«Детская игра»

Реджинальд Хилл Детская игра (Дэлзиел и Паско — 9)

Посвящается Розе и Питеру

Пролог, произнесенный членом труппы

Радушное дитя. Легко привыкшее дышать, Здоровьем, жизнию цветя, Как может смерть понять? У. Вордсворт. Нас семеро[1]

Глава 1

Смерть? Это не так уж сложно. Ни тогда, ни теперь. Что же это? Ты здесь — я там, ты остановился — я ухожу дальше! Непостижимо! Но я могу представить умирание и страх смерти. Даже любовь к ней… Я могу вообразить корвет в бушующей стихии: утлое суденышко в гавани, но, когда Тирренское море охвачено штормом, его стальные бока в тусклом мерцании Сириуса превращаются в грозные утесы; и шлюпка далеко внизу прыгает на свирепых волнах, подобно соске во рту младенца.

Я слышу, о чем воет ветер! Дома — гнев отца и слезы матери; в школе — холодные сквозняки и нудная зубрешка, ужасные сомнения и маленькие победы… сумма квадратов… «…царь этрусков Порсена из города Клюзиума…», чернильное пятно на носу… скамья в одиннадцатом классе… как закадрить девчонку, «…доспехи воина я воспеваю!..».

Вцепившись в канат, я чувствую, как он обжигает мои закоченевшие ладони. Какие странные слова доносятся с этого стального утеса; оружие и человек… ветер поет: «…ты, мерзкий ублюдок! Направо по трое! Руки по швам! Держись за него, как за бабу!» …Звездочка на погоне… место в строю… как убить человека…

«Не по своей воле следую я к Италии!»

Из моей груди вырвался крик. И снова вдруг шлюпка — просто шлюпка, и ветер — всего лишь ветер. Наконец-то я — хозяин себе и всем этим людям, что стоят вокруг меня на коленях, и я отдаю команды. Глаза на почерневших лицах мерцают как рыбы в морских волнах, весла погружаются в воду все глубже — и мой крепкий челн мчится по цепким волнам к гудящему, скрытому, нежеланному, но, увы, неотвратимому итальянскому берегу.

Занятно, скажете вы? Даже романтично?

О да, но мое воображение рисует и более мрачные картины. Время летит, будто туман, подгоняемый ветром, — разъединяя и соединяя, открывая и пряча, — и вот уже ветер становится дыханием осени, несущим с собой не соленую цену далеких морей, а яркое увядание опавших листьев, и терпкий запах вереска, и пыль известняковых холмов.

Слышатся в этом ветре и звуки, животные звуки: вздохи, кашель, тяжелое шарканье подошв, когда я иду по мокрой от росы траве к дому, темнеющему вдали. Окно беспечно открыто… я дерзко вхожу в дом, и ветер входит вместе со мною… медленно перехожу из комнаты в комнату… пробираюсь коридорами… наверх по лестнице… неуверенно, нерешительно, однако влекомый вперед бурей в крови, что сильнее любого страха.

Открываю дверь в спальню… в свете ночника виднеется нечто похожее на труп… но нет, эта неясная фигура — не труп.

— Кто там? Здесь кто-то есть? Что вам нужно?

Пора заговорить с тем, кто едва различим в тусклом свете.

— Мама?

— Кто это? Подойдите поближе! Ближе! Дайте мне разглядеть вас!

И вот уже в моих венах обжигающий ветер пустыни. Он рыдает, вопит, и дом ощетинился светом, а я приникаю к спасительной темноте, как обессилевший, потерявший надежду моряк приникает к морю, увлекающему его в свою бездну…

Второй акт ГОЛОСА ИЗ МОГИЛЫ

Отрадно неожиданно узнать О смерти старца, чье существованье Нас, молодежь, заставило вздыхать О преизрядной сумме завещанья. Дж. Байрон. Дон Жуан[2]

Глава 1

Те, кто был на похоронах Гвендолин Хьюби, не скоро забудут это событие.

Ее тело — тело восьмидесятилетней женщины — было намного легче роскошного гроба, в котором оно покоилось; но недовольство, исходившее от главных участников траурной церемонии, казалось, увеличивало тяжесть этой ноши и заставляло людей, несущих гроб, то и дело спотыкаться по мере того, как они медленно продвигались к могиле.

Разумеется, хоронили ее на принадлежащем семейству Ломасов участке кладбища в приходе Святого Уилфреда в Гриндейле. Церковь являла собой интересный образчик поздненорманнской эпохи, с элементами раннего английского стиля и донорманнским склепом. У входа продавалось сочинение жены викария, в котором она высказывала предположение, что церковь эта могла быть творением самого Уилфреда. Но безутешным родственникам усопшей было не до исторических домыслов. Они только что вышли из церковного полумрака на слепящее осеннее солнце, в лучах которого золотились надписи на надгробиях, за исключением тех, что были уже совершенно стерты и заросли лишайником.

Родственников было совсем немного. Слева от открытой могилы стояли два представителя рода Ломасов из Лондона. Справа кучкой держались четыре члена семейства Хьюби из Олд-Милл-Инна.

Мисс Кич, бывшая в Трой-Хаусе вначале няней, потом домоправительницей, компаньонкой и, наконец, сиделкой, демонстрировала полный нейтралитет, замерев у подножия могилы. Но ее наигранная тактичность не производила должного эффекта, ибо рядом был человек, который считался главной причиной всех бед, — мистер Иден Теккерей, старший партнер адвокатской фирмы «Теккерей, Амберсон, Мэллор и Теккерей», более известной как «Теккерей и прочие».

— Человек, рожденный от женщины, живет недолгую жизнь, полную страданий, — заученно завел свою речь викарий.

Иден Теккерей, вполне счастливо проживший большую часть жизни, — а было ему уже за пятьдесят — изобразил на лице сочувствие словам викария. Спору нет, если кто-то из присутствующих захочет все переиначить, он только накличет на свою голову новые страдания. Не то чтобы Теккерей возражал против этого. Несчастье для любого адвоката — все равно что заросли куманики для Братца Кролика — естественная среда обитания. Как поверенный старой леди, как ее душеприказчик, он был уверен: всякая попытка оспорить завещание приведет лишь к тому, что в кошельке господ Теккерей прибавится денежек.

И все же напряжение, царившее на похоронах, было, на его взгляд, — как бы это выразиться — неприятно. Его покоробил укоризненный взгляд мистера Джона Хьюби, племянника усопшей, владельца Олд-Милл-Инна, и усмешка, с которой этот неотесанный йоркширец как бы между прочим заметил: «Адвокаты! Да плевал я на них!»

Конечно, он сам во всем виноват. Не было нужды открывать условия завещания до его официального утверждения, но ему казалось, что будет лучше, если он предвосхитит любой выпад со стороны Джона Хьюби. Поэтому он оторвал маленькую Лэкси от пишущей машинки и объяснил ей, на что может рассчитывать ее семья. Лэкси восприняла это спокойно. Она даже слегка улыбнулась, когда он упомянул Граффа из Гриндейла. Но, когда она принесла эту новость в Олд-Милл-Инн, никаких улыбок не последовало.

«Нет!» — твердо решил Иден Теккерей. Это был последний раз, когда он из лучших побуждений позволил себе выйти за рамки законных процедур. Даже если кто-то из его собственной семьи будет кровно заинтересован в этом, он не пойдет на такой шаг!

— Ты знаешь, Господи, тайны наших сердец…

«Эй, Господи, может, тебе и впрямь известны наши тайны? В таком случае поспеши передать их этой старой глупой карге, когда она проковыляет прямиком к тебе», — подумал в ярости Джон Хьюби.

Все эти годы на побегушках! Бессчетные чашки жидкого чая, поддакивания старушечьим бредням, как следует проводить воскресенье и сохранить Империю! Долгие воскресные дни в тесном габардиновом костюме! В любую пору года. О, этот голубой костюм, который приходилось потом битый час отчищать от толстого слоя кошачьей и собачьей шерсти, покрывавшей каждый стул в Трой-Хаусе! Столько усилий, и все пошло прахом!

А как быть с долгами, которые он наделал в ожидании большого наследства? Фонды исчерпаны, оборудование заказано для бара и служебной пристройки! При одной мысли об этом его сердце заныло. Годы уверенного ожидания, месяцы нетерпеливого предвкушения и почти сутки ликования — цель достигнута! И тут из конторы этого кровососа, этого ублюдка является Лэкси и приносит невероятное известие.

О Господи! Ежели, как утверждает викарий, ты действительно знаешь, что в моем сердце, то поскорее сообщи об этом нашей полоумной старухе, посоветуй ей не задерживаться здесь надолго, а то, неровен час, угодит она в лапы Граффа из Гриндейла, который проберется в Олд-Милл-Инн через дымоход!

— Ибо Всемогущий Господь оказал великую милость, призвав к себе душу дорогой нашей сестры… Это для Него великая радость…

«Господи, эта радость — твое личное дело», — подумала Стефания Виндибэнкс, урожденная Ломас, кузина усопшей. Когда-то она первой порвала с миссис Хьюби. Взяв горсть земли, она раздумывала, кто из стоящих вокруг могилы послужит лучшей мишенью.

Может, вульгарный трактирщик Хьюби? Намеки рода, дескать, она может утешиться тем, что с ней обошлись не хуже, чем с этим болваном, только подогрели ее бешенство. Поставить ее на одну доску с неотесанным деревенщиной! «О, Артур, Артур! — обратилась она в мыслях к покойному мужу, — смотри, до чего ты меня довел, ты, тупой ублюдок! По крайней мере, дорогой Боже, не дай им разузнать о вилле!»

Но какой толк обращаться к Богу? С какой стати он должен вознаграждать за веру, если так неохотно вознаграждает за труд? А это был тяжкий труд — все эти годы поддерживать связь с йоркширскими родственниками. Конечно, ее можно упрекнуть в том, что она давно и наверняка знала, что кузина Гвен рехнулась. Действительно, она должна признать, что порой активно поощряла это помешательство. Но кто мог предположить, что, когда Всемогущий и абсолютно ненадеждый Господь Бог доставит себе радость, призвав душу Гвен, он забавы ради оставит ее помешательство свободно бродить по земле?

Выходит, не Хьюби, а Бог больше годится для мишени? Но как поразить неосязаемое? А ей хотелось бы видеть, что удар попал точно в цель. Как насчет сообщника Всевышнего в этом деле — самодовольного негодяя Теккерея? Неплохо было бы залепить в него грязью, правда, многолетний опыт в мирских делах научил ее, что адвокаты преобладают среди тех подонков, с которыми бесполезно вступать в борьбу.

Что ж, тогда Кич? Деловая мисс Кич, с трогательной близорукостью всматривающаяся в какую-то точку над головой викария, как будто надеясь увидеть там и приветствовать сошествие души своей благодетельницы…

Нет! Кич устроилась хорошо, это верно, но она не требовала для себя многого. И подумать — какой ценой ей это досталось! Всю жизнь рядом с этими тварями, и этот запах!.. Нет, только конюх мог бы позавидовать мисс Кич!

Она ужаснулась, когда поняла, что здесь не на кого обратить свою ярость, что вокруг пустота, такая же бесплотная, как дух недалекой старухи, Которая, без сомнения, сейчас самодовольно ухмыляется в своем атласном убежище на глубине шести футов!

Она швырнула землю на крышку гроба с такой силой, что один из камешков, отскочив, угодил в викария, тот вскрикнул от неожиданности и боли и вместо библейских слов «несомненное упование на воскресение» произнес «несомненное упивание на воскресенье». Никто не выразил удивления. В конце концов, мы ведь живем в эпоху новых псалмов, не так ли?

— Я услышал голос с небес, говоривший мне: «Пиши!..»

«Дорогая тетя Гвен, — думал Род Ломас, сын Стефании Виндибэнкс, — мы с мамой приехали в Йоркшир на твои похороны, оказавшиеся, на мой взгляд, не совсем благочестивыми. И, по маминому мнению, публика на них собралась и вовсе низкопробная. Ты, дорогая тетя, была совершенно права, когда ставила этих Хьюби „на место“, как выражалась дорогая мисс Кич. Эти люди — продукт весьма примитивного литья. Отец Джон так похож на вспыльчивого йоркширского трактирщика, что в это просто с трудом верится. А добропорядочная жена его Руби (Руби Хьюби! Ни одному писателю не выдумать подобного имени!), могучая блондинка, по виду — типичная буфетчица. Их младшая дочь Джейн отлита в той же форме для желе, и легко угадать, кому она обязана таким изобилием плоти, если взглянуть на старшую — Лэкси. Та по размерам не больше агата на указательном пальце олдермена.[3] Клянусь, она могла бы легко протиснуться в дверную щель. Со своими огромными круглыми очками и серьезным маленьким личиком Лэкси похожа на сову, усевшуюся на шест. Только тебе, тетя, все это хорошо известно, как и многое другое. Что могу я, пребывающий ЗДЕСЬ, рассказать тебе, которая уже ТАМ? И все же я не должен нарушать семейные обязательства, уподобляясь некоторым. Погода стоит прекрасная — пшеничное солнце в васильковом небе, как обычно бывает в первые дни сентября. Мама чувствует себя хорошо, насколько это возможно при печальных обстоятельствах. Что касается меня, то достаточно сказать, что после блестящего, но, увы, краткого выступления в роли Меркуцио на весеннем фестивале в Солсбери я опять простаиваю и не стану скрывать от тебя: сколь-нибудь крупная сумма мне отнюдь не помешает. Нам всем не следует терять надежды, не так ли? За исключением тебя, тетя; ты можешь теперь жить с уверенностью, само собой, если ты все еще существуешь. Не огорчайся, увидев наше разочарование, хорошо? И имей мужество покраснеть, когда тебе откроется, какой идиоткой ты была все эти годы.

Но я должен закругляться. Скоро начнут подавать холодный окорок. Береги себя. Как жаль, что тебя нет здесь. Передавай наш привет Александру. Любящий тебя Род».

— Придите, о благословенные сыны Отца нашего, получить царство, уготованное вам…

«Надеюсь, на небесах дело с приготовлениями обстоит лучше, чем у тебя, папа», — думала Лэкси Хьюби, вздрагивая от приступов вулканической ярости, сотрясающих тело отца. Она захихикала, когда мистер Теккерей сообщил ей о Граффе из Гриндейла, но перестала хихикать, как только передала эту новость отцу.

— Двести фунтов! — взорвался он. — Двести фунтов и чучело собаки в придачу!

— Но ты же так много разглагольствовал о нем, папа, — пискнула Джейн. — Говорил, что это одно из чудес природы, что оно выглядит так натурально.

— Натурально! Да я ненавидел эту дворняжку, когда она была жива, и возненавидел еще больше, когда она сдохла. По крайней мере, живая она визжала, когда ее пинали! Графф из чертова Гриндейла! Ты не разыгрываешь меня, Лэкси?

— Я бы никогда не осмелилась, папа, — тихо сказала она.

— Почему старый Теккерей сказал все это тебе, а не мне? — спросил он подозрительно. — Почему он рассказал об этом девчонке, но не поднял трубку и не поговорил со мной? Он что, боится меня?

— Он пытается быть добрым, папа, — ответила Лэкси. — А кроме того, я имею право услышать все это, ведь я тоже наследница.

— Ты? — Взгляд Джона Хьюби загорелся надеждой. — А что ты получила, Лэкси?

— Пятьдесят фунтов и все ее пластинки оперной музыки. Маме досталось сто фунтов и часы: бронзовые, те, что в гостиной, а не золотые из спальни. А Джейн получила пятьдесят фунтов и камчатную скатерть.

— Старая корова! Вонючая старая корова! Так кому же перепало все остальное? Может, ее кузине, старухе Виндибэнкс и ее никчемному сынку?

— Нет, папа. Она, как и ты, получает двести фунтов и серебряный чайник.

— Ну, это куда лучше, чем проклятое чучело! Виндибэнкс всегда была плутовкой, как и ее покойный муж. Их обоих следовало бы держать взаперти. Но кому ж тогда переходит все? Кич? Этой хитрой старой ведьме?

— Мисс Кич получает содержание при условии, что она останется в Трой-Хаусе и будет присматривать за животными, — ответила Лэкси.

— Так это же пожизненная кормушка! Но подожди. Если она остается, кому в таком случае достанется дом? Дом ведь должен принадлежать какому-нибудь прохвосту, не так ли? Лэкси, выкладывай, кому она оставила все состояние? Не одному же из этих проклятых благотворительных фондов? Я не потерплю, если на меня наплевали ради какого-нибудь чертова приюта для бездомных собак!

— В определенном смысле это так, — осторожно начала Лэкси, собираясь с духом. — Но не совсем. Она завещала все…

— Кому? — загремел Джон Хьюби, видя ее нерешительность.

Лэкси словно вновь слышала суховатый, тихий голос Идена Теккерея: «Оставшуюся часть моего имущества, недвижимого и личного, я завещаю моему единственному сыну, младшему лейтенанту Александру Ломасу Хьюби, настоящий адрес коего неизвестен…»

— Что? Ты ничего не путаешь? Нет, не верю! Да как она посмела? Это незаконно! Уверяю, все это дело рук того подхалима, негодяя адвоката! Я этого так не оставлю! Ни за что!

Ирония всего происходящего, в пылу негодования не замеченная Джоном Хьюби, заключалась в том, что в эту минуту он сидел в старой церкви Святого Уилфреда под медным диском на стене, гласившем: «В память о младшем лейтенанте Александре Ломасе Хьюби, пропавшем без вести на поле боя в Италии в мае 1944 года»; Сэм Хьюби, отец юноши, в 1947 году настоял на том, чтобы здесь был установлен этот диск. В течение двух лет он терпел нежелание жены поверить, что ее сын мертв, но когда-то этому нужно было положить конец. Для него этот диск и означал такой конец. Но только не для Гвендолин Хьюби. Ее убежденность в том, что Александр жив, просто затаилась в ней на десятилетия, а после смерти мужа вырвалась наружу окрепшей и непоколебимой. Она не делала из этого секрета; за многие годы в глазах большинства членов ее семьи и близких знакомых эта странность стала такой же привычной, как, допустим, бородавка на подбородке или заикание.

Мысль о том, что именно эта эксцентричность, которой никто уже не придавал значения, лишила его наследства, принадлежавшего ему по праву, была для Джона Хьюби невыносимой.

— Если он не предъявит прав на наследство, — продолжала Лэкси, — к Четвертому апреля 2015 года, то есть ко дню своего девяностолетия, все имущество переходит благотворительным фондам. Кстати, их три…

Но Джону Хьюби было сейчас не до благотворительности.

— 2015 года? — прорычал он. — Мне тогда тоже будет девяносто, если я доживу до того времени. В чем я сильно сомневаюсь! Я оспорю завещание! Она, должно быть, спятила, это же ясно как Божий день. Все эти деньги… А сколько их там? Чертов мистер Теккерей сообщил тебе?

— Сказать точно трудно, папа, цена акций то и дело скачет, да и все остальное…

— Не старайся одурачить меня всякими научными премудростями. Ты не стала умнее от того, что я позволил тебе работать в конторе у этого прохвоста, а не оставил дома помогать матери в баре, запомни это хорошенько. Поэтому не задирай нос, ты все равно ничего не понимаешь в этом деле. Просто назови цифру!

— Хорошо, папа, — кротко сказала Лэкси, — мистер Теккерей полагает, что все вместе это может стоить около полутора миллионов фунтов.

И в первый, а может быть, в последний раз в своей жизни она испытала удовлетворение от того, что заставила своего отца умолкнуть.

— Милость Господа Бога нашего, Иисуса Христа….

В действительности взгляд Эллы Кич был прикован не к прекрасному видению нисходящей души, как предположила миссис Виндибэнкс. Верно, она была близорука, но вдаль видела прекрасно и сейчас через плечо викария всматривалась в зеленые тени на церковном кладбище. Так как денег у потомков обычно не хватало, большинство старых могил пребывало в полном запустении. Хотя, по мнению многих, высокая трава и дикие цветы украшали надгробия больше, чем Голый торф и букеты в целлофановой обертке. Но не эти элегические размышления занимали сейчас мисс Кич.

Она смотрела туда, где кроны двух старых тисов смыкались над воротами кладбища, образуя туннель, казавшийся почти черным на фоне яркого солнечного света. Уже несколько минут она наблюдала, как в темном туннеле зародилось неясное мерцание. Оно медленно приближалось, приобретая отчетливые контуры, и вот сейчас вынырнуло из темноты, подобно тому как актер появляется на залитой светом сцене.

Это был мужчина. Оглядевшись, он нерешительно зашагал между могил. На нем был мятый костюм небесного цвета, руки нервно теребили соломенную шляпу. На левом рукаве виднелась траурная повязка.

Мисс Кич обнаружила, что, чем ближе он подходил, тем все расплывчатее становились его черты. Копна густых седых волос резко контрастировала с загорелым лицом. Она подумала, что он был, пожалуй, одного возраста с Джоном Хьюби.

И вдруг ей показалось, что на этом сходство с Джоном не заканчивалось. У мисс Кич мелькнула мысль, что она, возможно, единственная из всех присутствующих заметила этого человека…

— Святой Дух да пребудет с нами навеки. Аминь.

Как только отзвучали ответные «аминь», стало ясно, что незнакомец не настолько бестелесен, чтобы его могла видеть одна мисс Кич. Другие тоже уставились на него, и выражение их лиц было разным: от неприкрытого любопытства на лице Идена Теккерея до праздной благожелательности на лице викария.

Но только Джону Хьюби удалось выразить общее изумление.

— Кто этот прохвост? — спросил он, не обращаясь ни к кому в особенности.

Незнакомец отреагировал немедленно и весьма странно. Упав на колени, он схватил две пригоршни земли и театральным жестом бросил их в могилу, затем, откинув голову, воскликнул: «Мама!»

Раздались возгласы удивления и негодования. Миссис Виндибэнкс удостоила пришельца таким взглядом, как будто он прошептал ей на ухо какую-то непристойность. Мисс Кич упала на руки Идена Теккерея в легком обмороке, а Джон Хьюби, вероятно расценив происходящее как поцелуй Иуды, закричал:

— Вот еще! Что это значит? Наверняка твой очередной трюк, адвокатишка! Твои это штучки, отвечай? Ей-богу, пора научить тебя, как следует приличным людям вести себя на похоронах!

Очевидно, горя самоотверженным желанием преподать такой урок, он стал надвигаться на Идена Теккерея. Адвокат, видя, что его загнали в угол, попытался заслониться от него мисс Кич. Чтобы добраться до своей жертвы, Джону Хьюби пришлось отступить на край могилы, и его нога повисла в воздухе, ища точку опоры. Несколько секунд он балансировал на одной ноге и вдруг с криком, в котором слышался и страх, и гнев одновременно, рухнул в открытую могилу.

Все оцепенели, но уже через минуту вокруг могилы поднялась суета. Кто-то рванулся вперед, чтобы помочь Хьюби, кто-то бросился назад за подмогой. Руби Хьюби прыгнула в яму к супругу и приземлилась, ударив его коленями по почкам. Иден Теккерей, не нуждавшийся больше в защите, выпустил мисс Кич из рук, но тут же вынужден был снова подхватить ее, так как старуха начала медленно сползать в открытую могилу. С лица викария исчезла добродушная улыбка, а Род Ломас, перехватив взгляд Лэкси Хьюби, стоявшей по другую сторону могилы, громко расхохотался.

Постепенно порядок был восстановлен, и могила была очищена от всех, кроме ее законной обитательницы. Только теперь большинство присутствующих осознало, что в какой-то момент среди общего замешательства незнакомец, вызвавший его, исчез. Когда выяснилось, что ущерб был нанесен только голубому костюму Джона Хьюби, мисс Кич, все еще пребывавшая в объятиях Идена Теккерея, дала понять, что похороны продолжаются, объявив, что холодные закуски ожидают тех, кто вернется вместе с ней в Трой-Хаус.

По дороге с кладбища Род Ломас нагнал Лэкси Хьюби и прошептал ей на ухо: «Ничто в жизни тети Гвен не шло ей больше, чем ее смерть, вы согласны со мной?»

Девушка взглянула на него с тревогой и смущением. Род улыбнулся в ответ. Нахмурившись, Лэкси поспешила к своей сестре, которая обернулась назад и поймала взгляд молодого человека. Тот весело подмигнул, заставив Джейн покраснеть.

Глава 2

Фасад театра «Кембл» был в плачевном состоянии. Освободить старый театр в эти тяжелые времена от игровых автоматов, обновить, переоборудовать и реставрировать его, привлечь общественные фонды и выклянчить у частных спонсоров деньги на финансирование работ — все это было актом веры или безумия, смотря как это расценивать; и разногласия на сей счет в местном совете возникали отнюдь не по партийному признаку.

Но желание было велико и дело было сделано! Кремово-серый камень был очищен от столетней грязи и копоти, и шекспировские стихи одержали победу над посетителями, игравшими ранее с автоматами в «Бинго».

Однако сегодня громадные афиши, извещавшие о грандиозной премьере «Ромео и Джульетты», были сорваны, а в глаза бросалась яркая надпись, сделанная пульверизатором и буквально затмевавшая камень, стекло и дерево своим непристойным размахом:

УБИРАЙСЯ, НИГГЕР!

ЧАНГ — КАЮК!

БЕЛЫЙ ОГОНЬ СОЖЖЕТ ЧЕРНЫХ УБЛЮДКОВ!

Выйдя из театра, сержант Уилд еще раз взглянул на его фасад. Муниципальные рабочие уже принялись отмывать надпись, но было ясно, что работа эта займет много времени.

Прибыв в полицейский участок, он пошел узнать, вернулся ли из больницы его непосредственный начальник, инспектор сыска Питер Паско. На подступах к кабинету инспектора по глухому рокоту, похожему на раскаты грома в соседней долине, Уилд догадался, что Паско вернулся и сейчас выслушивает лекцию по какому-то необычайно важному полицейскому предмету, а читает лекцию суперинтендант Эндрю Дэлзиел, начальник уголовно-следственного отдела полиции Среднего Йоркшира.

— Подходящая кандидатура! — услышал он возглас Дэлзиела, входя в комнату. — Какие шансы, по мнению Брумфилда, у Дэна Тримбла из Корнуэлла?

— Три к одному. Конечно, теоретически, сэр, — сказал Уилд.

— Разумеется. Ставлю на него пять теоретических фунтов!

Уилд молча взял деньги. Дэлзиел имел в виду сугубо незаконную тетрадь ставок, которую сержант Брумфилд завел в связи с предстоящим назначением нового начальника полиции. Краткий список претендентов был уже объявлен, и через две недели им предстояло пройти собеседование.

Паско, с некоторым неодобрением относившийся к подобному легкомыслию в серьезных полицейских делах, спросил:

— Как дела в театре «Кембл», Уилди?

— Надпись будет отмыта, — ответил сержант. — А как тот парень в больнице?

— С ним дело посложнее. Они раскроили ему череп! — сказал Паско.

— Ты полагаешь, эти две вещи как-то связаны? — удивился Дэлзиел.

— Но ведь он черный и член труппы «Кембла».

Нападение, о котором шла речь, произошло, когда молодой актер после вечеринки с друзьями возвращался из бара домой. Его нашли жестоко избитым в аллее в шесть часов утра. Парень не мог вспомнить, что произошло с ним после того, как он покинул бар.

Неприятности в театре «Кембл» начались вслед за назначением Эйлин Чанг художественным руководителем театра. Чанг, евразийка ростом шесть футов два дюйма и с явным пристрастием к рекламе, тотчас отправилась на местное телевидение и объявила, что при ее правлении «Кембл» станет форпостом радикального театра. Встревоженный корреспондент спросил ее, означает ли это, что театр будет посажен на диету из современных политических пьес?

— Радикальное содержание, а не форма, радость моя, — нежно заметила Чанг. — Мы собираемся начать с «Ромео и Джульетты», полагаю, эта пьеса достаточно старомодна для вас?

На вопрос, почему именно «Ромео и Джульетта», она ответила:

— Это пьеса о злоупотреблении властью, о психологическом насилии над детьми, о деградации женщины. Кроме того, она в программе неполной средней школы в этом году. Дорогой мой, мы затащим на нее детей. Ведь они — наша завтрашняя аудитория, и они ускользнут от нас, если мы не удержим их сегодня!

Эта беседа встревожила многих отцов города. Но кое-кто, в том числе и Паско, были от нее в восторге. Паско, жена которого была секретарем «Группы борьбы за женские права», сразу же связался с Чанг. С их первой встречи она говорила о своем новом актере с таким обожанием, что Паско из чувства, которое он про себя определил как ревность, стал называть ее Большая Эйлин.

Именно после этого телеинтервью посыпались неприятности: непристойные намеки по телефону, письма с угрозами. Нападение предыдущей ночью и акт вандализма в театре были первыми реальными проявлениями этих угроз.

— Что сказала Большая Эйлин? — спросил Паско.

— Ты имеешь в виду мисс Чанг? — поправил его Уилд. — Естественно, она возмущена. Но, сказать по правде, больше всего ее встревожило, кем заменить парня, лежащего в больнице. У него, кажется, важная роль, а в следующий понедельник у них должна состояться премьера, так я думаю.

— Да, я знаю. У меня есть билеты, — сказал Паско без всякого энтузиазма. Элли достала билеты, а также приглашение на актерскую вечеринку после премьеры. Он пытался отговорить жену — в тот же вечер по телику будут показывать «Убийц» Сигеля, но это не нашло сочувствия.

— У нас это проходит как одно дело или как два? — спросил Уилд, любивший порядок во всем.

Паско нахмурился, а Дэлзиел сказал:

— Как два. Ты, Питер, занимайся нападением, а Уилд пусть разбирается с вандализмом. Если они связаны, друг с другом — прекрасно! Но что мы имеем в настоящий момент? Кто-то избивает парня после закрытия бара. Такое случается каждый день. Еще какой-то полоумный балуется с пульверизатором. Ну и что? Покажите мне стену, где они не делают этого!

Паско не был согласен с ним, но предпочел не открывать дебатов. Еще никому не удалось переспорить Дэлзиела. Покончив с этой полицейской рутиной, Дэлзиел был рад вернуться к главной проблеме дня:

— А кто лидирует у Брумфилда, Уилди? — поинтересовался он.

— Мистер Додд из Дархэма. Два к одному. В связке.

— В связке? С кем?

— С мистером Вэтмоу, — ответил Уилд. Его некрасивое лицо исказилось гримасой. Было хорошо известно, что Дэлзиел ставит Вэтмоу — нынешнего заместителя начальника полиции — чуть выше амебы.

— Что ты сказал? У него с головой в порядке? Уилди, узнай, сколько он мне даст, если наш заместитель не сможет выйти из комнаты, где пройдет аттестация, без собаки-поводыря?

Уилд незаметно для всех улыбнулся. Он улыбался жесткому юмору Дэлзиела, слегка болезненной реакции на это Паско, улыбался просто потому, что ему очень нравилось ощущать себя частью всего этого. Даже Дэлзиел мог так оскорбительно отзываться о своем начальстве только в присутствии тех подчиненных, кого он любил и кому доверял. К своему удивлению, Уилд обнаружил, что чувствует себя счастливым. В последние годы, а точнее — с тех пор, как он порвал с Морисом, ему редко доводилось испытывать подобное чувство. И вот сейчас словно пришел конец болезни — все его существо наполнилось легким, но отчетливым ощущением счастья!

Зазвонил телефон. Паско поднял трубку.

— Алло? Да, минутку… Это, кажется, тебя. — Он протянул трубку. — Кто-то спрашивает сержанта Мака Уилда. — В голосе Паско прозвучала вопросительная нотка, когда он произнес слово «Мак». Он никогда не слышал, чтобы кто-нибудь называл Уилда этим именем.

На грубоватом лице сержанта не отразилось никаких эмоций, но его рука сжала трубку так крепко, что было видно, как напряглись мускулы.

— Уилд слушает, — произнес он.

— Это Мак Уилд? Привет! Я друг Мориса, он сказал, что, если я когда-нибудь попаду в эти края и мне понадобится помощь, я могу обратиться к тебе.

— Где ты находишься? — спросил Уилд.

— В кафе на автостанции, что у касс предварительной продажи. Ты меня сразу заметишь: я загорелый.

— Жди меня там, — сказал Уилд и положил трубку.

Дэлзиел и Паско вопросительно посмотрели на него.

— Мне нужно идти, — как-то нерешительно произнес Уилд.

— Может, скажешь нам, в чем дело? — спросил Дэлзиел.

«Вероятно, мне пришел конец», — подумал Уилд, но вслух сказал:

— Кто его знает, может, дело стоящее, а может, туфта. — Пожав плечами, Уилд вышел из комнаты.

— Мак! — присвистнул Паско. — Я и не подозревал, что у Уилда есть родственники в Шотландии.

— Думаю, им это тоже неведомо. Он, кажется, весьма неразговорчив?

— Вероятно, он что-то скрывает, мы все предпочитаем, чтобы о наших тайных грешках никто не знал, — заметил Паско, словно в оправдание сержанта.

— Будь я похож на Уилда, Я бы скорее выставил напоказ все свои грешки и спрятал бы рожу! — проворчал Дэлзиел.

Паско с усмешкой взглянул на крупную лысеющую голову суперинтенданта, которую его жена однажды сравнила с раздувшейся репой. Но постарался предусмотрительно запрятать собственную иронию подальше: в отличие от Уилда он не был уверен в своей способности скрывать мысли от Дэлзиела. Тот мог унюхать непочтительность в своих подчиненных так же легко, как свинья вынюхивает трюфели.

Скрывать Уилду приходилось гораздо больше, чем Паско мог предположить.

«Мак…» — прозвучало в телефонной трубке. Возможно, Уилд и заслуживал наказания за то, что расслабился и позволил ощущению счастья прокрасться в свою душу, но такое немедленное возмездие было слишком жестоким! Он был уверен, что однажды в трубке раздастся голос и изменит ту жизнь, которую он для себя выбрал. Но что голос этот будет таким юным и владелец его будет говорить так просто, он не ожидал.

«Я друг Мориса». Этого можно было и не говорить. Только Морис Итон называл его Маком, их секретным именем. Это было сокращение от Макумазан — так туземцы называли Аллана Квотермейна, злосчастного героя романов Райдера Хаггарда, которые очень нравились Уилду. Имя это означало в переводе «Тот, кто спит с одним открытым глазом». Уилд прекрасно помнил обстоятельства, при которых он был наречен этим именем… Он заставил себя не думать об этом. То, что существовало между ним и Морисом, умерло и должно быть забыто. Этот голос из могилы нес в себе не надежду на воскресение, а тревогу.

Подъехав к кафе, он сразу же увидел того, кто ему звонил. Волосы с голубыми прядями, облегающие брюки из зеленого вельвета, узкая голубая майка со светящимися губами на груди были обычным явлением среди молодежи даже в Йоркшире. Он назвал себя загорелым, и, хотя его гладкая оливковая кожа была скорее результатом смешения кровей, чем пребывания на средиземноморских пляжах, не заметить его было невозможно, даже если бы он сам не узнал Уилда и широко ему не улыбнулся.

Уилд проигнорировал парня и прошел в бар самообслуживания.

— Кажется, у тебя дел по горло, Чарли? — спросил он.

— Весь секрет в моем чае, мистер Уилд, — ответил человек за стойкой. — Сюда даже на автобусах приезжают, чтобы его попробовать. Как насчет чашечки?

— Нет, спасибо, мне хотелось бы переговорить с тем парнем в углу. Могу я воспользоваться твоим офисом?

— С тем, что похож на дельфина? Будьте как дома. Вот ключ. Я пошлю его к вам.

Чарли, жизнерадостный круглолицый мужчина лет пятидесяти, оказывал эту услугу Уилду и Паско всякий раз, когда кафе было слишком переполнено для того, чтобы поговорить с глазу на глаз с осведомителем. Уилд вошел в дверь, на которой было написано «Туалеты», и, миновав букву «М» по правую сторону и елку — по левую, открыл дверь с надписью «Не для посторонних». В эту комнату можно было попасть и из бара, но тогда бы он непременно привлек к себе внимание.

Уилд сел на табурет у небольшого стола, возраст которого можно было определить по числу кругов от чайных чашек на его поверхности. Единственное узкое окно было забрано решеткой. Проникавшего сквозь него света едва хватало, чтобы разглядеть очертания предметов, но Уилд так и не зажег настольную лампу.

Немного погодя дверь отворилась, и на пороге замер в нерешительности юноша.

— Входи и закрой дверь, — сказал Уилд. — А теперь запри. Ключ в замочной скважине.

— Эй, что это?

— Мы здесь называем это комнатой. Пошевеливайся.

Юноша послушно направился к столу.

— Молодец. Побыстрее, сынок. У меня слишком мало времени.

— Побыстрее? О чем это ты? Ты имеешь в виду?.. Нет, я вижу, ты не об этом…

Уилду показалось, что в его речи проскальзывал кокни.[4] На вид парню было от четырнадцати до двадцати двух лет.

— Это ты мне звонил? — спросил Уилд.

— Да, я…

— У тебя есть что мне сказать?

— Нет. Не совсем так…

— Нет? Послушай, сынок, людям, которые звонят мне в участок, не называя своего имени, и назначают свидание в дыре наподобие этой, следует получше знать, о чем они будут говорить. Так что давай выкладывай!

Уилд не намеревался вести игру таким образом, но место и ситуация сами диктовали такой ход беседы. После стольких лет дисциплинированной и налаженной жизни он почувствовал, что его ждет впереди новая эпоха, когда он будет играть не по правилам, а по наитию. Если, разумеется, нельзя будет просто запугать этого парня и заставить его убраться.

— Послушай, ты не так все понял, а может быть, притворяешься, что не понял. Как я уже сказал, я друг Мориса…

— Какого Мориса? Я не знаю никаких Морисов.

— Морис Итон.

— Итон? Это ведь название школы! А как его зовут, когда он не в школе, а дома?

Теперь взорвался юнец. Упираясь обеими руками в стол, он заорал:

— Морис Итон, вот кто! Вы трахали друг друга, так что нечего мне чушь пороть! Я видел фотографии и письма. Ты слышишь меня, Макумазан? Я друг Мориса Итона и, как это водится у друзей, подумал, что неплохо было бы повидать тебя. Но если людям теперь наплевать на старые знакомства, я лучше заберу свою сумку и уеду отсюда.

Уилд словно окаменел. Но под маской непроницаемой грубости в нем боролись противоречивые чувства.

Эгоистическое чувство говорило ему, что лучше всего разъяснить этому юнцу, в какой ад превратится его жизнь, если он будет околачиваться в Среднем Йоркшире, а затем посадить его на первый поезд дальнего следования и ласково помахать рукой на прощание. Но это чувство уступало сознанию вины и отвращению к самому себе. Перед ним парень, друг единственного человека, которого Уилд считал своим другом в самом глубоком, полном и очень личном смысле этого слова, и как же он относится к нему? С подозрением и ненавистью, используя свое профессиональное положение для того, чтобы удовлетворить чисто личный и мелочный интерес.

Но где-то в глубине души теплилось другое чувство, имевшее отношение и к гордости, и к его безопасности — понимание того, что, выслав юнца из города, он не найдет реального решения своей многолетней дилеммы. В любом случае, если тот захочет причинить ему неприятности, он сможет это сделать из другой телефонной будки с любого шоссе.

— Как тебя зовут, парень? — спросил Уилд.

— Клифф, — ответил тот угрюмо. — Клифф Шерман.

Уилд включил настольную лампу, осветив углы комнаты. Это зрелище не ласкало глаз, но по крайней мере в одном из них обнаружился старый складной стул.

— Хорошо, Клифф. Принеси-ка сюда этот стул и давай сядем, поговорим немного…

Глава 3

Едва Паско вошел в дом, его дочь начала выть.

— Ты опять опоздал, — сказала Элли.

— Что делать, я — детектив.

— И Рози воет.

— Да ну? А я-то подумал, что у нас в доме волк! — Он снял куртку, и, бросив ее на перила, легко взбежал по лестнице.

Как только он вошел в комнату, дочь тут же перестала выть. Это была игра, придуманная Рози совсем недавно. Девочка обычно крепко спала, но стоило ключу повернуться в замке, как немедленно раздавался призывный вой, не смолкавший до тех пор, пока отец не приходил поговорить с ней. Что он говорил, не имело значения.

Сегодня вечером Питер начал так:

— Привет, малыш! Помнишь, на прошлой неделе я сказал, что должен получить повышение? Так вот, плохая новость — этого пока не произошло. И если ты надеялась иметь новую коляску или отправиться на Рождество в Акапулько, то забудь об этом. Хочешь, я дам тебе совет, малыш? Когда тебе захочется повыть, ты, прежде чем начать, должна быть уверена, что сможешь выть долго-долго! Никто не любит детей, которые вдруг перестают выть!.. Что ты говоришь? Просишь продолжить? Ну что тебе сказать, думаю, здесь есть три варианта. Первый: все они считают, что я любимчик Толстого Энди, а они ненавидят его. Вариант второй: твоя мама без конца выступает против ядерных ракет, кроме того, она — секретарь «Группы борьбы за женские права». А что говорит Толстый Энди? Он говорит, что эта группа — как итальянские водители: все левши и жутко опасны! Какой третий вариант? Нет, я не забыл о нем. Вот тебе и третий: может, я просто не достоин повышения, как ты думаешь? Может быть, должность инспектора полиции — мой потолок? Что ты на это скажешь? Ерунда все это? Ты действительно так думаешь? Ну, спасибо, малыш! Мне всегда легче после разговора с тобой.

Но дочка уже снова мирно спала. Паско уложил ее в кроватку и укрыл маленькое тельце одеялом. Спустившись вниз, он сначала пошел в кухню и налил два больших стакана неразбавленного виски. Потом вернулся в гостиную.

За время его краткого отсутствия жена избавилась от одежды, но обзавелась газетой.

— Ты видел это? — поинтересовалась Элли.

— Часто, — ответил он серьёзно. — Но я не прочь поглядеть еще разок.

— Я говорю об этом! — швыряя «Ивнинг пост», воскликнула его жена.

— Без сомнения, одну такую газету я видел — она была в кармане моей куртки. Но ведь она не может быть той самой газетой, не так ли? Я хочу сказать, что твои хорошо известные взгляды на нарушения прав человека едва ли позволят тебе рыться в карманах мужа. Я не прав?

— Она просто высовывалась из кармана.

— А, ну тогда все в порядке! Как известно, ты поддерживаешь право жен хвататься за все, что высовывается! И что я должен там прочитать? О случае в театре «Кембл»? Ну, с парнем, которого избили, все будет нормально, правда, пока он ничего не помнит. А Уилд занимается граффити.[5] А теперь почему бы тебе не засунуть газету обратно в карман?

— Нет! Я имела в виду не случай в «Кембле», прочти вот это. — Она ткнула пальцем в заметку, озаглавленную «Необычное завещание».

«Оглашенное сегодня завещание покойной миссис Г. Хьюби из Трой-Хауса, Гриндейл, представляет собой любопытный документ.

Большая часть ее состояния, оцененного более чем в миллион фунтов, завещана ее единственному сыну Александру Ломасу Хьюби, объявленному пропавшим без вести во время боевых действий в Италии в 1944 году. Смерть лейтенанта Хьюби считается фактом общепризнанным, хотя тело его найдено не было. В случае, если он не объявится до своего 90-летнего дня рождения в 2015 году, чтобы предъявить права на наследство, состояние будет разделено поровну между Обществом защиты животных, Фондом помощи родственникам военнослужащих, являющимися зарегистрированными благотворительными организациями, к которым миссис Хьюби проявляла большой интерес, и организацией „Женщины за Империю“ — социально-политической группой, которую она поддерживала многие годы».

— Очень интересно, — проговорил Паско. — И печально в то же время. Бедная старая женщина.

— Глупая старуха! — воскликнула Элли.

— Ну, это звучит грубовато! Согласен, она могла быть чуть-чуть не в своем уме, но…

— Что «но»? Ты разве не видишь? Треть ее состояния отходит «Женщинам за Империю»! Это — более трети миллиона фунтов!

— А кто эти «Женщины за Империю»? — Паско отхлебнул виски.

— О Боже! Ну, теперь понятно, почему они тянут с твоим назначением на пост старшего инспектора! Это же фашисты! Красные, белые и голубые. И дешевая черная рабочая сила!

— Понятно, — ответил Паско, подумав, что слова о его повышении — удар ниже пояса. — Вряд ли я когда-либо слышал о них.

— Ну и что! Ты, пока на мне не женился, и о бангкокском массаже ничего не слыхал.

— Это верно. Хотелось бы, правда, знать, какой из моих обширных источников информации благодарить за мое невежество. А ты откуда о них знаешь?

Элли слегка покраснела. Лишь немногим удавалось увидеть, что румянец покрывал в основном не ее лицо, а впадинку на шее, переходящую в глубокую ложбинку между грудями. Паско считал, что это — квинтэссенция женского стыда, точнее, стыда, маскирующегося под скромность.

— Откуда? — повторил он настойчиво. — Откуда тебе о них известно?

— Из списка, — пробормотала Элли.

— Из списка?

— Да! — ответила она с вызовом. — Есть такой список ультраправых групп, за которыми мы должны наблюдать. У нас в «Группе борьбы за женские права» есть копия этого списка.

— Ага! Список! — Паско принялся за второй стакан. — Это нечто вроде «Указателя правых центров»? Запрещенное чтиво для законопослушных граждан! Или это больше похоже на знаменитый «черный список» шахтного управления? Что, эти организации считаются исчадием ада? И их надо немедленно запретить?

— Питер, если ты не прекратишь свои насмешки, я снова оденусь. А кстати, почему ты пьешь из двух стаканов?

— Извини, — смутился Паско, протягивая ей более полный стакан. — У меня к тебе встречный вопрос: как вышло, что в половине десятого вечера на тебе нет ничего, кроме «Ивнинг пост»?

— Каждый вечер вот уже несколько недель ты являешься домой, еле держась на ногах. Рози немедленно издает этот ужасный вой, и ты плетешься наверх поговорить с ней. Мне страшно подумать, как в будущем отразятся на девочке твои монологи.

— Она не жалуется.

— Да, Не жалуется. Потому что для нее это единственный способ хоть на время завладеть твоим вниманием, вот и все. Потом ты, пошатываясь, плетешься вниз, выпиваешь пару стаканов, ешь свой ужин, заваливаешься спать и спишь так крепко, что тебя уже ничто не в силах разбудить, разве только голос Толстого Энди. Так вот, сегодня вечером начну выть я!

Паско посмотрел на нее задумчиво, допил стакан и прилег на диван.

— Давай начинай, — предложил он.

Заметка под названием «Необычное завещание» попалась в тот день на глаза многим.

«Ивнинг пост» — одна из местных северных газет в группе «Челленджер». Сам «Челленджер» был воскресным бульварным изданием, выходившем в Лидсе и распространяемом в основном на Севере, хотя в последние годы под энергичным руководством Айка Огильби оно проникло и в центральную часть Йоркшира. Амбиции Огильби не ограничились Бирмингемом. В следующие пять лет он планировал либо превратить «Челленджер» в полноценную национальную газету, либо использовать его как личный трамплин для получения солидного редакторского кресла на Флит-стрит, ему было безразлично — какого именно.

Другие редакторы в этой группе должны были снабжать Огильби всеми местными сообщениями, которые могли заинтересовать «Челленджер». Кроме того, Огильби, свято веривший в то, что его собратья-журналисты поделятся с ним информацией, как шимпанзе уверенный, что сородичи непременно поделятся с ним бананом, просил сотрудников просматривать колонки в вечерних газетах.

Генри Волланс, молодой человек, недавно перешедший в его газету из еженедельника «Вест Кантри», обнаружил заметку «Завещание Хьюби» в полшестого вечера. Он храбро принес ее прямо к Огильби, собиравшемуся домой. Редактор, которого восхищали в людях напористость и честолюбие, равные по силе таким же качествам в нем самом, сказал, с сомнением покачав головой:

— Не нахожу ничего особенного. Что можно состряпать из этого? Разве какую-нибудь душещипательную историю типа «Несчастная мать и пропавший ребенок»?

— Там видно будет, — ответил Волланс. Он был худощав, светловолос и не без успеха старался быть похожим на Роберта Редфорда в фильме «Вся королевская рать». — Но уж сюжет о «Женщинах за Империю», безусловно, заслуживает внимания. Пару недель назад, разбирая почту для «Колонки читателя», я наткнулся на письмо от миссис Летиции Фолкингэм. Навел справки и выяснил, что это реальное лицо, живет она в Илкли и называет себя основательницей и пожизненным президентом «Женщин за Империю». Письмо касалось беспорядков в школах Брэдфорда. По ее глубокому убеждению, проблему можно решить, ежели все белые дети будут учиться в Итоне, а черные — под деревьями в общественных парках. Я полистал подшивки: оказалось, уже несколько лет она время от времени пишет в нашу газету. Несколько ее писем опубликовано.

— Ты прав, в этих заметках действительно что-то есть, — удовлетворенно потер руки Огильби. — Сдается мне, эта миссис Фолкингэм здорово чокнутая, как ты думаешь? О'кей, посмотри, нельзя ли из этого выудить что-нибудь интересное и для нас. Кажется, сюжет «Несчастная мамаша — потерянный ребенок» будет иметь успех. Но история с актом вандализма в театре «Кембл» выглядит более занятно.

— Будет еще занятнее, если в день премьеры там разыграется скандальчик, — загадочно улыбнулся Волланс. — Мне сходить туда? В любом случае я мог бы написать рецензию.

— Ты и театральный критик к тому же? — воскликнул Огильби, не скрывая восхищения предприимчивостью молодого человека. — В театр сходи, пожалуй, а потом загляни ко мне. Нам стоит еще раз все обсудить, прежде чем приниматься за миссис Фолкингэм. Мы должны быть предельно осторожны в вопросе с Брэдфордом.

Большая и постоянно растущая азиатская община в Брэдфорде привлекла к себе внимание потому, что проблема смешанного образования оказалась там совершенно запущенной. Обычный вопрос — как удовлетворить потребности меньшинства — осложнялся в данном случае тем, что здесь таковым было по преимуществу белое население. «Челленджер» традиционно придерживался консервативных взглядов, но Огильби не собирался с порога отпугивать тысячи потенциальных читателей.

— О'кей, Генри, — произнес Огильби, ставя точку в их разговоре. — Хороший улов!

Генри остался настолько доволен собой, что, уходя, чуть было не забыл о своем сходстве с Робертом Редфордом.

Интерес к завещанию на этом не иссяк.

Несколькими часами позже зазвонил телефон в одной из квартир в северной части Лидса, недалеко от университета. Беседа была короткой и осторожной.

— Я слушаю!

— Кое-что в «Ивнинг пост» может заинтересовать вас. «Женщины за Империю», этот небольшой кружок любительниц чая под руководством спятившей Фолкингэм из Илкли, может получить неожиданное наследство.

— Знаю.

— Неужели?

— Да, вы, как всегда, опоздали с новостью. Об этом уже давно позаботились.

— О, в таком случае извините.

— Ну что вы, ничего, спасибо, что позвонили. Вы говорите из телефонной будки?

— Нет.

— Прекрасно. Но часто звонить сюда не следует. До свидания!

— Пошла к черту! — злобно выругался звонивший, когда в трубке послышались гудки. — Высокомерная сука!

Сержант Уилд лежал на диване в своей небольшой квартирке в пригороде и тщетно силился заснуть. «Ивнинг пост» с новостями о завещании и вандалах в театре валялась непрочитанной на полу в холле, а растаявшие кубики льда в стакане виски, которое он так и не пригубил, разбавили его настолько, что из густо-янтарного напиток превратился в бледно-соломенный.

Уилд думал о Морисе Итоне. Поразительно, как редко он вспоминал о нем в последнее время! Любовники под поющими небесами мая, однажды они чуть не пришли к решению, очень важному в то время, в том месте и в тех обстоятельствах, — открыто поселиться вместе. Но Морис, работавший на почте, неожиданно был переведен на север, в Ньюкасл.

Тогда это казалось компромиссным решением, посланным самим Богом: Ньюкасл был достаточно близко, чтобы встречаться регулярно, и в то же время достаточно далеко, чтобы их с Морисом стремление завести общий дом превратилось в географическую проблему.

Но даже небольшие расстояния ведут к большим разочарованиям. Уилд когда-то гордился своей неистовой верностью Морису, сейчас же она представлялась ему разновидностью эгоцентризма. С чувством удивления и стыда он вспомнил полуистерический взрыв ревности, когда Морис признался, что встречается с другим. Полчаса Уилд не мог справиться с эмоциями, которые он подавлял в себе долгие годы. С того дня он больше ни разу не видел Мориса.

Единственным человеком, догадавшимся о том, что ему пришлось пережить, была его сестра Мери. Они тогда не говорили о сексуальных наклонностях Уилда, но их связывало понимание, проникнутое любовью. Через два года после того, как он порвал с Морисом, Мери тоже уехала из Йоркшира. Когда ее мужа уволили со службы, он решил, что Канада сулит его семье больше надежды, чем никчемная Англия.

Теперь Уилд был одинок. И остался один, не поддаваясь никаким искушениям. Сейчас он относился к своим физическим и эмоциональным особенностям как к какому-то физиологическому недостатку вроде алкоголизма, побороть который можно лишь полным воздержанием.

Изредка у Уилда случались кризисы, но в первую же секунду, когда он услышал по телефону голос Шермана, ему стало ясно: началось последнее сражение.

Он снова мысленно вернулся к их разговору, как будто читал протокол допроса в полицейском участке.

— Где ты встретил Мориса?

— В Лондоне.

— В Лондоне?

— Да. Он приехал туда с Севера пару лет назад, ты не знал об этом? — Этот вопрос можно было и не задавать, парень прекрасно знал ответ на него.

Уилд спросил:

— Новая работа? Он все еще служит на почте?

— Нет, в «Бритиш телеком». Разъезжает по всей стране.

— У него… все в порядке?

Вероятно, ему не следовало выказывать любопытства, пусть и в такой приглушенной форме. Парень улыбнулся в ответ.

— Да, у него все хорошо. Лучше, чем когда бы то ни было, так он говорит. Ты же знаешь — в Лондоне совсем другая жизнь. На Севере, как любил повторять Морис, по календарю могут быть и восьмидесятые годы, но у людей там сохраняется менталитет гетто, понимаешь, что я имею в виду? Что касается меня, это первый раз, когда я выбрался куда-то дальше Уэмбли!

— Вот как? А зачем?

— Что «зачем»?

— Почему ты решил попутешествовать, парень? Разыскиваешь Соломоновы копи?

— Пардон? Ты хочешь сказать — угольные копи?

— Ладно, забудь об этом. Просто скажи, с какой стати ты приехал сюда?

Юноша замешкался с ответом. Уилд понял, что тот колеблется, не зная, какое решение принять, что лучше — продаться задешево или задорого, иметь свободу действий или заняться шантажом.

— Просто подумал, не переменить ли обстановку, — произнес наконец Шерман. — Мы с Морисом решили отдохнуть друг от друга.

— Вы жили вместе?

— Да. — Юнец понимающе ухмыльнулся. — Вам ведь не удалось это, насколько я знаю. Морис говорил, что вы всегда боялись соседей. Вот почему ему нравится жить в Лондоне. Никому нет дела, кто с кем трахается!

— Так ты решил приехать в Йоркшир и повидать меня? — спросил Уилд.

— Нет! Я просто путешествовал автостопом и оказался сегодня здесь, а, вспомнив, что ты живешь где-то рядом, сказал себе: «Привет, почему бы тебе не повидать старого приятеля Мориса и не поприветствовать его?» Вот и все.

Звучало не очень убедительно, но даже если это и было правдой, Уилд не был склонен верить этому. Те, кто путешествует автостопом, обычно не высаживаются на автостанциях.

— Значит, Морис рассказал тебе все обо мне?

— О да, — заявил Шерман уверенно. — Однажды ночью в постели он показывал мне фотографии, я спросил: «Кто это?» — и он поведал мне о тебе, и о том, что между вами было, и о том, что вы должны были держать это в секрете, так как ты был копом, и все прочее!

Настоящая боль пришла только теперь. Боль от предательства. Острая и жгучая; такая же, как в тот первый раз, — старая рана, которую снова разбередили.

— Приятно услышать о старых друзьях, — произнес Уилд мягко. — Сколько ты собираешься пробыть здесь, Клифф?

— Не знаю… — Парень был явно озадачен столь вялой реакцией. — Может, огляжу окрестности, раз уж: я здесь, пообщаюсь с туземцами. Мне нужно найти, где остановиться, что-нибудь подешевле. Можешь посоветовать?

Что это — первая попытка шантажа? Но он действительно должен где-то ночевать, к тому же не мешало бы последить за ним, пока ситуация не прояснится. Уилд попытался проанализировать свое заключение, не заблуждается ли он, но быстро сдался. Всю жизнь таясь от других, трудно в конце концов не научиться обманывать и самого себя.

— Сегодня ты можешь переночевать у меня.

— Правда? Премного благодарен! — В улыбке парня было что-то среднее между признательностью и триумфом. — Свернусь калачиком, ты и не заметишь меня.

Но он был здесь, в ванной, плескался и распевал, как беззаботный ребенок. Уилд остро ощущал его присутствие. Он долгое время вел монашеский образ жизни. Однажды темнокожий курсант пробудил в нем чувство против его воли, но из этого ничего не вышло, а курсанта перевели в другое место. Шерман напомнил того юношу, но Уилд знал, что на сей раз опасность была куда больше. Хотя, казалось бы, чему может угрожать присутствие Шермана? Его образу жизни? Но что же это за жизнь, если простой всплеск желания может подвергнуть ее такому риску?

Сумка юноши валялась на полу. Чтобы отвлечься от своих мыслей, Уилд наклонился, открыл молнию и начал изучать содержимое. Вещей оказалось не так уж много: кое-что из одежды, ботинки, пара книг в мягкой обложке и бумажник. Он открыл его. Шестьдесят или семьдесят фунтов пятифунтовыми банкнотами, в другом отделении лежали два листка бумаги. На одном были имена и телефоны, одно имя бросилось в глаза — М. О. Уилд списал номер телефону и взялся за второй лист. Это было расписание автобусов из Лондона на Север. Время отправления из Лондона и прибытия в Йоркшир было подчеркнуто. Автобус прибыл в Йоркшир за десять минут до того, как Шерман позвонил в участок. Маленький ублюдок не терял времени даром. И он еще трепался, что попал сюда случайно!

Уилд услышал, как Шерман в ванной спускал воду. Быстренько сложил все обратно в сумку. Он не сомневался, что парень появится в комнате совершенно голым, и представил, как потребует у него объяснений.

Дверь открылась, Шерман вышел из ванной. Мокрые волосы торчали в разные стороны, стройное тело было прикрыто старым халатом Уилда.

— Уф, хорошо! — воскликнул он. — Как насчет какао и шоколадного печенья?

Он сел на диван, подобрав под себя ноги. Сейчас ему можно было дать не больше четырнадцати лет, в эту минуту парень казался бесхитростным и доверчивым, как уставший щенок.

Уилд гнал от себя мысль, что пытается оттянуть неизбежное столкновение с Клиффом, хотя ясно было, что самое ужасное произошло. По нынешним представлениям, это было ошибкой. Но уже в тот самый миг, когда Паско сказал, что по телефону спрашивают Мака, Уилд почувствовал, как все его понятия о долге и чести начали таять.

Одно слово, один телефонный звонок… Как может такой пустяк перевернуть всю жизнь?

Он встал и пошел ставить чайник.

Глава 4

— Лэкси! Лэкси Хьюби! Это ваш кузен Род. Помните меня?

— Привет! — сказала Лэкси.

Как бы она хотела, чтобы «Господа Теккерей и прочие» купили более легкие телефонные аппараты. Эти старые неуклюжие бакелитовые штуки не были приспособлены для маленьких ручек и голов, где уши и рот разделяло явно меньше фута.

— Хэлло! — откликнулся Род.

— Что вы хотите?

— Знаете, я опять оказался в ваших краях, не ожидал, что смогу вернуться так скоро после похорон. Но иногда так случается, правда? Расскажу все при встрече.

— При встрече?

— Непременно. У нас не было возможности поговорить в тот печальный день, и я подумал, как было бы приятно пообедать и поболтать с маленькой кузиной Лэкси.

— О чем вы собираетесь говорить?

— Ну, о старых временах. О чем еще обычно говорят кузены? — В голосе Рода Ломаса звучала легкая обида.

— Какие старые времена? — удивилась Лэкси. Их родственные отношения были настолько дальними, что титул «кузен» звучал ненужной пустой любезностью. Что касается «старых времен», то они встречались лишь в те редкие дни, когда набеги миссис Виндибэнкс на Север совпадали с ежевоскресными визитами в Трой-Хаус семейства Хьюби из Олд-Милл-Инна на ритуальные чаепития у миссис Гвендолин Хьюби. Миссис Виндибэнкс всегда относилась к ним так, словно она была хозяйкой поместья, а они — ее крестьянами. А Род вообще не замечал своих кузин. До похорон они в последний раз виделись около трех лет назад у постели больной тети Гвен. У старой леди тогда случился первый удар после поездки за границу. Артур Виндибэнкс погиб в автокатастрофе две недели спустя, оставив жену, по слухам, в тяжелейшем финансовом положении. «Старая Виндибэнкс надеялась залатать прорехи в своем бюджете после смерти старухи. Видели бы вы выражение ее лица, когда доктор объявил, что старая леди поправляется!» — Джон Хьюби не мог удержаться от хохота.

Род Ломас, в то время только что окончивший актерскую школу, вел себя со своими юными родственницами по обыкновению бесцеремонно, но это можно было понять — он казался им таким франтом! Сейчас, спустя три года, Род почему-то стремился наладить отношения, и Джейн, неравнодушная к мужским чарами находила его прелестным. Однако покорить Лэкси оказалось не так уж легко.

— Алло, вы слышите меня? — повторил Род.

— Да.

— Послушайте. Приезжайте, пообедаем вместе. Откровенно говоря, у меня в городе нет ни единой знакомой души, я был бы вам очень благодарен.

Три года работы в адвокатской конторе научили Лэкси, помимо прочего, не доверять откровенности. Но сейчас в ней проснулось любопытство, а кроме того, она слышала шаги своего хозяина, поднимавшегося по скрипучей лестнице.

— В моем распоряжении только час.

— Чудовищно! Даже в ГУЛАГе у человека больше свободного времени! Тогда не будем устраивать пошлый и глупый банкет, а просто сходим в бар. На углу в Декстергейте есть бар «Черный бык», по-моему, это недалеко от вас. Встретимся через полчаса, в половине первого.

— Хорошо, — согласилась Лэкси и положила трубку. В этот момент дверь распахнулась и появился Теккерей.

— Я не знаю, зачем нам суды, впору самому писать приговоры, дайте мне только список судей. У вас было много дел, Лэкси?

Девушка прошла за ним в офис, бывший совершенной копией конторы английского адвоката из голливудских фильмов: панели из мореного дуба, обивка цвета темного вина, за стеклами высоких шкафов — ряды фолиантов в кожаных переплетах. Цитадель неподкупной юриспруденции.

— Несколько звонков, мистер Иден. Я записала. Звонил мистер Гудинаф, представившийся генеральным секретарем Общества защиты животных. Ему хотелось обсудить с вами завещание тети Гвен. Он приедет из Лондона завтра в полдень, поэтому я назначила ему прийти к вам в пятницу утром. Надеюсь, это вас устроит?

— Да, конечно…

— Еще один звонок, и тоже по поводу завещания. Мисс Бродсворт. Сказала, что имеет отношение к «Женщинам за Империю», и интересовалась, как идут дела.

— Боже мой, что за люди! Стервятники! Полагаю, Лэкси, это вас не расстроило? Я совсем забыл, что вам придется иметь дело с завещанием дорогой миссис Хьюби, когда просил вас заменить мисс Дикинсон.

Мисс Дикинсон, постоянная секретарша Теккерея, была срочно доставлена в больницу с приступом аппендицитами, к удивлению большинства и к огорчению немногих, Лэкси — машинистка из справочного бюро — получила эту престижную работу в конторе фирмы «Господа Теккерей и прочие».

— Нет, ничуть, — тихо обронила она. — Правда, я не могла ничем помочь мисс Бродсворт, так как не знала, что происходит.

— Простите, это моя оплошность. Садитесь, я посвящу вас в суть дела.

Девушка уселась в секретарское кресло, которое было явно предназначено для более массивного создания.

— Дело в том, и вы должны понять это, что, хотя мир в целом и ваша семья в частности потеряли дорогую тетушку, точнее, вашу двоюродную бабушку, для нас — фирмы «Господа Теккерей и прочие» — она все равно жива. В юриспруденции клиент — это его дела; сейчас наш долг состоит в точном исполнении завещания, которое диктует свои требования почти в той же степени, что и сама миссис Хьюби, будь она жива.

Теккерей наслаждался игрой в адвоката. Это было своеобразной компенсацией за то, что он был вынужден дни напролет просиживать в этом мрачном склепе, хотя душа его рвалась к ярким огням и компьютерным терминалам. Но он знал, что полдюжины очень богатых клиентов (в том числе миссис Хьюби), вероятно, задохнулись бы от возмущения, узнав о таком кощунстве.

— Так, давайте посмотрим. Где у нас это дело? Ага, вот оно. Естественно, я проинформировал всех возможных наследников об условиях завещания миссис Хьюби. Можете взглянуть на их ответы. Сначала письмо из Общества защиты животных. — Он протянул девушке листок хорошей белой бумаги с аббревиатурой общества, выполненной в виде следа животного, и адресом: Мэблдон-Плейс, Лондон, ВСИ.

Ответ был тщательно продуман:

«Дорогой мистер Теккерей!

Пищу Вам, чтобы подтвердить получение Вашего письма, касающегося завещания покойной миссис Гвендолин Хьюби. После консультаций с юридическим советником общества я снова свяжусь с Вами.

Искренне ваш Эндрю Гудинаф (генеральный секретарь)».

— Следующий ответ пришел из Фонда помощи родственникам военнослужащих.

Это послание было напечатано рукой непрофессионала на бледно-голубой бумаге:

«Мой дорогой мистер Теккерей!

Благодарю Вас за известие о чрезвычайно великодушном завещании миссис Хьюби. Как я поняла из Вашего письма, представляется совершенно невероятным, чтобы сын миссис Хьюби был в состоянии предъявить права на наследство. Но, увы, наши подопечные не могут ждать — в силу естественного хода вещей число тех, кто получает помощь от нашей организации, к 2015 году практически будет равно нулю. Однако, если оказалось бы возможно получить аванс уже сейчас, эти деньги были бы использованы на благие цели.

Жду Вашего ответа с надеждой.

Искренне Ваша леди Паула Вебб (почетный казначей)».

— Ну и наконец «Женщины за Империю», — сказал Теккерей.

Письмо было написано крупными буквами. Почерк, четкий в начале, к концу стал неразборчивым. На розовой бумаге готическим шрифтом был обозначен адрес: Мальдив-Коттедж, Илкли, Йоркшир. В верхней части листа шла шапка: «ЖЕНЩИНЫ ЗА ИМПЕРИЮ».

«Дорогой сэр!

Весьма опечалена известием о смерти миссис Хьюби. В течение долгого времени она была уважаемым членом нашей организации, и я тронута тем, что она упомянула нас в своем завещании. Я сама не очень здорова. К счастью, у меня есть молодая и энергичная помощница, которая разделяет со мной бремя трудов по руководству „Женщинами за Империю“. Это мисс Сара Бродсворт, которая наделена полными правами в этом деле, равно как и в других делах организации. Я передам ей Ваше письмо, и она свяжется непосредственно с Вами. Боже, храни Королеву!

Искренне Ваша Летиция Фолкингэм (основатель, и постоянный президент ЖЗИ)».

— Итак, Лэкси, что вы думаете об этом? — спросил Теккерей, когда она закончила читать последнее письмо. — Вы уже говорили с двумя из этих людей. Как они вам показались?

— В мистере Гудинафе есть что-то от шотландца, и говорил он по-деловому…

— А мисс Сара Бродсворт?

Лэкси замешкалась, затем сказала:

— Что ж, она тоже показалась весьма толковой. Молодая, но жесткая, даже агрессивная. Правда, я слышала только голос, а некоторые люди по телефону…

— Нет, я думаю, что так и есть, Лэкси. Некоторые выжившие из ума старухи и их противные маленькие организации притягивают очень сомнительных людей, особенно если там пахнет деньгами. Что ж, боюсь, так устроен мир. Вопрос вот в чем: что, по вашему мнению, за этим последует?

— Понятия не имею, мистер Иден.

— Бросьте, Лэкси! Я лучшего мнения о вашем интеллекте. Как вы думаете, почему я попросил вас занять место мисс Дикинсон?

— Точно не знаю, — ответила та. — Сказать по правде, когда вы прислали за мной, я была наполовину убеждена, что сейчас, после смерти тети Гвен… — Она не закончила предложение: вскочив, Теккерей негодующе закричал:

— Боже мой, вы что, вообразили, будто я собираюсь вас уволить?

— Я подумала… Поскольку вы взяли меня на службу во многом благодаря тете Гвен, то, может быть…

Теккерей часто наблюдал в своих клиентах: чем больше была их вина, тем громче они выражали свое возмущение. Теперь он сам оказался в подобной ситуации, ибо знал, что без протекции своей тетки Лэкси Хьюби ни за какие коврижки не получила бы место у «Господ Теккерей». И не потому, что у нее не хватало профессиональных знаний, — она была слишком скованна, не заботилась о своей внешности, и те немногие слова, что ей удавалось из себя выдавить, произносила с сильным йоркширским акцентом, да и выглядела девушка как двенадцатилетний подросток. Но когда старые богатые леди выражают какое-либо пожелание, опытные старые адвокаты встают перед ними на цыпочки. Лэкси приняли на работу и услали подальше, запрятав среди шкафов с документами, дабы она не бросала тень на блистательный имидж «Господ Теккерей».

Это было три года назад. Через месяц после того, как она поступила на службу, у старой миссис Хьюби случился первый удар. Окажись он тогда смертельным, Теккерей недолго раздумывал бы и, выждав для приличия какое-то время, предложил бы маленькой Лэкси подыскать себе другое место — соответствующее ее склонностям и таланту.

Но за прошедшие годы многое переменилось — не столько в самой девушке, которая на вид была все тем же чудаковатым подростком, впервые появившимся в фирме три года назад, сколько в отношении к ней Теккерея. Наблюдение за ее работой убедило его, что в девушке есть природный ум. Он заглянул в ее школьную характеристику и обнаружил, что Лэкси было рекомендовано продолжать учебу после неполной средней школы. Но семья настояла на том, чтобы она бросила учиться. Этот жуткий тип Хьюби! Теккерей вздрагивал всякий раз, когда думал о нем. Отчасти как жест, направленный против Хьюби, отчасти потому, что ему нравилось иногда встряхнуть своих самодовольных клерков, но главным образом оттого, что отсутствие мисс Дикинеон привело к ужасным последствиям, он посадил маленького воробышка на ее жердочку.

— Лэкси, я не стану отрицать, что влияние вашей тети помогло вам получить место у нас. Но только ваши способности помогут вам здесь удержаться, — сказал он резко. — Итак, что вы думаете об этих письмах?

— Разумеется, всем им хочется получить деньги, и чем раньше, тем лучше. Но, судя по тону письма и по тому, что мистер Гудинаф готов тащиться в такую даль ради встречи с вами, можно сделать вывод, что именно он самый решительный из них.

— Превосходно подмечено! Еще до того, как он позвонил, я предположил, что мистер Эндрю Гудинаф окажется в центре событий.

— По-моему, вас это не беспокоит, — изумилась Лэкси.

— Вы говорите — не беспокоит? Напротив, я в восторге, Лэкси. Заниматься завещанием до 2015 года — это очень скучно. Конечно, это будет доходное дело, но от этого оно не станет интереснее. Если же нам придется оказывать сопротивление попыткам оспорить завещание, это будет и прибыльное, и живое занятие. А кроме того, немедленный доход всегда предпочтителен. Поэтому да здравствуют судебные иски!

Ему доставляло удовольствие показать наивному юному созданию, каким острым умом и деловой хваткой он обладает. Чувствовалось, однако, что на «наивное юное создание» это не произвело должного впечатления — она то и дело поглядывала на часы.

— Я вас задерживаю, Лэкси? — спросил Теккерей раздраженно.

— О нет. То есть… Извините, мистер Иден, у меня назначена встреча во время ленча, а скоро будет полпервого. — Она казалась такой встревоженной, что адвокат смягчился.

— В таком случае вы должны поторопиться, — посоветовал он.

Лэкси выпорхнула из комнаты как птичка. Встреча? Может быть, с парикмахером? Хотя ее коротко стриженные прямые волосы не были шедевром парикмахерского искусства. Тогда со стоматологом? Или с молодым человеком? Последнее представлялось самым невероятным. Бедная маленькая Лэкси! Перед его мысленным взором уже рисовалась картина, как она старится на службе у «Господ Теккерей». Нет, он должен сделать для нее все, что в его силах. Вызволить из Олд-Милл-Инна и избавить от жуткого отца — вот что могло бы стать первым шагом. Но как это осуществить?

Теккерей сидел неподвижно, размышляя над этой задачей. Он обладал ясным умом, и ему доставляло огромное удовольствие управлять судьбами других. Слышно было, как постепенно пустеет здание. В дверь просунул голову его племянник и младший партнер Данстен Теккерей.

— Вы идете к «Джентльменам», дядя Иден?

Вопрос не был таким уж странным. «Джентльмены» было расхожим сокращением названия «Клуб Бороу для профессиональных джентльменов». Теккерей являлся членом учредительного комитета этого престижного викторианского заведения и его президентом, правда, еще не вступившим в должность. Как либеральный модернист он презирал это заведение. Как старший партнер в фирме «Господа Теккерей и прочие» он должен был держать язык за зубами. Однако сегодня он не был готов к той тяжелой пище, которую в «Джентльменах» обычно подавали как в интеллектуальном, так и в кулинарном плане.

— Попозже. Может, загляну попозже, — ответил адвокат.

Он услышал шаги племянника на лестнице. Затем все смолкло. Адвокат погрузился в свои мысли, и случайный наблюдатель мог подумать, что он спит. Когда Теккерей открыл глаза, ему потребовалось несколько секунд, чтобы понять, что случайный наблюдатель уже находится в комнате.

