«Весь свет на Сильвию»

Мишель Лебрен Весь свет на Сильвию

1

Мишель подавил зевок, взглянул на будильник. Скоро полночь. Он поморщился и снова стал что-то царапать в блокноте. Фредерика тоже зевнула, но без стеснения, и Вилли сказал:

— Всё, пять минут передышки. Выпьем кофе. Потом продолжим, мы на верном пути. Кое-что вырисовывается, ребятки.

Он снял очки, машинально протер их кончиком галстука, моргнул несколько раз, потянул носом воздух:

— Какая здесь вонь! Надо бы открыть окно. Мишель встал, отдернул шторы, повернул задвижку.

Холодный воздух наполнил комнату. Фредерика обернула шею шелковым платком, лежавшим рядом на столе. Она берегла горло.

— Франсуаза! Кофе! — рявкнул Вилли, повернувшись к двери.

Мишель снова сел, еще раз невидящим взглядом скользнул по афишам и фотографиям, которыми была оклеена комната, взял на столике пачку сигарет «Голуаз», сунул в нее два пальца — пусто. Зато в огромной керамической пепельнице было полно окурков и спичек. Мишель наклонился к Фредерике.

— Ты слишком много куришь, — заметила молодая женщина, сунув ему в руку не начатую пачку.

Он ехидно улыбнулся.

— Ты так напоминаешь мне мою мать. Не лезла бы куда не следует.

Ему хотелось соригинальничать, но увы — соображал он сегодня плохо.

— Говорят, что каждая выкуренная сигарета сокращает жизнь на одну минуту. Если бы это было правдой, я бы не родился на свет.

Ни Франсуаза, ни Вилли даже не улыбнулись. Работа шла туго, и они, впервые за несколько часов, наслаждались передышкой. После кофе дело пойдет на лад.

Теперь уже было просто холодно; перед тем как закрыть окно, Мишель выглянул на улицу. Пока ни души. С минуты на минуту закончится спектакль в театре «Эберто», и квартал оживится… Он выпрямился, задернул шторы, вернулся на место. Вошла служанка с подносом. Фредерика в момент собрала со стола бумаги, положила их на пол. Поставив поднос, Франсуаза направилась к двери.

— Спасибо, — бросил ей вдогонку Вилли. — Вы нам больше не нужны.

Служанка слегка поклонилась и исчезла. Фредерика принялась хлопотать. — Сахару, Мишель?

— Нет, спасибо.

— Вилли?

— Три кусочка.

Выпитый кофе моментально взбодрил их. — На чем мы остановились?

— На сцене убийства.

— Да, ключевой момент. Пистолет ты предусмотрел. — Да,— сказал Мишель, сверяясь с отпечатанным на машинке текстом. — Спальня Фреда, входит Маргарет, в вечернем платье, с сумочкой в руке. Диалог, в ходе которого он заявляет, что не любит ее больше и собирается жениться на Эванжелине. Маргарет требует объяснений, клянется ему в любви, затем выхватывает из сумочки пистолет и стреляет. Она разряжает во Фреда всю обойму. Вилли слушал, закрыв глаза. Не поднимая век, он сказал:

— Неплохо, только мне не нравится пистолет. Это столько раз уже было…

— А что ты предлагаешь? Не может же она задушить его.

Вилли открыл глаза.

— Ладно. Обойдемся без удушения. Но тогда Маргарет должна принести оружие с собой. Значит, убийство преднамеренное и…

— Вовсе нет. Она взяла пистолет, чтобы в случае чего припугнуть Фреда или чтобы покончить с собой.

— Возможно, но ведь зрители этого не знают. В своих рассуждениях они пойдут по самому легкому пути и подумают о преднамеренности. А Маргарет должна вызывать симпатию. Убить она может, но не преднамеренно. Что хочешь изобретай, но только чтобы она пришла без оружия.

Тут слово взяла Фредерика,

— Она может найти пистолет у Фреда, увидеть его на комоде…

— Да нет же, — раздраженно возразил Вилли. — Фреду незачем держать дома пистолет, и даже если бы он у него был, Фред не стал бы бросать его где попало! Нужно что-то другое. Во-первых, пистолет — это избито, плоско и старо.

Он подался вперед, налил себе еще кофе. Его юркие глаза впивались то в Фредерику, то в Мишеля. Те сидели В глубокой задумчивости. Спор разгорался с новой силой. То, что они сделают, будет великолепно.

Мишель воскликнул:

— Кажется, я придумал. На комоде стоит либо лампа, либо хрустальная ваза. Что-нибудь тяжелое, но простое в обращении, к примеру ваза с длинным горлышком. Маргарет, осмеянная, разозлившаяся, шарит глазами по комнате. Ее взгляд падает на вазу. Крупный план предмета. Внезапно Маргарет хватает ее и — трах! И тут же убегает, не зная, убила она его или нет.

Вилли изобразил гримасу сомнения, задумался.

— Ваза—это неплохо. Да и в реакции Маргарет так больше логики. Но я не смогу взять вазу крупным планом, это бы разрушило кадр. Вот что я сделаю.

Он схватил лист бумаги, карандаш и быстро набросал эскиз.

— Вся сцена одним планом, с вазой и двумя героями за ней. Маргарет оборачивается, смотрит на вазу, протягивает руку и берет ее, из-под самого объектива — крупный план. Так будет нормально.

Все с облегчением вздохнули. Однако Мишель продолжал отстаивать свой пистолет.

— Пистолет — это хороший звук. Пятью-шестью выстрелами разбудишь целый зал. А как ты озвучишь вазу? Если ваза тяжелая и массивная, о голову Фреда она не разобьется. Звук удара будет глухим.

— Обойдемся без озвучивания. В конце сцены я дам музыку, она покроет последние слова и достигнет своего крещендо в момент убийства.

Улыбкой Мишель признал свое поражение и принялся вычеркивать в сценарии отдельные строчки. Вилли заговорил снова:

— Нужен сжатый диалог, потому что главное должно быть сказано до начала музыки. Сжатый, но это не значит, что он может быть совсем глупым.

Пошарив в карманах, Мишель извлек блокнотик, быстро полистал его, сообщил:

— У меня есть несколько заготовок для этой сцены. Когда Маргарет входит, Фред говорит: «Я запретил тебе приходить сюда». — «Я знаю, Фред, но мне надо поговорить с тобой…»

— Плохо, старина. Слишком вяло и неинтересно. Такой текст Сильвии никогда не произнести. Нет, скажи, можешь ты представить, как твоя Сильвия закатывает полные грусти глаза и изрекает: «Я знаю, Фред, но мне надо было поговорить с тобой? Нет, Мишель, ты пишешь не для Жанны Моро, а для Сильвии Сарман, не забывай, об этом. Моро сумела бы сыграть подобную глупость, Сильвия—нет. У Сильвии нет ни внешности, ни голоса. Поищи что-нибудь менее напыщенное, типа, ну, я не знаю… Постой-ка: «Это все, что ты можешь мне сказать?» Как раз то, что нужно. Она произносит это с оттенком горечи, что намного легче. И это позволит добавить текста мужчине. Он должен говорить больше, чем она, понимаешь? Она стоит, не двигаясь, ничего не говоря, и все чувствуют ее растерянность, затем—ее гнев. О'кей?

— Согласен. Но Сильвия поднимет крик, если у ее партнера будет больше текста, чем у нее.

— Не поднимет, потому что я пообещал ей два крупных плана: один—в начале сцены, другой — в конце, когда она убегает. А Филиппу Мервилю ты объяснишь. Хотя нет, я сам поговорю с ним. Твое дело — побыстрее закончить диалоги. Через две недели снимаем.

Возникла пауза. Мишель закурил, убрал блокнот. Фредерика сказала:

— Может, поговорим немного обо мне? Зачем вы меня все-таки позвали? Чтобы я присутствовала при написании монтажных листов?

Мужчины смущенно переглянулись. Фредерика пожала плечами, улыбнулась:

— Вы как будто боитесь огорчить меня. Но я, знаете, толстокожая. Впрочем, Сильвия соизволила предупредить меня. О! Очень любезно, два слова по телефону четыре дня назад. Обворожительно, но твердо: я не буду сниматься в картине, потому что роли для меня там больше нет.

Фредерика вызывающе встряхнула черными волосами. Но жест оказался фальшивым, так же как и реакция мужчин.

— Я вижу, Сильвия не предупредила вас, — заговорила она снова. — Наверное, хотела поиграть на нервах. Что ж, камень с души свалился, не так ли? Теперь вы избавлены от необходимости сообщать мне, что в вашем фильме и знать меня не хотят. Женщина нервничала. Она не заметила даже, как платок соскользнул с шеи и упал ей на колени. Лихорадочно сжимая и разжимая точеные пальцы, она продолжала:

— В сущности, какая мне разница, буду я сниматься у вас или нет? Есть уйма других фильмов, знаете, в хороших режиссерах, в хороших ролях недостатка нет! Вы не единственные гении в Париже, господа. Да и что это за роль… Три строчки, вошла и вышла, общий план, вид со спины — нет, лучше не надо. Ну и повеселилась же я тут с вами на вашей летучке по созданию художественных образов!

Вилли Браун поднял пухленькую руку, жалобно пролепетал:

— Замолчи, Фредерика. Да, я вызвал тебя сегодня, чтобы сказать: для фильма ты не подходишь. Да не знал, как лучше это сделать. Извини. В последний момент Сильвия не захотела, чтобы ты снималась.

— В последний момент

Смех Фредерики прозвучал резко, неприятно.

— Однако она молчала, когда я уверяла журналистов, что буду сниматься в ее фильме, молчала, когда я давала интервью на радио, молчала, когда я заказывала дорогую шубу, и — трах! Накануне подписания контракта для Фредерики Мэйан роли больше нет! И пусть идет она на все четыре стороны.

Режиссер хлопал глазами, кончиком галстука протирал очки.

— Девочка моя, — заговорил он, растягивая слова, — если бы это зависело только от меня или от Мишеля, ты бы получила роль. Но парадом командует Сильвия. Она — продюсер фильма, и мы все зависим от нее. Я сам уже не тот, что прежде, и эта картина — мой последний шанс. Вступать в споры мне нельзя. Ты не будешь сниматься. Но я могу предложить тебе нечто другое, Вилли откашлялся.

— Я бы хотел, чтобы ты хорошо подумала, прежде чем отказаться или согласиться: я могу включить тебя в съемочную группу. К этому продюсеры не имеют никакого отношения. Ты могла бы заняться монтажными листами…

Фредерика ухмыльнулась и отчеканила:

— Кинокомпания «Сарман» представляет: Сильвия Сарман в фильме «Наслаждение и смерть», режиссер — Вилли Браун, автор сценария — Мишель Барро, в ролях такой-то, такая-то, ассистент режиссера — Фредерика Мэйан, в прошлом кинозвезда, нанятая из милосердия…

Внезапно раздавшийся телефонный звонок прервал Фредерику. Она опустилась в кресло, обхватив голову руками, зашлась в судорожных рыданиях. Режиссер встал, снял трубку.

— Алло, да, это я… Кто говорит? А, привет, как дела?.. Что?.. Что ты сказал?.. Но как же так… Алло, алло…

Он яростно швырнул трубку на рычаг, сел, снял очки, вновь принялся протирать их. Лицо его было бледным. Фредерика по-прежнему рыдала, сидя в кресле. Вилли Браун не выдержал:

— Перестань скулить. Или продолжай, как хочешь. Сильвия мертва.

Вдруг в комнате все стихло. Мишель Барро вскочил, застыл, сжав кулаки. Режиссер надел очки и уставился на свои руки, подрагивавшие на коленях. Фредерика, вся в слезах, смотрела перед собой невидящим взглядом. Наконец, режиссер, предвосхищая застывший у всех на устах вопрос, сказал:

— Звонил Жан Пьер Франк. Подробностей он не знает. Она умерла, всё. Ее перевезли в мо… в Институт судебной медицины.

Они переглянулись и поняли друг друга. Вилли неуверенно добавил:

— Вероятно, несчастный случай.

И тут Мишель не выдержал. Поднеся к глазам носовой платок, он принялся хныкать.

— Сильвия, моя малышка Сильвия… Моя дорогая… Сильвия… — лепетал он.

Бессвязное, монотонное нытье. Вскоре Мишель успокоился, но продолжал укрываться за платком, как за ширмой. Вилли встал, положил ему на плечо руку. Сильвия была мертва.

2

Полицейский в десятый раз поднял воротник плаща. Сотый окурок уныло торчал у него изо рта, приклеившись к нижней губе. В приступе внезапно охватившего его гнева он выругался.

— Вот невезуха, черт подери.

Восемь утра. Всю ночь не спал, и неизвестно, когда ещё удастся прилечь. Поднимавшийся от Сены влажный туман окружал людей и все остальное ореолом убожества. Он толкнул дверь бистро, облокотился на стойку, приказал:

— Кофе, покрепче. И рогалики.

Он увидел себя в зеркале и не нашел в этой картине ничего ободряющего: на него смотрел измученный бессонницей тип, неумытый, небритый, на которого обрушились все несчастья в мире, да еще этот воротник, упрямо отпадавший назад всякий раз, когда затылку становилось тепло,

— Ну, скоро там мой кофе?

— Уже, уже, — услужливо затараторил хозяин бистро. — И рогалики для господина инспектора.

— И газету, — буркнул полицейский, которого это благодушие только раздражало.

— Вот.

После первого горячего кофе он развернул газету, разломил рогалик и сразу почувствовал себя лучше. Его тело начало потихоньку наливаться тяжелым теплом ресторанчика.

Газетчики, разумеется, еще не прослышали о преступлении. Однако в полдень «Франс-Суар» и «Пари Пресс» насладятся вволю. Он уже представлял огромные заголовки: «Убита Сильзия Сарман». Пока же никто ничего не знал, и при желании он мог бы сильно удивить людей в бистро, сообщив им новость. Но зачем? Они закидают его нелепыми вопросами и останутся недовольны ответами. В вечерних газетах они найдут гораздо более удобоваримую пищу.

И вздумалось же полицейским из Ла-Варена вызывать среди ночи судебную полицию. Недотепы. Не могли подождать до утра. Его дежурство заканчивалось, он преспокойненько дрыхнул бы сейчас под боком у жены… Невезуха. Он был дежурным прошлой ночью, и все свалилось как Снег на голову. Ночная прогулка по мокрым дорогам, свидетель, который обнаружил труп и которого пришлось изолировать, чтоб он не поднял переполох среди журналистов, полицейские из пригорода, криминалисты с их техникой, судебно-медицинский эксперт, скорая помощь… Все это — в течение долгих, нескончаемых часов. И вот теперь вновь надо подниматься в кабинет, составлять рапорт, передавать дело дивизионному комиссару. Дютуа найдет Преступника и он же будет принимать поздравления от начальства…

— Вот невезуха, черт подери.

Он допил кофе, расплатился, вышел. От холода нос у него посинел, на глазах выступили слезы. Он почти бегом пересек бульвар, наклонившись вперед, с трудом преодолевая сопротивление ветра. Перевел дух, лишь оказавшись под аркой дома номер 36. -Теперь воротник мог отпадать назад — инспектору было все равно. Подошел дневальный, он пожал ему руку. Парень с кисло-сладкой миной сказал:

— Мои поздравления!

Он не понял, потому что и понимать, по-видимому, было нечего. Толкнул дверь с табличкой «Бригада криминальной полиции» и, пройдя по коридору, ввалился к себе в кабинет. Здесь он отдышался, снял плащ, приложил руку к радиатору, по телу разлилось тепло, инспектор повеселел. Сел, тыльной стороной ладони потер небритый подбородок, посмотрел на часы: двадцать минут девятого. Докладывать еще рановато. Начальство, как обычно, появится около одиннадцати.

Он уже закрывал глаза, когда отворилась дверь. Дневальный сказал:

— Я так и думал, что вы здесь. Там один старикан хочет поговорить с вами по поводу преступления, совершенного этой ночью.

— Пусть подождет Дютуа.

— Хорошо.

Когда дверь закрылась, он задумался. По поводу преступления, совершенного этой ночью… За исключением мужчины, обнаружившего труп, и мужа потерпевшей, никто ничего не знает. Кроме убийцы, разумеется…

Нелепица. Он пожал плечами. Убийца не приходит отдаваться в руки властям в такую рань.

Он снова закрыл глаза. А если — да? Если он действительно получит признание убийцы, — и это всего лишь спустя несколько часов после обнаружения преступления? Вот шуму-то будет. И он возглавит список кандидатов на повышение по службе… Он встал, направился к двери.

— Ну, где твой старикан?

— Ждет в коридоре.

— Давай его сюда, И найди машинистку. Чем черт не шутит.

Он снова сел, попытался принять важный вид. Однако попробуй произвести эффект, когда рожа у тебя небритая и бледная, как у покойника. Вошедший мужчина смущенно мял в руках шляпу.

На вид ему было лет шестьдесят — совсем седой, в очках, в изрядно потертом, но хорошего кроя пальто. Инспектор указал на стул:

— Садитесь.

Мужчина сел, расстегнул пальто, галстуком принялся протирать очки.

— Господин комиссар…

— Инспектор.

— Господин инспектор, — сказал мужчина надтреснутым старческим голосом, — я пришел сдаться властям. Я убил Сильвию Сарман.

Инспектор потянулся за сигаретой. Это могло быть интересно.

— Ваше имя.

— Вилли Браун.

— Дата и место рождения.

— 2 марта 1921 года, Париж.

— Профессия.

— Кинорежиссер.

Вошла «машинистка» с пышными усами. По имени Жюль Марселей. Он сказал:

— Приветик. И мои поздравления!

— М-да. Поехали.

Подрагивающим от волнения голосом Вилли Браун начал рассказывать, часто прерываясь, чтобы протереть якобы запотевшие очки.

3

Сильвия мертва. И убил ее — я.

Наверное, меня должна мучить совесть, но я не испытываю ничего, кроме облегчения и гордости. Облегчение — потому что Сильвии больше нет, гордость — потому что подозрения никогда не падут на меня. Никогда. Все сочтут это глупым несчастным случаем, а «Франс-Диманш» объявит национальный траур.

Я так и не смог еще до конца осознать факт ее смерти. Впрочем, действительно ли она умерла? У меня такое чувство, что, пока она навсегда не исчезнет с экранов, она будет все еще немножко жива.

Ее глаза еще открыты?

Я выпиливал у себя в мастерской, в подвале, когда зазвонил телефон. Я рявкнул:

— Телефон!

Но Франсуаза, очевидно, ушла на рынок, так как звонок продолжал дребезжать — надрывно и неравномерно, как все эти аппараты, зависящие от пригородного коммутатора. Ворча, со смутной надеждой, что телефонистка не выдержит, я поднялся по ступенькам лестницы, вытирая о штанины руки, покрытые металлическими опилками. Телефон все не унимался, и я успел как раз вовремя. Злой как черт.

— Алло?

— Шенвьер, 101?

— Да.

— Говорите.

И тут же более отдаленный, ослабленный расстоянием голос—голос очень молодой женщины — спросил:

— Могу я поговорить с мсье Вилли Брауном?

— Я слушаю. Кто у телефона?

На другом конце провода — заминка, и вдруг моя собеседница затараторила:

— Мсье Браун, мое имя вам ничего не скажет. Я по рекомендации одного вашего друга. Мне непременно нужно с вами увидеться. Непременно.

Я насторожился. Попытался кое-что уточнить.

— Какого друга? Что вы хотите?

— Это не телефонный разговор. Нам лучше встретиться. Могу ли я к вам приехать?

Загадочный тон девушки слегка возбудил мое любопытство. К тому же ее голос казался таким юным… Я взглянул на часы, висевшие на стене. Скоро полдень. Вот-вот вернется служанка, а за ней и жена. Я сказал:

— После обеда я еду в Париж. Наверняка у меня будет окно между четырьмя и пятью. Я заеду в «Мадригал», на Елисейских полях.

— Я буду там.

Девушка повесила трубку так резко, что я не успел даже попрощаться. А ведь она должна была где-то видеть мое фото. Я положил трубку, два раза повернул ручку, чтобы сообщить на станцию об окончании разговора, и вновь спустился в мастерскую. Через пять минут я совершенно забыл о «загадочной незнакомке». Но она еще напомнит мне о своем существовании.

Первой вернулась Франсуаза. Я услышал, как она гремит на кухне довольно тяжелыми пакетами с продовольствием. Она непременно хотела делать покупки сама, несмотря на расстояние, отделявшее дом от рынка в Ла-Варене. Я не раз предлагал ей организовать доставку на дом, но она всегда отказывалась.

Она тут же принялась накрывать на стол в столовой. До меня отчетливо доносился звон тарелок. По правде говоря, я мог бы услышать малейший шепот, так как сам улучшил акустику комнат. Это позволяло мне прямо из подвала распознавать посетителей и отрываться от работы лишь тогда, когда дело того стоило.

Получасом спустя из Парижа вернулась Флора, заявив о себе шумным открыванием двери гаража и двумя резкими ударами по педали акселератора. Она без особых затруднений загнала «Ланчу» в гараж к вошла в столовую. Я услышал щелчок радиоприемника. У Флоры это уже вошло в привычку; первое, к чему тянулась ее рука дома, было радио. Она испытывала почти болезненный страх перед тишиной. Зазвучала спокойная музыка, и Флора ушла на кухню интервьюировать Франсуазу по поводу обеда. Там их слова растворились в неразборчивом говоре — кухня не попадала в мое поле слуха, да к тому же и электропила работала довольно шумно.

— Вилли! За стол.

Она всегда знала, как сказать, чтобы быть услышанной. Я оставил мотор, вытер руки и поднялся наверх. На лестнице я погасил свет, что автоматически разъединяло все контакты в подвале, — по забывчивости я нередко оставлял станки включенными в сеть. Улыбаясь, Флора подставила мне губы для поцелуя. От нее вкусно пахло подаренными мною духами, название которых вылетело у меня из головы. Она спросила:

— Что новенького?

Я бухнулся в плетеное кресло возле радиоприемника, уменьшил громкость.

— Поделки-самоделки. Кроме этого — ничего, А у тебя?

— Виделась с Дэвидсоном. Он снова морочил мне голову заграницей. Но я сказала, в который уже раз, что не хочу расставаться с тобой. Он, как всегда, ответил, что я не права, что мне следует подумать, что во Франции мне ничего не светит, что он может заключить для меня контракт на пять лет в «Метрополитен Опера», представляешь?

— Ну и?

— Ну и, как истинный игрок, он сказал, что получил согласие на мое участие в серии передач на телевидении. Завтра начинаются репетиции. Потом сделают полную запись всех передач. Все это продлится дня два-три. Гонорар невысокий, к тому же пятнадцать процентов он забирает себе, но зато это сделает мне хорошую рекламу.

Не замолкая, Флора обошла вокруг стола, съела корнишон, пососала веточку сельдерея, погрызла оливку. Окольный путь привел ее к моему креслу, и она опустилась ко мне на колени. Я поцеловал ее. Она вкусно пахла оливкой. Появление Франсуазы предотвратило непоправимое, и мы сели за стол.

Пообедав, мы разделились. Я поднялся к себе в спальню, она устроилась возле окна почитать газеты. Ее интересовало все. Меня же — только рубрики, касающиеся кино…

Я выбрал твидовый костюм, шотландский галстук, подаренный Флорой, и стал одеваться, напевая. Фальшиво. Весеннее солнце наполняло комнату, просвечивая сквозь розы на камине. Я проникся чувством оптимизма. Я не сомневался, что с таким продюсером, как у меня, все пройдет на ура.

Когда я снова спустился вниз, на столе перед Флорой уже лежали две газетные вырезки. Она указала на них пальцем:

— Это о тебе.

«Кинокомпания «Аргус» заключила контракт с Вилли Брауном, режиссером-постановщиком «Головокружения», Следующий его фильм, с Фредерикой Мэйан в главной роли, будет называться…»

— Восхитительно! — воскликнул я. — Дело в шляпе. Иначе бы Паркер не стал давать это в печать. Скоро ты получишь свое норковое манто, детка!

Мы поцеловались еще раз. И еще. Она вынуждена была оттолкнуть меня, спросила:

— Во сколько ты вернешься?

— Не знаю. Я тебе позвоню, — До скорого.

На полупустынных дорогах я позволил себе на несколько минут прибавить скорость. У Шарантонского моста пришлось притормозить, и я начал протискиваться между машинами.

Подъехав в два часа к Елисейским полям, я довольно легко нашел место для парковки. Затем, весело насвистывая, бросая на женщин победоносные взгляды, прошел по проспекту до конторы Паркера.

Табличка, которую он распорядился повесить в холле здания, своими размерами и напыщенностью затмевала все другие: «Кинокомпания «Аргус», 3-й этаж».

Любезная секретарша, покачивая бедрами, пошла доложить обо мне. И она, без сомнения, надеялась, что однажды ее заметят, и она тоже станет звездой. Ведь она ничем не хуже любой другой девицы, К тому же знает стенографию.

— Мсье Паркер ждет вас.

Я обогнул ее столик, толкнул дверь кабинета. Паркер не пошел мне навстречу, так как это уронило бы его в собственных глазах, однако встретил меня приветливо. Мы обменялись рукопожатием, и, усаживаясь, я спросил:

— Ну, что с контрактом?

— Вот.

Похлопав по папке с бумагами, он протянул ее мне. Я быстренько пробежал глазами контракт, составлен он был правильно и гарантировал мне два фильма в год в течение трех лет. Все в порядке. Через три года либо стану знаменитым, либо отложу достаточно денег, чтобы спокойно доживать свой век где-нибудь на юге. И все-таки одна неточность есть.

— В параграфе 6 имеется один не совсем ясный пункт: я обязуюсь снимать по сценариям, которые предложит мне кинокомпания. Это не дело, старина.

Паркер осклабился, показав большие желтые зубы. Некое подобие улыбки. Он сказал:

— Обычное договорное условие. Вы обязуетесь выбирать сценарий из тех, что вам предложат, вот и все. Само собой разумеется, мой дорогой Браун, что я не принуждаю вас снимать всякий вздор. Это не в моих интересах. Коммерческое кино — другое дело, но только без дурацких вывертов.

Я уже приготовил ручку. От контракта на шесть фильмов не отказываются. Подписав два экземпляра, я отдал один Паркеру, и он тут же положил его в папку, словно боялся, что в последнюю секунду я передумаю.

— Значит, фильм будет сниматься по роману…

— Роман потрясающий — «Огонь и страсть» Жан Пьера Франка.

— Я его не читал, но отзывы слышал хорошие.

— Вам наверняка понравится. Во всяком случае, книжка вышла пятидесяти тысячным тиражом, получила хорошую прессу, а это отличная реклама. К тому же писатель он еще молодой и за то, что мы поднимем шум вокруг его имени, он уступит мне свои права за бесценок.

Моя улыбка ему, должно быть, показалась ироничной, так как он поспешил заверить:

— Я не вымогатель. Он уже получал предложения, мое — самое выгодное. И его книжку будете экранизировать вы, с Фредерикой Мэйан в главной роли! Поставьте себя на место Франка! Вот, у меня есть экземпляр его детища, прочтите и приступайте к работе. Вопрос о главных ролях нужно решить до июля. Это в вашей компетенции. Составьте мне список главных персонажей с актерами, которых вы хотели бы видеть в этих ролях. Кстати, в заголовке афиши будет стоять Фредерика Мэйан, так что не приглашайте слишком известных актеров.

— Договорились. Завтра я позвоню вам. До свиданья.

Я вышел из кабинета с контрактом в кармане и с книгой под мышкой. Секретарша, должно быть, слышала конец нашего разговора, так как она соизволила встать, не преминув показать мне свои ноги. Открыла мне дверь, но сказать так ничего и не осмелилась.

На Елисейских полях я вдруг вспомнил о свидании с незнакомкой и направился к «Мадригалу». По дороге купил в киоске «Кинематограф» и «Техник», намереваясь просмотреть журналы до прихода девицы, так как еще не было и трех часов. На террасе было людно, говорили здесь на всех языках. Два молодых человека, снимавшихся в моей последней картине, устремились из последнего ряда ко мне и не отставали, пока я тщательнейшим образом не записал их адреса.

В зале было поспокойнее. Поразмыслив секунду, не подняться ли на второй этаж, я ограничился более или менее тихим уголком внизу. К столику подскочил официант.

— Фруктовый сок.

По соседству уселся бородатый верзила в засаленной сорочке с волосами до плеч — изгой общества, опустившийся на самое его дно, — и, заказав «Чинзано», уткнулся в пухлую книжку. Мне тут же пришла в голову мысль использовать двух-трех похожих типов в какой-нибудь сцене для создания атмосферы… Но применимо ли это к роману Франка? Пилкой для ногтей я принялся разрезать страницы, просматривая по ходу дела отдельные места в книге. Франк явно работал с прицелом на кино. С монтажом проблем не будет.

Заинтересованный, я погрузился в диалог и прочел, не отрываясь, страниц десять. Роман был написан немного небрежно, но в превосходном ритме, с живыми диалогами. Работа мне предстоит несложная.

— Мсье Браун…

Я поднял голову и увидел ее. В одно мгновенье все стало ясно. Будет просить у меня роль, это очевидно. Типичная представительница тех юных девиц, которые считают, что кино—это самый легкий способ сделать карьеру.

У нее были длинные белокурые, слегка вьющиеся, как того требовала мода, волосы. Довольно короткая черная юбка, плотно облегающая белая блузка с глубоким вырезом, дымчатые очки.

Нижнюю часть туловища скрывал стол. Она всего-навсего хотела роль. И с поразительной бесцеремонностью этих маленьких карьеристок осмелилась позвонить мне, условиться о встрече, возбудить мое любопытство… Сейчас она увидит. Я довольно холодно сказал:

— Присаживайтесь.

Она села, сняла очки. И при виде ее глаз все мое недовольство отошло на задний план. Большущие глаза, бездонно-синие, обрамленные длинными ресницами, по-детски прозрачные, в них светилось легкое беспокойство и застенчивость.

Она положила руки на стол, одну рядом с другой, и замерла. Я спросил обычным голосом:

— Как вас зовут?

— Сильвия.

— Сильвия, а дальше?

Она еще больше смутилась. Казалось, она уже жалеет, что пришла. Опустив глаза, девушка прошептала:

— Сильвия Сильвиа…

Я рассмеялся. Поджав губы, она вскочила. От резкого толчка упал стул. Подбежал официант. Он поднял стул, вытянулся по стойке смирно и, слегка возбужденный, сказал:

— Слушаю вас.

Я указал девушке на стул.

— Сядьте. Что будете пить?

Она глянула на соседний столик и заказала наобум: — Кофе со сливками.

Разорять меня она не собиралась. Она села, разгладила на коленях юбку. Очарованный бородач пожирал ее глазами. Она снова надела темные очки, и ее лицо в тот же миг стало похоже на мордашку куклы. С легким намеком на вызов она оказала:

— Я обманула вас по телефону. Ничего важного у меня нет. Просто я хотела, чтобы вы дали мне работу, но, видно, для меня у вас ничего нет. Извините, что побеспокоила.

