«Грязная история»

Фридрих Незнанский Грязная история

1

Девчонки собирались шумно и долго, возбужденные предстоящей вылазкой в город. Лида вся извелась, пока они советовались друг с другом, перебирая свои многочисленные наряды и завалив цветастыми тряпками ее диванчик. На диванах Любаши и Валюши был вечный бардак, а теперь и ее выглядел не лучше, как прилавок дешевого рынка, хотя Лида беспорядка терпеть не могла. Но она молчала, робела перед Валюшей и Любашей, которые уже не первый год плавали на туристическом лайнере, а у нее это первый рейс. Девчонки вели себя заносчиво и частенько подтрунивали над ней. Не то, чтобы зло, но и не безобидно. Лида проглатывала эти мелкие уколы, деваться было некуда. Огрызаться она умела, но перед этими горластыми и нахальными девками терялась. Ей казалось, что любой отпор с ее стороны будет выглядеть глупо и беззубо, лучше не связываться с ними.

В своих сборах соседки по каюте не обращали на нее никакого внимания, будто ее и рядом нет. Один раз, правда, небрежно предложили махнуть с ними, но она отказалась. Вот они и решили, видимо, что слишком много чести будет этой деревенской простушке — уламывать ее. Лида думала об этом с легкой обидой. Ей хотелось, чтобы они ее поуговаривали, хотя про себя окончательно решила, что все равно откажется. Но они сразу всецело переключились на свои шмотки, и Лида поняла, что и пригласили ее только из вежливости, а на самом деле ни на фиг она им не нужна. Они девочки городские, «упакованные», она им не пара — и одежды еще не успела прикупить такой же модной, как у них была, и личико у нее было простоватое, на их фоне совсем деревенской выглядела… Наконец они остались собой довольны и, небрежно помахав ей на прощание, с веселым щебетом отправились в город кадрить мужиков.

После их ухода Лида долго крутилась у зеркала с набором дешевенькой косметики, пытаясь придать своему скуластенькому, с небольшими глазками лицу загадочный вид. Ну, теперь вроде выглядит очень даже ничего. Даже губы удалось немного увеличить за счет удачной помады и карандаша, которым она старательно обвела контур губ, лихо выехав за их естественную форму. К сожалению, получилось не так ярко, как у Валюшки или Любашки, но они и косметики на себя накладывают немерено. А ей, непривычной ко всяким этим городским хитростям, все время приходится бороться с собой, чтобы косметики было поменьше, иначе она себе казалась вульгарной. Да и то — увидела бы мать ее с этими едва заметными тенями и накрашенными ресницами, — точно отхлестала бы мокрой тряпкой, чтобы побольнее…А не понимает того ее мамаша, что в городе иначе и нельзя, никто из ребят на незаметную скромную девушку и не позарится. Вон у девчонок сколько ухажеров. И на корабле, и в каждом порту, куда они прибывают на туристическом лайнере… К Лиде тоже иногда подкатывались бравые морячки, но только она скажет какому-нибудь парню: «Я девушка скромная, деревенская», тот сразу и на попятную. На кой ему валандаться, время терять, уговаривать, когда и без уговора всегда найдется подружка хоть на день, хоть на час. Девчонки ее уже высмеивали: «Что же ты их всех отпугиваешь? Посмелее надо быть, понапористее. А то так и не найдешь себе жениха со своими деревенскими оправданиями…» Но Лида не так отпугивала кавалеров, как сама их боялась. В портах просто так за ручку не ходят, им другое подавай. А она не готова еще довериться парню, вдруг обманет? Не зря же говорят — поматросит и бросит. А ну как ребеночек получится? И куда она с ним тогда? Отец убьет. Да и мать не пожалеет. И так отпускали ее в плавание с таким скрипом, с такой неохотой, год их уговаривала. Только нужда заставила отпустить дочку от себя в этот страшный мир, где девки курят, пьют, красятся, как непотребные какие, а парни только и норовят обмануть скромную девушку. Родители у Лиды были из старообрядцев и, невзирая на двадцать первый век, такими и оставались — отвергающими современную жизнь. Поскольку деревня их вдалеке от больших городов раскинулась, и автобусы туда приходили из райцентра два раза в день. Одним словом, глухомань.

С непривычки туфли на каблуках немного жали ноги, но она все-таки решила сойти на берег при полном параде. Прочь босоножки на удобной подошве, сегодня она должна выглядеть на все сто. Вдруг наконец решится ее судьба?

Девчонки уже час как убежали, но Лида не торопилась. Что толку бродить толпой по набережной? Не настолько она была в себе уверена, чтобы конкурировать с более разбитными подругами, которые держались свободно и даже нагловато. А Лиду в ее первом круизе все пугало. И сальные шуточки матросов, и незлые насмешки подруг, таких же горничных, как она. Пассажиры ее в упор не замечали, да и ей на них было наплевать. Работу свою делала старательно, не халтурила. Главное, никаких жалоб на нее не поступало. А то так и вылететь недолго. А она целый год ждала, когда ей исполнится восемнадцать и можно будет подать документы на визу. Поступить на туристическое судно на работу не так-то и легко, желающих много…И когда удача ей улыбнулась да еще и родителей удалось уломать, она делала все, чтобы на нее не было никаких нареканий. Хотя пассажиры всякие бывают. И капризные, и просто вредные, и даже невыносимые… Вон Валюшка рассказывала, как одна молодая англичанка пила всю дорогу, будто алкашка какая-то, и приходилось по несколько раз в день убирать каюту… Алкоголь и морская качка не всегда совместимы. Но зато на прощание подарила Валюшке ворох своего шмотья. В благодарность за заботу. Девчонки потом с завистью рассматривали заграничные шортики и маечки и удивлялись щедрости англичанки. Им в этом сезоне туристы еще ничего не дарили, кроме дежурных шоколадок, — жаловались они друг другу. Но никто не признавался, что изредка перепадали чаевые. В твердой конвертируемой валюте — так убеждал их помощник капитана. Хотя какая она теперь твердая, если курс все время падает? Даже Лида это поняла, потому что платили им в рублях по курсу доллара, и зарплата прямо на глазах уменьшалась.

Лиде тоже повезло, один старичок-моховичок, который говорил на неведомом ей языке, за ее усердие и скромность сунул пять долларов. И она от неожиданности вспыхнула, как маков цвет. Он даже сам смутился, не ожидая такой реакции. И топтался нерешительно, словно ожидал, что она вернет зеленую бумажку. Мало ли какие порядки у русских… Но Лида вспыхнула вовсе не от возмущения, а от радости, чего старичок и предположить не мог. Не такое уж большое вознаграждение отстегнул он ей от своих щедрот. Зато потом уже она принимала чаевые как должное, но без жадного нетерпения. Дадут — большое им спасибо. Нет — значит, жмоты и не стоят доброго слова.

На корабле почти никого не было, все отправились гулять по Новороссийску. Пока она поднималась на палубу, ей встретился только помощник капитана Иван Васильевич.

— Ну что, гулять идешь? — улыбнулся он ей ласково. Лида любила Ивана Васильевича. Он был добрый и никогда не ругался. — А что же без подружек? Не боишься одна?

Лида пожала плечами.

— А чего бояться? Я же недалеко. По набережной погуляю, в магазины зайду. Хочу своим что-нибудь купить.

— Ну смотри, осторожно. А то видишь, как гавань забита? Моряков на берегу, что песку на пляже… Кстати, с иностранцами не знакомься. Они парни ушлые, им одно надо… — предостерег он молоденькую горничную, которая своей застенчивой улыбкой напоминала ему дочку.

— А я ни с кем и не собираюсь знакомиться, — покривила душой Лида. Не признаваться же, что именно с этой целью она и собирается выйти в свет и проторчала у зеркала в своей каюте битый час, чтобы косметикой скрыть свое деревенское происхождение, над которым любили подтрунивать девчонки.

Набережная выглядела празднично. Девушки гуляли нарядные, да все стайками. А наряды у них были — мама дорогая! Где ж они все это покупают? Моряки беззастенчиво рассматривали девчонок и иногда кричали им что-то весело и призывно. Пока Лида медленно и независимо шла по набережной, на ее глазах несколько девушек уже познакомились с моряками и тут же отправились в ближайшие бары. Лида тихонько вздохнула. На нее никто не обращал внимания. Наверное, нужно было пойти с девчонками. А то у нее слишком скромный вид, чтобы привлечь к себе внимание. Правда, вон идут двое, глазами так и шарят. Но не моряки. Скользнули цепким взглядом по ее лицу и тут же отвели глаза. Не больно-то и надо. Они ей и сами не понравились. Один долговязый тип шагал развязной походкой, бейсболку надвинул на самые глаза, головой вертел, словно искал кого-то. Нервный какой-то. А второй и вовсе на боксера похож — морда широкая, нос расплюснут, да и староват. Лет тридцать пять по виду. Лиде такие не нравились.

Вдоль набережной стояли палатки с различными сувенирами. Возле них толпились туристы, покупали всякую дребедень. Лида тоже было подошла к сувенирщикам, но потом решила по мелочам не тратиться. Мало ли что еще попадется по дороге. Денег негусто, надо экономить. А чаевые она будет копить, а потом привезет родителям, пускай покупают или стиральную машину, или пылесос. На что хватит. А вот в кафе под ярким полосатым тентом ноги понесли сами.

За столиками сидели веселые праздные люди, ели мороженое, и Лида решила тоже себя побаловать. Посмотрела на стеклянную витрину, и глаза ее разбежались. Никогда еще она не видела такого разнообразия. Хотелось попробовать и фисташкового, и бананового, и с лесными ягодами… Она растерялась, не решаясь сделать свой выбор. За ней уже пристроилось несколько человек в небольшую очередь. И какой-то парень за спиной посоветовал:

— А вы возьмите каждого вида по шарику.

Лида так и поступила, благодарно улыбнувшись советчику, но тут же немного расстроилась. Он стоял с девушкой и нежно обнимал ее за талию.

Лида уселась за столик и от нечего делать стала глазеть на проходящих мимо людей, не спеша лакомясь мороженым. Вот прошла девушка в таком ярком и открытом топике, что Лиде сразу стало понятно, почему на нее оглядываются матросы. Узкие джинсы обтягивали ее круглую попку, но почему-то джинсы были в разных местах как бы изрезаны. В прорехах проглядывало голое тело. Лида подумала, что девушка, пожалуй, и трусики не носит. Во всяком случае, дыра под попой открывала голое тело и угадывалось отсутствие белья. Наверное, мода теперь такая — драные джинсы носить, — подумала Лида и решила взять это на вооружение. Сама, конечно, так никогда не осмелится вырядиться, но зато будет что рассказать деревенским подружкам. Хотя, пожалуй, они и не поверят… Волосы у девушки были не очень-то в порядке, растрепанная какая-то. Да и вид заполошный. К ней уже несколько раз подкатывались моряки, но она шла быстро, не обращая на них внимания. Только высокие каблучки ее ярких перламутровых туфель звонко стучали по асфальту. Лида почему-то уставилась на нее и не могла понять, что же привлекло ее внимание к этой девушке. А-а, тоже вертит головой, выискивает кого-то. Да какая-то напряженная, несется на своих каблуках, будто за ней погоня. Неожиданно девушка завернула за соседнюю палатку и высунула голову, оглядывая набережную. Прячется от кого-то, — поняла Лида. И не знает, откуда этот человек может появиться. Потому и вертит головой во все стороны. В таком наряде Лида и сама бы пряталась от людей. Вырез на груди девицы едва до пупка не достает. Сиськи прямо наружу вылезают. Девушка вышла из укрытия и быстро пошла дальше, наискось пересекая набережную. Неожиданно Лида опять увидела тех парней, которые вот так же вертели головами. Они проходили как раз мимо Лиды, и до нее донеслись обрывки их разговора.

— …Потеряли… — с досадой бросил тот, что в бейсболке.

— Людные места выбирает, зараза… — сказал «боксер» и ткнул приятеля локтем в бок. — Ты глазами смотри, дылда, а не головой… Вертишь башкой, как петух.

Они остановились на мгновение и высокий парень растерянно спросил:

— Куда же она подевалась?

— Тебе видней… Это же твоя девка, — язвительно процедил «боксер».

Высокий парень прищурил глаза и посмотрел на сидящих в кафе. Лида встретилась с ним взглядом и ей стало неуютно. Нехороший взгляд был у парня. Злой. И второй тип ему под стать. Оба по виду — настоящие бандиты.

— Слышь, Валерчик, если она сбежит — ты труп! — с угрозой сказал «боксер».

Лида опустила глаза в свою креманку и боялась поднять голову. Ей вовсе не хотелось, чтобы парни догадались, что она их слышит.

— Да ей и бежать-то некуда… Нюхом чую, где-то тут шляется… — Голос Валерчика дрогнул. Он посмотрел на противоположную сторону и вскрикнул:

— Да вон она… Галька! Стой!

Лида подняла голову и проследила за его взглядом. К перекрестку подходила та девушка в дырявых джинсах в обтяжку, на которую Лида обратила внимание. Та тоже заметила преследователей и побежала, в отчаянии глядя по сторонам. В какой-то момент девушка споткнулась и потеряла туфлю. Она быстро нагнулась, подхватила ее, сняла вторую и босиком рванула за угол. Парни сорвались с места и побежали за ней. Лида встревоженно вытянула шею и подумала, что, если эти бандиты ее догонят, девушке несдобровать. Она на всякий случай поискала глазами милиционера, но, когда они нужны — Лида это знала твердо из собственного опыта, — их никогда не бывает на месте.

По набережной гуляли люди, и никто не обратил внимания на маленькую драматическую сценку из жизни портового города. Лида попыталась выбросить из головы нехорошие предчувствия и опять принялась за мороженое. Все-таки белый день, вокруг полно народу, не посмеют бандиты сделать что-то плохое несчастной Гале. Лида совсем успокоилась, а вскоре и думать забыла о девушке и ее преследователях. Потому как к столику подошел веселый улыбающийся парень в морской форме и спросил, можно ли пришвартоваться рядом. Все места за соседними столиками были уже заняты. Лида и обрадовалась и смутилась одновременно, потеряв уже всякую надежду на приятное знакомство. А тут такой симпатяга с широкой улыбкой и крепкими белыми зубами. И глаза у него хорошие — добрые, серо-зеленые, а ресницы! Таких длинных и черных ресниц Лида никогда еще не видела у парней.

Впереди было еще целых полдня свободного времени, и оказалось, что новый знакомый, назвавшийся Николаем, тоже был свободен. Они болтали о всякой всячине, съели еще по две порции мороженого. Коля рассказывал, в каких странах побывал, и Лида слушала его как зачарованная. Названия мелькали, как в цветном калейдоскопе — Куба, Индия, Мадагаскар… Названия некоторых стран она и слыхом не слыхивала и слушала о них, едва не раскрыв рот от удивления. А потом Николаша повел ее в кинотеатр и там, в темном зале, едва вникая в сюжет американского боевика, они целовались, как ненормальные. Лида совсем потеряла голову, потому что не представляла, что поцелуи могут быть такими сладкими. Конечно, у нее были мальчики — даже в восьмом классе она целовалась с одноклассником Петькой. Но ей не понравилось. Он ее всю обслюнявил, а когда еще и укусил за губу, она возмутилась, оттолкнула его и обозвала дураком. Тогда же они и поссорились. И потом были у нее деревенские ухажеры, но все грубые, неотесанные, лапали, всякую чушь несли… И целоваться совсем не умели. Ей даже неприятно было. Если бы она носила с собой носовые платки, непременно вытирала бы губы после этих чужих слюней.

А сейчас сердце колотилось, голова кружилась, и то, что его рука нежно гладила ее по спине, а потом осторожно перебралась к груди, не вызывало у нее никакого протеста. И когда в зале зажегся свет, кроме Николаши она уже никого не видела. На улице все еще сияло солнце, день был восхитительный, и Лида поняла, что влюбилась. Она только успела удивиться, что все произошло так быстро. О любви с первого взгляда она, конечно, слышала, но считала, что это враки, сильное преувеличение. Еще три часа назад Лида о существовании Николаши даже не подозревала, а теперь в душе ее возникло непривычное чувство — теплое, нежное, вибрирующее, слегка щекочущее, и Лида поняла, что это и есть любовь. Николаша куда-то вел ее, обняв за талию, и Лида гордилась, что ничем теперь не отличается от девушек, которые идут в обнимку со своими парнями. А когда он купил ей по дороге букет цветов, она даже раскраснелась от счастья. Будет теперь чем похвастаться перед подружками. Они со своих свиданий цветы никогда не приносили. Только шушукались между собой и многозначительно хихикали.

— Давай с тобой сфотографируемся, — несмело предложила она Николаше. Ей хотелось предъявить подружкам вещественное доказательство своего успеха. Пускай тоже ей позавидуют, потому что Николаша лучше всех их поклонников, вместе взятых.

И они тут же, на улице, подошли к фотографу, и он снял их на фоне качающихся на рейде кораблей. Поделили фотографии, и Николаша жарко прошептал ей на ухо:

— Ты мне так нравишься! Ты такая классная девчонка…

Он смотрел ей в глаза, и она поняла, что готова на все, только бы опять оказаться в его объятиях, но не на глазах у всего честного народа, а где-нибудь в укромном местечке.

У Лиды из головы напрочь выскочили строгие предостережения родителей. Она даже не задумалась, что знакома с парнем всего несколько часов. Он ее так очаровал, что казалось, они знакомы всю жизнь. И не о нем ли она мечтала, вырвавшись из-под родительского крыла?! Будь что будет! — промелькнула отчаянная мысль, и она подчинилась его нежным и одновременно напористым объятиям. Он уверенно вел ее по набережной, затем завернул в переулок. Лида только на мгновение смутилась, когда дядька за стойкой гостиницы окинул их понимающим взглядом. Николаша, получая ключи от номера, уже нетерпеливо гладил ее по спине, и рука его скользнула ниже. Незнакомое волнение охватило Лиду, в коленях почему-то появилась слабость, и она прижалась к нему потеснее.

2

В девять сорок пять Анна припарковала машину у небольшого магазинчика и забежала купить парочку йогуртов. Сегодня расписание ее дня было настолько плотным, что на обед не оставалось времени. Знакомая продавщица приветливо улыбнулась, выставляя йогурты на прилавок, и привычно проинформировала:

— Свежие, только поступили.

Анна расплатилась и только направилась к двери, как резкая боль пронзила поясницу.

— Ой! — вскрикнула Анна и замерла на месте, боясь пошевельнуться. «Сейчас пройдет…» — подумала она. Но боль не исчезла, наоборот, она усилилась, да так, что у Анны из глаз брызнули слезы.

— Что с вами? — выскочила из-за прилавка продавщица, не обращая внимания на покупателей.

— Не знаю, — едва выговорила Анна, скрючившись, потому что так, казалось, легче перенести эту острую нестерпимую боль.

Покупатели — две женщины и мужчина — тоже подошли к Анне и с участием стали расспрашивать, где болит.

— «Скорую» надо, — тут же решил мужчина. — Меня так же год назад прихватило в магазине, оказалось — почка. Камень пошел. Думал, умру на месте.

Охранник вызвал неотложку, продавщица усадила Анну на стул, не зная, что делать — то ли обслуживать покупателей, то ли стоять возле Анны. А та корчилась от боли, ужасаясь, что нет конца этим мучениям.

«Скорая» приехала довольно быстро. Врач определил, что у Анны почечная колика, ее погрузили в машину и повезли в больницу.

В приемной ей первым делом сделали укол, и боль отступила. Потом все куда-то подевались, и Анна осталась сидеть в маленькой комнатке на топчане, застеленном довольно мерзкой синей клеенкой. Врач все не шел, и Анна позвонила на работу. Небось все голову ломают, куда она подевалась. Уже час как должна была сидеть на совещании. Секретарь Тамара поудивлялась, поужасалась, проявила искреннее сочувствие и велела поскорее выздоравливать. Теперь нужно было предупредить мужа Алика, что Сеньку из садика придется сегодня забирать ему. Анна долго не могла прозвониться, наконец Алик поднял трубку.

— Ну ты даешь, — только и сказал. — Диктуй, что нужно привезти. — На удивление быстро сориентировался и не стал говорить лишних слов.

Список вышел довольно длинный, но хоть не скучно было ждать врача. Новый приступ боли заставил ее взвыть, и слезы опять сами собой полились из глаз. В таком состоянии ее и застала врач — молодая девушка небольшого роста, крепенькая, очень уверенная в себе, будто у нее многолетний опыт. Тем не менее Анна немного успокоилась, хотя в спине творилось что-то запредельное, — казалось, что ее рвет на части. Второй укол опять ненадолго притупил боль, и за это короткое время ее оформили и велели идти в палату. Анна пошла по коридору, за ней увязалась женщина средних лет, которую привезли вслед за ней. Та тоже едва передвигала ноги, скрюченная, с вытаращенными глазами, страдала, как поняла Анна. Женщина ничего не соображала и плелась за Анной, как хвостик, по коридорам, закоулкам, переходам, вместе зашли в лифт, несколько раз она принималась тихо выть. Так они и прибыли в нужную палату, где оставались две свободные койки. На остальных пяти лежали три женщины, одна старушка и молоденькая девушка, почти девочка. Кто читал, кто дремал, девушка быстро щелкала клавиатурой компьютера и только на мгновение подняла глаза, чтобы поздороваться с новенькими.

Женщина свалилась тюком на кровать и поджала колени к подбородку. Анна воспользовалась передышкой и опять позвонила на работу. На десять утра она назначила совещание и хотела узнать, как оно прошло. На двенадцать у нее была запланирована встреча с партнерами. В три часа дня ее ждали в мэрии. И далее по списку.

Иван Григорьевич, заместитель, сначала заохал, узнав, что она в больнице, и ей же пришлось его успокаивать. Потом, как всегда, толково отчитался, выслушал последние наставления Анны перед встречей с партнерами и только решил поинтересоваться, надолго ли она вышла из строя, услышал ее разом ослабевший голос:

— Все, накатывает, перезвоню…

Анна опять почувствовала нестерпимую боль, но теперь она ее переносила стойко, потому что знала — всему бывает конец. Три приступа уже успели научить ее, что бывает передышка. Анна вообще была легко обучаемым человеком. Но стон сдержать не смогла, и девушка с компьютером, взглянув на нее, соскочила с кровати и побежала за медсестрой. Тем временем активизировалась и женщина-хвостик, она уже стонала довольно громко, так что медсестра вкатила им по уколу.

С работы позвонили, и Анна долго объясняла Тамаре, кому передоверить встречи, запланированные на завтра. Потом позвонила бухгалтер Катя, и пришлось вместе с ней считать коэффициент премиальных. Буквально на днях приняли новое решение, и, поскольку приказ Анна собиралась подписать сегодня, Катя еще не знала схемы расчета. Иван Григорьевич был занят, а ведомость на премиальные должна быть готова сегодня до обеда.

Только успела продиктовать, дублируя расчеты в своем ежедневнике, накатил новый приступ. Анна стеснялась стонать и поэтому замычала, уткнувшись лицом в подушку. Сердобольная девушка опять бросилась за медсестрой, та пришла недовольная.

— Вы что, хотите укол каждые полчаса? Не полагается.

— Что вам, жалко? — чужим от боли голосом возмутилась Анна.

— Здоровья вашего жалко, — строго ответила медсестра и ушла.

— Что за больница такая?! — заплакала Анна, пытаясь взять себя в руки.

— Больница номер двадцать три, — подсказала соседка справа. Ее румяное свежее лицо никак не вязалось с больничной обстановкой. На тумбочке рядом с ее кроватью лежала горка мандаринов. Над ними возвышалась связка бананов, коробки с соком, в пакете что-то кондитерское. Прямо натюрморт на фоне больничных коек. Хозяйка всего этого пиршества возлежала на кровати в ярком нарядном халате и жевала беспрерывно. Видать, пошла на поправку и теперь набиралась сил.

Боль отступила, и Анна решила расслабиться. Она стала мысленно представлять, что лежит на берегу океана, слышит крики чаек, шум прибоя… Зазвонил мобильный, и Анна вздрогнула. Погружение в нирвану было безжалостно прервано. Не одна она оказалась в этой палате такой деловой. Девушка за компьютером стала что-то диктовать по телефону, сверяясь с текстом на экране, переговоры затянулись, но Анна решила, что нужно привыкать к новой среде обитания, где все решают служебные дела. Это не отдельный кабинет на работе, где она была полновластной хозяйкой. Начали звонить мобильные у цветущей соседки, потом у старушки возле стены и у дамы справа. Они дружно обсуждали с родственниками домашнее меню на сегодня и завтра. Женщина-хвостик по-прежнему лежала скрюченная, и ее лицо приобрело землистый оттенок. «Хоть бы не померла…» — испуганно подумала Анна и с трудом встала с кровати, ухватившись за бок. Подошла, прислушалась.

— Не волнуйтесь, — сказала бабушка, наворачивая булку. — Я за ней смотрю. Уснула, бедняжка.

Телефоны звонили, как в офисе, и Анна подумала, что всеобщая мобильная связь, конечно, замечательно, но, когда звонки раздаются чуть ли не каждые двадцать минут, поболеть спокойно не дадут.

Наконец пришла лечащий доктор, та самая крепенькая и уверенная, и отправила Анну и ее коллегу по несчастью на ультразвук. Тут же скороговоркой сообщила, какие кабинеты и процедуры предстоит пройти после обеда и завтра. Анна только кивала, сразу включаясь в новую для себя деловую обстановку больницы. Женщина стояла рядом и никак не реагировала. Похоже, она была не в состоянии напрячь мозги. Глаза у нее совсем потухли, и она только шевелила губами, обхватив себя руками.

— Сделайте ей укол, — попросила Анна. — А то она уже совсем в отключке.

— Сделаем, — пообещала врач и с важным видом вышла из палаты.

Действительно, сразу пришла медсестра и сделала укол. Женщина слегка порозовела, оживилась, и они в паре, как шерочка с машерочкой, поплелись на ультразвук. Возле кабинета сидели хворые — кто в халате, кто в спортивном костюме, и Анна в элегантном сером костюме и туфлях на высоких шпильках выглядела чужеродным элементом на этом убогом фоне. На нее и посматривали как на ненастоящую больную — с подозрением и женской завистью. Пока дожидались своей очереди, у женщины-хвостика позвонил мобильный. Как ни странно, она отвечала по телефону разумно и отчетливо. В нужный момент умеет собраться, подумала Анна. А может, ей действительно полегчало. Негромко наставляя какого-то Сережу, вернувшаяся к жизни больная сыпала юридической терминологией.

В обед принесли гороховый суп и манную кашу серого цвета с мокрой котлетой. К еде почти никто не притронулся, ели свое, доставая из общего холодильника и тумбочек. Анна суп съела, на кашу и котлету посмотрела с омерзением. Что ж за больница такая?

Когда вечером наконец приехал муж Алик, Анна после серии приступов лежала трупом, свесив руку с кровати.

— Что, так плохо? — посочувствовал он и нежно взял ее за руку.

— Подыхаю… — простонала она. — Камень никак не выйдет, сволочь, сил уже никаких нет терпеть… Что привез?

— Зубную щетку, — с виноватым видом сунул в карман руку Алик.

— Обалдел? — От обиды Анна забыла о своей хвори и резво вскочила на кровати. — Я что, в деловом костюме буду спать? И так весь день на шпильках мучаюсь.

— А ты лежи побольше, — посоветовал мудрый муж.

— А в туалет? На стук моих каблучков все мужики выползают из своих палат. Почему не привез ничего? — строго спросила она растерявшегося мужа. Он не ожидал такого натиска от только что умиравшей жены.

— Ты знаешь, — промямлил Алик, — я пакет с твоими вещами приготовил, а потом нужно было бежать за Сенькой в садик. Я спешил, сегодня Александра Андреевна у них. А ты сама знаешь — чуть опоздаешь, орать будет… И забыл пакет в прихожей. Давай я сейчас тебе свою рубашку отдам, вместо халата, и футболку: на ночь переоденешься.

Он с готовностью стал раздеваться на глазах у удивленных женщин. Хорошо хоть в свитере приехал. Надел его потом на голое тело.

— Завтра утром привезу, честное слово, — пообещал он. Анна только покачала головой. Хороший мужик Алик, только без хозяйки в доме всегда теряется. Зато при ней сразу сообразил, чем можно помочь несчастной жене, последнюю рубашку с себя снял.

А муж уже наклонился к ней и тихо, почти шепотом, заговорил.

— Ань, на тебя компромат-таки всплыл. Десятилетней давности… Ну про то соревнование. То слухи кто-то распускал, а теперь конкретно удар под дых. Мне звонил Поповкин, предупредил. Но сказал, что они все равно все за тебя. Срочно нужно найти профессионала, который возьмется за твое дело. Все же знают, что ты не виновата. Но у того, кто под тебя копает, есть козырь — твоя судимость.

— Черт, черт! — тихо выругалась Анна. — Десять лет прошло, я уже думала, все забыто, травой поросло. Так нет, в такой ответственный момент опять все сначала…

— Ты не нервничай, — погладил Алик ее по голове. — Если бы я не нашел выход, не стал бы тебе говорить. Все-таки ты больная… — пожалел он ее. — Но выход всегда есть, как говорят бывалые люди.

— Ну и какой?

— Есть профессионал. Мне о нем Поповкин сообщил. Из Новороссийска вернулся его сват, он главный прокурор нашей прокуратуры. От него и информация. Помнишь, в Новороссийске совсем недавно авария на электростанции была? Это дело расследовал московский «важняк» Турецкий, он как раз там гостил у родственников.

— Подожди, — остановила его Анна. — Турецкий…Я же слышала о нем! Еще тогда…десять лет назад, ну, когда…

— Можешь не продолжать, я понял.

— Это такой человек! Неужели правда он в наших краях?

— Ну, не совсем рядом, но в пределах доступности. Так вот, этот москвич быстро раскрыл дело, там был замешан один олигарх из Москвы. И Турецкий его под суд отдал!

— Ну и?.. Ты хочешь сказать, что Турецкий возьмется за мое дело?

— Если ты постараешься… Ты же умеешь убеждать!

— Дорогой, я сейчас в больнице! — с досадой напомнила ему Анна. — И неизвестно, как дело обернется. Может, я надолго застряла… Лучше бы ты поехал, как мужчина.

— А вот здесь ты ошибаешься, моя умная и прозорливая жена. Во-первых, я не обладаю тем даром убеждения, которым в совершенстве владеешь ты…

— Подлиза…

— Во-вторых, — продолжал муж, — следователю лучше информацию получить из первых рук. А в третьих, и это главное, — он должен тебя видеть. Я не помню, чтобы кто-то мог тебе отказать…

— Кроме того случая, когда на меня навесили убийство. Почему-то тогда следователя убедить в своей невиновности я не сумела.

— Тогда так легли карты…Сейчас ситуация иная. Тебе ничего не грозит. В худшем случае, не получишь кресло руководителя корпорации. Впрочем, я не настаиваю…

— Ты что?! Я столько сделала для этого! Поеду! — решительно сказала Анна. — Вот рожу этот проклятый камень и поеду.

— Тебе бы ночь продержаться, да день… — попытался пошутить Алик, но, увидев, как лицо Анны перекосило от боли, начинался новый приступ, прижал ее к себе.

— Уйди, ради бога, — простонала Анна. — Меня тошнит. Не хватало еще, чтобы я тебя облевала…

Алик сбегал в санитарную комнату и притащил ей тазик. Жена была в плачевном состоянии, и он не знал, чем ей еще можно помочь.

— Иди домой, там Сенька один, — плачущим голосом попросила Анна. — Да, вот ключи от моей машины, она стоит у магазина «Парус».

— Черт с ней, пусть стоит, никуда не денется. Там охранник все время у двери стоит, заодно присмотрит. Все равно я сейчас на своей тачке, а ты потом сама заберешь.

Алик ушел, и Анна свесилась над тазом, борясь одновременно со спазмами и новым приступом боли. Соседки по палате деликатно отвернулись, девушка за компьютером надела наушники и смотрела какой-то фильм. Наверное, смешной, потому что она то хихикала, то подпевала какую-то незнакомую Анне мелодию. Ночь прошла в мучениях, Анне казалось, что из нее вынули душу. «За что? За что?» — иногда мелькала мысль, и хотелось только одного, — чтобы поскорее закончились эти мучения. А главное, чтобы наступило утро. Все худшее всегда происходит по ночам… Остальные соседки сопели на своих кроватях и было совершенно непонятно, что они тут делают. По виду здоровые бабы, кроме той, которая, судя по всему, юрист. Но и она спала так сладко, что Анна ей позавидовала. К утру боль наконец стихла, и Анна отключилась на несколько часов. Она спала бы и дольше, но в больнице жизнь начинается рано. Пришла медсестра с градусниками, потом с баночками и велела идти сдавать анализы. Анна быстро управилась с делами и опять легла поспать.

Не прошло и часа, как Анну разбудили бодрые, веселые голоса. Прибыла с обходом давешняя молодая доктор с целой свитой. Но Анна поняла, что эта молодка в данном случае входит в свиту пожилого доктора с добрыми глазами. Тот неторопливо прощупывал животы у больных, стучал костяшками пальцев по своей ладони, возложенной на их поясницы. Палатная звонким пионерским голосом докладывала о состоянии здоровья каждой женщины. Наконец свита приблизилась к Анне, и добрый доктор присел у нее в ногах.

— Больная Гущина поступила вчера с острым приступом почечной колики, — тут же весело и даже жизнерадостно доложила Ирина Олеговна, так обращались к ней все больные.

— Ну, и как вы себя чувствуете? — спросил доктор и попросил повернуться к нему спиной. Постучал, Анна с удивлением поняла, что боль прошла.

— Замечательно, — сказала она с некоторым сомнением.

Веселый дядька в белом халате, который стоял напротив нее, громко засмеялся.

— Замечательно! Вот так бы все больные говорили на следующий день после приступов!

— А чего это мне так хорошо? — удивленно спросила Анна у докторов.

Дядька опять расхохотался.

— Камень вышел, вот вам и хорошо. Неужели не заметили?

— Нет… — растерянно ответила Анна.

— Так, пошли на ультразвук, — сказал дядька. — Ща посмотрим, вышел наш камешек или затаился.

Анна встала с кровати. Кружилась голова. Оказывается, не настолько ей было хорошо, как казалось. Дядька смотрел на нее чисто с мужским интересом, она это сразу поняла. И не могла взять в толк, чем тут можно любоваться. Из зеркала на нее смотрело исхудавшее лицо желтоватого оттенка с синими кругами под глазами.

— Сейчас переоденусь и приду, — сказала Анна, радуясь, что Алик почти двухметрового роста и его сорочка ей до колена.

— Ну, жду! — игриво сказал доктор и вышел, оглядываясь и бросая многообещающие взгляды.

«Да…Красоту не скроешь…» — иронично подумала про себя Анна. Утренний обход закончился, врачи важно пошли в следующую палату, а Анна опять переоделась в деловой костюм. Вид у нее был просто шикарный. Даже неловко как-то в таком виде разгуливать по затрюханным коридорам запущенной больницы. Женщины придирчиво осмотрели ее, и девушка за компьютером сказала:

— Класс! А туфли просто супер!

Все дружно свесили головы с кроватей, оценить ее туфли. Будто вчера не видели…

Когда Анна заявилась в кабинет на ультразвук, врач не смог сдержать восхищения.

— Да! Таких больных у нас еще не бывало!

— Вчера я не дошла на совет директоров… — объяснила Анна. — Прямо по дороге прихватило.

— Ну, ложитесь, красавица, животик свой откройте. Сейчас повозим по нему такой штучкой, и она нам на экране отразит тот гадкий камешек, который вас так мучил.

Через десять минут доктор порадовал Анну, что камешка-то и нет. Был и сплыл. «Ни фига себе! — подумала Анна. — Куда же он подевался? Что ж я ничего не почувствовала? Совсем плохая была…»

В палате все опять жевали, но каждый свое, домашнее, хотя две шумные тетки в белых халатах принесли в огромном бачке геркулесовую кашу. Тоже серого цвета, как и давешняя манная. Но Анна ее съела в один присест. Изголодалась. В коридоре одна тетка с половником громко вопрошала у другой: «И как они едят эту гадость? У меня даже собака не хочет эту дрянь жрать». Вторая захохотала, и эхо от ее хохота пронеслось по всему коридору. «Да, такие не дадут умереть!» — подумала Анна и вымазала остатки каши корочкой хлеба. Потом примчался Алик с двумя большими спортивными сумками. Бросил их в проходе у ее кровати и вдвоем они побежали искать Ирину Олеговну. Та пробовала было урезонить слишком активную больную.

— Ну, подождите хоть до завтра. Понаблюдаем вас. Бывает, камешек спрячется, его не видно. А потом бац — и тут как тут.

— При всем уважении к вам, Ирина Олеговна, типун вам на язык! — не сдержалась Анна. — У меня срочные дела.

— А выписка из истории болезни? Она только завтра будет готова.

— Да бог с ней. Зачем она мне сдалась? Я и так знаю, что у меня было. А на работе это никого не интересует. Я сама себе начальница.

— Ну, тогда счастливо, — отпустила ее доктор. — Но за выпиской все-таки приезжайте. Мало ли — пригодится.

Алик подхватил обе сумки и потащил к лифту. По коридору прогуливался доктор из кабинета ультразвука и с удивлением вытаращился на Анну.

— А-а, вот почему вы так вырядились! Вы еще с утра задумали бежать! — пошутил он, жадно разглядывая ее фигуру. К этому времени Анна уже успела наложить макияж на лицо, и он явно ею залюбовался.

— Спасибо за все, — сказала Анна и нырнула за Аликом в лифт.

Алик нажал кнопку, дверцы закрылись. Он бросил сумки под ноги и обнял Анну.

— Я же говорю — кто может устоять перед тобой? Даже перед больной. Уже и доктора успела склеить!

— А я не виновата. Он сам мой живот смотрел.

— Надеюсь, ты юбку не снимала перед ним?

— Нет, только кофточку немного приподняла.

— Ну тогда ладно. Главных наших прелестей он не видел!

Алик по-свойски положил ей руки на груди.

— До дома потерпи, — урезонила мужа Анна.

— Какой дом? Сейчас отвезу тебя с сумками к твоей машине, сам на работу, у нас сегодня встреча с австрийцами.

— А я тоже на работу. Закажу билеты по телефону на завтра. Пусть курьер привезет в офис. В Новороссийск на поезде поеду.

— Анечка, а не рано ли? Вдруг опять прихватит?

— Куплю обезболивающее. Килограмм. Уж если что и заболит, приму — сколько захочу. А то в этой ужасной больнице медсестры такие жмоты — лекарства жалеют.

Сотрудники сгрудились вокруг Анны, сначала выражая свое сочувствие, а потом осыпая ее комплиментами. Еще бы, сколько она на себя сегодня косметики истратила — это уму непостижимо. Но нельзя выглядеть слабой тогда, когда все привыкли считать ее сильной волевой женщиной, которая является самой достойной кандидатурой, чтобы возглавить корпорацию.

Анна прошла в свой кабинет и сразу включилась в дела. Повалил народ — с докладами, предложениями, отчетами. Все как всегда — обыкновенная сумасшедшая жизнь современной деловой женщины.

Потом зашла Тамара, доложить, что билет заказан на завтра в мягком вагоне. Вскоре приехал курьер и привез билет. Круговерть была до самого вечера, но в обеденный перерыв Анна на все наплевала и спустилась в соседний ресторан. За сутки голодного существования в больнице она наверняка потеряла килограмма два-три. Не то чтобы их нужно было срочно наверстывать. Элементарно хотелось хорошей еды из хорошего ресторана, уж это она могла себе позволить.

Вечером Алик вернулся домой раньше обычного и сразу заговорщицки подмигнул жене.

— Сенька, нам не мешать! — строго сказал он сыну и увлек Анну в кухню.

— Всплыло имя твоего конкурента. Я по своим каналам прощупал — некто Лесной Дмитрий Сергеевич.

— Кто такой? — удивилась Анна. — Впервые слышу.

— Ань, не удивляйся, он подставное лицо. Владелец двадцати одного процента наших акций. А это уже серьезная угроза. У нас за спиной кто-то постепенно скупал акции. Но поскольку этот тип нигде не фигурирует — наша служба безопасности проверяла, — стало ясно, что кто-то прикрывается его именем. Это все, что мне удалось за сегодня узнать.

— Ты золото! Ты умница! — обняла его Анна.

— Я Поповкину слил информацию, он сейчас у Ивана Григорьевича. Тебе велели немедленно ложиться спать, чтобы к утру была как огурчик. Тебе еще на поезде чуть не день ехать. Кстати, как сейчас себя чувствуешь?

— Слава богу, хорошо.

— Вот и замечательно. В душ — и в койку, деловая моя!

Алик сам стал разогревать ужин и, когда Анна вышла из ванной, уложил ее в постель и принес тарелку с тушеной цветной капустой. Наверное, в морозилке нарыл. Но не до жиру, хорошо хоть с этим скромным ужином справился. Сенька уже лежал в своей кровати и громким голосом пожелал всем спокойной ночи. Анна добросовестно съела капусту, поставила тарелку на пол и провалилась в глубокий сон.

Утром Алик подвез ее к вокзалу и посадил на поезд.

— Держи хвост пистолетом! — крикнул ей на прощание и очень трогательно помахал платочком.

3

Во сне болела голова. Казалось, кто-то стучал тяжелым молотом по наковальне прямо над ухом. Хотелось крикнуть: «Отвали, сволочь! Что же ты молотишь по голове?!» Но почему-то не было сил разлепить заклеенный рот. А почему заклеенный? Что за скотина залепила его рот скотчем? Турецкий не мог понять. И голова прямо разрывалась от боли. Он собрал все силы, но их оказалось ровно столько, чтобы открыть только один глаз.

Странно…Он лежал на топчане совершенно один. Никаких тебе кузнецов, ни молота, ни наковальни. Хотя жара, как в кузнице. Во всяком случае, все тело в испарине. Обстановка в комнате знакомая. Можно даже сказать, привычная. Со вчерашнего… или позавчерашнего дня ничего не изменилось. Опрятная теткина комната, цветастые знакомые занавески. Собравшись с силами, он открыл второй глаз. Солнце било нестерпимо яркими лучами в окно. Это сколько же времени? Турецкий с трудом поднял свое тяжелое и словно чужое тело и уселся на топчан. Голова перевесила и стала его тянуть куда-то в сторону, пришлось ухватиться за нее обеими руками, не то точно оторвалась бы… Знакомая не только обстановка. Знакомое и состояние. Называется тяжелое похмелье.

А на веранде сидел чей-то приблудный кот и довольно жмурился. Коту хорошо. У него голова не болела. Он уютненько устроился на прогретом солнцем полу и ловит кошачий кайф. Почему же Турецкий не испытывал кайфа от вчерашнего… или позавчерашнего? возлияния. Видать, знатного, раз голова, словно чугунок — не повернешь без боязни потерять равновесие…

Турецкий обиделся на кота, у которого не болела голова, и мутным взглядом уставился на настенные часы. Висят, тикают… Довольно громко. За что такие страдания? Это они своим грохотом разбудили его! Снять немедленно и выбросить на веранду! Но для этого нужно встать. Опять же — приложить усилия. Хрен с ними, пускай висят. От них хотя бы польза. Так, который час? — напрягся Турецкий и сумел сфокусировать свой взгляд на циферблате. Пять часов. Скорее дня, чем утра. Поскольку слишком много солнца.

Встать все-таки придется. Мало ли что произошло за это неопределенное время? И все мимо!

Турецкий осторожно встал, подошел к окну и облокотился обеими руками о подоконник, потому что закружилась голова. Что-то совсем хреново… Раньше голова у него была покрепче. Как ни крути, а возраст берет свое. Когда размениваешь полтинник, почему-то молодецкая удаль идет на убыль… — горестно подумал он. Взгляд его упал на компас, который сиротливо лежал на подоконнике. Нужная вещь, — мелькнула мысль. Наверное, Вася оставил. Вот что подскажет, какое время суток показывают часы. Надо повернуть его стрелочкой сюда…Север там…Запад там…Солнце на западе…Турецкого наконец озарило. Семнадцать часов ноль пять минут! Дело идет к вечеру. Уф, даже устал. Но хорош, хорош, котелок еще варит, с временем определился. Да, а число? Число-то какое? В этом доме есть календарь? Хотя какой от него толк, если он не помнил — вчера или позавчера он так нализался?

Надо бы прошвырнуться по дому, поглядеть, может, есть живой человек какой… Хотя тихо. Слишком тихо в доме. Ни единой души. Кликнуть нужно народ, пускай отзовется живая душа.

— Тетя Валя! Ира! Ирочка! Где вы, люди?

И голос чужой, как будто им уже давно не пользовались. Хриплый, противный… А ведь узнаваемый. Мой голос, осенило Турецкого, и он решительно отправился в соседнюю комнату, куда повели его ноги.

Ноги вели к серванту. Что ждет нас в этом волшебном шкафчике? — тихо пробормотал под нос Турецкий и открыл дверцу. Бутылочки стояли красивые, фужеры хрустальные. Добрые люди позаботились о страждущей душе. Даже не верится.

Какое разочарование! Не зря не верилось. Бутылочки-то пустые… Все абсолютно. И зачем тогда их хранить, только душу травить? Зато записка прилеплена к дверце. Почерк знакомый, Ирочка писала. Ну-ка, ну-ка, что там любимая жена насочиняла? Вот те на! И тут разочарование!

«Турецкий, хватит пить! Я тебя очень люблю, но это уже невозможно. Мы с Васей приняли решение и уезжаем домой. Передай Антону, что он показывает плохой пример сыну. Ирина».

Какая строгая и нетерпимая у него жена! Турецкий в отчаянии обхватил голову руками и тихонько взвыл. Уехала… Бросила его одного, а ведь он страдает! Да, а почему одного? Тут ясно написано, что нужно передать Антону какие-то слова…

— Плетнев! — заорал Турецкий и прислушался к своему голосу. Вроде бы прорезался уже свой, по-настоящему родной голос. — Плетнев!

Нет ответа. Тихо в доме. И Плетнев куда-то подевался. Кстати, а вроде бы что-то неприятное было связано с Плетневым. И с неожиданным отъездом Ирки. Как-то все было очень неприятно взаимосвязано. Какой-то очередной клубок противоречий и обид… И, наверное, обида была столь велика, что Ирка даже не стала прощаться, а просто смылась. Прихватив с собой чужого сына Васю.

Между прочим, в самый раз и ему самому обидеться на жену. Как так, безо всяких вразумительных объяснений бросить мужа, а законного отца Плетнева лишить его собственного сына Васи? Наверное, причина более серьезная, чем пьянство Турецкого. Он всю жизнь пьет: по праздникам и когда нужно расслабиться. В жизни столько огорчений. Надо же как-то снимать стрессы. Ирка по магазинам шляется, объясняя, что, транжиря деньги на всякую дребедень, активизирует гормон радости, серотонин. Надо же, какая хитрая, даже научный термин подобрала, оправдывая свою пагубную для семейного бюджета страсть! А Турецкий позволяет себе совсем немного, и то его критикуют как злостного алкоголика. Но между тем он и работает как вол. Даже на чужой стороне, хотя никаких обязательств не брал улучшать криминогенную обстановку края…

Турецкий неверными шагами направился во двор к рукомойнику. Сейчас в самый раз вылить на себя ведро воды. Действует безотказно. Сразу мозги прочищаются.

Действительно помогло. Во всяком случае, настолько, что Турецкий вспомнил о мобильном телефоне, и логическая цепь его размышлений привела к тому, что таким образом можно отыскать Плетнева. Если только тот свой не выключил. Но вот какая пакость — Антон телефон отключил-таки. Гуляет где-то и не подозревает, какой беспощадной критике подвергла его Ирина в своем прощальном послании. Счастливчик…

Турецкий причесался и собрался уже заходить в дом, как калитка открылась и во двор решительно зашла женщина. Не покричала с улицы, как полагается чужим людям, можно ли зайти, не поинтересовалась, есть ли хозяева? Не погремела щеколдой на крайний случай. Просто бесшумно отворила калитку и появилась, как дива из волшебных сновидений. И вид у нее был такой, что Турецкий разве что не открыл рот. Во всяком случае, глаза вытаращил. Женщина была чудо как хороша. Чуть-чуть уставшая, но это было ей даже к лицу, придавало некий оттенок томности.

— Здравствуйте, — лучезарно улыбнулась она ему, и Турецкому захотелось прикрыть глаза от этой ослепительной улыбки. — Я ищу Александра Борисовича Турецкого и, надеюсь, уже нашла.

Она первая протянула ему руку, и он пожал ее, почувствовав крепкую, но одновременно холеную ладонь. Как-то до сих пор ему не приходилось думать о женской ладони, что она может быть холеной. Руки — другое дело. Его Ирина тоже за руками следила, все-таки бывший музыкант. Делала домашний пилинг, мазала кремом и после таких процедур по вечерам посуду уже не мыла. Доверяла Турецкому. Так и говорила: «Я тебе доверила помыть посуду. А ты опять не помыл…» Стыдила его.

Кожа на ладони этой женщины была такой гладкой и нежной, что он немного смутился. Будто невзначай разгадал чужую тайну. На красивом загорелом лице сияли мягким светом карие глаза, и у них был необыкновенный оттенок, это уже совершенно потрясло Турецкого. Он вспомнил, что небрит. Слава богу, хоть успел расчесать влажные волосы. Но рожа, наверное, помятая, а так хотелось соответствовать этой прекрасной даме!

— Чем могу служить? — тем не менее как истинный джентльмен спросил он и даже попытался шаркнуть босой ногой в разношенных сланцах.

— Меня зовут Анна Владимировна Гущина, — представилась дама. — Я к вам приехала из Ставрополя.

— Неблизкий путь, — удивился Турецкий.

— А уж какими путями я на вас вышла — это отдельная история, — опять улыбнулась чаровница. И Турецкий поверил, что такая женщина может горы свернуть, если ей что-то нужно. А уж из Ставрополя в Новороссийск прикатить для нее плевое дело. Даже если предстоит встреча с чужим небритым мужиком, но почему-то ей необходимым.

Взгляд ее чудных глаз тем временем стал тверже, она внимательно изучала его, и Турецкий сильно сомневался, что в таком виде сможет произвести на даму благоприятное впечатление.

«Пьет, — констатировала Анна, — но не безнадежен. Как раз после бодуна. Надо его расшевелить, а то половину пропустит».

— Извините, ради бога, я не успел побриться, — на всякий случай стал оправдываться московский суперследователь. — Отпуск, знаете ли, расхолаживает. Хочется отмахнуться от некоторых опостылевших обязанностей.

— Пусть вас это не волнует, — прощебетала новая знакомая. — Когда я в отпуске, если не нужно выглядеть, тоже допускаю вольности — не пользуюсь косметикой. Иногда напиваюсь…

Турецкий ошарашенно взглянул на нее, но увидев в ее глазах веселые искорки, рассмеялся.

— Шутить изволите… — только и нашел что ответить.

Обменявшись такими интимными подробностями личной жизни, Турецкий почувствовал себя увереннее, да и дама тоже уже смотрела на него мягко и даже просительно.

— Так что вас привело в наши пенаты? — обвел широким жестом небольшой дворик Турецкий.

— Я бы хотела поговорить в доме, если это вас не затруднит, — довольно уверенно заявила гостья. — Поскольку разговор серьезный. Да и устала я с дороги…

Турецкий решил, что его это нисколько не затруднит. Наоборот, он сможет предложить утомленной путешественнице чай с пирожками, которые уже заметил на кухне у тетки. И когда успела испечь эта вечная труженица?

Пили горячий чай и с аппетитом ели вкусные пирожки в столовой. Такую гостью даже подумать было нельзя приглашать в кухню. Дама почти сразу приступила к рассказу.

— Я бывшая спортсменка, занималась профессионально пулевой стрельбой.

— О-о! — удивился Турецкий и с уважением посмотрел на собеседницу. Вот почему у нее такой легкий прищур и внимательный взгляд. То-то он чувствовал себя как под прицелом, когда она изучала его у калитки…

— Но это было давно. В другой жизни. Сейчас я вполне успешный предприниматель, скажем так.

— А на самом деле? — уточнил Турецкий.

— Если хотите, коммерсант, так будет точнее. Одним словом, у меня вполне успешный бизнес.

— Значит, вы бизнесвумен… — определил Турецкий, который во всем любил точность.

— Да… — улыбнулась своей замечательной улыбкой дама. — И у меня отличные перспективы. Поскольку в этом деле я приобрела достаточный опыт и репутация у меня безупречная… — Тут дама сделала небольшую паузу. — Имею в виду репутацию в бизнесе, мои коллеги прочат мне кресло руководителя корпорации. Но есть одна проблема…

Они уже допили чай и пересели на диван. Турецкий сел вполоборота, чтобы удобнее было смотреть на гостью.

— И какая же проблема? Думаю, она и привела вас ко мне?.. — предположил Турецкий и не ошибся.

— Проблема у меня возникла как раз в те времена, когда спорт был моей профессией. Видите ли, в свое время я добилась неплохих результатов. Говорят, даже отличных. Но как-то нескромно себя восхвалять.

— Но тем не менее знатоки, очевидно, правы…

— Да, я была чемпионкой страны, и даже многократной. Выступала на первенстве Европы, у меня целая коллекция призов. Но однажды произошла ужасная история. Это было десять лет назад. Я готовилась к международным соревнованиям и через месяц должна была лететь в Прагу. Но меня попросили поучаствовать в соревнованиях в Новороссийске. Я не стала отказываться, потому что собрались сильные соперники. Как всякий спортсмен, я человек азартный, люблю борьбу… Короче, нужно было стрелять по бегущей мишени. Я занимала крайнюю позицию. И моя пуля попала в человека из оцепления. Так мне потом сказал следователь, когда на меня завели дело, потому что этот несчастный умер прямо на стрельбище.

— Какое несчастье… — искренне посочувствовал женщине Турецкий и в мыслях пронеслось: интересно, какой ей дали срок? А срок точно дали. Иначе она не ворошила бы эту историю спустя десять лет.

— Это не просто несчастье, это трагедия, — поправила его Анна. — Потому что я в этого человека не могла попасть ни при каких обстоятельствах. Я опытный стрелок, чемпионка страны. Вы представляете себе, чтобы профи не просто не попал в мишень, а фактически стрелял в сторону?

— Трудно представить, — согласился Турецкий.

— Тем не менее моя вина была доказана и меня осудили по статье сто девятой пункт второй.

— Причинение смерти по неосторожности… — задумчиво откомментировал Турецкий.

— Именно так. Я получила срок — три года колонии общего режима. Представляете, что это было для меня?! — почти выкрикнула Анна.

— Это ужасно… А теперь расскажите, что было на самом деле. Ведь, как я понимаю, в смерти этого человека нет вашей вины?

— Ну естественно! Все мои пули попали в мишень. Я это знаю достоверно. Проверяли сразу. По числу выстрелов. Пули собрали и увезли на экспертизу. Когда именно была произведена экспертиза, я не знаю. Меня задержали прямо на стрельбище и заключили под стражу, решили применить такую меру пресечения. Как будто я особо опасный преступник… Завели уголовное дело. Хочу сразу заметить, что следователь — пренеприятнейший человек. Не потому, что в основном благодаря его стараниям я попала на скамью подсудимых, а из-за его профессиональных качеств. Понимаете, у меня сразу сложилось такое впечатление, что меня избрали козлом отпущения. То есть этот следователь Грабовенко не рассматривал никаких иных версий, только единственную — человек погиб по моей вине. И вот эксперт устанавливает: пуля, извлеченная из тела погибшего, идентична моему оружию! И это при том, что все пули, извлеченные из мишени, по количеству совпали с моими выстрелами. Откуда это взялось? Даже если допустить, что я промахнулась, почему число пуль в мишени совпало с моими выстрелами?

