«Идет розыск»

Аркадий Григорьевич Адамов Идет розыск

ГЛАВА I Машина номер…

Кончалась гнилая, гриппозная московская зима. Снега на улицах всю зиму было мало, сейчас он лежал грязными островками на обочинах мостовых, возле деревьев и во дворах. В воздухе стоял туман, прохожие осторожно скользили по неровным тротуарам с замерзшими лужами. Вечерело.

Женя Малышева, вахтер завода по производству лимонной кислоты, сидела в проходной, у окошечка, перед которым вертелся железный старый турникет и проходили рабочие, показывая свои пропуска. Через другое окошечко ей были видны высокие полураскрытые железные ворота, возле которых топтался старик Сиротин в такой же, как и у Жени, темной, с зелеными нашивочками на воротнике шинели и ушанке. Было холодно даже Жене в ее комнатушке, а уж на улице — и подавно, под ветром, но старик Сиротин поста своего возле ворот не покидал. Женя сосала конфету, время от времени сочувственно поглядывала на него, отрываясь от учебника.

Смена еще не кончилась, и через проходную никто не шел, а отдельные сотрудники проскакивали для быстроты прямым ходом через ворота, показывая Сиротину свой пропуск. Однако экономия во времени оказывалась порой относительной, ибо старик был суров, придирчив и не по годам глазаст и иной раз останавливал кого-то из спешивших, брал в руки его пропуск и сердито выговаривал:

— Без карточки почему? Куда девал, спрашиваю?

— Да шут ее знает! Сама отклеилась.

— Сама? Не пущу в следраз, понял?

— Ладно, дядя Миша, ты сейчас пусти скорей!

— Запишу и пущу.

— Чего? — настораживался человек. — Это еще зачем?

— Начальнику смены доложу.

— Но, дядя Миша, я же тебе, как человеку, объяснил!

Но Сиротин его уже не слушал. Приоткрыв дверь в проходную, он кричал Жене:

— Слышь, Женька? Запиши: Смирнов, третий цех, без фото!

Вот такой был старик Сиротин. И сейчас Женя, сочувственно поглядывая на его невысокую, худенькую, несмотря на шинель, фигурку в шапке с болтающимися завязками, думала: «Нипочем, ведь, не придет погреться.

Может, его сменить ненадолго?» Но все никак не могла заставить себя выйти, прислушиваясь к разбойничьему свисту ветра за окном. И только когда уже начало смеркаться, Женя все же пересилила себя: вздохнув, отложила книгу, машинально взглянула на себя в маленькое зеркальце над окошечком, поправила завитушку волос на лбу, одернула шинель и толкнула дверцу.

На улице оказалось светлее, чем Жене показалось из окошка. Сиротин увидел ее и что-то крикнул, но ветер унес его слова.

И тут-то все страшное и произошло. То есть сначала все было, как всегда. К воротам со стороны двора подъехала крытая грузовая машина. Сидевший рядом с водителем человек сунул подошедшему старику Сиротину бумагу, тот забрал ее, придирчиво разглядел, потом вернул и пошел открыть пошире ворота. Женя оказалась по другую их сторону. И вот когда старик Сиротин уже взялся за створку ворот, он снова взглянул на стоящую машину и, неожиданно махнув рукой, крикнул водителю:

— Эй! А ну, ходь ко мне!

И голос у него в этот момент был какой-то злой и угрожающий.

Но водитель, вместо того, чтобы выскочить из машины, внезапно дал газ, машина рывком сорвалась с места, и Сиротин не успел шевельнуться, как оказался под колесами. А машина, переехав через него левым колесом, проскочила в приоткрытые ворота, затем вильнула вправо, на стоявшую рядом Женю, которая оцепенела от ужаса и даже не шелохнулась. Удар крылом был сильный, но скользящий, он лишь отбросил Женю к проходной, и она больно ударилась о выступ стены, на миг потеряв сознание.

Пришла она в себя от соленого вкуса крови на губах и взволнованных голосов вокруг. Ее подняли, отнесли в проходную и уложили на старенький диван. То же хотели было сделать и со стариком Сиротиным, но кто-то крикнул:

— Он же мертвый, не трогайте! Сейчас милиция приедет.

А через несколько минут, действительно, подъехали сразу две машины — скорая помощь и милиция.

К этому времени уже немалая толпа собралась возле ворот. Кто-то из заводоуправления сказал старшему милицейской группы, немолодому усатому человеку в темном пальто и шляпе:

— Все документы на эту машину в бухгалтерии: там и номер ее, там фамилия и номер паспорта получателя груза и откуда машина. Никуда он от вас не денется.

— Иногородний? — быстро спросил усатый.

— Скорей всего. Идемте.

Усатый подозвал кого-то из своих и приказал:

— Виктор, осмотрите тут все, очевидцев пошукайте.

Сейчас следователь приедет. Встречай. Я пошел в бухгалтерию.

— Девушку мы увозим, — сказал врач скорой помощи — Сотрясение мозга, это уж самое малое.

— Давайте, — махнул усатый. — Труп тоже можно забрать. Ясно тут все, — и добавил, обращаясь к своему сотруднику. — Контуры обведи хоть мелом: девушки — со слов, а старика — пока лежит. И тормозной путь…

— Нет тормозного пути, — зло перебил его молодой сотрудник. — Давил, гад, сознательно.

— Разберемся, — кивнул усатый. — Никуда они не денутся. Так я пошел. Надо выходы из города им закрыть.

В бухгалтерии показали капитану Егорову — так звали старшего оперативной группы районного управления милиции — доверенность на получение груза, оформленную по всем правилам, со штампом и печатью. Егоров торопливо выписал номер машины, оказавшейся, действительно, иногородней, и тут же связался с дежурным по городу, который, в свою очередь, немедленно дал указание всем постам ГАИ, особенно на выходах из города, задержать грузовую машину — фургон ЗИЛ-133 с указанным госномером, за рулем которой опасный преступник.

Одновременно было установлено, что машина прибыла из Житомирской области, грузополучателем была местная кондитерская фабрика, и потому в адрес областного управления внутренних дел было направлено поручение задержать, в случае прибытия машины, ее водителя и лицо, получившее по доверенности и сопровождающее груз, — некоего Борисова Андрея Александровича как свидетеля. Конечно, сообщались и данные его паспорта.

Таким образом, все необходимые мероприятия были осуществлены. Что касается места происшествия, то и тут группа Егорова вместе с прибывшим следователем прокуратуры все необходимое вроде бы выполнила. Был составлен протокол осмотра, схема наезда, разысканы два свидетеля — рабочие завода, которые хотя и издалека, но видели, как все произошло. Сомнений не оставалось: водитель умышленно совершил наезд и, безусловно, пытался задавить еще одного человека — Женю Малышеву. Наконец, и сама Женя уже через два или три часа смогла дать первые показания, хотя свидание с ней врачи предоставили ненадолго: состояние девушки оставалось тяжелым.

Женя лежала у окна в большой, шумноватой палате.

Ее соседки, возбужденные происшедшим, притихли, только когда в палате появился следователь в накинутом на плечи белом халате.

Тихим, слабым голосом Женя рассказала, как все произошло и даже что крикнул старик Сиротин водителю машины.

— Он его позвал к себе? — уточнил следователь.

Женя, не открывая глаз, кивнула.

— А зачем, как вы думаете?

— Не знаю…

— Ведь бумаги были в порядке?

— Не знаю… Наверное… Он же смотрел… — тихо проговорила Женя.

— А ворота он не открыл?

— Нет… Пошел открывать… а потом… не открыл…

Она совсем ослабела, и врач, присутствовавший тут же, попросил следователя закончить допрос.

В этот момент Женя еле слышно спросила:

— Может быть, он… Нечаянно?.. Тогда…

— Разберемся, — сдержанно пообещал следователь и, поблагодарив, ушел.

Словом, все тут было ясно и преступника вот-вот должны были задержать. Правда, оставалось непонятным, зачем, почему он совершил такое страшное преступление. Но после его задержания и это неминуемо должно было выясниться.

Так и было в тот же вечер доложено по всем милицейским инстанциям и, естественно, включено в суточную сводку происшествий по городу, которая на следующее утро обсуждалась на оперативном совещании в кабинете начальника МУРа.

— Ну, теперь с этим наездом, — недовольно сказал генерал. — Преступление серьезное. Кто из наших выезжал на происшествие?

Он посмотрел на Цветкова.

Федор Кузьмин потер ладонью ежик седеющих волос на затылке, что всегда означало у него крайнее недовольство, даже сердитость, и сухо доложил:

— Шухмин.

— Машину на выезде из города не задержали?

— Нет.

— Поздно город закрыли, — заметил кто-то из начальников отделов, — проскочила.

— По трассе дали указание? — спросил генерал.

— Так точно, — кивнул Цветков. — Сразу же.

— Гм… — с сомнением покачал головой генерал. — За ночь они могли хорошим ходом уже Орел миновать. Это сколько же постов ГАИ, а? И ни один не среагировал.

— Я полагаю, — задумчиво сказал Цветков, вертя в руках очки, — водитель мог госномер сменить.

— Номера на дороге не валяются, — возразил генерал. — Выходит, у него с собой был? Он что ж, по-вашему, собирался заранее давить вахтера?

— Мог номер снять и с какой-нибудь машины в Москве. Темно уже было, когда удирал-то, — упрямо возразил Цветков.

— Погоди, погоди, Федор Кузьмич. Тут, выходит, еще одно существенное обстоятельство возникает, — генерал многозначительно поднял палец. — Второй человек в кабине. Этот самый… как его?

— Борисов, — подсказал Цветков и с ударением отметил: — Свидетель.

— А если не свидетель? — азартно осведомился генерал. — Если соучастник? Он что же, как бобик, сидел?

— Руль был у водителя. Пока преступник он один.

Этот неуступчивый спор, который генерал любил, втянул и других, заставив внимательнее вникнуть в ситуацию, заинтересоваться ею, отодвинув на минуту свои собственные дела и заботы. А как же иначе? Ведь на твоих глазах спорят опытные, умные люди, и каждый из них вроде бы по-своему прав. Что-то тут явно не сходится в этом странном происшествии.

— Нет, — покачал головой начальник одного отдела подполковник Вахрушев, большой, полный человек с копной вьющихся черных волос, — не бобик рядом сидел. Это ясно.

— Тут вопрос в том, — вмещался начальник другого отдела полковник Сильвестров, живой, худощавый, невысокий, казавшийся рядом с Вахрушевым еще меньше, — почему они совершили наезд? Внезапно решили, это же видно. Перед тем показали документы, ждали, когда ворота откроют, так, ведь? — он посмотрел на Цветкова.

— М-да, — задумчиво кивнул Цветков. — Испугало их что-то, не иначе. Что-то старик в последний момент заметил.

— Это, которого они задавили? — быстро осведомился полковник Сильвестров.

— Деться им все равно некуда, — махнул рукой Вахрушев. — Такие данные. И на что люди рассчитывают?

— Задержим — узнаем, — пожал плечами Сильвестров, мысленно уже опять погружаясь в собственные дела, которые не давали ему покоя ни днем, ни ночью. По его «линии» преступлений тоже хватало.

— Словом, так, — прихлопнул ладонью по столу генерал. — Тебе, Федор Кузьмич, это дело на контроль взять. Думаю, забирать его к нам резона нет, на раскрытие легко идет. Как полагаешь?

Со старыми работниками, своими давними друзьями и коллегами, генерал иногда, незаметно для самого себя, переходил во время таких совещаний на «ты», потом, правда, спохватывался и на себя за это сердился.

— Так и полагаю, — согласился Цветков. — Забирать смысла нет. Пусть заканчивают в районе. Хотя… — он снова досадливо потер ладонью затылок.

— Груз вывозили дорогой.

— А причем здесь груз? — удивился толстяк Вахрушев. — Наезд, ведь? Пока, во всяком случае.

— А какой груз? — поинтересовался кто-то.

— Лимонная кислота. Десять тонн.

— Дорогая она?

— Тысяч на полтораста, пожалуй, — недовольно ответил Цветков.

— Ото! — удивился Вахрушев. — Это тебе не квартирная кража. Хотя… — он усмехнулся. — Как говорят, возможны варианты.

— Давайте, товарищи, по-деловому, — заметил генерал. — Мы с этим наездом подзадержались. — Он надел очки и посмотрел на лежавшую перед ним сводку:

— Дальше по вашему отделу, Сергей Прокофьевич, — укоризненно кивнул он Вахрушеву. — Еще эпизод. Одна ведь группа-то! У меня уже печень нагревается, когда я о ней слышу.

— У меня она, Олег Николаевич, вообще скоро лопнет, — тяжело заворочался на своем стуле Вахрушев и угрожающе прогудел: — Мы вот что с ребятами надумали…

Утренняя оперативка потекла в своем обычном, напряженном ритме. И через каких-нибудь пятнадцать минут генерал энергично объявил:

— Значит, все. В бой!

И Федор Кузьмич Цветков отправился привычным путем по длиннейшим коридорам МУРа к себе в отдел, рассеянно здороваясь по пути с товарищами и по привычке размышляя о предстоящих на сегодня делах.

Надо сказать, что преступление у ворот завода по производству лимонной кислоты занимало в его размышлениях немного места. Хотя, проглядев сегодня перед оперативкой у генерала материалы этого дела, он остановился на протоколе осмотра места происшествия и остался им недоволен: небрежно, торопливо составлен. Да и план тоже. Впрочем Федор Кузьмич понимал, откуда взялась небрежность и торопливость. Над этими материалами все равно работать не придется, преступление почти очевидное и раскроется как бы само собой, ведь все про преступника известно. Так чего зря писать? Другое дело, будь на месте происшествия сам Федор Кузьмич или тот же Откаленко, они просто по привычке все сделали бы, как надо, как положено. Ну, да что теперь говорить, когда и в самом деле через день или два преступник будет задержан.

И Цветков перешел к другим неотложным делам. Среди них было и то, которое он собирался поручить Лосеву.

Никак оно на раскрытие не шло, это проклятое дело на Лесной улице. Главная сложность тут заключалась в потере времени. Поначалу дело было квалифицировано как самоубийство. И только сейчас, месяц спустя…

Но тут Федор Кузьмич подошел к одной из комнат своего отдела, самой большой, где обычно утром на пятиминутку собирались его сотрудники. Из-за двери слышался гул голосов.

Между прочим Цветков, проходя по коридору мимо одного из «карманов», где обычно дожидались приема вызванные сотрудниками люди, заметил в кресле у окна пожилую женщину и тут же вспомнил ее и дело, по которому в качестве свидетеля эта женщина могла быть вызвана тем же Шухминым, кстати говоря.

Поэтому, войдя в комнату, Федор Кузьмич поискал глазами Шухмина и, обнаружив его массивную фигуру за чьим-то столом, уже заранее, еще по другому поводу им недовольный, спросил:

— Ты, Шухмин, на какой час Корочкину вызвал?

Петр, застигнутый этим вопросом врасплох, отвлекся от какого-то интересного разговора с Денисовым и Лосевым и легкомысленно ответил:

— Ох, не помню, Федор Кузьмич… — однако, тут же почувствовав настроение начальства, спохватился и воскликнул: — Ах да! На десять, Федор Кузьмич. Точно на десять.

— Ну, а почему она тебя уже дожидается? — окончательно рассердился Цветков, уловив нехитрый Петин маневр. — Ей что, делать дома нечего? Да нет, — поправил он сам себя. — Она же еще работает. Где, а?

— Второй часовой завод. Сборщица, — пробурчал Шухмин.

— Так. Значит, ей на заводе нечего делать, так что ли?

«Теперь завелся», — с тоской подумал Петр и оглянулся на товарищей со слабой надеждой найти у них сочувствие.

— Всех предупреждаю, — сухо произнес Цветков, усаживаясь за один из столов и кладя перед собой папку с суточной сводкой: — Еще раз предупреждаю: беречь время людей, как свое.

— Наше очень берегут, — проворчал Петр.

— Ты делай, что от тебя зависит, — сухо возразил Цветков. — Тогда и от других можешь требовать.

— Он хочет дать ей время психологически адаптироваться в новой обстановке, — иронически заметил Лосев.

— Сам еще не адаптировался, раз ведет себя так, — отрезал Цветков, раскрывая папку. — Пока она ждет столько времени, только изнервничается. Вот и бейся с ней тогда, располагай к откровенности и воспоминаниям.

Хоть бы, кроме уважения к людям, интересы дела учитывали, специалисты, — последнее слово Федор Кузьмич произнес с ударением, досадливо и ядовито, потом взглянул на Шухмина и коротко приказал: — Иди. Займись с ней. И чтоб последний раз разговор у нас об этом был.

Провожаемый взглядами, Шухмин поднялся и молча вышел. Когда Цветков находился в таком настроении, всем лучше было помалкивать.

Только новый сотрудник Виктор Усольцев все же счел нужным заметить:

— Да, уважения к людям нам иногда не хватает.

Цветков взглянул на него поверх очков, которые он уже водрузил на нос, но, вопреки обыкновению, промолчал. Да и все сделали вид, что реплики этой не слышали.

Только Лосев обменялся взглядом со своим другом Игорем Откаленко.

Между тем Федор Кузьмич, достав из папки суточную сводку происшествий по городу, сухо произнес, все еще не остыв от раздражения:

— Так вот, значит, сводка, и что тут нас касается.

Он начал медленно читать, давая возможность слушателям усвоить каждое из происшествий, но, дойдя до событий у ворот завода по производству лимонной кислоты, сводку отложил и недовольным тоном произнес:

— Вот так оно и получается. Теперь, видите, Шухмина нет. А он на это происшествие как раз и выезжал.

— А что там все-таки произошло? — не утерпев, спросил Лосев.

— Ну, в общих чертах произошло вот что.

И Цветков коротко изложил то, что уже обсуждалось на оперативке у генерала, и в заключение добавил, сняв очки:

— Дело это у нас на контроле, но к себе забирать не будем: на раскрытие легко идет.

— Но интересно, — снова подал голос Лосев. — Зачем он все-таки наезд совершил?

— Задержим — узнаем, — мрачно откликнулся Игорь Откаленко. — Недолго ждать. Завтра домой вернется.

— То ли вернется, то ли не вернется, — покачал головой Лосев. — Он же думает: два убийства за ним. После этого не очень-то домой потянет. Не такой уж он дурак, я полагаю. Понимает, что ждут его там.

— Но груз-то все равно надо сдать, как положено, — вмешался Денисов. — Так что на фабрику они явятся.

— То ли явятся, то ли нет, — задумчиво повторил Лосев.

— Они, наверное, место происшествия и не осматривали, как положено? Раз все так ясно, — с упреком и чуть ревниво спросил Откаленко.

— По-быстрому, — недовольно ответил Цветков и снова водрузил на нос очки. — Это дело у нас на контроле, — и, взглянув поверх очков, добавил: — У тебя, Лосев. И еще заберешь к себе дело по Лесной. Там по-новому надо начинать. Потом зайдешь ко мне… с Усольцевым.

— Слушаюсь, — коротко откликнулся Лосев.

— А теперь дальше пойдем, — заключил Цветков.

И принялся снова все так же неторопливо читать сводку…

После окончания пятиминутки Лосев вернулся к себе в комнату и позвонил в районное управление капитану Егорову, давнему и доброму своему знакомому. Тот оказался на месте.

— Привет, Михаил Иванович, — бодро произнес Виталий. — Беспокоит Лосев.

— А-а, — простуженно пророкотал Егоров. — Значит, МУР нами, грешными, интересуется. Проверочку решили какую учинить или что?

— Да нет. Берем на контроль дело по наезду у завода лимонной кислоты. Ну, вчера который…

— Да помню я его! — досадливо воскликнул Егоров. — Жаль, выпустили мы его из города, сукина сына.

— А по трассе команду дали? Он через Тулу и Орел на Киев рванул, так что ли? На первый взгляд во всяком случае.

— Думаю, и на первый, и на второй. По трассе сигнал дали. Но опять, понимаешь, ничего не поступило.

— Где они могут сейчас быть?

— Сейчас?.. — Егоров, как видно, взглянул на часы. — Так. Десять тридцать пять. Выходит, в дороге они… — он подсчитал про себя. — Да часов шестнадцать.

Если ночь ехали… Где-то в районе Орла они сейчас, за ним, полагаю.

— Да-а… — с сомнением протянул Виталий. — И все его, выходит, пропустили, все посты ГАИ?

— Выходит, так.

— Что-то меня сомнение берет, Михаил Иванович…

— В части чего?

— В части их исчезновения. Из Житомира ничего не поступало? Вы запрос-то сделали?

— А как же. Пока ничего не поступало.

— Ладно. Держи связь, Михаил Иванович.

Виталий положил трубку и задумчиво уставился куда-то в пространство, барабаня пальцами по столу. Ох, что-то тут не то в этом странном происшествии. Старик вахтер явно что-то вдруг заметил или сообразил. И за это его убивают? А девушка? Девушку за что?

В комнату зашел Откаленко, расположился напротив Лосева за своим столом, придвинул к себе телефон и взглянул на Виталия.

— Соображаешь? — усмехнувшись, спросил он.

— Пытался. Пока тебя не было.

— Ну, ну. Я два звонка сделаю, и меня опять не будет. Вечером что делаешь?

— Дома сидим. Теща любимая больна опять. А у тебя какие предложения?

— Какие у холостого человека могут быть предложения? — снова усмехнулся Игорь.

— Самые легкомысленные, конечно?

— Ленка мне даст…

— Так женись на ней, чего лучше?

— Чего лучше не знаю… пока, — нахмурился Игорь.

Они были совсем разными, эти два парня. Даже внешне. Длинный, худой, с копной светлых волос, небрежно зачесанных назад, Лосев был элегантный, веселый и бодрый, добродушный и азартный. И совсем другой Откаленко — невысокий, плотный, с широченными покатыми плечами и ежиком темных волос, в черной рубашке и в неизменном сером пиджаке, всегда неторопливый, основательный. Они и в работе были разными, и потому Цветков охотно соединял их в одном деле, хотя в последнее время в отдел пришло много молодых сотрудников и Лосев тоже стал возглавлять бригады.

Располагал к себе Лосев сразу, часто с первой встречи, с первого взгляда, достаточно было увидеть его дружескую, открытую улыбку и веселые, искрящиеся энергией и задором глаза. А вот к Откаленко надо было приглядеться, привыкнуть, и все же не всякий проникался в конце концов к нему симпатией. Но от него исходила такая твердость и сила, что он добивался главного — ему верили, ему подчинялись, с ним трудно было не согласиться, так он был логичен и скрупулезен в рассуждениях и доводах. И когда Лосев и Откаленко работали рядом, вместе, то необычайно удачно дополняли друг друга.

Впрочем, и в самых житейских, самых личных проблемах взгляды их решительно не совпадали.

— В нашей работе, старина, должен быть спокойный и прочный тыл, если хочешь знать, — весело объявил Лосев, хотя и с явно лекторской интонацией, но сам как бы вышучивая ее.

— Тебе хорошо. Нашел, понимаешь, свою Светку. Ты еще одну такую найди, для меня, — усмехнулся Откаленко. — Все твои общие рассуждения — результат одной, собственной удачи. «Прочный тыл», — передразнил он. — Любой тыл может вдруг фронтом обернуться. Не знаешь примеров?

Игорь явно намекал на свой давний развод.

— А это, — запальчиво возразил Лосев, — одна, и тоже собственная, неудача.

— Одна? Ты оглянись, сколько их, — ответил Игорь. — Статистики не знаешь?

— Это по первому разу. Вторые браки гораздо прочнее. И вообще, ты не на статистике женишься, — засмеялся Лосев.

— Темный ты человек, — махнул рукой Игорь. — Одними эмоциями живешь. В наш век наука правит миром, понял?

— Ладно, — Виталий сделал примиряющий жест. — Значит, дело сводится к тому, чтобы найти тебе жену или ты в принципе жениться не согласен?

Игорь великодушно кивнул.

— Ладно, ищи. Там посмотрим.

— Так я давно нашел.

Виталий небрежно развалился в своем кресле, вытянув по привычке длинные ноги из-под стола и чуть не загородив узкий проход между ним и столом Откаленко.

— Ну, — Игорь подозрительно покосился на приятеля.

— Девушка эта проверена мною в самых экстремальных жизненных обстоятельствах, — с пафосом объявил Виталий. — Она преданна, она красива. На моих глазах мужчины… Ого, чего они только не делали.

— А ты позволял? — сердито спросил Игорь, на секунду отвлекшись от темы разговора. — Ты куда смотрел?

— А чего мне смотреть? — лукаво спросил Виталий. — Она свободный человек. Я и права никакого не имею. Вот взялся бы и смотрел.

— На службе все-таки была, — буркнул Откаленко.

Оба имели в виду одну далекую и сложную командировку Лосева и лейтенанта Златовой, за которую они получили в свое время благодарность руководства.

— Служба, между прочим, не пострадала, — все так же лукаво ответил Лосев. — А вот один заинтересованный гражданин вполне мог и пострадать. Впрочем, он еще пострадает, я уверен, если будет до бесконечности тянуть кота за хвост.

Откаленко хмуро усмехнулся.

— Это не кот, а дикая кошка какая-то. Ты еще ее мало знаешь…

В этот момент дверь с шумом распахнулась, и на пороге появился Шухмин, его огромная фигура загородила чуть не весь дверной проем.

— Ха! Оба на месте! — удивленно воскликнул Петр и, обращаясь к Лосеву, добавил: — Меня к тебе Кузьмич прислал. На, получай.

Он положил перед Лосевым тоненькую папочку.

— Это что?

— Копия протокола осмотра места происшествия, план и перечень первичных мероприятий по делу, — ответил Шухмин, садясь на стул, который жалобно скрипнул под его тяжестью. — Да по заводу это… Как его?.. Кислоты, в общем. Я выезжал вчера туда на происшествие.

— Так, так, так… — заинтересованно пробормотал Лосев, принимаясь за чтение. — Ты, Петя, погоди, не уходи. К тебе у меня вопросы будут. Я только прогляжу.

А Откаленко насмешливо спросил Шухмина, кивнув на бумагу, которую читал Лосев:

— По-быстрому сочинили, говорят?

— Кто говорит? — насторожился Шухмин.

— А не так? — покосился на него Откаленко. — Сильно старались?

— Не очень, — отозвался Лосев. — План-то, Петя, составлен на скорую руку. Вон, даже главных замеров нет.

— Э, братцы, — благодушно махнул рукой Шухмин. — Так ведь это же дело очевидное. Тут ему, подлецу, деваться будет некуда. Ничего и доказывать не придется. Через два дня привезут, сами увидите.

— Смотри, пожалуйста, даже срок отмерил, — усмехнулся Откаленко. — Поживем — увидим. Как дела-то вообще? Я тебя неделю не видел.

— Забегался, — вздохнул Шухмин. — Глухое дело с этой автобазой. Всю ее на животе исползал, ей-богу. Ой, братцы, — оживился Петр. — Я там с такой девицей познакомился. Ну! В доме моделей такой не встретишь. Катя зовут. Я лично такой еще не встречал, слово даю. Значит, так…

На столе у Лосева зазвонил телефон. Виталий рывком снял трубку. Звонил капитан Егоров.

— Лосев? Приезжай к нам по-быстрому. Такие, понимаешь, дела, закачаешься и упадешь.

— Неужто из Житомира ответ поступил? — быстро спросил Лосев.

— Во, во. Так что, ждем.

Виталий бросил трубку, вскочил из-за стола и вытянул из старенького шкафа возле двери свое пальто.

— Ладно, мне на мою автобазу пора, — вздохнул, поднимаясь, Шухмин.

— К Катеньке? — весело откликнулся Лосев, устремляясь к двери. — Пламенный привет передай.

— Нужен ей твой привет. Если я знакомлюсь…

Но Лосева уже в комнате не было.

— Моя мысль понятна? — внушительно осведомился Шухмин, посмотрев на Откаленко.

— Понятна, понятна, — рассеянно и нетерпеливо ответил Игорь, снимая телефонную трубку. — У меня, милый мой, тоже в двух местах дымком потянуло. Надо кочегарить.

И он стал набирать какой-то номер.

А Лосев тем временем миновал длинный коридор и уже скачками спускался по широкой лестнице, догоняя кого-то.

— Коля! — крикнул он. — У тебя машина есть?

На улице было ветренно, холодно и сыро. Под ногами хлюпала вязкая каша из грязи и снега. Снег еще лежал на крышах, низко над ними нависли тяжелые, серые тучи.

Машина то летела по глянцево-мокрой мостовой, то упиралась в стену машин перед светофорами. Невозможная стала езда по Москве, средняя скорость в часы пик оказывалась чуть не пятнадцать километров в час, сто лет назад на извозчике москвичи передвигались быстрее.

Переговорив с товарищами в машине на эту злободневную тему, Лосев выскочил на углу нужной ему улицы. До райуправления тут уже было недалеко.

Егоров ждал Лосева в своем кабинете, где кроме письменного стола, заваленного папками и бумагами, и сейфа был втиснут еще стул. Лицо у Егорова всегда было усталым, но короткие усики задиристо топорщились и глаза воинственно блестели.

— Нет, ты только взгляни! — воскликнул он, увидев входящего Лосева и даже не успев поздороваться. — Ты только взгляни! Садись, — спохватился Егоров.

Сняв пальто и подсев к столу, Виталий внимательно стал читать полученную телефонограмму, ощущая, как что-то внутри у него начинает холодеть от дурных и как будто сбывающихся предчувствий.

В телефонограмме сообщалось, что в результате срочного расследования, проведенного по просьбе районного управления внутренних дел Москвы, установлено, что упомянутая кондитерская фабрика, являясь действительно фондодержателем лимонной кислоты, своего представителя в Москву, однако, не направляла и доверенность № 072 от 14 марта с. г. на имя Борисова А. А. следует считать фальшивой. Ответ задержан в связи с установлением личности указанного в доверенности гражданина, предъявившего паспорт, выданный 15 июля 1977 года одним из ОВД Житомирской области. Указанный паспорт принадлежит жителю города Житомира А. А. Борисову, пенсионеру, 1905 года рождения, который утратил свой паспорт три года тому назад. В данное время гражданин Борисов А. А. уже месяц, как находится в больнице с диагнозом инфаркт миокарда. Что касается госзнаков автомашины, то они принадлежат одному из автохозяйств Крымской области и были утеряны еще в 1968 году.

Дочитав до конца, Виталий даже присвистнул, посмотрел на мрачно курившего Егорова и спросил:

— Что скажешь, Михаил Иванович?

— То и скажу. Ищи теперь ветра в поле. Ошалеешь с этим делом, — убежденно произнес Егоров, с ожесточением разминая в пепельнице окурок. — Повиснет, увидишь.

— Ну, ну, — улыбнулся Лосев. — Кое-что мы все-таки предпримем.

— Что, например?

— Съезжу-ка я для начала на этот заводик. Посмотрю на лопухов, которые своими руками жуликам отдали товар на сто пятьдесят тысяч. Да от этого, как говорит наш генерал, у меня просто печень нагревается. Своими руками отдали, а?

— Ну, что значит «своими руками»? У них же документы были.

— Липовые же документы!

— А они проверять их не обязаны и не уполномочены.

— Да? А думать они, когда такое оформление идет, обязаны, уполномочены? Личную бы сделку заключали, думали бы?

— Ну, куда загнул, — махнул рукой Егоров. — Да если бы личную, то они сто раз отмерили, прежде чем сто пятьдесят рублей заплатили, не то, что сто пятьдесят тысяч. А так все у них по форме.

— Есть и другие люди, — вздохнул Лосев. — Вот потому и погиб старик Сиротин, что подумал, что полномочия свои применил, да один оказался.

— Почему его убили, это нам еще копать и копать, — ответно вздохнул Егоров. — А им ты ничего не предъявишь, имей в виду. И ничего от них путного не услышишь.

— Ты так полагаешь? — загадочно спросил Лосев. — Ну, поглядим. Давай адрес завода.

…Через полчаса Лосев уже стоял перед заводской проходной и примыкавшими вплотную к ней высокими железными воротами. Нижняя часть их створок была изготовлена из сваренных металлических листов, а верхняя состояла из вертикальных прутьев, и сквозь них был виден тесный заводской двор. Сам завод размещался в длинном трехэтажном здании с какими-то бесчисленными пристройками. А с другой стороны двора находилось здание поменьше, двухэтажное, где на верхнем этаже, как объяснил Виталию Егоров, находилось заводоуправление, а под ним, на первом этаже, — всякие склады. Возле них стояло несколько грузовых машин.

«Получают», — настороженно подумал Лосев.

Он снова посмотрел на ворота. На вид они были целехонькими. «Ловко же этот стервец проскочил», — подумал Лосев.

На этот раз ворота были распахнуты настежь, и как раз сейчас из них выезжал медленно и осторожно новенький ЗИЛ-133 с подмосковным номером. Лосев обратил внимание, что машина заняла такую часть пространства в воротах, что места для маневра, какой совершил вчера такой же ЗИЛ, сбив стоявшую возле проходной девушку, не оставалось. Как же все-таки тот негодяй умудрился это сделать?

Лосев подошел к воротам и огляделся. Он помнил план места происшествия. Старик Сиротин стоял вон там, и машина, разогнавшись, легко сбила его и переехала левым колесом, а вот резкий маневр направо, в сторону девушки, при полуоткрытых воротах она не могла совершить, не толкнув, не ударив эту вот, от Лосева левую, створку ворот. И удар должен быть сильным.

Приблизившись, Лосев нагнулся и тут же увидел след удара: железный лист в том месте прогнулся, и на серой его поверхности заметны были зеленые частицы краски.

Машина тем временем осторожно проехала мимо него, и за спиной Лосева раздался настороженный возглас:

— Ты чего тут вынюхиваешь? Пошел, пошел отсюда.

Виталий оглянулся.

Перед ним стоял молодой парень в шинели с зелеными нашивками. «Ишь, бдительность проявляет», — усмехнулся Лосев и дружелюбно сказал:

— Вот, вынюхиваю, чего вчера недонюхали, — и показал свое удостоверение.

Как всегда, оно произвело впечатление.

Парень кивнул головой и, придвинувшись к Лосеву, внушительно произнес:

— Я тебе так скажу, товарищ Лосев. Внимательность к людям, ой, как нужна. У меня, допустим, она есть, так?

— Это ко мне ты сейчас внимательность проявил, так что ли? — усмехнулся Лосев. — Прогнать решил?

— Так это ж согласно инструкции, — парень виновато вздохнул.

— Никакая инструкция грубость не предусматривает, — покачал головой Лосев. — По-разному попросить уйти можно. Согласен?

— Просить у нас не положено, — снисходительно усмехнулся парень. — Это если каждого просить, знаешь что будет? Но с тобой я, конечно, оплошал. Первый день у ворот стою.

— А вчера что делал?

— Я вообще-то грузчиком тут. На складе трудимся. А тут такое дело, дядю Мишу убили. Ну, заместо него временно и поставили.

— Вчера ты видел, как та машина грузилась?

— Да сам же и грузил, с Колькой Нефедовым.

— Кто же при машине был?

— Водитель, кто же еще. Знать бы. Я бы ему враз голову отвертел.

— Ну, а к нему ты внимательность проявил?

— Это он, гад, к нам проявил, — зло ответил парень. — Каждому на бутылку дал, чтобы, значит, быстрее грузили.

— Спешил, выходит?

— Ага. Далеко, говорит, ехать.

— А куда именно, не сказал?

— Нет. И нам-то ни к чему было.

— Что же ты в нем при своей внимательности заметил?

— Чего заметил? — парень задумался, потом широко улыбнулся. — Да ничего.

— Ну, а одет как был?

— Как одет? Телогреечка новая, черная. Кепка. Ну, брюки… Чего там еще может быть? Я вот так рассуждаю: испортился народ.

— Всякие люди есть, — покачал головой Лосев.

— Само собой, — охотно согласился парень. — Но… вот чего ему, гаду, нужно было, ты мне скажи? Зачем он старика-то порешил? И Женьку, вот. Такая девка. Я вокруг нее ходил, облизывался. Дыхнуть на нее боялся, если откровенно сказать. А он? Казнить таких надо, вот что я скажу. Законы-то у нас больно слабые, у кого хочешь спроси.

— Эх… — вздохнул Лосев. — Звать-то тебя как?

— Степан, по батюшке Родионович, по фамилии Завозин.

— Эх, Степан Родионович, — снова вздохнул Лосев, — законы у нас не слабые, а очень даже строгие. Их только выполнять надо.

— Ну, да, строгие, — презрительно хмыкнул Степан. — Человека, к примеру, порешил, а тебе шесть лет отвесят. Дело это?

— Так, ведь, шесть лет! Или восемь. И какой жизни.

— Э-э, — Степан махнул рукой. — Всюду люди живут. Всюду своя компания. Слушай! — он вдруг оживился. — А у того душегуба наколка на пальцах была.

Чудная такая наколка. На одном пальце восклицательный знак, на другом — вопросительный, на третьем — опять восклицательный, на четвертом — опять вопросительный. Я даже спросил, что это, мол, означает. А он, рожа, смеется, говорит: «Из этого вся жизнь состоит».

«Где же, спрашиваю, ты такую философию подхватил?».

«В одной академии, говорит. Отсюда ее за лесом не видно». Чуешь, зверюга какая?

— Да-а, — кивнул Лосев и снова спросил: — Ну, а как все случилось, ты не видел?

— Нет. Услали меня. Вот Колька, тот видел. В свидетели пошел.

— Ну, ладно, Степан Родионович, — Лосев улыбнулся и похлопал парня по плечу. — Бывай пока. Авось еще свидимся.

— Авось, — ответно и дружески улыбнулся Степан.

Простившись, Лосев прошел через распахнутые ворота во двор и направился к административному корпусу, по пути размышляя о парне, с которым только что познакомился. Неглупый и неплохой парень, хотя в голове у него полный набор самых расхожих и самых отсталых взглядов и представлений. А интересная, между прочим, наколка у того типа. Видимо, сидел в какой-то колонии, там и наколку сделал. Попадись теперь где-нибудь его пальчики, и личность может быть установлена сразу.

Только где же они теперь попадутся, вот вопрос.

Лосев подошел к нужной двери, толкнул ее и поднялся по темноватой лестнице на второй этаж.

Бухгалтерию он нашел быстро.

Через минуту Виталий уже сидел напротив миловидной черноволосой женщины с удивительно голубыми глазами, в ярко-красной кофточке, с ниткой красных бус на длинной и тонкой шее. Женщина казалась такой ухоженной, сытой и капризно-величественной, что было даже странно видеть ее в забитой столами и бумагами заводской бухгалтерии, а не в театре, например. Больше Виталий ей места нигде не нашел.

Звали женщину Маргарита Евсеевна. Возле ее стола собралось еще несколько работников бухгалтерии, несказанно встревоженных вчерашним ужасным происшествием. Все они немедленно побросали работу, как только узнали, что за посетитель пожаловал к ним. И приободренная их всеобщим вниманием и даже сочувствием, Маргарита Евсеевна самоуверенно и пренебрежительно сказала Лосеву после того, как он изложил причину своего визита:

— Я, молодой человек, знаю свое дело прекрасно.

Меня вообще учить не надо. Во всяком случае этому делу, — чуть лукаво добавила она.

И Виталий ответил, пожалуй излишне сердито и как бы насмешливо:

— Во-первых, я в данном случае для вас не молодой человек. А во-вторых, — язвительно продолжал Виталий, — я не собираюсь вас учить. Но вот попросить вас кое о чем придется, уж извините.

Маргарита Евсеевна небрежно пожала плечами.

— Что же вам угодно?

— Документы, по которым была отпущена эта самая лимонная кислота. Ведь остались же у вас какие-то документы?

— А как же иначе? — улыбнулась молодая женщина, обнажив ровные перламутровые зубы. — Вот, пожалуйста, товарно-транспортная накладная и доверенность фабрики на имя этого Борисова. Видите, все по форме, все печати и подписи на месте.

Она положила перед Виталием бумаги. Товарная накладная его мало интересовала, а вот доверенность Виталий внимательно изучил.

— Да, — наконец сказал он. — Доверенность на первый взгляд сомнений не вызывает, это верно.

— Ну, а на второй? — насмешливо осведомилась Маргарита Евсеевна.

— А на второй, если бы вы удосужились бросить на нее второй взгляд, возникают по крайней мере два вопроса. И у вас возникли бы.

— Вот как? Интересно даже, какие?

— Сейчас скажу. Но прежде хотелось бы знать: вы видели паспорт гражданина Борисова, держали его в руках?

— А как же. Держала и видела.

— Прекрасно. А как выглядит этот гражданин Борисов?

— Это имеет значение?

— Да, имеет.

В прекрасных глазах молодой женщины впервые мелькнуло беспокойство.

— Постараюсь вам его описать, — не очень уверенно сказала она. — Высокий, чуть, правда, пониже вас.

— Стройный. В красивом импортном сером пальто, в шляпе, тонкое лицо… Ну, симпатичное… — она поколебалась и добавила. — И улыбка симпатичная.

Правда, Любочка? Ты его видела.

— Да, — настороженно кивнула одна из женщин. — Вполне симпатичный гражданин.

— А сколько ему на вид лет? — спросил Лосев.

— Ну, наверное, лет тридцать, тридцать пять, — пожала плечами Маргарита Евсеевна.

— Ошибаетесь, — мягко, даже сочувственно возразил Лосев. — Ему уже эдак под восемьдесят. Не заметили, выходит?

— Вы меня не разыгрывайте, моло… товарищ, — сердито поправилась Маргарита Евсеевна. — У меня еще пока что глаза есть.

— Это не я вас, это он вас разыграл, — сухо возразил Лосев. — Ведь по паспорту ему уже восемьдесят лет.

— Что?!.

— Да, да. Стоило вам только повнимательнее посмотреть на его паспорт. И, кстати, на фотографию там.

— А на фотографии он!

— Ага. Значит, переклеил. Это вы тоже не заметили?

— Это я не обязана замечать, — резко возразила Маргарита Евсеевна. — Я не криминалист, а бухгалтер. И год рождения не обязана смотреть! Доверенность есть? Есть. И все.

— А печать на доверенности вас устроила? — поинтересовался Лосев. — И штамп тоже? Вы посмотрите на них. Все вы, товарищи, посмотрите. Полезно. Ведь липа же, неужели не видно? Невооруженным глазом.

Доверенность пошла по рукам.

Печать и штамп там были, очевидно, выполнены кустарным способом: буквы кое-где покосились, герб в середине печати вообще не был до конца прорезан, а на штампе, где буквы плясали так же, как и на печати, в названии министерства оказалась даже грамматическая ошибка.

— Ой! — воскликнула одна из сотрудниц. — Это просто кошмар, если так вот вглядеться.

— Грубая работа, — мрачно объявил мужчина-бухгалтер. — Впору сразу было милицию звать.

Все вокруг понуро молчали.

— И это не все, — продолжал Лосев. — Отнеслись бы к делу внимательно, заметили бы еще одну странность в этой доверенности.

Окружающие снова насторожились. Маргарита Евсеевна, до этого непрестанно прикладывавшая платочек к носу и глазам, замерла, скомкав его в кулачке, и с испугом посмотрела на Лосева.

— Откуда эта машина к вам пришла? — спросил Виталий.

— А черт ее знает теперь, откуда она пришла, — в сердцах воскликнул мужчина-бухгалтер.

— Теперь-то понятно, что черт ее знает, откуда, — усмехнулся Лосев. — Но тогда вы же считали, что она из-под Житомира, так или нет?

Он посмотрел на Маргариту Евсеевну, и та, промокнув платочком глаза, тихо ответила, не поднимая головы:

— Так…

— Ну, вот. А госзнак машины посмотрите какой здесь указан, — Лосев протянул доверенность Маргарите Евсеевне. — Серия какая?

— КРУ, — неуверенно произнесла та, взглянув на доверенность в его руке и словно боясь сама к ней прикоснуться.

— И что это значит? — спросил Лосев.

— Откуда я знаю, что это значит, — плачущим голосом произнесла Маргарита Евсеевна. — Долго вы меня еще будете терзать?

— Некоторое время придется, — ответил Виталий. — Так вот. Видите, что получается? Госзнак на машине, которая пришла к вам якобы из Житомирской области, принадлежит Крымской области. Не странно ли?

— Я что же, по-вашему, и в этих дурацких номерах должна разбираться? — со злостью и отчаянием воскликнула Маргарита Евсеевна. — Я ничего в этом не понимаю! И не обязана понимать! Не обязана!

Она даже стукнула кулачком о свой стол.

— Да, — согласился Виталий. — Не обязаны. Но если бы вы обратили внимание хотя бы на все остальное и не выдали бы груз, то, кроме всего прочего, остался бы жив человек и не был бы ранен другой. А это, на мой взгляд, важнее любого груза.

— Ну, уж вы слишком, товарищ, — неуверенно подал голос мужчина-бухгалтер. — Как так можно…

А Виталию вдруг пришла в голову мысль, которая обожгла его, пришла разгадка всей случившейся драмы у ворот завода. Так он, по крайней мере, сейчас подумал.

Ну, конечно! Старик Сиротин посмотрел бумаги при выезде машины с завода, а потом, отойдя к воротам и уже собираясь их распахнуть, заметил ее номер, уловил несоответствие и что-то заподозрил. А те испугались и рванули вперед. Они ошалели от испуга. И старик стоял у них на пути. Но зачем они сбили и девушку? Да просто зверь сидел за рулем, взбесившийся зверь!

Виталий ощутил прилив бессильной ярости.

— Ладно, — устало произнес он. — Будем их искать.

— Да, найди их теперь, — вздохнула одна из женщин.

— Ну, кое-что мы все-таки умеем, — ответил Лосев — Подумаем… И еще придем к вам.

Ему вдруг показалось, что кончик какой-то ниточки прячется здесь, на этом заводе, какой-то важной ниточки, ведущей, правда, неизвестно куда. Виталий с сомнением посмотрел на заплаканную Маргариту Евсеевну.

ГЛАВА II Прелестная Маргарита Евсеевна

На следующий день в кабинете у Цветкова закадычный дружок Лосева, старший инспектор службы БХСС Эдик Албанян, со свойственной ему горячностью заявил:

— Это не убийцы, дорогой. Это расхитители социалистической собственности, особо наглые и особо опасные, вот что я тебе скажу.

— Для тебя, может, и расхитители, — со злостью возразил Виталий. — А для меня — убийцы.

— Но сто пятьдесят тысяч из кармана государства вынули за один час, ты представляешь опасность?!

— А человеческая жизнь? И раненая Женя Малышева? Эту опасность ты представляешь? — с неменьшей запальчивостью ответил Лосев.

— Это для них осечка, понимаешь, досадный эпизод, а вот похищать народное добро они и дальше будут, главное их занятие это, ты пойми!

— «Досадный эпизод»? — насмешливо переспросил Лосев и обернулся к молчавшему Цветкову. — Слыхали, Федор Кузьмич? Эпизод это, видите ли, у них, да еще досадный. Самое тяжкое преступление это! — Снова обернулся он к Албаняну. — Самое! Независимо от того, главное это их занятие или не главное…

— Главное! — перебил его Албанян. — В том-то и дело. И пока они еще чего-нибудь не… Ой! Погоди, погоди! — в волнении перебил он уже самого себя. — Мы к ним, понимаешь, одно дело по Москве примерим.

— Какое дело? — немедленно заинтересовался Лосев, тут же забыв о возникшем споре.

— Хищение пряжи, пять с половиной тонн, из комбината верхнего трикотажа. Тоже, понимаешь, по поддельной доверенности и чужому паспорту. И на машине у них был чужой госномер.

— Откуда?

— Ивановская область. Этот номер совсем на другой машине стоял, из гаража горисполкома. Год назад пропал.

— А доверенность от кого?

— Есть такое Ивановское производственно-трикотажное объединение.

— Ну, тут все же чище сработано, — заметил Лосев.

— И сработано чище, и фигуранты другие, я по приметам вижу. Но почерк! Одна рука, понимаешь. Одна голова!

Тут Цветков перестал, наконец, задумчиво крутить очки в руках и перекладывать на столе карандаши. Он вздохнул и решительно объявил:

— Словом так, милые мои. Дело это надо вести совместно, я полагаю. Эти субчики и вас и нас сильно интересуют. Вот вам двоим и поручим. Не возражаете? — обратился он к Албаняну. — С руководством, думаю, этот вопрос уладим.

— Как можно возражать! — весело откликнулся Эдик. — С таким, понимаете, выдающимся человеком, как товарищ Лосев, совместно работать за честь почту.

— У нас все выдающиеся, — озабоченно пробормотал Цветков, берясь за телефон.

Он набрал короткий внутренний номер.

Полковник Углов одобрил предложение Цветкова.

Получив «благословение» начальства, друзья поднялись на пятый этаж и заняли свободный кабинет возле комнаты Албаняна.

Эдик принес довольно пухлую папку.

— Сейчас, дорогой, будем сравнивать два дела. Вдруг да все «в цвет» окажется. Ну, а ты свою раскрывай, — добавил он, кивнув на тоненькую папку в руках у Лосева и выразительно пошевелив в воздухе пальцами. — Давай товар, не жмись.

— Какой тут товар, — вздохнул Лосев. — Слезы пока.

Он, раскрыв папку и пробежав глазами первую из бумаг, отложил ее в сторону и сказал:

— Давай по порядку. Как возникло дело с пряжей?

— Ц-а! — досадливо цокнул языком Эдик. — Самым, понимаешь, неприятным образом возникло. Через четыре месяца после преступления, можешь представить? До того ивановцы и не знали, что банк с их счета снял семьдесят… погоди, — Эдик порылся в бумагах, достал одну и прочел. — Семьдесят четыре тысячи пятьсот сорок семь рублей и, согласно платежному требованию, перечислил на счет Московского комбината. Так что москвичи спокойны, им за пряжу уплачено, а ивановцы тоже молчат, не знают, что с их текущего счета денежки — тю, тю! Через четыре месяца только узнали. Ну, тут уж, сам понимаешь, прибежали к нам. А что через четыре месяца установишь?

— Ну, кое-что наскребли? — поинтересовался Лосев.

— А как же, — с некоторым даже самодовольством ответил Эдик. — Скажем, приметы этих деятелей получили. Совсем, понимаешь, на твоих не похожи, особенно тот, на кого доверенность была.

— Вы ее изъяли?

— Непременно. Вот она, фальшивка, — Эдик помахал в воздухе злополучной доверенностью. — Все, как в твоем случае.

— Так. Первым делом, — Виталий задумчиво побарабанил пальцами по столу, — давай обе доверенности на почерковедческую экспертизу отправим. Может, одной рукой написана?

— Я тебе пока сам скажу, — самоуверенно объявил Эдик. Давай свою.

Он положил обе доверенности рядом. Лосев, не утерпев, поднялся со своего места и склонился над плечом Албаняна.

— Ото! — почти одновременно воскликнули оба, лишь взглянув на доверенности, и многозначительно переглянулись.

— Никакой, понимаешь, экспертизы не надо! — воскликнул с энтузиазмом Албанян. — А?

— М-да. Только для порядка, — согласился Виталий. Одна рука писала.

Однако это открытие пока мало продвигало расследование, хотя стал ясен опасный масштаб дела и сама преступная группа оказалась куда больше, чем можно было в начале предположить.

— Если приезжают разные люди, — сказал Албанян, — значит, должен быть главарь, — и без всякого перехода спросил: — Следователь у тебя из прокуратуры?

— А как же? Убийство.

— Ясно. Но сейчас давай вдвоем помозгуем. Потом доложим. Пока идет розыск — это наш хлеб.

— Хлеб общий, — махнул рукой Виталий. — И не сладкий. Ты мне вот что скажи: как этот отпуск груза оформляется?

— По доверенности, ты же видишь?

— Это понятно. А разве любое предприятие может такую доверенность оформить? Тут ведь какая-то плановость есть.

— Само собой, — кивнул Эдик и, расположившись поудобнее, достал сигарету. — Вот гляди, — он закурил. — Для производства, допустим, кондитерских изделий нужна лимонная кислота, так? И кондитерская фабрика заранее знает, что она является фондодержателем этой кислоты на таком-то заводе, где она производится.

И только там фабрика эту кислоту может получить в течение данного года, причем определенное количество тонн. Все, понимаешь, планируется.

— Выходит, эти жулики заранее знали, какая в Москве требуется доверенность, от какого предприятия?

— Выходит, так.

— А откуда они это могли узнать? Кто им мог дать такую информацию? Ведь постороннему человеку ее не дадут, например, в министерстве… какое тут может быть министерство?

— Пищевой промышленности, — подсказал Эдик и добавил: — Ясное дело, никто там этой информации постороннему человеку не даст. Тут свой человек нужен.

— Свой или… не свой, но… так, так, так, — задумчиво произнес Лосев и снова спросил. — Ну, а на заводе, производящем эту самую кислоту, знают всех своих фондодержателей?

— Само собой, — пожал плечами Албанян и, многозначительно подняв палец, добавил: — И знают, кто и сколько уже выбрал из своего фонда в этом году, — затем подумал и сказал: — Тогда есть еще один возможный источник информации. Сами фондодержатели. Допустим, та же кондитерская фабрика. Достаточно иметь своего человека там в бухгалтерии, чтобы вовремя состряпать доверенность и получить строго фондируемую кислоту.

— Да, пожалуй, ты прав. Это третий канал информации, — согласился Лосев.

— Но ты, понимаешь, обрати внимание! — возмущенно воскликнул Эдик. — На чем все эти опаснейшие преступления держатся. Исключительно на безответственности, формализме и равнодушии, полнейшем равнодушии!

Вот я его спрашиваю, там, в бухгалтерии: «Как вы доверенность читали? Ведь в штампе неверно названо это Ивановское объединение».

— Жулики тоже знают, с кем имеют дело, — вставил Виталий.

— Точно! — Эдик сделал выразительный жест, словно поймал Виталия на слове. — А этот деятель в бухгалтерии на меня таращится и говорит: «Да кто же штампы по буквам читает? Тем более они всегда слепые». Я говорю: «Ну, а почему вы отпустили пять с половиной тонн пряжи из фонда следующего квартала? Бывало так раньше?». «Могу посмотреть, — говорит. — Но вообще это не моя компетенция». «Так вы бы посоветовались с теми, чья это компетенция», — говорю. «Что вы, — отвечает, — если я по каждому такому случаю буду еще советоваться… да у меня и так работы выше головы». А у самого на столе, под папкой, «Футбол-хоккей» лежит, я же вижу. Вот так и работают. Это не десятка летит, не сотня, не тысяча даже.

Эдик вскочил и заходил по кабинету.

— Да… Воспитывать людей надо, — вздохнул Лосев.

— Воспитывать? — Эдик остановился перед ним, сунув руки в карманы, и иронически посмотрел сверху вниз. — Судить надо.

— Нет, воспитывать, учить добросовестности, со школы учить, с детского сада даже.

— Эх, философ, — Эдик с сожалением посмотрел на Лосева.

— Слушай, — спросил Лосев, занятый своими мыслями. — А куда они столько кислоты девают, как ты думаешь?

— Я, дорогой, не думаю, я знаю, — важно объявил Албанян. — Они ее дельцам подпольным продают. Такая, понимаешь, водится мелкая порода жуликов, но очень вредная. Гонят, понимаешь, левый товар. Ну, левый товар, это ты понимаешь?

— Это теперь уже всякий понимает, — усмехнулся Лосев. — И большой с этого доход у них?

— Ого! Нулей больше, чем пальцев на руке. И потому за сырье они могут отвалить в два, в три раза больше, чем оно стоит.

— Ничего себе, мелкая порода! — обеспокоенно воскликнул Лосев. — Но куда они могут сбыть эту лимонную кислоту здесь, в Москве?

— Почему же только в Москве? Как раз удобнее сбыть ее где-нибудь подальше.

— Я пока исхожу из того, что они из Москвы выскочить не успели.

— Это почему «не успели»? Номер поменяли и успели.

— Нет, — усмехнувшись, покачал головой Виталий. — Не все так просто. Во-первых, номер сразу не поменяешь, чтобы никто не видел. Надо место подходящее найти, где-то спрятаться. А тут, глядишь, и вечер настал, даже поздний вечер. На вылетных шоссе машин стало мало, значит, каждой машине больше внимания. А они знают, все посты ГАИ предупреждены.

— Так, ведь, номер другой!

— Не в одном номере дело. Им страшно, понимаешь? Они только что убийство совершили. А у них крыло сильно помято, на нем краска от ворот, серебристая на зеленом, очень заметно. И путевой лист тоже не в порядке. Листы, вернее. К каждому госномеру у них свой путевой лист должен быть. В тот, с фальшивым знаком, у них вписан был на заводе груз — лимонная кислота. А в другой путевой лист, где настоящий номер стоит, что-то другое было вписано, так? Выходит, если на выезде из Москвы ГАИ их остановит и начнет проверять, — сгорят. Нет, они наверняка побоялись по полупустому шоссе из Москвы выезжать.

— Однако шанс был все-таки?

— Но страха больше. И потом, что значит «был шанс»? Это значит, что кто-то из наших людей, в данном случае инспекторов ГАИ, плохо сработает, невнимательно, равнодушно, так? Да, это может быть. Эх, как бы мне хотелось на сто процентов верить в каждого из них! В каждого! Понимаешь?

— В каждого из нас, дорогой, — весело поправил Албанян. — Так точнее. Ну, конечно, кроме тебя и меня. В нас можно быть уверенным на сто пятьдесят процентов, верно?

— От скромности ты не умрешь, — улыбнулся Виталий.

— Не в том дело! — возбужденно воскликнул Эдик. — Я сюда пришел знаешь почему? От злости. Ты знаешь, я ВГИК кончал. Экономический факультет, конечно. Режиссером не собирался быть, оператором тоже, актером тем более.

— А напрасно. Из тебя бы актер получился.

— Из меня кое-что другое получилось, — зловеще произнес Эдик. — Я, дорогой, когда помдиректора картины на «Мосфильме» стал работать, мирового жулика в директора получил. Фокусник был. Из воздуха деньги делал и в карман себе клал. Я уследить не мог, слово даю. Вот такой мне гений, понимаешь, попался. И тут я обозлился. Я человек гордый.

— Ого! Знаем.

— Ну, вот. И я дал себе слово, понимаешь.

— И стал асом. Грозой, так сказать, — засмеялся Виталий.

— Именно, — вполне серьезно согласился Эдик. — Так можно после этого в меня верить, я тебя спрашиваю? Тем более что злости у меня за это время прибавилось.

— Согласен! А пока скажи: куда они могут в Москве эту кислоту сбыть?

— Никуда. Если заранее не сговорились. А если сговорились, то им и не надо было из Москвы вырываться. Погоди! — снова оборвал сам себя Эдик. — А вчера днем они не могли из Москвы удрать? В потоке машин, так сказать. За ночь спокойно поменяв номер?

— Вряд ли, — покачал головой Виталий. — Мы еще накануне проинструктировали все посты ГАИ на вылетных и тупиковых шоссе: марка автомобиля и помятое правое крыло. Ну, а затем — груз и путевой лист. Нет, в Москве мы их заперли.

— Пока.

— Да, пока, — Виталий вздохнул. — Пока они не починят где-то крыло. Значит, надо немедленно прочесать все автохозяйства, парки, мастерские. И тут главная наша надежда — участковые инспектора. Хотелось бы верить в каждого. Ведь один только нерадивый окажется, всего один — и все прахом пойдет! Уйдут убийцы!

— Ладно. Ты мне это не рассказывай, — нервно откликнулся Албанян. — Значит, план у нас с тобой такой.

Ты закидываешь сеть на все автохозяйства и прочее. А я — это второй пункт плана — намечаю список предприятий пищевой промышленности города, куда они могут сбыть кислоту.

— И берешь их на контроль.

— Ну, само собой.

— И еще пункт третий, — сказал Виталий. — Попробуем давай составить фотороботы. Ведь в обоих местах преступников видел не один человек.

— Очень хорошо!

— И еще, Эдик, самое трудное, — Виталий секунду помедлил. — Надо, по-моему, еще поработать вокруг этой четверки. Ведь их не только видели, с ними говорили, они говорили что-то, шутили, болтали, уводили, может быть, разговор в сторону, темнили с одним так, с другим эдак. Ну, короче, понимаешь? Все люди должны вспомнить каждое их словечко, намек, шуточку.

— Очень хорошо! — снова быстро согласился Албанян. — Значит, план мы с тобой составили. Пойдем доложим?

Маргарита Евсеевна до сих пор еще не могла привыкнуть, что ее называют порой по имени и отчеству. Ей только что исполнилось двадцать четыре года, и четыре года назад она весьма удачно вышла замуж. Ее Миша так успешно делал карьеру! О нет, совсем не в плохом смысле, он никого не подсиживал, никого не расталкивал и тем более не делал никому гадостей. Нет, он просто был неглуп, знал свое дело и два языка впридачу, хорошо — английский, чуть похуже — французский, был добросовестен, покладист, добродушен и всем приятен. А работал Миша в учреждении, которое называлось «Экспортфильм». Через год после женитьбы они уехали в Индию и прожили там полтора года. Это время осталось в памяти у Риты как вереница поездок, приемов, потрясающих экзотических красот, покупок и успеха, ее, Ритиного, успеха, от которого кругом шла голова, ибо ни один мужчина не мог устоять перед ее обаянием и красотой.

Так ей казалось, во всяком случае. Рита даже втайне завистливо думала, что вполне могла бы быть женой самого посла и эта роль ей была бы больше к лицу. Ах, как Рита гордилась своим успехом, как была счастлива. Как нравилось ей капризно надувать губки и требовательным тоном просить что-то. И у большинства мужчин в тот же момент на лице появлялось глупо-радостное выражение, а У других, посильнее и поумнее, — снисходительно-ласковое, но в любом случае все они спешили выполнить ее просьбу. Миша много работал и ничего не замечал.

Еще до замужества, сразу после школы, Рита попыталась поступить по совету отца в Плехановский институт, но не добрала баллов на вступительных экзаменах. И тогда отец, главный бухгалтер небольшого учреждения, устроил ее на двухгодичные бухгалтерские курсы, которые она закончила как раз перед замужеством.

Миша уже появился на ее горизонте — невысокий, грузный, рыжеватый, с круглым лицом и близорукими глазами за толстыми стеклами очков. Он был мягкий, веселый. Красиво и увлеченно рассказывал о своей интересной и совсем необычной работе. Это было кино, волшебный край звезд, славы и красоты, о котором Рита и мечтать до сих пор не могла. А Миша был там свой человек, всех знал, и его, видимо, все знали. И он казался Рите почти волшебником.

К тому времени Рите уже все вокруг наскучило. Вечные болезни, трудности и заботы, которыми жили родители, ее просто бесили. А тут еще Стасик. У Риты был брат, младший и очень больной. С детства жестокий полиомиелит приковал его к постели. В постели он окончил школу, учителя приходили к нему на дом, некоторые брали за это деньги. Мать возмущалась, а Рита пожимала плечами и не вмешивалась, это ее не касалось. У нее была своя жизнь, полная, главным образом, бесконечными романами. За ней непрерывно ухаживали, ее внимания домогались, и Рита так привыкла к этому, то наглому, то застенчивому, то вкрадчивому и настойчивому ухаживанию, что других мыслей у нее, кроме того, как обойтись с тем или другим из поклонников, просто не было, если, конечно, не считать нарядов, которые ей давались с немыслимым трудом.

— Рита, — сказал ей однажды отец. — Мне не нравится твой образ жизни.

— А мне ваш, — дерзко ответила она.

— Ты как со мной разговариваешь? — вскипел отец. — Хватит! Пора, милая моя, браться за ум. Вот кончила курсы, поступай на работу.

— Я, папочка, лучше выйду замуж, — нежно пропела Рита.

— Дура! Замуж не для этого выходят. Мы с твоей матерью…

— Ах, папочка, я уже это тысячу раз слышала. Вы с мамой всю жизнь были образцом добродетели. Знаю. А мне этого не надо. Я свою жизнь устрою по-другому. Ты видишь, какая я красивая? Надо это учитывать?

— Господи, какая дура! — схватился за голову отец и, понизив голос, спросил: — Тебе и брата не жалко?

— Жалко, — спокойно ответила Рита.

— Ну, так помоги же нам. Ведь моего заработка…

— Вот я и помогу. Выйду замуж, и тебе не надо будет меня содержать. Пусть муж содержит.

— Какой муж?! Откуда муж?! — снова взорвался отец. — Ты окончательно рехнулась!

— Есть муж. То есть скоро будет, — все так же спокойно сказала Рита. — Хотите познакомиться?

И в тот же вечер привела Мишу.

После его ухода отец сказал с ноткой сочувствия в голосе:

— Славный малый.

— Он плохо видит? — спросила мать.

— Прекрасно видит, — самолюбиво возразила Рита.

— Прекрасно видит, но далеко не заглядывает, — усмехнулся отец и, вздохнув, тихо и устало прибавил: — Дал же бог детей.

— Коля, — укоризненно сказала жена, метнув встревоженный взгляд на дверь в соседнюю комнату.

А вскоре Рита вышла замуж и через год уехала в Индию.

Вернулась она оттуда довольная, с уймой «тряпок» и впечатлений. Весь первый вечер у родителей она с восторгом рассказывала о том, что видела, что купила, какие люди их окружали. Миша рассеянно улыбался и отмалчивался, изредка хмуря свои белесые брови, а глаза за толстыми стеклами очков казались усталыми.

— Соскучилась по Москве? — спросил отец.

— Ни чуточки, — махнула рукой Рита. — Миша сделал глупость, а то мы могли бы еще годок там пожить.

— А как там политическая обстановка? — серьезно спросил Стасик.

Все сидели возле его постели.

— Это ты его спроси, — указала Рита на мужа. — А я… Ой, господи, когда я еще такую жизнь буду иметь?

— Никогда, — неожиданно и хмуро произнес Миша.

— Это еще почему? — Рита резко повернулась к нему.

— Свистушки там не нужны, — сухо ответил Миша и добавил: — Потому, между прочим, на год раньше и вернулись. Это в порядке информации.

Когда Рита с мужем ушли, отец, помогая матери мыть посуду на кухне, многозначительно спросил:

— Ты заметила?

— Что? — насторожилась жена и даже прекратила вытирать тарелку.

— Ну, отношения у них… Не того, по-моему. Наша Ритка, кажется, и тут экзамен не выдержала.

— Ах, я ничего не знаю, — вздохнула жена, снова принимаясь за посуду. — Они оба устали.

— Ну, да. Наша устала, как же.

А отношения у молодых супругов стали медленно, но неуклонно портиться. И через полгода они расстались.

К родителям Рита не вернулась: Миша оставил ей кооперативную квартиру. К Рите временно переехала любимая подруга Верка-манекенщица, так ее звали в своем кругу. Впрочем, она и в самом деле работала манекенщицей. И первое время жизнь у них «заладилась» отлично, куда веселее, чем при Мише.

Однако настало время и Рите подумать о работе. Так посоветовала Верка, когда растаяли деньги, оставленные Мишей, и были проданы кое-какие заграничные тряпки.

Поклонников, правда, не убавилось, но не брать же было с них подать.

— А почему нет? — спросила Верка. — Ты думаешь, только у Бальзака содержали любовниц? Найди побогаче кого, посолидней.

— Очень мне нужен какой-нибудь старик.

— Нужен. — «Мамы всякие нужны», — рассмеялась Верка. — Один для жизни, другой для веселья. Не будь дурой, Ритка. Стриги купоны со своей красоты.

— Все равно на работу надо поступать, — поморщилась Рита и досадливо стряхнула пепел с сигареты. — Еще тунеядкой объявят.

— Так иди к нам. С твоими данными…

Но, как ни странно, и этот, третий в своей жизни, экзамен Рита не выдержала. В манекенщицы ее не взяли, она оказалась немузыкальной, и что-то не ладилось у нее с пластикой.

— С жиру бесятся, — раздраженно сказала Рита. — Уж я им не подхожу, представляешь? Музыкальность какую-то выдумали.

— Это все, конечно, нужно, Риточка. А как без этого? Просто немыслимо, — с явно неискренним сочувствием ответила Верка, про себя очень довольная, что хоть в этом она свою красивую и самонадеянную подругу обскакала.

«Конечно, — думала Верка, — брюнетка с голубыми глазами — это бесподобно, но музыкальность и пластика — это уже признаки души».

Пришлось Рите вспомнить когда-то полученную специальность и устроиться в бухгалтерию небольшого завода по производству лимонной кислоты, который, кстати, оказался совсем недалеко от ее дома.

Накануне того дня, когда произошла трагедия у заводских ворот и оказались похищенными десять тонн лимонной кислоты, Рита отметила день своего рождения.

А незадолго перед тем она сильно повздорила с отцом.

В тот день заболела мать, и отец, позвонив Рите на работу, попросил взять дня три за свой счет и посидеть со Стасиком… Но Рита не могла, вот если бы знать раньше, а то вдруг так неожиданно.

— Ну, как же раньше? — растерянно спросил отец. — Мы что болезни заранее планируем?

— Но я эти дни никак не могу. У меня… ревизия на работе, — понизив голос, солгала Рита. — Все нервы просто дрожат. Попроси тетю Олю.

Это была соседка по лестничной площадке, которую отец попросил бы куда с большей охотой, чем Риту, но та уехала в Ленинград, к сыну.

— Ну, тогда Аллу Захаровну попроси, — раздраженно предложила Рита. — Она на пенсии, время, небось, девать некуда все равно.

Это был давний друг их семьи, но она сама лежала больная.

— Ну, не знаю! Придумай что-нибудь, в конце концов! — разозлилась Рита. — Я не могу, сказала уже!

На самом деле Рита, действительно, собиралась взять два-три дня за свой счет, присоединить их к субботе и воскресенью и осуществить давно задуманную поездку с приятелями на машинах в Суздаль, где уже были заказаны номера в новом великолепном мотеле. Кстати, теперь она обрисует главному бухгалтеру эту безвыходную ситуацию с заболевшей матерью, пусть попробует не дать ей хотя бы двух дней по уходу. А отца надо было умаслить, ему, бедненькому, в самом деле трудно.

— Никак не могу, папочка, — нежно пропела Рита. — Мне ужасно стыдно, ужасно, но не могу, — и, снова понизив голос и даже прикрыв ладошкой трубку, добавила: — Сам знаешь, что такое ревизия.

— Ревизия? — угрожающе переспросил отец, уловив какую-то фальшь в голосе дочери. — А если я позвоню к тебе на работу и спрошу про эту ревизию, что тогда?

— Посмей только! — испугавшись, невольно воскликнула Рита.

— Ах ты, дрянь, — с силой произнес отец. — Ничего святого за душой уже не осталось. Черт с тобой, обойдусь. А твоей ноги чтоб в доме у нас не было, поняла? — И с треском повесил трубку.

Рита еще целый час после этого страдала угрызениями совести. А потом отправилась к главному бухгалтеру, там разрыдалась, с ней и в самом деле чуть истерика не случилась, и главный бухгалтер, конечно, не посмел ей отказать.

Поездка удалась на славу. Суздаль оказался прелестным городком. А ресторан там со старинной русской кухней всех привел в восхищение, особенно после того, как Валерий о чем-то пошептался с официантом.

И еще с Валерием приехал его знакомый, Сева. Это был спортивного вида человек лет тридцати пяти с красивыми седоватыми висками, черными, живыми глазами, веселый и остроумный. Он захватил с собой гитару и с таким чувством пел песни Окуджавы и Высоцкого, что все женщины почти влюбились в него, а для мужчин он стал сразу закадычным другом.

Однако ухаживал Сева исключительно за Ритой. В этом, естественно, ничего бы не было для нее удивительного, если бы не его манера ухаживать. Сева вел себя спокойно, с достоинством, как человек, умудренный немалым жизненным опытом, он не балагурил, не хохмил, не лез целоваться, как какой-нибудь ветреный мальчишка или пошляк-выпивоха. Вообще, ни о Ритиной ослепительной внешности, ни о своих чувствах Сева разговора даже не вел, не рассказывал он и о всяких далеких заморских странах, где довелось побывать, и о смертельных опасностях, которым якобы подвергался. От этих историй Рита уже изрядно устала, выслушивая их от каждого очередного поклонника. О себе Сева вообще рассказывал скупо: хирург, много оперирует, устает, как черт, кое-где побывал, кое-что повидал, конечно. Но когда они ненадолго оставались наедине, Сева не пел, не развлекал Риту анекдотами и смешными историями, он как бы превращался совсем в другого человека, больше слушал и расспрашивал Риту. Он словно вовсе не стремился «закрутить любовь», добиться взаимности и немедленного сближения, как другие.

Ему, кажется, было приятно само ее общество, интересны ее рассуждения, взгляды, оценки, ее отношение к людям, ее дела и проблемы. Это был какой-то новый способ или даже тип ухаживания, незнакомый Рите и чем-то ее пленивший. Сева, очевидно, хотел для начала ее просто узнать и понять и вовсе не шалел от ее красоты.

Постепенно Рита прониклась к нему безотчетным доверием и на второй или третий день рассказывала даже то, чего никогда не позволяла себе рассказывать своим поклонникам или подругам. Так она рассказала Севе, как трудно ей было достать этот чудный джинсовый костюм, в котором она приехала, который даже в «Березке» бывает раз в год, как уплыла от нее прелестная канадская дубленка, потому что не хватило денег, а отец помочь отказался, он ее совсем не понимает, да и трудно ему, конечно Рассказала Рита, как недавно досталось ей от ее начальника. Она и сама жутко переволновалась. Выписывала товарно-транспортную накладную одному фондодержателю и ошиблась всего на единичку. А единичка — это целая тонна лимонной кислоты.

— А сколько стоит тонна вашей кислоты? — полюбопытствовал Сева.

— Ой, чуть не пятнадцать тысяч.

— Ого! Никогда бы не подумал! — Сева искренне изумился и снова спросил: — А что такое фондодержатель?

Рита объяснила ему и это, привела всякие примеры.

Ей было приятно объяснять этому милому, внимательному, седоватому и такому умному человеку то, что он совсем не знает, а вот она знает. Он и названий-то некоторых фабрик и организаций никогда не слыхал, не знал даже об их существовании.

— Как это только в вашей головке все держится, не понимаю, — с уважением сказал Сева.

И это Рите было даже приятнее, чем обычные комплименты ее внешности, она при этом как бы сама вырастала в собственных глазах.

А вечерами они всей компанией забивались в шумный, полутемный, с «интимным» освещением бар, полный дикого магнитофонного грохота, и там веселились и смеялись «до коликов», как объявила Верка. У нее тоже был свой кавалер, который ей безумно нравился. В последнюю ночь в Суздале Верка ушла к нему, а к Рите пришел Сева.

В воскресенье, в конце дня, они вернулись в Москву.

А вскоре Рита отметила день своего рождения. Перед этим столько было суеты с продуктами, готовкой, приглашениями и новым туалетом. Рита так была захвачена начавшимся новым романом, что не сразу вспомнила, что надо позвонить домой, узнать, как там мать. Ну, а отец уже, конечно, успел угомониться.

Но отец, оказывается, не угомонился.

— Здоровье матери, как и всех нас, тебя не касается, — ледяным тоном сказал он. — И не звони больше. Поняла? Дрянь! — вдруг сорвался он и бросил трубку.

«Псих какой-то», — подумала Рита. Она не знала, что матери за эти дни стало хуже.

День рождения прошел великолепно. Рита затмила всех девчонок своим новым платьем. Огорчило только отсутствие Севы. Он накануне уехал в командировку, но прислал с Валерием очень милый и дорогой подарок: большой флакон французских духов в роскошном футляре и букет красных гвоздик.

А на следующий день, под вечер, на заводе произошла эта ужасная история. И все неожиданно обрушилось на Риту, она оказалась главной виновницей, она, видите ли, проглядела эту проклятую фальшивую доверенность. Но разве она одна ее держала в руках? А старший бухгалтер? А расчетный отдел? Рита просто растерялась в тот первый раз, когда к ним в бухгалтерию пришел этот длинный, светловолосый парень из уголовного розыска.

Но когда Лосев пришел снова, она ему все выложила.

— М-да, — согласился Виталий. — Вы правы. Ротозейство общее. А это, знаете, еще хуже. Вы не находите?

— Возможно. Но не я одна виновата, — настаивала на своем Рита.

— Почему вы говорите «возможно»? — усмехнулся Виталий. — Вы не уверены?

— Не цепляйтесь к словам, — резко ответила Рита, словно ударила его по рукам.

— Оставим пока эту тему, — сказал он. — Степень вашей ответственности пусть определяет администрация. Мне же надо поймать преступников, понимаете?

— Конечно, понимаю, — с готовностью ответила Рита.

— Они никакого отношения к той житомирской фабрике не имеют. Мы пока не знаем даже, откуда они вообще приехали.

— Тот молодой человек, который доверенность предъявил, — москвич, — безапелляционно заявила Рита.

— Откуда вы знаете?

— Уверена.

— Но почему?

— Ну, не знаю. Вот чувствую, что москвич.

— Гм. Это вполне возможно, — задумчиво согласился Виталий.

— К нам из разных городов люди приезжают. Научилась разбираться, — добавила очень довольная собой Рита и с жаром повторила: — Вот честное слово, москвич. Увидите.

— Вполне возможно, — снова согласился Виталий и улыбнулся. — Много бы дал, чтобы посмотреть. А вы его хорошо запомнили?

— Прекрасно. Я же вам его прошлый раз описала.

— Вы нам потом еще раз его опишете. А как он себя вел?

— Очень свободно. Даже… Коробку конфет нам преподнес. Все ели.

— И что он сказал при этом? Вообще, что он говорил, помните?

— Ну, что говорил? Вошел, так руки развел и говорит: «Пламенный привет, товарищи, от братской Украины». И конфеты преподнес. Украинские, между прочим. Я обратила внимание. Киевская фабрика. Называются «Червонный стяг».

— А потом?

— Ну, про погоду сказал. «У вас в Москве теплее, — говорит, — чем на Украине». А Петр Иванович его спросил: «Сегодня же назад поедете?» «Нет, — говорит, — на день задержимся. Поручений много надавали. У нас в Житомире ничего не купишь». А я спрашиваю: «Что вас интересует?» А он смеется: «Пока что бензин интересует. Заправиться по пути не успели. На последних каплях до вас добрались. Спешим, чтобы рабочий день не кончился». А от самого одеколоном пахло, «Русский лес».

— Вы ценный помощник, — засмеялся Виталий. — Женщины лучше мужчин кое-что ухватывают.

— Женщины вообще лучше мужчин, — кокетливо улыбнулась Рита, на секунду почувствовав себя в своей стихии. — Вам не кажется?

— Смотря в каком смысле, — покачал головой Виталий. — «Русский лес» вы учуяли, а жулика не заметили.

— Ну, знаете…

— Ладно, ладно. Это я к слову. А что он еще говорил?

— Ой, совсем забыла! Он меня в театр пригласил. На Таганку. «Имеется, — говорит, — знакомый администратор. Я ему, он мне». «А что вы ему, спрашиваю?» «Ну, всякие там шмотки из „Березки“, — говорит. — Могу вам устроить».

— И вы устояли? — улыбнулся Виталий. — Только честно.

И такая у него была открытая, дружеская, обезоруживающая улыбка, что Рита сконфуженно улыбнулась ему в ответ:

— Не устояла.

— И что же он сказал?

— «Пустяк дело, — говорит. — „Березку“ на Кутузовском знаете? Обратитесь к дежурному администратору, Нине, скажите „от Димы“. Все вмиг сделает».

— Ну, ловкач. А как насчет театра?

— Мне в тот вечер не до театра было, — вздохнула Рита и попыталась даже всхлипнуть. — Так я с ним и пошла!

— Но свидание он все-таки назначил?

— Нет. Я сказала, что занята.

— Да-а. Все-таки он дрогнул при виде вас, — улыбнулся Виталий. — Может, он вам адресок или телефончик оставил?

— Вот этого не оставил, — засмеялась Рита, у которой от последних слов Виталия снова улучшилось настроение. — Что ж вы хотите, все-таки жулик.

— Да. И опасный.

На этом их беседа окончилась. Больше Рита вспомнить ничего не могла.

К этому времени сложный механизм розыска был уже запущен. На первый взгляд может показаться, что в таком огромном городе, как Москва, найти среди чуть не миллиона машин, постоянно или временно находящихся здесь, одну, да еще с обмененным номером и, кроме того, намеренно скрывающуюся и в любой момент готовую удрать, — задача немыслимая. Хотя была известна марка машины и то, что у нее помято крыло, все же это не очень облегчало поиск. Однако такой поиск у специалистов не выглядел безнадежным. Наоборот, при условии безукоризненной работы всех звеньев сложного механизма розыска, машина могла быть обнаружена в кратчайший срок. Надо было только знать, где и как ее искать.

От людей, включившихся в поиск, требовались не только добросовестность и настойчивость, но и ряд специальных знаний, навыков и способностей.

Итак, первый вопрос — где эту машину искать. Ведь преступники должны были ее спрятать на ночь. Но постороннюю машину не поставят на ночь ни в одно автохозяйство или гараж. Ни на одну официальную автостоянку преступники ее тоже не поставят, слишком это рискованно, ведь там регистрируют номер. Правда, на ней уже может стоять и не тот номер, который объявлен в розыск. Но сам факт появления грузовой машины известной марки в ту ночь на стоянке может привлечь внимание, а тут еще вмятина на крыле. На улице бросить ее тоже было невозможно: всю ночь там несут службу милицейские патрули. Остаются дворы, и не всякие, а такие, где большая грузовая машина может быть поставлена незаметно. Такие дворы на своей территории знают, конечно, участковые инспектора.

Впрочем, та, первая ночь уже прошла, и задача, казалось, сама собой отпала. Но нет. Найти место, где эта машина простояла ночь, и сейчас представляло немалый интерес. От этого места могли потянуться кое-какие ниточки. Кто-то должен был видеть эту машину и, может быть, говорил с водителем, что-то тот узнавал или о чем-то просил, словом, след там мог остаться.

Однако вопрос, где искать машину, сводился не только к поиску ее ночной стоянки. Ее следовало еще и починить: с помятым крылом опасно вырываться из города, ведь это была самая верная ее примета, по которой машину непременно попытаются задержать. Это преступники, конечно, понимали. И тут нужна была чья-то помощь. Допустим, они ее за большие деньги смогут получить. Но сама работа-то непростая: крыло надо выправить, прошпатлевать и покрасить. Последние две операции требуют еще время на сушку. Так вот, где все это можно сделать? Ни в одном личном гараже это невозможно — размеры машины не позволят. Значит, остаются автохозяйства и парки, а это уже поддается проверке, быстрой и одновременной. Однако и тут может показаться, что время упущено: за вчерашний день этот небольшой ремонт мог быть закончен, и сегодня ее уже в автохозяйстве нет. Но, во-первых, место ремонта все равно представляло немалый интерес, как и место ночной стоянки. Во-вторых, проверка-то была осуществлена именно вчера, одновременно по всему городу. Грузовая машина не иголка, ее можно незаконно поставить на ремонт, соблазнившись большими деньгами, но ее невозможно там спрятать. Да и не осмелятся преступники просить об этом, даже заикнуться об этом, иначе каждый понял бы: значит, авария непростая, значит, машину ищут. Тут, ведь, любой испугается и не захочет рисковать ни за какие деньги.

