«Высокое напряжение»

Посвящается Олегу, Володе, Лёше, а также всем остальным, благодаря которым наше светлое общество не погрузилось окончательно во мрак…

ГЛАВА 1

— Деточка, соедините меня с дежурной частью.

Никакой деточки не было. Паша просто дурачился. Причиной тому была дикая жара в кабинете, превращающая пребывание в нём в небольшой ад.

Помимо страшной духоты, в воздухе царили запахи наполненных до отказа пепельниц, потных футболок и носков, ароматы мусорных вёдер, забитые недоеденными накануне консервантами китайской ветчины и огрызками огурцов. Плюс ко всему рой мух над головой, слой песка под ногами и влажные стены со всех сторон. Нечто среднее между спортивной раздевалкой и общественным туалетом.

Присутствующие в кабинете общаться старались как можно меньше, дабы не тратить понапрасну свою интеллектуальную энергию. В такой духоте любая умная мысль давалась с трудом, и, чтобы не сморозить какую-нибудь глупость, все предпочитали молчать.

— Дежурный Королёв, — ответил Паше строгий бас вместо воображаемого в мечтах застенчивого голоса «деточки».

— А это я. Как у нас там с мертвецами?

— Кто это «я»? — дежурный Королёв, вероятно, ещё не научился распознавать Пашин голос, напоминавший тембром раннего Александра Малинина.

Паша не обиделся, разумеется.

— Достоевский. О, перепутал, — Гончаров. Из группы пролетарского гнева.

— А, ты, Паша. Пока тьфу-тьфу. Бабуля от сердечка преставилась, да дядечка в петлю влез. От жары, наверное. А так всё.

— Самоликвидаторы не в счёт. Отбой связи. Если что, мы на месте.

Паша положил трубку.

— Есть что-нибудь?

Гончаров покачал головой. Бедный вентилятор на столе начал плавиться от нагрузки. Паша нажал кнопку.

— Совсем сдурел? Задохнёмся ведь!

— Технический перерыв. Вентилятор тоже жить хочет.

В небольшой комнате кроме Паши находилось ещё трое человек. И ещё двое из «группы пролетарского гнева» сидели за стенкой. Два кабинета на шестерых — вполне сносно. Вот только с окнами было напряжённо — всего одно на те же два кабинета. Паша как раз расположился напротив него.

Если уж быть точным до конца, то двое страдальцев из безоконного кабинета носились где-то в городе и сейчас их на месте не было. Оставшаяся четвёрка, к слову сказать, тоже оказалась в сборе чисто случайно. На опорной базе все вместе собирались только утром — послушать сводку, обсудить сплетни, а затем разлететься по району. Дежурный, естественно, оставался на месте.

Какой-то опер из отделения в шутку назвал всю команду группой пролетарского гнева, и название это вскорости крепко укрепилось за ними. Официально же граждане-товарищи именовались группой по раскрытию тяжких преступлений. А точнее, убийств и тяжких телесных повреждений, повлекших смерть. Разумеется, сфера влияния группы распространялась только на один район города Санкт-Петербурга.

В начале года руководство Главка и прокуратуры, озабоченное резким ростом убийств, решило создать новую ударную силу в виде нескольких команд, специализировавшихся именно на этих преступлениях. Директива разлетелась по районам, где была встречена с недостаточным для важности такого вопроса энтузиазмом. Негативные эмоции были вызваны тем, что комплектовать команды надо было за счёт внутренних резервов. А вопросы изыскания «внутренних резервов» всегда стоят остро. Там — за счёт внутренних, тут — за счёт внутренних, но закрома-то не бесконечны.

Официально директива звучала примерно так:

«Создать группы из числа наиболее опытных сотрудников в количестве 6–8 человек».

Недостаток формулировки сразу бросался в глаза. Не стилистические ошибки, нет, а фраза — «из числа наиболее опытных». Кто ж захочет отдавать «наиболее опытных»?! «Наиболее опытные» нужны самим. Позарез причём.

Секундочку, секундочку. А где критерий этой опытности? Количество лет, проведённых в отделении, или способность раскрывать кучу преступлений, не выходя из кабинета? Или ещё что? И кто решает — опытен сотрудник или просто-напросто салага? Естественно, последнее слово за начальством. За ру-ко-вод-ством. За местным, прежде всего. Оно посмотрит и постановит — достоин! Или не достоин.

Как известно, мнение начальника всегда самое верное, а точнее, единственно верное и обжалованию ни-ни. Что ж, раз так, почему бы тогда не избавиться от неудобных людей, воспользовавшись подвернувшейся под руку директивкой?! Кто проверит — опытный ты или неопытный? Мы считаем, что опытный. Самый опытный. Поэтому дуй в группу и используй свой опыт по назначению. Жалко, конечно, но приказ есть приказ.

Вот тут и собрались опытно-неудобные. Получили две комнаты в здании медвытрезвителя (других свободных помещений на горизонте не наблюдалось, и эти-то выделили временно да с большим скрипом), закупили на свои личные кое-какие канцелярские принадлежности и вступили в борьбу со злодеями-убийцами.

Нельзя сказать, что ребята совсем уж были бездельниками, пьяницами и деревянноголовыми. Просто неудобными. Где-то, когда-то, кому-то дорожку перешли. И не из-за характера или по злому умыслу, а по причине необычного подхода к оперативно-розыскной деятельности.

К примеру, Вовчик Белкин, изучающий сейчас наставления по обходу жилмассива, попал сюда за футбол. За самый настоящий — с мячиком, воротами, поляной. Это не запрещено и даже поощряется. Но, к сожалению, не поощряется неверный выбор участников игры.

Вовчик устроил матч с судимыми. Встретился с местным «папой» и договорился сразиться на школьном стадионе. На кону — пять «лимонов». Количество игроков — десять на десять. Число замен неограниченно. Матч посвящен предстоящим Играм Доброй Воли. Подход чисто благородный — менты не хватают во время встречи ребят, находящихся в розыске, а блатные не щиплют по карманам у болельщиков-зевак и не кричат: «Смерть легавым от мяча». То есть «ножа». Всё спокойно, без понтов.

На матч собралось тысяч десять зрителей. Судил школьный учитель физкультуры, как человек незаинтересованный. Менты победили. Два-один. Вовчик затолкал в ворота решающий мяч, «пахан» отстегнул пять «лимонов», по очереди откричали: «Команде урок физкульт-ура! Команде ментов физкульт-ура!» и быстренько разбежались. Часть выигранных денег потратили на покупку дешёвого компьютера, а остальные попросту просадили в кабаке.

К компьютеру нужен был модем и принтер, поэтому Вовчик договорился ещё на одну игру. Но матч не состоялся. Вовчика дёрнули на ковер и пробили в его ворота штрафной — говоря попросту, навтыкали по шее. А чтобы он впредь не откалывал подобных номеров, сплавили его в «убойную» группу.

Хотя, по большому счёту, футбол — это был всего лишь повод. Вовчик отличался тем, что всегда хотел много знать. «А зачем, а почему?» Ну, и так далее. И ладно бы просто спрашивал, так он ещё имел обыкновение не соглашаться с тем, что ему отвечали. Что в системе МВД считается дурным тоном. Вовчик же это обстоятельство слабо улавливал.

Что касается его достоинств, то он обладал подвешенным языком, изворотливой башкой и абсолютной независимостью перед авторитетами — будь то бандитские или милицейские.

Костю Казанцева, в отличие от Вовчика, сгубила страсть не к футболу, а к женщинам.

Они вились вокруг Кости всегда. Не просто всегда, а именно всегда. На дежурстве, на происшествиях, в засадах, в рейдах, ну и, само собой, в нерабочее время — во время пьянок, слётов, культпоходов на балет. Один раз Костик умудрился протащить крошку-блондинку на секретное оперативное совещание.

За что женщины любили Константина Сергеевича, для большинства его коллег оставалось загадкой. Вряд ли за внешность, Костик далеко не Ален Делон, и уж наверняка не за кошелёк — долгов у Казанцева накопилось до следующего года. Но любили.

Паша втайне завидовал Костиным способностям обольщать женщин. Начальник Казанцева, наверняка, тоже завидовал, а зависть — штука неблагодарная.

Чашу терпения переполнила следующая история.

Как-то утром шеф по обыкновению открыл свой кабинет и на любимом кожаном диване обнаружил спящую девчонку. Разбуженная звуком открывающейся двери «герла», увидев начальника, нисколько не смутилась и, зевнув, спросила: «А ты кто такой?» Немного придя в себя от такой встречи, шеф возмущённо-справедливо вопросил: «А кто ты сама такая и почему, зараза, спишь на моём диване, не снимая туфель?!» «А мне Константин Сергеевич разрешил!» Вот так! Сам Константин Сергеевич!

«Ах, Константин Сергеевич?! Ну, сейчас мы быстро разберёмся, кто у кого в кабинете спать может. Иди-ка сюда, Константин Сергеевич, подставляй зад и получай с размаху…»

«А что делать было? — жаловался впоследствии Костик. — Девчонка на последнюю электричку опоздала, своего дивана у меня нет, вот я её к шефу и пристроил. Ключ в дежурке взял запасной и уложил на диванчик. Думал, с утречка разбудить, пока отец-начальник не заявился, да не успел — троллейбусы не ходили. Сломались, мать их!»

Так что, теперь Костик тоже очутился в «убойной» компании.

Последним из присутствующих сейчас в кабинете — Пашу Гончарова оставим на потом — был Игорь Петрович Таничев. Именно так, по имени-отчеству следовало обращаться к вышеупомянутому лицу. Потому что Таничев, в отличие от остальных, был настоящим аксакалом. По возрасту он приближался к сороковнику, по стажу работы — к двадцатнику, а по количеству знакомых в районе — к числу неустановленному. Но что больше сотни — определённо.

Что же касается его особенностей, наиболее яркая из них заключалась в том, что он никогда не говорил: «Не знаю». Всегда что-нибудь отвечал, даже если действительно не знал. Прямо «Что? Где? Когда?» в одном лице. Подобная голова была достойна уважения, а личность, носившая эту голову, — вежливого обращения.

Сгубила Петровича тоже страсть. Как это ни печально, самая заурядная страстишка — любовь к спиртному. Ребята Петровича понимали — человек старой закалки, застойного времени и жертва тлетворного влияния социализма.

Перестройку и капитализацию родного общества он воспринял с пониманием и поддержкой, но страсть к выпивке захватил с собой, наверное, на память о коммунистическом строе. Однако стоило кому-нибудь упрекнуть его в излишествах, как он довольно трезво начинал цитировать Дзержинского, мол, милиция — это лучшие представители народа. А раз народ пьёт, «то почему представитель не имеет права?» Конечно, Петрович не был завзятым алкоголиком, тем более последним пропойцей, но если находился повод, он никогда не отказывался.

Само собой, пьянство — штука плохая и в органах не очень приветствуется. Но Петровича так долго не увольняли по двум причинам: во-первых, он ни разу «не влетал», и во-вторых, он был весьма неплохим опером.

Имея внешность среднестатистического пьяницы, он быстро находил контакт с гопниками, БОМЖами и прочими низами общества. Когда он вызывал в кабинет подучётный элемент, постороннему глазу было бы трудно определить — где Петрович, а где «элемент». «Элемент» же уважал его за рассудительность, справедливость и внешнюю схожесть. Когда в притоне после совместной пьянки кто-нибудь находил удостоверение Таничева, то без всяких вопросов приносил в отделение — владельцу.

Петрович, постоянно вращаясь в подобном обществе, обладал неплохим знанием оперативной обстановки на своём участке и имел самые высокие показатели. Иногда бедняга-потерпевший ещё не успевал обнаружить кражу, а Таничев уже знал, кто её заделал и где вещички.

При всём этом Петрович чувствовал меру, держал «марку» и не допускал панибратского отношения к себе со стороны «элемента». Ценное качество. Вроде бы свой, но и на расстоянии.

С Таничевым долгое время проводилась воспитательная работа, на собраниях он торжественно клялся завязать пить без закуски в рабочее время, но после тех же собраний нажирался в стельку. Поэтому, недолго помучившись, на воспитательную работу махнули рукой. Только во вред. Человек не в детском саду, сам всё решит.

Но при первой удобной возможности от Таничева не преминули избавиться. От греха подальше. Не влетал, не влетал, а вдруг… Сейчас с этим сурово. Не приведи Господь. Получит и влетевший, и начальник.

Петрович не обижался, перевод не влиял ни на должность, ни на звание. Разве что на обратный путь до дома. Теперь приходилось ездить на пару остановок дальше.

Два остальных парня из «убойного» отдела были для всех «тёмными лошадками». В отделениях они отработали по два месяца, и начальство, дабы не тратить время на обучение и воспитание, сплавило их в группу, вероятно, посчитав, что стаж в два месяца есть вершина опыта. Оба чем-то были схожи внешне — короткий ёжик волос, кубик-торс и сбитые до шишек кулаки. Паша в запарке иногда путал их по именам — Лёшу с Колей и, соответственно, Колю с Лёшей.

Лёша, придя в команду, притащил боксёрскую грушу, гантели и эспандер, а Коля — перчатки и кимоно. Теперь они, набираясь столь необходимого в оперативной работе опыта, дружно выколачивали из груши опилки, рассудив, что, чем быстрее они окончательно собьют себе кулаки, тем быстрее научатся раскрывать убийства. Сейчас они укатили договариваться с кем-то насчёт спортзала.

Попытки Таничева и Гончарова объяснить, что главное — как раз не умение бить, а умение находить того, кого бить, они восприняли, как Таничев — лекции о вреде пьянства, поэтому на спортсменов махнули рукой. Вот только попросили не ломать перегородку между кабинетами, когда они снова решат поднабраться спортивного опыта. Ремонт нынче стоит дорого. Гораздо дороже груши.

Паша, пожалуй, был единственным, кто попал сюда на демократических началах. Нельзя было сказать, что он идеал оперативника и ему чужды недостатки, имевшиеся у коллег-оперов. Он в полной мере обладал ими всеми, но, может быть, в значительно меньшей степени. Любил выпить, любил женщин, любил футбол. Любил резать правду-матку, но… Всего понемногу. Без последствий и далеко идущих намерений. Типовой проект, как говорят строители. Человек толпы, как заверяют писатели.

В связи с тем что в его отделении опытными были все, а резко бросающихся в глаза недостатков ни за кем не замечалось, то всё решил жребий. Пятеро оперов бросили кубики, и после Пашиного броска в отделении осталось уже четверо оперативников, а Гончаров перебрался в вытрезвитель.

До сегодняшнего дня команда не раскрутила ни одного серьёзного убийства, кроме пары «бытовух», что было и понятно. За месяц очень тяжело создать сильную структуру, да и багаж, привезённый из отделений, был тяжёл — потенциальные «глухари» с отсутствием каких-либо зацепок. А тут что сто, что тысяча человек — пока нет информации, остается лупить грушу. Заметьте — не околачивать.

Получить информацию можно двумя способами — ждать, когда кто-нибудь позвонит и обрадует, что вашу «мокруху» берут, приезжайте с «пузырём», либо копать самим, согласно утверждённому руководством плану. А так как планы были типовыми и друг от друга ничем не отличались, кроме как фабулой преступления и фамилиями потерпевших, то надежды оставались только на первый вариант. В некоторых случаях даже неизвестно было, где копать. Всё вроде проверено, отработано, а результат — ноль.

Поэтому для начала ребята сосредоточились на делах, по которым можно было хоть что-то выкопать. Остальные были засунуты в сейф до лучших времён. Лишь изредка в них подбрасывали липовые справки о проверках якобы поступающих сигналов.

В настоящий момент никто ничего не копал. Ни вширь, ни вглубь. Паша посвятил себя более важному и необходимому занятию. Он изучал тактико-технические данные пистолета имени Макарова, как он его называл. Вот ведь, зараза, экзамен заставляют сдавать, иначе «пушку» на постоянное ношение — кукиш с маслом. А без «пушки» в нынешние времена никуда. Как без молотка в домашнем хозяйстве.

Признаться честно, до сегодняшнего дня Паша знал только одно тактико-техническое свойство сего оружия — если поставить затвор на затворную задержку, то получившимся сочетанием «рамка-ствол» очень удобно открывать пивные бутылки. А тут, оказывается, столько ещё интересного — начальная скорость полёта пули, убойная сила, вес с магазином и без. Прямо высшая математика.

Стрелял Паша за всю свою практику только один раз. И то не по преступнику. Лет шесть назад пьяный мужичок, выйдя во двор, стал натравливать свою овчарку на прохожих. Кто-то вызвал милицию. В дежурке случайно оказался Гончаров, отработавший к тому времени в органах недели две.

Когда он и водитель подъехали к месту происшествия, собака уже успела разорвать пальто у двоих гуляющих. И с диким лаем ломанулась на вышедшего из подъезда пацана. Когда страшные челюсти уже готовы были сомкнуться на горле насмерть перепуганного мальчишки, Паша нажал на курок. Не имея никакой стрелковой практики, он тем не менее попал с первого выстрела. Подбежавший водитель добил раненого зверя.

Всё бы ничего, но вопрос стрельбы по животным в то время чётко регламентирован не был. И хозяин псины, оказавшийся райкомовской шишкой, передёрнул происшедшее в свою сторону — что ж такое, пьяные менты совсем обнаглели, стреляют по домашним животным мирных товарищей.

История для Паши и водителя могла закончиться, в лучшем случае, вылетом из милиции. Но им повезло, тогдашний начальник РУВД, будучи на короткой ноге с обиженным райкомовцем, замял инцидент. Ни о какой правоте стрелявших речи просто не шло. В итоге Паша с водителем ограничились строгачами, и за Пашей укрепилось новое прозвище — «Член добровольного общества защиты людей от животных».

Пашины открытия в области стрелкового оружия прервал Вовчик, начавший зачем-то цитировать инструкцию вслух. Жарко.

— Необходимо установить владельцев собак и кошек, проживающих в районе совершения преступления, опросить их и выяснить, не видели ли они преступника в месте выгула животных…

— Я бы заодно опросил владельцев хомяков, черепах, канареек и рыбок, — подал голос скучающий Таничев. — На всякий случай. Вдруг повезёт?

Внеся коррективу в учебное пособие, Таничев прислонился к холодной стенке и закрыл глаза.

Паша снова врубил вентилятор. Лопасти начали плавно набирать обороты. По радио объявили полдень. Часа в три-четыре в соседнюю дверь вытрезвителя начнут прибывать первые клиенты-пьяницы, оглашая окрестные дома криками-воплями о своём бесправии, о ментовском беспределе, о том, что простому русскому мужику теперь и выпить нельзя, и о том, что завтра всё станет известно дяде-папе-брату, которые этого ментам так не оставят. Многие уже ничего не будут кричать, откричав своё до того — на свадьбах, именинах, поминках или в «аквариумах» отделений милиции.

К подобному шумовому сопровождению ребята уже попривыкли, чего нельзя было сказать об их посетителях. Хорошо хоть вход в группу с улицы был отдельным. На дверях Таничев прибил табличку: «Не входить, убьёт! Высокое напряжение». Череп с костями Петрович рисовать не стал ввиду отсутствия таланта живописца.

Объявление избавило группу от ненужного вторжения пьяниц и их родственников с глупыми домогательствами: «А нельзя ли замять, а нельзя ли без протоколов? Давайте, мужики, по жизни договоримся, по-людски».

Жалко в телефонную трубку нельзя было вмонтировать такую же табличку. Телефон был запараллелен с каким-то вытрезвительским кабинетом, и влетевшие граждане частенько добивались прощения у Паши или Вовчика.

Костя, отзвонившись очередной мадам, положил трубку и склонился над грудой бумаг в белых корочках.

Белкин, дождавшись освобождения связи, отодвинул инструкцию, раскрыл свой блокнотик и набрал номер, вслух зачем-то пояснив:

— По трупешнику надо бы определиться…

У Вовчика имелась привычка иногда сопровождать свои действия комментариями. Вроде как остальным пояснить надо. Для ясности.

Сейчас он звонил по поводу обнаруженного накануне в подвале мертвого БОМЖа с черепно-мозговой травмой. Кто-то из присутствующих там граждан уверенно заявил, что мужичок жил когда-то в соседнем доме. «Ну, тик-в-тик он. Третий подъезд, седьмой этаж, дверь налево…» Белкин без труда установил телефончик.

— Алло, алло… Квартира семьдесят восемь? Отличненько. Из милиции. Вот такое дело. Мы вчера мужчину нашли. Имеем предположить, что это ваш родственник, вроде как муж. Что значит нашли? Ну, просто нашли. Лежал. Секундочку, секундочку, не пропадайте. Вы когда своего супруга в последний раз видели? Сегодня? Утром? И что, был жив? А, ну да. Тогда ещё вопросик, он у вас в каком подвале жил? Алло, алло! Дома жил? Генеральный директор? А-а-а… Сейчас ещё минутку подождите. — Вовчик перелистал блокнотик. — Тьфу ты, перепутал! — тихо выругался он. А затем в трубку произнёс: — Ну ладно, виноват, значит, ваш родственник жив. До свидания!

Вовчик нажал рычаг телефона, намереваясь перезвонить снова, но телефон мгновенно затрещал, предотвратив очередную подвальную полемику и как бы упреждая выяснение тонкостей быта следующего генерального директора.

Паша успел к трубке первым.

— Слушаю.

— Паша, кто там есть у вас?

Дежурный Королёв всегда задавал этот странный вопрос. Какая, в принципе, разница, кто там у них есть?

— Все есть.

— На Вишнёвке труп в «адресе». Ты как накаркал. Сгоняйте, посмотрите, что там. Местные уже выехали.

— А поподробней? Может, не криминал?

— Может. Если он сам себе руки связал.

— Понятно. Благодарю за новость.

— Заходите ещё.

Паша положил трубку. Вытягивать из Королёва подробности не имело смысла, он сам ещё ничего не знал.

— Поехали, «жмурик» образовался. Вовчик, записку оставь мичуринцам, что мы на происшествии. Пусть сидят и ждут, мало ли помощь понадобится.

— Кому-кому?

— Спортсменам нашим.

— А почему мичуринцам?

— Потому что груши околачивают.

ГЛАВА 2

Дом на Вишнёвой стоял во дворе послевоенной застройки. Барельефы и бутафорские балкончики нелепо топорщились в пространство. Барокко времён позднего социализма. Неширокий свод арки соединял дом с соседним. Весь квартал был застроен аналогичными шедеврами в три этажа. Обитали на Вишнёвке — так в большинстве своём обзывали эту улицу в микрорайоне — трудящиеся с местного завода, потому что дома были ведомственными. Дворы со своим, устоявшимся бытом, в отличие от новостроек, имели нехитрые традиции, жильцы знали не только соседей по дому, но и по кварталу, что для крупных городов практически несвойственно.

Возле подъезда стоял УАЗик с номером отделения на боку. «Пролетарский гнев» прибыл на место далеко не первым, что не удивительно — транспорт в это время суток на заслуженном перерыве после часа пик.

В подъезде было достаточно прохладно. Местный участковый, признав своих, кивнул на дверь.

На площадке стояло несколько человек из руководства РУВД. Обитая коричневым дерматином дверь была чуть приоткрыта, и из помещения тянуло противным запахом начавшегося разложения.

Ребята поздоровались с начальством. Шеф розыска сухо кивнул в ответ. Ему сейчас не позавидуешь — назначили на должность, и как прорвало — «мокруха» за «мокрухой». И все глухие. За этот месяц уже седьмая. Приятного мало. А в Главке как смотрят — почему это, товарищ дорогой, до вас всё тихо-мирно было, а теперь по два убийства в неделю, и ни одно не раскрыто. Погорячились мы с вашим назначением.

Начальник розыска был мужиком неплохим, большинство понимало, что от него мало что зависит, и где-то сочувствовало.

Таничев заглянул в приоткрытую дверь.

— Что там?

— Парень. Лет восемнадцати. Лежит на диване, руки связаны за спиной, в комнате бардак.

— Установили?

— Пока нет. Мы не рылись до экспертов.

— Понятненько. С экспертами я договорюсь, в обиде не будут. Всё равно, другими уже натоптано.

Таничев кивнул Паше. Тот зашёл следом. На двери следы взлома отсутствовали. Квартира была двухкомнатной. Ужасный беспорядок присутствовал везде, начиная с прихожей и заканчивая кладовыми, не говоря уже о комнатах.

Парень лежал в дальней комнате, лицом вниз. Руки спутаны скотчем для оклейки окон. Всё стало ясно с первого взгляда. По всей спине растеклось грязно-бурое пятно, резко контрастирующее с белой футболкой.

— Ножом?

— Да. Вон, рукоятка на ковре. Лезвие, наверное, в теле.

— Бедняга. Хуже всего, когда в спину.

— Ты что, пробовал?

