«Похищение казачка»

Фридрих Незнанский Похищение казачка

Ясь отнял у Здисека игрушку. Здисек пожаловался на Яся своему старшему брату. Старший брат Здисека немедленно отправился на двор и дал Ясю пинка. Ясь побежал на фабрику безалкогольных напитков, расположенную по соседству, где работал его взрослый брат, и сообщил ему о пинке. В тот же день вечером брат Здисека был жестоко избит. Отец избитого был приятелем хозяина фабрики безалкогольных напитков, где работал виновник избиения. Брата Яся уволили с работы. Но его тетка служила кухаркой у свояченицы жены начальника управления местной промышленности, и хозяина фабрики безалкогольных напитков лишили лицензии. Племянник хозяина фабрики безалкогольных напитков работал в тайной полиции. И начальник управления местной промышленности был арестован. Губернатор, дальний родственник арестованного, счел это произволом и обратился за помощью к столичным властям. Правительство страны, опасаясь возрастающего влияния полиции, обеспечило себе поддержку армии и лишило министра внутренних дел его полномочий. Влияние армии усилилось. Однако, несмотря на энергичные шаги правительства, Здисек игрушку обратно так и не получил, она осталась у Яся. Но Ясь тоже недолго радовался игрушке. У него ее отнял Юзик, брат которого служил в Первой Гвардейской танковой дивизии.

Славомир Мрожек «Внутренняя политика»

ПРОЛОГ

Поезд был современный. Кондиционер спасал от жары. Работало радио.

«Вы знаете, как изменился мир за неделю? Выпущено более 17 900 наименований книг. На образование потрачено более 21 840 000 000 долларов США. Суммарное время, проведенное пользователями в сети Интернет в ожидании загрузки файлов, составило более 574 900 000 часов…»

Филипп Смоляков умел делать несколько вещей одновременно. Радио он слушал, а еще — читал газету.

…

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ

ОБНАРУЖИЛО «АЛКОГОЛЬНУЮ ТЕМАТИКУ»

НА ШКОЛЬНЫХ ТЕТРАДЯХ

На коллегии Минобразования министр продемонстрировал отпечатанные в Волжске тетради, на обложках которых присутствовала «алкогольная тематика». Так, на обложке тетради по химии был изображен автор периодической системы химических элементов Дмитрий Менделеев с подписью «Менделеев открыл сорокаградусную водку, потом он открыл девятнадцатиградусный портвейн. И только утром великий ученый открыл, что их нельзя смешивать». А на тетради по геометрии был изображен человек с граненым стаканом в одной руке и сигаретой в другой. Надпись на обложке гласила «Лицо — синус, глаза — косинус». Министр посетовал на то, что Минобразования может контролировать только выпуск учебников, а оформление тетрадей регулировать не может, поскольку лицензии на печать тетрадей выдает Министерство культуры и массовых коммуникаций. Министр образования пообещал провести совещание с Минкультом на эту тему.

Смоляков улыбнулся. Об этих тетрадях он уже слышал. В его родном Волжске поговаривали, что они разлетелись неслыханным тиражом.

Смоляков отложил газету и потянулся. Хорошо ехать в поезде. Хорошо ехать в спальном вагоне. Хорошо ехать с приятным попутчиком. Хорошо ехать с очаровательной попутчицей! Удивительно, но факт — ему повезло! Все слышали, да и сами рассказывали миллион историй про железнодорожные романтические приключения (проводницы, «зайцы» женского пола и т. д.), но ведь все же и знают, что обычно это враки. А тут все вышло наяву. Смоляков не смог взять билет в обычный купейный. Потом не смог даже в плацкартный. А потом каким-то чудом в кассе всплыло одно место в спальный вагон. Ну и что с того, что в два раза дороже? Во-первых, деньги были, а во-вторых, не в деньгах счастье. Кому это знать, как не кадровому офицеру службы госбезопасности, у которого не зарплата, а кошкины слезы, но зато случаются всякие приятные неожиданности.

И романтические, и финансовые. Вот так и вышло накануне. Во-первых, совершенно неожиданно обломилась приличная сумма. Во-вторых, такая женщина! Ну а в-третьих, и это являлось самым важным, поездка Смолякова в Москву — это была его услуга товарищу, и это обстоятельство перевешивало два предыдущих. И вот результат: он с комфортом путешествует из Волжска в столицу, а рядом с ним роскошная брюнетка неопределенного возраста, от восемнадцати до тридцати, впрочем, не старше.

Суть путешествия была очень проста. Нужно было отвезти конверт, который Олег не рискнул отправлять почтой. Почему — это его дело, Смоляков умел не задавать лишних вопросов. Олег сказал, что это очень важно, и Смоляков, не задумываясь, согласился. У него был отпуск. Через неделю он собирался в Анталию, а пока вполне мог себе позволить произвольные телодвижения.

Олег снабдил его деньгами на дорогу, и Смоля-ков, посопротивлявшись, уступил. В конце концов, чем не командировка? Тем более что в обычное, служебное время Олег был его непосредственным начальником.

А попутчицу звали Аля. Алина. Зеленые, чуть раскосые глаза, черные волосы, четко очерченный рот. Смоляков с трудом отводил от нее взгляд. Москвичка, в Волжске она была по делам своей консалтинговой фирмы (вероятно, это касалось предстоящих в Волжске выборов мэра, предположил Смоляков) и вот теперь возвращалась. Вела себя Алина очень естественно и раскованно, а главное, была не по-женски остроумна и в то же время доброжелательна.

В сочетании с внешностью, это не могло не располагать даже такого матерого бонвивана, каким в своем узком кругу слыл, да и на самом деле был Филипп Смоляков. Кроме того, Аля не проявила ни полграмма традиционной женской любопытности, не поинтересовалась, чем Смоляков занимается, женат ли он, да и прочими частными подробностями. Они сходили в вагон-ресторан, выпили красного вина, легко поужинали, вернулись в купе, закрыли дверь и через несколько минут непрекращающихся поцелуев легко и непринужденно занялись любовью. В общем, ночью не спали совсем. Все было как-то замечательно и как-то… необычно. Например, даже после близости они так и не перешли на «ты», но не чувствовали в этом никакой неловкости или натянутости.

В общем, Смоляков был рад неожиданному путешествию и вдвойне рад этой встрече. Когда человек работает в такой организации, как Смоляков, он неизбежно чувствует себя заключенным в чудовищный механизм, из которого не выбраться. Всюду, в любых рабочих моментах царит если не страх, то суперосторожность и гиперподозрительность, которая проявляется в трагикомической игре в таинственность, нарочитом вуалировании событий, во всеобщем лицемерии и недоверии. Любая встреча двух людей рождает взаимные подозрения, что видно уже по тому, как они приветствуют друг друга. И вот он вырвался на несколько дней…

Они уже позавтракали и теперь предвкушали первую большую остановку на пути в столицу. Алина сходила помыть руки, теперь вернулась и прилегла на полку, примостив голову на колени Смолякову. Он отложил газету и потянулся. Хорошо ехать в поезде, хорошо ехать с очаровательной попутчицей!

Алина закурила длинную тонкую сигарету и сказала своим мелодичным грудным голосом:

— А вот… как вы полагаете, Филипп, сколько мне лет?

Смоляков, который уже немало размышлял над этим, сознался:

— Сказать по правде, я в полном недоумении. Мне всегда казалось, что я неплохо разбираюсь в таких вопросах. В конце концов, есть объективные вещи во внешности, которые не врут. Шеи там, руки…

— Вы безусловно опытный мужчина, — тонко улыбнулась Алина. — Чувствуется…

— Но у вас… все такое. Просто не знаю, что ответить. Хотел бы, допустим, увидеть вас рядом с…

— Кем же?

— Вашей мамой, например.

— Вы бы все равно ничего не поняли.

— Почему же?

— О, — засмеялась Алина, — французы говорят так: если вы видите двух похожих девушек и у одной из них юбка короче, значит, это мать!

— Ну… К нашим условиям это мало подходит. В России большинство матерей удерживают позицию вечной опекунши.

Алина кивнула и добавила:

— А еще защитницы или вовсе — диктатора. Хотя времена меняются, кое-кто примеряет роль подружки, наперсницы, а то и соперницы.

— Тогда тем более интересно было бы посмотреть.

— Вот значит как. Набиваетесь ко мне в гости? Смоляков тщательно выбирал слова.

— Дело в том… Я не буду в Москве ничем занят… Почти. У меня есть несколько свободных дней, и я был бы рад увидеться снова.

Алина ненадолго задумалась.

— Давайте так. Ничего не стану обещать заранее, Филипп, но это не исключено. Я ведь пока не знаю своего рабочего графика. Я возвращаюсь из командировки раньше запланированного срока и не знаю, что сейчас ждет меня на работе.

— У вас ничего не случилось?

— Трудно сказать. Наша компания продвигала на рынок полиграфическую продукцию и добилась в Волжске совсем… незапланированных успехов. — Алина улыбнулась краешком рта. — Теперь начальство это беспокоит!

У Смолякова в голове что-то шевельнулось. Может быть, она занимается не выборами?

— Подождите, Алина… Неужели тетрадки с алкогольной тематикой — ваших рук дело?

Она посмотрела на него как-то по-новому:

— Я поражена. Но как вы догадались?

— Честно говоря, случайно. — Филипп вовремя сообразил, что надо держаться по-прежнему просто, ни в коем случае «не выходить из отпуска», не превращаться в того, кем он был на самом деле — фээсбэшника-аналитика. — Ткнул пальцем в небо и угадал. Консалтинговый консультант возвращается из командировки раньше времени, верно? А Министерство образования сейчас как раз громит это дело, вот только что прочитал. — Он кивнул в сторону газеты.

— Сопоставили факты… Вы проницательны. Ко всем прочим достоинствам.

— Просто повезло.

— Не скромничайте. Смоляков почувствовал, что надо срочно менять

акцент разговора, демонстрировать интерес не к себе любимому, а по-прежнему к ней.

— Слушайте, но интересно, неужели на каких-то тетрадках можно было крупно заработать?

— Тираж очень большой. Но это нас не касается. Мы же не производители. Мы занимались маркетинговой стратегией, продвигали новый товар на рынок.

— На чем же строился расчет? — удивился Смоляков. — Детишки заинтересуются портвейном? Или их родителей непременно надо снабдить сведениями о том, что там такое полезное для организма Менделеев изобрел?

— Да бог с ними, с этими тетрадками, — уклонилась Алина. — Там свои хитрости, неужели вам так интересно?

— Мне интересно, — сознался Смоляков, — когда мы увидимся в следующий раз.

Она погрозила пальчиком:

— Но мы еще и не расстались! И потом, я уже все объяснила. Так что пока не настаивайте, милый… — Алина приподнялась и легонько прикоснулась губами к его виску.

Смоляков хорошо знал, как надо вести подобные разговоры, и ни на чем не настаивал. Он просто оставит ей свой телефон, и она позвонит. Может быть. А если не позвонит, значит, так тому и быть… С одной стороны, он, офицер ФСБ, обладал некоторыми возможностями, которых лишены обычные люди, и был в состоянии сам найти Алину. Что ж, время покажет… С другой стороны, Смо-ляков чувствовал, что внутри у него происходит что-то необычное. Как знать, может быть, он встретил женщину, которая предназначена для него самой судьбой?

Смоляков заметил, что она безотрывно смотрит в окно, за которым проносился нескончаемый русский пейзаж.

— Любите путешествовать поездом?

— Как вы снова догадались?!

— Я просто спросил. Действительно угадал? Значит, мне снова повезло.

— Начинаю чувствовать себя под рентгеном. Так вы скоро все про меня узнаете… Все, милый, все, больше никаких вопросов. — И она закрыла ему рот поцелуем. Смоляков успел подумать, что с ним определенно происходит что-то незаурядное, особенное, что сегодня, быть может, очень важный день в его жизни… быть может, самый важный?

Они снова занимались любовью. Тело женщины стало для него как море для рыбы, как солнце для растений, и в то же время они становились как бы единым телом, он зависел теперь от этого единства. Ему почему-то недоставало тепла, и он должен был заимствовать у нее, обвив руками ее узкие сильные плечи. Иначе чувствовал себя незащищенным. Не переставая, он бормотал про себя ее имя…

— Приехали, — сказала вдруг Алина.

Смоляков не сразу понял, о чем она. Он глянул в окно и спохватился — это же та самая долгожданная, «длинная» — целых двадцать минут — остановка. Облезлый вокзальный домишко венчала вывеска «Смоляковка». Филипп еле удержался, чтобы не захохотать (вот так совпадение!), удержался с трудом, но все же не до конца — расплылся в улыбке. Алина посмотрела на него вопросительно.

— Настроение хорошее, — объяснил Смоляков.

— Это и впрямь замечательно. А теперь… я должна переодеться, — торжественно объявила дама.

— Можно подумать, вы в театр собираетесь, — еще шире улыбнулся Смоляков. — А всего-то — по перрону прогуляться.

— Можно так подумать, — абсолютно серьезно кивнула Алина, и Смоляков понял, что намерений этих не изменить.

Он решил не ждать ее и вышел на перрон, как был, в футболке с надписью «Манчестер Юнайтед», шортах и шлепанцах. Он ведь не собирался в театр.

На перроне смоляковские бабушки продавали фрукты, овощи и прочую снедь. Наиболее деловитые торговки сновали возле тамбуров, предлагая самый ходовой, с их точки зрения, товар:

— Сигареты! Покупаем сигареты!

— Беленькая, беленькая, кто водочки забыл в дорожку?

— Копченые цыплятки холодненькие!

— Мороженое! Фруктовое, шоколадное, с орешками!

Смоляков увидел трогательную худую старушку, возле которой стояло ведро с огромными грушами, и направился к ней.

— Я не люблю груши, — прозвучало сзади.

Он повернулся. Увидел, что Алина действительно переоделась. Была она в кроссовках, джинсах и рубашке навыпуск. И еще в черных очках.

— В театр не годится, — резюмировал Смоляков.

— Смотря в какой, — не согласилась попутчица.

Они погуляли по перрону. Позади вокзала виднелся поселок, обрамленный с трех сторон густыми рощами, а с четвертой — извилистой шустрой речушкой.

Смоляков закурил, а изысканная попутчица, к его удивлению, вдруг захотела пирожков. «Ну и что, — подумал Смоляков, — ну и прикольно даже, мне ведь всегда нравились женщины, которые меня чем-то удивляли».

Смоляков вспомнил, что оставил в купе конверт Олега — подлинную причину его поездки в Москву. Конверт, правда, лежал в скрытом кармане дорожной сумки, так что непосвященному найти его было мудрено.

Олег при прощании был сдержан, но просил к конверту отнестись «вдумчиво». На их языке это означало — бдительно. На конверте были написаны цифры — номер индивидуального почтового ящика в здании московского Центрального телеграфа, куда его надо было опустить.

Смоляков просьбу друга и коллеги (да и начальника!) выполнил — к настоящему моменту, разумеется, а доберется до Москвы — сделает и все остальное. Во-первых, он добрался до вокзала так, что если бы кому-то взбрело в голову следить за ним (хотя кому?), то уж заподозрить отъезд — точно бы не получилось. Он вышел из дома с мусорным пакетом, в шлепанцах и шортах. Мусор, однако, не выбросил, а, зайдя в подъезд соседнего дома, достал из пакета более приличную одежду и переоделся. К этому времени подъехало такси. Через четверть часа Смоля-ков был на вокзале. С билетом, правда, вышло не очень ловко и оперативно, но что ни делается — все к лучшему, зато он несколько раз проверился . Слежки не было.

Для себя Смоляков сделал простой и логичный вывод: у Олега, видимо, были какие-то служебные неприятности, и он хотел с кем-то в Москве посоветоваться. Смолякову так показалось, по крайней мере, других версий не возникло. Расспрашивать он не стал, а Олег сам ничего не говорил. Ну это ничего, придет время — расскажет, а нужна будет снова его помощь — Филипп, не задумываясь, ее окажет. На то ведь они и друзья.

В прошлом году у них в отделе вышел неприятный случай. Во время дежурства Смолякова пропал важный документ. Даже не то чтобы он был очень важный — содержал в себе заурядную служебную информацию, просто набор фамилий и адресов каких-то людей. Смоляков из помещения не отлучался, но документ исчез. Смоляков подозревал, что на самом деле его и не было — ошибка, скорей всего, была совершена при факте регистрации входящей почты. Но доказать уже ничего не мог. Если бы это стало известно начальству управления, Смоляков был бы немедленно уволен, да и вообще о ФСБ можно было забыть. И Олег его выручил, прикрыл. Каким-то хитрым образом (правда, на то он и слыл асом аналитики!) он смог вытащить из насквозь засекреченных и запароленных федеральных сетей нужную информацию, распечатал ее и оформил задним числом — прежде, чем бумага легла на стол к начальнику областного управления. Фактически он пошел ради друга и подчиненного на должностное преступление. Смоляков потом так ему об этом и сказал, но Олег только отмахнулся. «Не городи чушь, — сказал Олег, — я нарушил инструкции только потому, что инструкции на девяносто процентов идиотские и бюрократические. Мы не на войне, и такая дебильная секретность никому не нужна, но пойди объясни это важным московским перцам!»

Так что история оказалась просто неприятной, а могла выйти и непоправимой, если бы не Олег. А то, что конверт остался в купе, и впрямь не страшно. По перрону можно гулять так, что купе будет видно, да и в спальном посторонние не шастают.

Через пять минут после того, как Алина съела пирожки (один с картошкой, один с курагой), у нее заболел живот. Смоляков понял это по ее лицу, прежде чем она что-то сказала. Прихватило, видимо, здорово. В конце концов, Алина не выдержала и ушла в привокзальный туалет.

Прошло десять минут, Смоляков выкурил еще две сигареты и забеспокоился. До отхода поезда было уже всего ничего, а Алина не появлялась. Вот черт. Не хватало только, чтобы эта роскошная романтическая история так нелепо закончилась — оставить женщину в привокзальном туалете! Просто поручик Ржевский. Кстати, когда-то еще в училище именно поручиком его друзья и называли — в силу увлеченности прекрасным полом и слегка отчаянного нрава. Поручик отшвырнул сигарету и вбежал в вокзал. Быстро нашел туалет, стукнул в женскую дверь и вошел вовнутрь. Для провинциального вокзала здесь было удивительно чисто.

— Аля? Алина?

— Филипп, — раздался сдавленный голос, — это вы? Помогите мне…

Смоляков, не раздумывая, чем он, собственно, может помочь, рванул на себя дверь единственной закрытой кабинки. Алина стояла, наклонившись лицом к унитазу, лицо ее было сведено судорогой. Ее тошнило.

— Милый, — прошептала она, — что-то мне… проклятые пирожки… Милый, у меня нет… — Последнее слово Смоляков не расслышал.

— Сейчас поезд уйдет, — сказал он. — Давай я помогу тебе вернуться, а в поезде мигом доктора найдем. Только потерпи, ладно? — Он подставил ей плечо, не очень веря в то, что это происходит на самом деле — как это его, матерого самца Филиппа Смо-лякова, охмурила баба, с которой он знаком меньше суток?! — Я не понял… чего у тебя нет?

— Глушителя, милый.

Теперь Смоляков слово услышал и смысл его понял, но еще прежде почувствовал приятное холодное прикосновение к груди. Он успел услышать выстрел и даже успел удивиться. Ему показалось, что умирает он очень долго, гораздо дольше, чем жил все свои двадцать девять лет, умирает от рук прекрасной женщины, и это, в общем, даже совсем не обидно, от этого скорее хочется улыбнуться. Плохо только, что он подвел друга. Теперь все стало понятно. Но теперь его жизнь получила логическое завершение — немного нелепая, хаотичная и экспрессивная… Можно было бы, конечно, и получше, и наверняка бы у него вышло, проживи он еще несколько десятков лет. Но вышло как вышло.

На самом деле он умер меньше чем через три секунды. Она прижимала пистолет так плотно к его телу, что выстрелы снаружи слышны не были. Смо-ляков услышал только первый, разорвавший ему печень. Потом было еще три — два в сердце и последний — в голову.

Через несколько секунд Алина вышла из здания вокзала и неторопливым шагом двинулась в сторону поселка. Прошла полсотни метров по липовой аллее, свернула на пыльную дорогу и остановилась. Она не испытывала никаких особых чувств, скорее легкое опустошение, как всегда бывает по окончании непростой работы с длительным напряжением и концентрацией внимания. В конце концов, они оба были профессионалами — и она, и этот «командировочный», как она его про себя называла. Она не сомневалась, что он из органов, уж очень характерно себя вел, просто, скорей всего, был не оперативным сотрудником, вот и подставился. Расслабился, утратил контроль, позволил эмоциям доминировать. И проиграл… Как знать, может быть, когда-нибудь и она проиграет, но… только не теперь. Еще не скоро. Она чувствовала, что находится в хорошей форме. Она все сделала безукоризненно. Не давала ему времени опомниться. Ничего не спрашивала о поездке в Москву, о работе. Подсунула газету, где была расписана история со скандалом вокруг школьных тетрадей, и он с легкостью заглотнул наживку. Мужчине захотелось поверить, что она стильная столичная штучка, пиар-консультант, и он поверил… Она не думала, что он был за человек, о чем думал, мечтал, к чему стремился, что любил и ненавидел. Он для нее больше не существовал. Он, впрочем, и правда больше не существовал.

Алина вдруг вспомнила, что у Бунина был такой рассказ, о том, как на пароходе поручик встретил прелестную маленькую женщину, они понравились друг другу, сошли на берег, провели ночь в гостинице, а утром она ушла — села на следующий пароход, причем ему запретила следовать за собой. И вот когда она ушла, он понял, что пропал, погиб, влюбился, чудовищно, непостижимо и непоправимо. Он не знал, куда идти, что делать, и чувствовал себя постаревшим на десять лет. Замечательный рассказ. Была в нем какая-то тоска и надломленность, но — замечательный… Этот парень, «командировочный», кстати, походил на поручика. В прежние времена он точно был бы поручиком.

Алина любила Бунина. Его истории о любви ей нравились с юности. В них все было… как бы это сказать… не так, как в жизни, а как может быть в жизни, вот! Сначала, правда, женщина в том бунин-ском рассказе говорила: «Я, кажется, пьяна… Откуда вы взялись? Три часа назад я даже не подозревала о вашем существовании». И так далее. Вот так бывает и у нее, у Алины. Она часто встречается с новыми людьми. Кто-то нравится ей больше, кто-то меньше. Но это не имеет никакого значения. Она привыкла к тому, что привыкать ни к кому нельзя. Надо быть сильной. Надо работать. Надо откладывать деньги. Надо осуществить свою мечту…

Спустя минуту рядом с ней остановился черный джип «Судзуки» с волжским номером. Алина забралась на заднее сиденье машины, и та сразу тронулась с места. Кроме бородатого водителя, в машине никого не было. Он был в черной футболке, смуглый. Смуглый от природы или загара? Трудно сказать. Кавказец? Может, да, может, нет. Не оборачиваясь, бородач сказал:

— Как дела?

— Ничего особенного, — пожала Алина изящными плечиками. — Работа как работа.

— Жеребец хотя бы хороший попался? — весело спросил водитель джипа. У него не было никакого акцента, ни кавказского, ни намека на другой.

— Это, извините, не ваше дело.

— Не спорю, — с легкостью согласился он. — Вы выполнили заказ?

На повороте он немного повернул голову вправо, футболка чуть съехала, и на основании шеи Алина увидела у него маленький шрам.

— Я профессионал. — Она приподняла край рубашки и вытащила из джинсов конверт, который отыскала в сумке у своего попутчика, пока он гулял по перрону.

Человек со шрамом на шее забрал конверт, повертел в руках. Проверил, распечатывался ли — нет, не распечатывался вроде бы… метнул на Алину быстрый взгляд. Спросил:

— Что значат цифры на конверте?

— Откуда мне знать? Сами разбирайтесь. Где мои деньги?

— Позади вас. Не отводя взгляда от мужского затылка, Алина

поискала рукой. Нашла пластиковый пакет. Положила его к себе на колени, раскрыла. Внутри лежали две пачки денег. Она проверила — в пачках все купюры были сотенные, никакого обмана.

— Двадцать тысяч, пересчитывайте, если хотите. Алина фыркнула и положила пакет рядом, на сиденье.

— Дайте оружие, — сказал мужчина.

Она вытащила из пояса джинсов пистолет Макарова, из которого десять минут назад застрелила Смолякова. Мужчина внимательно наблюдал за ее действиями. Она не сомневалась, что у него под рукой сейчас тоже есть оружие. Это подтверждало и то, что он непроизвольно сбросил скорость. На всякий случай она вытащила из Макарова обойму, тщательно вытерла пистолет, чтобы исключить даже намек на отпечатки пальцев, и протянула оружие водителю джипа. Он хмыкнул и сунул пистолет в бардачок.

Борода у него была, конечно, бутафорская, но скрывала черты лица совершенно. Алина первый раз общалась с этим человеком лично. Заказ она получила по электронной почте, а пистолет в пакете был оставлен в условленном месте. Теперь у нее была возможность познакомиться с заказчиком (Алина не сомневалась, что это он и сидит за рулем — какой смысл посреднику так наряжаться?). У Алины имелась своя персональная профессиональная страховка. Обычно она старалась тайно сфотографировать людей, которые давали ей поручения подобного рода, и сейчас для этого у нее был крошечный фотоаппарат, объектив которого имитировал пуговицу. Дождавшись подходящей ситуации, Алина сделала два снимка: лицо, обрамленное густой рыжеватой бородой, — в зеркале заднего вида — и шею со шрамом.

— Может быть, включите радио? Он кивнул и включил приемник. Она попыталась

угадать за считаные секунды, на чем он остановит свой выбор — классика, шансон, попса, музыка потяжелее? Остановилась на попсе. И не угадала — бородач включил джаз.

Алина приоткрыла стекло и закурила. Немного расслабилась. Кажется, все тут были настоящими профессионалами и убирать ее никто не собирался. В конце концов, таких специалистов еще поискать. Пиар-консультантов, ха-ха…

Но женщина все-таки остается женщиной. Любопытство взяло верх. Теперь-то она может себе его позволить, да и дорогу надо скоротать. А не захочет отвечать — что же, можно будет и помолчать.

— Я так и не поняла, — сказала Алина вполне равнодушным тоном. — Зачем вы сначала снабдили меня оружием, а потом потребовали его назад?

Водитель не ответил. Алина медленно курила и ждала. Наверно, не ответит вообще… И она снова не угадала.

— Пули-то остались в теле, — напомнил водитель. — И гильзы рядом валяются. Вы же их не трогали?

— Я все сделала по контракту.

— Очень хорошо. Значит, пистолет мне еще пригодится.

Алина сдвинула брови. Что-то не складывалось. Обычно оружие уничтожают. Или оставляют на месте преступления. В данном случае пистолет ей выдал заказчик. Пистолет Макарова. И этот «Макаров» был табельным оружием, она видела номер — спилен он не был, как случается в подобных случаях… Теперь бородач забрал его назад. Почему?… Вдруг она поняла.

— Что вы станете с ним делать?

— С кем?

— С пистолетом.

— Да ничего. Пусть себе валяется. До поры до времени.

По тону, которым он это сказал, Алина поняла, что больше уже ничего не услышит. Но и того, что было произнесено, оказалось достаточно. Табельный «Макаров» ведь кому-то принадлежит. И убийство человека из поезда (кем бы он на самом деле ни был) при необходимости можно будет повесить на владельца «Макарова». Что ж, это больше ее не касается. Ее «пальчиков» на «пушке» нет. В поезде ее тоже никто не видел — когда проводница проверяла билеты, она успела выйти в туалет, оставив свой билет попутчику. Больше к ним в купе никто не входил. В вагоне-ресторане она села таким образом, что официантка видела ее только со спины. Правда, потом вместе с попутчиком Алина прогуливалась несколько минут по перрону, но была уже в черных очках, которые, как известно, украшают лицо женщины, но обезличивают его совершенно. Никто не сможет изобразить ее портрет. Никто не сможет связать ее с убитым фээсбэшником. Никто не сможет ее найти. Еще никому не удавалось. И довольно об этом думать. Нужно вообще перевести разговор на иную тему, чтобы и заказчик больше не напрягался — относительно ее вопросов об оружии. И она спросила:

— Куда вы теперь едете?

— Угадайте, — хмыкнул водитель джипа.

— Возвращаетесь в Волжск? Кивок головой.

— Тогда отвезите меня в аэропорт. Я ненавижу поезда.

Он засмеялся, хотя шутка была так себе, она сказала это, просто чтобы что-то сказать. «Вот этот тип явно Бунина любить не может, — подумала Алина. — Если вообще читал когда-нибудь».

— Вообще-то сейчас мы почти в Московской области, — заметил водитель. — Не проще ли вам добраться до Москвы?

— Разве я сказала, что собираюсь лететь в Москву? — отрезала Алина, и на этом все разговоры были закончены.

Поздно вечером они подъезжали к Волжску. Она опустила стекло и высунула голову наружу. Впереди была темнота и огни. Из темноты бил в лицо сильный мягкий ветер, ей казалось, она чувствует запах Волги. Настроение стало лирическим. На секунду перед ней всплыло лицо человека, с которым она ехала в поезде. Алина помотала головой и отогнала это видение. Пожалуй, сейчас она бы съела какой-нибудь фрукт. Например, грушу.

На окраине Волжска, в полусотне метров от аэропорта, водитель джипа высадил ее.

— Сотрудничество будет продолжено? — спросил он.

— У нас с вами не сотрудничество, а аккордная работа. Как меня найти, вы знаете. Но на то, что я отзовусь в следующий раз, гарантии быть не может.

Лицо под бородой немного шевельнулось. Что это было, улыбка или гримаса?

— Не работаете дважды с одним и тем же заказчиком?

— Оставляю это на свое усмотрение.

Часть первая ЛЫСЫЙ МИЛЛИОНЕР

Почему мы покупаем книги, которые потом не читаем?

Этим вопросом задался Александр Борисович Турецкий, прохаживаясь вдоль книжных полок магазина «Москва» на Тверской. Немного подумал и сформулировал для себя несколько ответов.

Во-первых, возможно, потому, что покупаем их не для себя, а, скажем, в подарок. Лучший подарок — это книга.

Во-вторых, потому, что они заваливаются за диван.

В третьих, нам некогда.

А на кой черт тогда покупаем?!

А потому что — в отпуск. В от-пуск!

Тут раздался голос, усиленный динамиками по всему магазину:

— Уважаемые покупатели! Сегодня в нашем магазине гость — знаменитый волжский писатель, автор детективов и бестселлеров «Не люби меня, мама», «Мой любимый враг», «Киллер-двоечник» — Антон Пятибратов. Вы можете получить его автографы прямо сейчас, в отделе художественной литературы…

Турецкий решил взглянуть на знаменитость. Кто это вообще такой?

Пятибратов сидел в специально отведенном за-гончике и откровенно скучал. Это был загорелый мужчина лет сорока с круглой физиономией, вид у него был бесшабашный и одновременно лукавый. Не то музыкант из ночного клуба, не то террорист, вместо четок перебирающий игрушечные бомбы. Впрочем, творческие личности часто выглядят довольно неожиданно. Перед ним высилась стопка книг, которые предположительно должны были разлетаться как горячие пирожки — в присутствии автора и с его дарственными надписями… Впрочем, нет, кажется, публика начинала подтягиваться.

Турецкий вытащил телефон и позвонил домой:

— Ирка, только представь! Мы лежим на горячем песке. Солнце высоко, час отлива, пляж совершенно пуст, море удаляется от берега, и только одинокие волны возвращаются с шумом, обливают нас снова и снова, а нам все нипочем, лежим на сухом берегу.

— Как же на сухом, если — волны? — сказала жена после паузы. И таким голосом, что у Турецкого во рту пересохло. Как восемнадцатилетняя девочка сказала.

— Так ведь солнце высоко, — напомнил он. — Ладно, ты мне вот что скажи. Знаешь такого великого писателя земли русской Антона Пятибратова?

— А что?

— Я про книжки. Прихватить нам в дорогу?

— С ума сошел?! — Восемнадцатилетняя девочка испарилась.

— Почему? Вот он тут передо мной, во плоти, куплю книжку, а он тебе ее подпишет… Будешь потом на работе хвастать. Ага?

— Турецкий, не смей!

— Да почему?

— Потому что это дрянь редкостная, так что лучше не нарывайся, не трогай ящик Пандоры. То есть — мой, — уточнила Ирина Генриховна.

— Напугала… Кстати, вот интересно. Все знают про ящик Пандоры, но никто не помнит, кто его открыл. То есть… почему считается, что его нельзя открывать? Его вообще кто-нибудь открывал?

— Открывал.

— И кто же?

— Эпиметей.

— Это еще кто?

— Муж вышеупомянутой Пандоры.

— Хм, чаще бывает наоборот, жена лезет куда ни попадя… Подожди, Ирка, у меня тут сообщение с работы пришло…

— Ты в отпуске, — напомнила супруга. — Покупаешь нам чтиво в дорогу. Но только не Пятибратова!

— Да я помню, не волнуйся. Но Костя просит в офис заскочить, подписать какие-то бумаги. Я скоро буду. А книжек все равно еще не купил, так что подумай пока сама…

Недолго поколебавшись, Турецкий все-таки купил книжку Пятибратова и даже сунул писателю для автографа. А пусть будет.

И почти сразу же к Пятибратову устремилась приличная толпа. Турецкий удовлетворенно кивнул сам себе. Может, и в самом деле стоящий писатель, а Ирка ничего не понимает со своим выверенным академическим вкусом!

От книжного до Большой Дмитровки было рукой подать, но Турецкий всю дорогу напоминал себе, что согласно его нынешнему статусу человека, свободно проводящего время, двигаться нужно расслабленно, и дверь кабинета своего шефа он открыл только полчаса спустя.

— Давно пора, — кивнул ему Меркулов. — Я вас ждал, Александр Борисович.

— Серьезно? — Прежде чем сказать это, Турецкий невольно посмотрел по углам кабинета, они были вдвоем, и причем говорили на «ты» с незапамятных времен. Так в чем же дело?

— Ну не чтобы уж совсем, — признался Меркулов. — Но я установил, что такое начало беседы достаточно эффективно и создает атмосферу доверия.

— Зачем же ты губишь эту атмосферу, открывая ее секрет?

— Все мы далеки от совершенства, — пожал плечами Меркулов.

Жара в кабинете стояла удушающая, несмотря на вращающийся влево-вправо вентилятор.

— Кондиционер накрылся, — пожаловался Меркулов, и это была не бессмысленная реплика — у Меркулова уже давно пошаливало сердце. Как бы в подтверждение этих слов он сказал: — У нас проблема, Александр.

— У нас проблема?

— Да. И как сказал один спортивный комментатор, проблему мало видеть, мало замечать, что что-то не так, и даже недостаточно об этом громогласно заявить. Проблему нужно правильно поставить, и только это приблизит тех, кто ее решает, — к решению, а тех, кого она интересует, — к пониманию.

— Костя, — осторожно поинтересовался Турецкий. — О чем ты сейчас говоришь? Ты сам это знаешь? И ты перед собой уже поставил эту самую проблему?

— Еще бы, — спокойно кивнул Меркулов. — Я говорю о коррупции.

— Эка невидаль. Все говорят о коррупции. Моя жена говорит о коррупции. Моя дочь говорит о коррупции. У них в гимназии черт-те что творится. Моя кошка говорит о коррупции!

— Разве у тебя есть кошка? — заинтересовался Меркулов.

— Нету, слава богу. Но если бы была… А главное, я не понимаю, какое отношение эта всеобъемлющая тема имеет к моему отпуску.

— Самое непосредственное.

— Костя…

— Саша, твой отпуск придется приостановить. Вместо него — командировка. Но тоже неплохая. На Волгу.

— Жену с собой можно взять? — машинально спросил Турецкий, как бы еще не до конца понимая суть происходящего.

— Ни в коем случае! — испугался Меркулов.

— Слава богу. Но вообще-то я никуда не поеду. Я в отпуске, — напомнил Турецкий. — Я не ухожу в отпуск, если ты забыл, я уже в нем — и почти неделю.

Меркулов расстроился. Или сделал вид.

— Саша, прошу по-дружески, ты же добрый товарищ, ты мне не откажешь.

— Знаешь, как Раневская говорила? — тут же откликнулся добрый товарищ Турецкий. — Во мне два человека. Добрый и злой. Сегодня как раз дежурит добрый. Злого, Костя, лучше не буди. Еще раз говорю, я в отпуске! — Турецкий даже повысил голос.

— Саша, боюсь, уже нет. Ты вышел из отпуска и едешь в Волжск. Работать под прикрытием.

— Что?! — вытаращился Турецкий.

— Что слышал. Хотя ничего страшного. Ты человек хоть и публичный, но за пределами столицы вряд ли кто знает, как ты выглядишь.

— Да что это за бред, черт побери?! — Расслабленный отпускник не поспевал за поворотами мысли начальника. — Под каким прикрытием?!

Меркулов пожал плечами, налил минеральной воды и придвинул стакан Турецкому. Турецкий его даже не заметил.

— А что такого? — делано легкомысленно сказал Меркулов. — Вспомни, сколько я тебя ругал за всякие оперативные вылазки? А ты всегда говорил, что гробить свою молодую жизнь в кабинетах не собираешься. Вот и… А тут, сам подумай, Волга. Лето. Красота! Просто завидую тебе.

— Ври больше… Волга… А в ней небось море трупов? Иначе из-за чего сыр-бор?

Меркулов на секунду задумался.

— В реке — море… Неплохой литературный образ, знаешь ли. Нет, там нет никакого моря трупов. Другая совсем проблема, и я тебе уже ее обозначил.

Турецкий повращал глазами, словно стимулируя работу извилин, которые находились в отпуске еще больше, чем он сам. Тем более что он сам как-то разом вдруг устал от такой перемены своего ближайшего будущего.

— Коррупция, кажется…

— Именно. Ты, может быть, слышал уже, что полномочного представителя президента в Поволжском округе собираются менять?

— Ничего я не слышал, — раздраженно сказал Турецкий.

— И правильно. Потому что этого еще никто не слышал. Эту информацию я получил сегодня в Кремле.

— А что старый полпред? Проворовался, что ли?

— Отнюдь. С ним все в порядке. Едет послом в одну восточную страну.

— Так в чем проблема, я не понимаю? Где коррупция?

— Проблема в том, что следующим полпредом президента будет один из нынешних боссов Волжска. По крайней мере, так предполагается. А у меня есть информация, что там не все чисто. Совпало, понимаешь?

— Ничего я не понимаю.

— Рассказываю. И Меркулов рассказал. Сотрудник Волжского

УФСБ некто майор Веснин прислал ему конфиденциальное письмо, в котором сообщил, что имеет сведения о коррумпированности крупного местного чиновника, а конкретно… начальника Волжского управления Федеральной службы безопасности. И если Меркулов подтвердит свою заинтересованность такого рода информацией, то он ее получит. Смысл обещанного доклада Веснина был следующий: начальник УФСБ по уши погряз в коррупции. Делает деньги абсолютно на всем. Ни для кого не секрет, что служебные тайны в нашей стране, как и во всем мире, продаются и покупаются — за очень большие деньги. А ведь предметом интереса в последнее время являются не только тайны военные. Предметом интереса могут быть технологические решения, обеспечивающие их владельцу (неважно — стране или отдельной компании) преимущества в экономической конкуренции. Помимо коррупции Веснин обвинял Тяжлова именно в торговле служебными тайнами.

Пока что это были голые обвинения. Доказательства Меркулову должен был привезти курьер Веснина.

Меркулов предположил, что это не пустые обещания, свою заинтересованность подтвердил и приготовился ждать. Общались они с Весниным только через электронную почту. Если Веснин был прав, если он действовал самостоятельно, то он подвергался серьезной опасности.

Если… если только все это было не чьей-то хитрой игрой, с намерением, например, дискредитировать самого Меркулова или всю Генпрокуратуру — в том случае, если Меркулов, получив доказательства, неправильно ими распорядится, а они окажутся сфабрикованы.

Но вряд ли.

У Константина Дмитриевича были основания поверить, вместо того чтобы заподозрить чьи-то коварные планы или даже вовсе глупую шутку какого-нибудь молокососа-компьютерщика, сумевшего раздобыть его личный адрес. Дело в том, что два года назад Меркулов участвовал в семинаре с аналитиками правовых органов Волжского региона. На этом семинаре присутствовал способный аналитик из ФСБ майор Веснин. Этот чекист, не смущаясь никакими авторитетами, вел себя раскованно и активно, задавал Меркулову и прочим докладчикам непростые вопросы, подходил к Меркулову в перерывах и после окончания заседаний. Все разговоры были по делу и свидетельствовали об изрядной компетентности Веснина и о его живом интересе к собственному делу. Но Меркулов хорошо запомнил майора-аналитика — плотного, атлетичного блондина не только поэтому. Был еще один примечательный эпизод, который помог оценить Веснина дополнительно.

В некоторый момент в кинопроекционном зале прямо посреди демонстрации документального фильма о новейших психологических тренингах возникла пауза — возникли проблемы со старенькой «видеопушкой». Меркулов попросил свет не зажигать и паузой воспользовался по-своему — предложил своим слушателям переключиться и разгадать своеобразный ребус.

— В некотором здании было три офиса, — сказал Константин Дмитриевич. — № 1, № 2 и № 3. Сотрудники первого офиса всегда говорили правду. Одну только правду и ничего, кроме правды. При любых обстоятельствах. Сотрудники второго — ровно наоборот. А работники третьего были — серединка на половинку. Теперь представьте себе, что вы пожарник, который сидит в своем пожарном участке. Раздается звонок: у нас в офисе пожар! А где вы работаете, спрашивает пожарник. В № 3, в серединке на половинку, отвечает звонивший. Возникает вопрос: откуда на самом деле был звонок?

Через несколько минут размышлений аналитики предложили уйму версий, вполне обоснованных и имеющих право на существование. Меркулов слушал их рассеянно, пока не раздался голос Веснина:

— Если я пожарник — не имеет ни малейшего значения, откуда был звонок. Ведь все офисы находятся в одном здании, и, значит, шансы, что оно горит, — пятьдесят процентов, учитывая лжецов, честных и «серединок на половинок». По статистике же процент ложных вызовов на пожар составляет меньше десяти процентов. Значит, надо срочно ехать.

Меркулов не мог не оценить раскованность и в то же время системность мышления Веснина. Он попросил включить свет и предложил следующую историю:

— Хорошо, исключим социальные факторы. Допустим, вы заключенный, у которого есть шанс выйти на свободу, если только вы справитесь со следующим заданием. Перед вами две двери, одна из них ведет на волю, другая — дорога к смерти. Вас стерегут два охранника. Один из них всегда говорит правду, второй — ровно наоборот. Кто из них кто — вам неизвестно. Задача в следующем: вы должны определить дорогу на свободу, задав один вопрос одному из стражников. Какой вопрос вы зададите?

Ответ Меркулову были готовы дать девять аналитиков из десяти собравшихся. С небольшими вариациями, решение было таково: показав на конкретную дверь, заключенный должен спросить: твой товарищ сказал бы, что ЭТА дверь ведет на свободу?

Десятый аналитик, не торопившийся с ответом, был Веснин. Меркулов не мог не обратить на это внимание.

И наконец, Константин Дмитриевич предложил третий ребус. Эта задачка была похожа на предыдущую, только оказалась более сложной. Перед узником снова было две двери — путь на свободу и дорога к гибели. А вот охранники изменились: первый — либо «лжец», либо «правдец», а второй — «хитрец», то есть человек, который говорит правду и ложь строго поочередно. Они оба знают, какая дорога ведет на волю, но узнику неизвестно, кто из охранников кто. Как ему определить дорогу в такой ситуации?

В просмотровом зале повисла пауза. Меркулов с любопытством ждал ее окончания. Минуты через две Веснин сказал:

— Надо задать два вопроса. Меркулов подавил на лице довольную ухмылку и

кивком предложил Веснину задать эти самые вопросы. И Веснин ровным голосом, лишенным каких бы то ни было эмоций, продолжил:

— Надо спросить: ты хитрец? Ответ «нет» будет означать, что на второй вопрос этот человек скажет правду. Второй вопрос — показав на любую дверь, надо спросить: эта дверь ведет на свободу?

Девять аналитиков с явной досадой слушали это простое, в общем-то, решение. С досадой — потому что никому из них не пришло в голову попробовать уточнить условие задачи. Все по инерции решили, что вопрос должен быть только один, в то время как Меркулов намеренно смягчил формулу: «Как определить дорогу?»

Просмотр фильма был возобновлен, а по его окончании Меркулов спросил Веснина, почему, в отличие от коллег, он не стал отвечать на второй вопрос.

— Девять человек готовы были дать ответ, — пожал плечами майор. — Это была просто потеря времени. Даже если бы все они ответили неверно, у меня было бы достаточно времени, чтобы выслушать эти версии и составить свою — чужие размышления на основе уже имеющихся фактов — дополнительный хлеб для аналитика.

Меркулов дал Веснину свою карточку и сказал, что был бы рад сотрудничеству в любой форме, не подразумевая, впрочем, под этим ничего конкретного.

…Но курьер майора Веснина в Москву так и не приехал. Прошло уже три дня с момента назначенного срока. Сам Веснин на связь тоже больше не вышел. Меркулов пытался связаться с ним через своего частного знакомого, проживавшего под Волжском. Тот приехал в город, с телефона-автомата позвонил в приемную местного УФСБ и попросил Веснина к телефону. (Рабочего телефона майора-аналитика официально не существовало, а домашний молчал.) Ему ответили, что Веснин в командировке и сроки его возвращения неизвестны. Ездить после этого к Веснину домой было — глупее не придумаешь.

Обращаться в московский офис ФСБ Меркулов, разумеется, не стал. Он решил взяться за раскрутку этого случая «в порядке надзора за следствием в органах госбезопасности», а поручить ее Турецкому А. Б., первому помощнику генпрокурора, госсоветнику юстиции третьего класса.

Меркулов рассуждал так. В зависимости от подтверждения или неподтверждения фактов, излагаемых майором Весниным, нужно или ограничиться этой проверкой, или назначить уже ревизию масштабную и глубокую, с подключением следственно-оперативной группы из Москвы. В их числе будут люди из Следственного управления Генпрокуратуры, Главного управления МВД по Центральному федеральному округу, а также оперативники из центрального аппарата самого ФСБ… Но это потом. А пока что Меркулов не хотел без должной предварительной проверки начинать операцию под кодовым названием «Чистые руки». В противном случае он может опозориться в глазах тех же правоохранителей. И его усилия будут скорее напоминать операцию «Из пушки по воробьям». И это — еще меньшее из возможных зол…

Меркулов рассказывал не спеша и подробно. У Турецкого было время понять, что командировки не избежать, хотя примириться с этой мыслью было трудно — она торчала в нем, как осиновый кол в голливудском вампире. Алекснадр Борисович сказал кислым тоном:

— Ну хорошо, Костя, допустим, этот Веснин действительно существует…

— Он существует, — перебил Меркулов. — Я с ним знаком. И я об этом тебе уже сказал!

— Я помню. Я имел в виду другое. Что к тебе его могли подвести. Понимаешь?

— Два года назад?! И столько времени ждали? Да зачем? А я если б я умер?

— Но ты не умер. А они, вот именно, ждали. То есть не просто хотели подвести, а плавно подвести. Веснин же не работал все это время с тобой, ты вообще его не видел и не слышал. Поэтому даже не рассуждал о степени доверия, не думал о нем и не вспоминал. А не рассуждал — значит, не сомневался в нем. Так?

Меркулов подумал и кивнул. Турецкий продолжал:

— И вдруг этот «заархивированный» майор просыпается. Многие хитрые шпионские штучки между ведомствами делаются именно так, тебе ли не знать? Кидают наживку. Рыбка заглатывает и живет с ней. Проходит какое-то время, наконец оперативная ситуация позволяет начать комбинацию, и тогда они дергают за леску.

Меркулов посмотрел в потолок.

— А я, значит, рыбка?

— Да называй себя как хочешь, хоть лох-несским чудовищем. Суть не меняется. Доверять Веснину нельзя.

— О! — обрадовался Меркулов. — О чем и речь!

Я же тебя как раз и не призываю ему доверять. Это просто мое личное человеческое предпочтение, и тебя оно не касается. Ты же должен его найти, получить у него обещанную информацию и сделать первичный анализ. А там уже видно будет. — Меркулов был весьма доволен собой.

Тогда Турецкий почесал затылок и выдал новую версию:

— Слушай, Костя, а может, смысл их комбинации в том и заключается, чтобы ты послал меня и они меня сцапали? И тогда что?

— Саня, да не много ли чести? — рассердился Константин Дмитриевич. — Да и кого — их?! Кто — они?! — Он посмотрел на Турецкого поверх очков: — Подожди-подожди… Ты… что, издеваешься, что ли, надо мной?

— А что мне остается? — развел руками Турецкий. — Ты, знаешь ли, дорогой друг, тоже поступаешь со мной не лучшим образом. Сам требуешь товарищеского отношения, а ведешь себя как начальник с подчиненным.

— Так ты и есть подчиненный!

— Да помню, — с досадой отмахнулся Турецкий. — Ладно, проехали. Тогда такой вопрос. Почему ты уверен, что в докладе Веснина речь действительно идет о коррупции федерального уровня? Почему этим должны заниматься мы?

— А чем еще? Что ты в виду имеешь? Он прямо заявил, что у него есть сведения о Тяжлове.

— Объясняю, что я имею в виду. У Веснина, скорее, есть не сведения, а точка зрения — относительно того, что его коллеги чекисты работают хреново.

Но! — Турецкий поднял указательный палец. — Существует вызванное десятками поводов и скрупулезно скрываемое от общественности явление, научно именуемое «уменьшением интереса к результатам служебной деятельности», а в повседневности называемое…

— Саня, давай проще! — Меркулов стал терять терпение.

— …а в повседневности называемое просто пофи-гизмом. Пофигизм как руководителей, так и исполнителей, как правило, приводит к укрытию явных фактов преступлений, незаконным отказам в возбуждении уголовных дел, спусканию «на тормозах» возбужденных дел, непонятным приговорам и другой подобной хреновине.

Меркулов кивнул:

— Понял тебя. Действительно, это всегда не исключено. Это предположить всегда проще всего. Но Веснин — опытный аналитик. А ведь именно в аналитический отдел стекается вся информация из оперативных и следственных подразделений. Вряд ли это просто его субъективный взгляд. Мне все-таки кажется, он знает, о чем говорит. И как раз, учитывая то, что я тебе уже сказал — что следующий полпред будет родом из местных начальников, я считаю, жизненно необходимо этого майора найти и узнать то, что знает он.

— А что, разве полпредом должен стать начальник Волжского УФСБ? Кто он, кстати, такой?

— Генерал Тяжлов? Любопытная фигура. Будет ли он полпредом? Я этого наверняка не знаю. Но шансы такого рода есть. И тенденция в целом, и шансы у него лично. В общем, Саша, готовься к поездке. Отправляешься завтра. А я пока подготовлю тебе материалы на Веснина и Тяжлова. И хорошую легенду. Будешь новым русским. Так что, — Меркулов вдруг подмигнул, — может, отдохнуть у тебя еще и получится! Ну а не получится — лето длинное. Наверстаешь.

— Я все-таки не понимаю, Костя. А почему бы не поговорить с Грязновым, например, и не послать в Волжск каких-нибудь супер-пупер-спецназовцев из МВД? Эти джеймсбонды тебе живо найдут.

— Во-первых, не факт. А во-вторых, если и найдут, то и себя непременно засветят, а это никуда не годится, поскольку операция на начальной фазе — нелегальная. И, кроме того — это самое главное, — поехать туда должен человек, сумеющий по ходу этих поисков провести расследование относительно личности Тяжлова по предоставленным Весниным фактам.

— Так нет же никаких фактов?!

— Я уверен, они еще появятся. У государства должны быть все основания, чтобы обвинять генерала Тяжлова и прочих высокопоставленных людей по разным частям статьи двести девяносто Уголовного кодекса.

— То есть в виновности Тяжлова ты заранее уверен? — ехидно уточнил Турецкий. — А как же демократический правовой принцип судопроизводства, так же известный как презумпция невиновности?

Меркулов, однако, смущен этим ничуть не был.

— Уверен я буду, когда получу доказательства. А пока что я просто не сомневаюсь в компетентности Веснина.

— Вон оно как… А может, тебе за научную работу засесть? Презумпция правоты? Теория майора Веснина всесильна, потому что она верна? — Вопрос, однако, был риторический. Турецкий обреченно вздохнул: — Костя, а ты не боишься, что моя жена тебя убьет?

— Боюсь, — признался Меркулов. — Но рискну. Так что полный вперед. Вас ждут великие дела, мой друг. — Замгенерального подмигнул: — И новые приключения.

— Нет повести печальнее на свете, чем загорать в бронежилете, — пробурчал Турецкий.

И ушел не прощаясь.

Турецкий взял в гараже служебную машину и, поскольку от приятной отпускной расслабленности не осталось и следа, решил усугубить рабочее состояние и отпустил водителя. В машине по привычке включил радио.

«Вы знаете, как изменился мир за неделю? Выпущено 89 новых фильмов. На медицину потрачено более 70 450 000 000 долларов США. Суммарное время, проведенное пользователями в сети Интернет в ожидании загрузки файлов, составило более 574 900 000 часов…»

Александр Борисович выключил радио. Все теперь он делал как на автопилоте. Настроение, жизненный тонус были безвозвратно испорчены. О разговоре с женой думалось вообще с ужасом.