Словом, вчера при проверке машину могли обнаружить, но не обнаружили. Почему? Или ее вчера нигде не ремонтировали: преступники, спрятав машину, решили выждать, или кто-то и где-то проверку провел небрежно и машину не обнаружил. Как бы хотел Лосев быть уверенным в каждом участнике поиска, в каждом участковом инспекторе, на территории которого находится какое-либо автохозяйство. Впрочем, ему ничего не оставалось, как верить. А раз так, то следовало исходить из того, что машину на сутки или двое где-то спрятали. Больший срок вряд ли возможен, ибо каждый лишний день пребывания в Москве грозит опасностью. А главное, машину где-то ждут, и самое горячее желание преступников — как можно скорей избавиться от краденого груза, от машины и получить свои бешеные деньги.

— И учтите еще один момент, — заметил Цветков, когда они с Лосевым и Албаняном обсуждали суточные итоги поиска. — Учтите их характер и состояние, в котором они сейчас находятся.

— Характер подлый, состояние паршивое, — засмеялся Эдик. — А если серьезно…

— Если серьезно, — подхватил Лосев, — то характер, во всяком случае, у второго водителя, видимо, нетерпеливый, взрывной, отчаянный. Так рвануть на машине, мгновенно решиться на убийство…

— Злобный характер, жестокий, — добавил Албанян. — Для своих тоже опасен.

— Точно, — кивнул Цветков. — Но это потом учесть надо будет. А пока все говорит за то, что в Москве они долго сидеть не будут. Трое суток, это даже много.

— Мне не нравятся сведения Маргариты Евсеевны, — сказал Виталий. — Если этот тип, действительно, москвич…

— Ты уверен? — поинтересовался Эдик.

— Очень похоже. Например, с погодой в Житомире он с ходу наврал, там сейчас не холоднее, а гораздо теплее, чем в Москве. Я проверил. А одеколоном «Русский лес» она меня прямо сразила, — Виталий улыбнулся. — Только женщина это может.

— Не всякая, — поднял палец Эдик. — Вот Маргарита Евсеевна может. Я заочно вижу.

— Ты очно на нее взгляни, — засмеялся Лосев — Ослепнешь.

Цветков иронически посмотрел на обоих и проворчал:

— Ну, хватит вам, — и обратился к Лосеву. — Ты что насчет москвича хотел сказать?

— Да! — сразу стал серьезным Виталий. — Если этот тип москвич, то у него тут наверняка всякие связи, помимо «Березки» и театра. И тогда ремонт машины он тайком, возможно, и сделал или делает.

— Ты, кстати, насчет «Березки» и театра не забудь, — напомнил Цветков.

— Не такой он дурак, — сказал Эдик. — Все наболтал. Пижон несчастный.

— На всякий случай проверю, — откликнулся Виталий и взглянул на часы. — Может, сегодня даже успею.

— И я кое-что успею, — Эдик тоже посмотрел на часы. — Постараюсь к вечеру доложить о возможных приемщиках этой лимонной Кислоты.

— Как насчет фоторобота? — напоследок спросил Цветков у Лосева.

— Вечером будут готовы, — ответил тот. — Сейчас наши опрашивают свидетелей в лаборатории. И Маргарита Евсеевна там, — добавил он с усмешкой.

Но Эдик не прореагировал на его намек, мысли его были уже далеко от этой темы.

Впрочем, и Виталия беспокоили сейчас совсем другие проблемы.

Возвратившись к себе в комнату, он вытащил из ящика стола план Москвы и разложил его перед собой.

— Так, так… Давай сначала определимся, — пробормотал он.

И для начала отыскал на плане место, где находился злополучный завод по производству лимонной кислоты.

— Они свернули направо… — продолжал бормотать Виталий, водя карандашом по карте. — В центр им дороги нет… Выходит, тут они свернули… Куда же они свернули?.. У них две цели сейчас… Две… Спрятаться и заправиться… На последних каплях добрались… так, так… Где же здесь заправочные колонки для грузовых?.. Где?.. Ага! Вот одна…

Он обвел кружком найденное место.

В этот момент в комнату заглянул Валя Денисов.

— Валь! — окликнул его Лосев. — Помощь требуется.

— Лететь надо, — быстро проговорил Денисов. — Где Игорь?

— Не знаю.

— А, черт! Я тебе Петра пришлю. Он вернулся.

— Давай.

Через минуту в комнате появился Шухмин, и в ней сразу стало как будто теснее.

— Уф!.. — отдуваясь, Петр тяжело опустился на стул и с любопытством посмотрел на план города. — Ты чего это ищешь? Кружки какие-то рисуешь.

— Вот слушай, — сказал Лосев. — Возьмешь сейчас машину и объедешь все эти колонки…

Виталий торопливо объяснил задачу.

— …Вдруг какой-нибудь хвостик ухватишь, — заключил он. — Какую-нибудь зацепочку. Ничего пока поиск не дает.

— М-да… — скептически промычал Петр. — Ну, попробую.

— Ты только свое обаяние в ход пусти, — улыбнулся Виталий. — Там, ведь, женщины. Всё сразу вспомнят.

— Ладно тебе, — устало махнул рукой Шухмин. — На сегодня оно у меня уже кончилось. Голова аж гудит. И ноги. С семи утра все-таки.

— Давай, Петя, давай. Ты же сам понимаешь…

— Да понимаю.

Петр с усилием поднялся со стула.

Через полчаса он был уже на первой колонке.

Немолодая, грубоватая блондинка осталась безучастна к Петиной обворожительной улыбке и раздраженным тоном сказала:

— Как это я могу всех помнить? Странные люди, ейбогу. Я на талоны смотрю. А тут этих шоферюг за день тыща мелькнет. Да еще каждый второй скандал устраивает, то, видите ли, недолила, то медленно его обслуживают. Нервов на этой работе не хватает. А уж кто третьего дня был… Да я их к вечеру всех из головы вытряхиваю. Провались они…

— Так-то оно так, но третьего дня вечером… Простите, не знаю ваше имя и отчество.

— Анна Макаровна.

— Так вот, Анна Макаровна, — морщась от неутихающей головной боли, сказал Шухмин, — третьего дня вечером у вас, возможно, были не простые шоферы, были преступники, убийцы.

— Ну, да! — оживилась заправщица и взволнованно поправила прическу. — А какие же они из себя?

— Один высокий, худощавый, в сером импортном пальто, в шляпе. Но подходил к вам скорее всего другой, в черной телогрейке, в кепке, лицо круглое, толстые губы, толстый нос, бородавка около носа.

— Ой, были! — всплеснула руками Анна Макаровна. — Ей-богу, были! «Москвич» — фургон у них, да?

— Нет, ЗИЛ-133.

— Нет, «Москвич», я вам говорю, — безапелляционно заявила Анна Макаровна. — Они, они, точно. А кого же они убили-то?

— Наезд, — скучным голосом ответил Петр и поспешил распрощаться.

На второй колонке пожилая заправщица никого не могла вспомнить, как ни старалась.

— Склероз, — пожаловалась она. — Чего уж только не принимаю. Вот, говорят, еще йод помогает, не слышали? И еще… вот тоже забыла. А моя приятельница говорит, надо…

Избавиться от словоохотливой женщины, которая вдруг прониклась к Петру необычайным доверием, оказалось совсем не просто, тем более что на колонке в этот момент не было ни одной машины.

На третьей колонке Шухмин, как он потом выразился, докладывая Лосеву, по крайней мере «отогрелся душой», такая попалась милая девушка, которая, однако, кроме сочувствия и явной симпатии, ничем его не порадовала.

Зато на четвертой колонке, до которой, по словам Петра, он «еле дополз», его ждал сюрприз.

— Помню их, — неприязненно сказала женщина-заправщица. — Водитель чуть тут драку не устроил.

Без очереди лез и шланг у человека вырывал. Спешил, видите ли, опаздывал. Прямо убить готов был за этот шланг. Уж тот, второй, вылез, его успокоил. А то милицию хотела вызывать.

— Куда же это он спешил, случайно не сказал?

— Обратно. Машина-то крымская. «Мне, — говорит, — всю ночь по трассе пилить, а вам водку жрать».

Врал, конечно.

— Почему, думаете?

— А второй-то ему говорит: «Ладно, Семен, успеем».

— Семен?

— Вроде, Семен… Может, и ошибаюсь.

— А он ему что в ответ?

— Да ничего. Бросил шланг и отошел. Остывать.

— И ничего не сказал?

— Вроде, нет.

— А когда очередь подошла? Вы уж, пожалуйста, Серафима Ивановна, каждое словечко постарайтесь вспомнить, — взмолился Петр. — Тут, ведь, любая мелочь важна, каждое слово. Сами понимаете, кого ловим.

Женщина сочувственно вздохнула.

— Как не понимать. Когда, значит, очередь-то подошла, тот, зверюга-то, талоны второму отдал, который в шляпе был, и говорит, слышу: «Не пойду я к ней, сам давай». Видно все же испугался. А тот, второй, пересчитывать талоны начал. Ну, а этот озлился опять, говорит: «Я тебя обманывать что ли буду! Восемьдесят там!». И точно, на восемьдесят литров было.

— А не назвал он его как-нибудь? Тот-то, небось, грубости ему не спустил.

— Вроде… Да нет, не помню. Но как-то он ему потом ответил. Мирно уже.

— А как, все-таки?

— Ну, вроде, «ладно, Димок».

— Димок?

— Ага, вроде, Димок. Аккуратненький он такой.

— Ну, спасибо вам, Серафима Ивановна, — весело попрощался Шухмин. — И дочке Наде привет от уголовного розыска. А вам от меня букет будет.

— Да ладно, — сконфуженно махнула та в ответ. — Без вас я бы в жизни всего этого не вспомнила. Очень уж вы дотошный. Даже про дочку вам рассказала.

Она усмехнулась.

— Работа такая, — радостно ответил Петр. — Прежде чем одного плохого человека разыщешь, сто хороших надо отыскать. Вот вас, например, нашел. Ну, спасибо вам еще раз.

Петр вскочил в машину, уже не чувствуя никакой усталости, голова как-то сама собой незаметно прошла.

…А в это время в одном из районных управлений Лосев и начальник отдела уголовного розыска Лаптев беседовали с группой участковых инспекторов. Перед Лосевым лежал список автохозяйств района.

— Значит, все точно, товарищи? — в который уже раз спросил Виталий. — Нигде посторонней машины ЗИЛ-133-фургон не обнаружили вчера?

— Да не сомневайтесь, товарищ Лосев, — бодро откликнулся один из инспекторов, молодой и энергичный старший лейтенант. — Мы эти автохозяйства знаем как свои пять пальцев.

— И людей знаете?

— А как же! И актив, и пассив, — старший лейтенант улыбнулся. — Надо вам получше в других районах пошукать.

— Пошукали, — досадливо ответил Лосев. — Ничего и там не светит. Провалилась машина.

— Не может машина провалиться, — заметил сидевший возле Лосева пожилой седоватый майор. — Что-то, выходит, мы не доглядели.

— Да почему — мы? — вмешался все тот же старший лейтенант. — Может, другие? У меня, например, порядок. Я своим ребятам вот так верю, — он провел ребром ладони по горлу.

— Каким ребятам? — почти равнодушно спросил Лосев.

— Дружинникам. Орлы ребята.

Виталий невольно улыбнулся.

— Где же такие орлы водятся?

— А вот на моей автобазе, Главмостранса. Огромное, между прочим, хозяйство. Больше трех тысяч машин.

Вот я орлам моим установку и дал.

— А сами?

— Проконтролировал. Всюду сам не успеешь. Вот сейчас, — он отдернул рукав мундира и посмотрел на часы. — Семнадцать сорок три. А я, дай бог, только в двадцать два домой появлюсь. А в девятнадцать пятьдесят по первой программе наш милицейский фильм пускают. Премьера. Обязаны мы такие фильмы смотреть?

Все заулыбались.

— Та-ак, — задумчиво побарабанил по столу Виталий, вдруг ощутив какое-то непонятное ему самому напряжение, какое-то беспокойство в душе.

Он посмотрел на старшего лейтенанта и неожиданно предложил:

— А давайте-ка, старший лейтенант, проедем сейчас вместе в это автохозяйство. Согласны?

— Слушаюсь, — чуть заметно пожал плечами тот.

— Ну, вот и договорились, — заключил Лосев и обернулся к Лаптеву. — Дашь машину, Василий Ильич?

— Нет вопроса, — кивнул тот, внимательно взглянув на Виталия.

Когда приехали на автобазу, молодой инспектор спросил:

— С чего начнем?

— Заглянем в ремонтную зону, — решил Лосев и в свою очередь спросил: — Там у вас орлы тоже есть?

— Непременно, — уверенно откликнулся инспектор.

Виталий усмехнулся.

В огромной ремонтной зоне царили шум и суета. На подъемниках и ямах стояли десятки машин, около них возились слесаря и механики. В стороне гудели и визжали станки. Под потолком мостовые краны легко несли части кузовов, передние и задние мосты, моторы и другие крупные узлы и детали. В проездах с грохотом катились автокары. В воздухе стоял неумолчный шум и запах нагретого металла и масла.

— Знакомьте с орлами! — крикнул Лосев молодому инспектору.

Он уже заметил, что с тем то и дело кто-нибудь здоровался, то весело и открыто, то заискивающе и боязливо.

— Пошли в красный уголок! — прокричал тот в ответ. — Сейчас соберутся.

Он остановил кого-то из рабочих и что-то ему сказал.

Через несколько минут в красном уголке собралось с десяток рабочих, в основном молодых парней, разбитных и веселых.

— Вот, значит, товарищ из МУРа интересуется, — объявил участковый, — как вчера проверку провели насчет той машины.

— Из МУРа? — обрадованно удивился кто-то. — Ну, дело будет, братцы.

— А чего? Проверили, как надо, — откликнулся другой дружинник. — Не было у нас той машины.

— Точно, — подтвердил еще кто-то. — Все излазили.

— А что вы, ребята, искали? — поинтересовался Лосев. — Какую машину, по каким приметам?

— ЗИЛ-133 с иногородним номером, — ответил первый из дружинников, который так удивился появлению Лосева.

— Все?

— Не, — вмешался другой. — Еще вмятина на крыле.

— На каком?

— Вроде, на правом… — не очень уверенно ответил тот же из парней.

— На левом, — поправил его другой.

— Да что вы! На правом, — вмешался третий.

— На левом!

— Ясно, что ясности нет, — улыбнулся Лосев. — Да, ладно! А вот какие следы на этой вмятине были, знаете? — он обвел глазами стоявших вокруг рабочих и сказал. — Там на зеленой краске — зеленой! — следы серебристой от удара по воротам. Но самое главное, вы знаете, почему мы эту машину ищем по всему городу?

— Наезд, сказали, — ответил кто-то.

— Не случайный наезд, — покачал головой Лосев. — Это убийство. Старика-вахтера. С дорогим грузом машина вырывалась с завода. А тот что-то заподозрил. Вот они его… И еще девушку. Тоже вахтера. Но жива осталась. В больнице сейчас.

— Ох, заразы, — зло вздохнул один из дружинников. — Носит же земля.

— Она все носит, горемычная. Еще почище ходят, — откликнулся другой, тоже вздохнув, и с сожалением добавил. — А все-таки той машины у нас не было.

— Слышь, Федор, — сказал кто-то из дружинников соседу, — что Гришка Хромов говорил, просили его вроде вчера об ремонте? Хорошие деньги предлагали.

— Да скажет он, — махнул рукой сосед. — Ему всюду хорошие деньги снятся. И всегда слева, а тут его не допросишься.

— Он и здесь норовит с водителя содрать, — откликнулся еще кто-то. — Привык в своем таксопарке полтинники собирать.

— Познакомьте-ка меня с этим Гришкой, — попросил Лосев. — Он сейчас на работе?

— Должен быть, если бюллетень не организовал. Как какая халтура подвернется, он враз больной.

— Да нет, здесь. Видел я его.

Через несколько минут в пустой уже Красный уголок, где покуривал один Лосев, заглянул худой, перепачканный парень в замасленной кепке и лоснящихся старых брюках.

— Вы меня, что ли, звали? — спросил он.

— Гриша?

— Я самый.

— Ну, садись, Гриша, потолкуем, — Лосев указал на стул возле себя.

— Некогда мне рассиживаться, — хмуро проворчал Гриша. — Работы навалом.

— А я недолго. Тут такое дело, понимаешь, случилось, посоветоваться надо.

Дружеский и серьезный тон Лосева подействовал на парня.

— Ну, чего такое случилось? — солидно спросил он, закуривая.

— Беда случилась, Гриша. Большая беда, — вздохнул Лосев. — Вот слушай.

И по мере того, как он рассказывал, на бледном, перепачканном лице парня, в его беспокойных глазах сначала отразился испуг, потом злость и, наконец, решимость.

Виталий прекрасно уловил про себя эту смену настроений. И в заключение сказал:

— …Теперь они ищут, где бы крыло поправить. Без этого из города им не вырваться, они знают.

— Точно! — Гришка с силой ударил себя кулаком по колену. — Ищут, гады! У нас были. Мне предлагали. Точно они. Один в шляпе, другой в телогрейке.

Правое крыло показывали.

— Ну, а ты им ничего не обещал? — с досадой и надеждой спросил Виталий.

Этот его тон снова подкупил Гришку.

— Побоялся, — виновато вздохнул он.

— Так и уехали?

— Уехали…

— И совета ты им не дал?

— Совета? — Гришка криво усмехнулся. — Совет дал, — и, снова решившись, с жаром добавил: — Я им, гадам, адрес дал. Давай, жми туда.

— А что там? Тоже автохозяйство?

— Шарашкина контора там, а не автохозяйство. — Ты жми, жми туда. Тольку Балабанова спросишь. Ом им точно делает. Ах, гады… Как же это я их…

И Лосев с молодым участковым помчались по новому адресу. Всю дорогу старший лейтенант сконфуженно курил.

Однако в гараже, куда они приехали, им сказали:

— Балабанов? Нет его у нас. Неделю, как уволили. Халтурщик. А третьего дня его какой-то гражданин спрашивал, это точно.

И след снова пропал.

Рита переживала. Такого еще с ней не бывало, чтобы мужчина, к которому она проявила благосклонность, вдруг исчез. Это прежде всего уязвило ее самолюбие.

Нахал такой, как он мог? Ну, пусть только появится. Она попыталась убедить себя, что он ей вовсе не нужен.

Подумаешь. Поклонников у нее хватает. И получше. Но на второй или третий день она почувствовала, что скучает. В то же время Сева ее чем-то пугал, она не могла объяснить себе этого чувства. И все-таки она хотела его видеть. Она скрыла это даже от Верки.

Но та учуяла, змея. Впрочем, вначале она просто игриво поинтересовалась:

— А что наш Сева, пропал?

— Найдется, — махнула рукой Рита. — Он в командировке, Валерий сказал.

— Какие могут быть у хирурга командировки? — удивилась Верка.

— Ах, откуда я знаю! Меня это мало интересует.

— Ой-ли? — насмешливо улыбнулась Верка. — Он тебе, кажется, понравился. Особенно после той ночи, в мотеле. Меня, милочка, не обманешь.

— И не собираюсь.

— Знаешь что? — загорелась Верка. — Я спрошу у Валерия. Мне можно. Хочешь?

— Что же ты спросишь?

— Где Сева. Пусть попробует мне соврать.

Рита небрежно пожала плечами.

Иногда Рита задумывалась над своей жизнью. Особенно, если случайная книга, попавшаяся ей в руки, неожиданно оказывалась не просто хорошей, а какой-то близкой ей, будившей что-то в душе, ответные какие-то мысли. «Зачем я живу? — думала тогда Рита. — Ну, зачем? Какие у меня радости, от чего я получаю радость? Неужели я хуже других людей?» В такие минуты особой откровенности она говорила себе, что живет плохо, не так, как надо. А жить иначе она не умеет, ничего у нее не получается. И ее охватывало раскаяние перед матерью, отцом, Стасиком. Господи, какая она плохая, какая дрянь, отец прав. Эти мысли чаще всего приходили Рите ночью, и тогда она плакала, уткнувшись лицом в подушку. И думала, что ее жизнь не удалась. Женщине нужна семья, дети. И еще нужна какая-то любимая работа. А у нее… Рита мучилась и стыдилась, перенося на себя все, только что прочитанное в книге. Ой, какая хорошая книга попалась ей! Нет, надо жить правильно, по совести. А она живет неправильно, совести у нее нет. И она снова принималась плакать, тихо плакать, в подушку, чтобы Верка в соседней комнате не услышала. Так в слезах и засыпала. А утром Рита вставала тихая, хмурая, все поначалу валилось из рук. Но постепенно настроение исправлялось, и куда-то уходили ночные тревожные мысли. Рита любовалась собой в зеркале после душа и потом, уже перед уходом на работу. Какая она все-таки красавица! И все это видят. Это так приятно. А затем начинался обычный, суетный день, со своими заботами, радостями, волнениями, и ночные мысли окончательно таяли.

А Верка слово сдержала и поговорила с Валерием.

Тот работал директором овощного магазина, и Верка часто заглядывала к нему за дефицитными соками, бананами, винами. В тот же вечер она докладывала о своем разговоре Рите, возбужденная и заинтригованная.

— Понимаешь, он сам не знает, где Сева. Уехал и все. Оказывается, не такие уж они приятели. Валерий только домашний телефон его знает. А тот не отвечает. Он уже раз десять ему звонил. И при мне тоже, — Верка хитро улыбнулась. — Нужен телефончик?

— Откуда он у тебя?

— Я же сказала, Валерий при мне звонил.

— Ну, ты, Верка, даешь, — восхитилась Рита. — Только я ему звонить все равно не буду.

— Тю! Дело какое. Да я ему сама позвоню, — нахально объявила Верка. — Хочешь?

— Не надо.

Рита величественным жестом отвергла предложение.

— Ох, и красавица ты, Ритка, — завистливо вздохнула Верка. — И грация у тебя есть, природная.

Рита решала, позвонить или не позвонить Севе. В конце концов она решила, что позвонить можно, не ей самой, конечно, а Верке. Но теперь уже завтра; она взглянула на часы и зевнула. Пора спать. Какой-то пустой вечер получился, никто никуда не пригласил, никуда не завалились посидеть, поужинать. Знакомые мужчины все словно вымерли.

Ее мысли как будто передались Верке. Она устало потянулась и машинально поправила прическу.

— Ох, замучилась, — пожаловалась она. — Наша мадам просто сбесилась с этой новой коллекцией.

— Готовите уже?

— Ага. Осеннюю, — Верка с усилием поднялась с тахты. — Давай ложиться, что ли. Тошно. И за весь вечер ни одного звоночка, надо же.

— А ну их, — мотнула головой Рита и многозначительно добавила: — А вот ты завтра звоночек сделай.

Но звонить Верке не пришлось.

Рано утром Сева позвонил сам.

— Куда ты пропал? — еще окончательно не проснувшись даже, спросила Рита. — Командировка?

— Именно. Устал дико. Только что ввалился. И хочу видеть тебя.

— Тогда до вечера.

— Нет, днем. Пообедаем.

— Не могу. Мне в обед надо будет кое-куда заехать.

— Это куда же, если не секрет?

— В «Березку». На Кутузовский. Наметилось знакомство.

— Прекрасно. У меня там тоже знакомство. Заедем вместе.

…С утра у Лосева началась обычная круговерть дел.

Причем началась, как и всегда почти, с телефонных звонков. Один из номеров, который он набрал, был коротким, внутренним.

— Златову, пожалуйста, — попросил он. — Лена? Ты на месте? Я зайду.

Он вскочил со стула и посмотрел на сидевшего напротив него Откаленко. Тот, однако, остался невозмутим.

— Что передать? — весело осведомился Виталий.

— Привет, — буркнул Игорь.

— Все?

— Все.

— Эх, товарищ капитан, бездушный вы человек, — вздохнул Виталий. — И, скажу вам, крайне недальновидный.

— Ладно, ладно. У тебя дело? Ну, и иди.

— И пойду. Воспитывать мне тебя сейчас некогда.

Виталий торопливо прошел длиннейший коридор и поднялся на следующий этаж.

Лена его ждала. Высокая, худенькая, в темном, скромном костюме, золотистые волосы собраны в тугой пучок на затылке. Бледные, впалые щеки, строгие глаза.

«Училка», — усмехнулся про себя Виталий, вспомнив свою первую встречу с ней в кабинете Цветкова. Но теперь он уже знал, какой Лена может быть неожиданной и красивой.

Она оглядела Виталия и, улыбнувшись, спросила:

— Ты что сегодня такой нарядный?

— Я всегда такой.

— Нет, особенный.

— Свидание с дамой.

— Уж не со мной ли?

— Именно. И вообще визиты.

— Хочешь, чтобы я пошла с тобой?

— Мечтаю. Сможешь?

— Когда?

Виталий посмотрел на часы.

— Первый визит желательно к тринадцати часам.

— Это где же?

— В «Березке».

— О, как интересно. А потом?

— Потом в театр. На Таганку.

— А там что, прогон, репетиция?

— Ни то, ни другое. Там… Ну, мы еще посоветуемся. Так вырвешься?

— Ладно, — кивнула Лена. — Доложу начальству. И надо сменить туалет, не так ли?

— Конечно, — улыбнулся Виталий. — Все должны мне завидовать, как тогда.

Лена вздохнула.

— Будут.

Они приехали в «Березку» в самом начале второго.

Машина остановилась перед входом в магазин. Виталий помог Лене выйти и сказал:

— Не могу привыкнуть, как женщины умеют трансформировать свою внешность, — он оглядел Лену. — Ты сейчас прямо кинозвезда. А час назад училкой была, прости. Как это вам только удается?

— А ты свою Светку спроси, — усмехнулась Лена. — Она тоже умеет.

В магазине народа было много. Стоявший в дверях вахтер уже никого не проверял. У отдела готового платья скопилась очередь, всех сразу не пускали. Очередь стояла и возле отдела женской обуви. Оглядываясь, Виталий сказал:

— Так. Теперь нам надо найти администратора по имени… Стоп! — он вдруг пригнулся и шепнул: — Здесь одна моя знакомая. Погляди на нее, на всякий случай.

Стоит у окна. Брюнетка с голубыми глазами, в фиолетовом костюме. Видишь? Умопомрачительная женщина.

— Вижу, — кивнула Лена. — Действительно, красивая. Тебе всегда такие попадаются почему-то.

— Специфика производства, — усмехнулся Виталий и тут же посерьезнел. — Смотри, к ней кто-то подошел. Отодвинемся давай.

— Тоже интересный мужчина, — сказала Лена. — И… тоже специфичный.

— Именно что, — задумчиво согласился Виталий. — Кого-то он мне напоминает. Или я его с кем-то путаю.

…Рита со своим спутником появилась в «Березке» на несколько минут раньше. Еще по дороге Сева, снисходительно улыбаясь, спросил:

— Тебе надо назвать там пароль?

— Ага, — кивнула Рита, смеясь. — Как в детективе.

— Кому же?

— А ты меня не выдашь?

— Клянусь.

— Есть там администратор, — таинственно понизила голос Рита, — по имени Нина. Ведено обратиться к ней.

— Вот как? — Севе, казалось, это не понравилось. — И какой пароль?

— «От Димы».

— Чушь! — резко произнес Сева. — Никакого Димы… Ну, впрочем, пойдем. Там видно будет.

— Ревнуешь? — лукаво взглянула на него Рита.

— Не очень.

— Нет, ревнуешь. Ничего, это тебе полезно.

Когда они пришли в магазин, Сева сказал:

— Ты подожди меня одну минуту, я сейчас. Ты что хотела посмотреть?

— Туфли, летние, итальянские. Они их, наверное, не выставляют.

— Прекрасно.

И Сева исчез в толпе покупателей.

Появился он через несколько минут.

— Велено прийти завтра в это время, — объявил он весело.

— Нина велела?

— Какая Нина! — махнул рукой Сева и взял Риту под руку. — Пошли. Мы еще успеем где-нибудь пообедать.

— Ой, нет. Я опаздываю.

— Пустяки. Ты что, не привыкла опаздывать? Хорошеньким женщинам все прощают, ты не замечала?

Весело переговариваясь, они вышли из магазина.

Лосев проводил их взглядом.

— Так. Теперь наша очередь, — сказал он. — Прежде всего разыщем эту Нину. Разговор начни ты. Больше доверия. Когда возникнет контакт, подключи меня.

Найти администратора по имени Нина не составило труда. «Итак, Нина есть, — отметил про себя Виталий. — Этот жулик не наврал. А знать имя администратора и не иметь с ним дело маловероятно».

Нина оказалась полной молодой женщиной с круглым, капризным лицом, тоненькими ниточками выщипанных бровей на розовых подушечках и длинной челкой крашеных светлых волос. На ней был синий шелковый халат с эмблемой «Березка», на пухлых пальцах с ярким маникюром бросались в глаза массивные кольца, мочки ушей оттягивали крупные, с бриллиантиками, серьги.

— Вы Нина? — улыбнулась ей Лена обычной в таких случаях улыбкой, чуть заискивающей и располагающей к доверию.

— Допустим, я.

Женщина окинула Лену равнодушным взглядом, но в глазах ее все же мелькнула искорка интереса к элегантной незнакомке.

Их разделял небольшой столик. Кругом сновали покупатели.

— Я к вам от Димы, — негромко и многозначительно сказала Лена.

И сразу ощутила, как насторожилась и как бы отдалилась ее собеседница.

— Не знаю никакого Димы, — поспешно и резко ответила она.

— А вы вспомните, — вкрадчиво сказала Лена. — Он-то вас знает.

— Мало ли кто меня знает и кого я не знаю.

— Может быть, вам его описать?

— И описывать нечего. А что вам надо?

— Если вы Диму не знаете, то ничего не надо, — спокойно ответила Лена. — А если знаете, тогда много чего надо.

— Ну, вот что, гражданка, — администратор чопорно поджала губы. — Мне с вами пустые разговоры вести некогда.

— А у нас с вами получился совсем не пустой разговор, — загадочно улыбнулась Лена. — Совсем не пустой, Нина Сергеевна.

Женщина бросила на Лену обеспокоенный взгляд.

— Чем же это не пустой? — не выдержав, спросила она.

— Кое-что интересное вы мне все-таки сообщили, — сказала Лена. — Ну, что ж, раз так, будем прощаться, Нина Сергеевна.

Женщина казалась окончательно сбитой с толку, до того внешний вид Лены не вязался с этим странным и опасным разговором.

— Не пойму, чего я вам такого интересного сказала, — пробормотала она.

— А как же, — усмехнулась Лена. — Ведь просто так от знакомых не отказываются.

— Да что вам надо? — понизив голос, настойчиво спросила Нина. — Я вам и так, что могу, сделаю.

Но Лена холодно покачала головой.

— Так не надо. С вами, кажется, дело иметь неудобно.

— Ну, как знаете, — неуверенно ответила Нина и отвернулась.

Лена с независимым видом вышла из магазина. За ней последовал Виталий.

Уже в машине Лена сказала:

— Она его знает. И имя, видимо, не вымышленное.

Болтлив не в меру тот человек.

— Ты права, — кивнул Виталий. — Она его знает Хотя имя может быть вымышленным.

— Но его напарник у бензоколонки…

— Имя вымышлено может быть для всех.

— Ты слишком усложняешь.

— Это ты упрощаешь. Не забывай, они придумали хитрейший механизм хищений.

— Ничего хитрого. Простой расчет на халатность.

— Расчет простой, но точный. Ты смотри. Без отмычки, без выстрелов, на глазах у всех за час изымают ценнейший груз и исчезают в сиянии голубого дня, не оставляя следа. Ловко? Тут голова работает, будь здоров, какая.

— Однако Дима изрядно наследил.

— Это исполнитель. Если он еще Дима…

Они подъехали к театру.

— Тут задача посложнее, — сказал Виталий. — Имени никакого нет.

— Но Диму он знает?

— Будем надеяться. И любит тряпки.

Однако в театре нужного администратора обнаружить не удалось. Их всего-то оказалось трое: две женщины и один пожилой мужчина, ни по каким «параметрам» не сочетавшийся с жуликом Димой и, естественно, никакого Димы не знавший. Восхищенный внешностью Лены, он и в самом деле предложил им посмотреть сегодняшний спектакль, а когда они отказались, он еще раз с недоверием спросил Лену:

— Нет, вы в самом деле работаете в уголовном розыске?

— В самом деле, — улыбнулась Лена.

— Невероятно! Переходите к нам.

— Ни за что.

— Думаете, лучше быть первой в деревне, чем в городе? — засмеялся старый администратор, и его крупное, загорелое лицо с длинными седыми бакенбардами приняло выражение какого-то хищного веселья.

— А я уже сейчас вторая в городе, — засмеялась Лена.

— Но, но. Нас как-никак знает вся страна. И за рубежом тоже.

— Не вся страна, — поправила его Лена. — И там, где вас не знают, нас тоже знают.

— Боже мой! С вами невозможно спорить. Остается только любоваться, — развел руки администратор и вдруг, оживившись, обернулся к Виталию. — А знаете, у нас одно время работал помощником администратора весьма сомнительный молодой человек.

— Почему сомнительный? — поинтересовался Виталий.

— Приблатненный такой, — лихо произнес явно не свойственное ему словечко старый администратор. — Вот он-то, наверное, знал вашего Диму.

— А как его звали?

— Виктор, Виктор… Алексеевич или Александрович.

Что-то вроде, словом.

— Где же он сейчас?

— А шут его знает! Впрочем, в отделе кадров вам, вероятно, дадут его адрес. Он сравнительно недавно уволился.

— Что ж, полюбопытствуем. Спасибо вам. И до свидания.

Все встали.

— И вам всего доброго и всяческих успехов в вашем трудном деле, Виталий Павлович, — стал церемонно прощаться старый администратор. — Всего доброго, милая Елена Павловна… — он на секунду умолк, потом с интересом спросил. — А вы случайно не брат и сестра?

— Только случайно нет, — улыбнулся Виталий.

— Но, ведь, похожи! Ей-богу, похожи! У меня, знаете, глаз наметан.

— Вы не первый замечаете, — не без самодовольства ответил Виталий. — Однажды нам это даже пригодилось.

— А! Это интересно. Слушайте! — загорелся администратор. — Есть идея! Давайте организуем встречу: молодые актеры и молодые работники уголовного розыска. А?

Будет, что рассказать друг другу.

— Доложим руководству, — засмеялся Виталий.

Они дружески распрощались.

На обратном пути Лена спросила:

— Ну, ты доволен нашим походом?

— Доволен, доволен… — рассеянно ответил Виталий.

— О чем ты думаешь? — улыбнулась Лена.

— Понимаешь, у меня из головы не выходит тот человек… Ну, с которым Маргарита Евсеевна была в «Березке»… Где-то я его все-таки видел.

— Пусть она тебе поможет вспомнить.

— Вот об этом я и думаю. И вообще к ней есть вопросы.

Разговор предстоял серьезный. Дело было даже не в человеке, с которым Маргарита Евсеевна появилась в «Березке». Возможно, Виталию и показалось, что он его однажды где-то видел. Просто тот вызвал у него какую-то неосознанную неприязнь, смутное ощущение какой-то неясности и враждебности. Нет, у Виталия были к Маргарите Евсеевне вопросы поважнее, которые, как он надеялся, могли что-то прояснить в его поиске.

К такой беседе следовало подготовиться, и Виталий навел кое-какие справки о молодой женщине.

Надо сказать, это никогда не доставляло ему особого удовольствия. «Рыться в чужом белье» было довольно неприятно. Однако без этого невозможно иной раз раскрыть преступление. Кроме того, Виталий твердо знал, что все сведения, которые он получит, все недостатки, слабости, неблаговидные, даже постыдные поступки, которые в жизни любой человек имеет или совершает, если они не относятся к делу, становятся своеобразной профессиональной тайной, которой он ни с кем не имел права делиться, решительно ни с кем: ни на работе, ни тем более дома. Таков был нравственный закон его непростой работы, один из законов, точнее говоря.

Встреча с Маргаритой Евсеевной состоялась через два дня. К этому времени Виталий уже многое о ней знал, и это симпатий к ней не вызывало. Но в то же время Виталию почему-то было ее жаль, в чем-то он ей сочувствовал и не мог подавить в себе эту жалость и это сочувствие.

Она согласилась встретиться у нее дома. Это был наилучший вариант, он освобождал их от любопытства и пересудов у нее на работе или от холодной формальности его служебной комнаты. Виталию нужен был не допрос, а беседа, по возможности откровенная беседа. Кроме того, ему важно было посмотреть, какой мир окружает ее дома. Обстановка обычно рассказывает о человеке больше, чем сам человек хочет или даже может о себе рассказать, — это Виталий знал по опыту.

Небольшая двухкомнатная квартира ему понравилась, он даже не ожидал от Маргариты Евсеевны такого вкуса и сдержанности.

Сама хозяйка встретила его в скромном простеньком платье и лишь с едва заметными следами косметики на миловидном лице.

— Я не знаю, как вас зовут, — сказала она, улыбаясь, когда они уселись на тахте возле низенького столика с вазочкой, в которой стояли гвоздики.

— Просто Виталий, — ответно улыбнулся он.

— Ну, тогда меня зовут просто Рита.

— Отлично.

— Вы можете курить. Я сейчас поставлю чай.

— Совсем хорошо, — засмеялся Виталий. — А нам не помешают?

— Нет. Я же вам обещала. Сейчас я вернусь.

Она вышла.

Виталий закурил и с любопытством стал осматриваться. Да, здесь жила женщина, точнее, как он знал, две женщины. Впрочем… Впрочем, вон та пачка сигарет на буфетике открыта скорей всего мужской рукой.

И, между прочим, ни одной начатой чтением книги, все они чинно стоят в шкафу, да и немного их совсем.

Зато вон еще одна ваза с цветами. Какие красивые гвоздики. Это, видимо, ее любимые цветы, и кто-то знает об этом. Наверное, тот самый мужчина. Красиво ухаживает.

Рита вернулась в комнату и, взяв по дороге сигарету, подсела к столу.

— Так о чем мы будем говорить? — спросила она, закуривая.

— У нас с вами пока только одна тема.

— Пока? — улыбнулась Рита, не в силах удержаться от легкого кокетства.

— Как пойдет беседа, — спокойно ответил Виталий. — И для начала скажите, до приезда этих людей на завод у вас никто не интересовался той житомирской фабрикой, ее фондами?

— Нет… — задумчиво покачала головой Рита, стряхивая пепел в хрустальную пепельницу, стоящую возле вазочки. — Только звонили оттуда, предупредили, что придет машина. Они всегда это делают.

— Когда звонили?

— Дня за два, как обычно.

— А сколько полагается фабрике этой кислоты, ну, допустим, в квартал?

— Я сейчас точно не помню. Приблизительно около двадцати тонн.

— И какими порциями они обычно ее получают?

— Вот именно такими, около десяти тонн.

— Ив эти числа?

— Это как когда, точных чисел нет.

— А фабрика давно получила кислоту?

— Ой, я вижу, нам надо было встретиться у нас в бухгалтерии, — засмеялась Рита. — Такой служебный разговор.

— Это только для начала, — улыбнулся Виталий. — Всегда нужен разбег.

— Долго же вы разбегаетесь. Сейчас я принесу чай.

Когда Рита вернулась и начала переставлять с подноса на стол стакан и чашку с чаем, вазочки с печеньем, сахаром и конфетами, Виталий, невольно следя за ее движениями, подумал, как она удивительно хороша, эти голубые глаза, пухлые свежие губы, красивая грудь. И, сделав над собой усилие, он чуть хрипло сказал:

— Видите ли, Рита, я не случайно обо всем этом вас расспрашиваю. В действиях этих жуликов чувствуется информация. Кто-то сообщил им, как надо поступать. Вы не находите?

— Да, пожалуй, — задумчиво согласилась Рита. — Значит, они побывали на той фабрике?

— Мы интересовались. Никто там не побывал.

— Так вам и расскажут, если у них там знакомство.

— Расскажут, — усмехнулся Виталий. — Мы умеем расспрашивать.

— Какие специалисты, — рассмеялась Рита. — Да вы пейте чай.

— Мы, действительно, специалисты, — серьезно подтвердил Виталий.

Рита взглянула на него с легким беспокойством, и это не ускользнуло от Виталия.

— Но тогда откуда же они узнали? — спросила она.

— Вот в этом-то и вопрос.

— Но нет же у них знакомых на нашем заводе?

— Точнее, в вашей бухгалтерии?

— Ну, или в отделе сбыта.

— А отдел этот разве предупреждают о приезде?

— Нет, — покачала головой Рита, задумчиво гася в пепельнице сигарету, потом с тревогой посмотрела на Виталия. — Неужели… Но это невозможно!

— Что именно?

— Чтобы кто-нибудь из наших… ну, рассказал.

— Почему? Разве это такой большой секрет?

— Нет. Но просто… Кому в голову придет.

— Просто так, конечно, не придет. Но если спросят?

— Ой… — Рита поежилась. — Даже не по себе.

Виталий внимательно посмотрел на нее.

— Вы о чем-то подумали?

— Нет, я просто так, — поспешно ответила Рита.

— Скажите, Рита, а из ваших знакомых никто про это вас не расспрашивал?

— Что вы! Конечно, никто.

— Вы не спешите, подумайте.

— Мне и думать нечего, — резко ответила Рита. — Никому я ничего не рассказывала. Очень нужно, — она улыбнулась как можно беспечнее, — вспоминать мою противную работу.

Улыбка ее Виталию не понравилась.

— Жаль, — вздохнул он и отпил чай.

— Что вам жаль?

— Что вы не хотите мне помочь. А я… очень рассчитывал.

Это вырвалось у него так искренне, что Рита с удивлением посмотрела на него.

— Почему это вы так рассчитывали, интересно знать?

— Потому что вы в общем и целом неплохой человек.

— В общем и целом? — улыбнулась Рита.

— Да. Со всякими недостатками, конечно, как все люди.

— Нет, — вздохнула Рита. — У меня их гораздо больше, чем у других. Уж я-то знаю.

Она сказала и сама удивилась искренности своих слов. Пришедший к ней человек странным образом настраивал ее на это. Вероятно, своей собственной правдивостью и еще симпатией, совсем дружеской и не очень ей понятной и привычной. Кроме того, от него исходила сила и убежденность, которых Рите всегда самой не хватало. При всей своей цепкости и жгучих потребностях она вечно страдала неуверенностью, все время чем-то терзалась, в каждой радости обнаруживая где-то на дне ее неизменную горечь.

— Если вы это сознаете, — сказал Виталий, — значит, не такая уж вы плохая. А вот помочь мне…

И, видя, что она собирается снова заспорить, дружески сказал:

— Не надо спорить, Рита. Лучше подумайте. Вы же видите, дело-то нешуточное. Один человек уже поплатился жизнью. Хороший человек. Правда?

— Правда, — согласилась Рита. — Но…

— Значит, надо их задержать, — перебил ее Виталий. — Как можно быстрее задержать, чтобы не было новых бед. И вы не спорьте со мной. Я знаю, куда надо идти, как искать. Я же специалист. Вы только помогите мне.

— Я очень хочу вам помочь! — воскликнула Рита. — Вы не видите разве?

— Вижу. Знаете что? — быстро сказал Виталий. — Я оставлю вам свой телефон. Хорошо? Позвоните мне, если вдруг что-то вспомните.

— Вообще-то, я уже кое-что вспомнила… — глухо и неуверенно произнесла Рита и нервно закурила. — Но за этого человека… ну, в общем, я ручаюсь. Он хирург.

— Как его зовут?

— Сева.

— А дальше?

— Не знаю, — устало сказала Рита. — У меня есть только его домашний телефон.

…А на следующее утро нашли машину, ЗИЛ-133, с крымским номером и помятым крылом. Нашли ее в каком-то дворе, среди гор пустой тары возле большого овощного магазина. Никто не знал, как она там оказалась. Машина была пуста.

— М-да… — пробурчал Цветков. — Значит, они все-таки вырвались из города.

ГЛАВА III Связи

Машину обнаружили утром. Она была еле видна за горой картонных коробок и деревянных ящиков, скопившихся во дворе возле овощного магазина.

Лосев узнал об этом уже через полчаса.

— Охраняете? — спросил он дежурного местного отделения милиции, который доложил о находке.

— А как же! Наш участковый уже там. Ждет вас.

Виталий посмотрел на сидевшего за своим столом, напротив него, Откаленко.

— Съездим вместе, а? По-быстрому.

— Давай, — кивнул Игорь и добавил: — И не по-быстрому, а на сколько надо. И вызови эксперта.

Виталий взялся за телефон.

Потом каждый запер свой сейф, и, надевая на ходу пальто, они торопливо вышли из комнаты. Уже на лестнице их догнал эксперт. Внизу ждала «Волга» Цветкова.

Все понимали, как важно быстрее оказаться на месте.

Обнаруженная машина хранила следы, их нельзя было утерять.

Минут через двадцать стремительной езды по мокрым от неутихающего дождя улицам машина, разбрызгивая грязь и тяжело хлопая по полным воды выбоинам, медленно въехала во двор.

Около овощного магазина стояли две грузовые машины, возле них суетились люди, выгружая какие-то ящики. Чуть в стороне, за горами пустой тары, виднелась еще одна машина.

— Вот она, родимая, — плотоядно потер руки Виталий.

— Черт его дери, этот дождь, — проворчал эксперт. — Наружные следы все погибли.

— Ничего, Леша, ничего, — успокоил его Виталий. — И внутренних должно хватить.

Откаленко молча курил.

Когда «Волга» остановилась, к ней подошел капитан и, козырнув, представился:

— Участковый инспектор Козырев.

— Здравствуйте, капитан, — первым выскочил из машины Лосев. — В целости-сохранности наша красавица?

— Так точно. Как приняли. Хотя далеко не красавица. Вон, битая.

— Это главная ее красота, — бодро ответил Виталий.

Первым внимательно осмотрел кабину эксперт, то и дело приставляя сильную лупу то к рулевому колесу, то к обшивке дверец, к стеклам приборной доски, что-то рассматривая на полу и под сиденьями и, наконец, вздохнув, сказал:

— Нет пальчиков, братцы.

— Я, между прочим, особо и не надеялся, — махнул рукой стоявший возле него Лосев. — Народ, видно, опытный. Давай смотреть остальное. Ты еще раз в кабине, а я в кузове.

В это время Откаленко, не обращая внимания на дождь, медленно обходил машину, разглядывая ее обшивку и асфальт вокруг. Он любил работать один, чтобы никто не отвлекал и можно было сосредоточиться, подумать и ничего не упустить.

Вообще Игорь любил осмотр неторопливый, основательный и считал, что улики — главное в ходе раскрытия преступления. Любой предмет молчалив и конкретен и куда объективнее, чем, допустим, свидетель. Человек всегда субъективен, если он даже не пытается что-то утаить, а вполне добросовестен. Это Лосев больше верил людям, на них рассчитывал. А Игорь нет, он больше ценил немых свидетелей — следы, улики, он верил своим глазам, а не чужим, свои не подведут. Конечно, приходилось искать и свидетелей, очевидцев, без этого не обойтись. Но надо уметь находить и немых свидетелей, в первую очередь их. И Игорь любил и умел это делать.

Вот и сейчас. Леша сказал, что дождь уничтожил наружные следы. Как бы не так. Уж не говоря о вмятине на крыле со следами алюминиевой краски. Вот она.

Игорь провел рукой по вмятине. Солидная, однако. Это даже не вмятина, удар перекосил все крыло, на изломах отлетела краска. Совсем непросто было все это выправить. Значит, машина с большой силой ударила по воротам, распахнула их и потом уже задела девушку. Да, ворота ее спасли.

Игорь нагнулся и стал рассматривать задний номер. Он крымский, это верно. И привинтили его совсем недавно, торопливо и небрежно. Вон, совсем свежие царапины, и один из болтов явно сюда не подходит. С усилием его закрутили, даже срывался ключ.

А потом… Потом они не смогли его открутить, как ни старались, даже номер помяли. Вот в чем дело. И машину пришлось бросить. Интересно, а передний номер?..

Игорь обошел машину. Ну и ну. Передний номер-то чуть держится, и притом косо. Вот старик вахтер и обратил на него внимание.

Потом Игорь внимательно осмотрел колеса. Он даже расстелил на мокром асфальте прихваченный специально для такого случая старый плащ, опустился на колени и заглянул под машину. А это что такое? Игорь протянул руку и снял с переднего моста, возле колеса, какой-то желтоватый комок. Это оказался капустный лист, мятый, грязный и уже пожухлый. Сколько же простояла здесь машина? Под ней тоже было сухо, совсем сухо. А ведь дождь шел уже второй день. Выходит, машина стояла все это время здесь после неудачной попытки ремонта в автохозяйстве, которое обнаружил Лосев. Через весь город приехали сюда. Другого двора не нашли, поближе? Интересно…

— Ну, что, Игорек, есть улов? — подошел к нему Виталий, выпрыгнув из кузова и отряхиваясь. — У меня пусто.

Игорь коротко сообщил о своих находках.

— Машина здесь стоит не меньше двух суток, — заключил он. — Капуста совсем высохла.

— М-да. Короли и капуста, — задумчиво согласился Лосев. — Капуста есть, где, спрашивается, короли?

— Надо работать, — сказал Игорь. — Тогда будут и короли. А начнем с того, что машина стояла тут двое суток. Это, милый мой, весьма интересно, я тебе скажу.

— Да, интересно, — согласился Виталий и добавил. — А, ведь, Леша все-таки пальчики нашел. Представляешь?

— Где нашел?

— На ручке правой дверцы. Правой, — с ударением повторил он. — Скорей всего не водитель оставил.

— Точно, — согласился Откаленко. — А еще чего нашли?

— Окурки. Их Леша заберет. Похоже, курили трое.

— Вернее, двое.

— Нет, именно трое, — поправил его Лосев. — Ну, Леша, конечно, уточнит. Слюна там, отпечатки зубов. Да и сорта курили разные. Шоферяга тот, видимо, «Беломор» тянул, второй, пижон в шляпе, — скорей всего «Мальборо», ну, а кто-то третий — «Герцеговину», причем один только окурок ее обнаружили, а тех в пепельнице много оказалось, доверху забита была.

— Забыли, выходит, про нее, — укоризненно произнес Откаленко и спросил: — Следователь-то где?

— Куда-то срочно выехал, — ответил Лосев. — Пока по его поручению работаем. Спешное, ведь, дело-то.

— А понятые видели отпечатки пальцев, окурки?

— Вон они, орлы, стоят, — указал Виталий на двух парней. — Глаза молодые, все видели. Порядок знаем.

— Да-а, — вздохнул Откаленко. — Интересный вопрос: почему она тут стоит?

— Тут они, видно, и груз на другую машину перебросили.

— Скорей всего. Но полагалось бы в таком случае с этого места отогнать.

— А знаешь, почему не отогнали?

— Ну?

— Не заводится. Слышал, я стартер гонял? Подачи нет. Ну, и ничего не оставалось, как бросить. Вот, — Лосев поднял палец, — сколько случайностей людей ждет. Как ни рассчитывай, а все в жизни предусмотреть невозможно, — он невольно вздохнул.

Игорь недобро усмехнулся.

— Ты еще их пожалей, сукиных детей.

— Да это я так. A вот вокруг этого магазина надо будет поработать, как полагаешь?

— Так и полагаю. Участковый-то где?

— Вон стоит.

Они подошли к стоявшему поодаль участковому инспектору, и Откаленко сурово спросил:

— Почему вы, товарищ Козырев, раньше эту машину не обнаружили, что помешало?

— Да был я тут, — виновато ответил инспектор. — Сразу, как нам объявили. Не было ее. Ну, а вчера, признаться, уже не забежал. Руки не дошли. А сегодня, вот, рабочие и указали. Говорят: «Приблудная». Ну, тут уже я как взглянул…

— Владимир Прокопьевич, — вмешался Лосев, — а людей около нее рабочие не заметили случайно, не спрашивали?

— Говорят, не заметили.

— А груз в ней был какой?

— Вот не спросил. Да можно сейчас…

— Не надо, — все так же сухо и неуступчиво сказал Откаленко. — Теперь уж мы и сами спросим. Обо всем.

Оперативное совещание Цветков начал хмуро.

— Обыграли они нас. Скажем прямо, объегорили. Досадно.

— Это еще только первый период, Федор Кузьмич, — живо откликнулся Лосев. — Вся игра еще впереди.

— Наши и первый период никому не проигрывают, — буркнул Откаленко.

В эти дни по телевидению чуть не каждый вечер передавали матчи на первенство мира по хоккею, и молодые сотрудники переживали каждую игру.

— Теперь у них психологический перевес, — вставил Шухмин.

— Ну, ладно вам, — проворчал Цветков. — Психологический перевес всегда на нашей стороне. Не игру ведем. Давайте думать. Какие у нас появились ниточки в этом деле? Машина отпадает. Раз они ее бросили, значит, где-то угнана, только и всего. Не сегодня, так завтра найдется хозяин. Но место угона нам тут ничего не даст. Что мы еще имеем?

— Вторую угнанную машину, — сказал Шухмин. — Уже московскую.

Цветков кивнул.

— Верно. Так что здесь хозяин быстрее найдется. Если она, конечно, угнана. Если не по сговору получили. Так. Значит, машина. Что еще? Давай, Лосев.

— Есть все же ниточки, Федор Кузьмич, — убежденно сказал Лосев. — Первая — это тот самый Сева, хирург. Ему Маргарита Евсеевна все рассказывала.

— А про него что рассказала? — спросил молодой сотрудник Виктор Усольцев.

— Ничего она про него не знает, — покачал головой Лосев. — Только, что хирург…

— По его словам, — недоверчиво заметил Откаленко.

— Ну, да, — согласился Лосев. — Еще знает, что зовут Сева. И номер телефона. Домашний. Я этого парня видел.

— И что? — поинтересовался Откаленко. — Ты ж психолог.

— Не понравился.

— Это уже кое-что, — Откаленко усмехнулся. — Вообще-то тебе все нравятся, как правило.

— Давай дальше, Лосев, — строго сказал Цветков. — Какие еще ниточки имеем?

— Еще две тянутся к тому самому Диме. Ну, который в шляпе был. Возможному Диме, я бы сказал.

— Почему «возможному»? — поинтересовался Усольцев.

— Слишком он легко себя назвал там, на заводе.

— А, просто трепач, — махнул рукой Шухмин.

— И это возможно.

— Что к нему тянется? — все так же строго спросил Цветков. — Вы, милые мои, не растекайтесь пока по сторонам.

— Тянутся к нему две ниточки, — продолжал Виталий. — Одна от «Березки», от администратора Нины. Она его знает, хоть и не призналась. Вот и Златова так считает. Она с ней говорила.

Лена тоже присутствовала на совещании, снова превратившись в «училку» к решительному неудовольствию Лосева. И при последних словах Виталия все посмотрели на нее.

— Да, — подтвердила Лена. — Она его знает. Но признаться в этом почему-то боится. И это странно.

Цветков кивнул.

— Верно. Значит это, будем считать, первая ниточка. А вторая? — он посмотрел на Лосева. — Она откуда к этому Диме тянется?

— Вторая, вроде бы, из театра, — с некоторым сомнением произнес Виталий. — Бывший помощник администратора. Его еще надо найти. Правда, адрес есть. Но тут вопрос открыт: знает он этого Диму или нет, неизвестно.

— Так, — кивнул Цветков и усмехнулся. — Значит, Сева, Нина, Дима. Детский сад какой-то! Все? — он посмотрел на Лосева.

— Пока все, Федор Кузьмич.

— Еще овощной магазин, — заметил Откаленко. — Там, считаю, надо тоже поработать.

— Экспертиза дала заключение по машине? — спросил Цветков.

— Так точно, — подтвердил Откаленко. — Тут кое в чем разобраться надо.

— Ладно. Это отдельно. А теперь послушаем наших коллег, — и Цветков повернулся к молчавшему до сих пор Албаняну: — Что вы нам скажете?

— Если Албанян молчит, значит, ему сказать решительно нечего, — засмеялся Виталий. — И у него плохое настроение.

— Точно, — грустно кивнул Эдик. — Ничего нового. Одно ясно: похищенный груз в Москве сдан не был. Теперь его везут куда-то.

— А куда, как ты думаешь? — поинтересовался Лосев.

— Кто знает, куда? Возможно, в соседнюю область, возможно, на Северный Кавказ и в любой пункт между ними.

Албанян выглядел расстроенным.

— Ну, ну, не хитри, — настаивал Лосев. — Ты уже, наверное, кое-что прикинул. А?

— Конечно, прикинул, — без всякого энтузиазма согласился Албанян. — Но пока самому не ясно. Надо, понимаете, встретиться с людьми, надо кое-куда позвонить, надо… — он посмотрел на Цветкова, и взгляд его оживился. — Надо дать указание по трассам. Груз — десять тонн лимонной кислоты. Не иголка. Можно увидеть, считаю.

— Уже дали, — кивнул Цветков. — Утром еще.

— Тогда все пока, — Эдик пожал плечами.

Цветков решительно смешал разложенные на столе карандаши и объявил:

— Что же, милые мои. Продолжаем работу. Мы, ведь, как бульдоги. Если вцепились, то не выпустим. А вцепились мы, считаю, крепко.

— И пути тут есть, — сумрачно заметил Откаленко.

— Именно что, — подтвердил Цветков, — пути есть. Значит, старшим по этому делу остается Лосев. Ты, Откаленко, ему помоги, — обратился он к Игорю. — Вот ты машиной занялся, теперь переходи на магазин. Каким, в самом деле, ветром ее туда задуло, интересно знать. Вот ты и узнай. Как считаешь, Лосев?

— Так и считаю, — бодро ответил Лосев. — Очень это интересно.

— Именно что, — снова подтвердил Цветков. — Теперь «Березка».

— Это бы за Леной оставить, — попросил Лосев. — Она уже объект знает.

— Не возражаю. Как, Златова? — Цветков посмотрел на Лену. — Очень бы вас попросили. С руководством вашего отдела договоримся.

С сотрудниками других отделов Цветков был всегда на «вы». Это свидетельствовало не просто о вежливости, но и о дистанции. К своим сотрудникам Федор Кузьмич привык, большинство из них знал не один год и смотрел, как на близких людей, на неизменных своих помощников, с которыми ежедневно делился мыслями, сомнениями, знанием и опытом, за которых к тому же всегда отвечал, а когда надо было, и защищал их. Все это, правда, не мешало ему ворчать на них, ни в чем не давать спуску, а иной раз и наказывать. Причем самым неприятным наказанием было, когда Кузьмич переходил с кемлибо из своих подчиненных на «вы», что свидетельствовало не только о допущенных сотрудником промахе, ошибке или нерадивости, но и о том, что Кузьмич лично этим обижен, даже оскорблен. И потому каждый из сотрудников воспринимал его обычное «ты» как признак близости и доверия, и никто еще никогда на это «ты» не обижался.

— Очень вас попросим, — повторил Цветков, обращаясь к Лене.

— С удовольствием, Федор Кузьмич, — улыбнулась в ответ Лена. — Мне самой интересно. К тому же это, ведь, приказ, как я понимаю?

— Нижайшая просьба, — церемонно ответил Цветков.

И все кругом заулыбались.

— Ну-с, а дальше, Лосев, ты решай сам, — Цветков прихлопнул ладонями по столу и посмотрел на часы. — После обеда, полагаю.

После обеда Лосев пригласил к себе Усольцева.

— Вот что, Витя, — сказал он. — Займешься этим театральным деятелем, своим тезкой. Встречаться с ним сразу не надо. Поработай сперва вокруг, только осторожно, чтобы не спугнуть в случае чего. Парень-то, как выразился его бывший шеф, приблатненный. Ну, интересно знать и его связи, конечно. Словом, все, что можно. А потом уж разговор с ним самим. Тоже аккуратно. О друзьях-товарищах, о делах, заботах и… о Диме, между прочим. Знает ли? Где он, что он? Ясно задание?

— Ясно, — солидно ответил Усольцев. — Элементарный вопрос, — он усмехнулся. — Сколько даешь времени?

— Два дня.

— Ну, это несерьезно. Тут для настоящей работы нужна неделя.

— Кому сколько. А ты человек динамичный и молодой, — улыбнулся Виталий. — Самое время быстро бегать и быстро соображать. А времени у нас, Витя, лишнего нет. Ни дня, помни.

— Но, Виталий…

— Давай о сроке больше не говорить, — нахмурился Лосев. — Два дня. Вот тебе его адрес. Запиши, — он придвинул Усольцеву свой блокнот. — Если что надо, спрашивай, советуйся. Не стесняйся.

— Ученый, — недовольно проворчал Усольцев, переписывая адрес.

— Кстати, ты этот район Метростроевской, Кропоткинской знаешь? — спросил Лосев, игнорируя его тон.

— Найду.

— Не в «найду» дело, — покачал головой Лосев. — Это район в основном старинной застройки. Здесь многие семьи испокон века живут. Твой тезка мог тут родиться и вырасти на глазах у соседей. И приятели детства тоже могут найтись. Их тоже найди и потолкуй, осторожно, конечно.

— Днем-то, небось, никого нет.

— Значит, вечером надо.

— На сегодня билеты у меня, жена ждет.

— Это уж сам соображай. У всех жены ждут, — заметил Лосев. — А вечером тут самая работа. Учти.

— Ну, вечер, выходит, у меня остается всего один, — неуступчиво возразил Усольцев, возвращая блокнот.

Виталий промолчал. А сидевший напротив за своим столом Откаленко, закончив очередной разговор по телефону, неприязненно посмотрел на Усольцева и неожиданно сказал:

— У нас, парень, либо вообще не работать, либо вкалывать до упора и не смотреть на часы, понял?

— Давно понял.

— Не-а. Смотрю, еще не понял, — усмехнулся Откаленко. — Ты ко мне в помощники иди. Я тебя научу.

— Ты научишь… — проворчал Усольцев.

— Обязательно. Вот получил ты задание. С чего начнешь?

— Да знаю я, с чего начну.

— И я знаю. Посмотришь на часы. Решишь, сколько времени у тебя остается для работы. Так, ведь?

Усольцев, не выдержав, вспылил.

— Слушай, чего ты ко мне все время цепляешься? Что я тебе такого сделал, скажи?

— Да ничего ты мне не сделал, — снова усмехнулся Откаленко. — И никому ты еще ничего полезного не сделал. Все у тебя еще впереди. И учти, нам не «блатники» нужны, а ребята окопные, обстрелянные и трудяги. МУР — это МУР.

— Ты очень окопный…

— А как же? Думаешь, окопы только на войне были? У нас, брат, свои окопы. Поглядишь еще. А вообще ты на меня не обижайся. Это я с тобой профилактикой занимаюсь, пока время есть.

— Странная, я гляжу, у тебя профилактика.

— Индивидуальная. Ты откуда к нам пришел?

— Ну, из школы милиции.

— Вот. Редчайший случай. Ценить должен. Другие не один год сперва в районе вкалывают, пока к нам попадут. А ты… Может, поворожил кто, скажи?

— Да я… — начал было Усольцев, покраснев.

Но тут Лосев счел, наконец, нужным вмешаться.

— Прекратить прения, — миролюбиво сказал он, но в тоне его прозвучал приказ. — Виктор получил задание и будет его выполнять. Советы ему пока, видно, не нужны. Так, что ли, Виктор?

— Вот именно.

— Ну и все. Давайте работать. Я тоже, милые мои, на часы поглядываю.

У него порой явственно проскальзывали интонации Цветкова, Виталий и сам этого не замечал.

Когда Усольцев вышел, он сказал Откаленко:

— Парень еще не привык к нашей работе — погоди жать.

— Он вообще к работе не привык, — проворчал Игорь.

— Это мы поглядим. А пока, — Виталий потянулся, — надо браться за красавца-хирурга. Какие он операции делает, интересно знать.

— Что о нем вообще известно? — спросил Откаленко. — Кроме имени и телефона? Неужто ничего?

— Именно что. Ну, кроме некоторых деталей поведения.

— А как эта самая Маргарита Евсеевна с ним познакомилась?

— Это она мне сказала. Общий знакомый у них оказался. Какой-то Валерий.

— Кто такой?

— Пока не знаю. Сразу не хотелось обо всем расспрашивать. А меня в первую очередь Сева этот интересует.

Для начала мы адресок его установим.

Он взялся за телефон, набрал номер и сказал:

— Добрый день. Беспокоит семнадцатый. Нужен адрес по номеру телефона… Да, пожалуйста, — Виталий назвал номер телефона. — Спасибо. Жду.

Он положил трубку.

Откаленко укладывал в сейф бумаги.

— Куда собираешься? — спросил Виталий, откидываясь на спинку стула и по привычке вытягивая ноги в проход между столами.

— За овощами и фруктами, — насмешливо откликнулся Игорь. — Тебе не нужно?

— Ты мне чего-нибудь поинтереснее достань, — улыбнулся Виталий.

В этот момент у него на столе зазвонил телефон.

— Ну, я пошел, — сказал Откаленко, доставая из шкафа пальто.

Виталий кивнул в ответ и снял трубку.

— Да, да, вас слушаю, — сказал он и сделал короткую запись. — Спасибо.

Итак, адрес неведомого Севы у него теперь был, как и его фамилия — Глинский Всеволод Борисович. «Что ж, — бодро подумал Виталий. — В путь, так в путь, как сказал джентльмен…» Очень ему нравился этот диккенсовский неунывающий герой.

…Длиннейший новый дом на Смоленской набережной с бесчисленным количеством подъездов и квартир вобрал в себя необычайно пестрое и случайное население со всех районов Москвы. Всеволод Борисович Глинский занимал двухкомнатную квартиру в четырнадцатом подъезде на восьмом этаже. Там же была прописана и его мать. Судя по записи в домовой книге, работал Глинский в одном из институтов Академии медицинских наук в должности… ночного сторожа. Это странное открытие Виталия, надо сказать, нисколько не удивило. К чему-то подобному он был уже готов, учитывая некоторые особенности в образе жизни Севы, о которых не очень охотно поведала Рита, вроде частых отъездов, тяги ко всякого рода развлечениям и легкости в обращении с деньгами. Впрочем, обо всем этом Виталий скорее догадывался. Итак, ночной сторож. Это давало пищу для размышлений, поскольку внешний вид и манеры Глинского, как отметил про себя Виталий, больше соответствовали какому-нибудь преуспевающему кандидату наук из того же института. Удивительно обманчива бывает иной раз внешность. Словом, кое-какие подозрения оправдывались. Конечно, не главные, но весьма существенные, если еще прибавить, что сторожа обычно не самые частые посетители «Березки» и тем более не имеют там каких-либо знакомств, а Сева появился, как успел заметить в тот раз Виталий, из какого-то служебного помещения.

Сидя в бухгалтерии ЖЭКа, Виталий небрежно перелистывал домовую книгу под любопытными взглядами двух бухгалтерш, пожилой, полной, в очках, и молоденькой, с длинными льняными волосами и голубыми, сильно подведенными глазками. Обеим женщинам страстно хотелось узнать, кого разыскивает этот длинный молодой человек из уголовного розыска. Но узнать никак не удавалось, ибо расспрашивал Виталий о самых разных людях, ни на ком специально не останавливаясь. Тем не менее отвечали они на его вопросы необычайно охотно и подробно, выкладывая все, что знали. Уж больно симпатичным и веселым оказался этот молодой человек, просто одно удовольствие было с ним разговаривать.

Так Виталий узнал, что Глинский с матерью переехали сюда всего два года назад из другого района, и прежний их адрес Виталий тоже записал на всякий случай. А в квартире Глинских убирает раз в неделю лифтер их подъезда Анна Петровна, причем сама квартира находится на охране у милиции. «Во парадокс, — подумал в этом месте Виталий. — Мы еще его и охраняем». Кроме того, у Глинского оказалась машина «Жигули», красная, совсем новая. «Девятка», — со знанием дела добавила молоденькая бухгалтерша и кокетливо взглянула на сидевшего рядом Виталия. Глинский, оказывается, купил эту машину совсем недавно, взамен старой. «Самая дорогая модель, — отметил про себя Виталий. — Ай да вахтер».

Машина эта обычно стоит у подъезда. Однако Глинский часто уезжает, и нет его два-три дня, а то и неделю. А недавно поругался с соседом из-за места для машины, тот свою на его место поставил, пока Глинского не было. А зовут соседа Григорий Макарович, на одной площадке с Глинскими живет, инженер, а жена его — медсестра, очень симпатичная молодая женщина. За квартиру Глинский платит всегда аккуратно, даже вперед, и вообще человек культурный, даже непонятно, зачем он простым вахтером работает. «Я бы вам сказал, зачем», — подумал Виталий. Впрочем, вообще-то он хирург, но долго болел на почве переутомления и вот пока, говорит, ему не разрешают работать по специальности. И человек он услужливый, отзывчивый. «Вот, лекарство мне достал, — добавила пожилая бухгалтерша. — Всю Москву обегала, достать не могла».

Все эти сведения Виталий выцеживал по каплям из болтовни двух женщин, однако незаметно направляемой им самим невинными, казалось бы, и даже наивными вопросами. Работа эта была непростая, требовавшая напряжения и времени. Виталий и не заметил, как стало смеркаться. А заметив, ощутил вдруг усталость. Однако работа его на сегодня была еще далеко не закончена.

Распростившись, наконец, с обеими женщинами, Виталий вышел во двор, протянувшийся узкой полосой вдоль всего дома с тесными «карманами» для машин возле подъездов, где асфальт был расчерчен белыми косыми полосами. А за «карманами» разместились две тоже тесные детские площадки с беседками, качелями и песочницами, полными луж и снега.

Холодный ветер с реки вольно свистел во дворе, и Виталий плотнее запахнул пальто.

Он не спеша прошел вдоль всего дома, отметив про себя отсутствие красных новеньких «Жигулей» возле четырнадцатого подъезда. Затем он из стеклянной будки телефона-автомата на всякий случай позвонил Глинскому. К телефону подошла, видимо, мать, сказала, что Всеволода Борисовича нет дома, будет не скоро и настороженно спросила, что ему передать и кто звонит. «Нет, уж вы скажите, — настаивала она. — Всеволод просит узнавать». Виталий еле от нее избавился, и эта настойчивость ему не понравилась.

Потом он вошел в четырнадцатый подъезд и в каморке возле лестницы обнаружил старуху-лифтершу, вязавшую толстый темный носок. Старуха была грузная, в пальто, теплом платке, на кончик носа съехали очки.

— Можно к вам, бабушка? — спросил Виталий. — Погреюсь только.

— Это кто ж ты будешь? — старуха взглянула на него с любопытством поверх очков, не переставая, однако, вязать.

— Да из милиции. Охрану квартир проверяем. Который уж дом обхожу, — вздохнул Виталий. — Вот и до вас дополз, да, вроде, поздно уже.

— О, господи, — вздохнула старуха. — Охрана. Мы, что ли, не охраняем? Да ты садись, садись, отдохни. И верно, устал, — взглянула она на лицо Виталия. — Садись, а то так не поместишься, вон какой длинный вымахал. У нас тут тоже охранные квартиры есть. Недавно на восьмом Глинских взяли. Уж как добивались. А все же, почитай, год ждали.

— Часто уезжают?

— Ну, сам-то, ясное дело. А мать — старуха, как сыч, сидит. Добро бережет. За хлебом и то не выйдет. Я и молоко, я и хлеб. Ну, правда, ноги у нее, — вздохнула лифтерша. — Да и какие у нас, старух, ноги, — она махнула рукой. — А мне, видишь, всех жалко. И что это за нервы такие, ты мне скажи.

— Хороший вы человек, значит.

— Ой, не говори. И покоя нету от них. Тому услужишь, другому. Старики все. Ну, как же? А то и уберешь где.

— Выходит, доверяют.

— Ясное дело. Нешто я когда чужое возьму? Да мне хоть тут золото по всем столам разложи, я плюну, да отвернусь. Вон, хоть у Глинских этих самых, с восьмого. Чего только нету. И все заграничное. Из этой самой… Как ее?.. Ну, «Березки». Так сам намедни целую пачку оставил этих… Ну, как назвать? Денег не денег… Я уж сама подивилась. Вроде деньги русские, а не наши. Понял ты?

— Понял, — улыбнулся Виталий.

— Вот, то-то. И на кой они мне сдались? А старуха по пятам ходит, все зыркает. Видал? Не доверяет, а зовет. А вот Матвеевы, с одиннадцатого…

И старуха лифтерша с таким же упоением начала рассказывать о другой семье, где ее не обижали недоверием.

Виталий молча слушал. Он по опыту знал: в таких случаях не надо перебивать, задавать вопросы, вступать в спор или самому рассуждать о чем-то. Надо, чтобы ни одно его слово старухе не запомнилось, и ей будет потом казаться, что она рассуждала сама с собой, и вовсе сотрется память о его приходе. В то же время она сама, истосковавшаяся по собеседнику, да еще такому внимательному, понятливому, во всем ей сочувствующему, будет говорить с удовольствием, припоминая все новые случаи и подробности. Только изредка осторожно надо направлять такой рассказ в нужное русло.

Вот так осторожно Виталий и перевел в какой-то момент разговор на автомобили, стоявшие у подъезда. И старуха немедленно подхватила новую тему, вполне естественно упомянув при этом ссору между двумя жильцами.

— Там, ведь, как получилось, слышь? — продолжала она с неиссякаемым увлечением, выдав новую версию происшедшего. — Они на двух машинах приехали. А Григория Макаровича-то не было. Ну, Всеволод Борисович на свое место стал. Эвон, — она снова кивнула на оконце, — самое левое. Там и номера ихние белым намалеваны. Ну, а приятелеву машину поставил на свободное. И пошли себе. А тут и Григорий Макарович, гляжу, едет. Ax, ox! Чья машина? Я говорю, вот приехали. Он туда. Долго, правда, их не было. Потом, слышу, спускаются. Из лифта выходят, уже собачатся. «Русским языком вам говорю, заняты мы были», это, значит, Всеволод ему. А тот в ответ, помню: «Но открыть дверь вы могли? Полчаса звоню». «Значит, — Всеволод отвечает, — не могли». Слыхал? Это он полчаса человека под дверью держал. Чего, спрашивается, делали? Ну, тот ему: «Я вам не мальчишка! Хамство, мол, это». Тоже верно, я скажу. Так, ведь?

— Так, так, — согласился Виталий.

— Ну, а Всеволод рукой от него отмахнулся, как от мухи, и говорит своему: «Давай, Валера, убери машину, нервничает гражданин».

— Валера? — невольно вырвалось у Виталия.

— Ну, может, VI… — старуха сбилась с рассказа, но тут же уверенно подтвердила. — Да нет, Валера. Сама слышала.

— Неважно, — махнул рукой Виталий. — И он, значит, убрал?

— Ну, ясное дело. Тоже машина, как у нашего. Только белая.

— Вот и сейчас ее нет, красной-то, — заметил Виталий.

— А он два дня, считай, как уехал, — кивнула лифтерша, ни на секунду не отрываясь от вязания. — Как этот приятель-то за ним приехал, так и укатили.

— Этот самый Валера?

— Он, он. Белобрысый, в очках золотых. А на лице, знаешь, такая… Ну, как оспа, — старуха поморщилась и пальцем потыкала себя в щеку.

— И уехали?

— Ага. Наш простился, говорит: «За мамой, Анна Петровна, присматривайте». А то я не знаю.

— Не женат, значит?

— Да зачем ему жена-то? — с новым увлечением подхватила лифтерша. — У него девок тьма, всех водит, матери не стесняется. Год назад у него Нина была, видная такая, вся в кольцах, душистая. Как, бывало, пройдет, в лифте потом полчаса ее дух стоит.

«Нина», — отметил про себя Виталий.

— …Ну, а потом козочка такая появилась. Верочка. Веселенькая. Только, вот, пятнышко у ей на шее, она его все косыночкой прикрывала. Раз на такси прикатила, а его дома нет. Она, значит, это по машине определила. Машины-то на месте не было. Я ей говорю: «Мамаша дома. Подымайся». «Ой, — говорит, — я ее боюсь. Лучше я тут у вас обожду». «Да, может, — говорю, — он до вечера не вертается?» «Не, отвечает, мы условились». Такая, знаешь, славненькая. Жалко прямо было. Ну, посидели, покалякали. Бухгалтером она на трикотажном производстве. «Ой, — говорю, — девка, бросит он тебя». «Не, смеется, нипочем не бросит, побоится». «Что ж, — говорю, — живот у тебя намечается?». А она опять смеется. «Кое-что, — говорит, — покрепче между нами». Так я в толк и не взяла.

«Вера, — снова отметил про себя Виталий. — Это что-то новое». И небрежно поинтересовался:

— Все-таки бросил?

— Ясное дело. Потом уже приходила, записку оставляла. Сказала: «Пожалеет». Как же, ваш брат пожалеет. Ну, а мне, ужас, как жалко ее стало. В глазах-то слезы, я же вижу. Ну, я ей варежки связала. Отнесла.

— Куда?

— Домой. Она со мной, считай, рядом живет. На Плющихе тоже.

— В одном доме?

— Не. Рядом, говорю. Мой семнадцать, а ее тринадцать. Первый этаж. Мать ее тоже еще молодая. С ей вместе работает. А отец на грузовой рулит. Они про нашего и слыхом не слышали. Ну, и я тоже смолчала. Чего я буду людей тревожить? Людям покой нужон.

— Это точно, — согласился Виталий.

Он тяжело поднялся со своего места и стал прощаться.

— Завтра, пожалуй, зайдем, — сказал он. — Устал. Да и время уже…

— Ну, и ладно, и ладно, — закивала старуха-лифтерша.

Выйдя во двор, Виталий оглядел небольшую стоянку возле подъезда и запомнил крайний левый номер, выведенный на асфальте. Место это было по-прежнему пусто.

Потом он направился к воротам, ведущим на набережную.

Темная вода неслышно колыхалась и рябила внизу, в ней отражались бесчисленные огни. Ветер дул с прежней силой. За спиной с ревом проносились машины. Прохожих почти не было.

Виталий, размышляя, сунул руки в карманы пальто и медленно двинулся вдоль каменного парапета набережной.

Итак, Сева прорисовывается все больше и отнюдь не с самой лучшей стороны. Подозрительный тип. Но ухватить его пока не за что. Правда стали выявляться некоторые интересные связи. Во-первых, Валерий. Его называла еще Маргарита Евсеевна. Кто такой, пока неизвестно.

Во-вторых, Нина. Очень похожа на ту, из «Березки».

Скорей всего — она. Эта связь, похоже, уводит куда-то в сторону от интересующего его дела. Впрочем, посмотрим.

Затем еще одна женщина, беленькая Верочка. Тут первое, что настораживает, это место ее работы — бухгалтерия какого-то трикотажного предприятия. Правда, к лимонной кислоте это отношения не имеет. И все-таки..

Ведь Эдик говорил о каком-то трикотажном предприятии. Далее. Верочка считает, что Глинский должен бояться ссоры с ней. Видимо, что-то она знает, порочащее его.

И это уже бесспорно может представить интерес. Да, пожалуй, из всех выявленных пока связей Глинского эта самая интересная. Но как к той Верочке подступиться?

Как сделать, чтобы она рассказала все, что знает? Она сердита на Глинского, обижена им, оскорблена, даже, может быть, озлоблена. Но… возможно она его все-таки любит? И не захочет губить? Что же собой представляет эта Вера? То, что Виталий знает о ней, мало, очень мало, почти ничего. Значит, надо узнать больше. Это было всегда самое трудное и, пожалуй, самое интересное в его работе — узнавать людей, всяких — хороших и плохих, иногда совсем плохих. Но при этом всегда ему не хватало времени. Ведь за спиной было преступление, обычно жестокое, иной раз бесчеловечное, и впереди должна для кого-то последовать расплата, непременно должна, чего бы это ни стоило. Таков закон его работы, он сводится к одному грозному слову — розыск! Вот для чего нужны люди, самые разные люди, которые могут и должны помочь! Порой даже против своего желания.

И с Верой придется встретиться как можно быстрее — завтра же. Но сперва следует кое-что предпринять.

Виталий заметил, что интуитивно направился в сторону Плющихи. На Плющихе он отыскал дом № 13 и внезапно остановился. Около подъезда стояли красные «Жигули». Номер был тот самый.

Задача внезапно осложнилась. Больше того, она выглядела теперь почти неразрешимой. Выходит, Глинский восстановил отношения с Верочкой. Испугался? Скорее всего. Ведь он увлечен Маргаритой Евсеевной. Или это только она им увлечена? Но если предположить, что ему нужны были от нее лишь какие-то сведения, то он их уже получил. Зачем же продолжать отношения? Нет, Маргарита Евсеевна не такая женщина, чтобы в отношениях с ней ставить перед собой только деловые цели. И он продолжает за ней ухаживать. Конечно, продолжает. Свежие цветы у нее в доме, пачка сигарет, ее горячие ручательства… Что же выходит, два романа параллельно?

Нет, он не мальчишка. И, ведь, он в какой-то момент уже было порвал с Верой. И вдруг снова?.. Нет, нет, вряд ли.

Он, видимо, боится… боится… чего-то боится…

Виталий снова вышел на набережную и брел по ней, не замечая крупных хлопьев мокрого снега, вдруг поваливших с черного неба.

Так, так. И эта беленькая девочка верит ему? Возможно, хочет верить. Что же, все-таки, она собой представляет? Доверчивая, честная, хорошая, не понимающая, какой человек рядом с ней? Но она же что-то очень плохое знает о нем. Знает, и никому не говорит. Кроме того, это означает, что он ей что-то доверил важное, секретное. Зачем? Скорей всего, он добивался ее помощи. Выходит, не такая это хорошая девушка. И не втемную он ее использовал, как, допустим, Маргариту Евсеевну. Вот такая ситуация, значит. Между двух женщин оказался уважаемый Всеволод Борисович. Между двух женщин…

Виталий остановился. Торопливо посмотрел на часы и вздохнул. Да, все дела откладывались на завтра.

Утром, после оперативки, заручившись обещанием Цветкова всюду, где надо, договориться и получить необходимую поддержку, Лосев надолго исчез из управления.

Первый визит его был в ЖЭК дома, где жила Вера.

Там он, однако, не задержался, лишь перелистал домовую книгу и почерпнул оттуда самые необходимые сведения. После чего из ближайшего автомата позвонил Цветкову.

Уже через час Виталий оказался в комитете комсомола комбината верхнего трикотажа.

По дороге он еле сдерживал переполнявшее его нетерпение. Подумать только, оказывается Верочка Хрисанова работала в бухгалтерии того самого комбината, о котором говорил Эдик Албанян, где произошло хищение пряжи тоже по фальшивой доверенности. Это была не случайная удача. Все связано в этой жизни, все имеет свою логику.

Секретарю комитета комсомола, аккуратному пареньку в строгом костюме и белоснежной сорочке с модно затянутым полосатым галстуком, Виталий сказал, пожимая руку:

— Привет. Я Лосев.

— Звонили, — деловито отозвался секретарь. — Что тебя интересует?

— Работа с несоюзной молодежью. Готовим, понимаешь, материал. Давай, скажем, второй цех и бухгалтерию.