— Я не к тому. Как поросёнка зарезали. Спокойно, сзади.

— Да. Что творят, суки!

Петрович осторожно повернул голову мертвеца. Волосы застыли в запёкшейся крови. Должно быть, парня сначала оглушили. Тело лежало где-то дня два, но, благодаря тому, что форточка была открыта, воздух не отличался особой спёртостью и вполне можно было обходиться без противогаза.

— Глянь, чегой-то у него с руками?

Петрович перевел взгляд. Между пальцами обеих рук остались следы засохшей крови.

— Не знаю…

Паша двумя пальчиками, за уголок (а то эксперты и в самом деле могли вой поднять) взял валяющуюся на журнальном столике общую тетрадь.

— Что там?

— Медицинская карта. Чернов Юрий Сергеевич семьдесят пятого гэ-рэ, уроженец Челябинска, живёт там же, улица то ли Цвеллера, то ли Швеллера, тут неразборчиво.

— Был такой. Говорят, кучу людей повесил в революцию. Соратник[1]. Фотки пацана нет?

— Не. Прививки, краснуха, опять неразборчиво, анализы всякие.

— Да он, кто ж ещё? Вот так и бывает. Растёт, растёт, прививочки, осмотры, анализы. А потом… Н-да. Перепиши данные — и на выход. Эксперты приехали.

Под окном послышался шум подъехавшего экспертного автобуса.

Паша бегло осмотрел журнальный столик, но, кроме учебников средней школы и чёрного корейского плейера, ничего не обнаружил. Под раскрытым учебником математики лежали отпечатанные на машинке листы с экзаменационными билетами.

Паша нагнулся и взглянул на «шапку» текста.

«Санкт-Петербургская морская техническая академия».

Положив на место медицинскую карту, он вслед за Таничевым направился к выходу.

На площадке публики прибавилось. Старший эксперт уже читал лекцию Таничеву о последствиях нарушения первоначальной обстановки места происшествия, о проблемах идентификации и о последних достижениях в области мировой криминалистики. Суть всей этой нотации можно было выразить в трёх словах: «Ну ты мудак!»

Таничев, конечно, догадывался, что идентификация — вещь необходимая, и не обижался, понимая правоту эксперта.

Среди прибывших Паша заметил незнакомого суетливого парнишку лет двадцати с небольшим, в райотделе раньше не числившегося. Завидев Гончарова, тот резко отделился от начальствующей группы и, вытянув вперёд шею, подал Паше руку:

— Шаминский, из Главка. Ну, что там у нас?

— «Глухарь», что ж ещё?

— Ай-яй-яй… Так-так-так. Тебя, вообще, как звать?

— Паша.

— Да, вот такие дела. Надо работать, ай-яй-яй. Слушай, раскроете — сразу в приказ. Всех! Давайте, мужики. Что творится, что творится!.. Любая помощь от нас — пожалуйста. Зелёную улицу, Слава, зелёную улицу.

— Я не Слава, я Паша.

— Да, да, извини, — суетливый Шаминский отошёл открывать «зелёную улицу» эксперту.

В квартиру больше никто не заходил. Ждали следователя прокуратуры. Наконец прокурорский «жигуль» припарковался рядом с остальным транспортом.

На площадку поднялся следователь местной прокуратуры Иголкин — мужичок лет двадцати пяти, одевавшийся явно не у лучших кутюрье Питера. Мятый костюм-двойка хорошо сочетался с резиновыми кедами, галстуком и бейсболкой-сеточкой с надписью «Калифорния». Из-под кепочки торчали длинные волосы, слегка подёрнутые завитком. Лицо же Иголкина было подёрнуто следами вчерашнего вливания.

— Где материал?

Участковый протянул свой рапорт и объяснения соседей. Следователь поставил на пол потёртый в боях за справедливость «дипломат», сел на него и начал изучать бумаги.

— Так-так, хватит стоять, давайте все по квартирам, — подал команду кто-то из руководства. — Всех на объяснения. Кого дома нет — отмечайте, вечером зайдём.

Паша не любил эту суету и неразбериху на местах происшествий. Каждый хочет проявить активность, иногда абсолютно ненужную и неуместную. С другой стороны, это понятно — надо ведь что-то делать? Не стоять же под дверьми? Но хотелось бы сначала уточнить, что спрашивать у соседей-жильцов. Особенно из других подъездов. А то позвонишь и стоишь перед открывшими двери людьми как умник: «Здрасьте, вот мы тут из милиции. Вы случайно не того? Не видели что-нибудь? А что именно, мы пока сами толком не знаем…»

«Как же, видали! Васька из восьмой квартиры вчерась у подвала ссал по пьяни, стервец…»

«А больше ничего?»

«Больше ничего».

«До свиданья».

«До свиданья».

О том, что в доме произошло убийство, говорить почему-то не рекомендуется. А через час может выясниться, что преступник уехал на машине или ещё что-нибудь, и давай по второму, а то и по третьему кругу соседей обходи.

«Здрасть, это опять мы…»

А люди думают: «Во, ребята дают! Чудные какие-то. Ничего у нас милиция, весёлая».

Стройный ход Пашиных мыслей прервал Таничев:

— Пойдём канареек поищем.

— Да, сейчас.

Стоявший рядом Шаминский снова вытянув шею:

— Каких канареек? Каких канареек, Слава?

— Да не Слава я. Васей меня зовут, ёб…

ГЛАВА 3

Паша незаметно сплюнул себе под ноги. Горечь дешёвых бесфильтровых сигарет неприятно жгла рот. Свои кончились, пришлось стрельнуть у собеседника. Чистый бланк протокола с заполненной «шапкой» лежал на столе, ожидая прикосновения Пашиной перьевой ручки. Паша держал в ящике письменного стола пузырёк с фиолетовыми чернилами и старенькую перьевую ручку, сохранившуюся со времён дипломного проекта. Что-то типа ностальгии по студенчеству.

Записывать показания он не торопился, хотелось сначала определиться с устным вариантом будущего протокола.

Собеседник — дядечка лет сорока — предано-выжидающе смотрел на Гончарова и теребя в руках тряпичную кепочку.

«Как медведь в цирке, — почему-то подумал Паша. — Дайте сахарку — ещё станцую!»

Выпрямившись после плевка, он ещё несколько секунд разглядывал дядечку, после чего уточнил:

— Это всё?

— Ну, в общем, да.

«Hу в общем, нет», — про себя решил Гончаров вслух произнеся ничего не значащее:

— Гкхм…

Дядечка был хозяином квартиры, в которой приключилось убийство. Его неожиданно оторвали от спокойной, дачно-огородной жизни, прямо, можно сказать, на грядке взяли и привезли на милицейском УАЗике в отдел по расследованию убийств. Естественно, он долго не мог собраться с мыслями, теребил кепочку и курил свою «Приму».

Паша не торопил его. Не каждый день в твоей квартире мертвецов находят, чай, не крематорий, а обычный сталинский дом. Но терять понапрасну время не хотелось, здесь не дискуссия о существовании Бога и дьявола, а вполне конкретная тема.

— Что ж, Николай Филиппыч, ситуация где-то мне ясна, но, сами поймите, она слишком поверхностна для такого варианта.

— Я понимаю.

— Буль-буль-буль! Давайте нырнем поглубже. И без всяких недоговорок и умолчаний.

— Вы что, на меня думаете?

— Я могу, как вы говорите, думать на кого угодно, даже на свою будущую тёщу, а поэтому не будем раньше времени паниковать и махать крыльями. Всего лишь вспомним всё подробнее. Это не сложно.

— Ну…

— Правильно. Тады начнём.

Паша ещё раз сплюнул под ноги.

— Дня четыре назад вы сдали свою квартиру Жернову Юре, приехавшему в Питер из Челябинска для поступления в институт.

— Ну да…

— После чего уехали на дачу, где и пребывали до сегодняшнего дня. Юра приехал к вам по объявлению, снятому со столба.

— Я и в газетах давал.

— Но он объяснил, что сорвал телефон со столба?

— Да, да.

— В принципе, это не существенно. Разумеется, вы даже приблизительно не представляете, за что его могли убить?

— Конечно!

— Эх, незадача. Ладненько. Что он привёз с собой?

— А мне откуда знать? Чемодан у него был, сумка чёрная, спортивная, а что в них — без понятия.

— На сколько он собирался остановиться?

— На месяц. Деньги вперёд внёс.

— У вас хранились в квартире какие-нибудь ценности?

— Какие у меня ценности? От хорошей жизни, что ли, квартиру сдаю? Слава богу, участок есть во Мге[2] с времянкой.

— Понятно. Дачный сезон во Мге открывается в мае. Сейчас июль. Стало быть, квартирный бизнес процветает с мая? Верно?

— Ну… Если честно, да.

— А что вы волнуетесь? Ну, сдаёте жилплощадь и сдаёте, кому какое дело?

— Я же неофициально…

— А, налоги, паспортный режим… Бывает. Многим вы успели сдать свою квартиру в этом году?

— Парнишка вторым будет.

— А до него?

— Тоже парень жил.

— Что за парень? Давайте, Николай Филиппыч, давайте. Форсируем разговор.

— Откуда я знаю, что за парень? Звать Маратом, кажется, с Кавказа.

— А точнее?

— Не помню. Может быть, Дагестан. Говорил, что бизнесмен.

— Торговля?

— Наверно. Я, когда приезжал за почтой, коробки в комнате видел, вещи всякие.

— Так, может, там гранатомёты были? Или мины?

— А мне какое дело? Деньги он без задержек платил, беспорядков не наблюдалось.

— Он тоже со столба?

— Я уж не помню, может, с газеты.

— Не интересно как-то с вами, Николай Филиппыч. Не помню, не знаю…

— Ну, честно не помню.

Паша вздохнул:

— Клубнику, значит, выращивали? Как урожай?

— Почти закончился.

— Ну, тогда слава богу.

— Не понял?

— Что делать с вами будем? Очень вы непонятливый человек. Прямо школьник у доски: «Я учил, но забыл».

Николай Филиппович пожал плечами.

— Ладно, — продолжил Гончаров. — Ключей от квартиры сколько имеется?

— Два комплекта, — оживился дачник. — Один мой — вот он, второй я Юре оставил.

— Этот же комплект побывал у Марата?

— Да, этот, с тряпочкой.

— Юра не говорил, есть у него знакомые в Питере?

— Не говорил.

— А почему Марат съехал?

— Да он не объяснял. Съехал и съехал.

— Секундочку, секундочку. Он заранее вас предупреждал, что съедет? Или резко руки в ноги?

— Вроде предупреждал. Ну да, предупреждал. Я ж снова потом объявление дал.

— Куда он собирался уезжать?

— Сказал, что жильё нашёл. У приятеля, кажется.

— Вы присутствовали при отъезде?

— Да, как же. Всё проверил, ещё поскандалили с ним из-за квартплаты. Он мне заявляет, мол, плачу деньги и будьте любезны. А квартплата? Извините, за то, что электричества на столько нажёг, кто платить будет? Я? Кукиш вам с пластилином. Поругались-поругались, отдал он мне ещё двадцать пять тонн, и разошлись. Ключи мне вернул и укатил.

— На чём укатил?

Николай Филиппович смутился:

— На… на машине.

— Серьёзно? Я, вообще-то, и сам догадался, что не на экскаваторе. Вопрос ясен?

— На такси.

— А коробки?

— И коробки были. Только поменьше, кажется. Чемодан ещё, несколько сумок.

— Вы потом в квартире ничего чужого не находили?

— Не находил.

— А искали?

Дачник опять заёрзал.

— Искали, искали.

Мужичок не ответил.

— Через сколько дней объявился Юра?

— Да сразу и позвонил. Я только с вокзала вернулся. Договорились, он и приехал. Я растолковал ему где что, предупредил, чтобы не приводил никого, и на дачу уехал.

Зашёл Таничев. Поставив в угол кабинета пустую бутылку из-под пива «Балтика», он плюхнулся на самодельный диван и закинул руки за голову.

— Вам долго ещё?

— Заканчиваем.

— Там группа сворачивается, пошли на хату, надо с вещами определиться.

— Да, сейчас. Значит так, Николай Филиппыч, будем считать, что дачный сезон для вас временно закончен.

— Как закончен? А клубника? Пропадёт ведь!

— В горшках выращивайте. Сидим дома, пока не дадут разрешение на отъезд. И не просто сидим, а активно вспоминаем всё про Марата, Юру и всех остальных. Ясно?

— Не ясно. Почему это я не могу уехать?

— Да потому, козёл, — не выдержал Таничев, — что в твоей конуре парня убили…

— А-пр-пр…

— Паша, двинули.

* * *

Удивительно, но поезд прибыл точно по расписанию. Это редкость для дальних маршрутов. Проскочив с бешеной скоростью последние километры пути, он плавно замедлил ход буквально перед самой платформой и минута в минуту остановился на главном вокзале Санкт-Петербурга.

Сергей помог пожилой попутчице достать чемодан с верхней полки, спустил вниз свои коробки и рюкзак и стал пробираться к выходу из вагона. Узкий коридор был забит пассажирами, жаждущими побыстрей покинуть душную тесноту поезда.

Сергей впервые приехал в Питер, поэтому в настоящую секунду испытывал лёгкий трепет. В больших городах он, конечно, бывал. Даже в Москве, но Питер есть Питер. И командировочные заботы сейчас отошли на второй план. Прежде всего хотелось окунуться в неповторимую атмосферу северной столицы.

Он вышел на платформу и лёгким шагом направился в сторону здания вокзала. Больше всего ему сейчас не хотелось казаться приезжим, не знающим, как вести себя в незнакомой обстановке, поэтому он небрежно отказывался от услуг частников-водителей, шныряющих по вокзалу, и даже не смотрел на бегающих по платформе продавцов газет и сувениров.

Тем не менее перед огромным вокзальным залом-ангаром он в нерешительности остановился, прикидывая в голове дальнейшие действия.

Вокзал напоминал огромный человеческий муравейник: толкотня, суматоха, крики носильщиков: «Па-берегись! Па-берегись!», объявления об опоздании поездов, грохот от сцепки вагонов, шум от милицейских раций и, как фон, гул людских голосов.

Для начала — жильё. Сергей отошёл к стенке, чтобы не мешать потоку пассажиров, поставил на землю коробки и достал из куртки заранее купленный путеводитель. Присев на одну из коробок, он начал внимательно изучать схему города, отыскивая на ней ближайшие от вокзала гостиницы. Выписав в блокнотик штук пять адресов, Сергей поднял поклажу и бодро зашагал к камерам хранения.

* * *

Когда Паша переступил порог квартиры, процедура осмотра уже подходила к концу. Эксперты потихоньку складывали свои хитрые приспособления в чемоданы; медик додиктовывал следователю результаты осмотра трупа; Костик Казанцев с участковым сортировали листы с данными поквартального обхода.

В углу, перед выходом, лежали изъятые при досмотре вещи: куски линолеума со следами неизвестно чьих — возможно, Таничевских или Гончаровских — ботинок, выпилы из косяков дверей, перепачканные криминалистическими порошками, и, в завершение, сама дверь, снятая с петель и приготовленная к выносу для исследования в лабораторных условиях.

Нынешний руководитель экспертной службы был застрельщиком прогрессивных методов обнаружения следов и предпочитал искать их в более спокойной обстановке и, соответственно, более тщательно. Поэтому экспертный отдел был полностью заставлен дверьми, косяками, различными полками, журнальными столиками и прочей домашней утварью. Вершиной изъятия вещественных доказательств стало старинное пианино, которое месяц назад Паша вместе с двумя техниками-криминалистами по указанию шефа еле-еле перетащил из осматриваемой квартиры в экспертный отдел. На пианино якобы остался след очень важной для дела ладони, исследовать который можно было исключительно в лаборатории.

К концу путешествия на пианино, наверно, не осталось вообще никаких следов, за исключением пятерней, принадлежащих Паше и ребятам-техникам. Однако, судя по звукам «Собачьего вальса», изредка доносившимся из-за дверей экспертного отдела, кто-то до сих пор продолжал искать улики внутри музыкального инструмента.

В результате захламления собственных апартаментов эксперты мало-помалу начали отвоёвывать помещения у соседей — у бухгалтерии, инспекции по делам несовершеннолетних и других служб. Под конец они ухитрились захватить даже женский туалет, быстренько переоборудовав его под очередную кладовую.

Начальство не препятствовало захвату чужих территорий потому, что ссылка на новые методы работы являлась абсолютно железным аргументом и дальнейшему обсуждению не подлежала.

Сегодня эксперты явно поскромничали, изъяв всего лишь дверь и несколько вещдоков, упакованных в коробки.

Паша, перешагнув через сложенное добро, подошёл к Костику.

— Есть что-нибудь?

— Голяк. Вчера ж выходные были. Многие на даче.

— Что, совсем пусто?

— Так, по мелочам. Кто-то машину видел, но марку не запомнил, кто-то — чёрных подозрительных. Естественно, без примет.

— У нас любят всё на чёрных валить. А по осмотру?

— Тоже почти ничего. Даже не можем определиться, что пропало. Вы в Челябинск отстучали?

— Отстучали. Ребята где?

— Таничев по пути в «адрес» зарулил, у него где-то тут «человек» живёт. Вовчик в горпрокуратуре, за какой-то старый «глухарь» поехал отчитываться, а мичуринцы с хозяином сидят у нас.

— Хозяин что?

— Да ничего, — сплюнул Гончаров.

— Понятно.

Оба ещё с минуту повздыхали. Строить версии вслух для демонстрации своей находчивости и дедукции они не хотели, поэтому предпочитали молчать.

Приехала спецмашина из морга. Санитары, положив на носилки тело Юры, накрыли его простыней и вынесли из квартиры.

— Ключи нашли? — вновь обратился Паша к Казанцеву.

— Да, в куртке.

Из второй комнаты выглянул один из экспертов:

— Мужики, гляньте, чего надыбал.

В руках он держал обыкновенный одноразовый шприц с бурыми разводами на внутренней поверхности.

— Под диваном, вон там валялся. Судя по всему, давно — пыли многовато. Я упакую на всякий случай…

— Давай.

Паша ещё раз бегло осмотрел комнату, несильно стукнул кулаком по испачканной стене и зло прошептал, обращаясь непонятно к кому:

— Тьфу, бля…

* * *

Таничев постучал в дверь, хотя на косяке имелся звонок. Это было заранее оговорено — «на случай незапланированных визитов». У «человека» мог кто-нибудь быть, и, позвонись Таничев, хозяину пришлось бы открывать, а когда постучат, можно сослаться на соседских ребятишек, постоянно мешающих мирному отдыху.

«Человек» был один. Он осторожно приоткрыл дверь, оставив щёлку в два пальца шириной, и, наконец убедившись, что не ослышался, впустил Таничева, после чего запер замок на два оборота.

Петрович, не снимая ботинок, знакомым путем прошёл на кухню, вытащил из-за пазухи купленную в ларьке бутылку «Пшеничной» и сел на шатающуюся табуретку.

— Закусь найдёшь?

«Человек» кивнул, покопался в небольшом стареньком холодильнике, извлёк из него горбушку варёной колбасы и миску с квашеной капустой. Затем достал из полиэтиленового пакета полбуханки чёрного хлеба и присоединил к имеющемуся ассортименту.

Два граненых стакана дежурно стояли на белом кухонном столе. Таничев зубами сорвал пробку с бутылки и наполнил стаканы до половины.

— Давай, за встречу.

Оба, не чокаясь, опрокинули водку, крякнули и закусили капустой. Петрович достал измятую пачку «Беломора» и, закурив, небрежно бросил её на стол.

«Человек» сел на вторую табуретку и тоже прикурил, затушив спичку пальцами разрисованной наколками руки.

— Как жизнь?

— Живу. Тебя что не видно давно?

— Я перешёл из отделения.

— Повышение?

— Не сказал бы. Так, профиль другой. Ты-то где? Всё в магазине?

— Там. Мне хватает. И с харчами всегда. Импорта, правда, много стало, дорого. Доллар растёт, тырить рисково, кто заметит — настучит. Могут вытурить.

— Что нового в районе?

— А что у нас нового? Витька рыжий сел за «карман», Танька-Катастрофа коньки кинула — «красной шапочкой»[3] объелась. А так, пустота… Водка «Распутин» — один раз вверху, второй — внизу…

— Твоя-то где?

— На работе ещё. Скоро должна. Тоже какая-то стала. Придёт, и к телеку сразу — Барбар всяких смотреть. Хоть выкидывай.

— Кого, её?

— Телевизор.

— Ясно.

Таничев плеснул в стаканы, и оба повторили заплыв на короткую дистанцию.

— Ты что, по делу?

— Да так, мимо шёл, решил навестить.

— Говори… Стареешь ты, Петрович. Последний раз веселее был.

— Можно подумать, старость влияет на настроение. Ты, что ль, не стареешь?

— По мне не так заметно. А тебе полтинник дать можно.

— Пустые разговоры. Сколько написано на роду, столько и протяну. Я, слышь, чего говорю? Парня на Вишнёвке зарезали, восемнадцать лет. Знаешь чего?

— Когда?

— На днях, скорее всего, в пятницу.

— На улице?

— В хате. В восьмом доме, в пятой квартире. Комнату снимал. Студент. Вернее, поступал. Не поступил.

— Не слышал. За что?

— Откуда я знаю? Сейчас за стоху рваную пришить могут.

— Да, беспредела много. Не завидую я вам, Петрович.

— А, — махнул рукой Таничев. — Людей жалко. И убитых, и живых. Обидно, что всё хуже и хуже — просвета нет. Да ладно. Ты это, крючки закинь. Вдруг где клюнет.

— Поспрашиваю. Пятая квартира? Филиппыч, что ли, дачник?

— Дачник. Знаком?

— Так, у ларька иногда словечком перекинемся.

— Он сейчас в городе зависнет. Перекинься с ним. Может, что не договаривает?

— Увижу — поспрашиваю.

— Поосторожней только. Хотя… Чего тебя учить, сам грамотный. Вот телефончик, отзвонись.

— Так где ты сейчас? В Большом доме, что ли?

— В вытрезвителе.

— Где?!

— В вытрезвителе. Там дверь такая сзади. Но лучше звони. Нечего тебе там светиться лишний раз. Всё, бывай. Не забудь насчёт пацана. Надежде привет.

Таничев затушил окурок и поднялся:

— Слухи пойдут. Вот и послушай.

Кивнув напоследок, Петрович вышел за дверь и вновь полез за «Беломором», но вдруг вспомнил, что забыл его на кухонном столе. Но возвращаться не стал. Плохая примета.

Постояв ещё пару секунд, он быстро сбежал по лестнице в жаркий питерский вечер.

Человек, с которым он беседовал, когда-то был приговорен к расстрелу за ограбление привокзального магазинчика. Ограбление. С убийством. Верховный суд заменил расстрел пятнадцатилетним заключением. Сейчас человеку было сорок.

ГЛАВА 4

Сергей, вручив жетон дежурному по багажному отделению, забрал свои коробки и вернулся к знакомому вокзальному ангару. Часы показывали девять вечера, а проблема ночлега так и осталась проблемой.

Что за страна? Имеешь деньги и не можешь найти номер в гостинице! Мол, Игры доброй воли[4] на носу, мол, наплыв туристов. Ему-то от этого не легче. В какой-нибудь Нигерии или Зимбабве только заикнись. А тут? Центр европейской культуры.

Придётся использовать запасной вариант — тащиться на какую-то Гражданку[5] к дальней родственнице своего школьного приятеля. А вдруг её дома нет? Тогда вообще здорово. Хоть в кусты, на свои коробки ложись, благо ночи тёплые.

Интересно, сколько за «тачку» заломят? Тут, правда, уровень цен божеский по сравнению с его Красногорском. Да и товаров побольше. Но сейчас не до товаров. Ноги бы протянуть. Да ещё ботинки эти чёртовы… Сколько раз зарекался брать в поездки новую обувь. Мать послушался. «Зачем же ты купил эти ботинки? Надевай, в дороге разносишь».

Разнашиваются. Вместе с пятками. Сергей подцепил носком задник левого ботинка и с облегчением вытащил натруженную ногу.

«Сейчас, немного передохну и пойду на стоянку такси».

— Квартира не нужна?

Голос прозвучал совсем рядом, и Сергей понял, что вопрос задан именно ему. Он повернул голову. В метре от него стоял парень лет восемнадцати, в пёстрой кофте-куртке и чёрных потёртых джинсах.

— Недорого.

— Сколько?

Парень назвал сумму.

Сергей прикинул. Почти в три раза меньше, чем в гостинице. Квитанции о проживании ему были не нужны; деньги на командировку директор выдал с расчётом на приличный отель, и отчитываться за них необходимости не было. Стало быть, получалось немалая экономия наличных средств. Средств, которые можно будет потратить на собственные нужды.

