«Куколка»

ПРОЛОГ 1976 год

– Мужик, двадцать копеек дай! Выручи. Помираем – трубы горят.

– Не помрете, отцы святые. На вас дрова возить можно.

– Тьфу, е… – Женька проводил туманным взглядом жадного прохожего, облизал сухие губы и повернулся к приятелю. – Ну и видуха у тебя, Серый. Здрасьте, я ваша тетя.

– У тебя не лучше. Советская власть плюс электрификация всей страны. Героически посидели. Редкостный кайф.

– По поводу чего пили-то, помнишь?

– Извини, вспоминать больно. Попозже чуток спроси.

– Все, на хер, последний раз. Иначе не дотянем до коммунизма.

Женька кряхтя опустился на бетонный поребрик тротуара и трясущимися пальцами потер виски. Повод, повод. Слабое утешение сегодняшнему отходу. Хлестали без всякого повода. Появилась деньга, ну и… Ваше здоровье, товарищ.

Он пошарил по карманам заношенного клетчатого пиджака и достал надломленную “Приму” без фильтра. Доломав сигарету, прикурил. Серега уселся рядом.

– Зря бормотуху с водярой мешали.

Женька не ответил. Серый после каждого “штопора” плакался про смешение напитков надеясь, что его поймут и посочувствуют. “Конечно, конечно, старичок, “ершик” – штука такая…”

Глушить начали с утра, дома у Сереги. Он толкнул у магазина том Дюма – хватило на пару пузырей “Молдавского розового”. Потом Женька пошарил по закромам и отыскал на антресолях клад – военные зимние ботинки, вполне пригодные к эксплуатации. Ботинки потянули на две “Пшеничных” и банку рыбного паштета.

Продолжили на природе – в садике средней школы. Школьники на каникулах, садик-райский уголок. Кто-то все ж помешал и в “раю”. Утром Женька заметил опухоль на костяшке указательного пальца.

– Серый, с кем это я?

– Валька с тридцатого дома подкатил. У него сушняк домашний был. В канистре. Ничего штучка.

– И за что я его? – Да он сам, козлина – на рожон полез. Кажется. А может, ты. Да ладно, вы после помирились.

Женька выбросил окурок и лег на газон, примыкающий к тротуару.

– У тебя точно нет? Хоть на пиво? Серый еще раз вывернул карманы. – Голяк, как в гастрономе после ревизии.

– Может, у Вальки есть? Сползай.

– Вальку супруга за волосы вечером из садика уволокла. Пролетаем.

– Сдохнем же, у меня уже пульса нет.

– Блевани, полегчает.

– Нечем. Паштет не залежался. Попробуй еще стрельнуть. Бог не фраер, дадут. Хоть копеек сорок.

Серега поднялся с поребрика и побрел клянчить мелочь. Прохожие, заметив его качающуюся фигуру, отворачивали глаза и ускоряли шаг. Добровольный взнос в фонд спившегося строителя светлого будущего – не самая заманчивая перспектива. Нажрутся как сволочи, а утром клянчат на опохмелку. Будто им насильно водку вливали. Почему таких не свозят на необитаемый остров и не оставляют навечно? Прохода нет от пьяни.

Серега вернулся через десять минут, сжимая в тощей ладони гривенник.

– Копейки до “маленькой” не хватает. Пошли, Зинка нальет.

– Зинку выгнали позавчера. БХСС пиво проверил. Пятьдесят процентов воды. А новую бабу я не знаю.

– Уговорим, пошли. Не человек, что ли? Женька, не вставая с газона, достал из нагрудного кармана маленькое зеркальце с отколотым уголком. Жуть. Лицо опухло, как будто он только что подвергся нападению целого роя пчел. В левом глазу лопнули сосуды, и глаз превратился в вишню.

Женьке было тридцать пять, но выглядел он на полтинник. Врач-сосед сказал, что если он будет продолжать пить такими же темпами, то до сороковника не дотянет. Каждый раз, просыпаясь после возлияния,

Женька обещал себе, что это все, в последний раз, что ни в жись, ни капли. Однако если капля падала в рюмку, Женька забывал все клятвы и летел в пропасть.

Он жил в однокомнатной квартире вместе с матерью-пенсионеркой. Мать давно махнула на Женьку рукой, все слова о “взятии за ум” расшибались о непробиваемую стену. Единственной реакцией на Женькины запои были теперь слезы по ночам. Неделю назад, когда Женька распустил руки и ударил мать, она собрала еще не пропитые сыном вещи и уехала к сестре в деревню. “Чтоб ты сдох, скотина…”

Женькин отец умер еще лет пять назад от цирроза.

– Слышь, пионер, – окликнул Серега проезжавшего велосипедиста, – помоги гегемону, дай копеек десять. Я директора школы знаю. Отличником будешь.

– Брежнев пускай подает, – насмешливо бросил пацан, зная, что еле стоявший на ногах дядька не догонит его “Орленок”.

– Вот сучонок… Жека, айда на скамейку. Я вчера в траву пузырь пустой спрятал. Сдадим. Как раз на пиво. А то светимся тут – меня участковый в ЛТП упечь хочет, ментяра плюшевый. Давай, поднимайся, брат. Что делают, гады, что делают. Споили страну…

Женька спрятал зеркальце, со второго захода поднялся и, не отряхивая с пиджака прилипшие комки земли и траву, двинул следом за приятелем.

Бутылка под скамейкой их не дождалась. Серега, высказав по этому поводу пару широко распространенных фраз, плюхнулся на скамью, глубоко переживая горе.

Женька, как менее эмоциональный и как более нуждающийся в лекарстве пьяница, продвинул Серегину идею несколько дальше:

– Вон помойка. Битком. Пошли пошарим. Есть богатей – не сдают посуду. Зуб даю, найдем. Хоть из-под кефира.

Серега встрепенулся, натурально ожил, отломал от скамейки кусок деревянной рейки и покатил к цели. Женька решил искать стеклотару без помощи орудий труда.

Встав по обе стороны квадратного бачка, приятели занялись спасительным делом. От каждого по способности, каждому по труду. Пр-р-ра-льно.

Огромная горбатая крыса, потревоженная нежданным визитом рабочего класса, выпрыгнула из помойки и умчалась в кусты.

– Тьфу, падаль, – Серега по инерции запустил рейкой вдогонку грызуну, – напугала, зараза.

Пришлось идти за новым оружием труда. Не руками же… “Ах, наши руки, руки трудовые, руками золотыми назовут”.

Женька уже выкинул часть мусора на асфальт, потроша недра помойки. На освободившееся место стал перекладывать отходы с Серегиной половины.

– Погодь, я помогу. – Серега сунул было палку в бачок, но притормозил, заметив, как резко выдернул руки Женька.

– Что?! Опять крыса?

Женька сглотнул и кивнул вниз.

– Кто-то куклу выкинул. Как живая. Серега перегнулся через свой край:

– В чем это она? В кровище, что ли? Женька тряхнул головой. Покрасневший глаз нестерпимо щипало, он слезился, отчего зрение потеряло остроту, и окружающий мир теперь воспринимался через сиреневую дымку. Вдобавок похмельный синдром давил на мозг, переворачивая все с ног на голову. “Пьянству – бой!”

Он протянул руку вниз и дотронулся до “куклы”. Затем поднял пальцы к глазам.

– Ну, ни хера ж себе! Точно кровяга. Свежая. Он вновь посмотрел на находку и вздрогнул.

– Се… Серый… Она… е… она шевелится…

– Ты че, гербанутый? Или допился?

Женька осторожно взял грязный пакет, из которого торчали две “кукольные” ножки, и перевернул его над мусором.

Через секунду похмельный синдром улетучился из башки без всяких лекарств.

Среди картофельных очисток, среди грязного тряпья и консервных банок, подогнув голову к крошечным ножкам, лежал новорожденный младенец. Неумело оторванная пуповина напоминала перерубленную лопатой змею, пушок же на затылке намок от вылитого в помойку скисшего молока, а на спинке явственно проступал след от крысиных зубов.

Женька перевел глаза на Серегу, затем обернулся назад. Рядом со стендом, прославляющим местных ударников коммунистического труда и передовиков производства, наклонившись, как Пизанская башня, стояла телефонная будка без стекол. “Слава народу-победителю!”

Не сказав Сереге ни слова, Женька кинулся к телефону. Ребенок был еще жив.

Глава 1 1995 год, ноябрь

В шесть вечера, согласно расписанию, трехпалубный лайнер “Куин Вйктори”, совершающий круиз по маршруту Неаполь – Хайфа, отбыл из Лимасола, крупнейшего порта Кипра. Несмотря на позднюю осень, температура в этой части света достигала тридцати градусов, что делало притягательным отдых на Средиземноморье для деловой Публики из северных стран, не успевшей оттянуться у себя на родине в летнее время.

Немцы, шведы, англичане, русские, финны столпились возле фальшборта, фотографируя и снимая на камеры перспективу кипрского порта. Завтра в шесть утра судно придет в последнюю точку круиза, в Хайфу, где простоит пару суток, пока пассажиры не насладятся красотами земли обетованной, не поднимутся в Иерусалим и не посетят административную столицу Израиля Тель-Авив.

Круиз был дорогостоящим, оценивался по высшей категории, не каждый состоятельный иностранец мог выкинуть на прогулку по морю указанную в путевке сумму, не говоря уже о русских, чьи затраты на загранпоездки обычно не превышали пятисот баксов, скопленных за год и отданных турфирме со страшным скрипом. Это не касалось, разумеется, “новых , русских” – коммерческой или криминальной публики, позволяющей себе в принципе все, что угодно. О престиже “Королевы Виктории” говорил, к примеру, тот факт, что члены команды, начиная от официанта и кончая капитаном, могли общаться как минимум на трех языках, а программа варьете менялась каждый день, как и белье в каютах.

Когда берег Лимасола исчез за горизонтом, пассажиры расползлись по теплоходу в поисках развлечений, руководствуясь желанием весело потратить два часа, оставшиеся до ужина. Развлечений имелось предостаточно: бассейн, музыкальный салон, казино, россыпь кабачков.

Стюарды в бордовых костюмах и бабочках с окаменевшими улыбками сновали по палубам в поисках щедро оплачиваемых чаевыми услуг. Любая прихоть пассажира выполнялась без промедления и с преданностью в глазах. Все физические нагрузки клиента сводились к извлечению бумажника из кармана или сумочки и протягиванию навстречу подставленной руке купюры или монетки. В ходу было все, кроме денежных знаков стран бывшего социалистического лагеря.

Молодой стюард, смуглолицый араб с маленькими усиками, постучался в каюту первого класса и замер на пороге, держа на согнутой руке поднос с пачкой сигарет и двумя рюмками водки.

Из-за двери не послышалось привычного “е” – ее приоткрыл крепкий парень в таком же, как у стюарда, бордовом пиджаке, сунул в карман арабу свернутую купюру, взял поднос и хлопнул дверью.

Араб в недоумении вытащил деньги, горестно вздохнул, видя, что их хватает только на оплату водки и сигарет, и в надежде, что сейчас несправедливость будет исправлена и он получит за труды, остался переминаться на пороге, покашливая и кряхтя. Дверь действительно тут же открылась.

– Чего тебе? – по-русски спросил забравший поднос парень.

Стюард улыбнулся, обнажив ряд белоснежных зубов:

– Сорри…

Русский ухмыльнулся, запустил руку в пиджак и достал еще одну купюру.

– Держи, халдей. И пошел на хер отсюда. Халдей хоть и не был полиглотом, но некоторые русские слова уже понимал. Услышанное выражение относилось к светскому языку и означало “просьбу не беспокоить”. Он слегка поклонился и пружинисто направился к трапу на верхнюю палубу, на ходу рассматривая деньги. Через секунду он выругался и, скомкав десятитысячную российскую бумажку, выкинул ее за борт.

Довольный своей шуткой пассажир повернул защелку двери и, пройдя через просторную каюту, уселся в кресле у иллюминатора. Помимо него в каюте присутствовали еще двое.

Старшему было около сорока пяти, легкая футболка обтягивала немного располневшее тело. Шорты и тапочки дополняли чисто туристский гардероб. Он развалился во втором кресле, сложив руки на вздутом брюшке и покручивая большими пальцами.

Второй был помладше, лет на десять, и одет более респектабельно – светлая рубашка и бежевые брюки. Тонкая цепочка блестела на загорелой массивной шее. Комплекцией же он мало отличался от спутнику жировые складки указывали на малоподвижный образ жизни и пренебрежение советами борцов за долголетие.

Мужчина в футболке был хозяином каюты, любой зашедший мог определить это без особого труда. Он распечатал пачку принесенных стюардом сигарет, бросил красненький ободок в пепельницу и прикурил. Затем обернулся к парню в пиджаке.

– Вадик, сходи искупайся или в казино отдохни. Парень кивнул и, не говоря ни слова, вышел из каюты. Человек с цепочкой пододвинул свое кресло к столику:

– Скажи ты своему попугаю, чтоб снял этот идиотский бордовый пиджак. Его путают с обслугой. Зачем ты его вообще взял с собой? Меня тошнит от его тупых шуточек и пьяных выкидонов. Неужели нельзя хоть здесь обойтись без охраны? Расходы только.

– Без охраны сейчас нигде нельзя обойтись, а спокойствие стоит денег. Ну а Вадик… Пускай мир посмотрит, поклонится Гробу Господню. Быкам тоже полезно иногда… – Вчера я чуть рожу ему не набил. Надрался и певичку из варьете завалил прямо в зале. Офонарел. Это ж не питерские кабаки с блядьми. Ты б урезонил его. Мудила, раз на пароходе работы нет, можно борзеть. Пусть вон книжки читает, может, поумнеет. – Боюсь, Вадик не умеет читать. Да ладно, черт с ним. Скажу. Ты дозвонился? Спикера застал?

– Да. Есть новости. Спикер подсуетился

– Так. – Старший пригубил водку.

– Он узнал, где Шериф хранит это. Вчера узнал.

– Ну и чем это оказалось?

– Обычная видеокассета. С надписью “Ну, погоди!”.

– “Ну, погоди”? Это что, стеб? Хотя Шериф любит дешевые фокусы. Пацан. Ему б с балаганом на улицах выступать, в самый раз. Что на кассете?

– Спикер не стал говорить по телефону, не сумасшедший. Сказал, что информация там действительно крайне опасная.

– Вот как? – Секундная тень пробежала по лицу старшего. Он допил водку. – Пей, Сережа. Второй тоже опрокинул рюмку и закурил.

– И где эта кассета? Ты спросил?

– У Шерифа дома. В ряду обычных кассет. Он обожает старые фильмы, у него небольшая коллекция. Самое надежное место. Детские мультфильмы вряд ли кто смотреть будет.

– Вот она, Сережа, благодарность. Из какого дерьма я его вытащил, а он…

– Я сразу предупреждал, Шура, что у Шерифа клинит, говорят, у него клинило еще до посадки. Нефиг было это мурло подтягивать. Все бы тебе подешевле. Вот и суетись теперь.

– А, брось переживать из-за какой-то кассеты. Шериф не тот клоп, что укусит. Соплей перешибу. Подстраховался, значит… Кино насмотрелся. Как Спикер узнал про кассету?

– Без понятия. Не интересовался. Догадываюсь примерно. Сама ведь кассета ничего не стоит. Стоит информация на ней. Если с Шерифом что-нибудь случится, она ведь так и останется стоять на полке. Стало быть, кто-то должен быть посвящен в ее секрет. Один-два человека. Ну а что знают двое… Спикер – мужик с башкой, без задницы в масло влезет.

– Мне важно, чтоб с кассеты не сняли копию и чтоб никто, кроме меня, тебя и Спикера, про нее не прочухал. Не знаю, что там Шериф на нее записал, но в таких вариантах утечка информации совершенно ни к чему. Тем более сейчас. Да и потом. От журналистов прохода нет. Каждый шаг пасут. Почему их никто не может поставить на место? Правителей ставим, а какие-то писаки продолжают разоряться! На серьезный разговор приходится ехать в этих шортах среди мудил иностранцев, самому изображая мудилу. Когда год назад кто-то заснял мою встречу с французами, газеты не успокаивались неделю. Надо же, Александр Зелинский встречается с “правыми” на своей даче! Тут явно коричневые оттенки! Бляди газетные. Попробуй ответь, что это была чисто коммерческая “стрелка”. Шагу не ступи, еб их…

Зелинский вдавил окурок в полированную спинку кровати, хотя рядом стояла пустая пепельница.

– Представляю, что начнется, когда я сяду в депутатское кресло. Они за мной в сортир будут бегать.

– Вопрос с депутатством решен?

– Давным-давно. – У Зелинского явно испортилось настроение. – Поэтому чем быстрее уладим вопрос с Шерифом и его дурацкой кассетой, тем лучше.

– Я завтра же позвоню Спикеру, предупрежу, чтоб не трепал, хотя, наверно, он и сам допетрит. А с Шерифом ума не приложу, что делать. В натуре, утомил, бычара. Мало того что из запоев не вылазит, так еще и на иглу сел. Баб таскает без разбору, прямо с улицы, до “гоп-стопов” опустился, баклан, без ума, совсем на нулях. Не сегодня-завтра влетит в ментуру и начнет языком махать… Натурально.

Зелинский резко прервал это речеизлияние:

– Передай Спикеру, пускай принимает меры. Он поймет. И по-тихому. Чтоб органы не шибко нос совали. Лучше авария, либо пьяная драка.

– Хорошо. Но кассету придется брать ему лично. Стало быть, и…

– Я оплачу неудобства, пусть не дрейфит. Еще по стошечке?

– Позже, Шура. Скоро варьете, там и дернем.

– Как хочешь.

Зелинский откинулся на кресле, вытянул ноги и закатил глаза. Крайне неприятно отвлекаться на такие вот проблемы. Будто других мало. В пафосе гид произнес старую греческую мудрость: “Если загниет одна виноградина, загниет и вся гроздь, загниет гроздь – загниет лоза. Чтоб не загнила, надо сорвать гнилую ягоду”.

Да, сорвать. Тогда соберешь урожай и наполнишь бочки вином.

Шериф, конечно, сука. Хотя и профессионал, хотя и недорогой. Еще одна старая мудрость – ничто не стоит так дорого, как дешевизна… Задумал, паскудник, потягаться. Шестерка сраная… Вот уж воистину ищи врага в собственном доме. Ничего, голубочек, отлетался.

Зелинский не рисовался, говоря о решенном вопросе с депутатством. При этом он не собирался выкрикивать на митингах бестолковые рекламные лозунги, кормить толпу бесплатным борщом и уж тем более выходить на улицу с толпой полоумных старушек, размахивающих красными тряпками и поющих “Варшавянку”.

Вопросы власти во все времена решались абсолютно одинаково. Через деньги. Это придумано не Зелинским, это диалектический материализм, открытый вовсе не теоретиками научного коммунизма, а много раньше. Деньги откроют двери в любой кабинет. Бывают исключения, но они редки и поэтому подтверждают правило. На то и исключения. А в основе… Можно до хрипоты и рвоты звать в поход за собой, обещая земной рай, но в конечном итоге остаться в рваных носках с горсткой сочувствующих голодранцев, а можно, не говоря ни слова, расчистить завалы и обеспечить спокойный путь наверх.

Правда, иногда следует и покричать. Немного. Ради приличия. Для фона. И не важно что. Главное – не стесняться в выражениях, не признавать догм и авторитетов, обещать много, быстро и дешево. Впрочем, лозунги и речи сочиняют люди, которым тоже платят. Больше заплатишь – талантливее речь.

Зелинский не страдал философскими отклонениями, он давно вывел формулу своего “диалектического материализма”. Сила дает деньги, деньги дают власть, власть дает деньги и силу. Эта нехитрая формула верна на любом уровне, в любой стране, в любом обществе. В лагерной глуши, где он провел одиннадцать лет, и в высших эшелонах, куда скоро попадет. Все остальное – пустые слова и утопия.

Эту же формулу призвана была подтвердить предстоящая встреча, на которую он ехал под видом беззаботного туриста. Такой малоскоростной путь был выбран не случайно. Полностью исключалась возможность какой-либо официальной или неофициальной слежки. Под официальной подразумевались все те же представители средств массовой информации и органов, а под неофициальной… Ну, мало ли… Поиметь “бяку” на конкурента накануне выборов весьма неплохо. Будет с чем пойти на дебаты.

В Тель-Авиве его ждал один из лидеров так называемого движения “За дело!”, чьи именитые представители занимали ряд ведущих хозяйственных и иных постов в нынешней администрации. Движение состояло в резкой конфронтации с партией диабетических реформ, в которую входил Зелинский. Ни о каких открытых встречах и переговорах между лидерами не могло быть и речи. В прямом эфире они от души обливали друг друга грязью, что, впрочем, не помешало наладить негласные контакты и взаимовыгодное сотрудничество.

Вопрос, который предстояло решить за шесть часов в одной из гостиниц израильской столицы, был достаточно серьезен, поэтому были предприняты все возможные меры, чтобы обеспечить полную конфиденциальность. Это входило в условия, выдвигаемые одной из сторон, которые вторая сторона могла принять – или не принять. Что-то типа популярной у бандитов “стрелки”.

Зелинский вез требование, а вернее, просьбу оказать ряду фирм услуги в получении лицензий на операции с сырьем – нефтью, металлами, лесом, – взамен обещая “задельщикам” пополнить закрома их движения самым надежным источником энергии – бабками. Чтоб двигалось лучше.

Расчет был верен. Перед выборами любая партия нуждается в дополнительных средствах, это во-первых, а во-вторых, партийная казна – штука весьма аморфная. На что идут взносы, пожертвования и вливания, одному Богу известно, а Бог, к счастью, с трибун не выступает, в органы не стучит и уголовных дел о растрате и присвоении не возбуждает. Деньги же обладают тем прекрасным свойством, что их никогда не бывает много, и более мелодично они звенят в личном кармане, а не в общественном.

Небольшое облегчение кошелька партии диабетических реформ в случае удачи на переговорах в Тель-Авиве гарантировало ей резкое увеличение доходов в ближайшие полгода, то есть примерно к началу президентской гонки. Гарантировало потому, что та же нефть – это не спекуляция турецким ширпотребом или тайваньской техникой.

Это не надо объяснять никому. Это ясно даже быку Вадику, хватающему сейчас девок за ляжки в музыкальном салоне. Сергею непонятно, зачем Зелинский взял этого бордового олуха. Никто не хочет просчитывать шаги. Страха нет. Забыли. Про мозги вспоминают, когда часть их вылетает вместе с порцией картечи… А у Зелинского страх есть, потому-то он и выжил в чехарде бандитско-финансовых будней. Поэтому-то он и не везет сейчас с собой навороченных секьюрити, дружащих не только с телом, но и с головой. А у Вадика в голове одни бабы да выпивка, и совать свой переломанный нос во все дыры он не будет. И если спросят, как там Зелинский отдыхал, так и ответит: “В кайф!” А безопасность? Так это не питерские подворотни. Хватит одного Вадика. Тут народец человеколюбивый.

Зелинский поднялся с кресла и включил небольшой кондиционер. Морской воздух устремился в каюту, выгоняя табачный дым.

В дверь жалобно стукнулись. Сергей, взглянув на Зелинского и получив одобрительный кивок, отозвался:

– Ее.

В каюту заглянула личность мужского пола, опирающаяся на костыль, облаченная в дырявый свитер и грязные холщовые брюки с бахромой. Вытянув вперед тощую страусиную шею, личность крутанула зрачками, удовлетворенно крякнула и, выворачивая вперед пятку правой ноги, шагнула через порог. Услужливо поклонившись и кося глазом на зажатую в руке мятую бумажку, “мужской пол”, запинаясь, прошуршал:

– Экскьюз ми, джентельмен, зэт яй аск ю. Ай уэнт ту Израэл фор оперэйшн, бат олл май докьюментс энд мани фэлл ту зе си. Ай хэв севен чилдрен, энд олл оф зем а элоун. Хелп ми, плиз, ин эври хард каренси. (Извините, господа, что обращаюсь к вам. Я ехал в Израиль на операцию, но обронил в море документы и деньги. У меня семь дети, и все сироты. Помогите, пожалуйста, в любой конвертируемой валюте (искаж.англ.).

Личность вывернула пятку в более естественное положение и протянула к присутствующим руку, поочередно метая взгляд то на Сергея, то на Зелинского.

– Сережа, что ему надо? Кто это? – Александр Михайлович обалдело сдвинул складки на лбу.

– А – Сергей равнодушно махнул рукой, – молдаване. Сезонные нищие. На заработках. Денег просит.

Услышав знакомую речь, гость окончательно выровнял пятку и опустил руку.

– Костыль смажь – скрипит. – Сергей указал несостоявшемуся пациенту хирурга на дверь. – Сейчас полетишь за борт искать документы. На костыле до Хайфы поплывешь. Хоть бы текст выучил, инвалид. Державу позоришь.

Инвалид сморщился, матюгнулся и исчез, переложив на ходу костыль в другую руку. Через секунду в двери соседней каюты, где путешествовали консервативные англичане, раздался тот же жалобный стук.

– Кто их сюда пустил? – искренне удивился Александр Михайлович. – Ни черта себе, пятизвездочный круиз – и такая публика.

– Ой, да подумаешь. Отмаксали капитану и ползают по каютам. А иностранцы как дети – на эти костыли и дырки легко клюют, отсыплют денег да еще слезу пустят. Блаженные…

Сергей поднялся со стула.

– Я загляну к себе. Встретимся на варьете. Я займу столик у сцены.

Сергей вышел. Зелинский выглянул в иллюминатор. Бесконечность и спокойствие, под которыми прячется небывалая мощь, и в любую минуту она, потревоженная необъяснимым явлением, может смести все преграды на своем пути – закрутит и подбросит, разобьет и проглотит. Превратит в песок. Если потревожишь. А пока – спокойствие и бесконечность.

Зелинский мог по несколько часов не отрываясь смотреть на море. Своеобразный отдых для души, полная отрешенность, гипноз. Но в настоящую минуту ему никак не удавалось расслабиться.

Мысль о кассете Шерифа раздражала и выводила из равновесия. Как капелька соленой воды на сверкающей поверхности иллюминатора, мешающая обзору перспективы. Вместо того чтобы спокойно настроиться на завтрашний день, приходится отвлекаться на пустые переживания. Пустые? Поганец Шериф… Придушил бы…

И хотя Зелинский пытался успокоить себя, полагаясь на хитрого Спикера, беспокойство не проходило. В их мире можно полагаться только на себя. Здесь действует одно правило: в трудную минуту никогда не поворачивайся к другу спиной, иначе получишь от друга между лопаток по рукоять… Плюс случайности и проколы, от которых никто не застрахован.

А впрочем, к черту! Шериф не тот субъект, на которого стоит тратить нервы. Были передряги и посерьезнее. Просто у Александра Михайловича чуть-чуть испортилось настроение. Без причин. Поднимем.

Зелинский взял со столика пачку сигарет, ключи и вышел из каюты, сильно хлопнув дверью.

Капелька на стекле иллюминатора тонкой ниточкой-слезой поползла вниз…

Глава 2

Обувная коробка, приспособленная под домашнюю аптечку, была завалена нужными и ненужными лекарствами, поэтому быстро отыскать требуемую упаковку долго не удавалось. Женька еще раз переложила скляночки и пакетики с места на место.

– Там, в черной баночке, без надписи. С красной крышкой.

– Все, нашла. Ты лежи, я сейчас. Женька вернулась к кровати, положив на тумбочку клочок ваты.

– Вот ублюдки…

– Женя, кто такие ублюдки? – подняла кудрявую головку маленькая девочка, сидевшая прямо на полу.

– Никто. Не мешай, видишь, мама заболела.

– Мама заболела, – шепотом повторила девочка валявшейся рядом кукле и погрозила пальчиком.

Женька намотала на спичку вату, обмакнула в йод и аккуратно стала прикладывать к глубоким ссадинам на лице подруги.

– Потерпи, потерпи. Рожать небось было больнее. Боюсь, тут само не срастется. Надо зашивать. Давай вызову “скорую”.

– Срастется. Стяни посильнее и пластырем залепи. Попробуй.

– Все равно к врачу надо. Лицо ведь, не задница. Давай позвоню, Олюнь.

Ольга чуть заметно покачала головой.

– После. На мне как на кошке. Заживет. Женька отрезала пластырь и наложила его на рану.

– Чем это они, Оль?

– Ножом.

– Скоты. Разорвала бы. Тебе очень больно?

– По животу били, идиоты. Вот тут, слева, не про ходит.

Ольга подняла голову и сделала несколько глотков.

– Я не знаю, что делать, Жека. Этот урод не успокоится. Теперь он еще и адрес знает. Не везет нам, подружка.

– Он что, прийти может?

– Он придет. Через неделю. И убьет, если я не верну деньги.

– Он пугает, Оль. Ничего не сделает. Ольга чуть заметно покачала головой:

– Убьет, подружка. И меня и Катьку. Легко. По последнему слову Женя поняла, что Ольга действительно ожидает самого страшного.

– Может, переждем где?

– Где? Не смеши. Куда я такая денусь? Да и как ни бегай, все равно достанет.

– Сколько надо денег?

– ~ Тонну баксов. Мол, счетчик натикал. Не повезло.

Женя вздохнула.

– ~ Зря ты, Оль, с этим делом связалась…

– Только не учи жить, – зло вполголоса ответила Ольга. – На что мне Катьку кормить? Как ты, за двести тонн в ларьке сидеть? Спасибо. На жрачку и то не заработаешь.

Женька, промолчав, положила ладонь на лоб подруги.

– Ты не волнуйся, Олюнь. С деньгами придумаем что-нибудь. Я займу на работе.

– Ага, держи кармашек… Сейчас каждый за себя. Ольга повернула голову и посмотрела на дочь. Девочка ворковала что-то себе под нос, изображая доктора, лечащего куклу. Дети играют во взрослых, дети хотят быть взрослыми. Зачем?

– Подними ее с пола. Сквозняк. Женька взяла Катю под мышку и перенесла на диван. – Здесь играй.

– Куколка, я хочу на полу.

– Не называй меня Куколкой.

– А мама зовет.

– Маме можно, она взрослая. Женька вновь подсела к Ольге.

– Где ты на него нарвалась?

– Случайно, в центре. Говорю ж, не повезло. И узнал ведь, гадина. Я его уже забыла, а он вспомнил. Странно. Обычно не вспоминают. А этот… Прямо с улицы затащил в своего “кабана”( “Кабан” – “Мерседес” (сленг)) . Там еще двое. Тоже черные. Рожи – мама, не горюй. Отвезли в тихое местечко. Я думала, все, прощай, подружка, дождалась. Они вот покуражились, потом пропустили по разу. Суки черные. Вакиль, этот, которого я в гостинице опустила, паспорт нашел с пропиской. Поэтому и не замочили меня там же, на пустыре. Сказали неделя мне сроку, деньги не верну – отдам квартиру. Если сбегу, меня и дочку разорвут. А для памяти вот – ножом по щекам. Паспорт себе оставили.

Ольга снова беззвучно заплакала. Женя взяла стакан и пошла на кухню за водой. Почему она не отговорила Ольгу идти тогда “на работу”? “Работой” Ольга называла свой промысел. Хотя попробуй угадай, где найдешь, где потеряешь. Поэтому и не отговорила. Да и не послушалась бы Ольга. Ее голос в их паре был последним. И возраст, и характер, и положение. Ольга имеет хоть эту маленькую однокомнатную конуру. А Женя? Ничего. Кроме липовой прописки в рабочей общаге. Да и то только в паспорте. А по существу – пшик и свежий воздух. И пожалуйста, доигрались. Что там за крутизна? Что у этих черных на уме? Попугали, трахнули и выкинули? По телику говорят, что квартиру можно продать за двадцать минут. Даже если ничего не схвачено. Придут, отвезут, заставят расписаться и будь здоров. А то и без росписи. И никто не вступится. И никому не пожалуешься. А попробуешь пожаловаться – пропадешь без вести. Да, влипли…

Чайник был пуст, Женька набрала воды и включила плиту. Затем достала из стола пачку “Эл-Эм” и прикурила.

В восемьдесят втором их первый раз повели в зоопарк. И купили каждой мороженое в вафельном стаканчике. Они были похожи на других детей, тех, что пришли с родителями. Это мороженое, эти посыпанные песочком дорожки, воздушные шарики и цветастые “раскидайки” на резинках. Толпы прохожих. Детское сознание запоминает либо очень хорошее, либо очень плохое. Среднее пропадает, а это остается. Иногда на всю жизнь.

Женька помнила тот день, как вчерашний. Она чувствовала на языке холод пломбира и сладость вафельного стаканчика, слышала его приятный хруст. Она видела Лидию Михайловну, совсем еще молодую. В зеленом драповом пальто и вязаной шапочке. С засохшим листиком в руке. Женьке было очень хорошо. Может, так хорошо, как никогда не было после.

Ольга была в старшей группе. Им тоже купили мороженое, а самым послушным – “раскидайчики”. Они, задрав носы, подбрасывали их и отбивали ладошками. Женька очень завидовала им и никак не могла понять, почему Лидия Михайловна не купит ей такой же волшебный шарик на резинке. Ведь она самая послушная в группе.

Возле клеток с обезьянами они с Олей стояли вместе. Оля кидала в клетку кусочки пломбира и не разговаривала с Женькой. Старшие не должны болтать с малышней. Старшие должны болтать только со своими.

Подошедший пацан больно толкнул Женьку в бок: “Подвинься, малявка приютская”. Пацан был упитан и хорошо одет. И в руках он держал не простой пломбир, а шоколадный да еще с орешками.

Женька не заплакала, хотя ей очень хотелось. Они никогда не плакали, когда их дразнили или обижали. Они давали сдачи. Этот пацан испортил ее день. Ее счастливый день.

Женька ударила пацана по щеке. Пацан ойкнул и выронил мороженое на песок, а потом, сорвав с Женькиной головы шапку, вцепился ей в короткие волосы. “Ты, дура детдомовская! Ты, ты…”

Договорить он не успел. Старшая Олька, сбив с его головы пеструю кепку, запустила пальцы в кудрявую шевелюру и рванула в сторону. Пацан отпустил Женьку, завизжал и замахал руками. Прибежали родители, прибежала Лидия Михайловна…

Вечером Женька с Олькой, несмотря на разный возраст, стояли в одном углу и шепотом болтали. А потом целую неделю им не давали конфет после ужина…

Сигарета обожгла пальцы, и Женька выкинула окурок в форточку.

Олька никогда никого не боялась. Она могла вцепиться в волосы любому, даже очень сильному. И она всегда поступала по-своему. Год назад она предложила попробовать “работу”. Женька испугалась и отказалась. Тогда Ольга пошла одна, велев Женьке сидеть с Катькой.

Вернулась под утро. Принесла пару золотых колец, плейер, несколько кассет и немного денег. Плейер и кольца Женька продала с рук. Они не распределяли роли. Женька чувствовала себя обязанной Ольге и без лишних слов взяла эту часть работы на себя. А когда устроилась в ларек, проблема сбыта отпала совсем.

Ольга “работала” только по мере необходимости, если прижимало с деньгами. Очень прижимало. Двухсот тысяч, да и то нерегулярных, тех что приносила Женька, действительно не хватало даже на жрачку. Того черного в гостинице Ольга, опустила, когда у Катьки приключился сумасшедший приступ астмы. Нужны были деньги на уколы. Вернее, на лекарства. Ольга пошла на “работу”.

Вышло удачно. Взяла пятьсот баксов. Женьке даже ничего не пришлось продавать. Они жили на эти деньги полгода. И вот оно. Нарвалась. Бедная Олька. Чайник закипел. Женька заварила чай, налила в стакан и отнесла в комнату. Ольга не плакала. Просто лежала, как мраморная статуя. Слезы оставили мутные следы на щеках. Иногда она вздрагивала и дотрагивалась руками до живота.

Женька поставила стакан на тумбочку и снова Села на кровать. Ольга была красива. Даже сейчас с этими ужасными окровавленными шрамами. Густые черные волосы, связанные обычно в пучок, рассыпались дождем по подушке. Женька тайно мечтала о таких волосах. Сама она всю жизнь носила короткую, мальчишескую прическу, длинные волосы не шли ей. Хотя у женщины должны быть только длинные волосы. Это ведь закон природы. Женька тоже была красива. Стройная фигура, светлые волосы и голубые глаза делали ее привлекательной – мало какой мужчина не заглядывался на нее. Она чувствовала это, когда ловила взгляды прохожих, пассажиров в метро и трамваях, слышала пошлые остроты молодых бездельников. Ее нынешний шеф даже не смотрел в анкету и не спрашивал паспорт, когда знакомая привела ее устраивать в ларек. “Такой красивый девочка, конечно, конечно…”

Красивый, красивый, а платит – как украл…

Ольга открыла глаза.

– Надо достать денег, . Я боюсь за Катьку. Попробуй.

Женька наклонилась к лицу подруги.

– Ты хочешь, чтобы я… Чтобы я пошла на “работу”? Как ты?

– У тебя получится. Ума большого не надо. Ты красивая, любой клюнет, подружка. Они убьют Катьку, . Попробуй, Куколка. Катька на диване замахала ручками:

– Куколка. Маме можно, и мне можно.

Шрам на щеке Ольги разошелся, потекла кровь. Ольга не обращала внимания:

– Можешь надеть мое платье. Хотя нет, лучше не надо… Надень свое, черное. Ты в нем прямо супермодель. Ампулы спрячь в воротник, как я. Никогда не врубаются. Подрежь чуть подкладку и спрячь.

– А ты как?

– Одна отлежусь. Мне уже лучше. Иди сегодня. Штука баксов – это много. Недели может не хватить. Шмотки не бери, лучше деньги.

Ольга снова закрыла глаза. Женька не вставала с дивана. Она не знала, что ответить. Толкать вещички в ларьке – одно, другое – идти на “работу” самой. Одной. И в первый раз. Страшно. Вон что с Ольгой сотворили. А если она, Женька, попадется?

И никого за спиной. Ни единого человечка. Не считая Ольги и Катьки…

Ольга сильно закашлялась.

– Иди, …

"Страшно… Очень страшно. Ампулы, платье… Я не умею, я не хочу…”

– Ты слышишь, Женька? Иди, иди… Женька взглянула на черное окно, на играющую Катьку, горестно вздохнула и подошла к встроенному в стену шкафу.

Женька поднялась из метро в центре, возле Гостинки. Вынырнув из толпы, она очутилась на углу Садовой и Невского. Ноябрь в этом году простужено плевался снегом, слякотью и холодным ветром – Женька постоянно мерзла в своем ларьке. Сейчас она была в черном Ольгином полушубке, единственной ценности из их совместного гардероба.

Вечерний Невский переливался каскадами неона и витринами элитных магазинов. Женька осмотрелась и пошла в сторону Адмиралтейства. Ольга, с ее слов, снимала мужиков только в тачках. В дорогих тачках. Сидеть в кабаках и изображать несчастное одиночество накладно и убого. Один раз она посидела в “Кабриолете”, после чего отказалась от подобных мероприятий. Еле унесла ноги, когда подклеивший ее пьяный командированный полез с бутылкой наперевес к быкам за соседним столиком. Командированного увезли на “скорой”. Больше никаких кабаков. Люди солидные и денежные колесят в тачках. Их тяжелее заарканить, но зато улов…

Еще в метро Женька пересчитала деньги. Полсотни. Хватит на две поездки. А потом все, первый блин комом. Поэтому не надо спешить. Ольге в этом плане полегче, маленький, но все ж опыт. С одного взгляда может определить, чего стоит клиент и надо ли садиться в его машину. Конечно, и у нее случались холостые заезды, но все равно по сравнению с Женькой она ас.

Возле “Европейской” постоянно пробки, машины делают разворот на Невском. И к тому же здесь много иномарок. Женька, выбрав момент, когда у светофора замерла бордовая “вольво”, вскинула руку.

Машина, подмигнув подфарником, прокатилась метров девять и замерла в ожидании.

Женька дернула ручку и заглянула в салон.

За рулем сидел породистый мужик лет сорока.

– Куда?

– На Гражданку.

Мужик кивнул. Женька села. Всю дорогу молчали. Женька не знала, о чем говорить, а если честно, боялась начинать. Мужики должны приставать первыми. По своей природной сути. За женщин говорят внешность и шарм. Получается, одного шарма не хватает. А может, мужик этот не ее полета. У него, может, таких куколок – как гирлянд на Невском. У каждого перекрестка.

Вместо мужика с Женькой разговаривало радио. Веселый ди-джей выполнял плаксивые и тупые заявки. “У моего Пупсика день рождения, поставьте Для него “Агату Кристи”, песню “Давай вечером Умрем весело…”

Через тридцать минут, освободив кошелек от двадцати тонн, Женька вышла в северо-восточной части города. Ура, приехали. Прокатились. Еще пара таких экскурсий, и коммунизм у нас в кармане. Перевыполнение плана по валу. Как их Ольга арканит?

Женька заскользила по разбитой непогодой улице в направлении метро. Но сегодня станция оказалась закрытой. Ах да, плавун. Вот черт, еще и домой не вернуться.

Электронные часы над входом вывели две двойки. Люди, скопившись у обочины, ловили попутки.

Назад в центр Женька доехала за червонец на старенькой “копейке”. Поторчав на углу Литейного и Невского, она обреченно зашагала к подземке. Нет, эта работа не для нее. Хоть Ольга и говорит, что тут ничего такого, что все мужики – безголовые тельцы, преследующие при общении с бабой одну-единственную цель, – пока ее слова практического подтверждения не находили.

Мороз впивался в щеки, и Женька ускорила шаг. Невский еще не опустел, но праздно гуляющей публики почти не наблюдалось. Выпавшие из забегаловки поддатенькие парочки ловили машины или ползли к метро. Продавцы выставляли из закрывающихся магазинов последних покупателей, запоздавшие прохожие желали в теплые постели.

Женька не обернулась на двойной сигнал машины. Мало ли кого вызывают? После третьего гудка она все же посмотрела назад. В паре метров от нее вдоль обочины полз “кабан” черного цвета. Рядом с Женькой никого не было. На всякий случай она ткнула пальцем в грудь: “Меня?”

Пассажирская дверь открылась.

– Садись, подкину.

"Телевизионная служба безопасности предупреждает – не садитесь в чужие машины, можно пасть…”

– У меня нет денег.

– Разберемся.

Этот мужик тоже был породист, как и тот. Только вместо строгой деловитости первого здесь бросалась в глаза широта не знавшей ни в чем отказа натуры. Разгуляево.

После морозного воздуха запах перегара резко ударил в нос. В салоне было жарко, как в сауне, герметичный кузов не позволял вездесущему холоду пробраться внутрь.

Радио не вещало. Водитель выжал газ, “кабан”, крутанув колесами, выкатил на центр проспекта.

– Куда едем? – Парень скосил глаза на Женьку.

– Домой. :

– К маме?

– К маме.

– А чего кислая? Тоска, что ль?

– Да нет, нормально.

– Кислая, кислая… У меня вот тоже тоска. Раз – тоска, два – тоска, посредине гвоздик. Все осточертело, веришь?

Женька кивнула.

Машина прошла на красный. Мерзнущий гаишник даже не пошевельнулся.

– Ссыт , – прокомментировал парень и провел ладонью по шершавому “ежику” на голове. Затем выдохнул на Женьку аромат коктейля “Даблминт и джусиф-рут со спиртом”.

– Звать как?

– Женей.

– А я вот Витька-Витек. Ты расслабься, я не самоубийца, катаюсь хорошо. Нравится тачка?

– Ничего.

– Ничего… Смотри сейчас.

Парень выжал педаль газа. Машину бросило вперед. Редкие вечерние машины как будто замерли на правой полосе. Женька вжалась в кресло. Зря она села к этому сумасшедшему.

– Не боись, если что, сдохнем на месте.

– Успокойтесь, я верю, что машина хорошая. Витька сбросил газ.

– Может, вмазать хочешь? Да расслабься ты, не обижу. Давай вмажем, а? Женька робко кивнула.

– Не понял, будешь, нет?

Женька вдруг осознала, что ради этого момента она и колесит по городу, тратя деньги, а когда “клиент” сам собой нарисовался, явно растерялась. Поэтому она еще раз утвердительно кивнула, но уже с большим оттенком уверенности:

– Да буду, буду. Только где? Здесь, прямо в тачке?

– Какой базар! Где скажешь, там и вмажем. Хоть в приемной мэра. Чего взять?

– Все равно. Лучше водки. У меня аллергия от остального.

– Базара ноль. А ты ничего. Не боишься одна-то по ночам?

– Ну, еще не ночь…

Парень, перебив ее, начал рассказывать пошлые старые анекдоты и сам же над ними ржать. Женька тоже смеялась, хотя слышала эти шутки еще в детдоме. Она уже поняла, что этот Витек из той части населения, которая может позволить себе все, что угодно, и вследствие этого не терпит каких-либо возражений. Сказал “смешно” – смейся, сказал “пить” – пей, сказал “в койку” – ложись. Без базара.

У одинокого ларька он притормозил:

– Погоди, сейчас возьмем…

Дверь осталась незапертой. Качающийся из стороны в сторону Витька, перешагнув сугроб у обочины, добрел до торговой точки. Молодой продавец в очках приоткрыл стеклянное окошечко, ожидая заказ.

– Дай чего-нибудь, – грубо потребовал Витька, – чтоб не сдохнуть. “Черная смерть” не подвальная? И на зуб. Во – конфеты. И фисташки.

Продавец снял с витрины “Вишню в шоколаде”, пакетик с орехами, извлек из коробки бутылку водки и поставил перед собой в ожидании денег.

– Давай сюда, четырехглазый, чего вылупился.

– Пятьдесят пять тысяч с вас.