Сцепив пальцы рук, она судорожно сжимала и разжимала их. Я сказал:

— Вообще-то маленьких проныр я обычно отсылаю к своему ассистенту. И знаете, что он с ними делает? Устраивает небольшую пробную съемку и затаскивает их в постель. Потом показывает пробы мне, чтобы я их забраковал. Вас я к ассистенту не пошлю.

На ее лице промелькнула слегка презрительная улыбка.

— К себе я вас тоже не поведу, ясно? Чем вы занимались? На что способны?

Положив руки на стол ладонями вниз, она сказала тихо, но твердо:

— Я хочу сниматься в кино. Я буду сниматься, И стану звездой. Я обивала пороги кинокомпаний, снималась в эпизодах, в семи фильмах. Могла получить и небольшие роли, но надо было уступить. Но я неуступчивая. Тогда я подумала о вас. Я знаю, что вы — муж Флоры Браун и как будто любите свою жену. Вот почему я решила встретиться с вам.

По меньшей мере минуты на две я потерял дар речи. Не каждый день увидишь девицу, которая не ложится в постель с режиссером. И которая во всеуслышание заявляет об этом! Мне доводилось — и не раз — давать работу незнакомкам с многообещающими взглядами и блузками, которые распутничали только на словах. Но здесь не тот случай.

Нелепый рефлекс: я огляделся вокруг, как бы ожидая увидеть поблизости маму, что сразу бы объяснило это дикое целомудрие, но никого не заметил.

— Откуда БЫ узнали, что я собираюсь снимать фильм? — спросил я.

Она пожала плечами.

— Из газет, сегодня утром. Я сразу же позвонила вам. Тем более что вы будете снимать «Огонь и страсть», а для меня там есть роль.

У меня просто дыхание перехватило. Играя лежавшей передо мной книгой, я возобновил допрос: — Наверняка это главная роль?

— Нет. Всего лишь роль ее сестры. Я знаю, что у Фредерики Мэйан контракт с «Аргусом» и что главную героиню играет она. А вот сестра — это для меня.

— Кроме эпизодов, чем вы еще можете похвастаться?

— Я закончила школу драматического искусства в Ницце, двухгодичный курс.

— Сколько вам лет?

— Двадцать один.

Меня так и подмывало расхохотаться. Им всем было двадцать один. Тем, которые еще не достигли этого возраста, и тем, которые его уже давно перешагнули. Выглядела она на восемнадцать, но это было не суть важно.

— Снимите очки.

Я окунулся в ее глаза и моментально — издержки профессии— увидел их на экране очень крупным планом. Эффект был потрясающим.

— Назовите мне вашу фамилию, настоящую, и адрес. Я пришлю вам записочку, когда начну распределять роли.

— Сильвия Шантен, улица дю Сантье, дом 9.

Запершись в комнате наверху — в моей башне из слоновой кости, — я серьезно взялся за работу. Несколько раз перечитал «Огонь и страсть», родил несколько страниц сценария и отослал их Паркеру, Тот попросил меня добавить текста главному персонажу, — пожелание Фредерики Мэйан. Я принял это к сведению и продолжил работу. На все ушло около десяти дней, и когда сценарий был одобрен звездой и продюсером, я связался с моим ассистентом Легофом.

Мне нравилось работать с Легофом — немногословным, деятельным человеком, на которого я мог смело положиться во всех второстепенных вопросах. Он также одобрил мой сценарий и даже подбросил парочку разумных идей. Затем, вооружившись профессиональным справочником, мы вместе приступили к поиску актеров. В картине — пять важных ролей, распределить которые не так просто. На роль младшей сестры героини Легоф предложил молодую актрису, одну из своих знакомых, — по моим предположениям, она была в данный момент его любовницей. Не сказав ни «да», ни «нет», я, в свою очередь, предложил Сильвию. Он попросил повторить ее фамилию и поинтересовался:

— Вилли, где вы слышали об этой девице?

— Она сама разыскала меня недавно, и мне кажется, вполне может подойти на эту роль. В любом случае мы попробуем и ее, и вашу протеже. Посмотрим, какая из них лучше.

— Как скажете.

Больше Легоф об этом не заговаривал, но было видно, что он обиделся. Затем, заключив первые контракты, мы вплотную занялись монтажными листами и диалогами. Паркер поручил редактирование автору романа, который, как это часто бывает, принес нам такой скверный текст, что, по сравнению с ним, текст самого романа казался идеальным. Нам с Легофом пришлось всё переделывать заново.

Через месяц диалоговый монтажный лист был готов. Мы торопились, так как приближалась осень, и съемки на натуре надо было завершить в кратчайшие сроки, пока стояли погожие дни.

Однажды утром я отправился в Сен-Морис на кинопробы дополнительных актеров. На почти пустынной площадке я встретил Сильвию в вязаной куртке и черных брюках. Волосы рассыпались у нее по плечам, в руке она держала дымчатые очки. Сильвия неуверенно улыбнулась, и я заметил, что она трусит.

Я спросил ее:

— Еще без грима?

Она поморщилась.

— Сейчас гримируют других. Я — в последнюю очередь. Оставив ее там, я направился к освещенной части площадки и очень удивился, увидев, что гримеры занимаются двумя девушками, тогда как в принципе должна была прийти только одна. Из тени возник человек, положил мне руку на плечо. Я узнал Паркера. Он улыбался и выглядел слегка смущенным.

— Привет, Браун. Послушайте.

Он взял меня за плечо и увлек в тень. Когда мы отошли настолько, что на площадке слышать нас не могли, он сказал:

— Я привез девушку, э-э, молодую актрису, которая, э-э, мне кажется, идеально подходит на роль сестры. Она попробуется, но я… э-э… обещал ее отцу, он мой старый друг, дать ей какую-нибудь роль…

Мне его стало немного жаль. В сущности, он продюсер. И если хочет, пусть дает своей девице даже главную роль—я ничего не смогу возразить, так что, к чему вся эта тирада? Я высвободил руку и, чисто из духа противоречия, сказал:

— Ваша протеже сыграет роль, если окажется лучше двух других. Вот и все. Я не могу позволить себе запороть картину из-за одного вашего желания сделать приятное какому-то другу.

Дух противоречия? И да, и нет. Я свыкся с мыслью, что в роли сестры снимется Сильвия, свыкся настолько, что в моем воображении они уже слились в одно, целое. Я не мог уже представить в этой роли никого другого, кроме Сильвии…

Выйдя из павильона, я сощурился от ударившего в глаза яркого солнца. Меня нагнала Сильвия и, ни слова не говоря, зашагала рядом. Она не казалась взволнованной. Когда я подошел к месту парковки машин, она сказала:

— Та была лучше меня, не правда ли?

Я посмотрел ей прямо в глаза, в синеве которых переливались золотистые блестки.

— Намного лучше. Но роль — ваша.

Она все поняла, одарила меня широкой улыбкой и бегом устремилась к выходу. Под маской цинизма и безразличия скрывалась обыкновенная девчонка. Я сел за руль, тронулся с места. Я рассчитывал нагнать ее у ворот, но поток актеров массовки в костюмах 1900-го года внезапно заполнил двор, вынудив меня притормозить, так что, когда портье открыл мне решетку, я вынужден был озираться по сторонам, прежде чем заметил вдалеке бегущую мальчишескую темную фигурку, Не прошло и полминуты, как я поравнялся с ней, открыл дверцу. Секунду поколебавшись, она прыгнула в машину, сев со мной рядом.

— Куда вас отвезти?

— Куда хотите.

— Вы едете домой?

— Нет. Только не сейчас.

— И некого обрадовать?

— Некого.

Часы в салоне автомобиля показывали одиннадцать. Утро было потеряно. Флора вернется со студии звукозаписи только вечером, а мне предстояло провести три долгих пустых часа, прежде чем я смогу заняться чем-либо полезным. Я резко развернул машину и поехал вдоль Марны.

Она встрепенулась:

— Куда мы едем?

— Обедать. Я вас приглашаю. Идет?

— Куда? — настойчиво повторила она.

— В сторону Рамбуйе, я знаю одно очень хорошее место.

Я крутанул руль, чтобы не сбить велосипедиста, неожиданно выехавшего на дорогу. Сильвия заметила:

— Рамбуйе далеко.

— Километров шестьдесят.

— К двум часам я не успею.

— Я сам должен быть в два на Елисейских полях.

— Значит, мы не успеем поесть.

— Мы даже успеем выпить аперитив. Взвыл движок — на спокойных дорогах я выжимал до 180 в час. Сильвия сжалась в комок на сиденье, надела свои темные очки, чтобы я не заметил ее испуга. Не прошло и получаса, как мы подъехали к Рамбуйе. Однако перед мотелем — загвоздка: Сильвия отказалась выходить из машины.

— Нет, я не хочу, здесь слишком роскошно. А я в брюках…

— Ну и что? Вон к нам уже идет портье.

Она поправила очки и с важным видом распахнула дверцу.

За обедом я попытался разговорить ее, но она наотрез отказалась сообщить что-либо о своей личной жизни, семье, даже о своих друзьях. Получив от ворот поворот, я остановился на нейтральном сюжете: кино. Ей было интересно все, и вопросы теперь посыпались на меня. Впрочем, всяких подробностей о кинозвездах и режиссерах она знала гораздо больше, чем я.

— Вы, конечно же, знакомы с Фредерикой Мэйан?

— И неплохо. Она уже снималась в одном из моих фильмов.

— Как я хочу познакомиться с ней! Вы не могли бы это устроить?

— Познакомитесь на съемочной площадке. Она надула губки.

— Я не хочу. Я хочу, чтобы она познакомилась со мной раньше. Я была бы так счастлива! Ну пожалуйста…

Я улыбнулся. Ребенок да и только. Она горела желанием познакомиться со своим идолом, говорить с ним… Я Достал записную книжку, дал ей адрес Фредерики и сказал:

— Вы достаточно изобретательны и придумаете, как явиться к ней, не будучи представленной.

Восторг вспыхнул в ее глазах. Она чуть было не захлопала в ладоши. Мог ли я тогда предположить, что придет день, когда я убью ее!

Фильм имел успех, и моя подшивка рецензий пополнилась восторженными статьями. Критики, разумеется, говорили и об огромном таланте Фредерики Мэйан, и о динамичной режиссуре Вилли Брауна, но все, словно сговорившись, хвалили юную дебютантку: «сегодня—никто, завтра — кинозвезда», — которая называла себя Сильвией Сарман.

Придуманный мною псевдоним удачно заменял тот, слишком броский, с помощью которого девушка надеялась привлечь к себе внимание.

Потом были интервью, коктейли, презентации, и продюсер, не будь дураком, сразу же привлек нас к работе над новым фильмом по роману Жан Пьера Франка. Он должен был сниматься тем же составом актеров. С Фредерикой в первой роли. И с Сильвией — во второй… В связи с этим проектом я пригласил к себе в Шенвьер съемочную группу будущего фильма. Это было зимним вечером. Тогда-то Флора и познакомилась с Сильвией, которую видела до этого лишь на экране.

Сильвия изменила прическу, и ее белокурые волосы, собранные в хвост, развевались при малейшем движении. Черное платье с глубоким вырезом произвело довольно сильное впечатление на Флору. Воспользовавшись минутным затишьем, жена отвела меня в сторону и спросила:

— Почему ты не познакомил нас раньше? Ведь ты уже полгода знаешь ее.

Я удивленно поднял брови.

— Видишь ли, она ничего особенного из себя не представляет. Я…

Флора резко повернулась и растворилась среди гостей, оставив меня одного, слегка раздосадованного, в совершенно идиотском положении. Флора обладала великолепной интуицией и не могла не заметить некоторой странности в моих отношениях с Сильвией. Тем не менее я знал о ней очень мало, встречались мы практически лишь на работе… Была, правда, та вылазка, тот обед в Рамбуйе перед съемками, о чем я Флоре не рассказывал. Но лишь потому, что не придавал этому значения. Я был уже не в том возрасте, когда влюбляются в девятнадцатилетних вертихвосток.

Я, в свою очередь, присоединился к группе гостей. И теперь уже меня в сторону отвела Фредерика.

— Вилли, душенька, хочешь доставить мне — удовольствие?

— Конечно.

— Будь полюбезнее с маленькой Сильвией, добавь немного текста в ее роль…

— Я только «за». А Паркер согласен?

— Согласится. Знаешь, Вилли, мне очень нравится Сильвия. К тому же она не лишена таланта и заслуживает большего. Я собираюсь помочь ей. Она такая милочка. Рассказывала мне о себе, бедняжка, ей так не везло до сих пор…

Она продолжала говорить в пустоту. Я был ошарашен. Все мои наблюдения, касающиеся мира кино, сразу оказались недействительными. Кинозвезда просила меня добавить текста в роль своей соперницы! Невероятно. Тем более что исходило это от Фредерики, которую все — и я в том числе — считали женщиной, никогда не допускавшей, чтобы ее использовали в качестве ступеньки!

— Я занимаюсь ею, — сказала Фредерика, вертя пальцами бокал с шампанским, — я учу ее одеваться, говорить. Она живет у меня и…

Я ощутил потребность промочить горло. Как будто Сильвию нужно было учить одеваться и держать себя в обществе! Как будто у Сильвии не хватало денег заплатить за жилье! Мысли у меня путались. Что меня удивляло больше? Неожиданное величие души Фредерики или поведение Сильвии?

Я устроился в кресле и залпом опорожнил бокал шампанского. В конце концов, если Фредерике нравится разыгрывать из себя благодетельницу, это ее дело! Подошли Сильвия и Флора и сели рядом со мной. На фоне музыки, исторгаемой проигрывателем, я отчетливо слышал их диалог, выделявшийся из гула других разговоров.

Флора говорила:

— Вы мне очень понравились в фильме. По правде говоря, вы почти затмеваете Фредерику.

— Вы очень любезны, но я знаю, что это неправда, Фредерика — великая актриса, и я восхищаюсь ее талантом. Я ей не ровня и никогда не смогу сравниться с ней…

Теперь у нее был приступ скромности. Это совсем не шло ей, но она, должно быть, находила забавным играть роль актрисы, какой она хотела стать. Я ухмыльнулся сам себе, как уже изрядно выпивший человек. Все это вдруг показалось мне чертовски комичным. Сцена из фильма. Сильвия продолжала:

— Я всегда недоумевала, почему о вас, лучшей французской певице, так мало говорят.

Флора не заметила, что Сильвия явно переборщила. Смущенно, но не без удовольствия хохотнув, она возразила:

— Я не люблю рекламу. Ненавижу выставлять себя, хотя без этого в моей профессии нельзя, так же как и в вашей. Мне не раз предлагали работу за границей, но я отказывалась, из-за Вилли… Я не смогла бы расстаться с ним…

Она повернулась ко мне и добавила уже громче:

— Если только он сам в один прекрасный день не откажется от меня…

Подошла очередь моей реплики. Я встал, обнял Флору и, чмокнув ее в шею, проворковал:

— Я никогда тебя не брошу, любовь моя. Одновременно я видел Сильвию, глаза Сильвии, грудь Сильвии, пальцы Сильвии, судорожно сжавшиеся в кулаки. Я встал и, обозленный, отправился искать выпивку. Что со мной происходило?

Пока шла предварительная работа над фильмом, я часто виделся с Сильвией. Мы обычно встречались в кафе или у Фредерики, или у Легофа: обсуждали диалоги, монтажные листы, костюмы, крупные планы. Однажды, у Фредерики, Сильвия попросила прорепетировать с ней сцену. Я взял рукопись и начал подавать реплики.

Это была банальная любовная сцена. Обмен клятвами в вечной любви, завершающийся объятиями. Реплики Сильвии были столь выразительны, столь эмоционально убедительны, что я, незаметно для себя самого, увлекся ее игрой. В конце сцены она говорила мне:

— Любовь моя, все, что ты делал до сих пор, не имеет значения. Женщины, которых ты любил или еще любишь, не в счет. Важно лишь настоящее. Важно, что ты обнимешь меня, крепко прижмешь к себе так, чтобы я задохнулась, покроешь мое тело поцелуями, всё забудешь и меня заставишь забыть обо всем…

Она подошла, прижалась ко мне всем телом, и я, стесненный рукописью неловко обнял ее за талию. Это была только репетиция, кинопоцелуй, и все же я не в силах был удержать выскальзывавшую у меня из пальцев тетрадку. Когда мы разомкнули объятия, я не осмеливался взглянуть на Сильвию. Мне было стыдно за волнение, которое она во мне пробудила, за слабость, которую я почувствовал в себе.

Немного погодя я сказал, что пора разъезжаться по домам, минут еще десять топтался у выхода, споря с Фредерикой, пока не очутился, наконец, у своей машины в саду. Я открыл дверцу и, сев за руль, услышал всхлипывания Сильвии, которая ждала меня, скрючившись на заднем сиденье. Я обернулся, удивленно спросил:

— Что ты здесь делаешь?

Закрыв лицо руками, она простонала:

— О, прогоните меня, скажите, чтобы я ушла!

Ее смятение было столь искренним, что меня это просто потрясло. Сначала — наша притворная любовная сцена. Теперь — эта жалкая мольба. Она меня любила. И я любил ее. Две эти истины буквально пронзили меня своей очевидностью. Третья, являвшая собой угрызения совести, — сразила наповал. Я любил и Флору тоже. Это привело меня в полную растерянность, ведь я не допускал даже и мысли, что могу изменить жене, сделав Сильвию своей любовницей. Скорее наоборот…

Безумие. Желание. Нетерпение. Тревога.

Я на бешеной скорости гнал машину в Шенвьер, слыша у себя за спиной жалобные вздохи Сильвии. Единственное, что имеет сейчас значение, это скорость. Все должно произойти быстро, как можно скорее. Я больше не мог ждать и думал о том, сколько времени потеряно с того дня, как я узнал Сильвию, которую я любил; я давил на акселератор, даже не думая о том, застану дома Флору или нет. Плевать на всё. Мне нужна была Сильвия, немедленно. Наконец я притормозил. Вилла была погружена во мрак. Я открыл дверь гаража, загнал «Ланчу», нажал на рычаг изобретенного мною приспособления, — дверь автоматически закрылась, а сад осветился. Я сказал Сильвии:

— Пойдем.

На следующее утро я вспомнил, что Флора уехала на три дня в провинцию. Франсуаза, на подносе принесшая в спальню завтрак, не выразила ни малейшего удивления, увидев рядом со мной голую Сильвию. Она лишь пошла и принесла еще одну чашку.

Договориться нам с Сильвией труда не составило. Так же как и я, она не жаждала предавать нашу связь огласке. Мы легко сможем встречаться в Париже, днем, и так часто, как захотим. Когда я произнес имя жены, Сильвия сказала:

— Прошу тебя, Вилли, не усложняй. Грешно было бы расстраивать такую эффектную женщину, как Флора. Ничего не будем ей говорить… Позже, если мы не надоедим друг другу, посмотрим, что можно сделать…

Эгоист и тупица, я тут же счел это решение наилучшим. — А разве любой другой мужчина в подобном случае действовал бы иначе? Позже посмотрим, что можно сделать. Значительно позже…

Я вел себя как водевильный персонаж. Я стал ходячим штампом. Изменив жене, я преподнес ей, когда она вернулась, роскошный подарок. Я купил молчание Франсуазы, увеличив ей жалованье. Я поделил свою жизнь на две равные, или почти равные части. Одна половина — для Сильвии, другая — для Флоры. Все шло хорошо. В течение полугода.

Третий фильм, снятый мною для «Аргуса», стал настоящим триумфом. Критики снова превозносили мой талант и талант Сильвии, многие пророчили ей будущее кинозвезды. Начались приготовления к четвертому фильму. Сильвия купила небольшую квартирку на площади Клиши, где мы и встречались каждый день. Однажды, погожим солнечным днем, вселявшим в меня оптимизм, я приехал к ней раньше обычного. Нажав три раза на кнопку звонка, я довольно долго ждал, когда откроется дверь. Сильвия показалась мне смущенной, а в коридоре я столкнулся с собиравшимся уходить долговязым молодым человеком. Я изменился в лице, Сильвия же поспешно сказала:

— Познакомься с моим братом. Френсис.

Я машинально протянул руку, брат схватил ее, стал трясти, бормоча вежливые слова, которых я не слышал, так как был занят тем, что разглядывал его. Через некоторое время он, смущенный по-видимому так же, как Сильвия и я, улизнул.

Когда я устроился в кресле, давно уже ставшим моим, Сильвия, как обычно, взобралась ко мне на колени. Вначале я пытался отучить ее от этой привычки, — такая же была и у Флоры, — но из-за своей лени очень скоро смирился с этим, внушив себе мысль, что Сильвия и Флора — всего лишь одна и та же супруга, только с двойной внешностью.

Сильвия с важным видом заявила:

— Дорогой, ты видел, что пишут обо мне критики.

— Очень хвалят. И справедливо, надо сказать, Она улыбнулась.

— Они говорят, что я заслуживаю роль звезды. — Да.

Я приготовился к обороне. Такая преамбула не обещала ничего приятного.

— Вилли, я непременно должна сыграть главную роль в твоей следующей картине.

«Вот и приехали», — подумал я с горечью.

— Ты же знаешь, киска, это невозможно, — сказал я. — У Фредерики контракт с Паркером, и пока Фредерика приносит доход, она будет играть все главные роли в его фильмах.

Сильвии это было так же хорошо известно, как и мне, и поэтому я вначале не понимал истинных причин ее настойчивости, ее недовольной, как у обиженного ребенка, гримасы.

— Но ведь я лишь время теряю, снимаясь в пустяковых ролях. Уже три фильма — и никакого движения вперед! Скоро все начнут думать, что я только и умею, что играть потаскушек второго плана! Ты должен поговорить с Паркером, внушить ему…

Я беспомощно развел руками.

— Исключено, — произнес я с искренним сожалением. — Ты не хуже меня знаешь условия контрактов. Если Паркер уберет Фредерику из заголовка афиши, ему придется уплатить ей неустойку. А для продюсера такая потеря денег хуже смерти, конец света!

Она спрыгнула с моих коленей и, подойдя к окну, уткнулась носом в стекло.

— Хорошо, — уверенно заявила она, не оборачиваясь. — Я не настаиваю. Но в таком случае я приму предложения, которые мне сделали.

Я встрепенулся.

— Какие предложения?

— Италия. Главная роль в пяти картинах. После каждой контракт продлевается автоматически.

Я подошел к ней, обнял за плечи.

— Ты мне об этом не рассказывала.

Она резко повернулась и, пронзив меня взглядом, бросила:

— Не рассказывала, потому что думала, тебя заботит моя карьера. Но раз ты не можешь или не хочешь ничего для меня сделать, то я просто вынуждена туда поехать. Это намного выгоднее. А пять картин — и в каждой главная роль — просто великолепно.

Я отступил на два шага, нащупал в кармане пачку сигарет, закурил, пытаясь отыскать какой-нибудь выход. Но ничего так и не нашел. Я оказался в тупике, так как был просто не в силах сделать Сильвию первой звездой в кинокомпании «Аргус». И не хотел, чтобы она уезжала…

Она спросила:

— А если Фредерика согласится дать мне место в заголовке афиши?

Я пожал плечами. Фредерика никогда этого не сделает, если только не лишится вдруг рассудка.

В афише были указаны две звезды: Фредерика Мэйан и Сильвия Сарман.

После шумного успеха моих последних картин я стал самой видной фигурой кинематографического Парижа со всеми вытекающими отсюда последствиями: неотступно преследующими меня фотографами, бесконечными интервью, репортажами о моей вилле, о моей жене, просьбами попробовать тех или иных актеров, объемистой корреспонденцией, содержащей целый поток сценариев и различных предложений. Короче говоря, обретя известность, Сильвия занялась саморекламой. Начала появляться в парижских кабаре вместе со своими молодыми обожателями. Раз десять объявляли о ее помолвке, столько же раз эти слухи опровергались, а затем, однажды появилась одна вероломная заметка, которая меня просто ошарашила.

«Сильвия Сарман только что опровергла слух, согласно которому она якобы вышла замуж за актера Жана Лабе. В кинематографических кругах поговаривают, что не последнюю роль в этой размолвке, уже пятой за последний год, сыграл режиссер Вилли Браун. Нужно ли напоминать, что именно Вилли Браун открыл Сильвию Сарман?»

Разобрав почту и рассортировав газеты, Флора, как всегда, обвела заметку красным карандашом. Испытывая необходимость оправдаться перед ней, рассерженный на самого себя, я отправился на поиски жены и нашел ее в спальне, возле проигрывателя, слушающей концерт ми-минор Вивальди. Я убавил громкость и потряс газетой.

— Ты видела? Какая наглость! Эти подонки, эти журналисты уже не знают, что и выдумать!

Она взглянула на меня, грустно улыбнулась. Вытянув руку, остановила пластинку.

— Ты прелесть, Вилли. Только не надо ломать комедию. Мне давно все известно.

Я решил сыграть удивление, воскликнул:

— Что известно? Неужели ты поверила этим нелепым слухам?

Она откинула голову на спинку кресла, устало закрыла глаза.

— Это не слухи. Я знаю. Уже год ты мне изменяешь с Сильвией. О, я на тебя не сержусь, она настолько моложе и красивее меня… Обидно только, что ты ничего мне не сказал.

Мне казалось, я сплю и вижу кошмарный сон. Хотелось возражать, кричать о своей любви, просить прощения, но, несмотря на все мои усилия, я, как во сне, не мог раскрыть рта. Я провалился в болото, и под тяжестью собственного тела все больше и больше увязал в нем. Казалось я смотрел на Флору целую вечность, а она делала вид, что ничего не замечает.

Кошмар кончился, когда Флора встала. Подойдя к секретеру, вынула из выдвижного ящика пачку писем и разложила их передо мной.

— Прочти.

Анонимные письма, без даты, все на грязновато-белых листках бумаги, исписанные одним и тем же измененным почерком, с точными указаниями времени и места свиданий. Машинально, я начал комкать их. Флора принялась объяснять:

— Первое пришло полгода назад, Я не придала ему значения. Впрочем, я даже хотела сказать о нем тебе, но сразу не сказала, а потом — забыла. Затем, месяц спустя, я получила еще два. С точными указаниями. Мне захотелось убедиться в их лживости. И я увидела тебя, Вилли, в объятиях Сильвии, со счастливым лицом, какое было у тебя во время наших первых свиданий, десять лет назад.

Она забрала у меня письма, сложила их вместе и резким движением разорвала.

— Тебе не передать, Вилли, сколько мне пришлось выстрадать. Ты был для меня единственным мужчиной, и я не допускала даже мысли, что ты когда-нибудь сможешь обмануть меня, я хочу сказать, серьезно обмануть. Если бы ты время от времени и спал с Сильвией ради развлечения или с другой, или даже не с ней одной, это, в сущности, было бы почти нормально, по крайней мере, несущественно.

Ее голос на какое-то мгновенье, казалось, дрогнул, но она продолжила:

— Тогда как ваши длительные, регулярно повторяющиеся свидания, твоя двойная жизнь, твоя постоянная ложь… Все это было невыносимо. Вечером, когда ты возвращался и нежно целовал меня, словно ничего не случилось, я, улавливая на твоем пиджаке запах духов Сильвии, едва сдерживалась, чтобы не расплакаться…

Я сделал шаг в ее сторону, она попятилась, и я остановился.

— Почему ты ничего мне не сказала? Почему так долго ждала?

— Откуда я знаю? Струсила, наверное. Я всё надеялась, что ты устанешь от нее или она от тебя, что ты вернешься, быть может, поплачешься мне в жилетку, и я тебя утешу… Я глупая, правда? Ты, наверно, находишь меня очень мелодраматичной. Все уже всё знают, начиная с журналистов. Между нами все кончено, Вилли. У меня нет сил продолжать партию, я выхожу из игры.

Я упал к ее ногам и, сознавая, что разыгрываю скверную мелодраму, обнял ее колени, прижался к ней, но она оставалась холодной как мрамор. Штамп, мелодрама, никудышная сцена. Появись такая в фильме, ее бы освистали. Но в жизни освистывают редко, потому что зритель — это одновременно и актер…

— Вилли, я приняла предложение Дэвидсона. Через две недели улетаю в Америку.

Я впал в панику, как и в тот день, когда Сильвия заявила мне о своем возможном отъезде в Италию. Я не знал, на каком я свете. Сильвия? Флора? Кого из них предпочесть? Поскольку Флора была здесь и сейчас, я любил ее, о другой я забыл, другую я отверг:

— Флора, я брошу Сильвию, клянусь тебе. Я не хочу, чтобы ты уезжала, я этого не переживу… Сильвия не в счет, я никогда не придавал этому большого значения, клянусь тебе…

— Не надо клятв. Контракт подписан, я еду. Надеюсь, с Сильвией ты будешь счастливее, чем со мной…

Она указала мне рукой на дверь. Побежденный, я, пятясь, вышел из комнаты, спасовав перед слезами и боясь показаться смешным.

Хлопнула дверь, и немного погодя вновь зазвучала музыка Вивальди.

Она покинула Францию. Через полгода был оформлен развод. Спустя некоторое время я женился на Сильвин. Типично парижский брак.

Жизнь на вилле Шенвьер шла своим чередом. Изменилось только одно: хозяйка дома. Франсуаза—мудрая и преданная мне Франсуаза — осталась и взяла на себя командование взводом лакеев и садовников. Я купил новую машину, которую Сильвия стала использовать для своих частых поездок, но оставил и свою старенькую «Ланчу». Я вновь занялся поделками, которые было забросил из-за любовного раздвоения, но интерес к ним был уже не тот. Я не мог забыть Флору, которую все еще любил, и, оставаясь дома один, я, бывало, часами слушал ее пластинки, пытаясь представить, что она делает в данную минуту.

Срок действия моего контракта с «Аргусом» истек, и теперь я снимал кино для различных кинокомпаний, всегда с Сильвией в главной роли. О Фредерике Мэйан уже почти и не вспоминали, снималась она редко и, как правило, в очень дешевых картинах. Зато лицо Сильвии не сходило с обложек иллюстрированных журналов. И жизнь Сильвии в изложении предприимчивых и наделенных богатым воображением трудяг из еженедельника «Говорит Париж» навевала сладкие грезы на читательниц. Ну а я все больше и больше становился мсье Сильвия Сарман. И поскольку я не оправился еще от шока, вызванного бегством Флоры, мой последний фильм потерпел полное фиаско. Одной лишь Сильвии все было как с гуся вода: критики единодушно досадовали на то, что ей пришлось попусту растрачивать свой талант на такую ерунду…

Когда я, удрученный первым с начала моей карьеры провалом, лихорадочно работал над сценарием очередного фильма, в комнату влетела Сильвия. Она накладывала на лицо слишком много грима, и я сделал ей замечание, но она, как всегда, пропустила его мимо ушей. Уселась на кровать, обнажив стройные ноги, закурила.

— Любовь моя, — заворковала она, — тебе следовало бы немного отдохнуть, прежде чем снова впрячься в работу. Не успев закончить одну картину, ты кидаешься на другую. Это неразумно.

Чувствуя себя затравленным, я вскинул голову и закричал:

— Все заботятся о моем здоровье. Послушать тебя, так я уже конченый человек! Что за вздор ты несешь? Один провал после восьми удач вовсе не значит, что я проиграл! Ну ошибся, с кем не бывает! Возьми любого романиста: если одна книга у него получается слабее остальных, в доверии ему не отказывают!