— Далеко? — скорее для солидности, нежели по необходимости, поинтересовался Сергей.

— В центре. Остановка на метро. Отдельная, однокомнатная квартира. Телефон, горячая вода. Лучше на длительный срок.

— На месяц сойдёт?

— Это как с хозяином договоритесь.

— А ты не хозяин?

— Я клиентов ищу. Но цена та, что я назвал. Деньги лучше вперёд. Ну что, согласны?

— Хорошо, куда ехать?

Парень протянул листок с адресом.

— Хозяйку звать Ирина Сергеевна. У неё ещё квартира есть, а эту она сдаёт. Только просьба, не говорите, что это я вас к ней послал. Скажите, что со столба объявление сорвали.

— Почему?

Парень на секунду закашлялся.

— Ну, вы ж понимаете. Она неофициально. Чтоб налоги не платить.

— Ну и что? Ты-то тут при чём? Какой тогда тебе смысл её квартиру предлагать?

— Не я один здесь квартиры предлагаю. А территория не моя, ясно? С хозяйкой я потом сам разберусь.

— Понятно, — усмехнулся Сергей. — Конкуренция. Рынок диктует правила.

Парень незаметно растворился в толпе пассажиров прибывшего поезда.

Сергей ещё раз посмотрел на бумажку. Адрес был написан аккуратно, печатными буквами.

Ему вдруг почему-то расхотелось ехать к этой Ирине Сергеевне. Какое-то тревожное чувство проникло в подсознание. Но в эту секунду боль пронзила его натёртую пятку, он со вздохом сунул ногу назад в ботинок и прихрамывая направился к ближайшей станции метро.

* * *

Казанцев перевернул следующий лист, быстро пробежал его глазами, убедился, что он именно из этого дела, после чего захлопнул белые корочки:

— Договорились, мастер. Вечером верну.

— Не забудь. Я, кстати, ещё сам не успел прочитать. Там глухо?

— Глуше не бывает.

— Вы справочку по обходу киньте, только поприличнее. Не шпаргалку туалетную, а справочку.

— Лады. Ты тоже там допроси кого-нибудь, хоть для объема. Вовчика вчера в горпрокуратуре так накачали за пустое ОПД[6], что он до сих пор пивом отпивается.

Следователь районной прокуратуры Иголкин пожал плечами и вновь защёлкал клавишами печатной машинки. Костик сунул дело в старую газету и поднялся со стула. Он забирал его, чтобы снять копии с протокола осмотра и первичных документов.

— Да, вот ещё… — прервав печатную трель, вновь обратился к оперу Иголкин.

— Голубевым ты занимался?

— Все занимались.

— Хм… Знаешь, что он в отказ пошёл?

— Откуда? Ты ж не говорил. Ну и что? Пускай идёт, там же с доказухой порядок.

— Ага, порядок, да не совсем. Боюсь, придётся выпускать.

— Как выпускать? — Костик опять сел на стул. — Сдурел, что ли?

— Ты это, полегче. Не на базаре. Там всё не так просто. Многое от экспертиз зависит. А пока есть только его признание. Вернее, было. Видимо, адвокат напел.

Костик пару раз моргнул. Ну, мать твою! Этот следователь постоянно выкидывал такие фортели. Хорошо, хоть заранее обрадовал, а не после того, как выпустил.

Голубев был задержан три дня назад за то, что в пьяном угаре на глазах собутыльников одного своего приятеля зарезал, а второго тяжело ранил.

Спустя четыре часа Белкин вместе с местным опером и постовым тормознули Голубева возле метро и даже изъяли из его кармана окровавленный выкидной нож. Голубев — трижды или четырежды судимый рецидивист — поначалу признался, упал на колени, просил пристрелить его при попытке к бегству, потому что он душегуб и место его в аду. Но, протрезвев, вероятно, решил, что ему ещё рано заказывать отходную молитву, пошёл в отказ.

Собутыльники, зная крутой нрав Голубя, не спешили давать правдивые показания и по возможности передёргивали ситуацию в пользу убивца. Раненый тоже пока допрошен не был по причине нахождения в реанимации в крайне тяжёлом состоянии. И всё-таки при всём этом улик и доказательств против Голубева было предостаточно, а экспертиза — это дело времени.

Окровавленный нож, окровавленная одежда, первичное признание — что ещё надо человеку, чтобы спокойно сесть в тюрьму? Ну или встать к стенке? Но следователь Иголкин был гуманистом. Тюрьмы забиты, у человека туберкулёз… Пожалуй, мы его отпустим, а вот когда придут результаты экспертиз, тогда-то мы его с чистой совестью в Кресты и упакуем. Ведь всякое бывает. Вдруг вещдоки где-нибудь в судебно-медицинской лаборатории потеряются или эксперт что-нибудь напутает? И что тогда? Тогда получается незаконный арест. А за это самому можно в Кресты уехать.

Иголкин был перестраховщиком в квадрате. Он мог найти сотни аргументов, доказывая, что пока человека арестовывать не следует. По крайней мере, по десяти делам, находящимся в его производстве, подозреваемые, будучи поначалу задержаны милицией, а потом отпущены прокуратурой, числились в розыске. И даже не просто в розыске, а в вечном розыске, потому что убийца, выпущенный на подписку о невыезде, тут же плюет с высоты своего роста на эту бумажку и драпает в тёплые края. Иногда оставляя по пути новый кровавый след. Но Иголкина эти накладки уже не занимали. С точки зрения законодательства к нему никаких нареканий не было. Извините — этот закон не мной придуман.

Вообще у милиции с прокуратурой постоянно возникали трения на этой почве. Пару месяцев назад Главк накопал на прокуратуру массу компромата по поводу загубленных уголовных дел. Прокуратура в долгу не осталась — направила своих ревизоров в оперативные подразделения милиции, благо закон о прокуратуре разрешал ей копаться в милицейских секретных делах. Результаты ревизии были незамедлительно отправлены в Москву, и теперь оперы ждали новой, расширенной проверки уже генеральной прокуратуры. Кандидаты на заклание были определены сразу и теперь ожидали своей участи.

Вся эта возня шла в ущерб общему делу, но ведомственные амбиции всегда были сильнее здравого смысла. Даже на очень высоком уровне, во время совместных совещаний милиции и прокуратуры, упрёки в адрес друг друга сыпались постоянно, и иногда в очень крутых выражениях. Не матерных, конечно, но крутых.

В районе, где трудилась группа пролетарского гнева, отношения с прокуратурой также складывались не самым идеальным образом. Единственный нормальный следователь по кличке «Дядя Ваня», с которым оперативники всегда находили общий язык и который в своих решениях прежде всего руководствовался собственной совестью и трезвой логикой, был уволен месяц назад за пьянство.

Сейчас в прокуратуре осталось всего три следователя, вместо положенных по штату двенадцати, одним из которых был стажёр без высшего образования, вторым — парнишка, едва закончивший университет, и третьим — Иголкин, имеющий стаж работы около года.

Нехватка кадров была общим бичом как прокуратуры, так и милиции и служила главным аргументом при объяснении причин неэффективности своего труда.

Иголкин, конечно же, гробил дела не по злому умыслу, а в силу своей перегруженности, но надо же хоть немного соображать, какие дела стоит гробить, а какие — нет. Ладно, выпустить на свободу до суда мужичка, нечаянно уронившему банку с огурцами на голову любимой жены, но Голубева-то куда? Иголкин выпускал и тех и других. Всё верно — хлопот меньше. Объявил человека в розыск и сиди кури.

— Слушай, мастер, ты это серьёзно?

— Куда уж серьёзнее. Я думаю, прокурор не даст санкцию.

— При чём здесь прокурор? Ты уж отпечатай постановление, а с прокурором мы договоримся.

Иголкин слегка смутился:

— Хорошо, я посмотрю ещё. Но ничего не обещаю. Пока признания не будет, сам понимаешь…

— Так было ж признание! Никто его за язык не тянул. Сам в ногах валялся.

— А ты посмотри, что он сейчас пишет. Что его избили в милиции и заставили подписаться под чужим преступлением.

— Да этого козла пальцем никто не трогал!

— Я понимаю. Но он, к сожалению, имеет право говорить в свою защиту всё что угодно. Вас, кстати, придётся потом допросить по этому поводу.

— Допрашивай. Только закрой мудака этого. Он уже поля не видит, кого угодно на «перо» посадить может!

— Я пока ничего обещать не могу. Передопросите свидетелей, его поколите. Пока железных доказательств не будет, я греха на душу не возьму.

— Тьфу ты!!!

Костик с силой хлопнул дверью следовательского кабинета и выскочил в коридор прокуратуры.

В вытрезвителе находился один Таничев, пытающийся выжать из себя какую-нибудь умную версию для написания плана по ОПД случившегося накануне убийства. Кроме стандартных мероприятий, ничего в голову не лезло, и Петрович решил немного отвлечься, вспомнив про имеющуюся в сейфе бутылку «Балтики». Идеи после пива рождаются более активно, это надо учитывать.

Костик влетел в кабинет, с порога швырнул газету с делом на свой стол и прорычал:

— Ух, козёл!..

— Что с тобой, душа моя?

— Иголкин Голубева отпускать хочет. Мокрушника того.

— Совсем?

— Не знаю. Может, на подписку, может, совсем. Говорит — идите колите, иначе выпущу.

— Так Голубь вроде в сознанке.

— Был. В отказ пошёл.

— Хм… Почирикать, конечно, можно, но я сомневаюсь, чтобы он признался. Я вообще был удивлен, когда он сразу колонулся.

— Ему, кажется, Белкин наплёл, что мужик жив и показания уже дал.

— А, ну, тогда вопросов нет. Я, конечно, попробую с Голубевым поболтать, я его, стервеца, ещё по первой ходке знаю. Но всё равно, стрёмный подход у Иголкина.

— Чему удивляться?! Три следака на район, с делами завал, зачем ещё одно арестантское дело вешать на себя? Пусть лучше «глухарь». Чёрт, со стажёрами прокурорскими и то общий язык найти можно, но с этим упырём…

— Ладно, кончай ныть. Пойду в КПЗ.

Таничев быстро прикончил «Балтику», кинул в общий и единственный сейф недописанный план и двинулся беседовать с Голубем. Он предпочитал живую работу бумажной муре.

Изолятор временного содержания находился в пяти минутах ходьбы от вытрезвителя, как раз по соседству с дежурной частью РУВД. Раньше оперов спокойно пускали в районную тюрьму для бесед с задержанными, но сейчас, опасаясь всяких проверок, требовали разрешение на беседу, подписанное следователем. Это правило не распространялось разве что на Таничева, ввиду его давних приятельских отношений с начальником тюрьмы.

Поприветствовав всех находящихся в дежурке, Петрович взглянул на список лиц, содержащихся в изоляторе.

— А что, прокурорские вместе сидят?

— Да, сделали, чтобы не путать.

Напротив фамилий Голубева и его сокамерника стояла фамилия Иголкина. Сосед Голубя был задержан за попытку изнасилования.

— С этим-то что? — указал на насильника Таничев.

— Отпустят сегодня на подписку.

— Во сколько?

— Через пару часов.

Голубев был задержан позже насильника, поэтому и выпущен должен быть позже. Часа на три. А может, и вместе, чтобы Иголкину лишний раз не ходить в ИВС.

— Коля, мне бы пошептаться надо вот с этим. — Таничев ткнул не на фамилию Голубева, а в его соседа. — Там свободно, в кабинете?

— Пока никого, только быстро давай. Зайдёт какой-нибудь мудила, без премии останусь.

— Я отоврусь, если что. Да мне и недолго.

— Пошли.

Громыхая ключами, начальник тюрьмы вылез из-за стола и, пройдя небольшой коридор, остановился перед дверью-решеткой, отыскивая нужный ключ в связке.

— Да, Коль… Ты это, не трепли никому.

— Само собой, в первый раз, что ли?

— Ну, давай.

Через минуту Таничев сидел в следственном кабинете в ожидании задержанного. Конвоир ввел паренька лет двадцати, трусливо пожимающего плечами и с опаской поглядывающего на опера. Вероятно, в отделении оперы подкинули сексуалу пару «фиников» перед отправкой в тюрьму.

— Садись, приятель.

Парень быстро исполнил указание.

— Ты, наверное, слышал, что в Крестах делают с насильниками? Очень, знаешь ли, непопулярная статья. Да. Это к слову, а теперь вопрос по существу. На свободу хоца?

— Да, да!

— Тогда, красавчик, слушай внимательно и запоминай. Если выполнишь всё, что я скажу, уйдёшь на подписку. Яволь?

— Яволь.

— Отличненько. Значит так…

Вечером Казанцев вернул взятое утром дело. Иголкин, насупившись, сидел за своей машинкой, но не печатал, а о чём-то сосредоточенно размышлял.

Костик положил дело на стол и, не прощаясь, пошёл к выходу.

— Я, это, погоди… — окликнул его вдогонку Иголкин, — Голубева закрыл.

Казанцев оглянулся:

— Да неужто? Так он же в отказе.

— Я ещё раз дело просмотрел, пожалуй, там действительно хватает улик. Ну, и плюс экспертизы.

— Рад за тебя. А то уж ты совсем, — обрадовался Казанцев. — Давай, надо что будет — звони.

Костик, не догадываясь об истинных причинах столь резкой перемены в действиях следователя, пожал плечами и направился в группу по расследованию убийств, а именно, в родной вытрезвитель. Какая, в принципе, разница, что там у следователя за мысли? Главное — убийца сидит там, где ему и положено сидеть.

Под вечер все собрались на базе. Таничев, написав наконец план, теперь строчил справки в старое дело; Гончаров вызывал по телефону какую-то дальнюю родственницу Николая Филипповича, видимо, не доверяя словам хозяина квартиры; Белкин пил растворимый кофе. Мичуринцы — Лёша и Коля — на сей раз отсутствовали — заканчивали незавершённый вчера поквартальный обход, разыскивая владельцев собак и кошек.

Костик плюхнулся на свой стол, прямо на разложенные бумаги.

— Мужики, Иголкин-то за ум взялся. Голубя закрыл. Интересно, это с ним надолго или так, единичный случай? И не давил на него никто. А вдруг он теперь всех арестовывать будет?

— Таких следаков не бывает, — отозвался Вовчик, прихлебывая «Nescafé». — Как говорится, если встретишь такого — позвони, я приеду.

— Не понятно всё-таки…

Таничев громко чихнул, открывая сейф. У него была лёгкая аллергия на бумажную пыль, а сейф был переполнен делами десятилетней давности, свезёнными со всего района в группу пролетарского гнева.

Белкин, допив кофе, сполоснул чашку водой из банки и выплеснул содержимое в окно.

— Я, кажется, догадываюсь, в чём дело, — затем произнёс он. — В дежурке трёп слышал, когда сводку просматривал. Коля-Тюрьма рассказывал. Он насильника выпускал, которого Иголкин тормознул по «сотке». Иголкин, естественно, тоже там присутствовал. А парень этот с Голубем в одной хате сидел. Ну, и общался, разумеется. Так якобы Голубь в камере заявил, что если выйдет, то первым; кого он посадит на «перо», будет Иголкин. За то, что его по «сотке» задержал. Подкараулю, говорит, в подъезде и пущу ему кровушку. Ну, Иголкин, понятное дело, струхнул и закрыл Голубя от греха подальше. Насильнику ещё обещал пузырь выкатить за информацию.

— Хватит чушь пороть, — недовольно бросил Таничев. — Вот так и рождаются сплетни. Иголкин — нормальный мужик, и нечего тут напраслину возводить. Арестовал — молодец. Всегда бы так. Ап-ч-хи! Чёртова аллергия. Только пивом и спасаюсь.

ГЛАВА 5

Маленькая женщина в чёрной вязаной кофточке. Белый платочек в руках. Но слёз нет. Слёзы будут потом. Сейчас — ужасный сон, не дающий вырваться эмоциям. Шок. Самые тяжёлые мгновения. Разум ещё не до конца осознал, что произошло, а мысли непроизвольно возвращаются в прошлое в поисках хоть какого-то объяснения случившемуся. А глаза видят его только живым.

И для неё он в настоящем времени. Мать.

— Юра очень тихий мальчик. Это наследственное. Отец тоже тихоня. У Юрочки целый комплекс из-за этого. Ещё в детстве травму спины получил, минимум физических нагрузок. Почти не гулял один. Всё время с нами да с братом. Музыку очень любит. Когда магнитофон на шестнадцать лет подарили — неделю не выключал. Но всё время один. Музыка и книги. Поэтому и жизнь он по-книжному воспринимает. Школу хорошо закончил, хотел в мореходку поступать, но куда с его здоровьем. В Петербург поехал, в Корабелку… Я не пойму ничего. Боже мой, так не бывает ведь. Может, это не он? О, что такое я говорю?! Юра. Смотрите, вот он. Это брат рядом. Правда, похожи?

Паша взял протянутую фотографию. Чужие люди. Для него. Он ничего не сказал. Он боялся говорить. И он не хотел говорить.

— А знаете, как он на скрипке играет? В Доме культуры сольный концерт был. Два года назад. Ему дальше надо учиться. Что он на этих кораблях забыл? А отец пускай учится, раз душа лежит. А где он сейчас?

— На Екатерининском, — еле-еле, внезапно севшим голосом выдавил из себя Паша. — В городском морге.

— Я могу его увидеть?

— Да… Наверно.

— Спасибо.

Мать смолкла и как-то бессмысленно посмотрела в окно. Паша, несмотря на необходимость важность скорейшего разговора с матерью, тоже хранил молчание, опасаясь неосторожным словом открыть дорогу материнским эмоциям. Он на секунду представил себя на месте Елены Сергеевны, но тут же отогнал от себя эту мысль. Слишком жуткую и нереальную мысль.

Наконец, решив, что молчание тоже не самый лучший способ поддержать мать, Паша осторожно спросил:

— Вы осмотрели вещи?

Елена Сергеевна, не поворачивая головы, едва заметно кивнула, будто и не расслышала вопроса.

— Что пропало?

— Пропало? Да. Всего лишь пропало…

— Вы поймите, Елена Сергеевна, это ж для розыска.

— Да. Понимаю. У Юрочки немного вещей. Из ценных — часы, подарочные.

— Марку помните?

— Да. «Ракета». С рисунком корабля на циферблате. В чёрном корпусе. Браслетик тоже чёрный, металлический. Кроссовок нет, не фирменных, обычных, бело-синих. Куртки демисезонной, с подкладкой на молнии. Тёмно-коричневой, с капюшоном. Калькулятора — тоже недорогого, «Электроники». Кассет магнитофонных много было — штук двадцать. Всё, кажется. Да, сумка пропала и джемпер серенький с узором. Пропало… Господи.

Паша бегло чиркал ручкой в блокноте, не уточняя деталей.

Паскудство какое-то. Из этой краткой беседы с матерью получалось, что никаких, даже незначительных заморочек у Юры Чернова не было и убили его из-за кучи барахла, общая стоимость которого едва перевалит за пару сотен тысяч «деревянных». Чушь! Даже в видавшем виды криминальном Питере нет ещё дураков, идущих ради такой ничтожной наживы на квалифицированное убийство. Со связыванием, с кляпом в рот.

Хотя, в принципе, какая разница? Убийство есть убийство. А они? Гондоны они…

* * *

Сергей проснулся вполне отдохнувшим. Быстро соскочив с кровати, он сделал пару приседаний, наклонов и засеменил в домашних шлепанцах к ванной. Поплескавшись под холодной водой душа, он фыркая отправился на кухню поставить чайник.

Снятая им квартира была вполне прилична, удобна и, главное, недорога. В других городах, куда он ездил в командировки, если не удавалось пристроиться в гостиницу, ему доставались трёхметровые клетки с раскладушкой и тумбочкой.

А здесь отдельная квартира почти в центре города, с уютной комнатой, длинным коридором и кухней. И никто не мешает назойливыми напоминаниями, что после одиннадцати вечера возвращаться не рекомендуется, приводить компании тем более, а пользоваться плитой и душем можно только в определённое время. Плохо, телевизора нет, но с другой стороны бывает неплохо отдохнуть от ящика.

Выпив взятого из дома кофе, Сергей вернулся в комнату и распаковал одну из коробок. Затем осторожно начал вынимать содержимое.

Это были образцы отделочных материалов из кафеля, глины и камня. Достаточно привлекательные и, как принято говорить, не уступающие мировым стандартам. Сергей разложил на полу плоские плитки, подобрав цветовую гамму по своему вкусу. Затем достал проспекты и сравнил качество фотографий с оригиналом. Разница была незначительна. Очень удачно. Не надо возить тяжеленные плитки с собой.

Это была продукция небольшой красногородской фирмы, где работал Сергей. Фирма прежде всего ориентировалась на производство, хотя и от посредничества не отказывалась. Один из толковых руководителей нашёл недорогой, принципиально новый метод изготовления отделочных материалов и даже наладил небольшое производство. Соответственно, возникла проблема сбыта, которую весьма сложно решить в стране, наводнённой зарубежной продукцией. Реклама в местных газетах — вещь бессмысленная, в крупных центрах — дорогая и, стало быть, невыгодная.

Сергей был торговым агентом или, как принято говорить на Западе, коммивояжёром. Конечно, он не отправился в Питер как к тёще на блины, а предварительно выяснил, какие фирмы и предприятия интересуются подобной продукцией.

Это был его третий вояж, первые два — в Нижний Новгород и Самару — завершились весьма успешно, и его компания получила выгодные заказы. Теперь осваивались дальние рубежи. Вполне возможно, что здесь, в Петербурге, будет несколько сложнее — рынок слишком насыщен. Но определённые перспективы имеются, благодаря невысокой цене товара.

Вместе с тем Сергей должен был заключить контракт на поставку недорогих компьютеров для последующей перепродажи в Красногорске.

Можно было сразу закупить и отправить домой. Деньги в фирме имелись, достаточно было дать факс, чтобы их перевели на счёт найденной им компании. Таким образом, командировка предстояла длительная, а поэтому удачно найденная квартира — это совсем неплохо.

Сергей минут пять посидел над разложенными образцами, несколько раз изменил сочетание красок, после чего убрал плитки назад в коробку.

Коробку же, чтобы не портила вид уютной комнаты, затолкал в громадный старинный шкаф. Туда же отправил свой рюкзак с личным имуществом.

В одной из створок шкафа торчал симпатичный ключик, Сергей повернул его и запер шкаф. Не доверяя мелким карманам своих брюк, из которых его ключи имели привычку выпадать и теряться, он огляделся в поисках более надежного места. Оставлять ключ в шкафу он не хотел, вспомнив кражу из номера в гостинице. Здесь, конечно, не гостиница, но мало ли…

Взгляд остановился на небольшом зеркале в деревянной рамочке. Сергей отодвинул зеркало и обнаружил за ним небольшое углубление, образованное дефектом стены. По сути дела, зеркало и висело здесь для того, чтобы закрыть впадину. Отлично, здесь ключик и полежит.

Спрятав ключ, Сергей побрился, надел свежую рубашку, влез в мучительные ботинки, закрыл двери и вышел на утреннюю улицу.

* * *

«Человек» ждал его в скверике, ограждённом старыми домами с туннелями сводчатых арок. Детская площадка со сломанными качелями пустовала. В жарком воздухе запах разбросанной помойки распространялся по всему дворику, забираясь в самые дальние его уголки. Жидких кустов явно не хватало для выработки кислорода.

Таничев молча протянул руку и присел рядом.

— Петрович, у меня тут неувязочка… Поможешь?

— Смотря с чем. Если ты опустил кого и влетел, то извини.

— Да ну. Мне хватило уже. Так, мелочёвка, в метро залетел по мелкому.

— Бывает.

— Да некстати сейчас. Штраф-то я заплачу. Бумагу на работу не хотелось бы.

— Брось ты. У нас социализм кончился. Теперь ты свободный господин, и никто на твоей работе не собирается тебя воспитывать. Парткомов боле нет. Ну, подумаешь, выпил много.

— Так-то оно так, но сержант, зараза, попался. А мне сейчас бумаги совсем не надо. Жалко место терять. Ты б на всякий случай, а?

— Ладно, сделаю. С дачником виделся?

— Виделся.

— Есть что?

— Сам понимаешь, душу он мне не раскрывал. Больше жалоб на жизнь. Как будто я жалобная книга.

— По делу было?

— Да. На уровне догадок. Трясётся весь. А чего трястись, коли не виноват?

— Так догадки-то о чём?

— На Марата грешит какого-то. Пустил, мол, на свою голову.

— Не заикался, где Марат сейчас?

— Не. А что вы мучаетесь? Дайте по башке или в брюхо пару раз, сразу всё вспомнит. Вон, когда я садился, покруче ребятки были. Пара рёбер — как с куста. А этот-то, дохляк, — только дунь.

— Да он пока вроде как свидетель.