Женька через открытую дверь слышала разговор – До ларька было метров пять. Она сама часто попадала в ситуации, когда подвыпивший покупатель начинал борзеть и забирал с прилавка товар, не заплатив. Охраны не имелось, хозяин – жмот, поэтому ущерб возмещался из Женькиного тощего кошелька. Как недостача. Поди докажи, что козел покупатель не заплатил.

Витька прогремел на монгольско-русском языке несколько фраз. С выражением. Затем уже чисто русским ударом локтя разбил витрину, оттолкнул продавца и забрал свои “покупки”. Продавец жалобно заверещал:

– Чего ты, в натуре, крутой, да?

– В натуре у лягушки член зеленый. – Зажав под мышкой конфеты и держа в руке, как гранату, “Черную смерть”, Витька вернулся к машине.

"Кабан” рванул с места. Витька, будто ничего не случилось, опять принялся за “бородатые” анекдоты. Уловив Женькин испуг, он нагло стукнул ей по колену:

– Расслабься, подруга, скоро будем.

Через десять минут “мерседес” причалил к огромному точечному дому, уходящему своими этажами в черное небо.

– Прибыли, вылазь.

Женька толкнула тяжелую дверь и вышла из машины. Хозяин пиликнул “сигналкой”. На восьмом этаже, повозившись с замком, Витька открыл металлическую дверь одной из квартир и махнул головой.

– Заходь. Вот ведь, бля, замок. Как я на стакане, так открываться не хочет. Чувствует, что ли, блин?

Хозяин с порога ринулся в туалет, указав Женьке вход в комнату. Женька сняла полушубок и прошла внутрь.

Было время, когда квартира несла на себе печать мастерства хорошего дизайнера. Даже цвет мебели соответствовал колеру дорогих обоев. Но сейчас, ввиду обычного бардака-беспорядка, все утратило первоначальный лоск. Под ногами захрустели, защелкали скорлупки от фисташек, в изобилии разбросанные по давно не метенному ковру. При малейшем движении воздуха с тяжелых портьер взлетала и щекотала ноздри пыль. Надеемся, крысок нет? Нет, нет, это пустые бутылочки. Облик жилища вполне соответствовал облику хозяина. Каков поп… Зачем подметать коврик? Купим новый. Пыль на мебели? Сменим мебель, фиг ли…

Женька опустилась в такое же пыльное кресло. Впрочем, Бог с ними, с пылью и скорлупками. Мы сюда не с этим, в смысле не с уборкой заглянули. Убрать, конечно, можем, если что. Заодно.

В соседней комнатке, должно быть, спальня. Спаленка. Значит, все, что нажито непосильным трудом, присутствует здесь, в бардаке. Женька пробежала взглядом по мебельной стенке, заметила двухкассетник, кубик-телевизор, видик, рядок кассет. Остальные более-менее ценные вещи стенка скрывала за многочисленными дверцами. И наверняка скрывала деньги. Ребятки, разъезжающие на “кабанах”, всегда имеют скромные сбережения “на черный день”. Главное – их найти.

Хозяин объявился на пороге, оценил Женькину внешность довольным похрюкиванием и исчез на кухне.

Женька потрогала воротник платья. Две ампулы с клофелином, вставленные в небольшие прорези на подкладке, несли боевое дежурство. Достаточно надавить на кончик воротника, и они выпадут в подставленную ладошку. Фокус должен проделываться непринужденно, незаметно и, главное, быстро. Это непросто, Ольга специально тренировалась, упражняя пальцы.

Интересно, кто этот Витька? К коммерции явно не склонен – интеллект так и прет, “блин” через слово.

Для быка слишком хорошо упакован: “мере”, отдельная хата, хотя повадки явно бычьи. Ларечника опустил на пузырь и конфеты, словно сигарету выкурил. Так, между прочим. Бабок наверняка во всех карманах понапихано, а все равно быкует.

Витька вернулся в комнату уже без своего длинного черного пальто, скинул такой же черный просторный пиджак, поставил на столик водку, конфеты, две хрустальные рюмочки, бросил фисташки. Затем опустился в кресло, расстегнул пуговичку-цепочку на рубашке и блаженно вытянул ноги, благоухающие ароматом промокших туфель. Он был крепко сложен, это чувствовалось и без приталенной, подчеркивающей достоинства фигуры фирменной рубахи.

– Давай за знакомство.

Витька свернул пробку и наполнил рюмки. Затем быстро, не чокаясь, опрокинул свою в рот, с хрустом откинув голову.

– Дерьмо полное. Неохота возвращаться, а то я б ему устроил, говнюку. Вот ведь…

Легкая трель не дала развить мысль о недоброкачественном товаре водочных королей.

Протянув руку к брошенному на диван пиджаку и по ходу щелкнув орешек, Витька извлек из внутреннего кармана телефонную трубку.

– Да. Спикер? Слышно херово, базарь громче. Чего в шесть не зарулил?.. Ладно, херня там все, не бери в башку, плюнь. Подгребешь? Давай позже, через часок. Я тут занят сейчас. Да не пой ты, я говорю, перебазарим после. Там чисто сработано, без промашки, можешь отдыхать спокойно… Короче, через часок подгребай, занят я…

Витька нажал отбой и поставил трубку перед собой на столик.

– Везде достанут. Надоели все, веришь? Женька кивнула на трубку.

– Это радио, да?

– Ага.

– И можно позвонить куда угодно?

– Можно. Япония, мать их. Сотовая связь. Радио-няня.

Женька вдруг вспомнила про Ольгу. Как она там? А Катька? Может, все-таки нужен врач?

– Я позвоню? Маме…

– Звони, – хорошо поставленным жестом руки Витька дал разрешение. – Верхнюю слева кнопочку надави, потом номер.

Кнопочки давились с приятным щелканьем. Пик-пик-пик…

Уходя от Ольги, она перенесла аппарат на тумбочку, Ольга могла не вставая снять трубку.

– Алло, Олюнь? Как ты?

– Ничего. Ты откуда?

~ Так, от знакомого. Постараюсь пораньше. Катька спит?

– Да. Ты у мужика?

– Да.

~ Есть что-нибудь?

~ Не знаю. Ладно, пока, я скоро буду.

Женька отключила связь.

~ Мама?

– Нет, сестра. Мать уже спит. Витька вновь наполнил свою рюмку.

– Ты чего не пьешь? Просила ведь. Для кого я водку покупал?

Женьке не хотелось глотать эту горькую отраву. Что такое ларечная водка, даже в очень презентабельной бутылке, она прекрасно знала по собственному торговому опыту. Каждое утро она получала от хозяина пачку акцизных марок и старательно наклеивала их на горлышки бутылок. Некоторые пробки были до того халтурно закреплены, что акцизная марка служила обычным средством предохранения от протечки.

Женька взяла рюмку и пригубила. Горечь обожгла язык. Она надкусила конфетку.

– Нет, подруга, так не пьют. Ты чего сюда приехала, телик смотреть? Давай-ка до дна.

Женька зажмурилась, опрокинула рюмку, помахала ладонью перед ртом и проглотила конфетку целиком.

– Во, нормалек, блин.

Витек заметно одурел. К прежнему багажу добавился груз “Черной смерти”. Его маленькие узкие глазки сильно покраснели, а мясистый нос приобрел оттенок малинового ликера. Еще пара рюмок, и ручки потянутся к ножкам. Витькины ручки – к Женькиньш ножкам. И вправду, он же не телик притащил ее смотреть.

– Пей! – скомандовал он, сунув в рот сигарету. Запах туфель смешался с запахом пота и сигаретного дыма. Женька брезгливо поморщилась. Зазвонили настенные часы. Одиннадцать. Кто-то приедет через сорок минут. Какой-то Спикер. Тогда облом. А Витек? Он ведь тоже должен уложиться в сорок минут. И клофелин не сразу валит с ног – тоже надо времечко. Черт!

Он окончательно слетел. Но цель видит четко, снайпер.

– Ты че, че не пьешь, дура?! Давай живо, бляха… Он едва попал в рюмку струёй “Черной смерти”, сделав лужу на столике.

– Я не могу так. Воды нет запить? Или лимонада?

– Там, в холодильнике. Ладно, сиди… Я сам.

Пошатываясь, джентльмен исчез за стеклянной дверью, но, судя по звукам, оказался не на кухне, а снова в туалете. Прямо туалетный утенок. “Уничтожает микробов даже за ободком унитаза”. Реклама – двигатель торговли.

Женька быстро вытащила ампулу. Другой возможности не будет. Сжав маленький баллончик, она выда-вила прозрачную жидкость в рюмку и добавила водки. Услышав шаги, бросила пустую тару под диван.

Витек забыл, что ходил за лимонадом. Увидев наполненную рюмку, он еще раз запрокинул голову и рухнул уже не в кресло, а на диван.

– Иди с-сюда.

– Зачем? – прикидываясь дурочкой, спросила Женька.

Витек рванул рубашку, пуговицы отлетели, как искорки бенгальского огня.

– Иди, говорю… Поцелумся-ся-ся. Разок-другой. Он стянул рубашку через голову. Шею украшала тяжелая золотая цепь, а грудь – живописная наколка и несколько рубцов-шрамов.

– Я… я не хочу…

– Че? Ты че, дура, лепишь? Тебе че, любви захотелось? Целочка, что ли? Щас сделаем. Иди сюда, бля…

Жилистая рука схватила Женьку за плечо и потащила на диван.

– Отстань, ну пожалуйста… Мне домой пора.

– Не звезди, подруга. Нехера по ночам шляться.

– Ну, подожди, подожди, я сама… Хватка ослабла.

– Ну, давай, шкурка, – рухнув прямо на ковер, промычал Витек.

Женька дотянулась до замочка молнии и несколько раз дернула вниз.

– Ну че?

– Погоди, молния заедает…

– Какая еще, на хер, молния?! Правой рукой он схватил Женьку за шею, а левой рванул воротник. Платье треснуло по шву.

– Вот так.

Прыщавый щетинистый подбородок мелькнул перед Женькиными глазами, тупая тяжесть придавила ее к дивану, животный хрип человеко-быка заглушил все остальные звуки, тошнотворный запах перегара ударил в лицо.

– Ну пожалуйста, ну не надо…

Бык зарычал.

Женька начала задыхаться. Она уже не думала о деньгах – даже об Ольге забыла. Господи, зачем она села в эту тачку? Он же псих, он просто задушит ее.

Рука, отпустив горло, нырнула под платье. Любое Женькино противодействие усиливало натиск огромной массы. Женька попробовала упереться в расписную грудь, но резкий удар ладони тут же обжег щеку.

– Тихо, шкурка, удавлю.

Женька попыталась закричать, но из горла вылетел жалкий писк.

"Если вас насилуют, расслабьтесь и получите удовольствие”.

…Сволочь, гадина вонючая… Женька вывернула голову. Серебряный скелет в шляпе на черной этикетке с довольной ухмылкой взирал на происходящее. Ну что, девочка, доигралась в куколки? “Давай вечером умрем весело…”

Левой рукой она дотянулась до бутылки, схватив ее за горлышко. “Водка изготовлена по старинному русскому рецепту в подвале № 5 из отборного технического спирта и невской воды”. Удар получился безжизненно слабым – бутылка даже не разбилась. Женька сжала зубы, ожидая ответного припадка ярости “возлюбленного”… Все…

Бритая голова не поднималась с ее груди, руки, терзавшие ее тело, соскользнули на диван, жесткая туша быка превратилась в студень. Лишь прерывистый, булькающий храп нарушал неожиданно повисшую в комнате тишину.

Женька отпустила бутылку, выбралась из-под туши и рухнула в кресло. Витька лежал уткнувшись в диван подбородком. Спокойной ночи, малыш. Утром с мамой в садик. Не проспи.

До полуночи осталось десять минут. Женька вскочила с кресла, поправила разорванное платье и метнулась в прихожую. К черту! Хорошенькое приключение, унести бы ножки… Нет! Что, все напрасно?

Резаное Ольгино лицо неожиданно мелькнуло перед Женькой, спящая на своей кроватке Катька… Деньги! С этого бычка не убудет, еще набомбит.

Она вернулась в комнату, бегло огляделась. Из брошенного пиджака выудила толстый бумажник. Пальцы не слушались. Быстрее, быстрее, сейчас к этому уроду придут.

В “лопатнике” было баксов пятьсот и немного русскими. Наличность переместилась в шубку. Маловато будет. Через секунду к деньгам присоединилась цепь с крестом, снятая с шеи храпящего тела. Тянет баксов на двести, если, конечно, не левый самопал. Черт, еще что? Посуда, картинки, шмотки? Дешево и опасно. Наверняка есть золото, но пока найдешь…

Видак. Фирма. Это еще баксов двести, если не больше.

В прихожей валялась спортивная сумка. Есть тара! Отсоединив шнуры, Женька опустила видик в сумку. Осталось немного свободного места. Кассеты! Как раз.

Заполнив сумку до отказа, Женька застегнула молнию, в прихожей влезла в сапоги и кинулась к двери. Все! Теперь отваливать. Вряд ли кто ее увидит, дом спит.

Дверь не захлопывалась. Женька не стала искать ключи. Ничего страшного, свежий воздух не повредит пьяному организму хозяина. Дольше будет спать мужичок.

Табличка призывала изучить правила пользования лифтом. Надпись синим маркером вопила об оказании срочной половой помощи какому-то Вадику…

Глаза в глаза. Какой жуткий взгляд. Женька даже не успела рассмотреть всего остального. Мужик поменялся с ней местами и немного подождал, прежде чем нажать кнопку. Женька не оборачивалась. Когда она переступила порог подъезда, лифт захлопнул двери и пополз вверх.

Переводя дух, Женька прислонилась к стене и, глотнув порцию освежающего холодного воздуха, быстро пошла к сверкающему неоновыми фонарями проспекту.

Глава 3

Первое. Это была Ким Бэссинджер. Второе. Она была мокрой. Может, от дождя, может, от слез. Локоны слипшихся волос падали на обнаженные плечи, чуть приоткрытый чувственный рот дразнил кукольной улыбкой. Облегающее платье, тоже, разумеется, мокрое до прозрачности, дразнило еще сильнее. Ох, Ким стояла на пороге, протягивая руки.

– Здравствуй, Костик…

– Здравствуй, Ким.

– Я хочу тебя, Костик…

– Спасибо, Ким.

Она оказалась прозрачной, как и платье. Но мягкой и теплой.

– Сейчас, Ким, сейчас… Не на пороге же. У нас Диван есть, пойдем.

– Нет, нет, неси меня на руках. – Да, конечно. Лег-ко!

Он подхватил ее невесомое тело и понес, прижимая к груди.

– А почему ты мокрая? Сейчас же холодно.

– Поливочная машина, там во дворе…

– А, пустяки, высохнет.

– Конечно, пустяки, милый. Давай же, давай скорее. Я хочу тебя. Финиш, как хочу.

– Погоди, может, о кино поговорим, о жизни…

– К черту кино, к черту жизнь… Он начал осыпать поцелуями ее лоб, глаза, губы, шею, потом переполз ниже.

– А, а… Боже, я сейчас умру, Костик… Мокрое платье никак не снималось, прилипло, словно фантик к влажной ириске.

– Ну кто ж так шьет, руки бы обломал.

– Карден, Костик.

– Оно и чувствуется. А, плевать. Ким запрокинула голову и закатила в изнеможении глаза. Костик начал целовать платье.

– Милый, а-а-а…

…Пронзительный, сумасшедший звонок рубанул по перепонкам.

– Черт, мать их. Белкина, наверное, принесло, и чего ему не спится? Погоди, я сейчас.

…Он стоял в центре кабинета и лихорадочно крутил головой. Что это, а? Скомканное ватное одеяло валялось перед диваном, рядом с ботинками. Одинокий фонарь за зарешеченным стеклом разряжал темноту жидким светом. Ким на диване не было. Ушла.

– Ну, Вовчик, сейчас я тебе. За все легавым отомщу. Ишь как звонит.

Стоп! У нас же нет дверного звонка. Костик окончательно проснулся.

До телефона было метра три. Костик не стал влезать в ботинки и допрыгал до стола в носках.

– Да, алло!

– Казанцев? Дежурный Королев. Подъем. Хватит с Ким Бэссинджер шалить, у нас труп криминальный. Я к тебе машину охраны направил, они тебя подкинут в адрес.

– А назад?

– Моя задача доставить тебя на место происшествия, а назад – твои проблемы. И чего это ты назад собрался? Там надолго.

– Ну, вдруг чего перепутали…

– Ага, рубанули от уха до уха, вместе с позвоночником. Так что вряд ли перепутали. Группу уже заказали. Действуйте.

Костик положил трубку, нажал кнопочку настольной лампы и повернул часы к свету. Без десяти шесть. Ну, какой идиот в такую рань обнаруживает трупы, тем более криминальные? Лунатики хреновы.

Бедная Ким. Как она хотела! А он как! Попадалово. Интересно, как Королев про нее просек? Впрочем, он дежурный, должен знать все. Профи.

Старший оперуполномоченный отделения по раскрытию убийств Константин Сергеевич Казанцев по прозвищу “Казанова” тяжело вздохнул, на цыпочках пропрыгал обратно к дивану, поднял одеяло и обулся. Потом извлек из стола дежурную папку и пистолет.

На улице заскрипели тормоза “Жигулей”, и двойной гудок дал понять, что транспорт подан.

– Сейчас, сейчас, – пробубнил Костик самому себе, – не убежит.

Через минуту он трясся в тесном салоне, слушая шум рации и болтовню сержантов.

Перед двадцатиэтажным точечным домом урчал застуженным движком “УАЗик” местного отдела. Казанова выгрузился, и “Жигули” тут же умчались по сработавшей где-то тревоге.

Водитель “УАЗика” кемарил, сидя за рулем. Костик открыл салон:

– Здоров, Иваныч. Все дрыхнешь? Гляди, “пушку” уведут.

Водитель вздрогнул и проснулся:

– А, Костя, тоже выдернули?

– Да куда ж без меня? Квартира какая?

– Две восьмерки.

– Кто из наших там?

– Музыкант и Степанов. Участковый.

– Лады, дрыхни дальше.

Костик определил этаж и зашел в дом, автоматически вспоминая, что убийства в многонаселенных домах “удобны” и “неудобны” одновременно. Вроде больше возможных свидетелей, но с. другой стороны, обходить столько квартир малоприятное удовольствие.

Серега Викулов, опер местного отдела по кличке “Музыкант”, сидел перед восемьдесят восьмой квартирой на корточках и смолил сигарету. Вход перекрывала ярко-желтая широкая лента, прилепленная к косякам.

– Здоров, Музыкант. Чтой-то за сопля желтая?

– Здоров, Казанова. Эксперты подарили. Чтоб до их прибытия никто не лазал. А то пройдетесь, как стадо слонов, потом никаких следов не найти.

Костик достал сигареты.

– Ты чего, дежуришь, что ли?

– Ага, – кивнул Музыкант.

– Ну что там? Точно мокруха-то?

– Вроде как. На суицид не тянет. Хозяин – некий Медведев Виктор Михайлович тридцати пяти лет, здесь и прописанный. Лежит на диване с разрезанной глоткой. Кровищи, сам понимаешь, хоть залейся. Все перевернуто. Похоже, налет.

– Кто такой?

– Пока не знаю. Я там по шкафам не рылся. Так, глянул обстановку и на выход.

– А данные откуда?

– Участковый в своем талмуде откопал.

– Кто обнаружил?

– Сосед из той квартиры. В пять утра. Ключ в дверях заметил. Снаружи. Решил побеспокоиться. Ну и увидел.

– Неужто он такой беспокойный? – недоверчиво переспросил Казанова, давно усвоивший, что в первую очередь проверять на причастность надо именно тех, кто “случайно” обнаруживает трупы.

Однако из скважины действительно торчал ключ.

– Не похоже, что врет. Он всегда в это время на работу уходит. А замок и в самом деле суровый. Если не знать секрета, ключ не вытащишь.

– Где сосед сейчас?

– Дома, где ж?

– Ничего не слышал?

– Абсолютно. Ни возни, ни шума. Терпила-то здоровый.(Терпила – потерпевший (мил., сленг).)

– Я гляну. Аккуратно.

– Чего там смотреть? Еще насмотришься. Группа вот-вот приедет.

– Королев отзвониться просил.

– Я отзвонился, объяснил.

– Ладно, тогда подождем. По соседям стремно в это время ползать. По себе знаю.

Костик сел прямо на пол, подложив папочку. На этаж спустился участковый.

– Чердак закрыт, подвал тоже.

– Ты рассчитывал, что убийца на чердаке залег?

– Нет, конечно. Просто тут чердак хороший, раньше бомжи жили, так что я на всякий случай.

– Брось, покури.

Участковый присоединился к операм.

– Лишь бы поменьше начальства набежало. Замучают советами, – посетовал Костик. – Сегодня от руководства Овечкин дежурит, головастый малый.

– Кто такой? Чего-то не помню.

– Да он недавно. Бывший учитель физкультуры. Блатник. Получил полкана и сразу в командиры. Про ментуру только в книжках читал. Слава Богу, хоть не в розыск пристроился, нам только такого чуда не хватало. На отпечатках пальцев помешан. Лишь бы нашли. Наверное, думает, что мы по отпечаткам жуликов ловим. Начальник…

– Слышь, Казанова, как у тебя-то дела? Слухи всякие ползают.

– В смысле?

– Ну, со стрельбой…

– А, да порядок. Повезло немного. Мудака этого, ну, потерпевшего моего, за квартирный разбой посадили. Очень вовремя.

Летом Казанова разогнал стаю пьяных оболтусов, ранив из табельного оружия самого активного. Иные меры воздействия не оказали, и стрелял Казанова уже не ради охраны общественного порядка, а спасая собственную жизнь. И естественно, стрельба была признана не правомерной, у Костика отобрали “ствол” и возбудили в отношении него уголовное дельце. Из органов, правда, не увольняли, решив дождаться окончания следствия. Оправдания опера, а также показания девчонки-свидетельницы в расчет почти не принимались, и Костик заметно приуныл, готовясь к самому худшему.

Когда карающий меч правосудия вот-вот готов был опуститься, потерпевший, уже оправившийся от ранения, вместе с приятелем посетил чужую квартирку и под угрозой пистолета забрал кое-какое имущество, что в уголовном кодексе определяется как разбой. Будучи взятым через пару дней, он поднял шумиху, что озлобленные на него опера, решив отомстить за своего приятеля, сфабриковали дело и что он – жертва козней органов.

Идея успеха не имела, хлопчик был не того полета, а из-за каждой бритой шелупони устраивать очередной скандал никто не хочет. После этого дело в отношении Казановы было со скрипом, но прекращено. Он искренне перекрестился и зарекся применять табельное оружие не то что на поражение, но и для предупреждения. Пальнешь вверх, а преступника отправят на сантранспорте, и никто не поверит, что пуля, набрав максимальную высоту, упала прямо ему на макушку. Тьфу-тьфу…

Прибыли эксперты. Техник, разложив на полу специальные лесенки-мостки, обеспечил остальным передвижение по квартире. Заходить все равно не стали, дав возможность поколдовать на месте происшествия специалистам.

Музыкант безобразно зевнул.

– Мишку Смородина знаешь, опера нашего?

– Конечно, – кивнул Казанова.

– Тебя оставили, а его того. Место теперь ищет.

– Ну? За что?

– Шеф предложил. По-хорошему. Мишка слишком усугублять стал. И ладно б по-тихому пил, так нет – как вмажет, начинает права качать. А кому нравится? Шеф ему втык – фиг ли, мол, опять нажрался, ты офицер или где? Ну, выпей ты, как все нормальные люди, грамм пятьсот и работай спокойно, но нажираться-то фиг ли? Мишка сразу в амбицию – ксиву на стол, “пушку”, материалы под эту марку в корзину. В общем, сволочи все, только и норовят Мишку побольнее уколоть.

Вот и вчера снова. Часика в четыре на грудь пузырек принял, а шеф его в коридоре засек. Иди-ка сюда, голубок. И опять по мозгам – завязывай, Михаил, по-хорошему, толковый ты опер, но пить-то зачем по-лошадиному? Михаил опять театр устроил – ксиву бросил, “пушку”. Все, кричит, достали. Только и умеете, что придираться к невинному, абсолютно трезвому сотруднику. Все, амба! Пойду повешусь! Шеф тоже вскочил. Да Бога ради, вон в сортире труба очень удобная, иди вешайся, нового опера найдем. Непьющего. Мишка хлопнул дверью и скрылся. Через часок шеф остыл, дежурного вызвал – найди Смородина и верни ему ксиву.

Тот пошел искать. Возвращается вскорости – нигде нет, Иван Сергеевич. У шефа участковый сидел. “Кого ищете?” – спрашивает. “Да Смородина”. – “Я его возле сортира минут сорок назад видел”.

Шеф как на пружине подскочил и бегом к сортиру. Дерг ручку – закрыто. Постучал – тишина. Все, досоветовался. Давай валидол глотать. Мужики подбежали. “Что такое, Сергеич?” – “Да похоже, Смородин повесился. Грозился. Ломайте двери, может, еще откачаем”.

Мужики плечами налегли, защелку свернули. Глядь – Мишка со спущенными штанами спокойно сидит на толчке и наглым образом дрыхнет. Присел, бедолага, облегчиться, ну и уснул. После этого, сам понимаешь, Сергеич хоть и мягкий мужик, но из себя вышел. Не повезло Михе.

~ Бывает, – усмехнулся Казанова. – Мы вчера тоже со своими посидели малость. Ножки обмывали.

– Ну? Кто ж папой-то стал? Петрович, что ли? Или Паша?

– Да никто не стал. Граждане ноги отрезанные в помойке нашли. Вот так, по колено. Обидно. Хоть бы РУКИ или башку. А теперь как опознавать?

– Ну, может, еще найдется остальное.

– Не думаю. Ножки несвежие, дня три минимум, Мы все помойки в округе обшарили, ничего больше не нашли, мусор уже вывозился. И по телику ведь не покажешь. “Взгляните, не узнаете ли часом ножки?” Во, доблестная экспертная служба закончила разведку. Чем порадуете, следопыты?

Молодой эксперт с опухшими, красными от внеурочной побудки глазами извлек мятую пачку “Родопи”.

– Из корыстных, похоже. Можете глянуть, руками только не лапайте. На столике две рюмки, пузырь “Черной смерти” на полу. Разлитый. Наверняка убийца хорошо знал жертву, пили вместе. Потом выбрал момент и ножиком по горлышку – вжик. Сильный удар – башка на куске кожи висит. Обычно черные так режут. Словно барана.

– Ну и почему из корыстных?

– Кое-чего явно не хватает. Видика нет, пульт на столике валяется – “Сонька”. Шнуры торчат. Шкаф настежь, ящики мебельные вывернуты, бардак одним словом. Мужик явно судимый – вся грудь в зоновских наколках.

– Он что, голый?

– По пояс.

– Интересно. Вроде не май месяц.

Казанцев по мосткам проник к месту событий. Обычная картина. К сожалению. Вернее, к ужасу. Обычная сцена из спектакля под названием “Мрак”. Круче любого боевика. Американцы пыжатся, выделываются в своем Голливуде. А у нас через пару часов приедет “Криминальная хроника”, заснимет и выдаст в эфир к вечернему чаю. Вперемежку с “Хэд энд шоулдерс” или “Нутеллой”, которой наслаждаются исключительно вместе. Смотрите, пожалуйста, приятного аппетита. Нравится? То-то.

Мужика завалили часов шесть назад: Костя без всяких градусников научился определять примерную давность смерти. Зияющая рана почернела от запекшейся крови. Он отвел глаза и осмотрел комнату.

Музыкант, увы, не ошибся, на суицид не тянуло. Но и налет не мог являться окончательной версией. Видик забран, если он, конечно, был, а остальное? Двухкассетник нехило тянет, телик, картинки, пальтишко. Кожа в шкафу. Может, бабки увели или рыжье? Ладно, чего гадать? Терпила-то явно не гегемон, судя по обстановке, наколкам и личику. Типичный бычара. “Славно жили они и умирали достойно”. И скатертью дорога.

Пик-пик-пик… Казанова повернул голову. Будильник отметил седьмой час суток. Рядом с будильником трубка-телефон. Дань облику. Большие боссы, крутые, как хвосты поросячьи. “Мама, жарь котлеты, я выезжаю”. Через пару дней распечатка всех звонков ляжет на стол с указанием времени и абонента. Крайне неудобное для некоторых обстоятельство. Телефон не роскошь, а средство связи. Правильно, ребята.

На площадке послышался топот прибывших в театр зрителей. Организаторы и вдохновители. Либо пресса. На пирожок с .“клубничкой”.

Костя еще раз осмотрел комнату, сделал “бай-бай” Хозяину и пошел к выходу.

На площадке Музыкант уже рапортовал прибывшему Овечкину о найденных отпечатках. Овечкин внимательно слушал и удовлетворенно кивал.

– А что сказал аналогопатаном?

Вероятно, шеф имел в виду патологоанатома, а точнее судмедэксперта, который, к слову сказать, еще не приезжал. Но Серега был опытным сотрудником.

– Он сказал, что потерпевший убит.

– Понятно, понятно. – Овечкин постучал носком темно-зеленого неуставного ботинка по бетонному полу, поправил фуражку. – Очень хорошо, работайте дальше, я в отдел.

Когда он скрылся в лифте, Серега взглянул на Казанцева и отрешенно выдохнул:

– Как меня перхоть замучила…

Женька включила свет в прихожей. Тихонько, чтобы не разбудить Катьку и Ольгу, прошла на кухню, поставила сумку на стол, затем вернулась и сняла полушубок.

Домой она добралась на частнике. Глуповатый водитель старенького “Москвича” без перерыва тараторил всякую ерунду и вместо короткого пути дал кругаля, заработав лишнюю пятерку.

Женьке было все равно, она хотела сейчас лишь одного – добраться до дома, упасть на диван, согреться и уснуть. Она ужасно продрогла, ловя машину. Господи, еще ведь Ольга. Как там она?

В комнате никого не было. Женька поняла это не сразу, сначала отметив отсутствие привычного Катькиного сопения. Включив ночник, она увидела пустую кроватку и Ольгину тахту. На стульчике с лекарствами лежал листик из детского альбома.

"Куколка, я в Петровской больнице, стало плохо, вызвала “скорую”. Катька у тети Шуры, забери”.

Тетя Шура жила за стенкой. Она была одинокой женщиной лет пятидесяти и работала на местной почте. Ольга частенько оставляла Катьку у нее. Тетя Шура никогда не возражала – своих детей у нее не было, поэтому она с удовольствием нянчилась с Катькой.

Женька положила записку на стул и включила большой свет. Неужели с Ольгой что-то серьезное? Не надо было слушать ее, а сразу вызывать “скорую”. Где эта Петровская больница, как туда позвонить? Женьке уже не хотелось спать. Катька? Да, надо забрать Катьку.

Она вышла на площадку и позвонила в дверь соседки.

– Это я, тетя Шура.

– А, Женечка.

– Что с Ольгой, теть Шур? Меня не было, а тут такое.

– Не знаю, Женечка, мне ничего не сказали. Ее быстро забрали. На носилках несли. Врач мне Катюшу оставил, а толком ничего не объяснил. А я-то со сна и спросить не успела, что да как.

– Когда ее увезли? ~ Да с час где-то.

~ Катька спит? Я забрать хотела. ~ Пускай у меня переночует. Зачем будить? Утром заберешь. Господи, ты-то что бледная такая? ~ – Так, устала.

– Погоди, а разве тебе завтра не на работу? Женька вдруг вспомнила, что действительно, в девять утра ей надо быть в ларьке.

– Ой…

– Ничего, я посижу с Катюшей, у меня выходной завтра.

– Спасибо, теть Шур, а потом я Катю с собой в ларек возьму.

– Что с Оленькой-то?

– На улице избили. Пацаны какие-то. Я зайду утром, вещи Катькины занесу и денег оставлю. Спокойной ночи, теть Шур.

Женька вернулась в квартиру, устало села на диван и замерла, глядя в одну точку.

Глава 4

"В связи с проведением месячника “За чистоту русского языка” употребление выражений-паразитов “Не знаю”, “Не помню”, “Забыл”, “Мамой клянусь”, “Вам бы только дело списать” наказывается административным арестом сроком до пятнадцати суток”.

Месячник длился как минимум с лета, судя по выцветшей бумаге и желто-грязным потекам воды, размывшим некоторые буквы. Откупорив с помощью подоконника бутылку пива. Казанцев плюхнулся на диван, бросил на стол горсть фисташек и присосался к горлышку.

– Фу, сейчас, мужики,

– Давай, давай.

Выпив, Костик поставил бутылку на подлокотник, придерживая ее рукой. Чиркнул зажигалкой.

– В общем, обломали мне такой сон. Вот на этом диване я драл мокрую Ким Бэссинджер.

– Почему мокрую?

– Не помню. Что-то там говорила…

– Черт с ней, по покойнику-то что?

– А чего? Нормальный покойник.

– Глухой?

– Очередной братишка.

– Точно?

– На шестисотом катается, судимый пару раз, ну и видок…

Костик допил бутылку и перешел к фисташкам. Сидящий за своим столом старший убойного отделения Игорь Петрович Таничев поторопил:

– Давай по порядку, не томи.

Третий опер – Вовчик Белкин – поддакнул:

– Действительно, Казанова, не тяни резину. Казанцев метнул бутылку в корзину и согласно кивнул:

– Короче, так. Терпила – некий Медведев Виктор Михайлович, прописан один в двухкомнатной хате, не женат, рекламный агент какого-то ТОО “Прилив”. Имеет на иждивении, как я уже говорил, шестисотый “мере”, оформленный на свое имя. Тачка стоит перед подъездом, хотя обычно он паркует ее на ближайшей стоянке. Очень любит фисташки, кругом скорлупки и пакеты. Во, мы с Музыкантом прихватили по упаковочке. Чего добру пропадать-то? Мужик с первого этажа лепит, что вчера, гуляя около одиннадцати со своей псиной, видел, как терпила заходил в подъезд с девицей лет двадцати. Был на кривой кочерге (На кривой кочерге – сильно пьян (сленг)).

– Точно он заходил?

– Точно. Как-то раз спаниель этого свидетеля облаял Медведева, за что последний съездил ему по роже.

– Спаниелю?

– Тебе, е… Терпила лежит в большой комнате с перерезанной глоткой. На столе пара рюмок, конфеты, на полу бутылка водки. Свидетель, кстати, видел в руках Медведева “Черную смерть”. Сейчас она валяется на полу. Все, естественно, изъяли. Пальчиков – море. Еще один очень интересный моментик. Под диваном, на полу, пустая ампула из-под клофелина. Свеженькая. И явно не хватает кое-каких вещичек – видика, кассет. Плюс нарушение обстановки. Шкафы, как душа, нараспашку. Бумажник пустой на диване.

– Да, – усмехнулся Вовчик, – девчонки пошли на редкость кровожадные. Ну, взяла б вещички да отвалила по-тихому. Мужик бы все равно ничего не вспомнил. Клофелин классно отшибает память. Но резать глотку? Охереть! Гляди, Казанова, это прежде всего тебе надо учесть.

– Это почему же?

– Мы с Петровичем баб с улицы не таскаем.

– Ой-ой-ой. Не переживай, мне не перережут. Так, что там еще? Ага, время смерти около полуночи. То есть все получается довольно связно. Медведев в одиннадцать привозит мамзель, а в полночь кончается как таковой. И вправду шустрая девочка.

– Из связей, родственников этого Медведева кого-нибудь установили?

– Я не метеор. Вот, держите. – Костик кинул на стол пухлую ворсетку из черной кожи, вытащив ее из своей дежурной папки. – Поройтесь, там телефонов куча. “Черный ящик” прямо. Я переписал номер его телефонной трубки, через главк пробьем, с кем он трепался.

– Свидетели еще есть?

– Может, и есть, но пока не найдены. Дом же здоровый. Мы только по первому этажу пошарили. Теперь ваша очередь. Позвоните, кстати, в РУОП, обрадуйте. Виктора Михайловича там наверняка знают. Хотя сегодняшняя заморочка чисто наш профиль. Тут заранее не готовились и на бандитские разборки это не похоже. Девки этой работа. Сильная бабенка, так рубануть…

– Нож нашли?

– Нет, не было ножа. Кухонные есть, но они как лежали в столе, так и лежат. Еще вопросы будут? Если нет, я отваливаю. Хочу провести остаток дня в безделье и праздности.

– Вали. И в последний раз предупреждаю – будешь варить сосиски в самоваре, ты покойник. А я врубиться все не могу – не чай, а сплошная отрыжка.

– Пускай Гончар плитку вернет. И собственно, чем ты недоволен? Чай наваристый, как борщ. Добавляй сметану и лопай.

Таничев вылез из-за стола.

– Володь, сгоняем на место. Сами посмотрим для ясности, с соседями потолкуем. Мокруха, конечно, раскрываемая, судя по обстоятельствам. Не заказная. Но девочку еще установить надо.

– И расколоть, – напомнил Казанова.

– Сначала выловить. Улик тут хватит, расколем. Обидно, если она совсем левая. Тогда зависнуть может. Самые поганые варианты – все ясно, а зависает.

Белкин раскрыл блокнот Медведева:

– Петрович, сгоняй один. Я блокнотиком займусь. Это важнее. Что я, мертвых рекламных агентов не видел? Да у меня и людишки, кстати, вызваны. Вот-вот будут.

– Хорошо, оставайся. В РУОП позвони. Таничев оделся и вместе с уже одетым Казанцевым вышел на улицу.

Машины все прибывали и прибывали. Некоторые в сопровождении милицейского транспорта. Это, конечно, не было вызвано соображениями безопасности. Это было вызвано соображениями дешевой рекламы. Одно дело – когда тебя сопровождают быки или частные охранники, другое – когда менты. Менты, может, и уступают в боевой подготовке профессионалам охранных фирм, но они власть. А когда власть у тебя на службе, это приятно и греет душу.

Синие милицейские “Жигули” были единственным представителем отечественного автомобилестроения на сегодняшнем параде. Милиционеры не прятали стеснительно лицо, как раньше, когда охранная халтура только появилась, – теперь они работали официально, по договору. Стесняться надо тем, кто по два – по три месяца не платит грошовую зарплату.

"Форды” и “мерседесы”, “вольво” и “тойоты”, сворачивая с шоссе, узким ручейком текли к большой, заранее расчищенной от снега площадке и постепенно заполняли ее своими лакированно-никелированными телами. Площадки оказалось мало, часть машин выстроилась вдоль обочины.

Работники кладбища привыкли к подобным похоронным процессиям, бандитские войны без перерыва поставляли им клиентуру, так что умереть с голоду кладбищенские не боялись. Тем более, кладбище было доступно не каждому покойнику. Сюда попадали только почетные граждане. В полированных, инкрустированных дубовых гробах с окошечками, дверцами и позолоченными ручками.

Вторая парковочная площадка предназначалась для машин посетителей, она была также очищена, только габаритами значительно уступала основной. Сегодня она тоже оказалась заполненной до отказа. Выходной день.

Процедура еще не началась. Транспорт с покойным и процессия прибыли немного раньше запланированного времени, могила оказалась еще неготовой, и сейчас землекопы вдохновенно махали лопатами, выбирая из ямы промерзшую землю.

Водители не глушили двигатели, а прибывшие проводить в последний путь Виктора Михайловича Медведева не покидали теплых салонов, предпочитая их Уют свистящему ноябрьскому ветру. Впрочем, печальный повод сегодняшнего действа не мешал громкому гоготу, время от времени вырывавшемуся из глоток особо “сочувствующих”, а во многих тачках басили мощные акустические системы, выдавая попсу коммерческих станций.

В припаркованном у металлического поребрика темно-зеленом “БМВ” анекдотов не травили и музыку не слушали.

Сидящий на переднем сиденье Александр Михайлович Зелинский наблюдал за прибывающими на похороны машинами и, казалось, абсолютно не слышал разговора еще двух пассажиров машины. Разговор между тем протекал далеко не мирно и больше походил на склоку старых соседей, нежели на общение объединенных общим горем друзей.

– Да что за базар. Спикер? Не мечи икру. Прокололся, так и скажи. Что ты на других-то перекладываешь? Я-то тут при чем?

– Сережа, не надо наезжать. Я все, что мог, сделал, даже больше. Это ты меня торопишь вечно – быстрей, быстрей…

– Так, с каждого по сотне баксов штрафа за употребление жаргонных выражений, – на секунду зацепив взглядом спорящих, процедил Зелинский. – С тебя, Сережа, за “базар”, а со Спикера за “наезжать”. Отвыкать надо. Скоро у нас будут интервью брать. Мы должны быть культурными людьми, в натуре. Попрошу деньги.

– Да, Александр Михайлович, извините. Конечно. Сидящий за рулем Сергей распахнул “лопатник” и положил на “торпеду” сотенную. Спикер тоже достал деньги.

– Передайте, пожалуйста.

Расставшись с сотней, Сергей снова обернулся назад.

– Тогда поясни, как получилось? Где кассета, уважаемый?

– Ну, клянусь, не брал! Что я, не понимаю? Зачем мне это надо, Сережа?! Вы сами виноваты, что с Шерифом связались. В конце концов, если б я и захотел вам дерьма подложить, так про кассету и не заикался бы. Так нет, рассказал. А теперь еще и крайний. Спасибо, Сережа.

– Не тарахти.

Зелинский постучал по “торпеде”.

– Извини, Шура, вырвалось, больше не буду. Так вот. Спикер, про кассету мы бы все равно узнали. Так что Штирлица из себя не строй. А твоя история с девицей тянет на второсортный “дюдик”, но никак не на серьезный базар. Белые нитки так и прут. Какая, однако, интересная барышня – взяла именно то, что нужно. Как знала.

Зелинский опять постучал по “торпеде”.

– За “базар”.

Сергей мрачно достал бумажник. Штрафная наличность увеличилась.

~ Во, из-за тебя приходится. Откуда ты вообще про девицу узнал? Может, не было никакой девицы?

– Да ты чего, Серега? Там свидетель же, и в газетах было. Шериф таскал блядей прямо с улицы. В начале Двенадцатого он был дома, я звонил ему. Наверняка с бабой резвился, кривой, естественно. “Стрелу” на двенадцать забил, ему бы как раз хватило “палку” кинуть.

Зелинский щелкнул пальцами:

– За “стрелу” и за “палку”. Спикер недовольно полез за пазуху.

– Передайте, пожалуйста. Вот. Я же был днем у Шерифа. Кассета стояла на месте. Шериф не мог ничего заподозрить.

– Что ж ты сразу ее не взял?

– Шутишь? Шериф, если трезвый и не под дозой, голыми руками придавить может. Другое дело, когда нарыт. Я так и прикидывал – вечерком он налижется, я его и навещу.

– Доприкидывался.

– Перезвонил, как условились, в полночь подкатил. Позвонил – не открывает. Дверь толкнул – открыто. Шериф на диване храпит. В стельку. Все как по заказу. Такая удача редко выпадает, ну, я и… Как в Боснии когда-то. Одна голова хорошо, а ни одной – лучше. Чтоб на черных подумали. Потом к полке. Что за оборотка? Нет кассеты! Не, не только этой, а еще штук пяти. И видика нет. Я-по шкафам, может, куда Шериф переложил. Нету! Я в кровище весь заляпался, пока искал.

– Наследил небось как черт.

– Я профи, Сережа. С замком только промашка вышла, дурацкая система, ключ не вытащить. Ботинки уже в Неве, а перчатки – в камине, не волнуйся.

– Это тебе волноваться надо. Баба эта мифическая далеко, а ты вот рядом. С тебя и спрос.

– Почему мифическая? Я ведь ее, кажется, сам видел. Молодая зассыха, лет восемнадцать. В лифте пересеклись. У Шерифа, между прочим, ампулку нашли из-под клофелина. Вот прошмандовка, найду – секель вырву.

– Да уж, постарайся. И побыстрее ментов. Ты хоть на секунду представляешь, что произойдет, если эта кассета где-нибудь всплывет? Ты сам-то видел ее? Смотрел?

– Нет, Шериф на словах рассказывал.

– Может, блефовал?

– Вряд ли.

Молчавший Зелинский, чуть повернув голову, спросил:

– Кто занимается Шерифом?

– Убойщики. Из райотдела.

– У нас есть кто-нибудь на подкормке из этого района?

– Найдем, – заверил Спикер. – Сейчас это не проблема. Каждого второго прикупить можно. На госбюджете мало кто вытягивает.

– Заряди, пусть подсуетятся. На оплату не скупись. Баба должна быть у нас раньше, чем у ментов. Даже если…

– Что?

– Даже если она и не брала этой кассеты.

– Да вы что, серьезно, что ли? На меня грузите? Да на фига мне…

Зелинский резко обернулся:

~ Послушай, сявка! Если ты решил со мной потягаться, то предупреждаю сразу – я, в отличие от тебя, за базар отвечаю, и если что, как ты, не лопухнусь. Вышибу из твоего кочна кочерыжку в один миг! Ты меня знаешь. А поэтому, сявка, суетись, как вошь под ногтем, если хочешь дальше прыгать. И не приведи Боже в обманку со мной играться.

Зелинский сгреб лежавшую на “торпеде” валюту и бросил Спикеру на колени.

– Извините, господа, это мой штраф. Он снова стал рассматривать приехавших, как будто ничего не случилось.

– Спикер, узнай, как там с похоронами. Пора проводить в последний путь нашего скоропостижно скончавшегося товарища. Горе-то какое. Бедняга Джек так любил фисташки.

Спикер, уже спрятавший деньги, вылез из “БМВ” и, сунув руки в карманы длинного пальто, покатил на кладбище.

– Шура, видишь те “Жигули”? – Сергей указал на запасную площадку.

– Ну?

– Это РУОП. Они снимают на видеокамеру похороны. Я их тачку еще когда Боцмана хоронили срисовал.

– Плевать, пускай снимают… Смотри-ка, никогда бы не подумал, что Шериф такой авторитетный парниша. Даже Старик приехал, вон его “вольво”.