— Ты не писатель, Вилли, а кинематографист. И должен знать, что в кино художественный провал влечет за собой целую серию провалов финансовых, напрямую тебя это не коснется, но недовольство кинокомпании вызовет.

— Плевал я на кинокомпанию! — кричал я, размахивая руками. — Я никому ничем не обязан, могу работать с кем захочу!

Сильвия резко повернулась, подошла ко мне. Ее белокурые волосы коснулись моей щеки.

— Не нервничай, дорогой, Ничего страшного не случилось. Твое самолюбие слегка уязвлено — и только. Твой следующий фильм будет великолепен, я уверена.

Еще немного и я бы, как кот, заурчал от удовольствия. Я подсознательно ждал именно этих слов, и она, выбрав весьма удачный тон, произнесла их. Я прижал Сильвию к себе, поцеловал, она не сразу высвободилась из моих объятий, отошла, чтобы погасить в пепельнице догоравшую сигарету, вернулась ко мне. Усевшись на подлокотник кресла, сказала:

— Тебе нужен месяц, а то и два полного отдыха, чтобы ничто тебя не беспокоило. Ты сейчас увлекся сценарием, даже не зная, устроит ли он продюсера. Это ошибочный путь, подожди, пусть тебя позовут, предложат сюжет. Поезжай за город, попутешествуй немного, это пойдет тебе на пользу,

Я сдался. Демонстративно собрал свои бумаги и запер их в стол.

— Твоя взяла. Поеду в Испанию. И увезу тебя с собой. Она тут же возразила, отрезав:

— Нет, я останусь здесь.

— Сильвия, я не понимаю. Ты требуешь, чтобы я уехал, а сама ехать не хочешь. Почему?

— Потому что у меня есть обязательства здесь, съемки.

— У кого?

— Неважно. Исторический фильм, очень интересная роль.

Я в отчаянии всплеснул руками. Наверное, я был похож на рыбу, выброшенную на берег.

— Но так же нельзя.

— Нет, можно. Насколько мне известно» ни в одном контракте не сказано, что я должна сниматься только в твоих картинах!

— Я не хочу, чтобы ты снималась у других.

— Я буду делать то, что захочу. А я как раз и хочу сняться у другого режиссера.

— Почему?

Ее глаза светились грустью. Она, не отрываясь, смотрела на меня, я чувствовал, что теряю самообладание. Этот осуждающий, изучающий меня взгляд яснее ясного говорил о том, что жена во мне разуверилась. От восхищения, которое я всегда вызывал у Сильвии, теперь не осталось и следа. Я разочаровал Сильвию, мне не хотелось больше жить.

Я остался в Шенвьере, пытаясь забыть эту сцену, с головой ушел в работу. Сильвия, между тем, снималась в историческом фильме, открывая им свою серию «знаменитых кокеток». И ничто не шевельнулось у меня внутри, когда я узнал, что фильм бьет все рекорды посещаемости, и зрители требуют продолжения. Сильвия снялась во втором фильме, затем в третьем. Все—за очень короткий промежуток времени. Я же прозябал. Никто не предлагал мне сценария.

И тут прошел слух, что я кончился как режиссер. После этого я действительно кончился. В кино всегда так. В тот день, когда одна знаменитость соглашается уступить свое место во главе афиши другой, она начинает катиться вниз. Режиссер, не снявший за год ни одной картины, уже ни на что не годен. Его избегают. Стали избегать и меня. В офисах кинокомпаний группки людей распадались при одном моем приближении. Меня искренне жалели.

Сильвия становилась все менее разговорчивой, иногда к ней даже страшно было подступиться. Возвращаясь вечером домой после изнурительного дня, она запиралась у себя в спальне. Потом она стала возвращаться все реже и реже. Потом стала появляться в Шенвьере только один раз в неделю. Потом прошел слух о нашем разводе. Потом мы развелись. Состоялось бесстрастное объяснение.

— Ничего у нас с тобой не получится, Вилли. Тебя преследуют неудачи, и, когда я вижу твое кислое лицо, меня начинает мучить совесть оттого, что моя карьера складывается так успешно… Будет лучше, если мы расстанемся… Я по-прежнему люблю тебя, Вилли, ты знаешь, но многое изменилось…

Что я мог возразить? Я разочаровал ее, не оправдал, надежд, которые она на меня возлагала, — жалкий тип, преходящая знаменитость, не сумевшая использовать свой шанс. Старый дурак. Сильвии не было еще и двадцати пяти, и ее звезда только всходила… Я остался один. Покинутый обеими женщинами, которых я любил. Один в огромном доме с Франсуазой, преданной мне до мозга костей. Я пытался что-либо предпринять. Обивал пороги в поисках работы, которую никто не хотел мне давать. Сначала я продал машину. Затем — дом. Сняв небольшую квартирку на бульваре Батипьоль, я заживо похоронил себя.

Прошли годы.

Моя первая жена стала в Соединенных Штатах известной певицей. Узнав из газет о приезде Флоры во Францию, я решил пойти на пресс-конференцию, которую она устраивала для журналистов. Увидев меня, она помахала мне рукой, как старому другу. А позже, когда репортеры потянулись к выходу, подошла, посмотрела мне в глаза и сказала:

— Вилли, как ты изменился!

Я стоял молча, не в силах сказать ей, что она — она не изменилась. Флора выглядела такой же молодою, как и шесть лет назад, хотя я знал, что ей уже под сорок. Я застыл в неподвижной, идиотской позе, беспомощно опустив руки. Она взяла меня за локоть.

— Вилли, я узнала, что Сильвия тебя бросила. Мне тебя искренне жаль.

Теперь уже и Флора жалела меня. Тем не менее она обошлась со мной жестоко, так же, как и Сильвия, но я не мог сердиться на них, понимая, что во всем виноват сам. Во всем. Я пробормотал:

— Ты замужем?

— Да.

— Счастлива?

— Да.

Я повернулся, дошел до двери, открыл ее, изобразил на лице улыбку, сказал:

— Я рад твоему успеху и твоему счастью, Флора.

В холле отеля я посмотрел на себя в зеркало. Я легко мог бы сойти за ее отца. И за дедушку Сильвии. Смешки в зале.

Газеты писали: «Сильвия Сарман, первая звезда французского кино, с большим успехом играющая сейчас в пьесе Мишеля Барро «Изабель, любовь моя», только что объявила о своем возвращении на экран, намереваясь сняться в фильме, продюсером которого будет она сама. С этой целью Сильвия Сарман собирается восстановить разорванные связи и пригласить всех, с кем она начинала свою карьеру в кино: Таким образом, первой партнершей Сильвии в картине будет Фредерика Мэйан, — замечательная актриса, оказавшаяся сейчас в тени. Постановщик фильма— Вилли Браун, чьи первые картины остались в памяти у каждого из нас. Сценарий написан Мишелем Барро, мужем Сильвии Сарман. Итак, есть все шансы на то, что этот фильм станет кинематографическим событием года»,

Сильвия, — уж не знаю, откуда она взяла мой адрес, — явилась ко мне. Я, хотя и ждал ее визита, невольно попятился, столкнувшись с ней лицом к лицу. Улыбнувшись мне, она спросила:

— Можно войти?.

— Входи.

Я сгорал от стыда за убогость моего жилища, небрежность платья. Сильвия осмотрелась, села, вынула из сумочки пачку сигарет. Не прошло и пяти минут, как я снова привык к ней. Тот же взгляд, те же волосы, духи, привычки. Как будто ничего не произошло, как будто мы никогда и не расставались…

— Ты читал газеты?

— Да.

— Ты сейчас свободен?

Я показал на рваные обои, свой старый будильник, дешевую мебель, поношенный костюм.

— Ты хотел бы делать эту картину? Она может дать тебе шанс для нового взлета.

— Хотел бы, но это, скорее, возможность заработать немного денег.

Она объяснила мне свой замысел, в двух словах пересказала сценарий Мишеля Барро. Идея мне понравилась. Десять минут беседы, — и я снова режиссер Вилли Браун. И уже забыт тот Вилли Браун, который шесть лет перебивался случайными заработками. Сильвия продолжала говорить: настоящая деловая женщина. Настоящий продюсер, который не станет бросать деньги на ветер. Затем беседа отклонилась в сторону. Я выдавил из себя несколько слов раскаяния и сожаления по поводу того, что не сумел удержать ее подле себя. Я сказал:

— Три дня назад я виделся с Флорой. Странное совпадение: после стольких лет забвения я сразу встретил вас обеих…

Сильвия впала в задумчивость, мечтательно протянула:

— Бедная Флора. Она тебя любила, а я из-за своего эгоизма сделала все, чтобы отлучить ее от тебя. Я даже посылала ей анонимные письма… Какой же глупой я была. В сущности, с Флорой ты бы, наверное, был бы счастливее.

Анонимные письма, из которых Флора узнала о моей измене! Их написала Сильвия! Я был ошарашен. Я уже развел руки, примеряясь к толщине ее шеи. Встал, сделал два шага в ее сторону. В этот момент открылась дверь, и Франсуаза, с удивительнейшим безразличием в голосе, спросила:

— Я ухожу. Вам ничего не нужно?

Хладнокровие вернулось ко мне, я засунул руки в карманы. Мерзавка. Она состряпала эти анонимки, и именно из-за нее Флоре пришлось терпеть такие муки. Франсуаза повторила:

— Вам ничего не нужно?

— Нет, спасибо.

Дверь захлопнулась. Сильвия, не заметив странности в моем поведении, заговорила снова:

— Я могла бы вызвать объяснение и обычным способом, и ты бы, наверное, этому не воспротивился, Вилли, но я предпочла поставить Флору перед свершившимся фактом. Однажды она приехала ко мне, и объяснение состоялось. Она хотела знать, действительно ли я люблю тебя, и я ей это доказала… Тогда она отошла в сторону… Но зачем я тебе рассказываю, ты не хуже меня это знаешь, и потом, всё уже в прошлом, всё давно умерло. Давно…

Нет, я не знал ничего. Все происходило за моей спиной! Ни Сильвия, ни Флора никогда не говорили мне об этом объяснении! Когда оно состоялось? Где? Почему я ничего о нем не знал?

— Какое же доказательство своей любви ко мне ты могла предоставить Флоре? — спросил я, призывая себя к спокойствию.

Сильвия посмотрела на меня, как прежде, улыбаясь:

— Разве она тебе не рассказала? Чудачка! Впрочем, у Флоры всегда был странный, скрытный характер… О, это очень просто. Я была готова на всё. Я сказала ей, что жду от тебя ребенка. Она поверила!

Из пурпурного ротика Сильвии вырвался смешок, и меня передернуло. Она действительно была готова на всё, способна на любую подлость. Она любой ценой хотела заполучить меня — и заполучила, чтобы бросить сразу, как только я оказался ей не нужен! Вот, значит, что она за пташка! К сожалению, я понял это слишком поздно. Я позволил обвести себя вокруг пальца мелкой интриганке, актрисе, достаточно хорошей для того, чтобы целых два года морочить мне голову, заставляя верить в ее любовь. А после, мсье Вилли Браун, исчезните! С поразительной легкостью она признавалась мне теперь во всех своих грязных делишках, очевидно полагая, что я вместе с ней посмеюсь над ними.

Ее любовь—комедия! Никаких сомнений: все то время, пока мы были вместе, она водила меня за нос, а я, жалкий идиот, ни о чем не догадывался! И поделом мне! Исковерканная жизнь, лопнувшая карьера — вот плоды ее деятельности. Зачем надо было приезжать и рассказывать все это, лишать меня иллюзий, которые я еще питал относительно нее? Зачем?

Она встала.

— Ты сейчас свободен?

— Да.

— Отлично. Поедем, познакомишься с Мишелем, и вы начнете работу, а я тем временем подготовлю твой контракт.

Мне хотелось убить ее сию же минуту, но я не шелохнулся, — я снова струсил. Как я себя ненавидел, идя за ней! У подъезда нас ждала роскошная приземистая машина «Эспада Ламборгини». Типично пижонский автомобиль. Она села за руль, совершив маневр, выбралась со стоянки, с весьма впечатляющей уверенностью провела машину через весь Париж и выехала у Шарантонского моста на автостраду.

Было шесть вечера. Десятки машин беспрестанно обгоняли одна другую то слева, то справа от нас.

Сильвия сказала:

— Помнишь, как я струхнула в твоей «Ланче» первый раз?

Я помнил прежнюю Сильвию, пугливую, нелюдимую, нагловатую девчонку, маленькую дикарку, которую я нарек Сарман, боявшуюся зайти в шикарный ресторан. Импульсивный ребенок, чьи выходки приводили меня в восторг, каждое ее лестное слово в мой адрес я принимал за чистую монету. И все это оказалось фальшью, гнуснейшей ложью. И брат тоже? Желая-таки выяснить все до конца, я внезапно спросил:

— Как поживает твой брат?

— Мой брат?

Она почти тотчас же продолжила:

— Очень хорошо, он занимает важный пост в провинции.

Но ее секундное замешательство не ускользнуло от меня. У Сильвии никогда не было брата. Невероятно. И все это выяснялось лишь шесть лет спустя. Несмотря на два года совместной жизни, я совсем ее не знал.

Она прибавила газ, обогнала одну за другой три солидные машины. Я взглянул на счетчик и поежился: 230! Она заметила мое беспокойство, рассмеялась, прибавила еще. Снаружи свистел ветер, мы обставляли все машины, как черепах, и я умирал от страха. Справа показалась второстепенная дорога, которая, я знал, ведет в Ла-Варен. Не сбавляя скорости, Сильвия вошла в вираж, ударив по тормозам. Резкий поворот руля — и вот мы уже катим по дороге на Ла-Варен. Я вытащил платок, вытер пот.

— Это ведь ты приохотил меня к скорости. На этой «Ламборгини» я могу выжать все 250. Разумеется, днем я никогда не рискую, но ночью… Возвращаясь из театра, когда дороги пустынны, я отвожу душу! Семь минут — и я дома! Да и напряжение это снимает получше, чем холодный душ.

Она сбросила газ и остановилась — я глазам своим не поверил — перед моим бывшим домом. Оторопевший, я вылез из машины, и лишь тогда она бросила мне:

— Я выкупила твой дом. Он так мне нравился.

Когда мои ноги ступили на гравий аллеи, решение было принято: я убью ее. И я знал, как.

Каждый вечер, возвращаясь из театра, она выжимала из машины 250. Каждый вечер она заходила на поворот, резко ударяя по тормозам. Автомобильная катастрофа на такой скорости смертельна.

Я познакомился со своим преемником Мишелем Барро. Очень молодой, безусловно моложе Сильвии, он, казалось, порядком смутился при моем появлении, но довольно скоро мы прониклись симпатией друг к другу. Он смотрел все мои фильмы, и они ему нравились. Он прочитал мне свой сценарий, завязался разговор. Я невольно озирался вокруг, пытаясь разглядеть за новым убранством мое бывшее жилище. Затем я принялся изучать Барро. Было видно, что он старается понравиться мне. И было видно, что он кого-то или чего-то ждет. Я убедился в этом, когда зазвонил телефон. Он вскочил, прошел передо мной, не извинившись, снял трубку, заговорил приглушенным голосом, словно боясь, что я подслушаю.

Я встал, облокотился на подоконник, созерцая пейзаж, который прежде ежедневно был у меня перед глазами, когда я вставал и подходил к окну.

Барро снова сел, извинился. Мы работали примерно до восьми, а потом он сказал:

— Вы останетесь на ужин.

Я хотел было отказаться, но он настоял.

— Да, да, мы поужинаем в мужской компании. Сильвия через полчаса уедет в театр. Она ест там, на месте.

Я согласился и похвалил единственную его пьесу, которую видел, хотя на самом деле нашел ее весьма скверной. Он засмущался.

— Вам нравится писать для кино? — спросил я.

— Да. Это так непохоже на театр. В кино все время что-то меняют, отказываются от многих сцен, а затем восстанавливают их в прежнем виде. Да и доходы здесь выше, чем в театре, хотя усилий затрачиваешь меньше.

— Действительно, — согласился я. — Дело это выгодное. Доказательство…

Я показал на себя, и у него хватило такта не рассмеяться этой мрачной шутке. Денег он мне не предложил и правильно сделал, потому что его подачку я бы принял без малейшего угрызения совести. Однако к чему возлагать на этого юнца вину за грехи Сильвии? Было очевидно, что он подвернулся ей под руку в неудачный для себя момент, и Сильвия, угадав в нем будущую знаменитость, сочла весьма выгодным выйти замуж за подающего надежды литератора. Чудачка Сильвия. Которую я решил убить. Я сделаю доброе дело, избавив от нее киностудии, освободив от нее Мишеля Барро: она уйдет в зените славы. Никаких торжественных проводов для Сильвии, дамы и господа. Все будут скорбеть о смерти Сильвии, а начинающим актрисам будут ставить в пример ее упорство в достижении цели…

В одиннадцать Барро повез меня домой на моем скромном «Фольксвагене», Мы стали лучшими друзьями. В конце концов ничто так не сближает мужчин, как факт пребывания в браке с одной женщиной

Несколько дней подряд я по вечерам ездил работать в Шенвьер. Барро сам приезжал за мной, а на ночь отвозил назад. Я свыкся с принятым здесь распорядком. Живущие неподалеку слуги — их было трое — в десятом часу уходили домой. Оставшись один, Барро обычно смотрел ночные теленовости, а затем поднимался наверх, в мою бывшую спальню. Он спал, как спят в его возрасте: крепким глубоким сном.

Сильвия возвращалась на своей роскошной «Ламборгини» лишь в два часа ночи. Поставив машину в гараж, шла спать, тоже наверх, предварительно приняв снотворное. И еще: во вторник спектакля у нее не было, свободный день. Это я тоже учел.

Оставалось только алиби. Его предоставит мне Франсуаза, непроизвольно. Она спала в дальней комнате и могла подтвердить, что уже много лет подряд я каждый вечер ложусь в десять и сплю как сурок, пока она не вытащит меня из постели около восьми утра. Она тоже отличалась тяжелым сном.

Однажды вечером, в пятницу, заранее узнав расписание автобусов на Ла-Вареи, я лег, как всегда, в десять. Через час, когда служанка крепко уснула, я встал. В темноте, в полной тишине оделся, взял сумку, куда я положил кое-что из моего ящика с инструментами, и бесшумно выскользнул из квартиры. Я поймал такси и поехал сначала в театр, где играла — и не без успеха — Сильвия. Я хотел убедиться, что она не заболела… «Ламборгини» стояла ни своем обычном месте, неподалеку от служебного входа. Прекрасно. На другом такси я доехал до Венсенских ворот. Пешком дошел до замка и сел на 121-й автобус. Вышел у Шенвьерского моста около полуночи. Не торопясь, преодолел отрезок пути мост — вилла и бесшумно открыл решетку специально изготовленным для этого ключом. Освещенные окна второго этажа указывали на то, что Мишель Барро еще не спит, но для меня он опасности не представлял. Я запер решетку, весьма довольный своими способностями взломщика, и, пройдя по краю газона, очутился в глубине сада, где — я знал—находилась мастерская. Закрывшись там, я стал ждать возвращения Сильвии.

Сидя в зловонной темноте, я принялся размышлять над своим поступком. Я собирался убить Сильвию и не ощущал при этом никакого волнения. Мне казалось, убив ее, я совершу богоугодное дело. Сильвия предала меня, как предала многих других, принесла несчастье и мне, и Флоре… Она заслужила смерть. Я был столь же хладнокровен, как палач, начищающий до блеска нож гильотины. Я размышлял. Убил бы я ее шесть лет назад, узнай я, что она меня обманывает? Отвечу: нет.

Странное дело. Любовная драма замедленного действия. Месть Лагардера[1] . Возвращение Монте-Кристо! Прямо-таки душещипательная история… Я ко всему потерял интерес и, тем не менее, я убиваю. Поступок сумасшедшего?. Возможно. Не очень приятно лишиться вдруг всего, что любишь: дома, работы, жены, друзей. Приговоренных к смерти хотя бы не заставляют работать в их камерах! Я же приговорен к жизни. Вынужден жить, занимаясь ненавистными мне поделками, — кинематографу я отдал лучшую часть самого себя…

Решение созрело окончательно, когда я снова увидел Флору. И если бы я не прочел в ее глазах, что она все еще любит меня, что до сих пор сожалеет о случившемся, я бы так не возроптал, когда Сильвия открыла мне свое истинное лицо. Сильвия похитила у меня Флору, любовь ее была фальшью, и мои руки обнимали скелет, притворщицу, куклу с веселым лицом. Она должна умереть. Чтобы такое больше не повторилось. А когда она будет мертва благодаря мне, возможно, я смогу, наконец, избавиться от тошнотворного привкуса во рту, который уже давно не дает мне покоя…

На дороге остановилась «Ламборгини».

Сильвия, с сигаретой во рту, прошла в десяти сантиметрах от меня. Сквозь дверную щель я проследил взглядом за ее белым силуэтом до входа в виллу. Она исчезла внутри, заперев дверь на ключ, и сразу же осветился почти весь первый этаж. Минут через пятнадцать свет внизу погас, и зажглось окно наверху.

Судя по всему, она принимала таблетки. Еще когда мы только поженились, она засыпала с трудом, мучилась головными болями, просыпалась посреди ночи, напуганная кошмаром, вся в поту, с искаженным от страха лицом… Свет погас. Я встал размять затекшие ноги, я не торопился. Вдалеке прогромыхал поезд. У соседей лаяли сторожевые собаки. Ступая по траве, я подошел к гаражу, проник в него через заднюю дверь, зажег фонарик. Безупречный взломщик.

Чудовище было на месте, молчаливое, еще теплое от усилий, навязанных ему женщиной. Разложив свои причиндалы, я поднял капот автомобиля. Несколько минут ушло на осмотр неизвестной конструкции — и я принялся за дело. Впрочем, в одном техническом журнале я уже познакомился с особенностями устройства ходовой части. Ни секунды не колеблясь, я принялся за тормозную систему.

На этих мощных автомобилях установлены гидравлические тормоза типа «Локхид». Нажатие на педаль тормоза вызывает прилив жидкости, которая через трубку воздействует на диски, обеспечивая резкую, почти мгновенную остановку машины. При разрыве трубки в результате слишком сильного нажатия на тормоз система выходит из строя.

Я снял плащ и приступил к работе. Задача нелегкая, мне вряд ли удастся придать всему этому законченный вид. Тем хуже.

Я добрался до пластикового уплотнения, аккуратно разрезал его и узким напильником подпилил трубку. О, совсем немного, по всей окружности, чтобы это выглядело, как равномерный износ. Достаточно для того, чтобы через несколько дней тормоза вышли из строя.

Для подстраховки конструкторы предусмотрели дополнительную трубку, в случае разрыва первой. Пришлось повторить операцию в еще более акробатической позе. Но я все-таки довел ее до конца.

Час спустя я выпрямился, весьма довольный собой. Десяток ударов по тормозам, и полетит первая трубка. Еще три — и вторая тоже лопнет. А поскольку Сильвия меньше 150 в час не ездила, то тогда уже ничто не спасет её от смерти.

И никто меня никогда не заподозрит. Какие у меня могут быть причины убивать Сильвию? Сильвию, которая предоставила мне возможность вернуться в кино… К тому же авария произойдет не сразу. Возможно, что и через месяц, если не слишком грубо обращаться с тормозами. Вредительство будет обнаружено, это неизбежно, однако никто не сможет сказать, когда оно было совершено… Что до меня, то я никогда и близко не подходил к этой машине. Никогда, клянусь.

Я надел плащ на свой испачканный костюм, натянул перчатки, скрывшие мои черные руки, застегнул на сумке молнию, погасил фонарь. Беспрепятственно покинул виллу, доехал до Ла-Варена, пешком дошел до Венсенского леса. Там я, совсем обессилевший, уснул под деревом.

Разбуженный предрассветным холодом, я дождался первой электрички метро. К шести я был уже дома и лег спать. В восемь меня разбудила Франсуаза.

Это случилось месяц назад. И целый месяц я каждый день, каждый час ждал известия о ее смерти. Сегодня вечером зазвонил телефон, и я узнал: Сильвии больше нет. Теперь я удовлетворен. Это всё, господин инспектор, я сдаюсь властям.

4

То ли ему было жаль времени, потраченного на выслушивание этой нескончаемой исповеди, то ли сказалась накопленная за ночь усталость, — как бы там ни было, инспектор после того, как Вилли Браун умолк, изо всей силы стукнув кулаком по столу, воскликнул:

— Вот невезуха, черт подери!

Он выскочил из кабинета, оставив старикашку один на один со стенографистом, ринулся в конец коридора, налетел на одного из своих коллег, который демонстративно пожал ему руку.

— Ну, дружище, с тебя причитается! — Ладно, ладно.

Инспектор негромко постучал в дверь кабинета старшего комиссара, вошел. Босс разговаривал по телефону. Прикрыв рукой трубку, он спросил:

— В чем дело?

— Босс, по поводу ночного убийства?!. Дютуа еще не приехал?

— Он звонил мне, у него грипп.

Вот невезуха, черт подери. Иначе и не скажешь. Поняв, что ему грозит, инспектор спросил:

— Кто же будет заниматься…

— Вы, разумеется. А теперь убирайтесь, чего вы ждете?

Подавленный, он закрыл дверь. Понурив голову, стиснув за спиной кулаки, с окурком в зубах, он пошел по коридору в обратном направлении, борясь с желанием улечься на полу и прикорнуть часов этак на пятнадцать.

На повороте лестничной площадки он наткнулся на полицейского с конвертом в руке. Поздоровались. Тип лукаво заметил:

— Мои поздравления, папаша. Да, тут тебе письмецо.

— Мне?

На конверте стояло:

«Вручить лично тому, кто занимается расследованием убийства Сильвии Сарман».

— Это действительно мне.

Еще один полицейский прошел мимо, странно подмигнув. Что с ними сегодня? Как будто все сговорились, решили его разыграть. Не очень удачно выбрали время, теперь, когда на меня взвалили дурацкое дело, которое принимало неожиданный оборот. Ночью, при беглом осмотре, он квалифицировал преступление как «ограбление со смертельным исходом». Но все оказалось совсем не так. О, нет.

Инспектор прикинул на ладони вес конверта. Довольно увесистый, черт подери! Вскрыл его, извлек ворох листков, исписанных мелким убористым почерком.

— Ну и свинья же этот Дютуа! Надо же было ему заболеть именно сегодня!

Предстояло прочесть не менее пятидесяти страниц текста, написанного от руки. И тот тип, некто Браун, битый час рассказывал ему свою жалостливую историю. С ним тоже не все было ясно! Браун по-прежнему сидел в кабинете и угощал сигаретой Жюля. На столе инспектора выросла куча отпечатанных на машинке листов с его исповедью. Когда инспектор сел, Браун с несчастным видом спросил:

— Вы меня арестуете?

— Не сейчас, вы слишком торопитесь. Вы прочитали свои показания?

— Да, господин инспектор.

— Ну, тогда пишите: ознакомился, с моих слов записано верно, дата, подпись. На трех экземплярах.

Вилли Браун расписался и остался сидеть не двигаясь. Как будто желая на нем отыграться, инспектор рявкнул.

— Что вы расселись, мне вы больше не нужны. Старик выглядел растерянным. Он спросил:

— А а… что же мне делать?

— Посидите в соседнем кабинете. Здесь. (Он открыл дверь.) И ждите, пока я вас не позову.

Шатающейся, как у сомнамбулы, походкой Браун удалился. И тогда Жюль, не на шутку заинтригованный, спросил:

— Почему ты его не арестуешь?

— Тебя это волнует?

— Ну, немного, а что? Ты же набьешь себе шишек.

— Да отвяжись ты. Благодарю, ты мне больше не нужен,

— Ну, знаешь, — возмутился Жюль, — когда тебе подбрасывают интересное дельце, ты так увлекаешься, что и тебе страшно подступиться.

Инспектор приступил к чтению письма. Вверху, слева, отправитель написал свое имя и адрес.

Жанина Бури (известная как Фредерика Мэйан). Улица Поля Думъе, 155 91, Этамп.

Сильвия умерла. Сильвия Сарман умерла, и убила ее — я, Фредерика Мэйан. Я ее прикончила, потому что должна была это сделать, потому что я не могла не сделать этого. Она мертва, а я, убийца, рыдаю над ее трупом. Над посиневшим, искривленным, как у испорченной статуэтки, лицом, над ее остывшим телом, которое перевезли в морг. Я знаю, у меня как будто не было причин убивать ее. Зачем? Все будут задаваться вопросом: зачем. И если я не объясню, я задохнусь. Все эти гнусные воспоминания отравляют мне жизнь. Сильвия, такая милая девушка. Я убила ее. Господи, прости меня.

Она явилась — девушка с ангельским лицом — в один прекрасный день, давным-давно. Восемь, девять лет назад? Это случилось в 59-ом, я только что снялась в «Приюте любви». Успех был такой, что один из критиков «Фигаро» даже сказал: «Фредерика Мэйан вот-вот станет нашей лучшей актрисой». Да, я помню, я была знаменита, я только что порвала с Жаком Мервилем, который с тех пор ничего путного и не снял.

Было утро, часов около одиннадцати. Я только что встала, когда ко мне в спальню вошла служанка:

— Мадам, в гостиной вас ждет девушка.

— Кто она?

— Она не назвала себя. Ее прислал Вилли Браун.

Наверное, поклонница. Я устроилась за туалетным столиком, распахнув халат таким образом, чтобы верхняя часть груди осталась неприкрытой. Утру нос этой малявке! Я приступила к массажу головы: надо было сто раз провести щеткой по волосам. Если не ухаживать за телом, когда тебе тридцать, в сорок ты уже старушка. Поскольку служанка все еще ждала, я крикнула:

— Ну так в чем дело, пусть войдет!

Это сбило меня со счета, и я начала снова. В пресквернейшем настроении. Но вошла малышка, и я тотчас же выставила напоказ свою обворожительную улыбку, крупным планом. Держа в памяти цифру, я указала ей на стул. Она села.

На ней был довольно невзрачный плащ и черный берет, как у Мишель Морган в «Набережной туманов». Из-за берета ее бледная мордашка казалась совсем крохотной. Я повернулась к ней, продолжая расчесывать волосы. Она остолбенело разглядывала мою грудь. Это сразу подняло мое настроение. Начиная с первого фильма, когда один критик заявил, что я ношу подкладки, во всех моих контрактах оговаривалось, что по крайней мере один раз я должна буду показать грудь. Впрочем, она того стоила. В то время, разумеется.

— Как вас зовут?

— Сильвия, мадам.

— Сильвия, а дальше.

— Сильвия Шантен.

Странная фамилия. У нее были красивые голубые глаза, но не было груди. Мне она показалась довольно привлекательной. Она робко произнесла:

— Мадам, я очень рада, что, наконец, познакомилась с вами. Мне давно уже хотелось подойти к вам… Вы моя любимая актриса. Я считаю, что вам дают недостаточно достойных вас ролей.

Я отложила щетку, встала, запахнула халат. Улыбаясь, потрепала ее по щеке. Она была на верху блаженства Премилая девчушка. Я спросила:

— Что вы хотите? Фото с посвящением?