— Так я тоже поначалу свидетелем шёл. Потом уж в подозреваемого превратился.

— Только потому, что тебе рёбра обломали?

— Нет, конечно. Были улики. А что сломали, так я сейчас и не жалею. Я запутался тогда. Молодой, дурной. Да и убивать не хотел. Вот… Не подкинули б мне тогда — в отказе бы стоял, тогда точно никакого помилования не дождался бы.

— А с душой и прочими наворотами?

— Тогда не до того было. Потом-то, конечно, допёр, что подлец я по жизни. Ладно, не трави прошлое…

Оба помолчали немного.

— А для себя я искупил. Не сроком, не отсидкой. На зоне парня из проруби вынул, лёд обломился, когда с работы возвращались. Камнем вниз. Я следом шёл, успел подцепить. Так что, баш на баш. Хотя… лучше б без всего этого.

Таничев прикурил.

— Что на Вишнёвке-то говорят? Про пацана?

— А что говорят? Да ничего не говорят. Как в «Борисе Годунове» — народ безмолвствует. Да сейчас и не удивишь никого «мокрухой». С ума посходили все. Поехала крыша у народа. Поехала…

ГЛАВА 6

Костик прыснул со смеху, зажав пот ладонью. У него была такая манера смеяться над собственными рассказами. А поболтать он любил, особенно на женскую тему.

— А по началу — ха — выставки, концерты, поэзия. Нравится ли вам Виктюк? Кстати, кто это? Не знаете? Ну, чёрт с ним. Я тоже не знаю. А сама всё ближе и ближе. Я, конечно, тоже сложа руки не сижу. А она мне стишки шепчет. Наверно, Виктюка этого. Ну, после шампанского всегда на поэзию тянет, по себе знаю. Ух… Когда совсем жарко от стихов стало, она давай пуговки на блузке расстёгивать, а потом… Ну, чёрт, а! Так кайф обломать! И чего она ко мне в штаны полезла?! Кино, что ли, насмотрелась эротического? Дура. Хвать рукой… а там ствол. Зараза, сполз, пока тискались и стишки читали. Как завизжит. Не ствол — она. «Мамочки, мамочки!!!» Как будто пистолет в руках никогда не держала. Ну, может, и не держала, но орать-то зачем? Пол-общаги сбежалось. «Ах, Константин, ах, Константин! Вы, наверное, не журналист, вы, наверное, бандит!» Я-то ей грузил, что журналистом работаю, по горячим точкам мотаюсь. Самое ведь интересное, что первая начала. У меня, честно говоря, и настроения не было…

— Рассказывай, — смеясь ответил Гончаров. — У тебя никогда настроения нет. Блудный сын Министерства внутренних дел.

— Не, правда, не хотел. Так, зашёл о поэзии поболтать.

— Слушай, Казанова, ну что в тебе бабы находят? Понятно, будь ты действительно бандитом, который за каждый поцелуй по полсотне баксов отстёгивает. Или Кевином Костнером.

— Любят меня за душу беззлобную и сердце чистое.

— Сказал бы я насчёт души. Духовный малый с большим пистолетом…

— Я бы попросил!

— Заметьте, господа, — поддержал Гончарова Белкин, — товарищ Казанцев чем-то напоминает Наполеона. Тот вроде тоже шпагу в такие моменты не снимал. Костик, у тебя большое будущее. Про тебя рекламу снимут, типа «Всемирная история, банк „Империал“». Казанова Великий. Я, между прочим, пистолет в сейфе оставлял, когда был холостым. Чтобы не уперли или чтоб он не пальнул в самый неподходящий момент.

— Смейтесь, жеребцы, смейтесь. Что ещё от вас ожидать можно, кроме солдафонского юмора?

— Да уж не поэзии Виктюка. Вообще-то, это режиссёр. Ты блесни в следующий раз эрудицией. Когда артистом представляться будешь.

— Ты бы, Паша, лучше вообще помалкивал. Может, тебе про командировку в Томск напомнить? Когда ты в поезде на верхней полке ухитрился. Герой, даже я так не могу. Я забыл, что ты там дамочке на уши повесил? Ах да — мол, член союза художников. Импрессионист. Еду на открытие собственной выставки. Ух, двуликий Анус!

— Кто-кто?

— Анус.

— Костик, анус не может быть двуликим. Это не лицо, это ниже. Двуликий у нас Янус.

— Без тебя разберусь.

— Ну-ну.

— Господа, вас бы кто со стороны послушал, — подал голос Белкин. — Два офицера милиции делятся опытом клейки баб. А как же кодекс чести сотрудника?

— Можно подумать, что у сотрудника между ног жезл гаишный или свисток. Или что это машина для посадки граждан в тюрьму.

— Ты не улавливаешь разницы между служебной и физиологической необходимостью.

— Глупости. Помнишь «мокруху» в общаге? Если б я тогда с соседкой убитого не перепихнулся, до сих пор бы «глухарь» висел. Со знаком качества. Ты думаешь, она мне расклад на допросе дала? Ага! Как же. А «французский насморк» я, между прочим, потом за свой счёт лечил!

— Взял бы с оперрасходов. Написал бы рапортину. Так и так, заработал гонорею на службе Отечеству. Прошу возместить расходы на лечение. Подписали бы в одни ворота.

Спор прервал вошедший Таничев. Следом плёлся Николай Филиппович, хозяин квартиры на Вишнёвке.

Все как по команде смолкли, не желая раскрывать посторонним ушам маленькие секреты оперативно-розыскной деятельности.

— Садись, — кивнул Петрович на свободный стул.

Хозяин сел.

— Слышь, мужики, мы, по-моему, с товарищем не до конца разобрались. Он нас, кажется, своей клубникой с истинного пути сбивает.

— Ах вот оно как?! — гневно-удивлённым голосом произнёс Белкин. — Он у нас, значит, двуликий Анус. Товарищ, тебя разве не предупреждали, что врать в данном кабинете опасно для жизни? Ты плакатик на двери видел?

Николай Филиппович опасливо оглянулся на двери.

— Поэтому на раздумья даётся минута. Как в «Что? Где? Когда?»

— А, а потом?

— Потом бить будем, — цинично-спокойно ответил Белкин. — А ты что хотел? Чтобы поговорили и отпустили? Спасибо, Николай Филиппович, вы нам очень помогли. Если вдруг что вспомните, обязательно позвоните. Обязательно… Нет, уважаемый, такие разговоры нынче не катят. Время не то. Потому что этого самого времени чертовски не хватает, ввиду резкого увеличения преступности и такого же резкого уменьшения процента раскрываемости. Товарищ Анус, вы, кстати, думайте, минута идёт, а я вроде рекламной паузы.

— А я читал в газетах, что сейчас в милиции не бьют…

Присутствующие переглянулись.

— Ну, правильно пишут, — вновь ответил за всех Вовчик. — Конечно, не бьют. Всех подряд. А то уж совсем бы нелепо было — приходит человек в милицию с заявой, а ему в морду… Нонсенс. Само собой, никто не собирается лупить и тех, кто чистосердечно рассказывает о своих подвигах или подвигах сограждан. Но, к сожалению, много и таких, кто предпочитает врать или недоговаривать. Тут уж никуда не денешься. Приходится по брюху. В конце концов, вся история юриспруденции говорит об эффективности этого метода. И самое обидное то, мужичок, что, может, в другой раз я б с тобой и стаканчик пропустил, и за жизнь покалякал. Может, ты в самом деле хороший мужик, в душе… Но как говорил Бумбараш: «Не в тебя я стреляю, а во вредное нашему делу донесение». Потому что не мне это надо, мужичок, и, вон, не Паше, не Петровичу… Убийца, знаешь ли, сейчас жрёт, гуляет, баб трахает… А парнишке тому едва восемнадцать стукнуло. Так-то, знаешь ли. Настроение у нас сегодня не важнецкое. В общем, всё, время вышло. Давай. По существу заданных мне вопросов могу пояснить следующее… И всё в том же духе.

Николай Филиппович начал нервно мять в руках свою кепку:

— Вы только не подумайте, что я испугался. Вас испугался. Но вот сами же говорите, что сейчас творится…

— Понимаю, дорогой, понимаю. Жизнь нынче действительно стоит не дороже баночки «Краша». И, честное слово, мне порядком надоела всякая высокая болтовня о моральном долге помогать органам правосудия, потому что даже пацан сейчас знает: лишнее слово здесь — лишний шанс получить пулю там. И все дружно молчат. Кричат только, когда их грабят или убивают. А что кричат, а? «Милиция!» — кричат. Никто ещё не кричал: «Тамбовцы-казанцы! Меня грабят, помогите!» Верно? Но ты, Филиппыч, пойми, что, была б кому-то нужда заставить тебя всё забыть, давно бы заставили. Без уговоров или денег. Плавал бы ты сейчас где-нибудь в голубых озёрах Ленинградской области с верёвкой на шее. Так что не дрейфь. Не такая ты птица, чтобы на тебя охоту устраивать. А что касается терзаний твоих, то никто здесь не собирается перед тобой протокол класть и расписываться заставлять. Как говорил товарищ Жеглов: «Ты уж скажи, а я постараюсь, чтобы тебя никто на „перо“ не посадил».

Николай Филиппович ещё раз глубоко вздохнул:

— Это из-за Марата, наверное.

— Мы догадались, что не из-за куртки и старых кроссовок.

— Я тогда случайно дома оказался. За продуктами в город приехал. Марата не было. Я в комнату заглянул к нему — вещи упакованы. Решил дождаться. Ведь не собирался съезжать-то! Часов в двенадцать он приехал. Перепуганный весь, дёрганый. Я ему: «Ты что, съезжаешь?» А он не ответил, сам спрашивает: «Коля, ты вчера случайно не приезжал?» Я: «Нет, конечно, на даче был». Он ещё больше занервничал. По квартире долго бегал, потом звонил куда-то, ругался с кем-то на своём, на кавказском.

— Почему ругался?

— Может, и не ругался, но взволнован был не в меру. А после и говорит мне: «Я уезжаю, Коля, давай рассчитаемся». Тогда-то мы и поскандалили из-за электричества…

— Это мы в прошлый раз слышали. Что-нибудь новенькое изобрази.

— Потом в комнату меня пригласил, отстегнул сто тонн сверху платы и говорит: «Запомни, Коля, я у тебя не жил, и ты меня не знаешь. Вот телефон, если кто-нибудь на днях будет меня искать, дай знать. Мне дай знать, а не им». Я ему: «Понятное дело». Всё, потом он укатил.

— На такси?

— На такси. Шепнул на прощанье, что, не дай бог, болтану где, меня из-под земли достанут. Я посидел немного дома — и на вокзал. Клиента искать нового. Вот Юру и надыбал. А на другой день на дачу вернулся.

— Ты звонил после убийства по этому телефону?

— Нет, не стал. Пошли они все подальше со своими заморочками.

— Телефон с собой?

— Нет, он на кухне, на холодильнике стоит.

Пауза. Оперы переглянулись.

— Номер, номер, спрашиваю, с собой?

— Да, да, в кошельке.

Николай Филиппович достал небольшое складное портмоне:

— Вот. Это двойка. У меня почерк такой.

— Расшифруем. Паша, пробей-ка номерок.

Гончаров принялся накручивать диск телефона.

— Ребята, мне-то что делать? — взмолился насмерть перепуганный дачник. — Он ведь догадается.

— Ну и что? Ты ему вот что скажи: я, мол, честный гражданин и не боюсь умереть от ваших бандитских лап. Шучу, дорогой. Езжай на дачу, никто тебя не тронет. Позаботимся. Нам что, лишние «глухари» нужны? Но покамест, однако, продолжим.

Белкин выдвинул один из ящиков стола и достал запечатанный полиэтиленовый пакетик с одноразовым шприцем. В связи с тем, что кабинеты следователей были буквально завалены вещдоками, которые зачастую навсегда терялись в кучах барахла, наиболее важные улики оперы предпочитали хранить у себя.

— Знакомая вещица?

— Вроде шприц.

— Сами видим, что не телефон. Чей шприц?

— Не знаю.

— Как так? Обнаружен и изъят из вашей отдельной квартиры в присутствии господ понятых. Вы, Николай Филиппович, часом не наркоман? Надо бы ваш участочек дачный проверить. Глядишь, снимем урожай дикорастущей конопли.

— Да не мой это шприц. Мне уколы последний раз пять лет назад кололи, когда желтуху подцепил. И то не дома, а в больнице.

— Так чей «баян»-то? Ну, в смысле, шприц?

— Не знаю. Может, Марат оставил? Он же спешил.

— Может. Всё может. Только не хочется мне по новой вам песни петь про дачу ложных показаний. Что за дачу можно лишиться дачи. Ничего сказал? Поэтому идите, Николай Филиппович, и снова думайте. Про дачи. И как говорят наши отечественные бандиты: «Не дай бог случится „непонятка“ — сразу начнётся разборка». Всё, уважаемый, свободен.

* * *

Младенца нашли в мусорном баке. Завёрнутого в рваную белую тряпку с розовыми полосками. Нищий, пытаясь добыть в мусоре что-нибудь съестное, наткнулся на свёрток, а развернув, выронил и убежал.

Младенец был похож на куклу. Вовчик видел как-то в супермаркете такую. С открывающимися глазами и ртом. Сто долларов.

Но это была не кукла. Когда-то живое существо, которое, едва появившись на свет, успело разве что глотнуть воздуха и крикнуть. А потом… Что было потом, может определить только экспертиза.

Белкин осторожно разорвал окровавленную тряпку. Мальчик. Длинная пуповина переплела крохотные ножки. Вовчик выпрямился и огляделся.

— Старый, давай подальше от бака отнесём. Вон, на траву, — обратился он к стоявшему рядом участковому.

— Велели не трогать, пока эксперта с медиком не будет.

— Плевать. Что ж ему, у помойки лежать?! Не мусор же.

Белкин, ухватившись за краешки тряпки, приподнял ребёнка и перенёс на траву.

— Вот суки, — вздохнул участковый. — Зачем рожать-то, если не хочешь? Аборт сделай, а если прозевала, оставь в больнице. Гробить-то на хер?

— Может, мертвый родился?

— Сомневаюсь. Зачем тогда в мусор бросать?

— Да мало ли? Хоронить сейчас дорого.

— Что за житуха?! Чернуха сплошная. Вот что показывать надо, а не «настоящую Америку». Настоящую Россию. Козлы.

К кому была обращена последняя реплика, участковый не уточнил, а Вовчик и не переспрашивал. Русский язык тем и хорош, что одним, весьма простым словом можно очень точно передать настроения и свои чувства.

— Откуда принести могли?

— Да откуда угодно. Вон, две женские общаги, с той стороны ещё одна. И домов куча.

— «Глухарь» значит. По общагам, конечно, можно пробежаться, с комендантами поболтать, а по домам как ходить? Здрасьте, это не вы там в помойку дитё выкинули? Тьфу…

Вовчик снова склонился над тельцем. Сегодняшний случай был, к сожалению, не так редок. Убийства новорождённых — весьма распространённое преступление. И, как правило, нераскрываемое.

— Дождись группу, — немного помолчав, обратился Белкин к участковому. — Я этот подъезд обойду, три окна рядом, может, видел кто-нибудь.

Что именно должен был видеть этот «кто-то», Вовчик тоже не стал уточнять. Всё и так понятно. Козлы.

ГЛАВА 7

— Ты версии начальнику РУВД будешь строить или проверяющему из Главка. А нам они без надобности. Когда будет за этим столом Марат-акробат сидеть в наручниках, вот тогда и будем умничать.

— Да не строю я версий. Так просто рассуждаю.

Казанцев недовольно скомкал испорченный бланк «усовки» — запроса в информационный центр для проверок на судимость — и метко закинул его в корзину.

— Не, писать бумаги в такую жарищу строго противопоказано. У тебя в поликлинике никакого блата нет? Справочку бы сотворить, что товарищу Казанцеву К. Н. категорически запрещено писать какие-либо бумаги — позволительна лишь роспись в ведомости на зарплату — в связи с тяжёлым состоянием здоровья. Ну, или что-нибудь в таком духе. Представляешь, поднял бы меня начальник РУВД на совещании, начал бы вставлять по поводу какого-нибудь ОПД, а я раз и справочку на стол, извиняемся, мол, не можем.

— Тогда после совещания тебе всё же пришлось бы написать одну бумажку — рапорт на увольнение. Наше министерство держится на трёх китах — на бумагах, процентах и проверяющих. И если один кит утонет, ведомство тоже рискует пойти ко дну. Чёрт, где там Белкин с мичуринцами? Время пить «Херши».

Как бы услышав вопрос Гончарова, на пороге «убойного» кабинета возник Вовчик.

— Виноват, господа. Сами знаете, наш суд — самый тягомотный суд в мире. Я уж и так, и эдак. А мне всё одно талдычат: «Вы оказывали психологическое давление на подсудимого? Он утверждает, что оказывали. А ещё он утверждает, что вы заставляли его курить наркотики и под их влиянием он дал вам обличающие себя показания». Я им: «Ясное дело, заставлял. Двое ему рот раскрывали, а я дым вдувал». Тут они давай мне вопросы наводящие задавать, один другого умнее. А не обзывал ли я товарища «козлом»? А не угрожал ли товарищу тюрьмой? Мне в конце концов надоело, я и спросил: «Граждане участники процесса, скажите толком, что вам от меня надо? Мне на задержание ехать пора». А они опять за своё: «Не было ли у вас внутреннего убеждения, что подсудимый не виновен…» Насилу вырвался. Ну что, ломанулись?

— Да, поехали. И так опаздываем.

Время близилось к шести вечера. Номер телефона, полученный от дачника, был установлен в гостинице «Северная», на другом конце города. Днём Казанцев сгонял в отель, навел справочки и узнал, что в одной из комнат второго класса, то есть с телефоном, действительно проживает парнишка по имени Марат, по фамилии Гасымов, по профессии коммерсант. Вероятно, на букву «Б».

Как пояснила всезнающая коридорная, господин Гасымов живёт один в двухместном номере, оплачивая обе койки. Раньше семи в отель не возвращается, посторонних антиобщественного поведения не приводит, в употреблении спиртного и женщин замечен не был, вежлив, морально устойчив, внешне приятен.

Приятность внешности «убойный» отдел не интересовала, но за остальное Казанцев сказал милой женщине большое милицейское «мерси», а заодно успел забить с ней стрелочку завтра вечером у Мариинского театра. Коридорная, оказывается, балет обожает. Какое совпадение. Надо же, Казанова тоже без него жить не может.

Сейчас, взяв напрокат служебный «жигуль» начальника районного розыска, пару жилетов и дубинок, господа дружно двинулись к «Северной».

Ломать голову над задержанием Марата не стали. Простота — залог успеха. В городе канун Игр доброй воли, вся милиция на ушах, чистка гостиниц — вещь обычная. Здрасьте, это мы, будьте любезны «аусвайс»[7]. Ах, нету? Хо-хо, тогда пошли. А бронежилеты с дубинками — на случай непредвиденных глупостей.

В машине, чтобы скоротать час дорожного времени, Белкин вновь принялся излагать правдивые истории из своей жизни:

— Меня постоянно по судам таскают. Чуть кто в отказ — Белкин, ну-ка, бегом сюда, давайте разбираться. А одна мамаша ворюги малолетнего, знаете, что удумала? Пришла ко мне, пока отпрыск её суда в тюрьме ждал, и давай меня трёхэтажным крыть. Такого наплела, в гопкомпании не услышишь, и всё больше с уклоном в эротику. Я, сами понимаете, ответил. Поскромнее, но ответил.

Поорали друг на друга минуту-другую и разбежались. Ну, вернее, она убежала, а я остался. Так и не понял, что ей от меня надо было. Сначала не понял. Вот ведь бестия. У неё в сумке, оказывается, магнитофон был спрятан. Она потом свои реплики стёрла и на суд запись принесла. Так и так, вот каким образом сотрудники милиции ведут себя с посторонними. А теперь представляете, что они творят с подозреваемыми? Представили? Ну, и сынок с адвокатом в ту же дудку — избил, обкурил, оказал психическое воздействие.

Я стою на трибуне, то есть перед судьей, отдуваюсь как могу. А потом говорю — дайте час и все вопросы отпадут сами собой. И мигом к себе. Не, думаю, не получится у вас честного парня Володю Белкина оклеветать. Опорочить его светлое ментовское имя. Потому что у Володи Белкина тоже в столе магнитофон имеется на всякий случай. И выключатель в дверном косяке. Как кто заходит — внимание, запись. Дубль первый, натуралистический.

Я магнитофон извлёк, в дипломат его и на суд. Как врубил мамашины цитаты про любовь на весь зал… Мамашку потом еле водой отпоили. Судья с чувством юмора мужик оказался, влепил хлопцу по максимуму. Не, я, конечно, родителей и близких понимаю, они ради того, чтобы оправдали, на всё готовы, но зачем на нас-то выезжать?! Особенно такими методами? А что, я не прав?

— Прав, Вовчик, прав. Только помолчи немного, надоел трескотнёй.

— А чего ты мне рот затыкаешь? — обиделся Белкин. — Потаскали б тебя с моё по судам, тоже слюной бы брызгал.

— Кончайте, — прервал спорящих Паша. — Как обставляться будем? Перед Маратом? Он же сразу срубит, откуда адресок узнали. Не хотелось бы дачника подставлять.

— Да пошёл он подальше. Мы из-за него целую неделю потеряли, а теперь ещё и обставляться должны, — зло ответил Белкин.

— Я согласен с коллегой, — поддакнул Казанцев. — Будем работать как обычно — проверка паспортного режима. Если что — в рог.

Машина с трудом продиралась сквозь дорожные пробки, постепенно приближаясь к заданной цели. Маячок на крыше слабо действовал на других водителей, желание побыстрее проскочить загруженные участки в большинстве своём пересиливало необходимость уважения властей.

Всё верно, власть нынче неуважаема. Вследствие этого неуважения господа сыскари слегка запаздывали. Тем не менее в начале восьмого «Жигули» остановились у торца гостиницы «Северная». Водитель остался в машине, а Паша, Вовчик и Костя кинулись к парадному входу.

Сунув в нос швейцару потрёпанные красные корочки, оперы поднялись на лифте на пятый этаж и оказались в небольшом холле, покрытом вытоптанным бордовым паласом.

Костина знакомая находилась на своём посту, за столиком, под листьями огромного декоративного кустарника. Она сразу узнала Казанцева и растянула рот в улыбке:

— Ой, Костик…

— Добрый вечер, ласточка. Что наш соколик, в гнёздышке?

— Да, сегодня рано вернулся.

— Чёрт, опоздали. Лучше б его в холле было прихватить. Ну ладно, что ж теперь… Пойдём, малышка, поможешь.

— Куда?

— Да ты не бойся. Ты, главное, постучи, и если он спросит: «Кто там?», то соври что-нибудь, типа: «Смена белья» или «Милиция». Шутка. Ну, что у тебя нет повода зайти? Да, кстати, если он откроет, пригнись, пожалуйста, мы его тихонько… Договорились? Тогда вперёд.

Проинструктировав коридорную, Костик галантно вывел её из-за стола и пропустил перед собой, указав двумя руками направление движения.

Леночка поправила чёлку, одёрнула юбку и, покачивая роскошными бедрами, направилась к нужной двери.

Казанцев переглянулся с остальными и показал большой палец.

Леночка остановилась, ещё раз посмотрела на оперов и, поймав их дружный утвердительный кивок, постучала кулачком в полировку дверей. Три секунды спустя из комнаты послышался настороженный мужской голос:

— Кто там?

— Марат Киримыч, вам счёт телефонный. За междугородние переговоры.

— Минуточку, я вроде никуда не звонил, — ответил голос, но дверной замок всё же защёлкал.

Дверь распахнулась, Леночка, чётко следуя полученным инструкциям, резко нагнулась, а ловкий Вовчик по-футбольному подпрыгнул и с криком «Проверка паспортного режима!!!» въехал головой в грудь застывшего в проёме Марата.

Грохот последовал неимоверный. Прямо как в фильме «Терминатор». Один плюс два. Вовчик загремел всеми костями, дубинками, ключами и мелочью в карманах, Марат загремел ещё сильнее. Леночка, должно быть, впервые увидела тихое милицейское задержание и, правильно рассудив, что если таким образом ребята проверяют паспортный режим, то обыск в номере может привести к полному разрушению отеля, на всякий случай ринулась к лифту.

Паша и Костик уже контролировали руки Марата Киримовича, который, правда, и не пытался оказать какого-либо ощутимого сопротивления, а лишь пускал пузыри изо рта и раздувал щеки. До вторжения ребят в его частную жизнь он принимал душ; под его халатом, кроме мокрого тела, ловкие и опытные руки сыщиков ничего не обнаружили.

Через секунду он сидел на диване, рассматривая сковывающие запястья «браслеты».