— Ясно… — коротко сказал Турецкий.

— Вот видите, вам сразу ясно. И мне было ясно. Где-то произошла подстава, как сейчас говорят. Я бы не стала ворошить это дело. Срок отсидела. Правда, меня выпустили на полгода раньше. За хорошее поведение. И я решила просто вычеркнуть эти годы из своей жизни. Очень трудно было прийти к такому решению. Не представляете, что я пережила в колонии…

— Представляю. По роду своей деятельности прекрасно представляю, каково находиться в колонии, тем более человеку невиновному.

— Александр Борисович, вы, наверное, уже догадались, почему я здесь.

— Догадываюсь. Кстати, как вы узнали, что я в Новороссийске?

— Слухом земля полнится. Хотя я после отбывания срока в Новороссийск уже не вернулась и живу в Ставрополе, всякие примечательные события из жизни этого города до меня доходят. Есть свои люди… А впервые я услышала о вас не поверите где!

— Где же?

— В колонии. И знаете — вам дали очень лестную характеристику. Что вы человек справедливый. Что отличный следователь. В колонии много чего полезного можно услышать. А ваша фамилия запоминающаяся… Тогда я еще взяла ее на заметку. Но когда вышла на свободу и решила вычеркнуть те годы, забыть о них, чтобы возможно было жить дальше… Короче, мне это удалось. И я подумала: что толку искать правду, если я все равно уже заплатила сполна. Моя карьера спортсмена, естественно, прекратилась. Начала жить заново, с чистого листа. И знаете, у меня все получалось. Но об этом потом, если вас заинтересует. Теперь вернемся к тому, как я узнала, что вы здесь. Моя разведка, — она слегка усмехнулась, — донесла, что именно вы успешно расследовали дело об аварии на электростанции в Новороссийске. Более того, сумели доказать причастность и вину известного олигарха из Москвы в этом деле и отдать его под суд. Согласитесь, это не часто случается. Люди такого пошиба редко получают заслуженное.

— Ну, спасибо, — шутливо поклонился ей Турецкий. — Дифирамбов в свой адрес я наслушался от вас на несколько лет вперед. Но теперь хочу услышать конкретное предложение…или просьбу, как вам угодно. Почему вдруг возникла необходимость во мне сейчас, когда у вас, как вы сказали, все получается? Вы ничего больше не натворили? Что заставило вас приехать из Ставрополя?

Анна вздохнула, откинулась на спинку дивана и спросила:

— Курить здесь можно? Или лучше выйти на улицу? В колонии привыкла курить, никак не отвыкну. Одна радость: могу себе позволить хорошие сигареты.

— Лучше на воздухе. А то я здесь не хозяин, — извинился Турецкий.

— Я знаю. Тогда я выйду во дворик…

Анна легко встала, и Турецкий залюбовался ее фигурой. Высокая, стройная, с длинными сильными ногами, даже сейчас в ней угадывалась спортсменка. Сколько ей лет? Наверное, тридцать пять или тридцать семь. Интересно, делает ли она что-то для того, чтобы сохранить свою фигуру или это у нее уже навсегда, еще с юности?

В другой раз Турецкий тоже закурил бы за компанию, но сейчас не хотелось. Пока Анна стояла во дворе, нужно было переварить полученную информацию. И сделать предварительные выводы.

С первых минут разговора Турецкий понял, что неожиданная гостья его потенциальный клиент. Ну что ж, он не возражает. История Анны его заинтересовала. Есть с чем поработать и решить головоломку, которая изменила жизнь бывшей чемпионки страны. А если учесть, что Анна его заинтересовала не только как клиент, но и как яркая умная женщина, то и раздумывать нечего.

За окном мелькнула ее фигура, и Анна зашла в дом. До чего же хороша, опять залюбовался на нее Турецкий. Но тут же одернул себя. Дело прежде всего.

Анна села на диван, положила ногу на ногу и продолжила свой нелегкий рассказ.

— Я сейчас немного отвлекусь от главной темы. Просто хочется, чтобы вы поняли меня. Когда лучше понимаешь человека, легче делать выводы. Правильно я говорю?

— Вполне согласен с вами.

— Я уже сказала, что сейчас вполне довольна своей жизнью. Когда я попала на зону, первое время была в полном отчаянии. Мало того что пострадала ни за что, поняла, что к спорту возврата не будет. А чем я могла еще заниматься? Я хорошо умела только стрелять. Не идти же в киллеры или снайперы к чеченцам… Когда взяла себя в руки и смогла просто думать, а не впадать в депрессию, решила, что нужно найти себе дело. Я по природе человек коммуникативный. Обычно легко находила общий язык с людьми. И хотя на зоне не каждый рад распахнуть перед тобой душу, кое с кем сблизилась. Была у нас там одна из «сиделиц», назовем ее Тоней. Сидела за убийство. Довольно замкнутая, осторожная, никому не доверяла. Но мы с ней как-то сошлись, хотя характеры у нас разные. Я ей однажды сказала, что, когда выйду, попытаюсь найти того, из-за кого я невинно пострадала, кто убил несчастного человека из оцепления. А она мне в ответ: «А тебе это надо? Раз ты за него сидишь, значит, его кто-то прикрывал. Не по зубам тебе это дело…» Ну и разоткровенничалась, что сидит за убийство подруги. Что в девяностые, когда страна начала разваливаться, люди разом обнищали, во всем тотальный дефицит испытывался, она повадилась в Польшу ездить. У нее там родственники жили. Первый раз приехала погостить. У них тогда в стране все в порядке было, не то что у нас. И родня ее шустрила по части торговли. В советские времена это называлось спекуляцией. Да у них полстраны за счет этой торговли жила. Рынки какие-то в темноте, почему-то именно ночью торговля активизировалась. Это уже позже они и днем работали, наши туда валом валили. Ну и родственники этой Тоне говорят: «Что ты сидишь в этой нищете? Мы тебе поможем на первых порах, а там сама раскрутишься. У вас ведь в городишке есть какой-то рынок? Тебе ребенка растить, сама еще молодая, неужели так и будешь мыкаться неизвестно сколько времени?» А Тоня эта была учительницей, в каком-то маленьком городишке, где все друг друга знают. Она этим родственникам: «Да мне неудобно, меня же все знают. Придут на рынок учителя или родители моих учеников, а я тряпьем торгую». А они ей и говорят: «А мы кто? Мы сами учителя. Но что делать, если платят хреново. Выживать-то нужно». Дали ей баул с барахлом и отправили домой заниматься коммерцией. Вот она с понедельника по пятницу в школе детишек учит, а по субботам и воскресеньям торгует на рынке. Народ немного поудивлялся, но особо не возникал. Понимали, что жрать нужно и ей, и ее ребенку, и мужу, который летчиком у нее был, вот только зарплату им не выдавали месяцами. Приобщила она подругу к торговле. Кстати, первый баул довольно быстро распродали и она опять махнула к родственникам. Долг они не требовали, говорят: «Раскручивайся, потом отдашь». Следующую партию взяла, опять успешно расторговала. Подруга с ней за компанию рядом стоит, помогает. На этот раз, правда, директор школы их обеих вызвал, стыдить начал. Дескать, вы что, дорогие, обалдели? Вы честь учителя роняете. А они ему: «Мы не воруем, мы работаем. А если государство не в состоянии платить вовремя и на эти подачки не прожить, загибаться не хотим». Ну он и плюнул на моральную сторону их приработка. Тоже человек, его семья на этом рынке одевалась. В магазинах пусто, а то что есть — никаких денег не хватит купить. Так что процесс у нее, как говорится, пошел. Торгует на рынке в своем городке, где рядом с вещевыми прилавками мясом, овощами и колбасой приезжие белорусы торгуют. В Польшу ездит, присматривается, что другие берут, советуется с родными. Долг отдала, видит — нормальные деньги пошли. Год на рынке поработала, решила — хватит. Так никакого здоровья не напасешься. И в дождь стой, и в мороз, то насморк, то горло болит, то лицо обморозила, то руки-ноги не чувствует, потом дома первым делом чуть ли не в кипяток в ванну ложится. Чтобы отогреться. Говорит — никогда так не мерзла. Холод насквозь пронизывал, до самого сердца… Договорилась с местными властями и арендовала небольшой клочок земли рядом с рынком. Довольно быстро построила магазинчик. Подруга Оля все с ней, помогает, та ей зарплату неплохую платит. А у подруги муж безработный. Вот эта Тоня и предлагает: «Давай, Оля, ты на выездную торговлю, неликвиды впаривать, а твой муж пусть у меня в магазине стоит за прилавком. А я ездить буду в Польшу, а когда дома — буду его подменять». Сама работает и два рабочих места создала. Всем хорошо, все при деле. Но угораздило Тоню закрутить роман с мужем этой Оли. Сначала от обиды на собственного мужа. Тот в постоянной депрессии из-за того, что дела в авиации хреновые. Вылетов мало, керосин экономят, платят редко, а он привык быть не только кормильцем, но и героем. Так что он в основном в тоске пребывал, не до жены ему было. А тут рядом молодой здоровый парень, бывший моряк, который тоже оказался не у дел, потому что его корабль списали и его заодно. Но, в отличие от ее мужа, чужой был очень прыткий. И в магазине успевал работать, и в подсобке не ленился, ей и себе на радость. В обеденный перерыв они и пообедать успевали, и любовью заняться. Правда, немного мучила Тоню совесть, подруга все-таки. Но она думала, раз этого неуемного хватает на нее, то и на собственную жену тоже. Главное, чтобы никто не оставался в накладе. Но подруга что-то грустить начала, а потом и говорит своей Тоне: «Мне кажется, у Сережки кто-то есть. Не спит со мной». Тоня на следующий день Сережку отчитала, а он ей и выдал: «Я же тебя, Тоня люблю!» Вот те на! Но вся беда в том, что Тоня и сама влюбилась в Сережку. И ситуация эта стала ее тяготить. А тут беда приключилась — начали на нее бандиты наезжать. Рэкетиры. Первые-то рэкетиры очень лютые были. Им деньги вынь да положь. Не дашь вовремя, в два счета пристрелят. Загнули какую-то несусветную сумму, а Тоне отдавать обидно. Деньги-то были, но она как раз собиралась за новым товаром. Говорит: привезу товар, подождите. А они ей: или деньги, или твой магазин спалим. Она на ночь мужа отправила караулить магазин, а его и убили. Поняла Тоня, что с бандитами шутки плохи, да поздно было. Она с перепугу магазин закрыла и в Польшу махнула за товаром. Думает, несколько дней подождут, они уже свое получили, силу свою показали. Приехала — магазин на месте, все в порядке. Звонит Сережке, чтобы выходил на работу. Пришел. В обеденный перерыв они, как всегда, вместе пообедали и уединились. Кто-то рвался в магазин, но дело было днем, и оба решили, что бандиты среди бела дня не рискнут выяснять отношения, а покупатели подождут. После обеда что-то нехорошо стало Тоне, пошла она домой. И встречается ей по дороге подруга Оля — бледная какая-то, не в себе. Просит зайти к ней. Тоня отнекивалась, голова, дескать, разболелась, ей бы прилечь, а та тянет ее — давай зайдем. Зашли. И подруга перед ней выкладывает стопочку писем. Говорит: «Это тебе». Тоня взяла машинально, читает. Обалдела даже. Этот дурачок Сережка оказывается ей письма писал, в любви признавался, да не решался отдать. Дома собирал в аккуратную стопочку. И жена их нашла. И как раз сегодня пришла в магазин объясниться, а они заперлись. Она видела через витрину, как они в подсобку зашли, дверь закрыли и торчали там минут двадцать. Разрыдалась эта Оля, стыдить начала Тоню, лучшую свою подругу, всякими словами обзывать.

Рассказывает мне эту драматическую историю Тоня, а я думаю: «Боже мой, как все это банально! Измена мужа, романтические письма, разоблачение любовников… Об этом столько писали в книгах, снимали фильмы… Ничего нового не происходит в мире. И все равно для каждого это трагедия, потому что касается именно его». И тут Тоня выдает: «И поверь, мне совсем не было стыдно, но такой гнев меня охватил, такая ярость, никогда за собой такого не замечала. Прямо ненависть. Думаю: ах ты, гадина! Я тебе работу дала, твоего мужа устроила, живете теперь как люди. А я своего Димку потеряла, лежит в сырой земле — молодой, не болел никогда, сколько в небе летал — и ничего. Я рискую постоянно, бандиты на хвосте сидят, ребенка пришлось к матери отправить в другой город. И смеешь еще закатывать мне истерики, проституткой обзывать. Из-за такой малости — мужиком не хочешь поделиться! И тут мне на глаза попался кухонный нож. Не знаю, что со мной произошло в этот момент. Схватила я этот нож и ей в шею. В артерию попала. Она сразу и упала. Умерла. А я стала такой спокойной, сама себе удивилась. Вытерла полотенцем ручку ножа, пооткрывала их шкафы, что-то повыбрасывала на пол, чтобы подумали, что их ограбили, дверь прикрыла и ушла домой. Сергей ведь знал, что у меня голова болела, так что для него я дома была. И знакомые нас не видели, мы у самого ее дома встретились. Только меня в тот же день взяли. Нас все-таки соседка увидела из окна, когда я с Олей в подъезд заходила. И видела, как я выходила. И на двери их квартиры я отпечатки своих пальчиков оставила. Не предусмотрела всего, опыта у меня нет…»

Турецкий терпеливо и молча слушал свою собеседницу. К чему она вела этот рассказ о незнакомой ему Тоне?

— Вы, наверное, думаете, Александр Борисович, почему я вам рассказала эту историю? Не знаю. Наверное, потому, что это было одно их моих потрясений в зоне. Как-то трудно смириться, что человек вот так, запросто, в состоянии гнева, может убить лучшую подругу. Я тогда поняла, что человеческая жизнь ничего не стоит. Что ее может отнять любой, кому это взбредет в голову. В состоянии гнева, из зависти, из мести. Или просто потому, что кто-то кому-то мешает. Вот и я попала в зону, потому что нашелся кто-то и прикрыл истинного убийцу, мною прикрыл. Это так страшно! И я сидела с этими женщинами, хотя никого не убивала… И думала: а ведь, наверное, кому-то нужно было, чтобы я вместо него понесла наказание. Только не могла понять, почему именно я? Разве у меня были враги? Разве меня кто-то ненавидел? Завидовали — да. Но ведь не настолько, чтобы пришить мне убийство и в тюрьму засадить?..

Да, я вам уже говорила, что в тюрьме у меня было время подумать, чем буду заниматься, когда выйду на волю. Разговоры с Тоней в некоторой степени пошли мне на пользу. Она ведь тоже думала о том, чем будет заниматься, когда отсидит свой срок. Потому что ее магазин бандиты сожгли, когда она еще была под следствием. Так вот, она говорила, что вернется к своей торговле. Но теперь будет торговать продуктами. Потому что ситуация в стране меняется постоянно, конкуренция растет, и торговля барахлом вскоре не будет приносить такой прибыли, как прежде. А продукты нужны всегда. Мне это засело в голову и, когда я освободилась, решила себя попробовать в торговле. Я активная, напористая, голова у меня варит хорошо, почему бы и не попробовать? Начинала как все — с работы у хозяина. Потом удалось занять некоторую сумму, чтобы открыть свое дело. Небольшой магазинчик-пекарню, где, кроме меня, работали две женщины. У нас был всегда свежий горячий хлеб, и народ повалил к нам валом. Потому что в магазинах почему-то всегда продавали вчерашний. Такое впечатление, что и завозили уже вчерашний. Вскоре пришлось нанимать еще пекаря, потом расширять площадь. В общем, первый свой капитал я заработала на хлебе насущном. Но я человек неуемный и, когда руководила уже сетью таких магазинов-пекарен, решила продать свой бизнес и заняться торговлей по-крупному. Чтобы начать новое дело, нужны большие деньги. Пришлось кредит взять. Задумала я открыть магазин европейской одежды. Одной, без партнеров, конечно, не осилить такое дело. Но у меня уже связи к тому времени в торговой сфере наладились, знала, кому можно доверять. Чтобы не просто партнеры со своим капиталом присоединились, а чтобы единомышленниками были. Но организовывала все я. К тому времени страна наша из разрухи начала понемногу выходить, многие люди научились деньги зарабатывать, на таких клиентов мы и рассчитывали. Кстати, консультировалась с экономистами, психологами. Интересные вещи узнала.

Анна рассмеялась.

— Вы знаете, что есть довольно много людей-шопоголиков? Это те, которые испытывают настоящую страсть к покупкам. Кстати, американские нейробиологи уверены, что во время рейдов по магазинам у таких шопоголиков в мозгу вырабатывается гормон радости.

— Серотонин, — закончил за нее Турецкий, вспомнив слова своей жены.

— Совершенно верно. То есть удовольствие от покупок происходит даже на химическом уровне. Так вот, в обычной жизни шопоголики испытывают острую нехватку серотонина, а во время своих рейдов по магазинам отрываются по полной программе. Радуются. Кстати, психологи считают, что это своеобразная болезнь, уговорами здесь не поможешь. Лечить нужно антидепрессантами.

Турецкий подумал, что вряд ли страстные любители покупок согласятся на лечение взамен такому удовольствию — пошляться по магазинам и вернуться домой с ворохом покупок. Вспомнил Ирину, какая она возвращается из магазина возбужденная и тут же кидается демонстрировать приобретенные кофточки или новые брючки. Глаза горят, на щеках румянец, просто красавица. И взамен этого посоветовать ей принимать антидепрессанты? Да она его на клочки разорвет за такое предложение. Нет уж, пускай тратится в свое удовольствие. Конечно, в разумных пределах… Тем более что не такая уж она транжира.

— Общение с психологом мне на многое открыло глаза, о чем я прежде не задумывалась. Так что когда с такими шопоголиками сталкивалась — у нас же постоянные покупатели появились, — думала: все про тебя знаю! Не хватало тебе в детстве родительского тепла и ласки! И вот теперь выросла, пришла к нам за вниманием в магазин, подарками себя побаловать.

Мы продавцов нанимали не просто так, они у нас все психологическое тестирование прошли. Чтобы подход знали к покупателю, не навязывались, но и советы вовремя давали. Покупатели такие бывают с заниженной самооценкой, общение с продавцами дает им чувство собственной значимости.

— А вы не хотите написать диссертацию на тему: «Шопоголизм и причины его возникновения»? По-моему, круто бы получилось, — посоветовал Турецкий, поражаясь энтузиазму Анны.

— Да что вы, — махнула она рукой. — Об этом уже писали. На самом деле, меня эта проблема интересует только в одном ракурсе — побольше бы нам таких покупателей. Потому что приходится постоянно менять товар, завозить модные новинки, они же ненасытные!

— Почему-то я думаю, их все-таки не так много… — усомнился Турецкий.

— Простите, — вдруг опомнилась Анна. — Я села на своего любимого конька. Это уже профессиональное. Мужчине, даже следователю, эта тема, конечно, неинтересна.

— Да нет, что вы… — вежливо возразил Турецкий. — Зато я теперь понял, кто такие шопоголики. А то лично у меня таких знакомых нет. Жена не в счет. Слава богу, у нее нет таких средств, чтобы все спускать на покупки. И прошлое у нее было счастливое — купалась в любви и ласке. И, к счастью, самооценка у нее довольно высокая. Очень она у меня самостоятельная и решительная. Одним махом все проблемы решает.

— Это замечательно. Рада за вашу семью, — искренне заулыбалась Анна. — А теперь о главном. Я тут, видимо, переусердствовала со своей лекцией. Просто торговля — это мое дело, которое я делаю с увлечением. И мне хотелось, чтобы вы поняли, насколько для меня важно заниматься любимым делом. Но теперь главное.

Дела наши пошли в гору, бизнес крепко стоит на ногах, у нас сеть магазинов, которые мы объединяем в корпорацию. И, естественно, поскольку я стояла у истоков нашего дела и вложила в него все силы и большую часть капитала, мне прочат кресло руководителя. Я и не сомневалась, что коллеги выдвинут меня. Но тут всплыл слух о том, что я в свое время совершила убийство. Ума не приложу, кто узнал и как это раскрылось. Я ведь специально и в другой город уехала, чтобы ничто не напоминало о моем прошлом. Но кто-то очень старается, выпустил из лампы этого злого джинна — версию убийства и факт моей судимости. В общем, все это такая мерзость! Ведь понятно, что меня хотят опорочить, перекрыть дыхание. Я пытаюсь понять, кому это нужно. Из коллег никто о моем прошлом ничего не знал. Претендентка на руководство я одна, просто никто не сделал так много для общего дела, как я. И коллеги мои — люди не случайные, проверенные. Никто из близкого окружения не мог меня так подло предать.

— Я бы не стал зарекаться. Даже в семьях родные люди предают друг друга. Кстати, и насчет того, что вы единственная претендентка, — это ваше мнение. Кто-то может считать иначе. Не всегда руководителями становятся те, кто больше всего заслужил это.

— Я согласна с вами. Но своих людей я знаю. Поверьте моему чутью. Я столько успела пережить, что мой жизненный опыт чего-то стоит. Я оставила то страшное убийство в своей прошлой жизни. Забыла о нем. Поверьте, я не вспоминала об этом годами. И тут мне напоминают самым подлым образом. Но я же не убивала того человека! Александр Борисович, я думала, мне никогда больше не придется возвращаться к тем событиям. И раз меня вынуждают, я хочу обелить свое имя. Хочу доказать правду. Я хочу бороться за свое честное имя и за ценой не постою. В общем прошу вас взяться за это дело, найти того, кто убил на тех злосчастных соревнованиях невинного человека. Я уверена, вы сможете. Вы возьметесь за это? Повторяю, обещаю любые деньги.

Предложение озвучено, и Турецкий ненадолго задумался. В конце концов, он сейчас свободный человек, и дело предстояло хоть и запутанное, но интересное. Спустя столько лет попытаться найти убийцу — это хороший шанс доказать свой профессионализм. Да и Анна ему понравилась. Почему бы не помочь хорошему человеку? К тому же он получит за свой труд деньги, что тоже является большим плюсом в нынешней жизни.

— Я возьмусь за ваше дело, — наконец произнес он. — Но мне нужно задать вам немало вопросов, чтобы прояснить ситуацию того времени.

— Я отвечу на все ваши вопросы, — обрадовалась Анна. — Потому что несправедливо — понести наказание за чужое преступление да к тому же расплачиваться потом за него всю жизнь.

— Тогда приступаем сейчас же. Скажите мне, пожалуйста, кто был вашим тренером? Жив ли он? Где живет сейчас? Что вы о нем знаете? Нарисуйте мне схему — кто где стоял, когда вы стреляли по мишени? Напишите имена всех, кто присутствовал. Обязательно тех, кто стоял рядом. Сколько метров было до оцепления? Сколько метров до мишени?

У Анны загорелись глаза. Она даже не ожидала такой прыти от следователя, и по его вопросам поняла, что на него можно рассчитывать.

Турецкий расстелил на столе разворот из школьной тетради и вручил ручку Анне.

— Рисуйте, надписывайте. Потом приступим к характеристике всех известных вам людей из присутствовавших на соревновании, которые находились рядом с вами.

4

Плетневу было не до Турецкого. Какой Турецкий, когда жизнь вокруг бьет ключом, музыка грохочет, и бармен стоит за стойкой в широкополой техасской шляпе, как заправский ковбой. И вокруг полно моряков, все в разных формах, словно съехались со всего мира да и решили побрататься в портовом городе Новороссийске, в этом прокуренном баре, перекрикивая друг друга и в сплошном оре умудряясь кое-как понимать разноязычную речь окружающих. Плетнев любил моряков. И сейчас завидовал им — свободные люди, им весь мир подвластен. Небось столько навидались в жизни, ему и не снилось! Слева от него отрывались трое поляков. Они уже выпили и за родину, и за красивых девушек, а теперь затянули протяжную песню на родном языке, пытаясь перекричать мощные усилители стереосистемы, колонки которой висели прямо у них над головой. Плетневу совсем не нравилось их пение, поскольку они орали друг другу в ухо дурными голосами.

— Хлопцы, не орите так… — попросил их вежливо Плетнев.

Один похлопал его по спине и жестом пригласил присоединиться.

— Да я польский не знаю… — отмахнулся Плетнев.

— Северина Краевского не знаешь?! — изумились поляки. — «Червоны гитары» все знают!

— Вспомнили!.. — усмехнулся Плетнев. — Когда ваши «Червоны гитары» гремели, я под стол пешком ходил.

Поляки очень неодобрительно на него посмотрели и отвернулись допевать свою песню. Какие-то фанаты Краевского, которому, наверное, в обед сто лет. Он еще в советские времена пел. Ну и ну…

Плетнев тяжело облокотился локтями на стойку бара и, покачиваясь, попытался пересчитать выставленные перед ним рядком рюмки. Пересчитал и удовлетворенно крякнул. Девять пустых, но десятая еще полная.

— А вот сейчас и ее оприходуем! — тихо пробормотал себе под нос пьяный Плетнев и лихо опрокинул в широко открытый рот рюмку. Закуски не было, но зато у сидящей справа девушки такие шикарные волосы, что не грех занюхать одним локоном. Что ей, жалко? Только промашечка вышла, ненароком дернул девушку за волосы и сразу же нарвался на грубость.

— Совсем охренел? Ты сколько выпил… ковбой? — вяло ругнулась девушка и отпихнула обидчика. Правда, силенок у нее маловато оказалось, так что Плетнев, невзирая на высокий стул, удержался на нем и не свалился.

— Полметра текилы… Нет… Сантиметров сорок пять… — забормотал Плетнев и сам себе удивился. — Что я за ахинею несу?

Девушка смотрела на него без любопытства, глаза у нее были затуманены. И это понравилось Плетневу. Таинственный взгляд. Романтический…

— Девушка…а вы похожи на… — решил поддержать разговор Плетнев и нарвался на новую грубость.

— Не похожа… ковбой…

Какая грубая девушка. Нет в ней понимания. Только Плетнев хотел высказать вслух по этому поводу свое огорчение, как она встала со стула и довольно пряменько пошла к выходу. Почти не качаясь. Поляки переглянулись и ринулись за ней. Вот, оказывается, для кого они так старались.

Положительно со знакомствами Плетневу в этом баре не везло. Какая грусть и тоска! И не к кому приклониться, так как вокруг одни незнакомые рожи. Обидно — на него никто не обращал внимания. Всеобщее братание, а он как-то в стороне. Непорядок!

— Ты, братан, откуда? — не удержался Плетнев и обратился к веснушчатому моряку в маленькой шапочке с помпоном.

— Здешний я, мужик, — довольно трезвым голосом отозвался сосед. — Зашел на огонек. Со вчерашнего трубы горят… — пожаловался он.

— И у меня горят! — оживился Плетнев. — Давай с тобой жахнем за победу наших!

— Где? — не удивился странному тосту веснушчатый.

— Да везде! На всей планете! Ты смотри, — обвел широким жестом вокруг себя Плетнев, — сколько народу подвалило! Со всего света. Значит, мы им нужны? У нас есть все! — гордо заключил он. — Прикинь — недра у нас богатые, водные просторы немереные… А победы в космосе?! Вот они и слетаются. А мы их всех победим. Нас много. Вот поднатужимся чуток, и мы им покажем! За победу!

— Жахнем! — поддержал его веснушчатый. И крикнул бармену:

— Эй, ковбой в шляпе, давай сюда еще текилы. За родину пьем!

— Пейте, пейте, — поддержал их бармен. — Пока такие, как вы, за родину пьют, значит еще не все потеряно.

— А что он хотел этим сказать? — не понял Плетнев.

— Да хрен его знает. Наверное, усек, что мы патриоты… Давай пей…

Рядом с ними вдруг во все горло запели английские моряки.

— Горазды пить эти англичане! Я за ними уже второй час наблюдаю. Не хуже наших. Давай с ними потрепемся? Будем укреплять мир и дружбу между народами, — предложил веснушчатый. — Кстати, меня Вольдемаром зовут.

— А я Антон, — пожал его руку Плетнев. — Но ты ж вроде из наших! — удивился он имени соседа.

— Кликуха у меня такая.

— Давай, Вольдемар, я согласен укреплять… А ты чем, не к ночи будет сказано, промышляешь?

— Да так, по мелочи, — отмахнулся новый знакомый. — Прикинь, выменял у одного англичанина форму за бутыль самогона. Бабка моя в деревне гонит. Запах — мертвый встанет. Я как дал ему нюхнуть, его чуть не стошнило. Как пристал — ченч, ченч… Это по ихнему — обмен. А то, говорит, деньги у него одна наша герла в борделе сперла. Главное, он ее лицо не запомнил. Говорит, она его на какой-то корабль приволокла, старый, ветхий… Говорит, ну, у вас и флот! А я сразу потумкал, что она его в бордель на баржу притащила. Да уж не стал выдавать. Своих не выдаем! — гордо заключил он. — Ну, я ему в утешение этот бутыль. Но не за так же, чего это я внакладе должен оставаться, даже если я дружбу укрепляю? Говорю ему — давай ченч на форму. У тебя же она не одна. А мне для прикола пригодится. И точно, менты теперь никогда не останавливают. А то им раньше все моя рожа не нравилась, подозрительной казалась. Так это, поперлись к нему, я на берегу подождал, он мне и вынес. А я ему самогон. Наверное, хочет кого-нибудь поразить. Рашен сувенир, — заржал довольный Вольдемар.

Плетнев уютно облокотился на стойку, Вольдемар ему нравился все больше.

— Слышь, дружбан, а ты чем занимаешься? — спросил Вольдемар у Плетнева, заглядывая в осоловевшие глаза собутыльника.

— Да приехал по одному дельцу. Друга выручать. Да что-то подзадержался. Пора бы уже и отчаливать, да все некогда. Как навалилось — то одно, то другое… То свет отключили, то с другом пособачились…

— Ну, ты и навертел! То выручаешь, то собачишься… — укоризненно изрек Вольдемар.

— Да у нас всю дорогу так… — вздохнул Плетнев. — Друг у меня такой, неадекватный. Чуть что — в рыльник. А я тоже горячий. В психушке отсидел, даром не прошло. А он еще к жене своей ревнует… Ну я, правда, был неравнодушен к ней. Но не разрешал себе ничего, ни-ни! — замахал руками Плетнев, предупреждая вопрос Вольдемара. — И это уже прошло. У меня тут такая любовь была… Такая девочка! А мой сынок-губошлеп, дурачок, все испортил. Девочка от меня тю-тю. Жена друга с моим сынком тоже тю-тю. Уехали. Одним словом — кино и немцы. Так что я остался тут кое-что уладить. Да с другом поругались. Опять. Как мне все это надоело! — пожаловался он Вольдемару и тяжело вздохнул.

— Что-то все от тебя тю-тю. Неправильно себя ведешь! Тебе надо новую девочку завести, — безапелляционно посоветовал Вольдемар. — Она всю твою грусть-тоску разгонит. И другу твоему надо новую девочку. А че? Жена смылась, на фига такая? Он что ей, клятву верности давал?

— Давал, наверное, в загсе…

— В загсе из тебя клещами клятву верности вытянут. У них работа такая. Слушай, друг, айда за твоим дружбаном. Вместе пойдем. Мне тоже девочку приспичило. Аж свербит. Я одно место знаю. Девочки — закачаешься.

— Слушай, а ты, часом, не по сутенерской части? — вяло поинтересовался Плетнев.

— Да есть маленько, — не смутился Вольдемар. — Я ж тебе говорю — по мелочи шуршу. То там, то сям… Бабке помочь надо, крышу перекрыть. Бабло на это нужно, вот и зарабатываю.

— А что ж ты ей дом не построишь? Сутенеры, слышал, немало загребают…

— Боюсь. Вдруг конфискуют? Она ж у меня первая самогонщица в деревне. Тамошний мент у меня на прокорме. А ну как более серьезная комиссия? Бабка у меня неосторожная, психолог неважнецкий. Кому попало самогон продает. Лишь бы бабло давали.

— Так ты ее тоже на прокорм возьми. Ей, видать, денег на жизнь не хватает, раз она в это дело ввязалась.

— Да ты че?! Думаешь, я родную бабку обижаю? — поразился Вольдемар. — Она у меня как куколка ходит. Я ей шмоток привожу, у нее уже из шифоньера вываливаются. Как дверцу приоткроет, так все на пол — шарах! Потом нужно запихивать, подпирать, изловчиться дверцей придавить… Мясо каждый день лопает. И колбасу. Без хлеба! Кусает вот такими кусищами! И куда только все это влезает? Крепенькая такая, не обхватишь, — похвастался Вольдемар габаритами бабки. — Но от самогона ни за что не хочет отказаться. Гонит из любви к искусству. Ну и нехай, сколько ей еще осталось? Пусть радуется жизни. У кого есть увлечение, те живут дольше. У меня знаешь какая бабка? Класс! Хочешь, поедем к ней? Бери дружбана и махнем. Наберете самогону, сколько довезете.

— Так ты и бабке клиентов поставляешь? — усмехнулся Плетнев.

— А че? Надо ж родному человеку помочь… Ну так как? К девочкам или к бабке?

— Погодь немного. Хорошо сидим, чего с места срываться? Тем более мы ж с тобой хотели дружбу укреплять.

Плетнев протянул руку и похлопал высокого худого англичанина по плечу, тот обернулся и заулыбался, увидел в русском парне родную душу.

— За победу! — чокнулся с ним Плетнев.

Англичанин не понял, но радостно ответил:

— Of course!

— Чего он сказал? — поинтересовался Вольдемар, в свою очередь потрепав англичанина по плечу.

— Согласен с нами… — ухмыльнулся Плетнев.

5

Жаль, что Анна так торопилась. Турецкий с удовольствием помучил бы ее еще расспросами о ее славном спортивном прошлом. Ему не раз приходилось применять огнестрельное оружие, но о пулевой стрельбе как виде спорта он знал недостаточно. Иногда смотрел по спортивному телеканалу соревнования, но особо не вникал. Его интересовал результат — кто выйдет победителем. Конечно, для него не было новостью, что выступления спортсменов-стрелков ведутся из винтовок и пистолетов — пневматических, малокалиберных и крупнокалиберных. Знал, что соревнования проводятся ежегодно различного уровня, от региональных до чемпионатов мира и Европы. Анна просветила его, что Международной федерацией стрелкового спорта по пулевой стрельбе предусмотрены пятнадцать мужских и семь женских упражнений, которые включаются в программы международных соревнований. В обязательную олимпийскую программу входят шесть мужских и четыре женских упражнений. Информация любопытная, но к делу не относящаяся. Так, для общего развития.

— У меня сохранился телефон моего тренера — Лагутина Юрия Ильича. К счастью, я не выбрасываю старые записные книжки, — сказала Анна. — Я выписала телефоны нескольких участников, которые тогда были со мной на соревнованиях. Также у меня есть имена следователя и эксперта-криминалиста. Я все их сохранила, потому что собиралась когда-то бороться за свое честное имя, но потом поняла — не смогу. Проще забыть, чем лучшие годы тратить на то, в результате чего я совсем не уверена, — доказать справедливость.

Анна положила перед Турецким тонкую пластиковую папку с несколькими листами, исписанными от руки.

— К слову, я не вижу необходимости давать характеристику своим коллегам по спорту. Одних я знала мало, кого-то видела впервые. Это же не командный вид спорта, я имею в виду, не по-настоящему командный. Это волейболисты, баскетболисты, футболисты могут вам все рассказать об игроках по команде. Кто чем дышит, кто с кем спит, у кого где счета… А мы — каждый сам по себе…

— А какие отношения у вас были с тренером?

— Замечательные. Он не просто классный тренер, он еще и отличный педагог, психолог. Одним словом — профессионал. Требовательный, жесткий, но справедливый. У нас никогда не было конфликтов.

— А какую позицию он принял, когда против вас начали следствие?

— Конечно, защищал меня. Говорил на суде, что я не могла ошибиться. И доказательство тому — пули в мишени из моей винтовки. Но на каком-то этапе следствия эксперты доказали, что одна из моих пуль попала в того человека. Я до сих пор не могу понять, как такое могло случиться? На стрельбище был сделан один вывод, а после работы экспертов совсем другой. Но кому поверят на суде? Конечно, экспертам… Пулю предъявили как вещественное доказательство.

— А как вы думаете, был ли кто-то заинтересован именно в таком выводе экспертов?

— Наверное, те, кто хотел и победы. А хотели ее все участники.

— Но реальные шансы, наверное, были не у всех?

— Реальных конкурентов было трое-четверо.

— Напишите мне их имена, — Турецкий протянул Анне ручку и лист бумаги.

Анна с сомнением повертела ручку в руках.

— Вряд ли это что-то разъяснит…. Не получится ли, что я «закладываю» своих бывших противников?

— А уж в этом разобраться позвольте мне, — мягко попросил ее Турецкий.

Анна записала имена и фамилии и вздохнула, как будто выполнила тяжкий долг, противоречащий ее убеждениям.

— Сколько вы еще собираетесь пробыть в Новороссийске? — поинтересовался Турецкий в надежде, что сможет встретиться с Анной в неформальной обстановке.

— Через два часа уезжаю. Я ведь деловой человек, а свое дело надо держать под контролем. Но вот мои телефоны, звоните в любое время.

Анна положила на стол визитную карточку и дописала от руки еще три телефона.

Действительно, очень деловая дама.

Они попрощались, и Турецкий пошел за Анной закрывать калитку. Походка у Анны была легкая, и он не мог оторвать глаз от ее фигуры. Королева… — только и подумал. Но не про меня… Однако руку на прощание поцеловал. Анна вскинула на него удивленные глаза и слегка улыбнулась. Он смутился. Действительно, как-то по дурацки вышло. Следователям негоже целовать руки клиентам. Вот если бы он был ее модельером или, на худой конец, дантистом, тогда другое дело.

За забором застучали каблучки ее туфель, потом послышался шум подъезжающей машины. Турецкий поднялся на цыпочки и заглянул за забор. Анна садилась в такси.

Теперь, когда аромат духов уплыл вместе с хозяйкой, можно было отвлечься от ее женских чар и сосредоточиться на деле. Прежде всего стоило бы встретиться с тренером. Турецкий тут же стал набирать номер телефона Лагутина Юрия Ильича.

Трубку подняли сразу, словно хозяин сидел у телефона и ждал звонка. Турецкий представился и попросил о встрече. Юрий Ильич немного поколебался, но все-таки согласился.

Бывший тренер Анны Гущиной — немного грузноватый мужчина средних лет — с любопытством смотрел на гостя. Он усадил его на диван, а сам устроился в кресле напротив. Обстановка в комнате была скромная, мебель типичная для пятидесятых годов — светлый орех, довольно потертый. На облезлом журнальном столике лежала стопка газет, несколько журналов, в пепельнице дымилась недокуренная сигарета.

Турецкий подробно описал причину своего визита.

— Ну, как там моя подопечная? — сразу стал расспрашивать Турецкого тренер. Его карие глаза внимательно смотрели на собеседника. — Я ее давно уже не видел. С тех самых пор, когда случилось это… несчастье и я присутствовал на суде.

— Слава богу, процветает, — порадовал его Турецкий. — Спорт, конечно, пришлось оставить. Но она теперь снискала себе уважение на другом поприще.

— А чем она теперь занимается?

— Бизнесвумен, — коротко ответил Турецкий. — Я хотел спросить у вас, Юрий Ильич, как высоко вы ценили успехи Гущиной в стрельбе?

— Очень высоко. Чрезвычайно талантливый стрелок. Вы знаете, сколько у нее наград? Да рядом с ней я бы мог поставить не больше двух-трех стрелков такого уровня. Очень жаль, что все так печально закончилось и ее карьера прервалась на самом пике расцвета.

— Я пришел к вам поговорить о том далеком дне, когда произошла эта трагедия.

— Прошло уже десять лет… — напомнил Юрий Ильич.

— Тем не менее хотелось бы прояснить картину. Никогда не поверю, что вы все забыли.

— А я этого и не говорю, — вдруг горячо возразил тренер. — Вы знаете, когда меня как свидетеля вызывали к следователю, да не однажды, я подробно рассказывал, кто где стоял, когда Гущина произвела свой выстрел. Пытался доказать, что она не могла попасть в того бедолагу из оцепления.

— Мне она тоже нарисовала схему. Не хотите ли ознакомиться? Может, что-то сможете уточнить?

Юрий Ильич расправил перед собой тетрадный лист и низко склонился над ним. Какое-то время поизучал, что-то тихо бормоча.

— Да, это было именно так. Вот смотрю на схему и сразу восстанавливается картина того дня. Гущина стояла на крайней позиции. Слева от нее стоял Мартынов Костя, рядом с Анной — Денис Белобров. Тоже мощный стрелок. Кстати, тот человек, из оцепления, стоял по правому краю…

Он поднял голову и взял тлеющую сигарету из пепельницы, затянулся.

— Расширяет сознание… — вдруг сказал, выпустив тонкую струю дыма.

— Никогда об этом не задумывался, — признался Турецкий. — А ведь вы правы — действительно расширяет. Надо бы запомнить эту фразу.

— Анна Гущина была, можно сказать, моей любимой ученицей. Стрелок от Бога. Теперь кажется, что не было таких вершин, которые она не могла бы достичь. Подрезали ей крылья, подрезали…

— Кто подрезал? — решил поймать его на слове Турецкий.

— Кто? — переспросил Лагутин. — Да кто ж знает? Экспертиза подтвердила, что пуля ее… — Он опять затянулся. — А разве попрешь против факта? Хотя он и кажется невероятным.

Он держал сигарету двумя пальцами и о чем-то задумался. Молчал теперь долго, и Турецкий терпеливо ждал, когда же Лагутин вынырнет из глубин своих воспоминаний. Юрий Ильич сидел в удобной позе, и его крупная с залысинами голова надежно расположилась в ямке изголовья старого массивного кресла. Тяжелые веки полуприкрыли глаза, и Турецкий забеспокоился, не засыпает ли его собеседник. Он осторожно заскрипел диваном. Лагутин встрепенулся.

— Не беспокойтесь, не так уж я стар, чтобы засыпать посреди разговора. Просто пытаюсь опять воссоздать картину. И ничего нового! Все то же, что я уже рассказывал. Вы знаете, Анна была стрелком такого высокого класса, что ее приглашали участвовать в мужских соревнованиях. А ведь по мере развития мирового стрелкового спорта программа чемпионатов постоянно усложнялась. За счет введения новых упражнений и дополнительного вида оружия. Я о пулевой стрельбе могу лекции читать, жаль — никому теперь не нужно. Общество «Знание» благополучно захирело. А пулять из пистолета может каждый дурак, у кого в мозгах одна мысль — нажива. Это я про бандитов.

— Да я понял… — вздохнул Турецкий. — Но во мне, кстати, вы бы нашли благодарного слушателя. Стреляю я неплохо, в основном по живой мишени, по этим самым бандитам. Правда, нечасто. Можно сказать, совсем редко. Но стрельба, как вид спорта, меня интересует. Особенно теперь, коль я взялся помочь бывшему чемпиону страны по пулевой стрельбе.

Лагутин оживился и даже загасил сигарету, сильно вдавив ее в пепельницу.

— Тогда извольте. Небольшой экскурс в историю. Вам, наверное, неизвестно, что на Олимпийских играх в 1896 году выполнялось пять упражнений — два в стрельбе из винтовки и три — из пистолета. А на следующих играх, в 1897 году — всего одно упражнение из винтовок, и так до 1900 года, когда программу дополнили стрельбой из пистолета. Только в 1949 году Международный союз стрелкового спорта официально ввел в программу чемпионатов стрельбу по движущейся мишени. К 1994 году программа чемпионатов продолжала усложняться в рамках отдельных дисциплин. И в 2002 году была введена стрельба из крупнокалиберных винтовок на 300 метров для женщин. В том же году женскую программу дополнили новым упражнением — стрельбой из пневматической винтовки по движущейся мишени. Так вот, Анна была асом в стрельбе по движущейся цели.

— А теперь, пожалуйста, поподробнее о движущейся мишени.

— Первый чемпионат проводился в 1929 году и стрельба велась на 100 метров из винтовки по мишени «бегущий олень». Выполнялись два упражнения — 50 одиночных и 25 двойных выстрелов. Позже были и «бегущая косуля», и «бегущий кабан». Но я вас датами не буду мучить, все равно не запомните. А выглядели мишени так: пять концентрических габаритных колец, а «пятерка» имела диаметр 50 миллиметров. В настоящее время мишень разделена на 10 габаритных колец с «десяткой» диаметром 60 миллиметров. В женскую программу чемпионатов мира стрельбу из пневматической винтовки ввели в 1994 году.

— А в документах как-то обозначаются названия упражнений, дистанция стрельбы, вид оружия, число выстрелов?

— Непременно. Используют краткие названия упражнений при помощи аббревиатур. Например: МВ — малокалиберная винтовка, ПП — пневматический пистолет, ПВ — пневматическая винтовка.

— А как производится полная запись?

— Я вам лучше сейчас запишу для наглядности на бумаге. Допустим, такая запись: МВ-50 (STR3? 20) — расшифровывается как стрельба из малокалиберной винтовки, дистанция 50 метров. Положение — лежа, стоя, с колена 3? 20 выстрелов. Упражнения могут делиться на две части. Первая — 30 выстрелов — выполняется по неподвижной мишени, вторая — 30 — по появляющейся. Стрельба ведется сериями по 5 выстрелов в одну мишень. В первой половине каждая серия выполняется за 6 минут, во второй — в каждой серии мишень появляется 5 раз на 3 секунды, в течение которых стрелок производит один выстрел.

Лагутин весело посмотрел на Турецкого. Видно было, какое ему доставляет удовольствие поговорить на любимую тему.

— Не устали еще? — спросил он.

— Не только не устал, внимаю каждому вашему слову. Как жаль, что вы не выступаете с лекциями! Но вернемся к Гущиной. Как вы думаете, были ли у нее враги, завистники?

— Даже сомневаться не приходится. Завистники, конечно, были. Те же девчонки, которых она раз за разом побеждала. А парни? Если она принимала участие в соревновании наравне с ними, по самолюбию их, конечно, било! Ведь и в мужской команде мало кто мог с ней сравниться.

— А кого вы считали самым сильным противником из мужской команды, когда Гущина с ними соревновалась?

— Денис Белобров — серьезный стрелок. Известный был на то время. Потом, правда, тоже из спорта ушел. Но не сразу. Костя Мартынов мало в чем уступал Белоброву. Виталий Прокопенко тоже очень перспективный был. Гена Яшкин, Тарасенко Толя… Каждый из них тоже принимал участие в состязаниях на первенство Европы. Где они теперь, чем занимаются, даже не знаю. Виталик одно время в бизнес подался, да потом у него неприятности какие-то были, чуть ли не на счетчик его бандиты поставили. Не знаю, чем дело кончилось.

— А как вы думаете, мог ли хоть один из них невзначай попасть в того несчастного?

— Не могу сказать. В жизни всякое случается. Видите, за Гущину Аню ручался, а экспертиза совсем другое показала.

Лагутин опять закурил.

— Я думаю, вам лучше встретиться со следователем или еще с кем-то из тех, кто был тогда на стрельбище.

Турецкий встал и у выхода пожал крепкую руку Юрия Ильича. Тот задумчиво смотрел на него, потом добавил:

— Все пули, которые выпустила Аня, были в мишени. Я сам считал. Могла ли она попасть в человека? Чепуха! Чем? Лишних пуль не было, выстрелов тоже. Загадка! И ведь эксперты подтвердили — ее пуля. Как это?… Узнаете — скажите мне. Я над этой загадкой бьюсь уже десять лет.

На улице Турецкий заглянул в список, который ему дала Анна. Пожалуй, стоит съездить на стрельбище, поглядеть. Одно дело видеть чертеж, а совсем другое сопоставить его с натурой. Адрес стрельбища дал Лагутин, и Турецкий, пропустив несколько иномарок, притормозил старенькую «Ниву».

Водитель, усатый мужик с продувной рожей и хитрым взглядом, явно обрадовался, когда услышал, что ехать придется за город. Более того, не сдержал улыбки, когда выгодный клиент предупредил, что его нужно будет подождать не менее получаса. А может, и час.

— А если больше, это вас не напряжет? — спросил Турецкий и отметил радостный блеск в глазах водителя.

— Ни боже мой! — заверил тот. — За доплату, — добавил он, скромно потупив взгляд.

— Тысяча за все устроит?

Мужик аж поперхнулся от предложенной цены. Он рассчитывал сорвать с этого приезжего с московским говором рублей шестьсот. А тут «тыща»! Да за такие деньги он и три часа прождет. И дверцу перед ним откроет-закроет. Но нельзя было подавать вида, что эта «тыща» произвела на него сильное впечатление.

— Годится… — небрежно обронил он. Мол, и не за такие деньги возил.

Водитель всю дорогу трепался, развлекал Турецкого. Решил отрабатывать свои деньги по полной программе.

— …А еще был у нас случай на рынке. Там лохотронщики народ обирали. У-у, сволочи! Без стыда и совести! Мне жена рассказывала, сама видела, как перед ними баба деревенская на коленях стояла, умоляла вернуть деньги. Дескать, вся деревня собралась, назаказывала ей покупки. А эти сволочи ей в лицо смеялись. И народ мимо проходит, никто не вступится, все их боятся.

Так вот, один приезжий, тоже по виду простачок, приехал бытовую технику покупать. И им в лапы попался. Те видят — совсем дурачок, деньги не таясь пересчитывает и за пазуху прячет. Втянули они его своей «рекламной акцией» и говорят: «Везуха тебе, мужик. Музыкальный центр выиграл». Мужик — рот до ушей, чуть не прыгает от радости. А тут мадама появляется с сумкой потертой в руках, простая такая, обыкновенная, и к ним — тоже претендент на приз. Эти лохотронщики устроили «аукцион» — кто больше на кон денег выложит. Мадама кладет, а лох этот еще больше, с запасом. Опять эта «подставная» выкладывает на кон, а лох прямо пачками, еще больше. И веришь — сумма на кону зашкалила за сотню тысяч! Видал такие деньги? Я — нет! А между тем рядом с дамочкой стоит лохотронщик и незаметно ей в сумку подсовывает порции купюр, чтобы она из игры не выходила. А лох ничего не видит, в раж вошел. Ну эти и рады стараться. Надо же из мужика все вытрясти! Карманы у него бездонные… Народ собрался, удивляются — откуда у этой затрапезной тетки столько денег. Про мужика не удивлялись, потому что все уже знали — деньги вся деревня собирала, он успел похвастаться. Наконец мужик бросил последнюю пятисотку, а тетка в ответ тысячу. Переиграла его. Мужик сплюнул огорченно и говорит тетке:

— Дай хоть на билет на обратную дорогу пару сотен, а то все просадил, — и карманы выворачивает. Действительно, без гроша остался.

Мадама сияет как медный таз, еще бы — такой выигрыш. А рядом лохотронщик ей подмигивает: «Не скупись, — дескать, — дай на дорогу этому дурачку». Ну, та широким жестом отстегнула. Несколько сотенных. Лох даже не ожидал такой щедрости. Руку ей долго тряс, благодарил, обнял на прощание и пошел, понурый, проигравшийся в пух и прах. Эта мымра скорее в соседний кабак пересчитывать выручку. А за ней и бригадир, и вся бригада лохотронщиков. Хотели заодно и отметить это дельце. И представь — в ее хозяйственной сумке-сейфе ни фига денег! У них глаза на лоб. Все пропало — и последняя выручка, и деньги бригады, которые она носила для затравки клиентов, на кон ставить. А селянина след простыл. Дошло до них наконец, что он их грабанул. Во все стороны кинулись искать — нету мужика! Как в воду канул. А прикол в том, что он сам-то вор-карманник, с опытом. И его сестру недели за две до этого лохотронщики обобрали на двадцать пять тысяч. Позарилась она, как всякая жадная женская натура, на дармовщинку. А ее и облапошили. Ну она со слезами брату кинулась звонить, взаймы просить до получки пару тысяч. Он денег-то дал, сестра все-таки, хоть и дура. Но поклялся отомстить жуликам — быстро и страшно. Расспросил, где они обретаются, прикинул, что в выходные у них денег больше. Народ за покупками в выходные ходит, вот у жуликов и возможностей поболе облапошить дуралеев. А дальше, как говорится, ловкость рук. Молодец мужик, хоть и ворюга. У вас, поди, в Москве такого и не бывает, там менты на каждом шагу.

— У нас в Москве и не такое бывает, — не удивился Турецкий, что мужик понял, откуда он прибыл в славный город Новороссийск. Все-таки московский говор неистребим.

— Ну, и чего там бывает? — полюбопытствовал водитель, выруливая с более-менее сносной асфальтированной дороги на грунтовую.

— Лохотронщики у нас более продвинутые, у них возможностей больше.

— К примеру? — навострил уши мужик.

— К примеру? Представляются сотрудниками телеканалов, а дальше все по знакомой схеме. Только народ у нас, как услышит, что перед ними представитель известного телеканала, сразу в состояние гипноза впадает. Как кролики перед удавом. Готовы раскошелиться, чтобы потом прихвастнуть перед знакомыми — телеканал их пригласил поучаствовать в лотерее. Почему-то все уверены, что приз непременно им достанется. Иначе зачем телевизионщики в народ выходят?

— Ну? — нетерпеливо стал понукать пассажира мужик.

— Уходят с пустыми карманами… — усмехнулся Турецкий. — Только некому их защитить, такой случай с братом вором-профессионалом один на миллион. Кто потом рыдает — это женщины в основном, кто под машину бросается…

— Да ты что? Правда?

— Отвечаю! — перешел на жаргонное словечко Турецкий. — Жена мне рассказывала. Возвращалась из ВДНХ, а перед ней пожилая тетечка с дочкой — великовозрастной дурой. Мать дочку на всю улицу честит, зачем деньги отдала лохотронщику. Теперь телевизора им не видать еще долгое время. Видать, копили на него и как раз собирались купить. А дочь матери: а ты где была? Почему не остановила? Раз так, я сейчас себя жизни лишу.

На дорогу выскочила и под машину кинулась.

— Мать честная! И что? Насмерть ее?

— Слава богу, нет. Водитель успел притормозить. Уж обложил он ее как следует, хорошо что не врезал.

— Я бы не поленился! Вылез и врезал бы хорошенько. А что? Садиться из-за всякой дуры в тюрьму? Бабы — дуры. Мужики гораздо реже в такое дело ввязываются. Хотя есть и такие придурки. Вот был еще случай…

— Стоп! — остановил говорливого водителя Турецкий. — Приехали. На обратном пути расскажешь.

Стрельбище, как и положено, было огорожено высокой сеткой. Крепкие парни в камуфляже возились с какими-то щитами, перекладывая их с места на место. Турецкий покричал им, и один неторопливо направился к нему.

Турецкий назвался, показал документы. Парень открыл калитку.

— У меня есть дело к кому-нибудь постарше, — сказал Турецкий. — Есть ли тут такие?