— О, я была бы так счастлива!

Из сумочки, валявшейся рядом с кроватью, я вынула пачку фотографий. Потом взяла ручку и написала «Сильвии, в знак моей симпатии». Неосознанным движением рук она прижала фото к сердцу. Я чмокнула ее в нос — она была такая милашка. Не решаясь выставить ее за дверь, я снова села за туалетный столик и взяла подушечку для полирования ногтей. Я наблюдала за ней в зеркале, а она — за мной. Теряясь в догадках, что же ей все-таки от меня нужно, я вдруг вспомнила, что она сослалась на Вилли Брауна, и спросила:

— Вы знакомы с Вилли?

— С мсье Брауном? Да, это он послал меня к вам. Он думает, что я могла бы сыграть небольшую роль в вашем фильме, и хотел бы знать ваше мнение обо мне, прежде чем примет окончательное решение.

Сказанное произвело на меня странное впечатление. Видно, я и в самом деле кинозвезда, если уж режиссер считается с моим мнением. Такое со мной случилось впервые. Вилли намного вырос в моих глазах. Вилли просто прелесть. Жаль, что он женат на этой ведьме, этой толстушке Флоре, а то бы… Я сказала:

— Покажитесь.

Она сняла берет, и на плечи ей упали длинные белокурые волосы, завитые на концах, как у Вероники Лэйк. Расстегнула плащ: на ней была черная вязаная кофточка, плотно прилегающая, чтобы подчеркнуть грудь, и черная юбка, вытянувшаяся на коленях.

— Повернитесь.

Чулки натянуты плохо, но фигурка что надо. Я спросила:

— Вы уже снимались в кино?

— В массовке. Занималась немного театром.

— Идите сюда.

Она робко подошла к столику. Я усадила ее возле себя на низенькую банкетку, обняла за шею, и мы посмотрелись в венецианское зеркало. Я не нашла в ней ничего особенного, кроме глаз. До меня, во всяком случае, ей было далеко. Отбить у меня хлеб она не сможет.

Я решила подкрасить ей лицо. Кисточкой обвела губы, тушью подрисовала глаза, наложила легкие розовые теня на щеки. Не прошло и четверти часа, как она преобразилась. И только волосы, как прежде, постоянно падали ей на глаза. Я зачесала их назад и стянула черной бархатной лентой. Получилось красиво. Теперь, когда я вижу всех этих молоденьких девочек с конскими хвостами на макушке, я испытываю гордость оттого, что именно я придумала эту прическу задолго до того, как она вошла в моду.

Она хлопнула в ладоши, спросила изменившимся голосом:

— Можно я вас поцелую?

Это было очень трогательно, и меня охватило такое волнение, какого я не испытывала уже давно. Мы поцеловались, и вдруг она разрыдалась у меня на плече.

— Ну-ну, что случилось? Чем вы так опечалены, Сильвия?

Она с трудом проговорила:

— Это потому что… вы так любезны..; никто еще не был… так любезен со мной…

Я гладила ее по голове и расспрашивала. Жизнь Сильвии нельзя было назвать счастливой. Потеряв при бомбежке и мать, и отца, она осталась на попечении брата — проходимца, который хотел продать ее сутенеру. Она убежала, приехала в Париж, где вынуждена была унижаться, работая посудомойкой в одном ресторане, официанткой в другом, еле-еле сводя концы с концами, оставляя все эти места сразу, как только хозяева становились излишне предприимчивыми. Она только что узнала о смерти брата, убитого в драке. У нее не было ни гроша, она задолжала за целый месяц за номер в отеле, вот почему этот фильм так важен для нее во всех отношениях.

— Не огорчайтесь, детка, все уладится. Вы снимитесь в картине. А пока…

Я открыла сумочку, вынула пачку банкнот, помяла их и хотела вложить ей в руку, но она так крепко сжала кулак, что мне это не удалось. Взглянув на меня, она сказала:

— Нет, я не хочу. Вы и так уже слишком добры…

Я настояла на своем. Затем, когда я поняла, что ничего не добьюсь, меня вдруг осенило:

— Я вот что подумала. Вы не хотели бы жить у меня? Она подняла еще не высохшие от слез глаза.

— Хочу ли я! Но это невозможно, я буду стеснять вас…

— Ничуть. Я живу одна (в данный момент). А квартира огромная. Вам приготовят комнату. Тут спокойно, никто не станет вам надоедать. В свободное время я буду с вами работать, дам кое-какие советы… Нет, меня это вовсе не стеснит, уверяю вас. К тому же, вы мне очень симпатичны, и я не сомневаюсь, что вы добьетесь успеха в кино. Итак, решено: вы остаетесь здесь. Если, конечно, у вас нет друга…

— О, нет, нет, мадам.

— Зовите меня Фреда, ведь мы подруги. Сколько вы задолжали отелю?

— Пятьдесят тысяч. (Тогда еще считали в старых франках.)

— Вот, держите, аванс в счет вашего гонорара. Поезжайте за своими вещами и поскорее возвращайтесь. Мы с вами прекрасно поладим.

Ее признательность вылилась в новые потоки слез, возгласы буйной радости, заверения в дружбе. Мне всегда нравилось делать приятное людям. В отдельных случаях, впрочем, я извлекала из этого выгоду и для себя. Как всякая женщина. Она смахнула слезу и, подпрыгивая от радости, убежала. Я попросила Жана, своего дворецкого, приготовить одну из комнат для гостей, и он, я нисколечко в этом не сомневалась, подумал: теперь хозяйка помешалась на девочках. Ох, уж эти артисты! Возьмись я объяснять, он бы не понял. В его глазах кинозвезда ровным счетом ничего не делает, просто шлюха, и все такое прочее, и он по-своему прав, потому что я знаю таких… Но я не такая. Он пошел убирать комнату.

Поскольку в три часа у меня была встреча с Паркером, я отдала распоряжение слугам, чтобы они хорошо приняли Сильвию и накормили ее обедом. Я второпях проглотила два поджаренных ломтика хлеба, выпила грейпфрутового сока, сделала маникюр и умчалась на Елисейские поля.

Паркер встретил меня приветливо, — с тех пор, как я стала зарабатывать много денег, он был сама любезность, — однако я все же заметила, что он чем-то взволнован. Он выглядел озабоченным, долго мялся и, в конце концов, спросил:

— Вы дружны с Брауном?

Я состроила неопределенную гримасу?

— Я встречалась с ним два или три раза на коктейлях. И всё.

— Он ставит мне рогатки. Вчера я привел на кинопробы одну, не лишенную таланта, смазливую малышку. К сожалению, камера совершенно сковала ее. Я понял, что Брауну она не нравится. К тому же у него была своя протеже, весьма невзрачная блондиночка. Я хочу, чтобы вы оказали мне услугу. После просмотра кинопроб скажите, что моя нравится вам больше, чем его…

У Паркера был такой потерянный вид, что я не сдержалась и прыснула со смеху. Он зарделся и чуть было не выругался. Я съязвила:

— Цыпочка Вилли против вашей, так что ли?

— Так, да не совсем, — промычал он. — Как бы там ни было, я не хочу, чтобы думали, будто я навязываю ему Франсуазу, то есть мадемуазель Гарсен, которая является знакомой моего отца, то есть я хотел сказать, дочерью одного из моих друзей.

Он был так смешон. Хохотнув еще разок, я успокоила

— Я так и сделаю, не волнуйтесь. Вашу звать Франсуаза Гарсен.

— Да, А его — Сильвия, не помню фамилии.

Хотя я и должна была уже догадаться, удивление мое было велико. Я не провела параллель между моей протеже и протеже Брауна. Я бываю так рассеянна иногда! К счастью, мне никогда не приходилось играть на сцене: я никогда не смогла бы запомнить всю роль целиком. В кино заучивают текст небольшими кусочками, так гораздо проще.

Затем, когда этот спорный вопрос был снят, Паркер вернулся к своим обычным делам. Мы оговорили условия моего контракта, и я получила подтверждение, что моим партнером будет Жак Мервиль. Забавно: мы будем сниматься в любовных сценах, тогда как только на прошлой неделе мы с ним разошлись. В жизни случаются такие повороты! Покажи это в кино — никто не поверит.

Посмотрев на часы, Паркер сказал:

— Я хочу познакомить вас с автором книги, по которой снимается фильм. Один из ваших пылких поклонников. Он вот-вот должен прийти.

На всякий случай я быстренько подправила грим. Паркера, который был так любезен со мной в начале моей карьеры, я давно уже не стеснялась. Он еще раз вернулся к своей малышке:

— Так вы не забудете насчет кинопроб?

— Положитесь на меня.

Я, разумеется, вовсе не собиралась подкладывать свинью Сильвии. Снимется она и никто другой. Ну и видок же будет у Паркера!

Секретарша доложила, что прибыл Жан Пьер Франк, автор романа «Огонь и страсть», и я подтянула юбку, чтобы показать колени. Открылась дверь, и я увидела автора. Заметила, что он смотрит на мои ноги. Затем он подошел, пожал мне руку. Симпатичный парень, вероятно, чуть моложе меня. Без обручального кольца. Он сказал!

— Очень приятно познакомиться с вами. Героиню своего романа я создал, думая о вас, и теперь вы ее сыграете. Я так рад!

Я не жалела, что потеряла полдня. Франк мне нравился, и я, слегка смутившись, вынуждена была признаться, что не читала его книги. Но я постараюсь ликвидировать этот пробел, как только выпадет свободная минутка…

Он тоже приехал оговорить условия контракта. Минут пять спорил, потом попросил разрешения присутствовать на кинопробах, поинтересовался, не нужно ли меня куда-нибудь подвезти.

— Да как будто бы нет, я собиралась сделать кое-какие покупки на Елисейских полях, сегодня такая чудная погода…

— Позвольте мне сопровождать вас.

— Вы очень любезны.

И я кокетливо улыбнулась. Мы попрощались с Паркером и спустились вниз. На улице он непринужденно взял меня под локоть, и мы, рука об руку, дошли до круглой площади. Посетовав на солнце, я надела темные очки, и каждые десять метров кто-нибудь оборачивался и говорил:

— Смотри, это же Фредерика Мэйан.

В общем, замечательный день: утром мой ежедневный «добрый поступок», вечером — очередной флирт и подтверждение моей популярности. Ощущение полного счастья.

Он попросил разрешения называть меня по имени. Я согласилась, назвав его Мишелем, и он крепко сжал мне руку повыше локтя. Я ощутила его тепло, и ноги мои стали ватными. К счастью, он увлек меня в кафе. Я выпила несколько коктейлей и позволила ему взять мою руку. Он говорил мне очень нежные, очень трогательные слова. Было видно, что он писатель. Он рассказывал мне о моих фильмах. Он смотрел их все, даже первый — «Дрожь», где у меня было текста не больше шести строчек.

Затем мы вернулись по Елисейским полям к моей машине. Он поцеловал мне руку, попросив о свидании. Я была несколько разочарована, я не думала, что мы с ним расстанемся так скоро. Но я обещала куда-нибудь пойти с ним на следующий день, вечером. Он заедет за мной на улицу Грез.

— Мадемуазель Сильвия устроилась? — спросила я у своего лакея.

— Да, мадам. В угловой комнате, — ответил он, взглядом выражая свое неодобрение.

Но что мне было до мнения слуги? Я постучалась, Сильвия вскрикнула:

— Войдите.

Она бросилась ко мне, глаза ее сверкали. Мои сверкали тоже, и не последнюю роль в этом сыграли три выпитых коктейля. Обводя взглядом голубую комнату, Сильвия сказала:

— Эта комната восхитительна, но обещайте, что как только я стану вам в тягость, вы тотчас же выдворите меня…

— Не бойтесь. Я редко меняю свои решения. Вы уже устроились?

Не без некоторого любопытства я заглянула в шкаф, куда она сложила свои вещи. К моему немалому удивлению у нее был весьма пристойный гардероб. Я не сдержалась и спросила:

— Как вам удалось оплатить все эти туалеты? Она смутилась:

— Я все покупала в комиссионках. Платья приходилось подгонять под свой размер… Шить я научилась давно.

— Давно! Вы не такая уж и старая. Сколько вам?

— Восемнадцать.

Я положила руки ей на плечи.

— Мы с вами примерно одного роста. Я дам вам несколько своих платьев.

Ее лицо залилось краской, и она, чтобы скрыть смущение, повернулась ко мне спиной. Я даже чуть не прослезилась. Я для этой малышки как добрая фея. Если бы хоть кто-то, когда мне было столько же, сколько ей сейчас, позаботился обо мне, я бы наверняка не наделала тех глупостей, что наделала.

Да, я готова была разреветься, и только мысль о гриме на лице помогла мне сдержать слезы. Бедные, бедные женщины. Бедняжка Сильвия! И все-таки ей повезло, что она встретила на своем пути такую, как я, да еще в самый нужный момент. Быть может, из ее истории получится неплохой киносценарий когда-нибудь… Ее сыграю я, разумеется… Правда, героиню придется сделать чуть старше… Не намного, я всегда выглядела так молодо!

Прощаясь с Сильвией, я вручила ей ключ от квартиры, дабы она могла входить и выходить, никого не беспокоя, и сказала:

— Детка, вы здесь у себя. То есть, если вам иногда захочется пригласить кого-нибудь, ну, так сказать, друзей, то, пожалуйста, не стесняйтесь. Я, знаете, не ханжа.

Она ответила:

— Спасибо, но у меня нет друзей. Вы— моя единственная подруга.

— Можешь быть со мной на «ты», Сильвия

Мне нужно было переодеться, так как я была приглашена на генеральную репетицию пьесы, в которой играла Джейни Дорсей. Я надела черное атласное платье, большая часть моего бюста в нем оставалась открытой. Весь» вечер я умирала от скуки! Боже! Какая все-таки бездарность эта Дорсей!

Женщина, которая хочет преуспеть на нашем поприще не должна щадить себя. Кое-кто думает, что женщины отдающиеся ради того, чтобы чего-то добиться в жизни, шлюхи. Это не так… Шлюха отдается за деньги, и только. Поэтому все женщины, заключающие выгодные браки, просто проститутки. И выйдя замуж, они продолжают торговать телом, все за те же деньги. В кино — нет. Распутство— это всего лишь переходная стадия. Спишь, пока ты статистка, актриса заднего плана, мелкая сошка. Как только получаешь доступ к крупному плану или кусочку текста, спишь уже меньше. Отбираешь влиятельных людей. Затем, если повезет и попадешь на добрых и станешь кинозвездой, все заканчивается. Формальное сожительство уступает место любви. Можно любить кого хочешь.

Бывает, что даешь маху, как малышка, что переспала с Паркером. Чтобы получить роль. Серьезная психологическая ошибка. Продюсер действительно важное лицо в некоторых кинокомпаниях. Но только не в этой. Девчонке следовало бы разыскать Вилли, как это сделала Сильвия.

Войдя в просмотровый зал, я сразу смекнула, что дело дрянь. Три соискательницы (одна — Легофа, вторая — Паркера и Сильвия) злобно переглядывались. Трое мужчин обменивались не очень удачными шутками. Мой приход ничего не изменил. Со мной поздоровались. Я тут же подошла к Сильвии и поцеловала ее, и две другие девицы поняли, что шансов у них — ноль. Все сели, и Жюль запустил кинопроектор.

Я обожаю просмотровые залы: можно вытянуть ноги и курить. Я всегда считала, что именно в таких залах следует устраивать просмотры для профессионалов кино. Здесь создается интимно-доверительная атмосфера.

Первая проба — ужасно. Я украдкой взглянула на Паркера, Он был зол. На себя самого — так осрамиться! — и на девицу, которая сделала из него посмешище.

Вторая проба—сносно. У этой девицы было дарование. Однако авторитет Легофа был еще не столь высок, чтобы принимать в расчет его мнение.

Сильвия. Конечно же, я была поражена. У нее получалось лучше, чем у ее соперниц. В фотогеничности она им уступала, но ведь не это главное: гримеры способны творить чудеса. Зажегся свет, и некоторое время никто не осмеливался поднять глаза. Вилли крикнул в аппаратную:

— Покажите нам еще раз вторую и третью пробы.

Раздались всхлипывания: приятельница Паркера начала скулить. Отвергнута. Я обернулась, пытаясь разглядеть другую девицу, но ничего не увидела. Пробы отсмотрены. Свет. Повернувшись ко мне, Вилли спросил:

— Что вы об этом думаете, моя дорогая?

Я отчеканила:

— По-моему, первая девушка — превосходна. Очень, очень хороша. Но она брюнетка, как и я, и в сценах, где мы вдвоем, это смотреться не будет. С Сильвией же еще нужно поработать, но она — именно то, что нужно.

Я взглянула на Паркера: — Как вы считаете? Он буркнул:

— Вы правы.

Он знал, что, выйдя из зала, получит взбучку, и поэтому был мрачнее тучи. Мужчины всегда готовы бегать за женщинами, но страшно не любят попадать впросак. У меня хватило ума понять это еще пять лет назад… Вилли Браун встал, обратился к девушкам:

— Мадемуазель Леру, мадемуазель Гарсен, мне очень жаль. Роль получает мадемуазель Сильвия Шантен. Разумеется, вам мы тоже подыщем эпизоды. Оставьте мсье Легофу свои адреса. Благодарю вас.

Я, конечно, предполагала, что Паркер взбеленится, но не думала, что так сильно. Холодно попрощавшись с нами, он тотчас ретировался. Над контрактом нависла угроза. «Атмосфера накалилась!» — сказала бы Арлетти.

Мы еще немного посидели в зале — Легоф, Браун и я, — беседуя и докуривая сигареты. Легоф, казалось, философски отнесся к неудаче своей приятельницы. Впрочем, для него это было не впервой.

— В сентябре и начнем, — сказал Вилли. — Из-за натурных съемок.

— Где будем снимать?

— В Нормандии, в тихой деревушке. Две недели на природе, затем — павильоны в Сен-Морисе.

— Блеск, — обрадовалась я. — Обожаю деревни.

— С питанием проблем не будет. Но сможете ли вы две недели обойтись без ванны?

За кого он меня принимал? За одну из тех голливудских девиц, что одна глупее другой? Шутливо возражая ему, я бросила:

— Хорошо, что предупредили, я захвачу с собой свой бассейн.

Фильм не имел большого успеха, и все из-за этого идиота Брауна, которому приспичило самому написать диалоги. Жан Пьер все-таки сделал бы это получше. Так нет же! Я была вне себя. Тем более что критики обо мне почти не вспоминали, все говорили только о Сильвии: Сильвия Сарман то, Сильвия Сарман — сё. Нервы мои были на пределе, и я едва сдерживалась, чтобы не вышвырнуть Сильвию на улицу. Но, в конце концов, ее вины тут не было. В один прекрасный день бедняжка, заметив, что я на нее дуюсь, открылась мне:

— Фреда, не сердись на меня из-за фильма. Я старалась играть как можно лучше, чтобы не подвести тебя, чтобы ты не выглядела глупо в окружении таких жалких типов, как этот Мервиль, например…

— Сильвия, ты прелесть. Я совсем на тебя не сержусь. Если у меня и есть зуб на кого-нибудь, так только на Брауна. Во-первых, он халтурно написал диалоги. Во-вторых, загубил все мои крупные планы. В финальной сцене едва ли можно различить мои глаза, полные слез.

Правда, я осталась весьма довольна своей грудью. Два раза на экране. Первый — крупным планом, головы не видно, только соски: пусть зрители думают — дублёрша. И бац, сразу же после этого, мой средний план. Ага, съели, злые языки! Это было здорово.

Я вновь стала относиться к Сильвии, как к младшей сестре, несколько неуклюжей, но очень милой.

Затем я снова оказалась в центре внимания: у меня умерла мать. Кажется, она давно была серьезно больна… Я отправилась на похороны в Этамп вместе с Вилли Брауном, Паркером, Мервилем. Понаехали фоторепортеры. Я беспрестанно плакала. На мне было роскошное черное платье от Диора, делавшее меня еще тоньше, и очень дорогое приталенное пальто. К сожалению, стоял такой холод, что платья никто не увидел. Обо мне писали все газеты, я дала несколько интервью. Даже репортеру из «Пари-Матч». Досаднее всего то, что в течение двух недель я вынуждена была сидеть по вечерам дома. Но это не имело большого значения, поскольку почти каждый день приезжал Жан Пьер, а также вся команда будущего фильма. Мы напряженно работали. Я обнаружила кучу досадных мелочей. Браун, этот жирный боров, стал увиваться за Сильвией, которая, похоже, только этого и ждала. Я видела, как они репетировали любовную сцену на виду у всех. Отвратительно. Я, между прочим, никогда не позволяла себе целовать Жан Пьера публично… Ну, да ладно, это их дело. И все же — изменять жене с этой малявкой! Брауна это совсем не красило. По-видимому, его певичка была не очень хороша в постели…

Я послала Сильвию ко всем чертям. Брауна этой шлюшке было мало. Ей понадобился еще и Жан Пьер. Мой Жан Пьер. Этого я не снесла. Как-то раз, после обеда, я решила сделать кое-какие покупки. Кстати, шел показ весенних коллекций мод. На площади Трокадеро я попала в аварию: какой-то кретин зацепил меня на перекрестке. Я так рассвирепела, что, когда для составления протокола вылезала из машины, порвала платье. Покончив с формальностями, я тотчас вернулась на улицу Грез. Чтобы пройти к себе в спальню, я пересекла гостиную — и тут увидела их.

Они стояли рядышком, держась вполне пристойно, но меня смутили следы губной помады у Жан Пьера на лице. Он бросился ко мне:

— Привет, дорогая. Я как раз собирался уезжать. Надеялся застать тебя, но Сильвия сказала, что ты…

Я не сводила глаз с его подбородка — у самого рта следы губной помады Сильвии. Он лгал. Он прекрасно знал, что я собираюсь выползти из дому, я сама сказала ему об этом накануне по телефону, попросив составить мне компанию, Он сослался на занятость…

Мне удалось сохранить хладнокровие. Раз он разыгрывает комедию, значит, не собирается бросать меня ради этой попрыгуньи. Следовательно, ничего серьезного.

После его ухода я переоделась и ринулась к Сильвии. Вошла без стука, Сильвия вскочила с кровати, она лежала там на животе и листала «Эль». Я плотно прикрыла за собой дверь.

— Поговорим по душам, детка,

— Что с тобой?

— Не прикидывайся дурочкой, ты прекрасно знаешь, что со мной.

— Не понимаю.

— Чем вы тут занимались с Жан Пьером, когда я приехала? А? Играли в карты?

— Фреда, не заводись.

— Я очень спокойна.

Однако это было не так. Чем невиннее становился ее тон, тем больше меня разбирала злость.

— Мразь. Ведь я же подобрала тебя, приютила, целых полгода кормила, одевала, а ты в знак благодарности, не иначе, хочешь отнять у меня Жан Пьера Франка! Шлюха.

— Клянусь тебе…

— Молчи! Мало тебе Вилли Брауна? А мальчишка, которого ты сто раз приводила сюда? Думаешь, я ничего не замечала?

Она не ответила. Она стояла передо мной совсем бледная — невинная сирота, руки за спиной, хочет меня разжалобить.

— Ты всех динамишь, — сказала я уже спокойнее. — А я таких не люблю. Понянчилась с тобой — и будет. Денег ты немного скопила, на оплату номера в гостинице хватит, убирайся.

— Но Фреда…

— Я больше не желаю тебя видеть. Отдай ключ.

Швырнув мне ключ от квартиры, она извлекла из шкафа несколько великолепных платьев, что я ей подарила, швырнула их на пол, прошипела:

— На, забирай свое тряпье. И добавила:

— Ненавижу тебя.

— Змея!

Тут она расхохоталась. — Вообразила, что ты в кино, старушка?

Уходя, я хлопнула дверью. Всю ночь я не могла сомкнуть глаз. Мерзавка. Я ненавидела Сильвию, однако у меня еще и в мыслях не было убивать ее. Прошло несколько лет, прежде чем я на это решилась.

Телефон.

— Фредерика Мэйан, слушаю вас.

— Это я, Сильвия. Как дела?

— Чего ты хочешь?

— Не вздумай ставить мне рогатки, Фреда, а не то тебе же будет хуже.

— Слишком поздно, вчера я говорила с Паркером. Он уже звонил другой актрисе.

— Ладно, ты пожалеешь об этом.

— Ты сама пожалеешь.

Я хотела положить трубку, когда она добавила:

— Фреда, однажды, когда тебя не было дома, я порылась в твоей спальне. И в секретере.

— Нашла тайник. Тебе это о чем-нибудь говорит?

Я побледнела, трубка задрожала у меня в руке. Что еще там нашла эта мерзавка?

— Я взяла кое-какие бумаги там. Проверь, я подожду.

Я положила трубку на столик рядом с аппаратом и как сомнамбула двинулась к секретеру. Старинный секретер, который обошелся мне в кругленькую сумму из-за потайного ящичка. Я пошарила внутри, пытаясь нащупать защелку. Мои пальцы так сильно дрожали, что я потратила более минуты, пока нашла ее. Раздался щелчок, ящик открылся, пусто. Снова взяв трубку, я не узнала собственного голоса.

— Алло, Сильвия.

— Убедилась? Все бумаги у меня. В надежном месте, и никто не сможет найти их, если только я сама этого не захочу. Понятно?

— Отдай их мне! Довольный смешок.

— Тебе нечего бояться. Я никому их не покажу. Если будешь паинькой.

Я проиграла. И по своей же вине. Мне давно следовало сжечь эти бумаги, но я о них забыла, положив в ящик. Теперь они у нее, и ей ничего не стоит не сегодня, так завтра сломать мне карьеру… Я сказала:

— Я поговорю с Паркером. Ты получишь роль. Но потом ты мне вернешь их?

— Да.

Она положила трубку, оставив меня наедине с моим прошлым.

В тот вечер я напилась до чертиков.

Я, разумеется, не собиралась сдаваться после первой же словесной перепалки. Ее победа была временной. Хотя, сказать по правде, я совершенно не представляла, как с ней воевать. И решила использовать ее же оружие. Нечто вроде шантажа. Я наняла на неделю частного детектива, одного из тех полицейских-неудачников, который за тысячу франков в день готов убить кого угодно. Этот тип сообщил мне массу интересных вещей.

Сильвия, подыскавшая себе однокомнатную квартирку на площади Клиши, ежедневно принимала там полного господина лет пятидесяти, с седеющими волосами, в очках Вилли Браун, выдающийся режиссер.

Кроме того, Сильвия, несомненно в избытке наделенная чувствами, каждую вторую ночь давала приют под своей крышей длинноволосому молодому человеку. Очевидно, именно его я частенько видела у себя, когда он выходил из комнаты Сильвии, крался вдоль стен с похвальным желанием остаться незамеченным.

Вполне достаточно, чтобы запустить машину огромной разрушительной силы. Сначала я анонимно сообщила Флоре Браун, что ее чуткий и нежный муж ежедневно между четырьмя и шестью пополудни спит с Сильвией Сарман. Устроив с помощью другого детектива слежку теперь уже за певицей, я стала ждать результатов своей инициативы.

Понадобилось три недели и множество анонимных писем, чтобы Флора, наконец, зашевелилась. Она приехала, увидела, убедилась и, судя по всему, промолчала, так как визиты ее мужа к Сильвии реже не стали.

Я пришла в ярость. Тем более что Сильвия, вновь пригрозив мне бумагами, потребовала, чтобы я попросила Брауна добавить ей текста в картине. Шлюха! Впрочем, Вилли Брауну для этого совершенно не требовалось мое согласие. По правде говоря, моя роль была так урезана, что на премьере, в Мариньяне, я была вынуждена таращить глаза, чтобы увидеть себя на экране. Разумеется, мне все равно устроили овацию, так как каждый видел, что Сильвия и яйца выеденного не стоит. Я даже слышала, как женщины, выходя из зала, говорили о ней:

— Наверняка переспала со всей кинокомпанией, чтобы получить такую важную роль.

— Это уж точно, не из-за таланта же ее наняли.

— Как сказать. Ее талант — заводить шашни.

— В таком случае ее ожидает большое будущее!

Правда, я должна признать, что этими женщинами были актрисы. Но так или иначе, они выражали мнение большинства.

Хуже всего, что я должна была быть приветливой с Сильвией и на площадке, и на людях. Мы целовались по любому поводу, как лучшие подруги, и все восхищались нашей дружбой. Я как-то раз позвонила ей:

— Так ты вернешь мне бумаги? — Какие бумаги?

— Сама знаешь.

— Нет.

— Ах ты, дрянь! Это грубый шантаж! Я подам на тебя в суд!

Она рассмеялась, как делала это уже не раз.

— Ну что ж, давай, старушка! Разрекламируй это дельце! Когда газетчики узнают, что твой муж уже пять лет сидит в тюрьме за грабеж, и что полиция всерьез подозревала тебя в соучастии, а затем обвинила в сокрытии краденого, вот смеху-то будет! Весь Париж обхохочется!

— Ты лжешь

Нет. Откопав эти бумаги, я подняла газеты пятилетней давности. Мне известно все от начала до конца. Так что на твоем месте я бы не дергалась.

Отчаяние овладело мной, ибо в этой истории все было ложью. Мой муж был виновен, конечно, но я ничего не знала, абсолютно ничего. Все остальное журналистские

домыслы…

— Ты хочешь денег? Сколько?

— Деньги ни при чем. Я делаю это ради удовольствия.

На что я только не шла, чтобы скрыть эту дурацкую историю. Сначала утаила свой брак от семьи. К счастью, газетчики не выведали моей девичьей фамилии, когда арестовали мужа. Меня подозревали в сокрытии краденого, и всё из-за нескольких несчастных украшений, что он мне подарил. Но я без особого труда отстояла свою правоту.

В кино я тогда не снималась. Я занялась этим ремеслом только после того, как муж оказался в тюрьме, под девичьей фамилией. И тогда же я возобновила отношения с родителями. Я считала это дело давно похороненным. И тут, как по закону подлости, Сильвия устраивает обыск, находит мое свидетельство о браке, узнает про меня всю подноготную. Дрянь!

Сильвии удавалось всё. У меня же — одни осечки. Я надеялась, что следующий фильм доставит мне больше радости. Но нет, эта шлюха вошла в состав исполнителей! Я отправилась к Паркеру.

— Паркер, мальчик мой, я хочу попросить вас об услуге.

— Дорогая моя, вы же знаете, я ни в чем не могу вам отказать.

— Вот.

Я не знала, с чего начать, но потом вдруг меня прорвало.

— Сильвия Сарман не должна сниматься в моей очередной картине. Во-первых, она плохая актриса, во-вторых, крадет у меня лучшие сцены. Я нахожу это по меньшей мере несправедливым, и мне кажется, вы могли бы замолвить за меня словечко Вилли Брауну. Вам он не может отказать, да и к тому же всем известно, что он дает работу этой девице лишь потому, что она его любовница.

Паркер сделал то, что делал всегда, когда хотел показать, что он в затруднении — скрестил пальцы и взмахнул руками, будто раскачивал перед собой кадило.