Он остановил машину возле парикмахерской. Зашел туда, хмуро кивнул знакомой барышне и сказал:

— Под ноль.

— Александр Борисович?! — ужаснулась парикмахерша.

— Стриги наголо, я сказал. Будем легендиро-ваться.

— Что… мы будем делать? — пролепетала она, неуверенно улыбаясь.

— К сожалению, совсем не то, что ты подумала. Стриги.

Через полчаса Турецкой с головой лысой, как бильярдный шар, вернулся в кабинет Меркулова. Константин Дмитриевич невольно потрогал себя за нижнюю челюсть.

— Ты… ты зачем это? — пробормотал он. Голос у Турецкого был теперь злорадный.

— Ты сам сказал, я — человек публичный. Хоть и не очень. Надо же мне как-то измениться. И еще ты сказал, что теперь я — новый русский. Так что все — один к одному. Гони малиновый пиджак. И цепь золотую потолще. Уф-ф…

В кабинете было по-прежнему очень душно. Турецкий взял стакан минералки, который все еще стоял на столе, и полил себе на лысую голову. Стало приятно.

— Красные пиджаки вышли из моды лет десять назад. — Константин Дмитриевич оправился от легкого шока, встал и внимательно осматривал Турецкого с разных сторон. К некоторому своему удивлению, остался доволен: действительно, без привычной пышной шевелюры Александр Борисович выглядел совсем иначе. Не то чтобы неузнаваемо, но очень по-другому. — Зато комфортную жизнь я тебе гарантирую. Будешь издателем.

— Кем?

— Бизнесменом, который решил заняться издательским бизнесом в Волжске. Там есть газеты и журналы, объединенные в издательский дом «Три кита». Он полгода назад прекратил свою деятельность, обанкротился, а глава холдинга сидит под следствием в Матросской Тишине. Вот что я придумал. Мы сделаем вид, что следствие закончено и издательский дом отошел к тебе за долги. В кои-то веки почувствуешь себя богатым человеком.

— Так что, я там газетами управлять должен? Я же в этом ни черта не понимаю!

— Это нетрудно, — успокоил Меркулов. — А потом, они сейчас все равно не выходят. Справишься. Надувай щеки в правильных местах, и все получится как нельзя лучше. И вообще это нетрудно. Запомни ключевую фразу: «Я привлеку стратегического партнера, который заинтересован в развитии проектов издательского дома и готов в это инвестировать». Ну-ка повтори?

Турецкий повторил со вздохом.

— Отлично, — одобрил Меркулов. — Издатели в средствах массовой информации все равно ничего не делают, они только деньги отстегивают.

— Надую и отстегну, — пообещал Турецкий. — Но пока ты мне вот что скажи. Кто этот самый курьер Веснина? Кого ты ждал?

— К сожалению, я этого просто не знаю — встреча не планировалась. Курьер должен был оставить для меня почту в почтовом ящике на Центральном телеграфе. Она там не появилась. Ничего нового сообщить тебе не могу.

— Черт побери, Костя, ты вообще что-то о нем знаешь, об этом Веснине, кроме того, что он плотный блондин и супер-пупер-аналитик?

— Кое-что. Я же сказал, справочку тебе подготовлю. В дороге почитаешь.

— Его друзья, семья, окружение? — продолжал настаивать Турецкий.

Меркулов покачал головой.

— Он женат, это — да. Ребенок есть. Но больше — никакой личной информации. Только служебная. Фээсбэшник же.

— Костя, тебе не приходило в голову, что у него могут быть соратники?

— То есть?

— Со-рат-ни-ки. Что тут непонятно? Люди, которые с ним заодно. Идейно. Понимаешь? Чапаев и Петька. Дон Кихот и Санчо Панса. Роналдо и Ро-налдиньо. Макаров, Ларионов, Крутов.

— Хватит! Что ты пытаешься мне сказать? Говори по-человечески.

— Допустим, у него есть соратник. Или близкий друг, на которого он может положиться. Вот он и послал такого человека в качестве курьера. Зачем вообще ему нужен был курьер? Почему он не послал свои бумажки по обыкновенной почте? Это же его была идея, не твоя?

— Да. Вероятно, Веснин подозревал слежку. Вероятно, не доверял даже местной почте.

— Вероятно. А курьер не доехал по каким-то причинам. Может, у него инфаркт случился в дороге. А может, уже и в Москве. Почему бы не проверить, что происходило эти три дня на пути из Волжска в Москву?

— Хм… Ты, Александр, предлагаешь исследовать криминальные сводки на территории в тысячи квадратных километров?

— Костя, это у тебя от жары замедление в мыслях, ты не расстраивайся.

— А ты не хами.

— Я говорю сейчас только о сотрудниках Волжской ФСБ, — терпеливо пояснил Турецкий. — Это же государственные люди. Если с таковыми случалось что-то экстраординарное по пути из Волжска в Москву или в самой Москве, то это отследить возможно. Конечно, если его перехватили в Волжске — очень затруднительно.

Меркулов помолчал, внимательно глядя на Турецкого. Кивнул:

— Попробовать стоит.

Вечером следующего дня в спальном вагоне скорого поезда Москва — Волжск ехал московский бизнесмен Петр Петрович Долгих. Он был совершенно лыс и очень походил на одного высокопоставленного работника Генеральной прокуратуры и лицом, и одеждой, и даже мыслями! Но… мало ли в жизни бывает похожего.

Господин Долгих вел себя степенно и недемократично — в разговоры ни с кем не вступал и все время проводил в своем закрытом купе.

Турецкий уехал из Москвы даже с некоторым облегчением. Дома было уж очень нехорошо. Жена не разговаривала. Зато дочь предложила, пока волосы не отросли, сделать пару татуировок.

Что ж, раз уж отпуск накрылся медным тазом, действительно хорошо, что работа будет не в Москве, иначе чувство вины перед Ириной за очередной загубленный отдых в совокупности с бесконечным выяснением отношений превратило бы жизнь в сущий кошмар.

Пока что путешествие проходило благополучно. Если не считать, что проводница была хорошенькой и откровенно строила Турецкому (то есть господину Долгих!) глазки. Но Долгих терпеть не мог железнодорожные романы (именно так решил Турецкий) и, пару раз грамотно ей нахамив, обеспечил себе полный покой. Купе он занимал один, пил чай и лежа разглядывал экран своего ноутбука.

ТЯЖЛОВ Афанасий Константинович Тяжлов родился в 1952 году в Горьком. В 1970–1972 годах служил действительную службу в армии. В 1978 году окончил 1-й факультет Высшей школы КГБ имени Дзержинского по специальности «правоведение». Служил следователем особого отдела Закавказского военного округа, старшим следователем по особо важным делам в Среднеазиатском военном округе. С 1983 года — старший следователь УКГБ по Москве и области. Работал начальником 5-го, «диссидентского», отдела. В 91-м году стал руководителем 3-й службы (борьба с организованной преступностью), замначальника УКГБ Московской области. В январе 1994 года назначен начальником Управления по борьбе с контрабандой и коррупцией Министерства безопасности России. С мая 1999 года — работает в УФСК (УФСБ) Волжской области заместителем начальника, с 2004 года — начальником управления ФСБ.

…Фотографии Тяжлова не было. Меркулов сразу предупредил на этот счет. Вообще-то первые лица силовых структур, пусть и провинциальных, люди, как правило, публичные, но тут пришлось столкнуться с неожиданной неприятностью — генерал Тяжлов к таковым не относился. Было несколько газетных фотографий — на различных приемах в Кремле, где его лицо то и дело что-то заслоняло.

Турецкий призадумался.

Итак, что получается. Тяжлов занимался диссидентами, еще пятнадцать лет назад руководил 3-й службой, уже вовсю делал столичную карьеру и вдруг… оказался в провинции. Он, правда, и сам родом с волжских мест, но вряд ли так уж ностальгия замучила, что Тяжлов собственноручно упросил начальство отправить его в Волжск. Это ведь был явный откат назад в карьере.

Турецкий подумал, что не мешало бы позвонить Славе Грязнову. Грязнов вполне мог знать генерала из органов, еще в начале девяностых бывшего начальником Управления по борьбе с контрабандой и коррупцией. Мог знать его и лично, а мог ведать и что-то любопытное про Тяжлова, так сказать, заочно. Турецкий глянул на часы, было половина одиннадцатого вечера. Он решил позвонить Грязнову завтра, уже из Волжска.

ВЕСНИН Олег Николаевич Веснин родился в 1970 году в Киеве в семье военного и медсестры. Закончил Киевское общевойсковое училище. После полугода службы в пограничных войсках начал работать в Федеральной службе контрразведки, позднее ФСБ. Первые пять лет — на оперативной работе, потом — на аналитической. Начальник аналитического отдела Волжского УФСБ. Майор… Кандидат исторических наук. Кандидат в мастера по шахматам, первоклассный игрок в покер. Женат, воспитывает восьмилетнего сына.

Фотография Веснина была. Внятно очерченные черты лица, крепкий подбородок, открытый взгляд. Хорошее лицо. Турецкий сразу понял, почему этот мужик понравился Меркулову. Как ни пошло это звучит — Веснин был из тех, с кем можно идти в разведку. Тем более что он сам, так сказать, из разведки. Да и женщинам наверняка нравится.

Имелось еще немало биографических данных — этапы карьерного роста, даты получения званий и государственных наград, характеристики времен учебы в Киевском училище и службы на границе, куцые психологические характеристики. Все это были сведения на редкость бесполезные. Турецкий был раздосадован. На полноценное досье они никак не тянули. И на Меркулова это мало походило — подобная подготовка. Но уж видно, чем богат был Константин Дмитриевич…

Зазвонил мобильный.

— Слушаю.

— Саша, ты был прав! — Меркулов, легок на помине. — В двухстах километрах от Москвы, на границе Волжской и Московской области, на станции Смоляковка, три дня назад был обнаружен труп капитана Волжского ФСБ Смолякова. То есть он выехал в тот же день, когда мы с Весниным обо всем договорились.

— Костя, ты не оговорился? Смолякова — на Смоляковке?

— Именно. Такой вот печальный каламбур.

— Как же он умер?

— Убит четырьмя выстрелами в вокзальном туалете, во время остановки поезда. Ехал в Москву.

— Откуда это известно?

— По информации транспортной прокуратуры. На месте преступления было обнаружено четыре гильзы от пуль калибра девять миллиметров, предположительно от пистолета Макарова.

— Или Стечкина, — машинально отреагировал Турецкий. — Эти патроны замечательным образом подходят Стечкину, если ты забыл. А что у него было с собой?

— Кто ж теперь знает? Что было, то сплыло. Что и требовалось доказать. Увы. — Меркулов помолчал. — Так что снимаю шляпу… Но все это значит, что Веснин в серьезной опасности. Хочется верить, что он успел спрятаться. Ищи его, Саша.

— И кто теперь ведет дело?

— Угадай с двух раз.

— Понятно, — вздохнул Турецкий. — Фээсбэш-ники забрали…

— Следственное управление УФСБ Волжской области.

— Жаль.

— И не говори. Ладно, отдыхай…

— Стоп, Костя! — спохватился Турецкий. — Но ведь по закону все дела о военнослужащих расследуются Главной военной прокуратурой. А Смоляков — капитан. ФСБ — не армия, конечно, но у него — воинское звание. Сечешь?

Меркулов помолчал. Сказал после паузы:

— Ты хочешь мне ненавязчиво напомнить, что военная прокуратура является подразделением Генеральной?

— Конечно! И значит, Генеральная прокуратура, в конце концов, может решить вопрос, кто будет дальше заниматься тем или иным делом, если оно имеет сверхважное значение. Государственное.

— В общем, так, — сказал Меркулов. — Ничего не обещаю. Но ты свистни мне, когда до места доберешься, а я тебя, может, чем к тому времени порадую.

Это было уже что-то. Надежда, по крайней мере, на развитие событий не только в Волжске, но и в Москве… Турецкий спохватился:

— Стой, стой! А если мне понадобятся какие-то оперативные действия? Мы такой вариант даже обговорить не успели.

— И что же, — ухмыльнулся Меркулов, — ты сам не сможешь их провести? По-моему, тебя хлебом не корми — дай побегать да последить за кем-нибудь.

— Я не о том. Если у меня рук и ног на все не хватит? И потом, не забывай, мне надо быть на виду, если я член общества.

— Ты прав, — согласился Меркулов. — Извини, не подумал. Но в пару с тобой отправить никого не могу. Выкручивайся.

— Славку просить?

— Нет уж, обойдись, пожалуйста, без официальной и, главное, государственной помощи. В том же и смысл твоей поездки, ты разве забыл?

— Да помню, — досадливо огрызнулся Турецкий. — Но как же тогда… Парней из «Глории», что ли, подключить?

— Как обычно, — согласился Меркулов. — Валяй. Разберешься, — закруглил разговор Меркулов. — Счастливого пути, легкой дороги, мягкой посадки.

— Я на поезде, — напомнил Турецкий.

Но в трубке уже были короткие гудки.

На сон грядущий Турецкий решил полюбоваться и на себя любимого. Его биография была тоже подобающим образом составлена и уже вброшена куда нужно. В Волжск приезжал не бумажный фантом, а реальный человек со своей историей. Вкратце она выглядела так.

ДОЛГИХ Петр Петрович Долгих родился в 1959 году. Получил среднее образование. В середине 80-х привлекался к суду за мелкое мошенничество, получил условный срок. В начале 90-х годов приватизировал на российский манер компанию «Севералюминий». Приобретал за бесценок акции у сотрудников, перед этим месяцами не выплачивая им заработную плату. В конце 90-х Долгих решительным маневром заполучил бывшее государственное предприятие «Московский дизель» — является теневым собственником этого предприятия. В последующие годы Долгих превратил «Севералюминий» и «Московский дизель» в современные предприятия, получающие сегодня многомиллионные прибыли. В 2000 году передал управление компаниями топ-менеджерам и уехал в Европу, где проходил двухгодичную практику в западных компаниях (Англия, Германия, Италия) и изучал менеджмент СМИ. Вернувшись в Россию в 2002 году, занялся издательским бизнесом, для начала скупив акции нескольких московских издательских домов. Ходили слухи, что Генпрокуратурой на него заведено дело по итогам незаконной приватизации, но слухи так и остались слухами — таких дел в новейшей российской истории практически не случалось. Непредсказуем в поступках, крайний индивидуалист. Не пользуется охраной. Разведен, имеет трех детей от разных браков.

Турецкий довольно хмыкнул и плеснул в чашку из темной бутылки из-под дорогущего коньяка. На самом деле это был «Русский Размер», но кто это знал, кроме него? Забавно было и то, что на этикетке самого «Русского Размера» имелся термознак, защищающий от подделки. Но ведь там не было сказано, что запрещается прятать в другие емкости, подумал Александр Борисович.

Он машинально поискал взглядом на столе что-нибудь солененькое или хотя бы свеженькое — не нашел и усмехнулся, потому что вспомнил, что водка эта настаивается на молоденьких огурчиках. Сама себе закуска…

Он потушил свет и закрыл глаза.

Между прочим, еще в Москве, когда Турецкий вник в детали «своего нового бизнеса», выяснились небезынтересные факты. В Матросской Тишине сидел второй глава издательского дома — Никита Ле-гостаев. В «Трех китах» он изначально руководил ежедневной газетой «Волжские ведомости», а сам холдинг возглавил после безвременной гибели прежнего руководителя. Произошло это так. Накануне уик-энда, пятничным вечером, президент издательского дома «Три кита» Леонид Алексеевич Бе-ренштейн занимался в своей квартире фитнесом. Лежа на одном из тренажеров и поднимая штангу, Беренштейн разговаривал по телефону со своим подчиненным, как раз Легостаевым — у Беренштейна в ухе был наушник, а возле рта микрофон. Внезапно штанга упала Беренштейну на шею, он не смог поднять ее и умер. Крайне нелепая смерть. Вот так Лего-стаев возглавил «Три кита». Алиби на момент гибели Беренштейна у него было безупречное. Но руководил он «Тремя китами» всего несколько месяцев — очень скоро предприятие, к ужасу Легостаева, оказалось банкротом, а сам он, по неопытности наподписывав кучу ненужных документов, — в Матросской Тишине. Ну да все это были дела, может, по-своему и занятные, но к секретному докладу Веснина и его исчезновению отношения не имевшие.

Утром, когда поезд был уже в двух часах езды от Волжска, Турецкого разбудил новый телефонный звонок. Турецкий ждал сообщения от Меркулова, но вместо этого позвонил Грязнов.

— Петр Петрович? — пропел знакомый ехидный голос.

— Чего? — оторопел со сна Турецкий. В принципе он помнил, что он — Петр Петрович Долгих, но, во-первых, его так еще никто не успел назвать, во-вторых, эта новая личина, озвученная Славкиным голосом, выглядела уж как-то совсем фантасмагорически. — А, ну да… То есть он. Да. А с кем имею честь?

— С Иван Иванычем!

— Иван Иваныч, а не пошли бы вы на хрен?

— У меня к вам дело, Петр Петрович. А потом пойду с радостью, куда скажете.

— Стоп, — спохватился Турецкий, просыпаясь окончательно. — Так и у меня к тебе дело! Ты знаешь такого перца, генерала Тяжлова?

— Что-то знакомо вроде…

— Начальник Волжского УФСБ, Афанасий Константинович Тяжлов.

— Так сразу и подумал, что гэбэшник, — фыркнул Грязнов. — Саня, что у тебя за манера? Чуть какой вопрос — так обязательно про гэбэшника. Это даже неприлично уже становится. Просто дурной тон. А еще — Петр Петрович…

— Славка, не томи! Ты же явно можешь мне помочь. Вот сам посуди. Он еще в девяносто первом был руководителем отдела по борьбе с оргпреступ-ностью. А в середине девяностых — начальником Управления по борьбе с контрабандой и коррупцией. Я уверен, ты не мог с ним не сталкиваться в свои муровские времена!

В трубке возникла пауза.

— Ты здесь? — забеспокоился Турецкий.

— Я-то здесь, а вот ты — явно в каком-то другом измерении. Я не знаю такого человека. Саня, ты ничего не путаешь?

— У меня его послужной список перед глазами.

— И что в нем сказано?

— То, что ты только что слышал.

— Это чушь какая-то, — категорично заявил Грязнов. — Я знаю, кто руководил этими отделами. Никакого Тяжлова там в помине не было.

— Славка, уверен?

— На все сто. На сто пятьдесят даже.

Турецкий призадумался. Что же это могло значить? В Москве ему не пришло в голову поинтересоваться, откуда Меркулов получил сведения на Тяжлова и Веснина, в телефонном разговоре он не успел, но теперь это будет не лишним.

— А ты можешь выяснить, чем Тяжлов занимался в это время? Ну и вообще все, что возможно про него узнать. А, Слав? Очень нужно.

— Попробую, — хмыкнул Грязнов. — Тем более что ты меня даже заинтриговал. Но быстро не обещаю. Все, бывай.

— Подожди, — спохватился Турецкий, — а сам-то зачем мне звонил?

— Хотел спросить, сколько ты на Волге пробудешь. Может, в гости к тебе скоро загляну.

— Это вряд ли. Я ж бизнесмен, — напомнил Ту-рецкий-Долгих. — Мне с ментами якшаться не к лицу, ха-ха.

— А может, я продажный мент, коррумпированный? — предположил Грязнов. — Слыхал, может, бывают такие. Вдруг я тебе чем полезен буду? А ты меня за это шикарным ужином угостишь. А я тебе — служебную информацию солью. А ты мне — девочек клевых подгонишь. А я тебе…

— Ну тогда другое дело, конечно, — прервал Турецкий поток грязновской фантазии.

Он умылся, побрился, полюбовался в зеркало на свой сверкающий череп (а может, и правда — татуировку?!) и, вернувшись в купе, позавтракал. Сразу же захотелось закурить, но Турецкий решил посмаковать первую утреннюю сигарету и, не торопясь, вышел в коридор.

И кто же стоял по соседству?

Антон Пятибратов, выдающийся писатель земли волжской, собственной персоной! Значит, его московские гастроли уже закончились. Вид у Пятибра-това теперь был немного печальный, не то что в книжном магазине. Может, какой-нибудь издатель не заплатил причитающегося гонорара? Турецкий, ухмыляясь, подумал: да, мы, издатели, такие. Хотел было поздороваться и напомнить, как давеча Пяти-братов подписывал ему книгу, но вовремя спохватился, что у него теперь другой имидж. Да и литератор вряд ли его запомнил — в потоке-то других покупателей, да еще и с волосами.

А книга Пятибратова у Турецкого как раз была с собой. Называлась она «Киллер-двоечник», и Турецкий в нее еще не заглядывал. Он выкурил в тамбуре сигарету «Давидофф», которые в последнее время предпочитал прочим не только потому, что табак в них был крепкий и сочный, а еще оттого, что они были длиннее остальных. Вернулся в купе. До Волжска оставалось еще минут сорок пути, и Турецкий полистал детектив.

Насколько он понял, это была история не о школьнике, как могло показаться по названию, а о незадачливом учителе, который в уличной драке повел себя так неловко, что ненароком отправил на тот свет двух хулиганов. Физической силой он не обладал, сноровки был лишен напрочь, зато обладал способностью влипать в неприятности подобно герою Пьера Ришара из «Невезучих». Его наняла мафия, приняв за настоящего киллера, и по недоразумению он перестрелял своих заказчиков. Написано это было бойко и вкупе с занимательным сюжетом читалось, видимо, легко. Причина читательского успеха Пя-тибратова стала Турецкому понятна. Ну а то, что Ирине Генриховне такая литература претит, это просто факт ее личной биографии и ничего более.

Турецкий выглянул в коридор. Пятибратов по-прежнему пялился в окно. Турецкий все же решил завязать разговор. Все-таки он видный бизнесмен и, кстати, издатель. Пятибратов — видный деятель культуры и, кстати, писатель. Во-первых, им есть о чем поговорить, во-вторых, Пятибратов поможет ему разобраться в местных «тусовках». Главное — найти правильный подход, в меру небрежный, в меру солидный. Например, подать голос, не выходя из купе.

— Как там у вас Волга нынче? Пляжи есть хорошие?

— Волга… — как эхо повторил Пятибратов. — Какая Волга…

— Да уж не машина, конечно. Река.

— Река… Какая там река?… Где вы видели реку?… Что происходит в мире? — грустно сказал Пятибра-тов. — Огромный поток информации. Пробки на дорогах. Испорченная экология. Мы растворяемся в этом кошмаре и бреде. Мы — никто, мы просто частица какого-то безумного действия…

«Псих, кажется, — подумал Турецкий. — Ох уж эти культурные деятели. Надо от него подальше держаться. Что же Меркулов не звонит?»

Меркулов в то самое время, когда Александр Борисович ждал его звонка, психологически обрабатывал генерального — хотел заручиться дополнительным весом в борьбе за дело Смолякова. Меркулов, который был заместителем генерального прокурора по следствию, мог самостоятельно решить этот вопрос, но пока только в теории. Что же ждало его на практике, он не знал. Не исключено, что чекисты будут упираться всеми силами. Кроме того, он не хотел светиться. Если предположить, что переписка Веснина с ним была известна тем, кто позже перехватил курьера (вполне возможно, учитывая печальную участь Смолякова), то сам факт интереса Меркулова к делу об убийстве Смолякова скажется негативно.

Генеральный прокурор Владимир Михайлович Кудрявцев, в свою очередь, с одной стороны, был раздражен тем, что Меркулов отчего-то вдруг не может самостоятельно решить текущую проблему, с другой — совершенно не жаждал свары с ФСБ по какому-то несерьезному поводу. Зачем вообще надо отбирать у них дело?! Будто у Генпрокуратуры своих мало!

Тогда Меркулов привел свой аргумент о косвенной связи гибели сотрудника Волжского УФСБ с назначением нового полпреда. Как обычно, политика все перевесила. В результате договорились так. Меркулов все же будет действовать автономно, но при необходимости Кудрявцев, обладающий самостоятельным политическим весом, подключится. Меркулов был уверен, что эта необходимость возникнет, осторожный Кудрявцев в то же самое время думал, чем в таком случае мотивировать свой отказ Константину Дмитриевичу. Вмешиваться он не собирался.

Ошиблись оба.

Волжское УФСБ по первому же звонку (который по просьбе Меркулова сделал его коллега и добрый знакомый, зам военного прокурора Алексей Сергеевич Кузнецов) переслало дело в Москву! Военная прокуратура, собственно, даже еще и не требовала дело, зам военного прокурора только попросил проинформировать о текущем ходе следствия, а затем (согласно инструктажу Меркулова, который сидел рядом) сказал, что не исключено — Москва на каком-то этапе подключится… И тут же начальник следственного аппарата Волжского УФСБ Никано-ров предложил немедленно передать дело в Москву. Меркулов радостно закивал, хотя это было и необычно. Ни одна контора на свете не предлагает другой (тем более, по сути, конкурирующей!) забрать ее деловые бумаги. А уж в юридической сфере это и вовсе невозможно себе вообразить.

— Леша, — сказал Меркулов Кузнецову, когда тот положил трубку, — спасибо огромное. Но скажи… тебе ничего не показалось странным?

— Я не психолог, — ответил Кузнецов. — Но такое чувство, будто Никаноров ждал моего звонка. Может, просто дело заковыристое и он сам не рад, что его получил?

— Все может быть.

— Ну так что, Костя, я это дело забираю?

— Черта с два, — сказал интеллигентный Константин Дмитриевич с азартом. — Я забираю это дело!

Меркулов решил, что делом об убийстве капитана Смолякова будет заниматься «важняк» Генпрокуратуры советник юстиции Владимир Дмитриевич Поремский. Ему в помощь был придан майор Леонид Золотарев, старший следователь Главной военной прокуратуры, а при необходимости для оперативных и розыскных мероприятий должен был подключаться старший опер МВД Владимир Яковлев — это уже был кадр Грязнова, причем еще с муровских времен. Так сформировалась следственная группа: Поремский, Золотарев и Яковлев.

В Волжске Турецкий взял такси и велел водителю покатать себя по городу. Учитывая, что о деньгах он не заикнулся вовсе, таксист посмотрел на представительного пассажира с уважением.

Волжск город немаленький. Нарядный и довольно чистый, и не только в центре, и со своей историей. Тут было на что посмотреть. Турецкий задавал короткие вопросы и получал всеобъемлющие ответы. Если и есть на свете люди, которые знают все, то они работают не в Генпрокуратуре, не в ФСБ и уж точно не в издательском бизнесе. Они работают в такси.

— Жара, блин, тропическая, — жаловался водитель. — А цены еще круче. Ползут и ползут!

Турецкий вспомнил, что он бизнесмен, и назидательно сказал:

— Во всем мире торговля и сервис ждут не дождутся лета, которое всегда означает приток покупателей и клиентов. А в России, в отличие от Запада, лето — самый нелюбимый сезон для, допустим, хозяев кафе и ресторанов. Убытки терпят.

— А что ж на Западе?

— В Европе владельцы ресторанов, кафе и просто дешевых забегаловок летнего сезона ждут с нетерпением — туристы гуляют допоздна, да и свои «родные» горожане целыми семьями часами сидят в этих заведениях на открытых террасах. Прежде всего, из работы выпадают выходные дни — люди уезжают куда-то за город, а в понедельник многие еще не возвращаются, поэтому есть ощутимый недостаток клиентов. В остальные дни сильно влияет погода: чем жарче, тем больше заказывают напитков и меньше еды, а значит, и выручка оказывается меньше. Вот как тут у вас в Волжске на выходные?

— Натурально пустой город, — кивнул таксист. — Зато речной транспорт процветает. И вообще, весь новый бизнес сейчас за город, к реке жмется.

— А еще аптеки зарабатывают, алкогольный бизнес, прохладительный…

— Это уж как положено! — засмеялся таксист. — Вот у меня брат на заводе холодильников работает…

Заметив на руке таксиста армейскую татуировку, символ ВДВ, Турецкий задумался. Вспомнил ехидный совет дочери. Представил себе лица Грязнова, Меркулова, генерального… А что? Во-первых, эти лица он увидит еще нескоро, во-вторых…

— Скажите, любезный, где можно остановиться и получить справочку?

— Какую?

— Просто адресок найти.

— Квартиры или офиса?

— Скорее второе, — уклончиво ответил Турецкий.

— А зачем же останавливаться? У меня «Желтые страницы есть», справочник за прошлый год, сойдет? Посмотрите на заднем сиденье.

Турецкий быстро нашел, что требовалось.

«ТАТТОО-студия» Менделеевский проезд, 17.

Пирсинг. Наращивание и дизайн ногтей. Татуировки. Гарантируем, что татуировка сохранится еще две недели после смерти. Подбор индивидуального эскиза. Полная цветовая гамма. Эксклюзивное исполнение. Производство временных красок для имитации татуировки, наносится на кожу (до трех недель), цвет черный.

Вот оно — временные татуировки.

Через десять минут он был в Менделеевском проезде.

«ТАТТОО-студия» оказалась вполне цивильным заведением, небольшим таким уютным салоном некрасоты. Мастер по имени Дельта был маленьким молчаливым крепышом в красной майке с надписью «СССР». Мускулистые его руки были покрыты густым слоем разноцветных рисунков по самые плечи. А уж что скрывала одежда, приходилось только догадываться. Красные пиджаки, значит, вышли из моды, как сказал Меркулов, а красные майки, выходит, вернулись.

В соседней комнате, судя по репликам, кому-то наращивали ногти.

— Ой, щекотно! — хихикал голос малоопределенного пола, но все же, скорее, женский.

Другой, уже явно женский, сварливо реагировал:

— Не подпрыгивай, Елка, тебе когти нужны или нет?… То-то же…

Дельта, не мигая, смотрел на Турецкого и ждал. Турецкий объяснил свои пожелания.

— Надпись или рисунок? — спросил Дельта.

— Надпись, пожалуй. В объявлении сказано, что временные татуировки только черного цвета. Это так?

— Цветные дороже вдвое.

— Деньги не проблема. Валяйте.

— Какого цвета?

— Сине-зеленую.

— Это как?

— Чтоб буквы чередовались.

Дельта был по-прежнему флегматичен, наверное, у него случались клиенты с фантазией и посильнее.

— На каком языке?

— А на каком можно?

— Да хоть на суахили. Могу показать альбом. Турецкий решил не мудрить и заказал надпись на

английском. Заплатил не в два, а в три раза дороже — за молчание и за то, чтобы «не была видна рука мастера». Кто знает, может быть, этот Дельта — знаменитый художник и его стиль известен всем и каждому? Нет, пусть считается, что господин Долгих уже приехал таким, каким он станет через двадцать минут.

Пока Дельта колдовал над его головой, Турецкий читал местную газету, в которой разворачивались предвыборные баталии — через две недели должны были начаться выборы. Это знание было не лишним, тем более издателю надо быть в курсе, какие тут, в Волжске, СМИ.

В газете «Волжский умник» его внимания привлекла статья.

…

СЕРЕБРЯНИКОВ И ТЕЛОХРАНИТЕЛЬ

Быль

Один молодой человек (из соображений секретности его имя умалчивается) загорелся мыслью охранять самого Серебряникова. Он рассуждал так. Вот сейчас проходит предвыборная кампания, и, значит, у народного трибуна И. А. Серебряникова много конкурентов и недоброжелателей. Кто знает, что может угрожать его жизни, благополучию и репутации?! А ведь Серебряников — наше волжское достояние, с него пылинки сдувать надо. А выясняется — некому.

В общем, этот молодой человек бросил свои дела и устроился охранять Серебряникова. Он стоял у дверей и проверял документы у всех, кто входил в штаб предвыборной кампании Серебряникова. Потому что, если не проверять, может войти какой-нибудь враг. Тем более это было в самом разгаре предвыборных баталий, и нужна особая бдительность. И неизвестно, какую пакость этот враг может сделать. Во-первых, он может застрелить Серебряникова. Во-вторых, что еще хуже, он может его похитить и потребовать выкуп. В-третьих, он может осквернить штаб предвыборной кампании какой-нибудь отвратительной выходкой. Так что, сами понимаете, серьезная, а главное, преданная охрана тут была необходима.

И вот стоит этот молодой человек у дверей штаба и просматривает документы у всех входящих. Работа ответственная и требующая большого напряжения интеллектуальных и физических сил, поскольку документы ведь, в конце концов, можно и подделать, и тогда… Страшно даже подумать…

Но он был не простой молодой человек, у него имелся какой-то там пояс по дзюдо и какой-то там дан по карате-кекусинкай. Так что Серебряников был в надежных руках.

И вот стоял он на своем посту одетый в черную спецназовскую форму. В подмышках по кобуре. На поясе электрошокер. На ремне — наручники. Настроение великолепное. И всем, кто подходил к штабу, он говорил:

— Минуточку, уважаемый! Еще нужно с вами разобраться, что вы из себя представляете. Так что, прежде чем войти, покажите ваш пропуск, чтобы я мог узнать, кто вы такой. А то я дежурю сегодня в первый раз и еще не много кого знаю в лицо.

Ну и конечно, каждый, кто входил в штаб, безоговорочно показывал такому квалифицированному охраннику свой пропуск. И тогда охранник, отдавая честь, говорил:

— Вот теперь другое дело! Совсем ведь другое дело теперь. Вот теперь проходите. С моей стороны задержки не будет.

Так за весь рабочий день много кто прошел в предвыборный штаб, времени не хватит всех перечислить. И вот, представьте себе, идет сам кандидат И. А. Серебряников. Идет пешком. Скромный такой. В осеннем пальто и даже без головного убора. Идет быстро, но вместе с тем задумчиво. Даже по сторонам не смотрит: до того, видно, углублен в свои государственные мысли. Подходит к дверям предвыборного штаба и хочет туда пройти.

Но охранник, у которого был пояс по дзюдо и дан по карате, не знал в лицо И. А. Серебряникова. Вернее, он, конечно, видел его по телевизору пару раз, но в этот день у Серебряникова лицо было немного не такое, как обычно. Может быть, по причине повышенной задумчивости и углубленности в свои государственные мысли, а может, по некоторой физиологической причине (накануне вечером И. А. Серебряников посетил собственный ресторан, где отведал спиртных напитков собственного же изготовления, чтобы быть ближе к народу). В общем, не узнал охранник Серебряникова. И когда тот уже собрался пройти вахту, загородил ему путь и сказал железным голосом:

— Минуточку, господин хороший! Покажите ваш пропуск!

Серебряников не стал возражать. Он, как бы очнувшись от своей задумчивости, тихо сказал:

— Ах да, пропуск! — И стал искать свой пропуск в брючном кармане. Потом в другом кармане. Потом в пиджаке. Потом вывернул все снова, но пропуск так и не материализовался. Забыл где-то И. А. Серебряников свой пропуск. С кем не бывает? И тогда скромно, как подобает вождю, потупив взор, он тихо сказал:

— Но вы, молодой человек, все равно меня пропустите, потому что я — Серебряников.

— Ну конечно, — обидно засмеялся охранник, — если ты Серебряников, то я тогда — президент Путин.

В этот момент подбежал один из служащих предвыборного штаба и, видя, что охранник не пропускает Се-ребряникова, возмутился.

— Это же сам Серебряников! — крикнул он. — Пропустите немедленно!

— Без пропуска я затрудняюсь это сделать, — с достоинством ответил охранник. — До этого раза я еще не имел счастья видеть товарища Серебряникова. И вдобавок я вас тоже не знаю и даже не посмотрел еще вашего документа. Может, вы оба чеченские террористы? Может, это провокация?!

— Да я тут сам работаю, вааще! — побагровев, закричал служащий, бесполезно размахивая тонкими интеллигентскими ручонками. — Я начальника охраны на работу принимал! Я тя щас уволю на фиг!

Вдруг Серебряников сказал:

— Не надо ему приказывать, и тем более не надо кричать. Охранник поступает совершенно правильно. Порядок для всех одинаков.

И он потянулся за мобильным телефоном, чтобы вызвать своего секретаря, но молодой человек, обладатель пояса и дана, не зная, за чем он там потянулся, на всякий случай врезал незнакомцу под вздох. Потом по печени. Потом, опрокинув его на колени, погулял по почкам. Потом, поразмыслив, придал телу горизонтальное положение и поработал застоявшимися ногами. Потом, став над ним на колени, взял за уши и с чувством несколько раз ударил затылком об асфальт. Раздался приятный сердцу настоящего мужчины хруст.

Охранник оглянулся в поисках другого «террориста». Но у того случился обморок.

А невдалеке уже завывала сирена «скорой помощи»…

— Я вспомнил, — прошептал вдруг Серебряников, пуская кровавые пузыри. — Он лежит в кармане рубашки… Проверьте, пожалуйста, если вас не затруднит…

Охранник пожал плечами, но проверить — проверил. И действительно нашел там пропуск на имя И. А. Се-ребряникова. Тогда он встал по стойке «смирно», отдал честь и сказал:

— Я прошу извинить, что потребовал ваш пропуск.

Подъехала машина «скорой помощи», Серебрянико-ва положили на носилки. Приподняв разбитую голову, народный трибун прошептал, поскрипывая сломанными челюстями:

— Вы правильно поступили. Благодарю за отличную службу…

Л. Сестричка

Это был не фельетон, это была типичная пиар-акция конкурента этого самого Серебряникова, что заметно было невооруженным глазом. И что-то здорово напоминало. Кажется, какую-то детскую сказку про Ленина… Только кто этот Серебряников?

Л. Сестричка. Лисичка-сестричка, надо полагать.

— А кто такой Серебряников? — спросил Турецкий у Дельты.

Мастер тату на мгновение оторвался от затылка клиента.

— Вы не из Волжска, — не то спросил, не то констатировал Дельта.

От дальнейших расспросов Турецкий воздержался.

Полчаса спустя, облегчив свой бумажник на сотню долларов, Турецкий вышел на улицу, поймал машину и поехал в гостиницу. Еще он купил в салоне белую льняную шапочку, маленькую и квадратную. Если он будет периодически-постоянно ее носить, это объяснит, отчего лысина незагорелая. А учитывая, что у него есть светлый льняной же пиджак, получается ансамбль.

Теперь на затылке у него сине-зелеными буквами было написано: «Жизнь слишком важна, чтобы принимать ее всерьез». Кто не понимает по-английски — это его проблемы, голова — не забор, чтобы с нее свежие новости прочитывать, а кто понимает — сообразит, что сие значит, и с лишними вопросами к обладателю тату не полезет. Ничего вульгарного, ничего особо оригинального. Но этот, так сказать, рекламный слоган, по мнению Турецкого, должен был отражать жизненную доминанту бизнесмена Долгих — расслабленного господина средних лет, уже добившегося успеха и теперь занимающегося делами исключительно в свое удовольствие. На лысых (бритых наголо, точнее!) всегда обращают внимание, и Турецкий решил воспользоваться этим, чтобы пополнить внешний антураж. В каком-то смысле он сам сейчас чувствовал себя художником.

Что ж, время покажет, принесет ли его легкая хулиганская выходка дополнительные дивиденды. Не забыть бы только сфотографироваться, пока волосы не отрастут… Стоп! Что значит — отрастут?! Голову же надо теперь брить регулярно. Об этом он как-то не подумал. Уже много лет он стригся раз в месяц. А теперь как же?

Турецкий поселился в гостинице «Московская», которая размещалась в центре города в старинном особняке, бывшем когда-то домом местного предводителя дворянства. Это шестиэтажное здание было, по сути, целым кварталом, оно представляло собой замкнутый четырехугольник. Во дворе было сооружено крохотное искусственное озерцо, вокруг него — несколько беседок. Это был ресторан, в котором, по подсчетам Турецкого, набиралось едва ли три десятка «посадочных» мест.

Жить в «Московской» было удовольствием не из дешевых, но состоятельный бизнесмен Долгих о таких мелочах думать не должен. Ему были забронированы роскошные двухкомнатные апартаменты, площадь которых превышала вполне приличную трехкомнатную квартиру Турецкого на Фрунзенской как минимум раза в два.

Турецкий принял душ, с удовольствием подставляя голову под прохладную струю. Облачившись в легкий халат, он вышел на балкон, который выходил в чудесный внутренний дворик. Там было зелено и чисто. Непонятно каким образом в это замкнутое пространство попадал легкий ветерок. Турецкий голову не вытирал и, присев в плетеное кресло с чашкой холодного чая, испытывал незнакомое прежде блаженство. «Так, чего доброго, — подумал Александр Борисович, — еще понравится, и всегда наголо стричься стану».

Итак, план предстоящих действий был прост. Настоящий русский бизнесмен никуда не торопится. Поэтому объявляться в собственном издательском доме Турецкий пока что не планировал. Он ждал новостей из Москвы — и от Грязнова, и от Меркулова. Потом собирался сам сделать несколько телефонных звонков. Нанять машину и совершить экскурсию по городу. Турецкий-то в Волжске бывал неоднократно (правда, последний раз лет пять назад, а за это время город, по слухам, здорово изменился). А вот бизнесмен Долгих должен был предстать перед аборигенами человеком новым и любопытствующим. В том, что на него будет обращено здесь самое разное внимание — обывательское, деловой интерес, пристальный взгляд правоохранительных органов, — Турецкий не сомневался. А потому никто не запрещал ему вести себя ярко и эксцентрично. Наоборот, полагал Александр Борисович, больше будешь прятаться — тщательней за тобой станут наблюдать. И потом, разве можно скрыть такую сверкающую лысину?

Турецкий положил на столик перед собой мобильный телефон и принялся гипнотизировать его взглядом. Периферийным зрением он уже уловил, что с соседнего балкона на него кто-то смотрит. Кажется, женщина. В красной майке. Что это напоминает… Ах да, у Дельты в салоне тату тоже была красная майка. Ну и что? У Дельты на ней было написано «СССР». А у этой дамы едва ли.

Турецкий подчеркнуто лениво повернул голову, но разглядеть не успел — силуэт убрался в комнату, а на столе зазвонил телефон. Это был Грязнов. Голос его звучал довольно обескураженно:

— Петр Петрович, как устроились?

— Не «Хилтон», конечно, но жить можно.

— Что ж, привыкайте к нашим российским реалиям.

— Да уж… И Грязнов, и Турецкий понимали, что, несмотря на то что телефон у Турецкого московский и работает в режиме роуминга, его уже могли здесь, в Волжске, поставить на прослушку — с современными-то техническими возможностями. При условии, конечно, что кто-то уже проявил интерес к фигуре московского бизнесмена. Сам же Грязнов звонил с такого аппарата, который отследить нереально, в этом Турецкий не сомневался.

— Ну и хорошо… Хотя бы это хорошо. — Грязнов помолчал.

— А что у нас плохо?

— То, что по вашему клиенту, Петр Петрович, никакой информации.

Речь шла о Тяжлове.

— Разве такое возможно?

— Я неточно выразился. Новой информации — никакой. Мои источники подтверждают старую. В то же самое время ее опровергают, как это уже случалось.

— Будете работать дальше?

— Посмотрим, — проскрипел Грязнов. На этом разговор был закончен.

Ага, понял Турецкий. Есть еще какие-то компетентные люди, которые не согласны с тем, что Тяжлов был тем, кем значится в досье Меркулова. И одновременно есть косвенное подтверждение этого его послужного списка. Плохо то, что ничего не ясно, а хорошо то, что Грязнов теперь не успокоится, пока не выяснит подноготную Тяжлова.

Да! Так как же быть с уборкой номера? Если за ним начнут следить, как он сможет понять, не горничная ли нанята для этих целей? А если и горничная, то что тогда? Оставлять всякие киношные волоски на дверных косяках и прочих закрывающихся местах? Нет, глупо это все, надо просто свести посещения его номера посторонними к минимуму. Подумав немного, Турецкий позвонил портье и договорился, что его номер будут убирать раз в три дня, в строго оговоренное время (получалось как раз, что это будет делать одна и та же горничная). А уж пепельницы он как-нибудь сам опорожнит. Такой вот бзик у московского бизнесмена, что поделаешь.

Он проверил почту. Ура, Меркулов наконец откликнулся. Ответил на вопрос, который Турецкий отослал ему еще утром, — откуда получал сведения на Тяжлова и Веснина и кто готовил справку. Если только это можно было считать ответом, черт бы его побрал. Меркулов написал, что у него имеется конфиденциальный источник информации. Это могло означать что угодно. Но не ошибается ли он, этот самый конфиденциальный источник?

Турецкий вышел прогуляться. Вид у него был беспечный и рассеянный, но на самом деле он целенаправленно приближался к магазину «Мужской стиль». Там он купил себе упаковку сигар «Punch» — не особо дорогих, но изрядно длинных и толстых. Подумав немного, он купил и сопутствующие аксессуары — зажигалку, ножнички и большую деревянную коробку из мореного дуба. При магазине была мастерская, и Турецкий отдал коробку граверу, который должен был сделать надпись на большой серебряной пластине, которую Турецкий принес с собой: «Петру Петровичу от коллег и сослуживцев — искренне, пусть и с грустью, но с надеждой на новую встречу».

Александр Борисович вернулся в гостиницу и до конца дня из номера больше не выходил. Смотрел телевизор, лениво «лазил» в Интернете, принимал прохладный душ, пил виски, валялся в постели. Курил сигареты, сигары не трогал, более того, снова упаковал коробку и перевязал ленточкой.

Периодически Александр Борисович высовывался на балкон в ожидании появления женского силуэта в соседнем номере. Силуэта не было, самой женщины — тем более.

День подошел к концу, первый его день в Волжске.

На следующий день Александр Борисович решил заняться машиной.

Едва он вышел из гостиницы, к нему с трудом подошел человек неопределенного возраста, от которого разило, как из пивной бочки, и на удивлением трезвым голосом сказал:

— Ну и как там Москва? Вот так вопросик! Хорошенькое дело, учитывая,

что он здесь под прикрытием. Точнее, безо всякого прикрытия. Прямо как в анекдоте. «Здесь продается славянский шкаф?» — «Если вы к шпиону, так он этажом выше».

— «Ма-асковская» в смысле? — уточнил тем временем алкаш.

У Турецкого отлегло от сердца.

— Мужик, срочно добавь на пузырь! — вполне утвердительно, уверенный в своем праве, заявил алкаш.

В Москве Турецкий сделал бы доброе дело, не задумываясь, но здесь надо было блюсти имидж. Едва он об этом подумал, к алкашу подскочили секьюри-ти из гостиницы, и куда бедняга девался дальше, Турецкий не узнал. Наверно, его аккуратно положили отдохнуть где-нибудь в соседнем дворике.

Такси Александр Борисович брать не стал.

В автосалоне «Magic-avto», расположенном в пяти минутах ходьбы от «Московской», на перекрестке улицы Репина и Столыпинского проезда, Турецкому было оказано повышенное внимание. Его лично обслуживал управляющий лет пятидесяти, представившийся просто Аликом, на самом же деле, как свидетельствовал бейджик на кармашке белой рубашки с короткими рукавами, его звали Алексей Иванович Волков. Алик немного погрустил, что такой приятный и солидный господин берет машину напрокат, а не покупает, но выразил надежду, что и выбранное транспортное средство, и сам город столичному бизнесмену так понравятся, что он, в конце концов, в Волжск переедет и вот тогда машину непременно купит!

— Тогда уж яхту, — вроде как легкомысленно отозвался Турецкий, в то же время отметив, что управляющий выдал себя с головой: этот Алик безусловно заранее был осведомлен о том, кто его покупатель. Значит, за ним, за Турецким, уже кто-то наблюдает. Что ж, одним сомнением меньше, так даже лучше.

— Прекрасно, — вскричал Алик, — замечательно и превосходно! По счастливому совпадению, у моего племянника как раз этот бизнес! Все для опытных яхтсменов! Вы знаете, как широка Волга в наших местах?! Море, а не река!

— Ладно-ладно, машины пока показывайте. Подведя гостя к сверкающему шведскому автомобилю, Алик торжественно заявил:

— Хочу предложить вашему вниманию «Вольво S80». Скандинавы оставили за владельцем автомобиля бизнес-класса право иногда садиться за руль. Мотор V8 работает, как триста пятнадцать лошадей. Забота о безопасности по-прежнему радует…

— Еще что-нибудь покажите.

— «Даймлер супер-8»! Между прочим, сегодня одним из показателей коммерческого успеха автомобиля класса люкс является востребованность модели на ближневосточном рынке. А в начале прошлого века, когда султанов еще таскали на носилках, будущий английский король, принц Уэльский Эдуард Седьмой, уже вовсю раскатывал на «Даймлерах». Салон, отделанный капом и ореховым деревом, тридцать девять дюймов пространство для ног задних пассажиров и славное королевское прошлое стоят того, чтобы обеспечить этому красавцу место в своем гараже.

— Вы историк?

— Нет, — несколько обескураженно ответил Алик.

— Тогда дальше.

— Прошу сюда! «Мерседес S600». Триста пятидесятый и пятисотый «Мерседесы» из новой линейки пятого класса появились в России еще прошлой осенью, сразу после премьеры на Франкфуртском автосалоне. А вот легендарный «шестисотый» доехал до нас только к началу этого года! Пятьсот семнадцать лошадей и четыре с небольшим секунды разгона до сотни — характеристики, достойные гоночного болида, но S600 едва ли кто-то покупает, чтобы «погонять». Кресла с функциями массажа!

Турецкий отмахнулся. Он, конечно, новый русский, но не до такой же степени.

— Может… выскажете какие-нибудь пожелания?

— Еще «немцы» есть какие-нибудь?

— А как же! Обязательно. Непременно. Вот, пожалуйста. «Ауди Q7»…

— Не надо больше комментировать, — прервал Турецкий, — сам посмотрю.

Это был крупногабаритный темно-синий седан высокой проходимости, так называемый «паркетный внедорожник». Семь посадочных мест, и все, что может понадобиться. Сюда можно было спрятать половину Генеральной прокуратуры. Машина была надежная и респектабельная. В меру понтовая, но без дурновкусицы.

— Вот это, пожалуй, то, что нужно…

Покатавшись по городу, Турецкий заехал в глухой переулочек и устроил тщательный осмотр машины на предмет наличия «жучков» и прочей аудио— и видеодряни. Из включенного радио доносился автогороскоп: «Неделя для Дев-водителей будет непростой. Да и Девам-пешеходам придется не слишком сладко. И тем, и другим рекомендуется быть особо внимательными на пешеходных переходах. Попробуйте вспомнить, кто же, согласно правилам дорожного движения, должен кого пропускать. В выходные будьте внимательны — могут быть попытки подстав. Вероятность невелика, но вполне реальна…»

Турецкий хмыкнул: Дева была его знаком.

Слава богу, ничего нехорошего в машине не оказалось. Турецкому очень хотелось верить, что им интересуются просто как богатым столичным предпринимателем.

После осмотра автомобиля Турецкий снова поездил по Волжску, первоначально повторяя маршрут таксиста, который вез его с вокзала, и стараясь запомнить местную топографию. Потом воспроизвел эту траекторию с отклонениями, потом изменил ее совсем, изучил центр, разглядел мэрию, резиденцию мэра, местную прокуратуру, управление МВД… только фээсбэшное здание ему не попалось, но Турецкий не удивился. Он уже знал, что оно находится почти за городом.

Замечательно, что пробок в Волжске почти не было — после Москвы ездить одно удовольствие. Наверно, дело тут было в летнем сезоне. Потому что если от чего-то этот город и страдал, то, совершенно очевидно, от отсутствия хороших дорог — широких магистралей, полноценных развязок, транспортных колец. А как в нем обстояло с дураками, еще только предстояло выяснить.

Наконец, покатавшись вдоволь и убедившись, что ни одна машина не ездит за ним достаточно долго, Александр Борисович предпринял первое разведывательное действие.

Человек Меркулова не ездил к Веснину домой, только безрезультатно звонил по различным телефонам. Почему не ездил — понятно, точнее, понятны несколько причин, друг друга взаимоисключающие. Одна: Меркулов не хотел светить его и, значит, себя. Вторая — агент отказался от этой затеи по собственной воле, сразу же сочтя задание небезопасным.

Когда Турецкий услышал об этом «человеке Меркулова», он вцепился в шефа как бульдог, но Константин Дмитриевич был непреклонен, в результате так и не удалось выяснить, личный ли это его агент или случайный помощник…

Турецкий купил в киоске конверт и изрядную пачку газет (краем глаза сразу заметил, что в них то и дело мелькали отголоски предвыборных баталий). Проехал полквартала и остановился на перекрестке. Дождался, пока появится подросток, протирающий лобовые стекла. Знаком остановил его и предложил заработать.

Пацана звали Венька. Он взял у Турецкого конверт, пачку газет и отправился с ней в дом, в котором до своего «отъезда в командировку» жил майор Веснин, по адресу: улица Комиссаржевской, дом 15, квартира 37. Дом находился в соседнем квартале.

В ожидании своего лазутчика Турецкий полистал единственную газету, которую оставил себе — уже знакомый ему «Волжский умник», и без труда нашел очередной «наезд» на человека по фамилии Серебряников.

…

ОХОТА ПУЩЕ НЕВОЛИ

Быль

Серебряников очень любил охотиться. Во-первых, он любил охотиться на разную птицу — на уток там, на глухарей всяких, во-вторых, он любил охотиться и на крупного зверя: на кабанов и на волков. Но и на лисиц он тоже любил охотиться. Тут ведь какая имелась особенность?