В кресле, откуда упорхнула Лэкси, сидел мужчина. В нем было что-то знакомое и отталкивающее.

Внезапно его осенило. Ну конечно, это же тот самый загорелый незнакомец, который наделал столько шума на похоронах Гвендолин Хьюби!

— Кто вы? Как сюда попали? Какого дьявола вам здесь нужно?

Мужчина пристально смотрел на него, будто пытаясь прочесть что-то на его лице.

— Вы Иден Теккерей? — обратился к нему незнакомец. Говорил он с видимым трудом, словно человек, заново вспоминающий старые слова и обороты.

— Да, это я. А вы кто? — повторил Теккерей.

— Кто я? Последние сорок лет я был Алессандро Понтелли из Флоренции, и в паспорте моем записано то же самое. Но на самом деле я — Александр Ломас Хьюби, и пришел я предъявить права на наследство!

Глава 5

— Что с Уилдом? — спросил Дэлзиел.

— Не знаю. А почему вы спрашиваете?

— В последние дни он кажется каким-то отрешенным, будто что-то задумал. Может быть, он собирается делать пластическую операцию и до сих пор не решил, что выбрать — паяльную лампу или буровую машину?

— Не могу похвастаться, что заметил что-то особенное, — сказал Паско.

— Нечувствительность — твой недостаток. — Дэлзиел рыгнул, потом закричал: — Эй, Уилди! Принеси-ка нам еще пирогов. И скажи Веселому Джеку, что в этом месяце моя очередь есть пирог с мясом.

Никто не обратил на это внимания. Дэлзиел и его подчиненные всегда обедали в «Черном быке», и частое общение привело к тому, что все чувствовали себя раскованно. Через минуту Уилд вернулся из бара с двумя пинтами пива.

— Ты не забыл о моем пироге?

Сержант поставил кружки на стол и полез в карман куртки.

— Слава Богу, что я не попросил тебя принести горячей пиццы! Ваше здоровье! Что с тобой, сержант? Ты не взял себе вторую кружку? — Дэлзиел только сейчас заметил, что Уилд не купил себе пива.

— Нет, допью эту, и мне надо идти.

— Уходишь? Но ведь обед еще не кончился, — раздраженно начал выговаривать ему Дэлзиел. Правда, точно такое же раздражение звучало в его голосе, когда кто-то из его команды начинал ворчать, что, мол, пришлось работать до полуночи, вставать в четыре утра.

— У меня дела, — как-то неопределенно ответил Уилд. — Та кража в магазине. И еще случай в театре «Кембл».

— По «Кемблу» прояснилась ситуация, Уилди? — заинтересовался Дэлзиел.

— Не слишком. Я проглядел старые досье. Существует группа «Национальный фронт». Она действует большей частью среди студентов университета. Но от обычного «Фронта» отличается тем, что работает осторожно, проникает в консервативные студенческие сообщества. Не то что ваши забияки из «Фронта», которые спят и видят, как весь мир восхищается их сапогами! — Уилд показался суперинтенданту необычно возбужденным.

— А почему ты усматриваешь здесь какую-то связь с театром?

— Они называют себя «Белый огонь».

— «Белый огонь»? В этом что-то есть, — пробормотал Дэлзиел.

— На фасаде «Кембла» было намалевано: «Белый огонь сожжет черных», — объяснил Уилд, поглядывая на часы. Он допил свое пиво, встал и со словами: — Мне пора. Привет! — вышел.

Паско глядел ему вслед с легкой тревогой. Он не лгал, отвечая Дэлзиелу, что не заметил ничего странного в поведении сержанта. Однако теперь, размышляя об этом непосредственно, Паско осознал, что с Уилдом действительно что-то происходит, от его былой невозмутимости остались только рожки да ножки. Питера взяла досада, что Дэлзиел оказался на сей раз более проницательным. Он не мог сказать, что Уилд его ближайший друг, но их связывали взаимное уважение и привязанность, близость, обнаружившая себя в том раздражении, которое вызывали у Паско шутки Дэлзиела насчет уродства Уилда.

Голос хозяина бара отвлек его от этой проблемы, если таковая вообще существовала.

— Извини, золотце, не похоже, чтобы тебе было восемнадцать. И если я продам тебе спиртное, это будет стоить мне не одной лицензии! Купи лучше фруктовый сок.

Конечно, говорилось это так громко явно в расчете на полицейских, подумал Паско. Хотя Веселый Джек Мэхони, владелец лицензии, мог и в отсутствие полиции отказаться обслуживать эту покупательницу — девочку в очках, выглядевшую не старше тринадцати лет.

Мэхони наклонился над стойкой и сказал потише:

— Если тебе нужна травка, золотце, иди в ту дверь — там что-то вроде столовой. Официантка даст тебе стакан вина и то, что тебе надо, без, всяких проблем. Видишь ли, те парни — из полиции, поэтому мне неловко.

Девушка не шелохнулась, лишь повернула голову и сквозь совиные очки глянула на Дэлзиела с Паско. Когда она заговорила, ее голос звучал нервно, но решительно:

— Вы, кажется, хвастались в Ассоциации торговцев спиртным, что полиция не тронет вас, пока сотрудники розыска могут пить у вас пиво все двадцать четыре часа в сутки, мистер Мэхони?

У трактирщика отвисла челюсть.

— Тише! Тише! — зашипел он, посматривая с тревогой на Дэлзиела, который с неприязнью наблюдал за ним. — Ты не должна говорить так, девочка. Я тебя знаю?

— Думаю, знаете моего отца, Джона Хьюби.

— Из Олд-Милл-Инна? Бог мой, да это же маленькая Лэкси! Что же ты сразу не сказала, девочка? Тебе, должно быть, сейчас около двадцати. Я знаю ее, ей почти двадцать. — Последняя фраза была произнесена ради Дэлзиела, допившего свое пиво, — тот поставил кружку на стол и погрозил ему пальцем.

В бар вошел молодой человек среднего роста, с элегантной прической, одетый в блейзер с черно-желтыми полосами, марлевую рубашку и кремовые брюки. Его правильные красивые черты осветились улыбкой, когда он заметил девушку и устремился к ней с распростертыми объятиями.

— Дорогая Лэкси, — воскликнул он, — я опоздал. Простите меня. Снимите с меня грех поцелуем.

Паско насмешило, как девушка увернулась от поцелуя, попав своими большими очками прямо в глаз молодому человеку. Тот принес два стакана белого вина, тарелку с сандвичами и уселся с маленькой девушкой в дальнем конце бара. Их можно было видеть, — но слышать разговор стало невозможно. Паско снова обратил внимание на Дэлзиела.

— Кстати, об этом Мэхони. Придется мне потолковать с ним, какого черта он распускает клеветнические слухи о полиции, — сказал Дэлзиел.

— Сейчас?

— Не говори глупостей! Когда он закроется и мы сможем всерьез заняться выпивкой. — Он буквально затрясся от хохота, увидев огорченное лицо Паско.

Лэкси и Род услышали хохот, но только Лэкси поняла, кто смеялся.

— Я действительно очень сожалею, что опоздал, — воскликнул Ломас. — Удивительно, до сих пор все расстояния в городе представляются очень близкими, в какой-нибудь минуте езды от центра Лондона. А вот в селе наоборот, все кажется таким отдаленным. Если бы мы должны были встретиться, скажем, в баре у вашего отца, я был бы там уже час назад.

Лэкси ничего не ответила и надкусила сандвич.

— Вы не очень-то разговорчивы, дорогая кузина, — улыбнулся Ломас.

— Я просто жду, когда вы перестанете создавать для меня непринужденную обстановку.

— Ого, я вижу, с вами нужно держать ухо востро, маленькая Лэкси!

— Я вам не кузина, и во мне пять футов два дюйма без каблуков.

— Ого! — повторил Ломас. — Есть ли еще какие-нибудь деликатные темы, которые мы сразу же договоримся не затрагивать?

— Почему вы называете себя Ломас? Ваша фамилия Виндибэнкс, не так ли?

— Тут вы ошибаетесь, — усмехнулся он, — я изменил свое имя вполне легально. Род Ломас — мое имя и в действительности, и по закону.

— Почему вы изменили его?

— Когда я окунулся в то, что в моем воображении рисовалось мне стремительной театральной карьерой, а в реальности оказалось долгим и трудным восхождением к вершине, мне пришло в голову, что имя Родни Виндибэнкс не очень-то подходит к огням рампы. Род Ломас, наоборот, короткое, энергичное, запоминающееся имя! Ну как, вы удовлетворены?

Лэкси продолжала молча есть. Ее молчание было вызвано скорее недоверием, чем хорошими манерами.

— Сдаюсь! — сказал Род. — Вы настоящий сыщик! Почему Ломас? Это была мамина идея — умаслить тетушку Гвен. Да, она не доводилась мне тетей, но я привык так думать о ней. Мама очень надеялась: она писала и просила у тетушки разрешения восстановить семейное имя, обещала, что я принесу семье только славу и не посрамлю ее отличную репутацию. Тетя Гвен ответила, что я могу называть себя как угодно. Предоставленный самому себе, я мог выбрать что-нибудь более яркое, например, Гаррик или Ирвинг, но, поскольку речь шла о наследстве, мама проявила железную волю. Я шокировал вас?

Лэкси проглотила кусок сандвича и, разломив остаток, сказала с отвращением:

— Это грудинка. И даже не грудинка, а хрящи!

Ломас на секунду смешался, потом произнес с ноткой угрозы:

— Конечно, это не должно вас шокировать. Вы ведь одна из инициаторов создания клуба подлиз при тете Гвен, а вернее, одна из его учредительниц, так как вступили в него тотчас после своего рождения! Поправьте меня, если я не прав, только Лэкси, безусловно, — сокращенная форма от Александры, и я сомневаюсь, что это простое совпадение!

— Что вам от меня нужно? Зачем вы приехали сюда? — взорвалась Лэкси.

Ломас взглянул на нее, как будто раздумывая, принять ли вызов. Но лишь ухмыльнулся по-мальчишески, заявив:

— Это ваше дело — верить мне или нет, но явился я в ваш город, откликнувшись на призыв о помощи. Когда я был здесь на похоронах, я зашел в «Кембл» повидаться с приятелями. Уверен, что вы, будучи образованной юной леди, должны были слышать о художественном руководителе театра мисс Эйлин Чанг. Мы с ней давно знакомы, и для меня не секрет все ее причуды, включая склонность к социализации или, хуже того, к феминизации любой пьесы, попавшейся ей на глаза. Однако даже она не в состоянии разрушить английские каноны, и поэтому на следующей неделе, как вам наверняка известно, у нее должна состояться премьера «Ромео и Джульетты». В Солсбери мы ставили эту пьесу из любви к искусству, здесь, в Йоркшире, она ставит ее для учеников неполной средней школы. Но случилось ужасное! Позавчера вечером Меркуцио у Чанг был избит и пока выбыл из боевых рядов! Ей срочно нужно было найти полноценную замену на эту роль, и она обратилась ко мне. К счастью, я оказался не занят. Вернее, собирался было подписать большой контракт в Голливуде, но кто может отказать в помощи другу? Я отверг все предложения и приехал сюда вчера вечером. Теперь спектакль спасен!

— Я читала в «Пост», что избитый парень — негр, — заметила Лэкси.

— Да, верно. Небольшой сюрприз для добропорядочных обывателей — черный Меркуцио! Но Чанг говорит, что это несущественно. И без того членам городского совета будет трудно смириться с его очевидной гомосексуальной страстью к Ромео. Но хватит говорить обо мне, хотя я весьма привлекательная личность. А как вы? Как поживает Закон?

— Нормально, — произнесла Лэкси, дожевывая очередной сандвич.

— Есть что-нибудь новенькое по завещанию? — спросил он небрежно.

— Откуда мне знать? — насторожилась она.

— Но вы работаете секретарем у старого Теккерея.

— Кто вам сказал?

— Не помню. Кичи, я думаю. — Ее изумление рассмешило Рода. — Разве я не говорил, что остановился в Трой-Хаусе? Мне же нужно где-нибудь жить. Я могу себе позволить отель «Говард Армс», только когда мама платит за мое проживание. Милая мамочка! Не имеет значения, есть у нее деньги или нет. Всегда подавай ей самое лучшее!

— По всей видимости, ей приходится трудно. Ваш отец не много ей оставил.

Ломас насупился.

— Да, не много, — сказал он как-то совсем просто, забыв о своем шарме. — Почему вы упомянули о нем?

— Просто так.

Ломас сердито взглянул на нее, потом его прорвало:

— Люди говорят, что он был проходимцем! Но если бы он и в самом деле был таким, то оставил бы нас дьявольски богатыми!

— Вы говорили, что живете в Трой-Хаусе, — напомнила Лэкси.

Было видно, что Ломас снова входит в образ любимца публики.

— Да, это так. Остановиться в приличном месте, не говоря уж об отеле «Говард Армс», было мне не по карману, поэтому я подумал: а что, если напроситься к старой Кичи? Мы всегда с ней ладили. Вот я и позвонил ей. Она была в восторге! Ей, должно быть, очень тоскливо, живет одна среди кучи животных. А они так надоедают! После поминок мама наступила на какую-то гадость у крыльца… К счастью, Кичи с ними более сурова, чем старушка Гвен, и за исключением кошки, разлегшейся на подушке, меня никто не беспокоил. Конечно, еще рано делать выводы, я здесь только со вчерашнего дня. — Он задумчиво посмотрел на девушку. — Но одно я уже уяснил: если у вас нет машины, очень трудно добраться до города. Автобусы здесь так же редки, как добродетельные женщины, и останавливаются они у каждого дома. Кичи говорит, что у вас есть машина.

— Кажется, вы много говорили с ней обо мне. Да, у меня есть старый «мини». Олд-Милл тоже стоит в стороне от дороги.

— Совершенно верно. И в стороне от одной и той же дороги, насколько мне известно. А это значит, что вы едете мимо Гриндейла всего-то в нескольких ярдах, ну, пусть не ярдах — на расстоянии меньше мили от него. Может, я смогу убедить вас свернуть как-нибудь утром с дороги?

— Я думала, актеры по утрам спят.

— Искусство никогда не спит! Так вы приедете?

— Мне некогда вас дожидаться.

— Я встану пораньше и буду ждать вас еще до того, как «похотливая стрелка часов ухватится за цифру восемь». Не волнуйтесь. Это совсем не грубо. Это просто Шекспир. Вам предоставится возможность услышать это со сцены — в награду за вашу доброту я дам вам бесплатный билет на премьеру в следующий понедельник и приглашение на вечеринку после спектакля. Тогда вы будете иметь удовольствие еще раз подбросить меня до дома. Кстати, как насчет того, чтобы заехать за мной уже сегодня? Мы будем репетировать допоздна.

— Я не водитель такси, — отрезала Лэкси, поднимаясь из-за стола. — Кроме того, у меня вечером занятия, и я не поеду прямо домой. Спасибо за вино. Я бы на вашем месте не платила за такие сандвичи.

— Было приятно посидеть с вами. Так вы не забудете заехать?

— Нет, я же сказала. Пока!

Она прошла рядом с Паско и Дэлзиелом, который принялся за четвертую кружку пива и третий пирог. Никто из них не обратил на нее внимания. Лэкси была не из тех женщин, которые притягивают к себе взоры мужчин. С коротко стриженными волосами, в больших очках, без признаков макияжа на лице и с огромной кожаной сумкой, перекинутой через плечо на манер ранца, ее можно было принять за возвращающуюся в класс школьницу.

Лишь Род Ломас глядел ей вслед, пока она не скрылась из виду.

Глава 6

— Морис? Это Мак. Мак Уилд.

— Боже мой! Мак? Неужели это ты?

— Да, я.

— Как ты? Как поживаешь? — В его голосе звучала тревога. — Откуда звонишь?

— Не волнуйся, Морис. Я звоню из Йоркшира.

— Извини, я не это имел в виду… Дружище, буду очень рад, если ты приедешь ко мне.

— Непременно, только сейчас у тебя уже кто-то живет. Ты не забыл, что было в прошлый раз, в Ньюкасле?

— Не глупи, Мак. Ты просто вышел из себя. И это естественно. А как ты догадался, что я не один?

— Я позвонил тебе домой вчера вечером. Он ответил. Я тут же повесил трубку. Не хотел никого ставить в неловкое положение. Кроме того, мне нужно поговорить с тобой один на один.

— И поэтому ты звонишь мне на работу? Хороший полицейский вряд ли бы так поступил, Мак.

— Сейчас время ленча. Ты один, иначе не разговаривал бы так открыто со мной, — произнес Уилд уверенно.

— Верно. Ты вовремя позвонил — я как раз собирался уходить, очень спешу. Мак, может, я позвоню тебе вечером? У тебя тот же телефон?

— Мне бы не хотелось, чтобы ты звонил.

— О! По той же причине?

— В какой-то мере — да. Я тоже звоню с работы.

— Ош! Мы становимся храбрыми, — сказал Морис Итон.

Уилд с грустью уловил едкую иронию в голосе Мориса, но это лишь укрепило его решимость.

— Понимай как знаешь. Я не задержу тебя. Хочу, чтобы ты ответил на пару вопросов.

— Правда? Может, я в кои-то веки помогу следствию? — Голос Мориса изменился: в нем появилась легкость и непринужденность, которая раньше давалась Итону с большим трудом.

— Ты тоже становишься смелым, Морис.

— Извини, не понял тебя.

— Раньше ты страшился, как бы кто не догадался, что ты — гей. Даже молитвы произносил басом! — мстительно заметил Уилд.

— Ты позвонил мне, чтобы поссориться, Мак? — вкрадчиво спросил Итон.

— Нет, совсем не для этого. Извини. — Уилд опасался, что тот прервет разговор до того, как он получит ответ на свои вопросы.

— Очень хорошо. Тогда чего ты хочешь?

— Знаешь ли ты парня по имени Шерман? Клифф Шерман?

Морис молчал. И это молчание было более красноречивым, чем простой утвердительный ответ.

— А что с ним? — наконец произнес Итон.

— Он здесь.

— Ты хочешь сказать, там, в Йоркшире?

— Здесь означает именно здесь, в Йоркшире.

— Тогда выслушай мой совет, Мак, — избавься от него как можно скорее. Это маленькая ядовитая змея! Посади его на велосипед и отправь подальше…

— Выходит, ты знаком с ним?

— Разумеется. Точнее, был знаком. Мак, он опасен. Поверь мне, его следует спровадить.

— Что он тебе сделал, Морис? Ты близко его знал?

— Что? Вовсе нет, если быть точным.

— Клифф говорит, что жил с тобой.

— Я просто взял его к себе по просьбе одного друга. Он спал у меня всего несколько ночей и отплатил тем, что распустил обо мне грязные сплетни в моем клубе, а потом смылся, прихватив двадцать фунтов из моего кошелька и несколько безделушек, которые мне дороги. Я был готов вызвать полицию…

— Видимо, так оно и было.

Морис опять долго молчал.

— Вот дерьмо! Мак, он действует тебе на нервы? А как же он?.. А-а-а, понял! У меня есть кое-какие старые вещи — фотографии и прочее, сентиментальный уголок, так я это называю. Так вот, этот негодяй, должно быть, наткнулся на них, когда искал, что бы ему украсть.

Уилд решил пока прикинуться, что поверил Морису. Но он чувствовал, как ярость медленно закипает внутри. Это походило на отблеск лесного пожара в соседней долине, о котором можно не думать, пока ветер не изменит направления.

— А что ты знаешь о его жизни, Морис?

— Мне известно только то, что он рассказал. И Бог знает, можно ли верить его рассказам. Парень из Далвича — жуткая дыра, я полагаю. Его мать, насколько я понял, все еще живет там, а отец сбежал три года назад, когда Клиффу было пятнадцать. С тех пор он шатается без всякого надзора по Вест-Энду. Здесь полно таких парней.

— Эта история, похоже, разбила твое сердце. А где он работает?

— Ты шутишь! Время от времени какая-нибудь пустячная работенка, не больше того. Нет, государственные пособия и кошельки идиотов — вот все, что помогает малышу Клиффу удержаться на плаву. Мак, он действительно досаждает тебе? Я имею в виду, если говорить прямо, — он шантажирует тебя? Я полагаю, ты не засветился до сих пор?

— Нет.

— Послушай, я уверен, что смогу добыть для тебя достаточно информации об этом подонке, чтобы ты пригрозил ему тюрьмой, если он не заткнется и не уберется из города.

Это предложение звучало искренне и, казалось, было вызвано неподдельной тревогой за Уилда.

— Нет, — ответил он, — в этом нет необходимости. Но, как бы то ни было, спасибо тебе.

— О, извини, — засмеялся Итон, — получается, что яйца учат курицу. Тебя, наверное, обучали на специальных курсах, как заставить людей замолчать.

Временное затишье было позади. Ветер из соседней долины задул во всю мощь, и вот уже пламя побежало по верхушкам деревьев на гребне холма.

— Да, — сказал Уилд жестко. — У меня также был спецкурс по памяти и дедукции. И я прекрасно помню, что у меня никогда не было ни одной фотографии, где я был бы снят в форме или с какой-нибудь надписью, говорящей о том, что я — полицейский. Кто-то сообщил Шерману и это, и какое у меня звание, и где меня найти. И сказал ему, как ты обычно называл меня. Это что касается моей памяти, Морис. А что до дедукции, то я пришел к заключению, что однажды ночью, когда вы лежали с этим парнишкой, которого ты взял к себе по просьбе приятеля, ты показал ему старые фотографии и сказал: «Можешь себе представить, что мне когда-то нравился этот тип? Нипочем не догадаешься, чем он зарабатывает на жизнь. Он коп! Да, да — коп!» Я прав, Морис? Все было так, как я сказал?

— Ради Бога, Мак, не волнуйся! Послушай, я не могу сейчас разговаривать с тобой…

— Что случилось, Морис? Кто-то вошел? По-моему, ты просто хочешь сказать, что в твоем новом бесстрашном мире есть люди, которым ты продолжаешь лгать.

— Видишь ли, большая половина моей жизни, причем ее лучшая часть, не является ложью. Подумай об этом, Мак. Подумай, черт тебя побери!

— Морис…

В трубке послышались короткие гудки.

Уилд сидел, закрыв лицо ладонями. То, что он сделал, было ужасно с любой точки зрения — профессиональной или личной. Одно из изречений Дэлзиела, в равной степени относящихся и к полицейскому, и к человеку с улицы, гласило: «Если не можешь быть честным, будь хотя бы дьявольски умным». Нельзя сказать, что он был сейчас достаточно умен и уж точно не был честен.

Он и словом не обмолвился, что Клифф живет у него, намекнул Морису, что тот объявился только вчера, хотя это произошло несколько дней назад.

Несколько дней! Уже целая неделя прошла с того дня, как Клифф поселился у него. Между ними не было сексуальных контактов. Не было ни угроз, ни требований со стороны Клиффа, ни жестких допросов со стороны Уилда.

Это было перемирие, преддверие ада, а может, затишье перед бурей, как бы там ни было, Уилд обнаружил, что все больше и больше боится нарушить это состояние. Усилием воли он заставил себя позвонить накануне Морису. И испытал огромное облегчение, когда незнакомый голос в трубке стал для него поводом отложить разговор. Казня себя за вчерашнее малодушие и собрав всю свою решимость, Уилд потому и ушел раньше времени из «Черного быка», что сомневался, хватило ли бы у него сил снова позвонить Морису, если бы того не оказалось на месте.

Что ж, дело сделано, и к чему это привело?

Не найдя ответа, Уилд взглянул на часы. Удивительно, как мало прошло времени. При желании он мог бы вернуться в бар, пропустить еще одну пинту пива и закусить чем-нибудь. Но в бар не тянуло. Больше всего на свете ему не хотелось сейчас выслушивать остроты Паско и Дэлзиела. Что бы ни случилось завтра, у него оставалась работа, откладывать которую он не имел права.

Уилд раскрыл лежавшие перед ним на столе папки. На толстой было написано «Кража в магазине», на тонкой — «Вандализм (театр „Кембл“)». Их размер соответствовал важности инцидентов, а не стадии, на которой находилось расследование дел. Уилд имел все основания сказать, что ни один существенный факт не был не учтен и, наоборот, никакие второстепенные детали не мешали делу. Он лучше всех вел документы следствия и считался лучшим составителем отчетов в отделе розыска. Уилд прекрасно понимал, что, если бы ему пришлось сейчас выложить всю свою подноготную — добровольно или в результате давления со стороны Шермана, — то лучшее, на что он мог надеяться, это быть засунутым в пыльное запустение архивного отдела. У него не было иллюзий относительно степени либерализма, допустимого в полиции Среднего Йоркшира.

Возможно, это было бы не так уж плохо. Кто знает, может, ему только казалось, что вся эта беготня и шум, ненормированной рабочий день и постоянные перегрузки — то; что надо, может, это лишь заполняло зияющую пустоту его жизни. Это предположение представлялось Уилду разумным, а он очень верил в силу разума. Но весь здравый смысл не мог заставить его не поглядывать на телефон в надежде, что вот сейчас раздастся звонок и он услышит: «Привет, Мак. Это Клифф. Как у тебя дела?»

Клифф Шерман набрал номер. Прозвучало восемь гудков, прежде чем женский голос, немного сдавленный от того, что его обладательница жевала сандвич, произнес:

— «Ивнинг пост». Доброе утро, пардон, добрый день!

— Я бы хотел поговорить с кем-нибудь из ваших репортеров.

— С кем-нибудь конкретно, радость моя? Дело в том, что большинство из них обедает.

— С кем-нибудь из отдела криминальной хроники, — произнес юноша осторожно.

На том конце провода захихикали.

— А вы уверены, что вам нужна наша газета, а не «Вашингтон пост»? Подождите минуту. Поговорите с мистером Раддлсдином.

Было слышно, как она зовет кого-то: «Сэмми!» Мужской голос ответил: «Какого черта, Мэвис! Я уже ушел!»

Через несколько секунд тот же голос произнес:

— Сэм Раддлсдин слушает. Чем могу быть полезен, сэр?

Решимость Клиффа таяла с каждой секундой. Он подумывал сначала позвонить в одну из ведущих национальных газет, но все они были далеко от Йоркшира, к тому же их номеров не было в телефонной книге. Пришлось утешиться тем, что все, о чем он собирался сообщить, было просто провинциальной ерундой.

— Может быть, я сам буду вам полезен, — набравшись храбрости, сказал Клифф.

— Каким образом?

— Сколько стоит история о полицейском с определенными наклонностями?

— Что вы имеете в виду? Он гей или аферист?

— Й то и другое, — сымпровизировал Клифф. — Его боссы не знают, что он гей, поэтому он наверняка аферист, если до сих пор ему удается это скрывать.

— Кто его боссы?

— Он детектив.

— Местный?

— Разумеется, поэтому я и звоню вам, а не в какую-нибудь крупную газету. Так сколько стоит моя история?

— Надо подумать, сэр… В каком он звании?

— Выше, чем констебль, и это все, что я сказал за так. А теперь поговорим о гонораре.

— Сэр, об этом неудобно говорить по телефону. Почему бы нам не встретиться и не обсудить все детали? Я не расслышал вашего имени…

— Обсудите это с самим с собой! Я свяжусь с вами еще раз. Возможно!

Швырнув трубку на рычаг, Шерман с удивлением обнаружил, что его бьет легкая дрожь. Он еще не знал, как далеко собирается зайти с этим делом, но винил во всем исключительно Уилда. Дураку понятно, что тот не доверяет ему. Клифф торчит здесь уже больше недели, а этот уродливый ублюдок к нему даже не притронулся. Ясно — боится скомпрометировать себя. Тупой гомик! Как будто он уже не вляпался настолько, что может пулей вылететь из полицейского участка. Сгоряча Клифф чуть не выпалил это прямо Уилду в лицо, но вовремя остановился. Идти на прямой шантаж он не осмеливался, понимая, что с таким человеком, как Уилд, это не пройдет. А ему и нужно-то было всего, вздыхал Клифф мечтательно, лишь немного доверия, чуточку помощи и тепла. Он приехал сюда не за тем, чтобы кому-то навредить. Но если Уилд не примет его полюбовно, придется, черт возьми, заставить его сделать это другим способом.

Клифф вышел из телефонной будки и пошел бродить по улицам. Он делал это каждый день с тех пор, как приехал. Прохожие ловили на себе его пристальный взгляд — парень всматривался в их лица, пытаясь отыскать среди них единственного человека, который бы положил конец его поискам.

Сэмми Раддлсдин закончил свой ленч в одиночестве и надолго задумался о недавнем телефонном звонке. У него был хороший нюх на сенсацию, отличить железный колчедан от настоящего золота он мог с почти стопроцентной точностью.

Когда в полтретьего пивной бар закрылся, он вернулся в редакцию, прибыв туда одновременно с редактором.

Выслушав историю с анонимным звонком, шеф, при всем его уважении к проницательности Сэма, лишь отрицательно покачал головой.

— Это не для нас, Сэмми. Я бы рискнул вызвать ярость этого бешеного Дэлзиела, только если бы пахло крупным скандалом. Он не только похож на слона, но к тому же и злопамятен, как слон, а нам всем еще жить в этом городишке.

— А что, если это и есть крупный скандал?

— Тогда он слишком крупный для нас. Этот материал больше подходит для «Челленджера». Я звякну Айку-Огильби. А удастся нам разузнать что-нибудь новенькое, мы присоединимся к компании вместе с его шустрыми ребятами.

Редактор рассмеялся, увидев недовольную мину Раддлсдина.

— Брось расстраиваться, Сэмми. Скорее всего, эта история яйца выеденного не стоит. И потом: имеет ли смысл жертвовать дружескими отношениями с инспектором Паско ради такой чепухи?

Сэмми почесал свой длинный нос.

— Думаю, не имеет.

Редактор улыбнулся самодовольно и с видом папской непогрешимости снял трубку, попросив соединить его с мистером Огильби в Лидсе.

Раддлсдин занялся делами. Несмотря на досаду, умение мыслить рационально не подвело его и на сей раз. Редактор прав. Зачем поднимать шумиху вокруг этой истории? Не разумнее ли переадресовать ее охотникам за удачей из «Челленджера», заручившись обещанием поделиться добычей в случае успеха?

Он вышел из здания редакции и отыскал автомат.

— Пожалуйста, инспектора Паско… Говорит Сэм Раддлсдин из «Ивнинг пост». Привет, Питер. Послушайте, может быть, я преувеличиваю, но, поскольку вы оказывали мне кой-какие услуги и я ваш должник, мне подумалось, что следует предупредить вас… У меня был странный разговор по телефону…

Глава 7

Йоркширский крикетный клуб — единственный в Англии клуб, от членов которого до сих пор требуется, чтобы они появлялись на свет в пределах графства: Всем пришлым, как бы долго они ни жили здесь, все равно доверять нельзя: они могут играть в крикет только ради удовольствия, а не из-за уважения к традициям.

Такой же серьезный подход к делу ожидался и от йоркширских трактирщиков, и Джон Хьюби обладал всеми необходимыми достоинствами, чтобы состязаться с любым торговцем спиртным в графстве.

— Джон, дорогой мой, уже шесть часов, — сказала Руби Хьюби.

— Верно.

— Может, я открою бар? У дверей стоит автомобиль.

— Ну и что? Пусть прохвост подождет! — отрезал Хьюби, продолжая расставлять бутылки светлого эля по полкам.

Руби Хьюби встревоженно выглянула из окна. К счастью, незнакомец оказался терпеливым. Он стоял возле машины, задумчиво созерцая фундамент ресторана и пристройку к служебному помещению. И ресторан, и пристройка были задуманы Хьюби в предвкушении наследства тети Гвен — теперь все это пало первой жертвой завещания.

— Ладно, — сказал Хьюби, осматриваясь вокруг, чтобы убедиться, что все выглядит как положено — основательно и мрачно, — впусти его. Но лучше не давать ему нашего фирменного коктейля. Я сегодня не в настроении.

Так как фирменный коктейль, когда Хьюби был не в настроении, мог состоять из чего угодно, включая джин с тоником и смесь простого пива с имбирным, последствия могли быть самыми непредсказуемыми. К счастью, человек, вошедший в бар, — на вид ему было за тридцать, темная борода, густые кудрявые волосы, широкие плечи и атлетический торс — приехал издалека и просто хотел утолить жажду.

— Чего желаете? — спросил Хьюби задиристо.

— Пинту лучшего пива, пожалуйста, — произнес приезжий с легким шотландским акцентом.

Хьюби, смягчившись, налил пинту. Первая кружка была мутноватой. Он поглядел задумчиво на незнакомца, ответившего ему таким же взглядом, вздохнул, налил другую, наконец на третий раз пошло прозрачное пиво, и он протянул кружку приезжему.

— Ваше здоровье, — произнес тот.

Выпив пиво, он оглядел бар. Стремления хозяина к прогрессу здесь совершенно не было заметно. Даже миксер — обязательная принадлежность любого бара — относился к доэлектронной эпохе. В камине, сделанном в стенной нише, настоящие угли были положены на настоящие поленья. Камин можно было разжечь в любую минуту, когда хозяин сочтет, что посетители заслуживают этого. На кирпичах перед камином спал йоркширский терьер. Тучная женщина лет сорока пяти суетилась в зале, расставляя пепельницы, а девушка примерно лет двадцати с копной упругих белокурых волос и еще более упругой массивной грудью протирала стаканы за стойкой. Она поймала взгляд незнакомца и улыбнулась призывно. Обрадованный этим первым знаком гостеприимства, тот улыбнулся ей в ответ.

Хьюби, прерывая этот обмен улыбками, проворчал сердито:

— Джейн, если тебе нечего делать, кроме как корчить рожи, сходи и принеси мартини. Вечером у нас может быть масса народу.

Незнакомец поставил кружку на стойку.

— Вы — мистер Джон Хьюби, я полагаю? — спросил он.

— Так написано на двери.

— Меня зовут Гудинаф, Эндрю Гудинаф. Я генеральный секретарь Общества защиты животных. Вы должны помнить, эта организация упомянута в завещании вашей покойной тетушки.

— Как не помнить, — буркнул Хьюби.

— Боюсь, что это вызвало у вас разочарование…

— Разочарование, мистер Гудинаф? Нет, я бы так не сказал, — произнес Хьюби, поднимая крышку стойки и проходя в зал. — Тут совсем другое. Это были ее деньги, и она сделала с ними, что хотела. Она не забыла меня, о нет, не забыла. И я не забуду ее, будьте уверены!

Он вложил в последнюю фразу все свое негодование. Гудинаф с ужасом увидел, что Хьюби подлетел к камину и дал правой ногой здорового пинка спящей собаке. Удар был настолько силен, что животное с грохотом стукнулось о кирпичи.

— Ради Христа, не делайте этого! — вскричал защитник животных. Но тут же смолк, увидев, что собака, даже перевернувшись на спину, тем не менее пребывала в прежней позе.

— Могу я представить вас Граффу из Гриндейла? — прорычал Хьюби. — Вначале я собирался сунуть его в камин, но вовремя одумался, буду хранить это чучело. Пусть мозолит глаза в назидание: не тратьте попусту время на дружбу с людьми, которым неведомо чувство благодарности или родственная преданность. Да ладно. Чем могу служить, мистер Гудинаф? Не из любви же к Граффу вы проделали такой путь?

— Пожалуй, нет. Не могли бы мы поговорить наедине?

— А не в этом переполненном баре, вы хотите сказать? Руби, последи за порядком, когда начнется наплыв посетителей. Пойдемте со мной, мистер Гудинаф.

Жилое помещение позади бара оказалось более уютным, чем зал для гостей, хотя дух старины ощущался и здесь.

— Ваша семья давно занимается этим делом, не так ли? — спросил Гудинаф.

— Достаточно долго. Начало положил мой дедушка.

— Верно, я беседовал с миссис Виндибэнкс в Лондоне, а потому мне известно кое-что из истории вашей семьи.

Для Хьюби это послужило сигналом, чтобы отбросить всякую сдержанность.

— Старая Виндибэнкс? Да что она знает! Вечно задирала нос, но становилась тише воды, когда надо было подлизаться к старухе. Ну что ж, она получила за свои труды столько же, сколько и я, можно утешиться хоть этим. Советую вам поменьше верить тому, что она болтает о семействе Хьюби. Слушайте, я расскажу, как в действительности это было…

Здесь, на берегу реки, стоял дом, примыкавший к мельнице. Его давно нет и в помине, когда дедушка купил его, он уже был наполовину разрушен. Дедушка был простым работником на ферме, но голова у него хорошо работала, и он построил пивную, а сестра его приглядывала за домом. У Ломасов была тогда Небольшая пивоварня, они только начинали это дело, и их старший сын приехал уговорить деда купить у них пиво. Всучить свое пиво Ломасу не удалось, но дедушкина сестра Дот влюбилась в него, и парень забрал ее с собой. Деду все это пришлось не по душе, но без помощницы в доме нельзя. Дед женился, скоро у него появились близнецы — Джон, мой отец, и Сэм…

Хьюби прервал свой рассказ, но не потому, что ожидал возражений на свой оригинальный взгляд на женитьбу, а просто чтобы набить табаком и зажечь старинную прокуренную трубку.

— Наступил четырнадцатый год. И оба близнеца отправились воевать, — продолжал Хьюби. — Вернулись невредимыми, в отличие от большинства здешних семей. Бабушка умерла раньше, а дед скончался в 1919-м. Пивная была поделена между братьями, но Сэм после войны стал очень беспокойным, поэтому он взял свою половину деньгами и уехал. А мой отец занялся пивной. Сэм пропадал ровно год; что он делал все это время — одному Богу известно. Вернулся без гроша в кармане и попросил отца дать ему в долг, пока он снова не встанет на ноги. Отец был честный человек, но жесткий, к тому времени женился и только-только начал сводить концы с концами. Брату он сказал, что даст ему ужин и постель на ночь, но наутро пусть убирается. На мой взгляд, он поступил правильно. Коли уж сам выбираешь свою судьбу, сумей и позаботиться о себе, как вы считаете?

Гудинаф одобрительно кивнул. Для него было разумнее не вступать в спор. Кроме того, ему действительно нравилась такая точка зрения.

— И какова же была реакция Сэма? — спросил он.

— Ну, он тоже был жестким человеком, — продолжил Хьюби не без восхищения в голосе. — Он сказал отцу, чтобы тот засунул себе в задницу свой ужин и кровать заодно. И в ту же ночь уехал в город. Потом отец узнал, что Сэм уговорил тетю Дот, чтобы она попросила своего Ломаса дать ему место продавца при пивоварне. Так оно и вышло. Дедушка перевернулся бы в гробу, узнай он об этом — он плохо ладил с Дот, ему было противно, что она важничает. Вот как меняется человек, если связывается с проклятыми Ломасами! Но дед, наверное, от души посмеялся бы над тем, что случилось потом.

— А что произошло? — оживился Гудинаф, заранее предчувствуя ответ.

— Сэм отлично справлялся со своей работой, язык у него был хорошо подвешен. И не только когда он продавал пиво. У Ломасов была дочка, Гвен. Они, очевидно, возлагали на нее большие надежды. Ломас сколотил состояние, построил Трой-Хаус в Гриндейле и собирался заделаться джентльменом, хотя был ничем не лучше моего деда. Гвен прочили в мужья настоящего джентльмена — такова была воля Ломаса. И тут случилось непредвиденное: бедный кузен Сэм заарканил ее! — Хьюби рассмеялся.

— Таким образом, Сэм вошел в семейство Ломасов? — спросил Гудинаф.

— Ну да! И к счастью для них, надо сказать! Каждый знает, что, если бы не Сэм, Ломас не выдюжил бы во времена Депрессии. Сэм спас семью от банкротства, и, когда все снова вошло в свою колею, он был уже во главе дела. К концу Второй мировой войны они процветали, а потом влились в какую-то очень солидную фирму и стали действовать на национальном уровне, хотя и сохраняли прежнее название. Вот что мне не дает покоя! Все эти так называемые деньги Ломаса — в действительности это деньги Хьюби. Ломасы давно уже были бы в работном доме, если бы не Сэм, брат моего отца.

— А он не выражал желания поделиться с вашим родителем, если дела у него шли так хорошо?

— Он появился однажды, когда греб деньги лопатой. Предложил помириться. У него было все: дорогая одежда, дорогая машина, дорогая жена, а мой отец еле сводил концы с концами. Знаете, он так и не разбогател. А в нашем деле нужен капитал. Деньги рождают деньги — таков закон…

Хьюби мрачно уставился на окно, за которым виднелась начатая пристройка, освещенная лучами заходящего солнца.

— И что же ваш отец?

— А как вы думаете? Он велел Сэму убираться прочь. А что еще он мог сказать? Тем все и кончилось!

— Я думаю, так и должно было случиться. Ну а теперь поговорим о сыне вашего дяди — вашем, так сказать, кузене, пропавшем без вести наследнике…

— Пропавшем без вести? — закричал Хьюби. — Этот прохвост мертв так же, как Графф из Гриндейла, и все это знают! Старуха тоже это знала, мне кажется. Хотя совесть не позволяла ей поверить в неизбежное.

— При чем тут совесть? — удивился Гудинаф.

— А как же! В семье у бедняги была не жизнь, а сущий ад! Мать хотела видеть его настоящим джентльменом, отец же стремился сделать из него настоящего мужчину.

— А чего хотел сам Александр?

— Просто быть самим собой, я полагаю. Я не очень хорошо знал его, хотя мы родились с разницей в несколько дней. Он, конечно, пошел в какую-то модную школу, а я — в местную, да и то, когда меня силой туда затолкали. Но мы иногда виделись на каникулах, перебрасывались парой слов типа: «Привет», «Как поживаешь?» — дальше дело не шло. Как одногодки, мы были призваны в армию в одно время, в сорок четвертом году. Ехали в одном поезде и проходили начальную подготовку в одной части. Тут мы, само собой, немного сблизились. Он спросил меня однажды, чего я больше всего хочу. Остаться в живых, ответил я. Я хорошо разбирался в двигателях и других вещах, поэтому добивался места в Королевском обществе инженеров-электромехаников и получил его, демобилизовался младшим капралом из части поблизости от Тернбриджа.

Он очень завидовал мне, когда я сказал об этом. «А у тебя какие планы?» — спросил я. Он ответил, что собирается стать офицером. Его матери это наверняка понравилось бы, знаете — униформа, люди обращаются к тебе «сэр» и все такое… Потом он задумал пойти добровольцем в отряд десантников. Когда я узнал об этом, решил: спятил парень, не иначе. По мне, нет ничего хуже десантников. Но он отважился на это, дурачок. Слышал, что его отец умом чуть не тронулся от гордости за своего Алекса.

«Мой сын — офицер…» — всегда говорила Гвен с надменным видом. «Мой сын — десантник», — кичился Сэм. Вот и выходит: в том, что бедняга так кончил, изрядная доля их вины. Я никогда не покидал Англии. Ну, а он заснул навеки на берегу Средиземного моря. Сэм в конце концов смирился с этим, а она — никогда. Просто не хотела верить. Конечно, трудно жить, когда знаешь, что ты в ответе за смерть сына…

Эти глубокие философские размышления привели Хьюби в прекрасное расположение духа. Его трубка потухла, и он снова раскурил ее.

— Вы помирились с семьей вашего дяди? — спросил Гудинаф, словно побуждая Хьюби продолжить рассказ.

— Я полагаю — да. Мой отец умер в 1958 году. Дядя Сэм приехал на похороны. Я поговорил с ним как мужчина с мужчиной. Ведь не из-за меня же произошел разлад. Вскоре нас с Руби пригласили на чай. Отношения, по правде говоря, оставались натянутыми. Но я сказал себе: вытерпим все, лишь бы это приносило доход. Я даже стал продавать пиво Ломасов у себя в баре. Мой отец перевернулся бы в гробу!

И только я почувствовал, что начинаю одерживать верх над дядей Сэмом, он знаете, что делает? — берет и помирает, меньше, чем через шесть месяцев после моего отца! Супруге достается все состояние, никому другому — ни пенни. Что ж, все справедливо, сказал я тогда. Деньги были ее по праву. После похорон она вцепилась в меня и говорит, что перед смертью Сэм очень просил, чтобы новая дружба, возникшая между нашими семьями, продолжалась, и, мол, она хочет, чтобы мы приходили к ней на чай. Но она не изменилась, кто угодно — только не она!

— Что вы имеете в виду? — спросил Гудинаф.

— Сознание вины! Вот что я имею в виду. Старая леди знала, что сгубила своего сына, и теперь, должно быть, опасалась, что помогла и Сэму сойти в могилу. Согласен, это звучит дико. Но в таком случае зачем она это делала? Больше двадцати пяти лет мы получали приглашения на чай. И ради чего? Я скажу вам, ради чего. Чтобы завещать нам этого чертова Граффа из Гриндейла!

Он отшвырнул трубку, и она ударилась о стенку с такой силой, что в штукатурке осталась отметина.

— Сочувствую вам, поверьте…

— Неужели? Очень мило с вашей стороны. Но полагаю, вы приехали сюда не для того, чтобы посочувствовать мне? А кто вы такой? Что-то вроде адвоката?

— В какой-то мере — да, — улыбнулся Гудинаф, по настоянию родителей изучавший когда-то законы, а не ветеринарную науку, которой отдавал предпочтение. Когда у него появилась возможность получить даже плохо оплачиваемую работу в Обществе защиты животных, он с радостью ухватился за нее, и за десяток лет из захудалой полусамодеятельной организации оно превратилось в одно из крупнейших благотворительных учреждений. Такие большие наследства, как у миссис Хьюби, перепадают нечасто, и отчаяние при мысли, что дожидаться его предстоит бесконечные годы, а также совет, полученный от официальных консультантов общества, толкнули Гудинафа избрать именно этот образ действий.

— Позвольте мне кое-что объяснить. Мы в нашем обществе, естественно, желаем получить нашу долю состояния как можно раньше. Чтобы добиться этого, нам нужно оспорить завещание в суде и сделать так, чтобы претензии Александра Хьюби на наследство — пусть и маловероятные — не принимались во внимание. Понимаете меня?

— Вы хотите деньги немедленно. Это я вижу. Но при чем тут я?

— Чтобы увеличить наши шансы на успех, нам необходимы три простых условия. Первое: все три наследующие организации должны действовать сообща. У меня уже имеется согласие Фонда помощи родственникам военнослужащих действовать от их имени, и, пока я здесь, я намереваюсь узнать мнение «Женщин за Империю».

Второе, более важное условие: судья должен ясно представлять себе положение дел. Ему следует до конца осознать, что главным препятствием к получению нами денег до 2015 года является возвращение Александра Хьюби. А потому наша задача — убедить его, что вероятность возвращения настолько ничтожна, что ею можно пренебречь.

— А какие другие препятствия могут возникнуть? — заинтересованно спросил Хьюби.

— Вы. И миссис Виндибэнкс. Вы — ближайшие родственники. По существу вы оба находитесь в одинаковой степени родства с усопшей…

— Что? Это она вам так сказала? Чертова лгунья! — закричал возмущенно Хьюби. — Старуха была мне тетей, а Виндибэнкс — только кузиной, да и то — очень дальней!

— В такого рода случаях во внимание принимается только кровное родство, — решительно заявил Гудинаф. — Старая леди была вам не теткой, а лишь женой вашего дяди. Отец миссис Виндибэнкс был ее кузеном по линии Ломасов так же, как ваш отец был кузеном по линии Хьюби. Такое родство имеет решающее значение. Чего я хочу от вас, мистер Хьюби, это отказа от ваших прав, удостоверяющего, что вы не станете претендовать на состояние миссис Хьюби ни сейчас, ни потом…

Он снова ударил трубкой по стене с такой силой, что раздался треск. Но Хьюби не заметил этого.

— Черт побери! Это все, чего вы хотите? Черт побери!

— Ну, согласитесь, я ведь не прошу у вас многого? — сказал Гудинаф, делая вид, что не понимает собеседника. — Думаю, вы уже проконсультировались со своим адвокатом и получили совет, можно ли оспорить завещание от вашего имени.

— Это мое дело, — пробурчал Хьюби.

— Безусловно. Я не хочу совать нос в чужие дела. Но если его совет состоял в том, что это может быть рискованным делом, что вряд ли стоит идти ради него на большие судебные издержки, и если вы решили последовать этому совету, то что вы теряете, подписав бумагу с отказом от ваших прав?

— Меня больше интересует, что я приобрету, — хитро заметил Хьюби.

— Возможно, вы получите небольшую денежную компенсацию за ваши труды и потраченное время, — ответил Гудинаф. Несмотря на разочарование, он не очень удивился, когда Хьюби вместо того, чтобы задать вопрос: «Сколько?» — вдруг спросил:

— Так вы говорите, что разговаривали со старой Виндибэнкс?

— Да, мы уже побеседовали с миссис Виндибэнкс.

— И как она на это смотрит?

— Она обдумывает мое предложение, но я не сомневаюсь, что она примет мудрое решение.

— Что ж, вот вам мой ответ. Я давно уже научился не пускаться вскачь, стоит лишь адвокату взмахнуть кнутом. Поэтому я тоже немного подумаю. У вас ведь здесь есть другие дела? Приезжайте через день-два. Тогда, может быть, и потолкуем.

Гудинаф вздохнул. Может, стоило посулить ему деньги уже сейчас? Нужда и жадность не позволят Хьюби ответить отказом. Но, поколебавшись секунду, Гудинаф решил, что только ослабит свои позиции, раскрой он сразу все карты.

— Очень хорошо, — произнес он, поднимаясь. — Спасибо за гостеприимство.

— За что, черт побери? Я ведь так ничего не предложил вам. — Неожиданно для самого себя Джон Хьюби вдруг почувствовал некоторую неловкость и прибавил великодушно: — Послушайте, выпейте кружку пива перед уходом. Скажите Руби — за мой счет.

— Благодарю вас, одной кружки было достаточно. Мне бросилось в глаза, что вы больше не продаете пива Ломасов.

— Нет! Сразу же после похорон я убрал это пойло из бара, — бросил Хьюби. — Вы сможете найти дорогу? Спокойной ночи!

Когда дверь за Гудинафом закрылась, Хьюби сел и задумался, уставившись невидящим взглядом в камин. Его мысли прервал голос жены:

— Джон, тебя к телефону.

Он прошел через бар к аппарату в вестибюле. Джейн постоянно сетовала, что у них нет своего телефона, но чем больше было ее недовольство, тем больше Хьюби убеждался в правильности своей экономической политики.

— Олд-Милл-Инн. Хьюби слушает, — пробурчал он в трубку. Не прошло и минуты, как широкая улыбка расползлась по его лицу. — Я как раз думал о вас, миссис Виндибэнкс, можете себе представить? — сказал он. — Вы остановились в «Говард Армс»? Мне будет трудновато бросить бар… А, вы сами приедете сюда? Прекрасно, просто великолепно! Всегда рад поболтать с родственниками.

Он положил трубку и расхохотался. Но его оживление угасло, когда он попытался набить табак в трубку и обнаружил в ней трещину.

— Дьявольство! Какой негодяй это сделал?

Глава 8

— Доброе утро, Лэкси!

— Доброе утро, мисс Кич!

Паско, наиболее подходивший к роли социолога-детектива в Среднем Йоркшире, мог многое угадать в этом диалоге. Мисс Кич связала свою судьбу с семейством Хьюби, когда ей было четырнадцать лет — в 1930 году. Девочку взяли в Трой-Хаус няней. К тому времени, когда юный Александр Ломас отправился в школу-интернат, то есть спустя восемь лет, в ее ведении находилась не только детская, но практически и весь дом. Началась война, и к молодым здоровым незамужним женщинам обратились с призывом сделать для страны больше, чем просто присматривать за домами богатых людей. Несмотря на возмущение и протесты миссис Хьюби, мисс Кич бросилась во внешний мир как в омут. Долго от нее не было ни слуху ни духу, хотя от ее местных знакомых стало известно, что та получила должность водителя в «Женской службе сухопутных войск» и две лычки на погонах. В сорок шестом году она вернулась в Трой-Хаус, чтобы выразить свою скорбь в связи с печальным известием о том, что Александр пропал без вести, и осталась там навсегда, сначала как домоправительница, затем как компаньонка и в конце концов как сиделка.

Александр называл ее Кичи. Джон Хьюби никак к ней не обращался, а за глаза звал «холодной расчетливой коровой». Его очень раздражало, что старуха Виндибэнкс произносила ее имя, словно привыкла к нему с пеленок, а еще больше его бесило, когда он слышал, как ее изнеженный сынок лениво тянет: «Ки-и-чи», будто в горле у него застряла серебряная ложка.

Для девочек из Олд-Милл-Инна она всегда была мисс Кич, что, по его разумению, было правильно и вполне уместно: дети должны быть вежливыми со взрослыми, даже если те того и не заслуживали. Но Хьюби палец о палец не ударил, чтобы развеять убеждение дочерей в том, что эта одетая в черное женщина была на самом деле Злой Колдуньей Запада. Первой об этом заявила Лэкси, обладавшая богатым воображением и более начитанная, нежели ее сестра.

«Обрати внимание на „Берри Харди“, Лэкси. За все годы, что я живу в Трой-Хаусе, я не видела такого обильного урожая…»

Лэкси покорно глядела на грушевое дерево. Ее не возмущал менторский тон мисс Кич, ее также не оскорбляли, в отличие от ее отца, жеманность и притворная возвышенность в существе такого скромного происхождения. Но Лэкси не любила мисс Кич с самого раннего детства и в своей неприязни была постоянна, как, впрочем, и во всех остальных вещах.

Неприязнь, как она подозревала, была обоюдной, но хорошо скрываемой. Лишь однажды она чуть было не проявилась открыто. Когда девочки по воскресеньям приезжали погостить в Трой-Хаус, обычно после чая им разрешалось играть в саду с осликом Хобом и двумя козочками. В дождливые дни они спускались в просторный подвал, заваленный старой мебелью и другим хламом. Хорошо освещенный и достаточно сухой, он идеально подходил для игр. В одном конце его была небольшая дубовая дверь с норманнской аркой, похожая на дверь из сказочного замка, и Лэкси доставляло удовольствие придумывать увлекательные истории о том, что за ней скрывается, и рассказывать их сестре, слушавшей с широко раскрытыми глазами. Однажды, закончив одну из таких историй, она почувствовала, что мисс Кич стоит вверху на лестнице.

— Лэкси говорит правду, мисс Кич? — пискнула Джейн. — За этой дверью действительно волшебный сад?

— Нет, Джейн, — сказала Кич сухо. — Там мы храним тела всех, кто умер в этом доме.

Это произвело ужасное впечатление — Джейн вылетела из подвала и отказалась спускаться туда еще когда-нибудь. Все дождливые воскресенья они вынуждены были просиживать в унылой гостиной, перелистывая скучные книги. Мисс Кич сказала Джейн, мол, нельзя быть такой глупышкой, однако Лэкси уловила в ее тоне злобное удовлетворение и поняла, что оно относится к ней. Девочка дерзко потребовала у мисс Кич ключ от дубовой двери, готовая даже забыть свои собственные сказки, если обнаружится, что мисс Кич лжет. Та отдала ключ без промедления, сказав:

— Конечно, Лэкси, ты можешь заглянуть за дверь. Но пойдешь туда одна, у меня нет времени на подобное ребячество.

Опять злость в голосе. Она прекрасно знала, что Восьмилетняя девочка, несмотря на все свое самообладание, не сможет пересилить страха, рожденного ее воображением.

Но Лэкси все-таки отправилась в подвал. От ужаса у нее подкашивались ноги, но что-то более сильное, чем страх, заставляло идти вперед. Она не могла выразить это чувство словами, вероятно, это было неодолимое желание удостовериться в собственной правоте.

Дверь открылась без скрипа, и за ней оказался маленький внутренний погреб с полками для винных бутылок; после смерти Сэма Хьюби на них уже ничего не стояло. У его вдовы в гостиной еще подавали вишневый ликер, но в вине она явно не нуждалась. Что касается пресловутого пива Ломасов, на котором зижделось ее состояние, однажды в молодости она попробовала светлого эля и больше уж ни разу не выражала желания повторить этот «неприятный эксперимент».

Лэкси побежала за Джейн, чтобы открыть ей правду, но для ребенка слова взрослого человека звучат куда убедительнее слов сестры, и Джейн, разрыдавшись, отказалась идти с Лэкси. Мисс Кич молча торжествовала, понимая, что отныне девочки не осмелятся спускаться в погреб.

Произошло это много лет назад, но именно этот случай сыграл решающую роль в том, что их отношения сложились подобным образом. Только однажды Лэкси поколебалась в своем чувстве к мисс Кич, было это три года назад, когда у тети Гвен случился первый удар. Всех поразило, как убивалась мисс Кич. «Должно быть, пронюхала, что ее выбросили из завещания», — насмешливо предположил Джон Хьюби. Но волнение мисс Кич, забота о больной хозяйке и самоотверженное служение ей произвели глубокое впечатление на большинство окружающих и заставили даже Лэкси слегка поколебаться в своем мнении.

— Мистер Род Ломас уже готов? — спросила Лэкси.

— Заканчивает завтрак. Может, выпьешь чашечку кофе? В любом случае, заходи в дом.

Это был первый визит девушки в Трой-Хаус после похорон. Серое приземистое викторианское здание мало изменилось внешне. В ухоженном саду, среди зарослей кустарника, все так же бродили козы на длинных привязях, а на лужайке свободно пасся Хоб — меланхоличный ослик.

Однако внутри дома были заметны признаки перемен — немногочисленных, но весьма существенных. Прежде всего, несколько дверей в просторном, но мрачном холле были закрыты. При жизни тети Гвен ни одна дверь, ни одно окно плотно не затворялось, иначе это нарушило бы право животных проникать в любую часть дома. Да и сам холл не казался больше таким угрюмым, как прежде. Когда-то тяжелые бархатные, портьеры почти не пропускали света, даже будучи наполовину раздвинутыми. Свет проникал через оконные витражи в другом конце холла. Теперь портьеры исчезли, а на темно-зеленых обоях, в том месте, где почти семьдесят лет король Эдуард и королева Александра грозно взирали из золоченых рам, осталось два светлых прямоугольника. Более значительные перемены произошли на кухне. На окнах появились ярко-голубые ситцевые занавески, новая мойка из нержавеющей стали заменила старинную раковину с глубокими трещинами на глазури, старый каменный пол был покрыт желтыми и голубыми виниловыми плитками, а на месте древнего массивного дубового стола, мимо которого мог протиснуться лишь самый стройный обитатель дома, стоял новенький столик в форме листа.

За этим столом и сидел Род Ломас. Он пил кофе и курил сигарету.

— Лэкси, вы пришли слишком рано.

— У вас еще есть две минуты.

— Может, успеем выпить по чашке кофе?

Лэкси не ответила, но взглянула на Рода с той суровой непреклонностью, которую он уже научился распознавать.

— Ну хорошо, — сказал он, поднимаясь из-за стола, — я пойду за пиджаком, — и вышел из кухни.

Мисс Кич налила кофе и протянула чашку Лэкси. Девочка из Олд-Милл-Инна всегда считала ее старухой, но сейчас, достигнув семидесяти, она выглядела даже моложе, чем в прежние времена. Вероятно, причиной тому были новые цвета, появившиеся в доселе однообразном черном одеянии мисс Кич: красный шелковый шарф на шее, алмазная брошка на груди.

— Кухня стала уютнее, — заметила Лэкси.

— Спасибо. Никогда не поздно что-то переменить, как ты полагаешь?

Лэкси отхлебнула кофе и ничего не ответила.

Мисс Кич засмеялась, и смех этот был так же удивителен, как и виниловые плитки и красный шарф.

— Непременно приходи еще как-нибудь, Лэкси. Посудачим, о былом.

На этот раз Лэкси была избавлена от необходимости отвечать — Ломас крикнул из холла: «Я готов!»

— Спасибо за кофе — вот все, что она произнесла, прежде чем покинуть дом. Мисс Кич в ответ только рассмеялась тем же странным смехом.

Ломас во дворе пытался втиснуть себя в «мини». Хотя он и не был особенно высоким, удалось ему это с трудом.

— С вашей стороны очень эгоистично водить такую машину, — пожаловался Род. — Неужели вы не можете позволить себе купить что-нибудь побольше?

— Не могу, — обронила Лэкси, разгоняясь до сорока миль в час, что, принимая во внимание ее осторожность и возможности машины, было весьма рискованно.

— Но для вашей бурной общественной жизни требуется машина, — съязвил Ломас.

Лэкси ответила вполне серьезно:

— Поздно вечером автобусы из города не ходят. Кроме того, мне часто приходится ездить в Лидс.

— Какие развлечения задерживают вас в городе допоздна и зачем ездить в безнравственный Лиде?

— Я люблю ходить на концерты. А в Лидсе есть оперный театр.

— Боже милостивый, ну, конечно! Тетя Гвен оставила вам все оперные пластинки! Когда я увидел этот пункт в завещании, он показался мне странным.

— Странно оставлять пластинки такому человеку, как я?

— Ну, не совсем так…

— Пожалуй, это действительно может показаться странным, — признала Лэкси. — Но тете было известно, что я люблю музыку. Она заставила папу послать меня учиться игре на фортепьяно. Папа счел это пустой тратой времени, но тетя сказала, что девушка должна играть на каком-нибудь инструменте. Он с ней не спорил, а меня все время пилил из-за расходов.

— Поэтому у вас больше, чем у всех нас, оснований быть благодарной тете Гвен?

— Я бы не сказала. Когда папа решил, что с учением для меня покончено, она поддержала его. «Образование — удел мужчин, с девушек довольно игры на пианино и рисования, а потом они должны выйти замуж и растить красивых талантливых сыновей».

— По-моему, я улавливаю нотку горечи?

— Может быть. Но я была благодарна ей и за уроки музыки, даже если она преследовала какую-то свою цель. Зато я неплохо играю. Тете Гвен нравилось, когда я играла и пела для нее. Тогда-то я и пристрастилась к опере.

— И вы ездите в Лидс в своем старинном экипаже, только чтобы послушать эти кошачьи концерты? Вы удивительное создание, маленькая Лэкси! А как насчет настоящего искусства? Театр? Шекспир?

— Я люблю и театр, — серьезно ответила Лэкси. — Но музыка — это что-то совершенно иное. Я хочу сказать, она заставляет тебя забыть… — Лэкси бросила короткий взгляд на свою худенькую фигурку, и Ломас почувствовал приступ жалости к ней.

— Мне вы кажетесь очаровательной, — сказал он галантно.

Лэкси повернула к нему голову.

— Неужели? — изумилась она.

— Конечно! Я был бы польщен, увидев вас среди семейных клакеров в день премьеры в следующий понедельник. Вместе с моей мамой, разумеется.

— Она останется здесь до понедельника?

— Вы знали, что она здесь? — удивился Ломас. — Я сам услышал об этом только вчера.

— Она приезжала в Олд-Милл-Инн поговорить с папой. Джейн сказала мне, когда я вернулась после занятий.

— Правда? Я ее еще не видел. Только получил через Кичи приглашение пообедать с ней сегодня в «Говард Армс». Мама, кажется, не теряет даром времени. Как вы думаете, о чем она могла разговаривать с вашим отцом?

— Не знаю! Он мне не докладывал, — недовольно бросила Лэкси, хотя кое о чем и догадывалась, услышав от Джейн о визите Эндрю Гудинафа.

Она высадила Ломаса у театра. Выйдя из машины, он наклонился и поцеловал ее в губы. Проделал он это так быстро, что девушка не успела увернуться, и вырвавшийся у нее возглас изумления говорил о том, что поцелуй был не совсем родственным. Лэкси с силой нажала на газ, и машина рванула с места.

Когда она добралась до офиса, Иден Теккерей уже сидел за своим столом. Вчера он пребывал в каком-то отрешенном состоянии, но сегодня выглядел привычно бодрым и сосредоточенным.

— Лэкси, дорогая, соедините меня, пожалуйста, с полицией. Позовите суперинтенданта Дэлзиела.

Через несколько секунд Лэкси услышала голос, похожий на рычание мастифа, недовольного тем, что его разбудили:

— Дэлзиел слушает.

Она передала трубку адвокату.

— Алло, это Иден Теккерей. Не могли бы вы уделить мне время и пообедать со мной? Да, сегодня. Может быть, в час дня в «Джентльменах»?

— В «Джентльменах»? — В голосе Дэлзиела послышалось сомнение.

Пару лет назад его уговорили написать заявление о приеме в «Клуб Бороу для профессиональных джентльменов». Несколько раз он бывал там как гость и оценил дорогую еду, дешевую выпивку и большое количество бильярдных столов. К замешательству его покровителей, какой-то член клуба воспользовался своим правом опустить анонимно «черный шар», и Дэлзиел поклялся не переступать порог клуба, разве что в качестве начальника отдела по борьбе с незаконной торговлей спиртным.

— Да, я помню о том злосчастном инциденте, но негодяй, проголосовавший против вас, безусловно, больше потеряет от этого, чем приобретет. — Это был правильный психологический ход.

— Хорошо. Встретимся в час, — буркнул Дэлзиел.

Положив трубку, он спросил, обращаясь к пустому пространству: «И чего этой старой хитрой лисе от меня надо?»

Ответа не последовало.

Ближе к полудню в конторе Идена Теккерея появился Эндрю Гудинаф, которому была назначена встреча. Когда спустя несколько минут Лэкси принесла кофе и печенье, мужчины уже были поглощены деловым разговором.

— Я получил согласие Фонда помощи родственникам военнослужащих действовать от их имени. Я также договорился встретиться с миссис Фолкингэм из «Женщин за Империю» в Илкли сегодня вечером, когда ее помощница, мисс Бродсворт, будет там. По-моему, никаких возражений с их стороны быть не должно. Я побеседовал с двумя ближайшими родственниками — миссис Виндибэнкс и мистером Джоном Хьюби…

Теккерей осторожно кашлянул.

— Старшая дочь мистера Хьюби — мой секретарь, — представил он Лэкси.

— О, как поживаете? — смущенно промямлил Гудинаф.

— Спасибо, очень хорошо. Еще сахару?

— Достаточно.

Когда Лэкси ушла, Теккерей сказал:

— Думаю, вы можете положиться на ее благоразумие. Да и вообще, в данном случае не может быть столкновений интересов. Я знаю адвоката Хьюби, он наверняка объяснил своему клиенту, что тот лишь выбросит деньги на ветер, если попытается оспорить завещание. Уверен, что вы предложите ему компенсацию. — Теккерей улыбнулся.

Гудинаф согласно кивнул.

— Переговоры начались. Когда нужно поторговаться, Виндибэнкс и Хьюби любого за пояс заткнут. Я рад, что они пока не действуют сообща. Но не сомневаюсь, что мы все же придем к согласию. В этом случае просвещенному судье, который будет рассматривать наш иск, останется задать всего один вопрос: «Существует ли вероятность, хотя бы теоретическая, что сын миссис Хьюби объявится, чтобы предъявить права на наследство?» Хотелось бы знать, как бы вы ответили на этот вопрос, мистер Теккерей? Полагаю, миссис Хьюби упорно искала подтверждений, что ее сын жив, и, несомненно, вам известны результаты ее поисков.

— Если я вас правильно понял, вы не прочь использовать попытки миссис Хьюби доказать, будто ее сын жив, для того, чтобы обосновать обратное? — проворчал Теккерей. — Это оригинально. Тем не менее думаю, что не причиню никому вреда, если буду откровенен с вами. Вы слышали об объявлениях?

Гудинаф отрицательно помотал головой.

— Это случилось так: три года назад у миссис Хьюби был серьезный удар. Какое-то время все думали, что она умрет, но она поправилась самым чудесным образом, по крайней мере ее тело выздоровело. Однако, по мнению родственников, у нее стало наблюдаться легкое помрачение рассудка, в том числе, и это очень важно, возникло твердое убеждение, что удар был спровоцирован злым демоном, который назвался ее сыном…

— Боже милостивый! — воскликнул Гудинаф.

— Не волнуйтесь, — успокоил его адвокат. — Завещание было составлено задолго до этого случая, вопрос о психическом расстройстве тогда не стоял. Но после удара у миссис Хьюби появилась навязчивая идея, будто нечистый со всей своей злобной силой готовился нанести ей коварный удар: она должна была выжить, но при этом утратить способность продолжать поиски Александра. Ожидая повторного удара, она решила поместить объявление в газетах. Я помог сформулировать его так, чтобы как можно меньше мошенников клюнули на него.

Конечно, миссис Хьюби давала объявления и раньше и, осмелюсь заметить, потратила уйму денег на то, чтобы получить сведения от каких-то пройдох. На этот раз откликнувшихся на объявление просили связаться со мной. Было указано ее имя, а также сообщалось, что она серьезно больна и не надеется поправиться. Объявление было опубликовано во всех крупных итальянских газетах.

— Только итальянских?

— Да. Миссис Хьюби хотела поместить его в газетах во всем мире, но я уговорил ее ограничиться Италией. Там ее сын пропал без вести, и именно там, по ее убеждению, он остался жить.

— И что ж, кто-нибудь откликнулся?

— Да, мы получили несколько ответов… Все они были написаны либо легкомысленными людьми, либо мошенниками. А на ее похоронах неожиданно появился какой-то мужчина.

— Как он выглядел?

— Загорелый. Одет в легкий итальянский костюм. Такое же квадратное лицо, как у Джона Хьюби. Он упал на колени около могилы и закричал: «Мама!» Всех нас это чрезвычайно смутило.

— Могу представить! — развеселился Гудинаф. — И что за этим последовало?

— Да ничего особенного. Точнее, ничего такого, что имело бы отношение к таинственному незнакомцу. Он просто растворился среди общей суматохи. И после похорон его никто не видел. Все успокоились, видимо решив, что он исчез навсегда. Но вот вчера…

— Что-то случилось вчера?

— Да, вчера он объявился в этой комнате. Утверждая, что является Александром Хьюби. Побыл недолго. Вел себя довольно нервно, хотя что ж тут удивительного? Обещал вернуться с доказательствами того, что он на самом деле Александр Хьюби. Но до сих пор не появлялся. Однако кое-что во всем этом должно вас заинтересовать, мистер Гудинаф. За короткое время он сумел мне столько сказать, что у меня не осталось сомнений: суд будет вынужден обратить на него внимание. Не исключено, что это самозванец. Но в таком случае, хорошо подкованный самозванец, поверьте мне!

Глава 9

Заместитель начальника полиции Невил Вэтмоу сидел в баре «Клуба Бороу для профессиональных джентльменов», потягивая черри-бренди. Он предпочитал этот клуб всем остальным заведениям. Здесь он чувствовал себя как дома. Кроме того, это было настоящее средоточие власти в городе. Всего в нескольких ярдах от него сидел советник Моттрэм — местный магнат и, главное, председатель полицейского комитета, в котором ему вскоре предстояло проходить аттестацию. Вэтмоу тепло поздоровался с Моттрэмом, как с соклубником, но без подобострастия, не сделав попытки присоединиться к советнику и молодому человеку, его гостю. Вэтмоу надеялся, что Моттрэм оценит его жест как нежелание вербовать сторонников.

Он и без того рассчитывал на поддержку советника. В конце концов, Моттрэму он был известен как уважаемый член «Джентльменов», многолетний член комитета клуба и будущий его президент. Вэтмоу не сомневался, что пост начальника у него в кармане. Разве не он исполняет эту роль последние два года, когда Томми Винтер из-за болезни вынужден был отойти от дел? Вэтмоу не упускал случая выразить искреннюю убежденность в профессионализме полицейских. Наладив тесный контакт с полицейским комитетом, горячо заверял его членов в отличной подготовке йоркширской полиции, четкой работе транспорта, эффективном управлении и даже более высоком, чем в среднем по стране, уровне раскрываемости преступлений. «Кому хочется увидеть памятник мне, — заносчиво размышлял про себя Вэтмоу, — пусть оглянется вокруг себя».

За примером далеко ходить не надо. Взять хотя бы его недавний триумф, которым он гордился, но о котором предпочитал не распространяться: когда какие-то безответственные члены клуба предложили принять туда Дэлзиела, он не задумываясь проголосовал против.

Возможно, это было единственное безопасное место, где он мог спокойно предаваться размышлениям о залитых солнцем вершинах своего политического будущего в ожидании гостя, который собирался помочь ему подняться на эти вершины.

Гость как раз входил в бар — невысокий темноволосый мужчина лет тридцати пяти, каждое движение которого красноречиво говорило о его беспокойной натуре.

— Не вил! Вот вы где!

— Айк! Рад снова вас видеть!

Айк Огильби, редактор газеты «Санди Челленджер», энергично пожал руку Вэтмоу, потом указал на молодого человека, застенчиво вошедшего в бар следом за ним.

— Невил, надеюсь, вы не будете возражать, если я представлю вам одного из самых смышленых моих ребят? Генри Волланс. А это — Невил Вэтмоу, заместитель начальника, а в недалеком будущем — начальник полиции, как мы полагаем!

Бросив опасливый взгляд на председателя полицейского комитета, который, к счастью, не расслышал этого чересчур уверенного заявления, Вэтмоу пожал молодому человеку руку.

— Давайте выпьем, — предложил он. — Айк, вам как обычно? Мистер Волланс, вы присоединитесь к нам?

— Нет, спасибо. Я собирался встретиться с коллегой из «Ивнинг пост» во время обеда, здесь поблизости, а мистер Огильби предложил мне познакомиться с вами. Теперь мне нужно бежать.

— Жди меня на фабрике, Генри, — сказал Огильби.

— Да, сэр. Я, может быть, задержусь. Придется возвращаться через Илкли, вы не забыли?

— Хорошо. До встречи.

Волланс вышел из бара. Вэтмоу заказал шотландского виски с содовой.

— Приметный парень. Натаскиваете его для важных событий? — спросил заместитель начальника полиции.

— Не совсем так, — улыбнулся Огильби, — просто стараюсь по мере сил сводить их с реальными представителями власти. Никогда не знаешь, кто тебе может быть полезен. А этого парня впору хоть сейчас использовать там, куда даже нам с вами соваться опасно.

Оба рассмеялись. Что один, что второй отлично знали: то, о чем они шутили, было правдой.

Их контакты начались несколько лет назад. На официальном уровне они были легко объяснимы: «Челленджер» получал информацию от полиции, а той, в свою очередь, создавали соответствующий имидж. Все были довольны.

Но каждый из них лелеял другие, далеко идущие планы.