– Вовсе нет, Шура. Многие про Шерифа и слыхом не слыхивали. Это так, дань семейным традициям. Символизм, понятия…

– Интересно… Да ладно, меня сейчас больше Спикер волнует, а не эти нежности бычьи.

– Кстати, Шура, все время забываю спросить, почему он Спикер? В смысле клички?

– Да ничего особенного. Он постоянно с пикой ходит. Потому и Спикер.

– У него и сейчас “перо”?

– Да, кажется, в галстуке. Стилет. Спикер вообще задумчивый малый. У себя в сортире установил акустическую систему – как на парашу садится, Бах играть начинает.

– Серьезно, что ли?

– Серьезно. Акустика “Боуз”, самая дорогая. Ему под Баха опорожняться вдохновенней.

– Идиот.

– Да это так, чудачества. Мужик-то он с головой.

– Тогда странно, что он прокололся.

– Это верно. У умных людей таких странных проколов не бывает. Крутит он что-то. Я кожей чувствую. Понаблюдай его. А сейчас посмотри-ка туда. Вон, левее, тот джип. Где-то я видел этого малого. О, вспомнил, это ж мент!

– Не волнуйся, Шура, это свой мент. Тоже на похороны приехал.

– Он что, сдурел? На джипе, в цепях весь. Внагляк! А РУОП?

– Ерунда, он и на “стрелки” ездит, и на “разводы”. Бывает, и на сходняк. Фирмы свои держит. В общем-то он даже не скрывает. Начальство его в курсе, да и РУОП наверняка.

– И что? Не выгоняют?

– А кто работать-то будет? Он хоть и наш, но зато шушеру сажает регулярно, иногда братва помоет, сдает ему мелочевку уличную. Показатели лепит, зачем же его выгонять? А в РУОПе таких тоже полно.

– Он не из того района?

– Нет, к сожалению. Да ничего, этого добра хватает, Спикер найдет. Как тебе Питер после Средиземного моря? Я вчера целый час в горячей ванне отлеживался. Прямо с порога.

Зелинский не ответил. Он снова повернулся и стал хмуро рассматривать ворота кладбища, когда-то, вероятно, охранявшие вход в санаторий или пионерский лагерь. По верху, выполненное металлической вязью, шло напутствие: “Приятного отдыха”. Чуть ниже имелась более актуальная и, главное, более коммерческая, соответствующая духу времени надпись: “Мы разместим вашу рекламу”. Ах да, элитное кладбище…

Идиоты.

– Жень, из-под шампанского возьмешь?

– Давай.

– А вот эту?

– Нет, можешь выкинуть.

– Точно? Может, на площади сдать?

– Такие нигде не берут.

Парень сунул руку в холщовую сумку и вытащил пару зеленых, с остатками фольги на горлышке бутылок.

– Держи.

Женька поставила посуду в ячейки ящика и расплатилась с парнем. Тот пересчитал деньги, шевеля толстыми губами, и спрятал их в кармане грязной болониевой куртки.

Ему было лет двадцать. Кличка “Опарыш” вполне соответствовала его внешнему и внутреннему облику.

Одутловатое от пьянства лицо, изрытое язвочками экземы, вечно засаленные волосы, аромат перегара, смешанный с вонью подвальных испарений, постоянно текущие слюни и сопли. Червяк, в чистом виде. Отсутствие каких-либо желаний, кроме трех – выпить, пожрать и справить нужду. Больше Опарыша ничего не интересовало.

Женькина сменщица рассказывала как-то, что Опарыш живет в этом районе года четыре. Интернат, обеспечив жизненное существование Опарыша до совершеннолетия, закрыл за ним двери, оставив его в городских джунглях один на один с окружающим миром. Опарыш дуэль проиграл. Где-то у него имелся отчим, наверняка забывший о существовании пасынка. Предоставленной интернатом возможностью идти учиться в путягу Опарыш не заинтересовался ввиду природной лености, лишив себя таким образом общажной прописки.

К двадцати годам он превратился в полностью деградировавшую личность и не умел в жизни ничего, кроме как собирать бутылки, таскать по мелочи с лотков зазевавшихся продавцов и рыться в мусорных бачках в поисках объедков. Иногда он “поднимался” до поездок на овощную базу, где набирал полные сумки второсортных фруктов. Этим Деликатесным гнильем он мог питаться целую неделю, снабжая свой растущий организм витаминами.

Жил Опарыш в подвале стоящего рядом с Женькиным ларьком многоэтажного дома, по соседству с ДРУГИМ бомжом по кличке “Робинзон”.

Робинзон слыл более авторитетным нищим. И вовсе не потому, что прозябал в подвале уже второй десяток, потеряв жилплощадь и прописку. Первые лет пять он держался довольно стойко – подзарабатывал разгрузкой вагонов, переборкой овощей, сбором грибов. Следил за чистотой в подвале, обустроив его под малогабаритную квартиру, перетащил туда диван, пару стульев, тумбочку, повесил зеркало, радиоприемник, замок на решетчатую дверь.

Однако отсутствие жизненных перспектив начало сказываться. Робинзон запил, перестал следить за собой, а единственным видом трудового заработка остался мелкий ремонт в квартирах одиноких пенсионерок за тарелку супа или стаканчик водяры.

Люди, имеющие в жизни одинаковые идеалы, довольно легко сходятся, поэтому случайное знакомство Робинзона с Опарышем сразу переросло в совместное существование.

Наблюдая из своего ларька за этой подвальной парочкой, Женька ловила себя на мысли, что ведь у нее с Опарышем условия на старте были равными. А говорят – каждому свое. Глупости. Условия могут быть одинаковыми, люди – нет. Что выбрал, то и получил, а условия здесь ни при чем. Так, для отговорки.

Женька закрыла фанерное окошечко, заметив, как Опарыш свернул к площади, намереваясь все-таки спихнуть импортную бутылку из-под ликера. Ее ларек стоял несколько особняком, на пустыре между двумя многоэтажными домами. Товар расходился хорошо – многие не хотели тащиться к площади, а предпочитали идти выскочив налегке из дома, затариться поблизости. Особенно хорошо разлеталось спиртное.

Однако с другой стороны, сидеть одной в неохраняемом ларьке, стоящем на отшибе, было страшновато. Женькину предшественницу ограбили, играючи сломав фанерную дверь, и, как девушка ни кричала, никто к ларьку не подошел. Хозяин уволил продавщицу, заменил дверь, поставил еще одну защелку и на этом закончил. По вечерам Женька опасливо следила за подходившими к ларьку субъектами, каждый раз прикидывая, что будет делать, если сейчас начнут ломать дверь.

Видик Женька продала довольно легко. За пару сотен баксов, гораздо дешевле настоящей стоимости – свою роль сыграло отсутствие пульта и техпаспорта. Каждое утро в ларек заходил спекуль Борька, молодой мужик, и интересовался невостребованными закладами. Местные пропойцы тащили из домов всякую утварь, в том числе довольно дорогую, и оставляли под залог, выклянчивая у продавца бутылку горькой, частенько после этого так и не выкупая свое добро.

В основном тащили часы, фотоаппараты, обручальные кольца, реже аппаратуру, документы. Один раз какой-то мужик оставил в залог паспорт собственной жены и вазу с гравировкой “Паше и Лене в день свадьбы”. Ни того, ни другого Паша так и не выкупил. На такие случаи рядом крутился Борька. Он оценивал вещи, разумеется, всегда дешевле, отстегивал продавцам наличкой и исчезал до следующего утра.

Никаких отрицательных последствий этот бизнес за собой не нес. Если за оставленным барахлом в течение трех дней никто не приходил, то не приходи и после. Видеомагнитофон в качестве залога несколько удивил Борьку, но Женька отовралась, сказав, что мужик взял пол-ящика шампанского.

Кассеты Женька не отдала, опасаясь лишних вопросов и ненужных подозрений. Она просто поставила их на витрину, повесив ценник. Одну уже купили, на ней был записан какой-то боевик этого года. Другие не шли. Бородатые “Ну, погоди!”, “Веселые ребята” и гайдаевские комедии спросом не пользовались. Впрочем, Женька не сильно переживала, это ведь мелочевка. Цепочка перекочевала к Борьке за триста тысяч.

Ольге сделали операцию. Она лежала в реанимационном отделении Петровской больницы, и Женьку к ней, естественно, не пустили. Завтра у Женьки выходной, и она попробует прорваться туда или хотя бы поговорить с врачом. Сегодня Катьку пришлось оставить одну – из ларя забрали обогреватель, экономя на электричестве, и Катька могла простудиться. Женька решила два раза в день потихоньку закрывать ларек и бегать домой.

Как быть с черными, избившими Ольгу, она не знала. Продажа Борьке кое-какой их общей бижутерии и новых летних туфель, так ни разу и не надетых, принесла копейки, сменщица денег не одолжила, сославшись на предстоящую свадьбу, а торговаться с южными друзьями дело глупое и пустое. Поэтому, как это ни пугало, придется рискнуть еще раз. Не хватало баксов ста, Женька ругала себя, что сбежала из квартиры, не обыскав ее как следует. Наверняка было что взять. А теперь нужен второй заход бомбардировщика. Это придется проделать завтра вечером. Иначе не успеть.

– Девушка, “Распутин” настоящий? Мигает? Женька вздрогнула. Покупатель постукивал пальцем по фанерке.

– Мигает.

– Тогда парочку. И шоколадку. Вон ту. Убрав деньги в кассу, Женька положила замерзшие пальцы на металлический абажур настольной лампы – единственный источник тепла в продуваемом холодным ветром ларьке.

Глава 5

Костик сладко потянулся.

– Ну, мужики, сейчас расскажу, отвалитесь! До чего, оказывается, дошло – бабы сами ко мне приходят. Не иначе флюиды. Стоит только подумать и захотеть. Сижу вчера дома один, скучаю. Мать в ночную на вахте. По телику туфта полная – сплошная политика. В общем, скучно. Давай блокнотик листать, кого бы в гости пригласить. Вдруг звоночек – дзынь-дзынь. Кого там еще в восемь вечера принесло? В глазок глядь – отпад! Две бабенки молодые. Я, конечно, открыл. С удовольствием. Стоят Чесотки лет по двадцать. У одной ноги от зубов, вторая пострашнее, но тоже ничего, пухленькая.

"Вам кого, девоньки?” – спрашиваю. “Здравствуйте” – говорят, – мы свидетели”. Я-то сразу не въехал. По какому делу свидетели-то?” – спрашиваю. Они в глаза мне так жалостно глядят: “Мы свидетели Еговы какого-то”. Я опять не врубился: “Чего-то не помню такой мокрухи”.

А они мне – бах: “Вы в Бога верите? Давайте поговорим о смысле вашей жизни”. Я, как вам известно, в Бога, естественно, верю, хоть иногда и грешу. “Конечно, девочки, давайте, давайте поговорим. А чего на пороге? Пойдемте на кухню, там удобнее”.

Они прошли, сели так скромно, журнальчики на стол положили пестрые, давай пальчиками в них тыкать, про смысл жизни объяснять. Я, конечно, послушал для приличия, покивал, тоже иногда на суд свидетелем вызывают. Потом спрашиваю: “Может, выпьем, девчата? Оно помогает в смысле разобраться. У меня как раз водчонка в заначке имеется на внеплановые мероприятия”.

Они мнутся: “Не можем, не можем, грех”. – “Да бросьте, – говорю, – все нормально. Не стесняйтесь. Устали небось по хатам-то шататься, людей вербовать. Я вон тоже работаю известным врачом-психотерапевтом, за день так набегаюсь, только бы до кровати доползти. А так хочется расслабиться, о душе подумать, о вечном. Давайте вмажем, девчата. Потом и картинки ваши поглядим”.

Они чего-то там про конец света стали плести. Все, мол, скоро на Страшном Суде будем.

"Ну, – отвечаю, – скоро – не скоро, а сегодня точно не будем”.

И бегом в комнату. Притащил пузырек “Столичной”, магнитофончик, “Эйс оф Бэйз” завел, колбаски из холодильника достал, селедочки. По первой категории обслуга.

"И как нас, девчонки, звать?” – спрашиваю. “Я сестра Анна, а это сестра Ольга”. – “Отлично, сестренки, – говорю. – Все мы братья и сестры через это дело. Давайте за знакомство”.

Вмазали по соточке. Сестрички порозовели, повеселели. А то больно смурные сидели со своим концом света. Селедочкой замаксали, журнальчики в сторонку отодвинули, я сигаретки и огонек предложил, угощайтесь.

Парочку анекдотиков посвежее траванул, а тут и второй тост подоспел. За братство. Дернули. Музычку погромче, песенку про любовь. Потанцуем? Потанцуем. На кухне тесновато. Сестренки, а ну, бегом в комнату! Камон, беби! Сейчас устроим шоу. У меня еще винцо есть домашнее. Ягода малина. Хотим? Хоти-и-им! Понеслось.

Третий тост был, кажется, за любовь. А может, за веру. Да не суть. За Страшный Суд точно не пили. Я рок-н-ролльчик запустил, сестрички волосы распустили, пуговки порасстегивали, давай “Шизгара” наяривать. Я тоже жару поддаю.

"Бросьте вы со своим концом света! – кричу. -Живите, радуйтесь, пейте, любите! А то ходите, как КУКЛЫ заводные, по парадным, тоску зеленую наводите. Сами-то верите в журнальчики свои?”

Короче, полный оттяг. Хорошо, что у меня две комнаты и спокойные соседи. Привыкли. Часов до пяти Поились. Сестрички и про своего Егову забыли, и про конец света. Потом часика три поспали, я их разбудил. Извините, сестрички, мне пора к пациентам. А Анечка и говорит: “Спасибо, Джордж, вы прямо нас к жизни вернули. У нас там еще девчонки есть, которым секта рамсы запутала. (Запутать рамсы – вскружить голову (блат.)) Может, придете к нам на собрание?” – “Конечно, Анечка, приду. Могу и не один. у меня друзья – психотерапевты, лечат по высшей категории”.

Так что. Гончар, готовься. Послезавтра чешем на собрание свидетелей. Мне одному уже тяжело. Старею.

Паша Гончаров, собрат Казановы по оружию и по вере, ехидно хмыкнул:

– Костер на том свете тебе обеспечен, Джордж. Самый жаркий. Совсем рехнулся. Люди думают о душе, а ты их к чему призываешь? Когда там собрание-то?

– Послезавтра. Где бы денег стрельнуть до получки? А то по нулям.

– Казанова, кончай балаболить, – перебил сидящий напротив Таничев. – Ты ночь прогулял, а сегодня в кладовке полдня дрыхнуть будешь.

– Спокуха! Я, когда вдохновленный, могу неделями пахать, аки пчела. Паш, что раскрывать сегодня будем? Давай раскроем что-нибудь. Всесоюзного масштаба! Слабо?

– Ты вон с бытовухами разберись, пчела, – кивнул Таничев на стопку оперативно-поисковых дел.

– Это не убежит.

– Тогда Медведева раскрывай. Масштаб не всесоюзный, но и не бытовой. Золотая середина.

– Кстати, где Вовчик? Он с блокнотом медведевским что-нибудь наковырял?

– Должен скоро быть, поехал в главк за распечаткой “Мотороллы” и в РУОП. Там действительно есть кое-что на Медведева. Впрочем, этого следовало ожидать. Знаешь, что эксперты в его тачке нашли?

– Скорлупки от фисташек?

– Не только. В тайнике револьверчик с боевыми.

– Ну, это святое дело. Мог бы и не упоминать.

– А в передней панели миниатюрная видеокамера с дистанционным управлением была встроена. Случайно заметили. Под обычную кнопку замаскирована.

– Ну и что? Лет пять назад это, может, меня и удивило бы, а сейчас… Туфта. Лучше б эксперты нашли чье-нибудь чистосердечное признание или хотя бы паспорт убийцы. Я бы им по два пузыря на брата выкатил.

Отряхиваясь от снега, в кабинете появился Белкин.

– Ну, погодка! Когда нас отсюда переселят? Холод собачий.

Убойный отдел районного управления внутренних дел по-прежнему тусовался в одной из комнат медицинского вытрезвителя, имевшей отдельный вход с улицы. Обещанное переселение в отвоеванный у местной администрации полуразрушенный домик затягивалось на неопределенный срок ввиду отсутствия средств на финансирование проекта. К тому же у домика не было крыши, а без крыши гибнет любое начинание, даже очень благородное.

Белкин повесил куртку на вбитый в стену гвоздь. Такими же гвоздями к стене был прибит старинный холст с распятием размерами полметра на метр. Холст изъяли у одного убийцы. Задержанный утверждал, что Щедевр найден им случайно на улице. Следователь направил картину в убойный отдел для установки ее принадлежности. Те, не долго думая, пришпилили антиквариат гвоздями к стенке и использовали его при расколе дешевой публики, заставляя клясться на распятии. Многие клялись, но все равно через некоторое время говорили правду.

– Итак? Белкин бросил папку на стол.

– Распечатка готова, все переговоры за десять последних дней. Что до Медведева – достойный член общества. Судим за изнасилование малолетки, получил червончик. Погремуха – “Шериф”. На зоне каким-то образом приподнялся, несмотря на гнилость статьи. На момент внезапной кончины входил в крупнейшую заневскую преступную группировку.

Среди связей целая куча бандитов, ворья и коммерсантов, в том числе некий Александр Зелинский, кандидат в нижнюю палату от партии диабетических реформ. Зелинский, по слухам, является фактическим лидером заневцев, хотя сам никогда никуда не влезает, а только дает команды, да и то не напрямую. Если помните, заневские особенно развернулись за последние два года. Опять-таки по слухам, ряд крупных ликвидации приписывают заневским. Тот же Зелинский примерно пару лет назад выплыл и на политическом горизонте. Хождение во власть без поддержки или без средств – вещь почти безнадежная.

Но это все так, для фона. Сам Шериф по жизни контуженный, все по барабану. Беспредельщик. Конкретики, впрочем, как всегда, ноль. Слухи, слухи…

– В РУОПе не любят разбрасываться информацией.

– Возможно. Или просто не знают.

– Хреново, – ухмыльнулся Петрович. – Вариант с бабенкой, может, и так, для обставы. Тоже для фона. Мол, ищите неизвестную дамочку. Зачем бабе его резать? Взяла б вещички и отвалила. К попу не ходи, обстава. Сейчас мода на такие чудеса. То с балкона упал, то лишился ботинок вместе с жизнью в подъезде, то подавился котлетой по-киевски. И все почему-то общественным и материальным положением не обиженные.

– Тогда, пожалуй, я все-таки займусь бытовухами. Там хоть примерная цель видна, – убавил боевого настроя Казанова. – А тут? Даже если сейчас зайдет какой-нибудь свидетель Еговый и доложит – так и так, Шерифа прирезал такой-то сякой-то за то-то, за то-то. Ну и что? Думаете, дойдет до суда? Ха-ха. У нас по половине глухих дел такого плана есть полный расклад – от “а” до “я”. И что? Сидят? Это мы сидим. В дерьме.

– Константин, я тебя не узнаю. Тут как карта ляжет. Помнишь вариант по казино? Тоже бригадира завалили. И ничего, до суда, верно, не дошло, но и Дело глухарем не зависло. Превышение необходимой самообороны. Может, и здесь получится?

– Ну, ну, при желании я любую мокруху превраЩУ в необходимую самооборону. Когда вы мне осточертеете, пойду в адвокаты деньгу зашибать. За год миллиардером стану. А тут до получки не дотянуть никак. И потом, по казино на Чебурашку железный крюк был, если помнишь. Чебурашка расклад и дал. А так бы до сих пор раскрывали да бумаги строчили. Белкин развернул распечатку.

– Такие мокрухи только так и раскрываются. На дедукции уедешь максимум до первой главковской проверки. Тебе, Казанова, и флаг в руки. Ищи крючок… Ну ладно, это все сотрясение пыли, посмотрим, что у нас здесь.

Казанцев с Гончаровым вылезли из своих гнезд и присоединились к Белкину.

– Во, очень замечательно. Шериф отошел у нас где-то около полуночи. В двадцать три пятнадцать ему звонили с автомата. Продолжительность базара – тридцать три секунды. А в двадцать три восемнадцать он сам кому-то позвонил. Сорок секунд. Есть номерок. Так, до этого последний звонок был аж в двадцать ноль восемь. Может, он сказал по телефону, кто у него в гостях? “Привет, старик, мы тут с Карлсоном плюшками балуемся…” Задача ясна?

– Петрович, тебя Белкин подсиживает. Скажи ему, пусть заканчивает. Не глупей его все-таки.

Спикер свернул с Лиговки, проехал метров пятьдесят по Невскому и припарковался напротив магазина сувениров, заглушив двигатель. До назначенной встречи оставалось минут пять, он достал сигарету, нажал на кнопку прикуривателя и сквозь полукруглые разводы грязных “дворников” на стекле принялся разглядывать толпу, пытаясь заметить своего будущего собеседника.

Это была уже пятая точка за сегодняшний день, Спикер порядком замотался. С утра на ногах. Здесь на Невском он все же надеялся поймать удачу за хвостик. Шерифа видели в тот день на Невском. Как раз у площади.

На незримой карте города, не напечатанной ни в одной типографиии и не утвержденной в высших кабинетах (а может, и утвержденной?!), такой же незримой рукой были очерчены границы владений, разбросаны точки тусовочных заведений, места сбора “ночных бабочек”, минетчиц, сбытчиков наркоты, оружия и прочий криминально-топографический флер. Спикер довольно прилично владел этой топографией – с рождения в Питере.

Сегодня он начал от дома Шерифа, постепенно приближаясь к центру. Конечно, не просто раскатывая от одного пункта к другому. Знание топографии без знания людей ничего не дает. Другое дело, когда знаком с бандитским телефоном. “Кто держит блядей у Балтийской? Монгол? “Стрелку” забьешь? Есть базар. С меня кабак”. И так далее. Только человек с необитаемого острова, попав в крупный город, решит, что наши домушники и проститутки, налетчики и кидалы – нечто хаотическое и неуправляемое. Нет, бывают, конечно, овцы, выбивающиеся из колхозного стада, за всеми ведь не углядишь, но они редкость. Большинство в колхозе.

Лично себя Спикер не относил к братве, мало того, презирал многие бандитские повадки. Но с бандитами либо блатными довольно плотно контактировал ввиду своего положения. Точнее, профес сии. Как контактировал и с ментами, с чиновниками, с предпринимателями.

Здесь, возле метро, тусовались девчата-минетчицы, по совместительству грабители и кидали. Клиент, решивший получить удовольствие в ближайшем парадном за тридцатник или полтинник, рисковал выползти из парадняка на четырех костях, лишившись наличности, часов, золотишка или верхней одежды. Некоторые не выползали вовсе, оставаясь на холодных ступеньках с проломленными черепами.

Девчата, конечно, не сами учиняли подобные зло действа. Все ж дамы! Они провожали клиента до заранее обусловленного местечка, где их поджидал какой-нибудь паренек с кастетом или ножичком в руке. Грабили, разумеется, не всех, иногда отрабатывали “честно”, чтобы не отпугивать клиентуру.

За девчатами присматривал старший брат – заботливый и добрый мужичок с пятью ходками на зону по кличке “Хомяк”. Каждый день он собирал с сестренок плату за место и подоходный налог. Часть денег шла собственно братве, курирующей участок, часть на подкормку “голубей” – постовых и транспортных ментов, чтобы те не слишком усердно разгоняли девчат, а часть Хомяк скромно оставлял себе.

Заметив машину Спикера, Хомяк постучал в боковое стек-то. Спикер открыл двери и кивком предложил сесть. Хомяк бросил окурок и залез в салон.

– Ты от Васечки? Спикер кивнул.

– Что за беда?

– Твоя баба опустила хорошего человека. Надо бы разобраться. – Спикер умышленно опустил слово “кажется” для придания беседе конкретного направления.

– Кто?

– Они что, представляются? Я видел человека с ней, могу узнать. Маленькая, белобрысая. Хомяк пару раз кивнул.

– Есть такая. Баунти. Притащить?

– Пошли, покажешь всех. Чтоб наверняка. Баунти оказалась невысокой пухлой бабенкой лет двадцати пяти с прыщавым, припухшим от водки лицом и нерасчесанными бледно-желтыми космами. Спикер поморщился – и кто только зарится на этих каракатиц?

Остальные крошки формами и манерами мало чем отличались от Баунти. Шоколадки… Вряд ли Шериф стал бы снимать здесь подругу. Даже если сам был совсем на рогах.

– Ну, она? – Хомяк повернул голову. – Нет, не похожа. Ваши снотворным балуются? – Не слышал. Вряд ли. Зачем? Могу спросить, конечно, на всякий случай.

– Спроси. Это все твои?

– Нет Принцессы. Но она недели две уже как в больничке кайфует. Ребра обломал клиент.

– А эта? – Спикер кивнул в сторону девочки лет Десяти – двенадцати.

– Наша. Гайка.

– Что, тоже берет?

– Скоро как год здесь.

Спикер зло сплюнул и вернулся к машине. Дерьмо это, а не розыск. Времени в обрез, а искать по приметам бабу в Питере – все равно что рублевую монету в Черном море. И самое-то поганое – Зелинскому хер что докажешь. Подавай кассету, хоть укакайся. И Сережа прилип как полип, только и мелькает перед носом, вроде как случайно. Тоже мне – инспектор Морс.

Спикер завел двигатель и двинулся в сторону Адмиралтейства. Хватит гонять впустую по городу, высунув язык. Пусть гоняют те, кому положено.

Он, конечно, сомневался, что менты найдут бабу, но такая возможность не исключалась: переполненные зоны – очень неплохая реклама органам, поэтому руку надо держать на пульсе. Тем более, есть через кого. Если баба попадет в ментовку. Спикер будет знать об этом через час. Путь к удаче вымощен не камнями, он вымощен деньгами.

Удача приходит к щедрому.

Женька отложила вторую попытку еще на один день. Допоздна засиделась у Ольги, перед этим ожидая целых пять часов возможности попасть в реанимационную палату. Ольга лежала, как забинтованная мумия, бледная и очень высохшая. Женька даже не сразу узнала подругу. Ольга почти не разговаривала, лишь изредка едва заметно кивала.

Женька вернулась из больницы совершенно разбитая, забрала у тети Шуры Катьку, договорилась на завтрашний вечер и никуда не пошла.

Утром она зашила разорванное платье, отвезла Ольге халат и кое-какие продукты, погуляла с Катькой и стала собираться. Придется идти. Брать будет только деньги. Кассеты так и не купили, она спрятала их под прилавок, чтобы снова выставить в свою смену.

Женька отвела Катьку к соседке, вернулась в квартиру, влезла в платье, включила электрическую расческу для завивки и разложила на столе перед зеркалом их общую с Ольгой косметику. Стрелки часов приближались к шести, минут через двадцать надо быть в форме. Женька поднесла вишневую помаду к губам.

Звонок в дверь прервал макияж. Женька взглянула на диван. Катька забыла свою куклу, будут слезы.

На пороге стояли двое молодых людей. Женька, испугавшись, попыталась хлопнуть дверью, но предусмотрительно подставленная нога одного из визитеров сыграла роль стопора.

– И мы еще боремся за звание дома высокой культуры быта! Мадам, вы мне полноги смяли.

Сказавший подмигнул Женьке и снова распахнул двери.

– Вам кого?

– Да, вероятно, вас. Что, погулять собрались? Может, мы не вовремя? Нет, мы вовремя. Как всегда. Милиция, мадам, милиция. Да не бойся ты, пропусти-ка.

Казанова махнул удостоверением и напрямую двинулся в комнату.

– Одна? Одна.

Женька, явно растерявшись, еле слышно выдавила:

– А в чем дело?

– Да надо бы… – скомкал второй, тоже проходя в комнату.

Казанцев уже осматривал местность, скользя взглядом по интерьеру. На россыпи косметики он тормознулся:

– Та-а-ак, Вовчик, ты посмотри, это мы удачно зашли.

Он взял со стола несколько ампул клофелина и покатал их на ладони.

– Это что такое, девонька, а? Лореаль, Париж?

– От головы, – шепотом пояснила Женька, абсолютно не зная, как себя вести. Кажется, она влипла. Но как ее нашли? Может, черные, что избили Ольгу, стуканули в ментовку? А может… Может, это из-за того быка? Нет, нет, она нигде не могла проколоться. Если только спекуль Борька…

– Это точно. От головы, – хихикнул Казанова, скосив глаза на Вовчика. – Ты бы одевалась, пока мы тут посмотрим. Поищи, кстати, документы. Подружка еще в больнице?

– Да, – автоматически кивнула Женька. Казанова занялся прямыми профессиональными обязанностями – обыском комнаты, выражаясь грамотнее, осмотром. Когда обыск без санкции – это осмотр. Белкин, увидев ампулы, тут же отправился за понятыми. Вернулся через минуту, таща на поводу алкоголика из первой на площадке квартиры и его только начинающую спиваться дочь.

Женька облегченно вздохнула. Не хватало только, чтобы тетя Шура узнала. Боже мой, а Катька? А Ольга? Откуда эти узнали, что она в больнице?

Женьку окатило горячей волной. Казанцева ничем не окатило. Сейчас он пребывал в куда более приятном состоянии. Что-то типа легкого балдежа от неожиданного подарка судьбы. Судьба иногда дарит такие подарки. Когда не ожидаешь ничего, кроме обиды за напрасно пролитый пот, и вдруг – хлоп: “Товарищ, это не вы обронили два миллиона? Я так и подумал. Ходите, ищете. Держите. Не за что”. И настроение сразу – прыг! Легко! Спасибо, судьба.

После вчерашней разведки Костик не предвидел такого удачного оборота. Накануне они с Вовчиком были здесь, прошлись по соседям, поворковали, навели справочки. Почтальонша Александра Михайловна оказалась разговорчивой и многознающей гражданкой.

– Живут втроем, хозяйка в больнице, кто-то избил, при мне забрали, конечно, помню время. Девочки хорошие, Оленька сидит с дочкой, а Женечка торгует в ларьке, где ларек, сказать не могу, извините, не знаю. Дочка сейчас у меня, спит. Никаких компаний, никаких гулянок, очень милые девочки, Женечка здесь не прописана, просто близкие подруги, в одном детдоме РОСЛИ. А что случилось-то, собственно?

– Да как всегда, ничего. Кажется, в Америке нашелся дальний родственник одной из подружек. Хотят завещать дом и участок в Синявино. Подружкам пока не говорите, пожалуйста, вдруг мы ошиблись, а они напрасно обрадуются. Мы не любим напрасно Радовать людей. Только по делу.

Сегодня попытались подобраться с обратной стороны. Через Шерифа. Неспроста же он звонил ночью двум подружкам из детдома. Мог, правда, по пьяни номером ошибиться, не ту кнопочку надавить. Тогда пролет, тогда гуляйте, мальчики. Примерно с таким настроением сегодня и поехали, потому что ни в каких записных, ни в каких деловых бумагах, нигде не мелькали Оленька и Женечка из установленной квартирки

А тут – ба! Прямо на столе – лекарство от голо вы. Открытым текстом! А мы башку надрывали – кому это Шериф звонил? Хо-хо-хо. Если в квартире было двое, звонить мог любой. Все ясно? Ко-неч-но!

– Девушка, не стойте, пожалуйста, памятником жертве политических абортов. Вас что, судорогой свело? Я ж попросил документы поискать.

Женечка очнулась, подошла к трюмо и достала свой паспорт.

Казанова продолжил осмотр. Очень трудно искать, не зная, что именно ищешь. Ни видика, ни кассет при беглом осмотре не обнаружилось. Полным же списком пропавшего из квартиры бедняги Шерифа имущества убойный отдел не располагал. Ничего, главное – теперь есть у кого спросить.

Белкин набросал типовые фразы на мятый, вырванный из детской тетрадки с рисунками листок, дал расписаться соседям и упаковал ампулы в спичечный коробок.

В квартиру зашел еще один человек.

– Мужики, давайте быстрее, предупреждал ведь, чтоб недолго. Футбол же сегодня. Через пять минут я отваливаю, а вы как хотите. У меня рабочий день нормированный, а мне еще тачку ставить. На трамвае назад поедете.

– Сейчас, не глуши движок, – бросил Казанцев.

Молодой парень вышел из квартиры.

– Вот ведь, – недовольно усмехнулся Костик, – каждый извозчик думает, что он фельдмаршал. Меньше месяца баранку крутит, а гонора как у министра.

Последние полмесяца опера ездили на машине одного из замов РУВД. Зам догуливал отпуск, а чтоб колеса не простаивали, машину с водителем передали в убойный отдел. Водителя убойщики знали плохо, в РУВД он работал недавно, каким-то образом сразу попав на блатную должность, а не за баранку отделенческого “УАЗика”, с которого обычно стартует молодежь.

Слава, так звали водителя, постоянно ворчал и жаловался на лимит бензина, потому что убойщики, в отличие от зама, эксплуатировали машину почти беспрерывно. Надо отдать должное, машину Слава водил неплохо, лихо обходил пробки и знал город не хуже профессионального таксиста. К тому же он никогда не отказывался помочь в каверзных ситуациях, как некоторые водители-милиционеры, отвечающие только за руль и педали.

Слава был весьма находчивым малым, остроумным и смекалистым. В перспективе думал сменить сиденье машины на стул оперативного работника. Обычно он не ныл про нормированный рабочий день, но сегодня – футбол. Дело такое. Белкин тоже все уши прожужжал.

– Так, сеньора, слышали? Быстренько на выход. Если есть туалетное мыло, возьмите.

– Зачем?

– Потому что будем бить, будешь плакать, тушь потечет, придется мыть личико. А у нас только хозяйственное, двухпроцентное. Шутка. Мы никого не бьем, Ва-а-аще.

Казанцев жалел, что не произвел осмотр более тщательно, но успокаивал себя тем, что завтра вернется сюда с постановлением на обыск и заглянет в каждый уголок. Некоторые граждане имеют привычку хоронить похищенное в самых экзотических местах типа банок с маринованными огурцами, не говоря уже об унитазах и цветочных горшках.

Женька обулась, накинула пальто и вышла на площадку. Сосед-пьяница с дочкой, ехидно переглянувшись, исчезли в своей конуре. Завтра весь двор будет знать о приходе милиции.

– Двери-то закрой, – напомнил Казанцев. Женька отрешенно толкнула дверь, захлопнув ее на автоматическую “собачку”.

Глава 6

– “Добрый вечер, добрый вечер, наши прекрасные, очаровательные слушатели. Вновь с вами радио “Попкорн”, ведущий Илья Тамбовский и программа по заявкам “Малява-блюз”. Сегодня чудесный, удивительный день, в который непременно сбудутся все ваши пожелания.

Итак, первое письмо. “Здравствуй, дорогой Илья и твоя замечательная программа. Меня зовут Катя. Передай, пожалуйста, моему другу Артему, находящемуся сейчас в 305 камере “Крестов”, что Макс изменил показания на первоначальные и теперь Артем смело может от всего отпираться. Адвокат сказал, что через месяц, Темочка, ты будешь на воле. Также, Илья, передай Артему привет, скажи, что я жду его и люблю, и поставь для него песню Розенбаума “Глухари”. С уважением, Катя С.”.

Ну что ж, вот такое трогательное письмо, надеюсь, Артем сейчас слушает нас, и я с удовольствием ставлю для него Александра Розенбаума…”

– Вот за это я и люблю это радио. – Музыкант закинул ногу на ногу. – Надо адрес студии запомнить. Когда меня посадят, а меня обязательно когда-нибудь посадят, я воспользуюсь этим “Попкорном”. “Малява-блюз”…

Серега поднялся с дивана и убавил громкость приемника.

– Так вот, Паша, я чего зарулил-то. Мы сегодня со своими мужиками соседям подсобили. Мокрушку подняли. С вас, кстати, тоже пузырь.

– А мы-то тут при чем? – Гончаров поставил на стол чашку с дымящимся кофе и чиркнул зажигалкой.

– Вам бы сто третью забабахали. По без вести пропавшему мужичку. Стопроцентный глухарек. А так радуйтесь.

– Как получилось?

– Умора. Такие артисты – сплошное кино. У меня в ЗАГСе девчонка знакомая сидит, склеил ее как-то в троллейбусе. Звонит она мне пару дней назад: “Сереженька, приходи скорее, очень тут непонятная ситуация”. Я мигом собрался, прилетел: “Что такое, ласточка?” – “Понимаешь, сейчас заведующая привела ко мне пару, сказала, чтобы вне очереди на послезавтра я их оформила. В общем-то обычное дело, ничего особенного. Я стала в журнал их записывать. Невесте сороковник, вся из себя такая, в брюликах и в золоте. Жених помоложе, двадцать пять, с виду лопушок, весь жеманный, будто педик. Я паспорта попросила. Смотрю жениховую прописку и ничего не понимаю – адрес моего соседа Лехи-алкаша. И фамилия его, и все остальное. А фотка в паспорте не его! А этого “голубого”. Я виду не подала, запись сделала, паспорта вернула. А вечером Лехе позвонила. Тишина. До ночи звонила. Никого. И утром опять – нет Лехи. Он один в трехкомнатной квартире прописан. Что делать-то, Сереженька? Нечисто тут”. Я ей отвечаю: “Все нормально, солнышко. Пускай свадьбу гуляют. А мы подойдем, поздравим”.

Сегодня я своих ребят взял и в ЗАГС. Договорился с органистом вместо него Мендельсона сбацать. Зря, что ль, в консерватории учился? Ребята входы-выходы перекрыли. В одиннадцать молодожены пожаловали. Это надо видеть, Паш. Словами не передать. Невеста – толстуха крашеная в фате, жених – чудик потный в зеленом пиджаке. Гости – сплошные спортсмены в униформе “Адидас” и “Рибок”. Папашка невесты – сухарь, перстнями исколотый. Все на тачках. Цветы, шампанское, шарики воздушные. Ангелочки, одним словом.

Я по клавишам вдарил. Тетенька в парчовом платье заныла: “Сегодня рождается еще одна российская семья, является ли ваше решение добровольным, распишитесь, теперь уважаемые свидетели, молодые, объявляю вас мужем и женой, поздравьте друг друга, для вас открывается новая страница жизни, теперь вы пойдете бок о бок, деля радость и беду, даря счастье не только себе, но, и своим будущим детям…”

Я Мендельсона наяриваю, глаза к потолку закатил, как в экстазе. Все ж люди счастье нашли. А потом – “Мурку на органе. Тетенька стушевалась: “В чем дело?” А я ей: “Сделай паузу, скушай “Твикс”!” А молодых от лица государства поздравит уголовный розыск. Руки вверх, молодые!” И автомат из вазы напольной.

Что тут началось! “Адидасы” – к дверям, невеста – в крик, жених – в обморок. Да не тут-то было. Наши быстренько порядок навели, разложили всех по коврам, по стенкам расставили, “ласты” завернули. Пару “стволов” изъяли. Свидетелей – в понятые. Молодых “браслетами” одарили, вместо обручальных колец. Умора. Жених стонет: “Я ничего не знаю, меня попросили, я ничего не знаю”. Невеста слюной брызжет, глаза норовит поцарапать, фату потеряла.

Когда на улицу выводить стали да в автобус сажать, весь народ обалдел. Хороша свадьбы, у всех гостей руки за головами.

За час всю картину прояснили. Неделю назад Леху-алкаша вывезли из хаты в соседний район, придушили удавкой, а труп спрятали в подвале. Потом вклеили в его паспорт фотку этого педика и в ЗАГС отправились. Если б мы не вмешались, еще через недельку-другую невеста оказалась бы прописанной в квартире мужа, а еще через пару дней притащилась бы в ментовку с заявлением о потерявшемся супруге. Очень простая схема. Невеста – веселая тетка, две ходки за мошенничество. Пара гостей в розыске. Обломали мы ребяткам вечеринку. Самый стрем, что ресторан даже снят был – “свадьбу” гулять. Жалко, столько продуктов в помойку. Водку мы, конечно, конфисковали, чтобы не пропала.

Час назад я соседям позвонил. Труп Лехин уже нашли. Первая брачная ночь молодых пройдет в изоляторе временного содержания. Жаль, что лежать они будут в разных камерах и без простыней. Круто, да?

– Ничего, – улыбнулся Паша, допивая кофе.

– Ваши-то где?

– В адрес поехали, куда убиенный Медведев звонил.

– Что-нибудь наковыряли?

– Ага. Козявку из носа. Тут наковыряешь. Я сегодня в этот “Прилив” мотался, где Шериф рекламным агентом подъедался.

– Шериф?

– Это Медведева погоняло. Приезжаю, директор – толстячок-оптовичок, трясется весь, как боров перед бойней. “Да, да, Витенька работал, хороший мальчик, бегал по городу – рекламу развозил”. Я на весь его офис заржал. “Да ты, уважаемый, сам у него бегал. Как хорек по клетке – из угла в угол!” Он опять ныть: “Что вы, что вы, ничего подобного”. А ты говоришь “наковыряли”. Из этой публики каждое слово дубиной выбивать надо.

– А что за контора?

– А-а. – Паша метнул окурок в угол, но в урну не попал. – Обычная посредническая шарага. Торговля жратвой. Есть пара мелких магазинов, склад где-то на Гороховой. Шериф, должно быть, “крыша”. Тебе-то, в принципе, какое дело? Это наша головная боль.

– Все ж моя земля. Вдруг что тоже проскочит. Разговор прервал влетевший Казанова. Пританцовывая и потирая руки, он брякнулся за свой стол.

– Привет, Серега, – кивнул он Музыканту.

– Ты чего такой улыбчивый? Хозяин “Чаппи” угостил?

– Мужики, нам прет. В масть. Погодите-ка. Костик закончил накручивать диск телефона.

– Алло, прокуратурка? Семеныч? Что-то я тебя не признал. Значит, переживу. Медведев у тебя в производстве? Есть халтура. Хапнули бабу. Похоже, ту самую. Клофелинчик изъяли. Да, да, протоколом выемки. Вещичек пока не нашли, но еще не время. Поищем получше. Ты как насчет задержания по “соточке” (122 статья УПК – задержание на трое суток). Мне чтоб перспективу знать… 0'кей. От твоего имени? Вопрос улажен, бывай.

Казанова положил трубку.

– Прокуратурка дает добро. За дело, господа. Семеныч сам не подъедет, футбол сегодня, но разрешил выписать бумажки от своего имени. Чем мы и воспользуемся.

Костик махнул рукой в окно. Белкин вывел Женьку из машины и указал на дверь вытрезвителя.

Музыкант поднялся с дивана.

– Черт, остаться бы с вами, девку поколоть, да дежурю сегодня, пора в отдел. Паша, перезвони, если колонете. Если не колонете, тоже перезвони. Интересно, бляха.

Белкин ввел в кабинет Женьку.

– Мы с Тамарой ходим парой, крокодилы мы с Тамарой. Садитесь, мадам. А это наши чудо-опера. Когда им врут, начинают чудачить. Имей в виду.

Женька села на стул, бегло окинув взглядом комнату.

– Ладно, пока, – попрощался Музыкант со всеми присутствующими.

– Серега, ты к метро? – Белкин тоже помнил о трансляции сегодняшнего матча и, как фанатичный футболист, не мог пропустить игру.

– Да.

– Пойдем вместе. Мужики, если что – я дома. После футбола можете звонить.

Паша передвинул стул поближе к Женьке, Казанова сел верхом на свой стол.

– Ну-с, мы немного успокоились, собрались с мыслями и можем смело отдаться в руки закона. Готовы отдаться?

Женька не отвечала, глядя на квадратики линоле-умного пола.

Паша дотянулся до брошенного Казанцевым паспорта.

– Евгения Евгеньевна. Женечка. Любовь – мука, но без нее скука. Правда? Константин Сергеевич, какое-то у нас одностороннее общение. Насколько я помню, мужчина любит глазами, а женщина – ушами…

– Ничего страшного, Паша. Женечка не знает, с чего начать. Но мы, как всегда, рядом, на то и поставлены. Мадам, очнитесь наконец. Медведева знаем? Виктора Михайловича, бандита по профессии?

Женька отрицательно покачала головой, хотя давно догадалась, о ком идет речь.

– А я ведь, Паша, так и думал. Что ж… Паша вопросительно взглянул на коллегу. Он давно изучил повадки Казанцева и методику его допросов лиц противоположного пола.

Обычно Костя налетал на жертву коршуном, вкладывая в психологический удар весь свой матерный запас. И при этом частенько поминал строчки Высоцкого: “Я женщин не бил до семнадцати лет, в семнадцать ударил впервые…” Затем, не давая опомниться, радовал парой-тройкой доказанных фактов, иногда сопровождая их легкими подзатыльниками. Этого, как правило, хватало. Дамочки плыли. Если не плыли, беседа принимала затяжной характер. Вцепившись клещом, Казанцев выворачивал дамочку наизнанку, как перчатку, и рано или поздно допрашиваемая сдавалась.

Сейчас он почему-то игнорировал свой знаменитый психологический удар. Костик и сам не мог понять, в чем дело. Может, его сдерживала явная беззащитность задержанной, может, то, что она не борзела, как это делают другие. А может, его останавливал ее вид, никак не вяжущийся с тяжестью содеянного там, на квартире Шерифа. Непонятно. Какое-то глубинное чувство подсказывало не прибегать в данную секунду к шоковой терапии.

– Хорошо. Я напомню. Точечный дом, “Черная смерть”, клофелин. Видик, кассеты. Пальчики на рюмках. Зайка моя, тебя может скушать волк. Так ты знакома с Медведевым?

Женька сглотнула и, не узнавая собственный голос, прошептала:

– Да… Вернее, я не знала его. Тогда познакомилась. Случайно.

– Возможно, возможно. Дальше. Женька поняла, что вилять хвостом бесполезно. Раз её так быстро вычислили, значит, знают и все остальное.