— Бухгалтерия-то зачем? — удивился секретарь.

— Нужны разные группы молодежи по своей ориентации, интересам, подготовке, ну и прочее. Понял?

— Понял, — не очень уверенно ответил секретарь. — По бухгалтерии я сейчас их комсорга приглашу. У меня в поле зрения, — он улыбнулся, — главным образом рабочий класс.

— Ну, правильно. Зови.

В комитете комсомола Виталий провел часа два. Когда очередь дошла до бухгалтерии, он внимательно выслушал строгую девушку в очках, аккуратно разложившую перед собой какие-то списки и тетради.

Под конец он спросил:

— Ну, а какой круг интересов, допустим… Раи Сочневой?

И, внимательно выслушав рассказ о неведомой ему Сочневой и даже сделав какие-то пометки в блокноте, снова спросил:

— А вот… — он посмотрел список, — ну, скажем, у Веры Хрисановой?

— Ой, какая тут активность, — неожиданно заулыбалась строгая девушка в очках. — У нее сейчас дикий роман.

— Вот, вот. Только и слышишь, — желчно заметил секретарь.

— Но это же так естественно, — пожала плечами строгая девушка-комсорг. — И неминуемо. Тут надо считаться.

— Настоящий роман должен помогать, а не мешать общественной активности, Светлова, — назидательно произнес секретарь комитета. — Сколько мы уже разговоров нa этот счет вели, — и, обращаясь к Лосеву, добавил: — Ты не представляешь. Женский коллектив. Восемьдесят три процента девчонок в организации. У одной роман, у другой свадьба, третья рожает, четвертая разводится, пятая после работы бежит к ребенку. Вот тут и добивайся активности. С ума сойдешь. Вот так и с Хрисановой. Девчонка как девчонка была, и вдруг роман, да еще дикий, — он усмехнулся.

— Ваш парень? — спросил Виталий у девушки в очках.

— Нет. Взрослый уже. Она говорит, хирург. Я их однажды встретила. Очень представительный дядя. Даже немножко седой. Но Верка просто с ума от него сошла. Ни о чем больше говорить не может.

— Вот, вот, — снова вмешался секретарь. — Потому у вас и ЧП в бухгалтерии. Головы не тем забиты. Понимаешь, — он повернулся к Лосеву. — Пряжа была получена по подложным документам. Теперь следствие идет.

И он рассказал Виталию уже известное ему происшествие на комбинате.

Из комитета комсомола Лосев уехал только во втором часу дня.

А под вечер Петя Шухмин привез перепуганную Верочку.

Виталий не успел раскрыть рот, как она выпалила:

— Ну, вот, я так и знала!.. Так и знала!..

И расплакалась.

— Что вы знали? — удивился Лосев.

— Что подумают на меня…

Виталий внимательно посмотрел на девушку.

Она была недурна собой, маленькая, изящная, с копной совсем светлых, прямо-таки льняных волос, нежное и правильное бледное личико и большие, слегка подведенные темно-карие глаза. «Ведь милая девушка, — подумал Виталий. — Но рядом с Маргаритой Евсеевной… Вот только глаза…» Да, глаза вдруг сказали ему что-то новое об этой девушке, что-то не укладывающееся в тот образ, который Виталий уже нарисовал себе. И он подумал, как совсем неоднозначны люди и что здесь тоже лучше один раз увидеть, чем десять раз услышать. Надо только научиться смотреть. Эта девочка неглупа, жизнерадостна и добра. Но сейчас ей страшно, и вообще она измучена чем-то. Впрочем, ясно, чем измучена. И внезапно весь план разговора скомкался, показался фальшивым.

Виталию стало даже как-то неловко за него. Совсем по-другому надо разговаривать с этой девушкой.

— Мне рассказывали, что однажды вы с ребятами были в молодежном клубе…

— Ну, это давно, — торопливо ответила девушка.

— Да, я знаю. Там организовали встречу с молодыми английскими художниками. И один нарисовал тут же ваш портрет. Он его вам подарил?

— Слушайте, — сердито сказала Вера. — Вы зачем меня сюда привезли, чтобы про клуб спрашивать?

— Нет, — вздохнул Виталий. — Я почему-то подумал про портрет. А разговор, конечно, будет о другом. Но для начала имейте в виду, я вас ни в чем не подозреваю и ничего плохого о вас не думаю.

— Правда?

Она подняла глаза на Виталия.

— Правда, — твердо подтвердил он.

Вера слабо улыбнулась.

— Я вам почему-то верю.

— А почему же мне не верить? Ведь я вас ни разу еще не обманул, — Виталий тоже улыбнулся. — А вы, между прочим, верите порой даже тем, кто вас уже однажды обманул, — многозначительно заключил он смелее.

— Я не понимаю, — она пожала плечами.

— Нет, вы уже о чем-то подумали, — Виталий снова улыбнулся. — Знаете что? Давайте говорить откровенно. Вам это ничем не грозит. Это может подвести только меня, если… если вы окажетесь другим человеком, чем я думаю.

— Ой, я, правда, ничего не понимаю, — уже улыбнулась Вера.

— Сейчас поймете. Вы знаете, где находитесь?

— В милиции.

— Здесь уголовный розыск. А розыск очень непростое дело. Вот сейчас, например, мне предстоит разыскать опасных преступников, которые совершили крупное хищение. Очень крупное.

— У нас?

— Не только у вас, но и еще в одном месте. И на этот раз не пряжу. Но тоже ценное сырье. И тоже по фальшивой доверенности. Но там они еще убили человека.

— Ой, какой ужас! — с искренним испугом воскликнула Вера.

— Теперь понимаете, как важно их быстрее найти?

— Конечно!

— Вот почему я спросил вас про клуб, — неожиданно заключил Виталий.

Вера растерянно посмотрела на него.

— Я опять ничего не понимаю.

— Сейчас, сейчас. Все поймете. Ведь мы говорим откровенно?

— Да…

— Совсем откровенно, Вера. Уж вы мне верьте. Хорошо?

— Да, да!

— Почему вы перестали ходить с ребятами в клуб? И дружить с Сережей Морозовым?

— Но это…

— Вы обещали мне верить.

— Ну, хорошо! Я познакомилась с другим человеком. Я его люблю. Вот и все.

— Он называет себя хирургом?

— Он — хирург.

— Нет. Вы знаете его фамилию?

— Конечно.

— Тогда посмотрите справку с его работы.

Из лежащей на столе папки Виталий достал бумагу и протянул ее Вере. Та удивленно пробежала ее глазами.

— Вахтер?.. Не может быть…

— Оказывается, может, — пожал плечами Виталий. — Он назвал себя хирургом, познакомившись недавно и с этой женщиной.

Он достал из той же папки фотографию Маргариты Евсеевны и протянул ее Вере. Та бросила на нее неприязненный взгляд, но в руки не взяла.

— Какая красивая…

— Кстати, она тоже работает в бухгалтерии предприятия, где произошло уже другое хищение. И там тоже подсунули фальшивую доверенность. Странное совпадение, правда?

Вера, что-то соображая про себя, рассеянно произнесла:

— Да… Неужели поэтому он перестал… Но… он вчера говорил… Что вы сказали? — переспросила она.

— Я говорю, странное совпадение! С этой женщиной.

— Это не странное совпадение, — глаза Веры налились слезами. — Это… это подлость! Он мог мне прямо сказать. Зачем же так…

— Значит, не мог.

— Должен был. Если по-честному.

— Тут все не по-честному, Вера. Вы же видите. А он… Может быть, он вас боится?

Виталий напряженно ждал ответа. Поворот в разговоре был рискованный. Вера сейчас могла не пойти на откровенность, если была хоть чуточку в курсе дел Глинского и участвовала в них. Тут Виталия вело только непонятное ему самому чутье, какое-то обостренное ощущение невозможности, неестественности такого контакта, такого поступка со стороны этой девушки.

— Конечно, испугался, — сказала Вера и с горечью усмехнулась. — Я только не знала, что она такая красивая.

— Чем же вы его напугали? — с облегчением спросил Виталий.

Вера вздохнула.

— Я, ведь, все время чувствовала, что он что-то скрывает. Ну, чувствовала, чего уж там говорить. А когда он от меня… Это я тоже сразу почувствовала. Это очень больно, — она подняла глаза на Виталия. — Ну, я и брякнула, что все расскажу. Вот он вчера и прискакал. Выпытывать.

— А вы?

— Обрадовалась, дура. Уж такую он ласку изображал.

Она снова покосилась на фотографию, лежавшую на столе. Эта фотография не давала ей покоя.

— И что же, ничего он не выпытал у вас?

— Нет.

— А что было выпытывать? Что вы знаете?

Вера, опустив глаза, молчала.

— Скажите, — попросил Виталий. — Ведь мы условились.

— Однажды я увидела у него на столе бланк доверенности… — тихо, не поднимая глаз, произнесла Вера. — С печатью. А подписей не было. Я тогда жутко испугалась. Но ничего ему не сказала.

— А на кого была эта доверенность, куда? — спросил Виталий.

— Я не разглядела. Она из-под книги высовывалась.

— И что вы подумали?

— Сначала почему-то испугалась. Потом подумала: Ну, мало ли что? — В общем, успокаивать себя стала. А когда он… Ну, изменился, — Вера опять бросила взгляд на лежавшую в стороне фотографию, — я разозлилась и опять про это вспомнила.

— И на этот раз что вы подумали?

— Что его этим можно испугать.

— И сказали ему?

— Ну, не сказала… просто… намекнула. И вот он прискакал.

— Значит, вы уже поняли и… молчали?

— А что я могла понять?.. Ну, правда, у нас уже произошло это… — она опустила голову. — И… и я поступила нехорошо. Но… я не могла решиться. Ну, не могла. Вы понимаете? Это, ведь, тоже нехорошо, доносить…

— Понимаю…

— Нет, вы не понимаете. Это… это… И куда идти?

— Нет, я понимаю, — убежденно сказал Виталий. — Мы все уверены, что доносить нехорошо. И это правильно. Но жизнь, Вера, — трудная штука. Вот сейчас, например, вы помогли нам в важном деле. Я считаю, для всех важном. Ведь, был убит человек. Ну, нельзя же позволять такое!..

— Конечно…

— То-то и оно.

— Это как у Пушкина, — неожиданно сказала вдруг Вера и слабо улыбнулась. — «Донос на гетмана злодея царю Петру от Кочубея». Да?

Виталий тоже улыбнулся.

— Вроде этого.

Он задумался на минуту, потом снова спросил:

— А из друзей его вы кого-нибудь знаете?

— Из друзей?.. Ну, вот Игорь. Он где-то под Москвой живет. Потом Валерий. Он… кажется, тоже хирург.

— Такой же? — невольно усмехнулся Виталий.

— Ой, я уже ничему не верю, — вздохнула Вера.

«Игорь», — подумал Виталий и спросил:

— А к этому Игорю вы не ездили?

— Он звал, но… я не поехала.

— Скажите, — снова спросил Виталий. — А когда вы видели у него дома ту доверенность, не вспомните?

— Давно. Еще осенью.

— Вы только познакомились?

— Ну, не только. Мы уже, наверное, месяц были знакомы.

— Он часто расспрашивал вас о работе?

— Часто, конечно.

— И о ваших фондодержателях тоже?

— Я ему вообще все рассказывала, — пожала плечами Вера. — Жаловалась даже. У нас же беспорядков много.

— А он?

— А он сочувствовал, — она усмехнулась. — Вообще был очень внимательный. Поначалу. Цветы дарил. Как все. Сами знаете, — она взглянула на Виталия.

— Да, знаю, — задумчиво согласился он и невольно посмотрел на фотографию на столе, с которой кокетливо улыбалась Маргарита Евсеевна.

Вера перехватила его взгляд и спросила:

— Ей тоже дарил?

— Не знаю, — сдержанно ответил Виталий и, посмотрев на часы, сказал: — Ну, вот что, Вера. Пора вам домой. Поздно уже. Обещайте мне никому о нашей встрече не рассказывать. Хорошо?

— А вы не расскажете? — улыбнувшись, спросила девушка.

— Нет, — покачал головой Виталий. — Наш разговор — это служебная тайна.

— Ну, и я не скажу никому, — горячо обещала Вера.

Виталий про себя усмехнулся. «Искренне уверена в этом», — подумал он. Впрочем, о таком разговоре Вера могла рассказать только своему бывшему дружку Это Виталий предусмотрел.

Накануне днем, вскоре после обнаружения машины и оперативки у Цветкова, Откаленко тоже приступил к выполнению полученного задания. Начал он в своей обычной манере: приехал в тот двор, где стояла машина, и снова обошел знакомое уже место за грудой ящиков и коробок. Внимательный осмотр ничего нового, однако, не дал.

«Машина стояла здесь, — размышлял Игорь. — Почему они именно сюда ее загнали? Скорее всего просто наткнулись на подходящее место: машину здесь почти не видно, тем более вечером и ночью. А днем сюда все время подъезжают другие машины, привозят овощи, фрукты. Среди них тоже стоять незаметнее. Да и не собирались они тут долго стоять. А перекинуть груз с машины на машину, видно, решили сразу, как только сорвался ремонт. Надо было спешить. Да, но засор подачи? Зачем им понадобилось заводить пустую машину? Чтобы перегнать на другое место? Зачем? Стоп, стоп. Что-то тут не сходится. Бросить в другом месте, только не здесь… И нас увести от этого места. Но не удалось. Подвела случайность. Значит… тут что-то можно найти. Надо искать.

И потом. Перебросить с машины на машину груз в десять тонн… Тут хребет сломаешь, с мешками этими, пока перебросишь. Да, тут нужны рабочие. Вдвоем не справишься. Даже втроем: с тем, который курил „Герцеговину“. Или они достали машину с подъемником? Нет, вряд ли. Или опять какая-то случайность, уже в их пользу? Так или иначе, но операция эта трудоемкая, небыстрая. Кто-то мог видеть. Кто-то должен был участвовать».

Игорь невольно огляделся.

Возле магазина стояла машина с овощами и какими-то коробками. Около нее суетились рабочие в темных, грязных халатах. В дверях виден был полный мужчина в белом халате, он разговаривал с другим, в пальто и кепке.

А рядом с магазином и над ним были окна, бесчисленные окна огромного дома. Однако что-либо заметить можно было только из ближайших — со второго, третьего этажа. Выше уже надо высовываться, чтобы что-то увидеть во дворе. Но сейчас не лето. Да, видимо, придется опрашивать жильцов, осторожно, конечно.

Игорь медленно оглядывал мутные, еще не отмытые за зиму стекла окон.

В этот момент за его спиной раздался насмешливый голос:

— Нюхаешь, милок? Небось, из милиции?

Игорь оглянулся.

Перед ним стоял неопределенного возраста, низенький, щуплый и небритый человек с испитым лицом и хитрющими маленькими глазками. Был он в старых, заляпанных грязью сапогах и синем рваном халате поверх ватника, на всклокоченной голове еле держалась мятая кепка. Глазки его уже с утра подозрительно блестели, а свекольно-красный, с прожилками нос не оставлял сомнений в его склонностях.

— А тебе интересно знать, откуда я? — усмехнулся Откаленко.

— Хе! Страсть, как интересно, — презрительно ответил тот. — А то я на вас не нагляделся. Закурить-то найдется?

— Свои уже, выходит, кончились?

— Ага.

— Ну, давай, тяни.

Откаленко вынул сигареты и, угостив, закурил сам.

Они уселись на какой-то опрокинутый ящик.

— Здесь трудишься? — Игорь кивнул на магазин.

— А мы по морям, по волнам, — оскалился в усмешке человечек в халате. — Нынче здесь, а завтра там. Мы того, пьющие.

— Ну, недельку-то здесь продержишься?

— Само собой. А то и поболе. Неделю уж, считай, держусь. Одначе скоро… А ты не из ОБХСС? А то прямо к директору топай. Уж кое-чего тебе подкинет, будь уверен.

— Не. Я воздухом дышу, — усмехнулся Откаленко.

— Воздухом пьян не будешь. Может, вынести? До одиннадцати.

— Обожду. А сам ты где живешь?

— Да тута и живу. Через двор. Чтоб, значит, на дорогу не тратиться. Как зовут-то тебя, ежели не секрет?

— Игорь. А тебя?

— Федя-Квас, все при нас.

— Ты, гляжу, шутник. Тут, говорят, порченая машина стояла. Неужто угнали?

— Вчерась, — Федя хитро посмотрел на Откаленко. — А ты уже нацелился?

— Да нет, так просто.

— Просто только бутылку выпить. Поставишь бугылку?

— Это за что?

— А я тебе кое-чего шепну.

Откаленко усмехнулся.

— Чего же это такое ты мне шепнешь?

— Ха! Думаешь ты один умный? У меня, брат, ума, если хочешь знать, пруд пруди. Понял? У меня только выдержки нет. А я так считаю, без нее веселее.

— Навряд.

— Точно тебе говорю. Ты смотри, какой я веселый. Так шепнуть?

— Про что?

— А есть тут кое-кто, все про ту машину знает.

— А чего про нее знать-то?

— Откуда, что и как. Ты мне, Игорек, шарики не крути, понял? Я ж тебя вчера видел. Вот так, — Федя торжествующе посмотрел на Откаленко.

— А раз так, то без бутылки говори.

— Не, — покрутил головой Федя. — Бутылка мне беспременно нужна. Тут уж как хошь, а дай.

— Ну, так и иди, Федя, за ней. А я еще погуляю.

Откаленко неторопливо погасил сигарету и встал.

— Значит, трояк не дашь?

— Не. Самому пригодится.

— Ну, тогда я тебе помешаю, знай.

— Ладно. Только потом я тебе помешаю, ты уж не обижайся.

— Эх, — вздохнул Федя и тоже встал. — Добрый я человек. Ужас просто. Ну, дай еще сигаретку. Постой! — он склонился над протянутой Игорем пачкой. — Я уж… три возьму, не обидишься?

— Ну, давай, давай, бери, шут с тобой.

Федя взял сигареты, бережно положил их в верхний карман халата и, таинственно понизив голос, сказал:

— Вечером приходи, попозже. Бурда тут беспременно будет. Вот с ним и потолкуй. Ежели, конечно, сумеешь, — он коротко хихикнул. — Они тут кое-чего делали с ней, сам видел. Туда-сюда, одним словом. Только гляди, меня, в случае чего, не заложи. А то мне тогда… — он махнул рукой, и глаза стали жалкие и грустные.

Лосев не прошел бы мимо таких глаз. Но Откаленко лишь кивнул в ответ и коротко сказал:

— Будь спокоен.

— Пока, Игорек, — залихватским тоном сказал Федя. — Авось, свидимся еще. Поклон супруге и деткам.

Он сделал рукой приветственный жест и, повернувшись, вихляющей походкой направился к разгружавшейся рядом машине.

«Что ж, — подумал Откаленко, глядя ему вслед. — Придется вечерком сюда наведаться. Вечером тут, кажется, оживленно».

А пока следовало здесь еще погулять и подумать. Игорю всегда лучше думалось на месте, где произошло все то, что надо было разгадать, где можно было одновременно думать и смотреть и кое-кого встретить тоже, вроде этого непутевого Федьки-Кваса, а то и кого-нибудь поинтереснее.

Игорь не спеша брел по асфальтовой дорожке, ведущей в глубь двора, к размытой дождями и снегом детской площадке с грустными, потемневшими грибками и покосившимся квадратом песочницы. Вдоль дорожки, по которой шел Откаленко, сиротливо стояли облупленные скамейки. На одной из них, подстелив газету, сидел полный старик в теплом пальто с меховым воротником, в шляпе и, опираясь на палку, разговаривал с крупной, черной с рыжими подпалинами овчаркой, которая сидела перед ним и, склонив голову набок, внимательно его слушала. Сцена была так выразительна, что Игорь невольно залюбовался красавицей-собакой. Подойдя ближе, он осторожно опустился на дальний край скамейки и стал с интересом прислушиваться. А старик, не обращая на него внимания, продолжал говорить:

— …И не бегай больше туда. Ты же видишь, они камнями бросаются. И не рычи на них, не кидайся. Нас же с тобой и накажут. Все поняла, умница ты моя? Ну, вижу, вижу, поняла.

Собака, не меняя позы, чуточку повела одним настороженным ухом в сторону Игоря, потом облизнула языком черный нос и пружинисто встала, давая понять, что все ей ясно.

— Ну, гуляй, гуляй пока, — сказал старик.

Собака отбежала и настороженно оглянулась на Игоря, словно что-то решая про себя, потом опять взглянула на хозяина, и в ее умнейших глазах отразилось явное беспокойство.

— Гуляй, гуляй, — усмехнувшись, повторил старик и, обращаясь уже к Игорю, добавил. — Боится меня оставить с чужим человеком.

— Отличная собака, — подтвердил Игорь и спросил. — Кто же это в нее камнями бросает? Неужели дети?

— Что вы! Дети в ней души не чают. Это хулиганы. Вечерами собираются возле магазина. Там, на ящиках, распивают, горланят. А Долли пьяных не любит. Так я ей не велю вообще в ту сторону бегать. Днем тоже.

— Каждый вечер вы с ней гуляете?

— Это обязательно. Сын болен. Вот я пока.

— Хлопотное дело.

— Что вы! Для меня это истинное удовольствие. Я же с ней, как с человеком, разговариваю. И она решительно все понимает. А любовь, преданность беспредельные. Настоящий член семьи.

В это время собака подбежала, держа в пасти какую-то палку, и осторожно положила ее перед хозяином.

— Вот, видите? Это она поиграть хочет, — сказал тот.

Старик попытался поднять палку, но не дотянулся и попросил:

— Дай поближе, Долли.

И собака, схватив палку, положила ее к самым ногам хозяина.

Старик нагнулся, взял палку и с силой бросил ее вдоль дорожки. Собака радостно кинулась вслед за ней.

В конце дорожки она неожиданно задержалась и принялась обнюхивать снег вокруг, потом, схватив вдруг что-то в пасть, кинулась к хозяину. Подбежав, она положила у его ног тонкий нож с наборной ручкой из разноцветного плексигласа.

— Ого! — нагибаясь, произнес старик. — Вот теперь нож. А на днях чей-то портсигар нашла.

Он поднял нож и рассмотрел его.

— Что-то тут нацарапано на ручке. Очки не хочется доставать. Вы не видите? — обратился он к Игорю.

Тот взял нож и разобрал на его рукоятке: «Гад буду. Б.»

— Это ихний, наверное, — старик кивнул в сторону магазина.

Собака напряженно смотрела на нож и уже не предлагала хозяину играть.

— Что же за хулиганы там собираются? — спросил Игорь.

— Да местные все. Делать-то нечего. Правда, вчерашний вечер они хоть делом занялись. Мешки какие-то с машины на машину перегружали. Весь вечер пыхтели. Мы в первом часу ушли, а они все возились. На водку, конечно, зарабатывали.

— Странная работа, — заметил Игорь.

— Я так понял, что машина испортилась и срочно пригнали другую. Утром сегодня та, испорченная, еще стояла. Ну, а потом, видно, ее увезли, — он посмотрел на собаку и сказал: — Отдыхай, Долли. Ложись.

Собака послушно опустилась у его ног, вывалив красный язык и на миг скосив глаза на Игоря.

— Какая собака, — снова искренне восхитился Игорь. — И, мне кажется, очень породистая. Вон родинки-то на морде.

— Все пять, — с гордостью подтвердил старик и добавил: — А вы б себе тоже собаку завели. Я вижу, вы их любите.

— Люблю, — подтвердил Игорь. — Но одному трудно за ней ухаживать. Я уж думал.

— А родители, жена?

— Родителей уже нет. Жены… — Игорь усмехнулся, — пока нет.

— Жена нужна, — убежденно сказал старик. — В молодости это не так ощущаешь. А вот я год назад похоронил свою Прасковью Андреевну, и такая, знаете, тоска в душе поселилась, ничем не заглушишь, никакой работой.

— Вы работаете?

— Да. Лекции читаю, учебник пишу. Математический анализ… — задумчиво произнес старик и, вздохнув, заключил: — Женитесь. Ей-богу, женитесь. Мой вам совет. А вы, я вижу, человек хороший, — и он зорко и ясно взглянул на Игоря.

«Да, надо бы», — подумал Игорь и, помолчав, спросил:

— И все-таки, у кого это рука поднялась на такую собаку? Вы этих хулиганов знаете? В вашем доме, наверное, живут.

— Двое из нашего дома. Один, вот, из тюрьмы только вышел. Слесаря нашего сынок. Как вышел, так верховодом стал. Кличку дурацкую принес, я слышал. Бурда. Надо же придумать. И все тут его боятся, — он усмехнулся. — Кроме Долли.

— А отец его как?

— Что отец? Пьяница. И мать тоже. Вечером идешь мимо их окон, песни поют. Вон их окна. На первом этаже, возле ворот.

— И не работает этот Бурда?

— Нет. Уж наш участковый, Владимир Прокопьевич, каждый день туда ходит. Вот, ведь, работа у человека. А что поделаешь? Надо, — он вздохнул. — Ну, ладно. Пора идти. Всего вам доброго, — он поднялся со скамьи. — Пойдем, Долли.

Собака немедленно вскочила и оглянулась на Откаленко, словно тоже прощаясь с ним. И в глазах ее, как показалось Игорю, мелькнула некоторая симпатия.

Он весело кивнул ей.

— До свидания.

Какое-то время Игорь смотрел вслед удаляющемуся старику и строго идущей рядом с ним собаке, потом перевел взгляд на окна первого этажа возле самых ворот.

«Ну, ладно, Бурда, — угрюмо подумал он. — Вечером мне все расскажешь, подлец ты эдакий. Уж я постараюсь».

Он встал и отправился к выходу со двора.

Проходя мимо магазина, Игорь увидел у наполовину разгруженной машины группу рабочих, они покуривали, расположившись на ящиках, и что-то лениво обсуждали.

Среди них был и Федька. Заметив Откаленко, он ему хитро и самодовольно подмигнул. «Достал все-таки трояк», — подумал Игорь.

…Вечером двор показался Игорю не просто грязным и угрюмым, как днем, а еще и каким-то загадочным, даже опасным, хотя над подъездами окружавших его домов горели яркие лампочки и под ними то и дело мелькали люди. Почти во всех окнах горел свет. Только возле магазина все было окутано темнотой. Среди высокой груды пустых ящиков и коробок виднелась одна сиротливая, неяркая лампочка, освещавшая, казалось, только саму себя, вокруг нее темнота еще больше сгущалась. Пустынным казался этот участок двора.

Игорь направился туда.

А вскоре до него донесся гомон пьяных голосов, хотя самих парней видно не было. «За ящиками сидят», — догадался Игорь.

Ему не впервые было встречаться с такими шальными компаниями, и потому особого страха он не испытывал, только привычное, даже какое-то приятное напряжение, как перед очередным испытанием. Он ненавидел это разнузданное, жестокое и темное племя и не понимал своего друга Лосева, который был готов возиться с самым последним и отпетым из них, пытаясь отыскать некую «болевую точку в душе». «Какая тут душа? — враждебно думал Игорь. — Давить надо такого, чтобы боялся высунуться. Вот и этот Бурда. Нож у него самый опасный, самый бандитский. Значит, надо сейчас сразу взять над ними верх, не давая опомниться». Игорь был уверен, что вышел на верный след.

Подойдя поближе и обогнув гору пустых картонных коробок и ящиков, он увидел в тусклом свете единственной здесь лампочки компанию человек в пять или шесть, расположившихся вокруг опрокинутого ящика, на котором стояли стаканы, бутылки, а на развернутой бумаге лежала какая-то снедь. Самих парней разглядеть было трудно. Гомонили все, но как будто слушали они одного, который сипло гудел, перекрывая их голоса. До Игоря донеслись его слова:

— …Тайга — мачеха, братва. Сгубить может враз. По ней надо уметь бежать. Собьешься, и хана тебе…

Игорь оттолкнул ногой какой-то лежавший на его пути ящик и приблизился. Голоса смолкли. Все повернулись в его сторону.

— Ну-ка, ты, специалист по тайге, подойди, — позвал Откаленко.

— Ты откуда взялся? — прохрипел знакомый уже голос. — А ну, сам подойди, раз я тебе нужен, — в голосе прозвучала насмешка.

— Подойди, Бурда, разговор есть, — повторил Игорь. — Не пожалеешь.

— Ты бы не пожалел, что сюда сунулся, — угрожающе заявил все тот же голос. — Тащи его сюда, ребятки. Живо.

Но первый же из подскочивших к Откаленко парней получил такой удар, что не устоял и повалился на груду ящиков, верхние из которых обрушились на него. Второй из нападавших в нерешительности остановился.

— Ну, иди сюда, иди, — иронически позвал его Игорь. — Пока Бурда подойдет, я с тобой успею поговорить.

— Слышь, ты! Тебе, зараза, чего надо? — все еще не поднимаясь со своего места, но уже миролюбивее спросил Бурда. Этот сиплый голос принадлежал ему.

— Есть разговор, — сухо повторил Откаленко. — С глазу на глаз. Неужто, боишься, Бурда? Или, по-другому, Николай Спивак, как хочешь.

— Ха! Все-то он знает! — воскликнул Бурда, и в голосе его проскользнула озабоченность, потом он с вызовом сказал. — А чего мне бояться в своем отечестве? — он выругался.

Длинный, еле различимый в темноте парень поднялся с одного из ящиков и вразвалку подошел к Откаленко. В темноте он был плохо виден даже рядом.

— Отойдем, — резко сказал Откаленко. — Лишних ушей не требуется. Вон туда, — он махнул рукой в сторону невидимых в глубине двора скамеек.

Не дожидаясь ответа, Игорь уверенно зашагал в темноту, чувствуя, что Бурда заинтригован и теперь уже никуда от него не денется. За своей спиной Игорь слышал его торопливые шаги.

Дойдя до первой из скамеек, он остановился и сказал:

— Вот тут и потолкуем. Я тебя не вижу, ты меня не видишь. Откровенный разговор у нас получится.

— Это еще поглядим, — угрожающе прохрипел Бурда. — Смотря об чем разговор поведешь. Гляди, не споткнись. Не на фрайера напал.

— Знаю, на кого напал. Правда, один зубик у тебя уже выпал, Бурда. Не заметил?

— Это еще какой?

— Такой, значит, ножичек ты изготовил себе, остренький, да длинненький. Опасный ножичек. А он, вот, тю-тю. Да?

— Ах, ты, гад… — напружинился Бурда, и Откаленко сразу уловил эту перемену. — Ты как его увел, а?

— Подфартило, — усмехнулся Откаленко и сердито добавил. — А вообще дело к тебе есть. Тут, может, и тебе подфартит. Так что, садись. Закурим пока.

Они опустились на скамью, и Бурда поспешил первым чиркнуть спичкой, близко поднеся ее к Игорю, чтобы тот прикурил.

— Фото твое на всяк случай теперь имеется, — удовлетворенно предупредил Бурда, гася спичку.

— Валяй, — согласился Откаленко. — Снимай. Стану тебе теперь сниться. Может, поаккуратней вести себя будешь.

— Ты откуда такой взялся? — подозрительно спросил Бурда.

— А тобой только мы пока и интересуемся. Так что помни и не спотыкайся лучше, — зло усмехнулся Откаленко. — А разговор у нас с тобой, Николай, вот о чем будет. Вчера вечером с машины на машину мешки перегружали?

— Ну…

— Кто просил?

— Шоферяга один. И его экспедитор. Машина у них забарахлила.

— Как их звать, знаешь?

— А чего такого? Экспедитора — Дмитрий Михайлович.

— Хорошо рассчитались?

— Все наши. Тебе-то что? Люди попросили. Не ворованное небось. И директор разрешил, — солидно добавил Бурда.

— А он-то тут при чем?

— Ну, сказал: «Выручайте, мол, приезжих. Хорошо заплатят». Ну, и верно, — Бурда оживился. — Столько не украдешь, сколько они отвалили. Спешили здорово. Эх, подвалило. Пошли, угощу. Хрен с тобой.

— А мы друг друга не видели, — жестко ответил Откаленко. — В темноте — встретились, в темноте разошлись. Все.

— Тики-так, — насмешливо согласился Бурда. — Мутное дело, видать.

— Одно хорошо, не твое. Так что, пока молчать будешь, ясно? И своим там тоже…

— Тики-так, — уже серьезно повторил Бурда. — По новой идти неохота.

— Тогда все. Бывай.

Откаленко поднялся и мгновенно растворился в темноте. Он знал еще один выход со двора.

Уже по пути домой он подумал: «Завтра надо будет повидаться с директором. Интересно, что они там ему наболтали».

…Утро, однако, принесло всякие неожиданности.

Зайдя в овощной магазин, Откаленко в толпе покупателей вдруг столкнулся с Леной. Встреча их произошла так внезапно, что они даже не успели сделать вид, что не знают друг друга.

— Ты что здесь делаешь? — растерянно спросила Лена.

— А ты?

— Я?.. Вот хочу… Бананы тут дают. Зеленые, правда, — она улыбнулась и тихо добавила: — Но моя подопечная, кажется, не такие получит.

— Твоя… А! — Игорь насторожился. — Сюда пришла?

— Да.

— К кому?

— Сейчас посмотрим. Приятельниц у нее тут куча. А ты тут зачем?

— Да вот думал… Это хорошо, что я тебя встретил, — туманно ответил Игорь. — Кажется, все-таки есть судьба.

— Есть, — убежденно кивнула Лена и лукаво взглянула на Игоря.

— Ладно. Потом, — чуть смущенно ответил он и спросил: — Где твоя?

— Вон, около кассирши. Полная такая, в синем пальто.

— А-а. Холеная бабочка. Ну, ладно. Я пошел. До вечера?

Лена улыбнулась.

— Это уж как судьба решит.

Игорь отошел и тут же заметил, как Нина Сергеевна — он сразу вспомнил, как зовут администратора из «Березки», о которой докладывали на оперативке у Цветкова, — решительно направилась к узкой двери за прилавком, ведущей, видимо, в подсобные помещения. Еще не отдавая себе отчет, почему он это делает, Игорь устремился вслед за Ниной Сергеевной. За дверью оказался узкий коридор. В этот момент двое рабочих катили по нему груженую тележку, и Нине Сергеевне, а затем и Откаленко пришлось прижаться к стене, чтобы ее пропустить.

За тележкой шла женщина в белом халате с какими-то бумагами.

— Валерий Геннадиевич у себя? — спросила ее Нина.

— Да. Народ у него, — ответила та.

Тележка проехала, и Нина Сергеевна уверенно двинулась дальше по коридору. Откаленко последовал за ней.

На одной из дверей, выходивших в коридор, висела табличка «Директор». Нина, не постучав, распахнула дверь.

— Привет, — небрежно сказала она.

Дверь закрылась. Через минуту из кабинета вышли двое мужчин. Игорь озабоченно спросил одного из них:

— Директор свободен?

— Знакомая, — сердито ответил тот. — Договорить не дала.

— Красивые женщины ждать не любят, — усмехнулся Игорь.

— Деловые, — поправил его другой мужчина. — Сама, небось, где-нибудь директор.

Оба направились куда-то в глубь коридора.

Игорь задумчиво проводил их глазами и вытащил сигарету.

Теперь он уже не спешил встретиться с директором.

Во-первых, его имя показалось знакомым и требовалось вспомнить, от кого он его мог слышать. Ну, и потом эта Нина. Как она зашла к нему! Видимо, приятели. А она знакома с тем самым Севой. И с неведомым пока Димой…

«Дмитрий Михайлович», — сказал про него Бурда. Теперь дальше. Где он совсем недавно слышал это имя, Валерий Геннадиевич, Валерий… Нет, такого человека он не знает. Выходит, кто-то это имя упоминал. Лосев?.. Кажется, он. Но в связи с чем?.. Лосев докладывал… О ком же он докладывал?.. Ах, да! О той бухгалтерше, Маргарите Евсеевне. С ней познакомился Сева. Так, так… А познакомил их… Вот! Неужели это тот самый Валерий?

Да, связи усложнялись, переплетались, и поспешный шаг тут грозил серьезной ошибкой. Нет, с этим директором нельзя говорить так, как собирался было Откаленко. А познакомиться с ним все-таки следовало. И, между прочим, поглядеть на его стол. Но вот повод нужен другой.

Другой…

Игорь поспешно погасил сигарету и огляделся. Кажется, никто не заметил, что он тут курит. Затем он неторопливо подошел к двери с табличкой и вежливо постучал.

— Да, да! — раздалось из-за двери.

Игорь вошел в кабинет директора.

За небольшим письменным столом сидел молодой худощавый человек в модных дымчатых очках, рыжеватые волосы были гладко расчесаны на пробор.

Красивый, тоже весьма модный, серый костюм, белая сорочка, красный в полоску галстук. «Вполне современный директор», — иронически отметил про себя Игорь.

По другую сторону стола свободно расположилась Нина Сергеевна, перекинув ногу на ногу и скинув с плеч пальто. Оба курили. Какая-то озабоченность не успела стереться с их лиц. «О чем они тут говорили?» — невольно подумал Игорь.

На столе лежала зеленоватая пачка «Герцеговины флор», а рядом желтая с красным язычком зажигалка.

— Вы заняты, товарищ директор? — официально осведомился Откаленко.

— Как видите. В чем дело?

Директор явно не собирался кончать разговор с посетительницей.

— Пожарная инспекция, — все тем же тоном сообщил Игорь.

— Слушаю вас.

— Будем составлять акт. Скопление горючих материалов у вас во дворе. Не вывозите пустую тару. А кроме всего, там вечерами хулиганствующий элемент собирается. Распивает спиртные напитки. Курят. Огонь, значит. Пожарная опасность. И от жильцов жалобы.

— Да вывезем мы все, — нетерпеливо махнул рукой директор. — Обещаю вам, товарищ. Как-никак, передовой магазин. По всем показателям, обратите внимание, — он со значением посмотрел на Откаленко. — Надо учитывать. А вы сразу — акт.

— По фактическому положению, — возразил Игорь и сурово добавил. — Вот и удостоверением не интересуетесь, — он похлопал себя по карману. — А мало ли кто к вам придет.

— О, господи! Да кто еще по такому вопросу может прийти?

— Порядок надо соблюдать, товарищ директор.

— Видала? — вздохнул директор и посмотрел на Нину Сергеевну. — И, ведь, ничего не скажешь. Кругом виноват, — он вдруг широко улыбнулся и обратился к Игорю. — И все-таки давайте дружить, дорогой товарищ. Ваши указания мы, конечно, выполним, а пока отпустим вам парочку килограммов отличных бананов, а? И сок грейпфрута имеется, тоже, надеюсь, не откажетесь?

— Товарищ инспектор, конечно, не откажется, — усмехнувшись, вставила Нина Сергеевна.

— Сначала ящики, — неуступчиво сказал Игорь. — А там будет видно.

Что-то в его тоне вдруг насторожило директора. Он внимательно посмотрел на Игоря и, спохватившись, сказал:

— Да вы присаживайтесь, товарищ, — он указал на второй стул возле своего стола. — Сейчас все и обсудим. Закуривайте, — он придвинул к Игорю лежавшие на столе сигареты. — Прошу.

«Его», — подумал Игорь и решил, что директора следует, пожалуй, успокоить.

Он вежливо взял сигарету и добродушно сказал:

— С актом, ясное дело, можно и подождать. Вижу, порядок наведете. А мне идти надо, уж извините. Через два дня, однако, проверим.

— Так как же насчет бананов?

— Будет видно, — туманно повторил Игорь. — Желаю оставаться.

Он кивнул и вышел из кабинета.

Когда Игорь уже прикрывал за собой дверь, то услышал, как Нина Сергеевна раздраженно сказала:

— Ей-богу, я сама не знаю, кто он такой. Думаешь, он мне…

Дверь закрылась.

В торговом зале он поискал глазами Лену, но не обнаружил ее в толпе покупателей и, нахмурившись, направился к выходу.

Лена уехала из овощного магазина сразу после разговора с Игорем. Ей предстояла важная встреча. Ну, а цель приезда в магазин Нины Сергеевны оказалась понятной, стоило только узнать имя директора.

Да, это были давние знакомые. У Нины когда-то был пылкий, хотя и непродолжительный роман с Валерием, после чего установились ровные дружеские и деловые отношения, что случается, как известно, весьма редко. Но оба были людьми трезвыми и деловыми. Лет десять тому назад Валерий окончил Плехановский институт, а она школу торгового ученичества и уже работала продавцом в большом универмаге. Туда же попал по окончании института и Валерий в должности заместителя заведующего секцией. Тогда-то и началась эта дружба. Поначалу их объединила общая вражда к заведующей секцией. И коварный план, придуманный Валерием, чтобы эту заведующую со скандалом сняли с работы, они осуществили вместе. Нина оказалась бесценным союзником, ловким, решительным и преданным. Она врала и обманывала с таким наивным и простодушным видом, так открыто смотрела при этом в глаза людям, что не верить ей в тот момент было невозможно. И даже когда у самого Валерия порой вдруг сдавали нервы, она своей безоглядной решимостью и верой в него и в успех их хитрого плана помогала справиться с минутной слабостью и растерянностью. В это сложное время он сполна оценил ее.

Общая борьба кончилась не только победой, но и пылким, хотя и скоротечным романом. Первым остыл Валерий. Веселая, бесшабашная с виду толстушка, свеженькая и лукавая, доступная и пылкая, постепенно обернулась цепкой, грубой и вульгарной бабой. И Валерий, всегда мечтавший о женщине воздушной, нежной и прекрасной, наивной и беспомощной, вскоре разочаровался в своей подруге. Однако наивность и беспомощность нравились ему только в любимой женщине, в других он ценил качества прямо противоположные. И потому дружба и деловые связи у них сохранились. Тем более что и Нина сразу поняла, что окончательно рвать с ним отношения ей невыгодно: Валерий был полезным человеком и шел в гору.

Многое из этих бесценных сведений Лена получила весьма быстро и просто. Достаточно было только узнать парикмахерскую, куда, как обычно, отправилась накануне утром Нина, а, там мастерицу, у которой она всегда стриглась и которую часто приглашала к себе домой. Мастерицу эту Лена тут же зазвала к одной из своих подруг, которая, кстати, как и сама Лена, осталась чрезвычайно довольна ее работой. Потом, естественно, пили чай.

Словом, за два с лишним часа непрерывной болтовни немолодой, экспансивной мастерицы, которую звали Липа, были рассказаны десятки всяких историй о ее клиентках, в том числе и о Ниночке, от которой Липа была без ума.

При этом Лена и ее подруга не успевали изумляться необыкновенной Липиной осведомленностью.

Время за чаем для всех троих прошло незаметно.

Липе так понравилось неожиданное общество, что она обещала забежать завтра, чтобы занести какой-то совершенно необыкновенный крем, который она сама изготовляет по рецепту знаменитой косметички, своей близкой приятельницы.

Вот на новую встречу с Липой Лена сейчас и спешила, покинув овощной магазин после неожиданной встречи с Откаленко.

Когда она приехала, Липа только успела снять пальто и поправить прическу возле зеркала. Правда, говорить она начала уже в передней. Ее всегда переполняли потрясающие новости и слухи самого разнообразного свойства. Но на этот раз волнение ее достигло особого накала.

— Вы помните, девочки, я вам вчера рассказывала о своей приятельнице, Ниночке? Так вот, — Липа бессильно опустилась на диван. — Ах, это просто кошмар какой-то! Приезжаю я вчера вечером к ней, а у нее сидит этот Валерий, помните? Ну, ее другом когда-то был. Оба, знаете, такие взволнованные, ужас! При мне, конечно, замолчали. Тогда я вышла, — Липа лукаво улыбнулась и выставила перед собой розовые ладошки. — Мы тоже кое-что понимаем. Ну, я и вышла, как-будто бы на кухню, и слушаю. А он ей говорит, шипит просто: «Я тебя в тюрьму упеку и твоего драгоценного тоже, если все, что мне следует, не получу». Вы можете себе представить? Я чуть не умерла прямо тут же, около двери. А она, бедненькая, ему говорит: «Ну, причем тут я?» И чуть не плачет. И я за дверью чуть не плачу. Это же изверг какой-то! Ее — в тюрьму!

— А кто такой ее драгоценный, вы знаете? — с нескрываемым любопытством спросила Лена.

— Ах, один солидный человек, Лев Константинович. Я его видела. Ну, правда, немолодой. Но стиль, манеры, умрешь! Вообще Ниночка не может жить одна. Просто не выносит. Знаете, так бывает.

— Господи, за что же их в тюрьму? — воскликнула Лена.

— Ну, какие-то дела. А Ниночка по своей неопытности всегда попадает в жуткое положение. Однажды даже принесла мне какой-то чемодан, говорит: «Дорогая, спрячь. Это все, что у меня есть». Представляете? Последнее принесла. И вся бледная-бледная. А, ведь, сама копейки чужой не возьмет. Ей и так хватает. Все-таки, знаете, в «Березке» работает, — не очень последовательно резюмировала Липа.

— А Валерий что? — снова направила рассказ в нужное русло Лена.

— Ну что! Это же изверг! «Давай, — говорит, — сюда твоего драгоценного. Если он завтра в восемь вечера тут не будет, я на утро иду к прокурору». Нет, вы только подумайте! Это разговор интеллигентного человека, по вашему? Бандит! Форменный бандит! У меня чуть разрыв сердца не случился, прямо там, в коридоре.

Всхлипнув, она вынула из сумочки платок и осторожно промокнула уголки накрашенных глаз.

— И Нина обещала? — сочувственно вздохнула Лена.

— А что ей, бедняжке, оставалось? Он на все способен. Его надо знать. Ни совести, ни чести. Мать родную зарежет.

Липа кипела благородным негодованием.

Впрочем, за чаем она легко перешла на другие волнующие темы.

…А вечером был зафиксирован приход к Нине Сергеевне известного уже Валерия Геннадиевича Бобрикова, директора овощного магазина, и какого-то немолодого, солидного человека с седыми висками, в шляпе, темном, модном пальто, с изящным кожаным «кейсом» в руке.

Человек этот не мог, естественно, долго оставаться неизвестным, стоило только подождать и проводить его до дома, где он жил, как все данные устанавливались почти автоматически.

Но тут произошло нечто вовсе непредвиденное.

Впрочем, вначале все шло, как и следовало ожидать.

Через час после прихода из дома вышел Бобриков. Выглядел он до крайней степени обозленным и испуганным. Он поспешно уселся в свою машину и досадливо, с силой, хлопнул дверцей.

А спустя еще часа два из подъезда появился и упомянутый пожилой человек. Оглядевшись по сторонам, он неспешно двинулся по тротуару, то и дело посматривая назад, на проезжую часть улицы, в тщетной, видимо, надежде поймать такси.

Так он добрался до шумной даже в этот поздний час Преображенской площади. Тут человек повел себя немного странно. Он постоял несколько минут возле закрытого уже газетного киоска, в стороне от стоянки такси, где в это время находились две или три свободных машины, потом неожиданно выскочил из-за киоска на край тротуара, махнул какой-то темной «Волге», та подъехала к нему и через минуту, пропустив отошедший в этот момент от остановки троллейбус, устремилась вниз, в сторону центра.

Через некоторое время машина подъехала к гостинице «Москва». И тут оказалось, что никакого пассажира в ней нет. Водитель служебной «Волги» клялся и божился, что никого подвозить и не собирался и гражданину на Преображенской площади он решительно отказал.

— А он очень просил? — поинтересовался один из оперативников.

— Просить-то просил, но… как сказать? — замялся водитель. — Короче, приказал, а не попросил, понимаешь. Нужен мне такой пассажир! То есть мне никакой не нужен, — спохватился он. — Запрещено, понимаешь. Что я, не знаю?

— Понятно, — усмехнулся оперативник, хотя на душе у него было ой как несладко: задание он со своими товарищами провалил.

Тем не менее он снова спросил:

— Что же он вам сказал?

— Не сказал, а приказал, понимаешь: «А ну, на Смоленскую площадь. Живо». Тут уж каждый, знаешь, его пошлет.

— Да-а, — задумчиво произнес оперативник. — Видно, садиться он к тебе не собирался. Надо было только подозвать.

— А тут троллейбус, — досадливо вставил другой.

— Его и ждал, — кивнул первый оперативник. — Ловко это он.

Совсем по-другому сложились дела у Виктора Усольцева. Своего неведомого тезку он установил легко и быстро, ибо адрес, полученный Лосевым в театре, оказался правильным. Да и самые первые сведения об этом непутевом парне Усольцев получил тоже быстро, ибо тот жил широко, открыто и даже шумно.

Бывший помощник администратора театра оказался Виктором Петровичем Коменковым, ныне работавшим в каком-то заводском клубе и руководившим там самодеятельностью. Это был пустой парень, пижон, весельчак, наделенный, видимо, лишь самыми первичными инстинктами, и дальше за ними шла, как говорят, уже неорганическая материя. Словом, парень был дремуч и распущен. Родители его жили в далеком Борске, а их Витя, с тяжким трудом и безмерным отвращением закончив школу или училище культработников, сумел «зацепиться» за Москву, женившись на легкомысленной дочке одного сурового генерала, который уже через три месяца выгнал незадачливого зятя вместе с дочкой, а еще через полгода опомнившаяся дочка поспешила развестись со своим шалопаем-мужем. Но из всех этих житейских передряг Виктор, однако, вынырнул с однокомнатной квартирой в одном из старых районов Москвы. Тут же он снова женился и опять развелся. Вторая жена, как и первая, обливаясь слезами, сбежала к родителям, а у Виктора осталась весьма милая обстановка. Тут уж пошла и вовсе бестолковая жизнь с бесчисленными попойками, гульбой, ссорами, романами, случайными знакомствами, непрерывными устройствами на работу, откуда Виктора регулярно и в кратчайшие сроки выгоняли, и мелкой спекуляцией. Местный участковый инспектор бывал у него чуть не ежедневно, то разбираясь во всяких скандалах, то проводя с Виктором душеспасительные беседы.

Получив все эти сведения, Усольцев решил, что с парнем церемониться и хитрить нечего и нужные данные он от него получит через полчаса. И потому на следующий день, часов в одиннадцать утра, когда все добрые люди уже давно трудились, Усольцев, зная особый режим работы Коменкова, позвонил к нему в квартиру.

Долгое время, однако, никто ему не открывал. Виктор позвонил еще раз, уже понастойчивей, потом подождал и начал звонить снова. Наконец за дверью послышалась какая-то возня и сердитый, полусонный голос спросил:

— Кто там?

— Откройте, Коменков, — потребовал Виктор.

— А я спрашиваю, кто там? — еще сердитее повторил Коменков. — Я занят.

— Все равно откройте. Милиция.

— Врешь. Сергея Митрофановича голос я, слава богу, знаю.

— Вот теперь и мой узнаете. Открывайте, Коменков, а то я слесаря вызову.

— А по Конституции не имеете права врываться, — нахально заявил уже окончательно проснувшийся Коменков. — Постановление прокурора у тебя есть?

— Я тебе дам постановление! — разозлился Усольцев. — Открывай немедленно!

— Не открою. А запаса продовольствия у меня на три дня, учти. Так что любую осаду выдержу. Давай сюда Сергея Митрофановича, если ты из милиции.

Усольцев растерялся. Что же делать? Неужели и правда идти за участковым? Его же ребята в МУРе на смех поднимут. А главное, какой же после этого получится разговор с этим прохвостом?

— Ну, ладно, Витя, — примирительно сказал Усольцев, сделав над собой немалое усилие. — Пошумели и хватит. Давай, открывай. Я тебе удостоверение покажу.

В самом деле поговорить надо.

— Вот такой тон я признаю, — Коменков снисходительно усмехнулся за дверью. — Приходи через час, будет разговор.

— Но…

— Через час. Все.

И Виктор услышал удаляющиеся шаги.

Он вскипел от бессильной ярости. Но что было делать? Приходилось принимать условие. И Виктор зашагал вниз по лестнице. Интересно, как бы поступил на его месте, скажем, хваленый Лосев? Но так ничего и не придумав, он вышел из подъезда.

Целый час Усольцев болтался по соседним улицам, придумывая всяческие кары этому сволочному парню.

Отнестись с юмором к возникшей ситуации у него не хватало сил. Его бросало в жар от мысли, что кто-нибудь из ребят в его отделе узнает о позорной сцене на лестнице.

Впрочем, никто, конечно, этого не узнает, успокаивал себя Виктор, слава богу, свидетелей не было, а уж сам он, ясное дело, не проговорится. Ни в каком отчете указывать такие подробности не требуется. Важен итог визита, вот и все дела. Придя к такому заключению, он облегченно вздохнул.

Ровно через час Усольцев снова позвонил в знакомую уже дверь.

На этот раз она открылась мгновенно. На пороге стоял невысокий белобрысый парень с круглым улыбчивым лицом и голубыми глазами. На Коменкове были потертые «фирменные» джинсы и модная, ярко-желтая рубашка, расстегнутая и завязанная узлом на животе.

— Давай, давай, входи, — весело пригласил он. — И ты меня, брат, извини, открыть никак не мог. Дама была. Первый раз. Сам понимаешь.

Он подхватил пальто гостя, повесил на вешалку и сделал широкий жест в сторону комнаты.

— Заходи. Прошу.

Комната была кое-как прибрана.

— Что будем пить? — осведомился Коменков. — Виски, коньяк, водка?

— Боржом, — усмехнулся Виктор.

— Вас понял. При исполнении, значит?

Он держался весело, доброжелательно и непринужденно, словно и не было той ссоры час назад. Казалось, он уже просто забыл о ней.

Оба уселись возле низенького полированного столика и закурили. Коменков отодвинул в сторону вазу с цветами и усмехнулся.

— Видал? По два с полтиной цветок. Но отношения с женщинами требуют жертв, ничего не поделаешь. И чем красивее женщина, тем больше жертв. Закон природы. А у меня была… М-м-м… — он мечтательно замотал головой и, оборвав самого себя, сказал уже другим тоном. — Ладно. Ты чего пришел? Правда, из милиции?

В тоне его не было ни испуга, ни смущения, как рассчитывал Виктор, одно только любопытство.

— Из милиции, — солидно кивнул Усольцев. — Нужен мне, понимаешь, один человек. И ты его знаешь. Так что, помоги.

— Давай, давай, — оживился Коменков. — Я, брат, верный помощник милиции. Всегда готов, если что. Сергей Митрофанович ко мне, как к себе, приходит.

— Ну, наглец, — подумал Усольцев. Он и самому себе не мог признаться, как эта встреча его обескуражила.

— Давай, давай, выкладывай, — поощряюще и дружески продолжал Коменков. — Я, знаешь, ясность люблю. Кто тебе нужен? — Но тут он вскочил со стула. — Слушай, давай все-таки выпьем, а? Ну, по маленькой. Ты учти, — он весело погрозил пальцем. — Комиссар Мегрэ тоже выпивал на работе. Это я лично читал. А как работал? Нам бы так работать!

«Нам бы», — поразился Усольцев столь откровенной наглости. Теперь он уже и вовсе не знал, как начать разговор. Может быть, выпить рюмку? Он же теперь не отстанет, и разговора не получится.

— Ну, наливай, — снисходительно согласился он.

Пока Коменков весело суетился по комнате, Виктор немного пришел в себя и кое-как освоился в непривычной обстановке.

Они чокнулись и выпили за дружбу, как объявил Коменков.

— Тебя как звать? — спросил он, ставя пустую рюмку на стол.

— Виктор.

— Ого! И меня! Мы с тобой братики, Витя, — с веселым воодушевлением объявил Коменков, обнимая Виктора за плечи. — Вот, здорово!

А Усольцев, обретя было почву под ногами, вдруг почувствовал, как она снова ускользает из-под него. Серьезный разговор решительно не получался.

— Я тебе все скажу, Витя! Я тебе по-братски все скажу! Ей-богу! — с энтузиазмом продолжал Коменков, пытаясь снова наполнить рюмки. — На старости лет братика приобрести, это же надо! Ну, давай еще…

— Погоди, — закрыл ладонью свою рюмку Усольцев. — Вот скажи, ты в театре на Таганке работал?

— Точно. Работал. Администратором.

— А Диму помнишь?

— Это какого Диму, откуда? — наморщил лоб Коменков и даже отставил в сторону бутылку.

— Ну, Дима… Такой… — Усольцев назвал знакомые приметы.

— А-а! Из «Березки»? Что, задымился? Ты, Витя, все можешь мне сказать, понял? Могила! Будь спокоен! Значит, задымился? Ай, ай, ай! Ах, утенок! Ах, котенок! Ах, поросенок! Выходит, добегался? Я ж говорил…

Коменков, казалось, совсем развеселился.

— Да с чего ты взял, что задымился? — сердито сказал Усольцев. — Мне с ним просто поговорить надо. У тебя телефон его есть?

— Что ты, родимый! Откуда у меня его телефон? Прибежит, убежит, и все дела. Ну, иной раз я его с девочкой познакомлю. Слушай! — оживленно воскликнул Коменков и подмигнул. — Хочешь, я тебя тоже, а? Это в миг! Это для меня…

— Брось. Ты лучше посоветуй, как мне Диму найти, — перебил его Усольцев. — Во, как нужно поговорить, ты не представляешь.

— Ей-богу, не знаю. Вот, клянусь! Ну, как другу, как брату, говорю, — Коменков прижал руку к груди. — Давай лучше выпьем. Лады? — и он снова схватился за бутылку, чуть ее при этом не опрокинув: с таким чувством произносил он свои клятвы.

— Ну, скажи хоть, кто еще его знает, — настаивал Усольцев, пытаясь закрыть свою рюмку. — Может, у них телефончик раздобуду.

— Понимаешь, Витя, — задушевно начал Коменков, словно собираясь рассказать длинную и грустную историю, но закончил кратко. — Мы с ним в одной компании не выпивали. Я ж тебе говорю: забежит, убежит. И концы.

— А ты у него в «Березке» бывал?

— Что ты! Только он ко мне. Девочек в театр водил. И все дела. А зачем он тебе?

— Разговор есть, — уклончиво ответил Усольцев, закуривая.

— Ох, Витя, не крути, — шутливо погрозил пальцем Коменков. — Я тебя, брат, насквозь вижу. Ты не комиссар Мегрэ, помни.

И Коменков, ловко наполнив рюмки, поднял свою.

— Давай, Витя, за твой успех, — с чувством произнес он. — Чтоб стать тебе генералом в милиции. Хочешь? Ты станешь, я тебе помогу.

И он выпил свою рюмку.

— Слушай, деловито сказал он. — Есть идея. Оставь мне свой телефончик и фамилию. Как этот Фигаро появится, я тебе звякну. Лады? Вместе хватать его будем.

— Да зачем мне его хватать, — досадливо поморщился Усольцев. — Я тебе уже сто раз сказал, мне только поговорить с ним надо. Запомни ты, наконец.

— Витя, не блефуй. Я твои карты все вижу, — хохотнул Коменков. — Ты не знаешь с кем дело имеешь. Сказал, помогу, значит, помогу. Все. И не трясись. Давай телефон.

Усольцеву ничего не оставалось, как продиктовать телефон и свою фамилию. При этом слабая надежда все же теплилась у него: вдруг да этот прохвост и в самом деле позвонит, вроде бы он его к себе расположил.

Записав телефон и фамилию своего нового знакомого, Коменков внушительно сказал:

— Но, Витя, учти. Если милиция теперь будет меня обижать, я к тебе. Так сказать, услуга за услугу. Договорились? Слушай! — его вдруг осенила новая мысль. — Ты мне удостоверение выхлопочи, а? Ну, там, помощник милиции, внештатный, словом. Витя, я прошу, — он прижал руки к груди. — Во, как надо. А?

— Ты сначала помоги, а потом удостоверение проси, — хмуро ответил Усольцев, все больше приходя к выводу, что толка от его визита никакого не получилось.

Да, разговор решительно не сложился, как надо. Этого парня не за что было зацепить, нечем было и серьезно припугнуть. Другого пути Усольцев не видел. Он пришел к этому стервецу с пустыми руками и с пустыми руками уходит.

— Ладно, Витя, — вздохнув, сказал он и с силой размял в пепельнице окурок. — Я, пожалуй, пойду. Толка от тебя пока что чуть.

— Что ты! — весело воскликнул Коменков. — Тебе, милочка, просто не хватает проницательности. Ко мне нужен только подход, понимаешь? Меня, Витек, надо заинтересовать. Вот, Димка… — он запнулся и неожиданно заключил. — Разошлись, как в море корабли. Год уже не видел. А тебя я полюбил, ей-богу! Ну, давай по последней, а? За дружбу, чтобы не ржавела. Я для тебя…

Он снова схватился за бутылку.

Усольцев уже не знал, как от него избавиться. И испытал неслыханное облегчение, оказавшись, наконец, на лестнице.

Стремительно скатившись по ней вниз, словно этот неуемный Коменков гнался за ним со своей бутылкой, Усольцев выскочил на улицу. Тут он, наконец, умерил шаг и направился к ближайшей станции метро.

По дороге он размышлял, что же все-таки сообщить Лосеву, вернее, как сообщить, чтобы не выглядеть в его глазах уж полным профаном и лопухом. А, впрочем, почему «профаном и лопухом»? В конце концов он вел себя в данных сложных обстоятельствах вполне правильно и не его вина, что этот тип ничего не знает про того Диму. А он, действительно, ничего не знает, это точно… почти. Такую возможность не отрицал и сам Лосев. Ну вот, он и оказался прав. Словом, надо так построить свое сообщение, чтобы все выглядело здорово и толково, как, собственно, почти и было на самом деле. Пусть Лосев убедится, как умело действовал он, Усольцев, в сложной обстановке. А чего же? Вреда от небольшого преувеличения не будет. И свидетелей нет, чтобы повернуть как-либо иначе его сообщение.

Впрочем, чем дальше, тем больше убеждал себя Усольцев, что никто другой бы не действовал иначе в той непростой и неожиданной обстановке, в которую он попал, — даже сам Лосев. И все больше ему казалось, что он вовсе не растерялся и вел себя вполне правильно.

Так он по приезде и доложил Лосеву. К сожалению, в комнате в этот момент присутствовал и Откаленко. Это портило Усольцеву настроение во время доклада, и почему-то он невольно отошел еще дальше от истинных обстоятельств.

Лосев слушал внимательно, не перебивая вопросами, а Откаленко, казалось, и вовсе не слушал, уткнувшись в какие-то бумаги.

Когда Усольцев кончил, Лосев спросил:

— Выходит, этот Коменков ничего про Диму не знает?

— Он его еле вспомнил. Когда-то тот выклянчил у него контрамарку на спектакль. И больше вообще не появлялся.

— А верить ему можно?

— Думаю, да. Пустой, конечно, парень. Но в данном случае скрывать ему было нечего. К тому же милиции боится, — зачем-то добавил Усольцев.

— Значит, разговор получился откровенный?

— Абсолютно. Я его, знаешь, как расположил.

— Так, так… — задумчиво произнес Лосев и неожиданно спросил. — Значит, два раза он был женат?

— Минимум, — подтвердил Усольцев. — А что такого?

— Да нет, ничего. А сколько раз его с работы вышибали?

Усольцев махнул рукой.

— Не сосчитать. А уж девок у него…

— М-да, — Лосев недоверчиво покачал головой. — И такой парень на полную откровенность с тобой пошел?

— Пошел, пошел, не сомневайся.

— Брешешь ты что-то, Усольцев, — неожиданно произнес Откаленко, не отрывая глаз от бумаги, которая лежала перед ним на столе.

— Что значит «брешешь»! — вскипел Усольцев. — Ты все-таки выбирай выражения.

— Вот я и выбрал.

— А я, между прочим, не тебе докладываю. Старший у меня Лосев, а не Откаленко.

— Скажи спасибо.

— Ну, хватит, — вмешался Виталий и, усмехнувшись, добавил. — Если Виктор и преувеличивает, то в частностях. Главное же ясно: до этого чертового Димы добраться нам так и не удалось.

В конце дня все снова собрались в кабинете Цветкова.

— Глядите, милые мои, что получается, — сказал Федор Кузьмич, по привычке крутя в руках очки. — Сколько же у нас выявлено людей, так или иначе, видимо, причастных к преступлению. Видимо, — с ударением повторил он, подняв палец, — пока это нам только оперативное чутье подсказывает, не более того.

— Ну, кое-какие факты все же есть, — живо заметил Лосев. — Информация — мать интуиции.

— Пожалуй, что есть, — согласился Цветков, — Вот и давайте разбираться. Начинай, Лосев.

— Слушаюсь. Первым идет всем известный Сева. Это Всеволод Борисович Глинский, вахтер, — Лосев сделал ударение на последнем слове. — Получает информацию о фондах и фондодержателях от женщин, работающих в бухгалтерии предприятий, где потом произошли хищения. Знакомится. Неотразимый красавец. Заводит романы. А одна из этих женщин, Вера, видела у него дома бланк доверенности, заполнен был не до конца. Так что, возможно, он и изготовил те фальшивые доверенности.

— Надо достать свободный образец почерка, — заметил Откаленко.

— Это не проблема, — кивнул Лосев и продолжал. — Теперь его связи. Первая — это некий Валерий. Им Откаленко занимается. Вторая — Нина из «Березки» Тут Златова работает. Еще есть какой-то Игорь, под Москвой живет. Тут совсем темно. Вот пока все по Глинскому.

— Та-ак, — кивнул Цветков и посмотрел на Откален ко. — Ну, что это за Валерий?

— Валерий Геннадиевич Бобриков, — ответил тот. — Директор овощного магазина. Тоже связан с Ниной из «Березки». Сидел в машине, которую около его магазина бросили. Там остался его окурок, «Герцеговина флор». Больше того, организовал переброску кислоты с машины на машину. Есть свидетели.

— Как бы он тоже не скрылся, — сказала Лена. — Как вчера этот Лев Константинович. Очень уж Бобриков, говорят, испуганный ушел от Нины.

— М-да. Тараканы, обычно, чуть что, разбегаются, — проворчал Цветков.

— Эх, прошляпили с этим Львом Константиновичем, — досадливо вздохнул Лосев и спросил у Лены. — Кто же он такой, неизвестно?

— Нет, — покачала головой Лена. — Пока нет. У Нины, видно, роман с ним. Бобриков ей сказал: «Твой драгоценный». И Липа подтверждает, что роман. А вот о Льве Константиновиче и она ничего не знает.

— Даже Липа не знает, — иронически протянул Лосев. — Представляете?

— Кажется, сама Нина о нем не все знает, — сказал Откаленко. — Я одну фразу ее засек. Там, в магазине у Бобрикова.

— Но этот самый Дима, которого мы ищем, по связям Бобрикова, видимо, проходит, — заключил Лосев. — Раз Бобриков в машине с ним сидел. И по связям Нины Дима проходит, так, ведь? — он посмотрел на Лену.

— Она его знает, — кивнула Лена.

— Ну, ну. Эту работу, милые мои, надо продолжать, — заключил Цветков. — Ищите новые подходы к объектам, новые способы, пути. Выдумка нужна. Смелость нужна. Людей надо понимать. Из этого и работа наша складывается. Из этого, — он погрозил кому-то очками. — А то думают, одна у нас стрельба да погони. Так и пишут, так и кино снимают. А на самом деле, если хотите знать, — Федора Кузьмича на минуту вдруг «повело», как выражался Лосев, это случалось с ним теперь чаще, чем раньше. — На самом деле, — продолжал Цветков, — стрельба да погоня чаще всего означают нашу ошибку, или когда ничего другого не придумали, или те оказались умнее нас. Я вот так полагаю.

— Однако иногда стрелять все же приходится, — самолюбиво заметил Лосев. — Какой ты ни умный. Все-таки не с учениками церковноприходской школы дело имеем.

— Какой, какой школы? — заинтересовался из своего угла Шухмин.

— Была такая при царе, — махнул рукой Лосев. — Тихие детки учились.

— Ну, хватит, — вмешался Цветков. — Вечно ты, Лосев, чего-нибудь придумаешь. Какие еще связи изучили?

— Вот Усольцев отыскал помощника администратора театра, у которого Дима контрамарки брал, — сказал Лосев.

И все посмотрели на Усольцева.

— Ну, давай, Усольцев, — кивнул Цветков. — Чего тебе там удалось?

— Не знает он того Диму, — через силу выдавил из себя Виктор, сам удивляясь охватившей его вдруг неуверенности.

— А контрамарку все-таки давал ему? — спросил Цветков.

— Один раз. Чуть не год назад.

— Гм… — хмыкнул Цветков Но Диму этого, выходит, все же запомнил?

— Не очень твердо…

— Что-то, Усольцев, ты сам не очень твердо говоришь. Разговор-то у вас получился?

— Самый задушевный, мне кажется, — иронически вставил Откаленко.

— Получился, — хмуро ответил Усольцев, проклиная себя за свою неуверенность.

— Ладно, — кивнул Цветков. — Ты, Лосев, разберись с этим делом. Чувствуется какая-то недоработка. А теперь послушаем коллегу, — он посмотрел на Албаняна. — Что-то он все молчит.

— Причем загадочно, — усмехнулся Лосев, — А это кое-что означает.

— Да, дорогой, означает, со скромной гордостью согласился Эдик. — Картина обрисовывается такая. Преступники явно москвичи, так?

— Ну, так, — согласился Лосев.

— А вот обе угнанные ими машины — из Рязанской области. Ту, первую, которая сейчас у нас, сегодня опознали представители одного автохозяйства оттуда.

— А насчет второй откуда ты знаешь? — спросил Откаленко.

Албанян хитро улыбнулся, сверкнув белками глаз.

— Представь себе, дорогой, догадываюсь.

— Это почему?

— Вот почему, — Эдик сразу стал серьезен. — Такая картина наблюдается. Почти на границе с Московской областью, но, однако же, обычно в соседней, чтобы нам на глаза не попадаться, расположились некие колхозные цехи. Это вообще-то разрешено, это законно, это полезно. Но! Производство в таком цехе должно быть налажено на отходах или, скажем, на сырье самого колхоза. Ясно? А там порой делают что угодно. Председатель смотрит сквозь пальцы: колхозу выгодно, цех большую прибыль дает. Пусть себе изготовляет, допустим, целлофановые пакеты даже или там косынки, леденцы, губную помаду…

— Постой, постой! А финансовые органы, а госконтроль! — воскликнул Лосев. — Они зачем?

— Вот, — удовлетворенно произнес Албанян и снова хитро улыбнулся. — Слова не мальчика, но мужа. Отвечаю. Организаторы таких цехов тоже не мальчики. Ловкость рук, дорогой, чтоб ты знал. И, конечно, неслыханный барыш.

— Ну, а почему у границы с Московской областью? — снова спросил Лосев.

— Потому что дельцы из Москвы. Им ездить на работу, — Эдик саркастически подчеркнул последнее слово, — далеко не охота. Так вот, мы установили, что некоторым из этих цехов требуется для их незаконной продукции лимонная кислота.

— Значит, надо вокруг этих цехов поработать, — сказал Лосев. — Осторожно, конечно.

— О! — поднял палец Эдик. — Верно говоришь. А для этого тебе нужна командировка. И, возможно, не на один день. Там люди серьезные.

И он посмотрел на Цветкова.

— Мне тот убийца нужен, — хмуро сказал Лосев. — В первую очередь он.

— Все тебе там будет, — пообещал Эдик. — Увидишь. Потому я тебе первую очередь и предоставляю. А уж потом мы покопаемся. Ты только на нужный след выйди.

— Если он там окажется, — Лосев вздохнул.

Теперь они оба посмотрели на Цветкова.

ГЛАВА IV В Лялюшках

— Беда в том, — сказал Эдик, когда они с Виталием остались одни, — что мне ехать нельзя. Московские дельцы меня знают. Вот я и думаю, кого с тобой послать.

— Ты еще бригаду создай, — сердито сказал Виталий. — Сам поеду. Ты мне только крышу придумай. Чтобы подход был.

Эдик вздохнул.

— Верно. Поезжай один пока. Что искать, ты знаешь. Лимонная кислота. Десять тонн.

— Убийцу из Москвы, — упрямо и мрачно возразил Виталий.

— Слушай! — вспыхнул Эдик. — Что ты все время противопоставляешь! Я что, равнодушный человек, думаешь? Мне убийство все равно, да? Эта паршивая кислота, думаешь, мне дороже? Мы одно дело делаем или нет, скажи? — Он взорвался так неожиданно и горячо, что Виталий невольно смутился.

— Ну, ну, — примирительно сказал он. — С чего ты взял? Я и не думал…

— Вот! И не думай, прошу! Ты меня обижаешь, дорогой! — Негодование Эдика угасло так же быстро, как и вспыхнуло.

В конце концов было решено, что Виталий едет пока один. Эдик назвал ему три пункта на границе Московской области, где были созданы колхозные цехи подходящего «профиля». Они могли употреблять для своего производства лимонную кислоту. Но в таком случае делали это незаконно, а потому скрытно. Чтобы так же скрытно узнать об этом, требовалось особое уменье.

— Ты, пожалуй, начни с Горелова, — сказал Эдик. — Там такой московский волк действует, что просто страшно. Меня особо боится, — не очень последовательно заключил он.

— А в других двух пунктах?

— В Сухом Логе насчет волка не ручаюсь, — усмехнулся Эдик. — Там, вроде, деятели пожиже. А, возможно, и вообще чисто. Однако повидаться стоит. Ну, а что в Лялюшках, не знаю. Темное место.

— Хорошее название — Лялюшки, — Виталий улыбнулся. — Там и люди должны быть хорошие.

— Всюду должны быть хорошие люди, дорогой, — досадливо возразил Эдик. — Однако нам с тобой за что-то деньги платят.

— Верно, верно. Теперь давай насчет крыши, — напомнил Виталий.

Это было непростое дело. Приезд в деревню работника милиции, а тем более из Москвы, произведет немалое впечатление на всю округу. И работа, естественно, будет сорвана. Да и вообще приезд незнакомого человека обратит на себя внимание, если, конечно, у этого человека не будет простой, самой обычной и большинству мало интересной причины для такого приезда. Однако, допустим, должность ревизора или уполномоченного той или иной плановой или сельхозорганизации отпадали, ибо тут требовались специальные знания, которыми Лосев не обладал.

Даже по линии кинофикации или культработы «оформляться» было рискованно. И школьная «линия» тоже выглядела не очень удобной, хотя здесь Лосев чувствовал себя поуверенней. Во-первых, собственные школьные годы были еще свежи в памяти, а главное, по вопросам воспитания все себя чувствуют специалистами, и Виталий тут исключения не составлял. Впрочем, любые официальные полномочия серьезно отвлекли бы его от выполнения главной задачи, которую следовало решить быстро и тут же исчезнуть. Да, что-то необходимо было придумать другое.

— В сельхозтехнике ты тоже не спец, — скептически заметил Эдик.

— Само собой, — согласился Виталий и неожиданно предложил. — Слушай, а что, если я вообще ни за кого себя выдавать не буду?

— Каким же ветром, дорогой, тебя туда задует?

— А просто я в отпуске и друга по армии ищу, Петра Сергеевича Свиридова.

— Это еще кто такой? — изумился Эдик.

— Да где-то в этих местах механизатором работает. Ты не думай, — засмеялся Виталий, — у меня в самом деле такой дружок в армии был. В славной нашей десантной части. Знаешь, сколько мы с ним боевых троп прошли?

Эдик усмехнулся.

— И где же сейчас этот твой дружок?

— В том-то все и дело, что где-то под Рязанью. Механизатор в колхозе. Да, это самое лучшее, ты уж мне поверь.

— Ну, а сам ты кто такой будешь? — не отставал Эдик.

— Я? В Москве работаю. Допустим… слесарь-сантехник.

— А в этом ты хоть чуточку петришь?

— Ого! Сам дома краны и бачки чиню, засоры прочищаю, стояки выключаю. Что тебе еще надо для первого раза?

— Не пройдет, — покрутил головой Эдик. — Не похож ты, дорогой, на сантехника. А вообще-то надо тебе хоть одну профессию как следует освоить. На всякий случай, понимаешь. Мало ли что.

— А я из милиции уходить не собираюсь, — усмехнулся Виталий.

— Вообще. Все в жизни может пригодиться. Вот я экономист. Это кое-что, я тебе скажу.

— Эх, — вздохнул теперь уже Виталий. — Я, конечно, в юрисконсульты могу податься или еще куда по юридической части. Только хреновый я буду всюду работник. Мое место здесь, в розыске. А вообще, если хочешь знать, — добавил он, — меня очень история увлекает.

— Ну, это в трудную минуту не выручит, — махнул рукой Эдик.

— Как сказать.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, как «что»? Человек без своего прошлого и будущего не человек. Так и каждый народ. Знать все о своем прошлом, и хорошее, и плохое, необходимо. Это нам один умный профессор еще в университете говорил. Все знать. Тогда и будущее будет достойное.

— Ну, историю мы в школе проходим.

— Э, милый. Это только пол-истории. Ты, вот, Карамзина почитай или там Соловьева. Что у нас на Руси творилось. В каждом из нас наша история сидит. Это понять надо. А то стариков наших послушай. Тоже, брат, история. И тоже в нас сидит.

— Это лопнуть можно, дорогой, — засмеялся Эдик.

— Что-то не отмечалось еще таких случаев, — серьезно возразил Виталий. — А вот наоборот было. От пустоты лопались. И еще я тебе скажу. История заставляет над собственной жизнью задуматься. Кто ты есть и куда ты идешь.

— Я есть человек, — гордо произнес Эдик. — Гомо сапиенс. И творю доброе дело, которому нет конца и не будет, — заключил он бодро.

— Ладно, — махнул рукой Виталий. — Что-то мы с тобой расфилософствовались. Так принимаешь мой план?

Эдик кивнул.

— Тогда идем, доложим начальству.

Разговор происходил в комнате Эдика, поэтому они спустились этажом ниже.

Цветков отнесся к поездке Виталия серьезно.

— Помни, — сказал он напоследок, — там всякое может случиться. Люди среди них есть, сам знаешь, какие.

— Вообще-то наш контингент смирный, — усмехнулся Эдик. — Он больше любит на нас жаловаться, понимаете. Чем крупнее жулик, тем выше жалуется.

— Группа, судя по всему, смешанная, — возразил Цветков. — Там и ваши, и наши. Так что, все можно ждать. Местных товарищей придется предупредить.

— Вот это не надо, Федор Кузьмич, — живо откликнулся Лосев. — Разные могут попасться люди. Могут подпортить дело.

Цветков усмехнулся.

— Предупредим, как надо. Они тебя не найдут, но готовы будут. Мало ли что тебе вдруг потребуется. Вот так и сделаем, — заключил он твердо, не допуская возражений.

Уже вечерело, когда Виталий сошел на небольшой станции, где даже не каждый поезд останавливался.

Высоченные деревья, голые и хмурые, уныло выстроились вдоль длинной платформы и с двух сторон подступали к одноэтажному и довольно симпатичному зданию вокзальчика, новенькому, сложенному из красного кирпича с белыми рамами окон и дверями. «Ухаживают», одобрительно подумал Виталий. За густой путаницей голых ветвей и высокого кустарника пристанционный поселок еле проглядывал под уже потемневшим, тяжелым небом, только мерцали где-то вдали огоньки. В холодном воздухе кружились редкие снежинки и тут же таяли, прикоснувшись к земле. Под ногами тускло блестели лужи.

Платформа была пуста. Пока Виталий оглядывался, несколько пассажиров, сошедших с поезда вместе с ним, уже исчезли.

«Та-ак, — подумал Виталий, поставив у ног свой маленький, потертый чемоданчик и закурив, по привычке закрывая ладонями огонек зажигалки. — Значит, первый пункт у меня Лялюшки, „темное место“, как говорит товарищ Албанян, потом Горелово, потом Сухой Лог. Ну, названия. Впрочем, Лялюшки звучит даже ласково. Как же мне туда добраться на ночь глядя? А, может, тут, на станции, заночевать? Тут, наверное, и буфет есть, чаек. Ну, да посмотрим».

Он запахнул свое старенькое, видавшее виды пальто, подхватил чемоданчик и бодро направился к станционному зданию, приветливо светившемуся своими большими, чистыми окнами.

В зале ожидания было светло и тепло. На одной из длинных, отполированных временем, потемневших скамеек, оставшихся, видимо, от прежнего вокзала, кто-то спал, укрывшись с головой телогрейкой, на другой — сидели две женщины, ели что-то и тихо переговаривались между собой.

Слева от окошечка кассы находился буфет.

Там суетилась полная, немолодая женщина в белом халате. За ее спиной на подставке сопел огромный блестящий самовар.

Виталий подошел к буфету, рассмотрел выставленные под стеклом бутерброды с потрескавшимися сырными ломтиками и тушками какой-то рыбки, блюдца с красноватым винегретом, сметану в граненых стаканах и решил, что с голода он тут не умрет. А чай — это было вообще отлично. С чая он и начал.

— Попрошу два стакана, — сказал он. — Раз самовар, значит, чай должен быть отличным, так я полагаю.

— Какой уж есть, — сухо ответила женщина, окинув Виталия настороженным взглядом, и спросила. — С поезда?

— С поезда, — подтвердил Виталий. — Вот погреюсь у вас и дальше отправлюсь. Лялюшки далеко будут? Как туда добираться?

— Два раза в день автобус. Час назад последний ушел.

— А километров сколько туда?

— Поболе двадцати будет.

— Да-а. Пешком не доберешься.

Женщина тем временем выставила перед ним два граненых стакана с чаем, блюдце с сахаром и все так же сухо спросила:

— Чего еще?

— А еще вот с сыром два бутерброда, — ответил Виталий и в свою очередь спросил. — Чего это вы, мамаша, такая суровая?

— А чего радоваться-то?

— Как чего? — улыбнулся Виталий. — Вот, к примеру, хороший человек перед вами стоит. А говорят, ласковое слово и кошке приятно.

Женщина хмуро посмотрела на Виталия, но уголки рта все же дрогнули в непроизвольной улыбке.

— Какой ты человек, не знаю, — сказала она. — Вижу только, что длинный. И чего в наши края пожаловал?

— Друга ищу. В армии вместе служили. Сейчас, вроде, в Лялюшках живет.

— Как звать-то?

— Петр. А фамилия Свиридов. Не слыхали?

— Ну, в Лялюшках, может, и живет. А у нас тут такого нет.

— Он, кажется, на заправочной станции работает. Есть тут у вас такая?

— Это на шоссе, — махнула рукой женщина.

— Московское шоссе-то?

— Не. Московское там, — она указала в другую сторону.

— А это куда ведет?

— Как раз в Лялюшки и ведет.

— А дальше?

— А зачем тебе дальше? — подозрительно взглянула на него женщина.

— Ох, мамаша, какая вы бдительная. Я что, на шпиона похож или, к примеру, на жулика какого?

— Ничего я такого не думаю. Сорок шесть копеек с тебя.

— Сейчас отсчитаем.

Виталий достал кошелек.

— Заночевать тебе надо, — неожиданно сказала женщина. — Куда, на ночь глядя, пойдешь? А утром автобус будет.

— Где же у вас тут заночевать?

— Вон, прямо через площадь. Дом приезжих. Скажешь, Мария Гавриловна прислала.

— А без протекции разве нельзя?

— Как желаешь.

— Ладно. Спасибо, Мария Гавриловна.