В настоящее время Вэтмоу надеялся, что «Челленджер» обеспечит ему добротную нейтральную прессу, в которой не будет подвергаться оскорблениям ни идиллия землевладельцев на севере графства, ни народная республика на юге. Но когда пост начальника полиции будет ему обеспечен, плевать он хотел, чьи там чувства задеты! Вэтмоу намеревался стать фигурой национального масштаба. Несколько лет верховного правления законом и порядком с помощью средств массовой информации в целом и «Челленджера» в частности — и он будет готов к следующей важной ступени: Вестминстеру!

В свою очередь, Огильби было не так уж важно, как будет развиваться карьера Вэтмоу. Тот обеспечивал ему постоянный приток секретной информации, которая обещала стать еще более конфиденциальной, если он получит пост начальника полиции. А уж если он окажется в парламенте… да еще ни один журналист не отказывался от приятельских отношений с честолюбивым членом парламента! Даже если его мечтам и не суждено сбыться, думал Огильби, все равно «Челленджер» сможет опубликовать премиленькую серию скандальных мемуаров под названием «Главный полицейский рассказывает все». Вэтмоу был бы поражен, узнай он, как тщательно запротоколированы все деликатные истории, сведения о которых он тайно передавал в газету и которые Огильби собирался использовать как дополнительный материал для мемуаров своего будущего автора.

А сейчас два джентльмена ворковали как любовники, находящиеся в космическом корабле в состоянии невесомости, когда каждый уверен, что находится сверху.

— Очень вам признателен, что вы решились приехать в такую даль, — сказал Вэтмоу.

— Помилуйте, какая же это даль — всего-то сорок минут езды. Все равно мне нужно было забежать в «Пост». Да и обеды мне здесь по вкусу. — Огильби лгал с легкостью, присущей его профессии.

— Хорошо, приступим к делу. Забирайте свое виски и пойдем.

Они покинули бар и направились в длинный, довольно холодный ресторан, где пахло, как в школьном буфете.

В дверях Вэтмоу внезапно остановился, Огильби чуть было не налетел на него.

— Пардон, — произнес заместитель начальника полиции голосом человека, который, выпив рюмку, увидел на дне паука. — Нет, Джордж, не могли бы мы остаться в этом конце ресторана?

Последние слова были обращены к метрдотелю, пытавшемуся проводить Вэтмоу к столику у окна, который он обычно занимал. Но сегодня Вэтмоу отнюдь не горел желанием сидеть за ним, так как за соседним столом громоздилась грузная фигура Эндрю Дэлзиела.

Тот вскинул голову, увидел Вэтмоу и помахал вилкой, на которую только что подцепил кусочек ягнятины.

— Кажется, цирк прибыл! — обратился он к Идену Теккерею.

Теккерей бросил взгляд на Вэтмоу и кивнул головой, то ли приветствуя того, то ли соглашаясь с Дэлзиелом. Он был очень искушен в подобного рода двусмысленностях, прекрасно при этом понимая, как опасно быть и в союзе с Дэлзиелом, и в оппозиции к нему.

Как профессионалы, они знали друг друга долгое время, и, хотя с виду казались антиподами, каждый ценил в другом реальный взгляд на вещи и здравый смысл.

Дэлзиел выпил стакан вина, Теккерей налил в него остатки «Флери» и подозвал официанта, который тут же поспешил к ним с новой бутылкой.

— Хорошо, Теперь, когда мы выяснили, что я буду в выигрыше, даже если пошлю вас к чертовой матери, выкладывайте, что вам нужно, — воскликнул Дэлзиел.

— У меня есть проблема. Говорит вам о чем-либо имя Хьюби? Гвендолин Хьюби?

— Постойте. Это не та полоумная старушенция, что завещала все свое состояние сыну, погибшему на фронте? Я читал об этом в газетах.

— Да, это она. Дело в том, что вчера в мой офис приходил человек, утверждающий, что он и есть ее сын.

— Да ну? И о какой же сумме идет речь?

— Около полутора миллионов, учитывая биржевые колебания.

— Бог мой! Удивительно еще, что за такими деньгами к вам не стоит очередь, как на предрождественских распродажах.

— Не без этого — я получил несколько явно подозрительных писем. Что касается этого типа, то он на первый взгляд внушает полное доверие. И, честно говоря, Дэлзиел, я просто не знаю, как поступать дальше.

Дэлзиел не мигая смотрел на собеседника.

— Я тоже не знаю.

— Правда?

— Правда. Если вы называете меня Дэлзиел, может, мне стоит начать звать вас Теккерей? Не имею ничего против, но мне как-то трудно произносить это имя.

Адвокат вначале смешался, но уже через мгновение расплылся в улыбке.

— А имя Иден вам легче будет выговорить, суперинтендант?

— Энди, а не суперинтендант. Теперь, когда мы установили более тесные отношения, вы можете сказать мне без обиняков, что вам нужно?

— Это не так-то просто. Хорошо, попробую. Как адвокат миссис Хьюби и ее душеприказчик, я озабочен прежде всего тем, как выполнить ее волю. Но вот появляется незнакомец и заявляет, что он — ее наследник. Я почти уверен, что этого не может быть, но он умудрился посеять в моей душе сомнение. Я мог бы с легкостью сказать: «Убирайтесь, вы мошенник и будете считаться таковым, пока не докажете обратное!» Я мог бы расставить перед ним все рогатки закона и принудить выбирать: или отказаться от своих притязаний, или встать на длинный, утомительный и чрезвычайно дорогой путь, который может привести к весьма сомнительному результату.

— Я вас понимаю. Вы считаете, что этого делать не стоит, так ведь?

— Верно. Мой долг состоит в том, чтобы исполнить желание моей клиентки, и я совсем не уверен, что подобным образом ускорю достижение цели.

— Черт знает что! — вскричал Дэлзиел. — Никогда не думал, что встречу адвоката, который предпочел бы кратчайший путь самому дорогому пути.

— О, я полон сюрпризов! Вы, наверное, думаете сейчас, чем можете мне помочь, Дэлзиел, простите — Энди?

— Ничуть не бывало. Я задаю себе вопрос: с чего вы взяли, что я стану вам помогать? — произнес Дэлзиел с непринужденной уверенностью человека, который может без всякого смущения отвергнуть просьбу обесчещенной девицы о помощи, если что-нибудь важное — например, открытие ресторана — отвлечет его внимание. — И пока вы пытаетесь сформулировать свою мысль, я поищу в меню «мамочкины бисквиты». Я всегда не прочь их отведать…

Тем временем за другим столиком Вэтмоу после предварительных раздумий, следует ли ему сесть к Дэлзиелу лицом и, таким образом, постоянно ощущать его присутствие или спиной, подвергаясь риску внезапного нападения, пришел к компромиссному решению: сел боком и вскоре забыл обо всем, убаюкав себя самой чудесной музыкой — мыслями о своих блестящих перспективах.

Порция бифштекса и пудинга дали Огильби новый заряд бодрости и оптимизма. Он почувствовал в животе приятную тяжесть, затянувшееся молчание вдруг прервал голос Вэтмоу:

— Полиция Среднего Йоркшира — очень хорошая и честная полиция, и знающие люди оценят это, когда понадобится. Ни для кого не секрет, что все это благодаря мне. Приходится управляться одному — старина Томми Винтер уже по крайней мере два года ни во что не вникает.

— Безусловно, вы прекрасный администратор, Нев, — отозвался Огильби.

— Разве только администратор? — обиделся Вэтмоу. — Люди еще не забыли дело Пикфорд.

«Такое, пожалуй, забудешь!» — подумал Огильби, вздохнув про себя. Дело Пикфорд было звездным часом Вэтмоу. Это произошло несколькими годами раньше, когда Вэтмоу служил помощником начальника полиции в Южном Йоркшире. Тогда пропала семилетняя девочка Мери Брук из Вейкфилда. Ее подружка сказала, что видела, как та садилась в машину, похожую на голубую «кортину». Четыре недели спустя ее тело было найдено в неглубокой яме на торфяниках. Вскоре при подобных обстоятельствах пропала другая девочка, на этот раз из Барнсли, и примерно в то же время исчез третий ребенок из маленького шахтерского городка Барторна в десяти милях оттуда. Вэтмоу возглавил расследование, чуть не ежедневно собирая пресс-конференции, на которых базапелляционно заявлял о новой эпохе в следственном деле и уверял своих слушателей, что все данные уже заложены в новый полицейский компьютер осталось немного подождать, когда электронный мозг выдаст решение.

Некоторое время спустя голубая «кортина» была обнаружена на заброшенной сельской дороге недалеко от Донкастера. В машине нашли тело Дональда Пикфорда, торгового представителя из Хаддерсфилда, задохнувшегося выхлопными газами. Из оставленного им бессвязного письма полицейские заключили, что он сам был в ужасе от содеянного. Поиски продолжались, и вскоре в четверти мили от того места отыскали тело ребенка из Барнсли. Имя Трейси Перли, пропавшей девочки из Барторна, в деле отмечено не было, зато упоминалась Мери Брук, а также проводилась параллель с другим нераскрытым убийством ребенка в Среднем Йоркшире, случившемся пару лет назад.

На заключительной пресс-конференции Вэтмоу не постеснялся объявить, что именно им раскрыт практически каждый случай насилия над детьми в графстве за прошедшее десятилетие. Дэлзиел, по слухам, утверждал, что, судя по всему, Пикфорд не кто иной, как Джек Потрошитель, убивший также принцев из Тауэра, но многочисленные враги Дэлзиела кричали на каждом углу, что-де «зелен виноград»… Тем временем Вэтмоу с видом победителя размахивал компьютерной распечаткой перед носом репортеров: «Вот смотрите, здесь имя убийцы! Он знал, что мы идем по его следу, и избрал единственно возможный выход. Это настоящий триумф новейших дедуктивных методов!»

Про себя Огильби, как и многие другие, считал, что было совсем не трудно получить на распечатке компьютера любое имя после того, как событие произошло. Но он уже «вложил капитал» в Вэтмоу, а газеты и без того были перенасыщены историями о неумехах, героев же явно не хватало. Так Вэтмоу стал героем дня, и месяц спустя на белом коне въехал в Средний Йоркшир — заместителем начальника полиции.

— Не припрятано ли у вас еще какое-нибудь блистательное раскрытие убийства, Нев? — слегка иронически осведомился Огильби.

Видно было, что Вэтмоу это задело.

— Лучше профилактика, чем лечение. Хорошая современная полиция — эффективное средство устрашения, а именно такую полицию я создал здесь!

— Конечно, конечно, — поспешил сгладить впечатление Огильби, — я знаю, как красноречивы ваши аргументы в пользу полицейских методов, которые отражают изменения в современном обществе. Кстати, раз уж мы заговорили об обществе, что вы думаете о гомосексуалистах?

— В общем плане? Ну, я считаю, что человек имеет право на собственные убеждения и вкусы, но лишь до тех пределов, пока они не ведут к нарушению закона. Лично мне не по душе гомики, но не в моих правилах руководствоваться личной неприязнью при решении юридических вопросов.

— Разумеется, — согласился редактор. Он помолчал немного, смакуя момент, и продолжил:

— Нет, по правде говоря, мне любопытно ваше мнение о полицейских-гомосексуалистах. Видите ли, недавно кто-то позвонил в «Ивнинг пост» и поинтересовался, купят ли они историю о «голубом» копе, работающем в йоркширском отделе розыска.

Дэлзиел услышал, как Вэтмоу поперхнулся вином и закашлялся.

— Беднягу слишком рано отняли от груди, — усмехнулся он. — А теперь поговорим начистоту. Вы хотите, чтобы я проверил, что из себя представляет этот человек? Но это не наша работа, да будет вам известно. Наймите частного детектива. Наследства хватит на такие расходы.

— Кто, как не вы, должен бы знать, что, несмотря на телевизионные россказни, компетентный и надежный частный детектив — редкая пташка, которую, трудно найти за пределами Южной Калифорнии. Между прочим, у него больше шансов оказаться за решеткой или быть подстреленным, нежели получить помощь от полиции. Мне нужны сведения о прошлом синьора Алессандро Понтелли из Флоренции, я также хотел бы знать, когда он покинул Италию, когда приехал в эту страну, где остановился, с кем встречался. Я хочу сравнить его физические данные с описанием Александра Ломаса. Выяснить все это для полиции не составляет труда, в то время как несчастный адвокат…

Он печально улыбнулся и долил «Флери» в стакан Дэлзиела.

— Тогда вам следовало пригласить на обед не меня, а координатора Интерпола, — сказал Дэлзиел. — Моя работа — расследование преступлений, а не содержание агентства по розыску пропавших людей.

— Ну, в определенном смысле это может быть квалифицировано как криминальное расследование, — прошелестел Теккерей.

— В каком смысле?

— Если человек предъявляет ложные требования, он, разумеется, преступник! Самозванство, подлог, мошенничество — чем не состав преступления?

— Может быть. Хотя мне нужны более веские основания, чем те, которые вы представили.

— Теперь я понимаю, что не должен был обращаться к вам с просьбой. И все же… может быть, на уровне личных связей, впрочем… забудьте об этом. Надеюсь, вам понравилась здешняя кухня?

— Это было великолепно. Мне вообще нравится бывать здесь, — согласился Дэлзиел.

— Теперь, я полагаю, неплохо бы после кофе сыграть в бильярд. Да, нам действительно нужны люди такого масштаба, как вы, Энди.

— Вот как! По крайней мере, один проходимец не разделяет вашего мнения. — Он покосился на Вэтмоу.

— Что? Ах это. Уверяю вас, подавляющее большинство членов клуба считают ту историю с «черным шаром» просто скандальной. Но что делать? Правила есть правила, даже если они основаны на глупой старой традиции. А вы не думали снова выставить свою кандидатуру?

— У меня прочная голова, — произнес Дэлзиел угрюмо. — И меня не особенно волнует, когда кто-то пытается разбивать об нее кокосы. Но после того, что произошло, у меня хватает ума не высовываться.

— Я ценю это. Но все равно это постыдный факт. К счастью, у нас есть другая, тоже достаточно глупая традиция, которая разрешает президенту клуба лично принять двух членов. Вы знали об этом?

— Нет.

— Да, такая традиция существует. Кстати, я являюсь президентом, избранным на новый срок — он начинается в следующем месяце. И я, Энди, буду в восторге, если вы серьезно обдумаете мое предложение принять президентскую номинацию. Это происходит так: новый президент клуба — в данном случае я — предлагает кандидатуру, а президент, избранный на следующий срок, поддерживает его, и потом все формальности занимают несколько минут. Действительно, это пустая формальность, ведь президент, избранный на следующий период, обычно подписывает чистые бланки, не имея представления о том, кого действующий президент может выдвинуть.

— Вы умеете дать человеку почувствовать, что в нем нуждаются, — проворчал Дэлзиел. — Спасибо, но я отказываюсь.

— Мне очень жаль, — занервничал Теккерей. — Бог мой, должно быть, вы восприняли мое предложение как оскорбление? Поверьте, я не хотел вас обидеть. Я только пытался обратить ваше внимание на то, что следующим президентом избран ваш друг Вэтмоу.

Его вкрадчивый взгляд встретился с пристальным взглядом Дэлзиела. Через секунду оба фыркнули, а потом от души расхохотались.

Дэлзиел поднял стакан и проговорил, давясь от смеха:

— За вас! И за Интерпол!

Вэтмоу не видел ничего смешного в происходящем и поэтому воспринял веселое настроение своего начальника отдела розыска как выпад против него.

— Конечно, — продолжал Огильби, — местная вечерняя газета не станет публиковать такие вещи, но, если это правда, «Челленджер» не может это игнорировать. Я подумал, что будет разумным предупредить вас, Нев, учитывая наши особые отношения. — Он наблюдал украдкой, как Вэтмоу потягивает вино, стараясь выглядеть истинным джентльменом. «Считает, сколько воскресений отделяют его от заседания комитета», — подумал про себя Огильби.

Две субботы, размышлял Вэтмоу, две мирные субботы, десять спокойных дней — вот все, что ему нужно. Одно дело, когда ты подчеркиваешь очевидные достоинства сплоченной полиции и скромно замечаешь: «Это сделано благодаря мне», и совершенно другое — стать руководителем полиции, расколотой намеками на коррупцию и скандальными сплетнями…

Вэтмоу изрек высокопарно:

— Нет правил, запрещающих принимать на работу полицейских-гомосексуалистов. Наоборот, любая попытка помешать их трудоустройству может расцениваться как нарушение закона в соответствии с Актом о сексуальной дискриминации.

— Конечно, но существует история, которую можно продать. Гомосексуалистов легко шантажировать, оказывать на них давление и тому подобное. Вот почему КГБ так старается выявить их в Британском посольстве в Москве. Вас могут застать в постели с девицей и просто посмеяться над этим, но с парнем — это совершенно иное дело. Англия все еще пуританская страна.

— Вы так думаете? Что вам заказать: «мамочкины бисквиты» или «пятнистого Дика»? — спросил Вэтмоу.

— Пожалуй, я обойдусь без пудинга. Неофициально буду вас информировать, если появится что-то новое, Нев. Официально — вы ничего не слышали об этой истории, — сказал Огильби.

— Уверен, что все это выдумки! — твердо заявил Вэтмоу. «Но очень скоро, черт возьми, я все разузнаю, — заверил он самого себя. — И коль скоро это так, я не позавидовал бы этому маленькому грязному извращенцу!»

В другом конце ресторана все еще слышался смех Дэлзиела.

Глава 10

Невил Вэтмоу был не единственным, кто испытал за обедом шок. Когда Род Ломас прибыл в «Говард Армс» пообедать с матерью, он был немало удивлен, увидев ее в баре в компании Джона Хьюби.

— Здравствуй, дорогой, — сказала Стефания Виндибэнкс, подставляя щеку для поцелуя. — Ты, конечно, знаком с Джоном?

— Конечно. Привет, э-э-э… Джон!

— Как дела? — прогудел Хьюби. — Хотите выпить?

— Буду вам признателен, — обронил Ломас.

— Полкружки горького, — быстро сказал Хьюби. — Клянусь Богом, если бы у меня хватило нахальства заламывать такие цены, как здесь, мне бы и дела не было до старухиных денег.

Когда Хьюби расплачивался за пиво, Ломас вопросительно взглянул на мать. Миссис Виндибэнкс распорядилась:

— Дорогой, захвати с собой пиво в обеденный зал. Джон, я должна накормить ребенка обедом, я знаю, он успевает немного поесть только в завтрак. Надеюсь, вы подождете нас и будете смотреть в оба. Как только он появится, дайте мне знать. До встречи!

Когда мать с сыном вошли в обеденный зал, Ломас насмешливо сказал:

— Мама, в последние дни ты заводишь случайные знакомства.

— Не говори пошлостей. Все средства хороши для достижения больших целей. А ты? Надеюсь, ты не ведешь себя дурно с его анемичной дочкой?

— Не бойся, педофилией я не страдаю, — ухмыльнулся Ломас. — Хотя она странное создание. И совсем не так глупа, как тебе может показаться.

— Это значит, что у тебя ничего с ней не получается и ты ничего не можешь от нее добиться. Все равно, не упускай девчонку из виду. Думаю, нам не о чем беспокоиться, но тем не менее полезно иметь своего человека в конторе Теккерея. Кстати, как я и предвидела, люди из благотворительных фондов уже зашевелились. Вчера утром ко мне наведался человек по имени Гудинаф, который занимается охраной животных. Он один из тех умных шотландских терьеров, которые прогрызут самую прочную скалу, если почуют запах денег. Собирается организовать совместную акцию, дабы изменить завещание в той его части, которая касается сроков. Но ему нужно, чтобы мы с этим неуклюжим трактирщиком подписали документы и отказались от права на наследство. Мы ближайшие родственники. И любое наше действие, даже угроза действия с нашей стороны может надолго расстроить его планы. Поэтому Гудинаф хочет от нас откупиться… При таких-то ценах обслуживание здесь из рук вон…

Она оглядела переполненный зал и добавила:

— Чувствуешь, какими расходами пахнет?

— Ну, на меня не грех потратиться! Могу я в предвкушении изобилия заказать копченого лосося?

— Никакого изобилия не будет! — отрезала мать. — Ты получишь креветочный коктейль, будь благодарен и за это.

— И сколько же ты собираешься вытянуть из него?

— Я запросила десять процентов, но он засмеялся и предложил пятьсот фунтов наличными. Подумать только, какое нахальство! Пришлось пригрозить, что предъявлю иск от своего имени. Гудинаф не нашел ничего лучше, как порекомендовать мне спросить совета у моего юриста. Я обещала непременно воспользоваться его рекомендацией, и мы расстались.

— И что же посоветовал твой юрист?

— О, я наперед знала, что тот скажет! Пару дней назад я ужинала с Билли Фордхэмом.

— Ага! Бесплатная консультация?

— В мире не существует такой вещи, как бесплатная консультация, — холодно сказала она. — Билли считает, что, будь у меня побольше средств, можно было бы попытаться опротестовать завещание в связи с недееспособностью Гвен. Но это очень рискованный шаг и, так как я не располагаю большими деньгами, мне понадобится адвокат, который возьмется за это дело лишь за огромное вознаграждение. Лично он не притронулся бы к нему, сказал Билли. А потом добавил, что консультанты Гудинафа наверняка ему объяснили, что рассмотрение иска, поданного мной или Хьюби, может тянуться годами. И возможно — но только возможно — когда-нибудь увенчается успехом.

— Итак, начинается настоящий торг?

— Что поделаешь? После обеда я позвонила Гудинафу, оказалось, он уехал в Средний Йоркшир. Я еле успела на следующий поезд! Видишь, я примчалась практически неодетой!

Ломас бросил взгляд на ее безукоризненный костюм и восхищенно улыбнулся.

— Зачем было так спешить?

— Неужто не ясно? Я опасалась, что Гудинаф захочет встретиться с этим ужасным типом Хьюби и они сойдутся на большой бутылке виски и пяти фунтах. И сделка сорвется! По приезде тотчас позвонила Хьюби, и что же? Гудинаф, конечно же, уже побывал у него! К счастью, мои опасения не оправдались. Я забыла, что все они здесь весьма искушены в денежных вопросах: мужицкая хитрость Хьюби подсказала ему то же, что и мой утонченный ум — выждать и осмотреться! Мы объединяем силы. Сплоченная пара может добиться гораздо большего, чем разобщенная команда. Утром я пригласила Хьюби приехать сюда на переговоры. Между тем выяснилось, что Гудинаф тоже здесь. Мы с Хьюби выработали общую стратегию и теперь должны как можно скорее воспользоваться ею в борьбе с Гудинафом. Честно говоря, я предпочла бы сделать это одна, но Хьюби, кажется, не доверяет мне защиту своих интересов.

— Уму непостижимо! Как можно не доверять тебе, которая так хорошо умеет защищать чужие интересы! — Увидев, какое жесткое выражение появилось на лице матери, Род понял, что зашел слишком далеко со своей сыновней иронией. Он не сомневался, что ответный удар не заставит себя ждать.

— Я натренировалась, заботясь о твоих интересах.

— Знаю и ценю это, мамочка. Что бы я делал без твоей опеки? О, я — «дурак судьбы»!

— Если мне память не изменяет, это слова Ромео. Разве могут рассчитывать на успех актеры, выходящие на сцену после твоей крошечной роли? Им не остается ничего иного, как дремать в гримерной, пока их не вызовут к зрителям, если их вообще вызовут после такой знаменитости…

Ломас покачал головой, изобразив невольное восхищение.

— Да, ты не теряешь времени даром, мамочка! — насмешливо заметил он. — Раз, два — и пуля в груди. Ах!

Он театрально ударил себя вилкой в грудь и, закрыв глаза, откинулся на спинку стула. Когда он приоткрыл их, перед ним стояли Джон Хьюби и бородатый незнакомец, оба с удивлением таращились на него; позади них возбужденно подпрыгивал официант.

— Род, перестань разыгрывать идиота! — приказала миссис Виндибэнкс. — Мистер Гудинаф, знакомьтесь — мой сын, Род. А это — мистер Гудинаф из Общества охраны животных.

— Рад познакомиться с вами, мистер Виндибэнкс, — сказал шотландец.

— Вообще-то моя фамилия Ломас. Сценическое имя, но я привык к нему.

— Правда? Миссис Виндибэнкс, я и вас не ожидал увидеть, но весьма кстати, что вы оба здесь. У нас есть возможность все обсудить.

Роду было забавно наблюдать, как искусно Гудинаф перехватил инициативу у его матери.

«И тем не менее она прекрасный боец, — подумал Ломас. — А упущенная инициатива обойдется вам в лишнюю тысячу, господин секретарь, помяните мое слово».

— Я собиралась обедать, — решительно заявила миссис Виндибэнкс. — Давайте встретимся в фойе минут через сорок пять.

— Я бы предпочел поговорить сейчас, — ответил Гудинаф. — Во второй половине дня я буду занят. Еду в Илкли…

— Чтобы встретиться с этой старухой из «Женщин за Империю»? Примите мои соболезнования, я слышала, она совсем чокнутая. Но как тщательно вы все продумываете, мистер Гудинаф! Шага не сделаете, не обеспечив себе надежного тыла.

— Однако, если вам неудобно, я свяжусь с вами, когда мы оба вернемся в Лондон, — продолжал Гудинаф, как будто не слыша миссис Виндибэнкс.

— Я не могу торчать здесь целый день! — бросил в сердцах Джон Хьюби. — Мне надо присматривать за баром.

Стефания Виндибэнкс аккуратно сложила салфетку и положила ее на стол.

— Ну, хорошо. Род, дорогой, сделай заказ и начинай обедать без меня. Закажи мне кусок не очень поджаренной говядины и зеленый салат.

Прошло более получаса, прежде чем она вернулась вместе с Хьюби, мрачно следовавшим позади. Гудинафа с ними не было.

Ломас пил кофе.

— Я оставил немного вина, чтобы выпить за ваш триумф или утопить в нем ваши печали. Какой вариант выбираете?

— Оба, — кратко ответила его мать.

— Ни один. Но все будет в порядке. Должен признать, что вы, приятельница, здорово обстряпываете финансовые делишки! — В голосе Хьюби звучало сдержанное восхищение.

— Это звучит многообещающе. На чем сошлись? — спросил Ломас.

— Пятьсот футов вперед за наш отказ от наследства, — ответила Виндибэнкс.

— И всего-то?

— Каждому.

— Все равно это мало, не так ли? Каюсь, предвкушая ваш успех, я налег на вино и даже заказал копченого лосося.

— Я сказала: пятьсот фунтов сейчас. И пять процентов состояния по его нынешней цене.

— Каждому?

— Каждому.

— Боже милостивый! Это означает… дайте подсчитать… около семидесяти тысяч фунтов. Мама — ты чудо! — Он вскочил, чтоб обнять мать. Та толкнула Рода обратно на стул.

— Посиди спокойно, пока я не закончу, — резко произнесла она.

— О Господи! Есть еще какие-то проблемы?

— Ничего, о чем стоило бы беспокоиться, насколько я понимаю, — неуверенно выговорил Хьюби.

— Но насколько вы можете понимать, Джон?

— Скажите мне, в чем дело? — закричал Ломас. — Ты хуже, чем кормилица Джульетты!

Мать бросила на него гневный взгляд.

— Оказывается, в конторе Теккерея объявился какой-то сумасшедший и вполне убедительно заявил, что является пропавшим наследником — Александром Ломасом Хьюби.

— Вот увидите, ничего из этого не выйдет, мы выведем его на чистую воду, — пробурчал Хьюби.

Род Ломас подозвал официанта.

— Вот черт! Я полагаю, нам понадобится еще одна бутылка.

Глава 11

«Выйдет ли из этого что-нибудь? Правильно ли я поступил?»

Эти вопросы Эндрю Гудинаф задал двум божествам своего пресвитерианского естества — лукавству и совести, пытаясь добиться от них одобрения сделки, которую только что совершил с хитрой бестией Виндибэнкс и несносным Хьюби.

Не получив определенного ответа, он прагматически отложил эти вопросы в сторону и сосредоточился на решении первоочередных задач.

Он ехал на запад Англии, чтобы встретиться с миссис Легацией Фолкингэм, основательницей и бессменным президентом «Женщин за Империю». Все, что знал Гудинаф об этой организации, было сообщено ему Иденом Теккереем, чей старомодный либерализм пересилил в нем адвокатскую осмотрительность.

— Организация скорее сумасбродная, чем зловещая, но не менее противная от этого, — так Теккерей охарактеризовал «Женщин за Империю». — Костяк составляют вдовы колониальных офицеров, переписывающиеся друг с другом и испытывающие ностальгию по темнокожим нянюшкам. Плюс горстка доморощенных фашистов типа миссис Хьюби. Их политическая платформа, если ее можно так назвать, состоит в том, что Энок Пауэлл слишком мягок к иммигрантам, Южная Африка — рай на земле, а милые, веселые и чрезвычайно дешевые черные были совращены с пути истинного гадкими коммунистами — то есть тред-юнионистами и левыми всех мастей.

— Много членов? — поинтересовался Гудинаф.

— Нет, число их быстро сокращается, и пополнения не предвидится. Ультраправые предпочитают другие, более жесткие каналы для своих мерзких выходок. Нет, до недавнего времени я считал, что «Женщины за Империю» умрут вместе с миссис Фолкингэм.

— В таком случае на что ушли бы предназначенные им деньги? — удивился Гудинаф.

— Вы хотите знать, достались бы они именно этой организации? — засмеялся Теккерей. — Сомневаюсь, что мы когда-нибудь узнаем об этом. Кажется, у миссис Фолкингэм появилась молодая и энергичная помощница по имени Бродсворт. Мисс Сара Бродсворт. Как бы не поднялось новое поколение «Женщин…», которое уже не будет столь напыщенно-вялым, как предыдущее. Особенно, если оно завладеет третью миллиона фунтов.

«Это уж не моя забота, — подумал Гудинаф. — Если ради того, чтобы получить треть состояния Хьюби, ровно столько же нужно отвалить этим чокнутым правым, значит, так тому и быть».

Дорожный знак подсказал ему, что он в двух милях езды от Илкли. Единственной достопримечательностью этих мест, по его сведениям, были торфяники. Памятуя об этом, а также о том, что сообщил ему Теккерей, Гудинаф составил себе приблизительную картину того, как должен выглядеть пресловутый Мальдив-Коттедж и местность вокруг него.

В действительности все оказалось иначе: Илкли был шумным, преуспевающим, прелестным торговым городком. Мальдив-Коттедж словно сошел с картинки на крышке банки с бисквитами — со стенами из серого Йоркского камня, красной черепичной крышей и старинными газовыми фонарями он уютно покоился в английском саду, украшенном цветами позднего лета и ранней осени.

Гудинаф подошел по тропинке к дому, поднял дверной молоток в виде львиной головы и постучал. Дверь тут же открылась. Перед ним стоял молодой человек среднего роста, с короткими, аккуратно подстриженными светлыми волосами. На вид ему было около тридцати, на нем был хороший серый костюм, белая рубашка и галстук в полоску. Молодой человек вопросительно улыбнулся, показав ровные белые зубы. Он немного походил на Роберта Редфорда.

— Добрый день, — произнес Гудинаф. — Миссис Фолкингэм дома?

— Да. Вы мистер Гудинаф?

— Совершенно верно.

— Она упоминала о вас. Входите. Меня зовут Волланс. Генри Волланс.

Гудинафа провели в гостиную, где было жарко, как в тропиках. В открытом камине горел огонь, и радиаторы отопления, похоже, работали на полную мощность.

— Жарковато, не правда ли? — улыбнулся Волланс. — Миссис Фолкингэм говорит, что у старой крови высокая точка кипения. Между прочим, она сейчас ищет какие-то фотографии.

— Фотографии?

— Да. Боюсь, что подходит время воспоминаний. Я тут повосхищался человеком с ведерком на голове — и вот результат! — Молодой человек показал на фото над каминной полкой, на котором был изображен мужчина в белой форме и головном уборе колониального губернатора, украшенном перьями.

— Мистер Фолкингэм, я полагаю? — задал вопрос Гудинаф.

— Я тоже так думаю… Скажите, вы из Общества защиты животных и пришли поговорить о завещании? Как, по-вашему, стоит игра свеч?

Гудинаф ответил не сразу, а сконцентрировал свои усилия на том, чтоб найти себе место, равноудаленное от Сциллы жаркого огня в камине и Харибды раскаленного радиатора.

— Извините, мистер Волланс, — произнес он наконец, — в каких вы отношениях с миссис Фолкингэм?

— Вы хороший детектив, — засмеялся молодой человек. — Вы, верно, считаете, что я охочусь за деньгами? В какой-то мере это так. Я — репортер из «Санди Челленджер». Появился здесь ровно пять минут назад, и мои отношения с миссис Фолкингэм носят абсолютно такой же характер, как и ваши.

— Понятно. Тогда извините меня, если я не стану обсуждать с вами мои дела, прежде чем не буду иметь возможность обговорить их с миссис Фолкингэм.

— Вполне разумно. Вы уже видели мисс Сару Бродсворт? Меня уверяли, что нет смысла приезжать сюда и говорить о «Женщинах за Империю» в ее отсутствие.

— Меня заверили, что в это время она, должна быть здесь. — Гудинаф взглянул на часы и нахмурился. — Между прочим, мистер Волланс, мне не очень ясно, что может заинтересовать вашу газету в этом деле. Странности завещания или возможные наследники?

— Обо всем, что нас интересует, вы сможете прочитать в нашей газете, — сказал репортер с легкой усмешкой. — А вот и она!

Дверь отворилась, чтобы пропустить не сухонькую старушку, которую Гудинаф себе уже мысленно нарисовал, а довольно крупную пожилую даму. Восемьдесят с лишним лет, безусловно, нанесли ущерб плоти, но не уменьшили ее.

— Миссис Фолкингэм, это мистер Гудинаф из Общества защиты животных, — сказал Волланс.

— Мистер Гудинаф, рада видеть вас у себя. Два посетителя за день — для старой женщины это просто счастье. У нас с мистером Воллансом завязался очень интересный разговор. Я нахожу, что он поразительно похож на моего мужа в бытность его молодым офицером. Какой позор, что такие прекрасные молодые люди, как мистер Волланс, не имеют больше возможности сделать карьеру в Колониальной службе! Вы согласны со мной, мистер Гудинаф? — Не получив ответа, старая леди продолжила: — У меня есть несколько фотографий, которые могут вас заинтересовать. Ах, счастливые дни, когда мы выполняли задачу, угодную Богу! Нам не было легко, но наше поколение не искало легких путей, мистер Гудинаф. Позже попробовали сделать все по-своему, и что из этого вышло? Что ж, если нынешние смогут извлечь урок из своих ошибок — надеюсь, что это с Божьей помощью произойдет, — то какая радость осознавать — не перевелись у нас еще прекрасные молодые люди, как мистер Волланс, которым будет по плечу это бремя… Вы согласны со мной?

Гудинаф, стараясь не замечать насмешливого взгляда Волланса, издал какой-то неопределенный звук.

— Э-э-э… по телефону я вам сказал, что хотел бы поговорить о завещании миссис Хьюби, — начал он.

— О да, Сара займется этим, когда придет. А пока давайте посмотрим фотографии. Это — история, мистер Гудинаф! И не только история семьи. Это — история Империй и ее упадка. Нет, не упадка. Упадок — нечто постепенное! Они отдали ее сразу, в мгновение ока, эти дураки и мошенники! Вы напечатаете мои слова, мистер Волланс? Ваша газета осмелится напечатать такое?

Журналисту не пришлось отвечать на этот гневный вопрос — раздался звук ключа, отпирающего входную дверь. Миссис Фолкингэм тоже услышала его, и ее возмущение сменилось радостью.

— Вот и она! Сара. Мисс Бродсворт. Моя сильная правая рука. Пока она не появилась, я боялась, что «Женщины за Империю» умрут вместе со мной, но теперь я спокойна — общество будет жить! Таких молодых людей, как она, должно быть больше — молодых людей, верных старым ценностям и сожалеющих, что родились слишком поздно и не застали Империю в расцвете ее величия! Но она возродится, я уверена. Бог создал нас и дал нам возможность опередить в развитии наших цветных собратьев не для того, чтобы мы отказались от намерения вести их в землю обетованную. Так сказано в Библии, могу показать вам даже главу и абзац… Сара, дорогая моя, иди сюда. У нас сегодня гости!

Сара Бродсворт явилась сюрпризом для Гудинафа, который почему-то ожидал встретить эдакую юную миссис Фолкингэм — плотную, в твидовом костюме, с повадками фокстерьера. То, что он увидел, напоминало Венеру с обложек дешевых изданий, с белокурыми локонами, обилием косметики на лице и высокой грудью. Он уловил в ней сходство с девушкой, которая накануне бросала на него многообещающие взгляды в баре Олд-Милл-Инна, пока не вмешался Хьюби. Однако при ближайшем рассмотрении сходство исчезло. Глаза мисс Бродсворт ничего не обещали. Светло-голубые, холодные, как лед, и немигающие, они обежали его с ног до головы, отмечая, казалось, все: особенности фигуры, внутренние пружины, слабости и тайные мысли.

В левой руке она держала черный кожаный портфель.

— Это мистер Гудинаф из Общества охраны животных. А это мистер Волланс из… — Память подвела старую леди, и Волланс закончил:

— Из «Санди Челленджер». Рад познакомиться с вами, мисс Бродсворт.

Он протянул руку. Молодая женщина сделала вид, что не заметила ее.

— Вы хотите поговорить о завещании Хьюби? — спросила она Гудинафа. — Пройдемте сюда…

Голос был отрывистым и резким. Он определил ее возраст — что-то между двадцатью четырьмя и двадцатью пятью годами, физический, так сказать, возраст. Во всем остальном она, чувствовалось, была гораздо старше всех в этой комнате.

— Не могли бы вы уделить несколько минут и мне? — заикнулся журналист.

— Я вижу, у вас здесь несколько альбомов. Уверена, что мистеру Воллансу будет интересно посмотреть фотографии, — более мягко обратилась она к старухе. — Сюда, мистер Гудинаф.

Девушка провела его в столовую, энергичным движением закрыв за собой дверь. Здесь тоже было тепло, но по крайней мере отсутствовал камин. Опустившись на резной стул во главе чудесного старинного стола из красного дерева, она положила на него портфель и указала Гудинафу на стул напротив. Когда он уселся, Сара ласково кивнула головой, подобно тому, как старая учительница дает ребенку знак прочитать урок.

Решив играть по ее правилам, он пустился в объяснения. Сухим голосом законника перечислил все детали завещания, свои собственные действия до настоящего времени и планы на будущее.

Закончив, Гудинаф взглянул на нее украдкой, ожидая ответной реакции, потом кивнул головой, имитируя ее жест, — мол, что скажете?

Какое-то движение, которое могло бы сойти за улыбку, будь в этом чуть-чуть больше теплоты, тронуло губы девушки.

— Вы говорите, если иск будет проигран, ваше общество оплатит все издержки. Но если выиграете, то расходы должны быть поделены между тремя наследующими организациями? — уточнила она.

— Это представляется справедливым. Ведь, насколько я понимаю, ваше общество и Фонд помощи родственникам военнослужащих не располагают достаточными средствами.

Она нахмурилась.

— Как велики могут быть затраты?

— Главным образом они связаны с судебными процедурами, и, следовательно, их трудно определить заранее. Плюс непредвиденные расходы, на которые я вынужден буду пойти для достижения нашей цели.

— Счета за гостиницу, например? — спросила она насмешливо.

— Не исключено. — Гудинаф остался невозмутим. — Да мало ли что еще. Я веду постоянный учет расходов. Можете посмотреть список. — Он протянул ей лист бумаги. Все еще хмурясь, та внимательно изучила его.

— А выплаты Хьюби и Виндибэнкс? За что они получат вознаграждение?

— За согласие не выдвигать никаких претензий на наследство как родственники.

— По закону они могут на него претендовать?

— Только если завещание будет признано недействительным на основании психической невменяемости завещателя. Так как миссис Хьюби составила его несколько лет назад и при жизни никто не оспаривал ее дееспособности, по крайней мере открыто, такое решение представляется маловероятным.

— Выходит, мы вынуждены будем платить достаточно крупные суммы, чтобы они отказались от того, чем не обладают? — холодно произнесла она.

— Я сказал «маловероятным», но не «невозможным»! Судебное решение нельзя предсказать, мисс Бродсворт. Безусловно, у них есть право оспорить завещание, и именно от этого права они должны отказаться. В демократическом обществе право гражданина нельзя недооценивать.

«Я отстаиваю свое собственное мнение или либеральные ценности Теккерея?» — подумал он с иронией, обнаружив, что произносит эти слова с большим жаром, чем мог ожидать от себя. Но молодая женщина вернула ему бумагу с равнодушным видом.

— Хорошо, я согласна. Что от меня требуется?

— Надо думать, вы обладаете полнотой исполнительной власти в «Женщинах за Империю»?

— Вы правы.

Он замолчал в нерешительности. В это время мисс Бродсворт открыла свой портфель, достала оттуда картонную папку и, вынув из нее листок, протянула Гудинафу.

— Подписано, скреплено печатью и подписями свидетелей, мистер Гудинаф. Мы можем начинать?

Тот прочитал документ и вернул его обратно.

— Кажется, все в порядке. А теперь посмотрите это. — Из своего портфеля он достал отпечатанный на машинке документ.

«Должно быть, вот так же все происходило, — вдруг подумал он, — в том вагоне поезда в Компьене в 1918 году… Или это было в 1940-м?»

— Эта бумага просто подтверждает согласие вашей организации на совместные действия в рамках, установленных мной. Прежде чем подписать, вы можете показать ее своему официальному консультанту.

Мисс Бродсворт пробежала глазами бумагу.

— Я готова подписать это.

— Но до этого я обязан вам кое-что сообщить. Сегодня утром я узнал о человеке, объявившем себя Александром Хьюби, то есть пропавшем наследнике. Проверка его заявлений, несомненно, задержит рассмотрение нашего иска, и, если его претензии будут признаны обоснованными, наш иск окажется несостоятельным.

Девушка подняла на него свои холодные голубые глаза:

— Этот человек… Он, я полагаю, мошенник?

— Это определит правосудие, мисс Бродсворт.

— Опять правосудие! — Ее яркие губы еще раз скривились в подобии улыбки. И Сара подписала соглашение.

На этом их переговоры закончились. Она не проявила ни малейшего желания быть гостеприимной хозяйкой, и Гудинаф поспешно закрыл портфель, страстно желая как можно скорее выбраться из этого дома.

Открылась дверь, в комнату вошел Волланс.

— Извините, что прерываю вас, но старая леди, похоже, заснула. Прямо на середине фразы. С ней все в порядке?

— Да, с ней это иногда случается. Я сейчас приду. Мы уже закончили наши дела.

— Тогда, может быть, я смогу отнять у вас немного времени?

— Если вам угодно, — ответила она бесстрастно.

— Вы давно сотрудничаете с «Женщинами за Империю», мисс Бродсворт?

— Нет, это началось недавно.

— А как вы вошли в контакт с ними? Простите меня за эти вопросы, но у меня сложилось впечатление, что эта организация состоит из, как бы это сказать, женщин определенного возраста.

— Я училась в Брэдфорде, — ответила Сара, — и услышала о «Женщинах за Империю» от моих друзей. Мне это показалось интересным. Я связалась с миссис Фолкнигэм, она пригласила меня к себе, и мы подружились. Я сказала, что могла бы помочь донести идеи организации до молодежи. Она пришла в восторг.

— Понимаю. И какие же это идеи, по вашему мнению?

Прежде чем ответить, девушка бросила взгляд на Гудинафа, который совершал сложные движения, застегивая портфель, — желание подслушать интервью Волланса одержало верх над стремлением поскорее покинуть этот дом.

Наконец он раскланялся и направился к двери. Не обращая больше внимания на Гудинафа, мисс Бродсворт снова заговорила, на этот раз вполне дружелюбно:

— Я думаю, что основная идея, которую миссис Фолкингэм и ее друзья пытались в течение долгого времени выразить, хотя и довольно невнятно, состоит в следующем: наша великая страна готова к хорошей чистке. Да, именно — к хорошей чистке! Это — суть идеи, как мне представляется.

Не удостоив собеседника взглядом, девушка вышла из комнаты.

Гудинаф и Волланс переглянулись в изумлении.

— Если вы не очень заняты, мы могли бы побеседовать, мистер Гудинаф, — сказал репортер.

— Почему бы и нет? — откликнулся тот, внезапно напуганный перспективой провести вечер в одиночестве.

— На углу главной улицы есть бар. Можно посидеть там полчасика. Мне не показалось, что нам здесь очень рады.

— Хорошо, — согласился Гудинаф. Перед уходом он заглянул в гостиную.

Старая леди все еще спала. Во сне она казалась беспомощной. Напротив нее тихо сидела Сара Бродсворт, никак не отреагировавшая на появление Гудинафа.

«Интересно, — подумал он, — что означает ее „хорошая чистка“ по отношению к старым, слабым и глупым людям?»

Он быстро вышел на улицу, где светило яркое солнце и дул свежий ветерок.

Глава 12

Человек, назвавшийся Александром Ломасом Хьюби, зашевелился, и женщина, лежавшая рядом с ним, подумала: «Бог мой! Этот ублюдок собирается сделать это в третий раз!» Конечно, ей обещали хорошо заплатить за целую ночь, и как опытная профессионалка она начала готовить тело для очередной атаки.

Но мужчина вылез из постели и стал одеваться. В ней тотчас проснулось подозрение: они договорились об оплате за всю ночь, но он заплатил вперед только половину.

— Куда ты? — спросила женщина.

— У меня встреча, Я скоро вернусь, — он прекрасно говорил по-английски, хотя, судя по интонации, английский не был его родным языком.

— Не поздновато для встречи? Сейчас, должно быть, около полуночи.

Он стал натягивать рубашку. Зарубцевавшийся шов тянулся справа от ребер к нижней части спины. Женщина провела пальцами вдоль шва и засмеялась.

— Это что, операция аппендицита в больнице для бедняков? — Но он даже не улыбнулся. — Откуда я знаю, что ты вернешься? — спросила она. Женщина не считала этого человека опасным. От некоторых мужчин исходило ощущение опасности и психической неуравновешенности, но сейчас она не улавливала таких импульсов. Правда, до конца ни в чем нельзя быть уверенной, и она незаметно нащупала под подушкой «кош» — увесистую свинчатку на пружинной рукоятке, которую прятала обычно между матрасом и изголовьем. Женщина обеспечила себе определенную защиту от возможных при ее образе жизни неприятностей тем, что каждый вторник спала с долговязым участковым колом, но здесь и в такое время эта защита не стоила и ломаного гроша. Она должна была позаботиться о себе сама.

Мужчина оделся и подошел к кровати. Ее тело напряглось. Ей следовало подняться одновременно с ним, тогда бы она была в большей безопасности. В лежачем положении, даже имея «кош», она была совершенно беззащитной. Мужчина протянул руку. Женщина приготовилась закричать и ударить его.

Он погладил ее по плечу.

— Не волнуйся. Ты получишь свои деньги. Видишь, я оставляю свою сумку. Вернусь через час, может быть, через два. Тогда мы снова «покатаемся на дельфине».

Как только дверь за ним закрылась, женщина выскочила из постели и подошла к окну. В свете уличного фонаря она увидела, как он садится в старый зеленый «эскорт», в котором привез ее сюда из бара. Она наблюдала, как машина покатила по безлюдной улице и на перекрестке повернула налево.

Женщина наклонилась и вытащила из-под кровати сумку. Молния была закрыта на замок. Можно было бы открыть ее ножом, но вряд ли стоило это делать — ведь он все равно собирался вернуться.

В спальне раздался шум, Уилд проснулся и зажег ночник. В дверях стоял Клифф. Он был совершенно голый, мягкий свет лампы придавал его коже темно-медовый оттенок.

— Что тебе нужно? — спросил Уилд внезапно охрипшим голосом.

— Я не мог спать, — угрюмо ответил Клифф.

— А я мог. Приготовь себе какао.

— Знаешь что? Все это чертовски глупо.

— Ты прав. Закрой за собой дверь, когда пойдешь спать.

— Ради Бога, Мак, что с тобой? Я сплю на этой чертовой кушетке уже целых две недели!

Уилд приподнялся на постели.

— Парень, чего ты от меня добиваешься? «Тебе нравится то, что ты видишь, большой мальчик?» — ты это хочешь сказать?

— А тебе не нравится? Я молод, у меня тоже есть потребности. Ты разрешил мне жить здесь, мы неплохо ладим друг с другом. Ты не можешь ругать меня за то, что я не понимаю, что происходит.

Уилд пригладил свои густые волнистые волосы.

— Я тоже, — произнес он устало.

Ему следовало выдворить парня сразу же после разговора с Морисом. Сначала он должен был внушить ему страх перед Богом, затем дать денег на мелкие расходы и билет до Лондона. Это не было бы окончательным решением, но по крайней мере он бы выиграл время. Время для того, чтобы принять решение в соответствии со своими принципами, со своим внутренним контролем и без давления извне. Для него это было делом чести.

Чести? Чушь! Это был просто еще один предлог для того, чтоб ничего не менять и продолжать жить в этой тусклой тюрьме, которую он сам выбрал для себя Бог знает сколько лет назад. Уилд снова вспомнил то мгновение, когда услышал голос Клиффа по телефону, вспомнил испытанное им ощущение шока и угрозы. Но не было ли в том ощущении и легкой дрожи восторга, не почуял ли он в ту минуту первый признак освобождения?

Уилд взглянул на юное тело и понял, что желает его. «Тебе нравится то, что ты видишь?» — мысленно, с ехидцей спародировал он призыв гомиков, но ответ-то был: «Да, о да!», а почему он должен сказать «нет»? Что изменится, если он откинет простыни и раскроет Клиффу свои объятия?

— Чего ты медлишь, Мак? Боишься СПИДа? Или бережешь себя для начальника полиции?

Парня явно занесло. Подобно неопытному следователю, он нажал слишком сильно там, где требовалось просто промолчать. Уилд почувствовал, как где-то внутри него нарастает гнев.

— Послушай, маленький ублюдок, — произнес он со сдержанной яростью. — Я знаю все о тебе и о твоем мерзком умишке. Ты вор, лжец и, вероятно, промышляешь еще и шантажом. И не строй из себя несправедливо обиженного и невинного мальчика. Я уже привык к такому никудышному актерству, запомнил? Ты вообразил, что я не узнаю всю подноготную о тебе? Я знаю, чем ты занимался в Лондоне, сынок. А весь этот вздор о путешествии автостопом и случайной остановке в Йоркшире? Ты купил билет на автобус. У тебя было место назначения. И была цель — я!

— Так ты думаешь, что все именно так было? — закричал Шерман.

— Я не думаю. Я знаю, — устало ответил Уилд.

— Тогда пошел ты к черту, сержант! Пошел к черту!

Он повернулся и выскочил из спальни, хлопнув дверью.

Какое-то время Уилд лежал, прислушиваясь ко всем звукам. Потом выключил свет и укрылся простыней до подбородка. Но еще долго не мог заснуть.

Невил Вэтмоу лежал без сна рядом с женой, которая тоже не спала: бессонница мужа всегда будила в ней беспокойство. С другой стороны, если бы она спросила, почему тот не спит, в ответ наверняка бы услышала: мол, спал, но был разбужен ее болтовней.

Нелегко быть замужем за честолюбивым мужчиной. Его мозг — бурное море стратегических планов и прожектов, глубоких мыслей и высоких стремлений. Так утешала себя миссис Вэтмоу, по обыкновению силясь подавить в себе вечное раздражение, заменив его кротким смирением и попытавшись заснуть.

Между тем в мозгу Вэтмоу металась, как хорек в курятнике, мысль, не дававшая ему покоя со времени обеда с Огильби: кто был гомиком в отделе розыска?

Он вернулся в свой офис и вытащил все личные дела. Подобно многим другим провинциальным профессионалам среднего возраста, Вэтмоу набрался достаточно современных понятий, чтобы суметь приспособиться к сегодняшней ситуации. Но его интеллектуальные и моральные принципы уходили корнями в тот пласт истории, где протестантство восемнадцатого столетия окаменело в респектабельности викторианской эпохи. Некоторые истины казались непреложными. Согласно одной из них, гомосексуалист — это, скорее всего, молодой человек артистического темперамента, который обычно посещает парикмахерские для клиентов обоих полов и пользуется после бритья кремом с резким запахом.

Не сумев найти в отделе розыска людей, соответствующих этому представлению, он полез за дальнейшими разъяснениями в книжный шкаф, стоявший позади стола и содержавший, помимо обычных официальных томов, литературные реликвии некоторых его предшественников. Вэтмоу хранил их, ибо считал, что заставленные книгами полки создают определенную атмосферу в офисе.

Он с трудом вспомнил, что где-то в шкафу была книга «Сексуальные отклонения». Начав читать, он, к ужасу своему, обнаружил, что она не сужает границы определения предмета, а открывает новые и страшные подробности. Например, Вэтмоу узнал, что Оскар Уайльд был уважаемым семьянином, имел двоих детей — это означало, что негодяй, которого он разыскивал, мог быть в равной степени как женатым, так и холостяком. Оказалось также, что гомосексуализм не был просто привычкой, от которой можно отказаться с годами. Подозреваемым мог быть, следовательно, женатый человек, в летах, что значительно расширяло круг поисков. Конечно, ни одна женщина не согласилась бы жить с таким мужем. Миссис Уайльд подала на развод, когда правда о ее супруге вышла наружу. Таковым мог быть и старший офицер отдела розыска, которого бросила жена, испытав острое разочарование…

Дэлзиел!

О Боже, пожалуйста, если уж мне суждено испытать этот удар, пусть это будет Дэлзиел!

К несчастью, природа не наградила Вэтмоу творческим воображением. Он мог представить различные варианты своего будущего триумфа, например, мог вообразить, как отвергает пост верховного комиссара ради места в парламенте или принимает предложение стать министром внутренних дел в коалиционном правительстве. Но его фантазия отказывалась нарисовать портрет Дэлзиела в кружевной блузке с зеленой гвоздикой за ухом.

Возьмем теперь Паско. Это был совершенно другой случай. Женат, имеет ребенка… Хотя, согласно тому, что он только что прочитал, этот факт скорее подтверждает его подозрения. Паско одевался со вкусом, но частенько носил сафари и куртку, которые очень раздражали Вэтмоу и которые он теперь находил подозрительными. Интересуется книгами, театром, музыкой, получил университетское образование и через жену сохраняет связи с академической средой. А разве не исходит от него легкого аромата «Лилии долины» или каких-то иных духов, когда тот проходит мимо?

Все сходилось в точности; вернее, Вэтмоу не находил доказательств обратному. Ему не приходило в голову задуматься, а как могут выглядеть эти доказательства. Хотя, вдоволь наслушавшись анонимных звонков за все годы службы, Вэтмоу понимал, что в конечном счете вся эта история может оказаться мыльным пузырем.

Лишь бы она не приняла скверный оборот в ближайшие несколько дней.

А пока он будет внимательно следить за инспектором Паско. Было что-то в этой его манере смеяться… И походка у него какая-то странная…

Итак, заместитель начальника полиции Вэтмоу не мог заснуть из-за тревоживших его мыслей. И другие участники этой все еще непонятной драмы, которым следовало спать, забыв обо всем, проснулись и чего-то ждали. Питер Паско нянчил капризничавшую дочку и рассказывал ей историю своей жизни. Руби Хьюби, повернувшись в кровати, не обнаружила рядом мужа, но беспокоиться было не о чем: он сидел внизу в темном баре, убаюкивая свои заботы дымящейся трубкой. Сара Бродсворт, напрягая зрение в темноте, опять увидела перед собой полные любопытства и сомнения глаза Генри Волланса, услышала его инквизиторские вопросы и поняла, что он возник перед ней как препятствие, которое следовало преодолеть или убрать. Род Ломас тоже ждал и всматривался в темноту, и каждая секунда ожидания усиливала его гнев. Мисс Кич слышала звуки. Эндрю Гудинаф услыхал невероятное предложение, а Эйлин Чанг — непристойность по телефону. Стефания Виндибэнкс слушала тяжелое дыхание, Лэкси Хьюби — шум мотора. Суперинтендант Дэлзиел слышал голоса по телевизору — шел очень поздний фильм.

Как и большинство ночей, эта ночь была наполнена скорее страхом, чем надеждой, в ней было больше сомнений, нежели определенности, больше боли, а не покоя. Матери и отцы волновались за своих детей, мужья и жены тревожились друг о друге, а сыновья и дочери — о самих себе. Но не все и не в равной мере, ибо дети необъяснимы и непредсказуемы в своем отношении к родителям. И не всегда только ненависть заставляет дочь мечтать, как бы поскорее покинуть семью.

И не всегда одна лишь любовь приводит сына назад, к порогу родного дома.

Глава 13

Деннис Сеймур испытывал смешанные чувства, размышляя об операции «Магазинные кражи». Дело было: а) очень скучное и б) совершенно безнадежное. Это означало, что, пока он зевал в одном месте, воры, похоже, грабили в другом.

Впрочем, это давало ему законный повод проводить часть дня в «Старбаксе», крупнейшем магазине в центре города, где он обычно закусывал в ресторане за столиком, обслуживаемым Бернадеттой Мак-Кристал.

— Не приходи сюда больше! Старая ведьма таскается за мной по пятам с калькулятором. Она уверена, что я подсовываю тебе тайком лишние кусочки, — выпалила она.

— Что? А не моя ли тайная слежка, чреватая риском, сберегает вашему магазину тысячи фунтов?

Девушка засмеялась и отошла от столика. Этот заразительный мелодичный смех невольно вызвал улыбку у других ее клиентов. Сеймур немного ревновал девушку к ним, но совсем немного. Они с Бернадеттой постоянно встречались с прошлого года, и, хотя до сих пор она отвергала все его попытки затащить ее в постель, он был почти уверен, что девушка испытывала к нему такие же серьезные чувства, какие он питал к ней. Бернадетта любила танцевать — танцевать по-настоящему, а не «трястись, как язычники» — так она говорила. Сеймур сделал открытие: в согласованности движений двух тел было что-то почти сексуальное, плюс тесные объятия во время танца в переполненном зале и холодный душ после. Все это до поры до времени удерживало пыл Сеймура в допустимых пределах.

Бернадетта вернулась через несколько минут с полной тарелкой баранины, жареного картофеля и отварной капусты.

— Я не люблю капусту. Я хочу горох! — запротестовал он.

— Под капустой еще один кусочек мяса. Под горошиной его не спрячешь, — прошептала она.

Сеймур покачал головой, которую венчала рыжеватая копна волос.

— Ты прирожденная преступница. Я рад, что завтра сержант Уилд прекратит этот фарс.

— Ты говоришь, завтра? Значит, я должна найти кого-то другого, для которого буду красть еду?

— Лучше не делать этого вовсе. Между прочим, старуха уже выходит из себя. Не принести ли тебе стакан пива, который я заказывал и о чем ты забыла?

Но Бернадетта, кажется, потеряла интерес к их обмену колкостями, ее внимание привлекло что-то более интересное за его спиной.

Ресторан «Старбакс» занимал почти половину второго этажа и был отделен от торгового зала стеклянной перегородкой, пропускавшей свет, но не запахи кухни. По стеклу были пущены декоративные растения, главным образом вьющиеся, и это производило впечатление аквариума. Следуя лучшим полицейским традициям, Сеймур всегда сидел спиной к перегородке и лицом к центру ресторана.

— Что там происходит? Ты увидела Тарзана, раскачивающегося на лианах?

— Нет. Ты говоришь, это твой последний день в магазине? Скажи, тебе дадут премию, если поймаешь вора за руку?

— Сержант Уилд, может, и улыбнулся бы твоей шутке, но не я. А в чем дело?

— Вон там, за стенкой, молодой парень запихивает вещи в сумку так, будто это последний день в его жизни, — ответила Бернадетта.

Сеймур повернулся и стал наблюдать сквозь листья растений. Прямо за ним находился отдел кожаных изделий — кошельки, бумажники, декоративные безделушки и прочее, там-то он и разглядел парня в рубашке в голубую и желтую клетку, джинсах и кроссовках. Тот с критическим видом осматривал каждую вещь; кое-что возвращал на полку, а товары, успешно прошедшие проверку, бросал в большую пластиковую сумку, перекинутую через плечо.

— Может быть, он приглашен на несколько дней рождения в этом месяце? — предположила Бернадетта.

— Возможно.

Пока они наблюдали, парень быстрым шагом пересек торговый зал, прошел мимо двух касс и, не оглядываясь, направился к лифтам.

— Извини, сейчас мне не до баранины, дорогуша! Заеду за тобой вечером, в обычное время. Пока!

Бернадетта глядела ему вслед. Для грузного мужчины Сеймур двигался очень легко. С тех пор как девушка взяла его под свое покровительство, он стал танцевать гораздо лучше. Конечно, ему никогда не стать Фредом Астором, но Бернадетту он вполне устраивал. Вот только ее сердце ирландской католички каждый раз падало при мысли, что рано или поздно ей придется сообщить своим домашним, что она собирается замуж за английского полицейского-протестанта.

Девушка вздохнула, собрала остатки еды и вернулась на кухню. Старая ведьма преградила ей дорогу.

— Ну? — грозно спросила она.

— Он удрал, не заплатив! Может, мне позвать полицейского?

Питер Паско уходил с работы, как он выражался, на «внутренних цыпочках». Это означало, что со стороны могло показаться, будто инспектор сыска, рабочая неделя которого закончилась в субботу в час дня, уверенно направляется домой провести уик-энд в лоне семьи. Но его душа, или та часть организма, в которой заложена суть нашей личности, не была столь уверена в себе — она осторожно кралась на улицу, беспрестанно оглядываясь назад, и в каждом звуке ей чудился грозный голос Дэлзиела.

Толстяк имел странное представление о времени! У него, как правило, внезапно возникал вопрос огромной важности, и обсудить его можно было только в «Черном быке». В результате уик-энд, который должен был начаться с ленча вместе с Элли и Рози в половине второго, частенько начинался с пьяного гвалта в пивном баре — в три часа…

Паско спускался по лестнице. Осталось только отворить дверь, ведущую к стоянке машин, — и он свободен. Но тут раздался голос:

— Не уделишь мне немного времени?

Замерев на месте, он неохотно повернул голову, собираясь с духом, чтобы твердо сказать: «Нет!» Чувство облегчения накатило на него, будто струя дождя в душный день, — это был всего лишь сержант Уилд.

— Ну, разумеется, если ты можешь идти и говорить одновременно, — откликнулся Паско, делая шаг в направлении своей машины.

Уилд последовал за ним. Его внутреннее смятение никак не отражалось на резких чертах лица. Так же как и лицо Паско, оно не выражало его тайных мыслей.

Уилд, проснувшись утром, обнаружил, что Клифф уже позавтракал и ушел из дома. Внезапно к концу дня он ощутил потребность, которой многие годы не давал выхода, — потребность выговориться! Выговориться не в стиле телефонных бесед с «обществом добрых самаритян», с их непременным копанием в тайниках души, а с той откровенностью, которая теперь, после долгих лет скрытной жизни, давалась ему с трудом. Но с кем он мог бы поговорить? Выбор сержанта пал на инспектора Паско: старшего по званию коллегу, если не друга в точном смысле этого слова, то единственного близкого человека, какой у него был в «нормальном» мире!

— Я подумал: может быть, полчаса, но не в «Черном быке»… если у тебя есть время… Это очень личное, Питер…

«О черт!» — выругался про себя Паско. Одна половина его сознания сомневалась, что Элли оценит тот факт, что именно Уилд, а не Дэлзиел, и другой бар, а не «Черный бык» были виновны в том, что он опоздал на обед. А другая половина пыталась совладать с ужасным подозрением, что Уилд, твердый, как скала, Уилд, вот-вот превратится в сыпучий песок. У Уилда личные проблемы? Это были несоединимые понятия! Христос мог рыдать, но сержант не имел права быть ничем иным, кроме как викторианской цитаделью силы!

Паско был поражен, что поведение Уилда вызвало у него чувство внутреннего протеста. Устыдившись этого, он пробормотал:

— Я не могу задерживаться надолго…

Другой голос спас его от дальнейшей неловкости. И на этот раз он принадлежал не Дэлзиелу, а сержанту Брумфилду, составителю незаконных рейтингов будущего начальства и одной из центральных фигур в жизни полицейского участка.

— Извините, что вмешиваюсь в ваш разговор. Но та машина в углу двора — она имеет какое-нибудь отношение к вашим ребятам? — обратился он к Паско.

Питер взглянул в ту сторону. Машина, о которой шла речь, — помятый зеленый «эскорт» — стояла вплотную к стене в самом непопулярном месте: там, где ветка большого каштана, росшего на соседнем участке, нависала над двором, давая приют птицам, облеплявшим пометом все, что находилось внизу.

— Нет, насколько я знаю. А в чем дело?

— Так, любопытство. Она стоит там с самого утра, вот и все. — Оба посмотрели на машину, причем в голове у каждого мелькнула мысль о бомбах, которые террористы подкладывают в автомобили.

— Давай заглянем в нее, — предложил Паско. Бросив извиняющийся взгляд на Уилда, он пошел к «эскорту», за ним с видимой неохотой плелся Брумфилд.

Паско не дотронулся до машины, а сначала попытался заглянуть внутрь с полуметрового расстояния. Окна были так запачканы, что трудно было разглядеть что-либо, кроме руля.

Вдруг какая-то машина на большой скорости влетела во двор и взвыла сиреной так, что Паско и Брумфилд невольно вздрогнули. Обернувшись, Питер увидел на водительском месте ухмыляющегося Сеймура.

— Ну, придурочный ублюдок! — пробормотал он. И вновь переключил свое внимание на «эскорт».

— Что вы думаете об этом, сэр? — спросил Брумфилд.

Паско знал, что, если он сам ничего не предпримет немедленно, ему придется ждать, пока это дело официально не поручат кому-то другому. А на это может уйти и несколько часов.

Он набрал в грудь воздуха, дотронулся до ручки передней пассажирской двери и потянул на себя. Похоже, дверь даже не была заперта, а просто прикрыта… Он с силой рванул, и она распахнулась.

— О Боже! Кажется, нам организовали доставку на дом! — воскликнул Брумфилд.

В тот момент никто не оценил эту реплику по достоинству. Паско был слишком поражен тем, что увидел: из салона машины с пассажирского сиденья медленно сползло на землю тело.

Это был мужчина. И он был, вне всякого сомнения, мертв, ибо глаза живого человека не могли быть такими невидящими, тело живого человека не могла свести такая судорога!

Паско наклонился, чтобы разглядеть труп. На рубашке мертвеца была кровь, хотя раны не было видно.

— Ничего не трогай! — приказал он Брумфилду с ненужной педантичностью. — Сержант Уилд, сюда!

К удивлению Паско, находка в автомобиле, похоже, поразила Уилда больше, чем их: его некрасивое лицо побледнело и покрылось каплями пота. «Что это с ним?» — подумал Паско и поторопил:

— Скорее, Уилд! Выстрелы звучат по субботам, а?

Но Уилд не ответил. Его взгляд был прикован к входу в полицейский участок, к которому подходил детектив Сеймур, победно вскинув вверх оба больших пальца. Впереди него шел Клифф Шерман.

Третий акт ГОЛОСА С ГАЛЕРКИ

Какие бы странные звуки или образы Не преследовали его в тех краях, Они находили откликов его душе, И, казалось, укрепляли его силы, И заставляли сердце биться сильнее. У. Вордсворт. Руфь

Глава 1

— Труп унести! Ждать моего решенья Прощать убийство — то же преступленье.[6]

Раздались вежливые аплодисменты. Элли Паско сделала на пару хлопков больше остальных зрителей; ее муж прекратил хлопать за несколько мгновений до этого.

В антракте она спросила:

— Тебе нравится спектакль?

— Как сказать? Сойдет для Шекспира, но не для «Вест-Сайдской истории».

— Питер, не болтай глупости! Ты просто настроил себя не воспринимать ничего, что делает Чанг.

— Напротив, я вполне одобряю ее интерпретацию шекспировского текста. Я боялся чего-нибудь ужасно феминистского! Но двое детей, затравленных старшими, — это ведь приблизительно то, что и хотел сказать Шекспир, по моему разумению. Хотя он, возможно, и не мог представить Капулетти и его жену похожими на Мегги и Денни Тэтчер, а Герцога — на Ронни Рейгана. Но постановка немного скучна, тебе не кажется? Вероятно, сейчас, когда роли Меркуцио уже нет в пьесе, она станет поярче. Единственное, что вышло у него живо, — это смерть. И то потому, что выглядела так натурально!

— Питер, — произнесла Элли с ноткой предостережения, — я надеюсь, ты не собираешься стать душой вечеринки после премьеры?

— Что? Рискнуть получить удар карате от Большой Эйлин? Ты, видно, шутишь!

Вторая половина пьесы, по мнению Паско, была сыграна значительно лучше, хотя трагический эффект был на мгновение смазан в сцене, где Ромео покупает у аптекаря яд.

Аптекарь — скрюченный и дрожащий, казалось, потерялся, произнося свою первую реплику: «Кто зовет меня так громко?» Затем, приободрившись, он проговорил следующую пару строк более сильным голосом — и все в нем немедленно узнали актера, игравшего Меркуцио. С галерки, где сидели школьники, раздался звонкий детский голос: «Как же так, сэр, а я думал, что он умер!»

Потребовалось какое-то время, чтобы поправить ситуацию, вызванную взрывом хохота. Но готический сумрак финальных сцен оказал свое действие, и Паско хлопал вместе с Элли, когда актеры выходили на вызовы.

Паско еще не приходилось бывать на актерских вечеринках, но, перевидав за свою жизнь уйму голливудских мюзиклов, он был разочарован.

В атмосфере хотя и не царила сдержанность, но и разгула страстей не ощущалось. Пробки от шампанского не летели в потолок, хотя рейнвейн «Сэнсбери» лился, как ему и подобало. Джинсы и футболки доминировали над вечерними платьями и диадемами. Единственными людьми, обладавшими по-настоящему голливудскими манерами, были жена мэра, которая выглядела как Маргарет Дюмон и носила нитку искусственного жемчуга, такую же длинную, как и мэрская цепь ее мужа, и заведующий библиотекой при городском совете, он же — глава комитета по делам культуры. Одетый в смокинг, с сигарой в зубах и с вытаращенными от удивления глазами, он вел себя будто Зэро Мостел в «Стране маленькой старушки».

Но внезапно обнаружился еще один признак настоящего голливудского раута — на этот раз звуковой.

Чей-то женский голос вскричал: «Чанг, дорогая! Это было изумительно! Так трогательно! Так правдиво!»

Паско обернулся поаплодировать юмористке, извергнувшей из себя этот жуткий словесный фонтан, и был потрясен, поняв, что ею оказалась Элли.

— Бросьте пороть чушь, солнышко! Мы едва не провалились! Если бы кто-нибудь из городского совета был способен отличить дерьмо от Шекспира, он завтра же лишил бы нас субсидий.

Собираясь переадресовать свои аплодисменты автору этих весьма разумных слов, Паско обнаружил, что произнесла их сама Большая Эйлин. Телевидение не преувеличило ее рост. Но оно оказалось не в состоянии передать ее необыкновенную красоту.

— Полагаю, вы не знакомы с моим мужем, Чанг. Это Питер! Питер, познакомься — Чанг! — представила Элли.

— Привет, Чанг! — выговорил Питер, глупо улыбаясь.

— Вы коп, радость моя? Я бы ни за что не догадалась.

— Нас учат гримироваться. А вообще-то я собака-ищейка. — Он подвигал носом по-собачьи. Элли сделала оскорбленный вид. На лице Чанг появилась тревога.

— Никто из моих актеров не курит травку. Я предупредила их не делать этого; по крайней мере, пока члены совета уверяют самих себя, как умно они распорядились деньгами.

— Не могу поручиться за мэра, но, думаю, что все остальные члены совета «чисты», — сказал Паско.

— Чанг! Мисс Чанг! Не двигайтесь! — Сверкнула вспышка фотокамеры. Паско увидел перед собой удлиненное печальное лицо Сэмми Раддледина из «Ивнинг пост».

— Это будет хороший снимок: «Красавица и чудовище!» Чанг, не желаете ли пару слов для прессы? Популярной прессы, я хотел сказать. Где-то тут болтался интеллектуал из «Гардиан», но он уже так нализался на дармовщинку, что сейчас пытается отыскать туалет. Мы обеспечим вам связь с настоящими зрителями. Познакомьтесь, кстати, с моим коллегой — Генри Волланс из «Санди Челленджер». Голос Севера!

— Привет! — бросила Чанг молодому человеку, стоявшему рядом с Раддлсдином. — Кто-нибудь уже говорил вам, что вы похожи на Роберта Редфорда?

Паско ощутил что-то вроде укола ревности.

— У тебя вечер свободен, Пит? — обратился к нему Раддлсдин. — Я было подумал, что могущественный Будда заставит тебя работать в храме полный рабочий день в ожидании телефонных звонков.

— После того как у меня пропал уик-энд, я сказал ему, что, если пропущу и этот вечер, Элли самолично застрелит или меня, или его. Неважно, в какой последовательности!

— Было много звонков? Давай рассказывай, мы ведь сотрудничаем, ты не забыл?

«Ивнинг пост» поместила фотографию мужчины из «эскорта», когда полиция не смогла опознать его. Причина смерти была установлена: кровотечение из аорты, вызванное единственным выстрелом из пистолета девятимиллиметрового калибра, возможно, из старого «люгера».

Паско ничего не ответил Раддлсдину. До того как он ушел с работы, был лишь один стоящий звонок — от Идена Теккерея, которому настоятельно требовалось поговорить с Дэлзиелом. Позднее Дэлзиел совершенно бесстрастно пересказал разговор:

— Теккерей утверждает, что убитый — итальянец по имени Алессандро Понтелли. Этот итальянец объявился у Него в конторе и заявил, что является сыном миссис Хьюби Александром и ее наследником, согласно тому идиотскому завещанию, о котором газеты писали на прошлой неделе. Я собираюсь отвезти Теккерея в морг. — Дэлзиел вопросительно посмотрел на Паско, но в следующее мгновение уже хлопал его по плечу: — Ладно, не стискивай зубы, я не собираюсь лишать тебя твоей дозы культуры…

— Да ничего конкретного, Сэмми, — произнес наконец Паско.

— Но что-то ведь есть, а?

— Возможно. Расскажу, когда появится что-нибудь конкретное. Нет, хватит! Я пришел сюда развлечься, так что не пытайся больше ничего из меня вытянуть!

