая фигурка и необычайно дерзкие, плутовские  глаза. Ее уже перевезли в отделение интенсивной терапии ближайшей  к дому больницы, но здесь в комнате осталось, кажется, достаточно доказательств того, что уход из жизни она запланировала сама. На ночном столике стоял пустой, без крышечки пузырек от снотворного, а рядом с ним, на романе Джорджет Хейер, лежала короткая, разборчиво написанная (хотя и неподписанная) записка:

Если меня застанут живой, прошу, дайте мне умереть. Если найдут мертвой, прошу, пожалуйста, связаться с доктором М. Денисом в Саммертаунском центре здравоохранения — единственным человеком, кто как-то пытался понять мои страдания.

Глава сороковая

...Тот,

Кто прыгает в пучину, устрашась

Лавины бед, не доблесть проявляет,

Но только лживое ее подобье.

Филип Мэссинджер. Дева-мученица

Морс и Льюис несколько мгновений молча постояли перед дверью в квартиру Кемпа. Ничто, как знали они оба, не может быть таким тяжелым и угнетающим, как самоубийство (или, как в данном случае, покушение на самоубийство), потому что это говорило не только о невыносимых страданиях, но и о неправильно понятой и употребленной силе духа. Морс быстро прошелся по квартире, но ничего такого, что могло бы задержать его внимание, там не оказалось.

— Макс, давай попробуем сохранить ей жизнь, — негромко сказал Морс.

— Это уже не в моих руках.

— А как насчет стаканчика виски? Тут неподалеку.

— Нет времени, дорогой мой!

Он ушел, а Морс для порядка осмотрел близлежащую территорию. На цветочном бордюре, вытянувшемся перед фасадом многоквартирного дома, в котором находилась квартира Кемпа, копошился рабочий с садовыми вилами и тачкой и в ответ на вопрос Морса сказал, что он из небольшой бригады, присматривающей за тремя кварталами таких домов на восточной стороне Уотер-Итон-роуд. Да, он здесь работал последние несколько дней. Видел ли он предыдущим днем, как кто-нибудь входил в этот дом? Скажем, после трех часов? Но, на взгляд Морса, слишком молодой, чтобы успеть закончить садово-ландшафтную школу с намеком на какой-нибудь успех, собеседник с сомнением покачал головой:

— Трудно сказать, разве не так? То есть я хочу сказать, что большую часть времени работал позади дома. Я, конечно, помню, что ходили за покупками или еще куда, наверное, ходили.

— Не видели ли этого человека?

Морс вынул фотографию Теодора Кемпа, которую позаимствовал в гостиной. Ясно, фотография снята несколькими годами раньше, но даже тогда это было все то же надменное лицо, и оно смотрело в объектив с высокомерной улыбочкой над вандейковской бородкой.

— Да! Я его видел раньше, но не уверен, что видел вчера. Я же говорю, вчера большую часть времени ишачил позади дома, на газонах у реки.

У реки...

Морс поблагодарил его и пошел к спуску около дома, а там к бетонированной площадке с пятью гаражами, закрывавшими вид на реку. Затем, повернув направо, вышел к полоске ухоженного газона, сбегавшего к воде, напротив этого места на другом берегу реки выстроились безжалостно обрезанные ивы. Здесь вода затянулась ряской и стояла почти неподвижно. По мостику с надписью «Только для проживающих здесь» он перебрался к главному руслу Черуэлла, по которому вода струилась сравнительно быстро после прошедших в начале недели дождей, по ней плыли остатки всякого мусора, то и дело ударяясь о берега, сталкиваясь и переворачиваясь то одним, то другим боком, как электрические автомобильчики в парковом аттракционе. Морс несколько минут смотрел на пенившийся, мутный поток. Мысли у него неслись в таком же беспорядке. Потом вдруг он решительно кивнул сам себе и высокомерно, почти так же, как покойный Теодор Кемп, которого в какой-то момент, в каком-то месте стащили в эти самые негостеприимные воды, улыбнулся.

Когда он снова вернулся к дороге, там его ждал Льюис.

— Что теперь, сэр?

— Прежде всего нам нужно освежиться какой-нибудь живительной влагой. Где-то тут поблизости есть маленький паб, — Морс уселся в машину, — как раз по дороге.

— Сэр, до него можно дойти и пешком. Тут же каких-то пятьдесят ярдов.

Морс промолчал, но продолжал сидеть в машине и, вытащив из дверного кармана «Железнодорожную газету», притворился, будто крайне заинтересован ее содержанием, потом и в самом деле начал читать и читал несколько секунд.

Льюис подал машину немного вниз по спуску и только хотел развернуться в сторону «Черуэлл Армс», как услышал голос своего начальника — одно свистящее, хриплое, полное недоверчивости богохульство:

— Ах, ч-ч черт!

— Новые улики, сэр?

— Филипп! Ты только взгляни на это!

Льюис взял газету в руки и пробежал глазами заметку, на которую указывал Морс:

СЛАВНЫЕ  СТАРИКАШКИ

Члены Общества охраны старины, несомненно, с особым интересом узнают, что 21 октября всемирно известный «Торби-экспресс» совершит ностальгический рейс по некоторым из своих старых маршрутов, но сначала будет выставлен на всеобщее обозрение в железнодорожном депо №4 в Плимуте.

Льюис взглянул на Морса:

— А он ведь сказал, что видел «Торби-экспресс» в Дидкоте. Так и написано в его показаниях, это точно.

Морс смотрел прямо перед собой, глаза у него заблестели:

— Он лжец, этот Стрэттон, он низкий подлый лжец!

— Это... это газета 1991 года? — неуверенно спросил Льюис.

Морс перевернул красочную обложку и сунул газету обратно в дверной карман.

— Так что, сэр?

— Сентябрь 1988-го, — проговорил Морс, и, нужно отметить, очень и очень тихо.

— Что все это может значить? — поинтересовался Льюис, усаживаясь за стол с двумя кружками пива — большой для Морса и маленькой для себя. Он никак не мог понять, почему Морс почти всегда считал, что пиво должен покупать Льюис. Можно было подумать, будто Морс чистосердечно полагает, что у сержанта неограниченный счет на представительские.

— Ты имеешь в виду миссис Кемп?

— Я имею в виду все. Просто не могу понять, что происходит.

— Думаешь, я понимаю?

— Я подумал, у вас, может, появилась какая-нибудь идея.

— Может, и появилась, — Он осушил кружку и удивленно посмотрел на пустое донышко.  — Это твоя или моя очередь?

Льюис направился к бару с одной кружкой — даже с удовольствием.

В его отсутствие Морс положил перед собой «Таймс» последней страницей кверху и к возвращению Льюиса, что произошло минуты через две, заполнил правый нижний угол кроссворда.

— Вы всегда так решаете кроссворды, сэр?

— А? О да! Я всегда пытаюсь решать проблемы, начиная с конца, никогда не берусь за них с начала.

— Нужно как-нибудь попробовать.

— А я и не знал, что ты любишь кроссворды, Льюис.

— Еще как! Мы с супругой обычно беремся за кроссворд в вечернем выпуске «Дейли миррор».

— О! — воскликнул Морс, хотя удивления в его голосе не было и следа. Тогда вот что я тебе скажу. Если я решаю кроссворд и мне начинает казаться, что я завяз...

— Этого не может быть, сэр.

— Нет. Может, но нечасто, во всяком случае, не очень часто. Но если уж случится такая незадача и я завязну, знаешь, что я делаю?

— Расскажите!

— Я перестаю  думать об этой  проблеме. А что потом? Когда я к ней возвращаюсь, уже нет никакой проблемы!

— А у нас есть проблема?

— Еще бы! Потому-то нам и нужен перерыв, перерыв, чтобы промочить горло. — Морс сделал молодецкий глоток из своей кружки, которую только что вновь наполнил Льюис, и в ней осталось не больше дюйма пива. Наша проблема в том, чтобы найти связь между кражей драгоценности и убийством Кемпа. Как только мы ее найдем... Поэтому самое лучшее, что мы можем сейчас сделать, это  подумать о чем-нибудь, совершенно не имеющем отношения к этому делу. Расскажи-ка мне, Льюис, что-нибудь, но только такое, чтобы это не имело отношения к миссис Кемп.

— Я как раз думал об этих букмекерских квитанциях, сэр. На них проставляется время — время, когда сделана ставка.

— Я же сказал, что-нибудь совершенно другое, Льюис! Что угодно. Расскажи мне о чем угодно! Ну, как, например, звали твою первую девушку! Что угодно.

— Не могу, сэр. Только не сейчас. Не могу выбросить из головы, что подвел миссис Кемп... в какой-то степени.

— О чем ты, черт побери, говоришь? Это я подвел ее! Ты сколько раз говорил, что нужно съездить к ней?

— Почему, как вы думаете, она пыталась?..

— Откуда, черт возьми, мне знать!

— Я просто спросил, вот и все.

— Ладно. А ты что думаешь?

— По-моему, она просто решила, что жизнь не стоит того, чтобы оставаться на земле, если его нет.

— Но когда ты ее увидел, у тебя не сложилось такого впечатления, так ведь? Из того, что ты рассказал мне, можно было составить совершенно противоположное мнение: жить стоит, если его нет.

Да, Льюис понимал, что Морс прав. Тогда он почувствовал, что женщина раздражена, что не находит себе места от ярости, хотя где-то чувствовалась боль и растерянность, на что он не обратил внимания. Он понимал и то, что на нем начинает сказываться бессонная ночь.

— Вы, сэр, говорите о том, что надо дать отдохнуть вашей голове, а мне определенно нужно дать отдохнуть телу. Я просто валюсь с ног.

— В таком случае отправляйся домой! Что тебе мешает? Я всегда могу взять Диксона...

— Мне не хочется идти домой, сэр. У нас сейчас декораторы, и мне непрерывно зудят о новых коврах, новых занавесках и вообще...

Морс с сияющим лицом вскочил из-за стола.

— У тебя получилось, Льюис! У тебя снова получилось!

Льюис устало поднялся со своего места, но, правда, в полном недоумении.

Чего такого он только что сказал?

Глава сорок первая

...Меркнет свет. Летит к лесной опушке ворон.

У. Шекспир. Макбет (Перевод Л. Пастернака)

В четверть седьмого вечера Шейла Уильямс увидела, как к дому подъехала полицейская машина, и побежала открывать дверь.

— Входите, инспектор! — Возможно, бесцветная жидкость в стакане, с которым она вышла к дверям, была водой, но, что бы это ни было, Шейла казалась, что было ей малосвойственно, трезвой как стеклышко.

— Нет. У меня... у нас до черта работы. Послушайте. Я очень сожалею, но должен вам сообщить вот что — миссис Кемп пыталась покончить с собой, и совсем недавно.

Правая рука  Шейлы невольно дернулась.

— О нет, — прошептала она.

— Она приняла столько снотворных таблеток, что сдох бы и слон, но патронажная сестра нашла ее, и мы думаем, как раз вовремя. Если это действительно так.

— Где...

— Во второй городской больнице. Уход за ней такой, какого ей не получить нигде в другом месте.

Шейла глубоко вздохнула.

— О Боже! — только и смогла она произнести, у нее закапали слезы.

Затем, приведя Морса в полное смущение, совершенно неожиданно ткнулась носом ему в плечо и тесно прижалась.

— Она любила его? — негромко спросил Морс.

— Она владела им!

— Но любила ли она его?

Шейла Уильямс выпрямилась и отстранилась от него, чтобы найти в кармане носовой платок. И ответила почти со злобой:

— Нет! По-настоящему его любила единственная женщина, и это была я.

— А вы не знаете, кто еще любил его? Третью женщину в его жизни?

Шейла горестно покачала головой.

— Вы в этом абсолютно уверены, Шейла? Очень важно, чтобы вы были со мной полностью откровенны, — настаивал Морс.

— Он говорил, что нет. Он клялся!

— И вы ему верили?

Она кивнула и вытерла глаза. Морс тоже кивнул и сочувственно посмотрел  на нее.

— Ну, ладно. Благодарю вас.

Он повернулся, но она окликнула его, у нее снова брызнули слезы:

— Инспектор, ну, пожалуйста!

Морс обернулся и легонько притронулся к ее плечу.

— Нет нужды рассказывать мне об этом. Я и без того знаю, что в его жизни была еще одна женщина.

Она чуть слышно выдавила «да».

— И думаю, вы знаете, кто это.

Она опять кивнула.

— Но это произошло совсем недавно, это так, Шейла? Он ведь только недавно начал встречаться с миссис Даунс?

Стоя у ворот,  Льюис слышал почти весь их разговор и видел, как миссис Уильямс в слезах рассталась с Морсом. И теперь, когда они уже сели в машину, им обоим не хотелось говорить. Они молча наблюдали за тем, как в спальне, выходившей окнами на улицу, загорелся свет и были  задернуты занавески.

— Занавески! — проговорил Морс устало, но с торжеством.— Как ты и говорил, Льюис, занавески.

Дом Даунса был погружен в темноту, и звук звонка прокатился эхом по пустым коридорам и безлюдным комнатам. Морс посмотрел на часы: еще только половина седьмого, и Даунс встречает жену в семь. Тропинка, начинавшаяся от деревянной калитки сбоку дома, вела к аккуратно ухоженному саду с лужайкой, спускавшейся вниз, к берегу реки. Лужайка разделялась надвое выложенной камнями дорожкой, заканчивавшейся у самой воды чем-то вроде маленькой пристани, где, возможно, держали небольшую лодку или плоскодонку, но, по-видимому (Льюис обшарил ее лучом своего фонарика), это было довольно давно.

— Вы думаете?..— Льюис показал на быстро текущий Черуэлл.

— Здесь и столкнули? Да, я так думаю. Столкнули здесь, отправив в вечность.

— Но когда, сэр? Он не вернулся в Оксфорд...

— Все в свое время, Льюис! А сейчас будь добрым бойскаутом и освети-ка своим фонариком вон те задние окна.

Окна здесь тоже были закрыты занавесками, на вид богатыми и новенькими и очень похожими на те французские в сборку, с которыми недавно познакомился Льюис, и, если придерживаться истины, Морс тоже.

— Видишь ли, Льюис, — начал Морс, когда они возвращались к фасаду лома, — Кемп устал от Шейлы Уильямс и приступил к новому завоеванию — прелестной Люси Даунс. К несчастью для Кемпа, однако, Седрик Даунс застал преступную пару in fragrante delicto, что, запомни это, на латыни означает «со спущенными штанами». Ему непременно нужна была женщина, этому Кемпу. Его девиз: снова amo [16], amas, аmat. И вот он снова занимается этим, когда Даунс шарахает его чем-то, что попалось под руку, убивает его, проламывает голову. Куда девать труп? Не может его одеть — труп одеть намного труднее...

— Особенно для женщины, сэр.

— Что?

— Вы не думаете, что это могла быть ревнивая женщина? А не ревнивый  мужчина?

— Нет, Льюис, нет! Это не Шейла Уильямс.

— Она ушла от группы, пошла в паб...

— У нее не было на это  времени! Кто бы ни был убийца, у него имелось для этого время — время дотащить до воды, столкнуть его здесь — острожно, Льюис, — без малейшего всплеска, чтобы не вспугнуть лебедей...

— Но это просто не могло быть таким образом. Время никак не совпадает.

— Говори, говори, Льюис! Как и наш убийца, мы располагаем временем.

— Вы имеете в виду, что мы ждем здесь?

— О да! Очень интересно будет еще раз встретиться с мистером и миссис Даунс.

— И вы думаете, у нее в чемодане...

Но в машине, у которой они остановились, пробудилась к жизни рация.

— Льюис слушает.

— Плохие новости, сержант. Миссис Кемп умерла в больнице пятьдесят минут назад. Нам только что сообщили.

Морс не двинулся с места, стоял и смотрел в небеса, как бы раздумывая о непредсказуемом поведении некой отдаленной галактики. У него опустились плечи, лицо потемнело и стало вдруг страшно усталым.

— Вы очень устали, сэр!

— Я? Не говори таких сумасшедших вещей!

Морс быстро взглянул на часы:

— Он встречает ее через семь минут! А ну-ка, нажми!

— Мне показалось, вы сказали, мы ждем их здесь?

— Давай, Льюис, давай, и включи-ка свою сирену!

Глава сорок вторая

...Никто не вышел на пустующую сцену.

Эдуард Томас. Эдлстроп

Полицейская машина въехала на стоянку для автомашин и автобусов перед железнодорожным вокзалом. По другую ее сторону как раз подходил к платформе №2 поезд из Паддингтона. Первые пассажиры уже устремились через пешеходный мостик, когда Морс с Льюисом сначала взбежали, а потом сбежали по ступенькам, бросая по сторонам напряженные взгляды и вызывая недовольство тем, что шли против потока спешащих людей.

Поезд все еще стоял у платформы, и бригада почтовых служащих забрасывала увесистые мешки с корреспонденцией в охраняемый фургон. И там — да, да, прямо перед ними! — переходя от одного окна к другому с напряженным и обеспокоенным лицом, суетился Седрик Даунс. Морс придержал Льюиса за руку, и они стояли и наблюдали за ним, пока их не миновали два или три тяжело нагруженных пассажира. Скоро Даунс дошел до последнего вагона, сразу за дизельным локомотивом, торопливо заглядывая в купе через окна, но тут те несколько дверей вагонов, которые еще оставались открытыми, со стуком захлопнулись, прозвучал свисток, и сначала с легким толчком, а затем мощным рывком поезд медленно тронулся вперед, постепенно набирая скорость и устремляясь дальше на север по изгибу дороги, ведущей к Бенбери.

Даунс посмотрел на часы и повернул назад, зашагав по опустевшей платформе в сторону пешеходного мостика, где перед ним выросла широкоплечая фигура Льюиса.

— Добрый вечер, сэр. Мы уже с вами встречались.

Даунс не очень удивился. Во всяком случае, особого удивлении в его вопросе не слышалось:

— Наверное, по поводу Тео? Тео Кемпа?

— Э... да.

Льюису с большим трудом удалось таким образом сформулировать утвердительный ответ.

— Ну, что же, боюсь, мне нечего больше добавить к тому, что я вам уже сказал.

— Встречаете жену, мистер Даунс? — вмешался Морс.

— Пардон? Минуточку, инспектор! Я... минуточку, извините. — Даунс вынул из правого кармана слуховой аппарат и приладил его к уху. Аппарат выдал целую серию визгливых  шумов, пока он регулировал его.

— Я спрашивал, не встречаете ли вы жену?.. — проорал Морс, и, как оказалось совершенно впустую.

— Если, джентльмены, вы потерпите несколько минут, я, с вашего позволения, сбегаю к автомашине. У меня в бардачке всегда в запасе  еще один аппарат.

Просительная улыбка чуть скошенного набок рта делала его лицо совсем мальчишеским.

Морс неопределенно махнул рукой:

— Конечно. Мы пойдем с вами, сэр.

Теперь перед зданием вокзала стоял второй полицейский автомобиль (вызванный  убежденным в правоте своих подозрений Морсом, пока Льюис вез его из северного Оксфорда), и главный инспектор небрежно кивнул двоим констеблям-детективам, сидевшим рядышком и наблюдавшим за тем, как разворачиваются события в ожидании неизбежного финала. Они смотрели, как три человека прошли к стоянке двадцатиминутного ожидания, отведенной для встречающих пассажиров, которые прибывают в город по железной дороге. Парковка на ней была бесплатной. Смотрели, как они миновали эту площадку и прошли на главную стоянку, снабженную видным со всех сторон объявлением, оповещающим простаков нарушителей:

СТОЯНКА ТОЛЬКО ДЛЯ ПАССАЖИРОВ БРИТАНСКИХ ЖЕЛЕЗНОДОРОЖНЫХ ЛИНИЙ. ДЛЯ ДРУГИХ ПОЛЬЗОВАТЕЛЕЙ, НЕ ИМЕЮЩИХ  СТОЯНОЧНОГО ТАЛОНА, ПЛАТА 10 ФУНТОВ В ДЕНЬ.

— Не объясните ли вы мне, сэр, почему вы не поставили машину просто на двадцатиминутную стоянку? Парковка в том месте, где вы оставили машину, мне кажется, несколько дороговата, беспричинно дороговата, согласитесь?

— Пардон, инспектор? Еще секундочку... одну или две секундочки... не больше...

Даунс вытащил из кармана связку ключей, открыл дверцу зеленой спортивной модели «метро», просунулся на сиденье водителя и перегнулся налево, чтобы открыть перчаточное отделение.

Морс с Льюисом стояли рядом и весьма настороженно наблюдали за тем, как Даунс принялся возиться (еще раз) со слуховым аппаратом, который казался им подозрительно похожим на тот, который доставил им несколько неприятных мгновений своей пронзительной до невозможности модуляцией.

— Ну вот, все в порядке! — проговорил Даунс, выпрямляясь и поворачиваясь к ним, лицо у него светилось почти детской радостью. — Снова вернулся в страну живых людей! Мне кажется, вы пытались что-то сказать, инспектор?

— Нет. Я, мистер Даунс, не пытался ничего сказать. Я сказал что-то. Я сказал, что мне показалось странным, что вы поставили машину не на двадцатиминутной стоянке, специально отведенной для ожидающих поезда.