Виталий допил горячий, безвкусный чай, проглотил сухие бутерброды и, взяв свой чемоданчик, вышел через другую дверь зала ожидания на небольшую, темноватую площадь с клумбой посередине, где в мокрой, черной земле кое-где застрял снег. По другую сторону площади виднелись в тусклом свете редких фонарей домик почты, а рядом двухэтажный, с потеками краски на фасаде Дом приезжих. Возле него стояли старенький «Москвич», мотоцикл с коляской и замызганная грузовая машина.

Виталий, оглядевшись, направился к Дому приезжих.

Бойкая молодая женщина, окинув взглядом незнакомого человека, равнодушно и безапелляционно объявила:

— Только общий номер. Койка. Шестнадцатым будете. Семьдесят копеек сутки.

— А если отдельно?

— Отдельно мест нет. И за это спасибо скажите.

— Спасибо. Но я, вообще-то, от Марии Гавриловны, — негромко сказал Виталий.

— Чего же молчите? — рассердилась молодая женщина и тем же безапелляционным тоном добавила. — Руль двадцать. Берите ключ. Паспорт только. Вам на одну ночь?

— На одну.

— Утром, до десяти, освободите. Вот люди, — она пожала плечами.

Спал Виталий, как убитый.

Разбудила его громкая ссора в коридоре. Пьяный голос ревел что-то, два женских голоса визгливо спорили с ним.

Ссора все больше разгоралась. Виталий вскочил, торопливо оделся и выглянул за дверь. В этот момент пьяный схватил одну из женщин за волосы и повалил на пол. Отчаянный крик огласил коридор. Из других комнат выскочили люди, кто-то кинулся на хулигана.

«Ну, слава богу, без меня обошлось, — с облегчением подумал Виталий. — Мне только не хватало таким образом в милицию попасть».

Однако пьяный раскидал навалившихся на него парней и снова кинулся на женщину, та в страхе прижалась к стене.

Тут уж Виталий не выдержал. Подскочив, он заученным приемом опрокинул пьяного и прижал его к полу.

Опомнились и парни и с яростью навалились на него.

— Ну, братцы, теперь уж вы сами с ним разберитесь, — сказал, тяжело дыша, Виталий и выпрямился. — Здоров, однако, медведь. Справитесь?

— Мы ему сейчас башку открутим, — со злостью сказал один из парней. — Вон, с утра полные зенки налил.

Второй парень поднял глаза на Виталия.

— Приемы знаешь? Здорово ты его завалил.

Час спустя Виталий уже стоял в длинной очереди на автобус.

В голубом небе плавилось солнце, било в глаза. Небольшой поселок казался добрым и уютным, несмотря на грязь и снег вокруг. Тянулись косые дымки из труб потемневших за зиму домиков за черными, мокрыми штакетниками. Сильный ветер раскачивал деревья. Люди в очереди поеживались от холода, пытаясь спрятаться за спинами стоящих впереди.

Неожиданно кто-то хлопнул Виталия по плечу. Он оглянулся. Перед ним, улыбаясь, стоял парень из Дома приезжих.

— Здорово еще раз, — сказал он. — Признаешь?

— Ясное дело, — ответно улыбнулся Виталий. — Соратник, можно сказать.

— Куда путь держишь?

— В Лялюшки надо.

— Идем, подвезу. Вон моя родимая стоит, — парень указал на грузовую машину возле Дома приезжих. — Мне как раз по пути.

Они зашагали к машине.

— А ты откуда? — спросил Виталий.

— Из Сухого Лога. Колхоз наш там.

— От Лялюшек далеко?

— Тридцать шесть километров. Всего ничего. Я тут чуть не через день мотаюсь. А ты сам откуда?

— Из Москвы.

— Ого! Я туда тоже езжу. Уж раз в неделю, как пить дать. Знаешь, сколько бензина зря пожег? Жуть.

Они подошли к машине и залезли в кабину. Взревел мотор.

— Хорошо она у тебя берет, — отметил Виталий.

— Следить надо. Техника заботу любит. Машина, — он подмигнул, — она, как девка, на это откликается. Жик! И порядок. Тебя как звать-то?

— Виталий. А тебя?

— Меня Родион. Родя, короче говоря. Сержант в отставке, — он снова широко улыбнулся. — Артиллерия — бог войны.

— Была. Теперь другим богам поклоняемся. Пострашнее.

Они уже медленно ехали по неширокой улочке поселка, то и дело ныряя в глубокие, полные водой колдобины.

Машину раскачивало, как корабль в непогоду, за спиной жалобно скрипел кузов.

— Родь, а ты почему сказал, что зря бензин жжешь, когда в Москву ездишь? — спросил Виталий. — Почему же зря?

— Не своим делом занимаюсь.

— А каким?

— Тут, брат, целая механика. Так просто не расскажешь. Кое-чего оттуда, кое-чего туда-сюда, — туманно пояснил Родя и в свою очередь спросил: — Тебе зачем в Лялюшки?

— Дружок мой по армии там, вроде бы, живет. Вот в отпуск и решил проведать. Пятый год все собираюсь. Он уж и писать перестал.

— Как звать?

— Петр. А фамилия Свиридов.

— Точно! Есть там такой, — неожиданно объявил Родя и внимательно посмотрел на своего пассажира.

— Ну, да? — изумился Виталий.

— Ха! Сам едет и сам удивляется!

Родька снова широко улыбнулся, но в глазах его мелькнуло какое-то задумчивое выражение. Вообще, улыбался он непрестанно, такая уж у него была улыбчивая, веселая и круглая физиономия, но улыбки его были все время разные.

— Ну, ты ж чудик, — продолжая хитро улыбаться, сказал он.

— Да нет. Я удивляюсь, что ты его знаешь, — спохватился Виталий. — Не твоя же деревня.

— Ха! Да я тут всю округу знаю.

Они уже выехали из поселка на узкое асфальтированное шоссе, и, как всегда в таких случаях, дорога стала лучше. За поворотом показалась заправочная станция: две желтые колонки под навесом, домик заправщицы, а возле колонок несколько грузовых машин.

— Без перебоя, бензин-то? — спросил Виталий.

— Как часы. Лиля наша дело знает. К ней заправщики в первую очередь ездят, как только свистнет.

— Ловчит, небось?

— Зачем? Другой такой красавицы, я тебе скажу, в округе у нас нет. Как на мед, все летят.

— Ну, да? — недоверчиво усмехнулся Виталий.

— Точно. Кто женихаться, кто так.

— Добрая очень?

— Ни, ни. Строже не бывает. Слух прошел, на ней сам наш старший инспектор ГАИ жениться собрался. Товарищ Пенкин Григорий Данилович, — Родя лукаво подмигнул. — Гроза наша. Да вон он подкатил. Видишь?

В этот момент у заправочной и в самом деле остановился милицейский мотоцикл с коляской, и рослый лейтенант милиции в белой каске слез с него и не спеша направился к домику заправщицы. Водители машин, собравшиеся в кружок и шумно что-то обсуждавшие, смолкли и проводили его глазами.

— Солидный дядя, — одобрительно заметил Виталий и, спохватившись, спросил. — Слушай, ну, а как там мой Петр-то поживает?

— У него дела, — широко и загадочно улыбнулся Родька. — Петр Савельевич на пенсию даже собирается.

Вроде как болеет. Но в правлении, ясное дело, остается.

— Постой, постой! — воскликнул Виталий. — Какая пенсия? Ты говоришь, его Петр Савельевич звать?

— Ну, да, — Родька хитро скосил глаза на своего пассажира и по своему обыкновению улыбнулся. — Только он в армии служил, когда ты титьку у мамки сосал. Вот какое дело.

— Так, ведь, мой-то — Петр Сергеевич! Может, родственник?

— Приедешь, разберешься, — засмеялся Родька.

Они миновали заправочную и по сторонам дороги потянулись чуть заснеженные поля с проступающими черными, жирными пятнами земли. Потом потянулся кочковатый, голый кустарник, и дорога незаметно пошла по лесу, сначала редкому, слабому, невысокому, а затем втянулась в лес, мощный, густой, закрывавший полнеба.

Зеленой, глухой стеной вдоль дороги стояли могучие красавицы-ели, и воздух здесь был напоен их терпким запахом.

Родька что-то болтал о своих шоферских и колхозных делах и заботах, но Виталий слушал плохо. Слишком много впечатлений свалилось на него в это утро, надо было хоть немного в них разобраться и кое-что понять и запомнить. Вот, скажем, заправщица Лиля и инспектор Пенкин. С ними надо бы познакомиться. Они наверное видели три дня назад на дороге мощную машину с десятью тоннами лимонной кислоты, возможно, обратили внимание на водителя, да и на второго человека в кабине машины, этого чертового Диму. Наконец, могли случайно или не случайно выяснить ее маршрут. Словом, эти неведомые пока Лиля и Пенкин могут дать ценнейшую информацию. Ведь главная задача Виталия пока что сводилась именно к установлению маршрута исчезнувшей из Москвы машины с кислотой и тех, кто в ней ехал. Ему, Виталию, нужен был прежде всего водитель Семен — убийца. Каждый день его пребывания на свободе грозил новой бедой.

— …Его однажды собственный дружок из Москвы чуть не убил, — вдруг дошли до Виталия слова Родьки, продолжавшего что-то рассказывать.

— Кого? — переспросил Виталий.

— Да Прошку этого. Ну, которого ты в Доме приезжих завалил.

— А кто он такой, этот Прошка? — со вновь вспыхнувшим интересом спросил Виталий. — Откуда он?

— Тоже шоферяга. Из Лялюшков. Как от руля оторвется, все, управы на него нет. А за рулем как стеклышко. Пенкин к нему никак не подберется. А давно хочет права отобрать, я знаю.

— Почему же это он так хочет?

— Тут, брат, механика. На какие шиши он гуляет, Прошка-то? Вот я на свои трудовые так не загуляю. А тоже, вот, мотаюсь по их делам. Но Родька им не подходит, туды-сюды, — он, многозначительно улыбаясь, пошевелил в воздухе рукой. — Родька курс знает, его не собьешь. А вот Прошка им в самый раз. Он, видишь, и машину себе собирается покупать, «Жигули». Улавливаешь?

— Ну, а на какие же это все шиши?

— То-то и оно. Все догадываются, да никто не догадается.

— А товарищ Пенкин, выходит, догадался? — засмеялся Виталий.

— Не-а. Один я кое-чего знаю, — хвастливо улыбаясь, объявил Родька. — Да молчу. Не мое это дело, понял?

— Точно. В чужие дела лучше не соваться. Тем более темные, — поддержал Виталий и иронически добавил. — Нос откусить могут. А у тебя он и так, вон, какой короткий.

— Мой нос при мне, — Родька, видимо, обиделся, и неизменная его улыбка на круглом лице вышла досадливой и сердитой. — А вот Прошке надо бы давно укоротить. Нагличать больно стал. Сам видел.

— Так вот, московский приятель, ты говоришь, и хотел его укоротить?

— Ну, да. Тут другие дела. Чуть не убил, люди видели. Только Прошка жалиться на него не стал. Забоялся, гад.

— Это что ж такой за приятель, которого даже Прошка ваш боится?

— Говорю, из Москвы. Тоже шоферяга. Грузы к ним туда, в Лялюшки, возит. Он туда, а Прошка оттуда.

— Там что, завод какой?

— Завод… — презрительно усмехнулся Родька. — Цех там один, в колхозе у них. Ну, вот, вроде, как у нас тоже.

— А-а. Ну, понятно.

— Ничего тебе, милый друг, понятно тут быть не может, — назидательно произнес Родька. — Поумней нас с тобой люди есть.

Они помолчали.

Дорога все шла и шла через лес, и не редела могучая стена зеленых елей по сторонам, густые, длинные лапы их, перекидываясь через узкую обочину, чуть не задевали машину.

— Ох, и места у вас здесь, — вздохнул Виталий.

— Ага. Под охраной лес. Сейчас твои Лялюшки будут.

И верно. Лес постепенно начал редеть, отступать в сторону от дороги, и вдали, за полем, показалась деревня.

Дорога сначала полого спускалась к ней, потом пошла на подъем. Солнце продолжало ослепительно сиять в голубом мареве, временами заходя за легкие белесые облака.

Искрились снежные языки, залегшие в ложбинке, и первые грачи уже вышагивали по мокрым комьям земли.

Вдали тянулись дымки над избами Лялюшек.

— Где тебя высадить? — спросил Родька.

— Давай к тому Свиридову, что ли, — махнул рукой Виталий. — Расспрошу хоть.

— Гляди, с ним поаккуратнее. Мужик хваткий.

— А зачем меня хватать?

— Они вообще приезжих не любят. Понял?

— Кто «они»?

— Они, — с ударением, загадочно произнес Родька и засмеялся.

Машина въехала в деревню, и асфальт сразу сменился выбитым, ухабистым булыжником с лужами. Где-то громко играло радио. Над некоторыми избами тянулись вверх длиннющие шесты телевизионных антенн. Был разгар дня. Холодное, яркое солнце плавилось в бледно-голубом небе чуть не над самой головой. Людей на улице было мало.

На небольшой, грязноватой площади, посреди которой на столбе гремел репродуктор, машина сделала полукруг и остановилась возле бревенчатого домика с небольшой вывеской «Чайная».

— Вон туда за угол завернешь, — показал Родька, — и третья изба справа. Новая. Понял? Ну, пока. Ищи дружка, свищи. И меня не забывай, если — что, — он широко и дружески улыбнулся. — Ты парень ничего.

Виталий попрощался и неловко вылез из машины, разминая затекшие ноги. А Родька осторожно, чтобы не забрызгать нового приятеля, двинул машину дальше.

Рядом, из чайной, доносились голоса и тянуло теплом.

Виталий решил заглянуть туда. Есть хотелось зверски.

Утром, в Доме приезжих, буфет оказался закрыт, и со вчерашнего вечера во рту у Виталия не было ни крошки, да и вчера-то был не ужин, конечно. Кроме того, потолковать с кем случится и послушать, о чем там люди говорят, в этой чайной, тоже было полезно.

Виталий поднялся по скрипучим ступенькам на крыльцо под жестяным козырьком и толкнул дверь.

В небольшой чайной оказалось тепло и довольно людно. За столиками, а их всего-то было семь-восемь, не больше, расположились главным образом компании; одиночек, кажется, не было. Люди пили, ели, курили, громко переговариваясь, кто-то спорил, даже ссорился, кто-то смеялся, шутил. «Прямо клуб, — подумал Виталий. — А время, между прочим, самое рабочее». Кстати, женщин видно не было.

У дальней стены разместился небольшой буфет. Над ним висели на стене расписные тарелки. На средней был нарисован большой, красный петух, выглядел он необычайно воинственно и сердито, так что Виталий невольно улыбнулся. А чуть в стороне, на тумбочке, возвышался огромный никелированный самовар, точная копия того, станционного. «Любят тут чаевничать», — одобрительно подумал Виталий.

Он подошел к буфету и с удовлетворением отметил, что там имеются даже горячие сосиски с пшенной кашей, а также неизменные бутерброды с сыром и какой-то темной, незнакомой колбасой, стаканы со сметаной и томатным соком, а за спиной буфетчицы, на стойке — винные и водочные бутылки.

Виталий закупил разной снеди и, глазами отыскав свободное место, с двумя тарелками в руках направился к одному из столиков.

— Разрешите к вам подсесть? — спросил он у сидевших там людей.

— Давай, давай, милый человек, — добродушно ответил один из них, освобождая ему место за столом.

Виталий поставил свои тарелки, потом сходил еще раз к буфету и забрал чай. В этот момент все его мысли были сосредоточены на еде.

Посетители чайной равнодушно поглядывали на него, и тут же забывали, увлеченные своими спорами и разговорами. Только один взгляд быстро и враждебно резанул по Виталию, и он не успел заметить, чей это был взгляд.

Однако мгновенное это, как укол, ощущение было неприятным, главным образом, своей неожиданностью и необъяснимостью. Ну, кто, в самом деле, мог его тут знать?

За столиком, где расположился Виталий, сидели два пожилых человека: один — худощавый, в черной телогрейке, другой — полный и вальяжный, в расстегнутой зеленой нейлоновой куртке, замысловатой, красивой выделки, из-под которой видна была тоже зеленая в полоску трикотажная рубашка. Оба седовласые, загорелые, неторопливые. Они пили чай, отламывая по кусочку печенье из раскрытой бумажной пачки. Рассеянно взглянув на Виталия, они продолжали свою беседу.

— А материал где возьмешь? — спросил один, в телогрейке. — Досок одних половых тебе кубов пять потребуется, а то и поболе. И остальное все.

— На складу обещали, — солидно ответил второй, с шумом отхлебывая горячий чай. — Кум у меня там.

— Ну, да. Тогда, конечно, — согласился первый. — По весне, выходит, и начнешь?

— Как сговоримся.

— В прошлом годе дом-то тебе быстро поставили. Что говорить. Тоже, небось, кума нашел? — с чуть заметной усмешкой спросил старик в телогрейке.

— Помогли… — недовольно ответил второй.

— А зятек-то тебе обещает?

— Что он есть, что его нет, — пробурчал толстяк в куртке и махнул рукой. — Все ему, видишь, дороже родного гнезда. Да и какое оно ему родное.

— Так бригадир он, — уважительно произнес первый, отхлебывая чай. — Ноне знаешь ему хлопот сколько? А москвичи-то твои хорошо за постой платят?

— А! — снова махнул рукой толстяк. — Нешто это постой? Ночь одна и все тут.

Виталий прислушался к их разговору, потом, решившись, сказал:

— Извините, что помешаю. Я, вот, приезжий. Друга своего по армии ищу. Нельзя ли тоже переночевать у вас? Я уплачу, конечно.

Оба старика посмотрели на него уже внимательнее, и первый, в телогрейке, перестав отхлебывать чай, поинтересовался:

— А откуда ты будешь, молодой человек?

— Из Москвы.

— Паспорт-то есть?

— А как же, в полном порядке, — улыбнулся Виталий. — Не беглый.

— Само собой, — согласился старик.

— И не разбойник, — добавил Виталий. — Их, пожалуй, тоже теперь не встретишь.

— Кто их знает, — с сомнением ответил старик. — Всякие, мил человек, водятся на российских просторах.

Второй старик, в куртке, к которому, собственно, и обратился Виталий, помалкивал, испытующе и недоверчиво поглядывая на незнакомого человека.

— Ну, что, Петр, берешь? — обратился к нему первый старик. — А то я его, так и быть, к себе пущу. Как?

— Пускай, коль охота, — буркнул тот.

— И пущу. Надо войти в положение. У него, небось, кума-то здесь нет, — насмешливо заключил он.

— Как хотишь, — сдержанно ответил второй.

— Пойдем, милок, — обратился к Виталию старик в телогрейке, отодвигая пустой стакан. — Ты закусывать-то кончил?

— Кончил, — с готовностью отозвался Виталий и поднялся из-за стола.

— Ну, и хорошо. Пойдем тогда.

Старик тоже встал, надел кепку и кивнул своему собеседнику.

— Бывай, Петр.

— Бывай, — равнодушно ответил тот, не выказывая желания идти вместе с ними.

Виталий и старик вышли из чайной и, поеживаясь от холодного ветра, зашагали по обочине дороги, обходя лужи, потом свернули в какую-то улочку.

Старик был невысоким, щупленьким, но ходким, и Виталий прибавил шагу, чтобы не отстать.

— Звать-то тебя как? — спросил старик, поднимая голову.

— Виталий.

— Ага. А меня, значит, Терентий Фомич. Так что, будем считать, знакомы уже. Ну, и какого же ты дружка отыскиваешь?

— По армии. Закадычные мы дружки были. А потом, вот, жизнь раскидала. Пять лет, как писать мне перестал. А то все звал. Каждый год к нему собирался. А теперь, вот, как отпуск получил, решил, все, отыщу.

— Звать-то его как?

— Свиридов Петр.

— Есть у нас один такой, — сдержанно произнес Терентий Фомич.

— Слышал. Не тот, — улыбнулся Виталий. — Ваш — Петр Савельевич. А мой — Петр Сергеевич. И вообще по возрасту не подходит.

— Это кто же тебе успел все сообщить?

— Подвез меня со станции парень один, из Сухого Лога. Родион.

— А, Родя, — кивнул старик. — Знаем такого. Хороший малец. Работящий. Ну, а сам ты чем в Москве занимаешься?

— Сантехникой, — усмехнулся Виталий, решив, что никакого учителя сейчас в отпуск никто не отпустит.

— Ну, да. Понятно, — старик мельком взглянул на Виталия через плечо снизу вверх и, вздохнув, сказал. — Только другого Свиридова у нас, милок, нет.

— Может, в какой соседней деревне?

— Это может. Фамилия такая в наших местах встречается. А своих парней я знаю. Все они тут у нас в дому крутятся. Вокруг Галки моей. Меньшая осталась, — ласково добавил он. — Остальных повыдавал. Всего аж четыре девки, ни одного парня, — и, вздохнув, заключил: — А старуха моя померла. Годов уж восемь как.

Оба помолчали. Потом старик неожиданно сказал:

— А с нашим Свиридовым ты, считай, уже познакомился. В чайной он со мной сидел Петр Савельевич, точно.

— Да, ну? — удивился Виталий. — Вот он, значит, какой…

— Такой, такой, — охотно согласился старик, легко семеня рядом с Виталием.

— Он у вас член правления?

— Член, а как же?

— И чем ведает?

— Цех у нас тут один есть, над ним поставлен.

— Потому и москвичей к себе пускает?

— Во! Значит, усек? Москвичей-то москвичей, да, как видишь, не всяких.

Старик остановился и показал на избу за невысоким штакетником.

— Мои хоромы. Милости прошу.

Они свернули к калитке. В этот миг Виталий заметил вдали идущего по улочке человека. Людей вокруг больше не было, и потому человек тот сразу бросился ему в глаза.

Впрочем, Виталий и не задержал на нем взгляда. Только Терентий Фомич недовольно проворчал:

— Увязался, обормот.

— Кто? — безразличным тоном спросил Виталий.

— Да тут один… — махнул рукой Терентий Фомич.

Не успела захлопнуться за ними калитка, как из-за дома выскочила крупная, угольно-черная, лохматая собака с отрубленным хвостом, неохватно мощной шеей и широкими, мощными лапами. Она басисто, раскатисто гавкнула, словно предупреждая о своем появлении. Однако никакой вражды к незнакомому человеку, пришедшему с хозяином, она не выказала. Только настороженно взглянула на Виталия круглыми, рыжими глазами.

— Это наш гость, Алдан, — спокойно сказал Терентий Фомич.

Собака немедленно уселась, вывалив из огромной пасти влажный, красный язык, и, казалось, с интересом стала наблюдать за людьми.

А Терентий Фомич и вслед за ним Виталий поднялись на крыльцо, аккуратно отчистили от налипшей грязи подошвы ботинок, и старик толкнул незапертую дверь.

Сняв пальто и телогрейку и скинув ботинки, они прошли в горницу, выложенную чистыми суровыми половиками. Все тут было скромно, но уютом и покоем пахнуло на Виталия. Он огляделся.

— Хорошо у вас, — сказал он.

— Хозяюшка моя заботится, — снова ласково сказал старик и крикнул. — Галинка, принимай гостя!

И тут же в горницу вбежала тоненькая, темноволосая девушка в скромном синем платьице и белом с цветами фартучке. Живое, свежее личико ее с огромными, удивительно чистыми, карими глазами, сразу понравилось Виталию.

— Галя, — застенчиво сказала девушка, подняв глаза на Виталия и протягивая узкую, неожиданно крепкую руку.

— Виталий, — улыбаясь, ответил он.

— Ну, вот. Будем знакомы, — бодро объявил Терентий Фомич и добавил, обращаясь к дочери. — Заночует он у нас. Из Москвы человек. Друга разыскивает. Ты в маленькой комнате постели потом. А пока мы домашнего чайку попьем. Давай, хозяюшка, накрывай.

— Сыт я, Терентий Фомич, — сказал Виталий. — Спасибо.

— Никак нельзя, — возразил старик. — Раз гость. Посидим, покалякаем.

— Вам, небось, на работу.

— Моя работа ночная. Сторож я тут.

— Чего же вы охраняете?

Тем временем они уже уселись за стол, а Галя неслышно исчезла.

— Правление колхоза у нас в Сухом Логе, — пояснил Терентий Фомич. — А тут бригада. Животноводы. Коровники у нас на всю область знаменитые. Вот Галинка моя скоро во вторую смену пойдет. Доярка она. Ну, еще и цех, конечно, охраняем, — усмехнулся он. — Тоже, говорят, немалый доход от него.

— А что он производит, цех этот?

— Чего захотят, — загадочно ответил старик. — Но по форме, значит, фруктовый джем.

Виталий улыбнулся.

— Это, выходит, к вам московские машины приходят, Родя говорил?

— Во, во, — охотно подтвердил Терентий Фомич. — К нам.

Появилась Галя с подносом в руках и начала расставлять на столе чашки, сахар, большую миску домашнего творога, кринку с молоком, тарелку со сметаной и другую тарелку с горкой яиц. Виталий заметил, что девушка поменяла платье и как-то по-другому причесала волосы, и передник был на ней уже другой, с другими цветами.

Суетясь возле стола, Галя смущенно сказала:

— Уж извините нас, что есть. Не ждали.

— Ну, что вы, — запротестовал Виталий. — Вообще напрасно…

А Терентий Фомич, занятый своими мыслями, тем временем продолжал:

— …Вот так приходют, уходют. И на постой к Петру Савельевичу завсегда встают. Он давеча сказал, в чайной-то, какой, мол, это постой. Э, милок, постой такой, что с него он новый дом поставил, а теперь вот сарай да гараж.

— Чего же они из Москвы возят? — вежливо поинтересовался Виталий, всем своим видом показывая, как безразличны ему эти дела.

— А кто их знает, чего возют, — ответил Терентий Фомич, накладывая гостю на тарелку творог. — Вот намедни пригнали огромную машину с мешками. Чего там было, кто знает?

— Лимонная кислота, — неожиданно сказала Галя и добавила, обращаясь к Виталию: — Вы еще нашего молочка отведайте. Мы за него премию получаем. Самый высокий процент жирности в районе.

Виталий машинально поблагодарил и переспросил с удивлением:

— Лимонная кислота?

— Ты-то, дочка, откуда знаешь? — тоже удивился Терентий Фомич.

— Лиля говорила. Они у нее заправлялись. А один мешок прорвался, и из него посыпалось содержимое. Тара плохая. Ну, они его и переворачивали.

— Кто это «они»? — все тем же безразличным тоном спросил Виталий.

— Ну, там, водитель. И еще один мужчина с ним был, — ответила Галя и добавила: — Вы же все-таки попробуйте.

Она придвинула стакан с молоком к Виталию.

— Все Петра Савельевича постояльцы, — с усмешкой пояснил Терентий Фомич.

Виталий подумал, что больше на этой теме задерживаться не следует. Он решил попробовать молоко, но, не удержавшись, выпил одним духом весь стакан. Отдышавшись, он сказал:

— Уф! Я такого молока никогда еще не пил.

— А теперь творожок попробуйте, — улыбнулась Галя. — Такого вы тоже не ели. Сами готовим, из этого же молока.

— И большие у вас коровники? — спросил Виталий.

Разговор легко перекинулся на другую тему.

Потом пили чай.

Под конец Виталий спросил старика:

— А не поговорить ли мне с Петром Савельевичем, может, родственники у него в округе живут, а среди них и мой Петр?

— Чего ж не поговорить. Поговори. Может, и живут. Фамилия-то у нас встречается.

— А не помешаю? Вдруг постояльцы у него сейчас?

— Ни. Те уехали уже, — махнул рукой старик.

— Завтра обратно приедут, — неприязненно сказала Галя.

Отец с недоумением уставился на нее.

— Ты-то откуда все знаешь?

— А их водитель нашему Прошке сказал. Леня слышал.

«Их водитель», — подумал Виталий. Он уже не сомневался, что напал на нужный след. Это произошло раньше, чем он рассчитывал, но это должно было случиться неизбежно. Как ему хотелось показать этой симпатичной Гале две фотографии, лежащие у него в кармане, вернее, два фоторобота, чтобы она окончательно опознала тех людей.

Но делать этого было нельзя. Итак, завтра эти двое приедут снова. Неужели они снова проделали ту же операцию с фальшивой доверенностью, на этот раз где-то еще? А почему бы и нет? Ротозеев у нас пруд пруди. Значит, завтра они приедут, их можно будет увидеть своими глазами. И, конечно, задержать, непременно задержать. А для этого надо…

Виталий не успел додумать. Галя сказала:

— Папа, Лиля вечером к себе звала. Я, пожалуй, к ней забегу после работы, ладно? Музыку будем слушать. Ей Высоцкого привезли.

— Беги, дочка, — согласился Терентий Фомич. — Только поздно-го не возвращайся. Неровен час, знаешь… Да вот гостя нашего захвати. Тоже послушает.

— Не стоит, Терентий Фомич, — махнул рукой Виталий. — Я, пожалуй, отдыхать лягу. Ночью не спал совсем.

— Отдыхать будешь, когда года выйдут, — с напускной строгостью ответил старик. — Молод еще отдыхать.

— Пойдемте, Виталий, — поддержала отца Галя. — Вы, конечно, в Москве и не то слышали. Ну, потанцуем хоть.

Отказываться дальше было неловко. К тому же у Виталия мелькнуло одно предположение, которое стоило проверить.

До вечера, однако, было еще далеко. Галя убежала на работу. А Виталий решил все же побывать у Свиридова и расспросить того о несуществующем его родственнике, чтобы не вызвала уже никаких сомнений причина появления его в Лялюшках.

Кроме того, к этому дому стоило присмотреться внимательнее. И не только потому, что здесь творились какие-то весьма подозрительные махинации со сбытом краденого, но и потому, что завтра здесь могут развернуться серьезные события, и тогда знание «театра военных действий» очень пригодится.

И вот, руководствуясь пояснениями Терентия Фомича, Виталий отправился в путь и вскоре, без особого труда, разыскал добротный, совсем новый дом Свиридова под ярко-зеленой железной крышей.

Дом стоял в глубине двора, и летом за густой зеленью высокого кустарника и деревьев его, наверное, не было видно. Сейчас же он хорошо просматривался с улицы. Две узкие, светлые бетонные дорожки тянулись от ворот и обрывались недалеко от дома. Это, видимо, был заготовлен путь к будущему гаражу. С другой стороны дома темнел большой, покосившийся старый сарай.

Виталий толкнул калитку, но она оказалась запертой.

Рядом виднелся звонок под аккуратным козырьком, и Виталий с силой нажал на него.

На крыльце дома появилась представительная фигура Свиридова в сапогах и меховой безрукавке. Вглядевшись, он не спеша направился к калитке по бетонной, аккуратной дорожке. Походка у него была какая-то утиная, вперевалочку.

С виду визит Виталия, как и следовало ожидать, кончился ничем. Свиридов принял его холодно и недоверчиво. Правда, Виталий так горячо и в таких подробностях описал ему своего славного армейского дружка, что в конце концов старик, казалось, поверил в искренность его намерения. Настороженность в глазах Свиридова исчезла, но неприязненный холодок остался. Виталий кожей чувствовал, что чем-то был неприятен Свиридову.

Дом у Свиридова был просторный, светлый, во всем чувствовался достаток. Из передней, где Виталий снял пальто и отразился с головы до пят в необъятном зеркале, он прошел в большую комнату. Был здесь и цветной телевизор самой дорогой модели, и обширный, цветастый ковер на стене, и сверкающий хрусталь в высокой горке, на ковре висела дорогая, красивая двустволка. Светлая мебель была новая, модная, кажется, югославская. На круглом столике в углу виднелся какой-то необычный, сверкающий металлом и стеклом, большой заграничный проигрыватель. Словом, если бы не узковатые окна и не пейзаж за ними, можно было бы на миг почувствовать себя как бы в городской московской квартире. Вот только хозяин ее, скинув в передней сапоги и безрукавку, теперь оказался в мятой спальной пижаме, которой он, видимо, отводил роль домашней одежды, что сильно диссонировало с окружающей обстановкой, и Виталий еле сдерживал неуместную улыбку.

За все время разговора никто в комнате не появился, не скрипнула ни одна дверь или половица в доме. Хмурый Свиридов, еле цедивший слова, ничем не угостил гостя, даже стакан чая не предложил, а на вопрос, можно ли закурить, поморщился. Ни о себе, ни о каких побочных материях он не распространялся. Чаще всего он отделывался короткими, осторожными репликами на все вопросы Виталия, даже самые невинные, словно боясь проговориться. У Виталия возникло ощущение, что старик чем-то напуган и теперь уже всего боится, хотя испуг суровой, крутой натуре Свиридова, видимо, был не свойствен.

«Чем же это его так напугали? И кто? Не москвичи ли — постояльцы?» — подумал Виталий.

Однако тема их разговора уже иссякла, и Свиридов явно не собирался продолжать беседу. Виталию ничего не оставалось, как, извинившись, распрощаться с неприветливым хозяином, который за все время беседы сам не задал Виталию ни одного вопроса.

— Всего вам доброго, Петр Савельевич, — сказал на прощанье Виталий. — Извините за беспокойство. Поеду дальше. Должен я в вашей округе отыскать своего друга.

— Когда поедете-то? — впервые удостоил его вопросом Свиридов.

Тон при этом был такой, будто Свиридов сказал: «Проваливал бы ты побыстрее отсюда».

— Завтра и поеду, — ответил Виталий.

Свиридов сдержанно кивнул.

— Ну, ну.

Виталий покинул этот дом с неприятным чувством беспокойства и некоторого раздражения, словно побывал у скрытого недруга, который что-то тайком творит во вред всем вокруг. «Да ну его к черту, — сердито подумал Виталий, шагая по грязной улочке и то и дело обходя лужи. — Для меня он интереса не представляет. Пусть Албанян с ним возится. А вообще мужичок с двумя донышками, если не с тремя». Тут он оступился, попал ботинком в большую лужу и снова чертыхнулся уже вслух.

День еще не догорел, когда Виталий вернулся в дом Терентия Фомича.

Старик возился за домом, возле сарая, где в темноте верещали куры и хрюкал молодой кабанчик.

Услыхав стук калитки, старик выглянул из-за дома.

Одновременно появился и Алдан, издали внимательно посмотрел на Виталия, но гавкать не стал. А Терентий Фомич быстрой, легкой своей походкой направился навстречу гостю. Был он все в той же потертой телогрейке и кепочке, щеки густо заросли сивыми пучками волос, вперемешку седыми и рыжими, а голубые глазки в сетке морщин смотрели живо и любопытно.

Ну, что? — спросил он, подходя. — Чего узнал, аль нет?

— Ничего не узнал, Терентий Фомич, — вздохнул Виталий. — Кажется, дурака я свалял, что поехал так, без точного адреса.

— А чо тебе жалеть-то? Отпуск. Так и так гулять. А тут новые места посмотришь, с людьми, вот, знакомство заведешь. Когда б ты еще к нам сюда забрался? Э, милый, пока молод, гляди вокруг и подале. А старость придет, тады под ноги гляди, кабы не упасть. Ну, пошли, пошли в избу-то, — он, потянувшись, хлопнул Виталия по плечу.

У них уже установились самые дружеские отношения Взаимная симпатия возникла, как это иной раз бывает, даже не с первого слова, а с первого взгляда. Всем обликом своим, манерой пришлись они по вкусу друг другу.

В избе, закурив, Терентий Фомич спросил, подсаживаясь к столу:

— Ну и как тебе Петр Савельевич наш показался?

— Да не очень, по правде сказать, — покачал головой Виталий, опускаясь на скамью возле окна и тоже закуривая. — Главное, людей почему-то боится.

— Да-а, — вздохнул Терентий Фомич, задумчиво глядя в пространство. — Что верно, то верно. Людей стал хорониться. Мы ж тут все друг у дружки на глазах. Что мужики, что бабы, что детишки. Куда денешься? А я так и ночью брожу по деревне, вон с Алданом в паре.

— И что же вы ночью замечаете? — улыбнулся Виталий.

— Эге, всякое примечаю, уж будьте покойны, — хитро усмехнулся Терентий Фомич, дымя своим «Беломором». — Кто кого, к примеру, провожает по молодому делу, ну, стоят там, милуются. Кто с кем бражничает, а потом за заборы хватается, когда домой идет, песни иной раз поет. Ну, а кто как тать шастает, от добрых людей хоронясь, такие тоже имеются.

— И зачем же они хоронятся? — спросил Виталий.

— Ну, насчет того, чтобы скрасть, это одно. Хотя у нас не очень-то этим побалуешь. Алдан, к слову сказать, две благодарности от колхоза имеет. Лютый зверь на работе, ей-богу. Не узнать.

— А есть, значит, которые не крадут, но все равно от людей по ночам хоронятся, так что ли? — улыбнулся Виталий.

— То-то и оно, — подхватил Терентий Фомич. — Вот, к примеру, тот же Свиридов Петр Савельевич. Зачем, спрашивается, гостей по ночам провожать, когда люди добрые ночью спят все? Или, к примеру скажем, встречать? Для того тоже день есть.

— Да, зачем?

— А я, милок, не знаю. И ты не знаешь. И никто, почитай, не знает.

«Ну, я, положим, если и не знаю, то догадываюсь», — подумал Виталий и, махнув рукой, равнодушно сказал:

— Ну и шут с ними, Терентий Фомич. Наше дело сторона.

— Так-то оно так, — с сомнением покачал головой старик. — Да не совсем так. Я, допустим, поставлен беречь добро, а они, значит, напересек мне. Как мне действовать в таком разе? Уступить? Пущай, мол? Никак нельзя.

— Ну, и что же делать?

— Вот, «что?», спрашиваешь. А ты перво-наперво считай, что твое дело не сторона. Тут, милый, обчее дело. В таком разе у тебя и глаз совсем другой станет. Ну, возьми, к примеру…

Старик, еще долго и горячо убеждал Виталия, но видно было, что о махинациях Свиридова ничего толком не знает.

А вскоре он пригласил Виталия отобедать. Виталий, было, заикнулся насчет чайной, но Терентий Фомич воспротивился этому с такой обидой, что настаивать дальше было невозможно.

Старик собрал на стол сноровисто и быстро.

— Имеем мы с тобой право по чарочке за дружбу и успех, а? — с хитринкой спросил он. — А то и по второй, пока хозяйки моей нет.

— Запрет наложила? — улыбнулся Виталий.

— Сильно не одобряет. И то я тебе скажу, шибко мы этим зельем увлекаться стали. И дитю отсюда хворые выходют, и дитю дитев. Видал? А это что есть, ежели в размерах взять? То-то. Выходит, материя сурьезная и мировая.

Терентий Фомич настроился за обедом на философский лад.

Уже начало темнеть, когда прибежала Галя. Она быстро переоделась, и они с Виталием отправились в гости.

Идти пришлось далеко, чуть не через всю деревню.

— Все же неудобно получается, — сказал Виталий. — Незнакомый дом, как-никак. И никто не приглашал.

— Что вы! — весело возразила Галя. — Считайте, что уже пригласили. И вообще о вас уже полдеревни знает.

— Как же так меня пригласили? — засмеялся Виталий.

— Очень просто. К нам на ферму Гриша заезжал. Я и передала. Он тоже будет.

«Что и требуется», — подумал Виталий.

Они уже миновали улицу, где стоял дом Свиридова, когда за их спиной раздался свист. Виталий оглянулся, но в сгустившейся, тьме рассмотреть ничего не удалось.

— Это наши мальчишки, — рассмеялась Галя. — Думают, куда это я иду с чужим человеком. Сейчас увидят.

Вскоре они пришли. На улице, возле Лилиного дома, стоял мотоцикл с коляской.

— Это Гришин, — сказала Галя. — У него и служебный, и свой.

Они толкнули калитку, прошли по скользкой от жидкой грязи дорожке и поднялись на крыльцо. Дверь дома оказалась незапертой.

Лиля встретила их в передней. Это и в самом деле была красивая девушка, высокая, стройная, черноволосая, с тонкими чертами лица и большими карими глазами. Словом, Родька нисколько не преувеличивал.

А в комнате, куда прошли Галя и Виталий, собралось уже человек десять парней и девушек. Среди них был ладный парень в милицейской форме с погонами младшего лейтенанта. Строгие темные глаза его и сейчас по привычке оставались строгими на круглом, чуть курносом лице, навсегда, казалось, загорелом, прямо-таки задубленном ветром и солнцем, с выгоревшими, почти белыми волосами. Запоминающаяся внешность была у этого серьезного парня.

— Григорий, — представился он, крепко пожав руку Виталию.

Слушали музыку, танцевали, пили чай. Виталий обратил внимание, что никто из парней не принес водку. Видно, удерживало присутствие инспектора. А тот вел себя солидно и сдержанно, и также солидно ухаживал за хозяйкой. И тут всезнающий Родька тоже, кажется, был прав.

В конце концов Виталий решил, что с Пенкиным можно иметь дело, доверия он, вроде бы, заслуживает. И вообще, кажется, славный парень. Правда, совсем еще молодой и в милиции, видимо, недавно, отсюда и эта чрезмерная солидность, и эта строгость во всем. Да, молод был Пенкин и кто знает, как поведет себя в сложных обстоятельствах. Но другого случая до завтрашнего дня, возможно, вообще не представится. А уже завтра приедут «постояльцы» и останутся всего на одну ночь.

Поэтому Виталий, уловив момент, когда они с Пенкиным оказались рядом и чуть в стороне от всех, тихо сказал ему:

— Устройте так, чтобы мы могли поговорить наедине и чтобы на это никто не обратил внимания. Сможете?

Пенкин, конечно, удивился, это Виталий уловил по его глазам, но больше он ничем своего удивления не выдал.

— Сейчас, — коротко сказал он и отошел.

Через некоторое время Галя, улыбаясь, сказала Виталию:

— Что-то Григорий Данилович вами заинтересовался. Ребята даже смеются. Вы уж не обижайтесь, если он о чем спрашивать вас будет. Служба такая.

— Конечно, — согласился Виталий. — Я понимаю.

А потом к нему подошел один из парней и негромко сказал:

— Слышь, Виталий. Выйди на крыльцо, покури.

— Это почему?

— Поговорить с тобой хотят, — парень усмехнулся. — Да ты не боись. Это он так, бдительность выказывает.

Так они с Пенкиным оказались одни на крыльце. И Виталий отметил про себя, что младший лейтенант проявил неплохую находчивость.

— Для начала, Григорий, посмотри мое удостоверение, — сказал Виталий.

Тот молча взял удостоверение и наклонился к освещенному окну рядом с крыльцом, потом вернул его и серьезно сказал:

— Слушаю вас, товарищ старший лейтенант.

Виталий коротко ввел его в курс дела. И в заключение сказал:

— …Значит, завтра с утра дежурите у заправочной. Обычная проверка документов. У них, конечно, будет все в порядке. Хорошо бы проверить документы у обоих. Запомните все данные там. Вот вам на всякий случай фотороботы, помогут узнать этих деятелей. Об их приезде сразу известите меня. Я буду у Терентия Фомича. Больным скажусь.

— Слушаюсь.

— Это не все. Главное — организовать их задержание. Они, как всегда, ночевать останутся. Доложите начальнику райотдела, он знает о моем приезде. Операция по задержанию поручается ему. Предупредите: водитель — особо опасный преступник. За ним убийство.

— Слушаюсь.

— Погоди, еще не все. Задержанных немедленно доставить в Москву. На Петровку. К полковнику Цветкову.

Он в курсе дела. Вот теперь все.

— Слушаюсь. — все так же напряженно в третий раз повторил очень серьезный Пенкин и даже для чего-то козырнул.

Он впервые участвовал в такой сложной и ответственной операции, поэтому сейчас очень волновался и боялся выдать свое волнение. От этого еще Пенкин был так краток. Ему казалось, что слово «слушаюсь» он произносит, как надо, спокойно и твердо, а за то, как он произнесет другие слова, Пенкин сейчас поручиться не мог.

Они вернулись в комнату, где играла музыка. Лишь в первый момент их появление привлекло чье-то внимание.

А потом Лиля поставила, наконец, на проигрыватель новую пластинку Высоцкого, которую она берегла и не хотела ставить с самого начала. И Высоцкий запел. Его сиплый, надорванный, отчаянный голос сразу заворожил и наэлектризовал всех, слова песни били по нервам, по слуху, и присутствующие мгновенно забыли обо всем, жадно ловя каждое слово.

А Высоцкий все пел и пел, одна песня сменяла другую, он пел о неловкой, трудной, неуютной жизни, о надорванном сердце, о суровой, проклятой судьбе, о любви далекой, желанной и святой. И все вокруг затихли. А Виталий вдруг подумал о великой силе певца, о великом его таланте, который не оставляет равнодушным никого, кто бы его ни слушал, вот и этих, совсем, казалось бы, простых, ни в чем еще не искушенных парней и девчат в далекой, затерянной среди полей и лесов деревушке. Да, пел подлинно народный артист, и в любом уголке необъятной страны его слушали так же восторженно и жадно, как сейчас здесь, эти ребята, совсем простые ребятишки. «Впрочем, сейчас нет „совсем простых“ людей, — подумал Виталий, — все начинают видеть и понимать многое вокруг. И Высоцкий будит в их душе еще пока смутные, но тревожные и сильные чувства, которые надолго останутся с ними, сделают их самих потом сильнее и чище».

Вновь и вновь слушали эту новую пластинку, напряженно и задумчиво, то вздыхая, то сглатывая подступивший к горлу комок.

А вскоре затем стали прощаться.

Галя и Виталий пошли вместе со всеми. По темной, скользкой от грязи, неровной улочке двинулись целой гурьбой. У двоих из ребят оказались с собой фонари, поэтому удавалось обходить самые большие лужи. Девчата, оступаясь, визжали, парни хохотали. На каждом углу кто-то из компании прощался и исчезал в темноте.

Когда шли, где-то в стороне снова раздался уже знакомый Виталию свист. Однако никто не обратил на него внимания. «Привычно это им, наверное», — отметил про себя Виталий. И когда свист раздался вновь, уже ближе, тоже не обратил на него внимания.

Наконец они с Галей простились с остальными и свернули за какой-то угол. Виталий признался себе, что в темноте он тут совсем не ориентируется, и целиком положился на Галю, которая, напротив, чувствовала себя вполне уверенно. Ей, казалось, было даже приятно слегка командовать этим долговязым и добродушным московским парнем.

Новая улочка, по которой они теперь шли, была освещена редкими фонарями. Они, как светлячки, мерцали в кромешной тьме, обозначая все же направление, по которому следовало идти, и кое-как высвечивая желтый кружок вокруг столба, на котором висели.

Галя и Виталий пробирались от одного кружка света к другому, мимо темных, уснувших изб, временами держась за чей-то забор или за руку друг друга и весело переговариваясь.

Неожиданно за их спиной послышались торопливые шаги и чьи-то возбужденные голоса. Кто-то крикнул:

— Эй, Галка, подожди!.. Стой, говорят!..

Виталий насторожился. Но Галя, остановившись под очередным фонарем, уверенно и спокойно откликнулась, вглядываясь в темноту:

— Ты, что ли, Леня?

Догонявшие приблизились. Их было человек шесть или семь, лица различить было невозможно. Один из подошедших грубо спросил, указав на Виталия:

— Этот?

— Этот, — подтвердил другой голос.

И тогда первый из парней внезапно и пружинисто кинулся на Виталия, и тот не успел до конца увернуться.

Тяжелый, плотный удар пришелся в плечо, и боль прошила грудь. И сразу вперед кинулись остальные парни.

— Ребята, что вы делаете!.. — отчаянно закричала Галя, хватая кого-то из дерущихся и пытаясь оттащить в сторону. — Отпустите его!.. Слышите?

Виталий упал вовремя. Двое из нападавших, оступившись, тоже упали, и на них навалились остальные, в темноте не сразу разобравшись, где кто. А Виталий, чуть откатившись в сторону, отбросил от себя одного из парней, затем другого. Двое валялись в грязи, а Виталий выбрался, наконец, из кучи. Его душила ярость, на секунду даже охватило ощущение подлинного боя, к которому его готовили все три года в армии, а последние годы в МУРе.

Но даже в этот миг он не потянулся к пистолету под мышкой, подсознательно ощутив разницу между хулиганским, жестоким, но неопытным наскоком этих выпивших парней и по-настоящему опасной, бандитской засадой.

В этот миг кто-то снова ударил его, уже в лицо. Виталий ощутил на губах соленый вкус крови. И тут, как ни странно, к нему вернулось хладнокровие. Следующий удар его был тоже жесток, но уже и расчетлив; парень, вскрикнув, опрокинулся навзничь и пополз куда-то в темноту.

— Ребята, ребята!.. — плача, кричала Галя, пытаясь растащить дерущихся. — Что вы делаете!.. Перестаньте!.. Как не стыдно!..

И тут кто-то неожиданно ударил ее, зло крикнув:

— Пошла отсюда, стерва!..

— А-а! — Галя схватилась за лицо.

Неожиданно раздался близкий выстрел.

И сразу же вслед за ним из темноты вынырнула длинная, черная тень и с клокочущим, злобным рычаньем кинулась на одного из нападавших, сбила с ног и вцепилась в ворот куртки. И новый вопль огласил улицу.

— Алдан, не смей! — испуганно крикнула Галя, все еще прижимая руку к лицу.

А Виталий мертвой хваткой уже зажал другого парня, чувствуя в нем какую-то знакомую, враждебную силу, знакомое сопротивление сильного тела, и от этого все безжалостнее сжимая его и подавляя последнее сопротивление.

Тут-то и появился в слабом свете ближайшего фонаря запыхавшийся Терентий Фомич с ружьем в руке.

— Это что ж такое, а? — сипло и грозно воскликнул он. — Это что еще за разбойники-бандиты?!. Алдан, держать! — крикнул он собаке.

— Папа! — в слезах кинулась к нему Галя. — Смотри, чего они делают!..

— Ага, вижу, — уже спокойнее отозвался Терентий Фомич. — Энтот валяется, и тот на карачки никак встать не может. Крепко ты их, сынок, — уважительно обратился он к Виталию и добавил, кивнув на скрюченную фигуру парня, которого тот продолжал удерживать. — Да брось ты его! Он свое получил, пусть теперь ползет до мамки, там тоже свое получит, чтоб ему пропасть! Вона, как те, видал? — он указал рукой на убегавших парней и крикнул им в догонку. — Эй! Своих чего бросили! Тащи по домам!.. А вас я опознаю!.. Усе равно опознаю и на правлении доложу! У-у, анафемы!.. — он погрозил кулаком вслед убегавшим и снова посоветовал Виталию, брезгливо взглянув на парня, которого тот держал. — Да брось ты его!

— Не-ет, — тяжело отдуваясь, помотал головой Виталий. — Этот первый полез. Я хочу ему два слова сказать.

В это время в соседних избах уже стали зажигаться огни. Кто-то высунулся из окошка, кто-то крикнул:

— Эй, дядя Терентий, чего там пуляешь?

А с другой стороны улицы донеслось:

— Терентий, подсобить аль нет?

— Все, граждане, все! — крикнул в ответ Терентий Фомич. — Разговор окончен, дело тоже! Спать ступайте! Алдан, ко мне!

Собака спрыгнула с поваленного ею парня, который, видимо, боялся не только шелохнуться под ней, но даже вскрикнуть, и неохотно подошла к хозяину, по дороге ткнувшись мордой в колени Гале, словно проверяя, цела та или нет. И девушка ласково провела рукой по ее морде.

А Виталий подтащил схваченного им парня ближе к фонарю и, прислонив к забору, попытался его рассмотреть. Что-то в нем показалось знакомым, хотя видно было плохо и физиономия парня была вся в грязи.

— Как звать? — строго спросил Виталий.

Парень пошевелился, вскрикнул, осторожно потер затекшую шею и угрюмо буркнул, отводя глаза:

— Тебе не все равно?

— Говори, говори. Все равно опознаем.

— Ну, Прохор…

— А-а, — зло произнес Виталий. — Старый знакомый. Ты, значит, и трезвый на людей кидаешься?

— А ты девок наших не трожь…

— Вот что. Ты, оказывается, рыцарь, да? — насмешливо произнес Виталий. — Знаю, какой ты рыцарь. Видал в Доме приезжих еще утром. Правду говорить будешь или под замок тебя сажать?

— На работу мне с утра… А ты лучше уматывай отсюда.

Прошка постепенно приходил в себя, и с приливом сил явно прибывала и наглость. Теперь он уже не отводил глаз.

— Так, так… — Виталий внимательно сверху вниз посмотрел на парня, все еще сидящего возле забора, потом спокойно, даже как-то покладисто, спросил: — И когда же мне уматывать, Проша?

Тот бросил на него подозрительный взгляд исподлобья, как бы не веря его новому тону, и хмуро сказал:

— Утром валяй.

— До одиннадцати? Как велено-то?

Прошка, уже не скрывая удивления, посмотрел на Виталия и, видимо, машинально сказал:

— Велено поране.

— Эх, Проша. Негостеприимный ты человек, — с сожалением произнес Виталий. — Сам до дома доберешься или помочь?

В этот момент к ним приблизился Терентий Фомич и сердито сказал, оглядев сидевшего на земле Прошку:

— Доберется, доберется. Я ему не доберусь. И этих чтоб забрал немедля, понял? — он указал на двух оставшихся парней.

Впрочем, один уже поднялся на дрожащих ногах и даже попытался двинуться с места, нелепо взмахнув руками. Второй еще стоял на четвереньках и, то подвывая, то матерясь от неутихающей боли, никак не решался оторвать руки от земли. К нему важно подошел Алдан, понюхал и, казалось, с явным отвращением отошел к Гале.

— Пошли до дому. Провожу вас, так и быть, — прохрипел осипшим от волнения голосом Терентий Фомич, обращаясь к Виталию. — А то еще не ровен час… Да нет! — перебил он сам себя. — Не бывало у нас такого. Ну, разве что, по пьяному делу, между собой чего затеят. А так, понимаешь, бандой целой на одного, да еще приезжего… Ох, Прошка, — сердито добавил он, погрозив кулаком. — Ох, достукается он у меня, сукин сын!..

Втроем они отправились домой.

— А вы, оказывается, смелая, — улыбаясь, сказал Виталий девушке, когда они шли домой. — Зачем вы кинулись в эту кучу?

— Ой, я совсем не смелая, что вы! — махнула рукой Галя. — Просто мне за вас страшно стало. И потом это нечестно.

— А вы этих ребят знаете?

— Конечно. Знаешь, там и Леня был, — обратилась она к отцу. — Его Алдан повалил. Теперь он его в дом не пустит.

— Ну, и молодец будет, — проворчал Терентий Фомич, легко шагая рядом с ними и повесив ружье на плечо по-охотничьи, стволом вниз.

Бежавшая впереди собака, услыхав свое имя, обернулась и посмотрела на хозяйку. Эти преданные и умные собачьи глаза Виталий хорошо рассмотрел: собака как раз поравнялась с фонарем. И он с тоской подумал: «Все-таки надо завести собаку. Как только уговорить Светку?»

— Но так же нельзя, в дом не пускать, — неуверенно возразила отцу Галя.

— Поделом. Раз разбойник.

— Он не разбойник, — снова тихо возразила Галя. Уговорили его.

И Виталий почувствовал, что ей неловко говорить об этом.

— «Уговорили»… — передразнил Терентий Фомич. — Скажи лучше, возревновал. И все равно разбойник.

Однако тон его стал помягче.

— А кто его уговорил, Прошка что ли? — спросил Виталий.

— Небось, — подтвердил Терентий Фомич. — Это ты его, выходит, прижал на станции-то аль нет?

— Его, — неохотно подтвердил Виталий. — В Доме приезжих. Утром еще. Уже пьяный был. Каких-то женщин обижал. Так я Родьке и другим парням помог.

— Ты поможешь, — одобрительно кивнул Терентий Фомич. — Учился где на это?

— В армии.

— А-а. Там теперь чему хошь научат. И специальность дадут. А Прошка этот форменный разбойник. И на руку нечист, тоже замечаю.

— На машине, небось, левачит? — предположил Виталий, хотя именно этого старик никак заметить не мог при своей ночной должности.

— Левачит? — с усмешкой переспросил Терентий Фомич и многозначительно погрозил кому-то пальцем. — Нет. Тут, брат, вокруг цеха нашего кое-чего, видать, химичат. Вот и Прошка там крутится.

«Надо будет Эдику про старика сказать, — подумал Виталий. — Верным помощником может стать».

— …Но чтобы на людей нападать, такого у нас отродясь не было, — продолжал сердито рассуждать Терентий Фомич. — Уж, кто-кто, а я-то знаю. Слава бога, кажинную ночь с ружьем хожу, да вон с ним еще, — он кивнул на бежавшую впереди собаку и усмехнулся. — Не даст соврать.

Алдан тотчас на секунду приостановился и повернул голову, уловив, что разговор опять коснулся его.

А Виталий вдруг почувствовал, как ноет плечо, задетое в драке. Он слегка пошевелил им под пальто, и это слабое движение отозвалось болью.

«Вот черт, некстати как», — досадливо подумал Виталий. Однако боль эта навела его на новую мысль.

«Зато и притворяться теперь не надо, что болен. Вот, пожалуйста», — невольно обрадовался он и с досадой сказал:

— Болит, однако, плечо. И… голова малость, — поколебавшись, добавил он.

— Завтра надо полежать, — вмешалась Галя. — Все равно товарища своего вы пока не нашли. С такой фамилией, знаете, сколько людей? Вот и Петр Савельевич…

— Да, оказался Федот, да не тот, — усмехнулся Виталий. — Вообще, напрасно я эту историю затеял. Домой надо возвращаться.

— Вы к нам летом приезжайте, — сказала Галя. — Ой, как у нас хорошо летом, вы не представляете даже.

— Со всех городов приезжают, — подтвердил Терентий Фомич. — И с Москвы тоже. Даже избы норовят купить, которые пустые. Только вот начальство на это разрешение не дает.

— Почему?

— Ну, как же. Люди-то в отпуск приедут. А у наших самая работа. Вот и сомнение начальство берет, как наши в таком разе работать будут.

Незаметно подошли к дому.

Галя быстро собрала скромный ужин. Подсел к столу и Терентий Фомич, положив на колени свое ружье. И снова Виталий с наслаждением пил удивительное для горожанина парное молоко. А разговор сам собой все вертелся вокруг недавней потасовки.

— Завтра вся деревня загудет, — сказал Терентий Фомич, вздыхая. — Небось, и дело поднимут. Увидишь.

— А зачем дело-то? — испуганно спросила Галя.

— Не поднимут, — покачал головой Виталий. — Мое заявление надо или, вот, Галино, допустим. А мы не подадим, верно?

Он весело посмотрел на девушку. Та смущенно улыбнулась и кивнула.

— Ага. Дело еще какое-то…

— А надо бы проучить, — не сдавался Терентий Фомич. — В Москве-то, небось, с этим строго? Эх, давно не наезжал…

Разговор постепенно и как-то умиротворенно ушел в сторону.

Затем Виталию постелили на тахте в маленькой горенке. Терентий Фомич, кряхтя, снова отправился в обход своих «объектов», как он выражался. Галя еще повозилась по хозяйству и тоже затихла.

Виталий лежал в темноте и думал.

Почему все-таки на него напали? Ведь Прошку кто-то подговорил. Он сам сказал: «Велено». Это вырвалось у него нечаянно, конечно. Так вот, кто же ему мог такое велеть? Прошка знаком с теми москвичами. Но их сейчас нет в деревне. Да и вообще они отпадают, они не знают Виталия. Кто же остается? Свиридов? Больше, вроде бы, и некому. Если не считать какого-то там Леньку, который мог «велеть» из ревности. Нет, это скорее всего не такой парень, иначе Галя… Да и не скажет про него Прошка — «велено». Остается Свиридов. Он, Виталий, ему, конечно, не понравился, это было видно. Но чем он вдруг так помешал этому Свиридову, что тот даже «велел» напасть на него? Он хочет, чтобы Виталий немедленно убрался из деревни, «велит» убраться. Почему? Он не поверил Виталию? Нет, был какой-то момент… он поверил. Тут что-то другое. Скорее всего он просто испуган. И испугал его не Виталий. Москвичи? А может быть, они сами испуганы?

Это, ведь, вполне возможно. Вполне. Ведь за ними убийство. Даже два. Они, ведь, не знают, что девушка осталась жива. Значит, им надо срочно скрываться, заметать следы. Они очень нервничают. Во всяком случае тот водитель, Семен. Вот в таком состоянии они приехали к Свиридову. И, конечно, могли напугать и его. А как же? У них, ведь, какие-то общие дела. Но как сильно Свиридов испугался. И не реальной опасности, а лишь тени, намека на нее, собственного своего предположения. Да, Свиридов — слабое звено в этой преступной цепочке, очень слабое. Надо будет подсказать и это Албаняну.

Дальше. Прошка сказал кому-то из ребят, кажется, тому самому Леньке, а тот уже Гале, что москвичи завтра приедут. Об этом, конечно, знает и Свиридов. И он не хочет, чтобы Виталий, подозрительный человек из Москвы, видел этих людей. Тут все логично.

Что ж, завтра ночью москвичи эти будут взяты. Если они, конечно, те самые москвичи, те убийцы, Семен и весельчак Дима. Если это они… Только бы это оказались они. Нет, пожалуй, не надо ждать ночи, их надо брать вечером, как только начнет темнеть. К тому времени они уже крепко выпьют и дом не будет заперт на ночь. Значит, вечером. Так Виталий и передаст через Пенкина.

Пусть готовят группу захвата… на двадцать часов.

Ну, а он, Виталий, будет целый день лежать дома, он болен. Ребятки во главе с Прошкой перестарались. И потому Виталий не может уехать утром, как «велено». Что ж, Свиридов должен все равно быть доволен, должен успокоиться, если… если тут вообще замешан Свиридов. Ведь это пока лишь предположение, это еще предстоит доказать. Так вот, если он замешан, то должен успокоиться, узнав, что болен Виталий, что не выходит и, следовательно, ничего не увидит…

Если, если… Все — если… На этом строится его, Виталия, работа. На том, чтобы разгадать других людей, их мысли, желания, планы и поступки. Чтобы обнаружить невидимую цепочку их отношений, знакомств, общих дел, по которой можно будет в конце концов добраться до цели, схватить преступников, порой очень опасных, как сейчас, например. Вот такая у него, Виталия, работа. В ней надо многое знать, много думать и часто идти на риск, иногда на прямую опасность. Такая уж работа…

На этот раз работа привела его неожиданно сюда, в неведомую ему до сих пор деревушку с ласковым названием Лялюшки, к таким славным людям, Терентию Фомичу и Гале. И лежит он сейчас ночью в их доме, и сильно ноет плечо, не дает заснуть. Здорово, однако, Прошка его приложил. Что-то было зажато у него в кулаке, не иначе…

Тихо в доме. И за окном тихо. Далеко где-то лает собака… Вот залаяла другая… Это не Алдан, его густой бас Виталий уже знает. Болит плечо, нельзя даже лечь на этот бок. И, как всегда в таком случае, кажется, что только на этом боку и уснешь. Как уснуть, все-таки?.. Чистые простыни приятно холодят тело, и подушка удобная, и под одеялом не жарко. Что еще надо? Черт возьми, когда он обращал внимание на все это? Нет, тут, конечно, нервы. Шалят нервы. И это уже никуда не годится. Надо спать. Надо спать. Надо… Неужели он завтра возьмет все-таки убийцу старика Сиротина? И этого подлеца Диму? А, ведь, кто-то стоит за ними. Этот «кто-то» послал их на тот завод за кислотой, а вот на комбинат верхнего трикотажа были посланы уже другие люди. К сожалению, их плохо помнят, прошло много месяцев пока обнаружилось преступление. А вот на этих двоих вышли быстро. Только старик Сиротин заплатил за это жизнью. Вот такая получилась цена. Потому что другим было плевать на все. Им и сейчас плевать. Впрочем…

Нет, так не уснешь. Надо думать о чем-то другом.

Виталий стал вспоминать свою партию в шахматы с отцом перед отъездом. Интересная партия. Они рокировались на разных флангах и наперегонки бросились в атаку.

А вот потом этот ход чернопольным слоном, явно слабый ход… Следовало… Он забыл, как следовало пойти… Кажется… Нет, уж лучше…

И, наконец, пришел сон.

…Проснулся Виталий, когда за окном уже было светло.

Он посмотрел на часы. Восемь. Надо вставать. Он потянулся. За ночь плечо почти прошло, только при каких-то движениях возникала несильная, глухая боль, как осторожное напоминание о вчерашнем неприятном происшествии.

Виталий прислушался. В доме было тихо. Он поднялся с постели, привычно быстро оделся и вышел в прихожую.

В большой комнате на столе лежала записка: «Виталий, я ушла на работу. Буду в перерыв, около двенадцати. Папа спит. Завтрак в кухне на столе, ешьте. Электрический чайник вскипятите. Привет. Галя».

Ну, что ж. Завтракать, так завтракать. Ему все равно спешить было некуда. Нельзя даже высунуться из дома.

Галя, конечно, расскажет всем, кто поинтересуется их гостем, что он плохо себя чувствует и лежит. И Виталию оставалось, в самом деле, только лежать и, конечно, ждать сигнала от младшего лейтенанта Пенкина.

И вот лениво, тягуче потянулось время. Виталий сидел у окна большой комнаты и рассеянно наблюдал за улицей и избами напротив. Перед окном, вдоль невысокого штакетника торчали голые прутья кустарника, и летом, наверное, улицы вообще не было видно из окна. А сейчас Виталий следил глазами то за проехавшим мотоциклом, то за какими-то женщинами, прошедшими перед окном, потом пробежала, гомоня, стайка мальчишек в разноцветных нейлоновых курточках, потом снова проехал мотоцикл, за ним еще один. Виталий отметил про себя, как много в деревне мотоциклов.

Вскоре, однако, наблюдать за улицей надоело. Виталий лениво оглядел комнату и заметил на одной из полок книги, аккуратно выстроенные в ряд. Он поднялся со стула и подошел ближе. На полке он увидел однотомник Толстого, рассказы его, тонкие сборнички стихов, еще какие-то книги. Больше всего было стихов. Виталий наугад вытащил одну из книжек и стал перелистывать страницы. И неожиданно увлекся. Это были стихи Твардовского.

«Какие совестливые стихи, — подумал Виталий. — Какая-то раненая совесть. Как я раньше их не читал». Он так и продолжал некоторое время стоять возле полки с книжкой стихов в руке, потом, захватив книжку, снова вернулся к окну.

На этот раз Виталий сел у края окна, возле сдвинутой в сторону занавески, чтобы не очень быть заметным с улицы. И тут же похвалил себя за осмотрительность.

Мимо дома не спеша прошел Свиридов в своей зеленой, нейлоновой куртке и кепке, заложив руки за спину и от этого еще больше сутулясь. Виталий мгновенно спрятался за занавеску, но успел все же заметить, как Свиридов пытливо оглядел окна домика, после чего все так же неторопливо, солидно, вперевалочку, последовал дальше. «Ну, и что ты хотел узнать? — мысленно обратился к нему Виталий. — Здесь я или уехал? Но ты, ведь, уже знаешь, конечно, что я не уехал, что лежу. Что ж тебе самочувствие мое хотелось узнать? Как отделали меня твои гаврики?

Так зашел бы! С Терентием Фомичом, ведь, отношения простые. А вот, не зашел, не решился. Выходит, нервишки подводят, совесть нечистая в тревоге?» И тут вдруг самого Виталия охватила тревога. Ох, не поверил ему Свиридов, ни одному слову не поверил. Но почему? И Виталий стал припоминать свой вчерашний визит к Свиридову, каждое свое слово, каждую интонацию, взгляд даже.

Нет, решительно ничто не могло его выдать, ничто не могло Свиридова насторожить, кроме… Кроме, конечно, самого факта приезда Виталия сюда. А это наложилось на испуг, который принесли москвичи. Вот старик и забегал, засуетился, занервничал. «Ничего, ничего, — недобро подумал Виталий. — Понервничай». Ведь отменить приезд москвичей Свиридов уже не мог. Если бы мог, так не нервничал бы.

В этот момент за спиной Виталия раздалось шарканье, кашель, и в комнате появился худенький Терентий Фомич в старых брюках и рубахе навыпуск, босой, всклокоченный, с седыми лохматыми бровями и кустистой, седой щетиной на загорелых щеках. Внешностью своей он напомнил Виталию какого-то доброго лесного гнома, не хватало широкой шляпы, палки и белки на плече.

— 0-хо-хо… — потянулся Терентий Фомич и ворчливо сказал Виталию. — Чего не лежишь? Галинка лежать тебе велела.

— Да, вроде, малость отпустило, — ответил Виталий и кивнул на окно. — Вон Петр Савельевич прошел, а к вам чего-то не заглянул.

— Знает, что сплю после своей ночной.

— Небось, хотел проверить, целы мы с Галей или нет после ночного происшествия. Надо полагать, о нем вся деревня уже знает?

— Ясное дело, знает, — недовольно отозвался Терентий Фомич. — Как тут не знать про такое дело. Да я за все года ни разу из сваво ружжа не выпалил. А тут, вот, жахнул, понимаешь. Теперь на правление потянут отчет давать. Что да как.

— Ну, вот, товарищ Свиридов, видно, и обеспокоился за наше здоровье.

— Э, милый, — усмехнувшись, махнул рукой Терентий Фомич. — Петр об нашем с тобой здоровье печься не будет. У него главное дело за собой смотреть, — он взглянул на прибранный стол. — Поел уже?

— Спасибо, поел. Я с вами рассчитаюсь, Терентий Фомич.

— Да, ладно тебе, — снова махнул рукой тот. — Богаче мы будем от твоих рублей, думаешь? Хороший ты человек, вот главное. А такому человеку не то, чтоб помочь, а дружбу к нему проявить надо, я так полагаю. А уж я людей, во, как вижу. Насквозь. И тебя тоже, не думай, враз определил. Зря, что ли, столько годов свет копчу? Вся смысла нашей жизни, я тебе скажу, это друг дружке добро оказывать, помощь какую ни то, чтобы, значит, легче было людям с етой жизнью справляться. Вот такая, понимаешь, у меня линия. И потому мне твои рубли ни к чему. Одна обида. Понял ты меня, аль нет?

— Понял, — Виталий улыбнулся. — У меня у самого такая линия.

— Во, во. Я ж вижу, — удовлетворенно констатировал Терентий Фомич и поднялся со стула. — Ну, а таперича соберу себе чего поесть, — объявил он. — И Алдану вот тоже надо.

— Хороший у вас пес.

— А как же! Первым делом, верный дружок. Вторым — умный, все про всех понимает. Третьим делом — ученый, что скажу, все сделает, не напутает. Ну, а четвертым — силен, ужас как. Видал, как он шибанул того парня? А было дело, он и троих раскидал. Одному руку насквозь прокусил, потому в ней нож был. Мне за него сотню давали. Ха! А я и за тыщу его не отдам.

Разговаривая, старик принес себе из кухни еду, потом стакан с чаем и быстро за столом поел. Ему, видно, не хотелось обрывать разговор. Потом он повозился в кухне, вышел во двор и кликнул Алдана. А вскоре снова заглянул в комнату в своей неизменной черной телогрейке и кепке.

— Ну, пошел я. Дела, — объявил он. — Скоро буду. А ты сиди и особо не шебуршись. Скоро и Галинка будет, тогда обед соберет.

Старик ушел. А Виталий, вздохнув, прошелся по комнате и снова уселся у окна. Невыносимо медленно текло время. И все чаще начинали возникать неприятные мысли: «Почему-то не появляется Пенкин. Москвичи должны были бы уже приехать. Пропустил он их, не засек? А, может быть, они вообще сегодня не приедут? Допустим, сорвалось у них что-нибудь. Вполне возможно».

Неприятные эти размышления прервал приход двух ребят из вчерашней компании у Лили. Ребята пришли возбужденные, негодующие, полные дружбы и желания чем-нибудь помочь новому приятелю. Убедившись, что Виталий не очень пострадал в результате ночного нападения на него, они наперебой стали сообщать всякие новости и обсуждать, что следует теперь предпринять.

— Судить, — объявил один из них, сурово рубанув ладонью воздух. — Всех мы их знаем. Свидетели есть. Судить и все. Пусть в тайге лес валят, раз так.

— А, может, мы им еще раз по шее накостыляем? — с надеждой спросил другой. — Однако чтоб надолго память осталась.

— Сема Вальков да Колька Дуб уже в больнице, — сообщил первый. — С утра отвезли. Тут насчет памяти порядок. Ты им куда врубил-то? Прием такой, что ли?

— Погорячился, — с неудовольствием ответил Виталий. — Нельзя было так.

— Ну, как же, нельзя! — воскликнул второй парень. — Им, видишь, можно, а тебе, выходит… Уж, нет! — перебил он сам себя. — Верно, судить всех, чего там.

— А что Григорий-то думает, как работник милиции? — поинтересовался Виталий. — Или он еще не знает?

— Ха! «Не знает»! Ну, насмешил, — засмеялись парни. — Все собаки да коровы на деревне уже знают. Всем уши пролаяли, да промычали. А милиция, выходит, не знает? Лопухи там, по-твоему, сидят? Григорий Данилович сказал, сам к тебе приедет. Проведать.

— Когда вы его видели?

— А вот, как к тебе шли, так и встретили. Обещался, — парень взглянул в окно и сообщил. — Да вот он!

Прибыл.

Звук мотоцикла замер возле дома.

Ребята заторопились.

— Ну, а мы бегом назад. На час отпросились.

В дверях они столкнулись с Пенкиным. Тот, озабоченно усмехнувшись, пропустил их. Потом, убедившись, что парни ушли, сообщил:

— Приехали. Только на легковушке, однако.

— Те самые?

— Так точно. Я их уже видел. Да и по фотороботу, как дважды два.

— Установил, как зовут?

— Так точно. Водитель — Смоляков Семен Гаврилович, второй — Шанин Дмитрий Михайлович. Шебутной малый, — Пенкин скупо усмехнулся и, тут же сразу посерьезнев, строгим тоном добавил: — Машину я тоже зафиксировал.

— А под каким предлогом ты проверку эту сделал?

— Проверяли все машины подряд. Со мной еще один инспектор был. Мол, ЧП в районе, авария и нарушитель скрылся.

— Не растревожил ты их?

— Никак нет. Этот второй все шутки шутил. В Москву звал. В театр.

— В какой театр? — рассеянно спросил Виталий.

— Да в этот… Ну, Лиля вчера говорила, где Высоцкий работал.

— А-а. На Таганку?

— Во, во. И домой, в гости, тоже звал. Ну, парень. Сыпет, сыпет, как из дырявого мешка, из него. Уж этот, Смоляков, ему говорит: «Ты бы заткнулся, Димок».

— Машина чья?

— Шанина. А за рулем был Смоляков. Водительские права у обоих в порядке. У Смолякова профессиональные. Уже двенадцать лет. У Шанина — любительские. Два года.

— Паспорта смотрел?

— Обязательно. Раз такое ЧП. Адреса прописки зафиксировал, — Пенкин похлопал по планшету, висевшему на боку. — Оба прописаны в Москве. Место работы у Смолякова — гараж Минздрава, у Шанина — ПТУ, со слов — преподаватель.

— Гм… — с сомнением покачал головой Виталий.

«Опять Таганка, — подумал он. — Неужели связь не оборвалась? Да нет! Брехня, конечно. Лишь бы чем-нибудь размягчить инспектора».

А Пенкин критически оглядел Виталия и спросил:

— Как после ночного происшествия, ничего?

— Чуть плечо болит.

Виталий для убедительности покрутил рукой и тут же невольно поморщился.

Пенкин сделал вид, что не заметил его гримасы, и деловито спросил:

— Возбуждать дело будем?

— Ты что? — удивился Виталий. — И не вздумайте.

— Так, ведь, первое, это общественность волнуется, — рассудительно и спокойно пояснил Пенкин. — А второе, это интересно бы установить, чего они на тебя кинулись. Кто зачинщик, почему?

— Вот! — Виталий многозначительно поднял палец. — Это, действительно, интересно. Но это мы с тобой и без суда установим. Теперь так, Гриша… — Виталий улыбнулся. — Ты меня извини, что я к тебе так не по-служебному обращаюсь.

— Ну, что ты, — улыбнулся Пенкин, и обычно строгое его лицо стало сразу простецким и добродушным.

— Так вот, Гриша, — уже серьезно повторил Виталий. — Этих двоих надо будет взять сегодня же. Они, видимо, ночевать тут останутся, как обычно. Вот вечером мы их и возьмем. Чтобы меньше глаз видело и чтобы на ночь еще не заперлись. Ясно?

— Так точно.

— Поэтому передай в райотдел. Группа захвата к двадцати часам должна быть здесь. Я тоже подключусь.

— Слушаюсь, Сейчас поеду.

— Стой. Это еще не все. Они сейчас у Свиридова?

— Так точно.

— Надо бы, Гриша, понаблюдать за этим домом.

— Ладно. Подумаем, — пообещал Пенкин и бодро добавил: — А раз подумаем, значит, придумаем. Так я пошел?

— Давай. И если что, сразу ко мне. Ты, кстати, не в форме здесь появиться можешь, не удивятся люди?

— Ясное дело, могу. Я тут… — Пенкин замялся. — И по личным делам появляюсь. Есть намерение, понимаешь.

— Ну, и отлично, — улыбнулся Виталий, поняв намек. — Значит, если что случится, сразу мне сообщайте. В тот же миг. Я пока отсюда выйти не могу. Ну, а к двадцати уже твердо тебя жду.

— Так точно. Слушаюсь, — подтянуто козырнул Пенкин.

Он ушел. Через миг на улице взревел его желто-синий мотоцикл.

И снова потянулось время, тягуче, вязко, изматывающе медленно.

Виталий походил по комнате, огибая стол и стоящие вокруг него стулья, подошел к полке, полистал книги, но на этот раз ни одна не задержала его внимание. Вздохнув, он снова стал кружить по комнате, помахал руками и убедился, что плечо как будто совсем прошло. Наконец он уселся у окна возле занавески, поминутно глядя на часы и приходя в отчаяние от сонного движения их стрелок.

В такой момент безделие и ожидание — это худшая из пыток. Необычно суетно, нервно и рвано работают мысли, мечутся с одного на другое. Фантазия рисует, проигрывает одну напряженную ситуацию за другой. А что, если… если, например, они обнаружат наблюдение? Ведь это совсем легко сделать. Посторонние люди здесь сразу бросаются в глаза. Свиридов знает всех своих соседей наперечет. И он насторожен, испуган, ко всему, конечно, прислушивается и приглядывается. А из его окон видно все вокруг. Нигде не укроешься. Виталий на это тоже обратил внимание. Если б сейчас лето было и все распустилось, зазеленело, все кусты, деревья… Что ж они предпримут, если обнаружат наблюдение?.. Сразу удерут? Или, наоборот, запрутся в доме, спрячутся и тогда шум на всю деревню? Эх, черт! Не надо было этого делать! Зачем нужно это наблюдение, если разобраться? Достаточно было бы перекрыть все дороги и не дать им уйти. Но что сейчас можно сделать? Уже поздно. Пенкин давно передал его приказ, люди уже пытаются, конечно, организовать незаметное наблюдение за этими подлецами. Незаметное!.. Если бы, незаметное!..

И зачем они вообще приехали, интересно знать, без груза, на легковой машине? Кто-то их прислал к Свиридову по необычному делу, надо полагать. Кто же? Зачем?

Возможно, что-то произошло в Москве? А он, Виталий, сидит тут и ничего не знает. И ребята даже представить себе не могут, где он сейчас. Впрочем, глупости это. Они всегда могут позвонить в райотдел. И вообще, в Москве ничего неожиданного не произошло. Ведь Смоляков заранее сказал Прошке, что они приедут. Заранее! И все-таки приезд их необычен. Ведь они всегда приезжали на грузовой машине, так говорил Терентий Фомич. А теперь, вот, на легковой. Их, конечно, прислал тот, главный. Кто же он такой? Скорей всего это тот самый неведомый Лев Константинович, который так ловко ушел от наблюдения на Преображенской площади. Вот, ведь, какая щука сорвалась тогда. Как бы сейчас не сорвались сразу две!

А что, если… Да мало ли что может теперь произойти.

И в МУРе ничего не знают про него, Виталия. Он еще не успел передать ни одного сообщения. Все произошло слишком быстро и неожиданно. Он же только вчера приехал сюда. Только вчера! Кто мог ожидать такой удачи? И она теперь может обернуться неудачей именно потому, что все случилось слишком быстро. Слишком! Ничего не удалось заранее продумать, предусмотреть, подготовить.

И сейчас все решается на ходу, впопыхах. Ах, черт!..

Виталий вскочил со стула и нервно заходил по комнате, то и дело поглядывая на часы.

Прошло уже полчаса, как уехал Пенкин. Потом час.

Наконец два. Виталий не находил себе места. Он то сидел у окна, то кружил по комнате, лежал в своей маленькой комнатушке, пытаясь читать, и ничего не понимал в прочитанном, книга валилась из рук, он вскакивал и шел к окну.

Наконец вернулся Терентий Фомич. Виталий услышал вначале, как у порога радостно повизгивает Алдан. И подумал: «А, ведь, и ребят пропустил, не облаял, и Пенкина. Ну, пес». Потом донеслись легкие, торопливые шаги.

Виталий вышел в прихожую. Терентий Фомич уже снял свою телогрейку и теперь одной ногой об другую стягивал залепленные грязью сапоги. В носках он направился в комнату, приглаживая ладонями седые вихры.

— Ну, как ты тут, сынок? — добродушно прогудел он.

— Зря я сижу, — проворчал Виталий, входя вслед за стариком в комнату. — Домой надо ехать, вот что. Вас с Галей поблагодарить и ехать. Никого я тут все равно не найду. Разве без точного адреса можно? Дурака свалял. Вот если будет сегодня оказия до станции, то и поеду. Пенкин Гриша, вроде, обещал. Проведывал меня час назад.

— Успеешь еще, — махнул рукой старик. — Сейчас хозяйка моя прибежит, обед соберет, от мы с тобой все и обсудим.

Он уселся к столу, закурил и настроился, как обычно, на философский лад.

— От, ведь, гляди на милость, — задумчиво начал Терентий Фомич. — Как это, можно сказать, человек хитро устроен. Вот, к примеру. Всего ты у нас живешь ничего, двух дней нет. Так? А я к тебе привык и уже отпущать неохота. Ты скажешь, это что за материя, да? А это, милый человек, не материя, а природа. Ты мне, допустим сказать, нравишься. А вот другой, тоже хороший человек, моей душе, ну, не подходит и все тут, как ни верти. Я уж про плохого не говорю. Хотя это тоже, обрати внимание, хитрая материя. Мне он, допустим, плох, другому хорош. А то еще хитрее: глянешь с одной стороны — хорош, хоть куда, а с другой — эге, не то совсем. А у человека, чтоб ты знал, одной-то стороны не бывает. Нет такого человека. Хоть и нас с тобой взять. Или, вот, Петра Савельевича, к примеру. Видный мужик, самостоятельный. Ты у него в дому был. И рассуждения у него — ого! Он тебе и про Америку, и про Рейгана — во, как врежет. И продовольственную программу опишет, что тебе телевизор. А душа моя его не приемлет, и все тут. Потому как другая сторона в ем есть.