— Вольдемар, с каких это пор ты работаешь ОМОНовскими методами? Кости все целы?

— Меня разозлили. На суде. А потом мне его голос не понравился — «Кто там?» Ни фига себе, к нему из отдела по раскрытию убийств приходят, а он: «Кто там?» Нахал. Слышь, Марат Киримович, ты чего такой невоспитанный? Виктюка в детстве, наверное, не читал. Да хватит сопеть, лучше паспорт найди.

— Вы, вы из милиции?

— Ага. Из русской народной милиции. А вы откуда? Вероятно, из горячих точек? Не журналист часом?

Казанцев, не тратя времени на пустые разговоры, уже шарил по шкафам и чемоданам. Среди рубашек, брюк, носков, ботинок и прочего хлама наркотиков, боеприпасов, огнестрельного оружия, к сожалению, не попадалось. Попадались бритвенные принадлежности, пара часов (одни сломанные), упаковочка кондомов, консервный нож и календарик-открытка. Вещей, пропавших у Юры, также не наблюдалось. Собственно, на это никто и не рассчитывал. Но всё равно обидно.

Марат, наконец придя в себя, начал крутить головой, не зная, к кому обратиться за разъяснениями.

Паша, поняв его трудности, связанные с языковым барьером, приложил палец к губам и прошептал:

— Тс-с, чуть позже… Всё в порядке, всё в абсолютном порядке…

Костик уже сворачивал в рулон грязный палас, пытаясь найти под ним хоть какой-нибудь криминал. Бесполезно. Кроме неизвестно каким образом попавшей туда листовки, рекламирующей достойного кандидата в Петросовет, он ничего не выискал. Листовка же говорила о том, что палас их номера не выносился на проветривание как минимум полгода.

Поднимать матрасы на кроватях Костик не стал, рассудив, что там он в лучшем случае найдёт чью-нибудь предвыборную программу.

— Одевайся, дядя, поехали.

— Куда поехали?

— Поболтать надо…

* * *

Таничев вышел из безоконного кабинета и, зайдя в «тронную залу», устало брякнулся на диван.

Присутствующие с надеждой смотрели на него, ожидая результатов его четырехчасового затворничества с Маратом. Едкий запах «Беломора», насквозь пропитавший одежду Петровича, начал распространяться по кабинету, но никто на это не обратил внимания.

Петрович, вероятно, не надышавшись вдоволь в душегубке, достал очередную папиросину, прикурил от огромной бензиновой зажигалки и вымученно произнёс:

— Пустышка, мать его…

— Что, совсем?! — уточнил Казанцев.

— Совсем.

— А может, ему… — Костик красноречивым жестом изобразил удар кулака по цели.

— Без толку. Он и так перепуган донельзя.

— Ладно, Петрович, не томи. Что там?

— Он действительно жил на Вишнёвке.

— Понятное дело. Если б он и это отрицал, тогда б я ему точно «бумс» устроил.

— Чего ж он съехал так быстро? — поинтересовался Вовчик.

— Я ж говорю, ссыт кипятком. А ты думаешь, чего он не выступал после задержания? Да он рад-радёшенек, что вы ментами оказались, а не теми, кто его ищет.

— Ещё бы он был не рад. На нём хоть царапина есть? То-то. Будь на нашем месте СОБР или спецназ, лежал бы он сейчас где-нибудь в больнице имени Володарского.

— Да я не о том. Маратик бегает вовсе не от милиции. Он по весне фирмочку одну опустил. Товар забрал и смылся. Ликёры там, шоколад, сигареты, косметика. На приличную сумму. Фирмочка московская. В Питере он по своим землякам товар раскидал. «Бабки» не говорит где. Да и чёрт с ними, это не так важно. На Вишнёвке хату случайно нашёл. На вокзале парень какой-то предложил. Надо будет, кстати, у дачника уточнить, что там ещё за пацан. Никто про эту хату не знал. Но Марат страховался на всякий случай. Знаете, спиченки в косяки дверные вставлял, вещи запоминал, как лежат. Ну, чтобы засечь, если кто-то без его ведома зайдёт. Так вот, однажды, после очередного возвращения на свою конспиративную квартиру, он обнаружил, что в его гнёздышке кто-то побывал. Очко у товарища усиленно заиграло. Газет начитался и книжек про мафию. Решил, что его выпасли. Не, может, и на самом деле выпасли, чёрт его знает. Что делать? Срочненько валить. Бегом. Тут как раз дачник за жратвой приехал, он с ним и рассчитался. Через своего приятеля в «Северной» место нашёл. Это со своим знакомым он тогда ругался по телефону. В цене не сошлись. Потом хозяину телефончик оставил, чтоб тот перезвонил, если спрашивать будут. Ну, и всё. До сегодняшнего дня жил в «Северной».

— Что-то он легко про кидалово своё рассказал. Прямо дева Мария на исповеди.

— Это он от радости. Я ж говорю, когда вы влетели, он решил, что это бандиты, которых та фирма наняла. Вовчик, ты в следующий раз хоть объясняй гражданам.

— Я ж предупредил, что проверка паспортов. Там коридорная была, подтвердить может, если что…

— Да ладно. Так что, на радостях он мне всё выложил. Ну, конечно, не только по этому. Я там подавил его маленько.

— А шприц?

— Шприц не его. Мамой клянется. Я, конечно, клятвам его не верю, но, с другой стороны, он не похож на наркошу.

— А что за фирма? — вступил в заседание большого совета Паша.

— Контора солидная. Поэтому он так и тихарился.

— Может, он в розыске, те вполне могли в ментуру московскую заявить.

— Те в ментуру не пойдут. Сами в воровстве по уши увязли. Не в обычном, разумеется, — налоги всякие, неучтёнка. А из «крыши» своей могут «быков» нанять для розыска и наказания обманщика Марата. «Крыша» там тоже вроде солидная.

— Слушайте, значит они его и вправду выпасли! Ну, и с Юрой перепутали. Всякое бывает.

— Ну да, восемнадцатилетнего студента с южным мошенником спутали.

— Да мало ли! Может, пытали, а потом того, зарезали. На бандитские разборки очень похоже.

— Сомневаюсь. Совсем без башки, что ли? Гасить-то его зачем было? Лишний раз рисковать только. Могли бы припугнуть, ему бы хватило, молчал бы до конца жизни.

— Стойте-ка, — вдруг осенило Пашу. — А ключи? Вы врубаетесь? От хаты было только два комплекта — один у чёрного, второй у дачника. Но ведь у Марата кто-то был. Хозяин отпадает, он бы рассказал. Стало быть…

— Был ещё один комплект.

— Точно. И главное. Помните, что мать сказала? Юра любил музыку. Врубаетесь?

— Не совсем. Музыка-то тут при чём?

Паша постучал кулаком по столу, затем по лбу:

— Мы ведь совсем забыли про это. Нет, не забыли. Мы даже не думали об этом. Вы помните обстановку в квартире? Замки на дверях целы, стало быть, дверь открыли ключом. Кровь только в комнате.

— Ерунда, Юра мог сам открыть дверь.

— Не мог. Он не слышал звонка. Он слушал плейер. И плейер похищен не был потому, что разбился. Разбился, когда Юру ударили. Или завалили на диван. Тот, кто проник в квартиру, не рассчитывал, что застанет Юру. Он позвонил и, убедившись, что дома никого нет, отпер дверь.

— По-моему, ты усложняешь.

— А стали бы нормальные бандиты забирать кроссовки и часы? То-то и оно. А эти подмели всё, что хоть какую-то ценность имело.

— Да перестань ты. Вон, «мокруху» на Тихом бульваре помнишь? Явная «заказуха», а под грабеж обставленная. Тоже часики, кроссовки, даже водку забрали.

— Короче, — прервал спорящих Таничев. — Пишите рапорты, что Марат сопротивление оказал и отправлен на пятнадцать суток за неповиновение, а за две недели, глядишь, ещё что появится. Сейчас отпускать его нельзя. Я его клятвам не очень-то доверяю.

— Боюсь, в суде не проскочит, — заикнулся Гончаров. — Он вроде не сопротивлялся.

— Ты что, первый день в ментуре? Не стройте из себя чистоплюя, граф. Он вас же мудаком обозвал. Половина гостиницы слышала, — не выдержал Вовчик.

— Леночка точно слышала, — подтвердил Костик, — и даю гарантию, что она, как возмущённая гражданка, даже подпишется под этим. Правда, мне придётся ещё разок в отель слетать.

— Во, лишь бы повод найти. Бабник.

— Попрошу без оскорблений. Я, между прочим, ради святого дела. Человека наказать за сопротивление. Ишь, взяли манеру ментов не уважать.

— Однако уже два ночи. Мы по домам планируем? — спросил Белкин, взглянув на часы.

— На чём? Лично я остаюсь. Что я, пешком через весь город пойду? Вон, стулья составлю и перекантуюсь.

— Тогда бывайте. У меня и так с женой сплошные очаги напряжённости из-за этой работы. До завтра, вернее, до сегодня.

Белкин накинул лёгкую куртку, висевшую на спинке его стула, и вышел из помещения вытрезвителя в тёплую питерскую ночь.

— Я тоже остаюсь, — вздохнул Казанцев, — на диване лягу.

— Диван мой, — напомнил Таничев.

— Что ты жмёшься?

— Я старый человек и тоже, между прочим, домой не собираюсь.

— Так раздвинем, не развалится. Как-нибудь уместимся.

— А Марат?

— Да пускай сидит в тёмной. Наручниками к трубе водопроводной прикуём. Не хуже «Северной». Не фиг было ликёры тырить. А ты что, его с собой положить хочешь?

— Ладно. — Петрович поднялся и начал раздвигать диван.

Данный предмет мебели он собрал, работая ещё в отделении, из разных запчастей, найденных где только можно, вплоть до мусорных свалок.

Красотой и изысканностью форм диванчик не отличался, как не отличался и прочностью. Однако путь в кузове грузовика от отделения до вытрезвителя он выдержал с честью, не развалившись во время движения и погрузки. Таничев особенно гордился этим фактом.

Мало того, проводивший инвентаризацию завхоз РУВД приклеил на диван бирку с номером, а стало быть, сей антиквариат был поставлен на баланс в бухгалтерию. В ведомости он значился как «диван старинный, без обивки». Петрович только осваивал данное ремесло, и пока что полосатый матрас и сиденье просто прикрывали драповым пледом, изъятым с какого-то обыска.

Петрович бережно отодвинул своё произведение от стенки и начал снимать спинку. В этот момент боковины, державшиеся на гвоздях, раздвинулись, и сиденье рухнуло на пол, по пути придавив ноги Петровича.

— А, мать твою! Рухлядь старая! Ну что за блядство! Это называется элитное подразделение по раскрытию убийств. Хуже помойки…

— Это вы, герцог, напрасно. На нас в министерстве сделаны большие ставки.

— При чём здесь ставки? При чём здесь министерство или Главк? Я про диван говорю. Дрыхнуть-то на чём будем, господа офицеры?

ГЛАВА 8

— Алло, я по поводу ребёнка. Да, новорождённого. В канцелярии сказали, что вскрытие вы производили.

— Да, верно. Но пока результатов нет. Причина смерти — асфиксия, но характер её я описать не могу. Либо механическая прижизненная, либо внутриутробная. Надо ждать гистологии.

— А сколько ждать?

— Где-то с месяц.

— Ото. А пораньше нельзя? Нам бы определиться надо.

— Я понимаю. Но вы тоже поймите, очень много смертей.

— Да, я знаю. Но, может, всё-таки…

— Хорошо, позвоните через две недели.

— Спасибо.

Белкин положил трубку. Телефон тут же затрещал.

— Слушаю.

— Вытрезвитель?

— Вытрезвитель, — обречённо ответил Вовчик.

— Ребята, я вчера влетел. Случайно, честное слово. На презентации перегрузился. Чуть-чуть. Не хотелось бы, чтоб в фирме узнали. С кем бы поговорить? Ну, чтоб без бумажек всяких?

— Да никаких проблем. Берёте пузырь коньяка, подходите к начальнику, говорите, что вы от Марата Киримовича, и протокол вам подарят на память. Повесите в своём офисе.

— Ясно. А кто такой Марат Киримович?

— Это я. Меня тут все знают, так что без проблем.

— Спасибо большое. Такое дело, выпил…

— Да ладно.

Белкин повесил трубку. Достали пьяницы. Но автоответчика нет, поэтому приходится отвлекаться на алкогольные темы.

Белкин сидел в кабинете один. Петрович решил до обеда покемарить дома, ввиду неудобной ночи, проведённой на диване с Казанцевым.

Сам Казанцев вместе с Гончаровым доказывали сейчас в суде необходимость изоляции Марата Киримовича от общества сроком на две недели и один день. Учитывая, что судила сегодня молодая судья женского пола и очаровательной внешности, можно было не сомневаться, что Казанцев доведёт начатое дело до конца. В плане Марата, конечно.

Белкин открыл единственный сейф, ключ от которого был спрятан в условленном месте, достал старое ОПД и принялся ломать голову, какие ещё бумаги можно было бы натолкать в него, потому что грядущая министерская проверка наверняка коснётся и их «убойной» группы.

Ломать голову над тем, как бы раскрыть убийство, Вовчик не собирался. Потому что дельце было из разряда нераскрываемых. Абсолютно нераскрываемых. К сожалению, нераскрываемых. Но проверку надо встретить во всеоружии. И быть готовым к приятным неожиданностям, возникающим при проведении таких проверок. Иначе можно получить по голове от ближнего и дальнего начальства. Не за то, что не раскрыл, а за то, что странички не подшиты.

Но прежде всего — сроки. Дело должно быть заведено в срок, о чём оперы в пылу борьбы забывали и расплачивались за свою забывчивость в ходе проверок.

Проверки же сами по себе не возникали, они приезжали, когда наверху происходило перераспределение портфелей. А перераспределение портфелей, зараза, почему-то случалось именно в тот момент, когда у Вовчика не были подшиты дела, не пронумерованы странички и нарушены все сроки. Поэтому, следуя в обратном направлении, можно сделать вывод, что, будь сроки и странички в порядке, не будет проверок, а не будет проверок, не будет и портфелей. Всё дело в страничках. Значит, иголку в руки и вперёд.

* * *

Сергей остановился на площадке в поисках ключа. Автоматическое похлопывание по карманам. Ага, вот он. Открыл двери, вошёл в темноту прохладной прихожей, зажёг бра, скинул уже разносившиеся туфли и посмотрелся в висевшее в коридоре зеркало. Ничего видок. Срочно в душ. Жарища, как в Африке. Но это лучше, чем питерские дожди. Мать узнает, не поверит, что на севере можно так загореть.

Сергей прошёл в комнату, стягивая на ходу галстук, и там упал на диван, минуту-другую решив посидеть и перевести дух.

Пока всё идёт отлично. Как у компании «Хопер», рекламу которой крутят без перерыва по радио. Красногорскую керамику удалось довольно быстро пристроить, благодаря дешёвым ценам. Да ещё и не в одно место. Поэтому можно рассчитывать на премию и дальнейшее сотрудничество.

С компьютерами поначалу было сложнее, ввиду огромного количества фирм и компаний, торгующих этим товаром. При таком выборе можно было поискать партнера ненадежней и подешевле. Но сейчас всё позади. Договор на столе. Из Красногорска вот-вот должны перевести деньги на счёт питерской фирмы. Осталось дождаться их прибытия, проследить за отправкой компьютеров и с чувством выполненного долга возвращаться домой.

Сергей достал из брюк бумажник, пересчитал оставшиеся деньги и бросил его рядом с собой. Сумма позволяла ему немного расслабиться для собственного удовольствия. Как минимум неделю он проведёт в вынужденном безделье, ожидая безналичного перевода. А в Питере есть где потратить денежки. Завтра, к примеру, стоит завернуть в ночной клуб. Потом прогуляться на катере в Петергоф, отдать дань царским архитекторам. Отметиться, как говорится.

Потом… А, чего загадывать! Это не Красногорск с двумя кинотеатрами и одной шашлычной-рестораном, постоянно занятой из-за проведения всяких мероприятий — начиная от свадеб и заканчивая поминками.

Сергей покрутил плечами, бодро поднялся и подошёл к столу ещё раз взглянуть на контракт. Контракт был в нескольких экземплярах, вернее, с него было снято несколько ксерокопий.

Стоп. Основной лист лежал вчера сверху, над копиями. Ну да. Вечером он аккуратно сложил документацию и скрепил канцелярской скрепкой. А сейчас наверху копия. Странно. Хотя, может, он забыл что-то?

Сергей несколько секунд постоял у стола, рассматривая документы. Вот спецификация, она точно лежала под основным текстом. А сейчас? Вообще Бог знает где. Факс на перевод денег тоже в другом месте.

Он повернул голову и окинул взглядом комнату. Всё вроде бы в порядке. А, ладно. Это от жары, наверное. Какая разница? Бумаги целы, вещи тоже. Стало быть, сам переложил утром. Да и кто сюда мог прийти? Хозяйка за городом, на даче. Значит, сам.

Сергей бросил на стол документы, достал из тумбочки полотенце и отправился в душ.

* * *

— Нет, мистер, зря мы всё-таки не подкинули тебе «фиников». Плохой ты мужик. Гниловатый.

— Да я забыл просто. Правда. Попробуй всё упомни.

— Чего-чего? Ты что, управляющий «Асторией»? Забыл! Скажи лучше, сдрейфил. Значит так, склерозник, слушай внимательно. Предыдущий разговор был последним, когда ты мог что-то там забыть. Если и сейчас начнутся перебои с памятью, то отправишься исправлять её в санаторий. Куда-нибудь в Обухове. Статью вместе придумаем. Будешь там койки сдавать приезжим. Согласен? Очень быстренько могу устроить. Не веришь?

— Вы всё можете.

— Можем. Не всё, но это можем. Так что не искушай судьбу.

Паша ногой подвинул кухонную табуретку и уселся поудобнее.

— Давай, мистер квартирный бизнесмен. И с подробностями. Базар между нами, если дрейфишь.

Николай Филиппович посмотрел на пустую стену своей девятиметровой кухни.

— Они в мае, кажется, останавливались.

— Опять кажется?

— Ну да, в мае. Я, собственно, тогда постоянно на даче не жил. Одну комнату только сдавал. Объявления повесил. Вот они и пожаловали. Два парня лет по двадцать.

— Что значит два парня? А имена, фамилии?

— Честно не знаю. Одного, кажется, Витей звали, с которым я договаривался. Ага, Витей. Второго… Не, не помню. Да они и немного жили. Всего неделю.

— Что ж так?

— Откуда мне знать?! Захотели — съехали. Правда, на месяц договаривались целый. Мне снова клиентов пришлось искать. Вот Марат после них и въехал.

— Что ж ты, мистер, про них сразу не сказал?

— Говорю ж, забыл…

— Я так чувствую, в следующий мой визит ты ещё кого-нибудь вспомнишь. Какого-нибудь дядю Васю с Украины.

— Больше никого не было. А потом, они ж в мае жили, а парня сейчас убили. Они-то тут при чём?

— Твое дело вспомнить про них, а при чём они или нет, мы судить будем. Знаешь, дядя, кого ты мне напоминаешь? Быка, которого ведут на бойню, но который думает лишь об одном — почему сегодня он не получил свою порцию сена. Так вот, ты сейчас думаешь, поскорей бы тебя оставили в покое и не мешали возиться на участке со своей клубникой. А поэтому, чем меньше ты скажешь, тем меньше нежелательных последствий и тем быстрее ты поедешь на дачу. А так брякнешь что-нибудь невпопад и раскаивайся потом.

Потому что страшно. Верно, сейчас страшно. Я могу тебя понять. И других понимаю. Тех, кто помалкивает. Но не забудь, дядя, что твой страх порождает безнаказанность других, а безнаказанность порождает беспредел. Который по тебе же завтра и ударит. Всё в этом мире связано тонкой ниточкой. И ничего не возникает на пустом месте.

— Да, я понимаю.

— Ни хрена ты не понимаешь. Ты бык, дядя, бык, которого рано или поздно поведут на бойню. Чей это шприц? Их?

— Да, наверно. Я как-то прихожу, а по всей квартире вонища — ацетоном пахнет. На кухне бардак, варево в банке. Я понял тогда — наркоманы. Шприцы валялись. Ну, возбухнул, конечно, что я, для этого им квартиру сдавал? Чтоб меня милиция накрыла? Они — ладно, ладно, больше не будем. Я им сказал — ещё раз замечу, из квартиры вон. А через два дня они сами отвалили. Мне и легче, мало ли что у этих оболтусов на уме?

— Но деньги-то хоть заплатили?

Николай Филиппович незаметно поморщился:

— Не всё. Да ладно, хоть что-то. А с ними связываться — себе дороже.

— Чтобы не было себе дороже, нечего пускать всех подряд. Желание получить хоть маленькую халяву оборачивается большими проблемами. Мать твою, я скоро Шекспиром стану. Сплошные цитаты. Что ещё про них знаешь? Разговоры, имена?

— Я их видел однажды в городе. Вернее, одного из них.

— Где?

— На Московском вокзале. Случайно. Мне в садоводство с Московского ехать на электричке. Вот там, под табло, возле ангара, ну, где памятник Петру, там его и видел. Он не один был. С компанией.

— Это тоже в мае было?

— Нет, позже, когда они уже съехали. В июле где-то.

— А к тебе они тоже с Московского приехали?

— Да, сказали оттуда. Я только там объявления и вешал.

— Как выглядели, помнишь?

— Витька этот — с вас ростом, худощавый, лицо в прыщах.

— Светлый, тёмный?

— Тёмный вроде бы, У него прическа необычная — на висках и затылке выбрито.

— Так, одежда?

— Не помню. Чёрная куртка. Или коричневая.

— Н-да. Хорошо, давай про второго.

— Повыше будет. Лысый.

— Как лысый? Совсем лысый?

— Да, совсем. Короче, чем в армии. Тоже худой, хотя сильный. Вон, гвоздь видите? Я его вместо крючка для сумок вбил. Так парень как-то зацепился за него, разозлился, одним рывком вырвал.

— Интересно. А этот во что одет был?

— Насчёт куртки ничего сказать не могу, футболку только помню. Чёрная, с рожей какой-то спереди. Скелет, кажется.

— В комнату заходил к ним?

— Нет, ни разу.

— Николай Филиппович!

— Ну, заходил. Разок.

— Ну и что было в комнате?

— Да ничего. Они ж переночуют и отваливают. Даже крова и не заправляли. Как скоты.

— Ладненько. Записывать это пока не будем, бог с вами. Нo имейте в виду, если опять вы что-нибудь забыли, то…

Паша постучал пальцем по кухонному столу. Жест был убедителен и дополнительных комментариев не требовал. Встав с табуретки, Гончаров ногой задвинул её под стол и по узкому коридору направился к двери.

— Да, вот ещё… — как бы вспомнив, вдогонку произнёс Николай Филиппович. Паша обернулся.

— Я вспомнил, как его звали. Кличку вспомнил «Череп». И ещё…

— Ну?

— Когда мы поругались, здесь, на кухне, он вытаскивал из кармана нож. Такой необычный, как веер раскладывается. С красной ручкой.

ГЛАВА 9

Мужик поднял взлохмаченную, месяца два нечёсаную голову и тупо заглянул в исписанный лист протокола.

— Читай, — Казанцев бросил на бланк ручку. — Что не понравится, скажешь.

Мужик трясущимися пальцами поставил подпись-закорючку, даже не взглянув на текст.

— Всё равно ни фига я не помню. Пишите как надо. Дай закурить лучше.

Костик бросил на стол пачку сигарет.

— Помнишь ты всё, родной, помнишь. А на плохую память теперь поздно списывать. Ты мне так объясни, без бумаг. Зачем?

Мужик поежился.

— Не знаю. По пьяни.

— Это слабый аргумент. Было уже.

— А что теперь-то? Пишите как надо.

— Да напишем, напишем. Я тебя понять не могу. Вроде не «баклан», вроде не блатной. Пьяница тихий. Да и повода не было. Что ж тогда?

— Просто так, значит…

Костик больше не стал терзать мужика бесполезными вопросами. От его вопросов человек не оживёт. Ни тот, ни этот. Они оба уже мертвы.

Он молча кивнул сидящему на дверь и поднялся со стула.

— Пошли.

Мужик потер руками покрасневшие после недельного запоя глаза и заковылял из кабинета в камеру. Казанцев, сдав его дежурному местного отделения, вернулся собрать разбросанные по столу бумаги.

На баланс группы можно было записать раскрытую «мокруху». Хотя какой там к чертям кошачьим баланс… Только для цифр на оперативном совещании. Стрёмно, жизнь, оказывается, может измеряться процентами. Минуточку, минуточку, просим не путать — не жизнь, а раскрываемость убийств. Это разные вещи.