– Скажите, а если все вернуть? Может, я уговорю его… забрать заявление. Я постараюсь все вернуть. Казанова хмыкнул:

– Давай так. Ты нам сейчас все рассказываешь, а после прикинем. Вместе. Я вижу, ты девчонка неглупая, соображаешь правильно.

Костик всегда делал подобный комплимент в момент, предшествующий раскаянию. Маленький толчок дружеской рукой. Ап!

Женька зажала ладони коленями:

– Сейчас… Нужны были деньги, очень нужны, понимаете? Шла по Невскому, часов в десять вечера. Тут этот, Витька, кажется. На “мерее” черном. То-се, могу подкинуть. Кривой был. Предложил выпить. Я согласилась. В ларьке взял водки… Приехали к нему, выпили, посидели. Он полез, я не хотела. Потом он уснул…

Женька оттягивала самый неудобный момент. Казанцев покачал головой:

– Тю-тю-тю. Сам уснул? Устал, что ли?

– Ну, в общем, я водку разбавила…

– Естественно. Дальше.

– Дальше… Мне нужны были деньги.

– Мадам, не повторяйтесь. К тому же мне тоже почему-то всегда нужны деньги. И Паше. Все ясно? Что взяла?

– Видик, кассет штук пять.

– ?!

– Деньги. Баксов пятьсот и немного русских. Цепочку еще. Честно, больше ничего не брала. Пожалуйста, дайте мне поговорить с ним. Я все верну!

– Где вещи?

Женька потерла лоб. Жар.

– Видик я продала. Борьке. Он скупает вещички по ларькам. Там, в нашем районе. А кассеты в ларьке. Деньги дома.

– Ну и как же ты собираешься возвращать? Видика-то нет.

– Деньгами попробую. – Женька хваталась за любую соломинку.

Казанова с Пашей пересеклись взглядами.

– Да, но есть еще одна заминка. Кому ты собираешься возвращать деньги?

– Как кому? Этому… Витьке.

– Знаешь, Евгения Евгеньевна, кажется, я рано обозвал тебя правильной. Обещала правду, ничего, кроме правды…

Женька посмотрела на Казанцева:

– Подождите, но я все сказала. Я ничего больше не взяла. Вы мне не верите? Почему?

– Потому что за углом помидоры продают! Почему… Мы и не говорим, что ты взяла еще что-то. Может, и не брала. Но глотку-то на фига резать? Или без головы ему больше идет?

– К-какую глотку?

Костик кинул на стол фотографию.

– Вот эту! От уха до уха. Красота! Легким движением руки брюки превращаются в элегантные шорты! Ах, еб, извините, маленькая техническая негладка… И похоронили Шерифа у синей реки на высоком холме. Плывут пароходы – привет Шерифу! Летят самолеты – привет Шерифу! А пройдут пионеры – только нагадят.

Женька взяла фото, как оголенный электрический провод, находящийся под напряжением. Глянец играл искорками-отражениями кабинетной лампы, и она не сразу рассмотрела фотку… Да, это его комната. Картинка на стене, диван… Боже мой! Что это за пятна? А он сам?..

– Ну как? Ты в детстве кошек не потрошила? Еще не догадалась, где находишься? Со знакомством – это отделение по раскрытию убийств. И только убийств.

– Это… Это не я… Он спал… Я взяла вещи… Это потом.

– Как раз тогда. К несчастью. Время смерти – полночь. Как в страшных книжках. Так что, девочка, похождения твои прервались. Лет на десять – пятнадцать. Все. Единственное, чем я могу тебе помочь, – это предложить лист бумаги. Будем считать, что ты пришла сама. Добровольно. Пару годиков глядишь и скинут. Верно, Паша?

Молчавший до сих пор Гончаров добавил:

– Можем дать еще одну бесплатную идею. Мужичок этот говном порядочным был, поэтому, в принципе, мы тебе руку должны пожать, но лучше идею подкинем. Он напился, полез, ты испугалась, нечаянно схватила ножик, ну и…

– Я не убивала его. Он уснул… Это кто-то…

– О-о-о! У моей сестренки серьезная проблема – прыщи. Так рожу мыть надо… Хорошо, значит, с тобой кто-то был. Стоял за дверью и ждал. А чтоб Витенька не бросился искать правду, проснувшись солнечным утром, устроил “вжик” по горлу. Как мысль? Мне нравится.

Женька задрожала. Жар сменился ознобом. Что случилось? Почему такая полоса? Сначала Ольга, теперь она. А что дальше?

Она зажмурила что есть силы глаза, надеясь открыть их в Ольгиной теплой комнате, услышать тиканье будильника и смешное сопенье Катьки. Нет, она не спит.

Фотография выпала из рук и, спланировав, исчезла под столом.

– Мадам, не спать. Еще не время. В камере выспишься.

В настоящую секунду Паша с Костиком искренне верили в свою правоту. Они нормальные люди, они живут не в книжно-киношном фантастическом мире. Расскажи сейчас десяти случайным прохожим обстоятельства смерти Шерифа, и вся десятка дружно завопит: “Ребята, душите ее, душите! Убила мужика за сраный видик, а теперь юлит хвостом!”

Паше вспомнилось одно летнее убийство. Два обморозка познакомились на дискотеке с девушкой-студенткой, напросились в гости. Предков дома не было – на даче отдыхали. Хата не то чтоб крутизна, так, средней руки, но для этих – предел. Смотри-ка, “Фунай” и телик цветной. Ишь ты! Будем брать. Взяли. Попытались задушить девчонку – не получилось, отбивалась сильно. Тогда они опустили ей на голову отцовскую гирю. Озноб. Обоим едва стукнуло по восемнадцать. Как и этой. Тинейджеры-пейджеры…

Паша резко поднялся со стула:

– Что тебе еще не ясно, дура? Ты до пятнахи допрыгаешь! Сто два, пункт “а”. Прыг, ласточка, прыг! “Радио Балтика”, русский канал! Чем ты его?

– Ничем – Женька открыла глаза. Папиросная дымка висела в комнате. – Ничем. Это не я.

– Значит, это был гражданин Дракула, душегуб и кровопивец! Улучил-таки моментик. Дождался, когда Женечка усыпит Витькину бдительность. Семейный подряд… Последний раз предупреждаю, кончай блудить! Разозлимся!

Женька вдруг подняла покрасневшие глаза на Казанцева. Костик, несмотря на то что сейчас все его мысли были об убийстве, все же отметил, что девчонка весьма красива и соблазнительна. “А что? Я что, не мужик? Я прежде всего мужик! Я живу не только по законам права, но и по законам природы!”

– Вы знаете… Только выслушайте. Ему, ну, этому Витьке, кто-то позвонил. Часов в одиннадцать. И сказал, что через час приедет. Я поэтому и боялась… Ну, что он не уснет…

– Правильно! И ускорила процесс, – сказал Паша, давая понять, что он не верит.

Женька, не обратив внимания на реплику, продолжала, объясняя не столько присутствующим, сколько себе:

– Как же он его назвал? Такое интересное прозвище… Как у члена правительства… Министр? Нет, нет, сейчас. Стикер? Нет, Спикер! Точно, точно. Спикер! Правда! Поверьте мне! Витька ждал его…

– Все, ша! – Костя переместился со стола на стул. – Паша, вон “браслеты”. Хотя и жаль. Веди девчушку в изолятор, я сейчас нарисую протокол, поднесу. Мне надоело. Врубаем форсаж. На всю катушку.

Кольцо наручников щелкнуло на запястье правой пуки Куколки. Второе – на запястье Гончарова. Это тоже был чисто психологический трюк. Никуда бы Женька не делась. Но видишь, девочка, нянчиться с тобой никто не собирается.

– Будет базар? Нормальный базар?!

Женька вытерла слезу закованной в наручники рукой.

– Я не убивала… Правда. Костик кивнул Паше.

– Пошли.

До изолятора временного содержания было минут пять хода – миновать пару дворов и пройтись по переулку. Убойщики считали, что хоть в этом отношении им повезло. Задержанных можно водить пешком, не используя дефицитный транспорт, – изолятор располагался в одном здании с дежурной частью, имея отдельный вход сбоку.

Костик достал бланк протокола задержания и стал заполнять его от имени следователя прокуратуры. Он не хотел сегодня затевать долгий “раскол”, через полчаса его ждала у себя дома проходящая по другому делу симпатичная свидетельница. Ее тоже надо успеть допросить, пока она одна, без мужа. А эта симпатяжка никуда не денется. Стены камеры и запах параши действуют порой лучше любых аргументов. Пусть оттянется здесь. А завтра приведем ее и продолжим. Не торопясь, не метясь, все раскладывая по полочкам. Поплывет. Это перспективный вариант.

Изобразив закорючку, отдаленно напоминающую подпись Семеныча, Казанцев бросил бумаги в папку, закрыл металлическую дверь и помчался догонять Пашу.

Спикер подкатил к тротуару, притормозил и протянул руку, подняв кнопочку правой двери. Мельком взглянул на часы. Половина десятого. Он не терпел опозданий. Однако ждать ему не пришлось. Севший в машину человек не опоздал.

– Баба у них.

– Точно?

– Точно. По этому делу. По Шерифу.

– Как выглядит?

– Маленькая, блондинистая. Лет восемнадцать. Стрижка короткая.

– Да, похожа. Как они на нее вышли?

– Через телефон. Она прокололась, позвонила от Шерифа по его “Моторолле” домой. Дальше дело техники.

Спикер недовольно цокнул языком. Как он сам не дотумкал проверить звонки? Обидно.

– Где она сейчас?

– В изоляторе. Часов в восемь отвели. Я проследил.

– Ее можно оттуда достать? Сегодня?

– Нереально.

– А если за бабки?

– Все равно. Охране, что ли, давать? Выпустить может только тот, кто ее запустил. Изолятор – это же маленькие “Кресты”. Районного масштаба.

Спикер мрачно смотрел на идущую по улице пьяную компанию. Молодые соски, перебравшие шампанского в соседнем кабаке, висли на таких же сопливых кавалерах, дружно и беззаботно матерились, не платя при этом никаких штрафов. Снять бы с кавалеров. А девок пропустить по разу для ума. Мажоры херовы.

Мимо дребезжа проехал старенький “Москвич”. Откуда-то сзади резанули сирены патрульных машин. Два “форда”, играя красно-синими стробоскопами на крышах, промчались следом и метров через сто красиво поджали “Москвича” к тротуару. Водитель и пассажир мгновенно оказались на улице, демонстрируя стражам порядка поднятые вверх пустые руки. Стражи в касках и жилетках, выскочив из “фордов”, не доверяли искренности чувств задержанных, а поэтому быстро поставили их в полураковую стойку и принялись производить шмон. Достаточно аккуратно и вежливо.

– Что-то они сегодня культурные. Даже дубинками не работают. Обалдеть. – Спикер прищурил глаз.

– Репетируют.

– Чего?

– Министр завтра приезжает. Хочет посмотреть показательное задержание угонщиков. Они сейчас тренируются, пока тачек на улице мало. Чтобы не сшибить никого ненароком.

Владельцы “Москвича” уже весело переговаривались с группой захвата, потом все расселись по машинам и, развернувшись, двинулись назад, на исходную позицию.

– Сейчас снова погонят. В РУВД сегодня пьяницы наждачкой все ручки и перила надраивали. До блеска. Вместо штрафа. Чудеса на виражах.

– Ничего. Когда мы придем к власти, обойдемся без всех этих декораций. Тебя сделаем начальником рувд. Или главка. Хочешь быть начальником главка?

– Спасибо.

– Что она говорит? – Спикер жестко вернулся к больной теме.

– Ну, извини, сквозь стены я не слышу.

– Ладно. Куда они ее потом денут? На Лебедева в женскую?

– Не знаю. Либо туда, либо на подписку, либо на свободу. Если ничего не докажут. Но здесь скорее всего первое.

– Черт!

Спикер должен достать ее. И достать быстро. Пока она не развязала язык. Если уже не развязала, сучка. В крайнем случае придется… Хороший свидетель – дохлый свидетель. Но где?

– Она все время будет в изоляторе? С ней там беседуют?

– Не обязательно. Убойщики обычно к себе, в вытрезвитель водят. Тут, рядом, минут пять хода. В изоляторе один кабинет, всегда очередь, время чуть ли не по минутам расписано.

– Они разве не на машине возят?

– А зачем? “Браслетами” прикуют и через двор.

– Сколько человек?

– Двое. Иначе в изоляторе не отдадут. Инструкция.

– С “пушками”?

– Да. Тоже инструкция.

– Даже если баба?

– А какая разница? Бабу “браслетами”, может, не будут цеплять. Бабы не бегают.

Спикер завел двигатель и крутанул руль.

– Где двор?

– А что ты хочешь?

– Договориться, когда поведут. Может, дадут перебазарить с бабой. Баксов по пятьсот на рыло хватит?

Где двор?

– Сейчас налево и до упора. Там арка. Через минуту Спикер затормозил.

– Эта?

– Да, вон тропинка. Наискосок.

– Во сколько ее поведут?

– Откуда мне знать? С утра, наверное. Но не раньше одиннадцати. Пока сходки-разводки…

– Понял. Где тебя выкинуть?

– Возле метро. Дальше пешком дойду.

Машина развернулась на пустынной осенней улице и, шурша шипованной резиной, рванула к проспекту.

В начале второго Спикер был дома. По пути застрял на железнодорожном переезде. Из машины звонить не стал – хотя никто не прослушает, но… Один прокол уже сделан, береженого Бог бережет.

Бросив на диван длинный плащ. Спикер не разуваясь подошел к квартирному телефону, оставляя на пестром ковре грязно-мокрые следы.

По памяти набрал номер.

– Витек? Не спишь? Чего-чего? Какая первая любовь? Ах, сериал. Так он же часов в девять идет. Ты его На видик записываешь? Свихнулся совсем. Ладно, завтра обещали хороший клев, съездим порыбачим. Здесь, в городе. Знаю местечко, готовь удочки. Нет, нет, лучше спиннинг. И оденься потеплее. Эпидемия. Встречаемся в девять на Черных камнях. Бывай, братишка.

Спикер нажал на рычаг и перезвонил по другому номеру, пригласив еще одного “рыбака” побросать “спиннинг”. Затем отрешенно откинулся на диване, стащив с ног тяжелые ботинки. Протянул руку к изящной тумбочке, достал маленькую бутылку “Реми Мартина”. Отхлебнул. Благородный коньяк понес тепло в душу и тело.

Спикер никогда не уставал, мог обходиться без сна и жратвы по двое суток. Но сейчас сдох. Нервные перегрузки выматывают намного сильнее физических. Срочно Баха. Сейчас Бах, завтра ба-бах. Стоп, никаких Бахов. Не время.

Он тряхнул головой, поднялся и вернулся в прихожую. Там легко сдвинул массивный шкаф и протянул руку к небольшому прямоугольному люку в полу.

Тайник был вмонтирован очень умело. Человек, не знающий секрета, ничего не увидит, кроме елочки паркета. Через секунду Спикер держал небольшой черный “дипломат”.

Он прошел на кухню, задернул шторы, включил бра, открыл чемоданчик. На отделанный мрамором кухонный стол легла пахнущая смазкой миниатюрно-изящная “беретта”. Сделано в Италии. Спикер извлек магазин, снял затвор, достал ветошь. Даже Италия не гарантирует от осечек.

Год назад Спикер имел удовольствие убедиться в этом, едва выйдя живым из уличной перестрелки. Хорошо, Витек прикрыл очередью из безотказного отечественного “Калашникова”. Все эти импортные малышки требуют чуть ли не парникового режима и безоговорочной стерильности. А завтра важна безотказность. Как, впрочем, и всегда.

Спикер посмотрел на свет лампочки сквозь стол. Главное – быстрота и внезапность. Менты – фраера пока достанут свои плевалки, можно уронить целый взвод. Легко. Лучше, конечно, обойтись – министр не переживет такого подарка. Да вряд ли обойдешься – рисковать нельзя. Это не лотерея. Лотерея придумывается, чтобы в нее проигрывали а не наоборот. Да, собственно, делов-то… Полковников кладут будто кирпичи, а двух сраных оперов… Потрубят недельку в трубы да забудут. Сейчас война. Сейчас стреляют. А с девочкой поговорим. После.

…Иоганн. Симфония для органа номер два. Намбер ту.

…Ключ. “Браслеты” сами не откроются. Возить в машине покойника – плохая примета. Чехлы запачкаются. “Ох уж эти мальчишки, вечно влезут в грязь. И тогда я попробовала “Тайд”. Вася был неотразим. Вся наша семья им гордится…”

…Какой финал! Какая мощь! Это не “Серые зрачки” и не “Косточек стакан”, это не халява за шальные бабки. Это натуральное. Сделано на века… Иоганн…

…Вот так. От плеча. Ровненько, без дрожи. Без идиотского захвата рукоятки двумя лапами. Ствол – продолжение руки. Это не кривлянье перед объективом кинокамеры. Это профессиональный, рабочий подход. Это практика. Будни.

…Все. Теперь в душ. Потом небольшой этюд для скрипки. На ночь. И спать. Восстановление. Сил…

…Спикер не страдал бессонницей.

Глава 7

Вино оказалось вовсе не таким вкусным, как обещала Зинка. Если это вообще было вино, а не слитые из разных бутылок остатки. Женька задержала жидкость во рту, раздумывая, то ли выплюнуть, то ли проглотить. Но увидев внимательные взгляды, поняла, что придется глотать. Иначе не поймут. Иначе ты – соплявка, а не крутая подруга.

– Ну как? Ничего штучка?

– Ага, – выдохнула Женька, – класс! Зинка взяла с теплой трубы окурок сигареты. Прикурила, фартово пустив струю дыма к потолку.

– Сырая, блин. Чума, когда бабки вернешь? Я самая богатая, да? Ва-а-аще…

Лежавший на сваленной в углу куче тряпья парень вяло зевнул:

– Нету.

– Достал, блин. Видали, тетки? Месяц бабки жмет. Даже на курево нет. Я Максу скажу. Зинка села на перевернутое ведро.

– Падайте, тетки. Как вам?

– Нормально, – скромно ответила Ольга.

– Тут кайф. Скоро мужики подвалят. Маг притащат. В кайф мужики. Не Чума. Не жмоты. Еще будете? Мужики принесут с собой, не стесняйтесь.

Ольга села на теплую влажную трубу, идущую вдоль стены на полуметровой высоте.

– После, Зин.

Женька тоже покачала головой. Кислятина противно отдавала в нос.

– Что, Куколка? Слабо еще?

Женька промолчала, переглянувшись с Ольгой. Лежавший Чума мрачно ухмыльнулся. Он был дохлый и заросший. Зинка предупредила, что Чума не фартовый парень, а так, говно. Нюхач. Можно не дрейфить.

Зинка наполнила бумажный стаканчик темно-красной жижей и осушила в три глотка. Зевнула. Круто, тетки? То-то. Завидуйте.

Женька тоже села. Почему-то закружилась голова. Грязная лампочка, торчащая прямо из стены, запрыгала в глазах, оставляя в полумраке короткие световые полосы.

Здесь было вовсе не так фартово и здорово, как рассказывала Зинка. Как расписывала, закуривая в туалете на перемене очередной хабарик.

Вместо “клевой хаты” – наполовину затопленный водой, вонючий подвал с песчаным полом, расписанный черепами, костями, жуткими рожами и непонятными названиями. Захламленный мусором, запчастями от машин, пустыми тюбиками “Момента”, битыми бутылками и ржавыми водопроводными вентилями.

Вместо “прикольной компании” – какой-то слизняк на куче тряпок.

Ольга, кажется, тоже думала об этом. Зинка уговорила Ольгу, Ольга уговорила Женьку. Зинка считалась ^мой крутой теткой в приюте. Штук десять побегов, несколько приводов в милицию. Рассказы о похождениях, о крутых тусовках и знакомстве с нормальными пацанами значительно поднимали Зинкин авторитет в глазах сверстников.

Зинке едва стукнуло тринадцать, но она спокойно могла прожить в городе не одну неделю без помощи старших. А ничто так не притягивает, как желание быть взрослыми и крутыми. К Зинке тянулись многие девчонки, в том числе и Ольга. Тянулись искренне, искренне хотели походить на нее, искренне завидовали и внимали ее рассказам с куда большим вниманием, чем проповедям зануд воспитателей. Конечно, Зинка была не единственной “трудной”, но среди “трудных” она была лидером, оставив позади даже пацанов.

"Аида, тетки. Там житуха, там свобода! Что, приссали? Боитесь, без компота оставят? Ну и дохните тут, раз боитесь”.

Вот, пришли. Что, это и есть обещанная свобода?

Женька увидела перед носом бумажный стаканчик.

– Давай, не дрейфь. Второй легче пойдет. Угощаю, пока добрая. Пей, говорю.

– Ей хватит. – Ольга взяла из Зинкиных рук вино и быстро осушила стакан. – Все, мы пошли.

– Чего вы, тетки? Дуры, что ли? Куколка, ты что, назад в инкубатор хочешь? Ва-а-аще… Женька неопределенно пожала плечами.

– Ловите кайф, пока предлагают.

Наверху послышался лязг металлической решетки, шарканье ног, шум голосов. В подвал спустились трое парней лет по пятнадцать.

– Ба, какие козы! Привет, девахи. Клюква, твои тетки? – Длинный пацан в черной, явно великоватой ему куртке узнал Зинку.

– Мои, мои. Это Софи Лорен, а это Куколка. Классные тетки!

– Ну-ка, Чума, в угол. – Старший поддал лежащему и упал на тряпки.

Чума пополз в указанном направлении.

– Как курточка, Клюква?

– Ничего. Великовата только.

– Мелочи. Дядька толстый попался. Зато щедрый. Парень вытащил из кармана пачку денег, часы, связку ключей.

– Сечешь? Можно и хату навестить.

Остальные парни притащили из предбанника, где хранились старые веники, пару мусорных бачков и, перевернув, уселись, достав по папиросе.

– Клюква, будешь? В долг. Отдашь натурой. Зинка взяла протянутую папиросу. Запахло свежескошенным сеном. Ароматный дым анаши стал вытеснять запах сырости и плесени.

– Чего, девахи, дернете? По разку?

– Пусть допьют сперва. Куколка, чего ты как лебедь умирающий? – Зинка плеснула остатки бормотухи в стаканчик. – Давай за начало нормальной жизни! Веселись!

Женька взяла стакан. А что, неужели она слабее Зинки? Ни фига. Она сейчас покажет. Она тоже может.

Вино уже не показалось таким противным. Оно было всего лишь безвкусным. Как приютская манная каша.

– Во дает! Чувствуется школа. Из твоего инкубатора, Клюква?

– Ага.

– А почему Куколка?

– Ее в помойке нашли, сначала с куклой перепутали. Так бы загнулась.

Длинный в куртке удивленно вскинул брови:

– Чего, правда?

Женька кивнула. Лампочка уже не оставляла световых разводов. Она рассыпалась в глазах сотнями маленьких огоньков.

Вино постепенно действовало на слабый, болезненный организм, который сегодня в первый раз познакомился со спиртным. В одиннадцать лет стакан крепкого вина – что в сороковник ящик водки. Если не хуже.

Парни блаженно смолили папиросы, глотая и выдыхая тяжелый дым. Клюква села рядом с длинным.

– Максик, скажи Чуме, чтоб бабки вернул. Месяц уже жмет.

Длинный, не оборачиваясь, процедил:

– Слышь, Чума? У тебя “Момент” память отшибает? Гляди, я яйца быстро отобью. Ты чего второй день не вылазишь?

– Болею.

Чума поплотнее завернулся в грязный ватник.

Женька села на корточки. Лампочка уже летала по кругу. Стало нестерпимо душно, будто невидимые руки сдавили горло. Женька пару раз сплюнула. Потом качнулась и упала на бок…

…Как странно. Ты никогда не была маленькой, ты не помнишь себя маленькой. Когда ты началась? Началась?.. Смешное слово. Как можно начаться?

…Ты маленькая принцесса из волшебной страны. Ты счастливая, самая счастливая принцесса. Каждый день к тебе приходят любимые друзья, они целуют тебя, дарят красивые игрушки: чудесных кукол с большими глазами, плюшевых слоников и мишек. Ты никого не боишься, ты летаешь по огромному дворцовому залу на большой доброй птице, слушаешь прекрасную музыку и весело смеешься…

…Олюнь, ты слышишь меня? Почему ты такая напуганная? Ты тоже будешь принцессой. Я заберу тебя в свой дворец. Где ты, Олюня? Куда ты исчезаешь? Погоди, я с тобой, не оставляй меня, здесь очень холодно, пожалуйста, Олюнь…

…Искорки. Тени. Голоса. Визг. Почему-то голая Зинка. Плачущая Ольга. Взрослые. Почему взрослые? Очень холодный пол. Полет. На чьих-то руках. К светлому окну. Свет все ближе и ближе, он очень яркий, он очень теплый. Да, я лечу к свету, лечу. Скорее…

Женька прилегла на деревянные полати. Ужасно сквозило, но въевшийся в стены запах пота, табака и прелости не хотел уходить из холодной камеры.

Женька застегнула пуговицы и спрятала руки на груди. В предбаннике ей предложили выложить все из карманов, затем веселый сержант пробежал пальцами по ее бедрам, сунулся под мышки и, убедившись, что потаенного имущества там не имеется, указал на галочку в протоколе личного обыска. После у Женьки отобрали тоненький поясок от платья и отвели в номер. То есть в камеру хранения.

В номере имелась еще пара нар, но комната пустовала. Женщины в изоляторе редкость, а сажать вместе с мужиками запрещено. Хотя мужикам было явно тесно на своей территории. Женька успела заметить мимоходом переполненную мужскую камеру.

– Командир, пусти девчонку к нам на часок, а то заскучает!

Как Казанцев был уверен, что Женька причастна к убийству Шерифа, так Женька была уверена, что дверь камеры за ее спиной закрылась надолго. Она очень крепко завязла в трясине.

Первые полчаса она, словно статуя, сидела на нарах, замерев в ступоре, вызванном настолько резким поворотом событий. Потом стала прислушиваться к голосам за стенами и всматриваться в обстановку. Собственно, обстановка-то… Как тот подвал, куда она по детской глупости попала в одиннадцать лет и после которого неделю лежала под капельницей в токсикологическом отделении больницы, едва не отправившись в вечный полет.

Спать не хотелось. Мысли путались в голове, давили тяжестью непоправимой беды, обжигали картинками тюремной жизни, ожидающей ее впереди. Женька никогда не плакала. Все слезы остались в детстве.

Она закрыла глаза, но тщетно… Сон не шел. Как там Ольга? А Катька? А тетя Шура? А как теперь она сама? Ведь она не убивала этого Витьку. Почему ей не верят?

А ты бы поверила?

Голоса стихли. Одинокие шаги сержанта гулко отдавались в коридоре изолятора. “А он все ходит и ходит, будто “дюрасел” в очко засунул”. Сколько она здесь пробудет?

– Командир, ну, будь человеком, выведи в сортир! Лязг замков, шаги, бормотание.

– Последний раз! Что тебя по ночам прихватывает?

– Простыл, командир. В натуре.

Женька повернулась к стене. Камера была последней в коридоре, поэтому самой холодной. Там, за стенкой, ноябрьская ночь.

Очень холодно. От жизни.

Поворот ключа в массивном камерном замке. Шаги за спиной, полоска упавшего на стену света. Женька обернулась.

– Не спишь? Я вот тоже скучаю. Молодой парень, обыскивавший ее в предбаннике, сел на край нар.

– Егорыч дрыхнет, как хомяк в норе. Может, развлечемся, а?

От сержанта несло водкой, салом и чесноком.

– Ты чего, замерзла? Хочешь, согрею? Универсальные глаголы – “развлечься” и “согреть”. Развлечься? Ну, давай в “города” поиграем, если скучно. Массовик-затейник выискался.

– Чего ты как неродная? Или с ментами западло? Или вмазать хочешь? Ты только скажи – сделаю. Для такой крали водка найдется. И “Спикере” на зуб. “Полон орехов – съел и порядок”. Ну что, будешь?

– Буду, – безразлично прошептала Женька.

– Я сейчас. Не дрейфь. Я в обиду не дам. При чем здесь обида, Женька не поняла. Это так, Для словоблудия, наверное. Она поняла другое. Вернее, увидела. На широком милицейском ремне сержанта висела связка здоровых ключей-отмычек…

И услышала. Егорыч спит, как хомяк. А одному скучно.

Женька тихонько поднялась и выглянула в оставленную незапертой дверь. Пустой коридор освещали две тусклые лампочки. И еще одна в глубине, над выходом на улицу. Двойная дверь. Окошечко. Интересно, есть ли кто снаружи?

Послышались шаги. Женька вернулась на нары. Сержант держал в руках полупустую бутылку “Асланова” и шоколадку.

– Меня Олегом зовут. Давай, садись. Или ты лежа будешь?

Олег поставил на край два бумажных стаканчика. Ключи клацнули на поясе.

– Не дрейфь, никто не придет. Сегодня от руководства нормальный дядька дежурит. Ему все до фонаря.

Женька опустила ноги на пол. Олег наполнил стаканы почти до краев.

– Мне много.

– Я ж тебя не заставляю сразу. Времени – вагон.

– Я очень пить хочу… Пожалуйста, воды.

– Вот ведь… Хорошо, сейчас. – Сержант недовольно направился в предбанник.

Пальцы не слушались. Как тогда, на хате у Витьки. Тогда от жары, сейчас от холода. Быстрей, быстрей, Господи…

Воротник изгибался в непослушных пальцах. Скользкая ампула никак не попадала в прорезь – будто ожив, дразнилась и пряталась.

Олег возвращался. Шаги совсем близко… Ну! Ну, по-жа-луй-ста!

Все! Мгновение – и раствор в стакане. Пустая ампула падает в щель между досками полатей.

Ольга все-таки умница! Никто никогда не будет проверять воротничок женского платья. Доказано!

– Когда на улице холод и дождь, англичане пьют теплую водку “Асланов”. – Олег поставил еще один стакан.

Женька отхлебнула воды. И вправду в горле все пересохло.

Сержант заглотил водку и отломил “Сникерс”.

– Давай, давай, залпом – хоп! Хорошая водяра, фирма.

Насчет фирмы Женька сомневалась. Наши подвальные кудесники слепят такую фирму, что, как ни проверяй, где ни покупай, а имеешь шанс получить больничный. Или свидетельство о смерти.

Она выпила полстакана, взяла “Сникерс”.

– Тебя, что ль, правда за убийство?

– Я не убивала.

– Даешь… Брось ты, мне без разницы. Хоть за организацию массовых беспорядков и изнасилование. А не убивала, так что ж? Здесь никто не убивал, не грабил, не воровал… Тут сплошные ангелы небесные. Захочешь – признаешься после. Главное – момент не прозевай. Глядишь, зачтется на суде. Судьи тоже люди. Любят, когда подсудимые слезу пускают. Ну че? Развлечемся? Когда на улице холод и ветер, англичане не только пьют теплую водку, но и…

– Уничтожают микробов даже под ободком унитаза – закончила Женька не менее уникальной рекламной цитатой. – Не снимая при этом обувь “Монарх”.

Сержант выпил еще полстакана и прямо в пахнущих гуталином “монархах” завалился на нары. “Ощутите запах французского салона у себя в камере!”

Олег взял Женьку за плечо.

– Может, поработаешь? Кто работает, тот ест. И пьет.

Вероятно, здесь, в изоляторе, он представлялся себе бесспорным авторитетом. По крайней мере, вывод в туалет полностью зависел от него. Что тоже немаловажно. Есть такая профессия – водить людей в сортир. Не хочешь жить в сырости – будь послушным. Послушной. В каком направлении ей следует работать, Женька поняла без дополнительных пояснений. А ну-ка, девушка!

Она поднялась, сняла пальто и положила его рядом с сержантом на нары. Тяжело извергнув чесночный выхлоп, тот принялся расстегивать ремень.

– Тихо, солдатик, тихо. – Женькины кошачьи пальцы защекотали коротко стриженный затылок. – Я все устрою по высшему классу. Люблю крутых мужиков. Ты крутой, верно?..

– Кр-р-той…

– Ты не волнуйся. А вот туда лезть не надо. ) время. Я сама. Са-ма-а-а…

Женька шептала в ухо всякие глупости, глади-Олега по шее, опуская руки все ниже.

– Тихо, солдатик, ты хороший мальчик, ты послушный мальчик, мама покупает тебе “Китикэт”, в нем столько витаминов, белков, углеводов. Каждое утро ты съедаешь по миске и просишь добавки, верно?

– Хр-р-р…

– И тогда мама угощает тебя “Диролом”, регулируя твой кислотно-щелочной баланс и оберегая зубки от кариеса. Ох уж этот нам кариес! Любой ветеринар скажет, какая он бяка. А еще мама целует тебя в попку, видит, что твоя кожа сухая. Сухая кожа – счастливый малыш. И тебе хорошо, тебе очень хорошо, как сейчас…

– Хр…

Последний звук был ответом на бесплатную рекламу “памперсов”. Женька осторожно убрала руку с головы храпящего Олега.

– А вот храпеть вовсе не надо. Егорыч проснется и заругает. А потом съест наш “Сникерс”.

Сержант повернулся на бок и действительно перестал храпеть. Женька аккуратно сняла связку ключей и выудила из кармана торчащий бумажник. Никакого воровства. Берем свое. То, что осталось в сейфе вместе с ключами от квартиры, заколкой и пояском от платья.

В бумажнике оказалось не то чтобы очень. Две мятые пятитысячные и несколько замусоленных сотен. “Лопатник” вернулся на место. Мелькнула мысль забрать пистолет, но что с ним делать?

Женька влезла обратно в пальто, сняла свои сапожки и, зажав их под мышкой, тихонько вышла из камеры.

– Гуд-бай, Олежек. Не давай перхоти ни малейшего шанса.

Сначала обернулась. В предбаннике никого не било. Егорыч держал пост в комнате отдыха. Где наверняка есть матрас и подушка.

Первая дверь открылась легко. Будучи оборудованной откидной щеколдой, она не имела замка. Со второй возникли проблемы. Замок один – ключей с десяток. Терпение и труд все отопрут.

Фу, сделан первый оборот, второй. Все. Какая она скрипучая. Тихо, родненькая. По-жа-луй-ста…

Бдительной охраны снаружи не наблюдалось. За углом – вход в РУВД.

"Внимание, всем постам. Ввести план “Перехват”, приметы угнанной машины, государственный номер…”

Рация сухо трещала, нарушая ночную тишину. Понятно. Туда нельзя – там “перехватчик”. Может перехватить. Сзади колючие кусты. Газон. За газоном решетчатый забор и проспект. Туда.

Женька обулась. Мокрые колготки противно обожгли ступни. Забор и кусты – не преграда. Это баловство. Теперь бежать. Очень быстро. Куда?!

– Что же делать, Олюнь? Ну, придумай. Ты же такая умница, Олюнь.

Они стояли ночью в холле Петровской больницы и шептались. Ольга шла на поправку и уже самостоятельно передвигалась. Через пару недель обещали выписать. Ну, не то чтобы: “Раньше двух недель вы нас не покинете! Мы отвечаем за вас!” Нет. Хотите – идите. Лечитесь сами.

Но пока Ольга действительно нуждалась в квалифицированном уходе и присмотре врача.

– И ключи у них, представляешь, Олюнь? А твои в квартире. Олечка, что же делать?

Сержантских пятерок хватило как раз, чтобы добраться до Петровской больницы. “Ночной тариф, гололед. Меньше четвертного не заряжают”. Ага, на твоем ведре только четвертной и заряжать. Тоже мне, автогигант. Всю дорогу путал рычаг переключения передач с Женькиной коленкой. Господи, что за публика, где ж тут клофелина напастись?

Хоть в больнице повезло. На вахте кемарила бабуля, уже знавшая Женьку в лицо. “По-жа-луй-ста…”

– Тебе надо отсидеться где-нибудь. С месяц хотя бы. Там что-нибудь придумаем. Тете Шуре я позвоню, Катька побудет у нее. Сама не ходи, могут ждать. Деньги… У меня есть немного. Здесь, с собой. Тысяч двадцать.

– А жить где? Не в подвале же, как Опарыш?

– Погоди, помнишь Нинку Скворцову? Ну, нашу бывшую? Я виделась с ней случайно в городе. Поболтали, телефонами обменялись. Нинка замуж выскочила. За мужика навороченного. Сказала – будут проблемы, звони. У мужика ее дача где-то в Комарове. Даже с телефоном городским. Они летом там живут, а зимой – в Питере. Я позвоню, попробую договориться. Там, в сумочке, в блокноте, телефон. А ты мне завтра сюда перезвони, на вахту. Часа в два. Я буду сидеть рядом, договорюсь с сестрой. Выкарабкаемся, Куколка.

– Почему все так, Олечка?

– Не ной. Пойдем, я возьму деньги. Боже, послезавтра Катьке на процедуры. Тетя Шура не знает ничего.

– Я попробую отвести. Заодно Катьку успокою Слушай, ей же белье надо, теплые вещи. Я ж думала что заберу ее вечером. Ключи-то…

– Придумаю, что-нибудь. Все, иди, Куколка. Сейчас тебя хватятся, примчатся сюда. Завтра перезвони. Да, погоди.

Ольга сходила в палату и принесла два червонца и шерстяные носки.

– На, надень. Не хватало, чтобы еще ты слегла.

– Спасибо, Олюнь. Пока.

– Пока.

Женька поцеловала подругу и медленно пошла к выходу из больницы.

В ужасно холодный и пустой город. Ну, здравствуй, девочка. Ждем-с.

Глава 8

Музыкант кряхтя собрал последние силы и еще раз выжал свою самодельную штангу, после чего с грохотом уронил ее на линолеумный пол кабинета. Затем ногой катнул снаряд в угол и на минуту замер, давая отдых повисшим плетьми рукам. Перекачиваться нельзя – теряется скорость движений, но и форму поддерживать надо. На ОМОН надейся, но и сам не плошай. Силу уважают.

Он подошел к вешалке, достал бумажник, открыл и, оценив содержимое, иронично скривил губы. “Здравствуй, Сереженька. Что, денежек, захотелось? Извини…”

А денежек бы сейчас в самую пору. Бывшая супружница затеяла раздел имущества. В судебном порядке. Когда ее адвокат выложил весь список желаемого барахла, Серега схватился за голову. В список попал даже его табельный “ствол”. Мол, узнали – на “черном” рынке “ПМ” тянет на тысячу баксов, и это без патронов, поэтому пятьсот – будьте любезны.

Серега принялся звонить экс-супруге:

– Людмила, совесть поимей! Ты ж меня без куска хлеба оставляешь! С чем на бандитов пойду? С иском твоим фиговым?

И конечно, жилплощадь. Чужую комнату оттяпать – святое. Совместное хозяйство вели? Вели. Так в чем дело?

На прошлой неделе позвонил приятель – есть отличный вариант. Две однокомнатные на двухкомнатную. Отдельные. И платить совсем-то… Попробуй, найди такую цену. Ну что, согласен? Согласен, да вот…

Серега вздохнул. На жратву хватило б. Жалованье платят крайне неаккуратно, да и жалованье это… Без халтуры не протянешь. В его отделе почти все халтурили. А куда деваться? Классные опера по ночам караулили бандитско-барыжные офисы, а днем втихаря отсыпались на стульях, запершись по кабинетам и Доложив начальству, что уехали на встречу с агентурой.

Музыкант не халтурил, брезгуя этим занятием как таковым. “Днем я их с дубиной и “пушкой” гоняю, а ночью с поклоном прихожу? Западло…”

– Ну и живи, как дятел. Стучись о березу, пока башку не разобьешь. Идея? Какая сейчас, в жопу, идея? Идея осталась в фильмах про Шарапова. (Что можно купить на сто рублей в коммерческом ресторане?) Да нынче нет идеи. Вся вышла. Вылетела. Нынче есть триумфальное шествие капитализма по советской власти. А поэтому будет интерес (на сто рублей в коммерческом ресторане тебя угостят ласковым словом) – будет идея. А за так? Себе оставьте.

Да, но… Эх, и с премиями завал. “Какие премии? Ваш отдел давно разгонять пора, не то что премии выписывать. Вот поднимете раскрываемость, будут премии. А что касается оперуполномоченного Викулова, так у него “строгачок” висит, биографию подмазывает. Ему тем более про премии и не вспоминать лучше”.

Хм, “строгачок”. Было б за что. Нашли крайнего. Эксперт-дурик напутал, а Викулов крайний. Викулов, между прочим, для дела старался. Договорился с телевидением одного бандюка показать, чтобы граждане отреагировали и застучали, где тот прячется. Вряд ли кто б застучал без финансовой поддержки, но другого выхода на тот момент все равно не было. А так шанс, хоть и небольшой. Серега негативчик эксперту отнес – отпечатай, мол, “десять на пятнадцать”, а вечерком клерк придет с Ти-Ви, ему фотку отдай.

Нет проблем. Может, проблемы и были, зато мозгов точно не было. Надо помнить, где какой негативчик лежит. Или записывать. Потому что многие негативчики приносят. Начальник, к примеру, принес. С празднования Дня милиции. Где он в сауне с местной администрацией гуляет. Рюмочка в руке, цепочка на шее, искорки в глазах. Отпечатать! Есть!

Отпечатали. В тот же вечер шеф имел удовольствие видеть себя по центральному каналу. В цепочке и простынке… И с соответствующим комментарием. “За совершение ряда тяжких преступлений, организацию преступной группировки разыскивается… Приметы… Все, кто знает о местонахождении, убедительная просьба… Конфиденциальность гарантируется…”

Немая сцена. Начальник смотрел телевизор в кабинете – вместе с товарищами из главка, приехавшими с дружеской ревизией. Ревизия, даже будучи в легкой степени опьянения, лицо на экране опознать смогла. Эксперта уволили. Викулова наградили “строгачом”. Серега спрятал бумажник и сел за рабочее место, прикидывая, где бы стрельнуть недостающую для размена квартиры сумму. Прикидывалось не очень.

Музыкант повернул к себе брошенный кем-то листок. “Форма написания ежедневного плана сотрудника уголовного розыска”. Ах да, утром шеф разносил. Сказал, чтобы ознакомились и со следующей недели начинали писать. “Где быть”, “кому позвонить”, “что выполнить”. Отчет. Резолюция руководства о результатах. “Если не сделано, то почему”. Приказ министра. В армии пишут, теперь и вы пишите.

Неделю назад всех оперов собрали в РУВД и ознакомили с нововведением. После ознакомления в актовом зале повисла вакуумная тишина, нарушенная через пару секунд репликой из двух слов, произнесенной без должного и положенного в таких ЗДучаях пафоса. На литературный язык ту фразу Можно вольно перевести как “Совсем сошли с ума”. Критика принадлежала Музыканту, за что он тут же был выдворен с рабочего совещания под восхищенные взгляды оставшихся в зале. “Как меня перхоть замучила…”

В дверь постучались. Викулов дежурил сегодня по отделу, принимая заявителей.

– Открыто.

Два человека стояли на пороге, испытывая некоторое стеснение.

– Простите, вы Викулов?

– Он самый.

– Нас дежурный послал.

Серега кивнул. Дежурка любит посылать.

– Садитесь, слушаю. Обидели? Визитеры сели на указанные стулья.

– В общем-то да…

Старшему было лет сорок. Одышка указывала на малоподвижный образ жизни и страсть к никотину, а зеленая шляпа в сочетании с белым плащом – на провинциальность. Его спутник выглядел моложе и был одет элегантнее. Серегин наметанный глаз мгновенно отнес обоих к разряду публики, обыгранной возле метро в “наперстки” или “три карты”.

– Мы не местные, – заговорил тем временем старший. – Из Приблудска, это юг России. Вот документы, пожалуйста.

Два паспорта легли на стол. Музыкант чирканул данные в блокнот и обратился к старшему:

– Так, Юрий Михайлович, готов выслушать. Давайте.

– Понимаете, молодой человек, наш рассказ вас, возможно, удивит и вызовет недоверие, но он правдив от “а” до “я”. К сожалению, мы сейчас в таком положении, когда что-либо недоговаривать и скрывать не имеет никакого смысла. Музыкант кивнул.

– Я работаю на Приблудском мясокомбинате. Главным бухгалтером. Михаил Иванович, – заявитель указал на молодого человека, – тоже бухгалтер. Только на областном комбинате. В Приблудске два комбината – городской и областной.

Юрий Михайлович сопровождал повествование обильными вздохами.

– Примерно три месяца назад, конкретно третьего сентября, к Виктору Борисовичу Купцову, нашему директору, обратился с довольно выгодным предложением один человек, который представился военным – он действительно был в майорской форме. Виктор Борисович вызвал меня поприсутствовать при встрече. Фамилия военного самая обычная – Смирнов. Этот Смирнов предложил закупить у нас большую партию мясных консервов – якобы он уполномочен Министерством обороны искать производителей различной мясной продукции и заниматься закупками.

Я немного удивился подобным полномочиям и попросил предъявить документы, подтверждающие данный факт. Смирнов объяснил, что при нем документов нет, они находятся в Санкт-Петербурге, к сожалению, он опаздывал на самолет и забыл их в офисе. Но в любой момент он может получить их по факсу. У нас, разумеется, есть факс, и мы назвали Смирнову номер.

– Какой у военного может быть офис? В казарме, что ли?

– Мы тоже удивились. Но он пояснил, что ими официально зарегистрирована гражданская фирма для бухгалтерской и налоговой отчетности. Тут действительно есть кое-какие преимущества. Фирма называется “Рикошет”. Смирнов назвал хорошую цену и быстрые сроки оплаты. Вкратце условия таковы – мы доставляем на собственном транспорте консервы в Санкт-Петербург, сгружаем на склад, и в течение пяти дней фирма “Рикошет” осуществляет оплату. То есть переводит деньги на наш расчетный счет.

