«Кошмар на улице Стачек»

Любое совпадение персонажей или событий с реальными лицами или происшествиями может быть только случайным, хотя и случайности иногда становятся закономерностями.

Автор

Блатным корешам по борьбе с преступностью посвящается.

ПРОЛОГ

Июнь 1990 года. Жаркое южное солнце раскалило крышу СИЗО города Владикавказа, отчего внутри тюрьмы, битком набитой подследственными, температура превышала все мыслимые пределы. В одной из камер с двухъярусными нарами, где сидели особо опасные, распахнулась дверь, и конвоир ввел парня лет двадцати восьми, причем, в отличие от всех обитателей камеры, он был русским.

— Кузьмин, — представил его конвоир. — Наркотики. — И подтолкнул его в камеру. — Располагайся.

Дверь закрылась. Парень стоял в центре, переминаясь с ноги на ногу. Новичок. Зеки переглянулись.

— Гомерзик, подай-ка полотенце, — обратился к нему один из сидевших. Кузьмин взял полотенце, висевшее на нарах, и протянул мужику. Но тот как бы невзначай выронил его из рук, и оно мягко упало между Кузьминым и уголовником. По тюремным законам поднять полотенце должен был слабейший. Кузьмин не шелохнулся.

— Подними, — приказал зек.

— Ты уронил — ты и поднимай.

— Ты, что, щенок, смерти ищешь? — сказал зек, медленно поднимаясь с нар. — Я за мокрое сижу, а ты — за какой-то кумар. Подними полотенце!

Кузьмин посмотрел вокруг и направился к свободным нарам. Удар в спину потряс его. Зек двумя руками, сложенными в замок, саданул его сзади. Кузьмин устоял, подпрыгнул на месте, и его нога, описав большую дугу, смачно врезалась в висок мужика. Зек отлетел к дверям.

— Бей хачка! — раздались голоса, и человек пять бросились на Кузьмина. Кузьмин успел отбиться от двоих нападающих, но тут получил чем-то тяжелым по голове и свалился на нары. Побои посыпались на него со всех сторон. Чьи-то руки потянулись к пуговицам на его ширинке, и он почувствовал, как с него начали стаскивать брюки. Накинутое на шею мокрое полотенце сбило дыхание. Кузьмин закрыл глаза и потерял сознание.

ЧАСТЬ 1

ГЛАВА 1

Апрель 1992 года.

ИЗ ДОКУМЕНТОВ:

Сов. секретно.

Начальнику 1 отдела 7 подотдела МБ генералу министерства безопасности Козлову Г.В.

В связи с тем, что в 85 отделении милиции города Санкт-Петербурга из-за постоянного прорыва канализационных и водопроводных труб выходит из строя дорогостоящая импортная подслушивающая аппаратура, прошу выделить из валютного фонда средства на ремонт здания вышеуказанного отделения. Средства будут залегендированы как спонсорская помощь кооператива «Ремонт колёс», расположенного в подвале отделения. В противном случае наблюдение за объектом «С» может быть поставлено под угрозу срыва.

Зам. начальника 7 подотдела МБ полковник Сидоровский С.В.

За решетками окон 85-го отделения милиции города Санкт-Петербурга появились первые признаки весны — набухшие почки, щебет птиц, кражи велосипедов. Грохот трамвая, песни Богдана Титомира, доносившиеся из окон общежития напротив, крики задержанных пьяниц плавно сливались со звуками внутри помещения уголовного розыска, создавая некую симфонию шума. Тут было всё: от упоительно мягкого шлепанья кулака о живот правонарушителя, доносившегося из кабинета 13, где стажировались два практиканта, до вопля инспектора Кивинова, пожелавшего узнать, куда же, чёрт побери, запропастилась его ручка; от нудного монолога начальника УР Соловца, сосавшего информацию из арестованного, до приглушенного, страдострастного шепота, коим опер Клубникин беседовал по телефону с юной прелестницей; от урчания воды в трубах и треска телефонов до раскатов гогота, сопровождающих пошлый анекдот детского инспектора Волкова.

Нигде не обнаружив своей ручки, Кивинов заглянул в кабинет Клубникина. Тот, закончив болтать по телефону, с увлечением рассматривал книгу под названием «Секс в жизни женщины». Кивинов заметил, что коллега остановился на главе «Эрогенные зоны». Свернув газету, он стукнул ею своего напарника по голове и произнес:

— У тебя одна эрогенная зона — мозги, их всё время возбуждать надо, сами они не работают.

В ответ Клубникин зло ухмыльнулся.

— Ну что ты расселся как муха на параше? — продолжал Кивинов. — Между прочим, ты сегодня дежуришь, а в дежурной части полно заявителей. У тебя одно на уме — бабы. Марш к терпилам.

Клубникин с крайне недовольным лицом засунул книгу в свой стол, потянулся, сдул с пиджака пыль и побрел к потерпевшим.

Сам Клубникин роста был небольшого, с чуть кривоватыми ногами и неизменной трёхдневной щетиной. Пиджак ему был великоват, посему кулаки утопали в рукавах, что являлось объектом постоянных насмешек оперов. Но Володя мало обращал на это внимания. Характер у него был взрывной, но быстро отходчивый, а больше всего Клубникин любил изображать из себя Глеба Жеглова и старого милицейского волка, хотя и работал в уголовном розыске не так давно. Ко всему прочему он являлся членом футбольной сборной МВД, играя в нападении.

Вместе с Кивиновым они обслуживали два соседних участка и работали в контакте. Выходя на территорию, они представляли собой великолепное зрелище, прямо как Торопунька со Штепселем — длинный Кивинов в короткой куртке с короткими рукавами и маленький Клубникин в своём вечно мятом, как у комиссара Каттани, пиджаке.

Сейчас Клубникину предстояла весьма нелегкая работа. Недовольная задержкой толпа громко шумела в дежурной части, и многие записывали номер очереди на ладонях.

— Маэстро, ша! — сказал Клубникин, входя в помещение. Толпа мигом затихла.

— Попрошу первого за мной.

Первым в очереди оказался некий гражданин Кац, швейцар из пивбара, старый знакомый 85-го отделения. Уже в течении двух лет какие-то неизвестные вымогали у него деньги. Кац и сам рад был бы отдать их, вот только не знал кому, сколько и, главное, куда нести, так как вымогатели требовали деньги, били Каца, звонили ему домой, но место встречи не назначали.

Кац глубоко вздохнул, присел на краешек стола и снял темные очки. Из-под них на Клубникина глянул смачный фингал цвета морской волны.

— Ну? — спросил Клубникин.

— Опять избили, — пожаловался Кац. — Подкараулили в подъезде. Десять тысяч требуют.

— Ну?

— Я сказал, что готов уплатить, и они отстали. Я спросил, куда принести деньги, а они ответили, что сами меня найдут, но если я обману, они включат счётчик.

— Ну?

— Я думаю, может, мне всё время с собой деньги носить и сразу отдать, чтоб не били?

— Подозрения есть?

Кац виновато пожал плечами в ответ.

— Да-а, положение серьёзное, — резюмировал Клубникин. — Пора всерьёз заняться этой группой.

Одной рукой он снял трубку телефона и начал набирать номер, другая же рука автоматически выдернула телефонный провод из розетки.

— Алло, дежурный главка? Клубникин из розыска беспокоит. Дайте информацию в аэропорт и на вокзалы и перекройте основные шоссе из города, а также внесите в компьютер приметы преступников. Приметы помните? — спросил он у завороженного Каца, после чего начал диктовать приметы в телефон. Закончив разговор, Клубникин вновь набрал номер и попросил к трубке начальника уголовного розыска города Санкт-Петербурга, после чего потребовал организовать круглосуточную негласную охрану Каца.

— Все в порядке, — сказал Клубникин преобразившемуся Кацу. — Живите спокойно наши люди будут постоянно охранять вас, но видеть вы их не будете, их нельзя видеть — это секретные работники.

— Понимаю, — кивком ответил Кац. — А зачем аэропорт перекрывать?

Клубникин понял, что переборщил, но не растерялся:

— Чтобы преступники не ушли, если наши люди не успеют к вам на помощь.

— Спасибо большое, — ответил восхищенный Кац.

— Не стоит. — Клубникин указал на дверь. — Это наша работа.

Класс опера заключался не в том, чтобы отшить потерпевшего, а в том, чтобы сделать это так, чтобы тот, уходя, говорил «спасибо», причем искренне.

Кивинов влетел в кабинет Клубникина, когда тот в очередной раз требовал у дежурного главка перекрыть аэропорт, дабы задержать негодяев, укравших запасное колесо из «Запорожца», хозяин которого скромно сидел перед Клубникиным.

— Мокруха! — заорал Кивинов и помчался дальше по коридору. Клубникин понял всё с полуслова, выгнал заявителя, собрал в папку раскиданные по столу бумаги, сунул туда же «Секс в жизни женщины» и побежал в дежурную часть.

ГЛАВА 2

ИЗ ДОКУМЕНТОВ:

В последнее время участились факты необоснованных отказов в возбуждении уголовных дел сотрудниками ОВД, несвоевременной регистрации заявлений граждан и, как следствие этого, отсутствие должной проверки по ним. В целях борьбы с указанными явлениями предлагаю:

1. Усилить контроль за регистрационной дисциплиной.

2. Провести проверку по отказным материалам в ряде отделений района, в случаях необоснованного отказа возбудить уголовные дела.

3. Виновных строго наказать вплоть до исключения из органов, лишения месячного пайка и привлечения к уголовной ответственности.

Организацию исполнения указания возложить на начальника Кировского РУВД полковника милиции Головко Н.А.

Прокурор Кировского района г. Санкт-Петербурга, старший советник юстиции Прокрустов О.Г.

Машина «такси» была брошена во дворе ДК «Ленинец», неподалеку от отделения, поэтому Клубникин и Кивинов прибежали на место происшествия раньше, чем туда прибыло руководство на дежурном УАЗе, который мог бы без труда выиграть соревнование на самое долгое прохождение самой короткой дистанции, если бы таковое когда-нибудь проводилось.

В силу специфики своей работы операм частенько приходилось видеть мертвецов, и поэтому они уже привыкли к живописным сценам смерти, однако увиденная ими картина превзошла все ожидания. Водитель такси склонил свою голову на руль, повернув лицо, выражающее глубокую печаль, к стоявшим у машины сотрудникам. В основание затылка по рукоятку была всажена самодельная заточка, конец которой выходил из горла и упирался в рулевое колесо. Кровавый водопад вытекал изо рта покойного, омывая по пути приколотый к лацкану пиджака значок с надписью «Ударник коммунистического труда», джинсы фабрики Володарского и кеды фирмы «Динамо».

— Глухарь, — простонал Кивинов, — и опять у меня на земле.

— А, может, он сам себя? — с надеждой в голосе спросил Клубникин.

— Хорошо бы, да заточка глубоко всажена.

— Видать, спешили они, падлы, даже заточку оставили, а может, специально не вынули, чтобы эффектнее было.

— Да нет, наверно, у них много такого инвентаря, раз они могут позволить себе оставить заточку-другую в шее жертвы. Ладно, давай машину осмотрим, пока руководства нет.

В нарушение всех имеющихся инструкций по проведению осмотра места происшествия Кивинов облазил всю машину и, ухитрившись не испачкаться в крови, нашёл то, что искал. То есть ничего. Клубникин тем временем отгонял от машины любопытных, взявшихся как из-под земли.

— Позвольте мне оказать водителю первую помощь! — не унимался какой-то старичок интеллигентного вида.

— Вы кто? — спросил Клубникин.

— Терапевт.

— Ему прозектор нужен, а вы бы лучше оказали помощь гражданочке, у неё вот тут рвотные процессы начинаются, сейчас риголетто отпляшет. И вообще, товарищи, расходились бы вы лучше отсюда, ну умер человек, скорее всего сам, ничего особенного, каждый день бывает.

Пока Кивинов шарил по карманам таксиста, во двор с грохотом вкатил УАЗ с руководством, представленным Соловцом и вторым замом отделения Мухтаром Кулиевичем Астровым. Кивинов выскочил из машины и сделал невинное лицо.

— Руками не трогали? — спросил Соловец.

— Обижаешь, Георгич, — пожал плечами Кивинов.

Соловец нырнул в машину и проделал всё то, что было до него проделано Кивиновым, с той лишь разницей, что весь заляпался в крови и чуть не уронил труп.

— Ничего интересного, — сказал он, после чего обратился к Астрову: — Мухтар Кулиевич, сгоняй в отдел, вызови группу и установи данные таксиста.

Как только Астров уехал, Соловец достал «Беломор», прикурил и, пустив в воздух струю дыма, произнес:

— Зараза, в начале года — глухарь. Теперь не слезут ведь.

— Да, — с пониманием поддержал его Кивинов. — Придется ОПД заводить.

Клубникин тем временем пытался выудить что-нибудь из старушки, вызвавшей милицию. Сдвинув на затылок фуражку и шаря по своим карманам в поисках спичек (Клубникин, вообще-то, не курил, но в особо торжественных случаях баловался), он с трудом пытался разобрать шамканье, доносившееся изо рта бабки.

— Вышла я, значить, во двор с Дунькой Кулачковой поболтать-встретиться, а тут машина тарахтит, а дверь открыта. Шофёр, думала, значить, уснул. Пошла будить, а тут убимство.

— А у машины никого не заметила, мамуля?

— Вот чего не видела, того не видела. А вы пройдите по дому, может, кто другой чо видел?

«Не учи ученого», — подумал Клубникин, а вслух сказал:

— Спасибо, мамаша, за совет, так и сделаем, и вообще, вы нам здорово помогли.

Спустя полчаса во двор под рёв сирены влетели «Жигули» райуправления, доставившие к месту происшествия начальника угрозыска района Василия Григорьевича Петренко и его зама — руководство прибывало согласно иерархической лестнице. На Петренко зачем-то был надет бронежилет, а из-под правого плеча лихо торчал короткий ствол автомата. Мгновенно оценив обстановку, Петренко произнес поздравительную речь, ключевой фразой которой была: «Все на обход!» Также в данной речи упоминались недостатки в раскрытии преступлений по горячим следам, низкий процент раскрываемости тяжких преступлений и прочая чушь. Затем, подойдя к машине, он зачем-то снял с себя ботинки и, пробормотав никому не понятное слово «микрочастицы», полез внутрь. Несомненно, по своей грандиозности это был великий осмотр, после которого многострадальный водитель оказался на земле, а Петренко так перепачкался в крови, что сам стал похож на покойника. Тем не менее, на непроницаемом лице шефа результаты его поисков никак не отразились, а произнесенное им «понятно» могло было быть истолковано всеми присутствующими как угодно.

В течение последующих трёх часов на место происшествия прибывали всё новые и новые руководители, следователи прокуратуры, опера Главка и, наконец, кинолог, медик и эксперт, на чью долю выпала почётная обязанность отыскать в машине что-нибудь осязаемое и не принадлежащее водителю.

Покойного к тому времени уже перенесли на скамейку, чтоб не мешал руководству лазать по такси. Естественно, после посещения столькими людьми выставки «Достопримечательности автомобиля ГАЗ-24» обнаружение каких-либо следов в салоне явилось бы восьмым чудом света, но эксперт был многоопытный, и, понимающе вздохнув, он начал осмотр.

Опер Главка Борисов бегал по ближайшему подъезду и опрашивал жильцов дома. Зашедшему ему помочь Кивинову резал слух Гришин вопрос: «Талона нет?» Кивинов сначала решил, что речь идёт о талоне-уведомлении о регистрации заявления, но потом понял, что, скорее всего, он имеет в виду талоны на бензин для главковской «Волги».

Закончив наконец все процессуальные и криминалистические премудрости, присутствующие дружно направились в 85-го отделение, где заперлись в кабинете Соловца и стали, вероятно, составлять план раскрытия убийства таксиста. Обсуждение сие сопровождалось истерическим смехом и мелодичным стеклянным звоном.

ГЛАВА 3

ИЗ ДОКУМЕНТОВ:

ОРИЕНТИРОВКА № 1015

В период с марта по апрель 1992 года в различных районах г. Санкт-Петербурга совершено шесть убийств водителей таксомоторов. С мест происшествия ничего похищено не было. Водители были убиты заточками кустарного производства. Учитывая особую тяжесть совершенных преступлений, предлагаю:

1. На розыск преступника ориентировать весь личный состав и подсобные силы.

2. Проверить на причастность лиц, задержанных в дни совершения преступлений за административные правонарушения и имеющих следы крови на одежде.

3. Проверить на причастность лиц, состоящих на учёте в психоневрологических диспансерах, ранее судимых за подобные преступления.

О всех сигналах немедленно информировать 22 отдел ГУВД г. Санкт-Петербурга.

Начальник ГУВД г. Санкт-Петербурга генерал милиции Т.Т. Комаров.

Процент раскрываемости преступлений 85-м отделением милиции падал с быстротой бетонной балки, сброшенной с Эйфелевой башни. Остановить падение не могли ни героические потуги личного состава, ни липовые «хулиганки», ни даже приказы и выговоры руководства. Единственным средством на пути девятого вала преступности оставалось одно — отказник.

«Отказник» — пьянящее слово, которое любой опер из любого уголка страны понимал слету и без перевода, слово, которое было известно всем, начиная с начальника ГУВД и кончая самым молоденьким опером в отделении. «Отказное преступление — раскрытое преступление», — любил говаривать Соловец. И это было чистой правдой, поэтому любой оперативник, получив заявление от граждан, бросался на поиски противоречий, свидетелей или следов, которые хоть в чём-то могли опровергнуть слова заявителя. Порой раскрыть преступление было легче, чем доказать, что его не было вовсе. В результате на свет появлялся отказник — литературный опус, по сравнению с которым даже романы Агаты Кристи выглядели лишь жалким бумагомарательством. Ну а если за три дня в материале не появлялось ничего нового, опер с виноватым видом подходил к начальнику и, слыша: «Плохо работаем», со вздохом отдавал материал на возбуждение «глухаря».

Несколько как раз таких материалов и лежало перед Клубникиным, когда на следующий день он с усталым взглядом и небритым подбородком сидел в своём кабинете. Упомянутый взгляд скользнул по обвалившейся штукатурке, по железному ящику с красивым названием «сейф» и остановился на крышке стола, под стеклом которого находилась фотография обнаженной красотки. Женщина, сжав руками свой роскошный бюст, явно дразнила Клубникина. Хотелось спать, и ужасно болела голова.