— Но другие-то люди приемлют, раз в правлении он?

— Ну, да. Приемлют. Держат, — Терентий Фомич хитро подмигнул. — Сидит он почему, думаешь? А потому, как рекомендован. Понял?

И он многозначительно указал пальцем на потолок.

— Бывает, — усмехнувшись, согласился Виталий. — Но я лично их жизни не завидую. Когда положению не соответствуешь, уважения к тебе ноль. И тут хоть десять раз тебе кто поклонится, а ты это все равно нутром будешь чувствовать. Паршиво. По мне, конечно. А кому, может, на это и наплевать.

Виталий даже на минуту отвлекся от своих беспокойных мыслей.

— Во, во, — подтвердил Терентий Фомич. — А уж посля смерти так нипочем добром не помянут. Как не было. Сродственникам, я вот думаю, каково? Жизнь, милок, хитро устроена. Не обманешь ее. И опять же тут душа, а она приказов не принимает. Потому как не материя это, а природа, — туманно пояснил он и вздохнул.

Виталий посмотрел на часы. Малая стрелка подползала уже к цифре четыре.

Но тут, как бы откликаясь, наконец, на его нетерпение, на улице послышалось взрывное тарахтение мотоцикла.

Звуки замерли возле дома, и сразу басовито, но не злобно гавкнул Алдан.

Виталий подошел к окну. С мотоцикла Пенкина соскочила Галя в своей аккуратненькой телогрейке, с желто-зеленой косынкой на голове и устремилась к крыльцу. Почему-то она ехала не в коляске, а пристроилась за спиной у Пенкина. За Галей солидно, вразвалочку последовал и Григорий, на этот раз в штатском костюме и кожаной куртке, небрежно размахивая белым дорожным шлемом. Виталий отметил, что мотоцикл, на котором тот приехал, был неслужебным.

В неторопливой пружинистой походке Пенкина, в его, как обычно, серьезном лице можно было, однако, уловить какое-то скрытое беспокойство. Или это всего лишь почудилось Виталию, как решил он тут же, потому что сам был полон такого беспокойства. Впрочем, приезд Пенкина среди дня, задолго до назначенного срока, мог, конечно, и вовсе ничего не означать, кроме, допустим, желания подвезти Галю, которую случайно встретил где-то. «Да, ничего этот приезд не означает», — старался убедить себя Виталий. И все же он не смог победить охватившее его вдруг волнение и с заметной поспешностью вышел из комнаты навстречу приехавшим.

Первой с улицы вбежала Галя, раскрасневшаяся, оживленная, на ходу снимая телогрейку, и, увидев Виталия, торопливо и весело сообщила:

— Вон какой у меня шофер! Ой, я же задержалась! Вы тут с папой, поди, изголодались. Сейчас, сейчас…

Она скинула телогрейку и исчезла за дверью в кухню.

За Галей появился и Пенкин. Одновременно из комнаты вышел Терентий Фомич. Увидев Пенкина, он радушно улыбнулся, развел руки и воскликнул:

— О-о! Кто пожаловал! Милости просим. Сейчас закусим, чем бог послал.

Но Пенкин отрицательно покачал головой.

— Не могу, Терентий Фомич. Прошу извинить, дела. Вот и вашего гостя должен увезти. Тоже извинить прошу.

— Да-к, как же без обеда-то? — забеспокоился старик. — Не-ет, не отпустим. Не по-нашему это, как хочешь.

— Велено доставить, — сурово сказал Пенкин. — Для объяснения.

— Какое такое объяснение?

— Насчет ночного нападения.

— Да невиновный он, ты что!

— Известно, что невиновный. Но объяснение дать должен.

— Раз так, надо ехать, — поддержал Пенкина Виталий, берясь за висевшее тут же пальто. — Вы уж и в самом деле извините, Терентий Фомич. Авось, там и перекушу.

— Там перекусишь, как же, — не сдавался старик. — Ежели заарестуют, баландой перекусывать будешь. Вот я с тобой поеду. Возьмешь, аль нет? — обратился он к Пенкину.

— Не велено никого брать. И арестовывать его вовсе не собираются, — возразил Пенкин, и впервые в его голосе проскользнуло нетерпение.

Из кухни выскочила Галя и, почему-то не вступая в спор, быстро сказала:

— Погодите. Я в дорогу соберу.

Она снова юркнула за дверь и, пока Виталий надевал пальто и искал шапку, — появилась из кухни с бутылкой молока, заткнутой скрученной бумагой, и пестрым тряпичным свертком.

— Вот, держите, — сунула она все это в руки Пенкину. — Молоко, хлеб с салом. Авось по дороге-то сжуете.

Пенкин неуверенно посмотрел на Виталия, но тот кивнул:

— Берите, — и, обращаясь к Терентию Фомичу и Гале, сказал: — Ну, спасибо вам, огромное спасибо за все. Пожалуй, я попрошу, чтобы меня сразу на станцию подбросили.

— А чемоданчик ваш, — спохватилась Галя.

— Тут он, — Виталий указал на скромно стоявший в уголке прихожей потертый чемоданчик. — Ждет уже.

Под суровым взглядом Пенкина прощались торопливо и, как всегда в таких случаях, бессвязно.

Наконец Виталий и Пенкин вышли на крыльцо и прикрыли за собой дверь.

— Ну, что случилось? — нетерпеливо спросил Виталий.

— Уехали, — коротко сообщил Пенкин.

— Как так, уехали?!

— А так. Никаких приготовлений. Или, там, прощаний. Вышли к машине, вроде как взять чего-то. Ну, один — в пальто, другой — в куртке. Вдруг сели и — ж-жик!

— Давно?

Пенкин посмотрел на часы.

— Двадцать семь минут назад. Задержим на любом посту до Москвы. Не сомневайтесь. Сейчас до первого, нашего, значит, поста махнем. А там радио, и — по всей трассе сигнал. Как положено.

— А если они не в Москву едут?

— В Москву. Наши ребята разговор во дворе слышали. Около машины. Это еще до того, как уехать. Шанин, ну, Дима этот, говорит: «Подумаешь, что он нам сделает? Каждое слово слушать, ушей не хватит». А этот Смоляков, значит, ему: «Да он тебя в землю так закопает, что родная мать не найдет, если ты его слушать не будешь. Приказано? Все». «Ты что, — Шанин говорит, — в армии?». А Смоляков ему: «Хуже, мил друг, хуже. Во, как ходим, по кромочке и вот-вот оборвемся. А самый умный у нас кто? Лев. Вот его и слушай, если оборваться не хочешь». Ну, и дальше в таком роде.

— Лев? — с интересом переспросил Виталий.

— Так точно, «Лев» сказал.

— Гм… Интересно. Ну, а насчет Москвы? Откуда взяли, что они в Москву едут?

В этот момент они подошли к мотоциклу, и Виталий спросил:

— Это что, твой собственный?

— Так точно, — спокойно ответил Пенкин. — Зачем на трассе в глаза бросаться, если что. Лучше так, полагаю. А это зверь, будь здоров. От него не уйдешь.

— Ну, верю. Ты насчет Москвы хотел сказать. И давай двигать.

— Насчет Москвы так. Шанин спрашивает: «Где он нам велел быть?» Этот Лев, значит. А Смоляков говорит: «На даче». Ну, Шанин, ребята говорят, сразу повеселел. А дача, полагаю, под Москвой, так, что ли?

— Так-то оно так… — задумчиво сказал Виталий и тут же уже энергично приказал. — Ладно. Гони сейчас на пост.

Они торопливо уселись, и мотоцикл с ревом рванулся вперед.

Деревню проскочили в считанные минуты. Пенкин был отменным водителем и, кроме того, знал дорогу до последней кочки и рытвинки, особенности каждого поворота или уклона и потому почти не сбрасывал скорость.

Да и путь к выезду из деревни на шоссе он знал какой-то другой, куда короче. Вот только очень кидало из стороны в сторону, и Виталий изо всех сил вцепился в борта коляски.

Но за деревней, мимо полей и лесов, мотоцикл полетел, как птица, словно оторвавшись от земли, таким ровным было здесь шоссе. И Пенкин показывал класс. Холодный ветер с ураганной силой свистел в ушах, и если бы не защитный козырек коляски и не старенькое ватное одеяло для ног под брезентовой накидкой, Виталий окоченел бы через пять минут такой сумасшедшей езды.

Съежившись и укутавшись весь в одеяло, он рассеянно наблюдал за полями по обе стороны пустынной дороги и думал: «Что же все-таки делать? Дать по трассе приказ о задержании? И спокойно сидеть на посту и ждать сообщений? Их безусловно задержат, и помощь его тут не требуется. А вдруг они свернут с трассы? Ну, мало ли почему? Почему они вдруг сорвались и уехали? Кто мог предположить? Так и сейчас. Возьмут и свернут. Допустим, они вдруг что-то учуяли, какую-то опасность. Или, например, обнаружили наблюдение. А Смоляков, этот убийца, он, видимо, опытен. Не одна уже судимость, наверное. Мгновенно решиться на убийство сразу двух человек, шутка? Да, это волк травленый. Вот и учуял опасность. Потому и сорвался так неожиданно, так обманно. И теперь, конечно, погонит машину уже не тем путем, каким ехал сюда, какой легко предположить, а каким-то другим. И для этого свернет с трассы. Свернет, свернет. Вот и все. Вот и пропал…»

Виталий поежился. Все-таки очень холодно и очень беспокойно на душе. Нет, надо преследовать, надо догонять Другого выхода нет. Упустить этих людей нельзя ни в коем случае — новые беды, новые преступления и жертвы.

Об этом страшно даже подумать. Виталия постепенно начал бить озноб, то ли от ветра, то ли от волнения. И лихорадочно мелькали мысли. Одна то цеплялась за другую, то отталкивалась, то спорила с ней.

Нет, нет, сорвались они скорей всего не неожиданно. Им было ведено быстро возвращаться. Вот, ведь, Шанин не хотел ехать. А Смоляков заставил. Шанину Димочке хотелось, наверное, погулять, выпить, вкусно закусить потрепаться, побахвалиться перед Свиридовым, а может, и к какой-нибудь девчонке здесь сбегать. Не первый раз в деревню эту приезжает, мог и завести подружку. Тогда как не воспользоваться случаем? Совсем не то Смоляков. Этот тебе сбегает. У Димочки ветер в голове, и многого он еще не нюхал. А Смоляков — волк, все он знает, и когда чего опасаться надо, он тоже знает. Ведено ехать? Все!.. Ах, да! Их ждет, видимо, главарь. Лев какой-то. О-о, это совсем интересно. Лев! Это, конечно. Лев Константинович. Никуда вы не денетесь от нас, милостивый государь. Никуда. Мы вцепились крепко. Так что, пожалуй, нельзя этих двоих брать внезапно на трассе. И далеко отпускать от себя тоже нельзя. Так, так… Раз другая цель, нужен и другой план. Другой план…

Уже стремительно прошумели по сторонам дороги темные, глухие леса. Теперь мотоцикл приближался к станционному поселку. Путь, который Родька на своей грузовой машине преодолел чуть не за два часа, Пенкин пролетел минут за сорок. Теперь на дороге попадалось все больше машин, и скорость временами приходилось снижать.

Потом мелькнула суетливая, полная машин заправочная станция. Хмурый, сосредоточенный Пенкин только быстро стрельнул в ее сторону взглядом. Видны стали уже дома поселка.

Теперь Виталий знал: следовало переехать железную дорогу по мосту на другом конце поселка. И уже по ту сторону моста шоссе вскоре вливалось в главную, московскую трассу. Там и находился первый пост ГАИ. До него оставалось совсем немного. Однако скорость на улицах поселка пришлось еще больше снизить, да и дорога здесь стала куда хуже, вся в ямах и колдобинах. Длинный и узкий мост, забитый машинами, проползли вообще черепашьим шагом, хлюпая колесами по грязи, и Виталия все время подмывало выскочить из коляски.

Но вот, наконец, миновали мост, и вскоре показалась на ажурном, металлическом возвышении для лучшего обзора стеклянная будка поста ГАИ с тремя крупными, ночью светящимися буквами на крыше и темными кружками прожекторов по краям. Возле поста стояли два желто-синих милицейских мотоцикла.

Пенкин лихо подлетел к ним и затормозил. Они с Виталием торопливо поднялись по узкой, металлической лесенке. У Виталия это получилось еще и чуточку неуклюже: длинные его ноги совсем окоченели и затекли в тесной коляске. Он даже морщился поначалу при каждом шаге.

В будке оказалось двое инспекторов ГАИ, капитан и старший лейтенант в форменных черных кожаных костюмах. После знакомства и предъявления Виталием своего удостоверения, вызвавшего сдержанное уважение инспекторов, был принят план действий.

Капитан подсел к рации, и уже через несколько минут стало известно, что красные «Жигули» указанной модели и с указанным номером только что миновали ближайший пост в направлении Москвы, опережая возможных преследователей всего на двадцать минут. Далее капитан передал необходимые указания всем последующим постам ГАИ вплоть до Москвы. Задерживать «Жигули» не следовало. Необходимо было установить адрес, куда направлялась машина. Таким образом появилась возможность «выхода» на главаря группы. Поэтому была лишь подстрахована возможность ухода красных «Жигулей» в сторону от трассы до взятия их под наблюдение преследующей группой, обусловлены взаимные сигналы при визуальной встрече и другие необходимые детали подобного рода операции, в общем-то знакомой и, как правило, особой сложности не представляющей. Впрочем, исключения, и не такие уж редкие, все же случались, и тогда подобные операции сразу усложнялись, оказываясь порой чрезвычайно опасными, а то и трагическими. Преследование есть преследование, и всякое тут может случиться. И потому операция такого рода всегда требовала внимания и особой четкости.

Словом, уже через несколько минут, торопливо выпив бутылку молока и сжевав бутерброды с салом, врученные им заботливой Галинкой, а также выкурив наскоро по полсигареты, Виталий и Пенкин простились с коллегами и спустились к своему мотоциклу. Уже садясь в коляску, Виталий бодро сказал:

— Ну, что же, Гриша, придется тебе, брат, попутешествовать со мной, ты уж извини, — и, улыбнувшись, добавил: — А слава пополам, когда этих преступников повяжем.

Пенкин пожал в ответ плечами.

— Служба, — коротко бросил он и толкнул ногой стартер.

И снова полетела дорога, закружились по сторонам под серым, тяжелым небом перелески, черные поля с белыми островками снега, редкие деревеньки. И снова пронзительно свистел в ушах ветер, рвал с головы шапку, леденил уши и лоб, и Виталий еще больше скрючивался, прячась за прозрачный козырек коляски. Одна за другой с шумом пролетали встречные машины, большей частью грузовые, обдавая маленький мотоцикл веером грязной воды. То и дело шел на обгон и Пенкин, не очень церемонясь и с легковыми машинами, и тогда уже больше жидкой грязи из-под колес доставалось Виталию в его утлой коляске. Надо сказать, что дорога и сама по себе была небезопасна, жидкая грязь под колесами работала, как хорошая смазка. Но Пенкин летел вихрем, и у Виталия от этой сумасшедшей скорости иногда неприятно щемило где-то в боку.

Наконец подлетели к следующему посту ГАИ. Не слезая с мотоцикла, перемолвились с дежурным инспектором, который уже поджидал их на обочине шоссе. Выяснилось, что нужная машина прошла всего десять минут назад, идет с невысокой скоростью, около семидесяти километров в час, очень аккуратно, без обгонов, сторонясь встречных машин. Впереди два перекрестка, где они могут свернуть в сторону и при необходимости через некоторое время выбраться на другое московское шоссе. На обоих перекрестках сейчас дежурят инспектора и скрыться машине не дадут.

Закончил свое сообщение инспектор обычным вопросом:

— Какая нужна помощь?

— Все в порядке, лейтенант. Спасибо, — кивнул Виталий.

И мотоцикл, взревев, снова сорвался с места.

«Значит, они не спешат, — думал Виталий. — И боятся дорожных происшествий. Наверное, им надо прибыть на дачу к определенному сроку и время у них есть. Иначе профессионал Смоляков не будет ехать с такой скоростью и так осторожно. Больше всего они боятся, что их остановит милиция. Знают же, что обоих ищут, повсюду ищут. И приметы их есть. Малоприятное ощущение, наверное.

Странно, что они вообще еще не удрали из Москвы. Особенно Смоляков. И сейчас крадутся снова к Москве. С трассы они могут свернуть, только если заметят погоню, слежку и захотят скрыться. Но сейчас они, по-видимому, спокойны».

Виталий начал уже привыкать к сумасшедшей езде Пенкина, к своей неудобной позе в маленькой коляске, даже к холоду и пронзительному свисту ветра над ухом. Все это его уже не отвлекало, как и угрюмый, монотонный черно-белый пейзаж по сторонам — поля, поля, перелески и снова поля. Виталий размышлял.

Итак, еще с первого поста ГАИ ушло сообщение в МУР, Цветкову. И на подступах к Москве, перед дачной зоной, Виталия встретят. Дальше наблюдение поведут другие, на машинах и мотоциклах, постоянно сменяя друг друга, поддерживая между собой непрерывную связь, словом, по всем правилам. И этим подлецам никуда уже не деться. Да, собственно, и сейчас…

Но тут мысли Виталия оборвались. Он увидел стремительно приближающийся перекресток и фигуру инспектора ГАИ в черном, кожаном костюме с белым поясом и портупеей и в белой каске и возле него яркий желто-синий мотоцикл. Инспектор палкой попросил их остановиться.

— «Жигули» с указанным госномером, — быстро доложил он, — только что свернули вон туда, вправо, — он мотнул головой, не позволяя себе указать палкой, и добавил: — Я только собрался следовать за ними. Вам помощь нужна?

— Нет, спасибо. Куда ведет дорога?

— Небольшой город. Через семь километров. Не потеряйте их там.

— Все ясно. Еще раз спасибо, — торопливо ответил Виталий и кивнул Пенкину. — Вперед.

Через несколько минут они уже увидели красные «Жигули» со знакомым номером. Машина шла ходко, уверенно, но неспешно. Вообще машин здесь оказалось значительно меньше, чем на главной трассе, но все же было за кем спрятаться и лишний раз не мозолить глаза. И скорость можно сбросить и перевести дух, наконец, тоже.

Мотоцикл скромно следовал среди других машин, даже не пытаясь никого обогнать.

«Что же случилось, черт побери? — беспокойно думал Виталий. — Что их могло спугнуть? Или какое-нибудь дело у них тут, в этом городишке?» Положение явно осложнялось. Незаметное наблюдение в небольшом городе вести было трудно, тем более наблюдение за машиной.

Шоссе постепенно переходило в городскую улицу, очевидно, главную. Сначала миновали какие-то небольшие предприятия, длинные склады и базы, шумный автомобильный парк, потом кварталы новых стандартных «четырехэтажек» с балконами и, наконец, попали в старую часть города. Здесь улица заметно сужалась. По сторонам сгрудились большей частью двухэтажные желто-белые дома купеческой постройки начала века с потрескавшимися полуколоннами, ажурными балконами, которые кое-где поддерживали полуголые, бородатые атланты, с узкими оконцами в густом переплете рам и кривыми каменными ступеньками перед темными подъездами. Первые этажи здесь чаще всего были заняты какими-то мастерскими и небольшими магазинчиками с унылыми, полупустыми витринами. Но вот вереница старых, обветшалых домишек вдруг оборвалась, на небольшой площади возникло высокое, новое, современное здание кинотеатра с зеркальными стенами фойе и яркими афишами, а чуть дальше, уже по другую сторону улицы, вытянулся длинной светлой лентой витрин большой магазин.

Движение на улице было довольно оживленным, и следить за красными «Жигулями» было пока несложно, не мешали даже и легкие сумерки, уже опускавшиеся на город, и начавший вдруг моросить частый, мелкий дождь.

Прохожих, однако, не уменьшилось, их даже стало в этом месте еще больше, они-то главным образом и затрудняли езду в любом направлении, порой не спеша пересекая улицу. Пенкин хмурился: задача с каждой минутой все больше осложнялась.

Миновав длинные витрины нового магазина, красные «Жигули» неожиданно свернули в какой-то внутренний проезд и, обогнув два дома, подъехали к третьему, тоже невысокому и старенькому, с осыпающейся по фасаду штукатуркой и цвета самого неопределенного. Впрочем, цвет было уже трудно рассмотреть в сгустившихся еще больше сумерках. Во многих окнах уже горел свет, и по земле протянулись длинные тени. И потому оказалось совсем непросто проследить за последующими маневрами «Жигулей» среди сразу вдруг потемневших домов и деревьев.

В какой-то миг Виталию даже показалось, что они сейчас потеряют машину из виду, и он невольно подался вперед, вцепившись руками в прозрачный козырек коляски.

Но как раз в тот момент «Жигули» и остановились, и Пенкин еле успел свернуть чуть в сторону, к деревьям, и вовремя выключить мотор.

Из машины выскочил Шанин в знакомом уже по описаниям заграничном пальто и модной шляпе. Поправляя на ходу галстук, он исчез в подъезде. Смоляков остался в машине, видно было только, как он, закуривая, чиркнул спичкой.

Мотоцикл притаился всего в нескольких шагах от «Жигулей», потому Виталий и Пенкин позволить себе тоже закурить не могли. Они даже старались не разговаривать: Смоляков опустил стекло возле себя и даже высунул для удобства локоть. А возле дома было совсем тихо, улица глухо шумела где-то далеко за домами и деревьями. На скамейке около подъезда шептались о чем-то две старушки.

Виталий почувствовал вдруг как он устал, как неудобно ему, скрючившись, сидеть в этой коляске и хочется потянуться. Но малейшая неосторожность могла привлечь внимание Смолякова. Приходилось, морщась, терпеть.

Прошло некоторое время, и Шанин появился вновь.

Рядом с ним шла молодая женщина, высокая и худощавая, в зеленом пальто, с красной газовой косынкой на шее и в красной шляпе-колпаке. Цвета Виталий еще мог разобрать на таком расстоянии. Они о чем-то оживленно болтали. Шанин, видимо, острил, и женщина заливисто и громко смеялась. Старушки на скамье возле подъезда с любопытством и, как показалось Виталию, неодобрительно смотрели на молодую пару, разом оборвав собственную болтовню.

«Ах ты, Димочка, — насмешливо подумал Виталий. — Все шкодишь, выходит? Интересно знать, кто такая эта девица?».

Между тем молодые люди сели в машину, и Смоляков резко тронул ее с места.

Выехав на улицу, «Жигули», однако, не свернули назад, к московской трассе, а продолжали ехать дальше по главной улице, которая некоторое время тянулась все такая же узкая, со старенькими домишками, шумная и суетливая. Потом кончились дома и снова возникли какие-то предприятия и склады. Над проходной одного из предприятий Виталий мельком прочел крупную вывеску:

«Кондитерская фабрика имени…»

Вскоре город кончился, и они выехали на шоссе, совсем другое шоссе, чем то, по которому они въехали в этот город. И вело оно неизвестно куда.

ГЛАВА V Ловушка

Вечер Лена провела дома. Устроившись с ногами на тахте, она перебирала письма, доставая их по одному из деревянной шкатулки.

«Что за дурацкая, допотопная привычка хранить письма, — думала она. — Надо их уничтожить, вот и все». Письма были старые. От тети Зины из Свердловска. У тети Зины Лена воспитывалась. От подруг Лены по юрфаку. От того человека. Вот эти письма надо выбросить немедленно. Они до сих пор жгут руки. А ведь прошло… Лена посмотрела на последнее из писем, только на конверт и штемпель на нем. Да, прошло почти пять лет. И вот Лена одни, по-прежнему одна. Тетя Зина давно умерла. И никого не осталось. Одна… Одна и не одна… Что думает он, другой, любимый и настоящий, что он думает?

Ведь он любит ее. Любит и… не любит. Нет, надо кончать этот глупый, никчемный роман… Приходит, когда хочет… Уходит… Молчит… И не может решиться сказать ей самое главное. Он такой решительный, такой смелый! Неужели на него так повлиял тот давний развод? Неужели?.. Эта глупая женщина не дает ему даже встречаться с сыном. И наказывает обоих. За что? И вот он теперь не решается сказать главное. И она не решается. Ей не позволяет гордость. Она не хочет навязываться. Глупо? Наверное. В конце концов не все равно, кто скажет первый? Но она не может. А он… не хочет? Тогда надо кончать. Это слишком мучительно и безнадежно. Да, да! Следующий раз, когда он позвонит, ей будет некогда, у нее будут дела, наконец, ей просто не захочется с ним видеться. Вот и все. Хватит этих дурацких страданий.

Так уверяла себя Лена. Но втайне даже от самой себя она надеялась и хотела всего лишь проверить его. Если любит, тогда он, наконец, решится, ну, а если не любит ее… тогда все тоже будет ясно. Наверное, ему нужна другая жена, вот как у Виталия. Нужна тихая, мирная, домашняя, вроде Светы, работает себе в своей огромной библиотеке, пишет статьи. И Виталий однажды, ведь, сказал Лене: «Это не женская работа». А почему, собственно?

Что-то сидит в мужчинах, какие-то давние предрассудки, спесь какая-то. И этот удивительный мужской эгоизм, даже у лучших из мужчин. Вот Виталий — настоящий, верный друг, но и он тоже. Хотя он видит, он понимает, что Лена им нужна, что порой она делает то, что мужчина никогда не сможет сделать, есть такие ситуации и такие задачи в оперативной работе. Конечно, ее не включают в группы захвата, она не участвует в задержаниях и засадах. Но все это, как правило, уже итог большой предварительной работы, важной, умной и тонкой, которую она знает и любит. Да, любит. Потому что эта работа справедливая и нужная людям.

Лена давно уже отложила письма и смотрела куда-то в пространство, укрыв ноги теплым пледом. Ярко светил рыжий торшер над головой, тихо и прохладно было в квартире. За окном, под черной полосой неба, горели огни в чьих-то далеких окнах.

Редкий какой-то выпал вечер, спокойный и одинокий.

Но тут, словно решив исправить свою оплошность, вдруг резко и деловито зазвонил телефон возле двери.

Лена совсем забыла о нем и не перенесла на тахту. И с первым же звонком телефона сразу забилось сердце. О, господи, ну, сколько можно…

Лена торопливо поднялась и, подбежав, сняла трубку.

— Привет, — сказал Игорь. — Дома?

Голос был уверенный и будничный.

— Ухожу, — ответила Лена.

Игорь спокойно удивился.

— Куда это?

— По делу.

— Я думал заехать.

— Сегодня не выйдет.

— А когда выйдет?

— Позвони как-нибудь, — через силу ответила Лена, и сама подивилась своему мужеству.

— Гм… Ну, ладно. Пока.

В трубке раздались короткие гудки.

«Бедный, — подумала Лена, медленно кладя трубку. — Ему, наверное, одиноко и тошно. И та женщина не дает ему видеться с сыном. И так редко выпадает у него свободный вечер…» Лена, уже забыв о себе, жалела сейчас только его. Наверное, надо было позвать… Нет, нет! Лена вдруг вспомнила: «Через боль». Так только можно было спасти сломанную когда-то руку, тренируя пальцы. Формула спасения: «Через боль». И рука была спасена. Лена посмотрела на свою руку, пошевелила пальцами и грустно улыбнулась. Да, наверное…

И тут снова зазвонил телефон.

— Ой, душечка, как хорошо, что я вас застала, — услышала Лена знакомый голос. — Это Липа говорит.

Липа.

— Здравствуйте, Липочка, — как можно беззаботнее ответила Лена. — Очень рада.

— Да, да, да! — тут же затараторила Липа. — Мы так давно не виделись! Это просто феноменально, что получается. Вы подумайте только! Мы, ведь, знакомы совсем недавно, но я вас с Инночкой (это была подруга Лены) уже полюбила. Представляете? И такое доверие, такое доверие… Ах, боже мой! Все время я о вас думаю, клянусь. И кое-что для вас с Инночкой достала. Вы не поверите! Изумительный лосьон. Феноменальный! Такого нигде нет, это особый рецепт. Самой Ларисы Матвеевны! Она делится только со мной. Вы не представляете, какая становится кожа. Она молодеет на двадцать лет! Впрочем, — Липа засмеялась, — вам это даже много. С вас хватит и десяти. Согласны?

— Вполне. А как вы живете?

— Все расскажу. Все. Я вас завтра с Инночкой жду к себе. На чай. Да, да, да! А то все я к вам. Я умоляю, теперь вы ко мне. И я вам отдам этот божественный лосьон. А еще вы посмотрите последнюю французскую косметику. Моя клиентка привезла из Парижа. Это что-то божественное! Мужчины просто теряют голову, — Липа снова развеселилась. — Да, да, это уже проверено.

«Откаленко голову не потеряет», — тоскливо подумала на миг Лена и поспешно прогнала эту глупую мысль.

— Душечка, вы запишите адрес, — продолжала Липа. — Я вас так буду ждать, вы не представляете. Вас устроит к семи?

Отказаться было невозможно, да, в общем, и нежелательно: Липа была бесценным источником информации.

Тем более что ее обожаемая приятельница и клиентка Ниночка оказывалась связанной с группой преступников. И связи эти были, видимо, не только дружескими и любовными.

Лена повесила трубку с ощущением какой-то необычной усталости и полной пустоты в душе. Такие минуты бывали у нее порой, когда опускались руки и жизнь вдруг начинала казаться невыносимо тусклой и тяжелой. Хотелось зарыться лицом в подушку и плакать, и никого не видеть и не слышать.

Закусив губу, Лена снова опустилась на тахту и закрыла глаза. Ей было сейчас так жалко себя. Какая все-таки горькая, какая одинокая жизнь у нее. Почему у других не так, почему у других есть семьи, есть близкие, любимые люди, а у нее… А ведь некоторые молодые женщины, и вполне приличные, умеют весело жить без семьи. Поклонники, романы, флирты, театры, вечеринки… Ой, нет! Это все не для нее.

Но тут вдруг Лене стало страшно. Как можно так распускаться? Она должна быть всегда бодрой, подтянутой, веселой и уверенной в себе. Вот тогда он, возможно, и придет к ней… Навсегда. Только тогда, она знает. Этот человек не утешитель, он не любит вытирать слезы и жалеть, не любит и не умеет. Он сильный и удивительно цельный человек, он не терпит слабых. Ему нужны такие друзья, как Лосев и как… она.

«А где, интересно, сейчас Лосев? — подумала Лена. — Наверное, уже в поезде».

Да, он едет. А что делает сейчас этот несносный Откаленко?

Лена снова закрыла глаза и незаметно уснула.

…На следующее утро самым неотложным делом у Лены было получить образец «свободного почерка» Всеволода Борисовича Глинского, весьма эффектного мужчины, которого она мельком видела, но хорошо запомнила во время визита в «Березку». Простое, на первый взгляд, действие получения образца «свободного почерка» неожиданно оказалось весьма хлопотным. В отделении милиции никаких заявлений и объяснений Глинского не оказалось.

Не оказалось их, как ни странно, и в ЖЭКе, куда Лена приехала в качестве сотрудника жилуправления, чтобы проверить, как здесь работают с жалобами и заявлениями жильцов. Нет, Глинский ничего письменно не просил и ни на что не жаловался. Просто не жилец, а мечта каждого начальника ЖЭКа. Оставалось место работы Глинского, один из институтов Академии медицинских наук. Уж там-то образцы его почерка должны быть обязательно. Анкету в отделе кадров заполняет даже ночной вахтер. И Лена немедленно отправилась в этот институт.

Сегодня она отнюдь не выглядела «училкой», как, кстати, уже не выглядят и большинство молодых учителей. Лосев в своем критическом определении скорее исходил из каких-то туманных воспоминаний и давно прочитанных книг.

На Лене была изящная шапочка, из-под которой выбивались роскошные золотистые локоны, легкое модное пальто подчеркивало ее красивую, высокую фигуру, изящные, на высоком каблуке, тоже весьма модные сапожки облегали стройные ноги. Мужчины были не в силах равнодушно пройти мимо и в упор разглядывали Лену, пытаясь поймать ее взгляд. Некоторые, помоложе, тайком оглядывались. Лена шла легко и свободно, скромно опустив глаза и ощущая на себе эти взгляды. Встречные женщины, надо сказать, тоже посматривали на нее то заинтересованно-оценивающе, то деланно-равнодушно.

Вскоре Лена приехала в институт.

На начальника отдела кадров, пожилую, деловитую, полную женщину в очках, удостоверение Лены произвело не меньшее впечатление, чем на встречных мужчин ее внешность. Внимательно прочитав его и снова подняв глаза на Лену, она удивленно покачала головой и сказала:

— Вот уж никогда бы не подумала, что вы работаете в МУРе.

— Тем лучше, — улыбнулась Лена.

— Да, да, это неплохо, — безапелляционным тоном заключила женщина в очках и спросила: — Так чем мы можем помочь, товарищ Златова?

Лена изложила свою просьбу.

— Имеется, имеется, — кивнула в ответ начальник отдела. — Больше никого в курс вводить не будем. Сама вам сейчас все принесу. Посидите.

Она грузно поднялась со своего кресла и показалась Лене еще полнее, чем когда сидела. К двери она отправилась тяжелой, ныряющей походкой, но на удивление быстро. Лена проводила ее взглядом и сочувственно вздохнула. «До пенсии, наверное, дорабатывает, и дома, конечно, внуки ждут», — подумала она, но дальше на эту тему размышлять себе не позволила, дальше шло что-то и вовсе огорчительное и уже личное.

Через несколько минут женщина вернулась с тоненькой папкой и, сдержанно усмехнувшись, сказала:

— Самое свежее и уже последнее. Только что написал. Такое совпадение.

И, раскрыв папку, достала оттуда бумагу.

Это было заявление об увольнении по собственному желанию.

— А почему? — спросила Лена. — Не объяснил?

— Такие граждане на такой должности не задерживаются, — усмехнулась начальник отдела, снова усаживаясь за свой стол и двумя руками поправляя короткие, с сильной проседью волосы. — Этот еще дольше других просидел.

Через несколько минут, закончив небольшие формальности, связанные с временным изъятием документа, Лена вышла из кабинета начальника отдела кадров. По длинному коридору она вышла к широкой мраморной лестнице, устланной красной дорожкой, и спустилась в просторный, светлый вестибюль, где располагался гардероб. Получив свое пальто и шапочку, Лена подошла к большому зеркалу в старинной золоченой раме, стоявшему на полу.

Неожиданно в нем она увидела длинную доску приказов и объявлений, висевшую на противоположной стене вестибюля, и группу мужчин возле нее. Сейчас эти мужчины, мимо которых она только что прошла, кто открыто, кто исподтишка поглядывали на Лену. Среди них был и Глинский, Лена его сразу узнала, и какой-то неприятный холодок прошел по спине. Глинский смотрел восхищенно и дерзко. Лене даже показалось, что он сейчас к ней подойдет. Но он не подошел.

Когда Лена вернулась в управление, уже наступило время обеда. И встретившийся Петя Шухмин галантно пригласил ее в столовую. Но Лена попросила лишь занять ей место, прежде необходимо было заглянуть в лабораторию и сдать на экспертизу полученную в институте бумагу.

А после обеда Лена зашла к Цветкову и сообщила о приглашении на сегодняшний вечер.

— Идти или нет, Федор Кузьмич? — спросила она.

Цветков задумчиво покрутил очки, почему-то вздохнул и, хмурясь, спросил:

— Значит, эта самая Липа к вам в друзья набивается?

— Она, по-моему, ко всем набивается.

— Почему это вы так решили?

— О всех своих клиентках она все знает. Буквально все. Это без дружбы не бывает.

— Так, так. А что она о вас знает? — неожиданно спросил Цветков.

Лена подумала и сказала:

— По существу, ничего не знает.

— Плохо, — снова вздохнул Цветков. — АО вашей подруге?

— Ну, тут побольше, — улыбнулась Лена. — Во-первых, она была у нее дома. Все фотографии рассмотрела на стенах, обо всех расспросила. Потом узнала, где Инна работает, сколько получает, была ли замужем и даже кем был муж.

Лена засмеялась. Цветков тоже ухмыльнулся и спросил:

— И где же ваша подруга работает?

— На телевидении. Редактор.

— А давно вы дружите?

— Давно. Со школы.

— Ваша подруга знает, где вы работаете?

— Конечно. Ей можно доверять, я ручаюсь, Федор Кузьмич, — горячо заверила Лена.

— И все же приводить к ней Липу без моего разрешения не следовало, — покачал головой Цветков.

— Но, ведь, Инна не играет никакой роли в операции, — неуверенно возразила Лена.

— Как же не играет? Вот теперь Липа и ее приглашает к себе.

— Но и сама Липа…

— Мы не знаем, как развернутся события, — нахмурился Цветков. — Конечно, телевидение, редактор. Это все далеко от них и не опасно.

— И бесполезно.

— Именно что. А потому и неинтересно. Но Липа эта самая все же рвется на дружбу. Заметим это себе. Теперь дальше. Учтите, чтобы что-то получать, надо и что-то давать. Липа эта ваша — источник сведений превосходный, я вижу. Но если вы будете молчать о себе, она либо потеряет к вам интерес, и тогда ваши встречи постепенно прекратятся, что нежелательно, либо интерес к вам… Ну, как бы сказать? Словом, станет чрезмерным. Возникнут даже всякие подозрения. А, ведь, рядом с ней находятся люди и поумнее, да к тому же настороженные и опытные. Значит, отсюда какой вывод?

— Нужна легенда, — в свою очередь вздохнула Лена.

Цветков внимательно посмотрел на нее и усмехнулся.

— Не любите?

— Не очень, — призналась Лена. — Но понимаю, что иногда надо.

— Именно. Такая уж работа. Имеет свои законы. Но я, вот, по опыту знаю: можно не очень любить некоторые из них, но надо неукоснительно их выполнять.

Цветков вдруг махнул очками, как бы прогоняя все эти мысли, откинулся на спинку кресла и уже другим тоном, деловито сказал:

— Ладно. Что-то болтлив к старости становлюсь. Вернемся к делу. Так вот, нужна легенда, согласен. Ну, и кто же вы такая?

— Я уже думала, — усмехнулась Лена. — Тут, наверное, надо учесть мои случайные встречи с интересующими нас людьми.

— Встречи? — настороженно переспросил Цветков. — Я знаю только одну вашу встречу, в «Березке», с этой самой Ниной Сергеевной.

— К сожалению, сегодня произошла вторая. С Глинским. В институте, где он работал ночным вахтером, как вы знаете.

— Работал?

— Да. Как раз сегодня подал заявление об уходе.

— Хм… Вы получили образец его почерка?

— За этим я и приехала в институт. И там вдруг встреча.

— Познакомился?

— Нет. Но обратил внимание и, конечно, запомнил.

— Надо полагать, — Цветков бросил быстрый взгляд на Лену и повторил, уже настойчиво. — Так вот, с учетом всего, кто же вы такая, а?

Лена неуверенно пожала плечами.

— Не знаю… пока.

— Не знаете, — с неудовольствием повторил Цветков. — А, ведь, идти к этой Липе придется. У нас к ней много вопросов. Главное, как часто и где встречается Нина Сергеевна с тем типом, который ушел от нас тогда. Как его?

— Лев Константинович?

— Вот, вот. Но это не все. Кто еще бывает у Нины Сергеевны, с кем дружбу водит? Мы ищем этого самого Диму, и кто он такой, пока не знаем. Ищем Семена, шофера того. И про него тоже ничего неизвестно. Теперь появился какой-то Вова из Подмосковья. А там, глядишь, и еще кто-то появится. Нина эта в самом центре группы. Всех она знает. А Липа ваша при ней. Лучшего источника информации не сыщешь. Поэтому идти сегодня к ней надо. И легенда нужна. Давайте думать, кто вы такая.

— Может быть, тоже работаю на телевидении? Потому и с Инной мы дружим.

— Не-ет, — покачал головой Цветков. — Хватит телевидения. Для Липы надо что-то поинтереснее. И для других тоже. Что возьмешь с этого телевидения?

— Но торговля отпадает, — сказала Лена. — Там Нинин бывший дружок Бобриков действует. Стоит ему навести справки…

— Верно. Отпадает, — согласился Цветков. — Что же остается? Придумывайте, придумывайте. Фантазируйте, идите от жизни, так сказать. Это тоже, — он усмехнулся, — один из законов нашей работы.

— Я фантазирую, — улыбнулась Лена, сама незаметно увлекаясь. — Тут нужна такая работа, чтобы оправдать и мое появление в том институте, и мой разговор с Ниной в «Березке» от имени Димы.

— И если этот Дима подвернется, чтобы он подтвердил.

— Ну, это уж невозможно, Федор Кузьмин! Как он подтвердит то, чего не было?

— А надо. Надо исключить все, что опасно. И это возможно. Ну, вот, допустим… — он задумался, по привычке крутя в руках очки. — Этот Дима упомянул о Нине из «Березки» где?

— В бухгалтерии завода лимонной кислоты. Маргариту Евсеевну приглашал и обольщал.

— Вот. В бухгалтерии. А там, допустим, работает еще одна красотка, — усмехнулся Цветков. — И она слышала. А лучше и не красотка. А то Дима ее непременно заметил бы и запомнил.

Лена весело, хотя и чуть смущенно улыбнулась.

— Ну, он был слишком занят Маргаритой Евсеевной. Она оформляла документы.

— Но за ней ухаживает этот самый Глинский. Он может спросить про вас.

— Так его же не будет сегодня у Липы! — воскликнула Лена и тут же осеклась. — Хотя Нина может ему рассказать про меня, а ей про меня расскажет Липа, это уж непременно. Ну и задача, Федор Кузьмич.

— Именно что, — подтвердил Цветков как будто даже удовлетворенно. — Но путь верный. Бухгалтером вы, пожалуй, останьтесь. Это привлекательно. Надо только немного дальше по этому пути сдвинуться.

— Но торговля отпадает, — напомнила Лена.

— Пожалуй.

— И бухгалтер ЖЭКа тоже.

— Да. Все это ничего им не сулит. А вот, к примеру, бухгалтерия какого-нибудь предприятия…

— Или треста ресторанов, — предположила Лена.

— Вот, вот, — удовлетворенно кивнул Цветков. — Только бухгалтерия треста слишком велика. Вас трудно будет там легализовать. Ведь все вас должны будут там знать как сотрудника. Все, вот в чем дело. Они могут спросить там у любого. И спросят. У них голова тоже работает. А мы не в жмурки играем. Тут, милая моя, игра будет серьезная. И опасная. Так вот. Словом, возьмем бухгалтерию поменьше. Есть такая. Ну, а приятельницы в бухгалтерии треста у вас найдутся. Это обеспечить можно.

— Но что, в таком случае, может меня привести в институт Академии медицинских наук? Может быть… больна мать или сестра, брат? А там есть специалисты по этой болезни.

— Что это за институт?

— Я не помню.

— А, ведь, хорошая мысль. Где он вас там встретил, не в отделе кадров, надеюсь?

— Нет. Уже в гардеробе. Знаете, надо в этот институт съездить, вот и все, — загоревшись, предложила Лена. — Там у меня есть…

Сама не замечая того, она уже втянулась в эту придуманную, но вполне возможную жизненную ситуацию, уже ощущала себя ее участницей, и все интереснее становилось как бы воссоздавать ее детали, подробности, придумывать новые обстоятельства.

Так постепенно возникала легенда, возникал путь к хитренькой Липе, которую весьма опасно было считать глупенькой. А путь этот, возможно, вел и куда-то дальше, хотя пока все это казалось проблематичным и неясным.

…Вечером Лена позвонила Инне, и они, как всегда, встретились возле станции метро.

Инна, давняя подруга Лены еще по школе, была невысокая, изящная девушка, очень неглупая, веселая и жизнерадостная, с копной темных перепутанных волос и плутовскими карими глазами. Она прекрасно знала, где работает ее подруга, и не переставала по этому поводу ее жалеть. Однако язычком своим она управляла прекрасно и в некоторых случаях оказывала Лене немачоважные услуги, вот как с Липой, например. При этом Инна неизменно говорила: «Что я, не понимаю, как это важно? Но у тебя же ни минуты не остается на личную жизнь. А она женщине нужна даже больше, чем мужчине. Просто кошмар какой-то!». И как Лена ни убеждала ее, что на личную жизнь время у нее остается, переспорить Инну было невозможно. Впрочем, Лене иногда начинало казаться, что подруга права, и тогда ее охватывала не тоска даже, а какая-то паника. Вот как вчера.

В метро подруги обсуждали всякие новости.

— Да, ты знаешь, Колю оправдали, — радостно сообщила Инна. — Помнишь, я тебе рассказывала? И я знала, что так будет. Знала. Коля очень хороший человек.

С ее двоюродным братом еще осенью случилась неприятность. Он работал на какой-то базе, а там раскрылось крупное хищение. Вместе с несколькими другими работниками был арестован и Николай. Но Инна была твердо убеждена, что он не виноват, что его оговорили. И оказалась права.

— Ну, поздравляю, — сказала Лена, искренне радуясь за подругу.

Она ощущала сейчас тревогу и облегчение одновременно. Тревогу потому, что совсем забыла про эту историю и не сказала о ней Цветкову, когда тот расспрашивал про Инну. Это было серьезным нарушением существующих правил. Ну, а облегчение Лена испытала, узнав, что, слава богу, у Нйдолая все кончилось благополучно, значит, можно об этом и не рассказывать.

— Что ж он теперь будет делать? — спросила Лена.

— Как «что»? Его обязаны взять обратно, на ту же работу.

Когда они вышли на шумную, широкую улицу, было уже довольно темно, но фонари еще не зажигались. В бесконечном ревущем потоке машин то и дело вспыхивали фары, на миг высвечивая что-то или кому-то сигналя.

Подруги шли в толпе прохожих, рассматривая название уходящих вправо переулков. Нужный, наконец, появился, и они свернули за угол. Здесь было уже совсем темно и малолюдно. Светились только номера около подъездов и окна в высоких домах. Под ногами хлюпала грязь, дул прохладный влажный ветер, в полосках света поблескивали лужи. Внезапно в городе наступила очередная оттепель, предвестник новых холодов.

Вскоре подруги обнаружили нужный дом, высокий и старый, с какими-то лепными украшениями по фасаду.

Пришлось пройти во двор, крепко держась за руки и обходя лужи, и там отыскивать нужный подъезд. Старый лифт, кряхтя и гремя суставами, поволок их на шестой этаж. В просторной кабине с пожелтевшими зеркалами резко пахло кошками и дешевыми духами.

На звонок дверь распахнулась мгновенно, словно Липа уже стояла за ней и только ждала этого звонка, положив руку на замок.

— Ой, девочки! Ой, ласточки мои! — в восторге восклицала Липа, помогая гостьям снять пальто в передней. — Красотулиньки вы мои! Ну, наконец-то, пришли.

Уж так я вас ждала, так ждала…

Гости прошли в комнату. Там уже был накрыт стол.

На белоснежной скатерти теснились тарелки, блюда, вазы, соусники, в центре стояла ваза с гвоздиками, а возле нее бутылка коньяка и какое-то вино.

В стороне у стены стояли диван и два больших красивых кресла, между ними разместился изогнутый торшер и возле него низенький овальный столик с хрустальной пепельницей. Над диваном висели разных размеров фотографии, иногда по несколько в одной рамке.

Одна из фотографий привлекла внимание Лены. Это было какое-то театральное помещение, судя по афишам на стенах, огромному зеркалу, разбросанным и развешанным туалетам. Перед зеркалом сидела актриса в пышном бальном платье, над ней склонилась Липа.

— Ой, Липочка! — воскликнула Лена, указав на фотографию. — Это вы где же сняты, в театре? Вы там работали?

— Да, это театр, — не без гордости подтвердила Липа и, подойдя, обняла Лену за талию. — Мое счастье и мое горе, — она вздохнула.

— Тут что-то кроется, — лукаво рассмеялась Инна. — Расскажите.

Они уселись в креслах и на диване вокруг овального столика. Лена и Липа закурили, придвинув к себе хрустальную пепельницу.

— Я почти десять лет отдала театру, — снова вздохнув, начала рассказывать Липа. — Была парикмахером, гримером. Ведь у меня золотые руки. Вы не поверите, из-за меня ссорились, за мной ухаживали. Ссорились актрисы, а ухаживали, конечно, мужчины. Ах, эти мужчины! Нет, моя душа не вынесла всех этих мук. Я покинула театр, — с чувством заключила Липа.

— Бедняжка, — вздохнула Инна. — Воображаю, чего это вам стоило.

— О, да! Я жила своим делом. Я создавала такие типажи. Особенно мужские. Знаете, они, ведь, богаче. Усы, бакенбарды, бороды, плеши, бугры, прыщи, — она засмеялась. — Нет, правда, внешность мужчины богаче нашей, уверяю вас.

— Но у женщины она тоньше, ярче, одухотвореннее, — возразила Инна.

Они, улыбаясь, слегка заспорили.

— И вы совсем утратили искусство грима? — спросила Лена.

— Это не теряется, милочка, — живо ответила Липа, вся охваченная воспоминаниями. — Я и теперь иногда… ну, шутки ради, конечно. Для друзей. Вот недавно сделала, например, усы. Вы их в жизни не отличите на лице от настоящих.

— Усы?.. — удивилась Лена.

— Да, да. Этому негодяю. То есть тогда он еще не был негодяем. Ах, нет! Что я говорю! Уже был, конечно.

— А зачем ему понадобились такие усы? — полюбопытствовала Инна. — В конце концов своими можно обзавестись.

— Ах, я же говорю, шутки ради. Попросил. Говорит: «Друзей разыграю». Ну, я и… сделала, — в голосе Липы послышалась растерянность. — Самой даже интересно было. А через три дня вернул, говорит: «Все. Спектакль окончен».

«Интересно», — подумала Лена и с улыбкой спросила:

— И что же, получились красивые усы?

— Ой, вы не представляете. Ведь усы могут иметь тысячу разных рисунков, и по цвету, и по форме. Тут можно фантазировать сколько угодно.

— А эти какими получились? — продолжала улыбаться Лена.

— Эти? А вот я сейчас их вам покажу.

Липа поспешно поднялась с дивана и исчезла на миг в соседней комнате. Затем тут же появилась, неся в руке накладку — усы, узкие, щеточкой, рыжеватые.

— Ой, почему же рыжие? — поморщилась Лена.

Липа снисходительно рассмеялась.

— Ах, родненькая, вы не понимаете. Так надо было. Он и сам рыжеватый. И потом, черты лица. Они требовали именно такую форму. Вот посмотрите. Тут они с Ниночкой сняты, — она указала на одну из фотографий уже на другой стене. — Какая прелестная пара, правда? Тут он, конечно, без моих усов.

Лена сразу узнала на фотографии Нину Сергеевну, а рядом с ней странно знакомого мужчину. Тренированная память тут же подсказала ей, что она его никогда не видела, она помнит его по какой-то фотографии, по приметам, которые проходили… Их называл… Кто же их называл?..

Она не успела додумать. Ее отвлек вопрос Липы:

— Правда, Леночка? Ведь это все вранье?

— Ой, задумалась, — тряхнула головой Лена. — Что вранье?

— Да по телевидению. Таких идеальных людей показывают. А на самом деле мы же видим…

— Ну, не все плохие, — покачала головой Инна. — Совсем не все. Вот я недавно получила письмо, — и она важно написала в воздухе: — «Редактору товарищу Уманской». Я прямо поразилась. Обычно редактору…

— Это ваша фамилия Уманская? — живо спросила Липа.

— Ну, конечно.

— Господи! — Липа всплеснула руками. — Я же знала артиста Уманского! Это был такой красавец, такая душа! Это не ваш отец?

— Что вы, — улыбнулась Инна. — Мой отец — строитель и сейчас на пенсии уже.

— Тогда, может быть, старший брат? У вас есть брат?

— И брат… тоже не артист, — смутившись, ответила Инна.

— Хотя и Уманский? — засмеялась Липа.

— Да, конечно.

Но тут Липа неожиданно с азартом перескочила на другую тему.

— Ой, девочки! — воскликнула она. — Я совсем забыла! Я уже видела моды будущего года. Да, да! Совсем недавно. Дом моделей готовит уже новую коллекцию. Приятельница меня провела. Будут носить так…

Липа с увлечением стала рассказывать, демонстрируя некоторые новинки на своем платье. Гостьи слушали и смотрели с неподдельным интересом. А Инна в каком-то месте даже воскликнула:

— Ой, это надо зарисовать!

— …Вот, — победно заключила, наконец, Липа. — И это уже не вранье. Это наверняка будет. Интересно, правда?

Она посмотрела на часы и собралась уже что-то сказать, но в этот момент в передней резко и коротко прозвенел звонок, один раз, второй, третий.

— Ну, наконец-то! — воскликнула Липа, устремляясь к двери.

Звякнул замок, и в передней раздались оживленные голоса.

А через минуту, вслед за Липой, в комнату вошла Нина Сергеевна, полная, круглолицая, с пухлыми, капризными губами и тоненько выщипанными бровями на розовых подушечках. На ней было необычно просторное, модное платье. Бросались в глаза уже знакомые Лене кольца на грубых, крепких пальцах и красивые, с бриллиантами, серьги под гладкой прической, открывавшей крупные уши. Припухшие, крашенные синим веки с густо черными ресницами и серые, чуть навыкате глаза еще больше делали ее гладкое розовое лицо каким-то кукольным.

Нина спокойно встретилась глазами со смутившейся от неожиданности Леной, дружески улыбнулась ей и Инне и сказала:

— Ox, уж извините, опоздала. Столько дел в нашей фирме.

Она держалась совсем свободно, словно никогда и не было у нее с Леной той не очень приятной встречи и они только что познакомились. Так же спокойно и дружески она отнеслась и к Инне.

— Господи, как без мужиков-то иногда хорошо, — сказала Нина, опускаясь на диван и закуривая. — Ишь ты, девичник затеяла, — она улыбнулась Липе и добавила, обращаясь больше к ней: — Ты бы посмотрела, какие мы прелестные кофточки получили.

И Липа уважительно объяснила своим молодым гостьям:

— Ниночка работает в «Березке». Ужасно нервная работа.

Тут же она спохватилась и уже другим тоном торопливо сказала, поднимаясь с дивана, куда на миг присела рядом с Ниной.

— Господи, да пойдемте же к столу! Скорее, мои золотые, скорее.

Все охотно поднялись со своих мест и расселись вокруг стола. Лена оказалась рядом с Ниной. Накладывая себе на тарелку закуску, Нина мило улыбнулась и с ехидством спросила:

— Ну, как поживает ваш дорогой Дима?

Лена смущенно опустила глаза.

— Не спрашивайте. До сих пор стыдно. Ведь я его даже не знаю.

— Вот оно как? Я что-то в этом роде и предположила, — засмеялась Нина. — А почему же вы тогда…

— Ой, уж лучше я вам все расскажу, — торопливо перебила ее Лена. — Как все было-то. Вы только послушайте.

Напротив них Липа и Инна увлеченно обсуждали новые моды.

— Понимаете, этот Дима, — с виноватым видом начала Лена, — пригласил к вам в «Березку» мою подружку. Необыкновенно красивая женщина, между прочим. Ну, вот он и пригласил. Но там у них на заводе неприятности произошли, и Рите было не до «Березки».

— А какие неприятности? — с любопытством спросила Нина.

— Ой, я точно не знаю. Чего-то они там в бухгалтерии напутали и неверно отпустили продукцию. Ритка не очень об этом распространялась. Но попало ей жутко. Вот я и подумала: «Ну, чего мне стоит? Чеки эти я как-нибудь достану, знакомых хватит. А вот хорошие туфли купить и с чеками непросто. Пойду, думаю, вместо Ритки». А он ваше имя назвал.

— Так я же вам предложила помочь, — недоверчиво сказала Нина. — А вы все Дима да Дима…

— А-а. Вы меня сразу напугали. Если Диму не знаете или не хотите знать, какая же тут помощь может быть? Ну, я и решила, что влипла.

— Это вы меня напугали, — усмехнулась Нина, и в глазах ее как будто пропала настороженность. — А вообще на Димку это похоже. Как увидит смазливую мордашку, так хвост распустит и давай круги делать: «Я вас в „Березку“… я вас в театр»…

— Ну, слава богу, значит, вы на меня не сердитесь?

У Лены это получилось так непосредственно и смущенно, что Нина, казалось, прониклась к ней даже какойто снисходительной симпатией. Она беспечно махнула рукой — «пожалуй, слишком уж беспечно», — отметила про себя Лена — и сказала:

— Ну, что вы, милая. Как тут можно сердиться. Все так трудно достается. А нам, женщинам, так много нужно.

— Да. Мне, например, очень много нужно, — вполне искренне согласилась Лена, невольно вкладывая про себя совсем другой смысл в эти слова. — И все очень трудно, вы правы.

Ей и сейчас было очень трудно. И нервы дрожали от напряжения. Она боялась не только любого, случайно сорвавшегося слова, но и взгляда, движения, которые могут ее выдать и которые только, казалось, и ждет ее собеседница. Лена чувствовала, что перед ней не просто враждебный человек, но и очень настороженный, все еще недоверчивый, все еще не разубежденный ею противник, к тому же опытный, хитрый, готовый в любой момент на чем-то ее поймать, на чем-то проверить. Интересно, поверила ей Нина, ну, хоть чуточку, или совсем не поверила? Сейчас это был главный вопрос, и он не переставал мучить Лену во время всего разговора. Ведь нельзя упустить такой случай — личная встреча, знакомство и… Кто знает, как это может повернуться? Впрочем, нет! Это надо по-умному повернуть, такой случай надо использовать. Вот только как, как?..

А Нина уже непринужденно болтала что-то о полученных заграничных товарах, о кофточках, туфлях, платьях, белье, которые, казалось, занимали сейчас все ее мысли.

И Лена заставила себя тоже сосредоточиться на этом. К разговору присоединились и Инна с Липой, которые ничего не заметили в развернувшемся на их глазах поединке.

Ибо это был подлинный поединок, и нелегкий. Для обеих сторон, для Нины тоже, Лена была в этом убеждена, она видела это. Нина хотела точно знать, с кем имеет дело, хотела проверить свои подозрения, снять или усилить свою настороженность. Задача тоже была, конечно, непростая. И обе, устав, взяли как бы тайм-аут, сделали перерыв и занялись пустой болтовней. Но когда и чем этот перерыв кончится, зависело от Нины, и Лена все время боялась пропустить этот момент.

Все болтали с увлечением, ели вкусные закуски, выпили по рюмке коньяку, и раскрасневшаяся Липа с восторгом предложила:

— Девочки, миленькие, за дружбу, ладно? Так хорошо, что вы все у меня, так хорошо, передать не могу. Ну, давайте, родненькие, давайте, еще по одной, за дружбу.

Выпили, конечно, и за дружбу.

— А где вы работаете, Леночка? — между прочим и вполне естественно поинтересовалась Нина, цепляя вилкой какую-то закуску.

— А! — небрежно махнула рукой Лена. — Мы с Риткой кончили одни курсы. Бухгалтерские. Она первые годы не работала. Муж, то да се. А потом попала на этот свой барахлянский завод. Ну, а я сразу очутилась в бухгалтерии ресторана, — она назвала один из крупных ресторанов. — Звали в трест, но я не пошла.

— Ну, у вас и тут богатые возможности, — снисходительно заметила Нина.

— Что вы! Одна нервотрепка.

— С моей прической вас всюду примут, как королеву, — объявила Липа. — Вот Инночке на ее телевидение уже письма присылают, — она прыснула. — «Редактору товарищу Уманской». Увидели на экране мою прическу…

— Ну, что вы, Липочка, — засмеялась Инна. — Нас не показывают в передачах.

— Уманской? — переспросила Нина. — Знакомая фамилия.

— Это артист есть, — сказала Липа. — Такой красавец, ты бы видела.

Нина усмехнулась, но ничего не сказала.

Веселая болтовня продолжалась.

Инна смешно, в лицах, рассказывала, как за ней тайком ухаживает один немолодой ее сослуживец, прячась от окружающих, и в особенности от своей супруги, которая работает в соседней редакции. Но все видят и смеются. И Инна тоже.

— А вы замужем, Леночка? — спросила Нина.

Лена тряхнула головой.

— Нет. Куда спешить?

— Правильно. Я тоже не спешу. Мужиков кругом столько… Но друг у вас, надеюсь, есть? Без этого тоже, знаете…

— Друг?.. Надеюсь, есть, — Лена невольно запнулась.

И тут же Нина бросила на нее исподтишка острый и почему-то недобрый взгляд, словно наткнулась она вдруг на что-то ей неприятное и чужое.

— Это как понимать: «надеюсь»? — насмешливо спросила она.

— Просто отношения до конца еще не выяснены, — улыбнулась Лена, ругая себя за невольную и совсем неуместную оплошность, и убежденно добавила: — Впрочем, конечно, это друг. А у вас есть?

— Ой, у Ниночки такой солидный… — Липа закатила глаза, но фразы кончить, однако, не успела.

— Есть, — резко перебила ее Нина. — Ты, Липа, не лезь, куда не просят.

Липа конфузливо смолкла, и разговор ушел в сторону.

А через некоторое время гости стали прощаться. Время было уже позднее.

— Я на машине и вас развезу, — объявила Нина.

— Ниночка, ты же выпила! — всплеснула руками Липа.

— Ерунда. Подумаешь, две рюмки, — Нина подмигнула. — Да меня любой шеф отпустит. Пошли, девочки, пошли.

В передней оделись. Липа долго прощалась, обнимая и расцеловывая каждую из своих гостей. Она была искренне растрогана.

Сначала завезли Инну, на Сретенку. Потом поехали в сторону Песчаной. Нина вела свои «Жигули» уверенно и быстро, легко обгоняя попутные машины, часто и бесцеремонно перестраиваясь из ряда в ряд, мешая другим, Лена невольно отметила про себя эту манеру. Говорили о пустяках. Нина была настроена чрезвычайно, даже подчеркнуто дружески.

На Песчаной Лена попросила заехать во двор и довольно путаными внутренними проездами, в полутьме вообще плохо различимыми, подъехали к одному из подъездов соседнего дома. Здесь Лена попросила остановиться.

— Знаете, Леночка, — решительно сказала Нина, выключив мотор и положив обе руки на руль. — Я вот что решила. Завтра у меня день рождения, представляете?

— Поздравляю.

— Не в том дело. Я вас приглашаю, дорогая. Вы мне необычайно понравились, слово даю. Будем дружить, а?

— Спасибо. Вы мне тоже понравились, — ответила Лена как можно искренней. — Попробуем дружить. И за приглашение спасибо.

Лена чувствовала: поединок продолжается, даже обостряется. Раза два или три, еще у Липы, она поймала на себе быстрый взгляд Нины, холодный, подозрительный, изучающий. За ним сразу следовала улыбка, самая дружеская и простецкая. Нет, Нина не питала к ней никаких дружеских чувств, не могла питать, они внутренне, невидимо, но неизбежно как бы отталкивались. Глубинный, почти физический антагонизм, который ни одна из них не в силах была подавить, ощущался ими обеими, Лена это чувствовала. Но Нина почему-то упрямо шла на сближение.

— Будет веселая, своя компания, — с упоением продолжала Нина. — На даче. Чувствуете? Туда, конечно, машинами. Я вас сама привезу и увезу, так что ни о чем не беспокойтесь. Тем более завтра суббота. Так что все олрайт. Эх, Ленок, — как будто невольно, в порыве нежности вырвалось у Нины. — Давай на «ты», а?

— Давай, — охотно согласилась Лена и даже улыбнулась в полутьме.

— Вот это по-нашему! — воскликнула Нина и обеими руками шлепнула по рулю. — Значит, заметано? Я за тобой после работы заезжаю.

— А мой друг? — засмеялась Лена. — Он знаешь какой?

Нина в ответ хитро погрозила пальцем.

— Еще неизвестно, друг он тебе или нет. Сама сказала. А у нас такие мужички будут, пальчики оближещь. Гарантирую.

— А Липа будет?

— Здравствуйте! Зачем нам эта старая корова? Так сговорено?

— Очень соблазнительно, — сказала Лена. — Знаешь, я тебе завтра позвоню на работу и все уточним. Не возражаешь? А то кое-что у меня уже на завтрашний вечер запланировано.

— Когда позвонишь?

— Когда хочешь.

— Звони в обед. Пиши телефон. Тут видно.

Над подъездом горела лампочка.

Наконец они расстались. Взревел мотор, и машина медленно скрылась за углом дома.

Лена проводила ее глазами и подумала: «Все очень странно как-то складывается». Ей стало вдруг почему-то неуютно, холодно, одиноко и немного страшно. Куда-то она вползала, вернее, куда-то ее втягивали.

В то утро Игорь Откаленко сразу после оперативки в отделе расположился у себя в комнате и на чистом листе бумаги выписал имена всех известных по делу лиц. Некоторые из них — Сева Глинский, Валерий Бобриков, Нина Сергеевна — были установлены и пока особых хлопот не требовали. Неприятно маячил где-то на горизонте вовсе пока неизвестный Лев Константинович, так ловко ускользнувший от наблюдения после встречи с Бобриковым у Нины Сергеевны. Но больше всего беспокоило сейчас Игоря, да и не одного его, конечно, то, что убийцы старика Сиротина, некий, пока не установленный, Дима и, главное, тот водитель, Семен, до сих пор разысканы не были. И ничего, по существу, о них пока неизвестно. Какие же ниточки вели к ним? Ниточки, тоненькие и ненадежные, вели пока что только к Диме. И первая из них — это Нина Сергеевна. Ею сейчас занимается Лена.

При мысли о Лене что-то тревожно защемило в груди у Игоря. Почему она не захотела с ним вчера встретиться?.. И голос был… какой-то чужой голос, страдальческий даже. Лена только хотела сделать его спокойным, почти равнодушным. Что с ней происходит? «Надо с ней поговорить, — в который уже раз подумал Игорь, — надо серьезно поговорить и все выяснить, все поставить на свои места. Или-или. Или они окончательно… Ну, ладно. Потом, потом». И Игорь поспешил прогнать все эти неуместные сейчас мысли. Он никогда не решался доводить их до конца.

Итак, вторая ниточка, ведущая к этому Диме, — Виктор Коменков. Им занимался Усольцев. Это уже интересно. Усольцев ничего не добился. Вернее, он утверждает, что Коменков Диму не знает, и ниточка тут никуда не ведет. Так он и доложил тогда. А Федор Кузьмич сказал, что здесь что-то не доработано. Игорь был согласен: что-то не доработал Усольцев здесь, а возможно, и что-то испортил. Никакого доверия, а тем более симпатии, он у Игоря не вызывал. Это Лосев с ним носится и Кузьмич тоже — молодые, мол, кадры, надо воспитывать. Тут всякую шваль, вроде того же Коменкова, не успеваешь воспитывать, а уж своих… свои должны приходить воспитанными и умелыми. Тоже не последнее дело. Тут все-таки МУР. Игорь не мог подавить охватившее его раздражение. Нет, в самом деле, приходят такие вот, вроде Усольцева, возись потом с ними. Впрочем, ладно. Сейчас надо думать о другом. Какие же еще ниточки ведут к этому Диме? Неужели только эти две?

Игорь задумчиво посмотрел в окно, безотчетно вздохнул, потом не спеша закурил и пустил колечко дыма к потолку. В конце концов он решил, что больше пока никаких ниточек нет, только две. И тут же вспомнил, что Цветков велел Лосеву разобраться с визитом Усольцева к Коменкову. Да и самому Игорю отчет Усольцева не понравился. Что-то он не договаривал, мямлил и сам себе, вроде как бы, не верил. Что ж, придется, пожалуй, раз нет Лосева — Игорь лично проводил его вчера под вечер на вокзал и усадил в поезд, — заняться ему самому этим визитом, а главное, этим непутевым Коменковьш. Собранные о нем исходные данные сомнений не вызывали.

Тем более что Игорь отлично знал того участкового инспектора, который эти сведения дал. Сергею Митрофановичу можно было доверять. Но вот дальше все необходимо перепроверить, и немедленно.

Игорь энергично поднялся из-за стола, убрал бумаги в сейф и натянул пальто. Начиналась настоящая работа.

«Волка, как известно, кормят ноги… и зубы», — недобро усмехнулся Игорь, думая о Коменкове. Знает он этого Димочку, не может не знать, слишком уж близкие души; раз столкнувшись, должны были понравиться друг другу и найти общий язык.

Добравшись на метро до нужной станции, Игорь легко отыскал дом, где жил Коменков, и посмотрел на часы.

Было около одиннадцати. «Наверное, еще почивают, — насмешливо подумал Игорь, вспомнив сообщение Усольцева. — Не будем пока тревожить». Он неторопливо прошел мимо нужного ему подъезда, обогнул дом и зашел во двор.

Под неяркими, прохладными лучами солнца, робко пробивавшимися сквозь пелену серых облаков, двор выглядел неприглядно. Снег уже почти сошел, только где-то в углах, возле стен, видны были серые его островки, на черной земле обнажились остатки прошлогоднего мусора.

Уныло покачивались над головой высокие, без листьев деревья, вокруг пустой детской площадки топорщились прутья кустарников, на грязном асфальте перепутались следы колес, а вереница разноцветных машин протянулась вдоль всего дома. У подъездов, на скамейках, кое-где уже сидели старушки, вяло беседуя о чем-то. Игорь обратил внимание, что каждый подъезд выходил одновременно и на улицу, и во двор. Он не спеша отыскал нужный ему подъезд и, обнаружив возле него на скамейке двух старушек, устало опустился невдалеке от них. Старушки метнули в его сторону любопытные взгляды, но тут же, видимо, ничего интересного в новом человеке не обнаружив, вернулись снова к своему разговору. Одна продолжала рассказывать:

— …Он и говорит: «Не имеете права выводить собаку без намордника». А Сергей-то Сергеич ему: «Так, ведь, она же в жизни никого не укусила. Вы же знаете». «Я-то, говорит, знаю, а другие не знают и пугаются». А Сергей Сергеич говорит: «Ее только пьяные пугаются».

— Она пьяных страсть, как не любит, — вставила другая старушка. — Вон от Витьки из сто шестнадцатой надысь выкатились, так она одного за штаны.

— Ну, так он ее сперва ногой пнул. Тут уж кто хошь за штаны хватит. И не за штаны она его, а за пальто. Тот крик и поднял: мол, заграничное, из «Березки», где хозяин? Ну, Витька его обратно с девицей затащил. Остальные убрались.

— А пальто-то и в самом деле заграничное, иль так?

— Анастасия Григорьевна сама видела. Чай, не старая, как мы с тобой. Перед ней все и было. Чего уж еще?

— Сергей-то Сергеич, небось, переживает? Уж такой хороший человек.

— И Альма у него хорошая. Сторож, — старушка покосилась на Игоря.

Он счел момент подходящим и сказал:

— А вот у моего товарища собака, Дон зовут, так сынишку во дворе стережет. Пять лет ему. Со двора ни на шаг не выпустит.

Старушки с новым любопытством посмотрели на Игоря, и, видимо, внешность его вызвала у них доверие, потому что одна из старушек сказала:

— А у Сергея Сергеевича собака, Альма эта, хоть и огромадная, во, — она подняла руку, — а добрая, ужас какая.

— Так вот я и говорю, — вмешалась другая старушка. — То пальто-то из «Березки» было. Хорошо, Анастасия Григорьевна к случаю оказалась. Она же в мастерской работает. Ну, и сказала тому Витькиному приятелю: значит, так, мол, и так, можно ваше пальто заштопать совершенно незаметно.

— И заштопала? — с интересом спросил Игорь.

— Само собой. Делов, говорит, тут на пять минут. Приезжайте, мол, завтра. Ну, он назавтра и приехал. При нем и сделали. Анастасия Григорьевна после рассказывала.

— Эх, и мне бы надо, — вздохнул Игорь. — А то испортил пиджак недавно, за гвоздь задел. Новый пиджак, главное.

— Так вы туда же, в Столешников переулок, — посоветовала старушка. — Там же мастера, вмиг и дешево.

Беседа некоторое время текла все так же оживленно и разнообразно. Потом одна из старушек ушла, вскоре простилась и другая.

А через некоторое время из подъезда вышел высокий седой человек в кожаном пальто и шляпе, полное, загорелое лицо его было открыто и симпатично. Есть такие безошибочно добрые, благородные лица. А рядом с ним шла большая, видимо, старая собака с умными, слезящимися глазами. Мужчина, кряхтя, опустился на скамью недалеко от Игоря, и вскоре состоялось новое знакомство. Как и предположил Игорь, человек этот оказался тем самым Сергеем Сергеевичем, о котором с такой похвалой отзывались старушки. Сергей Сергеевич, будучи человеком серьезным и заслуживающим всяческого доверия, не отказался взглянуть на некую фотографию, а точнее фоторобот, и подтвердил ее почти полную тождественность с пьяным молодым человеком в заграничном пальто.

Не успокоившись на этом, Игорь тут же отправился в Столешников переулок и отыскал мастерскую, где делали незаметную штопку. Там не только опознали человека, которому, действительно, на днях штуковали серое заграничное пальто, но и нашли квитанцию, хотя обычно за такую пустяковую работу квитанцию не выписывают.

— Что-то меня, знаете, стукнуло, — сказала немолодая, рыжеволосая приемщица.

— Что именно? — поинтересовался Игорь.

— Такой, знаете, шустрый, быстроглазый, хитренький. Кто его знает, что от него ждать, — пояснила приемщица.

«Во, физиономисты, — восхитился про себя Игорь. — Профессиональное это у них».

В квитанции, которую отыскала приемщица, стояла фамилия клиента: «Шанин».

Однако это все было только полдела. Ловить Коменкова на знакомстве с Димочкой Шаниным Игорь не собирался. Чтобы тот же Димочка через час узнал, что им интересуются? Только этого не хватало. И еще неизвестно, что тут напортачил Усольцев. Ведь вот знает же Коменков этого Димочку, знает и дружит, а Усольцев уверял, что не знает и уж подавно не дружит. Выходит, обвел его Коменков. Что же он еще ему наговорил? А главное, что этот Усольцев наговорил Коменкову? Об этом Игорь подумал уже не только с раздражением, но и с тревогой. Ну, дал бог помощничка! Теперь придется еще и за ним все исправлять, что, конечно, возможно исправить.

Все эти мысли досаждали Игорю и портили ему настроение, пока он добирался до клуба, где сейчас работал Виктор Коменков. Домой к нему Игорь решил не заходить. Усольцев уже этот путь, конечно, испортил. Да и вообще лучше в таких случаях не повторяться. А кроме того, визит в тот клуб сулил и кое-какие дополнительные сведения.

Время было обеденное. Утром Игорь, как всегда, проглотил на скорую руку чашку кофе с каким-то бутербродом и сейчас был голоден, как волк. Поэтому постепенно мысли его все больше сосредоточивались на том, удастся ли ему в этом клубе, куда он едет, что-нибудь пожевать, должен же там быть хоть какой-нибудь буфет.

И снова голубой подземный экспресс нес его чуть не на другой конец Москвы. Затем пришлось еще три остановки проехать в троллейбусе. И, наконец, Игорь очутился перед большим, новым и очень красивым зданием Дома культуры. «Ишь, куда, подлец, забрался», — сердито подумал Игорь, словно своим присутствием здесь Коменков порочил эту красоту. Игорь между тем поднялся по широченной каменной лестнице к сверкающей фаланге зеркальных дверей.

В огромном, увешанном красочными афишами, пустом сейчас и гулком вестибюле Игорь спросил у пожилого седенького вахтера, который при виде его отложил газету и встал, как найти заместителя директора, и заодно, вроде бы между прочим, осведомился о буфете. Старичок вахтер, которому Игорь представился как инспектор Управления культуры Мосгорисполкома, дал все необходимые разъяснения. Буфет, оказывается, работал. И заместитель директора только что туда прошел. Фамилия его была Грубин и звали Александр Осипович. Вахтер даже описал его внешность: толстый, в очках и лысый. Этого было вполне достаточно.

Зайдя в просторный и тоже полупустой буфет, Игорь тут же увидел за одним из столиков нужного ему человека, который с аппетитом ел что-то. Игорь, держа в руках две тарелки с бутербродами и чай, подошел к столику, где сидел Грубин, и, улыбнувшись, спросил:

— Вы не разрешите, Александр Осипович, подсесть к вам и соединить приятное с полезным?

Улыбка на суровом лице Откаленко всегда производила удивительно приятное и какое-то неожиданное впечатление на окружающих, неизменно располагая к нему.

Грубин в данном случае не явился исключением, тем более что человек он был добродушный, живой и общительный.

— Прошу, прошу! — воскликнул он, сделав приглашающий жест рукой, и отодвинул в сторону свои тарелки. — Чем могу служить?

Игорь представился, затем расположился за столиком и с таким аппетитом стал расправляться со своими бутербродами, что толстый Грубин смотрел на него все с возрастающей симпатией, при этом не отставая от своего молодого собеседника.

Общее дело, да еще осуществляемое с таким энтузиазмом, как известно, сближает. А тут еще одним общим делом оказалась и культмассовая работа в Доме культуры. Как-то сама собой всплыла и фамилия Коменкова, и Грубин пожаловался:

— Вы бы все-таки прислали нам человека по… по…

— Поопытней? — подсказал Игорь.

— Да нет же! Подобросовестней, я бы так сказал. Это бездельник, понимаете? Всякие личные… как бы это сказать?.. Ну, что ли, развлечения ему дороже любого дела. Приводит на вечера, понимаете, своих дружков, приятельниц, этих, кстати, особенно. И больше в буфете с ними сидит, распивает, чем делом занимается. А, ведь, это весьма ответственные часы его работы. Я таких людей просто не понимаю. А кроме того, он то и дело отпрашивается. Вот, к примеру, завтра. Ответственный вечер у нас. Районный смотр. Выступает наша самодеятельность. Где его место, я вас спрашиваю? А он уже не может. У него чей-то день рождения, видите ли. Я ему говорю: «Ну, приедешь позже, какое дело!» Нет. У него день рождения на даче, все на машинах туда едут. Ну, что вы будете делать?

— Чей день рождения-то? — как бы случайно и безразлично спросил Игорь.

— Я знаю, чей? Я тоже спросил. Так этот святотатец сказал мне так: «Подруги дней моих суровых». Понятно? И вот теперь получается: вечер начинается в семь часов, а за ним уже в шесть, видите ли, прикатят и повезут на эту дачу. Нет, я вам скажу, это не работник. Это пустое место! Или еще пример. У нас был духовой оркестр. — Грубин восторженно поднял обе руки вверх. — Это же замечательно! Величавость, торжественность, взволнованность! Представляете? Тьма слушателей собиралась. Что он с этим оркестром сделал?..

Некоторое время разговор велся вокруг различных самодеятельных коллективов, и Игорь с удивлением обнаружил, какая это, оказывается, интересная и сложная работа. Ну, куда было Коменкову справиться со всем этим, даже если бы он и трудился здесь в поте лица?

Вскоре они, наконец, закончили несколько затянувшуюся трапезу, и, весьма довольный состоявшейся беседой, Грубин, бодрый, раскрасневшийся, сияя глянцевой лысиной и поблескивая очками, пригласил Игоря в свой кабинет. По дороге он показал ему великолепные интерьеры Дома культуры. А от огромных аквариумов, размещенных в фойе, Игорь еле оторвался.

В кабинете Грубин, пыхтя, уселся за свой стол и, вытащив из какого-то ящика груду разноцветных папок, придвинул их Игорю.

— Вот наши планы работ, полюбуйтесь, — предложил он.

По всему было видно, что Игорь пришелся ему по душе. Даже сдержанность и немногословие Игоря явно импонировали разговорчивому, легко возбудимому Грубину.

Игорь вынужден был пробежать глазами многочисленные пункты различных планов и в конце концов осторожно объявил, что на первый взгляд, планы выглядят неплохо. Хотя товарищ Коменков мог бы и поаккуратней их оформить.

— Что вы! Еле выколотил из него и это! Сам потом ночь сидел, правил… — Грубин вдруг остановился, провел ладонью по вспотевшей лысине и, подняв палец, предложил: — А что, собственно говоря, если вам с ним самим встретиться? Я имею в виду Коменкова, — он посмотрел на часы. — Он уже должен был бы придти.

— Что ж, будет полезно познакомиться, — сдержанно ответил Игорь, про себя очень довольный этим предложением.

— Вот, вот! Кстати проверим, пришел ли. Что тоже далеко не факт, — воодушевился Грубин, хватаясь за телефон.

Коменков, как ни странно, оказался на месте, и слегка удивленный этим обстоятельством Грубин попросил его немедленно зайти.

— Старается, — недовольно сообщил он, кладя трубку. — Чтобы завтра сбежать. Ручаюсь.

— Где бы нам побеседовать с глазу на глаз? — спросил Игорь. — Надо мне в этом парне разобраться, видимо.

— Да у меня и беседуйте, — предложил Грубин. — Я все равно сейчас уезжаю.

А через минуту в кабинет вошел Коменков. От его ладной, подвижной, франтоватой фигуры, улыбчивого лица, уверенных и одновременно как бы вкрадчивых движений веяло самодовольством и каким-то веселым легкомыслием. Грубин вяло пожал ему руку, представил Откаленко и поспешно вышел.

И тут же Коменков свободно и бесцеремонно развалился на стуле по другую сторону маленького приставного столика, возле которого сидел и Откаленко. Занять кресло Грубина за его большим письменным столом он все же не решился, хотя остался как бы вместо хозяина в этом кабинете. Тем не менее он тут же забрал с большого стола пепельницу, вытянув ее из-под груды бумаг, и, невзирая на табличку «Здесь не курят», достал сигареты и радушно предложил Игорю закурить, ловким щелчком вытолкнув одну сигарету из пачки.

— А с этим как? — спросил Игорь, кивнув на табличку.

— А! Гостям можно, — беспечно махнул рукой Коменков. — Вот и она для них.

Он кивнул на пепельницу.

Игорь уступил, и они закурили.

— Ну-с, — Коменков снова откинулся на спинку стула и заложил ногу на ногу. — Так о чем будет разговор?

— О вас, — благодушно сообщил Игорь. — Как вам тут живется, какие проблемы мучают, какая нужна помощь?

— Главное для нас — это проблема свободного времени, — быстро и весело объявил Коменков. — Как нашим людям рационально его использовать. Это проблема социальная, нравственная и, если хотите, психологическая. Ученые уже занялись. Ну, и мы бьемся по мере сил и возможностей, главным образом финансовых. А проблема эта в связи с ростом благосостояния и культуры народа становится все важнее. И мы оказываемся на переднем фронте, если хотите.

«Ишь ты, прохвост, — удивился Игорь. — Эрудицией, значит, щеголяешь? Ну, давай, давай».

— Я тут проглядел ваши планы на ближайший квартал, — сказал он. — Завтра у вас интересный вечер. Думаю заглянуть.

— Только меня не будет, — живо предупредил Коменков. — Отпущен руководством по семейным обстоятельствам. У старушки мамы день рождения. А старость надо уважать.