Лисица — она ведь хитрое животное. И потому охотиться на них очень интересно. Лисицы имеют обыкновение жить в норах. Но только благодаря своей хитрости они сами не роют себе нор. А они увидят какую-нибудь готовую нору, которую, например, вырыл себе барсук, и преспокойно там поселяются. Потом приходит барсук. И — здравствуйте! — уже кто-то живет в его норе. Ну, барсук, конечно, неприятно поражен, удивляется, что в его квартире расположилась лиса. И думает: это недоразумение; наверно, она сейчас уйдет. Но лиса не думает уходить. Лежит в норе и глазки закрыла, будто это ее не касается. Тогда барсук тоже лезет в нору. Думает: в крайнем случае как-нибудь проживу вместе с этой рыжей теткой с длинным хвостом. Но, оказывается, вместе с лисицей жить ему неинтересно. Она вороватая. Пищу крадет. И вдобавок занимает в норе лучшее место. Так что у бедняги барсука иной раз хвост наружу торчит. И, конечно, ему неприятно так жить. Этак и зверь может укусить его за хвост, и дождь капает… И тогда барсук в грустном настроении уходит куда-нибудь в другое место и роет себе новую нору, благо у него нос длинный. А лисица рада и довольна, что ушел барсук. И начинает жить в норе в свое удовольствие. А охотничьи собаки выискивают эти норы и выгоняют оттуда лисиц. Они начинают лаять, рыть землю или снег, и тогда лисица от страха пулей выскакивает из норы. Собаки бегут за нею. Выгоняют ее на охотников. Охотники стреляют, но только не всегда попадают, потому что лисица увертливая. Сейчас она здесь, через минуту — там. Потом, глядишь, — ее хвост за деревом мелькнул. И вдруг исчезла лисичка. И след простыл. Так вот однажды московские охотники устроили охоту на лисиц. И устроили очень организованно. Даже на поляне в снегу натыкали флажки, чтобы знать, чей участок и кому куда стрелять, если из леса выбежит лиса, спасаясь от собак. Вот расставили охотников. И Ивану Александровичу Серебряникову тоже показали место, где ему стоять. И Серебряников в полушубке и в валенках стал у дерева на одной дорожке. И стоит с ружьем, ожидает. Вдруг в лесу отчаянно залаяли собаки. Это значит — они нашли лису и сейчас ее выгонят из леса на полянку. Охотники насторожились. И Серебряников тоже насторожился. Серебряников посмотрел, правильно ли заряжено его ружье. А кругом удивительно красиво. Полянка. Лес. Сверкающий пушистый снег на ветках. Зимнее солнце золотит верхушки деревьев. Вдруг откуда ни возьмись аккурат прямо на Серебряникова из леса выбежала лисица. Это была красивая рыжая лисица с огромным пушистым хвостом. Это была ярко-рыжая лисица, и только кончик хвоста у нее был черный. Она, спасаясь от собак, выбежала на полянку и, заметавшись по полянке, остановилась, увидев человека с ружьем. На несколько секунд лисица замерла в неподвижной позе. Только хвост ее нервно качался. И испуганно сверкали ее круглые глазенки с вертикальными зрачками. Лисица не могла сообразить, что ей делать и куда бежать. Сзади — собаки, впереди — человек с ружьем. И вот поэтому она растерялась и замерла в неподвижной позе. Серебряников вскинул ружье, чтобы в нее выстрелить. Но вдруг опустил руку и поставил ружье в снег к ногам. Лисица, вильнув своим пушистым хвостом, бросилась в сторону и тотчас исчезла за деревьями. А тут же у дерева, недалеко от Серебряникова, стояла его жена Надежда Константиновна. Она с удивлением спросила: «Почему же ты не выстрелил?» Серебряников, улыбнувшись, сказал: «Знаешь, не мог выстрелить. Очень уж красивая была лиса. И мне поэтому не хотелось ее убивать. Пусть живет». Тут подошли другие охотники и тоже стали удивляться, почему Серебряников не выстрелил, когда лисица была так близко и даже не бежала. И, узнав, отчего Серебряников не выстрелил, охотники еще больше удивились. А один охотник сказал: «Чем красивее лиса, тем она ценнее. Я бы в нее выстрелил». Но Серебряников на это ничего не ответил.

Снова пиаракция против Серебряникова. И подписано было опять «Л. Сестричка». Что ж, неплохо бы узнать, кто этот самый Серебряников. Турецкий полистал газету в поисках этой фамилии и засмеялся. Иван Александрович Серебряников оказался действующим мэром, собирающимся переизбираться на следующий срок. Выборы были на носу. Занятно, занятно… Написано издевательски, не в лоб, но сарказм чувствуется в каждой строке, и в сочетании с какими-то более грубыми «наездами» работать может здорово. Кто же это делает? И кто конкуренты этого самого Серебряникова? Надо бы разобраться в местном политическом раскладе.

Лазутчик Венька вернулся семь минут спустя. Он сделал все по инструкции и получил за труды пятьсот рублей.

В подъезде Веснина было так. Венька делал вид, что распихивает газеты по ящикам, потом поднялся на второй этаж, на котором жил Веснин, постучал к нему — естественно, безрезультатно, потом позвонил в квартиру напротив. Там жила супружеская чета пенсионеров. Венька сказал, что их соседу пришло заказное письмо, но никто не открывает, и грамотно выдержал паузу. Пенсионеры подтвердили, что у Весниных никого нет, и по очень простой причине. Сперва Олег Николаевич уехал в командировку, а потом и его семью куда-то увезли отдыхать.

А когда?

А три дня назад.

Любопытная пенсионерка предложила расписаться за Веснина и забрать для него письмо, но бдительный почтовый служащий твердо заявил, что личная корреспонденция на то и личная, чтобы поступала лично в руки. Тогда еще более бдительный пенсионер засомневался, что такое ответственное и даже, можно сказать, государственное дело, как развоз личной корреспонденции, поручают несовершеннолетним, но диалог уже прервался — по той банальной причине, что кроссовки почтальона уже стучали вниз по лестнице.

В общем, Веснина дома не было уже пятеро суток, его семьи — четверо.

— Вот что, Венька, — сказал ему Турецкий, отдавая деньги, — напиши-ка мне свой телефон. Может, еще работа будет.

— Меня друзья Веник зовут, — солидно сказал лазутчик, выписывая цифры на газете.

— А родители не удивятся, что тебе старые дядьки звонят?

— Это мобильный, — солидно пояснил Венька-Веник. — На дом по работе не звонить.

— Понятно, — уважительно кивнул Турецкий. — А скажи, партнер, ты не путаешь, соседи точно сказали слово «увезли»?

— «Семью увезли отдыхать», — повторил партнер цитату.

…Вернувшись в «Московскую», Турецкий принял освежающий душ и снова расположился на балконе, выходящем во внутренний дворик гостиницы. Ему принесли ужин, и Турецкий смаковал его в вечерней прохладе (здесь был явно иной климат по сравнению с остальным городом). Никаких особых изысков — три разных салата, бефстроганов с жареным картофелем и минеральная вода «перье». Выпивать в такую чудесную погоду даже не хотелось.

Итак, Веснин удрал и семью спрятал — через день после убийства своего курьера Смолякова. О чем это говорит? О чем угодно. Вариантов чьей-то тонкой игры против Генпрокуратуры и Меркулова это не отменяет. Задачи поисков самого Веснина — тем более.

Турецкий снова заметил на соседнем балконе женщину. На этот раз он разглядел достаточно, чтобы убедиться — на ней была красная майка именно с надписью «СССР», похоже, такая же, как на мастере Дельте из салона тату. Женщина была молода, не больше двадцати пяти, коротко стриженная блондинка с капризными оранжевыми губами. Заметив взгляд Турецкого, она приветственно помахала ему рукой. Вид у нее был такой, будто в Александре Борисовиче она опознала своего старого знакомого. Учитывая, что совсем недавно Турецкий радикально изменил внешность, это было в высшей степени странно. Да и не помнил он ее. То есть просто не видел никогда! Но ведь жизнь не стоит на месте. Женщины нынче гораздо более раскованны, чем во времена его молодости. Тем более молодые. Тем более хорошенькие.

Следовало, однако, быть бдительным. Если А. Б. Турецкий пускался в романтические авантюры, не задумываясь (на то ведь и авантюры, верно?), то П. П. Долгих — человек несколько иного склада, более пресыщенный, что ли. Да и сноб, скорей всего. Посему Турецкий сдержанно кивнул прекрасной незнакомке и ушел в номер, успев заметить на ее личике гримаску — не то чтобы разочарования, нет, скорее удивления.

Положа руку на печень и другие жизненно важные органы, Александр Борисович испытывал все большее удовольствие от своей новой роли, которую нежданно-негаданно подсунула ему судьба в образе Меркулова. Кто б ему раньше сказал, что он будет вот так транжирить женское внимание… Впрочем, почему же транжирить? Турецкий был уверен, что дама в красной майке еще даст о себе знать.

Через минуту после того, как он вернулся в номер и, растянувшись на кровати, ленивым жестом включил телевизор, зазвонил телефон — не мобильный, а местный, гостиничный. Турецкий недовольно взял трубку (вроде бы все вопросы с персоналом он обговорил, что им еще нужно?).

— Алло?

— Петя, дорогой, — прощебетал женский голосок, — ну наконец-то!

— Кто это? — удивился Турецкий.

— Как «кто это»? Ты шутишь, конечно.

— Э… Представьтесь, пожалуйста.

— Ай-яй-яй, ты же только что меня видел, негодник! А до того — много-много месяцев в Мюнхене, а потом… Не надо делать вид, что ты все забыл!

Турецкий даже поперхнулся. Вот это номер. В Мюнхене?! Что это значит? Розыгрыш? Но чей?! Или это Меркулов подготовил ему легенду лучше, чем можно предположить, и сочиненное прошлое натурально начало оживать? В любом случае молчать — лучше, чем говорить.

В трубке заволновались:

— Неужели ты действительно не узнал меня? Это же я — твоя розочка! И я в майке, которую ты мне подарил!

— Красной? — невольно спросил Турецкий.

— А какой же еще?! Ну ладно, хватит трепаться и терять время! Я ее снимаю и иду к тебе.

— Э… снимать все же необязательно, — пробормотал Турецкий в полном смятении.

— Узнаю-узнаю, скромник мой ненаглядный! Но кажется, ты совсем обо мне забыл! Немедленно открывай шампанское. Я уже принимаю душ и через минуту буду у тебя. Лечу на крыльях страсти!

В трубке раздались короткие гудки.

Твоя розочка. Ну надо же…

Турецкий вспомнил, как полгода назад старый друг Питер Реддвей подарил ему замечательную вещь, которую изобрели в Массачусетском технологическом институте. Тамошние ученые задумались о судьбе разбросанных по миру возлюбленных и друзьях и придумали бокалы со встроенным GPRS. Покрытый слоем сенсоров и тонкими светодиодами, этот бокал «чувствовал» прикосновение человека и через Интернет посылал сигнал «дружественному» стакану, который в ответ начинал светиться нежным розовым светом! А когда из бокала пили, ободок фу-89

жера начинал светиться белым. Реддвей уверял, что чудо-бокалы вот-вот поступят на вооружение больниц: с их помощью медперсоналу будет легче следить за тем, достаточно ли пациенты пьют жидкости. Ну а пока что они с Турецким посылали друг другу такие вот дружеские сигналы на расстоянии в тысячи километров. У Турецкого бокал светился обычно розовым светом, у Реддвея — белым.

Через минуту, однако, никто не появился. Через пятнадцать — тоже. Полчаса спустя Турецкий выключил телевизор и вышел из номера. В номере, где жила загадочная красотка, было тихо. Турецкий постучал — на стук никто не отозвался. Он взялся за ручку — дверь была незаперта. Турецкий вошел в номер. Пусто. Он быстро огляделся. Да, тут несомненно жила женщина, причем определенно молодая и стильная. Турецкий, стараясь не делать лишних движений, все быстро и внимательно осмотрел. Увидел мокрые следы на полу, начинающиеся от ванной. Они вели на балкон. Ага. Значит, она там, приводит себя в порядок. Его розочка, гм… Хотя уже столько времени прошло… Срочный телефонный разговор? Ей пришлось куда-то уйти? Может быть, и ему лучше убраться, пока его тут никто не обнаружил? Но Турецкий уже двигался к балконной двери — по-над стеночкой, неслышно, ступая с пяток на носки — на всякий случай. Выглянул осторожно. Никого. Да что за черт, куда она могла деваться?!

Турецкий вышел на балкон. На перилах висела та самая красная майка. Турецкий невольно посмотрел вниз. Да нет, это просто невозможно. Мистика какая-то…

Часть вторая ЖАРА

— А вот еще приятель-гаишник рассказал. Останавливает машину, которая на обгоне пересекла сплошную полосу. Начинается проверка документов и рассказ о том, что водитель нарушил правила и надо платить штраф. Рядом с водителем сидит женщина, видимо его жена. Она долго слушает препирательства мужа с представителем закона и потом решает вступиться. Говорит: «Начальник, ну какие проблемы, ну наехали мы на эту полосу, но не поломали же!»

Прапорщик, сопровождавший Гордеева в СИЗО, трещал без умолку.

«Сумасшедший город, — подумал Гордеев. — Итальянский какой-то. Рехнулись тут все от жары, и река не помогает. То молчат, как мертвые, то рот ни у кого не закрывается».

Гордееву сегодня уже пришлось выслушать много историй по самому разному поводу. Иногда в по-91

добные минуты он жалел, что стал юристом, тем более адвокатом. Как хорошо было бы работать, например, биологом, смотреть себе в микроскоп, думать, что-то записывать, анализировать, и главное — все молча. А еще лучше — инженером. Строить, например, мосты. Построил — переехал в другое место. Больше всего Гордеев не любил в своей работе болтовню, хотя именно на ней его работа в значительной степени и строилась. Наверное, немногословность свойственна в первую очередь людям с техническим образованием, они-то прямо с сути всегда и начинают. А вот в юриспруденции так нельзя.

Адвокат московской юрконсультации № 10 Юрий Петрович Гордеев приехал в Волжск защищать клиента. Об этой услуге его упросили родители Андрея Капустина, оперативного сотрудника Волжского уголовного розыска, который находился под следствием и сидел в местном СИЗО. Это было какое-то странное дело о должностном преступлении. Капустин-старший специально ездил в Москву, чтобы уговорить привезти в Волжск знаменитого адвоката.

В Волжске Гордеев уже побывал в следственной части, переговорил со следователем Моисеенко, милой полной женщиной, которая вела дело против Капустина, добыл разрешение на посещение Капустина в тюрьме и через четверть часа уже был в местном СИЗО, знаменитой «Чертовой крепости». Слава богу, подумал Юрий Петрович, что все это происходит не в Москве. Сейчас была бы куча идиотских формальностей — в Матросской Тишине ли, в Бу-тырках, один черт…

— Мне нужно повидаться с моим подзащитным, — сказал Гордеев в соответствующее окошко. — Вот разрешение следователя…

— Фамилия? — спросила веснушчатая физиономия.

— Гордеев Юрий Петрович.

— Минуточку. — Окошко захлопнулось. Прапорщик рядом все не унимался:

— Видали в окно двенадцатиэтажку — китайскую стену? Это прямо рядом с зоной у нас жилой дом стоит. Построили его лет двадцать назад для офицеров и прапоров охраны. И все эти годы они там мерзли, ничего не могли поделать. А морозы тут частенько за двадцать градусов заворачивают. И вот этим летом начали вскрывать систему отопления и обнаружили кучу заглушек. Дом этот строили зэки, и они знали, для кого строили. Вот такие спецы есть на зоне! — не без гордости подытожил прапорщик.

Гордеев невольно улыбнулся. Он сам таких историй знал вагон и маленькую тележку. Может, когда-нибудь засядет за мемуары. Или за детективные романы. Если только к старости от всего этого тошнить не будет.

Минуточек, однако, прошло не меньше десяти, прежде чем окошко открылось снова:

— А нету у нас здесь такого — Гордеева.

— Тьфу ты, — сказал адвокат, выругавшись про себя значительно длиннее. — Гордеев — это я, я адвокат!!! А мне нужен Капустин. Капустин Андрей Леонидович, будьте внимательней, пожалуйста.

— Не учите меня работать. Гордеев насилу удержался от ответной реплики.

Окошечко снова закрылось и теперь уже открылось через несколько минут.

— Капустина тоже нету, — радостно сообщила веснушчатая физиономия.

— Как это нет?! Он арестован и посажен в СИЗО!

— Был посажен. Его в Москву отправили. Перевели то есть.

— Когда?

— Да сегодня утром.

— Вот черт! Куда именно? В какой СИЗО?

— Или в пятый, или в шестой. Так обычно бывает. А может, и в первый. Тут не отмечено. Сказано — по запросу Генеральной прокуратуры и по постановлению областной прокуратуры, вот и все.

— Ладно, теперь это уже неважно, — проскрипел Гордеев и поскорее вышел на улицу, чтоб не высказаться матом.

Сопровождающий прапорщик больше не требовался и остался внутри — встретил другого прапорщика и что-то увлеченно стал ему рассказывать.

Сделав серию глубоких вдохов, Гордеев стал обдумывать вопрос, зачем следователь Моисеенко так поступила — намеренно дезинформировала адвоката, приехавшего из Москвы. Ответа не было.

Значит, Капустина увезли в Москву… В Москве ситуация будет осложнена тем, что хотя Андрей Капустин — мент и должен быть гарантирован от соседства с уголовниками, на деле мог попасть куда угодно. Гордеев хорошо знал, что такое бывает. По чьему-то недосмотру или тем более по злому умыслу. И вот то, что он был вдруг переведен в Москву, настораживало.

Гордеев позвонил следователю Моисеенко, но на работе ее не застал и никаких разъяснений по поводу Капустина от ее сослуживцев не добился. Мобильный телефон у Моисеенко не отвечал. Вот ведь чертова баба! Когда выдавала ему разрешение на свидание с Капустиным, наверняка уже знала, что того нет в Волжске… Милая полная женщина, как же! Подлая толстая сука, блин.

Теперь надо было срочно возвращаться в Москву, потому что у Юрия Петровича складывалось нехорошее ощущение, что его водят за нос. Просто дурдом какой-то. Только-только Гордеев уже смирился с тем, что ближайший месяц, а то и все лето придется провести в этом захолустье (ну ладно, провинции), и даже начал постепенно ценить такой поворот событий (все же не пыльная Москва, Волга рядом), как все опять переворачивается с ног на голову.

Гордеев стал голосовать на краю тротуара — он знал, что вечером есть еще два самолета в столицу, и хотел вернуться сегодня же.

Машины не останавливались.

Не теряя времени, он позвонил в Москву, Меркулову. Когда-то он и сам работал в Генпрокуратуре, и бывшие коллеги по сей день не отказывали в помощи — что Турецкий, что Константин Дмитриевич. К Турецкому, конечно, обратиться было бы проще, но тот находился в отпуске. Гордеев попросил Меркулова помочь оперативно выяснить, где сейчас содержится Капустин. Меркулов разговаривал с ним несколько странным голосом, но обещал к приезду Гордеева в Москву снабдить его всей необходимой информацией, а также разрешением на посещение клиента.

Едва Гордеев закончил разговор, рядом остановился джип.

Гордеев немного удивился — такие машины нечасто останавливаются перед голосующими, если, конечно, ты не молоденькая барышня. Впрочем, может, в Волжске все иначе?

— В аэропорт отвезете? Водитель, не поворачиваясь к нему, кивнул, и

Гордеев забрался в салон. Машина тронулась с места, и вот теперь Гордеев изумился — за рулем сидел Турецкий.

— Саня?! Ты что здесь делаешь?

— У меня отпуск, — хладнокровно объяснил Турецкий.

— Помню вообще-то, но ты же на море собирался… Вот так встреча, бывает же такое!

— Бывает, значит.

— А машина-то чья, Сань?

— Напрокат взял.

— Круто живешь, — покачал головой Гордеев. — И шапочка у тебя занятная. Прямо маскарад…

Турецкий стянул шапочку, и Гордеев расхохотался — лысина, да еще и татуировка! Но тут же оборвал собственный смех.

— Так ты…

Турецкий кивнул. Это был ответ на невысказанный вопрос. «Так ты здесь под прикрытием?» — «Да». Турецкий протянул адвокату визитку: «Долгих Петр Петрович».

— Ни рода занятий, ни адреса, ни номера телефона, — прокомментировал Гордеев.

— Такой вот я загадочный нынче, — покивал Турецкий. — А телефон пока старый.

Пока доехали до аэропорта, Гордеев рассказал, каким образом он оказался в Волжске.

— Халтуришь, значит, — усмехнулся Турецкий.

— Напрасно иронизируешь. Слово «халтура» когда-то обозначало плату священнику за отпевание. Так что это — святое.

— Ага, — кивнул Турецкий, — а еще оно означало даровую еду на поминках.

— Тебе бы такую даровую, — буркнул Гордеев.

— Поговорим лучше о тебе. Что натворил твой подзащитный?

— Это служебная информация, — надулся Гордеев.

— Как хочешь.

— Ладно, скажу по секрету. Костюм женский украл.

— Домушник, что ли? Мелковатое дельце будет.

— Сам ты домушник. Опер он. Вещдок замылил. И дельце не мелкое, а запутанное.

— Женский костюм? — засмеялся Турецкий.

— Женский костюм.

— Фетишист, что ли?

— Не знаю, я его пока что в глаза не видел.

— Да, Юра, интересная у тебя работа.

— А у тебя — отдых! — огрызнулся Гордеев.

— А главное, денежная, — продолжал подкалывать Турецкий. — Опер этот — сто пудов миллионер, я угадал?

— Много ты понимаешь. Ты хоть знаешь, например, что в Европе совсем не так?

— Что не так?

— Все не так. Государство платит адвокатам за защиту, а не обвиняемые.

— Ты это серьезно? — удивился Турецкий. — Впервые слышу.

— Абсолютно серьезно. И это общий европейский стандарт. Но только в уголовных делах.

— Понятно, — протянул Турецкий. — Но что немцу здорово, русскому — никуда не годится. Ты бы при таком раскладе, Юрка, давно по миру пошел.

— Я бы просто адвокатом не стал, — буркнул Гордеев.

Поремский распределил обязанности в деле об убийстве Смолякова просто и эффективно. Яковлева «важняк» отправил заниматься поездом и станцией Смоляковка, Золотареву приказал быть на связи и приготовиться в любой момент сорваться в дорогу, а сам стал дотошно изучать дело, которое прислали из Волжска.

Меркулов предупредил его о подоплеке событий, объяснив, что убитый, более чем вероятно, вез в Москву конфиденциальные документы. И эта версия быстро нашла подтверждение. Поремский, изучив материалы дела, сообщил шефу, что Смоляков работал в аналитическом отделе Волжского УФСБ. Значит, что? Значит, он был подчиненным Веснина. Это было слабым косвенным доказательством и, строго говоря, в суде никакой силы бы не имело, но заместителю генерального прокурора было не до суда. Главное, теперь Константин Дмитриевич был убежден, что Веснин курьера в Москву отправлял, и этот курьер — покойный Смоляков. Возможно, Веснин узнал о его ликвидации и решил сам спрятаться. Возможно, его самого уже держали на прицеле, и, может, теперь его тоже нет в живых.

Поремский доложил Меркулову следующее.

На жертве следователь, оперы и судмедэксперт насчитали четыре пулевых ранения, в том числе в голову — типичный контрольный выстрел. Рядом с телом нашли четыре гильзы. Калибр патронов был девять миллиметров. Киллер мог воспользоваться как пистолетом Макарова или Стечкина, так и автоматическим оружием, стреляющим патронами от ПМ (пистолета Макарова). Такие пистолеты-пулеметы есть на вооружении не только российского спецназа и некоторых подразделений милиции, но и у сотрудников ФСБ.

— Мотивы преступления? — спросил Меркулов для проформы.

И Поремский для проформы ответил:

— Вероятным мотивом убийства является: корысть, месть, ревность, желание скрыть убийство, а также врожденная склонность убивать.

— То есть любой вероятный мотив убийства, — хмыкнул Меркулов.

Поремский только пожал плечами. Меркулов хорошо знал, что в отличие от того же Турецкого Поремский человек гораздо менее экспрессивный, на интуицию никогда не полагающийся, и если у него на имеющемся материале покамест не было никаких выводов, то оставалось только принять это как данность.

Была еще одна странность, на которую обратил внимание только патологоанатом и указал в своем заключении. Дело в том, что Смоляков… улыбался. Не то чтобы он умер с улыбкой, но его лицевые мышцы не несли в себе гримасы напряжения, обычно свойственной людям, умирающим от огнестрельного ранения и, разумеется, чувствующим при этом сильнейшую боль. Здесь было что-то иное, будто Смоляков сам покончил с собой, приготовившись к этому, созрев и приняв собственное убийство как высшее благо. Разумеется, характер ранений подобное исключал. Кроме того, это была не чисто выраженная улыбка, скорее печать суммы эмоций: грусти, умиротворения и хорошего настроения, как ни удивительно.

Поремский сам внимательно выслушал патологоанатома (этот момент не показался ему пустяковым) и все досконально пересказал Меркулову. Что же такое происходило со Смоляковым перед смертью, что лицо его выглядело так, как выглядело? Меркулов сразу заявил, что это — ключ к разгадке убийства сотрудника Волжского УФСБ.

— Женщина? — сказал Поремский.

— Вот и узнай.

В результате старшему оперу МВД Яковлеву пришлось поездить. В поезде Москва — Волжск он не нашел ни одного свидетеля контактов пассажира Смолякова с другими пассажирами. Согласно билетам и сведениям из железнодорожной компьютерной системы с ним в купе (вагон был спальный) ехал еще один пассажир — некто Алина Сорокина. Кроме того, в вагоне-ресторане остался оплаченный Смоляковым счет на ужин двух человек. Два салата, мясо по-французски, красное вино без названия. Но ни обслуживающий персонал в вагоне-ресторане, ни проводники эту самую Сорокину Алину Сергеевну не помнили вообще, хотя на представительного молодого мужчину некоторые дамы внимание обратили и по фотографии Смолякова опознали.

Имела ли Сорокина какое-то отношение к гибели Смолякова? Это было не исключено, учитывая, что его застрелили в женском туалете.

На станции Смоляковка Яковлев за полдня допросил семь человек. Трое были из числа железнодорожников, остальные — торговцы, делающие свой бизнес на остановках больших поездов. Две торговки запомнили парочку, прогуливавшуюся по перрону, — мужчину в шортах и женщину в черных очках. По их словам, женщина была молодая, не старше сорока. Или сорока пяти. Или пятидесяти. Она ела пирожки и нахваливала. Ну просто буквально все перепробовала! Что и неудивительно, потому что, если чем Смоляковка и знаменита — это пирожками! А вот мужчина ничего не ел, зато пил пиво и курил.

Куда они потом делись — сели в поезд или ушли в здание вокзала, никто внимания не обратил.

Когда поезд пришел в Москву, на Ярославский вокзал, и проводник обнаружил, что в купе пусто, а вещи лежат, он сообщил бригадиру поезда, и тот вызвал транспортную милицию. Милиция, в свою очередь, подключила саперов, потому что все решили, что там может быть бомба. Бомбы, однако, никакой не нашли, документов тоже. В купе было две сумки, принадлежавшие явно разным пассажирам. Одна, поменьше, спортивного типа, в ней лежали мужские вещи — джинсы, две рубашки, две смены белья, умывальные и бритвенные принадлежности. Вторая, побольше, делового типа, оказалась почти пустой — несколько волжских газет. Кроме того, в купе остался черный женский брючный костюм с торговой маркой «Хьюго Босс» сорок четвертого размера и туфли — тридцать седьмого. Но костюм мистическим образом исчез, хотя значился еще в самых первых бумагах, оформленных следователем транспортной прокуратуры Купцовым. Найти костюм Яковлев не смог. А жаль! Было бы очень неплохо отправить его на экспертизу, мало ли какие следы человеческого тела можно обнаружить при современных-то возможностях криминальной экспертизы.

Железнодорожники якобы к вещам не прикасались. После того как вагон от состава отцепили, отогнали на запасной путь и купе опечатали, костюм замылили. Следователь Купцов клялся, что отправил его вместе со всеми остальными вещами в криминалистическую лабораторию и имел на то свидетелей. Криминалисты из лаборатории подтверждали, что две сумки с барахлом и газетами получили, костюм — тоже, но почти сразу его забрал оперативник Волжского отдела уголовного розыска Капустин. Экспертиза проведена не была. Капустин находился под следствием, был уже переведен из Волжска в Москву и все отрицал. В общем, так или иначе, костюм растворился в атмосфере.

Совместными уже усилиями Поремский и Яковлев установили, что в общей сложности в Москве и в Волжске проживает семнадцать человек (тринадцать в Москве, четыре в Волжске) по имени Алина Сорокина, и теперь Яковлев, подключив к делу целую группу оперативников, выяснял, где были эти женщины в момент убийства. Впрочем, Поремский полагал, что если попутчица Смолякова — профессиональный киллер, то имя это — липовое…

Все эти сведения Меркулов поздно вечером отправил Турецкому по электронной почте — во второй день пребывания его в Волжске.

В специальном помещении СИЗО Матросская Тишина Гордеев ждал своего подзащитного.

В комнату ввели высокого худого мужчину. У него были заурядные черты лица и синева под глазами. Это и был арестованный опер Капустин.

— Я принес вам сигареты, Андрей Леонидович, — сказал Гордеев.

Капустин посмотрел на него вопросительно.

— Я ваш адвокат, Юрий Петрович Гордеев. Капустин кивнул и сел, не дожидаясь приглашения. Конвоир вышел и запер их снаружи.

— Спасибо, — сказал Капустин, — но я решил использовать свободное время для того, чтобы бросить курить.

— Что ж, тюрьма подходящее для этого место, — кивнул адвокат. — У меня были клиенты, которым это удалось именно в таких обстоятельствах. Наверно, вы поступаете правильно.

Гордеев не торопился, хотя к Капустину была масса вопросов. Важно было составить максимально четкий психологический портрет подзащитного. Гордеев начал задавать формальные вопросы, ответы на большинство из которых знал заранее. Капустин принял правила игры, отвечал так же сдержанно, не пытался бежать впереди паровоза. Гордеев это оценил.

— Кстати насчет сигарет. В тюрьме это хорошая валюта. Они помогут вам наладить отношения с сокамерниками. Так что лучше все же возьмите.

Капустин ухмыльнулся:

— Насчет сигарет и тюремных порядков я знаю достаточно. Я все-таки опер. Но — не нужно. Меня сейчас больше интересуют отношения со следователем, чем с сокамерниками. — Капустин посмотрел на адвоката оценивающе.

— Я бы не стал торопиться в этом отношении.

— Почему?

— Как вы думаете, Андрей Леонидович, почему вас перевели из Волжска в Москву?

Капустин помолчал. Со стороны могло показаться, что он вдумчиво читает, что написано на пачке сигарет, которую Гордеев вертел в руках. Наконец он ответил:

— Может, вы мне скажете…

— Почему я об этом должен знать больше, чем вы? — удивился Гордеев.

— Вы же говорили со следователем?

— С каким? С волжским? С московским?

— А с каким вы говорили?

— Послушайте, Андрей Леонидович. Вы сейчас не опер, вы по другую сторону колючей проволоки. — Гордеев был профессионально терпелив. При первой встрече с клиентом адвокату зачастую приходится чувствовать себя сапером, нащупывая единственно правильные подходы.

— Да помню я, — с досадой отозвался Капустин.

— А вы помните, куда делся костюм?

— Костюм? — как эхо, отозвался Капустин.

— Вещественное доказательство, из-за которого весь сыр-бор… — Гордеев испытующе смотрел на своего подзащитного. Что у него на душе? На уме? Почему он выбрал такую странную линию поведения? А впрочем, странная ли она? — Послушайте, Андрей, если вы не будете со мной откровенны, мне тяжело будет вам помочь.

— А вы дорогой адвокат? — спросил вдруг Капустин.

— Я разный адвокат. Вы об этом не беспокойтесь. Финансовые условия обговорены с вашими родственниками, так что об этом думать сейчас вообще не надо. А что надо — так это помочь мне разобраться и выбрать правильную позицию защиты. Вы человек опытный, вам это по силам. Понимаете, о чем я сейчас говорю?

Капустин сосредоточенно кивнул, но Гордееву показалось, что он думает о чем-то совершенно ином.

— Итак, расскажите мне, что произошло на самом деле.

— А что произошло?

— Зачем вы ездили в Москву? Молчание.

— Переформулирую. По чьему распоряжению вы ездили в Москву?

Молчание.

— Но вы же ездили в Москву? Молчание.

— Андрей, это глупо, вас же опознали криминалисты из лаборатории!

Молчание.

Беседа в таком ключе продолжалась еще около часа и никаких ощутимых результатов не дала. Капустин вел себя так, будто действительно находился на допросе у следователя. О пропавшем вещдоке так ничего и не сказал. О том, что делал в Москве, не сказал тоже.

Ничего нового, по сути, в сравнении с тем, что было известно из материалов дела, с которыми он уже смог ознакомиться, Гордеев не узнал.

Единственное светлое пятно во всей истории — это то, что Капустин был арестован по делу, которое, как оказалось, расследовал «важняк» Генпрокуратуры Володя Поремский. С ним Гордеев был знаком очень шапочно, но по отзывам Меркулова и Турецкого знал, что помимо высоких сугубо профессиональных качеств это более чем честный человек и заподозрить его в какой-то подковерной игре невозможно. Вот только неформально общаться ни с Поремским, ни с Меркуловым невозможно с того самого момента, как дело попало под юрисдикцию Генпрокуратуры. Профессиональная этика, черт бы ее побрал. Так светлое ли это было пятно или, может, наоборот, черная дыра?

Гордеев решил выждать. В конце концов, у него было еще два других клиента, дела которых представлялись гораздо более внушительными и перспективными — и по составу предполагаемого преступления, и по гонорарам.

К третьему дню следствия и непрекращающихся экспертиз по делу об убийстве Смолякова Поремский обладал следующими данными.

1. Пули, оказавшиеся в теле Смолякова, не были идентифицированы с каким-либо оружием из федеральной картотеки. Это означало, что они выпущены либо из «ствола», сделанного кустарным способом, либо из служебного оружия.

2. На теле Смолякова было обнаружено несколько черных волосков. После проведения спектрального анализа было установлено, что они принадлежат женщине в возрасте 30–33 лет. Волосы были крашеные и изначально имели гораздо более светлый оттенок. Женщина, которой они принадлежали, была даже ближе к блондинке, чем к шатенке. Конечно, не исключено было, что Смоляков «вывез» эти волоски из Волжска.

3. Из 13 московских Алин Сорокиных:

9 — имели безусловное алиби;

2 — находились за границей, одна полгода, вторая три с половиной, причем последняя работала в ЮНЕСКО;

1 — умерла две недели назад от перитонита;

1 — пока не была найдена.

Из 4-х волжских Алин Сорокиных:

1 — имела алиби;

1 — находилась в командировке на Байкале, с ней уже разговаривали по телефону, правда, ее алиби было пока подтверждено только косвенно;

1 — сидела в Волжском СИЗО последние пять месяцев по подозрению в мошенничестве;

1 — алиби не имела, утверждала, что несколько часов бегала по лесу, а потом отсыпалась почти сутки. Эта Сорокина была мастером спорта, занималась легкой атлетикой, плаванием и велосипедным спортом и готовилась к соревнованиям не то по триатлону, не то по чему-то еще более эктремальному.

Но самое интересное! Именно эта Алина Сорокина около месяца назад потеряла портмоне с документами, в том числе и паспорт. Заявление в милицию Сорокина подала сразу и теперь ждала новых документов. Ей было 27 лет. Ее фотографию показали смоляковским торговкам, и они ее не опознали. Но главное, она была природной брюнеткой, что противоречило выводам экспертов. Дама, с которой Смоляков, по всей видимости, имел половой контакт, была блондинкой.

Вывод Поремского, а вслед за ним и Меркулова был прост. Если ошибки не случилось и все алиби зафиксированы точно, то женщина из поезда украла документы у Сорокиной, либо кто-то украл их для нее. Учитывая, что поездка Смолякова вряд ли планировалась за месяц и вообще могла оказаться спонтанной (то есть акция Веснина была неожиданной для его предполагаемых противников), то женщина из поезда была человеком, нанятым со стороны.

То есть профессиональным убийцей, со всеми соответствующими навыками.

Следующий раз Гордеев приехал в Матросскую Тишину по просьбе своего подзащитного. Капустин потребовал немедленной встречи с адвокатом.

— Я хочу вам рассказать, как все было на самом деле, — без обиняков сказал волжский опер.

— Слава богу! Давно пора вообще-то. — Гордеев пока что не понимал, почему Капустин изменил свою линию поведения.

— Я действительно украл этот костюм.

— Так. Я слушаю… Капустин рассказал, что приезжал в Москву по

поручению замначальника отдела уголовного розыска майора Жбанова. Это не было официальной командировкой, и в то же время смысл поездки был прост. Жбанов объяснил Капустину, что волжская уголовка должна проконтролировать первоначальные следственные действия, конкретно — криминалистический анализ, который проводился в Москве, несмотря на то что делом занимается Волжское УФСБ. А может быть, и вопреки этому. Не секрет, что между шефами УФСБ и УВД Волжска давний конфликт и соперничество. Возможно, эта команда последовала от начальника УВД генерал-майора Макаркина, возможно, подсуетились его непосредственные подчиненные, наверняка Капустин этого не знал. Задача в таких случая проста — найти какой-нибудь ляп конкурентов и держать его как козырный туз в рукаве до поры до времени. Но возникла проблема. Женский костюм произвел на Капустина неизгладимое впечатление. Нет, он не фетишист и не псих. Но у него есть девушка и совершенно нет денег, известно, какая зарплата у опера. Костюм ей безусловно подходил, и Капустин его стащил у криминалистов, правда допустив оплошность — не думал, что экспертиза по нему еще не проводилась и он потребуется.

Вот так просто и так непоправимо глупо.

Гордеев слушал и давил улыбку на своем лице. С чем только не приходится сталкиваться в его работе. Нет, пожалуй, мосты строить все же скучнее будет.

— Хорошо, давайте расставим точки над «и». Как найти вашу девушку? Дайте мне ее телефон.

Капустин покачал головой:

— Нет.

— Андрей, вы с ума сошли? Это ваш шанс. Я не говорю, что можно все исправить — скорей всего, работу вы потеряете, но зато срок можете получить условный, если, конечно, добровольно вернете вещ-док. Это будет квалифицироваться как служебная халатность, со всеми вытекающими послаблениями.

— Да я же не против вернуть. Костюм у меня дома лежит.

— Вы шутите?

— Ничуть.

— Так что, у вас дома даже обыск не проводился?!

— Выходит, что так. Я думал, его быстро найдут, но раз мне все время задают этот вопрос, я делаю вывод, что он все еще там.

Гордеев спохватился:

— Подождите! Так вы его даже не отдали своей девушке? Почему, позвольте полюбопытствовать?

— Не успел. Мы поссорились.

— Вот тебе и на! Выходит, все зря? Капустин хладнокровно пожал плечами:

— В жизни так бывает.

— Это точно, — машинально ответил Гордеев и подумал, что для вполне молодого человека Капустин говорит удивительно зрелые и мудрые вещи. Впрочем, наверно, работа в уголовке этому способствует. — Вы по-прежнему не курите?

— Да. Только теперь еще и не сплю почти, — хмыкнул Капустин.

— Это бывает. Привыкнете.

— Вот уж не хотелось бы.

— Я не в том смысле, — поправился Гордеев. — Надеюсь, к камере привыкать вам не придется. Я о том, что, когда резко курить бросаешь, всякая ерунда с сосудами происходит, но потом все в норму возвращается. Ну да вы крепкий мужик, справитесь… Так, а что все-таки у вас с девушкой стряслось?

— Поссорились.

— Не сильно? Капустин, как обычно, пожал плечами. Гордеев

уже изучил его манеру «закрываться» и сразу понял, что сейчас именно такой случай. Ну поссорились так поссорились. В конце концов, он, Гордеев, адвокат и совсем не обязан восстанавливать всю картину происшедшего в целом, он обязан только максимально защитить интересы своего клиента. А все, что нужно для этого, у него теперь есть.

Значит, снова в Волжск? А что, не он один такой.

Отправляясь завтракать в гостиничный ресторан, Турецкий поинтересовался у портье, кто живет в соседнем номере. Портье заволновался, не мешают ли соседи такому уважаемому клиенту?

— Ни в коем случае, — сказал Турецкий, — просто там обитает симпатичная женщина, хотелось бы узнать, кто это.

Портье понимающе кивнул и заглянул в компьютер. Потом виновато развел руками: была симпатичная соседка, но… выехала.

— На нет и суда нет, — заметил помощник генерального прокурора.

Завтрак состоял из омлета с ветчиной и помидорами, двух чашек крепчайшего кофе, а также свежего номера «Волжского умника». Судя по всему, предвыборные баталии все крепчали.

На сей раз Гордеев приехал в Волжск с совсем другими эмоциями, точнее, с одной доминирующей — это было чувство победителя. Костюм-вещ-док лежал дома у Капустина, надо было его только забрать. Конечно, можно было позвонить из Москвы отцу Капустина, но Гордеев решил все сделать собственноручно.

Теперь Волжск ему понравился. Город жил своей неторопливой летней жизнью, веселыми отражениями витрин, многочисленными запахами и ароматами. Улицы и проспекты, площади и памятники, засиженные голубями, мосты через реку, кафе и бары, аборигены и туристы — теперь все доставляло адвокату наслаждение. Действительно, что может быть лучше старого русского города? Конечно, при условии, что сам ты живешь в Москве и все у тебя более-менее нормально.

Капустин-старший встретил Гордеева как члена семьи, только что хлеба-соли не было. Они уже были знакомы — в предыдущий приезд адвоката разговаривали в кафе рядом с домом Капустиных. Теперь Гордеев посетил и квартиру. Капустины жили втроем — мать, отец и сын. Мать сейчас лежала в больнице, проходила какое-то обследование, причем она оказалась в больнице еще до того, как с ее сыном случилось это несчастье, так что и по сей день ничего не знала — муж ее берег и одновременно надеялся на лучшее. Точнее, на Гордеева. Кто знает, может, когда она будет дома, у Андрея уже все повернется к лучшему?

Такой же высокий, как сын, худощавый, с короткой стрижкой, Капустин-старший все время чуть клонился вперед, будто он намеревался отвесить поклон. Еще обращало на себя внимание, как близко посажены его глаза. Еще немного, и он казался бы косоглазым. Лишних вопросов он не задавал — Гордеев только по приезде сказал, зачем он в Волжске, — и Капустин-старший без лишних слов отдал костюм. Причем Гордеев так и не понял, знал ли он вообще о том, что костюм-вещдок находится у него дома. Капустин открыл платяной шкаф, подвигал разную одежду, висящую на плечиках, и извлек костюм, упакованный в пластиковый пакет.

— Это?

— Сейчас посмотрим… Без сомнения, это был он — черный женский

брючный костюм с торговой маркой «Хьюго Босс», сорок четвертого размера. Более того, Гордеев нашел на пластиковой упаковке нетронутую печать московских криминалистов. Еще лучше! Вещдок в целости и сохранности.

— Юрий Петрович, это ему поможет? — немного дрожащим голосом сказал Капустин-старший.

— Я надеюсь, — уклончиво ответил адвокат. — Трудно пока сказать что-то определенное, слишком мало времени прошло, но… я все-таки надеюсь.

— Спасибо, спасибо вам огромное! Я в вас не сомневался ни секунды! — Капустин-старший так затряс его руку, что Гордееву стало неловко.

Он подумал было, не спросить ли Капустина-старшего о девушке его сына, но решил воздержаться. Если ему понадобится такая информация, он сможет ее раздобыть, наймет кого-нибудь, в конце концов. Гордеев видел, с какой огромной любовью и уважением (даже поклонением) отец относится к сыну, и не сомневался, что лишнего (с их, капустин-ской, точки зрения) он говорить не станет.

Ну да ладно, дело было сделано. Что теперь?

Гордеев позвонил в Москву Поремскому и, смакуя ситуацию, рассказал о своей находке. Обычно спокойный как удав Поремский моментально раскричался:

— Юрий Петрович?! Юрий Петрович?!?! Какого черта вы себе позволяете?! Вы не следователь и не опер, не смейте забирать вещественное доказательство из квартиры!

Гордеев понимал, что Поремский в принципе прав, но хорошо знал и то, что все козыри сейчас у него, у адвоката.

— А что вы предлагаете, Владимир Дмитриевич? Пригласить сюда местных волжских ментов? Или, может, фээсбэшников?

Гордеев был уверен, что это Поремскому нужно меньше всего. Он подмигнул Капустину-старшему, который вошел в комнату с подносом и кофейником.

— Черт… — пробормотал Поремский. — Вот что. У меня к вам просьба, Юрий Петрович. Найдите свидетелей и сфотографируйте вещдок там, где вы его нашли. Можете сделать?

— Обязательно. Сам вам хотел предложить.

— Так я и поверил, — фыркнул Поремский и повесил трубку.

«Самомнения ему все-таки не занимать, — подумал Гордеев. — Другой бы десять раз переспросил, смогу ли я, не надо ли объяснить еще раз и т. д. А этот — как трубку швырнул, а? Турецкого школа, сразу чувствуется».

Что ж, можно и сфотографировать, можно и свидетелей. Все это нетрудно и даже не очень важно, поскольку заявление от Капустина на имя Поремс-кого было подготовлено, датировано вчерашним числом и медленно, но верно двигалось к Поремс-кому в Москве.

Через сорок минут Гордеев, попрощавшись с Капустиным-старшим, поймал такси и приказал отвезти себя в «Московскую». За кофе он поговорил с хозяином квартиры о блеске и нищете местных гостиниц и теперь хорошо знал, что делал. Суть была в том, что до отлета оставалось больше пяти часов и их предстояло как-то скоротать. А ведь где-то тут, в Волжске, находился Турецкий. Звонить ему не стоило, если Александр Борисович под прикрытием, значит, номер у него все равно новый, на визитке же ничего, кроме фамилии Долгих, не значилось. Гордеев вспомнил, как выглядел Турецкий, когда он его последний раз видел, на какой машине ездил, и теперь не сомневался, что искать его нужно в самом престижном отеле.

Не исключено, конечно, что публичный контакт для Турецкого нежелателен, но уж он не новичок, даст понять, если что.

…Издательский дом «Три кита» в пору своего существования выпускал ежедневную газету «Волжские ведомости», воскресное приложение и ежемесячный глянцевый журнал, и это — не считая несостоявшихся проектов, которые, как в любом издательском бизнесе, в «Трех китах» конечно же имели место.

Издательский дом располагался в трехэтажном краснокирпичном здании, построенном около пяти лет назад бывшим хозяином «Трех китов». Имущество издательского дома было арестовано, а помещения опечатаны. У Турецкого, впрочем, были необходимые документы, которые подтверждали права его владения «Тремя китами». А вообще он просто хотел поглядеть, как все это «его» добро выглядит.

Дорога от гостиницы до издательского дома заняла около десяти минут. Турецкий припарковал машину в полусотне метров от «Трех китов» и прошелся пешком. К некоторому его удивлению, оказалось, что из здания то и дело выходят какие-то люди. Впрочем, все разъяснилось довольно быстро. Оказалось, первый этаж арендовала редакция газеты «Волжский умник», непосредственного отношения к «Трем китам» не имеющая. Турецкий прошелся по первому этажу, убедился, что вход на второй этаж опломбирован, и уже собрался было уходить, когда заметил, что на двери, ведущей на лестницу, бумажная пломба аккуратно отклеена. И тут же дверь раскрылась — показалась молодая женщина, деловито разговаривающая по телефону и одновременно на ходу черкающая что-то в маленьком блокнотике. Не обращая на Турецкого ни малейшего внимания, она прикрыла за собой дверь и прилепила сорванную пломбу на место.

— А что вы там делаете? — сказал опешивший Турецкий.

— Кофе хотите? — сказала женщина. Поскольку вряд ли можно было угощать кофе по телефону, Турецкий предположил, что вопрос обращен к нему. Он кивнул. Женщина сделала движение рукой: мол, идите за мной.

Через минуту она закончила телефонный разговор (договаривалась с кем-то о встрече), и они расположились в ее кабинете — крохотной комнатушке, заваленной газетами и журналами.

Ольга Вязьмикина последние три месяца работала обозревателем в «Волжском умнике», а до того была заместителем главного редактора «Волжских ведомостей», которые почили в бозе. В опечатанное помещение она шастала регулярно — у нее в прежней редакции оставалось много нужных вещей, не говоря об информации в компьютерах, а на нарушенный закон (сорванную пломбу) Вязьмикина чихать хотела. На то и журналистка. Турецкого она приняла за своего информатора — она ждала человека, который должен был привезти ей информацию о развернувшихся подковерных предвыборных играх.

На Вязьмикиной были вельветовые джинсы и белая футболка с большим вопросительным знаком на спине. Она была хороша собой, едва ли старше тридцати, коротко стриженная и рыжеволосая, хотя и крашеная. Была в ней какая-то аритмия, это Турецкий сразу уловил — обычная журналистская нервозность вдруг сменялась приступами невозмутимости и даже апатии.

— Занятная шапочка у вас, — сказала Вязьмики-на. — А что под ней?

— А что должно быть под ней? — удивился Турецкий. — Голова, конечно.

— Это понятно, голова. В ней мысли. И так далее. Но между головой и шапочкой что-нибудь есть?

Не татуировку ли она имеет в виду? Но как она могла о ней догадаться?

— Это не вы Лисичка-сестричка? — вопросом на вопрос ответил Турецкий, вспомнив, что успел услышать о предвыборных интригах.

— Вы явно не из Волжска, — немного невпопад сказала Вязьмикина.

— Почему вы так решили? Волжск — миллионный город, вы что, всех тут знаете?

— Я, может, и не всех, но зато все здесь знают, кто я. По крайней мере, взрослые.

— И таких вопросов не задают?

— И таких вопросов не задают.

— Понятно. За что же вы так не любите мэра, Лисичка-сестричка?

— Такая работа, — веско сказала Вязьмикина. — Оппозиционная пресса.

— А издательский дом, когда вы в нем работали, тоже был в оппозиции?

— Вот возобновите выпуск изданий, тогда и узнаете. — Она с интересом глянула на Турецкого.

— Я никуда не тороплюсь, — сказал он. — Сначала хочу разобраться, кто есть кто в вашем замечательном городе. Потом понять, как добиться прибыли. Тогда уж можно и об остальном говорить.

Вязьмикина молчала. Теперь эмоции ее понять было невозможно.

— У вас есть ко мне еще какие-то вопросы? — не выдержал Александр Борисович.

— Пожалуй да.

— Я весь внимание.

— Как известно, в конце лета Плутон будет официально выведен из состава планет Солнечной системы. Таким образом, планет останется всего восемь. У нас в редакции сегодня возникла дискуссия по этому поводу. А как вы к этому относитесь? — совершенно серьезно спросила Вязьмикина. — Нет ощущения некоторой потери, например? Все-таки мы все выросли со знанием того, что планет ровно девять! И вдруг…

Турецкий обдумал услышанное и ответил таким же серьезным тоном:

— Согласен. Оплакиваю участь Плутона. Мне его будет жизненно не хватать.

Вязьмикина улыбнулась:

— С чего начнем?

— Начнем? — переспросил Турецкий. — Ольга…

— Вячеславовна. Не нужно по отчеству.

— Ольга Вячеславовна, занимайтесь-ка лучше своими делами.

— Ладно, Петр Петрович, тогда я поехала на интервью с Леоновичем.

— С кем? — невольно переспросил Турецкий. Леонович (он уже знал это) был главным конкурентом мэра на предстоящих выборах.

Вязьмикина подмигнула. Турецкий тоже решил ее подначить:

— Если вы так рьяно нападаете на мэра Сереб-ряникова, значит, вы на стороне Леоновича.

— Вот еще! Сразу видно, что вы человек в издательском мире новый. Ничего это не значит.

— Но вы действительно собираетесь на встречу с ним?

— Да нет, пока только договариваюсь.

— А можете договориться, чтобы он со мной поужинал?

— Это проще, чем интервью, — фыркнула Вязь-микина. — особенно когда он узнает, кто вы такой. Жрать старый хрыч любит в компании, тут вы в точку попали.

Вязьмикина оказалась на высоте. Два телефонных звонка помощнику Леоновича, и дело сдвинулось. Леонович передал, что обычно он публичности избегает, но в данном случае сделает исключение. И еще сказал, что издателя этого, как его там, Долгих, что ли, приглашает отужинать с ним в ресторан «Волга-Волга». Вязьмикина объяснила, что это особая честь, потому что в зависимости от статуса собеседника Ле-онович приглашает его в то или иное заведение.

Если верить местной прессе, да и действующей власти, Леонович, был главным криминальным авторитетом, крестным отцом города и т. д. При том что у него не было ни единой судимости, на взгляд Турецкого это выглядело странновато. Но оказалось, Леоновичу принадлежат все игорные заведения города — чрезвычайно прибыльный бизнес, по определению находящийся на грани криминала.

Что ж, в первые же дни засветиться в компании с такой крупной фигурой было очень уместно. Пусть Петра Петровича Долгих сразу идентифицируют соответствующим образом — те, кто за ним наблюдает. А ведь наблюдают, конечно.

— Вы же не сильно обидитесь, если на эту встречу я отправлюсь один? — риторически вопросил Турецкий.

Вязьмикина и бровью не повела.

— Поведайте мне предвыборную диспозицию. Кроме этих двоих есть еще кандидаты?

Вязьмикина кивнула. И добавила:

— Но только они не выйдут во второй тур.

— А какова нынешняя расстановка в городе? Кто из власть имущих кого лоббирует?