— А! Дело вот в чем. За последние несколько месяцев у меня накопилось ужасно много этих талонов. Я, знаете ли, часто езжу в Лондон и порой не возвращаюсь дотемна. А поздно ночью шлагбаум там, где вы суете талон, часто бывает поднят, и можно свободно въезжать.

— Но зачем же тратить один из ваших ценных талонов? — настаивал Морс.

— А! Понимаю, к чему вы клоните. Я, инспектор, очень законопослушный гражданин. Сегодня вечером я приехал сюда немного раньше и не хотел рисковать штрафом, пускаться в объяснения и тому подобное. На этой неделе по всей Парк-энд-стрит распродажа старинных антикварных вещей, и я присмотрел комодик, отделанный тисовым шпоном. Скоро день рождения Люси, седьмое ноября...

— А затем заглянули в «Ройял Оксфорд», правда?

— Ничего подобного. Я туда не заходил! Я больше не разрешаю себе водить машину после того, как выпью. Никогда!

— Некоторые позволяют это, сэр, — проговорил Морс.— Это самая распространенная причина дорожных происшествий, знаете ли.

Между троими людьми, стоявшими около «метро», воцарилось неловкое молчание. Даунс, по-видимому, правильно оценил обстановку и ждал, что его пригласят поехать с полицейскими — куда-то! — и еще раз открыл дверцу машины. Но наклонившийся в его сторону Морс протянул к нему открытую ладонь, как североафриканский бербер, просящий бакшиш.

— Мы хотели бы, сэр, чтобы вы проехали с нами. Если вы соблаговолите передать мне ключи от вашей машины, сержант Льюис позаботится, чтобы ее позже забрали отсюда и доставили по вашему домашнему адресу.

— Но зачем? Не вижу в этом никакой необходимости. Я прекрасно знаю, где полицейский участок, ради Бога!

Внезапно, произнося последние слова, Даунс утратил самообладание, которое старался поддерживать до самого последнего момента.

— Ключи, прошу нас! — тихо потребовал Морс.

— Послушайте! Просто не понимаю, что значит вся эта чепуха. Объясните, пожалуйста.

— Безусловно! Вы теперь меня хорошо слышите?

Даунс почти прорычал «да» и с открытым ртом, не веря своим ушам, слушал, как Морс подозвал двоих констеблей-детективов из второй полицейской машины.

— Седрик Даунс, вы арестованы по подозрению в убийстве доктора Теодора Кемпа. Обязан предупредить вас, что все, что вы скажете, будет зафиксировано сержантом и, возможно, использовано в качестве доказательства в судебном разбирательстве.

Но в момент, когда один из констеблей-детективов защелкнул на нем наручники, Седрик Даунс не был в состоянии произнести ничего, кроме односложного мычания, не говоря уже о том, чтобы сделать заявление, которое могло быть использовано против него.

Не одну секунду простоял он на одном месте, неподвижно, как человек, взглянувший в глаза Медузе-Горгоне.

Глава сорок третья

Как обычно, он пускался в объяснения того, в чем другие вообще не видели проблемы.

Брайан Меги. Аспекты Вагнера

После того как Даунса увезли, Морс с Льюисом вернулись к своей машине, откуда Морс дал криминалистической лаборатории срочное задание послать  пару своих вундеркиндов на железнодорожную станцию — и немедленно! — а потом связался с Кидлингтонским участком и попросил проследить, чтобы через час «аварийка» забрала «метро» от вокзала.

— Вы абсолютно уверены  относительно Даунса, да, — заметил Льюис. Он не спрашивал, а констатировал.

— О да.

— И что теперь, сэр?

— Подождем судебных экспертов. Затем поедем и поглядим, как там Даунс, ему пойдет на пользу, если он посидит с полчасика в камере. Ему, Льюис, здорово повезло. Чертовски повезло, так или иначе.

— А не лучше ли было начать с начала, сэр? У нас есть несколько минут.

И Морс объяснил ему.

— Ключевым моментом в этом деле был телефонный звонок Кемпа. Да, да, звонил Кемп, хотя имелись основания сомневаться в этом деле: Ашенден знал его и знал его голос, и, несмотря на то, что слышимость по добавочному была неважная, телефонистка подтвердила, что это Кемп, потому что она знала его, и даже очень хорошо. Нет, этот звонок не был сделан кем-то, притворяющимся Кемпом. Но Кемп звонил не из Паддингтона, как он утверждал! Он звонил из Оксфорда. Ему нужно было убедиться, что некое лицо находится в «Рэндольфе» на ленче с американскими туристами, и он совершенно недвусмысленно выяснил, что это лицо там, хотя и не говорил с ним. Больше того, отсутствие Кемпа после ленча означало, что это другое лицо — да, Даунс — окажется еще больше привязанным к туристам из-за намеченной «неофициальной встречи», на которой оно не может не задержаться. Этот план, умно задуманный и очень просто осуществленный, давал ему два часа для того, чтобы сделать то, что ему отчаянно хотелось сделать: забраться в постель с красавицей женой Даунса, женщиной, несомненно, сверхсексуальной, то есть с Люси, и успеть уложиться в выкроенное время. Наша парочка, очевидно, развлекалась не очень долго, то есть я хочу сказать, что их роман начался сравнительно недавно, только после того, как у Кемпа стало испаряться увлечение перманентно полупьяной Шейлой. Но где они могли встречаться? Только в доме Даунса: у Кемпа не было своей комнаты в колледже, а дома невозможно, так как его жена — инвалид и никуда не выходит. Так что в то утро ему представилась чудесная возможность: и не только получить вожделенное удовольствие, но и своего рода маленькую компенсацию за то огромное разочарование, которое он, несомненно, испытал в связи с кражей Волверкотского Языка. Реликвия была совсем уже у него в руках, вот-вот можно будет выставить ее на всеобщее обозрение, можно будет фотографировать и описывать ее в соответствующих журналах — реликвию, разысканную им самим, реликвию, на добывание которой для Эшмолеана он затратил столько сил и времени. Не приходится удивляться, что у него пропал интерес к тому, чтобы стелиться перед американцами, как неудивительно и то, что перспектива встретиться с любвеобильной Люси Даунс показалась ему неотразимой. И он придумал очень хитрый ход. Если он опоздает к тому времени, когда обещал появиться в «Рэндольфе», то на двоих руководителей групп, Шейлу Уильямс и Седрика Даунса, навалятся с настоятельной просьбой занять туристов и на каждого из них ляжет дополнительная нагрузка. При этом Кемпу не пришло в голову, что в результате такой перестройки программы несколько членов группы воспользуются случаем и предпримут серию самых странных факультативных шагов — от осмотра локомотивов до поисков собственных потерянных отпрысков. И все — для отвода глаз.

Но потом начались отступления от плана. Даунс вовсе не настолько глух, он плохо слышит при постороннем шуме и когда ему задают вопрос. Глухого, как объяснила нам Люси Даунс, беспокоит  не то, что он не сможет ответить на вопрос, а то, что не услышит  вопроса. А во время обеда — тому есть свидетели — слуховой аппарат Даунса забарахлил, и Даунс обнаружил, что не захватил с собой запасного. Он решил отправиться домой за аппаратом, и действительно его видели едущим на велосипеде по Сент-Джилсу в сторону северного Оксфорда. Вряд ли составляет труда представить себе, что произошло после того, как он неслышно вставил ключ в свой дверной замок. Не исключено, что шестым чувством он ощутил присутствие в доме чужого, скорее всего, увидел какое-нибудь физическое свидетельство: пальто, шляпу — человека, с которым был знаком. Он схватил трость — или еще что-нибудь такое, стоявшее у вешалки в прихожей, и бросился вверх по лестнице, чтобы застать жену и Кемпа in media coitu [17], и они оба, естественно, были раздетыми. Потеряв голову от гнева и ревности, он ударил Кемпа по голове. Кемп, захваченный врасплох, пытался выпутаться из простыней и выскочить из кровати, чтобы хоть как-то защититься, но не сумел. Зашатавшись, он грохнулся на пол, причем разбил голову — во второй раз, — о спинку кровати или острый угол каминной решетки. У него был очень тонкий череп, и это медицинский факт. Потом последовала жуткая тишина, и комнату залило огромное количество крови. Перепуганная прелюбодейка с ужасом взглянула на любовника и поняла, что он мертв. Да, иногда бывает исключительно трудно убить человека. Иногда поразительно легко, как это случилось в данном случае...

А что Даунс? Чувства ненависти и ревности тут же уступают место более примитивному инстинкту выживания, и он начинает соображать, что все еще может обойтись, только бы сохранить ясность мысли. Потому что он каким-то чудом внезапно осознал, что у него есть прекрасное, да что там, идеальное алиби, алиби, подаренное ему тем самым человеком, которого он только что убил. Что за восхитительная ирония! Кемп сообщил Ашендену, а Ашенден затем сообщил остальным, что он (Кемп) не вернется из Лондона ранее трех. А это значит, что Даунс просто не имел возможности убить Кемпа раньше этого времени. И Даунс постарался сделать так, чтобы его постоянно видела группа, и так оно и было, за исключением краткого посещения туалета. Все время после обеда и часть вечера он постоянно был на виду у американских туристов.

Нетрудно догадаться, что происходило в доме Даунса сразу же после смерти Кемпа. Сам Даунс не мог задерживаться дольше, чем на несколько минут. Он велел своей обезумевшей от страха и вины жене, чтобы она сложила одежду Кемпа в чемодан и все прибрала так, чтобы не осталось никаких следов крови, особенно на простынях и на ковре. Тело осталось — пришлось оставить — в спальне. От него избавится сам Даунс. Но позже. Сейчас ему важно взять себя в руки и вернуться на велосипеде в «Рэндольф».

Вечером того же дня в семь часов или около этого он возвращается в свой дом на Лонсдейл-роуд, где лужайка плавно спускается к берегу Черуэлла. Стаскивает тело Кемпа по лестнице и, может быть, на тачке отвозит его через лужайку на берег. Ночь была темной, и он наверняка прикрыл труп каким-нибудь брезентом или еще чем-нибудь. Затем медленно, осторожно, возможно даже без единого всплеска, сталкивает Кемпа в быстрые после прошедших дождей воды Черуэлла. Через два часа тело отплыло далеко от того места вниз по течению и в конце концов зацепилось за верхний край водосброса у Радости Пастора, в том самом месте, где беспечный Говард Браун незадолго перед этим обронил свою желтую программку и свою континентальную семерку...

В этом месте пространного резюме Морса прибыла бригада криминалистов-экспертов, а вслед за ними и темно-синий БМВ с самим Беллом из городского управления полиции.

— Знаешь, Морс, — проговорил Белл, — похоже, проблемы у тебя размножаются, как у кролика на сносях.

— По-моему, на это можно посмотреть с другой стороны, — ответил сияющий Морс, — Без нас с Льюисом половина  этих молодцов из экспертизы стояла бы в очередь за пособием по безработице, сэр.

Примерно за час до этих событий американские туристы зарегистрировались в двухзвездочном отеле  «Лебедь» в Стратфорде-на-Эйвоне. Как это было на протяжении всего тура, Ашенден наблюдал, как ловкачи протискивались в первые ряды очереди за ключами, а тихонькие, скромные, на вид всем довольные души, по-видимому понимающие, что от того, первыми или последними они попадут в свои номера, качество их жизни не изменится, стоят в хвосте. И самым последним он видел Фила Олдрича, маленького, тщедушного, безмерно терпеливого, мечтающего только о том, как бы отделаться от Джанет Роско с ее очередной жалобой (в этом Ашенден был определенно уверен).

Ужин перенесли на 20.30, и до него оставалась еще уйма времени, и Ашенден, бросив сумку с вещами на кровать в своей комнате, присоединился к нескольким туристам, коротавшим вечер в салоне дли проживающих в гостинице, где взял несколько листочков почтовой бумаги и принялся за письмо. Закончив, он порылся в бумажнике и вытащил марку, потом приклеил ее на конверт с эмблемой гостиницы и вышел на Бридж-стрит, чтобы найти почтовый ящик. Письмо было адресовано главному инспектору Морсу, Центральный полицейский участок а Сент-Олдейте, Оксфорд, а в верхнем левом углу конверта значилось: «Срочно».

Глава сорок четвертая

— Когда мой благородный и ученый собрат вынесет свое решение, всех их выпустят на волю, — проговорил Крук, снова подмигивая им.

— А тогда, — добавил он шепотом и осклабился, — если это только когда-нибудь случится, — но этого не случится, — их заклюют птицы, которых никогда не сажали в клетки.

Чарльз Диккенс. Холодный дом

Льюис с Морсом сидели в кафетерии полицейского участка в Сент-Олдейте, и Льюис вдруг ни с того ни с сего расфилософствовался:

— Поразительно, честное слово, поразительно. Собираешь кучу показаний, изучаешь несметные алиби, проверяешь скрытые от постороннего взгляда встречи, и что же получается в итоге? Все та же старая песня, правда? Человек приходит домой и застает супружницу в постели с одним из соседей.

— Запомни, это еще только полдела. Нам еще нужно найти доказательства. Нет, неверно! У нас есть кое-какие доказательства, или мы их получим. И очень скоро!

— Возможно, нам не стоит очень затягивать, сэр?

— Они будут. Терпение, Льюис! Ешь давай свой бутерброд с сыром!

— А все-таки мне его жалко, ничего не могу с собой поделать.

— Жалко? Что это ты такое говоришь? Почему?

— Знаете, ведь это могла быть и... случайность, вы не допускаете?

— Не допускаю, — с полной убежденностью ответил Морс.

Даунс сидел за столом в комнате для допросов на первом этаже не шевелясь, с остановившимся взглядом, как заколдованный ведьмой, трижды очертившей вокруг него кольцо. Напротив него сидел сержант Диксон, которому неподвижность и молчание Даунса начинали действовать на нервы.

— Выпьете чаю?

— Нет! То есть да! Да, пожалуйста.

— С молоком и сахаром?

Но Даунс, казалось, не слышал этого дополнительного вопроса, и Диксон кивнул стоявшему у дверей констеблю, тот пошел в кафетерий, не зная точно, чего от него хотят.

В гостинице «Лебедь» в Стратфорде миссис Роско только что закончила вечерний прием пищи. Ее ужин состоял из бобов, разваренных до такого совершенства, что они потеряли всякий цвет, но зато приобрели качество, способное вызвать восторг у самого привередливого вегетарианца. Она незамедлительно написала короткую благодарственную записку и потребовала, чтобы официант лично вручил ее шеф-повару.

В этот же час (девять часов вечера) Эдди Стрэттон сидел на единственном стуле в маленькой комнатенке на третьем этаже гостиницы, расположенной чуть севернее Рассел-сквер. Удобства в номере были минимальными: треснувший умывальник, крошечный кусочек мыла и одно полотенце, бывшее когда-то белым. Однако постель застелена свежими простынями и выглядела удобной, уборная — в конце коридора (как объяснила леди за конторкой портье), ванная — этажом ниже, а салон с телевизором для постояльцев — рядом с портье. На ночном столике лежала Библия, и подле нее бланк заявки, которая, будучи заполненной и переданной по назначению, давала счастливому заявителю право на бесплатное участие в лотерее, в которой можно выиграть билет на один из чемпионатов по гольфу будущего года. Стрэттон не воспользовался ни тем, ни другим.

Он только что посетил американское консульство, где симпатичная и исполненная сочувствия соотечественница из Северной Каролины разъяснила ему все соответствующие процедуры, грустные, но тем не менее необходимые, которые требуется осуществить в связи со смертью американского гражданина в Великобритании. Она же ознакомила его со стоимостью трансатлантической транспортировки трупов. И вот теперь, сидя в этой комнатенке и упорно разглядывая рисунок на выцветшем зеленом коврике, он испытывал что-то вроде грусти, вспоминая Лауру, бывшую его женой только последние два года. Они были довольны друг другом, насколько это можно было ожидать, как он полагал, от союза, основанного на расчете и взаимном удобстве, и он никогда не забудет ее довольно громкого голоса, чрезмерно яркого грима на лице — и, конечно, как мучилась она со своими больными ногами, бедняжка... Он медленно кивнул самому себе, потом поднял глаза и бросил взгляд на окно с тюлевыми занавесками, как птица, которая вдруг заметила открытую дверцу клетки. Если бы кто-нибудь находился в тот момент в комнате, он наверняка заметил бы, как на губах Эдди Стрэттона промелькнула довольная улыбочка.

Где-то после девяти вечера с вокзала приехала полицейская машина и привезла маленький коричневый конвертик, который Морс принял с нескрываемым удовольствием и торжествующе  улыбнулся Льюису, но, вскрыв конверт и быстро заглянув внутрь, ничего не сказал. Потом, продолжая улыбаться во весь рот, передал конверт Льюису со словами:

— Пожелай мне удачи! Я дам тебе знать, когда понадобишься.

Глава сорок пятая

Возможно, множество моих вопросов обижают.

Данте. Чистилище

Морс, по крайней мере, избавил Даунса от головоломки с вежливыми повторами вступительных фраз, он даже не стал выражать надежду, что арестованный доволен условиями содержания и что с ним хорошо обращаются. Налицо был факт, что арестованный совершенно потерян и сражен. Его уже предупредили раньше, что он имеет право потребовать присутствия адвоката, но, как ни удивительно, Даунс не воспользовался этим предложением. Справа от его локтя стояла нетронутая чашка чаю (сладкого). Он угрюмо посмотрел на Морса, когда тот занял место Диксона напротив и подтянул поближе еще одно кресло для белокурой молоденькой девушки-полицейской, которая помимо прочих достоинств обладала, будучи в этом отношении единственной в участке Сент-Олдейт, высшей квалификацией стенографистки — сто тридцать слов в минуту. Но ей не удалось воспользоваться своим исключительным умением в данной ситуации, ибо Даунс, по крайней мере в первой половине допроса, выдавливал из себя слова с медлительностью зомби. Морс терпеливо ждал. В конечном итоге это лучшее, что можно было сделать. А когда Даунс все-таки заговорил, то первым делом спросил о жене:

— Кто-нибудь встретил поезд, инспектор? Следующий поезд?

— Пожалуйста, не беспокойтесь о ней, сэр. О ней позаботятся.

Даунс оцепенело покачал головой:

— Это какое-то безумие, абсолютное безумие! Где-то произошла чудовищная ошибка — разве вы не понимаете? Я... я... у меня просто мешаются мысли. Я не знаю, что сказать! Молю Бога только об одном, очнуться поскорее от этого кошмарного сна.

— Расскажите мне о докторе Кемпе, — произнес  Морс.

— Что? Рассказать вам? О чем рассказать? Кемпа знают все. Это же самый больший потаскун в Оксфорде, то есть был.

— Вы говорите «все»?

— Да! Включая его жену. Она знает.

— Знала. Она умерла сегодня днем.

— О Боже! — Даунс закрыл глаза и плотно сжал веки. Потом открыл глаза и посмотрел на Морса: — Думаю, теперь я знаю, что вы собираетесь спросить  у меня, инспектор.

Морс наклонил голову влево.

— Знаете?

— Вы собираетесь спросить меня про мою жену, Люси... знала ли она об этом.

Морс наклонил голову вправо, но ничего не сказал.

— Так вот, отвечу — «да». Один-два раза он пытался подъехать к ней. На приемах, вечеринках и тому подобное.

— Ваша жена рассказала вам об этом?

— Мне кажется, это ей польстило.

— Ну?

— И позабавило. Больше позабавило, чем польстило, так мне кажется.

— А вы? Вы, мистер Даунс? Как вы отнеслись к этому? Вас это тоже позабавило?

— Да я бы задушил эту грязную свинью! Собственными руками! — В одно мгновение он весь переменился, голос стал хриплым, рыкающим, в глазах разгорелась ненависть.

— Не так-то просто убить человека, — заметил Морс.

— Непросто? — недоуменно посмотрел на него Даунс.

— Чем это таким вы ударили его? Когда приехали домой — за чем это там вы спешили?

— Я?.. Пардон? Вы не...

— Просто своими словами, сэр, если хотите. Просто все, что произошло. Ваши слова запишут, а потом зачитают записанное, и вы сможете изменить все, что считаете неверным. Нет проблем!

— Что? — Даунс потрясенно затряс головой. — Когда же я проснусь?

— Давайте начнем с того момента, когда вы вставили ключ в замок — у вас замок «йейл», правильно? — потом вы вошли в дом и...

— Да, и захватил свой запасной слуховой аппарат, кое-какие заметки...

— А где вы храните запасной аппарат?

— В спальне.

Морс ободряюще кивнул:

— С двумя кроватями, наверное...

— Двуспальной, если уточнять, и я держу запасной аппарат в ящике высокого комода, — он снова посмотрел прямо в глаза Морса, — вместе с носовыми платками, запонками и так далее. Вы желаете, чтобы я перечислил все до последней пуговки?

— И жена ваша лежала в двуспальной кровати... Да, я хотел бы, чтобы вы перечислили все, сэр.

— Боже! Что заставляет вас предположить, что моя жена была в кровати? Это же было время обеда!

— А где же она была?