— Я и не думал. Если ты, в свою очередь, не станешь вытягивать из меня информацию о наших странных телефонных звонках, — обронил многозначительно Раддлсдин.

— А были еще звонки?

— Был один, в субботу вечером. Звонили в Лидс, «Роберту Редфорду». Я говорил тебе, что все мало-мальски стоящее босс отправляет в «Челленджер». Мне показалось, что в том звонке в субботу не было почти ничего нового. Он не назвал никаких имен, спросил о деньгах, потом сказал, что, возможно, позвонит снова, и повесил трубку.

— И это все?

— Да, Питер, это все. И не вздумай спросить об этом Волланса. Запомни: ты ничего не знаешь! Не хочу, чтобы всем стало ясно, что я ваш осведомитель. Хотя…

— Хотя что?

— Понимаешь, Генри приезжал сюда на прошлой неделе, вынюхивал что-то. Его редактор, Айк Огильби, тоже был в городе, обедал в «Джентльменах», угадай, с кем? С самим мистером Великолепным — вашим любимым заместителем начальника полиции. Как видно, осведомителей у вас больше, чем ты думаешь.

— Сэмми! — раздался голос Чанг. — Я сообщила вашему другу, что припасла у себя в офисе бутылку для джентльменов из прессы. Мистер Паско, вы тоже можете прийти. Через полчаса вас устроит? Дорогуша! Соберите всех остальных горе-артистов, если вам не трудно. А теперь я должна пообщаться с публикой…

Раддлсдин и Волланс отошли. Чанг начала что-то говорить Элли, но не успела она произнести и пары слов, как ее прервал еще один гость, в котором Паско признал Меркуцио и Аптекаря. У него было бледное красивое молодое лицо, которое Паско где-то видел и до спектакля.

— Простите, Чанг. Я был ужасен, — произнес Меркуцио без обиняков.

— Не стану спорить с тобой, радость моя. — Голос Чанг звучал жестко.

«Словами тоже можно нанести удар, как в карате», — подумал Паско.

— О, прекрасный тиран! Дьявол в обличий ангела! — Меркуцио страстно вздохнул и, смутившись, закашлялся.

— Пит! Эл! Я плохая хозяйка. Познакомьтесь — Род Ломас. А это Эл и Пит Паско.

— Очень приятно! — поздоровалась Элли. — Мы как раз говорили о том, как нам понравился спектакль, правда, Питер?

— О да! Это было так трогательно, так правдиво! — промямлил Паско.

— Не старайтесь выдавить из себя что-нибудь приятное о моей игре, — сказал Ломас со слабой улыбкой.

— Вы хорошо умерли, — сказал Паско дипломатично.

— Да. Это я сделал отлично.

— Род… — Голос, произнесший это, был очень слаб, и, чтобы обнаружить, откуда он исходил, Паско пришлось оторвать взор от гималайского великолепия Чанг и посмотреть вниз на унылое подножие, где стояла маленькая девушка. В ее облике было что-то знакомое. Вдруг в его мозгу Ломас и девушка соединилась, в памяти всплыла встреча в баре «Черный бык», но от этого девушка все равно не стала выглядеть старше.

— Извините, Лэкси. Я забыл. Вам принести выпить? — спохватился Ломас.

— Нет, нет! Яза рулем, — ответила та, помотав головой так энергично, что с ее носа чуть не слетели огромные круглые очки.

— Глупо спрашивать, понравился ли вам спектакль, — сказал Ломас.

— Все было хорошо. Я не очень часто хожу смотреть пьесы. — Лэкси бросила извиняющийся взгляд на Чанг.

— Лэкси предпочитает оперу, — произнес Ломас, словно оправдывая ее.

— Вот как? Значит, вам, моя прелесть, нравится все элитарное, эскапистское и абсолютно нереальное?

«Она действительно подбирает себе людей не своего калибра. Нельзя терять надежды», — подумал Паско.

— Это не совсем так, — ответила девушка. — Кое-что в опере совершенно реально, по крайней мере в такой же степени, как пробудиться в склепе и обнаружить рядом с собой мертвого возлюбленного.

Чанг изумленно на нее взглянула, так, наверное, изумился бы жираф, если бы на него напала мышь. Потом она от души рассмеялась и спросила:

— Кто твоя подруга, Род?

— Виноват. Это моя кузина Лэкси. Лэкси Хьюби! Лэкси, познакомьтесь — Чанг! Я забыл ваши имена. Я и роль-то свою сегодня с трудом могу вспомнить. Виноват.

— Паско! Эл и Пит, — представился Паско, вспоминая, что имя Хьюби тоже о чем-то ему говорит. Ну, конечно: убитый, найденный во дворе полиции, мог быть тем итальянцем, который претендовал на завещание миссис Хьюби. Его мысли прервал голос Элли:

— Здравствуйте, Лэкси! Как дела?

— Спасибо, прекрасно, миссис Паско, — ответила девушка.

— Эй, послушайте, — заговорила снова Чанг, — я должна уделить внимание мэру и его жене. С этими штуками на шеях они выглядят так, как будто сорвались с якоря и их вот-вот унесет в открытое море. Пит, дорогой, я подумываю о том, чтобы поставить пьесу о полицейском. Теперь, когда я внушила городскому совету ложное чувство безопасности, может быть, вы взялись бы как-нибудь проконсультировать меня, чтобы я была уверена в успехе? О'кей?

— О, конечно, — проговорил Паско. — О'кей! Всегда к вашим услугам.

— Прекрасно. Я найду вас. Эл, Лэкси, до встречи.

Она поплыла — высокая и грациозная, будто лебедь среди утят, по направлению к мэру.

— О полицейском? — переспросил Род Ломас.

— Вот именно. Прошу любить и жаловать — я ваш друг-полицейский, — отозвался Паско. Он привык к тому, что упоминание о его профессии вызывало у собеседников икоту, но на этот раз это было похоже на столбняк.

Ломас попытался что-то сказать, закашлялся и наконец выдавил из себя:

— Да, прекрасно, рад был познакомиться… Лэкси, как насчет того, чтобы подбросить меня? Я чувствую себя немного разбитым.

— Я готова. До свидания. Миссис Паско, до свидания.

— До свидания, Лэкси, — сказала Элли.

— Чао, Род, Лэкси! — бросил им вслед Паско. — Странное маленькое создание. Откуда ты ее знаешь?

— Мы встречались на собраниях, — ответила Элли неопределенно.

— Собрания для того и существуют. Ты, надеюсь, не хочешь сказать, что она — активистка «Группы борьбы за женские права»?

— А почему она не может ею быть? — возмутилась жена. — Хотя она и вправду не активистка. Лэкси в основном занимается пропагандистской работой. Доставляет брошюры, собирает деньги для голодающих в Африке, для фонда «Спасем детей» и тому подобное. Тихая, но с сильной волей.

— Вот это мне в них нравится, — грустно промолвил Паско. — Ну, хорошо, Эл. Что у нас там дальше по программе? Поспешим в Сарди и подождем первых откликов?

— Заткнись, подлиза! Куда делись твои сатирические замечания о Большой Эйлин?

— Я говорил тебе — я ее боюсь.

— Ты увлечен ею, мечтаешь о ней! Стоило ей улыбнуться, и ты ползаешь у ее ног!

— Выше я просто не могу забраться.

— Негодяй!

— То, что ты говоришь, так правдиво! Так трогательно и очень, очень правдиво!

Глава 2

Стояла переменчивая сентябрьская пора, похожая на апрельскую, но сильнее бередящая душу, когда время раскачивается, словно на качелях, между жаркими, как в середине лета, полуднями и морозными ночами, и тени деревьев — тяжелые и неподвижные на залитых солнцем мостовых — мечутся и корчатся под луной, которую поминутно закрывают тучи.

Клиффа Шермана привели, в суд во вторник утром. До этого он провел три дня в полицейском участке, так как единственный адрес, который он сообщил, был адресом его бабушки в Восточном Далвиче, где Клифф не жил постоянно, по крайней мере уже года три. На допросе он сказал, что бродяжничает, путешествует по стране и ведет тяжелую жизнь. Сеймур не поверил ему. По внешнему виду парня не было похоже, что у него тяжелая жизнь, и пахло от него совсем по-другому. Но это был еще не повод для обработки его резиновой дубинкой.

Уилд перешел в другую стадию своего затянувшегося одиночества, уже не ожидая, что вот-вот что-то случится, ибо это «что-то» уже случилось. Но он ждал чьего-то голоса. Чьего? Клиффа? Вэтмоу? Своего собственного? Который подсказал бы ему, что произойдет в следующей сцене этой черной комедии. Наконец-то он по-настоящему понял значение этого термина. Черная комедия — это когда человек стоит совершенно нагой и беспомощный в свете прожектора и скорее ощущает, чем слышит, как со зловещим хохотом скрежещет вокруг него темнота.

Уилд знал, что должен был заговорить сразу же, как Сеймур привел мальчишку в полицию; вместо этого он ждал, чтобы тот заговорил первым. Теперь он хорошо осознал: он всегда дожидался, пока заговорят другие. Ожидание было его сильной стороной. Никто лучше него не усвоил науку ожидания.

Сеймур — молодой, честолюбивый и отнюдь не толстокожий — был уязвлен тем, что Уилд не проявлял никакого интереса к его успеху.

— Я понимаю, мальчишка, возможно, случайный вор. Видел бы он, как парень это проделывал, самоуверенно, любой мог его заметить…

— Но ты же не заметил, — прервала его Бернадетта.

— У меня нет глаз на затылке!

— И впереди тоже, или ты репетируешь какой-то новый танец, заталкивая меня между столиками?

— Извини, — сказал Сеймур, уводя ее снова в середину зала. — Что я хочу сказать: он, может быть, и не член банды, за которой мы гоняемся, они бы не наняли такого бестолкового парня. Все равно, это был успех, мой успех, мое достижение за неделю работы. А Уилд даже не посмотрел на него и предоставил мне одному допрашивать парня.

— Ах ты, бедняжечка, — насмешливо произнесла Бернадетта. — Вращайся! Вращайся! Это ведь танец, а не солдатский марш!

Когда Сеймур давал свидетельские показания в суде, он заметил, что Уилд наконец снизошел до того, чтобы появиться там. Он стоял в конце зала, ближе к двери, с непроницаемым лицом, будто вырубленным томагавком на тотемном столбе.

Шерман признал себя виновным, объяснив, что поддался внезапному необъяснимому порыву, о котором глубоко сожалеет.

Сеймур подтвердил, что ему ничего не известно; клерк прошептал что-то судье; жюри присяжных удалилось на совещание. Наконец был вынесен вердикт, по которому с учетом, что это первый проступок, парень должен был заплатить штраф, а так как жюри не имело полномочий выслать подсудимого из города по железной дороге, то оно лишь настоятельно рекомендовало ему вернуться в Лондон как можно скорее.

Когда Сеймур снова взглянул в конец зала, Уилда там уже не было. «Пошел он к черту! — огорчился Сеймур. — Все равно, это дело будет занесено в мой послужной список, что бы ни воображал себе этот несчастный болван!»

Расследование убийства Понтелли находилось еще на стадии сбора информации. Иден Теккерей опознал труп с уверенностью, и тело, сначала разрезанное в интересах патологоанатомии, было вновь собрано по частям, чтобы его можно было оплакать и похоронить, если кто-то будет заинтересован в этом. Было точно установлено, что стреляли из пистолета «люгер П-08». Пуля привела к значительным повреждениям в теле, но не к таким, каких можно было ожидать от пули подобного калибра. Это заставило эксперта по баллистике предположить, что патрон был довольно старым и не хранился надлежащим образом.

Пистолеты, подобные «П-08», были популярными военными сувенирами, оставшимися после обеих войн, и этот патрон мог быть одним из подлинной люгеровской армейской обоймы, привезенной каким-нибудь идиотом вместе с пистолетом, сделал вывод эксперт.

Заключение патологоанатома содержало в себе сведения, которые могли оказаться полезными для следствия. Так, было обнаружено, что покойный имел половое сношение за несколько часов до смерти; что выстрел не вызвал немедленной смерти и раненый был жив по меньшей мере еще полчаса после выстрела; что мужчине было примерно шестьдесят и для своего возраста он был вполне здоров. Около двадцати пяти лет назад покойный получил серьезное ранение в грудь и брюшную полость, судя по линии точечных шрамов — из автомата. На левой ягодице у него было обнаружено небольшое, резко очерченное родимое пятно в форме кленового листа. К этому суперинтендант Дэлзиел мог добавить, что Алессандро Понтелли прибыл в Англию самолетом из Пизы двадцать восьмого апреля, был жителем Флоренции, где хорошо известен в туристской индустрии как независимый агент по туристическим услугам.

Оперативность, с которой Дэлзиел предоставил эту информацию, произвела впечатление на тех, кто не подозревал о неофициальных запросах, сделанных Дэлзиелом по просьбе Теккерея в предыдущую пятницу.

Но этот первоначальный импульс не получил дальнейшего развития, и к концу дня во вторник они так и не смогли разузнать, где останавливался Понтелли и с какой целью он прибыл в Англию.

Зеленый «эскорт», как оказалось, нигде не был зарегистрирован и не имел техпаспорта. Последний официальный владелец — школьный учитель из Хаддерсфилда — избавился от него, чтобы внести взнос за подержанную «кортину», полтора года назад. Несомненно, многочисленные последующие перепродажи «эскорта» через автомобильные аукционы и торговцев ломом сэкономили Понтелли сотню фунтов, но следствию некогда было проверять эту цепочку, нужны были свежие, горячие следы.

Помощь пришла из самой полиции, что было не так уж неожиданно. Но форма ее оказалась весьма своеобразной…

Констебля Гектора трудно было не заметить, но не просто было отличить в нем полицейского. Когда Гектор неуклюже ковылял по мостовой, сутулясь и втягивая голову в плечи, так что острые лопатки торчали наружу, благодаря чему его рост уменьшался с двух метров почти до полутора, его можно было принять не за несущего службу блюстителя порядка, а за недовольного завсегдатая вечеринок, обманутого портным.

Сегодня, однако, в походке констебля ощущалась некоторая беспечность, а глаза сверкали, что могло сойти за признак интеллекта. Черты лица Гектора тоже были обманчивы: в них жило выражение болезненного преклонения, присущее святым на картинах флорентийских мастеров, а губы его беспрестанно двигались, будто произнося молитвы. На самом деле он считал номера когда-то горделивых, но со временем пришедших в упадок викторианских домов. Задача эта требовала от него больших усилий ума, так как некоторые таблички отсутствовали, а он шел по нечетной стороне от конца улицы к ее началу.

Наконец констебль остановился у дома номер двадцать три, поднялся на четыре ступени, почти не спотыкаясь вошел в длинный узкий коридор, откуда на него пахнуло затхлостью Запада и пряными ароматами Востока, и начал подниматься по лестнице.

На лестничной площадке второго этажа он остановился, привел себя в порядок и постучал в одну из трех дверей. Не дождавшись ответа, он осторожно приоткрыл дверь и обнаружил, что попал в туалет. Выбрав еще одну дверь, Гектор постучал снова. На этот раз она открылась сразу, за ней стояла женщина в халате.

— Неужто сегодня вторник? — произнесла та без всякого энтузиазма.

Женщина вошла в комнату. Он последовал за ней, осторожно притворив за собой дверь. Затем не спеша запер ее на все замки. Когда он закончил, женщина уже сняла халат и лежала поверх смятой постели совершенно голая с раздвинутыми ногами. Не в силах отвести взгляд от неподвижной фигуры на кровати, Гектор стал лихорадочно раздеваться. Покончив наконец с одеждой, он ринулся в атаку.

— Ты не собираешься снять каску? — спросила женщина.

— Что? Ах да!

Сорвав каску, он набросился на лежащее перед ним тело, как голодный на тарелку с горячим супом. Через две минуты он скатился с нее, удовлетворенный.

— Полагаю, ты не из тех, кто разводит сопли? — спросила женщина.

— Ты так считаешь? — Гектор не вполне понимал, что означает «разводить сопли».

— Похоже на то. — Женщина начала одеваться.

Гектор появился в ее квартире три месяца назад, представившись новым участковым полицейским. Он показался ей ужасно смешным, но и ему она предложила те же условия, на которых «сотрудничала» с его предшественником. Условия были приняты: женщина избавлялась от всяких неприятностей, а констебль получал возможность порезвиться раз в неделю.

Однако, помимо передряг со стороны закона, ее подстерегали и иные опасности, но ей казалось, что и в этом случае она могла рассчитывать на защиту. Возьмем хотя бы последнее происшествие. Теперь, когда угроза была устранена в буквальном смысле слова, ей вроде бы лучше было помалкивать. Но тот, кто это сделал, все еще находился где-то рядом, и она пришла к выводу, что, чем скорее она расскажет полиции то немногое, что ей известно, тем меньше будет шансов у кого-то заставить ее замолчать.

Она взяла в руки номер «Ивнинг пост», вышедший в понедельник.

— Взгляни-ка. Этот снимок того типа, которого нашли у полицейского участка в конце недели.

Эта находка вызвала у местного населения незатейливую радость.

— Ах да! — пробормотал Гектор, с трудом справляясь с «молнией» на брюках. — Иностранец!

Слово это, произнесенное так, что казалось исчерпывающим объяснением мотивов убийства, было единственным, которое Гектор сумел запомнить из разговоров в полицейском управлении.

— Он иностранец? Впрочем, какая мне разница? Так вот, этот иностранец был здесь в пятницу ночью.

— У тебя? — спросил Гектор недоверчиво.

— Ты не ослышался. — Женщина была оскорблена тем, что в ее правдивости сомневались. — Он оставил здесь свою сумку.

Гектор застыл, так и не совладав с «молнией»: ему было трудно думать и одновременно одеваться.

— Но что он здесь делал? — произнес он наконец.

— А как ты думаешь, что он мог делать? — спросила женщина с досадой. — То же, что и ты, болван!

— То же, что и я? — оторопел констебль. — Ты хочешь сказать, что позволила еще кому-то?..

Они замолчали, уставившись друг на друга, и в глазах каждого из них читалось смутное подозрение…

Глава 3

— Моника Мэтьюс, — докладывал Паско, — была осуждена за приставание к мужчинам, оштрафована на пятьдесят фунтов. Несколько месяцев назад, принимая дела у Льюиса, Гектор получил от него список полезных адресов. Когда он постучал в дверь Моники, та не задумываясь предложила ему те же отношения, что у них были с Льюисом. Наш Гектор решил, что женщина была покорена его природным обаянием. Сейчас, узнав правду, он просто был потрясен.

Дэлзиел покачал головой, не веря услышанному.

— Этот Льюис, он что, вышел в отставку и наслаждается жизнью?

— Да, с женой и тремя детьми. Работает охранником в кооперативе неполный рабочий день.

— Я покажу ему кооператив, дай мне только встретить его, — угрюмо произнес Дэлзиел.

— Вы не можете обвинить его за случай с Гектором.

— Я могу обвинить за то, что он трахался в рабочее время! Ладно, что у нас имеется?

— Начнем с того, что это, определенно, тот человек, который нам нужен. Женщина запомнила шрам на его теле. Она подобрала его в баре «Волонтир» около девяти вечера. Они вышли и обговорили условия сделки. Он хотел знать, сколько будет стоить целая ночь. У нее сложилось впечатление, что ему надо было где-то переночевать, чтобы никто не задавал лишних вопросов, и он был не прочь потрахаться. Что он и сделал. Два раза. Обещал и в третий раз, когда вернется.

— Он здорово рисковал, уходя и оставляя сумку на ее заботливое попечение.

— По сути дела — нет. Сумка была хорошо закрыта. Он должен был заплатить за вторую половину ночи, и сумка была залогом его возвращения. Если бы, вернувшись, он обнаружил, что Моника возилась с сумкой, она бы просто лишилась денег.

— Не было никаких полезных для нас бесед в постели?

— Пожалуй, нет. Он был на редкость угрюмым. Во время сношения только стонал. После долго молчал, а потом вдруг заявил, что у него назначена встреча и он вернется через час, самое большее, через два. Она наблюдала, как он садился в машину. Доехал до конца Брукс-стрит и повернул налево, на главную улицу. Женщина сказала, что, по ее мнению, он хорошо ориентировался.

— Угу… А это что, очень важно?

— Кто его знает, сэр. Но если ехать по этой дороге, она свернет на север, — он показал это место на карте их района, висевшей на стене, — и в конце пути можно оказаться в Гриндейле. А если вы проедете еще несколько миль и повернете налево, то попадете в Олд-Милл-Инн.

— Что из этого?

— Оба варианта связаны с Хьюби. Трой-Хаус в Гриндейле и пивной бар Хьюби. А ведь именно завещание Хьюби привело этого человека сюда, не так ли?

— Так ты решил здесь поискать мотивы убийства? — спросил Дэлзиел. — Ты известный мастер в этом деле, даже если порой тебе приходится для этого хватать себя за нос из-за спины! Что касается меня, я начинаю с человека и работаю в обратном направлении, выясняя, где он был и с кем. Но ты можешь продолжать в своем духе. Поговори с обитателями Трой-Хауса, загляни в этот бар. Может, там и отыщется что-нибудь интересное для нас.

— Хорошо, сэр, — ответил Паско неуверенно, удивленный столь неожиданным одобрением его путаных предположений. — Вы думаете, концы могут быть именно здесь?

— Возможно. Вдобавок я получил донесение, в котором сообщается, что констебль Хьюлетт возвращался в патрульной машине по этой дороге в город около часа ночи с пятницы на субботу. Он нагнал зеленый «эскорт» на изгибе шоссе между концом Гриндейлской дороги и Стэнтон-Хилл и некоторое время тащился за ним…

— Он запомнил номер машины?

— Нет. Балбес уже заканчивал смену, и все, чего он хотел, так это как можно скорее добраться до города. Я сомневаюсь, что он заметил бы даже человека в маске и с автоматом, сидящего на крыше того автомобиля. Хьюлетту таки удалось обогнать «эскорт», и, как он теперь вспоминает, тот сидел у него на хвосте долгое время.

— Надо полагать, таким образом Понтелли и попал в участок. Следуя за Хьюлеттом.

— А почему бы и нет! Иностранец с засевшей в нем пулей нуждается в помощи, видит полицейскую машину. Почему бы ему и не поехать следом?

— А что же он не посигналил Хьюлетту? — возразил Паско.

— Ты невнимательно прочитал протокол осмотра машины, парень! — торжествующе воскликнул Дэлзиел. — Сигнал «эскорта» не работал; удивительно, как там вообще хоть что-то работало! Он видит, что Хьюлетт поворачивает к нам во двор, и следует за ним. Останавливается в углу двора. Открыть дверцу со своей стороны он не может, так как прижат к стене. Сползает к пассажирской дверце и пытается открыть ее. Но дверь заклинило! Падает на пол, ударяется о дверцу и теряет сознание. Смерть наступает из-за потери крови. Его сумка все еще находится у судебных экспертов?

— Да, но я сомневаюсь, что она поможет им в расследовании. В сумке не было ничего стоящего, кроме кое-какой одежды и итальянского паспорта. Понтелли явно путешествовал налегке. Но должен же он был где-то остановиться, прибыв в наши края? Не мог же он каждую ночь проводить с проститутками, — продолжал Паско.

— Что ему мешало? Эти итальяшки такие скоты! И еще, Питер. Если ты считаешь, что все это как-то связано с завещанием Хьюби, постарайся поскорее решить для себя: был ли Понтелли убит потому, что был мошенником, или потому, что являлся настоящим наследником.

— Хорошо, — согласился Паско. — Думаю, мне стоит поговорить с Теккереем, если вы не возражаете.

— Почему я должен возражать?

— Ну, я знаю, что вы друзья…

— Это мы-то друзья? Вот так новость! Ты можешь говорить с кем угодно, парень. Кстати, Где Уилд? Что-то я его сегодня не вижу.

— Он позвонил и сообщил, что болен. Последние несколько дней он действительно выглядел осунувшимся. Хотя он мог бы здорово нам помочь. Нам будет его не хватать.

— Болен? — недовольно спросил Дэлзиел. — Как же называется его болезнь? Болезнь зря потраченных денег? Может быть, он вернется на работу красавцем? Ну что ж, если тебе, Питер, не хватает людей, нечего тут просиживать штаны. За работу, парень, за работу!

— Он сейчас говорит по телефону, — объяснила Лэкси Хьюби, — но это не займет много времени.

— Спасибо, — ответил Паско. — Мы встречались раньше, не так ли? После спектакля…

Он улыбнулся. Некоторые считали, что у него обаятельная улыбка, но на эту маленькую девушку она, очевидно, не произвела впечатления. Та ответила на нее равнодушным совиным взглядом сквозь огромные очки и продолжила печатать.

«Ну и ладно, — мрачно подумал Паско. — Я не должен принимать это близко к сердцу». Если она казалась ему двенадцатилетней девочкой, то в ее глазах он должен был выглядеть семидесятилетним старцем. Выглядеть? Иногда он просто чувствовал себя стариком! Совсем скоро его начнет мучить мужской климакс. Самым разумным было бы относиться к этому с философским юмором: «Средний возраст — это когда начинаешь увлекаться дочерьми твоих друзей, старость — когда даже они кажутся тебе увядшими». Только так и следовало бы воспринимать неизбежное. Но к черту эту философию! Паско уже попытался применить ее, но мысль о должности главного инспектора заставляла отодвигать эти умствования на задний план. Он мог бы быть уже заместителем главного инспектора. Но что же мешало этому? Или у него начинается паранойя, или действительно замначальника полиции смотрел на него в Последние дни как-то странно? Сегодня утром, когда Паско проходил мимо Вэтмоу в коридоре, тот буквально обнюхал его. Может быть, от него разило потом? Паско решил как следует побрызгать себя дезодорантом, который теща подарила ему на Рождество, прежде чем в следующий раз встретится с Вэтмоу.

— Мистер Теккерей готов принять вас, мистер Паско… Мистер Паско!

Судя по тону девушки, она произносила эту фразу уже во второй раз. Черт побери, она, наверное, подумала, что бедняга впадает в маразм.

Паско встал, и от этого движения мозг его снова пришел в рабочее состояние.

— Хьюби! Вас зовут Хьюби, — вдруг вспомнил он.

— Спасибо, я знаю.

— И актера, с которым вы дружите, зовут Ломас?

— Да.

— Моя секретарша, инспектор Паско, внучатая племянница покойной миссис Хьюби. Мистер Ломас — сын кузины миссис Хьюби, миссис Стефании Виндибэнкс. Я объяснил уже все эти родственные отношения суперинтенданту Дэлзиелу.

«Зачем я ввязался в это дело?» — подумал Паско, идя навстречу Теккерею, который ждал его в дверях офиса.

— Постарайтесь объяснить мне все это еще раз, — сказал Паско.

Это заняло больше получаса. Теккерей был решительно настроен на то, чтобы не повторять свой рассказ и в третий раз.

Когда он умолк, Паско спросил:

— Я полагаю, вы очень хорошо знали миссис Хьюби?

— Мистер Паско, я был ее поверенным в течение пятнадцати лет. До этого на нее работал мой отец. Когда он умер и я стал старшим партнером в фирме, дела миссис Хьюби перешли ко мне по наследству. Но я бы не сказал, что знал ее хорошо. Только через несколько лет она стала относиться ко мне с большим уважением, а не как к мальчишке, узурпировавшему власть.

Паско улыбнулся.

— Что она из себя представляла?

Теккерей задумался.

— Строго между нами?

Паско кивнул и нарочито решительно отодвинул свой блокнот.

— Откровенно говоря, миссис Хыоби была ужасной женщиной, — начал Теккерей. — Властная, грубая, упрямая и сноб по натуре. Но могла казаться очаровательной, интересной и внимательной, правда, только по праздникам или по отношению к членам королевской семьи. Ее претензии на культурность ограничивались страстью к «Гранд-опера». Она была политически наивна, другими словами, если уж начистоту, это была натуральная фашистка! Миссис Хьюби не могла простить тори, что отдали Индию; и в дни Фолклендского кризиса сидела как приклеенная у телевизора, твердо веря, что после того, как британские десантники расколотят аргентинцев, они совершат очистительный крестовый поход по всему миру, где лягушатники, чернокожие или красные воображают себя властителями морей. К своим животным миссис Хьюби относилась лучше, чем к родственникам, она потратила ту маленькую толику самоотверженности и альтруизма, что была ей отпущена, на безумную навязчивую идею, которая разрушила ее собственную жизнь, отравила существование окружающим и поставила нас всех в эту затруднительную ситуацию.

— Вам следовало быть адвокатом в суде. Вы произносите чрезвычайно мощную речь от лица обвинения. Именно этой навязчивой идеей я и интересуюсь. Была она основана лишь на материнской интуиции или миссис Хьюби и вправду располагала сведениями, что ее сын остался в живых? Иными словами, каковы факты?

— Я мало чем смогу помочь вам, инспектор, — ответил Теккерей. — Судя по замечаниям, которые она делала время от времени, я догадался, что она никогда не прекращала изучать обстоятельства, при которых пропал ее сын, но наша фирма лишь косвенно участвовала в этом. Пока был жив ее муж, расследование должно было тщательно скрываться, а позже это уже стало для нее привычкой. Может быть, она чувствовала, что я, а до меня мой отец испытывали сильный скептицизм по этому поводу.

— Значит, муж миссис Хьюби не разделял ее ожиданий?

— Нет! Он относился терпеливо к ее идеям, и, возможно, у него самого теплилась какая-то надежда. Но когда война закончилась и сына не оказалось ни в одном лагере для военнопленных, он велел считать его мертвым. Мистер Хьюби установил мемориальный диск в церкви Святого Уилфреда в Гриндейле и заказал панихиду. Миссис Хьюби была слишком больна, чтобы присутствовать на ней…

— Но она считалась с желанием мужа? Тот, должно быть, тоже обладал сильной волей? — спросил Паско.

— Это была битва гигантов! Сам Хьюби был по-настоящему жестким человеком. Но у его жены было оружие, которое жены обычно припасают для нанесения смертельного удара.

— Что это за оружие?

— Живучесть, инспектор. Оглянитесь вокруг! Кладбища забиты мужчинами, а круизные лайнеры — вдовами.

Паско расхохотался.

— Вы здорово можете развеселить человека! Кстати, вы только что сказали, что ваша фирма не принимала активного участия в поисках, предпринятых Хьюби, но ее завещание наверняка составили вы?

— Это верно. Много лет назад.

— Вы одобрили это завещание?

— Это не очень корректный вопрос. Поэтому и ответ будет некорректным: нет, я не одобрил его. Я пытался, насколько мог, заставить ее изменить завещание, но она настаивала на его главной статье, а я не видел смысла в том, чтобы моя фирма потеряла доход.

— А вам не приходило в голову, что у нее не все в порядке с психикой?

— Во всяком случае, когда завещание было составлено, так вопрос не стоял.

— А позднее? — упорствовал Паско, почувствовав в голосе адвоката уклончивость.

— Возможно, в последние три года. Вы же знаете, у нее был удар. Какое-то время она тяжело болела, но вскоре совершенно поправилась, если не считать того, что миссис Хьюби вдруг заявила о каком-то телепатическом заговоре, целью которого было не позволить ее сыну вернуться. Кто эти заговорщики, понять было невозможно, но, по ее словам, они направили к ней черного демона, который выдавал себя за посланца ее сына, однако она якобы разгадала обман и прогнала его. Не спрашивайте меня, как она это сделала, но победа — а она называла это победой — утвердила ее в мысли, что Александр жив. Опасаясь нового удара, старая леди составила объявление, в котором сообщала о своей болезни, и приглашала всех, кто обладал необходимой информацией, обращаться ко мне. Я поместил объявление в итальянских газетах два месяца назад, когда с ней случился второй приступ. Понтелли показал мне копию объявления в «Ла Национе».

— Понятно. Кто-нибудь еще откликнулся на объявление?

— Конечно! Мы рассуждали с вами о природе человека, инспектор. Наш опыт подсказывает, что жуликов во все времена было больше. Почти все, кто мне написал, утверждали, что располагают сведениями о местонахождении Алекса, и предлагали их продать.

— И что вы им ответили?

— Я посылал им письма с фотографией и просил сообщить, уверены ли они, что молодой человек на фото и взрослый мужчина, которого они видели, — одно и то же лицо.

— Могу предположить, что все они успешно выдержали этот экзамен.

— Абсолютно все. Стопроцентное опознание! К счастью, это была моя фотография в двадцатилетнем возрасте, а я, как вы можете догадаться, совершенно не похож на Александра Хьюби!

— Ловко придумано! — искренне восхитился Паско. — Но Понтелли, я полагаю, был более убедителен.

— О да! Он не писал мне, а сразу, по его словам, отправился в Англию, но опоздал: его матери уже не было в живых. Отсюда его драматическое появление на похоронах.

— Не Бог весть как убедительно, сейчас-то мы знаем, что он прибыл в страну за целую неделю до ее смерти.

— Он признал это, сказал, что колебался, был в нерешительности, не зная, как поступить. Понтелли утверждал, что трижды звонил в Трой-Хаус, чтобы справиться о здоровье матери, и в последний раз ему сообщили, что она умерла. Мисс Кич подтверждала, что подобные звонки от людей, которых она не всегда могла узнать по голосу, были.

— Понтелли не путался в фактах?

— Решительно ни в чем! Он, несомненно, хорошо выучил домашнее задание. Дата рождения, подробности о семье, об учебе в школе, о Трой-Хаусе — он щегольнул ими так, что я пришел в замешательство. Но когда я стал спрашивать его, почему он не появлялся все эти годы, он пришел в возбуждение. Схватился за голову, долго и невразумительно говорил что-то о страданиях, незатянувшихся ранах и ушел внезапно, пообещав снова связаться со мной.

— И вы ему почти поверили? — спросил Паско.

— О нет! Чтобы убедить адвоката хотя бы наполовину, нужно гораздо больше доказательств.

Зазвонил телефон. Лэкси Хьюби передала Теккерею, что спрашивают Паско. Тот подошел к аппарату, стоявшему у адвоката на столе, сам же Теккерей в это время вежливо делал вид, что разглядывает пейзаж за окном.

Звонил Дэлзиел.

— Питер, фото Понтелли опубликовали и в некоторых других газетах группы «Челленджер», нам позвонили из Лидса. Владелец гостиницы уверен, что наш парень две недели жил у него в отеле, зарегистрировавшись под именем мистера А. Понтинга из Лондона. Сбежал оттуда в прошлую пятницу, не оплатив счета за две недели. Я звонил в местную полицию, ты должен съездить туда и потолковать с этим владельцем, неким Балдером. О'кей?

— Согласен, правда, я собирался поехать в Трой-Хаус, а потом в Олд-Милл-Инн…

— Заедешь туда на обратном пути, у тебя впереди целый день! — рявкнул Дэлзиел. — Ты не единственный, кто сейчас занят! Я иду обедать в «Ротари-клуб» — это затянется надолго. Потом буду работать без перерыва. Я выяснил, что этот Гудинаф и мадам Виндибэнкс все еще живут в «Говард Армс». Интересно, с какой стати они до сих пор ошиваются здесь? Думаю, мне следует прогуляться туда и поболтать с ними.

«И могу поспорить, что беседа совпадет со временем, когда разрешена продажа спиртного», — злорадно ухмыльнулся про себя Паско.

— Я хотел бы снять отпечатки пальцев в номере, чтобы быть на сто процентов уверенным, — доложил он Дэлзиелу. — Не могли бы вы попросить Сеймура захватить коробку с дактилоскопическим оборудованием и встретиться со мной в участке? Он, кстати, может подвезти меня. Моя машина немного барахлит, не хотелось бы застрять в Лидсе в час пик.

— Сеймур? Ладно, я пришлю его. Какого черта твой мошенник Уилд отлынивает от работы?

— Хорошо, что вы упомянули о нем. Я как раз намеревался заглянуть к нему вечерком по дороге домой — посмотрю, как он там. Хотите, купим ему кисть винограда?

— Лучше купи бананов и передай, что не мешало бы отшлифовать его обезьянью спину. Пока! — Телефон умолк.

Паско осторожно положил трубку и одарил Теккерея лучезарной улыбкой человека, который устыдился своих кровожадных мыслей.

— Между прочим, какие документы, связанные с поисками сына, могли быть у миссис Хьюби? — обратился он к адвокату.

— Не имею представления, — ответил Теккерей, — для нее это было очень личное. Полагаю, что в кабинете в Трой-Хаусе есть специальная шкатулка, где хранятся все ее бумаги. Деловые документы и финансовые счета находятся либо у меня, либо у ее бухгалтера. Обыкновенно личные документы должен разбирать прямой наследник, но в данном случае… видимо, эта обязанность в конце концов выпадет мне как исполнителю ее воли.

— Понятно. Пожалуй, я мог бы забрать их для вас, вам не придется тащиться туда, — в раздумье произнес Паско. — Мне и самому не мешало бы взглянуть на них.

— Вы не хотите возиться с ордером? — предположил Теккерей. — Дело ваше. Я предупрежу мисс Кич о вашем приезде. Когда вы там будете?

— Вероятно, в четыре… в полпятого… Благодарю вас, мистер Теккерей. До свидания!

Уходя, Паско сделал еще одну попытку очаровать маленькую секретаршу своей улыбкой победителя. Но большие очки холодно блеснули, и мисс Хьюби склонилась над пишущей машинкой.

Глава 4

По своим весьма разумным меркам Дэлзиел был не далек от истины, сомневаясь в болезни Уилда. Не то чтобы пышущий здоровьем суперинтендант не хотел признать, что, помимо ангины, существуют куда более серьезные недомогания, но, пока это поддавалось лечению в рамках национальной службы здравоохранения, он был не склонен принимать болезнь как повод для отсутствия на работе.

Накануне сержант пришел домой, не уверенный в том, что он там увидит. Скорее всего, Клифф Шерман опередил его, забрав свои вещи, и уехал из города. Уилд ощутил разочарование и облегчение одновременно, увидев, что сумка мальчишки лежит там, куда ее бросили в минувшую субботу.

Ему по-прежнему хотелось понять, что у парня на уме. Отчего, например, Клифф ни словом не обмолвился о своих отношениях с ним, когда Сеймур приволок его в участок? Очевидный, если не единственный ответ заключался в том, что любой шантажист меньше всего стремится заявить во всеуслышание о только ему ведомой тайне. Однако молчание парня заставляло и Уилда держать язык за зубами, что грозило обернуться большими неприятностями.

Уилд просидел почти до полуночи, перебирая в голове догадки, то циничные, то отчаянные, пока не услышал, как в замке повернулся ключ. Он задержал дыхание. Входная дверь медленно открылась. Свет от настольной лампы придал лицу Клиффа загадочное выражение.

— Привет, Мак! — сказал Шерман.

Уилд не ответил.

— Я забыл свои вещи.

— Они там, где ты их оставил.

— О'кей! Я только заберу их и уйду.

— Тебе придется немного подождать автобуса! — язвительно бросил ему Уилд.

— Автобуса?

— Да, автобуса! Все это белиберда насчет путешествия автостопом и случайного приезда сюда! Это с расписанием-то автобусов в бумажнике!

— Ты шарил в моем бумажнике? — В голосе парня слышалось неподдельное изумление. — Боже, я должен был знать, что ты способен на такое! Вас же именно этому обучают — быть свиньями, скажешь, я не прав?

— Не надрывайся, сынок. В конце концов именно за этим ты и приехал сюда.

— Жить со свиньей?

— Нет, посмотреть, что тебе удастся выжать из меня. Я разговаривал с Морисом, парень. Поверь, я знаю о тебе все.

— Так вы опять общаетесь? Приятно сознавать, что это я соединил вас, — заметил Шерман с горькой усмешкой. — И что же Морис сообщил обо мне?

— Ты думаешь, он дал тебе блестящую рекомендацию?

— Какое там! Но если он сказал, что я приехал сюда только из-за тебя, он просто чертов лжец! Подумай, Мак! Я приезжаю сюда, чтоб очернить полицейского-гея лишь на основании того, о чем Морис наболтал в постели? Чушь собачья! Те свиньи, которых я знаю в Лондоне, схватили бы меня в Хитроу, если бы унюхали, что я опасен! И пока никто не сказал мне, что здесь, среди йоркширских полей, все по-другому…

— Тем не менее ты позвонил мне, — отрезал Уилд. Аргумент Клиффа был настолько силен, что ему пришлось чуть ли не защищаться.

— Я растерялся, я никого здесь не знал. А в этих местах, насколько мне известно, геев все еще забивают камнями. Мне нужен был друг из местных, и я понял, что смогу найти его в тебе.

Это звучало почти убедительно, но, поскольку Уилд отдавал себе отчет в том, что только того и ждет, чтобы его убедили, слова Клиффа лишь усиливали его скептицизм.

— Очень трогательно. Так что же привело тебя в солнечный Йоркшир? Может, поручение Мориса?

— Послушай! Не Морис первым упомянул это место, а я. Вот почему он вспомнил о тебе. Это была моя затея, он тут ни при чем. Понял?

— Неужели? И что же ты мог сказать о Йоркшире, черт побери? — усмехнулся Уилд.

Мальчишка помолчал, потом, словно бы решившись, глубоко вздохнул и начал рассказывать:

— Мо расспрашивал меня о моей семье. Не думаю, чтобы он по-настоящему интересовался ею. Ты знаешь, что люди обычно болтают, когда они… Ну, ты знаешь! Как бы то ни было, я сказал ему, что живу в Далвиче с бабушкой. Мама умерла несколько лет назад, и бабка воспитала меня. Отец оплачивал счета; ну, он платил, сколько мог, он приходил и жил у нас, когда мог. Он работал в Западном Лондоне: в клубах, в отелях, он должен был зарабатывать на жизнь, поэтому не мог приезжать в Далвич так часто, как ему хотелось. Потом, года три назад, он уехал — иногда он так делал. Я получил от него открытку. Он всегда присылал мне открытку, когда уезжал куда-нибудь, чтоб я не ждал его на следующей неделе. Потом он присылал еще открытку, сообщал, когда собирается вернуться домой. Но на этот раз второй открытки не было, только первая. И пришла она отсюда, из этого города. Вот что я рассказал Морису. И тогда он сказал, что когда-то жил здесь, и начал говорить о тебе. Его не особо интересовало то, что я рассказывал, да и почему это должно было его волновать? Поэтому я заткнулся, а он продолжал вспоминать забавные истории о том, как трахался с копом.

Уилд постарался не обращать внимания на боль в груди и произнес холодно:

— Итак, ты решил приехать сюда и поискать отца? Через три года? Я правильно тебя понял?

— Да, правильно! — ответил парень с вызовом.

— Эта открытка, она с тобой?

— Была у меня, — Клифф сокрушенно вздохнул, — но я, видимо, забыл ее у Мориса, когда уезжал.

— Весьма неосмотрительно. Да ты, парень, оказывается, неосмотрителен не только с чужими вещами, но и со своими тоже…

— Что ты хочешь сказать?

— Морис говорит, ты его ограбил.

— Он подлый лгун! Я взял только то, что мне причиталось.

— Причиталось? За что причиталось?

— Мы делили расходы и прочее пополам. А когда разошлись, он еще остался мне должен.

— Чушь! Давай-ка выкладывай правду, парень, — сказал Уилд.

— Мы поссорились, — произнес Шерман угрюмо. — Я привел в квартиру одного человека. Морис должен был уехать на ночь, но неожиданно вернулся домой. Он вел себя гадко и вышвырнул меня из дома. Я зашел за своими вещами, когда он был на работе, и, как сказал, взял то, что мне причиталось.

— И тогда ты решил приехать сюда и поискать дорогого старого папочку, которого не видел три года! — усмехнулся Уилд.

— Это правда! — Шерман взорвался. — Именно это я и решил! Я думал об этом и раньше, но ничего не предпринимал. А разве ты не откладываешь иногда какое-нибудь дело и все никак не можешь взяться за него?

«О да, — подумал Уилд, — вот это как раз про меня. В этом весь я». А вслух произнес:

— Что же ты собирался сделать, приехав сюда? Просто слоняться по улицам, пока не наткнешься на своего отца?

— А почему нет, черт возьми? — закричал Шерман. — Я ведь не думал, что этот город такой большой. Кроме того, отца сразу отличишь среди толпы.

— Каким образом?

— Видишь ли, он черный. Не смуглый, как я, а по-настоящему черный. И я думал…

— Ты считал, что у нас здесь маленькая деревня, где детишки бегают за темнокожим по улице и пялятся на него, будто он свалился с луны?

— Не говори глупостей, — сказал Клифф неуверенно.

— И что же ты сделал, чтобы найти отца? — Уилд продолжал свой допрос, еще не веря парню.

— А что я мог сделать? Спросить у полицейского?

— Мог бы и у полицейского. Первое, что ты сделал, позвонил одному из них.

Мальчишка вдруг ухмыльнулся.

— Ты не поверишь, но мне и в голову не приходило, что ты можешь мне помочь. Нет, я пытался обзвонить всех Шерманов из телефонной книги, надеялся отыскать родственников. Я считал, что он родом с Севера. Но мне не повезло. Тогда я подумал: сделаю себе рекламу.

— Рекламу?

— Ну да! Сделаю так, чтоб мое имя попало в газету! Если он до сих пор здесь, может, прочитает обо мне.

У Уилда от изумления округлились глаза.

— Ты хочешь сказать, что именно поэтому подстроил свой арест в магазине? — Уилд вспомнил, как Сеймур описывал поведение Шермана в магазине, когда тот засовывал вещи в карманы, будто ягоды собирал…

— Поэтому, и еще…

— Что еще? Давай выкладывай! Становится занятно. Каждую секунду я слышу от тебя что-то сногсшибательное.

Эти слова вызвали у парня новую вспышку гнева.

— Это все из-за тебя! — заорал он. — Из-за того, что ты сказал той ночью! Будто бы совершенно ясно, что я приехал сюда с одним намерением — заполучить что-то от тебя. Тут-то я и решил проучить тебя.

— Разоблачить меня, ты хочешь сказать?

— Я не знаю, — пробормотал Шерман, затихая. — У меня все смешалось: ты, отец, все остальное. Все запуталось… Но все же я не выдал тебя, будь уверен! Мне ничего не стоило это сделать, но я молчал.

Мальчишка стоял перед Уилдом с вызывающим и в то же время испуганным видом. Уилд не мог не ощущать, что и в его душе все пришло в движение, все переменилось. Что в словах Шермана было правдой, что — ложью? А что — неразделимой смесью того и другого?

— У меня тоже была возможность сказать кое-что в суде, — произнес он наконец.

— Не будь идиотом! — В голосе мальчишки прозвучало искреннее удивление. — Зачем тебе нужно было что-то говорить? Ты бы все потерял и ничего не приобрел. — Помолчав, он добавил лукаво: — Могу поспорить, ты наложил в штаны от страха.

Уилд медленно кивнул.

— Да, думаю, так можно выразиться.

У Клиффа отлегло от сердца.

— Ну что ж, я полагаю, мне пора собираться. — Это была скорее словесная разведка, чем заявление о намерении.

— Уже поздно, — сказал Уилд. — Уже очень поздно.

Уилд проснулся очень рано. Он лежал неподвижно, боясь потревожить стройное, теплое тело рядом с собой в узкой кровати. Но это было излишним.

— Ты проснулся, Мак?

— Да.

— Я хочу тебе кое-что сказать.

— Давай!

— Знаешь, я и вправду думал, что как-нибудь использую это… Ну, что ты «голубой».

— Хочешь сказать, что собирался шантажировать меня?

— Нет, ты не из тех, кого можно шантажировать.

— Ты испугался?

— Не на того напал! Просто я надеялся, что мне удастся получить немного денег от газет. Думал, что сделаю хорошую историю из этого.

— Ну и?

— Позвонил в одну газету. Местную.

— «Пост»? Ну, это не их хлеб.

— Ага. Во второй раз они направили меня в другую газету — в «Санди Челленджер».

— Так ты звонил дважды?

— Да, извини меня. Это было после того, как мы поссорились. Я не осознавал, что делаю. В конце концов я зашел в магазин и украл те вещи.

— Выходит, ты звонил в «Челленджер»?

— Да, говорил с каким-то парнем по имени Волланс. Он хотел встретиться, договориться о деньгах и обо всем прочем. Но я не согласился. И не упомянул ни одного имени, хоть он и пытался выудить у меня.

Уилд улыбнулся про себя, наблюдая, как смиренное признание на глазах превращается в демонстрацию собственной добродетели.

— Ты уверен, что ничего не сказал?

— Честно, Мак, ничего лишнего! И не собирался… Просто позвонил. Извини. Я хотел, чтоб ты знал об этом.

— Ладно, теперь я знаю. Давай поспим еще.

Оба замолчали. Но ни один из них и не думал спать.

— Мак?

— Что?

— Должно быть, это прекрасно — быть взрослым, — грустно произнес Шерман. — Взрослым настолько, чтоб не задумываться каждую минуту: то ли ты делаешь, хорошо ли поступаешь и все в таком роде.

— Возможно, ты прав. Должно быть, это прекрасно.

Глава 5

Отель «Хаймор» возник как небольшой пансион на тихой пригородной улочке. Постепенно он стал расширяться за счет домов по обе стороны от него — некогда величественных зданий эпохи короля Эдуарда. Когда обитатели особняков осознали грозящую им опасность, было уже поздно. Внезапно, чуть ли не за ночь, деревянные стены отеля были окрашены в ядовито-желтый цвет, и весь мир мог убедиться, что чудовище вышло из-под контроля! Лишь теперь частные домовладельцы ринулись продавать свою собственность. Но своей торопливостью и многочисленностью они вызвали то, чего больше всего опасались, — цены на жилье упали.

Когда-то пивной бар на углу улицы выталкивал отсюда своих голодных подвыпивших завсегдатаев подальше, на широкие проспекты с их забегаловками. Теперь же, когда вокруг «Хаймора» текли огромные потоки машин, а число домов, сдаваемых в аренду, все увеличивалось, когда дешевые бары с восточной кухней и видеосалоны окончательно лишили улицу ее возвышенного величественного облика, она превратилась в обычный коммерческий район с сомнительной репутацией.

Мистер Балдер ясно дал понять, что отнюдь не врожденное чувство гражданского долга заставило его позвонить в полицию, а страстное убеждение в праве хозяина получать то, что ему причитается.

— Он должен мне деньги за две недели проживания, — без конца повторял он. — Две недели! И о чем только думала эта идиотка кассирша! Я убью ее! Я просто убью ее!

Идиоткой кассиршей оказалась миссис Балдер, которая, очевидно, сочла мистера Понтинга очень привлекательным и надежным гостем.

Пока Сеймур снимал в комнате отпечатки пальцев, Паско, как и следовало ожидать, выслушал рассказ о постояльце. Спокойный человек, сдержанный, утверждал, что работает Коммерческим агентом в небольшой лондонской фирме, начинающей торговые операции здесь, на Севере. За все время ни одного визитера. Сделал пару звонков из отельного автомата, но самого его по телефону никто не спрашивал, лишь в минувшую пятницу ему три или четыре раза звонили после обеда, а вечером какой-то человек хотел видеть мистера Понтинга.

Возраст? Трудно сказать. Моложавый: между двадцатью и тридцатью годами или хорошо сохранившийся сорокалетний мужчина. Был тепло одет. Нет, вечер был, пожалуй, не холодный, но чувствовалось, что пойдет дождь. Волосы? Вроде светло-коричневые. Рост — что-то около среднего. Акцент не йоркширский. Пожалуй, южный, а может, чисто шотландский.

Слушать дальше Паско отказался. Появился Сеймур с несколькими наборами отпечатков пальцев. Балдер, который, очевидно, считал, что они должны обыскать карманы убитого и достать оттуда деньги, чтобы оплатить счета за проживание, проявлял нетерпение, и Паско пришлось холодно осведомиться как давно пожарные инспектировали его владения и когда полиция в Последний раз делала проверку его регистрационных книг.

Когда на обратном пути они пересекли границу Лидса и въехали на территорию Среднего Йоркшира, Паско охватило непривычное чувство возвращения домой.

«Господи, да никак я старею? — поразился он. — Скоро начну скучать по Дэлзиелу!»

В участке они сверили отпечатки пальцев; выяснилось, что некоторые из них, снятые в номере отеля «Хаймор», принадлежали убитому мужчине. Дэлзиел еще не вернулся с обеда в «Ротари-клуб», поэтому Паско, набросав донесение, кинул его толстяку на стол и отправился с Сеймуром в Трой-Хаус.

— До чего же загадочное дело, — обронил молодой констебль, когда они снова выехали за пределы города.

— Что в нем загадочного? — оживился Паско. У него были умеренные надежды на Сеймура.

— Ну, этот тип Понтелли говорит, что на самом деле он Хьюби, которого все считают погибшим на войне. А тут его и впрямь находит пуля, выпущенная из трофейного немецкого пистолета.

Паско вздохнул.

— И только-то? Если это высшее достижение твоей детективной мысли, отплясывай-ка лучше свои пасодобли.

Сеймура больно задела такая недоброжелательность. С тех пор как он перешел от диско к бальным танцам под умелым руководством Бернадетты Мак-Кристал, ему пришлось привыкать к шуточкам по поводу блесток на его носках и метров тюля, но Паско крайне редко присоединялся к этим неуклюжим остротам. Однако Сеймур был отходчив, и, когда они подъехали к Трой-Хаусу, он воскликнул:

— Смотрите! У них здесь лошади!

— Ослы, — поправил Паско. — А того осла с рогами зовут козой.

«Простите, что я осмеливаюсь дышать», — обиделся про себя Сеймур.

Дверь открылась прежде, чем Паско успел позвонить.

— Мистер Паско? — спросила женщина, стоявшая на пороге. — Мистер Теккерей сказал мне, что вы приедете.

— А вы, я полагаю, мисс Кич. Этот детектив — констебль Сеймур.

Мисс Кич протянула руку Паско, кивнула Сеймуру и повела их в дом.

«Она больше похожа на гранд-даму, чем на домоправительницу, а возможно, это одно и то же», — подумал Паско, который был знаком с обоими типами женщин только по фильмам.

Мисс Кич шла твердой походкой, совершенно прямая, с высоко поднятой головой, густые седые волосы были элегантно уложены. Одета она была в длинную темную бургундскую юбку и голубую шелковую блузку. Слабый запах кошки или собаки ощущался в вестибюле, но совсем отсутствовал в большой гостиной, куда они проследовали.

— Садитесь, пожалуйста. Не хотите ли чаю?

Чайный столик был уже сервирован, и пар, выходивший из носика чайника, говорил о том, что чай готов. Мисс Кич, должно быть, наблюдала из окна, как они подъехали.

— Благодарю вас, — произнес Паско. — Какой прелестный дом!

— Вы так считаете? — сказала мисс Кич, разливая чай. — Я всегда находила его похожим на амбар. Но он стал моим домом на многие годы, и, видимо, в нем мне и суждено умереть. Поэтому я не должна жаловаться. Хотите масляных лепешек?

Паско отрицательно, помотал головой, но Сеймур принялся за них с большой охотой.

— Насколько я понял, по условиям завещания вашей покойной хозяйки вы должны оставаться здесь, чтобы следить за домом, — осторожно начал Паско.

— До тех пор пока не появится ее сын и не пожелает сделать другие распоряжения, — педантично поправила его мисс Кич.

— Не думаете же вы в самом деле, что это может произойти. Мне кажется, вы не разделяли веру миссис Хьюби в то, что ее сын жив.

— Миссис Хьюби была моей хозяйкой, инспектор. Я поступила к ней на службу няней и закончила ее компаньонкой. В прислугах я научилась быть послушной, в компаньонках — осмотрительной.

— Но как друг…

— Я никогда не была ей другом. Друзьям не платят! — резко оборвала она.

Паско допил чай, размышляя об услышанном. Слова мисс Кич оказались для него полной неожиданностью. Богатая, со снобистскими замашками, расистка Гвендолин Хьюби, судя по всему, внушала страх. Ее компаньонка, как представлялось Паско, должна была быть робким и незаметным созданием.

Он сделал еще одну попытку.

— Вы хотите сказать, что миссис Хьюби ощущала… э-э-э… социальную разницу между вами?

— Миссис Хьюби ощущала социальную разницу между собой и половиной своих родственников! — отрезала мисс Кич. — Начиная с собственного мужа! Извините, мне не следовало этого говорить. Но вы должны понять, это не было проявлением снобизма. Это было, скорее, элементом ее веры в упорядоченное мироздание.

— «Богатые — в своих дворцах, бедные…»

— Совершенно верно. Она не считала нужным спорить с Господом Богом по поводу устройства мира.

— Включая превосходство белых, насколько я могу судить, — вспомнил Паско о доле наследства, завещанной «Женщинам за Империю».

— Она не была политиком в строгом смысле слова, — вступилась мисс Кич за свою хозяйку, словно виня себя в посмертной нелояльности к ней. — Она искренне верила, что если Господь поместил черных в отсталых странах, а белых — в цивилизованных, то это было частью его плана.

— Но она не считала смерть сына частью этого плана?

— Нет, она убедила себя в этом. Думаю, ей было нелегко справиться с грузом ответственности.

— Прошу прощения! Говорят, она нашла, на кого возложить вину?

— О да! Миссис и мистер Хьюби, несомненно, обвиняли друг друга. Она так гордилась, что сын получил офицерский чин и все могли видеть, что он — джентльмен! А ее муж был весьма доволен, когда молодой человек поступил в отряд десантников и каждый мог убедиться, что тот — настоящий мужчина. Она считала, что сын играет с огнем из желания угодить отцу, а он был уверен, что жена сделала их сына слишком мягким. Но в глубине души, я думаю, они оба обвиняли самих себя. На то они и родители, вы согласны со мной? Даже самые эгоистичные и эгоцентричные из них ищут причину в себе. В ночной темноте, наедине с собой, трудно укрыться от действительности. По всей видимости, мистер Хьюби научился смотреть правде в глаза. Миссис Хьюби до последнего дня не примирилась с правдой, вот почему она не могла позволить сыну умереть.

Сеймур держал свой блокнот на коленях, но было ясно, что он не видел надобности в том, чтобы оторваться от лепешек и записать эти психологические этюды.

— Очевидно, вы много размышляли над этим, мисс Кич? — осведомился Паско.

— Нет, не очень, — покачала она головой, вновь становясь лишь услужливой домоправительницей. — А сейчас, как я могу предположить, вы пришли поговорить о человеке, чья фотография была напечатана в «Ивнинг пост»?

— Почему вы так думаете? — удивился Паско.

— Потому что мистер Теккерей сказал мне об этом, — проговорила она с ноткой раздражения в голосе.

Паско улыбнулся, вытащил фотографию и протянул ей.

— Вы узнаете его, мисс Кич?

— Кажется, хотя я не до конца в этом уверена, это тот человек, который ворвался на кладбище во время похорон миссис Хьюби. Надеюсь, мистер Теккерей рассказал вам об этом инциденте?

— Да, рассказал. Это был единственный раз, когда вы его видели?

— Первый и последний.

— Мистер Теккерей находит в его чертах сходство с Хьюби. Вы согласны с этим?

— В какой-то мере — да. Определенно, была некоторая топорность в его облике, как у трактирщика Джона Хьюби. Но никакого сходства с Ломасами, уверяю вас!

— Мы пытаемся восстановить его действия в ночь с пятницы на субботу. Вас совсем не беспокоили в ту ночь? Может быть, непонятные телефонные звонки? Или шум снаружи?

— Какой-нибудь бродяга, вы хотите сказать? Нет, мистер Паско. К тому же я окружена животными, они бы предупредили меня об опасности.

— Вероятно… Да, кстати, мистер Теккерей просил меня забрать кое-какие документы для него. Бумаги миссис Хьюби, касающиеся ее поисков, или что-то в этом роде.

— Да, он сообщил мне об этом. Пройдемте со мной, я покажу, где они находятся.

Мисс Кич поднялась, и оба мужчины последовали за ней. Сеймур то и дело оборачивался, с сожалением глядя на кремовый торт, который он так и не успел попробовать, увлекшись лепешками. Они прошли по длинному коридору и оказались в комнате, заставленной рядами книжных полок и смахивавшей на диснеевский рисунок Атенеума.[7] Все глубокие кожаные кресла здесь были заняты спящими животными. Огромный черный лабрадор, растянувшийся во всю длину честерфилдского дивана, приоткрыл умный глаз, убедился, что перед ним свои, и заснул снова, не потревожив маленького полосатого котенка, дремавшего меж его лопаток.

— Здесь она хранила свои личные бумаги, — произнесла мисс Кич, указывая на шкатулку с двумя ящичками, стоявшую на углу стола. — У меня где-то есть ключ от нее.

— Не думаю, что вам потребуется ключ, мисс Кич, — заметил Паско, одним пальцем открывая верхний ящик.

— О Боже! — воскликнула женщина. — А я-то была уверена, что она заперта!

— Возможно, она действительно была заперта, — буркнул Паско.

Это была старая шкатулка с простым замком. Узкий нож, вставленный между ящичком и корпусом, легко мог бы ее открыть. Пара царапин по краю ящичка убедили Паско в том, что так оно и произошло.

— Когда вы в последний раз заглядывали в нее, мисс Кич? — спросил инспектор.

— Насколько я знаю, после смерти миссис Хьюби шкатулка открывалась только однажды. Клерк мистера Теккерея приходил забрать финансовые документы, относящиеся к наследству, и захотел поглядеть, что находится в этой шкатулке. Я открыла ее, он порылся в бумагах и сказал, что среди них нет ничего нужного для бухгалтера. Потом я снова ее закрыла.

— Ясно. Сеймур, у тебя в машине не найдется пудры для снятия отпечатков пальцев? Хорошо. Поработай здесь, но сначала вытри собственные пальцы, ты похож на гору масла от ЕЭС. Мисс Кич, нет ли у вас фотографии сына миссис Хьюби, которую я мог бы посмотреть прямо сейчас?

— Конечно, инспектор. Пойдемте со мной.

Он вышел за ней из кабинета и поднялся вверх по лестнице.

«Господи, — подумал Паско, — она собирается открыть одну из тех комнат, что показывают в старых кинокартинах. Все будет выглядеть так, как в его детские годы. Игрушки, книжки и всякая подростковая мишура, тапочки у кровати, отброшенное покрывало…» Единственно, в чем он сомневался, — будет в комнате чисто или все покрыто пылью и затянуто паутиной.

Картина, которую, он нарисовал в своем мозгу, была такой живой, что реальность почти разочаровала его. За незапертой дверью оказалась маленькая, тщательно прибранная спальня. Окно было открыто, и свежий воздух наполнял комнату. Аккуратно сложенная пижама лежала на стеганом одеяле, придавая спальне чуть патетический вид. Пока Паско оглядывался вокруг, мисс Кич подошла к старомодному гардеробу из красного дерева. Он так ожидал увидеть здесь старые вещи, что потребовалось добрых тридцать секунд, прежде чем до него дошло: «подлинные реликвии 1944 года» были снабжены современными европейскими этикетками с занимательной информацией, что ткань состоит на 65 процентов из полиэстера и на 35 процентов из хлопка…

Обернувшись, Паско увидел, что мисс Кич пытается забраться на стул, чтобы дотянуться до старых чемоданов, уложенных на шкафу.

— Давайте, я помогу, — предложил он.

— Нам нужен нижний чемодан, — ответила мисс Кич.

Верхний чемодан казался пустым. Самое интересное, что на нем была свежая бирка авиакомпании «Алиталия».

— Мисс Кич, кто-нибудь жил в этой комнате? — как бы между прочим спросил Паско.

— Конечно. Но не беспокойтесь, он не будет возражать. Такой милый юноша…

«Юноша? — Паско вспомнил погибшего. — Сколько лет прошло с тех пор, как тот был юношей?»

— А кто он?

— О, простите! Разве я не говорила вам? Это мистер Ломас. Родней Ломас. Он играет в театре «Кембл» в «Ромео и Джульетте». Ему очень хотелось, чтобы я пошла на премьеру. Но я редко выхожу из дому по вечерам. Кроме того, если говорить честно, я не люблю Шекспира, а по телевизору в тот вечер показывали триллер, который я давно собиралась посмотреть.

— Да-да, припоминаю — «Убийцы», — с грустью сказал Паско. — Выходит, мистер Ломас живет здесь? Я не знал об этом. Значит, в пятницу ночью вы не нуждались в животных, чтобы защититься от бродяг? В доме был сильный мужчина, он бы позаботился о вас.

— Да нет, — смутилась мисс Кич, словно раздосадованная предположением, что она нуждается в заботе, — Род не ночевал здесь в пятницу.

— Вы хотите сказать, что он переехал сюда позднее? — Паско вспомнил, что видел молодого человека в «Черном быке»: «Когда это было? Да, в четверг, во время ленча…»

— Нет, Род приехал сюда в среду. Но в пятницу вечером он позвонил и сообщил, что проведет ночь у друга.

— Это был местный звонок? — вскользь полюбопытствовал Паско.

— Он не сказал, откуда звонит. Но, по всей видимости, из Лидса. У глупого мальчика кончились монеты, он должен был повторить заказ, и оператор сказала: «Лидс».

Паско принял к сведению эту информацию и открыл старый чемодан.

— А почему вы поселили мистера Ломаса в эту комнату, мисс Кич? — поинтересовался он.

— Почему? Ну просто потому, что это была единственная спальня в доме, которая содержалась в чистоте, проветривалась, в ней можно было в любое время разместить гостей. Род свалился как снег на голову, и я сочла уместным поместить его здесь.

— Несомненно, комната миссис Хьюби… — начал было Паско.

— Теперь я сама живу в ней, мистер Паско, — отрывисто произнесла она, — а собственную спальню использую как гардеробную. Я не сентиментальна и не верю в привидения. Старую одежду, принадлежавшую миссис Хьюби и ее сыну, я почистила и отправила в «Женскую добровольную службу» для благотворительных целей. А некоторые фотографии и другие памятные вещи из комнаты миссис Хьюби я положила в чемодан.

Это была трогательная во всех отношениях коллекция: крестильная кружка, пинетки, школьные дневники, ученическая шапочка, свидетельство о сдаче экзаменов — все вехи детства были собраны здесь. Были тут и фотографии: в рамках, в альбоме и россыпью. В круглых картонных коробках хранились стопки фотоснимков, на которых школьники в галстуках были запечатлены на фоне серого здания, напоминавшего замок. И каждому, кто захотел бы взглянуть на все это, могла бы открыться вся жизнь Александра Хьюби — от колыбели до края могилы.

Такие мрачные мысли мелькали в голове Паско, когда он разглядывал последнюю фотографию, на которой юноша в офицерской форме смущенно улыбался в объектив. Что-то знакомое, едва уловимое почудилось инспектору в этом фото.

Внезапно его осенило: хрупкая девушка в офисе Теккерея — что-то общее в глазах и форме головы, но главное — то же выражение уклончивой сдержанности. Но как сопоставить черты этого юноши с восковой маской в морге?

— Я заберу эту фотографию, если позволите, — попросил Паско. — Давайте спустимся вниз.

Сеймур уже обработал шкатулку пудрой, обнаружив несколько четких отпечатков там, где кто-то мог левой рукой придерживать шкатулку, в то время как правой вставлял нож в щель между крышкой и корпусом.

— Мисс Кич, вы не будете возражать, если мой констебль снимет отпечатки ваших пальцев, просто чтобы исключить вас из числа подозреваемых? — спросил Паско.

— Отпечатки моих пальцев? Как увлекательно! Я видела по телевизору, как это делается. Пойдемте в гостиную, молодой человек. Там нам будет удобнее.

Она сурово взглянула на животных, которые, очевидно решив, что пришельцы безобидны, продолжали крепко спать в своих креслах.

Когда мисс Кич вышла из комнаты, Паско обернулся к Сеймуру:

— Когда закончишь, проберись наверх, вторая спальня налево: поработай там хорошенько. Но не оставляй после себя никаких следов.

— Есть, — ответил Сеймур.

Оставшись один, Паско принялся изучать содержимое шкатулки. В ней оказалось несколько картонных папок, на каждой из которых был проставлен год начиная с 1959-го и три недатированные папки, более старые на вид. Паско начал с них и, как и предполагал, нашел документы о смерти Александра Хьюби. Вначале шла телеграмма, в которой выражалось соболезнование по поводу того, что Александр Хьюби пропал без вести.

Постепенно сложилась цельная картина всей этой истории. В начале 1944 года Хьюби присоединился к своему отряду в Палермо на Сицилии. Союзники медленно продвигались на север, встречая яростное сопротивление немцев на материке, но в мае враг отступил от «Линии Густава» на юге от Рима к «Готической линии», протянувшейся от Пизы до Римини. Хьюби поставили командиром группы из четырех человек, задачей которой было высадиться на Тосканском побережье севернее Ливорно, установить контакт с местными партизанами и послать разведдонесение о передвижении немецких войск; через пять дней их должны были оттуда эвакуировать. В назначенный час группа покинула корвет, и шлюпку подхватило штормящее море. С тех пор никто больше их не видел. На связь десантники не вышли и не появились в условленный срок там, откуда их должны были забрать. А в тридцати милях от берега в море была обнаружена перевернутая шлюпка с пробоинами, похожая на ту, которая использовалась в этой операции.

Отсутствие каких-либо донесений об их связях с партизанами или сведений по линии Красного Креста о том, что они находятся в плену, могло означать лишь одно: вся пятерка десантников погибла, не добравшись до берега. Командир Александра выразил традиционные соболезнования, и, что касается армии, на этом все было закончено.

Паско поставил перед собой фотографию в серебряной рамке. С нее застенчиво улыбался юноша в военной форме. Трудно было представить человека, менее похожего на грозного коммандос из детских комиксов. Говорят, внешность обманчива. По-видимому, так оно и есть. Должно быть, паренек сам вызвался служить в десанте, прошел отборочные испытания и чрезвычайно тяжелую подготовку.

— Вот теперь и я смотрю на тебя, малыш, — промолвил Паско.

Затем он начал проглядывать переписку миссис Хьюби с военным министерством, Красным Крестом, комиссией по захоронению военнослужащих, командованием американских оккупационных войск в Западной Италии, местным членом парламента и другими организациями и отдельными лицами, в которых старая женщина видела соломинку, за которую можно было ухватиться. Ее письма были однообразно патетическими, ответы на них — вежливо формальными.

Паско пробежал глазами бумаги, ему бросилась в глаза ссылка на «вложенную фотографию», он еще раз просмотрел две связки документов и наконец нашел оригинал.

Это было фото из газеты «Пикчер пост» за 1945 год, на нем были изображены солдаты союзных войск, проходящие по улице Флоренции под восторженные приветствия жителей. В толпе, облепившей мостовую, кто-то — очевидно, миссис Хьюби — обвел кружком одно лицо. Фотография была нерезкой, и черты были трудно различимы: мужчина казался скорее задумчивым и грустным, нежели беспечно веселым, хотя это могло быть результатом игры света, тени и расстояния, а не отражением чувств: лицо по форме и пропорциям слегка напоминало лицо в серебряной рамке, любовь и горечь утраты могли с готовностью признать в нем черты Александра Ломаса Хьюби.

Здесь же были и письма: сначала редактору «Пикчер пост», а позднее — фотографу, сделавшему тот снимок. Копии писем властям Флоренции, военным и гражданским. И наконец, письма, разосланные в 1946 году в итальянские газеты с просьбой опубликовать прилагаемое объявление на итальянском и английском языках. Это было простое обращение к Александру Хьюби или к любому, кто знает о его местонахождении, с заклинанием сообщить об этом его матери по адресу: Трой-Хаус, Гриндейл, Средний Йоркшир, Великобритания. За сведения она посулила хорошее вознаграждение.

Три ранние папки были обследованы. Что случилось потом, Паско мог представить даже без показаний Идена Теккерея. К 1946 году тот небольшой запас надежды, что был у Сэма Хьюби, полностью иссяк: его сын был мертв. Отчаянную же веру жены он терпел до тех пор, пока та не поместила объявления. Безусловно, обещанное вознаграждение вызвало поток ответных писем, большинство из которых, если не все, были, по мнению Сэма Хьюби, явным надувательством. «С меня хватит, — сказал он, — больше никаких писем!» И воля его была достаточно сильна, чтобы настоять на своем или, по крайней мере, загнать ее «в подполье» на тринадцать лет — до его смерти.

Когда Сэм Хьюби благополучно переселился в мир иной, старая навязчивая идея, так долго подавлявшаяся, вырвалась из-под спуда с обновленной энергией. Тогда-то и началось составление ежегодных папок. Возобновился поток писем, сопровождавшийся теперь личными визитами в соответствующие организации в Лондоне и Италии. Были задействованы частные сыскные агентства, в обеих странах. Паско прочитал их рапорты, производившие впечатление весьма скрупулезных в описании нулевых результатов, в которых в конечном счете было недвусмысленно заявлено: детективы сомневаются, что в данном деле вообще можно чего-либо достичь.

Упрямое нежелание старой леди признать очевидное было одновременно и героическим и безумным. За исключением фотографии в «Пикчер пост», за сорок лет не было найдено ни одной хотя бы незначительной зацепки в доказательство того, что ее сын жив; если, разумеется, не принимать во внимание посланий от различных телепатов и экстрасенсов (а она к ним прислушивалась), сообщавших, что они «не могли обнаружить его следов в ином мире», но якобы «ясно видели кого-то очень похожего на пропавшего юношу, работающего в оливковой роще», или что их «ивовая рамка над картой Европы упорно отклоняется в сторону Тосканы».

В дверь постучали. Положив бумаги, которые он изучал, в папку, Паско сказал:

— Войдите.

Появилась мисс Кич, неся на подносе чай и горячие булочки. Паско не хотел ни того, ни другого. Но догадываясь, что Сеймур придумал для мисс Кич эти хлопоты, чтобы держать ее подальше, пока он не закончит работу в спальне, инспектор тепло поблагодарил домоправительницу и не стал возражать, когда та предложила налить ему чаю и намазать маслом булочку.

Уплетая сладкую сдобу, Паско спросил вкрадчиво:

— Вы помогали миссис Хьюби в ее поисках, мисс Кич?

— Ну, непосредственно — только печатая и разбирая ее корреспонденцию. А косвенно — тем, что оставалась здесь и заботилась о животных, когда она уезжала по своим делам из дома.

— Миссис Хьюби, кажется, потратила много времени и денег на эти цели?