— Врешь, поди? — Игорь доброжелательно посмотрел на Коменкова и улыбнулся.

Улыбка эта вызвала, видимо, у Коменкова прилив доверия.

— Ну, вру, — с подкупающей откровенностью подтвердил он. — Что делать-то? Иначе наше руководство не сдвинешь. А личная жизнь требует жертв.

— От кого?

— Ну, как… От всех… — на миг сбился Коменков, но тут же обрел прежнюю самоуверенность. — И от руководства тоже. Как-никак, а с живыми людьми дело имеют. И у них свои потребности. Ох, у меня этих потребностей… — он широко улыбнулся. — До черта, прямо скажу. Вот завтра, к примеру. Учтите, соврал только наполовину. Точно день рождения. Подруги, так сказать. Задушевной. Невозможно отказать. Вот у вас, небось, жена, двое детей, теща, — он лукаво подмигнул. — Вам, ясное дело, понять это уже трудно. Мое, то есть, положение.

— Ну, ну, — усмехнулся Игорь. — Ты только ясновидением не занимайся. Не твоя это область, — он как бы невзначай, от возникшей вдруг симпатии, перешел на доверительное «ты». — Слава богу, ни жены, ни детей. Вот так.

Коменков мгновенно уловил перемену в своем собеседнике и активно пошел на сближение. Он в каждом человеке всегда жадно искал сочувствия, доброжелательности и общности взглядов. Натура его не терпела противостояния и жаждала дружеского единомыслия. А тут случай столкнул его с таким симпатичным парнем, почти его возраста, да еще с положением, и который может оказаться весьма полезным, и притом простяга, не чурающийся, как видно, житейских радостей.

— Слушай, — расплылся в счастливой улыбке Коменков. — Раз так, то давай вечерком посидим, а? У меня, например. Во, хата!

— Что ж, выберем время и посидим, — вполне охотно согласился Игорь.

— Во! Я тебе скажу, это самое главное в жизни, — горячо подхватил Коменков. — Общение — это все. Ну, и радости тоже. Век чертов. Со всех сторон только и слышишь: «Война!», «Атом!». А мне что надо? Выпить с другом, с девочкой встретиться, технику иметь. Все! Закон сохранения энергии. Слыхал про такой? И я не как другие. Я закон чту.

— Тогда на выпить да на девочек денег не будет, — сочувственно вздохнул Игорь. — А на технику и подавно.

— Почему? Будет. Вот посидим, я тебя научу.

— Ладно. Но сначала займемся делом, — строго, хотя и с видимой неохотой, сказал Игорь. — Жалуются тут на тебя, понимаешь.

— Это все бульон, — пренебрежительно махнул рукой Коменков. — Завтра могу подать заявление. Пусть ищут другого мула. Погонщики. И чего, в самом деле, цепляются? Что я такого сделал? — загорячился он. — Ну, ты скажи, скажи, если знаешь.

— Без души, говорят, работаешь. Манкируешь.

— А кто им за девяносто ре будет душу надрывать? Ха! Смешно даже. Пусть спасибо скажут, что у них вообще на этом участке специалист с образованием имеется. А не тетя Мотя. У-у, погонщики! Так, значит, и говорят: манкирую?

— Ага. Друзей-подруг приводишь. Участковый твой…

— А-а, до участкового добрались? — угрожающе процедил Коменков. — Я этого старого лошака… во, где он у меня теперь будет, понял? — он потряс в воздухе кулаком. — Сотру. У меня, знаешь, какое скоро удостоверение будет? На брюхе начнет ползать, — он лихо подмигнул Игорю. — А откуда, думаешь? — и пропел: «Всюду были това-арищи, всюду были друзья-я…», — потом деловито заключил. — В милиции тоже есть.

— Кто же у тебя там есть? — недоверчиво поинтересовался Игорь.

— Ого! А с Петровки не хочешь?

Коменков уже распалился.

— Ну, это ты загнул, — покачал головой Игорь и всем видом своим изобразил насмешливое презрение к его словам.

— Точно! МУР! Слыхал такое слово?

У Игоря невольно екнуло сердце. В словах, а главное, в тоне Коменкова было столько уверенности, что сомневаться в его искренности не приходилось. С кем же в МУРе он мог снюхаться? Как он туда вообще мог пролезть?

Игорь был так ошарашен, что даже не подумал в первый момент о визите Усольцева к Коменкову. Он только сказал все так же насмешливо и недоверчиво:

— Про МУР все слышали. Да он большой. На него очень легко, знаешь, ссылаться. Ладно. Замнем для ясности. А то уж больно тебя занесло.

— Занесло, говоришь? — продолжал торжествующе кипеть Коменков. — А вот ты возьми телефончик, я тебе дам, и, если не дрейфишь, то позвони и позови моего дружка там, тезку моего, кстати. Тогда увидишь, занесло меня или нет.

Вот тут-то Игоря и осенило. «Тезка!» Ах, черт! Значит, этот подлец… Это так он выполнил задание, выходит?..

«Ну, ладно», — с угрозой подумал Игорь и решил, что надо получить какие-нибудь подробности этой неожиданной дружбы. «Предательской», — жестко поправил он себя.

— Ладно, ладно, давай без пены, — грубовато сказал он. — И так верю, без звонков. Выходит, наговаривает участковый на тебя?

— Ясное дело, врет, — подтвердил Коменков. — И начальство тоже бочку на меня катит. Вот в таких кошмарных условиях и тружусь, представляешь? Александр Осипович злится, что я на завтра отпросился. Вот и катит.

— А ты так сделай, — сочувственно посоветовал Игорь. — Ты приди к началу. А потом смойся. И все дела.

— Не могу. На машинах едем. На дачу. Тут начало в семь. А мы сговорились на шесть. Туда чуть не два часа ехать.

— Друзья-подружки ждут? — как можно добродушнее усмехнулся Игорь. — С машинами? Ох, и шалопут ты, Витя.

— Один раз живем, — бодро откликнулся Коменков.

— A y тебя, что ж, ни машины, ни дачи?

— А эта дача, думаешь, Вовкина? Отцова. Вовка, чудак, там круглый год живет, а старики на зиму в Москву перебираются.

— Далеко забрался твой Вова.

— Зато свобода. За нее люди и дороже платили. Во все века.

«Вова, Вова… — подумал Игорь. — Где-то, ведь, мелькнул этот Вова…» Но размышлять сейчас времени не было. И Игорь сказал:

— Ну, Вова твой за эту свободу не так уж дорого платит, я полагаю.

— Ха! Ясное дело, папаша платит, — Коменков торжествующе рассмеялся. — Дачный кооператив «Наутилус». Слыхал?

Игорь удивился на этот раз вполне искренне.

— Это где же такое?

— Точно не знаю. И улицы там… — Коменков окончательно развеселился. — Вовка живет, например, на улице Морских звезд, восемь. Надо же придумать! Чудаки какие-то там собрались, не иначе.

— Подводники, что ли?

— Кто их знает. Но Вовке там житуха, будь здоров. Хотя я бы, к примеру, не выдержал, — противореча себе самому, объявил Коменков. — Одни собаки кругом брешут, да вороны каркают. Тут сам завоешь.

— Что ж он, нигде не работает?

— Не знаю. Не мой кореш, — пожал плечами Коменков.

«А Дима, выходит, твой кореш? — подумал Игорь. — Что ж ты о нем знаешь? Неужели такого пустобреха, как ты, подпускают к делу?»

— Ну и приятелей у тебя, — с легкой ноткой зависти сказал Игорь. — Где хочешь.

— А как же! — хвастливо откликнулся Коменков. — «Хочешь жить, умей крутиться». Это меня еще папа с мамой учили. Отец у меня выдающийся деятель по этой части.

— Как так?

— А так. Директор ресторан-треста. Там у нас, в Борске. Представляешь, корыто? Что хочешь и где хочешь. Я бы дома королем жил. Но вот в столицу потянуло.

— Ну, ты и здесь, кажется, не пропадаешь.

— Так, ведь, гены. Куда денешься, — расхохотался Коменков. — Это, брат, непреложный научный факт. Все уже доказано.

— Но, вот, насчет МУРа ты все же набрехал, признайся? — Игорь добродушно усмехнулся. — А то вот возьму телефончик и в самом деле позвоню. Что тогда?

— Валяй, — с вызовом откликнулся Коменков. — Проси Виктора. От меня, скажи. Он же сам ко мне за помощью приходил. Я ему говорю: «Идет. Я тебе, ты мне». Так и договорились.

Игорю ничего не стоило изобразить недоверчивое любопытство.

— Интересно, чем ты ему мог помочь?

— А он, видишь, одного моего кореша ищет. Где-то тот оскользнулся, видать. Как это у нас тут на вечере один ученый муж процитировал, я запомнил: «Ходить бывает склизко по камешкам иным». Во, точно сказано.

— Да-а. И кореш твой, значит, оскользнулся и исчез?

— Ну, от кого исчез, а от кого и не исчез, — самодовольно ответил Коменков.

— Ох, Витя, ты прямо детектив на ходу сочиняешь.

Коменков, однако, воспринял эти слова с неожиданной обидой.

— Вру, думаешь?

— Похоже на то. Но — замнем для ясности. Мне на твоего…

— Брось! — запальчиво перебил его Коменков. — Любишь ты все заминать, я гляжу.

— Да хрен с ним, с твоим корешом. Тем более если его уже ищут. И ты забудь, мой тебе совет. Дурак он, выходит.

— Что ты! Димок всему МУРу прикурить даст.

— А на чем он тогда оскользнулся?

— Сие меня не касается, — хитро подмигнул Коменков. — Я, брат, где «склизко», не хожу за ним. Я это место обойду и потом его встречу. Понял?

«Не подпускают», — подумал Игорь.

— Потому что Димок — парень полезный, — продолжал Коменков. — Тебе, например, ничего в «Березке» не надо?

— А он может?

— Тю! Это ему раз плюнуть. Хочешь, позвоню?

— Кто ж не хочет? Звони.

— Уехал он сейчас. Ну, как вернется.

— Хорошо бы.

— Все. Заметано, — важно объявил Коменков. — Звони мне послезавтра. Буду знать, когда Димка вернется.

И Игорь, вполне довольный, перевел разговор снова на тему культмассовой работы. Тут Коменков заметно поскучнел. Но вскоре Игорь решил, что беседу можно заканчивать. Больше Коменков ничего интересного сообщить, видимо, не мог. Да и все вопросы культмассовой работы были уже обсуждены, и у Коменкова не возникло никаких подозрений в отношении его нового приятеля.

— Ты уж начальству словечко за меня замолви, смотри, — попросил под конец Коменков. — Честно говоря, уходить мне сейчас отсюда, во как, не с руки.

— Будет сделано, как положено, — туманно и солидно обещал Игорь. — Не сомневайся.

Они простились.

День уже клонился к вечеру.

Игорь поехал в управление. Устал он изрядно. На первый взгляд, пустая болтовня с этим типом потребовала, однако, немало сил. Да и по городу он в этот день покрутился достаточно. Но в отделе побывать было надо. Во-первых, требовалось доложить Кузьмичу обо всем, что он узнал. А узнал Игорь немало. Заодно поинтересоваться новостями. Может, звонил Лосев? И кажется, что-то интересное вертится у Лены. Втайне Игорь рассчитывал увидеть ее, так, как бы случайно. Звонить он ей не собирался. После вчерашнего телефонного разговора настроение до сих пор было изрядно испорчено. Почему это она вдруг не захотела встретиться? И голос был какой-то странный.

А он-то начинает к ней привыкать. И еще ему кажется, что… Ну, об этом потом. Еще будет время.

Так размышляя, Игорь сначала на троллейбусе, а потом на метро добрался до площади Пушкина и уже пешком отправился на Петровку в густой толпе прохожих: рабочий день заканчивался.

Подходя к управлению, Игорь подумал, что отдельно надо будет поговорить с Цветковым об Усольцеве. И тут Игоря разобрала злость: «Гнать таких в шею».

Игорь не стал ждать лифта, а торопливо взбежал по широкой лестнице на третий этаж.

В отделе, однако, он никого из своей группы не встретил, кроме Пети Шухмина. Цветков, оказывается, тоже уже уехал.

— Златову не видел? — деловито и сухо спросил Игорь.

— Гуляет, — таинственно усмехнулся Петр. — В гостях сегодня.

— Это где же?

— У Липы, помнишь? — ответил всезнающий Шухмин. — Кузьмич санкционировал.

Таким образом, все дела откладывались до завтра.

Игорь отправился домой. Настроение было тоскливое и какое-то тревожное. Завтрашний день представлялся почему-то туманным и опасным.

Лена позвонила Нине, как и условились, в обед. Нину позвали к телефону тут же, и она весело осведомилась, словно ждала:

— Ленок?

— Я, Ниночка. Если ты не передумала, то едем тебя чествовать.

— О, чудесно! Куда за тобой заехать?

— А в котором часу ты заедешь?

— Часов в шесть, тебя устроит?

— Прекрасно. Буду ждать около дома. Адрес, надеюсь, помнишь?

— Ты, все-таки, напомни. Темно было. Помню, Песчаная. А дом?

Лена назвала номер соседнего дома и нерешительно, словно стесняясь, добавила:

— Только я с другом, ты не возражаешь? Не осложняй мне личную жизнь, умоляю.

Она засмеялась.

— С другом? — Нина помедлила. — А он откуда?

— Из сферы обслуживания, — снова засмеялась Лена. — Обслужит, если надо, и нас. По первому классу, ты не сомневайся.

— А зовут как?

— Петр. Я тебя уверяю, ни одну компанию он еще не испортил.

Так было условлено утром с Цветковым. Лену должен был сопровождать Петя Шухмин, весельчак, заводила и «свой» парень, который располагал к себе всех с первой же встречи и, между прочим, чемпион московского «Динамо» по самбо.

— Что ж, поглядим, — задумчиво протянула Нина. — Только давай так. Ты со мной поедешь, нам еще за двумя девчонками заехать придется. А он поедет с ребятами, хорошо?

Тут упрямиться было уже глупо, и Лена охотно согласилась.

— Идет. Значит, мы вас ждем.

Лена повесила трубку и с улыбкой посмотрела на сидевшего тут же Шухмина.

— Ну, гляди, Петро. Изволь быть сегодня душой компании. А то хозяйка сильно засомневалась прежде, чем тебя позвать.

— А я всегда душа компании, — беззаботно откликнулся Шухмин. — Ты меня еще не знаешь, товарища Лосева предпочитаешь.

Петр намекал на ее прошлогоднюю командировку с Лосевым и деликатно обходил вопрос об Откаленко. Лена передала ему свой разговор с Ниной, и Петр недовольно спросил:

— Зачем это она нас разделяет?

— А зачем тебя к другим девушкам везти?

— Ну, тоже верно.

— Значит, встречаемся здесь в семнадцать часов, — сказала Лена. — И едем ко мне. Форма одежды парадная, не забудь.

— Слушаюсь. В семнадцать часов и форма парадная, — бодро и весело откликнулся Шухмин, поднимаясь. — А сейчас разрешите удалиться, мать-командирша?

— Вот Лосев никогда надо мной не смеялся, учти, — заметила Лена. — Хотя был всего лишь братом, а не возлюбленным. А ты сразу принял какой-то иронический тон. Друг задушевный называется. Да ты должен на меня весь вечер смотреть влюбленными глазами и угадывать каждое мое желание.

— Знаю, знаю, — проворчал Петр. — Я что, по-твоему, не влюблялся никогда? Побольше твоего, будь уверена. Я и сейчас влюблен, если хочешь знать.

— Ну, и веди себя соответственно. Ох, женщинам такие номера даются легче.

— А я тебя на соревнование вызываю, — весело объявил Петр. — Вот я уже угадал первое твое желание: чтобы я быстрее уматывал. Верно?

— Совершенно верно. И готовься.

— Между прочим, — назидательно произнес Шухмин, — ты тоже обязана смотреть на меня влюбленными глазами. Хотя это не так трудно. Ну, я пошел.

Петр приветственно махнул рукой, и громадная, с виду неуклюжая его фигура мгновенно исчезла за дверью.

Лена с улыбкой проводила его глазами и покачала головой. Ей показалось диким смотреть на Шухмина влюбленными глазами. И она невольно вздохнула. Игоря она сегодня так и не встретила.

С Игорем встретился позже, уже в столовой, Шухмин.

На этот раз они вместе торопливо пообедали, занятые каждый своими делами.

— Что прикажешь передать Лене? — лукаво осведомился Шухмин.

— Чего? — не понял Игорь.

— Вечером мы с ней будем в одной компании, — как можно небрежнее сообщил Петр. — Так что, могу передать, если надо. Во время танца. — Он засмеялся.

— Какая еще компания? — нахмурился Откаленко.

— Сам пока не знаю.

— Чего болтаешь?

— Я не болтаю, — уже серьезно возразил Петр. — Задание, понятно?

— Понятно.

Однако ничего понятного в словах Шухмина не было, но Игорь от вопросов, как всегда, воздержался. Некоторое время оба молчали, занятые едой. Потом Шухмин поинтересовался:

— Что, Лосев не звонил?

— Нет.

У Игоря почему-то еще больше испортилось настроение.

Петр, казалось, ничего не заметил. Он вздохнул и сказал, отодвигая в сторону пустые тарелки и стакан из-под компота:

— Чего у него там крутится, интересно знать. Подпольный цех, что ни говори, для нас объект новый и малопонятный. Согласен? — И, видя, что Откаленко не расположен продолжать разговор, заключил. — Ладно. Бывай.

Они расстались.

А под вечер Шухмин встретился с Леной, и они поехали к ней на Песчаную. По дороге, оглядев Петра, Лена одобрительно улыбнулась:

— Ну, молодец. Вид, какой требуется.

Надо сказать, что обычно, и к этому все уже давно привыкли, Петр не очень заботился о своей наружности, будучи абсолютно уверенным, что любая девушка, которая ему понравится, будет и так к нему благосклонна, а мнение всех остальных его мало интересовало. Галстук Петр вообще не признавал и обычно носил его в кармане на случай вызова к высокому начальству или какого-либо ответственного визита. Никакой воротничок, казалось, вообще не сходился на его могучей шее. Да и обычный рабочий костюм выглядел на нем всегда мешковато и неуклюже. Но на этот раз Петр успел принарядиться и даже надел галстук. Кроме того, на нем оказалась шляпа вместо обычной, мятой кепки, и это окончательно покорило Лену.

— Неотразим, — заключила она.

— Ага, теперь ты смеешься? — обличительным тоном спросил Петр и бодро констатировал: — Значит, один ноль.

Они приехали вовремя, даже чуть раньше, чем было условлено. И некоторое время, болтая о пустяках, прогуливались возле дома. Мимо них сновали прохожие, проносились троллейбусы и машины. Песчаная становилась все более оживленной улицей.

— Ты ее машину помнишь? — спросил Петр.

— Не очень. Темно было. «Жигули». По-моему, шестая модель. Темная, и белый номер. Две последние цифры три и шесть, — и без всякого перехода она спросила. — Интересно, она что-нибудь задумала или нет, как ты полагаешь?

— Волнуешься? — серьезно осведомился Петр и ободряюще улыбнулся. — Не надо. Будет порядок, увидишь. Ничего она не задумала.

Но и сам он, если говорить честно, тоже слегка волновался. Конечно, было привычным уже идти навстречу противнику и стараться разгадать его игру, его намерения и характер. И не всегда тут ждала удача, что уж говорить. Это Петр знал по личному опыту и по опыту своих товарищей. Но верить в удачу, в успех было необходимо, это он тоже знал. Ну, и быть готовым ко всему, конечно.

Иногда Петр спрашивал себя: долго я буду еще ходить по острию ножа? Долго буду рисковать и трепать себе нервы? На эти вопросы, которые ему задавали и мать, и старшая сестра, инженер с Трехгорки, и ее муж Вадим, тоже инженер, Петр обычно отвечал беспечно и шутливо, как и самому себе: «Вот женюсь и уйду». Но он знал, что никуда не уйдет от своих друзей, от своей нужной и справедливой работы, от вечного риска, от захватывающей тайны, которая всегда маячит перед ними, дразня, зовя, требуя, чтобы ее раскрыли. Как это Лосев однажды здорово сказал: «На свете, по-моему, есть три самых благородных профессии — учитель, врач и милиционер, они должны давать людям знания, здоровье и покой». Лосев прав. И в общем эта работа у них получается, если вкладывать душу, конечно, и «чаще мыть руки», как говорит тот же Лосев. И еще, Петр добавил бы от себя, не терять голову. Вот и сегодня их с Леной ждет работа. Они подбираются к опасной группе. Поэтому надо быть начеку, только и всего.

Некоторое время они молча прогуливались по тротуару, занятые каждый своими мыслями и пытаясь справиться с невольным волнением.

А Лена думала о том, как она была бы счастлива, если бы сейчас рядом оказался совсем другой человек и предстояла бы не эта неприятная и трудная встреча, а какая-то радостная. А потом пошли бы они в театр, в ее любимый театр… Лена вдруг так ярко представила себе, как она с Игорем приходит в театр, что даже забилось сердце.

И как раз в этот момент она услышала рядом возглас:

— Вот и мы, Ленок!

Из толпы прохожих вынырнула крупная, статная фигура Нины в изящном пальто с меховым воротником, без шапки, пепельные, длинные волосы были гладко собраны гребнями с боков и падали волной на спину, в ушах сверкали сережки, тонкие замшевые перчатки Нина держала в руке.

— Ах, ты не одна, — с наигранным смущением остановилась она перед Леной.

— Да, познакомьтесь, — весело откликнулась Лена. — Это мой Петя.

— Ну, и отлично. Нина, — она сильно, по-мужски, пожала Петру руку и заторопилась. — Пойдемте. Нас ждут.

Они прошли немного назад, в сторону проспекта. У тротуара стояли два «Жигуленка». Лена сразу узнала Нинин. А из второй машины им навстречу появился худощавый, элегантный человек в кожаном пиджаке и легком свитере, большие выразительные глаза, седеющие виски.

«Тот самый», — подумала Лена.

— Сева, — представился новый знакомый, пристально взглянув на Лену, и ей стало неприятно от этого взгляда.

— Ну, что же, поехали, — предложила Нина. — Вы, Петя, садитесь к Севе. А мы с Леночкой заедем еще за нашими девушками.

— Прошу, — сдержанно сказал Сева, обращаясь к Петру. — У нас тоже имеются дела по пути.

— Не забудьте Витика-Шпунтика, — смеясь, крикнула Нина.

Через минуту машины разъехались.

Нина всю дорогу болтала о пустяках. Ленин подарок, плюшевого медведя, она посадила на заднее сиденье и то и дело с улыбкой поглядывала на него. Они заехали на Плющиху, посадили в машину какую-то худенькую, разбитную, сильно надушенную девицу в коротком «леопардовом» жакете и смешной шапочке с пером, назвавшуюся Катрин. Потом, уже где-то в районе Сретенки, в одном из переулков, к ним подсела пышная брюнетка Жанна, громкоголосая и прокуренная, называвшая Нину «коллега». После этого, как выразилась. Нина, они, наконец, «легли на курс».

Прислушиваясь к болтовне женщин, Лена пыталась разобраться и определить, куда же они сейчас едут.

По городу Нина вела машину, как всегда, уверенно и быстро. Вскоре они очутились на проспекте Мира и устремились к кольцевой дороге. Всю эту часть пути запоминать не было необходимости. Далее путь лежал уже по кольцевой дороге. Ехали по ней довольно долго. И тут Лена на какое-то время отвлеклась — Катрин сунула ей в руки свою изящную и дорогую французскую сумочку, и Лена не заметила, на какое шоссе они неожиданно свернули. А дальше, уже в сгустившихся сумерках, потянулись совсем незнакомые места — перелески, поля, деревеньки. В некоторых домиках уже мерцали огоньки.

Ехали больше часа. Разговор в машине не затихал, перекидываясь с погоды и болезней каких-то общих знакомых на туалеты и моды, потом неожиданно он с упоением сосредоточивался на чьих-то романах и связях, а затем с ядовитой и злорадной усмешкой переходил на чьи-то служебные неприятности, на какие-то конфликты, ревизии, акты и накладные. Из этих разговоров Лена поняла, что все три ее спутницы работали в торговле. Жанна — вместе с Ниной в «Березке», а Катрин — на какой-то промтоварной базе.

Спустя некоторое время машина свернула на широкий лесной грейдер, стало совсем темно. По сторонам дороги, в свете фар, стеной стоял таинственный, сказочный лес.

И невольно умолк разговор в машине. А вскоре лес кончился, и, миновав поле, машина въехала в поселок. По сторонам потянулись дачные участки.

Они ехали уже около двух часов. Лена успела взглянуть на часы, когда они проезжали мимо небольшого, закрытого магазинчика в самом начале поселка. Перед магазином на столбе горела яркая лампа.

Дачи, мимо которых они проезжали, были погружены в темноту. Они, видимо, стояли пустыми, дачный сезон еще не начался. Только в редких дачах в окнах мерцал слабый свет. Откуда-то доносился лай собак. «Кое-где все же живут», — отметила про себя Лена. Ей было чуточку не по себе в этот момент.

Нина, видимо, прекрасно ориентировалась в темноте.

Она уверенно сворачивала то на одну улицу, то на другую, при этом почти не сбавляя скорость, и машину временами заносило на размокшей, грязной колее. В этих случаях Катрин неизменно взвизгивала и вцеплялась в Жанну, которая раздраженно говорила одну и ту же фразу: «Ну вот, кино, вторая серия». А Нина что-то угрожающе цедила сквозь зубы.

Но вот машина, наконец, сбросила скорость и медленно подползла к ограде одной из дач, где в темноте виднелись ворота. В доме всюду горел свет, на улицу доносилась даже слабая музыка и чьи-то голоса.

Нина трижды громко просигналила.

Тут же, где-то сбоку дачи, распахнулась дверь, полоса света упала во двор, выхватив из темноты часть высокого крыльца, грязную землю и стену кустарника. Раздался мужской возглас: «Сейчас, сейчас!» И чья-то тень метнулась с крыльца. Какой-то человек подбежал к воротам и без усилий распахнул их деревянные створки. Машина медленно вползла на участок. Лена отметила про себя, что второй машины еще не было.

Женщины, оживленно переговариваясь и смеясь, выбирались из машины и здоровались с хозяином. Нина подвела его к Лене.

— Знакомьтесь. Наш дорогой хозяин. А это Леночка.

— Вова, — представился высокий, бородатый молодой мужчина в плаще и улыбнулся. — Милости прошу к нашему шалашу.

Все поочередно поднялись на крыльцо и вошли в дом.

В большой комнате, куда, миновав прихожую, попала Лена, было тепло, просторно и уютно. В камине весело полыхало, трещало пламя, от него трудно было оторвать глаза. Посередине комнаты стоял стол, уставленный закусками, бутылками, тарелками, в большой вазе горой лежали дефицитные в это время года фрукты.

Из кресла у камина поднялся навстречу приехавшим худощавый, рыжеватый человек в добротном, хорошо сшитом костюме и в модных очках. Лисья его физиономия с острым носом и маленьким, скошенным подбородком в отсветах пламени из камина казалась чеканно медной и как бы пылающей.

— Валерий, ты уже здесь! — воскликнула Нина. — А где же твоя машина?

— В сарае, — самодовольно ухмыльнулся Бобриков. — На правах первого гостя.

— Ну, ты умеешь, — Нина засмеялась. — А где остальные?

— По разным причинам задерживаются, — сообщил Бобриков и с пафосом добавил: — Но первый бокал в честь виновницы торжества мы выпьем и без них.

Он подошел к столу и принялся разливать по бокалам вино. Потом поднял свою рюмку и с пафосом произнес:

— Ура, ура, прекрасной Нине… — он помедлил и рассмеялся. — Дальше я еще не сочинил.

Глинский аккуратно затормозил недалеко от перекрестка возле винного магазина на улице Горького и попросил сидевшего рядом с ним Шухмина:

— Петя, выйди, купи еще пару склянок, а? Поручено. Вот тебе общественная сумма, — он вытянул из внутреннего кармана своего кожаного пиджака бумажник и достал деньги. — Я бы сам сбегал, но видишь, какая тут обстановка, — он кивнул на сгрудившиеся у тротуара машины. — Того и гляди куда подать придется.

— Давай, — охотно согласился Петр. — Только мы с Ленкой тоже в пай входим, договорились? Иначе дело не пойдет.

— Там сосчитаемся, — Глинский нетерпеливо махнул рукой. — Давай по-быстрому, пока меня кто-нибудь не двинул.

Мотор он не глушил.

Петр, кивнув, выбрался из машины и торопливо направился к магазину. Почему-то ему не понравились напряженные нотки в голосе этого Севы и его черные, какие-то нечистые глаза, которые только теперь он успел рассмотреть.

— Один коньяк, одна водка! — крикнул ему вдогонку Глинский, почему-то уже весело, даже, как показалось Петру, насмешливо.

Он был уже у входа в магазин, когда за его спиной взревел чей-то мотор. Шухмин невольно оглянулся.

Желтые «Жигули» Глинского рванулись на зеленый свет светофора и через миг скрылись в потоке машин.

Петр растерянно остановился. Это еще что за номер?

Неужели сбежал? Но почему? И Лена? Что ж теперь делать?

Он кинулся назад, к краю широкого тротуара, где стояли машины, и еще раз огляделся, словно не поверив в случившееся. Машины Глинского на месте не было. Что же делать? Преследовать на случайной машине? Нет, это отпадает. Он же не имеет права его задерживать, этого прохвоста. Закрыть город? Он же едет на дачу. Тоже нельзя. Это означает опять задержание. Да и не может он сам отдать такой команды.

Рядом какой-то человек, нагруженный покупками, садился в машину. Петр взволнованно обратился к нему:

— Товарищ, прошу вас, срочно подбросьте меня на Петровку. Вот мое удостоверение. Только срочно!

Тот бросил любопытный взгляд на красную книжечку и растерянно сказал:

— Конечно… Пожалуйста…

Через пять минут вконец расстроенный Шухмин пулей пронесся мимо удивленного постового, на ходу показав ему удостоверение, и, не дожидаясь лифта, ринулся вверх по лестнице.

Тяжело дыша, он появился в дверях кабинета Цветкова. У того сидел Откаленко, и они что-то обсуждали.

— Ты откуда? — встревоженно спросил Цветков, увидев Шухмина.

— Лену увезли!

— Как так увезли? — не понял Цветков.

Откаленко напряженно смотрел на Шухмина.

— Говори толком, — процедил он сквозь зубы.

Тем временем Глинский уже подъезжал к высокому дому возле Цветного бульвара, где у подъезда его поджидал плотный, седоватый человек в шляпе и модном пальто.

Глинский лихо затормозил возле него, выскочил из машины и предупредительно распахнул правую дверцу:

— Прошу, Лев Константинович, — подобострастно произнес он. — Извините, маленькая операция задержала.

— Все с бабами оперируешь? — усмехнулся тот.

— Это попутно, — Глинский весело блеснул черными глазами. — А главная операция на этот раз с… трестом ресторанов.

Он уже тронул с места машину и тут же легко влился в поток других, идущих вдоль Цветного бульвара.

— Объясни-ка, будь добр, — закуривая, лениво предложил Лев Константинович и на секунду задержал в пальцах горящую спичку, потом недобро осведомился: — Инициативу проявляешь? Я тебе дам инициативу, красавчик-попрыгунчик.

Глинский выговор проглотил как должное, не поморщась. Он даже на секунду примолк, словно чего-то испугавшись, что, казалось, и вовсе было на него непохоже.

— Ну, объясняй, объясняй, — все тем же угрожающим тоном произнес Лев Константинович. — Чего язык-то прикусил?

Было видно, что Глинский его сейчас чем-то раздражает.

А тот, встрепенувшись, бодро и услужливо пояснил, не отрывая глаз от дороги:

— Одна девка попалась. Бухгалтер из этого треста. А у него куча кондитерских цехов. Значит, должен быть крупным фондодержателем.

— Где эта девка?

— Будет сегодня у нас. Разрешите заняться?

— У самого уже, небось, кипит?

— Кипит, — нервно засмеялся Глинский. — Нужна только свобода рук, Лев Константинович. Очень прошу. Игра стоит свеч.

— Кто сегодня будет?

— Только свои, разумеется.

— Тогда валяй. Но… гляди, не переусердствуй.

— Скручу, — сквозь зубы процедил Глинский.

— Гляди, — хмуро повторил Лев Константинович и спросил: — Мы куда сейчас?

— Воробушка одного прихватим. Нина просила, — усмехнулся Глинский. — Вы его знаете. Витик-Шпунтик.

— Ах, этот… — небрежно бросил Лев Константинович.

Машина уже неслась по залитому неоновым светом проспекту Мира в плотном, ревущем, сверкающем потоке других машин.

Глинский чувствовал, что руки потеют. Он волновался. Это был редкий случай.

В кабинете Цветкова возникло тяжелое молчание.

Шухмин кончил свой доклад и виновато вздохнул.

— Та-ак… — задумчиво произнес, наконец, Цветков, крутя по привычке в руках очки. — И куда они направились, выходит, неизвестно?

— Неизвестно, — расстроенно подтвердил Петр.

— И кто должен там быть, на этой даче, тоже неизвестно?

— Вот Нина эта самая, Глинский… А кто еще, не знаю. Да, еще две девушки какие-то.

Откаленко молча слушал, глядя в пол, на широких скулах играли каменные желваки.

— Какие девушки? — насторожился Цветков.

— Нина за ними заехать должна, — пояснил Шухмин и снова вздохнул. — Имен не называла.

— А вы, вернее, Глинский, не должны были за кем-нибудь заехать?

— Он, стервец, наоборот, избавиться от меня должен был.

— Думаешь, не его это личная инициатива?

— Сговорились, — убежденно ответил Шухмин.

— А зачем, как думаешь? Зачем им одна Лена? Чем ты им мог не понравиться? — продолжал въедливо спрашивать Цветков.

— Черт их знает, чем я им не понравился. Я еще ни одного слова не успел сказать.

— М-да, — покачал головой Цветков. — Ловко, однако, он от тебя избавился. Ничего не скажешь.

— А-а! — вдруг вспомнил Шухмин. — Нина просила его не забыть заехать за каким-то Витиком… Как это она сказала?.. — он помедлил. — А! Витик-Шпунтик!

Тут вдруг Откаленко поднял на него глаза, что-то, видимо, соображая, потом молча схватился за телефон, торопливо доставая записную книжку.

— Сейчас, — бросил он и, найдя нужный номер, стал быстро его набирать.

Подождав, он зло бросил трубку и взглянул на часы.

— Ушел. Это Коменков. Вот, значит, на чей день рождения он сегодня намылился.

Он нервно побарабанил пальцами по столу и зачем-то снова посмотрел на часы, потом сказал Цветкову:

— Я вам уже докладывал, Федор Кузьмич. Дачный кооператив «Наутилус». Только поздно уже узнавать, где он находится. Восьмой час.

— Думаешь, поздно? — переспросил Цветков. — А ну, посмотрим.

Он раскрыл тумбу своего стола, выдвинул один из ящиков и достал оттуда какой-то справочник, затем надел очки и принялся его листать.

— Вот!

Цветков быстро набрал номер.

— Товарищ дежурный? Говорит полковник Цветков из МУРа. У нас, понимаете, всегда непростые дела и потому непростые просьбы. Но прошу все же помочь. У вас в управлении есть оперативные дежурные в отделах?.. Нет?.. Тогда помогите нам срочно вызвать кого-нибудь из сотрудников отдела, ведающего дачными кооперативами. Нам нужна справка: где расположен ДСК «Наутилус». Повторяю: срочно… Вот это по-нашему! Нет, мы сами за ней заедем… Пишу адрес… — Цветков придвинул к себе блокнот и взялся за карандаш. — Так… Так… Это домашний телефон?.. Ясно. Дайте-ка на всякий случай адреса и телефоны еще одного-двух сотрудников, мало ли что…

Через несколько минут Откаленко и Шухмин уже мчались на машине по одному из названных адресов. Оба молчали.

Игорь не мог передать, что с ним творится. Такого волнения он, кажется, еще никогда не испытывал. Это было даже не волнение, а боль, настоящая боль где-то в груди.

«Лена там… Лена там…», — стучало у него в висках, и от этой ужасавшей его мысли тряслись руки, он боялся даже закурить. Нет, такого с ним еще никогда не случалось.

«Что будет, если он не успеет? Если они…» — Игорь вдруг с такой силой ощутил, как дорога ему Лена, что стиснул зубы.

Спустя еще часа два адрес ДСК «Наутилус» был, наконец, получен.

После этого немедленно связались с отделом милиции того далекого района Московской области, где был расположен ДСК.

С дежурным говорил Цветков.

— …Подключайтесь к операции. Сами ничего не предпринимайте. Ни в коем случае. К вам выезжают наши сотрудники. Старший — капитан Откаленко. Где будете встречать?.. Какой километр?.. Восемьдесят седьмой? Пост ГАИ? Отлично. Все. Ждите.

Он положил трубку и сказал Игорю:

— Поезжай. Шухмин с тобой. Будь поаккуратнее только. Учти, задерживать их сейчас нельзя, сорвем работу коллег. А тех, кого разыскиваем мы, там, видимо, нет.

— Нет, — подтвердил Игорь. — Коменков мне сказал, что Димочка этот куда-то уехал.

— Вот-вот. Но если там, на даче, что случится, то… — Цветков внимательно посмотрел на Игоря. — Короче, действуй по обстановке. И голову, смотри, не теряй.

— Не потеряю, — хмуро пообещал Откаленко.

Трещали, полыхали дрова в камине. В комнате становилось жарко.

Лена рассматривала картины на стенах, небольшие, в грубоватых, дешевеньких багетовых рамках, в основном масло или мягкая, нежная акварель. Это были пейзажи.

Видимо, Подмосковья. Но попадались и портреты. Лица на них были незнакомы. «Никого, видимо, из этой компании нет, — отметила про себя Лена. — И хозяина тоже».

Работы были любительские. Но ощущались настроение и вкус.

К Лене подошел бородатый хозяин.

— Любуетесь? — чуть смущенно усмехнулся он.

— Люблю такие места, — ответила Лена. — Лучше всякого юга. И художник, мне кажется, тоже их любит.

Хозяин небрежно махнул рукой.

— Художник — это я. Так что не взыщите.

— Вы здесь все время живете?

— Да. Устроился комендантом. Ненавижу город. И потом здоровье…

Лена улыбнулась.

— Но вы кажетесь вполне здоровым и сильным.

— Хочется казаться.

У камина тем временем шла оживленная болтовня.

Что-то смешное рассказывал Валерий, поблескивая стеклами очков. Рыжеватые, легкие волосы его как будто шевелились, по ним пробегали блики от огня в камине.

Безудержно хохотала Катрин, солидная Жанна кривила губы, не выпуская изо рта сигарету. Нина, улыбаясь, поглядывала на Лену.

— Хочется казаться? — переспросила Лена и добавила: — Вы еще кажетесь хорошим человеком.

— Вы тоже, — усмехнулся Вова. — Как вы попали в нашу веселую компанию?

— Нина пригласила. У нее же день рождения.

— Да? Что-то в этом роде я и подумал.

— Вы даже не знали? — удивилась Лена.

Вова пожал плечами.

— Не удостоили.

— А вы как попали в эту веселую компанию? — в свою очередь поинтересовалась Лена.

Ей чем-то нравился этот высокий, бородатый и, кажется, еще совсем молодой человек с хмурыми глазами. В другое время он бы вообще понравился и даже вызвал бы доверие, но здесь она ко всему относилась настороженно.

— Тоже однажды пригласили, — неохотно ответил Вова. — Один веселый парень по имени Дима. Вы его не знаете?

— Нет.

— Странно. Значит, узнаете. Ну, а потом пошло. У меня здесь очень удобно встречаться. Вы не находите?

— Для веселья?

— А какое же веселье без любви? — насмешливо спросил бородатый Вова. — Вы, я думаю, тоже… со спутником?

— А вы с подругой?

— Нет, — резко возразил Вова. — Вот моя любовь, — он кивнул на картины. — И другой пока не требуется, представьте себе.

— Вы странный человек, — улыбнулась Лена.

Она выглядела очень привлекательно в своем простом сером платье с большим белым отложным воротником, высокая, стройная, по золотистым волосам, падавшим на плечи, перебегали отблески огня в камине.

— А вы красивая женщина, — сказал бородатый Вова, задумчиво оглядев ее. — Я бы вас нарисовал. Вот только глаза…

Лена удивленно посмотрела на него.

— Слишком беспокойные, — пояснил Вова. — Не люблю такие глаза.

— У ваших друзей они тоже не спокойные, — обидчиво сказала Лена.

Вова пожал плечами и спросил:

— Хотите, я вам расскажу про эти картины, или… — он прищурился. — Может быть, хотите выпить что-нибудь для начала?

— Лучше расскажите.

— Хорошо. Вот это место в лесу волшебное, — он указал на одну из картин. — Здесь разговаривают птицы…

В этот момент за окном просигналила машина.

— Извините, — торопливо произнес Вова. — Надо встретить гостей.

Через несколько минут в комнату с шумом вошли приехавшие. Первым торопливо вбежал Глинский и огляделся по сторонам. За ним проскользнул, широко и неуверенно улыбаясь, Коменков. А последним уже появился солидно, не спеша Лев Константинович, невысокий, плотный, розовый, с седыми висками и седыми, короткими усиками на широком, грубоватом лице с отвислыми, бульдожьими щеками и острыми глазами-бусинками.

Одет Лев Константинович был в коричневый с искоркой костюм-тройку с ярким, красным галстуком, и такого же цвета платочек уголком высовывался из карманчика пиджака. Однако лицо Льва Константиновича было не по-праздничному сосредоточено. Последним вошел Вова в своей синей курточке на молнии.

«Где же Петр? Что случилось? — испуганно подумала Лена, и сама насмешливо удивилась своему испугу. — Не случилось, а изменилось», — попыталась успокоить она себя. Но внутреннее напряжение не прошло.

Глинский быстро поздоровался со всеми и подошел к Лене.

— Где же Петя? — быстро и взволнованно спросила Лена.

— Представьте себе, вдруг отказался ехать, — весело объявил Глинский.

— Не представляю!

— Да, да. Что-то ему, видите ли, не понравилось. Как я ни уговаривал, ничего не помогло, я очень старался, слово даю.

— Неправда!

— Истинная правда. Не вытолкал же я его из машины?

Черные, восторженные глаза Глинского, казалось, обжигали ее. Лена всей кожей ощущала этот взгляд.

— Нет, нет! Я вам не верю.

Подошла Нина, обняла Лену за талию.

— Ленок, не расстраивайся, — умоляюще попросила она. — У мужиков всякие фанаберии случаются. Завтра будет прощения просить, увидишь. А сейчас мы выпьем, и все пройдет. Пойдем к столу, я тебя прошу, дорогая. У меня же праздник, — и, оглядевшись, уже громко объявила: — К столу! Прошу всех к столу. Мужчины, приглашайте дам.

Она подошла к Льву Константиновичу. Тот прервал свой разговор с Бобриковым и Вовой, улыбнулся и протянул Нине обе руки.

— Поздравляю, дорогая, с твоим днем, — он нежно поцеловал ее руки выше запястья. — Это на память, — и вложил в ладошку небольшой сверток. Потом сказал, обращаясь уже ко всем окружающим. — Что ж, к столу, милейшие.

И все начали рассаживаться.

Глинский, улыбаясь, обратился к Лене:

— Разрешите, вас пригласить. Хоть на вечер заменю вам Петю.

Лена сделала усилие над собой и, улыбаясь, кивнула в ответ. Ссориться с этим человеком сейчас было нельзя, и вообще ни с кем здесь нельзя ссориться. Поэтому Лена и заставила себя улыбнуться и сказала:

— Тем хуже для него в конце концов. Правда?

— Да, да! — воскликнул Глинский с жаром. — Он еще пожалеет!

За столом было шумно, и с каждой выпитой рюмкой шум нарастал. Все говорили одновременно, перебивая друг друга, острили, хохотали, кто-то кого-то уже обнимал, кто-то из женщин отбивался и визжал.

Вова, выйдя из-за стола, включил магнитофон. Полилась музыка, к удивлению Лены, просто прекрасная.

Лихо, самозабвенно играл какой-то зарубежный, незнакомый ансамбль, гортанный голос пел волнующие, непонятные песни.

Глинский сидел рядом, поминутно заглядывая Лене в глаза, и то ловил ее руку, то шептал ей что-то на ухо, пытаясь обнять. Он, казалось, терял голову.

Лена вначале спокойно отшучивалась, но потом начала ощущать легкое беспокойство. Глинский становился все настойчивей.

— А где же наш Димочка? — весело воскликнула Нина и посмотрела на сидевшего рядом с ней Льва Константиновича.

— Нет необходимости, — небрежно ответил тот, закуривая и следя глазами за язычком пламени на спичке, потом аккуратно взял ее за обуглившийся конец и подождал пока у него в пальцах не останется черный, изогнутый крючочек, после чего с удовлетворением бросил его в пепельницу и затянулся дымом сигареты.

Лена уже разобралась в присутствующих. Главное внимание ее привлек Лев Константинович. Выпитое вино слегка возбудило его, отвислые щеки побурели, движения стали порывисты, и, казалось, прежнее спокойствие и сосредоточенность покинули его. Он все больше шутил и разглагольствовал, азартно и даже запальчиво. Остальные мужчины заметно робели и заискивали перед ним.

Бобриков, поблескивая очками и улыбаясь, был особенно льстив. Только бородатый Вова вел себя почти равнодушно.

Между тем Лев Константинович, довольный всеобщим почтением, продолжал развивать свои мысли, при этом ожесточенно и резко жестикулируя:

— …Умный человек ищет в людях слабости и их использует. Очень умный — использует людей со слабостями. Улавливаете разницу?

— Гениально сказано! — подхватил, сияя улыбкой, Бобриков.

— Но, — продолжал Лев Константинович, делая отстраняющий жест рукой. — Дайте мне свободу жить, как я хочу. Дайте мне использовать мою голову, силу, дайте затоптать глупого и ленивого! Не дают! Я, например, коммерсант, вам знакомо это слово?

— Великое слово! — с восторгом воскликнул снова Бобриков. — Затоптали!

— Вот, вот, — Лев Константинович широким жестом указал на него и вслед затем рубанул ладонью воздух. — Затоптали! Верно говоришь. Но экономика не для слабаков и дураков, она для сильных и зубастых. Ха, ха! О, я вас еще научу, голуби мои… А пока пейте!..

Он поднял бокал, и снова притихшие было гости заговорили между собой.

Через некоторое время Лена заметила, что Бобриков и Катрин исчезли. Никто больше, казалось, не обратил на это внимание. Веселье продолжалось. Музыка гремела уже неприятно. Глинский плечом прижимался к Лене и мял ей руку. Когда Лев Константинович держал свою речь, Глинский склонился к Лене и жарко прошептал:

— А его зовут вовсе не Лев Константинович, представляете? — он пьяно усмехнулся и подмигнул ей, пытаясь обнять за талию.

Лена резко повернулась и сбросила его руку. Ее как бы поразили его слова. Она удивленно посмотрела на Глинского и тоже тихо спросила:

— А кто же он?

Глинский снова подмигнул и пожал плечами.

— Представьте, этого никто не знает. Клянусь. Даже Нинка. Появился и все.

— И всех подмял, слабаков и дураков? — насмешливо спросила Лена. — И вас тоже?

— Меня? Ха, ха, ха!..

Он многозначительно расхохотался, давая понять, что кого-кого, но его подмять не может никто.

— Можно подумать, что вы здесь какой-то особенный, — поддразнила его Лена.

— Особенный? Ха! Да просто я знаю, что он… — но тут Глинский опомнился и резко сменив тон, весело заключил: — А вообще меня подмять может только хорошенькая женщина. Вот для вас я…

И он понес уже полную дребедень.

«А ведь про Льва Константиновича он сказал серьезно», — подумала Лена.

Вскоре Бобриков и Катрин вернулись. Валерий обменялся взглядом с Глинским, и тот, вскочив со стула, объявил:

— Мы принесем еще вина! Пойдемте, Леночка.

— Ах, идите сами, — отмахнулась Лена. — Меня уже ноги не держат.

— Пойдем, Ленок! — неожиданно и радостно откликнулась Нина. — Я с вами!

Они неслись по городу, привычно и легко обходя попутные машины, изредка сигналя сиреной, и на перекрестках инспектора ГАИ, как всегда, освобождали им путь.

Игорю казалось, что все делается слишком медленно.

И едут они медленно. Ну, в чем дело? Почему Сергей, давний, испытанный их водитель, вдруг не обгоняет этого частника в серой «Волге»? А тот разукрасил свою машину всякими зеркальцами, красными и желтыми фонариками, побрякушками какими-то, занавесочками, подмазал всякими полосками, как какую-то вульгарную бабу, и тащится себе в левом ряду, когда свободен правый. «Ну обходи же его!», — чуть не крикнул он Сергею.

Наконец, они вырвались из города.

Прошло уже два часа сорок пять минут с того момента, как Шухмин появился в кабинете Цветкова.

Машина неслась по темному шоссе, изредка коротко подвывая сиреной, требуя от попутных машин освободить путь. Впрочем, машин на шоссе становилось все меньше.

Игорь прикинул про себя: на месте встречи они будут примерно через час, еще минут сорок потребуется, чтобы добраться до дачного поселка и отыскать там в темноте эту проклятую дачу на улице Морских звезд. А Лена уже там… И еще почти два часа будет там… одна… Что с ней сейчас?.. Она увидела, что ее обманули, что Петр не приехал… Как этот подонок объяснил ей, почему Петр не приехал?.. А главное, зачем они это сделали? Зачем?..

Снова зловеще взвыла сирена. Машина пошла на обгон. Сноп света вырвал из кромешной тьмы впереди какие-то «Жигули», которые торопливо вильнули в сторону, уступая дорогу.

И опять вокруг темнота. Свистит ветер. Машина летит, снова набирая скорость, алая стрелка спидометра зашла далеко за отметку «100».

Впереди снова замелькали красные огоньки попутной машины. В дальнем свете фар постепенно проступают очертания большой грузовой машины. И снова взвыла сирена. Игорь почти физически ощутил, как напрягся Сергей, готовясь к обгону. Машина впереди стала уклоняться вправо. Не очень охотно, правда.

И в тот момент, когда «Волга» уже поровнялась с ней, грузовая машина неожиданно резко вильнула влево.

Удар!.. Надсадный рев мотора… скрежет металла… звон разбитого стекла… И полная темнота. И пустота…

«Волга», перевернувшись, сползла в глубокий кювет.

Грузовая машина, виляя из стороны в сторону, удирала с места происшествия.

Нина с усилием поднялась, опершись на плечо Льва Константиновича.

Ничего не оставалось делать. Лена тоже встала.

Втроем они вышли из комнаты и, продолжая разговор, спустились по скрипучей лестнице куда-то вниз. Глинский толкнул узкую дверь. Они очутились в небольшой комнате без окон, на столе лежали какие-то свертки, возле стоял ящик с бутылками. В стороне стояла тахта, на ней валялись какие-то вещи.

— Э, Ниночка, ты тут лишняя, — возбужденно сказал Глинский, оттесняя Нину к двери. — Иди, иди. Мы сами…

— Нет, не уходи! — рванулась Лена.

— Ну, что ты, Ленок, что ты… — засуетилась Нина и быстро юркнула за дверь.

Глинский мгновенно щелкнул замком и обернулся.

— Леночка, разве я вам не нравлюсь? — глухо спросил он.

— Нет!

— А вы мне…

Он схватил Лену за плечи. Руки у него оказались железные, их разнять не было сил. И Лена почувствовала страх.

— Оставьте меня!

— Не-ет… Я на полпути не оставляю… — бормотал Глинский, стараясь поймать губами Ленины губы. — Я вас… долго ждал…

Они боролись отчаянно. Лена совсем растерялась от охватившего ее испуга, почти паники, и чувствовала, как последние силы покидают ее.

— Я буду кричать…

— Кричи, — хрипло ответил Глинский, продолжая борьбу. — Кричи… Потом будешь довольна…

Они упали на тахту.

И тут Лена, опомнившись, поджала колени и с силой уперлась ему в грудь. Глинский, пытаясь справиться с ней, откинулся слегка в сторону, и тогда Лена ударила его, ударила так, как ее учили, наискосок, ребром ладони, под подбородок. Глинский от боли и неожиданности отпрянул назад и схватился за шею, черные глаза его налились бешенством.

— Ах, так…

Он вскочил, и Лена вскочила вслед за ним. Щеки ее пылали, волосы рассыпались по спине, платье сползло с одного плеча, и оборванный воротничок болтался на груди.

Глинский со всего размаха нанес ей удар кулаком, метясь в лицо, но Лена увернулась и ухватилась за стол.

Она не знала, что делать. Кричать было бесполезно, отсюда ее никто не услышит. Убежать? Невозможно.

Дверь заперта, и пока она будет возиться с замком…

А Глинский тем временем, раскинув руки, снова кинулся на нее. Лена отскочила в сторону, вся дрожа, прижалась спиной к стене, и тут Глинский ее схватил. Он был изрядно пьян и окончательно потерял голову.

Это спасло Лену. Впрочем, ее спасла школа, которую она прошла. Прежде всего к ней вернулось хладнокровие.

И она на миг бессильно и податливо обмякла в руках Глинского.

— Ну, наконец-то… — торжествующе пробормотал тот, тоже ослабляя объятия.

И тогда Лена мгновенно перехватила его руку и с отчаянной решимостью заученным рывком заломила ее за спину. Глинский взвыл от боли и повалился на тахту.

А Лена кинулась к двери и завозилась с замком.

Но Глинский все же поднялся на ноги, здоровой рукой он, кривясь, отшвырнул Лену от двери, и сам выскочил из комнаты. Тут же снаружи звякнул ключ.

— Отдохни, дура! — задыхаясь, крикнул Глинский. — Утром будешь сговорчивей!

На лестнице послышались торопливые, удаляющиеся шаги.

Лена дернула дверь. Нет, она была заперта на ключ, внутренний замок не работал. И тогда Лена громко, навзрыд расплакалась, уже не в силах сдержать себя.

«Боже мой, что же теперь будет? — подумала она. — Ведь он утром придет опять». И она без сил опустилась на тахту.

Тем временем Глинский, приведя себя в порядок и поминутно морщась от боли в плече, вернулся в комнату, где находилась вся компания, еще более веселая и уже совсем пьяная. Коменков пел какие-то блатные песни, стараясь перекричать музыку, рвавшуюся из магнитофона, его зачарованно слушала одна толстая Жанна, дымя сигаретой, остальные болтали о чем-то. Бобриков налил Глинскому вина.

— Где Лена? — немедленно полюбопытствовала Нина.

— Отдыхает, — самодовольно ответил Глинский и даже подмигнул.

Бобриков одобрительно хлопнул Глинского по плечу, и тот вскрикнул от боли.

— Ты что? — пьяно удивился Бобриков. — Я же любя, чучело.

В этот момент с улицы послышался сигнал автомобиля.

— Сейчас встречу! — сорвался со своего стула бородатый Вова, до того мрачно наблюдавший за Глинским.

Через некоторое время в комнате появилась новая компания: оживленный, хотя и слегка помятый Димочка Шанин под руку с неизвестной, худощавой девушкой в синем платье и с красной газовой косынкой на плечах, девушка казалась смущенной, и, наконец, хмурый, озабоченный Смоляков. Последним вошел чем-то недовольный Вова.

— Ура! — закричал Бобриков, блестя очками. — За вновь прибывших! Всем налить! — он подскочил к Льву Константиновичу. — Разрешите ваш бокал, шеф?

— Ну, ну, наливай, — буркнул тот, придвигая рюмку, и продолжал громко, обращаясь к Нине и Глинскому:

— …Таких людей нет, ясно? Просто, чем совесть чище, тем выше ее продажная цена. Вот и все, голуби мои.

— Гениально! — закричал Бобриков, пытаясь трясущейся рукой налить вино. — Вот мой начальник, Еропкин, вы его знаете…

— Э-э, — брезгливо отмахнулся Лев Константинович. — Темнота. Бездарь. Сибирский валенок.

— Не-ет, — пьяно возразил Бобриков, проливая вино на стол. — Он мал, но вонюч!

— Дай, я сам налью, — вмешался Димочка Шанин, отбирая у него бутылку.

— Ой, я забыл закрыть ворота, — вдруг вспомнил Вова. — Пейте. Я сейчас.

Он торопливо вышел из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь, нерешительно потоптался в прихожей и уже собрался было спуститься вниз по лестнице, как вдруг к чему-то прислушался, а потом приоткрыл дверь во двор.

С улицы донеслось тихое урчанье мотора.

Вова, поколебавшись, вышел на крыльцо, снова прислушался и, спустившись по ступенькам, направился к воротам, он и в самом деле не замкнул их на замок. Подходя, он вдруг различил в полутьме, как створки ворот приоткрылись и какая-то тень проскользнула во двор.

Вова удивленно остановился и почесал бороду. Однако тень так же бесследно исчезла, как и появилась.

Постояв еще с минуту и ощутив, наконец, холод под легкой курточкой, Вова решил, что все это ему померещилось, и направился к воротам. Подойдя, он, однако, нашел их действительно приоткрытыми, хотя твердо помнил, что плотно их закрыл, не заперев, правда, на замок. Вова собрался уже было их закрыть, как вдруг увидел, что со стороны улицы к нему подходит какой-то человек.

— Одну минуту, гражданин, — строго сказал он.

И тут Вова услышал тихие шаги у себя за спиной. Он оглянулся. Перед ним стоял длинный парень в темном пальто и кепке.

— Что вам надо? — как можно спокойнее осведомился Вова.

— Пройдемте с нами, тут недалеко, несколько шагов, — сказал длинный. — Заодно я вам свое удостоверение покажу, а то тут темно. Да вы не бойтесь, — добавил он, уловив Бовины колебания.

— Чего мне бояться, — пожал плечами Вова, но в голосе его ощущалась растерянность.

Они вышли на улицу, и невдалеке, возле самого забоpa, Вова увидел мотоцикл с коляской и почему-то сразу успокоился.

Подойдя к мотоциклу, длинный парень достал из коляски фонарик, зажег его и направил лучик света на небольшую, красную книжечку. Вова с интересом нагнулся над ней, потом покачал головой.

— Неужели МУР? — спросил он недоверчиво.

— Он самый, — весело подтвердил длинный парень, быстро гася фонарик. — Старший лейтенант Лосев. А зовут Виталий. Тебя как зовут?

— Владимир.

— Хозяин дачи?

— Да.

— Так. Значит, будем знакомы. Теперь, Володя, быстро отвечай на вопросы. И не вздумай хитрить. Сам видишь, фирма наша серьезная.

— А я и не думаю с вами хитрить, — вдруг заволновался Вова. — Это даже хорошо, что вы приехали. Тут, понимаете, случилось… Черт знает, словом, что случилось. Я как раз собрался… Ну, пока, правда…

— Ты бы все-таки толком рассказал, — посоветовал Лосев.

— Девушка одна приехала, и ее, кажется… Ну, один тип тут… Словом, изнасиловал он ее… кажется…

— Что?!

— Да, да. Вот пойдемте. Я как раз хотел к ней сейчас зайти. Она же не вернулась…

Лосев обернулся к Пенкину:

— Гриша, ты подожди меня здесь. Пойду взгляну. Заодно на дачу погляжу. У вас там гости? — обратился он к Вове.

— Гости, — недовольным тоном проворчал Вова.

— Кто такие?

— Я их только по именам знаю. И то не всех.

— Ладно. Разберемся, — решил Лосев и быстро спросил: — Незаметно в дачу можно проникнуть, чтобы ваших гостей не потревожить?

— Можно. Еще одна дверь есть.

Лосев снова обернулся к Пенкину.

— Ты, Гриша, наших клиентов не выпускай. Если что, я тут в миг буду.

— Так точно, — строго ответил Пенкин.

И Лосев кивнул Вове.

— Ну, пошли, хозяин. Только не вздумай со мной шутить.

— Ну, что вы! Какие тут шутки…

Они проскользнули в ворота и осторожно направились к даче. Но на этот раз Вова обогнул ее и подошел с другой стороны, к маленькому заднему крыльцу. Порывшись в кармане, он достал ключ, открыл невыносимо скрипучую дверь и тихо предупредил:

— Осторожно. Тут темно. И ступеньки вниз.

— Фонариком подсветить можно? — тоже тихо спросил Виталий.

— Можно, можно…

Тоненький, золотистый лучик прорезал темноту и уперся в ступеньки, ведущие куда-то вниз. Оба стали осторожно спускаться.

Пройдя короткий коридор, Вова открыл еще одну дверь, и они очутились перед другой лестницей, ведущей наверх. Рядом Виталий увидел узенькую дверь. Вова приблизил к ней свое бородатое лицо и негромко позвал:

— Лена, вы здесь?

Кто-то стремительно бросился к двери, и знакомый Виталию голос сдавленно воскликнул:

— Это вы, Вова? Откройте мне!

— Лена… — растерянно произнес Виталий. — Откуда ты здесь взялась?

— Кто это?

— Да я же, Виталий.

— Ой, не может быть!..

Вова с ухмылкой посмотрел на Лосева и сказал:

— Что-то в этом роде я и предполагал.

— Открывай немедленно, — резко приказал Виталий, еле сдерживая волнение. — Что же ты стоишь?

— Так нет же ключа. Он унес.

— Ну, давай что-нибудь, черт возьми. Отожмем и баста, — торопился Виталий. — Давай, давай. Сейчас, милая, сейчас, — глухо сказал он уже через дверь Лене.

— Вот, — Вова протянул ему топор.

— Сойдет.

Виталий вставил в дверную щель, около замка, острое лезвие топора и с силой нажал. Тонкая дверь скрипнула и отошла.

— Вот так, — удовлетворенно констатировал Лосев. — Не швейцарский банк, как видите. Ну, ты где?

Он распахнул дверь, и Лена кинулась ему на грудь.

— Ну, ну, сестренка, спокойнее, — погладил ее по голове Лосев, сам стараясь успокоиться, и обернулся к Вове. — Тащи ее пальто.

— Сейчас.

Вова торопливо поднялся по лестнице и через минуту скатился вниз, держа в руке пальто.

Сверху доносились музыка и гомон голосов.

— Так, — сказал Лосев, когда Лена оделась. — Пошли, Володя, назад. Тем же путем. Там посоветуемся. Дело в том, что нам надо тихо изъять отсюда двух человек.

Взломанную дверь кое-как прикрыли, чтобы не бросалась в глаза, и Вова вывел Лосева и Лену во двор. Когда они обогнули дачу, Лосев спросил Вову:

— Которая их машина? Ну, тех, которые последними приехали, с девицей.

— Вот она, — указал Вова.

Лосев подошел к машине, внимательно осмотрел ее, подергал дверцы, потом тихо свистнул. Через минуту из темноты неслышно появился Пенкин.

— Гриша, открой эту машину, будь добр, — попросил Виталий.

Пенкин сунул руку в карман, достал что-то и вставил в замок. Раздался короткий скрежет, и дверца распахнулась. Лосев нагнулся, пошарил по сиденьям и наткнулся там на женскую сумку с длинным ремнем и маленький, в кожаном футляре, приемник. Все это он засунул под переднее сиденье водителя. Затем выпрямился и сказал:

— Вот так. Порядок. Теперь, Володя, возвращайся. И скажи этим двум голубчикам, что ты задержался, потому что они забыли запереть машину. Тихо только скажи, чтоб другие не слышали. Пусть они выйдут, закроют ее и проверят, ничего ли не пропало. Сумеешь так сделать, не сдрейфишь?

— Вова — хороший человек, — сказала Лена. — Он все сделает.

— Этого сейчас мало, — усмехнулся Лосев.

— Да сделаю я все, — досадливо произнес Вова. — Ждите.

Он торопливо направился к даче.

А Лосев сказал Лене:

— Ты, сестренка, иди на улицу, там, справа от ворот, у забора, стоит мотоцикл. Забирайся в коляску и жди нас. Быстренько.

— Я с вами.

— Чего? Ты здесь была без нас, теперь мы будем без тебя. Давай, давай, милая, — и вдруг, не удержавшись, Виталий спросил изменившимся голосом: — Кто тебя здесь обидел?

Лена зябко повела плечами.

— Попробовал обидеть.

— Ага. Кто ж такой?

— Глинский.

— Так, так. Старый знакомый.

— Он просто зверь.

— Эх, первый раз жалею, что я блюститель закона. Так хочется его нарушить, — зло процедил Лосев и уже другим тоном заключил: — Ну, все. Беги и не оборачивайся. Исполняйте приказ, лейтенант.

— Ox… — вздохнула Лена и пошла к воротам.

В этот момент распахнулась дверь на высоком крыльце, и по ступенькам сбежали два человека, один в пальто, другой в куртке.

— Я беру первого, — шепнул Виталий, отступая в темноту.

Люди подбежали к машине, и тут же первый из них был опрокинут на землю. Это был Дима.

Но второго человека так просто опрокинуть не удалось. Пенкин сплоховал и, не удержавшись, тоже упал, увлекая на землю и своего противника. И тогда Виталий с размаху ударил сопевшего, барахтавшегося возле него Смолякова. Но за секунду до этого тихо вскрикнул Пенкин.

— Гриша, ты что? — тревожно окликнул его Лосев.

— Ничего… — сквозь зубы процедил Пенкин.

— Вяжи его ремнем.

— Не могу…

— Ложись на моего, — приказал Лосев.

Через минуту связанных Шанина и Смолякова втащили на заднее сиденье машины.

— Стой, — сказал Виталий, задыхаясь. — Я Шанина обыщу. Ключи нужны.

Он снова вытащил Диму из машины и стал обшаривать его карманы. Пенкин, скрючившись, прилег на капот машины. А Лосев, нервничая, не сразу попал в темноте в карманы Шанина.

И в этот момент незаметно для всех из машины выполз Смоляков. Он тихо пролез под машину, вынырнул по другую ее сторону и, встав на четвереньки, задерживая дыхание, торопливо уполз в кусты. Там он поднялся на ноги и все так же тихо стал красться в дальний конец участка, потом перелез через забор и побежал.

Лосев прислушался, пружинисто вскочил на ноги и тотчас понял, что произошло. И одновременно он понял, что не догонит в темноте Смолякова.

— Ушел?.. — хрипло спросил Пенкин.

— Ушел, — ответил Виталий и в свою очередь спросил: — Что с тобой, Гриша?

— Ножом… ударил…

— Залезай в машину. Можешь?

— Могу…

Виталий помог ему забраться на заднее сиденье, туда же затащил связанного Шанина и уже собрался сесть за руль, когда из дачи выбежал Вова.

— Ну, как? — спросил он.

— Один тут, другой удрал, — ответил Виталий. — Ранил вот его и удрал. Ты скажи им так…

— Все пьяные.

— Ну, и хорошо. Ты потом им скажи, утром, что эти двое поссорились и уехали. Понял?

— А если…

— Второй теперь не вернется. Теперь его, гада, искать придется, ой-ой, где. А тебе спасибо.

— Где Лена?

— Сейчас мы ее прихватим. А мотоцикл через час заберут. Иди, открой ворота.

Вова побежал к воротам.

Тихо заурчал мотор, и машина медленно выползла на улицу.

Выехав из поселка на шоссе, Лосев вскоре увидел пост ГАИ. Он подъехал к нему. Один из инспекторов, посмотрев его удостоверение, сказал:

— Тут ваши товарищи попали в аварию. Пьяный водитель грузовой машины. Доставлены в Москву. Еще счастливо отделались. Но операция сорвалась.

— Ну, ну, капитан, — ответил Лосев и крепко вытер ладонью лицо. — Операция продолжается.

ГЛАВА VI Первые удары

Около двенадцати часов на следующий день вся группа собралась у Цветкова. Были здесь и Откаленко с Шухминым. К счастью, они отделались только ушибами во время аварии на шоссе. Удар грузовой машины получился скользящим, к тому же обе машины шли в одном направлении, и «Волга» оказалась как бы снесенной в кювет. Сейчас у Игоря видна была лишь белая наклейка на щеке и небольшой синяк под глазом, а у Шухмина такая же наклейка красовалась на лбу, но Петр заметно хромал.

— М-да… — недовольно процедил Цветков, оглядев обоих. — Хорошо еще так отделались.

— Никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь, Федор Кузьмин, — бодро ответил Шухмин.

А Лосев насмешливо прибавил:

— Потери налицо, а что ты, интересно, нашел в том кювете?

— Тебе бы там поискать, — сердито ответил Петр.

— Зачем? Я в это время вот что нашел, — Виталий, улыбнувшись, кивнул на сидевшую тут же Лену.

— Одного лейтенанта нашел, а другого чуть не потерял, — не остался в долгу Шухмин.

И все сразу стали серьезными.

— Как он, узнал? — обращаясь к Лосеву, строго спросил Цветков.

— В госпитале, — вздохнул Виталий. — Ножевая рана. Но опасности для жизни нет. Сегодня меня к нему пустить обещали.

— М-да… — снова еще недовольнее покачал головой Цветков. — Плохо получилось. Дорого заплатили. Правда, Лосев действовал в неожиданных обстоятельствах.

— И действовал правильно, — хмуро вставил Шухмин. — Преступников установил и нашу задачу заодно выполнил.

— Действовал правильно до момента задержания, — возразил Цветков. — А вот тут поторопился. Надо было разобраться и взять на себя Смолякова.

— Точно, — Виталий досадливо ударил кулаком об ладонь. — Поторопился.

Лена сидела внешне вполне спокойная и время от времени украдкой поглядывала на угрюмо молчавшего Откаленко. Она уже знала, что произошло после ее исчезновения, и все, что с ней самой случилось, почему-то сразу отступило на второй план. Она так ярко представила себе, что должны были пережить в тот вечер ее товарищи, сколько она доставила им волнений, что сейчас была полна нежной и виноватой благодарности ко всем им. А Игоря ей было так нестерпимо жалко, что она еле удержалась, чтобы не сесть с ним рядом, не сказать тихо хоть два слова, самых важных, самых, как ей казалось, нужных ему сейчас. Но она знала, что Игорь — самолюбивый, скрытный и сильный человек — никогда ей этого не простит. И заставила себя этого не делать.

— Какие сообщения с дачи? — спросил Цветков у Вали Денисова.

— Мы приехали туда в восемь тридцать, — ответил тот. — Гости уже разъехались. Говорили с Вовой, хозяином.

— Ну, и что?

— Во-первых, — как всегда обстоятельно начал докладывать Денисов, — он произвел на меня хорошее впечатление и говорил правду.

— Точно. Хорошее, — подтвердил Лосев. — Случайный среди них человек.

— Во-вторых, — ровным голосом продолжал Денисов, словно Лосев и не перебивал его. — Гости разъехались спокойно. Никаких подозрений в связи с отсутствием тех двоих не возникло. Лев Константинович их ранний отъезд даже одобрил. В-третьих, больше на даче никто не появлялся. Других сообщений нет.

— А исчезновение Златовой их не встревожило? — спросил Цветков.

— Не очень. Поняли, конечно, что убежала. Посмеялись над Глинским. Нина, правда, разохалась. А Глинский разозлился.

— Куда делась та девушка, которая приехала с Шаниным?

— Уехала со всеми.

— И кто она такая, установить, выходит, не удалось? — продолжал спрашивать Цветков, на этот раз обращаясь к Лене.

Та смущенно покачала головой.

— Я ее даже не видела.

— Так. Значит, из всей этой компании, — подвел первый итог Цветков, — мы не знаем, кто такая эта девица — ну, ее мы быстро установим, адрес у нас есть — и кто такой Лев Константинович. Второй раз он от нас ушел.

— На машине Нины Сергеевны, — добавил Денисов. — Сотрудники ГАИ их пропустили, записав номера. Других инструкций они не имели.

— И не могли иметь, — досадливо откликнулся Лосев. — Вести незаметное наблюдение за тремя машинами они не смогли бы. А Денисов опоздал.

— Так, ведь… — начал было оправдываться Денисов.

Но Цветков жестом остановил его.

— Хватит, — коротко произнес он и добавил: — Тут все ясно. И ясно, что пока мы не установили, кто такой этот Лев Константинович.

— Главарь, — убежденно откликнулся Лосев и иронически добавил: — Уважаемая Нина Сергеевна знает, кого выбирать в дружки. Юные увлечения кончились.

— Ваше мнение? — обратился Цветков к Лене.

Он вел себя с вей, как будто ничего особенного вчера не случилось, и она остается в его глазах умным и надежным сотрудником. Хотя на самом деле, и это все понимали, ее участие во вчерашней операции не только не принесло особой пользы, но и изрядно осложнило дальнейшую разработку опасной преступной группы. Ведь она все же весьма странно исчезла с дачи, и у кого-то это могло вызвать подозрение. Да и ее отношения с Ниной Сергеевной теперь неизбежно должны были осложниться. Как-никак та предала ее, и Лене полагалось серьезно обидеться. Это означало почти разрыв вместо желаемого сближения. Тем не менее Кузьмич вел себя, словно ничего особенного вчера с Леной не произошло и, как всегда, интересовался ее мнением.

— Главарь, — подтвердила Лена. — И ее друг. Кроме того… он вовсе не Лев Константинович, оказывается. И кто он такой, не знает даже Нина.

— Это она сама вам сказала? — насторожился Цветков и даже перестал вертеть в руках очки.

— Это мне Глинский сказал. И добавил… — Лена на секунду задумалась. — Нет, он дал мне понять, что что-то про него знает.

— Так, так. Это надо запомнить. Теперь еще вопрос, — продолжал Цветков, снова обращаясь к Денисову. — Как гости уехали, кто в какой машине, ты не спросил?

— Спросил, — быстро, словно ожидая этот вопрос, ответил Валя. — Значит, так. Машин было три. С Ниной уехал один Лев Константинович. С Глинским уехали Коменков и та девушка Рая, которую Шанин привез. Ну, а Бобриков повез Катрин и Жанну.

— Жанна работает вместе с Ниной, — пояснила Лена. — А Катрин — на какой-то промтоварной базе.

— Так, — кивнул Цветков. — Теперь глядите, что получается. Значит, Шанин у нас. Смоляков скрылся. Остальные…

— Надо брать Глинского, — с необычной для него злостью сказал Лосев.

Цветков взглянул на него.

— Это мы еще посмотрим, — ответил он и, сняв трубку одного из телефонов, набрал короткий номер. — Цветков говорит. Добрый день. Как почерковедческая экспертиза по Глинскому?.. Да? Прекрасно.

Он положил трубку и посмотрел на сидевшего в стороне Албаняна, и тот невольно напрягся под его взглядом.

— Глинского мы можем брать, — задумчиво сообщил Цветков. — Обе фальшивые доверенности заполнены им. И по кислоте, и по пряже. Вот только не рано ли? Что скажут коллеги?

Албанян решительно кивнул головой.

— Можно брать, — сказал он. — Надо брать! — добавил он запальчиво. — Он должен вывести нас на главаря. Быстро вывести. Связан напрямую. Не через Нину. Уверен.

— А мы этим арестом главаря не спугнем? — с сомнением спросил Денисов.

— Глинский нам его через три дня отдаст, увидите, — сказал Лосев. — Тот не успеет даже испугаться.

— Мы еще можем спугнуть подпольных покупателей этой самой кислоты или, там, пряжи, — сказал Шухмин и, морщась, потрогал лоб. — Вон Лосев говорит, какой-то там Свиридов в Лялюшках уже напуган. Концы в воду упрячет и…

— Нет, нет! — энергично перебил его Албанян. — Мы ему не дадим упрятать концы! Через час мы туда едем.

— Кто там начальник подсобного цеха, ты еще не знаешь? — спросил Лосев. — Случайно, не Лев Константинович? Тогда поосторожнее.

— Сомневаюсь, — покачал головой Эдик. — Но посмотрим.

— Что ж, подведем некоторые итоги, — деловито и неторопливо произнес Цветков и повторил: — Кое-какие итоги. Значит, преступная группа включает в себя пока что, во-первых, этого самого Льва Константиновича…

— Так называемого, — ядовито вставил Лосев.

— Пока именно так и называемого. Допустим, это главарь. Затем идет Глинский. Он ищет фондодержателей и изготовляет фальшивые документы. Далее идет Шанин. Он являлся с этими документами и забирал товар. И, наконец, Смоляков, шофер.

— Во втором случае, с пряжей, — вставил Албанян, — являлся и забирал товар кто-то другой. Возможно, и шофер был другой.

— Верно, — кивнул Цветков. — Но пока нам известны вот эти.

— А Бобриков? — спросил Лосев. — Он, ведь, где-то рядом.

— Именно что, — с ударением произнес Цветков. — Рядом. Как, вот, и эта самая Нина, допустим, или Коменков, паршивец такой.

— Но все трое могут пригодиться, Федор Кузьмич, — вставил Лосев. — Все трое что-то, да знают.

— Конечно, — согласился Цветков. — Вокруг них мы еще поработаем.

— Но аресты могут их тоже напугать.

— Ну, и что? Они не скроются. Они станут только еще разговорчивее, — Цветков усмехнулся и тут же нахмурился. — И еще нам надо искать Смолякова. Мно-ого на нем крови, — и неожиданно обернулся к молчавшему Откаленко. — Ты, милый мой, как себя чувствуешь?

— Хорошо, — сдержанно ответил Игорь.

— Совсем хорошо?

— Совсем.

— Так, — удовлетворенно кивнул Цветков. — Что ж, тогда беремся за дело. Ты, Лосев, немедленно побеседуй с Шаниным, от него много ниточек тянется. И много у нас к нему вопросов. Правда, ты его и брал. Но парень он хлипкий. И на контакт легко пойдет. Ты, Денисов, получишь санкцию прокурора на арест Глинского. Дальше. Вы, Златова, позвоните этой самой Липе, поделитесь происшедшим, пожалуйтесь. Надо попробовать восстановить контакт с Ниной Сергеевной. Это тоже путь к их главарю. Ну, а вы, — обратился он к Откаленко и Шухмину, — сегодня свободны, — и многозначительно добавил: — Набирайся сил, Откаленко.

Лосев вернулся к себе в комнату и сразу же вызвал Шанина. Конвой доставил того уже через несколько минут из соседнего здания.

Впервые Виталий рассмотрел по-настоящему этого парня. Ночная схватка в счет не шла. Он производил на первый взгляд неплохое впечатление. Открытое, даже чем-то симпатичное лицо, пухлые губы, правда, чуть капризные, мягкая линия подбородка, чуть толстоватый, добродушный нос, обычно, видимо, веселые, голубые глаза и светлая, модно подстриженная копна волос. Фигура тонкая, даже изящная, узкие, нервные руки.

Держался Шанин самоуверенно, даже вызывающе, хотя вид у него был неважный. После поездки в Лялюшки переодеться он не успел и потому был в стареньком сером костюмчике, еще более измятом после схватки на даче и ночи, проведенной в милиции. Под пиджаком был надет синий свитер. Здоровый румянец на щеках слегка потускнел, вокруг глаз легли тени, и пухлые губы были упрямо сжаты.

Шанин сразу узнал Лосева. Насупившись, он остановился перед столом и, заложив руки за спину, с вызовом спросил:

— Вы чего это рукоприкладством занимаетесь? Кто это вам позволил? Я могу и прокурору написать, имейте в виду.

— Вот мы сейчас и разберемся, кто чего себе позволил, — усмехнулся Лосев. — А пока садитесь и отвечайте на вопросы.

— Не желаю я отвечать на ваши вопросы, — капризно ответил Дима и уже совсем другим, деловым тоном спросил. — Закурить найдется? Забыл свои в машине.

— Найдется. Да вы садитесь.

Виталий придвинул к нему сигареты и зажигалку. Шанин опустился на стул, жадно закурил и, видимо, стал успокаиваться.

— Так вот, раз вы отвечать на мои вопросы не хотите, — сказал Виталий, — тогда послушайте, что я вам скажу.

— Пожалуйста, — великодушно согласился Шанин, небрежно разваливаясь на стуле.

— Во-первых, — сухо произнес Виталий, — как легко догадаться, вы арестованы. И перед вами сейчас не ваши дружки, Бобриков или Витик-Шпунтик, то есть Коменков, а инспектор уголовного розыска, старший лейтенант Лосев. Поэтому прошу сесть, как положено в такой ситуации.

Неизвестно, что произвело на Шанина большее впечатление, официальное напоминание Лосева об аресте или его проявившаяся вдруг осведомленность, но Дима требование Лосева выполнил, снисходительно пожав при этом плечами.

А Виталий сказал все это спокойно, даже как-то буднично и совсем не враждебно. Он еще искал нужную интонацию для предстоящего допроса. Можно было сразу же попробовать запутать, подавить этого парня, явно еще зеленого и неопытного, чтобы заставить его разговориться. А можно было его разозлить, раздразнить, и в какой-то момент он наверняка потеряет контроль над собой, «заведется» и, конечно же, проговорится. Но был и третий путь — заставить этого парня задуматься, здраво оценить ситуацию, в которую он попал, и выбрать ту линию поведения, которая сейчас выгоднее всего для него. Но вот способен ли Шанин сейчас задуматься, в этом Виталий не был уверен. Парень-то был лишь чуть-чуть знаком, только по его поведению в бухгалтерии, да и то со слов Риты, и еще по каким-то отдельным словечкам там, в Лялюшках, во дворе Свиридова, сообщенным Пенкиным, наконец, по тому, как он вел себя в момент схватки на даче, как растерялся, как неумело и неуверенно пытался сопротивляться. Эх, почему только первым шел к машине он, а не убийца Смоляков со своим ножом! Но эта досадливая мысль, сейчас лишь отвлекавшая и совсем неуместная, промелькнула в голове Виталия мгновенно и тут же исчезла. Что было, то было. А сейчас перед ним сидел Шанин, и известно о нем совсем мало. И потому Виталий вовсе не был уверен, сумеет ли этот парень задуматься, серьезно и здраво оценить опасную ситуацию, в которую попал. Хотя Виталий никакой симпатии к нему не испытывал, более того, он был ему неприятен и враждебен, однако с момента, когда тот попал к нему, Виталий ощущал какую-то неизбежную ответственность за этого парня. И еще Виталий знал, что такое первый допрос, как много от него зависит. В этом первом допросе следовало принять свойственную Виталию интонацию, которая обычно приводила к нужному результату, к малому или большому, но выигрышу, а то и к победе.

Все эти мысли и расчеты лишь промелькнули в голове Виталия, он их и не думал формулировать, а как бы ощутил в ходе начавшегося уже допроса, который от этого вовсе не прервался, и, как только Шанин послушно изменил позу, Виталий продолжал:

— …А, во-вторых, я хочу, чтобы вы до конца поняли ситуацию, в которую попали. Мы, как вы можете тоже легко догадаться, оказались на той даче не случайно и арестованы вы тоже не случайно.

— Это еще посмотрим, случайно или нет, — нервно и с угрозой произнес Шанин. — Когда отец узнает…

— Обязательно узнает, а как же, — подтвердил Виталий все тем же ровным, спокойным тоном, заметив про себя, однако, эту неоконченную фразу. — А посмотреть мы и сейчас посмотрим, случайно вы арестованы или нет.