— Дорогая моя, я думаю, мы совершим ошибку, лишившись Сильвии Сарман. Она играет очень плохо, согласен, да и красавицей ее не назовешь, но к ней благоволят зрители и критики. О ней говорят, как о возможной претендентке на приз Сюзанны Бьянкетти, на мой взгляд, ее Следует оставить. Пусть играет безобидные вторые роли, но пусть остается. Представьте, что будет, если она станет работать на других продюсеров. Тотчас же пойдут разговоры, что ее талант напугал вас, и поэтому вы устранили ее из своих фильмов. А это вам только повредит. Я знаю, что это не так, но попробуй потом опровергнуть домыслы скандальной прессы! Он понизил голос.

— Моя дорогая Фредерика, все знают, что вы — великая актриса, что эта малышка и в подметки вам не годится. Что вам ее бояться? Уверяю вас: если бы она не пользовалась непонятным мне расположением публики, я давно бы уже избавился от нее… Фредерика, в нашем деле не следует давать повода для сплетен…

Хотя он меня и не убедил, его слова пролили бальзам на мои раны. Следуя его логике, Сильвию надо было оставить, она сама провалится с треском, если возьмется за слишком сложную для себя роль, к примеру…

Тут меня осенило. — Дорогой Паркер, вы, как всегда, правы.

Он выпятил грудь. Поразительно, как все же грубая лесть может действовать на людей кино. Они все считают себя гениями.

— Допустим, — продолжала я, — что Сильвия получит в этом году приз Сюзанны Бьянкетти. Тогда публика будет вправе ждать от нее новых, более существенных ролей.

— Конечно.

— Так давайте дадим ей роль. Я умею признавать свои ошибки. Ведь я первая дала ей шанс, и я не хочу останавливаться. Тем хуже, если я просчитаюсь».

Он расцвел, полагая, что подвел меня к тому, чего хотел, тогда как на самом деле это я подтолкнула его. Он обещал мне поговорить с Брауном, который как раз работал над сценарием нового фильма.

Телефон.

— Алло, Фреда, это Сильвия. — Привет.

— Я виделась с Паркером. Он сказал, что ты просила для меня более существенной роли.

— Это так.

Я ожидала если не благодарности, то хотя бы доброго слова.

— Видно, здорово ты струхнула.

— Я не боюсь ни тебя, потаскушка, ни кого-либо другого.

— Я хочу попросить тебя еще об одной пустяковой услуге.

— Да?

— Мое имя должно стоять рядом с твоим в титрах и написано таким же шрифтом па афишах.

Я взорвалась:

— Никогда.

После того, как в течение трех лет моя фамилия всегда шла отдельным титром (Фредерика Мэйан в фильме…), я не могла допустить, чтобы пошли разговоры, будто я сдаю позиции. Что угодно, только не это.

— Ты это сделаешь, или я передам в газеты маленькую заметочку…

— Хорошо…

Именно в тот день у меня и возникло желание убить ее. Однако я еще не верила, что смогу сделать это.

Моя жизнь превратилась в нескончаемый кошмарный сон. Где бы я ни появилась, везде со мной говорили только о ней. Видели ли вы ее в этом фильме, в том, она великолепна, прогрессирует с каждым днем и т. д. Я была на грани нервного срыва и всякий раз еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться.

Случилось то, чего я больше всего боялась. Ей удалось вытянуть эту сложнейшую роль, о которую она должна была сломать зубы, а я оказалась не у дел. Я, с моим талантом, моей внешностью, моими успехами…

Барометр падал с каждым днем. Во-первых, просьбы выслать фотографию с посвящением. Прежде мне передавали по две сотни таких просьб в неделю, иногда больше. Сейчас — два десятка. Правда, теперь я могла вздохнуть с облегчением: писать посвящения для меня хуже пытки. Удар по моему самолюбию был жестоким. Сильвия заключила с «Аргусом» контракт на исполнение главных ролей. А мой даже не продлили. Ну и все вытекающие отсюда последствия.

Вопиющая несправедливость. Вскоре я узнала, к чему привели мои анонимные письма. Флора и Вилли разошлись. Я не хотела этого…

Моя связь с Жан Пьером Франком длилась уже почти два года, и я была (в этом плане) счастлива. Вернее, счастлива до того дня, когда он сказал мне:

— Дорогая, а почему бы нам не пожениться?

Катастрофа. Его любовь была так сильна, что он готов был на мне жениться, но я-то не могла выйти за него!

А мне так хотелось стать его женой… Я совершила роковую ошибку, не начав бракоразводного процесса сразу, как только моего мужа заключили в тюрьму. Потом, когда я пришла в кино, было уже поздно. Жан Пьеру я ответила:

— Разве мы с тобой не счастливы сейчас?

— Вот именно, наша связь уже ни для кого не секрет. Никто не удивится, если мы поженимся.

— Дорогой, прошу тебя. Пусть лучше все останется как есть.

Он погрозил мне пальцем.

— Ты от меня что-то скрываешь, Фреда. Наше сегодняшнее счастье недостаточное основание для того, чтобы уклоняться от замужества…

— Не настаивай, я не хочу выходить замуж.

Он и не настаивал, а просто уехал в Италию работать над совместными постановками. Первое время он, правда, присылал мне открытки: из Рима, Флоренции, Венеции, Неаполя. И все-таки я осталась одна, без любовника, без друзей и, можно сказать, без работы.

Я, правда, снялась в нескольких фильмах, но в нашей профессии шесть или восемь картин за год — это показатель того, что ты больше не звезда или еще не стала звездой. Я ею больше не была. Сказать по правде, на съемочных площадках меня считали занудой, я всем действовала на нервы. Сильвия, в знак полнейшего ко мне презрения, прислала, наконец, бумаги!

Гонорары падали, работать соответственно приходилось больше, тело мое увядало, я совсем перестала заботиться о нем. Я подурнела, моя грудь тоже. Я располнела, расползлась. Косметический кабинет посещала раз в месяц, тогда как раньше меня там могли видеть два раза в неделю. Я становилась нервной, раздражительной, обидчивой.

Стоило мне только куда-нибудь выйти, как я тут же натыкалась на афиши с изображением Сильвии, — этакая романтическая красотка, — расклеенные на стенах домов. При виде ее пустого, как бы издевающегося взгляда, меня так и подмывало выцарапать глаза всем этим бумажным Сильвиям, которые всюду преследовали меня.

Уведомительное письмо:

«Сильвия Сарман и Вилли Браун сообщают Вам о своем бракосочетании и т. д. и т. п. По этому случаю они будут рады видеть такого-то, там-то, тогда-то. Просьба подтвердить присутствие».

Я туда поехала, надев по такому случаю бальное платье из зеленого фая. Никаких украшений, как обычно. Высокая прическа. С тщательно накрашенным лицом, шеей, пропитанной душистым кремом, я смотрелась весьма эффектно. Уж на сей раз, черт побери, я заставлю ее побледнеть, мерзавку!

В залы, арендованные Паркером по случаю свадьбы, я намеренно прибыла с опозданием. Появление мое хотя и но произвело сенсации, все же не осталось незамеченным. Трое или четверо молодых людей, решив, по-видимому, что вполне еще могу сгодиться для постели, окружили меня, я минут десять поддерживала светскую беседу. Краем глаза я поглядывала по сторонам, но Сильвии нигде не было, а заговорить о ней я не осмеливалась. Шлюха! Она еще не приехала!

Она вошла вместе с Брауном, небрежно сбросила норковое манто стоимостью в пять миллионов и, черт побери, оказалась чуть ли не голой. Противно было смотреть на этих похотливых ослов, брызжущих слюной перед ее сиськами кухарки! Я осталась одна вместе с двумя старыми кретинами из массовки. А она нашла способ публично оскорбить меня. Подойдя ко мне вплотную, она воскликнула, чтобы все услышали:

— Дорогая! Ты в платье, что было на тебе в моем первом фильме! Как это мило с твоей стороны! Какое трогательное внимание! Дай я тебя поцелую!

Она обслюнявила мою щеку, а я — ее. Мы улыбались так приторно, что делалось тошно. Уф, наконец она от меня отстала. Радуется, что все поверили, будто я за три года не сменила платья.

Мне плюнули в душу, и я, чтобы как-то прийти в себя, захватила уголок стойки с закусками и официанта. Наевшись на два дня вперед, напилась за четверых. Короче, я так никогда и не узнаю имени того галантного мужчины, что на такси доставил меня домой и остался на ночь. Веселое приключение, о котором он когда-нибудь расскажет своим внукам.

После этого я почти целых два года рыскала в поисках работы. Я больше никому не была нужна и если снималась, то лишь в отдельных эпизодах. Даже имя мое было забыто. Время от времени в каком-нибудь квартале показывали фильм с моим участием, и тогда я шла в кинотеатр и смотрела его по несколько раз подряд, до одурения. Придя домой и посмотревшись в зеркало, я принимала решение серьезно взяться за работу в каком-нибудь новом амплуа либо покончить с собой. Как раз в то время у меня умер отец.

В аптеке Этампа я встретила родственников — двоюродных братьев, — с которыми уже много лет не поддерживала никаких отношений. Высказанные ими соболезнования растворились в общем горе, и я смирилась с их присутствием. После похорон они все уехали, и я осталась одна в пустом доме.

Опустив железную шторку, я принялась расхаживать по лавке, насквозь пропитанной запахом эфира. Из зеркал на меня глядела старуха, которой я еще не была, не хотела быть и никогда не буду…

Я знала, где находится шкафчик с ядами: в лаборатории, за занавеской из кретоновой ткани в цветочек. Дверца была заперта на ключ, но я знала тайничок. Открыв дверцу, я больше часа стояла, не шевелясь, разглядывая флаконы со смертоносной жидкостью, пробирки в красных обертках, коробочки с этикеткой «Опасно для жизни». Я зажала в кулаке пробирку с надписью «Больше одной таблетки не принимать».

Заперев дверцу, я положила на место ключик, задернула занавеску. В комнате, где умерли мои родители, вынула из пробирки пробку, и на ладони у меня оказалось несколько белых кружочков. Совсем как аспирин… Очевидно, отец приготовил лекарство специально для матери, страдавшей ужасной бессонницей на нервной почве. На пробирке мелким папиным почерком была сделана пометка: «Очень опасно. Больше одной таблетки не принимать…» Я налила в стакан воды, но этим все и кончилось. Ничто не удерживало меня в жизни, но и ничто не толкало к смерти… Родители мне кое-что оставили: дома, участки земли, эту лавку, немного денег… Я все продам, сделаю пластическую операцию лица и груди, вновь стану такой же, как в тридцать лет, вновь будут любезными мужчины, услужливыми продюсеры… Я буду жить.

Я положила таблетки назад в пробирку и бросила ее к себе в сумочку. Возможно, где-то в глубине подсознания я знала, что когда-нибудь они могут мне понадобиться…

Гордыня моя смирилась. Я жила в Этампе, в домике, завещанном мне родителями. Все остальное я продала, став владелицей нескольких миллионов. Никто уже на улицах маленького городка не оборачивался в мою сторону. Как-то раз вечером я услышала стук в дверь. Я узнала его сразу.

— Можно войти?

Он не изменился. Он все еще был моим мужем.

— Луи, это ты. Ты… тебе нельзя здесь оставаться… Соседи…

— Мы пока еще муж и жена.

Он вошел. Уже полгода, как его выпустили из тюрьмы, и все это время он искал меня, но, правда, не очень активно. Сначала я предложила ему денег, только чтобы он исчез. Он отказался. Хотя он и был невольной причиной моего падения, я на него не сердилась. Я ни на кого больше не сердилась, даже на Сильвию. В джунглях кино нужно убивать первой, иначе убьют тебя. Сильвия оказалась права.

Я рассказала все Луи. Он объяснил:

— Ты слишком долго ждала, теперь уже поздно подавать в суд за шантаж. Если бы ты хоть немного раньше посоветовалась со мной. Надо было нападать! Выставь ты себя жертвой, и ей пришлось бы худо!

— Луи, я больше не хочу воевать с ней. С кино для меня покончено.

— Ну, как знаешь.

Поскольку мне на все было наплевать, он остался со мной. Открыл магазинчик электробытовых приборов, дела у него пошли успешно. Жизнь с ним не была мне в тягость. Я почти всё забыла. Каждую неделю мы ездили в Париж, совершая набеги на театры и кинозалы.

Он сказал:

— Видала? Сильвия Сарман успешно дебютировала на сцене в пьесе молодого писателя.

— А?

Я давно уже перестала читать газеты.

— Я взял билеты на субботу. Ты не возражаешь?

— Почему я должна возражать?

Любопытно все-таки взглянуть на нее теперь, когда она стала настоящей знаменитостью, а я — превратилась в Ничто.

После второго акта я ждала Сильвию в ее гримуборной. Здесь уже стояли цветы от поклонников, много цветов, самых разных, на любой вкус. И среди них корзина с великолепными розами, наподобие тех, что когда-то получала и я. Я упивалась запахом этих цветов, придававшим мне смелости перед встречей с Сильвией…

Костюмерша подала голос:

— Занавес. Сейчас она придет. Знаете, гм, она не любит, когда я кого-нибудь впускаю сюда в ее отсутствие. Она всегда так нервничает в антрактах…

— Я ее давнишняя подруга, наверняка она будет рада меня видеть…

И в этот момент вбежала она, шурша своим сценическим платьем, сидевшим на ней, как мешок из-под картошки, увидела меня, завизжала едким, совершенно не знакомым мне голосом:

— Фреда, дорогая моя! Откуда ты взялась? Что ты сейчас делаешь?

Повернувшись к толстушке-костюмерше крикнула:

— Оставьте нас, Жермена.

Затем приложила ладони к своему узкому лбу:

— Только сначала уберите эти розы! Вы же прекрасно знаете, что у меня от них ужасная мигрень! Сколько раз уже я вам это говорила?

Буркнув что-то себе под нос, женщина собрала цветы и унесла их. Сильвия же уселась перед зеркалом, принялась шарить среди баночек с кремами и губными помадами, повторяя про себя:

— Моя голова, моя голова…

Найдя тюбик аспирина, она вытряхнула на ладонь четыре таблетки…

— Подай мне бутылочку «Перье», пожалуйста.

Она налила почти полный стакан и, запрокинув голову, хоп, проглотила одна за другой таблетки, запивая их минеральной водой. Затем повернулась ко мне:

— И вот так каждый вечер. Вся жизнь на нервах, малейшая неприятность, запах цветов, — и меня начинают мучить ужасные головные боли. Спасает только аспирин в больших дозах. Видишь, я выпила четыре таблетки — и никакого толку… Потом, когда я посреди ночи возвращаюсь домой, не могу заснуть. Значит, снотворное. Единственное средство. Впрочем, это вредно для моего сердца, доктор очень обеспокоен. Его принцип: снотворное, табак, алкоголь — исключить. Дай ему волю, он запретил бы и любовь… Ты знаешь, что я вышла за Мишеля Барро? Очень талантливый парень, с большим будущим. Не знала? Ты что, с луны свалилась? Ты хорошо выглядишь, да, да, очень хорошо. Намного моложе своих лет. Мишель Барро такая лапочка, чуть моложе меня, двадцать три года, но очень способный. Не то что бедняга Вилли, он так опустился… Мы расстались в шестьдесят четвертом, он очень переживал, но ты же понимаешь, дальше так продолжаться не могло: я, с моей известностью, моим талантом, и он, с его неудачными фильмами. Ты давно его видела? Говорят, он стал чуть ли не неврастеником, ходит по домам, продает пылесосы. По-прежнему живёт со своей старой служанкой. Интересно, кто из них кого похоронит. Бедный Вилли, он был так любезен поначалу, помнишь? Когда мы с тобой снимались в фильмах, что Вилли ставил по сценариям Жан Пьера Франка. Да, я тут его недавно встретила. Узнав, что я развелась, он с головой ушел в работу. И многого добился, но для меня он уже староват, ты не находишь? Кажется, ему примерно столько же, сколько и тебе… Да, он по мне с ума сходил. Хотя, скажу тебе по секрету, ничего не было, только дружба… Да ты и сама знаешь, если начинаешь спать со всеми подряд, потом уже не остановиться, а в итоге — подмоченная репутация. Да, Вилли, Жан Пьер, ты и я — славная была команда. Помнишь мою первую картину — «Огонь и страсть»? Ну и дурацкий же видок у меня там был! Ты посмотрела два первых акта? Как ты меня находишь? Хорошая роль, да? Мишель написал ее специально для меня. Сейчас он готовит сценарий. А я буду продюсером фильма. Слушай! Мне пришла в голову сенсационная, феноменальная идея, малышка! Собрать для съемок фильма всю нашу бывшую команду. Как ты на это смотришь? А? Потрясающе, да? Надо будет поговорить об этом с Мишелем и раздобыть адрес Вилли… Его жена как будто преуспела в Америке. О, звонок, мне пора. Встретимся после спектакля? Оставь мне свой адрес. Знаешь, над этим еще надо серьезно подумать, но мне кажется, если сделать хорошую рекламу, картина может иметь бешеный успех. Представляешь афишу: Сильвия Сарман и Фредерика Мэйан в фильме Вилли Брауна… Нет? Не вижу радости на твоем лице. Не упирайся. У тебя есть возможность вновь создать себе имя. ты не хочешь?

— Мадам Сарман, ваш выход через минуту.

— Иду! Дай мне свой адрес, прямо сейчас. Слушай, возьми блокнот у меня в сумочке и напиши! Я убегаю. В любом случае найди меня после третьего акта. Зайдем куда-нибудь, выпьем за дружбу. Всё, побежала!

Я осталась одна и какое-то время стояла, оторопевшая от ее трескотни. Она успела поменять платье, подправить грим. При этом она не смолкала ни на секунду. Я перевела дыхание. Неудивительно, что ей приходится принимать снотворное. Она беспрерывно говорила на сцене и в десять раз быстрее тараторила в антрактах. Ненормальная! В таком режиме она долго не протянет. Однако ее предложение, если оно останется в силе, может оказаться весьма интересным… Вирус кино, от которого, как мне казалось, я напрочь избавилась, вновь давал о себе знать. Достаточно было услышать несколько магических слов: имя на афише, сенсационное возвращение На экран… Я наклонилась, открыла ее сумку, записала в блокнот свою фамилию и адрес. Кладя блокнот обратно, я заглянула внутрь сумочки. Среди обилия необходимых предметов лежали два тюбика аспирина. Аспирин, снотворное, яд…

Клянусь, я совершенно случайно снова наткнулась на пробирку с ядом. Клянусь, что я без всякой задней мысли положила ее к себе в сумочку. Просто я хотела незаметно от мужа выбросить этот яд. И пробирка осталась у меня в сумочке.

Проект конкретизировался. Сильвия показала мне документы своей кинокомпании. Познакомила со своим мужем-мальчишкой, который лет на десять был моложе ее. Связалась с Вилли Брауном, и тот с восторгом принял ее предложение. Его карьера тоже складывалась не очень удачно… Сильвия не приносила счастья никому, кроме себя самой.

Затем, в крохотной квартирке Вилли, оклеенной афишами и фотографиями из его старых фильмов, начались совещания. Работа шла над сценарием, диалогами, монтажными листами. Затем, как-то раз Сильвия попросила меня приехать вечером в театр. В антракте она долго извинялась, но, видите ли, хорошенько все взвесив, она решила, что фильм будет сниматься без меня. И исчезла, а я осталась одна в ее гримуборной.

Клянусь, у меня и в мыслях не было убивать ее. Но мои надежды снова рухнули, в который уже раз, и по ее вине… Я знаю, она была не такой уж и злой, и моему поступку нет оправдания…

Я этого не хотела, и все же я это сделала. Я взяла у нее из сумочки один из тюбиков аспирина. К настоящим таблетками я добавила с десяток отравленных ядом. Это было три дня назад, С тех пор я чувствую себя свободной, счастливой. Вчера вечером, у Брауна, когда зазвонил телефон, я сразу же догадалась, что произошло именно это. Она умерла, и убила ее я. Лишь спустя три дня она проглотила мои таблетки, запив их большим стаканом минеральной воды «Перье».

Теперь я должна понести наказание за все. Я отняла у человека жизнь и должна отдать свою. У меня не было никаких причин убивать ее. Никаких, кроме слепой ненависти. В попытке объяснить свой поступок я и пишу эту исповедь. Такая милая, такая юная Сильвия. Я убила ее, Господи, прости меня.

5

Это было уже слишком. Он долго сидел, неподвижно уставившись на шкаф с зелеными створками. В его распоряжении было уже как минимум два подозреваемых. И ни один из них его не устраивал.

Ни Браун с его поломкой машины.

Ни Фредерика Мэйан с ее ядом.

Потому что он своими собственными глазами видел тело Сильвии Сарман, продырявленное тремя выстрелами из пистолета.

Открылась дверь, и вошли два инспектора: Марсо и Тюилье. Оба, широко улыбаясь, пожали ему руку.

Марсо сказал:

— Ну что, это надо бы спрыснуть. Тюилье сказал:

— Поздравляю.

Он подавил зевок. И что они все к нему цепляются? Всю механику их шуток он знал наперед. Если бы он, не дай Бог, спросил: «почему», они бы ляпнули какую-нибудь пошлость и потом целый час покатывались бы со смеху. А сегодня утром он, честно говоря, совсем не расположен к шуткам, и все из-за этого дела Сарман, которое преподносило все новые и новые сюрпризы. Если и дальше будет так продолжаться, к вечеру ему придется арестовать весь Париж!

— Что вам?

— Поступаем в твое распоряжение, приказ шефа. Похоже, тебя повысили в звании.

— Еще бы! Я всю ночь не смыкал глаз! Вот и дослужился!

— Слушай, ты вздремни, а мы тебя подменим.

— Да нет, не стоит. С этим делом лучше покончить сейчас, не затягивая.

Дверь снова отворилась. Вошел полицейский в униформе, положил на стол конверт, сказал:

— Господин инспектор, комиссар поручил мне передать вам заключение судебно-медицинского эксперта.

— Спасибо.

Он с ужасом посмотрел на ворох писанины, завалившей его рабочий стол. Вскрыв конверт, принялся вслух Читать заключение.

— Экспертиза потерпевшей произведена, числа, в ноль часов тридцать минут. Женщина, примерно тридцати лет, убита тремя выстрелами из револьвера в область грудной клетки и т. д. и т. п., калибр оружия и т. д. и т. п. В результате более полного исследования в институте судебной медицины и т. д. и т. п. установлено, что потерпевшая страдала эндокардитом. Однако смерть была вызвана тремя пулями, одна из которых проникла и т. д. и т. п. По нашим оценкам, смерть наступила между девятнадцатью и двадцатью часами и т. д. и т. п.

Он положил заключение на стол и взглянул на коллег, хотя и одного с ним звания, они теперь были под его началом. Он не испытывал от этого той гордости, которую ощутил бы в иные времена. Сон валил его с ног. Он сказал:

— Нас поднял по тревоге комиссариат Ла-Варена в одиннадцать тридцать этой ночью. Преступление были обнаружено в половине одиннадцатого соседом и другом жертвы, неким Жан Пьером Франком. Никто ни к чему не прикасался.

Он достал блокнот.

— Краткое изложение допроса Франка. Он не спал, около девяти часов услышал три выстрела, раздавшихся, как ему показалось, со стороны виллы напротив. Сначала он не придал этому значения, затем, минут через десять, желая убедиться, что ничего серьезного не произошло, позвонил Сильвии Сарман. Ему не ответили. Тогда, поскольку на вилле горел свет, он вышел из дому и направился туда. Решетка была открыта, что показалось ему подозрительным. Он вошел, пересек нижние комнаты, поднялся наверх и обнаружил женщину с тремя пулями в области грудной клетки. Он тотчас позвонил в полицейский участок, а те уже поставила в известность нас. Я вызвал Франка на одиннадцать. Возьмем показания и у него.

Он закурил, зашелся в сильном приступе кашля. Перевернул страницу.

— В час с четвертью приехал муж потерпевшей. Некто Мишель Барро. Его вызвал Франк. Тело, разумеется, увезли. Он провел весь вечер у друзей. Его я тоже вызвал на одиннадцать. Вот такие дела. Похоже на ограбление со взломом: в комнате все перевернуто вверх дном, решетка сада открыта и т. д. Грабитель услышал шум, испугался, выстрелил и дал тягу. Мы нашли пустую сумочку потерпевшей рядом с телом. Женщина, очевидно, имела привычку таскать с собой крупные суммы денег… Все знали, что в доме она ночует одна. Короче, таким было мое мнение до последнего часа. Но вот приходит некто — Вилли Браун и сознается в совершении убийства. Он не знал, что Сильвию Сарман застрелили, и утверждает, что вывел из строя тормоза в ее машине.

— Забавно! — бросил Тюилье. — Ты его арестовал?

— Еще нет. Но он никуда не денется, его подробное признание у меня есть. Его можно упечь в тюрьму за покушение на убийство.

— А тачку ты проверил?

— Еще нет. Но проверю.

Он взял трубку, смачно зевнул, сказал телефонистке:

— Срочно соедините меня со сто первым в Шенвьере.

Его давно потухшая сигарета, казалось, вот-вот вывалится изо рта.

— Алло, Симони? Да, это я. Слушай, спустись в гараж;, осмотри «Ламборгини». Возьми фонарь и скажешь мне, действительно ли подпилены тормозные трубки. Я подожду у телефона. Посмотри хорошенько, ладно? Это важно.

Он положил трубку на стол между стопками бумаг. Впервые ему попалось такое выигрышное дело, а он, подумать только, валится с ног от усталости, не в состоянии что-либо предпринять. Хоть бы к полудню все закончилось!

Прошло какое-то время. Марсо и Тюилье, вооружившись бумагами, молча читали. Наконец на другом конце провода объявился Симони.

— Что? Никакой порчи? Ты уверен? Тормоза в отличном состоянии? А не могла она их недавно починить? Нет? К ним давно уже не притрагивались? Хорошо.

Сумасшедший дом. Идиотская история. Вот невезуха, черт побери!

— Что ж, тем хуже. В любом случае мы допросим ее механика. Симони, теперь пойди в спальню, пошарь в аптечке, везде, короче, собери все тюбики с аспирином, какие только есть в доме. Понял? Потом перезвони мне.

Он снова зажег свой окурок.

— Дело в том, — обратился он к сидящим напротив, — что есть еще один подозреваемый. Женщина, приславшая мне письмо. Она тоже хотела угробить Сильвию Сарман. Она якобы заменила в тюбике таблетки аспирина на яд.

— Поганая история! — убежденно произнес Тюилье.

— Вот именно. И надо же было ей свалиться на мою голову! Пойду выпью кофе. Вы останетесь здесь, подежурьте у телефона.

— Хорошо.

Когда, несколько повеселев после трех чашек крепкого кофе и одного сандвича, он вернулся в свой кабинет, то застал коллег за работой. Они составили резюме обоих признаний, обозначив лишь узловые моменты. Марсо доложил:

— Симони нашел в одном из шкафчиков четыре нетронутых тюбика с аспирином. Проверил каждую таблетку. Это действительно аспирин и ничто другое. Впрочем, если бы девица приняла яд, судмедэксперт обнаружил бы это при вскрытии.

Он сел, обхватив голову руками.

— Два признания и оба — ложные! Ах, мерзавцы! Но зачем? Зачем?

— Возможно, они хотят покрыть настоящего преступника?

— Меня бы это удивило. То что они рассказывают, вполне логично и похоже на правду. Во всяком случае, им не уйти от обвинения в нанесении оскорбления полицейским!

— Инспектор, — доложил дежурный, — к вам господин Жан Пьер Франк. Вы его вызывали?

— Пригласите.

Марсо тотчас сел за пишущую машиику, Тюилье уткнулся в свои бумаги. Вошел Жан Пьер Франк, высокий, красивый, элегантно одетый, мужчина с серебристыми висками. Он сел, сняв перчатки из свиной кожи, слегка подтянул вверх брюки, грустно улыбнулся. После выяснения личности начался допрос, Франк вкратце пересказал, как он обнаружил тело.

— Когда я услышал выстрелы, я подошел к окну и стал вглядываться в темноту. Сначала я решил, что это браконьер, но это было глупо, потому как все владения в окрестностях — частные. Потом я вдруг услышал шум мотора и увидел на дороге черный «Фольксваген», отъезжавший как будто бы от соседней виллы. Я сразу подумал, что это уезжает муж Сильвии.

— Он часто оставлял жену одну по вечерам?

— Почти каждый вечер. Он имел привычку ночевать в своей парижской квартире, в отличие от Сильвии, которая могла уснуть лишь в тишине загородного дома.

— Почему на вилле не было слуг?

— Сильвия уже с неделю как уволила их. Они с мужем собирались переехать в дом, который недавно купили в Нейи.

— Так, продолжайте.

— Через некоторое время я почувствовал непонятную тревогу. Попытался связаться с Сильвией по телефону — безуспешно, и это показалось мне подозрительным, потому что из своего окна я видел свет в ее комнате. Я отправился туда и нашел ее. Я очень любил Сильвию…

— Вы ни к чему не притрагивались?

— Нет. Только наклонился над ней посмотреть, жива ли она еще…

— Оружия возле нее не видели?

— Нет.

Инспектор, заглянув в свои записи, резко спросил:

— Вы знаете Фредерику Мэйан? Франк как будто бы стушевался.

— Да. она моя старая знакомая. Я не видел ее уже лет семь или восемь.

— Вы были очень дружны с Сильвией Сарман?

— Ну, мы, так сказать, немало поработали вместе в былые времена. А поскольку были соседями, то виделись с ней довольно часто.

— И ничего такого… интимного?

— Никогда. Сильвия была замужем и любила своего

мужа.

— А ее мужа вы хорошо знали?

— Не так хорошо, как Сильвию. Мы познакомились, когда она вышла за него, чуть больше года назад.

— Он вам был симпатичен?

— Вполне. Знаете, это человек, о котором и сказать в общем-то нечего. Он очень молод.

— Мог ли он быть заинтересован в смерти жены? Франк замялся, поджал губы.

— Я бы предпочел не отвечать на этот вопрос. Инспектор зевнул, прикрыв рот рукой. Как пауки в банке. Так и норовят сожрать друг друга. Жуть. А эта Сильвия Сарман, похоже, была довольно мерзкой тварью, если верить рассказам Брауна и Фредерики Мэйан. Этому Франку, должно быть, известно гораздо больше того, что он сказал. Он, наверняка, тоже спал с ней…

— Когда вы в последний раз видели Сильвию Сарман живой?

Франк задумался.

— Так ведь позавчера, накануне убийства, — Она вела себя как обычно?

— Да… хотя, нет… Она…

— Договаривайте.

Франк пустился в объяснения:

— Видите ли… Ее муж хотел развестись, и она очень переживала.

— Она сказала вам почему?

— У него не было никаких причин или, по крайней мере, она их от меня скрыла. Но она очень страдала. Она, кстати, отказалась дать ему развод. Он должен был снова приехать к ней, как раз вчера вечером, чтобы все обсудить…

Внезапно Франк замолк, покусывая губы, сознавая всю важность сказанного.

Притворно зевнув, инспектор попытался скрыть неожиданно охватившее его волнение. Он уточнил:

— Значит, вы видели машину вчера вечером?

— Да. Но я не могу поручиться, что эта была машина Барро.

— Но он ездит на черном «Фолксвагене»

— Да. Но таких много.