Музыкант сощурил глаз:

– Я слышал, что обычно сначала дают аванс. Или, как ее, предоплату.

– Я сейчас постараюсь объяснить. Все верно. Предоплата – вещь непременная. Но я прошу вас дослушать.

– Хорошо, продолжайте.

– На тот период времени комбинат, к сожалению, находился на грани остановки. Это было вызвано рядом причин, в основном чисто экономических. Мы не могли реализовать большую часть продукции по нормальным ценам, а отдавать за бесценок, как вы понимаете, великого смысла нет. Отсюда и другие проблемы – задержка зарплаты, долги… В общем, дела обстояли далеко не блестяще. И поэтому появление Смирнова было просто подарком судьбы.

Мы дали ему номер факса и на другой день получили из Санкт-Петербурга то самое поручительство. Оно у меня с собой, вот. “Министерство обороны в лице майора Смирнова С.П. уполномочивает фирму “Рикошет” осуществлять закупки продуктов питания для нужд частей российской армии, ведущей боевые действия на территории Чечни. Генерал-полковник Суворов”.

– Редкостная лажа, – прокомментировал Музыкант.

Главбух пожал плечами:

– И тем не менее. Купцов дал команду заключать договор. Что и было сделано. Также по факсу.

Юрий Михайлович достал из “дипломата” второй документ.

– Это наш экземпляр. По форме здесь все правильно. Реквизиты фирмы “Рикошет”, подписи директора и главбуха, юридический адрес. Печати, я думаю, подлинные. И то, что договор отправлен по факсу, также устраивало нас. Факс ведь всегда можно просчитать. К тому же, созвонившись с областниками, мы узнали, что они тоже заключили подобный договор с фирмой “Рикошет”.

В середине сентября фуры с консервами отправились в Санкт-Петербург. С нашего комбината и с областного.

По прибытии в Питер товар был выгружен на складе, арендуемом фирмой “Рикошет”. Оплата горюче-смазочных материалов, согласно договору, также производилась по безналу. Весь товар переправили в три ходки.

– Понятно. – Музыкант в очередной раз ухмыльнулся. – Дальше можете не продолжать. Никаких денег на счета ваших комбинатов не поступило.

– Мы отправили несколько факсов в “Рикошет”. Затем попытались связаться непосредственно со складом и Министерством обороны. Наконец приехали сюда сами. Сейчас в городе, кроме нас, находятся замы директоров и кое-кто из администрации. Для начала навестили офис “Рикошета”, но увы, указанного в договоре адреса в Санкт-Петербурге не существует. Приехав на склад, обнаружили закрытый подвал жилого дома. Поговорив с жильцами, выяснили, что действительно некоторое время назад подвал использовался как складские помещения, но после поступления в райадминистрацию, мэрию и прессу большого количества жалоб от проживающих в доме склад был ликвидирован. Вот примерно и вся история. Комбинаты находятся в крайне тяжелом положении, и мы очень рассчитываем на вашу помощь.

– Вы забыли главное, – сморщил нос Музыкант. – На сколько вас кинули?

Теперь вздохнули оба бухгалтера. Дуэтом.

– Сумма ущерба свыше десяти миллиардов…

– Тьфу, ерунда какая. Просто мелочевка. В нормальном кабаке и то не посидеть.

– Я предупреждал, что наш рассказ вызовет у вас ряд сомнений, но я уверяю, что все это правда.

– Да не сомневаюсь я ни в чем. По сравнению с создателями денежных пирамид и акций-облигаций ваш “Рикошет” просто невинный шалун. Нормальное кидалово. Ударим “Сникерсом” по кариесу. И ваша точка зрения мне где-то понятна. Денежки не личные, зачем лишний раз что-то там перепроверять. У вас в Приблудске таких плакатиков не выпускают? – Викулов указал на плакат “Как не стать жертвой преступления”. – Наверняка не выпускают. А зря. Смотрите, что тут написано.

Вот: “Постоянно имейте при себе свисток и пару сменной спортивной обуви без каблуков. Спасаться в такой обуви в случае нападения на вас насильника будет гораздо удобнее”. О, извините, не туда глянул, хотя тоже классная рекомендация.

Ага, нашел. “Не стесняйтесь проверять документы у малознакомых деловых партнеров. Это оградит вас от мошенников”. Во, как раз по теме! Вы что, такие стеснительные? Но сомнения вызывает у меня не ваша стеснительность и не ловкость этих ребят из “Рикошета”. Сомнение вызывает одна трогательная деталь. Махинация проходит без сучка без задоринки. Никаких преград! Этак завтра любой нарядится в военную или ментовскую форму и пойдет сшибать яблочки ценой в десять миллиардов! Здрасьте, я майор Фикусов, хочу купить ваши пылесосы! Да пожалуйста! И вы знаете лучше меня, почему все прошло как по маслу. И вы вовсе не такие лохи. Комбинация всегда удается, если в ней заинтересованы обе стороны.

– Молодой человек, мы пришли к вам за помощью, а не за разъяснением собственных ошибок. Мы их и так уяснили и вполне согласны, что оплошали. Но уверяем – никто из администрации не был в сговоре с этим “Рикошетом”. Можете принимать наши слова на веру, можете не принимать – воля ваша, но в настоящую секунду мы отвечаем за них.

– Ладно, по большому счету мне все равно. – Музыкант решил не спорить об очевидных вещах. – Вопрос другого плана – почему вы пришли именно сюда? В Питере восемьдесят с лишним отделов милиции. И к тому же логичнее было обратиться в ОБЭП.

– Мы заявили в ОБЭП, но там объяснили, что здесь налицо мошенничество, а такими делами занимается уголовный розыск. А почему сюда? Беспросветная улица, девять – ваша территория?

– Наша.

– Там как раз и находился тот самый склад. Музыкант вспомнил. Это была его земля. Действительно, в подвале одно время имелись складские помещения. Он знал и хозяина подвала, разок выезжал туда на кражу куртки из его кабинета.

– Хорошо. Теперь определимся, что вас устраивает больше. Возврат денег или наказание этих красноармейцев. Имеется в виду законное наказание, конечно. В рамках УК.

– Ну, желательно и то и другое.

– Я почему сразу уточняю. Если через неделю они будут сидеть здесь, готовые вернуть вашу тушенку при условии их освобождения, вы не измените свои показания? К сожалению, сейчас это повсеместное явление, поэтому давайте сразу решать. Ну?

Визитеры переглянулись. Юрий Михайлович, выдержав мучительную паузу, взял ответственность на себя.

– Конечно… В таком случае лучше бы товаром. Что толку от их зоновских заработков?

– Правильно, – поддержал Музыкант. – Толку – ноль. Сколько вы собираетесь находиться в Питере?

– Две недели. Если надо, задержимся еще.

– Сделаем так. Вы оставляете все бумаги и свои координаты. Заявление пока писать не будем – нет смысла, вам ведь нужен товар. Если за две недели я ничего не выясню – напишете. Вот мой телефон. На всякий случай.

Музыкант сунулся в стол, но чистых листочков не оказалось. Не беда. Кусочек оторванных от стены обоев заменил визитку. Нищета.

Серега не только сразу видел перспективу тех или иных заявлений, но и не забывал о проценте раскрываемости. Лишнего глухаря забивать абсолютно ни к чему, да и писаниной заниматься не хотелось.

Он протянул номер телефона, записанный на обоях, и спрятал в стол папку с документами.

– Мы остановились в “Неве”. Вот телефон номера. И еще, молодой человек… Мы очень на вас рассчитываем. Любая хорошо выполненная работа должна хорошо оплачиваться. Это закон жанра, если можно так выразиться.

Музыкант не бросился на шею к Юрию Михайловичу с радостным, счастливым криком, поскольку весьма скептически относился к подобным обещаниям – человек щедр, когда тонет. Он перевернул страничку своего блокнота и щелкнул ручкой.

– Теперь как можно подробнее. Приметы Смирнова, различные детали, тонкости. Понимаете меня?

– Конечно.

Через полчаса товарищи из Приблудска покинули кабинет, еще раз напомнив про будущую безграничную благодарность в пределах разумного.

Серега минут пять полистал факсы-договоры и кинул их обратно в стол. Эта тушенка нужна им, как беременность – проститутке. Они наверняка свое уже получили. Ишь, молодцы, увидели бумажку с гербовой печатью и словом “Чечня” и прямо в транс впали. Ну как же! Не будут же люди наживаться на святом! Для Российской Армии ничего не жалко…

Хотя лохов, конечно, хватает. Такие дурни попадаются… Мораль – не верь ушам своим.

Музыкант достал полученную утром телефонограмму из больницы. “Доставлен гр. Неприторонный Алексей Харитонович, частный охранник. Во время прогулки по стройке упала на голову малярная люлька. Диагноз – перелом пальца. Состояние удовлетворительное”.

Викулов улыбнулся. Люлька-то цела? Не верь глазам своим…

Звонок из дежурки оповестил о новой трагедии:

– Серега, быстренько на заявочку. Только что позвонили в двадцать пятый ясли-сад и сообщили, что он заминирован. Надо обеспечить эвакуацию. Саперы уже выехали.

– Кто позвонил-то?

– Детский голос, лет пяти. Не выговаривает “р” и “з”.

Серега положил трубку. Не верь мозгам своим…

– Чего, чего? Ты не знаешь, где она? – Гончаров вытянул шею. – Прелесть-то какая! А кто к тебе вчерашней ночью приходил? Святой Афиноген? Или дежурная страдает галлюцинациями? Ты чего, подруга? Очнись!

Ольга отвернулась в сторону выхода из отделения. Они сидели в коридоре на потертом диване и своим странным поведением наверняка привлекали внимание всех больных и посетителей. Хорош кавалер – вместо того чтоб обнимать и целовать милую, готов наброситься на нее и растерзать. Гончаров и вправду понемногу выходил из себя, наткнувшись на невероятное упорство девицы. Тоже мне Жанна Д'Арк сопливая.

– Да, она была у меня, – ответила Ольга, понимая, что скрывать очевидные вещи не имеет смысла. – Но где она, я понятия не имею. Мы не настолько близкие подруги.

– И зачем же она заявилась сюда в три ночи? О самочувствии справиться?

– Она приехала занять денег.

– Ночью? Не дождавшись первого трамвая и не найдя более удобного кредитора?

– Она сказала, что надо срочно вернуть какой-то долг. До утра.

– И конечно, ничего не рассказывала. Ни про милицию, ни про убийство?

– Какое убийство?

– Понятно. Знаешь что, девочка? В самодеятельность тебя не запишут. Фальшивишь очень. Крайне жалею, что не могу увезти тебя с собой. Ну да ладно поправляйся. Здоровье тебе еще понадобится. И тебе, и твоей подружке. В лагере хилые не выживают. И еще учти – никуда вы с ней не денетесь. Рано или поздно выловим. Только тогда и разговор другой будет. Без слабины. И без фальши. Ясно? Последний раз спрашиваю – где она?!

– Не знаю.

– Тогда надеюсь, ты скоро поправишься. Благодаря мне и детскому панадолу.

Паша поднялся с дивана. На секунду замешкался.

– О дочке подумай. С собой, на зону, ее не возьмешь.

Ольга вздрогнула.

– При чем здесь дочка?

– Детям нужны родители. С кем она, кстати?

– Какое ваше дело?

– Слушай, – Гончаров немного растерялся, – не подумай, что я тебя прикупить хочу подешевле… Может, навестить ее? Поверь, я искренне… Она ведь болеет.

– У вас своих дел нет?

– Да не понтуй ты… Есть у меня дела, есть. Ольга подняла глаза. Гончаров без прежней злобы смотрел на нее.

– Она у соседки, – тихо произнесла она. – Если можете, принесите какие-нибудь теплые вещи. Вы говорили, что ключи от квартиры у вас. Вещи в шкафу.

– Хорошо. Еще что-нибудь?

– Не надо. Я скоро вернусь. Подождите… Еще. Скажите, Куколка действительно может сесть?

– Куколка? ;

– Ну, Женька…

– Запросто. Это тоже не понты. Так что думай.

Паша, хлопая по карманам в поисках номерка направился к выходу. Ольга плакала.

Музыкант дернул за ручку. Примерзшие льдинки покатились к ногам.

– Мамаша, склад давно на замке?

– С месяц, наверное. И слава Богу, что прикрыли. Устроили тут помойку и приют крысиный.

– Это вы зря. Без складов нынче никуда.

– В исполкоме свои ящики не хранят, а в жилом доме – нате.

Серега поднялся по ступенькам на тротуар, достал свою записную книжку.

– Погоди, мамаша. Я из милиции. На, держи мандат. Позвонить можно? Вы ж из этого дома?

Женщина вернула Викулову удостоверение и кивнула:

– Пойдемте.

В квартире старушка указала на телефон. Серега кивком поблагодарил. Набрал номер.

– Алло, Виктора Ивановича можно?

Женский голос низких тонов настороженно спросил:

– А кто его спрашивает?

– А из милиции. Викулов моя фамилия. Виктор Иванович полгода назад обращался ко мне по ПОВОДУ кражи куртки. Он, наверное, рассказывал?

– Ах да, да. Что вы хотели?

– Как что? С ним поговорить!

– Это невозможно. Виктор Иванович убит месяц назад.

Телефонная трубка чуть не выскользнула у Музыканта из ладони.

– Как убит?

– Его ограбили в подъезде. Ударили по голове сзади. Вывернули карманы, а самого столкнули в подвал И забрали-то всего – часы да бумажник…

– Глухарь?

– Не поняла.

– Убийц нашли?

– Нет, не нашли.

– А вы кто ему будете?

– Жена.

– Я отвлеку вас ненадолго. Вы не спешите?

– Я давно никуда не спешу.

Музыкант немного помолчал, прикидывая тактику телефонного допроса.

– Вы были в курсе дел супруга?

– Частично.

– Он не опасался покушений? Если более конкретно, покушений в связи со своим складским бизнесом?

– Нет. Витя же закрыл предприятие. Оно было абсолютно нерентабельно, фактически не работало. Да и жильцы жалобами замучили.

– Он не упоминал про консервы из Приблудска? Большая партия.

– Нет, таких подробностей я не знаю. Серега жестом уговорил хозяйку не прогонять его из квартиры еще пару минут.

– А фирма “Рикошет” – про такую не слышали?

– Да, знакомая фирма. Они арендовали у Вити склад. Целый месяц. Мы с Витей на Канары ездили, потом к его родителям во Псков. Бархатный сезон.

– То есть он оставил склад в ведении этого “Рикошета”? Отдав и ключи и документацию?

– Конечно. Он не в первый раз таким образом доверял склад. Это удобно, Витя не несет ответственности за товар.

– Понятненько. Он работал один? Без компаньонов?

– Фактически всем руководил Витя. Были, конечно, грузчики, охрана, уборщица.

– А бухгалтер там, секретарь?..

– Нет, нет, Витя справлялся сам. Поэтому достаточно легко и отказался от предприятия.

– Вы видели кого-нибудь из “Рикошета”? Или, может, знаете?

– Откуда? Я на складе-то раза два была всего. Простите, вы что-нибудь выяснили по поводу его гибели? Ваши вопросы имеют отношение к его смерти?

– Если мне не изменяет память, то про убийство я узнал две минуты назад от вас. Выяснить что-либо за это время физически невозможно. Но если я выясню, то позвоню. Извините за беспокойство, до свидания.

Музыкант положил трубку и повернулся к хозяйке.

– Мать, я с районным начальством беседовал. Склад у вас снова открывают. Чеченцы. Радуйтесь.

На улице Серега в задумчивости остановился возле подвальной двери бывшего предприятия Виктора Ивановича. Обернувшись на шаги, увидел идущего к студенческой общаге негра.

– Эй, земляк, закурить не будет?

Негр остановился и угостил Серегу “Беломором”.

Викулов затянулся и, поправив “петушок”, зашагал по направлению к отделу.

Телефон, с которого отправлялись факсы в Приблудск, был установлен в помещении склада на Беспросветной улице.

– Этот пункт, Сережа, мне решительно не нравится. – Александр Зелинский жирной чертой маркера обвел параграф в тексте. – Надо заменить.

– Да нормальный пункт, Шура! Ты учти, это всего лишь программа. Вовсе не обязательно ее после выполнять. А борьба с преступностью очень сейчас актуальна. Без этого в политику шагу не ступишь.

– Я не спорю, я говорю насчет этого пункта. Пусть другой придумают. За что им только бабки платят? Дипломами и грамотами обвешались, а сочинять не могут. Надо ж: “Повысить сотрудникам милиции денежное содержание”. А братва что скажет?

– Умная братва поймет.

– А обморозки? Зачем мне лишняя головная боль? Вот этот пункт ничего – “Улучшить условия содержания заключенных в следственных изоляторах, довести их до уровня мировых стандартов”. Отлично! Тоже ведь борьба с преступностью, но все по понятиям. Зачем милиции деньги? Потом взятки брать перестанет… Четвертая позиция тоже не в масть. “Улучшить материально-техническую базу органов внутренних дел”. К черту! Перебьются. А то завтра на “мерсы” сядут. Чем они тогда от нормальных людей отличаться будут, сам подумай. Так, а это что за статья?

– Здесь говорится, что тебя преследуют и травят мафия и власти.

– Очень преследуют?

– Только шорох стоит, едва дышишь.

– Тогда пойдет. Так, а эта?

– О свободном ношении огнестрельного оружия. Тоже в рамках борьбы с преступностью. На улицах беспредел, народ должен самообороняться.

– Мудро. Законный “ствол” в кармане никогда не помешает. Погоди, а название? Почему такое название у материала?

– Да что ты придираешься, Шура? Шикарное название. “Дружной семьей к всеобщему братству!” Глубинный философский смысл. Звучит благородно, но расплывчато.

– Больше всего на свете, Сережа, я не люблю, когда глубинной философией прикрывают очевидную тупость. Семья, братство… Если завтра все пойдут в братву, кто вкалывать-то будет?

– Вкалывать найдется кому, а слово “братство” Здесь несет совсем другой смысл.

– Ты, Сережа, не рассчитывай на умных людей. Большинство истолкует это название именно как призыв бросать работу и идти в бандиты.

– Да у нас любой призыв сразу истолковывают к “бросай работу”! – Все равно. Никакой философии мне здесь не надо. Тем более каких-то двусмысленных понятий. Замените название статьи.

– Шура, уже поздно. Сегодня газета идет в набор. Зелинский опустил позолоченную оправу на нос и глянул на Сережу поверх линз.

– Друг мой, что значит “поздно”? Когда тебе привозят валютную блядь, за которую ты отстегнул сотню баксов, а она тебе вдруг заявляет, что сегодня, милый, поздно, давай как-нибудь потом, как ты реагируешь? Ты требуешь немедленного удовольствия, потому что выложил деньги из своего кошелька. Поэтому давай не будем спорить об очевидном. Я – заплатил. Этим сказано все. Замени.

– Хорошо, я постараюсь…

Зелинский снял очки, бросил на макет завтрашней рекламно-избирательной газеты маркер и крутанулся в кресле.

– И фотографий побольше. Что-нибудь послезливей. С детишками там, с ветеранами. Кандидат гладит жену, кандидат гладит кошку, кандидат делится с нищим последним рублем…

– Ты ж не женат.

– Ой, ради Бога…

– Хорошо. – Сережа сделал пометку в блокноте. Зелинский поднялся с кресла, сделал несколько вращательных движений головой – профилактика остеохондроза – и, пройдясь по мягкому офисному паласу, замер у окна.

Нева бушевала, яростно вырываясь из гранитных берегов. Последняя отчаянная попытка перед длительным зимним заточением, последний шанс остаться свободной и непокоренной. Изначально проигранный бой. И тем не менее…

Под окном промчалась машина, исполнив клаксоном ламбаду. Александр Михайлович очнулся и повернулся к Сергею.

– Что у нас с Похмелецким комбинатом? Ты говорил, какие-то проблемы?

– Нет, нет, все улажено. Бензин прибудет вовремя.

– Кстати, вот что. Желательно ограничить круг дилеров комбината. Похмелецк – золотая жила.

– Я тоже размышлял об этом. Месяца через три у нас будет контрольный пакет акций. Вернее, у наших людей. Соответственно, вопросы сбыта будем регулировать мы.

– Хотелось бы пораньше.

– Я понимаю, Шура. Но к сожалению, мы не одни видим в Похмелецке нефтяную жилу.

– Разумеется. Но… Все достается победителю. А победы без боя не бывает. Ты уже просчитывал возможные варианты?

– Конечно.

– Ну и?..

– Силовой момент не исключен. Зелинский вновь стал рассматривать осенний пейзаж.

Естественно, силовой момент не исключен. Где сейчас можно обойтись без силового момента? Нигде нельзя.

Шериф очень не вовремя ушел со сцены, но… Загниет ягода – погибнет лоза, а на месте сорванной ягоды вырастет новая. Маленькая жертва фигуры, прополка грядок…

– Сережа, что слышно от Спикера?

– Спикер явно крутит. Такие милые повороты сюжета – мечта беллетриста.

– Что такое?

– Менты взяли бабу. С его слов. Сунули в изолятор, а она в первую же ночь оттуда сдернула. Удрать из изолятора все равно что удрать из “Крестов”. Поэтому я и сомневаюсь в искренности Спикера. Скорее всего, он просто проворонил бабу, либо…

– Либо?

– Нашел ее и поговорил.

– Это ж элементарно проверить, Сережа. Побег из изолятора совсем не рядовой случай.

– Согласен. Я займусь.

– Что Спикер собирается предпринять в связи с этим?

– Данные бабы у него есть, адрес, кое-какие связи. Будет искать через них. Главное, теперь имеется простор для деятельности.

– Я уже говорил, что терпеть не могу дураков, которые выдают себя за умных, а ты помнишь, чего еще я больше всего не люблю?

– Конечно. Ты не любишь, когда твои партнеры крутят делишки у тебя за спиной.

– Пользуясь при этом моей дружбой. До сих пор я ни разу не промахнулся – и это потому, что все время оглядывался через плечо и вовремя замечал подвох. И избавлялся от “добрых” друзей.

– Ты думаешь, стоит избавиться от Спикера?

– Нет, нет… Пусть будет. Хотя бы для прояснения этой истории с бабой и кассетой. Просто контролируй ситуацию, не бросай на самотек.

– Хорошо.

Зелинский вернулся за рабочий стол. Сергей захлопнул блокнот.

– Шура, я откланиваюсь. Бригада бьется за почетное звание – коммунистической. Пора к станку.

– Да, ступай.

Сняв с вешалки плащ, Сергей направился к двери.

– Сережа, еще один вопрос… Зелинский опять смотрел поверх очков.

– Я слышал, что ты собираешься прикупить недвижимость в Испании и на Мальте. И даже открыть за бугром несколько фирм. Ты получил наследство, Сережа?

Сергей на мгновение смутился, потом изумленно пожал плечами.

– Недвижимость, фирмы? Шура, это полная чепуха. Ты ж знаешь, у нас сейчас каждая копейка на счету. На личные я могу, конечно, прикупить домик где-нибудь в Каталонии, но мне это абсолютно не надо. А брать из общака?..

– Недокладывать в казну, Сережа, это все равно что брать из казны. Понимаешь?

– Я когда-нибудь был уличен в крысятничестве? Зелинский не ответил, склонившись над бумагами. – Ступай, – спустя некоторое время буркнул он. – и помни про то, чего я не терплю больше всего на свете…

Сергей хлопнул дверью.

Александр Михайлович запрокинул голову назад закрыл глаза.

Отправляясь в плавание, глупый капитан в первую очередь выбирает судно. Самое быстрое, самое надежное, самое легкое. А когда, разбитое ураганом, оно начинает путь ко дну, глупый капитан понимает свою ошибку. Он забыл выбрать команду. Он просто купил команду. Купил людей, которым нельзя верить, которые бросили его, потому что их всего лишь купили. И глупый капитан остается один на один с беспощадной стихией. Без веры – никуда.

Зелинскому очень не хотелось в это верить, но постепенно он приходил к мысли, что оказался тем самым глупым капитаном. Что просчитался в главном. Не выбрал людей, а всего лишь купил их. Как инструмент.

Веры нет. Никому.

Тень смущения, мелькнувшая налицо Сергея, лишь еще раз подтверждала ошибку Зелинского. К сожалению…

Глава 9

Стук в дверь.

Музыкант очнулся от легкой полудремы, убрал ноги со стола и крикнул:

– Заходите.

На лице вошедшего мужчины легко читались признаки ранней стадии алкоголизма – это когда внутренняя сущность еще протестует, а попавший в зависимость организм вовсю клянчит новой дозы. И как бы молодой человек ни пытался обмануть окружающих приличной, еще не вышедшей из моды одеждой, лицо подло выдавало его основной инстинкт.

– Здравствуйте, я Каланчевский Игорь. Вы мне звонили.

– Все верно, прошу. – Музыкант кивнул на стул и сдул грязь, оставленную на столе “ленвестовской” обувью.

– Я пока так и не знаю причины вызова, – извиняющимся тоном начал Каланчевский.

– Не переживайте. Вас ни в чем не обвиняют. Это первое. Второе – я вызвал вас для разговора, который не должен покинуть этих стен. Разумеется, все неофициально. Впрочем, я не исключаю, что вам нечего скрывать и мы побеседуем дружески и откровенно. Я по телефону упомянул фирму “Рикошет”, если помните.

– Да, конечно. До недавнего времени я действительно владел этой фирмой. А если не секрет, кто дал вам мой телефон?

– Не секрет. Наш компьютер. В информационном центре имеются юридические адреса всех городских фирм, а также домашние адреса их владельцев. В Питере несколько “Рикошетов”, но в нашем районе всего один – ваш.

– Уже не мой.

– Давайте начнем сначала, Игорь Дмитриевич. С момента появления на свет вашего “Рикошета”.

– Хорошо. Шесть лет назад я закончил институт, далее трубил в НИИ, откуда еще три года спустя был Успешно сокращен. Решил попробовать силы в бизнесе. По профилю полученного диплома. Я радиоинженер. Сначала перебивался перепродажей еще дефицитных в то время деталей, затем, когда дефицит в этой области исчерпался, занялся программным обеспечением – оптовые закупки дискет, картриджей, лазерных дисков. Встав на ноги, зарегистрировал фирму, расширил перечень продукции, нанял небольшой штат.

– И что же помешало достойной деятельности?

– Много факторов. Конкуренция, насыщение рынка, налоги, рэкет… Отсутствие чутья, может быть. Очень жалею, что не получил экономического образования.

Каланчевский скромно опустил главный фактор – этиловый спирт в различных видах.

– И что стало с фирмой?

– Я продал ее по объявлению в газете, – простодушно ответил экс-бизнесмен.

– И как выглядела эта продажа? Фирма же не телевизор, с рук не продашь.

– Почему? Все примерно так и выглядело. С рук на руки. Я дал объявление, через неделю мне позвонили, встретились, поторговались, ударили по рукам.

– За сколько продали?

– За пятьсот баксов.

– И что отдали взамен?

– Штамп, устав и пару канцелярских книг. У меня больше ничего и не было.

– Замечательно. Надо же, действительно элементарно, как “Собачий вальс”. Ну и самый главный вопрос, из-за которого я вас вытащил. Кому мы продали “рикошет” за пятьсот баксов?

– А откуда ж я знаю? Мне по большому счету до фонаря, что там у покупателя в паспорте. Главное – деньги не фальшивые.

Серега понял, что поспешил с выводом о первостепенном влиянии спиртного на течение жизни собеседника.

– Погодите-ка, вы продали фирму первому встречному, не заботясь о том, что завтра этот встречный воспользуется вашими печатями-уставами и вас же выставит крайним? Бред полный!

– Я сказал, что не спрашивал паспорта. Но на упомянутый вами случай я подстраховался. Мы составили акт приема-передачи. Один экземпляр забрал себе покупатель, второй остался у меня. Конечно, я не идиот – продавать фирму без какой-либо бумажки. А так – пожалуйста.

– И где ваша бумаженция?

– Пожалуйста. Я предвидел примерную причину вызова и захватил. Вот.

Каланчевский протянул сложенный вчетверо листок.

Викулов забрал бумагу.

– А почему мокрая? – Извините, слякоть. – У вас что, карманов нет? Собеседник виновато стушевался. – Понимаете ли… Я не хочу вас обидеть, но… У меня карманы зашиты.

Музыкант потер авторучкой висок. – Нет, нет… Дело в том… В общем, я слышал, что в милиции провокации устраивают. Наркотики могут в карманы подсунуть или патроны. Вот я на всякий случай и… В газетах пишут. От греха подальше.

Серега хихикнул.

– Да вы бы в таком случае лучше голым пришли Это вернее. Тогда бы точно никуда не засунули. А так… У вас и ботинки, и носки, и шарфик. Но если честно, я ничего подкидывать не планировал, я вас за неповиновение собирался…

– А-а-а?

Опер вернулся к документу, предъявленному предусмотрительным Каланчевским, и прочитал:

"Акт. Составлен настоящий в том, что г-н Каланчевский И.Д. передает г-ну Леонову С.П. в полное владение фирму “Рикошет”, зарегистрированную там-то сям-то, расчетный счет такой-то. Подписи. Каланчевский – слева, Леонов – справа. Дата. Точка”.

– Что, и это все?

– Вполне достаточно. Случись что, все вопросы к этому Леонову.

– Да, но где его найти?

– Откуда я знаю?

– Так может, он и не Леонов?

– Какая разница?

– А почему передал, а не продал?

– Налоги.

Серега недовольно хмыкнул. Затем достал из стола папочку с документами приблудских мясозаготовителей. Сравнил подписи. Леоновской не было.

– Слышь, Каланчевский, а ты меня в блуду, часом, не вводишь? Стремный ты бизнесмен… – Музыкант, не спрашивая разрешения, перешел на "ты”.

– А зачем мне вас в блуду вводить? Я за собой криминала не знаю.

– И Леонова не знаешь?

– Не знаю. Первый и последний раз видел.

– Где вы встречались?

– Пересеклись у метро. Он на тачке был. “Мерс”, кажется, черный. За рулем водила сидел, здоровый такой хлопец. А Леонов этот сзади. Я подсел, на “дипломате” акты нарисовал, деньги пересчитал, имущество отдал, и разбежались. Я – в метро, они – на проспект.

– Они обращались друг к другу по именам?

– Водитель вообще ни слова не сказал. А этот, кажется, Сергеем представился. Или Стасом. Я не запомнил.

– Номер тачки, конечно, не записал…

– Естественно. Зачем?

– Ну, хоть в лицо-то их узнаешь? Не совсем память-то пропил?

– Я не пью, – гордо огрызнулся Каланчевский. – Узнаю.

– Особые приметы были? Шрамы там, наколки?

– У Леонова ничего такого. Перстень на пальце, чёрного камня. У водителя какая-то наколка была, но я не разглядел.

– Молодые мужики?

– Леонову лет тридцать пять, второй – помладше.

Музыкант еще раз взглянул на акт. Подпись Леонова была размашистой, хорошо поставленной, выводившая ее рука не дрожала и не фальшивила. Видно, что человек начертил свой персональный автограф. Только подпись эта чуть-чуть не совпадала с фамилией, поскольку начиналась с буквы “Б”.

– Значит, ничего? Никаких разговоров, никаких имен? Даже сделку не обмыли?

– Послушайте, ваши не относящиеся к делу намеки на мое пьянство… Как все произошло, я уже объяснил. Никаких разговоров я не вел. Водила все время молчал и лузгал фисташки, а Леонов рассматривал мои книги! Все! Что вы от меня хотите?

…Бывают моменты, когда ни в коем случае нельзя опоздать. Поэтому, ложась в кроватку, заводи будильничек. Чтобы не проспать. Понял, Сережа? Понял?

– Момент, Игорь Дмитриевич.

Фотография еще живого, улыбающегося Шерифа на фоне лазурного побережья Средиземного моря упала на стол, как козырная карта на зеленое сукно.

– Этот был?!

Каланчевский развернул карту. И мог уже не отвечать. Музыкант мрачно улыбнулся, затем вытащил альбом-гармошку, прихваченную на память из квартиры Шерифа.

– А ну-ка, взгляни сюда. Может, и второй найдется?

Ответ поступил через две секунды.

– Да вот же, конечно, вот он! В обнимку стоят. И тачка эта! Точно! – Без балды?

– Зуб даю!

Серега второй раз улыбнулся, но теперь не мрачно, а кровожадно. И обратно перешел на “вы”.

– А вы везучий человек, Каланчевский.

– Почему вы так решили?

– Потому что еще живы…

Казанцев пришпилил над рабочим столом тетрадный листок с написанным фломастером текстом:

"Сниматель психологических стрессов. В случае внезапного приступа ярости – скомкать и выбросить в ведро”.

Гончаров поднял правую бровь, прочитал текст и назидательно отметил:

– Нет такого слова “сниматель”.

– А почему тогда баб снимают?

– Это особенности родной речи. Сленг.

– И у меня сленг.

– У тебя не сленг, а отсутствие начального образования. Сниматель.

– А ты – глушитель.

Разобравшись с проблемой, коллеги закончили интеллектуальную разминку.

– Белкин, – повернулся Казанова вправо, решив потягаться интеллектом с Вовчиком, – я тут прочитал, что Жорж Сименон устраивал такой аттракцион – садился в витрину и печатал на машинке очередной детектив, который тут же шел в набор. Работа вживую, без фонограммы. Греб за это нехилые франки. Предлагаю в нашем универмаге устроить аттракцион под названием “Белкин, раскалывающий преступника и тут же отправляющий его в “Кресты””. Представляешь, как выгодно? Во-первых, наконец-то заработаем на ремонт, во-вторых сами приподнимемся, в-третьих, не надо таскаться по судам – куча свидетелей, что никто преступника не прессовал, в-четвертых…

– В-четвертых, ты заткнешься сегодня хоть на минуту, сниматель?

– Не дождешься. А в витрине ты бы классно смотрелся, Вовчик. А если еще и за рекламу брать будешь – совсем отпад. “Владимир Белкин – вторая молодость ваших ног!”

– Гончар, выключи его. Не могу больше. Возьми лучше швабру, Константин Сергеевич. Твоя очередь убирать.

Казанова повернулся влево:

– Гончар, мы куда сегодня с тобой собирались? В какой адрес?

– Я вообще-то один собирался.

– А я помогу! Святая заповедь полицейского – идя на дело, прикрой зад. Так и быть, на сегодня стану твоим прикрывателем.

– Спасибо, Константин Сергеевич. Но помни – за зад отвечаешь головой.

– На чем едем?

– У нас есть выбор?

– Метро, трамвай, троллейбус, машина, Белкин.

– Гончар, уведи его!

– Все, Вовчик, исчезаем. Прокатимся к соседке этой Куколки.

– Ты что, еще не ездил?

– Звонил. Целый день никто трубку не снимает. Наверное, телефон барахлит. Сейчас многим пенсионерам вырубают за неуплату. А может, работает еще. Но к восьми должна всяко вернуться. Девчонка трехлетняя не будет же дома одна сидеть. Черт, вещички не забыть бы занести.

Сразу после таинственного исчезновения задержанной по подозрению в убийстве Шерифа девочки опера вспомнили важнейшее правило сыщика – куй железо, пока горячо, – и бросились за пока еще не утраченными уликами.

При повторном обыске квартиры нашлась валюта, при посещении ларька – три видеокассеты. Борька-спекуль, слегка позапиравшись, подтвердил факт покупки у Куколки видика и цепочки. Факт подтвердил, но вещички не вернул. “Ну, в натуре продал, мужики! Лоханулся! Я наивный, меня обмануть легко!”

Тогда же, во время обыска, Гончаров звонил в Дверь соседки, но напрасно – со слов пьяницы, вновь приглашенного в понятые, тетя Шура минут за десять до этого выскочила из подъезда с авоськой в руках. Время поджимало, ждать возвращения не стали, решив навестить попозже и вдумчиво побеседовать. С упором на гражданский долг. Большинство преступников, не только убийц, задерживается именно таким образом. Путем соответствующей обработки любимых родственников и друзей. С помощью грандиозных операций “Розыск” или “Гастролер” ловят обычно тех, кто не прячется. Поэтому у нас своя операция, “Семафор”.

Через час, проследовав уже знакомым маршрутом, Гончаров и Казанцев с остервенением давили на кнопку дверного звонка тети Шуры, надеясь, что последняя либо медленно передвигается, либо раздумывает – открывать или нет.

– Может, уехала?

– Чего ради? С трехлетним, да к тому же чужим ребенком?

– Сгоняй, посмотри на окна. Если свет горит, дверь вынесем, чтоб не борзела. Пожилая женщина, а туда же… Ладно б бандиткой была.

Гончаров сбежал вниз по ступенькам. Костик прислонился к стене, достал сигарету, взглянул на дверь. “Не открывайте двери незнакомым! Преступники могут представиться кем угодно – милиционерами, врачами, журналистами, крестьянами. Будьте бдительны!”

Народ, наслушавшись, активно бдит. А милицейская практика требует работы со свидетелем. Свидетель там, за дверьми. Не верит, что он свидетель. Бдит. Часто при этом посылает. И попробуй достань. “Не вызывали! Присылайте повестку!” – “Да нам бы срочно, товарищ. Ну, хоть через цепочку. Мы вас обходом охватить должны…” – “Зато я никому ничего не должен!” Ну и пошел ты… Вернулся Паша:

– Темно. Дверь можно не ломать.

– И что теперь? Я ж говорил – позвони предварительно. Целый час угрохали.

– Завтра еще раз в больницу слетаю. Может, действительно куда съехали?

– Правильно, а на сегодня хватит. О, кстати, – Казанова взглянул на календарик в часах, – чуть не забыл. Я ж приглашен. К этим, свидетелям фиговым. Компанию составишь?

– На собрание?

– Домой! К сестре Анне. Вот такая сестра!

– Она одна?

– Вторую вызвонит! Помчались? Казанова потушил о стену окурок и, не дожидаясь Пашиного ответа, ринулся вниз.

Ольга положила трубку на рычаг. Боже, почему никто не отвечает? Хоть самой езжай. Катьке надо принимать таблетки. В последний раз еле успели снять приступ…

Тетя Шура, конечно, знает. Ольга ей все подробно объяснила, но вдруг денег не смогла достать или что напутала. Почему же никто не берет трубку? Катька-то всегда дома. В такую погоду полчаса погулять максимум, а потом – в тепло. Ну, что еще за беда?

Молоденькая отделенческая сестра, очевидно, почувствовала тревогу:

– Что-нибудь случилось?

Ольга кивнула:

– Дочь оставила у соседки. Со вчерашнего утра никто трубку не берет.

– Уехали, значит. Не волнуйся. У меня муженек, дьявол, никогда не предупреждает. Я куда только не звоню, все нервы вымотаю, а он через два дня с наглой рожей заваливает – здрасьте, это я. Вернулся.

Ольга поднялась и, шаркая тапочками, вернулась в палату. Соседки не было – на процедурах. Ольга достала из сумочки сигарету, закурила. В голову лезли самые поганые мысли.

Может, Катьке стало плохо и ее увезли в больницу, а тетя Шура сидит с ней? Но она дала бы знать. Не смогла?.. Возможно. Через час, если не объявятся, позвоню Женьке, пускай съездит домой.

Стоп! Может, телефон отключили менты, а сами сидят и ждут? Что же делать-то? Я же никогда не выйду из этой больницы, я просто свихнусь!

Дверь скрипнула, Ольга резко обернулась.

Молодой человек в длинном черном пальто с букетиком из трех гвоздик в руках улыбнулся и слегка поклонился.

– Вы к Ирине? – Ольга кивнула на кровать соседки. – Она на процедурах.

– Отнюдь, отнюдь. Я исключительно к тебе. Цветочки вот принес. Куда воткнуть? Смотри, какие красивые. Сказка!

– Простите, я вас не помню.

– Это не имеет принципиального значения. Давай не будем обращать внимания на этикет. Вам разве не приятно и не удивительно получить цветы от незнакомого мужчины? Необъяснимая женская логика. Все время ждете чудес, а когда чудеса начинаются – рубите с плеча: “Простите, я вас не помню”.

Мужчина воткнул гвоздики в соседский пакет с кефиром.

– О! Очень живенько.

– Я не понимаю, кто вы такой.

– А хотите, я угадаю, о чем ты сейчас думаешь?

Ставлю сто к одному.

Он сел на кровать и закинул ногу на ногу. Ольга не знала, как себя вести. Что от нее надо этому пижону в черном? Кто он вообще такой? Мент? Или, может, Женька прислала, а он решил повыделываться?

– Ты, моя хорошая, думаешь о своей маленькой-маленькой доченьке. – Голос парня был вызывающе слащав и противен.

Ольгой овладело нехорошее предчувствие.

– О, я, кажется, угадал. Спешу, спешу успокоить. Доченька в полном порядке. Вот, просила передать.

Парень извлек из кармана пальто розовую Катькину ленту.

Ольга замерла.

– Где Катя? Кто ты такой? Где тетя Шура?

– Ой, ой, как много интересных вопросов. Мне сразу-то и не сообразить. Тетя Шура? Это такая старая каракатица из квартиры за стенкой? Понятия не имею, где твоя тетя Шура. Возможно, она приболела, может быть, очень серьезно. Лишилась речи и памяти. Это случается, когда слишком активно участвуешь в политической борьбе. Минуточку, минуточку, не надо так хмуриться, швы разойдутся.

– Слушай…

– Сидеть! – Парень неожиданно поднялся и резко толкнул Ольгу на кровать. Потом схватил ее за волосы и что было силы оттянул назад. Ольга вскрикнула от боли.

– Тихо, шкурка рваная. Не верещи и слушай, – шептал парень Ольге в самое ухо. – Кто я такой, тебя волновать не должно. Скажу одно – я человек серьезный и воздух порожняком не гоняю. Меня интересует только один вопрос – где твоя долбаная подруга?

– К-какая подруга? – тоже шепотом, морщась от боли, выжала из себя Ольга.

Парень еще сильнее потянул за волосы.

– Ты что, шкурка, не поняла? Подруга, с которой ты в одной хате клопов кормишь.

– Я не… не знаю, где она…

– А я это предвидел. Так вот, запоминай, мордашка. Завтра, в шесть вечера, мы будем ждать ее в Пассаже. Есть такой маркет на Невском, бабские товары. Если не дождемся, то в семь ты получишь большой пальчик своей соплявки. Да, да, Катеньки. А мы будем продолжать ждать. Еще день. Опять не придет, извини – дочку не увидишь. Ты поняла, шкурка, поняла?

Ольга закатила глаза.

– И еще. Будете дергаться, звать ментов, пеняйте на себя. Там все замазано. Все. Тебя не удивило, как мы быстро нашли тебя и твою доченьку? То-то. Сунетесь – узнаем сразу.

– Зачем, зачем вам Женька?

– Не твое сраное дело.

Парень отпустил волосы и грубо оттолкнул Ольгину голову.

– В общем, поправляйся, лечи здоровье. Адью. Цветочки свежие, простоят долго.

– Отдай Катьку, сука. – Ольга потеряла контроль над собой, ею овладел полуживотный инстинкт волчицы, у которой отняли волчонка.

– Получишь, когда мы увидим твою подружку. В шесть у цветочного отдела. Бай-бай.

Парень аккуратно прикрыл двери, улыбнувшись проходящей медсестре.

– Гадина. – Ольга вытянула руки и кинулась к двери. Но ноги стали словно ватные – она упала на колени, уронила голову на больничную койку и зарыдала.

Спикер вышел из больницы, миновал пару кварталов и нырнул в машину.

– Как беседа?

– В лучшем виде, Сережа, в лучшем виде. Хотя, скажу честно, я не любитель таких методов. Я люблю красоту, изящество, а это, увы, мужицкое ремесло. С дамами так обращаться нельзя. Они любят ласку. Как собаки.

Ехать было от силы час, но дорога превратилась в бесконечность. На каждой остановке электрички Женька выглядывала из дверей, как бы торопя машиниста. Ну, почему стоим, ну, побыстрее… По-жа-луй-ста.

Звонок телефона выдернул Женьку из промерзшего дачного дома. Ольгин голос Женька узнала не сразу, настолько он изменился. Потом она долго не могла понять, что произошло. Катька, тетя Шура? При чем здесь они? Что с тобой, Олюнь? Конечно, Олюнь, сейчас, сейчас…

Поддатый парень начал приставать в тамбуре. Женька огрызнулась и перешла в вагон.

Семь долгих перегонов метро. Хорошо, что больница рядом со станцией, не надо штурмовать низко-брюхие “Икарусы”.

– Поздно, девушка, поздно. Прием посетителей закончен. Только завтра. – Чрезмерное рвение дежурной сестры пугало дубовой непробиваемостью. Здесь, мол, моя власть. Есть такая профессия…

– Да что у вас, тюрьма?

Женька прямо в пальто побежала по больничному коридору к знакомой палате, распахнула дверь.

– Олюнь, Олюнь, что случилось, родная? Через минуту они сидели в сумрачном холле. Ольга выглядела ужасно. Где твоя красота, Олюнь?

– Женечка, Боже мой, Женечка… Куда ты еще вляпалась? Что им надо от тебя? Зачем они взяли Катю?

– Кто, кто? Успокойся, Олюнь, не надо так. Объясни спокойно.

– Сегодня днем. Пришел. Такой весь… – Ольге не хватало воздуха и слов. – Сказал, что у него Катюша, вот ленточка ее. Я звоню тете Шуре второй день, никто трубку не снимает, хотела тебя попросить съездить, проверить, а тут он заявился.

– Так что, что он хочет от нас? Это не от черных?

– Откуда я знаю, Женечка? Он про тебя спрашивал. Черные бы на меня накатили. Наверное, это от того, которого ты тогда…

– Не может быть, Олюнь. Они же не знают про тебя, про Катьку, про тетю Шуру…

– Знают, раз пришли. Погоди. Ольга вдруг замерла, лишь ее черные огромные глаза выражали безмерную ярость.