— По званию или по возрасту? — уточнил парень.

— Человек, который здесь проработал не менее десяти лет.

— Дядя Миша есть, вон там, — парень показал гостю одноэтажное помещение рядом с воротами.

Дядя Миша сидел в небольшой комнате на стареньком стуле, подложив под себя ватник, и смотрел телевизор. Лицо у него было мрачное, всем недовольное, грозно сдвинув брови, он комментировал:

— Уроды… Уроды… Да когда ж вы сгинете?

На экране прыгали мультяшные уроды с непропорционально огромными головами на тоненьких шейках и омерзительными голосами несли какую-то чушь.

— А я к вам, — весело поздоровался Турецкий и протянул руку. Дядя Миша — на вид приблизительно одного возраста с Турецким — ответил вялым пожатием и оторвал взгляд от экрана.

— Видал, каких теперь уродов детям показывают? Потому они такими и вырастают — полными дебилами.

— А вы канал переключите, — посоветовал Турецкий.

— Хрена его переключишь. Один только и работает, — пожаловался дядя Миша. И, не меняя тон, поинтересовался: — А тебе чего надобно, добрый человек? Пострелять пришел? Так мы нынче отдыхаем.

— Поговорить… Охота поговорить с бывалым человеком, — подлизался Турецкий.

— Ну, сказанул, какой же я бывалый? Чего я видел в этой гребаной жизни? — недовольно сказал дядя Миша. — Валяй, чего надо?

— Хочу помочь одному хорошему человеку, — признался Турецкий.

— Тогда выкладывай, что за человек и как ему помочь. Помогать нужно хорошим людям, а то всякая сволочь так и норовит их заглотнуть. И не подавятся же паразиты?! — удивленно провозгласил дядя Миша. Хоть окружающая его жизнь активно ему не нравилась, все же интерес к ней у него сохранился.

— Вы здесь работали лет десять назад?

— А то как же! Я здесь, почитай, всю свою хреновую жизнь работаю. Не пойми кем. То ли сторож, то ли дворник, то ли главный по стрельбищу. Захочу — никого не пущу. Или наоборот — выгоню этих бездельников, — указал он пальцем за окно, где парни расстелили брезент и завалились всей компанией, пуская в небо клубы сигаретного дыма. — А ведь им сказано, привести стрельбище в порядок! О, притомились уже, ноги у них подламываются! А сами пухнут от безделья. Видал, какие у них ряшки?

— Да плюньте на них, — посоветовал Турецкий. — Не вам же платить им за работу.

— Ну сказанул! — опять удивился дядя Миша. — Еще не хватало — платить этим балбесам. Пусть мне платят, за то, что я их терплю. Уроды… Так что ты хочешь узнать, добрый человек? — Дядя Миша с удовольствием выключил телевизор. Выражение лица у него сразу изменилось, стало добродушным и выражало искренний интерес.

— Да вот хотел узнать, наблюдаете ли вы за соревнованиями, если они здесь проходят?

— А то как же! — воскликнул не то сторож, не то дворник. — А что же мне еще делать? С удовольствием наблюдаю. Сам не стреляю, не, у меня глаз кривой. Никогда в цель не попадаю, сплошные нервы.

— А нервничать-то чего? Ведь не на соревнованиях!

— Так ведь обидно! Считай, хозяин стрельбища, а стрелять так и не научился. У меня же даже разрешение на оружие имеется! — похвастался дядя Миша. — Винтарь охотничий. Так и стоит зачехленный… Таланта нет, видать.

Дядя Миша оказался разговорчивым. Турецкий любил общительных свидетелей. Такие частенько, даже не дожидались наводящих вопросов, сами сразу все рассказывали.

— А знакомо вам такое имя — Анна Гущина? — все-таки решил перевести разговор в нужное русло Турецкий.

— Ой знакомо, добрый человек, еще как знакомо! Я тогда еще подивился — в мужских соревнованиях такая красотка участвует. Спросил у ребят: «Стрелять-то она умеет?» А они в один голос: «Да ты что, Михаил, она же чемпион!» То ли страны, то ли мира… Что-то я позабыл.

— Страны… И призы Европы брала не раз.

— Точно, вспомнил. Тогда то ли девять, то ли десять лет назад стреляли по бегущей мишени. Еще называют — движущаяся мишень. Но мне больше нравится бегущая. Как-то интереснее звучит. Ну, я и наблюдал, стоял за оцеплением. Хотелось вблизи посмотреть, как это женщина стрелять будет. Вот это точность! Классный стрелок. И тогда беда приключилась, мужика одного подстрелили. На нее почему-то это дело навесили. Но ведь рядом с ней стрелки стояли, все разом палили. Почему именно на нее указали? Ума не приложу.

— Что — так сразу на нее и указали?

— Нет, конечно. Когда мужика увезли в перевозке, стали мишени смотреть. Именно крайние. Пули извлекли, увезли. Потом уже слухи пошли, что пуля из тела того убитого и пули из ее мишени совпадают. Есть какое-то слово такое мудреное, позабыл.

— Идентичны.

— Во-во, иден…тичны. Но я бы на нее ни за что не подумал. Во-первых — сколько она выстрелила, все пули в мишени были. Считали сразу, как подстреленного увезли. А во-вторых, стрелок рядом с ней вроде подшофе был. Вот на него я бы подумал.

— Как подшофе? — не поверил Турецкий.

— Обыкновенно. Когда еще все толпились, до соревнования, здоровкались, хлопали друг друга по плечу, в общем, общались, я рядом крутился. Обратил внимание, — спиртухой от него дыхнуло.

— А вы уверены?

— Обижаешь, добрый человек. Что ж я, запах спиртухи не определю? Ты не смотри, что я сейчас тверезый. Я ж на работе. А так себе позволяю, когда вольная птичка. Перед сном стопарик в самый раз. Сплю тогда хорошо…

— А вы кому-то говорили об этом, который выпивший был?

— А зачем? Кто я, а кто они. Пускай сами разбираются. Кто бы мне поверил? И не один же я рядом стоял в их тусовке, как сейчас говорят. Кому надо, тот учуял, верь мне, добрый человек. Этот мужик трепался со всеми подряд, вот с них пускай и спрашивают.

Дядя Миша отчего-то надулся, отвернулся и включил опять телевизор. На экране прыгали полуголые девицы и энергично встряхивали грудями. Дядя Миша повеселел и с интересом наблюдал их разудалые пляски.

— А ты все-таки помоги этой Гущиной, — вдруг отвлекся он от экрана. — Ты ведь ей собрался помочь?

— Ей, — ответил Турецкий. — Раз уж заговорили об этом стрелке, который с ней рядом стоял, я вам сейчас схему покажу, где они все у меня отмечены. Покажите мне, с какой стороны от Гущиной стоял этот человек. Вот отмечена фигурка Гущиной, а этот где?

— Да вот он, — ткнул пальцем на фигурку справа от Гущиной дядя Миша. — Это ты здорово придумал, что всех их начертил. Так и разобраться легче. Ну, все у тебя или еще что желаешь?

— Да я бы хотел еще прогуляться по стрельбищу. И если бы вы были так добры сопроводить меня…

— Фу-ты, ну-ты, — дробно рассмеялся дядя Миша, и глаза его спрятались в морщинки. — Скажи по-человечески: покажи, где излетное поле, рубеж открытия огня и тэ пэ.… Айда, прогуляюсь заодно. Эти голые никуда не денутся. Не одни, так другие отплясывают. Их выпускают на телевизор целыми стаями. И где такие водятся? К нам на стрельбище не приходят…

Дядя Миша со знанием дела провел экскурсию по стрельбищу.

— Видишь, добрый человек, у нас все как полагается. Участок вдали от населенных пунктов, шоссейных дорог, судоходных рек и воздушных трасс.

Турецкий ухмыльнулся. Сторож вещал, как читал по писаному. Хотелось спросить, где же здесь поблизости судоходные реки да воздушные трассы, но не стал перебивать человека.

— Вот тебе мишенное поле, мишенные установки с механизированным и авто…матизированным управлением. Излетное поле… Защитные полосы… Рубежи открытия и прекращения огня.

Он тыкал грязноватым пальцем во все стороны и старательно выговаривал термины.

— А это, наверное, командный пункт? — показал на кирпичное строение Турецкий.

— Он самый. Да у нас все, как надо. И пункт управления, и пункт выдачи боеприпасов. Отсюда не видно, а на границах стрельбища таблички — «Стрельбище», «Стой, стреляют», «Проход и проезд запрещены».

— Да, — с уважением отметил Турецкий, — у вас здесь полный порядок.

— А если тебе не лень, мил человек, пройти еще восемь километров в глубину, увидишь, что и там у нас полный порядок. На пересечении троп и дорог, ведущих к стрельбищу — тоже таблички, шлагбаумы. Ими перекрываются все дороги и тропы. Чтобы кто-нибудь, часом, не забрел, когда у нас стрельба. А то там травка хорошая, народ коров своих выпасает, коз. Правда, население в округе сознательное, как услышит стрельбу, сроду не попрется. Им жизнь дорога. Каждому жизнь дорога, правду говорю?

— Почти всем… — уклончиво ответил Турецкий.

— Ну что, пойдешь дальше смотреть? А то мне неохота в такую даль тащиться.

— Да нет, не пойду. Меня больше интересует мишенное поле.

— Ну тогда пошли обратно. Я тебе там все подробно покажу.

Дядя Миша был очень доволен возложенной на него миссией. Еще бы, самому московскому следователю показывал свое хозяйство, которое было в полном порядке. И это придавало ему чувство гордости.

Парни уже унесли все щиты и разбирали лопаты, громко балагуря и перебрасываясь шуточками.

— Наконец-то, — недовольно сказал дядя Миша. — Уж не чаял, когда за дело примутся.

— А что рыть собираются?

— Да траншеи. Давно уже наши власти собирались, да все средств не хватало. Наконец нашелся какой-то спонсор, любитель пострелять. Нанял этих копателей, чтоб им пусто было…

— А что так?

— Да бездельники. Уже третий день их привозят, а они только сегодня приступили. Все дурака валяли. Эти щиты с места на место перетаскивали. Вот спроси зачем?

— Зачем? — усмехнулся Турецкий.

— А хрен их знает. Время тянут. У них договор заключен на почасовую работу, а не на аккордную. И им выгодно дуриком время тянуть, все равно оплачивается. Так что с лопатами пошли, может, и не рыть траншеи, а просто скрыться с глаз моих. А то я тут один их шпыняю.

— А что, этот спонсор не появляется?

— Занятой человек… Да и не его это дело. Он же оплачивает. А бригадир такой же работник, как и они все… Хреновый.

— Ну, ладно, Михаил…

— Иваныч, — подсказал сторож. — Уже уезжаешь, мил человек?

— Вы мне все показали, отличное у вас стрельбище.

— Э-э, ты еще не все видел! Жаль, что не захотел пройти стрельбище в глубину.

— А по фронту какой размер?

— Три километра. У нас же еще есть и учебные классы, и учебные городки, — с гордостью доложил дядя Миша.

— Да, впечатляет, — похвалил стрельбище Турецкий и на прощание оставил полпачки сигарет сторожу. Тот уважительно отметил:

— Хорошие сигареты куришь, спасибо тебе. А то я, что подешевле…

Водитель дремал, когда Турецкий открыл дверцу машины.

— О, а я тут соснул немного… — почесал мятую физиономию хозяин машины и тронулся с места. На обратном пути он помалкивал. Наверное, решил, что и так долго развлекал клиента. Турецкий был этому только рад. Он уже обдумывал дальнейший план действий.

Возле вокзала Турецкий направился к серой застекленной кабинке с красной вывеской «Справочное бюро». Минут через десять уже держал в руках справку с адресом Константина Мартынова. Никуда тот не девался, как предполагал тренер Лагутин, а так и продолжал проживать в городе Новороссийске.

Турецкий взял такси, решив про себя, что щедрый аванс Гущиной позволяет сильно сэкономить время. Новороссийск город немаленький, а Мартынов, с которым он собирался встретиться, жил в районе новостроек, почти на окраине города. На автобусе туда трюхать и трюхать.

Турецкий приехал очень удачно. Константин Мартынов уже вернулся с работы и сидел на балконе, читал газету. Жена открыла гостю дверь, проводила на балкон и побежала на кухню готовить ужин, похоже, что-то восточное. Аромат неведомых приправ витал в воздухе и очень отвлекал Турецкого.

Константин Григорьевич — крепкий мужчина с небольшим брюшком, по виду ровесник Гущиной, но абсолютно седой. Зато его молодые голубые глаза навыкате неотрывно смотрели на Турецкого. Он слушал, свесив голову набок, будто страдал радикулитом шеи. По-видимому, так и было. Потому что, когда выслушал и стал отвечать на вопросы, — послушно, как ученик-ботаник, — голова у него осталась в том же положении. Турецкому было как-то неловко заглядывать в его глаза, и он старался смотреть в дальние дали, вид на которые открывался с десятого этажа.

— Аня была отличным стрелком, — тем временем рассказывал Мартынов, искоса поглядывая на Турецкого. Так ему было удобнее. — Обычно она все по заграницам ездила. На международные соревнования. Ее хорошо знали в Европе, как же — лучший стрелок.

Мартынов сказал это без всякой зависти, просто констатировал факт.

— А в тот раз ее пригласили на региональные соревнования, чтобы… ну… поднять планку, что ли. Чтобы обычным региональным соревнованиям придать такой международный класс.

— А вы-то сами как считаете, могла ли Гущина промахнуться и поразить человека из оцепления?

— Нет, конечно, — уверенно ответил Мартынов и опять искоса посмотрел на Турецкого. — Вы бы к Лагутину съездили, он ее тренер, все вам расскажет. Он за нее в такую борьбу вступил, куда только не писал! К журналистам обращался, чтобы статью в ее защиту написали. Один сначала ухватился за эту идею, ну как же — жареным пахнет! А потом почему-то спустил это дело на тормозах. Думаю, купили его или пригрозили.

— Я у Лагутина был. Сегодня. Он тоже мне рассказал, что Гущина не виновата. Но ведь кто-то же промахнулся?

Мартынов со вздохом ответил:

— Кто-то… — Помолчал, посмотрел в дали дальние вместе с Турецким. — Красивый у нас город … — проронил неожиданно. Еще помолчал. — Только несправедливости много…

На кухне завершающим аккордом что-то загремело, и голос жены Мартынова звонко позвал:

— К столу, пожалуйста. Ужин готов.

Турецкий вошел в комнату вслед за Мартыновым и замер от удивления. Небольшой обеденный стол был не заставлен, а именно украшен тарелками со всякой снедью. Роскошный натюрморт дополняли букеты зелени. Алые помидоры и темно-зеленые огурцы конкурировали совершенными формами. Но больше всего его восхитил аромат еды.

— У нас все по-домашнему, — радушно предложила поудобнее садиться хозяйка — Каринэ Ашотовна.

Турецкий попросил объяснить, чем его сейчас будут потчевать.

— Это бозбаш, — указала на тарелки с супом хозяйка, где в красном густом бульоне плавали куски баранины, источая чудный аромат. — А это мантапур, — показала она на большую глубокую миску с мантами.

— Скромный ужин, — усмехнулся Турецкий.

— Костик не успевает днем обедать, на работе не до того, так что у нас обед обычно переносится на ужин, — объяснила Каринэ Ашотовна.

Приступили к трапезе, и Турецкий ел с таким аппетитом, что хозяева одобрительно улыбались, глядя на него. Пили домашнее вино, и Турецкий даже захмелел, потому что оно было настолько вкусным, что трудно оторваться.

— Хорошо, что нам с вами, Константин Георгиевич, сейчас не нужно стрелять по бегущей мишени… — пошутил Турецкий.

У Мартынова почему-то сразу изменилось выражение лица, какая-то тень пробежала по нему, и это не укрылось от Турецкого.

После сытного ужина они опять вышли на балкон. Вечерело, огромный алый диск солнца прямо на глазах уходил за горизонт, и дома казались игрушечными на фоне алеющего неба.

Звонкие детские голоса доносились со двора, ребятня увлеченно во что-то играла, слышались шлепки ладоней по мячу.

— Я закурю? — попросил Турецкий.

— Вот вы сказали, что нам сейчас не нужно стрелять по мишени… — заговорил Мартынов.

— Да, сказал… — затянулся Турецкий, не понимая, к чему клонит Мартынов.

— Говорила ли вам Аня, что тогда на соревнованиях рядом с ней стоял Денис Белобров?

— Да, она упоминала его имя.

— А Лагутин ничего о нем не говорил?

— Сказал, что тоже был сильным стрелком.

— И больше ничего?

— Нет… — все больше удивлялся расспросам Мартынова Турецкий.

— Естественно, кто ж теперь признает, что допускал к соревнованиям человека под хмельком…

— Значит, это правда. А я, честно говоря, не очень поверил дяде Мише.

— Какому дяде Мише?

— Да сторожу стрельбища. Я как раз оттуда. Он мне устроил ознакомительную экскурсию, а заодно обмолвился, что один из стрелков рядом с Гущиной был подшофе. Фамилию, правда, не назвал. То ли действительно не помнит, то ли у него иные соображения. Но как же начальствующий состав допустил к стрельбе человека в состоянии опьянения?

— Да вот так и допустили. И не в первый раз. Потому что Белобров давал хорошие результаты. Невзирая на то что позволял себе перед соревнованиями выпить.

— А разве это возможно? Я думал, в спорте это недопустимо. Тем более винтовка в руках у пьяного человека — это не теннисная ракетка.

— Пьяным его трудно было назвать. Слегка в подпитии скорее… Вы знаете, Белобров тоже был чемпионом страны, самый сильный стрелок среди мужчин. И призы Европы брал. Зазнался… У него и так характер сложный — он очень жесткий, неуступчивый. Но это хорошо в спорте, а не в общении с людьми. Друзей фактически не было. Из-за его грубости и даже хамства. И когда он дважды подряд получил звание чемпиона страны, решил, что ему все позволено. Начал попивать. На это начальство сквозь пальцы смотрело, поскольку на результатах пока его слабость к алкоголю не сказывалась. Иногда журили слегка, но ставку на него делали. Он перед соревнованиями пил самую малость. Я как-то заметил, не выдержал, сказал ему: «Что ты делаешь? Если приз не возьмешь, это дело десятое. Но ведь у тебя оружие в руках!» А он усмехнулся так высокомерно и мне в ответ: «Разве я пью? Это для куража». Я сказал тогда Лагутину, а он мне: «Это случайно. Я с ним поговорю». И больше я не видел, чтобы перед соревнованием Денис пил. Но это же не означает, что он по дороге не мог перехватить рюмашку. И по виду его никогда не скажешь. К тому же приспособился — укропом заедал. От него всегда укропом несло. На это тем более никто внимания не обращал. Ну, любит человек зелень, ест пучками… Пускай, на здоровье. А в тот раз, видимо, он уже хряпнул на стрельбище, не успел заесть укропом или не думал, что он ему понадобится. А может, по дороге выпил, а на стрельбище уже добавил. Я рядом стоял, когда мы готовились к стрельбе. Что-то спросил у него, он ко мне повернулся, ответил, и я почувствовал запах спирта. Наверное, он это понял, потому что усмехнулся и говорит: «Не дергайся, я не промахнусь. У меня задача — очки набрать». И все. Тут была дана команда стрелять, мы почти отстрелялись, а тут человек из оцепления рухнул. Ну, вся каша и заварилась. Гущина, вам, наверное, рассказывала… Да и Лагутин.

— Лагутин мне ничего не говорил о том, что Белобров пил, тем более перед соревнованиями.

— Естественно, он же был тренером и Дениса. Это же бросало тень и на него как на тренера.

— Да что вы! Он был тренером Дениса Белоброва? Вот это новость!

— Во всей этой истории столько недомолвок и неясностей… Я понимаю, если бы дело касалось только спортивных достижений или денежных призов. Но когда из-за трагической ошибки и низости одного спортсмена другой расплачивается годами тюрьмы! Не говоря уже о том, что погиб человек…

— Почему же Лагутин не рассказал на суде, что Белобров был пьян? Возможно, именно его пуля угодила в человека!

— Я же говорил, не хотел, чтобы его обвиняли в попустительстве. Начальству что важно? Результаты. Любой ценой. А Белобров был очень результативным стрелком. Конечно, не один Лагутин знал, что Белобров прикладывается к рюмке. Я думаю, все начальство было в курсе. Если я видел его под хмельком, где у других были глаза?

— Но это же черт знает что такое! — возмутился Турецкий.

— Согласен с вами. Но в спорте, как в жизни — рядом с героизмом иногда стоит подлость. Дело только в приоритетах. Кстати, ведь Лагутин защищал Анну как мог. Он сделал все, что от него зависело. Кроме одного: не сказал правду о Белоброве. Хотя прямых доказательств того, что ошибку совершил Белобров, не было. Говорили, что именно пуля Гущиной была извлечена из тела убитого. Но мне что-то не верится. Вот засело в голове, что Белобров промахнулся, — и ничего не могу с собой поделать. Кстати, а как Анна? Чем она занимается?

— Сейчас у нее все хорошо. Я с ней виделся вчера.

— Что вы говорите? Я ее не видел с тех пор ни разу. Даже не слышал о ней. Говорили, что она уехала куда-то, не захотела возвращаться в Новороссийск.

— Действительно, сюда она уже не вернулась. Начала новую жизнь, спорт остался в прошлом. А ко мне обратилась, чтобы я разобрался в том деле. Ведь эта история с ее якобы ошибкой вдруг всплыла спустя десять лет. Хочу понять, что же произошло на самом деле.

— Я рад, что сейчас у нее все хорошо, — с явным облегчением сказал Мартынов. — Знаете, я ведь тоже чувствую свою вину. Что не сказал тогда тренеру — Белоброва нельзя выпускать в таком состоянии на стрельбище.

— И вас бы послушали? Вы же сами говорите, что начальство было в курсе.

— Ну да… Только все равно чувство вины не уходит…

— Постараюсь и вам помочь, — усмехнулся Турецкий. — Если будет найден настоящий виновник, может, вам станет легче.

Они простились, и радушная Каринэ Ашотовна пригласила заходить еще. Турецкий подумал, что была бы возможность, он стал бы у нее столоваться. Уж очень вкусно она готовила.

6

Галю бил озноб, и она обняла себя руками, чтобы хоть немного согреться. В подъезде под лестницей было прохладно, легкий топик открывал и грудь, и плечи, и спину, кожа была холодной и почему-то влажной. Это от страха, подумала Галя. Что же делать? Куда бежать? Она вспомнила сестру Нину, и слезы хлынули из глаз. Нет теперь Нины. Нет единственной родной души. Одна теперь Галя в этом чужом городе, к которому так и не привыкла за два года. Почему она не вернулась домой, когда не поступила в институт? Почему дала Нине уговорить себя остаться, поверила, что в Новороссийске жизнь у них будет распрекрасная? Ведь понимала тогда, что деньги даром не достаются. За все приходится расплачиваться. Но польстилась на легкие деньги — ведь действительно не слишком обременительно было зарабатывать их в объятиях мужчин. О моральной стороне своей работы Галя не задумывалась. Какая разница, один мужчина или пять подряд. Ее хватало на всех. И деньги получала неплохие, даже за вычетом того, что львиную долю отнимал Валерчик. Но он обеспечивал и жильем, и клиентов поставлял, и от ментов отмазывал. Правда, паспорт забрал, но она первое время никуда и не собиралась. Ей нравилось внимание мужчин, особенно иностранных моряков. Они были особенно щедры и на ласки, и на деньги. Некоторых она даже вспоминала, скучала без них. Бывало, они возвращались из плавания и приходили именно к ней. Тогда ее распирала гордость — вот она какая необыкновенная, даже в плавании о ней помнят. Были и на берегу постоянные клиенты, один и вовсе к ней привязался, как репей, даже ревновал ее. Пришлось объяснить, что она ничья, своя собственная. Кому хочет, тому дает. Лишь бы платили. А если бы только попробовали не заплатить, так Валерчик на что? Он хоть и трусоват, но за своих стоял твердо. В глубине души Галя понимала, что не так за своих, как за свое — за бабло, которое ему девчонки зарабатывали, стараясь угодить пыхтящим клиентам.

А ведь поначалу даже весело было. Мужики меняются, каждый раз новые впечатления, калейдоскоп лиц, как на каруселях. Модная яркая одежда, вкусная еда в ресторане, дискотеки, бары, громкая музыка и тесные объятия моряков, которые, истосковавшись по девочкам, иногда даже не могли дотерпеть до номера, прямо в кабаках в туалет тащили. И в этом тоже своя острота ощущений, когда можно было ни с чем не считаться и отдаваться на волю стихийно возникшему желанию. С одним венгром они чуть всю кабинку не разнесли, девки уже орать начали, что на них того гляди стены обрушатся. Но венгр так завелся, что на вопли девчонок внимания не обращал и молча и яростно делал свое дело. Когда они оба вышли из кабинки, Галя была выжата как лимон, а девчонки встретили их рукоплесканием.

— Сколько живу, такого секса не слышала! — позавидовала высокая как каланча деваха и схватила венгра за грудки:

— А со мной так сможешь?

— Девки, вы одурели? — едва выдохнула Галька. — Он ведь притомился!

— Эх ты, пожалела… — обиделась деваха и с завистью смотрела в спину венгру, который снял рубаху и залез по пояс под кран, разбрызгивая воду на пол и на всех, кто стоял рядом.

Галя потом всем девчонкам хвасталась, какой классный секс у нее был в туалете бара «Родео».

А Ниночка, которая втянула ее в это дело, потому что на год раньше в Новороссийск приехала и уже вкусила прелести разгульной жизни, только подначивала.

— Погуляем, Галюня, пока молодые. Денежки накопим на приданое, потом мужиков себе выберем хороших. Представляешь, как они охренеют, когда мы им в постели класс покажем? Не сразу, конечно, притворимся, что порнуху смотрели в учебных целях. Зато как нами дорожить будут! Мужикам, что надо? Чтобы баба в постели им удовольствие доставляла. На других тогда и не посмотрят. А то наша мамка вечно больная была, вечно стонала, отец и шлялся по всей станице, всех медсестер в психушке перетрахал. А что ему еще оставалось делать?

Разговоры о мамке Гале не очень нравились. Мать действительно хворала по женской части, не виновата же она в этом! А Нина затаила обиду на нее с тех пор, как мать фактически выгнала ее в шею, когда соседка застала Нинку в постели со своим мужем. Вот крику было! Вот позору! Отец уже приготовил ремень, чтобы отстегать дочку, да мать ей сунула сумку с бельишком и денег на дорогу. И вслед ей крикнула:

— Проваливай, пока жива. И чтоб я тебя здесь не видела, позорище наше!

Нина потом писала Гале, что устроилась на выгодную работу, сама себя содержит и неплохо, дай бог каждому. Звала сестру поступать в институт, а уж жильем она ее обеспечит. Как-то вся семья поверила в то, что Нина взялась за ум, вон даже приличную работу себе подыскала. Даже понемногу денег стала Нине высылать, чтобы та и приличную одежонку себе купила. Денег в семье, как обычно, не хватало, потому что отец работал вахтером, а мать санитаркой в психбольнице. И оба приносили такие копейки, что едва на еду хватало. Хорошо хоть матери частенько от психбольных гостинцев перепадало, или их родственники иногда в карман совали по мелочи. Галя между тем в школе училась неплохо, действительно мечтала поступить в институт. Видела только такую возможность выбраться из родной станицы, где почти все женское население работало санитарками в местной психбольнице. Больница была новая, большая, хорошо обустроенная, свозили больных со всего края. И местные почитали за счастье устроиться туда на работу. Даже очередь была из желающих, хотя у входа висело объявление: «Свободных рабочих мест нет». Там же проходили практику студенты медучилищ и мединститутов, приезжали из городов. Там Галя себе первого кавалера и нашла — будущего фельдшера Витька Задорожного. Витек был парнишкой ушлым, даром что молодой. Рожа конопатая, хитрющая, рот до ушей, шутками-прибаутками так и сыпал. Встречал ее после уроков, если не дежурил в больнице. Вечерами на дискотеку ходили. Там в кустах у них и случилось. Галя даже опомниться не успела. Он только стал мять ее груди да целовать взасос в губы, у нее мозги и отключились. Забыла все наставления мамаши, что, если принесет в подоле, ее выгонят, как Нинку, на все четыре стороны. Потому что родители не намерены выслушивать от соседей всякие гадости про своих дочерей. И так уже старшей в поселок лучше не появляться — пальцами станут тыкать. Правда, Нина и не собиралась возвращаться домой. Так и писала Гале: «Пропади они все пропадом — и соседи, и одноклассники убогие, которые ничего лучшего в жизни не видели, кроме психбольницы».

Так что, потеряв голову от Витькиных ласк, Галя сама же еще и помогала ему расстегивать свои пуговицы на новой кофточке, которую Ниночка прислала. Петельки были тугие, Витек с ними не справлялся. Ей не терпелось испробовать, что же такое настоящая взрослая любовь. Наташка и Ирка, подружки, которые уже прошли тест на невинность и навсегда с ней расстались, уже успели войти во вкус запретной любви. Проводя ликбез с Галей, рассказывали, что первые впечатления у них были не ахти. На будущее учили подружку, что главное, чтобы первый парень был опытный. Лучше чтобы взрослый мужик, он знает, как что делать, а не использует девушку как наглядное пособие и тренажер. Витек откуда-то опыта поднабраться уже успел, хотя лет ему было всего восемнадцать. И Гале понравились его грубоватые ласки, которые ее сильно зажигали. Каждый раз на свидания бегала с замиранием души и предвкушением поцелуев его горячих губ. Она прямо млела в его руках и считала, что ей здорово повезло встретиться с таким настойчивым и неутомимым любовником. Но время промелькнуло быстро, практика у него закончилась, и уехал ее юный полюбовник в Ставрополь продолжать учебу. Но она недолго тужила, потому что прибыл новый десант — студенты мединститута. И среди них Олег — имя гордое, красивое, сам высокий, хотя с лица и не очень. Головка маленькая, глазки маленькие, зато нос орлиный и губы, как у боксера Валуева. На эти губы она и запала. Сама его, пока девки не перехватили, в магазине отловила, когда он молоко покупал, и пригласила на дискотеку. Там будто невзначай прижималась к нему, дескать — какая теснотища в зале, народу понабивалось, все пихаются. А дальше он и сам все понял. Вышли на улицу, а там и лесополоса рядом. Только теперь не стала она дожидаться, когда он догадается ее груди помять, быстро извлекла их из блузочки наружу, петельки уже легко расстегивались, и его руки на свои груди возложила. Он даже застонал от счастья. Оказалось, первая она у этого студента была, даром что ему уже двадцать стукнуло. Не все гладко пошло поначалу, пришлось его всему обучать. А потом уже он и сам проявлял инициативу, вертел ее во все стороны, утверждая, что чисто из исследовательских соображений. Но она только посмеивалась, в упор глядя на его лицо, которое в момент наслаждения у него становилось таким счастливым, как будто он дорвался до сладкого. Глаза жмурились, щеки слегка подрагивали, и губы растягивались в широчайшую улыбку. При этом он еще и мурлыкал! Галя обалдевала от этих звуков, но ничего не говорила. Сама она в этот момент грызла ворот его футболки, чтобы не орать на всю станицу. Его мурлыканье заводило похлеще ласковых матерных слов, до которых был охоч ее первый кавалер Витек.

Мать не догадывалась о похождениях дочери. На людях та вела себя скромно, школьный дневник давала на подпись регулярно — а там одни «четверки» да «пятерки». Об Олеге говорила, что он якобы готовит ее в институт. Даже приводила его не раз домой, чтобы родители убедились, какой он скромный да почтительный. Вместе за учебники садились, бубнили что-то. А как мать за порог, на дежурство, а отец на свою ночную смену, Галя студента в комнатку свою тащила, учила тому, что сама знала, совершенствовались оба. И когда он практику оттрубил и пора было возвращаться в институт, вот «за ним» она уже плакала, жалко было отпускать такого способного ученика. Олег тоже горевал, письма писал, чтобы поскорее заканчивала свою школу и приезжала поступать. Только она писать вскоре перестала, потому что в станицу приехала бригада дагестанцев, газопровод прокладывать. И среди них чернявый красавец Дауд Даудович Даудов. Это ж надо, как родители нарекли своего сына! Весь поселок поначалу дивился такому диковинному имени вкупе с отчеством и фамилией. Но он объяснил, что в роду Даудовых всех сыновей называют Даудами. Вот так и получилось.

С Даудом Галя познакомилась на дискотеке. Как он танцевал! Сначала молодежь давилась от смеха, глядя на диковинный танец. Дауд вытянулся, как струна, и пошел по кругу, выделывая что-то невообразимое ногами. Голову держал высоко, сверкая черными глазами. И когда он так прошел круг за кругом раз десять, что-то вскрикивая гортанным голосом, тут уже все поняли, как он красиво танцует, никто из здешних ребят так не умел. А Дауд сразу обратил внимание на Галю — свеженькую, розовощекую, с лукавым и одновременно порочным взглядом, с хорошо развитой фигурой девчонку. Но тут все матери запретили дочерям по вечерам выходить на улицу. Опасались дагестанцев. Злобно шипели на дочерей, что нечего заглядываться на этих чернявых. У них одно на уме. Перепортят девчонок, а жениться будут все равно на своих. Девчонки в школе между собой смеялись над родительскими опасениями. Можно подумать, у местных парней не то же самое на уме!

Галя потихоньку выскальзывала в окно по ночам, когда мать отсыпалась после тяжелого дежурства, и они с Даудиком шли в степь, где гудели высоковольтные провода, стрекотали кузнечики и жесткая трава колола спину. Но Даудик уже на второе свидание пришел в пиджаке, заботливо расстилал его под Галей, и единственное неудобство было устранено. Хорошее было время, веселое. Даудик был отличным любовником, изобретательным и горячим, говорил, что они очень подходят другу другу и даже собирался на Гале жениться. Но она сказала, что хочет учиться в институте. Он обиделся:

— Ученая жена мне не нужна. Родители не поймут, нам помощница на хозяйстве нужна, а не читательница.

И они продолжали встречаться до самого Галиного отъезда.

Вскоре Галя закончила школу и решила ехать к Нине. Мать не возражала. Потому что Нина прислала фотографию, где она с подругой стояли на фоне шикарного ресторана. На обратной стороне надпись: «Здесь я работаю старшим администратором». Мать всем показывала фотографию, народ завидовал и говорил: «Кто бы мог подумать, что из такой шалавы старший администратор получится?»

Галя чуть не умерла от смеха, когда увидела фотографию. Знала, что Нинка врет. Но сестра в письмах о настоящей своей «работе» не писала. Боялась, что письма могут случайно попасть в руки родителей. Это уже когда она Галю встречала и привезла на баржу, та оторопела.

— Ты что, на корабле живешь?

— А то! — гордо ответила сестра. — Здесь и работаю.

Когда она рассказала Гале, чем зарабатывает на жизнь, та сначала и не знала, как реагировать. Все-таки проституция — это не то, о чем она мечтала для сестры.

— Да ты не парься, — посоветовала ей сестра. — Мне и так хорошо. А ты иди поступай в институт. Поступишь — может, степуху дадут. Хотя вряд ли. Я в приемной комиссии все разузнала. Надо все экзамены на проходной балл сдать, и только через полгода степуху назначают. В том случае если ты первую сессию без «трояков» сдашь. И если на бюджетный попадешь. А не дотянешь баллы — придется на платное. Там уж сама думай, чем зарабатывать, чтобы оплачивать учебу.

Хорошая сестра Нинка. К приезду Гали не поленилась, съездила в институт и разузнала все — и про бюджетное, и про платное отделение, и про баллы, и степуху.

Галя сделала попытку поступить на бюджетное отделение, но провалилась на первом же экзамене. Было очень обидно. И она поняла, что «четверка» в поселковой школе еще не гарантия «четверки» в институте. Поступать на платное отделение даже нечего думать. Нужно было сразу вперед заплатить за полгода учебы. А где взять такие деньги? Даже если у Нинки попросить, через полгода опять нужно платить. И так пять лет. А с чего вдруг Нина будет оплачивать ее учебу? Надо как-то вертеться самой.

Пока она раздумывала, что ей делать дальше, Нина выпытала у нее про кавалеров и сделала свой вывод.

— Какая тебе разница, с кем спать? Вон ты их сколько успела поменять за год. Да одни халявщики у тебя были. Не жалко задаром им радость доставлять? Здесь хоть за такое удовольствие деньги платят. Это даже хорошо, что у тебя опыт есть. Ценный кадр к нам поступает.

И Валерчику так сказала:

— Сеструха моя, ценный кадр. Мужики за ней даже плакали…

— Паспорт давай, — оживился Валерчик, так как новый ценный кадр — это всегда дополнительные башли, и добавил: — Вместе жить будете. Дешевле станет.

Сначала Гале не очень нравилось, что нельзя выбирать клиентов. Кто пришел, с тем и работай. Хоть ему двадцать, хоть шестьдесят. Пускай на рожу страшный как смертный грех или из штанов выуживает что-то ничтожное, что людям стыдно показывать, — все равно нужно и таким улыбаться и притворяться страстной, готовой на всякие их требования. Хоть самые идиотские и непотребные. Потому как деньги платят. Но потом привыкла. Дело не новое, привычное, зато впечатлений куча. Опять же, опыт нарабатывается.

С Нинкой потом обсуждали клиентов и ржали до икоты. В каждом находили, над чем можно посмеяться. Ну, чтобы те, конечно, не догадывались. Иногда сестры даже умудрялись влюбиться в какого-нибудь нового морячка, переживали, когда те в плавание уходили. Подарков ждали по возвращении. Но и к этому привыкли. Мечтали побольше заработать, чтобы когда-нибудь бросить эту разудалую жизнь и открыть, например, свое дело. Кабак или массажный кабинет. Или маникюрный и назвать его «Пальчики». Чтобы все девчонки про него знали, валом валили. И денежки ручьем текли.

— У меня тут один постоянный клиент есть, менеджер средней руки, любит лапшу на уши вешать, экономист хренов, — говорила Нина. — Так он сказал такую умную мысль: предприятие должно быть прибыльным.

— Тоже мне — открытие! Кто ж станет держать неприбыльное? Чтобы разориться? — высмеяла его Галя.

— Дуреха! Я с трудом заучила эту умную фразу, а ты все испортила! — обиделась Нина. — Если ты такая умная, почему в институт не поступила?

Этот разговор был только вчера, когда все еще было хорошо. А сегодня Ниночки уже нет, и Галя сидит в подъезде, потому что выходить на улицу страшно. За ней охотятся Валерчик и Баул, и, если она не забьется куда подальше, страшно подумать, что с ней будет.

Дверь подъезда открылась, зашла толстая тетка и подозрительно уставилась на Галю. Она с отвращением окинула ее злым взглядом и сделала свои выводы:

— Что ты тут делаешь? Клиента поджидаешь, шалава? А ну, иди отсюда! А то милицию сейчас позову.

Ее голос эхом разнесся по всему подъезду. Галя могла тоже рявкнуть в ответ, но перепалка в подъезде могла еще больше разозлить тетку, тогда милицию она уж точно вызвала бы. А Гале хватало Валерчика с Боксером, с милицией ей совсем ни к чему сейчас связываться.

— Тетенька, я здесь знакомую жду, — соврала она, надеясь, что тетка отстанет.

— Знаю, какую ты знакомую ждешь! А ну, проваливай!

Бабища распахнула двери подъезда и демонстративно ждала, когда Галя выйдет на улицу.

После темного подъезда солнце ослепило ее. На улице по-прежнему было шумно, она постояла несколько секунд, привыкая к яркому свету.

У Гали словно что-то оборвалось в душе, когда она услышала голос Валерчика. «Выследили все-таки, сволочи…». На углу у тротуара стояла милицейская машина, и она сделала было шаг к милиционеру, но его взгляд — оценивающий и недобрый — остановил ее. Оставалось только одно — бежать и бежать, надеясь на чудо. Хорошо, что она оказалась так близко у перекрестка и, завернув за угол, сразу смогла скрыться от преследователей. Ничего, что произошла небольшая заминка, когда у нее с ноги слетела туфля. Чтобы легче было бежать, она быстро сбросила и вторую и побежала по улице, как на крыльях, вспоминая добрым словом школьного учителя физкультуры. Не зря он гонял ее, готовя к районной спортивной спартакиаде. Зато сейчас она бежала, как настоящий спринтер, даже дыхание не сбилось.

Галя отлично знала этот район и побежала проходными дворами. Сейчас важно вернуться в людное место, где Валерчик и Боксер не посмеют пристать к ней. Но вернуться нужно тоже с умом, туда, где они ее искать не будут. А не будут они ее искать там, где уже побывали, то есть на набережной, квартала за три до этого угла…

Во дворах было пусто, люди еще не вернулись с работы. В одном дворе молодые мамаши сцепились языками над детскими колясками. Они проводили ее удивленными взглядами. Черт с ними, пускай смотрят, не жалко. Пожилая женщина в следующем дворе остервенело чистила коврик на веревке. Эхо от хлопков ее выбивалки разносилось по всему двору, как выстрелы. «Чтоб ты сдохла!» — злобно подумала Галя, проносясь мимо. Слишком неприятные ассоциации вызвали у нее эти звуки, разрывавшие мирную тишину двора. Женщина что-то пробурчала и сплюнула ей вслед. Галя не удивилась. Она уже давно привыкла, что вот такие бабы после пятидесяти не могут равнодушно смотреть на ее прикиды. Обязательно скажут какую-нибудь гадость. Еще бы, сами, как клуши, одеваются хрен знает во что, распирает их во все стороны. Вот и завидуют молодой и красивой, которая все свои прелести может, не стесняясь, демонстрировать в отличие от них. Им свои прелести нужно прикрывать, иначе нормального мужика стошнит.

Еще рывок — и Галя, попетляв по дворам, вышла на улицу и обулась. Пригладила волосы рукой, чтобы не слишком было заметно, что она выскочила из дома впопыхах, даже не успев расчесаться. А теперь, после такого спринтерского бега и вовсе, наверное, на ведьму похожа.

Набережная встретила ее гулом голосом. Похоже, здесь всегда праздник. И если бы не нынешняя ситуация, она давно бы влилась в эту праздничную жизнь, не предвещающую никаких неприятностей. Может, зайти в бар? Там всегда полно народа и можно пристроиться к какому-нибудь столику, а то и закадрить морячка, желательно иностранца. Она в нерешительности остановилась у витрины, прикидывая, что же лучше — бежать дальше и попытаться смешаться с толпой или зайти в бар и устроиться за столиком в глубине зала, чтобы с улицы не было видно. Усталость подсказала ей, что в баре можно хотя бы перевести дух. Да и накурено здесь так, что она будет чувствовать себя вполне уютно в клубах дыма, словно за дымовой завесой. Но если Валерчик и Боксер ее засекут, в этом помещении она окажется как в клетке. Эти сволочи будут высиживать до конца, поджидая ее… И Галя завернула в соседний переулок, чтобы выйти на параллельную улицу, тоже довольно оживленную, где ее вряд ли догадаются искать Валерчик и Боксер. Но она совсем забыла, что переулок уже с месяц как перекрыли — строили новую гостиницу. Вот те на… Она уперлась прямехонько в бетонную стену, которая окружала стройку. И хоть бы один строитель! Куда они все запропастились? Может, их перебросили в другое место? Думать, что делать дальше, оказалось уже поздно. Потому что слева из-за поворота появились ее преследователи. Галя тут же сбросила туфли и стала пятиться, чтобы рвануть назад, к спасительной набережной. Валерчик, криво улыбаясь, забубнил:

— Ну что ты, Галя, Галечка наша, куда ты опять намылилась? Не устали ножки бегать? Иди-ка лучше сюда.

Но Галя в ужасе смотрела на Боксера, который прямо у нее на глазах достал выкидной нож и, открыв его, вложил в ладонь.

— Сейчас… Все тихо сделаем… — как-то буднично проговорил он и подмигнул Гале. — А ну-ка, отойди Валерчик.

Валерчик замешкался.

— Подожди, подожди… Сначала ее потрясти надо.

— Потрясем, не волнуйся, — с угрозой произнес Боксер, — после потрясем… — и вдруг сделал резкий выпад в сторону Гали. У нее оборвалось сердце, и, хотя за секунду до этого она словно находилась под гипнозом, резкое движение Боксера привело ее в чувство, и она рванула с места к набережной босиком. И пока бежала, в голове от ужаса совсем прояснилось, и она уже знала, что делать дальше. На набережной, не раздумывая, вбежала в бар с яркой вывеской «Бар „Родео“. По дороге столкнулась с двумя морячками, которые в обнимку выплывали из двери и попытались обнять ее, но Галя пролетела между ними, и моряков разнесло в обе стороны, словно от штормового ветра. Они обалдело уставились ей вслед.

— Ты бачив, Мыкола, яка дивчина моторна? Отаки воны, росиянки.

— Ну якщо вона так и любыты умие, то я ничого проты росиянок не маю! — сказал второй и покачнулся. Первый подошел к нему, обнял за плечи и бережно повел по улице. Какая любовь, когда они едва ноги переставляют? Только опозорятся перед этой русской…

7

Сегодня утром Валерчик собирался съездить на авторынок присмотреть себе новую тачку. Последний месяц он активно проводил «маркетинг» среди знакомых ребят, работающих в автосалонах. И, к своему великому прискорбию, понял, что за деньги, которые копил на машину, новый внедорожник ему не светит. Цены почему-то подскочили прямо на ровном месте, и, хоть ты тресни, за ними не угнаться. Но один из дружков посоветовал на авторынке найти Гошу Козыря, тот присоветует неплохую иномарку, почти новую, и комиссионные за консультацию возьмет по-божески.

Валерчик с вечера строил планы, но жизнь, как всегда, распорядилась по своему. Даже вспоминать не хочется, какое гадостное выпало утро. Девки совсем оборзели, внаглую беспределят, а ведь он им как старший брат — заботится, от ментов оберегает. Кто еще из сутенеров так заботится о своих подопечных? Да никто. А его шалавы совсем не ценят своего покровителя, что хотят, то и делают. Его кореш Хасан свой гарем использует и в хвост и в гриву, даже вывозит на растерзание гастарбайтерам в загородную зону, где они возводят дворцы новым русским. Девки потом в себя долго приходят, жалуются, что по ним словно катком прошлись. А куда деваться, если Хасан знает волшебное слово? Как скажет: «Урою!» — дважды повторять не приходится. А Валерчик своих девок холит да лелеет, клиентов приличных поставляет, есть у них и постоянные. Он своих кому попало на «субботники» не отдает. Знает, кто его девчонок не обидит. И именно сегодня, когда он строил такие радужные планы, сестры Нинка и Галька отличились. А ему так нагорело и от Боксера, и от Баула, да и от Самого, что теперь расхлебывать уже полдня приходится, хотя Валерчик всякие рукоприкладства терпеть не может. Впечатлительный очень. А уж если дело до мокрухи доходит, его с души воротит. Не любит Валерчик вида крови. И на жмуриков смотреть никакой радости. Это у Боксера глаза загораются, слюни пускает, гнида такая. На зоне сидел не раз, ему по фигу чужая жизнь. А Валерчик вовсе не рвется на зону, он там не выживет с его нежным характером. Боксер его трусом называет, а какая, на фиг, трусость, если Валерчик просто сильно любит жизнь и не любит все, что связано со смертью. Он и на кладбище никогда не ходит на похороны, даже могилки своих стариков не навещает. Потому что знает: там, в земле, лежит нечто отвратительное, зловонное, ужасное, а вовсе не те папа с мамой, фотографии которых вмурованы в памятник.

С Нинкой вопрос решен. Слава богу, он к этому не имеет никакого отношения. Но вот за Галькой охота что-то затянулась. А Сам подгоняет, уже дважды звонил Боксеру, требовал отчета. Ну и Боксер, само собой, катит бочку на Валерчика. Дескать, его промашка. Раз его девки, значит, пусть и отвечает. Валерчик, как взмыленный конь, носится по городу, а Боксеру хоть бы что. У него охотничий азарт, ему даже интересно. В глубине души Валерчик презирал Боксера за его кровавое прошлое, но одновременно и боялся. Знал, что ему ничего не стоит пустить в ход свой нож. Он и сидел каждый раз за свою страсть решать проблемы при помощи ножа. Боксер для острастки любил рассказывать, как пускал в ход свой острый ножичек и сколько народу отправил на тот свет. Валерчик верил и не верил. С одной стороны, Боксер был опасным типом, это точно, нож всегда при себе таскал. Но с другой — ни разу на глазах Валерчика никого не пырнул. Но ведь слухи о его жестокости не раз доходили до Валерчика. И Галька однажды рассказывала, что не чаяла выбраться живой из-под Боксера. Чудо, что он только угрожал ей да слегка поколол живот. А кому жаловаться? Работа у нее такая, как говорится, в группе риска. Валерчику только и сказала. Но он Боксеру и словом не обмолвился, что знает, как тот, сволочь такая, достигает оргазма. Меньше говоришь, дольше живешь. Но после истории с Галей понял, что Боксер, наверное, все-таки не врал, когда описывал свои подвиги. И про то, как девку одну порезал за то, что добром не хотела его в свою постель пустить. А вслед за ней и хозяев той квартиры — мужа с женой. Потому что они на вопли девки прискакали, защищать вздумали. Валерчик тогда здорово перетрусил, когда слушал бахвальства Боксера. А тот с таким вкусом описывал, кого и куда он пырнул, как девку сначала по горлу полоснул, а потом в сердце нож воткнул. И как тех хозяев резал… Ужас! Но больше всего Валерчика поразило то, что Боксера в тот раз менты даже не нашли! Он хладнокровно вытер все свои следы, принял душ, переоделся в одежду хозяина и преспокойно уехал в Белоруссию. И даже женился вскоре, фамилию жены взял. То есть обрубил все концы. Такой на все способен. А в тюрьму он все-таки сел за то, что жену свою порезал в ссоре. Как объяснил он Валерчику: «Если баба ни хрена в постели не умеет, ее учить надо!» Да, думал потом изумленный Валерчик, ножом надо учить… Слава богу, не сильно порезал. Она больше испугалась, чем пострадала. Но из тюрьмы Боксер уже домой не вернулся, гулял по широким просторам России, искал новые приключения. Второй раз сел за то, что прораба на стройке решил ножом «поучить». И опять в подробностях описывал, как гонялся за прорабом и все-таки догнал его. Столкнул в траншею, а сам сверху прыгнул и в плечо нож засадил.

— Я его не собирался убивать, попугать хотел, чтобы не возникал. А то ходит такой начальник. Все ему не так, — рассказывал Боксер.

У Валерчика, как назло, хорошая память, и все эти кровавые истории он помнил, поэтому старался не раздражать Боксера. Вовремя отстегивал ему деньги от своего бизнеса и давал бесплатно девочек, когда тот требовал. И каждый раз боялся, как бы не закончились утехи Боксера очередным кровавым поучением. Предупреждал девчонок, как нужно себя вести с опасным клиентом, чтобы не нарываться. Девчонки угождали Боксеру изо всех сил, но каждый раз плакали, рассказывая о его жестоких забавах в постели. Валерчик ничего не мог поделать. Своя жизнь дороже, а против Боксера он козявка, тот его не то что ножом, одним пальцем расплющить может.

Настроение у Валерчика все больше портилось по мере того, как Гальке уже дважды удалось ускользнуть от них. Скорее бы все это закончилось. Черт с ней, Боксер и так решил избавиться от девчонки, так что помочь ей уже ничем нельзя. Главное, чтобы Валерчик сам вышел сухим из воды. А то Боксер так и зыркает своими бешеными глазами. Еще надумает и его своим ножичком «проучить»… За то, что за своими девками недосмотрел, и узнали сестры такое, что нельзя было им знать. Дуры, ну дуры поганые, вздумали шутки шутить! И с кем? С бандитами! А ему расхлебывать… Валерчик вздохнул с большим облегчением, когда, наконец, Галька сама вышла на своих ловцов. Правда, она и тут сумела схитрить, но они ее обложили, как настоящие охотники, и теперь ей деваться некуда. В баре второго выхода не было, Валерчик его знал хорошо. Частенько заходил потусоваться среди моряков и выпить, и девочек предложить. Есть же такие осторожные парни, что, пока их носом не ткнуть, сами не решаются подступиться к портовым красоткам. А Валерчик наловчился на разных языках нескольким расхожим фразам, умел и держаться непринужденно, и предлагать ненавязчиво. Одним словом, в своем деле был спецом.

— Ну что, умный чукча, опять пробакланился? — пустил пену Боксер. Валерчик удивленно взглянул на него.

— Кончай, Боксер, валить с больной головы на здоровую. Нож у кого был — у меня или тебя? — осмелел Валерчик, потому что Боксер явно переигрывал.

— Ты смотри, какой умнявый! — взъерепенился Боксер и угрожающе сунул руку в карман. Но Валерчик только закатил глаза, всем видом показывая, что своей вины сейчас не чувствует. Он примирительно сказал:

— Расслабься, все равно она уже от нас никуда не денется. Попалась птичка в клетку.

— Попалась-то попалась, но, если и на этот раз слиняет, я из тебя кишки выпущу.

Валерчик знал, что на виду у десятка людей Боксер не станет применять свое холодное оружие. Но этот урод был еще и злопамятным. Поэтому сутенер решил спустить гнев Боксера на тормозах и резонно заметил:

— Это тебе невыгодно. Сразу таких башлей лишишься. Заметь, ежемесячных. А сам же не станешь всю эту кодлу контролировать! С ними знаешь сколько хлопот? А расходов?

— Да знаю я все, — проворчал Боксер и немного сбавил тон. — За кого ты меня принимаешь? Я фишку просекаю. Вот ты, похоже, развесил весла, ни хрена от тебя пользы за весь день!

— Это я-то развесил весла? — не сдержался Валерчик. — Я весь день рву задницу, ищу эту шалаву, а у меня, между прочим, совсем другие дела намечались!

Он тут же осекся. Совсем не хотелось, чтобы Боксер был в курсе, что у него припрятаны деньги на машину.

— Дела у него намечались… — презрительно сплюнул Боксер сквозь зубы и попал прямо в урну. Это его развеселило, и он расслабился. Оба привалились к фонарному столбу у входа в кабак и терпеливо приготовились ждать Гальку.

8

Плетнев успел уже привязаться к своему новому знакомому, и англичанин ему понравился, и все остальные лица уже казались родными. Сколько же он здесь сидит? Лень было даже посмотреть на часы. Но Вольдемар вдруг спохватился, что он человек деловой, и решил прощаться с новым другом.

— Что-то засиделся я. А у меня же дела. Ты не смотри, что у меня вид такой несолидный. — Он хлопнул ладонью по шапочке с помпоном. — Я вообще-то кент крутой, меня здесь все знают. Так что давай, Антон, отрывайся дальше, а я побег. Смотри только не напейся в ноль. Если задержишься в нашем районе, я тут часто бываю. Найдешь, коли нужен буду.