— В гостиной! Почем мне знать! Не помню. А почему вы не спросите у нее самой? — Он вдруг вскочил. — Послушайте! Я должен поговорить с ней! Немедленно! Сейчас же! Вы не имеете права задерживать меня здесь. Я понимаю, что у вас своя работа, мне это понятно. Бывает, людей задерживают по подозрению — я это знаю. Но я должен поговорить с Люси!

От чувства бессилия и гнева голос у него сорвался на визг. Морс этому обрадовался. Нередко потеря контроля над собой ведет к признанию, признанию, которое, в свою очередь, снимает бремя, долго угнетавшее исстрадавшийся ум. И действительно, усаживаясь на место, Даунс выглядел много спокойнее, так что Морс решил продолжить допрос:

— Вы поняли подлинный смысл звонка Кемпа, верно? Никто не понял, а вы поняли, вы поняли.

В противоположность бешеному крещендо Даунса голос Морса прозвучал очень тихо, и сидевшая рядом с ним стенографистка не могла поручиться, что записала его слова абсолютно правильно.

Что касается Даунса, то он даже перегнулся через стол:

— Не могли бы вы говорить немного погромче, инспектор? Боюсь, я не расслышал, что вы сказали.

Однако, похоже, он услышал громкий стук в дверь, предшествовавший появлению в комнате явно выбитого из колеи Льюиса.

— Извините, что прервал вас, сэр, но...

— Только не сейчас, Господи! Разве не видишь?..

— Это очень срочно, сэр, — не отступал Льюис, произнеся эти слова с настойчивостью, свидетельствовавшей о том, что дело действительно серьезное.

Стенографистка мисс Райт слышала, что сказал Льюис, и взглянула на Даунса. Слышал ли он? Что-то в его лице говорило ей, что возможно, и слышал.

Но сказать с уверенностью было трудно.

Глава сорок шестая

Люблю подмечать и наблюдать.

Джонсон. Ваулпон

— Просто не могу в это поверить! — заявил Морс.

Звонок из управления полиции Большого Лондона принял за несколько минут перед этим сам Льюис.

— При переходе дороги у станции Кингс-Кросс попала под машину, около половины шестого. Она из Оксфорда. Некая миссис Даунс, Люси Клэр Даунс, так значится на ее пластиковых карточках. Лонсдейл-роуд.

— Она... она мертва? — спросил Льюис.

— Она в реанимационной палате больницы Сент-Панкрас. Это все, что нам известно.

— Она несла чемодан?

— Больше нет никаких подробностей, пока все, сержант. Такое впечатление, что она сошла с тротуара, чтобы обогнать идущих впереди людей, и...

Морс опустился на стул и подпер голову правой рукой.

— Вот черт!

— Кольцевая линия от Кингс-Кросс до Паддингтона, сэр, всего двадцать минут, а? Она, наверное, торопилась на шестичасовой поезд и неслась сломя голову, когда...

Льюиса что сообщение потрясло.

— Да? Неслась сломя голову, когда что?

— Когда сошла с тротуара...

— Интеллигентная женщина, умная особа намеренно сходит с тротуара на мостовую — и это в час пик? Ты сам-то в это веришь? Или ты полагаешь, что ее столкнули? Ты меня слышишь, Льюис? Столкнули.

— Как вы можете так говорить?

Несколько секунд Морс сидел на месте, потом медленно встал, и в глазах у него мелькнуло свирепое выражение.

— Это он сделал, Льюис. Он сделал это!

— Но он же был в Оксфорде!

— Нет, не был! Он никого не ждал на вокзале в Оксфорде! Он сошел с поезда, а не ждал. А потом увидел нас. Тогда он тут же повернулся и сделал вид, будто ожидает женщину, которую совсем недавно пытался убить, когда они шли рядом... Понимаешь, он любил ее, возможно, никогда в жизни никого не любил так, как свою Люси. А когда увидел, как она совокупляется с Кемпом... Забыть это он был не в силах, ни на минуту. Он думал, что не в силах. — Морс покачал головой. — Какой же я идиот, Льюис! Ключ! Ключ, который нашли под ковриком в его машине или еще где-то там. Я догадывался, что Даунс хотел вернуться к машине, чтобы что-то спрятать, потому-то и завел всю эту галиматью со слуховым аппаратом. А когда принесли ключ, я понял точно, что это было — ключ от ячейки камеры хранения. Ну-ка скажи мне, Льюис! Скажи, каким образом, черт побери, он мог получить этот ключ, если не встречался с женой?

— Так вот это что, сэр? Ключ от камеры хранения? Вы в этом уверены?

Морс кивнул.

— И могу тебе назвать, на какой станции эта камера хранения, если только ты сам не скажешь мне.

— Кингс-Кросс, наверное.

— А может быть, Паддингтон.

— Мерзавец! — пробормотал Льюис с неожиданным приливом злости.

Морс улыбнулся:

— Она тебе понравилась, правда?

— Красивая женщина!

— Кемп тоже так считал.

— Возможно... — начал было Льюис.

— Ну, нет! Кемп не стоит сочувствия. Послушай! Пусть кто-нибудь свозит тебя в больницу посмотреть на нее. Хорошо? Ты немного подремлешь в машине. Потом поезжай на Кингс-Кросс и проверь, нет ли чего в ячейке шестьдесят семь камеры хранения. Если есть, привезешь. А если еще и соберешь какие-нибудь показания, будет просто отлично. Если нет, что же, просто попробуй поговорить с ней, что она скажет.

— Если она... сказать ей, что он у нас здесь?

— Наверное, не нужно... Впрочем, не знаю. Сориентируешься!

— О’кей, сэр.

Льюис встал, подошел к двери и повернулся к Морсу:

— А вам не приходило в голову, что это миссис Даунс убила доктора Кемпа? Что, если когда муж пришел домой, то нашел там уже мертвого Кемпа и потом стал придумывать все это, чтобы прикрыть ее?

— Ну, конечно, Льюис. Я продумал все возможные варианты в этом деле. Включая Люси Даунс.

— Вы не думаете?..

— Уверен, тебе в Лондоне ничего не угрожает. Не думаю, что есть хоть какая-то опасность получить нож в бок, пока ты упражняешься в хороших манерах у постели полуживой женщины в реанимационной палате.

Льюис слабо улыбнулся и пощупал в кармане конверт с маленьким ключиком с номером 67 на нем.

Джанет Роско закончила перечитывать «Сон в летнюю ночь» и теперь чувствовала себя не такой уверенной в отношении давно сложившегося у нее мнения (в свое время она была актрисой), что иногда мистер Шекспир писал комедии ниже своих возможностей. Она только-только включила телевизор, надеясь послушать позднюю программу новостей, как услышала легкий стук в дверь. Это была Ширли Браун. Ее кто-то укусил, не поможет ли Джанет? Ну конечно же она знала, что Джанет может! Джанет пригласила ее зайти, и Ширли стала смотреть, как маленькая женщина копается в своей необъятной сумке (предмете добродушных насмешек всей группы), из глубин которой уже появились  помимо обычных аксессуаров скаутский нож, ножницы и миниатюрный утюг. И вот теперь еще два тюбика мази. Понемножку из каждого (утверждала Джанет), вреда не принесет, тем более что Ширли не уверена, какое это было насекомое: оса, пчела, комар, блоха или москит.

После того как мази были втерты в соответствующее место, женщины посидели и минут пять поболтали. Заметила ли  Джанет, каким притихшим казался сегодня весь день мистер Ашенден? Совсем на себя не похож. Да, Джанет заметила это, но ведь он отвечает за всех, это его работа, ему за нее платят. Джанет добавила еще кое-что. Ей кажется, она знает, чем он озабочен, потому что он писал письмо в салоне. А когда положил письмо на стол, чтобы приклеить к конверту марку («Адресом вверх, Ширли!»), она просто не могла не заметить, кому оно адресовано.

Неожиданно и, возможно впервые, Ширли Браун почувствовала симпатию к этой одинокой маленькой женщине, которая знала намного больше о том, что происходит, чем кто-либо из них.

— Джанет, вы, кажется, замечаете все, — добродушно засмеялась она.

— Я замечаю очень многое, — ответила миссис Роско и улыбнулась, довольная собой.

Глава сорок седьмая

Некоторые косвенные улики очень сильны, как, например, когда находишь в молоке форель.

Генри Дэвид Торо. Неопубликованная рукопись

— Собираетесь ли вы сэкономить нам пропасть времени и избавить от хлопот, сэр, или все-таки решили злоупотреблять кошельком налогоплательщиков и дальше?

Даунс облизнул пересохшие губы.

— Не понимаю, что здесь происходит, мне ясно только то, что я схожу с ума.

— О нет! Вы вполне в своем уме... — начал Морс.

Но Даунс на этот раз перехватил у него инициативу:

— А если вы так беспокоитесь за налогоплательщиков, то не лучше было бы вам заняться срочным делом, о котором только что доложил ваш сержант?

— Вы это слышали? — резко спросил Морс.

— Он говорит отчетливее, чем вы.

— Даже когда шепчет?

Несколько секунд выглядевший ошарашенным Морс, казалось, больше думал о своей дикции, нежели о продолжении допроса, и продолжил разговор не он, а Даунс:

— Вы высказывали мнение о моем умственном состоянии, инспектор.

Мисс Райт посмотрела на сидевшего слева от нее Морса. Ей еще не приходилось работать с ним, но он слыл настоящей легендой в полицейских кругах Оксфордшира, и она испытывала чувство, граничившее с разочарованием. Но вот Морс опять заговорил и, кажется, сразу же вошел в привычный ритм. Она принялась заносить в блокнот его слова, набрасывая быстрые и проворные строчки.

— Да. Вы очень в своем уме. Настолько в своем уме, чтобы устраивать убийство! Настолько в своем уме, чтобы отослать жену с инкриминирующими уликами на станцию Кингс-Кросс и велеть ей засунуть их в ящик камеры хранения...

— Я плохо вас слышу.

— Нет. Только не начинайте снова, сэр, прошу вас! Эта ваша уловка становится слишком избитой. Вы прибегли к ней, когда Кемп звонил, звонил из вашего собственного дома. Вы опять прибегли к ней, когда сегодня вечером сошли с поезда из Паддингтона и притворились, будто встречаете миссис Даунс...

Стенографистка имела более чем достаточно времени, чтобы написать в своем блокноте для стенографирования обыкновенными печатными буквами одно единственное слово, которое выкрикнул Даунс.

Она написала: «Прекратите!»

И Морс прекратил — как ему было сказано, секунд на тридцать. Торопиться было некуда. Затем повторил обвинение:

— Вы велели жене отвезти вещи Кемпа в Лондон...

— Велел жене, велел Люси? Что? Что вы имеете в виду?

— Ничего, ничего, сэр. —  Морс говорил теперь (подумала Райт) намного внушительнее. Спокойно, культурно, уверенно, почти любезно, но очень понятно. — Ключ, который жена передала вам после того, как спрятала вещи и окровавленные простыни...

— Я весь день пробыл здесь, здесь, в Оксфорде! — Сначала раздраженный, голос Даунса теперь стал недоумевающим. — У меня чудесное алиби, вам что, это неизвестно? Днем у меня была консультация с...

Но Морс теперь полностью овладел ситуацией, уверенным повелительным жестом руки он остановил Даунса:

— Обещаю вам, сэр, что мы допросим всех, с кем вы общались сегодня днем. Вам совершенно нечего — совершенно! — бояться, если вы говорите мне правду. Но послушайте меня, мистер Даунс! Послушайте меня хотя бы чуточку! Когда приходил мой сержант, как вы сами слышали, он только что узнал, что по моему указанию в Лондоне в камере хранения была вскрыта ячейка. И что в ней находился чемодан, который ваша жена взяла сегодня в Лондон, чемодан, в котором, как она сказала мне и сержанту Льюису, были занавески. Занавески! Мы оба видели, как она увозила его на такси! И сказать вам еще раз, что там было на самом деле?

Даунс грохнул обоими кулаками по столу с такой силой, что мисс Райт подхватила свой блокнот и переложила на колено, обтянутое черным чулком, так и не успев записать три слова, которые громовым  голосом выкрикнул Даунс:

— Нет! Нет! Нет!

Однако Морс сохранял полную невозмутимость.

— Скажите мне, пожалуйста, мистер Даунс, каким образом этот ключ попал к вам? Под ковриком в автомобиле, там он был? Или в бардачке? Как вы это объясните? Вы что, собираетесь утверждать, что этот ключ передал вам кто-то, приехавший с лондонским поездом?

— Что-о?

— Ключ! Это же не могла быть ваша жена, верно?

— Какое отношение к этому имеет Люси?

— Ключ! — заорал Морс, — Как насчет ключа?

— Ключ? Вы имеете в виду?.. — Даунс побледнел и начал подниматься со стула.

— Сядьте! — прогремел Морс, его голос был настолько повелителен, что Даунс, молча и не сопротивляясь, сел на место, как ему и было приказано.

— Вы помните номер ключа, сэр?

— Конечно.

— Прошу вас, назовите, — мягко попросил Морс.

— Номер шестьдесят седьмой.

— Совершенно верно. Совершенно верно, мистер Даунс.

Морс на секунду дотронулся до рукава мисс Райт, едва заметно кивнув ей, давая понять, что сейчас начнется самое интересное. Насколько он разбирался в подобных ситуациях, следующие несколько фраз будут самыми важными, и их необходимо записать с предельной точностью. Но когда Даунс заговорил, беспомощно поведя плечами, остро отточенный карандаш стенографистки застыл над чистым листом блокнота.

— Это ключ от моего шкафчика в клубе любителей гольфа.

В комнате для допросов внезапно воцарилась мертвая тишина.

Глава сорок восьмая

Темнота порождает больше возвышенных мыслей, чем свет.

Эдмунд Бёрк. О возвышенном и прекрасном

Не прошло и часа с четвертью, как Льюис разговаривал уже с дежурной сестрой на третьем этаже больницы, подтянутой, очень компетентно выглядящей брюнеткой, которая больше волновалась по поводу непривычного и беспрецедентного для нее появления в больнице полиции, чем по поводу состояния недавно поступившей к ним жертвы дорожного происшествия, женщины, лежавшей за занавеской в одной из ее палат. В общем-то, ничего опасного и тяжелого, так, сломана левая ключица, ушиблен левый локтевой сустав, большая гематома и рваная рана на левом плече, все ноги и ребра целы, никаких повреждений головы. Да, заметила сестра, миссис Даунс необычайно повезло, и, конечно, сержант Льюис может недолго поговорить с ней. Ее напичкали болеутоляющими, и сержант не должен удивляться, если заметит, что она вялая и сонливая, к тому же у нее еще не совсем прошел шок. Но она вполне в сознании.

— И, — добавила сестра, — придумайте, что скажете ей, если она спросит, когда приедет муж. Мы отговаривались, как только могли.

Льюис подошел к кровати и посмотрел на Люси Даунс. Она лежала с открытыми глазами и, сразу узнав его, сдержанно улыбнулась. Она заговорила спокойно, слегка шепелявя, и Льюис сразу заметил (ему об этом не говорили) что два зуба слева вверху у нее сломаны:

— Мы с вами встречались сегодня утром, правильно?

— Да, миссис Даунс.

— Седрик знает, что со мной все в порядке, или нет?

— Все идет, как нужно. Пожалуйста, не беспокойтесь ни о чем таком.

— Но ведь он скоро приедет, правда?

— Я же сказал вам, — мягко проговорил Льюис, — мы обо всем позаботимся. Вам не нужно ни о чем беспокоиться.

— Но я хочу его увидеть!

— Дело в том, что доктора против того, чтобы у вас было много посетителей, во всяком случае пока. Вы же понимаете, они сначала должны немного подлатать вас.

— Я хочу в-видеть Седрика, тихонько простонала она, у нее задрожали губы и на глаза навернулись слезы, когда добросердечный Льюис положил руку на ослепительно белый гипс, в который была заключена ее левая рука до самого плеча.

— Скоро увидите, потерпите немного. Как я сказал вам...

— А почему вам можно увидеться со мной, а ему нельзя?

— Это же формальность, вы ведь понимаете. Несчастный случай. Мы должны разобраться...

— Но я уже говорила с полицейскими.

— И сказали им?..

— Сказала, что виновата только я, а не водитель, — она умоляюще смотрела на Льюиса.

— А вы не могли бы повторить, что вы сказали? Прошу вас, миссис Даунс.

— А мне нечего было им сказать. Вина целиком и полностью моя, что еще вы хотите услышать от меня?

— Ну, как это случилось...

— Я шла по улице. Спешила на метро, время было такое, час пик, я боялась опоздать на поезд. Седрик... ведь Седрик меня встречал...

— Вы имеете в виду в Оксфорде? Он встречал вас в Оксфорде?

— Конечно. Я попыталась обогнать нескольких человек и сошла с тротуара, и водитель... он ничего не мог поделать. Это была моя вина, вы мне не верите? Он затормозил, и... если бы не чемодан, честное слово... Если бы не чемодан, я бы, наверное...

— Вы хотите сказать, что машина ударила в чемодан? Сначала ударила в чемодан?

Люси кивнула.

— Чемодан как бы самортизировал, и я стукнулась об урну для мусора, стоявшую у обочины, и...— Она подняла правую руку и указала на левую сторону своего тела.

— Значит, чемодан все еще был с вами? В тот момент, когда вас сбил автомобиль?

В первый раз безмятежная Люси посмотрела на него несколько озадаченно, как будто не могла понять, о чем говорит Льюис, что, собственно, значит его последний вопрос.

— Я не совсем понимаю... Простите.

— Ну, я только хотел знать, несли ли вы чемодан, вот и все.

— Конечно, несла.

— А не знаете, где он сейчас, миссис Даунс?

— А разве он не под кроватью, сержант?

Морс взял трубку в двенадцатом часу ночи.

— Вам ни за что не догадаться, что произошло, сэр!

— Только не ставь на это свой банковский счет, Льюис!

— Там полагают, что она совершенно оправится, сэр. Полиция Большого Лондона ошиблась относительно реанимации.

Морс промолчал.

— Вы... ну, как бы это сказать, вы рады, наверное?

— Я никогда не получаю удовольствия от смерти, Льюис, и если что и беспокоит меня больше всего, так это несчастные случаи, беспорядочное движение атомов по Вселенной, как говорил Эпикур.

— Вы устали, сэр?

— Да.

— Вы знали, что это несчастный случай, знали все время?

— Нет, не все время.

— Вы опять, как всегда, разыгрываете меня.

— Так что за новость, у тебя, Льюис, о которой мне никогда не догадаться?

— Чемодан, сэр! Чемодан, который мы оба видели, когда миссис Даунс уезжала в Лондон и взяла его с собой.

— Мы видели оба, как она укладывала его в такси, если уж уточнять.

— Но она-таки привезла его в Лондон! И вы не догадаетесь, что в нем было.

— Занавески, Льюис? Занавески с французскими складками? Кстати, напомни мне как-нибудь, чтобы я объяснил тебе, что там за фокус с французскими складками. Миссис Льюис будет очень рада, узнав, что ты проявляешь немного интереса к меблировке дома и его внутреннему убранству.

— Что вы теперь прикажете мне делать с этим ключом от камеры хранения?

— О чем ты творишь? С чего ты решил, что это ключ от камеры хранения?

После того как Льюис дал отбой, Морс, сидя за своим столом, выкурил подряд три сигареты  «Данхилл интернешнл». Слов нет, он испытывал нечто вроде шока, когда Седрик Даунс предложил ему немедленно отправиться в Северооксфордский клуб любителей гольфа и поднять с постели смотрителя. И конечно же звонок Льюиса вогнал последний гвоздь в гроб версии о Седрике и Люси. Но мозг Морса никогда не был таким плодовитым, как тогда, когда он оказывался перед, казалось бы, непреодолимым препятствием, и даже теперь он никак не хотел  расставаться с предыдущей, милой его сердцу версией об убийстве Теодора Кемпа. Он сидел, уставившись на ярко освещенную стоянку для автомашин за окном, там не было никаких других автомобилей, кроме его красного «ягуара» и двух белых полицейских машин. Он может — нет, он должен! — встать и поехать домой, поехать домой и лечь спать. Он будет дома через десять минут. Возможно, раньше... Да, исключительно полезно иметь машину, чего бы там не говорили о пробках на дорогах, загрязнении воздуха, дороговизне... да...

Морс почувствовал, как мысли в его мозгу потекли по очень любопытному каналу, но почувствовал в то же время, что его все сильнее тянет ко сну. Он думал о машинах, это они дали толчок новому ходу мысли... Впрочем, мысль тотчас же ускользнула... Но в голове закопошились другие новые идеи, и он успел ухватить их. Во первых, он убежден, что между кражей Волверкотского Языка и убийством Теодора Кемпа есть — должна быть! — связь и, возможно, до невероятия очевидная. Во-вторых, в нем укреплялась уверенность, что в этом замешаны два человека, во всяком случае в убийстве. В-третьих, росло подозрение, что среди уже собранных фактов, показаний, снятых с разных людей, записей бесед, человеческих отношений, в которых пришлось столько покопаться, подробностей географии Оксфорда, что среди всего этого где-то прятался факт, который он отмечал, но которому не придал значения или просто не понял. В-четвертых, очень странно, но ему страшно не хотелось отбрасывать Даунса как подозреваемого номер один. И, открывая дверцу машины, Морс задержался, посмотрел вверх на Полярную звезду и спросил самого себя: а не мог ли Даунс все-таки быть убийцей каким-нибудь иным образом?