– Этот! Этот, сука, что ко мне из ментуры приходил, про тебя вынюхивал! Я еще подумала, зачем он про Катюху выспрашивает. Проведать, мол, хочет, гандон. Я, дура, сказала, еще вещи просила отнести. Вот ведь… И сегодняшний урод предупредил – сунешься в ментуру, удавим. Все схвачено там у них… Так что одни мы с тобой, Куколка. Как раньше, так и сейчас. Катенька, Катенька моя…

Ольга вновь зарыдала, кусая зубами рукав халата.

– Ничего, Олюнь, ничего, ну, что ты совсем. Успокойся, Олюнь.

Ольга вытащила из кармашка платок.

– Он хочет, чтобы завтра, в шесть, ты пришла в Пассаж и стояла рядом с цветочным отделом. Это где-то у выхода. Тогда они отдадут Катюшу.

– Может, это менты? Чтобы меня поймать?

– Не знаю. Сейчас все возможно. Одни козлы крУГОМ.

С минуту обе молчали. Ольга прекрасно понимала, чем может закончиться для Женьки встреча в Пассаже и не решалась требовать от подруги пойти туда. Могла только просить.

Женька тоже заплакала. Впервые за много лет. Никому они не нужны. Приютские отходы.

– Ты не бойся, Олюнь. Я найду и приведу Катюшу. Я вернусь, Олюнь, завтра вернусь. А сегодня домой съезжу, узнаю, что с тетей Шурой. Ты ничего не бойся, Олюнь.

– Женечка…

Они еще немного помолчали. Женька поднялась с дивана.

– Я поехала, Олюнь. Я позвоню сюда сегодня, ты иди, ложись.

– Возьми завтра ингалятор для Катюши. Или купи новый.

– Да, Олюнь, конечно.

В небольшом больничном сквере Женька опустилась на заснеженную скамейку. Из приемного покоя она позвонила тете Шуре – уговорила дежурного врача. Тишина. Ужасные бездушные гудки. Вместо смешного Катькиного “Ле, это кто?”. Женька закрыла глаза.

…Сверкание пьянящих огней, бешеный ритм техно. Эйфория, безумие. Остряк диск-жокей, свой, в доску свой мужик. Ребята, такие веселые, такие красивые. Оленька с завязанным пучком волос на голове и с челкой-решеточкой. Класс! Сладостный Крис де Бург, плавное кружение, зеркальный снег, шепот на ушко, полудетские остроты…

Он был старше и строже. В белой рубашке с короткими рукавами, черной ниточкой-галстуком. Мужественная небритость, челка а-ля Делон. Клевый мальчик. Ольга прижалась к нему, щекоча пальчиками затылок. “Ай лав ю, ай лав ю”. Крис уступил место Мадонне. “Ай лав ю…”

Он угощал их шампанским, невинными шутками и шоколадом, он гладил Ольгу по руке и легко дул в ее личико, отчего она жмурилась и улыбалась.

Вновь кружение, огни, снег, грохот ударных.

– Куколка, ты танцуй, веселись. Дискотека до утра.

– Куда ты, Олюнь?

– Куколка…

…Ночной плач Катьки. Господи, что с ней? Она не дышит! Женька, звони, звони скорее. Господи, Катенька! Посиневшее личико, судорожно вздымающийся животик, стеклянные глаза. Катенька, Катенька…

Звуки сирены, синие маячки. Дискотека. Укол в вену, капельница. Ваша девочка очень больна. Астма. Может остаться на всю жизнь. Принимайте меры, мамаша. Катенька…

– Девушка, вам плохо?

Женька вздрогнула. Мужчина в круглой кепке, с большим черным портфелем остановился рядом со скамейкой.

Женька покачала головой. Мужчина пошел к чугунным воротам ограды.

Пассаж, цветочный отдел, шесть часов. Кто будет ждать ее? И как ее узнают? Не с плакатиком же подойдут. И не с цветами. А куда они вернут Катьку? И КТО они?

Страшно. Где мальчик с челкой и галстуком, где благородный герой-защитник? Где большая волшебная птица, которая унесет их в прекрасный замок? Никого. И ничего.

Идти? Одной? Очень страшно. Когда одна. “Не ходи к нему на “стрелку”, не ходи – у него гранитный камушек в груди…” В ментуру сунешься, девчонку не получишь… Все схвачено, все куплено.

Одной?..

А если все же… сунуться? Тоже страшно. Десять лет. Они ведь ловят меня. И они куплены. Все куплены. Все? Катькин плач. “Куколка, Куколка…”

Женька медленно вернулась назад, в приемный покой. Она не знала, кто будет ждать ее завтра в Пассаже, не знала, зачем ее будут ждать, но спасительный инстинкт, не раз выручавший ее, безошибочно подсказывал, что, если она пойдет одна, Ольга никогда не увидит Катьку.

Женька дернула тяжелую дверь.

– Простите, пожалуйста, можно, я еще раз позвоню.

– Послушайте, девушка, это вам что, телефонная станция? Вон будка на проспекте, туда идите.

– Там трубки нет. Мне очень надо. По-жа-луй-ста. Я быстро.

– Вы что, плачете?

– Нет, это снег.

– Хорошо, только быстро.

Женька помнила телефон. Он был написан на стеклянной будке дежурного РУВД. Ярко-красной краской. Очень легкая комбинация цифр. Специально, чтобы запоминался. Код АТС и “02-02”.

– Дежурный Королев.

– Скажите, как позвонить Казанцеву?

– Эх, девушка, девушка… Неужели этот террорист не оставил своего телефона?

– Нет.

– Хорошо, пишите. – Дежурный почему-то хихикнул. Женька запомнила номер и быстро воспроизвела его на телефонном диске.

– Алло, можно Казанцева?

– Да это же он и есть!

– Здравствуйте, это Женя. Помните? Я хочу к вам подъехать… Сейчас.

Глава 10

– Хотите, я напишу, что убила этого Витьку? Только помогите найти Катьку. Я никуда больше не убегу. Правда. И все напишу. Помогите.

– Слушай, между нами, как ты ухитрилась удрать из изолятора?

– Охранник приставать начал, выпить предложил. Я ему в стакан капнула. Клофелина.

– Молодец. Он в рапорте написал, что ты шпилькой открыла замок камеры, связала его и напарника, отняла ключи и удрала. Их так и нашли связанными. Ну, хитрецы, лишь бы обставиться. Им, кстати, начальство поверило.

Казакова поднялся, выключил большой свет, создав интим.

Он сегодня дежурил. Когда раздался звонок, Костик смотрел видик, наслаждаясь очередным мордобоем. Настроение было поганым, он полаялся сегодня со своей последней подружкой, поругался с Белкиным из-за какого-то старого дела и, главное, не смог пригласить на дежурство какую-нибудь даму сердца У одной дела, у другой муж, третья ушла на концерт “Браво”. Какое “Браво”? Он сам “Браво”.

И тут такой подарок! Набегалась, девочка? Правильно. Раньше сядешь – раньше выйдешь.

– Подумай как следует. Не торопись. Кому ты понадобилась?

– Ума не приложу. Кроме вас, я никому не нужна.

– Не скажи. Дело в том, что тот убитый не был рекламным агентом, как указано в его визитке. Он, помимо рекламы, баловал разной дрянью. И довольно успешно баловал. Разумеется, в команде таких же “озорников”. Которые, может, и не слишком любили Витеньку, но найти его убийцу жаждут. Чтобы наказать. Такой вариант не исключен, если убийство не связано с их внутренними делами.

– Да, но как они узнали про меня, про Ольгу, про Катю? Только здесь было все известно.

– Это ты так думаешь.

Костя давно привык к утечке информации – обыденный и вполне реальный случай. Однако он все же рассчитывал, что девочка прокололась где-то еще. Тем более, из своих мало кто знал расклад. Убойщики, следователь прокуратуры… Музыкант. Да, в тот день он был здесь. Еще хотел остаться поколоть. Но Серега “б мог слить информацию. Он по природе свой. Нет, это не наши…

– Чай будешь? Не дрейфь, разберемся.

Женька кивнула. Она еще не согрелась. Казанова воткнул кипятильник в сеть.

– Подружка твоя, значит, знала, где ты?

– Не ругайте ее, пожалуйста. Она хотела помочь мне.

– Вот, сколько ни объясняй, что врать не стоит, все равно врут. Чего теперь ругаться? Поздно жевать “Орбит”, когда челюсть в стакане.

– Ольга хорошая.

– Она твоя родственница?

– Нет. В детдоме вместе росли. У меня никого нет, кроме нее.

– А у нее?

– Тоже никого. Только дочка. Ее мать в роддоме оставила.

– А квартиру она как получила? Значит, кто-то есть?

– Нет никого. Это спонсоры. Раньше детдом знаете какой кормушкой был! Первая заведующая себе домину в Репине отгрохала – закачаешься. Учета ведь никакого. Гуманитарная помощь, денежные переводы, продукты. Получают на сто человек, а кормят пятьдесят. Еще бы не нажиться. Потом ее прихватили, она уволилась. Новая детдом приватизировала, сделала частным. Великий почин. Спонсоры тут же нашлись. Нам-то хуже не стало. Частный – так частный, лишь бы жилось нормально. Спонсоры даже несколько квартир подарили. Вот Ольге, как одной из лучших учениц. Я после детдома к ней перебралась.

– А дочка? У нее есть муж?

Женька отрицательно покачала головой. – По глупости залетела. Месяц встречались, потом он пропал. Ольга не стала оставлять Катьку в роддоме.

– Тебя тоже оставили?

– Нет…

Костик насыпал заварку в металлический чайник достал бутерброды.

– Ну и чего вам не хватало? Клофелинить-то зачем? Неужели нормального занятия не найти? Женька промолчала.

– Ладно, воспитание не мой удел. Бери бутерброд.

– Спасибо.

Стекла кабинета дрожали от проезжающих машин, Трещала троллейбусная печка, грозя коротким замыканием.

– Я так понимаю, что идти тебе сегодня некуда, – жуя бутерброд, подметил Казанова. Женька не ответила.

– Останешься здесь. Оно и удобнее и надежнее, А то снова куда-нибудь потеряешься. Женька оглянулась за спину.

– Ляжешь на диване, я пойду в кладовку. А утречком прикинем, как быть.

Он стряхнул крошки со стекла, посмотрел на список телефонов убойных отделений города.

– Так, сейчас. – Костик стал накручивать диск. – Адресок-то проверим на всякий случай. Но смотри если мужики дверь вынесут, а там все в порядке, чинить сами будете.

– Хорошо.

– Алло, алло! Здоров, братан. Коллеги беспокоят. Тоже из убойного. Казанцев. Есть халтура по вашей земле, не поможете? Адресок надо проверить. Старичок, я понимаю, что тачки нет. Тормозить никого не надо. Есть сомнение, что там не все в порядке. Человечек стуканул, что труп в адресе. Человечек баламут, конечно, но ты б проверил на всякий случай. Черт его знает. Сделаешь? Лады. Пиши адрес. Можете вынести дверь, если что – все стрелки на меня.

Продиктовав адрес. Казанцев положил трубку и допил оставшийся чай.

– Сейчас сгоняют, проверят. У нас западло в таких просьбах отказывать. Они перезвонят сюда.

– Боже мой, труп…

– Да это я так, для убедительности. Ты близко-то не принимай. Ничего с вашей тетей Шурой не случится.

Опер вылез из-за стола, сходил в кладовку, принес замусоленную подушку и одеяло.

– Давай, ложись, а то замученная ты какая-то. Женька все равно не смогла бы заснуть. Тяжелые мысли напрочь прогнали сон. Она посмотрела на диван.

Костик трактовал этот взгляд по-своему:

– Да не бойся ты. Никто тебя не тронет. Что я,

Бык какой? К телефону не подходи. У нас в кладовке параллельный. Все, спокойной ночи, беби.

Он нажал на выключатель настольной лампы и вышел из кабинета.

– Почему они забили “стрелку” в Пассаже? – Петрович скомкал гильзу папиросы. – Столько народа… Рассчитывают, что она не пойдет в ментуру. А если пойдет? Они ж понимают, что в таком месте засаду устроить – проще некуда. А если девчонка вдруг визг поднимет?

– В любом случае до шести мы должны быть там и прикрывать ее. Сейчас десять. Нас четверо. Музыкант со своими подтянется. Итого девять человек, Маловато.

– Я позвоню, пришлют постовых и участковых по гражданке. Володя, сгоняй в Пассаж, прикинь там на месте, где встать можно. Поговори со службой безопасности, предупреди, что, возможно, устроим шум.

Казанова вернулся из кладовой, стукнул кулаком о ладонь:

– Черт, она никакая до сих пор. Как пьяная. Боюсь, зашкалит у нее в самый неподходящий момент.

– Да, серьезные ребятишки. Бабку завалили, девчонку забрали. Чего ради?

– Что местные по этой тете Шуре думают делать?

– Сразу возбуждать дело не стали. Будут ждать вскрытия. Чисто внешне там черепно-мозговая. Тупым предметом. В общем-то они не очень обрадовались. Глухарек. Ну, если только мы сегодня никого не зацепим.

– Да, хорошо б зацепить. Хоть одного. Все вытрясем.

– Так, а что с этой Куколкой делать? – В разговор вступил Гончаров. – Она вроде как подозреваемая, да и из изолятора сдернула.

– Сначала девчонку вытащим. Это важнее. А там видно будет. Сгоняй лучше в дежурку, возьми рации. Все, что есть. И аккумуляторы свежие.

Казанова вытащил из стола плечевую кобуру.

– Петрович, девка божится, что, кроме истории с Шерифом, у нее никаких заморочек не было. Серьезных заморочек. Получается, сегодня ее будут ждать его ребятки? Но, кроме нас, никто не знал, что девка при делах. Откуда водичка протекает? Паш, ты по пьяни никому ничего не ляпнул?

– Ага, корреспонденту из газеты. И по телику выступил.

– Я к тому, что если водичка протекает, то сегодня они будут в курсах. Опять стрелять придется.

Казанцев покрутил кобуру и швырнул ее назад в стол.

– “Ствол” я, конечно, захвачу. Но палить не буду, предупреждаю сразу. Хватит, настрелялся.

– Ты все запомнила? Как только подойдут, переложи пакет в другую руку. Самое главное – никуда не уходи из зала и тем более не садись с ними в машину. Гоняться по городу на наших “ведрах” опасно Для окружающей среды. Да и все равно не догоним. Головой по сторонам не крути, стой спокойно. Если будут тащить силой, кричи. Так, сейчас без четверти. Пора. Спустись в переход, будто приехала на метро. Все нормально. Ступай.

Женька вышла из машины. Скорей бы все это закончилось.

Пассаж, превращенный в настоящий западный супермаркет, заманивал публику своими стильными витринами, гарантирующими отличный товар и низкие цены. Цены, может, и не были низкими, но удачное расположение универмага автоматически давало преимущество перед другими магазинами. Толпы горожан ныряли в его высокие двери – в большинстве своем не ради покупок, а просто чтобы погулять под стеклянным сводом, поглазеть на недоступное нашим производителям качество, в конце концов, погреться или съесть пончик в одном из уютных буфетиков.

В это время суток наблюдался максимальный наплыв посетителей, хотя “час пик” уже подходил к концу. Торговый муравейник. Хаотическое движение людей-молекул. Гомон, шум, треск, ругань, смех, анекдоты, мат. Вопросы-ответы.

– Молодой человек, это какого размера колготки?

– Минуточку. “Двоечка”.

– А какие вы мне посоветуете? Эти или эти?

– На ножку можно взглянуть? О! Блеск! Берите любые. А лучше никакие не берите, вам идет без.

– Вы странный продавец.

Костик убрал колготки под прилавок и обернулся к сидящей на табуретке продавщице.

– Боюсь, я вам немного товарооборот понижу. Но она б меня еще про бюстгальтер спросила.

Молоденькая продавщица улыбнулась. Отдел женского белья был самым близким к месту назначенной встречи, не считая цветочного, конечно. В цветочном торговали Паша с Вовчиком, нарядившись в фирменные куртки и нацепив идиотские кепочки. Казанова выбрал женский отдел, как более близкий сердцу. Остальные рассредоточились по залам как обычные покупатели. Три человека перекрывали центральный выход.

Костик заметил Женьку, взглянул на часы. Десять минут до встречи. Они торчали здесь уже больше часа, бездарно торгуя цветами и колготками, заодно производя визуальную разведку. Разведка оказалась делом пустым – распознать в такой толпе человека, зашедшего с “умыслом”, мог только старик Мюллер.

– Скажите, это натуральный шелк?

– Конечно! А цветочки ручной вышивки. Работа китайских мастериц. Три китайки под окном пряли поздно вечерком…

– Заверните.

Лениво проплыл местный охранник в униформе, без меры пестрящей всевозможными лейблами, блестящими, как сопли на заборе.

Почему, почему они забили “стрелу” здесь?

Костик увидел Музыканта. Серега мерил джинсовую куртку. Кончай, кончай. Время.

Женька остановилась рядом с колонной, как и было условленно. Круговой обзор.

Без пяти.

Очень много людей…

Охранник метнулся по направлению к служебной Двери, на ходу прижимая рацию к уху. Еще двое спускались по лестнице со второго этажа. Костик проводил их взглядом. Случайность? Перекур? Кофе со Кивками?

Белкин неумело заворачивал цветы. Паша хихикал с девочкой.

Спокойно, все спокойно.

Еще двое. Вместе с администратором. Комсомольское собрание? В рабочее время? Так, местные менты тоже засуетились.

Без трех.

Глухой стук по микрофону.

– Раз, раз, раз… Уважаемые покупатели, убедительная просьба немедленно покинуть универмаг. Соблюдайте спокойствие. Повторяю. Универмаг закрывается по техническим причинам. Запасной выход в торце центрального зала. Соблюдайте спокойствие и не допускайте паники.

– Паники, паники… – двукратным повтором отозвалось эхо.

Паники? Лет десять назад на подобное объявление никто бы не обратил внимания. Ну, трубу прорвало, ну, ОБХСС нагрянул. Лет десять назад панику вызвала бы информация, что в 5-й секции продают туалетную бумагу. А нынче? Какие такие технические причины? И если причины, то почему без паники?

Публика притормозила, с легким недоумением озираясь по сторонам. Пауза. Ерунда, померещилось. Гуляем дальше.

– Повторяем. Убедительная просьба немедленно покинуть универмаг…

Так, это уже заявка на победу. В самый разгар финального матча дунуть в свисток! Что там, “башню” у судьи заклинило? Мужик, “на мыло” захотел? В чем дело-то?

Как в застойные годы, так и в демократическое время публика всегда делилась на две большие категории – сообразительные и чрезвычайно сообразительные. Тут уж ничего не поделаешь. Закон эволюции.

Торговые залы Пассажа в настоящую секунду наполняли все те же категории. И реагировали на объяву-просьбу по-разному, каждая – по-своему.

Без паники? Ясно! Как скажете. Мы сообразительные, могли бы и не повторять. А ну, с дороги!

Сообразительные без паники ломанулись на. выход.

– Очумел?! Куда прешь?!

– Полегче, полегче…

– Оглохла, старая? Корму-то разверни!

– Нахал!

Возник водоворот. Из входяще-выходящих. Вернее, из выбегающе-входящих. Узкий предбанник Пассажа на такие водовороты не рассчитан. Недоделки архитектора. Халтура.

Секьюрити несколько запоздало и неумело стала перекрывать вход в супермаркет, создавая дополнительные помехи.

– Дорогу! Дорогу! Освободите проход. Универмаг закрывается! Я тебе что, мужик, сказал?! Куда лезешь, по-русски не понимаешь, е!..

– Экскьюз ми.

Народ с Невского, будто опилки к магниту, потянУЛСЯ к Пассажу.

– Что там? Что?

– Скажите, что я заняла за вами…

Несколько охранников из зала побежали на подмогу – обеспечивать свободу выхода. Оставшиеся принялись подгонять покупателей.

– Господа, господа! Пожалуйста, не задерживайтесь. Все вон. Дама с тележкой, проснись. На выход! На выход!

С верхних этажей в центральный зал лавинообразно пополз народ. Народ, не привыкший к закрытию по техническим причинам. Это у них, у загнивших, сказано: “вон” значит “вон”. А у нас – почему это вон? Хотим ответа.

Казанова выскочил из-за прилавка и добрался до ближайшего охранника.

– Что за беда, старичок? Тот узнал опера:

– Позвонили по “02”. Представились чеченами. Пообещали в восемнадцать десять рвануть три кэгэ тротила. Через семь минут. Бомба находится в урне, стоящей под первой от входа лестницей. При попытке обезвредить будет взорвана по радио. Аллах акбар.

– Если б хотели взорвать, не предупреждали бы.

– Там действительно коробка.

– Может, с кирпичами.

– Нет, проверяли. Тротил. Если рванет, Пассаж превратится в мираж. Так что пора смазывать лыжи.

Костя обернулся. Лестница находилась менее чем в десяти шагах от него. Несколько человек остановились на ней, решая, куда, в конце концов, им идти.

Но уже через секунду бешеный напор толпы начал сметать все на своем пути, закручивая в водоворот все больше и больше людей-молекул. В толпу просочилась водичка. Одно короткое слово. Бомба! В метро рвут, в автобусах рвут, а сегодня до торговли добрались, идиоты!

"Работали мы как-то с Максом “гоп-стопом”. Глотнул я “Абсолюта” и рванул тачку. А Макс взял и заминировал круте-е-ейший автобус. Я снова выпил и взорвал настоящий поезд, прикинь! А Макс вообще решил, что ему все позволено. Впрочем, зла на него за это я не держу”.

Единственное, что теперь могли делать охранники и прибывшие районные менты, – это разгонять толпу зевак с проспекта, обеспечивая более-менее свободный выход. При этом средства уже не выбирались. Применялось все подряд, кроме пулеметов.

Паника! “Броненосец “Потемкин" – !.

Костя кинул взгляд на цветочный отдел. Он давно уже все понял. Мудила охранник грубо толкнул стоявшую Женьку.

– Замерзла, что ли? На выход!

Белкин с Гончаровым перепрыгнули через прилавок и, стараясь не упускать Женьку из вида, тоже двинули к дверям.

Костя вернулся к отделу женского белья, вытащил из-под прилавка свою куртку. Продавщицы уже не было – жизнь дороже колготок.

Музыкант хлопнул Казанову по спине и кивнул:

– Давай за ней, быстро!

Хорошо бы быстро. Тут сейчас хуже, чем на пересадочных станциях метро в час пик. Тут власть толпы. Перебор!

Серега начал бешено вгрызаться в народ, работая корпусом-тараном. “Вы слышите меня, бандер-логи?”

– Сволочь, что ж ты творишь? Детей хоть пропусти, паразит. Совесть-то достань из кармана!

Водоворот вихрем закрутил Женьку, засосав в эпицентр, и через несколько секунд прижал ее к косяку одной из дверей, ведущих в предбанник.

– Что ж ты уперлась, дура! Живей, живей! В кашу ведь превратимся!

Внизу, в предбаннике, и без взрыва стала завариваться каша. Давка – вечная спутница культмассовых мероприятий.

Детские крики, вопли старух, безудержный мат… Через мгновение затрещат кости. В дверях застряла тележка. Быстрее, мать твою, быстрее!

Женька с огромным усилием повернула голову. Краешком глаза заметила Гончарова, барахтающегося в толпе, как утопающий в морской стихии. И больше ни одного знакомого лица.

Она уперлась в косяк, пытаясь удержаться перед дверьми хоть на секунду, дождаться кого-нибудь из прикрывающих ее ментов.

Пустое дело. Чья-то сильная рука дернула за плечо и ввернула в дверной проем. – Не суетись, красотка. У Женьки все оборвалось. Гады! Гады! Она ткнулась в турецкую кожу как минимум пятьдесят шестого размера. Фигура, облеченная в эту кожу словно ледокол, проламывала торосы людей. И не менее мощный буксир толкал Женьку вперед. “Женское счастье – был бы милый рядом…”

Ей оставалось только кричать. Но кричали все, и на ее слабый визг никто даже не обернулся.

Администрация весьма вовремя врубила рекламный блок:

– “И как хорошо, что именно сейчас появился “Сникерс” больше прежнего на десять процентов. Это еще больше орехов, еще больше шоколада, еще больше карамели…”

"Еще больше говна!” – зло добавил про себя Музыкант, беспорядочно работая руками и корпусом. Он уже увидел парней, зажавших Женьку в тиски, до них было не так уж далеко – метров пять. Всего ничего – в нормальной обстановке. А сейчас надо прорубить эти пять метров, как туннель в скале. Руками.

Серега не слышал криков и ругани, не видел своих окровавленных кулаков, разбивающих чьи-то носы, не чувствовал боли от ответных ударов. Он прорубал туннель, ни на мгновение не упуская из виду цель.

"Я вас достану, паскуды! Достану!”

Паша с Вовчиком безнадежно отстали. Казанова что-то кричал за спиной.

Еще пара секунд! Последний рывок. До дверей четыре шага. Ему – четыре. Им – один. Да сопротивляйся ты, сопротивляйся, дура! Мне надо полсекунды! Всего!

Он поймал ее взгляд.

Ужас вперемешку со слезами.

"Я сейчас, сейчас! Не дрейфь!”

Два шага до выхода. Они уже там, на Невском. Черт-т-т! Быстрее. У-у-у!

Детский крик. Где-то внизу, под ногами. Девчонка, блин! На полу.

– Аня, Аня! Подождите, умоляю! Аня-а-а! Кровь. Кукольная масса. Игрушка! Тряпичная большая игрушка. Рычание толпы вместо ответа.

Музыкант рубанул локтем. Резко, назад. Хруст зубов. Прикушенный язык. Вскинутые вверх руки.

– Ты что творишь, падла?!!

– Аня-а-а! Умоляю!.!!

Викуловская куртка треснула по шву. В Турции таких нагрузок не предусмотрели.

Еще один удар. Притормози-ка! Знака не видишь? Осторожно, дети!

"Ну что ж ты так, давай поднимайся! Бегом, бегом. Потеряешься”.

Девчонка не шевелилась. Музыкант захрипел и, нагнувшись, выдернул из-под ног маленького человечка. Подняв девочку до уровня груди, плечом выбил пробку из двух застрявших в дверях толстяков и наконец оказался на Невском.

Мать тут же забрала дочь и, держа на руках, побежала к дверям соседнего магазина.

Викулов совсем обезумел. Любой подошедший к нему с вопросом имел реальный шанс заработать по роже.

Он потерял ее! Он не видел ее! С-с-суки! Две секунды – слишком большая фора. А где мужики? Где остальные?

– Серега?! Где баба? – Опер из его отдела прорвался к Викулову.

– В манде! Вы сами-то где были? Сказали ж, вход перекрывать!

– Серый, да какое тут…

Пассаж выплюнул Казанову.

– Костя, давай к Садовой! Бабу увели! Казанцев, перепрыгнув через леер-цепочку, чуть не угодил под “КамАЗ”.

– Идиот, глаза разуй!

Все! Лохи! Трижды лохи!

Сзади гудел “Икарус”. Костя замер в центре Садовой, перекрывая движение. Все! Сотни тачек, и уже темно! Попробуй угадай! Тут тебе не Валдис Пельш!

Костя убрался с проезжей части. Устало сел на гранитные перила подземного перехода.

Пожинайте плоды дешевого подхода, товарищ Казанцев. Непродуманные оперативно-массовые мероприятия имеют обыкновение с большим успехом проваливаться. На слепую удачу ставят только игроки в лото. А вы что хотели? Покривляться за прилавком, хапнуть, как в прежние времена, на “стрелке”, выколотить дубиной все, что надо, и На доклад бежать?! Вот это уж вряд ли. Вы в догоняющих! И с о-о-очень большим отставанием. Догоняйте.

Появился Музыкант с оторванным рукавом куртки. Присел рядом с Казановой, достал сигареты.

– Слушай, Казакова, тебе не надоело выглядеть дураком? Мне, если честно, во где уже! Сплошная перхоть.

Костя тоже закурил. Откуда-то проявились Белкин с Гончаровым.

– Что, мусора, обкакались?

– Похоже. И подтереться нечем. Делать-то что будем? Ждать, когда она кого-нибудь из них клофелином угостит? Только вряд ли ее украли, чтобы пригласить в ресторан.

Зачем-то приехали пожарные машины. Несколько милицейских “фордов” и “Жигулей”, вращая мигалками и противно завывая, выстроились вдоль тротуара. Замелькали папахи и лампасы, объективы видеокамер, пластиковые щиты, каски, сапоги, камуфляж, автоматы.

– Спорю на что угодно, что никакого взрыва не будет. – Белкин взглянул на свою “Ракету”.

– Можешь не спорить. Время вышло. Бутафория. Они не сумасшедшие.

Последние покупатели освобождали Пассаж, пробегали пространство, ограниченное щитами, и растворялись в толпе.

– Лучше бы рвануло, – зло, вполголоса высказался Паша. – Не так обидно бы было. Вовчик, ты чего такой бледный?

– Холодно.

– Ладно, мужички. – Музыкант щелкнул окурком. – Проиграли – надо платить.

– Знать бы чем и кому.

– Есть у меня небольшая заначка. Без заначки сейчас никуда. Погнали, хватит курить.

На противоположном углу скопилась группа протестующих.

– Вот, глядите, глядите! Де-мо-кра-тия! Докатились, в центре города-героя процветает терроризм! Прислушайтесь, прислушайтесь к нашим голосам и отдайте свои за наше движение. Мы выведем вас из тупика!!!

– Да расстреливать всех надо, и сразу порядок будет!

– Присоединяйтесь, присоединяйтесь!!! Твой сегодняшний голос – это завтрашнее процветание России! Ура!!!

Глава 11

– Приехали, мужички. – Музыкант опустил стекло отделенческих “Жигулей”. – Вон окошко светится. Это как раз его. Пять комнат занимает, буржуй. Впору раскулачивать. У него дома пара ротвейлеров, говорят, злые на характер. И возможно, кот-убийца.

– Кто говорит?

– Соседи, кто ж еще?

– Ты уже навестил?

– Все по науке. Вашу работу, между прочим, выполняю. Этот мужичок – связь Шерифа. – Так это мы знаем. Он был у нас.

– И что рассказал?

– Жалко Шерифушку, всю ночь плакал, все платочки замочил. Какого парня грохнули! Вах-вах!

– И все?

– Подтвердил, что тот любил фисташки.

– Хорошо хоть так. Не борзел?

– Да не сказал бы. Ты понимаешь, Серега, не борзел, потому что мы без пристрастия спрашивали. Был грех, сознаюсь. У нас ведь немножко другая версия на тот момент выплывала. С девочкой. Поэтому мы так, формальности ради. Не знаете ли, что пропало, не собирался ли кого пригласить?

– Тачки его нет на месте.

– Он ее у дома бросает?

– Когда как. Бывает, на стоянке, бывает, здесь. Ну что, пошли? Выдернем птенца из гнездышка?

– С собаками что делать?

– У тебя “ствола” нет? Натравит – вам разбираться.

– С ротвейлерами? Их гранатой не положишь. У нас в отделе как-то пытались из “Макарова” такую псину хлопнуть. Взбесилась. Всю обойму очередью жахнули, а ему, паразиту, хоть бы хны! Брызжет кровью, летает по двору, как шарик проткнутый, и на людей прыгает. Хорошо, под “УАЗ” залетел, да и то не сразу сдох – живучие, твари. Человеку мелкашки хватает…

– Ша! Вот он. Как по заказу! К ужину катит. Так и быть, останемся на некоторый срок друзьям живой природы. Вперед, юннаты!

Сергей не заметил милицейской машины: было уже достаточно темно. К тому же он торопился, поэтому, нацепив противоугонный костыль на руль, сняв панель с автомагнитолы, выскочил из “вольво”, продублировал костыль электронной блокировкой и быстро зашагал к подъезду.

– Ба, Сергей Витальевич! Вот ведь удача! А мы к вам собрались.

– Не понял, какие-то проблемы? – Руки покинули карманы. Сергей узнал одного из ментов.

Музыкант работал резко. Как всегда. А сегодня – особенно! Разорванный рукав – кровная обида. Жены нет – кто пришьет-то?

Сергей рухнул в снег. Не сработали даже борцовские навыки, потому что не ожидал. “Ну, козлы, беспредельщики! Что ж творят?! Я что, сопротивлялся? Черт, охрану зря отпустил. Ладно, еще прощения попросят”.

Металл больно врезался в запястья.

– Охерели? В чем дело-то? Самые крутые? Слышь, ты, рвань, отпусти руку. Да ничего у меня нет. Мудила, это телефон, а не “пушка”.

Викулов пропустил “рвань” и “мудилу” мимо ушей – к оскорблениям он привык, как к сигаретам, хотя и не получал от них такого удовольствия. Но и не тратил энергию на сатисфакцию – ни к чему. Есть у нас способы и поцивильнее.

– Шагай к машине! Дома кто?

– Жена, дочь.

– Обманешь – ответишь.

– Отвечу, отвечу. И вы ответите.

Паша с Белкиным взяли задержанного под белы Рученьки и поволокли к машине. Казанова вполголоса упрекнул Музыканта:

– Серый, ты перегнул. Это ж помощник кандидата в депутаты. Завтра все газеты вой поднимут.

– А что, для помощников есть отдельный закон? Закон один для всех. Ты глянь – “будку” раскормил как ротвейлер. Тоже мне босс партийный.

– Это их тактика – чем шире рожа, тем теснее ряды.

– Я тут встретил одного. Лет пять назад с притонов не вылазил да через день мужиков грабил. Потом сел на пару лет. И вдруг на тебе – помощник депутата. С ксивой, с мандатом. Не хочешь ли, Викулов, проголосовать за нашу партию? Ага, проголосую, если доживешь.

– Зря бузишь. История повторяется. В тридцатом такие хлопцы бомбили дома немецких бюргеров, а в тридцать девятом становились министрами. И не шибко-то стеснялись.

– Так, кто на метро поедет? – обернулся Викулов к операм. – Все в тачку не влезем. Можно, конечно, Сергея Витальевича в багажник запихать, но там у нас вещички с обыска до сих пор лежат. Как бы не спер что-нибудь.

– Ладно, я поеду, – сказал Казанова. – Только меня дождитесь.

– Ты быстрее доедешь. Полгорода перерыто. Чего они все копают? Саперы…

Викулов погрузился на переднее сиденье и обернулся к Сергею:

– Просьба в дороге не шуметь и вопросов не задавать. Все по прибытии. А то больше не увидишь своих ротвейлеров.

– Каких ротвейлеров?

– У тебя ведь ротвейлеры дома?

– У меня болонка и коккер-спаниель.

– Коккер?

– Коккер. Что вам от меня надо?

– А ты что, еще не понял? В лес отвезем да к березе привяжем. И душить, душить, душить… Из чисто политических соображений. На тебя заказ поступил.

В кабинете Музыкант освободил узника от оков.

– Я могу позвонить? – Сергей потер затекшие кисти.

– Кому же?

– Адвокату. Или хотя бы жене.

– Обязательно. И тому и другой. Через двадцать минут я поставлю перед тобой аппарат. Вызовешь всю коллегию и всех своих жен. А сейчас держи. – Музыкант положил перед Сергеем ручку и чистый лист бумаги. – Можешь написать на меня жалобу за некачественное задержание. Ты же, кажется, недоволен? Моя фамилия Викулов. Звать Сергей Николаевич. Старший оперуполномоченный этого отдела милиции. Давай, тезка, время дорого. У тебя есть пять минут.

Сидящие в разных углах кабинета убойщики удивленно переглянулись. У Музыканта, вероятно, температура – какая, в задницу, жалоба?

Сергей взял ручку.

– На чье имя писать?

– Районного прокурора. Форма произвольная. Валяй.

Викулов скрестил руки на груди и сел на подоконник.

Задержанный склонился над листом и заскрипел ручкой. Твердо и уверенно – сейчас я вам покажу!

Минуты через три кляуза вышла в свет. Сергеи передвинул исписанный лист на центр стола.

– Прошу.

– Отлично! – Музыкант взял жалобу и зачитал вслух. – Так, сегодня я, такой-сякой, при возвращении домой с работы подвергся разбойному нападению со стороны группы неизвестных, представившихся работниками милиции. Тыры-пыры, повалили на землю, зверски избили ногами, причинив физический, моральный и материальный ущерб на сумму… Ого! Тыры-пыры, без соответствующих объяснений, в наручниках… Боже мой, страх-то какой. Подвергся словесному издевательству в особо циничной форме, угрозам быть повешенным на березе в лесу. Требую привлечь к уголовной ответственности Викулова и иже с ним и наказать по всей строгости закона. Число, подпись. Я правильно изложил?

– Да.

– Готовьтесь, мужики. Поедем хором в “Кресты”. Слышали, что Сергей Витальевич пишет? Избили, угрожали… В общем, плохо наше дело. Ну да ладно, годы быстро ползут, оглянуться не успеем, как выйдем. А сейчас потолкуем, Сергей Витальевич, о другом. Пока нас не посадили.

Музыкант бросил жалобу обратно на стол.

Несколько дней назад из одной квартиры была похищена трехлетняя девочка. Женщина, сидевшая с ней, убита. Ей проломили череп. Ты, случайно, не знаешь, кто это сделал и где сейчас та девочка? А?

– Чего? Какая девочка? Какой череп? Вы знаете, кто я такой? Вы завтра же вылетите из органов.

– Да слышали, слышали, кто ты такой. Экономический советник бандита Зелинского, одного из лидеров партии диабетических реформ, ползущего к власти, как червяк к луже. Дальше-то что? Я тебя не спрашиваю, кто ты такой, я тебя про девочку спрашиваю.

– Послушайте…

– Сидеть! Пока дубину не взял. Не знаешь ничего, значит… Ладненько.

Музыкант вздохнул и оглядел свой маленький кабинет.

– Нет, Сергей Витальевич, думаю, что знаешь. Как и то, кто резанул Шерифа. Нет, нет, конечно не ты… Ты в этом не спец. Ты спец по коммерции. Торгаш. И поэтому я предлагаю чисто торговую сделку. Я покупаю у тебя информацию о девчонке. Я выкупаю у тебя девчонку!

– Что за дурь?!

– Дурь у тебя в штанах! Слушай внимательно, тезка. Я выкупаю у тебя девочку за десять миллиардов рублей, а рубль сегодня равен, тьфу ты… Рассчитаться могу прямо сейчас, здесь. Как предложение?

Сергей посмотрел на порванную викуловскую куртку и ехидно усмехнулся.

Белкин и Казанова тоже почему-то посмотрели на куртку. Десять миллиардов? У Музыканта точно температура. Еще три часа назад он стрелял на сигареты.

Викулов встал с подоконника:

– Ты думаешь, у меня нет таких денег? Пусть тебя это не смущает, они есть. Мне сейчас важно принципиальное согласие, тезка. Ведь все на свете продается и покупается! Жизнь, власть, совесть, душа. Подумай, тезка, десять миллиардов – неплохой куш за какую-то девчонку. Или, может, ты хочешь больше? Назови цену, поторгуемся. Сколько сейчас стоит жизнь?

– Я не собираюсь с вами торговаться. Вы обещали дать мне телефон.

– Конечно. Чуть погодя, после торгов. Похоже, я назвал маленькую сумму. Сергея Валентиновича этой мелочью не удивишь. Поэтому я добавлю к этим деньгам стоимость нескольких лет свободы. Как, тезка? Ты никогда не был в прекрасном городе Приблудске?

Сергей вздрогнул.

Музыкант располагающе улыбнулся:

– Что, тезка? Понравился городок?

– Я не понимаю… – Голос Сергея утратил прежнюю уверенность.

– Да брось ты, конечно не понимаешь. Из тебя никудышный экономист. И чего тебя Зелинский пригрел?

– Мужики, – Музыкант обратился к присутствующим операм, – вы, наверное, не в курсе. Тут одна смешная история приключилась. Некая малоизвестная фирма “Рикошет” закупила в городе Приблудске мясных консервов для нужд родной Российской Армии на сумму аж десять миллиардов рубликов.

Приехал туда к ним какой-то майор Смирнов, красавец офицер, посетил пару заводов, помахал липовым генеральским поручительством и предложил прикупить по случаю мясца – для питания частей, базирующихся в Чечне. Вполне, вполне достоверно, армия должна быть сытой. Тяп-ляп, договоры по факсу, без предварительной оплаты. По рукам? По рукам! Консервы едут в Питер, сгружаются на складе, никакие деньги, разумеется, в Приблудск не переводятся.

Спустя некоторое время консервы со склада испаряются, а директор погибает в подъезде при попытке ограбления. Чисто случайного ограбления. Конечно, конечно, читали, знаем. У нас сейчас грабят днем и ночью, успевай только на трупы выезжать.

Но что же фирма “Рикошет”? Где ж она, родимая? А-у-у! “Майор Смирно-о-ов!” – “Так точно, ваш скобродие! Вызывали?” – “Вызывали. Откуда взялся “Рикошет”?” – “Докладываю! “Рикошет” куплен за пятьсот баксов у гражданина Каланчевского, о чем составлен документ! Акт! Разрешите идти?” – “Не разрешаю. Кто подписался в акте?” – “Виноват, ваш скобродие, не могу знать, ваш скобродие, запамятовал!” – “Как не можете? Чья вот это подпись?” – “Ах, эта? Это подпись господина Бермудина Сергея Витальевича, экономического советника их высокоскобродия генерала Зелинского”.

А это чья подпись? – Музыкант хлопнул ладонью по свеженаписанной жалобе. – Надо ж, тоже Бермудина. Что этот Бермудин, центр Вселенной? Бермудин там, Бермудин тут! Что потух, тезка?

Сергей нервно щелкал замочком наручных часов. Почувствовав легкое раздражение где-то в районе виска, потер пальцем. Черт! Капелька пота упала на брюки.

– Жарко, тезка? Скинь пальтишко.

Так проколоться! Все предусмотреть и оставить подпись в какой-то левой бумажке! Проколоться? Нет, нет. У этих твердолобых мусоров не хватит мозгов так глубоко залезть. Если даже они вышли на Каланчевского, то ни шиша от него не узнали бы. Каланчевский понятия не имел, кто у него покупает фирму. Стало быть… Застучали, суки. Свои. Или…

Шерифовская кассета. Комбинация могла быть записана на ней. Фу, жарища, как в парилке. Неужели они зацепили кассету? Нет, нет, не может быть… Если только им не подсказали… То-то Спикер заварил непонятную кашу. Однако надо взять себя в руки. Можно еще побороться. Пасовать перед этими лохами?

– Ну и что? Что вы мне подписи суете? Да, это моя подпись. Я и не отрицаю. Я действительно в свое время купил этот “Рикошет” по объявлению в газете. Но примерно через неделю у меня из машины украли печать. Я оставил машину незапертой буквально на пару минут – остановился купить сигарет у ларька, ну и… Тот, кто украл, мог воспользоваться печатью.

– Я разве говорил, что кто-то воспользовался печатью “Рикошета”? Ха-ха, тезка, ты не прав.

– Я просто догадался – договор ведь должен быть с печатью.

– Молодчинка. Как правильно догадался. Может, ты заодно догадался, куда подевались консервы? Ну-ка, попробуй с трех раз! Угадай мелодию.

– Я понятия не имею, о чем идет речь. Какой-то Приблудск, консервы. У меня, в конце концов, намечалась важная встреча, а вы мне ее сорвали. Как я буду объясняться перед человеком?

– Гопака станцуешь. И не играй желваками, рожу перекосит. Не помнишь, значит? А чем у нас покойный Шериф занимался? Рекламный агент фирмы “Прилив” – в таком звании он, кажется, пребывал. Мальчонка на побегушках на шестисотом “мерее” рекламные листочки развозил. Так за что ж его по горлышку?

Музыкант во все горло расхохотался. От этого неожиданного проявления чувств Сергей вздрогнул во второй раз.

Смех резко оборвался, и голос опера неожиданно приобрел иные тона:

– Где девочка, ублюдок?! Можешь подавиться этими миллиардами. Черт с тобой, я не поеду в “Прилив” и не стану переворачивать бухгалтерию и склады. Не буду закладывать тебя приблудским ментам и потерпевшим мясникам, хотя мне и обещана хорошая Деньга в случае твоего задержания. Даю слово! Слово мента! Где девочка?!!

Сергей прикусил язык. В прямом смысле. Хотел облизать губы… Спикер! Ну, гандон рваный… Все-таки продал кому-то информацию, раз она просочилась даже сюда.

Впрочем, Сергея это ничуть не удивило. Устранить Зелинского мечтали многие. Желательно чужими руками. Законным манером. Но даже не это сейчас занимало Сергея. История с Приблудском может дойти до Александра Михайловича. А Сергей прокрутил махинацию по-тихому. Без уведомления патрона. Конечно, Шура оттяпал бы как минимум половину, прикрываясь фанерными лозунгами о партийном общаке и духовном братстве. Ссориться же сейчас с Зелинским совсем ни к чему. Во-первых,

Он на подъеме, а во-вторых, кто знает, какая блажь взбредет ему в головушку, узнай он про Приблудск. Да и мотать срок из-за собственной ошибки как-то не тянет.

– А ну, не спать! – прервал размышления Сергея бас Музыканта. – Быстрее, быстрее! Если с девчонкой что-нибудь сделают, я всю вашу компанию раскручу на полную катушку! Или в самом деле в лесок вывезу. Когда начинают играть не по правилам, я тоже имею обыкновение забывать об уголовном процессе. И тоже начинаю игру без правил!

– Ладно…

Сергей решил рисковать. Девчонка, в принципе, уже и не нужна, а весь риск теперь сводится к вшивости этого мента. К надежности обещания не копаться дальше в приблудской истории.

– Ладно, я скажу, где девочка. Если вы гарантируете…

– Гарантирую! Сказал же – слово мента!