— Что вы имеете в виду? Вернее, кого?

— Губернатора и тех, кто руководит силовыми структурами.

— Губернатор Сафонов пока никого не поддерживает — пока. Такое впечатление, что он отмашку из Кремля еще не получил.

Турецкий сначала засомневался, а потом подумал, что это вполне возможно, учитывая, что губернаторы нынче фигуры не выборные, а назначаемые.

— Значит, Сафонов — человек пришлый?

— Какое там. Он тоже мэром Волжска был.

— А нынешний мэр давно в своем кресле сидит?

— Один срок.

— И какие у него отношения с губернатором?

— Отвратительные.

— А у губернатора с Леоновичем?

— Еще хуже, — засмеялась Вязьмикина. — Да это же обычная история. Пауки в банке. Причем банка открыта, а на волю никто не хочет. Пригрелись.

— Насчет остальных начальников вы не ответили. Прокурор? Глава Управления внутренних дел? УФСБ?

— Прокурор Глебов в политической возне не замечен. Майков, это милицейский босс, в постоянном конфликте с действующим мэром. Тяжлов, начальник УФСБ, его поддерживает, а на губернатора баллон катит. Изрядный такой баллон. — Она засмеялась.

— О господи, зачем только спросил, — вздохнул Турецкий. — Я уже запутался. Ну ладно, спасибо.

На самом деле он был доволен — ненавязчиво выяснил то, что и было нужно узнать. И какая бы ушлая ни была Вязьмикина журналистка, его истинный интерес за ворохом этих имен она сразу не поймет.

Турецкий и Леонович подъехали к ресторану одновременно и подошли к входу с разных сторон — Леонович вылез из лимузина и взглядом отпустил охранника, когда заметил приближающегося к нему Турецкого. Уверенный в себе старикан, не мог не отметить Александр Борисович. Они поздоровались, и Турецкий толкнул перед ним вращающуюся дверь.

Леонович чуть наклонил голову, потупился, и его лицо осветилось простодушнейшей улыбкой. На миг Турецкому это показалось странным — неужто этот широкоплечий семидесятилетний мужик так благодарен ему за жест обыденной вежливости? Однако в следующую секунду Турецкий понял, что улыбка не имела касательства ни к нему, ни к его светским манерам. Леонович просто предвкушал то, что ждет его за порогом.

Едва Леонович вошел в вестибюль, украшенный причудливыми бронзовыми скульптурами, подхалимаж пошел полным ходом. Метрдотель чуть ли не выпрыгнул из-за своей конторки. Кроме того, подскочили сразу двое официантов. Они улыбались и кланялись, через слово величая гостя «господин Ле-онович». «Крестный отец» все ниже и ниже опускал подбородок, топя его в складках жира, что-то бормотал в ответ, а его улыбка, становясь все шире и шире, делалась, как ни странно, все более застенчивой. Он улыбался, будто мальчишка за праздничным столом в свой день рождения, которому неловко и удивительно радостно, что столько людей вокруг счастливы, прямо-таки вне себя от счастья от одного того, что он предстал перед ними собственной персоной.

По отношению к Турецкому метрдотель и официанты ограничились лаконичным «Здравствуйте» и вновь принялись осыпать Леоновича пустыми лакейскими любезностями. В вестибюле Турецкий заметил типа лет тридцати с лишним в дорогом костюме, который выглядел просто как чехол на его железной мускулатуре. Леонович тоже обратил на него внимание, и метрдотель, застенчиво улыбнувшись, пояснил ему:

— Секьюрити. Сегодня у нас обедает госпожа Серебряникова…

Леонович повернулся к Турецкому и скорчил постную мину — возможно, испугался, что с супругой мэра тягаться за ресторанное поклонение будет непросто. Секьюрити между тем ел их обоих глазами. Турецкий заметил, что из уха у него торчит шнур.

Метрдотель простер руку в сторону зала, и процессия двинулась: впереди сам метрдотель, за ним Леонович и Турецкий, а старший и младший официанты в арьергарде. У Леоновича физиономия так и сияла. Он всем этим упивался. Только то, что он держал глаза опущенными, не давало ему выглядеть идиотом.

Окна были зашторены, и зал ярко освещался, отчего безвкусица и роскошь били в глаза куда резче, чем просто при дневном свете. Зал был полон и гудел разговорами. Одна за другой взгляду Турецкого представали различные компании, разговоры которых он бы с удовольствием послушал. Но сегодня он тут по другой причине.

Леонович не говорил официанту ничего, видимо, здесь прекрасно знали его вкусы, а Турецкий в качестве аперитива заказал минеральную воду.

Леонович начал разговор первым:

— Я уже слышал о вас, Петр Петрович. Но никак не думал, что увижу так скоро. Так что, сами понимаете, полон любопытства.

— А чего тянуть?

— Согласен! У вас ко мне какой-то деловой интерес?

— Возможно, — уклончиво ответил Турецкий.

— А чего тянуть? Можно ведь опоздать. Можно не успеть.

— Куда?

— Ну… в широком смысле. Можно умереть, например, — улыбаясь, предположил Леонович.

Турецкий не поверил своим ушам. Вот это напор. Вот это «наезд».

— Шутить изволите?

— Ничего подобного. Смерть на войне — механическая вещь. Война — грандиозная машина, планомерно истребляющая людей. Подвиги и страдания тут мало что решают.

У Турецкого уже шарики за ролики заходили. Остановить Леоновича, кажется, было мудрено, а понять — еще сложнее. Турецкий все же осторожно вставил:

— Я так не думаю. Вы же не на войне.

— Я не на войне? — удивился Леонович. — Я — не на войне?! Ну вы даете! Кто-то из великих сказал: мошкаре, что рождается на рассвете и умирает с заходом солнца, не дано постигнуть значение слова «ночь».

— Ну, извините, если был неправ.

— Проехали, — кивнул Леонович. Но видимо, все-таки «не проехали», потому что он еще раз повторил: — Я — и не на войне, надо же…

Турецкий вздохнул:

— Складывается впечатление, что вы меня не понимаете…

— На этот счет не волнуйтесь. Я могу говорить с кем угодно, даже не понимая другого диалекта, — безапелляционно заявил Леонович. — Я всех понимаю и всех люблю. Всех! Древние греки выражали это в своем языке. У них есть слова «эрос», «филия» и «агапе» — все означают «любовь». «Эрос» — физическое влечение, «филия» — братская любовь, дружба, а «агапе» — любовь человеческой сущности. Я, допустим, могу не любить то, что вы делаете, но я уважаю и люблю вас как человека. Я люблю человечество!

«Во хватил, — оценил Турецкий. — Или, может, это все просто репетиция предвыборных баталий?»

— Не верите, что я всех люблю? — прищурился Леонович.

— Это же в теории, — заметил Турецкий. — В теории оно, может, и так. Но… различие между теорией и практикой на практике гораздо больше, чем в теории.

Леонович расхохотался:

— Как вы сказали? Можете мне это записать?

— Я издатель, а не писатель, — напомнил Турецкий.

— И это неплохо звучит, — оценил кандидат в мэры. — Хотите, я вам подарю компромат на Сереб-ряникова, господин издатель, который не писатель?

— Валяйте.

— Вы, конечно, уже знаете, как с городского стадиона стырили мачты с прожекторами?

— Конечно, — не моргнув глазом соврал Турецкий.

Как можно было стянуть то, что находится у миллионного города на самом виду — четыре огромные металлические конструкции с прожекторами, — Ле-онович ему поведал. Оказалось, у этой истории давняя подоплека. Еще два года назад, в период подготовки местных легкоатлетов к Олимпиаде в Афинах, главный городской стадион было решено глобально реконструировать. Выразилась эта реконструкция в том, что перестелили беговые дорожки и демонтировали мачты освещения, якобы заказав новые. Впоследствии слово «якобы» приобрело ключевое значение: старые мачты долго лежали на задворках, а новых как не было, так и нет. В конце концов «кто-то» распорядился действительно бесполезный металл загнать рачительным японцам, которым почему-то нужно все, что не нужно нам, а стадион остался стоять лысым.

Этот «кто-то», по сведениям Леоновича, был мэр Серебряников.

— И у вас есть документальное подтверждение?

Леонович хищно улыбнулся.

Есть, понял Турецкий. Настоящее или сфабрикованное, но есть. Вот почему Леонович и согласился на эту встречу. Ему нужно «слить» информацию. И новый глава издательского дома «Три кита» для этого вполне подходящая кандидатура. Надо заинтересоваться. Надо как-то подыграть…

— Я пришлю вам журналиста, который может сделать убойный материал, — несколько неожиданно для самого себя предложил Турецкий.

— Ладно, теперь говорите, что вам надо от меня.

— Полагаете, мне что-то еще надо? Помимо бесплатного обеда?

— Тут вы ошибаетесь, платить за вас я не стану. И, кроме того, за едой серьезных разговоров принципиально не веду.

— Какая жалость, — насмешливо сказал Турецкий.

— Так что если у вас действительно ко мне есть деловой интерес, выкладывайте прямо сейчас.

— Ну что ж… Я ищу одного… хм… человека. Возможно, вы могли бы мне помочь…

Леонович кивнул: продолжайте, Петр Петрович.

— Он исчез некоторое время назад. Его зовут Олег Николаевич Веснин.

— Никогда не слышал. А почему вы считаете, что я могу его найти?

— Он был вашим клиентом.

— То есть?

— Он игрок в покер, регулярно играл в турнирах, которые проводились в ваших игровых заведениях.

— Понятно. Ну исчез и исчез. Мне-то какое дело? Может, обул кого-то и соскочил. А может, в Вегас поехал.

— Веснин не профессионал. Он сотрудник Волжского УФСБ… Что вы молчите, вас это не интересует?

Леонович хмурился и действительно с ответом не торопился.

Расчет Турецкого был прост. Если глава местного УФСБ поддерживает действующего мэра, значит, Леонович питать к нему особых симпатий не должен. В таком случае в регистре своей предвыборной ситуации он сделает все, чтобы навредить противоположному лагерю.

— Может быть, — наконец пробормотал он. — Подумать надо… А у вас тут какой интерес, Петр Петрович. Он вам должен, что ли?

— В самую точку, — улыбнулся Турецкий.

— Много?

— Порядочно. В деньгах это трудно сейчас оценить. Это скорее некий политический капитал.

— Значит, так, — медленно сказал Леонович. — Если найду, десять процентов от чего бы то ни было — мои.

Теперь Турецкий уже засмеялся и вытащил из кармана пачку сигарет — он почувствовал, что сделка совершена, и расслабился. Тем не менее сказал:

— Вот это хватка. Но у меня нет обыкновения торговать воздухом. И вы, насколько я слышал, деловой человек и вряд ли станете делить шкуру неубитого медведя. А если станете, значит, просто валяете дурака.

Леонович тоже ухмыльнулся.

— Так что давайте сначала найдем Веснина, — закончил свою мысль Турецкий.

— Что вам для этого требуется?

— Во-первых, полная конфиденциальность. Об этой ситуации будут знать три человека. Я, вы и частный детектив, которому вы поручите поиски. Всецело на вас полагаюсь. Только хочу быть в курсе поисков, так сказать… тактически. Какие шаги вы предпринимаете и каковы результаты.

На том и остановились.

— Кстати, — сказал Леонович. — Симпатичная у вас шапочка.

— Найдете мне Веснина — подарю, — вполне серьезно пообещал Турецкий.

— Заметано.

— Займемся обедом?

— А как насчет прожекторов со стадиона?

— Не сомневайтесь, — пообещал Турецкий.

Час спустя Александр Борисович вернулся в гостиницу.

Когда он взял у портье ключи от своего номера и двинулся было к лифту, то периферийным зрением уловил взмах чьей-то руки в баре, вход в который находился напротив конторки портье. Турецкий повернулся, и брови его поползли вверх: в баре сидел Гордеев, рядом с ним стояла стопка и бутылка водки «Русский Размер». Турецкий подошел и присел рядом. Забавно, подумал Турецкий, что и гурман Гордеев предпочитает именно этот напиток. Кроме них, в баре никого больше не было, а бармен был занят своими делами. Турецкий тем не менее вида, что знаком с Гордеевым, не подал, и Юрий Петрович повел себя соответственно, сообразив, что у Турецкого на то свои резоны.

Турецкий заказал пиво и, когда получил холодный запотевший бокал, написал на нем пальцем «404», быстро выпил пиво, расплатился и ушел.

Гордеев понял, что это номер его апартаментов. Подождал, пока Александр Борисович сядет в лифт, выпил с удовольствием еще одну стопку «Русского Размера» и тоже лениво двинулся к лифту. Войти в него, впрочем, не успел: зазвонил мобильный. Судя по определившемуся номеру, звонок был из Генпрокуратуры.

— Юрий Петрович, возвращайтесь в Москву, — сказал мрачный голос. Настолько мрачный, что Гордеев не сразу узнал Поремского.

— Владимир Дмитриевич? Богатым будете. Я вечером как раз вылетаю. Все дела уже закончил. Все в порядке.

— Ничего не в порядке, — сказал Поремский. — И богатым я не буду. Капустин погиб.

— Как?!

— Повесился в камере. Возвращайтесь, — повторил Поремский. — Ищите себе нового клиента.

И дал отбой.

Турецкий, не дождавшись появления Гордеева, позвонил, но не адвокату, а своему новому знакомому:

— Веник, готово?

— Забивайте стрелку, — солидно откликнулся Веник.

Они встретились на перекрестке в двух кварталах от гостиницы «Московская». Веник «работал» — протирая Турецкому лобовое стекло, он сунул в кабину мобильник, видавший виды.

— На кого зарегистрирован?

— На маму мою, — сказал Веник, забирая деньги. — Только вы с ним поаккуратнее.

— Что ты имеешь в виду?

— Да у нас тут телефоны мобильные пачками крадут.

— А где не крадут?

— Нет, тут совсем другое дело.

Оказалось, в Волжске воры освоили новый способ кражи мобильных телефонов — прямо из салонов сотовой связи, причем продавцы отдают телефоны сами. Воров «спровоцировали» волжцы, которые оставляли свои мобильники в салонах на подзарядку. У многих горожан уже давно появилась такая привычка — по-быстрому заряжать мобильные телефоны в салонах связи. Воры решили этим воспользоваться. Выглядит процесс кражи так. Клиент приходит в магазин с разряженным мобильником и зарядным устройством и просит продавцов вставить его в розетку. Обычно продавцы не отказывали в просьбе и за не-131

большое вознаграждение соглашались помочь. Если клиент выходил из магазина на какое-то время, риск лишиться телефона сразу увеличивался, потому что следящие за этим воры подходили к продавцу и требовали мобильник назад, отдавая обещанное клиентом вознаграждение. Зачастую менеджеры салонов связи просто не запоминали лицо клиента, иногда вор обращался к другому продавцу. В результате менеджеры спокойно отдавали телефон. Кражи телефонов — дело очень прибыльное, поэтому мошенники постоянно изобретают новые способы.

— А нельзя сделать так, чтобы продавцы не брали у клиентов телефоны на подзарядку? — поинтересовался Турецкий.

— А нельзя сделать так, чтоб гаишники бабки не стригли на пустом месте? — вопросом на вопрос отреагировал Веник.

Турецкий засмеялся. Взрослый пацан, ничего не скажешь! Впрочем, все тут было объяснимо — насчет этого волжского ноу-хау: люди стремятся зарабатывать и шанс не упускают. Воры подстраиваются под новые времена, изобретают новые способы добраться до чужого добра. Так было, есть и будет.

— Погоди-ка… — У Александра Борисовича появилась идея. — Ты знаешь такие салоны, где воруют?

Веник кивнул.

Через пять минут Турецкий попросил об услуге продавца салона сотовой связи — оставил свой московский аппарат «на подзарядку». Продавец, прыщавый юнец, сосредоточенный на чтении глянцевого журнала, кивнул, даже не глядя на Турецкого. Трубка у Александра Борисовича была не из дешевых, но для такого благого дела — не жалко.

Он вернулся к своей машине и сделал вид, что отъезжает, но на самом деле остановился за углом соседнего дома и наблюдал оттуда. Заодно воспользовался новым телефоном — позвонил Вязьмикиной.

— Ольга, вы что-нибудь знаете о пропавших мачтах с городского стадиона?

— Еще бы, я писала об этом скандале.

— Позвоните Леоновичу, он вам расскажет кое-что интересное по этому поводу.

— Правда? Ну просто супер! Спасибо! Вот уж не ожидала. Вы умеете работать, Петр Петрович.

— Я пока только разминаюсь.

— Тогда уточните, пожалуйста. Я снова работаю в издательском доме «Три кита»?

— А вам бы этого хотелось?

— Я спросила первая, и поэтому вы отвечайте первый.

Турецкий представил, как Вязьмикина сейчас улыбается.

— А я спросил второй и поэтому отвечу вторым.

— Петр Петрович, прошу вас, не тяните с этим, у нас были очень хорошие издания! Городу их не хватает…

— Я изучаю вопрос, — солидно ответил Турецкий.

На этом разговор был закончен.

Пять минут спустя он увидел, как в салон буквально влетел какой-то мятый субъект неопределенного возраста и пробыл там совсем недолго — выскочил на улицу, засовывая в карман телефон Турецкого.

Ну что ж, день-другой у Александра Борисовича теперь был. Он отправил в Москву новый номер телефона.

Через сорок минут, когда он уже вернулся в гостиницу, в электронный почтовый ящик пришла первая информация от Грязнова — на Тяжлова. Она содержала в себе несколько коротких предложений.

Внимательно следит за своим внешним видом. После обеда выпивает две чашки кофе, выкуривает одну сигарету «Мальборо лайт», вечером позволяет себе бокал красного вина. Спит не менее восьми часов в сутки, никогда не ложился в постель позже полуночи. Предпочитает быструю езду. Заботится о своей физической форме — строен, подтянут, ежедневно совершает длительные пробежки с собакой и двумя охранниками.

Турецкий немедленно перезвонил Грязнову — второй раз использовал новый аппарат.

— Слава, ты издеваешься?

— Ничуть не бывало.

— Тогда что это значит?!

— Это значит, пока ничего другого найти не удалось. Работаем, ищем.

— Тогда до связи.

— Погоди, погоди! Какой ты быстрый…

— Ну?

— Петр Петрович, я тут вот что подумал… Ты меня в гости еще ждешь?

— Ну… — помялся Турецкий, который об этом и думать забыл. — Не так чтобы каждую минуту…

— Понятно, гостеприимный ты наш. Я вот что подумал. Может, я тебе любимую женщину привезу?

— Славка… — занервничал Турецкий. — Ну что, блин, за самодеятельность?!

— Никакой самодеятельности, — отрапортовал Грязнов. — Я же позвонил с тобой посоветоваться?

Позвонил. А что? Ты подумай. Устроим тебе с ней сентиментальную встречу, как Штирлицу с женой. Пальчики оближешь.

— Я в разводе, — на всякий случай сказал Турецкий, имея в виду, разумеется, господина Долгих. — Ты забыл?

— Хм… Грязнов наконец дал отбой. Турецкий вздохнул с

облегчением. Хотя Грязнов, конечно, может и нагрянуть — с него станется…

Несколько минут спустя Турецкий расположился на своем любимом балконе, только переставил кресло — снял шапочку и подставил лысину негрубому вечернему солнцу. Курил, пил холодную минеральную воду, работал — записывал некоторые идеи и тут же стирал, просто хотел увидеть, как это выглядит со стороны. Обдумывал план ближайших действий. Ждал новостей от Леоновича и из Москвы…

В какой-то момент Турецкий уловил движение сзади, на соседнем балконе. Очевидно, новые постояльцы. Вода закончилась. Он встал, чтобы взять в холодильнике новую бутылочку, повернулся и успел увидеть, как на соседнем балконе мелькнуло пятно… красного цвета. Кто-то ушел с балкона в номер. В красной одежде. Хм… Совпадение? А почему бы и нет. Додумать мысль Турецкий не успел — в дверь постучали.

Он сначала все же взял в холодильнике новую бутылочку «перье», потом уж открыл.

На пороге стояла улыбающаяся Ольга Вязьмики-на. Она с наскока чмокнула Турецкого в щеку и вле-135

тела в номер. Александр Борисович покачал головой, прикрыл дверь и пошел следом.

— Зачем пожаловали, Оля?

— Ага, значит, уже не Вячеславовна?

— Будем считать, что рабочий день закончен.

— Тогда будем считать, что это — визит признательности. Хочу в очной форме сказать вам спасибо за Леоновича. — Она с любопытством разглядывала номер. — Не представляю, как вы его развели на такой материал… Черт возьми, шикарно живут газетные магнаты!

— Это было непросто, — пробормотал Турецкий не совсем понятно по какому поводу. — У вас что-нибудь еще, Ольга Вячеславовна?

— Ага. Вы знаете, что у вас на стене висит? — Она кивнула на картину, портрет Гагарина, выполненный в несколько абстрактной манере.

— Мазня какая-то, — пожал плечами Турецкий.

— Мазня?! Ну вы даете?! Это же Васильковский! Наш местный Пикассо. Или Глазунов. Кому как больше нравится. Наверно, номер стоит кучу денег, а?

— Ольга Вячеславовна, бога ради, давайте ближе к делу.

— Давайте, — охотно согласилась Вязьмикина. — Все-таки хотелось бы знать, что вы намерены делать в ближайшее время, Петр Петрович? А с Васильков-ским я бы на вашем месте обязательно познакомилась.

Турецкий вспомнил инструктаж Меркулова и невольно улыбнулся.

— Для начала я собираюсь привлечь стратегического партнера, который заинтересован в развитии проектов издательского дома и готов в это инвестировать.

— Леоновича?

— Я хоть человек и новый в издательском деле, как вы справедливо заметили, но не настолько же глуп. Пока он не выиграет выборы, договариваться ни о чем с ним не стану.

— Значит, есть кто-то еще на примете! — обрадовалась Вязьмикина. — Давайте поужинаем, и вы мне все расскажете.

Теперь Турецкий уже усмехнулся — с той долей небрежности, на какую был способен Петр Петрович Долгих.

— Поужинаем — давайте. А что вам рассказывать, я сам решу. Знаете поблизости приличное заведение? Но только не «Волга-Волга».

— Есть один ресторанчик… А уж как вам там понравится, я не знаю.

Ресторанчик оказался ничего себе, если бы только не музыка.

Едва они вошли, Турецкий поморщился, да и Ольга невольно прижала руки к ушам. Музыка была живая, но лучше бы ее не было вовсе. Пианист извлекал из своего инструмента какие-то немыслимые звуки, и едва ли это была импровизация — в воздухе стояла тщательно спланированная какофония.

«Пианист — это занятно, — подумал Турецкий. — Такое нечасто сейчас увидишь. Ретро-стиль. Не стреляйте в пианиста… Или как раз стреляйте?»

Вокруг пианиста расположилась компания японских бизнесменов. Они оживленно о чем-то спорили, не обращая ни малейшего внимания на изливавшиеся на них звуки. Или, точнее, они им не мешали, а создавали благоприятный фон.

— У нас тут завод открылся, компьютерный софт производят! — прокричала Ольга, кивая на японцев. Нормально говорить было едва ли возможно.

Турецкий заметил, что у пианиста усталый вид. Глаза блуждали по залу, будто он надеялся, что все-таки найдется кто-то, кто перехватит его взгляд, подойдет к нему, похлопает по плечу и скажет: «Передохни, дружище. Давай-ка я побренчу, а ты выпьешь стаканчик виски с содовой». Турецкий подмигнул ему и попросил официантку позвать менеджера заведения.

— Сейчас есть только арт-менеджер, — надменно сказала официантка, девушка, которая выглядела ненамного старше дочери Турецкого.

— Еще лучше, — кивнул Турецкий. — Зовите. Ольга с любопытством наблюдала за тем, что будет дальше.

Несколько минут спустя появился маленький кругленький человечек с черными усами, эдакий Эркюль Пуаро.

— Скажите, любезный, можно прекратить музыку? — спросил у него Турецкий.

— А зачем? — удивился арт-менеджер. — У нас в концепции заведения в это время заложена музыка.

— У вас тапер играет за деньги?

— Обязательно, — важно кивнул арт-менед-жер. — Что душа пожелает. Заказывайте.

— Тогда я заплачу, чтобы он прервался на часок. Тишины душа желает.

Ольга прыснула.

— Это как?! — изумился арт-менеджер. — Я… мы… у нас так не делают…

— Все когда-то бывает первый раз. — Турецкий хлопнул его по плечу и двинулся к пианисту.

Через минуту вопрос был решен. Немногочисленные посетители распрямили спины и благодарно закивали.

Когда Турецкий возвращался к своему столику, у него в кармане завибрировал телефон. Турецкий на ходу достал его, посмотрел на дисплей — слава богу, это звонил Меркулов. Но Александр Борисович рано обрадовался — связь прервалась, едва он успел сказать «алло».

Он еще не дошел до своего столика, как навстречу привстал мужчина лет пятидесяти и протянул руку. Он был чуть выше среднего роста, худощав. Седые волосы были коротко острижены, на желтом лице виднелись глубокие складки, холеные усы походили на щеточку. Его немигающие глаза светились любопытством. Держался он, однако же, весьма любезно, даже сердечно. Представился Аркадием Сергеевичем Агафоновым и сообщил, что чрезвычайно польщен знакомством с представителем крупного бизнеса. Турецкий несильно удивился тому, что его (точнее, господина Долгих) тут знают, и вернулся за свой столик.

— Поздравляю, вы удостоились чести, — сказала его спутница. — Впрочем, после Леоновича я уже мало чему удивляюсь.

— То есть?

— Ну как же, познакомились с самим Флюгером!

— И кто такой «сам Флюгер»?

— О! Так вы даже не знаете? А вот он явно вас опознал. Впрочем, это неудивительно. После встречи с Леоновичем, наверно, уже слух пошел. Флюгер, то есть Аркадий Агафонов, крупный персонаж игорного мира. У него две страсти — игра и рыбалка.

— Вероятно, он очень терпелив и удачлив?

— Совершенно справедливо. По крайней мере, в Волжске Флюгер — самый знаменитый игрок. Большой талант. Однако гораздо менее известен тот факт, что за свою жизнь он играл не только в покер, но и буквально во все мыслимые игры. А особой его страстью стало держать пари. Я сама слышала, как он говорил: если человек не думает, что это он тебя разводит, то у тебя нет шансов заставить его поставить деньги…

Вот оно что, игрок, значит. Веснин играет в покер. Флюгер — вообще профессионал. Может быть, они знакомы? Черт побери, они должны быть знакомы!

Турецкий оглянулся, но Флюгера-Агафонова в ресторане уже не было. Он повернулся к Вязьмики-ной и невольно вздрогнул.

Отчего-то она невольно напомнила ему…

В голову пришла полузабытая история, женское лицо, большие глаза, нервно подрагивающие ноздри, мочки ушей, почти полностью скрытых каштановыми волосами… Ничего конкретного, как скажет любой криминалист, по таким приметам внешность не обрисуешь… Оно поколебалось перед ним и сгинуло… Собственно, Турецкий, при всем старании, не мог бы восстановить в памяти черты той девушки, с которой был знаком, когда еще работал в городской прокуратуре. А фотографии у него никогда не было. Нет, кажется, была одна, но она сама ее забрала и порвала. Это было лет пятнадцать или шестнадцать назад. Она училась в МГУ и работала в ленинской библиотеке, что-то там каталогизировала и систематизировала. Они познакомились в бассейне, он обратил внимание, как загорелая девушка азартно прыгает с бортика и половину дорожки проплывает под водой. У него уже была семья, но они стали любовниками в первый же день знакомства, и очень быстро Турецкому стало казаться, что он знает ее всю жизнь. Никогда в жизни, ни до, ни после, ему не было так легко ни с одной женщиной. Ради нее он мог бы пожертвовать абсолютно всем, но она никогда и ничего не требовала. Иногда ему казалось, что она читает его мысли. Иногда она угадывала его желания. А иногда даже сны. Почему-то его это и не удивляло, тогда это казалось ему в порядке вещей. Иногда она становилась невероятно холодной и непоправимо чужой. Несколько недель спустя она призналась, что у нее есть не только муж, есть еще ребенок, и он составляет смысл ее жизни. «А я?» — спросил Турецкий, хотя позже возненавидел себя за этот вопрос. «Теперь и ты», — сказала она. Это был последний день лета, вернее, последняя ночь. Турецкий запомнил ее на всю жизнь. Прожженный и часто циничный московский следователь ничего не мог с собой поделать — неделю спустя он понял, как невыразимо любил он эту фактически незнакомую ему женщину. Она совершенно исчезла из его жизни, и тут только Турецкий обнаружил, что не знает ни ее адреса, ни телефона. Он бросился ее искать и наткнулся на стену. Оказалось, что в библиотеке она больше не работает. В МГУ, как выяснилось, она не училась вовсе. У него была ее фотография, но незадолго до исчезновения Вера ее порвала на такие мелкие клочки, на которых не просматривалось ни одной черты ее лица. Она будто исчезла совсем, словно и не существовала. У Турецкого осталось ощущение солнечного удара, какой-то неподвижной боли в затылке — потрясения и непонятного счастья с примесью горечи — надолго, возможно, на всю жизнь… Впрочем, наверно, у каждого мужчины есть такие истории. Он краем глаза посмотрел на Ольгу Вязьмикину. Вот ведь, в самом деле, вспом-нилось-вздрогнулось. Что-то в ее внешности промелькнуло такое, отчего он и… Чтобы окончательно переключиться, Турецкий сказал:

— Ольга Вячеславовна, расскажите мне об этом человеке, Флюгере.

Вязьмикина с азартом кивнула, не обратив внимания на то, что он снова назвал ее по имени-отчеству.

Если было хоть что-то достойное спора, Аркадий Агафонов, известный также как Флюгер, либо делал на это ставку, либо просто помалкивал. А поскольку спорить для него было дело привычное, то за свою жизнь он сделал немало ставок. Но он не был обычным разводилой. Он никогда не искал в качестве жертвы лохов — он искал настоящего чемпиона и делал лоха из него.

Одно время Флюгер любил играть в пинг-понг. То есть он играл в пинг-понг едва ли не всю свою жизнь, но однажды Флюгер решил на этом подзаработать.

Флюгер знал, что заставить любителя играть в пинг-понг на большие деньги невозможно. Но вот, например, Жорж Базилевский, знаменитый бильярдист и в молодости член сборной Москвы по большому теннису, вполне мог заинтересоваться и сделать ставку. Жорж был известен тем, что любил держать всякие теннисные пари. Чтобы якобы дать лохам шанс на выигрыш, он придумывал кучу всяких совершенно бредовых трюков. Например, он играл с двумя собаками, каждая из которых была… пристегнута поводком к ногам Жоржа! Играл против соперника, у которого не было таких искусственных затруднений. И выигрывал. Еще Жорж играл в плаще, галошах и не выпуская открытого над головой зонта. И снова выигрывал! В пинг-понг он тоже поигрывал, только об этом мало кто знал в мире игроков.

Последние годы Жорж жил в Сочи, играл там и выигрывал разные деньги. Там они и встретились на турнире бильярдистов. Жорж сказал Флюгеру, что всегда рад видеть его у себя в гостях. И сразу попытался развести на пари. Поскольку он понимал, что в теннис Флюгер с ним играть не станет, он предложил массу других вариантов, одним из которых оказался пинг-понг. Занятно было то, что они оба знали: Жорж играет гораздо лучше Флюгера. При этом Жорж явно намеревался срубить с Флюгера не пару сотен — значительно больше.

Как и полагается у двух завзятых игроков, они долго обсуждали условия, пытаясь найти компромисс, но Жорж был неуступчив на фору. Наконец Флюгер ему сказал, что будет играть с ним без всякой форы, влобовую, но при одном условии — он сам, Флюгер, принесет ракетки.

— Но мы оба будем играть одинаковыми ракетками? — спросил Жорж.

— Вот именно.

— То есть когда ты принесешь две одинаковые ракетки, я смогу выбрать любую из них?

Флюгер сделал вид, что сомневается, а потом рискует:

— Ладно… я приношу ракетки, ты выбираешь любую.

Жорж решил, что Флюгер намерен выкинуть какой-нибудь детсадовский трюк — например, одна ракетка будет тяжелее или вовсе кривая. Но как только Флюгер сказал ему, что непосредственный выбор ракетки за ним, деньги были поставлены в минуту. Они заключили пари на десять тысяч долларов и договорились играть на следующий день. Перед уходом Флюгер последний раз прояснил правила во избежание непонимания. Они играют в пинг-понг до двадцати одного очка, каждый играет одной из двух ракеток, которые приносит Флюгер.

Флюгер появился ровно в назначенное время, залез в принесенную сумку, достал две сковородки одинакового веса и размера и сказал Базилевскому, что тот может выбрать любую. Жорж был неплохим атлетом, но ничего путного со сковородкой у него не вышло. Довольно быстро у него начала отваливаться рука, и он проиграл — 21:15.

Вот таким образом Флюгер доказал, что можно зарабатывать на жизнь, обыгрывая чемпионов, всего лишь используя голову вместо задницы. Дело в том, что самый легко разводимый человек — это… разводила. Жорж выглядел как деревенский боров, упавший в городскую канализацию. Ларчик открывался просто: Флюгер тренировался играть сковородкой два месяца.

Естественно, новость о том, что старина Флюгер выпотрошил Жоржа Базилевского, разошлась быстро. Полгода спустя Флюгер был в Петербурге, играл там в преферанс — некрупно и в свое удовольствие. Там тусовались несколько разных игроков, включая и Жоржа. Оказалось, Жоржу надоели жаркие края, и он купил домик под Питером. Жорж встретил Флюгера вполне дружелюбно и сказал:

— Флюгер, не могу не признать, ты круто меня разделал.

Они почесали языки на эту тему, и наконец, Жорж сообщил:

— Но у меня есть приятель, который все-таки тебя обыграет в пинг-понг.

— У тебя нет приятеля, который бы меня обыграл, если я выбираю ракетки, — ответил Флюгер.

— А я говорю — есть!

— Очень интересно… Но видишь ли, я тут занят пулькой, а потом должен буду уехать домой.

Жорж жаждал реванша. И где-то в дальнем уголке мозга Флюгер знал, что должен найти способ снова освободить Жоржа от его денег.

Месяц спустя, уже будучи дома, в Волжске, Флюгер развлекался игрой в пинг-понг со старым знакомым. Было жарко, и они пили холодную пепси-колу из маленьких стеклянных бутылочек. Когда они закончили играть, Флюгер взял пустую бутылку, ударил ею по шарику, и тот перелетел через сетку.

— Ни фига себе?! — изумился знакомый. — А ну повтори!

Флюгер попытался, но повторить не смог. И это было неудивительно — узенькая бутылочка не предназначена для такого действия. Флюгер практиковался до тех пор, пока не смог перекидывать шарик через сетку раз за разом, и тогда он понял, что бутылочка из-под пепси может принести немало денег.

Проблема была в том, что Флюгер не мог взять и просто так вернуться к Жоржу, нарываясь на новый матч. Это вызвало бы подозрение и у полена. Ему пришлось выждать еще несколько месяцев. Когда же Флюгер наконец снова появился в Питере, Жорж не стал терять время даром и сразу заявил:

— Готов поспорить, у себя дома ты только и делал, что тренировался в пинг-понг!

Флюгер действительно играл в пинг-понг каждый день, часов по десять. Но как! И главное — чем!

— Мой приятель будет здесь через пару дней, — уточнил Жорж.

— Я вообще-то собирался немного порыбачить. Но если твой приятель хочет со мной играть, дай мне право выбора ракеток, и он получит свою игру.

— А что, если он хорошо играет? Лучше меня, Флюгер, значительно лучше!

— Плевать. Если у меня есть право принести ракетки с собой, мы будем играть.

Жорж пришел в восторг:

— Флюгер, гарантирую, он будет играть!

Флюгер уехал на рыбалку на пару дней, потом вернулся, внутренне посмеиваясь, но в то же время и напрягаясь — потому что, в свою очередь, ожидал сюрприз. И разочарован не был. Жорж нашел корейца, чемпиона студенческой универсиады по настольному теннису! Где он его взял, как уговорил — уму непостижимо. Но это был факт.

— Ну что, начнем? — спросил Жорж.

— Нет, — ответил Флюгер, растягивая момент. — Давайте поставим наши деньги, а играть будем через тридцать дней. Мне нужна практика — я вижу, ты настоящего чемпиона притащил.

— Действительно поставим деньги? И уговор будет в силе?

Флюгер укоризненно покачал головой: Жорж так нервничал, что нарушал правила хорошего тона.

Дело в том, что, когда Флюгер делал ставку, она уже заранее была выиграна. А если он собирался выигрывать, то намеревался слупить денег по максимуму. И, несмотря на то что Жорж и его дружки ждали Флюгера с чемоданами, полными денег, он знал, что если им показать чуток слабины, то весь игроцкий мир узнает о том, что старине Флюгеру вот-вот надерут задницу. И тогда к этому месту немедленно слетится стая стервятников. Что Флюгеру и требовалось.

В результате они договорились отложить матч на тридцать дней и играть на сто тысяч долларов — в маленьком городке под Питером, где у Жоржа была дача, где было тихо, и никто бы не помешал матчу века.

Флюгер не только хотел дать Жоржу возможность растрезвонить о матче всем своим знакомым, но также хотел дать корейцу побольше времени для тренировок со сковородкой.

Прежде чем уехать из города, Флюгер проговорил окончательные условия: игра идет до одиннадцати очков ракетками, которые приносит он. Жорж засмеялся: в игре против профи у Флюгера, да еще в короткой партии, тем более не было шанса.

Деньги были поставлены, и Флюгер уехал.

Месяц спустя, за день до матча, Флюгеру по секрету сообщили, что корейский профи тренируется со сковородкой размером с Ладожское озеро. Для Флюгера происходящее не было новостью — это ведь и являлось его намерением с самого начала.

На следующий день, когда Флюгер приехал, городок выглядел так, будто здесь высадился десант. Каждый второй шулер в России добрался сюда, чтобы поставить деньги против него. Зная, что чемпион его просто порвет, эти люди привезли с собой немало денег. И Флюгер принимал ставки у всех, кто хотел поставить, с коэффициентом один к одному! А когда поток желающих иссяк, Флюгер начал давать 6:5. Это означало, что он заплатит по 6 рублей или долларов за каждые 5 поставленных рублей или долларов.

Наконец, пришло время играть, и все стояли в ожидании, когда же Флюгер достанет свои сковородки. Они думали, что Флюгер просто тянет время, когда он достал две бутылки с пепси. Он открыл обе и вылил содержимое на землю. Жорж и все остальные начали терять терпение. Флюгер подошел к столу для пинг-понга и сказал корейцу:

— Выбирай любую, парень. Какая тебе больше нравится?

— Ракетки? — спросил кореец. — Где ракетки?!

— Да вот эти бутылки и есть наши ракетки. Выбирай.

Кореец округлил глаза, насколько это было возможно. Когда же он наконец взял одну из бутылок, Флюгер сказал:

— Я тебе даже дам выбор — подавать первому или принимать подачу.

Чемпион посмотрел на Жоржа, который выглядел не лучше.

— К черту все. Выбирай подавать первым, — ответил Жорж.

— О’кей, — сказал Флюгер. — Начинаем.

На первой подаче кореец ни разу не смог перебросить шарик через сетку. Ни единого раза! То есть когда он швырнул шарик Флюгеру, счет был 5:0 в пользу Флюгера. Когда Флюгер подавал, кореец (нельзя не отдать ему должное!) задевал шарик каждый раз, но тот либо улетал вертикально вверх, либо попадал прямо в сетку. Он ни разу не взял ни одной подачи Флюгера. Зато потом удачно подал одну свою. И проиграл 1:11.

Неизвестно, сколько Флюгер заработал на этом матче. Но больше никто не предлагал ему играть в пинг-понг…

Вязьмикина закончила рассказывать. Турецкий был впечатлен. Однако он был бы впечатлен еще сильнее, если бы Флюгер-Агафонов помог как-нибудь разыскать Веснина… Что же, однако, Меркулов не перезванивает?

Турецкий сунул руку в карман и телефон там не обнаружил.

— Что-то случилось? — спросила Ольга, заметив, как изменилось выражение его лица.

— Черт, — пробормотал Турецкий. — Он еще и карманник…

— Кто?

— Да Флюгер ваш! Большой талант, ничего не скажешь.

— С чего вы взяли?

— Уж есть с чего. Как его найти, знаете?

— Не знаю, но смогу, — уверенно подтвердила ушлая журналистка.

— Давайте.

— Завтра, вы же сами сказали, рабочий день уже закончен. И потом, вы все еще не мой работодатель. — Она хитро прищурилась. — Или я ошибаюсь?

Турецкий хмуро кивнул:

— Будет вам газета, никуда не денется.

— Йес! Выпьем за это, Петр Петрович?

— Выпьем. — Турецкий налил ей красного вина, себе водки. Поднял рюмку и сказал тост: — За ваше первое редакционное задание. Заказываю вам три материала о тех людях, о которых уже спрашивал. О прокуроре и прочих генералах.

Ольга весело кивнула. Они чокнулись и выпили.

— А где они будут напечатаны?

— Для начала в вашем и моем компьютере. А там поглядим.

Прокурор и главный мент Волжска Турецкого не волновали, но надо же было как-то закамуфлировать свой интерес непосредственно к генералу Тяжлову.

— Кстати, — заметил Турецкий, — западные журналисты говорят, что их задача — показать власти ее уязвимые места.

— Могу только подписаться под этими словами. Но вопрос в том, что такое власть? Что под ней понимать?

— Известно что. Право и возможность распоряжаться чем-либо или кем-либо и подчинять своей воле.

— Хм, недурно. Но человек, который владеет заводом и не платит деньги рабочим, он кто? Он — власть? Он — вор в законе. А, например, вор в законе, который «держит» какую-нибудь рыбную мафию на Дальнем Востоке? Он тоже власть. В регионах власть криминализирована на… не буду говорить сколько процентов.

— Вы проводили исследование?

— Может, и проводила. Но это пока мое частное мнение.

— Значит, ваша работа опасна?

— Не больше, чем любая другая в наше время. Не верьте байкам про отважных журналистов, живущих в постоянной опасности.

— Мне нравится, что вы не кокетничаете на этот счет.

— А чего зря врать? Врать — так уж по делу. — Вязьмикина прищурилась. — Чтобы уж с дивидендами… А так, у каждого опытного журналиста есть своя система страховок. Знаете, какой самый главный закон я вывела для себя? Никогда нельзя вла-151

деть информацией в одиночку. Это, кстати, самая главная ошибка молодых журналистов. Они — жадничают. — Ольга поставила локти на стол, оперла подбородок о ладони и говорила, глядя Турецкому в глаза.

— А вы, значит, старая.

— Это женщина я молодая, — уточнила Ольга. — А журналистка… уже не очень.

— Не возражаю. Так почему журналист не должен владеть секретом в одиночку?

— Потому что информация о твоем расследовании все равно где-то просочится, кто-то что-то кому-то шепнет. И… — Ольга красноречиво развела руками.

— И что тогда? Как это обычно бывает? Как себя ведут те, про кого вы собираетесь писать?

— По-всякому. На откровенное запугивание сейчас уже мало кто решается. Обычно звонят, передают приветы, пытаются назначить встречу. Но самое страшное, это уж вы поверьте, — связь всех со всеми. Куда там итальянской мафии! Вот, например, я что-то затеваю, догадываюсь, конечно, что информация пошла, и вдруг мне раздается звонок от такого персонажа! Пообедать приглашает.

Турецкому на самом деле было интересно, тем более что он улавливал прямую аналогию со своей настоящей работой.

— Что же вы им отвечаете?

— Что тут скажешь? Я говорю: большое спасибо за интерес к моему скромному труду.

— Смешно.

— Нет, на самом деле! Я говорю: я все понимаю, но по этому поводу до выхода статьи никаких разго-152

воров быть не может. А обедать я люблю одна, большое спасибо, и вам приятного аппетита.

— А я думал иначе, — улыбнулся Турецкий.

— О чем?

— Я думал, вы не любите есть одна.

— Это фигура речи, — объяснила журналистка.

— Ясно. А чтобы заниматься криминальными темами, надо дружить со спецслужбами?

— С чего вы взяли, что я ими занимаюсь? Общаться, конечно, нужно со всеми, только прогибаться ни под кого не стоит. А вообще все это ерунда. Думаю завязать с журналистикой.

— Вот тебе на, — искренне удивился Турецкий. — Говорили, говорили… Каковы же ваши творческие планы, сударыня?

— Да никаковы! Еще в детстве авторы умных книг в деталях рассказали мне о тщете всего земного, а продвинутый скандинавский философ Кьеркегор еще и отучил от дурной привычки планировать будущее.

— Кьеркегор? — невольно переспросил Турецкий.

— Ну да. «Выбери один путь — пожалеешь. Выбери другой — пожалеешь тоже. Выбери третий — пожалеешь и о нем. С неизбежностью пожалеешь о всяком своем выборе».

— Действительно философский подход… Да! — спохватился «владелец издательского дома». — Еще кое-что — по поводу работы. Мне нужны фотографии.

— Чьи?

— Кандидатов в мэры, всех первых лиц города. Всех шишек. Сможете организовать?

Ольга пожала плечами:

— Наверно… А зачем вам?

— Если вы все-таки намерены на меня работать, вы должны были спросить «не зачем», а «когда».

Разумеется, все эти фотографии Турецкому нужны не были. Но персонифицировать свой интерес к Тяжлову он не собирался. У журналистов язык без костей. Лучше страховаться. А барышня пусть работает. Пусть чувствует свою значимость и необходимость. Пока же следовало снова перевести разговор в более безопасное русло и, чтобы это выглядело естественным, спросить о чем-то «жареном», что вполне может интересовать нового собственника издательского дома «Три кита».

— А что насчет вашего президента, которого штангой задавило, — Беренштейна? Похоже это было на убийство или нет?

— Леонида Алексеевича? Да бог его знает. Кто-то верит в несчастный случай, кто-то нет. У нас в издательском доме всякое болтали, конечно, но ведь так всегда бывает, когда человек умирает внезапно. — Последняя фраза звучала утвердительно, но Вязьми-кина посмотрела на Турецкого, словно ища подтверждения.

Он невольно кивнул.

— Значит, Легостаев был главным редактором — стал президентом издательского дома. А вы?

— А я была заместителем главного редактора, а стала главным.

Турецкий снова кивнул: вполне естественный ход событий.

— Часто вы общались с Беренштейном?

— Крайне редко. Он не занимался текущими журналистскими вопросами. Все делал Легостаев, он был еще и вице-президентом издательского дома.

— Что он был за человек?

— Который из двух?

— Беренштейн. С Легостаевым-то я общался, — соврал Турецкий, на том основании, что о Легостае-ве он действительно кое-что успел узнать еще в Москве.

— Ого, — оценила Вязьмикина. — Как вам это удалось? Он же в тюрьме сидит? Впрочем, это не мое дело. А Беренштейн… Слушайте, Петр Петрович, не все ли равно и вам? Все его хозяйство теперь ваше. Царствуйте и наслаждайтесь. — Но, заметив, что собеседник не слишком доволен таким ответом, она тут же добавила: — Деловой был человек. Много чем занимался. А издательскую свою империю по кирпичику создал.

— Которую потом Легостаев развалил. Так?

— Ну, это уже дело темное — кто и что развалил. Мое мнение, что за два месяца это сделать было невозможно — все началось гораздо раньше. А Легос-таеву просто нечего было попутно всякой прочей мурой заниматься. Туристическим бизнесом, например. Это, конечно, прибыльно, но…

Турецкий поймал себя на том, что ему нравится наблюдать за Вязьмикиной. Кажется, она относится к собственной персоне столь же серьезно, сколь и иронично и не видит никакого противоречия в том, чтобы быть одновременно сильной и женственной, откровенной и скрытной, вдумчивой и импульсивной.

Видно, последние их слова слышала случившаяся рядом монументальная женщина с изрядным количеством золота.

— Издатели-журналисты? — заволновалась-заколыхалась женщина всеми своим формами. — Очень хорошо! Очень замечательно! Сейчас я вам — всю правду-матку!

— Если про монетизацию льгот, то не надо, — предупредила опытная Вязьмикина.

— Какие льготы?! Кто мне их когда давал? Я хочу рассказать про свой африканский отдых, гори он синим племенем! На личном опыте пришлось убедиться, как турагентства и авиакомпании плевать хотят на своих клиентов и репутацию!

Турецкий и Вязьмикина посмотрели друг на друга.

— А какие турагентства? — на всякий случай спросила Вязьмикина. — Если московские, то неинтересно.

— Да родное же! Волжское!

— Ну-ка, ну-ка? — заинтересовались издатели-журналисты.

— Можно я присяду? — Она плюхнулась на свободный стул. — Когда мы оформляли недельный тур в Египет, между прочим за две с половиной штуки баксов каждый, в местном «Волжск-туре», там пообещали, что вылет в Шарм-эль-Шейх будет из местного аэропорта. Всем так удобнее. Только вот при выдаче авиабилетов оказалось, что вылет из московского Шереметьево-2. Ладно, черт с ним, приехали в Москву!

Женщина перевела дух. Турецкий и Вязьмикина ждали продолжения.

— За два часа до регистрации мы прибыли в Ше-реметьево-2. Возмущение вызвало даже не то, что на табло не было сведений о рейсе, а то, что представительница «Аэрофлота» (как вы понимаете, мы были не единственными введенными в заблуждение пассажирами) отмахивалась как от назойливых мух. «Ну и что, что у вас в билетах написано „Аэрофлот“! — кричала она. — Рейс-то у вас не регулярный, а чартерный, поэтому никто не может вам точно сказать, из какого аэропорта и в какое время вылетает самолет. Звоните в справочную!» Ответа справочной «Аэрофлота» пришлось ждать четверть часа, которые обошлись в кругленькую сумму: звонить-то пришлось по мобильному. Оказалось, что наш самолет вылетает из Шереметьево-1 и на семь часов позже указанного времени. В результате мы снова потратились. Но в назначенное время самолет в воздух не поднялся! Блин!! Почти триста несчастных пассажиров вместе с маленькими детьми мариновали в отстойнике аэропорта еще два часа, не удосуживаясь объяснить, по какой причине. В результате у нас украли целый день оплаченного отдыха. Это как?! А вы — монетизация льгот! При этом вылет обратно был таким же мучительным, задержанным на несколько часов. Представители тур-оператора «Волжск-тур» вывезли людей из отелей заранее, быстренько запихнули в аэропорт и скрылись. Мы уже привыкли, что к россиянам за рубежом иностранцы относятся как к быдлу. Но свои же соотечественники, работающие в турбиз-несе, которым это быдло приносит немаленькие доходы, за что к нам так относятся?

— «Волжск-тур», говорите? — переспросил Турецкий и вопросительно посмотрел на Вязьмикину.

Обе женщины с готовностью кивнули. Монументальная подтвердила информацию, а изящная — готовность заняться раскруткой этой истории.

Когда они снова остались вдвоем, то посмотрели друг на друга и расхохотались.

— Закон Маггериджа, — сказала Вязьмикина.

— Чей закон? — не понял Турецкий.

— Маггериджа. Это знаменитый такой английский журналист. Не слышали, господин издатель? Ну где уж вам! Когда Мальколм Маггеридж работал редактором «Панча», было объявлено, что в Англию приезжают Хрущев с Булганиным. В пятидесятые еще годы, понимаете?

— Приблизительно, — улыбнулся Турецкий.

— Так вот. Маггериджу пришло в голову составить шуточный маршрут по самым невероятным местам, где и вообразить было невозможно появление двух пузатых, грушевидных советских лидеров, явившихся в страну с важным государственным визитом. Но в последний миг половину придуманного маршрута пришлось из гранок вырезать: она совпала с только что опубликованным официальным маршрутом, разработанным для высоких посетителей соответствующими инстанциями. После чего Маггеридж и сформулировал свой закон: мы живем в эпоху, когда стало невозможно шутить — какую немыслимо комичную ситуацию ни выдумаешь, ее тут же у тебя на глазах кто-нибудь, иногда известный человек, воплотит в реальной жизни.

— Короче. «Волжск-тур» имел какое-либо отношение к покойному Беренштейну?

— Еще бы. Это его детище!

— Но в активы издательского дома оно не входит, — заметил Турецкий. — Я же знаю, чем владею.

— И что дальше? — насмешливо спросила Ольга.

— Узнайте, пожалуйста, кому фирма сейчас принадлежит.

Она приложила руку к виску: есть, мол, будет выполнено.

Связаться с Агафоновым труда для ушлой журналистки не составило. Как она это сделала, Ольга Турецкому не рассказала, но сообщила, что Агафонов живет за городом и приглашает господина Долгих к себе в гости — к полудню.

В машине Турецкий машинально включил радио.

…

«В начале недели на центральную часть России обрушилась вторая волна удушающей жары. Столбики термометров вновь подползли к сорока градусам тепла. Хуже всего, что затянувшееся повышение температуры сопровождается отсутствием дождей. Аграрии обреченно подсчитывают убытки».

— Уф… Турецкий выключил радио. В жару слушать про жару — себя не жалеть. Впрочем, в навороченном «Ауди» климат регулировался, включая шумовые эффекты, например шум морского бриза или легкий шелест оливковой рощи.

Но вот снаружи был сущий ад, что да, то да.

Турецкий уже знал (всезнающая Вязьмикина сообщила), что руководителям крупных предприятий города было рекомендовано сократить рабочий день, по возможности сместить график работы на более прохладные утренние часы и отправить максимальное количество людей в отпуска. На особый режим перевели медиков, энергетиков, пожарных, работников коммунальных и дорожно-постовых служб. Правда, количество пожаров в области все равно удвоилось.