Многие идеи, приходившие Морсу в голову, были настолько странными или невероятными, что большинству из них почти сразу же было уготовано кануть в небытие. И все же в тот вечер он был необыкновенно удачлив, потому что трем из четырех придуманных им идей суждено было сбыться.

Льюис немедленно погрузился в сон, едва уселся на заднее сиденье в полицейской машине, и спал всю обратную дорогу в Оксфорд. В молодые годы он был чемпионом армии по боксу в среднем весе, и сейчас ему снилось, что он снова на ринге и что смуглый быстроногий противник наносит ему сокрушительный удар справа в челюсть. Он попытался пощупать языком, не сломаны или не выбиты ли у него зубы, но толстая боксерская перчатка мешала выяснить это важное обстоятельство.

Когда машина подъехала к Сент-Олдейту, молодой водитель открыл заднюю дверь и разбудил Льюиса, встряхнув за плечо, и не заметил, что пассажир первым делом медленно провел указательным пальцем левой руки по своей верхней губе.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Глава сорок девятая

Подагрик! Плоть свою омой,

Коснувшись бренною стопой

Вод чудотворных,

И полетишь домой как пуля!

 Надпись на стене насосной. Бат, ок. 1760

— Барт? Это Барт?

Сидя на боковом сиденье автобуса-«люкс», Джон Ашенден взглянул на миниатюрную семидесятилетнюю женщину из Калифорнии:

— Да, миссис Роско, это Бат.

Он без особого энтузиазма наклонился вперед, взял в руки микрофон, включил его и заговорил. Не так уверенно, как в Стратфорде или же, конечно, в Оксфорде, где он целыми страницами читал на память из путеводителя Яна Морриса.

— Бат, леди и джентльмены, — это место, где находился римский курорт Aquae Sulis, построенный, вероятно, в первом или втором веках нашей эры. Здесь при раскопках обнаружено множество ванн, и вообще туристы могут видеть в Бате лучше всего восстановленное римское поселение в Европе.

По обеим сторонам прохода между креслами одобрительно закачались головы, и Ашенден продолжил, вдохновившись реакцией туристов на отреставрированные здания и улочки, к тому же он начал отходить от тревожившего его последние два дня недомогания, что не ускользнуло от внимания нескольких членов группы помимо Ширли Браун и сделалось предметом многозначительного обмена мнениями. Что касается Ширли Браун, то она вольготно устроилась на своем привычном месте — после двух втираний мази, предложенной ей миссис Роско, от несчастного укуса не осталось и следа.

— Шикарное место, Ширл, — позволил себе заметить Говард Браун.

— Да. Жаль, нет с нами Лауры и Эдди. Так грустно.

— Не говори! Как будто чего-то не хватает.

Как и предусматривалось маршрутом, в то утро после отъезда из Стратфорда туристы позавтракали в Сайренсестере. Погода пока держалась, они наслаждались еще одним чудесным днем золотой осени. И возможно, у многих мало-помалу сглаживались неприятные воспоминания о трагических событиях, испортивших им пребывание в Оксфорде.

На заднем сиденье, рядом с Филом Олдричем, на этот раз примостилась одна из вдовушек, возрастом чуть помоложе, миссис Нэнси Уайзман, библиотекарша из Оклахома-Сити. С тайным злорадством она заметила, как эта скрипучая вещунья заметно охладела к своему прежнему партнеру после того, как он отказался (вместе с большинством других туристов) подписать жалобу на Шейлу Уильямс. Хотя Фил держался по отношению к ней (Нэнси) немного сдержанно, но она знала, что такова его манера, и ей нравилось общество этого маленького, хрупкого, доброжелательного человека, который почти неизменно оказывался последним в каждой образующейся очереди. Да, определенно тур стал поинтереснее и поживее, и она только накануне вечером написала дочери открытку, в которой сообщила, что, невзирая на смерть спутницы, кражу и убийство, она «начинает заводить знакомства, и уже есть два или три человека, с которыми она дружит».

Если же говорить по чести, то сам Фил находил Нэнси Уайзман излишне экспансивной и, как это ни покажется невероятным, предпочел бы сидеть там, впереди, рядом с Джанет Роско и слушать (а еще точнее, попытаться услышать) сведения о Бате, которые заканчивал излагать мистер Ашенден:

— В восемнадцатом веке город стал курортом для английского высшего общества, и с ним больше всего связывают имя великого денди и знатока физической культуры Бо Нэша. Бат может похвастаться также тем, что его посещали Генри Филдинг, Фанни Берни, Джейн Остен, Уильям Вордсворт, Вальтер Скотт, Чарлз Диккенс, а самым же знаменитым из гостей Бата были Джеффри Чосер и Женщина из «Повести о Бате» и «Батская ткачиха». [18]

Очень удачная  концовка для лекции.

Он заметил, что сидевшая по другую сторону прохода Джанет Роско снова копается к своей бездонной сумке и вытаскивает тоненькую книжку, обложки видно не было, но он и без того догадался, что это Чосер.

Он улыбнулся ей, она, раскрыв книгу на «Прологе», приветливо улыбнулась в ответ.

Ему подумалось, что это добрый знак, сулящий спокойное пребывание в Бате.

И напрасно.

Глава пятидесятая

В старости во время своих последних приездов в Стинсфорд он часто приходил на могилу Луизы Хардинг.

Флоренс Эмили Харди. Ранний период жизни Томаса Харди

В больничной сводке к вечеру понедельника значилось, что состояние Люси Даунс официально признано «хорошим», что лучше «удовлетворительного», как отмечалось в воскресенье, и еще лучше предшествующего «без изменений». Возможно, помогли три посещения мужа (первое ранним утром в воскресенье, через два часа после освобождения из-под ареста), но возникло небольшое осложнение по поводу непрекращающегося внутреннего кровотечения, кроме того, что было для нее гораздо важнее, ее стало заботить, как она выглядит, улыбаясь. Первым делом она вообще перестала улыбаться, даже Седрику, и, мучаясь весь день в постели от болей в руке, все равно продолжала думать, что с удовольствием предпочла бы сломать себе два ребра, чем два зуба, пусть даже самые кончики.

Суета, все это суета, как любят выражаться проповедники. И сказать про ее состояние «удовлетворительное» — значило бы значительно приукрасить ситуацию. Но именно так выразился Морс в 8.30 утра во вторник, отвечая на вопрос Льюиса о здоровье Люси. Возможно, Морс чуть-чуть улыбнулся, услышав этот вопрос. Впрочем, может быть, и нет.

В последовавшие за освобождением Седрика Даунса два дня вряд ли можно было говорить о примерном совместном рвении детективов. Морс проспал до обеда воскресного дня, а большую часть понедельника задумчиво перекладывал с места на место документы, накопившиеся по этому делу. Что же касается Льюиса, то он, наоборот, все воскресенье совершал действия, которые, по его мнению, существенно продвигали расследование, а понедельник провел в постели, и разбудить его нельзя было даже из пушки, в чем и убедилась миссис Льюис, когда в половине седьмого вечера потрогала его за плечо и ласково предложила любимые чипсы с яйцом, — он перевернулся на другой бок и вновь погрузился в блаженный сон. Но сейчас он выглядел свежим и бодрым.

Тем не менее, если судить по внешнему виду, его начальник вовсе не имел времени столь же успешно восстановить свои силы, потому что, обратившись к записке, которую после воскресенья оставил ему Льюис, принялся брюзжать.

— Так ты говоришь, Стрэттон определенно был в Дидкоте, когда убивали Кемпа?

— Совершенно точно, сэр. Я ездил туда вчера...

— Ты вчера провалялся в постели.

— Я хотел сказать, в воскресенье. Там его запомнили.

— Что значит «запомнили»? Кто его запомнил?

— Там один фотограф снял его на площадке машиниста в «Корнишмене», этом старом локомотиве. Он уже проявил снимок и хотел посылать в Америку. Стрэттон дал ему пятерку. Он сделает для нас копию и пришлет.

— И это действительно был  Стрэттон?

— Это был Стрэттон.

— О!

— Ну и что же нам делать? Просто не представляю, сэр.

— А ты думаешь, я знаю? — пробурчал плохо выбритый Морс. — На вот! Почитай — пришло сегодня утром.

Льюис взял конверт со штемпелем Стратфорда-на-Эйвоне и вынул два рукописных листка.

Отель «Лебедь»

Стратфорд

Суббота, 3 ноября

Дорогой инспектор!

С момента, как мы уехали из Оксфорда, меня мучает совесть. Когда вы спрашивали о телефонном звонке, я старался припомнить все, а сейчас просто не знаю, что бы еще мог добавить. Хочу повторить, что слышимость была плохая, но звонил определенно доктор Кемп, и то, что я написал, почти слово в слово повторяет его разговор. Но я соврал о дневном времени, и мне было очень жаль, что вы оставили у себя две квитанции от букмекера, потому что, как вы, вероятно, знаете, одна из лошадей выиграла и я бы получил очень приличную сумму, если бы оставался в букмекерской. Мне хотелось, чтобы все думали, будто я ездил в Саммертаун, и чтобы я в случае необходимости мог это подтвердить. Потому-то я и выбрал двух явных аутсайдеров и поставил на них небольшие суммы, а потом ушел. Я сделал это по той единственной причине, что не хотел, чтобы кто-нибудь знал, куда я на самом деле ходил. А я ходил на частную квартиру в Парк-Тауне и там, должен к стыду своему признаться, смотрел вместе с несколькими другими людьми порнографические видеофильмы. Думаю, один из этих людей подтвердит  мои слова, и, если в этом есть необходимость, я назову имя этого человека, конечно, если вы обещаете, что его не привлекут. Я также беспокоюсь по поводу того, как вы спросили меня, куда я ходил после приезда с группой в Оксфорд, потому что и тогда сказал вам неправду, а ходил я на Холиуеллское кладбище на могилу одного моего друга. Перед смертью он написал мне, а я не ответил, и мне хотелось как-то исправить свою вину, если только это возможно. Его звали Джеймс Боулден.

Очень сожалею, что причинил вам беспокойство.

Джон Ашенден.

P.S. Я забыл сказать, что оставил на могиле маленькую записку.

P.P.S. Я буду рад, если вы сможете забрать выигрыш и передать деньги в фонд Эшмолеана.

— Ну?

— Вы, наверное, хотите, чтобы я сказал вам, сколько грамматических ошибок он сделал?

— Было бы весьма любопытно.

— Мне кажется, что написано хорошо. Хотя пропущена одна запятая.

Морс просиял:

— Прекрасно! Просто отлично! Там есть одна ошибочка, но ты делаешь успехи... Кстати, это же и еще одно доказательство... Нет? Ну и пусть!

— По крайней мере, это значит, что мы можем закрыть одну нашу версию.

— Хочешь сказать, можно вычеркивать Ашендена из списка подозреваемых?

— Этого я не знаю, сэр. Но мне кажется, мы можем вычеркнуть Стрэттона. Большую часть дня он провел в Дидкоте. Это уж наверняка.

— Значит, он не мог убить Кемпа?

— А как? Не вижу, как он мог это сделать.

— И я тоже, — проговорил Морс.

— Начнем сначала!

— Знаешь, где мы сошли с правильного пути, а? Меня сбил с толку этот телефонный звонок. Понимаешь, мы никак не можем уяснить себе, как получилось, что, если Кемп был в Лондоне, он не успел на более ранний поезд. Вот что до сих пор не выходит у меня из головы. Он позвонил без двадцати пяти час, а без четверти час был поезд. Целых десять минут, чтобы дойти от телефона до платформы!

— А ведь, знаете, мы так и не проверили это, верно? Я имею в виду, что поезд могли отменить... или еще что-нибудь.

Морс сказал:

— Я проверил. Это единственное полезное дело, которое я сделал вчера.

Он закурил сигарету и уставился в окно.

Льюис начал разглядывать последнюю страницу «Оксфорд таймс», которая лежала на столе. Морс не начинал еще разгадывать кроссворда, но справа от кроссворда Льюис заметил  короткую заметку о несчастном случае со смертельным исходом на Марстон-Ферри-роуд, на самом перекрестке, — погибла молоденькая студентка.

— Только не говори, что решил не только одну строчку по горизонтали, но и весь кроссворд.

— Да нет, сэр. Я прочитал про несчастный случай на перекрестке у Марстон-Ферри-роуд. Очень скверное место. Думаю, там должен стоять знак «Поворот налево», когда выезжаете на Бенбери-роуд.

— Неплохая мысль!

Льюис прочитал вслух:

— Жоржетт ле... и так далее... дочь месье Жоржа ле... из Бордо... — Но тут его взгляд упал на дату. — Чудно! Этот несчастный случай произошел в прошлую субботу, вернее, в субботу на предыдущей неделе, и тоже в половине шестого, сэр. Это ровно за неделю до миссис Даунс.

— В жизни масса совпадений, сколько раз я тебе говорил.

— Просто говорят, когда случаются две подобные вещи, то обязательно жди третьей, правда? Жена мне говорит это чуть не каждый день.

— Послушай, если тебя так привлекает идея третьего  несчастного случая и он доставит тебе удовольствие, вызовись добровольцем в бригаду «скорой помощи» на сегодняшнее утро. Ставлю пятерку против разбитого ночного горшка, что какой-нибудь разгильдяй... — Неожиданно Морс остановился, почувствовав нахлынувшее возбуждение. — Боже! Какой же ты был дурак! — пробормотал он тихо самому себе.

— Сэр?

Морс нетерпеливо выкрикнул:

— Как зовут издателя Кемпа? Того, которому ты звонил, чтобы удостовериться, что он был там?

— Бабингтон. Тот, кто мне ответил, сказал, что это в честь Маколея, — Льюис при воспоминании об этом улыбнулся. Томас Бабингтон Маколей, сэр, знаете, это тот, кто написал о древнем мире. Это единственная поэма, которую я...

— Быстро свяжись с американским консульством! Быстрее, быстрее, ради Бога! Узнай, где сейчас Стрэттон... они знают, по-моему. Мы должны помешать ему выехать из страны. — У Морса торжествующе засверкали глаза. — Думаю, я знаю, Льюис! Думаю, знаю.

Но Эдди Стрэттон уже вылетел из страны предыдущей ночью на самолете «Пан-Америкэн», рейсом до Нью-Йорка. Эдди летел вместе с женой Лаурой, которая лежала, холодная и окоченевшая, в специальном отсеке под шасси.

Глава пятьдесят первая

На закате придя,

Ты оставила отблеск,

Подобно вечернему солнцу.

Бэзил Свифт. Избранные хайку

Этот вторник, когда Морс внезапно разразился бурей активности, пришелся по душе Льюису. Шесть дополнительных помощников: сержант Диксон, три констебля-детектива, две женщины-полицейские на телефоны. Для налаживания работы и четкого сотрудничества такого количества людей требовалось именно то умение, которым великолепно владел Льюис. Стремительно побежали часы, по кусочкам складывалась общая картина, предварительная версия-догадка обрастала доказательствами, и при каждой новой удаче на лице Морса появлялось выражение чуть ли не вызывающего удовлетворения, потому что он, казалось (или так представлялось Льюису), знал большинство деталей еще до того, как были сделаны необходимые проверки и получены подтверждения.

После ленча на скорую руку и без капли алкоголя Морс попытался объяснить Льюису сущность своей предшествующей ошибки.

— Однажды я разгадывал кроссворд, имевший два совершенно разных решения. Ошибись с одним словом, и подойдет все, за исключением одной единственной буквы. Великолепная головоломка, составил Ксименес в «Обсервере». Что я и сделал — попался на эту удочку. И с Даунсом у меня получилось то же самое. И знаешь, на каком слове? На этом чертовом телефонном звонке! Я посчитал, что он очень важен, Льюис, и был совершенно прав. Но прав по ошибочной причине. Когда я поначалу узнал, что слышимость весьма плохая, то подумал, что, возможно, даже скорее всего, это  вовсе не был Кемп. Затем, поскольку он сказал, что опоздал на поезд, а в его распоряжении были десять минут, я подумал, что его вообще не было на Паддингтонском вокзале, что он, вероятно, в Оксфорде. И все сходилось, верно? За исключением одной единственной буквы...

Но все время важнейшую роль играла плохая слышимость, про которую мы непрестанно  вспоминали, но только причина заключалась совсем в другом! Звонил Кемп, это точно. Но был он не в  Паддингтоне. Он тогда еще был у своего издателя в Лондоне — «Бабингтон пресс, — Файн Артс пабликейшнз», Саут Кенсингтон, — и, несомненно, упомянул об этом, как и всякий другой, что он у Бабингтона. Ну, да! Там он и был и сделал именно то, что сказал. Сел на следующий поезд и приехал в Оксфорд, смертельно точно по расписанию.

В данных обстоятельствах выражение «смертельно по расписанию» не показалось Льюису самым удачным, но он понимал, что Морс прав в отношении звонка от «Бабингтона». Он сам, Льюис, в конце концов добрался до человека, который работал с гранками очередного опуса под названием «Ремесло Южной Британии в период до завоевания», автором которого значился Теодор С. Кемп, магистр искуссв, доктор философии, именно того человека, который в то роковое утро сидел над гранками с Кемпом и который подтвердил, что Кемп пробыл у них в конторе по меньшей мере до половины первого.

Сержант Диксон (с новенькими, только что пришитыми шевронами) также работал с удовольствием, хотя первоначально серьезно сомневался, сможет ли он, а впрочем, и вообще кто-нибудь, справиться с заданием за смехотворно короткое время, три-четыре часа, которого, как утверждал Морс, «вполне достаточно».

Но он справился.

Ему никогда не приходило в голому, сколько клиентов обращаются в оксфордские фирмы по прокату автомобилей, особенно клиентов американцев, и на просмотр списков ушло намного больше времени, чем он мог себе представить. Вот здесь Морс (назвавший наиболее вероятным район Ботли-роуд) дал некоторую промашку, так как Диксон обнаружил фамилию, которую искал, и теперь трепетал от радостного возбуждения, как начинающий рыболов, только что подцепивший на блесну огромную щуку, совсем не там, а в конце Вудсток-роуд в пункте проката машин компании «Херц».

Заведующий пунктом Том Причард перечислил основные положении катехизиса, обязательного для всех нанимателей автомашин:

Фамилия, имя, домашний адрес?

На сколько дней берется в прокат автомашина?

Желательная марка машины?

Дата начала и окончания проката?

Только один водитель?

Способ оплаты? (предпочтительно кредитная карточка)

Водительские права? (водительские права, выданные в США, принимаются)

Номер телефона одного поручителя?

После этого заведующий следовал установленной процедуре: телефонный звонок поручителю, указанному нанимателем; проверка кредитной карточки; проверка водительских прав; проверка домашнего адреса (последние три вопроса выяснялись в течение десяти минут с помощью международного информационного компьютера); подготовка контракта, ознакомление с контрактом и подписание, включая соответствующие пункты о страховании); затем, закончив оформление документов, на передний двор выгоняют машину, ассистент быстро знакомит клиента с системой управления и вручает ключи.

Всего хорошего!

К счастью, данную сделку оформлял сам управляющий, запомнивший этот случай довольно отчетливо. Ну да, это же было дней пять назад, так? Больше всего ему запомнился звонок в «Рэндольф», чей телефон значился как телефон поручителя — он нашел его по телефонной книге, соединился с коммутатором, назвал добавочный, указанный клиентом, это был телефон заместительницы управляющего, которая незамедлительно и в самых лестных выражениях подтвердила личность и платежеспособность предполагаемого нанимателя автомашины. Естественно, заведующий сообщил еще и ряд дополнительных деталей: напрокат был взят красный «кавалер», номер H 106 XMT, его наняли в 13.45 и вернули через некоторое время после закрытия конторы в 18.30, ключи были брошены в специальный ящик с прорезью, как и оговаривалось при найме. На спидометре значился пробег всего 30,7 мили. Возможно, полагал заведующий, автомашина не выезжала за пределы Оксфорда.

Несмотря на большое удовлетворение, которое он испытал, найдя нужные данные, Диксон не видел в своем рапорте ничего особенно выдающегося, что могло вызвать на лице Морса такое торжествующее озарение, когда в 14.45 он знакомился с рапортом.

Задание, которое определил для самого себя сержант Льюис, по его мысли, должно было быть весьма мудреным предприятием. Но даже и здесь боги, казалось, отнеслись благосклонно к задуманному Морсом. Досточтимый персонаж, известный под названием помощник коронера, [19] изъявил готовность пожертвовать, в достойных рамках, своим временем, если это действительно послужит делу Правосудия. И все же у них двоих ушло более двух часов, чтобы собрать материал, в отношении которого  Морс с такой уверенностью сказал, что он обязательно будет найден.

И он был найден.

Но самой трудной и утомительной оказалась работа, которую должны были выполнять девушки на телефонах, они сделали десятки и десятки трансатлантических звонков, — не слезая с телефона все утро, весь день, первые вечерние часы вторника, — звонков по номерам, где получали новые номера, звонков друзьям, которые переадресовывали их к другим друзьям или коллегам, звонков из одного полицейского подразделения в другое, из одного штата США в другой, звонков по поводу документов, которые отсылали к следующим документам... и так далее, и так далее.