Клубникин женат не был, хотя женщин любил, и, как следствие этого, постоянное недосыпание стало его естественным состоянием. Все сроки по материалам давно вышли, никаких противоречий найдено не было, на малозначительность тоже не тянуло, но после вчерашнего обсуждения плана у Клубникина элементарно не хватало сил на то, чтобы снять трубку и вызвать кого-нибудь. К тому же при убийствах начальство бросает всех на раскрытие, поэтому на другие преступления у него просто времени нет. В дверях, словно тень отца Гамлета, мелькнул длинный Кивинов, затем в кабинет заглянула борода Волкова, и закончил утренние визиты опер Таранкин, которого Клубникин видел уже сквозь пелену дрёмы.

Обход жилмассива, проведённый накануне участковыми, почти ничего не дал. Кто-то видел молодых парней, выходящих со двора, кто-то вообще не открыл дверь, а кто-то обвинил во всём наркоманов и Ельцина, который распустил бандитизм. Единственной интересной деталью из всего потока информации были показания семилетней девочки, которая видела из окна убегающего дядьку высокого роста в зелёном пиджаке или куртке. Хотели сначала составить фоторобот, но очередь на него была до сентября, поэтому ограничились показом девчушке картотеки местных судимых и гопников, в которой, естественно, она никого не узнала.

Личность убитого пока тоже не давала ключа к раскрытию зловещего убийства. Смирнов Павел Иванович, 41 год, в разводе, но живёт с женой, детей нет, квартира отдельная, в такси пятнадцать лет. Последний раз видели в семь утра в парке. Двадцать второй «убойный» отдел задержал на всякий случай на трое суток бывшую жену покойного на основании имевшегося в суде дела о разделе имущества, но в конце концов её отпустят, так как не таким уж и ценным было это имущество, чтобы засадить из-за него заточку в горло мужа, пусть даже и бывшего. В общем, глухарь был капитальный.

Кивинову, на чьей территории случилась трагедия, не давала покоя мысль о безысходности, невозможности предпринять что-то реальное, кроме как заведения оперативно-поискового дела и написания никому не нужных справок. В фильмах и книгах всё было просто и красиво, бравые следователи прокуратуры раскручивали большие дела, а приехавший вчера следак спросил у него, кто распишется в бланке за покойного, которого он признал потерпевшим. После этого Кивинов долго смотрел в голубую даль и думал о великой силе человеческого разума.

Ни один начальник, ни один бывалый криминалист не мог предложить никакого рецепта, кроме стандартных типовых мероприятий, заканчивающихся статьёй 195 УПК РСФСР — приостановление дела за неустановлением преступника. Кивинов не рассчитывал на случай — при совершении таких преступлений случайностей не бывает. На свои силы надежды тоже не было — пугал масштаб совершенного. Оставалось одно — вовремя подготовить все бумаги.

Кивинов писал бумаги ещё и по другой причине. Он вовсе не был суеверен, но случай, произошедший с его коллегой, заставлял его более серьёзно относиться к этой бумажной волоките.

В 85-м отделении работал некий инспектор Филатин. Он пришел на работу на год позже Кивинова и сразу принялся активно раскрывать преступления, сажать преступников, — словом, что называется, горел на службе. Не было ни одного раскрытого преступления, где бы Филатин не приложил свою энергию и силы. К сожалению, всё это делалось в ущерб бумажной работе, на которую у Игоря уже не оставалось времени, вследствие чего начальство не всегда было довольно. После двух лет службы на территории, которую обслуживал Филатин, произошло убийство, Игорь с головой бросился в раскрытие, отрабатывал версии, сидел в засадах и, естественно, совсем забыл о заведении ОПД и написании всяких справок и рапортов о проделанной работе. В результате, в один прекрасный момент, когда его вызвали в Главк для проверки ОПД, он оказался в чрезвычайно затруднительном положении.

Всю ночь Игорь писал бумаги, и под утро дело достигло объема тома «Большой Советской Энциклопедии». Качество проделанной работы в Главке оценивалось взвешиванием дела на руке начальника, поэтому труд Филатина не должен был пропасть даром. Утром, сунув дело в папку, Игорь помчался на Литейный. На проспекте Стачек он неожиданно попал в перестрелку, устроенную операми соседнего отделения по случаю задержания рэкетиров. Пистолета у Игоря не оказалось, поэтому, горя желанием помочь своим братьям по оружию, он двинулся на ближайшего бандита, держа наперевес лишь свою папку с документами. Тот резко выхватил из-под плаща обрез и в упор выстрелил в Игоря. Но Филатину повезло — пуля угодила в папку, а он сам, упав от удара на землю, отделался лишь легким ушибом затылка, бандита же скрутили подоспевшие опера. Рассматривая впоследствии дело, Филатин обнаружил пулю, застрявшую на последних страницах. Будь в папке парой справок меньше, Игорь закончил бы свой трудовой путь в расцвете лет.

Уяснив для себя всю необходимость написания бумаг, Игорь плюнул на свою работу и целыми днями, запершись в кабинете, писал отчеты. Убийство так и осталось нераскрытым. За два последующих года он вообще не раскрыл ни одного преступления, но руководство придраться к нему не могло, так как в нужный момент он всегда представлял пухлый отчет с ворохом справок. В конце концов Филатин и вовсе перестал объявляться в отделении, узнавая о преступлениях по телефону и тут же принимаясь писать отчеты. Так что встречались опера с Игорем только в дни зарплат.

Из раздумий Кивинова вырвал телефонный звонок.

— У аппарата, — снял трубку Кивинов. Звонил вчерашний эксперт.

— Здорово, каланча, — раздался в трубке весёлый голос.

— Привет.

— Слушай-ка, старый, я тут совсем забыл, а куда вчера заточка делась и протокол осмотра?

— Погоди, дай вспомнить. — Кивинов с трудом восстанавливал в памяти события минувшего дня. — А что, у следака нет?

— Следак вчера маму встречал с поезда, оставил всё Борисову, а тот говорит, всё у Соловца.

— Не вешай трубку. — Кивинов сбегал в кабинет шефа, осмотрел его и в полиэтиленовом пакете, вместе с пустой бутылкой и куском хлеба, нашел протокол и заточку.

— Нашел, всё у меня.

— Перешли мне завтра заточку, на ней пальчики могли остаться. Ну всё, бывай.

«Какие пальчики?» — подумал Кивинов и снова вспомнил голубую даль.

Заточка, тем не менее, вызвала у него интерес. Сделана из старого напильника с рукоятью из зелёной изоленты, расплавленной в духовке и обточенной под пальцы. «Редкий цвет», — заметил Кивинов и бросил заточку в стол.

Зевая, зашел Клубникин. Сморкнув в угол кабинета, он потянулся и предложил сходить на обед, но у Кивинова не было аппетита, и он покачал головой. После того как все опера во главе с Соловцом ушли в общественную столовую, Кивинов заглянул в дежурную часть, просмотрел сводки по городу и вернулся писать бумаги.

Немного погодя раздался стук в дверь. Кивинов, как правило, по тембру точно определял, кто к нему пожаловал. — Этот стук был настойчив, и в нём сквозило недовольство. Вывод: пришёл потерпевший. Так оно и оказалось, когда на пороге возникла гражданка Чучурина, у которой два года назад в столовой украли вязаную шапку и которая примерно раз в месяц доставала Кивинова, причём всегда некстати. Кивинов приготовился слушать очередной концерт без заявки радиослушателя.

— Вы нашли шапку? — сверкнула очками Чучурина. Кивинов понял, сейчас будет скандал.

— Нет, — просто ответил он.

— Ну и что же теперь делать? — ядовито спросила Чучурина. — Вы, вообще, думаете искать или нет? Вам за что деньги платят? — Дальше шли комплименты в адрес советской милиции, ворья и своей шапки, которая, судя по всему, была для Чучуриной семейной реликвией.

Кивинов, как уже говорилось, выслушивал это раз в месяц, но раньше ему удавалось как-то гасить эмоции Чучуриной. Он успокаивал её, каждый раз обещая найти шапку. Но сегодня у него не было желания что-то доказывать ей, поэтому он открыл дверь, взял под руку женщину и провёл её по всем кабинетам, которые, разумеется, были пусты (в столовой в тот день был антрекот).

— Вот видите — никого нет. Все ищут вашу шапку, — сказал он ошеломлённой Чучуриной, после чего выставил её за дверь уголовного розыска.

ГЛАВА 4

Мухтар Кулиевич Астров ехал домой в недавно купленном «Мерседесе», пребывая в отличном расположении духа. Вообще-то, у него всегда было хорошее настроение, может, от природы, а может, от социального положения. Для многих подчиненных он оставался загадкой. Когда он говорил о работе, было весьма трудно разобрать, шутит он или же говорит серьёзно, так как от вопросов работы он был так же далеко, как и от своей исторической родины. Но при этом он всегда ухитрялся находиться в курсе всех дел. Поговаривали, что он берёт взятки, но это было не более, чем слухи, основанные на двух его машинах, даче и шикарной квартире. Астрову на эти слухи было ровным счётом наплевать, он стоял хорошо, чему, кстати, способствовали распродажи дефицитных товаров, периодически устраиваемые им в отделении. Этими распродажами Мухтар Кулиевич убивал двух зайцев — получал хороший товар и удовлетворял руководство. Последнее время, правда, в отделении стали проявляться недобрые признаки отчуждения со стороны коллектива и начальства, но Астров уповал на хорошие связи в РУВД. Однако Мухтар Кулиевич был не прочь найти поддержку и в Главке, о чем и раздумывал сейчас. На всякий случай. А вдруг что?

Прошло две недели после описанных событий. Страсти вокруг убийства улеглись, и руководство из РУВД и Главка всё реже посещало отделение. Жену Смирнова выпустили. Ответственный от 22-го отдела Борисов появлялся в отделении только для того, чтобы стрельнуть талончик. Кивинов к тому времени уже разобрался, какой, но так как талонов не было, Гриша исчез совсем. Вновь началась рутинная работа с материалами, заявителями, отказными. Кивинову к тому же было поручено проверять связи убитого по найденной у него в кармане записной книжке, что он и делал, правда, с большой неохотой.

После утренней сходки у Соловца все разбрелись по своим кабинетам. Кивинов заглянул в туалет, посмотрел в зеркало и скорчил гримасу. Нахмуренные брови, тяжелый взгляд и оплывшие щеки — всё это напоминало ему о том, что за две недели он был изрядно измучен.

Хлебнув воды из-под крана, он вернулся в кабинет Клубникина, где нынче располагался его стол. Его собственный кабинет находился на ремонте, начавшемся через два дня после убийства. Ранее, когда в здании ещё не было отделения, а была общага, на месте кабинета Кивинова размещался туалет, просто позднее оттуда вынесли унитазы и принесли стол. Остальной интерьер ни капли не изменился. Для эстетики Кивинов выкрасил трубы под березы и понавешал бумажных листочков. Сейчас же ремонт затягивался из-за труб-берез, которые протекали «березовым соком» ярко-рыжего цвета. Многие делегации водопроводчиков приходили на экскурсии, размахивали руками, спорили, но «сок» всё капал и капал, вот поэтому-то Кивинову и приходилось ютиться в чужом кабинете.

Клубникин опять заперся и беседовал с очередной дамочкой, попросив Кивинова пойти погулять, и в результате, накинув куртку, Кивинов пошёл в обход своей территории. Он прошел мимо ДК «Ленинец» и ещё раз осмотрел место убийства. Машину, слава Богу, забрали, а то она ещё неделю торчала во дворе с ярлыком «Вещдок — руками не трогать!», оставленным экспертом. Только после того как с неё пропали все четыре колеса и обе фары, таксопарк с претензиями соблаговолил забрать своё имущество.

После этого Кивинов направил стопы в одно прелюбопытное заведение, располагавшееся на его территории. Туда он уже две недели как не заглядывал. Речь шла о знаменитом в районе пивном зале, прозванном народом «Мутный глаз». О заведении сем следует рассказать особо.

«Мутный глаз» был расположен неподалеку от места убийства, на развилке трёх проспектов, возвышаясь над ними как памятник бетонно-стеклянной архитектуры эпохи раннего застоя. Бар был построен лет тридцать назад, Кивинов ещё ребёнком ходил по-малому под его стены, но надо сказать, что за это время в облике «Мутного глаза» особых перемен не произошло, как внутри, так и снаружи. Всё та же железная решетка на входе, разбавленное пиво, рыбно-никотиновый запах и опухшие от спиртного рожи. Менялись времена, политика, люди, но бар жил своей жизнью. Он гордо стоял на распутье проспектов, заманивая в своё чрево всё новые и новые поколения. Казалось, что, даже если произойдёт атомная война или всемирный потоп и всё живое погибнет, «Мутный глаз» будет вечен как символ бытия.

Под стать внешнему облику были и обитатели здешнего мирка. На входе смело можно было повесить лозунг «Преступники всех стран, объединяйтесь!». Под его крышу со всего района стекались уголовники, пьяницы, гопники и БОМЖи, чтобы отведать дешёвого пивка да весело время провести. Брошенное в благодатную почву зерно преступности не могло не дать обильных всходов. Кражи, грабежи, разбои и прочие составы преступлений УК РСФСР случались здесь каждый божий день, несмотря на особый контроль над баром 85-го отделения. Потерпевшие, как правило, не обращались с заявлением в милицию либо из-за страха перед баровскими блатными, либо потому, что сами были из их круга и разбирались впоследствии при помощи кулака или ножа. Если же кто-то по неосторожности заходил в милицию или был обыкновенным приезжим, незнакомым с местными законами, то очередной пивбаровец отправлялся на скамью подсудимых с последующим отъездом на несколько лет в «курортную зону».

Среди постоянных клиентов была и своя элита, размещавшаяся за первым от входа столиком. Здесь стояла солидная публика, имевшая за плечами по несколько ходок на зону, разрисованная татуировками и чтившая воровские законы. Попадались, правда, и просто пьяницы, но они были не в авторитете и бегали на подхвате у блатных за глоток пива.

Во главе этого пивного братства стоял «основной». Основные, как правило, надолго не задерживались, они садились и менялись где-то раз в полгода. Основной находился в курсе всех событий в баре, без его разрешения не происходил ни один гоп-стоп, и раз в неделю он сам должен был опустить какого-нибудь лоха для поддержания своего «статус кво». За пять лет, что Кивинов работал в отделении, сменилось примерно девять основных. Последний, сорокалетний папа Гена, получив восьмую судимость, сел два месяца назад за нанесение ножевых ранений. На смену ему пришел молодой Геннадий Газонский, по кличке Зубр, имевший в свои двадцать пять лет три судимости за тяжкие преступления, а также свирепый вид и крепкие кулаки. Лет пять назад, придя на службу, Кивинов хотел сам внедриться в «пивную элиту» и даже купил для этого длинноволосый парик. Но ничего не вышло — после пары посещений все моментально поняли, что он мент, так как даже в своём парике он выглядел среди блатных как апостол Пётр на проповеди у мусульман. Хорошо, что хоть ребята с пониманием отнеслись к творческому порыву молодого опера, и когда тот так вжился в роль, что уже не двигал ногами, по причине изрядных количеств выпитого им пива, они водрузили его на свои плечи, донесли до отделения, положили на лавочку, туда же бросили его парик, проверили, на месте ли удостоверение, и вернулись в бар. Авторитет милиции в то время был ещё высок, и никому не хотелось портить отношения с новым опером, в ведение которого передавался «Мутный глаз».

Торжественной встречи по поводу посещения Кивиновым пивбара организовано не было. Он зашел с черного хода, покручивая в руке телескопическую дубинку. У Кивинова была информация, что Зубр таскает с собой пугач, и он решил опровергнуть эту нелепицу. Первый стол с азартом резался в «коробок», но стоило только Кивинову появиться в зале, как все головы автоматически повернулись на девяносто градусов и по пивбару волной прокатился недовольный шепоток. Зубр вышел из-за стойки и подошел к Кивинову.

— Здорово, начальник, что-то давно не заглядывал. Ищешь, что ль, кого?

— Привет, Геннадий. — Кивинов никогда не называл блатных по кличкам в общественном месте — издержки воспитания. — Ищут вшей или грибы, а я разыскиваю. А вообще-то, есть у меня к тебе любопытный интерес…

— Какая падла, что ль, настучала?

— Зачем же так грубо, Гена? Мне не стучат, а информируют. Причём вполне добропорядочные граждане. Ты от Надьки давно ушел? — Кивинов решил позаговаривать Зубру зубы.

— Тебя так волнует моя половая жизнь?

— Да нет, я просто так спросил.

— Знаю я ваши вопросы; чуть что лишнее брякнешь, так сразу дело шьёте.

Кивинов сунул в рот спичку.

— Ты же знаешь, я к тебе отношусь нормально. Так вот, для закрепления наших дружеских отношений я бы предложил тебе выложить всё из своих карманов на этот симпатичный столик. — Кивинов кивнул на покосившуюся стойку.

— Не имеешь права, начальник, — вдруг побледнел Зубр.

— Давай, давай, не капризничай, а то придётся мне искать самому, и в результате кое-кто из нас окажется на пятнадцати сутках. И есть у меня такие подозрения, что этим человеком буду не я.

Зубр отработанным неуловимым движением сунул руки в карманы и тут же вынул, показав их Кивинову.

— На, смотри. — В руках, кроме татуировки на ладонях, повествующей, что «вихри враждебные веют над нами», ничего не было, а на лице Зубра уже играла улыбка. В результате этой нехитрой процедуры к ногам Газонского что-то упало. Кивинов посмотрел вниз.

Если бы сейчас в зал «Мутного глаза» вошёл сам Пол Маккартни или же Газонский начал бы декламировать Шекспира, Кивинов и то бы меньше удивился. Он с силой вернул отвисшую челюсть в исходное положение и чуть не проглотил спичку. На полу лежала заточка из напильника с зелёной изолентовой ручкой, оплавленной в духовке и обточенной под пальцы. Заточка была однояйцевым близнецом той, что застряла в шее таксиста. Вихрь версий пронёсся в голове инспектора, начиная с того, что эксперт мог по пьяни потерять заточку в баре, и кончая тем, что Зубр режет таксистов. На обсуждение всех версий с самим собой ему хватило двух секунд.

— Твоя? — прохрипел Кивинов.

— Нет, — развёл руками Зубр.

— Подними!

— Ты что, начальник, чтобы я приговор свой с пола поднял? — процитировал Зубр реплику уголовника из одного известного фильма. — Это ж двести восемнадцатая[1].

Политические наблюдатели с первого стола подошли к Зубру и молча уставились на Кивинова.

— Никто ничего не видел. И штука эта тут уже с неделю валяется, — разглагольствовал Зубр. — Правда, мужики?

— Отвечаем за базар! — раздался как по команде нестройный хор голосов.