Он хлопнул Плетнева по плечу и устремился к выходу. Антону было так хорошо, что он решил никуда не спешить. Тем более что в баре появилось новое лицо — симпатичная девчонка в таком отпадном наряде, будто только что покинула стриптиз-клуб. Офигительный вырез открывал все ее прелести, и Антон почувствовал, что они притягивают его, как магнитом. А когда взгляд его упал на коротенькие шортики, которые и наполовину не закрывали ее аппетитную попку, он не стал противиться своему желанию познакомиться поближе с хозяйкой этого чуда природы и небрежной походкой направился к дивному явлению. Она стояла посреди бара с несомненно недовольным видом. Как-то не вязалась ее внешность с внутренним состоянием. Был в этом некоторый диссонанс. Антон считал себя хорошим психологом и понял, что у красотки проблемы.

— Мне кажется, вас кто-то обидел, — приступил он сразу к врачеванию ее раненой души.

Но девушка вполне владела собой и сухо ответила:

— Нет. Вам это действительно кажется.

Она даже отвернулась от него и сделала несколько шагов в сторону, к тяжелой шторе, которая закрывала от глаз завсегдатаев подсобные помещения.

— Это неправда… — пленительно улыбнулся Плетнев, хотя девица уже не видела его улыбку, так что зря он старался. — Но я готов оградить вас от всех неприятностей. Я могу… Доверьтесь мне.

Сексапилочка проигнорировала его предложение и даже не обернулась к нему. Она оживилась только тогда, когда из-за занавески появился здоровенный моряк, вытирая клетчатым носовым платком руки. Убойная девица нетерпеливо шагнула вперед. Плетнев начал понимать, почему она так неприветливо отнеслась к его ухаживаниям.

— Ты что, там душ принимал? — злобно спросила она у матроса. И тихо добавила: — Придурок. И бар придурочный. Один туалет, да и тот вечно занят.

Матрос скользнул удивленным взглядом по недоброму лицу девушки, потом взглянул на улыбающегося Плетнева, и на его лице тоже расцвела улыбка. Он хлопнул Плетнева по плечу, многозначительно указал взглядом на скрывшуюся за занавеской злючку и пожал плечами. Мол, что возьмешь с этой красотки, если она не в духе?

Плетнев решил с ним согласиться. Действительно, что с нее возьмешь? Ну, ошибся он. Не вовремя подкатился к ней. Так могла бы по-человечески объяснить. Не дети же они — стесняться таких естественных надобностей!

В баре между тем развивались события, которые заинтересовали Плетнева. Вокруг одного из столиков сгрудилось человек пятнадцать моряков. Они оживленно что-то обсуждали, говорили на всех языках сразу, и из общего гула Плетнев уловил знакомое слово: «армрестлинг». О-о, это Антон любил. Если у него пока не возникало никакого желания с кем-нибудь подраться, то размять свои косточки хотелось. Даже руки зачесались.

Два здоровенных мужика сидели друг напротив друга с напряженными лицами, сцепившись руками, как клешнями. Вздутые мышцы на их руках производили сильное впечатление, пот градом катился по лицам обоих. Болельщики шумно подбадривали противников и уже готовили ставки на победителя. Один из мужиков, в морской форме английского флота, издал боевой клич и резким движением уложил руку противника на стол. Болельщики взревели, кое-кто разочарованно взвыл. Такой быстрый исход борьбы его не устроил.

Плетнев бесцеремонно протиснулся к столику.

— Ребят… Я тоже попробую. С ним… — показал он на выигравшего. — У меня есть деньги. Сколько на кон ставить?

— Один «гамильтон», — тут же проинформировал его русский моряк, оценивающим взглядом окинув крепкую фигуру Плетнева.

— Что? — не понял Антон. — Мне лучше простым языком объясните, я в вашей моряцкой терминологии не секу.

— Десять баксов, — пояснил кто-то из болельщиков. — Или четыре пива…Но ты лучше руки пожалей. Англичанин — зверь.

Плетневу отчего-то стало смешно. Наверное, оттого, что он только что побил личный рекорд по употреблению алкоголя.

— Да ничего. Руку не оторвет. У него лицо вроде доброе.

Побежденный с разочарованным лицом уступил свое место Плетневу, и тот уселся на стул, поудобнее расставив ноги. Англичанин выставил левую руку, и, когда Плетнев удивленно вскинул брови, его соперник объяснил на вполне сносном русском языке:

— На левых! Моя правая надо отдыхать.

— Как скажешь. Хотя я бы предпочел правой.

Галя влетела в бар в тот момент, когда Плетневу и англичанину один из болельщиков перевязывал руки ремнем. Девушка сразу решила, что самое безопасное место сейчас среди болельщиков, и протиснулась в толпу между разгоряченными от алкоголя и азартного зрелища моряками. Побежденный в качестве утешительного приза тотчас обнял ее за плечи, и Галя перевела дух. Пусть бы они все ее обняли, со всех сторон. Сейчас она бы не возражала. Лишь бы эти уроды — Валерчик и Боксер — видели, что она под надежной защитой. Оглянувшись, она заметила в дверях бара обоих преследователей. Боксер первый увидел ее и толкнул в бок Валерчика. Они даже сделали несколько шагов вперед, но, переглянувшись, неторопливо пошли к выходу. На прощание Боксер послал Гале недобрую улыбку, и она поняла, — будут ждать ее. Хоть всю ночь. Хоть сутки напролет. Надо как-то выпутываться. Спасать свою жизнь. Хотя она и так этим занимается вот уже полдня. Англичанин поглаживал ее по плечу и заглядывал в глаза. Но Галя легонько отстранила его. Она еще не решила, как поступить дальше. Пока она под защитой, но нужно обдумать дальнейшие шаги. А сейчас расслабиться, чтобы набраться сил… Она заставила себя смотреть на состязание и мысленно стала болеть за русского. У него простое открытое лицо, симпатичное и живое. Правда, он слегка в подпитии, а может, и не слегка, — просто умеет собой владеть. Но в случае чего с ним можно и поговорить. Свой всегда поймет и поможет. Особенно такой сильный. Не побоялся вступить в борьбу с этим здоровяком англичанином, хотя заранее понятно, тот его уложит. И действительно, англичанин сначала поиграл с русским, как кошка с мышкой. Даже чуть-чуть поддался, чтобы заинтриговать зрителей. Но только русский напрягся, чтобы уложить руку англичанина, тот незаметным движением корпуса переместил центр тяжести на свою руку и почти уложил руку противника.

— Ой! — вскрикнул русский. — Мамочки! Ты чего?! Больно же…

Он чуть поднял свою руку, и лицо у него покраснело от напряжения. У англичанина на лбу вздулись вены. Народ азартно закричал, и Галя вскрикнула вместе со всеми:

— Давай! Дави его! Ты сможешь!

Плетнев услышал над ухом женский крик, но даже бровью не повел. Он не собирался сдаваться и вполне верил в свои силы. Его забавляло, что болельщики верили в победу англичанина, а не его. Ну что ж, их ждет разочарование.

— Ты откуда сам? — спросил он сквозь зубы у англичанина.

Тот напряженно работал рукой, но переспросил:

— What?

— Where are you from?

— Liverpool…

— А-а…Ливерпуль…Слыхал о таком портовом городишке. А звать тебя как? Name?

— Мickey…Shut up… — выругался англичанин, не поднимая взгляда.

У Плетнева некстати зазвонил телефон, и он попросил болельщика, который стоял рядом с ним:

— Вытащи мой мобильный, из правого кармана. Покажи…Ладно, подождет…

Англичанин от напряжения вытаращил глаза, его веснушчатое лицо раскраснелось. Рука, покрытая рыжеватыми волосами, тоже заметно порозовела.

— Слышь, Микки, а девушка у тебя есть? Girl? Have you a girl in Liverpool?

Англичанин сквозь зубы процедил, не глядя на Плетнева:

— Yeah…

Толпа вокруг с напряжением следила за поединком. Галя не понимала, как можно трепаться в такой ответственный момент. Наверное, это высший пилотаж. Не зря она обратила внимание на этого русского мужика. Не так он прост, как кажется на первый взгляд. А тот молол языком как ни в чем не бывало, хотя вкладывал в борьбу все свои силы. Может, это у него тактика такая? Чтобы отвлекать внимание противника? Запудрить его мозги? — подумала Галя.

— Повезло тебе, Микки… — продолжал Плетнев. — А у меня нет никого. Была одна. Молодая… Глупая совсем. На мотоцикле от меня сбежала. Прикинь? Если бы ты знал, Микки, как мне тоскливо… и одиноко…

Он вдруг взревел и рывком уложил руку англичанина на стол. Болельщики закричали вслед за ним, стали хлопать его по плечу, по спине, выражая свой восторг. Галя во все глаза уставилась на Плетнева. Ну, мужик! Ну, дает!

Англичанин, расстроенный поражением, бросил на стол смятую купюру. Плетнев встал из-за стола и полез в карман.

— Я сжульничал. Это тебе… — и бросил на стол купюру. — You are the champion…

Англичанин в недоумении уставился на соперника, а тот уже потянулся к столу за чьей-то бутылкой и припал к горлышку. Сделав несколько глотков, он небрежно помахал всем рукой и направился к двери, но звонок мобильного остановил его. Плетнев взглянул на дисплей и нехотя поднес трубку к уху.

— Саш, я не мог ответить. Ну как почему? Занят был. Как где? Сложный вопрос… Чего ты кричишь? Вменяемый я, вменяемый.

Плетнев отстранил немного трубку от уха и продолжал слушать, слегка морщась. Турецкий орал в ухо так, будто стряслось что-то ужасное.

— Антон, слушай сюда. Я тебе никак дозвониться не могу. Ира с Васей уехали в Москву. Все, Антон, пора завязывать с пьянкой, а то никакого здоровья не хватит. Дуй домой, а то как бы ты опять не накуролесил.

— Слушай, тут шум такой, плохо слышу. Я тебе позвоню…

Плетнев и не собирался возвращаться домой. Ему и здесь было очень хорошо. А победа над англичанином прямо окрылила его. Хотелось совершить какие-то подвиги. А Сашка ломал весь кайф. Поэтому выход был один, — отшить друга, и поскорее.

— Подожди! Ты где? Не бросай трубку! — кричал Турецкий.

Мог бы и не спрашивать, не глухой же он. Весь этот ор, шум, гам, хохот Сашка слышал в трубке, и Плетнев был уверен, Турецкий сейчас ему завидует.

Но Плетнев уже отключил телефон и сунул его в карман. Он почувствовал спиной, что за ним кто-то стоит и дышит в затылок. Оглянулся и приятно удивился. Симпатичная девчонка в упор глазела на него и, заметив его интерес, улыбнулась. Ничего девочка. Все те места, которые она открыла для всеобщего любования, были довольно привлекательны. И грудь в порядке — на вид упругая и высокая, и животик с колечком в пупке не выпячивается. А ведь многие девчонки, которые любят выставить свое голое дряблое пузо, и не подозревают, как они оскорбляют эстетическое чувство таких взыскательных к женской красоте мужчин, как Плетнев. Наметанным глазом Антон сразу понял, чем девочка зарабатывает на жизнь. Наряд у нее вполне соответствовал ее занятию. Но чем больше он на нее смотрел, тем больше она ему нравилась. Сегодня уже две девицы бортанули его в баре, а эта явно проявляет к нему интерес. Значит, еще не все потеряно. А то он уже усомнился в своей былой притягательности. Когда тобой так пренебрегают молоденькие девочки, поневоле появляются грустные мысли — не старость ли наступает семимильными шагами? А это сильно огорчает. Тем более когда тебя совсем недавно бросила любимая девушка. А может, эта крошка ему как утешительный приз, за все его разочарования?

Девчонка будто прочитала его мысли. Она улыбнулась еще шире, хотя ее улыбка показалась Плетневу немного напряженной. Какой-то слишком старательной, словно она хотела изо всех сил ему понравиться. Впрочем, при ее профессии это и неудивительно.

— Да…Это награда чемпиону… — подтвердила она его предположения. Голос у нее был просто супер — низкий, волнующий, за такой девицей пойдешь куда угодно, позабыв все на свете. — Ну, что так смотришь? Понравилась?

Она прикоснулась пальчиком к своим губам и по-детски закатила глазки.

— Спрашиваешь… — немного растерялся Плетнев. Честно говоря, с такими девицами он дела еще не имел. Не было подходящего случая. А тут и настроение у него игривое, и девушка не возражает. Но вдруг заробел. Как-то не привык, чтобы его так с ходу брали в оборот. Плетнев, конечно, мужик передовых взглядов, но ухаживать предпочитал за женским полом сам. Хотя, опять же… Наверное, в ее случае она поступает совершенно правильно. К такой разбитной красотке он вряд ли осмелился бы подступиться.

Плетнев взглянул на ее босые ноги.

— А где ваши… твои туфли?

— В магазине. Но если у тебя в кармане есть пара хрустальных башмачков, не откажусь, — нервно хихикнула барышня.

— Веселая ты девочка. Люблю веселых. А то в последнее время одни хмурые попадаются. Какие-то нерадостные. Праздник людям портят. Как тебя зовут?

Плетнев решил, что раз ему дают зеленый свет, то не мешало бы уже и познакомиться.

— Галя.

Она вдруг бросила на него хитрый взгляд.

— А ты, как вижу, драться любишь?

— Терпеть не могу. Только по необходимости. А с чего ты взяла?

Галя молча взяла его за руку и провела своими нежными пальчиками по ссадинам на его кисти.

— А это что? Руки все сбиты…

Она накрыла его руку своей, и озорная улыбка появилась на ее лице.

— А давай мы с тобой сбежим отсюда?

Плетнев поддался ее озорному настроению, тем более что душа жаждала приключений. Поэтому он долго не раздумывал.

— Давай! А то здесь душновато стало…

— Только знаешь что? Меня там бывший парень ждет, у входа. С другом… Я его уже давно отшила. В смысле, мы с ним не встречаемся. А он все за мной ходит и ходит… Так надоел! Достал совсем.

— Проскочим! — бесшабашно пообещал Плетнев и по-свойски обнял ее за талию. Он выставил плечо вперед и рассекал толпу, как крейсер. Моряки галдели, девицы хохотали, дым от сигарет уже щипал глаза, и, когда Плетнев распахнул перед ней дверь, клубы дыма причудливой волной вырвались на волю.

Когда на пороге бара появилась Галя, Валерчик и Боксер сделали стойку. И это не укрылось от взгляда Плетнева. Галя подхватила его под руку и прижалась к нему, давая понять своим преследователям, что они опоздали. Но Валерчика нелегко было сбить с толку. Он нагло уставился на нее и развязно скомандовал:

— Галя, тебе пора домой…

Галя смерила его презрительным взглядом. Рядом с Плетневым она себя чувствовала защищенной, поэтому храбро отрезала:

— Пошел ты…

Валерчик оглядел коренастую фигуру Плетнева и прикинул, что сам он явно уступает этому мужику и в весе, да и в силе. Почему-то сразу стало понятно, что мужик не станет разговоры разговаривать, а запросто может так навалять, что мало не покажется. Плетнев в свою очередь мельком взглянул на Галиного парня, но его лицо осталось бесстрастным. Он просто не принял его в расчет.

— Пошли такси поймаем, — предложил он и увлек Галю за собой, чувствуя рукой приятное и волнующее тепло ее тела. Она прижалась к нему еще теснее, и это многообещающее движение взволновало Плетнева.

Пока Плетнев голосовал, краем глаза держал в поле зрения малоприятных типов явно бандитского вида. Они так и стояли метрах в трех и, набычившись, наблюдали за Галей.

— Не мое, конечно, дело, — обратился тихо к Гале Плетнев, — но ты правильно сделала, что отшила этого чмыря. Какой-то он совсем несимпатичный. Я бы даже сказал, отвратительный. Надеюсь, я тебя не обидел?

— Вот еще! — брезгливо передернула плечами Галя. — Считай, что это моя ошибка молодости.

Боксер и Валерчик с места не трогались, чего-то ожидали.

— Сучка…Улизнет-таки… — с ненавистью процедил Валерчик и сплюнул сквозь зубы.

Такси подкатило к бордюру, и Плетнев словно только теперь заметил обоих парней.

— Ребят, подвезти, может? — миролюбиво предложил он. — Командир, — обратился он к водителю, — попутчиков возьмем?

Тот пожал плечами и пробурчал что-то вроде «Хозяин — барин». Но парень, похожий своим расплюснутым носом на боксера, враждебно ответил:

— Не надо! Нам не по пути.

— Ну как знаете… — Плетнев пропустил вперед Галю, сам сел рядом и захлопнул дверцу.

— Трогай, командир, — обратился он к водителю. — Пока прямо…

Машина с визгом отъехала от бордюра.

У Валерчика от злости даже свело скулы. Мерзавка, сколько же за ней чесать? А тут еще Боксер со своими наездами….

— Ну, Валерчик, плохо ты своих шлюх воспитываешь. Не слушаются они тебя! — Боксер тяжелым взглядом сверлил приятеля.

— Да я думал, ты ему дашь в дыню… — начал оправдываться Валерчик.

— Я? — поразился Боксер. — А ты на что? Зашугался? Сыкун заломный… — Он презрительно сплюнул сквозь зубы и достал мобильный телефон.

Валерчик на всякий случай отступил от него на шаг, опасаясь, что тот может и в зубы дать. Но Боксер уже говорил по телефону:

— Слушай, Баул, помощь нужна…

Плетнев обнял за плечи Галю и уютно устроился на заднем сиденье. Она несколько раз обеспокоенно оглянулась, а потом и вовсе вывернула шею так, чтобы постоянно видеть следующую за ними машину.

— Ты что, боишься их? — наконец спросил Антон у девушки. — Они тебя обидели?

Галя помотала головой.

— С чего ты взял? Просто придурки. И потом… мне с тобой ничего не страшно.

Плетнев понял, что она врет. Те бандюги явно преследовали их и совсем не собирались отставать.

— Слышь, командир, оторвись от той серенькой «шкоды», что на хвост нам села. Раздражает она меня, — попросил он шофера.

Водитель молча дал по газам, завернул в один переулок, потом другой и выехал на улицу, которая, как предположил Плетнев, шла параллельно их прежнему маршруту.

Галя благодарно взглянула на Антона, обняла его за шею и стала целовать — сначала как бы дразня, а потом настойчиво и жарко впиваясь в его губы, слегка покусывая их. У Плетнева перехватило дыхание. Вот это класс! Если она так умеет целоваться, какая же она тогда в постели? Он слегка заерзал. С одной стороны, ее поцелуи очень заводили, но с другой — как-то непривычно было целоваться на глазах у постороннего человека. При всем том что Плетнев отнюдь не исключал дальнейшего развития их отношений, он не любил прилюдно демонстрировать свои чувства.

Водитель молча ехал уже минут пять, поглядывая в зеркало на подвыпившую парочку, которая обнималась и уже готовилась приступить к более смелым действиям. Это действовало ему на нервы. Водитель считал, что машина — средство передвижения, а не бордель на колесах. Но делать замечания пассажирам было не в его правилах, и он недовольным голосом спросил:

— А дальше-то куда?

— Направо, к старому причалу, — скомандовала Галя.

Водитель понимающе хмыкнул и повернул руль.

— Куда мы едем? — удивился Плетнев ее фантазии. На причале у него тоже еще не бывало сексуального опыта.

— Ко мне. Все будет шелк и шоколад, парень. Только… по веревке забраться сможешь?

— Люблю приключения, — усмехнулся Плетнев. — Ты что, в башне живешь? А может, тебя вовсе и не Галей зовут, а Джульеттой? Ты уж лучше сразу предупреждай. Хотя оказаться в роли Ромео мне уже как-то поздновато. Но, наверное, в этом тоже есть своя прелесть. Да, Галочка?

— Приключения я тебе гарантирую, — улыбнулась в ответ девушка.

И она его не обманула. Стоило такси скрыться из виду, как Галя подвела Плетнева к двухпалубному кораблику, пришвартованному бортом к причалу. Он покачивался на легких волнах и поскрипывал снастями. Пахло морской водой, немного тухловатой. Да это и неудивительно. Волна прибивала к берегу всякую всячину. Пустые пластиковые бутылки, окурки, огрызки яблок, арбузные корки, одноразовые тарелки и стаканчики. Он заметил даже несколько использованных презервативов, и ему стало неприятно. Сколько всякого мусора народ выбрасывает в море. Прямо свинство. Небось у себя дома такой свинушник не устраивают…

Быстро темнело, и Плетнев был этому даже рад. Потому что их проникновение на корабль носило явно криминальный характер. Сначала Галя оглядела палубу и, не заметив ни единой души, подошла к краю причала. По борту корабля свисал канат, и она ловко ухватилась за него, а потом быстро, как обезьянка, вскарабкалась и очутилась на нижней палубе. Плетнев в недоумении наблюдал за ней, раздумывая, стоит ли следовать ее примеру. Но Галя не оставила ему выбора.

— Ну? Чего встал? Давай… — тихим голосом позвала она его, свесившись через борт, и энергично замахала рукой. В вырезе ее топика так же свесились ее пышные груди, и Плетнев подумал, что нет никакого резона противиться желанию, которое уже очень сильно беспокоило его. Девица излучала такую сексапильность, что он только крякнул, предвкушая все мыслимые наслаждения. А ведь ее изобретательность тоже дорогого стоила. Прежде чем овладеть ею, предстоит взобраться на корабль. То есть преодолевать препятствия. Занятно…

Плетнев усмехнулся. Приключения так приключения. Он поймал канат и так же ловко вскарабкался вслед за ней. Над трапом парусила растяжка с выцветшей надписью «Отель „Ставрида“. Они осторожно пошли по узкой палубе, Галя приложила к губам палец. В иллюминаторах горел свет, и девушка остановилась возле одного, услышав голоса.

— Нагнись, — прошептала она Плетневу, и они оба чуть ли не на корточках быстрыми шажками проскользнули под иллюминаторами. Галя остановилась у небольшой двери, которая вела в помещение с каютами. Достала из сумочки железную оконную ручку и вставила в квадратное отверстие, осторожно повернув ее. Дверь открылась бесшумно, и она нырнула внутрь, призывно махнув Плетневу рукой.

На таком суденышке Плетневу бывать не доводилось, поэтому он с любопытством вертел головой, удивляясь запущенности корабля. Стены давно не красили, грязные двери по обе стороны коридора кто-то захватал руками, а внизу по ним, очевидно, лупили грязными ботинками. Протертая до дыр ковровая дорожка скрадывала шаги, но отнюдь не служила украшением коридора. Наконец дошли до нужной двери и Галя остановилась, доставая ключ. Пока она засовывала его в замочную скважину, из-за угла появился паренек лет семнадцати в форменной одежде разносчика пиццы. Обе руки у него были заняты: в одной он держал коробки с пиццей, во второй — большую квадратную сумку. Только голова в бейсболке торчала над коробками. Галя от неожиданности вздрогнула. Парнишка радостно заулыбался:

— Галь, привет!

На Плетнева он взглянул холодно, но подчеркнуто вежливо поздоровался.

— Здравствуйте.

— Здравствуй, Кирочка, — ответила Галя за обоих, сразу успокоившись и наконец попав ключом в замочную скважину.

— Я тут девчонкам пиццу принес. Тебе ничего не надо? А то могу сбегать… — заботливо предложил он девушке.

Плетнев выжидал, поглядывая на молодежь, и прикидывая, какие между ними могут быть отношения. Судя по всему, чисто дружеские, иначе парнишка, по виду ершистый и заводной, не стал бы так спокойно говорить с девушкой, застукав ее с другим.

Галя подошла близко к Кириллу и скороговоркой попросила:

— Кирочка, солнце мое. Мне ничего не надо. Ты иди…

Кирилл подозрительно покосился на Плетнева.

— У тебя все в порядке?

— Конечно, солнце мое…

— А Нина где? — не отставал Кирилл. — Работает?

Галя помялась.

— Она… уехала Нина. Слушай, Кирочка, ты меня не видел. Договорились? И ничего про меня не знаешь. Лады?

Кирилл пожал плечами.

— Ну хорошо…

— Вот и умница. Иди уже, а то тебя небось заждались.

Кирилл еще раз окинул недоверчивым взглядом Плетнева и пошел дальше по коридору, расставляя ноги, как вокзальный носильщик.

Плетнев вопросительно взглянул на Галю.

— Поклонник… — объяснила она, но Плетнев ей не поверил.

В каюте было немного уютнее, и обстановка напоминала обычный гостиничный номер. Двуспальная кровать, шкаф с зеркальной дверцей. Возле кровати тумбочка со стопкой глянцевых журналов. Сломанный ночник с покосившимся абажуром.

Галя прежде всего метнулась к окну и плотно задернула шторы. Потом нашарила под стулом туфли и, сев на кровать, которая протяжно заскрипела под ней, обулась.

— Где-то здесь было шампанское… — вспомнила она и подошла к тумбочке. — Где-то, где-то, где-то… — напевала она, открывая дверцу, шаря там рукой, что-то передвигая в глубине и звеня стеклом.

Плетнев тем временем стоял посреди каюты и завороженно смотрел на большую цветную фотографию, приклеенную тоненькими полосками скотча по четырем углам — морской пейзаж. Ультрамариновые бурные волны накатывались на узенькую полоску песчаного пляжа цвета охры. И чьи-то большие босые ступни позировали фотографу. Кому они принадлежали — это и старался понять Плетнев.

— Ноги чьи? — наконец спросил он, не отрывая взгляда от скудного пейзажа, обогащенного дикими красками буйнопомешанного художника.

— Мои! — гордо ответила Галя.

— Здоровые… — не поверил Плетнев.

— Так ведь крупный план, — объяснила Галя. — У меня был один… друг, близкий, любил снимать ноги. Всегда в одном ракурсе. У него целая коллекция таких фотографий. Даже выставлялся в Доме моряка. Я ему там благодарность написала, в специальную тетрадь. За высоко…художественное воспро…изведение человеческого тела, — с трудом выговорила она длинные слова.

— Да тела тут как раз маловато, — не удержался от критики Плетнев.

— А разве ноги — не часть тела? — заспорила Галя и, воровато оглянувшись на него, приподняла на тумбочке большую тропическую раковину и быстро вытащила из-под нее маленькую видеокассету. Рука ее скользнула в карман джинсов.

— Слава богу! Все в порядке. Все будет шелк и шоколад, девочка. Все будет шелк и шоколад… — прошептала она себе, одновременно доставая из тумбочки бутылку водки.

— Что ты там шепчешь? — спросил Плетнев и подошел поближе к фотографии.

— А шампанского, оказывается, уже и нет… — громко объявила она. — Но зато есть водка.

Плетнев наконец оторвал взгляд от поразившего его высокохудожественного произведения мастера фотографии и обернулся к ней.

— Галя, а номер вообще-то твой?

— Конечно, мой, — нервно хихикнула она. — Фотография моя — значит, и номер мой.

— А чего ж мы тогда в него залезали, как воры? Я человек дотошный, потому и спрашиваю. У меня аналитический ум, понятно? До всего хочу докопаться. У меня профессия такая.

— А какая? — Теперь уже Галя смотрела на него с интересом.

— Эта… тьфу ты… исследователь я.

— А-а, — не удивилась Галя. — У меня был один знакомый исследователь. Всякую живность в океанах исследовал. Спускался на глубину в таком стеклянном домике, забыла, как называется…

— Батискаф. А он, наверное, океанолог?

— Точно. А ты умный! — похвалила его Галя. — Не зря исследователь. Я эти слова все время забываю. Батискаф со скафандром путаю.

Плетнев загордился собой, но вспомнил, что Галя так и не ответила на его вопрос.

— Я про канат спрашивал, — напомнил он ей. — Зачем мы по канату взбирались?

— Так романтичнее. Я ж тебе обещала приключения… Слушай, — перебила она себя, — а давай мы с тобой сейчас уедем.

— Куда еще? Только что сюда прибыли и уже уезжать…

— Да хоть в Геленджик. Тут всего пятьдесят километров. Поймаем такси, проветримся… Вместе, а? Просто тут… Ну нельзя мне, одним словом, здесь оставаться. Этот козел припрется, испортит все… Мы с ним давно расстались, я тебе уже говорила, а он все продолжает за мной бегать. Пристал, как рыба-прилипала. Ненавижу таких! — с чувством воскликнула она. — Давай уедем!

Плетнев подошел к ней вплотную и положил руки ей на плечи.

— Ты знаешь… Это все, конечно, весело и интересно. Эта игра в скаутов. Лазанье по канату, всякие прятки под окнами… Но все-таки слишком странно. И по-моему, ты чего-то боишься. Может, расскажешь?

Галя улыбнулась через силу, Плетневу даже стало ее жалко.

— Это ты, по-моему, чего-то боишься, — сердито ответила она.

— Но губы дрожат у тебя, дитя мое…

— Ну так останови их… — Галя рывком припала к Плетневу и поцеловала его. — Ты мне нравишься. Ты такой сильный, смелый, шальной. Как я. Потащился за мной на корабль. По этому канату. Даже не спрашиваешь зачем.

— Нет, ты ошибаешься. Я вовсе не такой шальной. На самом деле, я пьяный и грустный. А тебе, по-моему, что-то от меня надо…

Но Галя не слушала его. Она опять припала к его губам, а когда оторвалась, бессвязно зашептала:

— Ты мне правда нравишься. Все будет шелк и шоколад, парень.

— Странные вещи ты говоришь, девочка… — Плетнев прижал ее к своей груди. Почему-то теперь ее поцелуи не возбуждали его. Что-то у нее совсем плохо, ей действительно нужна его помощь, подумал он. Но ведь не станешь насильно предлагать свою помощь, навязываться…

Галя затихла в его руках и опять принялась целовать его так умело, такими жгучими поцелуями… А что она вытворяла языком! Нет, никогда еще Плетневу не доставались такие профессиональные поцелуи. И главное, все мысли о том, что девушка нуждается в его помощи, вылетели у него из головы, и он все сильнее чувствовал острое желание рухнуть с ней на эту допотопную кровать и отдаться страсти на всю катушку. Он стал медленно оттеснять ее к кровати и только удивлялся, почему Галя медлит, слегка упираясь. Ведь после таких поцелуев все прочее должно последовать немедленно! Разве не затем она его так целовала? И не затем привезла в свое гнездышко? Какие игры в ухаживания, когда они преодолели все препятствия и сейчас им никто не мешает? Ведь она сама, можно сказать, закадрила его, соблазняет своими поцелуями, но что-то ее останавливает. Нет, он больше так не может…

— Ты чего? — прошептал он ей на ухо и настойчивее стал продвигать к кровати. Галя молча обняла его за шею но, казалось, к чему-то прислушивалась. Однако у Плетнева сейчас на уме было одно…

Он не слышал, как к причалу подкатила машина, мягко шурша шинами, и остановилась как раз напротив корабля.

Из машины никто не выходил, потому что пассажиры держали совет.

Валерчик нервно поглядывал в окно на шатающихся невдалеке подозрительных личностей. Где-то здесь местные бомжи облюбовали для ночлега заброшенное складское помещение и теперь частенько ошивались возле баржи в надежде подобрать пустые бутылки. Сейчас их присутствие было абсолютно лишним. Пожалуй, их нужно шугануть, чтобы и дорогу сюда позабыли.

Баул достал сигарету. Этот мрачный человек с тяжелым взглядом всегда действовал на Валерчика угнетающе. В его присутствии хотелось сжаться и казаться как можно незаметнее. Но с ростом метр восемьдесят пять это было почти невозможно.

Баул неторопливо затягивался, будто и не было никакой спешки в предстоящем деле. Валерчик раздражался все больше. То мотались весь день с Боксером по всему Новороссийску, то сидят и ждут чего-то. На хрена тянуть резину? Хоть бы скорее досмолил да принялся за дело.

— А она точно здесь? — выпустил дым одновременно изо рта и ноздрей Баул и остановил свой цепкий взгляд на Валерчике. Тот поежился.

— Таксист сказал — здесь, — подтвердил Боксер и с укором взглянул на Валерчика. Дескать, таксист человек посторонний, это Валерчик должен пасти своих коз и вовремя загонять в загон.

Баул опять затянулся и с наслаждением чихнул.

— Значит, и кассета там… Сучка ее зашхерила где-то… Ну, ты… — Он ткнул своим толстым корявым пальцем в сторону Валерчика, и тот постарался сжаться еще компактнее.

А Баул уже вытащил из-за пазухи пистолет и протянул его Валерчику.

— Короче… найдешь ее, заберешь кассету и пристрелишь. Нам лишние свидетели ни к чему. Усек?

Такого оборота Валерчик не ожидал. Что Гальку придется кончать, он это просек уже и сам, гоняясь за ней целый день. Все-таки гадина здорово ему досадила. Кассету уперла и заставила за собой бегать, будто он шестерка какая-то. А ее хитрость и вовсе вывела его из себя. Умудрилась тыл свой защитить, подцепила в баре какого-то мордоворота и — ходу. Конечно, за все нужно платить. Пусть и платит. Своей никчемной жизнью. Но чтобы этим мокрым делом занимался Валерчик? Да он в жизни даже собаку не пнул ногой! А тут пулю в черепушку пустить этот безголовой! Это же беспредел! Он к такому совсем не готов.

Вся гамма чувств мгновенно проявилась на лице Валерчика, и он растерянно заныл:

— Ребят, да вы че? Вы ж меня подставляете! Я на мокруху не согласен! А если кто узнает? Мне ж зона светит!

Баул усмехнулся зловещей улыбкой.

— Значит, будь осторожнее. На все про все у тебя десять минут. За это время прикинь план и давай валяй…

— Ну мы же так не договаривались! — взмолился Валерчик.

У Баула тотчас же окаменело лицо, а это было плохим знаком, и он злыми, страшными глазами уставился на Валерчика.

— Слушай, ты, чмо… Вся эта ботва сейчас из-за того, что ты, кот чахоточный, за шлюхами своими не следишь. Так что давай иди… Делай дело. Это будет залогом твоего молчания и… твоей жизни. — Он ехидно усмехнулся. — Усек?

Валерчик покорно кивнул головой. Называется, попал под пресс. Вовремя не скумекал, упустил эту хитрожопую сучку, а теперь вот придется мочить ее.

Баул по-хозяйски устроился на сиденье и коротко бросил Боксеру.

— И ты с ним давай… Нечего тут тянуть улыбу. Проследи, чтобы все нормаль было. Но без шума! Тихо работайте! — напутствовал он корефанов. — А то сюда ментовский патруль, бывает, заруливает, как три богатыря…

9

Не зря Галя так торопилась покинуть свое жилье и приглашала Плетнева присоединится к романтическому путешествию в Геленджик. Он это понял по тому, как ее тело вдруг напряглось и она выскользнула из его объятий. Теперь уже и Плетнев услышал какой-то шум. Галя на цыпочках подкралась к двери и приложила ухо. Глаза у нее забегали, на растерянном лице появилось выражение отчаяния. Она сдавленно шепнула:

— Так и знала… Черт… черт… Уходим отсюда. Быстро!

Она метнулась к окну, и Плетнев успел схватить ее за руку.

— Постой… Что происходит? Может, объяснишь?

Галя на секунду остановилась и попыталась взять себя в руки.

— Слушай, парень… Ты очень добрый. А мне нужно уйти. Очень нужно, и немедленно. Пожалуйста…

Плетнев смотрел на нее, понимая, что плохи дела у девчонки, не зря в глазах застыл ужас…

— Сделай что-нибудь… — взмолилась она и сложила ладошки, как для молитвы.

Этот неожиданный жест тронул Плетнева, и он отпустил ее руку. Что ж, придется прикрывать бедолагу. Теперь ясно, какую роль она ему приготовила, заманивая на эту баржу и суля райское наслаждение.

Галя выглянула в окно в щелочку за шторой, потом осторожно открыла его. Оглянулась на Плетнева и прошептала:

— Спасибо тебе. Извини…

Она легко вылезла в окно и бесшумно закрыла его за собой.

Плетнев огляделся и решил действовать по обстоятельствам. Непонятно, что хотели от девушки ее бывший парень и тот бандюган с квадратной мордой. Но раз они ее так плотно преследуют, вряд ли это вызвано ревностью. Слишком было бы примитивно. И он сам зачем-то ввязался в эту дурацкую историю, а почему? Потому что Галя ему понравилась. Захотелось ему потискать молоденькую девчонку. Вот дурак! С самого начала было понятно, что она проститутка, а он как кобель какой-то потащился за ней, хотя и знал, что забавы с девицами подобного рода не всегда бывают безобидными. Где проституция, там и криминал. Он тихо пробормотал себе под нос:

— Ты законченный неудачник, Плетнев. Умудриться вместо романтического свидания попасть в разборку.

Шагов за дверью он не слышал, но увидел, как дверная ручка пришла в движение. Кто-то по ту сторону двери осторожно пытался ее открыть и, убедившись, что дверь заперта, принял решительные меры. Плетнев не успел и глазом моргнуть, как дверь с грохотом рухнула на пол. Галины преследователи не чикались и попросту сорвали ее с петель.

Двое дуболомов влетели в номер. Тот, который с приплюснутым носом и боксерской мордой, быстро окинул комнату взглядом и рявкнул:

— Где Галька?

Второй, долговязый, держал в руке пистолет, но Плетневу сразу стало ясно — дилетант. Пистолет так и плясал у него в руке, и, даже если бы цель была на мушке, он промахнулся бы сто процентов.

Парень справился с пистолетом и направил его в лицо Плетневу.

— Ну, где она, тебя спрашивают? — злобно выкрикнул Боксер.

Не то чтобы Плетнев испугался, глядя в дуло пистолета. Просто он знавал таких беспредельщиков: вопрос задают и стреляют, не дожидаясь ответа. Если они совсем без головы. У этих с головой хоть и не в порядке — шум подняли, как будто не соображали, что на корабле есть еще люди, но ответ им был нужен. Поэтому Плетнев ответил четко и вразумительно, как на допросе.

— Опоздали маленько, ребята… Ушла ваша красотка…

Он стал усиленно подмигивать длинному с пистолетом и показывая пальцем на шкаф. При этом беззвучно, но опять же четко артикулируя губами слово «там». — Ушла минут пятнадцать назад… — громко сказал он и отступил несколько шагов от шкафа. — Я тут ни при чем, ребята. Вы же сами видели, я ее в кабаке снял. А она сюда завезла. Деньги, говорит, вперед, я ей и дал. А она как мотанет! Не стану же я за ней сигать, не молоденький. Да и глупо как-то. Теперь понятно, почему она рванула, — от вас скрывалась…

— Много ты знаешь, — рявкнул Боксер и мотнул головой в сторону шкафа, подталкивая Валерчика вперед. Тот потянулся рукой к дверце, на его лице появилась злорадная улыбка. Но шкаф он так и не успел открыть. Плетнев резко ударил ногой Валерчика по руке. Тот взвыл от боли и упал на ковер. Пистолет отлетел под кровать. Боксер мгновенно сориентировался и набросился на Плетнева сзади, пытаясь обхватить его. Но Антон перебросил его через себя и стал в боевую позицию. Боксер ловко вскочил на ноги и выхватил нож. Он стоял на полусогнутых напротив Плетнева, бешено вращая злыми глазами и выбирал позицию поудобнее. Валерчик сидел на полу и баюкал свою руку, скуля, как побитый пес.

— Он мне руку сломал!.. Он мне руку сломал!.. — монотонно ныл он и раскачивался как маятник.

— Заткнись, падла, — прорычал Боксер, потому что нытье Валерчика его бесило.

А тут и Плетнев, не дожидаясь выпада Боксера, прыгнул за кровать, рывком сдернул с постели покрывало и одним движением обмотал руку.

— Сволочь, прыткий! — процедил Боксер, мягко, как хищный зверь, подступаясь к Плетневу.

— Ребята, я не хотел… — попытался прикинуться простачком Плетнев, но Боксер не купился. Он сразу понял, что этот мужик, который действует так стремительно, не обычный лох. Чувствуется опыт и мастерство. И его надо вырубить сразу. Иначе он выиграет время и нанесет удар первым. Боксер бросился на противника с ножом, норовя нанести удар в грудь. Но хоть он и подозревал, что этот тип умеет постоять за себя, даже вообразить не мог, насколько его противник человек бывалый.

Плетнев отбил его удар замотанной рукой и, хотя и получил от Боксера удар левой по скуле, сумел удержаться на ногах. А дальше уже все зависело от его ловкости и спортивной подготовки — он оттолкнул Боксера и, прикрывшись покрывалом, боком вылетел в окно. Стекло со звоном разлетелось в разные стороны, и Валерчику с Боксером пришлось на мгновение прикрыться руками, чтобы осколки не порезали лицо.

— Ну, гад! — взревел взбешенный Боксер и бросился к окну. Стекло хрустело под ногами, но он не обращал на это внимания. Сорвав со стола скатерть и намотав на руку, резким движением вышиб оставшиеся осколки стекла, которые опасно торчали в раме.

— За мной! — скомандовал он и первый прыгнул в окно. Валерчик, все еще тихо подвывая, нашарил под кроватью пистолет и, с опаской держа его на весу, подбежал к окну. Он осторожно пролез в оконный проем и потопал по палубе за Боксером. Ситуация, в которой он нынче оказался по собственной глупости, усугублялась все новыми и новыми неприятностями.

Галя вихрем пронеслась по палубе, оттолкнулась ногами и прыгнула в воду. От холодной воды у нее сразу застучали зубы. Но она быстро перебирала руками, помогая себе резкими движениями ног, чтобы поскорее оказаться подальше от опасности. Она на секунду оглянулась — никого. «Задержи их, задержи…» — мысленно уговаривала она своего случайного знакомого. Перед лицом качались пустые пластиковые бутылки и прочий мусор, и она протаранила грудью всю эту мерзость и поплыла параллельно берегу. В голове стучало молоточком: «Дальше…дальше…» А там… Что там? Она пока не придумала. Она только знала, что вылезать на берег нужно подальше от баржи. Хорошо, что ей пришла мысль в голову прыгнуть с противоположного борта. Если Валерчик и Боксер вздумают ее догонять, а они именно так и поступят, им не придет в голову, что она прыгнула с другой стороны.

Сил у нее хватило ненадолго, пловчихой она была неважной. Но баржа осталась позади, и теперь девушка была уверена: преследователи ее не догонят. Можно уже вылезать. С третьей попытки Гале удалось ухватиться руками за резиновый отбойник, затем она подтянулась и вылезла из воды. Пока взбиралась на парапет, нога соскользнула и она ударилась коленкой об камень.

— Черт… черт… — сдавленно выругалась Галя. Но нельзя даже перевести дух, нужно бежать. Куда? Наверное, можно спрятаться в доке, здесь склады.

Вода стекала с нее ручьями, ее бил озноб, зубы стучали. Мокрые джинсы отяжелели и облепили ноги, сковывая движения. Далеко не убежишь, но она не имеет права больше медлить. Сколько времени сможет задержать этих бандитов ее спаситель? У Боксера нож, да и Валерчик, скорее всего, вооружен. Хотя он храбрый только на словах, а на самом деле слабак. Но Валерчик подчиняется и Боксеру, и Баулу, и прочей братве, так что, если они ему прикажут, не осмелится возражать… А ее случайному знакомому, судя по всему, даже нечем обороняться. Это ему не армрестлинг. Это бои без правил. И Галя хорошо их знала…

Она затравленно оглянулась и только сейчас увидела стоящую невдалеке машину. Ну и что, что машина? — попыталась она себя успокоить. Даже если на ней приехали Валерчик и Боксер, они все еще на барже… Но волна страха уже захлестнула ее, и Галя побежала, припадая на ушибленную ногу. Нет, бежать не получается. Надо просто очень быстро идти. Взять себя в руки и сосредоточиться на здоровой ноге. Прочь от машины. Подальше от нее. Потому что внутренний голос подсказывал: не зря она стоит здесь, у баржи. Обычно машины подъезжали с клиентами и сразу уезжали. А водитель этой даже не стал выключать фары. Плохой признак. Значит, ждет кого-то. И она догадывается, кого…

Галя пыталась идти скорее, но нога болела так сильно, что приходилось с ней считаться. Она увидела невдалеке прохожих, и от сердца немного отлегло. Слава богу, она здесь не одна. Никто не посмеет на глазах свидетелей напасть на нее. На всякий случай Галя оглянулась еще раз, и ее словно окатило ледяным душем. Дверца машины открылась, и появился Баул. Она едва не вскрикнула от ужаса. Слишком хорошо знала Баула. О нем девчонки между собой говорили только шепотом, чтобы не накликать на себя беду. Валерчик как-то проговорился, что для Баула зона — что дом родной. Отсидел в общей сложности полжизни. И за разбой, и за групповое изнасилование, и за убийство. И раз он сам, собственной персоной прибыл по ее душу, ей конец.

Галя всхлипнула и, хромая, побежала к людям. Но Баул неумолимо приближался и словно потешался над ее беспомощностью. Он шагал не торопясь, не выпуская изо рта сигареты, но все равно настигал ее.

Галя увидела впереди знакомую фигуру и в отчаянии ускорила шаг, приволакивая ногу.

Вот последняя соломинка, за которую она ухватится, чтобы спасти свою жизнь, — Кирилл, разносчик пиццы, один из немногих ее друзей. Парнишка стоял у мопеда с прицепом и сосредоточенно считал выручку.

— Кира! — крикнула она и краем глаза заметила, что Баул подошел уже совсем близко. Сердце готово было выпрыгнуть из груди, она заметила, что Баул сделал какое-то движение, в руках у него мелькнуло лезвие ножа.

Кирилл оглянулся на испуганный голос Гали и хотел уже бежать к ней, но заметил нож в руке Баула и остался стоять, словно его парализовало.

— Кира! Помоги! — крикнула девушка и вытащила из кармана джинсов небольшой пакет. И в тот момент, когда Баул настиг ее и замахнулся, чтобы вонзить ей в бок нож, Галя успела бросить Кириллу пакет, прямо к его ногам.

Кирилл как в замедленной съемке видел, как падает Галя, как Баул наклонился над ней и что-то делает — дикое, страшное, такое, отчего у Кирилла перехватило горло, и он не смог выдавить из себя ни звука, хотя хотелось кричать от ужаса.

— Кира! Беги! Беги! — крикнула Галя, отбиваясь от Баула руками и ногами.

И только тогда Кирилл очнулся, подхватил пакет и запрыгнул на мопед. Мотор взревел: Кирилл выжимал из него все, что мог, и рванул вперед, не оглядываясь. Сначала он слышал топот Баула. Потом Баул начал отставать, и Кирилл помчался по набережной, как ветер, с расширенными от ужаса глазами. Он все еще боялся оглянуться. Перед глазами стояла страшная картина: Баул вонзает длинное лезвие ножа в бок Гале, и та валится набок, молотя в воздухе руками и отбиваясь ногами. А он все тычет и тычет… И Галя обмякает, как тряпичная кукла, и ноги ее дергаются, а потом становятся недвижимыми… Никогда еще Кириллу не доводилось видеть, как убивают человека. Он едва сдерживался, чтобы не завыть, не закричать, потому что никак не мог поверить в то, что произошло на его глазах.

10

Плетневу пришлось проделать тот же путь, что и Гале. Он пробежал по палубе, прыгнул в холодную воду и, отплевываясь, быстро пересек расстояние до берега. Лицо саднило от удара бандита, но Плетнева больше беспокоила судьба Гали. Что она такого натворила, что бандиты устроили за ней настоящую охоту? Если за девушкой приходят вооруженные бандиты, дела ее по-настоящему плохи…

Плетнев ухватился руками за отбойник и сильным рывком выбросил свое тело на парапет. Тотчас вскочил и, пробежав несколько шагов, наткнулся на распростертое тело Гали. Он бросился перед ней на колени и приподнял голову, заглядывая в ее глаза, в которых уже угасала жизнь.

— Не умирай… Слышишь, не умирай, прошу тебя! — приговаривал он, а сам тем временем пытался зажать ладонью глубокую рану на боку, из которой ручьем вытекала темная кровь, образуя на асфальте густую лужу. К нему уже спешили люди и он закричал:

— Кто-нибудь! Помогите! «Скорую»! Милицию!

Галя приоткрыла газа и захрипела:

— Беги… Беги… Тебе надо было…

Она не договорила и потеряла сознание. Плетнев осторожно опустил ее голову на асфальт и судорожно стал доставать из мокрого кармана мобильный. С телефона стекала вода, экран не включался.

— Да помогите же кто-нибудь! — заорал он во все горло, зная, что уже поздно.

Подбежали парень с девушкой, оба торопливо говорили по мобильному. Следом за ними два довольно грязных мужичка в потрепанной одежде. Они остановились над девушкой и с любопытством уставились на нее.

— Видал, куда тот убег? — спросил один мужик у второго.

— Кто убег? — невинно спросил второй и, подталкивая первого в спину, зашипел: — Дурак, нас щас как свидетелей заметут, пошли скорее. Вон менты едут.

И оба поспешили скрыться за складами.

Подъехала милицейская машина. С Плетневым разговаривали недолго. Мельком взглянули на труп девушки, и сержант ткнул пальцем на баржу:

— Оттуда?

— Да… — ответил Плетнев и, взяв себя в руки, по-деловому попросил.

— Обыщите меня сразу. Чтобы не было потом недоразумений.

— Смотри, какой продвинутый! — удивился второй сержант и тщательно обыскал Плетнева.

— Кто что видел? — спросил первый милиционер у собравшейся небольшой толпы.

— Я видел, — ответил молодой парнишка. — Сначала здесь стоял парень с мопедом. Потом она появилась. Потом еще какой-то мужик подошел, совсем близко к ней. Он ее и зарезал. Потому что она упала, и этот над ней склонился. Потом этот на мопеде как рванет, а второй ушел вон туда, — указал парень рукой в тень деревьев. — Там машина стояла. С включенными фарами.

— Ты видел, как ее пырнул тот второй ножом?

— Нет, — немного растерялся парень. — Далеко был. Взмах его руки видел. Но ведь вон кровь течет, он ее в бок пырнул. Выстрела же не было… Я бы услышал. Но тот, на мопеде, точно ни при чем. Он стоял от нее в нескольких шагах. А уже после того, как он уехал, а второй побежал вон туда, откуда ни возьмись этот появился, — ткнул пальцем в Плетнева парнишка. — Он и стал звать на помощь.

— Что ты разговорился? — шепотом пыталась остановить его девушка. — Затаскают как свидетеля…

— А что? — возмутился парень. — Пусть на этого вешают? Что видел, то и говорю.

— Ну раз ты такой разговорчивый, давай запишем твой адрес и телефон. Завтра вызовем на допрос.

— Да пожалуйста! — почему-то с вызовом сказал парень. — Пишите…

Подъехала «скорая помощь». Галю наскоро осмотрели и погрузили в машину. Плетнев стоял с таким чувством, будто он что-то проглядел и по его вине погибла девушка. Он должен был предвидеть… Что он должен был предвидеть? Галя ему сказала непонятные слова: «Тебе надо было…» Что надо?

— А вас мы забираем с собой, — заявил первый мент.

— С чего это? — удивился Плетнев. — Я вам тоже могу адрес и телефон оставить.

— Вот на месте и дадите. Нам надо допросить вас по всей форме. Поскольку вас обнаружили на месте преступления — раз. Руки у вас в крови — два. В ее крови, без сомнений. Экспертиза нужна.

— Естественно, в ее крови, — взвился Плетнев. — Я пытался ей помощь оказать. Рану зажимал ладонью. Что, надо было смотреть, как она кровью истекала?

— Вот и разберемся. Заодно разберемся, почему на твоем лице имеются следы борьбы, — заявил первый сержант, переходя на «ты». — Выясним, с кем ты боролся. Не с девушкой ли? Может, ты сообщник убийцы? Или сам ее зарезал?

— Сержант, ты ж меня обыскал! Я же чист, у меня и ножа-то нет.

— Нет, — согласился милиционер. — Но ты его мог бросить в воду. Или передал его своему сообщнику. Кстати, где он?

— Да блин! Какой сообщник? Я вообще никого не видел. Когда я к ней подбежал, никого рядом не было. Она у меня на руках умерла. Имей совесть, сержант, не вешай на меня убийство.

— Он подошел к девушке, когда тот мужик уже убежал, — подтвердил парень. — Она уже лежала на земле.

— Слышал. Садись в машину, с нами поедешь. Напишешь подробно, что видел. Называется свидетельские показания, — с издевкой сказал первый сержант.

— А я тебе что говорила? — плачущим голосом сказала девушка и вцепилась рукой в рубашку парня. — Зачем вмешался? Кто тебя за язык тянул?

— Отстань, — сердито бросил парень. — Мужик ни при чем. Я это видел. И ты это видела. Как можно быть такой черствой? Иди домой.

— Ничего себе домой! — возмутилась девушка. — Тебя в милицию, а я домой? С тобой поеду! — Она решительно шагнула к милиционерам.

— Я тоже напишу эти… показания.

— Милости прошу, — ухмыльнулся сержант. — По ходу вопросов возникает много. Кстати, вы с этим гражданином не знакомы?

— Впервые видим, — за себя и за девушку ответил парень.

— А то, может, кто-то из вас ему в рожу и саданул…

— Так это меня один из бандитов стукнул. Когда я оборонялся… — возмутился Плетнев.

— Так сколько было бандитов? — оживился сержант.

— Длинная история. Лучше я все это в отделении напишу.

Сержант вошел во вкус и перебил Плетнева, высказывая свои предположения.

— А может, это убитая оборонялась? То есть, когда она еще жива была. Кто сейчас докажет? Местечко у нас здесь известное, злачное, прямо скажем. Может, у вас с ней началась драка еще раньше?.. Она сопротивлялась. А потом ты решил ей отомстить?.. Кстати, почему на тебе одежда мокрая?

— Купался… — мрачно ответил Плетнев. — Значит, так: хватит нас всех прессовать. Прошу отвезти меня для дачи показаний в отделение милиции.

Плетнев едва сдержал себя, чтобы не броситься с кулаками на ментов. Что-то в лице Плетнева не понравилось сержанту, и он сухо приказал:

— В машину! Будем разбираться в отделении…

Плетнев знал, что значит оказаться в отделении милиции на ночь глядя с руками, на которых остались следы чужой крови, и с разбитой рожей. Это значит, что ему предстоит провести бессонную ночь в «обезьяннике», а утром предстать с опухшей рожей, осунувшейся от недосыпа и поэтому очень подозрительной перед свеженьким, выспавшимся дознавателем. Но делать было нечего. Мобильный сдох, Турецкому сообщить о происшествии нет никакой возможности. А дадут ли ему воспользоваться правом на звонок «домой», еще неизвестно. Эти менты уже заведомо расположены к нему крайне негативно. Хотя какого хрена? Что он им сделал? Сволочи, выругался про себя Плетнев и покорно полез в машину, зная, что иного выхода нет.

В отделении милиции парня и девушку посадили за стол прямо в коридоре писать свидетельские показания, а Плетнева, как он и предполагал, повели в «обезьянник».

Ночь он перекантовался, скрючившись на твердой скамейке в обществе малоприятной публики. Кроме него, никому почему-то спать не хотелось. Ни двум бомжам неопределенного возраста, которые весело травили анекдоты и заигрывали с пожилой проституткой, ни молодому воришке в драных в промежности штанах. Смущало это почему-то опять же только Плетнева. Скорее, действовало на нервы, потому что он терпеть не мог непорядка в военной одежде. А парнишка вырядился в камуфляжные штаны и сидел широко расставив ноги. Проститутка время от времени бросала в его адрес сальные шуточки, но он плевал на ее заигрывания и что-то насвистывал под нос. Позже привели двух молоденьких проституток, и стало совсем весело. Пожилая проститутка заметно увяла. Потому что внимание всех присутствующих мужчин переключилось на этих битых жизнью девиц. Даже воришка, скрывая прореху в штанах, старался сидеть положив ногу на ногу. Девицы сели по обе стороны от парня, потом вообще обняли его, повиснув у него на плечах, и перебрасывались такими фразочками, что у Плетнева уши вяли. Одна радость — его никто не трогал. Как увидели его окровавленные руки и разбитую рожу, старались держаться от него подальше.