— А нельзя с этим немного повременить? — усомнился суперинтендант Стрейндж, заглянув к ним на минутку в середине дня. — Подождать до завтра?

Но Морс был человеком, который не успокоится, пока не докопается до корня, не успокоится на мысли, что докопаться можно завтра, а не немедленно. В кроссворде из «Листнера» остается  неугаданным одно единственное слово, и он напрягается до посинения, заставляет свои мозговые клеточки шевелиться на пределе, пока не отыщет это проклятое слово. Завтра было для его ума слишком  далеко, так долго ждать последнего доказательства он просто не мог, с того самого момента, как Льюис — удивительный Льюис! — от нечего делать упомянул абсолютно не имеющую отношения к делу заметку в «Оксфорд таймс», его мозг пришел в необыкновенное возбуждение и все это время работал как часы.

Ох уж эти имена!

Морс сам добился ареста мистера Эдварда Стрэттона сразу же после того, как тот сошел с трапа самолета в Нью-Йорке, и потом сорок шесть минут шесть секунд, как зафиксировано недавно установленным счетчиком в недавно оборудованной комнате для телефонов в Сент-Олдейте, разговаривал с вышеупомянутым Стрэттоном. Но даже скряга Стрейндж не очень-то и ворчал по поводу цены, которую пришлось заплатить за потрясающую информацию, полученную Морсом.

Морс сам в 20.30 вечера дал полный отбой. Он не стал рассыпаться в благодарностях перед подчиненными за всю ту огромную работу, которую они сумели проделать в этот необыкновенно длинный день, но только потому, что ему всегда было трудно выражать свои задушевные чувства. Тем не менее он вернул в сейф управляющего «Рэндольфом» не все паспорта туристов, три паспорта остались у него, несмотря на то что управляющий специально подчеркнул, что считает своей обязанностью позаботиться, чтобы паспорта были вручены их владельцам, где бы они сейчас ни находились.

В девять вечера Морс, за весь день не взявший в рот, как это ни поразительно, ни капли пива, уже шагал через Корн-маркет к «Рэндольфу», чтобы зайти там в «Чаптерс-бар». В жизни Морса отмечено немало случаев, когда он должен был выпить, чтобы легче думалось. Однако случалось (как сейчас), когда он должен был выпить исключительно потому, что ему хотелось выпить. Даже более того, он оставил «ягуар» на полицейской стоянке, чтобы можно было выпить как следует.

И он выпил — в охотку, с удовольствием и жадностью.

Через полтора часа, сидя на высоком табурете у стойки бара, он опустил глаза и увидел рядом со своей рукой, лежавшей на стойке, красиво наманикюренную руку, почувствовав одновременно мягкое прикосновение к своему плечу полной груди.

— Могу ли я угостить вас, инспектор? — Голос чуть с хрипотцой, чуть-чуть невнятный и более чем чуть-чуть волнующий.

Морсу не было нужды оглядываться. Он проговорил:

— Лучше угощу вас я, Шейла.

— Нет, я настаиваю.

Она взяла его за руку, нежно прижала ее к себе, потом прижалась губами — такими сочными и такими жаркими! — к щеке, наспех, кое-как выбритой четырнадцать часов тому назад.

В этот момент Морсу не хотелось говорить. День, который вот-вот уже подойдет к концу, был одним из самых замечательных из всех, что он прожил, — кража, убийство, связь между кражей и убийством, да, все это перестало быть тайной. Ну, почти перестало. И раскрыл эту тайну он сам. Он не обошелся без помощи, да! Ему помогали доводить до ума детали, перечеркивать семерки и ставить точки над i. Конечно, помогали. Но общую картину видел он, факты анализировал он и решение нашел он, сам.

Свое.

— Что это вы делаете здесь? — поинтересовался он.

— Ежегодный вечер танца. Литературное и философское  общество. Тоска зеленая!

— Вы с партнером?

— На такие  вечера не приходят без партнера.

— Ну и?..

— Ну и он прилип ко мне, буквально повис во время вельветы.

— Вельветы? Господи! Ведь и я когда-то танцевал вельвету...

— Никто из нас не становится моложе.

— И вам вовсе не хотелось, чтобы он... вам это не понравилось?

— Я хотела выпить. Потому-то я и здесь.

— И вы сказали ему...

— ...гуляй!

Теперь Морс посмотрел на нее — наверное, но-настоящему в первый раз. На ней было черное, до колен, платье, держащееся на плечах на тоненьких, не толще ботиночного шнурка, бретельках, черные чулки, обтягивавшие потрясающе стройные ноги, и туфли на очень высоком каблуке, благодаря которым она оказалась дюйма на два выше Морса, когда тот встал и предложил ей свой табурет. Он улыбнулся, и в его улыбке можно было прочитать тепло и понимание.

— Вас что-то радует, — проговорила она. — Вы выглядите таким счастливым.

Но Морс в глубине души знал, что он вовсе не счастлив. За последний час его затуманенный алкоголем мозг напомнил ему, что расследование неизбежно влечет за собой и дальнейшие шаги: преступник должен предстать перед судом, и нужно добиться его осуждения за совершенные им грехи (или преступления?), а затем засадить его за решетку, возможно на всю оставшуюся жизнь, и там он никогда уже не сможет справить нужду так, чтобы за этим деликатным, глубоко интимным действием не наблюдали чужие глаза, чтобы никто не обыскивал его, не старался унизить. (Да, да, правильно, речь идет о нем, существе мужского пола.)

— Я не испытываю счастья, — возразил Морс.

— А почему?

— Джи и Ти, правильно?

— Как вы угадали?

— Так ведь я же гений.

— И я тоже кое в чем знаю толк.

— Да?

— Хотите, я сделаю вас на эту ночь счастливым? — Тон у нее вдруг стал совсем трезвым, голос зазвучал резче, но одновременно нежнее.

Морс посмотрел на нее — на взбитые над тоскующим лицом волосы, взглянул на полные и заметно не отягощенные бюстгальтером груди, на туго натянувшийся черный чулок на приоткрывшемся бедре. Он был готов прийти к ней, и она, казалось, это ощущала.

— У меня невероятно удобная кровать, — зашептала она ему в ухо.

— У меня тоже! — ответил Морс, ни с того ни с сего переходя в оборону.

— Но лучше давайте не будем спорить о таких вещах, ладно? — улыбнулась Шейла и потянулась за стаканом.— А вы еще не выпьете?

Морс покачал головой:

— Это возбуждает желание, но не даст исполнить его.

— Знаете, мне еще не приходилось встречать человека, который бы правильно процитировал эту вещь. Вы первый!

Вероятно, ей не стоило бы говорить этого, потому что скрытый смысл этих слов вызвал у него совершенно беспочвенную ревность. Но очень скоро, когда она подхватила его под руку, забрала его пальто в гардеробе, а затем направила его к стоянке  такси на Сент-Джилс, он понял, что к нему снова вернулось желание обладать ею и оно не пройдет.

— Должен совершенно определенно предупредить вас, мэм, —  пробормотал он, уже сидя в такси, что любые панталоны, которые обнаружатся на вас, будут сняты и использованы в качестве вещественного доказательства.

Впервые за много дней Шейла Уильямс почувствовала себя безмерно счастливой. И оставалась счастливой, если сказать правду, до самого рассвета следующего дня, когда Морс ушел от нее и зашагал не торопясь в свою холостяцкую квартиру — всего в нескольких минутах ходьбы в другом конце Бенбери-роуд. Дождь хлестал по его непокрытой голове, как час назад начал хлестать по окнам спальни Шейлы Уильямс.

Глава  пятьдесят вторая

Жесткий по своей природе скелет привычки один поддерживает остов человеческой натуры.

Вирджиния Вулф. Миссис Дэллоуей

Морс с Льюисом приехали в отель «Честертон» в Бате на следующий день без четверти десять утра. Морс настоял, чтобы маршрут их поездки лежал через «живописные» места — через Сайренсестер, — но, увы, природа уже не могла показать товар лицом, дни золотой осени миновали, на оголившихся полях ни одной овцы, все мокро и неприветливо под сплошным покровом серых облаков. Почти час детективы ехали, не обменявшись почти ни единым словом, потом Морс (выглядевший, на взгляд Льюиса, все еще усталым) расставил все по своим местам.

— Как-то необычно получается, сэр, правда?

— Думаешь?

— Думаю. Необычно, как, ну... как...— Льюис никак не мог подобрать сравнение.

— Необычно, как толстый почтальон, — предложил Морс.

— Неужели? А наш почтальон как раз выглядит так, будто потянет на два центнера.

Морс глубоко затянулся сигаретой, закрыл глаза, покачал головой и снова погрузился в молчание, что было его привычным состоянием в поездке.

В следовавшей за ними машине с опознавательными полицейскими знаками рядом с водителем, немного взволнованным предстоящей операцией, констеблем Уотсоном, сидел сержант Диксон.

— Быстро ездит, верно? — попытался завести разговор Уотсон.

— Наверное, это единственное, что он делает быстро, — проговорил Диксон.

Уотсону его замечание показалось неправильным и несправедливым. Да и сам Диксон понимал, что оно несправедливо, и пожалел, что сказал так.

За сорок пять минут до этого Барбара Мол подъехала к отелю «Честертон» и поставила свою «фиесту» на стоянку, где ее уже поджидал начинавший нервничать Ашенден. Первая часть ее лекции с демонстрацией слайдов должна была начаться в десять часов и закончиться в одиннадцать, после перерыва на кофе — продолжение и вопросы от половины двенадцатого до двенадцати. Ашенден сам подхватил тяжелый слайдпроектор и дотащил его до комнаты Бо Нэша в задней части отеля, где уже собирались туристы. Комната была узкая, продолговатая, с двумя продольными рядами пластиковых кресел по обе стороны прохода между ними, прямо по центру перед креслами установили проектор. Оглядывая комнату, Ашенден в который раз отметил про себя бросающийся в глаза факт, что (несомненно, как животные) туристы с самого начала как бы помечают границы своей территории: если вы заметили, что они сели за какой-то стол во время ужина, будьте уверены, завтра утром вы найдете их за тем же столом во время завтрака; если вы в начале тура разместили их в автобусе по определенным местам, то после этого они будут неизменно направляться на эти места и предъявлять на них право собственности. И в комнате Бо Нэша все произошло, как и в их автобусе, — по своим местам расселись двадцать три пассажира, отсутствовали только Эдди Стрэттон, находившийся в камере нью-йоркской полиции, по иронии судьбы всего в нескольких ярдах от печальных останков бывшей жены, и Сэм и Вера Кронквист, одна из трех пар, с самого начала тура значившихся в качестве таковых в списках туристов. Они все еще не выходили из своей комнаты: Сэм смотрел утренние мультфильмы по телевидению, а Вера лежала в одежде на двуспальной кровати и, лениво откинувшись на подушки, читала «Сельскую жизнь» за прошлый февраль.

— Ты не забудешь, птичка, что все должны считать, что у тебя разболелась голова?

Не удостоив его взглядом и не отрываясь от страницы, жена чуть заметно улыбнулась:

— Сюда никто не зайдет, Сэм, особенно если мы повесим на дверную ручку эту табличку.

В первом ряду комнаты Бо Нэша было занято только одно место — номер один, если бы места были пронумерованы слева направо: 1, 2, 3, 4, — место, которые неизменно занимала Джанет Роско во время каждого очередного переезда по маршруту. Два места позади нее были пусты, что неприятно напоминало о том, что, когда автобус отъехал в самом начале тура от аэропорта Хитроу, там рядышком сидели Эдди и Лаура, как они сидели там же и тогда, когда автобус подъезжал к пригородам Оксфорда.

На самом последнем ряду в гордом одиночестве, примирившись заранее с перспективой умирать со скуки весь ближайший час (или два часа?) сидел мистер Олдрич. Его интерес к римским древностям в Британии равнялся нулю, к тому же, казалось, его уши (начальная стация отеросклероза, как поставил диагноз его персональный отоларинголог) день ото дня все плотнее забивались ватой. Когда они были в Оксфорде, ему хотелось поговорить об этом с Седриком Даунсом — у того то же самое заболевание, не иначе. Но случай не представился, а Олдрич не предпринял никаких шагов к знакомству.

В общем, получалось довольно смешно: Олдрич, который слышит все хуже и хуже, сидит в самом конце, а миссис Роско с ее исключительным слухом располагается в самом переднем ряду...

Но так уж получалось!

Через три ряда перед Олдричем, по левую руку от него, он видел головы Говарда и Ширли Браун.

— Надеюсь, эти слайды лучше, чем те, что твоя сестра привезла из Оттавы?

— Хуже трудно себе представить, — согласилась Ширли, когда Ашенден начал свой хорошо отрепетированный панегирик доктору Мол, несравненному эксперту по римско-британской археологии, а затем подошел к входной двери и выключил свет,

Без десяти одиннадцать Фил Олдрич посмотрел на дверь, в которую тихо вошли два человека. Удивительно, но он очень хорошо слышал доктора Мол, ее твердый и тонкий голос звучал в его ушах громко и отчетливо. Больше того, она была прекрасный лектор, ему хотелось слышать то, что она говорила. Она понравилась всем. Во всяком случае, не прошло и трех-четырех минут после начала лекции, как Ширли Браун наклонилась к Говарду и прошептала ему на ухо:

— Лучше, чем Оттава!

Доктор Мол почувствовала спиной, что аудитория как-то незаметно увеличилась, но не стала вникать в это обстоятельство. Но только после того, как она завершила первую часть лекции, после того, как она слегка наклонила голову, принимая последовавшие аплодисменты, после того, как снова зажегся свет, после того, как Ашенден сказал (как говорит всякий председательствующий со времен Адама), как всем понравилась беседа, как все благодарны за то, что столь известный специалист не только очаровал слушателей, но еще и согласился ответить на любые вопросы, которые людям, находящимся в зале, не терпится задать такому выдающемуся эксперту... только после всего этого доктор Мол сумела рассмотреть, кто же пришел во время лекции. Они сидели рядом на последнем ряду, тот, что ближе к выходу, большой, налитой силой, с добрым выражением лица, и второй — не такой плотный, несомненно, обладающий властью, с редеющими волосами и бледноватым лицом. Этот-то последний и задал первый — и последний — вопрос. К нему-то и обернулись все присутствовавшие, когда раздался его негромкий, хорошо поставленный и очень английский голос:

— В молодые годы, мадам, я увлекался классикой и, хотя всегда больше всего интересовался стихами римских поэтов и трудами римских историков, я никогда почему-то не испытывал большого энтузиазма по поводу римской архитектуры. По правде говоря, римские кирпичи оставляли меня абсолютно холодным, не пробуждали никакого теплого чувства. Вот поэтому мне страшно хотелось бы знать, что привлекло вас...

Вопрос прозвучал божественной музыкой, пролился целительным бальзамом для ушей Барбары. Но тут задавший вопрос встал.

— ...да, всем нам было бы исключительно интересно услышать ваш ответ. Но только, прошу вас, не сейчас!

Человек прошел по центральному проходу, остановился у проектора и, повернувшись к аудитории, заговорил:

— Прошу извинить меня за вторжение. Но присутствующие знают, кто я, кто мы. И я должен буду попросить вас предоставить следующие полчаса в мое и сержанта Льюиса распоряжение.

Доктор Барбара Мол с трудом подавила улыбку. Она сразу же уловила знакомую литературную ассоциацию и не без удовольствия несколько секунд выдерживала взгляд устремленных на нее небесно голубых глаз.

Ашенден поднялся наверх и постучался в комнатку 46.

— Но ведь Сэм уже объяснил. У меня болит голова.

— Я знаю. Но это полиция, миссис Кронквист.

— Полиция?

— И требуют, чтобы все были там.

— О Господи!

Глава  пятьдесят третья

И резюмировал все настолько ловко, что получилось намного больше того, что сказал свидетель.

Льюис Кэррол. Мечта адвоката

Несколько озадаченная, доктор Мол, которую пригласили, если она хочет, остаться, заняла место в первом ряду. Этот человек говорит, скорее, как оксфордский дон, чем как детектив.

— Позвольте мне обрисовать всем вам это дело, вернее, два этих дела. Первое: из комнаты миссис Лауры Стрэттон в «Рэндольфе» были украдены драгоценности. В то же самое время — не известно, до или после этого, — умирает миссис Стрэттон. Медицинская экспертиза установила, что она умерла от коронарного тромбоза, и ни о какой насильственной смерти тут речь идти не может, разве только она умерла от шока, когда застала кого-то, покушавшегося на кражу драгоценности, которую привезла из Америки, чтобы передать Эшмолеанскому музею, а точнее — доктору Теодору Кемпу как представителю музея. Я пытался выяснить, надеюсь вы простите меня, кому выгодна кража драгоценности, и от мистера Брауна (все головы повернулись в его сторону) узнал, что миссис Стрэттон всегда старалась уходить от разговоров о ее финансовых делах. Поэтому я, естественно, должен был допустить возможность, что драгоценность вообще никто не крал, то есть никто из посторонних, но что, скажем так, ее «заставили пропасть» сами Стрэттоны. Драгоценность принадлежала первому мужу миссис Стрэттон, и это он выразил желание, как зафиксировано в его завещании, чтобы она была возращена в Англию и помещена в постоянной экспозиции вместе со своей половиной, Волверкотской Пряжкой. В качестве сокровища, имеющего существенную историческую важность, Волверкотский Язык, конечно, бесценен. Сам по себе, однако, как произведение искусства, украшенное драгоценными камнями, он поддается оценке, и миссис Стрэттон застраховала его на полмиллиона долларов. Я еще не совсем знаком с условиями страховки, но, как представляется, в случае кражи драгоценности, либо до, либо после смерти миссис Стрэттон, страховка выплачивается мужу, а не переводится в тот или иной опекунский фонд. Во всяком случае, так себе представлял, точнее, представляет себе Эдди Стрэттон, ибо большую часть из сказанного мною я выяснил у самого Стрэттона, находящегося в настоящий момент в Америке, — Морс сделал паузу и обвел сидящих перед ним взглядом. — Вероятно, нет необходимости обрисовывать вам соблазн, который испытывал мистер Стрэттон, не имеющий практически ни гроша за душой, человек, знавший, и знавший, вероятнее всего, наверняка, что жена потратила почти все значительное состояние, оставленное ей мужем, то есть первым мужем.

На нескольких лицах появилось выражение сожаления и недоверия, но Джанет Роско оказалась единственной, кто предпочел не скрывать своих сомнений:

— Но этого не могло быть, инспектор! Эдди не было в гостинице, он ушел гулять...

Морс остановил ее, подняв руку, и мягко проговорил:

— Пожалуйста, выслушайте меня, миссис Роско... Совсем несложно определить промежуток времени, в который могла произойти кража, и не составляет особенной сложности установить, где находилось большинство из вас в течение этих главных сорока пяти минут. Не все из вас были расположены быть со мной полностью откровенными, но я не хочу сейчас вдаваться в это. Как мне представлялось — как представляется мне и сейчас, — вором должен был быть один из вас, один из группы туристов, включая и вашего руководителя (головы снова как по команде повернулись), или один из служащих «Рэндольфа». Но последнее предположение можно было быстро проверить и сбросить со счетов, как это и было сделано. Таким образом, леди и джентльмены, вам нетрудно увидеть, в каком направлении развивалось дело...

Непосредственные последствия кражи значительно уменьшились как благодаря смерти Лауры Стрэттон, так и убийству на следующий день доктора Кемпа, человека, которому предполагалось в тот день вручить Язык на небольшой официальной церемонии в Эшмолеане. Должен вам сказать, одна из задач полиции, особенно той ее службы, которая занимается расследованием убийств, заключается в том, чтобы выявить систему в преступлении, если это возможно, и в данном конкретном случае мы с сержантом Льюисом не могли не полагать, что между этими двумя событиями имеется связь. Вполне возможно, что это чистой воды совпадение, но связь может существовать, разве не так? Сам доктор Кемп! Человек, которого в один прекрасный день лишили драгоценности, разысканной им самим, ради которой он прошел по длинной цепочке, пока не попал к американскому коллекционеру, драгоценности, по поводу которой он вел переговоры, драгоценности, найденной в воде под мостом в Волверкоте в 1873 году, драгоценности, которая, будучи соединенной со второй деталью предмета, будет, вне всяких сомнений, представлять собой значительную историческую ценность, привлечет к себе большое внимание и принесет ему, Кемпу, на какое-то время славу и на долгое время продвижение по службе. Фотография воссоединенных Языка и Пряжки должна была украсить обложку выходящей в скором времени книги Кемпа. И что же, на следующий после этого день Кемпа убивают. Интересно, не правда ли? Я спрашивал себя, один ли и тот же человек совершил и кражу и убийство? Мне это представлялось все более и более вероятным. Таким образом, мне, возможно, нужен был только один преступник, а не два, но мне нужна была также и причина. И моя мысль развивалась немного дальше в том направлении, правильном направлении. Если преступник один и тот же в обоих случаях, то не был ли одним и тем же мотив? В этих преступлениях наибольший ущерб понес одни и тот же человек, Кемп. В первом у него отняли нечто дорогое его сердцу, во втором — жизнь. Почему? Вот о чем спрашивал я себя. Или, вернее, вот что я сначала не спрашивал себя, потому что склонялся к точке зрения совершенно неверной, будто между двумя преступлениями  не может быть связи.