— Ладно. — Кивинов выплюнул спичку и поднял заточку. Вытянуть Зубра из бара в окружении его кодлы Кивинову одному было не под силу — тот бы просто сбежал по дороге, после чего месяцок отсиделся бы где-нибудь, пока страсти не улягутся, — так поступали все судимые. Но и время сейчас упускать было нельзя. Окинув бар опытным взглядом, Кивинов не встретил ни одного понимающего лица. На него со всех сторон смотрели злобные, опухше-небритые рожи. Случайно взор его упал на оставленный на первом столике коробок.

— Сыграем? — кивнул Кивинов Зубру.

— С тобой? — ухмыльнулся Газонский, несколько удивлённый подобным предложением. — Ну, давай. Только учти, мы играем на наличные.

— Будут тебе наличные. — У Кивинова в кармане лежала оставшаяся до получки сотня. — Сначала выиграй.

Зубр повернулся к столу, одним широким жестом смахнул с середины пустые кружки и встряхнул коробком. Кивинов встал напротив, взял у одного из блатных кружку с пивом и со смаком отхлебнул.

— Эй, начальник, а у меня желтуха.

— А у меня бытовой сифилис, — не глядя парировал Кивинов.

Зубр лёгким щелчком пальца подкинул коробок, который с первой же попытки встал на торец. По залу прокатился одобрительный шепоток.

— Ты бы стал чемпионом мира, — заметил Кивинов, — да вот преступная среда мешает тебе реализовать свои возможности.

Последующие щелчки были столь же успешными. Зубр и в самом деле был профессионалом. Набрав очков восемьдесят, он остановился и передал коробок оперу:

— Ну, начальник, покажи класс.

В студенчестве Кивинов и сам любил «постучать» на лекциях, но отсутствие постоянных тренировок всё же сказалось, и, набрав очков двадцать, он выкинул «прогар». Стоявшие вокруг тут же принялись отпускать в его адрес остроты, но Кивинов не обращал на них никакого внимания, ему нужно было совсем другое.

— Не везёт тебе сегодня, начальник. — Довольный Зубр двумя ударами довел партию до конца.

— Зато ты у нас везучий, Гена. — Кивинов достал сотню и прижал её кружкой. «Потом с оперрасходов возьму», — решил он. Зубр же окончательно успокоился — в глазах собутыльников он поднялся на недосягаемую высоту.

— Ну хоть сигареткой тогда угости, по случаю выигрыша-то, — обратился к нему Кивинов. Зубр достал из кармана пачку «Винстона», выбил две сигареты и протянул одну из них Кивинову, после чего они вышли в тамбур, где на заблёванной стене красовалась надпись «Место для курения». Блатные остались в зале и вновь начали резаться в «коробок», обсуждая сыгранную партию.

— Дорогие сигареты куришь, — улыбнулся Кивинов Зубру. — На какие шиши?

— В «коробок» выиграл, — усмехнулся тот. Кивинов выжидал, и как только ничего не подозревавший Газонский оказался рядом с черным ходом, который по счастливой случайности располагался напротив курилки, Кивинов резко втолкнул его в дверь и прыгнул за ним.

— Извини, генацвале, по глазам вижу, ты просто горишь желанием посетить 85-е отделение, да сказать вот только стесняешься.

Кивинов взял его за воротник и поволок на выход. Правда, пришлось успокоить явно недовольного таким оборотом событий Зубра двумя-тремя ударами дубинкой по голени, но в основном всё обошлось тихо-мирно. Путешествие из бара в отделение также прошло без особых приключений. Апелляция Зубра к гражданам ни к чему хорошему не привела — ему досталось ещё пару раз дубинкой. В конце концов Кивинов заверил его, что в случае дальнейших подобных поползновений тот очутится за решёткой на гораздо более долгий срок, чем он себе представляет, и все попытки вырваться на свободу мигом закончились.

ГЛАВА 5

Клубникину отказник давался с трудом, в основном из-за проклятой орфографии, которую он любил как прокурора Прокрустова. Слова «лисапед», «колидор», «салафан» и прочие Володя писал так же, как и произносил. Был момент, когда Клубникин хотел нанять секретаршу и даже уже присмотрел подходящую девятиклассницу, но Соловец выгнал её, а Клубникину сделал хороший втык. В мучениях, не зная, как написать отчество главного героя отказника — потерпевшего, он заглянул к Таранкину, который, закинув ноги на стол, болтал по телефону с Петренко, отчитываясь за успехи в борьбе с наркомафией.

— Чего тебе? — Таранкин положил трубку на стол.

— Как пишется — Игоревич или Игорьевич?

Таранкин минуты две молча смотрел на Клубникина.

— Игоревич, — затем поднял трубку, — да, да, всё понял. Обязательно найдем у него наркоту. А где она должна лежать? В белье? Хорошо, только скажите вашим, чтобы солома свежая была, а то в прошлый раз у Клочкина не проверили и нашли «вторяк», так он до сих пор жалобы о незаконном обыске пишет.

Клубникин вернулся в кабинет, помучился ещё минут пять, но потом плюнул и решил вызвать свою секретаршу. По его расчётам, она должна была уже вернуться из школы.

Зубр не кололся. Кивинов и Соловец заперлись в кабинете, повесив на двери табличку с надписью «Не шуметь! Идёт расколка!», и уже два часа как пытались что-нибудь вытянуть из Зубра. Ни угрозы пресс-хатой, ни обманы, ни посулы счастливой жизни на зоне результатов не давали, но отпускать Газонского тоже было нельзя. И тут сквозь сплошную пелену «Беломора» и «Винстона» Кивинов увидел условный знак Соловца — тот ослабил галстук, а затем снова затянул его. Кивинов всё мгновенно понял и сгинул в свой кабинет.

Соловец остался один на один с Зубром.

— Я ведь тебя, гад, в баре подставлю, свои же на перо посадят. Вот раскроем мы пару краж, а все стрелки на тебя сведем. Скажи без записи, где заточку взял, а мы простим, если криминал.

— В гробу я видал ваше прощение, — нагло ответил Зубр. — Ты, что, меня за сопливого держишь? Докажете — возьму на себя заточку, а на нет — и суда нет.

— Ладно, раз ты так. — Соловец подошел к шкафу и открыл створки.

Взору полупьяного Зубра предстал железный ящик, весь усыпанный лампочками и индикаторами и опутанный проводами, на котором красовалась сделанная фломастером надпись «Детектор лжи». На самом деле, это была панель от компьютера, привезенного года два назад для нужд угрозыска, но разобранного на детали местными радиолюбителями. Останки же многострадальной машины детский опер Волков прикрепил на железный ящик и использовал в качестве «детектора лжи» для раскола малолеток. А так как своего шкафа у Волкова не было, то хранил он сей агрегат в кабинете у шефа.

— Руки на стол! — скомандовал Соловец.

— Ты чего, начальник, задумал? — спросил оторопевший Зубр, но руки на стол всё же положил.

— Сейчас увидишь, — зло ответил Соловец, вытаскивая из шкафа провода. Затем он подошел к Зубру, прилепил ему на руки и на лоб по присоске от детского пистолета с болтающимися проводами и включил прибор в розетку.

Зубр помаленьку трезвел. Такого в его жизни ещё не было. Были дубинки, пресс-хаты, петушатники, собаки, подсадные, но такое он видел впервые. Соловец тем временем развернул бланк допроса и начал записывать.

— Фамилия, имя, отчество?

— Газонский Геннадий Петрович.

— Год и место издания?

— 1967, Питер.

Пока Соловец записывал данные, детектор безмолвствовал.

— Где взял заточку?

— Я же говорил. В баре нашел, у мойки.

Из шкафа раздался громкий треск, и лампочки прибора дружно замигали — Соловец ногой под столом нажал кнопку.

— Врёшь, щусенок! Меня-то ты можешь обмануть, а вот технику — хрен. Сейчас составим протокол о применении детектора лжи, и отправишься ты у нас в ИВС[2], для начала на трое суток.

Зубр насторожился, но воровская привычка не колоться ни при каких обстоятельствах взяла верх.

— Ничего я не знаю. Сажайте, доказывайте — это ваши проблемы.

Детектор трещал и угрожал развалить старый милицейский шкаф. Соловец выдернул розетку, отлепил провода и, схватив Газонского за шиворот, потащил его в дежурную часть, где пинком под зад швырнул его в камеру и лязгнул замком.

— Пусть посидит, подумает, — сказал Соловец дежурному.

Юлий Михайлович Померанцев только что раскрыл свежий пузырёк лосьона «Огуречный» и приготовился закусить купленной с лотка корюшкой. Первый глоток был уже сделан, когда прозвенел телефон.

— Алло. — Юлий Михайлович с сожалением отставил рюмку. — Померанцев слушает. Да, дома. А где ж ещё, если сюда звонишь? — Выслушав ответ, Померанцев произнес: «Буду», — и повесил трубку.

— Чёрт, как неудачно, — пожаловался он сам себе и, допив рюмку и закусив её корюшкой, стал одеваться.

Померанцев работал ведущим инженером в одной солидной организации, имел скверный характер и склонность к алкоголю. Склонность эта довела его до того, что на работе его держали только за прошлые заслуги, а дома, кроме тахты и облезлого серванта, ничего не осталось. Участковый тоже стал проявлять к Померанцеву повышенный интерес в связи с тем, что Юлий Михайлович, напившись, имел обыкновение выходить на лестницу, барабанить в двери соседей и кричать: «Танки, танки идут!» или что-нибудь подобное.

В таком виде с ним и познакомился Кивинов, когда пришел на работу в отделение. В течение получаса Померанцев был завербован, получил звучный псевдоним «Кактусов», после чего стал сотрудничать с уголовным розыском. Полезной информации за пять лет от Кактусова практически получено не было, поэтому Кивинов использовал его как подсадного в камеру. В камере Кактусов тоже не проявлял особого энтузиазма — он просто сидел и слушал, да иногда через него задержанные передавали на волю записки или просьбы. Энтузиазм приходил к Померанцеву в конце квартала, когда он звонил Кивинову и требовал денег за напряжённый труд. Именно ему и позвонил Кивинов, увидев сигнал Соловца, так как на тот момент свободных людей для подсадки у него не было.

Кактусов позвонился в двери уголовного розыска как раз в тот момент, когда Соловец вытаскивал оттуда Зубра.

— Вы к кому? — спросил Соловец для конспирации, так как знал, зачем вызван Померанцев. Юлий Михайлович молчал, уставившись на Соловца.

— К кому вы? — повторил Соловец. Пауза затягивалась.

— К другу по школьной скамье, — наконец выдавил из себя Померанцев, покачнувшись и указав на дверь Кивинова.

«Мудак», — подумал про себя Соловец, но вслух сказал: «Подождите», — и поволок Зубра в камеру.

Спустя пару часов Кивинов встретился с выпущенным из камеры Кактусовым у пивного ларька за отделением.

— Ну как?

— Все узнал. Самогона у него нет, — промычал Померанцев.

— Стой, при чем тут самогон? — не понял Кивинов. — Ты же про заточку должен был узнать.

Померанцев уставился на Андрея помутневшим взглядом.

— Ах, да, точно, вот, забыл совсем. Он просил передать. — Он достал из кармана разорванную пачку «Винстона», на которой каракулями Зубра было написано:

«Хмель, меня колют на заточку. Скинь куртку. Зубр.»

— Маляву эту на Бульварный надо отнести, вот тут адрес, а на словах передать, чтобы Хмель ни на что не кололся.

Как только Кивинов уяснил смысл записки, он, Клубникин и Таранкин помчались к Хмелю, иначе говоря, Хмелёву Юрию, коллеге Зубра по пивбару. Он жил на Бульварном, но на территории другого отделения.

Зайдя в подъезд, провонявший мочой и кошками, опера поднялись на второй этаж и остановились перед вполне благопристойной дверью, никак не вязавшейся с образом Хмеля. На стук Таранкина ответом была мёртвая тишина. Таранкин дёрнул ручку на себя и еле успел отскочить — за неимением ни петель, ни замков дверь просто вывалилась из проёма.

Трёхкомнатная хрущёвка представляла собой поистине музейную редкость. Квартира Померанцева была Эрмитажем по сравнению с данным обиталищем. Полы в квартире Хмеля практически отсутствовали, они выгорели оттого, что хозяин, вероятно, жарил на них шашлык, о наличии стёкол, обоев и мебели говорить вообще было бы несерьёзно. На единственной кровати без матраса, прямо на пружинах, храпел в доску пьяный Хмель, которому, похоже, были абсолютно безразличны терзания Зубра в камере.

На общем собрании, проведённом тут же, опера решили не будить Хмеля, а просто обшмонать квартиру. Искать что-либо в ней было негде, но тем не менее во встроенном шкафу Клубникин нашел зелёную куртку, дохлую крысу и бутыль с остатками браги. Всё. Скорее всего, это плюс одежда, что была на нём, и являлось единственным имуществом Хмеля. Забрав куртку и поставив на место дверь, оперативники покинули квартиру.

Клубникин по пути отстал от остальных под предлогом проверки ранее судимого и решил заглянуть на чашечку кофе к знакомой продавщице из соседнего универмага. По мере приближения к дому подруги шаг его становился всё увереннее и бодрее и грозил вот-вот перейти на бег, так что, завернув за угол, Володя чуть не сбил с ног какую-то молодую особу.

— Привет, — сказал Володя, узнав в девушке свою секретаршу Ленку из школы напротив. — Почему плачем?

— Ой, Владимир Викторович, — всхлипнула Ленка, вытирая кровь под носом. — Вон те, видите, убегают? Куртку сняли и цепочку, да ещё и нос разбили, сволочи.

Клубникин оглянулся и увидел метрах в двухстах убегающую стаю, человек из семи-восьми.

— Иди в отдел, посиди у Кивинова, я — сейчас.

Володя, не тратя больше времени на дальнейшие разговоры, взял низкий старт и бросился за парнями. Обладая хорошим природным здоровьем, укреплённым игрою в нападении, он рассчитывал вскоре настигнуть беглецов. Парни растянулись цепочкой и по-марафонски бежали в направлении ближайшей станции метро.

«Хиляки, наркоманы, — подумал Клубникин, — не уйдёте, всё равно достану».

Возраст, однако, брал своё — настигая последнего, Володя постепенно начал задыхаться.

— Бежим? — с ходу спросил он.

— Ага, — ответил парень.

— Ну, давай, — сказал Клубникин, обходя его на повороте. До первого парня, бежавшего с курткой, оставалось ещё метров пятьдесят. Когда перед Володей замелькала спина бегуна и все остальные остались позади, Клубникин уже хрипел, но держался. Из последних сил, испытывая острое желание остановиться и отдохнуть, со словами «Ку-ку, ковбой, а вот и я!» он прыгнул на почти двухметрового детину.

Парень резко повернулся, сбросил Клубникина и выхватил из-под куртки ножик, больше похожий на римский меч. Детине оказалось всего лет шестнадцать, но по сложению он был на две головы выше Володи и раза в два пошире в плечах.

— Тебе чего? — ухмыльнулся он. Остальные уже подбежали и, тяжело дыша, стояли рядом.

— Куртку отдай, длинноногий, — ответил Клубникин, одной рукой утирая пот, а второй вытаскивая из-под пиджака пистолет.

— Ой, волын. Откуда у тебя? — удивился парень.

— Сейчас узнаешь. А ну-ка, брось свою приблуду и сам на землю. Живо!

Улица была пустынна, прохожих как назло не было. Подростки-сообщники, увидав пистолет, бросились врассыпную. Клубникин передернул затвор и повторил просьбу прилечь на асфальт. Парень, положив рядом куртку и нож, нехотя подчинился. Володя снял ремень, перетянул тому руки и, быстренько обшмонав, вынул у него из карманов пачку сигарет, ключи и пакетик с наркотой.

— Цепочка где, козёл? — спросил он, усаживаясь на парня и закуривая сигарету.

— Не знаю, — простонал он.

— Ладно, в отделении поговорим.

— Хулиган! — раздался из форточки женский крик. — Ты что мальчишку избил? Ну-ка, слезай с него. Вот я милицию вызову!

— Вызывай, вызывай, мамаша, телефон помнишь? 02. Только побыстрее, — крикнул Клубникин, пуская дым.

Действительно, всего через минут сорок на улице показалась машина соседнего отделения с сержантом и водителем. Сержант, узнав Клубникина, поприветствовал его.

— Ты чего, Володя, у нас на территории хулиганишь? У себя, что ли, негде?

— Угощайся, — Клубникин протянул сержанту пачку сигарет и повернулся к парню. — Ну, орёл, залазь в цугундер. — И, усмехнувшись, процитировал Филатова: — Вот милок, каков итог? Обмишурился чуток, а чуток-то сей потянет лет примерно на пяток!

В этот момент из подъезда выскочила женщина.

— Товарищ милиционер, я всё видела — вот этот, маленький, мальчонку избил, сел на него да ещё и хамил. Посмотрите, на ребёнке лица нет, и это среди бела дня. До чего дожили!

В отделении, пристегнув задержанного наручниками к батарее, — камера была занята — Клубникин пошёл успокаивать Ленку. Спустя полчаса позвонил дежурный следователь.

— Алло, следователь Корзинкин, что там у вас?

Клубникин объяснил ситуацию.

— Нож и наркотики с понятыми изъяли?

— Да где ж я их вам возьму? Это надо, чтобы они со мной всё время ходили, а то и бегали при случае. Кто ж согласится?

— Тогда ничего не выйдет. Нож и наркотики ему не вменить. Остается грабеж. Потерпевшая его опознает?

— Парня опознаешь? — шепнул Клубникин Ленке, зажав трубку рукой.

— Не знаю, вряд ли, я испугалась очень.

— Опознает.

— Ну, тогда попробуем, но чтобы всё железно — понятые, подставные и тэ дэ. Присылайте машину, я жду в РУВД.

Спустя пару часов, когда были проведены все необходимые следственные мероприятия и парня отправили в ИВС на трое суток, Клубникин сидел в дежурке и читал составленную дежурным справку о раскрытии преступления:

«В 85 отделение милиции обратилась гражданка Иванова Елена Михайловна, ученица 9-а класса 383 средней школы Кировского района, с заявлением о том, что неизвестный преступник нанеся ей легкие телесные повреждения и под словесной угрозой отобрал куртку производства Финляндии и золотую цепочку. С места происшествия скрылся. Созданной следственно-оперативной группой в составе начальника Кировского РУВД Головко, начальника ОУР Петренко

— далее следовал список из ещё семи-восьми руководителей плюс следователь Корзинкин —

по оперативным данным был задержан и изобличён в совершении данного преступления гр-н Каребин Павел Петрович, 1975 года рождения, учащийся СПТУ-42. Похищенное частично изъято».