Так-то, конечно, так, да только тому дядьке, что лежит сейчас в подъезде, по большому счёту уже всё равно, какой там процент раскрываемости. Он бы сейчас предпочел сидеть в своей квартире живым-здоровым и попивать пивко. Ну, или «Херши-колу». Без всяких процентов.

Костик скрепил листы и отнёс дежурному для передачи следователю прокуратуры, который вместе с экспертом всё ещё осматривал место происшествия.

Два часа назад задержанный мужик вышел на лестницу своего дома из загаженной квартиры взглянуть на мир божий после недельного «штопора». На свою беду в этот самый момент в подъезде находился сосед, ремонтировавший почтовый ящик. Дальше и объяснять не стоит. Слово за слово, что-то там кому-то не понравилось, сейчас уже не выяснишь. В итоге ныне арестованный, но живой, оглушил свободного, но мертвого, а когда тот упал, опустил на его голову тридцатикилограммовый вентиль, валявшийся у входа в подвал.

Задержан он был на месте преступления соседями, сопротивления не оказывал и просьб выпустить его не высказывал.

Раскрывать в этой истории было нечего. «Бытовуха». Убийство без причин. Просто так.

Ароматный запах шавермы — арабского сэндвича — защекотал ноздри. Белкин не успел пообедать, организм требовал удовлетворения.

Вовчик открыл кошелёк, оглянулся на киоск, разглядел цену и со вздохом сунул бумажник обратно в куртку. Денег хватало на тощий бутерброд с каменным сыром в привокзальном буфете. Ладно, говорят, голодание полезно. Петрович в таких случаях закусывает «беломорным» дымом. Белкин не курил, боясь испортить дыхалку, без которой на футбольном поле делать нечего.

Он потолкался среди пассажиров, сходил посмотреть на публику возле табло, послушал болтовню и, ничего полезного не высмотрев и не выслушав, направился в пикет милиции, чтобы переговорить с местными вокзальными операми.

С Московским вокзалом у Вовчика были связаны неприятные воспоминания. Примерно год назад, ещё работая в территориальном отделении, он со своими операми задерживал здесь одного товарища, совершившего разбойное нападение на квартиру и сматывавшего удочки из города на поезде. Товарищ был «гастролёром», его фотографии у ребят не было, поэтому они ориентировались по приметам, полученным от потерпевшей.

Одной из примет, если это можно назвать приметой, было обилие чемоданов и коробок с ворованным шмотьём и аппаратурой. Но товарищ оказался не дурак или заподозрил какой-то подвох. Он не потащил сам чемоданы на платформу. Он попросил сделать это двух дурочек, которых подклеил в вокзальном ресторанчике. А когда поезд тронулся, на ходу заскочил в вагон.

Оперы, прозевав товарища, бегали по платформе в полной растерянности, не зная, что делать. Все, кроме Белкина, который, заметив прыгнувшего дядьку, сразу врубился в произошедшее и тоже успел заскочить на подножку уходящего поезда.

В вагоне, с помощью пистолета, матюгов и пассажиров, он скрутил грабителя, пристегнув его «браслетами» к опоре купейного столика.

Всё вроде ничего, но поезд, зараза, оказался дальнего следования. Первая остановка ожидалась только через четыре часа. Таким образом, в Питер Вовчик вернулся только утром следующего дня. Примчавшись домой, он застал пустую квартиру. И так у него с Татьяной было не гладко, а тут… не прийти домой в её день рождения, к которому оба так готовились. Они рассчитывали хоть на этот день позабыть о своих неурядицах. А Вовчик не пришёл. И не позвонил.

Потом он, конечно, объяснил, но это потом. Оправдания — это всего лишь оправдания. Они очень бледно звучат. Поэтому, знаешь, Вовчик, погорячились мы с женитьбой. Давай-ка лучше разбежимся. Вовчик тяжело переживал случившийся факт, потому что женился на Татьяне всё-таки по любви и терять её не хотел. А выход был один — либо ментура, либо она.

Вовчику всё же удалось в очередной раз найти компромиссное решение; Татьяна вернулась, но холодок внутри остался, и до сегодняшнего дня семейное счастье Белкина держалось на тоненькой ниточке.

Татьяне, как, впрочем, любой другой нормальной женщине, хотелось максимального внимания, спокойной жизни и неиспорченных нервов. А какое от Вовчика внимание, если по три дня его не бывает дома и неизвестно, где он и с кем? Незнание вызывает подозрения, подозрения порождают неприязнь.

Казанцев, не обременённый семейной жизнью, постоянно подтрунивал над Белкиным, чем злил беднягу Вовчика. Для Вовчика вообще женская тема была болезненной.

Не признавая никаких авторитетов среди мужиков, он полностью терялся при общении с женщинами, прятал глаза, бормоча полнейшую чепуху и бред. Познакомиться с девушкой было для него неразрешимой проблемой, и случайное появление Татьяны в своей жизни он воспринял как подарок судьбы.

Где-то в душе он завидовал Казанцеву, так легко чувствовавшему себя в обществе любой женщины. Поэтому, когда возникала необходимость поболтать с какой-нибудь дамочкой по служебным делам, Белкин просил это сделать Казанову, которому до фени было кого допрашивать — гостиничную проститутку или английскую королеву. Костик мог выжать из дамочки всё, что нужно, Белкин же — нет.

На этой почве он даже сошёлся с одним бандитским авторитетом, который также получил от матушки-природы чересчур большую порцию застенчивости перед женским полом. Правда, тому было проще — для него находили женщин подчинённые и доставляли в готовом к употреблению виде, если так можно выразиться. Но душа есть душа, и, как у О. Генри, Белкин с бандитом имели родственные души.

Болтовню Казанцева о любовных похождениях он слушать не любил и старался либо перевести разговор на другую тему, либо просто уходил из кабинета.

Погружённый в грустные воспоминания, он дошёл до трёхэтажного здания вокзального отделения.

На вокзал его попросил съездить Гончаров, который дрых после дежурства дома. «Время, Вовчик, упустим, сгоняй, а?»

Один из вокзальных оперов оказался на месте. Выслушав Белкина, он достал толстый журнал и открыл в нужном месте.

— Череп? Знаем этого плешивого. Крутится на вокзале. Правда, сейчас пропал куда-то. Погоди-ка.

Опер вытащил из кармана портативную рацию и назвал позывные.

— Серега, Черепа знаешь? Когда он тут светился?

— Недели две назад. Сейчас не видно.

— Понял.

Белкин кивнул на рацию:

— Далеко берёт?

— Не очень, дома мешают. В поле — километров на десять хватило бы. Это спонсорские. Что там Череп сотворил?

— Может, и ничего, проверяем просто. А здесь он чем промышляет? На вокзале?

— Да всем подряд — кражи багажа, кидалово валютой. Педикам старым пацанов поставляет.

— Судим?

— Да, был у него влёт. С травкой прихватили. Условно получил.

— На игле?

— Возможно. Да они все тут — на игле или на «дуре».

— Он один бомбит?

— Почему? Приятели есть. Он хитрый — крадут-то малолетки, а он их в кулаке держит.

— Витя какой-то у него есть. С бритыми висками. Не слышал?

— Не помню. Надо поспрашивать. Он малолетка?

— Чёрт его знает. Вроде ровесник.

— Череп, вообще-то, только с пацанами крутится.

— Он питерский?

— Да, местный. Адрес прописки есть — в центральном районе, только там он никогда не жил. Там мать у него, пьяница.

— А он где?

— Сложно сказать. Но где-то в городе дохнет. Может, у бабы какой.

— Человека может завалить?

— Я не спрашивал. Как-то повода не было. Но вообще, борзой.

— Данные его есть?

— Переписывай.

Вовчик чиркнул в блокноте сведения из гроссбуха опера.

— С кем из пацанов покалякать стоит? Кто самый болтливый?

— Колобов треплив, «Колобок» кличка, Вадик Антонов, «Лизун», только их отловить сложно. Беспризорники. Ночуют в отстойниках или в подвалах в центре.

— А на вокзале?

— Попробуй. Под вечер они часто появляются. Дедушкам задницы ставят.

— По сколько им?

— Лет по двенадцать. Но кручёные, жизнь уже знают.

— Старый, если хапнете случайно, брякнешь?

— Без проблем. Правда, Игры доброй воли на носу, рейды сплошные, они пока тихарятся.

— Понятно. Вот наш телефон. Меня или Гончарова спросишь.

— Ладушки.

Вовчик переписал данные пацанов, поговорил ещё немного о Черепе и, простившись, вышел из отделения.

На вокзале он ещё немного покрутился в толпе, купил на всю наличность бутылку «Пепси» и поехал в свой район.

Казанцев уже вернулся из отделения. Дожидаться окончания осмотра места происшествия он не стал, решив заняться более серьёзными делами, как-то: обед и назначение свиданий. Когда Белкин зашёл в кабинет, Костик во весь голос рассказывал какую-то байку Таничеву и мичуринцам.

— Ну, дурни, а? Устроили потеху. Заметьте, господа, если я расскажу эту хохму гражданскому человеку, меня назовут лжецом и пошлют куда подальше. Но вы мне поверите ввиду службы в системе внутренних дел.

Короче говоря, я в дежурку ихнюю зашёл материал отдать, а там заявочка проходит — неизвестный кавказской национальности по дереву пытается проникнуть в квартиру. Машины, как водится, в дежурке не оказалось. Местный опер с участковым руки в ноги — и бегом. Оба по гражданке одеты. Оперу форма и не полагается, а второй замаскироваться решил. Замаскировался, ха-ха!

Через десять минут новая заявка — перестрелка возле дома. Ёлы-палы!

Тут уже все рванули, кто в отделении был. Даже я. Охрана подъехала. И что оказалось? Оказывается, команда оперов с другого района приехала делать обыск в наш район у какого-то бандита. Прибыли втроём — двое пошли в «адрес», а третьего — грузина по национальности, новенького, так сказать, ещё необстрелянного — поставили под окно. Ну, правильно, чтобы бандит не принялся в форточку криминал сбрасывать или всякие улики. Я, честно говоря, не знаю, что они там у него искали.

Вот этот кавказец стоял-стоял, скучал-скучал, а потом решил поучиться, как обыск проводить. А тут как раз дерево под окном. Обыск на втором этаже. Грузин, являясь сыном гор и будучи ловким и смелым, моментально вскарабкался на берёзу и начал высматривать в окне своих коллег.

Додумался, а?!

Тут какая-то сознательная бабуля его засекла, быстренько «02» набрала и обрадовала — чёрный товарищ лезет в форточку.

Дальше получилось так. Наши, завидев грузина на берёзе, решили: «Ага, сейчас мы ворюгу с поличным хапнем». Стволы повытаскивали и бегут к берёзе.

Тот на дереве, увидев бегущих к нему хлопцев с пистолетами, думает: «Тех двоих в квартире бандиты уже завалили, теперь моя очередь. Мама!» Прыг с берёзы и ходу.

Ну, наши, видя такое дело, поняли, что невиновный человек в «пятнашки» играть не станет, а поэтому на всякий случай стоит открыть огонь. Дали по залпу вверх, для предупреждения. По инструкции.

Опер-грузин глаз на затылке не имел и, следовательно, решил, что по нему палят. Он, не долго думая, сиганул в кусты и открыл ответный огонь, только на поражение. Наши тоже залегли. Страшно, когда пули свистят. Граждане, что по улице шли, мигом разбежались кто куда. Догадались — бандитская разборка, надо валить. Кто-то тоже залег. Правильно, кстати. Пуля — дура.

А эти голуби знай на гашетку жмут. Поливали, пока патроны не кончились. Потом сошлись врукопашную.

Итак, господа, мораль вышерассказанной истории? А мораль такова: огневая подготовка у сотрудников находится на крайне низком уровне, и теперь РУВД придётся оплачивать ремонт домов, в которых эти ухари повыбивали стекла. Слава Богу, жильцов не зацепили.

Белкин бросил за диван пустую бутылку из-под «Пепси»:

— Классно рассказываешь. Но надо решить два вопроса: первый — кто мне одолжит тонн пять до получки, и второй — кто поедет на Московский вокзал ловить Черепа и его черепков.

— А что, местные не могут? — уточнил мичуринец Лёша.

— Местным это не очень-то надо, у них своих заморочек по горло, а на случай рассчитывать не приходится. Когда там они их прихватят? К Дню милиции, если не к Новому году. Сами поедем. Я Гончару позвоню, хватит харю давить, пока другие воюют. Дай-ка мне, Петрович, телефонную книжку…

ГЛАВА 10

Лизун получил свою кличку не из-за фамилии, а потому, что чем-то напоминал одного из героев американского мультсериала «Охотники за привидениями». Но несмотря на округлое лицо и полную фигуру, чувствовалось, что живёт он впроголодь.

Одежда, состоящая из грязных шаровар, хлопчатой футболки-рубашки с дырами на спине и резиновых кед, делала его похожим на другого героя уже отечественного фильма «Республика „Шкид“».

Белкин срисовал Лизуна в самый неподходящий для последнего момент. Интеллигентного вида пожилой дядечка, подойдя к стайке пацанов, опасливо озираясь, шепнул на ухо одному несколько слов и быстро пошёл по направлению к стеклянным дверям метро.

Пацан пошарил по карманам, достал несколько мятых купюр, пересчитал и спрятал обратно в глубины своего «костюма». Затем, отвесив затрещину самому младшему в бригаде, снова сунул руки в карманы и неторопливо направился к станции метро. Белкин обогнал пацана, на ходу указав на него Паше, гулявшему возле вокзальных ларьков.

В метро пацан проскочил на эскалатор без жетона, ткнув пальцами в щель стойки контроля. Белкин тоже проскочил без жетона, потому что показал контролеру «ксиву». Дядечка ждал Лизуна в переходе, возле лотка с газетами. Лизун, должно быть, уже не в первый раз общался с дядечкой. Тот шепнул на ухо пацану ещё несколько слов, после чего быстро покатил к платформе. Лизун подождал немного и направился следом.

Гончаров тормознул дядечку, Вовчик — Лизуна. Собственно, на тот момент он и не подозревал, что перед ним Лизун. Просто пацан очень резко среагировал на имя Вадим.

— Я-я-я…

Дядечка же отреагировал не просто резко, а резво:

— В чём дело? Граждане, помогите! Я инвалид! Какая милиция?! А-а!!! Руки! Руки уберите!

— Я тебе, ветеран, сейчас кое-что другое уберу. Без возврата на место, — шепнул Паша, оттаскивая дядечку подальше от края платформы и выходя на оперативный простор.

Дядечка не хотел на простор, мечтая уехать на ближайшем поезде, но молодость взяла верх над опытом. Тем более что на помощь молодости подоспели дополнительные силы в лице постового милиционера из службы метро.

— Старый, давай этого пердуна в пикет.

— Как вы cмeeтe? Что это такое?! — снова завозмущался толстяк.

— Дядя, не зли лучше. На «финик» нарвешься…

Лизун с Белкиным уже сидели в пикете. Гончаров втолкнул продолжавшего орать и плеваться «ветерана» в двери и, пока тот искал точку опоры в тесном помещении пикета, зло спросил:

— Что, уважаемый, мальчиков любишь?

«Уважаемый», приземлившись на фаянсовую урну, начал хвататься за сердце.

— Вот тут твое место, помойка, — констатировал Паша. — Что, с сердечком нелады? Меньше за пацанами бегать надо.

Вовчик кивнул Лизуну в сторону сидящего на урне:

— Дяденьку знаем?

— Не…

— Ага, он у тебя спрашивал, как проехать на Балтийский вокзал. Сначала возле табло, а потом возле газет.

Дядечка начал протестовать, попытался подняться с неудобного «кресла», но был водворен на место твердой рукой Гончарова.

— Сидеть, задница!

— Ну, так что, знаешь этого? — вновь спросил Вовчик.

— Знаю… Вы уж, Леонид Семёныч, не обижайтесь, но в прошлый раз из-за денежек запутка…

— Бред, бред…

— А ну-ка, бредень, документы наружу. Сверим информацию.

Дядечка зло сунул руку в карман серого, выцветшего пиджака и, достав именной проездной билет, бросил его на пол, прошептав себе под нос:

— Сука…

— Не выражаться, здесь дети, — ласковым голоском напомнил Белкин и обратился к постовому: — Старый, вызови местных, пускай этого жука навозного заберут, проверят на свои «глухари» по развратным.

Паша поднял с пола брошенный проездной.

— Ишь ты, а Леонид Семёнович действительно ветеран, имеет льготный проезд.

Дядечка молчал.

— Вадик, давно этот деятель на вокзале кантуется?

— Ха! Регулярно.

Пацан, невзирая на малолетний возраст, был смекалист и остроумен.

Минут через пять в пикет зашли двое постовых и опер с вокзального отделения, но другой, не тот, с которым накануне беседовал Вовчик. Опер сразу узнал сидящего на урне дядечку.

— А, с прибытием, гражданин Купорос… Опять с пацанами шалил, старый развратник? Хорошо сидишь, кстати. Удобно? Давайте его к нам, мужики. Я попозже подойду, займусь половым воспитанием. Слышь, Купорос, готовься арии петь. Ба, Лизун, и ты тут? Не надоела раковая поза?

Лизун усмехнулся и выдал такую тираду трёхэтажного мата, что Паша с Белкиным от неожиданности переглянулись и изумлённо подняли брови.

— Мо-ло-дец…

Когда задержанного дядечку сняли с урны и вывели из пикета, опер кивнул Гончарову, указывая на дверь. Выйдя, он тихонько спросил у Паши:

— Где хапнули?

— Здесь, в метро.

— Порознь?

— Да.

— Плохо. Соскочить может, педик. Этот гад хитрый, как хорёк. После того, как мы его с пацаном прямо на дому прихватили, осторожный стал. Снимет на ночь квартиру где-нибудь, на вокзале быстренько с малолеткой договорится насчёт этого самого, но адрес не даст. Ссыт, что пасут. Нас всех в лицо знает, гад. Только внизу, если всё тихо, адресок прочирикает на ушко, а едет всё равно один. Попробуй тормозни.

— А что тогда-то не оприходовали, в первый раз?

— Отоврался. Говорит, пожалел мальчика беспризорного, решил накормить. Сука! Яйца бы ему вырвать! Грамотный, сволочь, у него в загашнике три «ходки», все на сексуальной почве. Лизун-то что?

— Да не беседовали пока.

— Вообще-то, они тоже не шибко разговорчивые на эту тему. На протоколе не подпишется. Придётся этому мудиле навтыкать да выкинуть. Даже на «сутки» посадить не сможем — инвалид. Вы-то какими судьбами к нам забрели?

— По своим вариантам. Нам пацан был нужен.

— Имейте в виду, мы этого трахальщика до утра продержим. Если вдруг Лизун на протокол даст по делу, брякните.

— Брякнем. Слушай, а почему Купорос? Он ведь вроде Иванов.

— Это пацаны придумали. Купорос тоже голубой.

— Послушай, пацан, мы в дедушку Дзержинского с тобой играть не собираемся и капать на мозги по поводу счастливого детства не будем. Нам, конечно, тебя жалко, но не хочется что-то сопли тебе вытирать. Это в ИДН[8] пускай тебя лечат или в интернате. А у нас тут отделение по раскрытию убийств. Убийств. Яблоко хочешь? На.

Лизун вытер протянутое Пашей яблоко об свою рубаху и смачно впился в него зубами.

— Зря пугаете, товарищи. Мне ещё четырнадцати нет. Закурить не будет?

— Вот стукнет четырнадцать, тогда и кури. А пугать мы тебя и не думаем. Зачем? Ты ж неглупый парень, смекнул, небось, почему тебя прихватили.

— А чего тут смекать? Вам не я, вам дядя Лёня нужен.

— Дядя Лёня остался за бортом, то есть на Московском вокзале, а мы приехали совсем в другой район. Кстати, сколько он отстёгивал за сеанс?

— Последний раз обещал двадцать тонн, да наебал. Пятёру только дал, падла. А мне какое дело, есть у него «бабки» или нет? Я альтруизмом не страдаю.

Паша с Вовчиком снова переглянулись. Ни тот, ни другой в двенадцать лет понятия не имели, что такое альтруизм.

— Молоток… Но, Вадик, дядя Лёня нас не очень-то интересует. Нас, Вадик, интересует совсем другая личность. Кстати, не чавкай так, неприлично. В общем, сейчас мы обращаемся к тебе как к человеку взрослому, авторитетному и знающему.

— А почему про Гайдара не заливаете? Который в шестнадцать лет полком командовал?

— Не понял, это ты к чему?

— Нас в интернате, когда лечили насчёт взрослости, всегда про него заливали.

— Мы не будем. А ты лучше не эрудицией сверкай, а ответь доходчиво и откровенно — Черепа знаешь?

— Конечно, его весь вокзал знает.

— Ну, прямо, так уж и весь. Ты не путай весь вокзал с вашей компашкой. А где же сейчас этот авторитет?

Лизун метко кинул огрызок яблока в урну:

— Ещё есть?

Паша извлёк из сумки яблоко:

— На. Что там с Черепом?

— Товарищи, мне ещё жить хочется.

— Вадик, мы серьёзные люди. Дальше этих стен ничего не пойдёт. Купороса ты, кстати, вломил очень смело. Прямо как на очной ставке.

— А что мне Купорос сделает? И догнать-то не сможет. Мы в интернате стометровку бегали. Я за тринадцать и две делал. А он с палочкой ходит.

— Череп тебя, Вадик, тоже не догонит. Мы ему ножки пообломаем.

— Он мне уже набил раз морду. Во, видите, двух зубов нет. Сволочь.

— За что?

— «Бабки» отнял.

— Тем более, Вадик, тем более. Поможешь его найти, не так обидно за зубы будет.

— Я, вообще-то, не знаю, где он. Он стабильно на вокзале появляется, а сейчас пропал куда-то. Может, завалили?

— Не знаем. Сколько его нет?

— Недели две.

— Где жил, в курсе?

— Он визиток не оставлял.

— Так говорил, может? Или в гости приглашал?

— Шутите?

— Хорошо. С кем он на вокзале трётся? Из взрослых?

— По весне сам по себе был. С пацанов стриг. Не заплатишь — в морду, гнида бритая. Ближе к лету снюхался с какими-то. Шестерил для них.

— Они что, старше?

— Да нет вроде. Череп по натуре «шестёрка». Понтов много, а морду бить только нам и может. Я видел, как эти его гоняли. За «ширевом» да за сигаретами. Только лысина сверкала по всему вокзалу.

— Он что, совсем лысый?

— Не, просто блондин стриженый.

— А что за публика его гоняла?

— Честно не знаю. Они не с вокзала. Но как появятся — Череп сразу к ним. Вроде судимые.

— Ладненько. Вот ещё что. С кем из вокзальных поболтать можно насчёт Черепа? Лучше из взрослых. Не один же Череп вами там заправляет. Наверняка компаньоны есть. Дружки, бабы, ну, ты понял…

Лизун прикончил второе яблоко, вытер рот рукавом и, усмехнувшись, процедил:

— Лариску он пашет. Хе-хе. Из ларька. А иногда и прямо в ларьке.

— А вы небось подглядываете? Вадик, детям до шестнадцати…

— Бросьте вы. В салоне вокзальном порнуху гоняют по ночам. Когда холодно, нас мужик пускает. Смешно.

— Ну и в каком ларьке он с Лариской развлекается?

— А там, за вокзалом.

— На, нарисуй.

Лизун довольно художественно изобразил местонахождение ларька и даже нарисовал стрелочку, над которой печатными буквами вывел: «Ларизка».

— Вот тут. Зелёный такой ларёк.

— У них что, с Черепом, как бы это помягче… любовь?

— Я не спрашивал. Но бегает он туда через день.

— Лариска сейчас работает?

— Вроде да.

— Как она выглядит?

— Маленькая такая, пухленькая. Стрижка как у пацана.

— Точно Лариска?

— Нет, Патрисия Каас.

— Язык подвешен. Паша, ты связался с ИДН?

— Да, сейчас приедут.

— Что?! — испуганно воскликнул Лизун. — Меня в интернат?

— Пока в инспекцию, Вадик. Там решат.

— Гады, гады, — заорал Вадик и, неожиданно вскочив, бросился к двери.

Белкин едва успел схватить его за рубаху.

— Пустите, сволочи, пустите! Я не хочу туда, пустите…

Вовчик уклонялся от маленьких кулаков Лизуна, продолжая удерживать его в цепких объятиях. Через несколько мгновений от Белкинской рубашки отделился нагрудный карман, с треском отлетело несколько пуговиц. Паша, чувствуя, что сейчас коллега может лишиться зрения, схватил Вадика за ноги и помог Белкину перетащить его на диван.