Плетнев то засыпал, то просыпался, на душе было так муторно, что, если бы ему предложили хоть одеколон, выпил бы не задумываясь. Но у всех присутствующих тоже горели трубы, и они перешли на привычную тему: что они станут пить, как только их выпустят на волю. Плетнев дивился их фантазии и значительно обогатил познания в ядах, которые организм принимает и не отторгает. Живым примером тому была вся развеселая компания, которая уже совсем подружилась и приступила к позднему ужину из грязного мешка бомжей. Пришлось натянуть на лицо рубаху, чтобы не стошнило от запаха бомжовского угощения.

На рассвете, когда голова у Плетнева стала совсем чугунной, вдруг зазвонил мобильный одной из проституток. Она игривым голосом объявила своему абоненту, что сейчас ну никак не может, потому что у нее в данный момент сразу трое клиентов. И к каждому нужен особый подход. Все дружно стали ржать, бомжи прямо заходились от хохота. А когда проститутка добавила, что есть еще и четвертый, совсем крутой, руки по локоть в крови, но его никак нельзя расшевелить, пожилая проститутка схватилась за живот и просипела, задыхаясь от смеха:

— Ой, я сейчас описаюсь…

— А ну тихо! — рявкнул дежурный мент, подойдя к решетке «обезьянника». — Что это у вас за веселье? Щас всех на допрос поведу.

Все притихли. Поскольку на допрос водят поодиночке, а в компании было куда веселее. Плетнев вдруг словно очнулся и обратился к проститутке с мобильным.

— Красавица, дай на минуточку мобилу, а я тебе сто рублей пожалую!

Красавица с синими подглазьями и лихорадочным румянцем на щеках приветливо улыбнулась и слегка поломалась.

— Ну, зачем о башлях, милый, разве своих не выручают? — Но сотню все-таки взяла. Все равно ночной выход пропадал, а так хоть на булку с кофе заработала.

Плетнев позвонил Турецкому и был очень удивлен, что лучший друг обругал его самыми последними словами. Прилично звучала только одна фраза: «Ты на часы смотрел? Люди уже десятые сны смотрят!» Пришлось извиниться и в двух словах обрисовать ситуацию. Дескать, пускаясь во все тяжкие, он вовсе не ожидал, что в результате окажется в «обезьяннике» в довольно-таки изысканной компании. Девицы при этих словах кокетливо захихикали, пожилая проститутка заржала басом. Турецкий прислушался к голосам и пообещал, что не бросит друга в беде. Но пусть он уж как-нибудь до утра продержится. Тем более, что ничего угрожающего жизни Плетнева, судя по звукам из «обезьянника», он не слышал.

Кое-как Плетнев до утра продержался. И даже угостился ранним завтраком — попахивающей плесенью черствой булочкой, которую выложили из своей котомки бомжи, в очередной раз накрыв поляну. Что посвежее, они держали на десерт. Настало время десерта. Булочки, завернутые в бумажные салфетки, были извлечены из чистого пакета, что выглядело уже полным сюром в их давно немытых руках.

— Знакомый сторож из школьного буфета вынес, трехдневные, — улыбнулся щербатым ртом пожилой бомж. — Дети теперь зажравшиеся, одни «сникерсы» жрут. А буфетчицы домой только мясо таскают. Вот ему и перепадает. Да в этот раз много осталось, сам не осилил.

Видно, люди они были не жадные, даже крошки разделили между новыми друзьями.

Наконец наступило долгожданное утро в том смысле, что рабочий день начался, и Плетнева препроводили к молодому оперу на допрос. Он сидел за столом строгий, прямо держа спину. Очки в модной оправе делали его если старшим не по возрасту, то по званию точно. Во всяком случае, он держался так, как будто был уже по крайней мере подполковником.

Плетнев мрачно смотрел на тщательно выбритое гладкое лицо лейтенанта, его блестящие волосы, расчесанные на косой пробор и неодобрительно подумал: «Ну и франт. Как красная девица. Еще бы брови выщипал да маникюр сделал». Перевел взгляд на руки следователя — у того действительно ногти были аккуратно острижены и даже блестели. «Черт его знает, может, и делает маникюр» — мелькнула дурацкая мысль. Он представил, как выглядит сам, и настроение у него еще больше испортилось. Одежда мятая, несвежая, небось и тиной от него пахнет. Волосы он причесал, но зубы только ополоснул водой из-под крана, когда выводили в туалет. Руки отмыл, но под ногтями все равно осталась черная кайма. Не лучше бомжей, с которыми ночь провел в вонючем «обезьяннике»…

Лейтенант разложил перед собой бумаги и, задавая очередной вопрос Плетневу, сверялся с ними. Словно он уже все знал о деле Плетнева, а допрашивает его для проформы. Плетнев подался вперед, заглядывая в бумаги. Ну так и есть — это же его почерк.

— Так вы говорите, в номер ворвались двое с намерениями убить девушку.

В голосе лейтенанта звучало недоверие, и он подозрительно смотрел на Плетнева.

— Ну да… Я же написал в показаниях. — Плетнев ткнул пальцем в бумагу. — Они действительно хотели ее убить. У одного был пистолет «Иж».

— Продолжайте… Это они убили гражданку Гавриленко?

— Думаю, не они. Потому что у них просто времени не было. Я выбежал, то есть выпрыгнул из окна первый, они там еще оставались. И пистолет с ними там был. Может, на берегу ее кто-то ждал… Из их банды. Либо ждал, когда они ее убьют, либо собирался довести дело до конца, если у тех сорвется.

Лейтенант смерил его холодным взглядом.

— Скажите, а что вы делали в номере убитой Галины Гавриленко?

Плетнев на секунду задумался. Действительно, за каким чертом он потащился за этой Галей? Вспомнил первую причину: девушка просила его проводить. А о второй, что она ему понравилась, и заикаться не стал. Это его частная жизнь и к делу не имеет никакого отношения.

— Она попросила ее проводить.

— А как вы зашли в гостиницу?

Плетнев опять помедлил. Хорошо бы соврать, потому что правда звучала очень подозрительно. Но вдруг их кто-то все-таки видел? Черт с ним, с этим прилизанным, пусть удивляется.

— По канату забрались.

— Вы не хотели, чтобы вас увидели? — почему-то оживился лейтенант.

— Да нет… Я…

Плетнев не мог объяснить, почему полез вслед за Галей по канату. Она полезла, и он полез. Но если ответить так, получается, что он совсем без головы. Поперся за девкой только потому, что она его поманила…

— Вы были в состоянии алкогольного опьянения? — то ли помог с ответом лейтенант, то ли, наоборот, осудил его.

— Ну да…

— Вы написали, что познакомились с убитой за два часа до происшествия… Вы знали, чем она занимается?

Плетнев разозлился.

— Она мне свою трудовую книжку не показывала.

— Она предлагала вам… услуги? Говорила о деньгах?

— Нет.

Лейтенант гнул свою линию.

— У вас были интимные отношения с гражданкой Гавриленко?

— Что?

Лейтенант все так же сурово и осуждающе смотрел на Плетнева.

— Вы занимались с ней сексом?

— Нет! А разве это имеет отношение к делу? Девушку убили. На набережной. Я подбежал к ней, когда она уже умирала. А вы спрашиваете, был ли у меня с ней сексуальный контакт! — возмущенно выкрикнул Плетнев.

— Позвольте следствию решать, что имеет отношение к делу, а что нет. Эти двое были сутенерами? Они хотели от вас денег? Поэтому и возник конфликт?

— Я не знал, что она — проститутка. И эти двое мне не представились. О деньгах вообще речи не было. Они пришли именно за ней. Я же написал: у одного в руках был пистолет. Второй нож вытащил. Если бы у них были намерения получить с меня деньги, так дождались бы, когда я с ней пересплю и заплачу. За проделанную ею работу. Обычная практика — клиент платит, проститутка отстегивает сутенеру. Или у вас в Новороссийске иначе?

— Не острите, — осадил его следователь. И уставился в показания Плетнева, холодно блестя стеклами очков.

Плетнев помолчал и, разделяя слова, продолжил:

— Послушайте, товарищ лейтенант, вы что, думаете, что я замешан в убийстве? Я же сам вызвал милицию. У меня и свидетели есть. У вас должны быть и телефон, и адрес свидетелей. Их среди ночи притащили в ваше отделение писать показания. Наверное, они в этой же стопочке лежат, под моими показаниями.

Лейтенант пристально смотрел на Плетнева, и тому показалось, что он хочет его загипнотизировать и расколоть на признание. Психолог хренов… На столе зазвонил телефон, и лейтенант нехотя протянул руку к трубке.

— Васнецов слушает… Да… Это невозможно, я еще не закончил допрос свидетеля.

Выражение лица лейтенанта менялось по мере того, как он слушал своего собеседника. Васнецов мельком взглянул на Плетнева и мрачно произнес:

— Да. Понял… Понял… Да, товарищ полковник.

Положил трубку на телефон и сердито посмотрел на Плетнева.

— Хорошо иметь высоких покровителей, да, гражданин Плетнев? И тем не менее…

Он протянул бумажку Плетневу.

— Подпишите здесь…

— Что это?

— Подписка о невыезде. До выяснения обстоятельств гибели гражданки Гавриленко.

— Подписка? — вскинул брови Плетнев.

Лейтенант уже овладел собой и спокойно провозгласил:

— Ваша непричастность к убийству не доказана. Я не могу вас так просто отпустить.

Плетнев изумился:

— То есть я… подозреваемый? После всего, что объяснил вам?

— Пока нет. Но вы единственный, кого видели с убитой. К тому же вы ничего толком не смогли объяснить. — Он покосился на телефон и продолжил: — И если бы не звоночки от друзей, я бы вас закрыл к чертовой матери прямо сейчас.

Плетнев сжал кулаки, но на лице его ясно читалась ярость.

— Слушай, лейтенант…

— Вы свободны, гражданин Плетнев. Когда вы мне понадобитесь, я вас вызову.

Он злорадно взглянул Плетневу в глаза, и тот усилием воли сжал зубы, чтобы не высказать все, что хотелось в адрес этого зарвавшегося мента.

На улице он первым делом прошелся по бульвару в поисках свободного места на скамейке. Мамаши и бабушки уже вывели на утреннюю прогулку детишек и с упоением вели беседу, словно их месяц держали взаперти и наконец выпустили на волю. Плетнев поморщился от их трескотни. Обсуждались вчерашние сериалы, отвратительное качество стирального порошка, который рекламировали по телевизору, а от него линяет белье. Делились рецептами всевозможных блюд, жаловались на равнодушие мужей, злых свекровей, нерадивых невесток, мечтали о богатых спонсорах, и еще всякую ненужную информацию выдавали неумолкающие женщины, устроившие в городском парке международную женскую конференцию. Краем уха Плетнев услышал обрывки фраз на украинском и молдавском языках и даже приметил двух чернокожих девиц, которые копались в песочке со своими кудрявенькими пупсами. Наконец Плетнев добрел до скамейки, где спал, укрывшись газетой, бомж, аккуратно поставив у скамейки кроссовки, разношенные в хлам. Никто не рисковал присесть рядом, хотя местечко еще оставалось. Боялись заразы. Но Плетнев, за ночь подружившись с бомжами, почувствовал в этом родного человека и сел на краешек скамейки. По-хорошему стоило бы позвонить Турецкому. Поблагодарить за чудесное спасение. Антон представил, как тот будет его отчитывать, и звонить сразу расхотелось. Было множество вариантов с пользой провести время. Сходить в Макдоналдс. В это раннее время там народу еще мало, так что в туалете можно было заодно умыться и даже побриться одноразовой бритвой. А потом уже и перекусить. После этого не грех было бы съездить на набережную и покрутиться у баржи. Посмотреть свежим взглядом на место происшествия. То есть место убийства. И сделать какие-то выводы.

В Макдоналдсе в это раннее время действительно народ собрался в основном одинокий, а потому в небольшом количестве. Пили кофе, ели свои биг-маки и макали картошку в соусы. Все это молча, под милую, немного печальную музыку, которая неназойливо скрашивала жизнь ранних посетителей. Видно, по утрам сюда сходились те, кому даже завтрак готовить дома было в лом.

В туалете вообще ни единого человека. Хоть стиркой занимайся — никто не помешает. И чистота такая, что даже глаз радовался. Не то что в туалете отделения милиции, где он в основном отмывал руки, а на лицо плеснул водой под громкие возмущенные вопли бомжей — все хотели на халяву воспользоваться благами цивилизации. Так что теперь Плетнев не торопясь и с удовольствием умылся, вытащил одноразовую бритву, которую купил в киоске, и, намылившись жидким мылом, тщательно побрился. Если бы не синева под глазами, выглядел Антон если не хорошо, то на четверку с минусом. Сделал несколько резких движений, повернувшись туловищем то вправо то влево, помахал мельницей руками, одним словом — зарядкой тоже не пренебрег. И совсем уже бодрый взбежал по ступенькам в зал. Позавтракал Плетнев с удовольствием. Даже не ожидал, что на этот раз ему так понравится паршивенький кофе, а огромный биг-мак покажется почти натуральной едой. Все-таки хорошо вернуться к цивилизованной жизни! Надо ценить такие моменты, подумал Плетнев, слушая романтическую музыку и откусывая большими кусками от биг-мака.

Плетнев решил по городу не бродить и времени не терять, а сразу взял такси, чтобы подъехать к барже с надписью «Отель „Ставрида“. Таксист не удивился желанию клиента в такое неурочное время посетить известное в городе заведение. Его безучастное лицо вообще ничего не выражало. Только, уже высаживая пассажира у баржи, он бросил в открытое окошко:

— Слышь, мужик, тут невдалеке вчера поножовщина была. Девчонку зарезали. Думаю, из этого отеля. Не мое дело, но я бы сюда теперь не совался.

Плетнев поднял руку ладонью вверх, дескать, спасибо, приятель, учту, и дождался, когда таксист отъехал.

На баржу подниматься он пока не собирался. На первый взгляд, все еще спали. Ни единого человека, ни звука. Как раз на это и рассчитывал Плетнев. Тутошнее население трудится в основном по ночам, потому и спит до обеда. Плетнев медленно прошелся по набережной, поглядывая искоса на «Ставриду». Решил пойти в противоположную сторону и добрел до маленького скверика — пустынного и сильно запущенного. Сюда, наверное, законопослушный народ не забредал. Под ногами валялись окурки, раздавленные шприцы, презервативы, бутылки, чьи-то трусики и даже носки. Горы мусора никто не убирал. Даже дворники, наверное, опасались сюда заходить. А может, их и не полагалось в таком подозрительном месте. Скамейки заплеванные и загаженные птичьим пометом, потому что деревья смыкались над головой густыми кронами, и птицы, гнездившиеся в ветвях, орали, как на базаре. Рискованно было располагаться на виду у этих небесных созданий без опасения, что тебе на голову нагадит какая-нибудь здоровенная ворона. И откуда их здесь столько? Совсем рядом, над морем, стаями носились чайки, острыми крыльями рассекая воздух, а здесь, в сквере, обитала колония ворон и охраняла свое царство отвратительным хриплым карканьем. Обе колонии сторожили свои просторы и не вступали между собой ни в какие контакты. Плетнев посчитал, что это пустынное и гаденькое место — удачный наблюдательный пункт. Но надо себя обезопасить от атаки сверху. Подобрал газету, которую кто-то оставил на скамейке, вывернул ее чистой стороной и набросил себе на голову, завязав в виде женского платка. Усмехнулся, представив, как выглядит со стороны. Но красоваться было не перед кем. Вороны разорались еще громче, возмущенные проникновением в их пределы. Антон швырнул вверх бутылку, они вспорхнули целой стаей и с негодующим карканьем перелетели на соседнее дерево.

Пол-двенадцатого дня. Интересно, когда просыпается население «Ставриды»?

В двенадцать часов появились первые ее обитатели. На палубу вышли три девицы в весьма откровенных нарядах. Они о чем-то шушукались, собираясь, видно, сойти на берег. Но тут, Плетнев не поверил своим глазам, на палубу почти выбежал давешний долговязый, которого он вчера так удачно вырубил, повредив ему руку. Сейчас забинтованная рука висела на ярком женском платке, перевязанном через плечо. Парень что-то злобно говорил, жестикулируя второй рукой, как лопастью вентилятора, потом махнул в сторону кают и скрылся за дверью. Девчонки понуро побрели обратно. «Домашний арест» — констатировал Плетнев. А как же работа? Не успел он закончить свою мысль, как к барже подкатила черная «тойота» и из нее вышла знакомая фигура — вчерашний тип, похожий на боксера, с которым был этот долговязый. Он быстро поднялся по трапу и скрылся за той же дверью. Его не было довольно долго. Появился вместе с долговязым минут через двадцать. Они облокотились на перила палубы и о чем-то разговаривали. Между ними явно возник спор. Оба размахивали руками. Долговязый направился было к трапу, но боксер что-то резко сказал, и тот остановился. По трапу спустился боксер, сел в машину и укатил. Долговязый остался стоять на палубе и уныло смотрел вслед машине. «За цербера остался», — решил Плетнев. Дальше события развивались веселее. Подъезжали машины, вываливались моряки, бодренько поднимались по трапу и разбредались по каютам. Некоторые приходили пешком. Это уже, наверное, завсегдатаи, которые знали, куда идут. Жизнь бурлила. Плетнев от нечего делать решил вести статистику посещений. Интересно бы еще знать, сколько девчонок работает в этом борделе? Так сказать, вывести среднее арифметическое по количеству клиентов на душу населения.

Наплыв клиентов рассосался, наступило затишье. Плетнев соорудил из газеты наполеоновскую треуголку и снял с себя рубашку, обвязав ее вокруг пояса. Выломал высокую ветку, обстругал ее перочинным ножиком. Придирчиво осмотрел самодельную удочку и остался доволен. Нацепил темные очки и не торопясь пошел к «Ставриде». Ни дать ни взять — рыбак идет на рыбалку. Правда, в такое время дня вряд ли он может рассчитывать на удачный клев, но что взять с мужика, который недавно проспался и с бодуна захотел свежей рыбки? Плетнев брел, покачиваясь, бормоча что-то себе под нос. На палубе появились две девчонки и насмешливо крикнули: «Дяденька, а вы не ошиблись адресом? Может, к нам зарулите? Удочка у вас знатная…» Обе расхохотались громко и вызывающе. Вышла третья, лениво посмотрела вслед мужику и сказала: «Нашли кого зазывать. Он же пустой. Даже на пожрать бабок нет». Девчонки заспорили, упражняясь в остроумии, а Плетнев помахал им рукой и чуть не упал, так вошел в роль.

Не напрасно он шел так медленно, едва переставляя ноги и пошатываясь. Это давало ему возможность смотреть под ноги и не пропустить того, ради чего он покинул укромный скверик. Вот бурое пятно на асфальте. Естественно, кто же его будет смывать среди ночи. А днем о нем никто и не вспомнил. Плетнев покачнулся и сел ровнехонько рядом с пятном. До него донесся звонкий девичий смех. «Смейтесь, смейтесь, пока вам весело», — беззлобно подумал Плетнев. Его глаз отметил бурый след мужского ботинка. Кто-то наступил в кровавую лужу. След вел в ту сторону, откуда появился Плетнев. Кряхтя и охая, Антон встал сначала на четвереньки, тем временем осмотрел траву и не увидел ничего особенного. И пошел обратно, заметив еще несколько следов от той же обуви на кромке дорожки у самого газона. Следы были уже нечеткие, а вскоре и совсем исчезли. Девчонки ушли, и Плетнев опустил голову, глядя себе под ноги, будто боялся споткнуться. Темные следы протекторов машины… Эх, был бы фотоаппарат, — вздохнул Плетнев. Но рядом следы еще одной машины, и еще… На это оживленное место машины подъезжают так часто, что идентифицировать следы протекторов с одной из них очень затруднительно. Если бы иметь в помощниках парочку ребят, да проследить за машиной Боксера, да снять с колес его машины отпечатки протекторов… Да найти машину, на которой приехал вчерашний убийца… А ведь его, этого таинственного убийцу, Плетнев не видел. Вот блин так блин!

Плетнев задумчиво брел по асфальтированной дороге, загребая ногами и поднимая пыль. Со стороны казалось — человек так и не понял, куда идет и зачем. Добрел до скверика и на виду у возможного наблюдателя стал расстегивать штаны. Руки не слушались, пальцы путались в пуговицах. Он ступил два шага вперед и оказался среди деревьев. Отсюда его уже никто не видел. А интересно, следил за ним кто-нибудь или нет? Плетнев снял свою треуголку и раздвинул ветки кустов. На палубе пусто. Но подъехала еще машина, серая «ауди». Вышел какой-то толстомордый в широких джинсах и полосатой рубашке. Чисто рефлекторно оглянулся. Так оглядывается человек, который предполагает слежку. Тяжело стал подниматься по трапу. Навстречу выбежал долговязый и угодливо наклонил голову, выслушивая гостя. На палубе постояли недолго, вместе спустились и пошли по уже известному пути Плетнева, к месту убийства. Где от лужи засохшей крови вели следы в противоположную сторону от баржи. То есть в сторону к скверику, где так удачно расположился Плетнев. Бандиты остановились на том месте, где пятнадцать минут назад стоял Плетнев. Квадратный мужик указал пальцем на асфальт и что-то сказал долговязому. Тот быстро почесал к барже и уже минут через десять бежал с ведром с водой и шваброй. Понятно, девочкам не доверяют. Сами решили избавиться от следов преступления. Долговязый усердно тер шваброй асфальт, макая тряпку в воду. Остатки воды вылил на траву, и оба пошли опять к барже.

«Кто же этот тип? — раздумывал Плетнев. — Он в курсе вчерашнего убийства. Значит, помимо Долговязого и Боксера, этот тоже заинтересован в том, чтобы дело осталось шито-крыто. Не он ли вчера пырнул Галю? И теперь приехал замести следы. Очень вовремя, потому что на горизонте появилась милицейская машина».

За ментами наблюдать было скучно. Они раза три прошлись по набережной, но на солнце асфальт высох мгновенно, и следов влаги не осталось. Все трое остановились, что-то обсуждая. Повернулись к барже, посовещались и только тогда направились к трапу. Их не было с полчаса. Вышли они в сопровождении Долговязого. Он пожал им руки, и менты резво пошли к машине.

Естественно, чего еще можно было ожидать? Что Долговязый скажет: «Да, мы вчера хотели кончить Галину, но ее зарезал кто-то другой»? Наверняка она была без документов. И бандиты могли избавиться от ее паспорта, по крайней мере, еще вчера. А девочки, если их и опрашивали, явно уже предупреждены и не станут болтать ничего лишнего. Им здесь жить и работать. Вернее, в другом порядке — работать и жить.

Плетнев надел рубаху и тщательно заправил ее в джинсы, чтобы она натянулась и сама собой разгладилась. Ему еще в люди выходить, и он не хотел своим мятым видом привлекать к себе внимание. Антон уселся на скамеечку и, наблюдая за баржей, сделал для себя несколько выводов. Первое. Убийцу Гали видел молодой человек, который подписал вчера свидетельские показания. Второе. Он его видел издали, в темноте, так что опознать никак не сможет. Третье. Не опознанный никем убийца остается неизвестной личностью. И если предполагать, что это тот мордатый, который заставил мыть асфальт долговязого, то все равно прямых доказательств нет. Может, он главный распальцовщик из банды сутенеров и просто решил избавиться от кровавых следов. Чтобы не было лишнего кипеша. Сколько ни смотри на эту чертову баржу, нового уже ничего не увидишь. Зато стало ясно, что Долговязый — вовсе не бывший парень Гали, а ее сутенер. Впрочем, и об этом Плетнев догадывался еще вчера. И тот Боксер с ним в одной упряжке. И оба они за что-то хотели поквитаться с Галей. Остается еще одно лицо, которое могло бы кое-что прояснить. Это вчерашний разносчик пиццы. Якобы друг Гали. Он вроде нормальный парень. Но сколько его еще дожидаться? Да и каждый ли день он сюда приезжает? Можно наведаться сюда еще вечером. Как раз вчера вечером он как кормилец прибыл со своими пиццами на баржу. И судя по количеству коробок, его товар пользуется спросом.

Тем временем подъехал старенький «мерседес», и Боксер, хлопнув дверцей и включив сигнализацию, быстро пошел к «Ставриде». Что-то они носятся, носятся, какие-то дела затевают. Интересно, что у них происходит?

Плетнев снял газетную треуголку и получил сверху небольшой мокрый шлепок на темечко.

— Ах ты, сволочь! — выругался он и метнул бутылку в наглую ворону, которая примостилась у него над головой на толстой ветке. И едва успел отскочить, потому что бутылка рикошетом отлетела от ветки и едва не угодила ему в голову.

Антон сорвал пучок травы и вытер волосы. Из сквера вышел с другой стороны, но потом все равно пришлось сделать крюк и вернуться к набережной, чтобы спуститься по ступенькам к морю и промыть слипшуюся прядь волос от птичьего дерьма. Не зря он так ненавидит ворон, крысы летучие! Плетнев ворчал, и ему казалось, что эта мерзкая субстанция скользит под пальцами и никак не смывается.

Пока полоскал давно уже чистые волосы, в голову пришла очередная гениальная мысль: выяснить в справочном бюро все адреса пиццерий, которые занимаются доставкой пицц на вызов. Плетнев, конечно, допускал, что их в большом городе может быть до фига. Но вряд ли больше, чем полсотни. Поначалу можно было бы ограничить район поиска поближе к барже. Не станут же клиенты заказывать пиццу с другого конца города.

Возникала новая проблема: вполне вероятно, что кроме легальных пиццерий могут существовать подпольные цеха, где готовили и поставляли пиццы для третьеразрядных потребителей. Типа проституток, которые не станут требовать сертификат качества и прочую документальную дребедень. Так сказать, левое производство. Тогда прочесывание легальных не даст ничего, ведь этот парнишка может оказаться из «левых». Тьфу! Идея не такая уж гениальная. Может быть, как раз гениальным будет простое решение. Например, выманить девчонку из «Ставриды» и спросить, откуда им доставляют пиццу? Дело рискованное, Долговязый не покидает свой сторожевой пост ни на минуту. Да и квадратный так и не выходил. Вон его машина стоит. Хотя нет, ситуация на дорогах меняется каждую минуту, как говорил его инструктор по вождению Глеб Антоныч. По трапу спускался квадратный. За ним Боксер, а замыкал шествие Долговязый. Он остался на нижней ступеньке и уныло смотрел вслед дружбанам. Вдруг Боксер оглянулся и махнул ему рукой. Долговязый радостно побежал к машине, на ходу что-то крикнув девчонкам на палубе. Те закивали головой и нырнули в номера. Троица разделилась на две машины. В «тойоту» уселся квадратный, а двое поспешили к старенькому «мерседесу».

Машина квадратного отъехала, развернулась и на всех газах рванула в город. «Мерседес» постоял несколько минут, потом тоже поехал к центру.

Антон чуть ли не бегом поспешил к барже. Только он поднялся по трапу, навстречу выплыла крупная деваха с разудалой улыбкой на лице.

— Ну че, морячок, в гости пришел? Тогда давай ко мне заруливай. А где твоя форма? В доме моряка переоделся? Надоела? — чесала эта балаболка, словно ей платили за трескотню.

— Уймись, дева, придержи свой язычок, он тебе для другого пригодится, — важно ответил Плетнев, удивляясь самому себе. Надо же, как может, когда нужно!

— Ой не могу, ой насмешил, морячок! — закатилась в смехе деваха.

— Ты меня сначала покорми. Поемши я ух какой! — Плетнев сделал непристойный жест и подумал: «Совсем охренел!»

— Так мы здесь не готовим, — захохотала здоровушка. — Разве что если пиццу заказать.

— Валяй. Четыре. Мне две, и тебе две.

— А не лопнем? — залилась та опять.

— В самый раз. А ждать долго?

— Ща узнаем. Обычно Кирюша минут через тридцать привозит на своей таратайке.

Девчонка начала набирать номер телефона. Держала трубку возле уха, и ее оживление сменилось удивлением.

— Надо же, телефон отключил. Первый раз… Обычно Кирилл несется со всех ног, у него же процент от выручки. Ладно, спросим у девчонок другой номер. Не один же он на свете… Хотя жалко, в их пиццерии вкуснее готовят.

— Левак или легальный? — солидно спросил Плетнев. — В смысле, леваком не отравимся?

— Какой левак? Мы здоровье бережем, у нас работа вредная. Мы потому у него и берем, что проверенный. Не волнуйся, еще никто не травился. Разве что ты будешь первым, — захохотала девица. — Ладно, шучу… Ну, ты проходи, ща выясню у девчонок. Может, еще кого знают? А то с Кириллом у нас связь только по его мобильному.

— Я здесь подышу, а ты иди узнай, — предложил Плетнев и подставил солнцу лицо и раскинул руки, словно собрался загорать.

— А загорать лучше голым, загар ровнее… — зашлась в смехе деваха и нырнула в дверь. Только она скрылась, Плетнев сбежал по трапу и быстро пошел по набережной в сторону центра.

Ему нужен был именно Кирилл. Но его телефон, как сказала девчонка, почему-то молчал. Может, у него сегодня выходной, а может, у него есть основания скрываться. Залечь на дно… Он вспомнил фразу паренька свидетеля, что Кирилл рванул на мопеде. Если испугался бандита — это одно, а если он его узнал — тогда совсем другое дело. И даже можно сделать еще одно предположение: этот Боксер туда-сюда катается не просто так. Он тоже может искать Кирилла. В любом случае, Плетнев может пока разрабатывать только эту линию.

11

Еще в полдесятого утра Турецкий полистал свою записную книжечку, нашел телефоны Новороссийской прокуратуры и, сделав несколько нужных звонков, выручил Плетнева. Он так толком и не знал, что успел натворить Антон. Но торчать дома и устраивать ему торжественную встречу в планы Турецкого не входило. Наоборот, пускай сам дома обдумает, как он докатился до жизни такой, что ночь в «обезьяннике» пришлось провести, а Турецкого ждали интересные дела. На сегодня у него была намечена встреча со следователем Грабовенко, который вел дело Анны Гущиной. Для этого пришлось сделать звонок в Москву Меркулову.

— Вы все еще в Новороссийске? — удивился тот. — А я уже жду от вас звонка из Москвы… Ирина мне доложила, что Васю забрала и оставила вас черт знает в каком виде. Надоели вы ей оба хуже горькой редьки. Смотри, Саша, доиграешься! Я думал, вы вслед за ней вернетесь, свои грехи искупать… Как же я был наивен!

— Все путем, дружище, не волнуйся, — успокоил его Турецкий.

— Сейчас уже не волнуюсь. Голос у тебя нормальный, значит, действительно все в порядке. Когда явитесь?

— Да дело тут одно подвернулось. Так что немного задержимся.

— Интересное? — полюбопытствовал Меркулов.

— Да, нужно раскрыть одно убийство десятилетней давности.

— Ничего себе… Действительно интересное.

В голосе Меркулова прозвучало уважение. Он нисколько не сомневался, что Турецкий справится и с этим.

— У меня только просьба к тебе, Костя. Запиши фамилию следователя — Грабовенко Василий Петрович.

— Записал, а теперь что?

— Позвони, будь другом, в прокуратуру Новороссийска по телефону…

Турецкий продиктовал телефон.

— И что говорить? — Меркулов был действительно настоящим другом. Даже не спросил, зачем нужно звонить из Москвы.

— Поговори солидно, как ты это умеешь, что к Грабовенко сейчас придет следователь из Москвы Турецкий. И что предстоит распутать одно дело. Дескать, Москва очень заинтересована, чтобы то дело было пересмотрено. Не забудь назвать все мои регалии.

— Ну хитрец… Ладно, позвоню. Сам-то как? Головка не бо-бо?

— Обижаешь, начальник. Я уже два дня как завязал. Видишь, сразу за дело взялся, надо помочь хорошему человеку.

— Очередной красотке?

— Какая же у меня, оказывается, подпорченная репутация… — фальшиво огорчился Турецкий, но возражать не стал.

— Ты там все-таки поосторожнее, — напутствовал на прощание друга Меркулов. — И за Плетневым присмотри. Не нравятся мне ваши загулы.

— Кому же они нравятся? — горестно ответил Турецкий. — Но мы исправляемся. Во всяком случае, я. А сейчас Плетнева выпустят из каталажки, и его постараюсь на путь истинный направить.

— Что он уже натворил?! — вскричал Меркулов.

— Ничего плохого. Правда, и хорошего мало. Раз его замели… Потом расскажу. Все, звони Грабовенко, хочу с утра его застать на рабочем месте.

Турецкий слышал, как Меркулов чертыхнулся, прежде чем положить трубку.

Минут через двадцать Меркулов перезвонил Турецкому.

— Грабовенко тебя ждет. Я своим звонком привел его в некоторое изумление. Так что бери его тепленьким. Кстати, Ирина тебе привет передает. Звонила только что. Но на тебя еще серчает, так что ты ей пока не звони. Она сказала, что еще не совсем отошла. Злоба ее душит, это ее слова.

Турецкого немного огорчило предупреждение Меркулова. Ведь Ира оставила вполне миролюбивую записку, в ее словах не было ни намека на желчь или злобу. Наверное, это ее психологические штучки. Чтобы не усугублять ситуацию. Правда, иногда на нее, как говорится, накатывало. Чем больше она думала о проступках Турецкого, тем больше нагнетала страстей. Но что он может сейчас поделать, находясь вдали от нее? Только выжидать. Время лечит. Пройдет несколько дней, вылечит и ее. Вот тогда он и позвонит. А сейчас его от огорчительных мыслей может отвлечь только работа.

Тетя Валя кормила во дворе кур, и они с заполошным кудахтаньем кучковались у ее ног, толкаясь и иногда запрыгивая друг на дружку.

— Та тю на вас! — привычно поругивала она шумное хозяйство и последнюю пригоршню пшена бросила подальше от себя. А то некоторые нетерпеливые особи уже норовили запрыгнуть на ее ноги и потоптаться по ее тапкам.

Когда Турецкий вышел на крылечко, тетя Валя подняла голову и всплеснула руками.

— О, какой красавец, прямо любо-дорого посмотреть! Далеко ли собрался с самого утра, не пивши не евши?

— Я чайку попил, тетя Валя. Что-то ничего больше не хочется.

— А где ж твой дружок? Что-то не видно его, не слышно. Неужто дома не ночевал?

— Не ночевал, тетя Валя. Но скоро уже придет. Так что вы уж будьте добры, позаботьтесь о нем. Вот уж кого нужно будет сытно покормить.

— Где гулял, там пускай и кормят, — проворчала тетя Валя, не одобряя легкомыслия Плетнева — отца почти взрослого сына, которому надо же брать с кого-то пример, раз у него, сиротки несчастного, матери нету. А какой тут пример, когда папаша так и норовит либо рюмку опрокинуть, либо приударить за женским полом. Ужас до чего ветрогон этот Антон. С кем поведешься, от того наберешься. Вот и Сашку сбивает с панталыку. Если бы не этот бесшабашный дружок, ее племянник не доставлял бы ей столько хлопот. В детстве был же замечательным мальчиком. По деревьям лазил, с крыши сарайчика прыгал, но чтобы водку пить!

Она залюбовалась статной фигурой племянника, такой солидный мужчина, все при нем: и умный, и красавец, а с женой только помирятся, не успеешь оглянуться — опять свары. Правда, была бы тетка ему женой, уж досталось бы ему от нее! И что мужики за порода такая? Не хотят тихого семейного счастья, им страсти подавай. Да желательно на стороне…

— А надолго ли ты, Сашко, уходишь? — решила проконтролировать племянника тетка.

— Может, и на весь день. Как сложится, — ответил деловой племянник и вышел на улицу.

Тетка припала к щели между потемневшими досками штакетника и проследила, как Сашко проголосовал, небрежно помахав перед машиной, и остановил чистенькую иномарку.

Куры доругивались за последние зернышки пшена, и тетя Валя пошла к грядке нарвать к обеду зелени. Может, Сашко приедет и пораньше — голодный, надо ему сварить борщ. Он любит ее борщи, всегда нахваливает.

Рослый водитель, похожий на Джеймса Бонда, доброжелательно улыбнулся Турецкому, когда тот садился в машину. Но стоило клиенту назвать адрес, Джеймс Бонд нахмурился. Не понравился ему пункт назначения. Но деньги, как говорится, не пахнут, особенно халявные, если их зарабатывать на машине шефа и даже не тратиться на бензин. Он покрутил магнитолу и настроил ее на городскую волну. Оба молча слушали новости. Жизнерадостный диктор брал интервью у местных учителей на общегородской педагогической конференции. Не менее жизнерадостная молодая учительница клялась, что с детства мечтала пойти по стопам своих родителей-учителей и их родителей. И даже родителей тех родителей. Турецкий подивился — надо же, четвертое поколение учителей в одной семье. И не обрыдло этой юной выпускнице педвуза слышать изо дня в день в течение всей ее недолгой жизни разговоры о школе.

Сводку криминальных новостей принялась сообщать диктор таким хулиганским голосом, что Турецкий подивился — как ее допустили информировать народ о серьезных преступлениях.

«Вчера на набережной возле баржи „Ставрида“ было обнаружено тело неизвестной девушки лет двадцати. Документов при ней не оказалось. Проводятся разыскные действия. Задержан свидетель, который, возможно, является соучастником преступления. В интересах следствия имя задержанного сотрудники милиции не сообщают».

— Проститутка, наверное, — подал голос водитель.

— А почему вы так думаете? — удивился Турецкий.

— Так всем известно, на этой барже притон.

— А милиция куда смотрит?

— Вот такая у нас милиция… — недовольно взглянул на попутчика водитель, подъезжая к прокуратуре. Турецкий протянул ему деньги и поблагодарил. Джеймс Бонд молча взял деньги. Турецкий подмигнул ему:

— Напрасно напрягаешься. Я не доносить приехал, а спасать хорошего человека.

Агент 007 недоверчиво посмотрел на Турецкого и независимо ответил:

— А мне по фигу! — и газанул с места.

Дежурный сверил паспорт Турецкого с записью в журнале и пропустил его.

В кабинете за солидным столом сидел крупный мужчина. Ворот его джинсовой рубахи был расстегнут и открывал золотую цепь внушительного размера. Такие цепи Турецкий видел обычно на бандитах. Но времена меняются, иногда трудно внешне отличить бандита от следователя.

Грабовенко, невзирая на свою внушительную фигуру, из-за стола все-таки встал и протянул руку Турецкому.

— И какие дела привели московского важняка к нам, в провинцию? — осклабился он и сверкнул двумя золотыми коронками на клыках.

— Ну, скромничаете… — усмехнулся Турецкий. — Новороссийск — вполне цивилизованный город, современный. Во всяком случае, я его уже достаточно изучил, и он мне нравится. И люди у вас интересные, общался.

— Люди везде интересные, особенно если копнуть поглубже, столько открывается, диву даешься… — заметил Грабовенко и приглашающим жестом указал на стул напротив себя.

— Присаживайтесь, я вас внимательно слушаю.

— Меня привело к вам дело весьма неожиданное. Оно уже давно раскрыто, человек получил срок согласно статье сто девять пункт два, отсидел и даже вернулся к нормальной жизни.

— На то мы и работаем с преступниками, чтобы они, отбыв наказание, возвращались к нормальной жизни, — парировал Грабовенко и даже слегка подбоченился. Мол, знай наших, работаем не за страх, а за совесть.

— Да вся беда в том, что человек вроде отбыл наказание за несовершенное им убийство. Несправедливо его осудили. Хочу разобраться, что это — судебная ошибка или злой умысел?

— Даже так? — поднял правую бровь Грабовенко, и в его глазах появилась злинка. Он сцепил перед собой пальцы, облокотясь локтями на стол. Руки у него были могучие, ничего не скажешь. Даже сквозь джинсовую ткань рельефно выделялись мышцы.

— Я ничего не утверждаю. Но разобраться нужно. Невзирая на то, что прошло достаточно много лет.

— Что за дело? — сердито проговорил Грабовенко, будто его уже обвиняли в ошибке.

— Дело Гущиной Анны. Вы его вели. Десять лет назад. Чемпион страны по пулевой стрельбе. Причинение смерти по неосторожности.

Грабовенко нахмурился. Он изобразил мучительный процесс воспоминания. Хотя Турецкий готов был побиться об заклад, следователь вспомнил дело Гущиной, едва он назвал ее фамилию.

— А точнее время назвать можете? Чтобы я архив запросил.

— 1997 год. Июнь месяц. Одиннадцатое число. Межрегиональные соревнования на стрельбище в пятнадцати километрах от Новороссийска.

— Припоминаю… — Грабовенко разлепил пальцы и припечатал ладони на стол. — Так там все ясно. Об ошибке и речи нет. Тем более о злом умысле. Экспертиза подтвердила, что пуля, извлеченная из тела трупа, выпущена из ствола Гущиной. Это факт. А мы, следователи, опираемся только на факты.

— Отличная у вас память, Василий Петрович. Столько дел проходит через ваши руки, а вы помните убийство десятилетней давности.

— Так ведь не обычная бытовуха или бандитская разборка. Не часто спортсмены, тем более чемпионы, попадают в такую переделку. А женщина-стрелок на моей памяти — первый раз.

— Да и у меня подобных дел не было, — сказал Турецкий. — Но я бы хотел ознакомиться с делом Гущиной.

— Только в моем присутствии, — быстро сказал Грабовенко.

— Согласен. Запросите, пожалуйста, архив, — невозмутимо попросил Турецкий.

— На это нужно время.

— Разве архив на другом конце города? — искренне удивился Турецкий.

— Нет, — неохотно ответил Грабовенко. — В нашем здании. Но знаете, человеческий фактор… Скоро обеденный перерыв.

— Времени еще предостаточно, — парировал Турецкий. — Рабочий день только начался. Я предполагал, что может возникнуть некая проблема с человеческим фактором, потому и приехал к вам пораньше.

Грабовенко угрюмо начал набирать номер телефона. Он не поднимал на Турецкого глаза, и тот понял — скрывает неприязненный взгляд. Дело давным-давно закрыто, для следователя в нем никаких неясностей нет. А тут приезжает московский проверяльщик и непонятно по какой причине ворошит старое.

Когда принесли наконец несколько томов дела Гущиной, Турецкий успел немного вздремнуть, пересев в удобное кресло в углу кабинета. Он не обращал внимания на красноречивые вздохи Грабовенко, его недовольное сопение, хождение того по кабинету, телефонные звонки. Турецкий умел отключиться от внешних раздражителей, когда предстояло нечто важное.

Знакомиться с материалами дела он начал с показания свидетелей. Неожиданности начались сразу. Все свидетели, в составе двадцати восьми человек, утверждали, что Гущина не могла промахнуться. Ни один из них не верил, что пуля, поразившая человека, вылетела из ствола Гущиной. Тренер Лагутин — тот вообще едва ли не клялся своей жизнью, что ручается за Анну Гущину.

Протоколы свидетельских показаний были составлены по всей форме. Вчера от двух разных людей Турецкий услышал, что Белобров приходил на стрельбище в состоянии опьянения, но ни в одном свидетельском показании и словом никто не обмолвился об этом. А ведь именно он находился рядом с Гущиной. Стреляли одновременно. Допустим, мог промахнуться Белобров. Но в его показаниях ни малейшей тени сомнения, — Гущина отличный стрелок. То есть давая показания в ее пользу, он как бы рисковал, что могут заподозрить его. Или был уверен, что уж его-то подозревать в ошибке не станут? Хотя его позиция понятна: не станет же он высказывать подозрения против Гущиной, если сам в тот момент стрелял по мишени. Со свидетелями все ясно. Даже если кто-то и мог пролить свет на события одиннадцатого июня, не факт, что он хотел это сделать. Мало ли по каким причинам кто-то умолчал об отдельных обстоятельствах происшествия. Впору опять вспомнить о человеческом факторе.

В кабинет Грабовенко тем временем заходили сотрудники, жизнь кипела, но все это проходило мимо Турецкого, погруженного в чтение материалов. Привели на допрос какого-то мужика, подозреваемого в покушении на жену, который сразу начал давать показания. Мужик был в состоянии шока и отвечал на жесткие вопросы следователя как в бреду. Казалось, он не совсем понимает, где он и что происходит.

Турецкий просмотрел схемы расположения стрелков на стрельбище, приложенные к показаниям свидетелей. Все три совпадали. И под всеми обозначенными фигурами стрелков стояли их фамилии. И здесь все ясно. Пока зацепка была только одна: Белобров на соревнование явился подвыпивший. Но свидетельских показаний на этот счет нет. И даже если дядя Миша и Константин Мартынов подтвердят это обстоятельство десятилетней давности, кто станет принимать их всерьез? Спустя столько лет этот факт подтвердить невозможно.

А вот схематический чертеж, над которым поработал профессионал. Графически восстановлена траектория полета пули, выведение ее в место на схеме, откуда предположительно произведен выстрел. Чертеж стрельбища и местности в двух проекциях, отмечено условно тело погибшего и пулевое повреждение. Соединенные линии продолжают линию в направлении, обратном полету пули.

Турецкий обхватил голову руками и напряженно изучал чертеж и его расчетные выводы. А ведь есть зацепка! Обратная линия полета пули свидетельствует о том, что во время выстрелов Гущиной и Белоброва директрисы полета их пуль практически совпадают. Значит, виновниками гибели человека могли быть как Гущина, так и Белобров! Почему же никто не высказал подозрения в адрес Белоброва? Или высказывали, но только это нигде не зафиксировано? Турецкий стал перелистывать страницы дела. Нет, имя Белоброва не упоминается. Только его личные показания. Да и в тех он даже защищает ее. Хотя можно ли назвать словами защиты его оговорки, что имеет место несчастный случай? Между тем он заявляет, что первый готов поставить свою подпись под прошением о смягчении наказания для Гущиной. Итак, своей защитой он не отрицает, что она могла допустить ошибку.

Турецкий так увлекся изучением чертежа, что не услышал, как Грабовенко в очередной раз встал из-за стола и подошел к нему.

— Ну, и что нового вы узнали? — искусственно равнодушным тоном спросил Грабовенко.

— Да пока ничего, — также равнодушно ответил Турецкий. — Скажите, Василий Петрович, а с экспертом по баллистике Желтковым можно увидеться?

— Да, он на втором этаже. Последняя дверь направо. А что? — сразу насторожился Грабовенко.

— Да хочу кое-что уточнить.

— Но ведь в его заключении все описано подробно. Я бы сказал, исчерпывающе.

— Я уже прочитал заключение. Но мне хотелось бы с ним поговорить. Так что я вас ненадолго покину. Вы уж извините, что я задержался. Не хочу вас огорчать, но, возможно, мне придется провести у вас в кабинете целый день. А может, и не один.

— Я обедать ухожу, — буркнул Грабовенко. — Кабинет закрою. Так что приходите не раньше чем через час.

— Хорошо, — дружелюбно улыбнулся Турецкий. — Только позвоните ему, пожалуйста, чтобы он не очень удивился. А то не хочется его волновать. Если я представлюсь, что приехал из Москвы по делу десятилетней давности, еще чего доброго напугаю его…

— Он у нас не из пугливых, — пробурчал Грабовенко, но телефонную трубку взял.

— Благодарю вас. Приятного вам аппетита.

Турецкий излучал саму вежливость, и Грабовенко в ответ изобразил на лице кривоватую улыбку. Он все еще не мог взять в толк, зачем понадобилось возвращаться к давно закрытому делу, и поэтому с трудом скрывал раздражение.

За дверью слышались голоса, веселый смех. Похоже, у эксперта собралось общество. Турецкий постучал в дверь, выглянул невысокий худощавый человек средних лет в больших очках на крючковатом носу и первый протянул руку.

— Желтков Иван Григорьевич.

Турецкий назвался и пожал его небольшую крепкую руку.

— А это мои гости, коллеги, — представил Желтков небольшую компанию, которая сидела вокруг лабораторного стола, заставленного бумажными тарелками со скромной закуской. Две бутылки с водкой, уже наполовину опустошенные, стояли между тарелками.

— У меня сегодня день рождения, так что вы как раз к столу. Вот решили воспользоваться обеденным временем и отметить, так сказать, в узком кругу. Прошу вас… — радушно пригласил он Турецкого.

Тот смутился только на секунду, но, почувствовав, как в животе заурчало от голода, принял приглашение.

— Мои поздравления! Кстати, вы курите?

— Да, а что? Сильно накурили?

— Да нет, хочу вам сделать небольшой подарок. А то приходить на день рождения без подарка как-то нехорошо.

Турецкий полез в карман и вытащил зажигалку в виде бронзовой бомбочки.

— Французская. Как раз вам в тему.

Гости рассмеялись, Желтков смущенно улыбнулся.

— Да как-то и неудобно… Но не откажусь. Я коллекционирую зажигалки. А такой еще не видел. Тем более французская…

— Тем более в тему… — подхватила миловидная женщина с пышной прической и весело рассмеялась.

Компания Желткова понравилась Турецкому. Они со вкусом, но не жадно, пили водку, закусывая нехитрой закуской, подшучивали друг над другом и было видно, что коллеги относились друг к другу с искренней любовью. Никто не интересовался, зачем Турецкий пожаловал в лабораторию, но любопытные взгляды бросали. Он до поры до времени помалкивал, а потом, освоившись, и сам развеселился и рассказал несколько анекдотов. Час пролетел незаметно, народ стал расходиться. Женщины быстро убрали со стола и, с любопытством взглянув на прощание на московского гостя, вышли.

— Я вас слушаю, — усадив гостя напротив себя, Желтков скрестил руки на груди. Турецкий коротко сообщил, что привело его в лабораторию.

— По результатам расчетно-графического метода экспертизы получается, что человек мог погибнуть как от выстрела, произведенного Гущиной, так и Белоброва. Директрисы полета их пуль совпадают. Но понимаете, Иван Григорьевич, Гущина утверждает, что она не промахнулась. И у меня есть основания ей верить. Меня смутило, что при расследовании рассматривалась только одна версия — виновна Гущина. Но почему? Ведь схема этого не утверждает. Я имею в виду, на сто процентов.

— Помню это дело. Как же! Жалко было эту Гущину, хотя я ее и не видел. Но против факта не попрешь. Дело-то в пуле. Мы ведь проводили идентификацию оружия и пули по следам выстрела.

— У меня есть сведения, что все пули, выпущенные Гущиной, попали в мишень.

— Давайте вместе посмотрим, все-таки много времени прошло. Детали, конечно, забылись… — предложил Желтков и склонился над копией своего заключения.

— Ну да, выстрел был произведен из малокалиберной винтовки, патрон калибра 5,6 миллиметра. Из тела убитого Сумцова извлекли свинцово-безоболочную пулю. Обычная пуля спортивного патрона. Все пули, извлеченные из мишени, пронумерованы… И эта пуля, которую извлекли из тела, тоже получила свой номер. Так… дальше… форма пули, конструктивные особенности, размер — длина, диаметр, маркировочное обозначение… Все пули упаковывались раздельно. — Желтков вслух бегло перечитывал заключение. — Гильзы тоже пронумерованы, их показатели занесены в протокол и схему. А вот прилагаются фотографии гильз.

— Протокол осмотра гильз я тоже читал, — вмешался Турецкий. — Можно пропустить. Это не суть важно в данный момент. Меня интересует идентификация оружия по стреляной пуле и гильзе.

— Пожалуйста, вот заключение экспертизы после отстрела пули в пулеулавливателе. Следы от канала ствола данного оружия совпадают со следами на исследуемой пуле. Полное совпадение данных о калибре, количестве нарезов, угле наклона, направлении и ширине нарезов. Что еще можно добавить? Совпадение указанных характеристик позволяет сделать вывод о том, что сравниваемая пуля могла быть выпущена только из малокалиберной винтовки Гущиной. Мне очень жаль, но это факт.

— Иван Григорьевич, а ведь могло так случиться, что один человек извлекал пули из мишени, а другой из тела погибшего…

— Теоретически могло. И третий человек мог их доставить к нам. То есть вы хотите сказать, что цепочка доставки пуль могла быть прервана? — разгадал ход мысли Турецкого Желтков — Но об этом я ничего вам не могу сказать. Я же не присутствовал в тот день на стрельбище. Мне привезли пули, я с ними работал только в лаборатории.

— Тогда больше не смею вас задерживать. Но если вы вдруг вспомните какую-то странность, что-то необычное во время проведения экспертизы, дайте мне, пожалуйста, знать.

Турецкий вернулся в кабинет Грабовенко, тот уже сидел за своим столом, сосредоточенный и мрачный, и листал какую-то папку. Он едва поднял голову и кивнул Турецкому.

— Василий Петрович, я не вижу в деле сведений о метеорологических условиях одиннадцатого мая, — оторвал от работы следователя Турецкий.

— Вполне возможно. Раз нет, значит, специалист посчитал, что погодные условия не могли повлиять на результаты выстрелов. Если бы был боковой ветер, он оказал бы значительное влияние на полет пули, отклоняя ее в сторону. Ветра не было. Вы посмотрите, там должна быть справка от руководителя стрельбы. Он давал разрешение на открытие огня. Обычно погодные условия учитываются. В летних условиях дальность полета увеличивается незначительно, так что никакой поправки в прицел или в положение точки прицеливания не следует.

Все это Василий Петрович сообщил монотонным голосом, словно читал курсантам давно опостылевшую лекцию. Турецкий выслушал его с вниманием. Даже непривычно, что Грабовенко сказал столько фраз кряду. А то складывалось такое впечатление, что следователь решил отмежеваться от завершенного дела раз и навсегда. Давая понять, что, раз оно закрыто, ничего нового на пустом месте не появится. Конечно, Турецкий и сам знал о влиянии температуры воздуха на изменение дальности полета пули. Он тоже мог рассказать Грабовенко, как следует прицеливаться при температуре, допустим, ниже двадцати пяти градусов. Но не стал. Черт с ним, с Грабовенко, его позиция ясна. Тем более Турецкий постарается нарыть факты в пользу Гущиной. И тогда он посмотрит на эту сытую красную рожу, когда удастся доказать, что Гущина невиновна.

К заключению медэксперта прилагались две фотографии погибшего с подробным описанием ранения, вследствие чего наступила мгновенная смерть. Первый снимок сопровождался подписью «Входное пулевое отверстие в лобно-теменной области», второй — «Выходное отверстие в затылочной области». Похоже, человек повернул голову направо и слегка наклонил ее, и в этот момент пуля поразила его. Следовали данные о размерах входного и выходного отверстия, их форма, цифры… цифры… Основное направление раневого канала, расстояние выстрела. Обычное типовое описание и судебно-медицинская оценка огнестрельного повреждения черепа, вследствие чего наступила смерть Сумцова В. В., который одиннадцатого июня 1997 года имел несчастье стоять в оцеплении, выполняя свой служебный долг.

На столе у Грабовенко зазвонил телефон. Тот поднял трубку, выслушал и недовольным голосом ответил:

— Да, еще здесь. Передам…

Турецкий почему-то сразу понял, что звонили ему.

— Это вас. Желтков просил спуститься к нему в лабораторию.

Взгляд Грабовенко стал острым и цепким. Видимо, его очень занимало, почему Желтков пригласил к себе Турецкого.

На этот раз Желтков пребывал в некотором смущении.

— Александр Борисович, я вспомнил одно обстоятельство. Понимаете, прошло столько лет, так что моя забывчивость извинительна. Вот вы мне сказали, что один человек мог извлечь пули из мишени, другой из тела, я еще добавил, что привезти их мог третий человек.

— И вы сказали о цепочке, которая могла быть прервана.

— Вы ведь тоже так подумали. Не зря же затронули этот вопрос?

— Что вы вспомнили, Иван Григорьевич, не томите!

— Был такой момент, что пуля, извлеченная из тела… не помню, как его зовут… — смутился опять Желтков.

— Сумцов.

— Да, хотя фамилия в этом случае не имеет значения. В общем, пуля пропала.

— Как пропала? — изумился Турецкий.

— После того как привезли пули, извлеченные из мишени Гущиной, и пулю из тела Сумцова, каким-то абсолютно непонятным образом наутро она исчезла. То есть днем доставили, как полагается, каждую в отдельной упаковке, пронумерованную. В тот день я занимался другой экспертизой. На очереди еще несколько нужно было сделать. Утром принялся за эту, а пули и нет…

— Вы говорили кому-нибудь?

— Да, конечно, Грабовенко сказал. Он же вел это дело.

— А он что?

— А он мне и говорит: «Иван, ты что, с ума сошел?! Главную улику проворонил. Ищи где хочешь. Отвечать тебе придется».

— Больше никому не говорили?

— Я не знал, что делать. Сообщить начальству — голову снесут. Попробуй докажи, что я ни при чем. Это же мое хозяйство… Но с вещдоком надо же работать! Какое-то время я потянул, мотивируя тем, что у меня срочная экспертиза. Так оно и было. Грабовенко не подгонял, я даже удивился.

— То есть эта пуля находилась вне контроля следствия, — подытожил Турецкий.

— Выходит, так. Три дня. На четвертый объявилась…

— Каким образом?

— Прихожу на работу, а она лежит вместе с теми, что из мишени. В упаковке и с номером. Как будто и не пропадала.

— Вы сообщили Грабовенко?

— Конечно. Сразу побежал, говорю: нашлась, слава богу! А он мне: я же знал, что она пропасть не могла. Смотрел невнимательно, небось закатилась.

— В упаковке закатилась, как же… — не сдержался Турецкий.

— Я тоже так подумал… Подбросили.

— Подменили, — поправил его Турецкий.

Желтков нервно потер переносицу.

— Вы так думаете?

— А вы тогда подумали иначе?

— Я не знал, что думать. Понимаете, это же уму непостижимо, если так было на самом деле! Тогда грош цена работе эксперта. Где гарантия, что в любом другом случае мы имеем дело с подлинным вещдоком?

— Так, начнем с другого конца. У кого ключ от лаборатории? В смысле, кто имеет доступ к вашей лаборатории?

— Ключ получаю я, расписываюсь. Сдаю — тоже расписываюсь.

— А кто-то из ваших коллег может получить ключ?

— Естественно, в случае моей болезни, командировки, отпуска… Но его можно получить только по особому распоряжению начальства.

— Значит, кто-то проник в лабораторию, пулю подменил. Какая жалость, что одиннадцатого мая вы не провели экспертизу! Тогда точно было бы известно, идентична ли пуля винтовке Гущиной. Или выстрел был произведен из другой винтовки. Но время упущено, пуля пропадает, появляется — и неспроста. Потому что ее нужно было подменить. Вопрос: кому? Кому это выгодно? Кого прикрывал человек, подменивший пулю? А Гущина получила три года. И отсидела два с половиной. Два с половиной года вычеркнутой жизни!

Желтков сидел на стуле нахохлившись, не поднимая глаз на Турецкого. Разговор для него был неприятен, хотя вины его и не было. Разве что не стал тогда бить тревогу, а молчал все три дня. Турецкий, сначала симпатизировавший Желткову, разом в нем разочаровался. Иван Григорьевич, невзирая на свою боевую специальность — все-таки эксперт по баллистике, а не изображает жертву на следственных экспериментах, — оказался человеком нерешительным. «Я не знал, что думать…» «Я не знал, что делать…» Нерешительность в мужском характере Турецкий не уважал. Но что делать, и такие люди бывают в органах следствия.

— Спасибо, что вспомнили и рассказали. Это очень важное сообщение. — И не сдержавшись, съязвил: — Настоящий мужской поступок.

Желтков поднял сухощавое лицо и этот момент стал похож на несчастную собаку колли, потерявшую своего хозяина. Он растерянно поморгал, не зная, как реагировать на слова Турецкого. Но так и не нашелся, что ответить. А Турецкий, сжалившись, пожал его руку и вышел, тихо закрыв за собой дверь.

Пока он поднимался по затертым каменным ступенькам в кабинет Грабовенко, думал, что теперь совершенно ясно: Гущина невиновна. Тот, кто подменил пулю, хотел подставить именно ее. Иначе никакого смысла в подмене не было. В активе оставалось два показания против одного человека — Белоброва. Никто не утверждал, что именно его пуля поразила Сумцова. Но и дядя Миша, и Константин заверяют, что он приходил на стрельбище выпивший. Пьяный водитель за рулем теряет остроту реакции. А стрелок в подпитии — это уже просто катастрофа, угроза жизни любому человеку, волею случая оказавшегося на линии огня, которую из-за потери ориентации меняет стрелок.

Грабовенко стоял у окна массивный и недвижимый, как памятник. Он повернулся всем телом, когда Турецкий зашел в кабинет.

— Ну что? Не зря сходили? — впился своим цепким взглядом в глаза невозмутимого Турецкого.

— Да так, мелочь, — небрежно ответил Турецкий. — Ничего особенного. Я думаю, ему показалось.

— Что показалось? — насторожился Грабовенко, и Турецкий подумал: «А ведь ты умираешь от любопытства, Василий Петрович. И тебе отнюдь не все равно, что мне сообщил Желтков».

— Вспомнил, что когда со стрельбища привезли вещдоки — пули, — одна куда-то подевалась. Именно та, которую извлекли из тела Сумцова. Но потом нашлась. Он мне это сказал на всякий случай, потому что я его попросил сообщить о любой мелочи, которая ему запомнилась.

— Да чепуха это! Ерунда! — загорячился Грабовенко. — Он ко мне тогда прибежал в панике, дескать, исчезла пуля. Смех! Как она может исчезнуть? У нас сроду вещдоки не пропадали. Я ему так и сказал: ищи лучше. Сам затырил куда-то. Не могла она пропасть. Потом пришел, говорит: и правда нашлась. Надо же, какое значение придает этой ерунде! Хотя правильно. Молодец! — спохватился Грабовенко. — В нашем деле ерунды не бывает. Любая мелочь может пролить свет на расследование.

Турецкий слушал и дивился его неожиданной разговорчивости. Вот как его зацепила эта «ерунда»! Глаза горят, щеки раскраснелись. Тут и психологом не нужно быть хорошим, чтобы понять, — сам Грабовенко «ерунде» придает немалое значение. Должно быть, испугался, что всплыла тема о «потерянной» пуле. Делаем выводы: если бы Желтков допустил обыкновенную халатность, безответственность, расхлябанность, Грабовенко доложил бы наверх о служебном проступке коллеги. Но коль следака так распружинило, он очень не хочет, чтобы Турецкий всерьез углубился в данную тему. Грабовенко от нее крючит. Того гляди, удар хватит. Уже глаза вылезают.

Грабовенко быстрым шагом подошел к холодильнику, достал бутылку воды и припал к ее горлышку, заглатывая большими глотками, аж кадык заходил ходуном. Вот так! В активе появляется исчезнувшая, а потом чудом появившаяся пуля, которая точнехонько соответствует оружию Гущиной. И таинственные манипуляции с этой пулей почему-то вызывают дикую жажду у следователя Грабовенко В.П.

А он уже отдышался, поставил бутылку опять в холодильник и приветливо улыбнулся Турецкому. Глазки при этом у него были злые-злые. Вот чему еще не научился следователь, так это чтобы взгляд соответствовал улыбке.

— Удивляюсь вам, Александр Борисович, — между тем уже спокойным тоном заговорил Грабовенко. — Всего денек посидели, а уже, смотрю, и дело почти дочитали, и у эксперта дважды побывали…

— Я вчера еще ваше стрельбище посетил… — похвастался как бы невзначай Турецкий.

Настроение у Грабовенко сразу испортилось. Куда и улыбка девалась. Он открыл рот, чтобы что-то спросить у Турецкого, но тот жизнерадостно продолжил.

— И у тренера Гущиной побывал, у Лагутина. И у одного свидетеля.

Лицо Грабовенко менялось прямо на глазах. Черты лица окаменели, и теперь он стал похож на каменную бабу из диких степей. А еще больше — на воинственного кочевника, который прищурил свой зоркий глаз, целясь в противника. Турецкий почувствовал, что возникшая неприязнь у них взаимная и решил от греха подальше продолжить чтение. Чтобы не встречаться взглядом с этим недобрым человеком. Мало ли что тот может прочесть в глазах Турецкого.

Остаток рабочего дня провели в молчании, которое прерывалось только телефонными звонками на столе Грабовенко да скрипом двери. Народ так и ходил туда-сюда, будто делать нечего. И что примечательно, на Турецкого посматривали с нарастающим любопытством. Словно ждали: а что такого выкинет этот столичный важняк, который целый день как нанятый читает пожелтевшие тома самого заурядного дела? Если бы после свершения справедливого суда подсудимая получила бы пожизненное, тогда понятно. Есть за что бороться. А тут каких-то неполных три года, да и те она уже давно отмотала. И вдруг такая рьяность!

Турецкий не сомневался, что коллеги Грабовенко уже в курсе, чье дело он так тщательно перечитывает.

12

Кирилл все никак не мог отойти после вчерашнего. Когда на его глазах Баул ударил ножом Галю, он был уверен, что следующая очередь его. Потому что Баулу свидетели вовсе ни к чему. И если бы не крик девушки, чтобы он бежал, Кирилл так бы остался стоять, как парализованный, дожидаясь своей очереди. Но Галя крикнула, и он очнулся, а дальше действовал как в тумане. Девушка бросила к его ногам кассету, он схватил, она крикнула ему: «Беги!» — он газанул с места и рванул вперед, едва успев оторваться от Баула. Первые секунды даже чувствовал холодок в позвоночнике, ожидая, что в его спину вонзится нож бандита. Кирилл до сих пор был уверен, что спасся чудом.

Ужасно жалко было Галю. Хорошая девчонка, добрая, как сестра ему была. И деньгами помогла, когда его портовая шпана ограбила и дневную выручку за пиццу отняла, и покормить могла, когда он не успевал поужинать, работая как заведенный. Жаловалась ему, что жизнь у нее никчемная, надоело телом своим торговать, но не решалась ничего менять в своей жизни. Так худо-бедно деньги водились, клиенты не всегда сволочами были, некоторые даже больше таксы отстегивали, когда она рассказывала, что всю семью кормит. При этом Галя так заливисто смеялась, что Кирилл смеялся вместе с ней. Правильно, клиентам надо лапшу на уши вешать, чтобы бабла не жалели.

Только когда речь о Боксере или Бауле заходила, она в лице менялась, боялись их. Каждого из них исчадием ада называла. Тогда уже Кирилл ее подбадривал, велел бросать все к черту и на корабль наняться горничной. Почему-то его предложение Галю не вдохновляло. Она лениво отвечала, что это очень сложно. Документы нужны, а Валерчик у нее паспорт забрал. А кто возьмет на судно горничной без паспорта? Кирилл ей и в милицию советовал обратиться, но она милицию боялась не меньше Баула. Говорила, однажды побывала в их руках. Лица запомнила. А вдруг к ним же попадет на прием? Они ее узнают и тогда неизвестно, чем еще все кончится. Бедная Галка, как же ее семья теперь? Там братья и сестры младшие, мамаша без тормозов, папаша алкаш… Так она ему рассказывала о себе, а ее сестра Нина поддакивала. Но обе при этом улыбались, даже странно. Чего веселого?

Кто ее теперь хватится, если только фамилия известна, а где родня — никто не знает. Может, ее паспорт Валерчик давно в море выбросил… И Нина с позавчерашнего дня на барже не появлялась. Почему-то на душе у Кирилла было нехорошо. Какое-то тяжелое предчувствие угнетало его. Что-то с Ниной неладно. Галя не стала даже разговаривать на эту тему, хотя Кирилл знал, сестры очень привязаны друг к другу. Правда, может, при чужом мужике, то есть клиенте, не захотела откровенничать. И клиент какой-то непонятный, стремный. Вроде и не бандит, а глаз цепкий, изучающий… А куда он подевался? Когда Галя с ним в свой номер зашла, не так много времени прошло. Кирилл быстро раздал пиццу, потом деньги пересчитывал, прошло не больше получаса. Не от него ли бежала Галя? «Ведь от него!» — вдруг оглушила его мысль. Просто так не стала бы она сигать в воду. Он же заметил, что одежда на ней мокрая была, волосы темными прядями висели, как сосульки… А на берегу ее уже поджидал Баул. Видно, они заодно — тот клиент, который вовсе не клиент, и Баул. От клиента она спаслась, а Баул ее настиг.

Кирилл вскочил со стула и забегал по комнате кругами. Как бы разобраться во всей этой дикой истории? Значит, пока он разносил пиццу, а это у него заняло минут двадцать, пока вернулся к своему мотороллеру и считал деньги, это еще минут десять, что-то у Гали произошло с тем мужиком. Пришлось ей от него сматываться, прыгать в воду. Почему нормально по трапу не сбежала? Значит, некогда было вдоль всего борта бежать, а потом по трапу. А море рядом, три прыжка по палубе — и борт. Проплыла, сколько смогла, он знал, что плавает она по-собачьи, совсем недавно научилась. В тех краях, где раньше жила, водоемов не было. Вылезла на берег, а там ее уже Баул поджидал, подстраховывал того мужика, сидя преспокойно в машине. И как только увидел Галю, поспешил за ней. А все дело в кассете. Иначе зачем бы она бросила ее Кириллу и крикнула: «Беги!» Боялась, что из-за этой кассеты и Кирилла не пощадит этот зверюга Баул…

Кирилл мысленно прокручивал сюжет прошлой ночи, и ему стало страшно. А ведь кассета теперь у него, болтается на веревке, он ее петлями развесил, чтобы поскорее просушить. Какая-то тайна есть в ней, если Галя в последние секунды не о жизни своей думала, а как бы кассету эту уберечь, не дать в руки Баулу. Кто знает, если бы она передала ее Баулу, может, и не пырнул бы он девушку?.. А может, все равно бы зарезал. Зверь Баул, исчадие ада… Может, дело не только в кассете, а в том, что она видела запись. И должна была умереть, чтобы тайну с собой забрать? Так решили бандиты и убили ее.

Кирилл проглотил комок в горле и тихо прошептал: «Бедная Галя…» Провел пальцем по ленте. Высохла уже. Можно сматывать на катушку. Раз уж она ему досталась, надо посмотреть, что там записано. Не зря же он тоже жизнью рисковал, на глазах Баула ноги уносил. Хорошо хоть тот не знает, где он живет. А то бы пришлось и отсюда сматываться. Из родного дома. Теперь и работу придется менять, опять искать что-то. Может, тоже в плавание отправиться, как отец когда-то плавал, пока не пропал… Не вернулся однажды из рейса. Никто не видел, что произошло ночью, когда он на вахте стоял… Кирилл с матерью пришли в порт встречать судно «Адмирал Нахимов», и вся команда уже сошла по трапу на берег, смешалась с праздничной толпой, где жены и дети с цветами встречали своих мужей и отцов, радовались, смеялись. А отца все не было и не было. Дядя Сережа с капитаном в сторонке о чем-то говорили, на них поглядывали. Кирилл видел их, а мать все на корабль смотрела, ждала. Потом подошли к ним и, пряча глаза, сказал капитан: «Упал в море ваш отец. Поздно хватились, только когда вахтенный пришел его сменить, а Степана уже не было. Тревогу подняли, весь корабль осмотрели, прожектора включили, по волнам шарили…» Дядя Сережа обнял их, заплакал. Отец Кирилла был его лучшим другом. И Кирюша тогда заплакал, а мать нет, совсем не плакала. Лицо стало чужое-чужое, только сказала: «Я знала, что когда-нибудь он не вернется. Боялась, что бросит меня, найдет в чужой стороне себе другую…. Лучше бы он меня бросил, но жив остался». Мать уже тогда два года как болела, все худела, таяла. Говорила мужу по ночам, когда он возвращался из плавания: «Зачем я тебе такая?» Кирилл все слышал, его кровать за ширмой стояла. А отец утешал ее, что, может, найдет и привезет лекарства такие заграничные, чудодейственные, поставит ее на ноги…

Мать умерла через два месяца, и остался Кирилл один на всем свете. Только дядя Сережа у него есть. Но он же не кровь родная. Заходит к Кириллу в гости, к себе зовет. Даже предлагал к нему переселиться, а квартирку сдавать. Но Кирилл никуда не хотел переезжать. Здесь отцовские и материны вещи, фотографии по стенам. И на всех фотографиях родители такие веселые, счастливые, живые… Разве можно сюда чужих пускать? Теперь он хозяин, должен беречь их общий дом. Дядя Сережа советовал в мореходку поступать, обещал посодействовать. И капитан бы помог, ведь Кирилл остался круглым сиротой. Сын моряка, таким послабление на вступительных экзаменах. Но Кирилл так и не решился признаться, что боится морской качки. Когда они с отцом еще на рыбалку ходили, только в лодку садились, Кирюша бледнел, подташнивало его, но он героически следил за удочками и виду не подавал, что совсем худо ему. Не хотел отца огорчать. Однажды все-таки опозорился, едва успев свесить голову за борт, совсем его тогда укачало. Отец сильно расстроился, но начал утешать Кирюшу: «Ничего, сынок, подрастешь — может, пройдет». Не прошло. Так что о мореходке и думать нечего. Разве что на большой корабль наняться матросом, там качка меньше чувствуется… И от Баула подальше уплыть, в какую-нибудь страну далекую. Например, в Австралию. Галя когда-то рассказывала, как у нее австралийский матрос был, фотографии показывал. Красивая страна, звери чудные там живут. Вот бы посмотреть самому. Бедная Галя…

Кирилл вспомнил, как привез в очередной раз пиццу на баржу, разносил заказы по номерам. Тогда годовщина была, как отец пропал и мама умерла. И он за эти два года, привыкнув к одиночеству, вдруг опять затосковал. И только Галя заметила, что парень ходит молчаливый, понурый, без обычной своей мягкой улыбки. Кирилл ничего не хотел ей рассказывать. Зачем человека загружать, когда у нее самой проблем выше крыши? А она настояла, Кирочкой все называла, он и поделился с ней. Галя задержала его руку в своей, усадила на кровать, обняла, как его мама когда-то обнимала. Он засопел ей в ухо, сдерживая слезы, а Галя сначала, как мама, поцеловала его раз в щеку, другой, потом стала по голове гладить, по спине, прижалась к нему всем телом. Стала его по-женски жалеть. Раздела, в кровать уложила, обцеловала всего. Он ужасно смущался, раскраснелся, не знал, что говорить и надо ли вообще раскрывать рот, когда с тобой такое девушка делает. Наверное, надо все-таки молчать, чтобы не сморозить какую-то глупость. Но слышал от друзей, что девушки любят ласковые слова. И прошептал, изнемогая от ее ласк: «Ты самая лучшая…» Галя радостно засмеялась:

— Давно мне никто такого не говорил. Это ты, Кирочка, самый лучший. Самый добрый и ласковый.

Он действительно гладил ее всюду, куда она передвигала его руку. Сам бы не осмелился. И казалось, каждый сантиметр Галиного тела отзывался на его ласку. Кожа буквально вибрировала под его пальцами, и Галя тихо постанывала, жарко прижавшись к Кириллу, и он задыхался в ее объятиях. В какой-то момент его словно затянуло в воронку, где было горячо и сладко, и он даже вскрикнул от неожиданности. Потом медленно, чуть ли не на ощупь выбирался к свету, обливаясь потом, с идиотской улыбкой на лице. Что улыбка идиотская, он понял со слов Гали. Она радостно смотрела на него и приговаривала: «Дурачок ты мой… Это девчонки так кричат. А мальчики должны издавать трубный звук раненого оленя». Потом они хихикали, вытирая друг друга полотенцем, потому что Галя тоже вся взмокла, увлекшись любовной игрой с молоденьким неопытным мальчиком.

Только один разочек она была с ним женщиной, а не подругой. Потом сама не вспоминала и даже не заговаривала о том, что случилось между ними, а он стеснялся напомнить. И так за счастье посчитал первое и единственное свидание. Хотя очень ему хотелось опять очутиться в ее нежных объятиях и самому гладить ее теплое, податливое тело. Понимал — нельзя. Она же просто пожалела его. Как-то сразу смирился с тем, что случайно подарила она ему полчасика любви. От доброты своей, щедрости. Но, встречаясь с ней на барже, бросал в ее сторону нежные робкие взгляды, и в душе его каждый раз что-то вспыхивало, как быстрый огонек, который нужно было немедленно погасить, чтобы никто не догадался. Если бы Валерчик узнал, что Галя его в своей постели обласкала, были бы у нее крупные неприятности. Потому что с бабла каждого клиента Валерчику нужно восемьдесят процентов платить. А Валерчик с этих бабок Боксеру и Баулу отстегивает. Кирилл уже знал о системе расчетов с сутенером и бандитами. Галя с Ниной его просветили. А какой прок от Кирилла? Ему платить не с чего, да Галя с него и не взяла бы. Бедная, милая девушка Галя…

В голове у Кирилла мысли перескакивали с одного на другое, но руки машинально сматывали ленту. Наконец он защелкнул кассету и вставил ее в адаптер. Видик хоть и допотопный, еще отцом привезенный из загранки, зато в рабочем состоянии. Иногда, правда, барахлит, вот как сейчас… Но с третьей попытки удалось запустить кассету.

Только Кирилл уселся на диван, как услышал шум подъезжающей машины. Остановилась прямо у него под окнами, скрипнув тормозами. Он подскочил и выглянул в окно. Так и есть! Баул! Уже вышел из машины и оглядывается. Что-то спросил у пробегающего мальчишки. Тот показал на окна Кирилла. Знакомый холодок пополз по спине, и Кирилл быстро присел на корточки. Он почувствовал, как накатывается ощущение паники и крепко зажмурил глаза. «Взять себя в руки!» — мысленно приказал себе и бросился к телевизору. Кассета, как назло, застряла, но он заставил свои руки не дрожать, подцепив ее двумя пальцами. Наконец видак тихо загудел, и кассета выплыла прямо ему в руки. А теперь по лестнице на чердак. Жильцы дома заставили последний пролет лестницы всяким хламом, но протиснуться между пыльными матрасами с торчащими пружинами, узким кособоким шкафом и прочей дрянью ему не составляло труда из-за его худобы. Кирилл взметнулся по ступенькам вверх к низкой дверце, ведущей на чердак. Она, как всегда, была закрыта только на крючок. Замков здесь сроду не водилось. Он пробежал по чердаку к небольшому пыльному окошку и вылез на крышу, зацепив своей футболкой лохмотья паутины. Последний раз он залезал на крышу еще подростком. С тех пор краска на крыше еще больше облезла, обнажив ржавые островки жести. Кирилл, нагнувшись, чуть ли не на цыпочках осторожно крался по жестяной крыше, чтобы его случайно не услышали внизу. Потому что как раз под ним открытое окно тетки Катерины, и здесь надо пройти особенно осторожно. Тетка была одинокой, ни с кем не дружила, а сейчас с кем-то разговаривала. Кирилл прислушался.

— Да его вроде дома нет… Я не слышала, чтобы он приходил. Вы постучите…

Голос Баула заставил заколотиться сердце Кирилла.

— Спасибо, хозяйка.

Кирилл сделал еще шаг, но от волнения зацепился ногой за чуть выступающий лист жести и он загремел. Кирилл на секунду весь сжался, а потом, не обращая внимания на грохот, стремглав понесся по крыше, пока не добежал до края, и спрыгнул со второго этажа в траву. К счастью, удачно сгруппировался на обе ноги прямо на грядку тетки Катерины и ломанул через кусты, продираясь сквозь густые колючие ветки боярышника и царапая лицо и руки. Сердце так бешено стучало в груди, что он не слышал, гонится за ним кто-то или ему удалось оторваться от бандита.

Он выскочил на соседнюю улицу и побежал к телефону-автомату. Но тут его ожидало разочарование — диск болтался на нескольких проводках, а трубка, каким-то варваром разломанная надвое, обнажила разноцветные провода. Кирилла охватило отчаяние. Он заметался возле телефонной будки и чуть не плакал.

— Куда? Куда теперь?

Мимо проходили люди и скользили по нему равнодушными взглядами. Никому не было дела до того, что какой-то парнишка мечется, не зная, что делать. Он оглянулся на дорогу, — из-за поворота появилась машина Баула. Кирилл инстинктивно бросился вниз по какой-то лестнице, подальше от дороги. Он несколько раз спотыкался, два раза упал, ударившись коленом, но даже не почувствовал боли. В мыслях было только одно — спрятаться, убежать подальше, чтобы Баул его не нашел. Выбежал на параллельную дорогу и чуть не взвыл от отчаяния. Знакомая машина появилась из-за поворота, как кошмар, от которого никуда не скрыться. Она спускалась по серпантину и набирала скорость. Кирилл метнулся в сторону и опять побежал, теперь уже зная, где он сможет спастись, — на заброшенной стройке. Перелез через бетонную ограду и собрался уже спрыгнуть, но зацепился одеждой за колючую проволоку, которую только сейчас заметил. Пытаясь освободиться от нее, он повис с другой стороны ограды, чувствуя, как проволока впивается в его тело. Наконец ему удалось освободиться, оставив клочок футболки на острие, и он свалился на землю. «Бежать! Бежать!» — стучало в голове Кирилла, и он вскочил на ноги. Успел пробежать еще несколько метров между насыпями грунта и песка и вдруг услышал за спиной голос:

— Стоять!

Кирилл обернулся, ужас охватил его, и он остолбенел, затравленно глядя на Баула.

— Ну, что, парень, попался? — играя пистолетом, как в американском фильме, весело ощерился Баул. — Горазд ты бегать. Спортом занимаешься?

— Не-а… — выдавил из себя Кирилл и почувствовал, как разом взмок. Пот градом побежал по его лицу, и он машинально вытер его рукой.

— Ну и куда лыжи навострил? В ментовку?

— Не-а, — Кирилла заклинило, он потерял дар речи.

— А ты говорить-то умеешь? А то хочу небольшой допросик тебе устроить. С пристрастием. Знаешь, что это такое? Только не говори мне «не-а». А то разозлюсь!

Кирилл наконец пришел в себя и испуганно зачастил:

— Не надо… Я ничего не видел. Я не знаю ничего…

Баул лениво процедил сквозь зубы, передразнивая Кирилла:

— «Не видел… Не знаю…» За дурака меня держишь?

— Я честно не знаю ничего. Вот… — Он нервным движением достал из кармана кассету, — вам это надо?

Баул вдруг изобразил на своем лице беспокойство.

— Что ж бежал так? Ногу ободрал… Зачем через забор лез? Тут ворота есть.

Он вытащил свободной рукой из кармана ключи с брелоком от сигнализации и нажал на него. Из-за насыпи раздался характерный звук.

— Ну что скажешь в свое оправдание? — издевательским тоном проговорил Баул. — Почему у тебя в комнате видак не выключен? Зачем врешь? Жить надоело?

— Нет! Нет! Возьмите кассету… У меня видак — барахло, не сработал, я не видел ничего.

Кирилл протянул дрожащей рукой кассету и Баул небрежно засунул ее в карман.

— Ты молодец. Все правильно сделал. В тихое место прибежал…А то я шума не люблю. Народ у нас любопытный, набежит сразу… Опять же — ментов вызовут. А тут лишних глаз нет. Я кайф от аккуратной работы ловлю. Как вчера, когда твою подружку чикнул. Ведь аккуратно получилось, правда?

Баул зловеще засмеялся, и его тихий смех прозвучал так страшно, что Кирилл сразу понял: это конец.

Баул перестал смеяться, но зловещая улыбка приклеилась к его лицу, как хищный оскал.

— Я лично тебе зла не желаю. Пойдем, корешок.

— Куда? — испуганно спросил Кирилл, все еще не веря, что попался и что так быстро решается его судьба.

Баул с любопытством взглянул на него.

— Понимаю, что от испуга мозги отказывают. Ты что, дурак? Я ж тебя кончить должен. Ты меня видел. Видел, как я девку чикнул. И кино смотрел. Как же тебя оставлять так? Как живого свидетеля? Помнишь американский фильм? Там один гангстер говорит: «Свидетель должен быть мертвым».

Кирилла затрясло.

— Я не смотрел… Я никому не скажу… Клянусь вам!

Баул усмехнулся, наслаждаясь зрелищем перепуганного насмерть паренька.

— Жить хочешь? Ну, давай, беги…

Он передернул затвор пистолета и помахал им перед носом у Кирилла.

— Беги… У тебя есть шанс.

Кирилл стоял, не сводя с пистолета глаз. Что-то мелькнуло в его глазах, какая-то мысль, которая включила его способность думать.

— Средняя скорость бегущего человека приблизительно пятнадцать километров в час. Скорость пули при вылете из ствола — триста километров в секунду. У меня нет никаких шансов, — вполне здраво сообщил Кирилл бандиту.

Баул рассмеялся, и его щеки затряслись от смеха.

— А ты смешной. Давно меня никто так не веселил. Даю тебе фору, три секунды. Беги, заяц!

Кирилл медленно развернулся и, словно не веря своему счастью, спросил:

— Можно?

— Давай, валяй, — ласково кивнул Баул. — Пошел!

Баул уже представлял себе, как устроит настоящее шоу, охотясь за перепуганным пацаном, в котором и весу то было килограммов шестьдесят. Он и бегать толком не мог, не спортсмен, это невооруженным глазом видно. Запуганный пистолетом Баула, наверняка не сообразит, в какую сторону бежать, чтобы продлить игру и доставить радость Баулу. Не знал бандит, что пацан, привыкнув надеяться только на себя, просто так сдаваться не собирался.

Кирилл неожиданно сделал резкий скачок в сторону Баула и сбил его с ног. Перепрыгнул через него и бросился бежать именно туда, где Баул его достать уже не мог. За высокую песчаную кучу. Баул в ярости вскочил и открыл стрельбу вдогонку беглецу. Но секунды были потеряны, Кирилл уже скрылся за насыпью.

— Ах ты, сучонок!.. — Баул побежал за Кириллом, оглядываясь, но тот словно сквозь землю провалился. Тогда Баул перешел на шаг и обогнул песчаную кучу, затем насыпь и увидел перед собой полуразрушенное строение без окон и дверей, откуда дурно пахло гнилью. Он, прислушиваясь, направился к нему.

— Пацан… Ты где? Покажись… Я тебя не трону!

Он подошел к стене и собрался уже заглянуть за угол, но Кирилл его опередил: металлической арматурой он так огрел Баула по голове, что тот свалился с ног как подкошенный. Кирилл подбежал к нему с занесенной над головой арматурой, но, вглядевшись в Баула, отпрянул. Его преследователь лежал на земле с открытыми глазами. Из зияющего пролома в голове вытекала кровь. Изо рта по щеке тонким ручейком стекала кровь и собиралась в маленькую лужицу у подбородка. Кирилл в страхе попятился от трупа, а потом побежал с расширенными от ужаса глазами не разбирая дороги.

13

Плетнев несколько раз набирал номер телефона Турецкого, но каждый раз слышал в ответ: «Я занят. Перезвоню позже». Чем же это он так занят, что у него нет нескольких секунд поговорить с другом? Даже если между ними возникают споры, ссоры и изредка драки, в общем, недоразумения, в данный момент отношения вполне дипломатические и даже более того — дружеские.

Антон решил побродить по городу вовсе не с надеждой случайно встретить Кирилла, это было маловероятным. Хотя фактор случайности Плетнев не исключал. Человек прагматичный, он в глубине души был фаталистом, в чем никому не признавался. Раз он решил про себя, что оставался ничтожный шанс найти в какой-нибудь пиццерии знакомого или дружка Кирилла, решил его использовать. Мир тесен, Плетнев давно усвоил эту истину, и не стоило пренебрегать малейшей вероятностью выйти на парнишку хотя бы таким ненадежным способом. Впрочем, почему ненадежным? Если ему приходилось не раз участвовать в поквартирном опросе жильцов, просеивая информацию и иногда находя нужные сведения, почему на попробовать пройтись по пиццериям с той же целью? Правда, в поквартирном опросе обычно участвовало несколько человек, что облегчало задачу. А он — один в поле воин. Вот бы Турецкого сюда, это как раз и облегчило бы поиски.

Плетнев купил карту города и получил в справочном бюро список заведений общественного питания в районе, ближайшем к порту. Девица в справочном бюро оказалась ленивой до отвращения, и выуживать забегаловки с названием пиццерия наотрез отказалась.

— Я вам дам распечатку кафе и баров, а там сами выискивайте, что вам нужно.

Одна радость — вручив ему список на трех страницах, денег взяла как за одну справку. Вот что значит лень-матушка. Даже пошевелить мозгами не захотела, что информации здесь гораздо больше, чем на одну справку.

Антон отметил в списке искомые заведения и обозначил их на карте. Прикинул, как добираться от пункта А до пункта Б и так далее. На карте был обозначен даже маршрут городского транспорта. Все для удобства гостей славного города Новороссийска.

Наконец началась настоящая работа. Плетнев заходил в очередную пиццерию и спрашивал, где можно увидеть разносчика пиццы Кирилла. Придумал благовидный предлог, чтобы не спугнуть дружков Кирилла. Дескать, желает вернуть ему долг, пока его судно стоит в доке с мелким ремонтом. И если ремонтные работы закончат сегодня, уже утром его судно отправится в пятимесячное плавание. А долги он привык отдавать вовремя.

О Кирилле никто не слышал, а если и припоминали такое имя, то в связи с совсем другими обстоятельствами. Один Кирилл по описанию был здоровый, как лось, и сам уже неделю как уволился, отправился помощником кока в плавание. Второй третий день сачкует, празднует день рождения, и теперь его вряд ли примут обратно. Работа не пыльная, охотников развозить пиццу достаточно, даже некий конкурс существует.

Появилась новая зацепка. Кирилл, оказывается, может развозить пиццу на мотороллере. Действительно несколько раз его обгоняли мотороллеры с фирменными надписями на маленьком прицепе. И кто его знает, чью голову скрывает шлем и огромные мотоциклетные очки. Плетнев уже порядком утомился и даже разозлился. Турецкий все не звонил. Наконец мобильный Антона ожил и заиграл марш.

— Ну что там у тебя? — спросил чрезвычайно занятой частный сыщик Турецкий.

— Дело… — коротко ответил Плетнев обиженным голосом.

— Да и я не коз пасу. У меня тоже дело. Я второй день им занимаюсь. В то время когда ты бухал в пивнушке, а потом отсыпался в «обезьяннике» в объятиях смешливых девиц, мне довелось покататься по всему городу и повстречать множество интересных людей. Кстати, мне тебя не хватало.

— И мне тебя, — мрачно признался Плетнев.

— Ну, так где стрелку забьем? — по-деловому поинтересовался Турецкий.

— В центре, в скверике рядом с рестораном «Глобус».

— Еду, — коротко сообщил Турецкий.

Плетнев сел на скамеечку рядом с дедком, который охотно подвинулся, освобождая маленькое пространство ровно для Антона. Все скамейки были заняты, и если бы не дедок, пришлось бы стоять. Он же и поделился газетой, выделив два листа из серединки.

— Почитай, сердешный, отдохни, — ласково сказал старичок, глядя на Плетнева с состраданием.

— Спасибо, — поблагодарил Плетнев и уткнулся в статью о перспективах строительства нового жилого комплекса в пригороде Новороссийска.

Турецкий приехал с шиком на иномарке и вальяжной походкой направился к Плетневу. Он оценивающим взглядом окинул его исцарапанную рожу с внушительным фингалом под глазом. Но как ни странно, гладко выбритую. Дедок поднял глаза на Турецкого и скоренько встал со скамейки.

— Дедуля, сидите, мы сейчас уйдем, — остановил его Плетнев.

— Да нет, ребятушки, я уже пойду. Вам, наверное, поговорить нужно… — Старичок засеменил к выходу из сквера.

— Чем ты его испугал? — удивился Плетнев.

— А ты себя видел? — поинтересовался Турецкий. — Тебя что, допрашивали с пристрастием? Дедуля, наверное, решил, что я пришел тебя добивать.

Пришлось рассказывать все с самого начала. Плетнев сделал особый упор на победу в армрестлинге, но Турецкий почему-то ожидаемого восторга не выразил. Он только удивился, почему Антон потащился с сомнительной девицей неизвестно куда и не сделал даже попытки проанализировать возможные последствия легкомысленного поступка.

— Я тебя не узнаю, Антон. Ты что, не понял, что она проститутка? Удивляюсь твоей нечистоплотности. После чудной девушки увязаться за портовой…

— Попрошу тебя! — немедленно одернул его Плетнев. — Не смей оскорблять покойницу!

— Ну, разве что покойницу… — согласился с ним Турецкий. — Я понимаю, что ты хочешь сказать, — о покойниках либо хорошо, либо ничего.

— Да я не о том. Она нормальная девчонка. Мы же с ней успели пообщаться. Веселая, прикольная. Я, правда, заметил, что у нее свои тараканы. Но она ведь о проблемах не говорила. Вижу — видок у нее прикидной. Ну, думаю, каждый имеет право на свой выбор. В смысле профессии. Я, конечно, понимал, что поездка с ней была авантюрой чистейшей воды. Но потянуло! Саш, как мужик мужику говорю: она так целовалась, что все мои необыкновенные способности к анализу испарились. Если хочешь, скажу тебе грубо: я ее возжелал. Но меня оправдывает одно: она попросила ее проводить. Понимаешь? В первую очередь я ее поехал провожать. А уже после ее поцелуев в такси… у меня возникло дополнительное желание.

— Ну ешкин кот! Ты с ней еще в такси целовался? На глазах у водителя? Тебе что — двадцать лет? Где твои мозги? Залил их алкоголем, и они у тебя постепенно атрофируются за ненадобностью. Да? — принялся его честить Турецкий.

— Я тебе говорил уже, она меня попросила! Сказала, что ее поджидает бывший хахаль. Разве можно отказать девушке в помощи? Я же мужчина!

— Да кто ж спорит! Ты мужчина, это факт. И в первую очередь, и во вторую… Хотя что это я разоряюсь? Бывает, женщина глянет — и мужик за ней готов нестись хоть на край света. — Вспомнил Турецкий и свои многочисленные грешки. — Ладно, не будем углубляться в эту тему. О ней можно часами говорить. Меня волнует другое. Допустим, ты захотел ей помочь. А рожи этого бывшего и его кореша тебе никак не показались? В смысле, не показалось ли тебе, что рожа у ее так называемого бывшего не внушает доверия? Ты же не вчера на свет появился. Вот за что я тебя ругаю, за твою непрофессиональную близорукость.

— Рожи мне не понравились, — честно признался Плетнев. — Вот поэтому я и убедился в том, что ее надо проводить, а если понадобится — защитить.

— И тебя нисколько не удивило, что живет она в таком странном месте — на отшибе, на барже, и, чтобы попасть к ней, пришлось даже припомнить уроки лазания по канату? — не отставал Турецкий.

— Конечно, удивило. Я сразу усек, что она на эту баржу решила пробраться тайком, чтобы ее никто не видел. Значит, у нее на то были свои причины. Не мог же я ее бросить вот так, просто…

— Да, нужно было дождаться этих бандитов, подвергать свою жизнь опасности и уходить красиво, — с шумом и пальбой. В твоем духе, Антон…

— Хватит мне выговаривать! — взорвался Плетнев. Наконец возникла возможность выпустить пары. — Я ее пытался спасти! Я задержал тех двоих бандитов.

— Сутенеров… — хладнокровно поправил его Турецкий.

— Пускай сутенеров… Дал ей возможность уйти. Кто же знал, что на нее организовали целую облаву? И главное, совсем непонятно, зачем нужно было ее убивать? Что-то она такое знала… Она мне сказала там, на набережной, когда уже кровью истекала: «Надо было тебе…» И все. Что надо было мне?

— Все ясно. Нужно искать разносчика пиццы. Возможно, он видел убийцу твоей Гали.

— Да я этим и занимаюсь уже полдня, — проворчал Плетнев. — Но все безуспешно.

И он рассказал, как прочесывал пиццерии в надежде найти если не самого Кирилла, то хотя бы того, кто его знает.

— Давай заедем на эту баржу, — предложил Турецкий. — Только ты останешься в машине, а я сам постараюсь поговорить с кем-нибудь из девчонок, чтобы выудить телефон или адрес этого Кирилла. Пока он — единственная надежда выйти на убийцу.

— Надо тачку крутую зафрахтовать. Чтобы девчонки ее заметили. Отношение другое будет, — со знанием дела предложил Плетнев.

Турецкий бросил на него косой взгляд и покачал головой:

— Да, поднаторел ты, парень, в разгульной жизни…

Остановилась «мицубиси», и водитель даже виду не показал, что удивлен пунктом назначения пассажиров. Один уже свое, видать, получил, а у второго был солидный вид успешного человека. И держался он заносчиво, будто все ему вокруг обязаны. Но цена, которую предложил солидный, устроила водителя. А обещание крутого, что деньги получит сейчас же, а потом вдвойне, если подождет пассажиров в порту, подняло его настроение.

Немного удивило, что машину покинул только один, второй остался сидеть с видом каменной статуи. Только глаза туда-сюда шныряли. Да немного подергивалось веко подбитого глаза. «Ну и черт с ними», — подумал водитель и стал настраивать магнитолу. Но по всем волнам шел дурацкий треп и пришлось слушать советы о правильном питании беременных женщин.

Солидный появился минут через пятнадцать, довольный и еще более важный. «И охота платить за удовольствие, которое продолжается только пятнадцать минут?» — удивился водитель.

— А теперь на Гвардейскую, — приказал важный. — Только побыстрее.

Второй молчал и открыл рот только минут через пять.

— Узнал?

— Йес, — ответил довольный.

Какие немногословные пассажиры… Водитель любил потрепаться за рулем, но эти были настроены серьезно. Деловые…

У Гвардейской, на перекрестке, машина остановилась, пассажиры вышли, щедро расплатившись, и водитель в зеркало заднего вида успел заметить, как они рванули наверх по улице.

— Ну, что? — наконец не выдержал Плетнев, когда они уже зашли в дом и Турецкий замурлыкал какую-то мелодию.

— Телефон Кирилла узнал. Но адрес его никто не знает. Парнишка, оказывается, одинокий. Мама с папой умерли, зарабатывает себе на жизнь как может. Люсьена сказала, что он дружил с Галей.

— Что еще за Люсьена?

— Деваха одна, кровь с молоком, такая сексапильная! — мечтательно произнес Турецкий.

— Не отвлекайся, — строго вставил ему Плетнев.

— Сам спросил… Короче, Галя вчера пропала. А позавчера исчезла ее сестра Нина. А сегодня и к Кириллу не прозвониться. Телефон временно отключен. Похоже, все три исчезновения — звенья одной цепочки.

— Как тебе удалось все разузнать? — ревниво спросил Плетнев.

— У меня к девочкам особый подход, — похвастался Турецкий.

Нельзя сказать, что Антона порадовало признание друга. Но факт есть факт. Турецкий знает, как вызвать симпатию у женского пола и разговорить любую. Даже завидно…

— Ну что теперь будем делать? — сердито спросил он у Турецкого, будто тот был виноват, что самому Плетневу не удалось узнать телефон Кирилла. Правда, это им и так ничего не дает, раз тот недоступен.

Турецкий рывком поставил на стул свою багажную сумку и стал ее распаковывать.

— Не догадываешься? Остаемся у моей тетушки, если не выгонит. Во-первых, я еще не закончил свое дело. Во-вторых, ты же дал подписку о невыезде. Да и дело себе нашел попутно. Так что, друг мой сердешный, буду на два фронта работать, тебе тоже придется помогать. И так дров ты уже наломал…

— Кто это у нас дров наломал? — весело спросила тетушка Валентина Денисовна, появляясь на пороге комнаты в обнимку с двумя банками варенья. Поставила их на стол и, взглянув на Плетнева, не преминула уколоть: — Ну что, допился?

— Тетя Валя… — попытался остановить ее Турецкий.

— А ты, Сашка, вообще молчи. Человек полгода не пил, а ты его за три дня испортил. Я только и слышала: «Ну, что, еще по одной?» «Ну, что, пошли в магазин?» Между прочим, твой голос слышала.

Плетнев смущенно пробурчал:

— Наверное, я уже и говорить не мог…

— Лучше бы ты пить не мог. Чего натворил? Подрался с кем-то? Под глазом фонарь, стыдоба! В твои-то годы! Эх ты, папаша называется! Какой пример сыну подаешь? — начала проводить воспитательную работу Валентина Денисовна.

— Не очень я и подрался, — стал оправдываться Плетнев.

— Ну да… Лучше бы совсем без головы пришел. А так голова на месте, хотя и попорченная малость… — Валентина Денисовна разошлась не на шутку. А увидев на лице у племянника улыбку, которую он пытался скрыть от нее, взялась заодно и за него.

— Они думают, им по двадцать лет! Стыд и срам! Хорошо Ира с Васей уехали… Позор какой! Так. Эту банку передай Ирине. А эту Васе. Бедный мальчик…

И только сейчас она заметила, что собранная было к отъезду сумка Турецкого уже наполовину пуста, а его вещи аккуратными стопками лежат на стуле.

— А чего это ты свои штаны, майки раскидываешь?

Турецкий вздохнул и виновато попросил:

— Мы не едем, тетя Валя. Потерпишь нас еще немножко? Неожиданно дела появились, не можем мы ехать.

— А как же Васенька? — растерянно спросила тетя Валя. — Хоть он и не один, с Ириной, но ведь сколько без отца можно?

— А я ему позвоню! — нашелся Плетнев. — Объясню все… Что занят, что…

Турецкий перебил его:

— …В жопу пьяный веселился в гостинице с проституткой, которую убили. Что ты под подозрением и получил подписку о невыезде. Что тебя закрыть хотели, как главного подозреваемого, а я тебя еле вытащил, спасибо местному прокурору. Что глаза прячешь? Тетю Валю стесняешься? Ну, расскажи ей, что ты хочешь мстить за проститутку и искать ее убийц. А я сам могу Васе передать. Чтоб папой гордился. Ты же, ко всему, у нас еще чемпион бара по армрестлингу!

— Во-первых — хватит орать! — одернула племянника тетя Валя. — Устроил здесь общественный суд. Уж ты-то знаешь, что любой может оказаться в такой ситуации. А во-вторых, все беды у вас от пьяни. Я шестьдесят лет живу на этом свете и давно поняла — вся дрянь от пьянства. Значит, так: чтоб не пили! Такое вам мое условие. Живите хоть месяц. Но если учую запах — выгоню. На вокзал отправитесь. А в-третьих, Антон, мстить — глупо.

— Да я не мстить собрался, Валентина Денисовна. Я разобраться хочу в этом деле. Девушка просила помочь, а я не смог. А ведь наверняка можно выйти на след убийцы, я уверен. У меня уже есть мысли…

— Ну, и какие у тебя мысли, господин следователь? — не удержался от ироничного тона Турецкий. — Например, с чего ты собираешься начинать?

— Естественно, опросить свидетелей в гостинице «Ставрида», а потом найти тех, кто на меня напал. То есть хотели напасть на девушку, но слегка запоздали, и весь их пыл мне достался. Один, правда, я туда сунуться вторично не рискнул, когда эти сутенеры там обретались. Но зато провел ближнюю разведку. Из скверика, недалеко от баржи. Мужиков тех видел и еще одного из их банды.

— Так ты, Антон, на «Ставриде» побывал? Да это же бордель, прости господи. У них же там круговая порука. И в милицию они не сообщали, я уверена, — почти заохала тетка. — А тебе и подавно ничего не скажут. А скверик тот — вообще страх и ужас. Туда и днем-то зайти страшно. Как ты там не набрел на наркоманов? Там же их место сборища.

— Следы их пребывания я видел. Но утром никого не было. Одно воронье, — содрогнулся от неприятных воспоминаний Плетнев.

Турецкий поддержал тетю Валю.

— Так что не обольщайся, Антон. Вряд ли ты что-нибудь пробьешь в этом борделе. А вот менты сразу узнают, что ты что-то вынюхиваешь на «Ставриде». А поскольку ты у них на плохом счету, то есть под подозрением, то исход такой операции легко предугадать.

— Если вы думаете, что переубедили меня, то ошибаетесь! — Плетнев уселся на стул и сложил на груди руки. Вид у него был непреклонный, и Турецкий усмехнулся. Он другого и не ожидал. — Да, кстати, а ты-то что собираешься здесь делать? — с вызовом спросил Плетнев у Турецкого.

Тот бросил многозначительный взгляд на тетю Валю.

— О, секретничать надумали! Ну и секретничайте, — не обиделась тетя Валя. — А я пойду кур пересчитывать. Пока уходила в магазин, соседка слышала, кудахтали очень. Проверю, что там с ними.

Тетя Валя появилась через минуту чуть ли не со слезами на глазах.

— Сашко, Антон, я же просила вас калитку в сад не закрывать!

— Так мы туда сегодня и не заглядывали! — удивились оба.

— А кто ж ее закрыл? Моя любимая курочка Пеструшечка перелететь хотела да и застряла головой между штакетником! Задохнулась!

Тетя Валя прижала к груди курицу, свесившую голову набок. Вид у нее был такой жалкий, что Валентина Денисовна не сдержалась и всхлипнула.

— Честное слово, мы к калитке не подходили! — поклялся Турецкий. — Антона со вчерашнего дня дома не было, а я еще при тебе ушел утром по делам.

— Да кто ж это? — причитала тетя Валя, прижимая курицу к груди. — Придется теперь ее ощипать и сварить. А она у меня самая любимая была. Я ее еще цыпленком в собственном кармане выхаживала.

Тетя Валя вышла, а мужчины пожали плечами. Про калитку они помнили с первого дня, как поселились у Валентины Денисовны и она провела экскурсию по своему небольшому участку. Главное предостережение было — не закрывать калитку, чтобы куры могли свободно прогуливаться по всему двору. Потому что если им захочется в садик, а на пути возникнет препятствие, они попытаются перелететь невысокий заборчик, непременно застрянут и задохнутся.

— Мы не виноваты, что они так низко летают, — успокоил обоих Турецкий. — Давай о деле.

И он рассказал Плетневу о визите Гущиной и обо всех последующих действиях, которые предпринял, чтобы разобраться в старой истории.

— А не мог ли сам Грабовенко подменить пулю? — предположил Плетнев. — По ходу дела ему как раз удобнее всего. Он это дело расследовал, знал о пулях. Может, в этом его интерес какой-то был?

— У меня тоже мелькнула такая мысль. Особенно когда он так стал горячиться, узнав, что Желтков вспомнил о пропаже и доложил мне.

— Говоришь, директрисы полета пуль Гущиной и Белоброва совпадают.

— Не я говорю, факты. На схеме видно.

— А Белобров хитрец. Смотри, он ведь не свидетельствовал против Гущиной… — сразу уловил суть дела Плетнев. — Хотя ему была прямая выгода отвести от себя подозрения.

— Наоборот, на словах защищал ее… Слушай, Антон, у меня тут мысль возникла. Что-то мне опять захотелось в гости к Лагутину, их тренеру. Не возражаешь, если я тебя покину?

— Я-то не возражаю. Жаль, не могу посетить эту чертову «Ставриду». Боюсь, напорюсь на сутенеров, они меня враз узнают.

— Ты пока сиди здесь, позванивай Кириллу. Мало ли, может, включит телефон?

Турецкий вышел во двор и увидел согнутую спину тети Вали. Она наклонилась над тазиком и ощипывала свою любимицу, приговаривая:

— Ах ты бедняжка моя, и зачем ты в этот садик полетела? Неужто тебе мало места во дворе было? Да кто ж это калитку запер? Да чья же рука поднялась лишить тебя жизни?

— Тетя Валя, ты прямо как покойника оплакиваешь. Это всего лишь курица, — попытался успокоить ее Турецкий.

— Она мне как подружка была! — с обидой возразила тетя Валя. И, подняв голову, строго спросила:

— А куда это ты собрался, на ночь глядя?

— Да время пионерское. Всего семь вечера.

— Ну смотри, до ночи чтобы вернулся. А то у нас люди лихие, вчера девчонку возле «Ставриды» зарезали. По местному радио только что передавали в вечерних новостях.

— Не волнуйся, теть Валя. Я в центр еду и ненадолго.

14

Юрий Ильич готовил на кухне жареную картошку с грибами и одновременно смотрел соревнования по биатлону на Кубок мира. Картошка жарилась сама собой, ее только иногда надо было переворачивать, так что стряпня не сильно отвлекала Лагутина от экрана. Показали улыбающееся веснушчатое лицо знаменитой биатлонистки Эрики Карсон, которая давала интервью журналистам. Она жизнерадостно оповещала слушателей, как замечательно отдохнула в межсезонье, набралась сил и теперь полностью готова к соревнованиям.

Лагутину Эрика чем-то напомнила Гущину. Наверное, своим позитивным настроем и жизнерадостной улыбкой. А когда Эрика рассказала, как праздновала с семьей получение приза — Большого хрустального глобуса, который она выиграла на Олимпийском чемпионате в Турине, — ему вдруг стало грустно. Анна Гущина тоже могла взять первый приз на Олимпиаде по стрельбе в Праге, если бы он ее не уговорил принять участие в региональных соревнованиях И тогда все и произошло. Годами он не вспоминал тот несчастный случай, виновницей которого она оказалась, но после встречи с московским следователем эта история не выходила у него из головы.

Зазвонил телефон, и Лагутин поднял трубку. Надо же, только вспомнил про Турецкого и вот уже слышит его голос. Следователь просился к нему в гости. Весьма неожиданно. Только вчера поговорили, а он опять желает встретиться, да так настырно.

— Хорошо, приезжайте, — отказаться было неудобно.

И через десять минут в дверь уже звонили. Значит, Турецкий был где-то поблизости. Прыткий мужик.

— Я вас сейчас картошкой с грибами угощу, — предложил Лагутин, снимая старенький фартук с веселыми зайчатами на зеленом фоне.

— С удовольствием поужинаю с вами, — не отказался Турецкий и подумал, что в его привычку уже входит ужинать в чужих семьях. До чего радушный народ в Новороссийске. Возможно, непуганый…

Картошка получилась поджаристая, а грибочки мясистые. Турецкий ел и нахваливал.

— Я теперь один и за хозяина, и за хозяйку, — объяснил Лагутин. — Дочка вышла замуж, улетела к мужу в Норильск и родила там. Жена поехала им помогать, потому что первый ребеночек, дочка паникует, всего боится, а мужу некогда ей помогать, работает целыми днями.

— С хозяйством вы справляетесь отлично, — подбодрил хозяина Турецкий.

— Пить будем? — спросил Лагутин.

— Нет, что-то не хочется, — отказался Турецкий.

— Да и я не хочу. Я редко пью. Только на день рождения да на Новый год. И когда внучка родилась.

— Святое дело… — отозвался Турецкий и встал из-за стола. Он прошелся по кухне и стал рассматривать групповые фотографии.

— Это соревнования по стрельбе, — начал комментировать Лагутин.

— А Гущина здесь есть?

— Да, конечно, вот соревнования в Петербурге, вот в Риге… Это в Краснодаре. А вот этот снимок как раз с тех соревнований в Новороссийске, в 1997 году.

— А расскажите мне, пожалуйста, кто здесь на фотографии?

— Это Толя Тарасенко, а вот Гена Яшкин, Виталик Прокопенко, а вот и наша Аня, а я рядом с ней, она тогда попросила, чтобы я стал рядом, дальше Костя Мартынов и Денис Белобров.

— Отличная фотография! — похвалил Турецкий. — Нечасто любительская фотография бывает такая качественная и живая. Прямо хоть в журнал помещай.

— Специалист снимал. Фотограф. Приятель Белоброва. Он тоже большой любитель спортивной стрельбы. И знаете, где работает? — усмехнулся тренер. — В прокуратуре!

— Интересно! — не моргнул глазом Турецкий, а у самого что-то щелкнуло в мозгу.

— У Дениса вообще в друзьях кого только не было. Удивительно умел притягивать людей. И не то чтобы он был общительный. Нет, скорее сдержанный, я бы даже сказал, скрытный. Такой себе на уме. Но между тем личность сильная, тем и притягивал к себе. К сожалению, слава его испортила. Заносчивый стал, позволял себе много.

Лагутин замолчал, и Турецкий понял, что он не хочет что-то договаривать.

— И что же он себе позволял?

— Да как сказать… Грубоватый стал. Конфликтный.

— Юрий Ильич, давайте начистоту. Вы, конечно, можете не отвечать, не на допросе. Да и дело давнее… Но вы бы мне очень помогли, если бы захотели.

Лагутин насторожился. Турецкий почувствовал, как тот сразу собрался и замкнулся в себе.

— Хочу вас предупредить, что вокруг тех соревнований много сплетен возникло. Так что если вы интересуетесь тем, что напридумывали разные… подозрительные люди, боюсь, я вам помочь не смогу.

— Я все-таки рискну спросить. Хотя понимаю, что вы не обязаны отвечать. Но так бы не хотелось разочаровываться, Юрий Ильич.

— Слушаю вас, — сухо произнес Лагутин.

— Вот на этих соревнованиях, — указал пальцем на профессиональную фотографию Турецкий, — Белобров был допущен к соревнованиям в состоянии алкогольного опьянения?

— С чего вы взяли? — вскинулся Лагутин.

— Разведка донесла. — усмехнулся Турецкий. — А если серьезно, у меня два источника, которые сообщили об этом. При том оба мне сказали независимо друг от друга. Скорее всего, они лично даже не знакомы.

Лагутин перебил Турецкого, повысил голос и взволнованно заговорил:

— Я же вас предупреждал, что вокруг тех соревнований появились сплетни. Естественно, потому что погиб человек. А по подозрению в неумышленном убийстве задержали Гущину. Ее же все знали, как сильного стрелка. Чемпионка, призерша и так далее. И когда произошла эта ошибка, люди не смогли с этим смириться, вот и стали искать виноватого. Были высказывания, что пуля могла принадлежать Белоброву. Но он такой же отличный стрелок. Между прочим, защищал Гущину!

— Меня это не удивляет. Тактика умного человека.

— Что вы хотите этим сказать? — сердито спросил Лагутин.

— Ничего… А скажите мне, Юрий Ильич, если не секрет, кого из своих учеников вы ставили выше — Гущину или Белоброва? То есть от кого вы ожидали лучших результатов на предстоящих соревнованиях в Праге?

Лагутин изумленно уставился на Турецкого и, казалось, потерял дар речи.

— Я вас не понимаю. Они оба высококлассные стрелки с отличными результатами. Извините, Александр Борисович, но мне кажется, что вы меня подозреваете в… предвзятости… Не могу сейчас подобрать слово.

— Юрий Ильич, я вас ни в чем не подозреваю. Просто мне очень жаль, что не подтвердилась та информация, которая у меня имеется.

— Я не понимаю, почему вы верите сплетням, а не мне, человеку, который по специфике своей работы знает эту историю изнутри. Если Белобров и позволял себе иногда лишнее, то только вне стрельбища.

— Да вы не волнуйтесь, Юрий Ильич. Я же ничего не утверждаю. Это только предположение, да и то я не могу подтвердить за сроком давности. Пожалуй, нам все-таки надо выпить по рюмочке, а то и вы разволновались, и я себя чувствую виноватым, что расстроил вас.

— Давайте, — облегченно вздохнул Лагутин и достал из холодильника початую бутылку водки.

Когда выпили по маленькой, Турецкий засобирался уходить и на прощание просил у хозяина:

— А фотограф этот не подрабатывает? Имею в виду, его нельзя пригласить для частной съемки? Видите ли, я здесь остановился у своей тети. Замечательная женщина. А у нее день рождения, юбилей. Родня съехалась. Хотелось бы запечатлеть такое событие. Он же — высококлассный фотограф.

— Ой не знаю, лучше сами ему позвоните да спросите. На меня сошлитесь, он меня помнит. Сейчас посмотрю его номер телефона в книжечке, записывал когда-то на всякий случай.

Юрий Ильич порылся в старенькой потрепанной записной книжечке и записал на клочке бумаги телефон и фамилию — Наугольных Сергей Николаевич.

— Какая фамилия интересная, — заметил Турецкий.

— Да? А я уже как-то привык к ней.

В комнате зазвонил телефон.

— Междугородный… Жена звонит. Ну, всего вам хорошего, — наспех пожал руку Турецкому хозяин и закрыл за ним дверь.

Турецкий спускался по ступенькам, размышляя над разговором с Лагутиным. Конечно, тот был в курсе, что Белобров позволял себе «лишнее» не только вне стрельбища. Но не захотел об этом говорить. Чтобы не компрометировать своего ученика. И чтобы не бросать тень на себя, скрыв этот факт от следователя. Почему же он фактически сдал Гущину? Или действительно был уверен, что она виновата?

На улице вечерело, и Турецкий подумал, что сегодняшний день слишком затянулся. Но еще не так поздно, чтобы позвонить фотографу.

Фотограф Наугольных, услышав, что незнакомый ему Турецкий ссылается на Лагутина, тут же пригласил к себе.

— А не поздновато? — решил проявить воспитанность Турецкий.

— Нет, я все равно раньше двух ночи не ложусь. Приезжайте, тогда и поговорим.

Турецкому все больше нравились жители Новороссийска. Готовы и в десять вечера открыть двери перед незнакомым человеком.

Фотограф радушно встретил гостя и повел его сразу в кухню.

— В комнате жена телевизор смотрит, а здесь спокойнее, — объяснил он.

Сергей Николаевич усадил Турецкого и поставил на огонь чайник.

— Будем чай пить, — объявил он. — Я только что заваривал из разных трав, попробуете. Уверен, вам понравится.

Сидя напротив, они изучающе посмотрели друг на друга и одновременно улыбнулись.

Что-то в лице фотографа было птичье, — узкое лицо, островатый нос, как птичий клюв, пушистые взлохмаченные брови над серыми глазами, посаженными так глубоко, что их взгляд еще больше напоминал птицу. Губы тонкие, нервные, но непроизвольно готовы улыбнуться любой шутке.

— Мне порекомендовал обратиться к вам Лагутин, — осторожно начал Турецкий, не зная наверняка, какие отношения связывают тренера и фотографа.

— Как он? — сразу улыбнулся фотограф. — Я его уже давно не видел.

— Хорошо. Здоров. Внучка у него родилась… — решил выдать себя за хорошего знакомого Лагутина Турецкий.

— Да? Внучка? Это здорово. Дети — всегда хорошо. Весело… — опять улыбнулся Сергей Николаевич. — У меня целая серия фотографий на детскую тему. Люблю их снимать. Очень потешный народец. Иногда такие забавные фотографии получаются!

— А вы их куда-то посылаете? В журналы, например.

— Иногда да. Несколько моих работ в глянцевых журналах помещены, две даже в зарубежных. А так больше календарями балуюсь. Они пользуются спросом, ощутимый приработок дают.

— Индивидуальные заказы выполняете?

— Приходится. Зарплата у меня скромная, а у нас с женой семья большая — ее родители, мои родители, на лекарства уйма денег уходит. Дети выросли, но у них свои проблемы, свои семьи. Надо иногда и им помочь. Вот и помогаю по мере сил.

— Сергей Николаевич, я вот только что был в гостях у Лагутина, он мне показывал фотографии, которые вы снимали на стрельбище. Отличные работы! Я люблю такого рода любительские снимки, чтобы лица были живые, композиция продуманная, но ненавязчивая. Одним словом, вы отличный профессионал.

— Спасибо, — тут же растянулись в улыбке губы фотографа. — Всегда приятно знать, что кто-то ценит мою работу. Потому что моя настоящая профессия далека от искусства.

— Я знаю… — мягко перебил его Турецкий. — И тем ценнее, что у вас хватает жизнелюбия снимать и детей, и спортивную тему. Вот одна фотография у Лагутина мне особенно понравилась. Вы ее делали десять лет назад.

— Это какая? — наморщил лоб Наугольных. — А впрочем, что мы с вами будем гадать? Они же у меня все разложены по годам и по темам. У меня, как у всякого профессионала, есть свой архив, — гордо сказал он. — Вот попейте пока чаю, а я вам вынесу папки. Какой год вы говорите? 1997? Соревнование по спортивной стрельбе? Одну минутку.

Турецкий отпил из большой чашки ароматный чай и от наслаждения невольно закрыл глаза. Аромат исходил от чая необыкновенный. Меньше чем через пять минут появился Наугольных, держа в руках обыкновенную канцелярскую папку синего цвета.

— Ну, как чай? — спросил он у Турецкого, радостно глядя на довольное лицо гостя.

— Супер! Дайте я отгадаю, какие травы вы заварили. Мелисса, ромашка, липовый цвет…

— Смородиновый лист и вишневый. Все это я завариваю в термосе кипятком. Настаиваю час. Вот, можете своих гостей удивить как-нибудь.

— Запишу, а то забуду, — Турецкий вытащил блокнот и записал весь сбор. — Сергей Николаевич, не стану скрывать, я ведь к вам по делу. По серьезному.

— Да я так и подумал. Как только вы заговорили о соревнованиях 1997 года. Если могу быть вам полезен, буду рад.

— И я буду рад, — признался Турецкий. — Ну, показывайте, что у вас в этой папке.

— Фотографии со стрельбища, — разложил перед ним снимки хозяин. — Я сам увлечен спортивной стрельбой, знаком с некоторыми ребятами. И когда есть время, прихожу на соревнования поболеть, заодно и поснимать. Вот Костя Мартынов, мы с ним давно дружим. Хороший парень, стрелок отличный был. Но жалко, бросил.

— Не знаете почему?

— Отчего же, знаю. Как раз в этот день погиб один парень из оцепления. Кто-то из стрелков промахнулся. Уголовное дело завели, обвинили вот эту девушку — Аню Гущину, — показал он пальцем на знакомое Турецкому лицо.

— Я слышал об этом, — сказал Турецкий.

— И кто вам сказал? — удивился фотограф. — Ведь вы из Москвы, говорите. Откуда известны такие подробности?

— От самой Анны Гущиной. Более того, вынужден признаться, что меня к вам привело важное дело. У Лагутина я действительно был. И считаю, мне очень повезло, что я увидел у него ваши работы. Нашелся повод вас посетить. Потому что я рассчитываю на вашу помощь. Короче, в данном случае я выступаю в роли частного сыщика, и моя задача помочь Анне Гущиной доказать ее невиновность. Ради этого она вчера приезжала ко мне.

— Как, вы с ней виделись? Я уже десять лет о ней ничего не слышал. Боялся, что совсем пропала девушка. Ведь ей срок дали, она отсидела три года. Бедная, а ведь она ни в чем не виновата.

— А вы уверены в этом?

— Голову даю на отсечение! — эмоционально воскликнул Наугольных. — Она же чемпионом была, призов у нее столько!

— Почему же ее обвинили?

— А вот такие и обвинили… Знаете, Александр Борисович, я бы провел собственное расследование, будь на то моя воля.

— Ну допустим, вы начали расследование. Чтобы усомниться в справедливом решении суда, нужны основания. А к ним — доказательна база. Это так, упрощенная схема. У вас есть основания? — Турецкий облокотился на согнутую в локте руку и с интересом уставился на фотографа. Тот важно сдвинул свои причудливые брови и назидательно поднял палец.

— Профессионализм Анны — раз. Безукоризненная репутация — два.

— Позвольте вас перебить. Насколько я знаю, на соревнования собрались профессионалы, именитые участники. А что вы имеете в виду, сказав о репутации?

Наугольных замолчал, подвигал своими бровями и решительно брякнул:

— Среди стрелков один был выпивший. Вот на него прежде всего и падает подозрение.

— Имя назвать можете?

— Теперь уже что? Даже если назову, столько лет прошло. Кто докажет?

— Хорошо, не говорите. Я и сам знаю. Белобров.

Наугольных изумленно вытаращился на Турецкого.

— Ничего себе! Ну, раз вы знаете, мне только остается подтвердить.

— Основания у вас веские. А как насчет доказательной базы?

— Один сотрудник мне говорил под большим секретом, что тогда из вещдоков пуля пропала. А через три дня всплыла. Знаете, что за пуля? Которую извлекли из тела покойного. Естественно, она была идентифицирована криминалистом, и тютелька в тютельку соответствовала тем пулям, которые извлекли из мишени. Если бы я проводил следствие, задался бы вопросами: а) почему пропала пуля? б) кому это было выгодно? в) если пуля всплыла, то та ли это пуля? И знаете, что бы я ответил? Что пропавшая пуля отличалась от предыдущих шириной трасс. То есть она была выпущена не из оружия Гущиной. Вот и доказательная база.

— Откуда такая осведомленность?

— Поскольку прошли, как говорится, годы и годы, мои слова теперь мало что могут изменить и тем более навредить кому-то. Так что я со спокойной душой могу вам рассказать эту историю. Как только привезли пули на экспертизу, один мой знакомый эксперт сразу отложил все дела и провел экспертизу. И выяснилось, что пуля, извлеченная из тела погибшего, отличается от тех, которые были извлечены из мишени. То есть она отразила микрорельеф канала совсем другого ствола. Ведь ствол каждого оружия имеет индивидуальный микрорельеф.

— Завидная осведомленность об идентификации оружия для фотографа, — заметил Турецкий.

— Во-первых, я стрелок-любитель, а во-вторых, не забывайте, где я работаю. Мы же общаемся с коллегами. Просвещаем друг друга. Так вот, продолжение истории. Был конец рабочего дня, сотрудники разошлись, а он задержался. Ну, и впопыхах все оставил как есть, то есть в запечатанном виде. Только оформление письменного заключения отложил на завтра. А на следующий день пуля пропала и появилась уже через три дня. Он, кстати, сообщал следователю о пропаже, но тот повел себя странно: не удивился, не доложил начальству, а велел искать самому. Дескать, завалилась и нужно ее найти без лишнего шума. К сожалению, эксперт — человек нерешительный и я бы даже сказал, трусливый. Он молча переживал, делал другую работу, благо следователь эти дни его не теребил. А когда пуля возникла, решил провести повторную экспертизу, поскольку записей-то у него не было, не успел тогда. И к своему изумлению, увидел, что пуля-то другая… Из серии тех, что извлечены из мишени. А ведь он прекрасно помнил, что первая пуля была выпущена из другого оружия. Тут он уж совсем испугался и никому не стал говорить. И в заключении написал, что все пули идентичны. Что и случилось на самом деле, когда подменили ту, первую. А вот если бы он не спешил в первый день домой, а успел сделать письменное заключение, это спасло бы репутацию невиновного человека и не поломало бы ей жизнь.

— Лучше бы он сообщил о пропаже пули или хотя бы о том, что ее подменили.

— Я же вам говорил, что он, к сожалению, трусоват. Боялся неприятностей.

— А почему вы не настояли на том, чтобы криминалист-баллистик указал в заключении, что подброшенная пуля совсем от другого оружия? Раз он вам рассказал эту историю, вы могли подтолкнуть его в корне изменить ход следствия!

— Было слишком поздно. Эксперт мне это сообщил спустя какое-то время после суда. Даже скажу точнее когда. На моем дне рождения. Прошло уже года два, как суд вынес решение. Я пригласил кое-кого из коллег и друзей, выпили… Они попросили показать мои новые работы. Я наугад вытащил папку с работами на спортивную тему, подвернулась эта, со стрельбища. Вспомнили ту историю, потом вышли с коллегой покурить на балкон, и он вдруг раскололся. Мне было очень неприятно. Он, видимо, ждал от меня каких-то слов утешений, потому что я видел, — мучился от угрызений совести за тогдашнюю бездеятельность. Но у меня таких слов не нашлось. Я только сказал ему: поставь себя на место Гущиной.

— Коллега — эксперт-баллистик Желтков?

— Вы действительно сыщик, — с уважением отметил фотограф. — Я вам сейчас покажу еще фотографии. Все это я снимал в день соревнования. Пока народ съезжался, пока общались, на нынешнем языке это называют тусовкой. Я приехал, как обычно, с фотоаппаратом, снимал интересные эпизоды. Люблю групповые снимки. Потом уже пришлось приняться за свои профессиональные обязанности, когда произошло неумышленное убийство.

Наугольных вытащил из папки еще несколько снимков и разложил их на столе.

— Видите, это народ еще только собирается. Вон руководитель стрельбы, забыл его фамилию. Да это и не важно. Здоровается со своими. Все городское спортивное начальство тогда прибыло. Вот Белобров с Лагутиным. Обратите внимание на лицо Лагутина.

— Довольно злое…

— Белобров уже успел принять на грудь. Но по виду не скажешь. Лицо как лицо, обычное, надменное… А Лагутин его отчитывает.

— Вы третий человек, кто говорит мне о том, что Белобров явился на соревнование нетрезвый.

— Только третий… Потому что остальные молчали. Люди у нас, к сожалению, довольно равнодушные. И трусливые. Начальство всячески потворствовало Белоброву, смотрело сквозь пальцы на его выходки, потому что он их устраивал своими показателями.

— Но ведь и Гущина давала отличные результаты!

— В тот раз Гущиной не повезло. Негласно начальство решило взвалить вину на нее. Остальные не стали спорить. Конечно, я не думаю, что Грабовенко был отдан приказ завалить ее. Но если бы у них было желание ее вытянуть, не сомневаюсь, Анна избежала бы заключения.

Турецкий извлек из пачки фотографию и воскликнул:

— А это…это же следователь Грабовенко!

— А что вы так удивляетесь? Они же с Белобровом лучшие кореша. Белобров всегда приглашал на соревнования Грабовенко. Они друзья еще со школьной скамьи.

— Да что вы! Вот это открытие! Тогда мне очень многое становится ясным.

— Когда произошел тот роковой выстрел, кое-кто высказывался, что рядом с Гущиной стоял Белобров. Потом уже схема показала, что директрисы полета их пуль совпадали. То есть возникали две версии. Но Грабовенко сразу повел расследование таким образом, что оставалась единственная версия — виновна Гущина. Многие знали, что Грабовенко и Белобров — закадычные друзья.

— Мне сказали, что вы с Белобровом тоже дружили.

— Да, он мне нравился своей незаурядностью, широтой взглядов. Интересный был человек.

— А теперь?

— Мы с ним не встречаемся. Никакого общения. Когда у меня возникло подозрение, что это он убил человека и, по сути, свалил свою вину на Гущину, я прекратил с ним отношения.

— И давно вы заподозрили, что это его вина?

— Одиннадцатого июня 1997 года. Когда почувствовал, что от него пахнет алкоголем, и потом погиб человек. Но ведь у меня не было никаких доказательств. Только предположения. Но я привык доверять своей интуиции, поэтому и порвал с Белобровом. Он, кстати, особо не навязывался. Сделал вид, что наши отношения сошли на нет по его инициативе.

А то, что Грабовенко присутствовал на соревнованиях на стрельбище — дело обычное. Он один из тех, кто всегда приходил на соревнования, фанат, так сказать.

— Сергей Николаевич, мне не совсем понятна позиция тренера Гущиной — Лагутина. Что-то мне подсказывает, что он тоже не очень верил в то, что ее пуля поразила Сумцова, ну, того, погибшего. И между тем в его показаниях в основном эмоции, а не логика.

— Да, на суде как свидетель он выступал довольно эмоционально. Хотя, как ни странно, неубедительно. Но ведь Белобров тоже его ученик. В любом случае, кого-то пришлось бы уступить… Не знаю, почему он выбрал Гущину и отдал ее, так сказать, на растерзание. А вы с ним разговаривали на эту тему?

— Пытался. Бесполезно. Хотя он сказал, что даже хотел организовать прессу в защиту Гущиной. И даже кто-то из журналистов ухватился за тему, а потом спустил на тормозах.

— Если бы сейчас возникла необходимость задействовать прессу, то у меня есть один журналист. Которому сам черт не брат. Ему только подай горячую тему, так разовьет, что неделю читатели только об этом говорить будут.

— А ведь хорошая идея. Я, возможно, и воспользуюсь вашей подсказкой. Этот журналист человек честный?

— Если дело касается разоблачения кого-то, то очень честный. Такое нароет! И все чистая правда! Но если не подворачивается разоблачительный материал, дает волю своей фантазии. Так что с ним нужно обговорить досконально, что можно, а что нельзя. А то его иногда заносит.

В дверь комнаты деликатно постучали. Заглянула жена фотографа.

— Ой, здравствуйте! — удивилась она, увидев незнакомца. — А я смотрю боевик, ничего не слышу, там сплошная стрельба.

— Всех уже завалили? — поинтересовался муж.

— Почти. Сейчас последних добьют, тогда чаю вам дам.

Она исчезла. Турецкий посмотрел на часы и воскликнул:

— Уже двенадцать! Даже не заметил, как время пробежало.

— Мы поздно ложимся, не беспокойтесь.

— Тогда я вас попрошу, нельзя ли взять на два-три дня несколько фотографий, которые вы снимали на стрельбище?

— Пожалуйста. Можете не возвращать. У меня еще негативы остались. Очень надеюсь, что мои работы сослужат вам службу. Я с Анной Гущиной мало общался, но слышал по рассказам друзей, что она хороший человек. Сильная, волевая, прямая. Очень обидно, она ж ни за что пострадала.

— А с этим вашим журналистом можно связаться? Как его зовут, кстати?

— Крупица Олег. Да я прямо сейчас с ним переговорю и вам дам трубку. А там уж договаривайтесь.

Разговор был недолгий, журналист согласился на встречу на завтра.

— Только не на семь утра. Я сплю до десяти. Ну, если очень нужно, то жду вас в девять. Вам очень нужно?

— Думаю, и вам очень нужно, — решил заинтриговать журналиста Турецкий. — Тема горячая. Кстати, есть ли у вас надежный журналист в Ставрополе? Я имею в виду, такого же высокого класса, как и вы? — польстил Турецкий Крупице.

— Есть, — не задумываясь ответил журналист. — Жду вас завтра в девять. Записывайте: улица Строителей, дом двадцать пять. Но сначала позвоните. Я вам через домофон дверь открою.

— Шифруется, — пошутил фотограф.

Глаза его весело блестели, прощаясь, он протянул руку и наклонил голову, будто хотел клюнуть носом Турецкого. Тот в мыслях дал ему кличку «Птичий».

На улице было уже совсем темно. Турецкий подозвал такси и поехал домой. Интересно, что сейчас делает Плетнев?

15

Плетнев разгуливал по освещенному скудной лампочкой дворику, и едва Турецкий открыл калитку, кинулся к нему.

— Где ты так долго шлялся? Я уже волноваться начал. Телефон зачем-то отключил…

— Делом был занят. С людьми разговаривал, не хотел отвлекаться.

— Ну, есть подвижки?

— Ты знаешь… — задумчиво произнес Турецкий, — подвижки есть. Хоть сейчас звони Гущиной, да выкладывай имя настоящего убийцы. Только вот в чем загвоздка: десять лет — это большой срок. Многое за давностью лет не докажешь, просто невозможно. И между тем, есть куча косвенных доказательств, свидетельствующих в пользу Гущиной. У меня тут возникла одна мысль, только нужно посоветоваться с Гущиной. Как ты думаешь, не слишком неприлично так поздно звонить?

— А чего откладывать? Она только обрадуется и подивится твоей оперативности. Только выложи, пожалуйста, свои косвенные доказательства сначала мне. Заодно услышишь, как это звучит со стороны.

— Насчет подмены пули — факт имеет место. Хотя доказать сейчас нельзя. Да и кто подменил — неизвестно. Есть только подозрения. Но зато появился еще один свидетель, который подтвердил, что пуля сначала исчезла, а потом опять появилась. Еще факт: следователь Грабовенко и стрелок Белобров — лучшие друзья. Учитывая, что Белобров и Гущина стояли во время стрельбы рядом и директрисы полета их пуль совпадают, — это кое о чем говорит. Но версию причастности Гущиной к гибели Сумцова оставили единственной, хотя логически Грабовенко должен был рассматривать также и версию причастности Белоброва. Почему эта версия даже не возникла? Потому что Грабовенко и Белобров — кореша. Об этом, оказывается, многие знали. Есть и фотография, где они стоят рядом и улыбаются друг другу, одним словом, радуются встрече. Понимаю, это не доказательство их дружбы. Но факт близкого знакомства налицо. Далее, три разных человека подтвердили, что Белобров во время соревнования был выпивший. А следствием этот факт умалчивается. Либо был плохо проведен опрос свидетелей, либо этот факт следователь умышленно игнорировал, либо свидетели действительно умолчали об этом.

— Пока все, о чем ты говоришь, выглядит не очень убедительно, — честно признался Плетнев. Вот если бы найти ту пулю, которую подменили, да провести новую идентификацию?..

— Хрен ее найдешь. Давно уже куда-нибудь выброшена. Все остальные пули скорее всего в экспертном центре, в пулегильзотеке. Но они нам не нужны. Поскольку по акту оформлены и сданы на хранение и соответствуют заключению экспертизы. Я придумал один ход. Пускай я ничего сейчас доказать не могу, но посеять сомнение в законности вынесения приговора Гущиной вполне в наших силах. И нарушить покой Белоброва, которого прикрыл Грабовенко, тоже возможно. Заодно и потрепать нервы этому борову — Грабовенко.

— Кого ты имеешь в виду, кроме себя? А то ты употребил множественное число «наших».

— Одного журналиста. Если он ввяжется в это дело, есть реальный шанс реабилитировать Гущину на страницах прессы. А печатное слово в наше время — великая сила.

— Звучит обнадеживающе. Иди звони Гущиной. Вдруг она не захочет, чтобы ее имя стали муссировать на страницах прессы?

Анна Гущина даже не стала слушать извинения Турецкого за столь поздний звонок.

— Говорите сразу, вы что-то узнали? — взволнованно спросила она.

— Сначала вопрос к вам, Анна. Два дня назад вы говорили, что кто-то пытается помешать вашему назначению, и вытащил на свет ваше прошлое. Вы не интересовались, кто это?

— Конечно, о своем конкуренте надо знать как можно больше. Сначала мои люди вышли на одного человека, который проявлял большую активность, скупая акции нашей корпорации. Это некто Лесной Дмитрий Сергеевич. А сегодня выяснилось, что он подставное лицо.

— А удалось узнать настоящее имя вашего конкурента?

— Да. После некоторого прессинга Лесной раскрылся. Честно говоря, я просто в шоке.

— Тот человек, который за ним стоит, вам знаком?

— Еще бы. Денис Белобров. Не думала и не гадала, что когда-нибудь он опять возникнет на моем пути, да еще с такими пакостными намерениями.

— А вы о нем за эти годы слышали что-нибудь? Чем он занимался, сфера его интересов…

— Лет пять назад до меня дошли слухи, что Белобров ушел из спорта. Говорят, последние победы принесли ему большие наградные, он решил пустить их в дело, занялся бизнесом и довольно успешно. Но поскольку упоминание его имени для меня было просто неприятно, я его делами не интересовалась. Тем более, что территориально мы не соприкасались. В Новороссийск я приехала впервые за десять лет два дня назад поговорить с вами. Он же в Ставрополь наведывался довольно часто. Я об этом слышала из случайных источников, так как общих знакомых у нас в Ставрополе нет. Ну, вы понимаете, что я имею в виду. Никто из моего нового круга знакомых не знал о моем прошлом. Лесной сообщил, что у Белоброва большие виды на наш бизнес. А поскольку он достаточно прибыльный, к тому же мы расширяемся, решил таким образом внедриться, скупая акции. Возможности у него большие. У меня есть подозрения, что его бизнес в Новороссийске не во всем легальный. Но это, впрочем, прерогатива правоохранительных органов. У меня сейчас другие проблемы. Теперь совершенно точно известно, что порочащая мое имя информация исходит именно от Белоброва. Он очень коварный и хитрый. Мало того, что внедрился в наш бизнес, одновременно копает под меня, чтобы не допустить к креслу руководителя.

— Анна, я постараюсь его остановить.

— Это было бы замечательно. Но вы мне не сказали, что вам удалось узнать о моем деле? В данный момент это меня больше всего волнует. Мне нужно строить линию защиты, чтобы порочащие меня слухи не повлияли на мою репутацию.

— Я как раз по этому поводу и звоню. У меня есть сведения, что Сумцов погиб от пули Белоброва.

— Боже мой! Это лучшая новость за последние десять лет! И вы можете это доказать?

— Вот поэтому я вам и звоню. У меня есть план реабилитации вашего доброго имени. Да такой, что об этом заговорят не только в Новороссийске, но и в Ставрополе. Мы задействуем журналистов. Я уже договорился с одним, завтра у нас встреча. Материал у меня для него есть. Ну так как? Я хотел услышать ваше мнение.

— А как фамилия журналиста?

— Крупица Олег.

— О-о! Известный публицист. Горе тому, кто попадется ему под горячую руку. Перо у него острое, публикации хлесткие, всегда вызывают общественный резонанс. А как вы на него вышли?

— Не хочу вас загружать подробностями. Позвоню после встречи с ним.

— Александр Борисович, умоляю, скажите, как вам удалось понять, что Сумцова убил Белобров? Он стоял тогда рядом со мной, но почему-то у следователя даже не возникло сомнений, что это была моя пуля.

— В двух словах: следователь и Белобров — лучшие друзья. Поэтому Грабовенко просто не стал рассматривать другую версию. Наоборот, пока непонятно кем, но была подменена пуля, которую извлекли из тела Сумцова. То есть вас элементарно подставили, подменив вещдок.

Турецкий ожидал от Гущиной всего, что угодно, — что она заплачет от счастья, что станет его благодарить, но Анна коротко бросила:

— Вот сволочи! Мать их…

Ее резкие слова несколько обескуражили Турецкого, настолько они не вязались с ее интеллигентной речью и вполне европейским обликом преуспевающей бизнеследи, претендующей на кресло главы корпорации. Но понять ее мог. Годы, проведенные в заключении, кое-чему ее научили. Во всяком случае, лексику обогатили.

Плетнев зашел в комнату, как только Турецкий закончил разговор.

— Сань, извини, но я подслушал. План у тебя хороший, лишь бы этот Крупица не подвел.

— Моя клиентка его так расхвалила, что пусть только попробует не оправдать наши надежды! Я теперь точно не усну. Меня прямо колбасит от нетерпения. Так хочется поскорее встретиться с этим Крупицей, да выложить ему весь компромат на этого следака. Заодно расспросить, слышал ли он что-нибудь про Белоброва. Человек в городе заметный, — и спортсмен международного класса, и бизнесмен удачливый. Кругом фартовый… Анна, кстати, подозревает, что бизнес у него криминальный. Думаю, это не ее догадки. Подсказал кто-то из осведомленных.

Турецкий разговаривал уже сам с собой вслух, не замечая, что Плетнев ходит кругами по комнате, заложив руки за спину, и бросает скорбные взгляды на друга.

— Ты чего? — вдруг опомнился Турецкий. — Озабоченный какой-то? Расслабься! Это я сейчас на взводе, потому что мысли голову распирают.

— У меня голова тоже не воздушный шарик, — обиженно ответил Плетнев. — Я думаю! И хрен знает, что такое, прямо как первый раз замужем. Где этого Кирилла искать? Как на убийцу выйти?

— Антон, ты сделал все, что смог. Девчонке дал шанс уйти, и не твоя вина, что ее пасли на набережной. Кто ж знал? А если бы ты и знал, на два фронта не разорваться. А Кирилл твой, скорее всего, ушел в подполье. Так что свои дела ты закончил. А то если будешь опять возникать, либо на бандюков нарвешься, либо местные власти загребут.

— Сань, ты неправ… Есть труп — есть дело. И я хочу его раскрыть. Даже если тутошние власти будут чинить мне препятствия. А с бандитами я уж как-нибудь справлюсь…

— У тебя нет ни одной зацепки. Мы на чужой территории. И, боюсь, местные органы будут не в восторге, если ты начнешь в открытую шебаршиться.

— Ты знаешь, — стал вслух размышлять Плетнев, — мне не дает покоя Галина фраза «Надо было тебе…». Что мне надо было? Чем больше думаю, тем больше убеждаюсь, что у нее было что-то такое, из-за чего ее и убили.

— А вот у меня другая версия. Скорее всего, это были сутенеры. А убить могли из-за чего угодно. Деньги у клиента свистнула, не то сказала, заразила кого-нибудь, прости господи… Менты такую бытовуху либо на тормозах спускают, либо обвиняют первого встречного. Чтобы поскорее дело закрыть. Сейчас первый встречный — это ты… Потому — не высовывайся.

Плетнев сердито ответил:

— Не могу! Ты меня знаешь! Я не могу вот так сидеть и ничего не делать! К тому же пока я на крючке у ментов, у меня времени вагон и маленькая тележка. Сколько всего можно сделать! Я же не под домашним арестом! Куда хочу, туда иду. И о разглашении не подписывался. С кем хочу, с тем и говорю!

— И с кем ты сейчас собрался разговаривать? Может, на ночь глядя, на баржу смотаешься? Там говоруны тебя как раз поджидают. С ножом, наганом… У них разговор короткий.

Турецкий хитро усмехнулся и подмигнул Плетневу.

— Вот если мы с тобой тут подольше задержимся, организуем частное сыскное агентство. Ребят наших выпишем, разворошим это осиное гнездо.

— Да ну тебя… — отмахнулся Плетнев. — У наших и в Москве дел невпроворот. Тебе хорошо шутки шутить, у тебя дело на мази. А я тут сижу как пришпиленный.

— Ну, что ты такой нудный? Давай завтра подумаем, — предложил оптимистично Турецкий. — Сейчас поспим, сколько там осталось до утра, а потом что-нибудь придумаем.

Турецкий зевнул с нарочитым подвыванием и стал устраиваться на диване. Плетнев прилег на раскладушку, сложил руки на груди крестом и смотрел в потолок, с горечью осознавая, что в голове пусто, будто ее долго и тщательно проветривали. Так незаметно и заснул. Казалось, и спал недолго, не успел даже сон до конца досмотреть. А там как раз Кирилл что-то тихо говорил, и как Плетнев ни прислушивался, ничего не мог понять. Он уже и так, и этак, и даже вплотную к Кириллу подошел, как тот вдруг рявкнул на ухо:

— Ты спи, а я побежал.

Это Турецкий тихо разговаривал с тетей Валей, но, убегая к своему журналисту, решил все-таки попрощаться с другом.

Плетнев вскочил как ошпаренный, но только увидел в окошко, как мелькнула голова Турецкого.

— Спи, Антон, вы вчера поздно легли, — пожалела его тетя Валя. — Это наш заполошный сорвался. Вот беспокойный у меня племянник. С детства такой…

Она вышла во двор, и Антон опять задремал, слыша сквозь сон ее звонкий голос. С кем-то она переговаривалась через забор и одновременно шугала кур, которые с утра пораньше устроили под окнами птичий базар.

16

Турецкий позвонил по мобильному Крупице, когда подошел к его дому. Журналист назвал номер подъезда и код квартиры. Встретил он его в пестрых шортах и растянутой футболке. На вид Крупице было тридцать с хвостиком, но держался мужик как разболтанный подросток. Даже не удосужился расчесать свои кудри, а просто перехватил их на макушке красной тряпицей. И если бы не бледная кожа и не синеватая щетина на впалых щеках, его можно было бы принять за индейца, заброшенного судьбой на российские просторы, где он и утратил природную окраску от недостатка солнца.

— Я не при параде, извините. Люблю, чтобы удобно было.

Он крепко пожал руку Турецкому и внимательно оглядел его с ног до головы.

— Из органов? — Наметанный глаз помог сделать ему правильный вывод.

— Бывший опер. Теперь частный сыщик, — представился Турецкий.

— Клево… — одобрил Крупица то ли бывшую профессию гостя, то ли его новый выбор. — Пошли на кухню, бутерброды с колбасой похаваем. Чай еще могу предложить, сейчас заварю.

— Да я перекусил, — застеснялся Турецкий, хотя вылетая из дому, едва успел на ходу выпить чашку чаю.

— Да ладно вам, не стесняйтесь. Что стоит мужику второй раз позавтракать?

Они сели за стол, и Крупица начал кромсать хлеб большим резаком. Колбасу тоже нарезал нехилыми ломтями.

— Я здесь только месяц живу, не успел хозяйством разжиться. С женой разбежались, нам даже в одной стране тесно стало… Умотала моя Дуся. А я вернулся в свою холостяцкую берлогу. Когда мы в ее квартире жили, здесь всякий хлам держали, что выбросить жалко было. Вот этот месяц и выбрасывал, расширял себе жизненное пространство. Да, по-моему, излишне увлекся… Бедновато, зато просторно.

Действительно, скудная мебель выглядела такой жалкой, что Турецкий невольно задался вопросом: какой же тогда хлам переселился на помойку?

Поели плотно, большие бутерброды оказались очень кстати.

— Ну, пошли в кабинет, — пригласил Крупица гостя, небрежно швырнув посуду в мойку. Она жалобно звякнула, но, кажется, не раскололась.

Кабинет скорее смахивал на приватный склад — металлические стеллажи, уставленные папками и книгами. С одной полки свисало грязноватое полотенце, зацепившись краем за невидимый гвоздь, как поникшее знамя потерпевшей поражение армии. Крупица машинально засунул его в глубину между книгами. На письменном столе отдельными горками лежали бумаги, старый компьютер тихо урчал, совсем как кошка, когда ее гладят по спине.

— Вы не стесняйтесь, излагайте свой материал со всеми подробностями. Даже если станете повторяться, не беда. Я отсортирую, отредактирую…

— Да, Олег, — вспомнил наставления фотографа Турецкий. — Только ничего не приукрашивайте. Тональность статьи должна быть жесткой и обвинительной. И художественных вымыслов не надо.

— «Вымысел не есть обман…» — сразу процитировал Окуджаву Олег. — Но слово заказчика — закон. Если есть криминал, никакого вымысла не надо.

— Криминал есть. Убийство, исчезновение вещдока, подмена его, недобросовестные действия следователя, в результате чего невиновный человек получил срок. Три года.

— Я работаю обычно с диктофоном. Давайте с предисловием, с именами всех действующих лиц, развернутой фабулой и, если можно, — эпилогом.

Турецкий начал свой рассказ, Крупица внимательно слушал, иногда делал какие-то пометки в блокноте. Когда Турецкий упомянул фамилию фотографа, Крупица оживился.

— Это здорово что он вам дал фотографии. Вы мне их оставьте. Иллюстрирую статью, будет просто супер. Дам броский заголовок… Хорошо, что вы ко мне пришли. Далеко не каждый журналист взялся бы за этот материал. И знаете почему? Не потому, что жареным пахнет, а просто небезопасно. Народ у вас фигурирует известный, в городе и имя Грабовенко на слуху, и Белоброва… Об этом типе разговор вообще особый.

— У вас есть на него что-то?

— Кое-что, из-за чего почти никто не знает, где я сейчас обитаю.

— А за семью вы не боитесь?

— Так жена с дочкой махнула за рубеж. Квартиру продала, так что новый муж получил ее с неплохим приданым. А родители живут далеко, на другом конце страны.

— А не поделитесь со мной информацией о Белоброве? — спросил Турецкий. — Какой у него бизнес, как ему удалось сколотить за сравнительно небольшое время приличный капитал и так далее?

— Его версия — наградные за призовые места в соревнованиях по стрельбе. Но все равно это не те деньги, которые открыли бы ему такие широкие возможности. Есть теневая сторона его бизнеса, — и не одна. Он занимается контрабандой товаров народного потребления из Турции, фрахтует суда по подложным документам и оказывает услуги местным борделям по поставке девушек из Молдавии, Украины и Белоруссии. Подозреваю, за ним числятся и другие темные делишки, но пока конкретной информации у меня нет.

— Даже то, что вы назвали, тянет на несколько статей Уголовного кодекса…

— А у него есть защита в прокуратуре. Пока он не засветился, никому не мешает. У меня же сведения о нем не из официальных источников. Это очень осторожный человек. Настолько осторожный, насколько и опасный. У него есть верные люди, бандиты, конечно.

— А легальный бизнес? Чем он занимается?

— Начал с небольшой сети продуктовых магазинов шаговой доступности. Местным властям это выгодно, потому что есть возможность отчитаться перед избирателями: город заботится о простом народе. Он же не афиширует свое участие в предпринимательской деятельности, так что все сливки, имею в виду политические дивиденды, снимает администрация города. А ему от нее почет и зеленый свет во всех начинаниях. Недавно я узнал, что он решил открыть бизнес в Ставрополе. Белобров внимательно следил за одной корпорацией и сделал вывод, что она очень перспективна. За несколько лет достигла приличных доходов. Через подставное лицо он приобрел акции корпорации и собирается войти в число полноправных партнеров, подвинув при этом основателей дела. То есть хочет выйти в первые лица. Видимо, захотелось легализоваться.

— К вопросу о корпорации из Ставрополя. Анна Гущина, которую некогда подставили Грабовенко и Белобров, как раз является одним из основателей корпорации, и ей прочат место на руководящий пост. И тут — это уже продолжение моей истории — появляется некто, который вываливает в прессу компромат на Гущину, чтобы очернить ее имя и не допустить к руководству. Более того, он скупает акции, используя подставное лицо, и уже сейчас является угрозой для корпорации. Вам знаком его почерк?

— Мы говорим об одном и том же человеке. Это Денис Белобров, — кивнул журналист.

— Теперь мне понятно, почему неожиданно всплыла история Гущиной десятилетней давности. — Турецкий покачал головой.

— Я же говорю, — Крупица развел руками, — Белобров — коварный и подлый тип. Он все просчитывает на много ходов вперед. Сначала выяснил для себя, насколько успешны дела корпорации, потом начал скупать акции, затем решил, что подготовил почву и скоро можно будет легализоваться. С его амбициями он, конечно, хотел бы возглавить корпорацию. И тут на его пути становится Гущина… Кстати, он же должен был знать, что она одно из первых лиц в корпорации.

— Думаю, знал. Но не принимал всерьез. Один раз ему уже удалось устранить ее. Вероятно, не ожидал, что коллеги будут прочить на руководящий пост именно ее. Так что Гущина сама того не ведала, что их интересы перехлестнулись. О далеко идущих планах Белоброва она вообще не предполагала, поскольку не знала о его роли в своей жизни. Но я думаю, все-таки догадывалась. Хотя в нашем разговоре прямо об этом не говорила. Так что вот вам и эпилог. Новое появление злодея в жизни героини после всех перенесенных ею испытаний.

— Впечатляет!.. — Крупица вскочил с шаткого стула и понесся на кухню. Турецкий услышал звуки льющейся воды. Крупица появился с чашкой в руке и плюхнулся на стул, расплескав воду на шорты и небрежно смахнув брызги на пол.

— Материал надо напечатать и в Новороссийске, и в Ставрополе. У меня там дружок в одной газете, заведует отделом. Газетенка, правда, из тех, которые называют «желтой». Но пользуется большой популярностью. Я ему готовую статью сразу перешлю на электронный адрес, чтобы материал одновременно появился и у нас и у них. Скажу, пусть сделает ссылку: «Перепечатано с разрешения автора». Мы им устроим эффект разорвавшейся бомбы! — с угрозой произнес Крупица и резко хлопнул в ладони. — Спасибо всем! — неожиданно добавил он и кивнул Турецкому, а потом выключил диктофон. Глаза его горели, взъерошенные волосы торчали в разные стороны, словно он получил хороший разряд электричества. — Я готов к работе. Фотографии оставляю, схему стрельбища тоже. Хочу и ее приложить в качестве иллюстрации. Будет просто супер.

Турецкий постарался скрыть, что удивлен необычным поведением журналиста, но Крупица понял его и объяснил:

— Я уже весь в тексте. Оставьте телефон, позвоню.

Он быстрым шагом пошел открывать дверь и энергично потряс руку гостя на прощание. Но Турецкий понял: журналист его уже не видит. Он весь в тексте.

17

Турецкий был очень доволен собой. Журналист ему понравился, хватка у него действительно журналистская. Правда, диковатый немного, но это не столь важно. Главное, он увлекся темой и, похоже, пока не напишет статью, ни на что отвлекаться не станет.

Плетнев встретил его с унылой физиономией. Радостное лицо Турецкого, похоже, его раздражало.

— Ну, как твой журналист?

— Обещал написать суперстатью. Да еще продублировать в Ставрополе, в городской газете.

— А как он тебе? Не трепло?

— Если о человеке можно сказать, что его посетило вдохновение, то это о Крупице.

Тетя Валя удивилась, что племянник вернулся довольно быстро. Как раз к обеду. Она стала накрывать на стол, гремя посудой, когда в дверь постучали.

— Да кто ж там, коли все свои дома? — игриво спросила Валентина Денисовна, догадываясь, что это ее воздыхатель решил навестить свою невестушку.

Дверь осторожно приоткрылась, и заглянул Сергей Иванович. Он смущенно кашлянул в кулак, потому что на этот раз вовсе не к невестушке торопился.

— Я, Валюша, к хлопцам… — объяснил он и открыл дверь в комнату. — Здорово, ребятушки… Мне тут… помощь нужна. У вас…

Турецкий понял суть и, показывая на холодильник, сказал:

— В холодильнике. Но мы не будем…

Валентина Денисовна враз посуровела, хотя в первый момент, увидев на пороге Сергея Ивановича, радостно улыбнулась своему жениху:

— Даже и не думай! — В голосе ее прозвучала угроза. Но Сергей приосанился и принялся оправдываться.

— Да нет, Валюш! Я не того!.. Не это имел в виду. А вы, ребята, уже уезжаете? Вроде собирались… Что-то я ваших сумок не вижу. Или передумали?

— Нет, не уезжаем, а у тебя какие дела, извини, Сережа?

— Тут у меня… у родственника незадача одна. Очень нужен совет. По вашей части… Да он вам сам все объяснит.

Валентина Денисовна проводила мужчин подозрительным взглядом и даже выглянула в окно, убедившись, что вся процессия гуськом направилась в глубину сада.

Но если бы она догадалась выглянуть из другого окна, которое выходило на дорогу, то заметила бы незнакомую машину и даже блеск окуляров бинокля. Правда, тетка Турецкого все равно не поняла бы, что за ее домом ведется наблюдение.

Валерчик и Боксер времени зря не теряли. Как поставили перед собой цель найти «крутого» защитника Гали, так и шли по его следу, словно ищейки. Правда, заслуги Валерчика в том, что они все-таки вышли на след своего обидчика не было никакой, даже самой минимальной. Он довольно вяло подчинялся Боксеру, и, если бы не страх за свою жизнь, а опасения у него были вполне обоснованные, давно бы смылся. Галька лежала в морге, половина дела была сделана. И главное, не его руками, чему он был чрезвычайно рад. Валерчику еще не доводилось убивать, и он не представлял, как бы пережил свое «боевое крещение». Хорошо, что Баул взял на себя «мокруху». Но чтобы все срослось, надо еще найти пацана, и этот геморрой тоже взвалил на себя Баул. Да так и пропал где-то. Со вчерашнего дня мобильный его не отвечал, хотя прозванивался. Черт знает, где его носит, когда так нужно поскорее найти хлопца и отнять кассету. А пока план был таков: устроить наружку за тем здоровым мужиком, который на «Ставриде» обломал им весь кайф, прикрыв Гальку, к тому же покалечив руку Валерчику.

Валерчик злорадно вспомнил, что мужик хоть и выскользнул из их рук, вывалившись из окошка на барже, но далеко не убежал. На набережной подлянка ему нарисовалась в виде трех ментов. Застукали бизона возле трупа, повязали и в ментовку замели. Не зря умные люди говорят: за все приходится расплачиваться. Вот и этот хрен думал, что «увинтил» от Валерчика и Боксера, да недолго радовался. Правда, непонятно, за какие такие заслуги менты его отпустили. Не похож он на тех, кто прогибается. Но факт тот, что с утра он, уже такой кучерявый, похилял по мент-стрит, разве что знамя над головой не держал.

Боксер лично никому не доверяя, спозаранку устроил наружку за ментовкой и очень удачно сел ему на хвост. Но тот как-то сумел оторваться, таскался неизвестно где полдня, и Боксер обнаружил его уже только после обеда, когда тот вышел из пиццерии в центре города и побежал за автобусом, чтобы на ходу запрыгнуть в него. Боксер сопровождал его в машине, как почетный эскорт, но этот ломина вышел на остановке и обосновался в сквере. На мобиле засел, но ему, видать, отлуп дали. Потому что морда у мужика была мрачная, глаза в кучке, злющие… Боксер вызвал Валерчика на подмогу, а то мужик стремный, одному трудно за ним уследить. Валерчик сразу рванул к ресторану «Глобус», как Боксер велел, да тут к этому чуваку какой-то тип подозрительный подвалил на иномарке, по виду центровой, еще и с шоферюгой. Водилу тип отпустил, и они сидели уже вдвоем с этим злющим, балакали о чем-то. И надо же, пока Боксер с Валерчиком его из машины пасли, эти оба-два вскочили и в такси запрыгнули. Черт бы их побрал! Вот подфартило сволочам, свободное такси прямо напротив них остановилось. Водила высадил какого-то мордастого, и, пока тот расплачивался, эти уже тут как тут. Время горячее, авто всю улицу запрудили, те в поток и протырились. Боксер завелся, но по части соображения он Валерчику фору на сто очков вперед даст.

— Номер смотри, номер! — заорал он и из пепельницы ручку выхватил. Валерчик тем временем затараторил, как попугай повторяя цифры, чтобы не упустить какую-нибудь. Боксер записать успел и скупо похвалил Валерчика: «Молоток!» Потом они в таксопарк наведались, узнали, кто водила, и приперлись к нему среди ночи. Потому что смена его заканчивалась совсем поздно. Водила, конечно, обалдел и даже немного застремался, потому как у Боксера на роже написано, чего от него ожидать можно. Но адрес сразу вспомнил, куда отвез клиентов, подобранных у «Глобуса».

— Мужики, извините, номер дома не посмотрел. Но улицу помню.

— А о чем они говорили, не помнишь? — спросил Боксер.

— О всякой муре, я не прислушивался. Понял только, что оба центровые. Ну, по-московски говорили. Не так, как мы…

А потом еще желал им счастливого пути, не веря своему счастью, что так легко отделался. Боксер даже соизволил ему сказать на прощание: «Благодарствую». Валерчик чуть не умер от смеха, таким прикольным ему показалось это слово из уст Боксера.

И вот теперь они парились в машине, наблюдая за неказистым домом, где помимо здоровяка и центрового проживала какая-то тетка. Под стать своим жильцам тоже шухерная — так и шныряла из дома во двор да обратно. Как будто у нее шило в заднице. А тут до кучи приперся в эту беспокойную хату еще мужик, тоже не хилый, хоть и старый хрен.

У Валерчика опять заныла рука, и он невольно застонал, прижав ее к груди и баюкая, как младенца. Боксер на мгновение оторвался от окуляра бинокля и презрительно процедил:

— Хватит с ней нянькаться, будто у тебя одна культя осталась…

— Типун тебе на язык! — перепугался Валерчик, но руку опустил на колени. Боксер опять уставился в бинокль и замолчал.

Через несколько минут дверь открылась, и во двор гуськом вышли дед, центровой, а за ними здоровяк, на которого Валерчик точил зуб.

— Глянь… — встрепенулся Валерчик. — Вон здоровяк, сволочь такая! Урою!

Проводив взглядом всю компанию, Боксер стал в который раз названивать Баулу.

— Да что за хрень? — злобно проворчал он. — Где его носит?

— Слушай, Боксер, а на кой я тебе сейчас? Может, я пойду? — несмело предложил Валерчик. Мысленно он прикинул, что силы противника приумножаются, даже если не брать в расчет бодрого старичка, а сам Валерчик фактически инвалид. Одной рукой он сможет разве что закрыть лицо в случае драки. Но оправдываться перед Боксером не стал. Лучше доказать свою ненужность логически.

— И так уже из-за Гальки шум по всему городу. И радио передавало, и в теленовостях… А если она этому здоровому успела все рассказать, то менты нас, наверное, уже по всему городу ищут. Думаешь, они этого просто так отпустили? Небось слежку за ним поставили. А тут мы… И они нас могут замести! А кто тогда с Баулом свяжется, а? — решил пуститься на хитрость Валерчик.

— Хватит сопли распускать! — раздраженно бросил Боксер. — Смотри лучше, куда это они все потрюхали.

— Выпить, наверное… — предположил Валерчик, так как ему самому очень хотелось пива хлебнуть, но в машине, как назло, запасов не было.

— У тебя мысли об одном… — проворчал Боксер.

— Нет, у меня еще мысли и о другом. Что ты делать собираешься? Убивать их всех, что ли?

— Там видно будет… — неопределенно ответил Боксер, не отнимая бинокля от глаз. — Поехали потихоньку за ними…

Валерчик посопел, потянулся к больной руке, но тут же вспомнил злые насмешки Боксера и тяжело вздохнул. Угораздило же так влипнуть! Его дело не счеты сводить со всякими залетными бандитами, а девчонок пасти. А то и разбежаться могут. Только об этом говорить Боксеру тоже нельзя. Он и так сегодня лютый, как цепной пес…

Сергей Иванович одному ему известными закоулками и проходами между домов привел гостей на Припортовую, к своему дому. Отпер дверной замок, Турецкий зашел следом за ним, а Плетнев заключал небольшую процессию.

Неутешительная картина открылась друзьям и их провожатому. В темноватой комнате с зашторенными окнами забился в угол перепуганный насмерть парнишка. На вид ему было лет семнадцать. Видно, он совсем недавно спасался бегством, — одежда на нем была в пыли, лицо в грязных разводах. Похоже, он еще и плакал.

Сергей Иванович осторожно, как с больным заговорил с ним:

— Кирюш, вот мои хорошие знакомые. Можно сказать, друзья. Расскажи им про свои напасти. Они тебе помогут. Люди знающие, спецы в своем деле…

Кирилл уставился на Плетнева, и глаза его наполнились ужасом. Он медленно встал и вытянул перед собой руки, словно ограждаясь от Плетнева.

— Вы… Вы и здесь меня достали! Не надо… я ничего не знаю!

Плетнев изумленно смотрел на него, ничего не понимая.

— Так вот ты где, парень! Я же все пиццерии прочесал, чтобы тебя найти. Уж боялся, что с тобой что-то случилось… Только зря ты так меня опасаешься. Я не бандит, слово даю! — Плетнев улыбнулся парнишке, но тот не сводил с него испуганного и недоверчивого взгляда.

Сергей Иванович встревоженно переводил взгляд с одного на другого, не понимая, что происходит, и попытался успокоить парня.

— Кирюша, ты что? Это свои, они помогут!

Но Кирилл дрожал всем телом и сбивчиво повторял:

— Дядя Сережа…Дядя Сережа…Что же это? Он ведь с ними! Он же меня убьет! Он… Галю… Он… Он…

Плетнев сделал шаг к Кириллу, и тот отпрянул и вжался в стену.

— Погоди, парень. Успокойся…

Но Кирилл закрыл лицо руками и в истерике, захлебываясь словами, повторял:

— Нет… Нет… Не убивайте, пожалуйста. У меня нет ничего! Я ничего не знаю… Я ничего не знаю!

Сергей Иванович расстроенно посмотрел на парнишку, обнял его за плечи и прижал к груди.

— Кирюшенька… Кирюша, да что же это такое? Ну успокойся, ради бога!

— Никто тебя не собирается убивать! Слышишь? Мы не желаем тебе зла… — еще раз попытался привести в чувство Кирилла Плетнев.

Реакция парня была совершенно необъяснима, и нужно было разобраться, что же так его напугало. На помощь пришел Турецкий. Он спокойно сказал:

— Ясно. Это тот самый Кирилл. Ну и, слава Богу, что нашелся, да еще живой и здоровый. Плетнев, давай выйдем. И вы, Сергей Иванович, с нами. Поговорить надо.

В прихожей Турецкий учинил допрос.

— А теперь вы мне все толком объясните. По порядку. Сергей Иванович, кто вам этот паренек? Откуда вы его знаете?

— Так это Кирюша. Степана сын, покойника. Мы с ним вместе на «Адмирале Нахимове» ходили. Как Степан утоп, я за Кирой присматривал. Он с матерью остался, она болела тяжело, а смерть мужа ее совсем подкосила. Через два месяца после мужа померла. А Кирюша мне как родной. К себе хотел его забрать, чтобы жить одной семьей, — не захотел. В мореходку хотел определить, тоже отказался. Говорит, жил в родительской квартире, в ней и останусь. Ну я его все равно опекаю, у него же больше нет никого. Я ему вроде дядьки. А сегодня совсем рано, едва рассветать начало, Кира прибежал совсем невменяемый. Что-то о бандитах понес, что они за ним охотятся… Какие бандиты? Чего им надо от парнишки? Он муху не обидит. Сами видите. Ну, я и к вам… Потому как очень сильно он напуган. И то с большим трудом уговорил, что нужно за помощью к людям обратиться. Пообещал, что вы поможете. Если бы не Валюша моя, он ее знает, а я сказал, что вы у нее квартируете, не отпустил бы. Так-то он парнишка не из трусливых. Значит, действительно что-то серьезное с ним приключилось.

— А где же он сутки пропадал? Вчера весь день телефон не отвечал, — в недоумении спросил Плетнев.

— Не знаю… — растерянно ответил Сергей Иванович. — Должно быть, где-то прятался. Видали, какой он грязный заявился?

Турецкий внимательно выслушал одну сторону и приступил к расспросам Плетнева.

— Ну, а ты чем его напугал? И, главное, когда успел? Парня чуть родимчик не хватил, как тебя увидел…

— Да он думает, что я с бандитами заодно. Я же с Галей пришел в «Ставриду», и он меня видел. Еще тогда на меня посмотрел так… подозрительно, я понял: беспокоился за нее. Но больше я его не видел, я же тебе рассказывал. Галя только сказала, что он друг ее.

— А ведь он мог видеть, как Галю убили… — предположил Турецкий. — И если это так, то убийца мог его тоже увидеть. Вот парню и пришлось бежать, а потом скрываться.

За дверью раздался звук разбитого стекла, и Турецкий первый бросился в комнату.

— Совсем парень с ума слетел, — огорчился Сергей Иванович, зайдя вслед за Турецким и подбирая осколки оконного стекла.

Кирюши и след простыл.

Плетнев и Турецкий одновременно бросились к двери, но Турецкий остановил друга:

— Побудь здесь… Я сам. Он от тебя сбежал.

Он выскочил во двор и услышал грохот над головой. Кирюша пробежал по крыше пристройки и хотел уже спрыгнуть, но, увидев внизу Турецкого, резко остановился. Тот поджидал его и дружелюбно улыбался.

— Я на эту крышу недавно забирался… Там капитальный ремонт надо делать, а то провалится. Осторожно ходи!

Кирилл машинально взглянул под ноги, потом перевел взгляд на Турецкого.

— А кто вы такие? — Он смотрел настороженно, но паническое выражение на его лице постепенно исчезло.

— Не те, про кого ты думаешь. Здесь тебя никто не тронет. Слово даю.

Кирилл все еще в нерешительности стоял на краю крыши.

— Я вам не верю… — наконец признался он. — Никому не верю…

Турецкий пожал плечами. Парнишка немного успокоился, и это уже хорошо.

— Вы из милиции? — помолчав, спросил Кирилл.

— Боже упаси…

Турецкий посмотрел на часы и с досадой проворчал:

— Ну вот… Теперь даже сдать не успеем…

Кирилл опять напрягся и встревожено переспросил:

— Что?

— Да билеты на поезд… Давай руку, спрыгнуть помогу…

Кирилл все медлил, и Турецкий решил сам подняться к нему. Он подпрыгнул, ухватился рукой за край крыши и подтянулся, не без труда перебросив свое тело на крышу. Уселся рядом, свесив ноги, и закурил.

— Тебя преследуют? — наконец спросил, затянувшись.

— Да… Они Галю убили. Она… очень хорошая была. И то, что она с клиентами… что она была проституткой, это ничего не значит. Она никому ничего плохого не сделала. Она мне всегда деньги одалживала… А этот тип…

— Кто? — уточнил Турецкий, не глядя на Кирилла, чтобы не смущать его своим взглядом.

— Я не знаю, кто он…

— Ты видел, как ее убили? Поэтому они за тобой гоняются?

— Да… И еще… ему кассета нужна.

— Кому? Какая кассета?

Кирилл услышал шаги внизу и умолк, потому что к ним подходил Плетнев.

— Да не бойся ты, — успокоил его Турецкий. — Все в порядке. Он мой друг. Продолжай.

Плетнев остался стоять внизу, и Кирилл заговорил, обращаясь то к Турецкому, то к Плетневу.

— Галина кассета. Я не знаю, что на ней. Не успел посмотреть. Но… — Он помедлил. — Вы никому не скажете? — И решительно выдохнул: — Все равно у меня нет выхода. Я человека убил… Ну того, кто ее зарезал, а потом хотел и меня… Но я успел уехать. Он видел, что Галя мне кассету перебросила.

Последние слова дались ему с особым трудом. Он закрыл лицо руками и уткнулся в колени. Сжался в комок, как маленький ребенок. Турецкий и Плетнев переглянулись. Такого поворота они не ожидали…

— А где ж ты прятался целый день? — спросил Турецкий.

— Под лодкой, на причале, где рыбаки свои лодки держат, — тихо ответил Кирилл.

Боксер издалека наблюдал в бинокль за троицей, которая, судя по всему, обсуждала что-то важное.

— Это наш пацан? — спросил Боксер у Валерчика, хотя и без ответа знал: он, тот, который и был им нужен.

Валерчик принял бинокль, быстро взглянул и вернул Боксеру.

— Тот… Я его узнал. Он на «Ставриду» девчонкам жрачку привозит. Баул говорил, шпаненок смылся от него на мотороллере.

— Так вот куда он смотался… Значит, они все заодно.

Валерчик нервно поежился.

— Да откуда я знаю? Может, у них свои дела, у него — свои, а у нас — тоже. Давай заберем у пацана кассету, и дело с концом. А то будем до вечера кантоваться.

Боксер криво усмехнулся.

— Давай, возьми… Умник. Только как ты теперь это сделаешь? Парень, получается, теперь как бы под охраной у этих центровых. Видишь, как заботой его окружили? Разве что сопли не вытирают.

Валерчик и сам не знал, как подступиться к пацану. Только сидеть здесь ему уже порядком надоело. К тому же его не покидали мысли, что того гляди подъедут менты. А это уже будет явный перебор…

— А куда это они опять собрались? — подал голос Боксер.

Валерчик и без бинокля уже видел, что из дома вышел старик и теперь они вчетвером направились к старенькому «Запорожцу», стоящему у ворот. Старик что-то объяснял здоровяку, но тот успокаивающим жестом остановил его и открыл дверцу машины.

— Куда? Куда? — раздраженно повторил Валерчик. — Ясно куда — к ментам!

— Ну, это вряд ли… — Боксер опустил бинокль и ненадолго задумался. — Эти два хмыря какие-то мутные… Что им вообще нужно? Поедем за ними. А со стариком, если понадобится, еще успеем поговорить: знаем теперь, где живет…

Он завел мотор и тихо тронулся за «Запорожцем».

Давно Турецкому не доводилось «рулить» таким раритетом. Но машина шла ходко, Сергей Иванович явно ухаживал за ней. Кирилл нахохлившись сидел на заднем сиденье и, сжав губы, смотрел вперед. Испытания для него еще не закончились, и он нервничал.

— Ну, что ты напрягся? — бросил через плечо Турецкий. — Расслабься, все нормально.

— А вы в милицию меня не сдадите? — на всякий случай спросил Кирилл.

— Никто никуда тебя не сдаст. Обсуждали уже. Так куда теперь? — сердито спросил Турецкий у Кирилла.

— Вот сейчас за церковью нужно повернуть. Потом мимо нового микрорайона, а потом по серпантину вниз, к морю. Вдоль забора бетонного… Там заехать можно. Я, правда, перелезал. Но Баул говорил: ворота есть…

Плетнев обернулся назад.

— Слушай, Саш, а ведь за нами хвост. Не отстает.

Турецкий посмотрел в зеркало заднего вида и кивнул головой.

— Вижу. Смотри, прибавили газу…

Кирилл тоже оглянулся и испуганно таращился на приближающуюся иномарку. Расстояние между ними сокращалось. Все-таки «Запорожец» не иномарка, выжать из него много нельзя, — решил он и сжался от новой волны страха.

— Спорим, Плетнев, они с тобой знакомы, — невозмутимо заявил Турецкий и резко повернул руль, сворачивая с дороги во двор микрорайона. Несколько многоэтажных домов стояли квадратом и окружали двор. Иномарка завизжала тормозами, но успела завернуть за ними.

— Блин… — разочарованно бросил Плетнев.

— Ничего, мы еще поборемся, — процедил Турецкий, петляя по двору и пытаясь уйти от погони. Но иномарка не отставала.

— А мы им сейчас подлянку устроим! — злорадно пообещал Турецкий и на скорости въехал в узкую арку, которая отделяла двор от параллельной улицы.

«Запорожец» пролетел как пуля, а вот иномарка со скрежетом зацепилась боками и застряла, так как Боксер в азарте не рассчитал габариты.

— Если кто теперь при мне хоть слово плохое скажет про нашу старушку… — похлопал по рулю Турецкий, лихо выезжая на улицу, — будет иметь дело со мной!

— Отличная машина! — немедленно похвалил ее Плетнев. — И молодцы архитекторы, которые придумали этот узкий проезд специально для «Запорожцев».

— Вообще-то он для пешеходов… — невозмутимо поправил его Турецкий и тихо засмеялся. — Ну, нам долго еще? — Он взглянул на ошарашенного Кирилла. Тот не верил своим глазам и все оглядывался.

— Да оторвались, оторвались, не нервничай! — успокоил его Плетнев.

— Почти приехали… — Кирилл наконец пришел в себя.

— Тогда пройдемся пешком. А машинку поставим вот за эту кучу песка. Как раз ей по росту… — Турецкий вышел и похлопал машину по крыше.

На стройке Кирилл опять занервничал, тем более что идти рядом с Турецким и Плетневым не удавалось. Приходилось обходить горы строительного мусора, мешки с окаменевшим цементом и песчаные горы.

— Здесь… — остановился Кирилл. — Но его нет… — Голос его дрогнул. — А вон машина…

Турецкий и Плетнев подошли к машине Баула и в один голос сказали:

— Ну и ну!

С машины кто-то снял уже номера и даже колеса.

— Быстро же ее разули… — удивился Плетнев.

— И раздели, — добавил Турецкий. — Полагаю, это она самая?

Кирилл кивнул. Он так побледнел, что Плетнев обеспокоенно взглянул на него.

— Спокойно, парень. Теперь уже нечего бояться.

Он присел на корточки и провел рукой по свежевскопанной земле.

— А земля-то вся перерыта. Кто-то очень торопился похоронить труп.

Кирилл закрыл рот ладонью и отвернулся. Он очень стеснялся сдавленных звуков, которые непроизвольно издавал.

А Плетнев уже сделал заключение:

— Следы свежие… И почему-то разные ботинки. Один больше другого.

— А это мы сейчас выясним, кто здесь шляется в разных ботинках, — бодренько пообещал Турецкий и оглянулся.

— А вон и хоромы аборигена… Видать, наш землекоп проживает в этих антисанитарных условиях и наслаждается жизнью. Но заметьте, мужики, с пользой для общества, хотя и себя не обижает. Являясь санитаром леса, он еще и занимается мелким бизнесом — торгует колесами, номерами бесхозных машин и даже, может быть, личными вещами жмуриков.

Кирилл дико взглянул на Турецкого. В то время когда он не мог не думать о совершенном убийстве, его спутник развлекался черным юмором. Но новый знакомый, похоже, с подобными случаями сталкивался не раз. Он похлопал Кирилла по спине и сделал заманчивое предложение:

— Пойдем познакомимся с гробокопателем…

Кирилла передернуло от очередной шуточки, и он нехотя побрел за странными мужиками.

Обитатель заброшенной стройки бомж Коля наслаждался жизнью. Жилище, которое он соорудил из плотного строительного целлофана, охраняло его от дождя и ветра, а в жаркую погоду можно было приподнять края и дышать воздухом сколько влезет.

День сегодня начался интересно. Как в классном боевике. А поскольку солнце едва начало склоняться к горизонту, еще много чего можно было ожидать от удачно начатого дня. А пока позволительно было расслабиться, что Коля и делал, развалясь на проваленном диване и задрав ноги на колченогий журнальный столик. В бутылке из-под виски призывно плескалась мутноватая жидкость, которую он экономно отхлебывал из горлышка. Телевизор сносно показывал видеофильм «Красотка», и, хотя черно-белое изображение не передавало всей прелести праздничной заграничной жизни, Колю это нисколько не смущало. Он был человеком неизбалованным и привык довольствоваться малыми радостями одинокой, зато независимой жизни. Коля смотрел этот фильм уже двадцатый раз и наизусть знал все эпизоды. Сейчас этот миллионер ее деликатно завалит, а она ему скажет: «Только без поцелуев». Коля красотку очень понимал. На хрен поцелуи? В таком деле они только отвлекают. Тем более что во рту немерено микробов. А не всякая проститутка чистит зубы, Коля знал это из личного опыта. Хотя у этой американской красотки зубы сияли нереальной белизной. Но, может, они ненастоящие, вставные. Коля читал в каком-то журнале, что многие буржуи вставляют себе искусственные зубы. Наверное, чтобы никогда не болели, думал бомж в те минуты, когда сам маялся от зубной боли.

Что-то он увлекся. Коля пожурил себя и не глядя метнул за спину горстку пшена. В небольшом загончике зашуршали, застучали клювиками куры. Коротко крикнул петух. Небось отгоняет кур, чтобы и ему досталось. Коля самодовольно усмехнулся. Он гордился своей птицефермой, состоящей из пяти кур и облезлого петуха. Для здоровья каждый день выпивал по сырому яйцу. Кур выращивал на черный день. В жизни всякое случается. Вдруг настанет такой момент, когда нечего будет жрать, а тут куриное мясо бегает под ногами, на бульончик просится… Но пока такой день не наступил, пускай себе шебуршатся, жиреют.

На полу в тазике уютно потрескивал небольшой костерок, почти как в камине, в другом любимом фильме Коли — про Шерлока Холмса. Коля с гордостью взглянул на свою видеотеку, которая помещалась в ящике из-под консервированного горошка. Не зря он менял на фильмы всякую всячину: теперь кино может смотреть все дни и ночи напролет, хоть по десять раз кряду каждый фильм. Иногда и на помойку зажравшиеся буржуи выбрасывают видеокассеты целыми пачками. Коля не лентяй, каждый день обходит все помойки района и очень часто приносит что-нибудь полезное. То простыню — совсем целую, но в ржавых пятнах. Да и хрен с ними, он же не голый на нее ложится. То подушку комковатую в пожелтевшей заплатанной наволочке. Но и это не беда. Если пару деньков потерпеть, можно и наволочку отыскать, а то и из пакета достать, почти новую. Бывают такие заботливые буржуи, которые хорошие вещи выбрасывают в целлофановых пакетах с пришпиленной надписью: «На долгую память дорогому бомжу». Он уже дважды находил такие посылки и благодарил про себя этих вежливых дарителей. Несколько раз даже пакеты с едой находил — старые печенья и сухари, с мелкими жучками, но вполне съедобные. И опять же не вперемешку с прочим мусором, а в отдельном пакете с заботливой запиской: «Ешьте на здоровье. Не отрава». И пакет не в общей куче мусора, а на столбике оградки у помойки болтается, чтобы сразу в глаза бросался жаждущему человеку. Вот бы увидеть того человека, кто так чутко печется лично о нем, бомже Коле. Он бы ему спасибо сказал. За все, чем богата эта эксклюзивная помойка. Коля много знал всяких слов, поскольку любил читать и подбирал все, что годилось для расширения его кругозора. И старый справочник по судоходному строительству, и брошюрку-памятку для спортсмена-лыжника, и как обустроить личное приусадебное хозяйство, и печку возвести, и одеяло стачать из лоскутков. Но больше всего любил глянцевые женские журналы, откуда черпал информацию о новых веяниях моды и зачитывался кулинарными рецептами. Из этих же журналов узнал про микробов, которые передаются через поцелуи. Но статья была неправильная, сразу видно — баба писала. Потому что утверждала, что обмен микробами через слюну почему-то полезен. Ни хрена себе! Мало ему своих микробов, еще и чужие глотай! Коля был очень возмущен этой статьей и не купился на посулы дуры бабы, призывающей таким образом укреплять свое здоровье. Ясное дело, заманивает. Только женщины любят целоваться, а мужикам поскорее бы к делу приступить. И правильно! Вот сколько умных мыслей приходит, если читать разнообразную литературу.

Коля жил не только сегодняшним днем. И о будущем задумывался. Вот если бы утеплить целлофановый шатер, то в нем можно и зиму зимовать. Выменять добытые нынче почти новые колеса — да не простые привалили ему, а от иномарки, — на парочку радиаторов для обогрева, подключить к проводам, которые можно перекинуть на соседний фонарный столб, соорудить стены из необструганных досок, их здесь полно, и можно жить, как во дворце. Никаких тебе драк, свар с бомжами-мусорщиками, от которых он бежал с загородной помойки. За такую житуху, которая нежданно-негаданно привалила за его мучения, надо Бога благодарить каждый день. Коля перекрестился на маленькую бумажную иконку и отхлебнул из горлышка.

Чьи-то шаги заставили его насторожиться. Кого там еще несет? Не покойник ли выкарабкался из неглубокой ямы? Да вроде не мог, не дышал он, когда Коля аккуратно положил его в собственноручно вырытую могилку, прикрыл картонкой, засыпал землей и перекрестил на прощание. Чай, тоже человек, хотя рожа бандитская. А за свои прегрешения на том свете нехай отвечает.

На всякий случай Коля всегда держал рядом с собой кусок арматуры. Но так, чтобы входящему не сразу бросалась в глаза. Мало ли, вдруг у человека добрые намерения. Например, могла забрести Роза-Тубероза. Наведывалась к нему с обоюдного согласия, чтобы он не забывал, что как-никак мужчина. Розе он велел перед приходом мыться в море и даже как-то подарил кусок мыла, чтобы не противно было с ней развлекаться. Она и сама понимала, что Коля мужик с претензиями, хоть и немолодой. Не на помойке ведь живет, а на заброшенной стройке. А это возвышало его над всеми знакомыми ей бомжами.

Баба ему подвернулась с понятиями. Знала, что, если ублажит его, он ей и кино покажет, и выпить даст, и еду какую-никакую. Поэтому всегда появлялась она с широкой улыбкой на синюшной роже и приносила мелкие подношения: то сморщенное яблочко, то банан в темно-коричневой шкурке. А как-то целую трехлитровую банку томатной пасты притащила. На борщ. Вместе и варили из подручных овощей, то есть подножных, которые у овощной палатки подобрали.

Вместо смешно вихляющей квадратной фигуры Розы-Туберозы за целлофановой стеной промелькнуло аж три фигуры. Топали они грузно, явно не женскими шажками. Коля только повернул голову к проему, потому что размахивать арматурой в такой ситуации просто глупо. Себе дороже. Сам же по башке и схлопочешь.

Мужики зашли цивильные, одеты прилично. И парнишка с ними, хоть и зашуганный и пыльный, в драных штанах, но не бомж. Личико у него домашнее, несчастное. Кто-то обидел пацана. Но не эти мужики, потому что он за ними шел как приклеенный.

— Здравствуйте, — поздоровался красавчик с густой светлой шевелюрой и цепким взглядом.

— Здорово, коли не шутишь… — поприветствовал его Коля, но вставать не стал. Чай не баре…

— Привет, мужик, — поздоровался второй, крепыш — видно, спортом занимается. И тоже взгляд цепкий. Откуда они такие глазастые к нему заявились? И Коля как человек простой прямо в лоб и спросил:

— Кто такие? За какой надобностью?

— Принц датский, со свитой, — весело представился красавчик. — А ты, я понимаю, первый могильщик?

Коля дружелюбно улыбнулся. Он любил хорошие шутки. Но на всякий случай предупредил:

— Не надо со мной так свысока, убью на хер…

— Нехорошо трупы обворовывать, дядя… — пожурил его красавчик.

— Нехорошо, когда они валяются, как пустые бутылки. Тело должно быть предано земле! — веско ответил Коля и многозначительно поднял палец вверх, поставил точку. — А если цветочков не положил, то извиняйте, не растут они здесь… Экология плохая.

Красавчик нахмурил брови и деловито приказал:

— Все, что на трупе было, — на стол. А то в тюрягу загремишь.

Коля спорить не стал. Раз мужик так заявляет, значит, имеет право. К тому же очень веским аргументом его требований являлся второй крепкий мужик, который сверлил Колю холодным взглядом убийцы. Такой не пожалеет…

Коля пожал плечами, встал со своего насиженного места и полез под диван. Пошарил там рукой, погремел чем-то и извлек небольшую коробку.

— Вы, ребята, погляжу культурные, — решил на всякий случай польстить незваным гостям Коля. — Вот, прибрал… На тот случай, если хозяева объявятся.

— А если не объявились бы, себе, что ли, хотел оставить?

Коля стал в позу и гордо выпятил грудь.

— Это моя земля! И все ее недра! Все, что на ней и под ней… — пояснил он непонятливым, встретив удивленный взгляд пыльного шкета. — И еще будет моей, пока здесь завод не начнут строить.

Раз уж пришлось встать, пускай себе гости ковыряются в коробке, а ему надо напоить своих подопечных. Он подлил в мятую алюминиевую миску воды, приговаривая ласково:

— Цыпа-цыпа-цыпа…

Вдруг вскрикнул и отдернул руку:

— Ах ты, сволочь! Я те голову отверну, не посмотрю, что ты мужик!

Он обернулся к гостям и пожаловался:

— И так каждый раз! Его кормишь, холишь, а он так и норовит покалечить. Ревнует, что ли… — задумался Коля. И добавил: — Псих!

Красавчик тем временем перебирал в коробке всякую мелочь и извлек кассету.

— Она… — подался вперед пацан, и губы у него задрожали.

И чего это он так? Его девка там, что ли, снята? Коля с жалостью посмотрел на шкета. Надо же, такой совсем зеленый, а уже любовные переживания.

Мужик сунул кассету в карман и повернулся к Коле.

— А пистолет куда девал, дядя?

— За трансформаторной будкой закопал, — не удивился осведомленности гостя Коля. — От греха подальше.

— А это смотрел? — Бровастый показал кассету Коле.

— Эту порнуху? Включил, увидел, плюнул и выключил… Я хорошее кино люблю. Про любовь.

— Про любовь, говоришь?.. — Красавчик строго смотрел на Колю, но тому его взгляд был по фигу. Чутье ему подсказывало, что это не бандиты заявились по его душу. Да и не менты. А кто такие — ему абсолютно плевать. Не его ума дело. Лишь бы жилье не порушили.

— Слушай, дядя, а как тебя, кстати, величать? — Видать, за старшего был этот красавчик. Вопрос за вопросом задает, все ему надо. Даже имя понадобилось. Ну, раз ему такая охота, то Коле не в лом и назваться. Скрывать ему нечего.

— Николаем… Петровичем, — решил представиться посолиднее Коля и даже дернулся, чтобы подать руку, но в последнюю секунду опомнился. Вряд ли гости станут с ним ручкаться. Все-таки как ни мойся, а запашок от него того… имеется. А в таком случае Коле станет обидно. Лучше держаться независимо, первому в друзья не набиваться.

— А меня Саша… — назвался гость. — Так вот что, Николай, мы на некоторое время воспользуемся твоим гостеприимством и вот этой чудо-техникой. — Он кивнул на Колин видак. — А ты пройдись пока… Раз тебя порнуха не привлекает.

— Валяйте, — не стал жадничать Коля. — Может, чайку или чего покрепче? У меня тут еще осталось… — Он поболтал перед глазами гостей бутылкой.

Но гости почему-то не обрадовались щедрости хозяина и хором выкрикнули:

— Нет!

— Ну, на нет и суда нет… — легко согласился с ними Коля. — С вами все ясно. А я выпью.

Он порылся в ящике из-под гвоздей и достал пузырек со спиртом. Налил в бутылку из-под виски и разбавил чаем из закопченного чайника. Глотнул, хекнул и, не удержавшись, похвастался.

— Класс получилось. Лучше всякого коньяка. Ну пока, пошел прогуляться.

Турецкий попытался вставить в магнитофон кассету, но она почему-то не входила.

— Что за черт? — Он вытащил ее и осмотрел. — Какая-то хрень прицепилась…

Плетнев подошел поближе и взглянул на находку. Металлический кружок, на нем рисунок — полумесяц.

— Что это?

— Не знаю… Брелок какой-то. Или жетончик… Потом разберемся.

— Вот почему она у меня тоже застревала, — подал голос Кирилл и опять замолчал.

Антон сунул кружок в карман и вставил кассету.

На экране появилось черно-белое изображение, но без звука.

Гостиничный номер, на широкой кровати мужчина лет сорока и девушка, очень похожая на Галю.

— Я знаю, где это, — нарушил тишину Плетнев. — Это гостиница «Ставрида». Тот номер… А это… — он подошел ближе у экрану, — это же…

— Это Нина, — подал голос Кирилл. — Галина сестра. Они очень похожи.

— Она тоже проститутка? — спросил Турецкий.

— Да. Они вместе в этом номере жили.

Турецкий молча смотрел на экран. Плетнев брезгливо произнес:

— Мы что, все подряд будем смотреть? Перематывай…

Турецкий оглянулся на Кирилла, тот стоял за его спиной, устремив взгляд на экран.

— Кирилл… Можешь отвернуться.

Но парень помотал головой и продолжал смотреть. Ну что ж, парень в таком месте работал, навидался небось. И сейчас он глаз не отрывает от экрана не потому, что очень ему интересно посмотреть на обыкновенное траханье, а понять хочет, отчего за этой кассетой охота такая, что и Галю бандиты убрали, и у Кирилла жизнь на волоске висит. Кстати, а эта Нина — где она?

— А сестра Гали где? — спросил Турецкий у Кирилла, включая режим перемотки. Быстро замелькали кадры, изображение пошло неровное, периодически что-то пропадало.

— Галя сказала, что Нина уехала… — как-то неуверенно ответил Кирилл.

— И давно?

— Да уже дня три…

Турецкий прикинул: как-то уж много совпадений для событий последних трех дней. Надо бы потом выяснить судьбу Нины.

— Стой! — остановил его Плетнев. — Здесь они что-то говорят.

Турецкий переключил магнитофон на обычный режим. В кровати Нина и толстопузый мужик о чем-то разговаривали. Мужчина явно нетрезв. Движения у него замедленные, неуверенные, а то вдруг — резкие, порывистые. Губы растягивались в глуповатую улыбку, и временами он начинал беспричинно смеяться, широко раскрывая рот.

— Все равно звука нет… — разочарованно заметил Турецкий, с досадой нажимая на кнопку звука.

— Звуковая дорожка сдохла, — поправил его Плетнев. — Подожди, не нервничай…

— Кассета в воде была, Галя с ней прыгнула. Я потом ее сушил. Наверное, она от воды подпортилась, — объяснил Кирилл.

Плетнев уставился на экран и беззвучно зашевелил губами, пытаясь прочесть по губам, о чем говорила парочка в кровати.

— «В Турции тепло…» — «Завтра будем там…» — «А ты там так же пить будешь?» Все… Больше ничего не говорят.

— Да я вижу, — пожал плечами Турецкий. — Теперь этот боров только ржет, как дурачок. Если это обычная любительская съемка и кто-то решил просто пошалить, то это одно…

Плетнев сунул руки в карманы, поразмышлял минуту и сделал вывод:

— А по-моему, это компромат. На мужика… А камера где была установлена? — Он задумался, вспоминая расположение номера. — Может, в шкафу? Да, снимали с той точки. Там зеркало. Наверное, оно прозрачное.

На экране промелькнули последние кадры. Мужчина спит. Девушка подходит к камере и, улыбаясь, подмигивает. Возвращается к мужчине. Камера чуть шевелится, изображение приближается и, наконец, крупным планом показывает лицо мужчины. Щеки его безвольно обвисли, губы при выдыхании мелко вибрировали.

— Ну и боров… — осуждающе заметил Плетнев.

— Камера установлена не стационарно, — произнес Турецкий.

Изображение пропало, и Турецкий раздраженно стукнул по магнитофону.

— Испытанный русский способ… — поддел его Плетнев.

— А ты сильно разбираешься в технике? — парировал Турецкий и начал нажимать перемотку то в одну то в другую сторону, но на экране только мелькали серые полосы.

— В такой раздолбанной технике уже разобраться невозможно… — прокомментировал Плетнев. Но неожиданно магнитофон заработал опять.

Теперь в кадре появился еще один мужчина средних лет — крепкий, спортивного телосложения, холеный. Спящий открыл глаза и без удивления смотрел на гостя. А тот спокойно уселся на стул и, не обращая внимания на проститутку, начал разговор с проснувшимся клиентом.

Разговор явно идет на повышенных тонах, клиент что-то эмоционально выкрикивает. Проститутка прикрылась простыней и испуганно смотрит на вошедшего. Камера дернулась, будто ее задели рукой.

— Этот мужик не похож на сутенера. Больно солидный. О чем они говорят?… Хоть убей, не могу понять, как ты это делаешь? — повернулся Турецкий к Плетневу.

— Сейчас скажу… — Плетнев внимательно смотрел на экран.

Все трое вздрогнули от неожиданности, когда совсем рядом раздался выстрел и сразу за ним второй. Одна пуля попала в бутылку, и та со звоном раскололась, брызнув во все стороны осколками. Плетнев продемонстрировал отличную реакцию и толкнул Кирилла, тот налетел на Турецкого, и они дружно упали на пол. Распахнулась импровизированная дверь — обычный целлофан, набитый на деревянную раму, и в комнату, пригнувшись, ввалился Коля.

— Как говорят в тех фильмах, которые я не люблю… Похоже, у вас, ребята, большие проблемы.

Он ловко плюхнулся на пол и ногой закрыл дверь.

— Там двое, я их раньше заметил. А то бы уже продырявили, падлы. Ничего, я им тут устрою ближний бой… — Глаза у него дико сверкнули и он, виляя тощей задницей, вьюном подполз к дивану.

Снаружи люди с оружием затаились. Ждали, наверное, ответных выстрелов.

— Ну, падлы… — прошипел Коля, прислушиваясь.

— Эй, вы! Кассету и пацана живо! — наконец пробасил кто-то.

Плетнев прислушался:

— Знакомый голос… Похоже, они нас нашли…

— Это Боксер… — испуганно выдавил Кирилл и глаза его расширились.

— Цыть, пацан, не боись, когда с тобой рядом солдат, — подбодрил его Коля и зашарил рукой под диваном.

Телевизор продолжал работать, и Турецкий, не поднимая головы, косился на экран.

— Смотри, Плетнев…

На экране картинка сменилась. Клиент и проститутка стоят полураздетые и испуганные. Солидного мужчины уже нет. Но его сменили двое — это Баул и Боксер. Боксер стреляет в девушку, Баул сразу за ним в мужчину. В дверях появляется Валерчик, бросает взгляд на трупы и сразу отворачивается. Запись прерывается.

Кирилл в ужасе прошептал:

— Это Баул и Боксер…

— Теперь ясно, где Нина, — негромко сказал Турецкий.

— А мне ясно, что хотели эти двое от Гали. Снимала ведь она… — Плетнев повернулся набок и подполз к Турецкому.

— Ну, какие будут соображения, учитывая, что мы без оружия, но зато владеем кассетой?

Новый выстрел пробил целлофан, и все опять пригнули головы.

— Звук появился. Жаль, сеанс прервали, — невозмутимо заметил Турецкий.

Боксер и Валерчик после того, как от них так лихо оторвались непонятные мужики, прихватившие пацана, прочесали всю округу в поисках машины. И Боксеру первому пришло в голову заглянуть на заброшенную стройку. Он прикинул, что, если бы ему самому понадобилось скрываться в этом районе, лучшего места не найти. Валерчик неохотно поддержал его. В другой раз Боксер хорошенько начистил бы ему морду, настолько Валерчик ему осточертел, — все время приходилось буквально подталкивать его. Но сейчас было не до того. Время — деньги. Никак нельзя было упустить пацана. Да и с чуваками пора уже разбираться. Так что он только двинул Валерчика в бок и приказал, пугая своей свирепой рожей:

— Сдвинь зубы!

Валерчик как глянул на злобную морду Боксера, так и умолк. А когда увидел у ограды «Запорожец», и вовсе сник. Понял, что без войнушки Боксер теперь не обойдется. А еще неизвестно, может, у мужиков тоже есть стволы. А пуля, как известно, дура…

На стройке пришлось немного попрыгать через кучи строительного мусора, попетлять между стройматериалами, которые завезли да так и оставили строители. Территория была по размерам нехилая, не зря столько оттяпали земли у города. Да вот непонятно, кто и зачем. Хозяева будущей стройки так часто менялись, что уже все и забыли о конечной цели строительства.

Когда набрели на раскуроченную машину Баула, Боксер яростно выругался.

— Твою мать… Это кто же посмел?!

— Боксер, а Баула, похоже, грохнули… — растерянно проговорил Валерчик и нагнулся за куском арматуры. — Глянь, кровь вроде… — он побледнел и чуть не выронил арматуру, но Боксер перехватил ее и поднес к глазам. Он внимательно изучил железяку, и его аж затрясло от ярости.

— Точняк, мочканули… Ах сучары! Когда ж успели?

Его взгляд упал под ноги, и он почти взревел:

— Земля свежая!.. Зарыли Баула! Кто? Кто этот урод?

Он прошел подальше, в глубину бывшей стройки, и тут его глазам открылось нечто напоминающее жилище. За мутным целлофаном, который кто-то использовал вместо стен, просматривались человеческие фигуры. Слышались голоса, и Боксер скорее догадался, чем увидел, — там чуваки, которые прямо из-под его носа увезли пацана.

— Там они, — понизил он голос и вытащил пистолет.

Валерчик сжался. Ну вот, сейчас палить начнет. На всякий случай он спрятался за спину Боксера. И когда тот сделал первых два выстрела, заметил бомжеватого мужика, который вырос как из-под земли, а на самом деле выскочил из-за кучи глины и нырнул в хиловатую дверцу.

— Бомж… — констатировал он.

— Вижу, не слепой! — огрызнулся Боксер. — Значит, их уже четверо. Что же это за чуваки такие, которые с бомжом корефанят?

Боксер уже успел сосчитать фигуры, мелькавшие за целлофаном.

— Пацан с ними…Там двое здоровых и один хиляк. Да еще этот урод.

Он открыл пальбу и одновременно заорал, чтобы мужики вернули кассету и пацана. Фигуры враз пропали.

— Залегли, сволочи, — процедил Боксер. — Но я их все равно достану.

— Погоди… — предостерег его Валерчик. — Может, у них там тоже стволы.

— Ну, ясный пень, я туда не попрусь, пока не разберусь…

Мужики что-то не очень торопились с ответом. И это было плохо. Потому что уже начало темнеть, а в темноте мало ли какие у них сюрпризы?

Боксер опять заорал:

— До трех считаю. Кассету и щенка не отдадите, мы вас тут похороним. За что Баула зарыли?

Валерчик тронул Боксера за плечо.

— Слышь, не надо так палить. Улица рядом. Услышат же… Ментов вызовут.

Боксер дернул плечом:

— Заткнись, кретин… — И заорал: — Я считаю: раз, два три!..

И в подтверждение своих слов выстрелил, пробив в целлофане очередную дырку. В ответ послышался вопль:

— Да чтоб вам сдохнуть, варвары! За что жилище рушите?

— Завали пасть! — огрызнулся Боксер и пояснил Валерчику: —Это бомж разоряется. Не знает еще, что я сегодня спалю его хату.

Совсем стемнело, Турецкий и Плетнев тихо переговаривались, решая, как выбираться. У Коли были другие заботы, и он бормотал вполголоса:

— Только не в кур… Только в цыпок не надо… Целлофан я еще надыбаю, а кормилиц где возьму?

После очередного выстрела раздалось кудахтанье, и в голубом свечении экрана телевизора Коля увидел, как взметнулись и медленно опустились перья. Он приподнял голову, вгляделся в куриный загончик и в отчаянии вскрикнул:

— Суки!!! Они Ряпушку убили!

Коля остервенело зашуршал под диваном и вытащил двустволку, а к ней и коробку патронов и в мгновение ока зарядил оружие.

— У меня есть лицензия на отстрел таких гадов! — возбужденно объяснил Плетневу и Турецкому, увидев в их глазах немой вопрос. И в бешенстве закричал тем, кто стрелял снаружи:

— Не смей стрелять в моих цыпок! Порешу каждого!

Он просунул ствол в щель в стене и дважды нажал на курок. Быстро перекатился и приник к земле.

— Ты что, воевал? — спросил Плетнев, с удивлением наблюдая за ловкими действиями хозяина жилища.

— Ага…В Афгане…Восемьдесят один — восемьдесят три. — Он перезарядил двустволку и крикнул бандитам:

— Повторяю! Не сметь стрелять в моих цыпок! Убью!!!

Турецкий иронично заметил:

— Хорошая у нас компания…

Выстрелы за стеной прекратились, потому что послышался звук милицейской сирены. Кто-то все-таки вызвал родную милицию, и теперь она поспешала на место происшествия, предупреждая всех вокруг: вот она, не дремлет, народ может спать спокойно, когда такие люди на страже стоят.

Турецкий оценил ситуацию, прикинул, что времени в обрез. Ментов тоже надо опасаться, хотя он с Плетневым оказались как бы в заложниках у бандитов. Но поди докажи на чужой территории, что они здесь никаким боком к криминалу не причастны, неизвестно еще, как все повернется. То есть предположительно известно. Вчера ни за что Плетнева замели, из чего можно сделать вывод: здешняя милиция действует активно, но по настроению. На месте не разбирается, берет всех, кто под руку подвернется. Поэтому надо в свою очередь себя обезопасить и все ценное забрать с собой. В данный момент обезопасить себя было трудно, почти невозможно, а из ценностей имелась одна кассета с дефектной записью. Но все равно ценная. Ценой в человеческую жизнь, да не в одну…

— Кассету давай! — негромко попросил он Плетнева.

Тот подниматься с земли все еще опасался, не ровен час бандит пальнет, поэтому рывком дотянулся до магнитофона и попытался вытащить кассету, но она не поддавалась.

— Дергай сильнее! — нетерпеливо стал подгонять его Турецкий.

— Заело, сволочь… — пробурчал Плетнев, но приложил усилия и кассету вырвал. Турецкий выхватил ее прямо из рук друга, сорвал с нее адаптер и спрятал в карман.

Кирилл, который все это время лежал на полу и боялся поднять голову, вдруг приподнялся и выглянул в щель.

— Куда? — одернул его Плетнев. — Подстрелят же…

— Там менты… — испуганно прошептал Кирилл. — А мне нельзя тут оставаться…

Звук сирены уже приближался, и Кирилл выскочил через щель наружу, как мячик, которому дали хорошего пинка.

Плетнев тоже вскочил и приник к щели.

— Стой, дурак! Ушел… — он с досадой хлопнул себя по колену. — Главное, чтобы его бандиты не нашли.

— Бандиты сами сейчас бегут куда глаза глядят… — отреагировал Турецкий.

За стеной послышались крики:

— Все под прицелом! Бросить оружие!

— Менты прибыли… — вздохнул Плетнев. — Вот непруха! Второй день подряд на них нарываюсь.

— Какое, на хрен, оружие?.. — пробурчал Турецкий, отвечая милиционерам. — Вставайте, мужики, менты перестреляют. Они ж не знают, что мы безобидные, как овечки.

Турецкий, Плетнев и Коля поднялись с пола. Но Коля вовсе не хотел быть безобидной овечкой. С оружием в руках он опять почувствовал себя воином и направил ствол на вход. Глаза у него сверкали, лицо исказила гримаса.

— Опусти, — процедил Турецкий, — нас же постреляют.

— Ни хрена! — огрызнулся Коля и прицелился. — Пусть только попробуют!

За стеной заорали:

— Руки за голову! Выходи по одному. Медленно и сразу ложиться!

Плетнев попытался успокоить Колю.

— Это же милиция… Свои. Положи ружье, боец.

Но Коля держался решительно и сдаваться не собирался. Хоть милиции, хоть кому.

— Это вооруженное нападение на мое жилище! И я буду стрелять, браток. Прикроешь меня?

Турецкий тихо сказал:

— Антон, он чокнутый…

Плетнев хотел что-то ответить, но не успел. Дверь отлетела, и Турецкий с Плетневым одновременно подняли руки. В жилище ввалились трое милиционеров с оружием наготове.

— Не сметь врываться в частные владения… — рявкнул Коля.

Нет, не зря его предупреждали опытные сыщики. Один из ментов выстрелил в вооруженного человека, и тот упал.

Турецкого и Плетнева повалили на пол, быстро охлопали и защелкнули наручники.

— За что афганца завалили? — с ненавистью глянул на ментов Плетнев.

— Афганца, говоришь? — усмехнулся милиционер и поддел ногой тело Коли. — А я вижу здесь бомжа. Одним бомжом больше, одним меньше… От таких избавляться — общество оздоравливать.

— Ну ты и… — осекся Плетнев, потому что Турецкий ощутимо саданул его ногой по лодыжке.

— Сейчас в отделение вас доставим и будем разбираться, — весело ощерился второй милиционер. — И первый вопрос к вам будет такой: имеете ли вы право на ношение оружия и почему пытались стрелять в представителей закона? Знаете, чем это пахнет?

— Знаем, — невозмутимо произнес Турецкий. — Только не забудьте сдать на экспертизу оружие, чтобы снять пальчики с двустволки.

— Ты смотри, какие секучие в наши сети залетели! Даже интересно. Может, они нас со всеми статьями Уголовного кодекса ознакомят? — ехидничал первый.

Третий мент, крепкий и солидный, одернул веселого.

— Давай их в машину, а то совсем стемнело, еще колеса проколем на этой помойке, пока выедем.

Уазик медленно поехал к воротам, и, вырвавшись на простор, помчался по дороге под вой сирены.

— Вы нас прямо как почетных гостей, с музыкой, — не сдержался Турецкий.

— А вот сейчас проверим, что вы за гости такие… — добродушно пробурчал крепкий мент, заруливая во двор отделения милиции.

18

С утра Анна проснулась почему-то с мыслями о Турецком. Правда, с тех пор как она вернулась в Ставрополь, о нем не забывала. Мысленно время от времени возвращалась к разговору с бывшим следователем и была уверена, что он получил от нее полную информацию. После его телефонного звонка она находилась в состоянии нервного возбуждения, но ей удавалось скрывать от окружающих свое волнение. Алик, конечно, как чуткий муж сразу почувствовал, что ее что-то беспокоит. Все-таки семь лет вместе, достаточно времени, чтобы хорошо изучить друг друга. С мужем ей повезло — он всегда был настроен на ее волну. Поэтому она не удивилась, когда за завтраком он спросил, как бы между делом:

— Нервничаешь?

— Не то чтобы нервничаю, просто волнуюсь. Жду результатов кипучей деятельности нашего знаменитого сыщика.

— Повезло с Турецким. Вовремя оказался в пределах досягаемости, — заметил Алик, поглядывая на часы. Ему уже нужно было выезжать на работу.

— Главное, вовремя оказался свободным. Сразу взялся за мое дело. Интересно, сколько теперь времени понадобится, чтобы этот журналист написал статью?

— Думаю, за Крупицей дело не станет. Тема интересная, детективно-разоблачительная. А он известный правдолюб. Ему вывести на чистую воду представителей правоохранительных органов — самый кайф.

Алик поцеловал жену в щеку и чмокнул сына в макушку.

— Бегу… Из сада сегодня я Сеньку заберу. Так что ты не беспокойся.

Анна придирчиво рассмотрела себя в зеркале, тщательно накрасила губы, и они торопливо пошли к машине. Всю дорогу он нетерпеливо ерзал на сиденье, подгоняя мать. «Спешит влиться в коллектив», — усмехнулась про себя Анна.

Незаметно отправить Сеньку в группу и быстренько смыться не удалось. Александра Андреевна, тучная пожилая женщина, вышла в коридор, и пришлось выслушивать от воспитательницы очередную жалобу на чрезмерно живой характер сына и его мелкие шалости. Анна в который раз пожалела, что ни одна из бабушек не хочет сидеть с внуком. Обе бабушки нынче ни в чем не желают уступать молодым, даже свое свободное время не слишком рвутся посвятить единственному внуку. Одна пристрастилась посещать бассейн, вторая каждое воскресенье устраивает встречи с подружками, да не простые, а с интеллектуальными развлечениями. В кино и театры она ходит теперь чаще, чем могли себе позволить Анна и Алик, и это было обидно.

Сынок уже помчался в группу, и Анна услышала радостные вопли ребятни, Сенька был признанным лидером в малышовой команде. Нет, все-таки они с Аликом приняли правильное решение, отдав сына в сад. Трудно себе представить, что бы он делал дома с няней. Энергия из парня так и прет, ему просто необходимо быть в коллективе. С воспитательницей, правда, не повезло. Александра Андреевна — тетка противная, детей не любит. В гневе тапками в них швыряет, жаловался как-то Сеня. И заставляет все в тарелке доедать — это его почему-то особенно возмущало. Но ведь не отравой их в саду кормят! Анна специально принюхивалась, когда приводила Сеню: запахи из кухни доносились аппетитные.

На жалобы воспитательницы Анна привычно пообещала разобраться с сыном, но про себя подумала, что — фигу ей. Ребенок должен быть активным. И если у него с детства есть задатки лидера, к тому же фантазии хватает на разные очень даже не глупые выдумки, то это очень хорошо. Далеко пойдет… Но обсуждать это с воспитательницей, только отношения портить. Потом на сыне все отразится, совсем его затюкает…

Так, Сеньку сдала, теперь на работу.

В ее кабинете на столе уже лежала стопка бумаг на подпись. Секретарь Тамара приходила на работу раньше всех. Вот такой ответственный человек, дорожит временем своего руководства. Знает, что Анне сегодня еще в десять мест нужно успеть.

В дверь заглянула Тамара:

— Анна Владимировна, к вам Иван Григорьевич.

Заместитель зашел в кабинет не обычной своей вальяжной походкой, а стремительной, словно торопился сообщить нечто важное.

— Анна Владимировна, а я к вам со свежими новостями! — И протянул ей газету, развернув на нужной странице.

В глаза сразу бросились две фотографии, которые служили иллюстрацией к статье. На одной улыбающиеся Белобров и следователь Грабовенко, о котором Анна тоже вспоминала все эти годы с содроганием. Хлопают друг друга по плечу, как закадычные друзья. На второй — Анна даже вздрогнула — групповая фотография участников соревнований. Вот она сама, рядом ее тренер Лагутин, опять же — Белобров, Костя Мартынов. Под фотографией число и год — 11 июня 1997 года. Тот самый злосчастный год.

«Наконец-то!» — мелькнула радостная мысль, и Анна прочитала заголовок, набранный крупным шрифтом: «Выстрел на поражение, или Долгое молчание». Сердце забилось и она подняла глаза на своего зама.

— Иван Григорьевич, я прочитаю, потом обсудим, ладно?

— Да-да, — понимающе кивнул зам и вышел.

Прежде всего Анна обратила внимание на ссылку «Перепечатано с разрешения автора». А вот и имя автора — Олег Крупица. Вот это да! Это супер! Значит, газета в Новороссийске тоже вышла сегодня. Все получилось так, как обещал Турецкий!

Не успела она прочитать и первый абзац, как на столе загудел ее мобильный, издавая бравурные звуки бодрого марша.

— Ань, газету видела? — Это Алик уже спешил порадовать жену.

— Держу в руках. Иван Григорьевич только что принес. Прочитаю — позвоню.

Положительно народ рабочее утро начинает с ознакомления с прессой. Телефоны как взбесились. Не успевала она ответить на мобильный, звонил рабочий! Да дайте же, наконец, прочитать статью, ведь это про меня! — хотелось крикнуть всем сочувствующим и любопытным. Потому что народ немедленно требовал ее отзыва, а лучше анализа публикации. Ну, хотя бы реакции какой-то, на худой случай. Анна решила отключить все телефоны, иначе невозможно было сосредоточиться на материале.

Статья была написана в обычной манере Крупицы — хлестко, динамично, гневно. Умеет он расставить акценты так, что его обвинения в адрес главного героя в недобросовестности не вызывают никаких сомнений. Анна читала и как будто переживала события давно минувших дней заново. А Крупица не скупился на метафоры и едкие сравнения. Он откровенно обвинял Грабовенко в подтасовке фактов и подробно изложил историю с пропажей, а затем подменой пули. Фамилию эксперта-баллистика он называть не стал, пощадил его, хотя обозначил ее буквой «Ж.» Анна не знала, действительно ли фамилия эксперта начинается на «ж» или Крупица выбрал ее специально. Зато, судя по осведомленности журналиста о ходе судебного процесса, Турецкий успел собрать впечатляющий материал. Мало того, он передал Крупице схему расстановки стрелков на стрельбище, не ту, любительскую, которую начертила ему Анна. Схема была начерчена профессиональной рукой, где пунктирными линиями обозначались директрисы полета пуль, выпущенных из оружия ее и Белоброва. И любому, даже не специалисту, было понятно, что они совпадают. А для ясности чертеж сопровождался комментарием: «Обратная линия полета пуль свидетельствует о том, что во время выстрелов Гущиной и Белоброва директрисы полета пуль совпадают». Далее приводились слова тренера Лагутина о том, что после выстрелов Гущиной все пули, извлеченные из ее мишени, соответствовали количеству выстрелов из ее же малокалиберной винтовки. Крупица ядовито недоумевал: как же следователь Грабовенко не обратил внимание на показания тренера? Значит, чудесным образом возникла лишняя пуля, извлеченная из тела погибшего, которую одновременно с пулями Гущиной отправили на экспертизу. Следовательно, она была выпущена из другого ствола. И ее попросту подменили на пулю Гущиной. А кому это было выгодно? — задавал вовсе и не ритрический вопрос Крупица.

Цитировались сообщения осведомленных людей о пристрастии Белоброва к алкоголю, но, опять же, не все имена назывались. Некоторые тоже были закодированы одной буквой. Анну тот факт, что Белобров приходил на стрельбище в подпитии, поразил. Она этого не знала. Хотя сейчас, задумавшись, стала припоминать, что вроде бы, когда Белобров повернулся к ней и что-то сказал, она почувствовала запах алкоголя. Но в тот момент она была сосредоточена на предстоящем состязании и отогнала эту мысль.

Крупица выстроил логическую связь: раз все пули Гущиной оказались в мишени, значит, Сумцова поразила пуля из другого ствола. И если подозрения пали на Гущину, то почему не на Белоброва, который стоял рядом с ней и к тому же находился в состоянии опьянения? Ведь схема ясно показывает, что могло произойти на полигоне.

Целый абзац статьи был посвящен дружбе следователя Грабовенко и Белоброва, из чего делались выводы, что следователь подтасовал факты, чтобы защитить школьного друга. А если это не так, то, значит, Грабовенко проявил абсолютную профессиональную непригодность. И смешно было бы даже предполагать, что следователь допустил ошибку. С такими неопровержимыми фактами как соотношение количества выстрелов и пуль в мишени Гущиной даже начинающий следователь доказал бы ее непричастность к убийству Сумцова.

Анна ликовала и едва не расплакалась. Наконец ее честное имя восстановлено. Конечно, публикация теперь всколыхнет общественное мнение, будут звонки, но наверняка только сочувствующие. А такой резонанс от статьи ей как раз на руку. Она включила оба телефона. Первым позвонил Алик.

— Ну, прочитала, наконец? И как тебе? По-моему, супер!

— Прочитала. Алик, я так счастлива! Крупица молодчина. Хочу сейчас позвонить Турецкому, выразить свою благодарность.

— Между прочим, поинтересуйся, как можно снять с тебя судимость. Я не силен в юридических тонкостях, но слышал, что дела пересматриваются. Сейчас для тебя сложился самый подходящий момент, надо воспользоваться.

Анна набрала номер Турецкого, но его телефон не отвечал. В течение первой половины дня она пыталась дозвониться до него, однако телефон упорно молчал. Анна стала беспокоится, но началась обычная круговерть, прерываемая время от времени звонками, — все спешили выразить свою радость по поводу реабилитации ее имени. А она злорадно подумала о том, как сегодня беснуются Грабовенко и особенно Белобров. Теперь ничто не помешает ей занять кресло руководителя корпорации. И даже не это главное. Она невиновна — и никто в этом не может усомниться.

А Турецкому она, конечно, дозвонится. Ну, не сегодня, так завтра. Хотя бы для того, чтобы просто сказать ему спасибо. От всего сердца…

Оглавление

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

Реклама на сайте