Клубникина в списке отличившихся не было. Володя на секунду представил, как все вышеперечисленные начальники бегут по проспекту Стачек за Каребиным, и улыбнулся. Сцена действительно живописная, особенно, если повесить каждому номера на грудь, обуть в «Адидас» и выстроить в цепочку по старшинству.

— А я-то где? — спросил он у дежурного.

— А у тебя выговор не снят, у нас всё учтено, так что ты в пролёте.

— Ладно, спасибо, хоть не достают за неправомерную демонстрацию оружия.

Клубникин пошёл к себе. Кивинов рассматривал куртку. Володя в двух словах рассказал об удачном забеге.

— Каребин? Каребин… Вспомнил. Могу поспорить, что через три дня его отпустят.

— Как это? — не понял Клубникин.

— Его уже пару раз задерживали, примерно за такие же варианты, и всё время отпускали. Мамашка, знаешь, у него кто? Директор мясного магазина на Стачек. Она всё РУВД колбасой снабжает, и в том числе лично начальника следствия. Это Корзинкин его сдуру тормознул, он молодой ещё, не подумал.

— Что, его совсем отпустят?

— Ну, не знаю. Если дело возбуждено, то, скорее всего, прекратят и передадут в товарищеский суд по месту работы, как в прошлые разы.

— Так он же не работает!

— Володя, ты наивный человек. Да что, мамашка справку ему не сделает какую-нибудь и характеристику положительную? В одни ворота! Передовиком производства и ударником коммунистического труда будет. Только рассматривать его проступки будет не товарищеский суд, а его дружки-наркоманы. Соберутся на сходняк, сядут в кружочек, закурят травки и ему на вид поставят, почему, мол, медленно бегаешь. Исправляйся.

— Так он же снова грабить будет!

— Ну, снова поймаешь. Эко проблема. Главное, что в холодильнике колбаса всегда есть.

Клубникин тяжело вздохнул, достал из шкафа гармошку и затянул грустную мелодию.

Кивинов оказался прав. Спустя три дня Каребин лично зашел в отделение передать привет Володе и порадовать того своим освобождением.

ЧАСТЬ 2

ГЛАВА 1

ИЗ ДОКУМЕНТОВ:

УТВЕРЖДАЮ:

Начальник Кировского РУВД полковник милиции Головко Н.А.

15 апреля 1992 года

ПОСТАНОВЛЕНИЕ

об отказе в возбуждении уголовного дела

г. Санкт-Петербург 15.04.92 года

Оперуполномоченный УР 85 отделения милиции, лейтенант милиции Клубникин В.В., рассмотрев материал КП-5125 от 12.04.92,

УСТАНОВИЛ:

15 апреля 1992 года в 85 отделение милиции обратился гр-н Коленвалов А.А., 1973 г. рождения, прож. по адресу проспект 2-го Интернационала, 80, кв. 5, учащийся СПТУ-42, с заявлением о пропаже принадлежащего ему мотоцикла «Ямаха», гос. номер В 0006 СП. Мотоцикл находился возле дома, противоугонными средствами защиты оборудован не был. Проведёнными оперативно-розыскными мероприятиями установить местонахождение мотоцикла не представилось возможным, однако проверкой также установлено: мотоцикл располагался в 70 метрах от свалки бытовых отходов (помойки), прикреплён к месту стоянки не был. В ночь с 11 на 12 апреля, согласно полученной метеорологической справке, дул шквальный ветер (20 м/сек), в результате чего мотоцикл мог порывом ветра откатиться к месту расположения свалки и упасть за кирпичное ограждение. Таким образом, любой проходящий мимо мог увидеть его и забрать как бесхозный или выброшенный, т. е. состава преступления в данном случае не установлено.

Учитывая всё вышеизложенное, руководствуясь ст. 5 п. 2[3] и ст. 113[4] УПК РСФСР, ПОСТАНОВИЛ:

1. Уголовного дела по данному факту не возбуждать, материал проверки прекратить и сдать в архив 85 отделения милиции.

2. Розыск мотоцикла прекратить.

3. О принятом решении заявителя уведомить устно.

Оперуполномоченный УР 85 о/м Клубникин В.В.

— Дай закурить, Василич, — жалобно попросил Зубр у сидящего напротив Кивинова и вытер вспотевший лоб.

— Сначала разговор, удовольствие потом. Сам дашь расклад — разрешу написать явку с повинной, поменьше получишь.

— Что рассказывать-то?

— Я понимаю, — вступил в разговор Соловец, — за тобой пакостей всяких — не сосчитать. Нас интересует вот эта зелёная куртка. Учти, там документы остались, так что сами, если что, у хозяина узнаем, каким образом она у него пропала.

Документов там, конечно, не было. Соловец блефовал, но Газонский после предъявления найденной у Хмеля куртки явно струхнул и всё принимал за чистую монету.

— И потом учти, — продолжал Соловец, — Хмель раскололся и сидит сейчас в соседней камере. Мозгами побыстрее шевели.

Это тоже был блеф чистой воды. Во-первых, Хмелем в угро даже и не пахло, он сейчас, в лучшем случае, перевернулся на другой бок в своей хавире, а во-вторых, в 85-м отделении была всего одна камера.

Зубр вздохнул, посмотрел на решетки на окнах и начал:

— В общем, недели две назад, число не помню, мы с Хмелем мужика в баре опустили. Не местный мужик, первый раз его видели. Зашёл он в бар, весь трясся, как паралитик, руки дрожали. Взял два пива, расплатился тысячной. Там кассир сидит наш, так он семафорит, если клиент богатый, мы ему потом десять процентов отстегиваем. Встал тот мужик за первый столик, мы сразу поняли, что лох — туда только блатные встают. Сдачу стал в лопатник пихать, а там капусты — тонн на десять, не меньше. Выпил он кружку пива и в сортир подался, а там уже Хмель. Я — сзади за ним. Ну, в сортире Хмель мужику баллоном в рожу и сунул, а я в свою очередь — кастетом ему по башке. Мужик и пикнуть не успел, свалился как подкошенный. Мы его в женский гальюн затащили, куртку содрали, бабки вытащили, и котлы ещё, кажется, Хмель снял. А затем — на выход и на дно. За неделю бабки спустили, а про куртку-то и забыли, так у Хмеля и лежала. В ней я заточку и нашел, да себе сдуру оставил, на всякий случай, а кастет выкинул. Только документов там никаких не было, — вспомнил вдруг Зубр.

— Они за подкладку завалились, — нашелся Соловец.

— А с мужиком нельзя договориться? — с надеждой в голосе спросил Зубр. — Чтобы заяву забрал?

— Ну, ты же грамотный человек, Газонский, знаешь, что по тяжким преступлениям заяву не забрать.

— А это, что, тяжкое?

— Для тебя, конечно, семечки, а по закону — статья 146 УК[5].

— Сидеть, значит, — вздохнул Зубр. — Дайте хоть явку написать, раз обещали.

— Успеешь ещё. Вспомни-ка лучше число, когда это было.

Зубр задумался.

— Вспомнил! — после долгих раздумий воскликнул он. — 1 апреля! Мы ещё в баре ради хохмы Калмыку мочу вместо пива налили, а через полчаса мужик этот привалил.

— Тут неувязочка одна — у мужика цепочка была золотая, — глазом не моргнув, соврал Кивинов. — А ты что-то скромничаешь…

— Была, — неожиданно согласился Зубр, — я её Надьке подарил. Приметная такая цепочечка, с брелком.

Соловец переглянулся с Кивиновым. 1 апреля — день убийства таксиста, плюс зелёная куртка, плюс совпадение времени. Выходило, что Зубр с Хмелем, сами того не подозревая, грабанули убийцу таксиста. Кивинов от волнения принялся перекладывать бумаги с одного края стола на другой, Соловец же без перерыва курил и мерил шагами кабинет.

— Как мужик выглядел, помнишь?

— Да обычно, лет 30–35.

— Волосы, рост, фигура?

— Светлые, кажись, я не помню точно, мне ни к чему это было. Помню вот, деньги были тоннами, да наколка ещё на руке была.

— Какая наколка? — наклонился к Зубру Соловец.

— Не наш, не блатная. На кисти, вот здесь, — показал Зубр. — Щит и меч. А роста высокого — я снизу кастетом бил.

Больше из Зубра вытянуть ничего не удалось, поэтому ему дали лист бумаги, и он, довольный, отправился в камеру писать явку с повинной.

Соловец одной рукой держал чашку с кофе, а второй обыскивал куртку. Опытными движениями он извлекал из неё рассыпанный табак, песок, грязь и прочие обычно находящиеся в карманах ценности. Обшмонав боковые карманы, он перешел на внутренние, которые на вещественные доказательства оказались более богатыми. Во-первых, один карман оказался двойным, а во-вторых, на подкладке первого он нашел запекшуюся кровь, а в следующем кармане им был обнаружен бумажный рубль, на корешке которого зелёной пастой был записан номер телефона. Переписав номер на календарь, Соловец сунул рубль в свой карман. Судя по номеру, абонент находился в районе площади Стачек.

— Дедукция мне подсказывает, что владелец данного номера может иметь самое непосредственное отношение к нашему таинственному незнакомцу. Какие будут у собравшихся предложения? — обратился Соловец к сидящим у него в кабинете оперативникам.

— Колоть, — первым подал голос Клубникин.

— Рано, — сказал Кивинов. — Надо отдать адрес Борисову, пусть проверит через Главк своими силами.

— Борисова самого сначала найти надо, а времени терять нельзя.

— Сделаем так, — решил Соловец. — Установим адрес, я, Волков и Таранкин поедем туда, а Кивинов с Клубникиным — к Надьке, цепочку изымать. Может, что на брелке будет. На Главк рассчитывать нечего — до мая далеко, талонов на бензин ещё не выдали, а апрельские уже кончились.

Спустя полчаса оперативники покинули отдел. Впрочем, Кивинов с Клубникиным тут же вернулись. Первый решил вызвать Надьку по телефону, а у второго была назначена в своём кабинете секретная встреча с прекрасной осведомительницей.

ГЛАВА 2

Кивинов горячился. Надька, баба раза в два старше Зубра, с наглой улыбкой сидела перед ним. Уже в течение часа Андрей пытался убедить её вернуть цепочку. Однако, на все доводы Надька отвечала одним-единственным аргументом, не менее убедительным, чем все резоны на свете: «Ничего не знаю».

— Дура, вернешь цепочку — иск платить не надо, смягчающее обстоятельство.

— Ничего не знаю.

— Послушай, ты, стамеска тупая, вот явка с повинной, в которой Зубр русским языком пишет, что цепочку отдал тебе. Я же сейчас пойду к тебе на хату, все полы поотдираю, но найду!

— Ничего не знаю.

— Значит так, у нас с тобой отсюда две дороги — либо мы идём в ЗАГС[6], тьфу ты, за цепочкой, либо мы идём к прокурору, Догадываешься зачем? За санкцией на твой арест за соучастие.

Надька молчала.

Клубникин, запершись в кабинете с очередной пассией, выгнал Кивинова в его, неотделанный, и теперь через стену слышал голос коллеги, постоянно срывающийся на крик. Судя по повышенным тонам, Андрею Васильевичу пора было помочь.

Однако, Кивинов всё-таки нашел лазейку, угадав сущность Надьки, которой просто было жалко отдавать цепочку, а проблемы Зубра ей были до лампочки.

— Послушай, Надя, цепочка дорога потерпевшему как память о первой любви. Ты ведь знаешь, что такое любовь?

Надька шмыгнула носом.

— Любому нашедшему цепочку он обещал хорошее вознаграждение. — Кивинов открыл сейф и достал две пачки денег, изъятых с одного обыска. — Это всё тебе, верни цепочку.

Надька протянула руку, но Кивинов мягко отстранил её.

— Вечером цепочка — утром деньги[7], — сказал он и весело подмигнул ей.

— Щас принесу. — Первая человеческая фраза, сказанная Надькой, была подтверждением хода мыслей Кивинова. — Тока не обманите.

Надька выпорхнула из кабинета, куда тут же неожиданно влетела Чучурина. Кивинов всегда удивлялся, как ей удаётся появляться так вовремя, да ещё минуя общую дверь в помещение уголовного розыска. Чучурина была возбуждена, и Кивинов настроился посмотреть очередное шоу.

— Нашли шапку? — осведомилась она.

— Увы, Маргарита Адольфовна.

— А я нашла, видела её тут на одной бабе, да догнать не смогла — она в троллейбус села. Запишите приметы.

Кивинов взял блокнот, сделал вид, что заинтересован до крайности, и начал записывать.

Клубникин, проводив подругу, решил принять активное участие в расколе Надьки, так как считал себя великим мастером сего дела. Распахнув дверь кивиновского кабинета мощным ударом ноги, он подскочил к сидевшей ко входу спиной Чучуриной, шарнул ей по затылку ладонью и визгливым голосом прокричал:

— Ну что, манда, в тюрьму захотела? Смотри, и тебя и твоего ё…ря мигом посадим!

Произошедшие за этим события можно было бы описать в отдельной книге. Определённо было ясно одно: живи великий живописец Карл Брюллов в конце двадцатого века — картина «Последний день Помпеи» была бы писана с натуры, с кивиновского кабинета. «Неполное служебное, как минимум», — хотела было промелькнуть мысль в голове Кивинова, но не успела, её обошла другая, более актуальная: «Что делать?»

Клубникин, поняв по выражению лица коллеги и по реакции Чучуриной, что он что-то перепутал, ретировался к себе в кабинет и заперся на ключ. В полубреду собирая осколки рассыпавшихся по полу очков Чучуриной, Кивинов ползал под столом, бормоча себе под нос что-то вроде «Он перепутал, я всё исправлю».

Инженер с двумя высшими образованиями и, стало быть, женщина интеллигентная, Чучурина была прекрасна в своём гневе. Очки были ещё в полёте, когда с её губ сорвался вскрик «Ой!», который плавно перешел в вой пожарной сирены, перемешанный со стуком отбойного молотка. А если к этому ещё добавить выпученные близорукие глаза, брызги слюны и вставшие дыбом волосы, то портрет вампира из фильма ужасов перед вами. Не зная, что делать, Кивинов снова принялся перекладывать по столу свои бумаги, но вскоре, поняв, что успокоительного эффекта от этого никакого, он полез в сейф, достал оттуда бутылку самогона, тоже изъятую на очередном обыске, плеснул немного в чашку и протянул Чучуриной.

— Выпейте воды, успокойтесь, — заикаясь произнес он. — Это наш новый сотрудник, он вас с преступницей перепутал, с каждым может случиться. Вы, что, сами никогда не ошибались?

Чучурина схватила протянутую кружку и залпом осушила её.

— Какие ошибки? Дайте лист, я буду писать в прокуратуру, в газету, в конце концов. Вы что себе позволяете?

Вместо бумаги Кивинов сунул ей второй стакан «воды».

Спустя полчаса Чучурина с расплывшейся до ушей улыбкой вышла из кабинета, опираясь на Кивинова и припадая головой на его тощее плечо.

— Андрюша, Андрюша, ты пойми, я женщина, я хочу любить и быть любимой, — язык её заплетался на каждом слове. — Я буду завтра ждать тебя, ты обязательно придешь, шалунишка.

«Шалунишка» тихо краснел и вытирал со щек помаду. Он довел Чучурину до выхода из отделения, надел ей на нос очки с оставшейся линзой и, сказав: «Непременно», закрыл за ней дверь, тем самым прервав её любовные поползновения.

«Душевная, всё-таки, женщина, — вздохнул он. — Лишь бы до дому дошла».

Согласно полученной Соловцом в жилконторе справке Железнёва Наталья Викторовна, двадцати трёх лет от роду, проживала в двухкомнатной квартире сталинского дома одна. Сам дом располагался сразу за памятником Кирову, в результате чего окна квартиры Натальи Викторовны выходили прямо на здание Кировского РУВД, что, несомненно, должно было оказать положительное влияние на её моральный облик. Однако после разговора Волкова и Таранкина с соседями Железнёвой по площадке вырисовывалась не очень лестная для неё картина.

Квартира, как выяснилось, досталась ей по наследству от матери, умершей два года назад. Отца у Железнёвой не было вовсе, а если и был, то чисто формально. Обилие приходящих к ней знакомых мужского пола, в том числе негроидной и монголоидной расы, новые дорогие вещи и украшения позволяли сделать вывод, что Наталья Викторовна была проституткой. Валютной. До смерти матери она училась в каком-то техникуме, но не по желанию, а скорее под влиянием материнской ласки, и, получив полную свободу, она тут же решила — учебе конец, и окунулась в полный романтики мир путан, сутенёров и партнёров, одним словом, с головой бросилась в эротический бизнес. Судя по появившимся за последний год в квартире роскошным предметам быта, работала Наташа, что называется, не покладая ног.

Соловец позвонил в дверь и прислушался. Как и предполагали оперативники, дверь никто не открыл.

— Я её уж неделю точно не вижу, — подсказала бабуля из соседней квартиры.

— А обычно дома живёт?

— Когда как, но больше чем на два дня не пропадала.

— Родственники у неё ещё есть?

— Не знаю, мать, когда жива была, с каким-то анжинером ходила, а есть ли кто-нибудь у них, сказать не могу.

— А вам ничего не говорила? Может, уехать куда собиралась?

— Ездит-то она летом. На юг. А по весне завсегда дома.

Соловец дернул ручку. Двойная сталинская дверь не сдвинулась ни на миллиметр.

— Надо динамитом, — посоветовал Волков.

— Нельзя, звонок поломаться может, — ответил Таранкин.

Минут десять все стояли в нерешительности. Деликатного предложения вынести дверь ни от кого пока не поступало. Это и понятно — последствия могут быть самые неожиданные. Положительный результат гарантировался только в том случае, если бы за дверью сидел убийца и писал явку с повинной, а во всех остальных случаях грозило служебное расследование за незаконное посещение квартиры со всем арсеналом штрафных санкций, говоря футбольным языком, вплоть до удаления с поля. Однако отсвечивать в подъезде становилось скучновато, и Соловец решил сбегать в прокуратуру и заручиться там поддержкой, объяснив всю комичность ситуации.

В прокуратуре, вероятно, с пониманием отнеслись к проблемам уголовного розыска, так как Соловец вернулся с ломиком и двумя сантехниками.

— Приступайте, — скомандовал Соловец, и двое тощих сантехников начали эстафету под девизом ломать — не строить. Однако, ввиду слабой комплекции мужичков и сталинской крепости дверей, эстафета вскоре грозила сойти с дистанции. Волков, которому эта борьба железа и дерева быстро наскучила, отобрал ломик у сантехников, отработанным движением завел его за косяк и приналег своим богатырским плечом, Таранкин, в свою очередь, что было сил рванул ручку на себя. Дверь, прихватив с собой изрядный кусок косяка, распахнулась. Вторую дверь просто выбили.