Дом Флюгера-Агафонова находился в полусотне километров за Волжском, в старом дачном поселке, построенном еще в тридцатые годы прошлого века, для городской номенклатуры и красных командиров — не так чтобы на берегу реки, но и не очень далеко от нее.

— Серьезная у вас машина, — сказал Агафонов, открывая гостю ворота. Несмотря на жару, он был в спортивном костюме. Турецкий сразу обратил на это внимание. А потом припомнил, что и в ресторане Агафонов был одет не совсем по сезону.

— Не моя тачка, — как можно легкомысленнее ответил Турецкий, вылезая из кабины. — Вот покатаюсь немного и верну.

— И на какую пересядете, позвольте полюбопытствовать?

— На поезд.

Турецкий осматривался, а Агафонов, в свою очередь, с интересом посмотрел на него. Ответ приезжего бизнесмена красноречиво свидетельствовал о том, что в Волжске он ненадолго.

Окруженный садом, не слишком большим и не особенно красивым, белый двухэтажный дом Агафонова был похож на множество других стоявших на той же улице. Сад имел форму прямоугольника, через него к дому, огибая затененную лужайку, вела дорожка из песка и гравия. Позади дома сад разрастался свободнее. Агафонов предложил Турецкому обосноваться именно там, в беседке.

— Телефон сперва верните, — сказал Турецкий.

Агафонов будто этого и ждал — телефон уже оказался у него в руке, и он протянул мобильник Турецкому.

— Не сердитесь, если можете. Это моя слабость — страсть к маленьким розыгрышам. Просто хотел вас в гости заполучить, да не знал как, вот и не придумал ничего другого, как этот экспромт…

— Наслышан я про ваши маленькие розыгрыши, — буркнул Турецкий.

…В беседке на столике стоял кувшин с холодным клюквенным морсом, и Турецкий с удовольствием потягивал уже вторую чашку, слушая гостеприимного хозяина.

— Знаете, я в детстве здоровьем не отличался, и если, несмотря на вечные заботы матери уберечь меня от переутомления, все же не сделался лентяем, то исключительно благодаря любопытству, а не какому-то врожденному трудолюбию. Любопытство и толкнуло меня познакомиться с вами. Итак, чем обязаны, Петр Петрович, наши места вашему посещению?

— Позвольте и мне, Аркадий Сергеевич, задать тот же вопрос. Вы подошли ко мне в ресторане… потом уже я узнал, кто вы такой. Каков ваш интерес ко мне?

— Я же объяснил, что рад всем богатым людям, приезжающим в Волжск. Это идет на пользу городу.

— И вам лично, — усмехнулся Турецкий.

— Все, что идет на пользу городу, безусловно радует меня лично, — невозмутимо парировал Агафонов.

— Аркадий Сергеевич, не морочьте голову. Не на того напали.

— Что вы имеете в виду?

— А то, что в пинг-понг я играть с вами не стану. Ни в прямом смысле, ни в фигуральном. Так что давайте начистоту. Время сэкономим.

— Знаете, я вообще разочаровался в пинг-понге, — сообщил Агафонов.

— Я слышал обратное.

— Нет-нет, уверяю вас. Раньше я очень любил эту игру. Наблюдать за большими мастерами было сплошное удовольствие. А теперь что?!

— Что теперь? — невольно переспросил Турецкий, с неудовольствием отмечая, что направлением разговора Агафонов управляет, как хочет, и собеседник (наверное, любой?) плетется за ним, как маленькая собачка на длинном поводке, — вроде бы независимо, но ровно до длины этого самого поводка…

— А теперь правила изменили. Якобы для зре-лищности. Шарик сделали больше, партии меньше. Э, да что говорить… — Агафонов махнул рукой. — Жизнь меняется к худшему. Даже с климатом черт-те что творится.

Турецкий налил себе еще морса.

— Жарко? — участливо поинтересовался Агафонов.

— Жарко.

— Еще бы. Жара — стрессогенная ситуация для человека. У организма включается физическая и психологическая защита, так называемый адаптационный синдром. Психологически это выражается в стремлении убежать от жары, найти прохладные места, где можно снять чувство усталости, на открытые пространства, поближе к водоемам. Вообще летом очень важно снять усталость — ведь предстоит целый год работы. — Последние слова профессионального игрока и спорщика прозвучали двусмысленно.

— Интересно все-таки было б посмотреть, как вы работаете, — заметил Турецкий.

— Я на пенсии. Не работаю больше… Конечно, в вашем понимании этого слова.

— Гастролируете, что ли?

— Путешествую, — уточнил Агафонов. — Хотя и не везде мне рады. Чего уж греха таить.

— Но на жизнь, я надеюсь, хватает? Грустно было бы услышать, что такой разносторонне одаренный человек не может масло на хлеб намазать.

— Да как вам сказать… Более-менее.

— Просто камень с души. Но, говоря по совести, я все равно мог бы вам предложить работу. Что скажете?

— Ну что вы, я в издательском деле ни бум-бум.

На лице Турецкого отразилась досада, он больше не считал нужным скрывать свои эмоции, но в свою очередь внимательно следил за мимикой собеседника.

— Да бросьте комедию ломать, Аркадий Сергеевич! Вы прекрасно знаете, кто я такой. И я, в свою очередь, знаю, чем вы занимаетесь.

Агафонов слегка наклонил голову, как бы демонстрируя готовность слушать, но в то же время — и из соображений вежливости и гостеприимности.

Не отводя от него взгляд, Турецкий сказал бесцветным голосом:

— Когда вы последний раз говорили с Меркуловым? Каким образом он вас завербовал?

— Меркулов меня завербовал? — переспросил Агафонов тоже без какой-либо интонации.

— Не хотите же вы сказать, что находитесь в штате?

— Я бы предпочел в Штатах, — хохотнул Агафонов. — Но, к сожалению, американцы мне визу не дают. Вот неприятность а?

— Вы работаете на Меркулова, — повторил Турецкий. — Или сотрудничали с ним. В любом случае вы его источник. По его просьбе вы искали сотрудника местной ФСБ Веснина и — безрезультатно.

— Но почему вы так решили, позвольте полюбопытствовать?

— Во-первых, вы даже не спросили, кто такой Меркулов… Во-вторых…

— Кто такой Меркулов? — с готовностью повторил Агафонов.

— Хватит уже, Аркадий Сергеевич. Во-вторых, Меркулов мне звонил как раз перед тем, как вы умыкнули мобильник. Но связь прервалась. Если бы я был ему действительно нужен, он бы позвонил потом мне в номер или прислал сообщение по электронной почте — вышел бы на связь в любом случае! Этого, однако, не случилось. Возникает резонный вопрос: почему? Потому что Меркулов несомненно был в курсе нашей предстоящей встречи и с интересом ждал моей реакции. Доказательство, конечно, не ахти какое, но ведь в суд мне с ним не идти. А самое главное — вы игрок… Так что не станем терять времени. Именно вы — источник Меркулова в Волжске, тот самый человек, который по поручению Константина Дмитриевича пытался найти Олега Веснина.

— Считайте, что вы меня убедили… — И после небольшой заминки Агафонов добавил: — Александр Борисович.

— Ну так-то лучше, — вздохнул Турецкий с некоторым облегчением, потому что небольшой риск, что он ошибался, все же имел место. — Значит, это вы готовили справку на Веснина? Вы работаете в ФСБ? В другой силовой структуре?

Агафонов улыбнулся:

— В жизни там не работал. Да я, кажется, вообще в жизни не работал.

— Черт возьми, но откуда тогда у вас закрытая информация на сотрудника ФСБ?

Агафонов улыбнулся еще шире, и Турецкий подумал, что комментировать свою работу для Меркулова он никак не станет. Однако немного ошибся.

— Вы даже не представляете себе, — сказал Агафонов, — на что готовы пойти люди, только бы расплатиться по карточным долгам.

— Вы шутите?!

— Отнюдь.

— Ну и ну… — В это трудно было поверить, но альтернативы у Турецкого не было. Так или иначе, Агафонов информацию на Веснина собрал и, видимо, делал это привычным для способом — с помощью игры, если только… если только он сам не был глубоко законспирированным агентом Тяжлова, который сливал Меркулову, а теперь и Турецкому!

А что? Все может быть…

Александр Борисович помотал головой и закурил. Нет, так нельзя, теория заговоров какая-то получается, так совсем шарики за ролики зайдут.

— Так, может, вы просто обыграете во что-нибудь главу местной ФСБ, и мы таким образом решим все наши проблемы?

Предложение было высказано вроде как в шутку, но в то же время и не совсем. Агафонов ничуть ему не удивился. Возможно, слышал и не такое.

— К сожалению, все, что я о нем знаю, так это то, что он ненавидит азартные игры и предпочитает бег на длинные дистанции.

Турецкий кивнул, он помнил досье Тяжлова и процитировал его:

— «Ежедневные длительные пробежки с собакой и двумя охранниками».

— Вот именно.

Бег на длинные дистанции… Этот человек вынослив, нетороплив, но в нужный момент способен на необходимое ускорение. В широком смысле.

— Ладно. Расскажите все с самого начала. Оказалось, контакт Меркулова с Агафоновым

был давний. Они познакомились в Адлере, в советские еще времена. И вышло так, что Меркулов сумел отмазать Агафонова от крупных неприятностей (он, на свою голову, обчистил какую-то шишку из ЦК компартии союзной республики). С тех пор Константин Дмитриевич пользовался его услугами. Не злоупотребляя, прибегал к помощи игрока экстра-класса в некоторых особо затруднительных ситуациях. Вот как сейчас.

Собрав с его помощью о Веснине первичную информацию и обратив внимание на то, что он шахматист и любитель покера, Меркулов, естественно, не мог не воспользоваться услугами Флюгера и дальше. Тем более что он фактически жил с Весниным в одном городе.

Агафонов, однако, по фотографии Веснина не опознал, знакомы они не были и никогда не встречались, в этом он был категорически уверен — профессиональная память. Но и насчет казино у Агафонова были серьезные сомнения. Сам он в казино не ходил и, похоже, не очень-то верил, что сотрудник ФСБ будет проводить там свободное время.

— Момент! Но в казино же не только тратят и зарабатывают, — возразил Турецкий. — Там часто проводятся всякие карточные турниры. Там самые разные люди бывают. Я, например, в Москве, в «Космосе», Карпова видел, шахматиста.

— Это вы мне рассказываете?! — удивился Агафонов. — Я, пожалуй, знаю, что и где проводится, побольше вашего.

Турецкий первый раз за все время уловил в голосе вальяжного и доброжелательного собеседника нотки раздражения.

— Тогда позвольте полюбопытствовать, почему же вы туда не ходите?

— Потому что меня просто не пускают. У меня «черная карта».

— Почему-то меня это не удивляет. Но отчего же вы, Аркадий Сергеевич, не переедете в другие края? Ведь, насколько я понял, игра — это ваш образ жизни. Поправьте, если ошибаюсь.

— Куда?! — с тоской в голосе отреагировал Агафонов. — Куда я перееду? Везде такая же картина — в России. Заработал репутацию, на свою голову. За границу, правда, иногда выезжаю. Во Франции и Германии более либеральные порядки. Там мне еще рады.

Турецкий понимающе улыбнулся. Владельцы российских игорных заведений по вполне объяснимым причинам не жаждут заполучить к себе в гости такую акулу.

— Ну на жизнь-то, я думаю, вам хватает… Скажите лучше, Меркулов предупредил, что вам придется со мной сотрудничать?

Агафонов кивнул.

— В таком случае вот что, Аркадий Сергеевич, я от вас хочу. Раз вы не смогли найти Веснина и сами с ним незнакомы, вы вступите в контакт с тем, с кем он играл.

— То есть?

— Были же у него какие-то партнеры по покеру. А эта задача вам вполне по плечу, я правильно понимаю?

— Как, интересно, вы узнаете, с кем он играл, если даже я этого не знаю? — недоверчиво спросил Агафонов.

— Это уже моя проблема. — Турецкий потушил сигарету и испытующе посмотрел на собеседника. — Человека этого я найду и вам предоставлю, а дальше — дело за вами будет…

— Ну посмотрим, — скептически обронил Агафонов.

— Посмотрим, посмотрим, — кивнул Турецкий. — А можно личный вопрос? — И поскольку возражений не последовало, он добавил: — Вернее, даже и не личный, а, так сказать, в рабочем порядке. Объясните мне, пожалуйста, как вообще люди становятся игроками?

— Ну как, как? По-разному, конечно… Это слишком философский вопрос, чтобы вот так сразу на него ответить.

— Но неужели вы никогда просто не работали — не ходили на службу, не получали зарплату? Ведь то, чем вы зарабатываете на жизнь, — довольно рискованное ремесло.

— Кто бы про риск говорил, — насмешливо заметил Агафонов. — Ладно, я вам про себя скажу. Многие-то, конечно, просто подсаживаются — это же вид наркомании. Игровая зависимость не слабее героина. Но что касается меня, мне очень важно жить в ладу с собой, улавливаете?

— Это всем важно.

— И еще весьма существенно, чтобы то, чем я занимаюсь, несло в себе постоянное обновление. Я играю в разные игры. В разных ситуациях. Ищу новые игры и новые ситуации. Придумываю их себе. И снова ищу. И вот такой непрерывный процесс продлевает мне жизнь. Доступно?

Турецкий кивнул:

— Кажется, я понимаю.

— Так вот в этом все и дело. Когда-то у меня был наставник. Он говорил: чем просить и унижаться, лучше стибрить и молчать. В нашей стране долгое время работать — означало как раз «просить и унижаться». Сейчас это, может, уже и иначе, но меняться мне поздно. Понимаете? Тем более что игра — это мое призвание. Не грех человеку работать по призванию. Вот так я и живу в ладу с собой.

По призванию… Турецкий покачал головой, но больше в дискуссию не полез. Интерес его к личности собственно Агафонова был далеко не праздный. Он надеялся, что это может помочь и в оценке личности Веснина. А почему нет? В сущности, ведь так же изначально полагал и Меркулов.

— Последний вопрос, — не удержался Турецкий, когда уже шел к машине.

— Да ради бога. Хоть два.

— Только один. На самом деле я что-то от вас устал…

— Благодарю за откровенность, — прищурился Агафонов.

— Вам не жарко? — Турецкий кивнул на его спортивный костюм.

— Лето-то у нас короткое. Согреться невозможно.

Вот те на, подумал Турецкий, непроизвольно вытирая пот со лба. Альтернативная точка зрения. Лето, значит, уже никуда не годится. Не то нынче лето. Зима, а не лето.

Турецкий сел в машину и включил кондиционер.

…Олег Веснин жил на даче у своего друга в нескольких километрах от дома Агафонова. Спрятавшись за городом, Веснин чувствовал себя почти защищенным и напряженно обдумывал сложившуюся ситуацию.

Когда Веснин понял, что начальник УФСБ охотится на него всеми доступными средствами, времени он терять не стал. Он принял предложение человека, который уже не раз предлагал пожить у него. Человеку этому Веснин доверял настолько, насколько вообще возможно было кому-то доверять в его положении. Например, доверял ли он жене? Разумеется, доверял — в том, что касалось мытья посуды и выбора новых обоев для спальни. Вот так и своему другу он доверял.

Первые несколько дней жизнь его текла по четко установленному распорядку. С пяти часов вечера и до полуночи он работал — сидел за компьютером. Потом ложился спать. Засыпал сразу, спал крепко и без снов. Вставал в шесть утра безо всякого будильника и шел на рыбалку — там мысли его упорядочивались, складывались в нужные тезисы, которые он потом разрабатывал за компьютером. А заодно каждый день в доме была свежая рыба.

В полдень Веснин делал перерыв и садился завтракать, иногда на коряге у самой воды, иногда под деревом на высоком берегу. Ел медленно, смотрел на реку. Часто ему не хватало наживки, потому что, отправляясь на ловлю, он брал с собой не больше десятка червей в маленькой жестянке. Когда этот запас приходил к концу, нужно было искать еще червей. И поскольку он рыбачил там, где деревья загораживали солнечный свет, трава на берегу не росла, то сырую голую землю было очень трудно копать; случалось, что он не мог найти ни одного червяка. Все же какая-нибудь наживка всегда находилась, но один раз на болоте Веснин так и не нашел ничего, и ему пришлось изрезать на куски одну из пойманных форелей и ею наживить удочку. Помогло. Клев был хороший.

Но этот случай навел его на размышления. А что, если он все рассчитал неправильно? Если он предлагал НЕ ТО и НЕ ТАМ? Теперь он не мог отделаться от странного ощущения, что делает два шага вперед и один назад. Нужно было предпринять что-то новенькое.

Назад в Волжск Турецкий поехал по другой дороге: хотел ознакомиться с местностью, а Агафонов подсказал, как это сделать. В результате получилось как нельзя лучше — большую часть пути он проехал вдоль реки. Местность, правда, была малопривлекательная, голая, почва глинистая, повсюду торчали камни. Трава на обочине дороги не росла — выгорела напрочь, что в такую жару было неудивительно.

Турецкий остановился, чтобы освежиться, на платном пляже пансионата «Чистые ключи». Плавки были с собой. Он переоделся в машине, заплатил за вход и заплыл подальше. Перевернулся на спину и принялся созерцать небо… Хотя непросто было созерцать небо, когда на нем — ни облачка. Еще бы, в такое-то пекло. И главное ведь, ни малейшего намека на ветер. В общем, глазу зацепиться было не за что. С другой стороны, он же не художник…

Турецкий скосил взгляд в сторону. Вдалеке плавали (или стояли на месте — кто их разберет?) два небольших парусника — синий и красный. А может, и больших, если только плавали они достаточно далеко. Тут, впрочем, могло быть и сильно далеко, потому что, например, противоположного берега Александр Борисович, как ни старался, разглядеть не смог. И если бы вода была не пресная, то вполне можно было бы вообразить себя на море…

Когда Турецкий вылез из воды, первое, что он увидел, была обезьяна. Обычная пляжная обезьяна, которую таскают с собой фотографы, скакала по берегу, приволакивая забытый кем-то детский круг в виде утенка. Фотограф тоже был неподалеку — он перезаряжал аппарат. Фотограф был в плавках и бандане с эмблемой «Олимпиады-80». Рядом с ним на песке лежал рюкзачок. К снимку готовилось целое семейство: папа, мама и две девочки восьми-десяти лет. Фотограф закончил свои приготовления и крикнул:

— Магда, в кадр! Обезьяна, шаставшая по берегу, моментально

присоединилась к семейству, и девчонки взвизгнули от удовольствия.

Турецкий заинтересовался. Он подождал, пока процедура будет закончена, и подошел к фотографу. Это был молодой мужчина, едва ли старше двадцати пяти лет, у него были яркие глаза, пружинящие движения, и говорил он сквозь зубы.

— Никогда не видел такого контакта с животным, — приветливым тоном начал светскую беседу Турецкий. — Вы, наверно, кормите ее чем-то специальным?

— Если вы не фотографироваться, то больше и не увидите, — сказал фотограф, пристегнул обезьяну к своему рюкзачку и ушел в другой конец пляжа.

Удивительно, что в эпоху цифрового видео, когда каждый второй тинейджер шастает с мобильником, в который встроен фотоаппарат, услуги пляжного фотографа так востребованы. Впрочем, это ведь не Москва, тут люди попроще, и телефоны у них не такие навороченные. Кстати о телефонах. Что-то давно никто из Москвы не звонил. Надо проверить, может, в машине он просто не услышал звонок?

Обезьяна носилась по пляжу.

Турецкий вспомнил, как с месяц тому назад побывал на открытии какой-то новой экспозиции в московском музее эволюции. Случилось так, что пару лет назад он помог директору этого музея разыскать пропавшего сына, директор с тех пор чувствовал себя в долгу, но ничего лучшего, чем приглашения на выставки новых скелетов старых динозавров, придумать не мог. Иногда Турецкий на них ходил. После торжественной части и экскурсии состоялся непременный фуршет. Турецкий был голоден и немного выпил. Соответственно раскрепостился и задавал попавшимся под руку сотрудникам и сотрудницам музея, кандидатам и докторам наук один и тот же крамольный вопрос: «А извините, простите, теория Дарвина все-таки доказана или как? Она, так сказать, является общепризнанным фактом для авторитетного научного сообщества наших дней?» Сотрудники, и в особенности сотрудницы, тоже уже были немного навеселе, в том смысле, что оказались честны как никогда. И они сказали: «Так и быть, откроем маленькую профессиональную тайну. Теория Дарвина — всего-навсего гипотеза! Даже сегодня». Вот так… Нет, значит, никакой гарантии, что трудом можно чего-то добиться, ну хотя бы человеком стать. Так что ты, Магда, особенно не старайся.

Турецкий снова машинально глянул на парусники — они уже увеличились в размерах, и теперь было очевидно, что это ультрасовременные яхты. Яхты двигались в бухту — в двух сотнях метров левее пляжа.

Александр Борисович переоделся и сел в машину. Проехав по шоссе эти самые двести метров, он увидел развилку, ответвляющую дорогу к реке, и указатель: «MAGIC-YAHT-CLUB».

Турецкий притормозил и задумался.

«Magic-yacht-club». «Magic-avto».

Помнится, управляющий автосалоном Алик (как его, бишь? Ах да, Алексей Иванович Волков) говорил, что у его брата бизнес, связанный с яхтами. Наверняка это оно и есть. Названия-то у двух заведений похожи…

С появлением класса состоятельных и очень состоятельныx людей этот интерес из «чисто спортивного» стал практическим: удовлетворив свои потребности в элитной недвижимости и дорогих автомобилях, люди задумались о визитной карточке несомненного жизненного успеха — белоснежной яхте. Остальной мир-то эту болезнь уже пережил. Хотя, конечно, покупка яхты в наших условиях — это то же самое, что покупка «Феррари» при российских дорогах и пробках: разогнаться невозможно, но кайф оттого, что ты сидишь в такой машине, колоссальный. Но ведь на кайфе наши люди, как известно, не экономят…

Может, действительно стоит познакомиться поближе, тем более управляющий автосалоном Алик, кажется, принял его за яхтсмена? Это пошло бы на пользу имиджу бизнесмена Долгих.

Решено!

Турецкий свернул к яхт-клубу. Он не был уверен, что поступает правильно, но поскольку все еще не имел новостей от Леоновича, то готов был тыкаться в самых разных направлениях. В конце концов, главное ввязаться в драку, а там видно будет. Хм… не этим ли самым соображением руководствовался Меркулов, когда отправлял его сюда? Ладно, прочь рефлексии. Он состоятельный бизнесмен, в конце концов. Надо продолжать знакомиться с истеблишментом, и яхт-клуб для этого — место более чем подходящее.

Оказалось, однако, въехать на территорию яхт-клуба, не будучи его членом, не так-то просто. Хмурый секьюрити напрочь отказался открыть ворота Турецкому, коротко объяснив, что офис находится в городе и все вопросы о приеме новых членов решаются именно там. Тогда Турецкий сказал, что он приехал лично к господину Волкову, по рекомендации его брата Алексея Ивановича. Это подействовало. После недолгих переговоров с кем-то по рации се-кьюрити попросил Турецкого въехать вовнутрь, но оставить свою машину около ворот — за ним сейчас подъедут. Турецкий не сразу понял, почему он не может перемещаться на своих колесах, но спорить не стал, а когда вышел из «Ауди», сообразил, в чем тут дело.

На парковке было сосредоточено полтора десятка первоклассных машин и несколько микроавтобусов, очевидно, для персонала. Дорога же непосредственно к причалу из-за особенности ландшафта была слишком узкая (машина по ней явно не проедет) и петляла внутри холмистой осиновой рощи. Кроме того, была посыпана гравием. Так что же тогда — пешком? Но секьюрити ясно сказал, что за ним «подъедут». Но не на велосипеде же?

Словно в ответ на эти мысли, между деревьями показалась крошечная машинка, такого типа, какие используют на полях для игры в гольф. Управляла ею серьезного вида девушка (точ-в-точь как Вязьми-кина!), рыженькая и коротко стриженная, в шортах и красной тенниске с названием яхт-клуба. За рулем этой детской коляски у нее был такой сосредоточенный вид, будто она, по меньшей мере, вышла в открытый космос. Сдержанным, но вежливым кивком она предложила Турецкому занять место рядом.

— Вы со своей яхтой? Турецкий помотал головой.

— Тогда у вас, может, и есть шанс. — И солидно пояснила: — У нас на существующие тридцать шесть яхтомест подано восемьдесят семь заявок. И предпочтение отдается тем, кто арендует яхту в нашем клубе.

— Грамотно ведете бизнес, — похвалил Турецкий. Она бросила быстрый взгляд на Турецкого:

— Вы москвич?

— Да. Как угадали?

— Белый совсем. У нас этим летом мало кому не загореть удалось… У вас есть в Москве яхта? Если нет, то лучше и не заводить. В ближайшем Подмосковье вообще аншлаг. Там новые яхт-клубы появляются с неимоверной скоростью: все побережье Клязьминского и других водохранилищ просто усыпано пристанями. Мы недавно плавали там. За час путешествия насчитали около двух десятков яхт-клубов, забитых серьезными лодками просто до отказа. Плюс минимум пять-шесть строящихся пирсов…

Она говорила что-то еще, но Турецкий больше не слушал.

Девушка была помоложе Вязьмикиной, тоже очень хорошенькая, но совсем в другом роде, гораздо более сдержанная и плавная в движениях…

— Господин Волков сейчас занят, у него клиент. Вам придется подождать.

Турецкий машинально кивнул и еще раз кивнул на предложение что-нибудь выпить. Девушка провела его в двухэтажный коттедж, усадила в бильярдной, снабдила минеральной водой и удалилась. Бильярдная скорее была чем-то вроде большого журнального столика — исполняла функции приемной, а не комнаты отдыха и находилась сразу при входе. Это было сделано не то от желания придать интерьеру повышенную функциональность, не то от недостатка места.

Турецкий лениво погонял шары — рукой, а не кием, выпил стакан минералки и стал пялиться в окно — оно выходило прямо на причал. Надо сказать, яхты того стоили, чтобы на них пялиться. Турецкий обратил внимание на одну — компактную, остроносую, бело-синих цветов, с надписью «Pershing».

Тут дверь открылась, и в бильярдной оказался человек, которого Александр Борисович ожидал увидеть меньше всего.

— Вот так встреча, — сказал Турецкий.

Перед ним стоял «знаменитый волжский писатель, автор детективов и бестселлеров» Антон Пяти-братов. Хотя почему же ему тут не быть? Может, он на яхтах и сочиняет свои истории?

Пятибратов ничего ответить не успел, потому что вслед за ним вошел высокий сухопарый мужчина в очках. Он бросил на Турецкого (а точнее, на его бритую голову и шапочку) быстрый взгляд и кивнул Пятибратову:

— Провожать не надо. А Пятибратову, видимо, очень хотелось, потому

что эти слова оставили печать огорчения на его круглой физиономии.

Сухопарый ушел. Пятибратов вздохнул и повернулся к Турецкому:

— Вас прислал Алик? Я слушаю.

Турецкий по-прежнему улыбался, хотя уже с некоторым недоумением: что же получается, Пятибра-тов и есть Волков?

— Я взял у него машину напрокат. Обмолвился начет яхты. Он обрадовался и вспомнил про вас… Так как же все-таки, Пятибратов или Волков? Не помните меня — в поезде вместе ехали?

Насчет того, что писатель (хм, да писатель ли?!) запомнил его, когда давал автограф, можно было не переживать — совершенно исключено. Во-первых, тогда Турецкий был еще с шевелюрой, а во-вторых, кого эти деятели искусств в подобные моменты за-179

поминают, кроме себя любимых? Никого. Может, только хорошеньких девчонок, которых увозят с собой и заставляют ходить в майках с эмблемами яхт-клубов.

Пятибратов поморщился.

— Все же по какому вы вопросу? Вас что интересует — яхты или какое влияние на меня оказали K°-нан-Дойл и Александра Маринина?

Турецкий решил, что правильной тактикой будет на вопросы не отвечать, а задавать свои. Он повернулся к окну и показал на «Pershing».

— Вот это чья яхта?

Реакция Волкова-Пятибратова оказалась странной. Он побледнел.

Тут Турецкий вспомнил, что он вообще-то не Турецкий, а крупный бизнесмен Долгих, и решил вести себя соответственно.

— Чувствую, мне тут не рады, — сказал он и сделал шаг к выходу.

Волков-Пятибратов застенчиво придержал его за пуговицу:

— Ну что вы такое говорите! Вы серьезно собираетесь лодку завести?

— Э-э-э… Не решил еще наверняка. Волков-Пятибратов посмотрел по сторонам.

— Не торопитесь. Скажу вам по секрету, многим приличным и дорогим яхтам противопоказаны наши воды и наш климат. Особенно быстроходным глиссирующим лодкам, которых сейчас — большинство. Так что лучше строить на заказ. А это процесс — вдумчивый. И потом. Лодка — не машина, ее нельзя бросить на обочине и не беспокоиться. Понимаете?

Ее надо ставить в теплый ангар. А это может стоить до двадцати пяти тысяч долларов за сезон.

— За ценой не постоим, — пообещал Турецкий, сдерживая смех. Вот так реклама!

— Ну, — сказал Волков-Пятибратов, — от такого клиента я, конечно, не откажусь…

Особого энтузиазма, однако, Турецкий в голосе не расслышал. Чем-то, видно, все же не понравился. Чем-то смутил. Интересно, кто был этот сухопарый? Нет, Пятибратов не скажет. Интересы клиента и все такое…

Турецкий снова посмотрел в окно.

— Значит, у вас сейчас бум?

— Не то слово. На любой вкус можно место найти. Для настоящих яхтсменов, я имею в виду. Любое течение, любые волны, любой берег. Даже у нас по соседству многие коттеджные поселки обзаводятся собственными яхт-клубами.

Турецкий хмыкнул:

— Может, дойдет до того, что, как в Америке, люди будут в выходные использовать лодку как дачу на воде?

— Были в Америке? — заинтересовался Волков-Пятибратов.

— Не без этого. — Турецкий пошел к выходу и бросил на ходу, копируя интонацию Сухопарого: — Провожать не надо.

Сзади послышался немного растерянно-заискивающий голос:

— Визиточку оставите?

Турецкий, не оборачиваясь, протянул ему квадратик бумаги, и повторилась сцена с Гордеевым. Вол-ков-Пятибратов прочитал вслух:

— «Долгих Петр Петрович». Ни телефона, ни адреса, ничего?

— Вот именно, — величественно подтвердил Турецкий и удалился к поджидавшей его крохотной машинке с рыжей провожатой.

Когда он уже подъезжал к городу и обдумывал, где бы поужинать — ознакомиться с каким-нибудь новым местом или, не мудрствуя лукаво, заказать еду в номер, — позвонил Меркулов и поинтересовался, как дела. Турецкий вздохнул:

— Не стану сообщать хорошие новости, потому что это будет неэтично, а если бы новости были плохими, то это было бы на руку только нашим врагам.

— Иными словами: не дождетесь? — уточнил Константин Дмитриевич.

— В самую точку…

— Ладно, тогда сам звони, — довольно-таки невозмутимо отреагировал Меркулов. — И почту не забывай проверять.

На этом разговор был закончен. Про Агафонова оба не сказали ни слова.

«Странновато как-то, — подумал Турецкий. — Такое чувство, что Костю мой ответ вполне удовлетворил. И про Веснина — ни полслова, и про Тяжлова — ни ползвука. Он меня сюда послал, я же, по сути, развлекаюсь за казенные денежки, сообщаю ему, что ни хрена еще не сделал, а он и бровью не ведет. Когда такое было? Как это понять? С другой стороны, может, Косте все же стало совестно, что он угробил мой отпуск, и потому он ведет себя столь… м-мм… деликатно? Да нет, в интеллигентности Меркулову никогда нельзя было отказать. Тут что-то другое. Другое… Чего он на самом деле хочет? Чего добивается? Так ли ему необходимо найти Веснина?»

В-вжик! Мимо проехал грузовик, в кузове которого лежал маленький изящный катерок…

Но ведь в Москве у Турецкого таких сомнений не было. А теперь вот почему-то появились… Как это «почему-то»?! Да вполне по конкретной причине — потому что результатов на настоящий момент имеется ноль целых ноль десятых. Вот и все «почему-то». И меркуловский тон тут ни при чем. Наверное, у него сейчас в Москве других дел выше крыши, было б странно, если бы иначе…

Стоп! Что он сказал в конце разговора? Не забывай проверять почту. Почту не забывай проверять. Он вообще-то всегда так говорит, но, чем черт не шутит, может, в этом и был смысл звонка?

Турецкий остановил машину. Включил ноутбук, подсоединил к нему мобильный телефон. Подключился к Интернету. Быстро пробежал глазами последние новости (евро падает, доллар растет, украинский премьер делает вид, что подчиняется украинскому президенту, Саакашвили с трибуны ООН требует вывода российских миротворцев; ладно, черт с ними со всеми). Турецкий вошел в свой почтовый ящик. Ну… ну?… Бинго! Есть почта. Увесистое письмецо, предваряемое короткой запиской Меркулова: «Саша, слава богу, он все-таки вышел на связь. Прочитай, потом обсудим и решим, как быть дальше».

Часть третья ПИСЬМА ИЗ НИОТКУДА

Александр Борисович остановился в пяти километрах от города в маленькой шашлычной. Там орудовали приветливые армяне и посетителей, кроме Турецкого и влюбленной парочки, притормозившей на старенькой «Ниве», не было. Турецкий наскоро выпил ледяного кваса (он тут стал настоящим водохлебом, и когда только эта жара закончится?) и снова, теперь уже сверхвнимательно, перечитал письмо Веснина, которое переслал ему Меркулов.

«…Я пишу эту историю в то самое время, когда она происходит. Изо дня в день. Или, вернее, — не будем излишне самонадеянны — из часа в час. Впрочем, мы могли бы попытаться вместить окружающий нас мир в каждую утекающую минуту. Ведь в нашем распоряжении их не так уж и много. Даже самую долгую жизнь можно расчислить в секундах. Попробуйте подсчитать — получите цифру отнюдь не астрономическую, правда, и не особенно ободряющую. Пока я все это пишу, я совершенно не способен предвидеть, чем завершится мое приключение. Не могу я проникнуть и в его смысл. Однако я вправе сделать на сей счет некоторые предположения.

Моя история наверняка будет иметь свой конец, это ясно. Но нет никакой уверенности в том, что в ней имеется какой-то смысл, или, во всяком случае, сомнительно — что, по существу, одно и то же, — чтобы я был способен этот смысл разгадать.

Почему я поступил так, как поступил? Могу объяснить, откуда, по крайней мере, взялся импульс.

Обычно я бывал вовлечен либо в начало, либо в конец цепочки событий. Хотя узнавать, какие плоды принесло собственное усердие, доводилось редко. Это вызывало у меня такую же неудовлетворенность, как современное искусство — новомодные фильмы и книги, состоящие из множества бессвязных эпизодов и заставляющие читателя, напрягая ум, нанизывать описываемые события, как бусы, на ниточку логической последовательности в попытке осмыслить повествование.

Итак, почему я вообще оказался здесь? В ФСБ, в Конторе. Этот вопрос стоит того, чтобы на него ответить. Не из-за денег. Уж точно! Каковыми бы ни были наградные, премиальные и прочие дивиденды, приплюсованные к весьма умеренным зарплатам, они не составят суммы, на которую можно было бы купить приличный автомобиль или квартиру. Не из-за секса — совершенно определенно. Этой работой не покозыряешь в приличном обществе. Так что там еще остается? Ах да! Как насчет славы? Наши провалы всем известны, а наши достижения, наши победы? Вы спасаете мир, ну ладно — страну, ну пусть даже не целую страну, а отдельно взятый город, и что взамен? Смешно, ей-богу. Ваши погоны, ваш мундир вы не можете носить, а ваши награды вы даже не можете взять домой.

Вспоминаю один примечательный диалог. Точнее, даже монолог, произнесенный приватно человеком, который, по сути, и принимал меня когда-то на работу. Этот до крайности усталый человек сказал: «Думаю, перед тем как вы приступите к работе, мне следует вас кое о чем предупредить. И никогда не забывайте об этом. Если вы добьетесь успеха, вряд ли кто станет вас особенно благодарить, но если попадете в беду, никто уж не выручит вас наверняка». Вот так-то.

Итак, наша работа — это не деньги, не секс и не слава. Что же это тогда, черт побери? Кому-то покажется, что ответа нет? Может быть, для кого-то его и нет. Но я знаю ответ. Моя доминанта в этой работе — вера. Вера в добро и зло, вера в справедливость и несправедливость, вера в то, что мир состоит только из этих вещей, и кто-то должен бороться за первые и против вторых. Такие люди, как я. Мои мотивы просты.

Хотя наши теоретики и утверждают, что мотивы, как правило, НЕ ясны, а попытки свести их к каким-то конкретным свойствам человека, например ненависти, патриотизму, легкомыслию, жажде приключений или корыстолюбию, не решают проблему состоятельности или несостоятельности агента. Тем не менее лучшими агентами всегда становились те, кто предлагал обществу свои услуги по идейным убеждениям.

Мой отец был военный, а мать — медицинской сестрой. Дома меня воспитывали строго. Уважай старших, говори правду, смотри людям в глаза, когда говоришь, сиди тихо, не бахвалься, не привлекай к себе внимания. Не делай того, что делают все. Что, все пьют газировку? Ну и что? Дело не в том, что делают все, а в том, что правильно делать тебе. Мне много чего не позволялось. Спорить с матерью — ни боже мой! Даже если она была неправа, я никогда в жизни не подумал бы сказать: «Мама, это не так». Меня учили быть скромным и уважительным. А люди скромность и уважение в обычной жизни считают слабостью… Стоит ли удивляться, что в конце концов, уже закончив общевойсковое военное училище, я оказался в ФСБ? Я с детства вольно или невольно был готов ломать себя через колено в угоду чужим интересам и находить в этом смысл жизни. Когда я оказался в службе безопасности, я был уверен, что моя жизнь, мое существование наконец-то оправданы.

Во все времена тайные службы оказывали большое влияние на ход истории. Но известно совсем немного случаев, когда их работа заслуживала официальное признание. Военачальники и государственные деятели, как правило, не упоминают в своих мемуарах о помощи, оказанной им тайными агентами. Документы секретных разведывательных служб бессрочно хранятся в архивах, и содержание большинства из них не станет известным миру до тех пор, пока существует государство или, по крайней мере, не изменится общественный строй. Например, известно, что в архивах британской Интеллидженс сервис до сих пор находятся под замком бумаги, датированные XVI–XVII вв. Возможно, их обнародование заставило бы переписать некоторые главы британской истории. Уверен, что таким же образом обстоит дело с тайными архивами и в других странах. Еще больше уверен, что в этом отношении Россия не является исключением.

Необходимость выведать намерения, планы, возможности своих врагов, с тем чтобы обеспечить безопасность общества, появилась у людей, должно быть, тогда же, когда человечество впервые начало воевать. Так что явление, которое ныне называется шпионажем, существует уже тысячелетия, и профессия шпиона вполне заслуживает того, чтобы носить титул «наидревнейшей». Пусть проститутки обзавидуются.

На временах учебы подробно останавливаться не буду. Ничего примечательного для моей сегодняшней докладной записки в те времена не происходило. Намечу лишь тезисно и идеологически.

Во время учебы мы маскировались, наблюдали и замечали — в широком смысле всех этих слов, то есть собирали информацию. Нас научили защищать себя и убивать — различными видами оружия или вообще без него.

Что еще?

Много было чего еще.

Ох уж эти ролевые игры! Нас учили психологической оценке, профессиональному обману, внушению и использованию людей на таком уровне, что они никогда не смогут этого заподозрить.

Некоторые мои друзья не смогли выдержать всего этого. Некоторые ушли сами. Некоторые были исключены. Но те, кто закончил учебу, стали оперативными сотрудниками, пригодными для любых заданий. Их направили в крупнейшие города, на секретные объекты, может быть, за границу, может быть, вообще на Марс, кто знает.

Я был хорошим оперативным агентом, это наверняка было подробно зафиксировано в свое время, и это тезисно изложено в моем личном деле. Мой куратор отмечал, что особенно мне удавались интимные беседы с Частными Источниками Информации, когда они намеревались соскочить с крючка. Чтобы рассеять решимость объекта и помешать ему принять нежелательное для меня решение, я использовал любые нетактичные приемы: начинал с опаздывания на встречу, продолжал насмешками, оскорблениями, обвинениями; затем в ход шли — демонстративное пренебрежение, разыгрывание «непонимания», давление нехваткой времени, ошеломление напором, установление нереальных сроков нового задания, затягивание переговоров… Когда по позе человека становилось совершенно ясно, что он намеревается окончить разговор, я брал инициативу в свои руки, первым предлагал завершить контакт, поскольку это позволяло сохранить психологическое преимущество и мой контроль над ситуацией…

Не могу сказать, что я был в восторге от нравственной стороны вопроса, но, положа руку на сердце, не могу сказать, что она сильно мучила меня. Что происходило, например, когда контакт с «клиентом» предполагал и жесткие действия? Вспомню навскидку свою «хрестоматию»: используя гипноз и сильные снотворные (к примеру, барбамил с подмешанным к нему аминазином), мы погружали «объект» в длительный сон, причем два раза в сутки шокировали его электротоком (в манере судорожной терапии при амплитуде импульсов до 150 вольт), который пропускали через голову; в течение 10–15 дней круглые сутки через наушники прокручивали запись необходимого внушения, а в завершение каждого сеанса для более рельефного восприятия внедряемого подвергали «объект» действию электрошока, но электроды теперь подводили к ногам; пичкали его наркотиками и нейролептиками, подавляющими волю (обычно это был аминазин), и на этом фоне проводили многочасовые беседы, во время которых проверяли, насколько хорошо усвоено внушенное…

Было и такое, да. Не раз и не два.

Я всегда знал, что работы в белых перчатках не получится, но когда от сугубо оперативной работы перешел к кабинетной, то, в отличие от большинства ровесников, рвавшихся в «полевые условия», испытал нечто вроде удовлетворения. Почему-то мне казалось, что так я принесу больше пользы. Не зря казалось. Когда я начал работать в аналитическом отделе, для меня все наконец пришло в норму, все устаканилось. По крайней мере, я долгое время верил, что это так.

Считается, что статистика — скучная материя, дескать, все цифры и цифры. Но за цифрами стоит жизнь. И потом, статистика — это наука. И если цифры не врут, то статистика позволяет, например, довольно точно выяснить то, что скрывают официальные источники. Или даже просто сами не знают! Словом, три года в статистическом отделе были хорошей школой. Работать в кабинете за столом тоже надо уметь, и хотя большинство служащих именно это и делает, отнюдь не всем это дано — рабочий день выстроен нерационально, с излишним количеством бессмысленных телодвижений, нелепых телефонных звонков и т. д. Это все знают. И Кафку читать не надо, чтобы ознакомиться с конторским и офисным абсурдом.

Но что же я понял за десять лет работы? То, что я вижу, то, что слышу, — не то, чем оно кажется. Белое — это черное, черное — это белое, запросто! Профессионально я к этому оказался готов. Человечески — нет. Я до сих пор нахожусь в шоке оттого, что мои коллеги и начальники оказались людьми с другой стороны баррикад. Далеко не все, нет. Но в такой работе, как моя, достаточно десертной ложки дегтя.

Сперва я изучал самые глубокие корни шпионажа, а потом проникал в суть и состояние современных спецслужб. Разумеется, постоянно примеряя все на нашу собственную Федеральную службу безопас-ноти.

Кстати, господин Меркулов, вы уверены, будто знаете, что вообще такое шпион?

Только не говорите мне: шпион — это на Западе, а у нас — разведчик. Давайте примем по умолчанию такое понятие, тем более что, как вы убедитесь в дальнейшем, тайная суть вещей и людей, работающих в нашей Конторе, гораздо больше подходит под уничижительный оттенок именно этого слова, которое само по себе, впрочем, ничего отрицательного не несет. Итак, согласно принятой на Брюссельской конференции 1874 года «Декларации о правилах ведения войны», «шпионом… называется лицо, которое тайно или под ложным предлогом занимается сбором информации о другой стороне».

Поэтому я — шпион. Вы удивитесь? Но ведь любое общество непрерывно ведет войну против тех своих граждан, которые подрывают его устои, согласны? И я, именно я, майор Веснин, занимаюсь сбором информации о таких лицах.

Шпион не должен находиться в центре политических событий и ни в коем случае не должен идти на авантюры, не должен постоянно рисковать своей жизнью. Наоборот, именно незаметность, так называемая «открытая скрытность» является признаком настоящего разведчика. Лоуренс Аравийский, раскрывая собственный опыт социальной и психологической мимикрии, необходимой для универсального шпиона, писал: «Я не был солдатом, которым движет один лишь инстинкт, который автоматически повинуется своей интуиции и внезапным счастливым озарениям. Когда я принимал или менял решения, то прежде всего, насколько мог, вникал в любой важный, а порой и незначительный вопрос. Географию, обычаи, религию, социальные условия, язык, жесты, шкалу духовных ценностей — все это я постигал до мелочей, чувствовал и осознавал досконально. Врага я знал почти так же хорошо, как своих соратников».

Географические карты и расписания движения поездов, дающие представление о пропускной способности транспортных сетей, публикация стратегических данных, списков должностных лиц и тому подобных данных позволяют получить немало полезных сведений. Эксперты в соответствующей области, эти теоретики от статистики, стали первыми, кто находит шпионам работу, указывая цель и возможное решение. Они сопровождают собранную информацию необходимыми комментариями, позволяющими своевременно оценивать намерения явного или вероятного противника. Остальное — дело политиков и военных.

Однако мы же помним, что в нашем (моем!) случае речь идет о войне в отношении собственных граждан, тех граждан, которые ведут против государства собственную войну. Уж простите за тавтологию.

На этих строках моего письма вынужден раскланяться.

В общем, «продолжение в следующем номере».

Искренне ваш, Олег Веснин».

Турецкий выделил для себя несколько фраз Веснина, а точнее, две.

«Моя история наверняка будет иметь свой конец, это ясно. Но нет никакой уверенности в том, что в ней имеется какой-то смысл, или, во всяком случае, сомнительно — что, по существу, одно и то же, — чтобы я был способен этот смысл разгадать». И — «Почему я поступил так, как поступил? Могу объяснить, откуда, по крайней мере, взялся импульс».

Информативности, конечно, — абсолютный ноль. Тут дело в другом. Парень нагнетает эмоции, к чему-то готовит. Что ж, послушаем, что скажет начальство.

И Турецкий позвонил Меркулову.

— Что думаешь, Саша? — радушно откликнулся Константин Дмитриевич.

— Хороший эпистолярный стиль. Говорю тебе это как художник художнику.

— Ты находишь?

— Да.

— А еще?

— Я лучше тебя послушаю, — буркнул Турецкий.

— Ладно. Он вышел на связь. Уже хорошо. Значит, он цел и у него есть доступ к компьютеру. Это самое главное.

— Да это и ежу понятно!

— Хочу тебе напомнить, что несколько дней нам ничего не было понятно. Так что или не перебивай, или сам говори.

— Ладно, ладно, я весь — внимание.

— Он пока что не пишет ничего конкретного…

— Вот именно!

— Саша, — укоризненно сказал Меркулов.

— Молчу.

— Он прощупывает почву, а значит, готовит нас к чему-то.

Турецкий подобрался, но дальше его ждало разочарование.

Меркулов помолчал.

— В принципе это — все.

— Замечательный вывод! — фыркнул Турецкий. — Глубокий и исчерпывающий.

— Тогда поделись своим.

— С удовольствием. Он водит нас за нос.

— То есть?

— Он хочет продать свой компромат подороже. Это и ежу понятно.

— Пусть продает. А про ежа я уже слышал.

— Ты что же, в самом деле готов ему заплатить? — изумился Турецкий. — Из каких-таких фондов?

— Возьму в твоем издательском доме. У тебя, кстати, как там дела идут? Процветаешь?

— Очень смешно. А ты не пробовал написать ему ответ?

— Уже написал. Поблагодарил за интересное письмо.

— Здорово, — оценил Турецкий. — Будете переписываться, завяжется дружба. Начнете в гости друг к другу ходить… Знаешь, мне даже завидно.

— Все может быть, — философски откликнулся Меркулов. — В нашей жизни ни от чего не стоит зарекаться. Сейчас важно одно: он вышел на связь. И он пока выжидает. Может, мою реакцию, а может, какие-то события. В любом случае у меня лично — камень с души. А у тебя?

— А у меня — жара дикая. Почему бы ему не прятаться где-нибудь в Архангельске? Я с удовольствием поищу его там.

— Это мысль, — сказал Меркулов после паузы.

— То есть?! — забеспокоился Турецкий.

— Дело в том… Я привлек специалистов. Они пытаются запеленговать место, откуда он отправляет свои послания.

— Это что — возможно? — удивился Турецкий.

— В теории. Но результата пока нет. Так что будь готов ко всему.

— У тебя что, по всей России разбросаны бесхозные издательские дома?

Но Меркулов был по-прежнему хладнокровен.

— Будем действовать по ситуации.

— Костя, погоди. А если это на самом деле Тяжлов морочит нам голову? Если посылает письма от имени Веснина?

— Не исключено, — согласился Меркулов. — Будем думать, будем проверять. Я буду думать, а ты проверять.

Турецкий вернулся в гостиницу, принял холодный душ и, чувствуя почему-то дикую усталость, прилег вздремнуть, предоставив событиям идти своим чередом, предположив, что раз в Волжске с ним все время что-то случается без особой его инициативы, то так тому и быть. И не прогадал. Сначала ему приснилась Вязьмикина в красной футболке с надписью «СССР». А потом зазвонил телефон. Турецкий нащупал трубку и поднес к уху, но не успел ничего сказать, потому что сразу же раздался звонкий голос:

— Петр Петрович, я нашла вам фотографии отцов города! — Это была Ольга, легка на помине.

— Очень хорошо, — сказал Турецкий ровным голосом, но на самом деле действительно обрадовался.

— Прислать по электронке или привезти?

— Привозите. Когда будете?

— Через десять минут. Я рядом.

Турецкий вздохнул и снова поплелся в душ.

Через девять минут с четвертью журналистка бросила пакет с фотографиями на стол и налила себя холодной кока-колы.

— Они подписаны, — сказал Ольга.

В пакете было с десяток снимков. Некоторые лица (губернатор, мэр, Леонович, начальник УВД) повторялись в разных сочетаниях поодиночке и с другими чиновниками. Несмотря или благодаря тому, что фотографии были подписаны, Тяжлова Турецкий среди них не обнаружил. И как же теперь быть — как спросить об этом у Вязьмикиной? Вся его конспирация пойдет насмарку.

— Маловато будет, — сквозь зубы сказал Турецкий, прикуривая сигарету.

— Не, — беспечно махнула рукой Ольга, — тут все. Кроме Тяжлова, конечно.

— Почему? И почему — конечно?

— Ну это же известная вещь — он не фотографируется и на публике не появляется.

— Вот тебе и раз. Это — известная вещь? Как прикажете понимать, сударыня? Об этом по телевизору объявляли, что ли?

— Извините. С вами так легко общаться, я все время забываю, что вы пока что — приезжий и нашего фольклора не знаете.

— О господи, — вздохнул Турецкий. — А фольклор-то при чем?

— А при том, что Тяжлова в городе прозвали снежным человеком. Его, кажется, никто толком и не видел — за сколько… лет за пять уже, пожалуй?

«За семь, — мысленно исправил Турецкий. — С мая 1999 года Тяжлов работает в УФСК-УФСБ Волжской области заместителем начальника, а с 2004-го — начальником управления ФСБ».

Вот черт, как же он все-таки выглядит? Ну не на прием же к нему записываться… Да и вряд ли примет. Если только своим настоящим именем не назваться. А что, это идея. Надо завести парик, чтобы косить под помощника генпрокурора Турецкого.

Стоп. Сперва Тяжлов пять лет был заместителем начальника. А рулил тут кто? Вот кого неплохо бы найти.

— Давайте погуляем, — сказал Турецкий Ольге, которая, кажется, все это время наблюдала за ним с выражением какого-то доброжелательного любопытства, вроде как за экзотическим зверьком в зоопарке. Например, за обезьяной, которой, как недавно стало известно, труд не особенно рекомендован.

Пока она прихорашивалась перед зеркалом, Турецкий написал Меркулову коротенькое письмецо, в котором обозначил проблему. Заодно черканул и Славе Грязнову, желая его поторопить в тех же самых изысканиях — относительно уточнения биографических данных Афанасия Константиновича Тяжлова.

…— Пятибратов? — расхохоталась Ольга. — Это у вас в Москве так думают. А у нас тут его никто под такой фамилией толком и не знает!

Они гуляли по набережной. Сначала он заехал за ней на работу, они немного покатались. Потом предположили, что на набережной могут поймать прохладный ветерок, подъехали поближе и вылезли из машины.

— Дурацкий же, кстати, псевдоним. Пя-ти-бра-тов. Ну что это такое?

— Дурацкий, — согласно кивнула Вязьмикина. — Но он же не Анну Каренину под ним публикует, верно? Псевдоним-то дурацкий, но вполне объяснимый. Кроме того, звучный.

— А чем это он — объяснимый?

— Очень просто. Их пять братьев, Волковых этих. Двоих вы уже знаете, третий держит автомастерскую, а еще двое — ресторан. Эти последние — оба сидели, кстати. Но ресторан хороший. Можем наведаться. — Она вопросительно глянула на «издателя».