— Даже интересно, — с показным безразличием усмехнулся Дима.

— Ничего тут интересного нет, Шанин, — вздохнул Виталий. — Сами знаете. Тут все очень серьезно и печально. Потому что вы совершили опасное преступление, даже два. Потом я предъявлю вам доказательства, а пока…

— Нет! — запальчиво воскликнул Дима. — Вы мне их сразу предъявите!

— Хорошо. Но сначала я вам эти два преступления назову, хотя вы и сами их прекрасно знаете.

— Нет, не знаю! Не знаю, представьте себе!

— Ну, ну. Не надо так нервничать, — усмехнулся Лосев. — Так вот, ваше первое преступление. Вы получили десять тонн лимонной кислоты по фальшивой доверенности и чужому паспорту на имя некоего Борисова. Вспоминаете?

— Нет!

— Вот это уже глупо, Шанин. Мы предъявим вас работникам бухгалтерии того завода, и вас все опознают. Неужели не ясно?

Дима молчал, нервно куря сигарету, и смотрел в пол. Видно было, что о такой возможности он, действительно, не подумал.

— Второе ваше преступление еще опаснее, — продолжал Лосев. — Вы — соучастник убийства и покушения на второе. Там, в воротах завода. Это вы тоже, надеюсь, вспоминаете?

— Нет! Я никого не убивал!.. — испуганно закричал Дима, и губы у него запрыгали. — Никого!.. Я… Я не вел машину!

— Это верно. Машину вел… Кто вел машину?

— Водитель вел!.. Семен!.. А я…

— А вы сидели рядом. Может быть, вы ему и велели задавить того старика?

— Вы что, с ума сошли?! — Дима рывком подался вперед. — С ума, да?

— Скорее сошли в тот момент с ума вы. И Смоляков. Человек-то, ведь, погиб, Шанин. А девушка оказалась в больнице.

— Это не я!.. Я никогда… Что вы!.. — на глазах у Шанина навернулись слезы.

— Вы давно знаете Смолякова? Вы знаете, что он уже был однажды осужден, причем за разбой?

— Ничего я не знаю! Ничего!

— Но самого-то Смолякова знаете?

— Ну, так… немного…

— Вот что, Шанин, — решительно сказал Лосев. — Давайте говорить серьезно. Потому что положение ваше тоже серьезное. Вы это уже видите, надеюсь. О Смолякове вам придется вспомнить все, что вы о нем знаете. О других ваших дружках тоже. Двоих я вам уже назвал. Назову и остальных. Но сначала поговорим о вас самих. Я хочу вас понять, хочу узнать, как вы докатились до всего этого.

— Вас это не касается, — Шанин упрямо поджал губы. — Я не собираюсь исповедоваться.

— Поймите, это в ваших же интересах, — не отступал Виталий. — Лучше, чтобы я вас понял. Вот сами смотрите. Моя задача, моя и моих товарищей, — до конца раскрыть преступление и задержать преступников. Первым оказались задержанным вы. Но вы, слава богу, сошка мелкая, на вторых ролях, так сказать. Убийца не вы, согласен. Но соучастник вы или нет? Пособник или нет? Дальше. Ведь хищение кислоты на огромную сумму совершили вы. Но разве вы инициатор, организатор, главарь? А ведь это хищение не просто крупное, а особо крупное. Чувствуете разницу? Так зачем же вам первым и единственным лезть в петлю? Вы что, хотите пожертвовать собой? Все взять на себя? Не думаю, признаться. И ради чего? Рассуждайте, Шанин. Спокойно и логично рассуждайте. Про нервы, про упрямство и амбицию, про всякие там симпатии и обещания сейчас надо забыть. Вы же видите, что произошло с вами и куда все идет.

Дима молчал. Он уже погасил сигарету и теперь сидел, охватив руками колено, и тревожно, напряженно смотрел в пол ничего не видящими, отсутствующими глазами. Кажется, он начинал кое-что понимать.

— Вы арестованы, — продолжал Лосев. — И это позволяет сказать вам то, чего бы я не мог вам сказать, будь вы на свободе. Так вот. Схема хищений, в которых вы принимали участие, нам ясна. Глинский изготавливал фальшивые доверенности — он, кстати, сегодня или завтра будет тоже арестован, — а вы получали по ним фондируемое сырье.

— Я всего один раз получил, — нервно сказал Дима, не отрывая глаз от пола.

— Вряд ли. Откуда бы тогда такая наглость, такая развязность. Вы только вспомните, как вы себя вели в бухгалтерии завода. Как привычно вы себя вели там.

— Я всегда себя так веду. Это мой стиль. Ну, такой я, да. Что из этого? — Дима, наконец, оторвался от пола и теперь с вызовом смотрел на Лосева.

— Я еще не все про вас сказал, — неприязненно заметил Виталий. — Надо бы добавить, что совести у вас нет, что любите широко и легко пожить. Так, ведь?

В ответ Дима усмехнулся, презрительно и небрежно.

— Ну, допустим, что так. А у кого есть совесть? Все хотят жить широко.

Виталий тоже усмехнулся.

— А, ведь, кое в чем вы правы, — сказал он. — Все хотят как можно лучше жить. И вы, конечно, тоже. Но даже если отбросить совесть, а к ней мы еще вернемся, и рассуждать чисто практически, то вы выбрали не лучший путь к хорошей жизни. Ну, повеселились вы, легко и широко пожили… ну, сколько месяцев вы участвуете в преступлениях?.. Говорите, говорите, Шанин. Это не так уж и опасно для вас.

— Я не собираюсь… Хотя, что тут такого? — сам себя перебил Дима и с вызовом сказал: — Ну год, для круглого счета.

— Вот. Веселились вы год. А вы знаете, сколько лет теперь вы будете вести очень скучную и очень трудную жизнь?

— Риск, конечно, — Дима как можно небрежнее пожал плечами, но вдруг поднял глаза на Лосева и неуверенно спросил: — Сколько мне дадут, как думаете? Ну, если я, допустим, признаюсь.

— Дело не только в признании, Шанин. Если хотите знать, оно нам в данном случае не так уж и нужно. Все будет доказано и без него. Сами видите. Оно больше нужно вам самим. Но за признанием суд должен увидеть раскаяние. Вот в чем дело. И тогда срок наказания, конечно, будет меньше. Да это вы все сами, наверное, знаете. Вы работаете в ПТУ?

— Да…

— Что преподаете?

— Рисование. Там по программе это требуется.

— Что же вы окончили?

— Институт культуры.

— Там вы и познакомились с Коменковым?

— Там, — неохотно подтвердил Дима.

— Тогда не институт культуры, а всего лишь училище?

— Какое это имеет значение? Хотел в Суриковское, но, конечно, не прошел. Папаша не пожелал раскошелиться.

— Считаете, надо было взятку дать?

— А вы как считаете? — с вызовом спросил Шанин.

— Я считаю по-другому. И, видимо, ваш отец тоже. Кстати, не каждый и возьмет. Вот ваш отец, видимо, не возьмет взятку, если отказался ее дать. Впрочем, ладно. Вернемся к делу. Сейчас, Шанин, надо спасать то, что можно еще спасти.

— Что ж теперь спасать? — уныло спросил Дима. — Хана мне.

— Первое — это надо отвечать на вопросы и не брать на себя чужую вину.

— А второе?

— Ну, второе — это думать. Необходима переоценка ценностей. Только это от вас сейчас ждать рано, я понимаю.

— Да, ладно. Не крутите, — махнул рукой Дима. — Задавайте ваши вопросы. Попробую ответить, если смогу.

— Что ж. Для начала и это неплохо. Зачем ездили вчера в Лялюшки, к Свиридову Петру Савельевичу?

— И это знаете? — удивился Шанин.

— И это. Так зачем?

— Отвезли ему конверт. Письмо.

— Письмо?

— Ну, там, кажется, и деньги были.

— Вот это уже точнее. От кого деньги?

— А я знаю?

— Знаете. Конечно, знаете, — улыбнулся Виталий. — Я и то знаю. От Льва Константиновича, так, ведь?

Дима быстро взглянул на него и вздохнул.

— Играете со мной, как кошка с мышью. А сами все знаете.

— Я с вами не играю, Шанин, — серьезно возразил Виталий. — Я в такие игры играть не умею. И, к сожалению, не все знаю. Вот, например, Лев Константинович, кто он такой?

— Не знаю. Вот честно вам говорю, не знаю. Я и конверт тот не от него получил.

— От Нины Сергеевны?

— Вот именно, — Дима обескураженно покачал головой. — Ну, чистые кошки-мышки. Чего только зря спрашиваете?

— Не зря, — улыбнулся Виталий. — Совсем не зря. Ну, а где живет Лев Константинович, как его фамилия? Вот этого я, действительно, пока не знаю.

— И я не знаю. Я же вам сказал.

Виталий почувствовал искренность в голосе Димы.

«Правильный все-таки путь, — удовлетворенно подумал он. — Тут, кажется, не все еще потеряно с этим парнем».

— Ладно, — вздохнул Виталий. — Я вам верю, Шанин. Представляете, какой прогресс? Ну, а кто такая Рая, вы ее привезли вчера на дачу?

— Севка велел. Его кадр… Знакомая то есть.

— Зачем она ему понадобилась?

— Ну, как «зачем»? Тоже мне вопрос.

— Нет, вы не то подумали, Шанин. Тут, я полагаю, причина другая. Где она работает, знаете?

— А-а, кондитерская фабрика? Ха! Я даже не допер, — Дима слегка оживился. — Точно. Ну, вы даете.

— Могли бы сообразить и вы, — усмехнулся Виталий. — Обычная же его тактика.

— Точно.

— Но вот Лев Константинович. Как до этого волка добраться? Посоветуйте, Шанин. Где вы сами с ним встречаетесь?

Виталий спросил это так открыто и доверительно, что Дима невольно посмотрел на него с удивлением.

— Да, да, — подтвердил Лосев. — Разговор у нас теперь идет начистоту. Так, ведь?

— Что поделаешь, — криво усмехнулся Шанин. — Надо спасать шкуру.

Виталий покачал головой.

— Дело не только в шкуре. Это вы потом поймете. Так где вы сами с ним встречались, с Львом Константиновичем?

— Нигде, в том-то и дело. Все мне Нинка дала: и доверенность, и паспорт. И ехать куда объяснила.

— Эх, жаль, — невольно вздохнул Виталий.

— Чего жаль-то? Через нее и доберетесь.

— Жаль, что еще один человек, оказывается, в преступление втянут, — пояснил Виталий. — Нину эту жаль, если хотите знать.

— Нет, вы все-таки странный какой-то, — покачал головой Дима и усмехнулся. — Вам-то чего жалеть?

— Не странный я. Потом поймете.

— Больно много вы на «потом» оставляете.

— Ничего. Времени подумать у вас тоже хватит. А сейчас вернемся к вопросу о совести, остатки которой, мне кажется, у вас все же есть.

— Ни у кого ее нет.

— А вот посмотрим. Итак, у вас на глазах был убит старик вахтер, Степан Ильич Сиротин, очень хороший человек…

— Не успел я его остановить, Семена, — быстро сказал Дима. — И помешать не успел. Он же сбесился просто.

— Осуждаете, значит?

— Ясное дело. Только этого не хватало. И еще, подлец, на девушку наехал. Ну, зачем на девушку? — с надрывом спросил Дима. — Я… Ну, как вам сказать?.. Чуть с ума не сошел, слово даю… Снилась мне эта девчонка… Я же ее разглядел…

— А Смоляков как?

— А никак. Страшный человек. Сам его боюсь, слово даю.

— Вот, — улыбнулся Виталий. — Все это первый симптом наличия совести, учтите. Только еще первый, правда.

Шанин посмотрел на Виталия и невольно улыбнулся в ответ, такая обаятельная улыбка была у этого долговязого парня, сидевшего напротив него. Дима улыбнулся и тут же невесело вздохнул, словно сомневаясь в самом себе.

— Только первый, — повторил Виталий. — Ну, а второй симптом совести — это, как бы сказать, жажда возмездия за зло. Притом справедливого возмездия. Сами подумайте, разве можно такое прощать?

— Ну, конечно… — неуверенно произнес Дима. — Нельзя…

Виталий строго посмотрел на него и медленно, со значением, сказал:

— Это зверь, сами видите. Его надо задержать как можно быстрее. Он же в любой момент может пойти на новое убийство. Вы понимаете? В любой момент! От этого тоже можно потерять сон. От мысли, что в любой момент… Поэтому я вас прошу, скажите мне все, что вы о нем знаете.

— А что я знаю?.. Совершенно ничего не знаю… — растерянно ответил Шанин. — Приходит… Уходит… Даже, где живет, не знаю. Слово даю.

— Вот вы ехали с ним в машине, долго ехали, несколько часов. Первый раз с этой кислотой, потом вот вчера. Что он по дороге рассказывал?

— Ну, про пьянки всякие. Компании… Про женщин…

— Имена называл какие-нибудь?

— Имена?.. Не помню… Ах, да! Ивана какого-то называл. Давний, значит, его кореш. Почему-то они расстались. Семен в Москву рванул, а этот Иван — на юг куда-то. Да, еще он женщину у Семена увез, вот в чем дело.

— Выходит, целую историю рассказал?

— Ага. Полдороги травил. Это когда мы кислоту везли.

— А женщину ту как зовут, он не сказал?

— Женщину?.. Вот не помню. А как-то называл, ведь… — Шанин задумался. — Марина… Маруся… Помню хорошо, на «эм» начинается… Кажется, все-таки Марина.

— И где они теперь, эти Иван и Марина?

— Вот, где-то на юге. Ох, и зол он на них… Вот их он может…

— Так, так… — задумчиво произнес Виталий, — интересно, — он посмотрел на Диму и улыбнулся. — А говорите, совести у вас нет.

— Я вообще говорил, про всех. И в других вопросах.

— А вообще говорить об этом нельзя. Это всегда конкретно. Я, вот, знаю немало людей, которые совершили в свое время что-то плохое, постыдное, даже преступление, а совесть у них оказалась, совесть все же проснулась или удалось ее разбудить.

— А других, значит, не знаете, у которых ничего не проснулось и ничего разбудить не удалось, нет таких, да? — саркастически усмехнулся Дима.

— Почему же? Конечно, знаю. Есть такие. Но не все такие, вот к чему я это сказал. Не все, как вы думаете. Хотя, самое интересное, что и вы тоже так не думаете, — засмеялся Виталий. — Да, да, спорить могу.

— Ну, не все, так большинство.

— А мы с вами, выходит дело, меньшинство? Избранное, так сказать?

— Вы меня не ловите, — упрямо мотнул головой Дима. — И не агитируйте.

— Да нет, что вы, — махнул рукой Лосев. — У меня поважнее дела есть, — он усмехнулся. — А для агитации время еще будет. Вот пока какой еще вопрос к вам. По другой доверенности, изготовленной тем же Глинским, было получено несколько тонн пряжи на комбинате верхнего трикотажа…

— Я не получал, слово даю! — поспешно воскликнул Дима, прижимая руки к груди.

— Это я и без вашего слова знаю, — досадливо возразил Виталий. — А вот кто получал, как вы думаете?

— Не знаю. Мне об этом не докладывают. Когда это было?

— Месяца четыре или пять назад.

— О-о, тогда я еще не был удостоен доверия, — усмехнулся Дима.

— А говорите, год ведете веселую жизнь.

— Ну, терся где-то рядом. Нинку знал, Севку.

— Бобрикова?

— Валерку? Знал, как же.

— Коменкова?

— Ну, этот и сейчас не удостоен.

— И все же, кто мог получить пряжу, как вы думаете? Рыжеватый, молодой мужчина, с усиками, в очках…

Шанин, подумав, покачал головой.

— Нет… С усиками? Не знаю…

— А без усиков? — усмехнулся Лосев.

— А без усиков, рыжеватый и в очках у нас один Валерка, — засмеялся Дима.

Лосев весело кивнул.

— А что? Неплохая идея. Усики, ведь, можно и приклеить. Ладно. Подумаю. И вы тоже. Обо всем, что с вами случилось. Хорошо еще, что вы первый арестованы. Впрочем, это вы сейчас тоже не поймете.

— Я и потом не пойму. Может, сразу объясните?

— Что ж, попробую. Чем черт не шутит. Дело вот в чем. Если бы вы попались вторым или, допустим, третьим, то все, что вы мне сегодня рассказали, нам бы сообщили другие. Ну, не сразу, возможно, но сообщили бы. Или мы в конце концов узнали бы сами. И у нас с вами не получилось бы такого разговора. Я бы вас не узнал так хорошо, как сейчас, да и совесть у вас, возможно, не откопал бы.

— Очень вам моя совесть понадобилась? — насмешливо спросил Дима.

— Представьте себе.

— А зачем?

— Ну, как сказать? На будущее. Вы же когда-нибудь и на свободу выйдете. Вот она вам и пригодится.

Дима вздохнул.

— Вы, я гляжу, шутник.

— В каждой шутке лишь доля шутки, — многозначительно сказал Виталий. — И потом, не задержи мы вас, вы бы, не дай бог, еще чего-нибудь выкинули. А так, все, Что есть, то есть. А больше не надо. Уже, знаете, спокойнее.

— Нет, я просто таких, как вы, только в кино смотрел! — воскликнул Дима. — Или по телику! Ей богу! А вы живой, оказывается! Ну, МУР! Ну, дает!

— Не надо аплодисментов, Шанин, — строго сказал Лосев. — Положение ваше остается весьма незавидным. Думать обещаете?

— А больше мне нечем у вас заниматься.

— Вот и отлично. Завтра вас официально допросит следователь.

Лосев вызвал конвой.

В тот день пришлось изрядно поволноваться Вале Денисову.

Исчез Глинский. Он вместе со всеми уехал с дачи, но в Москву не вернулся. Он даже не выехал на шоссе. Проезд двух машин был зафиксирован постом ГАИ. Одну вела Нина, с ней ехал ее дружок, полный, седоватый Лев Константинович, здесь приметы полностью совпали, да и номер машины был известен. Вторая машина была Бобрикова, там находились и обе девушки. А вот третья машина, Глинского, мимо поста ГАИ не прошла. Однако поиски ее начались не сразу, ибо полагали, что она всего лишь задержалась: ведь из поселка имелся только один автомобильный выезд — к шоссе. И не было, казалось, у Глинского оснований искать другой путь: никакой тревоги после ночного «отъезда» Смолякова и Шанина не возникло, а бегство Лены вообще никто всерьез не принял, хотя Глинский был обозлен, а Нина заметно расстроилась.

Однако гости покидали утром дачу вполне спокойно.

Что же случилось с Глинским, куда он делся? А, ведь, в его машине находились еще Коменков и Рая.

Немедленная проверка Коменкова показала, что и он, видимо, в Москву не вернулся. Во всяком случае дома он обнаружен не был и на работе, конечно, тоже.

Все эти тревожные факты были уже установлены к тому времени, когда Денисов получил приказ задержать Глинского.

С этого момента поиск принял организованный и широкий характер. Специалисты обследовали путь машин от дачи, через поселок и грейдер, к шоссе. К сожалению, все три машины оказались одной марки и модели, следы их колес перепутались, индивидуализировать их не было возможности, тем более что продолжавшийся все утро дождь сильно размыл следы, а местами они просто пропали. Вторая группа сотрудников осмотрела поселок. Это тоже была непростая работа, ибо дач в поселке было много. Однако к концу дня после тщательной проверки установили, что ни в одной из дач посторонние люди не появлялись. Наконец, третья группа работала в Москве по уже известным связям Глинского и Коменкова, поскольку нельзя все же было бесповоротно отмести версию, что каким-то образом Глинскому удалось незаметно проскочить пост ГАИ и вернуться в Москву. Однако и это пока ничего не дало. Впрочем, здесь следовало иметь в виду, что далеко не все связи Глинского и Коменкова известны.

Но оставался еще один путь для поиска. Это — неведомая пока Рая, приблизительный адрес которой был известен. Если к тому же учесть, что была обнаружена плохая, разбитая и давно брошенная проселочная дорога из дачного поселка в направлении, прямо противоположном шоссе, по которой машина Глинского хотя и с трудом, но могла проехать, то версия «Рая» требовала отработки.

Поэтому в небольшой подмосковный городок была отправлена оперативная группа. К концу дня стало известно, что Рая домой не возвращалась.

Вечером расстроенный и вконец измотанный Денисов докладывал о своих неудачах Цветкову, который молча его слушал, крутя в руках очки, потом, вздохнув, сказал:

— М-да… Бывает и так, бывает, — он досадливо потер ладонью ежик седых волос на затылке. — Что-то, выходит, мы не учли. Или еще не узнали. Или что-то неожиданное произошло.

— Его величество случай, — усмехнулся присутствовавший тут же Лосев.

— Именно что, — произнес с ударением Цветков. — Давайте, милые мои, дальше соображать. Этого гуся надо брать побыстрее.

— Могли давно взять, — сказал Лосев. — А то водили, водили и доводились, черт бы его побрал.

— Не могли мы его раньше брать, сам знаешь, — покачал головой Цветков. — Прокурор санкции бы не дал. Единственная реальная улика против него появилась только сегодня — почерковедческая экспертиза дала. Вот тут уж никуда не денешься.

— И так было видно, — Лосев махнул рукой. — Впрочем, согласен, конечно. Да и чего теперь говорить. А искать его больше пока негде, Федор Кузьмич.

— Пока, — многозначительно заметил Цветков. — Пока. А вот завтра… Завтра ты в этом смысле поговори еще раз с Шаниным. Вроде контакт у тебя с ним установлен, как считаешь?

— Надеюсь.

— Вот и поговори. Может, он еще какие связи Глинского даст. Хотя до завтра еще целая ночь впереди. Где наши его ждут? — обратился Цветков к Денисову.

У того от усталости слипались глаза.

— Всюду ждут, — ответил он.

— Думаю, все же появится, — убежденно сказал Цветков. — Просто что-то случилось.

…А случилось самое простое и в то же время неожиданное. Не успел Глинский выбраться на машине из дачного поселка, как внезапно мотор заглох. Никакие попытки снова его завести не помогли. Видимо, засорился карбюратор. Сам Глинский, а тем более Коменков в этих делах ничего не понимали, и помощи искать было негде, все дачи вокруг оказались пустыми. В конце концов машину пришлось руками затолкать куда-то в кусты, а самим пешеходной дорожкой отправиться к станции.

В Москве решено было неприятное происшествие сгладить приятным обедом в ресторане с соответствующей выпивкой, конечно. После чего развеселившийся Коменков потащил всех к какому-то приятелю.

— А у меня деловой разговор с Раечкой, — упрямо, хотя и не очень твердо объявил Глинский. — Ей-богу, деловой. Правда, Раечка?

— Нет вопроса! — весело откликнулся Коменков. — Генка вернется только в семь, после работы. Ключи тут, — он похлопал себя по карману и лукаво подмигнул. — А у меня есть тоже деловой разговор, только в другом месте. Так что на время расстаемся, и все дела. Принято?

Вечером веселье продолжалось уже на квартире некоего Гены. А затем последней электричкой Раю отправили домой. Приятели распрощались, и сильно подвыпивший Глинский, подхватив такси, направился к себе, по дороге пытаясь сообразить, как ему завтра притащить в Москву свою собственную «тачку».

Однако в подъезде дома его размышления были не очень вежливо прерваны. Глинский попытался было сопротивляться. В результате слегка помятый он очутился уже совсем в другой машине и был доставлен на Петровку.

А утром злой, невыспавшийся, но вполне протрезвевший Глинский предстал перед Лосевым.

— Так, так, — насмешливо сказал Виталий. — Что-то неважный у вас вид, Глинский. Плохо спалось после всех попоек?

— Не ваше дело, — со злостью отрезал Глинский. — На каком основании меня задержали, извольте сообщить.

— Вас арестовали, а не задержали. На основании санкции прокурора.

— А я ничего не совершил. Это произвол, понятно вам?

— Вот и разберемся.

— Что ж, — Глинский поудобнее расположился на стуле, — надеюсь, разберемся мы с вами быстро. А вам вопрос задать можно?

Теперь уже усмехнулся Лосев.

— Что ж, в порядке исключения, задавайте.

— Кто, интересно, вам на меня пожаловался, кто оклеветать посмел? Уж не Леночка ли некая, а?

— Кто такая? — сдержанно осведомился Лосев.

— Знакомая. Да нет… Вы ж меня по адресу взяли. А она… И вообще такие сведения вы обязаны скрывать. Я не подумал. Извините за наивный вопрос.

Глинский постепенно осваивался с обстановкой и все больше наглел. Черные глаза его зло поблескивали, на сухом, крепком лице появилась и уже не сходила ироническая усмешка.

— Так что спрашивайте, спрашивайте, — снисходительно разрешил он. — По мере сил буду отвечать.

— Что ж, попробуем, — согласился Лосев. — И для начала очертим круг ваших знакомых. Даже два круга. Вот первый. Маргариту Евсеевну знаете?

— Ну, допустим, знаю. Что из этого?

— Веру тоже знаете, Хрисанову?

— Знаю.

— А Раю?

— Вы что, — насмешливо поинтересовался Глинский, — по моим амурным делам специализируетесь? С кем, значит, спал, да? А я, знаете, джентльмен и на такие вопросы…

— Какой вы джентльмен, я знаю, — невольно сорвавшись, угрожающе сказал Лосев и, досадуя на себя, уже ровным тоном переспросил. — Так Раю знаете?

Глинский бросил на него настороженный взгляд.

— Знаю, — коротко ответил он.

— Пока все, — заключил Лосев. — По первому кругу знакомств. Теперь второй круг. Шанина Диму знаете?

— Представьте себе, знаю, — с вызовом ответил Глинский.

— Бобрикова?

— Тоже знаю.

— Нину Сергеевну?

— Знаю.

С каждым новым именем настроение Глинского все больше портилось. Он начинал злиться и трусить тоже.

Лосев делал вид, что ничего не замечает, и все так же спокойно и ровно продолжал спрашивать.

— А Льва Константиновича знаете?

— Знаю… — в голосе Глинского впервые мелькнула неуверенность.

— Виктора Коменкова?

— Ну, и этого знаю. Что из того?

— А вы не догадываетесь?

— Даже не собираюсь догадываться. И вообще… — Глинский начинал нервничать. — Бросьте ваши дурацкие вопросы. Я вам могу еще сотню знакомых назвать.

— Не надо. Пока хватит, — возразил Лосев. — Это, ведь, не только круг ваших знакомых, но и круг известных нам дел, точнее, преступлений. И вы все прекрасно уловили, не притворяйтесь.

— Вы мне лучше загадки не загадывайте, — угрожающе произнес Глинский. — А то я вообще больше слова не скажу, увидите.

— Ладно, — покладисто, даже охотно согласился Лосев. — Не буду загадывать загадок, — и, неожиданно вынув из папки изготовленную Глинским доверенность, резко спросил: — Вы писали?

Глинский бросил взгляд на бланк, секунду помедлил, потом нахально посмотрел Виталию в глаза и с вызовом сказал:

— Ну, я.

Лосев вынул вторую доверенность.

— А эту?

— Ого! Какая коллекция! Ну, и эту писал.

— Такое признание делает вам честь, Глинский, — усмехнулся Виталий. — Выходит, сообразили, что отпираться бесполезно?

— Что я сообразил, вас не касается.

— Ладно. Так кто же вам платил за эту работу?

— Никто. Так, знаете, баловался, — насмешливо ответил Глинский.

— Ну, побаловались и кому отдали?

— Выбросил. И кто-то, видимо, подобрал.

— Так. Значит, на вопросы отвечать не желаете?

— А вы это только что сообразили?

— А вы сообразили, почему прокурор дал санкцию на ваш арест?

Это был для Лосева тот редчайший случай, когда человек оказался до такой степени враждебен и ненавистен ему, даже как-то внутренне неприемлем что ли, что контакт с ним никак не возникал, просто не мог возникнуть.

И Виталий сам начинал нервничать. Между тем, задача допроса была очень сложной. Чтобы дело двинулось дальше, требовалось не только изобличить Глинского и заставить признаться во всем, но добиться от него новых сведений, самых опасных для Глинского и поэтому тщательно им оберегаемых. А для таких признаний следовало заставить его прежде всего задуматься и еще — разбудить страх за собственную шкуру. И Виталий попытался взять себя в руки.

— Я почему-то надеялся, Глинский, что вы поведете себя умнее. Неужели не поняли, что я не случайно очертил два круга ваших знакомств?

— А вот не понял, представьте себе.

— Ну, что ж делать. Тогда на время отложим эту тему. Скажите, Глинский, почему вы работаете вахтером?

— К вашему сведению, у нас любой труд почетен.

— А какое у вас образование?

— Вас не касается. Впрочем… ну, кончил педагогический. Так сказать, учитель.

— Почему же стали вахтером, интересно?

— Вам в самом деле интересно? — насмешливо полюбопытствовал Глинский.

— В самом деле, — вполне искренне ответил Виталий.

Глинский, видимо, его искренность уловил, и это ему польстило. Ведь в данном случае интерес проявлялся к нему самому, а не к его поступкам, как до сих пор. А собой Глинский всегда необычайно, высокомерно гордился и ставил себя куда выше остальных людей.

— Почему вахтером? — снисходительно переспросил он. — Пожелал. Больше, знаете, свободного времени… для самообразования. И вообще, — он пожал плечами, — карьеру делать не хочу, строить там что-то — тоже не хочу. Не по мне это, товарищ…

— Гражданин.

— Да. Кстати, не знаю вашей фамилии. Какое-то у нас с вами одностороннее знакомство, я бы сказал. Это стесняет.

— Вот это верно, — согласился Виталий. — Извините, — и представился. — Инспектор уголовного розыска, старший лейтенант Лосев.

— Очень рад, — иронически поклонился Глинский. — Так вот, старший лейтенант, каждый живет, как умеет, как устроен. У меня другие радости в жизни. Вот, например, женщины. Это прекрасно!

— И деньги?

— И деньги, — охотно согласился Глинский, ехидно блестя глазами. — Вам это, конечно, чуждо, я понимаю.

— Почему же? Но вахтер получает мало.

— Зато остается время для приработков. Надо спешить пользоваться жизнью. Она коротка, к сожалению, и радости ее тоже.

— И вы своей жизнью довольны?

— Вполне. Только оставьте меня в покое.

— Исключается. Самой вашей жизнью. Входит, так сказать, в условие. И при таких условиях жизнь ваша не так уж привлекательна, мне кажется. Скажите, у вас еще не было судимости? Мы не успели проверить.

— Можете не проверять. Не было.

— Тогда понятно. Ваша жизнь этой стороной к вам просто еще не повернулась. Но учитывать это вы должны были как умный человек. Порок-то, ведь, всегда наказывается. Это еще, кажется, в библии сказано. Ну, допустим, получили вы от Льва Константиновича какую-нибудь жалкую тысячу рублей.

— Ну, знаете! Вы меня…

— Пожалуйста, — прервал его Виталий, словно его интересовали не факты, а сам спор о жизни. — Допустим, вы получили даже пять процентов от…

— Десять! — в свою очередь запальчиво оборвал его Глинский. — Десять, не меньше!

— Пусть даже десять. Но сегодня он их вам вручил, а завтра…

— И не завтра! А сегодня же я на них куплю что хотите, любую машину, пол-«Березки», любую женщину, наконец! Согласитесь, здесь стоит рискнуть, черт возьми! — Глинский, блестя глазами, зло стукнул кулаком по колену.

— Это не риск, — возразил Лосев. — Это всегда в конечном счете проигрыш. Катастрофа. Об этом Лев Константинович вас, конечно, не предупредил, когда пригласил, а точнее, заманил…

— Никто еще меня обмануть не пытался, имейте в виду, — гордо заявил Глинский. — И ни у кого это еще не получалось. Если хотите, я пришел сам.

— Э, бросьте. Куда это вы сами пришли? Куда вы можете прийти сами? — пренебрежительно махнул рукой Лосев.

— Не в том дело. Конечно, он не давал объявление в «Вечерке», мол, «требуется», — с тем же напором продолжал Глинский. — Конечно, меня к нему привели. Та же Нинка, которую вы назвали. Но условия ставил я! Можете у него самого спросить.

— И спросим.

— Вот, вот. И спросите. И у Нинки можете спросить.

— И у нее спросим. Только вряд ли они оба захотят об этом говорить.

— Да им это ничем не грозит, будьте спокойны.

— А не скажут они, что организатор всего этого вы? А, допустим, тот же Лев Константинович вообще в этом не замешан? В самом деле, вы смотрите, что получается. Вы изготовили фальшивые доверенности, вы через ту же Маргариту Евсеевну нашли подходящего фондодержателя и через Веру тоже. Затем вручили эту доверенность, скажем, Шанину, и тот, со Смоляковым, это шофер…

— Да знаю я его, — отмахнулся неожиданно встревожившийся Глинский.

— …Так вот, Шанин со Смоляковым получили после этого товар и отвезли, допустим, в цех к Свиридову, в Лялюшки, есть, знаете, такая…

— Знаю, — вновь напряженно оборвал его Глинский.

— …Вот они и отвезли. И все. Причем здесь Лев Константинович, спрашивается?

— Причем? — слегка обескураженно переспросил Глинский. — А идея чья? А кто, извините, всех собрал, дал задания?

— А он разве письменные указания какие-нибудь давал вам? Или свидетели тут были? Да вы просто хотите утопить невинного человека, вы и тот же Шанин, если он такие же показания даст. Хотите снять с себя дополнительную ответственность, как главарь. Тяжкую, надо сказать, ответственность. Это все любой адвокат докажет. Вот вам и ваша распрекрасная жизнь. Ведь хищения-то колоссальные, Глинский. И соответствующая статья по такому случаю…

— Стойте, стойте! — нервно прервал его Глинский. — Вы куда это поворачиваете? Тоже в адвокаты записались?

— Да нет. Сама ситуация так поворачивается, не заметили разве?

— Бросьте! Шантажируете, да? Запугиваете? — дрожа от волнения и ярости прошипел Глинский: — Не пройдет!

— А зачем мне вас шантажировать и запугивать? — недобро усмехнулся Лосев. — Мне от вас ничего не требуется. Вина ваша доказана. А вот вы подумайте и над вашей распрекрасной жизнью, и над ситуацией, которую я вам обрисовал. Защищаться Лев Константинович будет отчаянно, сами понимаете. И тут лучшей версии он не придумает.

— Ладно, ладно, — нервно ответил Глинский. — Я тоже, знаете, не христосик, чтобы чужие грехи на себя брать.

— Да уж, до христосика вам далеко, — согласился Виталий. — Большой вы подлец, Глинский. Большой, — не сдержавшись, добавил он. — Это я так, неофициально вам говорю.

— А я в вашей аттестации не нуждаюсь, — огрызнулся Глинский. — И кое-что придумаю еще, — будьте уверены.

— Что ж, сообщите тогда следователю. Завтра он вас официально допросит.

В тот же день Лена позвонила Липе.

— Леночка, миленькая, родненькая, как хорошо, что вы позвонили! — обрадованно заверещала Липа. — Я так волновалась, так переживала, кошмар просто! Мне Ниночка утром звонила сама не своя. Этот Сева! Он такой невоздержанный, такой страстный! А он вас запер? Это же надо! Ласточка, бедненькая моя…

Липа говорила не останавливаясь, искренне взволнованная и расстроенная всем происшедшим.

— Но вы бы знали, как меня обидела Нина, — сердито сказала Лена. — Она меня просто предала. Я это забыть не могу.

— Ой, что вы, что вы! Это все неожиданно получилось. Она и не думала даже. Ниночка такой человек! И она сейчас ужас, как переживает. Леночка, душечка вы моя, родненькая, вы на нее не обижайтесь, умоляю. Ну, не при чем она тут, клянусь вам! Она сама вам все объяснит. Вы не заглянете ко мне, ну, хотя бы сегодня вечерком? Ласточка моя, миленькая, приходите. Надо же объясниться. Я сама, знаете, так страдаю, так вас обеих люблю, передать просто не могу. Так придете?

— Пожалуй… — неуверенно согласилась Лена, давая понять, что все еще не остыла от обиды. — Если освобожусь.

— Нет, нет, непременно! Я… Мы будем ждать.

Было ясно, что предложение исходит от Нины. Кажется, она тоже стремилась к примирению. Это было странно. Зачем после всего случившегося Нина решила восстановить отношения? Ни о каких личных симпатиях речи быть не могло. Обе ощущали взаимную неприязнь. Лена чувствовала, что тут ей Нину обмануть не удалось. Может быть, их привлекло ее мнимое место работы? Ведь Нина тогда сказала: «У вас там большие возможности». А может быть, встреча требовалась не для восстановления, а для выяснения отношений? Ведь Лена исчезла довольно загадочно. А фокус с Шухминым мог понадобиться не только Глинскому. Возможно, ее собирались проверить или втянуть, но Глинский спутал все карты. А что, если проговорился этот бородатый Вова, хозяин дачи?

Все эти соображения Лена и выложила Цветкову. Тот некоторое время молчал, что-то обдумывая, потом, вздохнув, сказал:

— Идти, милая моя, так и так надо.

И «милая моя» прозвучало как знак дружбы и доверия, как свидетельство, что Лена в глазах Цветкова стала окончательно своей, близкой, как все ребята из его отдела, и верит он ей теперь так же, как им.

— Надо идти, — повторил он. — Надо добиться доверия или заставить проговориться. Главное сейчас — путь к этому самому Льву Константиновичу. Главарь-то он, конечно, главарь, но какая у него конкретная роль, мне не ясно. За что его можно ухватить. Но пока главное — путь к нему.

— Понимаю, Федор Кузьмич, — кивнула Лена.

— Видишь, что получается, — продолжал Цветков. — Когда они все уезжали с дачи, он сел в машину к этой самой Нине. Пост ГАИ они миновали вместе, их зафиксировали. А в город Нина приехала уже одна. Ее зацепил пост ГАИ на окружной дороге. Где-то, выходит, этот Лев Константинович сошел. Вот, ведь, как следы заметает. Значит, надо снова на них напасть.

И вечером Лена поехала к Липе.

Перед этим она, правда, не удержалась и позвонила Откаленко. Весь день она думала о нем, с того момента, как на утренней оперативке увидела его лицо со следами ушибов и, как ей показалось, очень грустные, совсем больные глаза.

— Как дела, капитан? — с наигранной бодростью спросила Лена.

— Нормально, — скупо ответил Игорь. — Ты-то как?

Лена уже научилась улавливать всякие оттенки его голоса. На этот раз она уловила досаду и какое-то недовольство ею. Последнее ее задело. Это он еще ею недоволен.

Сам… Впрочем, Лена не стала углубляться во взаимные обиды.

— Я тоже нормально, капитан, — все так же бодро ответила она. — Как ушибы, болят? Тебе что велели делать?

— Терпеть. А ты что делаешь?

— Еду к подружке Липе.

— Ну, ясно, — с неудовольствием ответил Игорь.

— Привет, капитан.

— Привет.

Вздохнув, Лена повесила трубку. «Что же это такое? — невесело подумала она. — Долго это будет продолжаться? И чем это он недоволен?».

Она думала об этом и по дороге к Липе.

Как все-таки тяжело складываются их отношения. И она не может их порвать, у нее просто нет сил порвать окончательно. Неужели она такая слабая? Ведь ясно же все. Ведь будет лучше, легче и ей, и ему. А вчера он мчался ей на помощь. Нервничал, конечно, спешил, злился. И такая нелепая авария. Слава богу, он цел. Цел хотя бы…

Но он ужасно самолюбив. Эта авария… Он не может себе простить ее. Вот в чем дело. Вот почему он сердит не на нее, а на себя. Нет, и на нее тоже. Наверное за то, что она вообще поехала на дачу. Но…

Лена с трудом оторвалась от этих мыслей и заставила себя думать о предстоящей встрече. Ведь у Липы будет Нина, это ясно. А будет ли кто-нибудь еще? Вряд ли.

Когда Лена приехала, Нина была уже там.

Они встретились вполне дружелюбно, даже расцеловались. Лена, правда, изображала обиду, она была холодновата и сдержанна. А Нина… она изображала раскаяние. И обе чувствовали, что идет игра, и были полны взаимной неприязни, настороженности и при этом очевидного желания снова наладить отношения, хотя цель каждой оставалась для другой неясной.

Липа всего этого не замечала, она была преисполнена радости и нежности к обеим своим подругам и не переставала болтать.

Все уселись пить чай.

— Ой, я так виновата перед тобой, дорогая, — сказала Нина, осторожно откусывая печенье. — Но я даже не могла подумать, что он так обнаглеет. И решила, что ты тоже этого хочешь. Но просто ломаешься. А Севка, конечно, подлец. Заманить, обмануть.

Привык, понимаешь, что женщины сами вешаются ему на шею. Эффектный мужик, ничего не скажешь, правда?

— Правда.

— Ну, и выпил, конечно. Его, между прочим, можно понять, — Нина лукаво улыбнулась. — Ты же прелесть.

— Наглец, — ответила Лена, тоже улыбаясь. — Я люблю таких проучить.

— А разве у вас ничего не было?

— Кое-что было, — усмехнулась Лена. — Например, я ему чуть не сломала плечо. Он взвыл и убежал. Но успел меня все же запереть.

— Ой, какой ужас! — всплеснула руками Липа.

— Как же ты выбралась? — поинтересовалась Нина и засмеялась. — Представляешь? Под утро Севка к тебе спускается… Ой, правда, у него плечо все время болело. Сказал, что ударился. Но как же ты все-таки выбралась?

— Топор нашла. Нажала им на замок, он и отскочил.

— Ну, и вернулась бы к нам.

— Что ты! Я очень испугалась, — улыбнулась Лена. — Схватила пальто и бежать. Прямо на станцию. Еле нашла ее.

— А мы Севке знаешь, как дали? Он теперь на коленях будет у тебя прощения просить, увидишь. Он и сам переживает…

— Ой, тут я сомневаюсь, — засмеялась Лена. — Ты его видела?

— Нет. Пропал куда-то, — и Нина задумчиво добавила: — А вообще-то не должен был.

— Девочки, девочки, вы ничего не едите, — всполошилась Липа.

Некоторое время затем разговор вертелся вокруг пустяков. Но вот, улучив момент, когда Липа вышла зачем-то на кухню, Нина многозначительно сказала:

— Ты знаешь, тебя хочет видеть Лев Константинович.

Лена недоверчиво усмехнулась.

— Мне казалось, он хочет видеть только тебя.

— Не говори глупости, у него деловой разговор.

— Какие у нас с ним могут быть дела, что ты болтаешь?

— Увидишь. Кстати, Леночка, ты на каких операциях сидишь у себя в бухгалтерии?

— На продуктовых фондах, а что?

— Включая кондитерский цех?

— Конечно.

— И где вы выбираете эти фонды, интересно? Скажем, для кондитерского цеха?

— Ой, из тысячи мест, ты даже не представляешь.

Липа появилась с горячими пирожками, и снова завязался общий разговор. Гости наперебой расхваливали пирожки.

«Подбираются, — усмехалась про себя Лена. — И ничего не боятся. Интересно, что будет, когда выяснится, что Глинский и Шанин исчезли». Лена была полна снисходительного и насмешливого презрения к этим глупым «деятелям». Она и не подозревала, какое новое испытание ей готовится.

— Леночка, ты мне скажи свой рабочий телефон, — попросила Нина. — Я тебе на днях непременно позвоню.

— Пожалуйста, — охотно согласилась Лена. — Пиши.

Это было предусмотрено заранее. В отделе Цветкова уже знали, что по этому номеру телефона могут попросить работника бухгалтерии ресторана Леночку.

— А Петя твой очень тогда рассердился? — поинтересовалась Нина.

Лена по какому-то наитию ответила:

— Ах, у нас с ним сложные отношения. Есть еще один человек. Игорь. Он даже чем-то мне ближе кажется.

— А кто он такой?

— Игорь? Юрисконсульт.

— Да? А Петя?

— Он работает по снабжению в Спорткомитете. Ты же видела, какой он громадный, — засмеялась Лена.

— Да-а. Мужик видный. Я бы такими не бросалась.

— Ах, я еще ничего не знаю. Да и чего ломать голову? Замуж я ни за одного из них не собираюсь. Мне и так хорошо.

— И роман с обоими? — лукаво подмигнула Нина.

— Ниночка, — Лена весело погрозила ей пальцем. — Мы с тобой еще не такие близкие подруги. Не торопись.

— Ах, вы, наверное, только Инночке доверяете, — с обидой вставила сгоравшая от любопытства Липа. — А мы любим вас не меньше, клянусь.

— Ну, с Инной мы знакомы чуть не десять лет. Ой, даже больше, — ответила Лена. — Еще со школы, представляете?

Больше разговор никаких опасных тем не касался. И вечер кончился вполне дружески. На прощанье Липа расцеловала обеих подруг.

Как всегда, Нина довезла Лену до дома и предупредила:

— Значит, я тебе на днях буду звонить, хорошо? Кстати, запиши на всякий случай мой домашний телефон. Мало ли что.

Она приоткрыла дверцу машины, и в салоне зажегся свет. Лена на клочке бумаги записала номер телефона. И они простились.

…Нина позвонила на следующий день, под вечер.

Но за день до этого произошел один странный случай.

Утром Инне Уманской позвонил ее брат и весело осведомился:

— Инка, помощь нужна. С работой. Твоя Ленка еще в милиции работает или ушла уже?

— С чего ты взял? — удивилась Инна. — Конечно, работает.

— В ОБХСС?

— Нет. Она в МУРе.

— Эх, жаль. Тут толчочек один нужен. Волынят, дьяволы!

— А ты в суд на них подай. Раз тебя оправдали, пусть…

— Тут лучше, понимаешь, неофициально, — досадливо возразил Николай. — А у Ленки нет знакомых в ОБХСС?

— Не знаю. Во всяком случае просить ее я ни о чем не буду.

Инна рассердилась.

— Ну, тогда ладно. Считай, что этого разговора у нас не было, — обиделся Николай и бросил трубку.

А на следующий день после ареста Глинского Валя Денисов отправился вместе со следователем на его квартиру для официального обыска. Однако обыск результатов не дал. Никаких следов преступной деятельности Глинского обнаружено не было. Но Денисова насторожило поведение матери Глинского, полной, растрепанной, желчной старухи. Она ни на шаг не отходила от следователя, проводившего обыск, при этом все время что-то сердито ворчала себе под нос. И вот в какой-то момент Валя уловил, как старуха раздраженно сказала:

— …Покоя от них нет… Ищут, ищут…

— От кого вам нет покоя, гражданка? — поинтересовался Валя.

— Да от вас, от кого же еще…

— Но мы же у вас впервые.

— Не вы, так другие. С утра уже один усатый был. Тоже какую-то бумагу сунул.

Денисов переглянулся с подошедшим следователем.

— И что взял? — спросил тот.

— А я знаю? Бумаги…

— Ну, какой из себя был тот человек? — спросил обеспокоенный Денисов.

— Я, молодой человек, вас не запоминаю, — сердито ответила старуха. — Все вы для меня на одно лицо.

Через час Валя докладывал об этом разговоре Цветкову.

— М-да… — задумчиво ответил тот. — Утром, выходит, они его не дождались и решили кое-что из дома его изъять. Опоздали мы, выходит.

— Все утро прокурора ждали, санкцию на обыск получить, — хмуро сказал Денисов.

Вскоре после этого и позвонила Нина. К счастью, Лена была на месте.

— Леночка, — торопливо и встревоженно сказала Нина. — Очень надо увидеться. Я заеду за тобой. Вы где находитесь?

— Ой, мне сейчас надо с начальством ехать на точку, — ответила Лена, лукаво улыбнувшись сотруднику, который подозвал ее к телефону. — А оттуда я к Инне обещала заехать. Может, отложим до завтра?

— Нет, нет. Ну, я тебя на этой точке перехвачу.

— Неудобно. Давай тогда так условимся. Через… — Лена посмотрела на часы. — Ну, к шести у Инны. Ладно?

— К ней заходить не хотелось бы. Я тебя лучше возле ее дома подожду. В машине. Давай адрес.

— Пиши.

Лена продиктовала адрес и повесила трубку.

— Почему-то очень спешит, — сказала она. — И волнуется.

В этот момент в комнату вошел Откаленко. Наклейку с лица он снял, но под глазом остался бурый рубец до самой щеки. Тем не менее Игорь был бодр, энергичен и даже на свой манер скупо улыбался.

Лена удивленно спросила:

— Ты зачем пришел? Тебе лежать надо.

— Кто сказал?

— Начальство. При мне.

— А, может, я по тебе соскучился?

— Ого! — еще больше удивилась Лена и сказала сидевшему тут же сотруднику. — А, ведь, он болен серьезнее, чем мы думали.

— Да-а, — шутливо согласился тот. — На голову перекинулось.

Откаленко с напускной строгостью сказал:

— Шуточки? На работе находитесь, товарищи, — и обратился к Лене. — Кто там спешит и кто там волнуется?

— Уважаемая Нина Сергеевна.

— А куда ты собралась, интересно знать, к ней?

— На свидание.

— С кем?

— Ты что, мой начальник? В крайнем случае Лосев мой начальник. Он хоть старший группы.

— Допустим, я его замещаю. Ну, говори, говори.

— Нина требует встречи.

— Может, все-таки, мне с тобой поехать? Ну, друг-приятель, допустим.

— У меня уже один друг-приятель был, — засмеялась Лена. — Хочешь, чтобы и тебя так обвели?

— Давай серьезно, — нахмурился Игорь.

— А если серьезно, то не надо со мной ехать. Одна поеду. И она одна, видимо, будет. Разговор у нее, мне кажется, какой-то секретный. Вот и к Инне даже зайти не пожелала. Так что ты тоже помешаешь.

— Помешаю? — Игорь секунду помедлил, потом решительно сказал: — Ладно. Идем к Кузьмичу. Там решим.

По дороге он сказал Лене сердито:

— Я тебя больше ни на шаг одну не отпущу. Все.

— Посмотрим, — заносчиво и независимо ответила Лена, но сердце у нее на миг замерло от волнения.

…А спустя час Лена подходила к дому, где жила Инна, и уже издали увидела поджидавшие ее красные «Жигули».

Нина сказала торопливо:

— Поехали скорей. Нас ждут.

— Но я должна к Инне зайти.

— Потом, потом. Поехали.

— Нет, — капризно возразила Лена и даже приоткрыла дверцу машины. — Больше я ни на какие дачи с тобой не поеду.

— Да не на дачу, не на дачу, — раздраженно ответила Нина. — Не будь дурочкой-то. Здесь недалеко. Лев Константинович просит тебя приехать.

— А я уже сказала…

— Знаю! Слышала! — каким-то взвинченным, базарным тоном выкрикнула Нина и тут же спохватилась. — Ой, извини. Нервы, знаешь, никуда стали. Ну, я тебя умоляю. И не беспокойся. Он тебя пальцем не тронет. Просто есть серьезный разговор.

Лена пожала плечами и рассеянно посмотрела на другую сторону улицы, где стояла ничем не примечательная серая «Волга».

— Ну, если ты так просишь… — и Лена прикрыла дверцу.

Машина сорвалась с места. Видно было, как Нина нервничает.

Довольно быстро они оказались в одном из кривых переулочков Замоскворечья, возле старого, трехэтажного дома с облупленной штукатуркой и ржавыми балкончиками. Нина заехала во двор и остановилась возле темного подъезда. Чуть не на ощупь, держась за перила, поднялись на второй этаж.

Нина позвонила.

Дверь открыл сам Лев Константинович, одетый вовсе не по-домашнему, в темном костюме и галстуке. Глянцево бритые щеки даже поблескивали в тусклом свете одинокой лампочки в передней, щеточка седых усов воинственно топорщилась под широким носом.

— Прошу, — церемонно сказал он чуть в нос и помог обеим женщинам снять пальто, потом снова повторил: — Прошу. Вот сюда.

Они зашли в скудно обставленную, мрачноватую комнату. Маленькая квартира эта была как бы выгорожена из большой. Лена даже подумала, что и дверь в нее была тоже вроде бы лишней на лестничной площадке.

— Ниночка, чайку бы нам, — барственно и спокойно распорядился Лев Константинович, потирая руки, и указал Лене на стул возле пустого, накрытого пестрой скатертью квадратного стола на толстых, разных ножках, над которым свисал оранжевый, замызганный абажур. — Присаживайтесь. Сейчас мы и свет здесь зажжем. Где это он тут включается? Ага…

Казалось, он и сам незадолго до них впервые пришел в этот дом.

Лев Константинович подошел к двери и щелкнул выключателем. Над столом вспыхнули две лампочки под стареньким абажуром, и в комнате сразу стало светло.

Лев Константинович вернулся к столу. Его крупное лицо с живыми глазами-буравчиками под нависшими, черными бровями из сурового вдруг стало неожиданно грустным, когда он посмотрел на Лену, посмотрел внимательно и сочувственно.

— Что вы на меня так смотрите. Лев Константинович? — улыбнулась Лена.

— Жалко вас, милочка. Ведь я вам должен сообщить пренеприятнейшую для вас вещь. Ваша фамилия, если не ошибаюсь, Златова, не так ли?

— Так, — как можно спокойнее ответила Лена. — Что из этого?

Однако это открытие ее обеспокоило. Откуда они узнали ее фамилию? Ведь она никому ее не сообщала. И что в таком случае им еще известно?

— Вы, очевидно, неприятно удивлены, правда? — усмехнулся Лев Константинович. — А между тем все очень просто. Фамилию сообщила ваша подруга, Инна.

— Кому сообщила? — совсем простодушно поинтересовалась Лена.

— Нам. Она, видите ли, связана с некоторыми нашими коллегами.

— Неправда!

— Правда, правда. И вы, кстати, тоже. Вы особенно. Вам, в частности, известен некий Николай Уманский?

— Он ни в чем не виноват! — вырвалось у Лены.

— Ошибаетесь. Просто мы ему помогли выбраться из этого дела. Он нам нужен. Но он, увы, остался под подозрением, большим подозрением. Так что сами понимаете… — Лев Константинович вздохнул и сочувственно развел руками.

Лену охватил страх. Что же теперь будет? Ведь она, действительно, совершила служебный проступок, она скрыла… то есть, она не хотела, но так получилось… Да, да, какой ужас! И Инна… Что она им сказала? И что им мог сказать этот Николай?.. И они теперь…

— Но это только половина того, что я должен вам сообщить, — все с той же изысканной вежливостью продолжал Лев Константинович, не спуская глаз с Лены. — Вторая половина посерьезнее. Почему вы нас обманули? Вы, ведь, в милиции работаете, не так ли?

— Вы с ума сошли! — воскликнула Лена. Но получилось у нее это не очень уверенно. Лена растерялась.

— Нет. Никто с ума не сошел. Никто, — сочувственно покачал головой Лев Константинович. — Просто не надо других считать глупее себя.

В это время вошла Нина с подносом в руках. На нем стояли большой, цветастый заварочный чайник, чашки, блюдца, розетки с вареньем, горка печенья на тарелке, еще что-то. Нина с какой-то неопределенной усмешкой быстро и молча расставила все на столе.

Потом прямо из заварочного чайника налила всем чай.

— Отлично. Попьем чаю, — деловито распорядился Лев Константинович и придвинул к себе чашку. — Так и беседа пойдет легче.

Лена к своей чашке не прикоснулась. Она сидела ошеломленная, не в силах собраться с мыслями. Все произошло слишком неожиданно и выглядело слишком страшно. Лев Константинович громко отхлебнул чай и посмотрел на Лену.

— Вам, милочка, — сказал он, — придется все нам рассказать. Все. Ничего тут теперь не поделаешь. Придется.

Лена сделала невольное движение, и Лев Константинович, уловив его, насмешливо усмехнулся.

— Не бойтесь. Мы вас не будем пытать, бить и прочие глупости. Вы все нам расскажете сами. Ведь вы за это получили большие деньги.

— Я?!

— Конечно. Как-никак, пять тысяч.

— Вы с ума сошли! Какие пять тысяч?

Лену начала бить мелкая, противная дрожь. Теперь она уже боялась взять в руки чашку, чтобы не выдать себя, не расплескать. А во рту у неё вдруг все пересохло.

— Ну, опять, — поморщился Лев Константинович, со вкусом отхлебывая чай. — Это не разговор. Деньги вы получили, и мы можем в любую минуту это доказать, если потребуется. И тогда… Ну, вы сами понимаете, что тогда. Вот почему вам придется все нам рассказать. Самое интересное, — он снова не спеша отхлебнул чай, — вы не сможете больше никого арестовать. Ну, Севочку Глинского вы взяли. Верно. А кого еще?

Лена молчала.

— Так, — констатировал, как бы даже удовлетворенно, Лев Константинович. — Пока ничего говорить не хотите. Что ж, я терпелив. И еще кое-что вам скажу. Да вы пейте чай, милочка, пейте. И ты пей, — кивнул он Нине. — У нас, как видите, вполне мирная беседа. Леночка, надеюсь, все взвесит. Иначе… Вам теперь, полагаю, ясно, как мы узнали место вашей истинной работы? МУР, не так ли? А почему МУР, а не ОБХСС?

— За вами еще и убийство, — глухо сказала Лена.

— Ну, ну, убийство не за нами. Убийство… Впрочем, теперь понятно. Вот что значит связываться с уголовником, дорогая, — обратился Лев Константинович к Нине. — Фи! Мразь такая… Ну да, ладно. Так вот, — он снова повернулся к Лене. — Вы, если хотите знать, вызвали у меня подозрение с самого начала. Ваша ошибка: вы слишком активно шли на сближение с Ниночкой. Не заметили? И она не заметила. И никто из наших не заметил. Заметил я, — самодовольно ухмыльнулся Лев Константинович. — Еще до вашей встречи с Ниночкой.

— Она тоже активно шла на сближение, — сказала Лена.

— А это уже по моему совету. Ведь началось шевеление и вокруг Севочки. Вот, кстати, ваша сберкнижка, — Лев Константинович не спеша достал бумажник, вынул оттуда новенькую сберкнижку и насмешливо помахал ею в воздухе. — Вами лично положено на нее пять тысяч. Лично. Три дня назад. Вот, полюбуйтесь.

Он раскрыл книжку и показал Лене сначала первый листик с ее фамилией, прикрыв при этом номер сберкассы, потом следующую страницу, где значилась внесенная сумма — пять тысяч, потом так же не спеша спрятал книжку в бумажник.

— Все-таки я бы на вашем месте эти деньги взял, — вздохнув, сказал Лев Константинович. — И никто, ведь, не узнает, имейте в виду, ни одна душа. А мы с Ниночкой молчать умеем. Тем более, что это и в наших интересах. А такой суммой, знаете, не бросаются.

— Вы бросаетесь, — сказала Лена и откашлялась.

— Не-ет, — усмехнулся Лев Константинович. — В крайнем случае одним работником МУРа будет меньше, — и резко спросил: — Шанин арестован?

— Да, — вырвалось у Лены почти непроизвольно, и она испугалась.

— Ну, вот, — удовлетворенно кивнул Лев Константинович. — Видите? Вам же ничего не стоит заработать эти деньги. Что у вас есть против Севочки?

— Он негодяй, ваш Севочка.

— Ну, это само собой, — махнул рукой Лев Константинович. — Но за попытку к изнасилованию вы его привлекать не собираетесь, надеюсь?

— За ним есть кое-что еще.

— Вот, вот. Что же? Ведь он не совершил убийство. Он там просто не был. И, соответственно, кислоту не вывозил. Так, ведь? Это сделал Димочка, вам известно, полагаю?

— Известно…

Лена не знала, что делать, как себя вести. Просто молчать? Но нервы не выдерживали молчания. Ей хотелось заставить этих негодяев, этих наглецов тоже испугаться, хотелось показать, что она их не боится, что презирает их, что провокация ничего им не даст. Она сразу же все сообщит Федору Кузьмичу… Но такие деньги… На ее имя, на ее счету… Разве эти люди будут рисковать такими деньгами просто так? Они сообщат об этих деньгах не Цветкову, конечно, не генералу даже, а еще выше. Там Лену не знают. Там назначат служебное расследование, а пока отстранят ее от работы, и кто знает… Ведь к этому прибавится еще и Николай. Получается, что она скрыла знакомство с ним. У Лены все похолодело внутри. Кто знает, чем это все кончится… Кто знает… Что же делать?

Как себя сейчас вести с ними, чтобы… Чтобы вырваться отсюда. Они же так просто не отпустят ее…

— Тогда что же предъявляется Севочке? — снова повторил вопрос Лев Константинович. — Говорите, милочка. Вы же начали. Продолжайте.

— Он подделывал доверенности, ваш Севочка.

— Ах, вот вы до чего докопались. И знакомился с нужными людьми?

— Да.

— Так, так… — Лев Константинович подумал с минуту и неожиданно с вызовом спросил: — А не могли бы вы кое-что передать своему начальству?

— Что именно?

— Ну, например… — он вдруг заколебался. — Например… Нет, это, пожалуй, рано, — и резко спросил: — Вы знаете, куда делась кислота?

— Не знаю.

— Вы говорите только за себя?

— Конечно.

— А у вас там… не знают?

— Это мне неизвестно.

— Милочка, вы начинаете говорить неправду, — укоризненно покачал головой Лев Константинович, и настороженные его глазки под лохматыми бровями зло сузились. — Это очень неосмотрительно с вашей стороны.

— А вы давно говорите неправду всем вокруг.

— Ну, зачем же дерзить старшим? — усмехнулся Лев Константинович, но взгляд оставался все таким же жестким. — «Давно», «давно»… Если хотите знать, именно поэтому я быстро распознаю неправду у других. Так вот, значит, знаете, куда ее отвезли?

— Допустим.

— Очень хорошо.

— Ничего хорошего, — вдруг вставила Нина, все время напряженно слушавшая их разговор, и со злостью добавила, обращаясь к Лене. — Удушила бы я тебя, милочка, — она с издевкой произнесла последнее слово. — Жаль, что Севка тебя не покалечил.

— Ну, ну. Не надо так, — примирительно сказал Лев Константинович, отхлебывая чай. — Это ничего не дает, Ниночка. А разговор у нас получается превосходный. Если его передать ее начальству, то станет ясно, за что она получила деньги.

Лев Константинович даже потер руки от удовольствия и снова, уже деловым тоном, нахмурившись, обратился к Лене:

— У вас там есть такой… Лосев. Он случайно не занимается нашим делом?

— Откуда вы его знаете? — почему-то испугалась Лена.

Она чувствовала, что теряет контроль над собой. Ее все больше сбивал этот, с виду спокойный, а на самом деле нервный, напряженный, все время менявший русло и таивший всякие ловушки, разговор. Она не могла уследить за всеми этими поворотами и ловушками, за мыслями человека, сидевшего перед ней, ненавистного ей человека, и эта, кипевшая в ней, еле сдерживаемая ненависть тоже мешала сосредоточиться, мешала соображать.

— Откуда знаю? Наслышан, — неопределенно ответил Лев Константинович. — От коллег. Однажды он тоже чуть не взял деньги. Но мы раздумали.

— Лжете!

— Зачем? Так он занимается этим делом?

— Ну, занимается.

— Гм… Это плохо, — он забарабанил пальцами по столу. — Плохо…

Лев Константинович нервно достал сигареты, закурил и некоторое время пристально смотрел на горящую спичку, потом ловко перехватил за обуглившийся кончик, дал спичке догореть до конца и тогда только бросил в пепельницу.

— Вот так, — уже бодро заключил он и посмотрел на Нину. — А, ведь, я мог однажды этого Лосева… Пожалел. И вот теперь… — он снова нахмурился и обратился к Лене. — Значит, Лосев. Кто еще занимается нашим делом?

— Это вас не касается.

— Очень даже касается. А его начальник… Этот самый Цветков! Жив еще?

— Конечно, жив.

— И не ушел на пенсию? Ай, ай. Пора бы. С ним я тоже когда-то лично был знаком. М-да, встречались, встречались, как же.

— И снова встретитесь.

— Вы так полагаете? — насмешливо спросил Лев Константинович. — Что, у него не бывает неудач?

Лене вдруг стало невыносимо горько и так обидно, что задрожал подбородок и она, еле справившись с собой, сказала:

— Вы его плохо знаете. Он…

— Ладно, ладно, — властно перебил ее Лев Константинович. — Оставим воспоминания. У нас есть вопросы поважнее. И раз уж наше сотрудничество началось, надо… вам что, плохо, милочка?

Лена сидела бледная и, попробовав взять чашку, поспешно опустила ее на блюдце, громко звякнув о его край.

— Ничего мне не плохо.

— Нет, плохо, — сочувственно покачал головой Лев Константинович. — Очень плохо. Что ж, тогда на сегодня, пожалуй, хватит. И запомните, вы столько наговорили нам и мы так щедро вам заплатили, что не советую развязывать язык в другом месте. И выходить из игры. Ниночка, вези ее… Ну, куда попросит.

— Я сама…

Лена с трудом поднялась из-за стола.

— Кстати, — небрежно сказал Лев Константинович. — Деньгами вы сможете воспользоваться через неделю. После следующей нашей встречи. Ниночка вам позвонит. Сами вы нас не найдете, — он усмехнулся.

— Мне не нужны ваши деньги, — через силу произнесла Лена.

— Нужны, нужны. Деньги, милочка, всегда нужны. И… они уже не наши, а ваши, советую не забывать. Очень советую, — в голосе Льва Константиновича прозвучала угроза. — Проводи ее, Ниночка. Только… Спокойно.

Когда Лена очутилась на темной лестнице и за ней захлопнулась дверь, она без сил прислонилась к стене и судорожно сглотнула подступивший к горлу комок.

— Я пропала… — прошептала Лена. — Пропала…

Потом она начала медленно спускаться по лестнице, держась за шаткие перила.

…В это время в кабинете Цветкова шел важный разговор. Докладывал Лосев. Кроме них, в кабинете никого не было.

— Информационный центр выдал справку, Федор Кузьмич. Смоляков отбывал наказание с неким Зарубиным Иваном. Освободились одновременно. Зарубин сейчас живет в Крыму, в Ялте. Работает в санатории «Южный берег». Садовником. Женат. Жену зовут Марина. Видно, та самая. Работает в том же санатории, официанткой.

— Как Зарубин характеризуется?

— Нормально. Ничего за ним сейчас нет.

— По какой статье судили?

— Сто сорок пятая, часть вторая. Грабеж. Четыре года получил. Со Смоляковым познакомился в колонии.

— Так, так. А поссорились, выходит, из-за этой Марины. И Смоляков не забыл. Ох, — вздохнул Цветков, — рванет он теперь туда, и жди беды, — он задумчиво покрутил сложенные очки и посмотрел на Виталия. — Вот что: кому-то надо лететь туда. Где Откаленко? Ах, да… — он посмотрел на часы. — Что-то они там, однако, задерживаются.

— Все может случиться, Федор Кузьмич.

— Все, думаешь? — Цветков снова вздохнул. — Ну, ладно. Как Откаленко себя чувствует? Придется ему лететь.

— Давайте я слетаю.

— Ты здесь нужен. У тебя с Шаниным контакт наметился. Он, вон, думать начал, сам говоришь. А это не мало. Да и Глинский… Нет, ты здесь нужен. А в Крыму дело может получиться серьезное, не всякому доверишь, — и Цветков решительно заключил. — Словом, летит Откаленко, вот так. Как он появится, заходите вместе, и немедля. Ясно?

…Откаленко появился только через час. Он вошел в комнату, хмуро посмотрел на читавшего бумаги Лосева, снял пальто и, молча усевшись за свой стол, придвинул к себе телефон.

— Ну, как? — не утерпев, спросил Виталий. — Лена где?

— Сейчас будет.

— Зачем Нинка ее вызывала?

— Встреча была. С Львом Константиновичем.

— Да? — насторожился Лосев. — И что?

— Сама доложит. От дела придется отстранять. И вообще…

— Ты толком можешь сказать? — спросил встревоженный Лосев. — Клещами из тебя каждое слово тянуть надо. Что «вообще»?

— Хватит ей у нас крутиться. Женюсь, вот что.

— Ну, да? — изумился Лосев. — Неужели, решился?

— Представь себе.

— А она?

— Что «она»? Дала согласие.

— А почему «хватит крутиться»?

— Ты бы свою Светку пустил сюда?

— Здравствуйте. У нее же другая профессия.

— Вот и у Ленки будет другая.

— На это она тоже согласие дала?

— Без этого не женюсь. Как хочет.

— Ну, и как она хочет?

— Слушай, — вспыхнул Игорь. — Ты дурака-то не валяй. Сам все прекрасно понимаешь. Нервов у меня на двоих не хватит, ясно тебе?

— Да-а… — задумчиво согласился Виталий, — понимаю, — и с новой тревогой спросил. — А почему ее от дела придется отстранять?

— Провокацию устроили. По-крупному. Она сама не своя. Кузьмич у себя?

— Ждет нас. Тебе лететь придется.

— А, ладно, — раздраженно махнул рукой Откаленко. — Давай Лену дождемся, вместе и пойдем.

Оба замолчали.

Пришла Лена. На бледном лице ее блуждала неуверенная улыбка. Она оглядела молчавших друзей и спросила:

— Ну, что, пойдем?

— Пошли, — поднимаясь из-за стола, сказал Игорь.

Все трое вышли в коридор.

В кабинете Цветкова, Лена, молча, ни на кого не глядя, опустилась на стул. Откаленко и Лосев удрученно молчали.

Федор Кузьмич дописал какую-то бумагу, вложил ее в папку, потом поверх очков оглядел вошедших, энергично потер ладонью седой ежик волос на затылке и с неудовольствием спросил:

— Вы что, с похорон явились? Что случилось-то?

Тут Лена, не сдержавшись, громко всхлипнула и совсем по-детски вытерла кулаком слезы.

ГЛАВА VII Что посеешь…

Улетал Откаленко в тот же день, вечерним рейсом.

Провожал его Лосев.

До регистрации билетов оставалось еще полчаса, и Друзья не спеша прогуливались по шумному, суетливому залу ожидания Внуковского аэропорта.

— Лена почему не приехала? — спросил Виталий.

— Не велел, — коротко ответил Игорь. — Хватит с нее.

— Рапорт она написала?

— Написала.

— И что Кузьмин?

— Доложит генералу.

— Между прочим, Лев Константинович — имя вымышленное.

— А тебя он знает, — усмехнулся Игорь. — Знаменитостью становишься.

— Да-а. Совсем это ни к чему.

— И когда это ты чуть деньги не взял?

— Скорее всего намекает на дело Семанского. Помнишь? Убили его. По этому делу проходил некий Барсиков. Вот он и сулил.

— А потом стрелял в тебя. Вспомнил.

— Во, во. Ах, Барсиков, Барсиков. Искал, сукин сын, недоработки в экономической системе, понимаешь. Прорехи в планировании. Целую лекцию мне тогда прочел.

— Вот и эти то же самое ищут.

— Не-ет, — покачал головой Виталий. — Эти работают на другом. Наша расхлябанность, черт ее подери. Вот Лев Константинович это и ухватил.

— А сам работает четко. Его-то не ухватишь, — заметил Игорь. — Ни черта ему не предъявишь. Нет улик. Все делает чужими руками. Вот только с Леной раскрылся. И то… Предъяви ему этот эпизод, откажется. И все. И не докажешь. А Лена не свидетель, сам понимаешь.

— Куда они потом из того дома делись, не знаешь?

— Откуда? Я Лену подхватил и в управление. Она же сама не своя была.

— А потом?

— Ну, тут же назад кинулись, конечно. А их уже след простыл. Квартира чужая. Хозяйка их почти не знает. С Ниной этой когда-то работала вместе. Ну, ключ ей и дала.

— А Нина вернулась домой?

— Нет. И на работе ее сегодня не было. Заболела, сказали. Звонила.

— Да-а, — вздохнул Виталий. — Ищи их теперь.

— И деньги пропали. Пять тысяч, как-никак. Лена сама сберкнижку видела. Не моргнув глазом, бросили.

— Был расчет. Была надежда. Кто-то когда-то на такой куш, наверное, клюнул.

— Эх, ухватить бы этого Льва Константиновича. Нащупать бы…

— Нащупаем и ухватим, не волнуйся. Не мы, так Эдик докопается.

— Где он сейчас, кстати?

— В Лялюшках, — Виталий невольно вздохнул. — Хорошие там люди живут, я тебе скажу. Просто отличные люди. Вот Гриша поправится, жениться будет на своей Лиле. Меня на свадьбу пригласил. И поеду. А что? И Светку возьму.

Лосев радостно улыбнулся.

— Они и меня приглашали, — усмехнулся Откаленко.

— Ты когда у него в госпитале был?

— Сегодня. С Лилей познакомился. В пятницу его выписывают.

— Ну, вот. Ты давай там, в Ялте, побыстрее управляйся. Сразу две свадьбы и сыграем. И поаккуратней, смотри, — Виталий перестал улыбаться. — Смоляков не Лев Константинович, он беседы с тобой водить не будет. У него для беседы нож имеется. Или еще чего. Эх, черт! Как он у меня из рук ушел, простить себе не могу.

— У меня не уйдет, — мрачно пообещал Откаленко и, ощутив какую-то неловкость, добавил. — И у тебя бы не ушел, если б не Шанин. Да и Гриша уже ранен был.

В этот момент голос диктора, перекрывая гул в зале, громко и невнятно объявил начало регистрации пассажиров рейса на Симферополь.

— Ну, давай, — сказал Виталий, останавливаясь. — Твой, — и посмотрел на часы. — Вовремя, оказывается, улетаешь. Хорошая примета.

— Пока.

Друзья простились.

…Опять Игорь летел в командировку. Которая это была по счету? Как-то они с Виталием подсчитали, получилось, что вместе уже облетели земной шар. А если прибавить, сколько он налетал один? Впрочем, теперь он воспринимал эти дальние, трудные свои командировки уже спокойно, совсем, можно сказать, буднично. Задача, ведь, все та же: отыскать и задержать. А действовать по обстановке, вот и все. Гораздо сложнее то, что он оставил в Москве. Вот и решилась его судьба. Вот и решилась. Удивительно даже.

Привычно и мощно гудели моторы. За иллюминатором стояла непроглядная чернота, в ней отражались огни салона. Игорь развернул газету…

В Симферополе его встречали ребята из розыска.

Один, Никита Рощин, был давним знакомым, когда-то работал в Свердловске, и вот теперь в Ялте. Двое других оказались местными, из областного уголовного розыска.

Конечно, немедленно повезли ужинать. И потому в Ялту ехали уже поздно вечером. У Игоря слипались глаза. Не заметил даже, как миновали перевал с его экзотическим ресторанчиком. Тяжелый день выдался сегодня у Игоря.

Сидевший рядом Никита деликатно молчал. А в гостинице уже ждал номер, и Игорь еле добрался до постели.

Наутро состоялось короткое совещание в управлении.

Кроме Рощина и начальника отдела УР майора Савчука, присутствовал и участковый инспектор Болотный, на территории которого находился санаторий «Южный берег».

— Ну, Зарубин нам известен, — ворчливо просипел он. — Но у меня, знаете ли, особо не побалуешься.

— А пробовал? — поинтересовался Игорь.

— А поди у меня попробуй, я враз хвост прищемлю.

Игорь посмотрел на Рощина. Очень разными были эти двое. Толстый, розовый, с большими, голубыми навыкате глазами, белобрысый и уже немолодой Болотный, и невысокий, худощавый, улыбчивый Рощин, загорелый уже до черноты, с копной вьющихся черных волос.

— У вас ни по одному делу не проходил? — спросил его Игорь.

— Не-а, — покрутил кудлатой головой Рощин. — Вот и Олег Филиппович тебе тоже скажет. Верно, Олег Филиппович?

Савчук казался с виду человеком невзрачным и молчаливым. И именно этой своей невзрачностью, незаметностью и скупостью на слова особенно понравился Игорю. «Сыщик», — уважительно подумал он.

— Да, — коротко кивнул Савчук и, помедлив, добавил. — Однако знаю его. И жену тоже. Молодая совсем. Веселая. Поет, танцует.

— А он?

— Он парень одинокий. И… как бы сказать?.. ревнивый, что ли.

— Во, во, — недовольно вмешался Болотный. — Она танцует, а он ревнует.

— Ссорятся? — уточнил Игорь.

— Ну, это я не скажу, — все тем же недовольным тоном ответил Болотный. — Но с ним ухо востро держать надо. Парень-то отчаянный. И статья была серьезная. А тут еще эта певунья.

— Как же вы с ним познакомились, Олег Филиппович? — снова обратился Игорь к Савчуку. — Случайно или как?

— Да не совсем случайно. Заехал я недавно в этот санаторий. Ну, мне и рассказывают: «Чуть драка у нас тут не случилась». Отдыхающий один решил за Мариной-то приударить. А тут муж. Этот самый Зарубин. Ну, разок по шее он ему дал, конечно. Отдыхающему. А потом помирились. Короче, пустяк дело.

— Вам-то, может, и пустяк, а у меня вот они где сидят, эти драки, — Болотный похлопал себя по жирному загривку. — Ох, доберусь я до этого подлеца.

— Да нет, не подлец он, — покачал головой Савчук. — Совсем не подлец.

— А судимость у него какая? — хмуро спросил Болотный. — Сопоставляете? Начнешь говорить с ним, молчит.

\ Будто какое замыкание у него.

— А друзья у него есть? — снова спросил Игорь.

— Друзья-то? Тут Олег Филиппович пожалуй что прав. Друзей, вроде нет. Ну, вот, вы говорите, один прибыть должен?

— Какой он друг, это мы еще посмотрим, — покачал головой Откаленко. — Скорей всего недруг приедет и жди беды, — Потом снова спросил, обращаясь к Савчуку. — Как бы мне, Олег Филиппович, с ним так незаметно для начала познакомиться, по другой линии. Чтобы и самого не взволновать, не насторожить?

— А, может, наоборот, насторожить его? — предложил Рощин. — Раз не с добром приедет к нему этот Смоляков.

— Спугнуть я его боюсь. Вдруг да подхватит свою Марину и айда отсюда.

— Не. Он не испугается, — покачал головой Савчук.

— Но зато готов будет, — настаивал Рощин.

Болотный недоверчиво покачал головой.

— А вдруг да снюхаются?

— Марина между ними, — возразил Игорь. — Зол Смоляков на них обоих. И вспыльчив, реактивен. Как он машину свою на старика рванул тогда в Москве. Никто опомниться не успел. Нет, мне надо познакомиться с Зарубиным, немедленно.

…Час спустя Откаленко приехал в санаторий «Южный берег». Невысокие белоснежные его корпуса, поднимавшиеся вверх по склону, тонули в зелени кустов и деревьев. Ранняя и буйная весна уже стояла в Крыму.

Было совсем тепло, а на солнце даже жарко.

Игорь оставил пальто в гостинице и сейчас шел по аллее парка в одном пиджаке, галстук он тоже снял и расстегнул ворот рубахи, с наслаждением вдыхая напоенный густым ароматом воздух.

Зарубина он отыскал на другом конце парка, в большом, темноватом сарае, где хранился всякий садовый инвентарь, удобрения в целлофановых мешках, ящики с землей и какой-то рассадой. Парень оказался длинный, спокойный с виду, жилистый и загорелый, с крупными, грубыми чертами лица и хмурыми глазами. На нем были старые, испачканные в земле брюки и расстегнутая чуть не до пояса, вылинявшая рубашка с закатанными рукавами. На голове красовался сделанный из газеты колпак.

Зарубин поднял голову, настороженно посмотрел на остановившегося в дверях сарая Откаленко и медленно погасил о ближайший ящик сигарету, которую, видно, только что закурил. «Беспокоен», — отметил про себя Откаленко.

— Здравствуй, Иван, — сказал он деловито и просто. — Давай познакомимся. Мне тут какое-то время работать придется. Капитан Откаленко. Это по форме если.

Игорь протянул руку.

Подошедший Зарубин неохотно и вяло ее пожал.

— Насвистели на меня, выходит? — хмуро спросил он.

— У меня, Иван, на такой художественный свист слуха нет, — тоже хмуро возразил Откаленко. — Мне надо свое мнение о человеке иметь. Вот и о тебе тоже. Для того и пришел. Ты садись. И давай закурим, если не возражаешь.

Игорь говорил спокойно, убежденно и доброжелательно, никак, однако, не пытаясь подкупить этим тоном Зарубина. Так уж естественно получилось у него, и эту естественность тона уловил Зарубин.

— Здесь нельзя, — сказал он. — Давай выйдем.

— Что ж, давай.

Они вышли из сарая и уселись невдалеке на скамье.

Закурили. Каждый свои, не пытаясь угощать, опасаясь, как бы другой не принял это за навязчивость, да и желания друг друга угощать пока не было.

— О судимости твоей я знаю, — напрямик начал разговор Игорь. — Но об этом как-нибудь потом. А то и вовсе вспоминать не будем. Как сейчас живешь, скажи?

— Ничего, вроде. Живу…

— Доволен?

— Доволен…

— Я понимаю, Иван, душу раскрывать ты перед каждым встречным не собираешься. И правильно. Я, вот, тоже на это не очень всегда настроен. Но тут, понимаешь, дело особое. Я, ведь, в некотором роде, ну, как доктор, что ли. А докторам приходится все рассказывать, понимаешь?

— Меня уже ваши доктора лечили. Знаком, — не поднимая головы, насмешливо ответил Зарубин. — Думал, хватит.

— Что, обида осталась?

— А ты думал? Не в санатории лечили.

— Ну, так ведь, по справедливости все получилось?

— Так-то оно так…

— Вот и дальше так должно быть, я считаю. Друзьями-то обзавелся?

— Сыт друзьями.

— Старыми? — Игорь усмехнулся. — О них забыть пора.

— Не забываются.

— Что, напоминают?

— Пока бог миловал.

— И то хорошо. А ждешь? Ты с кем освобождался?

— Можешь справку навести.

— А самому вспоминать неохота?

— Придется, так вспомню.

Впервые в равнодушном тоне Зарубина мелькнула угроза.

— Значит не по-доброму расстались?

— Не по-доброму.

Зарубин поднял голову и посмотрел на Игоря, что-то, видимо, собираясь спросить, но передумал и снова опустил глаза. Сидел он согнувшись, опираясь локтями о колени, и, глядя в землю, курил.

— Да-а. По-разному, конечно, люди расстаются, — вздохнув, согласился Игорь. — И вина тут порой бывает обоюдная. Ты человек, и он человек.

— Это, когда человек…

— А тут?

— А тут зверь! — с неожиданным вызовом произнес Зарубин. — Ты бы видел. Он ее то бил, то издевался. И уйти не давал, гад.

Видимо, болела, саднила у него на душе история его женитьбы и ссоры со Смоляковым. Ни тот, ни другой не могли ее забыть, хотя и по разным причинам.

— Ты начал жизнь по-новому, — задумчиво сказал Игорь. — Это правильно. Это, если хочешь знать, справедливо. Так и надо дальше жить. Не сорвись, если что.

— Если приедет?

— Вот именно.

— Убью, — глухо сказал Зарубин, не поднимая головы.

— Нет. Я тогда сам все сделаю. Уж доверь. Не ошибешься.

И столько в словах, в тоне Игоря было злой и властной решимости, что Зарубин снова поднял голову, внимательно посмотрел Игорю в глаза и, на этот раз решившись, спросил:

— Знаешь его?