Первым, что ощутили оперативники, зайдя в квартиру, был сладковато-приторный запах «духов», именуемых в судебной медицине «Газообразные продукты разложения мёртвых организмов». Источник аромата был обнаружен в большой комнате висящим на крюке люстры. Даже неискушённому в криминалистике человеку было бы сразу понятно, что Наталья Викторовна (а это, исходя из обморока соседки, была именно она) повесилась несколько оригинально.

Оригинальность эта состояла в том, что петля, в коей покоилась шея, находилась на высоте метров трёх от пола, а никаких предметов, указывающих на то, как покойница умудрилась туда попасть, в округе обнаружено не было. Зато свободный конец петли свешивался почти до пола. Повеситься в такой ситуации возможно было лишь в двух случаях: либо прыгать под потолок с подкидной доски до тех пор, пока головой не попадешь в петлю, либо сначала влезть в петлю, а затем руками выбирать веревку, поднимая своё уже безжизненное тело под потолок. Оба варианта были идеальными для самоубийства.

Таранкин притащил от соседей стремянку и, зажав одной рукой нос, перерезал веревку. Наталья Викторовна, находившаяся в жидкой стадии разложения, рухнула на пол и стала медленно растекаться. Соловец, не обращая никакого внимания на спустившуюся к ним хозяйку, бесцеремонно лазил по шкафам в поисках документации усопшей, записных книжек, фотографий и писем.

— А тут кто-то уже порылся до меня, — в конце концов многозначительно произнес он.

— Георгич, пора на поверхность, кислород кончается, потом поищем.

— Вызови лучше местных, пусть труповоз закажут.

Через минуту он стоял посередине комнаты, тёр подбородок и пускал дым в потолок.

— А ну-ка, граждане сыщики, проявите дедукцию — где, по вашему, женщина может хранить интимные записи?

— В белье.

— В косметичке.

— А вот и нет. Оказывается вот где, — сказал Соловец, извлекая из шкатулки для презервативов маленькую записную книжку. — Хорошо, что наш таинственный незнакомец не знаком с секретами дедукции, а то бы мы остались совсем ни с чем.

Пока оперативники осматривали квартиру и беседовали с соседями, прибыл местный участковый для оформления трупа.

— День добрый, — поздоровался Соловец. — Начальник уголовного розыска 85-го отделения.

— Что тут такое? — Вид у участкового был такой, будто его разбудили в три часа ночи и заставили прыгать с парашютом.

— Да, пустяки. Мокруха.

— Какая мокруха? Не видите — сама повесилась, — недовольно пробурчал участковый.

Соловец не стал спорить, это было бессмысленно. Без явных признаков насилия 102-ю[8] никто не возбудит, так зачем же портить показатели?

— Если у вас нет к нам вопросов, — сказал он, — то мы пойдём.

— А кстати, как вы тут оказались? — вспомнил участковый.

— Я тут живу, — соврал Соловец, зная, что всё равно участковый ничего проверять не будет. — В квартире 45. Учуял запашок, ну и решил сломать дверцу. А ребят своих пригласил, чтоб помогли. Ну, всё, пока.

Пока Соловец это говорил, участковый успел закончить протокол осмотра, который уместился на половине листа и заключался, в основном, в том, что труп лежит на полу с петлёй на шее и с явными признаками смерти. Затем, дав подписаться понятым, сей придирчивый страж порядка опечатал дверь и вместе с оперативниками покинул квартиру.

ГЛАВА 3

ИЗ ДОКУМЕНТОВ:

Начальникам служб и подразделений ГУВД, РУВД, ГРОВД г. Санкт-Петербурга и области, начальнику метрополитена, командирам строевых подразделений.

Доводим до вашего сведения, что в связи с недостаточностью ресурсов руководством МВД Российской Федерации принято решение:

1. Сократить нормы выдачи рубашек серо-голубых на одну штуку, положенных с апреля 1992 года по апрель 1993 года, кроме вновь принятых.

2. Срок носки ботинок и полуботинок коричневых и черных увеличить на шесть месяцев с выплатой денежной компенсации в размере стоимости полугодового износа.

3. Сотрудникам милиции при отсутствии на складах положенных по нормам предметов форменного обмундирования выплачивать денежную компенсацию.

Начальник службы тылового обеспечения г. Санкт-Петербурга и области Бинчук О.В.

Кивинов, проводив Чучурину, решил заглянуть к Клубникину, чтобы выразить благодарность за «неоценимую помощь» в расколе Надьки. Клубникин беседовал по телефону, пребывая по стойке «смирно», видимо, рапортуя кому-то о своих достижениях.

— Расколол я её, как бог черепаху. Она, сучка, наколку на хату дала.

— Бог не колол черепаху, — вмешался Кивинов, — он её обидел.

Но Клубникин не слушал его, так как взахлёб продолжал:

— А по низам идёт, что хат за ними — море, по всему городу бомбили. Она, стерва, и нашим и вашим. В дежурке у всех сосала и на связи у ихнего опера была. Так что, вы бы подключили другие районы, команда всё-таки серьёзная, вам там, в Главке, попроще.

Внезапно Клубникин оборвал доклад и слегка побледнел, как будто получил справку с диагнозом СПИД.

— А кто это? — затем спросил он. — Мастер ПТУ? Насчёт характеристики? Ой, я вас с Литейным перепутал. Ну ничего, вы меня понимаете, вы тоже свой человек.

— Какой-то ты сегодня рассеянный, — заметил Кивинов. — Смотри, пистолет с зажигалкой не перепутай, Кутузов.

К возвращению Соловца & Со. от Железнёвой Кивинов уже получил от Надьки желанную цепочку, но вместо денег сунул ей куклу, изъятую у одного крупного мошенника. К этому времени Надька, наверно, уже обнаружила подлог и поминала Кивинова недобрым словом, однако поделать ничего не могла. Зубра же Кивинов выгнал, положив явку с повинной в сейф, дабы держать Газонского на постоянном крюке. А сейчас Андрей сидел у Клубникина и рассматривал цепочку.

По радио транслировалась детская передача. Слащавый голос диктора бубнил:

— Хороший ответ на нашу загадку прислали два друга из детского садика № 85 Вова Клубникин пяти лет и Андрюша Кивинов четырех. Так как дети ещё не умеют писать, то на вопрос: «Без окон без дверей полна горница людей» они нарисовали красивый домик с тремя буковками КПЗ. И хотя ответ не совсем верен, на самом деле это огурец, но домик нарисован очень красиво. Молодцы, ребята!

Кивинов поднял глаза на Клубникина.

— Твоя работа?

— А что, по-моему, очень неплохо.

— Рисовал сам?

— Ленка помогла.

— Что, делать нечего? А если услышал бы кто?

— Я пошутить хотел.

— Козёл. Я тебя так в следующий раз подставлю, на весь Питер прославишься. Вова Клубникин пяти лет. Ну, писать-то ты точно не умеешь.

Кивинов подошел к окну, немного успокоился и вернулся за стол.

— А тебе не кажется, Вольдемар, — вновь обратился он к Клубникину, — что Астров слишком уж заинтересован в расследовании этого убийства таксиста? Обычно-то он к нам и носа не сует.

— Действительно странно. Меня чего-то он тоже достаёт, ссылается на плохую раскрываемость.

— Его раскрываемость волнует, как меня независимость Гондураса. Сдаётся мне, он что-то темнит. На днях я его у окна Соловца заметил, стоял там будто бы случайно, а сам разговоры подслушивал. Надо будет с шефом посоветоваться.

— Здорово, кот помойный! — Кивинов с улыбкой на лице зашёл в кабинет спецслужбы гостиницы «Карелия», где за столом, как султан на подушках, восседал опер 13-го отдела Главка Бомарев Женя. Рядом с Бомаревым Кивинов приметил симпатичную особу лет семнадцати в лосинах и мини-юбке. Особа ластилась к Жене и смотрела на него, как кошка на сметану.

— Привет, каланча. Тебя каким ветром к нам занесло?

— По делу, по интимному.

— Понял. А ну-ка, пташка, полетай где-нибудь, только далеко не залетай. — Женя шлепнул «пташку» по попке, после чего та выпорхнула из кабинета.

— Все с бабами, — заметил Кивинов.

— А что делать? — вздохнул Женя. — Специфика такая. Устал я от них, — пожаловался он, — борьба с проституцией выматывает.

По расплывшемуся Жениному лицу определить было нелегко, кто же кого выматывает. Щеки его торчали откуда-то из-за ушей, тройной подбородок упирался в ворот финской рубахи, полностью скрывая за собой весьма дородную шею. Год назад, когда Женя ушел из 85-го отделения в «спецуру», по комплекции он был чуть толще Кивинова, да поменьше ростом, сейчас же он был похож на больного, страдающего ожирением.

— Ну, рассказывай, как вы там без меня? Что нового?

— Плохо, Женя, плохо. Как ты ушёл, совсем глухарями заросли. Возвращайся, а, Жень, раз тебе здесь тяжело?

— Э, нет, радость моя. Моё место здесь, — ответил Женя, который за пять лет работы в отделении раскрыл дела два всего лишь. — Ну, выкладывай, зачем пожаловал?

— Меня интересует некто Железнёва.

— Наташенька? Неужто вляпалась?

— Нет, повесилась. Или повесили, что не принципиально, там всё равно отказник.

— Боже мой, а как она делала… — Тут Бомарев поперхнулся. — Так что тебя конкретно интересует?

Кивинов в двух словах рассказал об убийстве.

— Так, сейчас подумаем. — Бомарев почесал бритый затылок. — А ну-ка, позовем кого-нибудь. — Он нажал кнопку на крышке стола. — У меня тут автоматизация, чтобы по гостинице зря не бегать. Сейчас дежурная придет.

И действительно минуты две спустя в дверь постучались, и в кабинет вплыла особа с рыжими волосами и фигурой Мадонны.

«Какая ж это дежурная? — подумал Кивинов. — Это ж вылитая проститутка».

— Нинок, присядь, — указал Женя на кресло. — Расскажи-ка ты мне что-нибудь про Наташку-гимназистку, за мной зачтётся. Пущу сегодня на интуристовский этаж.

Нинок щелкнула зажигалкой:

— А что про неё рассказывать? Она у меня не работала, хотя бывала. В паре она была с Настькой-ложкомойкой. Эта наша бывшая, знаешь?

— А что-то Настьку давно не видно…

— Так она в Швеции, по путёвке, скоро приедет.

— Слушай, а мужика ты с ней не видела, высокого, в зелёной куртке, блондина?

— Ну ты даёшь, Жень. У них каждый день мужиков, как в Бразилии обезьян, и все блондины.

— А ты припомни, он, возможно, не клиент.

— Если не клиент, тогда дай подумать. — Нинок принялась пускать кольца в потолок. — Да, был у неё похожий, пару раз в ресторан приходил, кажется, Владик или Виталик, я не помню. В куртке я его видела один раз — точно, в зелёной. Не знаю, что у них там было, Настька трепаться об этом не любит.

— А Наташка была знакома с этим парнем?

— Думаю, да. Они один раз вместе в ресторан приходили.

— Ну, спасибо, Нинок, ступай. — Женя указал на дверь. — Дежурной по этажу я позвоню.

Путана с улыбкой вышла из кабинета.

— Ну что, ты всё узнал? — обратился к Кивинову Женя.

— Почти. Мне бы ещё адресок Настьки поиметь неплохо, да, пожалуй, баночку «Хайнекена».

— Это можно, — ответил Женя, доставая журнал. — Записывай: Уксусова Анастасия Федоровна, Жукова, 25–100.

Затем он протянул руку к забитому заграничной снедью холодильнику, вытащил оттуда банку пива и сунул Кивинову. За всё время общения он так ни разу из-за стола и не встал.

— Ты заходи, если что. Привет нашим передавай, — произнес он, протягивая Кивинову пухлую руку.

Уходя из гостиницы, Кивинов услышал звонок. Женя жал кнопку.

ГЛАВА 4

Утро следующего дня выдалось промозглым и сырым. Бурные события предыдущих суток следов на лицах оперов 85-го отделения милиции почти не оставили. Это было и понятно — таких людей мог свалить либо выстрел, либо нож, ну, в крайнем случае, большая доза спиртного, но никак не работа. По обыкновению все собрались в кабинете Соловца. За шторами капал мелкий дождь, а внутри голубой туман папирос поднимался к потолку.

— Что мы имеем? — произнес Соловец, обращаясь ко всем. — Уксусова — в Швеции, она пока единственная, кто может нас вывести на Владика. Возможно, конечно, это и не Владик, у таких Настек действительно много знакомцев.

— Она приедет через неделю примерно, точную дату мы вряд ли установим, — сказал Кивинов. — Я был вчера в адресе. Квартира коммунальная, на нашей земле, на Юго-Западе, кстати. Настька занимает одну большую комнату, две других — семья, работяги с Кировского завода. С соседями отношения плохие, но на чисто бытовой почве. Когда Настька вернется, они не знают.

— Где-нибудь работает? Я имею в виду, официально?

— Соседи говорят, что почту разносит. Но где ты видел валютную проститутку, разносящую газеты?

— Плохо дело. Если Виталик — убийца таксиста и Железнёвой, то терять ему нечего. А уж он-то точно узнает, когда Уксусова приедет. Я изучил книжку, найденную у Железнёвой, Виталиков или Владиков там нет, но есть порядка десяти телефонов без каких-либо пометок и телефонов сорок с одними мужскими фамилиями. Если будем проверять — упустим время.

— Значит, надо применить дедукцию, — произнес до этого молчавший Клубникин. — Допустим, Виталик знает, когда приедет Настька. Он не хочет, чтобы её нашла милиция. В конце концов, если бы не мы, то кто-нибудь всё равно бы обнаружил Железнёву. Виталик, конечно, инсценировал самоубийство, но довольно неудачно и, возможно, это уже понял. Выход у него один — убрать последнюю свидетельницу, которая может вывести на него. Теперь вопрос — как? Встретить её на вокзале и пришить по дороге домой? Возможно, но на улице это трудно сделать, в транспорте тоже. В квартире и подавно — соседи. Но и дать прожить ей больше, чем один день, он тоже не может.

— Да, мы не знаем, как будет действовать Виталик, но мы должны встретить Уксусову раньше его, тем самым мы оградим её и выйдем на Виталика. Сделаем так — возьмем в паспортном фотографию Уксусовой, уточним приметы. Кивинов с Таранкиным выпишут все поезда из Швеции и перед каждым будут все встречать. Клубникин с Волковым сядут на последнем этаже и будут следить за всеми входящими в дом. Я буду по телефону устанавливать знакомых Настьки по записной книжке и поддерживать связь с остальными.

— Георгич, а кто в отделе останется? — спросил Волков, которому не очень нравилась перспектива сидеть неделю рядом с мусоропроводом и высматривать какую-то проститутку.

— Ничего, мы в случае чего практикантов посадим.

— Ну да. Вот они тебя и приведут на Говорова, 38, в прокуратуру, или глухарей навозбуждают.

— Тогда мы вот это повесим. — Соловец достал из стола табличку с надписью:

«В связи с большим количеством глухарей приём заявлений от граждан временно прекращён».

— И потом, миссия наша должна оставаться в секрете. Если главковские узнают или районные, мигом с проверками понаедут и всё испортят — не в первый раз.

Два дня прошли впустую. Погода не улучшалась. Кивинов и Таранкин паслись на Варшавском вокзале, причем успели примелькаться местным заправилам порнобизнеса и фарцовки, но прямых конфликтов пока не наблюдалось.

Клубникин сидел на последнем этаже дома и, постелив газетку, изучал следующую главу «Секса в жизни женщины». Волков лузгал семечки и плевал вниз, считая, за сколько секунд плевок долетит до земли. Сидение в засадах было не самым любимым делом оперов. Волков постоянно ворчал.

— Георгич, орёл, Кивинова с Тараном на вокзал послал. Гуляй себе, плакатики рассматривай, а ты тут сиди, говно нюхай. Хоть бы по очереди…

— Да сядь, посиди, не суетись. Чего раскудахтался, как наседка? Всех соседей соберёшь, итак уже коситься начинают, два раза милицию вызывали. Хорошо, наши приехали, а то вот помню, брали мы года три назад квартирника в Петроградском районе, сидели в засаде, а дед какой-то нас самих за квартирников принял. Ну и вызвал местных. Так нас из подъезда в браслетах вытащили, не успели даже ксивы достать. Мы вдвоем с практикантом сидели. Устроили шум на весь двор, машина с сиреной приехала. Сам понимаешь, квартирник тот был очень благодарен местному отделению, до сих пор где-то бегает. Я после того осторожно в засадах сижу. — Клубникин вновь углубился в чтение.

Волков на пару минут примолк.

— Ты кончил? — немного спустя он вновь обратился к Клубникину.

— Угу, — прошептал Володя. Но потом, встрепенувшись, спросил: — Ты о чем?

— Читать, говорю, кончил?

— Тьфу ты, нет ещё.

— Ну и сиди дальше, а я пойду кофе выпью. И так уже вторые сутки здесь торчим и, как всегда, впустую.

Выкинув семечки, он спустился этажом ниже и вызвал лифт.

Волков не только попил кофе, но и поболтал с буфетчицей, заглянул в пару магазинов и, возвращаясь к дому Уксусовой, сделал круг, чтоб ноги поразмять. Погода улучшилась, и Волкову очень не хотелось сидеть в вонючем подъезде. Тяжело вздохнув, он зашел в парадную. По женскому крику «Помогите!», раздавшемуся сверху, он понял: что-то стряслось. Не ожидая лифта, он бросился наверх и через несколько секунд был уже на пятом этаже.

Клубникин полусидел, облокотившись о прутья перил и тяжело склонив голову набок. Первое, что заметил Волков, была его мертвенная бледность. Клубникин шептал: «Сука!», пальцы его хватали бетонный пол, а грудь тяжело вздымалась. Под черным плащом растекалась красная, как знамя Октября, кровь. Рядом, плача и прижимаясь к стене, стояла Уксусова, которую Волков распознал по фотографии. Несмотря на все её отчаянные крики, на площадку из соседей никто не вышел.

— Что? Где? Когда? — заорал Волков, обращаясь непонятно к кому. Уксусова махнула рукой вверх, но объяснить ничего не смогла. Волков взял Клубникина под руки, но тот застонал, и он снова опустил его на пол. Затем, поняв, что произошло, Волков принялся звонить во все двери.