— Нет уж, благодарю покорно. У меня от ваших ресторанов скоро изжога начнется.

Вязьмикина, кажется, немного обиделась.

— А что, в Москве лучше кормят?

— Да я не в том смысле. Ну да ладно. Так объясните, почему этого Волкова-Пятибратова в Волжске никто не знает? И почему вы его знаете? Впрочем, я уже не удивляюсь, вы, кажется, тут всех знаете. Сколько в Волжске жителей? Миллион есть?

— Миллион сто тысяч.

— Сознайтесь, всех знаете? — прищурился Турецкий.

— Да ну вас, Петр Петрович! Но вообще этих детективщиков развелось — как тараканов нетравленых. Пишут все — философы и политические деятели, журналисты и университетские профессора, врачи, ушедшие на «заслуженный отдых» финансисты и просто люди, располагающие свободным временем. Такое сочиняют, прости господи! Читаешь что-нибудь, и кажется, что по ходу книги они никак сами для себя решить не могут, кого главным злодеем назначить.

— А журналисты разве не пишут? Журналистки, в частности?

— Не дождетесь! И столько в этом восклицании было искреннего негодования, что Турецкий не удержался и захотел узнать почему.

— По-моему, — сказал Ольга, — постоянное обращение к темным сторонам жизни, исследование преступлений, скрытых пороков, психических извращений могут в душу любого человека вселить недоверие, если не отвращение ко всему роду человеческому. А мне, знаете, этого всего по уши на работе хватает…

Турецкий подумал, что эти слова больше подходят ему, чем его спутнице, но покивал.

— А ведь жизнь, — негромко добавила Ольга, — возможность смотреть на мир раскрытыми глазами, ощущать его полноту — это же такое чудо, такой подарок на самом деле! Зачем все портить?

— Мой приятель, — сказал Турецкий, — помню, читал книжку, на которой было написано что-то вроде: «Читается на одном дыхании, потрясающая интрига, до последней страницы неизвестно, кто же убийца!» И название — «Сторож-убийца»[1]

— Супер, — оценила Ольга. — А я, кстати, начинала как криминальный репортер.

— Любопытно, — вполне искренне откликнулся Турецкий. — И вам нравилось?

— Безумно, — кивнула Ольга. — Особенно выезды вместе с опергруппами и тому подобное. Это такое реалити-шоу, я вам расскажу! — Она закатила свои зеленые глаза.

— Удивительно это слышать.

— Почему? — удивилась в свою очередь и Ольга.

— Потому что я ума не приложу, зачем красивой женщине заходить в дом, где засел убийца, или шляться по улице, где идет перестрелка. Пусть хоть и вместе с ментами. Там ей не место. Только не поймите превратно, я же не ханжа. Есть места, где женщины, особенно хорошенькие, — желанные гости. Если, допустим, я зайду в ночной клуб и не увижу там ни одной представительницы слабого пола, моему разочарованию не будет предела. Но мне почему-то кажется, что уважающая себя женщина не будет в восторге, если ее затолкают в шкаф с кляпом во рту, а ведь с героиней криминальной истории случается кое-что и похуже.

— Не преувеличивайте, — возразила Ольга. — Ничего такого со мной не случалось.

— Еще чего не хватало, — резонно заметил Турецкий.

Вязьмикина вдруг покрутила головой по сторонам:

— Давайте, может, все-таки перекусим чего-нибудь?

— Вот что мне в вас нравится — вы никогда этого не стесняетесь, — восхитился Турецкий. — Мне столько времени приходилось вращаться в среде, где женщины постоянно трещали о своих диетах и надзоре за фигурой…

— К черту ханжество, — подтвердила журналистка. — Пищеварение важнее!

«Елки-палки, — подумал Турецкий, — как же с ней легко… Может, поселиться тут, в самом деле? Да, но ведь тогда придется действительно этим издательским домом заниматься. А что? Может, привыкну еще, понравится…»

Вечером его ждало новое письмо от Веснина. Точнее, письмо снова было от Меркулова — он опять переслал Александру Борисовичу свежую корреспонденцию. Константин Дмитриевич делал все верно: ни к чему было пугать Веснина включением в дело нового человека, пусть майор себе думает, что находится на связи только с замом генпрокурора.

Но Веснин уже так не думал.

«Продолжим, господа? Я же не ошибся с множественным числом?…»

— Не ошибся, не ошибся, — пробормотал Турецкий со своим верным ноутбуком на веранде. — Продолжим.

«…Я же не ошибся с множественным числом? Наверняка хитроумный Константин Дмитриевич привлек к делу кого-то из своих матерых соратников и помощников. И правильно. Так оно надежней. Итак, мы говорили о мотивах, о том, что движет человеком, что заставляет его становиться, прибегнем к романтическому определению, рыцарем плаща и кинжала. Но гораздо сложнее объяснить эффект двойного (или даже тройного, бывает ведь и такое) агента, который работает сразу на обе (несколько) сторон. Как ни странно, но объединительный европейский процесс, американизация образа жизни и вообще медленное, но явное стирание государственных различий, по крайней мере в Европе и США, в современную эпоху как бы поощряет „двойничество“ секретных агентов. Психологи назвали это явление „феноменом добродушного попутчика“.

Тайна сия велика есть!

Надо ли объяснять одному из руководителей Генеральной прокуратуры, из чего состоит деятельность Федеральной службы безопасности? Ладно, возьму на себя такую смелость. Это обеспечение безопасности, контрразведка и борьба с подрывной деятельностью внутри страны. Надо ли объяснять вам, чем на самом деле занимается глава Волжской службы безопасности? Надо. Потому что к вышеописанным проблемам его деятельность отношения не имеет.

Так что все очень скверно. Но, с другой стороны, не так уж скверно, ведь, в конце концов, я оказался не таким дураком, каким мог оказаться… Так обычно мы себя утешаем, когда партия уже сделана, правильно? Естественно, обидно сознавать, что ты был дураком, хотя бы некоторое время. Конечно, гораздо приятней считать себя умным — всегда, изначально — и, не виня себя в недомыслии, пусть даже временном, всю вину сваливать на внешний мир. Дескать, не оправдал он наших надежд, обманул, соблазнил, а потом бросил. Но что, если внешний мир не изменился, а с самого начала был таков, каким оказался после? Случается ведь, что потом, уже отрезвев, припоминаешь плохие признаки, которые поначалу не мог или не хотел замечать. И, хлопнув себя по лбу, восклицаешь: «Ну и дурак же я был!» Это хлопанье и раскаянье, естественно, ранят самолюбие, но стоят дороже, чем упорствование в ошибке, лишь бы этому самолюбию потрафить. Вокруг мы то и дело видим людей, которые упорствуют в иллюзиях. Почему? Одно из двух: либо гордыня не позволяет им признать ошибку, либо у них попросту с разумом неладно. Такие люди раздражают нас, уже выздоровевших. Если это гордыня, то мы узнаем ее по ожесточению, с которым они отстаивают ошибку. Они знают, что ошиблись, но только в глубине души. Чем больше они знают и чем глубже в душе запрятано это знание — тем упорней, тем громче, с тем большей запальчивостью они утверждают, что по-прежнему правы. Предпочитают считать себя непогрешимыми и требуют, чтобы их считали таковыми, только бы не признать очевидного. Кроме того, им наверняка жаль инвестиций, вложенных в иллюзию. Жаль энергии, веры, лет, посвященных тому, чему всего этого посвящать не стоило. Как же так, выходит, все было впустую? Все зачеркнуть, остаться у разбитого корыта, начать с нуля?

Впустую?

Несомненно.

Но не совсем.

Ведь остается опыт. Однако, увы, опыт — вещь иррациональная, его не взвесить, не разложить по полочкам, не намазать на булку. Это только некая способность к точной реакции, состояние готовности к ее возможному применению, а не какие-то там достижения, накопления и приобретения. Те, кто предпочитает нечто иметь, нежели нечто уметь, опыту предпочитают приобретение, то есть неоспоримый факт, пусть даже он — неправда. Те же, кто упорствует в заблуждениях по причине отсутствия ума, менее агрессивны в их защите. Они продолжают верить — тупо и относительно спокойно. Они для нас меньшее зло. Словом, не так уж все плохо. Не так уж… Было бы скверно, если бы не один пустяк: ошибка была просто заблуждением, а правда, к сожалению, чем-то совсем другим, тем, что гораздо ближе к предательству.

Но давайте посмотрим на заблуждение по-новому — как на доказательство ума. Кто не испытывает разочарований? Только тот, кто упорствует в заблуждениях. Но именно это и означает, что его разум спит либо попросту отсутствует. Когда наступает разочарование? Тогда, когда ситуация, которую мы прежде оценивали положительно, представляется нам отрицательной. Но почему? Можно сказать: ситуация была хорошая, но постепенно изменилась к худшему. И обидеться на нее за то, что она изменилась. Однако можно сказать иначе: ситуация была нехорошей с самого начала, только мой разум спал, но — слава богу — он вовремя проснулся!

Так вот, мой разум, слава богу, проснулся. И я постараюсь разбудить ваш!

Когда речь идет о Конторе, все представляют себе здание на Лубянке. И это правильно, как говаривал первый и последний президент несуществующей ныне страны. Но ведь Москва только субъект Федерации, пусть и крупнейший, и количество фээсбэш-ников, работающих в Первопрестольной, несопоставимо с числом их коллег в провинции.

Итак, что же происходит в провинции? В конкретной провинции! В известной вам провинции!

В деятельности любого УФСБ нет ничего необычного и особенного. Все в подобных спецслужбах происходит так, как часто происходит в нашем российском обществе и в родном российском государстве. В этом ведомстве (Волжском УФСБ) можно обнаружить как честных и профессиональных работников, так и людей вороватых, жуликоватых и даже просто преступных, практически не желающих работать так, как того требуют конституционные положения и ведомственные инструкции. Столкнетесь вы здесь и с людьми, опасными для общества и государства. Кстати, они связаны преступными узами с номенклатурными чиновниками, руководителями области, образуя организованное преступное сообщество, обладающее ни с чем не сравнимым административным ресурсом. Вот уж субъект Федерации так субъект!

У вас неизбежно возникнет вопрос: почему я обращаюсь в Генеральную прокуратуру? Почему не обращаюсь, например, непосредственно на Лубянку?

Возможно, с этого стоило бы начать, но согласитесь, что, не сделав этого, я поддержал интригу. Хотя возможно, ответ вы уже и сами поняли. Узнав то, что узнал, я оказался не в состоянии определить, кому можно доверять в собственном «профсоюзе».

Как это ни печально, в нашем обществе долго складывались тепличные условия для коррупции. Гигантский, неоправданно громоздкий класс — я настаиваю именно на этом определении — чиновничества и лентяев (что не тождественно, надо признать) оказался питательной средой для такого рода преступлений. Бюрократов и бездельников объединяет потребительское отношение к обществу. И еще — агрессивное поведение, когда намечается ущемление их интересов. Возникает, конечно, и корпоративная солидарность, если замахиваются на номенклатурные реалии.

Очень долго и упорно людям инициативным и предприимчивым ставили в пример исполнительных, послушных и безвольных. Очень долго и упрямо мы делали ставку на плакатно-торжественную массовость, забывая, что в этой впечатляющей массовости растворяется индивидуальность. В безликих «крепко спаянных» рядах начисто исчезала личность. Но зато такими раздавленными легче командовать.

Помните ли вы, что сегодня борьба с коррупцией на всех этажах власти — одна из приоритетных задач? Ее поставил перед нами президент России. А руководить операциями по борьбе с коррупцией необходимо из Москвы. Нельзя доверять проведение операций местной милиции и чекистам. Служебный статус разрабатываемых «объектов» оказывается высоким. И есть опасения, что неминуемо включится административный ресурс, то есть противодействие борьбе с коррупцией со стороны областной администрации, а также руководства органов правопорядка: милиции, прокуратуры и ФСБ. А участие в операции сотрудников из центра неминуемо отобьет все соблазны коррупционеров применить «телефонную защиту».

И напоследок сегодня. Законы подобны паутине. Мелкие насекомые в ней запутываются, крупные — никогда. Так считается. Таково общее мнение. Я попытаюсь его изменить».

…Турецкий выключил компьютер.

Что Веснин в самом деле собирается сказать? Может, он просто развлекается, сидя в своем убежище? Крупное насекомое — это, понятно, Тяжлов. Но дальше-то что?

Помимо этого была еще приписка от Меркулова. В ответ на запрос Турецкого он сообщил, что до Тяжлова Волжским УФСБ рулил некий генерал-майор Пьяных, который ныне исполнял обязанности чрезвычайного и полномочного посла России в африканской стране, название которой Турецкий слышал впервые. В настоящий момент он пребывал в отпуске — уехал на сафари. Связаться с ним пока не представлялось возможным. В общем, час от часу было не легче.

В дверь постучали.

Горничная принесла конверт. Турецкий дал ей на чай и отпустил. В конверте оказалось приглашение от господина Леоновича посетить его в любое удобное время, а именно — как можно скорее.

Через час с небольшим Турецкий встретился с кандидатом в мэры у него в офисе. Правда, пришлось некоторое время подождать в приемной.

Леонович сидел за огромным, не меньше трех метров в ширину, столом. Стол был старинный, резной, орехового дерева. Стены кабинета обиты красным дамаском, потолок был сводчатым. Письменный стол, кресло и стул, на котором сидел Турецкий, — вот и вся обстановка. Турецкий смотрел на Леоновича: он был в темном костюме, темном галстуке, белой сорочке. На столе перед ним лежало яблоко и перочинный нож. В кабинете была только одна дверь — та, в которую вошел Турецкий. Значит, Леонович заставил его ждать почти полчаса по какой-то особой причине, а отнюдь не потому, что, скажем, писал или принимал посетителей. Например, чтобы продемонстрировать свою занятость и значимость в ситуации.

— Я не вовремя? — спросил Турецкий.

— Разумеется, я рад видеть новых людей. Вы хорошо сделали, если пришли с каким-либо предложением… — И Леонович посмотрел выжидательно.

«Потешается гад, — подумал Турецкий, — сам же меня позвал». Однако принял правила игры:

— А если нет? Впрочем, понимаю, вы очень заняты…

Леонович посмотрел на Турецкого, довольный собой, торжествующе и одновременно иронически улыбаясь. Потом вытащил из недр стола папку и подвинул ее Турецкому:

— Там — все.

— Слушайте, а нельзя было это сделать как-нибудь по-другому?

— Например?

— Например, просто прислать мне в гостиницу?

— А может, мне хотелось, чтобы в городе все знали, что мы с вами общаемся, — сказал Леонович.

— Да уж не сомневаюсь, — буркнул Турецкий. В машине он посмотрел содержимое папки. Там

были фотографии молодого человека двадцати четырех лет, которого звали Дмитрий Валентинович Головня — это Турецкий узнал из надписи на обороте. Игроки в казино регистрируются, и видеокамеры ведут круглосуточное наблюдение, — происхождение фотографий понятно. На двух из них господин Головня сидел за столом рядом с Олегом Весниным.

Лицо Головни показалось знакомым. Турецкий задумался. Видел он его совсем недавно. И определенно не в Москве. Кто же это мог быть… Было ощущение, что не только видел, но и общался… Кто же это?

Одну за другой Турецкий выкурил две сигареты. Снова посмотрел фотографии. В поезде из Москвы? В издательском доме? В каком-нибудь ресторане? В автосалоне? В яхт-клубе? В гостинице? Нет… Нет…

Ба! Да это же пляжный фотограф с обезьянкой Магдой. Волжск определенно небольшой город. А не узнал сразу, потому что на пляже парень был в бан-дане и плавках, а на фотографиях — в костюме, за карточным столом. Турецкий закрыл глаза, пытаясь восстановить лицо фотографа. Открыл и еще раз посмотрел на снимки. Да, определенно это он.

Турецкий достал телефон и позвонил Агафонову:

— Аркадий Сергеевич, есть для вас клиент.

«В юности я нескольких лет занимался карате, это мне нравилось. Там был парадокс. С одной стороны, бессмысленное накачивание мускулов меня мало привлекало, мне всегда больше нравились игровые виды спорта, где одновременно развивается интуиция, реакция, контроль над ситуацией, где управление внутренним состоянием было важнее физических усилий. Однако была иллюзия, что в карате я это найду в полной мере.

Для меня было необъяснимой загадкой, почему человек должен уподобляться животному. Почему, для того чтобы победить, нужно отказаться от всех желаний, даже от желания победить? Почему желание жить устранялось тоже? И самое удивительное, что большего успеха в бою достигал тот, кто проходил обряд умирания и смерти и на момент боя считал себя умершим…

Я посещал разные секции, потому что в некоторых преподавали обыкновенный «мордобой». Довольно скоро я понял, что для драки достаточно хорошо выучить один прием, довести его до автоматизма, и тогда можно уложить на улице даже специалиста. Но поскольку в концепции боевых искусств психологической подготовки не было, то у тех, кто пытался подойти к боевым искусствам как к философии, все постепенно вырождалось в культ силы.

Я узнал, что различие стилей и школ боевых искусств на Востоке заключалось в различии философских подходов. Новая концепция рождала новую школу, и качество философии достаточно быстро подтверждалось или опровергалось практикой, то есть боевые искусства являлись инструментом философского познания мира. Чем сильнее было стремление человека к познанию мира, к религии, философии, обобщению, тем более высокого уровня в конечном счете он или его ученики добивались в боевых искусствах. Поэтому лучшие школы существовали при тибетских монастырях. Там были разработаны уникальные техники духовного и физического развития. Самое главное — не отделять духовное познание мира от физического. Без постоянных духовных практик боевые искусства вырождаются.

Я долго не мог понять, почему без достижения абсолютного внутреннего спокойствия невозможно значительное повышение уровня и достижение мастерства.

На Востоке это состояние называлось «спокойная вода». Потому что не нужно думать, анализировать во время схватки. Это называлось «пустой ум».

По преданию, один мастер настолько останавливал сознание во время схватки, что потом, через некоторое время, не мог вспомнить, как называлось оружие, которым он пользовался, и как зовут его самого.

В боевых искусствах традиционно начиналось с силы. Большой рост, мощные мышцы были идеалом для тех, кто только начинал процесс познания. Постепенно стала побеждать другая тенденция. Ловкий противник гораздо быстрее побеждал сильного, но примитивного. Техника, скорость реакции стали целью, а сила удара, вес и рост отошли на второй план. Прошло время, и оказалось, что те, кто разрабатывает приемы и комбинации, побеждает просто ловких и быстрых. Ум оказался выше способностей. Способности и ум должны перейти в принципы и идеи, и постепенно приемы и техники складывались в общий стиль. И мастер, освоивший этот стиль, побеждал противника, часто превосходящего его в скорости и силе.

Воля есть реализация желаний, связанная с философским пониманием мира. И отдельные стили, объединяясь, превращались в школы. Основатели школ работали на философско-волевом принципе. Чем больше духовности, душевного благородства имел основатель школы на подсознательном и внешнем уровне, тем масштабнее были достижения его школы.

В буддистских школах боевых искусств кроме игр на выносливость, реакцию, коллективное сознание применялся любопытный прием. Ученик отождествлял себя с каким-то героем или известным мастером и, полностью перевоплощаясь, проводил схватку в этом состоянии. Отождествление себя с каким-то животным позволяло также связать свое сознание и добиться большего эффекта. В современных школах карате система обучения построена противоестественно. Начинающего сначала учат удару, потом защите. Чем большее количество приемов показывает преподаватель, тем выше считается его уровень. И сознание ученика делает целью удар или защиту. При таком отношении он никогда не станет мастером. Помню, как я старательно разучивал блоки, жестко отбрасывая руку или ногу нападающего в сторону. Потом выяснилось, что такие блоки неэффективны, что блок должен быть скользящим. Рука или нога нападающего как бы затягивается на себя и отводится в сторону.

Потом один из ведущих тренеров, у которого я занимался, выразился очень просто: «Первое, что вы должны сделать, — это уйти с линии атаки». Потом он задал вопрос: «Когда противник наиболее уязвим?» Все начали гадать: когда провел прием или в момент проведения приема… Оказалось, что противник максимально уязвим перед атакой. Истинные мастера на полсекунды опережали противника, когда подготовка атаки переходила в саму атаку. Максимально уязвим человек тогда, когда он не думает о защите, а это происходит перед атакой.

Но здесь появляется одна проблема. Для того чтобы атаковать, перед атакой нужно почувствовать состояние противника и точно определить момент начала атаки. Чтобы провести скользящий блок, нужно определить, каким будет удар и каково будет его направление. Значит, главным становится не удар и защита, а оценка движения противника, повышение контроля над ситуацией, умение увидеть движение в его зачатии.

Многие учителя в Тибете на несколько лет превращали своих учеников в послушных рабов до тех пор, пока их «я» не растворялось в желании соединиться с Высшим. В тибетских монастырях один из экзаменов в школу боевых искусств был весьма необычен. К испытуемому подходил преподаватель и неожиданно с размаху бил его по лицу. Если ученик падал без сознания, как подкошенный, его принимали в школу. Если же он оставался стоять после удара — его не принимали. Ориентация на свое «я», на защиту своего «эго» была слишком сильной, и к настоящему обучению такой человек был непригоден.

Наше сознание, наше «я» все время на что-то нацелено. Чтобы в момент обучения не зацепиться за способности, интеллект, волю, ученикам давали задание, непосредственно не касающееся схватки. Допустим, сначала ученики входили в определенное состояние, затем, при отражении ударов, пытались сохранить это состояние. Сначала результат был гораздо хуже, чем у тех, кто думал только об отражении удара, а потом шло продвижение далеко вперед.

Один из учителей брал ложку, в которой лежало яйцо, и, держа ее одной рукой, проходил сквозь строй нападающих на него учеников. Он отражал все удары, но яйцо не ронял. Так мог сделать только человек, для которого удары, защита и нападение раз и навсегда перестали быть целью. Главным для него было достижение внутреннего состояния полной отрешенности и независимости. И удержать яйцо в ложке можно было при исключительной внутренней стабильности. И боевые схватки работали на усиление этого состояния. Чем меньше значимость ударов, атак и защиты для нашего сознания, тем меньше мы от них зависим и тем большего успеха можем добиться.

Как-то в видеофильме я увидел тренировку по кун-фу. На земле сидел человек с завязанными за спиной руками, и в лицо ему каждые полсекунды тыкали концом палки, обмотанной тряпкой. Как он уворачивался при этом, было совершенно непонятно. Здесь могла спасти только мгновенная оценка движения. Главное в боевых искусствах — это не удар, атака и защита, а распознавание и контроль движения или ситуации или в самом начале, или до их возникновения. Есть присказка: «Что делает нин-дзя, когда чувствует опасность? Когда ниндзя чувствует опасность, он не выходит из дома». Это изречение, при всей внешней комичности, достаточно справедливо. Я был удивлен, когда узнал, что техника ударов и нападений, при всем своем совершенстве, в искусстве ниндзя стояла на последнем месте. После определенных тренировок достаточно было посмотреть человеку в глаза, чтобы парализовать его волю. Один из экзаменов у ученика внешне был достаточно прост: нужно было войти в клетку к голодному тигру, глядя ему в глаза, и либо усыпить его, либо заставить отступить…»

«Все-таки издевается, — подумал Турецкий. — Хихикает. Стебется. Но умный, гад, до ужаса. В каждой фразе чувствуется. И внимание мастерски держит, прямо драматург. Однако же, снова ничего конкретного из того, что обещано, — ни про Тяжлова, ни про себя самого».

Турецкий позвонил Меркулову.

— Зачем он это делает, как считаешь? — спросил Турецкий.

— Делает — что? Саша, я иду на совещание к генеральному, говори быстрее и яснее.

— Почему кота за хвост тянет? — рявкнул Турецкий. — Чего ждет?

— Возможно, он нам пока не доверяет — после того, как был убит его курьер… Он мог предположить или допустить, что утечка произошла с нашей стороны. Он же аналитик, не забывай. Он горячку пороть не станет. Хочет посмотреть, как мы себя дальше поведем.

— Что ж, это вполне вероятно. — Турецкий выключил телефон, чтобы не сказать лишнего и откровенно не нахамить, потому что еле сдерживался.

Ситуация была идиотская. Езжай туда, непонятно куда, и ищи того, непонятно кого. Не говоря уж о том, что его выдернули из отпуска. А мог бы лежать сейчас на песочке и даже ногами не шевелить…

Ногами…

Стоп. Стоп!!

Насчет шевеления конечностями. Как он там написал? «Что делает ниндзя, когда чувствует опасность? Когда ниндзя чувствует опасность, он не выходит из дома». Не выходит из дома. ОН ИЗ ДОМА НЕ ВЫХОДИТ! Да это же прямая подсказка, елки-палки. Надо только понять, как же он туда…

Зазвонил телефон.

Турецкий невольно улыбнулся. Наверно, Меркулов сейчас рассуждал так же, как и он.

Но это оказался Агафонов. Правда, с неутешительными пока что новостями.

— В серьезных играх ваш парень не замечен. Из моих коллег его никто толком не знает. Вчера и сегодня он в казино не появлялся. Так что, Петр Петрович, вы уж потрудитесь сами — сперва найдите его, а потом сведите нас вместе, если хотите, чтобы я из него что-то вытащил.

— Ладно, Аркадий Сергеевич, — сказал Турецкий.

Спорить с профессионалом бессмысленно. Тем более что он прав.

Вот только где искать этого самого Дмитрия? Пожалуй, стоило проветрить мозги.

Турецкий проигнорировал лифт и спустился на первый этаж по лестнице. На самом деле он не прочь был бы и поехать, но перед лифтом стояла парочка — смущенный мужчина и чем-то взбешенная женщина, которая выговаривала ему:

— Если у мужчины нет кредитной карточки, он не мужчина!

Турецкий почувствовал приступ солидарности к несчастному мужику, но не лезть же в чужой монастырь, — вот и пришлось топать по лестнице, дабы не смущать мужика еще больше и не бесить еще сильнее его прекрасную и ужасную половину.

Турецкий кивнул портье и уже двинулся было к выходу, но заметил, как уборщик, одетый в фирменную робу гостиницы, выбрасывает в мусорную корзину огромную охапку разноцветных флаерсов. Турецкий вопросительно посмотрел на портье, тот виновато развел руками. Оказалось, кто-то из посетителей бара, уходя, разбросал рекламные листки по всему первому этажу. Турецкий полюбопытствовал — сунул себе один в карман, а прочитал уже на улице, когда прикуривал, стоя возле своей машины.

Как часто вам приходилось слышать фразу: «Добро пожаловать в наш мир»? Трудно даже представить, не то что сосчитать. А ведь довольно страшно звучит, если вдуматься. Самое худшее безумие — видеть жизнь такой, какая она есть, забывая о том, какая она должна быть или какая она была! А ведь она была прекрасной! Прошлое всегда лучше настоящего, потому что все ужасное в нем уже стало частью истории, а все прекрасное греет вас и сегодня.

Надпись на обороте все объясняла.

Приходите в клуб «Ретро-нау» на презентацию новой коллекции неподражаемой Елки Евстигнеевой и на вечеринку «Олимпиада-80 и другие воспоминания». Вход — строго в советских шмотках! (Если их нет — тоже не страшно.)

Отлично. Елка — дизайнер одежды. И, кстати, какая-то Елка была в тату-салоне. Вряд ли это такое уж распространенное в Волжске имя. Но самое существенное, что на бандане фотографа и игрока Дмитрия была эмблема Олимпиады-80. Оставалось дождаться вечера.

В девять часов вечера на вечеринке «Олимпиада-80 и другие воспоминания» ряженных в «советские» шмотки было достаточно. Правда, почти все они смущались и липли к барной стойке. Повод был, а веселья — ни капельки. Столики сдвинуты к окнам, освободившееся место — танцпол, но танцевать, похоже, никто не хотел. Публика загружалась алкоголем.

Турецкий никого и ничего примечательного в клубе «Ретро-нау» не обнаружил, решил вернуться позже и не прогадал.

Второй его заход состоялся в половине двенадцатого, и это уже было совсем другое дело. Публика раскрепостилась, и пол ходил ходуном. Музыка была соответствующая — «АББА», «Ласковый май» и «Мираж».

В баре Турецкий подслушал примечательный диалог пары мужчин:

— Все как уроды в спортивных костюмах. В чем кайф демонстрировать на себе чудеса отечественного клонирования?

— Это не они уроды, а мы, потому что приперлись в пиджаках. Боже, у тебя еще и галстук, и запонки?! Ты, конечно, выделяешься, не спорю, но треники были бы лучше.

Александр Борисович не форсировал события, лениво слонялся по залу, попивая пиво.

Вечеринка же явно удалась — весь вечер возле единственного сортира была очередь, и туалетной бумаги в кабинке не оказалось. Все как в старые добрые (или все же недобрые?) времена.

Следующий диалог, свидетелем которого Турецкий оказался, происходил между мужчиной средних лет и молодой женщиной.

— Елка, как ты стала такой красивой, богатой и знаменитой?

Турецкий вздохнул с облегчением. Вот, значит, та самая Елка. Что ж, возможно, он не зря потратил время.

— Тебе не дала, вот и стала! — совершенно спокойно ответила Елка.

Мужчина, впрочем, тоже не особо нервничал.

— Может, дашь? Станешь еще богаче.

— Хрен тебе. После этого они чокнулись стопками с текилой

и выпили.

У Елки была круглая голова, коротко остриженные волосы, живые голубые глаза и кожа почти оливкового цвета. На плече был выколот талисман Олимпиды-80 — олимпийский мишка.

Турецкий подошел к ней, обнажил голову, продемонстрировал свою татуировку и сказал:

— Мы с вами клиенты одного заведения. Разрешите вас угостить?

— Ну вы даете! — захохотала Елка, явно пребывая в отличном настроении. — Это я здесь сегодня всех угощаю!

— Тогда позвольте полюбопытствовать, что все это значит?

— Вы о чем?

— Об одежде в первую очередь. О музыке — во вторую, ну и так далее.

— Все очень просто. Страна переживает острый приступ ностальгии по восьмидесятым.

— Неужели?

— Объясняю, — авторитетно объяснила Елка. — Сегодняшняя мода — явление, характерное только для столиц. Отъехав от Москвы на сотню километров, вы попадаете в натуральный Советский Союз, с его расшатанными, как парадонтозные зубы, заборами, бабушками в резиновых сапогах и синих трениках, грязно-серыми курами и всем прочим, таким же грязным и серым.

Турецкий иронично улыбнулся:

— Вы так полагаете?

— Уверена, — безапелляционно заявила Елка.

— Что-то я не представляю себе политиков, актеров и прочий бомонд, одетых в старые тренировочные костюмы. Жириновский и Павел Буре точно будут против.

Но Елку трудно было поколебать в выбранном эстетическом направлении.

— Ну и пусть катятся подальше, если ничего не шарят! Конечно, Москва слезам не верит, и… правильно делает. Скромное обаяние восьмидесятых мыслимо только в сочетании с вульгарным шиком девяностых!

— Вот как?

— Само собой. Олимпийка, бриджи, кепка, сапоги на шпильках и гроздья золота — вот что надо носить! В сочетании с вашей татуировкой, кстати, выглядеть будет круто.

— Я учту, — пробормотал Турецкий. — А как насчет золотой фиксы? Мода еще не пришла?

Елка посмотрела на него с удивлением и медленно сказала:

— Слушайте, товарищ, офигенная же идея… Это же можно нехилые бабки сделать! Черт! Черт!! Ну вы даете!

— Бабки сделать можно, надо только сперва на стоматолога выучиться.

— А… — Она махнула рукой. — Ладно, ближе к телу давайте. Что вы хотели от меня? Я же вижу, дело какое-то есть.

— Я ищу молодого человека по имени Дмитрий Головня. Думаю, вы могли бы мне помочь.

— Интерсна-а, — протянула Елка. — Вы за кого меня, собственно…

Турецкий сообразил, что его не так поняли, но извиняться не стал, решил не суетиться и не мельтешить. Главное — сидеть спокойно на крылечке, и тогда увидишь, как мимо проплывут трупы твоих врагов. Кто это сказал? Какой-нибудь Лао-цзы? Неважно.

— Елка, мы с Дмитрием приятели. Ну так как, скажете что-нибудь?

— А чего говорить попусту. Бог нам дал только один рот — чтобы говорить меньше. И два уха — чтобы слушать больше.

— Так и вам вроде слушать нечего — я-то ничего не рассказываю, только спрашиваю.

— Это-то и плохо. — Елка кивнула бармену на бутылку с текилой.

— Уверен, вы его знаете, — не отставал Турецкий, подвигая ей стопочку. — Он классный фотограф и у вас одевается. Не можете не знать. Димка расстроится, если мы не встретимся.

— Да зачем мне этот геморрой? И Димону зачем свинью подкладывать? — Елка лихо опрокинула текилу.

— Да Димон вам только спасибо скажет. Я ему деньги должен.

— Так давайте, я передам! — засмеялась Елка.

— Ладно. — Турецкий открыл бумажник и протянул ей сто долларов. — Жаль только, что повидаться с ним не получится. Я-то в городе проездом. — Он непритворно вздохнул.

Елка удивилась, но деньги взяла. Почесала затылок.

— Короче, записывайте адрес. А уж дома он или нет — это как повезет. Только про эту фатеру никому. Идет? Он ее про запас держит. Вообще-то он неделями из клубов не вылезает. Когда на пляжах не работает и не играет… ну в смысле…

— В казино?

— Вот теперь вижу, что вы реально с Димоном знакомы! — с облегчением рассмеялась Елка, делая знак бармену, чтобы налил еще. — Димон вчера в «Дырявом блюдце» тусовался.

Теперь необходим был помощник. Турецкий мог торчать в клубах и развлекаться, но шастать по жилому сектору города было просто глупо — он все же на виду, и таким действиям легального объяснения не найти.

Как уже не раз в подобных ситуациях, Турецкий позвонил в частное детективное агентство «Глория». В «Глории» в подобных тактических вопросах, как ему казалось, лучше всего подходил Сева Голованов. С Головановым в равной степени хорошо было мерзавцев отлавливать и на кухне за жизнь общаться. Они были почти ровесниками, и Александр Борисович чувствовал некоторую родственность душ.

Но к большому разочарованию Турецкого, Сева оказался занят поиском угнанной машины какой-то шишки, важной настолько, что даже не смог назвать его фамилию. Зато он тут же порекомендовал Пушкина, который сейчас был в отпуске. Турецкий обрадовался. Он начисто забыл про Пушкина, а это был в не меньшей степени подходящий вариант. Позвонили Пушкину. Пушкин, к счастью, действительно оказался свободен и помочь согласился. Турецкий попросил его вылететь немедленно — все накладные расходы будут компенсированы.

Оперативник Иннокентий Михайлович Пушкин был заслуженным работником МУРа, которым безмерно гордился Вячеслав Иванович Грязнов, еще в его бытность главой московской «уголовки». Пушкин по-прежнему работал в МУРе, но не раз в частном порядке помогал сыщикам из «Глории» в разнообразных «деликатных» вопросах. Кстати, вместе с тем же Севой Головановым они некогда вместе ловили жуликов и прочих нехороших граждан, но дальше их дороги отчасти разошлись: Пушкин, в отличие от Севы, наотрез отказался уходить с государственной службы в частную детективную контору. С Севой же они оставались близкими приятелями. Почти как в гоголевском «Ревизоре», острил по этому поводу Голованов. «Бывало, часто говорю ему: „Ну что, брат Пушкин?“ — „Да так, брат“, отвечает, бывало: „так как-то все…“ Большой оригинал».

Оценив интерьер «Дырявого блюдца» и заглянув в меню, Турецкий понял, что это один из тех бессмысленно дорогих баров, которые появились при небольших новых отелях. На темных стенах тускло поблескивали огромные алюминиевые диски, напоминавшие злобные глаза какого-нибудь фантастического чудовища из новомодного фильма. Турецкий сидел под одним таким глазом, неподалеку от освещенной ниши. Периодически пил и ел. Думал о вечном и повседневном. Коротал время, как мог.

В результате прождал четыре часа. Димон Головня так и не появился.

Александр Борисович задрал голову — глянул на зеркальный потолок и подумал, что, наверно, у него тоскливый вид человека, занимающегося бесполезным делом. И для модного клуба совершенно неподходящий.

Девушка за соседним столиком вертела в руках пачку сигарет и искоса поглядывала то на Турецкого, то на входную дверь. Турецкий не удержался и подмигнул ей, девушка тут же привстала, но Турецкий предостерегающе погрозил пальцем: не надо. Не надо. К сожалению. Она пожала плечами и села на место. Он заказал виски «Ред лейбл» три раза подряд, выпил, расплатился и пошел к выходу.

…Он бродил по городу, пока не стемнело. Оказалось, что ночью жизнь в Волжске замирает. По крайней мере, затаивается. Все же не столица. Состоятельный и беспечный люд гудит в увеселительных заведениях, в основном поближе к реке, а остальные граждане уже не первый час пребывают в объятиях Морфея — утром на работу. Ведь не всякому дано быть бизнесменом и издателем.

Вдруг Турецкому показалось, будто кто-то за ним идет. Но кто — вот вопрос. Он оглянулся пару раз и никого не увидел. А ощущение не проходило. Что-то такое неприятное разлилось в воздухе и струилось по тротуару и мостовой у него за спиной. Турецкий почувствовал себя неуютно, главное — незащищенно. Сто пятьдесят граммов сыграли свою роль? Вряд ли. Хотелось куда-то скрыться, но он шел дальше, поеживаясь от смутных предчувствий.

Неожиданно из подворотни выскочил человек и пошел вперед прямо у него перед носом. Некоторое время они двигались в одном темпе — и не было сил обогнать, и отстать было почему-то невозможно. Через несколько минут видеть постоянно эту спину стало противно, раздражение перешло в психическую пытку, и, разозлившись, минуты через три Турецкий все же обогнал этого типа. Но можно ли было таким образом от него отделаться? Нет и нет. Теперь он шел за Турецким по пятам, разглядывал его спину и громко дышал. Турецкий свернул за угол (он запомнил, это была улица Шаляпина) и принялся изучать номер ближайшего дома (17а), ожидая, пока этот тип пройдет мимо.

Но он не прошел. Он вообще больше не появился.

Ну и ну. Странный город. Странные люди…

«А может, это я не совсем нормальный бизнесмен, — подумалось Турецкому. — Тьфу ты, то есть следователь».

Турецкий снова выбрался на улицу Шаляпина — никого. Он присел на бордюр, ожидая, пока появится какая-нибудь машина. Ждать пришлось не меньше четверти часа.

Через тридцать минут он был у себя в номере. Внимательно все осмотрел. Кажется, за время его отсутствия никто тут не появлялся. Да бог с ними со всеми.

Турецкий выпил и завалился в постель. Бессонница мучила недолго, он умел с ней мирно сосуществовать. Турецкий дал ей немного поглумиться над своим уставшим телом, а потом взял свое — проспал пять часов кряду и был как новенький. Не вставая с постели, выкурил сигарету натощак, ну да, вредно, натощак вредно особенно, но что поделаешь, когда без этого — совершенно никак. Потом еще немного усугубил здоровье с самого утра — влил в себя две чашки крепчайшего «нескафе». Потом еще одну сигарету, потом, наконец, принял душ, и вот уже там, возможно вместе с водой, стали приходить кое-какие мысли. А что, как знать, может, она тут целебная.

Ладно, играть в бизнесмена — так играть по правилам. Он присел к столу, поковырялся в ноутбуке. Посмотрел свежую почту. По работе не было ничего. А вот жена написала, что у дочери что-то вроде нового бойфренда. Ей так кажется. Ну и на здоровье. Какой там бойфренд в четырнадцать-то лет? Вечно Ирка фантазирует невесть что… Хотя… Турецкий задумался. Кто знает, кто знает. Он попытался вспомнить себя в схожем возрасте — вышло так себе. Ничего не вышло. Помнилось только, что о девчонках он думал, и не просто думал, а и совершал некоторые не совсем приличные телодвижения. Но кто ж их не совершал наедине сам с собой в четырнадцать-то лет?! А вот первая любовь… нет, она пришла значительно позже… «Впрочем, что я вру, — одернул себя Турецкий, — а Люська из старшей группы детского сада? Та самая, которой я оборвал замечательные пушистые помпончики с зимней шапочки! Какого же они были цвета? Может, красные? У фотографа была бандана синего цвета. У загадочной соседки с соседнего балкона футболка — красного. Ольга Вязьмикина, кажется, предпочитает зеленый. Ольга… Что-то давно мы не виделись. Ладно, всему свое время».

С Пушкиным встретились в аэропорту, куда Александр Борисович приехал на частнике, поймав машину в глухом переулочке, долго и «беспечно» при этом пошатавшись по центру города.

При виде Турецкого Пушкин слегка поднял брови, но ничего не сказал — отреагировал на смену имиджа сдержанно. Значит, так надо. А Турецкий в который уже раз подумал, что Иннокентий Михайлович похож на хладнокровного индейского охотника на службе у тупоголовых бледнолицых. Тупоголовый бледнолицый — это, разумеется, он сам, помощник генпрокурора и… бизнесмен.

Пока они пили кофе в аэропортовской кафешке, Турецкий объяснил, что требуется. Пушкин покивал. Подумал.

— А если меня опознают, Сан Борисыч? В принципе у меня тут есть знакомые менты. Это может как-то на вас отразиться? Будем ли мы и дальше входить в контакт очно? И еще: тут все время такая жара?!

— Во-первых, называй меня Петр Петрович. Во-вторых, будем надеяться, что этого не случится. Насчет контакта — по обстоятельствам. Но в гостиницу мне, конечно, не звони. На сотовый — да. Жару — отключу, как только справишься с первым заданием. Вот тебе первое задание…

Из аэропорта Пушкин поехал на улицу Коненкова в дом № 6. Там он поднялся на третий этаж и позвонил в 11-ю квартиру, которую снимал Димон Головня, так, по крайней мере, сказала Турецкому Елка. На звонок, однако, никто не реагировал. Возник извечный русский вопрос: что делать?

Он позвонил соседям. Через некоторое время за дверью послышалось шевеление. Пушкин понял, что его рассматривают в глазок, но замок так и не открыли. Он надавил на звонок снова и сказал:

— Можно с вами поговорить? Я слышу, что вы дома. Извините, пожалуйста.

— Все равно я Вадичку никуда не пущу! — раздался истеричный женский голос. — У него близорукость! У него очки! У него скрипка! У него талант!

— Какого Вадичку? — удивился Пушкин. — Куда не пустите? Какая еще скрипка?

— А… Вы не из военкомата?

— Нет.

За дверью помолчали. Наконец она приоткрылась, и через цепочку на Пушкина уставились подозрительные материнские глаза.

— Наверно, я ошиблась? Тогда ладно. Но в дом я вас все равно не пущу. Что вы хотели? У меня через час заседание комитета солдатских матерей.

— Все-таки вы заранее к армии готовитесь, — не удержавшись, заметил Пушкин.

— А вам какое дело?! — Тетка немного брызгала слюной.

Пушкин инстинктивно сделал шаг назад: кто знает, вдруг она у нее ядовитая?

— Я хотел спросить о ваших соседях из одиннадцатой. Ну вы же знаете, молодой человек, фотограф, на речке работает…

— А! — сказала тетка. — Я вас раскусила! Вы во флот его хотите забрать! В подводный?! Не выйдет! Не выйдет! Не выйдет!!!

Она захлопнула дверь, изрыгая проклятия.

Что же дальше-то? Пушкин подумал, что может быть за сын у этой сумасшедший и будет ли от него действительно какой-нибудь прок многострадальной российской армии… А впрочем, у него своих проблем хватает.

Он поднял голову и обследовал потолок. Ага! Возле 11-й квартиры потеки. Сверху явно заливают, причем не первый день: потеки были разных цветов — от зеленоватого с плесенью до коричневого. Пушкин поднялся на следующий этаж и позвонил в 15-ю квартиру.

— Ща, подожди, — раздался женский голос. Даже скорее девичий.

На этот раз дверь распахнулась настежь. На Пушкина снизу вверх взирало очаровательное существо с папироской в руке. Оно было в шортах и линялой футболке, с копной черных волос и огромными глазами.

— Ой, — немного смутилось существо. — Я думала, друзья вернулись. Вам кого? Родители уехали. Они на раскопках под Астраханью.

— Жаль, — сказал Пушкин, оценивая ситуацию. — А я… гм… видишь ли, с ними уже говорил об этом. Я под вами живу. Ну и, — он развел руками, как бы испытывая неловкость, — ну и заливаете вы нас.

— Черт, я так и знала, — расстроилось существо и аккуратно затушило папироску — послюнявило пальчиком. — Мне мама говорила, ванну больше часа не принимать, трубы старые. Что, сильно залили?

Из внутренностей квартиры неслись табачные облака и непонятная энергичная музыка, что-то уж очень современное.

— Да, в общем, терпимо, не плаваем пока, — засмеялся Пушкин.

Из ближайшей комнаты закричали:

— Стасик голландских шишек срубил?

— Это не Стасик, — бросило через плечо существо. Потом Пушкину: — Значит, это вам Надька квартиру теперь сдала?

Пушкин кивнул:

— Да. А вы с ней подруги? Девчонка хихикнула:

— Скажете тоже!

— Я так подумал, раз вы в курсе того, что она сдает…

— Просто, когда последний раз скандалили из-за потопа, который мы устроили, — объяснила девчонка, — я видела, как предыдущий жилец въезжал. Серьезный такой дядечка, неулыбчивый.

— Дядечка? — засомневался Пушкин.

— Ну да. Лет двадцати пяти, наверно.

— Это Димон-то серьезный? — по возможности легкомысленно переспросил Пушкин, чтобы исключить путаницу, хотя уже понял возрастную «линейку».

— Не знаю я ничего ни про какого Димона. А этого дядечку я ни разу и не видела больше! Один раз только у него спички стрельнула прикольные, и все. А нас тут последнее время, — она откровенно улыбнулась, — дым коромыслом до утра, отрываемся по полной, пока родителей нет. Жаль, недолго осталось: осень на носу… — Тут она спохватилась. — Так что если мешать будем, вы скажите сразу, ладно? Не надо разборки устраивать, мама расстроится…

— Ладно, ладно. А что за прикольные спички?

— Ща, покажу. — Она ушла в недра квартиры и минуту спустя вернулась с коробком фирменных спичек. Собственно, спичек в нем уже не было. Зато на коробке было написано: «Кафе „Террариум“. Бизнес-ланчи и дискотеки».

Когда Пушкин выходил из подъезда, навстречу ему шел здоровенный, под два метра, детина с маленьким черным футляром под мышкой. Страшное подозрение охватило Пушкина:

— Это ты — Вадичка из десятой квартиры?

— Да, — удивился детина. — А откуда вы…

— Хочешь иметь стильную прическу и бесплатно питаться? — мстительно сказал Пушкин. — Приходи в наш военкомат!

Детина попятился в подъезд. А Пушкин, пребывая уже в неплохом, в общем, настроении, позвонил напарнику:

— Петр Петрович, чем занимаетесь?

— Спорю тут с одной продвинутой журналисткой о смысле жизни. Она говорит, что его нет, а я доказываю, что его слишком много. А что, я нужен?

— Я только вот что хотел… Вы случайно не знаете, что такое голландские шишки?

После некоторой паузы Турецкий сказал:

— Издеваемся?

— Да какое там. Вполне серьезно спрашиваю. Что-то знакомое, вертится вот в башке, вроде слышал…

— Иннокентий Михайлович, голландские шишки — это «травка», вроде гашиша, только поинтереснее, понял? У молодняка популярна. А что случилось?

— Потом расскажу. Привет продвинутой журналистке.

Пушкин подумал, что можно, конечно, позвонить куда следует, в волжской милиции у него были знакомые. Но… не станет он этого делать, просто не станет, и все. Да, он неправ. Травка — это, конечно, наркотик, но ведь и сигарета, которая сейчас у него в зубах торчит, тоже наркотик. А девчонка… побалуется, встретит нормального мужика, потом ненормального, потом снова нормального, замуж выйдет, детей родит, карьеру будет делать или не будет, в общем, жизнь так закрутит… Может, и стоит сейчас впрок расслабиться?

И он поехал в «Террариум».

Турецкий спустился по крутым ступенькам и заглянул в полутемный сводчатый зал. Это была пивная, куда его вызвал Пушкин. Посетителей было немного, и Пушкина Турецкий среди них не разглядел. Зато увидел, что помещение этим не ограничивается — арочный проход — и он уже в следующем зале. Пушкин сидел здесь. На столике перед ним были две кружки пива и соленые сушки. С другой стороны стола жались двое молодых людей, лет двадцати, едва ли старше. Вид у них был слегка испуганный. Пушкин знал свою работу. И наверняка не вызвал бы, если б ему нечего было сообщить. Пушкин подмигнул Турецкому:

— Вот, Петр Петрович, поговорите с этим шибз-диком. — Он протянул свою длинную руку и встряхнул парня так, что тот едва не слетел со стула. По мимике и тону Пушкина Турецкий сообразил, что его дело теперь — играть «хорошего полицейского».

— Как тебя зовут?

— Алекс…

— А я Майкл, — подал голос второй.

— Это неважно, потому что ты будешь сидеть и помалкивать, — внушительно сказал Пушкин.

Турецкий укоризненно покачал головой: к чему, дескать, такие грубости?

— Вот что, Алекс, я хочу, чтобы вы мне быстренько рассказали про Димона Головню, и мы полюбовно разойдемся.

Алекс вопросительно посмотрел на Пушкина.

— Про «Террариум» повтори.

— Ну да, — подтвердил Алекс, — мы зависали там в четверг, и ничего хорошего там не было. Вообще убогое место.

— Чем же убогое?

— Сначала нас обломали с кальяном — сказали, нет угля. Пришлось пиво пить.

— Тяжело вам, — посочувствовал Турецкий.

— Да… Потом Майклу принесли совершенно остывший кофе. Он попросил его заменить или подогреть хотя бы, но официант к просьбе отнесся холодно, а его коллега довольно громко так сказал: «Да подогрей ты ему в микроволновке так, чтоб он губы обжег себе, сука!» Это как, по-вашему?

— Нехорошо, — безо всяких эмоций сказал Турецкий. — Некультурно. Я вас понимаю, молодые люди. — Он вытащил пачку сигарет и предложил молодым людям.

— Не, мы не курим, — вставил Майкл. — Это вредно.

— Надо же, — удивился Турецкий, щелкая зажигалкой и продолжая рассматривать подростков.

— Потом мы попросили официанта поставить диск, который принесли с собой, — хотя бы за деньги, он согласился часа через полтора. К двум часам ночи менеджер зала, все время косившийся на нас, снял ботинки и улегся спать — по соседству, на диванчике, сказал, что всегда там спит. К пяти утра мы решили, что нам пора, попросили счет, я пошел к барной стойке, чтобы забрать диск. За стойкой никого не оказалось, и я стал разглядывать музыкальный центр, пытаясь понять, как вынуть его из центра. Тут — вопль: «Не трогать!» Из-за двери (видимо, вход на кухню) на меня обрушились потоки нецензурной брани: девушка, по виду похожая на повариху, предлагала вступить мне в половые сношения с мамой, папой, причем в извращенной форме. Я сначала не поверил, что она говорит это мне, и переспросил. Она подтвердила. Я разбудил спящего менеджера и попросил у него книгу жалоб. Мы с ним отправились в соседний зал искать книгу жалоб, но не нашли, а когда вернулись, то увидели, что девушка с кухни и трое моих друзей кидаются друг в друга пирожными и блюдцами, и она при этом не перестает ругаться. Менеджер сразу убежал на улицу. А мы, подавив сопротивление поварихи и забрав свой диск, заведение покинули. Но на улице нас уже ждал менеджер с четырьмя охранниками из соседнего ресторана. Эти уроды предложили нам оплатить пострадавшие во время конфликта с поварихой пирожные. В ответ на это предложение Майкл сказал, что мы уходим, а на повторное требование выдал следующее: «Если хочешь нам что-то сказать или набить рожу, то догоняй нас — видишь, мы уходим». Менеджер решил, что он нам говорить ничего больше не хочет, и мы ушли. Все.

— Точно все? — проникновенно спросил Турецкий.

Очевидно, все-таки вид у «хорошего полицейского» был не слишком дружественный, потому что Алекс невольно подался назад.

— Я бы перекрестился, но не знаю, как это делается…

— А на кой черт мне все это надо?! — ласково спросил Турецкий.

Алекс с Майклом переглянулись и посмотрели сперва на Пушкина, потом на Турецкого, как бы говоря: а мы-то тут при чем?! Пушкин все объяснил одной фразой:

— Менеджер — это Димон.

— Та-ак, — задумчиво произнес Турецкий. Алексу в его голосе послышалась угроза, и он невольно вжал голову в плечи.

— Свободны, пацаны, — сказал Пушкин. — Вам зачтется.

Приятелей как ветром сдуло.

— Он в отпуск ушел, — сказал Пушкин. — За свой счет. Причем вчера. Кто-то предупредил, наверно. И дома не появлялся — на съемной то есть квартире. Своего угла у него нет. Женщины постоянной — тоже. Спрятался где-то. Город большой, злачных заведений много.

Турецкий кивнул: он ждал чего-то подобного.

— Значит, фотограф и менеджер кафе «Террариум»… Что же его связывает с моим клиентом? Только покер?

— Это не моя проблема, верно? — напомнил Пушкин. — Я всего лишь должен его найти. Пока известно немного. Курит сигареты «Собрание», пользуется серебряной зажигалкой «зиппо».