— Однако до выстрелов вы не слышали шума мотора?

— Нет.

— После? — Да.

— Через какое время?

— Через две-три минуты.

— Машина ехала от виллы Сильвии Сарман?

— Она ехала с той стороны.

— Хорошо. Благодарю вас, мсье Франк. Да, и последний вопрос. Был ли у Сильвин Сарман или ее мужа револьвер?

Замешательство свидетеля.

— Не знаю.

— Спасибо. Мсье Франк, будьте так любезны, подождите в коридоре. Вы мне еще понадобитесь.

Подписав показания, свидетель удалился. И тут ввели Мишеля Барро, мужа покойной Сильвии Сарман.

6

Инспектор посмотрел на часы и пришел в ужас. Без четверти двенадцать. Он смерил взглядом свидетеля.

Несмотря на темные усики, прикрывавшие его верхнюю губу, Мишель Барро выглядел необычайно молодо. Вялый подбородок придавал его лицу какую-то незавершенность. На нем было пальто из верблюжьей шерсти.

— Присаживайтесь, мсье, — сказал инспектор.

Барро сел и, как бы бросая вызов, закурил не спросив на то разрешения. Очевидно, он тоже не спал всю ночь — это было видно по его опухшим глазам. Инспектор решил быть со вдовцом поделикатнее.

— Во-первых, мсье, я прошу прощенья за то, что вынужден соблюсти некоторые формальности в день траура, который меня… который нас…

Вот невезуха, черт подери. Мало ему других неприятностей, так приходится еще и кривляться! Заметив иронию на лицах своих коллег, он, раздосадованный, спросил:

— Ваше имя, фамилия, профессия, дата и место рождения?

— Барро, Мишель. 22 октября 1944 года, Париж, драматург.

— С какого времени вы являетесь мужем Сильвия Сарман?

— Мы поженились 15 сентября 1960 года.

Он проверил свои записи. Всё так. Заодно посмотрел и дату рождения умершей. Она была на девять лет старше мужа. Инспектор вздохнул, подумав, что парень, которого он сейчас допрашивает, годится ему в сыновья. Никогда он не позволил бы своему сыну жениться на женщине старше его, тем более на киноактрисе. Эти артисточки порочны до мозга костей. Взять хотя бы рассказы двух предыдущих подозреваемых!

Инспектор немедля приступил к делу, решив покончить с ним часам к двум. Потом он пойдет спать.

— У вас есть машина?. — Да, «Фольксваген»,

— Какого цвета?

— Черный.

— Что вы делали вчера между восемью и десятью часами вечера?

— Работал у одного из друзей, мсье Вилли Брауна, вместе с актрисой Фредерикой Мэйан.

И хотя его никто не просил, поспешно добавил,

— Я приехал к нему в семь и оставался там до половины двенадцатого, до той минуты, когда нам сообщили о смерти моей жены. До этого я был в кино.

Он говорил слишком много, словно хотел лишний раз — напомнить о непогрешимости своего алиби… Инспектор этого не любил. Он встал, сказал: «Извините», сделал знак Тюилье следовать за ним. Когда они очутились в коридоре, он ему сказал:

— Возьми машину и поезжай в Этамп за Фредерикой Мэйан. И мужа ее тоже привези, это важно.

— Послушай, я еще не ел. А этот Этамп у черта на рогах.

— Шестьдесят километров. Час — туда, час — обратно. Ты должен быть здесь ровно в два. Действуй. Я ведь тоже еще не завтракал. А если хочешь знать — и не спал!

Он вернулся в кабинет, яростно хлопнул за собой дверью. Закурил, чтобы перебить запах сигареты Барро.

Когда вы в последний раз видели свою жену живой?

Барро на секунду задумался.

— Вчера после полудня.

Где?

— В Шенвьере, у нее дома.

— Вы хорошо ладили с мадам Сарман?

— Очень хорошо, мы обожали друг друга. Бедная моя Сильвия!

Актером он был никудышным, В раздражении инспектор резко оборвал его.

— Было ли у вас или вашей жены какое-либо оружие, револьвер?

— Я купил револьвер месяца два назад и подарил его Сильвии. Она боялась одна оставаться ночью в Шенвьере, а так ей было спокойнее.

И с тех пор вы этого револьвера не видели?

— Нет. Кажется, жена спрятала его у себя в спальне, но не знаю — где.

— Почему вы жили раздельно? Барро развел руками.

— Работа вынуждала меня постоянно жить в Париже. У Сильвии пошаливали нервы, она могла спать только у себя на вилле. Вот и все. Но мы прекрасно ладили друг с другом…

Половина первого. Инспектор встал.

— Мне нужно ненадолго отлучиться, мсье Барро, Я попрошу вас, если вам не трудно, вернуться сюда в три часа. И мы покончим с этими неприятными формальностями,

— Договорились, благодарю вас.

Барро исчез, Марсо сказал:

— Я не удивлюсь, если убийцей окажется он.

— Если хочешь знать мое мнение, я — тоже.

История попала во все газеты. Этого следовало ожидать. Фотографии Сильвии Сарман на первой странице, на последней странице, везде. Но, поскольку журналистам почти ничего не сказали, они несли полную околесицу, Тем лучше. Они знали только, что Сильвия убита тремя выстрелами из револьвера.

Он сложил газеты, засунул их в карман и, перейдя бульвар, двинулся в направлении зеленого креста аптеки, Купил коробочку витаскорбола, разом проглотил три таблетки. Затем зашел в кафе. Сел за столик в глубине зала, положил рядом с собой газеты, заказал две сосиски, бокал пива и стал дожидаться, когда начнет действовать тонизирующее лекарство. Показания, признания мелькали, кружились, перемешивались у него в голове.

Фредерика Мэйан: «Она меня шантажировала, украла у меня роль, довела меня до нищеты, публично оскорбила…»

Вилли Браун: «Она играла со мной в любовь, она меня одурачила, спровоцировала мой развод анонимными письмами…»

Фредерика Мэйан: «Я посылала анонимные письма, спровоцировав тем самым развод Вилли и Флоры…»

Что-то не клеилось. Анонимные письма. Если верить Брауну, Сильвия призналась ему, что она является их автором, А Фредерика Мэйан утверждает, что посылала их она. Кому верить? Вероятно, истина так и не будет установлена… Поскольку письма уничтожены. Вилли Браун: «Я вывел из строя ее машину». Фредерика Мэйан: «Я ее отравила». Тут тоже не клеилось. Никто к «Ламборгини» даже не притрагивался. Яда у Сильвии не нашли.

К делу! Если Фредерика положила яд в сумочку Сильвии, и Сильвия носила его с собой… Возле тела нашли пустую сумочку. Опустошенную обезумевшим убийцей. Если яд был там, убийца унес его с собой, уничтожив таким образом доказательство того, что Фредерика Мэйан действительно покушалась на жизнь Сильвии. Какая история! Какая история!

Мишель Барро: «Я купил револьвер, я отдал его Сильвии, потому что Сильвия боялась!»

Мишель лгал. Женщина, каждый вечер гоняющая на своей машине со скоростью 250 в час, не будет бояться спать дома одна. Тем более что она поступала так в течение многих лет. Со дня ее развода с Брауном и до нового брака с Барро. Нет.

Зато вполне возможно, что Барро действительно купил револьвер, намереваясь позже использовать его против жены. Эта Сильвия наверняка была невообразимо богатой. И малыш унаследует состояние…

Не следовало упускать из виду и Жан Пьера Франка, единственного соседа, который обнаружил преступление… Того, которого Фредерика однажды застукала в объятиях Сильвии… Из чувства мести бывший любовник убивает свою любовницу…

— Ваши сосиски и горчица.

Он вздрогнул. Официант склонился над ним, игриво улыбаясь, спросил:

— Скажите, правда, что она была голая, эта Сильвия Сарман? Когда ее нашли мертвой?

Какая чушь! Чего только не придумают журналисты в погоне за сенсацией!

— Да вы в своем уме? Не мешайте мне есть.

— Ну вот! Уж и поговорить нельзя!

Поднимаясь в кабинет, он испытал злобную радость при мысли, что все они ждут его, все от него зависят — бывшая кинозвезда, режиссер, драматург, и все они дрожат перед ним.

В кабинете его ждал Тюилье, Он как будто был не в духе-

— Они здесь, Мэйан с мужем. Она все время плачет. Он уже собирался смотать удочки… Я приехал как раз вовремя.

— Куда ты их поместил?

— В конец коридора, раздельно.

— Хорошо. Браун не ушел?

— Нет, все еще в соседней комнате.

— А Барро?

— В отделе полиции нравов. Тоже ждет. Орет, что проголодался.

— Ему дадут сосисок. Разыщи шефа, попроси у него от моего имени два ордера на обыск. Возьмешь людей и поедешь к Барро. Посмотри, не завалялся ли там у него случайно револьвер.

— Слушаюсь.

— Потом поедешь к Брауну. То же самое. Заодно привезешь сюда его служанку. Я буду ждать. К шести все должно быть сделано.

— К шести, ты шутишь!

— Разве я похож на шутника?

Он вошел в кабинет. Марсо дожевывал бутерброд. Он сказал:

— Звонила твоя жена. Просила, чтобы ты ей перезвонил.

— Жене, сейчас!

Ему хотелось забыть о ней, но она о кем не забывала. Он набрал свой домашний номер. Франсина была злая, как черт. Он попытался ее успокоить, поклялся, что к ужину будет дома.

В его отсутствие на стол положили пухлый конверт. Результаты экспертизы. Отпечатки — нет, кроме отпечатков жертвы и ее мужа. Баллистика — ничего особенного. Но зато исследование пуль револьвера… Ха-ха, история становилась еще более захватывающей. Спать ему уже не хотелось. Сон как рукой сняло.

Допросы, очные ставки. Перекрестные допросы. Показания служанки Вилли Брауна и Фредерики Мэйан, которая, заливаясь слезами, под яростным взглядом мужа подтвердила истинность своего признания.

Проверка алиби:

Мишель Барро, Вилли Браун, Фредерика Мэйан в момент убийства находились в Париже. Вместе со служанкой Брауна.

Муж Фредерики находился в Версале, он спал.

Единственный, у кого не было алиби, Жан Пьер Франк. Но он обнаружил убийство и вызвал полицию.

Вилли Браун, подавленный, казался еще старше, чем был. Не испытывая никакой жалости к его сединам, инспектор донимал режиссера вопросами:

— Вы вывели из строя тормоза? Вы в этом уверены?

— Я же вам сказал!

— Вот результаты экспертизы, доказывающие, что никакого повреждения нет. Когда вы это сделали?

— В среду, 28 сентября, ночью.

— Вы точно знаете, что Мишель Барро был в ту ночь В Шенвьере?

— Да. Я видел свет в его окне.

— Хорошо. Вы будете удивлены, когда узнаете, что 28 сентября и в последующие дни Мишель Барро ночевал в Париже. Это только что подтвердилось. Более того, ваша служанка утверждает, что есть только одна связка ключей от вашей квартиры, и она постоянно находится у нее. Значит, вы не могли ночью ни выйти, ни войти.

Я убил Сильвию! Я убил ее, она причинила мне слишком много зла. А за несколько дней до этого я увидел свою жену, что и придало мне мужества…

— Мсье Браун, вы уверены, что видели Флору?

— Да, на пресс-конференции в отеле «Рафаэль». Журналисты, любой может вам это подтвердить.

— Вот именно. После своего отъезда Флора во Францию не возвращалась. Сейчас она в Нью-Йорке и на прошлой неделе была там же. Вы не могли ее видеть. Вы солгали, выдумали всю эту историю, зачем?

— Все правда, клянусь вам!

Когда Брауна уводили, он упирался. Его служанка представила медицинское свидетельство, подписанное известным невропатологом. Мифомания с признаками навязчивой идеи, возникшая на почве нервных потрясений.

Оттолкнувшись от реальных фактов, Вилли Браун мысленно пережил конец своей истории. Намереваясь убить Сильвию, он поверил, что сделал это. Таким же образом он придумал возвращение Флоры и признания Сильвии по поводу анонимных писем. Его место в психушке. Инспектор был доволен, что с одним, наконец, разобрался.

А в это же время в соседней комнате томился ожиданием муж жертвы — Мишель Барро.

7

Да, конечно, я убил Сильвию. Ну и что? Какое до этого дело вшивому фараону, который битый час донимал меня расспросами и намеками? Это касается только меня и Сильвии.

Нет, никакой фараон не заставит меня признаться, никогда. Они недостаточно сильны, недостаточно сообразительны. Я только что с блеском вывернулся на допросе. Они попытаются проверить мое алиби, но бояться мне нечего. Когда Сильвия была убита в Шенвьере, я находился в Париже, у Вилли Брауна, вместе с Фредерикой Мэйан. До этого? Я ходил в кино, вот билет. Могу пересказать содержание фильма.

Я убил Сильвию, пробыв ее мужем один год. Срок очень короткий, но год этот был насыщен событиями больше, чем вся моя жизнь…

Я всегда был страстным поклонником кино и после службы в армии мог заняться только одним делом. Я проникаю в этот мир через узкую дверь — становлюсь критиком. Мои статейки в малотиражных журнальчиках приводят меня к ежедневной рубрике в большой газете. Я работаю там два года и, найдя наконец тему, пишу пьесу. Конечно, связь с кино весьма отдаленная, но факт налицо.

Поставить пьесу совсем непросто, но если пьеса имеет успех, по ней, в девяти случаях из десяти, снимают фильм. Я знаю, что делаю. Я начинаю обивать пороги театров, показываю пьесу режиссерам. Они все говорят мне:

— Дружище, ваша пьеса великолепна, но.

Ладно. Я ищу театрального агента, плевать на десять процентов. В одну неделю агент пристраивает мою пьесу в один из бульварных театров. Шикарно. Приятели локти будут кусать от зависти, говорю я себе- Но есть одна загвоздка. В момент подбора актеров, перед началом репетиций моего детища, возникает стычка между режиссером, которому надо пристроить уйму девиц, директором, у которого достаточно и своих, и мною, который хочет, чтобы его фамилия непременно стояла во главе афиши.

Я беру быка за рога, звоню Сильвии Сарман. Первой кинозвезде Франции и Наварры. Встреча назначена, я увижусь с ней у нее дома, в Шенвьере, до которого час езды, сначала на метро, затем на автобусе. Ее приветливость покоряет меня. И ее изящные манеры. Черт возьми, как все же красива эта девушка.

Разумеется, я видел все фильмы с ее участием и легко поддерживаю разговор. Она принимает молочную ванну, как в фильме Сесиля де Милля. Я с вожделением смотрю на нее. Она вышла ко мне в неглиже, которое могло бы послужить парадной одеждой для Рэкел Уэлш — нечто вроде домашнего платья из черной шерсти, с глубоким вырезом на белой коже груди, без единой застежки, стянутого на талии поясом с золотыми заклепками так, что, когда она садится прямо напротив меня, выглядывает ее колено, а также часть бедра,

Если бы я не знал, что ей больше тридцати, я бы дал ей двадцать два. И она все поняла, потому что сказала:

— Сколько вам лет?

Я запинаюсь, это производит эффект. Не следует быть слишком дерзким, когда тебя считают робким.

— Мне, гм, двадцать два года, мадам.

— Выглядите вы гораздо старше, я бы дала вам тридцать.

Она сказала это, чтобы ободрить меня, снять напряжение, побудить меня к предприимчивости. Я нарочито сглатываю слюну. Она спрашивает:

— Мсье Барро, с чем связан этот таинственный телефонный звонок?

— Видите ли, я… Прошу прощенья за дерзость, но…

Декорация: гостиная (современная мебель, заполненный бутылками бар, повсюду цветы). Средний план. Мишель, стоящий боком к камере, дрожащими пальцами расстегивает воротник рубашки. Напротив — кинозвезда, заинтересованная улыбка, наводящая на определенные мысли одежда. Голос Мишеля:

— Так вот. Я написал комедию, которую приняли к постановке в театре «Варьете». Сейчас идет отбор актеров, но нет «звезды» на главную роль. Я подумал о вас.

Крупный план Сильвии, Она улыбается,

— Почему вы подумали обо мне? Я никогда не играла на сцене, не знаю, получится ли у меня…

Смена плана:

— Вы величайшая актриса современности!.. Я вам все скажу. Вы должны непременно сыграть в моей пьесе. Никто не сможет сделать это так, как вы. Она называется «Изабель, любовь моя», я писал ее, думая о вас.

Зачем говорить ей правду, что я думал всего лишь о своей первой подружке, которую впоследствии встретил возле собора Ла Мадлен, где она искала клиентов. Она выпячивает грудь, в прямом смысле слова, и ее декольте увеличивается. На правой груди, сверху, у нее родинка, похоже, она подкрашивает ее черным карандашом.

— Перескажите мне содержание вашей пьесы.

— Изабель — заурядная девушка, провинциалка, не пользующаяся успехом у мужчин. Один охотник за приданым начинает ухаживать за ней, Изабель влюбляется в него без памяти. Любовь ее преображает, и она становится красивейшей из женщин. (Подробности я опускаю.) Ей открывается вся подлая сущность предмета ее любви, она пытается покончить с собой, но вдруг осознает, что она красива. Тогда, охваченная жаждой мести, она решает отыграться на мужчинах, сводя их всех с ума… Довольно банальный сюжет, но я подошел к нему по-новому, с немалой долей цинизма… Короче, вот так: роль сложная, изнурительная. Изабель все время на сцене, и Изабель — это вы. Ничего не говорите, прочтите сначала пьесу. Если вы откажетесь от роли, тем хуже, я разорву контракт с «Варьете», и пьеса поставлена не будет.

Я помню, что должен быть робким, и поэтому смущенно замолкаю. Роюсь для вида в портфеле, вытаскиваю рукопись, протягиваю ее кинозвезде. Затем я встаю,

— Будьте так любезны позвонить мне, когда прочитаете. 6270250. И спасибо, что выслушали меня.

Она тоже встает, выходит вместе со мной в сад. Она слегка вздрагивает, потому что не жарко, крепче стягивает халат. Беспокоится:

— На чем вы поедете?

— На автобусе, так же, как и приехал. Надеюсь, долго ждать не придется.

— Если не очень торопитесь, я отвезу вас на машине, я как раз должна встретиться со своим продюсером,

— Я не хочу причинять вам беспокойство.

— О чем вы говорите. Я только переоденусь. Если хотите что-нибудь выпить, не стесняйтесь.

Я завладеваю гостиной. За дверью слышна болтовня, мужской и женский голоса. Очевидно, слуги, которых я видел, входя в дом. Прижимаюсь лбом к оконному стеклу. Пустынное место. Ни одного дома напротив, только железная дорога метрах в восьмистах впереди, а чуть дальше — серая Марна. Ночью тут, должно быть, не очень приятно. Не хотелось бы мне здесь жить… Надо все-таки отдать должное ее смелости: живет в этой хибаре, хоть бы сторожевого пса завела. Правда, есть еще слуги, она никогда не остается одна.

Я разглядываю гостиную, в которой побывало столько знаменитостей: сначала во времена Вилли Брауна и Флоры, затем когда Сильвия была замужем за Вилли, и сейчас, в период ее безбрачия. Удивительная штука жизнь. Быть может, когда-нибудь лет через десять, заходя в эту гостиную, будут говорить: здесь известный драматург Мишель Барро познакомился с Сильвией Сарман…

Альбом с фотографиями. Возможно, что-нибудь пикантное… Фу, фотографии Сильвии, эпизоды из ее фильмов. Ничего нового. Перехожу к другому окну. Сад поражает своими размерами. Отсюда также не видно поблизости ни одного дома. Метрах в ста, на возвышенности — вилла, с двумя башенками по бокам. В одном из окон замечаю фигуру человека, но у меня плохое зрение, и я никогда не узнаю, кого видел: мужчину или женщину. Чередуя удовольствия, я беру из шкатулки дорогую сигарету, закуриваю и подхожу к бару. Моя рука сама тянется к бутылке виски. Я обожаю виски, хотя никогда его не пил, потому что это напиток преуспевающих людей.

Я пробую в надежде, что он станет для меня величайшим из откровений. Обыкновенный коньяк, да к тому же — плохой. Разочарованный, я заливаю алкоголь сельтерской и залпом опустошаю бокал.

Затем поочередно сажусь на каждое из трех кресел, диван, на котором, должно быть, не раз мужчины добивались расположения женщин, И пока я упиваюсь мнимым благополучием, раздается звонок в решетку ограды. Я тотчас вскакиваю, как будто меня могли заметить снаружи. Гравий шуршит под ногами идущего по аллее слуги, со скрипом открывается дверь. Любопытно, кто бы это мог быть? Возможно, интересный человек?

Я тотчас узнаю его. Это писатель Жан Пьер Франк. Вернее, бывший писатель. С ума сойти, сколько «талантов» кино отнимает у литературы. Выпустив в свое время четыре превосходных книжки, он увлекся кинематографом. Написал несметное количество плохих сценариев и только один роман… Я встаю и называю себя, поскольку лакей ничего ему не сказал.

— Мишель Барро.

— Жан Пьер Франк. Послушайте, — говорит он, грозя мне пальцем, — это вы разнесли меня в своей последней статье?

А я хотел выразить ему свое восхищение. Не повезло! Как бы там ни было, это первый известный мне случай, когда кинематографист читает критические статьи, посвященные его фильмам, а не только то, что касается творчества его собратьев!

— Это действительно так, — сказал я, улыбаясь, — не сердитесь на меня за это. Мне очень нравились ваши книги, и я не могу простить вам, что вы перестали писать.

Он чувствует себя как дома, разваливается в кресле, расставив ноги, берет из шкатулки сигарету, прикуривает от золотой зажигалки и, наконец, улыбается:

— Вы правы. Впрочем, меня часто этим попрекают. Но что вы хотите, вкусив легких заработков, сто раз подумаешь, прежде чем решиться вернуться к нищете! На свои фильмы я плевал, так как знаю, что всем на них наплевать. Плохой фильм ничем серьезным сценаристу не грозит. Уж лучше гнать халтуру в кино, чем писать бездарные романы.

Прищурившись, он наблюдал за дымком, струившимся от сигареты к потолку. Я думал, он моложе. Под глазами мешки, плохо выбритый подбородок, глубокие морщины— все говорило о том, что ему далеко за сорок. Всегда испытываешь разочарование, встретив первый раз человека, которого знаешь только по его книгам. Впрочем, это касается лишь романистов и драматургов, физиономии которых редко бывают похожи на их произведения. Данинос, к примеру, мрачный тип, Сесиль Сен-Лоран — беспокойный. Исключение, подтверждающее правило, — Анри де Монфрэ с его смуглой и морщинистой физиономией старого матроса. Он спрашивает:

— Вы приехали взять интервью у Сильвии?

— Не совсем. Я приехал просить ее сыграть в моей пьесе.

Он разражается смехом. Я моментально возненавидел его.

— Дерзости вам не занимать. Она всегда отказывалась играть в театре. Я сам написал для нее пьесу — никакого результата.

Каким тоном он говорит: «Я сам!» За кого он себя принимает? Пусть он даже и переспал с мамашей Сарман, это еще ничего не значит…

Но вот возвращается Сильвия. Спрашивает:

— Вы познакомились?

Он встает, целует ей запястье, с внутренней стороны, тем самым показывая мне, что он настоящий аристократ, На Сильвии ажурный костюм, туфли без каблуков, замшевая шляпка. В руке сумочка и перчатки. Она садится и спрашивает:

— Чему обязана удовольствием видеть тебя? Ты стал

редко появляться.

— Я заскучал, захотелось кого-нибудь увидеть. А поскольку ты моя ближайшая соседка…

Сильвия обращается ко мне:

— Жан Пьер живет на вилле напротив, с другой стороны сада.

Так и есть! Это его я видел в окне. Он заметил, как я вошел в дом, и, сгорая от любопытства, тут же прибежал, чтобы вблизи взглянуть на гостя. Франк продолжил:

— Я объяснял мсье (он запинается)… Барро, что театром ты не занимаешься, но так и не смог его убедить.

Она бросает в мою сторону понимающий взгляд. И тут же включается механизм духа противоречия.

— Так оно и было несколько лет назад, но с тех пор я много размышляла. Сыграть в пьесе может оказаться полезным для моего реноме. В хорошей пьесе, разумеется. Я посмотрела рукопись мсье Барро (лгунья) и, кажется, нашла, наконец, достойную меня роль.

Франк становится фиолетовым, словно его только что вынули из лакмуса. Пытается улыбнуться, но я вижу, что он снова начинает сердиться на меня за последнюю статью.

— Примите мои поздравления, — говорит он. — За десять минут вам удалось то, что я не сумел сделать за семь лет.

Если бы он знал, что еще я намереваюсь совершить, он бы вцепился мне в горло.

— Так вы идете, Мишель? — спрашивает меня Сильвия.

Иду ли я! А Франку она говорит:

— Простите, но мы спешим.

Я отметил про себя, что с «ты» она перешла на «вы». Франк встает, идет вместе с нами к вешалке, а затем в сад. Через боковую дверь Сильвия проникает в гараж. Франк небрежно бросает мне «до свиданья» и широкими шагами удаляется по дороге.

Дверь гаража отворяется, и выезжает машина: такую я до сих пор видел лишь в кино. Ремесло актера имеет свои преимущества. Я сажусь рядом с Сильвией, машина срывается с места.

А потом рука Сильвии с рычага переключения скоростей опускается на мое бедро, и мои мысли идут кратчайшим путем.

Наплыв на средний план.

Спальня Мишеля (причудливая меблировка. На стенах— непристойные рисунки, таблички с названиями улиц. На полу — включенный электропроигрыватель). Музыка: «Night in Tunisia» Майлса Дэвиса. На смятой постели — двое любовников.

— Ты любишь меня?

— А ты?

— Сначала ты.

— Нет, ты.

— Люблю.

— Люблю.

Они заключают друг друга в объятия. Постепенный уход в темноту.

Дело сделано: она будет играть в моей пьесе. Я сплю с ней, но исключительно ради удовольствия. Надо сказать, что у нее в этой области богатый опыт, очевидно, переданный ей многочисленными специалистами. А главное — она чертовски красива для своего возраста! У меня было мало таких классных, обладающих такой известностью любовниц. (Впрочем, у меня вообще было мало любовниц.)

С каждым днем она становится все требовательнее, мне кажется, она ко мне привязывается. Пользуйся случаем Мишель, и не сегодня завтра успех тебе обеспечен… Я решаю поставить опыт.

— Алло, Сильвия.

— Это ты, лапочка?

— Да, мне очень жаль, но сегодня вечером я занят. Заехать за тобой на киностудию не смогу.

Она восклицает:

— С твоей стороны не очень красиво бросать меня! — Ничего не могу поделать.

— Но не всю же ночь ты будешь занят…

— Боюсь, что всю…

Она бросает трубку. В тот вечер я, на всякий случай, иду в кино. Когда возвращаюсь домой, около полуночи, первое, что попадается мне на глаза, это «Ламборгини», стоящая у подъезда. Я потираю руки.

Тактика одна — хочешь ли ты удостовериться в том, что они тебя любят, или в том, что они тебя обманывают, — надо сделать вид, что ушел, и неожиданно вернуться. Сегодня она меня любит. Она с трагическим лицом ждет перед дверью моей квартиры, сидя на грязных ступеньках лестницы, не обращая внимания на свой роскошный наряд

— Где ты был?

— Ты здесь!

Я со смущенным видом вставляю ключ в замочную скважину. Ситуация сложная, но я умею лавировать. Она повторяет у меня за спиной:

— Где ты был? Включаю свет в передней.

— Входи, мне нужно с тобой поговорить.

Поскольку я не ждал ее визита, то не приготовил и никакого объяснения, я должен что-то придумать, а для этого мне нужно несколько минут. Не спеша помогаю ей снять шубу, не спеша вешаю на крючок свой плащ. Она садится, ждет, на лице — тревога и злость.

— Сильвия, моя дорогая, — произношу я с легким замешательством, — у меня к тебе серьезный разговор.

Чувствую, она вот-вот разрыдается. И это при том, что мы знакомы всего лишь месяц. Ну и хитер же я, черт подери. Знай я, что это так легко, давно бы уже провернул это дельце.

— Во-первых, я люблю тебя. И, без сомнения, уже слишком сильно. Так не может продолжаться, ты знаешь, это бы ни к чему не привело… Ты знаменита, богата, ты вызываешь восхищение, а я — никто.

Она патетически соединяет вместе свои красивые с длинными пальцами руки, а я продолжаю, стараясь не смотреть в ее сторону.

— Я виделся сегодня с родителями. Они хотят, чтобы я женился, я никогда тебе об этом не рассказывал, но я должен был жениться на одной девушке, с которой познакомился в отпуске, в прошлом году…

Я немного путаюсь в своей только что придуманной истории.

— Не скажу, чтобы я ее очень любил, но она богата, она меня любит, ее родители дружны с моими, и это облегчило бы…

Я завираюсь, напускаю туману, не зная, сможет ли эта невероятная история удовлетворить Сильвию. В заключение я говорю:

— Мне, возможно, придется уехать в провинцию и вступить в фирму отца, потому что театр — это так зыбко… Если моя пьеса провалится, я останусь без средств к существованию.

После этого она предлагает мне пожениться.

Я высказал пожелание сыграть свадьбу в узком кругу. Свидетели с ее стороны — Паркер и Жан Пьер Франк, который не посмел отказаться и выглядит так, словно у него случился запор. С моей стороны — мой главный редактор и один знакомый парень, отец которого генерал. Я не пригласил ни родственников, ни родителей: надеюсь, теперь они оставят меня хотя бы на несколько лет в покое. Во всяком случае, никто меня с тех пор еще не дергал.

Мишель Барро женится на Сильвии Сарман. Кто такой Мишель Барро? Молодой, подающий надежды автор, в его пьесе будет играть знаменитая актриса. Газеты: Мишель Барро, недавно женившийся на Сильвии Сарман, откроет сезон пьесой «Изабель, любовь моя», главную роль в которой сыграет его жена.

Никто не посмел сказать, что я женился на ней из-за денег. Никто и словом не обмолвился о нашей разнице в возрасте. Впрочем, я, чтобы выглядеть старше, отпустил по такому случаю пышные усы.

Перед мэрией семнадцатого — моего округа, в котором Сильвия, чтобы собралось побольше народа, пожелала оформить брак, — многотысячная невежественная толпа ждала нашего выхода. Сильвия, в светло-сером платье, в меховой шапочке, вызвала гул восхищения. Я обновил свой первый сшитый по мерке костюм. Короче говоря, узкого круга не получилось.

Сильвия счастлива и громогласно заявляет об этом, не забывая сделать рекламу и мне.