— Вероятно. Я имею в виду деньги. Хотя я никогда не имела, да и не стремилась иметь Дела со счетами миссис Хьюби, — ответила мисс Кич довольно сухо. — О потраченном времени я знаю лучше. Она регулярно, почти каждый год, отправлялась в Лондон и за границу, пока с ней не случился первый инсульт. Это произошло сразу же после возвращения из Италии, и больше уж она за границу не ездила. Миссис Хьюби не доверяла иностранной медицине. Ее обуревал страх, что придется лежать в больнице, в которой будут заправлять католические монахини и черные доктора.

Паско улыбнулся.

— Да, мистер Теккерей говорил мне, что она боялась чернокожих. Поминала о каких-то черных демонах, маскирующихся под ее сына Александра. Вам, должно быть, нелегко с ней приходилось. Я слышал, вы были ее сиделкой.

Лицо мисс Кич стало неподвижно и побледнело, будто она вспомнила нечто неприятное, и внезапно она показалась инспектору очень старой.

— С ней всегда было нелегко, — вымолвила она с дрожью в голосе. — Вы дадите мне расписку, инспектор, на все, что возьмете здесь?

— Разумеется. — Он слегка удивился.

— Поймите, в этом доме я всего лишь хранительница и несу ответственность за все.

Сеймур вошел в тот момент, когда Паско писал расписку. При виде булочек глаза его загорелись, и он с жадностью схватил одну.

Выходя из дома, Паско взглянул на часы.

— Мы должны попасть в Олд-Милл-Инн как раз к открытию, Сеймур. Может, мне позвонить туда заранее и попросить их начать намазывать масло на печенье?

— Не стоит, шеф, мне этого хватит до ужина, — ухмыльнулся констебль, облизывая пальцы.

— Надеюсь, ты не вымазал своими пальцами всю машину. Кстати о пальцах, есть что-нибудь новое?

— Кое-что. Несколько следов мисс Кич на шкатулке, но хватает и других. Похоже, это те же самые отпечатки, что и в комнате наверху.

— Ты так считаешь? Странно. Разве привидения оставляют следы, Сеймур?

— Почему бы и нет? — воскликнул тот жизнерадостно. — Представьте, как их ледяные пальцы бегают вдоль вашего позвоночника.

Паско тихонько охнул и скомандовал:

— Ладно, вези меня в Олд-Милл-Инн.

Глава 6

— Может быть, зайдем в мой номер, суперинтендант? — спросил Эндрю Гудинаф.

Дэлзиел поглядел на него с удивлением.

— Вы собираетесь, показать мне гравюры на стенах вашего номера?

— Нет, просто подумал, что там нам будет удобнее.

Дэлзиел оглядел бар отеля «Говард Армс» — ковры, бархатная обивка, ряды сверкающих бутылок… Он опустился в глубокое кресло.

— Мне и тут хорошо, мистер Гудинаф. Если вам не терпится признаться в чем-то предосудительном, я попрошу включить музыку. Мы с вами будем выглядеть просто как пара бизнесменов за дружеской беседой.

— В таком случае, может быть, выпьете со мной? Так будет больше похоже на правду.

— Благодарю вас, можно виски, — согласился Дэлзиел.

Он одобрительно кивнул, увидев, что шотландец возвращается к столику с двойной порцией.

— Итак, чем могу служить? — начал Гудинаф.

— Мистер Гудинаф, вы могли бы сообщить мне, что вы здесь делаете?

— Вам это доподлинно известно, иначе вы бы не искали встречи со мной, суперинтендант.

— Со слов Идена Теккерея мне известна лишь цель вашего приезда. Адвокат, правда, считал, что вы уже вернулись к себе — в южные края. Да и в гостинице мне сказали, что вы должны были выехать в субботу, но потом продлили свое пребывание. Почему?

— Дело, которое привело меня сюда, оказалось более сложным, чем я думал, — ответил бесстрастно Гудинаф.

— Неужели?

— Уверен, мистер Теккерей посвятил вас во все подробности. Мне нужно было кое с кем встретиться по поводу доли наследства, миссис Хьюби, на которую претендует моя организация.

— И с кем же, если не секрет?

— С самим мистером Теккереем, естественно. С мистером Джоном Хьюби из Олд-Милл-Инна…

— С какой стати с ним?

— Чтобы добиться от него отказа от его права оспорить завещание.

— А у него есть такое право?

— Он может вообразить что угодно. Видите ли, если бы он или миссис Стефания Виндибэнкс, другая ближайшая родственница, — вместе или отдельно — захотели обратиться в суд, это надолго затянуло бы дело. Но имей мы возможность сказать в суде, что никто другой, скорее всего, не собирается оспаривать завещание, это укрепило бы наши позиции.

— Значит, им надо заплатить за тот вред, который они могут причинить?

— Я говорю о возможностях, которые у них есть…

— А эта Виндибэнкс, вы с ней тоже встречались?

— Да, сначала я встретился с ней в. Лондоне, потом здесь. Она живет в этом же отеле.

— Правда? — спросил Дэлзиел, хорошо знавший, что это правда, а также то, что и миссис Виндибэнкс продлила свое пребывание. — Они оба согласились отказаться от претензий на наследство?

— Да, фактически согласились.

— Сколько?

— Простите?

— Во сколько это вам обошлось?

— Суперинтендант, мне не хотелось бы, чтоб вы думали…

Не дослушав его, Дэлзиел окликнул бармена и поднял кверху пустой стакан:

— Еще два — того же самого!

Бармен сначала решил проигнорировать просьбу полицейского, затем подумал получше и повернулся к своим бутылкам.

Хороший пример для подражания.

— Пятьсот фунтов, — выговорил Гудинаф. — Каждый из них получает сейчас пятьсот фунтов.

— Не густо. Для веселой лондонской вдовушки и йоркширского трактирщика это сущий пустяк. Но вы сказали: «Сейчас?»

— Это лишь для начала. Если же нам удастся оспорить завещание и выручить деньги в ближайшее время, каждый из них получит еще по пять процентов состояния по его сегодняшней цене.

— И каково же это состояние?

— От одного миллиона двухсот пятидесяти тысяч до полутора миллионов.

Прикинув в уме, Дэлзиел воскликнул:

— Бог мой! Тут придется попотеть!

— Игра стоит свеч, если мы получим деньги, А если мы их не получим, то и им ничего не достанется, — отрезал Гудинаф.

— А какие у вас шансы?

— Я бы сказал, хорошие.

— Осмелюсь заметить, сейчас, когда Алессандро Понтелли уже не стоит у вас на пути, шансы еще более увеличиваются. Кстати, вы не пытались каким-то образом устранить его, мистер Гудинаф?

Молчание воцарилось между ними, молчание, которое ни музыка из динамиков, ни звон стаканов и смех за соседними столиками, ни отдаленный шум большого отеля, начинающего свою ночную жизнь, не могли сделать менее зловещим:

— Я не уверен, что понимаю ваш вопрос, — вымолвил наконец Гудинаф. — Что значит «устранить?»

— Нет ничего легче, — простодушно заметил Дэлзиел. — Минуту назад вы поведали, что рветесь всучить отступного мистеру Хьюби и миссис Виндибэнкс, чтобы те не чинили вам помех. Выходит, любой, кто захочет объявить себя прямым наследником, может назначать вам какую угодно цену за отказ от своих прав. Вот мне и пришло в голову: почему бы теперь, когда Теккерей сообщил о визите этого Понтелли к нему, вам не попробовать купить его тоже? Все очень просто и, по-моему, совершенно естественно:

— В логике вам не откажешь. Только для этого я должен был знать, где найти его, не так ли?

— Верно. Я как-то не подумал об этом, — охотно признал свою оплошность Дэлзиел. — Должно быть, сказывается возраст. Кстати, где вы были ночью в пятницу?

— Ночью? Вы хотите сказать — вечером?

— Ладно, начните с вечера.

— Рано утром я ездил в Илкли…

— В Илкли? Это что-то новое. Что вы там делали?

— Я отправился туда, чтобы встретиться с миссис Летицией Фолкингэм, учредительницей и президентом организации «Женщины за Империю», которая, если вы помните, является третьей наследующей стороной по завещанию миссис Хьюби. Я хотел заручиться согласием ее организации участвовать в моих планах по оспариванию завещания.

— И миссис Фолкингэм пошла вам навстречу?

— Косвенным образом. Она в преклонном возрасте и не очень здорова, поэтому передала бразды правления молодой женщине по имени Бродсворт, имеющей теперь полную юридическую и исполнительную власть.

— Звучит внушительно, но что сие означает?

— В настоящее время — ничего. «Женщины за Империю», насколько мне известно, состоят, за редким исключением, из малого числа весьма престарелых леди; у них мизерные фонды и незначительный вес в обществе — короче, создается впечатление, что эта организация обречена на смерть вместе с миссис Фолкингэм.

— Но…

— Но мисс Бродсворт и ее друзья, кажется, полны решимости поддержать в ней жизнь.

— Друзья? Какие еще друзья?

— Трудно поверить, что такая женщина, как мисс Бродсворт, удовлетворится лишь тем, что реализует свою политическую энергию и воззрения через организацию, подобную «Женщинам за Империю».

— Ага! Вы учуяли какой-то скрытый мотив?

— И весьма отчетливо. Поскольку она обладает законным правом действовать от лица «Женщин…», я получил ее подпись под документом, наделяющим наше Общество защиты животных правом обратиться с иском по поручению трех неглавных наследников.

— Вы кажетесь осмотрительным человеком, мистер Гудинаф, — сказал Дэлзиел.

— Вы правы. И это одна из причин, почему я задержался здесь на уик-энд. Я знаю, что Идену Теккерею мисс Бродсворт тоже не внушает доверия, и хотел убедиться, что правильно оценил меру ее исполнительных полномочий.

— Вы беспокоитесь, что деньги могут попасть в дурные руки или что ее подпись может оказаться недействительной?

Гудинаф помрачнел.

— Я вижу, вы циник, мистер Дэлзиел. Предположим, у меня были разного рода сомнения.

— А что думает Иден Теккерей?

— Он подтвердил, что, если завтра деньги попадут к «Женщинам за Империю», едва ли что-то помешает мисс Бродсворт передать их Национальному фронту или кому-нибудь похуже…

— Вы полагаете, она на это способна? Но у вас нет доказательств!

— Пока нет. Там, в Мальдив-Коттедже, был один журналист, и он явно интересовался этой женщиной.

— Журналист?

— Да. По-моему, из «Санди Челленджер». Я не знаю эту газету. Репортера зовут Генри Волланс.

Дэлзиел кивнул. Паско рассказывал ему о встрече с Воллансом на приеме в «Кембле». Там же Паско узнал от Сэмми Раддлсдина, что Волланс занимается историей с «голубым» копом, если таковая вообще существует. Дэлзиел припомнил, что видел Вэтмоу, обедавшего в компании Айка Огильби в «Джентльменах».

— Итак, вы закончили свои дела в Илюш. Что вы делали потом? Не поехали ли часом в Лидс?

— Признаться, поехал, — подтвердил Гудинаф. — А почему, собственно, я не должен был туда ездить?

Дэлзиел был немного обескуражен. Он пытался подогнать Гудинафа под свою версию — тот появился в отеле «Хаймор» в поисках Понтелли — и поэтому предпочел бы, чтобы Гудинаф увиливал от ответа.

— Что привело вас туда?

— Я выпил с этим репортером Воллансом после встречи с миссис Фолкингэм. Мы разговорились. К тому времени, когда наш разговор иссяк, было уже слишком поздно возвращаться в «Говард Армс» на ужин, и он порекомендовал мне китайский ресторан в Лидсе. Я питаю слабость к китайской кухне…

— Вот как? Значит, за «желтой прессой» последовал «желтый ужин». А я и не догадывался, что вы уделяете столько внимания бульварным газетам, мистер Гудинаф.

— Я стараюсь создать своей организации хорошую рекламу, и мне неважно, откуда она исходит. Кроме того, у меня создалось впечатление, что Воллансу тоже что-то не понравилось в этой Бродсворт; а я ценю возможности прессы докопаться до того, что не под силу отыскать простому гражданину…

— Например, полицейскому, — съязвил Дэлзиел. — С репортером вы тоже заключили сделку?

— У нас завязались дружеские доверительные отношения, — ответил Гудинаф.

«Ах ты, хитрая бестия! — со злостью подумал Дэлзиел. — Ну, я покажу тебе!»

— В какое же время вы вернулись в отель в пятницу вечером, мистер Гудинаф? — осведомился он вежливо.

— О, довольно поздно. Что-то около одиннадцати.

— И сразу легли спать?

— Верно.

— Однако дежурный не помнит, чтобы вы подходили к нему.

— Разве? Ну да, конечно, его не было на месте, и я сам взял ключ от номера.

— Как же так? В таком роскошном месте — и такое негодное обслуживание!

— Подобное случается и в лучших отелях, мистер Дэлзиел.

— Неужели? Я не знал об этом.

Дэлзиел рыгнул и приподнял левую ногу, чтобы почесать ляжку.

— Суперинтендант Дэлзиел? По описанию, что мне дал дежурный, я поняла — это вы. Мне передали вашу записку. Мистер Гудинаф, рада вас видеть снова! Винсент, дорогой, мне как обычно…

Стефания Виндибэнкс уселась в кресло между мужчинами. В блузке цвета лосося и плиссированной юбке она выглядела весьма элегантно. Положив нога на ногу, еще достаточно крепкие, чтобы придать чувственную упругость шелковым чулкам, она пригладила искусно уложенные волосы и ослепительно улыбнулась Дэлзиелу, продемонстрировав ровные белые зубы.

— Миссис Виндибэнкс? — произнес толстяк, неторопливо оглядывая ее с головы до ног.

— Да, это я. Вы ищите что-то особенное, суперинтендант, или проводите общий осмотр, дабы сделать мне какое-то предложение?

— Нет, обшивка великолепная, но нужен глаз эксперта, чтобы оценить мотор! — ответил Дэлзиел.

На мгновение улыбка застыла на лице женщины, потом она залилась смехом. Бармен поставил перед ней высокий стакан с фруктовым соком, она подняла его, имитируя тост.

— Поражаюсь, зачем я уехала с Севера.

— Я тоже иногда задаю себе этот вопрос, — подхватил Гудинаф.

— Мы только что выяснили с мистером Гудинафом, где он был в пятницу вечером. А как насчет вас, миссис Виндибэнкс?

— Вас интересует, где была я? О, в самых разных местах! Поужинала в ресторане, выпила пару стаканов в баре, подышала свежим воздухом, затем улеглась в постель, немного посмотрела телевизор, почитала книгу. Этого достаточно для одного вечера, как вы думаете?

— Но вы не отвечали на телефонные звонки, — буркнул вместо ответа Дэлзиел.

— Не понимаю вас.

— Поздно вечером вам звонили дважды. В вашем номере никто не поднимал трубку.

— Возможно, я принимала ванну.

— И очень долго, — усмехнулся Дэлзиел.

Женщина отпила из стакана, и теперь ее ослепительная улыбка была адресована Гудинафу.

— Мистер Гудинаф, может быть, вы расскажете мне, что тут происходит?

— Я полагаю, — медленно начал тот, его суховатый шотландский акцент придавал словам взвешенный юридический оттенок, — я полагаю, речь идет о том, мог ли я с целью увеличить шансы Общества защиты животных на получение полумиллиона фунтов или вы, мисс Виндибэнкс, желая повысить ваши шансы на получение семидесяти пяти тысяч фунтов, варварски убить одного из своих собратьев?

— Боже мой! Вы, конечно, шутите? — воскликнула женщина. Но ее глаза, вместо того чтобы широко раскрыться от изумления, наоборот, сузились, словно она обдумывала, что сказать. Не мешкая, она спросила:

— Он так прямо и заявил, мистер Гудинаф?

— Подумываете об адвокате, миссис Виндибэнкс? — улыбнулся Дэлзиел. — Разумно! Я всегда восхищаюсь людьми, которые знают, как быстро получить выгоду. Но вы не станете богаче, гоняясь за бедным полицейским с иском о клевете! Я не прав, мистер Гудинаф, или вы уже все позабыли из юриспруденции?

— Похоже, вы многое обо мне знаете, — произнес шотландец.

— Это только начало. Я хочу знать о людях все. О вас. О миссис Виндибэнкс. О Понтелли, или Хьюби, или кем он там еще был.

— Теперь это выяснить будет совершенно невозможно, — вздохнул Гудинаф.

— Но ведь существует наука! — воскликнул Дэлзиел с уверенностью Архимеда, которому трудно понять, отчего электричество не течет из патрона, если в него не вкручена лампочка.

Миссис Виндибэнкс, слушавшая этот диалог с видом усталого превосходства, вдруг встрепенулась:

— Подождите! Возможно, я смогу помочь вам!

Оба мужчины уставились на нее с нескрываемым удивлением.

— Каким образом? — осведомился Дэлзиел.

— Нельзя ли мне взглянуть на тело?

— Для опознания, вы хотите сказать? Сомневаюсь, моя дорогая, что это нам поможет — за сорок лет лица очень меняются. Вспомните: увидев этого человека на похоронах, вам не пришло в голову, что это Александр вернулся за своим наследством.

Миссис Виндибэнкс улыбнулась.

— Это верно, но я имею в виду не лицо. Видите ли, суперинтендант, я кое-что вспомнила: когда я была маленькой девочкой, я обычно приезжала в Трой-Хаус с родителями, и, если бедняга Александр бывал дома, ему поручалось приглядывать за мной. Ни ему, ни мне это не доставляло особенного удовольствия. Он был на десять лет старше меня…

Она осеклась, как будто ожидая возражений.

«На пять, самое большее — на шесть», — уточнил про себя Дэлзиел.

— Единственно, чему я всегда радовалась, это когда Александр брал меня с собой на реку. Он любил плавать, а я просто плескалась на мелком месте. Дело в том, что он обычно плавал голым. В школе, где он учился, все мальчики купались в бассейне голыми, что очень забавляло, должна сказать, кое-кого из учителей. Ну, не мне их судить! Поверьте, мне очень нравилось наблюдать за Алексом. Он не видел во мне женщину — я была для него маленькой родственницей и обузой, — поэтому вел себя совершенно раскованно. Но однажды, увы, я все испортила.

Она опять отпила сок и кокетливо взглянула на собеседников.

— Вы тоже разделись догола? — предположил Дэлзиел.

— Вы мне мешаете! — протестующе воскликнула она. — Да, я решила, что барахтаться на мели скучно, сняла с себя все и поплыла на глубину, где купался Александр. Мое тело тогда начало развиваться, и это было уже вполне заметно…

Дэлзиел быстро высчитал в уме: «Парню было в то время самое большее семнадцать лет — в армию он пошел в восемнадцать: Из предполагаемых семнадцати вычесть те десять лет, что она назвала, и вы получите маловероятные семь?» А вслух сказал:

— Вы развились в очень раннем возрасте, дорогая, — и подмигнул ей.

— Спасибо! — отозвалась МИССИС Виндибэнкс, будто полицейский сделал ей комплемент. — Как только Александр увидел меня, все изменилось. Из голого пастушка, купающегося в роднике, он превратился в краснеющего, заикающегося школьника, который настолько смутился, что едва не утонул! Он не смог даже быстро одеться. Это было мое первое, но, увы, не последнее разочарование. Мы уже никогда не купались вместе.

— Очень трогательная история. Но к чему вы клоните, радость моя?

— Я хочу сказать, что у него была отметина на теле — что-то вроде родинки на левой ягодице в виде маленького листка. Сначала я подумала, что он сидел на траве и листик прилип к коже. Но когда вода не смыла его, я поняла, что это родимое пятно. Так вот, мистер Дэлзиел, если на вашем несчастном трупе есть такая отметина, я могу с уверенностью заявить: этот человек — Александр Хьюби!

Глава 7

Графф из чертова Гриндейла, пролетев по воздуху, ударился с глухим стуком о стену и рухнул на выложенный плитками пол.

Теперь, когда история его несчастий достигла своего апогея, Джон Хьюби уступил центральное место на сцене ошеломленному инспектору Паско.

Сеймур поднял лежавшее животное и облегченно вздохнул.

— Это чучело!

Пара ранних посетителей у стойки бара одобрительно захохотала.

— Я бы выпил чего-нибудь, если не возражаете, — проговорил Паско.

— Хорошо. Только пойдемте на кухню, подальше от этих олухов! — Джон Хьюби язвительно взглянул на своих клиентов, чтобы те не сомневались, что речь идет именно о них, и направился в комнату позади бара.

Прежде чем последовать за ним, Паско взглянул на Сеймура и глазами дал указание, не слишком, правда, неприятное: поболтать с блондинкой, которая полировала стаканы, вытирая их о блузку, плотно облегавшую ее грудь.

— Я заметил, вы расширяетесь, мистер Хьюби. Должно быть, дела идут хорошо.

— Вы так думаете? Тогда вы мало что понимаете в этом.

— Вы правы, но мне показалось…

— Я расширяюсь именно для того, чтоб дела пошли хорошо! Будь у меня все в порядке, я бы и пальцем о палец не ударил.

«Интересная экономическая теория, — подумал Паско. — Любопытно, кому она принадлежит: Кейнси или Фридману?»

— Это должно обойтись вам в огромную сумму, мистер Хьюби.

— А хоть бы и так? Вам-то что за дело?

— Нет, нет, ровно никакого, — успокоил его Паско.

— Тогда милости просим. Руби!

Подошла женщина, похожая на потрепанное и более объемистое издание девушки за стойкой.

— Принеси нам пару пива! — приказал Хьюби.

— По половинке?

Хьюби взглянул на Паско. Тот понял, что трактирщик своим опытным взглядом оценивает его возможности.

— Две пинты, — уточнил Хьюби. Женщина исчезла.

— Ваша жена? — предположил инспектор.

— Угу.

«Руби Хьюби! — Паско посмаковал это сочетание. — Руби Хьюби!»

— Я знаю о вашем горе и очень вам сочувствую, мистер Хьюби. Но привело меня сюда, как я уже сказал, расследование убийства того человека, который, по нашим сведениям, появился на похоронах вашей тетки и заявил, что является вашим пропавшим кузеном…

— Он не говорил этого, — возразил трактирщик. — Не на похоронах.

— Мне кажется, он произнес тогда слово «мама», — напомнил Паско.

— У моих Лэкси и Джейн есть куча старых кукол, которые говорят «мама»! — насмешливо отозвался Хьюби.

— Что ни говорите, смысл был достаточно ясен.

Хьюби сердито посмотрел на Паско с видом человека, раскаивающегося в том, что произнес слово «пинта».

Где-то пронзительно зазвонил телефон.

— Он недвусмысленно объявил себя Александром Хьюби в офисе Идена Теккерея.

— Теккерея! Что тот может знать? Законченный плут. Он даже не знал Алекса в молодости!

— Но вы-то, конечно, знали?

— Хм… Ну, не очень хорошо. Большую часть времени он проводил в этой чертовой модной школе, но я знал его. И знал достаточно, чтоб суметь распознать, является ли какой-то прохвост, пожаловавший сюда через столько лет, Александром или нет!

— И каким был бы ваш предполагаемый вердикт? — осведомился Паско, заранее уверенный в том, какой последует ответ.

Миссис Хьюби вошла с двумя пинтами пива на подносе.

— Тебя к телефону, — сообщила она мужу.

— Кто спрашивает? Скажи, чтоб перезвонили. Я занят.

— Это та женщина. Говорит, что очень важно.

Хьюби, ворча, поднялся и вышел из комнаты.

— Ваше здоровье! — воскликнул Паско, пригубив пива. — Хороший эль. Это ваша дочь за стойкой, миссис Хьюби?

— Да, это наша Джейн.

— Я встречал и другую вашу дочь, Лэкси, кажется? Она работает у мистера Теккерея.

— Правильно.

— Умная девушка, — сказал Паско льстиво. — Вы должны гордиться ею.

— О да, — откликнулась женщина с внезапным энтузиазмом, — она всегда была умницей, наша Лэкси. Ей следовало и дальше учиться, поступить в колледж. Учителя настаивали. Но Джон сказал: «Нет! Для девочки это пустая трата времени!»

— Вы тоже так считаете? — спросил Паско.

Женщина села. В молодые свои годы она, должно быть, выглядела привлекательно, и было это совсем недавно. Паско показалось, что она на добрый десяток лет моложе своего супруга.

— Времена меняются. Особенно в городе. Я рада, что Лэкси получила там работу. Она, конечно, хорошая помощница в баре, и все ее любят. Но эта работа не для Лэкси, я всегда говорила.

Паско попытался представить, как хрупкая девушка суетится в пивном баре, а клиенты оказывают ей знаки внимания, но не смог. Он продолжал настойчиво допытываться:

— Миссис Хьюби, вы хотели бы, чтобы ваша дочь продолжила учебу, прошла программу полной средней школы?

— Не только полной. Она должна была поступить в колледж, как советовали учителя. Не ходить на какие-то там вечерние занятия, а в настоящий колледж.

— Она учится по вечерам? Где? — удивился Паско.

— На курсах. Что-то связанное с ее работой, — смешалась женщина, которая, несмотря на свою гордость за дочь, не очень разбиралась в деталях. — Знаете, она сама водит свою машину. И слушает эту странную музыку. Мне бы хотелось, чтобы у Лэкси был хороший молодой человек. Но она, кажется, не очень-то этим интересуется…

Открылась дверь, и в комнату вошел Хьюби. Его жена поднялась, кивнула Паско и вышла.

— Приятная женщина, — заметил инспектор.

Во взгляде трактирщика мелькнуло подозрение.

— Вы приехали сюда не для того, чтоб делать комплименты моей жене. — В его устах это звучало так, будто речь шла об изнасиловании. — Вы вроде бы хотели расспросить меня об этом итальянце?

— Верно. Но, сдается мне, большого смысла в этом нет, так как вы видели его лишь однажды. И то мельком, — произнес Паско небрежно.

— Кто сказал, что я видел его только один раз? Я этого не утверждал.

— Судя по вашим словам, вы встречали его еще где-то? — спросил Паско, изумляясь больше признанию трактирщика, чем самому факту.

— Да, встречал. Он приходил сюда в прошлую пятницу.

— В пятницу вечером, вы хотите сказать, — уточнил Паско.

— Нет, не хочу, черт побери! Если вы желаете и задавать вопросы и сами же на них отвечать, то почему бы вам не убраться отсюда и не поговорить с самим собой!

Паско пришло в голову, что все Хьюби и Дэлзиелы, видимо, находятся в отдаленном кровном родстве.

— Хорошо. Расскажите мне об этом, — вежливо попросил он.

— Это случилось в пятницу во второй половине дня. Я уезжал в город. Вернулся как раз к закрытию и увидел его, он сидел в баре у окна. Сначала я не обратил на него внимания. По сути дела, я просто не заметил его, пока Руби не объявила, что бар закрывается. Через какое-то время большинство этих олухов ушло, а он продолжал сидеть. Я помогал убирать бар, подошел к нему и намекнул: «Пора двигаться, дружок», или что-то вроде этого. Он не шевельнулся, только поднял голову и сказал: «Привет, Джон!»

— Вы узнали его?

— Я понял, что это — тот тип, который вызвал такую шумиху на похоронах.

— Понятно. Продолжайте.

— Я сказал: «Что ты задумал?» Он улыбнулся: «Я твой кузен Алекс. Ты не помнишь меня?» Я сказал: «Я помню, что ты устроил посмешище из похорон моей тетушки». Он ответил: «Я не думал, что так получится, я просто хотел проститься с мамой!» Я возмутился: «К черту маму! Я не собираюсь стоять здесь и слушать этот вздор. Если ты мой кузен, тогда я — лорд Льюкан!» А еще я сказал ему, что если ему хочется надувать старого Теккерея или болтаться вокруг Трой-Хауса — это его дело. Там он придется ко двору, у Кич уже живет один третьесортный актеришка. Но если он опять попадется мне на глаза в Олд-Милл-Инн, я вышвырну его отсюда… Ему это не понравилось, он поднялся и ушел.

— Надо отдать вам должное, мистер Хьюби, вы радушный хозяин, — буркнул Паско. К его удивлению, Джон Хьюби слегка смутился.

— Ну, допустим, я немного переборщил. Да я места себе не нахожу с тех пор, как услышал, что он приходил к старому Теккерею…

— А как вы узнали об этом? — спросил инспектор, раздосадованный тем, что в первый раз пропустил эту информацию мимо ушей.

— Я был в городе в тот день. Встречался с Гудинафом, этим защитником животных. От него и узнал.

— Гудинаф? — Паско вспомнил, что Дэлзиел упоминал о человеке из Общества защиты животных. — А могу я спросить, о чем вы беседовали?

— Отчего же не спросить! — рявкнул Хьюби. — Да только это не вашего ума дело, черт побери!

Внезапно Паско почувствовал, что с него хватит этих йоркширских нравов.

— Послушайте, Хьюби! — повысил он голос. — Пора вам усвоить, что я не один из ваших треклятых клиентов, которых вы можете выталкивать взашей! Идет расследование убийства! И если я не получу ответов здесь, то обязательно получу их от вас в городе — в полицейском участке. Вы поняли?

— Успокойтесь, — примирительно сказал трактирщик, — если вам так нужно это знать, пожалуйста. Мы говорили о завещании и ни о чем другом. Этот парень, Гудинаф, не намерен ждать до следующего чертова столетия, чтоб получить свои деньги. Поэтому собирается подавать в суд. Только он хочет быть уверен, что я и старушка Виндибэнкс не поднимем шум…

— Виндибэнкс?

— Ну, кузина тети Гвен по линии Ломасов. Виндибэнкс — это имя ее плута мужа, а до замужества она звалась Стефанией Ломас.

Паско отметил «плута мужа», но удержался от соблазна развить эту линию и проследовал дальше.

— Так Гудинаф просто покупал вас? Надеюсь, вы не продешевили?

— Продешевим, если он не выиграет дело. А выиграет — получим гораздо больше. Но я поверю в это, только когда это произойдет.

— Вам причитается определенный процент? Понимаю… И тут возникает некто, объявляет себя вашим кузеном и хочет сорвать банк. Едва ли вас устраивает такой оборот событий.

— Попридержите лошадей! — взорвался Хьюби. — Конечно, мне не понравилось, когда я увидел, что этот малый сидит у меня в баре. И возможно, я был с ним более резок, чем нужно. Но если какой-нибудь прохвост станет трезвонить, что я готов убить человека за несколько монет, я голову ему оторву!

Это был любопытный способ отрицать свою способность к насилию. Однако затем последовал обоснованный аргумент, из уст Хьюби прозвучавший более чем странно:

— Все может случиться. Если этот тип — мошенник, суд никогда не признает его права на деньги. А если он — настоящий Хьюби, то деньги, бесспорно, должны принадлежать ему!

— Если он настоящий? — удивился Паско. — Я думал, вы абсолютно уверены, что он самозванец.

— Вы опять взялись отвечать на собственные вопросы. По правде говоря, сначала я действительно так думал. И когда мы встретились во второй раз, я, само собой, не был расположен относиться к нему по-доброму. Но потом, пораскинув мозгами, я стал сомневаться, не слишком ли опрометчиво поступил. Может, мне следовало хотя бы выслушать его. Когда я велел ему убираться прочь, он кротко, как ягненок, повиновался — это очень похоже на Александра! Он никогда не умел дать сдачи.

Паско проанализировал услышанное.

— Вы сейчас говорите о том, кого помните мальчиком. Но мальчик стал офицером, прошел подготовку в десантных частях. Если этот Понтелли, предположим на миг, был вашим кузеном, он мог быть тяжело ранен, ему пришлось жить в чужой стране, отрезав себя от всего привычного и уютного, что окружало его здесь. А ведь это очень тяжело, на мой взгляд.

— Возможно… Хотя ему, пожалуй, и легче было жить вдали от дома, нежели вернуться сюда. Может быть, он понял, что для него война кончилась и незачем снова лезть на рожон. А вернись он в Гриндейл — что его там ждало? Они все время давили на него — его мамочка и папочка, да еще и тянули в противоположные стороны. Предположим, он был ранен в голову, а когда память вернулась к нему и он начал вспоминать свое счастливое детство, он мог подумать: а не лучше ли ему остаться там, в Италии.

Подобный анализ застиг Паско врасплох. Не то чтобы он сомневался в мыслительных способностях старого Хьюби, но до сих пор ему казалось, что трактирщик рассматривал других людей только как возможные препятствия на своем пути, которые необходимо было сокрушить.

— Жаль, что вы не проявили подобного сочувствия, когда у вас была такая возможность. Вы могли бы задать ему несколько нужных вопросов.

— Да, вы правы, — вздохнул Хьюби. — Но откуда мне было знать, что этого дурачка пристрелят?

Паско поглядел на часы и мысленно застонал. Снова он вернется поздно в лоно семьи, становящееся раз от разу все более неуютным.

— Можно от вас позвонить? — спросил он.

— У нас есть только телефон-автомат у входа. Пользуйтесь им, сколько хотите, только не забывайте подкармливать его монетами.

— Спасибо. — Паско поднялся. Когда он подошел к двери, Хьюби его остановил.

— Подождите. Я хочу сказать одну вещь. Помнится, кто-то говорил о родимом пятне или чем-то таком у Алекса. На заднице. Особенно об этом не распространялись — ведь Ломасы такие благородные!

— Родимое пятно… На ягодице, вы говорите? — откликнулся Паско с невозмутимым лицом.

— Угу. Сам-то я его никогда не видал, мы были не очень близки. Может, мой отец упоминал об этом, сейчас не помню. Что-то вроде родинки. В форме листа. Она ведь и сейчас должна сохраниться, верно, инспектор?

Когда Паско продирался через переполненный бар, он подумал, что дела здесь идут неплохо. Был славный теплый вечер — как раз для хорошей выпивки.

Сеймур стоял, облокотившись о стойку, занятый чрезвычайно важной беседой с Джейн Хьюби. Он поймал взгляд Паско, тот знаком ему показал: «Две минуты» — и прошел мимо. Телефон висел на стене подле входа; и, едва инспектор подошел к нему, дверь распахнулась, и на пороге показалась тоненькая фигурка Лэкси Хьюби.

Увидев Паско, она замерла.

— Хэлло! — приветствовал он девушку.

— Хэлло! Не произошло ничего плохого, я надеюсь?

— Вы хотите спросить, что я здесь делаю? — засмеялся Паско. — Ничего особенного, рутина, как мы выражаемся. Я просто собирался позвонить жене, предупредить, что опаздываю. О чем она уже, правда, и сама, догадалась.

Эти обыденные две-три фразы, казалось, успокоили девушку, и она смогла даже улыбнуться.

— Только закончили работу? — спросил он. — Теккерей, видно, использует вас на полную катушку!

— Да нет. Я должна была зайти в библиотеку за книгами, которые заказала.

Паско заметил в ее руках туго набитый потертый портфель. Он представил себе, как эта тихая хрупкая девушка запирается в своей комнате со стопкой исторических романов и, с головой уйдя в полные романтики повествования, забывает о разгуле, суете и шуме, доносящемся из бара. Правда, ее мать сказала, что она нравилась клиентам и была хорошей помощницей. Ну что ж, матери для того и созданы, чтобы предвзято судить о своих детях.

— Рад был вас видеть, — улыбнулся Паско, снимая телефонную трубку. В этот миг дверь опять открылась, и в бар вошел тучный румяный мужчина, точь-в-точь фермер из детской книжки с картинками. Это впечатление усиливалось парой сапог, выпачканных навозом.

— Эй, Лэкси, малышка, ты ли это? — Он был в явном восторге от того, что увидел ее. — Я так и думал, что нам сегодня повезет!

— Я только что вернулась с работы, мистер Ирншоу. Даже чаю не попила. А потом я буду занята.

— Свидание, да? — спросил фермер.

— Вы угадали, свидание.

— Что ж, я рад, что у тебя наконец появился молодой человек, — произнес Ирншоу с грубоватым добродушием, столь характерным для большинства северных крестьян. — Но пару минут ты, конечно, сможешь нам уделить? Иначе я скажу твоему бедолаге отцу, что уйду пить в «Корону».

Девушка, которая только что собиралась открыть дверь с надписью «Посторонним вход воспрещен», очевидно, служившую входом в жилые помещения семьи Хьюби, взглянула на Паско — тот без зазрения совести подслушивал их разговор. Инспектор ухмыльнулся и чуть пожал плечами, что, по его мнению, могло сойти за жест солидарности со стороны молодого мужчины; в действительности это сильно смахивало на отеческий жест.

— Ну, хорошо, — согласилась Лэкси, ставя на пол свой портфель. — Пара минут для меня не время.

Ирншоу повел ее в бар. Вне себя оттого, что девушка вновь заставила его почувствовать себя стариком, Паско набрал свой номер.

Как и следовало ожидать, Элли была недовольна. И, не желая подливать масла в огонь, он солгал в ответ на ее вопрос: «Откуда он звонит?» Сказать: «Из лавки, тут неподалеку», показалось Паско менее оскорбительным, чем признаться, что он в пивнушке. К несчастью, дверь в бар открылась, и оттуда вырвались звуки оживленного разговора, звон стаканов, и, что хуже всего, развеселое бренчание расстроенного пианино, на котором кто-то с энтузиазмом наяривал «Счастливые дни снова вернулись».

— А это, видно, старый шарманщик пришел домой? — ледяным тоном произнесла в трубку Элли. — Когда ты намерен быть дома?

— Мне нужно вернуться в город за машиной… Ох, придется еще заскочить к Уилду. Он болен и не вышел на работу. Я долго не задержусь, особенно если у него грипп.

Он мог бы отложить этот визит, но с чувством вины вспомнил свои попытки отмахнуться от Уилда в субботу, когда тому очень хотелось поговорить с ним наедине. Потом уже возможности для подобного разговора так и не представилось, и Паско корил себя за невнимательность к Уилду.

— Будь дома к восьми часам! Иначе твой ужин встретит тебя на пороге! — приказала Элли. — Чао!

Паско толкнул дверь бара, собираясь окликнуть Сеймура. Но рыжеволосый коп делал вид, что не замечает инспектора. Его внимание сейчас привлекала не блондинка с пышным бюстом, а тот, кто играл на пианино в углу так громко, что докричаться до констебля было немыслимо. Раздосадованный Паско пересек зал и схватил Сеймура за локоть.

— О, простите, сэр! Не думал, что вы уже готовы. Представляете, она действительно может сыграть подзабытую «Джоанну». Уф, откуда у нее только силы берутся так колотить по клавишам!

Паско взглянул, кто был предметом сего панегирика. На стуле перед пианино сидела Лэкси Хьюби. С энергией, ощущавшейся в каждом изгибе ее хрупкого тела, она играла кульминацию вариаций на тему песни «Счастливые Дни снова вернулись». В стремительном темпе исполнив серию арпеджио, она завершила музыкальный фейерверк, и румяный фермер разразился аплодисментами, тут же подхваченными всеми остальными слушателями.

— Еще! Еще! — закричал он, когда девушка, слегка покрасневшая от напряжения или удовольствия, попыталась встать со стула. Она покачала головой, но, поймав взгляд Паско, помедлила в нерешительности и снова уселась за инструмент. Ее пальцы легли на клавиши, снова зазвучала музыка; Паско узнал ее сразу же — это были «Храбрые жандармы».

— Пошли! — бросил инспектор Сеймуру.

У выхода он заметил, что портфель Лэкси все еще лежит на полу возле двери в жилую половину. Не обращая внимания на удивление, мелькнувшее во взгляде Сеймура, он наклонился и открыл портфель.

Паско был разочарован, окажись там любовные романы. Но он даже присвистнул от изумления, когда увидел книги: «Бог Мильтона» Уильяма Эмпсона, «Война короля» СВ. Веджвуда и «Английская система правосудия» Р. Дж. Уокера.

— Нашли что-нибудь? — поинтересовался Сеймур.

— Нет, — ответил инспектор, застегивая портфель. — Просто я получил маленький урок, как не нужно оценивать товар по его упаковке, мой мальчик. Тебе тоже стоит это запомнить!

— Вы имеете в виду ту девушку, что играет на пианино? — догадался Сеймур. — Здесь все ясно, сэр! С другой стороны, возьмите ее сестру, с которой я разговаривал за стойкой. У той упаковка — что надо! Да вы сами видели.

— Ах ты, юный развратник! А ведь ты почти помолвлен! Заруби себе на носу: все это можно сделать с помощью пластмассовых штучек.

— Может быть, но не мешало бы это проверить! — мечтательно проговорил Сеймур. — Вот было бы здорово!

Глава 8

Для Уилда это был странный день. Два чувства — вины и счастья — боролись в нем. Утром счастье захватило его целиком. Клифф с довольным видом сидел за столом, пил кофе, слушал по радио поп-музыку, о чем-то болтал. Уилд прислушивался к его словам, наблюдал за ним и осознавал, как одинок он был все последние годы. Это ощущение возникло в нем, как упрек самому себе.

Сознание вины вернулось к нему во второй половине дня, когда Клифф неожиданно помрачнел, стал мерить комнату шагами и наконец сказал, что ему надоело сидеть взаперти, не могли бы они выйти на улицу. Уилд ответил, что звонил на работу и сказался больным, он делал это лишь пару раз в жизни, и это всегда было правдой. Он не может сейчас слоняться по улице — вдруг кто-нибудь позвонит или увидит его. Но почему бы Клиффу не пройтись одному, если у него есть такое желание?

К его разочарованию, мальчишка, с готовностью принял это предложение. И теперь уже Уилд в течение целого часа или даже больше не находил себе места. Но когда Шерман около пяти вечера вернулся, он был таким оживленным и ласковым, что тревоги сержанта развеялись. Они снова оказались в постели. В половине седьмого Клифф поднялся и объявил, что позаботится об ужине. Это, очевидно, предполагало новый выход в город: Уилд услышал, как хлопнула дверь. Он полежал еще с четверть часа, потом поднялся и решил принять душ.

Он пробыл в ванной довольно долго и начал было снова беспокоиться, когда до него донесся звук отпираемой двери и вслед за этим голос Шермана — тот сообщал, что ужин будет на столе через пять минут и Уилду следует поторопиться.

Но он не стал спешить, внезапно осознав, что не хочет никому подчиняться в своем собственном доме. Войдя в комнату, завернувшись в махровый халат — тот самый, что Шерман позаимствовал у него в первую ночь, — он увидел, что стол заставлен китайскими яствами. Уилд не очень любил китайскую кухню, но изобразил на лице одобрительную улыбку. В воздухе, однако, присутствовал посторонний запах, отличный от пряных ароматов масла, специй и соевого соуса. Мальчишка сидел на полу, поджав ноги, весь какой-то обмякший, с выражением бессмысленного блаженства на лице. Он курил, но это был не табак.

Прежде чем Уилд успел раскрыть рот, раздался звонок в дверь.

Он открыл, не задумываясь о возможных последствиях, — это избавляло его от необходимости говорить Шерману то, что он собирался сказать.

— Посещение больных! — сказал Паско. — О дьявол! Я что, поднял тебя с постели? — Он, очевидно, так истолковал появление Уилда в халате. Затем через приоткрытую дверь углядел стол, заставленный едой.

— Неплохо. Ты не потерял аппетита. Как дела?

— Все нормально. Спасибо! Завтра уже буду на работе.

Паско, по дороге сюда напридумывавший всяких причин, чтобы не задерживаться у Уилда, теперь был озадачен отсутствием каких-либо попыток пригласить его войти. Как в детстве, он почувствовал какое-то упрямое желание остаться наперекор всему. И, что было ему совершенно не свойственно, принялся болтать:

— Прекрасно! Это было бы просто здорово. Мы, как всегда, по горло завалены работой. С трупом итальянца столько хлопот! Вдобавок мистер Вэтмоу решил нанести нам удар ниже пояса. Будь осторожен в выборе лосьона после бритья. Вэтмоу решил, что у нас в отделе завелись «голубые», и хочет разнюхать, кто же это.

Паско театрально потянул носом. Потом еще раз, совсем не театрально.

— О чем это ты? — спросил Уилд.

— Да так, чепуха какая-то. Ты знаешь, как появляются такие идеи, а тут еще выборы начальника полиции на носу. Вэтмоу напуган до смерти — как бы что-нибудь не раскачало его лодку. Уилди, я не хочу, чтобы твой ужин остыл. Он пахнет так… так экзотически! Береги себя. Надеюсь, утром увидимся.

Паско быстро сбежал по лестнице вниз. Его мозг лихорадочно работал. Если Уилд вышел к нему из ванной в халате, то кто же занимался приготовлением роскошного восточного ужина? И с каких это пор марихуана является ингредиентом китайских блюд?

Он постарался не думать об этом, сосредоточившись лишь на том, как добраться до своего дома прежде, чем свиные отбивные встретят его на пороге…

Уилд вернулся в гостиную.

— Один из твоих сослуживцев? — осведомился Клифф. — Почему ты не пригласил его войти?

Уилд подошел к нему, вырвал изо рта у мальчишки трубку и швырнул ее в камин. Он видел, как вытянулось лицо у Паско, и внезапно его охватил страх за свое будущее.

— Здесь ты свое зелье курить не будешь!

— Почему, черт побери? Боишься обыска?

Уилд проигнорировал эти слова.

— Прошлой ночью ты говорил, что собирался сделать из меня газетную сенсацию.

— Неужели? И плохую для тебя сенсацию, судя по тому, как ты себя ведешь, — небрежно бросил юнец.

— Повтори мне в точности то, что ты сказал, когда звонил в газету.

— Почему это так важно для тебя? Ночью ты сказал, что это ничего не значит. Что изменилось?

Ровным счетом ничего. Разве что из пустого трепа Паско о «голубых» копах Уилд уяснил: то, что для него могло стать трагедией, будет непременно опошлено в их полицейском мирке. Если уж Паско находил «голубых» копов комичными, то какова будет реакция таких монстров, как Дэлзиел? И отчего вдруг заместитель начальника полиции так заинтересовался этим?

Уилд чувствовал, как паника начинает охватывать его, и понимал, что не сможет контролировать себя. В те времена, когда сила Мориса соединялась с его силой, ему казалось, что он сможет бросить вызов миру и победить. Но это было давно, и сила Мориса оказалась иллюзорной, а этот ребенок не мог оказать ему даже призрачной поддержки.

— Повтори, — потребовал он снова, — мне нужно знать!

— Но зачем? К чему тебе все это? Ты не доверяешь мне? — сердито воскликнул Шерман.

Уилд сделал глубокий вдох. Он не хотел еще одной ссоры. А может, хотел? Он сказал тихо:

— Я просто должен быть в курсе. Очевидно, что-то дошло до полицейского участка, и мне хотелось бы знать наверняка, о чем шла речь. Вот и все.

— И это все? — передразнил Клифф. — Чтобы ты мог придумать, как себя вести, не так ли? Чтобы ты мог решить, оставаться ли тебе чертовым лицемером до конца жизни? Хочешь, я расскажу тебе, в чем твоя проблема, Мак? Ты так долго жил с обычными свиньями, что стал думать, как они. Ты же на самом деле веришь, что они правы и что быть «голубым» действительно мерзко! Ты знаешь, что не можешь изменить себя, но очень стараешься. Как если бы кто-то пытался избавиться от геморроя и не мог.

Парень умолк, словно испугавшись реакции Уилда на свои слова. Если бы Уилд промолчал, между ними, вероятно, могло быть восстановлено перемирие — хрупкий покой, который когда-нибудь перерос бы в более прочный мир. Однако слишком сильный и долгий контроль над собой, как и любые другие чрезмерные эмоциональные перегрузки, губителен для человека.

— Так ты считаешь, моя проблема в этом? — В голосе Уилда звучала тихая ярость. — А в чем же тогда твоя проблема, Клифф? Наверное, в том, о чем я и думал с самого начала. Может быть, ты всего лишь маленький мошенник, который приехал сюда, чтобы очернить меня, а потом испугался? Может быть, все эти разговоры о пропавшем папочке — куча дерьма? Как пить дать, Морис был прав, назвав тебя вором и проституткой!

Мальчишка вскочил, лицо его исказилось от боли и гнева.

— Хорошо! — закричал он. — Морис и о тебе сказал правду! Он сказал, что ты — полоумный, который хочет, чтобы все было, как он пожелает, и никак иначе. Он сказал, что ты был жалким слизняком. Да ты и сейчас жалок! Посмотри на себя, Мак! Ты знаешь, что ты мертвец? С головы до пяток! Мертвец, Мак! Ты знаешь, что я трахался с мертвой свиньей? Тебя нужно положить на поднос и воткнуть в рот апельсин!

Клифф остановился, пораженный тем, куда завела его ярость.

— Тебе лучше уйти, — выдавил из себя Уилд. — И побыстрее!

— Что? Никаких обвинений? Никаких угроз? — Шерман не очень удачно попытался изобразить беспечность.

— Ты лжец, мошенник и вор. Зачем я буду угрожать тебе? Убирайся, откуда пришел.

Клифф Шерман направился к двери, оглянулся, пробормотал что-то неразборчивое и вышел.

Уилд неподвижно сидел за столом, глядя на остывающую еду. Какой-то голос в его черепе кричал, чтобы он сдернул скатерть со стола и обрушил все эти тарелки на пол. Но он не поддался ему. Нельзя было терять контроль на собой. Он сделал три глубоких вдоха, пытаясь заглушить ровным ритмом дыхания этот требовательный, настойчивый, резкий голос.

Уилд прислушался.

Тишина…

И вдруг голос закричал так пронзительно, с такой силой, что еще чуть-чуть — и череп бы раскололся.

Схватив скатерть, он с размаху швырнул китайское пиршество через всю комнату в противоположную стену, по которой оно медленно поползло вниз, будто кровь из кишок и распоротого живота.

Уилд вошел в спальню и с ужасом уставился на себя в зеркало. Когда-то он ненавидел свое лицо. Затем, долгие годы держа себя в постоянной узде, он стал думать о своем лице как о благе, как о маске, со временем сделавшейся ему совершенно необходимой.

Теперь он снова ненавидел свое лицо.

Уилд сбросил махровый халат на одеяло. Медленно оделся. Через несколько минут он окунулся в яблочное золото осеннего вечера.

Работник с фермы нашел тело Клиффа Шермана на следующее утро. Оно лежало в неглубокой яме, похожей на заячью нору, под старой изгородью из кустов терновника, боярышника и ольхи, увитой плющом и украшенной перламутровыми цветами шиповника. Чья-то рука — может, убийцы, а может, ночного ветра — покрыла юное, ставшее после смерти совсем детским лицо первыми мертвыми листьями осени. И когда пальцы работника смахнули листья, их яркие тона, казалось, не исчезли, а лишь добавили красок в это изувеченное, покрытое кровоподтеками лицо. Но ужаснее всего выглядела яркая майка, на которой отпечатался четкий след автомобильной шины, раздавившей грудь юноши.

С высокого дерева болтливый черный дрозд просвистал торопливо свое предостережение. Рабочий поднялся с колен и огляделся по сторонам, соображая, куда обратиться за помощью. За изгородью, в четверти мили от этого места, виднелась крыша и трубы — точь-в-точь парусник, плывущий в утреннем тумане.

Пробравшись через кустарник, он быстрым шагом направился к Трой-Хаусу.

Первый акт ГОЛОСА ИЗ ДАЛЕКОЙ СТРАНЫ

Пора возвращаться домой, детвора! На закате роса холодна. Затянулась игра, и узнать вам пора, Как зима ледяная темна. У. Блейк. Нянюшкина песня[8]

Глава 1

Ближе к полудню Дэлзиел нанес свой первый визит в Трой-Хаус.

Дверь открыл молодой человек в рубашке с короткими рукавами, который представился Родом Ломасом и обратился к Дэлзиелу по имени, избавив его от необходимости называть себя. Они вошли в гостиную.

— Так вы знаете меня? — осведомился суперинтендант.

— Не знать вас — все равно что не знать самого себя!

Дэлзиел, приняв это к сведению, осведомился:

— Простите, мисс Кич дома?

— Да, но боюсь, она неважно себя чувствует. Этот случай просто потряс ее.

— Какой случай?

— Нынешний! — Ломас смотрел на него так, будто сомневался в здравом рассудке Дэлзиела. — Это убийство буквально у нашего порога.

Дэлзиел подошел к окну и поглядел в сторону кустарников, где на расстоянии четверти мили от Трой-Хауса было найдено тело Шермана.

— Ну, если ваш порог там, тогда вон тот осел пасется у вас в холле на ковре.

— Послушайте, суперинтендант. Это сельская местность, а Трой-Хаус находится в уединенном месте, поэтому мысль об убийце, свободно разгуливающем где-то поблизости, может легко встревожить старых леди. Вы не согласны?

— Возможно, вы и правы. Слышали что-нибудь прошлой ночью?

— Я уже сделал заявление, — нетерпеливо произнес Ломас. — Я ничего не видел и не слышал. Неужели нужно повторять это сто раз?

— Для человека, который зарабатывает себе на жизнь тем, что из вечера в вечер повторяет одно и то же, вы поднимаете слишком большой шум, когда вам предлагают сказать что-то дважды, — заметил Дэлзиел.

— Ну, хорошо, — вздохнул Ломас, — допрашивайте меня, если это входит в ваши обязанности.

— Зачем? Или вам нужно облегчить душу?

— Но ведь только минуту назад…

— О, у меня мысли скачут как кузнечики! Давайте поднимемся к старой леди.

— Не стоит. Доктор осмотрел ее и сказал, что ей нужен покой. — Но эту фразу он произнес вдогонку Дэлзиелу, который уже скрылся за дверью.

Толстяк двигался с удивительной быстротой, и, когда Ломас его догнал, он уже стучался в дверь спальни мисс Кич. «Войдите», — донесся оттуда слегка дрожащий голос.

Дэлзиел открыл дверь.

— Доброе утро, мадам! — приветствовал суперинтендант пожилую женщину, лежавшею в огромной кровати. — Простите, что беспокою вас.

Он вспомнил, что старая леди, по рассказам Паско, была необыкновенно живой и энергичной для своего возраста. Сомневаться не приходилось утренние события действительно явились для нее потрясением. Мисс Кич была очень бледна, черты ее лица заострились.

Ломас прошептал у него за спиной:

— Ради Бога, суперинтендант.

— Я недолго здесь пробуду.

— Но она ничего не знает!

— О найденном теле, вы хотите сказать? Может быть, и не знает. Но я хотел спросить не об этом… Мисс Кич, скажите, вы были няней Александра Хьюби, когда впервые появились в Трой-Хаусе? — Дэлзиел подошел поближе к кровати.

— Да, я была няней. Точнее, няней-горничной.

Мисс Кич, возможно, и была больна, однако в глазах ее был блеск тревоги.

— Имел ли мальчик какие-либо отличительные особенности, о которых вы можете вспомнить? Например, родимые пятна, шрамы, что-то еще вроде этого?

— Нет, ничего такого, — ответила та не раздумывая.

— Скажем точнее: не было ли у него на правой ягодице чего-то вроде родинки в форме кленового листа?

— Нет! — решительно ответила она. — У него не было ничего подобного.

— Спасибо, мисс Кич. Надеюсь, вы скоро поправитесь.

Он сосредоточенно поправил несуществующие волосы и вышел из комнаты.

— И это все? — спросил Ломас, когда они спускались по лестнице.

— Все еще хотите облегчить душу признанием? — поинтересовался Дэлзиел.

— Мне не в чем признаваться!

— Что ж, у меня пока все. Я возвращаюсь в город. Видите ли, некоторым из нас приходится работать, чтобы прокормиться.

— Всем нам приходится! — воскликнул Ломас, взглянув на часы. — Сегодня я пропустил утреннюю репетицию, и Чанг убьет меня, если я не появлюсь в театре хотя бы после обеда. А вот и миссис Брукс!

В дверях появилась средних лет женщина, щербатая и косоглазая, на голове ее был повязан платок.

— Миссис Брукс приходит к мисс Кич убираться в доме, — объяснил Ломас. — Утром она сказала, что вернется и посидит мисс Кич, пока я сделаю свои дела. Большое спасибо, миссис руке!

— Не за что, дорогой, — отозвалась женщина, внимательно разглядывая толстяка. — Он из полиции? Я так и подумала, осмотрим, съест ли она на обед вареные яйца? Вот уж его-то я бы не хотела кормить! — заливаясь смехом и жутко кося левым глазом, она стала подниматься по лестнице.

— Извините, мне пришло в голову — если вы едете в город…

— Хотите, чтоб я вас подвез? — хмыкнул Дэлзиел. — Ну что ж, не возражаю. При условии, что вы не начнете декламировать и пугать моего шофера? Ладно, поторопитесь. Мне некогда болтать!

«И отчего это здесь никто не может подвезти человека без того, чтобы не сказать ему какую-нибудь гадость?» — удивленно подумал Род Ломас, направляясь поспешно за своей бархатной курткой.

Вернувшись в участок, Дэлзиел увидел, что Паско и Сеймур, словно пара нервных танцоров, перебирают бумаги, разложенные на столе.

— Вы что, собираетесь проглотить их, после того как прочтете? — спросил Дэлзиел. — Где Уилд? Он, когда захочет, может привести все в порядок, у него особое чутье.

— Все еще болен, — ответил Паско. — Точнее, — поправил он педантично самого себя, — опять болен! Он показался здесь, сообщил, что у него все в порядке, и снова исчез.

— Это так, — вмешался Сеймур. — Я рассказал, что здесь происходило все это время, включая сегодняшнее утро, и вдруг Уилд потерял сознание. Я кинулся за доктором, но он остановил меня.

— Тогда бумагами придется заняться нам, — проворчал суперинтендант. — Пошли в мою комнату. Питер, неси с собой все, что считаешь нужным.

В кабинете толстяк налил себе ячменного пива, такого бледного, что при беглом взгляде оно могло сойти за воду, и приказал:

— Начинайте!

— Я разговаривал с Флоренцией, — доложил Паско.

— Да ну? И что она сказала?

Паско одобрительно засмеялся, хотя Дэлзиел не любил, когда прерывали его остроты. Потом продолжил:

— Алессандро Понтелли родился в Палермо на Сицилии в 1923 году, сражался вместе с партизанами и был ранен, госпитализировали его американцы недалеко от Сиены; после войны работал как переводчик и курьер, сначала при военных властях, а когда все наладилось — в туристическом бюро. За ним не числится никаких уголовных дел, он неженат, о семье сведений не имеется. Вылетел из аэропорта Пизы за четыре дня до похорон. Последние по времени сведения о нем — регистрация в иммиграционном бюро в Гэтвике. После этого — никаких следов.

— И до этого — немного, черт побери! — пробурчал Дэлзиел с горьким удовлетворением человека, который и не ждал большего от «этих иностранцев».

— Шеф, но у нас не так уж много информации и о нашем чистокровном британском юнце! — протестующе заметил Паско.

— Этот прохвост показался мне наполовину коричневым, — возразил Дэлзиел. — Расскажи-ка теперь о нем.

— Шерман Клифф, девятнадцати лет; родился в Далвиче, Лондон; адрес, что он дал в суде: Далвич, Ликок-стрит, 29, где живет его бабушка, миссис Мириам Хорнсби, но сам он не проживал там уже более трех лет. Есть и другие адреса, которые он давал для получения социальных пособий, но ничего постоянного иди важного для нас. На прошлой неделе был оштрафован за кражу в магазине самообслуживания.

— Что он вообще делал у нас? — удивился Дэлзиел. — Приехать издалека только затем, чтобы стянуть что-то из магазина?

— Бог его знает. Сеймуру он сказал, что бродяжничает и ведет трудную жизнь. Интересно, но Сеймур не поверил мальчишке. От него не пахло грязью… Мы уже получили результаты вскрытия. Мистер Лонгботтом работал допоздна и настроен резать трупы и дальше. Он подтвердил, что смерть наступила от наезда автомашины, но перед этим он был избит. Кстати, Лонгботтом утверждает, что тело хорошо ухожено. Нижнее белье чистое и лишь внизу выпачкано испражнениями в момент смерти. Похоже, Сеймур был прав.

— Так где же мальчишка жил?

— Не знаю. Но, думаю, скоро мы это выясним, — уверенно отвечал Паско. — Точно установлено, что незадолго до смерти он съел поджаренный сандвич с сыром, а до этого имел сношение через анальное отверстие. При нем найдено пять граммов марихуаны в небольшой пластиковой сумке из местного супермаркета, по всей видимости, он купил эту гадость здесь.

— В супермаркетах теперь продают наркотики?

Паско опять весело рассмеялся, что очень насторожило Дэлзиела.

— Вполне могли продавать, — сказал инспектор. — Достать то нетрудно, если деньги водятся. По одной из версий, Шерман мог заставлять своего дружка заплатить за наркотик, а тот место этого решил как следует его поколотить, но зашел слишком далеко.

— Да уж, дальше некуда, черт побери! — буркнул Дэлзиел. — Так ты полагаешь, что он был «голубой»?

— Трудно сказать, сэр. Но, может быть, его бабушка, миссис Хорнсби, расскажет нам больше. Кстати, она прибывает в город в два часа. Я распорядился, чтобы ее доставили прямо к вам, так как подумал, что вы захотите поговорить с ней, прежде чем она отправится в морг.

— Что? — возмутился Дэлзиел. — Так вот почему ты так охотно хохотал! Ничего не выйдет! Утешать убитых горем бабушек — не моя специальность, для этого мы нанимаем елейных щеголей с дипломами вроде тебя!

— Сэр, но я по горло загружен делом Понтелли. Сеймур занимается содержимым шкатулки миссис Хьюби, а мне еще нужно допытаться у Рода Ломаса, зачем он вскрывал эту шкатулку.

— Он, кстати, обедает сейчас в баре театра «Кембл», — заметил Дэлзиел. — Я привез его с собой. Забавный парень, правда? Очень высоко себя ставит. И он не исключение. А что, от этих бумаг из шкатулки будет какой-нибудь прок?

— Здесь другое, — признал Паско. — Они скорее трогательная иллюстрация навязчивой идеи. Сеймур заметил некий пробел в документах. Но так как этот пробел совпадает с тем периодом, когда у старой леди случился первый удар, он вполне объясним.

— Но ты все равно будешь тратить время, выслеживая Ломаса? — язвительно спросил Дэлзиел. — Ты все еще веришь, что найдешь мотив убийства в завещании старой Хьюби?

— Уверен — тут что-то есть. Я пропустил все данные через центральный полицейский компьютер…

— О Господи! Я знал, что без этого не смогут обойтись! — рявкнул Дэлзиел, относившийся к компьютерам с ненавистью луддита.[9]

— И кое-что обнаружил. Например, плохой характер Джона Хыоби проявляется не только в том, что он пинает ногами собачьи чучела. В молодости он участвовал в драках, а недавно его оштрафовали за то, что применил насилие, выдворяя из своего бара нежелательного клиента.

— Да ладно! Наверняка судья попался чересчур впечатлительный, — проворчал Дэлзиел.

— Нет, тут до угроз дело дошло: «Повесить, раздавить, кастрировать»! Даже судья, миссис Джонс, сочла, что толкать клиента так, чтобы он головой разбил стекло собственного автомобиля, это уж слишком. О других Хьюби никаких сведений нет. Род Ломас — отдельные нарушения дорожных правил и одно обвинение в хранении наркотиков. Гашиш! Ломас был задержан в аэропорту Хитроу. Ему удалось доказать, что это был его собственный гашиш, не для продажи. О его матери — ничего, за исключением…

— Так-так…

— Ее муж, Артур Виндибэнкс, в семидесятые годы был замешан в большом скандале вокруг домов отдыха. Он выбрался из него, разбившись в катастрофе на автостраде. Потом в лондонском офисе компании весьма кстати случился пожар, и все документы сгорели. Саму ее по данному делу не привлекали, хотя я пришел к выводу, что она была на волосок от этого.

— Дама на удивление хладнокровна, — сообщил Дэлзиел. — Вчера возил ее в морг взглянуть на задницу покойного Понтелли. «Вот это пятно! — сказала она. — Я сразу узнала его!» И ни один мускул на лице не дрогнул. Впрочем, мисс Кич утверждает, что на лилейно-белом теле Александра не было никаких родимых пятен. Если считать Хьюби, то два голоса против одного за то, что оно было. Кто же врет?

— Зачем врать старой Кич? — нахмурился Паско.

— Сейчас старуха получила синекуру на всю жизнь, которой ей, может быть, отпущено не слишком много, судя по тому, как она выглядела нынче утром. У нее были основания опасаться: окажись Понтелли и впрямь пропавшим сыном Хьюби, она могла бы остаться с носом.

— Тогда, надо признать, она была очень сообразительна, отвечая на ваш вопрос.

— Не ты ли, Питер, говорил, что у мисс Кич острый ум?

— Но она не лежала больная в постели, когда я виделся с ней… Хорошо, подойдем с другой стороны. Остальным-то какая корысть от вранья?

— Предположим, они становятся наследниками, если Понтелли — это Александр Хьюби, и он умирает, не успев вступить в наследство? — спросил суперинтендант.

Паско покачал головой.

— Я так не думаю. Это верно, что они одинаково близкие родственники по отношению к старой леди. Но не к Александру! Джон Хьюби — его двоюродный брат, а Стефания Виндибэнкс — седьмая вода на киселе.

— Ты уверен? — недоверчиво переспросил Дэлзиел. — Проверь-ка это у Теккерея. Одно я знаю наверняка: независимо от того, лжет эта Виндибэнкс или нет, она рта не раскроет, не подумав сначала, что ей это даст!

— Это верно. Я думаю… — Паско решил не развивать свою мысль, пока не сможет проверить ее. Он вернулся к главной теме разговора: — Навел я справки и о Гудинафе. Оказалось, что его подозревают в симпатиях к некоторым экстремистским группам защитников животных. Ничего конкретного, но эти взгляды привели Гудинафа к конфронтации с руководством Общества защиты животных.

— Глубоко копаешь, Питер, — крякнул Дэлзиел.

— Экстремизма, оказывается, везде в избытке. А вот еще новость: «Женщины за Империю» включены Спецотделом в список праворадикальных групп. — Паско сам был поражен, когда узнал об этом. Он подумал: а не мог ли тот список, о котором ему говорила Элли и о котором в свое время он так иронически отозвался, выйти из того же Спецотдела? Возможно, кто-то из «Группы борьбы за женские права» внедрился в отдел или произошла умышленная утечка информации, а может быть, кто-то из левацких группировок был нанят, чтобы выведать данные из полицейского компьютера.

— Что еще? — спросил Дэлзиел.

— О миссис Фолкингэм — никаких сведений, если не считать ее восхваления колониального прошлого. И абсолютно ничего о мисс Саре Бродсворт.

— Ты сообщаешь нам об этом прямо как триумфатор, — проворчал Дэлзиел.

— Посмотрим, какую службу сослужит нам эта информация. Я также проверил через компьютер этот «Белый огонь», о котором говорил Уилд. Он был прав. Внедрение — это их стиль работы. Они проникают в школьную систему, в местные ячейки тори, добровольные организации. Любят шумовые эффекты вроде кампании против Чанг — просто чтобы поддерживать свой статус в более широком спектре правого экстремизма. Но обычно они действуют осторожно, их девиз — «Работать изнутри»! Поэтому вполне вероятно, что, как только запахло деньгами, они внедрили кого-то наподобие Сары Бродсворт в «Женщин за Империю», чтобы она укоренилась там, пока те не получат деньги.

— И ты полагаешь, они могли убить Понтелли, чтобы убрать его со своей дороги? Ну и голова у тебя, парень!

— Но ведь это стоит проверить!

— Хорошо, проверяй. Да, послушай: Гудинаф сказал мне, что встретил того журналиста, Волланса, в доме миссис Фолкингэм. Похоже, он тоже не прочь разузнать побольше об этой Бродсворт. Может быть, стоит посмотреть, что ему удалось вынюхать? Эти газетные ищейки в отличие от нас не связаны никакими правилами и инструкциями. Кроме того, они в состоянии предложить крупные взятки… Хэлло! — Последнее он прорычал в телефонную трубку, схватив ее после первого же звонка. — Да? Кто? Что… что? О, Вэтмоу! Да, сэр, я знаю, что вы заместитель начальника полиции… Чем могу помочь вам, сэр? Видите ли, сейчас я очень занят… Хорошо, сэр. Постараюсь как можно быстрее, сэр…

Дэлзиел положил трубку.

— Интересно, что ему нужно?.. А что, если… — Он схватился за трубку: — Алло, Герберт, говорит суперинтендант Дэлзиел. Как твоя половина, старина? Прекрасно? Послушай, я проверяю один телефонный разговор с заместителем начальника полиции — просто уточняю время. Разговор состоялся утром, где-то около… Вот-вот, это мне и нужно! Великолепно! Огромное спасибо!

Дэлзиел положил трубку, кровожадно ухмыляясь.

— Около получаса назад Вэтмоу звонили из «Челленджера». Полагаю, сейчас начнется забава. В следующую среду его вызовут на аттестацию, и он старается обезопасить себя на тот случай, если что-нибудь станет угрожать его карьере… Ладно, Питер, вижу, тебе не терпится удрать отсюда. Я потрясу бабулю, когда она появится, но помни — теперь ты у меня в долгу! А мне лучше поторопиться. А то этот весельчак со своим убогим умишком забудет, зачем хотел видеть меня!

Глава 2

Невил Вэтмоу швырнул телефонную трубку на рычаг, довольный тем, что суперинтендант вызвал у него гнев. Заряд ярости был просто необходим ему, чтобы беседовать с Дэлзиелом.

День начался не слишком удачно. Известие об убийстве Шермана повергло Вэтмоу в глубокое уныние. Отборочному комитету явно не понравятся два нераскрытых убийства подряд. Вэтмоу разработал тактику действий; он разузнает у Дэлзиела, на каком участке расследование продвинулось дальше всего, и возьмет следствие под свой контроль; одновременно он сделает публичное заявление, где скромно упомянет и дело Пикфорд…

Потом позвонил Айк Огильби.

— Нев, я хочу сообщить вам, что произошло. Этот тип позвонил вчера вечером еще раз в связи с тем делом. Наш Генри Волланс — помните парня, которого вы видели в «Джентльменах», — договорился с ним о встрече сегодня утром. Но тот не появился. Вероятно, испугался, хотя вчера он был явно заинтересован. А может, он получил более выгодное предложение…

— Какое еще предложение?

— Парень упоминал о деньгах. Сказал, что может сообщить нам такое, что взорвет йоркширский отдел уголовных расследований. Но он хотел, чтобы ему хорошо заплатили. Может быть, он просто берет нас на пушку, Нев, но я обещал держать вас в курсе дела.

— Подонок! — взорвался Вэтмоу, положив трубку. — Спасибо за дерьмовые сведения!

Он не сомневался в том, что, если у Огильби есть история, да еще и стоящая история, он использует ее так, чтобы его, Огильби, имя не упоминалось. Таким путем этот проныра заставит Вэтмоу взять на себя определенные обязательства, сам при этом реально не делая ничего. Нет, настало время, чтобы он, Невил Вэтмоу, взял ситуацию под свой контроль и снова стал хозяином собственной судьбы!

В дверь негромко постучали.

— Войдите! — сказал Вэтмоу.

В дверь снова постучали. Он опять сказал:

— Войдите!

Ответом был очередной стук.

Вздохнув, он поднялся и открыл дверь. Перед ним, нервно улыбаясь, стоял Дэлзиел — гротескная пародия на проказливого школьника, вызванного к директору.

— Ради Христа, входите и садитесь, — буркнул Вэтмоу.

Тот уселся на стул, заскрипевший под ним, словно старый корабль в бурю. Замначальника полиции прикинул, какая линия поведения будет для него сейчас самой выгодной, и решил, что прямота человека, умудренного жизнью, подойдет ему лучше всего.

— Итак, Энди, — сказал он отрывисто. — Мне сообщили, что в отделе расследований есть человек, занимающийся гомосексуализмом. Я хочу знать, кто это?

Дэлзиела сообщение скорее опечалило, нежели шокировало.

Он оглядел комнату, затем перегнулся через стол и произнес доверительным тоном:

— Вы действительно хотите это выяснить, Невил?

Неожиданно для себя Вэтмоу тоже перегнулся через стол, их головы почти соприкоснулись.

— Конечно, хочу, Энди.

— Поцелуйте меня, тогда скажу! — Дэлзиел, откинувшись назад, оглушительно захохотал.

Вэтмоу так и застыл над столом с окаменевшим лицом; он знал — стоит ему чуть расслабиться, и он кинется душить этого толстяка.

Суперинтендант, все еще давясь от смеха, спросил:

— Надеюсь, вы это не всерьез?

— Напротив, я чрезвычайно серьезно к этому отношусь, — ответил Вэтмоу, медленно выпрямляясь.

— Хорошо, черт возьми, что вы от меня-то хотите?

— Выследите его. Полагаю, вам не нужны подробные инструкции?

— И все же вам, видимо, придется мне кое-что объяснить.

— Хорошо. Возможно, вы и правы. Нам обоим не мешает во всем разобраться. Если в отделе есть гей, и вы, Энди, ничего не знаете, он, вероятно, рассчитывает на то, что и впредь вы ничего не заподозрите. Он теряет бдительность и становится уязвимым. В силу своих наклонностей «голубые» могут оказаться в очень подозрительных местах. Даже те из них, кто не скрывает своего естества, зачастую якшаются с весьма сомнительными личностями. А геи, прикидывающиеся нормальными, естественно, становятся жертвами шантажа. Понимаете, о чем я говорю?

Дэлзиел в недоумении пожал плечами.

— А чем можно угрожать «голубому» копу?

— Разоблачением, конечно. Это испортит ему карьеру.

— Неужто только потому, что он гей?

— Это личное дело каждого. Но огласка, несомненно, скажется на его карьере, — уверенно заявил Вэтмоу.

— Какая связь между карьерой полицейского и его склонностями?

Вэтмоу постарался направить их дискуссию в другое русло:

— Это касается не только работы, хотя и может вызвать массу осложнений. «Голубой» коп уязвим во многих отношениях. Предположим, он женат, но ни его жена, ни семья не знают об этом…

— Женатый гей? — изумился Дэлзиел.

— Бывает и такое! — ответил Вэтмоу, чья позиция подкреплялась «Сексуальными отклонениями», лежавшими на книжной полке позади него. — Известно ли вам, что Оскар Уайльд, например, был женат и имел двоих детей?

— Что вы говорите? Главный инспектор Уайльд из Скарборо?

Намеренно тихо, словно опасаясь, что в любую минуту может взорваться, Вэтмоу произнес:

— Сделайте то, о чем я прошу вас, Дэлзиел. Просто выследите его.