В следующую секунду явление резонанса оказало на бедное творение Таничева самое пагубное воздействие. Частота колебаний, исходящих от брыкающегося тела Лизуна, вероятно, совпала с частотой колебаний его визгливого голоса, гвозди опять разжались, сиденье рухнуло на ноги обоим операм, и через мгновение кабинет переполнила сумасшедшая смесь взрослых завываний и детских воплей.

— А-а-а, чёрт!

— Да брось ты его!

— Рухлядь старая!

— Пустите, сволочи, пустите, а-а-а! Я вам помог, а вы… Гады, гады!

— Да где там эта чёртова инспекция?!

— У-у-у!!!

* * *

Голос отражался от сводов огромного зала и разбивался на эхо, но Казанцев слышал его отчётливо и хорошо. Хлопающие крылья и шум других голосов не в силах были заглушить мощный бас.

Правда, Костик ничего не видел. Кроме яркого света, резавшего глаза. Поэтому он опустил голову и уткнулся взглядом в мраморный пол. В очень красивый пол. Иногда он поднимал подбородок и успевал разглядеть в толпе присутствующих знакомые лица. Лица менялись с такой быстротой, словно он крутился на карусели, вращающейся с бешеной скоростью. Но Костик не старался разглядывать что-то в круговерти, он прислушивался к голосу.

— Мы в затруднении. Раб Казанцев в земной жизни имел немало грехов, но также совершил массу праведных дел.

— Безгрешных людей не бывает. «Кто безгрешен, пусть первым поднимет камень» — сами же утверждали в Библии, — робко возразил Костик.

— А тебя, мусор, никто не спрашивает, — откуда-то сзади послышался мерзкий шепоток. Константин повернул голову, но рассмотрел лишь белые крылья.

— Но грехи не бывают безграничны, раб, — ответил голос. — Я жду мнений высокого собрания. Кто ещё желает уличить раба в нарушении святых заповедей?

Шелест крыльев.

— Я жду. Мы и так потратили слишком много времени на эту душу. Если я не услышу новых обвинений, душа раба Казанцева попадает в рай. Весы нашего правосудия уравновешены.

Костик считал секунды и вспоминал свою грешную жизнь, картинки из которой, подобно окнам скорого поезда, мелькали перед его мысленным взором. «Не надо было мне с той девчонкой. Хотя она сама напросилась… Ох, лишь бы пронесло…».

— Итак, время. Раб Казанцев, перед тобой открыты врата рая и вечная жизнь…

— Стойте!

Костик резко обернулся. Этот мерзкий голос. Где он его слышал? Низкий, с едва различимой хрипотцой. А лицо? Да, да, это то самое лицо. Ошибки быть не может. Проверяющий из Главка. Как его сюда занесло? Надо же! И крылья у него какие-то облезлые. Как он долетел?

— У раба Казанцева имелся ещё один грешок. Маленький такой грешок.

Костик в ужасе взирал на архангела с ревизорским лицом.

— Я слушаю? — голос прогремел с троекратным эхом.

— Раб Казанцев не завёл в срок ни одного ОПД! Ха-ха-ха!

Костик зажмурился от обиды. Шум крыльев стих. Ни вздоха. Ни слова. Секунда, другая, третья…

— Побойся Бога!!! — крикнул Костик, но лицо обвинителя уже исчезло в мешанине бьющихся крыльев.

— Я так решил, — прервал Костика глас Божий. — Это, конечно, мелочи, раб. И неплохой ты по жизни был мужик. Но взгляни, весы в минусе. Твои грехи перевесили твои праведные поступки. Не надо было тебе сроки нарушать. Откройте врата ада. Душе твоей вечно суждено вариться в котле. Следующий.

— Нет, Господи, нет! Я исправлюсь, я буду заводить ОПД в срок!!! Пожалуйста, я не хочу туда… Не хочу!!!

Казанцев грохнулся с кровати на холодный пол. Очухавшись слегка, он потрогал ладонью такой же холодный лоб. Капельки испарины выступили на нём.

«Доработался, мать их. Страшный суд снится. Это не к добру. Сегодня что там? Вот гадство, четверг. Сны сбываются. Всё из-за этой проверки, будь она… А этому клерку я морду ещё набью. Надо ж так вломить! Фу ты, это ж во сне. Всё равно, для профилактики начистить фишку не помешает».

Казанцев поднялся с пола, кое-как дополз до кухни, выпил холодной воды из-под крана и вернулся в комнату.

Но так и не смог уснуть до самого утра. Только он закрывал глаза, как тут же попадал в огненный вихрь адова пламени и в ужасе просыпался.

ГЛАВА 11

Подъезд старинного дома на Большом проспекте Петроградской стороны встретил ребят сохранившимся с царского времени лепным орнаментом потолков и стен и кучей мусора и картофельных очистков, оставшихся после вчерашнего застолья в одной из квартир. Жара не проникала в подъезд, и лёгкие наполнились атмосферой затхлости и влаги.

Лариса жила на третьем этаже. Сегодня она не торговала в ларьке, имея законный выходной. Хорошо бы, сидела дома. Ещё лучше, со своим приятелем.

Белкин с Казанцевым, как наиболее безалаберные в бумажных делах, потихоньку свалили сюда, оставив Пашу и Петровича воевать с проверкой. У них в делах хоть что-то, помимо обложек, было.

Белкин нажал первую попавшуюся кнопку из столбика звонков на дверном косяке. Прислушавшись, повторил процедуру, но только с другими кнопками. И на всякий случай пару раз стукнул в дверь.

В коммунальных квартирах граждане обычно не задают глупых вопросов, типа «Кто там?», «Вам кого?» или «Васька, это ты, стервец?»

И в этот раз правило подтвердилось. В проёме открывшихся дверей объявилось создание женского пола, невысокого роста, с мужской стрижкой. Создание было одето в чёрный халатик и имело заспанный вид.

— Вам кого, мальчики?

«Мальчики», склонив головы, с выражением абсолютной невинности на лицах и улыбочками до ушей смотрели на «девочку».

Наконец Казанова, указав согнутым пальчиком на чересчур вольное декольте халатика, ответил:

— Вас.

— Меня?

— Да. Лариса, неужели вы нас позабыли?!

Девушка тоже склонила голову набок и внимательным взглядом начала изучать мужские достоинства оперов.

— Не помню… А, да. Ресторан, верно? На вокзале.

— Почти в дырочку. Только после ресторана. Драка, пикет в милиции… Ну, вспомнила? Мы из ментуры, крошка. Кто ещё дома?

Крошка решила протестовать против вторжения дежурными фразами:

— А что такое? В натуре! Чего надо?

Но «мальчики», игнорируя её призывы, уже шли по длинному коридору в направлении открытой двери комнаты.

— Пусто.

— Обидно.

Лариса следом влетела в комнату.

— В конце концов, в чём дело-то?!

Казанцев повернулся к ней:

— Где Череп, ласточка?

— Вон, на трюмо.

Ребята мигом обернулись и увидели на стареньком трюмо гипсовую пепельницу в виде черепа с надписью «Джо любил курить в постели».

— Н-да. Хорошо, уточняем. Где господин Новиков Роман Андреевич? По кличке «Череп»?

— Я не знаю такого.

— Какая досада. Тогда мы его сами поищем.

Казанцев начал с трюмо, в котором если и поместилась бы, то разве что одна треть Черепа.

— Это мамины вещи. Что вы делаете? У вас что, есть санкция?

— Хорошо. Тогда покажите сами.

— Что показать?

— Его и его вещи.

— Да не знаю я ничего.

— Раз не знаете, нечего и санкцию спрашивать. Взяли моду, грамотные стали.

Костик продолжил осмотр трюмо.

Белкин, как человек, в женском обществе теряющийся, всё же решил внести ясность:

— Лариса, успокойся. И вспомни, Череп — это такой молодой парень с суперкороткой стрижкой, имеющий притяжение к твоему ларьку.

Девушка достала из кармана висящей на стуле кофточки пачку недорогих сигарет и прикурила.

— Ну и что? Да, знаю такого, но я-то тут при чём?

— Когда ты видела его в последний раз?

— Недавно.

— Точнее.

— Не помню.

— Садись, вспоминай. С кем ты здесь живёшь?

— С мамой.

Белкин пересёк комнату и, подойдя к окну, раздвинул штopы. Окна выходили на Большой. Красивый вид. Разговоры с Ларисой он решил отложить до окончания изысканий Казанцева, который, разобравшись с трюмо, приступил к поискам Черепа в фанерном платяном шкафу.

В полном смысле обыском назвать это было нельзя. Во время настоящих обысков переворачивается и исследуется каждый кубический сантиметр. А это так, обыкновенный общий досмотр.

Белкин опустил глаза на подоконник. Ну, это уж совсем не женские вещички — пара пластмассовых бритвенных станков, тюбик с засохшим кремом после бритья. И часики… Мужские. С корабликом на циферблате.

— Костя, смотри…

Казанова мгновенно вынырнул из шкафа и через секунду уже рассматривал находку Белкина.

— Давай понятых.

Обернувшись к Ларисе, он покрутил часиками и добавил:

— Вы бы, мадам, тоже не сидели сложа руки. Пора ехать. Оделись бы…

— Куда ещё?

— Куда? В вытрезвитель. По-моему, вы сегодня чуть перебрали…

Казанова не выходил из «тёмной» комнаты третий час. Будучи знатоком женской натуры, именно он вызвался поговорить с Ларисой один на один и торжественно поклялся, что не выйдет из «покоев», пока не добьётся правды всеми доступными способами. А способов у Константина Сергеевича имелось великое множество.

Ребята это знали, поэтому не тревожили коллегу по пустякам. Гончаров изучал надписи ревизоров на полях его многострадальных дел, гласивших, что работа по ОПД не ведётся, план мероприятий не выполняется, а на секретных бумагах не стоит грифа. О каких-то конкретных мероприятиях, с помощью которых можно было поднять «глухарь», ничего написано не было.

Паша относил это исключительно к забывчивости проверяющего, а вовсе не к тому, что ничего конкретного тот просто не мог предложить. Глупости. Если бы это имело место в действительности, то человек посторонний решил бы, что преступления в нашей стране не раскрываются только потому, что на страничках отсутствует гриф секретности.

Таничев отпивался «Балтийским». Ему влетело ещё и за корявый почерк. Ревизор крутил-вертел дела, злился, но в итоге написал на полях тот же текст, что и Гончарову.

Белкин договаривался с кем-то по телефону о предстоящем футбольном матче на первенство ГУВД.

Все трое иногда прислушивались к звукам, доносящимся из соседней комнаты, но Казанцев, отлично изучив привычки своих друзей, говорил на пониженных тонах.

Белкин периодически вынимал из стола красивую упаковку с фирменным кухонным комбайном, чтобы ещё раз полюбоваться на это чудо техники и природы. Он влез в бешеные долги, но сегодня подарит Тане её мечту. Сегодня он уйдёт пораньше, купит на оставшиеся деньги красивые розы, загладит свою вину, и этот день её рождения станет днём их окончательного примирения. Казанова вышел из «тёмной» очень тихо. Не как обычно, с весёлыми прибамбасами и глупыми остротами. Он так же тихо сел на диван и достал из кармана сигарету. Лицо его отражало какую-то безмерную усталость и безысходность.

— Ну, что там, Казанова?

— Знаете, почему они его убили?

— Надеемся услышать.

— А мы голову ломали. Самое паскудное в этой истории то, что они убили его ни за что. Они убили его просто так…

* * *

— Готово, молодой человек, — фотограф, улыбаясь, протянул Сергею квитанцию. — Оставьте адрес, мы вышлем.

Сергей заплатил фотографу и вновь повернулся к Спасу-на-Крови. Красивое место. Пожалуй, самое красивое в Питере. Чёрная полоса канала, ограждённая строгими гранитными берегами, как бы упиралась в древний храм и напоминала дорогу. Дорогу к храму. А за спиной — величие и грандиозность Казанского собора, утопающего в зелени и голубизне безоблачного неба. Потрясающее зрелище. Надо будет непременно приехать сюда ещё раз. Кабачки и танцульки есть везде, а это… Сергей постоял ещё минут пять, купил в киоске шоколадное мороженое с орешками и не спеша двинулся по Невскому в сторону Адмиралтейства.

Завтра он уезжает. Компьютеры отправлены, сувениры и подарки куплены, необходимые звонки сделаны. Осталось упаковать рюкзачок. Но это можно сделать и вечером. А сейчас — пешком по городу. Подышать воздухом Невы и питерских улиц, сфотографироваться в красивых местах, потолкаться в суматохе и утонуть в ритме огромного города. Хотя бы на этот вечер почувствовать себя его жителем…

* * *

Ларису перетащили в общий кабинет и теперь общались с ней всем скопом. После разговора с Казанцевым вся её неприязнь исчезла, и на вопросы она отвечала довольно чётко и, вероятно, искренне. Похоже, Костик действительно оказывал на женщин магическое влияние.

— Вы ж понимаете, он не всё мне говорил. А потом, он же такой слабовольный… Всё наркотики эти.

— Он капитально на игле? Ему каждый день доза нужна?

— Нет, нет, что вы! Он иногда по месяцу держится. Я ж говорю, он слабовольный. А после того случая словно с ума съехал.

— Тот случай — это убийство на Вишнёвке, — уточнил за Ларису Казанцев. — Эти ухари придумали весьма простой и эффективный способ заработка. Снимают где-нибудь хату, которая сдаётся постоянно, кантуются там неделю и за это время делают дубликат ключа в мастерской.

Потом на вокзале высматривают приезжих — посолидней и, следовательно, побогаче. В основном из южных краёв. Почему-то считается, раз чёрный, значит, денег немеряно. Ну и предлагают им снять квартирку, с которой тут же отваливают под любым предлогом. Хозяину по большому счёту до фени, кто у него будет жить, лишь бы денежки платил. А наши господа через несколько деньков потихоньку навещают квартиранта и выглядывают, что ценного есть. Если имеется, то «Карл у Клары украл доллары». Молодцы. Долго, наверное, думали.

— А Юра?

— Они действительно хотели ограбить Марата. Вы помните про коробки? Их в руках не утащишь. Поэтому ребятишки решили немного повременить и вывезти имущество кавказского гостя на машине. Но Маратик, как нам известно, был настороже и на следующий же день заметив следы посещения, быстренько переменил место дислокации. Ну а Череп с остальными слишком долго возились в поисках транспорта. Всё-таки кража. Знакомого с машиной искали. Хотя, в общем-то, не так уж и долго — всего лишь полтора дня. Но когда они прибыли на Вишнёвку, там уже был другой. Юра. Верно, Лариса?

Лариса пожала плечами:

— Ну да. Он так рассказывал.

— Серьёзно? Ласточка, ты забыла, о чём мы с тобой говорили? А? — ухмыльнулся Костик.

Лариса опустила глаза на грязный линолеум кабинета.

— Ну, давай, милая…

— Я тоже там была, — почти шепотом выдавила она, и сразу её словно прорвало: — Но я не ходила в квартиру! Поверьте! Не ходила!

— Не сомневаюсь. Ты, пожалуйста, повтори всё снова для моих коллег.

— Они позвонили. Двери никто не открыл. Чёрного в это время никогда дома не бывало. Потом зашли. Парень сам виноват. Заорал. Рома сказал, что его Витька кастетом оглушил. Квартиру обшмонали, а коробок нет. Пока искали, парень очнулся. Его лентой связали и спросили про коробки-то. Он ничего не ответил. Стали прикидывать, как быть. Идиоты! Я б знала, что всё так выйдет, ни за что бы не подписалась.

— Не понял? — нахмурился Белкин. — Ты что, в доле?

— Это её машина была, — ответил за Ларису Казанцев. — Вернее, её покойного родителя. Она же сидела за рулем.

— А-а, ну, продолжай.

— Решили мочить. Чтобы без свидетелей…

— Кто убивал?

— Не знаю точно. Рома сказал, что Витька с Циркулем.

— Ого, ничего кликуха.

— Он длинный просто.

— Парень был в сознании, когда гасили?

— Не знаю я.

— Ладно, что дальше?

— Дальше? Прихватили, что ценного было, и свалили. Я их возле вокзала выкинула. Витьку с Циркулем. Рома ко мне поехал. Ругался, что с товаром ничего не вышло. Я даже не знала, что они там парня убили. Сама уж потом дошла. Ну, вернее, Рома рассказал, когда укололся. После этого совсем крыша у него поехала. Меня избил. Реветь стал: «Хана мне, хана…» И опять за иглу. Трясётся, от каждого звонка шарахается.

— Он у тебя жил?

— Когда мать в ночную смену работала.

— А вообще?

— Да где ночлег найдёт. Мало, что ли, знакомых?

— Ближе к делу давай, — подогнал её Казанцев. — Где их сейчас искать?

Лариса опять опустила глаза:

— Я, я боюсь…

Костик присел на корточки перед Ларисой:

— Давай. Бояться поздно. Сейчас надо выбираться.

Лариса смяла пустую пачку из-под сигарет.

— А, — горестно вздохнула она. — Циркуль с Витьком опять что-то задумали. Сегодня что? Пятница? Кажется, во вторник Рома прибежал, весь дрожит, трясётся. Я сначала решила — ломает. А он: «Мне валить надо. Срочно. Достань „бабок“». Я ему — что да как… Он и рассказал тогда, что эти опять на дело идут.

Нового мужика подселили, потом проведали. Тот якобы деньги огромные получить должен, по переводу. Для покупки компьютеров. Решили, как только получит — будут опускать. Сказали, что с мужичком придётся поработать, чтобы сказал, где денежки. Ключики есть, главное — неожиданность. Идиоты чокнутые. «И меня, — говорит, — подписывают. Ты, Череп, с нами кровушкой повязан, смотри не дури».

Рома мечется как в бреду — что делать, что делать… «Дай, — кричит, — „бабок“, я из города свалю». Я его кое-как успокоила, стали вместе думать. У него какие-то родственники в Крыму есть. Решил туда сдёрнуть. Отсидеться до зимы. Я цепочку ему свою отдала, денег было немного. Ещё кольцо папино, часы. Мать узнает — убьёт. У подруг заняла немного. Вроде на билет наскребли.

— Когда он уехал?

— Он не уехал. С билетами сейчас трудно…

— Не томи…

— Он сегодня уезжает. Симферопольским. Вечерним.

— Фу, чёрт! А эти? Ну, Циркуль со Штангелем?

— Они вчера ко мне в ларёк приходили, спрашивали, где Рома. Я соврала, что не знаю. Они меня обматюгали и ушли. Сегодня Рома у меня ночевал. Ушёл за час до вас. Вот часы забыл на окне. Не мог вспомнить, где оставил.

— Он вернется к тебе?

— Нет.

— Ты будешь провожать его?

— Нет. Он боится, что его эти выпасут.

— Ты знаешь адрес, где этот мужик с компьютерами жильё снимает?

— Откуда?

— А Рома?

— Наверно. Говорил, что где-то в центре.

— Когда они поедут к нему?

— Понятия не имею.

— Стоп, стоп. Ну-ка, ещё раз. Может, он обмолвился?

— Нет, не говорил. Сказал, что на днях.

— Так когда сказал, когда?

— Ну, тогда… Во вторник.

— А вчера они его искали… Мужики, вы понимаете? Они либо уже там побывали, либо сегодня-завтра собираются навестить.

— Погодите, я вспомнила. Они Роме сказали что риска никакого, потому что все будут спать. Значит, они придут к нему ночью…

ГЛАВА 12

— Казанова, вот ведь зараза! Минута осталась… А, Казанова?

— Чего ты орёшь? Не слепой, сам вижу. Смотри лучше. Он же лысый. Не должны прошляпить.

Белкин побежал к началу платформы, на ходу вглядываясь в лица прохожих. Поезд отправлялся через минуту. Последние, запоздавшие пассажиры, спотыкаясь о собственные тяжёлые чемоданы, торопливо трусили к своим вагонам. Их бег затрудняла публика с поезда, стоявшего напротив, а также толпа провожающих симферопольский поезд. Сутолока на узкой платформе была невообразимая.

Это, естественно, отнюдь не облегчало условия работы группы пролетарского гнева. Вернее, двоих из группы. Двое других остались в вытрезвителе. Поделиться решили по-честному. Костик с Белкиным тормозят на вокзале Черепа, отвозят его на базу и отлетают: один — к жене на день рождения, другой — по собственным надобностям. Паша с Таничевым обрабатывают задержанного до упора. На церемонии должен был присутствовать сам следователь Иголкин, который тоже сидел на «Товсь!» В данный момент он допрашивал Ларису.

По идее, сложностей с задержанием Ромы возникнуть не должно было. Лариса очень подробно описала его внешность, кроме того, его бритая голова сама по себе представляла отличнейший ориентир.

Возникает лишь проблема с его доставкой на базу. Свободной машины в РУВД не оказалось, поэтому решили сдать Черепа в вокзальный пикет, а потом прислать за ним освободившийся транспорт. Но всё это потом. Когда его задержат. А задержание обламывалось.

Вокзальный диктор предупредил об отправке поезда. На табло высветилось четыре цифры: 19:00.

— Казанова, Казанова! Где же он, чёрт лысый!

Поезд угрожающе зашипел. Проводники начали закрывать вагонные двери.

— Надо ехать, Вовчик.

— Ты ж знаешь, Казанова, а? Танька, она ж не поверит. Так ведь не бывает, Казанова. Тьфу ты…

— Да ладно, Вовчик. Я понимаю. Езжай. Не такая это птица. Один справлюсь.

— Правда, Казанова? Спасибо, старый. Вы это, звоните, если что…

— Давай.

Казанцев подбежал к ближайшей двери, незаметно сунул под нос проводнику «ксиву» и, несмотря на его протесты, проник в тамбур.

Поезд дёрнулся и медленно пополз прочь. Белкин не уходил. Он, как статуя, застыл на платформе, мешая пассажирам и носильщикам.

Когда последний вагон поравнялся с ним, он резко обернулся, посмотрел на часы, плюнул на асфальт и прошептал: «Проебали!» Затем он вдруг резко махнул кулаком и рванулся вдогонку за поездом.

Проводник, молодой парень, стоял на подножке, высунувшись наполовину из вагона, и что-то там кричал на прощание кому-то на платформе. Но стоило ему взяться за ручку, чтобы захлопнуть дверь, как в тамбур с разбегу сиганул Вовчик, сбив проводника с ног.

— Ты что, урод! Охуел?!

— Сам урод! Прочь с дороги! Милиция!!!

Костик тем временем убеждал проводника в том, что сойдёт на ближайшей станции и что в Крым на халяву не собирается. Справившись наконец с этой задачей, он двинулся в начало поезда. Оттуда он намеревался пройти в хвост, изучая по пути пассажиров. Купальный сезон был в самом разгаре, и желающих понежиться на южном солнце хватало, поэтому состав был переполнен.

Многие ещё не распихали по полкам свою поклажу, многие не успокоили кричащих грудных детей, многие вообще не могли найти своего места или спорили с другими за право обладания нижней полкой на ближайшую пару суток.

Обследование поезда осложнялось и тем, что в купейных вагонах дверь запирается изнутри, а открывать её не очень-то спешат. Косте не хотелось задерживаться в поезде надолго, поэтому он взялся за поиски весьма энергично.

В общих вагонах он извинялся и объяснял; что хочет найти свою любимую, место которой он, чёрт возьми, не запомнил. В купейных он утверждал, что просто перепутал двери.

Главными ориентирами по-прежнему служили бритая голова и чёрная футболка со скелетом.

Он увидел его во втором от локомотива вагоне. Парень сидел в дальнем углу четырехместного плацкарта, развернувшись спиной к проходу и прижав лицо к стеклу, словно рыба в аквариуме. Помимо него, в отсеке находились две тётеньки с детьми и дедуля с огромной корзиной на коленях. Череп, вероятно, плотно оккупировал нижнюю полку и лезть наверх не собирался.

Костик весьма оригинальным способом решил внести справедливость в данный вопрос. Он заслонил собой выход из отсека, достал из поясной сумки пистолет, постучал им по металлическому кронштейну полки и произнёс:

— Товарищ в чёрной футболке, ваша мама ждёт вас у проводника.

Череп повернул голову. Сначала он даже не понял, что эти слова обращены к нему, но когда сообразил, попытался резко вскочить с места.

Костик навел на него «ствол»:

— Сидеть, красавец. Граждане, не волнуйтесь. Обычное дело, пистолет Макарова с патроном в патроннике. Это к слову. А ты держи, ну-ка покажи, на что способен.

Свободной рукой Казанцев кинул парню наручники. Тот по инерции поймал их.

— Вон там железка под столом. Прикуйся, сделай одолжение.

— Я не понимаю…

— Что ты не понимаешь, мудак? Милиция! Шевелись и не дури. Положу, как кролика на бойне.

До Черепа наконец дошло. Он мелко задрожал, положил наручники на стол и сел.