– Квартира в Дачном. Я знаю телефон.

– Так, понял! Кто в адресе?

– Не знаю.

Сергей действительно не знал, кто конкретно сейчас на квартире. Возможно, Спикер, возможно, его сумасшедшие воробышки.

– Зачем забрали бабу и девчонку?

– Надо было поговорить… Девчонка как приманка.

– И о чем же намечался базар?

Сергей сжал кулаки, чтобы никто не заметил его дрожащих пальцев. Кажется, он слишком глубоко заглотил крючок. Не соскочить. Сказал “а”…

– Я жду, тезка.

– Не знаю точно. Баба кого-то опустила. Хотят разобраться.

– Не кого-то, а Шерифа. Хватит прятаться за туман. Отвечай внятно и четко. Как можно меньше слов “не знаю”, “кажется”. Самый главный вопрос. Кто их забрал?

– Спикер. Это кличка, я фамилию не помню.

– Что, на хер, за Спикер?

– Приятель Шерифа. Квартира в Дачном – его. У него несколько хат. На разные случаи. – Он думает, что баба убила Шерифа?

– Да. Хочет отомстить. – Сергей все-таки умолчал про кассету.

– Гляди ты, мститель народный. Партизан. Чтобы отомстить, не надо устраивать весь этот спектакль с чеченскими террористами. Сунул “пику” в толпе и бай-бай. Так почему ты решил, что именно Спикер затеял месть? С чего это вдруг?

– Он сам говорил. Мол, пока за братана не отомщу, спать спокойно не смогу.

– Он что, контуженный по жизни?

– Есть немного. Афган, Босния…

– А сейчас новое увлечение, поприбыльнее. Организованный бандит. Сергей промолчал.

– Хорошие у тебя связи, помощник кандидата. Небось с преступностью бороться обещаете? Народ-то как, верит? Ну что, адвокату звонить будем? Помни только, когда говорят факты – адвокаты молчат.

Музыкант ухмыльнулся и порвал жалобу.

– Так и быть, тезка. Ты сегодня у нас не был и ничего не рассказывал. Три последних вопроса. Факультативно. Кто-нибудь из приблудских мясников замешан в афере? Я имею в виду, из руководства.

Сергей чуть заметно кивнул:

– А вы-то как думаете?

– Купцов?

Сергей вздрогнул в очередной раз, не ответив.

– Классно! Комбинат на ладан дышит, – улыбнулся Музыкант, – а мы ручки греем. Мутная вода, мутные людишки… Так, теперь второе. Кто убил директора склада на Беспросветной?

– Шериф…

– Я так и думал. И последнее. Откуда Спикер узнал про бабу? Про ее адрес, про подружкину дочку? Кроме нас, никто не мог раздобыть эти данные.

– Кто-то из ваших подсказал…

Опера подозрительно перекинулись взглядами.

– Кто?!

– Не знаю. Честно не знаю. Об этом Спикер трепать не будет. Зачем же своих людей светить?

– Ну, хоть примерно. Ты не скромничай, ты только по одному положению своему должен знать.

– Примерно? Примерно скажу, что Спикер встречался с человеком в тот вечер, когда вы сдернули девицу и сразу узнал, что она в изоляторе. На другой день хотел отбить.

– Что значит “отбить”?

– По пути из изолятора до вытрезвителя. Паша закашлялся.

– “Ах, окаянный, чуть не сбил”, – сказала старушка “КамАЗу”, громыхая костями по асфальту. Хорошенькие дела. Если б девица не удрала, нас бы сейчас отливали в бронзе. Или в гипсе. Какая там, к черту, месть! Им нужна баба.

Белкин обратился к Викулову:

– Серега, тезку отвези-ка в дежурку. Надо б нам тет-а-тет…

– Секундочку. Телефончик, Сергей Витальевич, в Дачном. Сам останешься у нас. Посидишь в камере, развеешься. Пока мы за девчонкой прокатимся. И учти, если о чем-то ты умолчал, наша сделка немедленно расторгается, и я с чистой совестью сдаю тебя приблудским промышленникам. С потрохами. И чтобы без обид потом. Ну что, тезка, по рукам? Есть что добавить?

Сергей, не поднимая на стоящего Музыканта глаз, еле слышно выдавил:

– Нет.

– Тогда за мной. В камере не агитируй, морду набьют. На вот лучше, почитай. – Опер протянул брошюру “Твоя первая судимость. Советы новичку”. – Пригодится. Купил вчера на лотке. Как знал.

Хлопнула залатанная кусками картона кабинетная дверь.

– Ну, господа гусары? – Белкин вопросительно поднял бровь. – Кто ж из нас стукачок?

– Чур, не я. – Казанцев зачем-то показал ладони, вероятно демонстрируя чистоту рук. – Я бы бабу из изолятора и повел. Вы-то, лентяи, задницу не оторвете от стула лишний раз.

– Может, кто ляпнул лишнего. Ну-ка, вспоминаем.

– А зачем? – теперь ладони показал Гончаров. – Я если о работе кому и заливаю, то, во-первых, рассказываю только о давно прошедших делах, а во-вторых, все искажаю. Как в сводках. Чтобы героически выглядеть. А о текущих событиях… Разве что на сходках у начальника или на заслушивании дел в прокуратуре или в главке.

– Прокуратура? В тот вечер я звонил Семенычу, договаривался по поводу “сотки”.

– Семеныч? Брось ты, он нормальный мужик.

– Все мы нормальные, пока водку за одним столом жрем да кричим о беспощадной борьбе с преступностью.

– Ладно, – решил закончить служебную проверку Вовчик. – Каждому овощу свой срок. Нефиг пока гадать. Сейчас что делать будем? Женька уже часа три как У них.

– Кстати, помните, она упоминала, что где-то в начале двенадцатого Спикер звонил Шерифу и собирали приехать. Если б он приехал, то первым бы обнаружил труп. И как любимый друг поднял бы тревогу. Однако не поднял. Так что версия с местью немножко надумана.

Вернулся Викулов.

– Ну что, убойщики? Поработаем? У вас тачка есть?

– Я предупредил Славку, чтоб не вздумал свалить. Сейчас позвоню в гараж, пусть подъезжает. – Казанцев протянул руку к телефону.

– Так, наших пятеро и вас трое. Справимся. А Петрович-то где?

– С гриппом свалился. На последней мокрухе просквозило, пока осмотр делали.

– Я сам с соплями третий день. Советник, кстати, капитально припух. В камере назвал условный сигнал. Два длинных и короткий звонок. Иначе дверь не откроют. Одного звать Валерой. Вот телефон. Пробиваем и по тачкам. Окропим снежок красненьким…

Глава 12

Казанова протяжно зевнул. Сон на столе прошедшей ночью был чистой условностью. Костя просто лежал, закрыв глаза, периодически переворачиваясь и кряхтя от неудобства “постели”. Принц без горошины.

– Попадалово. Сейчас бабу отобьем и спать. Иначе превращусь в зомби.

– Спать… Это не попадалово. Я вот футбол пропускаю. Такую игру! – Белкин досадливо хлопнул ладонью по колену.

– В обозрении голы посмотришь.

– Это не то. Все равно что отрывки из спектакля. Тебе не понять. Славка, ты вроде тоже болельщик, подтверди. Никакого кайфа. А так – берешь пивко падаешь на диван…

Водитель кивнул.

– Помнишь ту игру, ну, когда бабу хапнули? Что Хаджи творил! Просто волшебник! Рвал оборону по всем швам! И пенальти честно заработал, да судья, видать, купленный, не дал ни фига. А Баджио! Только косичка мелькала! А штрафной как положил – будто на тренировке. Второй гол, помнишь, Славка?

– Да, красавец.

– Нашим на чемпионате Европы круглая баранка светит. А ты говоришь, обозрение… Ты когда с бабами резвишься, не к одним же голам все сводишь – один-ноль, два-ноль…

– Бывает и ничья. А бывает и ноль-один. Как повезет.

– Костик, а чем ты голы забиваешь? – засмеялся Гончаров.

– Твоей башкой.

– Мне тут человечек сказал, что на последнем бандитском сходняке обсуждались два вопроса – кто станет новым мэром и какое место займут наши да чемпионате Европы. Так что насчет баранки не торопись. Братва в обиду не даст, либо всех купит, либо застращает. Свистнут у того же Баджио сынка-дочку, так он в свои ворота красавцев будет лепить, а то и вообще на чемпионат не приедет.

– Так, тихо. Вон Музыкант со своими. Славка, давай с торца тормози. Оставайся в тачке, смотри за подъездом. Какой там этаж?

– Третий.

– Из окна не рискнут прыгать. Господи, помоги нам открыть дверь.

Команда собралась под козырьком темного подъезда. Единственная не свинченная еще лампочка мерцала на последнем этаже.

– Это даже к лучшему. В глазок не разберут, – одобрил Музыкант. – Витька, с телефончиком поколдуй.

Опер щелкнул фонариком, открыл щитовую и вырвал провода.

– Готово.

– Так, пошли. Ногами потише топаем, не на плацу. Два длинных, один короткий.

Музыкант осветил дверь. Дерево и картон. Если что, вылетит с двух ударов.

Белкин встал слева. Узкая площадка “хрущевки” не позволяла произвести массированное вторжение. Только гуськом. Викулов выключил фонарик. Два длинных, короткий. Скрип паркета. Возня у замка. Голос

– Кто?

– Валер, у вас с телефоном что-то. Не дозвониться. Срочное дело, открой.

Белкин поморщился. Музыкант переигрывает. А здесь не театр.

– Витек, ты, что ль?

– Ну а кто же?

В прихожей света не было. То ли лампочка сгорела, то ли не включили. На фоне черного проема застыла маленькая красная точка. Огонек сигареты.

Викулову, однако, этого оказалось вполне достаточно. Отмерив на глаз пару сантиметров вверх и произнеся: “В жизни всегда есть место подвигу”, – он изящно щелкнул кулаком в запеленгованную точку, демонстрируя боевое искусство бить морду. Бум! – А-а-а! Что за на… Бум! Больше не бум.

Вторым встречающим оказался толстокожий боец, облаченный в синие трусы а-ля “50 лет советскому футболу” и вооруженный пивной банкой. Он возник из боковой комнаты, но тут же улетел назад. “Бум” сделал Белкин – Вовчик не зря играл в нападении. Сейчас он немного нарушил правила. Опасная игра. Штрафной удар.

Последний не сопротивлялся. Увидев столько “бумов”, сразу рухнул на пол и прикрыл голову руками. – Где девчонка?! Быстро! Удавлю, пидор!

Музыкант приподнял лежащего за волосы. Тот, морщась от боли, указал на дверь в последнюю комнату.

Женька лежала на грязной тахте лицом вниз. Рядом сидела маленькая девочка и гладила ее по спине. При появлении Белкина она прижала голову к спине лежащей и закрыла глаза руками.

– Куколка, Куколка, они опять пришли. Опять будут тебя раздевать и бить. Дядя, не надо, пожалуйста. Куколке очень плохо.

Вовчик заскрипел зубами. На свисающей с тахты Женькиной руке чернели три точки – ожоги от сигарет.

Женька не двигалась. Он нагнулся над ее лицом.

– Извини, старушка. Лоханулись немного. Больше не будем.

Затем бросился назад:

– Убью, суки!

– Остынь, Вовчик! Только отписываться зря. Мы им после прессинг устроим. В “Крестах” или на зоне. Подруга жива?

Гончаров дотронулся до Женьки.

– Нормально. Эй, как ты?

Он перевернул ее на спину. Женька застонала и закрыла лицо руками. На тахте осталось пятно – совсем еще свежая кровь.

– Да, здорово тебя. Мужики, полотенце принесите мокрое. Не дрейфь, заживет. Ну, а ты у нас кто? Катерина? Кто ж тебя сюда привел?

– Мы с тетей Шурой сидели. Дядька в дверь позвонил, тетю Шуру стукнул, а меня забрал. А сегодня Куколка пришла. А они стали ее бить. А Куколка плакала.

Женька села, взяла полотенце, стала вытирать кровь с лица.

– Вы этого урода поймали?

– Которого?

– Спикера.

– Не знаю, сейчас уточним. Вовчик, уточни-ка. Белкин ушел в большую комнату, где на диване сидели задержанные.

– Эй, толстомясый, ты не Спикер? А вы? Тоже мне парламентская республика. Ты где такой трусняк оторвал, чемпион? Ну что, кто Спикер-то?

– Его здесь нет. – Женька наконец смогла встать и подойти к двери. – Сволочи…

– Так, мужички, – Музыкант щелкнул пальцем, – чтоб нам тридцать седьмой год не устраивать, быстренько поясняем товарищам, кто такой Спикер и где его искать. Толстяк, ты первый.

– Я не знаю. Серьезно. Меня вон Валерка сдернул, баб покараулить. А Спикер час назад уехал. Я вообще его первый раз видел.

– Что скажет Валерик?

Валерик был в откровенном подпитии.

– Пошел ты в сраку! Да, сейчас! Во тебе, а не Спикер. Ха-ха, песок ты обоссанный!

– Как плохо все-таки наш народ думает о милиции, – тяжело вздохнул Серега.

– Да никуда они не денутся. Одевайтесь, пингвины. Мужики, комнаты осмотрите пока.

Сделали, Вовчик. На кухне пакет с “соломой”. Тянет на кило и пять лет. Сейчас оформим. Эй, наркоманы, пакет чей?

Валерик опять забуянил:

– Ага! Задница вспотеет! Сами принесли, а теперь дело шьете? Знаем, плавали. А за то, что ты мне нос сломал, сядешь, бля буду, сядешь. Завтра же в прокуратуру пойду, а сегодня в “травму” за справкой.

Казанцев вернулся в комнату, где держали Женьку и Катю.

– Как ты?

– Ничего. Этот псих крикливый… Козел.

– Что они от тебя хотели?

– Куколка, Куколка, мне больно, Куколка. Как тогда, дома, помнишь? Меня в больницу увозили… Ку…

Девочка упала на пол. Живот ходил вверх-вниз, лицо посинело, широко открытый рот хватал воздух.

– Боже мой, Катька! – Женька бросила полотенце и переложила девочку на тахту. – Катька! Ей же не давали лекарств. У нее астма, скорее, скорее “скорую”!

– Понял. Тьфу, телефон вырубили! Гончар, давай к соседям. Что-нибудь пострашнее придумай, быстрее приедут.

– Куда уж страшнее, последний раз еле откачали, а сейчас даже ингалятора нет. Смотрите, смотрите! Она почти не дышит! Катька, Катька! Ты что, Ка-тенька?!

– Может, уснула?

– Она еще два часа назад жаловалась, я думала пройдет. Эти еще накурили тут. Катенька, погоди Катенька…

– Окно открыть? – Костя мог предложить только этот рецепт.

– А-а!!! Она не дышит! Ка-а-а-тька!!! Женька принялась трясти обмякшее тело девочки. Все замерли в полной растерянности. Медицинские познания ментов сводились в основном к умению успокаивать буйных больных методом резиновой палки или веревки. Ну, в крайнем случае, могли наложить жгут для остановки кровотечения. Остальному не учили.

– Ка-а-а-тька!!!

– У нее бронхи не пропускают воздух. Она задыхается.

Все повернулись на голос. Последний из задержанных, тот, что сдался без боя, смотрел через приоткрытую дверь на девочку.

– Ты откуда знаешь? – удивился Музыкант.

– С четвертого курса первого меда ушел.

– В бандиты?!

– А жить как?! Сам до сих пор удивляюсь.

– Что делать с девчонкой? Она уже не дышит.

– Надо легкие продувать. До “скорой” не дотянет.

– Умеешь? Давай!!! Продувай! Зуб даю, три года скостят. Сам на суд пойду! Или вообще отмажем!

– Руки отстегните. Быстрее.

Ключик, как назло, проворачивался вхолостую. “Браслеты” были старые, изношенные, а новых не давали – дефицит.

– Ладно, я так…

Парень склонился над Катькой, разжал девочке рот.

– Смотрите, чтобы грудь поднималась. Будет подниматься живот, скажите.

Затем он прильнул к губам ребенка и начал с силой вгонять в легкие воздух.

Женька плакала.

– Катенька, ну, дыши, дыши! По-жа-луй-ста… Экс-врач перевел дыхание.

– Как грудь?

– Пока никак.

– Ч-черт!

Он удвоил усилия.

– Давай, Гиппократ, давай… Даже Валерик прекратил свое “бакланство” и обалдело смотрел на происходящее.

– Есть! Есть! Грудь движется!

Зашедший через пять мину врач “скорой” никогда раньше не видел, да и вряд ли увидит более странную картину.

В грязной маленькой комнате, в окружении вооруженных людей, облаченных в бронежилеты, человек в наручниках довольно профессионально делал искусственное дыхание маленькой девочке.

Катька жила.

Когда девочку уносили, врач спросил у Женьки:

– Мамаша, вы едете? И что у вас с лицом?

– Да, да, еду. Конечно… Подождите.

– Мамаша не едет, – поправил Белкин.

– Пустите, пустите! Я поеду с вами.

– Успокойся! Хочешь снова куда-нибудь вляпаться?! Нет уж, с Катькой порядок, будем звонить в больницу каждые полчаса, если захочешь.

– Вы долго будете спорить?

– Езжайте, езжайте, – махнул рукой Вовчик. ~ Мамаша остается.

В отдел, куда вернулись через час, один из местных оперов притащил настоящий арбуз. Большой, с ярко-зеленой коркой, сочный.

– Черный один подарил. Я ему справку сделал, что паспорт свистнули. Где в декабре в Питере можно достать арбуз?

Они сидели в кабинете отделенческого зама, выдвинув к центру стол, ели арбуз, пили водку и беспрерывно рассказывали друг другу какие-то небылицы из собственной жизни, искренне, во все горло, смеялись и прикалывались сами над собой. Женька многого не понимала из их милицейских шуточек, никак не могла взять в толк, над чем они так заразительно гогочут и по какому поводу они устроили эти посиделки, да еще оставив ее с собой. Но неожиданно она поймала себя на том, что впервые за последний месяц искренне смеется.

Зелинский ужасно не любил деловых разговоров у себя дома. Здесь был его маленький мир, в котором он мог скрыться на несколько часов, оставив за толстыми двойными дверьми суету, нервотрепки и переживания. Иногда он отключал и телефон,

Пресекая попытки нарушения вечернего покоя. Перед боем необходимы отдых и расслабление. Он давно заметил, что, если вечером хоть на пару часов полностью не отключиться, следующий день принесет лишь неудачи и промахи.

Но вылезать сейчас, на ночь глядя, из удобного спортивного костюма, вызывать охрану, машину, прогонять сидящую в кресле напротив длинноногую телочку… Ладно, поговорю здесь. Можно, конечно, перенести разговор на завтра, но тогда придется всю ночь гадать, что такое там стряслось. Неподдельное волнение Спикера наводило на самые тревожные мысли. Спикер обычно спокоен.

Зелинский дал добро на визит. Девочка пока посмотрит видик. Видик… Тьфу!

Спустя пятнадцать минут Спикер позвонил в дверь условным сигналом. Зелинский впустил его, кивнул на кухню.

– Выпьешь?

– Да, немного.

Зелинский плеснул в широкий фужер коллекционного коньяку, затем налил себе.

– Ну?

– Кассета в ментовке. Мы захватили бабу, перебазарили. Ее работа. Шериф склеил ее на Невском, притащил домой, она, сучка, склофелинила его. Взяла цепочку, видак, штук пять кассет, бабки. Сдала через ларек кое-что. Кассету не успела, оставила в Дарьке. Я – пулей туда. Тряхнул продавщицу. Шиздец! Менты забрали несколько дней назад. Обыск делали. Баба сейчас у меня в Дачном. Что делать, Михалыч?

Зелинский поставил фужер.

– Ты сильно возбужден. Не суетись. Сколько кассета лежит в ментовской?

– С неделю где-то.

– И до сих пор никаких неприятностей у меня не возникло. Думаю, даже уверен, что они не смотрели кассету. Это ж не порнуха, не боевик – “Ну, погоди!”. Так и будет валяться в каком-нибудь кабинете. Ты не спрашивал бабу впрямую про кассету?

– Нет, я оптом. Где, мол, вещички? Да если б и спросил, ничего страшного. Баба у нас, мужики с ней сейчас. Она меня засветила в тот вечер в лифте, так что отпускать я ее не собираюсь. Абсолютно лишний свидетель.

– Хорошо. Только без лишних декораций. Ты любишь никому не нужные инсценировки.

– Я просто привык работать профессионально.

– Оно и видно…

– Баба пропадет без вести. Она детдомовка, родичей нет, никто не заявит.

– А затем займись кассетой. Пока какой-нибудь мудила не впал в детство и не решил вспомнить мультипликацию застойных лет. У тебя ведь есть подходы в том районе – выудить кассету из стола не велика проблема. Бабок не жалей. Самая дорогая вещь на свете – нервы. Это и все, о чем ты хотел поставить меня в известность?

– Да.

Спикер умышленно посвятил Зелинского в свои планы относительно бабы. Его согласие теперь можно воспринимать как приказ.

– Стоило меня отвлекать. Ладно, все равно приехал. Как решился вопрос с Тюленем? Сегодня был суд, я не успел узнать.

– Да в общем-то нормально. Заменили арест на подписку. Тюлень тут же под лед нырнул. Правда, небольшой конфуз получился.

– Что такое?

– Ты понимаешь, просто так судья отпустить не может, надо какую-нибудь серьезную причину – болезнь там, голодных детей. Голодных детей у Тюленя нет, решили, пусть болеет. Справочку раздобыли, диагноз… эндометриоз. Одним словом, нуждается в постоянном уходе и постельном режиме. Все нормально, судья удовлетворился, выпустил.

– Ну, в чем же конфуз?

– Эндометриоз – болезнь, вызывающая женское бесплодие. Тюлень, бедняга, родить не сможет.

– К-хм. – Зелинский поперхнулся второй порцией коньяку.

– Но вроде пронесло, никто не въехал. Мужики врачу завтра объяснят насчет таких шуточек.

– А ты займись кассетой. Все, отваливай, я хочу спать. С десяти буду в офисе. После трех – на встрече с избирателями. Опять придется кривляться перед микрофоном. Вечером – прямой эфир. Если что, звони на пейджер, на трубку не надо. Ступай.

Глава 13

Белкин перевез Женьку в убойный отдел и отпустил Славу. Несколько раз звонили в больницу. Кате лучше. Женька перезвонила Ольге, уговорила сестру позвать ее к трубке. Соврала подруге, что Катька с ней, сейчас спит, все в порядке.

Женьке очень хотелось домой, в их маленькую квартирку. Запереться, включить телевизор, посмотреть какую-нибудь муру, забыть весь этот кошмар. – Останешься у нас. Тем более, не привыкать. Вовчику спать не хотелось, кроме того, он сегодня дежурил. Остальные разлетелись – на часах первый час ночи. Задержанные в Дачном Валерик и “футболист” теперь караулили друг друга в камере отдела. Третьего, врача, Музыкант, как и обещал, выпустил, предварительно вытащив из него максимум информации и наставив на путь истинный:

"Смотри, Гиппократ, если лишнего ляпнешь… Похищение человека поимеешь с ходу”. – “Что вы, я все понимаю. Сегодня же свалю на дачу и носа оттуда не высуну”.

Сергея Витальевича Бермудина тоже выпустили Белкин не слышал, о чем говорил с ним Викулов и на какой ноте они расстались. Здесь право Музыканта. В том, что Женька сейчас сидела перед Вовчиком живой, заслуга прежде всего Сереги. Вне всяких сомнений. Сегодня дирижировал он. Убойщики были только на подхвате. – Ну что, устала? Женька закрыла глаза.

– Ладно, не долго осталось. Что там, в Пассаже случилось?

– Меня вытолкали… Я не хотела, упиралась. На выходе ударили в живот, чтоб не кричала, руку вывернули. Быстро все – глазом не успела моргнуть.

– Сколько их было?

– В универмаге двое. Не те, что вы поймали. Здоровые такие. Сунули в тачку и на газ. В тачке этот Спикер сидел. Рожа – как у гориллы в зоопарке. Я его тогда в лифте видела, ну, когда… Зачем, спрашивает, ментов привела? Я давай отпираться: никого не приводила, одна пришла, как велено. Отдайте Катьку. Он не отвечает. Приехали в этот клоповник, там троица уже ждет. Те, из универмага, отвалили.

– Никто не называл этого Спикера по имени?

– Нет, я и кличку-то его случайно услышала. Первый раз от Медведева, когда он по телефону с ним о встрече договаривался, второй – сегодня. В машине один назвал. Спикер в ответ пальцем у виска покрутил.

– Да, скрытный малый. Продолжай. – В квартире Катька была. Крик подняла, когда меня увидела. Меня Спикер в другую комнату увел, Давай расспрашивать, как у Медведева оказалась. Я Рассказала – что скрывать-то? Я уже тогда поняла, зачем ему понадобилась. Я ж свидетель. Так и так, Говорю, на Невском познакомились, он меня приглашал. Дома выпили, он уснул. Я взяла кое-что. Видик, деньги, кассеты, золото. Спикер про вещи давай выпытывать, куда, мол, дела? Зачем, думаю, какая теперь разница? Ответила, что видик Борьке толкнула, кассеты в ларьке. Пару купили, три еще лежат говорит – кассеты меня не интересуют, мне цепочка нужна. Память о друге. Тоже, отвечаю, Борьке загнала. Он у нас все время в ларьке вещички скупает.

Спикер спрашивает – где ларек? Я объяснила. Вот и все. Шляпу надел и уехал. А эти… Ублюдки отмороженные…

– Врач тоже?

– Нет, он не бил, ржал просто. Женька поправила бинт на обожженной сигаретами руке.

– Я об одном только думала – лишь бы Катьку в живых оставили. Себя-то уже похоронила. Кто ж меня оттуда живой бы выпустил?

– Это верно. Такой свидетель – сплошная головная боль. Странно. Он сказал, что цепочка – память об убитом друге. Выходит, Спикер его не убивал?

Женька испуганно заморгала.

– Я тоже.

– Да я не о том. Там мужик работал. С одного удара. Но ты тоже хороша, сунулась.

– У нас с Ольгой выхода не было…

– Ой, только не лепи. Выхода не было – не воруй, и будет выход. Знаешь, во сколько обошлось твое освобождение? Хоть примерно? Во вполне конкретную сумму – в десять миллиардов государственных рублей. Которые теперь останутся в карманах не очень симпатичных ребят. Так что в следующий раз соображай, прежде чем в криминал вписываться будешь.

– Десять миллиардов? – Женька горько усмехнулась. – Это очень много. Знаете, сколько на самом деле стоит моя жизнь? Тоже конкретная цифра, даже не сумма – цифра. Меньше некуда – копейку я стою. Всего-навсего. Ее не хватало одному парню на опохмелку. Он полез в помойку бутылки искать, а нашел меня.

Женька произнесла этот монолог без всяких эмоций, будто рассказала о походе в парикмахерскую.

Вовчик взглянул на Женьку и тихо спросил:

– Ты жалеешь об этом?

– Разве можно об этом жалеть? Иногда мне было очень плохо. В детдоме так и дразнили – помойкой. Только Ольга не дразнила. А так – даже некоторые воспитатели, между собой.

– Не обращай внимания. Меня как только в детстве не обзывали. – Разговор изменил русло. – За маленький рост. Ничего, пережил. Хотя, конечно, обидно было, до слез. Я что, виноват? А потом жизнь все по местам расставила. Те, кто обзывал, спились да на зонах сдохли…

Я в ментуру знаешь как попал? Ну, в смысле работы. Через камеру. В семнадцать влетел по глупости. Что-то отмечали с пацанами, на танцульки пошли в ДК. То-се, заводка, махаловка. Обычное, в общем, дело. Разберись потом, кто прав, кто не прав. У кого-то нож был в кармане – двоих на “СКОРОЙ” увезли. Не умерли, конечно, но статья серьезная. Кого сажать? Для начала всех, в том числе и меня. Дрался? Дрался. Милости просим.

Трое суток в изоляторе дрожал. Не слушай тех, кто говорит “не страшно”. Страшно. Все, думаю, догулялся… Повезло, что менты того, с ножиком, колонули. А мне только мозги прочистили. Осенью в армию забрали, во внутренние войска попал. Считай, та же ментура. Потом – на пост. Потом – в розыск…

А представляешь, к нам недавно приказ пришел – в ментуру ниже ста семидесяти не брать. То есть меня бы сейчас не взяли. Я в кадрах спрашиваю, а с чего это вдруг? Мне отвечают – новый министр с трибуны сказал, что пора чистить собственные ряды. В органах не должно быть продажных и низких людей. Ну а кто-то, не в меру угодливый, понял это буквально. Провели операцию “Чистые руки” и издали приказ о низком росте. К примеру, мы с тобой – низкие люди, потому что ниже планки. Женька улыбнулась. Обычно немногословный Вовчик не умолкал:

– У нас вообще с буквальным восприятием туго. Случай один был в отделе. Пришел курсант из школы милиции на практику, азы оперативной работы уяснять. В это время вневедомственная охрана задерживает на попытке квартирной кражи мужичка. Сигнализация сработала. Да тот грамотным оказался – шесть раз судимый, – “фомку” скинул, руки в брюки и зубы шифером: знать ничего не знаю, зашел в подъезд по нужде, а тут милиция. Его опера в кабинет взяли, давай за жизнь для начала толковать – кто ты, что ты. Курсант тут же сидит, вникает.

Мужичок, однако, не ловится – крученый. Вдруг новая заявка – разбой квартирный. Все туда сорвались, а курсанту и говорят: “Ну ты давай, не робей, поколи его немного, а мы вернемся и продолжим”. Через час возвращаются, мужичок голый по пояс сидит на стуле, руки скованы за спиной, а курсант записывает его объяснение, по ходу что-то уточняя. Опера почитали – Матерь Божья! Расклад на семнадцать квартирных краж! Вот это парень!

И тут один из наших замечает, что на фоне голубых татуировок мужичка появились какие-то подозрительные красные точки. “Это что, экзема?” А квартирник не отвечает, только на курсанта кивает. Курсант заметил и спокойно так говорит: “Так вы ж сами велели его поколоть…” И демонстрирует шило, которым опера дела протыкают, когда шьют. Мужичок, между прочим, от своих показаний даже на суде не отказался. Русский язык богат и могуч.

Женька еще раз улыбнулась:

– Извини, я очень устала.

– Ложись. – Вовчик достал спальные принадлежности, в очередной раз вспоминая, что давно пора раздобыть второй диван.

Ночью Женька вздрогнула от прикосновения и проснулась. Она вырубилась сразу, как только Белкин выключил свет. Как будто в глубокую кому провалилась.

– Не бойся, это я. Слушай, ты телефон своей сменщицы в ларьке не знаешь? Телефон или адрес? Мне тут одна мыслишка в голову пришла.

Женька протерла глаза, медленно приходя в себя.

– Ленкин? Да, у нее телефон есть. Я помню.

– Отлично, давай. Женька продиктовала.

– Она же спит сейчас.

– Да ты что? Кто ж в полчетвертого ночи спит? Только мы с тобой. Остальные любовью занимаются.

Белкин вернулся в кладовку. Черт возьми, как плохо быть джентльменом.

Спикер на предельной скорости гнал машину по ночному городу, плюнув на ночные патрули и правила дорожного движения. Что за фортели? Куда эти уроды подевались? Приказал же ждать. Тьфу, час от часу…

Валерика дома не было. Спикера мать не пустила, но в квартиру он рванулся так, по инерции. На условный звонок открыл бы Валерик. Значит, точно нет. Куда они могли подеваться? Идиоты.

Машина перепрыгнула через трамвайные рельсы, тяжело ухнув широкими колесами, и въехала на брусчатку. Не снижая скорости, Спикер влетел на мост.

Терапевт жил на Васильевском. Может, к нему перебрались? Спикер, не став звонить, рванул от Валерика к Терапевту.

Тот оказался дома.

– Вы что, мудаки? – с порога наехал он на подчиненного. – Где баба, где Винт с Мясом?

Коммуналка спала честно заработанным сном, и на звонок никто не вышел. Терапевт открыл дверь, услышав условный сигнал. На появление Спикера он явно не рассчитывал и сильно занервничал.

– Спикер, я тут ни при чем… В натуре, е… Они позвонились сигналом, Винт открыл.

– Кто позвонился, мудила?

– Менты.

– Какие еще менты? Этот адрес знают раз, два – и привет. Сами небось перебрали да вляпались. Так?

– Да чего ты?

– Где мужики?

– Там, в ментовке.

– А ты почему дома? Терапевт задрожал:

– Я, я… Отпустили.

– За что же?

– Поверишь, нет? Девчонка… малой плохо стало, у нее астма, я откачать помог. За это и отпустили.

– Ты что, Терапевт? Ты полечи кого другого. – Спикер заводился все больше и больше.

– Да правда, не наезжай ты!

– Ты, говнюк, что в ментовке рассказал?

– Я ж не дурак. Знать ничего не знаю, вон, кореш позвонил, назвал адрес, пригласил в гости. Я пришел, а тут – менты. Я ведь действительно про бабу не знал. Мясо высвистнул, есть, мол, работенка. А менты, когда влетели, сразу про бабу спросили. Явно кто-то стуканул. А я больше ничего не рассказывал, клянусь!

– И отпустили? Ах ты, щенок!

Спикер уже не контролировал себя. Пусть даже Терапевт сказал правду, это Спикера не остановило бы. У каждого есть свой предел прочности. Одно, второе, третье… И лопнула струнка. Истерика. Беспредел.

Тонкое лезвие отразило свет коммунальной со-роковатки и рассекло воздух, задев по пути горло бывшего студента. Артериальная кровь брызнула фонтаном, тело рухнуло на составленную рядком обувь.

– Тьфу! – Спикер плюнул на упавшего и, отряхивая забрызганный кровью рукав, ломанулся вниз.

В машине он быстро успокоился. Последнее время он замечал за собой подобные припадки необузданной ярости. Замечал! Ни фига ж себе! Еще пара таких “заметок” – и “вышка” обеспечена. Впрочем, если собрать все его грешки… Но Терапевт совсем уж перегнул. Девку откачал – и отпустили… Какие благородные!

Быстрая перемена настроения свойственна импульсивным людям. Спикер мгновенно закипал, но так же быстро остывал. Он не торопясь вывел машину из узкого двора, глянул на окна Терапевта. Свет не зажигался. В Багдаде все спокойно.

Отъехав с полкилометра, он притормозил по требованию двух гаишников. Гаишники были на “форде”, могли устроить гонку. Опустил стекло, не выходя из тачки.

– Какие проблемы, мужики?

– Документы? Куда едем?

Спикер постоянно удивлялся подобному вопросу. Какое их дело, куда он едет? Что, Питер – закрытая зона?

– Да чувака одного хлопнул, вот ноги уношу. – Он протянул техпаспорт с вложенной полусотенной “непроверяйкой”.

– Откройте багажник.

– Пожалуйста.

Спикер уже полностью успокоился. Город сотрясают милицейские рейды, на носу выборы, поэтому ничего запрещенного он не возил. Жаль, просто так подарил полсотни. Правил-то вроде не нарушал.

Гаишник осветил фонариком багажник, зачем-то пощупал запаску и хлопнул крышкой.

– Всего доброго.

Спикер открыл техпаспорт. Надо ж! Купюра лежала на месте. Наверное, гаишник не рассмотрел. Очки купи, лейтенант!

По пути домой ему не давала покоя одна-единственная мысль. Кто вломил? Терапевт действительно не мог – он не знал расклада, работал втемную. Винт или Мясо? Чего ради? Основной принцип разведки – каждый должен знать только то, что должен знать. Не больше, от и до. Тот, кто вломил, знал весь расклад. Тоже от и до. Ну наконец-то, догадался, молодец.

Расклад знают трое. Он, Зелинский и этот живопыра Сережа. Три минус два будет один. Опаньки! Зелинский не знал условного звонка. А Сереженька знал! Знал, паскуда! Возле Пассажа при нем разговор был. Два длинных, один короткий. Ах ты… И телефончик я оставил на всякий случай.

Какого члена он повсюду свой жирный хобот сует? Теперь понятно. Перед Зелинским лебезит, как проститутка, а сам… Местечко занять хочет. Ладно, займешь ты у меня местечко. Метр на три.

Стоп, стоп, стоп! А чего гадать? Сверкать дедукцией перед самим собой. Очень глупо. Пускай Шерлок Холмс сверкает. А мы позвоним и спросим. Просто и надежно. Второй принцип разведки. Тем более, все равно звонить. Черт, надо где-то еще достать похожую кассету на замену. Кассету!!!

Б-б-блин!

Спикер дал по тормозам. Если этот мудак слил информацию ментам, то они уже в курсе про кассету. Значит, поздно?! С-с-сволочь!

Пар опять начал давить на поршень. Спикер закипал.

"Спокойно, спокойно. Сережа не дурак. На кассете, возможно, убойный компромат прежде всего на него самого. Но он сдает адрес с бабой! Мой адрес! Зачем?”

Спикер окончательно запутался.

"Ладно, через двадцать минут я буду все знать. А уж потом…”

Он включил скорость и помчался к дому.

– На халяву и уксус сладкий. – Казанцев отхлебнул черного кофе без сахара. Кофе был Гончарова, сахар давно кончился. – Ты глянь чего пишут. “На обсуждение поступил законопроект “О государственном регулировании сделок с недвижимостью”, предусматривающий реализацию договоров без участия продавца”. Блеск! Вы понимаете, господа, что это значит? Если сейчас без вести пропавших числится только по Питеру около полутора тысяч лиц, продавших жилье, то после принятия этого закона – а его примут, сто к одному примут – пропадет без вести полгорода. Может быть, даже мы с вами!

Придешь так вечерком с работы, и вдруг – хоп! Квартирка уже не твоя. В ней дядя толстожопый сидит и твой же телик смотрит. С пропиской в паспортине.

И никакая телевизионная служба безопасности не спасет, хоть каждый день в эфир о “потеряшках” квартирных кричать будет. Плевать кое-кому на эфир. Был эфир, стал кефир. Я уже не знаю, что надо показать по “ящику”, чтобы удивить нашего гегемона. Ну, если только президент снимет штаны прямо на трибуне. Да и то пожуют, помусолят в перекур и забудут. Раз снял, значит, так и надо. Пусть дальше снимает. Загадочная русская душа – барыня, конечно, сволочь, но собачку мы утопим.

– Казанова, ты не прав. Наши законодатели действуют в полном соответствии со Святым Писанием. Что там сказано? Врежут по одной щеке, подставь другую. Убил одного, пусть валит еще троих!

– А как же “не убий”, “не укради”?

– Элементарно. Противоречие. А противоречие можно трактовать в любую сторону. Вон, наш закон из одних противоречий сшит. И сшит так вполне сознательно. И не меняется поэтому!

– Получается, если я намотаю на винт заразу от какой-нибудь шалавы, то, вместо того чтобы дать ей по морде, должен пригласить ее снова да еще сказать, чтоб подружек приводила? Так, что ли?

– Ты не перегибай. Не путай закон с проституцией. И потом, ты не по верхам бей, а в корень зри. К примеру, христианско-демократическая партия Италии почти целиком создана на деньги мафии. Поэтому законы в парламенте проталкивает только те, что мафии выгодны. Деньги делают деньги. А Каттани или кто другой хоть укакается, а ничего не изменит. Как, впрочем, и наш суперсыщик Владимир Белкин.

– Заткнитесь, пожалуйста, – не вытерпел Вов-чик, – юристы-сексуалисты. Костя свернул газету:

– А чего ты выступаешь? И чего домой не идешь? Время – второй час. Или активист?

– А кто за вас, дармоедов, вкалывать будет? Ты бы лучше Спикера пробивал, чем статейки бестолковые читать.

– Я политпросвещаюсь! По приказу положено, наряду со спортивной подготовкой и написанием планов.

– Про себя тогда просвещайся.

– Чего ты сегодня злой, как кот-убийца? А девку зачем отпустил?

– Что, здесь ее держать, в кладовке? Сказал, чтоб дома сидела, никуда не высовывалась. Ключи отдал Да, кстати, Семеныч звонил, просил вещички изъятые ему переслать.

Белкин снял трубку.

– Гараж? Славка, ты? Белкин. Подгреби на полчасика, надо вещички кое-какие в прокуратуру закинуть. Да, прямо сейчас.

Гончаров, прочитав на вставленном в машинку листе текст, гоготнул:

– Ну, Казанцев, ты дал! “В связи с расследованием уголовного дела прошу предоставить список всех полных сотрудниц АО “Гостиный двор””. Это тебе для чего, а? На толстушек потянуло? Одобряю. Ты бы хоть параметры указал примерные. Рост, вес, объем…

– Каких толстушек? Чего ты там лепишь? Костик вылез из-за стола, прочитал запрос, слегка сконфузился.

– Фу, мать вашу! Надо “полный список сотрудниц”…

Белкин извлек из сейфа кассеты, ампулы с клофелином, деньги, акт изъятия.

– Вот, мужички. Я Славку дожидаться не буду, чего-то хреновато мне, отлежусь. Передадите. Пусть только с Семеныча расписку возьмет. Да, еще видак в кладовке, по мокрухе на Бегемотной. Тоже пусть захватит. Семеныч просил.

Вовчик закашлялся.

– Да ты простыл просто. Дуй домой. Больняк возьми, отлежись. Останемся мы с Казановой сиротами казанскими…

– Пока. Я выйду завтра.

Белкин надел куртку и исчез за дверью.

– Странный он какой-то сегодня. – Паша перевел взгляд на Казанцева.

– Мы скоро все такими странными станем. В этой помойке. Крысы и те от холода подохли. Костик подошел к белкинскому столу.

– Так, “Бриллиантовая рука”, “Ну, погоди!”, “Кавказская пленница”… Шериф страдал летаргией.

– Ностальгией, – поправил Паша.

– Ей самой.

Казанова оставил в покое кассеты, зарядил в машинку новый лист и принялся перепечатывать запрос о “полных” дамах “Гостиного двора”.

Мощный охранник услужливо открыл переднюю дверцу. Зелинский, придерживая пальто, упал на сиденье. За рулем сидел Сергей, а не штатный водитель кандидата.

– Как дебаты, Шура?

Зелинский достал платок, вытер лоб.

– Не прет с утра. Забыл в офисе текст выступления, а до эфира три минуты. Пришлось так… Вроде проглотили. Я одними лозунгами этих интеллигентов-демократов замордовал. Горло, правда, заболело. Покричал.

– Может, панадольчику?

– Сам жри. Поехали на базу, коньяку съездим. Надежнее.

Щетки запорхали по стеклу. Слякоть.

– Ничего, эти пидоры еще задницу мне лизать будут, голодранцы. Сидит один такой. Сосал-демократ в штопаных носках, потом за три метра несет. Коренной питерец, интеллигент в третьем колене, обещаю процветание и полный достаток! Какой, блин, достаток? Да у тебя на обратный жетон в метро не хватит, политик. В своем КБ обещай! Сережа, где ты на Западе видел хоть одного конгрессмена в штопаных носках или в полинявшем от стирок пиджаке? А заливает красиво, бабки рыдают у телика. Дон Диего! И ведь проскочит! Вместе с носками! Ему самое место мороженым у метро торговать, а не в парламенте клубни греть.

– Все хотят жить хорошо, Шура. А что он говорить должен? Товарищи избиратели, голосуйте за меня, потому что мне очень нужна квартира, хорошая зарплата, пенсия и неприкосновенность? Это. все равно что нищий ходил бы по вагонам и плакался: “Товарищи, помогите, кто чем может. Я вчера водки пережрал, и у меня очень сильно болит голова, а в кармане сто тысяч одной бумажкой – менять не хочется. Подайте на опохмелку, дай вам Бог здоровья, спасибо…”

– И коммуняки туда же! Знают, куда бить. Ах, как раньше жилось хорошо, прямо рай земной! Колбаса по два двадцать! Всю политику сводят к сплошной колбасе да к дружбе народов. Ничего, время рассудит.

Зелинский окинул взглядом окрестности.

– Здесь перекопано, езжай по набережной. Спикер не объявлялся? Сергей скривил рот:

– Пропал, голубок. Я думаю, Шура, ты был прав. Кажется, он вел двойную игру.

– Ты считаешь, что вся эта история с девицей лажа?

– Нет, она вполне вероятна. Дело в другом. Кассета в ментуре. Уже в ментуре. Но где гарантия, что перед этим она не побывала у Спикера?

– Какой смысл ему отдавать ее туда?

– Я давно понял сущность Спикера. Он работает там, где больше платят. Только так. Другие критерии его не интересуют. И вдобавок, он профессионал.

– Ты хочешь сказать, что у ментов больше денег. чем у меня?!

– Нет, нет. Он работает не на ментов. Менты в настоящий момент интересуют его как отмазка. Я уверен, что информацию с кассеты он давно перепродал, а уж после она оказалась в милиции. И теперь, если она где-то проявится. Спикер разведет ручками и мило улыбнется. “Извините, Александр Михайлович, но это, наверное, менты. А я сделал все, что мог…”

– И кому же он ее перепродал?

– А то на нашу нефть мало претендентов! Владе:

– с таким компроматом гораздо лучше, чем просто ликвидировать соперника. Я имею в виду физически ликвидацию. При наличии кассеты нами можно жонглировать как угодно.

– У тебя есть доказательства, что он уже продал ее?

– Ничего конкретного. Да и какие здесь мог быть доказательства? Я ж говорю, Спикер – профи. Но все эти странные совпадения… Ты уже в курс что менты взяли вчера вечером троих и бабу квартире в Дачном?

– Как?!

– Вот так! Тоже интересное совпадение. Про а рее никто не знал.