— Всего лишь… Так ищи!

Они расстались, и Турецкий подумал, что ситуация вышла из-под контроля. Или, точнее, взяла его самого под свой контроль. Чем он занимается? Ищет какого-то игрока Димона, который, возможно, знает игрока Веснина; причем ищет для того, чтобы отдать его на растерзание игроку Агафонову. Ну не бред ли?!

Возникло острое желание вернуться в гостиницу, залечь в прохладную ванну и выпить полбутылки виски. А может, и целую.

…Когда Турецкий вернулся в гостиницу, в номере его ждал сюрприз. Во-первых, входная дверь была открыта, во-вторых, внутри были непрошеные гости. Двое крупных мужчин расположились в креслах и равнодушно смотрели телевизор, причем без звука.

Турецкий, однако, и бровью не повел. В сущности, он уже давно ждал чего-то подобного и был удивлен только тем, что его не потревожили раньше. Он спокойно кивнул пришельцам и прошел к бару. Забил почти полный стакан льда, налил немного виски, поболтал и выцедил с наслаждением. Поставил стакан на бар и «вдруг» заметил рядом упакованный ящичек с сигарами. Турецкий изобразил приятное удивление. Собственно, он уже так последнее время привык врать и изображать кого-то другого, что это вышло легко и естественно.

— Это вы доставили? Теперь уже удивились пришельцы, а Турецкий

времени не терял — коробку распаковал, осмотрел ящичек, прочитал дарственную надпись, сделанную себе любимому, хмыкнул, пробормотал: «Что ж, приятно, приятно, не забывают, черти». Открыл, достал одну сигару, вторую, понюхал. Остался доволен. Повернулся к непрошеным гостям.

— Сигару хотите? — спросил он, поднося ящичек им по очереди. — Похоже, настоящий «Панч».

Мужики переглянулись. Нечасто, видимо, они слышали такое предложение.

— Я не против, — отозвался первый, которого Турецкий сразу назвал про себя Братан: не в силу каких-то социальных факторов, а потому что тот был лыс, только не обрит, как Турецкий, а вполне естественным образом; но в любом случае Александр Борисович почувствовал к нему симпатию.

Братан взял сигару. Второй сделал то же самое, не сказав ни слова, даже не поблагодарив. Однако то, что на крышке роскошного ящичка была здоровенная серебряная пластина с дарственной владельцу, произвело на незваных гостей определенное впечатление, они переглянулись, и Братан даже посмотрел себе под ноги, будто пришел с улицы, где идет проливной дождь, а он, растяпа такая, страшно наследил.

— Малоприятная у вас, наверно, вышла прогулка в такую жарищу, — заметил второй мужик, откусывая кончик сигары и выплевывая его себе в ладонь.

«По крайней мере, не на пол», усмехнулся про себя Турецкий.

Неплохое правило, пригодное как для повседневной жизни, так и для работы под прикрытием, — отвечать так, чтобы в ответах этих содержался максимум правды, которую можно огласить без риска для себя. Турецкий сказал:

— За кого вы меня принимаете? Если бы это зависело от меня, я бы даже не вышел на улицу. Но мне сегодня пришлось навестить тяжелобольного друга. За городом. Заодно и искупался.

— Полегчало, поди? — заинтересовался Братан. — Завидую вам. Я вот давно не выбирался.

— Полегчало, — охотно покивал Турецкий и предложил зажигалку.

Они подкурили и синхронно закашлялись.

— Не затягивайся, кретин, — сказал Братан второму, и тот в ответ пихнул его локтем:

— Сам знаю!

— Мы вообще-то из милиции, — как-то вскользь заметил Братан, словно сообщал о том, что в детстве собирал марки.

Турецкий подумал, что они, должно быть, считают его полным идиотом.

— О, в самом деле? — отозвался он тем самым светским тоном, каким должен был говорить господин Долгих, пребывая (пока еще!) в добром расположении духа.

— Паспорт у вас где?

— Приезжему, по-моему, разумнее всего держать документы при себе.

— Здравая мысль.

Турецкий вручил собеседнику паспорт. Тот внимательно изучил документ и передал его товарищу.

— Тут вроде все в порядке, — сказал второй.

Турецкий, с сигарой в зубах стоявший возле балкона, ничего не ответил. Он смотрел на незваных гостей, изображая на лице совершенную беззаботность. Второй «милиционер» вернул паспорт Братану, который машинально стал барабанить пальцами по обложке.

— Нас послало начальство, — сообщил он, и Турецкий заметил, что они оба теперь смотрят на него в упор и безотрывно. — Оно хочет, чтобы вы ответили на некоторые вопросы.

Невозможно было не обратить внимания, что некое абстрактное «начальство» никак не персонифицируется и даже не низводится до единственного числа.

Хорошее правило: если у тебя нет наготове уместного ответа, лучше промолчи. И если собеседник сказал что-то, по его мнению требующее ответа, твое молчание приведет его в замешательство. Так что Турецкий ждал, пока «милиционер» договорит.

— Что скажете? — не выдержал второй.

— По какому поводу? Тут вмешался Братан. Хотя Турецкий не до конца

был в этом уверен, ему показалось, что он немного колеблется.

— Дело в том… жители этого района жалуются на шум, который поднимают посетители казино.

— Казино?

— Ну да, казино, в гостинице. Зазвонил гостиничный телефон. Турецкий знал

наверняка, что это Вязьмикина, если только не случилось что-то экстраординарное и Пушкин не нашел за последние полчаса Димона.

— Алло?

— Петр Петрович, — прощебетала журналистка, — у меня созрело классное предложение. Хочу вам подсунуть концепцию нового журнала для издательского дома! Что скажете?

— Хм, — сказал Турецкий, поглядывая на «ментов». — Вопрос уж больно серьезный. Не по телефону же…

— Вы заняты?

— Да не особо. Собирался вот ванну принять… — Он невольно посмотрел на «ментов».

— Так принимайте, конечно. А я пока в гостиничное казино заскочу.

— Зачем? — удивился Турецкий. Удивился и вообще, и такому вот совпадению.

«Менты» прислушивались к разговору и явно гадали, кто позвонил и о чем идет речь.

— Журнал — про игровой бизнес, — объяснила Ольга. — Пригласим Агафонова регулярную колонку вести… Да и вообще… Идея — пальчики оближете!

— Вот что, давайте встретимся там через час, — сказал Турецкий и, не дожидаясь ответа, положил трубку. — А я и не знал, что в гостинице есть казино, — сказал он с видом приятного удивления — уже «ментам». — Надо бы посетить…

— Теперь знаете, — сказал Братан. — Оно на крыше в застекленном помещении. Но у них что-то с кондиционерами случилось, и из-за жары они теперь открывают окна. А там игроки — сами понимаете. Мы хотим знать: вас лично шум не беспокоит? Если они действительно так уж шумят, то, наверное, очень вам мешают.

На мгновение Турецкий растерялся. Что за ахинею несет этот тип? И какого черта шефу УФСБ понадобилось посылать к нему своих подчиненных под видом ментов, да еще таких придурков? Задаваемые ими вопросы бросали вызов здравому смыслу. Хотя актеры, конечно, были замечательные, и это уже тревожило Турецкого: если у Тяжлова такие кадры, то это весьма серьезный противник. В первую очередь — для Веснина. Но теперь похоже было, что и господину Долгих готовят ловушку. Что же происходит? Обыскивали ли его апартаменты? На первый взгляд нет. Найти, правда, они ничего тут и не могли, но важно знать, что вокруг него творится.

Но на вопрос Турецкий ответил предельно спокойно:

— По правде говоря, я сплю как убитый — наверно, потому, что у меня чистая совесть и незапятнанная репутация. Так что я пока никакого шума не слышал.

«Менты» тоже оставались невозмутимы. Или они не понимали юмор, или просто получили соответствующие инструкции. А может, сигара на них так подействовала? Кажется, с непривычки они все же затягивались и теперь выглядели слегка осоловевшими.

Турецкий доброжелательно добавил:

— Но даже если меня и разбудил бы поднятый кем-то шум, я бы не стал жаловаться. В мире ведь столько горя, нищеты и трагедий, что, по-моему, нехорошо было бы мешать развлекаться людям, которые способны развлекаться.

«Менты» выпучили глаза. Такого аргумента они, похоже, еще не слышали.

— Но факт остается фактом: граждане возмущены, и наше начальство убеждено, что этому необходимо положить конец. Кстати, — вспомнил Братан, — разрешите полюбопытствовать. А что вы делаете в Волжске?

Вопрос был задан столь дружеским тоном, что Турецкий понял: расслабляться нельзя ни на секунду. Дружелюбный «мент» гораздо опаснее подозрительного.

— Читаю местную прессу, — ответил Турецкий и указал рукой на стопку газет на столе. Четыре глаза устремились в этом направлении.

Братан легонько кивнул второму. То ли это означало, то ли он дал понять напарнику, что считает постояльца люкса идиотом, то ли выразил сочувствие желанию Турецкого обрести покой в этом беспокойном мире. Во всяком случае, они встали. Братан потушил сигару и положил ее в нагрудный карман рубашки. Второй сделал то же самое, только потушить забыл.

Турецкий пожал им руки, закрыл за ними дверь и с довольным видом пошел в ванную. Раздеваясь и посмеиваясь, он открыл кран и налил полную ванну воды, добавив немного хвойной пены. Вернулся в комнату, прихватил бутылку виски, стакан со льдом и уже окончательно залез в ванну…

Ну и командировочка. Сколько встреч, сколько людей. (Турецкий сделал основательный глоток и положил себе на лицо холодное полотенце.) В голове волжские персонажи уже не очень-то помещались. А ведь, скорей всего, это еще далеко не комплект…

Пожалуй, пора побрить голову. Он вытянул шею… нет, так ничего не видно. Приподнялся из ванной и с сомнением глянул на себя в зеркало. Все же лучше завтра… Да и вообще, к чему такие сложности? Бреются-то почти все самостоятельно, а вот стричься же никому так в голову не приходит. Завтра он пойдет в парикмахерскую и…

Едва ли не впервые в жизни Александр Борисович Турецкий, видный, крупный, уверенный в себе мужчина, не знал, что делать, да чего греха таить — попросту растерялся. За спиной у него стоял человек и внимательно, серьезно смотрел на Турецкого — тоже в зеркале. Он был высок, сухопар, на носу у него были очки в тонкой оправе, и еще — он раскачивался с пяток на носки, будто терпеливо чего-то поджидая.

Это был тот самый человек, которого Турецкий встретил в бильярдной в яхт-клубе, когда он выходил после разговора с Волковым-Пятибратовым. Но что ему было нужно? И как он, черт побери, сюда попал?! Турецкий хорошо помнил, что, после того как ушли «менты», он закрыл номер на ключ и из двери его не вынул.

Турецкий прокашлялся:

— Может, все-таки выйдете? Сухопарый задумчиво кивнул, но, задержавшись на пороге, добавил:

— Симпатичная татуировка… Может быть, угостить вас ужином? — сказал он, внимательно разглядывая Турецкого, вышедшего в комнату в банном халате. — Вид у вас, честно говоря, несколько замученный. И даже грозная лысина не спасает. А вот ужин, хороший ужин, хорошее вино, очень может быть, спасут… Видите ли, я чувствую себя неловко. Мне кажется, я поступил невежливо, а вы все же гость в нашем городе. Когда мы с вами встретились в яхт-клубе, я, кажется, даже не поздоровался. Хочу загладить свою оплошность. Разрешите представиться, начальник УФСБ Тяжлов Афанасий Константинович.

«Это он, — сразу поверил Турецкий. — Боже, какой же я дурак. Тяжлов собственной персоной! Вот, значит, как выглядит человек, которого никто не может сфотографировать…»

— Это все жара, — сказал Турецкий.

Сухопарый сочувственно кивнул.

Часто лицо собеседника может сказать больше, чем его слова. Лоб у Тяжлова был ясный и благородный, как будто вылепленный мощным и деятельным умом, зато рот выражал строгую непреклонность. Все в его чертах дышало энергией и силой. Неожиданно для себя самого Турецкий с каким-то удовлетворением созерцал его вдумчивую сосредоточенность и ясно выраженную твердость. Но глаза, в которых, быть может, таилась главная разгадка, были немного опущены и малодоступны наблюдению. Тяжлов посматривал по сторонам, как человек празднолюбопытствующий, как будто это он тут турист. Профиль Тяжлова был еще более суровый и четкий. У мужчин такая внешность вызывает уважение и желание дружбы, у женщин гораздо более однозначные чувства.

И сразу же Турецкий понял еще кое-что. Парни, вломившиеся к нему в номер, не были подставными, это были самые настоящие и самые заурядные менты, на то и делался расчет — не на сложную актерскую игру, а на их природный, естественный, так сказать, кретинизм. Такой ас, как Тяжлов, не станет усложнять комбинацию. Вся соль заключалась в том, чтобы поговорить с постояльцем какое-то время, одновременно снимая его скрытой камерой. Съемка, несомненно, тут же транслировалась в какое-нибудь соседнее помещение, и Тяжлов прекрасно видел и слышал все, что происходило. Он хотел посмотреть на постояльца люкса, и он на него посмотрел. И оценил. И изготовился к прыжку. И прыгнул. И застал врасплох.

Что же теперь?

Теперь вот — что?

Турецкому оставалось надеяться, что выглядит он не слишком потерянным. Хотя, конечно, в таком виде, практически в костюме Адама, большого достоинства не соблюдешь… Но самое главное сейчас понять, кем Тяжлов его считает — бизнесменом или засланным казачком. Ладно, поживем — увидим. Если еще поживем.

— Можно заказать ужин в номер, — предложил Турецкий.

— Вы невнимательны. Я угощаю ужином вас. Турецкий пожал плечами: дескать, ради бога.

И стал одеваться, не переходя в другую комнату, прямо на глазах у Тяжлова. Пусть фээсбэшник видит, что он абсолютно спокоен и никому никаких сигналов подавать не собирается.

— И далеко мы поедем? — спросил Александр Борисович, когда они подошли к лифту.

— На крышу, — ответил Тяжлов совершенно серьезно.

Турецкий поднял брови, но больше никак не отреагировал.

Тяжлов не шутил, они действительно поехали на крышу. Не врали и менты — там было казино. Но помимо казино там оказался еще и крошечный ресторан — для избранных. Правда, чтобы попасть в него, надо было пройти через все то же казино (две рулетки, четыре стола для блек-джека, еще четыре — для покера и один для крэпса).

Ольгу Вязьмикину Турецкий заметил сразу — она сидела в баре на высоком табурете и слегка болтала ногами. Перед ней стоял бокал с «маргаритой», но Ольга к нему еще не притрагивалась, а что-то строчила в блокноте, возможно, готовилась к серьезному разговору со своим издателем. А возле стола с блек-джеком Турецкий увидел мужчину в голубых джинсах и черном пиджаке. Он подкуривал длинную коричневую сигарету с помощью зажигалки «зиппо». Это был Димон Головня.

— Вот так встреча, — сказал Турецкий, останавливаясь.

— Кого-то увидели? — вежливо поинтересовался Тяжлов.

— Да, там моя новая сотрудница. Очень талантливая журналистка, между прочим. — Он усмехнулся. — Мечтает взять у вас интервью.

— Лучше пусть не мечтает. Здоровее будет.

— Понятно. Не будете против, если я скажу ей пару слов?

— Сделайте одолжение.

Турецкий с беспечным видом подошел к бару, стараясь, чтобы Димону не был виден даже его профиль, и, не здороваясь, сказал Ольге:

— Звоните Агафонову, скажите, что человек, который ему нужен, сейчас здесь. Вот он — в пиджаке и джинсах, видите? Хорошо. Это Дмитрий Головня. Пусть Флюгер срочно выезжает. Его в казино не пустят, так пусть ждет в холле первого этажа. А вы следите за этим парнем. Их надо свести во что бы то ни стало. Если я не освобожусь, сделайте это сами. Мне не звоните.

Ольга, надо было отдать ей должное, отреагировала сдержанно — едва заметно кивнула, положила блокнот на стойку и достала мобильник.

Когда Турецкий вернулся к поджидавшему его Тяжлову, он бросил на Ольгу последний взгляд. В другой раз его бы позабавило, как всезнающая журналистка недоуменно смотрит на начальника УФСБ, пытаясь понять, кто это, собственно, такой. В другой раз — да. Но не сейчас.

Уф… Он перевел дух. Пока все складывалось довольно удачно. Если, конечно, не считать того, что температура тут была под сорок.

Часть четвертая КАПКАН НА ОХОТНИКА

В ресторане, в отличие от казино, работал кондиционер, и это сразу подняло настроение. Удушающей жары как не бывало.

— Я слышал, вы некоторое время провели за границей, — сказал Тяжлов, пригубив свой аперитив. По обоюдному согласию они заказали старую добрую «хванчкару». Тяжлов гарантировал, что вино здесь настоящее.

Турецкий понял, что его (Долгих то есть, не Турецкого, конечно) биография внимательно исследована. Что ж, очень хорошо.

— Слава бежит впереди меня, — ухмыльнулся Турецкий. — Да, я работал там и… учился. Точнее, в обратном порядке дело было.

Тяжлов одобрительно покивал.

— Всегда отрадно слышать, что человек в зрелом уже возрасте проявляет интерес к изучению нового для себя дела. Зачастую ведь людям, познавшим успех в бизнесе, свойственен некоторый догматизм и, как бы это сказать?…

— О каком зрелом возрасте вы говорите? — засмеялся Турецкий. — Я сейчас молод как никогда!

Тяжлов тоже улыбнулся и спросил:

— Вы, Петр Петрович, были в целиком иноязычной среде или отправились на свою учебу как Ломоносов — с друзьями из России?

Турецкий помотал головой.

— Я сознательно исключил такую возможность, как отвлекающий фактор. По правде говоря, я вообще неохотно знакомился с русскими за границей. Я их узнавал даже издали по походке, крою одежды, а главное, по выражению лица.

— И как же выглядят русские за границей? Какое у них выражение лица?

— Самодовольное и презрительное, часто повелительное, а потом вдруг сменяется выражением осторожности и робости. Человек внезапно настораживается, глаза беспокойно бегают… «Черт побери, не соврал ли я, не смеются ли надо мной…» Нет, с русскими я работаю в России, мне их здесь хватает.

— Уж не русофоб ли вы? — шутливо погрозил пальцем собеседник.

— Шутить изволите? Я патриот, как ни пошло нынче звучит это слово. Иначе зачем мне было возвращаться в Россию?

— А зачем?

— Да незачем!

— За это стоит выпить, — сказал Тяжлов.

Мужчины чокнулись и выпили. Турецкий покивал в знак того, что качеством напитка вполне удовлетворен.

— Знаете, — заметил Тяжлов, — будет жаль, если вы наладите у нас в Волжске свой бизнес и уедете обратно в Москву или куда там еще. Нам здесь очень не хватает таких людей…

— Каких?

— А вот с деловой хваткой и западным опытом работы.

— И с деньгами? — ухмыльнулся Турецкий и подумал, что ведь сделал это вполне искренне — он действительно чувствовал себя сейчас богатым человеком! Привык, елки-палки. Что же будет, когда все закончится?!

— И с деньгами, конечно, а как же иначе.

— А вот за это стоит выпить основательно, — заметил Турецкий. — Но… только лучше попозже, после рабочего дня.

— То есть вы все еще трудитесь в поте лица?

Этот вопрос Тяжлов задал безо всякого выражения, и Турецкий понял, что за ним однозначно наблюдают с самого начала днем и ночью и знают, что он еще ни с кем из своих новых сотрудников, если не считать Вязьмикину, не встречался. И это, конечно, вызывает вопросы. Или, может, как раз наоборот — считается, что «толстый» бизнесмен и должен себя вести подобным ленивым образом? Кто знает.

— Работаю пока с документами, — коротко объяснил Турецкий.

Тяжлов кивнул. Шутка (точнее, знаменитая реплика пресс-секретаря о том, чем в настоящий момент занят первый российский президент) была принята.

— Скажу вам по совести, Петр Петрович, в нашем городе не хватает по-настоящему качественной прессы. Очень мы на вас рассчитываем в этом отношении.

Турецкий снова вовремя вспомнил инструктаж Меркулова.

— Тогда и я скажу вам по секрету, Афанасий Константинович. Можете на меня рассчитывать. Я собираюсь привлечь стратегического партнера, который заинтересован в развитии проектов издательского дома и готов в это дело инвестировать.

— Интересно, какого же? Кого-то из ваших коллег по прошлым… делам?

— Не понял, извините?

— Не смущайтесь, — сказал Тяжлов. — Я все про вас знаю.

— Так-таки и все?

— Если не все, то многое, и самое главное — то, что должен знать. Про «Севералюминий», про «Московский дизель», про стажировку за границей… Хотите скажу, что я о вас думаю? Искренне. Мне импонирует, что у вас всего лишь среднее образование и вы до всего доходили своим умом.

— Так уж и до всего.

— Не скромничайте, у меня на вас есть кое-что, о чем мало кто догадывается.

— А именно?

— В конце девяностых вы решительным маневром завладели бывшим государственным предприятием «Московский дизель». И это была комбинация сколь наглая, столь же и виртуозная.

— Всегда интересно узнать о себе что-нибудь новенькое. И как же я это провернул?

— Очень просто. Точнее, очень элегантно. Схемой этой я, откровенно говоря, восхищаюсь. Собственность и производственные мощности «Московского дизеля» были переданы во владение компании «Акционерное общество Московский дизель», принадлежавшей на сорок девять процентов вашей дочерней фирме.

Тяжлов замолчал и посмотрел на Турецкого испытующе. Турецкий ему доброжелательно улыбнулся: продолжайте, пожалуйста, то, что вы говорите, — очень интересно.

— И что было дальше?

— Дальше ничего не было! Вот это — самое замечательное. Неоднократные аукционы по продаже остальной части государственных акций провалились в связи… — Тяжлов хохотнул, — с отсутствием других инвесторов. В итоге вам «пришлось» приобрести весь «Русский дизель» по очень сходной цене. Вот и все.

Турецкий изобразил легкое недовольство.

— К чему вы мне все это говорите?

— К тому, — сказал Тяжлов, — чтобы вы понимали, с кем имеете дело. Я разбираюсь в людях. Во всех смыслах этого слова. Я понимаю их, и я разбираюсь в них, в смысле — изучаю конкретных людей в конкретном случае.

— Но я пока что не имею с вами никаких дел, — заметил Турецкий.

— Это временное явление.

Турецкий был удовлетворен. Похоже, рыбка наживку заглотнула. Пусть за ним следят, пусть его слушают. Ради бога и на здоровье. Не оставалось никаких сомнений в том, что его принимают за Долгих.

Эта легенда была подготовлена Меркуловым с блеском. И Тяжлов принял ее за чистую монету.

«Ужин явно удался, — решил Турецкий. — Ты, Афанасий Константинович, даже не представляешь себе насколько».

— Афанасий Константинович, удовлетворите любопытство, — вполне искренне сказал он. — Все же почему вы захотели со мной познакомиться лично? Да еще таким оригинальным образом.

— Это же так просто, — сказал Тяжлов. — Я искренне обрадовался, когда узнал о вашем приезде. Нам определенно есть чем друг с другом поделиться. Дело в том… За последние два года я открыл для себя нечто такое, о чем до тех пор и не подозревал.

— Что же вы открыли? Нефтяное месторождение? Разделю его с вами с удовольствием.

Тяжлов ответил совершенно серьезно и многозначительно:

— Сферу таинственного и загадочного явления, которое именуется властью. — Он говорил медленно, будто через силу, делая ударение на каждом слове, как будто желал показать, что беседует исключительно из любезности. — Безграничную сферу, где действия и поступки теряют свой обычный общепринятый смысл и приобретают иное, несвойственное им значение — именно потому, что они связаны в той или иной степени с осуществлением власти.

— Так просветите и меня, раз вы так здорово в этом разбираетесь. Что же такое власть? И что такое — ваша власть?

— Власть — это манера одеваться, кабинет, в котором я сижу, распорядок моего дня — тоже власть.

Мой приход на работу — власть. Уход с нее — власть…

— А я-то наивно полагал, что есть разница между такими людьми, как вы, и, например, каким-нибудь банкиром… — Турецкий перебил Тяжлова и намеренно не договорил.

— Какая, например?

— Я думал, банкир как бы исполняет отведенную роль в пьесе, отлично понимая истинный смысл спектакля. А вы — просто верите в силу власти, и все тут.

Тяжлов усмехнулся:

— Еще одно наивное заблуждение. В Волжске вы имеете прекрасную возможность убедиться в способности власти менять суть вещей. И суть людей.

— Абстрактный немного разговор выходит, — заметил Турецкий. — Вот взять хотя бы вас. Вы сейчас все время говорите о себе, так приведите пример для наглядности.

— От меня требуется, во-пepвых, выполнение того, что формально называется моей работой, и, во-вторых, что гораздо важнее, осуществление власти. То есть контроль за властью. Понимаете?

— Кажется, начинаю…

— Почему осуществление власти значительно важнее, чем работа? По той простой причине, что моя работа сама по себе ничем не отличается от любой другой чиновничьей работы и, в сущности, не имеет ко мне ни малейшего отношения.

— То есть она по плечу кому угодно?

— Конечно! А вот осуществление власти — это действительно мое дело, имеющее ко мне непосредственное отношение. Оно требует определенного призвания и особых качеств.

— И конечно, вам не занимать ни того, ни другого, не так ли?

Тяжлов был словно в некоторой нерешительности.

— Признаюсь, я не думал, что это так. Напротив, я был убежден, что вовсе не создан для власти. Разумеется, я знал (думал!), что власть существует, но из соображений морального порядка исключал для себя факт ее существования, не видя в ней практического смысла. Я считал, что ее не следует принимать в расчет, особенно человеку творческому. Но потом, очутившись в своем кабинете, я открыл в себе призвание и качества, о которых и не подозревал. А главное: я все понял.

— Что же вы поняли?

— Я понял, что на определенном уровне и при определенных обстоятельствах работа ровно ничего не значит, становится всего лишь одним из аспектов — и притом отнюдь не самым важным — осуществления власти. И что именно осуществление власти, даже если оно не сопровождается никакой работой в принципе, как таковой, является самым главным.

«Ну и ну, — подумал Турецкий. — Ну и ну. Рассказать же кому — не поверят. Гэбэшник откровенно заявляет, что конвейер не имеет никакого значения по сравнению с директором цеха. Хотя кому рассказать-то?!»

— Да что я распинаюсь, — сказал вдруг Тяжлов, когда казалось, что он уже закончил свою мысль, — в самом деле. Вы же опытный человек, всякое повидали, в Англии и Германии работали, в Ливерпуле, в Манчестере, в Мюнхене, в Гармише. И прекрасно знаете свою работу. Издательский бизнес, я имею в виду.

«Он знает, кто я, — понял Турецкий. — Он знает?!!» В Гармиш-Партенкирхене находился «Пятый уровень» — международная антитеррористическая организация, которой руководил друг Турецкого Питер Реддвей. Да и сам Александр Борисович провел там немало времени. «Но зачем Тяжлов дал понять? Просто пугает? Непохоже. Связал ли он мое появление здесь с исчезнувшим Весниным? Совсем не факт…»

Тут они одновременно повернулись на шум, раздавшийся из казино. Кричали сразу несколько человек и как минимум одна женщина. Что это было? Крупный выигрыш? Проигрыш? Вряд ли.

Тяжлов встал из-за стола первым, кивнул в сторону игрового зала:

— Посмотрим?

Турецкий не возражал.

Зрелище того стоило. Игра прекратилась на всех столах. Крупье и инспекторы, правда, оставались на своих постах, но буквально выворачивали шеи — так старались рассмотреть, что там такое скрывает толпа игроков. Люди сгрудились возле фуршетного стола, и внимание их привлекали явно не дармовая выпивка и закуска.

Турецкий уже понял, что случилось что-то нехорошее. Поискал взглядом Ольгу. Она стояла чуть в стороне, увидела его, кивнула и как-то беспомощно развела руками. Лицо у нее было бледное. Турецкий понял, что это значит. На всякий случай он еще поискал глазами знакомые лица. Димона нигде не было.

Черт. Неужели…

Тяжлов, стоя рядом, с кем-то тихо разговаривал по телефону. Покосился на Турецкого, прикрыл трубку ладонью:

— Петр Петрович, полагаю, вам сейчас лучше уйти из казино. Какому-то игроку стало плохо, сейчас приедут «скорая» и милиция. Ни к чему вам быть замешанным в такой ситуации. Если газетчики пронюхают… сами понимаете.

— Газетчики у меня в кармане, — напомнил Турецкий, но все же согласно кивнул. — Будем считать, что следующий ужин за мной?

— Непременно. Турецкий подошел к Ольге, взял ее под руку и

повел к выходу. Спросил негромко:

— Это Димон?

— К-кто? — не сообразила она.

— Дмитрий Головня? Ольга нервно кивнула.

— Что случилось? — спросил Александр Борисович уже в лифте.

— Я… не знаю. Я сделала все, как вы сказали. Флюгеру позвонила. За Головней следила. Он пошел в туалет. Когда вернулся, подошел к фуршетному столу, что-то выпил и упал. Ужас какой… Он жив вообще?

— Сильно сомневаюсь, — вздохнул Турецкий и потянул ее за руку, когда они приехали на его этаж.

Он хотел спросить, сразу ли упал Димон после того, как что-то выпил, подходил ли к нему кто-нибудь, хотел задать еще кучу мелких вопросов… но удержался. Во-первых, она была не в том состоянии, а во-вторых, эти вопросы были уместны для сотрудника Генпрокуратуры, но никак не для бизнесмена.

…В эту ночь они первый раз занимались любовью.

Потом, глядя на спящую Ольгу, Турецкий снова задумался о своем давнем романе, оборвавшемся так внезапно. Интересно, почему присутствие именно этой женщины навевает такие воспоминания? Ольга ничем не похожа на Веру. Хотя, положа руку на сердце, нельзя не признать, что она привлекательней. Впрочем, столько времени прошло, трудно уже сказать наверное… Где сейчас Вера? С кем она? Жива ли вообще…

И вдруг Ольга произнесла:

— Ваши любимые не покидают ваше сердце и ваши мысли, они просто мирно спят среди ангелов…

Турецкий вздрогнул и посмотрел на нее даже с некоторым испугом. Что это значит? Продвинутые журналисты умеют читать мысли? Откашлявшись, он спросил:

— Что вы сейчас сказали? Самое странное, что они по-прежнему были на

«вы».

— А я разве что-то сказала? — Она улыбнулась уже совсем чуть-чуть краешком рта.

— Вот это самое про любимых и ангелов.

— Не стану я ничего повторять. Ольга больше не улыбалась, была совершенно серьезна. Определенно, у этой женщины была какая-то тайна. А впрочем, у какой женщины нет тайны? Вопрос только в том, нужно ли знать эту тайну Петру Петровичу Долгих? А тем более Александру Борисовичу Турецкому…

Когда он утром открыл глаза, постель была пуста. Турецкий отключил все телефоны и снова заснул.

Пушкин следил за Ольгой Вязьмикиной — по поручению Турецкого, разумеется. Турецкий был обеспокоен тем, что случилось в казино, и чувствовал свою ответственность за Ольгу — кто знает, может быть, ее теперь будут как-то связывать с покойным Димоном — если предположить, что люди Тяжлова ее телефон прослушивают и ее разговор с Агафоновым стал известен… Ей вполне может угрожать опасность.

Агафонов, в свою очередь, был предупрежден, раскладывал на даче пасьянс и не высовывался.

Ольгу же Турецкий пугать не стал, просто пустил за ней Пушкина. Хорошо, что удалось вытащить его из Москвы.

В результате Пушкин целый день провел в хаотических шатаниях по городу — вслед за ней. У Ольги был выходной, и она явно не знала, куда себя девать. Тусовалась в центре. Сходила в кино — в кинотеатр «Кристалл», на новомодный отечественный фильм. Пушкин билет тоже купил и некоторое время честно в зале посидел, но больше получаса не вынес и сбежал на свежий воздух, чтобы периодически в зал наведываться и подопечную свою проверять. Потом она пообедала в ресторанчике «Магарыч». Потом еще с часок провела в книжном магазине, рылась в толстых журналах, в каких-то словарях и справочниках. Потом заглянула в театральные кассы, и Пушкин уже готов был волком взвыть, но, на его счастье, не то билетов не было, не то дама передумала. Потом кривыми переулочками она спустилась в район Итиля — так в Волжске называлась широкая пешеходная улица с различными вернисажами, уличными художниками, музыкантами, антикварными и книжными магазинами, словом, маленький такой клон московского Арбата. И пошла гулять как заправская туристка: заходила в антикварные магазины, останавливалась послушать музыкантов. Подошла к гадалке. Они немного поговорили, и Вязьмикина показала ей свою ладонь. Гадалка стала изучать линии жизни и судьбы.

«Мужика у нее определенно нет, — подумал Пушкин. — Или поссорилась. Или он от нее сбежал. И вообще отдыхать она не умеет. Правильно сделал, что сбежал».

Рядом с гадалкой простаивал уличный художник, рисующий карандашные портреты с фотографическим сходством. Для образца, как водится, стояли изображения — портреты Джорджа Клуни и Дженифер Лопес. Художник увидел заинтересованный взгляд Пушкина и обрадовался:

— Желаете оставить потомкам свой портрэт? — Маэстро говорил именно так, через букву «э».

Пушкин немного поломался, но все же кивнул и уселся в трех метрах от гадалки и Вязьмикиной. Это была хорошая работа: ведь получилось, что именно его случайно позвали поближе к объекту наблюдению.

— …Вот уж не знаю, деточка, что тебе и сказать про этого мужчину, — говорила гадалка. — Вошел он в твою жизнь недавно, да только сам еще об этом не знает.

— А… у него есть машина, например? — спросила Вязьмикина. — Такая большая, немецкая, темно-синяя?

Пушкин подумал, что таким голосом, пожалуй, о любимом человеке не спрашивают.

— Какая ты, однако, меркантильная. Ну, может, и есть, почему ж не быть, сейчас у мужчин чего только нет. Куча всякой дряни бессмысленной. А ты вспомни лучше, снилось ли тебе недавно что-нибудь странное? Тогда, глядишь, что-нибудь и разъяснится.

Вязьмикина задумалась, посмотрела в безоблачное небо, потом медленно проговорила:

— Мне снилось, что я чуть не погибла… Я плыла по реке на плоту, плот опрокинулся и надолго ушел под воду. Сначала была кромешная тьма, а затем — яркий свет в конце туннеля. И когда я туда добралась, я увидела всю мою семью. Они стали критиковать меня за то, что я не так одета. А моя бабушка подошла и говорит: «Даже последняя шлюха не решилась бы прийти в такой одежде к райским вратам».

— А что же на тебе было, деточка? — заинтересовалась гадалка.

Вязьмикина наклонилась к ней и что-то зашептала на ухо.

Гадалка прыснула и прикрыла себе рот рукой.

«Что еще за бред, — подумал Пушкин. — Она же спрашивает у гадалки о Турецком? У него ведь темно-синий „Ауди“. Пожалуй, да. Что это может значить, кроме того, что она растеряна? Да ничего. Обычные женские бредни».

— Думаю, этот мужчина скоро сам тебя найдет, — пообещала добрая гадалка.

Вязьмикина немного побледнела.

— Ну ладно, иди уже, Бог с тобой, у меня рабочий день закончился.

Вязьмикина поднялась и медленно побрела в сторону площади.

Пушкин подождал с минуту и двинулся следом.

— Э?! — возмутился художник. — А портрэт?

— Под следующего переделаешь… Чтобы соблюсти приличное расстояние, Пушкин

сделал вид, что заинтересовался услугами очередного «арбатского» шарлатана. У него на жердочке сидел попугай и по команде хозяина отвечал на вопросы. То есть на самом деле он просто вытаскивал из банки бумажки, на которых было что-то накорябано. Вязьмикина собралась перекусить и прошла полсотни по диагонали вправо — к ларьку с хот-догами. Пушкин остался на месте. Он дал владельцу мудрой птицы десятку и спросил, глядя, как Вязьмикина поглощает сосиску:

— Я бы хотел узнать, что такое… м-мм… удача. Или успех?

— Успех чего? — уточнил шарлатан. «Успех операции», чуть было не сказал Пушкин.

— Вообще успех. В широком смысле успех. Любой успех. Ну хоть какой-нибудь успех, а?

Шарлатан почесал попугаю длинным ногтем голову и сказал странное слово:

— Бергефьель!

«Красивое слово, — подумал Пушкин. — Красивое, загадочное…»

Попугай не двигался. Шарлатан наклонился к нему и заорал:

— Бергефьель!!!

Птица, вздрогнув, тут же клювом вытащила бумажку и ткнула ее Пушкину в руку.

«В четыре года ты радуешься, если не писаешь в штаны. В двенадцать — если у тебя есть друзья. В восемнадцать — если занимаешься сексом. В тридцать пять — когда ты много зарабатываешь или удачно делаешь карьеру.

В шестьдесят лет — если занимаешься сексом.

В семьдесят — если у тебя есть друзья.

В восемьдесят — если не писаешь в штаны…»

— Бергефьель, — повторил Пушкин. — Форменный Б…ергефьель… Кстати, что это значит? На каком языке?

— Древнее норвежское слово, — торжественно сообщил шарлатан. — Его донес до нас, суетных, один великий скандинавский писатель. А это, между прочим, норвежский попугай, он знает только родной язык, так что, сами понимаете…

— В Норвегии есть попугаи? — удивился Пушкин.

— Особая морозоустойчивая порода. Гнездятся в прибрежных скалах.

— Писатель, говоришь, придумал? Норвежский?

— Да уж не Пятибратов.

— Кнут Гамсун, что ли?

Потрясенный такой эрудицией шарлатан несколько секунд молчал, потом покопался в кармане и протянул Пушкину червонец назад.

— Да ладно тебе, — сказал сыщик.

Вязьмикина доела свою сосиску и поймала такси. Пушкин, разумеется, поехал следом. Через десять минут он рапортовал Турецкому, что Вязьмикина ни с кем не встречалась и — самое главное — никто другой, кроме Пушкина, за ней не следит.

Турецкий попросил подробно описать, где она была и что делала. Пушкин рассказал.

— Значит, ложная тревога, — резюмировал Александр Борисович. — Ну и слава богу. Камень с души. Отдыхай пока, Иннокентий Михайлович. Причем качественно. Потому что это ненадолго… Стой, стой, а этот уличный художник, он прилично рисует?

— Да вроде ничего.

Через час Турецкий сам приехал на Итиль. Нашел уличного художника, посмотрел его работы и спросил в лоб:

— Фоторобот можете сделать?

— Это как? — испугался тот. — Это чей?!

— Я объясню и все расскажу. Оплачу вам весь рабочий день. Идет? Только поехали отсюда куда-нибудь.

Еще через полтора часа Турецкий отсканировал готовый портрет Тяжлова и отправил его в Москву Меркулову и Грязнову.

Еще через два часа Грязнов перезвонил:

— Саня, дело дрянь. Тяжлов — это не Тяжлов.

Турецкий не ожидал такой быстрой реакции и отреагировал внешне легкомысленно:

— А кто? И где тогда настоящий Тяжлов?

— Ты не так понял. Я хотел сказать, что зовут его как-то совсем иначе. То есть звали… То есть…

— Что-то ты запутался, Славка, — заметил Турецкий не без сарказма.

— Твоя вина! — разозлился Грязнов. — Влез черт-те в какое дерьмо… Ты хоть представляешь, в какое дерьмо ты влез?!

— Видимо, нет. Вот ты мне сейчас расскажешь, в какое дерьмо я влез, и тогда…

— Только что с Меркуловым из-за тебя погрызся.

— Почему это?

— Потому что потребовал, чтобы он тебя немедленно отозвал, а он отказался.

— Правильно отказался! Ты чего это на себя берешь вообще?! — разозлился теперь и Турецкий. — Говори про Тяжлова. Что нарыл?

— Черт! Да я про него тебе все время и говорю! Он разведчик-нелегал. Он Джеймс Бонд. Ты не понимаешь, с кем связался. Давай — руки в ноги и дуй в Москву!

— Слава, я тебя прошу, без истерик. Что-то на тебя непохоже. Объясни толком. Какой разведчик, какой Бонд, что ты всем этим пытаешься сказать?

— А то, что не зря вся его биография мне сразу липой показалась!

Выяснилось следующее. Грязнов показал «фоторобот» Тяжлова, который ему прислал Турецкий, своему источнику в ФСБ. А в ответ получил совершенно невероятную историю. «Афанасий Тяжлов» около десяти лет проработал в Западной Европе и в Южной Америке именно как разведчик-нелегал. Семь лет назад он был раскрыт в Аргентине, арестован, полгода провел в тюрьме, а потом на кого-то обменян и вернулся в Россию. После чего был отправлен на работу в Волжскую губернию. Ничего в его официальной биографии не соответствует действительности. Точнее, даже не так. Совершенно неизвестно, что он из себя представляет в действительности, потому что за годы, из которых пять он проработал заместителем начальника, а два — начальником Волжского ФСБ, этот загадочный человек не дал ни одного интервью, ни разу не появился на публике, его личное дело является настолько секретным, что доступно только первым лицам УФСБ. Ясно одно — этот человек: а) подмял под себя область и делает в ней, что хочет; б) совершенно неуправляем; в) настолько же неуязвим и, видимо, имеет высоких покровителей.

Что ж, если майор Веснин добыл какие-то доказательства преступной деятельности Тяжлова, у него были основания для того, чтобы опасаться всех на свете и никому не доверять. Теперь все понятно. На то он и аналитик, чтобы разобраться, что к чему.

«Занятно, однако, выходит, — подумал Турецкий. — У меня легенда, что я провел два года за границей, у Тяжлова — все ровно наоборот. Только он-то, в отличие от меня, как раз там и функционировал. Ладно, это лирика.

Допустим, Веснин понимал, что в его конторе (Конторе!) творится что-то непонятное, только не знал, кто злодей, хотя уже вычислил, что он рядом.

Или даже знал. Знал, но не точно? Знал, но сомневался? Нет, напротив, был уверен, только не понимал размаха Тяжлова. Уровня его коррумпированности. И таким образом, какое-то время, по сути, был пешкой в руках Тяжлова. А когда Тяжлов понял, что происходит, он стал сливать ему ерунду на себя, а себе готовил отход. Тяжлов в прошлом — разведчик-нелегал. Ему это — раз плюнуть. Даже пластическую операцию делать не надо.

Что там Славка про Штирлица говорил? Пора, в самом деле, поиграть в разведчиков». Турецкий взял лист бумаги и принялся вдумчиво писать.

Итак.

…

Версия 1. Веснина не существует. То есть, возможно, он и есть, но отнюдь не в том качестве, как это предполагает Меркулов, а какой-то левый аналитик, и даже не аналитик, а механик из гаража, именем которого прикрывается Волжское УФСБ в частности и ФСБ вообще. И все это — тщательно спланированная комбинация против Генпрокуратуры.

От этой своей идеи, высказанной Меркулову еще в Москве, Турецкий в свое время не отказался, и правильно сделал. Последние события все больше укрепляли его мысли в подобном направлении.

Версия 2. ФСБ тут вообще ни при чем. А аналитик Веснин действует от лица узкой группы лиц и по-прежнему осуществляет диверсию, только направленную уже персонально против заместителя генерального прокурора Меркулова К. Д., у которого за долгие годы беспорочной, хотя и очень непростой, службы недоброжелателей накопилось сорок бочек арестантов. То есть пардон! Вагон и маленькая тележка.

Версия 3. Майор Веснин действительно подготовил подробный доклад о коррупции в руководстве Волжского регионального аппарата УФСБ. И его ликвидировали. Сначала Веснина, потом доклад. Или в обратной последовательности, суть дела не меняет, важнее — кто. Руководство УФСБ. Люди, нанятые руководством УФСБ. Инопланетяне.

Версия 4…

Штирлиц так Штирлиц.

Турецкий скомкал бумагу и поджег ее. Ни к чему все это. Действовать надо. Искать Веснина надо. Найти его надо — как можно быстрее. А там видно будет.

Он позвонил Меркулову:

— Костя, Грязнов тебе звонил?

— Да… По последовавшей паузе Турецкий понял, что

изыскания его друга относительно личности Тяжлова произвели-таки на Меркулова впечатление.

— Что скажешь?

— Все не так однозначно. Когда Слава сталкивается с ФСБ, ему мерещатся злодейства вселенского масштаба, это же не в первый раз, сам знаешь.

— А на самом деле Тяжлов — белый и пушистый?

— Разве я это сказал? — возразил Меркулов. — И разве я бы тебя послал в Волжск, если бы это было так? Ты лучше почту посмотри. Только что послал тебе.

— Как насчет пеленга? — ехидно спросил Турецкий.

— Пока не выходит. Поначалу казалось, что особого труда не составит. Письмо, посланное по электронной почте, — для «киберищеек» пустячное дело. Грех не взять такой явный след. Но Веснин оказался компьютерным виртуозом. На связь каждый раз выходил через новых провайдеров, и, главное, откуда — из США, Швейцарии, Египта…

— И ты рассылал запросы в эти страны?!

— К сожалению, да. В Калифорнии, к примеру, ФБР подняло с постели ничего не подозревающего ветеринара.

Турецкий расхохотался:

— Да он же где-то под боком!

— Я тоже так считаю, — вполне серьезно откликнулся Меркулов. — Но надо проверять.

— Чего там проверять?! Надо его срочно найти и воткнуть в программу по защите свидетелей. Иначе мы его потеряем, на хрен!

— Саша, откуда у тебя эта идея? — спросил Меркулов странным голосом.

— Ниоткуда. Только что придумал. Нам нужен реальный, а не виртуальный свидетель, напичканный важной информацией. А что?

— Ничего. Читай почту.

«Спецслужбы всех стран, в том числе и российские, всегда мстят тем из своих людей, которые, желая добиться справедливости, нарушают при этом свои же прежние обязательства и подписки о „невыносе сора из избы“, о неразглашении государственной и ведомственной тайны. Мне ли не знать правила игры? Тем не менее выбор сделан.

Генерал Тяжлов — амбициозный и самолюбивый человек. Эти качества у него настолько гипертрофированы, что впору говорить о такой болезни, как паранойя. Все у него должно было быть в лучшем виде. Свою жену он отправил к сестре в Сочи и, пользуясь этим, ухаживает за сотрудницами и женами подчиненных, склоняя их к интимной жизни. Количество подобных связей приближается к трехзначному. Ухаживания, подарки и другие расходы в этой сфере требуют значительных денег. Но даже на приличную генеральскую зарплату не очень-то разгуляешься, верно?

Полагаете, господин Меркулов, мне интересно копаться в грязном белье генерала? Речь не об этом.

Речь идет о коррупции в областном масштабе. Доли распределяются в зависимости от должности. Чиновники-коррупционеры имеют отношение к проектам федерального значения и разворовывают предназначенные на эти цели средства. Буквально все, начиная от распределения земель и кончая распродажей должностей, продается здесь за взятки. При этом шеф УФСБ занимает ведущее место в этой преступной пирамиде.

Генерал Тяжлов разработал оригинальную схему расчета. Взятки ему и другим чиновникам не передавались из рук в руки, а оформлялись через ломбард, принадлежащий одному из членов волжского преступного сообщества. В следующем письме я назову его имя и укажу адрес ломбарда, если к тому времени вы не разыщете его самостоятельно.

Парадоксально, но при всем при этом нельзя не отметить большие организаторские способности Тяжлова, его энергию, инициативу и настойчивость в работе. Но ведь Тяжлов, используя порочные методы руководства, насаждает неправильную кадровую политику, назначает на руководящие посты лиц не по деловым и профессиональным качествам, а исходя из соображений личной преданности, родственных отношений и корыстных побуждений.

Совсем недавно премьер-министр утвердил программу по защите свидетелей. На ее реализацию из федерального бюджета можно потратить 948,72 млн. рублей. Из них 6,24 млн. рублей правительство намерено потратить на пластические операции либо на другие изменения внешности подзащитных. Если учитывать, что одна достаточно средненькая по качеству пластическая операция по коррекции формы носа в Москве обходится примерно в три тысячи долларов, то правительству хватит этих денег лишь на изменение внешности 75 свидетелей за три года… Не густо.

Правда, государство должно быть очень разборчиво. И хотя попросить защиты может любой свидетель, ее предоставят не каждому. Решение здесь — на совести следователя, честного и неподкупного следователя.

На сегодняшний день под защитой государства находится лишь 500 человек, на которых точат зуб преступники, уже осужденные или те, кому еще предстоит отправиться в места не столь отдаленные. Откуда у меня такая цифра? Вы забываете, господа, что я начальник аналитического отдела. И если даже не имею прямой информации, то обладаю таким количеством косвенной, что всегда могу узнать то, что необходимо, — вывести, вычислить, понять. Спрашивайте! При желании можно узнать, кто убил Кеннеди и почему погиб Гагарин. Можно. Только нужно ли это вам? Гораздо перспективнее раскусить генерала Тяжлова. Так почему бы мне не стать № 501 — «свидетелем под защитой государства»?»

«Пока там Меркулов еще его „запеленгует“, надо не терять времени и искать этот чертов ломбард», — решил Турецкий. Он нашел по справочнику несколько ломбардов прямо рядом с «Московской», и решил посмотреть, что из себя эти заведения в Волжске представляют.

Вышел из гостиницы. Остановившись, чтобы прикурить, машинально поднял глаза и прямо перед собой на затейливо извивающемся фонарном столбе, украшающем вход в гостиницу, увидел объявление, которое заставило его и удивиться и улыбнуться.

…

ПОЗНАКОМЛЮСЬ С ЛЮБИТЕЛЬНИЦЕЙ ВЕЛОПУТЕШЕСТВИЙ

Опытный турист, ищу знакомства с девушкой для ве-лопрогулок по Поволжью, возможны длительные велопуте-шествия. Надежный велосипед и некоторый опыт с Вашей стороны обязательны! Внешне симпатичен, 35 лет. Будет интересно, познавательно, незабываемо!

Александр, тел. 715-42-09

Бородатый, а-ля рюс швейцар объяснял какой-то иностранке, даме преклонного возраста:

— По погоде на третье июля можно сделать прогноз на следующие дни, понимаете?

— О, нет! «Сегодня третье июля, — подумал Турецкий. —

Уже третье июля. Целое третье июля. Я все торчу в этом проклятом Волжске. А мог бы быть в отпуске с Иркой… третье июля. Завтра, значит, четвертое, кстати, в Штатах — День независимости. Надо не забыть Питера поздравить».

— Третьего июля по народному календарю — Мефодий-перепелятник, — говорил швейцар. — Мефодий — паутинный день, погодоуказатель. С давних пор замечено, что паук лучше всякого барометра предугадывает погоду за два-три дня. Так, если паук не раскидывает своих сетей с обычным старанием, значит, будет дождь или буря. Нередко перед наступлением непогоды пауки сами уничтожают сотканную ими паутину и поспешно забираются в щели. Но если паук снова принимается за работу или же заделывает изъяны в своих тенетах, то это предвещает перемену погоды к лучшему. А когда он прилагает к своей работе особое старание, то можно почти наверняка предугадать продолжительную ясную погоду. И вообще — если на Ме-фодия идет дождь, значит, затянется надолго. Понимаете, мэм?

Иностранка восхищенно кивала и фотографировала себя со швейцаром. Борода в кадр явно не помещалась.

«Откуда он взял это „мэм“? — подумал Турецкий. — Гэбэшник, что ли, бывший… Да нет, молод еще…» Впрочем, швейцары тут были очень специальные, натасканные на всякие занятности. Вот вам, кстати, и провинция…

Один ломбард оказался закрыт, второй больше вообще по указанному адресу не существовал.

Турецкий вернулся в гостиницу, вошел в холл, кивнул портье и двинулся к лифту.

Объявление почему-то не выходило из головы.

Опытный турист… ищет знакомства… для вело-прогулок… Странное какое все же объявление. Нетипичное. Хотя какие они, типичные? Сейчас чего только в газетах или Интернете не встретишь… Но то в газетах… А на улице больше типовые попадаются. Недвижимость, ремонт бытовой техники. А тут… Опытный турист… Просто деваху склеить? Больно затейливо. Впрочем, на то и провинция. Все нестоличное, нетипичное…

Когда двери лифта уже закрывались, Турецкий едва не хлопнул себя по лбу. Так объявления не пишут! Пишут телефон несколько раз и нарезают, чтобы многоразовое было. Александр, черт побери! Это к нему же обращение, к Турецкому, — Александр, — чтобы привлечь внимание. Рядом с гостиницей! Это сигнал о связи. И это связной телефон. «Будет интересно, познавательно, незабываемо!» Еще бы. Будет море информации. Ну наконец-то!

Как там, 71513… или 14?

Александр Борисович вышел на третьем этаже, спустился по лестнице и едва ли не бегом вернулся на улицу. Слава богу, любительницы велопро-гулок листок еще не сорвали. Турецкий сделал это за них.

И швейцар. И парковщики… И мало ли еще кто.

Вероятно, Веснин где-то рядом и наблюдает. Что же, для начала надо понять, 715 — это мобильный или городской…

Оказался городской. Оказался телефон прачечной.

Это не был связной телефон. Веснин дал понять, что следит за ним. Он готовился к тому, чтобы войти в контакт. Но нужно набраться терпения. Вероятно, Веснин знал, что Тяжлов Турецкого уже вычислил, поэтому в способе связи теперь требовалась особая аккуратность и коспирация.