— Слушаюсь, сэр! — ответил тот по форме. — Но чтобы я знал точно, что от меня требуется, может быть, вы изложите это на бумаге?

Вэтмоу посмотрел на него задумчиво, потом улыбнулся: «Дэлзиел думает, что поступает умно, спрашивая письменную инструкцию, но письменные инструкции могут быть палкой о двух концах».

Он достал бумагу, вложил копирку и сел за пишущую машинку.

«Суперинтенданту Дэлзиелу Э.

В дополнение к нашему сегодняшнему разговору по поводу обвинений в сексуальных отклонениях, выдвинутых против неизвестного сотрудника отдела расследований, ПРИКАЗЫВАЮ ВАМ в кратчайшие сроки расследовать данные обвинения и доложить о результатах».

Вэтмоу перечитал распоряжение. Оно было четким, без излишних деталей — твердое свидетельство того, что он был на высоте положения на случай, если разразится скандал. Он был уверен, что Дэлзиел не станет ничего предпринимать. Что ж, это его позиция, которая может привести к провалу и будет истолкована как халатность, некомпетентность или сознательное сокрытие фактов. Вэтмоу подписал записку и передал ее Дэлзиелу.

— Думаю, это положит конец всем двусмысленностям.

Толстяк внимательно прочитал бумагу, сложил ее вдвое и положил в бумажник.

— Спасибо, сэр. Хотя не очень представляю, как я буду это выполнять. Нет ли у вас каких-нибудь идей? Был бы весьма признателен.

Вэтмоу улыбнулся. Он знал, что Дэлзиел больше всего не доверял психиатрам, особенно когда те давали понять, что помогают полиции.

— А почему бы вам не поговорить с доктором Поттлом из Центрального психиатрического отделения? Он оказывал нам содействие в прошлом. Может быть, он подскажет вам, в каком направлении вести поиск?

Дэлзиел поморщился и пробурчал что-то невразумительное. Мало кому удавалось привести его в смущение, поэтому Вэтмоу внутренне потирал руки, от удовольствия.

— А теперь, Энди, вернемся к полицейским делам. Я бы хотел получить от вас полный отчет о том, как продвигается расследование последних убийств. Два убийства за менее чем недельный срок. Нехорошо, совсем нехорошо.

Прозвучало это так, будто Дэлзиел был лично во всем виноват, и, к восторгу Вэтмоу, суперинтендант клюнул на приманку.

— Ко мне это не имеет никакого отношения! — огрызнулся он. — Эти подлецы не советуются со мной, когда им убивать.

— Разумеется, Энди, — миролюбиво согласился Вэтмоу, — но полицейский комитет требует от нас результатов следствия. Люди волнуются, Энди. Голос общественности! Мы должны работать с ними в тесном контакте. Связи с общественностью — непременный атрибут нынешнего времени! Вы изучили мои директивы по этому вопросу?

— Угу, — пробурчал Дэлзиел весьма неубедительно.

— Отлично. Тогда вы должны знать, что информация и консультация — это то, что комитет требует от нас, и наш долг — обеспечить им это. Я не могу выполнять свои обязанности, пока вы, Энди, не будете в свою очередь обеспечивать меня информацией. Вам следует запомнить это.

— Консультация и информация, — повторил Дэлзиел, словно заучивая наизусть два важных слова на каком-то странном языке.

— Вот именно. Ну, так вернемся к нашим баранам. Как идет следствие и чем я могу помочь вам, Энди? Вот все, что я хочу знать.

Глава 3

«ОТКРЫТО 24 ЧАСА В СУТКИ! — гласил плакат. — ПОПРОБУЙ НЕМНОГО КУЛЬТУРЫ ВМЕСТЕ С ЗАКУСКОЙ!»

Паско вспомнил, как Чанг, выступая по местному радио, объявила о своей ненависти к театрам, которые большую часть времени бывают закрытыми и недоступными для народа.

«„Кембл“ принадлежит публике, дорогой мой, — говорила она растерянному репортеру. — Я не хочу руководить театром, который наглухо закрыт и изолирован от людей, как форт Нокс, театром, в который актеры пробираются через черный вход, словно епископы в бордель. Невозможно продать культуру, если нет зрителей, которых волнует товар!»

Сегодня культура была представлена парой гнусавых исполнителей народных песен, вопивших в фойе о горестной доле ткача во время войны Алой и Белой розы.[10]

Войдя в бар, Паско был вознагражден горячим приемом Чанг.

— Питер, радость моя! — закричала она, направляясь к нему. Позади нее подпрыгивали какие-то создания меньших размеров, подобно лилипутским корабликам, влекомым Гулливером. — Я как раз говорила о вас. Не могли бы вы достать для нас десяток полицейских щитов? Мы одержимы идеей превратить пьесу о полиции в мюзикл. Я уже предвкушаю, как хор, занятый в большом ритмическом номере, будет топать сапогами и бить дубинками в щиты!

Сеймур, шедший позади Паско, встревоженно замер: инспекторы с университетскими степенями, может быть, и способны воспринимать подобные зрелища, но только не честолюбивые констебли. Чанг, чуткая ко всем движениям на сцене, заметила это и, понизив голос, добавила:

— Черт возьми, Пит, прелесть моя, слушайте — я не хотела смутить вас. Иногда вылетает. Вы не сердитесь? — Она наклонила свое лицо так близко, что инспектор почувствовал на щеке ее легкое дыхание.

— Кто-то будет прощен, а кто-то наказан! — произнес Паско. — Выбирайте — что вам больше по душе.

Чанг засмеялась, и смех ее был подобен звуку храмовых колокольчиков в романах Киплинга.

— Это светский визит или вы ищете наркотики? — спросила она Паско.

— Я хотел бы поговорить с Меркуцио.

— С Родом? Он там, в углу, со своей кузиной, — последнее слово она произнесла с особенной интонацией, которая озадачила Паско. В дальнем углу бара он увидел Ломаса, сидевшего рядом с Лэкси Хьюби, причем так близко, что головы их почти соприкасались. «Может быть, между ними что-то происходит?» Эта догадка обескуражила его. Кажется, семейства Хьюби и Ломасов не испытывали горячих чувств друг к другу, а эти двое уж совсем не годились на роль Ромео и Джульетты.

Паско извинился перед Чанг и направился к паре в дальнем углу. Заметив его, молодые люди прервали беседу.

— Здравствуйте, мистер Ломас, мисс Хьюби, — улыбнулся им Паско.

— В прошлый раз мы были Родом и Лэкси. Видимо, предстоит официальный разговор, — отозвался Ломас.

— Можем мы поговорить наедине, мистер Ломас?

— А здесь это разве невозможно?

Род был прав: громкие голоса и музыка создавали в баре такой шум, что подслушать их нельзя было бы при всем желании.

Паско посмотрел на девушку.

— Я пойду, — поспешно сказала она.

— В этом нет необходимости. Мой констебль купит вам что-нибудь выпить. Сеймур!

Девушка поднялась и направилась к стойке, следом за ней поспешил слегка смущенный констебль.

Паско уселся в освободившееся кресло.

— Хотел бы задать вам пару вопросов, мистер Ломас. Во-первых, зачем вы взломали шкатулку?

— Что? Я не делал этого! Это абсурд! — запротестовал тот, изображая изумление и шок почти по методу Станиславского.

— Вы пропустили одну строчку, — укорил его Паско. — Сначала идет фраза: «Какую шкатулку?» Только когда я скажу какую, должно последовать возмущение.

— А вы неплохой клоун, — сдавленно произнес Ломас.

— Спасибо. Видите ли, мы нашли отпечатки пальцев внутри и снаружи шкатулки. Они совпадают, с отпечатками на стакане около вашей кровати…

Паско соврал насчет отпечатков внутри. Там было наложение одних отпечатков на другие — и никакой определенности.

— Так вы копались в моей спальне? — На этот раз негодование Ломаса было неподдельным.

— Нет, — мягко возразил Паско, — мы осмотрели спальню покойного Александра Хьюби с разрешения мисс Кич. Но не будем отклоняться от нашей темы. Вернемся к шкатулке.

Ломас задумался на мгновение, потом на его лице появилась открытая, искренняя, почти печальная улыбка.

— Да, верно, я заглядывал в шкатулку. Но не взламывал ее. Замок был уже сорван. Я просто рылся в вещах.

— С какой целью?

— Просто так. Нет, я сказал глупость. Послушайте, если говорить честно, у меня была безумная идея — а что, если существует другое завещание, о котором старина Теккерей просто не знает. Ведь нельзя же отрицать такую возможность, не так ли? Я в самом деле не могу смириться с мыслью, что до последнего дня старуха верила, будто ее драгоценный мальчик жив.

— Понятно. Надо полагать, вы надеялись, что существует кое завещание, по которому ваше семейство наследует все имущество?

— Я родился в День Святого Иуды. Только прирожденные оптимисты становятся актерами.

— Ну и как, удалось что-нибудь найти?

— Ничего. Кроме массы вещей, подтверждающих, что дорогая старушка Гвен была не в своем уме.

— Для этого не стоило ломать замок.

— Послушайте, это мог сделать кто угодно. Почему вы выбрали меня?

— Вряд ли кто угодно. В доме были лишь вы и мисс Кич. А у нее есть ключ.

— Да будет вам известно, что и другие люди посещают этот дом.

— Например?

Ломас посмотрел украдкой в сторону бара и понизил голос:

— Как насчет Джона Хьюби, отца Лэкси? Пару дней назад он приезжал к мисс Кич, спрашивал о завещании, письмах и прочем. Да, это мог быть он! Он же форменный дикарь. Трудно поверить, что Лэкси его дочь.

Паско сделал пометку в своих записях.

— Теперь расскажите мне о своей поездке в Италию, — предложил он.

Ломас нахмурился, но тут же вернул на свое лицо открытую, честную улыбку.

— А-а-а! Вы видели наклейки на моих чемоданах. Какой же вы проницательный детектив, старина! Да, летом я был в Италии. После фестиваля в Солсбери я, как сумасшедший, рыскал повсюду в поисках работы. Наконец сказал себе: «Лето есть лето!» — и принял предложение матери поехать за границу за ее счет.

— Это было ваше первое путешествие в Италию?

— Нет, я ездил туда несколько раз.

— Где вы были в Италии? — Паско держал ручку наготове.

— В разных местах.

— Тоскана?

— Да, там я пробыл достаточно. Послушайте, а в чем, собственно, дело?

— Встречались ли вы когда-нибудь с Алессандро Понтелли?

Ломас не счел нужным притворяться, что не слышал этого имени.

— Вы имеете в виду погибшего парня, того, который объявился на похоронах? Что вы, черт побери, хотите сказать, инспектор?

— Я задал вам очень простой вопрос, — невозмутимо отозвался Паско.

— Тогда ответ тоже будет простой — нет!

— Прекрасно. Кстати, вы до сих пор курите марихуану?

Ломас удивленно покачал головой.

— Боже мой! Если уж вы за что-то беретесь, то непременно выведаете всю подноготную! Вас в самом деле это интересует?

— Без сомнения. Вы признали в суде, что курили марихуану. Я только хочу знать, отказались ли вы от этой привычки?

— Да зачем вам это знать? Какое это имеет значение?

— Пока никакого. Просто у парня, убитого недалеко от Трой-Хауса, нашли немного марихуаны.

— Вы глубоко копаете! — воскликнул Ломас, не подозревая, что вторит Дэлзиелу.

— Весьма возможно… — Почувствовав, что кто-то стоит рядом, Паско поднял голову. Это подошла Лэкси Хьюби.

— Род, я должна возвращаться. Мистер Теккерей работает в обеденный перерыв, и мне придется много печатать.

— О'кей! Надеюсь, вы позвоните вечером в Трой-Хаус справиться о здоровье Кичи? Миссис Брукс превосходная сиделка, но ей нужно заботиться и о собственной семье, — оживился Ломас.

— Конечно, позвоню. Занятия у меня кончаются в восемь.

— Мисс Хьюби, если вы задержитесь на секунду, я провожу вас, — остановил ее Паско, снова пуская в ход свою обворожительную улыбку. — Я хочу поговорить с мистером Теккереем. Между прочим, мистер Ломас, тот ваш друг, у которого вы ночевали в прошлую пятницу, живет в Лидсе?

Этот прием часто срабатывал — неожиданно, когда подозреваемый думает, что все уже позади, задать острый вопрос. Сейчас подобная тактика была обречена на успех! Ломаса передернуло, и вместо ответа послышался его сухой нервный кашель.

— Итак, в тот вечер вы были в Лидсе, — без нажима констатировал Паско.

— Конечно, был, — ответила за него Лэкси с легким раздражением.

Паско изумленно уставился на девушку.

— Мы ходили с ним в оперу. «Мадам Баттерфляй».

— Неужели? — Паско повернулся к Ломасу. Все следы замешательства исчезли. Род улыбнулся инспектору прежней улыбкой.

— Лэкси полна решимости отучить меня от драматического театра.

— Вы позвонили мисс Кич. Сказали, что не вернетесь в Трой-Хаус, потому что останетесь ночевать у друга.

— Я так и сделал, — ответил Ломас развязным тоном. — Именно так все и было.

— Я должна идти, — повторила Лэкси Хьюби. Она нагнулась и поцеловала Ломаса в щеку. Паско вспомнил, с какой видимой неохотой встретила Лэкси попытку Ломаса обнять ее всего неделю назад. Девушка повернулась и направилась к выходу.

— Нам предстоит еще один разговор, мистер Ломас. — С этими словами Паско последовал за ней.

Девушка шла так быстро, что он смог нагнать ее, только когда они вышли из театра.

— Не бегите так! — взмолился инспектор. — Должно быть, у вас очень хорошая работа, если вы так торопитесь вернуться в офис?

— Неплохая.

— Но быть адвокатом все же лучше? — переводя дыхание, полюбопытствовал Паско.

— Вы заглядывали в мой портфель!

Это перескакивание через две ступеньки в процессе рассуждения впечатляло. А может быть, он просто забыл застегнуть ее портфель?

— Где вы учитесь? Заканчиваете курсы и будете поступать на подготовительный факультет?

— Как получится, — сказала она равнодушно.

— Мистеру Теккерею следовало бы ценить вас. — Паско потребовалось сделать несколько шагов, чтобы понять, почему она промолчала. — Он не знает об этом? Но почему? Он бы наверняка…

— Я не нуждаюсь, в одолжениях.

— При чем здесь одолжение? Каждый имеет право на образование.

— Имеет право? — не повышая голоса, она говорила сейчас с большей страстностью, чем когда-либо за время их короткого знакомства. — Дети имеют право на то, что взрослые им дают. А взрослые имеют право на то, что они могут себе позволить.

— Вот как? Вам уже исполнилось восемнадцать. Вы взрослый человек. Что вы можете себе позволить?

Она вдруг усмехнулась, словно сменив настроение.

— Не так уж много. Наверное, возможность выбирать. Если повезет.

Они подошли к зданию конторы Теккерея. Паско оглянулся. Сеймур, будто королевский телохранитель, шествовал за ними. Паско произнес ему губами: «Машина», тот кивнул головой и исчез.

Когда они взбирались по скрипучей деревянной лестнице, Паско обратился к Лэкси:

— Вероятно, вы бы предпочли, чтобы я не упоминал о ваших занятиях мистеру Теккерею?

Она пожала узкими плечами с безразличным видом.

— Вы можете делать все, что считаете нужным. Посмотрю, у себя ли мистер Теккерей.

Адвокат не смог скрыть своего недовольства тем, что его оторвали от работы. Стол был завален бумагами, пиджак висел на спинке стула. Пришлось вставать и надевать пиджак, когда Паско по знаку Лэкси вошел в комнату.

— Не взыщите. Ужасно много дел. Какие-нибудь новые обстоятельства?

— Не сказать, чтобы очень существенные. Надеюсь, мистер Дэлзиел сообщил вам, что миссис Виндибэнкс опознала в Понтелли Александра Хьюби?

— Да, он звонил мне вечером. Это интересно, чрезвычайно интересно!

— Еще бы! Мистер Джон Хьюби также подтверждает это. С другой стороны, мисс Кич отрицает наличие такой отметины. Но вот что мне хотелось бы выяснить: если Понтелли — сын миссис Хьюби, то что это может означать с правовой точки зрения?

— О Боже! — воскликнул Теккерей. — Давайте посмотрим. Боюсь, ситуация в свете последних событий остается крайне запутанной. На первый взгляд может показаться, что если Александр оставался в живых после смерти матери и предъявил устно права на наследство в этой самой комнате, то состояние Хыоби должно считаться принадлежащим ему.

— Понятно. В таком случае теперь, насколько я понимаю, по закону о наследовании Джон Хьюби из Олд-Милл-Инна становится главным наследником?

— Единственным наследником! Но вы забываете о некоторых обстоятельствах, мистер Паско. Александр Хьюби, если это был он, жил в Италии сорок лет. Он мог быть женат и иметь большую семью. Он мог составить собственное завещание, оставив все, к примеру, местной футбольной команде…

— Насколько известно итальянским властям, он не был женат, — возразил Паско. — У него также нет никаких близких родственников. А и существуй они, их можно рассматривать лишь как наследников человека по фамилии Понтелли, даже если он и был на самом деле Александром Хьюби. Они будут наследниками Понтелли, как если бы в Италии жил реальный человек с этим именем, не так ли? Но я не знаю о таком завещании.

— Ну, а я не знаю итальянских законов о наследовании, если предположить, что его итальянское гражданство подлинное, — заключил Теккерей. — Но, исходя из известных нам фактов и английского права, настоящая проблема все равно заключается в завещании миссис Хьюби. А оно гласит, что Общество защиты животных, Фонд помощи родственникам военнослужащих и «Женщины за Империю» не могут получить деньги до 2015 года при условии, если смерть ее сына не будет бесспорно доказана по истечении этого срока. Признаюсь, именно я настоял на том, чтобы она включила это дополнение. Следовательно, если сейчас вы подтвердите, что Понтелли был не кто иной, как Александр Хьюби, можно будет утверждать, что по условиям завещания его смерть, бесспорно, доказана. И все три благотворительных фонда получат наследство незамедлительно.

— Но это же абсурд! Выходит, Понтелли — наследник?

— Разве до того, как его убили, он предъявил права на наследство надлежащим законным образом? — спросил адвокат.

— А это необходимо?

— Не всегда. Но можно было бы доказать, что воля миссис Хьюби состояла в том, чтобы ее сын мог воспользоваться фамильным состоянием, пока он жив. А не в том, чтобы это состояние расползлось беспорядочно по всей Италии, если, разумеется, предположить, что у Понтелли там есть семья.

Когда Паско уходил от Теккерея, его настроение несколько улучшилось.

Сеймур ожидал в машине на улице.

— Куда ехать, сэр?

— В Олд-Милл-Инн. Если ты поторопишься, мы сможем там перекусить.

Паско тут же пожалел, что произнес эти слова. Даже детальное описание основной цели их визита к Джону Хьюби не могло поколебать в рыжем констебле уверенности в том, зачем они на самом деле должны спешить, и, чтобы поскорее достичь заветной цели, он гнал машину на предельной скорости. Однако, несмотря на бешеную езду, вначале Сеймуру пришлось испытать разочарование.

— Обед? — вскричал Джон Хьюби таким тоном, будто услышал непечатное слово. — У нас подают только сандвичи! Но они закончились полчаса назад.

— Я сделаю еще, — предложила Джейн, взмахивая длинными ресницами в сторону Сеймура, который в ответ облизнул губы, что было вызвано скорее плотоядным чувством, нежели голодом.

Хьюби, недовольно ворча, согласился с предложением дочери, и та отправилась на кухню, соблазнительно покачивая бедрами. Сеймур глубоко вздохнул. Паско заплатил за выпивку, но решил пока отложить беседу с хозяином бара. В зале было много народу, и сельские выпивохи так же боялись закрытия заведения, как Фауст — приближения последней в его жизни полночи. Хьюби и его жена суетились, выполняя заказ за заказом.

Сеймур прошептал Паско:

— Я собираюсь улизнуть, сэр. Мне бросилась в глаза дверь с надписью «Не для посторонних», сразу за мужским туалетом. Может, стоит заглянуть туда, пока они тут заняты, как считаете?

— Незаконное вторжение без ордера? Рассчитываешь обнаружить бумаги из шкатулки Гвен Хьюби? Или доказательства сговора с миссис Виндибэнкс? Или нечто такое, что говорило бы о причастности Хьюби хотя бы к одному из этих убийств?.. Я нахожу это просто возмутительным! Будь я уверен, что это истинное твое намерение, я бы запретил тебе входить туда!

— Слушаюсь, сэр! А в туалет мне сходить можно?

— Иди, но смотри не заблудись! — ответил Паско.

Сеймур понимающе ухмыльнулся и скрылся.

— Инспектор Паско?

Питер обернулся и увидел рядом с собой молодого светловолосого репортера Генри Волланса.

— Мы встречались на приеме в «Кембле», — напомнил журналист.

— Да, помню. Что вы здесь делаете? Ведь до Лидса отсюда Довольно далеко.

— Видите ли, я должен был встретиться здесь с одним человеком. Но он не пришел, — ответил Волланс. — К счастью, у меня были здесь еще кое-какие дела.

— В Олд-Милл-Инне?

— А почему бы и нет? Вы-то тоже здесь? — хитро прищурился репортер.

— Даже полицейские нуждаются в отдыхе. Любопытно, сегодня я уже слышал ваше имя.

На лице Волланса на мгновение промелькнул испуг, но он быстро взял себя в руки.

— Надеюсь, что-нибудь лестное?

— Я понял, что вы находились в Мальдив-Коттедже в Илкли, когда его посетил мистер Гудинаф?

— Все верно.

— Не могли бы вы сказать, что привело вас туда?

На миг задумавшись, Волланс произнес:

— Сэмми Раддлсдин высокого мнения о вас, мистер Паско.

— Это очень мило.

— Он считает, что вы из тех, кто заключает честные сделки, в отличие от любителей не платить по счетам.

— Сэмми так сказал? В следующий раз, когда он будет стонать, что я не сотрудничаю с ним, напомню ему эти слова! Так что вы там делали, мистер Волланс?

— Занимался одной историей. Миссис Фолкингэм — старая корреспондентка «Челленджера». Поэтому, узнав, что на «Женщину за Империю» могут свалиться большие деньги, мы решили, что к этому стоит приглядеться. Завещание миссис Хьюби само по себе достойно внимания. Но, как говорит мой редактор, всегда найдется более привлекательная приманка, ежели не полениться поползать вокруг крючка.

— Ну и как, удалось вам ее обнаружить?

— Появление мистера Гудинафа само по себе было большой удачей. Это приоткрывает немного завесу таинственности.

— А помощница миссис Фолкингэм, мисс Бродсворт, вероятно, окончательно прояснила дело?

Волланс одарил Паско улыбкой а-ля Редфорд.

— Кое-что мне стало понятнее, но это ни в какое сравнение не идет с тем, что я услышал сегодня утром!

— О чем вы?

— Ходят слухи, что в морге находится тело мужчины, который, как считают некоторые, был пропавшим наследником миссис Хьюби.

Паско осмыслил услышанное. Они старались держать в секрете «линию Хьюби», насколько это возможно. Однако, судя по тому, сколько народу в той или иной степени знало об этом, полностью исключить утечку информации не удалось.

— Но вы ведь не криминальный репортер «Челленджера»? Того я встречал — такой толстяк по имени Бойл? — спросил он Волланса.

— Однако я здесь, а его, как видите, нет. Но помяните мое слово — он тоже скоро будет. А тем временем, думаю, я и сам могу кое-что предпринять.

— Потому вы и приехали в Олд-Милл-Инн?

— Хотелось посмотреть на это семейство, поискать приманку.

— Вы еще не говорили с ними?

— Не успел.

Паско улыбнулся про себя, представив предстоящую встречу молодого человека с Джоном Хьюби.

— Вернемся к Саре Бродсворт, мистер Волланс.

— Я слушаю.

— Мистеру Гудинафу показалось, что вы выясняете именно ее прошлое.

— Это он так сказал?

— Он был прав?

— Был ли прав Сэмми Раддлсдин? — ухмыльнулся Волланс.

Паско почувствовал, что эти ухмылки начинают действовать ему на нервы.

— Хотите, скажу, что я могу сделать для вас? — предложил он. — Я не в состоянии отрицать или подтверждать слухи, вы должны понимать это. Но мог бы, если вам будет угодно, представить вас Джону Хьюби и подготовить почву для вашего интервью.

Это было такое нелепое предложение, что только неопытный человек мог отнестись к нему всерьез, не говоря уж о том, чтобы принять его. Но репортер, как ни странно, согласился.

— Хорошо, — сказал Волланс. — Я действительно пытался навести справки о Саре Бродсворт. Насколько я понял, «Женщины за Империю» — это компания дряхлых старушек, осколков колониальной империи. Было совершенно непонятно, чем может привлекать их такая молодая дама, как Бродсворт. Но если она — член группы, у нее обязательно должны быть хорошо обеспеченные тылы. В общем, я очень мало разузнал о ней как о представительнице рода человеческого.

— Когда вы говорите о группе, вы имеете в виду какую-то праворадикальную группу? Выходит, ее заслали к старухам, чтобы завладеть деньгами?

— Все может быть. А правая группа или левая — не все ли равно? Деньги — это главное! А вы, инспектор, знаете что-нибудь о ней?

— Пока нет! — Паско увидел, что народ в баре схлынул. Хыоби озирался по сторонам, по-видимому намереваясь удалиться на жилую половину. Сеймур еще не вернулся.

— Садитесь, — предложил инспектор Воллансу. — Я хочу побеседовать с мистером Хьюби, прежде чем представлю вас ему. Найдите себе место подальше, чтобы не было искушения подслушать.

Опять ухмыляясь, Волланс поднялся из-за стола и направился к столику в зале.

— Мистер Хьюби! — позвал Паско. — Не уделите мне минутку?

— Я должен был сразу догадаться, что вы здесь не ради одного пива.

— Но пиво у вас замечательное, — похвалил Паско. — Надо думать, вы были на днях в Трой-Хаусе?

— А что, есть причина, по которой я не должен туда ездить?

— Никаких причин нет. Меня лишь интересует цель вашего визита!

— Если бы вы поговорили с этой коровой Кич, вам незачем было бы меня спрашивать.

— Она говорит, будто вы интересовались документами, письмами или еще чем-то относящимся к завещанию миссис Хьюби.

— Это правда.

— А что именно вы искали?

— Все, что помогло бы доказать, что это, чертово завещание — сущая чушь. Не нужно быть Шерлоком Холмсом, чтоб понять это, так ведь, мистер инспектор? Я хотел все хорошенько проверить. Вот и все!

— И миссис Кич не возражала?

— Нет, она была очень покладистой. Да и зачем бы ей вставлять мне палки в колеса? Все у нее сложилось хорошо, обеспечена на всю жизнь. А что получил я? Задний двор, заваленный строительным кирпичом, за который я еще не расплатился?

— Нашли что-нибудь в Трой-Хаусе?

— Решительно ничего, даже плесневелой корки!

— А в шкатулке?

— И там не нашел.

— Вы заглядывали в шкатулку?

— Да, а что? Эй, что там старая ведьма наболтала?

— Ничего, ничего, — успокоил его Паско, — просто непонятно, как вы могли заглянуть в шкатулку, если она была заперта?

— Ее открыли ключом, парень! — Хьюби вскипел. — Да, чертовым ключом! Кич открыла ее для меня и стояла рядом всё время, пока я изучал содержимое. И если она сказала вам что-то другое, то она гадкая лгунья!

Страстная речь мистера Хьюби привлекла внимание нескольких клиентов, для которых подобные проявления вспыльчивого нрава хозяина бара были привычным бесплатным представлением.

— Ничего другого она не говорила, так как ее об этом никто не спрашивал, — ответил Паско. — Но одну вещь она действительно сказала: насколько ей известно, никакого родимого пятна на ягодице у Александра Хьюби не было.

— Она так сказала? — спросил Хьюби бесстрастно. — Я слышал совсем другое. Но она, я думаю, должна лучше знать.

Краешком глаза Паско заметил, что Сеймур вернулся и сел за столик у окна.

— Да, я тоже считаю, что ей виднее. Кстати, тот молодой блондин, что сидит у камина, — репортер из «Санди Челленджер». Он хотел бы поговорить с вами. Кажется, он неплохой малый.

Хьюби подозрительно взглянул на Волланса, потом вышел из-за стойки и направился к журналисту. Паско допил свой стакан. Пиво Сеймура стояло нетронутым на стойке. Инспектор протянул стакан миссис Хьюби и попросил налить снова. Расплачиваясь, он спросил как бы невзначай:

— Помните, вчера, когда я разговаривал с вашим мужем, позвонила миссис Виндибэнкс? Она случайно не сказала, живет ли все еще в нашем городе?

Это была неуклюжая уловка, но простодушная хозяйка восприняла ее всерьез.

— Нет, она не упоминала, откуда звонит.

— Спасибо. Это не так уж важно. — С этими словами Паско взял стакан Сеймура и отправился с ним к столику, где тот сидел. Одновременно с ним туда подошла с сандвичами Джейн.

— Я приготовила вам мягкий сыр и цыплячьи грудки с острым соусом по моему рецепту, — прошептала она констеблю на хо, расставляя тарелки на столе.

Однако Паско с изумлением заметил, что Сеймур воспринял то весьма холодно. Его также поразило, что Хьюби, подошедший к Генри Воллансу, вместо того чтобы по обыкновению нагрубить репортеру, болтал с ним почти дружески и наконец уселся рядом за столик. Не было сомнений, что трактирщик пересказывал историю с завещанием и совсем скоро беднягу Граффа из Гриндейла, дремавшего до поры перед камином у ног журналиста, в который раз швырнут о стену.

— Что с тобой? — спросил инспектор у Сеймура, когда Джейн обиженным видом отошла. — Нам надоели блондинки с пышными бюстами?

Вместо ответа Сеймур схватил сандвич и со злостью вонзился в него зубами.

— Тебя долго не было. Нашел что-нибудь интересное? — переменил тему инспектор.

— Ничего полезного для нас. Я обыскал все — ни одной веши, относящейся даже косвенно к нашему делу.

Паско показалось, что Сеймур чего-то не договаривает.

— Но… — попытался он расшевелить парня.

И вдруг Сеймура прорвало.

— Я был в ее спальне! — воскликнул он с негодованием и болью идолопоклонника, разочаровавшегося в своем божестве. — Я и не думал там что-нибудь найти, но тщательность превыше всего. Представьте, они лежали в книжных полках!

— Господи, да что там могло быть?

— Что? Парик блондинки и пара накладных грудей! Никому сейчас нельзя доверять!

Паско из всех сил пытался изобразить на лице сочувствие, но, не удержавшись, расхохотался, так, что едва не подавился своим сандвичем.

Джона Хьюби, задушевно беседовавшего с Генри Воллансом, хохот инспектора вывел из равновесия. Неодобрительно уставясь на него, он проворчал:

— Вы посмотрите! Можно подумать, эти люди приходят сюда развлекаться!

Глава 4

Миссис Мириам Хорнсби было на вид за шестьдесят. Она была крепкого телосложения и с таким количеством грима на лице, что его хватило бы театру «Кембл» на пару недель. Она двигалась словно в облаке розового аромата, через который с каждым выдохом прорывался запах того, что натренированный нос Дэлзиела определил как ячменное пиво.

— Вы уже поели, моя дорогая? — спросил он с сочувствием в голосе.

— Да, благодарю вас. В поезде был буфет, — ответила она с лондонским акцентом, силясь придать ему некоторый аристократизм, приличествующий торжественности момента.

Все наблюдения, которые делал Дэлзиел по поводу голоса, запахов или аппетита старой леди, отнюдь не принижали ее в глазах суперинтенданта. Всему свое время, а хорошая закуска отнюдь не помеха для печали; запах ячменного пива даже расположил его к бабушке: он вспомнил о своем давнишнем романе с одной весьма воспитанной леди, которая обожала крепкий эль.

— Ну что ж, давайте приступим к делу, — сказал он, интуитивно выбрав для себя сердечный и в то же время деловой подход, который, по его мнению, лучше всего соответствовал ее душевному состоянию.

В морге она вцепилась в его руку, отказавшись от помощи, предложенной сопровождавшей их женщиной-констеблем Астер. Когда старая Леди глядела на застывшее, темное лицо юноши, Которого смерть снова сделала ребенком, Дэлзиел почувствовал всю тяжесть ее горя.

— Это ваш внук, Клифф Шерман? — спросил он официальным тоном.

Та кивнула.

— Вы должны сказать это, дорогая, произнести вслух, — наставительно сказал суперинтендант.

— Да, это он, Клифф, — прошептала старая женщина. Как только она выговорила эти слова, слезы покатились по ее лицу, оставляя блестящие борозды на напудренных щеках.

Когда они вышли из ледяного Металлического помещения морга в пластиковую безликость вестибюля, Дэлзиел с удивлением увидел перед собой сержанта Уилда.

— Привет. Ты чувствуешь себя лучше?

— Я бы хотел поговорить с вами.

— Ладно. Только сначала надо принести чашку чая для миссис Хорнсби. Нет, лучше давай уйдем отсюда!

Он вышел первым. В двухстах метрах был пивной бар «Зеленое дерево», названный так отнюдь не в честь какой-либо растительности по соседству. Бар только что закрылся, и хозяин его выпускал наружу последних посетителей.

— Хэлло, Стив! — обратился к нему Дэлзиел, знавший половину городских трактирщиков по имени, а вторую половину — по их репутации. — Ты не против, если мы посидим у тебя несколько минут? Можешь принести пару ячменного, а мне — стакан виски? Ты тоже, сержант, выпей виски, тебя словно пыльным мешком ударили. Да, и апельсинового сока для молодой леди. — Он кивнул в сторону констебля Астер. — Никто не должен видеть сотрудников полиции пьющими во время исполнения служебного долга!

Хозяин безропотно вздохнул. Миссис Хорнсби, прорыдавшая всю дорогу от морга, взглянула на себя в зеркало и в сопровождении Астер отправилась в женский туалет.

— Что ты делал в морге, сержант? — осведомился Дэлзиел.

— Пришел посмотреть на тело.

— Чье, Шермана? Не знал, что мистер Паско поручил тебе это дело. Я точно помню: он сказал, что ты заболел.

— Я был знаком с ним, — тусклым голосом произнес Уилд. — Утром Сеймур рассказывал мне о теле, которое они нашли. Я слушал вполуха, пока он не сказал, что это тот самый парень, которого арестовали на прошлой неделе за кражу в магазине…

Он умолк.

— Ты знаком с ним по этому случаю? — спросил Дэлзиэл.

— Нет. Я знал его раньше. Он был моим… другом. Невозможно было поверить тому, что сказал Сеймур. Но в книге регистрации происшествий значилось его имя — Клифф Шерман. Оставаться в участке я не мог. Целый день бродил… Где был, что делал — не помню. Потом вдруг пришел сюда. Мне нужно было его видеть. Может быть, вкралась ошибка при опознании. Может быть, это был… — Его голос задрожал.

— Но это был он — твой сожитель? — задал Дэлзиел ненужный вопрос.

— Да. О да! Я вышел на улицу и увидел, что вы подъезжаете. Решил дождаться…

— Ты все равно, кажется, собирался встретиться со мной? — предположил Дэлзиел с надеждой, смешанной с сарказмом.

— Не знаю, — равнодушно ответил Уилд. — Я вышел, а тут вы приехали.

Прежде чем суперинтендант смог сказать что-либо еще, дверь открылась и появилась миссис Хорнсби, приведшая себя в порядок.

— Сиди тихо и ничего не говори! — приказал Дэлзиел. — Поговорим позже… Садитесь, радость моя, и выпейте-ка вот это. Вы сразу почувствуете себя лучше!

Старая леди с готовностью осушила полстакана.

— Я знала, что это плохо кончится, — вдруг сказала она, и в ее голосе уже не было претензии на аристократизм. — Но и в самом страшном сне я не могла представить, что кончится именно так!

— Что вы имели в виду, говоря «кончится плохо»? — спросил Дэлзиел.

Она отпила еще и продолжила:

— Клифф всегда был необузданным ребенком. Как и его отец — Дик. Мне он никогда не нравился, с того самого дня, как Джоанна связалась с ним. Но что толку разубеждать детей! Дело ведь не только в цвете кожи, хотя одно это уже было плохо. Вы знаете, лично я ничего не имею против них, но это осложняет жизнь, не может не осложнять, вы согласны со мной?

— Цвет кожи? Ваш зять был?..

— Черным! Не иссиня-черным, а темно-коричневым, намного темнее, чем Клифф. Единственным утешением, когда родился Клифф, было то, что он оказался просто очень смуглым; знаете, он мог сойти за итальянца или мальтийца, ну, вы сами видели его. Но Дик был черным снаружи и мог быть черным внутри.

Старая женщина замолчала, будто чувствуя неловкость от чрезмерной театральности своего утверждения.

— Вы сказали, мог быть черным внутри? — Дэлзиел попытался вернуть свою собеседницу к теме разговора.

— Не всегда, конечно. Он был веселым, умел развлечься, иногда с ним было просто здорово. А иначе Джоанна не увлеклась бы им, понимаете? Но Дик всегда был настороже: боялся, что люди будут унижать его, фамильярничать и все такое.

— Вы имеете в виду цвет кожи?

— Да. Но не только это. Он воспитывался в приюте, в Ноттингеме или еще где-то. В подпитии или плохом настроении он вспоминал об этом. Говорил, что его мама была белой. Или отец?.. Его бросили в приюте, потому что он был черным. Как бы то ни было, они с Джоанной жили дружно, и появился Клифф. Произошло это случайно, Джоанна хотела сделать аборт, но Дик и слышать об этом не желал! Дика часто не было дома, он работал в Западном Лондоне в отелях и в других местах швейцаром, портье, иногда барменом, поэтому не всегда возвращался домой — так ему было удобнее. Джоанна стала жить своей жизнью, но не открыто… Однажды — случилось это почти десять лет назад, но я помню все, как будто это было вчера — друг, с которым она встречалась, выпил лишнего, они попали в аварию и…

Слезы были готовы снова политься из глаз миссис Хорнсби, но на этот раз старая женщина смогла удержать их с помощью карманного зеркальца и бумажного платка.

— Это потрясло Дика, я должна признать. Просто сломало его. Он жил одно время в их квартире вместе с Клиффом. Мальчику было тогда около девяти лет. Потом приехал ко мне и спросил, не смогу ли я помочь ему? Городской совет не давал ему покоя, утверждая, что он плохо заботится о сыне. Конечно, ему было трудно его воспитывать, особенно при той работе, которую он имел. Но Дик был упрямый, говорил, что не позволит отдать ребенка в приют: он на своей шкуре испытал, что это такое, и не допустит, чтобы сын повторил его судьбу! Его можно было уважать за это, не так ли? К тому же это ведь был мой внук. Что мне оставалось делать? В то время я работала на полной ставке в химчистке… Но Дик сказал, что так не пойдет, может, мне стоит перейти на неполный день, а он обеспечит меня деньгами? У меня были сомнения, но я сказала: хорошо. И надо отдать ему должное — деньги хоть и нерегулярно, но все же приходили. И даже больше, чем нужно, когда он бывал щедрым. К тому же он платил за одежду мальчика и за все остальное. Я не жаловалась…

— Дик жил вместе с вами? — спросил Дэлзиел, понимая, что в этом словесном марафоне не удастся срезать угол.

— Иногда жил. Но, как я уже сказала, его часто не бывало дома. У него был беспокойный нрав, он не терпел рутины. К тому же, я думаю, у него время от времени случались неприятности, и ему приходилось менять работу. Но почти всегда он находил место в Лондоне и хотя бы раз в неделю звонил или посылал нам открытку. И очень редко бывало, когда он не появлялся у меня по три или четыре недели подряд. Но затем он приезжал и баловал ребенка так, что тот садился на голову. Но я заметила, если Дик оставался с нами больше, чем на два дня, он умел поставить Клиффа на место…

— А вы сами ладили с мальчиком?

— Да… Ладила, — сказала она после секундного колебания. — Во всяком случае, до того времени, как он пошел в среднюю школу. Что греха таить — когда Клифф стал подростком, справляться с ним было уже гораздо труднее. Он попал в дурную компанию, впрочем, матери других мальчиков говорят, наверно, то же самое про своих детей. У него еще были неприятности с местной полицией — ничего серьезного, но это меня встревожило. Вскоре я приняла решение: когда ему исполнится шестнадцать и он окончит школу, пусть перебирается к отцу и живет у него постоянно. Понимаете, я была к нему привязана, но мне стало с ним нелегко. Я уже была не так молода, как раньше, и мне хотелось немного покоя.

— Чепуха! — галантно вставил Дэлзиел. — Я уверен, вы еще на многое способны.

— О чем это вы? — недоуменно спросила миссис Хорнсби.

Дэлзиел ухмыльнулся.

— Там посмотрим. Так что же случилось с Диком?

— Три года назад он снова уехал в Западный Лондон, и мы ждали его на уик-энд. Но он позвонил и сказал, что не приедет, так как собирается покинуть Лондон. Но ненадолго. Я спросила, связано ли это с его работой. Он засмеялся — не просто так, а с каким-то вызовом, и сказал, что нет, он едет по семейным делам. И разговор на этом закончился. Чтобы не затягивать рассказ, скажу, что больше мы его не видели. Через два дня после его отъезда Клифф получил от него открытку — и все! Время шло, и Клифф стал беспокоиться все больше и больше. Но что можно было сделать? Я позвонила в полицию. А они сказали только, что им очень жаль, но закон не запрещает человеку уезжать и не возвращаться. Мне пришлось довольствоваться этим…

— А Клифф?

— Он перестал говорить об отце, хотя, безусловно, не перестал о нем думать. Мы не обсуждали с ним это. Он бросил школу, но работать не пошел. Я понимаю, конечно, в наше время трудно найти работу, но он даже и не искал. Он просто стал уезжать в Западный Лондон и возвращался, когда хотел. Я не знаю, что Клифф делал там, и не хочу этого знать. Но думаю, у него водились деньги. В конце концов мы поссорились, он забрал свои вещи и ушел из дома. После этого я его больше не видела…

— Когда это случилось, миссис Хорнсби?

— Года два назад, не позже. Я сказала, что больше не хочу его видеть. И я действительно не хотела видеть его — по крайней мере, не в таком виде, как теперь.

Она вновь заплакала и промочила слезами свой платок. Дэлзиел достал большой носовой платок и протянул ей.

— На сегодня достаточно, дорогая. Мы заказали для вас номер в хорошем отеле. Почему бы вам не поехать туда с нашей девушкой и не отдохнуть хорошенько? Может быть, попозже мы еще поболтаем и выпьем по паре кружечек пива, а?

Эта перспектива, кажется, обрадовала ее. Старая Леди вновь принялась прихорашиваться и приводить в порядок свой костюм.

— А та открытка, которую получил Клифф? Вы не помните, откуда она пришла? — вдруг подал голос Уилд.

— Я не совсем уверена, но, по-моему, с Севера. Может быть, из Йоркшира? Да, кажется, на открытке было написано «Йоркшир». — Миссис Хорнсби улыбнулась Уилду, будто обрадовавшись тому, что сержант заговорил. Но на лице Уилда снова появилось отчужденное выражение, он снова погрузился в свои мысли.

Хозяин бара открыл двери, выпуская женщин, выждал минуту и с надеждой посмотрел на мужчин. Дэлзиел показал на свой пустой стакан и поднял два пальца.

— А теперь, солнышко, — обратился он к Уилду, — давай потолкуем с тобой!

Уилд молчал, пока хозяин не принес виски и не отошел от них на такое расстояние, откуда не смог бы услышать разговор. Тогда он одним залпом проглотил свою порцию виски. На лице Дэлзиела было столько же сочувствия, сколько на тюремной стене.

«Я и не нуждаюсь в сочувствии, — напомнил себе сержант. — Мне нужно мое право быть самим собой!» Уилд представил, какое впечатление могли бы произвести на Дэлзиела его мысли, вздумай он поделиться с ним, и почувствовал, как его решимость убывает. Как ни крути, Дэлзиел внушал ему ужас! Словно перед ним в зримой форме предстало все презрение, оскорбления и издевки, которым могла подвергнуть его полицейская система. По крайней мере, начинать с признания Дэлзиелу означало начинать с самого худшего.

Глубоко вздохнув, Уилд произнес:

— Я хочу сказать вам… Я — гомосексуалист…

— Ага, — буркнул суперинтендант. — Но ты ведь не сегодня это обнаружил, не так ли?

— Нет, — смешался Уилд. — Я всегда это знал.

— Ну, тогда все в порядке, — невозмутимо сказал Дэлзиел. — А то я бы волновался, если бы не предупредил тебя об этом.

«Я, наверное, не понимаю, что он говорит, — подумал Уилд в полном замешательстве. — А может, он не понял меня?»

— Я — гей! — воскликнул он с отчаянием. — Я — извращенец!

— Ты можешь быть хоть масоном — мне плевать на это! Но о повышении тебе придется забыть, если только этим будет забита твоя голова.

Уилду потребовалось время, чтобы наконец осознать слова Дэлзиела.

— Вы знали? — спросил он недоверчиво. — Как? Когда вам стало известно? А кто еще знает?

— Видишь ли, не все такие умные бестии, как я, — скромно сказал Дэлзиел. — Послушай, Уилди! Что ты мне здесь пытаешься доказать? Что ты гомик? Ну так я знал об этом чуть не с первого дня, когда ты пришел в отдел расследования! Но ведь это не мешает твоей работе — так же как ссоры мистера Паско со своей женой или неумение Сеймура затащить в постель эту ирландскую девицу не имеют никакого отношения к их работе. Единственный раз я забеспокоился, когда ты места себе не находил из-за того, что констебль Сингх получил травму. Поэтому-то и позаботился, чтобы его перевели в другое место — от греха подальше.

— Вы негодяй! — В Уилде постепенно нарастала ярость. — Что, черт побери, вы о себе вообразили? Я что, должен благодарить вас за все это?

— Ты волен, сержант, поступать так, как тебе заблагорассудится. Единственное, что тебе запрещается, — неподчинение начальству. Придется объяснить тебе кое-что. Кто ты — твое личное дело. Но все, что касается твоей работы, это уже мое дело! Все, что я хочу услышать от тебя, — отражались ли твои отношения с этим парнишкой, Шерманом, на твоей службе, и если да, то как? Так что выкладывай?

Ничего другого, кажется, не оставалось. Уилд рассказал, как все было, с самого начала, не пропуская ничего, но ничего и не добавляя. Когда он закончил, Дэлзиел восхищенно воскликнул:

— Ей-богу, сержант, ты лучший составитель рапортов из всех, кого я когда-нибудь знал! Какое это слово употребляет Паско, когда говорит о твоих рапортах? Прозрачные! Вот-вот: прозрачные! Ну что ж, теперь, когда мы все знаем, скажи-ка мне, какие незаконные действия ты совершил во всей этой истории?

Уилд немного подумал.

— Ну, я утаил информацию… Нарушил полицейские правила, действовал непрофессионально и некорректно…

— Это, так сказать, состав преступления. Тут мы еще разберемся. Но сначала поговорим о мальчишке. Тебе он нравился?

— Он мне начинал нравиться, — выговорил Уилд тихо. — Я нашел его очень привлекательным. Он был молод, полон жизни, и… не знаю, как это сказать — по своему смелый. По крайней мере, он имел мужество быть тем, кем он был. Думаю, Клифф считал, что я достоин презрения. Хватало в нем и малопривлекательных черт, не без этого. Я не был слепым. Когда он ушел, я подумал: «Вот и хорошо! Конечно, мне сейчас больно, но все уже позади. Боль уйдет, я выдюжу». И тут вдруг узнаю, что он мертв. — Голос Уилда становился все тише, пока не затих совсем.

— Успокойся, парень, — сказал Дэлзиел, — может, тебе будет легче, если я кое-что скажу. Судя по тому, что ты рассказал и что сообщил мне замначальника полиции, твой юный Клифф проследовал из твоей квартиры прямо к телефонной будке и позвонил в «Челленджер», чтобы договориться о встрече и выдать тебя сегодня утром.

Уилд медленно покачал головой.

— Нет, — с горечью вымолвил он, — это нисколько не поможет.

— Тогда извини, что сообщил тебе это. Ладно, друг, посиди здесь и пожалей себя. А я пока сделаю пару звонков.

Дэлзиел подошел к автомату и позвонил в участок. Сначала он попросил дежурного соединить его с Вэтмоу. Тот, казалось, не обрадовался, услышав голос своего подчиненного. Не был он в восторге и от того, что сообщил ему суперинтендант.

— Убитый, вероятно, и есть тот самый парень, что звонил в «Челленджер», как вы думаете?

— Вроде так…

— А удалось вам выяснить подробности его заявления? — осторожно спросил Вэтмоу.

— Насколько я понял, он ничего не сказал и не оставил никаких записок, — солгал толстяк. Но, сэр, я хочу знать, кто тот репортер, с которым он должен был встретиться. Мне нужно поговорить с ним.

— Это Волланс. Генри Волланс, — ответил Вэтмоу после паузы. Дэлзиел представил себе, как Вэтмоу просчитывает, будто щелкает в мозгу костяшками счетов, все выгодные и невыгодные последствия того, что он сейчас скажет. — Да, вы должны поговорить с ним, я тоже так считаю. Но будьте осторожны, Энди. А я переговорю с Айком Огильби. Мы не должны спешить в этом деле с выводами. Вы понимаете?

— Угу, — пробурчал Дэлзиел. — Соедините меня снова с дежурным.

Теперь он попросил к телефону Паско и выяснил, что тот только что вошел в участок. Через открытую дверь бара он заметил, что Уилд встал из-за стола. Суперинтендант быстро проговорил в трубку:

— Слушай, Питер, я хочу встретиться с репортером из «Челленджера», его зовут Волланс. Ты сможешь отыскать его для меня?

— Генри Волланс? Я говорил с ним в Олд-Милл-Инне полчаса назад, — отозвался Паско. — Ладно, я разыщу его. А в чем дело?

— Извини. Должен идти. Встретимся через полчаса. — Дэлзиел положил трубку и направился к Уилду, который медленно шел к выходу.

— Все в порядке? — спросил он добродушно. — Хорошо, давай-ка заедем к тебе домой и покопаемся там.

Лицо Уилда окаменело.

— Покопаемся? Вы что, думаете, я замешан в убийстве?

Дэлзиел склонился к сержанту.

— Слушай, парень, я мог бы арестовать тебя на неделю для расследования того, что ты мне сообщил!

— Да, я знаю. Но…

— Никаких «но»! Я мог бы арестовать тебя и арестую, если мне вздумается! Во всем этом деле ты сделал одну очень умную вещь — поговорил со мной! А теперь сделай еще одну умную вещь: заткнись и отвечай только на мои вопросы. Вопрос вот какой. Как показало обследование, Шерман имел половое сношение примерно за двенадцать часов до убийства. Не с тобой ли?

— Да…

— А затем вы поссорились и он ушел?

— Да…

— Ты можешь прибавлять слово «сэр», если хочешь, — мягко произнес Дэлзиел.

— Да, сэр.

— И он не вернулся к тебе домой?

— Нет, сэр.

— Тогда его сумка должна быть у тебя в квартире, не так ли? Ну что ж, поедем и покопаемся у тебя…

Глава 5

Генри Волланс уехал из Олд-Милл-Инна с чувством огромного облегчения. Даже знаки внимания со стороны соблазнительной дочки хозяина, оказанные ею репортеру в отместку охладевшему Сеймуру (хотя Волланс и не знал об этом), не могли компенсировать агрессивной унылости Джона Хьюби и его рассказов.

Волланс с радостью выбросил трактирщика из головы и обратил свои мысли к таинственной Саре Бродсворт. Паско, несомненно, думает, что она является агентом какой-нибудь организации, охотящейся за деньгами миссис Хьюби. Если это так, то какой организации? Волланс подозревал, что Паско знает о Бродсворт больше, чем говорит самому же ему было известно совсем немного.

Но у него были значительные преимущества перед этим инспектором. Во-первых, он молод и похож на Роберта Редфорда. Если Сара Бродсворт останется нечувствительной к его обаянию, он обратит его с удвоенной силой на старушку Фолкингэм. Это будет означать еще несколько часов колониальных реминисценций, но за это время он сможет выпытать все, что болтливая старуха знает о Бродсворт.

Волланс был так поглощен своими мыслями, что не заметил полицейской машины, с которой едва не столкнулся.

— Вот дьявол! — выругался он про себя, гадая, почему его остановили. Он вспомнил, что не ограничился тремя пинтами превосходного горького пива в Олд-Милл-Инне.

— Мистер Волланс, не так ли? — Офицер полиции склонился к нему, заглядывая через открытое стекло машины. — Суперинтендант Дэлзиел хотел бы побеседовать с вами в городе, если вы не возражаете, сэр.

Это не было похоже на арест, но кто знает, что у полиции на уме. Не успокоила его и встреча в полицейском участке с Паско.

— Что сие означает? — спросил он у инспектора.

— Не знаю, — честно ответил Паско. — Зависит от того, что вы натворили.

Воллансу предложили чашку по-настоящему ужасного кофе, который остыл к тому времени, когда ему стало горячо от вопросов Дэлзиела.

Паско встретил суперинтенданта у двери.

— Зайди попозже, — сказал толстяк. — Я хотел бы поговорить с нашим другом наедине.

В интонации, с которой он произнес слово «друг», звучала угроза. Волланс раздумал выражать свое негодование, как пассажир тонущего «Титаника» раздумал бы писать жалобу кораблестроителям. Захлопнув за инспектором дверь, Дэлзиел начал без всяких предисловий:

— Кто-то позвонил вам прошлой ночью, чтобы договориться о встрече и продать историю о «голубом» копе, верно? Когда он позвонил?

— Точно не помню… Где-то после семи. Телефонистка в редакции должна знать точно.

— Он спрашивал лично вас?

— Да. Мы раньше уже разговаривали.

— Об этом же деле?

— Да.

— Он назвал свое имя?

— Нет. Никаких имен.

— Но это был тот же голос?

— О да! Совершенно определенно.

— И что он сказал вам?

Подумав, Волланс ответил:

— Он сказал, что хочет встретиться со мной, чтобы договориться об оплате. Он был готов выложить все, что знал, но хотел получить деньги немедленно. Я сказал: «Ладно, давайте встретимся. Назовите время и место».

— И он назвал?

— Да, он сказал: «В полдесятого утром в буфете на железнодорожном вокзале».

— Вы были там?

— Да. Я встал очень рано из-за этой встречи — и все впустую! Он так и не показался.

— А откуда вы это знаете?

— Простите, не понял?

— Если вы не встречались до этого, как вы можете знать, что его там не было?

— Если взглянуть на дело таким образом, то я действительно не знаю… Я сказал ему, как выгляжу, во что буду одет и что в руках у меня будет номер «Челленджера» — как условный знак. Мне казалось, не так уж много людей прогуливаются в середине недели с воскресной газетой в руках.

— Вы так считаете? В этом городке немало придурков! — заметил Дэлзиел. Хотя он произнес эту фразу абсолютно серьезно, для Волланса она прозвучала как гонг, возвещавший конец раунда; в первый раз после появления суперинтенданта он почувствовал, что немедленная опасность ему не угрожает.

— Что все это означает? — поинтересовался он. Но прежде чем Дэлзиел успел ответить, раздался решительный стук в дверь и в комнату вошел Невил Вэтмоу.

— Мистер Волланс, приветствую вас снова!

— Вы знакомы? — удивился Дэлзиел. — Вот не знал.

— Хэлло, сэр! — сказал Волланс.

— Очень Хорошо, что вы помогаете нам, — продолжил Вэтмоу. — Рутинное расследование — простое исключение лиц, не причастных к делу. Я только что в разговоре с мистером Огильби упомянул, какое вы нам оказываете содействие, и заверил его, что он может рассчитывать на такое же сотрудничество с нашей стороны. Вы можете позвонить ему, когда мистер Дэлзиел закончит разговаривать с вами.

— Я уже закончил, — откликнулся суперинтендант, почесывая правую ягодицу и издавая при этом звук, по сравнению с которым царапанье мелом по доске могло показаться мелодией, выводимой Менухиным на скрипке Страдивари.

Волланса проводили из комнаты, Вэтмоу остался.

— Что он сказал? — обратился он к Дэлзиелу.

— Немного, — ответил толстяк, варьируя мелодию тем, что теперь скреб ногтями по своему тесному кителю из голубого габардина. — Он сказал, что наш возможный вымогатель договорился с ним о встрече и не появился в условленном месте. Не более того.

— Значит, убедительных свидетельств, что убитый парень и вымогатель — одно и то же лицо, нет?

— Никаких свидетельств, которые можно было бы опубликовать в прессе, сэр, — сказал Дэлзиел уклончиво. — Ни имен, ни вещественных доказательств, если вы это имели в виду.

Вэтмоу посмотрел на него недовольно.

— Я настаиваю на… — начал он. Но потом, видимо, передумал и попробовал другой ход. — Энди, вы очень опытный офицер……

— И вы можете быть уверены, что я использую весь свой опыт в интересах всех нас, сэр, — не дослушав, затараторил Дэлзиел.

Вэтмоу счел за лучшее промолчать. Толкнув дверь, он чуть не сбил с ног Паско, на худом, почти красивом лице которого отразилась крайняя растерянность, он посторонился, чтобы пропустить заместителя начальника полиции, но, прежде чем тот вышел, Дэлзиел, теперь уже серьезно, спросил:

— Правильно ли я вас понял, сэр: вы настаиваете, чтобы без вашего личного распоряжения по делу Шермана не было сказано или опубликовано ничего, что могло бы отразиться на репутации полиции?

Вэтмоу вздохнул и выдавил из себя: «Да». Было видно, что он тут же пожалел об этом, но, не дав ему ничего добавить, Дэлзиел рывком втащил Паско в комнату и захлопнул дверь.

— Пожалуйста, — взмолился инспектор, — кто-нибудь собирается мне объяснить, что тут происходит?

— Возьми стул. Ты хорошо сидишь? Тогда я начну…

После того как Дэлзиел закончил говорить, в комнате воцарилось молчание. Толстяк даже прекратил чесаться, увидев реакцию инспектора. Наконец Паско нарушил тишину.

— Уилд — «голубой»? — недоверчиво развел он руками. — Ну, дьявол меня побери!

В ответ Дэлзиел громко расхохотался. Поймав на себе неодобрительный взгляд Паско, он оборвал смех и со вздохом спросил:

— Ладно, что не так?

— Ничего. Просто я не вижу повода для смеха, вот и все.

— А что прикажешь делать? Повесить его?

Лицо Паско залилось краской, и он выпалил в сердцах:

— Вы прекрасно понимаете, что я хочу сказать. Я считаю, что я более… — Паско осекся, заметив, что толстяк лукаво усмехается.

— Более либеральный, ты хочешь сказать? Кое-кто из твоих лучших друзей — «голубые»? Ну что ж, вот вам еще один в вашу веселую компанию.

Паско сделал глубокий вдох.

— Хорошо. Простите. Начнем все сначала, сэр. Вы любите шутки, & я — справедливость.

— Звучит прекрасно! Так в чем проблема?

— В самом Уилде, прежде всего. И в Вэтмоу. Вы же заметили его реакцию на сообщение о полицейском-гомосексуалисте.

— Да, ему не позавидуешь, — признал Дэлзиел. — Он предпочел бы, чтобы я не распространялся об этом.

— Так почему вы не сделали этого, сэр? — напрямую спросил Паско. — Я уверен, сержант Уилд не связан с убийством, так зачем рисковать и втягивать его вообще в это дело?

Дэлзиэл то ли с иронией, то ли с удивлением покачал головой.

— Неужто от экзаменов, которые ты сдавал в университете, у тебя остались лишь дырки в черепе или как? С чего ты взял, что Уилд не связан с убийством?

— Я знаю его! — взорвался Паско, но тут же уточнил, перейдя в минорный лад: — Думал, что знаю.

— Правильно. Ты думал, что знаешь. Я тоже не считаю, что это он грохнул нашего парня. Но у Уилда рыльце в пушку — это точно!

— Понятно. И вы, чтобы не рисковать своей карьерой, утаиваете информацию? — усмехнулся Паско.

— Мать твою, какую информацию? Что, собственно, произошло? В свое время я утаил горы всякой информации! Но почему я должен делать грязную работу за других?

— Что вы имеете в виду?

— Ты забыл, что сказал «Тик-так — говорящие часы» совсем недавно? Боже Всемогущий, я лучше изложу это на бумаге и заставлю тебя расписаться. Послушай, парень, Вэтмоу знать не желает о Уилде, он вообще ни о чем не хочет знать до тех пор, пока не состоится заседание полицейского комитета.

— А после заседания?

— А после заседания будет слишком поздно. Тогда уже он будет отвечать за утаивание сведений. Меньше всего он хотел бы, чтобы новый начальник полиции узнал, как он нарушает правила.

— А что, если он и будет новым начальником? — возразил Паско.

Дэлзиел рассмеялся. Но Питеру было не до смеха.

— А Уилд? — спросил он. — Что с ним?

— Опять болеет. До тех пор пока я не скажу ему, что пора выздоравливать. Он сам себе вырыл глубокую яму — еще немного, и его можно будет в ней похоронить.

— Вы же минуту назад утверждали, что он тут ни при чем!

— Непосредственного отношения к убийству он, конечно, не имеет. Но он замешан, да еще как замешан, только в другом смысле! Мальчишка сообщил ему, что приехал сюда в поисках отца, который пропал три года назад. Они поругались. Уилд заявил, что не верит парню и считает его мелким пакостным мошенником, приехавшим в Йоркшир специально, чтобы очернить его.

— Что ж, этому есть веские доказательства.

— Может быть. Но его отец действительно исчез три года назад. Его бабушка подтвердила это и сказала, что Клифф из-за этого сильно расстраивался.

— Но как это связано с Йоркширом?

— Бабка об этом ничего не знает. Она говорит, что его отец воспитывался, кажется, в детском приюте в Ноттингеме. Я хочу, чтобы ты, Питер, проверил это. Посмотри, может, там найдется какая-нибудь зацепка для нас.

— Зачем? Вы что, тоже верите в эту сказку о пропавшем Папаше?

— Пожалуй, да. Шерман говорил Уилду, что приехал в Йоркшир потому, что последняя открытка, полученная им от отца, пришла именно отсюда. Но открытку эту он якобы потерял, поэтому в ту ночь не было никакого вещественного доказательства, которое бы помешало Уилду обойтись с парнем столь круто. Сумка Шермана с немногими вещами осталась у сержанта в квартире. Я порылся в ней. Не нашел ничего интересного, кроме вот этой почтовой карточки — она была засунута в середину толстой книги…

Дэлзиел протянул Паско открытку. Она была адресована Клиффу Шерману в Далвич. Штемпель был смазан, можно было разобрать лишь цифры — 1982 год.

На открытке было написано:

«Дорогой Клифф, извини, что не смогу приехать на уик-энд. Вернусь, как только закончу здесь дела. Береги себя. Папа».

Паско перевернул открытку. На фотографии было изображено массивное викторианское здание с высокой центральной башней с часами. Ему ни к чему было читать подпись под фотографией — в окне виднелась та же башня с часами и то же старое здание городской мэрии.

— Выходит, парень говорил правду, по крайней мере частично, — растерянно произнес инспектор. — Уилд видел это?

— Видел.

— И вы оставили его одного?

— Он сам хотел побыть один. Не волнуйся, он не наложит на себя руки.

— Вы уверены в этом? — спросил Паско.

— Уверен, ибо знаю его! Ах да, ты ведь тоже его знаешь, и даже лучше, чем я. Что ж, парень, разница только в одном: мне уже много лет известно, что он гомик, а потому и судить о нем я могу вернее. Уилд не убьет себя. Я его предупредил.

— Предупредили? Каким образом?

— Я сказал ему, что если он попытается это сделать, я вышвырну его из полиции! — с полной серьезностью изрек Дэлзиел.

— И что же он? — обескураженно спросил Питер.

— О, здорово взъерепенился! — оживился Дэлзиел. — Сказал, чтобы я убирался из его дома к чертовой матери! О чем задумался, парень? И ты того же мнения? Ну что ж, никогда не возражал против вотума доверия. Об одном прошу — не бросайся сегодня к Уилду, чтобы сообщить, как ты сожалеешь, что не знал его секретов. Меньше всего на свете ему нужны сейчас слезливые либералы. Эх, хорошее слово — слезливые! В общем, не суй туда нос, по крайней мере до завтрашнего дня! — Толстяк грозно ухмыльнулся. — Во всяком случае, я так нагружу тебя работой, что ты у меня до полуночи не продохнешь!

Глава 6

Занятия у Лэкси Хьюби закончились в восемь вечера, и к Трой-Хаусу она подъехала в половине девятого. Был прекрасный вечер, правда, безлунный, ветер раскачивал деревья, сбрасывая с них редкие засохшие листья. Дом был погружен во мрак; хрупкая фигурка помедлила мгновение около машины, потом дверца автомобиля захлопнулась, и единственный источник света иссяк.

Уже подойдя к крыльцу, Лэкси остановилась и прислушалась: из сада доносились какие-то звуки. Вглядевшись в темноту, она заметила, как шевелятся кусты и чья-то тень то замирает, то снова начинает двигаться.

— Хоб, это ты? — тихонько позвала Лэкси. И тут же улыбнулась, поняв, что ее предположение было верным — над кустарником показались уши старого ослика, едва различимые на фоне сумрачного неба.

В следующую секунду чья-то рука опустилась на ее плечо. Лэкси вскрикнула и обернулась.

— Простите, мисс! — Это был констебль Дженнисон, гриндейлский полицейский. Его квадратное лицо даже вытянулось от беспокойства. — Не хотел вас напугать. Мне велели не спускать глаз с Трой-Хауса, а тут появилась машина, вот я и решил взглянуть на нее поближе. Вы ведь мисс Лэкси? Миссис Брукс предупредила о вашем приезде. Она ушла около часа назад, сказала, что старая леди крепко спит.

Лэкси пришла в себя.

— Очень хорошо. Выпьете чашку чая? — обратилась она к Дженнисону.

— Нет, спасибо. Я должен вернуться в Гриндейл-Инн. Там сегодня первый тур соревнований по дартсу.

— Ожидаются беспорядки?

— Нет, нет. Я участвую в соревнованиях. Спокойной ночи! Попозже загляну сюда еще раз.

Лэкси открыла дверь ключом Ломаса. На кухне ее ждала записка от миссис Брукс, в которой говорилось, что снова приходил доктор, мисс Кич приняла снотворное и заснула, а доктор обещал прислать завтра сиделку. В постскриптуме сообщалось, что все животные накормлены и, даже если они будут выражать неудовольствие, на них не стоит обращать внимания.

Прочитав записку, Лэкси улыбнулась. Она хорошо знала миссис Брукс и поняла, что Дженнисон ушел со своих соревнований по метанию дротиков именно по ее просьбе — проверить, явится ли Лэкси в Трой-Хаус. И эта просьба была для Дженнисона поважнее, чем приказ Дэлзиела обеспечить безопасность дома.

Лэкси поднялась в большую спальню, в которой когда-то спала тетя Гвен и которую теперь занимала мисс Кич. Ощущение было не из приятных — в сумраке легко можно было представить, что на кровати лежит ее тетя, хотя между ней и мисс Кич было мало внешнего сходства.

Лэкси уже собралась выйти из спальни, когда ее остановил слабый голос: «Кто здесь?»

— Это я, мисс Кич, — отозвалась она. — Я, Лэкси. — Девушка зажгла лампу на тумбочке возле кровати, чтобы мисс Кич могла ее увидеть.

— О, Лэкси! Маленькая Лэкси! — словно бы обрадовалась больная. — Который теперь час?

Лэкси ответила.

— Хорошо, что ты пришла навестить меня. Все становятся такими хорошими, когда человек болен. Все забывается — и симпатии, и антипатии…

Лэкси не знала, что сказать.

— Может быть, выпьете горячего вина? — предложила она.

— Нет, спасибо. А вот немного тоника не помешает.

Лэкси налила ей из бутылки, стоявшей тут же, возле кровати. Это был слабоалкогольный напиток, но девушка подумала, что он не повредит мисс Кич, иначе доктор велел бы убрать его из спальни. Потом она помогла ей сесть в кровати, подложив под спину подушки. Тело мисс Кич было маленьким и хрупким, от нее пахло лавандой и старостью.

Пила она с жадностью, но не без изящества, согнув мизинец, что должно было, видимо, подчеркнуть ее утонченность.

— Налить еще?

— Нет, спасибо, дорогая. — Она поставила стакан на тумбочку.

— Вы будете спать или, может быть, хотите послушать радио?

Мисс Кич улыбнулась в ответ, ее улыбка была похожа на слабый болотный огонек на темной глади воды.

— Ты никогда меня не любила, правда?

Лэкси не сразу нашлась, что ответить.

— Нет. Не очень, — наконец, произнесла она.

Мисс Кич беззвучно засмеялась.

— Ты всегда была маленькой дурочкой. Нет, не так. Ты была застенчивой, тихой и запуганной. Но если уж решалась на что-то, то шла до конца.

— Неужели?

— О да! Я помню, как однажды мы хотели посадить тебя и Джейн на Хоба. А Хоб закричал, и этого было достаточно, чтобы Джейн больше ни разу и близко к нему не подошла. Ты же падала с него раз десять, и ничего. Поднималась и снова требовала посадить тебя на Хоба. А твое решение сменить имя! Какое-то время мы продолжали называть тебя Александрой, тяжело отказываться от старых привычек. Но ты была настойчива. Мы могли звать тебя Александрой хоть до самого вечера, а ты только делала вид, будто не понимаешь, к кому это обращаются. И все из-за сына миссис Хьюби, я угадала?

И опять Лэкси задумалась.

— Вы правы, — сказала она, словно что-то вспомнив. — Я никакого значения не придавала тому, что меня зовут так же, как ее сына. Но однажды — это было в воскресенье, когда мы обычно ездили в Трой-Хаус на чай — я отказалась туда поехать — у меня было много домашних дел. Что тут началось! Папа пришел в бешенство, кричал, что я заблуждаюсь, если всерьез думаю, что он по своей охоте туда ездит. Он, дескать, бывает в Трой-Хаусе с единственной целью — обеспечить будущее нашей семьи. Тетя Гвен обидится, если я не приеду, я единственная, к кому она по-настоящему привязана, потому что я разбираюсь в музыке и зовут меня так же, как и ее пропавшего сына. Мне это никогда не приходило в голову! Так вот почему меня нарекли Александрой — родители просто-напросто хотели умаслить тетю Гвен. Пришлось изменить имя. Джейн всегда звала меня Лэкси, с раннего детства. Уж это имя было мое собственное, и ничье больше.

Мисс Кич забормотала, погружаясь в сон:

— Да, это ты, Лэкси… твое собственное имя… ты сама… это подарок… как милость Божья… драгоценный… драгоценный…

Ее глаза закрылись. Из-под ресниц выкатилось по слезинке, которые можно было принять за старческую слезоточивость, если бы они не блестели так ярко, как слезы молодой женщины, охваченной горем.

Вскоре мисс Кич заснула.

Многие в ту ночь тоже говорили и слушали, просыпались и вновь засыпали. Рози Паско, довольная тем, что ей удалось криками заманить к себе отца, поздно вернувшегося домой, заснула, убаюканная его бессвязным монологом:

— Я не пойму, что происходит, малышка. Сержант Уилд — помнишь, до того некрасивый, что при виде его тебя всякий раз разбирал смех, — оказывается, он гомик. Наверное, он стал таким, потому что люди наподобие тебя смеялись над ним. Это кого хочешь сведет с ума. Элли, твоя мать, помнишь, та, с короткими волосами, говорит, что я один такой недогадливый. Она, дескать, давно знала, что Уилд — гей. Толстый Энди говорит то же самое. А я — зажатый в том, что касается чувств, во мне сидит внутренний цензор — твоя мать так говорит. Конечно, это помогает не свихнуться при моей работе, но и делает меня ущербным. Ты думаешь, твоя мать права? Я действительно в чем-то не такой, как все? Что ты сказала? Не заниматься самокопанием, а рассказать тебе, как продвигается дело об убийстве Понтелли? Видишь ли, малышка, оно двигается медленно, но все же я близок к цели. Кажется, я знаю, что происходит, только не могу в это поверить. Это прямо история моей жизни, малышка. История моей жизни!

Звонок у порога звонил долго и настойчиво, и сержанту Уилду пришлось открыть дверь. Он был уверен, что это Паско. Однако вместо него весь дверной проем занимала грузная фигура Дэлзиела.

— Паско зайдет навестить тебя завтра. — Суперинтендант словно прочитал его мысли. — Я велел ему идти домой. Питер, оттого что не может помочь тебе, чувствует себя таким виноватым, что, боюсь, приди он сейчас сюда, то предложил бы тебе свой зад в искупление вины. И никому из вас от этого не стало бы легче…

Уилд готов был врезать Дэлзиелу по носу, но вместо этого вдруг еле заметно улыбнулся. Толстяк был прав. Меньше всего Уилду сейчас хотелось поплакаться кому-нибудь в жилетку.

— Заходите, — предложил он. — Правда, виски я прикончил.

Дэлзиел молча достал из внутреннего кармана бутылку «Глена Гранта», отвинтил колпачок и закинул его подальше.

— Есть у тебя большие стаканы? — спросил он.

Сара Бродсворт спала, и ей снился Генри Волланс. Лицо репортера с волчьим оскалом, мало походившее сейчас на лицо Роберта Редфорда, стремительно надвигалось на нее, грозно выкрикивая вопросы и оттесняя в темноту, наполненную голосами. Проще всего было бы повернуться и убежать, оставив его принюхиваться к тому месту, где она только что находилась, но это было бы непростительной слабостью. Ведь ею двигала не слабость, а стремление завладеть деньгами Хьюби, если они достанутся «Женщинам за Империю». И во сне или наяву она не позволит ни журналисту, ни полицейскому, ни самому дьяволу встать у нее на пути! Нельзя терять бдительность ни днем, ни ночью. Раздался какой-то звук. Кто-то открыл дверь. Неслышные шаги… Легкое дыхание… Спит она или нет? Сара ничего не понимала.