– Но баба ж свидетельница! Вчера он лично мне сказал, что надо ее… Ну, ты понял. – Она что, видела, как Спикер резал глотку Шерифу? Она видела его в лифте. И все! Никакая, Шура, она не свидетельница. Зато теперь она запросто может рассказать, что ее украли для того, чтобы узнать, где кассета! А менты не совсем уж безголовые, захотят посмотреть. Про самого Спикера там ничего нет, он ничем не рискует.

– Та-а-ак, – протянул Зелинский. – Вот он, значит, зачем ко мне вчера примчался. “Что делать, патрон, что делать?” Ты прав, Сережа. Спикер, кажется, отбился от рук. Еще один хитрец. Ничего, я побеседую с ним о моральных принципах.

– Он осторожный, нос все время по ветру. Как волк загнанный.

– Волк живет столько, сколько позволит ему охотник.

Сергей едва заметно улыбнулся. Он потихоньку добивался своего. Настраивал Зелинского против этого психопата Спикера. А уж Зелинский не будет лишний раз топать ногами. Сказано – сделано. Кто плутует с кассетой? Спикер! Кто сдал бабу? Сережа? Не-е-ет. Спикер! Прав тот, кто первый! Отмываться труднее, чем пачкать. Пусть попробует отмыться. Если успеет. Не дадим.

Глава 14

– Вы уверены, что больше ничего нельзя предпринять? Помилуйте! Ведь столько продукции! Где-то она должна всплыть.

– Вы намекаете на качество своего товара?

– Очень остроумно. Так бы искали, как острили.

– К сожалению, время упущено, – до смешного серьезным тоном ответил Музыкант. – По меркам Питера товара не так уж и много. А на уровне региона и совсем глупости.

– Какие глупости?! Десять миллиардов!

– Послушайте, неужели, рассчитывая на вашу благодарность, я не предпринял бы всех возможных мер? Даже самых крайних мер? Предпринял! Но, увы… В следующий раз будете более разборчивыми в выборе партнеров по бизнесу.

Бухгалтер полез за пазуху.

– Куда мы можем обратиться за более квалифицированной помощью? Кажется, мы сделали большую ошибку, придя к вам, в обычный отдел.

Викулов сощурил глаза:

– Ну, почему ж ошибку? Вполне осознанный шаг. Опер – дурачок, глубоко копать не будет, у него других проблем по горло. Да и что умеют опера с земли? Жрать водку да брать взятки. Верно?

Приблудский бухгалтер метнул осторожный взгляд на Музыканта:

– Слушайте, вы эти намеки оставьте, пожалуйста, при себе. Да, мы допустили ошибку, о чем очень сожалеем. Но это не дает вам право поливать нас грязью. Куда мы можем заявить дополнительно?

Музыканту надоело.

– Куда хотите. Начиная с РУВД и заканчивая Интерполом. Адрес РУВД дать могу, местонахождение штаб-квартиры Интерпола не знаю. Идите, идите. Будем надеяться, что в РУВД или главке водку пьют меньше и непременно откопают ваше мясо.

Викулов продиктовал адрес.

– Можете на меня пожаловаться. Все равно выговорешник не снят, так что не обеднею.

– Вы просто не хотите нормально работать.

– Да, наверное. Собеседник поднялся:

– До свидания.

– Гуд-бай. Передавайте привет своему директору. Лично от меня…

Бухгалтер еще раз бросил настороженный взгляд на улыбающегося Музыканта и, не ответив, вышел.

Спустя две недели главковская проверка, приехавшая по жалобе мясников, справедливо укажет Викулову на недостатки и упущения при рассмотрении заявлений граждан. А когда выяснится, что опер вдобавок не пишет ежедневных планов, подрывая усилия руководства в деле борьбы с преступностью, наградит Серегу очередным “строгачом”. На что последнему будет ровным счетом наплевать.

За тонированным стеклом мелькнули огни пограничного пункта ГАИ. Дальше начинался пригород. Спикер, не снижая скорости, промчался по левому Ряду, обгоняя тормозящие машины. Перебьетесь, Чистки. Что, вдогонку кинетесь? Вряд ли.

Он глянул в зеркало. Никакой погони. Гололед. Зажатый двумя быками Сергей с угасающей надеждой проводил взглядом пикет. Ну, что ж вы? Он же нарушает. Почему не гонитесь? Ах да, на ваших “Жигулях” только и гонять за “мерсом”. “Нам не нужна сильная милиция”. Чьи слова? Черт, мои слова… Не пей из колодца – плюнуть пригодится. Куда меня везет этот псих?! Какая моча ударила ему в башку? А я-то, так лохануться! Аккумулятор пожалел. Вышел. Идиот! Ничего бы с этим аккумулятором не случилось, а на соседей плевать. Подумаешь сигнализация сработала в тачке. Пережили б. Ну, не поспали бы одну ночку. Эх, пустые отговорки… Кабы знать.

Бермудин попробовал пошевелить рукой. И тут же замер, почувствовав резкую боль в боку.

– Сидеть!

Ну, попал под раздачу! Этим головорезам не очень-то прикажешь. И тем более не попросишь.

Спикер не обернулся на голос, продолжая следить за трассой. Сзади сидели люди, его люди. Кроме, конечно, этого навозного жука Сережи. Этим людям можно было не платить – они сдохнут за Спикера, ничего не требуя. Дважды Витек вытягивал Спикера с того света, но Спикер всегда платил. Он знал цену преданности. Эти люди были людьми его крови, его масти. Если они прикрывали его спину, он не оборачивался. Как не оборачивались они, когда Спикер был сзади. “Не предай!”

Зелинский нанял его. За большие деньги. И давно. Когда не было ни Сережи, ни Шерифа, не было богатых офисов, нефтяных концернов и политических амбиций. Был один Зелинский, никому не известный Зелинский, отмотавший десяток лет в зоне за экономические просчеты. Он позвал Спикера и предложил дружбу. Вернее… Купил дружбу, заплатив символический аванс в одну копейку.

Спикер принял эту дружбу, он почувствовал в Зелинском затаившуюся мощь и предугадал его будущие победы. Он остался с Зелинским.

Он не ошибся. Он оберегал Зелинского. Никакая личная разведка, которой он отдал лучшие годы своей молодой жизни, не могла сравниться с фокусами, творимыми им на службе у Александра Михайловича. Александр Михайлович платил честно, Спикер работал честно. Зелинский мог не оборачиваться назад. Поэтому так легко шел вперед. Сколько тайных ходов “добрых” друзей и “честных” партнёров было просчитано Спикером, сколько остановлено рук, заносивших нож, сколько раскрыто капканов, сколько сук получили свое. Он мог бы украсить собой любую разведывательную службу. Спикеру не нужна дешевая популярность. Для дела он будет и “фантиком” и “клоуном”. Дурачком побегушках. Не то что этот дутый упырь Бермудин, фамильярно называющий Зелинского Шурой только потому, что удачно провернул пару афер и умеет сводить дебет с кредитом. Экономический помощник. “Не предай!”

Спикер не предаст. Столько возможностей было, сколько раз он мог предать! Спикер – авторитет по Духу. Он авторитет прежде всего для самого себя. Предавший своих мент, упавший несколько часов назад к его ногам, не вызывал у Спикера никаких чувств, кроме тошнотворного отвращения. И кассета была всего лишь формальным поводом. Предать можно того, кому ничем не обязан. Можно подставить, можно кинуть, можно ударить ножом.

Спикер служил Зелинскому, и Спикер не предавал Зелинского. Мент служил ментам, но предал ментов. Надо уметь быть авторитетом по духу. Как мало осталось тех, кто честен по духу. Все продаются и продают.

Сережа продался. Вернее, предал. И вовсе не сейчас, выдав ментам адрес…

Спикер свернул на грунтовку. Промчался черной кометой по заснеженной полосе. Сосны-мачты качали верхушками и рвали ползущие низко над землей снеговые тучи. Ветер свистел так, что даже в герметичном салоне “мерседеса” чувствовалась его злость.

Сергея везли в одном спортивном костюме и домашних тапочках, однако ему не было холодно. Наоборот. Капельки пота с висков намочили весь воротник.

Свернув на обочину, Спикер заглушил мотор. Вышел из машины, огляделся. Кивнул Витьку.

Воротничок Бермудина мгновенно покрылся белой корочкой.

– Послушай, ты, псих… Мы же одна команда! Что ты задумал?! Ты думаешь, Шура ничего не узнает? Ты решил меня замочить, да? Ха-ха-ха! Да через год вы окажетесь на бирже труда. Или на панели в метро. Вы умеете только командовать быками да из автоматов палить. Что, не так? Вы сильны, пока я с вами.

– Ты не с нами, Сережа. Я бы мог тебе кое-что напомнить. Например, твою комбинацию с нефтью в Заречье. Помнишь, два года назад? Ты ведь провернул ее на общие деньги, а куш положил в свой карман. Про твои фирмы и счета в банках… На это закрывали глаза. В конце концов, это только бизнес. Каждый делает то, что умеет. Но ты начал строить совсем не экономические планы. Не пора ли занять место этого глупого и пустого Шуры? Ну? Чьи слова?

Сергей затрясся, но вовсе не от холода. Он вспомнил эти слова. Он ляпнул их абсолютно левой девице, так, больше для бахвальства, по пьянке. Трезвым он бы никогда не упомянул имя будущего депутата. Но как Спикер узнал?..

– Это пьяный базар. Спикер, ты чего?

– Что у пьяного на языке, Сережа… Сегодня базар, завтра дело. А кто сдал ментам мою квартирку? Ты совсем потерял голову, Сережа. Зная, что в ментуре тоже есть терпеливые люди. Может, ты успел рассказать и про Шерифа?

Сергей зарычал.

Спикер кивнул напарникам.

– Отпускайте, пусть побесится. А незаменимых, Сережа, нет. Думаешь, ты первый у Зелинского? Или Шериф был первым? Или зарвавшиеся быки? Нет, Сережа. Такого добра сейчас хватает в любом дворе. Так что извини, благодарим за службу.

– Погоди, погоди… Только не прикидывайся бессребреником. Ты же не с Марса прилетел. – Сергей выставил руки перед собой, заметив приближение Спикера. – Сколько тебе надо? Сколько?! У меня есть бабки! Хватит твоим правнукам! Опомнись, говнюк, опомнись!!!

Видя бесполезность слов, Сергей бросился вперед – неумело, безрассудно, охваченный животным желанием спастись, рыча, как затравленный медведь. Но бывший разведчик Закавказского военного округа относился к таким выпадам с показательным хладнокровием.

– Не покупай. Не продаюсь…

Нож, нацеленный умелой рукой, начертил в воздухе кривой крест и тут же снова исчез в складках черного пальто.

Сергей по инерции схватился за горло, пережимая разрубленную артерию, и грохнулся на снег.

– Согласись, Сережа, что в любом деле есть свои тонкости.

Витек открыл багажник, достал канистру с бензином.

Спикер отвернулся и пошел в сторону пригородной трассы. У каждого своя философия, своя дорога. Стремясь к рассвету, да не увидь закат.

– Это Ольга? – Белкин взял фотографию с полочки.

– Да, три года назад. Правда, она красивая?

– Ничего.

Вовчик сел на диван.

– Ты-то что делать собираешься?

– В каком смысле?

– Да в самом житейском. Завтра какой-нибудь красавчик приглянется Ольге, ну и… Ты здесь, как я понимаю, на птичьих правах.

– Ольга никогда не прогонит меня.

– Все хорошо до поры до времени. Это ее квартира.

Женька накинула платок. Сквозь оконные щели просачивались струйки морозного воздуха, в комнате было холодно.

– У меня нет никаких планов. Как-нибудь проживу… Проживем.

– Да не обижайся ты. Всеобщее братство обещано только в раю да при коммунизме. А у нас частная собственность. Черные не достают?

– Не было пока.

– Если объявятся, позвони. Подскочим – объясним что к чему. Ольга в больнице?

– Да, только в детской, у Катьки. Врачи сказали, что Катьке климат надо менять. Здесь никогда не вылечится.

– Ты это… Чем помочь надо, вдруг… Звони.

– Хорошо, спасибо.

Вовчик положил фотографию, пару раз кашлянул в кулак. Женька внимательно следила за ним, ожидая новых вопросов официального лица.

Во, черт! Как не хватает казанцевской легкости при общении с женщинами. Двадцать седьмой, а сижу, словно пионер на отрядной викторине. Вопрос – ответ. Здрасьте – до свидания.

Вовчик упорно твердил про себя, что приехал сюда исключительно в служебных целях – уточнить, предупредить… Рассказывайте это начальству, Владимир Викторович… Самого себя не проведешь. Ты приехал, чтобы увидеть эту девочку, сидящую сейчас напротив тебя. Только за этим. Ты думаешь о ней последние две недели, забыв даже про футбол. Флюиды… Тьфу, детский сад. Очнись, ты мент, ты… А что, мент не человек?

Вовчик поднялся с дивана. Вопросы закончились, а анекдотов он никогда не запоминал.

– Вот еще… История, к сожалению, продолжается, Спикер бегает. Не хочу тебя пугать, но все ж будь поосторожнее.

– Мне опять прятаться?

– Нет, можешь жить дома. Просто, если заметишь что-нибудь, ну, ходить кто за тобой будет или звонки непонятные начнутся, сразу дай знать. Мне или любому из наших. Телефон помнишь?

– Да.

– Ну, ладно… – Вовчик вздохнул и шагнул в прихожую.

Женька тоже поднялась.

– Скорей бы Ольга приехала. Так страшно одной.

– Не бойся.

Вовчик начал шарить по стенке в поисках выключателя.

– Сейчас. – Женька протянула руку. В воздухе их пальцы встретились. Вовчик несильно сжал холодную Женькину ладошку и, не выпуская ее, полушепотом спросил:

– Как ты?

Вопрос мог относиться к чему угодно, но Женька поняла по интонации Вовчика, что официальная часть закончилась.

Не пытаясь освободить пальцы, она, также шепотом, ответила:

– Нормально.

– Пока.

– До свидания.

На ночной улице Вовчик приложил к горящему лбу горсть снега. Флюиды… Какие там флюиды! Еще бы мгновение, и он прижал бы к себе эту маленькую девочку с забинтованными руками, чтобы никогда больше не отпускать от себя.

Зелинский нагнулся к глазку, взвел курок газового “бульдога”. Но тут же поставил оружие на предохранитель и повернул ключ.

– Проходи в комнату.

Спикер топнул сапогами, сбив остатки снега. Зелинский бросил револьвер в изящное бюро над камином.

– Мне только что звонила жена Сергея. Два часа назад он вышел из дома на сработавшую сигнализацию и назад не вернулся. Ты должен принять меры, Андрей. Его надо найти. Если потребуют выкуп, соглашайся на любую сумму. Его могли похитить из-за выкупа. Побазарь с блатными, выйди на авторитетов. Намекни, что готовы отмаксать.

– Хорошо, – спокойно ответил Спикер, прику-Ривая от позолоченной настольной зажигалки. -

Только если его сняли из-за бабок, выйдут на нас сами.

– Не люблю неопределенность. Опасаюсь, что это удар прежде всего по мне.

– Вряд ли, Александр Михалыч. Я держу руку на пульсе, можете быть спокойны.

– За всем не уследишь.

– Я стараюсь.

– Не сомневаюсь, Андрей. Но дело в том, что ряд моих проектов просто рухнет без Сергея. Он держит в руках очень важные нити. И многие знают об этом.

– Вы сами виноваты. Слишком полагались на него.

– Он вполне устраивает меня. Кроме того, он зависит от нас. У меня нет оснований ему не доверять. Зелинский задернул небольшую щель между тяжелыми оконными портьерами, затем, сунув руки в широкие карманы парчового халата, начал выхаживать по ковру.

– Ты из дома?

Спикер покачал головой. Зелинский вышел на него через пейджер, потребовав срочного свидания.

– Нет, катался в тачке. Любовался ночным Эрмитажем.

– Собственно, вызвал я тебя из-за исчезновения Сергея. Езжай сейчас к нему домой, поговори с женой. Потом она вызовет милицию.

– Думаете, они будут шевелиться?

– Заплатим – будут.

Спикер не торопился подниматься с кресла. Наоборот, он расстегнул пальто и вытянул ноги.

Зелинский замер в центре просторной комнаты.

– Ты чего-то не понял, Андрей? Время дорого.

– Конечно. Дорого… Это вы попросили его присматривать за мной?

Зелинский нахмурился и присел в кресло напротив.

– Зачем, Александр Михайлович? Вы сомневаетесь в моей честности?

– К чему этот разговор, Андрей? Сейчас надо действовать, а не затевать пустые речи. Мне телевидения хватает. Я тебе абсолютно доверяю, и ты это прекрасно знаешь. Сергей мог проявить совершенно ненужную инициативу. Если честно, он недолюбливает тебя. Но в настоящее время он мне нужен. Пожалуйста, позабудь про антипатии и займись его поисками.

Спикер снял перчатки.

– Вы хорошо помните условия нашего сотрудничества, Александр Михайлович? Когда я нанимался к вам? Вы получаете максимально возможную деловую и физическую безопасность, я получаю деньги. Не так ли?

– Послушай, Андрей…

– Разговор давно назрел, и он необходим, – перебил Зелинского Спикер. – Об этом уговоре знаем мы одни. Для всех остальных я “темная лошадка”. Так, пристебай у большого босса. Сбегай-достань-принеси. И вторым условием было полное доверие с вашей Стороны и полная свобода действий с моей. В рамках разумного, конечно. При этом я вовсе не обязан вчитываться перед вами. Вы в безопасности – это главное. Скажите, Александр Михайлович, у вас были претензии к моей работе?

– Нет, Андрей. Ты просто находка для меня. Но в чем проблемы? Тебе нужны деньги?

– Нет, вы платите честно.

– Тогда я не пойму, что тебя не устраивает.

– Я не буду искать Сергея.

– Почему?!

– Вы забыли, я обеспечиваю вашу безопасность теми способами, которые считаю нужными. Я гарантирую вашу безопасность.

Зелинский не смог выдержать взгляда бывшего разведчика и отвел глаза. Едва ощутимый холодок пробежал сверху вниз по спине. Как легкий укол током.

– Да, конечно. Я не сомневаюсь.

– И вот еще одно подтверждение. – Спикер сунул руку за пазуху, выдернул из кармана кассету и бросил ее на столик. – Она самая. Я запомнил упаковку.

– Упаковку? Ты не смотрел содержимое?

– Хотел. Просто не успел – дела были. Я получил кассету не так давно.

Зелинский протянул руку, взял кассету, повертел ее, неопределенно хмыкнул.

– Ты действительно мастер. Твой человек не проболтается? Хотя, в принципе, не беда, если и проболтается. Кассета у меня.

– Не проболтается. Человека ограбили в парке. Кажется, он при этом умер. Что творится, что творится… По улице не пройти.

– Напрасно. В этом не было необходимости.

– К счастью, здесь последнее слово за мной. При слове “счастье” еще один электрический разряд щелкнул Александра Михайловича.

– Хорошо, но Сергей?

– Я не буду его искать. – Холодная твердость Спикера говорила о бесперспективности каких-либо споров. – Можете сразу звонить в ментовскую. Думаю, они найдут его быстрее.

– Ты уверен?

– Я же сказал, что работаю честно. Вы напрасно поручили Бермудину пасти меня.

– Я ничего не…

– Бросьте, Александр Михайлович. Вы не волнуйтесь, я нисколько не сержусь. На вашем месте я бы тоже поручил. Слепо доверять нельзя.

– Ты знаешь, где Сергей?

Спикер махнул зажатыми в руке перчатками:

– Понятия не имею. Звоните, звоните в милицию.

– Послушай, Андрей! Перестань строить из себя Джеймса Бонда! Самодеятельность хороша на сцене дома культуры. А в нашем театре режиссер – я. Главный и единственный.

– Кто спорит, Александр Михайлович? Я могу Уйти в другой театр. Хотите? Пожалуйста! Я и завел этот разговор с одной целью – выяснить отношения. Решайте, Александр Михайлович. Я без работы не останусь.

~ Нет, нет, погоди, – заметно смягчил тон Зелинский. – Ты меня вполне устраиваешь. Просто некоторые моменты все же необходимо оговаривать со мной.

Он взял кассету со стола, повертел ее, затем сунул в карман халата.

– Наша дружба остается в силе. Несомненно. Зелинский достал из бара уже знакомую Спикеру бутылку коллекционного коньяка, два фужера.

– Давай по стопочке. Меня немного знобит. Идиот прораб, щели в окнах в палец толщиной.

Спикер кивнул. Ему действительно необходимо снять нагрузку. Фужеры музыкально соприкоснулись.

– За дружбу, Андрей. Коньяк приятно обжег небо.

– Ты выглядишь устало.

– Спасибо за комплимент, Александр Михайлович. Под лежачий камень “Амаретто” не течет. Я работаю.

– Отдохни. Слетай в Рим или в Ниццу. Развейся.

– Не сезон.

– Отдохни, отдохни… Еще выпьешь?

– Выпью.

Второй фужер Спикер опрокинул не чокаясь. Затем поднялся с кресла.

– Я хочу спать. И правда устал что-то.

– Конечно, конечно, Андрей. – Зелинский заботливо махнул рукой в сторону двери. – Езжай, отдохни. Да, извини, главное-то…

Он открыл бюро, повернул ключик встроенного сейфа.

– Держи, это за кассету. Благодарю. Спикер спрятал две туго перевязанные пачки, слегка кивнув Зелинскому.

– До свидания, Александр Михайлович.

– До встречи, Андрюша. Завтра в полдень позвони, пожалуйста, в офис. Надо решить один вопрос.

– Хорошо.

Зелинский запер за Спикером дверь, затем вернулся в комнату. Плеснул себе коньяку. Подойдя к окну, чуть раздвинул тяжелые портьеры.

Спикер вышел из дома. Привратник в пятнистой форме засуетился возле ворот, морщась от зимнего ветра. Машина, моргнув габаритами, выкатила на шоссе и мгновенно растворилась в темноте.

Зелинский допил коньяк, взял рюмку, из которой пил Спикер, и бросил ее в камин.

Спасибо за службу, Андрюша. Извини, но ты переступил черту. Без разрешения присвоил себе право казнить или миловать. Этак ты завтра решишь, что для моей безопасности надо убрать меня самого. Ну конечно, чего распыляться? Самое безопасное место – деревянный тулуп на глубине два метра. Я решил, Александр Михайлович, что вам он как раз.

Нет, Андрюша, ты хоть и грамотный, хоть и умелый, но всего лишь слуга, которого наняли… Да, не в меру усердный слуга. Головушку клинит на поворотах. Так нельзя. Такое усердие слишком бросается в глаза. Отдохни, Андрюша, отдохни.

Жалко Сергея. Ладно б месяца через два. Пока новый человек вникнет…

Зелинский взглянул на каминные часы, хлопнул по карману халата и, сгорая от любопытства, покинУЛ комнату, перейдя в рабочий кабинет. Там он включил “двойку”, вставил в щель кассету и нажал на “пуск”.

Глава 15

Гончаров прервал цепочку собственного бесконечного мата, разбавив его нейтральным “блин”.

– Ты не быкуй! – Вовчик так и не понял, что стряслось. – Давай без блинов. Паша чуть сбавил.

– Полный беспредел, Вовчик! Полный! Ментов валят. Никого не боятся, пидоры.

– Не верещи, прошу же. Кого убили, объясни нормально.

– Славку, водилу нашего!

– Когда?!

– Дежурный в час ночи позвонил. Граждане нашли в парке. Ну, не в самом парке, а там, где пустырь с канавой. Туда, наверное, тащили, а потом бросили. Два ножевых! В сердце оба. Сзади! Ну, суки бешеные!

– “Гоп-стоп”?

– Похоже. Карманы вывернуты. Бабок нет, ксивы. Хорошо, наш, сразу опознали.

– Чего его в парк понесло?

– Откуда теперь узнаешь? С женой связались, должен был прямо из гаража домой идти. Ну, мог, конечно, куда-нибудь завернуть. Приятель у него недалеко от парка живет.

– Связывались?

– Пусто. Не приходил.

Белкин, не снимая куртки, сел на диван. Дежуривший ночью Паша все не мог успокоиться:

– В своем районе, мента! Найдем, разорвем на куски. Должны найти! Там в парке постоянно мужичков пьяных опускают. Пару недель погуляем – хапнем уродов.

– У меня времени нет гулять, – глядя в пол, заявил Белкин.

– Да ты чего? За своего!

– Вот и гуляй… – ответил Вовчик почти шепотом и вдруг совсем не к месту спросил:

– Ты знаешь, где играет Баджио? А Хаджи? Баджио – в “Милане”, Хаджи – в “Барсе”.

– Ну и что? – вытаращился на коллегу Паша.

– В тот вечер, когда мы взяли Женьку, было два матча. Но ни “Милан”, ни “Барселона” тогда не играли. Никаких штрафных Баджио не пробивал, и никто Хаджи не сбивал. Зато в тот же вечер Спикер встречался с кем-то из наших и узнал почти все, что надо! Если честно, я грешил на Семеныча и на Музыканта. Совсем не к месту он тогда зарулил. А про Славку как-то и забыл. Потом уже дотумкал, когда Женьку в Пассаже прозевали. Ну, все как по заказу! Но Семеныч про Пассаж не знал, а Серега девчонку вытащил. Я и про футбол базар затеял так, на всякий случай. Футбол – не главное. Только помалкивай, Гончар.

Паша ошарашенно уточнил:

– Это, это ты его?

– Вот еще, руки о дерьмо марать… Я просто закинул удочку, нацепив червячка. Особо ни на что не рассчитывая. И на тебе, клюнуло!

– Какая удочка? Кто клюнул?

– Это не столь важно. Я тебе потом все расскажу. На случай, если я вдруг тоже где-нибудь найдусь ограбленным, чтоб ни Казанова, ни Петрович, чтоб никто… Очень прошу.

Появился опоздавший Казанова:

– Здоров, Паш! А где Белкин, маленький, воробей, и нахальный, как обезьяна?

– Ослеп, что ли?

– О, извини, извини, не приметил. А чего это вы суровые, как парторги на собрании? Стряслось что?

– Славку ночью убили. Зарезали в парке. Грабеж похоже.

– Ну?! Вот это дела!

Казанцев затянул арию про беспредел вторым голосом.

Белкин набрал номер:

– Семеныч! Здоров. Тебе Славка вещички вчера привез? Ага, глянь, какие там кассеты. Так, так. “Ну погоди!” есть? Есть? Хорошо, понял. Я сегодня заскочу.

Паша и Костик не обратили никакого внимания на этот звонок, продолжая полоскать беспредел.

Белкин перешел в кладовку, протянул руку к полке и из разного хлама, изъятого у всяких душегубов достал видеокассету. Прочитав надпись на торце, он положил кассету во внутренний карман куртки и вернулся в общий кабинет.

Казанцев бросил на стол фото. – Вот ваш Спикер. Красавчик, а? Так и хочется назвать его именем какую-нибудь улицу. Посмертно

– Откуда взял?

– Из фотоаппарата. Эксперт изъял “мыльницу” у Шерифа, проявил, пленочку напечатал. Это они в баньке с “мартышками” парятся. Вот Шериф, вот Спикер.

– Может, это не Спикер.

– Он самый. Он и в больницу к Ольге приходил, и с Женькой балаболил. Есть и примерный адресок. Шериф в день смерти звонил ему. Я установил квартирку, сгонял, показал соседям фотку. Признали. Жалуются. Любит громкую музыку, мешает законному отдыху, на замечания не реагирует. Живет один. Хата трехкомнатная, дверь металлическая. В адресе не прописан. Короче, есть возможность отличиться. Я говорил с Семенычем, он обещал закрыть его за похищение Катьки, так что действовать можно не шибко стесняясь.

– Может, ОМОН взять? – предложил вышедший с больничного Петрович. – У них сейчас снаряды специальные есть. На двери вешают и дырку прожигают в любой броне. Коммулятивные.

– Ага, Музыкант как-то заказал. Дырку-то прожгли, а в соседней квартире стена рухнула. Обойдемся без ОМОНа. О-о-о! Глянь, Зинка вылезла. Иди сюда, Зин-Зин-Зин…

В углу, рядом с мусорной корзиной, копошилась длиннохвостая крыса, совершенно не пугаясь людей и дневного света.

– Совсем ручная стала. – Казанцев бросил в угол кусочек вареной колбасы. Крыса, вцепившись в подарок, исчезла под полом.

– Ты зачем эту гадость прикормил? Я по ночам вскакиваю. – Гончаров покрутил пальцем у виска.

– Да нормальная крыска, я ее скоро совсем приручу, посажу в банку и будем девок колоть. Все расскажут. Зинка, фас!

– Я ее пристрелю в следующий раз, пусть только морду высунет, зараза подвальная!

– Да ты просто бык!

– Она – покойник! Запомни! Вовчик улыбнулся.

– Угомонитесь, юннаты. Поехали лучше Спикера привезем.

– И все кончится?

– Не кончится. Петрович снял трубку.

– Я выдерну все ж пару ребят из роты. Время сейчас лихое, того и гляди поймаешь пулю организмом. Ты бы лучше у Семеныча постановление на обыск попросил. Чтобы дверь ломать по закону.

– Поедем, заскочим по пути. Хоть на весь подъезд выпишет. Он в этом плане беспроблемный дядька.

К Спикеру приехали через полтора часа. Бронированная дверь внушала уважение своей неприступностью. Казанова по привычке, прежде чем давить на кнопку и орать: “Милиция!”, приложил ухо к замочной скважине.

– Тс-с. Дома.. Свет горит, и музон играет. Что-то классическое. Бах Моцартович Вагнер.

– Вагнера в прошлом году посадили за убийство жены.

– Мудила, это не тот Вагнер. Вагнер – любимый композитор Адольфа-фюрера.

– Так Фюрера вроде тоже посадили? Казанцев хмыкнул и нажал на звонок. Все заняли боевую позицию. Патроны заскочили в патронники, наручники раскрыли круглые пасти.

– Не открывает, гадина. Игнорирует. Костик повторил звонок, затем саданул рукояткой по металлу.

– Слышь, мужик, убавь музон, я с ночной, спать мешаешь!

Оркестр продолжал давить по Вагнеру, не убавляя громкости.

– Так, ладно. Вовчик, давай инструмент. Сейчас устроим ему Баха.

Белкин открыл спортивную сумку, извлек тяжелый масляный домкрат. Домкрат изъяли давным-давно у воров, специализирующихся на проломах потолков, дверей и полов, и оставили для использования в тех же целях.

– Помоги. Не шарик ведь воздушный. К домкрату прилагалась титановая труба большого диаметра. Домкрат оказывался бесполезным, если напротив двери не было упора в виде стены. Здесь упор был, вход в квартиру располагался очень удачно. Казанцев отметил эту тонкость, поэтому предусмотрительно захватил с собой инструмент.

– Так, так, повыше чуть, напротив замка. Дверь-то хорошая, а косяки дерьмо. Выдавим.

Воровской инвентарь занял исходную позицию, повиснув мостиком от дверей до стены.

259

– Давай, качай! Потихоньку, потихоньку, черт, стенку бы не проломать.

Гончаров заработал рычагом. Поршень медленно пополз вперед.

– Додумаются же, – усмехнулся Петрович. – У нас в отделе как-то группу квартирную задержали. Так они вместо фомки живую бабу использовали. Вернее, ее задницу. Тетка – виртуоз. Подойдет к двери, дрыгнет попкой, дверь так и уходит внутрь. Тридцать процентов за это имела. Прямо золотая задница.

Пока Петрович предавался воспоминаниям, Паша потел, качая рычаг.

Стена задрожала. Дверь не двигалась.

– Во черт! Давай, Паша. Сейчас дом рухнет. Стена оказалась прочнее, и дом не рухнул. Перекошенный ригель треснул и выскочил из запорной планки, домкрат упал вниз, чуть не придавив ноги взломщикам. Вагнер-Бах вырвался из плена квартирных стен.

Костик, осторожно сунув голову в образовавшуюся щель, заботливым голосом изрек:

– Товарищ, у вас дверь не заперта. Сквозняк. Смотрите, чтоб не обокрали.

Слов благодарности в ответ не прозвучало. Выстрелов, слава Богу, тоже. Казанова дернул головой, и ротные, держа пальцы на спусковых крючках, плечом к плечу отправились ловить Спикера.

Беднягу застали в туалете, сориентировавшись на источник музыки. Он был мертв как минимум сутки. Стоял на коленях перед финским унитазом, склонив голову на стульчак. Черная рвотная каша указывала на жуткие предсмертные муки покойного.

Паша, срочно закуривая, трезво оценил ситуацию:

– Больной скончался апоплексическим ударом. Перепил, бедняга. Суррогат. Вовчик покачал головой.

– Сам себе режиссер. Политическое самоубийство. При отягчающих обстоятельствах.

Приехавший врач предположил острую сердечную недостаточность, вызванную, вероятно, алкогольным отравлением. То же самое подтвердило вскрытие, произведенное пару дней спустя в морге. И хотя никаких следов пьянства в квартире не наблюдалось, диагноз был встречен благосклонно. Медицина – штука точная. Сказано – сердце, значит, сердце. То есть отсутствие события преступления, то есть – нет преступления. А раз нет – не надо раскрывать. А дураки, пытающиеся доказать обратное, в милиции долго не задерживались. Да и Спикер в общем-то не голубок. Давно пора.

Зелинский понимал толк в химии и психологии. Потому что в школе учился на одни пятерки.

Неделю спустя Александр Михайлович наблюдал самого себя на экране широкоформатного “Филипса-Мачлайна” в информационной программе Центрального телевидения. Депутат Государственного собрания от партии диабетических реформ Зелинский вдохновенно спорил о необходимости запрещения абортов для увеличения поголовья народонаселения.

Александр Михайлович удовлетворенно похрюкивал перед экраном, рассматривая свою вполне презентабельную политическую личность, дымил сигаретой и тихонько радовался жизни.

А чего бы и не порадоваться? Он теперь власть. Он теперь сила. Первая, вторая, третья? Это не важно. Сила. Процесс пошел. Так, когда там у нас президентские выборы? А почему бы, собственно, и нет? Симсим, откройся! Пора поднимать народ с коленей. Чего он там никак подняться не может? Перепил?

Замена Сереже Бермудину нашлась быстро. Товарищ посолидней. Целый экономический доцент, международного класса. Второго Спикера ищем. Найдем много их, способных и нищих. Один уже есть на примете. Полковник в отставке. Нет, нет. Полковника не возьму. Во-первых, слишком приметный, во-вторых, слишком умный. Слуга не должен быть умнее хозяина. Конец цитаты.

С кассетой – напрасное беспокойство. Впрочем, этого и следовало ожидать. У Шерифа мозгов не хватило б что-то там записать. Александр Михайлович с удовольствием посмотрел все серии советского супер-мультика, но ни в одной никакого компромата на себя не обнаружил.

Дурачок Шериф, решил попугать. Теперь на небе ангелов пугает…

Однако пора приниматься за дело. Телевизор моргнул кинескопом, пульт лег рядом с пепельницей. Вперед! Поднимать народ с коленей. Э-эй, наро-о-д! А ну, с коленей! Понял, да?!

– Паш, хохму слышал? В области оперов заставляют заниматься строевой подготовкой. Точнее, всех заставляют. В том числе и оперов. Каждый день по два часа в форме топчут плац.

– Скоро и мы будем.

– Где форму-то возьмем? На нас четверых дай Бог один комплект наскрести. Н-да, когда наконец у нас каждый займется своим делом? Ну, хочешь командный голос демонстрировать, так и ступай в родную Краснознаменную, а не лезь туда, где дырка блатная есть. Этак завтра Мариинкой или Академией художеств будет заправлять бывший артиллерист с генеральскими погонами. Представляю. Все танцоры будут по сцене ходить только строем, а художники рисовать одни парады. Смешно? Смешно. А у нас нормально. Чисти сапоги, Паша. Носочек перед зеркальцем потяни. Слабовато у тебя со строевой.

Опера соскочили со ступенек эскалатора, оказавшись в светлой стекляшке станции метро.

– Нам туда. – Белкин выбрал один из выходов. – До встречи еще полчаса, успеем по кофе дернуть. Заодно я тебя и просвещу. Пойду один, ты так, со стороны посматривай.

– Да уж, просвети. Хотя, на мой взгляд, ты в шпионов играешь.

– Каждый должен заниматься своим делом. Либо маршировать, либо не маршировать.

Они пересекли небольшую площадь, усеянную ларьками, и зашли в неприметное кафе.

– Значит, такие дела, Паша… – Вовчик отхлебнул кофе. – Может, водки?

– А то! Девушка, водка есть? По стопочке, ага? Белкин похлопал по карману.

– Засуну вечно кошель… Да, так вот, наш покойный дружок Спикер, если ты помнишь, гонялся вовсе не за Женькой как таковой. Месть, память о друге… Все это фигня. Женька, опустив Шерифа, прихватила из квартиры одну вещицу. Кассету “Ну, погоди!”.

– Я помню.

– Да. Вот тогда все и началось. Угрохали бы нас за милую душу, если б Женька из камеры не сдернула. А ты говоришь – шпионы. Славка тут же ножом получил, едва кассету передал бандитам. Правда, не ту кассету. Пришлось мне выложить двадцать тонн из собственного кармана, чтобы купить точно такую же. В смысле, с мультиком.

Кассета сейчас со мной. Та самая кассета. Классный материальчик. Помнишь видеокамеру в тачке Шерифа? Кое-что с нее переписано, кое-что с других мест. Сейчас…

Вовчик отпил водки, словно дорогого коньяка, смакуя каждую каплю.

– Упыря Зелинского по телику видел? Депутат херов. Партия диабетических реформ. Так вот, в свое время он сколотил небольшую бригаду, устроив ее по полувоенному принципу. С годами бригада выросла в довольно мощную группировку. Разумеется, бандитского толка.

– Да, слухи ходили.

– Вот именно. Все на уровне слухов. Ни РУОП, ни Комитет ничего толком про нее не знают. Бандюги левые тоже. Так, слыхали что-то. А группировочка-то – не шпана бритая. Чувствуется рука создателя. Ребятки с размахом. Слышал, чем эти партийные “диабетики” хвастают? Наша партия – самая богатая, прям сплошные Рокфеллеры. Помалкивают только, откуда денежки в их кассе. Что, членские взносы и пожертвования сочувствующих? Учет и контроль? Ага, верим…

Белкин выглянул в окно, затем продолжил:

– Нефть, лес, банки. Никаких разборок из-за ларьков да бананов. Каждый на своем месте. Правая рука Зелинского – Бермудин, спец по экономическим вопросам. Есть, конечно, и бригада бойцов. Тоже солидные граждане. Бригада разведки. Спикер, кстати, старший. Военный бывший.

– А Шериф?

– Хе-хе… Тоже бригадир. Устранитель проблем. Ликвидатор. Там на кассете небольшая прелюдия, он сам себя на камеру записал. Вроде интервью. Я тебе его вкратце пересказал. А вот дальше… Некоторые заказы он получал прямо от Зелинского. В своей тачке. Зелинский, вероятно, не шибко боялся Шерифа. Прежний штатный киллер умер от стандартной сердечной недостаточности. Эта же участь ждала Шерифа. Поэтому наш герой подстраховался кассетой.

После каждого заказа записаны отрывки криминальной хроники. С телевизора. Как раз те самые заказухи… Веселенький материал. Ликвидации не Только по Питеру. Москва, Екатеринбург, Кавказ. Только у Зелинского тупик – так Шериф из этого тупика выводит.

На кассете – шесть мокрух. Грамотно щелкал. Никаких ожиданий в подъездах, никакой стрельбы по машинам. Винтовочка, оптика. Шериф летел, к примеру, в Москву, а винтовочку на тачке в тайничке везли. Он ни разу не промазал, нигде не светанулся. Гонорары – ого-го. Вот такой бэд бой.

Вовчик допил водку.

– Теперь въезжаешь, зачем в шпионов играть надо? Спикер от сердца умер, Бермудин без вести пропал… Следующий кто? И сколько?

– Да, может, поругались…

– Может. Но лучше исходить из известных фактов.

– И что ты собираешься делать с кассетой?

– Лучше всего выкинуть ее в Неву и забыть, как дурной сон.

– На фига! Такие дела поднять можно!

– Пока у нас маршируют и пишут планы, я ничего поднимать не собираюсь. Жить, знаешь ли, хочется. Казанова правильно сказал – наш удел бытовухи да козлиные разборки. Не больше. Для Зелинского рылом не вышли. Все равно соскочит, а мы очутимся либо в могиле, либо в тюрьме, либо в дерьме.

Белкин замолчал, покручивая за ножку рюмку Потом опять встрепенулся.

– Но если ты так хочешь, Паша, то, ради Бога, держи кассету и крути Зелинского. Гончаров не ответил.

– То-то и оно. Но кассету я выкидывать не буду. Можно было б подсунуть журналистам, только для Зелинского это теперь не аргумент. Он все сведет к провокациям, интригам врагов да к зажиму демократии. Отмахнется не глядя.

– Мать твою, кто приходит к власти?! Что у нас за страна? Все кричат – конец войне, а третий год воюют. Бей преступников, а в президиуме воры в законе.

– Ой, Паша, ну что ты как маленький… Страна, у нас не страна, а сплошной “Малява-блюз”.

Слыхал пулю? Летом наши законники опять собираются подкинуть прав человеку. Ознакомление обвиняемого с делом будет входить в срок следствия, представляешь? Не успел ознакомиться – свободен! Хоть одного убил, хоть десяток! По херу! Гуляй! Потяни время, поиграй в больного или дурака и гуляй! По закону!..

А ты говоришь компромат. Ага, встать, суд идет. Бежит! Прибежал. Пар-р-родия.

Паша поднял глаза на Белкина:

– Да ну, что ж у наших, совсем зашкалило? Это ерунда. Бредятина.

– Увидишь еще… Давай лучше повторим по стопочке. Девочка, плиз, битте. Риплэй…

Я, Паш, в другие ручки кассету собираюсь отдать. В очумелые. Одним из клиентов Шерифа был Володя Монгол. Его хлопнули прямо через окошко офиса. Монгол – влиятельный мужик. В законе. Его Ребятки очень сильно обижаются. А дурень Зелинский прямым текстом… Все остальное я с кассеты стер.

Белкин опрокинул вторую рюмку, бросил в рот Пластик “Орбита”.

– Короче, прикрывай, Гончар. О, вон они, любимцы публики. Тачку белую видишь? Приехали. Сиди наблюдай. Они не знают, что я мент. Как бы не увезли к черту, братаны херовы…

– Погоди, Володь… Это ведь не правосудие. Они же ничем от Зелинского не отличаются. Такие же бандюги. Какой смысл? Еще один виток? Опять кровь? Нам же завтра их ловить придется.

Белкин пригнулся к Паше и загадочно прошептал:

– А чтоб знали…

– Катя, ну-ка, сюда! Я тебе что сказала? Только посмей уйти. И не кричи, простудишься. Ольга взяла дочку за руку.

– Володя, может, поближе вещи перенесем?

– Не надо, поезд полчаса стоит. Успеем погрузиться.

– Жень, забыла Катьке лимонада купить. Схожу.

– Мы сходим. – Белкин взял Женьку за руку. – Катюх, тебе какого лимонада?

– Зеленого.

– 0'кей, старушка.

…За пять минут до отправления поезда они вышли из вагона. Женька была без куртки. В свитере и джинсах. Вовчик расстегнулся, прижав ее к себе.

– Простудишься.

Они мешали пассажирам, застыв на перроне.

– Ты не волнуйся, Володь… Как только Ольга обживется, я вернусь, а приедем, я позвоню.

– Честно? – улыбнулся Белкин.

– Ну что ты…

– Товарищи, целоваться на морозе вредно. В городе эпидемия. Вовчик еще сильнее прижал Женьку к груди.

– Ты тоже звони. По-жа-луй-ста.

– Конечно. Может, даже первый к вам вырвусь. У меня в марте отпуск.

– Да, я знаю.

Вагон зашипел, подгоняя народ.

– Провожающие, попрошу на выход. Отправляемся. – Парень-проводник скрылся в вагоне. Вовчик никак не хотел отпускать ее руку.

– Пора, Володь…

Белкин еще раз обнял Женьку, прошептав ей на ухо три бесхитростных слова:

– Куколка, милая моя…

ЭПИЛОГ

Костик плюхнулся на стул и протянул симпатичному врачу пару бумажек.

– Пожалуйста, это кровь, это моча.

– Жалобы есть?☻

– Отродясь не было.

Ежегодная процедура медицинского осмотра давно превратилась в чистую формальность, необходимую для получения отпускного удостоверения.

Женщина рассмотрела бумажку и удивленно взглянула на Казанцева:

– Молодой человек!

– Да? – Казанова игриво улыбнулся.

– Да вы же… Вы же беременны!

– Че… Че-го?!! Беременен? Доктор, я ж мужик!

– Шестой месяц, молодой человек. Как минимум. Где это вы умудрились?

– А-а-а-а-а!..

Он больно ударился об пол. Зинка, сидевшая возле его ботинок, на всякий случай уползла в угол.

***

…Телефон разрывался противным треском.

Костя поднялся, доковылял до стола, где валялась брошюра “Эротические сны – на заказ”.

– Джордж? Дежурный Королев. У нас трупики криминальные на Балдийской. Какую-то шишку расстреляли. Прямо в тачке, вместе с охраной. Вроде депутат. Поэтому быстренько делай аборт и на выезд. Машину послал.

– Поздно, Григорич, шестой ведь месяц…

– Ну, тогда рожай!!!

В трубке запикали гудки.

– Зин-Зин-Зин, иди сюда… Вот ведь, блин, дочитался.

Костик вернулся к дивану, поднял с пола одеяло и нехотя начал влезать в свои тесные джинсы.

Оглавление

ПРОЛОГ . 1976 год

Глава 1 . 1995 год, ноябрь

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

ЭПИЛОГ