— Знаю.

— Понятно…

— Нет. Не все тебе понятно, Иван. Спрашивай дальше.

По-прежнему глядя в землю, Зарубин долго молчал.

И Игорь молчал, не теребя его, не подталкивая, давая подумать и решиться на новый вопрос. Потому что каждый новый вопрос теперь неизбежно приоткрывал что-то в самом Зарубине, в его прошлой или сегодняшней жизни, в его мыслях и планах. Поэтому нелегко было ему решиться задать такой вопрос незнакомому человеку. Но, с другой стороны, этот человек, видимо, знал что-то важное, нужное для Зарубина, что ему необходимо было знать в его непростой и тревожной жизни. К тому же первое, еще, однако, хрупкое, зыбкое, еще ненадежное доверие уже возникло между ними, это чувствовали оба.

Как возникает такое доверие? Из произнесенных слов? Из интонации? Но слов было сказано совсем мало, и они еще требовали проверки, хотя и рождали как бы надежду на доверие. А может быть, из трудной, почти безвыходной ситуации, в которой оба находились, возникло это доверие? Вряд ли. Такая ситуация могла, ведь, породить и напряжение, а то и ссору. А, может быть, доверие возникло из состояния, в котором оба находились?

Вот это уже было вернее.

Зарубин был одинок в своей новой жизни, это понял молчаливый и, видимо, чуткий Савчук. Это стало ясно и Откаленко. Но он уловил не только одиночество Зарубина, но и тревогу, которая глодала его, и еще ненависть, неутихающую, настороженную и опасную. «Убью» было сказано не агрессивно, а как бы защитно, словно обороняясь. И еще уловил Откаленко в этом парне тайную мечту о друге, союзнике. «Понятно» было сказано с оттенком удовлетворения, потому что, по убеждению Зарубина, знать того человека означало и ненавидеть его. Все это понял Откаленко, так напряжены у него были нервы, слух, внимание, так внутренне настроен он был на понимание, сочувствие, доверие к этому человеку. Все лучшее, что он, сам того не замечая, перенял у своего друга Лосева, помогало ему сейчас найти путь к душе этого парня. И Зарубин, видимо, тоже уловил состояние своего собеседника. Но не только состояние, а и его прямую, твердую, открытую натуру, его искренность и доброжелательность, волю и решимость. Так получилось. Всего за какой-нибудь час знакомства, возможно ли это? Оказывается, возможно, когда оба сознательно или подсознательно стремятся к этому, ищут это, когда оба искренни и внезапно обнаруживают общего опасного врага.

— Ну, спрашивай, чего же ты? — скупо усмехнулся, наконец, Игорь.

— Ты… за ним приехал?

— За ним.

— Натворил чего-нибудь?

— Да. За ним длинный хвост и… кровавый.

— Выходит, конец ему?

— Должен быть конец.

— Должен быть… — задумчиво повторил Зарубин и снова спросил. — А почему ты ко мне приехал?

— Почему? Да потому, что он скорей всего к тебе заскочит, Иван.

— Собирался?

— Он ничего не забыл. И ни от чего не отказался.

— От Марины?

— Да.

— И мне отплатить?

— Да.

Эти два коротких «да» заставили Зарубина нахмуриться. Он стиснул зубы и, по-прежнему глядя в землю, сказал:

— Она к нему не вернется.

— Я тоже так думаю. Она ничего не забыла?

— Все помнит…

— Но веселится и поет?

— Тоже насвистели? — угрюмо спросил Зарубин.

— Я тебе уже сказал насчет свиста. Я тебя спрашиваю.

— Ну, веселится.

— Это хорошо. Веселиться, Иван, может только счастливый человек. А это ты ей дал. Надеюсь, она это понимает, как думаешь?

— Понимает.

— Тогда зачем ты дерешься?

— Не все понимают.

— Объясняешь, — значит?

— Во-во.

— Плохо. Это плохо, Иван. Надо по-другому.

— А если не умею?

— И Марина одобряет?

— Нет… — вздохнул Зарубин.

— Так, ведь, можно ее потерять.

Оба помолчали. Потом бросили давно угасшие сигареты и одновременно потянулись за новыми.

— Кури, — Зарубин протянул свою пачку.

— Спасибо.

Игорь вытянул сигарету и щелкнул зажигалкой. Оба прикурили. И снова замолчали. Наконец, Игорь сказал:

— Теперь, Иван, ответь мне. Согласен помочь?

— Не знаю.

— Почему не знаешь? Прямо говори.

— А я криво говорить не умею. За свои дела надо самому и платить, я так понимаю. Каждый за себя. И потом. Милиции я еще никогда не помогал против… Ну, как сказать? Одним словом, понимаешь.

— Против своих, так что ли?

— Какой он мне свой, ты что? Но тут, ведь, без обмана не обойдется, так? А я это не признаю. Он ко мне без обмана приедет.

— Та-ак. Ну, что же, давай разберемся. А то ты оказываешься, вроде как, благородный, а я совсем наоборот.

— Не то я хотел сказать.

— То, то, если вдуматься. Так вот. Обрати внимание. Ты, ведь, думаешь сейчас о себе. И о Марине. Это тоже, вроде как, о себе. А я… Мне, ведь, он лично ничего плохого не сделал. Зачем же, спрашивается, я на рожон лезу?

— Работа у тебя…

— Вот. Работа. Что же это за работа под нож лезть, давай разберемся. Так вот. Он человека убил, понял? Хорошего, очень хорошего, старого человека. Он одну девушку, вот вроде твоей Марины, тоже пытался убить, в больнице ее выходили. Он еще одного человека ножом бил, и опять его выходили. Хватит?

— Хватит, — глухо, не поднимая головы, ответил Зарубин.

— Выходит, у меня к нему счет побольше, чем у тебя, Иван. Хотя он меня пальцем не тронул и не тронет. Такая уж моя работа.

— Понятно…

— Не все тебе еще понятно. Я, ведь, думаю и о других людях, Иван, с которыми он может столкнуться, на которых может кинуться. Тут и ты, и Марина, и кто-то еще, другой. Я всех этих людей обязан от него уберечь. Сами они этого сделать не смогут. И ты не сможешь. Он, ведь, еще и хитрый, и поопытней тебя. А я смогу. Я этому обучен. Это моя работа.

— Не позавидуешь, — усмехнулся Зарубин, но в усмешке его проскользнуло какое-то недоверчивое уважение.

— Кто-нибудь, может, и позавидует. Не в том дело. Дело еще и в справедливости. Вот главный закон моей работы, если хочешь знать. Все должны жить спокойно. Все. И ты, и Марина, и другие. Согласен?

— Согласен.

— Вот такая моя работа. И что я тебе напоследок посоветую. Ты пока Марину одну никуда не пускай. Объяснять ничего не надо. Зачем пугать? Но мы с тобой должны его опасаться. И меры принять. Вместе. Тоже согласен?

— Да уж, придется, видно.

— Именно что, — сказал Игорь, незаметно для себя повторяя Цветкова. — А для начала я попрошу посторонних на территорию санатория с сегодняшнего дня не пускать.

— А почему такой шухер наводишь, скажешь им?

— Нет, — решительно тряхнул головой Игорь. — О том только мы с тобой знать будем. Так спокойнее.

— Ну, правильно, — с ноткой облегчения отозвался Зарубин и снова спросил: — А ты еще придешь или как?

— Приду. Завтра. В это же время. Ты меня здесь жди.

— Ладно.

— И еще вот что. Запиши-ка мой телефон. Если меня не будет, то Савчука позови. Или Рощина. Знаешь там таких?

— Нет.

— Люди надежные. И в курсе.

— Мне других надежных не надо. Я тебя знаю.

— Они мне передадут. Пиши номер. Фамилия, повторяю, Откаленко. А зовут Игорь. Это уже для тебя.

— Понятно. Дай-ка ручку. — Зарубин вытащил пачку сигарет и на ней записал номер телефона.

— Не потеряй, гляди.

— Ну!

Они расстались.

Игорь направился к главному зданию санатория.

…В конце дня состоялось короткое совещание у Савченко.

— Шоссе на Симферополь контролируете? — спросил Игорь.

— Обязательно, — ответил Рощин. — Там наши. Получили по телеграфу его фото, размножили, теперь у всех на руках.

— У всех?

— У наших работников. Завтра на разводах вручим каждому постовому, — бодро заверил Рощин. — Никуда он теперь не денется от нас.

— Только бы появился, — вздохнул Игорь.

— Я почему-то был уверен в Зарубине, — сказал Савченко задумчиво. — Видно, правильно вы с ним разговор построили.

— МУР, — многозначительно поднял палец Рощин. — Школа.

— Нас учат, — сказал Игорь, — что в каждом человеке есть зацепка, есть болевая точка в душе. Ее только надо найти, нащупать. У нас есть большие мастера на этот счет.

Игорь умолк. Он не привык много говорить на такие общие темы. И вообще ему показалось, что он расхвастался, и сразу же рассердился на себя за это.

…Ночь Игорь провел беспокойно.

Ждать — это самое трудное и нервное дело. А тем более ждать сложа руки. Кажется, все сделано, что возможно. Игорь ничего не упустил. И остается только ждать. И надеяться. Прилетит — не прилетит, появится — не появится. Правда, тут магнит сильный — месть и любовь.

Кажется, тянет его к той женщине, тянет, тянет. А прийти к ней непросто, путь-то закрыт, тут побороться надо и отомстить тоже. Это все Смолякову по характеру, по вкусу. Ну, а если все-таки не появится он здесь? Если у него вдруг возник другой план? А у этого бандита планы могут быть только опасные. Как тогда помешать ему, как его искать, где? Больше пока искать его негде. Пока. До нового его преступления, до новой беды. Только тогда снова появится его след. С ума сойти можно от этой мысли. Нет, надо еще что-то делать, надо думать, думать, думать…

Игорь беспокойно ворочался в постели и не мог заснуть. Ему было жарко под тонким одеялом, душно, неудобно лежать. Среди ночи он встал, выпил тепловатой, невкусной воды из графина. Что это за вода такая здесь?

Потом выкурил у окна сигарету. Какое-то серое, противное небо было, ни луны, ни звезд. Он снова лег в постель и закрыл глаза. Что, интересно, делает сейчас Лена?

Тьфу, черт! Да спит она, в Москве тоже ночь. Так, с мыслью о Лене он и уснул, наконец.

Утром Рощин поинтересовался:

— Ну, как спал?

— Нормально, — буркнул Игорь.

— Да, — согласился Рощин, — ночь прошла спокойно. Не появился твой красавец, — он повертел в руках одну из фотографий, лежащих на столе, и добавил: — Страшноватая рожа, что ни говори.

Игорь покосился на фотографию.

— В тюрьме снимали.

Смоляков смотрел прямо на него. Круглое лицо, губастое, широко расставлены глаза, узкий, в морщинах лоб, короткий, темный ежик волос, бородавка справа возле широкого носа. «Волосы-то уже отросли», — подумал Игорь. Смоляков смотрел на него зло и упрямо. И от этого взгляда Игорю стало не по себе.

— Ладно, — хмуро сказал он, отбрасывая фотографию. — Давай, Никита, думать. Ничего мы с тобой не упустили?

— Вроде, ничего.

— А у санатория люди дежурят?

— А как же.

— Проверил бы. Я их не знаю.

— Проверю, проверю. На этот счет не беспокойся.

— Он опытный, Смоляков. Учти.

— Мы тоже опытные.

— А какие еще входы есть в санаторий, посмотрели?

— Слушай — сочувственно сказал Рощин. — Да не волнуйся ты так. Все посмотрели. Все в порядке. Только бы он появился.

…И Смоляков, наконец, появился. Совсем не там, где его ждали.

Неожиданно позвонил Зарубин.

— Игорь? — глухо спросил он.

— Я, я. Чего звонишь?

— Приезжай. Дело есть.

— Еду.

Игорь примчался через полчаса. Зарубина он нашел у того же сарая, что и вчера. Он сидел на скамейке какой-то взъерошенный, сутулый и, опираясь локтями на широко расставленные колени, смотрел в землю, словно что-то потерял в траве возле ног. Во рту была зажата дымящаяся сигарета.

— Ну, что случилось, Иван? — спросил Игорь, слегка запыхавшись и усаживаясь рядом на скамью.

Зарубин вздохнул, откинулся на спинку скамьи и вынул сигарету изо рта.

— Письмо получил, — процедил он, доставая из кармана мятый конверт.

Игорь прежде всего внимательно осмотрел сам конверт.

— Так… Местное. Уже хорошо… Отправлено вчера… — медленно говорил Игорь, крутя конверт в руках. — В одиннадцать часов… С центрального почтамта… Там, видимо, и писал его… Ну, посмотрим, чего написал.

— Придти велит.

— «Велит». Он тебе не хозяин.

Игорь достал письмо. Это был сложенный вдвое зеленоватый бланк для телеграмм. Кривые строчки шли поперек печатного текста. Смоляков писал:

«Здорово, дружок закадычный Иван. Поклон тебе от дружка Фени. Желаю встретиться. Приходи в субботу в парк у моря, в двенадцать дня. Там открытая кафушка „Золотой маяк“. Ждать буду. Не придешь, умоешься.

Феня».

— Феня — кличка его? — спросил Игорь.

— Ага.

— А суббота у нас завтра, так?

— Так. Мне идти или как? Охота взглянуть.

— Не боишься?

— Я его бил, — нахмурился Зарубин. — Под нарой у меня сидел.

— Выходит, он тебя бояться должен?

— Посчитался, — коротко ответил Зарубин и невольно пощупал какое-то место у себя на животе под рубахой.

— Нож? — спросил Игорь.

— Напильник.

— Опасно.

— Ничего. Я живучий.

— Простил ты его все-таки?

— Он потом сам себя чуть не кончил. Рядом в санчасти лежал.

— Значит, дружками вышли?

— Вроде того.

— А Марину, выходит, ты у него увел?

— Я за нее заступился.

Игорь чувствовал, сложный узел отношений связывал этих трех людей, этот лишь на первый взгляд заурядный треугольник. Все тут было трудно и необычно: и любовь, и смерть шли здесь рядом. «Интересно, — мелькнуло вдруг в голове у Игоря, — что думает обо всем этом сама Марина?» Впрочем, сейчас это уже не имело значения.

Так, во всяком случае показалось Игорю. И тут он чуть не совершил крупной ошибки.

— Ну, так чего, идти или нет? — спросил Зарубин сердито и нетерпеливо. — Или не доверяешь? Тогда прямо, говори.

— Пойди, Иван, пойди, — задумчиво согласился Игорь. — На всякий случай посмотрим, чего такое он тебе скажет. Место знакомое?

— Знакомое.

— Ну, а мы подготовим встречу. Марина ничего не знает?

— Нечего ей знать.

— Правильно. Живете вы тут, на территории?

— Ага. Второй корпус, для персонала.

— Дома Марина?

— Дома. Запретил уходить. С территории.

— Слушается?

— Слушается. Я тут к одному случаю придрался, — Зарубин хмуро усмехнулся.

— Ладно. Выходит, сюда он не придет. Что ж, подождем субботы. А так все по-старому. С территории ни шагу. Договорились?

— Ага.

— Эх, Иван, — неожиданно вздохнул Игорь. — Видишь, как жизнь складывается? Ее только выпусти из рук, только расслабься. Унесет, как ветром.

— Только дурной ее из рук выпускает, — кивнул Зарубин, глядя куда-то перед собой. — Вот и я дураком был. Выпустил.

— А сейчас что думаешь?

— Сейчас у меня Марина есть. О ней думаю.

— А кто у тебя еще есть?

— Мать, — вздохнул Зарубин и, поменяв позу, вытащил сигареты и закурил, потом будничным тоном закончил. — Отец. Сестренка.

— Где они?

— Да недалеко, в Херсоне. Моряк отец.

— И до сих пор плавает?

— А чего? Ему сорок восемь всего. И матери столько. В порту работает, в бухгалтерии. Ну, сестренка школу кончает.

— Что ж ты к ним не вернулся?

— Нельзя было, — сдержанно произнес Зарубин.

— Это почему? — удивился Игорь.

— Я уже с Мариной был.

— Ну, и что?

— Отказались ее принять.

— М-да… — покачал головой Игорь точно так, как делал это Цветков. — Что же, и письма, выходит, не шлешь?

— Почему? Пишем. Но вместе и я теперь жить не хочу. И Марина. Потому, силы свои проверить надо, понял? Сам на ноги встану. Руки есть, силы есть, ну, и совесть, оказывается, тоже есть. Не пропаду. Но, однако, пять лет тю-тю. Нагонять надо.

— Как чувствуешь, навсегда завязал?

Такой вопрос серьезно можно задать, только достигнув определенной степени доверия, взаимного доверия и расположения. Игорь это знал.

— Навсегда, — кивнул Зарубин. — Марина, ведь, со мной.

— А у нее кто еще есть?

— Никого. Сиротой росла, у тетки. А тетка померла в прошлом году. Хоронили ее. Очень Марина переживала.

Некоторое время они сидели молча, и нисколько не было тягостным это молчание для обоих. Потом Игорь, спохватившись, посмотрел на часы и торопливо простился.

— Надо действовать, Иван. Нельзя расслабляться, — усмехнулся он. — Значит, все мы, кажется, обговорили. Завтра ты идешь, так?

— Так.

— Ну, пока.

И Игорь заспешил в Управление. Однако он и предположить не мог, что задумал на этот раз Смоляков.

В тот же день в Москве, в кабинете Цветкова, состоялся неприятный разговор.

Цветков вызвал к себе Усольцева.

С нехорошим предчувствием шел Виктор Усольцев в кабинет начальника отдела. Успокаивала только мысль, что главный его враг, этот чертов Откаленко, уехал в командировку. Уж он бы наговорил, будьте спокойны. Но события на даче, о которых Усольцев знал, и, главное, присутствие там Коменкова, с которым так неудачно он провел встречу, сулили неведомые пока неприятности, это Виктор ощущал «печенкой», как любил он отзываться о своих предчувствиях. Тем более арестован этот проклятый Димочка Шанин. И Лосев его уже допрашивал. Но как Усольцев ни старался, узнать результаты допроса не удалось. Лосев молчал.

Когда Усольцев зашел в кабинет Цветкова, то сразу увидел Лосева, сидевшего в стороне, на диване. Длинная его фигура в сером костюме и светлые волосы четко выделялись на темной обивке дивана, это почему-то бросилось Усольцеву в глаза сейчас.

Он остановился на пороге.

— Заходите, Усольцев, — сухо пригласил его Цветков.

Обращение на «вы» ничего хорошего не сулило.

Виктор молча сел на стул возле стола и неуверенно посмотрел на хмурого Цветкова, перебиравшего на столе карандаши.

— Так вот, — сказал Цветков, сдвигая карандаши в сторону. — Должен сказать, что вы плохо начали свою работу у нас. Не неумело, это бы я вам еще простил, а плохо, — подчеркнул он. — С самого плохого начали и самого, в наших условиях, опасного — с обмана. Вот это мы, Усольцев, не прощаем. И это вы знали.

— Я не обманывал, я…

— Погодите, — приподнял руку Цветков. — Я не кончил. Вы провалили задание с Коменковым, вы не получили у него никаких сведений о Шанине, которого он, оказывается, хорошо знает. Ладно. Это может случиться с новичком. Совсем неопытным новичком, каковым вы и являетесь, потому что Коменков — это пустой орех, его расколоть ничего не стоило. Но вместо того, чтобы честно доложить о неудаче, вы заявили, что задание выполнили, но Коменков о Шанине ничего не знает. Этим вы ввели нас в заблуждение и нанесли прямой вред делу. Такое прощать мы не имеем права. И не прощаем, Усольцев. Вот это первый пункт. Он вам ясен?

Виктор сокрушенно кивнул головой. Оправдываться, казалось, бесполезно, да и не хотелось. Главное, не хотелось. Он готов был просто провалиться сквозь землю от стыда. И это еще при Лосеве. Уж лучше бы присутствовал здесь Откаленко. Тогда Виктор отвечал бы смелее, потому что тогда бы он наверняка злился.

— Но мало этого, — хмуро продолжал между тем Цветков, крутя в руках очки и не глядя на Усольцева. — Вы не только ничего не узнали. Вы умудрились вселить в Коменкова уверенность, что он приобрел в МУРе ценного дружка, который его в любой момент выручит, стоит только позвонить ему по телефону. И Коменков стал вести себя после встречи с вами еще увереннее и наглее. Стал хвастать направо и налево этой связью и порочить тем МУР, всех нас, — с нарастающей досадой проговорил Цветков. — Всех! Как же вы посмели так поступить? Вы опозорили людей, которые годы честно здесь работают.

Усольцев еще ниже опустил голову и продолжал молчать.

Замолчал и Цветков.

Согнувшись, сидел на своем диване Лосев и смотрел на Усольцева, как-то по-новому смотрел, сурово и брезгливо. Редко можно было заметить у Лосева такой взгляд. А Виталий думал про себя: ведь он шел к Цветкову, настроенный почти благодушно к провинившемуся Усольцеву, настроенный на строгую, конечно, но вполне товарищескую отповедь. Но жесткие, беспощадные слова Цветкова, его тон, не допускающий никакого прощения, подействовали и на Виталия. Все происходящее сразу окрасилось по-иному и вызвало у него волну новых чувств.

Да, Усольцев, в принципе, может быть, и не такой уж плохой парень и в другом месте может работать, как все, и даже приносить какую-то пользу. Но здесь, у них, где требуется предельная честность и надежность, где любая ложь может обернуться поражением, а то и трагедией, где все они немало рискуют и все строится на доверии друг к другу, здесь, в МУРе, такому человеку, как Усольцев, конечно, не место. Теперь Виталию это стало ясно. И еще ему сейчас было стыдно, что сам он только что мог думать иначе, мог этого Усольцева простить.

— Что скажешь, Лосев? — спросил Цветков, не поворачивая головы.

— Я согласен с вами, Федор Кузьмич, — твердо ответил Виталий. — Сначала, признаюсь, я думал, что это можно еще поправить. Но теперь…

— Это, однако, твой подчиненный.

Виталий уловил явную укоризну в тоне Цветкова.

— Да, — согласился он. — И тут моя оплошность. Прав оказался Откаленко. Он товарищу Усольцеву с самого начала не верил. А я…

Виталий запнулся.

— А ты? — спросил Цветков.

— А я хотел верить. Но не разобрался, не увидел слабых сторон нового товарища. И не помог, когда еще можно было.

— Сейчас поздно помогать, считаешь?

— Сейчас?.. — Виталий подумал и медленно сказал. — Сейчас опасно иметь его рядом, я считаю. Доверие кончилось.

— Так. Выходит, тут и твоя вина. Согласен?

— Согласен.

— И еще один тебе урок.

— Тоже согласен.

— И всем нам, — как всегда справедливо разделил вину Цветков.

В кабинете на миг воцарила тишина.

— Что скажете, Усольцев? — спросил Цветков.

Виктор, поборов себя, коротко ответил, не отрывая глаз от пола:

— Я не буду оправдываться. Виноват… Во всем… Только я не хотел этого…

— Не хотел, — задумчиво повторил Цветков. — Но сделал. Выходит, понимал, что это плохо, и все же так поступил. Гм… Это еще хуже. Что ж, — вздохнул он. — Будем решать, будем решать…

И вот тут Усольцев разозлился. Ему показалось, что Цветков просто поймал его на слове, хитро поймал, коварно и тем самым несправедливо усугубил его вину. И он сказал с вызовом:

— А решать будете не вы, а руководство. И оно отнесется объективнее.

— Вот как? — удивился Цветков. — Значит, вы хотите остаться у нас? — он словно пропустил мимо ушей упрек в необъективности. — Вы считаете это возможным и даже рациональным?

— Да, считаю. Мне, молодому специалисту, не было оказано помощи со стороны товарища Лосева. Вы сами это сказали.

— М-да. Выходит, ничего он не понял, — как бы про себя сказал Цветков и обратился к Усольцеву: — Ладно. Обещаю вполне объективное рассмотрение вашего дела. А пока отстраняю вас от работы.

— А я возражаю.

— Ну, ну. Тут уж разрешите мне командовать. А что касается Лосева, он получит за вас выговор. Слышишь, Лосев?

— Так точно.

— Вот и все, Усольцев. Можете быть свободны.

Виктор поднялся и, не попрощавшись, вышел из кабинета. Когда за ним закрылась дверь, Цветков спросил:

— Ну, что скажешь?

— Я уже все сказал, Федор Кузьмич, — хмуро ответил Лосев.

— Да-а. Рано он к нам попал, вот что. Ошибка это.

— С каким же предложением вы выйдете к руководству?

— Я не буду предлагать уволить его из органов милиции. Но у нас, в МУРе, ему не место. Это теперь ясно. Считаю, надо проверить на менее ответственной работе. Может, урок пойдет на пользу. Как полагаешь?

— Был бы Откаленко, он бы предложил вообще выгнать, — улыбнулся Виталий. — Ручаюсь. Ну, а я думаю, еще раз можно испытать.

— Хм. И оба, вроде, правы. Благо, не вам решать, — Цветков ожесточенно потер ладонью затылок и неожиданно спросил: — А что Коменков, звонил Усольцеву, не знаешь?

— Звонил.

— При тебе?

— Усольцев доложил.

— Просил о встрече?

— Да.

— А ты?

— Запретил.

— Правильно. Коменков нам сейчас бесполезен. Он к их делам не допущен. Так?

— Так.

— А нам, милый мой, нужен путь к этому самому Льву Константиновичу. Кто его может нам указать, как полагаешь? Ну, знаю. Во-первых, ты скажешь, Нина Сергеевна. Так? А кто еще?

— Возможно, Глинский. И вряд ли Бобриков. Помните? Его Лев Константинович на свидание к Нине вызывал. Значит, не очень-то он ему доверяет. И приближает. Ну, Шанина и подавно. Вот и все пока! Никого другого мы не знаем, — с сожалением произнес Виталий и добавил: — Если вылущить, то группа, по существу, не так уж велика. Эта пятерка и два водителя.

— Одного человека еще забыл.

— Это кого?

— Свиридова.

— Ну, с тем у Льва Константиновича, видно, вообще только переписка.

— Как знать. Мы этой линией до сих пор мало занимались. Потому и видно нам мало. Что Албанян-то не вернулся еще?

— Пока нет. В Лялюшках сидит.

— Лялюшки, — ворчливо повторил Цветков. — Линия сбыта у них — это не только Лялюшки, учти. Куда они, к примеру, пряжу дели?

— Надо того усатенького спросить, который ее получал.

— Кто его видел?

— Вера видела. Хрисанова. Ну, вообще, вся их бухгалтерия.

— И никто ничего интересного в нем не подметил?

— Ничего. Кроме усов, правда.

— Дались тебе его усы, — усмехнулся Цветков.

— А вы знаете, Федор Кузьмич, — вдруг оживился Виталий. — Лена говорила, что эта ее Липа — бывший гример и кому-то она усы недавно делала. Надо бы поинтересоваться.

— Вот и поинтересуйся. И еще раз поинтересуйся Глинским. Есть у него путь к Льву Константиновичу или нет? Осторожненько побеседуй, по-нашему. А официально его завтра Виктор Анатольевич будет снова допрашивать.

Лосев вернулся к себе в комнату, удобно расположился за столом, вытянув длинные ноги в проход, чуть не до стола Откаленко, и задумчиво посмотрел на телефон, потом, вздохнув, протянул к нему руку. И в тот же миг телефон зазвонил сам так внезапно, что Виталий невольно вздрогнул и поспешно снял трубку.

— Лосев. Слушаю.

— Виталий Павлович, к вам Глинский просится, — доложил дежурный внутренней тюрьмы. — Привести?

— Как он там себя ведет?

— Нервно, — усмехнулся дежурный. — Ночью два раза меня вызывал. На сокамерников жаловался. Пристают.

— Чего это они пристают?

— Кто их знает. Народ невоспитанный, — дежурный рассмеялся. — Развеселились. Такой гусь попал. Так когда его к вам доставить?

— Вот сейчас и доставляйте.

— Слушаюсь.

Виталий повесил трубку.

Глинского привели через несколько минут. Выглядел он неважно. Недавно еще холеное, крепкое лицо казалось желтым и морщинистым, в черных глазах появилось какое-то затравленное выражение, губы нервно подергивались. От былой его самоуверенности и наглости не осталось и следа. Костюм был помят, галстук отсутствовал, от рубашки отлетели пуговицы, и видна была несвежая голубая майка. На ботинках шнурков не было, и Глинский неуклюже шаркал подошвами по полу. Вошел он, однако, быстро и тут же без сил повалился на стул.

— Вы что… что со мной делаете?.. — захлебываясь, проговорил он. — Вы что, садисты, палачи, убийцы?.. Вы что, не понимаете…

— Спокойно, Глинский, — прервал его Лосев. — Ничего мы с вами не делаем. Просто ваша распрекрасная жизнь, которой вы так гордились, поворачивается к вам другой своей стороной. Только и всего.

— А я протестую! Ясно вам? И требую… — он секунду помедлил. — Одиночку! У меня сил больше нет там находиться, с этими подонками!

— Вам, конечно, другие подонки больше по вкусу? — усмехнулся Лосев. — Что поделаешь. Вы сами выбрали такую жизнь. Вы мне это, помнится, очень хорошо все обосновали.

— Ладно, ладно, — нервно махнул рукой Глинский. — Мне, знаете ли, сейчас не до шуток. Я понимаю, ничего даром не делается. Даже здесь.

— Что вы хотите сказать? Вам не нравится роль главаря?

— Да никакой я не главарь, можете вы это понять или нет?! Ну, скажите, похож я на главаря?

— Вы сейчас вообще мало на что похожи, — поморщился Лосев. — Но раньше…

— И раньше не был похож! Долго я вам буду это объяснять?!

— Вы пока вообще еще ничего не объяснили. Крик, знаете, не объяснение, — спокойно возразил Лосев. — И что значит «ничего даром не делается»? Пока это, хоть, объясните.

— Очень просто… Очень просто… — лихорадочно заспешил Глинский. — Я вам кое-что сообщу. Вы понимаете? А вы мне устройте одиночку. Обязательно! Иначе я сойду с ума, предупреждаю! Будете тогда отвечать. Сойду, сойду, вот увидите…

На глазах у Глинского выступили слезы. Вид у него был жалкий и мерзкий. Громко всхлипнув, он полез за платком.

— Ну, ну, Глинский, нельзя же так распускаться, — сказал Лосев. — Ваши бы дамы на вас посмотрели. Что вы хотели мне сообщить, говорите?

— Будет… — Глинский трубно высморкался и вытер глаза. — Будет… одиночка?..

— Постараюсь.

— Я вам почему-то верю, — Глинский спрятал грязный платок в карман и немного успокоился. — Так вот. У меня дома, признаюсь вам, лежит готовая доверенность. В левом ящике стола, на дне, под бумагами.

— Мы ее не нашли.

— Ах, так? Значит, я ее уже передал. Все в голове перепуталось, все!

— Вы не передали. Ее забрали. Кто-то забрал. До обыска. Кто это мог быть?

— Лев послал, конечно.

— Кого он мог послать? Ваша мать его не узнала.

— Она уже никого не узнает. Она и меня не узнает. Выжила из ума совсем. Кто же это мог быть? Или Валерий. Или Димка.

— Шанин арестован.

— Ах, да! Уже забыл. О, господи!.. Ну, тогда… Кто тогда?.. Валерий, наверное. Не Лев же сам пришел?

— А почему не сам?

— Не в его манере. Вы же видите, он все чужими руками норовит. А в результате, вот, не ухватишь теперь. Нет, Валерий приходил, ручаюсь.

— Ваша мать говорит, это был усатый человек.

— Ха! Ну и что? Наклеил какие-нибудь дурацкие усы, вот и все.

— Наклеил? — переспросил Виталий. — А что, это с ним бывало?

— Ну, я не знаю, — раздраженно ответил Глинский. — При мне не бывало. Но… но какой-то разговор на эту тему я слышал. Не помню уж какой.

— Какой-то разговор слышали, — задумчиво повторил Виталий. — Может, припомните?

— Клянусь, не помню…

— Ну, ладно. Оставим это пока. Что за доверенность вы изготовили?

— От кондитерской фабрики. Она под Москвой находится.

— Это та, где работает Рая?

— Вот, вот. Она фондодержатель лимонной кислоты.

— А где следует ее получать?

— На заводе. В Борске.

— Когда?

— Ну, это надо делать быстро. По крайней мере Лев так делает.

— Кто же поедет, как, по-вашему?

— Не знаю, не знаю. Это не моя область. Я все сказал. И я… Вы… — Глинский снова заволновался. — Я больше туда не вернусь… Вы обещали… Ну… Ну, я вас умоляю, — у него снова выступили слезы. — Я… Я не знаю!.. Я из окна выброшусь!..

— Ну, ну, Глинский. Опять слезы, — брезгливо сказал Виталий. — Я постараюсь вас перевести. Как же все-таки ухватить Льва Константиновича, если главарь он, как вы говорите. И вы, кажется, не хотите быть христосиком, так ведь?

— А кто хочет? Я не хочу! Ну, и что?

— На мой взгляд, вполне естественно. Но, повторяю, как его ухватить? Ведь тут факты нужны. А у него такая манера, вы говорите.

Глинский злобно взглянул на Лосева.

— Нинку берите. Стерву эту толстозадую.

…Когда Глинского увели, Виталий собрал со стола бумаги, запер сейф и отправился к Цветкову.

Подробно доложив о состоявшемся разговоре, он сказал:

— Нам надо тоже быстро действовать, Федор Кузьмич. Пока что они опережают нас на два дня.

— Да, — кивнул Цветков. — Немедленно надо действовать. Поэтому сегодня лети в Борск. Надо их там непременно перехватить.

— Вообще-то, кислота — не наше дело, а коллег.

— Будем считаться? Дело общее, — нахмурился Цветков. — Твоя же группа занимается. Албанян в командировке. Остаешься ты. Кто пока что лучше тебя дело это знает? Так что летишь первым же рейсом, — он повернулся к расписанию, висевшему у него за спиной, и начал вести сверху вниз карандашом. — Б… Борск. Вот. Через два часа семнадцать минут, — он взглянул на часы. — Успеваешь. Домой позвони.

— Все понятно, Федор Кузьмич. Только…

— Чемоданчик твой Света соберет, и мы его следующим рейсом пришлем. К ночи получишь. Двигай, двигай. Счастливо. Машину вызываю.

Федор Кузьмич был не по годам динамичен, когда того требовала обстановка. И молодые его сотрудники еле успевали за его стремительными решениями.

— Жди теперь их там, неизвестно когда, — недовольно пробурчал Виталий.

— Дождешься. Чует мое сердце, чего-то ты там дождешься.

Под вечер Откаленко решил еще раз побывать в санатории. Прямой необходимости в этом не было, но какое-то сосущее чувство тревоги и надвигающейся опасности не давало ему весь день покоя. Все время казалось, что-то не сделано, не предусмотрено, что-то может завтра случиться непредвиденное. Да и сегодняшний вечер тоже вселял тревогу.

Накануне встречи Смоляков может, ведь, и передумать, может скрыться, попытаться исчезнуть из города, или придумать новую уловку, или, наконец, просто выпить лишнего и обнаружить себя где-то. И вообще, все-таки не уследили, проник Смоляков в город. Как же он проник так незаметно? И где прячется сейчас, что делает? Может быть, у него здесь имеются какие-то связи? И самое главное: какие у него планы?

Все эти вопросы преследовали Игоря, и в то же время он готовился к встрече со Смоляковым завтра в двенадцать часов в кафе «Золотой маяк». Вместе с Рощиным он уже побывал в парке. Они внимательно изучили само кафе, все подходы к нему, пригляделись к работавшим там официанткам. Под нехитрым предлогом заглянули даже на кухню и в подсобки. Все исходив и излазив, осмотрев и оценив, Игорь и Рощин вернулись в управление и уже вместе с Савчуком принялись обсуждать план предстоящей операции, решали, где расставить людей, какие выбрать сигналы, как маскироваться, в какой момент брать Смолякова, кому это поручить, как вывести из операции Зарубина. Следовало также иметь в виду, что Смоляков, видимо, хорошо знает город, что он опытен, озлоблен и наверняка вооружен, что ему терять нечего и он, не раздумывая, пустит в ход любое оружие, в том числе и пистолет, если он у него окажется. А, ведь, встреча произойдет днем, в людном месте. Поэтому следовало как можно дальше увести Смолякова от кафе, очевидно, уже после встречи с Зарубиным. И сама схватка должна произойти мгновенно, и тут же следовало исчезнуть с места происшествия, чтобы не потревожить, не испугать окружающих людей, не породить в городе лишние разговоры и слухи. Словом, задач и забот здесь оказалось немало, и обсуждение, как и следовало ожидать, отняло немало времени.

К вечеру все уже было подготовлено и, как будто бы предусмотрено. Тревога, однако, не покидала Откаленко, надвигающийся вечер таил, казалось, какие-то неведомые и опасные сюрпризы. Игорь не находил себе места.

Вот тогда-то он и решил еще раз побывать в санатории и повидать Зарубина.

Однако Ивана в обычном месте не оказалось. И Откаленко направился к нему домой. Зарубины жили в длинном, белом, трехэтажном доме обслуживающего персонала по другую сторону обширного и красивого парка.

Шагая по широкой, живописной аллее, Игорь вдруг обратил внимание, что не видит всей этой необыкновенной красоты — гор, моря, неба, солнца, веселых, оживленных улиц этого ласкового южного города. Вокруг него только места, где должна развернуться планируемая им операция, и все окружающее интересует его только как бы с оперативной стороны, своими особенностями, облегчающими или усложняющими проведение задуманной операции.

А ведь, аллея, по которой он сейчас шел, была удивительно красива. Темные сигары кипарисов выстроились по сторонам, заходящее солнце золотило их вершины. А далеко внизу видна была морская даль до самого горизонта.

Игорь безотчетно вздохнул.

Аллея кончилась перед длинным белым зданием, другой стороной оно, видимо, выходило на какую-то оживленную улицу. «Да, кажется, немного смысла охранять территорию санатория от посторонних», — досадливо подумал Игорь. Он еще раз внимательно оглядел здание.

Небольшие балкончики, чаще всего увитые виноградом, заставленные цветами, придавали ему необычайную живописность. Потом Игорь отыскал нужный подъезд и поднялся на третий этаж.

Дверь открыла совсем юная, стройная женщина в довольно красивом, на взгляд Игоря, фиолетовом платье с широким поясом и большим отложным воротом. Темные, густые волосы были тщательно уложены. На оживленном, круглом личике всяких красок было, тоже на взгляд Игоря, куда больше, чем следовало. Брови, длинные ресницы, веки, щеки, пухлые, красивые губы несли на себе явные усилия быть как можно ярче, гораздо ярче, чем их создала природа. Хотя природа ничем, казалось, не обидела эту молоденькую, симпатичную женщину. Это была, конечно, Марина, тут Игорь не сомневался. Она казалась веселой, оживленной, подведенные глаза блестели, на щеках возникли две очень милые ямочки.

Игорь, поздоровавшись, попросил Ивана.

— А его, знаете, нет, — проникновенным тоном, точно сообщая что-то загадочное и интересное, сказала Марина. — Он ушел.

— Куда же он ушел? — спросил Игорь.

— Я не знаю. Только… я тоже ухожу.

— На вечер, наверное? — Игорь чуть улыбнулся.

— Ага, — ответно вспыхнула Марина. — Танцы будут. А вы здесь живете? — она тоже проявила к нему интерес. — У нас в санатории?

— Нет. Просто дружок Ивана, проведать заглянул.

Марина изменилась в лице. Удивительно, как оно вдруг мгновенно потухло, а глаза уже смотрели испуганно и подозрительно.

— Что, давний дружок, да? — почти враждебно спросила она.

— Да нет, совсем недавний, — улыбнулся Игорь. — Он вам не говорил про меня? Меня Игорь зовут.

И, как всегда, его скупая, короткая улыбка на суровом лице вызвала доверие. Марина снова преобразилась, снова заблестели ее глаза, появились ямочки на щеках.

— Не, не говорил, — она покрутила головой и лукаво добавила. — Я бы запомнила.

Это почему-то не понравилось Игорю. Он сдержанно спросил:

— Зачем?

— Что «зачем»? — не поняла Марина, видимо, не придав значения своим словам.

— Зачем запомнили бы?

— А-а. Ну, просто так.

— Ничего, Марина, просто так не происходит, — с ударением сказал Игорь. — Всему бывают свои причины. И тут тоже, наверное, если подумать. Верно?

— А откуда вы знаете, как меня зовут? — спросила Марина, явно пропустив мимо ушей его вопрос.

— Иван сказал. Но мне неудобно вас задерживать. Может быть, я вас провожу на эти самые танцы, если разрешите?

— Очень приятно. Я только кофту возьму.

— А Иван знает, куда вы идете?

— А что? — со знакомым уже Игорю лукавством спросила Марина. — Вы его боитесь? Да он вас не тронет, он добрый. Вы же не будете меня обижать?

— Ну, ясное дело, не буду, — усмехнулся Игорь и подумал: «Глупенькая, оказывается, девчонка. И сама боится. Особенно старых его связей».

— Ну, тогда пошли, — решительно объявила Марина.

Она метнулась в переднюю, сдернула с вешалки кофточку и, выйдя на площадку, заперла за собой дверь. Потом весело побежала вниз по лестнице, дробно стуча высокими каблучками. Откаленко устремился за ней.

В парке Марина вскоре свернула с главной кипарисовой аллеи на боковую. Здесь было и вовсе тихо и безлюдно, сплошной стеной стояли густые, мохнатые лиственницы и клены, между ними временами попадались скамейки.

— Здесь к клубу идти ближе, — объяснила Марина и в который уж раз оглянулась.

— Кого вы боитесь, Марина? — напрямик спросил Игорь, шагая рядом. — Старых дружков Ивана?

— А вам не все равно, кого я боюсь? — насмешливо и лукаво спросила Марина, бросив на Игоря взгляд через плечо.

— Я не люблю, когда люди чего-то боятся, — ответил Игорь.

— А сами вы ничего-ничего не боитесь?

— Так не бывает, — усмехнулся Игорь. — Иногда и я боюсь.

— Ой, как бы я хотела ничего не бояться, — вздохнула Марина, глядя прямо перед собой. — И чтобы Ваня ничего не боялся, — вдруг вырвалось у нее. Она метнула испуганный взгляд на Игоря, словно проговорилась о чем-то, и, явно стремясь перевести разговор на другое, беззаботным тоном спросила:

— А вы танцевать останетесь?

— Нет, — покачал головой Игорь. — Мне Иван нужен.

— А зачем?

— Мужские секреты, Мариночка, — усмехнулся Игорь. — Не могу сказать.

— Ой, неправда, неправда! Вы совсем не похожи на Ваниных дружков. Ни капельки не похожи, я же вижу.

— А у него, ведь, нет сейчас друзей, разве не так?

— Так… — неуверенно подтвердила она.

— А почему?

— Я не знаю…

— Ну, наверное, старых бросил, а новых не нашел.

— Зато меня нашел, — гордо произнесла Марина и блестящими, счастливыми глазами посмотрела на идущего рядом Игоря.

— Ну, одно другому, по-моему, не мешает, — улыбнулся Игорь. — Хотя вы ценное, конечно, приобретение. Так, значит, прямо и нашел?

— Так прямо и нашел.

— Не может этого быть.

В тоне Игоря проскользнула какая-то нотка недоверия и еще как бы намек на то, что он понимает, о чем Марина не хочет говорить, и он не настаивает, чтобы она говорила. Марина уловила это. Она посмотрела на Игоря вопросительно и тревожно.

— Чего вы? — спросила она.

— Ничего.

— Нет. Намек какой-то делаете.

— Зачем мне намекать. Я, ведь, не собираюсь роман с вами заводить.

— Еще не хватало, — отмахнулась Марина. — Скажу Ване, вас в миг сдует. Вы не на роман намекаете.

— А на что же тогда, по-вашему?

— На старых дружков, вот на что. Правда, да?

Марина даже остановилась и, охваченная какими-то воспоминаниями, взволнованно посмотрела на Игоря.

— А вы кого-нибудь из них знали? — спросил он.

— Я?.. Одного. Только он…

— Что «только он»? — напористо переспросил Игорь.

— Приехать сюда не посмеет, вот что, — раздраженно выпалила Марина и неожиданно добавила, задумчиво и слегка неуверенно: — Я так думаю…

— Почему же вы так думаете?

— Он знает, что я его никогда в жизни не приму.

— Откуда же он знает это?

— А он мне писал. Вот так, — Марина с вызовом вздернула вверх подбородок. — Только я эти письма рвала и ни словечка не отвечала. И Ване не показывала. И вы не говорите. А то он, бедненький, переживать будет. Не скажете?

Они уже снова шли по аллее.

— Не скажу. Значит, этот человек вас не забыл?

— Ой… — Марина зябко передернула плечами. — Лучше бы он меня забыл. Представляете, он меня даже побил однажды. Мы в одной квартире жили, я с тетей, он, ну, и еще соседи. Никого не было, и он побил. Хотел, чтобы я замуж за него пошла. А потом в ногах валялся. Потом опять… Ой, ужас. Вспомнить страшно. Я, знаете, как его боюсь? — Она вздохнула и с какой-то жалобной доверчивостью посмотрела на Игоря. — Господи, чего это я вам все рассказываю, не понимаю.

— А мне все про себя рассказывают, — улыбнулся Игорь.

— Как на исповеди, да? Вы, наверное, поп переодетый?

Марина весело и как-то облегченно рассмеялась.

— А вы у Ивана спросите, кто я.

— И сказать, что вы меня провожали, да? — уже с обычным своим лукавством спросила Марина. — Не побоитесь? Он очень сильный.

— И очень вас любит?

— Очень, — убежденно ответила Марина, глядя себе под ноги. — Ведь он хороший. У него в жизни была только одна… — она запнулась. — Одно нехорошее дело. Но он больше никогда так не поступит, он мне поклялся. А то… а то он же меня потеряет.

— Я тоже думаю, что он больше никогда так не поступит, — сказал Игорь.

— Вот. Поэтому я его люблю, — тихо — сказала Марина, глядя себе под ноги. — Ужас, как люблю. На всю жизнь.

— Ну, тогда расскажите ему, что я вас проводил, — усмехнулся Игорь. — Авось, оправдаюсь. Вон, кажется, ваш клуб.

Они свернули еще на какую-то аллею, и в конце ее показалось большое, ярко освещенное здание. Возле него толпились люди.

Не доходя до клуба, Игорь простился.

— Приходите к нам, — сказала Марина, улыбаясь. — Вы мне понравились. Нет, честное слово. Придете?

— Приду.

Она помахала ему рукой.

Игорь повернул назад, к знакомой уже аллее.

Он шел не спеша, заложив руки за спину, и думал.

Итак, Смоляков, оказывается, писал Марине. Что же он ей писал? Скорей всего клялся в любви и просил, требовал, умолял вернуться. Даже умолял? Вполне возможно.

Он же когда-то валялся у нее в ногах. Он ее любит, это ясно. По-своему, конечно, дико, необузданно, страстно.

Жуть берет от такой любви. И Марина боится его. И не верит, что он может приехать. Почти не верит. А он, вот, приехал. О чем же он хочет говорить с Иваном? О чем они вообще могут говорить? Чтобы Иван бросил свою новую жизнь, чтобы они вместе провернули какое-нибудь выгодное дело? Не-ет, Смоляков приехал не для этого.

Иван ему теперь не дружок и не компаньон. Между ними Марина. Тогда зачем же приехал Смоляков? Он приехал ради Марины, вот что. Он хочет любым путем ее получить. А для этого… для этого надо избавиться от Ивана, убрать его со своего пути. Тут Ивана не запугаешь, не купишь, его можно только убить. А сейчас для Смолякова убить ничего не стоит. Одним убийством меньше, одним больше, значения уже не имеет, терять Смолякову нечего. Вообще он сейчас озверел, он сбесился от крови. Так всегда бывает. С этим Игорь уже сталкивался. Озверел…

И все-таки он Ивана приглашает на встречу. В чем же дело, для чего? Своим напарником он Ивана не сделает сейчас, это ему ясно, и Марина от Ивана не уйдет. Тогда зачем эта встреча? Что же завтра случится? Что задумал Смоляков? И почему он позвал Ивана среди дня в такое людное место? Чтобы подчеркнуть свое миролюбие, дать понять, что ничего плохого не задумал? Да, похоже, что так. Или хочет для начала проверить его, прощупать, посмотреть, придет ли вообще Иван, доверяет ли, не приведет ли за собой «хвост»? А может быть, он его куда-нибудь поведет и там… Эге! Вот это возможно. Это надо учесть.

Игорь снова подошел к дому, где жили Зарубины, и, решив проверить, не вернулся ли Иван, поднялся по знакомой уже лестнице. Но на звонок никто не ответил. Тогда Игорь пошел по главной аллее к белевшим вдали корпусам санатория, спрашивая по пути встречавшихся сотрудников, не видел ли кто-нибудь из них Зарубина. Но никто Ивана не встречал. И чем дальше шел Игорь, тем все большая тревога охватывала его. Ивана нигде не было. Но в конце-концов ему кто-то сказал, что Зарубин в клубе, его там только что видели. Тогда, наконец, Игорь успокоился и поехал к себе в гостиницу.

…Утро началось лихорадочно. Откаленко и Рощин инструктировали, расставляли, проверяли людей, их только что оттянули сюда из санатория, поэтому заново отлаживали связь, отрабатывали сигнализацию, определяли пункты нахождения машин, маршруты подвижных постов. Все были напряжены и сосредоточены. Опасный преступник шел в сети, и каждый просчет тут мог обернуться новой жертвой.

Зарубина взяли под плотное прикрытие с момента выхода из санатория. Вышел Иван через главные ворота, был он в новом сером костюме, белой рубашке с расстегнутым воротом и в кепке, беспечно сдвинутой на затылок. Вид у него был спокойный, даже как будто чем-то довольный, шагал он широко, что-то бодрое насвистывая и жмурясь от солнца.

Тем временем в кафе и вокруг него ничего подозрительного отмечено не было. Смоляков пока не появлялся.

Впрочем, так рано его и не ждали.

Зарубин пришел туда минут за пять до назначенного срока и занял столик на открытой веранде, в глубине ее, возле небольшой эстрады, где по вечерам играл джаз. Он заказал бутылку пива, не спеша закурил и, откинувшись на спинку стула, принялся лениво наблюдать за окружающими.

Вообще вел себя Иван в высшей степени спокойно, и Игорь отметил про себя, что это не было игрой, так сыграть Иван просто не смог бы. И такое спокойствие, основанное, видимо, на чувстве превосходства и некой самоуверенности, Игорю не понравилось. Зарубин противника явно недооценивал, и это могло в конечном счете привести к неприятностям.

Так прошло десять минут. Смоляков не появлялся, теперь уже опаздывая. Впрочем, это вполне соответствовало его осторожным повадкам опытного преступника. Это следовало ожидать, и это ожидали. Но Откаленко почему-то начал слегка нервничать.

— Все нет, — спокойно, почти равнодушно сказал он сидящему рядом с ним на скамье Рощину, и, пожалуй, только Лосев мог бы уловить скрытое в его тоне беспокойство.

— Они задерживаются, — иронически ответил Рощин. — Они, небось, изучают обстановку прежде, чем подойти. Ясное дело.

— Откуда, интересно, он ее изучает. Все как будто перекрыто, — тем же чуть напряженным тоном Заметил Игорь.

Прошло еще десять минут. Смолякова все не было. И с каждой минутой теперь нарастало досадливое и недоуменное нетерпение.

А кругом спокойно гуляли, весело переговаривались, отдыхали на скамьях люди, шумно носились и играли ребятишки, словом, парк как ни в чем не бывало жил своей обычной, курортной, пестрой и веселой жизнью под неумолчный гул морского прибоя.

Прошло уже двадцать две минуты сверх назначенного срока, когда к Зарубину подошел какой-то парень. Нет, это был не Смоляков. Парень что-то сказал, Зарубин кивнул в ответ, и парень исчез. За ним пошли. Одновременно стало известно, что парень передал Зарубину, что Смоляков задерживается, будет через полчаса и просит его обождать.

Это обстоятельство, вполне, казалось, объяснимое, однако, встревожило Откаленко, встревожило даже больше, чем он сам ожидал. То была интуиция, рожденная опытом и природным даром сыска. Сейчас почему-то поступил сигнал тревоги. В чем все-таки дело? Почему Смоляков задерживается? Игорь знал — в такой опасной ситуации надо понять и объяснить каждую мелочь. Так вот, Смоляков задерживается. Почему? Зачем? Зачем ему надо продержать Ивана здесь, в парке, чуть не час?

А что, если… Тут новая мысль обожгла Откаленко. И он все тем же ровным голосом спросил сидевшего рядом Рощина:

— Сколько наших осталось около санатория?

— Один. У главного входа. А что? — насторожился тот.

— Ты оставайся за старшего. Я возьму резервную машину и мигом обернусь.

— Давай, — немедленно согласился Рощин.

Теперь уже в тоне Игоря и он уловил напряжение.

— Там Воловик Андрей, — добавил он. — Боровичок такой в коричневом костюме.

Игорь, кивнув, неторопливо поднялся со скамьи.

Через минуту оперативная машина уже неслась по улицам, нетерпеливо сигналя на перекрестках, и инспектора ГАИ, как и во всех городах, быстро и властно расчищали ей путь.

Спустя несколько минут машина затормозила возле главного входа в санаторий. Здесь в нее подсел Андрей Воловик, после чего снова взревел мотор, и машина стремительно проскочила в ворота мимо растерявшегося вахтера и помчалась по главной кипарисовой аллее, по которой проезд машин был вообще-то запрещен, к белевшему вдали длинному трехэтажному зданию.

Тут машина еще не успела затормозить, как Откаленко увидел на балконе третьего этажа маленькую женскую фигурку в белых брючках и развевающейся розовой блузке. Женщина двумя руками держала балконную дверь, которую, видно, рвали изнутри. Она почему-то не кричала, только изо всех сил держала дверь.

Игорь выскочил из машины и крикнул Воловику:

— Быстро на третий этаж! Десятая квартира! Ломай дверь, если надо!

Плотная фигура Андрея Воловика метнулась к подъезду.

Игорь оглядел фасад. Вверх от балкона к балкону тянулась решетчатая боковая стенка, местами увитая виноградом. Игорь кинулся к балкону первого этажа — это была как бы маленькая терраска у самой земли — и, не раздумывая, стал карабкаться вверх по решетчатой стенке. Легкая металлическая решетка раскачивалась и прогибалась под его тяжестью.

— Марина, держи дверь! — крикнул Игорь. — Держи! Я сейчас!..

Он добрался уже до второго этажа. Ему теперь было слышно, как тяжело дышит и всхлипывает Марина там, наверху, над ним. И Игорь, цепляясь за прутья решетки, задыхаясь, повторял:

— Держи!.. Держи!.. Я сейчас!..

Вот, наконец, и третий этаж. Игорь ухватился за ограду балкона.

В этот момент Марина не выдержала и выпустила ручку двери. Игорь увидел, как на балкон метнулся какой-то человек. И тут же он ощутил сильный и резкий удар в лицо, от которого чуть не разжал руки. Удар на миг ослепил Игоря. А человек тут же кинулся на Марину. Но вдруг где-то в глубине квартиры раздался грохот.

Человек на балконе невольно оглянулся. Этого было достаточно, чтобы Игорь успел перевалиться через балконную ограду и схватить его за руку, в которой он заметил нож. Это был Смоляков, Игорь узнал его сразу, угадал его даже еще раньше, чем увидел, сразу, как только подъехал к дому.

Игорь четко провел захват руки, со звоном выпал нож, и Смоляков, вскрикнув от резкой и острой боли, повалился на пол. Игорь упал на него, не отпуская руки, не замечая, что все лицо у него в крови, не чувствуя ее горьковатого вкуса на губах.

— Дверь открой! — крикнул он Марине.

— У тебя же кровь! — в отчаянии воскликнула она в ответ. — Я сейчас…

И тут же на балконе появился Воловик, задыхающийся, весь обсыпанный штукатуркой, пиджак у него был разорван.

Смолякова связали.

— Фу-у… — отдуваясь, произнес Воловик. — Спасибо строителям. Двери все-таки при желании можно высадить. Плечом, например.

Марина прибежала с мокрым полотенцем и, вытирая Игорю лицо, взволнованно лепетала, то и дело косясь на лежавшего на полу, возле стола, Смолякова:

— Ой, миленькие мои, спасибо… Ой, Игорек… Он все-таки приехал, видишь?.. Проклятый!.. Проклятый!..

— Ничего, — тяжело дыша, ответил Игорь. — Он теперь опять уедет… Далеко… Будь спокойна…

Виталий летел в Борск не впервые, но каждый раз он не переставал восхищаться бескрайними лесами, среди которых лежал город. Всеми оттенками зеленого цвета, от почти черного до самого светло-зеленого, переливались, как море, густые, бескрайние леса под крылом самолета. А бесчисленные голубые озерки казались каплями с какой-то гигантской кисти, которую пронесли над лесами, а потом провели ею по нескончаемому зеленому ковру, и появилась широкая, полноводная река, на которой и стоял Борск.

В аэропорту Виталия, как обычно, встречали ребята из местного розыска. Их оказалось двое, и один из них, Володя Жаткин, был давним знакомым. Худой, быстрый Жаткин в своей зеленой нейлоновой курточке и сдвинутой на затылок кепке, из-под которой выбивались светлые вихры волос, с блестящими, голубыми глазами на улыбчивом, плутоватом лице казался совсем мальчишкой. Но Виталий знал, что это был опытный оперативный работник. Однажды он видел тяжелый шрам на плече у Володи, заработанный в ходе одной сложной операции здесь, в Борске, на вокзале, несколько лет назад.

Вообще Володя прошел, как он выражался, «школу Лобанова», по имени бывшего их начальника уголовного розыска, старого муровца, который теперь был уже генералом и начальником областного управления.

— Ну, с приездом, с приездом, — весело и торопливо сказал Володя, тряся Виталию руку и широко улыбаясь. — Звонил твой шеф, предупредил, — и удивленно спросил: — Что это ты даже без портфеля?

— Да Кузьмич по-быстрому вытурил, — улыбнулся Лосев. — Домой заехать даже не дал. Вечером пришлют, со следующим рейсом.

— Понятно. Наши дела, — засмеялся Жаткин. — Ладно. Встретим и портфель. А пока поехали. По дороге поговорим. Да, знакомься, лейтенант Солодовников. Костя, короче говоря.

Втроем они вышли из здания аэропорта и на площади разыскали ждавшую их машину.

— Значит, так, — посерьезнев, начал Володя, когда они уселись и машина начала медленно выруливать из густого скопища других машин. — Завод этот мы обнаружили. Тихий такой заводик, никогда мы даже туда не залетали, представляешь? Никаких серьезных дел там сроду не возникало.

— И сейчас, бог даст, не будет, — подал голос с переднего сиденья молчаливый, полноватый Солодовников. — Он же объект покушения, этот завод. Так, ведь?

— Именно что, — с ударением произнес Лосев, незаметно для себя повторяя выражение Цветкова. — Его самого оградить надо. Вы суть дела знаете уже?

— Только суть и знаем, — ответил Жаткин. — Не мешало бы детали узнать.

— Мы их пока и сами не все знаем, детали эти, — досадливо ответил Виталий. — Известно только, что кем-то в бухгалтерию завода будет предъявлена фальшивая доверенность вместе с краденым паспортом. По ним попытаются получить несколько тонн лимонной кислоты. А каждая тонна стоит чуть не пятнадцать тысяч рубликов.

— И это еще по госцене, — многозначительно заметил Жаткин.

— Именно что, — повторил Лосев.

— А на какую фамилию доверенность и паспорт? — снова спросил Жаткин. — Шеф твой почему-то не сообщил.

— Сами не знаем, вот в чем дело. Источник не помнит, хотя сам эту доверенность изготовил. Правда, у него потом много волнений было, — усмехнулся Лосев. — Только помнит, что фамилия та на «а», не то Антонов, не то Антипин, — ив свою очередь он спросил: — Завод успели прикрыть?

— Час назад. Особо смотрим за бухгалтерией.

— Ни с кем еще там не говорили?

— Нет. Тебя ждали. Детали-то мы не знаем.

— Эх, — досадливо вздохнул Виталий. — А надо было бы поговорить. Может, эти деятели уже все провернуть успели? Давай сейчас прямо на завод и поедем.

— А в гостиницу?

— Чего мне там делать? Нет, давай на завод. По-быстрому только.

— Отлично. Поехали, — азартно согласился Жаткин и наклонился к водителю. — Миша, слыхал? Прямо на завод давай.

— Это куда, Владимир Борисович, на Нижнее шоссе? — спросил тот.

— Да нет, — нетерпеливо возразил Жаткин. — В городе. Белинского двадцать шесть. На Нижнем шоссе у них филиал.

— А-а, понятно, — кивнул водитель, не отрывая глаз от дороги.

— Ну, давай быстрее, — скомандовал Жаткин.

Машина летела по лесному шоссе. Километр за километром сплошной стеной стояли темные еловые леса. И только уже ближе к городу стали попадаться маленькие, а затем уже и большие поселки.

Постепенно и незаметно надвинулся город. Вскоре уже машина двигалась по шумным многолюдным улицам, то и дело задерживаясь на перекрестках.

Наконец подъехали к заводу. По местному времени было уже половина пятого, рабочий день близился к концу. По широкому двору прошли к небольшому зданию заводоуправления.

В бухгалтерии пожилая женщина сухо сказала:

— Из Московской области никто за кислотой к нам не прибывал.

Но тут вмешалась бойкая девица, сидевшая за соседним столом. С любопытством оглядев приезжих, она довольно бесцеремонно объявила:

— И нет, Пелагея Ивановна, кто-то приезжал. К Сергею Прокофьевичу заходили.

— О, господи, — раздраженно ответила пожилая бухгалтерша. — Но мы-то, ведь, ничего не оформляли на выдачу?

— А кто такой Сергей Прокофьевич? — поинтересовался Жаткин.

Девица стрельнула в его сторону подведенными глазками и, кокетливо поправляя двумя руками пышные волосы, ответила:

— Замдиректора по сбыту. Очень симпатичный, молодой. Совсем недавно у нас. К сожалению, только женатый.

Она хихикнула.

— Ты бы помолчала, Люба, — строго сказала ей пожилая бухгалтерша. — Вечно ты со своими замечаниями.

— А что такое? Товарищам, может быть, эти пригодится.

— Верно, — улыбнулся Виталий. — Нам все может пригодиться. А почему вы, Люба, решили, что приехали из Московской области?

— Я по двору шла, а они как раз приехали, — обрадованно затараторила Люба. — А номер на машине подмосковный. Я их уже знаю. Мы недавно «Запорожец» купили, ну, отец, конечно. Я теперь на все номера смотрю. А он еще спросил так, знаете, любезно-любезно: «А как, девушка, пройти к вашему замдиректора?»

— Кто «он»?

— Ну, кто приехал. Молодой такой, светленький, в очках, с такими усиками, — улыбаясь, она провела пальцами над верхней губой.

— Давно это было?

— Да, господи! Час назад.

Виталий бросил укоризненный взгляд на Жаткина.

— Так пойдем быстрее к Сергею Прокофьевичу, — торопливо воскликнул тот, скрывая смущение. — Они, ведь, еще ничего не получили.

— Значит, вы им ничего не отпускали? — еще раз на всякий случай уточнил Виталий, обращаясь к пожилой бухгалтерше.

— Да, нет, я же вам сказала.

— Ну, извините. Как пройти к вашему замдиректора?

Люба быстро поднялась со своего места.

— Пойдемте, провожу. Мне как раз к нему надо.

— Люба, — предостерегающе произнесла пожилая бухгалтерша.

— А что такое? Мне же надо. Он просил зайти.

— Он два часа назад просил зайти.

— Вот я и пойду, — своенравно ответила Люба и обратилась к Лосеву: — Пойдемте.

Она быстро направилась к двери. Лосев и Жаткин последовали за ней. Поднявшись на второй этаж, они зашли в небольшую приемную. У двери кабинета, на Которой красовалась табличка «С. П. Бузин», Лосев мягко сказал:

— Вам, Люба, придется подождать здесь.

Девушка сделала недовольную гримаску, но возражать не решилась.

Лосев приоткрыл дверь кабинета:

— Разрешите, Сергей Прокофьевич?

И не дождавшись ответа, они с Жаткиным вошли в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.

За большим письменным столом сидел полный, но довольно молодой еще человек в белой сорочке с расстегнутым воротничком на толстой, розовой шее, полосатый галстук был приспущен на грудь, пиджак висел на спинке кресла за его спиной. Редкие светлые волосы были гладко зачесаны назад, на широком лбу проступила испарина. Сергею Прокофьевичу почему-то было невыносимо жарко. На столе, среди разложенных бумаг, стояла недопитая бутылка «Боржоми». Поверх бумаг лежали большие, модные очки.

— Здравствуйте, Сергей Прокофьевич, — сказал Лосев, подходя к столу. — Извините за вторжение. Но час назад у вас были получатели из Московской области, и…

— Товарищи, товарищи, — нетерпеливо перебил его Бузин. — Я уже дал распоряжение. Им отпустит наш филиал. У нас сейчас такого количества кислоты нет. Почему вы врываетесь? Должен же быть какой-то порядок? Видите, я занят.

— Документы, надеюсь, у них в порядке? — со скрытым коварством осведомился Жаткин.

Бузин перевел на него взгляд и пожал толстыми плечами:

— А как вы думаете? Иначе я не дал бы распоряжения.

В это время Виталий заметил на перекидном календаре, стоявшем возле, массивного чернильного прибора, размашистую, торопливую запись: «Москва, Астраханский пер. дом…». Далее следовал номер дома и квартиры, какой-то телефон. Виталий не успел разобрать цифры, он только прочел фамилию и имя: «Андреев Саша».

А Бузин тем временем строго и неприязненно спросил:

— Вы, собственно, откуда, товарищи?

— Извините, не представились, — весело улыбнулся ему Жаткин. — Мы из милиции. Вот, извольте ознакомиться.

Он протянул свое служебное удостоверение.

Бузин мельком взглянул на него, не беря даже в руки, и обратился к Лосеву:

— А вы?

— Я тоже из милиции, — сухо ответил Виталий, вынимая удостоверение и стараясь побороть вспыхнувшее раздражение.

Показав удостоверение, он сказал:

— Потрудитесь позвонить на филиал и выяснить, получена там кислота или нет.

— А почему, собственно говоря, я должен… — начал было Бузин.

Но Лосев не дал ему кончить и резко сказал:

— Не теряйте времени, Сергей Прокофьевич. Мы зря такие визиты не наносим.

— Вы обратили внимание, откуда прибыл товарищ? — невинным тоном осведомился Жаткин, указывая на Лосева.

— Я… То есть откуда? — растерялся Бузин.

— Москва. Уголовный розыск, — пояснил Володя и добродушно добавил. — Так звоните, звоните. Не теряйте времени.

Бузин демонстративно вздохнул, молча снял трубку и стал набирать номер.

— Кому вы звоните? — спросил Лосев.

— Инженеру по сбыту. Винокуровой, — отрывисто сказал Бузин и тут же произнес в трубку: — Анна Савельевна?.. Бузин. Из Московской области, с кондитерской фабрики к вам прибыли товарищи?.. Понятно. Ничего, ничего. Пусть они потом ко мне заедут.

— Прошу извинить, — резко сказал Лосев и взял у Бузина трубку. — Товарищ Винокурова?

— Да. Кто это говорит? — услышал он в ответ молодой, звонкий женский голос.

— Говорит инспектор Московского уголовного розыска Лосев. Прошу задержать отпуск кислоты, Анна Савельевна. Под каким-нибудь пустяковым предлогом. Пустяковым, понимаете? Мы сейчас к вам приедем.

— А я уже задержала! — взволнованно воскликнула женщина. — В доверенности неверно названо наше Управление и еще… В общем я как раз собралась звонить Сергею Прокофьевичу. Но он, видите…

— И отлично, что задержали, — весело откликнулся Виталий. — Молодец вы. Так мы едем. Всего доброго.

Он положил трубку и сказал Жаткину:

— Наконец-то первый человек обратил внимание на их доверенность. А теперь позови Солодовникова.

Жаткин бросил удивленный взгляд на Лосева и молча вышел из кабинета.

— А какие, собственно говоря, у них доверенности? — не очень уверенно спросил Бузин, перебирая бумаги на столе.

— Фальшивые, — насмешливо ответил Лосев. — Вы это тоже могли бы заметить, если бы потрудились.

— Я, к вашему сведению, не криминалист, а хозяйственник.

В этот момент появился Солодовников.

— Побудьте здесь до нашего звонка, — сказал ему Лосев и обратился к Бузину. — Я прошу вас пока никуда не звонить. И никуда не выходить из кабинета.

— Но…

— Очень прошу, — настойчиво повторил Лосев. — Мне не нравится, что вы уже успели подружиться с неким Андреевым Сашей. Кстати, имя вымышленное.

— Но я видел…

— Паспорт? А он краденый.

И не глядя на испуганного Бузина, Лосев быстро пощел к двери.

Уже в машине он зло сказал Володе:

— Каков, а? Это не только разиня. Он уже на какие-то посулы клюнул, ручаюсь. Он уже, сукин сын, в гости в Москву собрался.

Машина мчалась по улицам города. У одного из перекрестков к ним присоединилась еще одна машина.

Неширокие, суетливые улицы центра вскоре сменились просторными, прямыми, новыми проспектами со светлыми многоэтажными зданиями. Потеряли свой былой жалкий облик городские окраины.

И филиал завода, куда подъехали машины, оказался на взгляд куда крупнее, мощнее и благоустроеннее самого завода.

На просторном дворе, у длинного кирпичного здания склада готовой продукции, выстроились грузовые машины. Возле одной из них стояло несколько человек, там шел какой-то оживленный разговор. В центре группы молодая женщина в темном пальто и с белым пушистым платком на голове о чем-то спорила с высоким, усатым мужчиной в очках.

Лосев и Жаткин торопливо выскочили из машины и подошли к спорящим. На них никто не обратил внимания.

— Я буду жаловаться в министерство! — кипятился человек в очках. — Безобразие! Люди стоят без дела, а вы не разрешаете грузить продукцию! Бюрократизм развели! Время не умеете беречь!

— Не бюрократизм, а порядок! — запальчиво возражала женщина. — Я же вам говорю: документы еще не оформлены!

— Так оформляйте!

— А что я могу сделать? Бухгалтер на полчаса отлучилась. У нее ребенок заболел. Она рядом живет и сейчас вернется. Я же русским языком вам говорю.

— Ребенок! Ну, порядки! Ну, дисциплина! — возмущался человек в очках. — Вы документы последнего Пленума читали?.. А, ладно! — перебил он сам себя. — Мы уезжаем, больше ждать не могу. Завтра к утру, надеюсь, вы все оформите?

— Да сейчас она придет, что вы волнуетесь?

— А я требую…

— Одну минуточку, — решительно вмешался Лосев. — Это непорядок, дорогие товарищи, — и он обратился к человеку в очках: — Пойдемте, вам все немедленно оформят. Как же так можно, товарищ Винокурова?

Он посмотрел на женщину.

— А вы, собственно… — гневно начала та и вдруг осеклась под веселым и дружеским взглядом Виталия. — Ox, извините. Ну, пойдемте, постараюсь что-нибудь сделать.

— Давно бы так, — удовлетворенно проворчал человек в очках. — Спасибо вам, товарищ. Развели, понимаете, черт знает что на пустом месте. Когда мы только…

Теперь Виталий узнал его, хотя раньше никогда и не видел, узнал по приметам. Никакие усы не могли этому помешать. Пожалуй, даже усы помогли, те самые рыжеватые усики, которые изготовила однажды Липа. Словом, это был, конечно же, Бобриков, Валерий Геннадиевич Бобриков собственной персоной.

Когда пришли в бухгалтерию, Виталий обратился к Бобрикову:

— Прошу ваши документы, гражданин.

— Причем здесь… Мой паспорт у них.

— Это не ваш паспорт, — насмешливо возразил Виталий. — Потрудитесь предъявить свой, гражданин Бобриков.

— Что?!.. Какой еще… Бобриков?!.. Это… Это провокация! Я немедленно…

— Вы немедленно последуете за нами, — властно перебил его Лосев и приказал Жаткину: — Водителя во вторую машину.

— Он уже там, — усмехнулся Володя.

— Да кто вы такие, в конце концов? — гневно спросил человек в очках. — Какое вы имеете право?

Но в голосе его уже не было прежней уверенности.

— Извините, — иронически ответил Лосев. — В горячке не успел представиться. Вот, извольте, — он протянул свое удостоверение. — Как видите, из Москвы за вами приехал.

Человек посмотрел удостоверение и спросил слегка дрогнувшим голосом:

— Это вы и есть Лосев?

— Я и есть. Откуда вы меня знаете? Лично мы еще не встречались, кажется.

— Наслышан, — сухо ответил Бобриков и добавил: — Но… я должен позвонить.

— Вот и отлично. Куда?

— Это вас не касается.

— Нас теперь все касается, Валерий Геннадиевич. Так куда вы собрались позвонить?

Бобриков молчал, нервно покусывая губу.

— Вы хотите помешать следствию? — ледяным тоном осведомился Лосев. — Вы сильно себе вредите этим, Валерий Геннадиевич.

Бобриков глядел куда-то в сторону и упрямо молчал.

— Хорошо, поехали, — распорядился Лосев.

Когда все вышли из бухгалтерии, Виталий с улыбкой сказал молодой женщине, шедшей рядом:

— Спасибо вам, Анна Савельевна. Вы помогли задержать очень опасных преступников.

— Ну что вы, — улыбнулась та, пытаясь скрыть волнение. — Это…

— Это ваш долг, я понимаю. Но знали бы вы, сколько людей до вас его не выполнили.

В коридоре Бобриков неожиданно остановился и объявил, понизив голос:

— Мне… мне надо в туалет.

— Пожалуйста, — предупредительно ответил стоявший возле него Жаткин. — Вот они вас проводят.

И он кивнул двум сотрудникам.

Бобриков опасливо оглядел обоих и махнул рукой.

Когда приехали в управление и расположились в комнате Жаткина, Лосев сказал Бобрикову:

— Итак, Валерий Геннадиевич, вы арестованы. Вот постановление следователя, вот санкция прокурора.

Он достал бумагу и протянул ее Бобрикову. Тот отвел его руку.

— Я вам верю, — угрюмо сказал он.

— Арестован Глинский, арестован Шанин, — продолжал Виталий. — Кое-кто объявлен в розыск. Теперь арестованы вы. С поличным, можно сказать. Кроме того, мы вас предъявим на комбинате верхнего трикотажа в Москве. Вот прямо таким, как вы есть, с вашими усиками.

Вас там узнают, в бухгалтерии. Словом, как видите, разваливается ваша преступная группа. Надеюсь, вы не собираетесь взять на себя роль главаря? Глинский от этой чести отказался.

— Я тоже не собираюсь, — хмуро — процедил Бобриков.

— Понятно. Значит, все сходится на Льве Константиновиче, не так ли? Кстати, как его настоящее имя, не знаете?

— Понятия не имею.

— У вас это будет вторая судимость, Бобриков. И в ваших интересах…

— Первая.

— Нет. Первую вы сумели скрыть от управления торговли. Но у нас иное дело, Бобриков. От нас не скроешь. Надо бы знать. А вторая судимость — это рецидив. И вы, конечно, знаете, как на это смотрит Уголовный кодекс.

— Ничего я не знаю, — Бобриков нервно сцепил руки на коленях.

— Знаете, знаете. Дело, ведь, серьезное, Валерий Геннадиевич. Надо смотреть на вещи трезво. Поэтому призываю к сотрудничеству.

В тоне Лосева не было фальши и не было злости, тон был ровен и спокоен, даже чуточку доброжелателен. Он как бы говорил: «Должна торжествовать справедливость, вот и все. Никакой поблажки я тебе не окажу, но и лишнего не будет».

Бобриков неожиданно поднял голову и пристально посмотрел на Виталия.

— Да, не зря я о вас наслышан, — сказал он.

— От кого, интересно?

— В частности, от Льва Константиновича.

Виталий усмехнулся.

— Характеризовал меня, вероятно, не слишком лестно?

— Весьма лестно. Не советовал встречаться. Да я и не рассчитывал на встречу с вами, признаться.

Бобриков заметно осваивался с обстановкой.

Его уже обыскали. И сейчас на столе перед Виталием лежали изъятые у Бобрикова вещи: бумажник, кошелек, связка ключей, записная книжка и всякая карманная мелочь. Виталий во время разговора небрежно перелистывал записную книжку. Неожиданно из нее выпал сложенный вдвое листок. Виталий развернул его. Там оказался торопливо записанный номер телефона.

— Чей это телефон? — спросил Виталий.

Жаткин нагнулся над запиской и сказал:

— Это телефон Борска. Гостиница, если не ошибаюсь.

— Вы там остановились? — спросил Виталий, посмотрев на Бобрикова.

— Да, — неохотно ответил тот.

— Один?

— М-м… Да.

— Вы, конечно, хотели позвонить самому себе, не так ли? — иронически поинтересовался Виталий.

Бобриков, глядя в сторону, молчал.

— Слушайте, Валерий Геннадиевич, — вздохнув, сказал Виталий. — Хоть вы и не рассчитывали на встречу со мной, все же эта встреча состоялась. На этот случай Лев Константинович вам ничего не советовал?

Бобриков рывком повернул голову и со злостью посмотрел на Виталия.

— Он… он жалел, что не застрелил вас… однажды.

— Вот как? — задумчиво переспросил Лосев. — Интересно… Только один человек, из вашего круга, конечно… однажды в меня стрелял. Неужели он уже на свободе?.. Спасибо, Бобриков. Теперь я, кажется, знаю его настоящее имя. Он ждет вас?

— Да…

— Где?

— В гостинице. Номер триста восемнадцать.

— Почему он приехал с вами?

— Не знаю.

— Это первый такой случай?

— Да.

— Ага. Это уже кое-что, — задумчиво, как бы про себя, произнес Виталий. — Кое-что…

— А что такое? — равнодушно пожал плечами Бобриков.

— Он один вас ждет? — снова спросил Виталий, игнорируя пустой вопрос Бобрикова.

— Не знаю.

— Знаете, Бобриков, знаете, — нетерпеливо произнес Лосев. — Не затевайте пустой игры.

— Но даю вам слово…

— Он приехал с ней?

— Ах, вы про это? — усмехнулся Бобриков. — Во всяком случае утром я ее не видел.

— Ладно. Что ж, буду рад встрече со старым знакомым, — сказал Лосев, вставая.

— Вряд ли.

— Ну, ну. Не пугайте меня, Бобриков.

— Вас испугаешь.

— Именно что, — с ударением произнес Лосев.

…Через пятнадцать минут он, Жаткин и еще двое сотрудников приехали в гостиницу. На третий этаж поднялись только Лосев и Жаткин. Дежурной по этажу они показали свои удостоверения, и Виталий попросил:

— Будьте добры, пригласите горничную и постучите в триста восемнадцатый. Скажите, что необходимо исправить телефон.

— Но он…

— Он испорчен, — спокойно усмехнулся Лосев. — А там ждут звонка.

— Уже испорчен, — в тон ему добавил Жаткин.

Дежурная молча пошла с ними по длинному коридору. По пути к ним присоединилась горничная.

На стук откликнулся настороженный, скрипучий, очень знакомый Лосеву мужской голос:

— Кто там?

— Дежурная по этажу. У вас телефон…

— Да, да. Я уже собрался идти за вами.

Дверь открылась.

Лосев первым перешагнул через порог. Человек не успел опомниться, как Виталий перехватил его правую руку и, крепко зажав ее у него за спиной, сказал:

— Так приходится встречаться с вами, Лев Игнатьевич. Ничего не поделаешь, я помню уроки.

— Будьте вы прокляты, Лосев… — прохрипел Барсиков, судорожно пытаясь вырваться.

Из комнаты вышла молодая, полная женщина.

— Что здесь происходит, боже мой? — взволнованно спросила она.

— Встреча старых знакомых, Нинок, — ответил Барсиков, тяжело дыша. — Ничего не поделаешь, судьба… Пустите!..

— Гражданка Грачева Нина Сергеевна? — спросил Лосев, все еще не отпуская Барсикова.

— Да, я.

— Вы поедете с нами.

— Но…

— Никаких «но», Нина Сергеевна, — отрезал Лосев.

— Отпустите же… — задыхаясь, прохрипел Барсиков. — Пистолет… в правом кармане…

— Вот, вот, — усмехнулся Виталий. — Я же знаю вашу воинственность, — и он кивнул Жаткину: — Володя…

Жаткин достал из пиджака Барсикова пистолет.

На пороге номера застыли в испуге дежурная по этажу и молоденькая горничная.

Барсиков, морщась, подвигал плечом и со злостью сказал:

— Вы мне приносите одни несчастья, Лосев.

— Не могу сказать, что вы мне приносите одни радости, — насмешливо ответил Виталий. — На этот раз вы нашли еще одну щель в нашей экономике, не так ли?

— На этот раз не в экономике, — сердито ответил Барсиков. — Вы, как всегда, поверхностны.

— Где ж вы ее нашли?

— Где? Хотите знать?

Барсиков стоял, расставив ноги, и плотная, невысокая его фигура выглядела, несмотря ни на что, крепко и уверенно, а короткие седые усики на круглом раскрасневшемся лице воинственно топорщились.

— Да, где вы нашли эту щель? — повторил Лосев.

— Представьте себе, на этот раз в ваших чудесных людях, — издевательски усмехнулся Барсиков, но глаза оставались злыми..

— Какую же именно?

— О, совсем простую. Лень, равнодушие и расхлябанность. Всем на все наплевать. Ну, не всем, не всем, — он иронически усмехнулся. — Но многим, очень многим.

— Да, — вздохнул Лосев. — Как говорится, имеет место.

— Вот, вот, — подхватил Барсиков, сев на своего любимого конька. — Это, уважаемый, будет почище любой щели в экономике. И с этим вы никакими постановлениями не справитесь — это вам я говорю, специалист.

— Да, вы опасный специалист, — кивнул Лосев. — Только в другой области. И справимся мы или не справимся, это вам не под силу решить. Не ваша область. А с вами еще предстоит разбираться нашим коллегам. Куда изволите девать кислоту, пряжу и прочее?

— Я помогать вам не собираюсь, Виталий Павлович. Увольте, — насмешливо ответил Барсиков.

— Ничего. Коллеги наши тоже специалисты. Большие специалисты, как вы знаете. Поехали, — кивнул Лосев Жаткину. — Мне надо доложить руководству, что операция закончена.

Оглавление

ГЛАВА I . Машина номер…

ГЛАВА II . Прелестная Маргарита Евсеевна

ГЛАВА III . Связи

ГЛАВА IV . В Лялюшках

ГЛАВА V . Ловушка

ГЛАВА VI . Первые удары

ГЛАВА VII . Что посеешь…

Реклама на сайте