Род Ломас вернулся в Трой-Хаус без десяти минут двенадцать. Он обнаружил Лэкси в холле спящей на просторной софе под покрывалом из кошек и собак, которые, лишившись при строгом режиме мисс Кич права бродить по комнатам, использовали эту возможность отпраздновать свое возвращение в рай.

Ломас наклонился и коснулся губами лба девушки. Та открыла глаза и близоруко прищурилась. Он вытянул очки из-под охранявшей их лапы Лабрадора и водрузил на нос Лэкси.

— Привет! — произнес он.

— Хэлло! — ответила девушка, пытаясь приподняться. — Который час?

— Прости, что так задержался. У нас в театре случилась неприятность: в первом акте кто-то швырнул дымовую шашку. Нужно было проветрить зал, и Чанг потребовала играть все с самого начала. И хотя мы тараторили вдвое быстрее, чем обычно, спектакль кончился очень поздно.

— Кто это сделал? Дети?

— Конечно, в зале было полно школьников. Но кто-то поработал с пульверизатором еще и в фойе. Мерзкая нацистская пачкотня, большей частью — о Чанг. Так что вряд ли это проделки детей. Я позвонил бы тебе, но боялся потревожить Кичи. Как она?

Лэкси поднялась с софы, вызвав протестующие вопли кошек, и направилась к стенному шкафчику, где хранились вина. По заведенным мисс Кич правилам там стояли шотландский виски и вишневый ликер.

— Не знаю, что сказать, — ответила девушка, наливая виски. — Она производит впечатление еще довольно крепкой, но перед сном вдруг начала бормотать что-то бессвязное.

— О чем?

— Разобрать было трудно, — ответила Лэкси уклончиво, протягивая Роду стакан. — Может, подействовало лекарство, которое ей дал доктор? Миссис Брукс оставила записку: утром придет сиделка.

— Слава Богу, — устало выговорил Ломас. — Надеюсь, она не проснется среди ночи? — Он отхлебнул виски и испытующе глянул на девушку. — Между прочим, ты не смогла бы остаться здесь?

— Чтобы ухаживать за мисс Кич? Ты это хотел сказать?

— Да. У меня абсолютно благородные мотивы, — заверил он ее. — Мне просто хочется поболтать с тобой.

— Почему?

— Что «почему»?

— Почему ты называешь свои мотивы благородными? — Как обычно, вопрос Лэкси прозвучал прямо и безыскусно, в нем не было и намека на иронию.

Ломас задумался, затем усмехнулся.

— Я сказал так на всякий случай. Если потом моя физическая немощь или твоя моральная стойкость нам помешают, смогу заявить, что ничего иного у меня и в мыслях не было. Ну, что скажешь, Лэкси? Серьезно, назови свои условия. Ты можешь позвонить в Олд-Милл?

— Уже позвонила. Ради мисс Кич, а не ради тебя.

— Прекрасно! Где ты будешь спать?

Лэкси посмотрела на него долгим взглядом.

— Где угодно, — ответила она, — лишь бы там не было кошек и собак.

— Я знаю одно такое место.

Смысл того, что сказал Ломас, был вполне очевиден, хотя намерения у него были совсем иные. Им просто нужно было многое обсудить и выяснить. Никакого интереса это анемичное, худенькое, почти детское тело у него не вызывало. Он не мог, да и не хотел представить, как это может произойти, как воспримет Лэкси его мужскую настойчивость и силу. Но отступать было уже поздно — предложение сделано и принято. Род вышел вслед за ней из комнаты и поднялся по лестнице наверх, задержавшись на мгновение у двери в комнату Кич в надежде услышать спасительный звук колокольчика. Но из-за двери доносился лишь негромкий храп мирно спящего человека.

К счастью, в ту ночь мисс Кич спала довольно крепко, иначе бы ей потребовались большие усилия и очень большой колокольчик, чтобы привлечь внимание ее мнимых сиделок.

— Клянусь Господом Богом, мне это понравилось! — воскликнул Ломас.

— К чему эти преувеличенные восторги? — спросила Лэкси.

— Прости! Мне казалось… я хотел сказать…

— Попробуй сказать правду.

— Что ж, если честно, я думал, что спать с тобой — все равно, что спать с мальчиком, — признался Ломас, обвиваясь руками и ногами вокруг се маленького тела, словно иллюстрируя свои слова.

— И это было именно так?

— Если это так, я сейчас же перехожу на мальчиков, — засмеялся Род. — Кроме того…

— Что еще?

— Я думал, что у тебя это впервые.

— Ты почти угадал: это был третий раз.

— Ты так точна…

— В первый раз это произошло, когда я училась в школе. Все говорили об этом, и я знала некоторых девочек, у которых это действительно уже было. Тогда я решила, что мне тоже следует узнать, что это такое.

— Боже мой! Я слышал о людях с пытливым умом, но не до такой же степени! Ну и как?

— Мне было больно. Холодно. Неудобно. Тот парень сказал, что он это делал и раньше, но я не уверена, что он говорил правду. А потом, это происходило на краю спортивной площадки, и шел дождь…

— Но ты все равно попробовала снова?

— Да. Все говорили, что в первый раз всегда бывает больно и только во второй раз это начинает нравиться.

— Они были правы?

— Да, во второй раз было уже лучше, — согласилась Лэкси, — но недостаточно для того, чтобы я вошла во вкус.

— А что скажешь о третьем разе?

— Я бы не спешила с выводами. Возможно, после четвертого раза я могла бы ответить.

— Тебе не придется долго ждать. Лэкси, скажи…

— Да?

Род прекрасно осознавал, что собирался спросить у нее, и догадывался, что она тоже это знает. Но нельзя было задавать вопросов, на которые он сам еще не знал, как ответить. Кроме того, в его жизни было такое, во что — он вдруг это отчетливо понял — ему не хотелось впутывать эту девушку.

— Лэкси, ты любишь своих родителей? — неожиданно для себя спросил Род.

Этот вопрос застал ее врасплох. Она повторила слово «любишь» так, будто отыскивала в нем новый смысл.

— Да, я говорю именно о любви. Другие чувства — благодарность, послушание, зависимость и так далее — все это не имеет значения, это можно испытывать к кому угодно. Но родители нуждаются в любви больше, чем все остальные, ты никогда не думала об этом?

— «Они трахают тебя, твои отец и мать! Они, может, и не хотят этого, но делают», — сказала девушка.

— Бог мой!

— Это слова Ларкина.

— Я знаю.

— Но ты удивился. Чему? Тому, что я читала Ларкина, или тому, что произнесла слово «трахают»?

— Извини, старая привычка! Не могу сразу бросить опекать тебя только потому, что один раз неплохо с тобой переспал.

— Ну, может, после второго раза у тебя это и получится? Но в том, что ты сказал о родителях, есть доля правды. Я никогда не слыхала о Ларкине, пока какой-то мальчишка в четвертом классе не нашел это стихотворение, где было слово «трахать». Было так странно — я могла слышать его в любое время на спортплощадке или даже в нашем баре. Но увидеть его напечатанным в поэтическом сборнике! Для меня это был шок. Особенно когда Ларкин говорит такие вещи о моих родителях.

— Вовсе не о твоих. Это лишь обобщение.

— Не может существовать такой вещи, как обобщение, когда тебе уже четырнадцать, а у тебя только что начались менструации. Когда у большинства девочек в твоем классе и даже у твоей младшей сестры они начались гораздо раньше. Я делала вид, что у меня все в порядке, чтобы не отличаться от них. Хотела узнать у мамы, в чем дело, но она сказала, что я должна быть благодарна за это природе, и велела мне не приставать к ней. Нет, все, что говорилось, делалось или писалось, имело прямое отношение ко мне! Землетрясения в Китае — они тоже относились ко мне!.. А ты? Ты любишь свою мать?

— Старую Виндибэнкс? — рассмеялся Ломас. — Да, думаю, что люблю. У нас всегда были искусственные отношения в лучшем смысле этого слова. Что-то вроде утонченной уловки с обеих сторон. Не далее как три года назад я считался подающим надежды юношей из хорошей семьи. Потом отец умер, и вскоре я стал обычным актером без ролей. Должен сказать, матушка быстро переписала сценарий. Теперь у нас идеальные отношения двух компаньонов: я не напоминаю ей, что она достаточно взрослая, чтобы быть мне матерью, а она не напоминает мне, что я достаточно взрослый, чтобы самому зарабатывать на жизнь. По крайней мере, она не делает этого слишком часто.

— Но ты же зарабатываешь себе на жизнь.

— Точнее — на выживание. Чанг поступила верно, взяв меня на две роли. И ты сейчас лежишь в постели не с храбрым и остроумным Меркуцио, а с Аптекарем. «Кто зовет меня так громко?», а Ромео отвечает: «Подойди сюда, старик, я вижу, что ты беден».

— Вы, актеры, ив жизни останетесь таковыми. А каким был твой отец?

— О, моя маленькая хитрая Лэкси! Это был последний великий актер. Считается, что я унаследовал это от мамы, но у нее хрупкий, слабенький, ограниченный талант. Папа был другим. Он переходил от одной роли к другой с бесконечной легкостью. Люди говорили, что отец был актером, способным вести за собой. Но он и сам увлекался едва ли не больше других. Он полностью доверялся роли, которую играл, и в этом — секрет великой актерской игры. По чистой случайности его занесло не в театр, а в финансы. Знаешь, он терпеть не мог покупать веши на распродажах. Ему могли показать шубу, уцененную с четырех тысяч до двух, и он брезгливо отворачивался от нее. «Порядочные люди не покупают такие вещи», — говорил он. Однако, если ему предлагали ту же вещь за полную стоимость, он моментально выторговывал ее за полцены.

Род замолчал. «Сейчас, — подумала Лэкси, — он использует свой талант, чтобы скрыть, а не обнаружить собственные чувства».

— Тебе его не хватает? — спросила она прямо.

— Да, я тоскую по нему! Мама великолепна, мы с ней, как правило, ладим. Но папа был чем-то особенным.

— Теперь я начинаю понимать, как развивались события.

— Какие события, Лэкси? — Ломас взглянул на нее ошарашенно. — Я теряюсь в догадках…

— Что тебя так смутило?

— Знаешь, я вдруг перестал понимать, зачем я здесь.

— Несколько бестактно с твоей стороны.

— Нет, не то… Лэкси, почему ты сказала полицейскому, что в пятницу я был с тобой в оперном театре? Да еще и намекнула, что мы провели ночь вместе?

— Тебе понадобилось много времени, чтобы задать этот вопрос. Что тебя интересует: почему я сделала это или почему решила, что должна поступить именно так?

— Ох, ты слишком долго вращалась среди юристов! Ладно, ставлю вопрос так: почему ты подумала, что это нужно сделать?

— Видишь ли, — начала она медленно, — я догадалась, отчего полиция интересуется этим. Услышала кое-что на работе… в общем, подслушала телефонный разговор… Я знала, что Понтелли останавливался в Лидсе и что какой-то человек разыскивал его там в пятницу.

— И что же натолкнуло тебя на мысль, что это как-то связано со мной? — удивленно воскликнул Ломас, пытаясь вспомнить, как в театральной школе его учили изображать искреннее недоумение.

Она разглядывала его с вежливым равнодушием продюсера, на которого актерская игра не произвела впечатления, и Ломас понял, что роли он не получит.

— Это казалось мне вполне вероятным, потому что именно ты предложил Понтелли объявить себя Александром Хьюби, не так ли?

Ломас резко тряхнул головой, но это не означало, что он отрицает слова Лэкси. Скорее он напоминал боксера, получившего прямой удар в челюсть. Выскользнув из кровати, он застыл перед ней в позе, которую можно было назвать угрожающей.

— О Лэкси! — только и смог он выдавить из себя. — О маленькая, маленькая Лэкси!

Глава 7

Роду Ломасу понадобилось сделать круг по комнате и выкурить полторы сигареты, чтобы вновь обрести дар речи.

Он не стал отрицать ее обвинения, лишь спросил:

— Как ты об этом узнала?

— Я была на похоронах и видела лица всех в ту минуту, когда появился Понтелли. Все были в шоке, замешательстве, ярости. Все, кроме тебя.

— А что было на моем лице?

— Удовольствие. Тебя забавляло то, что происходит.

— В этом, возможно, виновато мое извращенное чувство юмора.

— Возможно. Но я видела тебя и на премьере. Ты играл ужасно!

— Ну, спасибо.

— Я заходила в твою гримерную, в глаза мне бросился свежий номер «Ивнинг пост» с фотографией Понтелли. Я сразу подумала, что ты, должно быть, увидел ее незадолго до своего выхода на сцену. Именно тогда ты и узнал, что он мертв.

— По крайней мере, ты не считаешь, что это я убил его! — сказал Ломас с легкой усмешкой.

— Если бы я так думала, то не сделала бы этого, — ответила Лэкси спокойно. Ломасу было не ясно, к чему относилось слово «этого». Он почувствовал, что находится у нее в руках, но какой-то странный отросток его возмущенного «я» все еще извивался в груди молодого человека. Лэкси сидела в изголовье кровати, голая, подтянув колени к подбородку, и наблюдала за ним. Ее пристальный взгляд и то, что она не замечала своей наготы, заставили его вспомнить о собственной наготе — и он инстинктивно опустил руку вниз.

Чуть заметная улыбка на лице Лэкси заставила его «я» взбунтоваться с новой силой.

— Ты выглядишь так, будто сошла с плаката «Поможем голодающим!», — усмехнулся Ломас.

Насмешка произвела неожиданно сильный эффект.

— Не нахожу это смешным! — отрезала Лэкси.

— Ох, мы, оказывается, очень переживаем из-за нашей фигуры.

— Я переживаю за тех, кого вижу на плакатах «Поможем голодающим!».

Это замечание чуть не вызвало у Ломаса очередной приступ уязвленного самолюбия, но вместо этого ему вдруг стало спокойно и легко.

— Извини, я не хотел сказать ничего дурного. Просто пытался уйти от серьезного разговора.

— Не пытайся, — посоветовала Лэкси.

— Но это очень длинная история, — предупредил он.

— Иди ко мне и расскажи все.

Род Ломас поведал свою историю Лэкси Хьюби, лежа рядом с ней на узкой кровати, принадлежавшей когда-то пропавшему мальчику, носившему одно с ними имя. Впрочем, история эта оказалась не такой уж и длинной. Она была просто запутанной. Не из-за сюжетных переплетений, а потому, что в ней смешалось все — сознание вины, сомнения, гордость…

— Идея принадлежала моему отцу, — начал Ломас. — Конечно, его нет в живых уже три года, но идеи, подобные этой, не рождаются за одну ночь. Я не знал о ней ничего, пока он был жив. Отец не хотел, чтобы даже самые дорогие и близкие ему люди знали о его ловких проделках. Бог мой, он бы мог править миром, если бы считал, что это чего-нибудь стоит!

— Ты ведь не думаешь, что он покончил с собой?

— Нет, Боже сохрани! — сердито воскликнул Род. — Весь этот вздор о том, что Он нарочно опрокинул свою машину, потому что его компания рухнула, был выдуман прессой. Отец был оптимистом почище мистера Микобера у Диккенса.

— Но у компании были неприятности.

— Да, отец всегда любил рисковать. Но, пока у него был оборотный капитал и он мог разговаривать с людьми, он считал, что все в порядке. Нет, компания потерпела крах, потому что он умер, а не наоборот.

— А что с капиталом?

— Он у него был — тридцать тысяч фунтов. Мелочь, конечно, в масштабах всей операции, но достаточно, чтобы умаслить нужных людей.

— Ты даже знаешь точную цифру?

— Конечно, ведь он получил эти деньги от тети Гвен.

Теперь уже Лэкси не могла скрыть изумления.

— Тетя Гвен одолжила твоему отцу деньги?

— Ни в коем случае! Лэкси, ты скоро узнаешь, что богачи — самые скупые люди на свете. Нет, папа знал способ получше, чем идти к ней с протянутой рукой. Он предложил тете оказать ей услугу. Думаю, он сказал, что Александра можно выманить из его укрытия с помощью надежного итальянского адреса. Вероятно, он убедил ее, что тот не желает возвращаться в Англию, останавливаться здесь в дорогих отелях и даже боится написать своей матери, поэтому-де какой-нибудь дом в Италии будет весьма кстати. Во время очередной поездки тети Гвен в Италию отец встретился с ней и в разговоре как бы невзначай упомянул, что в Тоскане есть великолепная вилла — «Вилла Бетиус», ее хотят срочно продать за сорок тысяч, это, дескать, будет прекрасное вложение капитала и все такое прочее. Тетя Гвен посмотрела виллу, ей все понравилось, договорились о скидке в двадцать пять процентов, и она ее купила.

— Это на тетю Гвен не похоже. Она никогда не поддавалась порыву.

— Никакого порыва не было. Купчая должна была вступить в силу через неделю после ее возвращения в Англию; она оставила свой чек у адвоката отца во Флоренции. Так что у старины Идена Теккерея было предостаточно времени, чтобы вытащить тетушку и ее деньги из этой сделки, если бы она ему не понравилась. Но вспомни — в первую же ночь после ее возвращения домой у нее случился удар. Моя мама дрожала, предвкушая ее смерть, но, увы, старушка поправилась. А через две недели после этого отец попал в автокатастрофу.

Род умолк, Лэкси обняла его своими худенькими руками и не выпускала, пока он снова не заговорил.

— Тут налетели стервятники. Все прибежали: люди из отдела по борьбе с мошенничеством рыскали вокруг со своими грязными намеками, кредиторы следили за каждым маминым движением, как будто она была диковинной кометой. Они бы вырвали у нее золотые коронки, если бы она спала с раскрытым ртом! Мама знала о сделке с виллой, хотя сама и не была во Флоренции. Ее надежды на то, что тридцать тысяч тетушки Гвен будут надежно спрятаны, скоро рухнули. Деньги находились в банке в Цюрихе. Но отряд по борьбе с мошенничеством и кредиторы, объединившись, разузнали о них. Лэкси, не верь тому, что ты читала про швейцарские банки. О миллионах они могут умолчать, но мелкие суммы отдадут первому полицейскому, который их хорошенько попросит.

— А как же вилла? В завещании никакая вилла вообще не упоминалась.

— Не торопись. Прошла пара месяцев. Однажды вечером зазвонил телефон. Звонили из Италии. Какой-то человек сказал, что в нескольких сделках он представлял моего отца, а сейчас нашел итальянскую семью, которая хотела бы снять «Виллу Бетиус» на следующую весну. Он сказал, что ему неудобно беспокоить маму, которая все еще скорбит об умершем муже, но он бы мог помочь ей. И так далее и тому подобное. Мы с мамой переглянулись, у нас появилась слабая надежда. Отец не оставил нам большого состояния, и негоже было пренебрегать никакими источниками дохода, как бы малы они ни были. Кредиторы все еще вились вокруг мамы, поэтому мы разделили свои силы: я отправился поездом во Флоренцию, она — в Йоркшир. Через пару дней мы поговорили по телефону и обменялись информацией. Ее новости были прекрасны: стало совершенно ясно, что, хотя Гвен и поправилась, она не вспомнила, что купила «Виллу Бетиус».

— Но кто-нибудь ведь должен был знать об этом? Например, Кич?

— Никоим образом. Гвен относилась к ней так, как любая обеспеченная йоркширская леди относится к своим слугам — в глаза звала «сокровищем», но ложки после нее все-таки пересчитывала.

— И все же тридцать тысяч…

— Капля в океане! А потом, чек мог быть выписан на какую-нибудь захудалую компанию, а не лично на отца. По-моему, Гвен вообще его не заметила… Нет, у мамы были все основания вести себя так, словно вилла принадлежала ей по праву наследования. С тех пор на счет в Дублине регулярно поступала небольшая сумма в качестве арендной платы.

— Это мошенничество! — заявила Лэкси.

— Ну разве что очень мелкое.

— Срок заключения тоже будет небольшим. Вы, наверное, сами до смерти перепугались, когда тетя Гвен умерла.

— Это точно. Мы подумали: в любую минуту махинация вскроется, тогда пиши пропало… Бог мой!

Маленькая, но крепкая рука девушки больно ударила его по ребрам.

— Так вот что заставило тебя искать встречи с «маленькой кузиной»! Вам захотелось выведать что-нибудь в конторе Теккерея! «Маленькая кузина Лэкси» такая дурочка, что и не заметит, как из нее вытягивают информацию.

— Ты, наверное, проткнула мне легкое! — охнул Ломас. — Поначалу я и впрямь так думал. Но скоро понял, что заблуждался.

— Тебе лучше не забывать об этом.

— Тут забудешь, как же!

— Но ты еще ничего не сказал о Понтелли.

— Нет, сказал.

— Разве? Я не слышала…

— Лукавая малышка Лэкси! Ты можешь представить мое изумление, когда я обнаружил поразительный факт — Алессандро Понтелли, доверенное лицо моего отца во Флоренции, оказался давно пропавшим сыном тети Гвен!

— Могу вообразить, что ты пережил!

— Ты дьявольски проницательна! Ну что ж, вот тебе правда. Этот Понтелли, судя по всему, догадывался, что в сделке с виллой не все чисто. Хотя, надо думать, он должен был привыкнуть к подобным вещам, работая на отца. Знаешь, уже при первой встрече что-то меня в нем поразило. Форма подбородка, то, как он двигался… Очень скоро я сообразил, в чем дело. Вообще-то это не приходило мне в голову до тех пор, пока он сам не завел разговор. Он напомнил мне твоего отца. Он был похож на Хьюби!

— А почему он заговорил об этом? — спросила Лэкси.

— Потому что папа, очевидно, тоже заметил сходство! Нужно было хорошо знать отца, чтобы понять, какая эта была для него находка. Он обладал поистине творческим воображением. Мысль о сходстве стала зерном, упавшим на плодородную почву. Мама — очень способная выдумщица, схватывает все на лету, ориентируется в трудных ситуациях, но, когда требуется настоящая изобретательность и видение перспективы, она теряется. Ее ум — это отдельные фотокадры, а папина голова работала как кинокамера.

— Так это была его идея?

— Исключительно его. Мама о ней ничего не знала. Она поставила только на завещание! Папа знал гораздо больше о странностях человеческой натуры и почти угадал, что навязчивая идея, овладевшая Гвен, переживет ее. Но даже и без этой догадки само великолепное бесстыдство его плана воспламенило воображение отца.

— А план состоял в том, чтобы выдать Понтелли за Александра Хьюби?

— Вот именно! Последний год с небольшим своей жизни отец собирал сведения о пропавшем юноше и натаскивал Понтелли в этой роли.

Ломас признался, что теперь уже не может вспомнить, кто — он или сам Понтелли — предложил снова взяться за осуществление этого плана.

— Вероятно, он умело манипулировал мной, но я был не против. Мне казалось, что делаю это из уважения к памяти отца. К тому же было в этом что-то полуреальное-полуфантастическое, как в театре. Предпринимать какие-то попытки, пока тетя Гвен была жива, не имело смысла: а вдруг мама была права и ей все равно достались бы большие деньги? Но в любом случае не мешало быть готовым ко всему.

Я поделился с Понтелли своим опытом лицедейства, вдобавок сообщил ему те семейные и географические подробности, которые мог вспомнить. Он сам был серьезно ранен во время войны, поэтому его шрамы могли лечь в основу прекрасного сценария о героическом подвиге, едва не кончившемся смертью, о длительной потере памяти, о терзавшем его сознании вины. Все это напоминало некую игру. Вообще-то я разделял мамину точку зрения, что деньги так или иначе будут принадлежать ей. Когда в августе Гвен заболела, я был в Италии. Узнав о болезни, сообщил Понтелли, что должен лететь в Англию. Он ничего не ответил, но неделю спустя объявился в Лондоне. В то время я тоже был в Лондоне, а мама изображала сиделку здесь. Я велел Понтелли убираться к чертовой матери во Флоренцию. В это время раздался звонок от мамы — Гвен умерла.

— Твоя мать не знала о Понтелли?

— Нет. Мне показалось, что это даже к лучшему. Отец не посвящал ее в свои планы, поэтому я тоже промолчал. Я помчался сюда, в Йоркшир, на похороны. К тому времени от Понтелли уже невозможно было отделаться. Но я приказал ему остаться в Лидсе, чтобы он не путался под ногами, пока я не пойму, как развиваются события. Потом благодаря старине Теккерею мы узнали о завещании, и внезапно игра стала превращаться в реальность. Я не очень понимал, с чего следовало начинать. И тут меня осенило: неплохо бы заронить в мозгах у всех определенную мысль, и чем скорее, тем лучше. Кроме того, я не мог удержаться от соблазна лицезреть, какой драматический эффект произведет появление Понтелли у могилы. Все, что от него требовалось, — сыграть роль таинственного незнакомца, скорбящего на заднем плане. Кричать над гробом «мама!» было импровизацией безумного итальянца. Но, ей-богу, результат вышел превосходный, правда?

— Там стояли люди, которые были по-настоящему привязаны к старой леди, — тихо произнесла Лэкси.

— Ты, конечно, не из их числа?

— Я — нет, но как насчет остальных? При всех своих недостатках она не заслужила того, чтобы ее смерть превратилась в фарс.

Ломас приподнялся на локте и в неясном свете зари за окном изучающе взглянул на Лэкси.

— Знаешь, твоя неумолимость меня иногда пугает. Ты права. Извини. Разумеется, это неприлично. Но ты должна понимать, что не из-за этого я веду себя так легкомысленно. Комичные нарушения этикета еще никому не причинили вреда. Но вот убийство Понтелли меня просто подкосило. Ведь это из-за меня он оказался здесь. Я чувствую свою вину, а в таком состоянии всегда спасаюсь шутовством.

— Но ты на самом деле не виноват?

— Ты начинаешь сомневаться?

— Что же произошло? — спросила Лэкси безжалостно.

Ломас вздохнул и продолжил свой рассказ:

— Мама пришла в ярость. Когда первый шок прошел, я рассказал ей о папиной затее. Рано или поздно мне пришлось бы сделать это. Самой ей не доводилось встречаться с Понтелли, но имя его она слышала часто. После похорон мама обрушивалась на меня. Я в свою очередь обозлился и сказал, что она тоже вела себя не очень-то умно, судя по тому, каким оказалось завещание. Мать заявила, что нас прежде всего должно волновать, сможет ли старина Теккерей, как душеприказчик, докопаться до истории с «Виллой Бетиус». Если это ему удастся, нам придется отвечать на разные вопросы, и, если выплывет наружу очевидная связь между Понтелли и виллой, это нас просто погубит. Должен признаться, мне это никогда и в голову не приходило. Я отправился к Понтелли и велел ему сидеть тихо, пока не станет ясно, как разворачиваются события. Так прошло десять дней. Однако мы так и не услышали, как люди из отдела по борьбе с мошенничеством барабанят в мамину дверь. Выражаясь высоким стилем, мы были в агонии ожидания. Затем у Чанг избили Меркуцио, и по случайному совпадению — слишком смелому даже для театра — меня пригласили на эту роль. Тогда мама сказала: «Почему бы тебе не связаться с Кичи и не попросить у нее разрешения пожить в Трой-Хаусе?»

— Меня это удивило, — призналась Лэкси. — Трой-Хаус расположен так неудобно, вдали от города, и должен быть настоящей помехой для твоих амурных дел.

— А я считаю, что все сложилось на редкость удачно. Как бы то ни было, я не терял времени даром. В первую же ночь открыл шкатулку тети Гвен и там, среди бумаг, связанных с поисками Алекса, нашел документ о покупке виллы. Разумеется, она должна была хранить его именно в этой шкатулке, так как купила виллу из-за Алекса!

— Ты украл документ?

— Я положил его в более безопасное место.

— И сразу же вновь ввел в игру Понтелли?

— Да нет же! Мы, естественно, поддерживали связь. Он жаловался, что болтается здесь без дела, к тому же у него было мало денег. Конечно, мы давали ему какие-то суммы… ну, мама давала; но мы все еще сомневались, разумно ли впутывать его в наши далеко идущие планы на будущее.

— Только не пытайся изобразить это как моральную проблему. Вы просто не знали, стоит довольствоваться одной виллой и той частью наследства, которую твоя мать могла получить от сделки с Гудинафом, или же можно пойти на более рискованные шаги.

— Молю Бога, чтобы ты никогда не стала судьей! — воскликнул Ломас. — Ну, хорошо! Так оно и было. Но чего мы и представить себе не могли, так это что Понтелли начнет собственную игру. Видимо, ему до смерти надоело сидеть без дела, и он решил действовать самостоятельно. И первую попытку предпринял в тот день, точнее даже, в то самое время, когда в «Черном быке» я старался размягчить твое каменное сердце и выудить у тебя информацию.

— Так ты не знал, что Понтелли собирался встретиться с мистером Иденом?

— Не знал, клянусь тебе! Впрочем, как и о его намерении посетить твоего отца. Думаю, он просто набивал себе цену, пробовал воду, прежде чем броситься в нее. Понтелли, похоже, решил, что, скорее всего, он сможет поживиться, учинив скандал, тогда наследники будут вынуждены откупиться от него.

— Ты хочешь сказать, что он решил действовать независимо от тебя и твоей матери?

— Почему бы и нет? Он знал, что мы вряд ли в силах помешать ему, если он пойдет ва-банк. Мама рассказала мне о его «подвигах» в середине дня в пятницу. Я был взбешен! Пытался позвонить в гостиницу в Лидсе, где он остановился, но в номере у него никто не отвечал. Мать настояла, чтобы я сам туда поехал, обязательно отыскал его и выяснил, что за игру он, черт побери, затеял. Я отправился на поезде. Не хотелось привлекать к себе внимания в гостинице, поэтому снова позвонил ему из автомата за углом. Его по-прежнему не было в номере. Заведение это мало напоминало отель, моя персона немедленно бы возбудила любопытство, если бы я торчал в холле. Пришлось весь вечер слоняться между пивным баром и кафе на другой стороне улицы; время от времени звонил, боясь упустить Понтелли. В конце концов, отчаявшись, вошел в гостиницу и справился о нем, а потом даже заставил дежурного подняться в номер — убедиться, что его действительно там нет. Мне кажется, к тому времени хозяева начали подозревать, что их постоялец сбежал. Я поднял воротник и стал говорить с акцентом, просто из соображений безопасности. Непонятно, что мне могло угрожать. По дороге на вокзал снова позвонил матери в «Говард Армс» — доложить о плачевных результатах поездки, но ее тоже не оказалось в номере. В довершение ко всему, когда я прибыл на вокзал, последний поезд уже ушел! Надо было звонить Кичи, предупредить, что не приеду в Трой-Хаус, так как остаюсь ночевать у друга.

— Ты не повторял заказ на телефонный разговор?

— Пришлось, у меня кончились монетки — потратил на другие звонки. А в чем дело?

— Так вот откуда полиции известно, что ты был в Лидсе! Кич, должно быть, сказала им.

— А почему она должна была это скрывать? Кичи было невдомек, что я хочу сохранить это в тайне. Одним словом, я провел ночь в зале ожидания и уехал с первым утренним поездом. А в субботу снова позвонил в гостиницу. Там уже окончательно убедились, что Понтелли съехал не расплатившись, и жаждали получить хоть какое-то известие о нем. Повесив трубку, я помолился, чтобы он благополучно добрался до своей Флоренции, и совершенно забыл про него, пока в понедельник — перед самым выходом на сцену — не бросил взгляд на «Ивнинг пост» с его фотографией. Я чуть не пропустил свой выход!

— Тогда-то я и поняла, что Понтелли убил не ты.

— Не думаю, что мне удастся так же легко убелить в этом и инспектора Паско. А что касается второго — этого бочонка со свиным салом, — я не могу без содрогания даже думать о нем. Лэкси, что мне делать?

— Ну, сначала закончи свою историю, — сказала она мягко. — Сцену раскаяния прибереги на потом, когда расскажешь, кому пришло на ум доказывать, что Понтелли действительно был Александром Хьюби, в то время когда он был уже слишком мертв, чтобы отвечать на вопросы.

— Клянусь всем святым, это не моя идея. Мама все это затеяла. Я же говорил, она мастер на такие штуки. Сперва мне было непонятно, с чего это она стала расспрашивать меня, не было ли у Понтелли каких-либо особых примет. Это было накануне ее встречи с Дэлзиелом. Я рассказал все, что знал, — мы с Понтелли обсуждали его шрамы, родимые пятна и все остальное в этом роде. Только потом я догадался, зачем ей это было нужно.

— Ты меня удивляешь. Будучи Ломасом…

— Может, не стоит изображать из себя высоконравственную особу? — закричал Род возбужденно. — Если бы было доказано, что Понтелли — это Александр, твой отец стал бы наследником. И что толку было маме лгать, если она не рассчитывала на поддержку Джона Хьюби? Остается надеяться, что он отдаст ее долю, когда они смогут получить наследство.

— На это не стоит слишком рассчитывать, — сказала Лэкси и улыбнулась, словно чего-то не договаривая. — И потом, не надо так кричать. Я просто хотела знать правду.

— Ну вот, теперь ты все знаешь! Ох, Лэкси, прости меня. У меня в голове все перепуталось. «Ко мне, мой добрый Бенвотио, разум мой ослабевает…» Лэкси, что я должен делать?

— Иди сюда, — нежно произнесла девушка. — Ты знаешь, что делать.

— Что? Нет, я не об этом.

— «О, я чувствую движение в тебе, что заставляет меня мечтать о чем-то необычном!» Видишь, не ты один способен цитировать Шекспира.

— Ты удивительное существо, Лэкси. Но учти — я думаю, ты заблуждаешься. «Моя душа предчувствует иное». Господи! О чем это я?

— Это не по-джентльменски — цитировать после леди. И в любом случае — ты был не прав. Видишь теперь?..

Глава 8

Уже не в первый раз Паско приходило в голову, что Дэлзиел сходит с ума.

После того как Питер целое утро названивал то в полицию Флоренции, то в социальную службу Ноттингема, то в министерство обороны, он был неприятно поражен тем, что Дэлзиел, бегло ознакомившись с аккуратными записями его разговоров, сердито буркнул:

— Парень, слишком много телефонных звонков! Да еще в часы пик. Они влетят нам в копеечку.

— Да, но…

— Никаких «но»! Подумай, Питер: мы отвечаем за каждый истраченный пенни. Это общественные деньги. Городской совет хочет знать, на что мы их тратим, он имеет право это знать. Ты читал инструкцию заместителя начальника полиции о консультациях и информации, в которой он ссылается на полицейский комитет.

— Кажется, я мельком пробежал ее.

— «Пробежал»! Ты ничего не достигнешь, если будешь «пробегать». Длительное, тщательное изучение предмета — единственный путь к успеху. Намотай это себе на ус. Ага, это, наверное, тебе звонят из Новой Зеландии?

Паско снял трубку.

— Нет, сэр, спрашивают вас. Доктор Поттл из Центрального психиатрического отделения.

Питер вышел из комнаты, несколько удовлетворенный тем, что, если его диагноз верен. Дэлзиел, по крайней мере, догадался прибегнуть к услугам специалиста. Толстяк запел долгую беседу с Поттлом. Доктора озадачил столь любезный интерес со стороны человека, который раньше о сотрудничестве отдела расследований с психиатрической службой отзывался таким образом: «Эти прохвосты похожи на метеорологов: если мостовая мокрая, они могут догадаться, что идет дождь. И только!»

Рассыпавшись в искренних благодарностях, Дэлзиел наконец отделался от Поттла. Он еще раз проглядел записи Паско, ухмыляясь, словно лиса нашедшая ход в курятник, и снова вернулся к записям. Покачав головой, он сам принялся звонить по телефону.

Уилд пил уже десятую чашку кофе, когда позвонили в дверь.

— К тебе можно? — спросил Паско.

— Конечно. Выпьешь кофе.

— Если тебя не затруднит.

— Разумеется, нет. Я не выключаю кофейник с тех пор, как проснулся. Мы надрались вчера с Дэлзиелом, он не говорил тебе?

— Нет.

— Кофе — первейшая вещь, когда хочешь прийти в себя. Я пью его все утро, чтобы не приняться снова за виски. Может, мне не стоит так уж переживать, как ты считаешь? — Голос Уилда был ровен и деловит, а лицо, как всегда, непроницаемо.

Но Паско почувствовал, что тот натянут, будто удилище с бьющейся на крючке рыбой.

— Уилди, мне очень жаль, — сказал он беспомощно.

— Ты это о чем?

— Ну как же… — Паско сделал глубокий вдох, — я считался твоим другом и не знал о тебе ничего. Не замечал, что у тебя есть проблемы. Прости, что отмахнулся от тебя, когда ты хотел поговорить со мной. И за этого мальчика. Не знаю, что он для тебя значил, но мне жаль, что он погиб, и погиб так страшно.

Смуглое, некрасивое лицо сержанта исказилось от боли.

— Дэлзиел знал обо мне, — произнес он.

Паско воспринял это как упрек и протянул руку к огню в камине, будто настоящий мученик.

— Элли тоже знала. Кажется, я единственный близорукий и бесчувственный болван в городе. Извини.

— Хорошо, что я сумел хоть кого-то обмануть. — Уилд неожиданно улыбнулся. — Даже если это был всего лишь близорукий и бесчувственный болван.

Паско внезапно ощутил, как слезы щиплют ему глаза. Он быстро достал платок и громко высморкался.

— Кофе недурен, правда? — спросил Уилд.

— У тебя прекрасный кофе… Знаешь, меня все-таки мучает совесть, а чувство вины как тяжкий груз… А тут, как на грех, лень начался не лучшим образом.

— Что-то случилось?

— Да так, ничего особенного, — устало отозвался Паско. — Послушай. Уилди, что ты собираешься делать?

— Ты что имеешь в виду?

— Я понимаю, как все это тебя потрясло. И мне бы очень не хотелось, чтобы ты совершил какую-нибудь глупость.

— Например, ушел в отставку? Если мистер Вэтмоу займет место Тима Винтера и обнаружит, что у нас происходило, я думаю, он своим приказом избавит меня от такой необходимости.

— Но это не дисциплинарная проблема! — негодующе воскликнул Питёр.

— Гомосексуализм? Да, ты прав, это не дисциплинарная проблема. Но если ты сожительствуешь с преступником и скрываешь свои отношения в то время, когда один из твоих парней его арестовывает, что это, как не укрывательство, ты согласен? Нет, самое меньшее, что может сделать Вэтмоу, — это услать меня куда-нибудь с глаз долой. Но я не для того поступал в полицию, чтобы перекладывать карточки из одного ящика в другой.

В Уилде произошло заметное изменение: за короткое время с прихода Паско он умудрился наговорить больше, чем обычно от него можно было услышать за полдня.

— Но, возможно, Вэтмоу и не получит этот пост, — предположил Питер.

— Может быть. Суперинтендант считает, что шансы его невелики.

— Похоже на то, — согласился Паско, хотя по тону его можно было заключить, что он в этом не совсем уверен. Паско припомнил, что у Дэлзиела с недавних пор появился непонятный интерес к внутренним директивам Вэтмоу. Толстяк был прагматиком. Не означает ли это, что, хоть Дэлзиел и не скрывает своей уверенности в провале Вэтмоу, в душе он готовит себя к успеху заместителя начальника полиции?

— Как бы ни легла карта, кого это волнует? Нужно быть полным идиотом, чтобы добиваться должности, когда общество ненавидит тебя, а Мэгги Тэтчер любит… Но ты не ответил на мой вопрос. Что произошло? Это как-то связано с убийством парня? — Голос Уилда звучал твердо.

— Я просто пытаюсь выяснить предысторию событий, Уилди. И не уверен, что нам следует говорить об этом.

— Боишься, что я брошусь в город и пущу в ход свой шестизарядник?

— Я-то не боюсь. Но, может быть, ты этого опасаешься?

Паско в упор глядел на кофейную ложечку в правой руке Уилда. И сержант с изумлением осознал, что согнул ее пополам одним нажатием большого пальца.

— Я могу также останавливать часы, — сказал он. — С таким лицом, как у меня, это нетрудно.

На памяти Паско Уилд впервые упомянул о своем некрасивом лице. Необъяснимым образом это развязало Паско язык, и он в двух словах поведал сержанту о том, к чему привело расследование убийства.

Уилд, кажется, понемногу приходил в себя.

— Все еще ничего не известно о его отце. Я надеялся, что хотя бы после сообщений в газетах он даст о себе знать. Может, его следует ожидать на похоронах?

— На похоронах?

— Ну да. Клиффа собираются похоронить в нашем городе, бабушка дала согласие. Через пару дней…

«Как странно, — подумал Паско, в голове которого два дела об убийстве переплелись друг с другом. — На одних похоронах появляется пропавший без вести сын, чтобы оплакать умершую мать; на других может появиться пропавший без вести отец, чтобы оплакать умершего сына».

— Одна вещь не дает мне покоя, — сказал Уилд.

— Что именно?

— Почему Клифф назначил репортеру встречу в железнодорожном буфете?

— А почему бы и нет?

— Потому что, насколько я знаю, он никогда и близко у вокзала не был. Клифф приехал на автобусе. Именно там я впервые увидел его — в кафе на автостанции.

— В кафе у Чарли?

— Верно. Я мог бы понять, выбери он для встречи это место, но зачем тащиться на вокзал?..

— Вероятно, он подумал, что Волланс приедет из Лидса на поезде.

— И он приехал на поезде?

— Нет. В тот день я столкнулся с ним в Олд-Милл-Инне, у него была машина… Хорошо, а что, если кто-то еще приезжал или уезжал на поезде?

— Не знаю. Все может быть.

— Я проверю все поезда, прибывшие или отправившиеся из города примерно в то время, на которое он назначил встречу, — пообещал Паско. — Должен признаться, по-моему, это чистая случайность, но мы непременно выясним, если за этим что-то кроется.

— Выясните? Ну, может, и выясните, — согласился Уилд. — Хочешь еще кофе?

— Нет, спасибо. Должен идти. Нужно еще съездить за город, проверить кое-какие детали. К тому же для любого нормального человека одной дозы этого колдовского варева вполне достаточно, — не подумав, брякнул Паско.

— Ты прав. Можно сойти с ума, если сидеть взаперти и глотать кофе чашку за чашкой. Питер… — Голос Уилда дрожал, как скрипичная струна «соль», в нем слышались нотки отчаяния. — Питер, ты ведь выяснишь, что случилось? Я должен это знать, прежде чем смогу понять, что будет со мной…

«О дьявол!» — растерялся Паско.

— Я постараюсь, Уилди. Обещаю тебе — я постараюсь.

Спустя десять минут он мчался на предельной скорости по шоссе на юг, в направлении Ноттингема.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы разузнать, что ребенок по имени Ричард Шерман находился в Ноттингемском приюте с 1947 по 1962 год. Вся прочая информация о мальчике была секретной. Не поверив в это, Питер попытался найти правильный подход для того, чтобы «сезам» открылся. Сообразив, что громогласные заявления о расследовании убийства здесь не подойдут, он попробовал тихую печальную мелодию человеколюбия — рассказал о погибшем мальчике и пропавшем отце, которого необходимо было известить о его горе.

Это сработало, но ничего необычайного Паско не обнаружил, кроме сведений о том, что Ричард Шерман был застенчивым, трудновоспитуемым ребенком, что мать посещала его редко и ее адресом приют не располагал и что отец его погиб на войне. Существовала копия свидетельства о рождении ребенка. Он родился 29 ноября 1944 года в Мейдстоне, графство Кент, отцом его был сержант королевских войск связи Ричард Алан Шерман.

Копание в армейских архивах похоже на раскопки в Долине фараонов — иногда вы натыкаетесь на сокровище, но очень часто гробница оказывается пустой. Например, Александр Ломас Хьюби, несмотря на нежелание матери признать его смерть, а может быть, и благодаря ему, оставил после себя минимум документов, включая медицинскую карту, такую поверхностную, что из нее трудно было узнать даже его пол, не говоря уж об особенностях его левой ягодицы. Зато сержант Шерман был описан детально:

«Родился в 1917 году в Ноттингеме. Глаза голубые, волосы светлые, кожа белая…» Он был обмерен и взвешен с точностью до дюйма и унции. Однако поистине интересными были сведения о том, что его вдова — по предположениям Паско, чернокожая — до сих пор получает армейскую пенсию за своего мужа. Пенсия эта пересылается в Авалонский дом престарелых в окрестностях Ноттингема.

На этой стадии поисков можно было ограничиться звонком в местную полицию, но что-то удержало Паско от этого логического шага. Вероятно, ему не давали покоя шутки Элли относительно его внутреннего цензора. Может быть, сыграло роль равнодушие Дэлзиела ко всем его изысканиям. Но, скорее всего, неутихающее чувство вины перед Уилдом заставляло его лично прослеживать даже самую тоненькую ниточку, ведущую к этому делу. К чертовой матери логику и всяческие правила!

Через полтора часа медсестра уже вела его по нарядным коридорам Авалонского приюта. На ней был нейлоновый халат, который в сумерках переливался, как белая парча.

— Сколько ей лет? — поинтересовался Паско.

— Семьдесят с хвостиком. Не так уж и много по сегодняшним меркам, но после шестидесяти жизнь — лотерея. Некоторые остаются молодыми до конца, а иные, кажется, сами торопятся стать старше. У меня сложилось впечатление, что миссис Шерман уже лет с двадцати поставила себе главной целью состариться, — сестра говорила скорее весело, чем с грустью. Будучи среднего возраста, она-то выглядела так, словно ее целью было оставаться молодой как можно дольше.

— Давно она в приюте? — спросил Паско.

— Около шести лет. Похоже, она очень настойчиво искала место, где за нее делали бы всю работу… Здравствуйте, дорогая! К вам в гости пришел вот этот джентльмен!

Миссис Шерман была худенькой беззубой старухой, закутанной в ворох нескладных одежд, поверх которых был накинут халат из шотландки. В руках у нее была палка с набалдашником, служившая опорой при ходьбе и помогавшая ей отстаивать свои права, сидя в кресле. Старуха с угрожающим видом вцепилась в палку, едва только инспектор присел рядом с ней на стул:

— Здравствуйте, миссис Шерман! — поздоровался Паско.

— Что вам нужно?

Это был хороший вопрос.

— Просто хочу поболтать с вами. — Он одарил ее улыбкой, которую Элли называла «улыбкой потерявшегося ребенка».

— Мне семьдесят пять! — провозгласила старуха и внезапно взмахнула своей палкой, словно целясь Питеру между ног.

Встревоженный, он отодвинул свой стул на полметра назад. А стоявшая позади миссис Шерман сестра прошептала ему: «Семьдесят три».

— И у меня все еще есть собственные зубы, — продолжала старая леди, обнажив свои голые десны. — Только я забыла, где их положила.

Очевидно, это была ее любимая шутка — она захохотала так громко, что раскаты смеха, напоминавшие завывание полынок, были слышны не только в оранжерее, где они сидели но и дальше, в саду. Казалось, звуки волынок несутся с высоких гор в узкие долины, сливаясь в странную мелодию.

Паско из вежливости тоже засмеялся, кроме того, это позволяло оттянуть весьма деликатный момент их беседы. Несколько минут он пристально изучал старую женщину. Было очевидно, что ее кожа, хоть и потемневшая от времени, могла быть кожей только белой женщины. Он не был специалистом по генетическим причудам смешанных браков между белыми и неграми. Но вспомнил старый невинный анекдот о китаянке, подарившей мужу европейского вида младенца и услышавшей в ответ: «Двое желтых не могут сделать одного белого».

Отец Клиффа Шермана, сын этой женщины, вне всякого сомнения, был чернокожим. Значит, сержант Шерман не был его отцом? Бедняга отдал свою жизнь за демократию, так и не узнав, что жена его подвизается на том же поприще. С другой стороны, эта женщина, вернувшись в Ноттингем, должна была столкнуться с изумленными взглядами и тяжелыми вздохами. Могло ли осуждение близких и предрассудки окружающих заставить ее отдать своего ребенка в приют? «Вне всякого сомнения!» — ответил сам себе Паско. В 1945 году Британия была наконец готова допустить, что слуга — такой же человек, как и его хозяин; но она еще находилась на расстоянии многих световых лет от признания того факта, что черный слуга — такой же человек, как и белый слуга.

— Миссис Шерман, надеюсь, вы не станете возражать, — мягко обратился к ней Питер, — я хотел бы поговорить с вами о вашем муже — сержанте Шермане.

— Что такое? — спросила та с внезапным подозрением. — Он умер.

— Да, конечно, он умер, — успокоил ее Паско.

— Тогда зачем вы хотите говорить о нем? Я даже не помню, как он выглядел! — На ее лице появилась гримаса, которая, как он опасался, могла быть предвестником горьких рыданий.

Он поспешно сказал:

— Мне бы не хотелось вас расстраивать…

— Расстраивать? Расстроить меня вам удастся, только если вы скажете, что этот подонок вовсе не умер и у меня хотят отобрать пенсию!

Она поднесла морщинистую руку к губам, как бы удивляясь, что у нее вырвалась эта фраза, но Паско сильно сомневался, что это произошло случайно. Он напомнил себе, что она стара и немощна и скоро ему придется сообщить ей о смерти внука. Он напомнил себе также, что когда-то она была молода и красива и кружила головы мужчинам, по крайней мере двум из них — сержанту Шерману и неизвестному темнокожему, отцу ее ребенка. Но инспектору оказалось трудно перейти от неприязни к сочувствию.

— Нет, миссис Шерман, все в порядке — он мертв. На самом деле я хотел бы поговорить с вами о вашем сыне.

— Моем сыне? — старуха выпрямилась и угрожающе подняла палку. — Каком еще сыне? У меня нет сына!

Это было хуже, чем он мог себе представить. Несчастный ребенок — его не существовало ни в ее мыслях, ни в ее жизни. Сестра уставилась на него, изумленно подняв брови, словно спрашивая: «Вы уверены в том, что говорите?»

Паско решил как Можно скорее выбраться из этой трясины. Он обратился к старухе официальным тоном.

— Миссис Шерман! По документам, в ноябре 1944 года у вас родился сын. В отделе регистрации в Мейдстоне, графство Кент, хранится свидетельство об этом. И хотя было бы неточным назвать сержанта Шермана отцом ребенка…

Старуха ударила палкой об пол, едва не угодив в его левую стопу, но в этом движении чувствовался триумф, а не агрессивность.

— Вы говорите о том черном ублюдке? — вскричала она. — Тогда тебе, сынок, нужна не я, а она! Она никогда не была его женой. Она только думала, что была женой, но потом испытала шок. Так же как и он сам испытал бы шок, если бы вернулся домой живым и увидел, кого она выдает за его сына! Ох, вам бы следовало посмотреть на ее лицо! А она-то думала, что будет по крайней мере получать за него пенсию. Приехала к его родителям — они ведь никогда не любили меня — и заговорила им зубы. Стала рассказывать, что она — настоящая любовь Ричарда, даже если они и не были женаты, и все в таком роде. Но родители пожелали видеть ребенка, сына Ричи, их внука, и ей пришлось показать его. О, она очень старалась избежать смотрин, но нельзя же без конца прятать дитя! «Они часто вначале бывают темнокожими, — уверяла она. — Это оттого, что кровь протекает по венам слишком близко от кожи». О да, конечно, дело было именно в крови! Через три месяца ребенок оставался таким же черным, как ночь, и родители Ричарда стали говорить, что не вынесут этого, они перестали бывать в церкви и все в таком духе…

Старуха так возбудилась, что Паско испугался, как бы с ней не случился припадок, но, заметив холодный мстительный блеск ее глаз, он успокоился и, наклонившись к ней, тихо сказал: «Замолчите!»

— Мистер Паско! — запротестовала медсестра, приподнимаясь со стула.

Но он не обратил на ее слова никакого внимания.

— Миссис Шерман, я хочу услышать только факты. Приберегите все увлекательные детали для своих друзей. Мне нужны голые факты. Если вы не можете этого сделать, найдутся другие, кто сможет.

Угроза подействовала. Лучше быть просто говорящей машиной, раз уж нашелся слушатель.

История была стара, как мир. Поспешная свадьба военного времени, за ней — немедленная разлука и, как догадался Питер, почти такая же немедленная измена жены. Возвратившись из Северной Африки в 1943 году, сержант Шерман оказался в ситуации, которая заставила его сразу же потребовать развода и начать бракоразводный процесс. Суд принял решение о расторжении брака, однако, прежде чем оно вошло в силу, сержант погиб на поле боя. Вскоре перед родителями покойного сержанта предстала какая-то женщина, утверждавшая, что она жена Ричарда Шермана и, возможно, даже сама верившая в это. Те были вынуждены сказать ей, что их сын уже состоял в браке, который не был аннулирован в законном порядке, и, следовательно, все права на пенсию принадлежат первой жене. Вся их симпатия и готовность оказать денежную помощь тут же улетучилась, едва стало ясно, что родившийся у нее ребенок никак не мог быть сыном сержанта Шермана.

— Так что же случилось с этой женщиной потом? — спросил Паско.

— Откуда мне знать? — равнодушно отозвалась старуха. — Такие проходимки обычно неплохо устраиваются, вы согласны?

Паско медленно поднялся. Возможно, даже наверняка, в этом дряхлом вместилище застарелой ненависти таилось какое-то милосердие, но сейчас он не мог найти в себе силы пробудить в ней это чувство. Может быть, он приблизился, наконец, к третьему состоянию души человеческой: оптимизм, пессимизм и в итоге — цинизм? Мысленно он услыхал слова Дэлзиела: «С возвращением! Жилище у нас уютное, еда неплохая, а компания просто великолепная!»

Чувствуя себя опустошенным, Питер поблагодарил медсестру и уехал.

Глава 9

Стефания Виндибэнкс умела быстро и хорошо упаковывать веши. Ее муж однажды отметил в ней этот уникальный талант. В ответ она съязвила, что подобный талант легко развивается, когда ты замужем за человеком, привыкшем останавливаться в отелях, которые ему не по карману. Артур тогда засмеялся. Его забавляло практически все. И свои триумфы, и сокрушительные поражения он принимал одинаково весело, и немедленно следовал очередной грандиозный план.

Внезапно при воспоминании о покойном муже ее глаза наполнились слезами.

В дверь номера постучали.

— Войдите, — сказала она, переступая через чемодан.

Дверь открылась, раздались тяжелые шаги, и чей-то громкий голос произнес: «Уезжаете куда-нибудь, любовь моя?» Она обернулась.

— Суперинтендант Дэлзиел? Я ждала носильщика.

— Тук-тук-тук! Приятная комнатка, здесь хорошо обслуживают клиентов?

— Что вам нужно, суперинтендант?

— Мне нужна исповедь!

— В таком случае я посоветую вам обратиться к епископу, — отпарировала женщина самоуверенно.

— К епископу? Вы считаете, он может помочь?

— Помочь в чем?

— Не знаю. Может, хоть ему вы признаетесь, что делали в прошлую пятницу в номере мистера Гудинафа. Или мне справиться у самого защитника животных?

— Да делайте, что вам заблагорассудится, а я желаю поскорее вернуться назад к цивилизации.

— Итак, я решил помочь вам, — гнул свое Дэлзиел. — Послушайте, все очень просто: если вы скажете, где были в пятницу вечером — а вы утверждали, что находились в номере, но не отвечали на телефонные звонки, — мне не придется беспокоить вас, когда вы покинете наш город. А если окажется, что вы провели вечер в номере Гудинафа, мы убьем сразу двух зайцев.

Стефания Виндибэнкс застыла как вкопанная перед полицейским, глядя ему прямо в глаза.

— Вы разговаривали с мистером Гудинафом?

— Что вы! — воскликнул Дэлзиел. — Не говоря уж о рыцарском долге, разве шотландский пресвитерианец, имеющий жену и двоих детей, позволил бы себе признаться, что его — причем всего за один вечер — соблазнила женщина почти на двадцать лет его старше!

В ее взгляде сверкала бешеная злоба, но это действовало на суперинтенданта примерно так же, как легкий морозец на белого медведя. Усилием воли она заставила себя улыбнуться, а затем разразилась смехом.

— Я бережно сохраню воспоминания о вас, Дэлзиел. В те минуты, когда Лондон будет казаться мне противным, шумным городом, я стану думать о вас. Так и быть, я признаюсь: в ту ночь я забрела в номер к мистеру Гудинафу. Нужно было обсудить два-три пункта нашего соглашения. Мы поговорили и выпили. И ничего больше.

— Хорошо, я рад, что мы во всем разобрались. Значит, возвращаетесь в Лондон?

— Вы правы.

— И наконец устроите себе каникулы? Несколько дней под южным солнцем?

— Возможно. Почему вас это интересует?

— Да просто так. Любопытно, не планируете ли вы наведаться в Тоскану, отдохнуть на «Вилле Бетиус»?

В дверь постучали, кто-то сказал:

— Мадам, это носильщик.

— Уходите, — приказала Стефания Виндибэнкс, не отрывая пристального взгляда от Дэлзиела. — Уходите, я позову вас, когда будет нужно.

— Мне ничего не стоило переспать с ней, — самодовольно заявил Дэлзиел. — Она прямо намекнула на это.

— Но вы не сделали этого? — спросил Паско.

— За кого ты меня принимаешь, парень? — возмутился толстяк. — Ты думаешь, я готов угробить дело ради того, чтобы трахнуть бабу?

— Я не удивился бы, если бы вам удалось и переспать с ней, и не нанести урон делу, — парировал Паско, все еще уязвленный грубыми обвинениями Дэлзиела в бесплодности его телефонных звонков во Флоренцию.

— Ты прошел мимо главного, парень, — выговаривал ему суперинтендант. — Все, что тебя интересовало, — могли Понтелли быть Александром Хьюби. Здесь ты и начал рыть. Я же пошел дальше: попросил выяснить, на кого Понтелли работал, чем занимался. Что проку нам было от этих сведений о происхождении, семье и прочей дребедени, которая так тебя интересовала? Я достал список агентств, заставил просмотреть официальные документы каждого из них, пока не наткнулся на то имя, которое мне было нужно. В этом деле, парень, самое главное — связи! Есть у тебя связи — и ты берешь их всех голыми руками!

— И кто же оказался в ваших тисках?

— Виндибэнкс и ее драгоценный сынок, — торжествующе произнес Дэлзиел.

— В чем их могут обвинить?

— Мошенничество, воровство… откуда я знаю? Мое дело — ловить прохвостов. Мадам в течение трех лет получала арендную плату за собственность, которая ей никогда не принадлежала! А это что-нибудь да значит! Ясно как день, что именно они надоумили Понтелли выдать себя за Александра Хьюби.

— Теперь, когда он мертв, доказать это будет трудно.

— Ну, во всяком случае, им обоим придется попотеть, доказывая свою непричастность к убийству! Ладно, расскажи-ка, что ты делал в Ноттингеме.

Паско доложил о своей поездке, закончив словами:

— Похоже, и там я задавал не те вопросы, что следовало.

Дэлзиел взглянул на него исподлобья.

— Питер, — сдерживая негодование, спросил он, — неужто в колледже тебе не внушили прописной истины: если человек слишком стар, чтобы учиться, ему не светит повышение по службе?

Паско почувствовал, что краснеет. Обидчивость не входила в число его недостатков.

— Извините. Что я должен был там узнать?

— Откуда я знаю, черт побери? Связи, парень! Все очень просто: спрашивай всех обо всем, пока не завяжешь связи. Ты уверен, что отец Шермана нам может пригодиться?

— Правда, теперь я буду во всем сомневаться. А вдруг да окажется, как в случае с Понтелли: может, он вовсе не имеет никакого отношения к этому делу. Но пока другого пути расследования я не вижу.

— Тогда давай пройдем этот путь с максимальной быстротой, — объявил Дэлзиел, берясь за телефонную трубку.

— Как насчет телефонных расходов? — прищурился Питер.

— Расходов? О чем ты, парень? Эти прохвосты платят за то, чтобы мы их защищали, мы обходимся им вдвое дешевле, чем следовало бы! — Дэлзиел набрал номер.

В трубке раздался бодрый молодой голос: «Новый Скотленд-Ярд слушает. Что вам угодно?»

— Позовите Сандерсона, пожалуйста. Суперинтендант уголовного розыска Дэлзиел из Среднего Йоркшира на проводе.

Через несколько секунд на другом конце сердито буркнули: «Сандерсон слушает».

— Сэнди? Это Энди Дэлзиел… Правильно. Я знал, что ты мне обрадуешься. Мне нравится, когда людям не надо напоминать о том, что ты для них сделал. Сэнди, знаешь, зачем я тебе звоню?..

Стефания Виндибэнкс позвонила сыну в театр «Кембл»; тотчас после разговора с ней Род Ломас уже набирал номер офиса «Господ Теккерей и прочих».

— Лэкси? Это Род. Слушай, мне только что звонила мать. К ней приходил тот толстяк полицейский. Он знает о «Вилле Бетиус».

Несмотря на его возбужденный тон, Лэкси оставалась невозмутима:

— В конце концов они должны были докопаться до этого.

— О Боже! Что же теперь будет?

— Я навела справки. Ничего особенного не случится. Вилла, конечно, будет включена в опись имущества тети Гвен. Что же касается арендной платы, ничего не говори. Если они поднимут шум, скажи, что было устное соглашение, пусть попробуют доказать обратное.

— Может, мы должны намекнуть, что готовы вернуть эти деньги?

— По закону это практически означает признание в совершении преступления.

— А что нам говорить о Понтелли?

— Отрицай все. Он мертв. Он не сможет опровергнуть твои слова.

— Но связь с ним так очевидна…

— Она всегда была очевидной, — резко заметила Лэкси. — Об этом следовало беспокоиться раньше, когда ты затевал аферу. А если случится наихудшее, ты всегда сможешь возложить вину на отца.

— Лэкси!

— Что тебя смущает? Во-первых, он тоже мертв. А во-вторых, это чистая правда.

— Ты говоришь об этом так равнодушно! — после долгой паузы произнес он. А если они опять начнут спрашивать тебя о пятнице?

— Я повторю то, что уже сказала: мы с тобой были в оперном театре. Правда, у меня есть абонемент, так что тебе лучше говорить, что сидел на галерке! Согласен?

— О, Лэкси!

— Род, с тобой все в порядке? — В ее голосе послышалось беспокойство, так не похожее на тот деловой и отрывистый тон, каким она говорила минуту назад.

— Пока да. Позвони мне завтра, хотя завтра я уже могу отдать Богу душу. Вот если бы ты поддержала меня, я наверняка пережил бы эту ночь. Ты будешь у Кич, когда я вернусь, правда?

— Хорошо. После занятий я приеду в Трой-Хаус, чтобы отпустить сиделку, как обещала.

— Не бросай меня, Лэкси! Я так на тебя надеюсь.

— Не беспокойся.

Иден Теккерей вошел в комнату, когда она клала трубку на рычаг.

— Что-нибудь важное? — осведомился он.

— Это был личный звонок. Извините.

— Ничего, ничего. Лэкси, я думаю, настало время поговорить о твоем будущем.

— Я готова, мистер Иден.

Генри Волланс приехал в Мальдив-Коттедж после шести вечера. Миссис Фолкингэм встретила его с распростертыми объятиями.

— Как приятно увидеться с вами снова, мистер Волланс!

— Просто Генри, — поправил он ее, изобразив улыбку а-ля Редфорд. — Мисс Бродсворт у вас?

— Ах, я должна была догадаться, что вы приедете не для того, чтобы повидаться со старухой, — понимающе заметила миссис Фолкингэм. — Она в офисе, приводит в порядок какие-то бумаги. Выпьете чаю?

— С удовольствием.

В крошечной комнате, которой ломберный столик с древней пишущей машинкой и заставленный папками и канцелярскими принадлежностями шкаф придавали вид офиса, Сара Бродсворт разбирала текущую почту.

Она посмотрела на репортера тяжелым немигающим взглядом, столь несообразным с чувственными изгибами ее тела и белокурыми локонами.

— А, это вы, — произнесла мисс Бродсворт без всякого энтузиазма.

— Вы, кажется, мне не рады.

— Однажды я уже без особой радости ждала вашего прихода, а вы не соизволили прийти. Так почему сегодня я должна быть рада вас видеть?

— Я сожалею о том случае. Но такая уж у меня работа: если где-нибудь происходит нечто из ряда вон, я обязан бросить все и мчаться на место события. Простите, что не известил вас — не было никакой возможности. Мне действительно очень жаль, что наша встреча не состоялась. Вам пришлось ехать издалека? — спросил он небрежно. Но, не получив ответа, усмехнулся. — А вы непростая штучка! По-настоящему таинственная женщина! Вы заняли бы достойное место среди членов королевской семьи.

— Я просто осторожна в выборе знакомств. Особенно среди журналистов.

— Что так?

— Вы мастера сочинять небылицы. Я убедилась в этом на прошлой неделе.

— Не это главное, — вкрадчиво возразил Волланс.

— Вы полагаете?

— Конечно! Не смею утверждать, но, по-моему, у нас с вами больше общего, чем вы думаете.

— Неплохое начало, мистер Волланс.

— Генри.

— Мистер Волланс!

— Вы бы не поужинали сегодня со мной?

Она отрицательно покачала головой.

— Нет, спасибо.

— Почему? В прошлый раз вы согласились.

— И жестоко за это поплатилась. Я не делаю одну и ту же ошибку дважды.

— Неужели?

Из соседней комнаты донесся дрожащий голос миссис Фолкингэм: «Чай готов». Ни Сара, ни Волланс не двинулись с места.

— Если честно, что вас привело сюда, мисс Бродсворт? — поинтересовался репортер.

— На ваш взгляд, в моих действиях кроется какая-то загадка? — спросила Сара.

— Как знать!

— И вы сделаете ее достоянием общественности?

— Может быть. Но прежде, чем я смогу сказать вам что-то определенное, мне нужно поставить в известность редактора.

Она вскинула на него глаза и на мгновение задумалась, словно просчитывая что-то в уме.

— Предположим, я скажу вам, что намерена бороться за то, чтобы «Женщины за Империю» достигли своей первоначальной цели.

— И в чем же она состоит?

— В установлении надлежащих отношений между белыми и черными.

— Каким образом?

Мисс Бродсворт улыбнулась, показав свои ровные белые зубы.

— Цель оправдывает средства. Я думаю, все журналисты понимают это, мистер Волланс.

«Чай готов!» — снова крикнула за дверью миссис Фолкингэм. В старческом голосе уже звенели повелительные нотки.

— Хотите, я принесу чай сюда? — предложил Волланс. — Будет очень досадно, если наша беседа прервется на таком интересном месте…

Войдя в кафе на автостанции, Уилд замер в изумлении, увидев, как весело приветствует его хозяин Чарли. Ему казалось, что за эти несколько дней мир перевернулся.

— Хэлло, Чарли! Все в порядке?

— Спасибо, все прекрасно. Вы неплохо выглядите, мистер Уилд.

— Разве?

Выпив чашечку кофе, которую Чарли налил, как только его заметил, Уилд спросил:

— Чарли, помнишь, я был здесь на позапрошлой неделе? Разговаривал с парнем в задней комнате?

— Как же, помню! Черненький такой, смуглый?

— Да, это он. Не приходил ли он сюда еще раз?

Подумав, Чарли сказал:

— Да, припоминаю… Он заглянул сюда пару дней назад. Я тогда еще принес ему кока-колу и тост с сыром. Парень сидел вон там, у двери… Было это, кажется, в среду… Или в четверг? Да, точно, в четверг.

— Он был один?

— Один, если мне память не изменяет.

— В котором часу это было?

— Довольно поздно. В девять — девять тридцать. В десять мы закрываемся. Он ушел до десяти.

— Ты видел, как он уходил?

— Да, теперь я начинаю вспоминать… Постой-ка, сдается мне, он ушел не один. Нуда, конечно: кто-то вошел в кафе, но за столик не сел, тут черненький поднялся и вышел. — Внезапно лицо Чарли озарилось догадкой. — Послушайте, это как-то связано с тем убийством, о котором я читал в газете? Ведь убитый парнишка был темнокожим! Вот почему вы задаете эти вопросы?

— Может быть…

В газетах фотографии Клиффа не было. Его бабушка не привезла с собой ни одного снимка, а из-за травм на лице трудно было сделать посмертное фото. Его портрет в газете мог бы расшевелить память Чарли днем раньше. Но, с другой стороны, может, и к лучшему, что случилось так, а не иначе.

— Чарли! Тот человек, что ушел отсюда с мальчишкой, — я хочу, чтобы ты рассказал мне о нем все, что помнишь. Все! — потребовал Уилд.

Дэлзиел работал до позднего вечера. Точнее, просто сидел в своем кабинете с большим стаканом пива, ожидая звонка. Он давно знал Сэнди Сандерсона. Как только этот сукин сын добудет нужную ему информацию, он тотчас же бросится к телефону. И будет чрезвычайно доволен, что оторвал суперинтенданта от его занятий. Да еще и прибавит невинно: «Вы же сами сказали, что это срочно, дружище».

Дэлзиел отхлебнул пива и злорадно подумал: «Дудки, врасплох ты меня не застанешь, прохвост!» Впрочем, с грустью подумал он, у него и нет ничего такого, от чего ему было бы жаль отвлекаться. Это только Паско может сетовать, что его семейная жизнь разваливается: молодому балбесу невдомек, что он должен быть счастлив, раз ему есть о чем сожалеть. Помимо прочего, все эти домашние хлопоты здорово снимают стрессы и дают силы для работы…

Дэлзиел вновь проглядел содержание всех телефонных переговоров, которые Питер вел с Флоренцией, военным архивом, Ноттингемом. И задал себе другие вопросы под иным углом. Ответы, которые он получил, преисполнили суперинтенданта тщеславной гордостью. Теперь ему нужен был Сандерсон, чтобы, гак сказать, скрепить их печатью.

Зазвонил телефон.

Он схватил трубку.

Грубый, сдавленный голос произнес:

— Я знаю кое-кого из членов группы «Белый огонь». Вас это интересует?

— Ну, допустим, интересует, — ответил Дэлзиел.

— Тогда слушайте…

Он выслушал, но не успел открыть рот, чтобы задать вопрос, как на другом конце повесили трубку.

Суперинтендант посидел, подумал, потом налил виски, выпил и набрал номер.

— Элли, дорогая, — начал он приветливо, — надеюсь, не оторвал тебя от приготовления ужина? Ах, оторвал! Тогда постарайся не думать, что я помешал, скажи себе, что я просто освободил тебя от нудной и тяжелой домашней работы.

Ухмыляясь, он отодвинул трубку от уха и держал ее так до тех пор, пока крики «освобожденной женщины» не ослабели настолько, что можно было не опасаться за слух.

— Приятно было поговорить с тобой. Рад был тебя слышать. А что, твой парень дома?

«Парень» был явно поблизости. Дэлзиел говорил с ним всего пару минут.

— С этим я разберусь сам, — сказал он в заключение. — Буду работать здесь допоздна — жду звонка из Лондона. Извини, что испортил тебе вечер, но думаю, стоит заглянуть туда немедленно. Для начала свяжись с местной полицией. Не хватало нам только дипломатических инцидентов. И будь осторожен, Питер, — это всего лишь сведения, полученные частным образом. Не хочу, чтобы твое имя появилось на первых страницах газет!

Дэлзиел положил трубку. Он почувствовал удовлетворение, причиной которого была не только проглоченная унция виски. Хорошо, что он подбросил Паско эту информацию. Если она окажется верной, это поможет разобраться и в том, другом деле. Конечно, если из него тоже что-нибудь выйдет.

Через полчаса телефон зазвонил снова.

— Как, вы все еще там? — удивленно воскликнул Сандерсон.

— Не люблю ложиться спать, не услышав хорошей новости, — предвкушая удачу, ответил Дэлзиел. — Надеюсь, у тебя как раз такая новость?

— Откуда мне, черт побери, знать? — Голос Сандерсона гремел в трубке. — Для меня это всего лишь имена и даты. Решайте сами, нужно вам это или нет.

Закончив перечисление, он спросил у Дэлзиела:

— Надеюсь, теперь вы можете спать спокойно?

— Там видно будет. Большое спасибо, Сэнди! Наверное, придется еще чуток задержаться…

Глава 10

Лэкси приехала в Трой-Хаус в полдевятого вечера. В холле ее уже дожидалась сиделка, всем своим видом выражая неудовольствие.

— Вы обещали вернуться в восемь! — упрекнула она девушку.

— Извините. С ней все в порядке?

— Да, все хорошо. Утром я сменю вас.

Лэкси закрыла за ней дверь, и, не став запирать ее на ключ, поднялась наверх. Когда она тихо вошла в комнату мисс Кич, больная едва слышно спросила:

— Лэкси, это ты?

— Да, мисс Кич. — Она подошла к кровати, слабо освещенной маленькой настольной лампой.

— Та женщина ушла?

— Сиделка?

— Так она называет себя сиделкой? Она не могла бы ухаживать даже за больным простудой.

Мисс Кич говорила с воодушевлением, которое почему-то встревожило Лэкси. Щеки больной лихорадочно горели, на верхней губе выступил пот. Самым поразительным для Лэкси было то, что из ее речи почти исчез налет педантичной правильности, а ритм и акценты ее деревенского детства стали брать верх.

— Может быть, вам следует поспать? — предложила девушка.

— Поспать? Скоро у меня будет возможность спать хоть вечность! Я не люблю спать… Лэкси, старые люди часто видят сны. Как маленькие девочки. С небольшой разницей. Если девочке приснится плохой сон, она просыпается, может быть, немного поплачет, а потом стряхнет его с себя и опять радуется жизни. Когда сны хорошие, она целый день носит в себе их свет. Но когда ты стар, все плохое остается с тобой, а все хорошее лишь напоминает о том, что утеряно навсегда и уже никогда не вернется… Сядь и поговори со мной, Лэкси.

На эту просьбу Лэкси не могла ответить отказом. Она села на жесткий стул с прямой спинкой, рядом с кроватью.

— Хорошо, я немного посижу с вами, — согласилась она.

— Как мило с твоей стороны, — произнесла мисс Кич чуть насмешливо. — Я знаю, что мое общество тебе не нравится. Почему, Лэкси? Я спросила тебя об этом прошлой ночью, но ты не ответила. Почему ты не любишь меня?

— Мисс Кич, вы предпочитали не касаться таких вещей, — напомнила ей Лэкси.

— Скажи лучше, что тебе это всегда претило! — воскликнула старая женщина. — Говори! Я имею право знать правду!

— Хорошо, если вы настаиваете, — почти шепотом ответила девушка. — Во-первых, отец говорил о вас разное. Ребенок всегда прислушивается к тому, что говорят папа и мама. Если говорят, что консерваторы — это хорошо, а лейбористы — плохо, ребенок тоже так думает. Если же они скажут, что белое — это черное, а черное — белое, ребенок это воспримет как должное.