— Ты что, не понял? Извините, гражданочка я помогу парнишке…

Казанцев шагнул в тесное пространство отсека и, опустив пистолет, протянул руку к лежащим на столике наручникам.

Сосредоточив всё внимание на объекте, Костик упустил из виду корзину, которую ветеран, растерявшись от внедрения опера в их тесную жизненную среду, поставил на пол. Что Костика и подвело.

Правой ногой он зацепил корзину и поневоле опустил глаза.

Черепу этого хватило. Он пригнул голову и прыгнул вперёд, тараня своим корпусом Казанцева и женщину, которая совсем некстати расположилась за спиной у опера. Какое-то шипение, вместо крика, вырвалось из груди Черепа; он вывалился вместе с дамой в коридор, быстро вскочил и кинулся к выходу из вагона.

Костя от удара упал на нижнюю полку, прямо на вторую даму и её ребёнка; та завизжала и забилась в попытках подняться, тем самым полностью перекрыв выход из отсека. Наконец Костя под несмолкающие вопли всех присутствующих выкарабкался из-под мадам, шагнул в сторону коридора, но, поскользнувшись, рухнул уже на пол.

Он даже не понял, на чём поскользнулся, но, когда попытался подняться, невольно его взгляд обратился на руки. Руки были в крови. Он перевел глаза на вагонный пол, затем на рубашку. Охваченный нахлынувшим возбуждением, он не чувствовал боли. До последней секунды. Вдруг на него нахлынула необъяснимая усталость, он даже головы не смог поднять — лишь свернулся в клубок на грязном полу и застонал.

Костик поскользнулся на собственной крови.

Череп, расталкивая скопившихся в узком коридоре пассажиров и спотыкаясь об ещё не убранные коробки, рвался к тамбуру. Поезд вздрагивал на стрелках и раскачивался из стороны в сторону. Вагоны напоминали палубу корабля. Опрокинув на пол товарища, получавшего постельное бельё, Новиков наконец-то вырвался из вагона.

Лихорадочно соображая, что делать дальше, он начал дёргать ручку вагонной двери, решив, наверное, что спрыгнуть с поезда на скорости сто километров в час — дело плёвое. Когда же до его сознания дошло, что это не совсем реально, он отпустил ручку и рванулся дальше, в следующий вагон. Нож был зажат в правой руке.

Этот вагон тоже был плацкартным. Череп уже ничего не понимал. Им сейчас управлял исключительно инстинкт самосохранения, рефлекс спасения собственной жизни. Любой ценой вырваться из этого поезда и бежать. Куда угодно. Рвать всех зубами и бежать. Кто говорил, что он слабак? Кто?!

Сбив с ног очередную пассажирку и угрожающе размахивая ножом, он устремился к следующему тамбуру. Он не слышал криков за спиной, возможно, он ударил кого-то в запарке. Плевать на всё. Бежать, бежать…

Парень, выходящий из тамбура навстречу. «С дороги, с дороги!!! Убью!» Парень замер на месте.

«Сейчас нарвётся, козёл!!! Ага, отваливаешь! Меня никто не остановит. Козлы! Все козлы!» Того, что случилось через секунду, разгорячённый Череп никак не ожидал.

Отступивший назад резко рванулся вверх и, оторвавшись от пола, по-футбольному прыгнул головой вперёд, как будто собирался вколотить мяч в «девятку». Череп получил такой мощный удар головой в грудь, что вылетел обратно в коридор вагона, как пробка из бутылки «Шампанского». Руки его разжались, нож отлетел в сторону.

Через мгновение чей-то локоть придавил его горло к полу, в висок уперся холодный металл, и голос сверху прошипел:

— Только шевельнись, гадёныш!..

Вовчик, ловко перевернув парня лицом вниз завёл его руки за спину и сцепил «браслетами». Тот, в общем-то, несильно и сопротивлялся, слегка оглушённый падением. Когда Белкин увидел мчащегося на него бритого парня, он, разумеется, догадался, что тот бежит не за чаем. Не успев достать пистолет, который, кстати, в данном случае всё равно был бесполезен — за спиной парня находились люди, — Вовчик принял единственно верное решение. Уменьшить зону поражения собственного тела до размеров головы. Любой другой вариант мог привести в узком коридоре к необратимым последствиям.

Во время игры этот трюк никогда не получался как надо. Мяч всё время улетал в аут. В сегодняшний прыжок Вовчик вложил всё умение и мастерство форварда. Жалко, Романцев[9] не видел. Вовчик наверняка бы получил место основном составе сборной. По меньшей мере, олимпийской.

— Поднимайся, Ромчик.

Белкин схватился за цепочку «браслетов» и поставил Черепа на ноги.

— Прямо пошёл! Да не туда! Тьфу, мудила. Не брыкайся, я сказал.

Не отпуская наручников, Белкин подтолкнул Новикова дулом пистолета. Череп уже потихоньку возвращался к осознанным действиям. Инстинкт самосохранения изменил позицию — скорость и сила теперь бесполезны. Осталась только башка. Точнее, разум.

Во втором вагоне переполох достиг наивысшей точки. Любопытствующие и искренне желавшие Костику только добра люди создавали лишнюю суматоху.

Когда Белкин втолкнул в вагон Новикова, граждане шарахнулись в стороны, выдавая свои чувства лишь выкриками:

— Он! Он!

Вовчик, не догадываясь поначалу об истинных причинах сутолоки, по-дежурному чеканил:

— Спокойно, граждане, спокойно. Милиция.

Но, увидев в коридоре кровь, сразу оттолкнул Черепа и, распихивая зевак, пробрался к отсеку.

— Казанова, ты чего?! А? Казанова, спятил, что ли? Куда он тебя? Кончай, а? Слышь? Ты чего, умер, что ли? Я его убью сейчас, суку! Слышь, Костик, там такие девчонки в поезде. Пошли, а? Казанова, ну пошли, кончай ты!

Костю заботливые пассажиры перенесли на лежак, но оказание первой помощи свелось к наложению на рану вагонной наволочки. Опер уже успел побледнеть, как эта самая наволочка, и дышал прерывисто, но глубоко. Слов Белкина он, похоже, не слышал.

Белкин снова выскочил в коридор и заорал:

— Проводник, проводник, чтоб тебя!!!

Парень в зелёной форме уже спешил к месту событий.

— «Скорую» вызови! — вновь закричал Вовчик, увидя приближающегося вагонного.

— Где я вам её возьму? — вполне резонно ответил тот.

— А… Ну да. Стоп-кран тогда сорви! Казанова же помрёт!

Парень не врубился насчёт Казановы, но ситуацией по стоп-крану он владел.

— Ну и где мы встанем? В лесу?

— Тьфу ты! Товарищи, пробегитесь по вагонам, не стойте вы. Может, где врач едет. У врачей тоже сейчас отпуск.

Пассажиры, уловив в предложении Вовчика здравое зерно, метнулись к тамбурам вагона.

Белкин подошёл к сидящему на полу Черепу. Тот сел сам, решив, что сидячего бить не будут. Удрать с защёлкнутыми за спиной руками он физически не мог и не пытался.

— Ну что, пёс? Добегался? Если знаешь молитву, читай! Абзац тебе!

Вовчик не выпускал из руки пистолета. Череп в ужасе вытаращил глаза. Никаких сомнений в намерениях опера у него не возникало.

— Адрес, паскуда! Адрес, куда они пойдут?

— Какой… Какой адрес?

Вовчик разъяснил проблему ударом кулака по уху. Череп сжал зубы от боли.

— Понял, какой адрес? Компьютеры, Циркуль…

— Я не…

Новый удар в ухо.

— Быстро, сучёнок…

— Дом на Лиговском, номер не знаю. Там магазин на первом этаже. Этот, как его, как водка. Во, «Абсолют».

— Лиговский длинный.

— Рядом с психушкой.

— Понял. Квартира?

Череп ещё раз поморщился от боли и полушепотом выдохнул:

— Сорок.

— Когда они пойдут?

— Не зна…

Очередной глухой удар.

— Сегодня ночью.

— Чёрт! Кто убил парня на Вишнёвке? Ну?

— Они…

— Не пизди!

— Все…

— Ты тоже?

— Циркуль велел. Я не хотел…

— А теперь запомни, гадёныш бритый. Если Казанова не доедет, я вот из этого «ствола» тебя… Козёл!

Белкин поднялся с корточек и, не обращая внимания на близ идущих старушек, возмущавшихся милицейским беспределом, вернулся к Казанцеву.

Казанцев уже пришёл в себя, просто не хотел тратить сил на бесполезные разговоры. Кровь перестала бить из раны. Пот, покрывший лицо Костика, говорил, что боль он испытывает дикую.

— Казанова, да ерунда это. Помнишь Пашу-Акулу, блатного? Ему печень пробили ножом, так он из больнички свалил и ко мне в отделение прибежал разбираться. У него кровища из дырки хлещет, а он мне свою правоту доказывает. А у тебя… Царапина. Что ты, слабее Паши? Нормалёк, Казанова. Скоро станция. Потерпи. Мы их умоем, старый.

— Врач, врач, — послышались голоса в тамбуре.

Молодая женщина в спортивном костюме пробралась через пассажирскую пробку.

— Я вообще-то детский…

— А что, у детей органы другие?

— Отойдите от света, молодой человек, и хватит пистолетом размахивать.

— А, ну да, — Вовчик спрятал оружие.

— На предохранитель поставили? — уточнил осторожный пассажир.

— Я с него и не снимал. Слышь, парень, когда остановка?

— Первая в Болотом. Это три часа езды.

— Не пойдёт, старый. Поближе есть что-нибудь?

— Да, скоро Тосно будет.

— Остановишь поезд. Сбегай, договорись с машинистом.

— Нельзя, график.

— Я тебе покажу график. Я сам стопак сорву! Иди договаривайся. Вали всё на чёртово Министерство внутренних дел, которое не даёт людям спокойно путешествовать на юга.

— Вашу фамилию можно узнать?

— Белкин. Группа пролетарского гнева, тьфу ты, отдел по раскрытию убийств.

ГЛАВА 13

Сергей ещё раз посмотрел на упакованный рюкзак, прикинул что-то на пальцах и снова начал перекладывать вещи. Он очень любил это занятие. Сам процесс сборов. Каждая вещица, каждая мелочь должна лежать в строго отведённом ей месте. Особенно стеклянные сувениры и посуда. Чтобы не разбились за время долгой поездки. И чтобы при этом не занимали много места в рюкзаке. Поплотнее, покомпактнее…

Внезапный телефонный звонок оторвал его от столь важного занятия. Он не удивился. Должна была звонить хозяйка — уточнить время его отъезда, чтобы приехать, проверить квартиру и забрать ключи.

— Слушаю, — снял трубку Сергей. Тишина.

— Алло, слушаю вас.

Короткие гудки.

Сергей пожал плечами. Вероятно, ошиблись номером. Он повесил трубку и вернулся в комнату. Чёртова коробка с вазочкой никак не хотела влезать в рюкзак…

* * *

— Алло, алло, Гончар, ты? Паша! Твою мать… Это я, Белкин! Труба! Казанову зацепили. «Пером», вроде несильно. Оклемается. Но мы тут зависли! Не выбраться! Черепа хапнули. Пиши адрес. Да, потом объясню! Пишешь? Лиговский. Рядом с психушкой, это у Обводного. Дом с магазином «Абсолют». Водка такая, шведская. Помнишь, мы купить хотели, да «бабок» не хватило? Ну да! Квартира сорок. Они сегодня пойдут! Ночью. Гоните туда. Мичуринцев возьмите. Всё, Гончар, давай. Я приеду, позвоню. Да не знаю я! Вроде двое, хотя чёрт этих педиков знает! Пока…

Белкин с силой треснул по рычагу. Медсестра, сидящая напротив, вздрогнула и предупредила:

— Поосторожнее, молодой человек.

— Я не хотел. Слышно плохо.

Белкин отрешённо уставился в пол. Как странник, перенёсший ради какой-то своей цели долгую дорогу, но только в самом конце понявший, что путь его был напрасен.

Через минуту он обратился к девушке:

— Как до города можно добраться?

— На электричке.

— Когда ближайшая?

Медсестра взглянула на висящее над её столом расписание.

— Через час. Летом, как обычно, пути ремонтируют, поэтому электрички реже ходят.

Вовчик глубоко вздохнул:

— Я позвоню ещё?

— Пожалуйста.

Он снял трубку старенького больничного аппарата и закрутил диск.

— Тань, это я, Тань. Я опоздаю на день рождения, Тань… Такое дело, знаешь. Я потом объясню! В области я, в области. Казанову подранили. Я у него сейчас. Я не хотел, Тань… Тань… Подожди…

Вовчик оторвал трубку от уха и медленно положил её на рычаг.

Медсестра опустила глаза, ковыряясь в каких-то бумажках.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Вовчик взглянул на часы. 21:30. Чёртово время. Почему нельзя его где-нибудь взять? Или купить? Купить время? Интересно. Бред какой-то.

Домой он, в лучшем случае, приедет за полночь. Если вообще приедет.

Он поднялся и побрел к выходу из больницы, закинув на плечо поясную сумку Казанцева с пистолетом и «ксивой» внутри. Сам Костик находился на операции в одной из палат местной больницы. Рана была не очень серьёзной, но последствия могли оказаться непредсказуемыми. Однако, по словам хирурга, процентов семьдесят, что всё обойдётся.

Черепа Белкин ещё на станции сдал в местное отделение, вызвав машину из будки билетера. Сержант-водитель, приехавший на стареньком, еле живом УАЗике, подкинул Вовчика до больницы, пообещав договориться с начальством, чтобы Новикова держали до утра.

Белкин вышел на улицу и отправился на остановку, где, постояв немного, понял, что общественный транспорт в данном месте — давным-давно забытая роскошь. Поэтому, боясь опоздать на электричку, он пешком двинулся на станцию.

* * *

Сергей открыл глаза, но тут же зажмурил их от ударившего, словно ножом, электрического света. По инерции он поднял голову с подушки, но чья-то рука, схватив сзади за волосы, вернула его в исходное положение. В горло уперлось острие узкого лезвия.

— Лежать. И тише, а то голосовые связочки повредим.

В комнате находилось трое. Напротив, усмехаясь, стоял высоченный парень с вытянутой как дыня, головой, с узкими изогнутыми бакенбардами и зализанными назад сальными волосами. Короткая, не по размеру чёрная куртка с затёртыми до белизны локтями, вылинявшие брюки и надетый на правую руку шипованный кастет. Ничего видок. Впечатляет. Второго, стоявшего позади кровати, Сергей видеть не мог. Он только чувствовал его руку, крепко вцепившуюся в волосы. А нож давил в шею с такой силой, что Сергею начало казаться, будто лезвие давно уже впилось в плоть.

Сергей даже не пытался кричать — он решил, что крик вызовет ужасный приступ боли. Ситуация напоминала снившийся ему постоянно кошмар: к нему домой приходят страшные монстры и пытаются убить его. Сергей сначала бросается к дверям, но замок ломается, а когда их руки протягиваются к его горлу, он кричит. Но крика нет. Только судорожные конвульсии гортани. А затем он улетает. В безграничное небо. На огромной скорости, на небывалую высоту… Спасительную высоту.

Сейчас он очень хотел улететь…

Третий вязал ему ноги. Белой бельевой верёвкой, приготовленной, наверное, заранее. В облике этого парня мелькнули знакомые чёрты. Когда же тот поднял на секунду глаза, Сергей сразу вспомнил — именно он предложил ему комнату на вокзале.

Господи, по сколько ж им лет? Не больше пятидесяти на троих. Но они не играют в «полицейских и воров»… Они хотят…

— Молодчинка, не дёргаешься. Это, кстати, правильно. Теперь хотелось бы поговорить по-деловому.

— Что вам надо? — еле выдавил из себя Сергей.

— Мы не любим жадных людей. Циркуль, ты любишь жадных людей? Во, не любит. Надеемся, ты не жадный мужик. Надо бы поделиться.

— Чем, чем поделиться?

— Денежками. Это такие бумажки. Которые ты получил недавно из какого-то Красногорска. Много, много бумажек.

— Я не получал ничего, — полушепотом ответил Сергей. Капелька пота сползла по щеке и упала на подушку.

Удар по животу ребром ладони заставил его стиснуть зубы от боли. Автоматически он хотел согнуться, но не смог — ноги удерживала верёвка, а голову — рука.

— Тихо, тихо, чувачок! Не надо нас лечить. И злить понапрасну, — длинный парень поигрывал кастетом в руке. — Ночь предстоит долгая. Пока мы не договоримся, мы не покинем этот уютный уголок и всё время будем делать тебе немножко больно. Быстренько, быстренько вспоминай, где там «бабульки». Мы, конечно, можем сами поискать, но, как говорят менты, хочется чистосердечного раскаяния.

— У меня нет денег, я же получил их по безналу… — тяжело дыша, произнёс Сергей. — Можете искать. Придурки.

— Насчёт придурков мы потом побеседуем, отдельно, — высказался второй. — В дополнительное время. Циркуль, проверь-ка сумочку.

Длинный парень развязал тесёмки рюкзака и перевернул его вверх дном. Вещи, так бережно упакованные Сергеем, посыпались на пол; ваза с противным стеклянным звоном разбилась мелкие кусочки. Циркуль раскидал ногами пожитки Сергея.

— Здесь, кажется, нет. Обидно.

— Сволочи, — процедил Сергей.

— Заткнись, дяденька. Сейчас начнём лечить память. У тебя, кажется, с этим проблемы? Надо к доктору.

Сергей закрыл глаза.

— Ты что, спать собрался? Слышь, мужики, он совсем борзанул!

Ещё один удар по животу заставил Сергея захрипеть.

— Где «бабки», сука? Убью, понял? «Бабки», вонючка, «бабки»!!!

Сергей молчал.

— Циркуль, держи его! — скомандовал уже вышедший из себя подросток. — Сейчас эта сволочь всё скажет! Я ему устрою «ласты лягушки».

Он схватил руку обессилевшего от побоев Сергея, зажал её под мышкой и ввел нож между его пальцами.

— Ничего, дядя, и без пальцев живут. Будешь пособие получать, как ветеран.

Сергей с ужасом смотрел на свою руку. Он что, действительно это сделает? А потом? «Они ведь убивают меня», — пронеслась у него в мозгу невероятная мысль. Как пацаны убивают лягушек?! Отрезают лапки, а затем прихлопывают камнем. А деньги? Им ведь не деньги нужны. По крайней мере, это не главное…

— Стойте, я скажу. Не надо.

— Ну, вот. Чувачок понял, что был не прав. Молодчинка. Ну-у?

— Там, в шкафу… Ключ за зеркалом…

Парень, усмехнувшись, отпустил руку Сергея и направился к зеркалу. Ножом подковырнул торец. Из углубления выпал ключик.

Переложив нож в левую руку, пацан поднял ключ и подошёл к старинному платяному шкафу. В антикварном магазине за этот шкаф могли бы отвалить приличную сумму. Настоящий дуб, багет, выполненный вручную искусным резчиком, витые ручки. Но парня мало волновали тонкости мебельного искусства, его волновали тонкости замка.

Он вставил ключ, сделал два оборота и резким движением распахнул створки.

То, что он увидел внутри шкафа, вероятно, несколько не соответствовало его представлению о деньгах. Только этим остальные объяснили его вытянувшееся лицо, вытаращенные глаза и абсолютно не относящийся к происходящим событиям вопрос:

— Ты… ты кто?

— Да так. Из добровольного общества защиты людей от животных. От диких животных…

Последняя фраза сопровождалась активными действиями. Резко двинувшийся вперёд кулак отбросил парня к окну.

— Молодчинка. Хорошо летаешь. А вы, ребята, что встали, как столбы трамвайные? Попрошу всех на пол.

Ствол пистолета указал направление движения. Однако Циркуль явно не желал мириться с таким поворотом событий. Он в своих мыслях уже ехал в купленной «иномарке» с симпатичной Лялькой, с «Дельтой» в руке, а тут на тебе… впору матом ругнуться. Обидно.

Поэтому, почувствовав запах паники и быстро сообразив, что, кажется, они влипли, он смело рванулся к выходу из комнаты, но так же стремительно влетел назад под воздействием в унисон возникших на его светлом пути двух набитых кулаков.

Третий пацан, державший Сергея, был вполне удовлетворен увиденной расправой, чтобы не повторять ошибок своего длинноногого друга. Он бросил нож на пол и зачем-то поднял руки. Впечатлительный человек.

В комнате заметно прибавилось лиц мужского пола. Мичуринцы, которым наконец удалось продемонстрировать своё умение колотить по груше, чему они были несказанно рады, уже надевали наручники на стоявших в партере «штангенциркулей».

Таничев, зашедший последним, ковырялся с узлом верёвки на ногах Сергея, а Паша, до этого нашедший пристанище в старинном шкафу, сейчас обыскивал Витю, который так и не опускал рук.

— Вот и здорово. Ой, ножик.

Витя, которому, наверное, стало щекотно, дёрнулся и несильно наступил Паше на ногу.

— Пос-с-соримся!!! — Паша с силой опустил каблук своего ботинка на ногу невнимательного товарища, после чего тот, словно струнка, вытянулся вдоль стены, устремляясь ввысь, к потолку…

Сергей сел на кровати и согнулся в поясе.

— Козлы… Больно.

— Сам виноват, предупредили же, как только начнут баловством заниматься, посылай их в шкаф.

— Я, честно говоря, не верил во всё это. Бред какой-то. У меня же нет ничего. Вазу разбили, идиоты…

— Посуда бьётся на счастье, старый. Забери осколки на память. На память об одной весёленькой ночке в одном весёленьком городке. В городке белых ночей, но, увы, почерневших дней. Нет, я всё-таки не Гончаров, я — Достоевский, ё-к-л-м-н. А с отъездом придётся повременить, надо бы задержаться. Формальности всякие, сам понимаешь…

Белкин наконец дозвонился:

— Здрасьте, я насчёт ребёнка, помните? Что там по гистологии?

— Секунду.

Шелест страниц.

— Младенец мертворождённый. Внутриутробная асфиксия.

— То есть не криминал?

— Формально, в общем-то, нет. Хотя, рожай она в роддоме, думаю, этого бы не случилось. Так что…

— Понял, спасибо.

Вовчик повесил трубку. Кто-то как-то сказал ему, что в законе нет параграфа для эмоций. И не должно быть. Закон — это высшая математика, смешанная с логикой и поставленная на незыблемый постамент.

Одним словом, не переживайте, Вовчик, по закону — не криминал. Хотя никакой логики. Только эмоции. Не нужные никому эмоции. Спокойней, Вовчик.

Кусок штукатурки, отвалившийся от стены, вывел Белкина из задумчивого ступора.

Он вздрогнул, равнодушно взглянул на очередную язву вытрезвительских стен, после чего достал из стола папку с какими-то документами и бросил её перед собой. Почитав с минуту бумаги, он оторвал от них глаза, неожиданно поднялся со стула и, выскочив на центр небольшого кабинета, согнул руку в локте. Он со злость продемонстрировал этот жест внешнему миру.

В кабинете никого не было, и любой заглянувший сейчас в окно решил бы, что Белкин тронулся умишком.

Вовчик же, ни секунды не намереваясь задерживаться в кабинете, схватил со стула курточку, закинул её на спину и выскочил на летнюю улицу, так шарнув дверью, что чуть не уронил табличку с надписью «Высокое напряжение».

Но тут же остановился, шагнул назад, поправил произведение Петровича и, развернувшись, быстро зашагал по солнечной стороне улицы.

Примечания

1

Возможно, имеется в виду улица Цвиллинга в городе Челябинске, названная в честь революционера Самуила Моисеевича Цвиллинга. — Здесь и далее все примечания выполнены редактором fb2-версии книги.

(обратно)

2

Мга — посёлок городского типа в Ленинградской области.

(обратно)

3

Возможно, имеется в виду мухомор.

(обратно)

4

Игры доброй воли — международные спортивные соревнования. В 1994 году они прошли в Санкт-Петербурге, в них приняли участие 2 тысячи спортсменов из 75 стран.

(обратно)

5

На Гражданскую улицу.

(обратно)

6

Оперативно-поисковое дело.

(обратно)

7

Удостоверение (от нем. Ausweis).

(обратно)

8

В Инспекции по делам несовершеннолетних.

(обратно)

9

Олег Романцев в 1994—1996 годах был главным тренером сборной России по футболу.

(обратно)

Оглавление

ГЛАВА 1

ГЛАВА 2

ГЛАВА 3

ГЛАВА 4

ГЛАВА 5

ГЛАВА 6

ГЛАВА 7

ГЛАВА 8

ГЛАВА 9

ГЛАВА 10

ГЛАВА 11

ГЛАВА 12

ГЛАВА 13 . . . . . . . . . .