— Великолепная пьеса. Да, прочитав ее, я захотела познакомиться с автором, это случилось мгновенно, любовь с первого взгляда…

Она заканчивает сниматься в очередном фильме, и я каждый день отвожу ее на киностудию «Сен-Морис», где на меня смотрят, как на диковинного зверька. Каждый задается вопросом, почему Сильвия, которая могла составить блестящую партию и принцу, увлеклась этим неуклюжим желторотым юнцом. Меня тоже волнует этот вопрос, но, правда, не слишком. В конце концов я достаточно красив, чтобы понравиться женщине…

Я изучаю студию, работу, среду, всё. В скором времени мне это понадобится. Сейчас как раз устанавливают свет на дублёршу, довольно смазливую девицу, одетую и загримированную, как Сильвия. Она не двигается, безропотно сносит изнуряющую жару, создаваемую прожекторами, каждые три минуты подпудривает нос. Процедура установки света длится добрых четверть часа. Затем, из соображений экономии, все выключают, прогоняют дублершу (та тотчас бежит в бар пить содовую) и посылают за мадам Сарман, которая отдыхает в гримуборной и делает вид, что повторяет роль, а в ней всего лишь три строчки текста. «Звезде» оказывают всевозможные знаки внимания, выводят на середину площадки, в обведенный мелом круг, где она должна находиться. Когда после шести дублей сцена оказывается отснятой, Сильвия подходит ко мне и садится напротив.

— Я больше не могу, лапочка, я чувствую, что нервы мои на пределе. Послушай, как сильно бьется сердце.

Я вежливо кладу руку чуть ниже ее левой груди. Ее сердце действительно бьется очень часто, неровно. Это меня даже пугает.

— Ты восхитительна, — говорю я. — Но эти диалоги бездарны.

— Не говори так, их написал Жан Пьер Франк.

Я знал это. В их среде, наиболее замкнутой из всех, какие только могут быть, бесконечно мелькают одни и те же лица, одни и те же имена. Все эти люди катаются тут как сыр в масле!

Рабочий день Сильвии заканчивается. Завтра — последняя съемка, что послужит поводом для скромного торжества, в котором примут участие не больше восьмисот человек.

— Едем? — спрашивает меня Сильвия.

— Конечно.

За все время нашего знакомства она ни разу не позволила мне сесть за руль «Ламборгини», и ее недоверие меня оскорбляет. Я уже почти смирился с этим. Куплю себе такую же шикарную машину, как только появится возможность. Пока же я заказал «Фольксваген», вернее, Сильвия заказала его для меня. Это ее свадебный подарок.

— Поедем домой?

Для нее дом — это ее дом, в Шенвьере, эта огромная грязная хибара, напичканная прислугой и сквозняками. Более того, она считает необходимым ехать по автостраде со скоростью 250 километров в час, волосы встают дыбом от такой езды, особенно когда она, визжа тормозами, заходит на вираж… На счастье, машина содержится в порядке, иначе бы она уже раз двадцать могла разбиться насмерть. Когда-нибудь рулевое управление заклинит, и этого будет достаточно, чтобы…

— Я не хочу туда ехать, завтра у меня деловая встреча, рано утром, и будет лучше, если я останусь здесь.

Она не спорит. Думает, что я не люблю ее виллу из-за того, что она жила там раньше с Вилли Брауном, и эта обращенная в прошлое, исключительно вымышленная ревность страшно льстит ей. Плохо же она меня знает. Есть три причины, по которым я ненавижу Шенвьер: роскошная «Ламборгини», прислуга, отсутствие прислуги после десяти часов. Сильвия каждый вечер отпускает своих слуг, так что кто угодно может прийти и беспрепятственно убить нас… Прелестно.

Мы едем ко мне, переодеваемся. Сильвия, уже почти нагая, говорит:

— Послушай, Мишель, решайся, оставь эту квартиру и переезжай в Шенвьер, это невыносимо, я вынуждена держать одну половину своих вещей здесь, другую — там, и мне никогда не удается одеться надлежащим образом. Кроме того, я привыкла к своей служанке и…

— Ладно. Я давно уже хотел поговорить с тобой, но раз уж ты сама затронула эту тему… Я не собираюсь уезжать из Парижа. Здесь у меня друзья, работа, живя в изолированном от внешнего мира доме, я чувствовал бы себя не в своей тарелке. Делай что хочешь, но эту квартиру я не оставлю, слишком больших трудов мне стоило заполучить ее.

— Да, тебе здесь хорошо! Без ванной, в двух невзрачных комнатушках, которые никогда не убираются! С этим можно мириться, пока ты еще не известен, но как только будет поставлена твоя пьеса и ты начнешь устраивать приемы, тебе понадобится квартира получше, побольше…

— Очень хорошо. Теперь моя очередь задать тебе вопрос: почему ты упорно не желаешь уехать из Шенвьера?

— Потому что я почти всегда жила там, потому что он вовсе не изолирован от мира, потому что так я утром и вечером могу прокатиться на машине, и это меня расслабляет. С моими нервами…

Я тут же подхватил:

— Ты со своими нервами, со своим больным сердцем кончишь тем, что врежешься в дерево, и что тогда станет со мной? А? Но разве ты когда-нибудь думала обо мне? Нет, потому что ты — эгоистка!

Я попал в самую точку — ее глаза увлажняются. Она прижимается ко мне. Я ощущаю трепетание ее груди, провожу рукой по ее шелковистым бедрам. От нее вкусно пахнет здоровым женским телом, она и вправду любит меня, а я лишь испытываю угрызения совести от того, что разыгрываю перед ней комедию. Но это длится какую-то долю секунды. Она шепчет:

— Мишель, дорогой, я люблю тебя, я сделаю все, что ты захочешь. Если бы ты захотел, я думаю… думаю, что я могла бы бросить кино.

— Об этом не может быть и речи, дорогая. Вот что мы могли бы сделать. Купить хороший дом в Отэй, возле парка, постепенно самим оборудовать его, и это был бы наш дом, а не Вилли Брауна…

Она с неописуемой радостью смотрит на меня. ешё больше прижимается всем телом, и мы обмениваемся настоящим поцелуем. Крупный план. На камине стоит будильник. Быстро проворачиваются стрелки, останавливаются. Прошел час.

— Мне бы так хотелось, — говорю я, — чтобы это был мой дом. Я бы подарил его тебе. Однако придется подождать, пока не будет поставлена моя пьеса. И тогда, на свой гонорар, я бы купил его…

Дом великолепен. Из окон третьего этажа видна листва парка. И дом принадлежит мне, поскольку Сильвия сделала мне сюрприз, купив его на мое имя.

— Теперь, любимый, — говорит она мне, — мы никогда не расстанемся…

Боюсь, что это действительно так. Если только я не найду какой-либо способ… Мне всего двадцать три, и не совсем справедливо, что я уже связал себя на всю жизнь с женщиной, которая гораздо старше меня. Лет через пять мы, как пара, будем выглядеть смешно! Мне двадцать три года, вокруг столько красивых женщин, а я вынужден довольствоваться одной… Которая не хочет оставить меня даже на пять минут! Тоска! Но все изменится сразу, как только будет поставлена моя пьеса… Репетиции начнутся на следующей неделе…

Сидя в глубине зала, я, втайне ото всех, блаженствую. Я слушаю свой первый акт уже в десятый раз, и с каждым разом он кажется мне все лучше. Сильвия и в самом деле играет превосходно, с юмором, как это и должно быть. И другие артисты — великолепны. Если репетиции будут удачными и дальше, премьера состоится 15 октября.

Все идет хорошо: Пьеса будет иметь успех и не только из-за Сильвии. По моим подсчетам, я, за вычетом десяти процентов, причитающихся моему агенту, буду получать около ста тысяч франков с каждого представления при наполовину заполненном зале. Если пьеса провалится, я все равно заработаю самое малое миллион. Но она выдержит, как заверили меня истые театралы, — а уж они-то в этом кое-то смыслят, — сотню представлений как минимум. Самое малое… десять миллионов.

С десятью миллионами, конечно, далеко не уедешь, да еще если собираешься купить машину, но с десятью миллионами и тридцати миллионной недвижимостью, где сейчас ведутся ремонтные работы, оцененные в три миллиона, и куда через несколько месяцев завезут на пять миллионов мебели, можно продержаться по меньшей мере год.

К тому же Сильвия загорелась идеей создать собственный фильм, выступив в нем в качестве продюсера. Как только театр отправится с пьесой на гастроли, мы начнем. Я, разумеется, напишу сценарий и диалоги. Мой Фильм произведет фурор, и предложения посыплются со всех сторон. Вот тогда я, наконец, смогу бросить Сильвию. И получу доступ ко всем мирским радостям. Я снова стану вольной птицей, смогу флиртовать, спать каждый вечер с новой женщиной. Ни одна не откажется, ни одна.

Лежа на кровати, я в темноте своей спальни размышляю о своем поведении, а это совершенно не в моих правилах.

Я не люблю Сильвию, это факт, хотя у меня нет ни малейшей причины не любить ее. Наоборот, сотни мужчин с удовольствием заполучили бы ее, и они правы. Но Сильвии, бедняжке, подвернулся как раз тот, кто ее не любит— я. Почему?

Во-первых, возраст. В сущности, молодая еще женщина — тридцать два года. У нее великолепное тело, более чем красивое лицо, потрясающие глаза, приятный голос. Она в высшей степени умна и не раз подтверждала это на практике тем, как умело вела свои дела. Очень богата. А я не могу полюбить ее. Она меня раздражает.

Я сержусь на нее за то, что она опередила меня на десять лет. Она уже занималась любовью, когда я только принимал свое первое причастие, и я знаю, что никогда уже не смогу ее догнать, потому что я больше не свободен, из-за нее…

Когда мы с ней в постели, я с особой силой ощущаю свою молодость. Она знала стольких мужчин, они обучили ее этим ласкам, которым она теперь обучает меня и которые я потом передам другим девицам… Во всем виноваты годы, разделяющие нас и заставляющие меня ненавидеть ее только потому, что она меня любит.

Она осыпает меня подарками — машина, дом, — и я не возражаю, потому что ради этого, можно сказать, и женился на ней, но всякий раз я думаю о молодой девушке, которой подарки буду делать Я, которую Я буду обучать любви, которой Я создам имя, которую Я буду водить по ресторанам, с которой Я буду знакомить своих друзей, своих многочисленных друзей…

Как-то раз вечером я спрашиваю ее:

— Сильвия, сколько мужчин у тебя было?

— Что за вопрос!

— Ты прекрасно знаешь, что я не ревнив, отвечай. Или ты предпочитаешь, чтобы я узнал это от кого-нибудь другого?

— Мне как-то неловко, женщины не любят об этом говорить… Ведь все уже в прошлом, я люблю только тебя, и это окончательно!

— Значит, мне остается только строить предположения…

Она всплакнула и, поскольку она не любит, когда ей бросают вызов, назвала несколько имен, выбрав, по-видимому, из самых первых.

— Паркер, Вилли Браун, разумеется, и еще парень, которого звали Мишелем, как тебя, его я любила по-настоящему…

— А Жан Пьер Франк?

— Он? Ты с ума сошел!

— Но ваше соседство, я думал…

— Никогда. Он купил этот дом, рядом с нами, чтобы быть ближе к Вилли, они много работали вместе прежде. Но в то время мы с Вилли даже еще не были знакомы. Потом Вилли продал дом, а я его выкупила. Я давно мечтала об этом доме. Так же как и о машине… Да, по-видимому, Вилли больше всего повлиял на мою судьбу. Уже во время нашей первой встречи я знала, что стану его любовницей… Потом я захотела стать его женой.

— Тогда почему же ты оставила его?

— Вилли — слабак. Он любил жену и любил меня. И все же ему надо было выбирать. Он выбрал меня, но отъезд Флоры вышиб его из седла, убил морально. Он больше ни на что не был способен, и я чувствовала, что всю вину за развод он возлагает на меня. Хотя его вины в этом было столько же, сколько и моей. Тогда я взяла и тоже бросила его. Падая вниз, он и меня бы потянул за собой… Бедняга Вилли, с тех пор я так ни разу и не видела его. Говорят, он чуть ли не сошел с ума. Ведет себя так, словно он все еще великий режиссер…

Она раздражала меня своим раскаянием. Она любила меня. Ну дела!

— А между тобой и Франком — никогда ничего?

— Никогда. Хотя нет. Это было лет восемь-девять назад. Я жила у Фредерики Мэйан, она спала с ним. Однажды он пришел, когда ее не было, потому что я ему нравилась. Признаюсь, что если бы не внезапное возвращение Фреды, я бы, конечно, не устояла. Но это вылилось в драму, Фреда театрально выставила меня за дверь. В то время я была дебютанткой, и Фредерика могла навредить мне, испортить карьеру. Поэтому я прибегла к своего рода шантажу, чтобы она оставила меня в покое… Она тоже исчезла с лица земли. Жан Пьер бросил ее, уехал на несколько лет в Италию. Кажется, он там женился, а потом развелся. Но он всегда думал обо мне. Я ни разу не уступила ему, клянусь тебе. Поцелуй от случая к случаю, ты знаешь что это такое. Он хотел жениться на мне, и я не ответила ему отказом. Именно в тот момент я познакомилась с тобой, милый… Должно быть, он смертельно тебя ненавидит.

Не буду скрывать, что это признание Сильвии доставило мне немалое удовольствие. Увести у этого пижона очаровательную Сильвию… Ха, ха…

Лежа в темноте, я размышлял обо всем этом, о всей этой жизни, которую мне еще предстоит убить (как будто строчка из Превера, я вставлю это в диалог), о Сильвии, которая обожает меня, я всё теряюсь в догадках, почему… Может быть, я напоминаю ей ее первого Мишеля?

К тому же она ревнива, я уверен, что она следит за мной, обыскивает карманы. Если я невзначай улыбнусь в ее присутствии какой-нибудь женщине, она тут же призывает меня к порядку, я становлюсь смешон, как песик, что крайне неприятно.

Точно! Она меня любит как живущего в квартире щенка, «Ко мне!» — и он подбегает, виляя хвостом, «Лежать!» — и он ложится. А чтобы он не потерялся, она держит его на поводке. Но в один прекрасный день песик заартачится. Обязательно. Я совсем не похож на мужчин, которых она знала, и поэтому она меня так высоко оценила. Отсюда и все эти нескончаемые вопросы: «Ты счастлив? Тебе хорошо? Тебе ничего не нужно? Что ты предпочитаешь? Не хочешь ли ты куда-нибудь сходить? Не хочешь ли прилечь?» Да, я счастлив, нет, мне ничего не нужно, нет, мне не жарко, не холодно, нет, я не курю много, да, я пьян, ну и что?

В моем доме от мороза лопнула труба, дом затопило, и все работы застопорились на два месяца. Въезжать туда будет можно не раньше чем через полгода. Это время я еще подожду. Затем выпущу Сильвию из рук, и она разобьется с хрустальным звоном…

Сегодня утром пресса сообщила, что я буду писать сценарий фильма. С тех пор как на сцене с успехом идет моя пьеса, я начинаю приобретать известность. Право на ее постановку уже продано за границу, в кино. Завтра я получу свой первый чек на миллион франков. Это событие в жизни мужчины…

Телефонный звонок прерывает эти сладковато-горькие грезы. Еще только половина десятого. Значит, это не Сильвия, она сейчас на сцене. Она звонит мне в каждом антракте, словно боится, что я уйду… Имею я все-таки право выйти подышать воздухом, купить сигарет или нет? Беру трубку.

— Да? Женщина, молодой голос, немного дрожащий.

— Мсье Мишель Барро?

— Он самый.

Я должен следить за своим произношением: я ответил ей совсем как Гитри, растягивая гласные — он саамый. Девица торопливо продолжает:

— Простите, что побеспокоила, мсье.

Ты говоришь о беспокойстве. Наоборот, это меня отвлекает от мрачных мыслей.

— Мое имя ничего вам не скажет. Я… я узнала из газет, что вы собираетесь писать сценарий фильма с Сильвией Сарман в главной роли… Я актриса, я уже снялась в нескольких картинах и…

— Обратитесь в администрацию киностудии, мадемуазель.

— Видите ли, я там уже была, но решила, что лучше выйти прямо на вас. Мне так понравилась ваша пьеса! Я бы хотела, чтобы вы попробовали меня.

Ясно, что все это — блеф, но лесть, даже маленькая, поднимает настроение. Я говорю уже немного любезнее;

— Хорошо, нам нужно встретиться.

Смотрю на часы. Через десять минут позвонит Сильвия. После чего у меня будет час свободы. Я спрашиваю:

— Где вы сейчас находитесь?

— В кафе, возле Вилье.

— Так это же рядом с моим домом, поднимитесь на пять минут, и мы поговорим. У вас есть мой адрес?

— Да, но…

— Пользуйтесь случаем, неизвестно, когда я еще буду свободен.

— Хорошо, я приду.

Только я положил трубку, как звонит Сильвия. Улыбка мгновенно исчезает с моего лица, голос становится жалостливым.

— Да?

— Это Сильвия, любовь моя. Как дела?

— Нормально, а у тебя? Как все прошло?

— Потрясающе, после первого акта вызывали восемь раз.

— Хорошо. Как зал?

— Собрали девятьсот тысяч.

— Отлично. Позвонишь после второго?.

— Конечно. Что ты делаешь? — Работаю.

— Целую.

Звуки поцелуев. Если впоследствии меня спросят, в чем секрет моего успеха, я отвечу: «Я ронял свое достоинство», — что будет истинной правдой. В то же время Сильвия вызывает во мне жалость. Но я ничего не могу сделать для нее, кроме одного — и впредь соответствовать тому представлению, какое у нее сложилось обо мне… Звонят в дверь. Я включаю свет, быстро поправляю прическу, иду открывать. Девица испуганно застывает в дверях, маленькая и худенькая.

— Входите, я не сделаю вам ничего плохого.

— Я вам помешала?

— Да нет же. Давайте ваше пальто. На улице дождь?

— Да.

Я вешаю пальто, возвращаюсь в комнату, где она меня ждёт, прямая, как спичка, неподвижная, как скульптура Кальдера в безветренную погоду. Улыбнувшись как можно более приветливо, я говорю:

— Присаживайтесь.

Она опускается на краешек стула, сложив руки на сумочке. Я разглядываю ее. Лет семнадцать? Крохотное лицо, ненакрашенное, похоже, совсем неискушенное. Темные волосы, собранные в пучок и поднятые кверху, благодаря чему открывалась линия шеи, серые глаза. Очень простое платье, которое она считает парадным. Она восхитительна. Я говорю:

— Итак?

Коварный вопрос. Невозможно на него ответить, не поплатившись за это. Она не отвечает, смеется. Мы смеемся вместе. Затем я захожу с другой стороны.

— Как вас зовут?

— Маргарита.

— Сколько вам лет?

— Двадцать один.

Она, разумеется, старит себя. Я извлекаю из бара бутылку виски, дорогие сигареты, короче, атрибуты моей зарождающейся славы. Пить она отказывается, но сигарету берет и прикуривает от моей зажигалки «Данхил». Я пытаюсь заглянуть в ее декольте — безуспешно. Но она скрещивает ноги, и я вижу, как под тканью платья вырисовывается контур ее бедра. Судя по лодыжкам, ноги у нее должны быть красивые.

— Вы хотите работать в кино?

Дурацкий вопрос. Иначе бы она не была здесь. Я тут же поправляюсь:

— Ну конечно, какой же я глупый. Вы уже снимались? В каких фильмах?

Она начинает перечислять, вытаскивает из сумочки черную тетрадку, протягивает ее мне, открыв на первой странице. К листкам приклеены фотографии с эпизодами из фильмов, в которых она фигурирует. И с выгодой для себя, черт возьми! На одной, в частности, она снята в купальнике… На другой — с одним лишь носовым платком, завязанным в форме набедренной повязки, стыдливо прикрывающая руками грудь. Я устремляю на нее — на оригинал — нахальный взгляд. Мысленно насилую ее. Закрываю тетрадку и возвращаю ей.

— Мадемуазель, гм, Маргарита, вы постучались не в ту дверь, я не имею еще никакого веса в кино. И не могу обещать вам никакой роли, даже самой маленькой.

Вот она уже встает, прижимая к себе сумочку. Стремительно проговаривает:

— На роль я не рассчитывала. Я хотела только познакомиться с вами, показаться, чтобы потом, перед началом съемок, вы вспомнили обо мне, если будет роль или хотя бы место в массовке…

Я беру ее за плечи, снова усаживаю, заставляю взять еще одну сигарету. Если она сейчас уйдет, вечер будет испорчен. Потому что мне нравится эта девчонка. Безумно. Но я еще не свыкся с нравами и обычаями кинематографистов. Должен ли я сразу поцеловать ее или же просто посадить к себе на колени? Не знаю. Главное — задержать ее на какое-то время. Поговорить.

— Вы восхитительны. Неужели с такой внешностью вам не удалось заполучить настоящую роль?

— Вы же знаете, что это такое. Красота в кино только мешает. Если бы я соглашалась ложиться в постель с некоторыми типами, я бы получала роли. Но меня от этого воротит. Вот я и подумала, что вы, может быть, познакомите меня с мадам Сарман. Поскольку она будет продюсером фильма…

Худо дело. Если я познакомлю малышку с Сильвией, это только подольет масла в огонь. И с кино для Маргариты будет покончено навсегда. Лучше подождать удобного случая…

— Дайте мне ваш адрес.

Пока она пишет, и наклоняюсь над ней. Затылок под слегка вьющимися темными волосами. Тонкие, изящные руки… Я чувствую головокружение. Никогда еще я не испытывал такого желания прижать к себе женщину, шептать ей нежные слова… Я становлюсь сентиментальным, Мне следует повзрослеть. Я знаком с ней только четверть часа, наверняка это какое-нибудь чудовище, дешевенькая проституточка, и вот уже рука сама тянется погладить ее по затылку…

Телефонный звонок останавливает мое движение. Сильвия. Я беру трубку, пробормотав:

— Извините.

— Алло, Мишель.

— Да.

— Я обожаю тебя. Весь второй акт я думала о тебе. Что ты делаешь?

Вопрос, ставящий меня в неудобное положение. Если я скажу, что работаю, Маргарите это покажется подозрительным. А если скажу правду, скандала не миновать…

— Ничего особенного.

— Ты думаешь обо мне?

Какая глупость. Конечно же, я думаю только о ней, все время, больше мне делать нечего…

— Да, именно так.

— Ты — лапочка. Встретишь меня после спектакля?

— Нет, я немного устал.

Ее сокрушенный вздох меня оглушает. Наконец, она кладет трубку. Я восстанавливаю свою улыбку и поворачиваюсь к Маргарите.

У меня есть идея. Один мой приятель должен приступить к съемкам фильма на следующей неделе. Я поговорю с ним о вас. Посмотрим, что из этого получится.

— Вы так любезны.

Она импульсивно целует меня в щеку. Что тут же охлаждает мой пыл. Это так просто, так естественно, что посягать на ее честь мне больше не представляется возможным. Меня охватывает неясное чувство — приятное и невыносимое одновременно. Она уходит, и я ее не задерживаю. Мы еще увидимся.

Сегодня привезли мебель. Слуги целый месяц будут жить в доме, чтобы все привести в порядок. Новые слуги, так как старых уволили. Мы меняем кожу. Пока же я продолжаю спать у себя, Сильвия в Шенвьере, потому что не может обойтись без своей поездки на машине перед сном. К тому же я прикрываюсь работой, а она по вечерам устает. В Шенвьере ничто не может нарушить ее покой.

Я уже в течение месяца каждый день вижусь с Маргаритой. Мы гуляем, взявшись за руки, и слова любви, которые мне кажутся такими навязчивыми в устах жены, приводят меня в восторг, когда их произносит Маргарита. Она мне не позволила ничего, кроме поцелуев, да я ничего от нее и не требовал, так как во мне зарождается некое подобие целомудрия, запрещающего любое посягательство на нашу любовь. Потому что я люблю ее, взаправду…

Я рассчитываю развестись как можно скорее. По крайней мере, поговорить об этом с Сильвией до переезда в новый дом…

Происходит нечто странное. По мере того как я отрываюсь от Сильвии, она вырастает в моих глазах. Как объяснить ей мое желание развестись? Как она к этому отнесется? Брр… Пока же я забочусь о ней, делаю ей маленькие подарки. Я даже подарил ей револьвер.

— Револьвер? Какой ужас! Он мне не нужен.

— Дорогая, у тебя должен быть револьвер в Шенвьере. Когда ты там ночуешь, я просто сам не свой. Вдруг на тебя нападет какой-нибудь бродяга. Ведь многие знают, что ты одна в этом огромном доме… Доставь мне удовольствие, возьми его, положи к себе в шкаф. Так я буду себя чувствовать гораздо спокойнее…

Она с отвращением берет оружие, засовывает в свою сумочку. Спрашивает: Он заряжен?

— Шесть пуль, калибр 6,35.

— Все равно я не умею с ним обращаться.

Я хочу объяснить ей, как им пользоваться, но она не слушает. Тем хуже, я сделал то, что следовало сделать,

Ей в голову приходит нелепая идея. Снять фильм с Вилли Брауном и Фредериком Мэйан. Классная команда, ничего не скажешь. Пытаюсь отговорить ее.

— Послушай, это же безумие, ты расшибёшь лоб! Фильм провалится!

— Ни в коем случае. И потом., я обязана дать шанс Вилли и Фреде. В прошлом я не очень хорошо поступала с ними и считаю своим долгом помочь им сейчас,

— Фредерика Мэйан! Да кто о ней помнит? Старая развалина! Я думал, что она вообще давно умерла!

— Нет. Она замужем, живет в провинции. Приезжала ко мне в театр на прошлой неделе. Она прекрасно справится, а ее имя послужит нам хорошей рекламой…

— Мамашу Мэйан я еще могу снести. Но Вилли Браун! Браун идиот, все это знают!

— Мишель, этот фильм я буду делать с ним. Хочешь ты этого или нет.

Мадам сказала свое слово, мне остается лишь поклониться. Ладно, Я не говорю ничего. Но смотри, Сильвия, скоро у тебя поубавится прыти…

Шлюха! Даже при сильном желании, а Господь знает, желаю ли я этого, я не нахожу ничего, что можно было бы поставить ей в упрек, по крайней мере, ничего достаточно серьезного, что оправдало бы развод. Я пытаюсь ее раздражать, провоцировать сцены.

— Мне неприятно, что каждую вторую ночь ты проводишь в Шенвьере.

— Ну что же, милый, до переезда в наш прекрасный дом я буду оставаться с тобой.

— Мне не нравится твоя новая прическа.

— Я сменю ее, любовь моя.

Как будто она разгадала мои намерения. Мне не терпится жениться на Маргарите, свидания украдкой не могут удовлетворить меня. Чтобы заполучить Маргариту, нужно, чтобы Сильвия меня бросила. В очередной раз я пытаюсь ее разозлить.

— Сильвия, Фредерика Мэйан не должна сниматься в этом фильме.

— Я дорожу ею, мне кажется, что если я дам ей работу, это принесет мне счастье.

— Выбирай: или я, или она.

Я исчезаю, хлопнув дверью. Она приходит ко мне, побежденная, раскаивающаяся.

— Хорошо, милый, Фредерика не будет сниматься в картине. Но у меня не хватит духу сказать ей…

— Скажешь, так надо.

Мой сценарий полностью закончен. По просьбе Сильвии я еду в Шенвьер знакомиться с Вилли Брауном, чтобы он не чувствовал себя там чужим. Он приезжает вместе с Сильвией. Пожилой мужчина с потухшими глазами, беспокойно озирающийся по сторонам, словно в убранстве сегодняшних комнат он пытается разглядеть прежние декорации. Его руки дрожат, и у него есть привычка протирать очки кончиком галстука. Короче говоря, он вызывает у меня жалость. И из-за него мне становится жалко и самого себя. Когда я думаю, что принял эстафету у этого старца… Стоит ему только открыть рот, как я поражаюсь ясности его ума, трезвости суждений. Он всю жизнь оставался верен кинематографу и за несколько минут подбрасывает мне две-три неплохие идейки для моего сценария. Проходит час — и мы с ним уже закадычные друзья, Он смущенно говорит мне:

— Не сердитесь, что я приехал. Я ненавижу навязывать себя, но ваша жена сама меня привезла. Мое положение двойственно, я знаю, мне не надо было принимать ее предложение, но тяга к любимой работе оказалась сильнее.

— Не извиняйтесь. Я очень рад, что работаю с вами, и думаю, вместе мы сделаем превосходный фильм.

Он очень взволнован, мы пожимаем друг другу руки. Я уточняю:

— Было бы предпочтительнее, если бы мы встречались в Париже, для работы…

— Правильно. Можете приезжать ко мне.

Он быстро соображает. Нам лучше работать у него, потому что у меня нам все время пришлось бы сталкиваться с Сильвией. Пока же мы договариваемся встретиться еще два-три раза в Шенвьере, поскольку стоят погожие дни. После обеда я буду приезжать за ним, а вечером — отвозить назад. Иногда я буду оставаться здесь на ночь, с Сильвией, ей это будет приятно…

Старик рад радехонек, что снова увидит Фредерику Мэйан. Так рад, что я не осмеливаюсь ему сказать, что благодаря мне она не будет сниматься в фильме. Ха, он припишет это Сильвии.

В тот вечер, когда мы были у Брауна, приехала Фредерика Мэйан и села работать с нами. Меня разбирала злость. Выходит, эта дурочка Сильвия ничего не сказала ей! Фредерика—старая развалина (ей не меньше сорока), выряженная, как огородное пугало, она выглядит ещё ужаснее, чем я думал. Вечером в Шенвьере — семейная сцена.

— Что это значит? Явилась Фредерика Мэйан, как ни в чем не бывало, сияющая от того, что появилась возможность вернуться в кино. Я же тебе, кажется, ясно сказал…

— Дорогой, у меня не хватило мужества. Она уже дала интервью прессе, все рассказала, что снова будет сниматься. Если бы я ей сказала, что все отменяется, она бы не пережила этого. Я не смогла.

— Сильвия, послушай меня. Если в сорок восемь часов ты ее не выставишь, уйду я. Сначала из фильма, потом из твоей жизни. Мне надоели эти нескончаемые унижения! Ты поняла?

Дело в шляпе. Она не осмелится ничего сказать своей старой приятельнице, и Мишель, под сурдинку, вновь обретет утерянную свободу. Вот повезло!

Опять неудача. Она выдворила Фредерику Мэйан. И тогда я беру быка за рога.

— Сильвия, я должен сделать тебе одно очень важное Признание.

— Слушаю тебя.

В последний момент я растерялся, не зная, с чего начать. Очертя голову бросаюсь в омут.

— Сильвия, я уже несколько месяцев изменяю тебе, у меня есть любовница, ее зовут Маргарита. Я люблю ее и не могу без нее жить. Мы должны расстаться.

Она смотрит на меня без всякого удивления. Возникает тягостная пауза, и я предпочел бы оказаться за сто километров отсюда. Она так спокойна, что мне становится страшно. Я уже начинаю жалеть, что дал ей этот револьвер. Вдруг она вытащит его из сумочки… Она сейчас заговорит. Говорит. Крупный план. Губы Сильвии.

— Это для меня не новость, я знаю Маргариту. Я заметила, что ты ко мне переменился последнее время. Один или два раза я следила за тобой. Видела тебя с ней. Но не предполагала, что это настолько серьезно.

А я надеялся удивить ее, сразить наповал. Похоже, сражен буду я. Она продолжает, бесцветным голосом, глядя мне прямо в лицо. Крупный план. Глаза Сильвии.

— Я люблю тебя, Мишель, и я не переживу, если ты уйдешь от меня к другой. Ты бросишь эту малявку, и я уверяю тебя, что никогда даже не вспомню о ней.