Так что давайте вернемся к самому Кемпу. При расследовании убийств общепризнанно считать, что об убийце можно узнать гораздо больше по убитому, нежели из других источников. Так что же мы знаем о жертве, докторе Кемпе? Он был хранителем древностей в Эшмолеане, любил кричащие цвета в одежде и имел вычурные манеры, слыл не просто дамским угодником, а самым большим ловеласом в университете. Достаточно было единожды увидеть его, чтобы понять, какой это эгоцентричный и самовлюбленный человек. Однако жизнь совсем не улыбалась ему, даже напротив. В университете раскусили его, карьера продвигалась медленно, его обошли при назначении члена ученого совета, семья не состоялась, жилье — более чем скромная квартирка в северном Оксфорде, а главное, огромная личная трагедия. Два года назад он попал в страшную аварию на западной части кольцевой дороги, в результате которой жена — она сидела рядом с ним на месте пассажира — получила настолько серьезные травмы нижней части тела, что на всю жизнь, которая трагически окончилась на прошлой неделе, оказалась прикованной к инвалидной коляске. Но это было только полбеды. Водитель второго автомобиля скончался на месте — некая миссис Майо из Калифорнии, прибывшая в Англию для работы над исследованием романов Троллопа. Вопросы, связанные со страховками и компенсациями разного рода, в частности касавшиеся ответственности водителя, — кстати говоря, оставшегося живым и невредимым, — были в конце концов урегулированы. Однако юридические хитросплетения вокруг проблемы «виновности» так и не были распутаны: не было очевидцев-свидетелей, эксперты дали противоречивые заключения относительно возможных механических дефектов, имелись расхождения в определении времени, отмеченного при проведении проверки на алкоголь. Все это способствовало тому, что Кемп отделался едва ли не легким испугом, у него отобрали права, но всего на три года, и он уплатил, как считали многие, совершенно смехотворный штраф в размере четырехсот фунтов. Что возмутило всех, так это тот факт, что Кемп постоянно возил с собой в бардачке фляжку с коньяком и что до приезда машины «скорой помощи» он дал жене сделать несколько глотков из нее и даже отпил сам! Все, кому становилось известным об этом, высказывали возмущение, назвав этот поступок глупым и безответственным, но, может быть, здесь можно было бы сделать некоторую скидку на то, что человек находился в глубоком шоке. Во всяком случае, этот довод он выдвинул в свое оправдание.

Но позвольте мне вернуться к преступлениям, совершенным на прошлой неделе. Центральным событием, как бы ни смотреть на вещи, оказался телефонный звонок Кемпа. У меня сложилось несколько версий в отношении этого звонка, но все они были неверными, так что я не буду говорить о них. Кемп сообщил, что приедет в Оксфорд в три часа дня, и самым простым здесь явилось то, что он и в самом деле приехал в Оксфорд в три часа. И кто-то знал об этом звонке и встретил его на железнодорожном вокзале, перед этим, безусловно, сообщив вызванному таксисту, что он больше не нужен.

Джанет Роско открыла рот, словно собираясь нарушить возникшее вдруг молчание, но Морс опередил ее, продолжив:

— Как вы понимаете, таксиста очень нетрудно разыскать, поэтому действовали по следующему плану. Кто-то пошел в пункт проката в северном Оксфорде, это было сразу же после полудня, и нанял «воксхолл-кавалер». При этом возникла только одна трудность: после того как официально проверили водительские права, кредитную карточку и т. д., фирма проката потребовала поручительство какого-нибудь лица. Но это затруднение быстро и без малейшей задержки преодолели. Мужчина, взявший  машину напрокат, — да, да, мужчина! — назвал телефон «Рэндольфа» и, когда служащий фирмы стал набирать номер, сказал ему как бы между прочим, что телефон заместительницы управляющего отелем имеет такой-то добавочный номер. Туда позвонили, получили подтверждение, а затем выдали машину. Вы, конечно, согласитесь, что в подобной ситуации необходим сообщник, но не просто кто-то, согласившийся оказать услугу хорошему человеку. Нет! Похоже, это был некто, готовый соучаствовать в убийстве. Между тем я считаю, что действительно — до начала этого тура все вы, за одним исключением, не были знакомы между собой. Исключение составляли мистер Стрэттон и мистер Браун — они встречались во время службы в армии. Но в то время как брали напрокат автомашину, мистер Стрэттон ехал в Дидкот, на выставку паровозов, в этом нет никаких сомнений. А мистер Говард Браун (Морс на миг запнулся) дал полный и сравнительно удовлетворительный отчет о своих перемещениях в этот день, отчет, который впоследствии полностью подтвердился.

У Льюиса при этих словах полезли вверх брови, но он надеялся, что этого никто не заметил.

— В тот день отсутствовали также еще один или два человека. Например, мистер Ашенден.

Руководитель тура уставился в пол, тщательно рассматривая рисунок ковра под ногами.

— Но он был весь день в Саммертауне, встречался с друзьями, как нами было проверено и полностью подтвердилось.

(Льюису удалось справиться с непослушными бровями.)

— Ну и, наконец, у нас остается мистер Олдрич.

Головы повернулись теперь на все сто восемьдесят градусов, чтобы посмотреть на последний ряд, где сидел Фил Олдрич, кивая головой в знак подтверждения и при этом криво улыбаясь.

— Но ведь и мистер Олдрич никак не мог совершить этот преступный акт, согласитесь? В тот день он ездил в Лондон, и получилось так, что они ехали в одном поезде со Стрэттоном, возвращаясь в Оксфорд. Мистер Олдрич утверждает, и я готов ему поверить, что он не видел в поезде мистера Стрэттона. Но мистер Стрэттон видел мистера Олдрича,  и таким образом, даже если бы у нас не имелось доказательств, что мистер Стрэттон побывал в Дидкоте, они оба, сами того не подозревая, подтвердили неоспоримое алиби друг друга. К тому же мы теперь знаем, что в тот день Стрэттон был в Дидкоте и провел там большую часть дня. Знаете ли, леди и джентльмены, по законам мироздания, что бы ни случилось в жизни, никто не может находиться в двух разных местах одновременно. И человек, осуществляющий свои планы в Оксфорде, человек, получивший в свое распоряжение красный «кавалер», должен был переделать много дел, и в самое короткое время, ведь у него на счету была каждая минута, но сделать все он должен был в Оксфорде. Возможно, стоит упомянуть еще об одном обстоятельстве. Я подумал, что если Стрэттон и Браун знали друг друга, то весьма вероятно, были знакомы и их жены. Но одной из жен уже не было в живых, и в тот день нанимал машину мужчина, — Морс проговорил это слово медленно, специально фиксируя внимание слушателей на нем, — а не женщина.

Значит, у нас, в сущности, не остается подозреваемых? Согласен, почти не остается. С самого начала тура у вас были только три супружеские пары, правильно? И мы с вами сняли со счетов две — Стрэттонов и Браунов.

В комнате воцарилась мертвая тишина, все глаза обратились на чету, которую только что извлекли из их номера, чету, которая решила, что еще одна порция восхитительной архитектуры будет для них равносильна принудительному питанию. Но повернувшиеся к Сэму и Вере Кронквист взгляды почти сразу возвратились к главному инспектору Морсу, который продолжил:

— Но мистер Кронквист, как некоторым из нас уже известно, большую часть дня помогал миссис Шейле Уильямс с весьма темпераментным аппаратом, которым ее снабдили для иллюстрирования лекции об «Алисе». Конечно, мистер Кронквист, может быть, очень умный человек, но и ему не дозволено отменять физические законы Вселенной. И вы видите, не правда ли, что и миссис Уильямс теперь тоже нужно вычеркнуть из списка подозреваемых? И наконец, мы вычеркнем Седрика Даунса, и все по той же причине. Если кто-то из вашей группы и встретил Кемпа в три часа дня, то только не Даунс, потому что человек девять-десять из вас охотно подтвердят неоспоримый факт, что именно с этого времени он беседовал с вами и еще долго продолжал беседовать. Я ведь сказал, что мы исчерпали список подозреваемых? И все же, леди и джентльмены, в тот день кто-то встретил-таки Кемпа на железнодорожном вокзале.

И это был один из вас.

Глава  пятьдесят четвертая

Или какая женщина, имея десять драхм, если потеряет одну драхму, не зажжет свечи и не станет мести комнату и искать тщательно, пока не найдет...

Евангелие от Луки. 15(8)

Все утро того дня, когда Морс держал речь перед аудиторией в Бате, развенчивая заблуждения и полуправды, которые до того окутывали истину расследуемого им дела, бурная деятельность  разворачивалась в гостинице «Форель», маленьком постоялом дворе на берегу реки между водосбросом и Годстоузским шлюзом в деревне Волверкот, что находится милях в двух от западной окраины северного Оксфорда. В летний сезон здесь наблюдается наплыв приезжих, собирающихся не спеша поесть и попить на мощенной каменными плитами террасе между фасадом гостиницы из тесаного песчаника и рекой. Многие усаживаются на низеньком каменном парапете и всматриваются в  чистую зеленоватую воду, чтобы полюбоваться пятнистыми коричневато-серебристыми спинками карпов, которые поднимаются к поверхности в погоне за крошками и корочками хлеба, разбрасываемыми для них отдыхающими здесь людьми.

Но в эту среду утром те немногие клиенты, которые заглянули сюда, чтобы выпить спозаранку, больше интересовались другими подводными созданиями: четыре существа в лоснящихся черных шкурах и с непропорционально большими перепончатыми ногами кругами плавали под берегом, усердно ощупывая дно у водосброса, и из пристегнутых к их спинам цилиндров время от времени вырывались струйки пузырьков, стремительно устремляясь к поверхности. Все они были опытными полицейскими аквалангистами, и каждый из них четко знал, что ищет, знал размеры предмета и расположение трех крупных рубиновых глаз, когда-то вставленных в него. До сих пор им ничего не удалось найти, они только вздымали облака ила, превращавшего хрустальные воды, стекавшие с водосброса, в мутный желтый поток. Но надежды никто не терял. Аквалангистов проинструктировали — и еще с какой уверенностью! — что Язык выброшен в реку с горбатого мостика, и при этом определенно указывалось, с какого именно места. Поэтому они могли организовать свою операцию с достаточной долей целенаправленности: сначала, выстроившись в ряд, проплыли поперек течения, затем повернули назад и переплыли реку чуть пониже, прочесывая дно дюйм за дюймом, и так постепенно спускались вниз к более спокойным местам на реке.

Но ничего, никаких следов.

После того как его нашли в 1873 году, Язык попал в руки перекупщикам, втихую продавших его лондонскому дилеру, который, в свою очередь, перепродал его американцу-коллекционеру, согласившемуся в 1922 году предоставить его для размещения в экспозиции одной из выставок в Филадельфии, что и послужило через шестьдесят пять лет ключом к началу похожего на настоящий детектив поиска, предпринятого Теодором Кемпом из Эшмолеанского музея, человеком, чей труп покоился в настоящий момент в морге Радклиффской клиники. Но человек, согласившийся рассказать главному инспектору Морсу со всеми подробностями, где он стоял и как замахнулся, бросая Язык обратно в реку у Волверкота, этот человек находился, вполне живой и здоровый, в огромном, запутанном комплексе аэропорта Кеннеди. Рядом с ним восседал человек столь необъятных пропорций, что Эдди Стрэттон удивлялся, как только он сможет уместиться в кресле самолета, отлетающего через сорок минут рейсом до Хитроу. Он гадал также и о том, захочет ли тот отстегнуть наручники, врезавшиеся Эдди в правое запястье. Ведь он, Стрэттон, не замышляет ни побега, ни угона самолета во время перелета через Атлантику.

Глава пятьдесят пятая

В серьезных делах следует заботиться не столько о том, чтобы создавать благоприятные возможности, сколько о том, чтобы их не упускать.

Ларошфуко. Максимы

Наступило время для кофе, но казалось, никто этого не заметил.

— Кемпа встретили на вокзале, — продолжал Морс. — Сказали ему что-то, как можно догадываться, убедившее его проехать с водителем до его собственной квартиры на Уотер-Итон-роуд. Возможно, ему сказали, что с его женой стало неожиданно плохо, даже что она скончалась. Возможно, обошлись и менее драматичным предлогом. Там, дома у Кемпа, — это опять мои догадка — разгорелась ссора, во время которой Кемпа ударили по голове, и он растянулся на полу в гостиной, ударившись головой об угол камина, отчего и умер. Поразительно, как трудно бывает иногда убийце прикончить свою жертву. У нас однажды расследовался случай, когда завершить грязное дело не смогли и двадцать три зверских ножевых удара. Но в то же время бывает так легко и просто отнять жизнь у человеческого существа: легкий толчок автомобильного бампера, и велосипедист вылетает из седла, ударяется головой о дорогу и через секунду-другую испускает дух. Вот и у Кемпа оказался тонкий череп, и убить его ничего не стоило. Но тело? Вот тело явилось настоящей проблемой!

Ладно, если убийство произошло около пятнадцати сорока пяти, как я предполагаю, то почему жена Кемпа, Марион, ничего не предпринимает по этому поводу? Ибо мы ни секунды можем не сомневаться, что она находилась там все время. Может быть, причина в том, что она мстительно торжествовала и наслаждалась тем, что ничего не предпринимает, и мнение моего сержанта таково, что она ненавидела мужа почти с такой же силой, как и убийца. Но убить мужа Марион Кемп, по-моему, не могла и уж конечно не смогла бы сдвинуть его тело ни на дюйм. С другой стороны, Кемп отличался худобой, и для большинства из присутствующих здесь, скажем так, людей подвижных и достаточно физически крепких вполне возможно переместить это тело, по крайней мере на незначительное  расстояние. Даже для женщины, если она достаточно крепко скроена.

Скрытый подтекст этого уточнения показался невыносимым для маленькой женщины в первом ряду, она выслушала последние слова инспектора со страдальческим выражением лица.

— Инспектор! Вернее, главный инспектор! Послушайте, как вы только можете допустить мысль, что я, например, могла перетаскивать тело, это же какой-то абсурд! И если вы думаете, что я буду сидеть здесь...

Морс слабо улыбнулся даме, снова занявшей место в первом ряду, даме, которая вряд ли потянула бы на весах больше тридцати — тридцати пяти килограммов.

— Я бы никогда в жизни, миссис Роско, не обвинил вас в этом. Прошу вас, поверьте мне!

Несколько успокоившись, Джанет снова приняла чопорный независимый вид, но Джон Ашенден, сидевший в том же ряду через проход (рядом с доктором Мол), бросил на нее хмурый тревожный взгляд. А Морс продолжал:

— На бетонной площадке за их домом по Уотер-Итон-роуд стояла легкая алюминиевая тележка на резиновом ходу, которой пользовался один из рабочих в первой половине дня. В эту тележку, а точнее, тачку, около семи вечера и положили тело, прикрыли его пластиковыми мешками, забросав их кучей облетевших листьев, под покровом темноты перевезли через деревянный мостик, потом по хорошо протоптанной тропинке через поле до быстрого потока Черуэлла, где тело бесцеремонно спихнули в воду. И, как я уже сказал, — Морс медленно обвел слушателей взглядом, — эту грязную работу проделал один из вас, член вашей группы, мужчина, человек, который не побрезговал сначала раздеть мертвеца, а это пришлось сделать, потому что пролилось много крови, липкой, запачкавшей все крови. Она почти наверняка запачкала и того, кто избавлялся от тела, человека, который за последние десять лет своей жизни, то есть своей трудовой жизни, вполне сжился с подобным неприятным занятием, будучи достаточно компетентным гробовщиком в Америке.

По комнате пробежал вдруг вздох удивления, и Морсу конечно же можно было бы не продолжать. Но он продолжил:

— Да! Мистер Эдди Стрэттон!

— Нет, сэр, этого не может быть!

Раздавшийся с последнего ряда голос заставил всех обернуться, хотя уже к этому дню всем был знаком мягкий выговор Фила Олдрича.

— У вас, сэр, есть мои показании, а также показании Эдди, что...

— Мистер Олдрич! Я вас хорошо понял и сейчас поясню. Но сначала давайте ненадолго вернемся к Стрэттону. Он стал второразрядным гробовщиком и специализировался на косметической обработке мертвых тел, «украшении», позвольте мне так выразиться! — трупов людей, умерших после тяжелых мучений, исказивших их внешность. И он был холостяком. Холостяком он пробыл два с небольшим года, пока не встретил вдову филантропа средней руки и не женился на ней. Брак оказался обыкновенным соединением взаимных интересов, брак по расчету, если хотите. Эдди ходил по магазинам, занимался садом, чинил краны и водопроводные трубы, ухаживал за автомобилем. Лаура — Лаура Стрэттон, как она стала теперь называться, — была более или менее довольна: ее уже не так пугали воры, ее возили дважды в месяц на регулярные консультации с мозольным оператором, — она забыла, что такое заботы  по дому, и могла отдаваться своей двойной страсти — курению сигарет и игре в бридж.

Но их обоих постигло разочарование, когда подошло к концу урегулирование наследства покойного филантропа. Деньги со счетов перекочевали в карманы адвокатов, предметов же искусства действительно оказалось множество, но большая их часть предназначалась для какой-нибудь галереи или коллекции. Получалось, что перспективы хорошо обеспеченного брака таяли на глазах, пока супругам не пришла в голову идея — конечно же Лауре Стрэттон. Волверкотский Язык был застрахован на полмиллиона долларов. Самый безопасный  способ доставить его в Англию — перевезти украшение на себе: мало кто доверит такой предмет почте или курьерской связи, а если кто и решится рискнуть, то страховка обойдется в фантастическую сумму и будет практически запредельной. Поэтому Стрэттоны взяли драгоценность с собой, а затем сделали все, чтобы ее украли. Таков был их план. Причиной того, что этот план столь печальным образом сорвался, является исключительно несвоевременная смерть Лауры Стрэттон, однако нам не суждено узнать, чем была она вызвана — возбуждением, угрызениями совести или еще чем-нибудь другим. План заключался в том — и, нужно сказать, совершенно простой план, — что Язык должен был быть украден сразу же после того, как Лаура водворится в своем номере в «Рэндольфе». Ей необходимо было так разохаться по поводу своих больных ног, чтобы без труда оказаться во главе очереди за ключами от комнаты, естественно, конечно, только после миссис Роско!

В первый раз за все выступление Морса слушатели нехотя заулыбались, признавая тем самым  право первенства за постоянно ворчащей маленькой леди из Калифорнии.

Заполучив ключ, пока муж занимался формальностями у портье, она должна была подняться к себе и положить сумочку с Языком и всем-всем: деньгами, жемчугом и тому подобным — на скамейку для багажа у двери. Дверь нужно было нарочно оставить приоткрытой. Эдди же тем временем должен был разыграть восторженное желание совершить коротенькую прогулку по центру Оксфорда, пока еще не стемнело, и предложение составить ему компанию приняла миссис Браун, женщина, с которой он установил дружеские отношения за время этой поездки  по Англии и которая, очевидно, была польщена приглашением. Ему теперь оставалось только сделать так, чтобы все знали, что он обещал не беспокоить Лауру и дать ей спокойно отдохнуть, а также, извинившись, сказать, что он на минутку отлучится в туалет, и быстро подняться в свою комнату, возможно, лифтом для постояльцев, чтобы просунуть руку в дверь, схватить сумочку, вытащить из нее драгоценность, а потом выбросить сумочку и...

Морс на секунду замолчал.

— Не такая уж убедительная гипотеза, думаете вы? Готов с вами согласиться. В такое время все хотят воспользоваться лифтом, и там обязательно выстраивается очередь. И главной лестницей воспользоваться также трудно, потому что она совсем рядом со стойкой портье. И куда же он выбрасывает сумку? Ее ведь так и не нашли. Как бы быстро он ни двигался, только на одно похищение сумочки потребовалось бы времени больше, чем он располагал, так как Эдди Стрэттона и Ширли Браун видели выходящими из «Рэндольфа» почти сразу же после ухода Лауры, если только, конечно, верить показаниям по крайней мере двоих из вас, показаниям мистера Брауна и миссис Роско. Итак! Я выдвигаю следующую версию, по которой, вероятнее всего, дело обстояло гораздо сложнее. Позвольте познакомить вас со своими мыслями на этот счет. План, каков бы он там ни был, наверное, обсуждался задолго до прибытия группы в Оксфорд, но какие-то изменения, поправки должны были появиться в последнюю минуту, это почти неизбежно. Возможно, вы заметили, как трудно в поезде или автобусе определить, громко или тихо вы говорите? Да? Слишком громко? А где сидели Стрэттоны?

Морс сделал эффектный (в его представлении) жест в сторону двух пустых кресел за спиной миссис Роско.

— Если они обсуждали свои планы в автобусе, кто скорее всего мог их слышать? Мне говорили, например, миссис Роско, что у вас поразительно острый слух дли женщины в вашем...

На этот раз маленькая леди вскочила с места.

— Такой намек, инспектор, совершенно беспочвен, и я хочу довести до вашего сведения, что один из моих друзей дома — один из самых знаменитых адвокатов, ведущих дела о клевете...