Пушкин получил новое задание. Проникнуть в съемную квартиру покойного Димона — в случае, если местные правоохранительные органы о ней не прознали, — и посмотреть, что там есть интересного — на предмет контакта с Весниным. Оказалось — не прознали. Еще оказалось, что в квартире нет почти ничего. Только вот под паркетом Пушкин нашел тайник, а в нем паспорт с фотографией Димона на имя Орлова В. К. В паспорте лежали две долговые расписки.

Я, Ковальчук Владимир Никанорович, беру в долг у Орлова Валентина Константиновича шестьдесят пять тысяч (65 000$) долларов США с ежемесячной выплатой 5 %. Обязуюсь вернуть до 31 декабря 2006 года. В случае невозвращения в указанный срок месячные проценты увеличиваются до 50 %.

Далее следовали дата, подпись, свидетельство нотариуса (московского!), то есть все как положено. Другая бумага представляла собой аналогичную долговую расписку только другого человека, некоего Комарова Петра Викторовича, по отношению к тому же Валентину Орлову. Комаров взял у него в долг пятьдесят пять тысяч долларов.

Судя по всему, ушлый Димон добывал деньги всеми доступными ему способами, в том числе ростовщичеством. Вопрос только в том, откуда у него были такие суммы наличными?

Расписку и паспорт переправили в Москву, в «Глорию».

Дальше все было просто. Легкой рукой компьютерного гения Макса удалось установить места работы и проживания господ Комарова и Ковальчука. Оба жили в гостинице «Орленок» и работали помощниками одного и того же депутата Государственной думы. Такое вот совпадение. В общем, найти их большого труда не составляло. Так думал оперативный сотрудник «Глории» Коля Щербак, но все же ошибался наполовину, поскольку выяснилось, что уже с неделю Ковальчук не появляется на работе и не ночует в гостинице.

Зато Петр Викторович Комаров честно просиживал штаны на рабочем месте. Как только его рабочий день закончился, он приехал в свою гостиницу, чтобы, вероятно, принять душ, сменить официальный костюм и отправиться куда-нибудь поужинать. Увы, реализовать эти планы в полной мере Комарову не удалось, потому что к нему пожаловали непрошеные гости — сыщики «Глории» в сопровождении высокопоставленного работника милиции…

Голованов позвонил Грязнову-старшему, обрисовал ситуацию и попросил помощи. Оперативникам «Глории», которую Вячеслав Иванович не без оснований считал собственным детищем, он не отказал. Тем более что еще не разрешилась ситуация с очередной (сколько их уже было!) проверкой и возможной приостановкой лицензии, а значит, любые действия сыщиков должны вписываться в узкие рамки закона.

В помощь сыщикам Грязнов-старший отрядил Владимира Яковлева. Яковлев приехал к гостинице «Орленок» на сверкающей черной «Волге». Щербак с Головановым уже скромно ждали его в холле первого этажа. Портье сказал, что помощник депутата у себя в номере, и подмигнул.

— Наверно, не один, — заметил Щербак невинным тоном.

— Поправимо, — пробурчал Яковлев. Сыщики поднялись к Комарову. На двери его

номера висела табличка «Не беспокоить». Яковлев громко постучал.

— Я же просил! — раздался из-за двери раздраженный голос.

— Сейчас дверь выбьем, — безо всяких сантиментов пообещал Яковлев. — Это милиция. Открывайте немедленно.

— Вы не имеете права. Я… У меня иммунитет!

— У тебя нет иммунитета даже от триппера, который ты сейчас зарабатываешь. Считаю до трех.

Начать считать Яковлев не успел, потому что Комаров дверь открыл. Он был в трусах. Сыщики увидели, как у него за спиной в сторону ванной комнаты метнулась девица, хватая по пути свои шмотки.

— Я — полковник Яковлев. Ваши документы? — потребовал Владимир.

Он без обиняков разыгрывал «плохого полицейского». Сотрудники «Глории», разумеется, не мешали, они просто стали возле стены и молчали с каменными лицами. Все это подействовало бы на нервы и памятнику Дзержинскому.

Комаров, пытаясь сохранять остатки хладнокровия, сперва накинул рубашку, потом вспомнил про брюки и из них уже достал бумажник. Оттуда — удостоверение помощника депутата Государственной думы.

— Я сказал, документы! — рявкнул Яковлев. — Паспорт!

Комаров заметался по номеру, хватая свои многочисленные пиджаки. Наконец, паспорт был найден. Собственно, он и не требовался, и так было ясно, что этот Комаров — это тот самый Комаров.

Голованов заметил на столе рядом с мобильным телефоном несколько игровых фишек из казино «Арбат».

— Ладно, — смягчившимся голосом сказал Яковлев. — Сначала выпроводите прекрасную незнакомку, а потом можете рассчитывать на справедливое правосудие.

Комаров подбежал к ванной и что-то зашептал. Девица, уже одетая, вышла оттуда. Яковлев внимательно осмотрел ее с головы до ног, но ничего не сказал. Проститутка юркнула в дверь.

— Можете сесть, — разрешил Яковлев. Помощник депутата сел. Он постепенно пришел в себя и, видно, решил, что настало время покачать права.

— Я сейчас позвоню депутату, — пообещал он, протягивая руку к столу, — и тогда…

Яковлев посмотрел на Щербака. Тот протянул ему паспорт Орлова с расписками. Яковлев взял расписку Комарова и подержал ее у помощника депутата перед глазами. Тот мигом спал с лица.

Яковлев обидно засмеялся:

— Вы все еще желаете звонить своему шефу? Ну что ж, давайте, я не против, давайте посвятим его во все подробности.

Этого Комаров явно не желал.

Выяснилось вот что. Широко известный депутат, который являлся заместителем председателя одного немаловажного парламентского комитета, получил от своей партии крупную сумму на лоббирование в Думе выгодного для его партии решения. Сумма составляла сто тысяч долларов. Она не фиксировалась ни в каких ведомостях и была выдана наличными в областном центре в нескольких сотнях километров от Москвы, а именно в городе Волжске. Если называть все своими словами, то это был натуральный, наглый отмыв грязных денег через коррупцию в органах власти.

За этими деньгами ездили помощники депутата. Все должно было пройти легко и гладко. Возможно, сам депутат уже договорился со своими коллегами в парламенте, посулив им те или иные суммы. Он не учел (или не знал?) только одного: его помощники были игроками и, приехав в Москву поздно ночью, не удержались и заглянули в казино. Рассуждали они как любой человек, хоть раз переступавший порог игорного дома: «У меня есть печальный опыт, вследствие чего я знаю, что к чужим деньгам отнесусь с большей ответственностью, чем к своим, и как только я что-то выиграю, то в дальнейшем буду играть только на этот выигрыш, не прикасаясь к основной сумме».

Ничего не помогло.

Это было не как в классических историях, когда судьба куражится над человеком, сперва заманивая его небольшим везением или удачей. Ковальчук с Комаровым стали проигрывать с самого начала. Они перепробовали много чего: покер, блек-джек, крэпс… На рулетку уже боялись и смотреть. Возможно, это просто был не их день. Или, точнее, ночь. Под утро, проигрывая последние пять тысяч на бильярде в гостинице «Метрополь», в одноименном казино которой перед тем тоже было оставлено немало, они встретили человека, который предложил помощь. Попросту говоря, заем. Господин Орлов не стал скрывать, что регулярно зарабатывает на этом деньги, получая от зарвавшихся игроков проценты (читай — машины, квартиры…). Но обезумевшим от ночного кошмара помощникам депутата было все равно. Кредитор представлялся им греческим «богом из машины», спускавшимся на сцену трагедии, чтобы величественно разрешить неразрешимые противоречия героев Софокла или Эсхила. О расплате в тот момент думать не хотелось. Мало ли что может случиться? Вдруг какой-нибудь сентиментальный заморский ротшильд, роясь в своей родословной, найдет в фамильном дереве странное слово «Komaroff»?!

Утром Комаров и Ковальчук позвонили своему депутату и сообщили, что они еще в пути, просто у них сломалась машина, но к середине дня деньги будут доставлены. Так и произошло: еще до полудня Комаров и Ковальчук написали своим «благодетелям» две расписки на известные суммы, превышавшие нужную им сумму почти на двадцать тысяч долларов. Они были неисправимые игроки и всегда надеялись отыграться. Но через некоторое время наступил срок выплаты процентов. Комаров собрался с силами и сделал это, а вот Ковальчук не смог. И его побили. По его собственным словам, очень болезненно и как-то очень странно: следов почти не осталось. Через месяц история повторилась…

— Что ж, возможно, в лучшем из миров вам и удастся отыграться, — непривычно философски заметил обычно брутальный Яковлев.

— Что вы хотите сказать? — испугался успокоившийся было Комаров.

— То, что ваше существование сейчас под угрозой. Где ваш коллега, Ковальчук?

— Но я не знаю! Я его не видел уже больше недели! Почему под угрозой, объясните же, я требую, наконец!

Яковлев оставил это без внимания.

— Ковальчук оставлял какое-нибудь объяснение своего… отъезда?

Оказалось, что да. Ковальчук позвонил на работу, в секретариат своего депутата, и сообщил, что должен срочно навестить больных родителей в Барнауле. Через несколько дней молчания обеспокоенные коллеги позвонили в Барнаул и узнали, что там Ковальчук не появлялся. Депутат был вне себя и сказал, что увольняет своего помощника.

Яковлев сказал Комарову, что его кредитора обворовали, похитили долговые расписки, и теперь Орлов подумает первым делом на него.

— Но я тут ни при чем! Я же ни сном ни духом! — закричал Комаров, вскакивая на ноги.

— Я знаю, знаю. — Яковлев положил ему на плечо свою тяжелую руку, заставляя сесть на место. — Поэтому я и здесь. Я позабочусь о вашей безопасности. Ваша милиция вас бережет…

Голованов со Щербаком сообразили, что депутат вряд ли имел к происшедшему непосредственное отношение, если только он не был заодно и шефом Орлова, решившим таким изощренным способом проучить зарвавшихся игроков, искусив чемоданчиком с деньгами. Немного из области фантастики, где-то из Альфы Центавра, но ведь и не такие дикие версии проверяли. Хотя, скорей всего, у депутата — свои проблемы и его теперь ожидают собственные неприятности с законом.

Володя Яковлев слыл человеком исключительной честности, и стоило надеяться, что дело он не замнет.

Голованов подошел к помощнику депутата:

— Петр Викторович, что вы вообще знаете о своем кредиторе?

— Об Орлове? Голованов усмехнулся, сообразив, что у такого

человека, как Комаров, кредиторов вполне могло быть несколько.

— Да.

— Ну… Он — своеобразный человек. Молодой парень… Но честно говоря, я его побаиваюсь.

— Он вам угрожал?

— Нет, но знаете, есть люди, которые внушают физический страх.

— А ваш депутат, значит, не из таких? Комаров промолчал.

— Так что же примечательного вы заметили в Орлове?

Комаров задумался:

— Например… он всегда носит с собой серебряную зажигалку «зиппо», говорит, что однажды она остановила пулю.

Голованов с Яковлевым посмотрели друг на друга скептически. Вполне вероятно, что Орлов вешал лапшу впечатлительному игроку.

— Между прочим, Орлов прав, — встрял Щербак, — например, машина, в которой ездит папа римский, сделана целиком из серебряных зажигалок «зиппо».

— Все эти суеверия гроша ломаного не стоят, — отрезал Яковлев.

— Ну не знаю, не знаю, — покачал головой помощник депутата. — Разбитое зеркало из века в век считалось скверной приметой. И черная кошка. И…

— Знаете, я думаю, вы совершенно правы, — неожиданно поменял свое мнение Яковлев, глядя ему в переносицу. — Я вот разбил зеркало на днях, а теперь вот сижу, с вами разговариваю. А жизнь проходит, между прочим.

Комаров поежился.

Когда Турецкий прочитал отчет Голованова и Щербака, он понял всю комбинацию.

Димон был охотник. Он выискивал жертву не столько за карточным столом, сколько среди потенциальных должников — проигравшихся игроков, которым срочно нужны были крупные суммы под любые проценты. Знал ли об этом Веснин? Весьма сомнительно. Их объединял покер. Может быть, что-то еще… Это оставалось неясным. В любом случае Димон был мертв, его убрали, как только Турецкий приблизился к нему. Это свидетельствует о том, что кто-то не просто следит за его, Турецкого, действиями, но и отлично понимает их смысл. Что ж, рано или поздно схватка станет открытой.

Жара в городе была по-прежнему нестерпимой. Вечером они с Ольгой уехали за город, на речку. Прихватили с собой копченую курицу и пару бутылок вина. Лежали на пляже, передавая бутылку из рук в руки, и ничего не делали.

Турецкий повозил рукой:

— Песочек тут чудо как хорош.

— Прямо кварцевый, — подтвердила Ольга. — Нравится?

Турецкий улыбнулся, вспомнив, что как раз кварцевым песочком очищается его любимый «Русский Размер». И заметил, что Ольга тоже улыбается.

— А о чем ты думаешь?

— Если бы у меня были деньги, я бы купила себе несколько тонн такого песочка… вместе с каким-нибудь островом в придачу. Островком… Смотри. Луна плывет по небосклону, большая, круглая и непостижимая, в окружении других планет.

— А люди на земле испытывают страшные муки, и пытаются отыскать причину, и мучаются опять, и, не находя объяснения, выдумывают всякую чепуху.

— Почему же чепуху? Может быть, луна всерьез влияет на нашу жизнь.

— Ну да, маньяки сразу по улицам бегают.

— Необязательно. Знаешь, как в экваториальных водах люди подвержены влиянию луны? Одного молодого матросика нашли лежащим на палубе, с перекошенным судорогой ртом и с застывшим взглядом, устремленным к полной луне. Другой лежал с запрокинутой головой, парализованный на одну сторону — именно этой стороной он был обращен к небу. Несколько месяцев прошло, прежде чем они к нормальной жизни возвратились. Вот так. А вообще дикие народы совершают в честь луны жертвоприношения, чтоб ее умилостивить. Американские индейцы во время лунных затмений предаются трауру. Они считают, что их добрый друг заблудился, выбегают из хижин, поют песни и кричат, чтобы привлечь внимание луны и помочь ей найти правильный путь… Красивая луна. Такую и Васильковский не нарисует.

— Считаешь, ваш Васильковский хороший художник?

— На мой вкус — ничего. Только ведь он портретист в основном.

Турецкий вспомнил картину Васильковского в своем номере. Портрет Гагарина. Картина Турецкому сразу не понравилась. Но только сейчас он понял почему. Она на редкость, совершенно, абсолютно не подходила под интерьер, в котором все остальное было органично. Что бы это значило?

Васильковский был художником и скульптором. И еще Васильковский был местной знаменитостью.

Турецкий прежде про него не слышал и сунулся в Интернет — ссылок оказалось немного. Большинство из них указывало, что Васильковский — портретист. И все, никаких выставок на Западе, никакой скандальной известности. В городе, однако, о нем были высокого мнения. О, Васильковский, закатывали глаза все, у кого Турецкий о нем спрашивал, Васильковский — это маг!

Турецкий навел справки, изучил всю возможную информацию. И понял, что был слеп. Он нашел телефон мастерской Васильковского в городском справочнике, созвонился, представился и сказал, что, возможно, купил бы пару-тройку работ, дабы украсить интерьер издательского дома. Или заказал бы новые. Например, пару своих собственных портретов, выполненных в разной манере. Как это — в разной, удивился Васильковский. Вам виднее, вы же художник. В результате этой творческой дискуссии Васильковский пригласил заехать.

Художник жил в старинном здании, бывшем особняке графа Шувалова — с обширными внутренними помещениями, которые, находись они в центральной, респектабельной части города, давно бы приспособили под аренду офисов — может, когда-то так и будет, но пока что тут были склады — неизвестно чьи, неизвестно с чем. В крыле, где была квартира и мастерская Васильковского, шла винтовая лестница. На узкой двери прикреплен листок бумаги, на котором карандашом выведено: «Звонить». Турецкий пожал плечами — звонок и так был на самом виду. Он позвонил, и дверь открыл невысокий человек в синем рабочем халате — сам Васильковский.

— Руки не подаю, — предупредил он, — краска!

Турецкий сразу же понял, что уже видел его в городе, точнее, в ресторане при гостинице, Васильков-ский пил водку крошечными дозами и закусывал черной икрой. В общем, Турецким ни тогда, ни теперь не владело чувство, что перед ним — маг.

Кроме небольшой квартиры с подсобными помещениями Васильковский занимал еще две просторные кладовые: нижняя использовалась им для пластики, а верхняя — для живописи. Пол был выложен кирпичами в форме сот, стены, выкрашенные желтой краской, подпирали дубовые балки. По потолку тянулись почерневшие от времени ребра дубовых перекрытий. Должно быть, здесь хорошо работалось: в этих древних стенах, хранивших атмосферу прошлого, будто остановилось время.

Сначала Турецкий вместе с хозяином внизу рассматривали старые эскизы, потом поднялись наверх. Среди огромного числа стоявших там картин Турецкому запомнились портреты губернатора, мэра и руководителя УВД области, выполненные в кубической манере. Турецкий сказал, что не против их купить.

— Почему? — спросил художник. — Что вам показалось интересным?

— Если в них долго всматриваться, они начинают играть красными и желтыми тонами.

— Так их же тут нет, — заметил Васильковский.

— В том-то и дело.

— Ну вы даете! — обрадовался художник. — Хотите выпить?

Турецкий не без сожаления покачал головой и согласился на минеральную воду.

— Знаете предание о «Тайной вечере» Леонардо? — сказал Васильковский протягивая ему стакан с водой и наливая себе коньяк. — Художник не мог ее кончить из-за портрета Иуды. Однажды на рынке он встретил человека, чье лицо выражало точно то самое, что он так долго искал. Он привел его к себе в мастерскую, посадил на стул, поскорее приступил к работе, но, взглянув на нового натурщика, увидел, что тот плачет. «Когда я сидел здесь прежде, — объяснил он, — вы писали с меня Иисуса».

Турецкий с удовольствием расхохотался.

В общем, все было ясно. Ушлый ремесленник (может, и неплохой и вполне даже мастеровитый, кто его знает) штампует портреты сильных мира сего, потом организует выставки, на которых эти портреты раскупают местные бизнесмены и все те, кто от упомянутого начальства не на шутку зависит. Схема известная. Что ж, каждый зарабатывает, как может.

Глядя на портрет губернатора, они поболтали о живописной технике. Турецкий, не владея вопросом, нес совершенную ахинею, говорил первое, что придет в голову, и с удивлением отмечал, что это находит понимание и живейший отклик у художника. Потом Турецкий сообразил, что Васильковский просто слушает только самого себя, видимо, это был настоящий художник.

— Чему вы улыбаетесь? — спросил вдруг настоящий художник.

Турецкий улыбнулся, когда увидел, какой коньяк пьет Васильковский — «Ахтамар». Улыбнулся, потому что вспомнил, как когда-то, отдыхая в одном южном городе, он подружился с хозяином местной шашлычной, у которого среди прочего ассортимента был отличный «Ахтамар». В России-то его, настоящего, в то время было не достать. Турецкий действительно отдыхал, вел непривычно здоровый образ жизни, не пил, так что только наблюдал, как хозяин потчует своих клиентов чудодейственным напитком изо дня в день. Изучил, казалось бы, эту процедуру вдоль и поперек. Уж так шпионил, тоньше не бывает. Знал наизусть, из какого ящика коньяк получше, из какого похуже. Когда отдых подошел к концу, Турецкий решил, что не век ему монахом жить, вытащил последние деньги и купил целый ящик этого самого коньяка — с собой, в Москву. Пригодится ведь. Сам выбирал каждую бутылку. А в последний день, познакомившись с хорошенькой женщиной, захотел ее угостить, не удержался и решил тоже выпить. Но в бутылке оказался чай! Разгневанный Турецкий побежал разбираться к шашлычнику: как же ты посмел так обмануть?! Реакция хозяина заведения была примечательной — он очень обиделся: «Это вы меня обманули, — сказал шашлычник. — Сказали, пить будете в Москве, а сами вон что?!» Правда, повозмущался, но все же заменил чай на коньяк…

— Чему я улыбаюсь? — переспросил Александр Борисович. — Нашему президенту.

Васильковский аккуратно допил коньяк. Потом опустил драпировку, закрывавшую портреты перед тем, как он показывал их Турецкому, и лишь потом позволил себе немного выкатить глаза.

— Вот так переход!

— Никакой это не переход, — возразил Турецкий, отметив про себя его выдержку. — Власть разлита в воздухе, как пары вашего чудесного алкоголя. Она может и не думать о нас, но мы-то о ней ни на секунду не забываем.

Васильковский выкатил глаза еще больше.

— Действительно? Не наоборот?

— А то! Но на самом деле я слукавил. Я думал не о президенте…

— Вот видите! — Васильковский погрозил Турецкому пальцем в пятнах краски. И налил себе еще выпить.

— Не о президенте, а о его ежегодном Послании Федеральному собранию.

— Вот те раз, — заскучал художник.

— Да-да, — подтвердил «издатель». — Суть речи президента в том, что сегодня — низкий уровень доверия граждан к отдельным институтам власти и крупному бизнесу. И понятно почему. С переменами начала девяностых были связаны большие надежды миллионов людей, так? Однако ни власть, ни бизнес не оправдали этих надежд. Более того, некоторые представители этих сообществ, пренебрегая нормами закона и нравственности, перешли к беспрецедентному в истории нашей страны личному обогащению за счет большинства граждан. Так сказал президент, — уточнил Турецкий. — Конец цитаты.

— Это действительно цитата?

— Почти. Но смысл точен. И он прав на девяносто процентов. Никто не верит ни власти, ни представителям бизнеса… На девяносто процентов.

— А десять вы куда отводите?

— Творческим людям. Вот как раз нам с вами.

— Но вы-то, скорее, принадлежите к бизнесменам.

Турецкий почесал затылок и не согласился.

— Это видимость. Издательский бизнес — предприятие, как правило, заведомо убыточное.

— Зачем же оно вам надо?

— Мне нравится проводить время таким образом. Встречаться с самыми неожиданными людьми. В самых неожиданных местах.

— Очень неожиданное место — мастерская художника, — съязвил Васильковский.

— Более чем. Васильковский сел за стол, положил перед собой

лист бумаги, взял в руку карандаш.

— Давайте вернемся к делу. Какой портрет вы хотите?

— Вашей дочери.

— Что вы сказали?

— Портрет вашей дочери. Ксении Васильковс-кой. Или правильней Весниной?

Васильковский отложил карандаш и спросил задрожавшим голосом:

— Кто вы?

— Не надо волноваться. Вы не сделали ничего дурного. Если не считать, что написали кучу картин. А ваша дочь — тем более. У вас есть ее портрет? Впрочем, бог с ним. Скажите лучше, где она сейчас?

Через четверть часа Турецкий вышел на улицу, вытирая лоб. Проклятая работа, каким только дерьмом не приходится заниматься. Верно Славка говорил…

Да, Ксения Васильковская была замужем за майором Весниным, и у них был восьмилетний сын Павлик. Десять дней назад Ксения уехала в Израиль по гостевой визе. У Васильковских там были родственники, и ничего удивительного в этом художник не нашел. Если не считать того, что в Израиле фактически шла война.

Тут было два варианта: либо Веснин сам успел ее спрятать, либо это насильственным образом сделал его противник — генерал Тяжлов. Если Ксения и Павлик в руках у Тяжлова, то их отвезли, как положено в таких случаях на явочную квартиру и держат там, во вполне комфортных условиях, но взаперти. Следят, чтобы у семьи не было никакого контакта с главой семьи. А Тяжлов ведет вполне уместный в такой ситуации торг: «Майор, отдай нам свой чертов доклад, тогда мы в целости и сохранности вернем тебе жену и сына!» Возможно, он уже добился от Веснина сотрудничества и сейчас сливает Меркулову абсолютный мусор.

Интересно, однако, было вот что. Кто повесил в номере Турецкого картину Васильковского? Это была несомненная подсказка. Турецкий аккуратно переговорил с портье, с двумя менеджерами, но внятного ответа не добился. С разной степенью уверенности служащие гостиницы утверждали, что картина висела в люксе уже не меньше года. Это не могло быть правдой…

Турецкий позвонил Пушкину и сказал, что он больше не нужен, может улетать в Москву…

Турецкий быстро собрался, отдал ключ портье и вышел на улицу. Когда такси доставило Александра Борисовича в аэропорт, там его ждал сюрприз. Кругом была пустота. Ни пассажиров, ни служащих, ни стюардесс. Он с изумлением понял, что абсолютно одинок в этом огромном здании из стекла и металла, одинок как в склепе. Он машинально поставил дорожную сумку на багажную тележку и пошел по этой залитой светом пустыне, толкая тележку перед собой. Нужно было срочно выбираться из города. Но как? Машину он уже сдал в прокат, в кармане лежал билет на самолет… Он, по крайней мере, хотел найти хоть кого-то, чтобы навести справки. Турецкий посмотрел на тележку. Впрочем, стоило ли так заботиться о своем барахле? В обезлюдевших вокзалах воры не водятся. Пустынность и тишина аэропорта начинают внушать серьезную тревогу — если тревога вообще может быть легкой. Можно ли, в самом деле, предположить, что, кроме него, в этом дворце, воздвигнутом для приема людских толп, нет ни единой живой души?!

Нелетная погода? Ничего подобного. Забастовка? Не исключено. Если допустить, что персонал внезапно прекратил работу и вылеты самолетов отменены, то где же тогда пассажиры, которых, как и его, неожиданная забастовка захватила врасплох? Куда все девались — бастующие и не бастующие, менты и многочисленные службы безопасности, персонал всех закусочных, лавочек, киосков и касс? Да можно ли хоть на минуту представить себе, чтобы весь колоссальный механизм аэропорта неожиданно замер и погрузился в беспробудную спячку?!

Тревогу усиливала и своеобразная архитектура сооружения. Будучи круглым, аэровокзал не имел ни начала, ни конца, и внутри его, в самом центре, — пустое пространство, тоже круглое. В этой кругообразной пустоте поднимались на верхний ярус стеклянные туннели, полы которых представляли собой движущиеся дорожки…

Но пассажиров не было.

Обойдя это пустое пространство на его нижнем уровне, Турецкий вместе с тележкой вступил на эскалатор, чтобы подняться на верхний этаж… Возникло неприятное чувство, будто он едет, но остается на месте. В то же время он услышал какой-то нарастающий шум, не то легкий топот, не то эхо нескольких переплетающихся голосов… Ага, значит, люди все-таки есть, они не могут не быть!

— Саша! Александр Борисович! Он повернулся.

Внизу стояла Ольга Вязьмикина. Она протягивала к нему обе руки.

«Откуда она знает, как меня зовут? — подумал Турецкий без особого, впрочем, удивления. — Вот ведь ушлая журналисточка…»

— Петр Петрович…

Он вдруг увидел лицо горничной. Как же это может быть… что за искривление пространства… Он лежит на постели?… у себя в номере?… Так это всего лишь сон. Турецкий помотал головой. Сел.

— Вы хорошо себя чувствуете? — В голосе горничной проскользнула тревога.

Видимо, у него было странное выражение лица.

— Что со мной сделается, — проскрипел «Петр Петрович».

— Не стоит спать в одежде, — заметила горничная. — А я вот принесла вам костюм из чистки.

Турецкий молча встал и пошел в душ.

Голова никуда не годилась. От дурных снов и нескончаемых мыслей ощущение было ужасное. Только воля и упрямое желание действовать заставили его подняться.

Турецкий вздохнул — вода уже успела немного остыть; он не мог, сидя в ванне, повернуть кран ни рукой, ни ногой. С другой стороны, он не мог ни вытащить ногой затычку, чтобы выпустить воду и тем самым заставить себя вылезти, ни, набравшись решимости, выйти из воды, как подобает мужчине. Турецкому нередко говорили, что у него сильный характер. Ему казалось, эти люди судят о нем превратно: посмотрели бы они на него хотя бы сейчас, в остывающей ванне! Мысли его вернулись к последнему письму Веснина…

В дверь номера кто-то постучал. Ему не хотелось никого видеть, и он решил было не откликаться, однако стук повторился.

— Кто там? — сердито спросил Турецкий.

— Господин Долгих, вам письмо.

— Тогда войдите. И подождите немного.

Оказалось, принесли приглашение на политические дебаты и последующий ужин. Это было действо для избранных, которое тем не менее должны были показывать в прямом эфире. Там собирался весь городской бомонд.

Случаются нелегкие дни, а бывают невыносимые часы и особенно минуты. Вот вопрос: что хуже? Минуты складываются в часы, часы — в дни, ну и так далее. Еще с утра Турецкий чувствовал приближение этого неприятного состояния. Ему казалось, что грядут необъяснимые события, неизвестные силы вторгаются в его жизнь. А ведь он знал почти все, что произойдет, и думал о предстоящем с отвращением. Ему казалось, что на голове железный шлем, который стягивает лоб и пригибает к земле.

Когда в девять часов он наконец оказался на этом вечере, мысли путались, а руки подрагивали. Он тупо бродил среди весело болтавших людей и чувствовал себя так, будто был окружен мертвецами, — до того безжизненно было это общество. Он равнодушно брал бокал у официанта и рассеянно поддерживал разговор. Когда он закрывал глаза, перед ним то и дело возникало лицо, наблюдать за которым стало для него счастливой привычкой и которое он через час-другой должен был увидеть. Вспомнились ее слова, сказанные как-то о детективах: «…Постоянное обращение к темным сторонам жизни, исследование преступлений, скрытых пороков, психических извращений могут вселить в душу недоверие, если не отвращение ко всему роду человеческому. Мне, знаете, этого всего по уши на работе хватает… А ведь жизнь — возможность смотреть на мир раскрытыми глазами, ощущать его полноту — это же такое чудо, такой подарок на самом деле».

По сути, вечер, на который его позвали, — это были предвыборные дебаты, по факту — нечто более странное. Турецкий привык к тому, что подобные ситуации представляют собой довольно темпераментные схватки. Впрочем, и участники дебатов (Леонович и мэр Серебряников) сразу взяли с места в карьер. Отвечая на вопрос ведущего, Леонович заявил, что демократии в Волжске никогда не было и она никогда не наступит. Собственно, как и во всей стране. Сверху власть народа никто не принесет. Но вот завтра он, Леонович, расставит по всему городу передвижные палатки с бесплатной едой и напитками. А еще будут актеры и певцы, а еще будет шоу, а еще будет салют. И посмотрим, что из всего этого будет. И посмотрим, кто выиграет выборы. И вообще, посмотрим еще.

Действующий пока еще мэр Серебряников был обескуражен, а воздух был наэлектризован. Казалось, дискутанты вот-вот бросятся бить друг другу морды — так сначала казалось Турецкому. Но — ничуть не бывало.

Серебряников сообщил, что Волжску демократия не особенно-то и нужна и что ближе всего к демократии Волжск был в девяностом — девяносто первом годах, накануне распада Советского Союза. И что, спрашивается, было хорошего?

Леонович возразил, что с девяносто третьего года в стране появился олигархический режим. И что хорошего принес он?

Особой неприязни Турецкий между конкурентами не заметил. Впрочем, политики — актеры изрядные, кто их на самом деле разберет.

В заключение Серебряников сказал:

— Дебатами я доволен. Аудиторией — очень! Призываю всех прийти на выборы. Я лично приду.

Леонович вообще ничего не сказал, он уже ушел.

Зрители продолжили ужин.

Турецкий ходил по залу и искал Вязьмикину недолго. Вероятно, она сама ждала его и потому отделилась от всех тусовок разом. А может, она и не ждала его. Просто в этом странном городе можно при желании найти кого угодно. Желание у Турецкого было.

Женщина стояла на веранде в роскошном зеленом платье с обнаженной спиной. Скрестив руки, она дрожала на ветру как последний листок умирающего дерева. Она услышала его шаги и едва заметно шевельнулась.

— Хотите закурить? — Он почему-то снова совершенно естественно и как-то очень легко сказал ей «вы». Вечер, погода, ее платье — все располагало.

Она обернулась и посмотрела исподлобья. Глаза у нее сегодня были в цвет платью. Она вытянула сигарету из его пачки и сказала:

— Нравится вечеринка?

— Я пришел не на вечеринку. Я пришел за вами. Когда он говорил последние слова, она как раз

зажала сигарету между губ, и теперь сигарета дрожала вместе с ней. Ее глаза распахнулись еще сильнее, и Турецкий подумал: неужели еще кого-то можно удивить такой банальностью? Да еще циничную журналистку? Впрочем, кто знает, чужой организм — потемки, может быть, это просто дополнительная реакция на холод.

— Вы следите за мной?

Ее тон был или безразличным, или очень напряженным, он так и не понял.

— Возможно, вы — все, чего я когда-либо хотел. Дело не только в вашем лице, фигуре или голосе…

Он щелкнул зажигалкой, и она подкурила.

— Это… ваши глаза. Дело в том, что я в них вижу.

— И что же ты в них видишь? — спросила она чуть насмешливо и чуть ласково и снова повернулась к городу. Руку с сигаретой она теперь держала вертикально, и дым вился стремительной змейкой — казалось, не от нее, а к ней.

— Я вижу сумасшедшее спокойствие. Спокойствие на грани отчаяния. Я вижу, что ты устала бежать. И ты готова встретить то, что тебе суждено. Но ты не хочешь встречать это одна.

— Нет… — Она едва заметно вздрогнула и снова повернулась к нему. — Одна не хочу…

Ночной город лежал далеко внизу, несмотря на то что было не очень высоко — казалось именно так. Ветер делал дождь диагональным.

Капли залетали на веранду и падали на ее чистый лоб. Он положил ей руки на плечи, и она приникла к его груди. Воздух был просто наэлектризован. Она была мягкая, теплая и совсем невесомая. От ее духов исходило какое-то странное ощущение детства. Он сказал ей, что все будет хорошо, и поцеловал ее в шею. Она кивнула. Он сказал, что спасет ее и увезет далеко-далеко. На этот раз она отстранилась и попыталась заглянуть ему в глаза. Он почувствовал на своем животе что-то тяжелое и твердое. Он нажал двумя пальцами на ее шею пониже горла и бережно опустил на пол. В ее руке был зажат маленький пистолет. Он посмотрел на ее лицо и вспомнил, как она некогда напомнила ему его давнюю любовь. У этой женщины определенно был талант — она с легкостью становилось такой, какой ее подсознательно хотел видеть мужчина. Что ждет ее теперь? Надо для начала увезти ее в Москву.

Он позвонил Пушкину (тот был в аэропорту) и сказал, что ему предстоит не слишком приятное путешествие. В обществе женщины.

— Так что, взять еще один билет?

— Для начала сдай свой. На машине поедете.

В этот день духота была какой-то подозрительной, что-то в ней было не так, как обычно. Но на это пока мало кто обращал внимание.

С самого утра в Волжске наблюдалось необычное столпотворение. Особенно бросались в глаза группы молодых людей, разгоряченных халявным спиртным от Леоновича, которые совершенно безнаказанно вытворяли черт знает что. Звон разбиваемых о фасады бутылок, нецензурная брань.

Турецкий увидел группу примерно в тридцать человек, которые методично громили железный ларек. Они занимались этим совершенно открыто до тех пор, пока им самим не надоело: грохот разносился на несколько кварталов.

Информация о бесплатном угощении прозвучала накануне по телевизору, сотни, тысячи людей приехали из области и теперь сплошной массой двигались к центру города, где были сосредоточены киоски Леоновича. Немногочисленные отряды милиции вяло пытались отсеять наиболее пьяных, но бросалось в глаза, что они толком не знают, что делать.

«Ваши документы», — как-то растерянно спрашивали они.

«Нету у нас документов!» — нагло орали хулиганы.

Власти явно не позаботились о том, чтобы перекрыть движение на центральных улицах. Люди лезли под колеса машин, те сигналили, кто-то сворачивал на обочину, но большинство пытались прорваться. Образовались многокилометровые пробки. Также выяснилось, что никто не позаботился и об оказании первой помощи или хотя бы о скамейках для пожилых. К двум-трем аптечным ларькам выстраивались очереди в сотни человек.

Проделав вместе с толпой пару километров, Турецкий так и не увидел ни одной кареты «скорой помощи». Некоторым пожилым становилось плохо, они садились на мокрые бордюры, помочь им было некому. Само по себе шоу Турецкого не слишком впечатлило. Но волжане, видимо, были не избалованы зрелищами и реагировали бурно. Скандировали имена предполагаемых мэров.

Когда отгремел последний залп салюта, вся масса народа двинулась назад к вокзалу. Здесь уже начался полный хаос. Кого-то рвало прямо на рельсы, кто-то едва не упал под поезд… Ничего этого Турецкий уже не видел, он сидел в машине и думал, куда бы поехать подальше из этого города — из гостиницы он выписался заранее.

И тут хлынул такой долгожданный дождь.

Уже через час после начала ливня многие жители частных домов на окраине не могли открыть двери и ломали окна, чтобы выбраться наружу.

Дождь, обрушившийся на Волжск, практически парализовал город. На окраинах дороги превратились в непролазную грязь — на окружную трассу сошел оползень. В округах, прилегающих к Волжску, было отключено электричество. Город натурально заливало. Вода стояла в здании центрального архива и в УВД. На территории мэрии прямо перед входом рухнул столетний вяз. Оказались подтоплены некоторые центральные улицы города, несколько пригородных дорог, в том числе маршруты в густонаселенных районах.

Властям пришлось отменить движение пригородных электричек. Аэропорт сначала работал с задержками, а потом перестал вовсе. Удары молний стали причиной по меньшей мере пяти возгораний. Даже ливень не помешал распространению огня, который тушили более пятидесяти пожарных расчетов. Были закрыты для движения два автомобильных моста.

Когда именно началось наводнение, Турецкий не видел, но он выскочил из машины, потому что она поплыла. Он помахал ей рукой и стал вброд добираться к гостинице. Через четверть часа он услышал вертолетный гул, а потом какой-то шум. Сначала он не поверил своим ушам, но шум продолжался — это кричали в мегафон:

— Александр Борисович! Александр Борисович!! Цепляйтесь!!!

В воздухе был вертолет, и ему сбрасывали веревочную лестницу.

Турецкий глазам своим не поверил. Во-первых, это был вертолет УФСБ, во-вторых, в кабине сидел Тяжлов. Но раздумывать было некогда. И он вцепился… В это время полило еще сильнее, хотя еще минуту назад представить себе такое было невозможно. Но Турецкий как-то удержался. Несколько крепких рук втащили его в кабину вертолета.

— Где женщина? — спросил Тяжлов.

— О чем вы?

— Дурака не валяйте. Гейм овер. Игра закончена. Вязьмикина где? Куда вы ее девали?

Турецкий равнодушно пожал плечами…

Грозовой ливень шел почти пять часов, это была трехмесячная норма осадков, и наводнение стало тотальным. Его вызвал прорыв дамбы водохранилища — за городом, всего в нескольких километрах от района бедствия. Его уровень поднялся до критической отметки, дамба не выдержала, и начался настоящий водопад. Одиннадцать человек погибли, а затоплено оказалось свыше пятисот домов.

Зерновые посевы были загублены. Погибли огороды, домашний скот. Поток воды был такой силы, что протащил трехтонный грузовик вдоль улицы. Сутки спустя на всех затопленных улицах и в огородах шла массовая рыбалка. Рыбу выбросило во время прорыва рыбных ставков, и ее можно было ловить просто руками. До нового ливня теперь было время сделать запас рыбы. Ведь на ближайшие дни было объявлено еще одно штормовое предупреждение.

За считаные минуты, рассказывали потом очевидцы, поднялись грунтовые воды, безобидные прежде мелкие притоки Волги вышли из берегов. Река, в хорошую погоду такая красивая и величе-305

ственная, казалась похожей на огромную взбесившуюся змею.

В тринадцати километрах западнее яхт-клуба «Magic-yacht-club» затонул маленький бело-синий глиссер «Pershing». Три дня спустя, когда его нашли, достали из воды и вытащили на берег, из рубки вынули мужчину лет 33–35. При нем был ноутбук, дипломат с деньгами и пять паспортов на различные имена. Одно из них было: Олег Веснин.

ЭПИЛОГ

— Молчите?! Тогда я вам расскажу. Дело было так. Штатный аналитик службы госбезопасности подготовил объемный доклад о коррупции в системе ФСБ. Сначала отправил в Москву курьера, а потом, когда курьер исчез, поехал сам. Однако чекиста перехватили по дороге его же коллеги из регионального УФСБ, боявшиеся разоблачений. Они под охраной доставили его в ведомственный госпиталь. Чекист из госпиталя сбежал и стал передавать в Генпрокуратуру электронные послания. К сожалению, живуча, очень живуча у специальных органов отрыжка полного игнорирования законности. Мы помним большевистский тезис: «Для достижения цели все средства хороши!» Живет, живет этот принцип в головах и делах некоторых сотрудников правоохранительных органов в нашей стране. Ай-яй-яй… Так вы думаете, было дело? Так вы рассуждали, когда ехали сюда работать под прикрытием? Точнее, безо всякого прикрытия! — Генерал Тяжлов заглядывал в глаза Турецкому.

А Турецкий рассматривал фотографии яхтсмена-утопленнника.

— Думаете, фальсификация? Можете поехать в морг. Удовольствие, правда, ниже среднего.

Работало радио. Диктор сообщал последние новости, но говорил только про потоп. Они снова ужинали. И угощал опять Тяжлов, несмотря на то что Турецкий грозился, что следующий раз будет за ним. Но у него теперь не было ни денег, ни документов. Все уплыло вместе с джипом.

— Ладно, продолжим, — сказал Тяжлов. — Итак, Олег Николаевич Веснин был умным человеком. Это у него от родителей и от самого себя — он приложил немало усилий, чтобы таковым стать. Последнее время он служил в аналитическом отделе местного управления ФСБ. Официально этот сотрудник не подозревался в совершении какого-либо преступления. Его никто не арестовывал и даже не задерживал. Веснин исчез — акт первый. Но исчез, Александр Борисович, не потому, что я засунул его в ведомственную психушку, а потому что он сбежал сам, опасаясь разоблачения собственных темных делишек. До этого он успел куда-то вывезти семью. Его тесть считает, что в Израиль, но я сомневаюсь, думаю, жена с сыном ждали его где-то гораздо ближе. Скажем, в Турции, а то и на Украине.

Однако Веснин обещал заместителю генерального прокурора снабдить его отменным компроматом на своего шефа. Не будет большим секретом, если я скажу, что именно в аналитический отдел стекается вся информация из оперативных и следственных подразделений. Поэтому фигура Веснина в этой истории вызвала повышенный интерес не только у сотрудников ФСБ, но и у сотрудников Генпрокуратуры. Веснин стал майором-невидимкой для своих коллег, но весточку о себе он дал Константину Дмитриевичу Меркулову. Веснина, конечно, искали. Выяснить, почему ищут, вам стоило немалых усилий. Ведь даже наши сотрудники, задействованные в поиске беглеца, не знали, чем провинился коллега?!

Акт второй. Высокопоставленный сотрудник Генеральной прокуратуры Александр Турецкий выезжает в Волжск тайно, не разглашая факта, так сказать — «к нам едет ревизор». Цель визита: инкогнито пройтись по следам секретного доклада Веснина, правда, хм, так и не дошедшего до адресата — до Меркулова. (Кстати, вам не приходило в голову, почему не дошедшего?) А поскольку речь идет о «возможных злоупотреблениях» самого шефа УФСБ, в этой командировке при необходимости можно задействовать агентуру заместителя директора уголовного розыска МВД РФ генерал-майора Грязнова. Все верно, ничего не путаю?

— Не все. Но вы продолжайте, не стесняйтесь. — Турецкий впервые отреагировал на слова Тяжлова.

Генерал покивал:

— Благодарю вас. Продолжаю. Вы думаете, случайно в вашем номере оказалась картина господина Васильковского? Это была подсказка. У вас ушло больше времени, чем я рассчитывал, чтобы ее понять. Но зато попутно вы успели провести массу полезных действий…

— Например?

— Не заставляйте меня перечислять весь идиотизм, которым вы тут занимались, Александр Борисович. Но то, что вы смогли обезвредить киллера, которого все мое управление искало столько лет, уже оправдывает смысл вашего пребывания в Волжске.

Турецкий поморщился:

— Довольно. Хватит с меня!

— Ничего не хватит. Сядьте. Ешьте… Веснин посмеивался над вашими потугами и преспокойно жил в загородном доме своей любовницы и личного агента Полины Красногорской. Точнее, дом не ее, а бабушки. Оттуда он и слал свою почту. Эта самая Полина — молоденькая барышня, сотрудница яхт-клуба. Возможно, вы ее там видели, она возит клиентов на маленькой такой симпатичной машинке.

— Бред какой-то… Тяжлов достал мобильный телефон, позвонил и

сказал:

— Константин Дмитриевич? Это снова Тяжлов… Вязьмикина уже у вас? Слава богу. Все хорошо, что хорошо кончается… Да, мы ужинаем. Передаю.

Турецкий сдвинул брови и взял трубку. Надо быть начеку, сфальсифицировать можно что угодно, хоть «звонок к другу», хоть к черту… Но почему-то когда он услышал голос Кости, сразу поверил.

— Ладно, — устало сказал он. — Думаешь, мне это все самому еще не надоело?

— Спросите у него про дом Полины, — подсказал Тяжлов.

Турецкий спросил. Внимательно выслушал ответ. Положил трубку на стол.

— Ну хорошо. Ну запеленговали. Отправлял он оттуда почту. И что с того? В чем вина Веснина? Общеизвестно, что органы госбезопасности умеют жестоко расплачиваться с теми своими сотрудниками, которые начинают громогласно говорить о рутинной работе своего же родного ведомства, а тем более в тех случаях, когда речь идет об обнажении явных ведомственных язв, преступлений, злоупотреблений и правонарушений. В подобных вариантах «предателям» жестко напоминают о том, что подобная откровенность для них не безопасна. В бытность ГПУ-МГБ-КГБ таких просто убирали с дороги: устраивали автоаварию, кололи зонтиком с отравленным наконечником, организовывали несчастный случай или открыто убивали. Ладно. Это история. Ну а теперь? В чем была его вина?

— Веснину принадлежал игорный бизнес в городе.

Турецкий не смог сдержать удивления.

— Да-да. Ему, а не Леоновичу. Веснин подмял под себя «жучков»-букмекеров. Это был многомиллионный бизнес. Голова у него работала. И на эти деньги он планировал сделать Леоновича мэром.

«И про махинации Димона он, конечно, знал, — с досадой подумал Турецкий. — Да что там — знал… Он их и финансировал! Аналитик работал масштабно».

— Стойте. А девчонка в красной майке с надписью «СССР», она тоже из этой компании? Звонки по телефону, странные появления на соседнем балконе?

— Лиза Кудряшова. Она из моей компании. Признаюсь, я не ждал появления Вязьмикиной. Кто ж мог знать, что киллер — женщина, и что она — журналистка, и что произведет на вас такое впечатление? Я-то надеялся, что вы западете на красную майку. Но пришлось ее убрать из игры.

— Из игры, — медленно повторил Турецкий. — Меня играли. Все дело в том, что вы… с самого начала знали все про Веснина, да?

Тяжлов слушал с явным интересом.

— Господи, — сказал Турецкий. — Вы действительно просто использовали эту ситуацию, чтобы вычислить киллера?! Всего-навсего? Поставили на уши заместителя и помощника генпрокурора?

— Не всего-навсего, — строго заметил Тяжлов. — Не всего-навсего! Это не пустяк. Это государственное дело. На счету этой дамочки, по меньшей мере, полтора десятка заказных убийств. В том числе и весьма громких. В том числе и в Москве. То, что она сейчас — «холодная», ничего не меняет. Она еще выведет нас на такие имена! В ее тайнике обнаружены фотографии. Она умудрялась как-то снимать своих заказчиков. Видимо, считала это своей страховкой, кто знает. Как мы теперь видим, не помогло. — Заметив реакцию Турецкого, он быстро сказал: — Дело не в этом. Ее последний заказчик оплатил ей убийство капитана Смолякова.

— Который вез в Москву компромат, что Веснин собрал на вас?

— Чушь. Веснин сунул ему макулатуру и сам же организовал его убийство.

— Веснин?! Зачем?!?!

— Именно. Смоляков думал , что везет в Москву важные документы своего друга и шефа. Он был готов за Веснина в огонь и воду. Вот кого мне по-настоящему жаль. Чудесный был парень. Может быть, ФСБ — не его работа была, а может, он был еще молод, а в свое время нашел бы у нас свою нишу. Они с Весниным были вроде бы друзья, несмотря на разницу в возрасте и в служебном положении, но на самом деле дружескую преданность Смолякова Веснин заполучил очень просто. В прошлом году в аналитическом отделе во время дежурства Смолякова пропал документ. Веснин якобы смог его восстановить. На самом же деле он его и припрятал, чтобы Смоля-ков как следует попсиховал. Ваш шеф Меркулов думал, что к нему едет курьер Веснина с компроматом на Волжское УФСБ и конкретно на меня. Все это была туфта. Вязьмикина застрелила Смолякова, а он ей заплатил. Именно Веснин — заказчик убийства Смолякова. Она сфотографировала его сзади в машине. Он был загримирован, нацепил бороду, но кое-чего не учел. Шрам на шее — виден на фотографии… Знаете, почему она собиралась и вас прикончить? Отнюдь не в целях самообороны. Просто это был очередной заказ. Она «работала», понимаете? После вашего визита Васильковский не выдержал и позвонил зятю. И у Веснина впервые сдали нервы… Кстати, вы разобрались с туристической компанией «Волжск-тур»? — совсем некстати спросил вдруг Тяжлов.

— Вообще-то руки не дошли. Но это была фирма Беренштейна. Он ее успел продать. Сейчас она принадлежит Леоновичу.

— А откуда у вас такие сведения?

— От Вязьмикиной. — Турецкий прикусил язык. — Ах, ну да…

— Все не совсем так. Если бы вы потянули за эту ниточку, размотали бы клубок быстрее. Правда, кто знает, какой бы у нас был конечный результат. Фирма «Волжск-тур» принадлежит… принадлежала госпоже Вязьмикиной. Возможно, это был гонорар за устранение Беренштейна, который она сама себе определила. Может быть, потому, что в холдинге «Три кита» «Волжск-тур» — единственное, что приносило прибыль.

Турецкий молчал.

— Знать бы только, зачем она все это делала, — пробормотал Тяжлов. — Красивая баба, умная, молодая…

— Может, остров хотела купить?

— Какой еще остров? — неожиданно обозлился Тяжлов и выпил рюмку водки.

— А как насчет убийства хозяина издательского дома Беренштейна?

— Будем проводить повторное расследование. Полагаю, без этой дамочки не обошлось. Легостаев вряд ли его инициировал, но она точно знала, что ему это понравится. Самое занятное, что журналистика-то ей нравилась. Ну ладно. — Он вытер уголки рта салфеткой, и неожиданно на чеканном его лице появилось жалобное выражение. — Объясните мне теперь, наконец, как вы ее просчитали, Александр Борисович?! Я, со своей стороны, терпеливо вам прояснял белые пятна, но теперь уж верните должок. Это в моей шпионской башке ну никак не укладывается! Турецкий вздохнул:

— Скорее уж угадал. Абсолютного доказательства у меня не было. Я боялся, что это окажется так, но уже был к готов этому. Она прикончила Головню, когда мы с вами ужинали, — больше было некому. Отравила. А сделала это потому, что испугалась, что я сведу его с Агафоновым, и тот, игрок гораздо более опытный, Димона на чем-нибудь расколет. Я только не знал про поезд и не думал, что она — наемник. Думал — играет на чьей-то стороне, например на вашей. Журналистка, интеллектуалка. — Он вздохнул. — Самое ужасное, что я же ей инструкции и дал — законтачить Агафонова и Головню. И это получилось — как зеленый свет на убийство… — Турецкий не выдержал: — Но как вы меня вычислили, черт возьми?! Ведь когда вы ввалились ко мне в ванную, вы уже знали, кто я!

— Скорее случайно, чем специально, — сознался Тяжлов. — Хотя рано или поздно это все равно бы произошло. Но когда мы встретились в яхт-клубе… Там за вами внимательно наблюдали мои люди. Вы их не видели, но они-то, разумеется, следили за всем, что происходило в этом месте, пока я там был. Да еще вы потом спросили у управляющего о лодке Веснина. Вы не могли знать, что это его лодка, просто обратили на нее внимание. Но я-то приехал узнать как раз, когда Веснин ею пользовался! Как только вы уехали, управляющий позвонил мне. Он же писатель, вы знаете, наверно? Я его подкармливаю иногда: сюжеты даю.

Турецкий кивнул, все действительно совпало. Тяжлов был ас своего дела. О его недооценке с самого начала не могло быть и речи, но поздновато стало известно, что это на самом деле за человек…

Турецкий вяло ковырял в тарелке. Тяжлов пил рюмку за рюмкой.

Диктор говорил по радио: «Дождь будет во вторник, во вторник ночью, в среду, в четверг, возможно, в воскресенье, дождь постоянно».

— Наконец-то, — сказал Тяжлов. — Этот город давно пора помыть.

Примечания

1

См. роман Фридриха Незнанского «Заснувший детектив».

(обратно)

Оглавление

ПРОЛОГ

Часть первая ЛЫСЫЙ МИЛЛИОНЕР

Часть вторая ЖАРА

Часть третья ПИСЬМА ИЗ НИОТКУДА

Часть четвертая КАПКАН НА ОХОТНИКА

ЭПИЛОГ . .

Реклама на сайте