Она повелевает, бог ты мой. Сделай это, песик, а этого не делай. Я, в свою очередь, повышаю голос. Чтобы окончательно расставить точки над «i». Она еще меня узнает, эта Сильвия.

— Я никого не собираюсь бросать, кроме тебя. Понимаешь? Я тебя не люблю, и никогда не любил. Какое-то время ты мне нравилась, но не больше. Теперь я хочу новой любви, любви по возрасту. Ясно тебе? Вот почему я выхожу из игры. Нет, ну ты можешь представить нас, тебя и меня, через десять лет? Рядом с тобой я буду выглядеть, как твой сын! Ты строишь иллюзии, если думаешь, что сможешь меня удержать. Я ведь не мальчик, хотя и молодо выгляжу. Я тебя не люблю, не люблю!

В ее глазах я читаю одну лишь печаль. Никакого гнева, никакой досады. Она шепчет:

— Мишель, не вынуждай меня сожалеть о том, что я содержала тебя больше года.

— Содержала, Так-так. Я, значит, жиголо, и ты купила мою любовь за несколько грошей. Но ведь между нами все кончено, Сильвия, клянусь тебе.

Она тихонько произносит:

— Ты не понимаешь. Не знаешь, как ты мне нужен. Ты не представляешь, какое ощущение пустоты от прожитой жизни остается у человека, пожертвовавшего всем ради карьеры. Я никогда никого не любила. У меня была только одна цель: добиться успеха, и ради этого я тоже торговала своим телом. Я любила одного парня и бросила его, потому что он не мог мне дать ничего, кроме своей любви. Я привязалась к Фредерике, но предала ее, потому что она была тем, чем я хотела стать. Я любила Вилли, но бросила его в тот день, когда он оказался мне больше не нужен. Я хотела добиться славы, богатства. Когда это было сделано, мое сердце было все еще свободно. Но пришел ты, и я почувствовала, что на этот раз, в тридцать два года, я могу посвятить себя любви, которой мне, так не хватало в молодости. И вот теперь ты хочешь все испортить, но, Мишель, я сохраню тебя, несмотря ни на что. Мне всё равно, любишь ты меня или нет. Мне достаточно того, что я могу любить тебя. И я буду защищать свою любовь, тебя. Ты карьерист и можешь сделать карьеру только через меня. Твоя пьеса пользуется успехом лишь благодаря мне.

— Я напишу другие.

— Плохие. И я сейчас обладаю достаточным влиянием, чтобы потопить тебя одним-единственным словом, куда бы ты ни уехал, что бы ты ни делал. Без меня ты — ничто. Что с тобой станет? Подумай, Мишель, до завтрашнего вечера. В этом доме, который ты ненавидишь. Ты приедешь и скажешь: «Я порвал с Маргаритой». И я забуду нашу сегодняшнюю сцену. Но если ты придешь с теми же мыслями, с тем же намерением бросить меня, я тотчас начну против тебя войну и буду преследовать тебя до тех пор, пока ты, окончательно выбившись из сил, не вернешься ко мне. И я приму тебя. Видишь, как ни поверни, выхода у тебя нет.

Я убью ее. Завтра она останется на вилле одна, ни слуг не будет, никого. Завтра в театре спектакля нет, и ее отсутствие никого не удивит… Преступление обнаружится лишь в среду вечером, когда поднимется занавес. Алиби я себе обеспечу. Обдумаю это сегодня ночью. Все должно быть похоже на преступление, совершенное бродягой. Имитировать ограбление. Убить ее из револьвера, что я ей дал, никто не знает о его существовании.

Один час алиби — этого вполне достаточно. В два я заезжаю к Брауну. Я знаю, что часов у него нет, у его служанки — тоже. Есть только старый будильник, который стоит на камине.

— Привет, Вилли, я только на минутку, очень тороплюсь. Я приеду к тебе сегодня в семь. Можем вместе поужинать и поработать подольше, до поздней ночи?

— Договорились.

Браун протирает очки. В это время он ничего не видит— слепой. Я поворачиваю будильник и быстро перевожу стрелки на один час назад. Затем ухожу. Если он ничего и не обнаружит до моего приезда, я буду спокоен. У него нет никаких причин смотреть на часы…

Я возвращаюсь к себе, беру кожаные перчатки, обуваю мокасины на креповой подошве, на минуту расслабляюсь. Мне нельзя приезжать в Шенвьер слишком рано. Стемнеет в шесть часов. Самое время. У меня будет два часа на то, чтобы вернуться. Я убью время. Телефон. Это Маргарита.

— Привет, дорогая, как дела?

— Прекрасно, я люблю тебя. Когда увидимся? Скоро, скоро мы сможем видеться, когда захотим и сколько захотим.

— Думаю, что завтра к концу дня я освобожусь. Я приеду за тобой на студию. Договорились?

— Буду ждать,

Звуки поцелуев. Убить время до шести, затем — убить Сильвию.

Шесть часов. Я прыгаю в свой «Фольксваген», мчусь на площадь Клиши. Покупаю там в кассе билет в кино. Даю проводить себя в зал, сажусь на свое место, через две минуты выхожу. Движок моей машины продолжает работать. Шесть пятнадцать. Я гоню по кольцевому бульвару: Венсенский лес—Жуэнвиль — Ла-Варен — Шевьер. Темно. Я останавливаюсь на дороге, в ста метрах от дома. Ничто так не похоже на черный «Фольксваген», как другой черный «Фольксваген». Никто не сможет ничего доказать. Подхожу к решетке, открываю ее своим ключом. В гостиной — свет. Музыка. Прекрасно.

Я, крадучись, проникаю в дом. Сильвия стоит возле радиоприемника и ничего не слышит. Она терпеливо ждет, ничуть не сомневаясь в том, что я приеду. В темноте я поднимаюсь на третий этаж, вхожу в ее спальню. Револьвер где-то здесь. Я шарю в шкафу под бельем. Пусто. Ночной столик. Вот и револьвер. Он прыгает у меня в руке, как миниатюрный палач, радующийся предстоящей работе. Снимаю с предохранителя. Сейчас я спущусь…

Сильвия поднимается по лестнице. Внезапно меня охватывает паника, я хочу спрятаться, но настежь открывается дверь, в ней появляется темный силуэт Сильвии. Она протягивает руку, чтобы включить свет. Выстрелить, пока она меня не увидела… выстрелить, скорее. Я стреляю один раз, второй, третий.

Поднеся руки к груди, она оседает на ступеньки. Она меня не увидела. Она умерла без крика, и ее тело загораживает мне проход. Я должен перешагнуть через него…

Мизансцена, сохранить хладнокровие… Я поспешно выдвигаю несколько ящиков, переворачиваю вверх дном их содержимое, перекладываю в свои карманы все, что находится у нее в сумочке. Затем, зажмурившись, перешагиваю через нее, сбегаю вниз по лестнице, устремляюсь в сад, оставляю за собой решетку открытой, сажусь в машину, никого не заметив. Дрожащими пальцами хватаюсь за руль, оставшийся у меня в руке револьвер ударяется о него с металлическим звуком. Я кладу его в карман и отъезжаю на всех парах. Все, я убил ее. Позже я избавлюсь от оружия.

Перед тем как подняться к Брауну, перевожу назад на шестьдесят минут стрелки своих часов, которые показывают десять минут девятого. Звоню, Франсуаза открывает. Я оставляю ей шляпу, пальто и захожу в комнату. Вилли встает, машинально смотрит на будильник. Я ему говорю:

— Ну вот, я почти вовремя. Десять минут восьмого.

— Странно, — удивляется он, — я проголодался… Однако еще рано…

Я втягиваю его в дискуссию. Когда с ним не соглашаешься, он взрывается, орет, забыв обо всем на свете. Я пользуюсь этим, чтобы перевести стрелки его будильника на час вперед. На сей раз ему показалось, что время пролетело слишком- быстро…

Час спустя приезжает Фредерика Мэйан. Снова дискуссия, нескончаемая. С каким удовольствием я уехал бы домой спать… Бывшая кинозвезда пускает слезу. Несколько дней назад Сильвия сказала ей, что роли в фильме она не получит. Я не на шутку встревожен: не исключено, что Сильвия рассказала ей о моей роли в этом деле… Звонит телефон. И Вилли Браун выпаливает:

— Сильвия мертва. Франк только что сказал мне это. Ее перевезли в Институт судебно-медицинской экспертизы.

Я правильно сделал, что устроил себе это алиби. Этот идиот Франк, должно быть, услышал выстрелы, прибежал и обнаружил труп. Ему ничего не оставалось, как немедленно позвонить в полицию.

Я изображаю глубокую скорбь и при первом же удобном случае сматываюсь. Обеспокоенный. Что я должен сейчас делать? Мчаться в морг, но посреди ночи меня вряд ли туда пустят. Так что же? Я поеду в Шенвьер, полицейские, по-видимому, уже там.

Полицейских я вижу, а трупа, к счастью, уже нет. Вижу также этого болвана — Жан Пьера Франка. Инспектор задает мне мимоходом несколько вопросов, вызывает меня на завтра. Я быстро возвращаюсь в Париж. Сплю я очень плохо.

Допросы прошли успешно По заключению судмедэксперта смерть наступила между семью и десятью часами. Мне нужно лишь придерживаться своего алиби. Убийство Сильвии сделает мне сногсшибательную рекламу. На Маргарите я женюсь в самое ближайшее время.

8

Он в очередной раз. взглянул на часы. Шесть. Вот бы закончить все к восьми! Но попробуй сделать это со всеми этими лгунами, настоящими и мнимыми убийцами…

Дивизионный комиссар смотрел на него с некоторой долей доброжелательности, окрашенной беспокойством. Он жалел, что поручил ему это дело. Но инспектор вошел, во вкус и теперь уже не отдаст его никому другому. Даже если бы ему пришлось снова провести бессонную ночь. Он был уже почти у цели. Еще один-два допроса, одна-две детали. При удачном стечении обстоятельств все может закончиться через десять минут. Комиссар сказал:

— Вы не имели права так долго держать всех этих свидетелей. Они вправе жаловаться, и вам всыпят по первое число.

— Но, шеф, — запротестовал он, — они не возмущались, не требовали адвоката, ничего. Я прошу вас подождать до восьми. Все выяснится, обещаю вам.

— Послушайте, Туссен. Мне и так все ясно. Признанием Вилли Брауна должны заняться психиатры. То же касается и Фредерики Мэйан. Любой, прочитавший ее исповедь, согласится, что эта женщина — ненормальная. Остается Мишель Барро, но он ни в чем не признался. Между тем во время обыска ваши люди нашли у него под матрасом револьвер, в барабане которого не хватает трех пуль. В этом эксперты категоричны. Арестуйте этого Барро, а всех остальных освободите, не выясняя, кто прав, кто виноват.

— Но у него железное алиби, шеф. Вчера вечером с шести до семи он был в кино. Кассирша подтвердила время по номеру билета.

— Он мог войти в кинотеатр в шесть и тут же выйти

— Предположим. Но у него был всего час, чтобы съездить в Шенвьер и вернуться, Это невозможно. К тому же все четыре свидетеля подтвердили: в семь он был в Париже, у Брауна. А смерть Сильвии наступила как раз не раньше семи. Он не мог ее убить.

— И Браун, и остальные могут лгать, чтобы прикрыть его, для них это привычное дело.

— А Франк? Он услышал выстрелы в девять часов!

— Он тоже лжет. Он же сказал, что видел машину, похожую на машину Барро, в момент преступления. Это Барро.

— Мы никогда не сможем это доказать.

— А Франк? Он вполне мог убить Сильвию. Был ее близким соседом.

— У него нет ни одной мало-мальски серьезной причины, тогда как у Барро их несколько. У него есть любовница, он хочет на ней жениться, жена не соглашается на развод. Он ее убивает. К тому же он наследует ее состояние. Но у него алиби.

— Допрашивайте его, пока не расколется.

Инспектор Туссен посмотрел на часы. Половина седьмого. Он повернулся к Тюилье, удивился:

— Ты еще здесь, я думал, ты кончаешь в шесть.

— Да, но сейчас только без двадцати пять,

— Ты с ума сошел. Сейчас половина седьмого.

— Черт, жена будет ворчать. Но как так получилось? А, понял, мои часы остановились, и я завел их у этого чокнутого. Видно, его будильник неисправен.

Он встал, натянул пальто. Туссен бросился к нему!

— Где ты завел часы?

— Ну, во время обыска, у Брауна. Его будильник не в порядке.

Туссен изо всей силы стукнул себя по лбу. Ну конечно! Алиби Мишеля Барро держится лишь на будильнике Брауна. Будильник же неисправен. Значит, вполне может быть, что переведя стрелки на два часа вперед…

Мишель Барро сел, с невозмутимым видом закурил американскую сигарету. Надменно спросил:

— Сколько еще будет продолжаться эта история?

— Уже закончилась, — сказал Туссен. — У меня есть доказательство, что вы убили свою жену.

— Вы с ума сошли!

Грубым движением руки Тюилье откинул Барро назад, на стул. Инспектор Туссеи приступил к изложению своих доводов:

— Вчера после обеда вы заехали к Брауну. Мне это только что подтвердила по телефону его служанка. Вы воспользовались этим визитом, чтобы перевести стрелки его будильника на два часа назад. Затем, в шесть вечера, вы взяли билет в кино. Вы тут же вышли из зала, прыгнули в машину и помчались в Шенвьер. Размолвка с женой, которая отказывается дать вам развод. Вы пытаетесь ее уговорить, затем, вытащив револьвер, который вы сами ей дали, убиваете ее тремя выстрелами в область сердца. Имитируя ограбление, вы опустошаете ящики и сумочку вашей жены. Затем исчезаете. Восемь часов. Есть свидетель, видевший, как вы вышли из дома и сели в свой «Фольксваген». Вы возвращаетесь в Париж, заходите к Брауну в девять часов, но его будильник показывает только семь. Полоумный Браун и его склеротичка-служанка ничего не заметили. Через некоторое время вы снова перевели стрелки и успокоились. Правильно?

— Это ложь от начала и до конца. У вас нет никаких доказательств. Я не ездил в Шенвьер. А Франк, единственный свидетель, слышал выстрелы в девять часов! В девять!

— Хорошо. Пусть приведут мсье Жан Пьера Франка. Вошел Франк, с сочувствующим видом посмотрел на молодого Мишеля Барро, спеси у которого уже значительно поубавилось, и стал ждать вопросов инспектора.

— Мсье Франк, в котором часу вы слышали выстрелы вчера вечером?

— Я уже говорил много раз. Было около девяти

— Вы не могли ошибиться? Вы посмотрели в этот момент на часы?

— Должен признаться, нет.

— На чем же в таком случае основывается ваша уверенность?

— Не знаю. Словом, это могло быть в половине девятого, также как и в половине десятого…

— Известно, что в полицию вы позвонили в девять двадцать пять. Через какое время после того, как вы обнаружили тело?

— Не могу сказать точно. Когда я увидел Сильвию мертвой, меня охватила паника. Я испугался, что убийца еще находится в доме, стал повсюду его искать, на вилле, в саду… Так мог пройти и целый час, не знаю. Я утратил всякое представление о времени.

— Благодарю вас.

Франк ушел, Туссен посмотрел на Барро.

— Видите, он ни в чем не уверен.

— Он лжет! Я не был в Шенвьер. С семи часов я находился у Брауна!

— Прекрасно. Введите мадам Мэйан.

Вошла Фредерика, ломая себе руки, На ее заплаканное лицо страшно было смотреть. Потекшая краска оставила грязные следы на бледной коже, которая стала похожа на многоцветный мрамор.

— Мадам Мэйам, в котором часу вы приехали к Вилли Брауну? Учтите, ваш ответ очень важен.

— Я приехала в десять часов. Это совершенно точно, потому что перед уходом я спросила время у хозяина отеля. Тогда было девять тридцать. На дорогу от отеля до дома Вилли у меня уходит полчаса.

— Когда вы приехали, мсье Барро был уже там?

— Да.

— Как по-вашему, он давно уже там находился? Вам не показалось, что он приехал прямо перед вами?

— Не знаю, откуда я могу знать? Он мог там уже находиться целый час или всего пять минут.

— Благодарю вас.

Вялое красивое лицо Мишеля Барро менялось на глазах. И тогда Туссен пустил в ход свое секретное оружие. Он выдвинул ящик стола и вытащил оттуда конверт, внутри которого был револьвер, найденный под матрасом Мишеля Барро. Не открывая конверта, он сказал:

— В этом конверте оружие, которым было совершено убийство.

— Вы лжете.

— Оружие, что вы подарили своей жене.

— Неправда.

— Мы нашли его у вас.

— Неправда.

— Вот оно. Вы узнаете этот револьвер?

— Нет.

— Им было совершено убийство. В барабане всего пять пуль. Три пули калибра 7,65, извлеченные из тела вашей жены, были выпущены из этого револьвера.

Мишель Барро выпрямился, мертвенно-бледный. Воскликнул:

— Но она была убита пулями калибра 6,35! Так что видите…

Инспектор вздохнул с облегчением. Без двадцати восемь. Он успеет домой к ужину. Подозрительно ласково он сказал:

— Мсье Барро, вы находитесь здесь с одиннадцати часов утра. Вечерних газет вы не читали, и никто в вашем присутствии и словом не обмолвился относительно калибра оружия, из которого была убита ваша жена. Между тем вы только что заявили, что его калибр 6,35. Откуда вы это знаете?

Мишель Барро снова упал на стул. Застонал, обхватив голову руками:

— У меня есть алиби.

— Мсье Барро, вы выдали себя. Вы проиграли. Ваше алиби — ложно, я доказал это. Вашу машину видели вчера вечером в Шенвьере, в девять часов…

— Неправда. В девять я уже вернулся назад! Слабоват оказался молодой человек. Слишком юн, нервы подвели.

Туссен сказал:

— Дайте ему подписать показания и покончим с этим.

Потребовалось еще десять минут, чтобы уговорить Барро поставить подпись. Он никак не хотел признать, что убил Сильвию из револьвера калибра 7,65 миллиметра, упрямо повторял:

— Все подстроено! Все лгут, Я убил ее из своего револьвера, его калибр 6,35 миллиметра. Другого револьвера у меня никогда не было.

Туссен, разумеется, изучил свидетельство о продаже револьвера, найденного в бумагах подозреваемого. Документ подтверждал, что калибр оружия — 6,35 миллиметра. Между тем установлено, что Сильвия была убита пулями калибра 7,65 миллиметра. Барро же стоял на своем:

— Я этого револьвера никогда и в глаза не видел! Мне его подбросили! Убив Сильвию, я выбросил свой револьвер в канаву.

— Какую канаву?

— Не знаю, где-то возле Венсенских ворот..

— Это слишком неопределенно. Словом, вы признаете, что убили свою жену, и я благодарю вас.

— Но у меня никогда не было револьвера калибром в 7,65 миллиметра!

— Вы просто купили его нелегально, вот и все. Скоро восемь. Он должен уехать сейчас же, если хочет нормально поужинать… Он подождал, пока уведут убийцу, схватил плащ. Внезапно им овладела усталость, уничтожая радость от того, что все закончилось, перебивая ему аппетит. Спать, спать…

В коридоре он наткнулся на Жюля и Марсо, которые закрывали собой какой-то массивный предмет. Вместе они воскликнули:

— Так-так, прими наши поздравления! За это стоит выпить!

Чтобы со всем покончить, — а ему давно хотелось доставить им эту маленькую радость, — он спросил:

— За что выпить?

Они раздвинулись, и он увидел гигантскую хризантему в горшке.

— С праздником, инспектор Туссен!

Он взглянул на календарь и нервно расхохотался. Настенный календарь жирным шрифтом провозглашал:

«Вторник, 1 ноября,Туссен, — праздник всех святых».

— В самом деле, — согласился он, — за это стоит выпить.

Когда он около девяти приехал домой с хризантемой в руках, жена с горечью сказала ему:

— Ужин испорчен. Идти в кино уже поздно.

— Хватит с меня кино на сегодня, — целуя ее, ответил Туссен.

Неуверенным шагом он направился в спальню. Он уже спал.

9

Сильвия была честной девушкой. Встретив ее восемь лет назад у Фредерики, которая была тогда моей любовницей, я решил, что смогу ее обольстить. Однако во время нашей совместной работы над фильмом она не позволяла мне никаких вольностей из-за уважения к Фредерике. Это еще больше возвысило ее в моих глазах. И мы навсегда остались хорошими друзьями.

После ее развода я сделал ей предложение. Но она мне отказала. Затем я встретил у нее Мишеля Барро, который вскоре стал ее вторым мужем. Он произвел на меня удручающее впечатление. И моя неприязнь к нему усиливалась с каждым днем. Он не любил ее и женился на ней только из-за денег, а она, Сильвия, проявляла к нему такую любовь, что сама мысль предостеречь ее от Барро была мне отвратительна.

Из своего окна я мог видеть, метрах в ста впереди, фасад виллы Сильвии. Я не отказывал себе в удовольствии созерцать ее виллу во время моих продолжительных мечтаний. Затем однажды я случайно нашел у себя бинокль. С того дня я превратился в соглядатая. Я издали присутствовал на обедах вместе с Сильвией и ее мужем. Я различал влюбленные взгляды Сильвии, раздраженные и злые взгляды Мишеля. Я видел, как они прощались. Она поднималась к себе в спальню. Сначала освещались два пролета лестницы, затем окно наверху. Муж садился в машину и уезжал в Париж. Я прекрасно понимал, как страдала Сильвия при каждом таком расставании.

Бывало, они вместе поднимались вечером в спальню. Тогда я откладывал бинокль в сторону и шел спать, закрывая глаза, чтобы не видеть Сильвию в объятиях этого гнусного сопляка-проходимца!

Сильвия частенько заходила ко мне, поверяла мне свои тайны, хотя я никогда ее к этому не побуждал. Однажды она вытащила из сумочки револьвер, предупредив, что он заряжен, что это подарок Мишеля, опасавшегося, что ночью на нее может быть совершено нападение- Меня охватило недоброе предчувствие. Этот мерзавец вполне мог сам воспользоваться этим револьвером… О, у меня не было никаких оснований считать его на это способным, кроме глухой ненависти, которую я к нему испытывал… Я посоветовал Сильвии положить оружие в ящик ночного столика.

Это был револьвер с барабаном, калибр 6,35 миллиметра. Простая штуковина, обладающая большой убойной силой. У меня самого было оружие такого типа, только большего калибра.

В случае, если Сильвия подвергнется ночью нападению, ей не понадобятся настоящие пули, поскольку она все равно не умеет стрелять. Кроме того, я боялся, чтобы она не ранила сама себя. Поэтому я купил холостые патроны калибром 6,35 миллиметра. И однажды, находясь у Сильвии, для которой мои визиты стали обычным явлением, я подменил патроны, ничего не сказав, так как это означало бы поделиться с ней своими смутными подозрениями относительно ее мужа.

Если на виллу проникнет грабитель, ей достаточно будет выстрелить холостыми, чтобы я услышал и бросился к ней на помощь со своим револьвером. Поэтому я был спокоен. Так продолжалось месяца два, а потом Сильвия сказала, что собирается переехать жить к мужу в Нейи. Мысль, что я не смогу больше видеть Сильвию, отдавалась во мне острой болью — чувство, которое я тщательно скрывал от неё.

Затем, три дня назад, она прибежала ко мне вся в слезах за советом. У Мишеля любовница, он хочет развестись, но она не в силах с ним расстаться.

Я ее утешил ценой неимоверных усилий над самим собой, заверив, что Мишель, поразмыслив, непременно вернется к ней. Но я знал, что это не так, и чувствовал эгоистическую радость, думая, что очень скоро она, возможно, опять будет свободна…

Позавчера вечером, погасив везде свет, я курил у окна. Напротив, в ее гостиной, я мог различить силуэт Сильвии. До меня доносилась музыка, которую она слушала. И вдруг, не знаю почему, мое внимание привлекла решетка ее сада. Она открылась совсем бесшумно, я определил это лишь по слабому отблеску отраженного света.

Я взял бинокль, всегда лежавший рядом с окном, навел его. И тотчас увидел в саду Сильвии мужскую фигуру. Когда человек оказался в освещенном пространстве, ограниченном окном гостиной, я узнал его. Это был Мишель Барро. Я вздохнул с облегчением: на какой-то миг мне показалось, что это грабитель. Устыдившись своей нескромности, я уже хотел отложить бинокль, но странное поведение Барро остановило меня. Он шел, крадучись, надвинув на лицо край шляпы… Один раз он повернулся в мою сторону и пристально посмотрел на мой дом. Я невольно отпрянул назад, но, вспомнив, что стою в полной темноте, снова занял свой пост. Он снова двинулся вперед. Проник в дом.

Теперь я наблюдал за гостиной. Сильвия в мечтательной позе сидела возле радиоприемника. Несколько минут я ждал, когда же она сделает движение, свидетельствующее о том, что она услышала, как пришел муж. Но нет. Что он делал? Где он был?

Холодок пробежал у меня по спине. Бинокль дрожал в руках. Что делать? Предупредить Сильвию, закричать? На таком расстоянии она не услышит, радио перекроет мой голос… Я решил ждать.

Наконец Сильвия пошевелилась. Встала, потянулась, вышла из гостиной. Он ее позвал? Осветились лестничные пролеты. Она поднималась в спальню. А он ждал ее там с револьвером в руке…

Спальня не осветилась. Раздались три выстрела. Я застыл в оцепенении, ошеломленный реализацией моего кошмара. Затем Барро появился в саду, бегом пересек его, оставил решетку открытой, и я отчетливо услышал, как отъехала его машина, оставленная им чуть выше по дороге вне видимости из моего окна.

Придя в себя, я машинально схватил свой револьвер, — зачем он мог мне теперь понадобиться? — кубарем скатился по лестнице, пересек сад, выскочил на пустынную дорогу, подбежал к решетке сада Сильвии. Минуту спустя я был возле нее.

Я положил руку ей на сердце, которое билось в спазматическом ритме. Но оно билось. Вконец растерявшись, я принялся искать у нее на теле следы от пуль, опасаясь, что Барро принес с собой другой, по-настоящему заряженный револьвер. Но никаких следов не было.

Я кинулся к раковине, сбрызнул водой полотенце, вернулся, смочил ей виски. Она открыла глаза, узнала меня, поднесла к сердцу свои схваченные судорогой руки, прошептала:

— Моя сумочка… таблетки, скорее.

Оглядевшись, я нашел сумочку открытой на полу. Засунув в нее руку, извлек оттуда лишь обычный тюбик аспирина и два ключа. Сумочка была опустошена Мишелем Барро.

Я побежал в ванную, открыл аптечку: тюбики, флакончики — дигиталина нет. Я вернулся к ней. Обезумевший, несчастный. Глаза ее были закрыты, она умерла.

Я сел на кровать, обхватив голову руками, попытался восстановить ход событий. Барро хотел убить Сильвию. Он ждал ее в спальне, затаившись там, как ночной хищник в засаде. Когда ее силуэт, словно в театре теней, появился в дверном проеме, он выстрелил три раза,

У Сильвии было больное сердце, но приступы повторялись не часто. Неожиданные выстрелы вызвали обморок, спазму аорты, как знать? Она упала, и Барро, не проверив, мертва ли она, убежал, опустошив ее сумочку, чтобы создать видимость ограбления. В спешке он схватил всё, кроме тюбика с аспирином и ключей. Он унес и дигиталин, который мог бы спасти Сильвию…

Я машинально сунул в карман аспирин и ключи и направился к двери. Надо было позвонить в полицию и арестовать этого подонка.

Вдруг я остановился. Барро был в здравом рассудке, принятые им предосторожности доказывали это. Он наверняка заготовил себе непоколебимое алиби. От револьвера он избавился, и моего свидетельства, не подкрепленного доказательствами, будет недостаточно, чтобы его осудить… Он должен поплатиться за это убийство. Должен. Но он совершил идеальное преступление. На теле — ни царапины, никаких следов в доме. Полиция решит, что Сильвия, застигнутая вором, испугалась. Только и всего. А он, со своим алиби, унаследует состояние Сильвии, женится на своей любовнице… Нет. Я этого не хотел.

Я взял диванную подушечку, обернул ею свой револьвер. Опустился рядом с Сильвией на колени, прошептал:

— Прости, Сильвия.

Я выстрелил три раза в область сердца. Хотел бы я видеть того судмедэксперта, который сможет доказать, что закупорка сосудов произошла раньше!

Затем я заколебался. Должен ли я оставить оружие рядом с трупом?

Лучше, если полиция обнаружит эту улику у самого Барро… Я положил оружие в карман и, захватив подушечку, которая приглушила выстрелы, вернулся к себе.

Уничтожив подушечку, я посмотрел на часы. Девять. С момента совершения преступления прошло два часа. Сказать, что я столько ждал, чтобы вызвать полицию, я, разумеется, не мог. Да и алиби Барро стало бы от этого только прочнее… Тем хуже, все равно я найду способ обставить Барро!

Я вернулся на виллу Сильвии и позвонил в полицию.

Я присутствовал при осмотре места происшествия. Затем, играя роль друга семьи, позвонил Вилли Брауну, у которого Барро провел вечер… И сообщил о смерти Сильвии.

Часом позже приехал Мишель Барро, притворяясь крайне удрученным. Я с трудом скрыл от него свое отвращение. Он сумел убедить полицейских, что с семи часов вечера находился у Брауна…

Я провел бессонную ночь. Я размышлял. Алиби Барро опиралось, очевидно, на тот хорошо известный факт, что у Вилли был всего лишь один будильник. Барро наверняка что-то с ним сделал… А затем опять установил точное время. Разрушить его алиби.

На следующее утро я отправился в Париж. К одиннадцати меня вызывали в отдел судебной полиции, также как и Барро. Я был у него в десять. Позвонил в дверь, но он, очевидно, уже уехал. Растерявшись, с револьвером в кармане, я какое-то время стоял, не двигаясь. Но вот мои пальцы нащупали ключи, найденные в сумочке Сильвии. Это была принадлежавшая ей связка ключей от дома Барро. Я проник в пустую квартиру, засунул револьвер калибром 7,65 миллиметра под матрас и, никем не замеченный, удалился.

Затем я заехал к Вилли Брауну. Франсуаза открыла мне, хотя ее хозяина не было дома. Я ждал ровно пять минут— вполне достаточно, чтобы перевести стрелки единственного будильника в квартире на два часа назад…

До самой последней минуты я думал, что Барро выпутается благодаря своему алиби. Но инспектор с блеском разоблачил его.

Эти треволнения меня доконали. У меня ужасная мигрень. Выйдя из комиссариата, я загляну в кафе, закажу стакан минеральной воды и проглочу штук пять-шесть таблеток аспирина. Это поможет мне уснуть, забыть этот чудовищный день. У меня в кармане как раз есть тюбик аспирина, что я нашел в сумочке Сильвии…

— Официант, стакан «Перье».

Примечания

1

Лагардер — персонаж романа Феваля «Горбун». 

(обратно)

Оглавление

Мишель Лебрен . Весь свет на Сильвию

1

2

3

4

5

6

7

8

9 . .

Реклама на сайте