Настя Уксусова сошла на перрон в прекрасном настроении. Две недели, проведённые в Стокгольме — это новые связи, новые впечатления, новые возможности. Дорога Уксусовой не показалась изнурительной — самолёт «Москва — Стокгольм», купейный люксовый вагон, приятные попутчики. Огорчало, конечно, то, что снова придется окунуться в мир отечественной действительности, но в то же время после посещения заграницы советский человек уже свысока смотрел на жизнь внутри страны, и поэтому проблемы её отходили на второй план. Шагая по перрону Московского вокзала, Настя прикидывала, что купит на заработанную в Швеции валюту, что и кому она продаст из вещей.

— Настя! — раздался окрик, когда она подходила к стоянке такси. Уксусова оглянулась.

— Ой, Виталик! Ты как здесь?

— Да я случайно, договорились с другом встретиться, сходить в оперу, а его уже полчаса нет, наверно, не смог. А ты-то откуда?

— Ты, что, забыл? Я ж тебе говорила в последний раз, что в Швецию еду. Вот оттуда и возвращаюсь.

— Ух ты! — Виталик взял у Насти чемодан. — Ну, давай, рассказывай. Не возражаешь, если до дома провожу? А то давай, ко мне заедем?

— Да нет, спасибо. Мне домой надо, устала с дороги.

Виталик поймал частника, погрузил чемодан, Настю и сел сам:

— Давай, шеф, на Юго-Запад.

Подъехав к дому, Виталик расплатился с шофером и распахнул перед Уксусовой двери подъезда.

— Прошу, мадам…

Клубникин заметил машину, когда поднялся со ступенек, чтобы сходить по-малому в мусоропровод. Осмотрев вышедших острым профессиональным взглядом, Володя мигом узнал Уксусову. Блондин, неся чемодан, подошел к двери и пропустил Настю вперед. Клубникин прильнул к проему между перил. Уксусова жила на седьмом этаже, поэтому Клубникин неслышно спустился на восьмой. Сердце учащенно стучало, ладони вспотели, и хотелось высморкаться, но он переборол себя и весь превратился в слух.

Первые доказательства, подтверждающие правильность умозаключений оперов, проявились вместе с жалобным писком, донесшимся из закрытого лифта: «А-а-а… Помоги…», который мгновенно захлебнулся под действием умелых рук. Лифт остановился на пятом этаже. Клубникин слетел вниз.

По пути он автоматически сунул руку под мышку, к кобуре, и с ужасом вспомнил, что пистолета в кобуре нет. Приказом начальника РУВД Головко оружие выдавалось только при предоставлении мотивированного рапорта, подписанного у него лично. Произошло это после того, как пьяный опер в метро положил на пол весь вагон, в результате чего Головко получил выговор. Сотрудники вследствие данного нововведения предпочитали ходить на задания без оружия, так как подписание рапорта занимало по меньшей мере полдня. Поминая добрым словом пьяного опера, Головко и Волкова, Клубникин сунул руку в карман плаща, но, кроме «Секса», ничего там не обнаружил.

Пока мысли мелькали в его охваченной жаром голове, двери лифта распахнулись, и взору Клубникина предстала живая иллюстрация к шекспировскому «Отелло». Молодой парень локтем прижимал к стенке лифта горло Уксусовой, которая уже не дёргалась, а только бессильно хрипела. На кисти преступника Клубникин успел разглядеть наколку «щит и меч».

Поняв, что если и дальше продолжать любоваться картинкой, то Уксусова и вовсе задохнётся, Клубникин с криком «Получай, сука!» запустил «Сексом» в физиономию верзилы, вследствие чего тот немного, но всё же ослабил свою хватку. Володя, в отличие от Шерлока Холмса, не знал приёмов смертоносной борьбы борицу, поэтому он, как Акела, прыгнул на руки парню, пытаясь ослабить его захват на горле посиневшей жертвы. В результате все трое дружно выпали из лифта и чем-то стали напоминать трёхслойный сэндвич.

Наконец девушка выскользнула из крепких мужских объятий и откатилась в сторону. Клубникин в свою очередь тут же получил сильнейший удар в пах, но так как был заядлым футболистом и зачастую получал подобные удары мячом, Володя устоял и нанес ответный — наотмашь кулаком — но попал в перила. Девица пришла в себя и заорала, как кошка, которую несут топить. Блондину реклама была явно не нужна, он выхватил из кармана заточку и прыгнул на лежащую Уксусову. Но на какую-то долю секунды Клубникин опередил его и накрыл собой рыдающую Настю, раскинув над ней свой черный плащ, будто ворон — крыло над птенцом. Удар пришелся чуть выше пояса. В последний раз Володя лежал на женщине, да и то не с обычной целью, а чтоб спасти ту, которую и видел-то впервые.

Снизу послышались бегущие шаги, и блондин рванул наверх, чтобы удрать через крышу. Уксусова выползла из-под Клубникина и усадила его к перилам. Угасающим взглядом Клубникин окинул вбежавшего на площадку Волкова, лужу крови под собой и потерял сознание.

ГЛАВА 5

Плачущая Уксусова сидела перед Соловцом и Кивиновым, размазывая по лицу тушь.

— Я… я ничего не могу понять. Виталик ко мне хорошо относился, ну, точнее, против меня ничего не имел. Да и отношений серьёзных у нас не было.

— Выкладывай всё про него, иначе он рано или поздно тебя всё равно достанет. Из-за тебя, дуры, опер в больнице загибается, а ты здесь сопли глотаешь.

— Да, да, конечно. — Уксусова понемногу приходила в себя. — С чего начать-то? — спросила она и тут же продолжила: — Ну, в общем, познакомились мы 8 марта, кажется, в «Паланге». Он один был, я тоже без сопровождения пришла — поужинать просто.

— Перед 8 марта, Георгич, в «Паланге» серия с клофелином прошла, и наша сеньора очень катит по приметам с преступницей… Так что про ужин ты нам не рассказывай.

— Нет!!! — как ужаленная заорала Уксусова. — Я там всего-то один раз была, когда с Виталиком познакомилась.

— Ладно, продолжай, — успокоил её Соловец. — О клофелине после.

— Виталик сам ко мне подсел, познакомились, поболтали, вообще, ничего особенного, потом ко мне поехали, ну и дальше как обычно… Утром он ушел, я телефон ему свой дала, он не записывал, у меня простой номер.

— А о себе что рассказывал?

— О себе? О себе? — долго морщила лоб Уксусова. — Я как-то и не спрашивала. Говорил, что служил в спецназе, но я подумала, что треплет, хотя парень-то здоровый. Живёт где-то в центре. Про работу ничего не рассказывал. Плел что-то про несчастную любовь, так они все плетут — цену набивают.

— Ну, дальше.

— Недели через две он мне позвонил, пригласил куда-нибудь сходить, я и согласилась. Были, кажется, в «Карелии», но на ночь он не остался, сослался на какие-то дела или на больную бабушку.

— Адрес, телефон оставил?

— Нет, я тоже как-то не спрашивала. Стойте, так он же телефон Наташке Железнёвой оставлял, ну да, точно, там же, в «Карелии». Неделю спустя он снова меня пригласил, а со мной Наташка напросилась, она тогда на мели была, хотела подработать, ну я и взяла её с собой.

— А почему ей он телефон оставил?

— Ей срочно письмо надо было передать в Нью-Йорк, а Виталик сказал, что у него знакомый скоро едет. Она дала ему свой телефон, он его ещё на рубле записал — салфеток почему-то не было — и оставил ей свой. Вы позвоните Железнёвой, у неё в книжке записной должен быть.

— Железнёва повесилась. Её замучали совесть и антиморальная сторона её деятельности.

— Ну и шуточки у вас… — Уксусова недоверчиво посмотрела на Кивинова.

Соловец достал из стола записную книжку Железнёвой.

— В эту книжку она записала?

— Да, — побледнев ответила Уксусова. — На последней странице.

— Этот? — показал на номер Соловец.

— Ага, — кивнула она. — Я хорошо помню, Наташка уже подвыпившая была, никак не могла букву «В» найти. А откуда у вас книжка?

— От верблюда! Сказано же, нет больше Наташки. Перестало биться девичье сердце, — съязвил Кивинов.

— А потом что было? — продолжал Соловец.

— А больше я его и не видела. Подумала, что если у него серьёзно, он меня сам найдет, а если просто так, потрахаться, так зачем он мне? Что я дура — задарма-то? В общем, не звонил больше. А из Швеции я прилетела, он меня на вокзале встретил, сказал, что случайно, предложил до дому проводить.

— А откуда он мог знать, когда ты вернешься?

— Наверно, от Наташки — я только ей рассказывала. Кивинов принес цепочку и куртку.

— Вещи его?

— Да, в куртке он в «Карелию» ходил, а цепочка точно его — брелок необычный.

— Хорошая у тебя память, поэтому отправляйся-ка ты в камеру и вспоминай про клофелин. Ну а коли не вспомнишь, что ж, придется тебя тогда отпустить, и уж поверь нашему опыту, второй раз Виталик не промахнется, — произнес Кивинов, распахивая дверь кабинета. — Давай, овца, шевели копытами.

Клубникин тихо скончался под утро в больнице имени Костюшко. Правда, перед этим он на несколько минут пришел в сознание и увидел перед собой Соловца в белом халате, что-то объясняющего ему и подсовывающего ему какой-то лист бумаги. Откуда-то издалека до него доносился голос начальника:

— Володя, на всякий случай подпиши, не пижонь. Уксусова, зараза, не видела, как он тебя ударил, глухарь может быть капитальный, а у нас сейчас с тяжкими плохо. А если мы его расколем, то объяснение это выкинем. Тут написано, что там гвоздь из стены торчал, ну ты на него случайно и напоролся. Вова, выручай, ты же должен нас понять.

До Клубникина дошел смысл происходящего, слабеющей рукой он взял ручку и подписал лист, потом притянул к себе Соловца и что-то прошептал ему на ухо.

— Три-два в пользу «Динамо», — сказал Соловец, пожал руку Клубникину и вышел из палаты.

Кивинов в крайне тоскливом настроении сидел в своём кабинете, когда туда заглянул дежурный.

— Андрюха, выручай, оформи трупик, не криминальный. Бабка из квартиры уже неделю не выходит, запах пошёл, соседи звонят, требуют проверить. Сгоняй, а?

— А что, участковых нет?

— Все в рейде по борьбе в коррупцией, в отделении только дежурный наряд.

— Куда ехать-то?

— На Стачек, за общаги.

— Машина будет?

— Бензина нет, — виновато пожал плечами дежурный.

— Понял, — вздохнул Кивинов. — Ладно, чёрт с вами, давай адрес.

Упаковав сумку противогазом и бланками протоколов, Кивинов отправился на трамвайную остановку. Был час пик, народу на остановке скопилось многовато, но так как ехать надо было квартала три, пришлось пристраиваться к толпе. Трамвай, штурмуемый пассажирами, врос в рельсы и, казалось, уже не тронется никогда. Сзади звонили ещё три трамвая, но население почему-то упорно лезло именно в этот. Кивинов спокойно стоял в сторонке, не надеясь даже близко подойти к вагону.

Водителю наконец вся эта канитель надоела, он включил микрофон и зычным голосом проорал: «Товарищи, садитесь все, трамваев сегодня больше не будет!» Ответом на шутку водителя послужил дружный хохот тех, кто обладал хоть каким-то чувством юмора. К сожалению, в толпе оказались и такие, кто оным достоинством и вовсе не обладал. Поэтому Кивинов мигом был втянут в устремленный к дверям поток легковерных пассажиров. Несколькими секундами спустя он оказался втиснутым между широким задом дамочки на площадке трамвая и чьим-то обширным животом сзади. Но поделать он уже ничего не мог, всё свершалось помимо его воли. Сумка с противогазом совершенно по-хамски влезла кому-то между ног и возвращаться к хозяину явно не хотела.

— Молодой человек, — прошептал голос сзади, — ну, ещё немножко вперед продвиньтесь. У меня дети одни дома.

— А я на труп еду! — забывшись зло рявкнул Кивинов.

— Куда? На труп? На какой труп?

— На рогатый, мать вашу, — заорал Кивинов, задыхаясь от давки, после чего любознательный голос куда-то сгинул, и двери наконец закрылись.

— Слава Богу, поехали, — раздались радостные голоса в вагоне.

Квартира с усопшей бабкой была на первом этаже. Вызвавшие милицию соседи долго объясняли, что Мария Степановна живёт одна, часто болеет, последнюю неделю не выходит, а от дверей идёт неприятный запах. Кивинов пригнулся к замочной скважине — действительно воняло. Дверь была мощная, и Андрей решил залезть в квартиру через лоджию, но когда он объяснил соседям, что сейчас в их присутствии он будет проникать в квартиру покойной, о чем составит протокол, где им надо будет расписаться в качестве понятых, то сердобольные граждане мигом исчезли за своими дверьми и на звонки больше не отвечали. Обойдя в течение получаса весь подъезд и так и не найдя понятых, Кивинов плюнул, решив обойтись своими силами и вписать в протокол липовых людей. Не в первый раз. Ничего страшного.

Найденной на лоджии отверткой он вынул стекла, затем снял с себя куртку и свитер, чтоб не пропахли, и остался в одной футболке, с которой, поигрывая пальцами-ножами, на мир смотрел Фредди Крюгер, персонаж известного американского сериала «Кошмар на улице Вязов». И, натянув на голову противогаз, Кивинов влез в окно.

Комната не убиралась давно, в кастрюлях и мисках плесневело бабкино варево, и Кивинов был безумно рад, что догадался прихватить с собой противогаз. Сама покойница лежала на кровати, уткнувшись лицом в стенку и завернувшись в кучу тряпья. Кивинов сел на единственный стул, сдвинул в сторону кастрюли и принялся писать протокол осмотра трупа, решив найти документы Марии Степановны немного попозже.

«Интересно, когда я умру?» — вдруг в его голове мелькнула шальная мысль. Кивинов тяжело вздохнул.

Вот жила себе одинокая бабка, умерла, и дела никому нет, ни детям, ни внукам. Хорошо, хоть соседи позвонили. А то был как-то случай — умерла бабуля и лежала в своей квартире года два, не меньше, до тех пор, пока её не обнаружили квартирные воры, вынесшие дверь. Видимо, поживиться чем-нибудь хотели. Да, можно только представить себе их состояние, когда в кровати они обнаружили высохший скелет. Воры бежали из квартиры со всех ног, даже старинных икон не прихватили. Зато их потом прихватили работники морга, не бывшие столь суеверными.

Кивинов закончил протокол и стал искать паспорт усопшей. Нечаянно он зацепил одну из кастрюль, которая с грохотом рухнула на пол. «Чёрт!» — ругнулся он, поднял кастрюлю и, поставив её на место, продолжил поиски. Вдруг его взгляд остановился на кровати.

На ней, судорожно вцепившись в белье и выпучив старческие глаза, сидела Мария Степановна, уставившись на Кивинова парализованным, ничего не понимающим взглядом. То, что ещё минуту назад она была совсем в другом положении, у Кивинова сомнений не вызывало.

— Жива, мать твою так! — понял вдруг он, и ту до него дошло, что в противогазе, с Фредди Крюгером на груди и с ножом в руках, которым он безуспешно пытался открыть абсолютно чужой комод, он выглядит по меньшей мере, нефотогенично.

Кивинов опустился на стул, а Мария Степановна, пробормотав что-то себе под нос и перекрестившись, вновь упала на кровать. Андрей стащил с себя противогаз, в нос ударил резкий запах плесени и мочи. Подойдя к бабке, он потрогал пульс. Мария Степановна была жива, но находилась в глубоком обмороке. Кивинов набрал телефон «скорой», а затем позвонил в дежурку.

— Андрюха, ну куда ты пропал? Давай данные покойной.

— Она жива, мудак! — прорычал Кивинов и бросил трубку на рычаг.

Затем открыл для «скорой» входную дверь, вылез на лоджию, оделся и побежал на остановку. Приехав в отделение, он вдруг с ужасом вспомнил, что оставил у бабки на столе сопроводиловку в морг на вскрытие и протокол осмотра её трупа, причем написанный со всеми подробностями, вплоть до описания нижнего белья старухи, которого Кивинов, естественно, в глаза не видел, а взял из головы, так как по закону требовалось описывать всё, что находится на трупе. Возвращаться к бабке он не захотел.

Как выяснилось часа два спустя, Мария Степановна неделю назад заболела и всё время лежала на кровати, даже естественные надобности справляя под себя. От скисшей пищи и нечистот и пошёл тот самый настороживший соседей запах. На их звонки в дверь она не отвечала, потому что постоянно спала. Приехавшие по вызову врачи обнаружили её в состоянии панического транса, но, сделав укол, привели её в чувство. То, что больная пыталась объяснить врачам, так и осталось бы для них загадкой, не найди они оставленного Кивиновым протокола. Оказав старушке помощь, доктора умчались, бросив протокол на том же самом месте, может, специально, чтобы повеселить «усопшую», а может, чтобы в скором времени не писать новый.

Кивинов, вернувшись с удачного оформления «трупа», заглянул в дежурную часть, намереваясь высказать дежурному всё, что он о нём думает. Но дежурный был занят. Перед ним на скамейке, широко раскинув ноги, полулежала дама лет шестидесяти и во весь голос требовала провести экспертизу на предмет изнасилования её её же бывшим мужем. Дежурный из-за своего стола виноватым голосом объяснял ей, что этого сделать не может, и направлял её в женскую консультацию, но гражданка требовала провести экспертизу немедленно.

Рядом, на полу, помощник дежурного безуспешно пытался связать подвыпившую полуголую девицу, осыпающую всё отделение отборным матом. Делал он это, по его словам, уже третий раз в течение часа. Может, руку ввиду своей молодости набивал, а может красотка гибкая попалась. Как бы то ни было, сейчас помдеж вязал её «ласточкой».

Поняв, что у дежурной части хватает забот и без него, Кивинов отправился к себе.

ЧАСТЬ 3

ГЛАВА 1

В связи с похоронами Клубникина жизнь в отделении на пару дней замерла, но после проводов Володи в последний путь всё вернулось в прежнее русло.

Его кабинет теперь занимал депортированный из Латвии опер Дукалис, латыш русского происхождения, не пожелавший уступить игу националистов и переехавший в Питер из латышской глубинки. В отличие от Клубникина он был толстоват, тяжел на подъём и не слишком разговорчив, но, как и Володя, любил женщин, водку и футбол.

Кивинов сидел в своём отремонтированном кабинете, печатал отказник на смерть друга, смахивал скупую слезу и слушал радио, где передавали песню в память о Володе.

— Первый тайм мы уже отыграли… — надрывался исполнитель.

«Опять про футбол, — подумал Кивинов, — не могли что-нибудь про любовь поставить».

Заглянул Соловец:

— Андрей Васильевич, зайди ко мне, надо посоветоваться.

Кивинов безропотно поднялся и пошёл вслед за начальником.

— Значит, так, — сказал Соловец, входя в кабинет, — Волков пока не звонил, но надо активизироваться. Глядя в окно, ничего не высидишь.

Волкова Соловец отправил на Лиговский проспект, дежурить у квартиры Виталика. Данных его установить так и не удалось. В квартире на Лиговке была прописана какая-то Софья Квадратаки, судя по фамилии, гречанка, почтенная дама 1917 года рождения.

Посетивший квартиру под видом сантехника Таранкин, вконец испортив и так еле живую канализацию, выяснил, что Софья Иосифовна живёт с постояльцем, который аккуратно платит за одну комнату. Дверь в ту комнату была закрыта на старинный замок, второго ключа у Софьи Иосифовны не было, и Таранкин ушел почти ни с чем, так как подробно интересоваться квартирантом было бы подозрительно. Также выяснилось, что Виталик снимает квартиру месяца три, ушел и не вернулся около трёх дней тому назад. Появился он по объявлению, об условиях сдачи не торговался, чем занимается — неизвестно.

Официально соваться в квартиру было опасно, Софья Иосифовна могла передать Виталику, что им интересовалась милиция. Но Кивинов всё же уговорил Соловца навестить Квадратаки, так как Виталик всё равно знает, что ему сели на хвост, но начальник сначала решил на пару дней поставить наблюдение за квартирой. Первые сутки сидел Дукалис, вторые — Волков. Квартиру никто не посещал, и Виталик на горизонте не появлялся.

— Что делать будем? — спросил Соловец.

Кивинов почесал нос.

— Я так думаю, Виталик на дно нырнет. Ну, узнаем мы у бабки что-нибудь про него, установим адрес, данные и будем сопли жевать. Надо его выманить, чтобы он сам на нас вышел.

— А для этого надо всё узнать про него, — сказал Соловец. — Так что завтра я к бабке поеду.

— Прикинем худший вариант. Допустим, Софья Иосифовна про него ничего не знает. Что дальше? Выходить ему на Уксусову нет смысла — она уже про него всё рассказала, а вот к бабке придти может. Вдруг что в комнате ценного осталось? А для этого он позвонит ей и спросит, всё ли в порядке. Или попросит кого-нибудь позвонить.

— У него два выхода — либо податься в бега, но это иногда рискованно, да и не все это могут, либо навестить квартиру на Лиговке и замести следы. Мы должны рассчитывать на второй. Он же попытался пришить Уксусову, а ведь, мог бы и удрать.

— Постой-ка, Георгич. Виталик живёт у бабки где-то с февраля. А когда начались по городу убийства таксистов? В феврале. Похоже, он, всё-таки, не местный, но раз не смылся, значит, в Питере его что-то держит. Надо ехать на хату.

Жигулёнок оперативников нёсся по проспекту Стачек. Кивинов, Соловец и Дукалис дружно молчали. Водитель, долговязый парень с редкой фамилией Сердобойцев, виртуозно выруливал в потоке машин и не сбавлял скорости даже в людных местах. Никому не было известно, сколько на его счету разбитых сердец, но количество разбитых машин было определёно точно — три.

Подъехав к месту назначения, машину решили оставить у Московского вокзала. Пока Соловец ходил на разведку к Волкову, Кивинов решил поглазеть на киоски.

— Андрюха! — услышал он вдруг радостный возглас. Обернувшись, он увидел расплывшуюся в радостной улыбке физиономию своего бывшего однокурсника Игоря Белышова. — Здорово! Как житуха?

— Ничего, — ответил Кивинов. — А ты где сейчас? Всё там же?

— Да нет, отработал полгодика в конторе и плюнул — ни работы, ни денег. Сейчас понятым подъедаюсь.

— Кем-кем? — открыл в изумлении рот Кивинов.

— Понятым. Ну знаешь, ментам постоянно понятые нужны, они без них никуда, а граждане под пушкой не идут, не хотят связываться. Вот я и организовал кооператив, рекламу дал. Нужен кому понятой, звонит, я присылаю. Оплата почасовая, ночью — вдвойне. Хорошо идёт, когда им на уличную операцию надо или на следственный эксперимент. Ребята у меня надёжные, чего хочешь в суде подтвердят.

— Ну и сколько в месяц выходит? — Кивинов всё никак не мог прийти в себя.

— Немного, тысяч двадцать, но мне хватает. Думаю, скоро больше будет — преступность-то растёт. Хочешь, приходи, у меня сейчас вакансия.

— Я подумаю, — ответил Кивинов.

— Ну, а ты где?

— Все в институте, инженером, — соврал Кивинов.

— Ну, давай, извини, я спешу. — Игорь протянул руку. — На всякий случай… — Он сунул Кивинову отпечатанную в типографии визитку. — Звони, если что.

Кивинов взглянул на визитку —

«Белышов И.А. Кооператив „Долг“»

— затем посмотрел вслед убегающему Игорю, сдвинул кепку и почесал затылок. Проблема с понятыми стояла действительно остро, но чтоб такое…

Вернулся Соловец, махнул рукой, и все пошли в подъезд. Волков сидел на подоконнике с букетом гвоздик в одной руке, изображая любовника. Гвоздики, да и сам Волков, были в изрядно подсохшем состоянии. Соловец позвонил.

— Кто там? — скрипнул голос.

— Из собеса, — ответил Соловец. — Гуманитарная помощь.

Замок радостно залязгал, а голос прожурчал:

— Минуточку, молодой человек, минуточку.

Софья Иосифовна открыла дверь, Соловец махнул ксивой:

— Милиция. Квадратаки вы будете?

— Я, — удивилась Софья Иосифовна. — А в чем дело?

— Поговорить надо, бабуля, — сказал вошедший Кивинов.

— Какая я вам бабуля? Я дворянка в третьем колене, а вы мне мозги пудрите. Помощь, помощь, вот и открывай потом двери.

Кивинов с Дукалисом уже не слушали — они осматривали замок запертой комнаты. Соловец же увел Софью Иосифовну на кухню объяснять цель визита. Волков остался на подоконнике.

— Да я про него ничего толком-то и не знаю, — доказывала Соловцу Софья Иосифовна. — Жил он всего три месяца, никого не приводил. Говорил, что полковник милиции из Москвы, в командировку приехал.

— Ой ли, Софья Иосифовна? — Соловец по опыту знал, что дворянки, особенно в третьем поколении, больше всех любят подслушивать да подглядывать — им просто нечего больше делать. — Смотрите, с огнём играете, пойдёте как соучастница.

— Мне не нравится тон ваших вопросов. Куда это вы клоните?

— А куда я клоню? Я вам ясно говорю, что вы что-то не договариваете. В вашей квартире живёт преступник, и вы, следовательно, предоставляете ему жилье, то есть занимаетесь укрывательством. Так что для начала поедете на сутки.

— Куда-куда, молодой человек?

— На сутки, — спохватился Соловец, — это на милицейском языке улица Каляева, там помощь выдают гуманитарную. Вот расскажете мне что-нибудь, я вас туда направлю, обед бесплатный получите.

— А не обманете?

— Мы серьёзные люди, Софья Иосифовна. Ну что, вспомнили чего-нибудь?

— Ладно, слушайте, — сказала Квадратаки и лукаво подмигнула Соловцу.

ГЛАВА 2

ИЗ ДОКУМЕНТОВ:

ОТДЕЛЬНОЕ ПОРУЧЕНИЕ

В моём производстве находится уголовное дело № 232322, возбуждённое по факту убийства 1.04.1992 года гр. Смирнова П.И., водителя таксомотора. В целях раскрытия данного преступления поручаю сотрудникам 85 отделения милиции провести следующие мероприятия:

— Провести поквартальный обход в целях установления свидетелей преступления;

— Ориентировать личный состав и подсобные силы;

— Перекрыть возможные места сбыта похищенного;

— Проверить на причастность лиц БОМЖит и прибывших с СНХ (строек народного хозяйства);

— Проверить лиц, проходящих по уголовным делам и материалам, связанным с нападениями на таксистов;

— Проверить на причастность лиц, ранее судимых за аналогичные преступления, на предмет установления их алиби в момент убийства Смирнова П.И.

Ответ в прокуратуру Кировского района в установленный законом срок!!!

Следователь прокуратуры Кировского района Склянцева С.В.

Следователю прокуратуры па особо простым делам Кировского района Склянцевой С.В.

СПРАВКА

о проведённых оперативно розыскных мероприятиях по уголовному делу № 232322

Выполняя ваше отдельное поручение, а также для установления лица, совершившего убийство гр. Смирнова П.И., мною были проведены следующие мероприятия:

— Проведён поквартальный обход в целях установления свидетелей преступления;

— Ориентирован личный состав и подсобные силы;

— Перекрыты возможные места сбыта похищенного;

— Проверены на причастность лица БОМЖит и прибывшие с СНХ (строек народного хозяйства);

— Проверены на причастность лица, проходящие по уголовным делам и материалам, связанным с нападениями на таксистов;

— Проверены на причастность лица, ранее судимые за аналогичные преступления, на предмет установления их алиби в момент убийства Смирнова П.И.

Ответ даю в прокуратуру Кировского района в установленный законом срок. О новой информации по делу будет сообщено дополнительно.

Старший оперуполномоченный уголовного розыска 85 отделения милиции Кивинов А.В.

Кивинов и Дукалис лазали по комнате Виталика, перед этим, как всегда, без особых усилий взломав дверь. Первые результаты незаконного розыска были обнадёживающими. В шкафу были найдены куча старых напильников, проводов, моток зелёной изоленты, клеммы и прочий хлам. Но дальнейшие поиски ничего нового не прибавляли. Соловец, закончив беседу с Квадратаки, зашел помочь. Всё имущество Виталика состояло из пары рубашек, кроссовок 43-го размера, рюкзака и кухонной утвари. Никаких документов, никаких зацепок.

Обшмонав в течение получаса каждый сантиметр комнаты и обшарив все карманы, опера в нерешительности задумались. Дукалис рассматривал висящий над кроватью эротический календарь. На календаре веселая девушка в полностью голом виде рекламировала продукцию завода турбинных лопаток.

— Я думаю, Софью Иосифовну турбинные лопатки вряд ли интересуют, а девушки — тем более, — произнес Дукалис, снимая календарь. — Лучше в нашем сортире повешу.

Свертывая календарь в трубочку, Дукалис вдруг замер:

— Смотрите, что это?

В некоторых местах над числами месяца были проставлены какие-то загадочные буквы, написанные от руки зелёной пастой. Соловец и Кивинов тоже рассмотрели цифры и буквы.

— Софья Иосифовна, ваш календарик? — спросил Соловец.

— Что вы, я эту гадость отродясь не покупаю. Я серьёзную эротику уважаю или порнушку, а это так — семечки.

— Понятно. Значит, Виталика?

— Ну а чей же ещё? Он, кажется, с ним и приехал.

По дороге в отдел Соловец смолил и делился со своими коллегами впечатлениями от разговора с дворянкой:

— Квадратаки мне ничего особенного в принципе не рассказала, но есть несколько интересных фактов. Пару раз Виталику кто-то звонил, он думал, что Софьи Иосифовны нет дома, и поэтому говорил спокойно. Однажды он кому-то представился Стронгом. Разговоры, правда, были какие-то односторонние, Виталик только дакал, как будто приказы выслушивал. В конце марта он что-то говорил о вокзале. В середине апреля к нему приходил какой-то кавказец, они заперлись и беседовали около часа. Кавказец ушел недовольным, а Виталик после этого выглядел расстроенным. О себе Виталик почти не рассказывал. Говорил, что служил в Афгане, сам из Москвы, работает в уголовном розыске, показывал шрам на ноге, говорил, что получил во время задержания рэкетиров.

В отделе опера вновь собрались в кабинете у шефа и принялись изучать календарь. Над некоторыми числами последних двух месяцев стояли буквы «В», «Т» и «А». Букв «Т» было шесть, одна «А» и одна «В».

— Обратите внимание, господа, — заметил Кивинов, — что последняя буква «Т» стоит над 1 апреля. А это день убийства таксиста.

— Тащи сводку, — возбуждённо произнес Соловец. — Сейчас прикинем.

Спустя две минуты оперативники листали книгу ориентировок. Буква «В», как оказалось, стояла на дате 25 февраля. Исходя из сводки, в этот день произошел взрыв на Московском вокзале. Буквы «Т» приходились на дни убийства таксистов. И наконец, буква «А» зловеще зависла над завтрашним днем.

— Завтра будет новая ориентировка, — мрачно пошутил Кивинов.

— Что может означать эта литера?

— Вспомним, что было во все эти дни.

Таранкин, как человек, следящий за политикой, оживился.

Взрыв на вокзале был после прибытия поезда с беженцами «Владикавказ — Санкт-Петербург». Затем таксисты бучу подняли. Те — по двум причинам: чтобы цены на проезд скинули и чтоб черных из города выгнали — нападения на водителей участились. Таксисты тогда рынки с черными погромили. А на днях летчики бастовать хотят — отказываются в Закавказье летать, стреляют там.

— Стоп! — хлопнул себя по лбу Соловец. — Буква «А» — аэропорт, это ж как божий день ясно. Они что-то в аэропорту готовят. Чёрт, это ж завтра.

— Да, кто-то хочет, чтобы наши друзья с Закавказья в Питере себя чувствовали привольно, и не останавливается ни перед чем.

— Нам самим не справиться, — заключил Соловец. — Надо Борисова подключать.

— Найдешь ты его, пожалуй!

— А у меня заветное слово есть. — Соловец набрал номер. — Борисова, пожалуйста. Нет? Тогда передайте, что в 85-м отделении талончик есть, пусть подскочит. Спасибо.

— Это ты, Георгич, переборщил слегка, сейчас же весь убойный отдел примчится.

— Ничего лишние люди не помешают. Заморочка, чувствую, будет серьёзная.

Иван Петрович Перегаров, пилот первого класса петербургского отряда авиаторов, ложился спать в плохом расположении духа. Зарплату не платили третий месяц, завтра предстоит полёт во Владикавказ, последний раз летал — самолёт чуть не подбили. Пилоты ультиматум выдвинули: либо зарплату прибавить, либо на юг откажутся летать. Это не говоря ещё об угонщиках — что ни рейс в Грузию, так требуют в Турцию или в Индию лететь. Пока всё обходилось, но сколько же можно?

«Решено, завтра буду стоять как стена, к самолёту не подойду. Пускай штрейкбрехеров ищут, а с меня хватит», — подумал Перегаров.

Зазвонил телефон:

— Товарищ Перегаров?

— Да, это я.

— Вы назначены на рейс «Санкт-Петербург — Владикавказ». Настоятельно рекомендую вам сесть за штурвал, в противном случае вы можете себя плохо почувствовать, — произнес металлический голос в трубке.

— Кто это?

— Я ясно выразился? Так что подумайте.

— Послушайте…

Из трубки донеслись прерывистые гудки. Перегаров отключил телефон и опустился на кровать.

«Вот козлы, до чего додумались, пугают. Ничего, пущай пугают, не на того нарвались», — подумал он и заснул.

Утро в Пулково выдалось самое что ни на есть обычное, Всё та же суета, беготня, спешка, прилеты-отлеты. Но среди отлетающей публики, бомжей и фарцовщиков внимательный взгляд мог заметить молодых людей, рассеянных по всему аэропорту и не похожих ни на одну из вышеперечисленных групп. Как можно догадаться, это были опера 85-го отделения и 22-го убойного отдела. Возле стоек регистрации с шести часов утра дежурил Волков с детской коляской, которую он периодически покачивал. Второй рукой он обнимал Уксусову. На Уксусовой был надет легендарный кивиновский парик и очки, так что на себя она была мало похожа, своим видом она скорее напоминала Игоря Корнелюка. В коляске вместо ребёнка лежали АК, две обоймы и стационарная рация, которая еле влезла в коляску. У этой парочки было самое ответственное задание — увидеть Виталика и дать сигнал. Регистрация билетов на самолёт на Владикавказ начиналась через час, Волков начинал волноваться и всё чаще качал коляску.

В кооперативном киоске рядом с продавцом примостился Кивинов и неотрывно наблюдал за Волковым. Остальные расположились кто где. Борисов предупредил руководство и милицию аэропорта о возможности инцидента на их территории. Постовые, снабженные приметами Виталика, голодно вглядывались в лица пассажиров.

Накануне, как Соловец и предвидел, Борисов примчался почти сразу после звонка, прихватив с собой всю свою бригаду архаровцев. Сначала он было обиделся на обман, но потом, решив, что есть возможность отличиться, остался. В пять утра двенадцать человек вышли из 85-го отделения и на трёх машинах направились в Пулково. Уксусову взяли как единственную свидетельницу, кто мог опознать Виталика. Операцию держали в строжайшем секрете, в отделении же объяснили, что поехали брать рэкетиров.

Сердобойцев с Таранкиным сидели в «Жигулях» на выезде с эстакады и слушали «Европу плюс». Соловец, нагнетая атмосферу, бегал от одного к другому. Голос по трансляции объявил, что рейс «Санкт-Петербург — Владикавказ» задерживается по причине нелетной погоды. Это была ерунда явная: весеннее солнышко припекало, и на небе не было ни облачка. «Значит, бастуют, — подумал Соловец. — Если прозеваем Стронга, будет обидно и досадно до слез и до икоты».

— А у дельфина распорото брюхо винтом, выстрела в спину не ожидает никто… — надрывался из чьего-то магнитофона Высоцкий. Соловец поёжился — своевременная песенка.

Электронные часы показывали без десяти двенадцать, по расписанию через десять минут должна была начаться регистрация на рейс во Владикавказ. Кивинов вытирал вспотевшие ладони о фирменные футболки. Волков беспрерывно тряс коляску, рация грозила выпасть. Уксусова крутила головой, парик окончательно сполз ей на лоб. Согласно установке, увидев Виталика, она должна была указать на него Волкову, а тот вынуть из коляски пеленку.

Кивинов в очередной раз протянул руки к футболке, когда заметил условный знак, — Волков не только вынул пеленку, но и, очевидно, не зная, что с ней дальше делать, стал размахивать ею в воздухе. Уксусова совсем зарылась в парик. С одной стороны по направлению к Волкову бежал Дукалис, а с другой приближался Борисов. Кивинов бросил взгляд в сторону входа и сначала ничего не понял. У дверей, кроме одетого по форме лейтенанта милиции, никого не было. Причем форма была инспектора ГАИ. В одной руке блондинистый мент держал торт, а другою сжимал жезл. «Мент с тортом, а вокруг — никого, — мелькнула мысль, — Это Стронг».

Кивинов ударом ноги распахнул двери ларька и кинулся на гаишника. Однако к тому времени Стронг уже сообразил, что его засекли. Он развернулся, как следует размахнулся тортом и швырнул его в середину толпы, заорав пронзительно прозвучавшее «Ложись!». Затем левой рукой встретил подлетающего к нему Кивинова. Тому кое-как удалось увернуться, но вот схватить Стронга он уже не успел. Мнимый гаишник выскочил на улицу.

Толпа в зале дружно рухнула на пол, что такое террористический акт, знали не только в милиции. Спас всех вовремя прибывший на место происшествия Дукалис. С криком «Прощайте, братья!» он рухнул животом прямо на торт. Однако никакого взрыва не последовало, и через минуту Дукалис уже стоял посреди восторженной толпы, принимая искренние поздравления и соскрёбывая со своей кожаной куртки масляный крем. «Какой торт испортил!» — подумал Борисов. Кивинов от волнения сел на пол.

Заминка с тортом дала Стронгу явную фору во времени. Выбежав из зала, он перепрыгнул через перила эстакады на нижний ярус пулковского аэропорта и вскочил в белый жигуль. Жигуль сорвался и полетел по направлению к Киевскому шоссе. За рулем машины сидел сообщник Стронга. Кивинов помчался к Таранкину, Сердобойцев уже нетерпеливо рычал мотором. Кивинов прыгнул на заднее сидение.

— Гони за ним! — заорал он.

Сердобойцев вмял педаль акселератора в пол казенных «Жигулей», мерседесовский двигатель хищно взревел, и машина понеслась по дороге. Стронг вырулил на Киевское шоссе и свернул в сторону Пушкина. Машина оперов медленно, но верно приближалась, повиснув у него на хвосте. Сердобойцев вырулил на встречную полосу и пошёл на обгон машин, отделяющих их от преступника. Дорогу встречным автомобилям он уступал лишь в крайних случаях. Несколько раз Кивинов закрывал глаза и вжимался в сиденье, ожидая неминуемого столкновения, но водитель был абсолютно спокоен, в последнюю секунду вывертываясь перед буфером едущей навстречу машины. Таранкин открыл окно и достал пистолет, но не стрелял, между Стронгом и ними всё ещё оставалось несколько легковушек. Кивинов тоже полез за своей «пушкой».

Спустя пятнадцать минут бешеной езды между ними никого не осталось, но опера стрелять не решились — впереди показался пригород. «Дотянем до леса, — решили друзья. — Подальше от города смерть унесём».

Проскочив пригород, машины вновь понеслись по трассе. Наперерез Стронговским «Жигулям» выскочил гаишник, но в последнюю минуту, видимо, решил своей жизнью не рисковать и побежал в будку вызывать подмогу. Расстояние между машинами медленно сокращалось.

— Давай! — крикнул Кивинов, когда до Стронга осталось метров тридцать, и из двух дул раздался дружный залп. На преступников это никакого впечатления не произвело — машина их лишь увеличила скорость. В ответ из «Жигулей» тоже раздался выстрел. Стронг был более меток — пуля прошила лобовое стекло и вошла в подголовник водителя.

— Стреляйте, придурки! — заорал Сердобойцев, после чего опера принялись садить по машине как из автоматов.

Чья пуля достигла своей цели, так впоследствии никто и не узнал. Но в один прекрасный момент едущие впереди «Жигули» неожиданно подпрыгнули, резко вильнули в сторону и на полном ходу въехали в торфяную кучу на обочине. Торф смягчил удар, и машина пострадала несильно. Но выскочивший Таранкин подскочил к ней и, боясь, как бы она не уехала, на всякий случай выпустил по всем колесам остатки своей обоймы, после чего наконец успокоился.

— Руки на торпеду, убью! — прорычал Кивинов, распахивая дверь и наставляя на салон дуло своего пистолета.

Убивать, правда, никого не пришлось. Стронг, ударившись головой о лобовое стекло, пребывал в бессознательном состоянии, его рука с «Макаровым» свисала к полу. Водитель с простреленным затылком сидел, уронив свою голову на руль. Кивинов взял его за волосы и откинул назад. Его словно током поразило. На него остекленевшими глазами смотрел его начальник Мухтар Кулиевич Астров. Кивинов внимательно оглядел машину — так ведь это ж астровский жигуль, который он якобы ещё в прошлом году продал. Вот только номера сняты.

Таранкин сидел на траве и никак не мог прийти в себя после событий последнего часа. Кивинов сел рядом, вынул из его кармана «Беломор», прикурил и глубоко затянулся. Опера молчали.

ГЛАВА 3

Кивинов сидел в кабинете Соловца и смотрел телевизор. На экране появился кабинет, где он сейчас находился, вот только на диване вместо него сидел Стронг и смотрел в объектив.

— Сегодня 22-м отделом ГУВД, — вещал за экраном голос Невзорова, — задержан опасный преступник, подозреваемый в многочисленных убийствах водителей такси в городе Санкт-Петербурге. Всех опознавших просят звонить по телефону…

Кивинов встал и выключил телевизор.

Стронг сидел в камере, все разошлись по домам, а Кивинов остался дежурить по отделению. Завтра Стронга должны отпустить, доказательств, кроме его признания, у следствия не было. Следователь Склянцева, в ведении которой находилось дело, приехала в отделение, написала справку о бесперспективности и укатила назад. Но Стронг этого пока не знал, он смирился со своей участью, всё рассказав часа два назад. Он не знал, что «пальцев» ни на заточке, ни на такси так и не нашли, что свидетелей нет и что все доказательства держатся только на его признании. Поэтому-то его и показали в «Секундах», а завтра хотели отправить на пятнадцать суток, чтобы потянуть время и попытаться хоть что-нибудь найти. Кивинов снова включил магнитофон с записью допроса Стронга. С Виталиком беседовал Соловец.

— Плевал я на твои пресс-хаты, начальник, я в Афгане такого насмотрелся, что тебе и не снилось, — хрипел Стронг, — так что я ничего говорить не буду.

— А ты видал, сука, девчонок, которым щеки резали, чтобы последнюю сотню отобрать? А ты видал матерей, у которых пропадали трёхлетние дети, их потом находили изнасилованными и убитыми? Так слушай сюда, сука, — щелкнул затвор пистолета, — за Клубникина у нас будет личный расчёт, а признания твоего вшивого мне не надо. Тьфу на него! А отвечать за твою шкуру я буду не перед законом, а перед самим собой! Даю тебе три секунды.

— Ты что, начальник, задумал? Стой, стой! Ладно, рассказываю, рассказываю я, колюсь, — напуганно замямлил Стронг. — Закурить не дашь?

— Девять грамм я тебе дам в зубы, а не закурить. Обойдёшься без курева. Давай, щусёнок, журчи, я слушаю.

— Зовут меня Кузьмин Виталий Игоревич, возраст — 32 года. Мать — чеченка, отец русский, проживает во Владикавказе. Служил я в спецназе, в Афгане, потом занимался всем понемногу. Года два назад влип у себя там в историю с наркотой, грозило лет семь. На кичу не хотелось. Был арестован, но до суда дело не дошло, меня забрали из тюрьмы и отвезли в горы, в селение. Там со мной говорили двое, я видел их тогда в первый и последний раз. Один называл другого полковником, но я так и не понял, была ли это кличка или звание. Полковник достал из «дипломата» моё дело и сказал, что если я буду умным, то в тюрьму не вернусь. Для этого я должен был жить у себя дома и иногда выполнять поручения в разных местах страны, связанные с определённым риском. Оплата мне гарантировалась хорошая, но от меня требовалось безупречное подчинение, искренность и полнейшее молчание. Задания мне должен был передавать человек, которому меня в тот же вечер и представили. В случае моего отказа я садился, поэтому выбор у меня был небольшой. Мне показали условный знак: как только я находил в своей квартире картонку с черепом, я должен был прийти в указанное на обороте место и получить задание. Никаких вопросов, никаких комментариев. Там же я получил свою новую кличку — Стронг. После выполнения задания я находил в почтовом ящике деньги. За два года по-крупному меня потревожили только один раз. В ноябре того года в Москве я застрелил главу московской мафии — у него вышел конфликт с чеченской группировкой.

— Минуточку, — перебил его Соловец. — А ты не удивился, почему именно тебя освободили из тюрьмы?

— Я об этом спрашивал, и полковник мне ответил, что для выполнения их заданий нужны спецподготовка и русская внешность. И тем и другим я обладал в достаточной мере.

— А сам полковник был русский?

— Наверно, но точно не кавказец.

— Продолжай.

— В Москве всё прошло как по маслу, сработал я четко, без следов и вернулся домой. В ящике я нашел сорок тысяч.

В феврале я вновь получил карточку и встретился с человеком, который приказал мне ехать в Питер и поселиться в указанной им квартире. Дальнейшие указания я должен был получать уже от их человека в Петербурге. Через несколько дней я вылетел на место и нашел эту самую комнату на Лиговском проспекте. А ещё спустя пару дней меня посетил человек, назвавшийся Саидом. Его ваши застрелили сегодня. Он назвал дату, оставил взрывной механизм и приказал положить его в определённое время в урну на Московском вокзале. Я попытался выяснить, зачем это надо и на кого я работаю. Саид разозлился, сказал, что это не моего ума дела, и предупредил, что в случае провала или моей засветки я должен немедленно дать знать на встрече или когда он мне позвонит.

В начале марта Саид вновь пришел ко мне. Задание было сложным — убить шестерых таксистов, по одному с каждого таксопарка. Выбор места не ограничивался, но уложиться надо было до первого апреля. Выбор способа был тоже оставлен за мной, но с одним условием: должен был быть психологический эффект. Я хотел отказаться, и Саид наорал на меня. Затем опять напомнил, что в случае чего я должен дать ему знать. В шкафу я нашел кучу старых напильников, изоленту и старый точильный брусок. Сделал семь или восемь заточек, решив оставлять их в жертвах. Как я мочил водителей, рассказывать не буду, я и в Афгане убивал людей, но здесь совсем другое. Мне всегда было страшно, я не хотел, но зашел уже слишком далеко и понял, что, если я этого не сделаю, меня уберут самого.

На последнем таксисте вышла промашка, вернее, всё прошло как обычно, но, убегая, я заглянул в какую-то пивную. Я обычно втихаря напивался после своих дел. Взял пива, чтоб успокоиться хоть чуть-чуть, потом в сортир пошёл брюки я в крови запачкал, хотел отмыть. И тут меня кто-то по башке и съездил, да ещё баллон в лицо сунул. Очнулся я уже без куртки и без лопатника. Там тонн десять было, Саид передал после вокзала, заточка там ещё последняя была. Слава Богу, хоть документы я тогда дома оставил. Да, цепочку ещё сорвали, обидно было, но что делать. Я вернулся домой, выпил ещё и тут вспомнил, что в куртке остался рубль с телефоном. Я, пока в Питере жил, в кабак один сходил, там со шмарой какой-то познакомился. Саид мне запретил по кабакам ходить, говорил, что можно только в Эрмитаж или, там, в зоопарк. Но я не слушал, хвоста-то за мной не было. Настя — так бабу звали — один раз домой пригласила. Через недельку опять в кабаке встретились, она с подругой была, с Наташкой, кажись. Я приударить решил, ну и по пьяни телефон ей на Лиговке оставил, а её номер на рубле записал.

Потом до меня дошло, что я же не знаю, кто меня в баре саданул, где теперь моя куртка находится и каким боком всё это мне выйдет. В тот вечер звонил Саид, я соврал, что всё сошло чисто. Он сказал, что деньги привезет позже, вместе с новым заданием. Наташку надо было ликвидировать, причем, быстро и по-тихому. Я узнал её адрес у Насти, так как телефон не помнил. На другой день приехал к ней, переспал, а затем придушил в постели. Обыскал комнату, но книжки её записной с моим телефоном так и не нашел. Потом я подвесил её на люстру, навел порядок и ушел.

— А зачем Уксусову пришить хотел?

— Она видела, как Наташка мой телефон записывает. Если книжку менты найдут, на меня выйдут, тогда я уже точно не отверчусь. В общем, я в гостинице узнал, когда она из Швеции приезжает, встретил на вокзале, ну а дальше вы и сами знаете.

Накануне Саид приходил, дал мне денег и новое задание пришить какого-то пилота в Пулково. Сказал, что сегодня в десять утра я должен остановить на Лиговке белую «пятеру» без номеров, она-то меня в аэропорт и доставит. Я после того, как с Настькой промашка вышла, на Лиговке больше не появлялся. Вещей, нужных мне, там никаких не было. Утром я поймал машину, за рулем сидел сам Саид. Он заставил меня надеть форму инспектора ГАИ, дал торт, жезл, в котором была спрятана винтовка с глушаком, и повез в Пулково. Там он мне показал фото пилота, сказал, что он сидит в диспетчерской, а там народу много, в том числе и милиции, так что внимания на меня никто не обратит. Я должен был выстрелить в летчика и незаметно исчезнуть. Саид будет ждать меня в машине на первом ярусе. Завтра я должен был уехать во Владикавказ на поезде.

— Где жезл? — спросил Соловец.

— Выкинул по дороге, когда от ваших уходил.

— Стрелял по операм кто?

— Я стрелял, а пушку Саид дал.

— Ты понимаешь, что тебя ждет?

— Знаю. Но если от вас сорвусь, так те, другие, не простят.

— В Питере ещё что-нибудь за тобой есть?

— Да так, мелочевка. Пожар я в вашем РУВД устроил. Саид попросил, ему выговор дали. Он мне показал, как туда попасть, ну я и поджёг. Жалко что ли? Денег мне, правда, Саид за это не заплатил, сказал, что это личная просьба.

Кивинов нажал кнопку и выключил магнитофон, дальше шла лирика. Он подошел к окну и посмотрел на ночной проспект, туда, где возвышалось мрачное здание многоэтажной общаги. Когда-то в ней жил Клубникин, так и не успевший получить нормальную квартиру. Кивинов открыл шкаф Соловца, достал оттуда полупустую бутылку водки, из горла осушил её, затем хлопнул дверью и вышел из отделения. Уходя, он чуть не сбил с ног Каца, ковылявшего на костылях и с перевязанной головой по ступенькам милиции.

Борисов, развалившись на диване Соловца, задумчиво пускал в потолок сигаретный дым.

— Гляди, Олег, хм, я вчера в Комитете был. Они эту организацию давно работают, но конкретного ничего нет. Знают, что группа эта без всяких политических амбиций, контролирует рынки Москвы и Питера, называется «Паутина». Как только заморочка на рынке — так террор.

— А пилота зачем пришить хотели?

— А товар на чем возить? На верблюдах? Так что всё логично…

— А Московский вокзал?

— Тоже всё просто. Стронга они почему выбрали — он блондин. В поезде беженцы приехали, а мафии тут лишние рты не нужны, пускай куда подальше из Питера валят. А если что — взрыв русские подстроили. Смежники мне намекнули, что центр группы в Питере или Москве. Русские, кстати, тоже с рынков немало имеют. Целый клубок, одним словом. Ящик Пандыры.

«Пандоры», — про себя подумал Соловец, но промолчал.

— А роль Астрова? — спустя некоторое время спросил он.

— Он тоже в организации состоял, контролировал тут пару рынков — на проспекте Ветеранов и у Кировского завода. Комитетчики наблюдали за ним, да нет его уже, и свою роль он нам уже не расскажет. Так что концы в воду.

— Со Стронгом-то что делать будем?

— Да, Склянцева, дура, не могла хотя бы по «сотке» задержать! Теперь если на пятнадцать суток не посадят, отпускать придется, но его, наверно, смежники заберут.

ЭПИЛОГ

Кивинов сидел в камере внутренней тюрьмы на Каляева, задержанный на десять суток следователем Склянцевой. В соседней камере тосковал Таранкин. Обоим вменялся целый букет, начиная с сокрытия преступления от регистрации — убийства Железнёвой — и заканчивая неправомерным использованием служебного оружия, вследствие чего погиб заместитель начальника 85-го отделения майор милиции Астров Мухтар Кулиевич. Что их ждало в будущем, не знал ни тот, ни другой. Соловец бегал по всем инстанциям, был в мэрии, Петросовете, Госпрокуратуре, но так и не смог ничего добиться.

Стронга выпустили на второй день после задержания. Суд дал ему штраф, и он, ничего не понимая, вышел на улицу и пошёл, куда глаза глядят. Далеко, правда, не ушел — на проспекте Стачек Виталик был сбит каким-то впоследствии так и не найденным «Камазом» и скончался на месте происшествия.

Для начала мая солнце светило необычайно жарко. На Красненьком кладбище было многолюдно. Соловец сидел на скамеечке перед могилой Клубникина и курил «Беломор».

Посидев там с полчаса, он встал, выкинул хабарик, очистил надгробную плиту от грязи, поправил лежащую на ней книгу «Секс в жизни женщины» и побрел к выходу. В голову навязчиво лезли слова Володи: «САМОЕ ТРУДНОЕ В НАШЕЙ РАБОТЕ — НЕ ВЫЧИСЛИТЬ И НЕ ЗАДЕРЖАТЬ ПРЕСТУПНИКА, А ЧТО СОВРАТЬ НАЧАЛЬНИКУ НА ЕГО ВОПРОС: „ЧЕМ ТЫ СЕГОДНЯ БУДЕШЬ ЗАНИМАТЬСЯ?“»

Соловец ещё раз обернулся и взглянул на надпись на кресте сразу под фотографией Клубникина:

«А ПОШЛИ ВЫ ВСЕ …….»

Примечания

1

Незаконное ношение, хранение, приобретение, изготовление или сбыт оружия, боевых припасов или взрывчатых веществ. — Здесь и далее все примечания выполнены редактором fb2-версии книги.

(обратно)

2

Изолятор временного содержания.

(обратно)

3

Уголовное дело не может быть возбуждено за отсутствием в деянии состава преступления.

(обратно)

4

Отказ в возбуждении уголовного дела.

(обратно)

5

Разбой.

(обратно)

6

Отсылка на фильм «Кавказская пленница, или Новые приключения Шурика».

(обратно)

7

Отсылка на книгу роман Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Двенадцать стульев».

(обратно)

8

Статья 102 Уголовного кодекса РСФСР «Умышленное убийство при отягчающих обстоятельствах».

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

ЧАСТЬ 1

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

ЧАСТЬ 2

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

  ГЛАВА 4

  ГЛАВА 5

ЧАСТЬ 3

  ГЛАВА 1

  ГЛАВА 2

  ГЛАВА 3

ЭПИЛОГ . . . . . . . . .