Но Морс снова, все с той же терпеливой улыбкой, успокоил ее:

— Вы не были единственной, кто мог слышать их, миссис Роско. По соседству со Стрэттонами, через проход, сидели мистер и миссис Браун... а перед ними, на месте руководителя...

Глаза всех, и Морса тоже, как притянутые магнитом, повернулись к Ашендену, сидевшему в первом ряду с самым неприступным видом и выслушавшему эти слова даже не моргнув глазом.

— Понимаете, — продолжил Морс, — Стрэттон не ходил в свою комнату в «Рэндольфе», то есть в тот момент. Но кто-то это сделал, кто-то из присутствующих здесь, кто-то, подслушавший и узнавший достаточно много из их плана, кто-то, увидевший или  увидевшая в этом на редкость удачную ситуацию для себя и воспользовавшийся ею. Как? Вызвавшись выкрасть Волверкотский Язык, с тем чтобы Стрэттоны могли немедленно востребовать — востребовать, оставшись полностью вне подозрений, — вожделенное вознаграждение в виде страховых!

Позвольте изложить вам все это  самым элементарным образом. Тот, кто подслушал обсуждение замышляемой аферы, выполнил за Стрэттона то, что должен был сделать он: выкрал драгоценность, незаметно скрылся с ней, и потом на холодке избавился от ненужных жемчуга и мелочи. И это, леди и джентльмены, не придуманная мной дикая гипотеза, это правда. Стрэттону сделали предложение, от которого он вряд ли мог отказаться. В то время он, впрочем, не имел представления, какой услуги от него за это потребуют. Но очень скоро узнал. Точнее, на следующий же день, и добросовестно  выполнил свою часть соглашения, проявив при этом удивительную верность данному слову. Кстати, — Морс подчеркнуто посмотрел на часы, — очень скоро он вылетает из аэропорта Кеннеди, рейсом до Хитроу. Он уже сделал признание, очень существенное и подробное, относительно своей роли в необычных обстоятельствах, связанных с Волверкотским Языком и доктором Кемпом. Но — прошу мне поверить! — это не он выкрал первый... или убил второго. И я с нетерпением жду новой встречи с мистером Стрэттоном, потому что он пока что наотрез отказывается назвать мне, кто же убийца...

Четверо аквалангистов сидели теперь перед пылающим камином в баре гостинцы «Форель». Хозяйка, пышная дама за сорок, подала каждому по огромной тарелке мяса с перцем и по кружке пива, чтобы не горело в горле. Никто из четверых раньше не встречался с Морсом и не представлял, как бы тот отнесся к их питью и тем более, с каким бы неодобрением он посмотрел на пиво. Но они знали, что работают для него, и каждый надеялся, что если драгоценность найдется, то найдет ее именно он. Услышать, что он благодарит их, ценит сделанное, — вот что было для них пределом мечтаний.

Но так ничего и не найдено. Ничего, только детский трехколесный велосипед, полусгнившая мишень для детской игры в дротики и что-то, похожее на арматуру от пылесоса.

Когда в прошлом Стрэттону доводилось летать на самолете, у него замирало сердце, стоило ему только услышать «динг-донг» внутренней связи. Он даже думал иногда, что использование в самолете радио для объявлений следовало бы запретить положением международного права, за исключением возникновения крайней опасности. Эдди еще не встречал человека, которому было бы интересно узнать фамилию пилота и чем он занимается. Почему бы им не заниматься своим прямым делом — вести самолет, а не разглагольствовать перед пассажирами о том, какой великолепный вид открывается с высоты на Атлантический океан? Никаких объявлений, никаких новостей — вот чего желают пассажиры. Но вот теперь, за десять минут до взлета, Страттон испытывал странное чувство, у него начисто отсутствовала прежняя тревога по поводу возможной воздушной трагедии. Не будет ли подобный конец желанным освобождением? Нет, ни в коем случае. Он еще раз поговорит с Морсом, да, да, поговорит. Но Морсу так и не узнать — по крайней мере от него — имени человека, убившего Кемпа.

Глава  пятьдесят шестая

Вверяясь в небо статью горделивой,

Рос на волнах корабль неторопливый,

Но с ним и Айсберг рос громадой молчаливой.

Томас Харди. Слияние в одно

Сержант Льюис был страшно доволен коротким упоминанием о нем, сделанным Морсом в выступлении перед туристами, во всяком случае, он пересматривал (в сторону повышения) свои оценки риторического искусства шефа. Хорошо, он (Льюис) знал теперь всю картину, но интересно послушать детали в пересказе для несведущей аудитории. Он никогда не ходил в лучших учениках в школе, но часто думал, что никогда не был бы настолько хуже первых учеников, если бы учителя охотно повторяли объяснение, а еще лучше, повторяли и в третий раз. Стоило Льюису прочно схватить суть предложения, идеи, гипотезы, теории, и он без труда видел ее значение, вытекающие из нее выводы, — и не хуже всякого другого, даже Морса. Для него проблему составляли первые стадии изучения вопроса, в то время как Морс — тот доходит до нескольких ответов по разным пунктам еще до того, как дочитает до конца список вопросов. Вот что больше всего в этом человеке вызывало у Льюиса восхищение — способность сразу вырываться вперед, опережая всех с самого старта, хотя порой он и оказывается совсем не на той дорожке. Но не это главное. Главное, Морс, по всему видно, верит, что Льюис не только бежит вместе с ним и держится рядом, но что Льюис временами замечает кое-что, лежащее впереди, чего не уловил сам Морс, пока они полным ходом неслись к победному финишу. Смешно, конечно, но Льюис заметил, что начинает верить, будто такое ложное впечатление может продержаться долго.

«У него несколько педантичная дикция, — думала доктор Мол, — но ведь он говорит  предложениями, это необычно даже для проповедников, не говоря уж о полицейских. И — благодарение Господу! — он не стоит, засунув руки в карманы, и не позвякивает там монетами». Он напоминал ей учителя латыни, в которого она была по уши влюблена, интересно, смогла бы она так же увлечься этим человеком. Он выглядел несколько полноватым, но не толстым, и она подумала, что, вероятно, он слишком увлекается спиртным. Вид у него усталый, словно всю ночь он провел на ногах, занимаясь своими расследованиями. Пожалуй, он из тех мужчин, с которыми она с удовольствием завела бы роман, и ей подумалось, интересно, изменял  ли он когда-нибудь жене... И уж конечно никакая жена не выпустит мужа из дома в такой, с позволения сказать, не очень чистой рубашке. Доктор Мол чуть заметно улыбнулась собственным мыслям, ей хотелось быть уверенной, что она отлично выглядит. И она попыталась выбросить  из головы мысль, что, может быть, у него дырявые носки.

Пока лайнер медленно выруливал на взлетную полосу, лейтенант Эл Морроу изо всех сил пытался выжать из ремня безопасности один-другой лишний дюйм, чтобы иметь возможность пошевелить своим необъятным телом, намертво пришпиленным к узкому креслу. Он разомкнул наручники, которые скрепляли его со спутником. Морроу повидал достаточно  много преступников самого разного сорта, но этот вот данный проходимец вряд ли из тех, кто способен выкинуть неожиданный финт. О’кей. В уборную он, конечно, будет его сопровождать. Но что касается всего остального, то мужик никуда не денется, потому что зажат между фюзеляжем с одной стороны и человеком-горой, каким был Морроу, — с другой. Лейтенант открыл свое любимое чтиво «Высокое искусство ужения на мух» и, когда реактивная громада самолета взревела и, набирая скорость, помчалась по взлетной полосе, еще раз бросил быстрый взгляд на сидевшего рядом с ним человека: лицо неподвижное, но скованное, неспокойное; глаза смотрят вперед, но взгляд совершенно невидящий; лоб гладкий, без складок, но чувствуется напряжение, похоже, он весь в нерадостных воспоминаниях.

— Хочешь чего-нибудь почитать, приятель?

Стрэттон покачал головой.

Все, как и предполагал лейтенант.

...Просто удивительно, как все отлично сошлось в Оксфорде, — совсем как вырастал айсберг, когда к нему приближался «Титаник».

Во всем виновата, конечно, Лаура! Эта женщина никогда не могла говорить негромко, ее голос звучал как минимум вдвое громче, чем требуется при обычном разговоре, а заговорщицкий шепот — как нормальная речь. И особенно на любом виде  общественного транспорта у этой свихнувшейся, но милой, старой гусыни никак не получалось соразмерить усилия своих громогласных голосовых связок. Стрэттону очень хотелось, чтобы у нее где-нибудь имелся рычажок для регулирования громкости и он мог бы в любой момент уменьшить звук. Не раз он спрашивал свою свежеприобретенную жену, неужели она хочет, чтобы весь мир знал о ее делах! Ну, возможно, это небольшое преувеличение. Но ведь кто-то  подслушал их планы — или услышал достаточно, чтобы, сложив два и два, получить четыре. И нужно же такому случиться, чтобы этот «кто-то» так же — и даже больше, чем Лаура, чем он, Эдди! — захотел пропажи Волверкотского Языка.

План номер два согласовали вечером в гостинице «Юниверсити-Армс» в Кембридже. План настолько простой, что его даже не стоило называть так громко: всю дорогу до Оксфорда Лаура будет во всеуслышанье (более легкого задания для нее и не придумаешь) жаловаться на ноги; совершенно естественно (она постоянно садилась на кресло во втором ряду справа) она будет первой в очереди у портье в «Рэндольфе» — даже миссис Роско, возможно, уступит ей свою непререкаемую привилегию; войдя в отведенную им комнату, она сразу же ставит сумочку у незапертой двери и сразу же принимает ванну. Таким образом, вору останется по-детски простое задание — просунуть руку в дверь и взять сумочку. Его собственная роль? В принципе держаться как можно дальше от своей комнаты.

Полицию (каким бы образом она ни оказалась вовлеченной в это дело) прежде всего будет интересовать, кто выигрывает по страховке, и он, Стрэттон, потягается с женой Цезаря в свободе от подозрений. По правде говоря, он уже давно подготовил для этого почву, начал подкатываться к Ширли Браун, что оказалось не так уж трудно, потому что ему хотелось подкатываться к Ширли Браун, а упомянутой леди польстило приглашение на вечернюю прогулку вокруг Радклифф-сквера, во время которой они заметили руководителя тура, Ашендена, и, в свою очередь, попались на глаза всевидящей Джанет Роско, женщине, которую никто не переваривал, но которой все верили. Очень умный маленький штрих, между прочим! До этого Стрэттону не давал покоя план номер один (теперь отброшенный), поскольку он не предусматривал, куда ему девать сумочку. Но стоило ли об этом тревожиться? Какое это имело значение, пусть сумочку даже и найдут вскоре после ее пропажи, найдут, скажем, в ближайшей мусорной урне? Да, никакого! Единственное, от чего нужно было действительно избавиться, так это от самой драгоценности, и не только из-за денег по страховке, но и потому, что кто-то еще желал, чтобы Кемп не увидел ее как своих ушей. И желал страстно.

А потом Лаура взяла и наступила на все это! Наступила своей проклятой больной, в мозолях, ножищей, и все испортила.

Взяла и умерла.

Он (Стрэттон) не имел ни малейшего отношении к этой первой смерти. Нет, нет! А вот касательно второй... Э, это совсем другое дело. И что бы ни случилось, он ни за что не скажет правду — никогда и никому, тем более по своей воле, даже этому всезнайке, главному инспектору Морсу.

Но все равно он не мог не уважать его, достаточно вспомнить, как Морс одним только залпом из бортовых орудий сразу пробил брешь в первой линии его фортификаций, когда позвонил по трансатлантическому телефону.

— Нет, инспектор, ничего не могу сообщить вам по поводу смерти Кемпа. Ничего.

— Меня больше интересует драгоценность, сэр.

— А! «Драгоценность, которая была нашей», как говорила Лаура.

— Хватит валять дурака!

— Простите, инспектор?

— Я сказал: не бреши!

Глава пятьдесят седьмая

Что значит имя?

Роза пахнет розой.

Хоть розой назови ее, хоть нет.

У. Шекспир. Ромео и Джульетта (Перевод Б. Пастернака)

Несмотря на то, что утро выдалось довольно прохладным, несколько человек из сидевших в комнате Бо Неша с удовольствием согласились бы, чтобы центральное отопление несколько снизило температуру. Говард Браун вытирал лоб большим носовым платком, Джон Ашенден провел рукавом спортивной куртки по верхней губе, почувствовав, как на ней выступают капельки пота. Морс тоже не выдержал и оттянул немного тесноватый воротник рубашки, после чего продолжил:

— Я знаю, кто украл Волверкотский Язык. Я знаю, где он, и абсолютно уверен, что его скоро вернут. Я знаю также, кто из вас убил доктора Кемпа.

В комнате водворилась такая тишина, что Льюис испугался, не слышали ли все, как он непроизвольно сглотнул слюну. Морс же с полминуты простоял неподвижно, не произнося ни слова, только переводя взгляд слева направо и опять слева направо, сначала оглядывая одну половину аудитории, потом другую. Ни один человек к комнате не шевельнулся. Никто не осмеливался даже кашлянуть.

— Я надеялся, что виновный сам придет с  добровольным признанием. Я говорю это потому, что вы, может быть, читали в газетах, что не так давно в Англии произошло несколько инцидентов, когда полицию обвиняли — и в иных случаях справедливо — в том, что она выдвигала обвинения, основываясь на неподтвержденных признаниях подозреваемых, признаниях, которые в одном или двух случаях были получены, несомненно, под нажимом и при не самых благовидных обстоятельствах. И все же насколько же было бы лучше, если бы убийца Кемпа сам, по собственной доброй воле, встал... и в присутствии друзей и знакомых по туру...

Морс еще раз оглядел присутствующих, но если в комнате и сидел человек, на котором он фокусировал взгляд, то никто этого не заметил.

— Нет?.. Нет? — повторил Морс. — Ну, что же, пусть будет так! Добавить к сказанному что-нибудь существенное вряд ни удастся. Самый главный ключ к раскрытию этого преступления я проглядел, пока мой сержант не встряхнул моей памяти. Он был в полицейском рапорте о дорожном происшествии, в котором Кемп покалечил жену и еще убил водителя другой машины, некую миссис Ф. Дж. Майо, тридцатипятилетнюю женщину из Калифорнии, миссис Филиппу Дж. Майо, чей муж незадолго  перед этим погиб в результате несчастного случая при артиллерийских стрельбах на американском военном корабле «Южная Дакота». Это принесло достаточно горя родителям мужа Филиппы Майо, правда? Но, по крайней мере, этот человек служил своей стране и, по крайней мере, умер за какое-то дело. Какое, не имеет значения. А что чувствовали родители Филиппы, когда была убита она? Их дочь. Их единственная дочь. Их единственное дитя. Дитя, убитое бессмысленно, бесцельно, трагически и со всех точек зрения предосудительно — человеком, который, по всей вероятности, представлялся родителям, судя по полученным ими сведениям, пьяной самовлюбленной свиньей, определенно заслуживающей смерти... Больше же всего, подозреваю, родителей потрясла, как они полагали, необычайная мягкость и снисходительность судей во время слушания этого дела. И они приехали в Англию, отец и мать, чтобы успокоить призрак, преследовавший их днем и ночью все эти два последних года. Но почему только сейчас? Мне стало известно, что жена предшествующие три года страдала от рака матки, она только что перенесла второй сеанс химиотерапии и решила, что третьего не вынесет, жить ей оставалось от силы шесть месяцев. Поэтому они, эта пара, приехали взглянуть на убийцу дочери и поклялись, что если сочтут его достойным смерти, то убьют. Они встретили его всего один раз, вечером накануне того дня, когда он умер, — самонадеянного ловеласа, каким он показался им, субъекта безжалостного и  тщеславного. Человека, которому оставалось жить, как они решили, еще меньше, чем матери Филиппы Майо. Наконец мне стала ясна связь между этими двумя преступлениями, а также их мотивы, эта связь и эти мотивы сливались в одно целое — непримиримую ненависть отца и матери, мужа и жены, к тому, кто убил их дочь.

К Теодору Кемпу.

Я все время повторяю: «муж и жена», так как в конце концов убедил себя в том, что никто не смог бы убить Кемпа в одиночку. Это могли быть любые двое людей, и нам пришлось выяснять о вас все, что мы только могли выяснить. Когда вы оформлялись в «Рэндольфе», всем пришлось заполнить бланк, на котором указывалось, что всем иностранным гостям предлагается указать полные данные относительно их гражданства, номер паспорта, место выдачи паспорта, постоянный домашний адрес и так далее. Но, как вам известно, я еще попросил мистера Ашендена собрать ваши паспорта, и по ним мой сержант (у Льюиса медленно порозовели щеки) проверил все указанные вами данные, и обнаружилось, что двое из вас живут в одном и том же доме для пенсионеров. Но эти двое не зарегистрировались как муж и жена, напротив, они решили выждать и воспользоваться первой же подвернувшейся возможностью, или, как говорите вы в Америке, «оптимизировать возможность». И вот эта  возможность материализовалась — в лице Эдди Стрэттона.  

Стрэттон находился в Дидкоте в то время, когда умер Кемп, и, что еще важнее, мог доказать с помощью фотографии, что действительно находился там. И я — мы — невольно поверили, что столь же правдив и его рассказ о возвращении в поезде в Оксфорд. Но это была ложь. Ловко, на первый взгляд совершенно непреднамеренно, он обеспечил абсолютно непробиваемое алиби человеку, которого видел в поезде, человеку, которому обязан очень многим. Но этого человека он не видел в поезде, леди и джентльмены! Потому что этого человека там не было. Он находился в Оксфорде... и убивал доктора Кемпа.

Последние несколько слов прозвенели в безмолвии, охватившем комнату, атмосфера в которой незаметно накалилась так, что стало трудно дышать. И здесь Морс вдруг улыбнулся уголками губ и негромко спросил:

— Вы меня слышите, вы меня хорошо слышите там, сзади, мистер Олдрич?

— Простите, сэр?

— Вы не думаете, что было бы много лучше, если бы вы...

Морс поднял руку и легким жестом словно бы пригласил  невидимый дух занять место в первом ряду.

Олдрич растерянно поднялся с места и неуверенно прошел по центральному проходу. Джанет Роско, призывно улыбнувшись, показала ему на свободное место рядом с собой. Но Олдрич, не обращая внимания на ее жест, протиснулся на одно из свободных мест за ее спиной.

— Так вот, — снова заговорил Морс, — человека, которого Стрэттон, по его утверждению, якобы видел в поезде, там не было. Этот человек сказал мне, что ездил в Лондон повидаться с дочерью, но в жизни у него была одна единственная дочь... и той нет в живых.

Слушатели впитывали каждое слово, произнесенное Морсом, но казалось, мало кто улавливал скрытый в них смысл.

— Имена, знаете ли, — Морс чуть оживился, — имена, знаете ли, очень важная штука. Есть люди, которым не нравятся их имена... но есть и такие, которые сгорают от желания увековечить их — и фамилию и имя. Скажем, к примеру, мистер и миссис Браун, сидящие здесь, с нами — Говард и Ширли, правильно? — захотели назвать свой дом каким-нибудь именем. Они подумали, что хорошо бы соединить каким-либо образом вместе их имена. Что, если взять «вард» от его имени и «ли» от ее? Получится очень приличное имя для дома, верно? «Вардли».

— Вот это да! Это же... — чуть не подпрыгнула на месте Ширли, но Говард острожно придержал ее.

— Гораздо труднее увековечить свою фамилию, особенно если учесть, что дочь может выйти замуж. Конечно, она может сохранить девичью фамилию. Разве не так?.. Но с именами много проще, иногда особенно просто. Скажем, отца зовут Джордж, он может назвать дочь Джорджи, Джорджина, Джорджетт. — (Льюис посмотрел на Морса.) — А женщину, погибшую в дорожной аварии, звали Филиппа Дж. Майо, помните? Отец не мог дать ей своего имени, не изменив его, и он назвал ее женским эквивалентом своего имени Филип. И Филиппа Майо была дочерью присутствующего здесь мужчины, которого так зовут. Правильно, мистер Олдрич? — леденящим шепотом спросил Морс.

Глава пятьдесят восьмая

Не так прекрасна Энна, где цветы

Сбирала Прозерпина, что была

Прекраснейшим цветком, который Дит

Похитил мрачный; в поисках за ней

Церера обошла весь белый свет.

Джон Мильтон. Потерянный Рай (Перевод Арк. Штернберга)

— Вы это серьезно, сэр?

Фил Олдрич наклонил голову немного вбок, и на его грустном лице отразились и недоверчивость и боль.

— О да, — произнес Морс просто и негромко, всем показалось, даже с состраданием. — У вас нет никакой дочери в Лондоне. И вы потеряли свое алиби, очень хитроумное алиби, обеспеченное вам Эдди Стрэттоном в качестве первой услуги за вашу помощь... еще до того, как он оказал вам вторую, в конце того же дня, отправив тело Кемпа в Черуэлл.