— Что же он говорил обо мне?

— Что вы без всякой причины задираете нос. Что хоть заносчивость и капризы тети Гвен невыносимы, но у нее по крайней мере есть деньги, и потому она может делать, что хочет. А вы — просто прислуга из нищих, да еще кичливая.

Мисс Кич согласно закивала головой.

— Да, да, конечно, он был прав. Батраки из Дейла — вот кем была моя семья. Четыре брата — все старше меня, — и отец. Их всегда нанимали последними и увольняли первыми. Таким было семейство Кич! Когда мне было тринадцать лет, я приехала сюда и нанялась в прислуги. Я едва умела читать и писать, а акцент у меня был такой сильный, что по сравнению со мной ваш отец разговаривал как принц Уэльский!

Перед Лэкси представала новая мисс Кич, и она наблюдала за ней с нарастающей тревогой. Ей казалось, что, достигнув старости, люди не должны больше изменяться. И если сейчас она не проявит бдительности, старая Кич — эта Злая Ведьма Запала — с ее острым носом, одетая вечно в черное — примет человеческий облик; Лэкси не была уверена, понравится ли ей преображенная мисс Кич больше, чем прежняя.

Меж тем мисс Кич продолжала:

— Но твои взгляды не всегда совпадали со взглядами отца. Ты слишком независима для этого. Тем не менее ты продолжала плохо относиться ко мне.

— Со временем это стало привычкой. Обычно мы встречались раз в месяц, никаких перемен в вас не происходило, поэтому и отношение мое к вам оставалось неизменным. Взрослый человек сам должен заботиться о том, какое впечатление он производит.

— Я пыталась относиться к вам, детям, по-дружески, — запротестовала Кич. — Помнишь, я просила вас называть меня тетя Элла? Но вы не захотели.

— Вы должны были просто не откликаться на старое имя.

— Совсем как ты, когда перестала считан, себя Александрой? Нет, Лэкси, это разные вещи. В конце концов вы бы вообще перестали разговаривать со мной. У меня не было иллюзий на этот счет.

— Мисс Кич, вам пора отдохнуть…

— Нет! Налей мне стакан моего тоника, будь добра.

Девушка с сомнением взглянула на бутылку — та была почти пуста.

— А доктор разрешил?

— К черту доктора!

Лэкси пожала плечами и налила стакан. Мисс Кич с жадностью начала пить.

— Ну вот, теперь мне лучше. Ты хорошая девочка, Лэкси. Не такая, как все, но хорошая. Ты уезжала домой прошлой ночью?

— Нет, я осталась здесь.

— Вот как? Но ты ведь не позволила ему дотронуться до себя? Род славный юноша, но в темноте они все одинаковые. Ночью все кошки серы, не правда ли?

Это, похоже, очень развеселило ее, старая женщина рассмеялась и смеялась до тех пор, пока ее не начал душить кашель; тогда она допила свой стакан. Успокоившись, она закрыла глаза, и через какое-то время Лэкси показалось, что мисс Кич заснула. Но едва она тихо поднялась, чтобы выйти из комнаты, из-под одеяла высунулась худая рука и сжала ее запястье.

— Не оставляй меня, мне страшно, в темноте прячутся демоны.

Неожиданно она села в кровати, напугав девушку.

— Знаешь, именно это убило мою хозяйку. Во тьме к ней явился демон. Она часто говорила об этом, помнишь? — закричала мисс Кич, а потом, словно обессилев, снова опустилась на подушку и добавила умоляюще: — Останься со мной, останься.

— Хорошо, я побуду с вами.

— Знаю я вас, стоит мне закрыть глаза, тебя и след простынет.

В уголках губ старухи мелькнула лукавая усмешка.

— Если останешься, я тебе кое-что расскажу.

— Я же сказала, что останусь, мисс Кич. Постарайтесь уснуть.

Настроение старой женщины снова изменилось.

— Ты добрая, я всегда это знала. Ты не оставишь меня одну… Я слишком долго была одна, я жила одна…

— А как же тетя Гвен?

— Ах, это все равно что жить одной! — воскликнула Кич. — Нельзя жить вместе с полоумной старухой и привидением. Но вы не оставите меня умирать в одиночестве, ни за что не оставите!

Тревога Лэкси росла с каждой минутой. Стараясь отвлечь больную от ее навязчивых мыслей, она сказала:

— Вы собирались рассказать мне что-то интересное.

На мгновение лицо мисс Кич застыло, но вскоре она опять хитро усмехнулась.

— Интересное? Ошибаешься — более, чем интересное. Странное, и страшное, и печальное… О, Лэкси…

Она задрожала всем телом, готовая разрыдаться, но потом затихла, как будто пытаясь сдержать слезы.

— Сядь поближе, Лэкси, — прошептала она. — Я не хочу, чтобы ОНА слышала… Сядь поближе…

Прошло больше часа, пока бормотание больной женщины совсем затихло и воцарилась такая тишина, что Лэкси перестала напрягать слух и расслабилась, пытаясь осознать то, что она сейчас услышала.

Внизу зазвонил телефон.

При первом же звонке мисс Кич открыла глаза и села в постели.

«О черт!» — подумала Лэкси. Она открыла рот, чтобы успокоить старуху, однако, прежде чем успела что-либо сказать, та вдруг выпалила:

— Конечно, и ты и Джейн можете играть внизу сколько хотите. И я, разумеется, дам вам ключ от этой двери. Но запомни то, что я тебе сказала, Лэкси!

Мисс Кич улыбнулась, и улыбка эта была печальна, как бывает печален серп луны в ветреную холодную ночь. Ее блуждавший до этой минуты взгляд вдруг замер, сосредоточившись на двери, девушке захотелось обернуться и посмотреть, что она там разглядывает. Неожиданно старуха покачала головой, словно что-то отвергая, закрыла глаза и откинулась на подушку.

Телефон продолжал звонить.

Лэкси быстро спустилась в холл и сняла трубку.

— Лэкси? Это я, Род.

— Хэлло!

— Все в порядке?

Она помедлила с ответом. И человек, менее поглощенный своими заботами, непременно бы это отметил.

— Да… все хорошо. А как ты? По-прежнему не находишь себе места?

— А ты как думаешь! Вечером, перед спектаклем, снова заявился Паско, расспрашивал о Понтелли. Скажу тебе, это не очень украсило мою игру. Он искал встречи с тобой?

— Насколько мне известно — нет.

— Это хорошо. Я боялся, что он пойдет на хитрость, например, скажет тебе, мол, я раскололся. Поэтому я решил позвонить тебе и предупредить, что я придерживался нашей версии. Но хватит обо мне. Как Кичи?

— Она немного заговаривается, все бормочет что-то бессвязное. В основном о Гвен и черных дьяволах. Знаешь, меня это очень беспокоит. Она все время доходит до одного места и умолкает. Мне показалось…

— Что?

— Лучше я расскажу при встрече. Когда ты приедешь?

Ломас только теперь осознал, что Лэкси не на шутку встревожена.

— Послушай, мне нужно дождаться, когда закончатся вызовы. После такой игры я не осмеливаюсь злить Чанг. Зато потом хватаю такси и лечу.

— Это будет стоить целое состояние!

— Ну и пусть! Лэкси, мне кажется, я люблю тебя.

— Да… — сказала она тихо и положила трубку. Постояла немного в холле. Впервые в жизни мужчина признавался ей в любви. Но это признание недолго занимало мысли девушки. Она подумает об этом хорошенько в другое время. А сейчас ей придется поразмыслить о другой любви здесь, в этом доме.

Наверху все было тихо.

Лэкси вошла в кухню. Ее новизна и яркость успокаивали, и она сказала себе, что зашла сюда приготовить кофе и в одиночестве дождаться Рода.

Внезапно она уловила какое-то движение позади себя. Обернувшись, Лэкси увидела, как приоткрывается медленно дверь. Она готова была закричать, но, к счастью, вовремя заметила, как мимо нее важно прошествовал черный Лабрадор, и из ее груди вырвался лишь громкий вздох облегчения, похожий на легкое покашливание во время концерта.

Это было хорошей встряской. Страх никогда не сковывал Лэкси, наоборот, побуждал к действию. Она догадывалась, что это у нее от отца, от его беспощадного упрямства перед лицом врага. Девушка подошла к доске с ключами, висевшей над холодильником: нужный ей ключ отсутствовал. Вздохнув, она поднялась в комнату мисс Кич и осторожно взяла с туалетного столика связку ключей. Старая женщина не открыла глаз и не пошевелилась. Но у Лэкси было ощущение, будто Кич из-под опущенных век наблюдает за ней.

Спустившись снова вниз, девушка проверила ключи. Все они были дубликатами тех, что хранились на кухне, за одним исключением: оба дубликата ключа, который она искала, находились только в личной связке мисс Кич.

Спускаясь в подвал, Лэкси припомнила тот воскресный вечер более десяти лет назад, когда она храбро сходила по тем же самым ступеням, полная решимости разорвать завесу ужаса, которой Кич почему-то окутала это место. Теперь, конечно, она знала много такого, о чем ребенком не могла и подозревать. Например, что истина иногда оказывается пострашнее самых мрачных предчувствий, а идея, даже самая сумасбродная, зачастую берет верх над неумолимыми обстоятельствами. Джейн никогда больше не играла в подвале, да и сама Лэкси, осмелившаяся таки проникнуть в затхлую каморку, с тех пор не могла уже воспринимать это место с прежней непосредственностью.

Старая рухлядь ничуть не изменилась с тех давних времен. На мгновение Лэкси позволила себе окунуться в детские воспоминания. Вон та кушетка была кораблем эльфов… а этот высокий комод — колдовским замком… Лэкси без колебаний отогнала от себя нахлынувшие воспоминания, ослаблявшие ее решимость.

Старый сундук для постельного белья перегораживал вход в маленький винный погреб. Набитый Бог знает чем, он был слишком тяжел для худеньких рук девушки. Осмотрев сундук со всех сторон, Лэкси обнаружила, что под его колесики были подложены деревянные бруски. Стоило убрать их, и сундук мягко откатился в сторону.

Перед ней была дверь.

Ключ свободно вошел в скважину. Лэкси быстро повернула его — дверь открылась с бесшумной легкостью, показавшейся ей гораздо более зловещей, чем пронзительный скрип. Свет из подвала потек в винный погреб подобно воде, медленно наполняя его так, что девушка не испытала внезапного потрясения — ужас нарастал по мере прибывания света. И ужас этот становился еще сильнее оттого, что все ее существо противилось увиденному, Лэкси силилась убедить себя, что все это существует лишь в ее воспаленном воображении.

Полки, предназначавшиеся для хранения бутылок, были сдвинуты вместе, образовав некое подобие носилок. «Носилки смерти», как говорит Ломас на сцене, — промелькнуло у нее в голове, и это была еще одна безотчетная попытка отдалить ужас. На составленных полках лежало тело, повернутое таким образом, что несуществующие глаза, казалось, следили за ней из пустых глазниц.

Ужас толкал Лэкси назад, прочь от этого места, но тот же ужас неодолимо притягивал ее к телу. Впервые за свою короткую жизнь девушка колебалась, не зная, какой из этих импульсов окажется сильнее. Неожиданно оба импульса затихли и так же неожиданно вспыхнули снова, когда на лестнице раздались осторожные шаги — кто-то спускался в подвал…

Глава 11

Секретарша в приемной «Челленджера» настояла на том, чтобы Паско показал ей свое служебное удостоверение.

Проверив его, она сказала:

— У вас, полицейских, сегодня большой спрос на него. Подождите, я напишу вам адрес.

— Спрос? Кто-то еще им интересовался?

— До вас сюда уже приходил полицейский.

— Что вы говорите! Кто бы это мог быть?

Секретарша засмеялась.

— Он был не красавец, уверяю вас! Я с трудом поверила, когда он заявил, что из полиции. Пришлось проверить документы, а чтобы быть последовательной, я решила взглянуть и на ваше удостоверение тоже. Это был сержант Филд или что-то в этом роде.

Отбросив на время размышления о том, почему красота должна быть непременным атрибутом служащих полиции, Паско взял адрес и поспешил к выходу. «Что, черт возьми, понадобилось здесь Уилду?» — снова и снова недоумевал он. Единственный ответ, который приходил на ум, не мог его удовлетворить, и Паско в этот вечер накануне уик-энда так гнал машину по запруженным транспортом улицам Лидса, что то и дело рисковал нажить себе врагов. Дважды он плутал в лабиринте пригородных переулков, прежде чем вырулил перед высоким, наподобие башни домом, который искал.

У входа висел список жильцов, многие имена были неразборчивы. Паско не стал терять времени даром, дверь была открыта, и он шагнул внутрь, намереваясь навести справки, постучав в первую попавшуюся квартиру. Но это оказалось излишним: с верхнего этажа послышался вдруг сдавленный крик, что-то загрохотало. Он бросился по лестнице. Одна из дверей была приоткрыта. Паско толкнул ее плечом и ворвался в квартиру.

«Боже милосердный!» — не поверил своим глазам полицейский. На полулежал Генри Волланс, махровый халат на нем распахнулся, оголив тело. Между его раздвинутых ног стоял Уилд, и поначалу Паско подумал, что прервал какую-то их гомосексуальную игру. Но, заметив в поднятой руке Уилда блестящий металлический предмет и вытаращенные от ужаса глаза Волланса, он решил, что это уже выходит за рамки милого, незатейливого садо-мазохизма.

— Уилд! Бога ради! — закричал Питер. Сержант с угрожающим рычанием оглянулся, вероятно ожидая увидеть перед собой врага. Рука с зажатым в кулаке лезвием, весьма смахивавшем, как успел разглядеть Паско, на штык, неохотно опустилась.

— Что ты делаешь здесь? — воскликнул Паско.

— Полагаю, то же, что и ты.

Репортер, воспользовавшись неожиданной заминкой, отполз от Уилда и вскарабкался на диван, запахивая на себе халат.

Паско, понизив голос, сказал Уилду: «Кто-то сообщил Дэлзиелу по телефону, что Волланс — член группы „Белый огонь“, и предложил нам осведомиться у него, где он был в среду вечером».

— Он только что собирался сообщить мне об этом! — ответил сержант, поворачиваясь к до смерти напуганному репортеру.

Паско схватил товарища за руку.

— Уилди, брось, к дьяволу, эту штуку. Где ты ее достал?

— Один из военных сувениров нашего друга. Посмотри-ка в том шкафу!

Паско заглянул в шкаф и отвернулся с отвращением. Он отвел сержанта к двери, чтобы газетчик не мог их услышать.

— О'кей, Уилди, допустим, он в восхищении от Гитлера и обожает ку-клукс-клан. Но это еще не означает, что он убийца.

— Все, что он говорил о якобы несостоявшемся свидании с Клиффом, ложь! Я знал, что здесь что-то не так. Почему он сказал, что встреча была назначена в железнодорожном буфете? Кафе на автостанции — вот то место, которое, без сомнения, мальчишка должен был назвать первым. И зачем бы ему откладывать встречу до утра? Что парень собирался делать всю ночь? Вернуться ко мне, где оставил свои вещи? Не думаю. Клифф был в такой ярости, что хотел отомстить мне немедленно.

— Допустим…

— Я говорил с Чарли. Он вспомнил, что Клифф был у него в тот вечер, что ушел из кафе вместе с каким-то молодым блондином. Питер, я сразу подумал о Воллансе. Я не мог понять, что бы это значило, но решил, что небольшая беседа с ним не помешает.

— Хороша беседа!

— Волланс долго юлил. Но я приехал слишком издалека, чтобы вернуться ни с чем, пришлось врезать ему хорошенько, а потом порыться в шкафах. Тут-то мне стало ясно, что я на верном пути.

Волланс поднялся с дивана. Было видно, что он пытается взять себя в руки, хотя перед полицейскими стояла скорее затравленная лиса, чем Редфорд.

— Вы не имеете права! — чеканно заявил репортер. — Я представитель прессы, об этом узнает вся страна, первые полосы газет запестреют вашими именами!

Паско и ухом не повел.

— Что он рассказал тебе, Уилди?

— Пока ничего особенного. Ты вломился как раз в ту минуту, когда беседа принимала интересный оборот.

— Ладно, теперь я займусь этим. Понял? — осведомился Паско.

Понять-то сержант, конечно, понял, но весь его вид говорил о том, что он совершенно не согласен с инспектором.

Питер вздохнул и обратился к репортеру:

— Генри Волланс, во-первых, позвольте предупредить вас: все сказанное вами может быть записано и использовано как показания. Во-вторых, буду очень признателен, если вы оденетесь и проследуете со мной в ближайший полицейский участок для дальнейшего допроса. И еще — не могли бы вы дать мне ключи от вашей машины, ее должны будут осмотреть судебные эксперты.

— Я не обязан этого делать! — запротестовал газетчик. — Я хочу позвонить в редакцию и связаться со своим адвокатом.

— Это ваше право, мистер Волланс, — согласился Паско. — Правда, я спешу, поэтому оставляю здесь сержанта Уилда, он доставит вас в участок, когда вы будете готовы.

Уилд сделал шаг вперед, в его руке все еще блестел штык.

— Не оставляйте меня с этим сумасшедшим! — завопил репортер. — Я еду с вами!

Глава 12

Лэкси Хьюби застыла как вкопанная.

Мисс Кич в изнеможении опустилась на нижнюю ступеньку, но в ее скрюченных, испещренных старческими пятнами пальцах еще, казалось, было достаточно силы, чтобы удержать пистолет с длинным стволом, лежавший у нее на коленях.

— Это был его пистолет — Сэма Хьюби, дяди твоего отца. Он привез его с войны. С Первой мировой. Сэм держал его для защиты. А когда он умер, она хранила его. Я знала, что он лежит в ящике стола около кровати. Но никогда не думала, что из него будут стрелять. И конечно, не подозревала, что выстрелит из пистолета она. Однако она это сделала. Только один раз…

— Она? Тетя Гвен?

Мисс Кич посмотрела на Лэкси так, словно только что заметила ее. По губам старухи пробежала та же лукавая усмешка, которая час назад так удивила Лэкси.

— Я предупреждала тебя, помнишь, Лэкси? Говорила: если ты откроешь эту дверь, то будешь отвечать за последствия. Но ты не обращала на меня никакого внимания, даже когда была маленькой девочкой. Никакого внимания!

— Расскажите мне, как это произошло! — оборвала ее девушка. Судя по всему, повелительный тон Лэкси, напомнивший голос тетушки Гвен, когда та обращалась к прислуге, сделал свое дело. Внезапно Лэкси увидела перед собой прежнюю Кич, по крайней мере ее речь стала прежней — деловой и ровной.

— Хорошо, слушай. Мы тогда только что вернулись из Италии, точнее, из Лондона. По пути домой мы останавливались в Лондоне… Может быть, он следил за нами? Я почти уверена, что так оно и было. И вот наша первая ночь дома. Мы обе очень устали, но нас разбудил какой-то шум. Мне почудилось, что это одна из собак миссис Хьюби. От этих собак и кошек просто спасу не было, но она позволяла им свободно бродить по дому. Тем не менее какая-то сила заставила меня подняться и выйти из комнаты. Дверь в ее спальню была приоткрыта, и свет от ночника падал на лестничную площадку. Я услыхала ее голос, сделала пару шагов, и тут раздался еще один голос — мужской. Он спросил: «Мама?» Я замерла. Миссис Хьюби спросила: «Кто это? Подойдите поближе! Ближе! Дайте мне разглядеть вас!» И вдруг она пронзительно закричала, раздался выстрел, какой-то мужчина, пошатываясь, вышел из комнаты и стал спускаться по лестнице, спотыкаясь на каждом шагу, точь-в-точь как мой отец, когда в субботу вечером он пьяным возвращался домой.

Я вбежала в комнату. Миссис Хьюби сидела в кровати, пистолет — этот самый пистолет — все еще дымился в руке. «Это был дьявол! Дьявол, прикинувшийся моим сыном», — повторяла она. Потом ее рот скривился, она застыла в постели и больше ничего не смогла произнести. Я растерялась, кинулась было вниз, к телефону, позвать на помощь. А он был там, лежал в холле лицом вниз! Я оцепенела от страха. Однако мужчина не подавал признаков жизни. Мне нужно было пройти мимо него к телефону. Включив свет, я наклонилась посмотреть, может, он просто был без сознания. И тут я узнала его… Через столько лет — я все-таки узнала его!

Лэкси в ужасе обернулась назад, к «носилкам».

— Так это действительно был он? Александр, ее сын? Вернулся домой?

Мисс Кич вдруг рассмеялась с каким-то странным добродушием.

— Ты — дурочка! — заявила она. — С чего это мы решили, что ты умная? Правильно, сын вернулся домой. Но не к ней, не к этой полоумной старухе. Это был МОЙ сын, Лэкси! МОЙ сын вернулся ко мне!

Лишь теперь Лэкси стала всерьез опасаться за свою жизнь. Жертвой человека, страдающего галлюцинациями, мог стать кто угодно.

— Так Александр на самом деле был ваш сын? — воскликнула она, собравшись с духом. — Я никогда об этом не слышала.

— У тебя с головой все в порядке? Неужели все Хьюби такие сумасшедшие? Там лежал Ричард, мой собственный сын! Бедняжка, он попал в чужую комнату, хотя не знаю, что бы я сделала, войди он ко мне. Ты ведь знаешь, как старая Гвендолин относилась к черным. Именно по этой причине мне и пришлось отказаться от него. Вернее, это была одна из причин. Ты не представляешь, какими бывают люди. Быть незамужней и иметь ребенка — предосудительно, но если к тому же твой ребенок черный!.. Каждый мог смешать меня с грязью: переспала-де с гориллой или еще того хлеще… Я не видела выхода: ни денег, ни работы. Куда податься? Приплелась сюда, как бы невзначай помянула об Алексе: и каким он был чудным ребенком, как озорничал и как я уверена, что он жив. Миссис Хьюби взяла меня к себе. Но не дай Бог ей было узнать о моем черном пригульном сыне, меня бы тут же вышвырнули на улицу! Я навещала его. Надеялась, что однажды… пусть не скоро… когда-нибудь… Но он рос таким угрюмым, каждый раз умолял взять его с собой, а то и вовсе не разговаривал со мною… Я рассудила, что лучше вообще его не баламутить…

По мере того как речь мисс Кич становилась все более бессвязной, в ней вновь зазвучал прежний йоркширский выговор и словечки. Лэкси почудилось, что наверху, у входа, прозвенел звонок. Она сделала шаг вперед. Мисс Кич, словно выходя из забытья, шевельнулась, рука с пистолетом приподнялась. Вероятно, это было случайное движение, но Лэкси как-то не хотелось выяснять причину.

— Вы никогда не говорили сыну, что работаете здесь? — спросила она.

— Конечно нет. Это был большой риск. Потом я перестала ездить к нему, и связь между нами прервалась. На долгие годы! Все из-за нее!.. И вот он вернулся, и она застрелила его!.. Хотя, надо сказать, я ее понимаю. У старухи был шок: черный мужчина в ее спальне! Она была уверена, что их единственная цель — насиловать белых женщин. А он к тому же назвал ее матерью! Было бы несправедливо думать о ней слишком плохо, да сгниет она в аду! Сказать по правде, я не помню, что почувствовала тогда. Это было такое потрясение! В мозгу гвоздем сидела мысль: ни одна живая душа не должна узнать о нем. Понимаешь, все было так сложно… Задержись миссис Хьюби подольше на этом свете, она непременно выставила бы меня из дома, как только бы ей открылась тайна Ричарда. А если бы она умерла, Бог знает, что бы сказали обо мне все остальные… Не ровен час, решили бы, что я привезла сюда своего чернокожего сына, чтобы он убил ее. Я терпела ее все эти годы. Мне шел седьмой десяток, так неужто я не заслужила спокойную старость и тихую смерть! Я притащила его в подвал. Думала — на время, пока не подыщу укромного местечка. Всегда можно было сказать, что он сам приполз сюда, а я через два-три дня наткнулась на него. Однако Бог не прибрал хозяйку. Она начала поправляться и все талдычила, дескать, ей было видение: явился черный дьявол и внушал ей, что Александр мертв! Я ухаживала за ней хорошо, никто не может этого отрицать. Тело Ричарда я перенесла сюда. Положила его как следует, прочитала молитву и зажгла свечу. Я не религиозна, по мне, так и церковь с викарием не нужны, чтобы почить в мире. Вы можете положить меня рядом с ним, когда я умру, мне на это наплевать! — закончила она с вызовом.

Лэкси представила, сколько мучительных лет самооправдания стояло за этим вызывающим тоном, и попыталась вызвать в душе жалость к несчастной женщине, но тщетно. Она никогда не любила ее. И только сейчас начала понимать почему.

В дверь продолжали звонить. Лэкси медлила.

— А Понтелли, тот итальянец? Он тоже приходил сюда? — спросила она.

В блестящих безумных глазах мисс Кич снова промелькнула настороженность, как у вспуганной птицы.

— Да, он приходил. Я видела, как он крадется в дом. У меня был пистолет. Он спросил Рода, я сказала, что его нет дома. Он не поверил, мол, он уверен, что Род вернулся, потом стал звать меня Кичи и спрашивать, знаю ли я, кто он. Я сказала: «Не знаю». Тогда он назвал себя Александром. Я засмеялась и сказала: «Нет, вы не Александр. Александр давным-давно умер, а вы — мошенник, и с моей помощью об этом узнают все!» Тут он рассердился и сказал: когда он завладеет наследством, первым делом он вышвырнет меня из Трой-Хауса. Он двинулся в мою сторону, и пистолет выстрелил.

Она взглянула на оружие, как будто видела его в первый раз.

— Я не хотела стрелять. Он повернулся и побежал. Я засмеялась. Подумала, он испугался шума. Я не знала, что он был ранен, пока не прочитала об этом в газетах. Меня это не взволновало. Если бы он умер здесь, я бы положила и его в винный погреб рядом с Ричардом. Двое сыновей в одном месте. Они бы составили компанию друг другу!

— Вы думаете, что он на самом деле был сыном миссис Хьюби?

— Уж чьим-нибудь сыном он наверняка был, — ответила мисс Кич с лукавой ухмылкой, которая начинала раздражать Лэкси.

Звонок умолк. Видимо, звонивший ушел. Лэкси сухо сказала:

— Я считаю, вам нужно лечь в постель, мисс Кич. Вы очень больны и знаете это.

— Я больна? Почему? Что со мной? — подозрительно спросила она.

— Вы, должно быть, устали. Все эти события очень подействовали на вас, и тот труп, что нашли за полем, стал, по-видимому, последней каплей. — Она говорила с неискренним сочувствием, упомянув о смерти Шермана лишь для того, чтобы отвлечь мысли старой женщины от Понтелли и от пристально глядевшего на них пустыми глазницами скелета. Мисс Кич утверждала, что это ее сын.

Но Лэкси тут же поняла, что невольно затронула какую-то болезненную тему, ибо по щекам мисс Кич полились слезы.

— Он пришел в дом — тот человек, который нашел его, и попросил разрешения позвонить. Потом прибыла полиция, и я очень волновалась, не связано ли это с тем, другим. Но все были такими вежливыми, им нужен был только наш телефон. Я приготовила им чай, и все было хорошо, пока не явился молодой рыжеволосый человек. Я услышала, как он говорит по телефону. Он сказал, что узнал убитого, это был тот темнокожий юноша, которого арестовали за кражу в магазине, его зовут Клифф Шерман. Меня как громом поразило — мой внук! До той минуты я и не подозревала, что у меня есть внук… а тут я сразу поняла… и он лежал мертвым, в яме… а рядом, в Трой-Хаусе… его мертвый отец… а он там… Я узнала…

Худое тело под длинной хлопчатобумажной ночной рубашкой сотрясалось от рыданий, и вдруг Лэкси почувствовала прилив подлинного сострадания, которое до этого она тщетно пыталась найти в себе.

— Мисс Кич, мне очень жаль.

Лэкси протянула руки, чтобы помочь подняться этой старой, холодной женщине, которой время так жестоко отомстило.

Или мисс Кич неправильно истолковала ее жест, или мысль о прикосновении Лэкси показалась ей невыносимой — она отпрянула, попыталась привстать, и пистолет выстрелил.

Лэкси вскрикнула, покачнулась и рухнула на пол.

По подвалу, полному дыма, перекатывалось эхо выстрела. Наверху кто-то громко звал Лэкси. Два человека появились на верхних ступеньках. Один из них — молодой, стройный, атлетического сложения — сбежал вниз и, не остановившись около старухи, опустился на колени рядом с девушкой.

— Боже мой, Лэкси! — В голосе Рода Ломаса звучало отчаяние, которое было недоступно Ломасу-актеру. — Лэкси, не двигайся… пожалуйста, не волнуйся, мы сейчас же вызовем доктора.

— Не нужно доктора, — ответила Лэкси Хьюби, приподнимаясь с пола. — Лучше позови сапожника. А все эти чертовы высокие каблуки, которые я ношу, чтобы казаться хоть немного выше рядом с тобой!

Едва переводивший дыхание толстяк — спутник Рода, склонившись над мисс Кич, вынул пистолет из ее дрожащих пальцев.

— Вы в порядке, радость моя? — обратился он к ней. — Сейчас мы мигом доставим вас в постель. — Кивнув мимоходом Лэкси и бросив ей дружелюбное: «Добрый вечер, дорогая!» — он проследовал к винному погребу. — Я полагаю, это и есть Ричард Шерман? — с удовлетворением произнес он. — Вот это мне нравится — хороший, аккуратный конец.

И, обернувшись, Дэлзиел, как добрый рождественский дух, улыбнулся им всем — девушке, встревоженному молодому человеку, слабой, разбитой, безумной старухе…

Глава 13

В тот день, когда у Невила Вэтмоу должно было состояться собеседование-аттестация, в городе хоронили Клиффа Шермана.

Вэтмоу проснулся с чувством блаженной уверенности, которое так редко посещает большинство людей, и то обычно по пустячному поводу. Но сегодня повод был особенный: он не просто предвкушал, что, скажем, мяч непременно закатится в лунку или там дротик угодит в цифру «20». Сегодня дело всей его жизни начнется по-настоящему, и он был готов к этому.

Он проснулся рано не потому, что нервничал, а потому, что тело его распирало от энергии. Бреясь, Вэтмоу еще раз взвесил все «за» и «против» и пришел к выводу, что оснований для беспокойства нет. С его прекрасными данными он был нужным человеком в нужное время и в нужном месте. Боги были на его стороне. Они даже сделали Дэлзиела, всегда бывшего для него досадной помехой, орудием осуществления своих планов. Следствие по двум делам об убийстве проведено отделом расследований в конце недели без сучка, без задоринки. Иногда Вэтмоу задумывался, как воспримет Айк Огильби известие об аресте одного из своих репортеров, хотя, по мнению Вэтмоу, это не должно было его больно задеть. Иметь в собственной редакции убийцу, надежно упрятанного от любопытных глаз конкурентов из других газет — да о такой сенсации любой редактор может только мечтать! Был, правда, неприятный момент, когда Волланс, казалось, готов был отказаться от своих показаний, заявив, что его, мол, принудили, лепетал что-то о Уилде и штыке. Но хозяин кафе опознал его, судебные эксперты обнаружили пятна крови той же группы, что и у Шермана, в его машине и на колесах. Тогда Волланс, посоветовавшись со своим адвокатом, изменил показания, пытаясь свести дело к непредумышленному убийству.

Его версия состояла в том, что он встретился с Клиффом Шерманом, как было условлено, и они поехали в его машине. Шерман пытался продать ему всякие истории о коррупции в полиции и торговле наркотиками в Йоркшире, но не смог представить точных доказательств. Якобы поэтому Волланс заявил, что сделка не состоится. Шерман, который был явно накачан наркотиками, принялся оскорблять его. Потребовал денег. Волланс попытался вышвырнуть его из машины, завязалась схватка.

«Я повалил его на землю, сел в машину и тронулся с места. Вдруг он вскочил и попытался взобраться на капот. Но в ту же секунду соскользнул вниз и попал под колесо. Когда я увидел, что он мертв, я запаниковал и спрятал его в яме. Если бы выяснилось, что это тот самый человек, который звонил в „Челленджер“, я мог бы сказать, что мы условились встретиться на следующее утро, но он не пришел. Это был типичный несчастный случай, спровоцированный его оскорбительным и буйным поведением».

Паско все представлялось иначе: у Шермана было время остыть еще до встречи с Воллансом. Его нежелание уступить домогательствам репортера плюс цвет его кожи привели того в бешенство. «Эти ниггеры-извращенцы — просто животные, они не имеют права на то, чтобы с ними обращались, как с людьми», — написал он в своем признании, от которого позднее отказался. Единственное, о чем можно было спорить: переехал ли он Шермана намеренно или нет. Уилд был уверен, что Волланс сделал это специально, Паско был склонен поддержать его; но Вэтмоу вполне удовлетворяла версия Волланса, так как она основывалась на утверждении, что все обвинения в адрес полиции — чистая выдумка Шермана, чтобы разжиться деньгами.

В конце концов, правосудие вынесет решение. А пока Волланс был надежно упрятан за решетку, мисс Кич благополучно лежала на больничной койке, и, хотя не все детали этого дела еще были преданы огласке, Вэтмоу собирался посвятить в них полицейский комитет во время предстоящего собеседования. Накануне, во время обеда по случаю вступления Идена Теккерея в должность президента «Клуба джентльменов», он оказался за столом рядом с председателем комитета, советником Моттрэмом. Вэтмоу не упустил шанс натаскать Моттрэма, чтобы тот задал сегодня утром нужные вопросы. Определенно судьба осыпала его золотыми плодами. Моттрэм сообщил, что, как им только что стало известно, Стэн Додд из Дархэма (считавшийся составителями рейтингов и самим Вэтмоу его главным соперником) выбыл из игры. Инфаркт! Бедный Додд! Не забыть бы послать ему открыточку с пожеланиями выздоровления.

Сейчас ему оставалось только ждать. Заседание комитета состоится в Совете графства. Собеседования с четырьмя оставшимися кандидатами будут проходить с интервалом в один час, начиная с девяти утра. В час дня члены комитета обменяются мнениями. После ленча будет объявлено решение. Собеседование с Вэтмоу назначено на двенадцать, он идет последним, что очень выгодно для него. Даже на начальной стадии обстоятельства благоприятствуют ему!

В таком благодушном настроении Вэтмоу не спеша доехал до полицейского управления, которое он уже мысленно считал своим. Войдя внутрь, он ответил на приветствия всех попавшихся ему навстречу дружеским (но не слишком) кивком. Вэтмоу представлял себе, каково будет их удивление, когда они увидят, что он пришел на работу даже в такой важный для себя день, и их преклонение и даже зависть при виде его хладнокровия и безупречной ответственности. Но присутствие на службе не было лишь красивым жестом. Ему нужно было владеть последними сведениями о работе полиции, особенно о двух делах об убийстве, чтобы появиться с ними в Совете графства.

В центре его стола лежал увесистый конверт с написанным от руки именем. Вне всякого сомнения, это было его имя.

Вэтмоу вскрыл конверт и медленно достал оттуда несколько бумаг. Первой шла записка для внутреннего пользования. Он начал читать:

«Кому: Заместителю начальника полиции.

От кого: Начальник отдела расследований.

Содержание: Сексуальные отклонения в отделе расследований Среднего Йоркшира».

Он провел рукой по глазам, словно устраняя какую-то помеху. Потом снова принялся читать:

«В соответствии с Вашим распоряжением (копия соответствующего документа прилагается) я проконсультировался с доктором Поттлом из психиатрического отделения Центральной больницы о методах обнаружения сексуальных отклонений среди сотрудников отдела. Ниже прилагается проект анкеты для Вашего рассмотрения».

Вэтмоу выпустил из пальцев записку и обратился к анкете. Она состояла из четырех листов, написанных синими и черными чернилами. На первом листе сверху значилось: «СЕКРЕТНО», она была адресована ВСЕМ СОТРУДНИКАМ ОТДЕЛА РАССЛЕДОВАНИЙ. Указывалось, что анкета выполнена по распоряжению заместителя начальника полиции. Затем шла преамбула:

«Настоящая анкета имеет целью обобщить информацию для использования при повышении по службе, назначении на должность и распределении персонала.

Отметьте галочкой один ответ в каждом пункте».

Взгляд Вэтмоу блуждал, словно в трансе, по страницам, останавливаясь наугад на отдельных вопросах.

«3) Когда вы были грудным ребенком, вас кормили:

а) из бутылки,

б) грудью,

в) не знаю.

9) Были ли вы объектом сексуальных домогательств со стороны родственника?

а) да,

б) нет.

15) Мастурбировали ли вы когда-нибудь и если да, то каким способом?

а) один,

б) в компании,

в) обоими способами.

29) Что вы предпочитаете носить на голое тело?

а) шелк,

б) хлопок,

в) кожу,

г) голубую саржу».

Вэтмоу не стал читать дальше, он сидел в оцепенении, уставясь на настенный календарь с видами Йоркшира. Сегодняшняя дата была обведена красным карандашом. На фотографии этого месяца были изображены торфяники Файлингдейла.

В записке было еще что-то. Его цензорский взгляд при беглом чтении пропустил этот пункт, но сейчас внутри у Вэтмоу все заныло от предчувствия беды:

«КОПИИ РАЗОСЛАНЫ: 1. Начальнику полиции. 2. Помощнику начальника полиции (первому). 3. Помощнику начальника полиции (второму). 4. Председателю и членам полицейского комитета (В соответствии с инструкцией СК/НВ/743 „О консультациях и информации.)“».

Усилием воли, которое могло бы обеспечить ему желанный пост, если бы члены комитета могли видеть его в эту минуту, он, аккуратно вложив анкету в конверт, запер его в ящике стола. Ему зверски хотелось выпить, а бутылка некрепкого вишневого ликера, которую он держал для гостей, не очень его привлекала.

Было лишь одно место, где в это время суток он мог спокойно пропустить рюмку-другую, не привлекая к себе внимания. Вэтмоу вышел из управления. Его походка была такой же размеренной, как и некоторое время назад, когда он входил в здание. Правда, на приветствия он больше не отвечал. Идти пришлось недолго. Через десять минут он уже был у дверей «Джентльменов».

— Доброе утро, Джордж, — обратился он к официанту в вестибюле. — Принесите мне большой стакан виски в курительную комнату.

— Слушаюсь, сэр. Спокойный день для преступников, не так ли? — подмигнул официант.

Не совсем уловив смысл этого замечания, Вэтмоу вошел в курительную комнату, прибежище мира и спокойствия. В этот час в ней никого не было, за исключением одинокой фигуры, читавшей «Таймс». Лицо человека было скрыто газетой.

Даже будучи на взводе, Вэтмоу не мог игнорировать правила хорошего тона, соблюдение которых требовалось от членов клуба.

— Доброе утро! — сказал он.

Газета медленно опустилась.

— Доброе утро, Невил! — Энди Дэлзиел лучезарно улыбнулся. — Как хорошо иметь место, куда можно убежать, если дела идут из рук вон плохо!

Только двое людей присутствовали на похоронах Клиффа Шермана — его бабушка Мириам Хорнсби и Уилд. День на муниципальном кладбище выдался суетливый — казалось, люди торопились умереть осенью, словно их больным душам претило пережить еще одну зиму, — и нескончаемая вереница траурных кортежей чернела на извилистой дороге, ведущей к маленькой часовне. Викарий быстро проводил гроб к могиле, торопливо пробормотав на ходу слова последнего утешения: Присутствовавшие на похоронах не заметили его ухода.

Над свежей могилой не витали недовольство и злоба, которые можно было швырнуть на гроб подобно горстям земли, не явился сюда и незнакомец, чтобы нарушить торжественность момента; здесь царили только скорбь и бесплодные упреки самим себе тех, кто в свое время вряд ли мог поступить иначе…

— Девятнадцать лет, — вздохнула миссис Хорнсби, — это не так уж много.

— Да, не много, — согласился Уилд.

— За такой срок мало что можно было успеть. А многое из того, что он делал, вы бы не одобрили, я права?

— Пожалуй, да.

— Я правильно сделала, разрешив похоронить его здесь, сержант Уилд? — Она явно искала одобрения своему поступку.

— Конечно, — ответил Уилд.

— И его отца положат рядом с ним?

— Я прослежу за этим.

— Мистер Дэлзиел тоже обещал проконтролировать. Он хороший человек, этот мистер Дэлзиел, не так ли?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что сумел пробить панцирь меланхолии, в который Уилд был закован в последние дни.

— Что? Ах да!

— И умный вдобавок. Знаете, как он здорово во всем разобрался! Он мне все рассказывал: и о том, что Дики работал в том же отеле, и все остальное.

Действительно, это был триумф логического мышления, о котором Дэлзиел спешил поведать всем, у кого были уши и кто не смог убежать от его рассказов или имел слишком низкое звание, чтобы смыться.

С помощью Сандерсона Дэлзиел разузнал о судьбе мисс Кич из дела, хранившегося в военном архиве, сведения о Ричарде Шермане он добыл, изучив налоговые документы, о миссис Хьюби — из регистрационных книг лондонских отелей.

Мисс Кич, доставленная в больницу, не произнесла ни слова после той ночи, когда она едва не застрелила Лэкси. Поэтому ни одна из версий, касавшихся ее прошлого, не могла считаться достоверной. Факты же были таковы: в 1944 году она была капралом территориальной военной службы. Служила в Мейдстоне. Поблизости была дислоцирована воинская часть американских солдат-негров. Затем она вышла замуж за сержанта Шермана и через шесть месяцев родила черного мальчика.

«Должно быть, она быстро обработала его, когда поняла, что забеременела, — теоретизировал Дэлзиел. — Зацапала бедолагу, жаждавшего немного романтики перед тем, как отправиться на поле боя. Верил ли он на самом деле, что его развод был окончательным? Кто знает? Да и кого это в те дни волновало?»

Так начиналась цепь событий, которые достигли кульминации три года назад. В то утро Ричард Шерман приехал в отель «Ремингтон-Палас», где работал подменным барменом, и мельком увидел мисс Кич, садившуюся в такси вместе с миссис Хьюби. Они останавливались тогда в Лондоне на обратном пути из Италии. Шерман подумал, что это была его мать. Заглянув в регистрационную книгу в отеле, он узнал имена женщин и адрес Трой-Хауса.

Будучи человеком импульсивным и решительным, он в тот же день сел на поезд, идущий на север. К тому времени, когда Шерман добрался до Трой-Хауса, наступила ночь. Да и в любом случае после утомительного путешествия женщины могли рано лечь спать. Проникнуть в дом не составило труда, двери не запирались из-за животных, которым позволялось свободно бродить повсюду. Так бедняга Шерман забрел в опасный мир чужих фантазий. Три года спустя авантюрист Понтелли подобным же образом стал жертвой ситуации, в которую попал по недоразумению. По иронии судьбы, в тот вечер он отправился в Трой-Хаус в поисках Рода Ломаса: Джон Хьюби наверняка сообщил ему, куда Ломас возвращается из театра. А в это время Ломас попусту околачивался у отеля «Хаймор», поджидая Понтелли.

…Взяв миссис Хорнсби под руку, Уилд повел ее от могилы по направлению к часовне, где их ждала похоронная машина. Когда они уже собирались садиться, подъехала другая машина, и из нее вылез Дэлзиел.

— Привет всем. Все прошло хорошо? — спросил он.

— Да, спасибо, Энди, — ответила миссис Хорнсби. — Как мило с вашей стороны, что вы послали цветы!

— Не стоит благодарности. Вы не рассердитесь, если мы с сержантом потолкуем немного? — Он отвел Уилда в сторону. — С тобой все в порядке?

— Да, сэр. Я хотел поговорить с вами…

— Не здесь, парень! Надо соблюсти приличия. Ты не против того, чтобы вернуться одному?

— А как же…

— Я присмотрю за миссис Хорнсби, — решительно перебил его Дэлзиел. — Выведу ее в свет, развеселю немного. Кстати, потрачу выигранные деньги.

— Выигранные?

— Ну да. Разве ты не слышал? Я выиграл у Брумфилда. Дэн Тримбл из Корнуэлла получил пост. Как я и предполагал.

— А мистер Вэтмоу?

— А он не получил, — терпеливо пояснил Дэлзиел. — Поскольку начальником полиции может быть кто-то один, думаю, даже сержанту не трудно смекнуть, что Вэтмоу провалился.

— Разумеется, сэр. Я только хотел спросить, что ему испортило обедню?

— Видишь ли, у комитета появились сведения, что Вэтмоу зациклился на гомиках.

Наступило неловкое молчание. Наконец, преодолевая смущение, Уилд спросил:

— Выходит, Вэтмоу не стал начальником, потому что его посчитали «голубым»?

Дэлзиел удивленно глянул на Уилда:

— Почему это так тебя волнует, сержант?

— Отныне все, что с этим связано, не будет давать мне покоя, — мрачно отозвался Уилд.

— Полегче! Запомни две вещи, дорогуша. Первое: то, что ты принимаешь так близко к сердцу разные пустяки, не делает из тебя героя. Что ж, ты, конечно, можешь отколоть какой-нибудь номер. Нацепить на себя красные перья, сделать татуировку и идти красоваться под окнами Совета графства. Только это не твой стиль, Уилди. Второе: Вэтмоу не получил пост начальника полиции не потому, что кто-то принял его за тайного извращенца. Наоборот, каждому ясно, как он ненавидит гомиков. Но следовало бы побольше знать о комитете! С одной стороны, все эти директивы о консультациях и информации, а с другой — советник Моттрэм, председатель комитета…

— Вы хотите сказать — Моттрэм?.. — Уилд глядел на него недоверчиво. — Но у него же жена и двое детей!

— У Оскара Уайльда тоже были жена и дети, — горько усмехнулся Дэлзиел. — Не дергайся, парень. И не распространяйся о Моттрэме. Не пытайся раскачивать корабль только потому, что ты выбрался на палубу, лучше посиди в трюме. Ты ведь тоже не решил все свои проблемы одним махом. А теперь я пойду, не стоит заставлять бедную миссис Хорнсби ждать. Надо будет утешить ее.

Дэлзиел направился к машине, но вдруг остановился.

— Между прочим, твой отпуск по болезни сегодня кончился! — крикнул он Уилду. — Жду тебя завтра утром на работе. Не опаздывай! — Он взглянул на миссис Хорнсби и добавил тише: — А ежели я задержусь, не вздумай обзванивать больницы!

Паско держал на руках задремавшую Рози.

— Все кончено, малышка. Следствие завершилось, все выяснено. Правда, если быть откровенным, моей заслуги в этом почти нет. На самом деле, каково было мое участие? Как сказал толстяк, я слишком увлекся частными вопросами, интеллектуальными разглагольствованиями, моральными проблемами и романтическим прошлым. Понятно, он выразился не совсем так. Точнее, совсем не так. Нет, малышка, повторить это у меня язык не повернется, хоть глаза у тебя закрыты и ты сладко посапываешь во сне. Никто ведь не знает точно, что такое подсознательный слух, и, говоря между нами, мы с твоей мамой успеем испортить тебя и не прибегая к помощи «Евангелия от Дэлзиела». Нет, я не думаю, что он был абсолютно прав. Раз или два я был близок к истине, раз или два я приближался к тому, чтобы стать тем мудрым, остроумным, замечательным отцом, каким я, по твоему мнению, являюсь… Но в один прекрасный день тебя осеняет: по существу ты такой же ребенок, как и твое дитя. И вдруг ребенок действительно становится отцом человека. И вот ты, малышка, оставляешь меня с моими глупыми игрушками и отправляешься в путь — спасать человечество…

Прохаживаясь по комнате со спящей дочкой на руках, Паско задержался на миг у туалетного столика и взглянул на свое отражение в зеркале. Из зеркала на него глядели задумчивые глаза, а в голове вертелся вопрос: «Простите, инспектор, но остались кое-какие детали, которые я так и не могу взять в толк…»

Эпилог, произнесенный Питером Паско

Дитя — отец человека.

У. Вордсворт. Мое сердце трепещет

Заявление, сделанное инспектором уголовного розыска Питера Паско, в присутствии кассетного магнитофона и бутылки виски, полупустой или наполовину полной — смотря откуда вести отсчет. Заявление сделано добровольно, не по принуждению или, указке Дэлзиела, каковые, как некоторые считают, выглядят одинаково в свете сумерек.

Итак, заявление. С чего начать? Два года — большой срок в жизни полицейского, почти такой же, как две минуты в жизни политика. Видимо, придется начать с итальянцев. Многое начинается с них, правда, сами итальянцы считают, что все начинается с греков. Ладно, поговорим об итальянцах.

Известие о том, что один из их граждан застрелен в Англии, а его убийца не наказан по заслугам, не особенно их обрадовано. Дэлзиел приказал тогда: «Скажи им, что этот дурачок погиб потому, что припарковался не в том месте: Они должны это понять».

Проблема состояла в том, что мисс Кич, попав в психиатрическое отделение доктора Поттла, стала недоступна для допроса. Мы сообщили итальянцам, что пули, убившие Понтелли и Ричарда Шермана, были выпущены из одного пистолета, и тут — думали бы лучше, как спасти Венецию, — они потребовали более точных сведений. Наверное, в пику нам нашу просьбу предоставить информацию о Понтелли они выполнили с неспешной скрупулезностью, и после того, как я уже и думать забыл о Хьюби, на мой стол вдруг лег увесистый конверт.

В нем содержался детальный отчет о жизни и занятиях Понтелли. Любопытно, что первыми шли документы, относящиеся к 1946 году. О его деятельности до середины пятидесятых годов никакой официальной информации не было. Сообщались лишь отрывочные сведения, якобы слышанные от не очень разговорчивого Понтелли. Ничего не было известно и о его детстве, не найдено никакого свидетельства о том, что он родился в Палермо, хотя сицилийские следователи предупреждали нас: многие документы были уничтожены во время немецкой оккупации и вторжения союзных войск.

Тут до меня стало доходить, что к чему. Какой-то флорентийский шутник делал очень тонкий намек, что на самом деле им было наплевать на Понтелли.

Я пошел к Дэлзиелу с рапортом, он сказал:

— Питер, это было почти полтора года назад! У меня нет времени думать о вещах, случившихся даже полторы недели назад!

— Что мне делать? — спросил я.

— С этим покончено. Можешь сдать в архив.

На следующий день я отправился к Идену Теккерею.

В его офисе работала новая девушка: лощеная, элегантная, искусно накрашенная. Она сидела перед компьютером. Не избежал перемен и кабинет Теккерея. Темные дубовые панели и красная кожаная обивка исчезли. Теперь это было шелковисто-белое и сверкающее хромом святилище высоких технологий.

— Я подумал: будь что будет! — объяснил он мне, немного смущаясь. — Если старым клиентам это не понравится, я найду новых, побогаче, которым мой кабинет придется по душе!

— А что с Лэкси Хьюби? Она не вписывается в ваш новый имидж?

Теккерей возмутился:

— Лэкси изучает юриспруденцию в университете Лидса! Вы же знаете, она получила самые высокие отметки на подготовительных курсах, занималась по ночам, не обращалась ни к кому за помощью. Я возлагаю большие надежды на эту девушку, очень большие надежды.

— Она продолжает встречаться с Родом Ломасом? — спросил я.

Теккерей пожал плечами:

— Откуда мне знать?

Всякий раз, когда речь заходила о Ломасах, он испытывал некоторую неловкость. Род и его мать упорно отрицали тот факт, что им было хоть что-то известно о поездке Понтелли в Англию или о его намерениях предъявить права на наследство, но допускали при этом, что его мог надоумить покойный Артур Виндибэнкс. Что же касается якобы опознанной миссис Виндибэнкс родинки в виде кленового листка, то теперь она говорила, что помнит все очень смутно. «За жизнь видишь столько задниц, что они начинают сливаться в одну, не так ли?» — объявила она Дэлзиелу с чарующей улыбкой.

Наши надежды на то, что суду удастся обвинить Ломасов в мошенничестве, основываясь на присвоении ими арендной платы за «Виллу Бетиус», улетучились, когда Иден Теккерей отказался сотрудничать с нами в этом; деле.

— Наш долг — заботиться о репутации семейства Хьюби, — сказал он Дэлзиелу в моем присутствии. — К тому же все убытки были возмещены.

Толстяк, посмотрев ему прямо в глаза, бросил:

— Старый болтун! Впервые слышу о каком-то возмещении!

Бедняга Теккерей попытался было возмутиться, но только покраснел и отвернулся.

Я показал ему бумаги из Флоренции и предложил их взять, если они ему нужны. Он поблагодарил, сказал, что будет надежно их хранить, хотя не может представить, зачем бы они могли ему понадобиться.

— Есть еще пара вещей, которые не до конца ясны, — сказал я.

— Таковыми они и останутся, — вздохнул Теккерей. — Это дело вылилось в фарс там, где должны были соблюдаться приличия, и в трагедию там, где должна была царить радость. Но скоро оно должно завершиться.

— Скоро? — переспросил я. — Дело рассматривается в суде лорда-канцлера, а это означает, что процесс затянется как минимум лет на десять.

— Старые времена прошли. Сейчас это займет от силы несколько месяцев, может быть, даже недель.

Я улыбнулся недоверчиво. Выходя из офиса, помахал рукой новой секретарше, которая кивнула мне в ответ так же холодно, как это делала в свое время Лэкси. Заметив, что одна из ее длинных ресниц отклеилась и повисла, как уховертка, на румяной щеке, я чуть не прыснул от смеха. В ту ночь мне снился жуткий сон, в нем было все: и эта ресница, и контора Теккерея, и невероятная история Хьюби. Последние месяцы были заполнены, как обычно, рутиной и острыми ощущениями вперемежку — всем тем, из чего состоит работа сотрудника отдела расследований. Но во сне я видел только дело Хьюби. Я пересказал свой сон Элли: «Это чувство вины, — заключила она. — Ты обожаешь чувствовать себя виноватым. Именно такие люди, как ты, делают возможными репрессивные религиозные режимы. Ты готов принять всю ответственность на себя, когда думаешь, что упустил что-то». Она была, конечно, права. Она всегда права. Это одна из ее самых непривлекательных черт. Но она компенсирует ее тем, что жутко ошибается, когда пытается быть умной.

— Уховертка на румяной щеке — это ключ, — сказала Элли в своей лучшей фрейдистской манере. — Понимаешь, это червь в бутоне. Совесть, странная родинка, нерешительность, что-то, что ты не довел до конца.

— Чушь собачья! — сказал я уверенно, потому что внезапно понял все об уховертке на румяной щеке. Или мне казалось, что понял. Чтобы увериться в своей правоте, на следующее утро я послал за Сеймуром. Он решил, что я спятил, однако ему достало такта не дать мне этого понять. Когда я надавил на него, оказалось, что у него к тому же прекрасная память. Мне доводилось отмечать это и раньше, читая его рапорты. Я сделал Сеймуру неискренний комплимент, и он ушел, обескураженный, но довольный.

Теперь у меня была теория, но проверить ее не представлялось возможным. Позже, месяца три спустя, я прочитал в «Пост», что суд лорда-канцлера действительно вынес решение очень быстро, как и предсказывал Теккерей. Решение гласило, что отсрочка, указанная в завещании миссис Хьюби, является необоснованной. Общество защиты животных, Организация помощи родственникам военнослужащих и «Женщины за Империю» могут, таким образом, получить деньги немедленно.

Элли тут же разразилась возмущенной речью о том, что несправедливо давать такие огромные суммы кошкам, офицерским вдовам и фашистам. Я сделал несколько телефонных звонков и неделю спустя сидел в маленькой душной комнате рядом с кабинетом Джорджа Хатчинсона, генерального управляющего филиалом Йоркширского коммерческого банка в Лидсе.

На душе было неспокойно, и, как только приоткрылась дверь, я немедленно вскочил на ноги, как двадцатилетний юнец, пришедший за кредитом на покупку мотоцикла.

— Не могли бы вы заглянуть сюда на минутку, мисс Бродсворт? — сказал Хатчинсон. — С вами хотят поговорить.

Войдя в комнату, молодая женщина равнодушно взглянула на меня холодными голубыми глазами. Хатчинсон за ее спиной делал мне какие-то знаки, но, чтобы никто не мог мне помешать в эту минуту, пришлось захлопнуть дверь перед его носом.

Я остался наедине с Сарой Бродсворт. Белокурые тугие локоны, розовые губы, высокая грудь — девушка могла показаться весьма привлекательной, но только не мне.

Протянув руку, я слегка сжал ее грудь.

— Хэлло, Лэкси! — сказал я.

Грудь на ощупь показалась настоящей, и на мгновение я подумал, что непоправимо ошибся. В моем мозгу уже мелькали картины того, как я извиняюсь перед Бродсворт, объясняюсь с Элли и прошу судью смягчить мне наказание. Но услышал в ответ:

— Хэлло, мистер Паско, чем могу быть вам полезна?

— Давайте сядем, — предложил я.

Мы сели лицом друг к другу за маленьким столиком.

— Извините меня, Лэкси! — неизвестно почему произнес я, но был вполне искренен.

— Как вы догадались? — спросила она.

— Мне следовало додуматься до этого уже два года назад, но я пренебрег уликами.

— Какими уликами?

— Ну, прежде всего тем, что бросалось в глаза. Первый раз, когда я увидел вашу сестру Джейн, на ней был свитер с низким вырезом и то, что выглядывало из-под свитера, было настоящим! Потом мой констебль нашел парик и накладные груди…

— Он был в моей комнате? Конечно, незаконно?

— Будем говорить, случайно. Он был уверен, что попал в комнату Джейн. Но Сеймур ошибся — я должен был это понять, когда он доложил, что нашел все эти вещи за книгами Джейн! По вашей сестре не скажешь, что она читает взахлеб.

— Не слишком ли вы высокомерны? — воскликнула Лэкси. — Книги читают все!

— Мильтона? Байрона? Вордсворта? «Историю „Гранд-опера“»? Мой констебль был изумлен, что смог вспомнить эти названия, когда я стал приставать к нему с вопросами. Конечно, я мог бы проверить это у Джейн, но не хотелось ее волновать.

— Вместо этого вы подкараулили меня, чтобы ущипнуть за грудь? Очень храбрый поступок, ничего не скажешь!

— Может быть, вы хотите мне что-нибудь рассказать, Лэкси?

— Если угодно, — пожав плечами, вяло отозвалась она. — Я стала совать нос в дела Теккерея вскоре после того, как поступила к нему на службу. Все вокруг держали меня за идиотку, поэтому не придавали значения тому, что время от времени я вдруг оказывалась в разных подозрительных местах — они думали, что я просто заблудилась. Так мне удалось изучить папку с документами тети Гвен. Всю свою жизнь я слышала о ее завещании, и наконец подвернулся случай узнать, о какой же сумме идет в нем речь. Должна признаться, я была ошарашена! Мне казалось, что в завещании могла быть обозначена какая-нибудь сотня тысяч, а тут меня как обухом по голове ударили: тетя Гвен оставила более миллиона! Потом я прочитала, кому достанется ее миллион. Эти три организации! Почему-то мне показалось это нечестным, больше того — несправедливым. Особенно что касается «Женщин за Империю»! Я слышала, как тетя Гвен рассуждала о них, и знала, что они из себя представляют.

Я долго об этом думала. Потом позвонила миссис Фолкингэм. Назвавшись Сарой Бродсворт, сказала, что учусь, что наслышана о «Женщинах» и считаю это интересным. Старуха пришла в восторг от того, что кто-то вспомнил о ней, и пригласила меня на чай. Я решила изменить свою внешность. Что, если тетя Гвен когда-то показывала миссис Фолкингэм мою фотографию? Это представлялось маловероятным, но зачем рисковать? В первый раз я лишь нацепила темные стекла на очки, сильно намазалась, надела берет и набила тряпками бюстгальтер. Вид у меня был довольно-таки нелепый. Но по мере того, как развивались мои отношения с миссис Фолкингэм, я стала маскироваться более тщательно. Приобрела даже цветные контактные линзы. Как я поняла потом, это было смешно, так как в них я хуже видела. Но зато можно было почти не опасаться, что кто-нибудь меня узнает.

— Что верно, то верно, — согласился я. — Итак, вы проникли в эту организацию?

— Я бы не употребляла этого слова. Я вступила в нее и начала помогать старой леди. Она мне нравилась. Это была чокнутая, но безвредная старуха, гораздо более приятная, чем тетя Гвен. Да, она мне нравилась. Мне было жаль, когда год назад она умерла. Но после ее смерти многое пошло легче.

— Стало легче прикарманивать ее деньги, вы это хотите сказать?

— Никто не собирался ее грабить, — терпеливо продолжала Лэкси. — Деньги не должны были отойти миссис Фолкингэм, да она и сама была слишком щепетильна, чтобы истратить хоть пенни на себя. Нет, я только хотела сказать, что после ее смерти все управление «Женщинами за Империю» перешло исключительно ко мне, и никто уже не мог посягнуть на эти деньги.

— Вы имеете в виду Генри Волланса и его «Белый огонь»?

— Да, именно их.

— А вы знали, кто такой Волланс?

— Сначала я думала, что он просто любопытный журналист. Уже одно это меня насторожило. Потом почувствовала, что ему нужна не только история для газеты. Его интересовала моя персона. Пришлось разузнать кое-что и о нем.

— И в конце концов вы достигли взаимопонимания?

— Почему вы так решили?

— Ну, он ведь не упомянул о вас, когда совершал сделку с законом. Не так ли? — осведомился я не без горечи.

По моему мнению, Волланса должны были осудить за преднамеренное убийство. Но в конце следствия он сделал признание в непредумышленном убийстве и получил 7 лет тюрьмы. В английском правосудии не предусмотрен договор со следственными органами о сроках наказания, но список членов «Белого огня», охватывающий все четыре части страны, который предоставил Волланс, на кого-то, должно быть, произвел неизгладимое впечатление.

— Он хотел, чтобы мы остались друзьями, — сказала Лэкси.

— Вы пишете ему в тюрьму?

— Вы уже и это проверили? Да, пишу… время от времени.

— И он сидит там, считая дни, когда выйдет на свободу и разделит с вами добычу?

— Вероятно. Однако почему вы так сердиты?

— У меня есть основания полагать, что теперь, получив деньги, вы снова станете Лэкси Хьюби. А Волланс будет поставлен перед фактом, что его друг Сара Бродсворт исчезла с лица земли! Со временем он даже сможет узнать, что именно вы выдали его полиции.

— Вы так думаете?

— А кто еще кроме вас мог позвонить мистеру Дэлзиелу?

Она кивнула в знак согласия.

— Конечно, вы правы. Я должна была встретиться с Воллансом в тот вечер, когда был убит цветной юноша. Волланс не пришел. Потом я узнала, что он — тот самый репортер, у которого назавтра была назначена встреча с Шерманом, и у меня появились кое-какие сомнения.

— Откуда вы взяли все эти сведения?

— Я ведь была секретарем мистера Идена Теккерея, помните? Все, что направлялось в его офис, проходило через мои руки. Я вызвала Волланса на откровенность. Он всегда думал, что я работаю на какую-то другую экстремистскую группу, поэтому, когда я начала, плести ему о том, как мы расправляемся с ниггерами, он не был удивлен. Волланс почти признался, что убил Клиффа Шермана. Тогда я позвонила в полицию и дала вам возможность разбираться в этом самим.

— Вы вели себя как примерный гражданин. Если не принимать во внимание то обстоятельство, что вы устранили Волланса, дабы он не помешал осуществлению вашего маленького плана. Убийство пришлось весьма кстати!

— Да, — ответила Лэкси спокойно, — когда он рыскал вокруг, это мешало мне получить полный контроль над деньгами.

— Ага! Наконец-то мы добрались до главного! Деньги… Почему вы пошли на это, Лэкси?

В глубине души я надеялся, что она найдет для себя какое-нибудь оправдание. Я был готов даже подкинуть ей парочку доводов, смягчающих ее вину. Поэтому спросил:

— Вы сделали это потому, что чувствовали — вашу семью обманули? Или вы хотели помочь своему отцу?

— О нет! — ответила Лэкси, удивленная моими вопросами. — Я предупредила отца: глупо надеяться на то, что старуха оставит ему какое-нибудь наследство, но он ведь никогда никого не слушал, тем более меня! Однако я не волновалась за него даже тогда, когда он затеял все эти пристройки на занятые в долг деньги. Мистер Паско, я знаю своего отца лучше, чем кто-либо. Не мытьем, так катаньем, но он непременно добьется своего. Бессмысленно идти против него, я усвоила это еще в раннем детстве. Вы давно были в Олд-Милл-Инне? Большая часть работы завершена, и на это не потрачено ни одного пенни из денег Хьюби. Отец ругался, давал взятки, сделал половину своими руками, но достиг цели, и заведение процветает, поверьте мне. А вы знаете, что привлекает людей в его бар? Сам отец! Он груб, вульгарен, иногда отпускает оскорбительные замечания, но посетители в восторге от этого! Что больше всего любят постоянные клиенты, так это наблюдать за лицами новичков, когда отец, заканчивая рассказ о завещании тети Гвен, с такой силой пинает Граффа «из чертова Гриндейла», что тот летит до потолка. Они думают, что он до сих пор не успокоился из-за этой истории, но он давным-давно забыл о ней. Теперь это часть представления. Отец даже натянул новую шкуру на Граффа, чтобы тот выглядел как настоящий!

Ее гордость за отца была трогательной. Меня поразило, как Лэкси походила на него. Если заветная цель почему-либо ускользала от нее, ей хватало решимости и ума, чтобы достичь ее иным путем — будь то высшее образование или деньги ее тетки.

— Я рад, что у вашего отца все в порядке.

— Спасибо. Между прочим, теперь он может рассчитывать на деньги, которые два года назад ему посулил мистер Гудинаф, ведь завещание-то опротестовано. Так что в Олд-Милл-Инне все замечательно.

— И вы полагаете, что деньги у вас в кармане? Неужто вы и впрямь уверены, что вам все сойдет с рук?

— Что именно?

— Мошенничество. Злоупотребление денежными фондами. Думаю, что у отдела по борьбе с мошенничеством наберется еще дюжина обвинений против вас. Припомнят вам и то, что вы выдавали себя за другого человека.

— Я? Но за кого же?

— За Сару Бродсворт!

— Но она — это я. Я сменила имя, когда мне исполнилось восемнадцать. Так что здесь, инспектор, нет никаких проблем. Мое официальное имя — Александра Сара Бродсворт-Хьюби. Как я могу выдавать себя за себя?

— К чему эти уловки? Это не в вашем духе! — усмехнулся я. — Ваша тетя оставила деньги на определенные цели. Вам не удастся доказать, что они достались вам законным путем.

— Вы правы — доказать этого я не смогу. Но у меня нет этих денег.

— То, что вы перевели их на счет в швейцарском банке, сути дела не меняет, Лэкси. Кто вам посоветовал это сделать? Ломас?

— Почему вы вдруг вспомнили о нем?

— Я просто подумал, что он мог унаследовать от своего отца способности к финансовым махинациям.

— Как могла такая приятная женщина, как миссис Паско, выйти замуж за человека с такими мозгами?

Впервые за время разговора я рассердился.

— Не старайтесь перехитрить меня, юная леди! — сурово сказал я, начиная уподобляться Дэлзиелу. — Вы думаете, это игра? Небольшая пьеска с Лэкси в главной роли? Вы были бы неподражаемы в семейном театре. Я видел Ломаса на сцене и могу сказать, что вы заткнете его за пояс! Что ж, вашу следующую большую роль вам придется сыграть в суде. Вопрос лишь в том, кого вы захотите сыграть? Маленькую скромную Лэкси, конторскую мышку? Нет, вряд ли сейчас вы, почти законченный адвокат, справитесь с этой ролью. Тогда, может, расчетливую мисс Хыоби, которая, преодолев все препятствия, без посторонней помощи получила образование, которая любит поэзию и оперную музыку? Но, когда я в суде скажу, что за поэзией и музыкой скрывается белокурый парик, пара накладных грудей и маленький острый жадный ум, зрители присмотрятся к вам получше, Лэкси, и приберегут аплодисменты для судьи, который засадит вас в тюрьму.

— Полагаю, мой парик лучше, чем у судьи, — весело откликнулась она. — Но вы не совсем правы, мистер Паско. Поэзия и опера — это настоящее, без этого я не мыслю себе жизни. Но для меня давно не секрет, что за поэзией и музыкой — мир, полный ужасных, уродливых вещей, которые нельзя скрыть и которых трудно избежать…

— Если, конечно, ты не располагаешь деньгами, которые оградили бы тебя от всех неприятностей, — докончил я за нее. — Это и будет вашим оправданием?

— Чего я могу достичь, имея деньги? — вдруг вспылила она. — Да, мне нужны деньги, так же как они были нужны моему отцу. Навязчивая идея заполучить наследство чуть не раздавила его. Однако осознание того, что он его не дождется, вывело отца на верную дорогу. Так же и с Родом. Может быть, ему не суждено быть великим, но, если никто не даст ему кучу денег, он вынужден будет упорно работать, так упорно, что станет наконец очень хорошим актером.

— А вы? — спросил я несколько ошарашенно.

— Конечно, деньги могут испортить и меня. Но мне не нужно заниматься мошенничеством, чтобы получить их, мистер Паско. Большие деньги зарабатывают не трюками, а талантом, который будет надежно защищать меня всю жизнь. Вот, посмотрите это! А мне нужно идти на занятия, я и так потратила впустую слишком много времени…

Лэкси бросила мне листок бумаги. На нем было написано, что «Йоркширский коммерческий, банк, действующий по поручению Фонда помощи голодающим Восточной Африки, удостоверяет получение от официального представителя „Женщин за Империю“ денежной суммы в размере 689 374 фунтов и 38 пенсов».

— Окажите мне услугу, — попросила Лэкси. — Положите это в конверт и отправьте по почте. Я так задержалась здесь с вами, что вряд ли успею забежать на почту.

Она протянула мне конверт, я взглянул на адрес: «Мистеру Генри Воллансу, тюрьма ХМ, Вэйкфилд, Йоркшир».

— Лэкси, извините меня. Я-то думал, что…

— Пустяки! — бросила она и усмехнулась.

Мне показалось, что в ней загорелся какой-то внутренний свет, и в первый раз сквозь внешние черты безошибочно проступила настоящая Лэкси Хьюби.

— Вы запланировали это с самого начала? — растерянно спросил я.

— Запланировала? Нет, мистер Паско. Только сейчас я вступаю в возраст, когда намечают планы, это удел зрелых людей. А началась эта история, когда я была еще ребенком. Что стало для меня отправной точкой? Не знаю… Может быть, это случилось, когда в детстве я впервые услышала об Александре — о том, что он умер и вроде бы не умер. Я никогда не любила тетю Гвен, но надо отдать ей должное: до последнего вздоха она не могла примириться с мыслью о смерти сына. Я думала тогда обо всех матерях, которые не хотят, чтобы их дети умирали. Нет, думала — значит, имела какие-то намерения, а я просто представляла себе их боль. Воображение, игра — какой же ребенок без этого…

— Но смерть? Что может означать для ребенка смерть?

— Смерть? — переспросила Лэкси. — Это не так уж сложно. Ни тогда, ни теперь. Что же это? Ты здесь — я там, ты остановился — я ухожу дальше. Непостижимо! Но я могу представить умирание и страх смерти. Даже любовь к ней… Я могу представить…

Паско нажал на кнопку «стоп» и перемотал пленку. Он слушал ее уже трижды, и последняя часть была для него такой же мучительной, как и в первый раз, когда он прослушал ее в той душной комнате в банке.

Казалось, Лэкси говорила в каком-то трансе, вызванном силой ее воображения. Питеру пришло в голову, что эта способность проникать так глубоко в мысли и чувства других людей может оказаться обоюдоострым оружием. Для ребенка воображение — по преимуществу игра; взрослого же человека с тонкой интуицией оно может сделать чрезвычайно ранимым.

Он будет следить за жизнью маленькой Лэкси с интересом и тревогой. А пока Паско не знал, как по совести ответить на мучивший его вопрос.

Вопрос заключался в следующем: одобряя то, что деньги Гвендолин Хьюби уйдут совершенно на другие цели, имеет ли он право скрывать этот факт от правосудия?

Паско не сомневался, что сказала бы на это Элли: «Право? При чем здесь право? Это твой долг — не делать ничего!»

Он мог предположить, как отреагирует Дэлзиел: «Выбрось это из головы! Но если эта девица собирается заниматься адвокатской деятельностью в наших краях, не давай ей забыть, что она твой должник!»

А ну их всех к черту! Коль уж на то пошло, для него существует лишь один человек, чьим мнением он дорожит.

Паско нажал кнопку «стирание», запер в стол бутылку виски и поехал домой — беседовать с Рози.

Примечания

1

Перевод И. И. Козлова. Английская поэзия в русских переводах. XIV–XIX вв. — М., «Прогресс», 1981, с. 239.

(обратно)

2

Перевод Т. Гнедич.

(обратно)

3

Олдермен — член Совета графства.

(обратно)

4

Кокни — лондонское просторечие, преимущественно восточной части города.

(обратно)

5

Граффити — рисунки, надписи, нацарапанные на стенах зданий.

(обратно)

6

В. Шекспир. Ромео и Джульетта. Собр. соч. в 8 тт. Т.З. М., «Искусство», 1958, с. 74. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

7

Атенеум (Атеней) — храм Афины в Риме, где во II в. н. э. было открыто высшее воспитательное заведение для развития науки и искусства.

(обратно)

8

Перевод В. Б. Микушевича. Уильям Блейк. Стихи. — М., «Прогресс», 1982, с 165.

(обратно)

9

Луддиты — участники массовых волнений в Англии в XVIII–XIX вв., разрушавшие машины.

(обратно)

10

Война Алой и Белой розы (1455–1485) — междуусобная война в Англии, принявшая форму борьбы за престол между двумя ветвями династии Плантагенетов — Ланкастерами (в гербе — алая роза) и Йорками (в гербе — белая роза).

(обратно)

Оглавление

Пролог, произнесенный членом труппы

  Глава 1

Второй акт ГОЛОСА ИЗ МОГИЛЫ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

Третий акт ГОЛОСА С ГАЛЕРКИ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

Первый акт ГОЛОСА ИЗ ДАЛЕКОЙ СТРАНЫ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

Эпилог, произнесенный Питером Паско

Реклама на сайте