Какой-то миг казалось, будто Олдрич хочет возразить, но Морс устало покачал толовой:

— Нет смысла — совершенно нет никакого смысла утверждать противное, мистер Олдрич. Мы связались с полицией в Сакраменто, с вашими соседями, местными органами, в том числе со школой, в которую ходила ваша дочь. У нас был ваш паспорт, и мы проверили ваш домашний адрес, все правильно. Вы абсолютно точно указали все ваши данные на регистрационной карточке в «Рэндольфе» и, я не минуты не сомневаюсь, здесь, в Бате, тоже. Но ваша жена? Она несколько «сэкономила на правде», или я ошибаюсь? Ваша жена, ваша сообщница, мистер Олдрич, она изменила некоторые детали, так ведь? Если вы оба живете в одном районе, даже на одной улице, это не вызывало бы подозрений, но не в одной квартире. Но ведь вы живете в той же квартире, что и ваша жена, не правда ли? Вы прожили с ней, и прожили счастливо, почти сорок два года, если у меня правильная информация. И помимо дочери в вашей жизни была одна единственная женщина, которую вы страстно и самозабвенно любили, женщина, на которой вы женились. Мне сказали, что она была очень одаренной актрисой. В пятидесятых-шестидесятых годах она пользовалась известностью на Западном побережье Америки, в более молодые годы выступала в мюзиклах, а затем в нескольких пьесах Артура Миллера. А поскольку она актриса, и актриса, добившаяся успеха, то, разумеется, для нее лучше сохранить сценическую фамилию, то есть ее девичью фамилию. Но свое имя она дала дочери, так же, как и вы. Филиппа Дж. Олдрич — Филиппа Джанет Олдрич, вот ее полное имя.

Морс грустно кивнул самому себе и тем двоим людям, которые теперь сидели так близко друг к другу.

Затем произошла очень тягостная и вместе с тем очень трогательная вещь. Не пришло еще и нескольких минут с того момента, как Фил Олдрич отмахнулся от приглашения вздорной навязчивой мегеры. Теперь же он последовал ему. Он встал и сел рядом с маленькой женщиной, взяв ее миниатюрные ручки в свои, — по щекам у него катились слезы. Когда он сделал это, женщина повернулась к нему бледным и несчастным лицом, но глаза ее горели пылкой и радостной любовью. Она смотрела на мужа без раскаяния и сожаления, смотрела глазами матери, которая так долго и с таким отчаянием оплакивала единственную дочь, матери, утешить которую никому не под силу и которая совершила путешествие в Англию отомстить за то, что считала непоправимым злом, — утрату драгоценности, которая была ее.

Глава  пятьдесят девятая

Я ни о чем не сожалею.

Французская песня

После арестов, после того, как оба Олдрича, а вместе с ними и раскаявшийся Стрэттон, дали показания, после повторного обыска в квартире Кемпов дело — по крайней мере, с точки зрения Морса — было закрыто.

Главные показания (показания, за которые Морс, будь на то его воля, присудил бы литературную премию) дала миссис Джанет Роско, которая не преминула воспользоваться правом на расшифровку ее пространных откровений, отпечатанных мисс Райт. За исключением одного пункта ее показания совпадали с параллельными показаниями, сделанными Филом Олдричем, причем они, в свою очередь, существенно подтверждались показаниями мистера Эдуарда Стрэттона относительно его собственного сговора с Олдричами. Это колоссальное расхождение касалось обстоятельств смерти Кемпа, в отношении которых они утверждали прямо противоположное. Ни мистер, ни миссис Олдрич вообще не имели желания приводить никаких подробностей о том, что, в представлении Морса, вылилось в ужасное столкновение между ними и Кемпом перед тем, как ему был нанесен фатальный (может быть, впрочем, и не смертельный) удар палкой, лежавшей до того на коленях миссис Марион Кемп, которая сидела в своем инвалидном кресле и глаза которой «пылали торжествующей местью», как выразилась Джанет). Это совпадало. Кемп отступил назад, споткнулся о стоявшее за спиной кресло и тяжело грохнулся на пол, ударившись затылком об угол камина, да еще с таким звуком, будто «кто-то нарочно наступил ногой на большое яйцо». Это тоже совпадало. Потом о крови. Ее было необыкновенное количество! Затем ковер, насквозь пропитавшийся кровью, его одежда, «сделавшаяся липкой и тяжелой» от нее. И это совпадало. Но вот кто из двоих так зверски набросился на Кемпа с палкой (на ней имелась надпись: «Пожалуйста, верните в Радклиффскую клинику»), а? Это-то и оказалось весьма трудно определить. «Конечно, Фил, — признавалась Джанет.— Он, наверное, был совершенно вне себя, инспектор!» Но нет! «Это все Джанет, — как Фил грустно сказал Морсу, — неистовая Джанет, ставшая счастливым орудием вечной Справедливости». Но, когда Морс указал Джанет на это нелепое расхождение, она просто улыбнулась. А когда Морс указал Филу на столь вопиющее несоответствие, он тоже просто — и с любовью — улыбнулся.

В показаниях имелись одна-две неожиданные детали, но в остальном все случилось именно так, как предполагал Морс. Судя по всему, к перерождению безутешной скорби в необоримую ненависть и неистребимую жажду возмездия подтолкнул тот факт, что во всех сообщениях, которые родители получали относительно расследования несчастного случая и слушания дела в суде, имени Филиппы не упомянули ни разу. Довольно необычный катализатор, возможно, но какой мощный и вредоносный! Но имя доктора Теодора Кемпа встречалось там на каждом шагу, и, когда им на глаза попалась реклама «Тура по историческим городам Англии», они снова встретили это имя. И тут же начали строить планы, решив сделать так, как они потом и сделали, — им даже нравилось, что они заняли разные места в автобусе, жили в разных комнатах, и очень забавляло то, какие роли они себе выбрали и исполняли — дистанцированные, но в известной степени дружеские. О замысле Стрэттонов Джанет узнала в автобусе... А взяв сумочку Лауры Стрэттон, Джанет сразу же спрятала ее в своей собственной, оказавшейся намного более вместительной, пошла  к себе в комнату, что находилась на том же этаже, и, к своему вящему  удовольствию, обнаружила, что Волверкотский Язык тютелька в тютельку влезает в небольшую коробку для дорожного утюга...

И потом еще телефонный звонок...

Джанет слышала все, все до последнего слова! И тут-то немедленно родился план. Эдди Стрэттона отправляют куда-нибудь — в любое место! — с тем, чтобы он обеспечил себе прочное алиби, Фил идет в ближайшую контору по найму автомобилей, а она, Джанет, остается у телефона в своей комнате, чтобы ответить на вопрос о поручительстве за нанимателя автомобиля. Замешательство, вызванное неожиданной задержкой Кемпа, оказалось упавшим с неба подарком, и Фил, подхватив Джанет, встретил Кемпа на железнодорожном вокзале (поезд пришел на две минуты раньше), сообщил ему, что его жене стало плохо, что его подменили у туристов и что он (Олдрич) приехал, чтобы отвезти его прямо домой в Северный Оксфорд...

После того как дело было сделано, Джанет стала с нетерпением ждать возвращения Эдди Стрэттона и, как только увидела его, сразу же увела от «Рэндольфа», передала Волверкотский Язык и ознакомила с тем, какое второе задание он должен выполнить теперь, полностью сделавшись связанным с ними сообщником, ему предстояло избавиться от тела.

Марион Кемп (теперь следует пересказ показаний Стрэттона) впустила его в квартиру на Уотер-Итон-роуд, и он снял с трупа одежду — иначе нельзя было тащить тело и не испачкаться в крови. И... остальное теперь, в общем, известно. Для человека, привычного к такого рода посмертным процедурам, это не показалось чем-то неприятным. Он завернул одежду убитого в ковер и сунул за короб вентиляции в бойлерной. А что же Марион Кемп? На протяжении всего происходящего она сидела в прихожей. В полном молчании.

— И очень волновалась, — предположил  Морс.

— Ничего подобною, инспектор! — ответил Стрэттон.

Уйдя с Уотер-Итон-роуд, Стрэттон прошел по Фёрст-Тёрн и Гуз-Грин до гостиницы «Форель» в Волверкоте, где выкинул Язык в реку, потом сел в автобус, идущий до Сент-Джилса, где повстречал миссис Уильямс.

Показания Шейлы не расходились с тем, что рассказал Стрэттон. Она пригласила Стрэттона к себе домой, и он принял приглашение. Ничего другого на свете не желая, как напиться до чертиков, и обретя такого хорошего партера, Стрэттон истребил солидное количество «Гленфидича», — а потом на заплетающихся  ногах часов в двенадцать вышел к вызванному Шейлой такси, плюхнулся в него и приехал в гостиницу...

Так выглядела в конце концов сложившаяся картина этого дела. Именно такую картину утром в пятницу на той же неделе Морс нарисовал суперинтенданту Стрейнджу, когда тот зашел к нему в кабинет и уселся в первое подвернувшееся кресло.

— Только, Морс, без всякой вашей ерунды на постном масле! Берите быка за рога, мой мальчик! И покороче! У меня через полчаса ленч с начальником полиции.

— Передайте ему мои наилучшие пожелания, сэр.

— Не тяни давай!

Когда Морс закончил, Стрейндж выпрямился и посмотрел на часы.

— Наверное, она поразительная женщина.

— Так оно и есть, сэр. Думаю, Джанет Роско, возможно...

— Да при чем тут она, я говорю об этой Кемп — Марион, так, что ли? Разве не шли Олдричи на гигантский риск, ставя на нее? Я имею в виду, что они исходили из того, что она им подыграет?

— Ну, конечно. Но они же рисковали все время, как настоящие игроки, и делали только самые отчаянные ставки.

— Вы только подумайте, Морс! Оставаться в этом доме... с окровавленным телом... в ее спальне... в прихожей... ну, где-то там, я не знаю. Я бы не смог. А вы? Я бы просто с ума сошел.

— Она просто не могла простить ему...

— Все равно я бы сошел с ума.

— Она-таки покончила с собой, сэр, — медленно произнес Морс, возможно, только сейчас начиная заглядывать в бездну отчаяния Марион.

—Да, покончила, Морс! Покончила!

Стрейндж снова посмотрел на часы и, вскинув голову с тяжелым подбородком, поинтересовался:

— А что вас вывело на них? На Олдричей?

— Наверное, я должен был додуматься  до этого гораздо раньше. Особенно после первых показаний Олдрича. Это относительно выдуманной им поездки в Лондон. Он написал их не задумываясь, на трех страницах только три вычеркивания. Ах, если бы я обратил внимание на то, что он вычеркнул, вместо того, чтобы читать то, что осталось! Он писал, нервничая, страшно напрягаясь, и, если мне не изменяет память, вычеркнул вещи, вроде «мы могли бы сделать что-нибудь» и «наш телефонный номер». Он боялся, что может выдать себя, потому что писал, как женатый человек... Он и был женатый человек... Имелась и еще зацепка. Он даже написал имя дочери — Пиппа, что, как вам, сэр, известно, сокращенное от Филиппы.

Стрейндж встал и натянул на себя теплое зимнее пальто.

— Очень, очень неплохо поработала голова, Морс.

— Спасибо, сэр!

— Да я не о вас говорю! Я об этой Роско. Очень способная маленькая леди! Вы знаете, очень многие из них были маленькими — великие люди: Александр, Август, Аттила, Нельсон, Наполеон...

— Мне говорили, Брюкнер был очень небольшого роста, сэр.

— Кто?

Оба широко улыбнулись друг другу, и Стрейндж шагнул к двери.

— Еще несколько  деталей, Морс. Каким образом Джанет Роско избавилась от сумочки?

— Говорит, что повернула за угол, на Корнмаркет, и зашла в галантерейный магазин, а там сунула ее в кучу выставленных на продажу сумок.

— А как с орудием убийства? Вы говорили, что не нашли его?

— Пока нет. Понимаете, она дошла до Радклиффской клиники, это так она показывает, и увидела объявление об амнистии — относительно того, что вы взяли и должны были вернуть: «Амнистия. Не задаем никаких вопросов». Она взяла и просто отдала палку.

— Так чего же вы ее не забрали оттуда?

— Сержант Льюис ходил туда, сэр. Но в физиотерапевтическом отделении семьдесят одна палка.

— Ого!

— Хотите провести экспертизу палок?

— Выбросить деньги на ветер.

— То же сказал и сержант Льюис.

— Отличный работник Льюис!

— Прекрасный работник!

— Хотя и не так умен, как мадам Роско.

— Умнее не так просто найти, сэр.

— Вот бы такую нам в полицию.

— Ничего не выйдет, сэр. Вчера был медосмотр. Ей не осталось и двух недель.

— Любой врач, который говорит тебе, когда ты умрешь, просто дурак!

— Только не этот, — тихо и с грустью проговорил Морс.

— Думаешь, что сумеешь заполучить эту драгоценность назад?

— Надеюсь, сэр. А вот они ее не получат, так ведь?

— Повтори-ка еще раз?

— Драгоценность, которая была их. Они никогда не получат ее назад, согласны?

Показалось ли это Морсу? Секунду-другую ему почудилось, что на глазах Стрейнджа блеснула слеза. Но утверждать, что это было именно так, он не смог бы, потому что Стрейндж вдруг уставился на потертый коврик у дверей, а потом отправился на ленч с главным констеблем.

Глава шестидесятая

Что же, прими эти жертвы! Обычаи древние дедов

Нам заповедали их — в грустный помин мертвецам.

Жаркой слезою моей они смочены, плачем последним.

Здравствуй же, брат дорогой! Брат мой, навеки прощай!

Катулл, стих СI (Перевод Адриана Пиотровского)

Через неделю после встречи со Стрейнджем Морс вошел в автобус, ходящий по маршруту северный Оксфорд — Корнмаркет. Он сумел выкроить два дня отпуска, перечитал «Холодный дом»,[20] еще раз прослушал (дважды) «Парсифаля» [21] и (хотя ни за что на свете в этом не признался бы) немного заскучал.

Но скучать в тот день он не собирался!

Прощаясь с Шейлой Уильямс на прошлой неделе, он предложил встретиться еще раз. Он (как Морс заверил ее) человек цивилизованный, и для обоих будет приятно увидеться снова в самом ближайшем будущем, возможно, пообедать вместе, возможно, в греческой таверне, в Саммертауне? Тогда же договорились о месте и времени: 12 (двенадцать) часов дня в фойе «Рэндольфа».

Где же еще?

Как обычно (когда речь шла о намеченной встрече), он был на месте за десять минут и немного постоял в фойе, разговаривая с швейцаром Роем, которого поздравил с награждением медалью Британской империи. Через четверть часа он спустился по ступеням гостиницы и несколько минут простоял не двигаясь на мостовой, напротив Эшмолеанского музея, и мысли его отчасти вращались вокруг него и его бывшего хранителя англосаксонских и средневековых древностей, но больше всего, по правде говоря, он думал о Шейле Уильямс. И двадцать минут первого, заметив, что уже третий раз за минуту он смотрит на часы, Морс вернулся в фойе и несколько минут простоял там, сам не зная зачем. В двадцать пять минут первого он спросил портье, не оставляли ли ему записки. Нет! К половине первого он отчаялся и решил утопить обманутые надежды в баре.

Подойдя к его дверям, он заглянул внутрь и — замер как вкопанный. У стойки, с большим пустым стаканом в поднятой левой руке, оперевшись правой о плечо моложавого (с бородой!) человека, сидела Шейла Уильямс, она соблазнительно закинула ногу на ногу и интимно склонилась к партнеру.

— Если настаиваете! — услышал Морс ее голос и увидел, как она подвинула стакан по стойке.— Джин, большой, пожалуйста! Никакого льда, только полстакана тоника... Вот так!

Морс отступил назад, почувствовав, как его охватывает волна абсурдной и бессильной ревности, с которой он ничего не мог поделать. Совершенно ничего. Как раненый олень, он потащился в фойе, где написал короткую записку («Срочное полицейское задание, отменить нельзя») и попросил Роя отнести в бар — минут через пять — и вручить некой миссис Уильямс, некой миссис Шейле Уильямс.

Рой кивнул. Он здесь, в гостинице, уже сорок пять лет. Вот почему королева удостоила его медали. Он понимал почти все. Он думал, что понял и это.

Морс быстро миновал Брод-стрит, «Кингс-Армс», Холиуеллский музыкальный салон, тыльную сторону Нью-колледжа, повернул налево на Лонгуолл-стрит и ярдов через двести вошел в деревянные ворота Холиуеллского кладбища. Могилу он нашел много быстрее, чем Ашенден, а за приземистым кустом обнаружил конверт, оставленный Ашенденом. На вложенной в конверт белой карточке были аккуратно написаны четыре строчки. Положив конверт на место, он медленно вернулся на Холиуелл-стрит, где направился прямо в «Кингс-Армс» и заказал (как то же самое сделал до него Ашенден) кружку горького «Флауэра». Он все еще продолжал думать о Шейле Уильямс и в какой-то момент чуть не побежал в «Рэндольф» посмотреть, не сидит ли она все еще в баре.

Но не побежал.

И постепенно мысли о миссис Шейле Уильямс стали куда-то уходить, и их место заняли четыре грустные строчки, найденные им рядом с небольшим каменным крестом на Холиуеллском кладбище:

Разметала нас жизнь, разлучила, Разомкнула объятья навек. Я слезу уроню у могилы — Вот и все, чем богат человек.

Аквалангисты ныряли у гостиницы «Форель» целых четыре дня, а потом оставили поиски Волверкотского Языка. И правильно сделали, потому что Эдди Стрэттон (которому предъявили обвинения в лжесвидетельстве и попытке помешать отправлению правосудия) мог бы остановить поиски в самом начале. Получилась как бы двойная страховка — он выдрал оставшийся рубин и незаметно спрятал его под шелковой подкладкой гроба Лауры. В Нью-Йорке его планы несколько поломали, но ведь драгоценность останется там, куда ей деться? Где бы и когда бы Лауру ни похоронили. Разве может кто-нибудь заподозрить такое? Конечно же нет. Нет же, конечно, думал Стрэттон. Но все же не мог отделаться от образа человека, который сумел тогда во всем разобрался.

Да, один-единственный, наверное...

Примечания

1

Здесь и далее, кроме особо оговоренных случаев, перевод стихотворных текстов Николая Пальцева.

(обратно)

2

Xант X., Миллес Дж. Э. — художники из группы прерафаэлитов.

(обратно)

3

Дон —  преподаватель в Оксфордском и Кембриджском университетах.

(обратно)

4

Мимолетные записки (лат.).

(обратно)

5

Мужской член (лат.).

(обратно)

6

Альфред Великий (871—901 гг. н.э.). (Более подробно см. «Ремесленное искусство Южной Англии в период до завоевания. Кемп Теодор. Бабингтон пресс. Июнь, 1991.)

(обратно)

7

Одна из двух рек, между которыми расположен Оксфорд.

(обратно)

8

Maudlin (англ.) — сентиментальный.

(обратно)

9

Хайку — японское трехстишие.

(обратно)

10

Слова популярной песенки.

(обратно)

11

Джин с тоником.

(обратно)

12

«Британские железные дороги».

(обратно)

13

Кинг — король (англ.).

(обратно)

14

Американские солдаты.

(обратно)

15

«Искусство любви» (лат.).

(обратно)

16

Любить (лат.).

(обратно)

17

В состоянии совокупления (лат.).

(обратно)

18

«Рассказ батской ткачихи» — один из сюжетов «Кентерберийских рассказов» Джеффри Чосера.

(обратно)

19

Следователь, занимающийся расследованием случаев насильственной или случайной смерти.

(обратно)

20

Роман Ч. Диккенса.

(обратно)

21

Опера Вагнера.

(обратно)

Оглавление

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

  Глава первая

  Глава вторая

  Глава третья

  Глава четвертая

  Глава пятая

  Глава шестая

  Глава седьмая

  Глава восьмая

  Глава девятая

  Глава десятая

  Глава одиннадцатая

  Глава двенадцатая

  Глава тринадцатая

  Глава четырнадцатая

  Глава пятнадцатая

  Глава шестнадцатая

  Глава семнадцатая

  Глава восемнадцатая

  Глава девятнадцати

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

  Глава двадцатая

  Глава двадцать первая

  Глава двадцать вторая

  Глава двадцать третья

  Глава двадцать четвертая

  Глава двадцать пятая

  Глава двадцать шестая

  Глава двадцать седьмая

  Глава двадцать восьмая

  Глава двадцать девятая

  Глава тридцатая

  Глава тридцать первая

  Глава тридцать вторая

  Глава тридцать третья

  Глава тридцать четвертая

  Глава тридцать пятая

  Глава тридцать шестая

  Глава тридцать седьмая

  Глава тридцать восьмая

  Глава тридцать девятая

  Глава сороковая

  Глава сорок первая

  Глава сорок вторая

  Глава сорок третья

  Глава сорок четвертая

  Глава сорок пятая

  Глава сорок шестая

  Глава сорок седьмая

  Глава сорок восьмая

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

  Глава сорок девятая

  Глава пятидесятая

  Глава пятьдесят первая

  Глава  пятьдесят вторая

  Глава  пятьдесят третья

  Глава  пятьдесят четвертая

  Глава пятьдесят пятая

  Глава  пятьдесят шестая

  Глава пятьдесят седьмая

  Глава пятьдесят восьмая

  Глава  пятьдесят девятая

  Глава шестидесятая Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg