«Продолжение следует, или Наказание неминуемо»

Фридрих НЕЗНАНСКИЙ Продолжение следует, или Наказание неминуемо

В основе книги — подлинные материалы как из собственной практики автора, бывшего российского следователя и адвоката, так и из практики других российских юристов. Однако совпадения имен и названий с именами и названиями реально существующих лиц и мест могут быть только случайными.

Глава первая БЕГЛЕЦ

Неприятно чувствовать себя зайцем, удирающим от охотника. Хотя, кажется, именно сейчас убегать сломя голову было незачем. Время пока еще не гнало, но скоро такой момент все равно мог наступить — в этом Влад был уверен. Полдня, во всяком случае, у него еще оставалось наверняка.

Подлость же момента заключалась в том, что ко всем прошлым его грехам прибавился еще и последний, который, правда, в другой ситуации, мог бы рассматриваться и как вынужденная самооборона. Если бы имелись свидетели. Точнее, если бы они, не дай бог, случайно появились, то еще неизвестно, что хуже. Но позже, покинув пассажирский поезд и пересев в липецкую электричку, Влад и сам вдруг удивился, насколько спокойно он «отключил» Серого, а затем, словно всю жизнь только этим и занимался, выбросил его, так и не пришедшего в сознание, из двери тамбура ночного поезда. Снаружи было темно, как в черной яме, ни огонька, только столбы мелькали в проеме освещенного тамбура, да громко стучали колеса, заглушая все остальные звуки. Какие еще свидетели! Спали все…

Серый сам «напросился». Он с первой минуты повел себя слишком подозрительно. Сказал, что будет сопровождать Влада прямо до теткиного дома и что он исполняет приказ Василия Савельевича. Интересно, с каких это пор Серый, то есть Серега Макарцев, выходит напрямую на шефа? Это всегда, ну, весь последний год, было правом только Влада как ответственного. Он лично получал указания от Денягина, он же всегда и распределял между членами своей бригады скинов, чем кому из них заниматься. Сам все распределял, включая и заработанные деньги, которые передавал ему Василий Савельевич. И вдруг — Серый заговорил таким тоном, будто ответственный теперь он!

Но, может быть, продолжал размышлять Влад, шеф действительно так приказал Серому, потому что, в первую очередь, заботился о безопасности своего настоящего ответственного, как он и сказал? И снова ничего не получалось. Не складывалось! Зачем же тогда Серый вытащил нож из кармана и кинулся на Влада — уже в тамбуре? И даже нарочно дверь наружу открыл своим ключом-«тройником»? Будто ему свежим воздухом подышать захотелось… Нет, тут игра понятная. Да и по собственной инициативе Серый не решился бы убить соперника, чтобы самому стать ответственным. Значит, они договорились за его спиной — Денягин и Макарцев, вот же гады! Ну, так им и надо…

Наверняка изуродованный труп Серого все еще валяется сейчас где-то примерно в часе езды от Грязи, между путями. И раньше рассвета его не найдут. А когда найдут, им придется поломать голову, чтобы установить, чей это трупешник. Ничего не оставил в карманах Серого Влад, все вынул — и деньги, и паспорт, и часы с руки снял, и нож из сжатых пальцев вынул, «мобилу» забрал, даже сигареты с зажигалкой, — словом, полностью очистил карманы. Единственное, где еще осталось упоминание о Сером, это фамилия его на железнодорожном билете из Воронежа до Липецка, оставшемся невостребованным у толстой проводницы. Как и билет самого Влада. Но вряд ли та сердитая тетка станет их сохранять, а сопоставить наличие невостребованных билетов с отсутствующими пассажирами вряд ли кому-нибудь придет в голову. Влад и вышел-то в Грязях не из своего вагона, а из соседнего, где на него никто не обратил внимания.

Так он логически рассуждал, полагая, что «хвосты» в данном случае сумел подчистить. Возможно, что только на время. Если Денягин не ринется немедленно его искать. Ведь у того же с Серым наверняка была договоренность, что этот бывший малолетка-уголовник сразу позвонит шефу, как только их операция завершится. И тут Влад чуть было не совершил ошибки. Вернее, не сразу сообразил, что случилось, когда в его кармане заверещал чужой мобильник. К мелодии своей трубки он давно привык, а у Серого был не сигнал, а черт знает что, визг какой-то, да и трубка — последняя дешевка. Понятное дело, ему и звонить-то было небось некому. Влад позже посмотрел в его «записную книжку», а там были только трое: Холодильник, Рыжий да еще он — Влад, как ответственный. Денягина не было — это понятно, Василий Савельевич запрещал им заносить свое имя или номер в «книжку», запоминали наизусть, кому надо было.

И вот уже в начале седьмого, когда, уставший от постоянного возбуждения и ночи, проведенной без сна, Влад сладко прикорнул в полупустой электричке, прислонившись щекой к окну, его неожиданно разбудил резкий сигнал трубки Серого. Влад не сразу понял, что за звук и откуда он. На него стали оборачиваться недовольные пассажиры, а он торопливо и неловко пытался вытащить визжащий мобильник из брючного кармана. Наконец достал, мельком взглянул на экран и, не обнаружив имени вызывающего, сразу сообразил, в чем дело. Естественно, никаких разговоров вести он не собирался, но трубка «надрывалась», и потому Влад решительно отключил звонившего, а следом и вообще «вырубил» телефон. Поковырявшись, вытащил корпус телефона из пластмассового футляра, снял заднюю крышку и вынул сим-карту. Вот так, теперь в Липецке можно будет купить другую и заменить в аппарате — и никогда не было телефона у Сереги Макарцева.

Это, конечно, понял Влад, посмотрев на наручные часы: Серому звонил Денягин, кто ж еще? Кому придет в голову в седьмом часу утра задавать вопросы этому козлу? Ясно, что только один человек мог поинтересоваться у Серого, чем закончилась его поездка с Владом в Липецк. К тетке последнего. Если бы они доехали до нее. Тот пассажирский поезд как раз именно сейчас должен был уже подойти к перрону Липецкого вокзала. Ишь ты, у них что же, все по минутам рассчитано было? Или Влад от злости на Серого сам «заводит» себя? И Денягин вовсе не имел против него ничего, а нападение с ножом — это всего лишь собственное решение Серого покончить с соперником в бригаде? Тем более что Денягин вроде как отправил Влада в ссылку, чтоб не светился в Воронеже, где работают московские сыщики аж из самой Генеральной прокуратуры. И трое парней из бригады Влада, как сказал ему Денягин, — а у того информация поставлена круто — уже сидят в местной тюряге и дают показания друг на друга и, конечно, на своего ответственного. Собственно, именно этот факт и стал причиной побега Влада из Воронежа в Липецк, где у него живет тетка — двоюродная сестра покойного отца. Родня — так себе, тетя Поля никогда особо не привечала отдаленного в родне племянника. О ней и вспомнил-то Влад случайно в разговоре с Денягиным, когда тот потребовал, чтобы он срочно покинул город.

И об этом теперь тоже думал Влад. Зачем была такая срочность? Мог же и дома у себя отсидеться! Но Василий Савельевич был категоричен. Даже деньжат отвалил, понятно, что не бог весть каких, но дал же. Через Серого передал. Но только Серый полным дерьмом оказался. Отправив того «за борт», Влад стал пересчитывать деньги в его бумажнике и увидел, что у Серого осталось гораздо больше, чем было передано им Владу. О чем это говорит? Да все о том же, что сразу не передать хоть каких-то денег от шефа Серый не мог, Влад бы взял да и проверил, а вот сколько передал — это другой вопрос. Мог ошибиться, не понять указания шефа, перепутать, не ту пачку отдать. Да только все это липа, вранье. Серый уже заранее обдумал, что не доедет Влад до Липецка, из поезда выпадет на перегоне. Так что если и пропадут денежки, то небольшие, не так жалко. Падла он был — этот Серый, таким и сдох. Еще и неопознанным. Если у кого-то не возникнет неистового желания узнать, что за дерьмо такое изуродованное валяется на междупутье в районе Грязей…

Одно только очень неприятно. Это если Василий Савельевич сам отдал Серому приказ убрать Влада. Тогда, кстати, понятно, почему звонила «мобила» Серого, а трубка Влада как молчала, так и молчит до сих пор. Может, Денягин сообразил, что они с Серым прокололись, и теперь не знает, что говорить? Но это вряд ли, уж Василий Савельевич убедить кого хочешь сумеет. Давно знал его Влад, еще до своей армейской службы, потому что тот занимался с допризывниками. Много внимания уделял спортивной подготовке, сам был хорошим спортсменом, модным тогда кикбоксингом занимался, и мальчишек подбирал для себя подходящих. Влад тоже «отхлебнул» немного из его школы…

Но с ходу возникал другой вопрос без четкого ответа. Должен был помнить Денягин о некоторых «способностях» своего ученика, и тогда зачем же поручил он именно Серому убрать Влада, если у того за спиной ничего, кроме судимости по «малолетке» за участие в «мокрухе»? Или специально это сделал, чтобы напугать? Нашел пуганого! Нет, тут что-то не то. Не так. А как — башка не «варила».

Когда говорили в последний раз, Василий Савельевич сказал, чтобы Влад врал матери что угодно, и даже сам, как бы случайно, предложил на выбор несколько вариантов, одним из которых Влад, кстати, и воспользовался. Он сказал, что случайная поденная работа в речном порту ему надоела и он завербовался в Липецкую губернию строить ферму какому-то новому русскому и пробудет там, на стройке, в лучшем случае, до поздней осени. Оставил и часть денег — из тех, что выдал Денягин ему на проживание через Серого. Пообещал присылать матери каждый раз, когда хозяин будет им, строителям, «отстегивать» на проживание. Мол, такие были заранее обговорены условия. Мать поверила.

Но ведь и в самом деле теперь придется срочно думать, что делать дальше. Денягинских денег вместе с теми, что были у Серого, надолго не хватит, не говоря уж о том, что и матери помогать тоже надо. С ее «сиротской» зарплатой стыдно думать о нормальной жизни. А кормиться у тети Поли, стать ее нахлебником Влад себе позволить не мог. Да и тетка вряд ли допустила бы, чтобы здоровый двадцатитрехлетний парень сел ей на шею. Она проживала в частном секторе, на 2-й Песочной улице, имела свое небольшое жилье и при нем половину сада с огородом. По сути, она владела половиной рубленого, деревянного дома, а в другой половине, за капитальной стенкой, жили соседи. Их Влад не помнил, в последний раз гостил у тетки еще будучи школьником, с отцом приезжал. Так она вроде ничего, не злая. Но, в общем, чужая. И вспомнил-то о ней Влад по острой нужде где-то скрыться, причем срочно. А теперь понимал, что зря сказал Денягину. Тот, если захочет, найдет. А захочет он наверняка — после того, как ему не ответил по телефону Серый. И если все у тех складывалось так, как теперь предполагал Влад, то Денягин попытается и от него, Влада, избавиться. Чтобы вовсе не оставлять свидетелей, то есть тех, кто знает, что командой скинов, по сути, руководит он, Денягин. Двое знают об этом. Одного уже нет. Остался второй — Влад. Значит, кто-то появится у тетки, чтобы убрать и его, ибо он представляет непосредственную опасность для Василия Савельевича. А узнать теткин адрес в Липецке проще простого. Тот же Денягин позвонит или зайдет к матери и спросит. А мать, ни о чем даже не догадываясь, еще и спасибо скажет человеку, проявившему заботу о ее сыне, который все никак не может найти своего устойчивого места в жизни. Поэтому и сама жизнь теперь пойдет скверная: ходи осторожно и все время оглядывайся. Или срочно ищи другое место, где можно спрятаться. Но у тети Поли хотя бы появиться надо, иначе мать будет волноваться. А звонить ей с предупреждением, не говори, мол, никому, где я, еще хуже. Она ж не поверит, кинется расспрашивать, только беды наделает и сыну, и себе…

На всякий случай, подъезжая уже к Липецку, Влад и собственный мобильник отключил: лучше оставаться вне досягаемости. Мать сама звонить не станет, она и номера-то телефона сына запомнить не могла, с этой стороны опасности нет, а для остальных — нет его пока. Пусть там ломают себе головы: почему уехали вдвоем, а теперь ни один из телефонов не отвечает? Оба, что ли, «дуба дали»? Ну, и кинутся проверять?

А кто их знает? И тут Влад сообразил, что уж касательно Серого концы найти можно. Позвонят в ментовку, поинтересуются происшествиями за последние сутки на железной дороге, вот и узнают про неопознанный труп. А дальше установить, чей труп, нетрудно, если Денягин захочет это сделать. Но только Василий Савельевич не станет «светиться», как он часто повторяет, а проще говоря, демонстрировать свой интерес к неопознанному трупу. Впрочем, кто его знает? Может и поехать, посмотреть и сделать вид, что не узнал того, кого ищет. Хотя для себя удостоверится. Вот тогда-то и начнется новая охота…

Да ну их всех к черту! От напряженных мыслей и путаницы в голове Влад устал, да и сама голова разболелась. Сколько можно — одно и то же, одно и то же, как старая пластинка. Был у него дома совсем древний, отцовский еще, проигрыватель, только новых иголок не было, а старые шипели. Иногда мать ставила пластинку с голосистой когда-то теткой — из своей молодости, слушала со слезами на глазах, а чего там слушать? Про валенки дырявые, блин? Не-а, не тема. Да чего с нее взять, с матери-то?..

С теткой не повезло.

Когда Влад, не без труда отыскав теткин дом, 9й на 2-й Песочной улице, поднялся на скрипучее крыльцо и позвонил в дверь, открыл ему незнакомый, явно сердитый мужик, от которого резко пахнуло водочным перегаром. Красными, заплывшими глазами он уставился на пришельца и молча ждал вопроса.

Влад сперва решил, что ошибся, детская память подвела, и даже слегка растерялся. Но спросил, не здесь ли проживает Полина Петровна, ну, тетя Поля.

— Ты фамилию говори, — просипел мужик.

И тут Влад вовсе растерялся: он забыл теткину фамилию, вылетела из головы.

— Гундорин я, — попытался он обойти щекотливый вопрос. — Мой отец покойный, Сергей Кондратьевич Гундорин, был ее двоюродным братом.

— Ну и чего? — резонно перебил мужик.

— Да бывал я здесь, у теть Поли. С батей приезжали.

— Не знаю никаких таких Гундориных. А тебе чего надо?

— Да я ж говорю, к тетке я заехал. В гости. Она здесь живет?

— А те какое дело? — Нет, мужик был тупой либо себе на уме, и Влад начал злиться.

— Послушай, — медленно начал он, — где Полина Петровна? Ответь и я отстану от тебя. Ты мне не нужен, понял, и базарить с тобой я не собираюсь. Усек, мужик?

— Усек, — послушно кивнул тот и продемонстрировал такую ловкость, что Влад лишь с опозданием удивленно покачал головой.

Он ловко нырнул обратно за дверь и с треском захлопнул ее, после чего загремел, вероятно, щеколдой. Но это была видимость защиты от непрошеного гостя, потому что Владу, например, ничего не стоило бы выдавить локтем ближайшее стекло на веранде, и тогда все запоры мужика оказались бы бесполезными. Другое дело, что Влад не собирался этого делать, мужик мог оказаться вредным и вызвать милицию, крик поднять, соседей взбудоражить, да мало ли! А входить в контакт с ментами Влад не собирался, как раз наоборот.

— Дурак ты, мужик, — незлобливо сказал он. — Ты ж мне не нужен. Объясни только понятно, проживает здесь Полина Петровна или съехала куда-нибудь? И я уйду. Я с ней встретиться хотел, а ты мне на хрен не нужен, козел старый!

— А ты чего оскорбляешь-то? — петушком закричал тот из-за двери и снова загремел запорами. Толкнул дверь, высунул лысеющую голову. — Это кто тебе дурак-то? Это кто тебе хрен? А за козла вааще ответишь! Да я, знаешь, за такую обиду?!.

Он не договорил, потому что Влад привел свой коронный аргумент, с помощью которого всегда решал любой, казалось бы, неразрешимый или спорный вопрос. Он резко и сильно стукнул мужика кулаком по лысине. Тот крякнул, будто прикусил язык, как-то булькнул и враз осел на пол, привалившись к двери. Влад шлепнул его по щеке ладонью раз-другой, голова только откачнулась. Тогда он приподнял мужика и волоком затащил в дом.

Да, это был теткин дом. Влад вспомнил прошлое. Две комнаты и еще эта веранда. И комод старый он тоже вспомнил, на нем бумажные цветы стояли в расписной вазе. Ваза сейчас была, а цветов в ней не было. И фотографические портреты старой теткиной родни на стене висели, над кожаным, протертым до седины диваном с валиками.

Вот на диван Влад и уложил мужика. А тот как будто спал. Но дышал — это было слышно — хрипло и натужливо.

Значит, тетка никуда не съехала. Но тогда этот вот — кто? Муж ее? Просто мужик случайный, которого теть Поля могла приютить из жалости? Она, кстати, могла. У нее и кошек приблудных всегда был полон дом. Вот и сейчас ими воняло, хотя пока Влад еще ни одной не видел. А может, это уже застарелый запах, въевшийся в деревянные стены, заклеенные старыми в цветочек обоями.

Наконец мужик почмокал, пошлепал губами и открыл осоловелые глаза. Уставился на Влада. Помолчал и с трудом сел, держась за голову обеими руками.

— Ты чего? — сдавленно прохрипел он.

— А ты чего? — грубо переспросил Влад. — Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому. Ты кто такой? Я тебя не знаю. Сейчас вот позвоню в милицию — Влад показал мобильник, вынутый из кармана, — и заявлю, что в дом моей тетки залез незнакомый человек. Может, вор или разбойник какой! Не знаю я тебя, понял? Вот и отвечай, а то повторю вопрос. — И он показал сжатый кулак.

— Так бы и сказал, — примирительно пробормотал тот, — что племянник ее… А я ей кто? Ну, стало быть, как бы муж…

— Как бы! — насмешливо процедил Влад. — Пристроился, поди, на чужую жилплощадь, так? Отвечай!

— Не, мы давно с ней… — В голосе мужика прозвучали уже и просительные нотки.

Да в принципе Владу теперь уже было наплевать, кто этот козел тетке, другое важно: остановиться здесь он не сможет. И куда уйти, не знает. И на что дальше жить — тоже. Работу бы найти, устроиться хотя бы временно…

— А ты где работаешь? — спросил просто на всякий случай, без особой цели.

— Дак на заводе… Вон, на «Реммаше»… У меня сегодня выходной. — Последнее сказал словно бы в оправдание своего присутствия дома.

— А теть Поля тоже работает там?

— Не, Полина она в магазине, на Октябрьском. Вечером домой вернется, у них там строго.

— Понятно. Ну, ты извини меня, — Влад показал мужику на его голову, — сам виноват. Полез в бутылку вместо того, чтоб путем рассказать. Меня Влад зовут. А тебя?

— Можешь дядь Пашей. Пал Анатольич я.

— Скажи мне, Пал Анатольич, а как у вас в городе вообще с работой? Устроиться можно? Или как везде?

— Дак на заводе у нас всегда нужны. На тяжелые работы. Только с жильем… сам понимаешь… — намек был ясен, племянник не мог рассчитывать остановиться у тетки.

— А платят как?

Тот неопределенно пожал плечами.

— Ладно, скажи теть Поле, что я здесь, у вас, проездом. Может, если не станет возражать, разок переночую у вас, на веранде, чтоб с гостиницей не связываться. И привет ей от моей мамы, Лидии Константиновны, если еще не забыла родню… Ладно, пойду пока. Значит, только на тяжелые работы? А просто нормальной у вас там нет?

— Не, ну, узнать можно. Паспорт-то у тебя имеется?

— А как же!

— Предъяви!

Ишь ты, предъяви ему! Хотел Влад дать ему в ухо — за наглый тон, но подумал и все-таки достал свой паспорт, раскрыл, протянул «как бы мужу» теткиному. Тот внимательно прочитал, перелистал страницы, посмотрев на прописку, отметки о прохождении воинской службы, вернул паспорт. Влад сунул его в боковой карман куртки.

— А ты какими вообще владеешь?.. Ну… чего можешь-то? — спросил мужик.

— Да я после армии. — Влад хмыкнул. — Все, что стреляет и взрывается.

— Так то ж для бандюков.

— Вот и я говорю. Только сам не хочу. Но ты все-таки узнай. На всякий случай. По знакомству, так сказать. — Влад усмехнулся.

— А ты чего, ничему не учился, что ль?

— Да ты сам, смотрю, больно грамотный! — чуть не вспылил Влад. — Академик, блин! Профессор кислых щей. Без порток.

— Я — другое дело, — возразил мужик, продолжая бережно оглаживать лысину. — Мне некогда было учиться. Я с малолетства к делу приставленный. Всю жизнь на этом «Реммаше»… — Он и не обиделся на Влада за резкость.

— Ну и молодец, ветер тебе в задницу… Ладно, отдыхай. Вечерком, после десяти, зайду, от мамы сам тетке привет передам. Пока…

Вышел на улицу, захлопнув калитку, и с неожиданным облегчением подумал, что, может быть, оно даже и к лучшему, что здесь у него ничего не получится. Вот только почему, этого он еще сообразить не мог. Тетка, сказал этот мужик, считающий себя как бы ее мужем, работает в магазине. А там наверняка нужны подсобные рабочие. И это — всегда верный заработок, если делать дело честно. Но его вовсе не тянуло ящики таскать или разгружать пиво. Нет, не тот уровень. Хотя, если прижмет, отчего же, можно и попробовать — на крайний случай. А лучше всего, конечно, куда-нибудь завербоваться. Шабашку денежную сыскать… И такие вещи, он по Воронежу знал, лучше всего и чаще всего решаются на рынках, куда окрестные жители свой товар привозят. Если вездесущие кавказцы им это позволяют… Вот же, блин, дожили!

«Ну, не получается у тетки, — без всякой обиды думал он, — надо будет еще чего-нибудь придумать… — И тут осенила совсем „свежая“ мысль: — Зато ушел от опасности… Или еще не ушел?.. А труп-то уже наверняка нашли, и по всем ментовкам названивают: не ваш?.. И Денягин уже — тут как тут: „А где проживает эта тетка?“ Нет, у теть Поли останавливаться нельзя. И никому говорить о том, где будет находиться, тоже. Охота затихла, но еще не кончилась. Поэтому, зайчик, не торопись высовывать уши…»

Глава вторая ПЛЯЖНАЯ ИСТОРИЯ

Завершив свою часть расследования по «воронежскому делу», Александр Борисович Турецкий охотно распил с коллегами бутылочку «стремянной» и отправился в аэропорт, чтобы больше уже никогда не возвращаться к изрядно надоевшей ему истории.

Убийство иностранного дипломата, по непонятным поначалу причинам ставшего жертвой воронежских скинхедов в ночном городском парке, никакой серьезной политической подоплеки под собой не имело, как бы ни изощрялись на эту, «волнующую демократическую общественность», тему досужие «желтые» журналюги с заранее проплаченными своими выводами. Мерзость — она везде мерзость, и в Воронеже тоже. И при чем тут «высокая политика»?..

А попутно Александр Борисович решил и еще один вопрос частного уже сыска. Двоих бывших партнеров-бизнесменов, один из которых отсидел длительный срок и, по признанию второго, вполне мог иметь на него серьезный «зуб», ловко «развели» двое, как теперь принято говорить, «оборотней» в погонах. Один — из бывших работников уголовного розыска, уже вышедший на пенсию, и второй — вполне еще действующий, сотрудник Федеральной службы исполнения наказаний. Родственники. А «развели» так ловко, что оба бизнесмена просто вынуждены были, спасая собственные шкуры, «заказать» друг друга. И, если бы Турецкий вовремя не задумался о некоторых странных совпадениях, обоих клиентов лихие мужички запросто «нагрели» бы на довольно крупные суммы.

Итак, два дела завершены, авиабилет на Москву заказан и прощальная бутылочка опустела. В городе еще оставались двое коллег Александра Борисовича, чтобы помочь местному следствию окончательно «подбить бабки» по двум делам и тоже вылететь либо спокойно выехать поездом в Москву.

Турецкий оставил друзей в покое, в смысле в гостиничном номере, запретив себя провожать — этого еще не хватало! — и взял такси. Аэропорт близко, времени до вылета вполне достаточно. Решительно никаких попутных или посторонних дел у него не было, и оставалось только не до конца удовлетворенное чувство завершенной работы. Обычно в лучшие, надо понимать, времена Александр Борисович успокаивался окончательно лишь после того, как уголовное дело, которое он вел — других он просто не расследовал, что называется, по определению, — передавалось в суд, и судья не имел к следователю претензий. Но это — когда «служил-с»! А в частном сыске, коим и занималось частное же охранное агентство «Глория», все, касавшееся уголовщины, по закону передавалось после завершения расследования уже в официальные следственные органы. Как говорится, дело сделано, преступники найдены, а теперь уж и вы, господа, извольте воздать им по заслугам. Это удобно. Частный сыщик «пашет», клиент доволен, он уверен, что частный сыск — это действительно серьезно. Он потому и хороших денег стоит — гонорары-то не копеечные, как зарплата сотрудников бесчисленных прокуратур и следственных отделов. И, самое главное, все вроде бы довольны. Все — при деле.

Да и то сказать: еще, казалось бы, недавно, на памяти пожилого поколения убийство в той же Москве, не говоря уже о каком-то периферийном городе, считалось явлением чрезвычайным! Все на ноги поднималось, все службы! И каждая собственными головами отвечала. А теперь как? Да очередная разборка — так и говорят. И отчитываются и перед вышестоящим начальством, и перед возмущенной общественностью, что, мол, раз уж по «горячим следам» преступника не вычислили, значит, можно сказать, дело «повисло». И повисает.

А в частном сыске не может быть — ни по закону, ни по понятиям — нераскрытых или незавершенных дел. Иначе сыщик с голоду сдохнет, никто не станет нанимать такого.

Александр Борисович это знал как никто другой, он и на официальной своей службе в Генеральной прокуратуре не оставил ни одного незавершенного дела. Бывало, правда, что «верхнее» начальство отдавало личное распоряжение: дело закрыть, прекратить производством, — но вот там уж точно вмешивалась «высокая политика», категорически предлагая Закону закрыть рот и не тявкать. Считали, что времена такие, в смысле бандитские, беспредельные, во всем виноваты и, что характерно, на всех уровнях, — это ж надо такое придумать?! Ну, а люди подстраивались. «Времена, — как писал один хороший поэт, — не выбирают, в них живут и умирают…» Все понимали конъюнктуру, и себя — в ней.

И тем не менее сегодня дела уже фактически завершены, значит, сотрудники «Глории» обеспечены хорошей зарплатой, и можно подумать, за что следующее браться, а от чего следует категорически отказаться. Право выбора — это большое подспорье в работе толкового сыщика. На «государевой службе» о подобном только мечтать.

Вот и пребывая в таких, отчасти даже и возвышенных мыслях, Александр Борисович расплатился с таксистом и, кинув ремень сумочки на плечо, отправился в здание аэровокзала, чтобы посмотреть, «что там чего». Он любил вообще-то эти нечастые моменты полнейшей личной свободы и независимости. Чужие города, какие-то киоски, в них — забавные местные сувениры, при взгляде на которые впоследствии мгновенно возникают странные цепочки ассоциаций. Ресторанные блюда с несколько экзотическими — в местном исполнении — названиями, типа «Беф-Строганофф из мяса». Да на такое блюдо и смотреть-то опасно, не то что есть. А впрочем, если еще и под рюмку? Все равно: двум смертям не бывать, одной не миновать… И в этом — тоже право выбора каждого.

Ну а если подвести черту под темой выбора вообще, то возможен и такой вот вариант, но это уже из доброго, старого, хулиганского анекдота… Аттракцион. Две клетки, накрытые черным бархатом. Участнику — приз, миллион рублей. Негритянка, сидящая в клетке, исполнит ему акт настоящей французской любви. Но цимес, или, говоря языком современной молодежи, фишка, заключается в том, что желающий испытать это вот уж воистину экзотическое наслаждение, входя в клетку, не знает, в какой из них негритянка, а в какой — черная пантера Багира…

Турецкий расхохотался, почему-то очень зримо представив себе финал этих, вполне возможных, особенно в наше время, соревнований. Но, обернувшись, увидел, что трудовая масса не разделяет его веселья. Больше того, и прилетевшие, и улетающие пассажиры смотрят на него одинаково — с подозрением. А действительно, если вдуматься, что это человек — взрослый и с виду серьезный — вдруг засмеялся каким-то прямо-таки идиотским смехом? Он вообще нормальный? А может, он — террорист, прикидывающий свои будущие жертвы?.. Да, не надо бы тебе, Александр Борисович, так-то вот свободно «распоясываться»… Даже грустно стало. Хотя все равно смешно!

Он взглянул мельком в привлекшее его внимание женское лицо — типичная такая прибалтийская блондинка, — у них же по-своему очень милое выражение специфически полноватых, ангельских лиц, — и ахнул! Вот уж не ведал, не гадал! С ума сойти! Эва?!

И она тоже смотрела на него широко распахнутыми глазами, словно девчонка на любимую куклу, до которой никак не могла дотянуться. И радость обладания, и столько мучений оттого, что ручки не достают, что росточком не вышла, бедная!

Да как раз наоборот, именно за эту ее хрупкую, но взрослую, розово-фарфоровую чистоту и прозрачность такого уютного в его объятиях тела… Ну да, конечно, именно за это в первую очередь и уважал Александр Борисович Турецкий, можно сказать, даже глубоко уважал, несравненную во всех аспектах латышскую девушку. Женщину, естественно, просто воспоминания давние. Из тех лет, когда Эва в самом деле еще была девушкой. Давно это было, как говорят мудрецы на Востоке.

Это еще как в древнем анекдоте о сотворении женщины. Взглянул Господь на произведение заботливых рук своих и произнес с восторгом и обожанием: «Эва, какая!» Говорят, что после этого дремавший Адам по какому-то наитию и назвал свою жену Евой. Или Эвой, как будет угодно. В Прибалтике чаще всего именно так произносят это древнейшее имя, например: Эва Киви — very good…

И вот Эва — то есть совершенно живая, натуральная и почти не изменившая своей восхитительной внешности, изумленно трогательным взглядом сверлила онемевшего Турецкого. И где? В воронежском аэропорту, посреди зала, забитого разностильным народом — лежачим, сидячим, стоячим и прочим. Как крохотный райский цветок посреди заросшей бурьяном глухой лесной поляны. «Кажется, слишком изысканно», — мелькнуло в голове, но образ явно соответствовал моменту.

И следом — целый водопад огорчений! «Ну почему? Почему именно здесь и сейчас?! А где мы были раньше?»

Ну где были и чем занимались, известно. На то и жизнь. У каждого — давно своя…

Но, странное дело, облегчение, которое он уже испытал в душе, мысленно простившись с надоевшим Воронежем, куда-то быстро улетучилось, исчезло, растворилось в душноватом «аромате» плохо проветриваемого помещения. Сказать, что появилась озабоченность, — это значит ничего не сказать. Но что-то же говорить было надо! И Александр Борисович, тараном ринувшись к Эве, легко подхватил ее под руку, неожиданно ловко выхватил из ее руки громоздкий, но совсем не тяжелый кофр на колесиках — цивилизация там, у них, все-таки! — и быстро поволок и то и другое прямиком к выходу из здания. На площадь, где нет толпы. Эва не шла, а летела следом за ним, почти не касаясь миниатюрными туфельками каменных плит пола.

— Что произошло? — спросил он, останавливаясь и переводя дух, не понимая, впрочем, потаенного смысла собственного вопроса. О чем хотел спросить конкретно, не смог бы сформулировать. Это примерно то же самое, что и вопрос: «Ну как?» Ответ бывает аналогичным по глубине подтекста: «Восемь». И далее следует развитие темы: «А что восемь?» — «А что как?»…

Эва смотрела на него и смеялась. Она всегда так смеялась — молча и открыто, и при этом лицо ее удивительно хорошело, становясь почти детски восторженным. Ох уж эти ладные, ласковые латышечки! Пышечки-латышечки… ляжечки-пампушечки, белые булочки… Эти ножки, эти ручки! Эти щечки, эти… — ой, нет, одно сплошное гастрономическое расстройство!..

Самым, конечно, пикантным в давней истории, начавшейся на балтийском пляже, было то, что Ирина Генриховна, проще говоря, единственная по сей день супруга Александра Борисовича, прекрасно знала Эву Теодоровну Ладзиню, даже одно время они были очень дружны.

Саня и Ирка познакомились с Эвой примерно в одно время, но порознь, каждый сам по себе, независимо друг от друга. Случилось это в Риге, точнее, в Юрмале, куда в очередной раз убежала супруга, разгневанная по какой-то, вероятно очень существенной, причине на своего мужа. В Дубултах жила Иркина тетка. Сперва Ирка убегала одна, мстя мужу за его несомненные грехи перед ней. Позже, когда стала подрастать дочка, удирала с Нинкой. И всякий раз Турецкий терпеливо возвращал беглянок на круги своя.

Но вообще-то теткина квартира в Дубултах, в двух шагах от моря, считалась вне подозрений. Ирина выросла в коммунальной арбатской квартире, окруженная тремя своими тетками, от них же и ушла замуж. Фактически в соседнюю комнату, в которой проживал Турецкий. Так какие вопросы? Ах, девочка нервничает? А кто сегодня не нервничает? Еще вчера люди жили как люди, а сегодня девочка едет к единственной оставшейся в живых родной тетке, как за границу! И почему — «как»?!

Примирения всякий раз достигались, но — разной ценой. Иногда приходилось ждать. И тогда происходили самые неожиданные встречи. Вот и с Эвой так получилось. Пятнадцать лет назад… Она работала в одном из санаториев Юрмалы, еще недавно знаменитого всесоюзного курорта, состоящего, как известно, из почти десятка маленьких и необычайно уютных городков, приткнувшихся друг к дружке, — Лиелупе, Булдури, Дзинтари, Майори, Дубулты и далее, вплоть до Яункемери. Санатории и дома отдыха теснились по всему Рижскому взморью, и в них съезжались отдыхающие со всей страны. Так было при советской власти. В начале 90-х, когда прибалтийские республики обрели самостоятельность, появились границы, таможни и прочие препятствия, роскошные пляжи обезлюдели, «дворцы отдыха» обветшали. Из России на Рижское взморье ехали еще по старой памяти те, кто давно полюбил эти места. Так вот и Ирина сбегала к тетке, а Саня ездил за ней…

Однажды, прогуливаясь по пляжу, Александр Борисович обнаружил идущую впереди симпатичную белокурую девушку. Он догнал, убедился, что оказался прав, и… познакомился. Пошли вместе. И долго потом ходили. На следующий день «неожиданная», ну совершенно случайная, встреча повторилась. Уже ходили меньше, больше посиживали на лавочках. А потом были разные кофейни, базарчики с золотистой свежекопченой салакой, пиво и всякие прочие разности. Но, самое главное, за что себя даже зауважал в конце концов Турецкий, вопреки немедленно вспыхнувшему желанию он категорически не позволил себе никаких поползновений. И когда однажды Ирина засекла-таки его с симпатичной латышкой, он с полным достоинством смог признаться ревнивой жене, что абсолютно чист в моральном отношении и ничего, кроме чрезвычайно интересных, с историческим, а иногда и политическим уклоном, разговоров между ним и девушкой не было. Да и не могло быть! Она слишком мила и непосредственна, чтобы вызывать в нем какие-то грубые эротические, то есть совершенно несвойственные ему мысли. Сказано было с таким горячим и искренним убеждением, что Ирина, кажется, поверила. Более того, она нашла возможность самой познакомиться с Эвой, и они сделались на какое-то время почти закадычными подругами.

Турецкий раскусил коварный план супруги: сделай потенциальную любовницу мужа своей близкой подругой, и у них ничего не получится. Так бы оно и было, если б…

Но однажды Турецкий оказался в Риге по служебной необходимости. Тяжелой, неприятной. Искали одного особо опасного преступника. Дело его было связано с нелегальным изготовлением и реализацией в России и в ближайшем зарубежье, в том числе и в Прибалтике, крупных партий фальшивой американской валюты высочайшего качества, между прочим. Взяли изготовителя в России, где и судили, а затем, по настоятельной просьбе правительства Латвии, экстрадировали преступника на родину, где он и сел окончательно.

Так вот, в тот свой приезд Александр Борисович выяснил для себя и Эвы, разумеется, такую простую истину, что даже самые доверительные отношения между лучшими подругами не могут устоять перед пароксизмом истинной страсти. А уж Эва, в чем он быстро убедился, знала в этом толк. И какой! Нет, он не жалел, что поддался чувству. Она, как выяснилось, тем более.

А дальше их отношения развивались странно и весело. Они могли не видеться неделями, месяцами, а потом кто-то из них звонил или посылал телеграмму, в которой назначал место и время встречи. И все! И он или она бросали любые дела, чтобы прилететь и встретиться. Ненадолго, всего на несколько часов, но зато — каких! Потом встречи происходили реже, совсем редко, раз в год, в два года. Остывали? И да и нет. Потому что эти почти случайные встречи превращали их в ненормальных, диких любовников. Это называлось у них — дорвались… И пресыщались? Возможно… И еще они не были решительно ничем обязаны друг другу, ничем, кроме страсти.

Но последнее свидание состоялось в Риге, в маленьком кафе на площади у Домского собора. Турецкий сознался, что всю жизнь мечтал послушать этот соборный орган, знаменитый если не на весь мир, то уж на всю Европу точно. И каждый раз у него почему-то не получалось. Да сама же Эва и отвлекала его мысли и желания совсем на другое. Она пообещала тогда, что запомнила это его пожелание и оно обязательно исполнится. Когда? Ах, это когда! Когда-нибудь, разумеется…

Так что же произошло? По глазам Эвы Александр Борисович видел, что она жаждала его встретить и добилась-таки своего. Это что же, значит, какое-то предопределение двигало им, руководило его действиями? Или что-то вроде того?

Он бы плюнул на все. Но самолет улетал по расписанию, и слишком много людей уже знало об этом. И ожидало в определенный час появления Турецкого с подробным отчетом о проделанной работе. Так что, наплевать?.. Или все-таки подумать?..

Эва всегда была умной девочкой. То есть женщиной. Ничего ломать не надо. Встреча в самом деле случайная. И она здесь по делу. У нее в Риге свой бизнес, это связано с модной одеждой, а здесь, в Воронеже, имеются хорошие оптовики, с которыми она поддерживает тесные контакты. «Россия по-прежнему помогает, — пошутила она. — Что бы я делала без вас?»

— Как долго ты будешь здесь? — спросил Турецкий, чувствуя, что ему надо срочно бежать, иначе он останется. Еще немного, и он предложил бы ей отобедать вместе с ним.

— Я намеревалась недолго остановиться в Москве, — ответила она с щемящим душу акцентом. — Я еще не уверена, где назначу встречу, но, определенно, такой приятной возможности потерять не хочу…

От ее лукавой и обещающей улыбки ему стало совсем скверно. Вот так бы схватил в охапку и… гори все синим пламенем! Хоть час, да мой! «А вдруг это все-таки предопределение?» — такая вот мысль зациклила. Сколько раз случалось, что собирался человек лететь, а тут вдруг какая-то непредвиденная случайность ломала планы, и оказывалось… Ну да, самолет улетел без тебя, упал, разбился, все погибли, а ты — цел и невредим и не знаешь, что по спискам улетевших пассажиров — давно покойник.

Но ее уверенность сняла, отринула его сомнения.

— Не опаздывай, уже объявили твою посадку, — улыбнулась Эва. — Я тебе плохого не пожелаю…

«Остается только надеяться», — мысленно сказал себе Турецкий и спросил-таки напоследок:

— Но ведь ты была уверена, что встретишь меня! Не так разве?

— Именно так, — улыбаясь, кивнула она.

— Но каким образом?

— Я звонила, — просто ответила она. — Ира рассказала мне о твоем несчастье. Потом как ты поправлялся. Чем занимался потом, я много знаю. И в Воронеже у меня дела оказались потому, что и ты был здесь. Но я не рассчитывала, что ты — такой классный следователь. Ты закончил скорее, чем я надеялась. Но напоминаю, следующая весть — твоя!..

«Следующая весть — моя», — повторял он, поднимаясь по трапу на борт самолета. Да, на ту, последнюю встречу с Эвой у Домского собора в Риге, незадолго до его ранения и контузии, что случились два года назад, телеграмму с лаконичным текстом: «Рига, Домский собор, суббота, семь вечера», прислала ему она. И теперь его очередь назначать свидание. Уж будьте спокойны, он назначит! Ну, Эва, ну, попадешься! Вот кого ему долгое время так не хватало…

«Одну минуту! — спохватился он. — А как же Москва? Она же сама сказала…»

— Пожалуйста, проходите и занимайте любое свободное место, — вежливо обратилась к нему красивая стюардесса в кокетливой пилотке на шикарных светлых кудрях.

— Благодарю, — излучая фимиам, кивнул ей Турецкий. — Я бы предпочел рядом с вами.

— Увы! — кокетливо улыбнулась стюардесса. — Хотя в иной ситуации я бы не возражала.

«Нет, это не дежурное радушие. Но неужели я действительно похож на счастливого, сияющего идиота?» Вопрос следовало обдумать.

— Вы — прелесть…

Можно сказать, обменялись…

«Ну, конечно, — сообразил наконец Александр Борисович, — Эва же полетит домой через Москву, значит, и позвонит сама. А вот уже следующая встреча — за мной! Девушка смотрит далеко вперед. Так далеко, что даже я не вижу…»

Ему и в голову не могло прийти, насколько он окажется неправ…

Глава третья БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННОГО МЕСТА ЖИТЕЛЬСТВА

Влад бродил по рынку, приглядываясь к группам мужчин, обсуждавших с различной степенью интереса свои проблемы. Спорили, кричали, оглядываясь, распивали водку, просто мрачно сидели в ожидании неизвестно чего. Обычная картина, которую можно наблюдать в районах массового скопления людей в любых городах и населенных пунктах. Кто-то однажды сказал, что вот как сдвинулась еще в начале прошлого века Россия, так все никак остановиться и не может. Да, похоже на то…

Ничего не евший еще со вчерашнего вечера, Влад тем не менее не торопился зайти в какую-нибудь забегаловку, где цены, он знал, несусветные. За такие же деньги можно было вдоволь наесться хотя бы тех же пирожков у любой приличной тетки, разносящей вдоль прилавков пищу собственного, домашнего производства. Продавцы, боящиеся оставить без присмотра свой товар, всегда охотно пользуются их услугами. А раз едят и до сих пор живы, значит, не так и страшен черт, как его малюют. И Влад, которому уже надоело, честно говоря, толочься в базарной людской мешанине, остановил свое внимание на пожилой тетке с большим бидоном на тележке с колесиками, в котором у нее был налит горячий чай, и с сумкой, откуда она извлекала нечто похожее на пирожки с капустой. Люди охотно питались. А чем он хуже?..

При всем том что жил он до сих пор как бы самостоятельной, закрытой для матери жизнью, в которой были и свои нешуточные опасности, и даже в известной степени смертельный риск, в чисто бытовом отношении он оставался, в сущности, телком, за которого думала и отвечала — в житейском смысле — все-таки мать. Есть вещи или знания, которые приходят просто с опытом, даже и не в лучшем смысле этого слова. Ну, например, пока лично тебе не очистит какой-нибудь гад карманы, ты так и не научишься пониманию того, что хранить все яйца в одной корзине категорически нельзя. Что бы тебе при этом ни говорили знакомые. В общем, скорее всего это был тот случай, когда человек должен сам обжечь нос, прежде чем поймет, куда совать его не стоит. Только личный опыт, в чем Влад вскоре и убедился.

Выбрав тетку с пирожками, недоверчивый Влад немного походил за ней по рынку, посмотрел, как расходится ее товар, и наконец решился и сам взять пяток пирожков и пластмассовый стаканчик с чаем. Полез в боковой карман куртки за деньгами, которые сунул туда, чтобы каждый раз не вытаскивать бумажник с основными деньгами, не привлекать к себе ненужного внимания посторонних. Но карман был пуст.

Он сначала не понял, что произошло. Сунул руки в брючные карманы, потом во внутренние куртки. Бумажник и паспорт были на месте, нож Серого с обернутым платком вокруг лезвия — тоже. И вдруг его обдало холодной волной. Какой, к черту, паспорт?! Он же свой показывал тому мужику у тетки! Свой! А здесь паспорт Серого… Украли!.. Деньги — хрен с ними, их было немного, пара сотенных, но паспорт!..

Сильно расстроенный, он отошел в сторону, к забору, вынул паспорт Сергея Михайловича Макарцева. И как догадался еще в поезде не выбросить!.. Паспорт-то совсем еще новый, хоть и пять лет назад выдан, значит, не часто пользовался им Серый, ни к чему ему было. Совсем мальчишка — на фото. Лицо круглое, уши торчат. Темноволосый — это проходит, Влад и сам был темноволосым, а что стрижен коротко, так мода теперь такая. Если не налысо. И рост нигде не указан, а то смешно: Серый — и он, Влад! Даже сравнивать нельзя с этим недоноском. Ну, кое-как, может, и пройдет, на первое время… Но вот появляться у тетки с этим паспортом уже нельзя. Сразу вопрос: откуда он у тебя? Правда, мужик ее видел его настоящий паспорт, подтвердит. Ну, украли, что делать? А за новым надо домой, в Воронеж, ехать. И заявлять о пропаже здесь, в милиции, тоже нельзя, это понятно. Вот тебе и влип!..

Кто он теперь? Натуральный бомж. Но можно ведь воспользоваться и паспортом Серого, скостить тем самым себе пяток лет. А если спросят, почему не в армии? Так — судимость же… вот почему. И вообще, как проверить, он это или не он? Но уж, во всяком случае, Макарцева милиция искать не будет, если тело на железной дороге сумеют как-то опознать. А что, пока получается, что это и есть единственный выход. И по такому паспорту всегда можно завербоваться на заработки куда-нибудь к частнику, которому наплевать, кто на него будет горбатиться, шею гнуть. Значит, и отступления теперь нет…

Печальный итог подвел для себя Владислав Сергеевич Гундорин. Бывший уже теперь Гундорин. Пора начинать привыкать к фамилии Макарцев и имени Серега, Серый… Выпал парень из поезда и тем место освободил тому, кого хотел сделать покойником. Во! Закон: не рой другому яму!

Но жрать-то охота… И Влад, вернее, Серега теперь, решил отметить резкий поворот в своей судьбе — тем более что ничего уже изменить нельзя, хотя бы в ближайшие полгода-год, — небольшой выпивкой с приличной закусью, а не пирожками всухомятку. Все же привык у себя в Воронеже в «Золотой рыбке» к культурному обслуживанию. Василий Савельевич приказал бармену Лехе обслуживать своих парней бесплатно, за исключением спиртного, это понятно, а готовили в «Рыбке» хорошо. Ладно, подумал, от одного раза сильно не обедняет, хотя экономить деньги надо — неизвестно, когда стоящая работа подвернется. И жить ведь еще где-то надо, а это тоже деньги. Тетка-то уже исключается…

Эх, Василий Савельевич!.. Несмотря на мерзкое, гнусное предательство старшего, думалось, товарища, шефа, как тот любил чтоб его называли, Влад никак не мог заставить себя называть Денягина какой-нибудь унизительной кличкой типа падлы или паскуды, например. Нет, уважительность, видимо, уже всосалась в мозги, будь он проклят, этот гад ползучий!..

На другом конце рынка в это же время худой шкет по имени Колюн, сплевывая, как взрослый, через губу, арбузные семечки, рассказывал крупному, нестриженому парню в зеленой майке, затасканных камуфляжных штанах и солдатских ботинках без шнурков, который был ему знаком, о том, как он только что разул лоха. Ну, карася. Потерся рядом с ним, аккуратно паспорт вынул из его кармана и бабки. Бабок, правда, немного оказалось, две с половиной сотни всего, зато паспорт — чистенький, больших денег может стоить, если фотик другой наклеить.

Оба они сидели на деревянных поддонах и, чавкая и отплевываясь, дожирали большой арбуз, потому что слово «доедать» тут не проходило — так люди вообще-то не едят. Коровы, к примеру, те могут.

— Покажь, — проявил интерес нестриженый, отбросив за спину, к забору, последнюю обглоданную корку. Поводя татуированными плечами, он обтер корявые клешни пальцев о собственную майку.

— Щас! — Колюн хотел было отодвинуться в сторону, но не успел, сильная рука уже ухватила его за шиворот.

Шкет заверещал, вырываясь, но хватка у здорового парня была крепкой, а другой рукой тот быстро и умело обшаривал карманы. Наконец паспорт был извлечен, и нестриженый отпустил — оттолкнул от себя Колюна. Тот заныл:

— Отдай, Самдели!

— Щас! — передразнил его парень. Он пролистал паспорт и сунул его в карман своих штанов. — Малявкам рано за чужие ксивы хвататься. — Парень показал Колюну крупный кулак. — Вали отсюда, а то всамдели врежу!

И конфликт на этом закончился. Пацаненок убежал, обиженный и злой, потому что дошло до него наконец: не хрен было хвастаться, сам виноват. А парень со странной кличкой Самдели посидел еще, поплевал и отправился прочь с рынка. У него созрела собственная идея насчет украденного паспорта. Появился, слышал он, один братан, который интересовался возможностью приобретения нормальной ксивы. Братан не то чтобы совсем крутой, иначе бы на рынке не ошивался, но говорили, что прибыл издалека, из-за Урала, и с бабками у него полный порядок. Так почему не попробовать толкнуть удачную находку?..

Грудастый пятидесятилетний мужик, похожий на растолстевшую бабу, но только лысый и небритый, как теперь модно — с короткой седоватой щетиной по щекам и подбородку, — сидел за столиком в кафе, неподалеку от входа на рынок, и хлебал густой, жирный суп. Перед ним стоял стеклянный графинчик, граммов на двести, уже ополовиненный, и лежала груда зелени. Ясный пень, похмелялся, хотя уже давно не утро. Но для Лаврентьича, так звали толстяка, начальника службы охраны рынка, время суток значения не имело. Хачики, армяне, торговавшие на рынке, специально для него готовили свой особый хаш, горячий и жирный, — из говяжьих ножек и рубца, с острой чесночной приправой. И Лаврентьич шумно хлебал его, загрызая, как положено, пучками свежей пряной зелени — укропом, петрушкой, кинзой и базиликом. Этот процесс был похож у него на некое священнодействие, но все вокруг знали, что именно в такие минуты с Лаврентьичем можно было положительно решить любые, даже самые сложные и запутанные вопросы. Он словно балдел от наслаждения и был податлив на обещания. Которые, впрочем, исполнял. И за это его уважали.

И еще торгующим на рынке и вокруг него и имевшим, так сказать, свой частный, отдельный бизнес было известно, что с каждого участника любой сделки лично Лаврентьич имел свои твердые и постоянные три процента. Он произносил это слово с ударением на первом «о». Про него иногда так и говорили: «Три прОцента».

— Привет Лаврентьичу, — сказал, подходя, Самдели, но не присаживаясь на соседний стул. Приглашения не последовало. Это означало, что и дело у него копеечное, не для долгого разговора. — Приятного аппетита с утречка, — насмешливо закончил парень.

— Да уж какое утро? — буркнул шеф охраны и захрустел очередным пучком зелени. — Чего надо?

— Слух прошел, что человек подходящую ксиву подыскивает. Интерес имею.

— Товар-то есть?

— Найдем, Лаврентьич, всамдели. — Парень тряхнул лохматой головой.

— Условия знаешь?

— А как же! Три процента!

— Ну и дело, после обеда подруливай. К трем чего-нибудь.

— Есть, командир, — ухмыльнулся Самдели и, снова кивнув на прощание, ушел из помещения.

Теперь надо было походить, поспрашивать, сколько может стоить почти новый паспорт, какую цену назначить, чтоб самому не прогадать. Вопрос важный. А братан, говорят, при бабках. Самого Лаврентьича спросить? Так надо товар предъявлять, расспросы пойдут, откуда… А он доходно устроился, что б ни толкали, а свои три прОцента он от каждого имеет. Но это, наверное, правильно, чтоб никому не обидно — ни покупателю, ни продавцу. И от ментуры прикрывает, на случай, чтоб знали, если б кто кинуть его решился. Там у него кореша такие — вмиг повяжут! Лучше не связываться, а уж поступать по его закону. Так он и сам небось делится, а как иначе?..

С клиентом, молодым парнем с бритой, шишковатой головой и с толстой цепью из «рыжья» на мощной шее, Самдели встретился после обеда в конторе у Лаврентьича. Тот, познакомив участников сделки, в самом процессе участие принимать не собирался, вышел из кабинета — на минутку, как сказал он, собираясь вернуться, когда товар и деньги поменяют хозяев, чтобы получить положенные проценты.

Братан внимательно перелистал странички поданного ему фактически новенького еще паспорта — третий год как выдан, несколько раз хмыкнул с усмешкой, потом отодвинул документ от себя, как бы посмотрев на фото со стороны, и сказал, что фотографию сейчас менять не станет, и так вроде похож. Правда, возраст хорошо бы маленько состарить. Самдели согласился, что ксива достойная и личность вроде бы схожа. Да и вглядываться особо некому.

Въедливый братан еще спросил, что с хозяином, живой ли? На что продавец ответил, что это без разницы, поскольку тот не липецкий, а приезжий, из Воронежа. Его тут и искать никто не станет.

А про цену Самдели для себя уже выяснил. Расспросил хачиков, которые про все знали, и утвердился в мысли, что две тысячи «зеленых» будет та цена, с которой можно начинать торговаться. Он и предложил ее братану. А тот спорить не стал, но сразу сказал: «Полторы» — и, достав из кармана нехилую пачку долларов, быстро отсчитал пятнадцать сотенных американских купюр. А затем он еще раз осмотрел паспорт со всех сторон, сунул его в свой карман, а деньги подвинул к продавцу, показывая тем самым, что сделка завершена. Самдели тоже не стал спорить, покупатель, конечно, знал настоящую цену.

И тут появился Лаврентьич.

— Договорились? — спросил он с утвердительной интонацией. — Тогда заканчивайте и гуляйте, парни.

Братан протянул ему банкноту в пятьдесят долларов и, махнув рукой, легко шлепнул начальника охраны по протянутой ладони, после чего молча вышел. С продавцом он прощаться не захотел. А Самдели, проследив за ним взглядом, отдал Лаврентьичу сотенную бумажку, а сдачу получил ту, которую оставил покупатель: все было по-честному.

— Вали, — махнул ему рукой хозяин кабинета.

— Ага, Лаврентьич, бывай, — сказал парень, выходя.

«Арбуз, что ли, шкету купить? Пусть жрет… — подумал Самдели. — А чего, всамдели, на хрена ему бабки?»

И он, подумав еще, отправился через улицу, наискосок, к отделению сбербанка, рядом с входом в который размещался обменный пункт валюты. «Не, ну, всамдели, — размышлял он, — не валютой же на рынке расплачиваться… за те же арбузы!»

Он положил в окошко пятидесятидолларовую купюру, подумал и добавил сотенную. Кассирша быстро пропустила через свою машинку первую, но на второй остановилась. Вынула и стала рассматривать через лупу. Потом сунула ее обратно из окошка и сказала, что эта не проходит.

— Погоди, — нахмурившись, остановил обменный процесс Самдели. Достав остальные купюры, он стал по очереди, по одной, протягивать их кассирше. Та удивленно брала, запускала в машинку и через короткую паузу возвращала, отрицательно качая головой. При этом после каждой операции лицо ее все больше настораживалось, и она, уже с откровенным подозрением глядя на клиента, отдала ему последнюю.

— Похоже, они все фальшивые… Вот кроме этой, — она показала на пятидесятидолларовую купюру.

Ну то, что Самдели с каждым возвратом наливался яростью, понимая, что его «сделали», как шкет того лоха, об этом и говорить нечего. Он сказал:

— Ладно, эту хоть разменяй! А с остальными я сейчас пойду разберусь! Вот же… — И прикусил язык, чтобы не выматериться от души.

Входя через десять минут в кабинет Лаврентьича, он увидел начальника, разговаривающим по телефону. Тот имел вполне жизнерадостный вид: похмелья как не бывало. «Сейчас тебе будет большое удовольствие!» — злорадно подумал парень.

— Тебе чего еще? — неприветливо спросил начальник, прикрыв ладонью микрофон трубки.

— Ты еще не разменивал «зеленую»?

— А чего такое?

— Сходи, может, твоя лучше? Повезет тебе?

— Погоди! — Лицо Лаврентьича стало строгим. Он отнял ладонь от трубки и сказал собеседнику: — Я перезвоню, дело тут. — Бросил трубку на аппарат и спросил: — Чего случилось?

— А вот, — буквально закипая от злости, парень швырнул на стол стопку сотенных, — все — фальшак! Откуда ты такого клиента откопал, Лаврентьич?.. Твоя наверняка тоже! А вот полтинник — тот был настоящий, понял? Так откуда взялся этот козел?

У Лаврентьича глаза вылезли из орбит, он покраснел, потом побагровел, словно его удар хватил. Вытащил купюру из ящика стола и стал тереть ее пальцами и рассматривать на свет, будто что-то понимал в этом деле. Швырнул наконец и ее на стол и уставился на парня.

— Точно фальшак?

— Точней не бывает, — развел руками Самдели. — Вон, напротив проверял. В банке. Сразу надо было, как сердце чуяло! Да тебе ж поверил! Ну, блин…

— Ладно, ты иди пока… — отмахнулся совсем мрачный начальник рыночной охраны. — Я разберусь.

— А как же?..

— Ступай, говорю! — рявкнул Лаврентьич. — Я ж не пытаю, откуда у тебя ксива? Получил свое и вали!.. Без тебя разберусь…

Он сгреб одной рукой все купюры со стола и, смяв их, хотел уже бросить в урну для мусора, но передумал и небрежно швырнул обратно на стол. Решил, наверное, перепроверить. И снова сердито махнул рукой на парня, чтоб тот не маячил тут, а убирался к чертовой матери.

…Около пяти часов вечера того же дня в привокзальном туалете, куда прибежали двое милиционеров из транспортного отдела, услышав громкие крики и шум драки, было обнаружено тело относительно молодого еще человека, шишковатая, наголо выбритая голова которого была разбита тяжелым предметом. Само предполагаемое орудие убийства — кусок металлической водопроводной трубы, обернутой окровавленной тряпкой, — было найдено рядом, на бетонном полу туалета. Но смерть все-таки наступила, как указал судебно-медицинский эксперт, прибывший с оперативно-следственной бригадой на место происшествия, не от удара по голове, а от проникающего колото-резаного ножевого ранения в область печени.

Общая же картина трагического происшествия по предварительному предположению следователя, основанному на выводах экспертов и оперативника, была такова.

Погибший явно имел отношение к одной из организованных преступных группировок. И в данном конкретном случае в помещении общественного туалета при железнодорожном вокзале имела место бандитская разборка, основной причиной которой могли быть фальшивые американские купюры. При нахождении трупа в общественном туалете изо рта покойного была вынута перекрученная пачка американских долларов, которые при проверке все до единой оказались фальшивыми. Однако экспертиза подтвердила высокое качество изготовления иностранных купюр. По версии следствия, погибший, вероятно, обманул своих подельников или клиентов, всучив им поддельные деньги вместо настоящих за какую-то крупную сделку. И за это он поплатился. Купюры, засунутые ему в рот, прямо на это указывают.

Кроме того, на теле погибшего имеются татуировки, свидетельствующие о его пребывании в колонии исправительного учреждения.

Наконец, при обыске трупа, в одном из потаенных карманов, был найден документ, удостоверяющий его личность. Это оказался паспорт, принадлежавший жителю города Воронежа Гундорину Владиславу Сергеевичу, 1984 года рождения, зарегистрированному по адресу… и так далее. Имеются данные о группе крови и резус-факторе, что указывает на прохождение указанным гражданином армейской службы, а также сведения о ранее выданном паспорте.

Все это требовалось тщательно проверить, а также произвести идентификацию трупа для окончательного установления личности покойного и возможности проведения дальнейших следственных действий. Ибо оставался открытым главный вопрос: каким образом гражданин Гундорин В.С. проходил фактически одновременно армейскую службу и отбывал наказание за неизвестные пока преступные деяния в течение, судя по лагерным наколкам, никак не менее пяти лет? И напрашивался вывод о том, что паспорт на самом деле не мог принадлежать покойному.

Значит, дальнейшее расследование целиком зависело от сведений, которые должны были поступить из Воронежа — из паспортного стола милиции, из военкомата и с места проживания гражданина Гундорина.

Ничего этого, разумеется, не мог знать Влад, пронизанный тягостным ощущением какой-то непонятной, буквально раздавливающей его тоски. Целый день прошел бездарно, впустую. Ничего не нашел и ни о чем не узнал. Возвращаться к тетке очень не хотелось, что-то мешало, а что, он никак не мог понять.

Уже в самом конце дня, в забегаловке у того же рынка, он разговорился с нерусским мужиком, говорящим с кавказским акцентом, а вот кто он, определить не мог. Просто, можно сказать, перекинулся парой фраз насчет того, нет ли возможности где-нибудь поблизости поработать?

— А ты к Лаврэнтычу на базар ходи. Он за деньги, что хочешь, поможет, а за большие — вабще все!

— А кто он — Лаврэнтыч твой?

— У-у, очень большой человек. Все умеет! — уверенно сказал мужик, заворачивая в лаваш зелень и крупно откусывая свой «ужин».

— А где его найти? — допытывался Влад.

— Ты завтра спроси, все знают. Сегодня поздно, он уже кушает, навэрно…

— Так что, может, я еще успею? А где он питается?

— Нэт! Ныльзя быспокоить…

«Да, — с тоской подумал Влад, — неустроенность хуже неизвестности. Привык дома, что все всегда в порядке, все на своем месте, ни о чем заботиться не нужно. А вот ты теперь сам побомжуй, почувствуй эту радость…»

Подумал, что в другой ситуации если и заговорил бы с подобным «чуркой», то на другом языке. На языке хозяина, а не просителя. А теперь как быть, если сам чувствуешь себя ничтожным просителем? Но ничего, все вернется, а пока будем считать свои действия как бы маскировкой, вынужденным камуфляжем.

И вспомнилось, совсем некстати, что совсем еще недавно, будто вчера, он учил дурака Носа действовать решительно, как подобает настоящему бойцу. А Колун оказался молодцом, схватил руку Носа с зажатым в ней ножом и врезал пару раз в ту вонючую старуху. В азарте — куда ни шло, а сейчас и вспоминать противно, визг этот, грязь, вонь… Нет, бомжом он не станет! Не выйдет это у них! Ничего-ничего, все образуется… Вот завтра же и образуется…

Только спать сегодня придется, наверное, на вокзале. А куда деваться?.. Не к тетке же возвращаться…

Глава четвертая НЕБОЛЬШАЯ ПРОГУЛКА

Помощник депутата Воронежского законодательного собрания Василий Денягин звал своего шефа Перепутного, естественно за глаза, Бирюком. А тот и впрямь, когда был моложе и только возглавил областную милицию, напоминал характером одинокого и мрачного зверя, волка. Он и теперь, хотя раздался телом во все стороны, характером не изменился, а к вечному хмурому недовольству добавилась и капризность — старческая уже, что ли?

Это Василий Савельевич таким вот образом пытался понять и объяснить себе причину, по которой Бирюк, то есть Мирон Сидорович, который день подряд не устает нудно выговаривать ему по поводу проколов, случившихся с парнями из бригады Влада Гундорина. В других бригадах пока все было в порядке, Денягин временно велел им не высовываться, залечь.

А может, сыграло отрицательную роль и то обстоятельство, что уже в самом начале сорвалась так толково подготовленная операция с общежитием? Ведь Бирюк определенно рассчитывал, что кровавая драка и пожар в общаге, где на головах друг у друга проживают мигранты из иностранцев, добрая половина из которых нелегалы, вызовут громкий общественный резонанс. Коренное население активно продемонстрирует свое категорическое несогласие с политикой нынешнего губернатора, с легкой руки которого губерния наводнена понабежавшими со всех сторон приезжими «чурками». А это обстоятельство, в свою очередь, позволит Перепутному, как председателю комиссии в Думе, курирующей вопросы безопасности, поднять свой голос в защиту авторитета партии Российских патриотов, которая выступает против наплыва мигрантов и начинает свою предвыборную кампанию. То есть все было точно рассчитано, а тут — срыв за срывом. Взбесишься, это понятно…

Но главный повод был, конечно, в другом. И это тоже понимал Денягин. Оказалось, что один из московских следователей — он уже отбыл в Москву, а двое еще остались заканчивать дело — перед вылетом позвонил Ваньке-Каину, как Бирюк называл своего «сменщика» в УВД, генерал-майора милиции Ивана Никифоровича Каинова, и наглым тоном — ну как же, москвич-то оказался прокурорским генералом! — посоветовал тому всерьез и срочно заняться молодежной преступностью, в частности скинхедами, чтобы в самом ближайшем будущем не сесть торжественно в лужу.

Ну, Ваньке-то — как с гуся вода, но он тут же перезвонил Бирюку и не менее торжественно преподнес тому «сладкую» пилюлю, присовокупив, что, скорее всего, он и последует совету этого Турецкого, — мать его растудыть! — ибо иного выхода и не видит. Тот ведь обещал в ближайшие часы сообщить свои выводы о проведенном следствии самому министру внутренних дел, который, как теперь становится известным, и послал в Воронеж именно Турецкого, рассчитывая на его, видите ли, объективность и точность политических оценок. Вот так! Не хотели, так получите, господа! А у Ваньки давно уже, мол, костью в горле сидят эти Бирюковы «патриоты».

Пощечина, похоже, оказалась весьма чувствительной. Особенно на фоне того, что двое гундоринских сопляков уже «загорают» в СИЗО, сливая компромат друг на друга и на своих товарищей, которым на воле бегать тоже осталось, вероятно, уже совсем недолго. И этого не скроешь от Бирюка, да он и сам в курсе, кто-то его информирует, о ком, к сожалению, не знает Денягин. Ну да, разумеется, Бирюк же опытный, прожженный ментяра, всю жизнь с агентурой дела имел, наверняка и сейчас имеет. Вот и говори после этого о доверительных отношениях со своим начальством!

Но самое скверное, конечно, заключается в том, что Гундорин для своей роли ответственного слишком много, оказывается, знает. И если Влада достанут-таки эти слишком ретивые москвичи, тому будет что рассказать следователям. Это понимал Денягин, как и то, что тогда и ему самому придется «смазывать лыжи», потому как ввязываться в политические игры он не желал. Он исполнял поручения, но был уверен, что Бирюк, то есть депутат Перепутный, в случае нужды непременно сдаст его не задумываясь. Сделает крайним. И больше того, исполнит это таким образом, что Денягину и рта открыть не дадут. Потому что не успеет он, так и уйдет «крайним». А ему это надо?..

Вопрос, между прочим, по существу. И вариантов ответа тут всего два. Первый — сразу «делай ноги», а они пусть ищут. И второй — посложнее — сделай так, чтобы Гундорина они не нашли. Вообще никогда не нашли.

Он и сделал так, да парень оказался, видимо, хитрее. Или умнее. Послал с ним провожатого в Липецк, которому и дал команду: решить проблему где-нибудь на перегоне. А в награду пообещал того сделать ответственным. И вот — тишина. Телефоны обоих не отвечают. Недоступны. Если Влад разгадал затеянную Денягиным игру, тогда понятно, что произошло, и, значит, остается только найти труп Макарцева, чтобы в этом окончательно удостовериться. Но при этом необходимо немедленно продолжить активный поиск Гундорина, чтобы успеть убрать его раньше, чем до него доберется следствие. Тут уж вообще никакой альтернативы нет.

Выходит, дорога ведет в Липецк. Придется заняться теперь поиском самому — мальчишкам поручать его нельзя, завалят. Убрать там — другое дело. Сам же Влад, прошедший у Василия Савельевича определенную школу в этом вопросе, их и учил. И «груз» свой у Гундорина тоже имеется за плечами. А с этим «грузом», который уже давно тянет на «особо опасную» уголовную статью, он ни в какую ментовку не пойдет, наоборот, будет остерегаться правоохранителей, как черт ладана. Так что тут и свои плюсы имеются…

Важно понять его логику. Что он задумал? Ведь нельзя же рассчитывать, что он теперь действительно остановится у своей тетки! Это в том случае, если вопрос с Макарцевым им уже закрыт. Денягин еще утром, не получив известия от Макарцева, сразу же позвонил в транспортную милицию и, сославшись на своего шефа, «главного парламентария по вопросам безопасности», попросил немедленно информировать о любых несчастных случаях, связанных с происшествиями на железной дороге. Даже описал приметы исчезнувших двух молодых людей, назвал их фамилии. Сказал, что они разыскиваются родственниками, обратившимися к депутату. И еще попросил своих, воронежских, связаться с ближайшими соседями. Так ему показалось правильно. Уголовный розыск сюда вмешивать пока не стоило.

Этот шаг оказался своевременным. Уже в середине дня он получил известие о том, что у соседей, в Липецкой области, имеется неопознанный труп, обнаруженный на перегоне от поселка Чернечки до станции Дрязги, между железнодорожными колеями. Судя по предварительному осмотру, принадлежит молодому человеку, скорее всего выпавшему из поезда. А вот какого, неизвестно. Обнаружен машинистом скорого ростовского поезда, о чем тот и сообщил по прибытии в Грязи. Интересует?

Еще как! Денягин почуял, что круг поиска сужается. И медлить нельзя. А тут всего и дела-то — небольшая прогулка.

Но оставалось еще одно важное дело, которое необходимо было прояснить здесь, в Воронеже. И касалось оно той тетки, к которой выехал Гундорин. Ее адрес можно было узнать только у матери Влада. Но посылать с таким вопросом к ней кого-то из парней нельзя, женщина может заподозрить что угодно и не скажет правды — так не пытать же ее! Нет, тут взрослый подход нужен…

И Василий Савельевич, купив в магазине «дежурный» тортик, — копейки, что ли, жалеть? — приехал в дом, где проживали Гундорины, мать и сын. Сына уже нет, убыл к тетке, так ведь договорились. А что он матери сказал, это вопрос. Как объяснил свой отъезд именно в Липецк? Условились ведь, что там появилась денежная работа. Ну, значит, теперь такая же работенка появилась и здесь. Осталось продумать свою роль.

Неожиданного гостя поразили чистота и порядок в квартире. И это не ускользнуло от хозяйки. Лидия Константиновна никак не могла взять в толк, чего ради этот хорошо одетый и вежливый мужчина средних лет так заботится о ее сыне? А может, Владик что-то натворил и его разыскивают поэтому?

Вряд ли Влад говорил матери о чем-то связанном с тем, чем занимались «пацаны» на самом деле, размышлял Денягин. «Легендой» же его, как было определено изначально, являлась работа в речном порту. Работа сдельная, случайная, найти и проверить, где трудится тот или иной человек, сегодня практически невозможно. А потому и очень удобно — в смысле элементарной конспирации. Но если бы речь зашла конкретно, то у Денягина были кое-какие возможности быстро решить с одним из бригадиров вопрос о «временном трудоустройстве» нужного человека. В загашнике имелось, как говорится.

Вот и подумав немного, Василий Савельевич решил на минутку стать этим самым старшим бригадиром Находкиным Арсением Григорьевичем, у кого и работал Влад. Мол, срочная работа обозначилась, и хотелось бы, чтобы Влад, с присущим ему старанием, быстренько организовал ребят, с которыми вместе трудился, как делал это уже не раз.

А торт зачем? Тут «бесхитростный» Денягин «сознался», что на днях они крупно «повздорили» с сыном Лидии Константиновны, — ну, было дело, чего вспоминать? Так это — как бы в качестве примирения, что ли. Мол, парень как-то говорил, что мать его торты любит к чаю. Вот Василий Савельевич и вспомнил… случайно. Ну, на поддержку рассчитывая со стороны матушки.

Кажется, тема прошла, женщина поверила. Или сделала вид, будто поверила. Но с Владом — увы! — помочь тем не менее не могла, уехал он. Прямо вчера и отбыл из Воронежа. Но на очень заинтересованный вопрос гостя куда, отвечать не торопилась. Кажется, говорил что-то, кого-то называл, а она забыла.

Денягин понял, что мать продолжает его подозревать в каких-то нечистых мыслях. А сама-то хитрить так и не научилась. И он как бы пересилил себя, вроде сознаться решил.

— Да в принципе-то я догадываюсь и сам, куда он мог уехать. Мы ж не так давно обсуждали с вашим сыном возможности трудоустройства на более стабильной работе. Он Липецк упоминал. Я еще спросил, а жить-то там где собираешься? Есть знакомые? И он, по-моему, тетку свою упомянул. Но я пропустил, естественно, мимо ушей. А теперь жалею. Сейчас бы кинуть ему телеграммку в том смысле, что если еще не трудоустроился, то возвращайся, есть перспектива. Ну в самом деле, не ехать же черт знает куда!

А вот такая постановка вопроса мать, кажется, устроила. И, чтобы окончательно уверить ее в своих чистых помыслах, Денягин предложил ей самой дать эту телеграмму, только, если можно, побыстрей. Денек еще как-то терпит, но больше — уже ни в какую. Работа срочная и ответственная. А если справятся с нею и с некоторым опережением в сроках, то появится возможность сделать бригаду постоянной, а Влада назначить ее бригадиром. Парень-то он толковый, соображающий, уверял Арсений Григорьевич.

Искренний и уверенный тон гостя подействовал на мать успокаивающе, и она сама написала липецкий адрес Полины Петровны Бобровкиной и передала его Денягину. Пусть уж, раз такая срочность, сам отобьет телеграмму, куда ей, старой, бежать-то на ночь глядя! Тем более что Арсений Григорьевич обещал сам ему телеграфировать.

Дело было сделано, необходимость сидеть дальше и пить чай с тортом, на чем настаивала Лидия Константиновна, уже отпала. Денягин попрощался и ушел. Уже на улице подумал, что интуиция матери, конечно, не подвела женщину, но такова уж суровая действительность, в которой нет места сантиментам. И Влад — достаточно опытный парень, чтобы не знать этого. Значит, придется платить по счетам. А мать? Ну что ж, он ведь уехал, стало быть, прекрасно понимал, что время работает против него. И если он попытается слинять, жизнь матери станет весомым аргументом, чтобы он этого не делал.

Денягин выехал на машине в Грязи — на круг полторы сотни верст по хорошей трассе, — рассчитывая к середине дня убедиться в том, что тело неизвестного имеет прямое отношение к его интересу. Однако объявлять об этом в милиции нет никакой нужды. Афиша совершенно ни к чему. Жаль, конечно, покойного, но парень не наш, увы. Такая постановка вопроса. Значит, будем продолжать поиск…

Все оказалось именно так, как он и предполагал.

М-да, прокатилась жизнь по Серому тяжелым катком… Лицо у покойника было обезображено, и обнаженное тело больше напоминало тряпичную куклу. Денягин попросил показать ему одежду, которая была на покойнике, и сразу узнал ее. В этих светло-серых джинсах, такой же куртке и черных кроссовках был Макарцев, когда приходил на встречу в кафе. Да и рост, в общем, его, и цвет волос… хотя натуральный их цвет в этой мешанине разобрать было нелегко. Ясно только, что они были светлые. Да этого и достаточно, Денягин был уже твердо уверен, что перед ним лежал именно Сергей Макарцев. Но пришел он к такому выводу, стараясь, чтобы на лице у него не промелькнуло ни одной эмоции. Смотрел равнодушно, скорее, с оттенком жалости и даже отвращения. А как иначе и глядеть еще на изуродованный труп?

Поинтересовался у сопровождавшего его оперативника из отделения транспортной милиции на станции Грязи, который выезжал «на труп», не нашли ли чего-нибудь, что могло бы хоть как-то подсказать, кто это? Тот отрицательно помотал головой и сказал:

— Будто кто-то нарочно очистил все карманы. Ну, чтоб потом опознать не смогли, — и ухмыльнулся.

«А лейтенант, между прочим, сам того не подозревая, — подумал Денягин, — попал в точку. Именно так и было. И обозначать это обстоятельство могло лишь то, что Гундорин жив и здоров. И, что хуже всего, он теперь в курсе того, зачем с ним отправился Серый. Точнее, зачем Макарцева отправил вместе с ним он, Василий Денягин. И вот это совсем плохо. Получается, что теперь уже Влад окончательно подписал свой приговор».

— А что медицинская экспертиза показывает? Ни драки, ничего? Может, убили и выкинули на ходу?

Лейтенант пожал плечами.

— Может, и убили… А что сбросили с поезда, это точно. Но никаких колотых, резаных ранений нет, тут и одного падения было вполне достаточно. Эксперт отметил, что причиной перелома позвоночника, разрыва практически всех внутренних органов и травм на голове жертвы, каждая из которых была, как говорится, несовместимой с жизнью, явился удар падающего тела о железнодорожный столб. Там и соответствующие следы обнаружены. Каша, в общем… Ну, так что скажете, знаком?

— Увы… Худо говорить, понимаю, но, к счастью, не наш… Хотя какое тут счастье, жалко человека. Это ж надо так?..

— Что поделаешь, — вздохнул лейтенант. — Еще один неопознанный.

— А что, и еще есть? — обеспокоенно спросил Денягин.

— Да нет сейчас, слава богу… Я — вообще.

— Ну, ладно, спасибо, лейтенант, желаю удачи. Но если что, вы уж не забудьте нашу просьбу?

— Да постараемся…

Лейтенант потерял всякий интерес к посетителю морга. И это было очень хорошо, оставлять свои следы даже в памяти случайного человека Денягину не хотелось.

Но теперь становилось понятным и то, что ни у какой тетки Влад Гундорин уже не остановится, хотя, возможно, и зайдет. Но это мало что даст. Впрочем… В любом случае, Липецк — вот он, тридцать верст обратной дороги. Можно успеть еще и сегодня, а можно и завтра с утречка да пораньше? А что, чем черт не шутит?.. Переночевать же можно будет в какой-нибудь недорогой гостинице. Да и в местную милицию надо будет еще сегодня наведаться, мало ли, а вдруг?..

Это «а вдруг» почему-то словно зациклилось в голове. Ну, прямо хоть сейчас же бросай все и кати к ним. Но попутно появилась мысль о том, что если сегодня же, по какой-нибудь причине обнаружат еще один труп, то опознавать и его — это уж будет слишком. Поэтому Василий Савельевич решил пока остановиться. Одна ночь ничего не даст, а вот перед отдыхом хорошенько поужинать, это — самое правильное, это гарантирует здоровый, крепкий сон. А в принципе за свои нервы Денягин не сильно беспокоился, они у него всегда были в порядке.

Но, плотно перекусив в гостиничном буфете, Василий Савельевич взглянул на часы и увидел, что времени до официального окончания рабочего дня в учреждениях еще много, и проводить его попусту, то есть лежа в номере на кровати, довольно глупо. И он отправился в городской отдел милиции, прямо к дежурному.

Представился, как положено, помощником депутата, «корочки» предъявил и сообщил о причине своего приезда в Липецк. Упомянул о своем неудачном опознании в городе Грязи и назвал две фамилии людей, с которыми разговаривал там, в транспортной милиции, упомянул и тех, кого, по просьбе депутата, разыскивает милиция.

— Как вы сказали? — вмиг насторожился дежурный.

— Макарцев и Гундорин. Совсем молодые люди, отправились в ваш город вдвоем, здесь у одного из них родственники проживают. Но вот уже три дня ни слуху ни духу, родители беспокоятся, обратились к своему депутату, к кому ж еще?

— Ну, про вашего Макарцева я ничего не знаю, — странным голосом сказал дежурный, — а вот насчет Гундорина. Вы извините, гражданин…

— Денягин, — напомнил Василий Савельевич.

— Ага, — кивнул тот. — Но вам придется побеседовать кое с кем. Одну минутку! — даже чуть прикрикнул он, заметив, что посетитель сделал попытку подняться. — Значит, Гундорин, говорите? Сейчас разберемся!..

Дежурный набрал нужный номер и доложил:

— Товарищ полковник, дежурный майор Есипов докладывает. Тут посетитель явился. Очень интересуется гражданином Гундориным… Так точно. Задержать? Есть! Сидеть! — крикнул он Денягину. — Вы задержаны, гражданин…

— Денягин, — улыбаясь, протянул Василий Савельевич, думая, что ему, кажется, снова здорово повезло. Неужели этот Влад успел и здесь что-то натворить и его задержали? Ну дает парень!.. А о том, что сам задержан, он и не думал — это пустяки, сейчас разберутся, извиняться станут…

Дежурный не мог понять, почему улыбается задержанный им гражданин. Даже спросил:

— Чему радуетесь?

— Да так, — продолжая улыбаться, ответил Денягин. — Думаю, что и у вас и у нас одна причина для задержания этого Гундорина. Вы ж сами понимаете, майор, я не могу вам все рассказывать. Вашему руководству — другое дело, это — пожалуйста. Так что у нас с вами будет дальше, сюда кто-то подъедет, или вы сами меня к руководству проводите? Жалко терять дорогое время.

— Сейчас, — изменил тон дежурный. — За вами спустятся. А вот и…

— Здравствуйте, — сказал вошедший в дежурное помещение молоденький капитан юстиции, — следователь прокуратуры Осипенко Тарас Григорьевич. Прошу предъявить документ, удостоверяющий вашу личность.

— Пожалуйста, — хмыкнул Денягин и протянул следователю свое удостоверение помощника депутата Воронежского законодательного собрания.

Тот прочитал и, не возвращая «корочек», предложил:

— Попрошу вас пройти в мой кабинет. У нас есть важная причина задать вам несколько вопросов в связи с вашим интересом, касающимся гражданина Гундорина.

— Буду рад, сам разыскиваю его. А вы нашли, как я понял?

Следователь остро взглянул на дежурного, но тот только отрицательно покачал головой. И капитан кивнул:

— Пройдемте.

В кабинете на втором этаже нового здания городского управления внутренних дел сидели несколько человек. Очевидно, проводилось оперативное совещание, и появление Денягина прервало его.

— Присаживайтесь, — предложил следователь, показывая на стул у стола, с другой стороны которого сидели присутствующие — ну, понятно, допрос. — А теперь расскажите нам, желательно подробно, о причинах вашего интереса к личности господина Гундорина.

— Не совсем понимаю смысл вашего интереса, но сообщить могу следующее. Лично я по указанию моего шефа, депутата и так далее, передал в нашу воронежскую транспортную милицию просьбу немедленно информировать нас обо всех неопознанных трупах, обнаруженных или тех, которые могут быть обнаружены в ближайшие дни, на подведомственной им территории. И просили эту же просьбу передать их липецким коллегам. Обратились соответственно и к работникам медицинских учреждений. Почему? По нашим сведениям, двое молодых людей, некто Гундорин и Макарцев, выехали несколько дней назад в Липецк, родня здесь или что-то в этом духе. Выехали и исчезли без следа. Родители, естественно, в слезы и — к своему депутату. Имелось несколько версий, не буду сейчас о них. Но буквально сразу же мне сообщили о найденном в районе Грязей неопознанном трупе молодого человека. Описания своих чад нам предоставили родители, и я немедленно выехал для опознания. Увы, труп оказался, извините за выражение, не наш. Вот и вся предыстория. Я остановился у вас в гостинице «Лето», надеясь встретиться и с вами и попытаться отыскать родственников пропавших, если таковые здесь действительно проживают. Дальнейшее, — Денягин широко улыбнулся следователю, — вам уже известно. Буду очень обязан, если вы также посвятите меня, в чем причина и вашего интереса к этим фамилиям. Они что-нибудь здесь успели натворить, так вас можно понять?

— Ну, с вами все мне ясно, — с улыбкой кивнул следователь и протянул Денягину его удостоверение. — Естественно, объясню, Василий Савельевич. И надеюсь, что вы поможете нам разгадать эту загадку. Итак…

И он рассказал, как недавно, примерно в пять часов, был обнаружен в привокзальном туалете убитый человек с фальшивыми долларами во рту, а при нем — паспорт на имя Гундорина Владислава Сергеевича.

— Все правильно, это он! — воскликнул Денягин. Но, подумав, спокойно добавил: — Если не произошло путаницы с паспортом. Подозреваю, что паспорт мог оказаться у другого человека.

— В каком смысле? — Следователь не понял. Остальные смотрели на гостя с интересом.

— Нет, в том что паспорт действительно принадлежит Гундорину, полагаю, сомнений нет. Но Гундорин ли найден вами в туалете, вот тут — большой вопрос. Может быть, вы покажете мне тело? Хотя, честно могу вам сказать, что огромного желания вторично за один день участвовать в опознании у меня, естественно, нет. Но у нас, как я понимаю, не имеется и другого выхода, верно?

— Похоже на то, — кажется, начал догадываться и следователь. — Вообще говоря, у меня тоже вызвал некоторое сомнение возраст убитого. Покойный показался мне несколько старше того возраста, что указан в его паспорте. А в остальном вроде бы особых противоречий нет. Видимо, потребуется судебно-криминалистическая экспертиза для установления истины.

— Да вы мне просто лицо трупа покажите. — Денягину уже надоела эта волокита. — А я вам скажу, он это или не он. Я его недавнюю фотографию у родителей видел, характерное лицо, узнать нетрудно.

— Ну что ж, нет проблем. Едем в морг, это близко.

И все загремели стульями, поднимаясь…

Истина была установлена без труда: не он. И значит, паспорт Гундорина был хозяином либо утерян, либо украден у него.

«Либо, — мелькнула мысль у Василия Савельевича, — сознательно передан самим Владом в другие руки, чтобы вместе с документом затерялись и его концы». Но мыслью своей Денягин делиться со следователем прокуратуры не стал. Достаточно ему и того, что все мечты Осипенко о быстро раскрытом деле на поверку оказались нереальными. Очередной неприятный «висяк», причем завязанный на фальшивой валюте. Не позавидуешь. Это ж начальство с шеи теперь не слезет.

Собственно, сам паспорт Василию Савельевичу не был нужен. Но, может, он липецким сыщикам что-нибудь подскажет? Хотя вряд ли. Если только не найдется случайный свидетель того, каким образом этот паспорт попал в руки сбытчика фальшивой валюты. Но это уже — долгая, кропотливая работа.

Оставалась тетка. Вот к ней и решил прямо с утра направиться Василий Савельевич, пожелав липецким сыщикам удачи. Домашнего адреса ее он, разумеется, им не сказал…

Глава пятая ПЕРСТ СУДЬБЫ

Тягач выкатил самолет на рулежную полосу. Одна за другой заработали турбины, салон заполнился свистящим ревом, который, впрочем, скоро стих. Из хвоста самолета быстро прошла в направлении кабины пилотов знакомая уже стюардесса в синей кокетливой пилотке на золотистых кудрях. Обернувшись на миг к Турецкому, она мимолетно улыбнулась ему, но от Александра Борисовича не укрылась озабоченность и в ее взгляде, и в быстрой походке.

Пауза длилась недолго. Скоро корпус самолета дернулся, качнулся и покатился, но опять не сам, а так, будто кто-то потянул его за собой. Красивая стюардесса, еще более озабоченная, пробежала в хвост самолета, потом так же быстро вернулась обратно и, наконец, словно успокаивая себя, взяла микрофон и громко объявила по трансляции:

— Господа пассажиры, по некоторым техническим причинам наш вылет на Москву ненадолго откладывается. Сейчас вам предложат забрать свой личный багаж и пройти в зал ожидания. О посадке вас известят. Экипаж просит вас не волноваться и приносит свои извинения за прерванное путешествие. В случае более длительной задержки вам будет предложено питание за счет обслуживающей вас авиационной компании…

Она вышла в салон и заговорила снова:

— А сейчас я еще раз прошу вас не волноваться, взять свою ручную кладь и спокойно пройти на выход.

Она открыла дверь и приглашающим жестом показала на трап, уже подкативший к борту лайнера. Турецкий дождался, когда выйдут пассажиры и из заднего салона, и тогда последним подошел к девушке.

— Я смотрю, вы сами больше всех переволновались, причем, по-моему, совершенно зря. Не подскажете, до которого часа предполагается задержка? Может быть, мы уж заодно и поужинаем вместе? Или у вас так не принято?

Девушка натянуто улыбнулась:

— Да, обед мы проворонили… Это очень неприятно, когда вот так, неожиданно… А про ужин я еще не знаю. Не думала. Наверное, из Москвы пришлют самолет, если тут… Впрочем, пожалуйста, пройдите на трап. Сейчас к борту подадут автобус, и он увезет вас в аэровокзал.

Что стало причиной невылета, она не сказала, а у Турецкого как-то и охоты не было интересоваться. Ну, не улетели — и не улетели. Как в старой песне: «А что случилось? Ничего не случилось. Просто так получилось, тра-та-та, тра-та-та…» — ну и так далее.

— Так я еще увижу вас? — спросил он, обернувшись на трапе.

Она кивнула ему и добавила:

— Если вы не передумаете лететь с нами.

Это было уже посерьезнее. Но почему он должен передумать? Ответ, точнее, подсказку, он получил уже в длинном открытом автобусе, который делал круг по полю, чтобы доставить пассажиров в здание аэровокзала. Рядом разговаривали двое молодых людей, из тех, которые обычно все знают наперед.

— И часто у них такое? — негромко спросил худой в очках.

— Так сам посуди, сколько часов налета?.. Ну, меняют они движки… — высоким голосом ответила длинноволосая рыжая девушка, стоящая спиной к Турецкому. Она повернула голову в профиль, и стала видна жидкая бороденка, как у начинающего священника. Вот тебе и девушка!

— Конечно, старина, все устает… — философски заключил «очкастый». — Хорошо, что не на взлете… Они ж гоняют машины на износ, сами рискуют без конца.

— А мы — фаталисты… Но нет худа без добра…

«Повезло? — отстраненно подумал Александр Борисович. — Так кто у меня сегодня мой талисман? Эва или эта, в пилоточке?.. А что, если пришлют новый самолет из Москвы, то сколько ж ждать? Не лучше ли сдать билет и уехать любым проходящим поездом?.. И потом, Турецкий, чего это ты так торопишься в Москву? Горит там у тебя? Наверное, как раз наоборот, горит именно здесь, и ты сам прекрасно догадываешься, почему…»

Стюардесса — это, конечно, шутка, а вот встретиться с Эвой было бы чрезвычайно приятно. Но где она? Вопрос прозвучал для Турецкого странно. Как где? В одной из гостиниц, разумеется. Надо просто прозвонить пяток центральных, в дешевых «номерах» уважающая себя «девушка» останавливаться не будет, если только… Ну да, если не у своих знакомых. Но она же намекнула, что прилетела сюда специально, в расчете встретиться именно с ним — в первую очередь. А уж свои дела — это попутно. И если она действительно рассчитывала его встретить здесь, то наверняка подумала и о месте встречи — Эва всегда отличалась трезвой практической жилкой, свойственной, вероятно, даже самым страстным и невоздержанным в сексуальном отношении прибалтийским женщинам. Другими словами, последнее для нее не было вопросом, не имеющим конкретного практического решения.

И еще раз мимолетное сожаление тронуло его своим крылом в виде напоминания об очаровательной стюардессе, имени которой он так и не удосужился узнать. Увы… А Эву он нашел через полчаса, после десятого или одиннадцатого телефонного звонка в справочные службы воронежских гостиниц. Гражданка Латвии госпожа Ладзиня Эва Теодоровна остановилась в фирменной гостинице «Воронеж», где сняла полулюкс, как она радостно объявила ему, услышав, что самолет не улетел из-за каких-то серьезных поломок, а новый прилетит неизвестно когда, и Турецкий сдал билет, чтобы ехать поздно ночью или под утро проходящим поездом, и поэтому у него теперь масса свободного времени. Больше ничего объяснять не требовалось и спустя полчаса Александр Борисович поднялся на третий этаж центральной гостиницы.

Гражданка Латвийской Республики, кажется, и не собиралась распаковывать свой довольно-таки объемный кофр на колесиках. Но полупрозрачный, невероятно, кстати говоря, сексапильный халатик, конечно, достала, и встретила Александра Борисовича уже облаченная по-домашнему. И он также не заставил себя долго ожидать.

Ну, халатом он пользоваться не собирался, поскольку у него с собой его и не было, но полотенце предусмотрительно достал. И эта его маленькая тактичная предусмотрительность, продиктованная многосторонним жизненным опытом, так умилила пухленькую страстную женщину, высоко ценившую не только первоосновы любовной науки, но также и сугубое преимущество обильных излишеств, что последовавшая затем почти полуторачасовая лавина упоительных взаимных эскапад сопровождалась только нарастающим потоком взволнованных междометий. Звучавшие с явным латышским акцентом, они безумно возбуждали Турецкого, начинавшего уже всерьез опасаться за свое драгоценное здоровье. Но недаром же и Эва считала себя знатоком любовных утех, она умудрялась чисто интуитивно просекать ситуацию, заставляя себя соблюдать меру даже тогда, когда мозги срывались с тормозов.

Турецкий и в лучшие-то времена высоко ценил это ее великое женское умение, а что было думать теперь? Да просто гениальный мастер!..

Короче, тяжело груженный корабль его желаний, стремительно ворвавшись в укромную и уютную бухту, устало навалился сильно побитым и ободранным в бесчисленных океанских штормах корпусом на спасительную причальную стенку, и долго еще содрогался потом, встреченный громом праздничного салюта, восторженными всхлипами бесчисленных оркестров и прочими массовыми проявлениями безмерного народного ликования…

А народ действительно ликовал. Вероятно, это был тот самый редчайший в нормальной жизни случай, когда идеально притертые друг к другу детали в своем бесконечном движении и создавали реальные предпосылки для изобретателей вовсе и не такого уж фантастического, как представлялось, «вечного» двигателя. Пусть один случай на миллион, но зато какой!

И еще одно, почти идеальное умение Эвы заключалось в том, что она могла в вынужденных паузах легко переключаться с одной темы на другую, не создавая при этом в мозгах любимого партнера ненужной путаницы и сумятицы из несвязных, подозрительных по смыслу фраз и нелогичных вопросов. Зато, легко ухватившись за кончик какой-нибудь почти неразличимой мысли, она могла долго и ненавязчиво, а главное, совершенно беззаботно вытягивать и раскручивать ее, доставляя при этом немалое удовольствие самодовольному мужчине, для которого его собственное дело, разумеется, всегда оставалось наиважнейшим в жизни. Вот и этот быстро приближающийся вечер не стал непривычным исключением.

— И чем же занимался в этом скучном городе мой любимый мужчина? — спросила Эва, аккуратно раскладывая у Александра на груди свои роскошные белокурые волосы, издающие тонкий аромат явно нездешних духов, — она прекрасно знала, как обожал он в такие вот интимные минуты гладить и расчесывать пальцами ее крупные локоны.

— А разве Ирина тебе не сказала? — в свою очередь лениво поинтересовался он, имея в подтексте незаданный вопрос: а о чем вы вообще трепались с Иркой.

— Нет, — словно зазвонил тонкий «колокольчик» голоса Эвы, — мы обе были… дипломаты, да? — «Колокольчик» продолжал звонить.

«Ну что ж, во всяком случае, Ирка — не дура… У нее хватает такта…»

— Неприятное дело, дорогая моя… Есть такие нехорошие парни, их зовут скинхедами, может, слышала…

— Даже видела. Они не оставляют приятного впечатления, да?

— Уж это точно подмечено… В общем, здесь недавно убили одного иностранца. Важного. Решили возбудить политическое дело. Надо было разобраться и дать верную оценку.

— И ты это сделал, мой любимый, так? — с готовностью подхватила Эва.

— Именно так, — довольно ухмыльнулся он. — Не я один, конечно, товарищи вместе со мной работали.

— Я знаю, ты тактичный, — поощрительно улыбнулась она. — Делаешь сам, а других хвалишь. В тебя стреляют, а ты, мой герой, говоришь: пустяки. О, мадонна, как это похоже!..

— На что? — машинально спросил он, накручивая локон на палец.

— Папа… Он бы меня совсем не понял. Я не говорила. Он был этот… Вы зовете националист. Он любил старую Латвию и не хотел новой.

— С немцами, что ль? — не придал значения Турецкий.

— Нет. Я не так сказала. Он свастику тоже не любил. Как любят ее ваши скинхеды, да? Он хотел старый порядок. Президент, сейм… А ваши тогда не хотели. Они никогда не хотели.

— А я правда не знал. Значит, ты дочь невинно репрессированного?

— Наверно, невинный — не совсем так. Он же не любил русских. И мне бы не разрешил.

Вот как?.. Турецкий задумался. Ну а по правде говоря, что он знал об Эве? О ее семье, прошлом? О ее родителях? Да ничего толком не знал. Раньше, встречаясь, они торопились делать то, к чему оба непосредственно и стремились, а если разговаривали, то разве что о тех вещах или событиях, которые непосредственно касались их лично. Кажется, однажды у нее промелькнуло, что отца давно нет, а мама занимается какими-то швейными делами — то ли модная закройщица, то ли обычная портниха. Ну хорошо, и что это меняет теперь? Пострадал, надо понимать, отец за дело. Раз сама дочь сомневается в его невинности.

— А зачем теперь ворошить старое? — сказал он. — Латвия — свободная, самостоятельная страна, мы друг для друга иностранцы, и, скажу тебе откровенно, мне даже какую-то остроту в наших с тобой отношениях придает такая ситуация. А тебе?

— Я люблю с тобой, — просто сказала она.

— И со мной? — почему-то шутливо сорвалось у него с языка.

— Ты хочешь думать, что и с другими — тоже? — Эва серьезными глазами уставилась на него. — Но я так не скажу! И тех, которые у нас тоже ходят со свастикой, я так же ненавижу, как ты — ваших.

— Девочка моя, — целуя Эву, сказал Александр, — а зачем нам обсуждать каких-то скинхедов? Разве более приятных дел больше нет? Или ты устала и тебе надо отдохнуть? Кажется, мы темп взяли немного слишком, нет?..

— Я тебя берегу. Ты был ранен, я узнала. Но, как ты обычно говоришь, шкура целая, да? Это хорошо, ты мне нужен целый. А про отца я вспомнила потому, что если бы он сегодня жил, ему бы вернули его прошлые заслуги. Но он все равно был бы лучше, чем скинхеды.

— А он что, с «зелеными братьями» был связан? Или как там они у вас назывались тогда?

— Наверно. Но ты не сердишься?.. На меня. Что я не говорила.

— Слушай, маленькая моя, да какая теперь разница? У вас и сегодня полно тех, кто нас, ну, русских, ненавидит. Но лично у меня в Латвии врагов нет, зато есть много хороших друзей. И никто из нас никогда не тычет друг в друга пальцем. Мало ли что бывало в прошлом?

— Так, но ведь мы всегда хотели только свободы для своей страны, не больше.

— Ну, вот и добились, молодцы. А мы и не сильно, насколько я помню, возражали. А с твоим отцом, будь он сегодня живой, мы могли бы даже подружиться. Разве не так?

— Наверно… — как-то уклончиво ответила Эва и снова положила голову ему на грудь, под его мерно ласкающие ее волосы пальцы.

Ей это очень нравилось, даже легкая дрожь, чувствовал он, пробегала по ее обнаженной, атласно-белокожей спине. Невероятно томительное ощущение наплывающей волны желания. Но следующая произнесенная ею фраза была подобна препятствию искусственного свойства, о которое вдруг разбилась вкрадчиво подбиравшаяся волна.

— Тобой недавно очень интересовался плохо известный мне мужчина. Он мне напомнил, что хорошо знал моего отца. И я его, кажется, давно видела. У папы. Но забыла, как зовут, а он сказал: зови просто — Анатоль.

«Вот откуда ассоциации», — подумал Александр. А имя Анатоль ему решительно ни о чем не говорило.

— Но кто он все-таки? И что ему было надо конкретно от тебя?

— Не знаю, — задумчиво произнесла она. — Но он мне сразу не понравился. Навязчивый. Как это? Брезгливость… к мужчине, понимаешь?

— А почему, если не секрет? — он насторожился, и волна отвалила в сторону.

— Неприятный очень. Сказал, что видел нас… давно. Я поняла, в самом начале…

— Но что ему надо? Он старый?

— Не молодой. Не как ты. Но… сильный, а лицо очень старое. Он спрашивал, где тебя найти. Я еще не знала, не разговаривала с твоей Ириной. Сказала, давно не виделись. Я не хотела посвящать его в наши отношения. И потом, я вправду же не знала. А он сказал, что тебя в Генеральной прокуратуре нет, и где теперь работаешь, не говорят. И домашний твой адрес он не знает. А ему обязательно нужно.

— Хотел-то от тебя чего?

— Чтоб я узнала, где ты. И все про тебя. Он… очень настаивал, — как-то уклончиво пояснила Эва, не глядя Александру в глаза. — Немного угрожал, — добавила осторожно. — Я не виновата, я была вынуждена позвонить Ирине. Мы поговорили, я сказала ему, и он отвязался. — Эва брезгливо передернула матово-розовыми полными плечами. — А я сейчас подумала, зачем это нужно? И не знаю… Отвратительно… Я неправильно сделала?

— Откуда я-то знаю?.. Впрочем, не бери в голову. Если я ему нужен, найдет, тогда и спрошу… На всякий случай, опиши мне его, чтобы я смог узнать при встрече…

Турецкий говорил спокойно и убежденно, чтобы снять напряжение у Эвы. Она, кажется, искренне раскаивалась в том, что вынуждена была пойти на поводу у малознакомого ей человека, который ей не понравился. И ко всему прочему «очень настаивал». Эва не «расшифровала» своего выражения, но Турецкому стало понятно, что чья-то непонятная «настойчивость» вполне могла испугать женщину по-настоящему. А если тот тип знал еще и ее отца, который пострадал за свои деяния, да?.. То вообще возникает вопрос: с какой стати этот отвратительный хрен интересуется «важняком» из Генеральной прокуратуры России? Вроде в делах Турецкого, связанных с Латвией, в настоящее время не было никаких особых криминальных загадок. Нет, ну, случалось в прошлом, конечно, и преступников ловили, и в Россию экстрадировали, и обратно — по требованиям латышей.

Впрочем, серьезного повода для волнений Александр пока не видел. Но какая-то неясная тревога все-таки возникла. И Эва это тоже мгновенно почувствовала. И в ней немедленно проснулось такое безумное желание, которое должно было захлестнуть его сознание и решительно отодвинуть в сторону все, что не имело непосредственного отношения к тому, ради чего они нежились среди смятых простыней. Что в конечном счете и произошло. Потому что пришли они в себя тогда, когда за окном стояла глубокая ночь, подсвеченная уличными фонарями, да еще скользящими по потолку отблескам от фар пролетающих по проспекту редких в этот час автомобилей…

Утро принесло шаткое ощущение приятной опустошенности, с одной стороны, и, с другой — явственно сдобренного коньячным похмельем утомления. Значит, хорошо потрудились, так и старались ведь. А бутылки коньяка с шампанским, которые в магазине у гостиницы купил Турецкий, похоже, были успешно ликвидированы, как враждебный класс, наверняка ночью, в коротких паузах, когда Эва совсем уже в раж вошла… Впрочем, не только она. У Александра тоже было состояние, близкое к срыву с катушек. Ему казалось, что он нарочно, буквально на пределе своих физических возможностей, решил проверить себя сегодня ночью, насколько успешно проходит у него реабилитация после тяжелой контузии и множественных мелких ранений. Словом, где ж еще и проверяться-то? Точнее, на чем? Ну-у… на ком?..

И первое, что обнаружил Александр, продрав в буквальном смысле глаза, были мирно покоившиеся рядом с ним, почти под рукой, подобно двум мраморным полушариям, пышные и гладкие ягодицы цвета молочно-розового зефира. А левая полная коленка Эвы преспокойно устроилась на подушке, рядом с щекой Турецкого.

«Ничего себе! — подумал он. — Интересно бы узнать, когда мы закончили? Вернее, на чем остановились?..» Но рядом, кроме мертвецки спящей красавицы, естественно, никого не было, значит, и вопрос — в пустоту. Впрочем, пробилось некое воспоминание сквозь не рассеявшийся еще туман. Кажется, он, активно утверждая свой тезис на практике, убеждал Эву, что самое сладкое место для поцелуев помещается у нее под коленкой, сзади, прямо на ее голубых жилках. И она восторженно взвизгивала, как от невыносимой щекотки, и дрыгала ногой, пытаясь ею сжать его щеки… Ну, было, и что? Однако, почувствовав некоторую неловкость и стараясь сфокусировать зрение, уставился на свои ноги, где обнаружил льняную, распотрошенную копну Эвиной головы.

«Валет»… «бутерброд»… — возникали в голове легкомысленные наименования различных любовных поз, но мысли не задерживались. А вот откуда появилась неловкость, это он понял наконец, когда увидел, во что конкретно, вероятно еще с ночи, вцепилась своими требовательно острыми коготками вкрадчивых кошачьих лапок легкомысленная «девушка», да так, видно, и заснула — сил ей уже недостало. Еще она что-то изрекала по поводу перста судьбы, который ею руководит и диктует свои правила, коим она подчиняется категорически и всегда с огромным желанием. Это она формулировала свое эго. Или жизненное и творческое кредо, как угодно. А он, помнится, смеялся, потому что было действительно очень смешно.

Но мысль лениво текла дальше, и Александр подумал о том, что Эва — так уж вчера вышло — сама превратилась в перст его судьбы. Это же она отправила его чуть ли не силком на посадку в самолет. В результате самолет никуда не улетел, а сам Турецкий бросил все, сдал билет и явился сюда, в гостиницу, чтобы не упустить редкой возможности самому оторваться от души. Эве он верил и твердо — во всех смыслах — знал, что именно так оно и будет. Что и произошло. Но самолет-то все-таки не улетел, вот в чем смысл! И как это следовало называть, если не прямым указанием той же судьбы? Жестом ее перста? А если позже и улетел, то все равно оставил Александра Борисовича здесь, у обнаженного бедра, можно сказать, благородной гражданки Латвии.

Теперь еще… Он хотел уехать на вокзал под утро, чтобы ближайшим же поездом отправиться в Москву. И что? А ничего. Уже семь утра, а он — до сих пор в постели. Эва, открыв когда-нибудь глаза, и не подумает отпускать его на волю. Неутомимая «девушка» — невероятная сила, и она нынче тоже «отрывалась» так, будто была уверена, что это у нее в последний раз. Страшно, аж до обморока…

Тихо встать, одеться и уехать — это было бы сейчас самой низкой подлостью с его стороны. И такие вещи не прощают, на ее месте он бы ни за что, например, не простил. Бросить все и сбежать — это оскорбить, глубоко обидеть, а Александр Борисович изначально не мог взять и глубоко обидеть женщину. Не мог, и все… Что ж, логично, настоящие мужчины так гадко не поступают…

А время между тем медленно течет и утекает. Разбудить? Не исключено, что все начнется сначала. Не будить? Нельзя. И выход возник сам.

Александр Борисович тихо поднялся, чувствуя некоторое «легкомысленное» головокружение. Вынул из-под коленки Эвы подушку и аккуратно подсунул ей под голову, а затем, с сожалением глядя на роскошное тело, которое приходится оставлять, то есть, по сути, терять в силу причин, уже не зависящих от него, он заботливо укрыл спящую простыней и, одевшись, присел к столу, чтобы сочинить письмо.

Сперва хотел назвать его оправдательным. Потом передумал. Оно должно не объяснять, а призывать к дальнейшим активным действиям. Только так может мужчина оставить свое самое дорогое обретение на данный момент. И даже логический ход нашелся. Поскольку данное свидание, которое имело целью исключительно то, что и произошло, было инициировано, можно сказать, им, то совершенно очевидно, следующее приглашение на встречу, которую он теперь будет ожидать с «жутким нетерпением», должно последовать с ее стороны.

«Это так же ясно, — писал он, пытаясь сохранить подобающий ситуации слог, — как и то, что минувшая ночь оказалась в моей жизни настолько невероятной и желанной, что теперь я могу со спокойной душой следовать даже на самый на Страшный суд. Мужчину, пережившего сегодня ночью поистине неземное наслаждение с изумительнейшей из женщин, ей-богу, никакие земные наказания уже не устрашат».

И ведь, пожалуй, самое поразительное заключалось в том, что Турецкий каким-то посторонним умом понимал: оставляя на бумаге эти «вычурности», он же фактически в мыслях не лукавил, собственные-то, вполне, кстати, реальные ощущения его уж никак не обманывали.

А еще он добавил в постскриптуме, что в благодарность за счастливейшие муки, с восторгом перенесенные им, он, к великому сожалению, так и не сумел найти нужных ему слов для наиболее полного выражения своей искренней признательности и нежности к Эве, ибо подобных слов, очевидно, просто не существует в мировом лексиконе.

О, это уже неплохо, а главное — в контексте общего стиля!..

Убрав лишнее со стола, Александр Борисович положил свое письмо таким образом, чтобы проснувшаяся Эва смогла бы сразу его увидеть. Кажется, все правильно, но что-то мешало почувствовать полное удовлетворение. И вдруг понял: это — послание. Оно было здесь совершенно лишним. Турецкий взял исписанный лист, перечитал его и, неожиданно для себя смяв, сунул в карман. Вот теперь порядок. Эва обязательно позвонит — ее очередь назначать свидание, — и он ей объяснит. Нет, речь, конечно, не о том, что, возможно, опять сработала проклятая профессиональная привычка — не оставлять после себя столь сокрушительного компромата. А тогда о чем? Надо подумать…

Затем он подобрал свою сумку и, вдохнув аромат духов, мягко поцеловал Эву в макушку. Достав из ее сумочки отключенный мобильный телефон, — Эва была верна себе и всегда, где бы они ни встречались, отключала телефонные аппараты, не желая отрываться от любимого дела, — Александр Борисович включил его, «вбил» в меню свой «закрытый» номер и положил рядом с ее подушкой. Гостиничную деревянную грушу от ключа, висевшего на ней, он отцепил и оставил на столе — в качестве стоп-сигнала. Сам же ключ, после того как запер за собой дверь, он подсунул в щель снизу и щелчком отправил обратно в номер. Эва легко обнаружит его, когда выйдет в прихожую, — ведь не впервые. Как далеко не в первый раз и он сам, выходя из гостиничного номера, оглядывался с независимым видом, но потом все-таки, избегая ненужной встречи с горничной, спускался по служебной лестнице, если таковая имелась, этажом ниже либо поднимался выше, после чего степенно шагал по коридору или вызывал лифт, уже ни на кого не обращая внимания. И впрямь, зачем нужны лишние вопросы типа: а вы из какого номера, гражданин?.. Но любопытных взоров он как-то не приметил, все были заняты своими текущими делами. Впрочем, он особо и не оглядывался, его еще «штормило».

«Его» самолет, разумеется, улетел еще вчера, поздним вечером. Следовательно, улетела и многообещающая кудрявая «пилоточка».

И вот — странное дело. Ну, сыт же, доволен! А все мимолетные воспоминания о симпатичной стюардессе свелись, в сущности, к двум конкретным деталям. Во-первых, конечно, сама пилотка на очаровательных кудрях. Это — эстетика. А второе — более важное — уже в сугубо интимном восприятии. У девушки были замечательные ножки, отмеченные утонченной, даже благородной кривизной, которая навеяла Александру Борисовичу сладкое представление о том, насколько ловко способны они обнять напряженную мужскую спину. Грешная мысль, куда деваться, но как прекрасен грех!

Это — тоже к вопросу о «персте судьбы». Значит, не дано, поскольку улетела… Но почему же все-таки сожаление? Неужели мы так быстро стареем, думал он, что начинаем побаиваться неминуемых перспектив? А может, все-таки рано еще?..

Лишний билет на очередной рейс, когда Александр Борисович предъявил дежурному удостоверение Генеральной прокуратуры, легко нашелся. Но, прежде чем сесть в самолет, Турецкий набрал на своем «закрытом» мобильном номер Эвы. Ответа долго не было, но он дождался, когда прозвучал наконец хриплый и усталый — естественно, спросонья-то! — голос Эвы, ее протяжное:

— А-а-лле-о-о?

— С добрым утром, дорогая! — сказал Александр Борисович.

— Это ты? — не удивилась она.

— Это — я, — усмехнулся он.

— Следующий ход — мой?

— Разумеется, — ответил он и со спокойной совестью прекратил разговор.

Сейчас она наверняка оглядывается, потягивается, сладко зевает… как обычно, как это бывало всегда. Но она уже проснулась, и этого вполне достаточно…

А ближе к полудню он сел в такси, которое доставило его из аэропорта домой, на Фрунзенскую набережную. Воронежская эпопея для него закончилась — так он считал.

Ирины не было, вероятно, она по-прежнему занималась с Васькой, Плетневским девятилетним сыном. Но если раньше эти обстоятельства, медленно наслаиваясь в душе, вызывали у него законное раздражение, то с некоторых пор Александр Борисович стал относиться к данной проблеме спокойнее, философски. В смысле, что поделаешь, если ничего не поделаешь?.. В этой извечной мудрости заключались и спасение семьи, если бы вопрос встал именно в такой плоскости, и одновременно реальная возможность сохранения собственного душевного равновесия. Что было не менее важно в профессиональной деятельности сыщика.

Приняв душ и переодевшись, Турецкий позвонил в Генеральную прокуратуру Меркулову и отправился, как он обычно выражался, сдаваться на милость своего бывшего шефа. То есть, на доклад, «подбивать бабки» проведенного расследования: объяснять доходчивым русским языком, что, откуда и почему. Обычное дело…

Глава шестая НЕХОРОШИЙ ПОВОРОТ

Полина Петровна никак не могла понять, почему ее сожитель — ну, пусть и временный, других-то под боком в ее возрасте уже и не сыскать пожалуй, пусть хоть какой-никакой, а мужик, — с такой неприязнью, даже почти со злостью сообщил ей о посещении Владьки, сынка Сережкиного, братца двоюродного по линии матери, земля ей пухом! Чем парнишка-то этому не угодил?..

Она помнила племянника еще худым, рано вытянувшимся подростком, который в свой последний приезд — эва, когда было-то! — охотно помогал ей смородину в саду убирать. Толковый парнишечка. Так ведь и вырос, поди… А батю его — сама и ездила в Воронеж — похоронили, добрая ему память, вон тоже сколько уж прошло! Почитай, никого уже из ближней-то, знакомой, стало быть, родни и не осталось. А сколько их еще по свету бегает, Гундориных да Бобровкиных, один Господь знает. Охотно плодились предки…

— Так чего говорил-то? — грозно наступала, переходя от ностальгических мыслей к сегодняшним, сердитым, Полина Петровна. — И что ж ты не оставил-то его? Али чего испугался, сожитель, растудыть твою? Трепло огородное!

Она б и покрепче высказалась, да уж больно устала на работе. А этот — расселся, глаза залил — красные, как у поросенка Хрюна, что возится на задах, чуя подступающую осень. Ведь вот свин, можно сказать, а судьбу чует, соображает, поди, что на зиму не оставят… Так и оставила бы, да как возиться-то? И это надо, и то, а тут участковый заглядывает: в городе, мол, животину нельзя содержать, чтоб ему… Ясно, на взятку набивается.

— Дак а чего? — вроде бы не понимал Паша, пряча глаза от хозяйки. — Дела у него, сказал. Может, говорил, и заявится после ужина, привет, что ль, передать от кого. Я и не запомнил. Сам, говорил, и передам. Дак чего ж я?

— А я тебя хорошо знаю, харя твоя кулацкая! — продолжала наступать Полина Петровна. — Думаешь, тебе все достанется?! А это ты видишь?! — И она резко ткнула ему под нос немалую размером, красную от бесконечных домашних дел, сложенную в дулю пятерню. — Нахлебничек мне еще! И не мечтай!

Она махнула безнадежно рукой и ушла на кухню. Если племяш заглянет, надо ж его хоть угостить по-родственному, не чужой ведь… Полина Петровна была, в сущности, добрым человеком, а что резковата, так работа такая. Да и мужик под боком — ни то ни се, прогнать бы, да жалко.

Но Владика она так и не дождалась, полагая, и не без причины, что виноват в этом Пашка, сукин сын. Нет, мужик он незлобивый, но с чудинкой. С гонором. На который вовсе не имел никаких прав и причин. Не с чего гордиться-то. Как стал сызмальства обыкновенным работягой, так им и прожил — покорным и в меру добросовестным. Прикажут — все сделает, не прикажут — будет сидеть и баклуши бить. Как все они в недавние, советские еще годы.

«А Пашка, — продолжала она размышлять, ворочаясь в одиночестве на своей горячей перине, — как тот кот, что сметанку слизнул, видать, чует-таки свой грех. Ишь ты, на диване улегся, обиженный он хозяйкой! А правильно, не распоряжайся без спросу! Глаза-то залить успел, а про поросенка забыл, не покормил вовремя. И на что ты тогда такой сдался, если простых дел не понимаешь? Память у него, вишь ты, пострадала, стало быть, после того, как Владька его маленько треснул по кумполу, — и правильно! Допросы он будет устраивать…»

Так, за сердитыми мыслями и заснула уставшая Полина Петровна, даже и не предложив «как бы мужу» перестать дурить и занять свое положенное место на перине, рядом… хоть какая-то польза от мужика, чтоб его черти… А он и сам-то не шибко добивался этой… близости…

Поднялась она, как обычно, около семи утра — мужа собрать, самой позавтракать, поросенку плеснуть на день. Да мало ли утренних дел в собственном доме? Вон, на крыльце, одна из перил шатается, так показать надо, приказать, а сам ни за что не догадается!

И за своими обычными ежедневными заботами Полина Петровна как-то не сразу обратила внимание, что во дворе у нее появился чужой человек. Не разглядев, решила, что Владик наконец-то пришел, и шустро открыла входную дверь на веранде. Но увидела совсем не молодого, а мужчину в возрасте, причем мужчину, видно было, ухоженного, стало быть, не бедного, не чета ее Пашке. Он уж точно был не Владька. И какое-то неприятное предчувствие словно бы задело ее своим невидимым крылом. Не понравился ей утренний посетитель.

Нет, Полина Петровна не была, как говорится, физиономисткой, чтоб по выражению лица определять характер человека, но, ежедневно вращаясь в крупном универмаге среди масс незнакомых ей людей, она привыкла верить своему первому впечатлению. Покупатель — он ведь разный приходит, и каждый норовит к себе персональный подход потребовать от работников прилавка. А ну как не угодишь? Такой тарарам поднимет, чертям тошно станет! А сам-то…

Определенно не понравился ей «упакованный» в дорогое мужчина, приехавший на такой же дорогой машине — она стояла за калиткой, — неприятности за ним наверняка по пятам бродят. Но тот подошел, приветливо улыбнулся и спросил, не здесь ли проживает Полина Петровна Бобровкина?

— Ну, — неприветливо кивнула хозяйка. — А чего, собственно, надо? Ежли какое дело серьезное, то у меня совсем времени нету, на работу пора, а я еще и куска в рот не кинула.

— Я не займу у вас много времени, — снисходительно ответил незнакомец. — Всего два слова. Я по поводу Владислава Сергеевича Гундорина, племянника вашего…

— А что случилось? — невольно вырвалось у Полины Петровны.

— Ничего не случилось. — Незнакомец пожал плечами. — Просто я его разыскиваю, он мне срочно нужен.

— Ну-у… — протянула тетка, — и ищите себе на здоровье. Ничем вам помочь не могу, не видела я его. Давно.

— Дак это… вчера… — Пашка высунул за дверь свою лысину и вопросительно уставился на супружницу.

— Брысь, — спокойно прореагировала она. — Вот этот дурачок, он говорил, что якобы вчера заходил какой-то парень, который назвался ему моим племянником. Но с дурачка и спроса нет, толком не спросил, ничего сам не узнал, не объяснил. Парень тот вроде бы обещал вечером снова зайти, но так и не появился. Вот и не знаю, он ли был… А племянника своего я в последний раз лет десять, не меньше, назад видела, поди и не узнаю теперь. А вам-то какая забота? И почему ко мне? У него свой дом есть, мать…

— Да был я вчера у Лидии Константиновны. Это она мне и сказала, что Влад к вам отправился. И адрес ваш дала… А нужда какая? — продолжил он, видя, что женщина как-то неохотно реагирует на его слова. — Конечно скажу. Работал он у меня. В речном порту, на разгрузке-погрузке. Бригадиром, временным. Ну и надоело парню, я ж понимаю, несерьезное дело для молодого, поскольку разовое. Вот и решил сюда податься, более подходящую себе работу найти…

— Ага, — снова высунулся Пашка, — он и у меня интересовался, как на завод ко мне… это…

— Иди в дом! — уже сердито обернулась к нему Полина Петровна, но голоса не повысила, только посмотрела, и тот исчез.

— Ну вот, видите. — Незнакомец развел руками.

Может, он ожидал, что его пригласят в дом? Похоже на то, но Полина Петровна не собиралась этого делать. Какое-то неясное подозрение, интуиция, что ль, о которой она и представления не имела, настораживала ее.

— Поняла, не дура, а вам-то он зачем?

Он усмехнулся:

— Парень больно хороший, терять такой кадр жалко. А у нас как раз новая бригада создается. Такая, оперативная, как когда-то, — дырки закрывать. Вот мы его и хотели… в бригадиры. А здесь-то я по служебным делам, с подрядчиками… И заодно решил прозондировать, может, согласится, вернется? Все-таки дом родной.

— А зовут-то вас как?

— Простите, не представился. Меня зовут Арсением Григорьевичем Находкиным. Замначальника порта, да он знает…

— И документ у вас имеется? — словно бы без всякого интереса, спросила тетка, не спуская с него глаз.

— А как же? — улыбнулся мужчина. — В машине, в барсетке. Так, говорите, вы его еще не видели? Ну, я думаю, обязательно заглянет. А вы ему тогда скажите про меня. Я пробовал прозвониться, но его мобильник не отвечает, может, зарядка кончилась? Или деньги? Так пусть позвонит, у него есть мой номер. А я поеду тогда, уж извините, тоже времени маловато. Всего вам доброго.

— До свиданья, — сказала Полина Петровна вслед негромко, он мог и не услышать. И лучше б не возвращался. Ох, недоброе почуяла она в его широкой улыбке. Волки так улыбаются, когда свежую кровь чуют. Видела она, в кино каком-то, запомнилось…

— Ну, чего? — только что не подпрыгнул на стуле Пашка, так ему любопытно было знать, чем разговор закончился.

— А ничего! — теперь уже от души рявкнула на него Полина Петровна. — Не твоего собачьего ума дело! Не суй свой поганый нос, пока не откусили!.. Ишь, волнуется он, благодетель… А документ так и не показал! Ушел от ответа! Ох, неспокойно на сердце за племяша, поди, в дурную историю попал… Лидке, что ль, позвонить? Так я не помню ихнего телефонного номера… В общем, так. Ступай на работу и больше в это дело не лезь. А то… уволю подчистую! А если Владьку увидишь, вели ему ко мне идти, прямиком, туда, в магазин, и без разговоров, понял?

— Понял, — неохотно буркнул Пашка, почесывая пятерней лысину.

Но Полина Петровна видела, что ничегошеньки он не понял, а нос совать все равно будет, такой уж дурацкий характер, ничего с этим не поделаешь… Да и то, а куда его? Выгонишь, так в бывшей собачьей будке на ночлег устроится, соседям на позор, с него-то станется…

И она сердито подхватила чугунок с варевом для поросенка и торопливо отправилась в сараюшку, где ожидал своего завтрака Хрюн.

Хоть и не подавал Денягин виду, что его разозлило тупое бабье упрямство гундоринской тетки, но, сев в машину, он дал-таки волю своему чувству. И хорошо, как говорится, сбросил стресс, выматерившись от всей души. Ну и что теперь делать? Ведь не «мочить» же их! Хотя стоило бы…

С одной стороны, размышлял он, осталось впечатление, будто тетка что-то знала о племяннике, то ли вообще, то ли от него самого. Отсюда и осторожность в ответах. А с другой — вроде она и сама в растерянности, так как ничего понять не может. Но козел тот наверняка знает, поэтому она его и одергивала. Сидеть здесь в такой заметной машине и ждать, когда парень появится, глупо. Он только увидит — и уже не подойдет даже близко к теткиной калитке. А что он здесь, это точно. Сам же обмолвился, что давно у нее не был, да и тетка подтвердила: что-то около десяти лет не виделись. Наверное, правду сказала…

А кстати, козел-то на каком-то заводе работает, куда и парень хотел устроиться. Значит, он и отправится на работу. Вот по дороге его и можно перехватить, а потом взять за куриное его горлышко и показать наглядно, что с ним станет, если правды не скажет. А там и видно уже будет. Это, пожалуй, решение. Ведь если звать кого-то на помощь из Воронежа, бог весть сколько времени будет потеряно абсолютно без всякой пользы, а самому следить — сил не хватит. Да и в засаде сидеть в его-то годы — не годится, западло, как сказал бы всякий нормальный пахан. А он-то — небось, повыше, чем какой-нибудь пахан!

И Василий Савельевич решил отъехать немного подальше, чтоб его машина от дома тетки не была видна, а сам он прекрасно мог наблюдать за ее калиткой…

Не прошло и часа, как из дома вышли оба, тетка и тот козел, что башку за дверь высовывал. Был он невысокого роста, на голову ниже женщины, щуплый и хилый, будто чахоточный, но… пути Господни неисповедимы. Значит, чем-то ее устраивал…

Денягин обратил внимание, когда разговаривал с этой Полиной Петровной, на то, что баба она далеко не пожилая, еще вполне пригодна для всяческих шалостей — и при теле, и на мордашку вовсе не так уж и дурна, а если приодеть да отдать в руки хорошей косметички?.. Опять же и хозяйство — какое-никакое. Завидная «невеста». Вот только характер больно командирский, не многие долго выдержат. Конечно, такой тетке без своего личного мужика под боком туговато. Но уж больно невидного какого-то выбрала себе — ни кожи ни рожи, и умом, вероятно, не Цицерон, это уж точно. Но, может, как некоторые считают, все, чего у мужика иной раз в наружности не наблюдается, так то в сучок пошло? Тогда другой разговор!.. Но все равно нелепая пара.

А они прошли рядышком, но не под руку, до остановки, и тетка уехала первым же подошедшим автобусом, а мужик присел в ожидании на лавку. Кроме него никого, к счастью, на остановке не осталось, видно, ему требовался другой номер. И Денягин не стал терять времени. Он подъехал к остановке и, открыв противоположную дверь машины, перегнулся и с максимальным дружелюбием в голосе спросил:

— На завод, что ли?

Тот наклонился к открытой двери, посмотрел, узнал и кивнул:

— Ага, на «Реммаш».

— Ну, садись, подброшу. Только подскажи, как ехать. Я подумал, что, может, Владька и в самом деле решил к вам устроиться. Так что, почему в кадрах не спросить, верно?

— Дак, а без меня-то как? Я ж это, вроде как обещал.

— Ну, садись, чего время терять? По дороге поговорим. Тут далеко?

— Дак и не близко, — стал объяснять Паша, устраиваясь на переднем сиденье и захлопывая дверь.

— Полегче, — усмехнулся Денягин, — это машина все-таки, а не трактор.

— Ага, извиняйте…

— Показывай куда, — сказал спокойно Денягин, нажимая кнопку автомата, блокирующего двери машины. Притемненные стекла предполагали любой вариант разговора, вплоть до самого жесткого. Конкретного, как выражается определенная категория лиц, именующих себя братвой.

Но уже после первых вопросов, на которые он получил маловразумительные ответы и понял, что мужик в самом деле не Цицерон и это у него не игра, а скорее всего особая форма дебилизма, Денягин решил не трогать идиота, который считает, что он сам себе на уме. Ну и хрен с ним, пусть считает.

А узнать удалось то немногое, что охотно рассказал этот Пашка — Павел Анатольевич, это ж надо! Да он, кроме как на Пашку-дурака, ни на что другое не тянет. Ну, заходил племянник, даже по кумполу Пашке врезал, неизвестно почему. Впрочем, Денягин догадался, за что, он бы и сам немного порезвился, слушая пространные и абсолютно бессмысленные ответы этого козла. И зачем такие живут?.. А парень обещал зайти, чтобы переночевать на веранде. И это означало то, что ему действительно жить негде. Еще день-другой как-то перекантуется, а потом будет вынужден явиться к тетке. И та его охотно пустит, хотя лично Пашке такая ее идея не нравится категорически…

То есть, другими словами, суть операции сейчас сводилась лишь к ожиданию. А Влад, конечно, придет, никуда не денется.

Но возник и другой вариант. Без документов парень тоже бесцельно болтаться по городу не станет, могут загрести. А если менты еще и фотик из паспорта Гундорина размножат да постовым и участковым раздадут, тут вообще парню придется туго. Значит, где он может обретаться? В местах массового скопления людей. На вокзале, автовокзале, на рынках. Ну, в аэропорту, хотя это вряд ли, далеко. Других и мест-то нет. И здесь его можно поискать. Только на глаза не попадаться, он не должен знать о Денягине. Узнает, может немедленно сбежать к черту на рога.

И еще деталь. Днем, когда тетка и этот ее козел работают, являться к ним домой бессмысленно. А если Гундорин и явится, то только вечером, скорее всего, уже под покровом темноты. Вот тут его и ждать…

— Где высаживать? — спросил Денягин, прерывая поток бессмысленных слов, льющихся из щербатой пасти козла Пашки.

— Дак прямо к проходной можно, — с нетерпением в голосе «посоветовал» тот, старательно выглядывая из окна машины: все ли его видят?..

Ясно, покрасоваться охота. Вон, мол, на какой тачке подкатил! Ну, давай, однако, козлик, вылазь, повезло тебе сегодня… Сильно повезло, что ты действительно оказался самым натуральным козлом…

Предупреждать его, чтоб не болтал о разговоре, бесполезно. Наверняка теперь пищи для рассуждений ему будет на целый день, если не на всю неделю… Но, вполне вероятно, что недели и не потребуется, как камень ляжет…

А все же любопытно, вот на каких работах используют труд этаких «работников»? Будь Денягин хозяином предприятия, он бы и на пушечный выстрел не подпустил этого Пашку к дверям проходной «Реммаша», не ведра ж там клепают. Хотя ему и порядочное ведро, наверное, доверить нельзя… Вот же судьба! И этому козлу вон какая «справная» баба досталась, ну надо же!.. Однако достаточно, решил Василий Савельевич.

Влад практически не спал. Не потому что не хотел, а по той причине, что ему все время чудилось, едва закрывал глаза: вот к нему подходят двое ментов и без слов, молча, хватают его за руки и начинают их выворачивать за спину. При этом тот, который крупнее и старше, злорадно ухмыляясь и щеря рот с кривыми передними зубами, как у Серого, медленно и страшно отводит в сторону здоровенный кулак, который в следующую секунду с грохотом гигантского столба, пролетающего мимо открытого тамбура вагона, врежется ему в лицо. И — все.

Влад мгновенно просыпался и начинал тревожно оглядываться. Но никакой милиции в зале ожидания вокзала не наблюдалось. Спали пассажиры, откинувшись на спинки неудобных кресел. Лежали, свернувшись калачиком, на сиденьях. Похрапывали. И сильно пахло чем-то казенным, противным. Грязью, конечно. Немытыми телами, провонявшимися насквозь портянками и драными носками, водочным перегаром, сапожной ваксой…

А надо было сидеть спокойно, не привлекая к себе ничьего внимания. Не ходить по залу, хотя затекли и спина и ноги. Не выбираться к свежему воздуху на перрон или на привокзальную площадь. Потому что после этого надо было возвращаться обратно в этот проклятый зал…

Он промучился до первого солнца и покинул вокзал. Дорога к теткиному дому была уже знакома. Времени впереди было много, и даже если идти пешком, а не искать такси, то все равно можно успеть дойти до нее раньше, чем она уйдет на работу. Ждать ее около универсама на Октябрьском проспекте — дело бессмысленное. У всех на глазах болтаться? Наверняка вызовет подозрение, что здоровый парень толчется без дела, когда все куда-то бегут. Лучше, не торопясь, добраться до 2-й Песочной, а там уже поступать исходя из ситуации…

Было еще, конечно, рано, жители собственных домов на Песочной только начинали просыпаться. Кое-где во дворах перекликались петухи, что для городской жизни казалось явлением странным. Но здешние окраины только называли городом, а по существу тут сохранялась атмосфера спокойной и размеренной полудеревенской жизни. Хотя кое-где уже положен асфальт и стояли новые, современные автобусные остановки с еще не разбитыми стеклами, а некоторые старые дома были облицованы современными материалами, крыты красивой, цветной металлочерепицей, и даже кое-где висели тарелки спутниковых антенн.

Во дворе у тети Поли никакого движения не было. Окна плотно занавешены, значит, тетка со своим сморчком еще спали. Ну да, только начало шестого…

Постоянно оглядываясь и прижимаясь к штакетнику старого забора, Влад в конце концов обнаружил пару штакетин, которые держались на честном слове. Через калитку проникать во двор он не решился: раз пошла «черная полоса», рисковать не стоит. Уж кого-кого, а Денягина-то он все-таки знал, и был уверен, что, начав погоню за ним, тот уже не остановится. Поэтому и следовало быть вдвойне осторожным. Дед этот — дурак, с ним ни о чем говорить нельзя. А вот с теткой надо сначала найти возможность встретиться наедине, а уж потом… О чем договариваться потом, Влад и сам пока не знал, но он считал, что решение придет само, но только после разговора. А то ведь и теть Поля способна дать ему от ворот поворот. И это будет очень плохо. В любом случае, надо было ждать.

Осторожно пройдя по дорожке к дому, Влад снова стал оглядываться и вспоминать прошлое. Он же здесь играл, где-то прятался, как в густом лесу. Ну да, тогда все здесь казалось большим, а теперь бывшие леса превратились в обычные заросли смородины. Где, кстати, нетрудно спрятаться и понаблюдать за происходящим.

Продолжая осматриваться, он заметил старую собачью будку, вспомнил большого бесхвостого Полкана, с которым играл. Однажды он забрался в нее, вытурив собаку, и бедный пес скулил, пока отец не вытащил озорника сына наружу. Но Полкана, наверное, уже давно нет, а вот будка его осталась, и она пустует. А кстати, чем не временное укрытие? И просматривается из нее и калитка и дом — удобно. Если только удастся забраться в будку.

Вообще-то это смешно: здоровый дядя пытается забраться в собачью будку! Наверное, стоит отказаться от глупой попытки, но вот за смородиновыми кустами вполне можно залечь и наблюдать оттуда. Только накрыться чем-нибудь.

Влад тихо обогнул веранду и увидел валяющийся на срубе старого колодца, которым уже, видно, не пользовались с тех пор, как здесь провели водопровод, не менее, наверное, старый, выбеленный временем прорезиненный плащ. Ну да, сто лет ему в обед… Вот то, что нужно. Забрав его, Влад, согнувшись, быстро пробежал до смородины и пролез в самую середину. Бывшие междурядья густо заросли высокой крапивой. Это хорошо, никто не полезет. Он чуть притоптал место между рядами кустов, расстелил плащ и улегся удобно, закинув край сверху, на себя и подложив сумку под голову.

Видимость отсюда была тоже приличной. Но зато свежий воздух! А он был напоен еще и резким ароматом потревоженных смородиновых листьев. Прямо перед лицом висели гроздья черной смородины — крупной, сладкой… Снова вспомнилось детство. Они с теть Полей весело, перегоняя друг друга, — кто больше? — собирают в большую миску крупные черные ягоды, от которых пальцы сразу становятся красно-синими и сладко липкими…

Он набрал горсть ягод и кинул их в рот, прожевал и почувствовал освежающую сладость во рту. И его сразу потянуло в сон!..

Очнулся он, словно его кто-то уколол в бок. Вздрогнул, но сразу пришел в себя, когда осторожно раздвинул перед лицом ветки и понял, откуда взялось это ощущение болевого укола. Возле ступенек веранды стоял… Денягин, собственной персоной. А в дверях — тетя Поля. И они разговаривали.

Влад весь превратился во внимание, но те разговаривали негромко, и до них было все-таки не близко, поэтому часть их разговора он не слышал. Зато ему стало ясным главное. Денягин прибыл сюда из-за него. А когда тот в самом конце разговора назвался Находкиным, возведенным им в ранг заместителя начальника порта, хотя пузатый и ленивый Арсен всегда был самым захудалым бригадиром в порту, которого использовали только на подхвате, вот тут Влад и понял окончательно, что Василий Савельевич теперь с него не слезет, вот же сволочь…

Пока Влад лежал, почти не дыша, в самой гуще кустов и размышлял, что делать дальше, Денягин ушел, предупредив теть Полю, чтоб она обязательно сообщила о нем Владу. Предупредила, что его ищет Арсений Григорьевич. Короче, включай «мобилу», Влад, — вот чего ему нужно. Чтоб потом засечь и обложить со всех сторон. Наверняка ведь не один примчался, из других бригад пацанов взял. Не станет же он один «охотиться»…

Теть Поля тоже ушла в дом. Потом она выходила во двор, к сараюшке, где ее встретил отчаянный свинячий визг, обратно ушла, а Влад все лежал, укрывшись, и думал, что делать. Он был уверен, что Денягин — не дурак и обязательно установит за теткиным домом пристальное наблюдение. Поэтому высовываться просто так, наугад, было нельзя, надо сперва убедиться, что никого нет. А это можно сделать, когда тетка уйдет на работу. И этот ее — сморчок.

И Влад дождался наконец. Они вышли, заперли дверь веранды, и тетка, оглянувшись, сунула ключ сверху, за косяк над дверью. Тоже еще — конспираторша!

Тетка со сморчком вышли на улицу, заперли на замок калитку и отправились, вероятно, к автобусной остановке, мимо которой рано утром проходил Влад. И он, стараясь все делать осторожно и аккуратно, почти ползком добрался до тех двух штакетин, отодвинув которые он сумел проникнуть во двор. Снова сдвинув их в сторону, он хотел уже высунуть голову наружу, но задержался на мгновение, а в это время мимо него по улице тихо работая мотором, медленно проехала большая машина. Посмотрев на нее сзади, на номер ее, Влад обомлел: это ж была черная «тойота» Денягина! Надо же, чуть было не влип!

Вот теперь все окончательно встало на свои места: Денягин будет следить за теткой до тех пор, пока та не выведет его на своего племянника. Да только хрен тебе теперь, Василь Савельич!..

Он устал. Хотелось и есть, и, что еще хуже, спать. Наверное, от нервного напряжения за последние дни.

Ключ был на месте. Влад крадучись вошел в дом и запер за собой дверь веранды. Что поесть, он нашел в холодильнике. Запил квасом из кувшина, стоявшего там же, на нижней полке. А отдохнуть решил на том диване, куда вчера уложил «раненого» сморчка. И сразу будто провалился в сон. Ему ничего не снилось, но, когда он проснулся и удивился, что поспал оказывается всего какой-то час, а голова уже стала свежей, почувствовал новое беспокойство.

Шторы в комнате закрывали окно. Влад, помня о конспирации, чуть отодвинул одну из них в сторону и вздрогнул. По дорожке от калитки к дому, как и он сам час назад, крадясь и оглядываясь, двигался Денягин. И был он уже не в своем утреннем добротном и дорогом костюме, а в просторной куртке и серой бейсболке.

Через короткое время Влад услышал, как дверной замок железно заскрежетал. Отмычка… А затем по полу веранды что-то стукнуло. Ключ из скважины замка упал, догадался Влад. Вот ты, значит, каков, Василь Савельич!.. И одновременно мелькнуло в голове: неужели он все-таки один решился?! Это было бы удачей…

Но куда спрятаться?! Влад схватил свою сумку и метнулся в теткину спальню, единственное окно в которой было тоже плотно закрыто на день тяжелой шторой — для прохлады, наверное. Платяной шкаф не был придвинут вплотную к углу стены, оставалось приличное пространство между ним и окном. И парень боком вошел в него. А рука его почти механически, полезла в сумку, где на самом дне — вспомнил он — лежал нож Серого, с белыми костяными накладками на рукояти и широким лезвием, которое выбрасывалось сильной пружиной, если нажать большим пальцем на специальную кнопку стопора.

Слух Влада был напряжен до предела, ему показалось, что даже сердце его перестало стучать — чтоб не шуметь. Страха не было, вместо него появился непонятный, остро зудящий в ладонях охотничий азарт. Сумка осторожно легла на пол, позади, у ног Влада, а большой палец его «рабочей» левой руки с почти неслышным щелчком «выкинул» лезвие…

«Нехороший поворот в твоей судьбе, Василь Савельич… — с непонятным самому себе, почти зловещим спокойствием подумал Влад и замер, услыхав осторожные, словно скользящие шаги уже в соседней комнате. — И по сравнению с моим поворотом твой… нет, не завидую…»

Глава седьмая ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Александр Борисович докладывал Константину Дмитриевичу о проделанной в Воронеже работе, и настроение у обоих собеседников было сугубо деловое. «Начальство» было, в принципе, удовлетворено результатами. Практически доказано, что убийство дипломата из Нигерии было совершено хулиганствующими молодчиками из банды скинхедов, для которых ни пол, ни возраст, ни страна, откуда прибыла жертва, не имеют никакого значения. Приходится с сожалением констатировать, что нападения на иностранцев, увы, имеют место, однако они распространяются, главным образом, на, так называемых, «трудовых мигрантов», которые хлынули, часто неконтролируемыми массами, в большие города России, после того как бывшие братские республики, добившись государственного суверенитета, тем не менее не смогли обеспечить своих граждан элементарной работой. То есть, другими словами, никакой «высокой политики» тут не просматривается — обычное трагическое происшествие на бытовой почве. Дипломатам из Министерства иностранных дел будет приятно это услышать от Генеральной прокуратуры, как ни парадоксально это звучит.

В общем, «сидение» близилось к концу, когда у Турецкого зазвонил его «закрытый» мобильный телефон. Номер его знали немногие, значит, и информация могла быть либо также закрытого, либо сугубо личного свойства. И Александр Борисович, извинившись перед Меркуловым, достал трубку из кармана. Посмотрел на вызов: Плетнев. С чего бы это? Они же договорились, что все деловые разговоры ведутся с другого аппарата, обычного.

— Слушаю, — сказал Турецкий недовольным голосом.

— Привет, — услышал он Антона. — Не могу пожелать тебе доброго здоровья. Ты когда улетел, в котором часу?

— Сегодня утром. Билет я сохранил, могу посмотреть, если надо. В десять с минутами, кажется. А что, появились какие-нибудь проблемы?

— А ночевал где?

— Это важно? — насторожился Турецкий.

— Чрезвычайно.

— Ну, что ж… Встретил знакомого, посидели, выпили, как обычно, вспомнили прошлое…

— Знакомую? Я не ослышался? — перебил его Плетнев.

— У тебя плохо со слухом? — сухо спросил Турецкий.

— А может быть, у тебя с памятью?

— Так, в чем дело, Антон? — начал уже раздражаться Александр Борисович.

— Твой знакомый, как ты говоришь, найден… найдена сегодня утром в своем номере мертвой. Подробности мне не сообщили. Но все подозрения падают на тебя. Ты был у нее последним, кого якобы видели случайные люди в гостинице. Полагаю, что с минуты на минуту к тебе придет вызов немедленно явиться в прокуратуру города Воронежа для дачи показаний. Или же тебя сюда доставят под конвоем. Это Алексей мне сообщил. Так что выбери наиболее приемлемый с твоей точки зрения вариант. Все, больше нет возможности для разговора.

— Я ничего не понял, Антон, но, вероятно, прямо сейчас отправлюсь в аэропорт, чтобы прибыть к вам ближайшим рейсом. Можешь об этом сообщить… кому там найдешь нужным?

— Что случилось? — обеспокоенным тоном спросил Меркулов. — Вы опять что-нибудь натворили? Господи, да когда ж это кончится?! — Костя начал «заводиться».

— Успокойся, дело касается лично меня. И если тебе позвонят из Воронежа, чтобы узнать, где я нахожусь, можешь с абсолютно чистой совестью ответить, что я уже вылетел к ним. Срочно, ты слышал.

— Да в чем дело, в конце концов?! Я могу это знать? А не быть попкой — испорченным телефоном?!

— Ну, хорошо, слушай, в двух словах… — вздохнул Турецкий, чувствуя, как наливается все тело тяжелым, неподъемным грузом. — В аэропорту Воронежа вчера, перед отлетом уже, я встретил свою старую знакомую, латышку одну, из Юрмалы. Ирка ее отлично знает, между прочим! — подчеркнул он. — Даже и поговорить не успели толком, объявили посадку. Но самолет не улетел. Не знаю причин, что-то поломалось, наверное. Эта дама прилетела по своим коммерческим делам, назвала мне гостиницу, в которой остановится. Ну, я и позвонил ей, чтобы просто продолжить дружеский разговор, все равно делать было нечего…

— Угу, я уже понял, — мрачно кивнул Меркулов. — Смола у него в заднице вспыхнула, мало приключений уже было на эту часть тела…

— А я, как видишь, — спокойно парировал Турецкий, — и не возражаю. Словом, договорились встретиться, и я приехал. Решил отправиться в Москву любым ночным, проходящим с юга поездом. Но, посмотрев в гостинице на расписание, понял, что на поезде я потеряю целый день бездарно. А с утра — много самолетов.

— Но у тебя же был билет! — почему-то сердясь, возразил Меркулов.

— А я его сдал, когда мне сказали, что, скорее всего, из Москвы пришлют другой самолет. А когда пришлют, никто не знает. И я не собирался сидеть в порту ночь напролет. Ну, в общем, мы встретились. Посидели, выпили немного. И утром я уехал в аэропорт, оставив женщину в полном здравии. Даже позвонил ей из аэропорта, перед отлетом, до свидания сказал… Вот и все. А Плетнев сообщил сейчас, что эта женщина убита у себя в номере и подозрение падает на меня. Будто видели меня выходящим из ее номера, хотя я голову готов дать на отсечение, что в коридоре никого не было. Так что извини, Костя, но я вынужден срочно возвращаться в Воронеж. Сейчас заскочу домой, если застану Ирку, объясню ей, а если нет и она позвонит сюда, скажи просто, что дело связано с новым убийством… Господи, боже мой… но как же это?.. — скривив, словно от сильной зубной боли, лицо, пробормотал он, вставая…

Известие о том, что в тридцать первом номере находится тело убитой женщины, в гостинице узнали от оперативного уполномоченного отделения уголовного розыска капитана Митрохина. В 9 часов утра дежурному районного отдела милиции позвонил неизвестный, который не захотел представиться, и сообщил, что в тридцать первом номере гостиницы «Воронеж» находится труп убитой женщины. А убийцей является мужчина, который провел у этой женщины ночь и скорее всего уже улетел в Москву. Свидетель видел этого человека, выходящим из номера иностранной гражданки по фамилии Ладзиня, предпринимательницы из Риги. А зовут убийцу Сашкой Турецким. В миру — Александром Борисовичем.

И все это неизвестный рассказал, как установила дальнейшая проверка, из городского телефона-автомата, который расположен возле входа в гостиницу «Воронеж».

То есть можно было сделать вывод, что неизвестный отвечает за свои слова. А не представился он по вполне понятной причине: мало кто захочет стать свидетелем тяжкого преступления, а потом фигурировать в качестве свидетеля на суде. Тем более что кличка Турецкий — очень похожа на уголовное «погоняло». Развелись они, всякие Гоги Кутаисские, Вовы Самаркандские, Левы Подольские, Степы Хабаровские, а теперь еще и Сашки Турецкие, во, блин!

Вместе с Митрохиным в тридцать первый номер поднялись администратор, начальник охраны и дежурная с третьего этажа. Дверь пришлось открыть запасным ключом, так как на стук никто из номера не отозвался. А ключ, как оказалось, валялся на полу в прихожей, словно его специально сунули под дверь, закрыв номер снаружи. Что и подтвердилось, когда на столе в номере была обнаружена большая деревянная подвеска для ключа, — специально ведь сделана, чтоб ключи не утаскивали с собой в карманах гости, проживающие в гостинице.

На разобранной кровати ничком, то есть лицом вниз, лежала довольно еще молодая, совершенно бесстыдно обнаженная женщина — яркая блондинка с очень красивой фигурой. Что, огорченно морщась, немедленно отметили про себя мужчины. Увы, она не подавала признаков жизни. Это констатировали и сам Митрохин, и начальник охраны.

Дежурная по поводу беспорядка в неубранном номере могла сообщить немногое. Горничная, сменившаяся уже, несколько раз пыталась достучаться до проживающей здесь иностранки, предпринимательницы из Латвии, но все попытки заканчивались ничем. Гостья, между прочим, еще с вечера уведомила дежурную по этажу, чтобы ее с утра не беспокоили ни в коем случае. Но чтоб почти до середины дня, такой просьбы не было… А оказалось, что ее убили.

Впрочем, факт именно убийства был установлен лишь после того, как без четверти десять в гостиницу прибыла дежурная оперативно-следственная бригада городского управления внутренних дел. Судебно-медицинский эксперт при предварительном осмотре тела установил, что жертва была задушена, на что указывают характерные следы в виде кровоподтеков, подкожных кровоизлияний на коже шеи, оставленных пальцами убийцы с обеих сторон. В то же время отсутствие на коже характерных в подобных случаях ссадин указывает на то, что удавление производилось руками в перчатках.

Также им было высказано предположение, что незадолго до момента смерти с женщиной вступали в половой контакт, на что указывали характерные следы на гостиничных простынях. Но отсутствие на теле жертвы каких-либо иных повреждений, которые могли бы свидетельствовать о том, что женщина сопротивлялась насилию, указывает на то, что изнасилования как такового скорее всего не было.

Не исключено, что смерть женщины могла явиться следствием ссоры любовников, такой вывод сделал следователь, после чего убийца постарался незаметно скрыться с места своего преступления.

А время смерти судмедэксперт определил по наличию гипостазов — образованию первой стадии трупных пятен на коже. Они означали, что убийство произошло в промежутке между восемью и девятью часами утра.

Тело было отправлено в городской морг, а дальнейший обыск в номере показал только на одну маленькую странность: мобильный телефон женщины находился почему-то под ее подушкой. Эксперт-криминалист обнаружил как на корпусе телефона, так и на некоторых предметах, находившихся в номере — бутылках из-под шампанского и коньяка, а также на бокалах, из которых пили, на деревянной груше от ключа, — многочисленные отпечатки пальцев двух человек: самой хозяйки номера и чьи-то посторонние, возможно и принадлежащие убийце. И на плоском ключе от номера, который валялся на полу в прихожей, также имелись отпечатки большого и указательного пальцев человека, чьи следы уже имелись на бутылках и прочих предметах.

Распечатка телефонного разговора неизвестного, позвонившего в районный отдел милиции, была также передана капитаном Митрохиным руководителю дежурной бригады, старшему следователю городской прокуратуры Шипилову. И тот приобщил документ к делу, собираясь докладывать о происшествии своему начальству. А куда деваться, покойница-то — гражданка иностранного государства…

Городской прокурор и начальник ГУВД генерал-майор милиции Каинов получили донесение о происшествии фактически одновременно. Своему прямому начальству счел необходимым доложить подполковник Дергачев, начальник райотдела милиции, в который и последовал звонок неизвестного по поводу подозреваемого в убийстве некоего Александра Борисовича Турецкого, или Сашки Турецкого, о котором подполковник ничего не слышал. Зато этого Турецкого хорошо знал уже Иван Никифорович, он же Ванька-Каин, как того звали за глаза его же подчиненные. Даже слишком хорошо знал, чтобы упустить вдруг такой роскошный случай предъявить наглому москвичу обвинение по всем статьям!

Где он в настоящее время? Уже улетел? Поверить срочно через авиакассы!.. Действительно, улетел в Москву. Очень хорошо! Пусть прокуратура немедленно предъявляет ему обвинение, а мы обеспечим его доставку для допросов и прочих следственных мероприятий! Под конвоем!

— А на основании чего я должен предъявить ему обвинение в убийстве, а, Иван Никифорович? — удивился неожиданной ретивости генерала прокурор Решетников.

— Так я ж тебе все факты выложил!

— А почему ты считаешь, что это — стоящие факты, а не очередное вранье твоей липовой агентуры, которая уже прокололась в деле с дипломатом?

— Да как ты можешь?! — возмутился генерал.

— Не торопи меня, Иван. Вот положит следователь на мой стол, чего они там наработали, я посмотрю и приму решение…

— Ну, ты как знаешь, осторожничай себе сколько угодно, а я собираюсь действовать. И приедет он сюда в наручниках, это я тебе твердо обещаю!

Да-а… Шлея точно захлестнула задницу генерала… Но на личные амбиции «главного воронежского милиционера» городскому прокурору Филиппу Семеновичу Решетникову было в общем-то глубоко наплевать, несмотря даже и на его патриотизм. И поэтому он четко выдержал свою линию. Сначала прочитал протоколы осмотра места происшествия, показаний двоих свидетелей, служащих гостиницы «Воронеж», которые в общем-то ничего не знали, а также неизвестного информатора, знавшего, в отличие от них, все, заключение эксперта-криминалиста и акт судебно-медицинского освидетельствования трупа на месте происшествия. Вскрытие покажет, о чем еще не знает следствие.

И еще непонятный свидетель… отпечатки пальцев… Чьи они? Женщина установлена, а мужчина? Все это можно проверить и установить истину лишь в присутствии Александра Борисовича Турецкого. Ничего не поделаешь, придется вызывать — не этапировать же его в Воронеж, на самом деле, что охотно бы сделал генерал!..

Слухи о том, что в убийстве иностранной гражданки, происшедшем сегодня утром, может быть обвинен московский следователь Турецкий, о котором в городской прокуратуре было слишком хорошо уже известно, ну и особенно о его «мимолетном», что называется, конфликте с «главным милиционером», вмиг распространились по зданию. Докатились они и до Плетнева. Слухи были смутные, неясные, кроме будто бы уже установленной вины Турецкого. Как это бывает обычно, когда никто ничего толком еще не знает, но фантазия уже «заряжена» на полную катушку. Тем не менее, решил Антон, осторожность не повредит. И он, выйдя на улицу, чтобы «случайно» его кто-нибудь не подслушал, набрал «секретный» номер Александра Борисовича. Должен ведь человек знать, что его ожидает в ближайшие часы…

А прокурор Решетников, связавшись с Москвой после разговора с Каиновым, получил разъяснение от заместителя генерального прокурора Меркулова о том, что Турецкий уже по собственной инициативе с минуты на минуту, вероятно, вылетает в Воронеж, не дожидаясь вызова, поскольку он абсолютно уверен в своей невиновности. Решетникову осталось только удивляться, откуда в Москве уже знают об этом убийстве, когда ему самому фактически недавно доложили о нем?

— Медленно работаешь, Филипп Семенович, — не упрекнул, а просто словно бы посочувствовал Меркулов, зная, очевидно, такое, о чем не догадывался воронежский прокурор. — Но я надеюсь, Александр Борисович скоро появится у вас, и вы там обнаружите концы. Да, и еще, Филипп Семенович, раз уж ты позвонил. Вы бы там у себя разобрались, наконец, с некоторыми ярыми защитниками молодых экстремистов, выдающих себя за патриотов. Ох, не ровен час!.. А копии материалов по воронежскому убийству, вот они, тут, передо мной, подготовленные Турецким, кстати, я сегодня же передам министру внутренних дел — по нашей с ним общей договоренности. Ну, желаю здравствовать.

Турецкий подробно рассказал Константину Дмитриевичу о той роли, которую, по его мнению, основанному все-таки на информации из воронежских источников, играет главный на сегодняшний день в городе «защитник» молодых экстремистов, начальник ГУВД — первый в этом смысле «патриот», так сказать. И поэтому Костя решил, что его намек прокурор уж никак не преминет довести до генерала. Глядишь, и Сане поможет, сдержит генеральские эмоции Каинова…

Скверная, однако, ситуация!.. И что ж это Саня все время, словно нарочно, влипает в просто неприличные уже переделки? Пора ж когда-то и остановиться, черт побери!.. Совсем, наверное, плохо чувствовал себя Меркулов, если он уж и черта без нужды помянул…

— Ты это… — Решетников перезвонил Каинову. — Не слишком усердствуй. Турецкий уже сам сюда летит, не дожидаясь твоего любезного приглашения.

— Вот и хорошо, и прекрасно! — обрадовался тот. — И конвой не нужен! Возьму его за жопу у нас тут и узнаю, откуда ему все стало известно…

— И не мысли, Иван Никифорович. Я санкцию тебе не дам.

— А зачем мне твоя санкция? Я и сам имею право на временное задержание! Вот и воспользуюсь.

— Иван, не зарывайся, по-дружески говорю. Неизвестно еще, с чем губернатор из Москвы вернется. А по поводу Турецкого так тебе скажу: не там ты ищешь, не тянет он на душителя. Шуму наделаешь, а толку, я уверен, никакого не будет, зато сам себе крепко навредишь.

— Это чем же?

— А видать, личный мотив имеешь. Меня уж предупредили, этак вежливо, по поводу отдельных защитников молодежных экстремистских организаций.

— Это кто ж такой умный нашелся? — ухмыльнулся генерал.

— А Москва, Иван. Поэтому не переусердствуй, мой тебе совет… Как бы тебе крепко извиняться не пришлось.

— Ничего, извинюсь, не похудею! Да и было б перед кем. Я узнавал, не работает уже этот Турецкий в Генеральной прокуратуре. Давно вышибли его на пенсию. В частных сыщиках бегает.

— И это все, что ты про него знаешь?

— Тебе мало? А вот что ксивой он своей генеральской, отставной, трясет, так это его личная инициатива, доверия-то к ней — никакого. Это только для дураков — на испуг пробует взять! Да мы не такие!

— Это ты так решил? А замгенерального прокурора почему-то считает иначе. И что материалы этого Турецкого по поводу последнего дела сегодня твоему министру на стол лягут, тебе тоже все равно? Ну-ну, смотри. Зарвешься, никто тебе не поможет — ни депутат твой, ни губернатор, ни… Ладно, сам думай.

Прокурор поморщился, махнул рукой, понимая, что генерал просто танком прет на рожон, не думая о последствиях, и бросил трубку.

Нет, не зря же, наверное, генерала Каинова прозвали Ванькой-Каином, знать, было за что. Вот он и отдал, несмотря на дружеский совет прокурора, приказ послать в аэропорт группу своих сотрудников для задержания и доставки в городской следственный изолятор подозреваемого в убийстве гражданина Турецкого А.Б., прилетающего из Москвы одним из ближайших рейсов. Устно распорядился на всякий случай, чтоб в любой момент сослаться на то, что его могли неправильно понять якобы слишком энергичные помощники. Ничего, решил он, не впервой, уже сходило с рук…

А Филипп Семенович, будучи человеком дальновидным, позвал к себе следователя Смородинова.

— Ну, как там, Алексей Гаврилович, движется дело? Москвичи помогают, не тормозят?

— Никак нет, — почти по-военному ответил Алексей. — Есть серьезные подвижки. Буду докладывать.

— Это хорошо. Да, вот еще чего сказать хотел, — будто вспомнил Решетников, — сюда возвращается Турецкий. Ну, в связи с новым убийством его показания нужны. Так ты имей в виду, при необходимости можно и его подключить, если только… — Прокурор насмешливо хмыкнул и закончил мысль: — Если его наш бравый Иван не арестует, уж очень ему хочется представить москвича в роли убийцы этой рижской дамочки. Ты в курсе небось?

— Да, слышал, — спокойно отреагировал Алексей.

— Ну, ладно, имей в виду. Свободен.

«О чем он думал, — размышлял Смородинов, выходя от прокурора, — когда сказал „имей в виду“? Предупредить хотел, что ли?» И с этим малоприятным известием он поспешил в кабинет, где обычно разбирались с материалами следствия Плетнев со Щеткиным. Антон был один, внимательно перечитывал очередные показания арестованных скинхедов. Как опытная охотничья лайка, Плетнев не давал парням расслабляться, без конца задавал похожие вопросы, крутил вокруг да около, вытаскивая из них сведения об их друзьях-подельниках. И ведь получалось.

Как бы совершенно случайно прозвучало прозвище Холодильник, а затем выплыло имя, потом, так же неожиданно, «вспомнилась» и фамилия. А задержанный парень, как выяснилось, оказывается тоже совсем случайно знал фамилию Влада. И в данный момент на квартиру Гундориных уже выехал майор Щеткин. У него хорошо получались доверительные беседы с пожилыми женщинами — одинокими матерями, вдовами и так далее. О том что она вдова и одна воспитывала сына, следователям уже стало известно из наблюдений за квартирой и осторожных расспросов соседей Гундориных.

Вот Антону и сообщил Алексей о только что состоявшемся разговоре с прокурором и о его как бы предупреждении. Иначе почему бы он сперва задал вопрос о том, как помогают москвичи? И Турецкого упомянул, который срочно возвращается в Воронеж в связи с новым убийством. Сказал и о предупреждении относительно возможных действий генерала Каинова. И Антон забеспокоился. Сказал Смородинову, что, наверное, надо будет подъехать в аэропорт — на всякий случай. А вдруг генералу действительно придет в голову шальная идея осуществить такую блажь! Надо же хоть предупредить Сашу. Алексей охотно согласился с Плетневым. Даже предложил выделить для встречи в аэропорту машину прокуратуры, если что — пусть-ка сунутся! Вот смеху будет!..

— А я, пожалуй, вместе с тобой подъеду, — вдруг предложил он, и они, глядя друг на друга, все поняли и рассмеялись. Вот уж и впрямь тонкий дипломатический ход! Куда там приятелям Штирлица из высшего руководства Рейха!..

Во время полета у Александра Борисовича неотвязно пульсировала мысль: что это, как это и, главное, почему? И снова и снова он приходил к выводу, что смерть Эвы имеет самое непосредственное отношение к нему, Турецкому. Но не к каким-то там его любовным делам, которые и были-то у них с Эвой бог весть когда, а сегодняшнее так и вовсе ни в какой счет не идет, а к его сугубо профессиональной деятельности.

Он мысленно проговаривал фразы Эвы о неизвестном ни ей, ни, разумеется, ему пожилом мужчине, латыше, который интересовался у нее, где сейчас находится Турецкий. Даже заставил ее фактически звонить Ирине и выяснять этот вопрос. Причем интересовался он таким тоном и, видимо, с такими угрозами, от которых бедной Эве было явно не по себе. Как же он не расспросил ее более подробно, детально об этом типе! Приблизительный портрет да имя — Анатоль? Немного. Почти ничего. Как он мог вообще пропустить, по сути, такую жизненно важную, — что стало ему понятно теперь, а еще не вчера, — информацию мимо ушей?! Ну да, конкретно же не его касалось… А вот и коснулось, оказывается! Да еще так, что теперь и концы с концами не связать…

И всякий раз, когда вспоминалась собственная фраза о Страшном суде, — из письма к Эве, которое ему хватило ума, уходя, не оставить все-таки на столе! — его просто швыряло из жара в ледяной холод… Состояние было таким, какое может оказаться у человека, который в самую последнюю секунду успел по необъяснимому наитию выскочить изпод колес несущегося на него сумасшедшего поезда…

Однако самое страшное, что могло случиться, уже произошло. Рычать хотелось и кусать локти, в натуральном смысле. И где-то на периферии мозга пульсировала вроде бы посторонняя мысль о том, что вот уж теперь генерал Каинов — Ванька-Каин — попытается устроить поистине дикий танец на костях поверженного к его ногам москвича. Обязательно попробует. Если это у него получится… А почему, собственно, не должно получиться? Попытка-то все равно последует, это бесспорно… Но сам он не приедет, мальчишек своих подошлет. Ну-ну!.. И Турецкий «закипал» от злости. Вместо того чтобы бандита ловить, убийцу, генерал амбиции тешит, цирковые представления намерен устраивать…

Между прочим, совсем не собирался Александр Борисович доводить известные ему сведения и собственные выводы о сомнительной, мягко выражаясь, деятельности милицейского генерала до ушей его министерского руководства. Ну разве что при случае, походя. Да еще если б Славка Грязнов по-прежнему восседал в своем Департаменте, вот тогда… Но теперь, да еще после подробного доклада Косте, он начинал подумывать, что такую операцию провести все же стоит. Ему здесь, в Воронеже, еще и спасибо скажут добрые люди. Но это, конечно, по сегодняшним понятиям, не в его компетенции — частного сыщика, а вот Костя — он уже в курсе, ему и флаг в руки…

Значит, продолжал он размышлять, они установили бесспорно, что убийство — дело его рук? А на каком основании? Отпечатки пальцев? Да, они есть, но это легко объяснимо. Провел ночь? Провел, и что? Есть алиби. И не одно. День же еще не кончился, дежурная в аэропорту, бармен в кафе возле аэропорта, милая девочка на паспортном контроле… И это все — время, время, зафиксированное документально… Нет, ни черта у них не получится с доказательной базой. Ее просто не существует… Зато существует генеральское упрямство, и вот с этим будет посложнее. Ведь засадят, а потом доказывай… Или не решатся?..

И с этим совершенно некорректным в данном случае, с научной точки зрения, вопросом он шагнул наконец в «гармошку» «присосавшегося» к открытому люку самолета переходного туннеля в здание аэровокзала.

Первыми, кого он увидел, были Смородинов в прокурорской форме и Плетнев, встречавшие именно его, поскольку на их лицах, едва он появился, заиграла улыбка. Интересно, с чего это им стало смешно? Вопрос был сродни предыдущему. И ответ появился сам. Точнее, он возник в лице милицейского майора, шагнувшего ему навстречу и таким образом слегка потеснившего Алексея с Антоном.

— Гражданин Турецкий?

— В чем дело, майор? Представьтесь как положено! — сухо сказал Александр Борисович, облаченный в свою парадную форму государственного советника юстиции третьего ранга, с погонами генерал-майора. — Вас что, не учили, как следует обращаться к старшему по званию?

Голос Турецкого крепнул с каждым произнесенным словом. И майор, не ожидавший подобного встречного демарша и действовавший с подачи своего генерала нахрапом, растерялся. А тут еще и Смородинов — тоже, как и он сам, в форме майора, но только юстиции — вызывающе громко фыркнул. И милиционер вытянулся и доложил:

— Товарищ генерал-майор юстиции, по указанию начальника ГУВД Воронежской области генерал-майора милиции Каинова я, майор милиции Шлыков, должен вас доставить в Главное управление. — Он обернулся к троим товарищам в штатском и, не придумав ничего умнее, добавил: — Это ваше… сопровождение.

— Как прикажете понимать? Это что, задержание? — Турецкий ухмыльнулся: интересно было бы посмотреть, каким образом майор станет «задерживать» генерала?.. Нет, не зря заскочил он домой, чтобы облачиться в свой мундир. Никакая отставка не может запретить ему надевать свою «рабочую» форму.

— Приказано доставить.

— Ах, приказано? Ну что ж, попрошу! — Турецкий требовательно протянул к нему руку. — Где письменный приказ?.. Что, нету? Тогда передайте вашему генералу, тоже в устной форме, что я ему весьма признателен за его товарищескую заботу, проявленную в отношении меня, но в настоящее время не вижу в ней ни малейшей необходимости. Меня доставят в прокуратуру мои коллеги. Если генералу что-то интересно, пусть подъезжает туда. Все, свободны, майор. И ваши коллеги в штатском тоже свободны. Здравствуйте, друзья мои, давно не виделись, спасибо, что встретили. — Александр Борисович, улыбаясь, по очереди протянул руку Смородинову и Плетневу. — Поехали? По дороге расскажу кое-что весьма любопытное…

Они уже пошли к выходу, а майор продолжал стоять в растерянности. Ну, генеральской формы на «гражданине Турецком» он, конечно, никак не ожидал. Каинов говорил, что этот Турецкий — давно в отставке. И что же получается?.. И он позвонил начальнику ГУВД — а что еще оставалось делать-то?

Потом майор минуты три терпеливо слушал громыхающий мат, раздававшийся из телефонной трубки в его адрес. А когда раздались наконец короткие гудки, сам предусмотрительно отключил телефон и со злостью крикнул в микрофон трубки:

— Да пошел бы ты!.. — И добавил совсем уже непечатное слово. Но негромко.

Глава восьмая ЛЕВША

Учитель забыл, что один из лучших в прошлом его учеников, которого он сам же несколько преждевременно, но решительно и бесповоротно вычеркнул из списков живых, был левшой…

В момент крайне напряженного ожидания, когда холодный расчет безжалостно расплющивает любые ростки страха, слух обостряется с особой силой. Это уже знал на практике Владислав Гундорин, отслуживший свой недолгий армейский срок в воздушно-десантных войсках. Василий Денягин мог что-то и подзабыть про своего бывшего ученика, а вот ученик жестко запомнил нелегкие уроки учителя.

«Макаров» на боевом взводе — у правого плеча, левое плечо — чуть вперед и — легкий, скользящий шаг — в следующую комнату. Нога, черт возьми, путается в этих проклятых деревенских половиках, связанных из цветных тряпочек…

«Он где-то здесь, этот парень, — четкими ударами пульса стучат мысли в голове. — Он здесь…»

Денягин это чувствовал особым, охотничьим чутьем. Но — где? Ни шороха, ни сдержанного выдоха…

Он, пожалуй, не станет стрелять здесь — грохот выстрела обязательно услышат на улице, а это — надо? Он просто осторожно выведет парня на улицу и посадит его в машину. И отвезет. Подальше, как бы домой, где уже шум стих и матушка ждет — не дождется своего беспутного сынка…

Тут такие прекрасные леса вокруг! Дубравы, заросли орешника… красота, можно пролежать почти на виду целую вечность, и никто тебя не увидит, не помешает твоему тихому счастью, никто, ни один живой человек… Увы, таковы условия той игры, на которую ты, малец, бездумно подписался, но захотел сыграть по-своему. Рано захотел…

Снова шаг вперед, быстрый взгляд вправо — пусто, влево…

Так вот же он! Испуганный взгляд застывших, неестественно расширенных глаз. Парень выглянул из-за шкафа и замер в испуге, уткнувшись прямиком глазами в глаза своего страшного преследователя, который не знает пощады. Бедный дурачок!

— Ну, чего ты спрятался, как разбойник какой? — устало, совсем тихим, домашним голосом спросил Денягин. Его правая рука с пистолетом как бы бессильно опустилась вниз. — Ну, выходи, не бойся… Я ж не враг тебе… Я боялся, что тут тебя уже могли отыскать… Выходи, поедем домой, там все, кажется, уже кончилось. Я ж так и понял, что ты у тетки прячешься… Эх, вы, конспираторы… — Он выдавил из себя усталую, разумеется, улыбку.

Влад робко шагнул вперед правым плечом, подставляя таким образом врагу свою спину. Денягин протянул руку к нему, чтобы дружески — как же еще? — похлопать по спине. Влад с доброй, благодарной улыбкой стал поворачиваться к нему грудью и вдруг с силой выбросил вперед скрытую за корпусом свою левую руку. Денягин не успел и заметить, что в ней было, он словно взорвался от жуткой, рвущей его живот на куски, обжигающей боли… Может быть, машинально хотел еще вскинуть отяжелевший пистолет, но его правая рука, казалось, попала в тиски. И он, почувствовав необычное, ослепляющее головокружение, стал медленно клониться назад, пока не упал на спину, так и не издав ни звука.

Он не упал, он аккуратно опустился, заботливо поддерживаемый за плечи самым способным своим учеником. Влад не хотел, чтобы кровь из раны залила чисто выскобленный деревянный пол. Он и нож-то поэтому вынимать из тела не стал. И вообще, он сейчас действовал автоматически, как запрограммированная машина, понимая только одно: не наследить! Тетка не должна ничего знать, увидеть. И этот — сморчок… А половик? Ну что ж, придется тетке им пожертвовать. Каждый должен чем-то жертвовать. Вот он сам, например, тоже пожертвовал. Чем? А верой в порядочность человека, которого считал другом. И вот он лежит. А почему? Да потому, что забыл, что бывший ученик — левша, и, увидев его пустую правую руку, расслабился, уверенный в себе. Вывод: не расслабляйся, сам же когда-то и учил, повторял, вдалбливал в мальчишескую ветреную башку…

Странное дело, Влад удивился, что, производя все последовавшие за ударом ножа действия, совершенно не испытывал никакой жалости к человеку, которого всегда почитал за старшего друга… Как будто была сделана необходимая работа — и не более того…

Но пора подводить итоги. Половиком тетке и в самом деле придется пожертвовать, потому что перекладывать труп с места на место — это значит здорово наследить здесь. И Влад, ухватив половик за края, потянул его вместе с лежащим на нем телом через всю комнату, на веранду. А там можно будет уже по дорожке проволочить его до калитки. Туда же подогнать и машину Денягина, чтобы потом засунуть тело в багажник. Главное только, чтоб никто не видел. Но это сейчас и есть самый главный вопрос. Хотя день в разгаре, слава богу, улица тихая, народу пока не видно, но и рисковать опасно, любой появившийся на улице местный житель сразу распознает чужого. И тогда — вопросы… Опять бежать, а куда?..

Прежде чем выйти на улицу, Влад решил обыскать труп. Ну, бумажник, документы на машину он переложил в свой карман, а пистолет в руке Денягина и содержимое остальных карманов оставил на потом — с этим он будет разбираться позже и не здесь. Сейчас важнее всего ключи от машины… Вот они, есть, в брючном кармане звенят. И сама машина, по всей видимости, недалеко…

Так и оказалось. Не прошло и пяти минут, как Влад притормозил у теткиной калитки. Машина уже стояла здесь сегодня, и кто ее видел, не удивится.

Он открыл багажник, снова огляделся, ничего подозрительного на улице не заметил и быстро пробежал по дорожке к дому. Пока везло. Нигде никого. Труп он проволочил до калитки только что не бегом и, собрав все силы, прямо завернутый в половик и засунул в багажник, опустив крышку. Теперь — за руль. И, только усевшись и включив двигатель, вспомнил: дом не закрыл! А, ладно, теперь уже все равно. Да и нечего у тетки грабить…

Но, отъехав немного, подумал, что тетка, увидев открытую дверь, может сдуру заявить в милицию. И Влад, остановившись, бегом вернулся во двор. Ключ он нашел на полу, возле входной двери. Запер ее и сунул ключ сверху, за дверной косяк. Вот теперь действительно все. Подумал, что сейчас было бы хорошо немного передохнуть от пережитого напряжения, но… время, время!..

Подходя уже к калитке, он вдруг услышал удаляющийся звук работающего мотора. Прыжок к калитке позволил парню лишь заметить сворачивающий далеко за углом черный зад автомобиля. Конечно же идиот! Он, торопясь, оставил ключи в замке зажигания… И двигатель работал… А дверца была, конечно, не закрыта…

Ну, а кто этот артист? Да из тех же, с рынка кто-нибудь. Влад выматерился вслух, хотя вообще матерную брань не любил, но теперь его словно прорвало, просто невыностмая ярость от собственной глупости. И подумалось вдруг, а может, оно и к лучшему? Документов там никаких не осталось. Пистолет? Ну, так вор решит, что крутая разборка была. А пистолет ему и самому пригодится. Кстати, и следов Влада на нем нет. Да вор сразу в багажник и не станет заглядывать. Это он успеет сделать потом, Влад и сам ведь так же решил… Вот будет сюрприз для ворюги!

Нет, на самом деле, наверное, к лучшему… Только бы этот половик чертов тетке не навредил. Но, скорее всего, вор поступит с трупом и тем же половиком, как собирался сделать это и сам Влад: завезет его подальше в лес и выбросит в какой-нибудь овраг. Пока найдут… Если еще кто-то захочет искать, что далеко не однозначно…

В общем, дело сделано, и концы в воду. Но если вора поймают, он, конечно, сознается, где украл машину. И покажет ментам. Воровство — не убийство… помощника депутата, между прочим. Шишка!.. И вот тогда уж начнется… Впрочем, чего гадать? Время само решит. Теперь его, кстати, много, можно и не торопиться…

Но очень скоро, спустя всего каких-то полчаса — сорок минут, парень убедился, что времени много не бывает, и уж если ты начал свой бег, старайся без острой нужды не останавливаться. Да, и не высовывай ушки, зайчик…

На привокзальной площади, куда он пришел, чтобы решить для себя, что делать дальше, он нечаянно обратил внимание на доску с всякими фотографиями, наклеенными внутри, под стеклом. Привычное дело: «Их разыскивает милиция». И первое, что он обнаружил и что, естественно, по-настоящему испугало его, была его собственная фотография, взятая из паспорта и увеличенная до размера 10 ґ 15. Подпись под ней гласила: «Разыскивается Гундорин Владислав Сергеевич…» — и дальше все данные из его паспорта. Значит, украденный паспорт нашли, а теперь зачем-то ищут и его самого! Но зачем, не паспорт же вернуть хозяину? Нет, это Денягин тут уже побывал и опознал, чей это паспорт. Оттого так уверенно и к тетке явился, что все знал уже. Если Серого нет, значит, есть Влад. Законно!.. Знать бы только, назвал он ментам теткин адрес или сам решил справиться? Наверняка сам, иначе бы менты давно посетили бы тетку. Поэтому Денягин и приходил дважды, дожидался, когда тетка со сморчком уйдут на работу, и решил лично проверить. Не поверил теткиным словам. Если Влад побывал у нее, должны были остаться хоть какие-нибудь следы. Да, и — узнал.

Ну вот, теперь и в самом деле все. Когти рвать надо из этого Липецка, где одни только неприятности…

Старший оперуполномоченный Московского уголовного розыска, майор милиции Петр Щеткин, приданный еще в Москве группе Турецкого, расследующей убийство иностранного дипломата в Воронеже, присутствовал при допросе Холодильника, который проводил Антон Плетнев. Собственно, против самого этого парня у следствия прямых обвинений не было, но именно на Холодильника, как прозвали «коллеги-подельники» Витьку Морковкина за его крупногабаритные размеры и малый интеллект, остановившийся в развитии еще в ледниковом периоде, показывали задержанные ранее скинхеды, как на одного из активных участников «разборок» с «чурками». И Морковкин с успехом оправдывал свое прозвище. Что-то бормотал неразборчивое, как плохо работающий мотор взаправдашнего холодильника, уже давно вышедшего на пенсию, или молчал, словно не понимал смысла задаваемых ему вопросов. Тому же Щеткину было не ясно, каким образом эта пародия на холодильник вообще попала к скинхедам, у которых, что там ни говори, все же имеется какая-то своя идеология, что ли. Ну, кроме пресловутого «спасения России» — неизвестно как и непонятно от кого.

Антон быстро понял, с кем он имеет дело, правильнее сказать, с человеком какого мыслительного уровня, и старался не тратить времени на пустые теории самого «движения». Его интересовал сугубо конкретный факт: кто еще входил в бригаду — эту ли, другую, — и кто мог знать, кто такой Влад, о ком его же приятели не сказали ничего конкретного.

Плетнев не ожидал заметного успеха и в данном случае. Но, очевидно, дважды повторенное слово «конкретный», пробудили в сознании Холодильника какие-то ассоциации, которые, в свою очередь, вывели его мысли на «конкретных» же парней. И одним из них был как раз Влад Гундорин, которого ненавидел Серый, то есть Серега Макарцев. Но вынужден был подчиняться, потому что тот, кто стоял над Владом и Серым, так им всем велел. И ослушаться было нельзя. Словом, «конкретные» люди, и этим все сказано. Так и поняли Плетнев с Щеткиным.

Гундорин и Макарцев — это уже была удача. Развеселило другое: от кого она пришла! Вот уж воистину, пути Господни неисповедимы…

Выяснить адрес семьи Гундориных — фамилия-то не так уж и часто встречается, если встречается вообще, — особого труда теперь не составило, есть адресное бюро. Где живет Серега Макарцев, Холодильник и сам прекрасно знал, заходил к нему не раз. А вот адрес Колуна, на которого ссылались задержанные, он не мог назвать. Видел, внешность как-то описать смог бы, но они не «корешили», и где он жил, Холодильник не знал.

Отправив «словоохотливого» Холодильника отдыхать в камеру, но так, чтобы он не пересекался, даже случайно, со своими подельниками, сыщики немедленно отправились по адресам.

Щеткина сразу насторожило то недоверие, с которым отнеслась к его приходу мать Владислава Гундорина. Лидия Константиновна, так она представилась, причем неохотно, когда Петр предъявил ей свое «муровское» удостоверение, словно бы не могла взять в толк, зачем пришел этот майор в гражданской одежде, когда на удостоверении он в погонах, и чего ему надо от Владика?

Сына дома не было. Сказала она об этом тоже неохотно, будто ее заставляли раскрывать какую-то важную семейную тайну. На вопрос, где его можно срочно найти, она как бы ушла в себя, пробурчав, впрочем, достаточно разборчиво, что всем он в последнее время зачем-то нужен, и обязательно срочно. Вот за эту тему и уцепился Щеткин.

У двери, как ему показалось, разговаривать было не очень удобно, а пригласить его в дом хозяйка почему-то не собиралась. И Петр рискнул.

— Ну, что ж, — он развел руками, — раз у нас не получается разговор здесь, придется, уважаемая, как это ни печально, пригласить вас в милицию. Надеюсь, там у вас такое желание появится быстро. Прошу, наденьте на себя что-нибудь, вы ж не пойдете в тапочках, верно? И в халате. А я подожду.

И он равнодушно отвернулся.

— Я не понимаю! — воскликнула женщина. — Вы что, издеваетесь? Какая милиция?! При чем здесь?..

— Я тоже вас не понимаю. — Петр пожал плечами. — Речь идет о скверной судьбе вашего сына, а вы мне тут голову морочите!

— Да что случилось?! — уже с испугом воскликнула она. — С ним беда?!

— Вполне может быть. Если мы и дальше будем говорить в таком тоне и одними загадками, все может случиться. Вы сами-то достаточно хорошо знаете своего сына, уважаемая Лидия Константиновна?

— Подождите! Я никак в толк не возьму, о чем вы говорите! Что с Владиком?! Вам что-нибудь известно о нем?

— Нет уж, теперь вы подождите. Я первый спросил у вас, где он и что вам вообще о нем известно? Ответите мне, отвечу и я. Только у меня такое ощущение, понимаете, что о подобных вещах разговаривать на лестничной площадке не совсем правильно — соседи заинтересуются, прочие посторонние. Хотя ваше дело.

— Нет, вы, пожалуйста, пройдите! — снова испугалась женщина и отстранилась, пропуская Щеткина в квартиру — чистенькую, между прочим, и довольно-таки уютную стандартную «двушку». — Проходите, проходите, можно на кухню. Не снимайте ботинок!

А Петр и не собирался разуваться, много чести. Он прошел на кухню и сел на табурет, показав хозяйке рукой напротив.

— Так я не понял, это кто без конца, судя по вашему недовольству, интересуется вашим сыном?

— Приходили с работы его…

— А он у вас работает? И где, если не секрет?

— В порту… Но работа была временная, вот Владик и уехал.

— А-а, вон как! — понимающе покивал Щеткин, ему уже расхотелось «нажимать» на женщину, она, он видел, и сама готова была все выложить. — А давно уехал?

— Ну, как сказать? — Женщина задумалась, потом стала загибать пальцы на руке. — Четвертый день уже получается, — неуверенно ответила она. — А позавчера… или вчера?.. я уж совсем запуталась, этот приходил… с тортом.

— Этот? — улыбнулся Щеткин. — А он откуда?

— Да из порта, я ж говорю… Как же его? Ведь записала на память даже… — Лидия Константиновна кинулась к холодильнику, на котором были сложены газеты, письма, какие-то бумажки, квитанции возможно. Стала рыться в них, рассматривая каждую бумажку с обеих сторон, наконец нашла. — А, вот же! Находкин, и зовут его Арсений Григорьевич. Он с тортом даже пришел. Сказал, что хочет Владика бригадиром у себя сделать. Даже адрес у меня взял Полин, это родственница по мужу покойному, в Липецке она, куда и уехал Владик, чтоб работу найти. Только что-то мне не показался он, бригадир-то этот, — пожаловалась она неожиданно. — Добрый-то добрый, да скользкий больно. И на простого бригадира совсем не похожий. Такие люди, как он, наверное, в больших чиновниках ходят.

— Вот как? — удивился Петр наблюдательности женщины. — А вы узнать его могли бы? Если фото показать?

— Наверно… хотя не думала… Так что с Владиком? — снова заторопилась она озабоченно. — Вы ж обещали!

И лицо ее приняло такое жалобное выражение, что Щеткин решил приоткрыть «занавес», чтоб потом ей правда горькой неожиданностью не стала.

— Видите ли, уважаемая Лидия Константиновна, — вздохнул он, — дело-то у меня не из самых приятных. Вы не перебивайте, а лучше послушайте. Я ничего не знаю насчет работы вашего сына в порту, зато знаю другое. В городе действуют несколько молодежных банд, которые нападают на иностранных в основном рабочих, избивают их, а иногда, как в последнее время, даже и убивают.

— Боже мой! — Глаза у матери расширились от ужаса.

— Не торопитесь, — остановил ее Петр, — у нас еще много вопросов, на которые мы не имеем правильных ответов. Так вот, мы арестовали нескольких участников одной из этих банд, которые называют себя скинами. Скинхедами. Это английское слово означает «бритоголовые». Отличительная черта неофашистских молодежных группировок в современной Германии. К сожалению, не только там, но уже и у нас появились. Фашисты — в России, представляете? Правда, здесь они активно изображают из себя патриотов России, которые обязаны избивать и выгонять из страны всех инородцев. Такая вот патриотическая программа. И на допросах арестованные преступники — это уже доказано — показали, что с ними был некий Влад Гундорин. Его роль пока непонятна, а чтобы прояснить этот вопрос, мы считаем необходимым задать его лично Владиславу. Такова ситуация.

— Нет, Владик не мог! — воскликнула Лидия Константиновна, и глаза ее наполнились слезами.

— Знаете что? — резко перебил ее Щеткин, чтобы остановить приступ возможной истерики. — Давайте не будем ничего гадать, а попробуем сначала найти вашего сына. Кстати, этот… как его? Находкин, он вам хоть какой-нибудь документ, удостоверяющий его личность, показывал?

— Да какой документ?! Я и не могла бы спросить! Такой вежливый… обходительный… Высокий такой, красивый мужчина. И про торт говорил, что это Владик… — Она не выдержала и залилась слезами.

Петр, не зная что предпринять, огляделся и увидел чистое кухонное полотенце — на крючке у раковины. Снял, подал Лидии Константиновне. Та кивнула и стала им промокать глаза. Наконец, кажется, успокоилась.

— Значит, вы сказали, что ваш сын уехал к тетке в Липецк? А телефона там нет?

— Ну откуда?

Придется, видимо, срочно ехать, понял Петр.

— Ладно, давайте поступим так. Вы мне напишете адрес этой вашей Полины, я правильно понял? А мне придется срочно ехать, чтобы парень не наделал еще большей беды. Дайте мне одну из его последних фотографий, чтоб легче искать было.

— Вы думаете?.. — с новым ужасом округлила глаза мать.

— Ничего я не думаю! — с некоторым раздражением ответил Щеткин. — Мне его найти надо, и чем скорее, тем лучше. Для его же, дурака, пользы. А этот ваш Находкин, он, судя по вашей на него реакции, и мне начинает не нравиться. В порту, значит? Бригадир?

— Да, говорил разгрузка-погрузка.

— Вы фотографию хотели… — напомнил Петр. — А кстати, где-нибудь здесь, у своих друзей, он спрятаться не мог?

— Вы считаете, ему надо было прятаться?

— Ну, оговорился. Может, и не надо. Может, ни в чем он не виноват, а на него просто наговаривают, чтоб свою вину свалить на плечи другого. А вы сами-то как? Откровенны с ним? И он с вами тоже? Или обманывает? Лукавит? О чем-то предпочитает умалчивать?

— Да что говорить, совсем уже вырос мальчик. А после армии стал какой-то жесткий. Суровый. Как отец его был… Но я думаю, меня он не обманывает, я его старалась всегда в честности воспитывать… может, даже и в ущерб ему самому.

— А что вы могли бы рассказать о сыне — в плане его привычек, особенностей его характера, может быть, поведения в различных обстоятельствах, в экстремальных, скажем? Как у него вообще складываются отношения с людьми? С девушками? Вы же как мать наверняка наблюдали за ним, за его реакциями? Что он собой как взрослый человек представляет?

— Взрослый человек! — Новые рыдания послышались в ее голосе. — Хороший он, добрый… Обо мне всегда заботится, спрашивает. Левша он у меня, так и не удалось в школе переучить, а может, и не стоило? Как вы думаете? О, господи!..

— Ну, все! — Щеткин торопливо вскинул обе руки. — Давайте парочку самых последних фотографий сына и адрес Полины, и я поехал… — И подумал, что она уже готова заголосить о любимом сынке, как о покойнике. Ох уж эти матери!..

По поводу семьи Макарцевых Антону дал исчерпывающие сведения участковый уполномоченный. У сына — судимость по «малолетке», подозревался в соучастии в убийстве и грабеже, но не доказано, однако в колонии для малолетних парень посидел. Школу не закончил, отец, крупный чиновник в речном порту, устроил сына в строительную бригаду где-то у себя. Но тот там, видимо, только числился. Соседи по дому часто жалуются участковому на шумное поведение парня и его приятелей, приходится без конца проводить «профилактику». Но серьезных нарушений за ним пока, к счастью, не числится.

Отец — Макарцев Лев Сергеевич, проходил свидетелем по уголовному делу о крупном хищении в порту. Собственная его вина не была доказана.

Мать — Мария Алексеевна, держит косметический салон в центре города. Женщина независимая, разъезжает на дорогой иномарке с собственным водителем.

Короче говоря, семья далеко не бедная, скорее обеспеченная, причем на достаточно высоком уровне. Как участковый вычислял «уровень», по каким параметрам, Плетнев интересоваться не стал. Его другое заботило. Почему в благополучной, в общем, семье сын слоняется среди «начинающих фашистов»? Вот это вопрос, на который он хотел бы получить ответ в семье.

Но папаша был в командировке, в Волгограде, а мать отдыхала в Испании. В квартире никто не отвечал, значит, и парня дома не было. И соседи заявили, что последние два дня у них в подъезде тишина, наверное, Сережка укатил куда-то, иначе бы стоял вечный шум от его дурных компаний. Соображение было вполне резонным.

А одной из наиболее яростных соседок, которая буквально изрыгала свои проклятия на голову «наглого мерзавца», Плетнев оставил номер телефона прокуратуры и попросил ее позвонить, как только она увидит, что Сергей вернулся домой. Мол, есть у милиции серьезный разговор с ним, но говорить ему об этом пока не следует. Тетка немедленно осознала свою высокую ответственность. Однако решению «назревшего» вопроса эта мера, увы, не помогла.

Что ж, и отрицательный результат — тоже результат, как обычно повторяют неудачники. Правда, Плетнев себя к этому разряду людей не относил. Ведь появились новые сведения, добытые Петей Щеткиным, и тот уже выехал на вокзал за билетом на любой проходящий скорый — до Липецка. Плетнев же отправился в речной порт, чтобы найти бригадира Находкина, работающего на погрузке. Мать Влада оказалась женщиной наблюдательной и, несмотря на свое крайнее беспокойство по поводу сына, все-таки сумела и запомнить, и подробно описать высокого «красавчика» с мужественным квадратным подбородком, тонкой полоской усиков, ушами, как бы прижатыми к черепу, и короткой стрижкой, которую в дни ее молодости, по ее же словам, называли, кажется, полубоксом.

Короче, Антону предстояло поговорить с ним по душам — эти «усики» его почему-то стали раздражать. И само исчезновение парня, а затем появление бригадира показались по меньшей мере странными. А вот стрижка и прижатые уши говорили в первую очередь о том, что мужик определенно занимался тяжелыми видами спорта. Борьбой, может, а вернее, боксом или какими-нибудь восточными единоборствами. Это как раз модно было — лет тридцать назад, несмотря на всяческие запреты властей…

Глава девятая АЛИБИ

Прокурор Решетников откровенно хохотал, слушая рассказ следователя Смородинова о встрече в аэропорту. Алексей Гаврилович правильно решил, что ему самому следовало посвятить шефа в подробности того, как оконфузились милицейские, чему, отчасти, и он тоже невольно посодействовал. Но полная растерянность майора Шлыкова перед генеральским мундиром была действительно до изумления уморительна.

Решетников же, со своей стороны, был по-своему даже и доволен тем, что Ванька-Каин в которой раз торжественно садится в лужу. Уже завтра этот очередной анекдот будет известен в администрации губернатора. А возможно, и в Москве.

Турецкого, зашедшего, естественно, к нему первому сразу после приезда в прокуратуру, он представил следователю Шипилову и попросил Александра Борисовича ответить тому на ряд вопросов, касающихся трагического происшествия в гостинице. Турецкий изъявил полную готовность сотрудничать со следствием, ибо был твердо намерен и сам внести свой вклад в поиск и наказание убийцы. И больше того, «прокручивая» в памяти беседу накануне с покойной теперь женщиной, он еще в самолете кое-что вспомнил из прошлой своей собственной следственной практики, и его соображения следовало бы также немедленно проверить. И по этому поводу надо будет обязательно связаться с архивом Генеральной прокуратуры. А может быть, и с коллегами из Латвии.

То есть он с ходу дал понять, что это уголовное дело далеко выходит за рамки обычной, пусть даже кое-кому представляющейся альковной, истории. Возможно, кто-то готов обозначить в качестве главной причины тяжкого убийства ревность, ссоры любовников и прочее, но все это отдает обыкновенным обывательским стремлением разворошить «клубничку» и покопаться в ней. Или, проще говоря, упростить задачу следствия до чисто поверхностных суждений и, соответственно, скоропалительных, а в конечном счете неверных выводов. Последним Турецкий как бы подчеркивал свое негативное отношение к желанию генерала Каинова в обязательном порядке прижать, унизить бывшего «важняка», посмевшего бросить ему — великому воронежскому патриоту, понимаешь! — вызов. О чем и свидетельствовала недавняя попытка милиции задержать «гражданина» Турецкого. И Решетников прекрасно понимал Александра Борисовича. Тем более что и само предположение о том, что Турецкий мог совершить убийство, изначально казалось ему попросту абсурдным. Ну, ничего, получил Иван Никифорович по носу, и ему пока достаточно…

А вот рассказ Алексея Гавриловича доставил прокурору несказанное удовольствие. Интересно, как еще и генерал Машовец из Управления ФСБ отреагирует, он ведь тоже не жалует Каинова… Словом, появился отличный мотив для очередных колких «шпилек» в адрес незадачливого Ваньки-Каина.

Турецкий же после короткой беседы с городским прокурором, который и не собирался его допрашивать, отправился к следователю, возбудившему уголовное дело об убийстве гражданки иностранного государства. Возбудить-то Геннадий Герасимович Шипилов возбудил, но огорченно подумал о том, как они все уже надоели до чертиков, эти иностранцы, ведь опять кому-нибудь понадобится пришить сюда политику, будь она неладна.

Следователь, что отметил для себя Александр Борисович, оказался человеком тактичным. Он не стал задавать «подозреваемому» — а куда пока от этого денешься? — каверзных вопросов, касавшихся подробностей интимных отношений между Турецким и гражданкой Латвии Эвой Ладзиней, предоставив Александру Борисовичу возможность «раскрыть эту тему» самому. Как ему будет угодно. И Турецкий честно поведал о предыстории их отношений, возникших более десятка лет назад. Да, за минувшие годы они и встречались, пожалуй, тоже не более десяти раз. Странно? Но вот — бывает… Да это, наверное, и не любовь никакая, а скорее острые приступы обоюдной страсти…

Потом подумал, что зря так сказал. Именно в пароксизме страсти и способен бывает человек совершить невероятное — то же убийство любимого человека, например. Сам бы он, доведись ему расследовать подобное дело, обязательно обратил бы самое пристальное внимание на такое признание подозреваемого в тяжком преступлении. Но сказанного уже не вернешь, и придется объяснять свою оговорку… Дурацкое это состояние — доказывать очевидное…

Успокоило лишь то, что показалось, будто Шипилов не обратил серьезного внимания на его выражение. И вот после этого всплыл главный аргумент, который еще не окончательно сформулировал для себя Турецкий, но которым ему самому следовало бы немедленно заняться. Речь шла о пожилом мужчине, знавшем еще отца Эвы, судя по ее рассказу…

Вкратце изложив свой разговор с Эвой по поводу человека, буквально заставившего ее узнать, где в настоящее время работает Турецкий, Александр Борисович высказал предположение, что в данном случае сам акт убийства, а затем и телефонного звонка в милицию о трупе в номере гостиницы мог явиться результатом мести некогда осужденного преступника следователю, отправившему его на нары. И, вероятно, на приличный срок, никак не меньше «червонца». А таких дел, за которые давали подобные срока, не так уж и много, можно проследить. Что, собственно, Турецкий и намерен теперь сделать. И в этом он видит свою реальную помощь следствию.

Но, развивая эту версию дальше, Турецкий вполне мог предположить, что этот не известный ему в данное время человек, вероятно, следил за женщиной, подозревая, что она отправилась в Россию именно к Турецкому. Хотя из разговора с Эвой, сказал Александр Борисович, сознательно утаив от следователя тот факт, что ей было известно, где находится Александр и даже чем он занимается в командировке в Воронеже, ее цель здесь была совершенно другая. У нее тут были свои собственные коммерческие дела, связанные с ее бизнесом. Значит, их встрече надо по-прежнему придавать случайный, а вовсе не запланированный характер.

Но вот незнакомец определенно не спускал с Эвы глаз, более того, приехал за ней в Воронеж и проследил, в какой гостинице она остановится. И тут ему, очевидно, сильно повезло в том, что на пути женщины неожиданно встретился именно тот, кого он так долго искал, — Турецкий.

— Другое мне совершенно непонятно, — сказал Александр Борисович. — Ну, предположим, он засек нашу действительно случайную встречу с Эвой в помещении аэровокзала. Но затем мы простились, и я ушел. Никто не мог предположить, что с самолетом что-то случится. Как никто, даже я сам, не знал, что я плюну на ожидание и сдам билет, чтобы уехать поездом после встречи с Эвой. Как же можно было мне не воспользоваться таким случаем!

— А почему поездом-то не уехали? — спросил Шипилов. — Их тут много, проходящих мимо. Всю ночь.

— Как подумал, сколько часов на полке качаться или в кабаке, извините, сидеть, охота отпала. Отвык я уже, наверное, от поездов… Но суть все-таки не в этом. Что бы ни было, этот неизвестный мне хрен видел нас с Эвой. Более того, он знал, что я у Эвы в номере. Знал и когда я ушел — от восьми до девяти. Но примерно знал. И вот эта неточность его, я считаю, и подвела. Смотрите, я вышел в семь тридцать. Эва спала как убитая… тьфу, черт! Извините, мозги не соображают. Словом, она крепко спала в момент моего ухода. И, когда я ей позвонил, а это было ровно через час, она ответила таким сонным голосом, что мне ее стало жалко, подумал, что зря разбудил. Но убийца, вероятно, как-то проверил наличие людей в номере — как, не знаю. И, убедившись, что меня уже нет, открыл дверь отмычкой. Если не украл запасной ключ у горничной. И вошел. Ну, а дальше могло случиться все, что угодно. Вплоть до… — Турецкий пожал плечами, развел руками. — Но вошел он к ней точно позже восьми тридцати, уже после моего телефонного звонка. Это ж зафиксировано. А в милицию он позвонил… Кстати, когда?

— В девять утра, — неохотно ответил Шипилов. Ему не очень нравилась такая уверенность Турецкого. А версия Александра Борисовича ввиду ее некоторой, мягко говоря, надуманности по-прежнему вызывала сомнения.

— Ну вот, видите, этот факт только подтверждает мои соображения. Другое непонятно: где он сам-то был? Лично следил или кто-то ему помогал? «Засветился» ли он в гостинице? Кто он, русский или латыш? Заметен ли был в его речи акцент?.. Это мог бы сказать, кстати, тот дежурный, который принял его телефонный звонок.

Турецкий и дальше готов был развивать свой план расследования, но он вовремя заметил, что Шипилов слушает его хоть и внимательно, но как бы с нарастающим неудовольствием. Впрочем, понятно: приехал тут и диктует! Ну что ж, сам думай, если реальной помощи не хочешь.

После этого они принялись буквально по минутам сверять все действия Турецкого начиная с того момента, когда он покинул номер иностранки.

Был в наличии авиационный билет, были мобильные телефоны, его и Эвы, по которым велся последний короткий разговор. Оставалось лишь получить от оператора мобильной связи распечатку и сверить имеющиеся факты в соответствии с указанным на распечатке временем. Далее, была возможность еще сегодня получить показания относительно того, где и с кем в течение всего утра, до вылета включительно, был и беседовал Турецкий. Это дежурная в аэропорту, милая девушка на паспортном контроле, с которой Турецкий о чем-то пошутил, и она рассмеялась, был, наконец, бармен в кафе возле здания аэровокзала. Надо было просто допросить их и записать ответы. Это, конечно, рутина, но куда без нее?

А что касается отпечатков пальцев, то Александр Борисович по памяти постарался перечислить все те предметы в номере Эвы, к которым он мог прикасаться руками. Включая грушу от дверного ключа и сам ключ, которым он, уходя, запер дверь номера, а потом кинул его под дверь, чтобы Эва, проснувшись, могла ее открыть. Впрочем, и место нахождения ключа в прихожей, и прочие факты совпадали с теми, которые перечислялись в протоколе осмотра места происшествия. Тут противоречий не было.

То есть в конечном счете получалось так, что, будь Турецкий преступником, ему было бы практически невозможно до такой степени идеально подготовить и выполнить преступление. Но в общем-то выходило по принципу: чем лучше, тем хуже. Ибо именно это же обстоятельство — что прекрасно понимал Александр Борисович, сам следователь, на шее которого тоже, случалось, болтались «глухари» и «висяки», — при определенных условиях, продиктованных даже обычной человеческой предвзятостью, могло толковаться полярно наоборот, то есть не в его пользу. На что, естественно, и рассчитывал, надо понимать, сильно «обиженный» Турецким генерал Каинов.

Вероятно, на это же обстоятельство сделал ставку и преступник, совершивший поистине гнусное, мерзкое убийство ни в чем не повинной красивой женщины. Вся беда которой заключалась лишь в том, что ей нравился следователь из России. Впрочем, это была версия Турецкого. И, конечно, нужны были более веские доказательства, главным образом касавшиеся собственно преступника. А в настоящее время такую помощь в расследовании ему могла оказать только Аля, или Алевтина Григорьевна Дудкина, его ближайший помощник в агентстве «Глория».

Нет, конечно, Александр Борисович в глубине души понимал всю некорректность срочной просьбы к Але бросить ее собственные дела, которых у девушки наверняка немало. Все сотрудники агентства «с особой любовью» «грузили» Алевтину своими текущими проблемами, и она безропотно выполняла их поручения — для младшего юриста это естественно. Но все же поручать одной — никуда не денешься, надо быть честным — своей любовнице отыскать в архивных уголовных делах концы того давнего преступления, которое поможет следствию раскрыть сегодня убийство другой любовницы, — это, надо согласиться, уже напоминает нечто близкое к абсурду. Но, увы, такова жизнь, хотя вряд ли подобная постановка вопроса может служить оправданием. Турецкому оставалось только вздохнуть и взяться за телефонную трубку.

Причем он решил это сделать в присутствии следователя, чтобы тот убедился, что у Александра Борисовича, в сущности, нет от него никаких тайн, касающихся данного дела и его бывших отношений с Эвой.

Аля, как немедленно выяснилось, была счастлива слышать голос Саши, но одновременно обижена тем, что, появившись в Москве пусть на несколько часов, он не счел нужным хотя бы взглянуть ей в глаза, чтобы прочитать там… ну, и так далее, как говорится, следите за газетами. Шипилов слышал только фразы Турецкого, но, к счастью, не слышал ответов, иначе у него волосы встали бы дыбом от обилия подобной информации!

Но Аля не зря гордилась своей быстрой сообразительностью, это было идеальное ее рабочее качество. И знала она также о том, что в любую трудную минуту — в первую очередь, разумеется, в архивных проблемах — ей обязательно поможет заместитель генерального прокурора Меркулов, который испытывал к девушке почти отцовские чувства. Уж он-то прекрасно представлял себе, каково приходится бедненькой «укротительнице» в том «зверинце», в окружении таких дружелюбных хищников, каковыми являются господа сыщики агентства «Глория». Костя жалел ее и сочувствовал. И уже в этом была хорошая помощь с его стороны.

Словом, Аля обещала постараться все сделать быстро. Ну а главное, свое внимание она сосредоточит на тех уголовных делах, в которых в той или иной степени были задействованы граждане Латвии — и еще во времена существования союзной республики, и, естественно, нынешнего самостоятельного суверенного государства.

Впрочем, в свое время определенно — по-прежнему «крутилось» в голове у Турецкого — было дело, связанное с фальшивомонетничеством. Кажется, даже недавно всплывало в памяти что-то по данному поводу, но при каких обстоятельствах, этого Александр Борисович сейчас вспомнить не мог. Да, да, нечто закончившееся экстрадицией преступника на родину. В общем, надо срочно найти и проверить. Кажется, речь шла о валюте в особо крупных размерах. А потом уже, когда появится хоть намек на какую-то рабочую версию, нужно будет попытаться связаться со старыми латышскими коллегами, может быть, они смогут оказать посильную помощь, несмотря на «разногласия» в политических оценках существующего положения в отношениях двух соседних, некогда братских стран. Все-таки немало было вместе съедено и соли, и прочего. И выручали друг друга в трудных ситуациях, глядя сквозь пальцы иной раз на твердые правила и запреты. Всякое случалось. Собственно, на это и надежда. Тем более что погибла от руки душителя прекрасная женщина, гражданка Латвии. Мужики, где же ваш патриотизм, в конце концов? Где солидарность всех честных сыщиков планеты?..

Время стремительно двигалось к вечеру, слишком долгий получился день. Но на совершенно конкретные намеки Турецкого следователь как-то не очень охотно реагировал. А ведь предлагалось только одно: быстро съездить в аэропорт и опросить свидетелей. Завтра же будет работать другая смена, а время пройдет, какие-то детали забудутся. Александру Борисовичу вдруг показалось, что дружелюбие Шипилова — несколько показное. И в настоящий момент ему как раз хочется, чтобы «какие-то детали» именно забылись. Ну, что ж?..

Александр Борисович сделал неожиданное предложение.

— А знаете что, Геннадий Герасимович, вы, вижу, действительно сегодня устали, — столько волнений. Давайте уж я как-нибудь сам, что ли, справлюсь? Съезжу сейчас в аэропорт и поговорю с людьми. Алиби должно быть обеспечено документально.

— И каким образом вы собираетесь это проделать? — насмешливо спросил Шипилов.

— Ну, не сам же, конечно, Алешу Смородинова попрошу об одолжении. К нему-то, надеюсь, у вас нет предвзятого отношения? И с прокурором, если желаете, договорюсь, чтоб вас не беспокоить по пустякам. Поверьте, это дело касается в первую очередь меня, поэтому я и забочусь. А вас я прекрасно понимаю, у вас не горит. Так как? Я ж, кажется, не задержан? Или вы уже приняли такое решение?

— Нет… почему же? Можно и съездить. Я не возражаю, хотя и… время…

— Да, поздновато, но будем надеяться. Только я, с вашего разрешения, позвоню своему коллеге? Чтоб он мне свою куртку одолжил на вечерок.

— А зачем вам? У вас же вполне… мундир?

— Но в порту меня никто не видел в генеральском кителе, и он определенно может повлиять на память свидетелей отрицательно. Генерала-то они действительно не видели. А меня — видели. Вам ведь истина нужна?

— М-да… ну, ладно… — Шипилов был явно недоволен проницательностью Турецкого, и не скрывал уже этого.

«Вот оно… — думал Александр Борисович. — А ведь показался таким доброжелательным… Вот же гадюшник! Каждый небось рад утопить соседа. Откуда в провинции, где люди тесно живут, фактически плечом к плечу, такое неприятие друг друга?.. Дурацкий вопрос, — ответил тут же сам себе. — А что, в столице — иначе? Ты вспомни, Саня: самые скверные, самые грязные ссоры всегда возникали именно в коммуналках — тебе ли не знать, выросшему в старой арбатской коммунальной квартире?..»

Наверное, сработал больше всего демарш Турецкого относительно привлечения Алексея Смородинова. Ситуация стала бы вдвойне абсурдной — особенно после того, как следователь встретил Александра Борисовича в аэропорту. Шипилов заторопился. В самом деле, было уже поздно.

Плетнев отозвался из порта, где он беседовал с одним из бригадиров. Так что с курткой не получалось. И тогда на выручку пришел сам Шипилов. Предложил Турецкому свой обычный дождевик, который висел у него в шкафу в кабинете — на случай. Роста они оказались примерно одинакового, и проблема была снята.

Дежурная на паспортном контроле давно сменилась, но следователю дали ее домашний телефон и адрес. Пожалуйста, обращайтесь. А вот дежурный диспетчер оказалась еще на месте, и ей не пришлось что-то вспоминать. Турецкого она узнала сразу и официально заявила, что сама же и отправила его в кассу для оформления билета.

Узнал Александра Борисовича и бармен. Ну да, они ж обсуждали еще результаты вчерашнего футбольного матча. По телевизору в утренних новостях повторяли как раз отдельные фрагменты матча.

Бармен даже предложил обоим посетителям по тому коктейлю, который сегодня, кстати, утром так нравился Турецкому: 50 граммов коньяка, 30 граммов ликера «бенедиктин» и все до краев, шампанское желательно без пузырьков. Ну, можно кусочек шоколадки бросить в бокал, чтобы вдумчиво наблюдать, как она попеременно тонет и всплывает. Про эту давнюю старину вспомнил Александр Борисович. Годы вспомнил, когда можно было зайти в Столешникове в магазин шампанских вин и попросить продавщицу в накрахмаленной наколке на голове сварганить этакий простенький коктейль. Впрочем, ликером мог быть и «шерри бренди», еще вкуснее.

И этот вопрос они также обсуждали с барменом сегодня утром.

Большего доказательства следователю и не потребовалось. А каждое новое подтверждение того или иного факта создавало жесткое алиби Александру Борисовичу. Никак не получалось, не мог он успеть «смотаться» в гостиницу, чтобы задушить женщину и вернуться в аэропорт. Разве что на ковре-самолете, но такового в наличии не имелось. И у Геннадия Герасимовича Шипилова портилось настроение: легким и быстрым, а главное, «громким» расследованием здесь уже и не пахло. А обращаться к версии Турецкого — это означало погружаться в какие-то никому не нужные, старые и прочно забытые проблемы, связанные еще и с каким-то непонятными событиями в Прибалтике, нужна она, как… Да, но тут уж ничего не поделаешь.

И оснований, кстати, для задержания Турецкого теперь у следователя не было ни малейших. Если еще в начале расследования Геннадий Герасимович как-то сомневался в полной уж невиновности да и откровенности москвича, то теперь такой резкий шаг со стороны Шипилова выглядел бы откровенным недомыслием, если не сказать хуже. А кому охота выглядеть дураком? Для этого надо быть как минимум генералом, чтобы уметь не обращать внимания на реакцию окружающих. Но Шипилов не был генералом, а Решетников и не намекал на возможность применения столь жесткой санкции. Чего ж лезть-то?.. А ведь ребятки из ГУВД уже звонили, интересовались, какие меры собирается принять прокуратура в отношении… ну и так далее. Где-то основательно перешел им, видать, дорожку московский следователь. Интересно, где?..

Глава десятая СЛЕДЫ НА ДОРОЖКЕ

Разочарование Плетнева было бы закономерным, если бы бригадир оказался именно таким, каким его описала женщина, то есть мало соответствующим облику типичного российского бригадира погрузчиков в речном порту. Но как раз типичным оказался тот, кто и был Находкиным, — невысокий, квадратный в плечах, обтянутых несвежей, поношенной курткой, абсолютно лысый, и нос — картошкой. И говорил он не правильным русским языком с богатыми интонациями, как утверждала мать Влада, а хриплым и низким, лающим голосом с характерными, словно бы самопроизвольно выскальзывающими из его щербатого рта матерками. Ну, то есть ничего общего с описанным.

Более того, когда этот хмурый мужик уяснил для себя, наконец, о каком таком Владиславе идет речь, — фамилии парня он, естественно, не помнил, — выяснилось, что никаких особых заслуг он как бригадир за ним не числит, в последний раз видел черт-те когда — тут он выразился определеннее и грубее, — и ни о каких новых бригадах речи сегодня идти не может. Своим работы не хватает. И все, и кончен базар, дело есть — излагай, а так — катись, хм…

Плетнев спорить не собирался, сказанного ему было вполне достаточно, чтобы понять, что никогда этот бригадир не ходил к матери малоизвестного ему парня и никого искать он тоже не собирается.

Но человек-то ведь был! Вопрос в том, кто?

Уходя, Плетнев воспользовался тем, что ему позвонил Турецкий — насчет куртки, которая требовалась срочно, — и на всякий случай, делая вид, что продолжает телефонный разговор, аккуратно и незаметно сфотографировал Находкина камерой своего «мобильника». Оставил на память, чтоб матери Влада Гундорина потом показать, если нужда появится. А такое вполне могло случиться.

И одновременно с этим появилось некоторое подозрение относительно неизвестного мужика — с усиками. В принципе нечего и говорить о том, что уголовное дело, расследованием которого занимались все они тут уже вторую неделю, так или иначе затронуло тех, кому, по всей видимости, этого меньше всего хотелось. Ситуация с этими скинхедами давно у многих в печенках сидит. Но ведь тем не менее никаких ответных активных противодействий со стороны властей тоже не наблюдается. Значит, «подвешенная» ситуация кому-то очень выгодна. Уже не раз и говорилось, и писалось, и законы принимали, но что-то все беззубые, с массой оговорок, а эти как были, так и остаются. И действуют в качестве определенной силы, которая в любую минуту готова вызвать бурное народное возмущение. Катализатор такой, от противного — чем хуже, тем лучше. Вон же как генерал милицейский взвился! И поговаривают местные сыщики, есть у скинов явный покровитель из числа местных думских деятелей.

Таким образом, вырисовывается ситуация в том смысле, что к матери Влада Гундорина явился один из таких «покровителей» — не главных, а из исполнителей. Помощников-то всегда в любом грязном деле найдется немало, вот, стало быть, и он… Только чьим он может быть помощником? В милиции — вряд ли, интеллигентный разговор — откуда?! Плетнев чуть не расхохотался громко, представив картинку, на которой изображен заботливый милиционер с песочным тортиком в руках. Обидно, наверное, для милиции, но что поделаешь, как говорится, не сложился до такой уж степени ее положительный образ в сознании российского обывателя. Как ни стараются писатели и прочие… А вот на хитрозадого помощника с усиками и характерными ушами образ как раз и тянет: этот же наигранный и ставший другой стороной человеческого характера: подхалимаж — он же давно уже в крови у чиновника. Обмануть, разведать, разузнать…

А что, если расспросить местных ребятишек из органов, представив им словесный портрет, могут же и узнать. Лично Плетнев обязательно узнал бы, встреться ему тот тип на пути. Как-то он сразу представился перед внутренним взглядом. В общем, есть над чем подумать…

Владея всеми необходимыми данными на Полину Петровну Бобровкину, Петр Щеткин сразу по прибытии в Липецк отправился к ней. Таксист помог быстро найти нужный дом на 2-й Песочной улице.

Было еще рано, и из дома, из открытой двери на веранду, доносились резкие и громкие восклицания, впрочем, неясные, чтобы понять их суть. В доме явно ссорились. Причем слышен был исключительно только один женский голос, и с кем разгоралась ссора, было непонятно.

Петр поднялся на крыльцо и громко постучал по двери. Вышла из комнаты крупная — много крупнее Щеткина — женщина с сердитым выражением лица и молча уставилась на него.

— Здравствуйте, — мирно сказал Петр и протянул женщине свое раскрытое красное удостоверение МУРа.

Но ей что МУР, что иная организация, вплоть до ФСБ, были совершенно безразличны. И весьма «негостеприимным» голосом она спросила:

— Надо-то чего? Может, за ним? Так забирайте, мне такой чудик, извините, ни… на хрен не нужен! — И она обернулась к двери в комнаты: — Слышь, Пашка, эвон, за тобой! Опять набедокурил, сукин сын?!

— Не торопитесь, — остановил теткин гнев Петр, видя, что и неизвестный ему Пашка не торопится показаться тут. Да и нужен ему был не Пашка вовсе, а Владислав. — Мне срочно нужен ваш племянник. Я за ним к вам из Воронежа приехал.

— Опять! — с раздражением воскликнула тетка и даже ладонями себя звучно шлепнула по широким бедрам. — Да когда ж это кончится? Вам что, делать нечего? Жулики, что ли, все перевелись? Или кататься любите? — уже с издевкой спросила она. — Каждый день! Одно и то же! И сколько это будет продолжаться, а? Я спрашиваю!

— Вот на этом вопросе давайте и остановимся, — строго остановил ее Щеткин, подкрепив суровую интонацию резким жестом ладони. — Давайте присядем, дело, как я вижу, очень серьезное.

Полина Петровна подвинула Щеткину табурет, а сама осталась стоять, как бы перекрывая своим дородным телом вход в дом. И он присел, достав из кармана блокнот и авторучку.

— Вопрос первый… Сейчас я вас коротко опрошу, а уже потом нам придется составить протокол, потому что будет официальный допрос. Итак… посещал ли вас в последние дни ваш племянник Владислав Сергеевич Гундорин? Когда, зачем и где он сейчас?

— Погодь, милый, а чего случилось? — уже серьезно и спокойно спросила женщина и придвинула себе вторую табуретку. — Он чего… подозревается в чем-то? — Она забеспокоилась.

— Да, не буду скрывать. — Щеткин кивнул. — Но мы разбираемся. Я не хочу никого обвинять без серьезных доказательств. Но, судя по вашему вопросу, он был здесь? Когда?

И тетка, подумав, а затем слегка понурившись, стала рассказывать. О появлении племянника и его разговоре с ее мужем. Обещал, мол, зайти, да так и не появился, а вон уж сколько прошло — третий день, видать, ему не до этого…

— Эй, ступай сюда! — крикнула она в дверь. — Дело до тебя будет!

Петр решил, что появится как минимум здоровяк с аршинными плечами — другому с такой бабой и не справиться. Сам Щеткин не «блистал» ни выдающимся ростом, ни особым телосложением, и у него подобные женщины вызывали всегда некое почтение, смешанное с чувством собственного неудовлетворения. Ну, в смысле, живут же люди! И достаются кому-то вот эдакие кариатиды. Но на веранду робко вышел мужичок, на которого он бы в другое время и не обратил внимания — настолько тот был никакой. Ни роста, ни возраста, ни внешнего облика. И чего она в нем нашла? Чистая загадка природы! Петр даже хмыкнул при виде этого «мужа». Но проницательная тетка, похоже, поняла мысли воронежского следователя, оценила и его реакцию, и только сама усмехнулась бегло, да развела руками: мол, что поделаешь, уж каков есть…

— Давай рассказывай, как племяш приходил. А потом и я расскажу про его приятеля.

— Очень хорошо, — обрадовался Петр, чувствуя, что дело, кажется, подвигается. — Я вас внимательно слушаю…

Ну, само появление Влада ничего такого, что могло бы прояснить дальнейшие планы парня, не дало. Понятно, что тот не имеет твердых перспектив. Готов и то и это делать… или не готов изначально. Но что это за приятель?

А тетка сама уже начала рассказывать о приезде воронежского гостя — ухоженного и на дорогой черной машине. Представился заместителем начальника порта, мол, здесь по своим служебным делам, а заодно и с Владькой поговорить, который у него в Воронеже в порту бригадиром, что ли, работал. Так вот, уволился он, а гость хотел его обратно вернуть, вакансии, стало быть, открываются.

Зная от Антона о ситуации с «трудоустройством» Владислава Гундорина в речном порту, Щеткин уже понимал, что она далеко не столь абсурдна, как могла представиться поначалу. Он попросил Полину Петровну как можно подробнее описать гостя, его внешность, манеру поведения, разговора, попытаться вспомнить, какая у него машина была — цвет, возможно, марку. И тетка описала как могла, и из этого описания перед Щеткиным снова возник облик того человека, о котором говорила ему мать Владислава, а поздно вечером — по телефону — Антон Плетнев. Ну, ясно уже теперь, никакой этот гость не бригадир и уж точно не заместитель начальника порта. Но человек этот определенно охотится на Гундорина. Почему? Ответив на этот вопрос, можно будет понять, где и почему скрывается Влад.

Потом Пашка рассказал, как гость отвозил его на работу, на механический завод, как интересовался, чем они там занимаются. Ничего, довез и денег даже не потребовал, задаром, обещал еще заехать, когда племянник объявится. Но так и не заехал. Да и племянник тоже не появлялся еще. А машина хорошая — тихая, удобная внутри, сиденья мягкие, как бархатные. А мотор сильный. У директора завода — такая же.

— Марку не назовешь? — спросил Петр, не надеясь на положительный ответ. Но мужик оказался «шустряком». Он не знал, как называется машина, но два кружка, в смысле овала, расположенных один в другом и обозначающих фирму, показал. «Тойота», безошибочно определил Щеткин.

— А без вас сюда никто не приходил? — больше для порядка, чем по делу, поинтересовался он.

И хозяйка вдруг задумалась, глядя на него.

— Слышь? — обернулась к мужу. — Так ты говоришь, не трогал?

— Да на хрен он мне сдался, твой половик? — тонко закричал тот. — Ну не брал я, говорю же!

— А при чем здесь половик? — Петр улыбнулся излишней горячности при выяснении домашнего вопроса, это значит, о нем и шел «разговор» в доме, который и на улице было слышно?

— Ладно, иди отсюда, чтоб духу твоего не слышала! — Она резко отмахнулась, и мужик послушно и молча исчез в доме. — Дурь, я ж говорю, какая-то! — И она перекинулась на Щеткина. — Сто лет лежал, никому не мешал. Еще мать моя его плела, теперь таких и не делают…

Петр догадался: он видел плетенные из цветных тряпочек домашние половички. Нравились. Точно такой был и у Полины Петровны, полкомнаты занимал. Не ковер, конечно, но большая дорожка. Привыкла к нему, стирала, сушила, а тут вдруг был и исчез без следа. Пока она на работе была. А Пашка врет, что и сам весь день в мастерских провел. Кому ж тогда половик-то понадобился? Да ясно, что врет. Наверняка испачкал, пролил что-нибудь, вон, портвейн свой вонючий, да испугался, что попадет… А она-то настолько привыкла, что не замечала уже, и потому сразу и не заметила пропажу. Просто показалось, что чего-то не хватает, а чего, не сообразила. Вот только сегодня утром и поняла. Стала спрашивать, а он врет, ведь по глазам видно!..

Ей, конечно, видней, подумал Петр, но отчего ж не взглянуть?

— Да вам-то зачем? — усомнилась она.

— Предмет пропал в ваше отсутствие. И, если не врет ваш муж?..

— Да какой он муж? Объелся груш… Еще как врет! Только зачем — не пойму!

— А давайте глянем.

— Пойдемте. — Она пожала плечами и встала. — Вот здесь лежал. — Она показала пальцем на середину пола, где и в самом деле была заметна на потемневших от времени половых досках пара небольших пятнышек еще более темного цвета. Красный портвейн?

Пол был чистым, и Петр опустился на колени и стал внимательно разглядывать пятна. Он же все-таки сыщиком был профессиональным, с немалым опытом самой, что называется, «земельной» практической работы. И таких пятнышек и пятен перевидал на своем веку немало. А эти два были словно растянуты по направлению к двери. Это было бы так, если б запачканную ткань — тот же половик — потянули по полу к двери.

— М-да, — многозначительно сказал он, поднимаясь с пола.

— Чего? — озабоченно спросила тетка, глядя на него.

— Экспертиза нужна. Только, я думаю, это не портвейн. Вы когда его в последний раз пили, Паша? — обернулся он к мужику. — Как он назывался? «Три семерки» небось?

— Да не пил я портвешка, — сердито отозвался мужик. — У нас близко и нету его. Это вон, в город надо, а у нас — откуда?

Перед Щеткиным возникла дилемма. Чтобы ехать в милицию и вызывать эксперта-криминалиста, должен быть повод, а не какие-то подозрения неизвестно кого. А потом, если случайная догадка оправдается, этому дому, в смысле его обитателям, больше ведь не дадут житья. Их же затаскают. Допрашивать станут, еще и пришьют бог знает что. Дай только повод.

Но можно поступить иначе. Сделать с пола соскоб самому, а отдать на экспертизу в Воронеже. Ни для какой цели, просто чтоб убедиться самому. Но тогда может подтвердиться подозрение, что в этом доме, в отсутствие его хозяев, произошло преступление. Возможно, и с тяжким телесным, если не… Ну, для такого вывода надо иметь достаточно оснований. А без них вся эта самодеятельность только усложнит и без того непонятный вопрос.

— Знаете что? — обратился Щеткин к хозяйке. — У вас не найдется свежего целлофанового пакета?

— Есть, а зачем? — уставилась на него Полина Петровна.

— Дайте мне. И ножик чистый. Сейчас мы с вами все выясним…

Она принесла то, что он просил, Петр снова опустился на колени, ножом аккуратно соскреб с пола одно темное пятно и крошки аккуратно ссыпал в пакет, который завернул и спрятал в карман. Поднялся, улыбнулся и отдал хозяйке нож.

— Можете не беспокоиться, — весело сказал ей, — я у себя в лаборатории сделаю анализ и совершенно точно скажу вам, уважаемая Полина Петровна, что здесь было выпито и разлито на пол. Даже название вина доложу, обещаю, если вас это утешит.

Петр подумал, что это будет, пожалуй, самый верный выход. А там видно будет. Между прочим, Влад служил в армии, и в его личном деле обязательно должны быть группа крови и резус. Если догадка подтвердится.

Первые мысли по поводу неожиданной встречи беглеца и его преследователя, которая вполне могла произойти в этом доме, опять-таки в отсутствие хозяев, подсказывали, что сама встреча оказалась случайной и неожиданной. В Воронеже запаниковали, когда стало известно, что скины начали давать показания по делу об убийстве иностранного дипломата. Стали называть конкретные фамилии. И те, кто оставался на свободе, это поняли: их очередь следующая и, значит, пора бежать. Но долго не побегаешь, поймают. Выходит, единственный верный способ руководителей избавиться от опасности — это заткнуть рты тем, кто еще на воле. Влад, по признаниям этих мальчишек, был одним из таких старших, но кто над ним, они не знали. Знал он. Следовательно, тот, кто охотился на Влада, и был одним из этих старших. Логика простая.

А дальше что? А потом случилось так, что Влад, по словам матери, активно занимавшийся спортом еще со школьных лет и прошедший затем службу в десанте, мог оказаться лицом к лицу — в доме собственной тетки — со своим преследователем. Высоким, спортивным, судя по всему, и с прижатыми к черепу ушами тяжеловеса. И кто вышел победителем, укажут соскобленные с пола крошки. Если дошло до трагической развязки. Но, может быть, дело закончилось и миром. Распитием бутылки коньяка, например. А лоскутный половик им зачем?

Интересно снаружи посмотреть…

Щеткин извинился перед хозяйкой и вышел на крыльцо. Потом медленно прошел по дорожке до калитки, вернулся, опустился на корточки и таким вот «гусиным шагом» снова отправился к калитке. Ну, следы волочения он обнаружил сразу. Это любой внимательный взгляд заметил бы. Значит, половик, если волочили в нем тяжелый предмет, тело, к примеру, человека, должен был бы хоть где-то оставить свой конкретный след. Нитку, обрывок ткани… И оставил ведь. Обрывок зеленой тряпочки зацепился за колючий лист осота. А вот и несколько ниточек цветных…

Дальше Щеткин ничего искать не стал. А тетка, наблюдавшая за его действиями с крыльца, спросила:

— Чего ищите-то?

— Половик-то у вас из каких тряпочек был сшит? Мне цвет интересен.

— Всякие, уж и не упомню… Красные, синие…

— Зеленые? — подсказал Щеткин.

— И зеленые — тоже. Желтые…

— Понятно, — кивнул Щеткин. — Уперли его у вас.

— Это как так? Кто? — грозно нахмурилась она.

— Тот, кто в вашем доме был без вас. И зачем — тоже не знаю. Но след вот остался. — Он показал тряпочку, Полина Петровна стала ее рассматривать, а потом сказала:

— Нет, не помню, чтоб такая была.

— Тем лучше, значит, я ошибся, — успокоил ее Петр, хотя теперь прекрасно знал, что не ошибся. Но говорить ей об этом не стоило. — А вы в доме-то проверяли? Ничего не украли такого, к чему глаза привыкли? Или какие-нибудь сбережения? Наследство там, кольца, браслеты — нет?

— Господи! — всплеснула она руками. — Я ж и не проверяла!

И она танком умчалась в дом. А Петр вышел на улицу и стал осматривать землю возле калитки. И тут был заметен след от волочения. И прервался он рядом с дорожкой. Машина была, что ли? На асфальте — какие следы? Значит, увезли — либо в салоне, что вряд ли, либо в багажнике — что скорее всего. Но у Влада машины не было, в то время как у его преследователя точно имелась черная «тойота». Вот на ней… один из двоих. И уже сюда не вернулся. Вывод: увозил хозяин автомобиля. Будь Влад жив, он мог бы и возвратиться, уже успокоенный, что погоня прекратилась. Если прекратилась…

Интересно развиваются события. По идее, следовало бы опросить соседей, вдруг кто-то из них, «чисто случайно», как это бывает, скажем, в деревнях, где соседи знают друг о друге решительно все — даже в седьмом поколении. Но заниматься сейчас этим значило влезать в такие бездонные колодцы, от которых голова пошла бы кругом, а толку при этом — никакого. Кстати, сама хозяйка вряд ли захочет писать заявление в милицию по поводу украденного половика, даже если ей сейчас доходчиво объяснить, с чем могло быть это похищение связано. А у милиции определенно не появится ни малейшего желания вешать себе на шею уголовное дело, которое может так и остаться нераскрытым. И все твои потуги, майор Щеткин, окажутся навязчиво лишними, за что обычно гостей не жалуют. И тебе, вообще говоря, это надо?

Но, может быть, что-то уже известно в местной милиции? Вопрос-то по существу!

Простившись наконец с успокоенной хозяйкой — ничего, кроме половика, слава богу, у нее не украли, — Щеткин отправился в ближайшее отделение милиции. О своих умозаключениях Петр не стал тетке ничего говорить, незачем расстраивать, тем более что пока — одни подозрения. Даже зеленая выцветшая тряпочка, и та под вопросом. Не говоря о портвейне…

В традиционной застекленной витрине у входа в районное отделение милиции обратил внимание Щеткин на портреты разыскиваемых преступников. И на одной из листовок с удивлением увидел фотографию Гундорина Владислава Сергеевича. Но в самом отделении ни о каком Гундорине слыхом не слыхивали, однако смотрели при этом на сотрудника московского уголовного розыска почему-то подозрительно. Посоветовали обратиться со своими вопросами в горотдел, там, наверное, должны знать, ведь оттуда и указание пришло.

В городском отделе все повторилось сначала. Встречные вопросы, подозрительные взгляды и, наконец, — встреча со следователем, ведущим дело о «трупе с валютой в зубах». Ему Петр и отдал одну из последних фотографий Влада — все же на паспорте он был много моложе. Рассказал он и о тетке Гундорина — Полине Петровне Бобровкиной, проживающей вместе с гражданским, видимо, мужем на 2-й Песочной улице. Но о своих подозрениях относительно пропажи половика, естественно, ничего не сказал. Понимал же, что затаскают их обоих, житья не дадут, а толку все равно не будет никакого. Вероятно, не прав, но практика показывала, что все произойдет именно так. Если не будет найдено тело погибшего.

Но молодой следователь Осипенко, со звучным именем Тарас Григорьевич, неожиданно «проникся», может быть, элементарным чувством товарищества к вовсе не заносчивому, совсем простецкому москвичу и рассказал — как бы в благодарность за предоставленную информацию о тетке — о «находке» в привокзальном туалете и последовавших затем событиях. И, в частности, о визите помощника воронежского депутата, фамилию которого следователь где-то тут и записал. Он пошарил на столе среди листков с записями и нашел нужный.

— А вот, Денягин Василий Савельевич.

У Щеткина вмиг «навострились» уши, и этого не мог не заметить следователь. Тем более что дальше последовал осторожный вопрос:

— А как он выглядел, Тарас, опиши, а? Если можно, поподробнее. В чем был одет, портрет лица, так сказать.

Они незаметно перешли уже на «ты», и это обстоятельство тоже сближало их интересы. И Осипенко рассказал. И с каждым новым штрихом в описании этого Денягина Петр все тверже убеждался, что речь идет о том самом мужике, что выдавал себя то за бригадира грузчиков у матери Влада, то за заместителя начальника воронежского речного порта. Так вот он кто на самом-то деле! Помощник депутата Воронежского законодательного собрания, господина Перепутного М. С., как и записал себе Тарас Осипенко.

Ну, узнать, чем занимался Перепутный, это было проще пареной репы. Достаточно набрать номер Алеши Смородинова, что и сделал Петр. Оказалось, возглавлял в воронежском заксобрании комиссию по безопасности, имея к тому все основания, ибо являлся генерал-лейтенантом милиции в отставке, предыдущим начальником ГУВД Воронежской области. О как!

И с этого момента, уже четко сообразил Щеткин, все его случайные наблюдения должны, да просто обязаны были стать достоянием Тараса Осипенко, как бы нелегко теперь ни пришлось Полине Петровне с ее «гражданским» супругом.

Заканчивая короткий разговор со Смородиновым, Щеткин попросил того срочно выяснить, где сейчас находится этот Денягин. И еще, если это можно сделать быстро, узнать, какой номерной знак у его автомашины марки «тойота» черного цвета. На встречный вопрос Алексея, зачем это нужно, Петр коротко ответил, что, скорее всего, автомобиль придется немедленно объявлять в розыск. Или, если он на месте, а сам Денягин жив и здоров, служит отечеству и своему шефу-депутату, надо добиться у прокурора санкции на задержание господина Денягина, а также на обыск в его машине, где могут быть обнаружены следы крови. Чьей — об этом немного позже. Как раз этим вопросом Петр и занимается сейчас, беседуя с сотрудником следственного отдела Липецкого городского управления милиции.

Осипенко глядел на Петра с все возрастающим удивлением. Получалось, что москвич слишком много знал, но молчал, темнил чего-то, а сам пытался вызнать про то, про другое… И, заметив вспыхнувшее в глазах следователя подозрение, даже недоверие, Петр решил «раскрыть карты». Дело, конечно, прежде всего. А если будет потеряно доверие друг к другу, то и дела никакого не получится.

Что ж, придется, видимо, и Полине Петровне пострадать немного — для ее же пользы, чтобы потом по какой-нибудь нелепой случайности не попасть впросак. Ну, обнаружат где-нибудь нечаянно ее лоскутный ковер, отыщут и хозяйку, возникнет столько вопросов, что, не приведи Господь, ей же до конца дней отвечать придется.

Короче говоря, когда Щеткин изложил свою версию того, что произошло в доме Бобровкиной, по известному уже адресу, следователь Осипенко сообразил наконец, почему москвич не сразу выложил ее на стол, а тянул с расспросами. Ну да, а как же иначе-то? Надо же было сперва выстроить ее у себя в голове, понять соль и расставить по местам те немногие улики, которые могли иметь место. То есть Щеткин дал не столько пищу для размышлений, сколько уже более-менее оформившуюся именно версию происшедших событий. Короче говоря, если помощник депутата жив и здоров, а его машина при нем и в полном порядке, значит, надо искать труп Гундорина. Возможно, завернутый в теткин половик. Ну а если наоборот, чего также пока нельзя исключать, то в розыск придется объявлять и машину, и ее хозяина. Учитывая при этом, что и у Гундорина тоже паспорта нет. Либо он готов воспользоваться документами покойного Денягина. Хотя вряд ли, у Денягина слишком характерное лицо. Но, впрочем, и Гундорин может побрить голову… а, черт их знает!

И в заключение разговора Петр достал из кармана и отдал следователю найденные им улики: соскоб с пола в доме Бобровкиной засохшего следа пролитой жидкости темного цвета и обрывок тряпочки, а также нескольких цветных ниток — с колючего растения у дорожки к калитке.

Соскоб надо было сразу отправить на экспертизу к криминалистам. И если это засохшая кровь, то ее группу можно будет сравнить с данными, имеющимися в личных делах Гундорина и Денягина. По возрасту они еще оба военнообязанные. Значит, и вопрос к военкомату.

Вот пока и все. Немного, но… и немало, с другой стороны.

Глава одиннадцатая ОДНИ ВОПРОСЫ

Какой бы рутиной ни оказывались задания Турецкого, Алевтина выполняла их с неизменным удовольствием. Этим актом она словно бы непосредственно участвовала в расследованиях шефа, о котором знала, еще учась в милицейской академии. Знала, как о других известных юристах прошлого и настоящего, на опыт которых обычно ссылались преподаватели, приводя в своих лекциях факты из их профессиональной деятельности в качестве наиболее ярких примеров. Но она, естественно, не могла и предположить, что именно этот «пример» окажется таким… молодым и даже отчасти неистовым в проявлениях своих чувств.

Вот и факт убийства знакомой Александра Борисовича в воронежской гостинице она восприняла прежде всего как профессиональный следователь, напрочь отринув возможные «отношения» между Турецким и гражданкой Латвии Эвой Теодоровной. Никакая ревность личного характера не должна была присутствовать при расследовании уголовного дела, связанного с особо тяжким преступлением. Раньше ведь, еще каких-то пятнадцать — двадцать лет назад, так называли всякое убийство, это теперь оно становится едва ли не обыденным явлением. И с осознанием полной своей ответственности Аля явилась в Генеральную прокуратуру, к Меркулову, чтобы получить у него разрешение на доступ к архивным делам.

Константин Дмитриевич болезненно относился к любым «экспериментам» Сани Турецкого, особенно когда дело касалось совсем молодых и обязательно красивых девушек и женщин, разумеется. И уже с самого начала, с первого знакомства с Алевтиной, замгенерального прокурора проникся к ней привычным чувством жалости и нежности, подозревая, и не без оснований, в ней, как и в прочих, прежних, очередную жертву беспокойного, будь он неладен, Сани. Турецкий же, не принимая в свой адрес никаких обвинений, постоянно упрекал Костю в совершенно ненужной подозрительности, лишенной каких бы то ни было оснований. Вечный спор. Такой же типичный, как тезис о том, что дети не понимают родителей.

Но на этот выпад и у Меркулова был свой аргумент. Собственная, в смысле приемная, дочь Лидочка. От первого брака жены Лели. Где-то в возрасте уже восемнадцати лет — тут и Аля далеко еще от нее не ушла — она поочередно и, естественно, с отчаянной безнадежностью влюблялась то в Саньку Турецкого, то в племянника Славы Грязнова Дениса, бывшего, а ныне покойного директора «Глории». Трагическая история, в которой и Костя чувствовал себя в немалой степени виновным. Он же сам уговорил Саню поехать вместе с Денисом в тот детский дом, где позже был совершен теракт и погиб Денис, а Саня тяжело пострадал.

Но что уж теперь-то об этом вспоминать?.. Другое дело, что Лидочка, слава богу, остепенилась, оставила свои девичьи амбиции и создала хорошую, нормальную семью — поглядеть, и то сердце радуется. А ведь могло же получиться иначе…

Если иногда раньше, конечно, и возникали какие-то споры-разговоры на эту тему, то верх брал обычно Саня, клеймивший лучшего — и старшего, надо иметь в виду, — друга за его абсолютно неверное, нечестное и, главное, беспочвенно оскорбительное отношение к своим же друзьям. В результате Косте крыть было нечем, а приводимые им примеры легкомысленных поступков Турецкого легко разбивались оппонентом единственным контраргументом: не соли чужой суп! Что после этого скажешь? Какие мотивы еще могут быть приведены?..

Вот и с последним делом — та же история. А бедная девочка, — видно же и невооруженным глазом! — едва не сгорающая от любви к этому жуткому, непробиваемому никакой логикой прохиндею, готова из кожи лезть, лишь бы помочь доказать его невиновность. Просто черт знает что делается на этом свете!

Выслушивая официальную просьбу этой милой девушки, исходящую, естественно, из канцелярии агентства «Глория», Меркулов внутренне страдал. Вздыхал, переживал по поводу того, что она в силу своей душевной чистоты и наивности определенно не понимала, в какую пропасть страданий может нечаянно обрушиться. Но не видел и способа подсказки. Увы, не понимают дети родителей!..

Окажись сейчас в этом кабинете Александр Борисович, да еще послушай он отчаянные позывы внутреннего голоса Кости, он бы обязательно расхохотался, заражая своим азартом всех остальных. Эх, дорогой Костя! Видел бы ты эту превосходнейшую из всадниц, эту наивнейшую из любовниц! И ты бы первый оценил ее несравненный и, что важнее, последовательный талант. Но — не дано, ибо родители тоже далеко не всегда понимали своих детей.

Пронзаемая внимательно изучающим и чуточку словно бы печальным взглядом Меркулова, Аля, не впервые находившаяся в этом кабинете и отчасти уже прошедшая школу «выживания» у Александра Борисовича, знала, как надо себя вести у старшего начальника. Наивная чистота во взоре, полнейшее доверие в сдержанных жестах и предельно ясная, как на древнеримских скрижалях, лапидарность в речи — и благо тебе будет! Ибо ничто так положительно не действует на эмоциональный настрой начальника, как девичья надежда на немедленную и бескорыстную помощь с его стороны. Никто не устоит перед святой Инессой кисти великого испанца Хосе Риберы, даже если в натуре она блондинка, а не шикарная шатенка с живописного портрета или там жгучая брюнетка. И сомневаться нечего!

Меркулов был, во-первых, живым человеком, а во-вторых, мужчиной. Можно и наоборот — во-вторых, во-первых… И он тоже не устоял. Даже и спрашивать не стал, задавая сакраментальный вопрос: ну, как у вас там?.. Подписал прошение, а потом снял трубку и, тяжко вздыхая, позвонил в архив.

— Мы тут с ним… — он словно нарочно не назвал Турецкого по имени, как делал обычно, — обсуждали… Я тоже пытался кое-что припомнить… А тот мастер по валютным делам, по-моему, отзывался на Толяна Городецкого. С поправкой на латвийский суверенитет теперь, видимо, Анатоль Городецкис какой-нибудь. И, кажется, на дворе был девяносто пятый или шестой год. Легко проверить. Ты уж посмотри там, девочка… Ну, а вообще-то, как? — не удержался-таки.

Ах, какой суперблагодарной улыбкой одарила бывшего Сашиного шефа «Святая Инесса»! Сам Сан Борисыч непременно отреагировал бы следующим образом: «Костя, не искушайся! Тебе еще внуков понянчить предстоит! Держи себя в руках, старина…» И этим поставил жестокий знак неравенства между… между, м-да, собой и… кем?

Меркулов оказался совершенно прав. Аля довольно быстро обнаружила уголовное дело, возбужденное по признакам статьи 87-й Уголовного кодекса РСФСР — «Изготовление или сбыт поддельных денег или ценных бумаг». В данном конкретном случае имели место действия, совершенные в виде промысла: изготовление иностранной валюты — американских долларов — и сбыт ее. Соответствовал пунктам обвинения и возможный срок наказания: пятнадцать лет строгого режима с конфискацией имущества. Имущество осужденного представляла как раз та самая валюта, произведенная в особо крупных размерах и, по заключению экспертов-криминалистов, весьма высокого качества.

Но еще во время следствия, задолго до судебного разбирательства, суверенная Латвийская Республика прислала запрос через МИД в Генеральную прокуратуру, Верховный суд и Министерство юстиции об экстрадиции преступника на родину, ибо он и там здорово отличился. На этом также очень настаивали адвокаты подсудимого. Очевидно, они имели повод здорово опасаться приговора российского суда, в то время как «свободная» Латвия могла выказать преступнику некоторое снисхождение. Окончательное решение зависело и от позиции следователя, возглавлявшего следственную бригаду. Им и был Александр Борисович Турецкий. И он постарался доказать, что никакого снисхождения преступник не заслуживает, а, напротив, достоин наказания «под самую завязку». И суд в конце концов вынес такое решение. После чего гражданина сопредельного государства экстрадировали на родину, где уже латвийский суд, исходя из назначенного российской судебной системой наказания, признал его вполне справедливым и полностью соответствующим международному положению о преступлениях в валютной сфере. Ну, разве что слегка уменьшил срок — с пятнадцати до двенадцати лет. Все равно много. И осужденный вполне мог «обидеться».

Таким образом, формально получалось, что именно Турецкий был «виновником» столь тяжкого наказания фальшивомонетчика Городецкого. А если подсчитать время, потраченное на расследование, а затем и отсидку в колонии строгого режима, то как раз и получалось, что преступник мог выйти на свободу именно теперь — с учетом возможного снисхождения за примерное поведение и прочего. Понятно, что и месть его должна была в первую очередь опрокинуться на голову строптивого «важняка», не желавшего пойти навстречу серьезным предложениям адвокатов подследственного. Очень серьезным и перспективным. Но он категорически отказался, пригрозив адвокату, направленному стороной защиты для переговоров со следователем, крупными неприятностями, чем, вероятно, и резко усугубил свою вину в глазах уже осужденного латвийского гражданина Анатоля Марцевича Городецкиса, вот так!

Всю эту основательно подзабытую историю середины девяностых годов, когда подобные дела ураганом обрушивались на головы следователей и далеко не каждый из них следовал некоей внутренней своей присяге, ибо жизненные ситуации подбрасывали им куда более выгодные и перспективные обратные примеры, Алевтина подробно изложила Турецкому по телефону.

Александр Борисович внимательно выслушал и сдержанно поблагодарил Алю за оказанную ею неоценимую помощь. Вероятно, он хотел бы сказать более определенно, подумала она, но просто условия, в которых велся разговор, были не слишком благоприятными для Турецкого. Посторонние присутствовали рядом, возможно. Да и в интонациях самой Алевтины, очевидно, проскальзывали некие мстительные нотки, которые могли подпортить очарование интимно-делового разговора мужчины и женщины, прекрасно понимающей, почему именно так и развернулись трагические события. Все-таки тяжелая штука — эти отношения, как бы постороннее думала Аля. Сказать бы ему напрямую: ну зачем тебе это нужно было? Как мальчишка, честное слово! За каждой юбкой… Будто боится, что от него убежит, что может не успеть… И в этих своих достаточно, между прочим, трезвых мыслях Аля была абсолютно права: поведение Турецкого просто никуда не годилось…

А женщину, нет слов, очень жалко. Наверное, очень красивая… На некрасивую бы Саша ни за что не обратил внимания. А тут — надо же! — еще и столько лет!.. Он ведь проговорился, что история этих отношений давняя. И Ирина о ней сто лет уже знает… Ну, не сто, наверное, но много. Давно. А с другой стороны, давно — это фактически ничто. Не может любовь длиться бесконечно, если встречи раз в год, а то и реже. Другое странно: как они все-таки сохранялись?.. Но тогда, — продолжала размышлять Аля, — смерть одного из них, это как отъезд в дальнюю командировку, не более. Из которой однажды человек просто слишком долго не возвращается, и все. Когда-нибудь вернется. Но просто здесь не будет тебя. И никакой трагедии.

Может быть, для того чтобы дойти до этой спасительной отчасти мысли, нужно было дожить хотя бы до средних лет, но Аля этого не знала, и поэтому собственный вывод показался ей вполне разумным. Во всяком случае, избавляющим голову от ненужных, мучительных сомнений и чувства своей скорбной вины перед человеком, отбывшим в далекий и неизвестный путь.

Примерно так она и изложила свой взгляд на происшедшие события. И в ответ услышала сдержанное покашливание, часто характеризующее человека, который неожиданно теряет казавшуюся ему достаточно убедительной аргументацию. Для Турецкого это было странно. Но вот как раз на это Аля и не обратила внимания. Она была еще слишком молода и жизнелюбива, а будущее казалось ей бесконечно долгим…

Александр Борисович меньше всего хотел использовать девушку на побегушках. Одно дело, когда ситуация требует в обязательном порядке личного вмешательства, и совсем другое, когда информация может быть получена по телефону или с помощью других средств связи. И поэтому практически весь оставшийся вечер он посвятил разбору вместе с Антоном Плетневым всей имеющейся информации по поводу скинхедов, а также сообщения Пети Щеткина из Липецка, где, по выражению Остапа Бендера, лед тронулся. И Меркулову он смог позвонить только поздним вечером, уже домой.

Собственно, первоначальная задача сводилась к одному пункту. Фамилия, имя-отчество известны, совпадения в этом смысле практически нереальны. Эва тоже назвала имя Анатоль. Значит, требуется выяснить, пересекал ли этот иностранец — а что он именно иностранец, гражданин Латвии, бесспорно — границу России. И если да, то когда, ну, и с какой целью прибыл, хотя последнее принципиального значения не имело. Ведь не убийство же обозначил он в качестве цели своего приезда!..

Далее, чем он мог добираться в Воронеж? Самолетом, поездом или машиной? Фактически все виды транспорта, кроме автомобильного, фиксируют в билете фамилию его владельца. Исходя из этого можно выяснить и направление движения. Ибо вряд ли этот убийца прикрывался бы другим паспортом на иную фамилию. Подделку обязательно заметили бы «погранцы», у них такие номера с иностранцами не проходят. Хотя… всяко случается, но надо полагаться на профессионализм коллег.

Ну а что касается пребывания господина Городецкиса в Воронеже, то этот вопрос придется уточнять уже здесь, во всех без исключения гостиницах города. Учитывая и то обстоятельство, что он мог снять себе и частное жилье, комнату там, на двое либо трое суток — в зависимости от необходимости.

Однако в том, что он бывал в гостинице «Воронеж», если и не проживал в ней, сомнений теперь не оставалось. И кто-то обязательно должен был его видеть, может быть, из обслуживающего персонала. И, чтобы выяснить этот вопрос, требовалась сегодняшняя фотография Городецкиса. А добыть ее можно только в Латвии. И то, если найдется коллега, который захочет пойти навстречу и совершить некоторые, скажем так, в определенной степени даже противоправные действия. Та фотография, что имелась в уголовном деле, для опознания не годится — почти пятнадцать лет прошло, да и колония, какой бы она ни была, в положительном смысле на внешность человека не влияет.

Конечно, идеальный вариант, если бы Александр имел возможность лично смотаться в Ригу и навести там необходимые мосты. Но для этого надо вспомнить тех, с кем они вообще возможны сегодня. Затем выяснить, служат ли они или вышли на пенсию? И только после этого попытаться с их непосредственной помощью узнать все, что возможно, про этого Городецкиса, который, вероятно, совсем недавно покинул колонию строгого режима и первым делом ринулся мстить своим обидчикам. В том, что смысл событий заключался именно в этом, Турецкий уже не сомневался.

Но одного он все-таки не мог понять, в голове не укладывалось. Ну, хорошо, ты считаешь виновником твоих «злоключений» следователя Турецкого? Принимается. Но зачем же убивать постороннюю, по сути, женщину? И ответ напрашивался, к сожалению, неутешительный. За годы сидения преступник настолько возненавидел человека, который отрезал ему дорогу к обогащению, — иных целей ведь и быть не могло! — что приготовился не просто убить следователя, а совершить это как можно больнее и чудовищнее. И если Александр Борисович не ошибался в своих в высшей степени неприятных выводах, то могла быть и следующая жертва — уже Ирина. Ну да, что-то вроде тотальной зачистки вокруг конечной цели. И это, понимал Турецкий, не его выдумка, а, может оказаться, вполне конкретная операция отпетого мерзавца, основанная на холодном расчете и уверенности в собственной неуязвимости. Следовательно, до возвращения Александра Борисовича Ирина должна находиться под надежным «колпаком» сотрудников «Глории». Ибо здесь могут возникнуть вовсе не пустые угрозы.

Теперь другой вопрос. Каким образом этот убийца узнал про Эву вообще? Она сказала, что он якобы был знаком с ее отцом. А кем был в последние годы перед смертью ее отец? И когда он умер, от чего? Политика тут старая виновата или что-то иное? Словом, пока это была тайна за семью печатями. Так уж случилось, что, встречаясь и занимаясь исключительно любовью, они меньше всего думали о чем-то постороннем, кроме самого предмета страсти. Нет, помнится, Александр несколько раз порывался сходить вместе с Эвой в Домский собор на какой-нибудь концерт органной музыки. И когда приезжал в Ригу, обязательно вставлял и этот пункт в свои планы «пребывания». Но всякий раз находились важные причины, исключавшие «музыкальный момент».

Или все-таки был? Но тогда, вероятно, с Ириной, и по причине очередного их примирения. Потому и посещение собора, наверное, не задержалось в памяти — о другом, видимо, думал. Это Ирка как все-таки профессиональная музыкантша плавала в волнах органной музыки, которую считала своей средой, а Турецкий если и слушал, то вполуха, размышляя скорее всего о том, как бы побыстрее и понадежнее закрепить это самое примирение.

Тетка же Иркина, хоть и совсем уже старая, но по-прежнему остается истинной женщиной. Помнит наверняка, что когда-то Иркин жених проживал рядом с ними — стенка к стенке — в той же самой коммунальной квартире на Арбате, и прекрасно видит, что примиряющимся супругам срочно требуется некоторое уединение. И поэтому она охотно отправляется в таких случаях проводить вечер с какой-нибудь своей подругой. Понимает дело, старая… разбирается в жизни.

Но, возвращаясь к главному, Александр Борисович пока не мог себе ответить, почему именно на Эву вышел этот Городецкис, чтобы выпытать у нее адрес Турецкого? А Эва ведь так ничего и не сказала. Она, даже говоря и про угрозы в свой адрес, отделалась неприязненными гримасками, а толком так ничего не объяснила. Может быть, Городецкис видел его с Эвой раньше, еще до своей «посадки»? Тогда появляется ясность. Но снова непонятно, зачем же душить дочь своего знакомого? Ну, убей следователя, в конце концов! Если тебе это удастся… Какой же надо быть сволочью!.. Ладно, это уже не обсуждается.

Значит, в любом случае, чтобы понять причины убийства, надо разобраться с прошлым — увы, никуда не денешься! — семьи Эвы, а попутно пытаться выйти и на этого мерзавца. А вот в России ему надо устроить тяжелую жизнь. Срочно найти фотографию и, размножив, объявить в федеральный розыск как циничного убийцу. Может, попытаться и с телевидением договориться и показать его портрет в «чрезвычайных происшествиях». Чтоб земля у него под ногами вспыхнула. И на таможнях поставить частокол для господина Городецкиса.

Ох уж эти мечты о справедливом наказании… Но для этого у самого Александра Борисовича должны быть развязаны руки. А что-то следователь — старший, разумеется, — Шипилов никак не может решиться на конкретный шаг: ты либо занимайся сам расследованием, а не ворон лови своими расспросами, либо не мешай, когда другие работают. Не должен был сейчас Турецкий просиживать штаны в Воронеже. И помощь в данном случае могла последовать лишь со стороны Кости. Если он захочет поговорить с прокурором Решетниковым, а тот, в свою очередь, даст соответствующую команду Шипилову. Ну да, у них же тут свои интриги, свои счеты-расчеты, суды-пересуды, свои «корпоративные» интересы. И небось основной вопрос, который и определяет перспективы того или иного чиновника, — ты на чьей стороне? Против кого, короче, дружим?

Когда-то, еще в университете, услышав этот вопрос впервые, Сашка Турецкий хохотал до упаду над этим абсолютно точным идиотизмом социалистической идеологии, утверждающейся в чисто бытовых ситуациях. А позже, с годами, смех возникал реже, уступая место все большему сожалению о том, что смеяться-то надо было над самим собой, и вовремя, а теперь-то что ж? Вот и получилось, что откровенная дурь, почти по анекдоту, стала нормой жизни, и не абсурдом, а, оказывается, тонким расчетом в новейших условиях рыночных отношений…

В любом случае Костин звонок должен помочь с контактами в Латвии, иначе до убийцы не добраться. Если он все-таки уже успел пересечь границу в обратном направлении.

Меркулов отреагировал несколько странно, как показалось Турецкому. Ну, что касалось Ирины, тут и двух мнений не было, конечно, надо охранять! Но решить эту проблему вполне мог и сам Александр Борисович. Он так и сказал Косте. А вот насчет Латвии и воронежских деятелей — тут Костина помощь была бы просто неоценимой.

Турецкий уже видел, как, вероятно, приосанился Меркулов, сидя в домашнем кресле у телевизора. Ну как же, сам Саня признал наконец! Вернее, вынужден был признать. Хоть и обстоятельства принудили, однако… все же!

И он пообещал. Подумать до утра, как это половчее сделать, чтобы не вызвать лишних подозрений — с одной стороны, и неудовольствия от явного давления на следствие из Москвы, которое могло бы помешать делу, — с другой. Вероятно, были и третья, и четвертая стороны, но о них Меркулов промолчал. Важно, чтоб не тянул только. Но подталкивать — значило усиливать фактор раздражения, а это Александру Борисовичу было совсем не нужно. Достаточно и того, что Костя мог бы сделать, даже и не особо напрягаясь.

Короче говоря, Костя, развяжи мне руки! Крик души, достойный быть увековеченным на скрижалях истории…

А по делу скинхедов, успокоил Меркулова Турецкий, они в общих чертах договорились. Петя Щеткин сумел-таки отыскать выходы на тайных руководителей этих «безбашенных» парней. И один из их «защитников» уже известен. Но, видимо, придется ожидать возвращения губернатора, ибо в местной «вертикали» без «головы» наблюдается полный разброд. Об этом же можно постоянно слышать от коллег из прокуратуры, из милиции. Кстати, как там, в Москве-то, что слышно по этому поводу?

Костя специально не занимался данной темой, но, по некоторым слухам, к Воронежской губернии у президентской Администрации вроде бы вопросов нет. И партия — та, которая нужна, — во главе местной «вертикали», и достаточно быстрое расследование неприятного инцидента с этим дипломатом — тоже принято благосклонно. Словом, работайте!

Ну, раз есть заслуги, не исключено, что они могут быть учтены, не грех и напомнить лишний раз… На этом и завершили поздний разговор.

Итак, до утра…

Глава двенадцатая ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ…

Вот уж не думала не гадала Полина Петровна, что придется ей на старости лет с милицией дела иметь… Ну, тут она, конечно, малость лукавила: какая там старуха, когда кровь еще играет, иначе зачем бы она бойкого дурачка Пашку приваживала, в гражданских мужьях содержала? Значит, была какая-то от него польза еще удалой по-своему женщине. Но чтоб милиция, да с нелепыми обвинениями, — это уже из рук вон!

Да еще б куда ни шло, кабы явились на Песочную, когда хозяйка дома, а то ведь приперлись прямо в торговый комплекс, где народу полно, где сослуживцы во все глаза уставились, как на уголовницу какую… Опозорили и, главное, совсем ни за что. Только что наручников не нацепили!

Увы, недаром же исстари известно, что заставь дурака Богу молиться, так он лоб себе расшибет. От усердия, вестимо. А с другой стороны, что возьмешь-то с нее, с той же милиции? Ей приказывают: надо задержать и доставить, вот и задерживают, имея в виду, что уголовный преступник — дело-то, сказали, с убийством связано! — способен оказать вооруженное сопротивление.

Короче говоря, опозорили седую голову и домой — обыск, мол, производить — на милицейском «уазике» увезли. Ну и кто ж ее после такого «почета» на работе держать станет? Только их это, видать, не волнует, нынче к человеку вообще отношение плевое. Наплевательское.

А когда Полина Петровна в сердцах высказала свое отношение к тому, что творят с добрыми людьми сержантики всякие сопливые, прямо в глаза их начальству — у дома-то ее уже и участковый, и другие важные милицейские чины ожидали, — те головами-то дурными своими покрутили и принесли ей, видите ли, «личное извинение». Обгадили перед всем честным народом, а извинились втихаря, и это все у них порядком называется! Ага, и демократией! А вот она депутату своему пожалуется, за которого голосовала, а не поможет, не всыплет этим по первое число, так и голосовать больше за него не пойдет и другим знакомым закажет!..

Крепко достали гражданку Бобровкину. Это ж пусть спасибо скажут, еще мужа ее гражданского дома не было, на смене он, а то б такой ор поднял, им бы никому мало не показалось.

Разбушевалась оскорбленная Полина Петровна до такой степени, что следователь Осипенко Тарас Григорьевич сердитым голосом приказал сержантам Смоковкину и Крулю, доставившим подозреваемую, исчезнуть с глаз долой и близко не возникать. Что и было сделано. После чего хозяйка дома немного успокоилась и смогла хоть понять, о чем идет речь, о каком преступлении, и что от нее самой требуется представителям правоохранительных органов, подозревающим, что в ее доме совершено тяжкое уголовное преступление, следы которого они твердо намерены установить.

Чушь это все, конечно, понимала Полина Петровна, но ведь, надо думать, и эти не сдуру сюда заявились, может, и в самом деле знают чего? Вот бы и сказали, а то позор на весь город устраивать!..

Что она знала и о чем могла поведать милиции?

Да ничего фактически. Ну вот, муж, к примеру, говорил, что якобы днями… Когда? Да третьего дня получается… Племянник приходил, Владик, из Воронежа он. Но, поскольку Пашка… то есть Павел Анатольевич, стало быть, с ним не был знаком, недавно он тут проживает, то у них и разговор как бы не состоялся. Владик обещал зайти, но так и не появился.

Еще что? А давеча приехал на машине важный такой мужчина. Он заместителем начальника воронежского речного порта представился. Правда, документ не показал, сказал, в машине оставил. А машина хорошая, дорогая, черная вся и как бы лаком покрытая. Так он как раз Владиком интересовался. Хорошую работу ему предлагал, в бригадирах у себя, стало быть. Но поскольку Полина ничего путем не знала про племянника, которого и видела-то в последний раз лет десять назад, не меньше, то и сказать ничего толком не могла. И все. Да, и нынче, с утра, следователь явился, тоже из Воронежа. Этот документ показал, все честь по чести. Выслушал ее, попросил разрешения осмотреть комнаты. Ну, после того как она про половик исчезнувший обмолвилась…

Милицейские за эти ее слова тоже сразу ухватились и потребовали, чтобы она снова им все по порядку рассказала. Ну, рассказала. Даже про то, что, оказывается, давешний начальник и Пашку к его работе подвез на своей машине, а по дороге расспрашивал про то, как у них на механическом работа идет, да есть ли рабочие вакансии, и сколько платят, будто сам собирался устроиться. Этот тоже обещал приехать еще раз, если Владик, значит, объявится.

А сегодняшний, он все аккуратно осмотрел, чего-то на полу в другой комнате скоблил и в пакетик целлофановый ссыпал. А после вдоль дорожки к калитке ходил, нагибался, рассматривал и, наконец, лоскуток нашел. Говорил, что, наверное, он от того пропавшего половика. Мол, тащили его по земле аж за калитку. А зачем? Труп, говорил, наверное, какой-то был, а кто его знает? Видел? Нет, не видел. А чего ж врать тогда? Откуда в доме может быть труп?.. Ну, еще если бы обнаружился покойник, она и сама, может быть, первая вон к участковому, к Федьке, побежала. А когда ничего нет, чего бежать? Только отрывать человека от его дел?..

И это была фактически вся информация, сообразил наконец Осипенко, которой располагала Полина Петровна Бобровкина. Остальные факты, улики он мог бы получить разве что от эксперта-криминалиста, когда тот внимательно изучит место происшествия и сформулирует свои выводы: было совершено преступление или московскому сыщику это только показалось.

Сам майор милиции Щектин уже отбыл в Воронеж, ибо здесь его миссия, по его же словам, закончилась, но он обещал обязательно позвонить в Липецк, чтобы прояснить и для себя вопрос о том, чья кровь была обнаружена им на полу в доме: Денягина или Гундорина. И обещал также уточнить в военкомате группы крови одного и второго…

А эксперт-криминалист тем временем приступил уже к работе. Он сделал новый соскоб с пола, чтобы уже не возникало сомнения, что обнаружено именно пятно засохшей крови. Точно так же, как утренний сыщик, он прошел вдоль дорожки, что-то фотографируя. Потом перелез через кусты смородины и остановился. Позвал следователя Осипенко, и тот приблизился, сопровождаемый и хозяйкой, и остальными милицейскими товарищами.

Эксперт показал всем на прогал среди кустов за зеленой изгородью примятые ветки, на которые был брошен старый прорезиненный дождевик. Тот валялся таким образом, что легко можно было предположить, будто здесь прятался человек. Причем удобно даже и устроился. Лежал так, что его не было видно со стороны дома и дорожки, но если немного раздвинуть ветки — эксперт это немедленно продемонстрировал, присев на корточки, — то ему была бы видна вся панорама двора — от крыльца до самой калитки. Удобный наблюдательный пункт, ничего не скажешь. Вопрос в том, кто его соорудил, в смысле оборудовал?

Полина Петровна пребывала в искреннем недоумении. Пашка? А зачем ему? Или от кого он мог прятаться? Но плащ, разумеется, его. Правда, он давно уже валялся за домом, дрова для печурки им прикрывали. Это зимой или поздней осенью, когда теплотрасса в очередной раз «накрывалась», а случалось это довольно регулярно, системы-то старые, чуть ли не с послевоенных времен, дровишки и выручали в холодную стужу. Да тут, в округе, среди частных владельцев у многих свои запасы имеются. Вон, и Федор, участковый, в курсе.

Участковый важно и ответственно кивал: правду говорит.

А каким образом плащ здесь, среди кустов, объявился, Полина Петровна даже и представить себе не могла. Ну, разве что еще и Пашку спросить? Но он придет с работы еще не скоро. И незачем за ним посылать! Хватит уже позору! Придет — сам расскажет. Горит тут у них… Да только вряд ли он чего знает, ни к чему это Пашке.

Остановились на том, что, когда Павел Анатольевич вернется с работы, он дойдет до участкового, а уж тот на своем транспорте доставит свидетеля в городскую прокуратуру, к следователю Осипенко. Поговорят, может, еще и он тоже чего вспомнит, а потом его отпустят домой. Задерживать никто никого не собирается. Это просто Полина Петровна не поняла тех милиционеров, что к ней приехали, ну, а те исходили, видимо, из того, что имелись подозрения, будто в доме совершено убийство. Еще раз примите извинения. Если пожелаете, вас немедленно доставят на службу и сообщат руководству торгового предприятия, что у правоохранительных органов к вам никаких претензий нет.

Ну, хоть так…

А виновник происходящих событий в это время спокойно себе ехал в плацкартном вагоне поезда, идущего в Тамбов. Точнее, Влад еще не решил окончательно, доедет ли он до Тамбова или сменит направление, сойдя в Мичуринске? И вообще, куда держать путь, в сторону Москвы, где укрыться, кстати, легче всего, об этом многие говорят, в Сибирь или на юг? Надо думать…

Он не был похож на себя — еще вчерашнего. В палатке, торговавшей всякой косметической мелочью, он купил безопасную бритву с набором лезвий и складное зеркальце — вещи, всегда необходимые в дороге.

Дело в том, что на фотографии в паспорте Серега Макарцев имел лицо круглое, еще по-юношески свежее, а волосы у него были светлые и длинные. Поэтому темные, короткие волосы Влада «не добавляли» ему сходства с фотографией. Вот и подумал он, что лучше их вообще сбрить, оставить голову лысой, как сейчас модно. И цвет волос не выдаст, и лицо покажется моложе. А девятнадцать и двадцать три — фактически разница небольшая. Терпимо. Оставалось только провести операцию.

Опустив серую свою бейсболку чуть ли не на уши, Влад скрыл волосы под ней и в таком виде «толкнулся» к проводнице последнего вагона тамбовского поезда. Сказал, что денег полностью на билет не хватает, совсем немного, но не унижаться же перед кассиршей, да и просить милостыню — куда это годится? Взрослый же парень! Уж лучше он ей отдаст, тем более что и ехать-то считаные часы.

Тетка посмотрела на симпатичного молодого парня — открытого, наверняка наивного и… разрешила. А Влад, лишь только поезд тронулся, заперся в туалете и быстро и решительно с помощью обмылка в раковине и своей новой бритвы решил вопрос с прической. И ничуть не пожалел о своих потерянных волосах. Не очень он себе понравился лысым, да и череп оказался слишком светлым, совсем незагорелым по сравнению со лбом, но что поделаешь. Можно потом крем купить — женский — и намазать голову, чтоб контраст был не таким резким. А с другой стороны, ну и что? Можно вполне и в шапочке походить какое-то время. Главное же было в том, что больше в этом городе, где в разных местах расклеены листовки с его фотографией, он никогда уже не появится. Да и вряд ли менты уже успели разослать свои листовки в другие города. А если и разошлют, так можно будет отпустить усики или еще три-четыре дня не бриться, как вот теперь, и щетина изменит внешний облик. Правда, она сделает его и постарше, что тоже опасно. В общем, думать надо. И что теперь дальше делать, и где сходить, на какой остановке…

Покидая туалет, он тщательно собрал сбритые волосы, с усмешкой посмотрел на них, а затем, выйдя в последний тамбур, своим ключом открыл наружную дверь и развеял бывшую прическу по ветру. Начиналась другая жизнь. Вернее, она уже началась. Мать вот только жалко… Но, наверное, со временем, через месячишко, ей можно будет черкнуть несколько слов о том, что на работу устроился и скоро сообщит о своем месте пребывания. И денег немного послать переводом. Василь Савельич, хоть и сволочь последняя, но невольно помог. В его бумажнике Влад обнаружил не только документы, которыми когда-нибудь можно будет даже и воспользоваться, но и пару тысяч долларов, что совсем неплохо. А если суммировать все то, что уже у Влада имелось, то выходило, что он располагал довольно крупной суммой в валюте, и, если вести себя сдержанно и разумно, могло вполне хватить не меньше чем на год сплошного безделья. Но столько времени ждать удачи он не собирался.

Посещала и огорчительная мысль о зря потерянной машине. Однако и тут ощущение было двойственным. Ну а что бы он с ней делал? Куда уехал? Права — вот они, и техталон — тоже, только пользы от них — никакой. Первый же мент заподозрит неладное. Продать ее какому-нибудь чеченцу — тоже рискованно, обманут, обдерут как липку да еще и пришьют где-нибудь ночью. А потом покупателя, с которым можно было бы вести базар, отыскать не так-то и просто. Да и перегонять машину на большое расстояние надо уметь, а Влад такими делами прежде никогда не занимался.

Продать ее на запчасти? Та же самая история. Покупатель обязательно заподозрит, а значит, это уже не его, а твой риск. Нельзя забывать, что еще и труп, завернутый в половик, находится в багажнике. И от него надо было срочно избавляться, а просто это не делается, значит, надо было куда-то выехать, и подальше от города.

Это, положим, легче, но для такой цели требовалось выбраться за пределы города. А ну как постовым уже роздали листовку с портретом разыскиваемого милицией Гундорина? Тут тебе и хана.

Зато пусть теперь вор думает, что ему делать. Труп станет полной неожиданностью. Влад даже сощурился от удовольствия, представив себе его состояние, когда будет открыт багажник. И хорошо еще, если тот сам откроет, а не остановят его менты. Вот когда настоящий праздник-то начнется!..

Да, праздник, конечно, но не для тетки. Впрочем, в чем ее обвинять-то? Она ж ничего не знает. Ну, покажет вор, откуда он машину угнал. Ну, осматривать всех в округе станут. Разве что тетка сама признает свой половик. И зря сделает. А то — пронесет… И Влад решил больше не морочить себе голову ненужными проблемами, лучше подумать, в каком направлении дальше двигаться. Непривычное было состояние — полной свободы. А что с ней теперь делать, он еще не представлял. Но бомжом он не станет, в этом он дал себе твердый зарок.

Страна большая, умелые руки всюду нужны, если к делу подходить с разбором. То есть, если будущий серьезный работодатель узнает, что ты владеешь некоторыми профессиями, с которыми ты для себя всегда сумеешь найти далеко не худшее применение.

И последняя мысль о прошлом, с которым Влад теперь уже прочно «завязывал», коснулась в принципе несущественной детали. Он пожалел, что там, у тетки в доме, не переложил пистолет из руки Денягина в свой карман. Но, с другой стороны, оружие, вероятно, известно в милиции, если оно зарегистрировано. А это наверняка так, если принадлежит помощнику депутата. Значит, и пользоваться им тоже опасно. Разве что продать? Нет, лучше пока вообще никакого оружия не иметь, так спокойнее. Вот появится нужда — тогда и базар будет…

Молодой человек кавказской национальности — так почему-то принято говорить — не обижался, когда его называли хачиком. Вообще-то, Хачик — это имя, он же был Гегамом, можно по-русски звать и Гришей, и Гариком, как угодно. Но, видно, так уж повелось, еще со старого кино, где все немцы — фрицы или гансы, а все русские — иваны. Ну а армяне, выходит, хачики. Хорошо хоть не чурки, не чуреки какие-нибудь.

Итак, хачик Гегам, который вместе с другом и земляком Давидом снимал комнату с отдельным выходом во двор и арендовал собранный из железных листов гараж у пожилой тетки Марии Ивановны, хозяйки собственного дома на 2-й Песочной, работал слесарем в автомастерской возле рынка. Он понимал толк в автомобилях, любил с ними возиться и, можно сказать, машины отвечали ему взаимностью. Во всяком случае, хозяева, забиравшие своих «коней» после ремонта у хачика Гриши, или просто хачика — так и говорили обычно, — к молодому мастеру никогда претензий не имели. Не то чтобы очередь к нему была, но… на заработки он не жаловался.

Давид не считался равным ему, однако помощником был хорошим. Во всяком случае, дядя Вартан, хозяин мастерской, был доволен своими работниками и платил им хорошо, чтобы их не переманили к себе другие хозяева. И это он делал правильно, потому что толковые мастера были в цене. Гегам-Гриша был молод, не женат и большую часть заработанных денег посылал родителям в небольшой городок Ташир, на севере Армении, совсем близко к границе с Грузией.

Родительский дом был невелик, семья немаленькая, и если бы парню пришлось жениться, что он готов был сделать хоть завтра, то жить ему все равно было бы негде. Вот он с помощью родителей, разумеется, копил деньги на постройку собственного дома. Фундамент из тесаного дикого камня уже заложили — рядом со старым, родительским домом, и требовались новые деньги, и немалые.

Давид, посвященный в заботы Гегама, уже заметил как-то, что с такими темпами парень рискует вообще остаться холостым. При всей щедрости дядя Вартан знал свою выгоду и лишней копейки зря не транжирил. А о том, что за отличную работу бывают премии, даже и слышать не хотел. Всякая работа должна быть отличной, так за что ж сверх положенного платить? Что делать, тоже прав по-своему… Но Давид не был бы хитрым Давидом, если бы не подбрасывал время от времени Гегаму идеи насчет того, как побыстрее заработать хорошие деньги. Но все идеи в конечном счете сводились к одной, сильно завязанной на криминале. И Гегам опасался, не было у него уверенности, например, что они с Давидом могут втайне от дяди Вартана украсть хорошую иномарку и перепродать ее кому-нибудь либо разобрать на запчасти, которые всегда требовались в мастерской. Гараж-то свой, арендованный, имеется, и никто в него не заглядывает. Они с Давидом вообще предпочитают жить тихо, не привлекая к себе внимания братвы, которая «стрижет» свои «бабки», где только успевает. И дядя Вартан тоже им платит, а куда денешься? Порядок такой, все обязаны следовать ему. И, узнай эти «крутые», что у хачиков завелся свой отдельный бизнес, они бы давно уже взяли парней за глотку. А пока обходились «налогами» на автомастерскую.

И вот случилось так, что утром, перед уходом на работу, Гегам, мучимый постоянным вопросом, когда же, наконец, удастся сорвать хороший куш, чтобы дома могло продолжиться строительство, вышел из калитки, чтобы идти к остановке автобуса в сторону центра. И тут он буквально носом уткнулся в роскошную новенькую иномарку — черную «тойоту», которая стояла как раз напротив калитки, — с тихо работающим мотором и приоткрытой дверцей со стороны водителя. Стекла были притемненные, и кто находился в салоне, разглядеть было невозможно. Но, обойдя машину и заглянув в салон через приоткрытую дверь, парень увидел в замке зажигания ключи и пустое водительское сиденье. Что за наваждение такое? Подарок судьбы? Который он просил так давно?..

Гегам, не вполне понимая, что он творит, заглянул в салон и увидел, что в нем никого нет. И рядом с машиной — тоже никого. И никто за ней не прячется. Но где же тогда водитель? Хозяин? Почему такая прекрасная, дорогая машина стоит посреди дороги с работающим мотором, а поблизости никого не видно — ни одного человека? И вся улица, словно вымершая.

И случилось невероятное. Ни о чем не думая, ни о каких последствиях, Гегам юркнул за руль, аккуратно, как привык это делать у себя в мастерской, закрыл дверцу и снял машину с ручного тормоза. Машина легко, словно только и ждала этого, покатилась под гору.

Гегам прекрасно знал, куда выводила эта улица, а сейчас вдруг обо всем будто забыл. Но, сообразив, наконец, что едет в только что угнанной им машине, дал газ, а руки его, уже словно бы сами по себе, уверенно повернули «тойоту» по направлению к загородному шоссе.

Он мог бы себя еще спросить: что ты задумал? Зачем тебе это? Но увидел перед собой глаза Давида и услышал его насмешливый голос: никогда ты не построишь своего дома, ума у тебя не хватит, так и останешься здесь хачиком до конца дней своих… «А вот не останусь! — вспыхнул протест. — Но куда я собрался?»

В первую минуту, как сел за руль, мелькнула, кажется, мысль, что машину надо поставить в арендованный гараж и закрыть. И не подходить к ней несколько дней. Ведь неизвестно, чья она? Может, какого-нибудь «крутого», который уже сейчас весь город на уши поставил! Но никому ведь и в голову не придет, что в облезлой развалюхе Марии Ивановны, которую и гаражом-то нельзя называть, может находиться в отстое такое современное чудо. Да, мелькнуло что-то похожее в голове. Но машина, едва он убрал тормоз, сама ведь покатилась под уклон, и останавливаться, разворачиваться, бежать и открывать ворота во двор, а потом — и в гараж — все это было бы чистой глупостью.

Ну а теперь что делать? Уехал — и уехал. Прятать надо теперь машину. Только бы гаишники не остановили на выезде из города. Там был один нехороший пост ДПС, менты постоянно «тормозили» машины, не для досмотра, нет, «бабки» стригли. И многие знали — легче отдать, чем спорить: жадные были менты.

Но сейчас тут можно вот что попробовать. Если остановят, сказать, что хозяин, мол, оставил машину, чтоб механик хорошенько ее проверил. Ну и сделал все, что требовалось, а теперь на ходу проверяет, чтоб никаких уже вопросов. Есть вопросы, звоните в мастерскую. А туда, и это тоже знал Гегам, никогда не дозвонишься.

Однако с гаишниками на посту ДПС повезло, они «шкурили» пару «дальнобойщиков», и на остальные машины внимания не обращали. Тем более на такую «важную», прокатившую мимо них без всяких нарушений. Все, дальше путь был свободен! В другом беда. Гегам за все прожитые здесь месяцы так ни разу за город и не выбрался, поэтому и не знал, где здесь что. Не ориентировался на местности, как сказал бы опытный в таких переделках Давид, если судить по его рассказам о своей кочевой жизни.

Проехав несколько километров и решив далеко все-таки не удаляться от трассы — надо же будет каким-то образом и обратно в город добираться, перед дядей Вартаном за свою долгую задержку оправдываться, — Гегам съехал на первом же повороте в сторону, прокатил извилистой лесной даже и не дорогой, а скорее широкой тропой с полкилометра в глушь и остановился на поляне. Дальше дороги не было.

И вот только тут он ощутил, что лоб у него совершенно мокрый от пота и воротник куртки сильно натирает мокрую шею. Надо же было так вспотеть!

Гегам вышел из машины и стал думать, куда же он заехал? Все до сих пор как-то делалось само по себе, будто машинально. Вспомнил, что впереди, метрах в ста от поворота в лес, видел трафарет с надписью «Воскресеновка». А раньше возле поста ГАИ он видел большой трафарет с указанием больших населенных пунктов впереди, и один из них запомнился: «Чаплыгин». Ну вот и можно представить теперь.

Гегам понял, что один он с такой задачей, в которую впрягся словно под чьим-то мощным давлением, не справится. Нужен для совета и помощи бывалый Давид. И Гегам достал свой «мобильник».

Он долго уговаривал приятеля придумать причину и приехать срочно к нему. Заболел, умер, что угодно! Потом можно будет сочинить любую важную причину и оправдаться перед хозяином. А если тот станет наглеть и нарываться, можно сказать ему, что им предлагают другое, более выгодное место работы! Пусть попрыгает! Где он таких мастеров найдет?!

Уговорил… Сказал, что выйдет к правому повороту перед Воскресеновкой. Давид пообещал подъехать в течение часа. Ему ж тоже надо было какую-то машину в их мастерской «одолжить» на время. С другими мастерами договориться, чтоб временно подменили. Не просто…

Давид, приехавший на потрепанных «Жигулях» пятой модели, пришел в восторг от почти осуществленной затеи Гегама. Японская машина того стоила. Они еще раз осмотрели ее и открыли багажник. И обмерли. То есть Гегаму действительно стало плохо при виде трупа, завернутого в какую-то странную лоскутную ткань. Но еще больше его испугали нож, белая костяная рукоятка которого торчала из живота покойника, и пистолет, сжатый его окостеневшими пальцами.

Это точно была большая разборка… А если бандиты узнают, кто взял машину?.. Нет, дальше непредсказуемо. Гегаму пришлось подробно рассказывать, где и каким образом он нашел машину. Теперь он надеялся только на то, что его никто не видел на улице. Ведь не специально же поставили машину с трупом прямо под окнами дома, в котором они с Давидом снимали комнату!

Прикинув разные варианты, более спокойный и рассудительный Давид сказал: что сделано, то уже сделано, и назад никак не повернешь. И, значит, возвращать в город машину нельзя. Если тот, кто валяется в багажнике, не ее хозяин, а некто пострадавший в бандитской разборке, то «тойоту» наверняка мог уже объявить в розыск потерявший ее владелец. А если труп в багажнике это и есть сам бывший хозяин, тогда ее ищут те, у кого из-под носа увел машину Гегамчик. И теперь уже просто так бросать ее ни в коем случае нельзя! Оставлять замечательную машину нереализованной — это значило потом никогда не простить себе такой глупой ошибки! Нет — только угонять как можно дальше и продавать при первой же возможности. Не мелочиться, но и не зарываться!

Придя к такому важному для себя выводу, они принялись за дело. Вытащили труп, обыскали, но ничего не нашли, никаких документов. Вот только оружие. Но с ним проще. Наверное, нож надо оставить. Это — такая улика, которая обязательно тебя однажды подведет. В доме держать — зачем? В кармане носить — ты что, разбойник? Откуда у тебя такой нож? Где ты его взял, покажи! Пистолет — другое дело, его продать можно…

Труп они оттащили подальше в чащу, там отыскали углубление в земле, уложили тело, накрыли его тканью и, наломав веток, умяли сверху, чтоб было совсем незаметно, что здесь что-то лежит. А потом, загнав «тойоту» поглубже, в самую гущу кустарника и тоже забросав сверху ветками, они сели в «Жигули» и уехали в город, до вечера, чтобы, когда стемнеет, окончательно решить судьбу украденной машины.

Очевидно, никому уже не удастся в дальнейшем узнать, чем и где закончилось земное путешествие помощника депутата Денягина, в организаторских способностях которого не без оснований начал сильно сомневаться сам его шеф, депутат Перепутный, по прозвищу Бирюк. Но воистину трудно бывает усомниться в правоте известной пословицы, трактующей о том, кто в этом мире пытается предполагать, а кто действительно располагает. Такой вопрос, по большому счету, почти и не возникает. И тем не менее… как говорится, все же изредка…

Глава тринадцатая ПОБЕГ

Трудным и отчасти даже дурацким было положение Александра Борисовича в его стремлении помочь следствию в максимально короткие сроки, по горячим, как обычно говорят профессионалы, следам раскрыть преступление. С одной стороны, его желание было понятно. А с другой — он же был лицом заинтересованным, да и подозрение еще с него полностью, как он сам видел, не было снято. Глупо, но это так. Следователь Шипилов не хотел да, возможно, и не обладал полномочиями разрешить ему вести собственное расследование. Вот и крутись как знаешь…

Нет, Турецкий-то «знал», конечно, что надо делать. Но для этого Александр Борисович должен был задействовать — причем опять-таки получалось, в личных целях — сыщиков, расследовавших совершенно другое преступление. Имелись в виду Плетнев с Щеткиным. Это — в Воронеже. А в Москве назрела необходимость обратиться к одному из сотрудников агентства «Глория». Благо, Алевтина Григорьевна им была уже отчасти задействована. Закономерен вопрос: уж не слишком ли ты, Турецкий, активен? Меньше греши, тогда и меньше забот опрокинешь на головы своих коллег!.. А, что толку, говори — не говори…

Но делать что-то тем не менее надо было. Шипилов явно никуда не торопился, словно его вполне устраивала атмосфера неопределенности вокруг этого. И поэтому иного выхода, кроме как снова просить ребят об одолжении, у Турецкого не оставалось.

Петр Щеткин как оперативник, умевший «разговорить» даже самую зловредную гостиничную мегеру, направился на третий этаж отеля «Воронеж». Это он так уточнил место действия для Александра Борисовича, который в своем «набеге» на 31-й номер даже не удосужился узнать, что данное заведение с некоторых пор величает себя не какой-то там гостиницей, а — бери выше! — отелем. Уровень, что ли, обслуживания иной? Ну да, как же! Обычные дела, начатые перестройкой в стране: институты превратились в университеты, университеты — в академии, но все в них, начиная с уровня образования, осталось прежним, кроме подскочивших зарплат — согласно новому статуту. И прежних недовольных.

А вот Антон Плетнев прямо с раннего утра поехал в аэропорт, чтобы и в кассах, и на паспортно-таможенных контролях проверить, не прилетал ли или не покидал ли в последние дни города — не важно, в каком направлении — некий гражданин с паспортом Городецкиса Анатоля Марцевича, проживающего в Латвийской Республике.

И ту же самую работу по просьбе Турецкого придется проделать уже в Москве кому-то из тех сотрудников «Глории», кто в настоящий момент меньше занят своим очередным делом. Ведь за то, о чем попросит Александр Борисович, никаких гонораров не последует, зато времени может уйти немерено и, что худо, без всякой компенсации. Словом, ничего, кроме морального удовлетворения, если дело в конечном счете выгорит…

Первым позвонил Турецкому Плетнев. Он коротко доложил: «Есть!»

Пришлось созваниваться с Меркуловым и уговаривать того, чтобы Костя, в свою очередь, попросил руководство воронежского аэровокзала о помощи в расследовании очень неприятного уголовного дела, связанного с иностранными гражданами и взятого под контроль Генеральной прокуратурой: ну, слукавил немного Константин Дмитриевич, да и кто станет проверять заместителя генерального прокурора? Одним словом, начальник отдела перевозок дал указание в кассы, и Антон вместе с симпатичной кассиршей, старательно строившей ему глазки, тщательно проверил корешки пассажирских билетов за трое суток. Вот и удалось выяснить, что еще накануне, в день убийства, дневным рейсом из Воронежа в Москву вылетел гражданин Латвии Городецкис Анатоль Марцевич. Также был указан номер его паспорта и прочие реквизиты. Значит, предположение Турецкого оказалось совершенно правильным. И Александр Борисович сразу почувствовал серьезное облегчение.

Концы обнаружились. И обозначилась рабочая версия убийства: конечно, это, скорее всего, месть осужденного обвинившему его следователю, осуществленная с изощренным садизмом. Иначе назвать столь вызывающее убийство женщины и язык не поворачивался. Осталось немногое — взять да и доказать, что все происходило именно так, а не иначе. А для начала выяснить самую малость: имеет ли вообще данный человек отношение, прямое или косвенное, к совершенному убийству или здесь произошло нечаянное совпадение? Однофамилец, к тому же еще и тезка? Да мало ли что! В жизни всякое может случиться! А тут пока — одни только предположения! Смешно!

Разумеется, у следствия причин для сомнений оставалось немало. Никто этого и не отрицает.

Значит, срочно нужна фотография господина Городецкиса. Для проведения экспертизы по идентификации в гостинице, которую он, несомненно, должен был посетить. Иначе откуда знал о смерти женщины, когда звонил в милицию? Не исключено, что запомнил его также и кто-нибудь из служащих аэропорта. Но вот достать фотографию последнего времени можно только в Латвии, в паспортном столе. Или в визовом отделе, выдавшем Городецкису зарубежный паспорт. Потому что та фотография — анфас и в профиль, — которая была вклеена в том уголовного дела почти пятнадцатилетней давности, изъятого временно из архива Генеральной прокуратуры, дать четкого представления об этом человеке свидетелям не могла. А если последнее фото совпадет с тем кратким, но важным теперь описанием внешности Анатоля, которое дала Турецкому Эва, значит, и преступник будет назван безошибочно.

Поэтому необходимо лететь в Ригу и действительно как можно скорее. Зрительная человеческая память обладает одной неприятной особенностью: она не может долго сохраняться. Особенно если и объект внимания был случайным.

Имеет ли что-нибудь против такой постановки вопроса следователь Шипилов?

Оказалось, имеет! Это все, как заявил он, приветливо, впрочем, улыбаясь, пока что лишь косвенные улики. А на них строить такое серьезное обвинение, как убийство, нельзя. Подобных «доказательств» ни один суд не примет во внимание…

Да, тут есть своя, персональная логика, Турецкий и не отрицал. Но надо же добывать их, эти улики, а не просиживать… извините, стулья!

Вот тут Александр Борисович явно «выступил» зря. Он-то высказал не слишком и новую мысль вообще, не имея никого конкретно в виду, и как бы, главным образом, имея в виду себя лично. Ибо это он был вынужден уже второй день сидеть на месте, практически не предпринимая никаких следственных мероприятий. Но Геннадий Герасимович — Турецкий сообразил, конечно, что он за гусь! — тем не менее насупился. Он, мол, со всем старанием… вниманием… пониманием, а к нему, значит… э-э, с какими-то неосновательными претензиями? Ну, в таком случае можно перейти и на формальный язык Закона.

Что он имел в виду — задержание подозреваемого Турецкого до окончательного выяснения всех обстоятельств убийства? Вполне возможно, хотя уточнять этого следователь не стал. Или высказал в качестве предположения один из возможных вариантов дальнейшего развития ситуации?

То есть, иначе говоря — именно это четко осознал сейчас Турецкий, — старший следователь городской прокуратуры Шипилов в мягкой и непринужденной форме указал ему на всю шаткость и неубедительность его оправданий. Чем еще и подтвердил предположение Турецкого о том, что следователь тихо выполнял-таки указание Ваньки-Каина, то бишь генерала Каинова. Что они тут все — свои люди, им не резон ссориться из-за какого-то там москвича. А городской прокурор Решетников, сохраняя при этом собственную невинность и показное возмущение грубыми действиями генерала, умывал руки. В конце концов, кто должен писать постановление? Следователь. А прокурор волен давать свою визу либо нет. Ловкий ход, при котором все приветливо улыбаются друг другу, не совершая при этом никаких должностных нарушений, но каждый делает то, что подсказывают ему собственные интересы.

Что оставалось Александру Борисовичу? Вот этот вопрос он и оставил открытым до возвращения из гостиницы Щеткина. У того, судя по его торопливому звонку, тоже, кажется, кое-что получалось, ибо Петя Щеткин как человек приятный и общительный сумел уговорить администрацию отеля — разумеется, не гостиницы! — и получил домашний адрес дежурившей в день убийства в гостинице горничной Тамары Малиновской.

Проживала горничная в районе авиационного завода, и пока Петр нашел ее дом, пришлось хорошо поплутать среди типовых пятиэтажек. Женщиной Тамара Васильевна оказалась сухой и неприветливой, некрасивой и — в возрасте. Была очень недовольна тем, что ее «вмешивают» в преступление, к которому лично она не желает иметь никакого отношения. Знаем, мол, эти свидетельские показания! Скажешь чего, а потом тебя по всяким судам затаскают!

И вот тут Петр, обратившись к собственной фантазии, нарисовал такое щемящее душу художественное полотно, от которого у зачумленной по причине домашних забот простой бабы с городской окраины душа как бы отмякла. Ну, на самую малость. Однако и этого хватило Щеткину, чтобы влезть в приоткрывшийся люк ее души со своими проблемами.

Чего он ей наврал, о чем нафантазировал? Да в принципе ничего особенного. Просто, пользуясь некоторыми фактами из жизни Эвы, о которых рассказал Александр Борисович им с Антоном, Петя изобразил в ярких красках трудную и полную невыносимых душевных страданий жизнь покинутых русских людей в зарубежном государстве Латвия, где их и в грош не ставят теперь местные власти. А тут еще и старуха мать, которая потеряла единственную свою дочь-кормилицу! Так каким же нужно быть черствым сухарем, чтоб хотя бы правды не выяснить по поводу гибели очень хорошей, доброй и отзывчивой женщины? А ведь Эва была, кстати, очень известным модельером, и образцы одежды, которые она постоянно привозила в Воронеж, всегда мгновенно раскупались.

Ну а касательно ее интимной, что ли, жизни? А что, разве не может позволить себе одинокая и в общем-то молодая еще и красивая женщина близости с мужчиной, который ей нравится? Поэтому и речь здесь идет не о каких-то там женских слабостях или чьей-то ревности, а о серьезном преступлении, которое, по некоторым данным, совершил очень опасный, матерый уголовник, специально для этой цели прибывший из-за границы. И, вероятно, он побывал в день убийства в гостинице. Осталось только его вычислить. А в этом смысле любые показания гражданки Малиновской могут оказать неоценимую помощь в расследовании.

Что ж, такая постановка вопроса Тамару, кажется, устроила. А что она видела? Так некогда было присматриваться, она ж в номерах убиралась. Появлялись ли незнакомые ей люди, которые не проживали в гостинице? Были и такие… И Тамара Васильевна, аккуратно и осторожно понукаемая, подбадриваемая в высшей степени благожелательным к ней Петром, начала вспоминать. И вот что вспомнилось…

Днем, который можно считать предыдущим тому, когда произошло убийство в тридцать первом номере, Тамара Васильевна вынуждена была допоздна задержаться на своем «рабочем месте». Приходили электрики и чинили по ее указанию некоторые электрические розетки в отдельных номерах, ну и у нее, в бельевой. Дел особых, кроме как указывать им, где и чего чинить, не было. Поэтому, наверное, она и обратила внимание на что обычно и не глядела по причине постоянной занятости и беготни: тому подай, тому отнеси, этому не перечь, а то он уже пообещал всех за Можай загнать и вообще прикрыть эту частную «лавочку», будто она твоя. Очень капризный народ селится в дорогих номерах, только успевай поворачиваться. И помалкивай себе в тряпочку…

Так вот, весь, можно сказать, вечер недалеко от столика дежурной по третьему этажу, на диванчике, просидел пожилой мужчина в сером костюме и с таким лицом, будто его только что из больницы выписали. Худое оно было и будто сухой кожей обтянутое. В очках. Старые такие, еще в темной пластмассовой оправе, не модные. Он читал газету. Но и разговаривал с Настасьей Ивановной — горничная слышала, проходя мимо. О чем — не интересовалась. Может, ожидал кого. А потом, когда она уже уходила домой, его не было. Но снова Тамара Васильевна увидела его на этаже рано утром следующего дня, то есть когда потом уже, много позже, примчалась милиция и стали вскрывать тридцать первый номер, в котором и обнаружили задушенную женщину.

Но утром видела горничная этого непонятного мужчину коротко, он о чем-то поговорил с Настасьей, которая заканчивала свое суточное дежурство, и тут же ушел. И больше, по ее утверждению, не появлялся на их этаже.

Были еще люди, которые не проживали здесь, а приходили в гости. Вот и в тридцать второй тоже молодой человек явился после обеда, а когда ушел — Тамара Васильевна не знала. Но рассказать про него могла бы. И после разрешающего кивка Петра стала рассказывать.

По ее описанию Щеткин без труда узнал Александра Борисовича Турецкого. Вот так, Саша, нигде не скроешься! Но это обстоятельство еще говорило и о том, что у Тамары Малиновской глаз был по-своему наметанный на разнообразную гостиничную публику. А вот то, что Турецкий показался горничной «молодым человеком», наверняка обрадовало бы Александра Борисовича и разогнало бы его угрюмое настроение. Опять же подсказывал сей вывод и то, что описание пожилого мужика в очках у нее тоже вполне могло соответствовать истине. Турецкий тоже говорил, кстати, о пожилом человеке.

Но в гостинице «Воронеж» Городецкис Анатоль Марцевич не проживал, это Петр проверил первым делом. А ходить по другим времени не было. Значит, он специально приходил сюда, причем именно на третий этаж, где и расположен номер, в котором остановилась Эва Ладзиня. Следил он за ней? Этого, конечно, горничная не знала. Газету читал. Но Щеткин прекрасно знал, как «читают газету» те, кому нужно вести скрытую слежку за кем-нибудь.

Другой вопрос: о чем он мог говорить с дежурной по этажу? Которая, кстати, сменилась и ушла домой еще до того, как в номере был обнаружен труп женщины. Точнее, до того, когда в милицию позвонил неизвестный и сообщил о трупе и убийце по фамилии Турецкий. То есть он хорошо знал, на кого нацеливал милицию. Конечно, месть, другого мнения и быть не может. И месть подлая, на которую способны отпетые уголовники, беспредельщики.

Иными словами, картинка, которую можно было нарисовать со слов горничной, даже и без дополнительной проверки, четко изображала предысторию происшествия. Но в любом случае дополнительная проверка требовалась. Надо было допрашивать дежурную Настасью Ивановну. Было уже это сделано или нет, неизвестно. Щеткин ведь материалов уголовного дела не видел. А Александр Борисович, когда Петя позвонил ему в гостиницу, сказал, что протокол допроса дежурной в деле имеется, но той ли, которая нужна была, или другой, что сменила первую, это и ему тоже, очевидно, неизвестно. Что Турецкий пообещал тут же уточнить у следователя Шипилова.

И еще один важный вопрос имелся в «загашнике» у Петра. И ответ могла знать только горничная. Как известно из протокола осмотра номера, ключ от двери был обнаружен в прихожей на полу. Александр Борисович объяснил это тем, что после своего ухода сам запер дверь на ключ, а его протолкнул в щель под дверью обратно, в номер. Но убийца же сумел проникнуть туда каким-то образом? Он мог, например, воспользоваться воровской отмычкой. Но возиться с замком в утреннем коридоре, где постоянно ходят люди, он бы вряд ли решился. Значит, ему нужен был ключ, и тогда жилец с ключом в руке ни у кого подозрения не вызовет. Так где он мог взять ключ?

И Тамара Васильевна, не задумываясь, ответила, что все запасные ключи от номеров третьего этажа лежат в верхнем ящике правой тумбочки стола дежурной. Открывай да бери. Ну, кто знает, то есть свои, конечно. Просто номера, написанные на прикрепленных к ним бумажках, надо смотреть.

Действительно, так просто… Вот убийца и сидел возле дежурной. Ждал, когда она привыкнет к его присутствию и перестанет обращать внимание. А что, вполне профессиональный подход.

Горничная сказала, что и сама все утро с этой связкой ключей в кармане ходила — бренчали они. А вот был ли в связке ключ от тридцать первого, сказать не может, дверь же изнутри заперта была. Тамара Васильевна стучала, но ответа не было, и она шла убирать дальше. А потом ключ нашелся. В столе, где и должен был оказаться, но все-таки в связке висел он или нет, могла знать только Настасья Ивановна. А ее никто и не спрашивал, потому что ее вообще в тот момент уже в гостинице не было. И почему ее не вызвали, тоже непонятно. Или не нужно было? Но это уже следующий вопрос, и не к горничной Тамаре Васильевне, оказавшейся приличной и понимающей женщиной…

Кстати, на этот ключ тоже никто не обратил внимания. А ведь как раз на нем наверняка и оставались следы пальцев убийцы. Тот же не мог ходить по коридорам гостиницы в перчатках. Войдя в номер, это ясно, надел. Но, выходя, снова запер дверь. И ключ вернул на место. А потом его кто только не лапал? Какие ж теперь отпечатки! Нет, непрофессиональная работа сыщиков. Но может, специально? Тогда получается наоборот, они очень даже профессионально пытаются ввести в заблуждение собственное следствие, чтобы протолкнуть «заказную версию»…

Когда Петр возвратился в свой гостиничный номер, Александра Борисовича на месте не было. Не появлялся еще и Антон Плетнев. Но, видимо, оба должны были прибыть с минуты на минуту. И Щеткин не стал томиться в ожидании, а отправился в буфет, написав коротко, где он находится.

Народу было немного, много пустых столиков, и Петр сел в сторонке с чашкой кофе и пирожным. Обедать, а точнее, ужинать, наверное, будут вместе…

Как он и ожидал, Турецкий с Плетневым появились вместе. Пришли одновременно. И Петин выбор насчет буфета Саша назвал правильным. Ему уже не в первый раз кажется, что некоторые их разговоры известны в прокуратуре, чего, кстати, и нельзя было исключить. Конечно же местным деятелям очень интересно знать, о чем думают и что собираются делать москвичи. Но… не будем, как говорится, без нужды заострять. Слушали? И пусть послушают. Но только то, что надо. А в данной ситуации Александр Борисович хотел посоветоваться с коллегами относительно некоторых своих «телодвижений», если можно так выразиться. И посторонние уши здесь были категорически не нужны. Так что буфет был выбран правильно…

Итак, что успел выяснить Турецкий у Шипилова.

Дежурная была, естественно, допрошена оперативным уполномоченным отделения уголовного розыска капитаном милиции Митрохиным и начальником службы охраны гостиницы «Воронеж». Как и администратор гостиницы. Их показания имеются в деле. Но… дежурную зовут не Настасьей Ивановной Лепехиной, а Валентиной Григорьевной Сударевой — раз, а про названную горничную в протоколах вообще ни слова. Это — два.

То есть теперь напрашивается прямой вывод, что допросы были произведены с явными нарушениями Уголовно-процессуального кодекса. Верно, они допрашивали, но не тех, кого следовало. Отсутствуют показания именно той дежурной, которая и находилась на своем рабочем месте в те часы, когда и произошло убийство, а, кроме того, нет показаний самой горничной — Тамары Васильевны Малиновской. В то время как имеется протокол допроса администраторши гостиницы Чумаковой и дежурной по этажу Сударевой, которые к делу не имеют ровным счетом ни малейшего отношения, ибо они действительно ничего знать не могли. Вот на эти самые грубейшие нарушения Турецкий только что и указал Геннадию Герасимовичу Шипилову. И последний был весьма огорчен, если такое определение подходит к данному случаю. Даже рассержен. Понятно чем — конечно действиями следственно-оперативной бригады, выехавшей «на труп». Которую, между прочим, он же и должен был возглавить. Но сам он подъехал позже, когда основные следственные мероприятия в гостинице были уже проведены оперативными сотрудниками милиции и экспертами. И формально получалось, что дежурного руководителя бригады уже сначала неправильно информировали служащие гостиницы, подсунув в буквальном смысле следствию не тех свидетелей! Чрезвычайно огорчительно! Это что же теперь получается? Всю работу надо начинать заново?

— О чем это говорит, ребятки? — задал почти риторический вопрос Турецкий. — О том, что они сознательно «шьют дело». И, значит, какой отсюда следует вывод?

— Делать ноги, — хмыкнул Антон Плетнев и оглянулся — на всякий случай: не подслушивают ли еще и тут.

— Я тоже думаю, что тебе, Саша, пора смазывать лыжи. Ты нам здесь пока не нужен. А с этими дежурными-горничными я раньше них сумею поговорить по душам. Показания Малиновской — у меня. Со всеми ссылками. Но эти деятели сейчас станут нас всячески тормозить.

— Я уже и сам так думаю. — Турецкий кивнул. — Нет, я понимаю, что этому местному Каину просто необходимо нагадить именно мне. Моя вина, ничего не поделаешь, сам вызвал огонь на себя. Но я не подозревал, что они станут действовать так прямолинейно глупо.

— Может, помнишь еврейский анекдот на тему, из конца семидесятых? — с философской усмешкой спросил Плетнев.

— Это насчет мудрого совета старого ребе? Кто у Ривочки родится, «брунет» или «рижий», еще неизвестно, а ехать-таки надо? Ты про это? — засмеялся Турецкий.

— Именно, — поддержал Антон.

— Таки надо, — вздохнул Щеткин. — Ты сейчас прямо в Латвию и отваливай, больше пользы делу. В Москве твоего «убивца», скорее всего, уже нет, искать и перекрывать «каналы» поздно, вчера надо было. Так что и в Москве тебе тоже делать нечего. Вещей у тебя с собой тоже нет. Кобель ты, извини, беспородный, если спросит кто, ответишь, что просто поссать вышел. Да и кто тебя именно сейчас догонять будет? Им ты ничего, кстати, не должен, подписки они с тебя не брали. А если нас захотят послушать, так мы с Антошей можем им такой шикарный театр устроить — у себя в номере! Будем разговаривать как бы с тобой и коньячок употреблять. А ты в ответ только мычать станешь. Многозначительно, как положено генералу. Ну, и чем тебе не «Сыщики на привале» художника Рэпина? Обхохочутся…

Над Петиной идеей «обхохотались» сами сыщики. И решили не оттягивать события, начать действовать немедленно. Пока те, в прокуратуре, не передумали, рабочий день-то у них еще не кончился. А этот народ не любит, когда его уличают, за руку хватают — могут и набычиться. А зачем?

Вот это, пожалуй, и стало решающим аргументом. Петр спустился в номер, чтобы взять свои сегодняшние записи допроса Малиновской — Александр обещал сегодня же сделать с них в Москве копию и передать по электронной почте обратно. А все остальное у Турецкого было при себе. Точнее, на себе. Только вот еще Антон ему свою легкую куртку одолжил, чтоб по дороге до аэропорта, да и в самом порту не так резко бросался в глаза генеральский-то китель Александра Борисовича.

Впрочем, он сам же решил и проводить Турецкого. А в аэропорту он уже успел за сегодняшний день стать почти своим человеком. Так что и с билетом до Москвы проблем не возникнет. И ненужного внимания к себе Александр Борисович будет привлекать гораздо меньше.

— А твоя задача, Петя, — с серьезным выражением сказал Плетнев, — на какое-то время усложняется. Тебе придется чокаться и выпивать одному, а вот разговоры вести в раскладе на три голоса. Выдержишь, если не очень долго? А я вернусь и охотно поддержу тебя в трудах праведных.

— Выдержу… — совсем уже тяжко вздохнул Щеткин. — Но ты все-таки не задерживайся. Саша, привет Москве, я по ней соскучился. А ты, надеюсь, сюда больше не вернешься…

Плетнев возвратился из аэропорта в половине восьмого. Щеткин полулежал в кресле у журнального столика, на котором стояли хорошо «надпитая» бутылка коньяку и налитая до половины рюмка. На тарелке лежали палочки надкусанной пастилы. Не совсем трезвым голосом Петр спросил Антона:

— Ну, погуляли? Давайте допьем, что ли… — И речь его была несколько растянутой, как у хорошо подвыпившего человека.

— Погуляли, — тоже «нетрезвым» голосом ответил Антон. — Наливай! Давайте, братцы, стремянную…

Он вопросительно уставился на Петра, а тот приложил палец к губам и многозначительно нахмурился. Они трижды чокнулись и выпили. Антон — до дна, с устатку, а Петр только чуть пригубил и отвратительно сморщился.

— Борисыч, ты давай-ка отдохни, а мы сходим в буфет, зажевать бы чего-нибудь… — И сам же невнятно прогудел нечто напоминающее «у-гу-у».

В коридоре Щеткин сказал:

— Как только «мы» вернулись и начали застолье — звонок. «Алексан Борисыча, пожалуйста». Я: «А кто просит?» — Мне: «А вы сами кто? — и злорадно: — Секретарь?» — Я: «Ага. Только нету Сан Борисыча, вышли они в магазин. Так что им передать прикажете?» В ответ — короткие гудки. А через примерно полчаса после начала моего «застолья» звонит Шипилов. Тоже подай ему Сан Борисыча. Я говорю: «Отъехал ненадолго». — «А когда будет?» Я говорю: «Как появится, я скажу, и он перезвонит вам, Геннадий Герасимович». Тут он меня «узнал» и спрашивает, где протокол допроса Малиновской? Я отвечаю, что читает Турецкий и разговаривает по этому поводу с Москвой. А где он, спрашивает, это делает? А вот где он это делает, отвечаю, не знаю, может, говорю, из приемной губернатора. Чего, думаю, церемониться-то? Пусть побегают. Ладно, отстал. Только очень просил, как Саша прочитает, ему передать этот протокол, в прокуратуру. В дело свое, надо понимать, подошьет. Как личную заслугу.

— И все?

— Я тоже так подумал. Но — нет. Вот буквально пятнадцать минут назад снова звонит. Почему, спрашивает, мобильный Турецкого отключен? Ну, тут и я «вспомнил». Так у него же, говорю, аккумулятор сел, а зарядное устройство он второпях в Москве оставил. Так что ждите, говорю, когда появится и позвонит отсюда, из номера. А он, спрашивает, у вас, что ли, будет спать? В смысле, у нас. Я ответил, что еще не знаю. Мы, мол, не против… Пойдем в буфет, хоть колбасы кусок, что ли… Я сразу-то не взял, не догадался, а у нас тут одна пастила, будь она… с детства терпеть не могу!.. Как ты считаешь, чтоб для полного кайфа, Саша успеет протокол еще сегодня сбросить Алеше Смородинову? Я выходил из номера, позвонил ему, предупредил — на всякий случай. Он смеется. Я говорю: «Ты только не проколись раньше времени!» Обещал… Так что ты со своего, секретного, звякни-ка Саше, а то мне кажется, что местные сыскари уже и мобильные наши прослушивают. Трудно, что ли? Когда им номера известны…

— Сашу не прослушают, он уж, поди, к Москве подлетает… А у нас вот чего было. Прямой слежки я не заметил. И Саша тоже не видел. Но что-то наверняка было, я спиной обычно чую, это у меня еще от африканских дел осталось, в крови уже сидит, похоже. В плоть въелось… Понятно, под напряжением работали…

Щеткин ухмыльнулся.

— Ты чему радуешься? — Плетнев нахмурился.

— А этот анекдот ты вполне можешь и не знать, он появился в те годы, когда ты в Африке служил. Муж домой приходит, а у него на столе стоит голый мужик и в абажуре ковыряется. И жена — тут же. Ну, муж с вопросом: чего, мол, этот… в его доме делает? Жена отвечает, что это — электрик. Тебя ж, говорит, не допросишься лампочку сменить. «А почему голый?» — «Такого из ЖЭКа прислали», — отвечает жена. «А почему у него стоит?» — «Совсем тупой, — говорит жена, — человек же под напряжением работает!»

Плетнев так громко захохотал, что на него стали оборачиваться люди в коридоре.

— Слушай, Петь, — неожиданно предложил он, — а давай напьемся? С пьяных же и взятки гладки. Как это? Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу! Прямо китайские мартышки! Знаешь про них? И, если прижмут, скажем, а мы ничего не знаем — ни когда пришел, ни когда ушел. И откуда пришел, и куда ушел… — Антон несколько тяжеловато выбил каблуками из ковровой дорожки пару тактов «цыганочки» и залихватски прихлопнул в ладоши.

— А давай! — загорелся Петр. — Надоело притворяться. Тяпнем как следует и спать завалимся. И дверь на ключ… И пусть, мать их… — совсем уже, видно, уронил себя в собственных глазах интеллигентный сыщик Петр Щеткин.

— Пусть, — согласился Антон. — Кстати, Сашка спрашивал, что там у нас с анализами из Липецка? Ты бы поинтересовался у Алексея?

— Интересовался. Кровь третьей группы, у Гундорина — первая, это уже четко.

— Значит, наш «малыш» уделал-таки своего шефа? Так надо понимать? Или как?

— Если у Денягина третья группа, так… Эх, нам бы на «трупешник» взглянуть…

— Ага, — с готовностью кивнул Плетнев, — вот сейчас тебе позвонят и скажут: дорогой товарищ Щеткин, нашли мы тут одного, так он, случайно, не ваш будет?

— Остряк! — отмахнулся Петр.

В этот момент в его кармане заверещал мобильный телефон. Петр медленно достал вздрагивающую в его руках трубку.

— Петя, — довольно громко, так, что услышал и стоявший рядом с Щеткиным Плетнев, сказал Смородинов, — только что липецкие оперы опознали Денягина…

Сыщики ошарашенно уставились друг на друга. Мистика?..

Глава четырнадцатая А КТО РАСПОЛАГАЕТ?

Житель села Воскресеновка Егор Матвеев, плешивый мужичок пятидесяти пяти лет от роду, понимал в жизни только один труд: грибную охоту. «Смиренную», как ее называли в старину. И в этом деле он был действительный мастак — спокойный, неторопливый, как сказал бы ученый человек, без комплексов. Говорили, что у него в воронежских и липецких дубравах имеются свои «огороды», куда он никого не допускает, втайне от чужих глаз хранит. Да так оно, наверное, и было. Никто не доставал таких роскошных белых грибов, от продажи которых Егор мог безбедно существовать потом целый год. Лес был его стихией. Впрочем, не только его, но и Егоровой собачки по кличке Агент. В кино услышал это имя Егор, и оно ему понравилось. Оттого так и назвал он своего терьера в тридесятом поколении, а проще говоря, серую гавкающую швабру.

Он возвращался с «охоты» домой с полной корзиной и набитым рюкзаком за плечами — результат ранней утренней пробежки. Вышел к шоссе, и до дома оставалось уже меньше километра, можно было и передохнуть, покурить. Агент шуровал вдоль кювета, вынюхивая то, что выбрасывают из окон пролетающих мимо автомобилей осквернители живой природы.

Егор все же за пять проведенных в ходьбе часов притомился маленько, и теперь, на солнце, его стало припекать. Даже в сон потянуло. Хотел уж было подняться, чтобы идти дальше, но заметил большую черную машину, которая зачем-то вдруг свернула с накатанного шоссе на дорогу, ведущую к бывшей вырубке, давно уже заросшей молодым орешником. Ничего там путного, с точки зрения Егора, быть не могло, и зачем туда поехала большая машина, было непонятно. Вот и сидел он так, вставив в мундштук новую половинку сигареты и размышляя над своим вопросом.

Часу не прошло, как туда же, на просеку, свернула и другая машина, это, известное дело, «жигуль», кто его не знает? Совсем интересно стало Егору. Оно, конечно, можно было и подойти туда, но он не торопился. Мало ли, ну как нехорошие люди чего затеяли? Так зачем же им на глаза-то попадаться? Рюкзак свой Егор раскрыл, распустил горловину, чтоб хороший гриб от долгого лежания не взопрел, и стал смотреть: любопытно ж простому человеку-то!

И вот видит, что «жигуль» возвращается. Один, да так проворно, будто чего испугался. Тут уж совсем заинтересовался Егор. Собрал он свое хозяйство, кликнул Агента и перешел через шоссе. Нет, не дорожкой пошел, а сбоку, вдоль нее, стараясь шибко не шуметь в лесу. Не любит он шума пустого.

Уж довольно прошел, до старой вырубки добрался, но черной машины нигде не увидел, да и голосов чьих-то слышно тоже не было. Ну, само собой, что Агенту он запретил голос подавать, тот и трусил себе позади — умная собачка. Так ведь и дед его с бабкой, поди, городскими были, ухоженными, у больших людей проживали.

Еще немного прошел вперед Егор и тут увидел, что почти уткнулся носом в черную машину. Заваленная свежими наломанными ветками орешника, она и не видна была с дороги-то. Ловко, гляди, закидали. А зачем? Новый вопрос заставил и вовсе задуматься.

Чего красивой машине-то в лесу делать? Мысль о воровстве как-то не сразу пришла в голову. Но ведь пришла же! А тут вдруг и Агент «завелся», как на дичь крупную, да только нехорошую, видать, — с подвывом подзывал хозяина. Сам вроде испугался. Да только какая здесь опасная дичь? Ну, кабанчик еще — так не его время, не опасный он. А Агент прямо, гляди, надрывается.

Оставил Егор у машины свою корзину, чтоб не «ломить» сквозь заросли, но сразу заметил, что здесь будто чего-то несли уже. Раздвинули орешники, примяли. Ну и подошел, недалеко оказалось, но все же… машины вовсе не видно стало. Как ориентира! Слово такое… хорошее.

Да только лучше б его и не было! Приподнял груду веток Егор и отпрянул от испуга. Ноги из-под них торчали — в ботинках и носках. От человека, он мог бы поклясться. Но — неподвижные. Такие у покойников только и бывают. Нет, ни смотреть дальше не стал он, ни креститься от греха. Поскорей убираться надо, чтоб и следа своего не оставить. Лихие люди, видать… Ох, не помилуют, не пощадят…

И Егор, свистнув Агента, скорым шагом заторопился к своей корзине и — прочь отсюда, пока никто не вернулся. Ясная забота, такие машины в лесу не бросают!..

Уже возле своего дома Егор подумал, что человек-то ведь лежал убитый. А это как понимать? И все прежде виденные им в телевизоре фильмы про бандитов словно ожили и стали всамделишными, живыми. В Воскресеновке у них, сколько помнил, никогда такого не бывало. Ну, морды побьют, вон сосед, как нажрется, бабу свою гоняет, пока не устанет да не свалится у забора, а так — ничего, спокойно живут. Хоть и город близко. А там, говорят, всяко бывает, да только не ездил туда Егор Матвеев, не имелось у него там необходимых дел. В лесу он жил и чувствовал себя человеком.

Ох, Господи, спаси мою душу! Неужто к Петровичу шлепать, в опорный пункт? Так ведь показывать придется, идти туда опять… А что делать, не оставлять же?..

А Степану Петровичу эта «фантазия» Егора нужна была, как матвеевскому Агенту пятая нога. Вот только покойника теперь и недоставало на его участке! Да кабы посторонних рядом не было, и плюнул бы, но ведь сигнал поступил, а не слух какой, от которого можно и отмахнуться, послать подальше, и на него надо как-то реагировать.

Нет, верить-то Егорке, конечно, можно, но желательно б и самому проверить сперва, чтоб потом перед городскими не краснеть за свою доверчивость. Случалось ведь… «Покойник, покойник!» А Семка нажрался до потери пульса, вот свидетельнице и показалось, с перепугу. Прибегла…

А, с другой стороны, чего проверять, когда там в наличии и машина, и покойник — из нее, надо понимать? Откуда ж еще он мог сам притопать?..

И Степан Петрович, тоже человек спокойный и несуетливый, как потомственный сельский житель, позвонил в городской отдел дежурному и доложил, что вот, мол, по сведениям некоторых жителей, в лесу обнаружено то-то и то-то. Однако возможности проверить данный факт в настоящее время не имеется, так как есть вполне, понимаешь ли, реальная опасность столкновения с бандитами, совершившими заказное убийство. При разборке. Полезное слово — весу придает. А результаты ее, стало быть, ловко замаскированы в лесу соответствующими зелеными насаждениями.

Дежурный не стал уточнять — у него уже была информация от следователя Осипенко о происшествии на 2-й Песочной с пропажей человека и транспортного средства. Поэтому он сообщение принял, велел участковому уполномоченному подойти к дорожному указателю, чтобы встретить опергруппу, а сам передал поступившие данные следователю Осипенко.

Группа выехала немедленно. Не прошло и получаса, как относительно «свежий» покойник, согласно выводу судебно-медицинского эксперта, закончившего предварительный осмотр тела, был готов к проведению идентификации. Если у следствия имелась такая возможность.

А эксперт-криминалист собрал приличную коллекцию отпечатков пальцев — и на ноже, и на руле, и на остальных деталях машины.

Осипенко же немедленно обратил внимание на лоскутный половик, в который был завернут труп. Сам Тарас Григорьевич без особого труда узнал этого человека, с которым накануне беседовал у себя в городском отделе милиции. Да, это, несомненно, был господин Денягин Василий Савельевич, помощник депутата Перепутного из Воронежа, который разыскивал племянника гражданки Бобровкиной. И, надо думать, «нашел». Но ни документов, ни чего другого в карманах покойного обнаружено не было. Кто его «очистил», оставалось только догадываться. Но, скорее всего, тот, кто и убил, и сюда привез, и спрятал вместе с машиной. Причем приехал на «тойоте», а уехал на красных «Жигулях». Значит, имелись сообщники!

Вопрос: зачем оставили машину здесь? Как бы в отстое?

Так ведь Владислав Гундорин — человек не местный, а у его тетки никакого гаража или пристройки удобной нет, значит, и прятать негде. Поэтому и угнал он ее подальше от города, чтобы позже вернуться за ней? Получается вполне логично.

Ну, с трупом тоже понятно, он оставлен здесь навсегда, хоронить, судя по тому как его уложили в яму и плотно забросали ветками, этого Денягина никто уже и не собирался. Но оставить дорогую, почти новенькую машину? Непонятно. Хотя маскировка указывает на то, что за ней определенно собирались вернуться. Весь вопрос — когда? А вот это — действительно серьезно.

И следователь Осипенко принял решение оставить на месте нахождения машины засаду, в которую он назначил двоих опытных оперативников. Если судить по количеству машин, уже побывавших тут, то укрытием трупа и автосредства занимались не более трех человек. Один из них, надо полагать, Гундорин. И кто-то ему помогает. Возможно, тот человек или те люди, которым он решил продать машину. И, значит, оперативники справятся.

Да тут и местный участковый помощь окажет, куда денется? И сидеть, скорее всего, придется до вечера, до темноты, когда за машиной явятся, чтобы перегнать ее в более безопасное место. Не повезло ворам с этим грибником, сильно не повезло… Вот и говори после этого, что человек предполагает и на том все заканчивается… Нет, брат, шалишь!..

— А ведь Осипенко оказался порядочным мужиком, — констатировал Щеткин, выслушав подробную информацию Смородинова о его вчерашнем вечернем разговоре со следователем из Липецка, который, несмотря на поздний час, не поленился и позвонил в Воронеж, чтобы рассказать о находках в загородном лесу. — Мне он, честно говоря, показался таким… сухарем, что ли? Ну, в смысле, есть? Да. А нет, так и не надо. Смотри-ка, молодец. Ну, а ты?

— А я отправил по электронной почте все материалы, касающиеся Денягина и Гундорина. То, что успели наработать. По идее, они ж отчасти вынуждены делать и наше дело. Так что обмен информацией здесь весьма полезен. Ты так разве не считаешь?

— Что ты, Леша, как раз наоборот. Но вообще-то нам бы посмотреть поближе на тот ножик, который они из трупа вытащили. Вот, видишь ли, исходя из показаний наших скинов, у Гундорина своего ножа не было. То есть он, возможно, и был, но парень им никогда при них не пользовался. Зато имеются точные данные о том, что ножом прекрасно владел и постоянно орудовал некто Колун, о котором мы пока не имеем твердого представления — ни как его зовут, ни где он проживает. Даже как выглядит, и то довольно расплывчато. Похож на «чурку», те его часто за своего принимали, чем это хулиганье и пользовалось, устраивая избиения приезжих азиатов и кавказцев. Так что портрета его пока нет, общие слова, под которые можно подвести любого. И если, скажем, у Гундорина оказался нож этого Колуна, мы смогли бы по частицам крови, другим следам, установить оружие, которое было применено при нападении и на дипломата, и на ту старую бомжиху в парке, у гаражей. И тогда обвиняемые уже от своих признательных показаний никак не смогут отбояриться в суде. А их адвокатам, которые обязательно обратят внимание суда на то, что у следствия нет никаких иных доказательств, кроме признаний самих задержанных, делать будет, как ты понимаешь, уже нечего. Но пока у нас слабая доказательная база. Ножик нужен. Следы на нем. Как бы выпросить, а?

— Но ведь нож как орудие убийства этого Денягина у них тоже фигурирует в суде.

— Это еще когда будет? Ты бы поговорил с ними, Леша, пусть бы их криминалисты со следами поработали, а? Наверняка частицы крови остались? А экспертам много ли надо? Нам же и не само оружие, нам акт экспертизы важен, что он участвовал — вот и все. Поговори?

— Попытаюсь, — вздохнул Смородинов. — В конце концов, мы — им, почему бы и не они — нам?

— О том и речь…

— И еще. Мы с ним вчера поговорили и о работе Денягина — в качестве помощника депутата. И я посоветовал Тарасу допросить в качестве свидетеля шефа Денягина — Перепутного. От нас он будет бегать как черт от ладана, а от липецких может и не отвертеться. И вообще, я уж подумал, не объединить ли нам оба дела в одном производстве?

— Фигуранты, по существу, одни, — озабоченно кивнул Щеткин. — Только вряд ли липецкую прокуратуру устроит разбирательство с вашими скинами. У них сейчас вполне конкретное дело: приезжий из Воронежа замочил своего земляка — и никаких иностранных дипломатов. Труп налицо, убийца известен, но он сбежал и никогда больше в этот Липецк не вернется. Я думаю, им выгоднее передать труп сюда, к вам, вместе со всеми собственными наработками, и умыть руки. Что они, пожалуй, и сделают. Если умные. И если прокуроры между собой договорятся.

— Посмотрим… Ну, а… — Алексей перевел взгляд с Петра на Антона. — А там?.. — Он неопределенно кивнул в сторону. — Все обошлось?

Он конечно же имел в виду «побег» Турецкого. Антон в ответ пожал плечами.

— Подписку ж он не давал… А этот, — Плетнев не хотел называть Шипилова в целях конспирации, — остановил меня только что и спросил: где? Я сказал: не знаю. Я ведь и в самом деле не знаю. Не поверил. — Он усмехнулся. — А зря. Тебе, кстати, материал передали?

— А как же! Еще вчера прислали. А я их передал… соседу. — Алексей качнул головой в сторону стены, за которой располагался такой же, как и у него, кабинет старшего следователя Шипилова.

— Пусть поработает, — походя заметил Петр. — Только он, гляжу, и не шибко чешется. А я тогда, с вашего разрешения, в отель. Сегодня с девяти — смена обеих теток. Поговорю с Настасьей этой…

— Давай, — кивнул Антон. — А я попробую снова заняться Колуном. Чего-то ребята знают, но, едва касается Колуна рты на замок. Может, им кто-то угрожает? Боятся, что ли? Слушайте, а может, слить им информацию о Денягине ну и о Владе — заодно? Но так, чтоб о нем было неопределенно, понимай как хочешь — жив ли, нет ли?

— А чем мы рискуем? — высказал и свою точку зрения Щеткин. — Можно ведь и в такой плоскости вопрос поставить: мол, соображайте, парни, что происходит! Вы представляете серьезную опасность для тех, кто заставляет вас заниматься грязным делом. Никто ж не поверит, что вы, сидя в камере, будете без конца молчать. Кто вот так молчит или прячется, того находят и убирают. А тем, кто уже дал признательные показания, фактически ничего не грозит. Правда-то сказана! Вот, к примеру, Влад ваш. Где он теперь? Прячется. А где Денягин, тайный ваш командир, который на Влада того же охотился? Его уже убрали. Аж в Липецке достали! А вы — под охраной, никто вас не трогает. Но будете и дальше молчать — отберем подписку о невыезде и отпустим на улицу. И посмотрим, сколько часов вы пробегаете на свободе? Желаете эксперимент провести? Валяйте, но только уж потом на нас не обижайтесь!

— Нет, — поморщился Смородинов, — такая провокация не пройдет. Один адвокат есть подлючий, его от «Освобождения России» к нашему расследованию приставили. Ну, к подозреваемым нашим. И он зорко следит, чтоб подследственные ничего лишнего не ляпнули.

— Так от них нам многого и не надо, — отмахнулся Плетнев. — Пусть конкретно сдадут Колуна, и тогда вся их группа — вот где! — Антон показал сжатый кулак.

— Ты про Влада забыл, — подсказал Смородинов.

— А с ним лично мне уже ясно, он и так — в розыске… Ну, побегает еще. Но он уже недееспособен, чтобы мстить там и прочее. Он теперь все свое оставшееся на воле время будет только бояться… Или, может быть, вот эту информацию до парней довести… Посмотреть, как карта ляжет. Ладно, пойду попробую!

…Горничная, по всей видимости, предупредила дежурную Настасью Ивановну о том, какой интерес та может вызвать у настырного, но, в общем, довольно приятного сыщика из Москвы. Он расследует убийство той дамочки из «полулюкса», как они привыкли по старинке называть двухкомнатные гостиничные номера. И Настасья, очевидно, приготовилась чуть ли не к допросу с пристрастием, то есть была заранее напугана и напряжена. А Щеткин, сдержанно улыбаясь, сообщил, что времени у него в обрез, и поэтому он будет коротко спрашивать только о совершенно конкретных вещах, имеющих непосредственное отношение к возможному убийце, которого, по его мнению, могла видеть дежурная.

Видеть убийцу?! Ничего более ужасного Настасья — пухленькая и загорелая женщина лет тридцати с небольшим, с аппетитными ямочками на щеках и с несколькими колечками на пальцах, но без обручального, — вероятно, и представить себе не могла. Настолько искренней была ее реакция. И это не казалось искусной игрой. Но все равно, что-то у Петра не сходилось…

Он достал из папки несколько листов бумаги, авторучку и уселся на диванчике возле столика дежурной. Записывал свои вопросы, а затем — только самый смысл ответов женщины.

Она пересказывала события того, очень неприятного для себя дня, но в них не было ничего такого, на чем могло бы остановиться внимание сыщика. Ежедневная рутина. Только что работа — через день, а так — одно и то же. И даже когда Щеткин заговорил наконец о пожилом человеке, что просидел целый вечер накануне возле ее стола, на диване, а после еще и утром появился, у дежурной словно что-то «щелкнуло» в мозгах. Она на миг замерла, а потом с явно деланым недоумением уставилась на сыщика и спросила:

— Вы что, в самом деле готовы подозревать в чем-то того милого дядьку?

— Он был милый? — удивился в свою очередь Петр. Те впечатления, которые сложились об этом человеке у горничной, совершенно не «стыковались» с интонацией ее реплики. — И в чем же именно он показался вам милым, этот убийца?

Настасья смутилась. Вырвалось у нее, наверное, насчет «милого».

— Нет, ну, я — вообще.

— А вы по жизни в принципе доверяете людям? — спросил Петр, с доброй усмешкой взглянув на женщину, лицо которой окрасилось в розовый цвет.

— Ну-у… — Она не знала, что ответить.

— Ваша профессия… работа, скажем так, она вам это позволяет?

— Нет, ну-у… проверяю всегда, конечно…

— И его — тоже проверили?

— А ему же ничего не надо было. Так зачем?

— Вот именно, зачем тогда он просидел возле вас целый вечер?

Вот тут уж краска на лице проявилась ярче, и Щеткин начал догадываться, в чем дело. Но хотел, чтобы она сама созналась.

— Знаете, что я вам скажу, Настасья Ивановна. — Петр нагнулся к ней поближе, чтобы разговор хотя бы внешне стал доверительнее. — Мне совершенно не важно, какие слова вам он говорил. Или что обещал, поймите. Мне необходимо знать только одно: где вы устроили его на ночь? Понимаете? — Он проницательно, как герой в кино, уставился ей в глаза — красивые, между прочим, и молча продемонстрировал свое восхищение ею. После чего добавил: — А оправдание для вас, я думаю, мы найдем потом вместе. Возможно ведь, он и сам забрался потихоньку в какое-нибудь служебное помещение, о чем вы не знали, верно? Ну, к примеру, ждал тут кого-то, не дождался и ушел, чтобы вернуться утром, правильно? Так он вам сказал. И у вас не было повода усомниться в его словах. Тем более что вы уже привыкли к его присутствию и не обращали внимания на то, что он куда-то уходил, потом возвращался и продолжал читать свою газету. Вам даже и жалко его стало в какой-то момент, но вы же не посмели нарушить производственную дисциплину. Разве не так? Да и номеров свободных, видимо, в тот момент не было. Или вы просто не решились пустить его на свой страх и риск.

Дежурная опустила голову. Потом подняла глаза и кивнула, умоляюще уставившись на сыщика.

— Ну, ладно, успокойтесь, Настя, сейчас-то вам ничто не угрожает, да и я не собираюсь… Расскажите мне лучше, что он вам сам о себе рассказывал?

— Он сказал, что долго жил на Севере, большие деньги зарабатывал, а жена не дождалась, бросила. Остался один, занимается теперь бизнесом и даже своего угла не имеет, все вот так по гостиницам кочует. Мне его жалко стало…

«Ну, как же, как же… поди, буровик-нефтянник! По старым меркам — миллионер, купюры пачками по карманам, девать некуда… Наврал небось с три короба про вахты свои „золотые“, валютные. Такому не только служебную комнату тайно откроешь, тут и сама раком станешь, где уж мозгами-то пошевелить?.. Эх, дурочки провинциальные…»

— Короче, я понял, уговорил он вас. Ну, сколько он вам заплатил, это для меня лично не имеет никакого значения, считайте, что я и вопроса этого вам не задал. Но меня очень интересует, где вы его устроили на ночь?

— В бельевой… — Дежурная совсем сникла. — Там электрики закончили и ушли… Диванчик есть, отдохнуть можно, я и сама иногда там…

— Понятно. А дальше что?

Она умоляющим взглядом посмотрела на него, но Петр промолчал. И она обреченно вздохнула.

— Я потом зашла, поздно уже совсем… просто взглянуть, как он устроился. А он сильный оказался, жилистый весь, где уж там было вырваться… И ведь кричать нельзя, позвать на помощь, сама виновата, вот и… так получилось.

Щеткин невольно хмыкнул, глядя на ее расстроенное, но, видимо, не слишком, печальным воспоминанием озорное, милое личико. Потом, благо позволяла обстановка, совсем близко наклонился к ее покрасневшему ушку.

— Настя, а как он, ну… в смысле мужчина-то?

И она вспыхнула. И словно сжалась как-то, уменьшилась в своих и без того невеликих размерах.

Вот так… ей бы не в гостинице — пусть даже и в отеле! — работать, а в детском саду. Терпеливой и податливой воспитательницей. И детей до полуночи нянчить, про которых «добрые» папаши забывают, а после щедро «благодарят» ласковую нянечку, которая не любит поднимать ненужный шум. Все верно…

И, вообще, как интересно получается! Для той несчастной Эвы — говорил ведь Саша — этот тип был навязчивым и неприятным пожилым человеком, почти стариком, а для Насти, смотри-ка, — чуть ли не подарок.

— Ну, — продолжал улыбаться Щеткин, — не жадный, не обидел? Как говорится, больно-то не сделал?

— Да нет… — смущенно пробормотала она. — Грех жаловаться… Да ведь и понять можно, давно, говорил, с женщинами… не встречался, все дела отнимали…

«Можно понять, да… — сказал себе Петр. — И по заключению судебного медика никакого насилия там, в номере Эвы, не было. А если этот тип и имел какие-нибудь предварительные намерения, то, видимо, полностью осуществил их в бельевой с помощью дежурной по этажу. Тот же Саша сказал, — себя, конечно, оправдывая, — что перед Эвой никакой нормальный мужик не устоял бы. Все объяснимо…»

— Меня теперь, конечно, уволят… — неожиданно прошептала Настасья. — Он так и сказал утром, когда подошел.

— Не торопитесь, Настя, никто вас никуда не гонит. А вот как он вам это сказал, повторить можете?

Она глубоко вздохнула, словно набираясь сил.

— Он сказал, что скоро в гостинице может подняться большой шум. Но я ничего не слышала и ничего не видела, и поэтому говорить мне не о чем. И лучше всего молчать, рта не открывать. Очень сердито сказал, даже зло, я испугалась. А если возникнут вопросы, то он велел отвечать только о том, про что сам мне говорил. И еще я должна была, как только закончится смена, немедленно уехать домой, а лучше к какой-нибудь подруге, не задерживаясь в гостинице. Иначе мне будет очень плохо. Он так сказал это, что я по-настоящему испугалась. И даже домой не поехала…

— Я так и подумал, — серьезно заметил Петр. — Вспомните, когда вам приходилось в течение дня не раз, наверное, покидать свое служебное место, он оставался возле вашего стола?

— Сидел… Но ничего не просил, не спрашивал… Он правда ждал кого-то и не хотел пропустить. Но так и не дождался, я поняла. — Она поежилась, как от резкого, холодного ветра.

— Я только повторить могу, успокойтесь, — Щеткин осторожно похлопал ее по руке. — У вас, Настя, своя жизнь… ваше право… Жить с кем угодно и как угодно. И потом, вы ж действительно ничего не знали.

— Но почему вы считаете, что он может иметь отношение?.. — Тревога снова «пролилась» из ее глаз. Казалось, еще миг, и она по-настоящему расплачется от обиды.

— А я не считаю. Я знаю, что он и есть тот самый убийца, которого мы разыскиваем… Вы паспорт его видели?

— Нет… хотя он показывал. Но мне-то зачем? Если б он поселился, ну, тогда еще… Но он сказал, что остановился в «Октябрьской», а это — на той стороне, в Заречье, далеко. Он же не мог упустить товарища, который должен был ему крупную сумму, и по торопливости и занятости своей не стал бы ждать. А тот-то как раз и должен был приехать к женщине из тридцать первого. А когда появился молодой человек, я указала на него Анатолию Марковичу…

— Как вы сказали? — Петр решил, что он ослышался.

— Анатолий Маркович. Он бизнесмен, из Риги.

— А-а, ну, и что?

— Он отложил свою газету — на латышском языке, наверное, я посмотрела, — взглянул вслед и сказал, что этот человек его не интересует. Тот, которого он ждет, постарше, его ровесник.

— А сколько лет, по вашему мнению, этому Анатолию?

— Ну, близко, возможно, к шестидесяти, я думаю, — почти уверенно ответила женщина. — Или он прикидывается, а сам моложе. Вот только лицо…

— А что с лицом?

— Так ведь на Севере жил, обветренное. Как засушенное. Вот оно — неприятное.

«Ну да, газеткой бы прикрыть и — ничего…»

— А где находится бельевая, можете мне показать?

— Конечно, пойдемте! — подхватилась дежурная, которой сидеть и отвечать на вопросы следователя было, разумеется, не слишком приятно, а так хоть какое-то действие.

И они прошли по коридору в глубь здания. Щеткин обратил внимание и на то, что тридцать первый номер находился наискосок от служебной комнаты, и, приоткрыв здесь дверь, можно было спокойно, не будучи замеченным, наблюдать за дверью полулюкса. Очень удобная позиция.

— Он сам просил поместить его сюда?

Настя на миг задумалась.

— Кажется, я хотела прикинуть, где его можно пристроить на ночь, чтоб начальство или охрана не видели, а он подсказал. Ну да, точно. Говорит, а может, там вот, в бельевой? Мне ж только голову к чему-нибудь приткнуть.

«Все правильно, вот он и „приткнул“. Но только „прокололся“ со временем, не заметил ухода Саши, но вполне мог услышать телефонный звонок в номере у Эвы. Саша говорил, что он долго держал „вызов“, пока женщина не проснулась и не взяла свою трубку. По всем прикидкам получается именно так.

— А он, этот гость, перчатки какие-нибудь при вас не надевал? Из кармана не вытаскивал?

— Нет. Не видела. Он в пиджаке был, и куртка еще в руках. А зачем перчатки?

— Просто спросил. Женщину-то задушили в перчатках. Чтоб следов не оставлять.

— Ой, страсти какие! — На ее очередной испуг было жалко смотреть.

— А тот, который молодой-то, он к вам подходил? Спрашивал про гражданку из Риги? В каком номере она живет, или что-то другое? Он видел этого… пожилого?

— Нет. Он просто сказал на ходу: «В тридцать первый. Меня ждут» — и прошел мимо. Даже не обернулся.

— Понятно.

Петр сообразил, не такой уж и тайный был расклад. Саша не стал акцентировать свой приход. Как, впрочем, и уход ранним утром.

— И еще один вопрос, Настя. Когда ваша сменщица в тридцать первый номер собиралась войти, где она могла взять запасной ключ от него? Он же в связке у горничной в кармане должен был находиться?

— Должен. Но вышло не так. Я как раз очень удивилась, когда сегодня Тамара Васильевна рассказала мне, что он лежал отдельно, в ящике. Может быть, случайно веревочка развязалась и он остался там? Тамара Васильевна тоже не помнила. А еще она сказала, что никто, ни милиция, ни наша служба охраны, ни она сама, не обратил на это внимания. И никто ничего не сказал.

— Да, конечно, — кивнул Щеткин. — А когда она вам рассказала про это убийство, у вас, Настя, не возникло никаких подозрений относительно Анатолия Марковича?

— Нет, конечно! — Глаза у нее снова испуганно округлились. — Да и как же он бы смог это сделать? И зачем?!

— А вот в этом мы как раз и собираемся разобраться. Но я больше не стану вас мучить вопросами. Мне с вами все ясно. — Он улыбнулся. — На прощание один дружеский совет хочу дать. Вы уж как-нибудь поосторожнее будьте с такими вот мужчинами из северных мест. Подведут под монастырь, и сами не заметите. Вы ему — добро, а он вам — свинью. Как в данном случае. А теперь пойдемте, вы прочитаете то, что я записал из ваших ответов, и постарайтесь потом их придерживаться, чтобы не притянуть к себе беду. Читайте быстро и распишитесь на каждой страничке.

Выходя из бельевой, он еще раз огляделся, остановил взгляд на кушетке напротив небольшого окна. Понял, что Настя увидела этот его взгляд, поняла, о чем он подумал, и… покраснела. Хотя уж дальше, казалось, и некуда. Да что ж это она такую невинность-то изображает? Ну, грешишь — и греши себе на здоровье! Чего ж без конца краснеть-то? Ох, чудачка…

И, пока Настя читала вопросы и свои ответы, Щеткин добавил ей, что скорее всего сюда, в гостиницу, еще нагрянут следователи из прокуратуры, чтобы допросить ее, а может быть, даже и к себе вызовут, но бояться не надо. Отвечать следует только так, как уже отвечала ему. Кстати, и о том, что он уже допросил ее, она тоже может им рассказать. Но на какие-либо интимные свои отношения с тем мужиком не ссылаться ни в коем случае. И про бельевую — ни слова. Где ночевал, неизвестно. Иначе не только уволят, но еще и постараются «привязать» ее к этому убийству в качестве соучастницы, которая активно способствовала совершению тяжкого уголовного преступления. А это — тюрьма!

Щеткин прекрасно уже понимал, что не раскроют местные сыщики это убийство. А вот они с Сашкой могут это сделать. Но при одном непременном условии, что местные не будут им мешать. А сами хотят барахтаться, ну и пусть барахтаются…

Всего этого Петр, естественно, не сказал Насте, зато фактически продиктовал ей целую инструкцию, как вести себя и что отвечать, если спросят. Почему он это сделал? Так он, едва увидел эту женщину, сразу почувствовал к ней откровенную приязнь. И немного позже, после первых ее ответов и уточнений, четко увидел главное: местные правоохранители с большой охотой сделают ее «крайней» в этом деле. Вот уж кому будет все категорически ясно! И разбираться с ней особо не станут. Тут же нарушений служебной инструкции — целый вагон и маленькая тележка. Ну наверняка, Алексей еще усомнился бы… А оперы? Каков, говорят, поп, таков и приход. Какой у них начальник Главного управления, таковы, вероятно, и его подчиненные. Не докажут, так выбьют…

А вот женщина будет крепко и без всякой надежды на справедливость наказана, если не воспользуется его советом. За что? Да за доброту свою… За то, что баба она и способна жалеть еще кого-то. Просто незамужняя, хорошая баба, которую черт сподобил жить именно здесь, в родном городе и в родной стране, где ни у нее, ни у той же Тамары Васильевны не было, да и не предвидится в будущем никаких сияющих перспектив…

В нижнем холле Петр подошел к газетному киоску — посмотреть местную прессу, Наверняка чего-нибудь уже успели «сочинить». И услышал громкие голоса, один из которых был ему знаком. Держа раскрытые «Воронежские Ведомости» перед собой, Щеткин обернулся и увидел старшего следователя Шипилова и с ним незнакомого капитана милиции. Вспомнил, что первым здесь опрашивал обслуживающий персонал капитан Митрохин, из районного отделения, что ли. Наверное, этот капитан им и был. Не обратив на Щеткина внимания, они бодро прошли к лестнице, минуя лифт, и потопали наверх.

«Ну, держись, Настя… — мысленно „перекрестил“ ее Петр. — Сейчас все — в твоих собственных руках…»

Глава пятнадцатая НА РИЖСКОМ ВЗМОРЬЕ

На взморье было холодно. Штормило.

Пронзительный ветер разбрасывал в стороны полы плаща и взвихривал волосы, Турецкий придерживал их ладонью. Дышалось с трудом. Побаливало в груди, как бывает, когда ты долго сидишь в согнутом положении, навалившись на стол, а потом пытаешься резко распрямится. Но болело не от физического напряжения или усталости. И вообще, не мышцы болели, а где-то под сердцем. Или, скорее, над ним. Да чего там гадать, ясно же, по какой причине.

Только что закончился разговор с Еленой Георгиевной, матерью Эвы. Божья старушка, хотя далеко не одуванчик, уже получила уведомление о трагическом происшествии, жертвой которого в далеком отсюда, от Рижского взморья, городе Воронеже стала ее дочь.

Приехавший к ней Александр Борисович был уверен, что его ожидает в лучшем случае судьба всех вестников несчастий, с которыми еще с древнейших времен поступали одинаково — отрубали головы. А в худшем, если и такой вариант предусмотрен в уголовном законодательстве, — отводилась тяжкая роль непосредственного виновника смерти тех, кому он приносил горькую весть. В данном случае не только подозреваемого в гибели дочери, но и обвиняемого в смерти ее матери. Только такой исход и рисовался перед ним. Но… надо было держаться до конца.

На его счастье, если таковое уместно поминать в данной ситуации, старушка оказалась гораздо крепче характером да и здоровьем, чем он предполагал. Вероятно, она уже знала о нем от дочери — слышала и однажды, кажется, видела — в один из его приездов в Ригу. Когда они с Эвой на минутку забежали к ней домой, спасаясь от сумасшедшего ливня. Поэтому и встретила она его без воплей и слез, заламывания бессильных, старческих рук и каких-либо обвинений.

А что ей оставалось, если вдуматься? Елена Георгиевна сама заговорила об этом несколько позже. Сказала, что когда ей позвонили и сообщили, она почему-то сразу поверила, что это не обман. Почему? Живет долго… Ночь не спала, а утром поняла, что случившегося уже не исправить и надо исполнять свой долг — дочь предать земле, рядом с могилой Теодора, где и ей самой тоже уготовано законное место. И продолжать хранить память о любимых, нести дальше свой крест, пока силы не оставили, и Господь еще направляет…

Она не думала о тяжкой, голодной старости. Благодарение Богу, Эва хорошо работала и очень хорошо зарабатывала. Она была славной девушкой, доброй и нерасточительной. Но так и не нашла своего женского счастья, не вышла замуж, хотя предложений было немало, может быть, хранила что-то в себе, какую-нибудь тайну, которой так ни с кем и не пожелала делиться, даже с родной матерью.

Елена Георгиевна полулежала в глубоком, видно, еще довоенном, а может, и дореволюционном кресле и медленно говорила. А Турецкий скорчился на маленькой скамеечке возле ее ног и молча слушал эту странную, мертвенно спокойную исповедь. Он, наверное, впервые увидел такое горе — не громкое, отчаянное, взрывное, испепеляющее душу, а почти невидимое и неощутимое, после которого остается только пустота. Полная и окончательная. И никакие слова утешения, никакие обещания типа приезжать, помогать и прочее не были нужны. Более того, любые попытки моральной поддержки казались неуместными, даже неприличными — своими попытками что-то сгладить, как-то скрасить, чем-то успокоить, а в общем, тихо обмануть.

Но об одной детали следствия все же позволил себе упомянуть Турецкий. Он считал, что в любом случае Елене Георгиевне нужно обратиться к толковому адвокату, который смог бы защитить ее права после гибели дочери. И такой адвокат у него был, с ним Александр Борисович как раз собирался сегодня же встретиться. Это его бывший коллега, перешедший в адвокатуру и имеющий теперь свое адвокатское бюро, расположенное здесь же, поблизости, в Майори.

Старушка отреагировала индифферентно — ни да ни нет. Впрочем, скорее, может быть. Надо будет и это иметь в виду, напомнил себе Турецкий.

Единственное, что ей твердо пообещал Александр Борисович, это похоронить Эву достойно. И старушка кивнула ему со слабой улыбкой. Поверила в реальность исполнения обещания. А затем она потеряла интерес к Турецкому, углубившись в себя и словно полностью отрешившись от мира. Зачем ей знать какие-то подробности смерти или ее причины, если ничего исправить уже нельзя? Да, по-своему мудро. Или спасительно…

Он попрощался, но Елена Георгиевна уже не обращала внимания на его присутствие. Вокруг нее властвовала пустота, и незачем было даже пытаться заполнить ее ненужными предметами или звуками.

Вышел к морю, чувствуя, что и на его плечи начинает странно и очень неприятно давить тяжкая пустота. Никого же нет вокруг — только тонкие сосны, качающиеся на дюнах, белые гребешки беспрерывно набегающих волн да ледяной ветер. И отвратительно громкие, пронзительные и будто царапающие горло крики безалаберных чаек.

Резкие порывы холода били в грудь, и Александр Борисович, будто ложась на ветер, проваливался на каждом шагу в сыпучий песок и задыхался, потому что не хватало воздуха. И не шел он, а медленно брел, передвигал ноги под пригибавшей его тяжестью.

«И на кой черт мне это надо было?!» — медленно и больно проворачивалась в голове раз за разом беспомощная мысль. Злясь, но и не пытаясь искать оправданий, он бичевал только самого себя. Так выходило, что, не вмешайся он в жизнь Эвы со своими нелепыми фантазиями, со слепым своим эгоизмом, женщина была бы жива. И они могли бы еще встретиться в Москве… И позже, потом, может быть, через год, зайти наконец в Домский собор на обещанную ему Эвой мессу Баха… Могли бы, если бы… Увы, нет сослагательного наклонения у прошлого…

Но, как бы там ни было, а прилетел он сюда не только с утешением, если теперь его чувства можно было так назвать, но и с жестким, бескомпромиссным чувством мести, альтернативы у которого не существовало.

Меркулов по его просьбе «напряг» свои старые связи в Латвии. Да и сам он внимательно перелистал свои прежние записные книжки, проведя дома почти сутки. Нелегкие сутки, разумеется…

Ирина, конечно, все понимала. Ее проинформировали коллеги из «Глории» — по просьбе, кстати, самого Александра Борисовича. Таким образом, он, откровенно лукавя перед собой, пытался отвести грозу. Но жена, как выяснилось, оказалась умнее и не стала устраивать никаких изнурительных разборок, а только всерьез посочувствовала мужу, снова «влипшему» в неприятную историю.

А впрочем, по ее настроению было заметно, что нелепая смерть Эвы ее тоже глубоко задела. Та была ей искренне симпатична, и обостренных, ревнивых чувств по отношению к легкому и к тому же давнему уже флирту мужа и Эвы Ирина и прежде не испытывала. Да, горько, конечно, очень печально, что так случилось… Ну, разумеется, нужно поехать в Ригу, помочь, поддержать мать, насколько это вообще возможно, ведь она совсем старенькая и, кажется, одинокая. Конечно, необходимо сочувствие. Тем более что, в трактовке Турецкого, убийство Эвы явилось такой вот изощренной формой мести преступника засадившему его в свое время следователю. Александр Борисович, правда, не стал углубляться в детали преступления, потому что прекрасно понимал, как далеко они могли бы завести Ирину в ее размышлениях, а главное, в выводах. К тому же и Эва — вольно или невольно — поспособствовала, к сожалению, своему трагическому финалу, хотя личной ее вины здесь не было никакой, да и не могло быть. Просто оказалась она, как нередко случается, не в том месте и не в то время. Откажись она перед тем мерзавцем от знакомства с Турецким, и осталась бы живой. А она не отказалась… О своей же роли Александр Борисович и не упомянул, отлично помня завет Великого иезуита: «Все, о чем я промолчу, мне не повредит…»

Но теперь приходилось всерьез думать о следующих возможных шагах преступника, если тот еще не «насытил» жажды своей грязной мести. Однако свободная, как говорится, «от вахты» сотрудница «Глории» Алевтина Григорьевна Дудкина после звонка Турецкого из Воронежа кинулась сама проверять по билетным кассам списки пассажиров. Немного опоздала, по ее словам, а то могла бы еще и перехватить убийцу. Правда, каким бы образом она это сделала, Аля как-то и не задумывалась. Да к тому же и самолет на Ригу с пассажиром по фамилии Городецкис на борту был уже целый час в воздухе, когда она обнаружила его фамилию. А отношения с нынешней латвийской полицией, как ей было известно, не имели ничего общего с теми, что существовали при советской власти. Требовались аргументированные запросы по дипломатическим и политическим каналам, которые в один день не делаются. Оставалось ожидать прибытия самого Турецкого и тщательно подготавливать почву для дальнейшей совместной уже работы, если он захотел бы все-таки изловить преступника на территории суверенного государства.

Одно успокаивало Александра Борисовича: за Ирину можно было не волноваться. Хотя она, как он видел, и не собиралась как-то беспокоиться по поводу собственной безопасности.

За сутки, проведенные дома после возвращения из Воронежа, Турецкий, собственно, у себя в квартире находился недолго. Он побывал у Меркулова, в Генеральной прокуратуре, в латвийском посольстве, где ему проставили визу, и, разумеется, в «Глории». Причем, если Ирина отнеслась к событию в общем-то с нормальным, хотя бы внешне, пониманием, то Алевтина в агентстве продемонстрировала необычную для нее сдержанность. Даже отчасти сухость. Видимо, она все же подозревала, что простым присутствием в воронежской гостинице участие Саши в деле погибшей женщины не ограничивалось. Интересно, откуда такое подозрение?! Александр Борисович немедленно изобразил недоумение и озабоченность, свойственные скорее крутому политику, нежели частному сыщику. Но Аля и не собиралась ему ничего объяснять, ибо по какому-то наитию считала свои подозрения далеко не беспочвенными. Но и она тоже не хотела разборок, может быть, полагая, что еще не имеет на них права. Пока не имеет — это ясно читалось в ее прищуренном, ироническом взгляде. Вот же чертовы бабы! Ну конечно, Турецкому сейчас только и было дело до этого!

— Ты лучше мне скажи вот что… — хмурясь, сказал он Алевтине. — Ну, во-первых, огромная тебе благодарность за помощь, поверь, я не забываю доброго отношения своих друзей. Но я хотел бы уточнить кое-что… И это — во-вторых. Ты в кассе проверила этого Городецкиса?

— Ну разумеется.

— А на билетном контроле была?

— Это зачем?

— А вдруг он не улетел? Билет купил, зафиксировал себя, так сказать, официально и отвалил. Как? Нереально?

— Саша, я и не подумала… — испугалась Аля.

— Что ж теперь делать?.. — философски заметил Турецкий, указав тем самым на существенный прокол в оперативной деятельности. И чем, надеялся, сумел снять негативный эмоциональный настрой девушки в отношении слишком уж «лежащей на поверхности», видимо, в ее понимании, гостиничной истории в Воронеже. Может, Плетнев или Щеткин дали неполную либо одностороннюю информацию по этому делу? Если кого-то в «Глории» они информировали вообще — ту же Алю, например. Что — вряд ли. Но могли ведь и просто обмолвиться, между прочим, совсем без повода, а ревнивая, видите ли, девушка сразу все переиначила, истолковала по-своему. Нет, пресекать! Только пресекать — причем сразу и на корню! И никаких разговоров на эту тему. О деле надо думать…

Но неожиданно пришедшая в голову мысль о билете «зациклила» внимание. А ведь надо обязательно проверить! Тем более что Ирка ни о какой охране и слышать не желает. Это для нее сплошной абсурд. И напрасно…

Разговор с ней тем же вечером решительно ничего не дал, наоборот, едва не поругались, что было бы очень некстати — в его-то положении. Решил на то время, пока он пребывает в Латвии, — а это продлится неизвестно сколько! — попросить Колю Щербака или Филиппа Агеева «поездить» за Ириной незаметно. Но только до того момента, пока он сам не выяснит абсолютно точно, где находится Городецкис. А это можно будет завтра же узнать, во-первых, в аэропорту — сам и займется, нечего девушку гонять, а во-вторых, там, на взморье. Где еще предстояла и тяжкая миссия встречи и разговора с Еленой Георгиевной — там, в ее доме, в Дубултах…

Но, как оказалось, этот последний момент был хоть и неприятным, и тягостным, однако самым простым во всей акции.

Меркулов разговаривал с начальником Департамента уголовной полиции. Тот в середине девяностых годов был заместителем прокурора Латвийской Республики, с тех пор они и знакомы. Надеясь на то что прежние их отношения переменчивое и плохо предсказуемое время не сильно изменило, Константин Дмитриевич изложил ему ту версию гибели женщины, которую ему предложил Саня. Ну, посочувствовали, разумеется, и Ивар Янович Пурвиекс, так его звали, обещал оказать Турецкому посильную помощь, когда она потребуется. И со своей стороны тоже обещал поддержку.

Но Александр Борисович, после посещения Елены Георгиевны, начал свои деловые визиты не с него, а с бывшего следователя по особо важным делам, ныне довольно-таки успешного адвоката Лазаря Иосифовича Дорфмана. Дорфманиса, как он теперь значился на бронзовой табличке, привинченной у входа в его адвокатскую контору, расположенную в уютном особнячке в Майори.

Турецкого встретил высокий и стройный молодой человек, представившийся помощником адвоката Димитрасом Вилипсом. Был этот типичный «блондинистый», с прозрачными светлыми глазами, прибалт по-европейски вежлив и холоден. Впрочем, возможно, такое впечатление возникало от его «льдистого», равнодушного взгляда. Но, как чуть позже выяснилось, Лазарь звал его просто Димой, разговаривая с Турецким на нормальном русском языке, правда, с небольшим «южным» акцентом, а вовсе не прибалтийским. И всякий раз при упоминании имени Дима помощник тайком от шефа недовольно морщился. И Турецкий подметил это, но постарался сдержать улыбку.

Без тени эмоций Димитрас попросил немного подождать, указав на удобное кресло и массу цветных глянцевых журналов с полуголыми красотками, и предложил чашечку кофе. Напиток был достойным — крепким и душистым. Александр Борисович и две чашки выпил бы, но проявлять вот так, откровенно, «российскую непосредственность» не хотелось. Наверняка чуть позже сам Лазарь предложит и рюмку коньячку, и тот же самый кофе. Поэтому не стоило торопить события.

Так оно и случилось. Встреча была теплой, по-старому дружеской. Бывший «важняк» постарел, конечно, но и приобрел истинную, а не показную вальяжность преуспевающего западного коммерсанта. Они, эти деятели, не раз убеждался Турецкий, разительно отличаются от российских коллег своей «европейской» манерой поведения и своеобразным корпоративным имиджем. И хотя многие «россияне» распрощались уже с малиновыми пиджаками, толстенными «голдами» на мощных шеях и пачками «бабла» по карманам, формы общения наших отечественных коммерсантов нередко представлялись более подходящими для какой-нибудь балашихинской братвы.

Лазарь же выглядел истинным европейцем. Строгий костюм, определенно от Армани, галстук-бабочка, малюсенькие золотые очочки — идеальный вариант и для беседы, и для беглого чтения, мощные часы на волосатом запястье, наконец, роскошные мягкие туфли, хрен знает от кого, но тоже дорогого. Хотел бы Александр Борисович назвать все это, вместе взятое, модным «прикидом», да язык не повернулся. Этот крупный, уверенный в себе господин смотрелся именно господином, и никем другим.

Под рюмочки отличного французского коньяка «БОЭН ХО» двадцатилетней выдержки, которого еще как-то не доводилось употреблять Александру Борисовичу, и, естественно, все того же отличного кофе текла неспешная беседа, перемежаемая восклицаниями типа «а помнишь?»…

Решив не «темнить» перед старым приятелем, Александр Борисович пересказал ему всю историю, максимально приближенную к правде. То есть за исключением лишь некоторых несущественных для следствия, интимных деталей. Но в таком ключе, чтобы у Лазаря, который, как помнил Александр, никогда и сам прежде не был равнодушен к женским прелестям, не осталось и сомнений в том, что «чудовище», в смысле Турецкий, обошелся с красавицей не по-мужски и не воспользовался, причем с неоднократным успехом, представленной ему прекрасной возможностью. И это обстоятельство тоже должно было свидетельствовать в пользу Александра, имевшего в данном деле глубоко личные мотивы, которые он и не собирался скрывать от приятеля. В другом месте и разговор был бы иным. Иначе о чем им, двоим, вообще и говорить-то? Да, к сожалению, веселое и печальное — всегда рядом. Наслаждение и трагедия… Нормальные мужчины это понимают. В противном случае как же рассчитывать и на взаимопонимание, и, разумеется, на взаимопомощь!

Не забыл Александр Борисович сказать Лазарю Иосифовичу и о миссии Константина Дмитриевича, ибо Дорфманис тоже давно знал Меркулова. Но для того чтобы отправиться в Департамент уголовной полиции, Турецкий хотел бы сперва заручиться несомненно важными и профессионально грамотными — в условиях суверенной Латвии — советами старшего коллеги.

Потом Александр Борисович выразил надежду, что, возможно, адвокатское бюро Лазаря Иосифовича заинтересуется защитой интересов оставшейся в одиночестве матери погибшей Эвы. И на всякий случай, скорее для информации, продиктовал адвокату ее адрес в Дубултах.

И в довершение всего он положил перед адвокатом копию обвинительного заключения Московского городского суда по уголовному делу пятнадцатилетней давности, связанному с подделкой валюты, после чего осужденный Городецкис А.М. и был передан судебным органам Латвийской Республики. Где отсидел свой срок «от звонка до звонка». А выйдя на свободу, не оставил своих уголовных замашек.

Свою собственную «вину» в этом уголовном деле «о незаконном производстве и сбыте фальшивой иностранной валюты в особо крупных размерах», судимую одинаково строго во всех странах, Александр Борисович также признал и вспомнил несколько эпизодов, которые, несомненно, оказали решающее влияние на освобожденного преступника, ослепленного жаждой мести своему «преследователю» Турецкому. Очевидно, у того все еще тлела в душе уверенность, что если бы его, как он надеялся, как просил сам и настойчиво навязывал через своих посыльных, в первую очередь следователю Турецкому, словом, если бы его сразу передали правоохранительным органам Латвии, то и приговор был бы гораздо мягче. Ну, с учетом весьма непростых в ту пору межгосударственных отношений. Сбывал-то он валюту все-таки в России, чем подрывал основы ее экономики, а никак не своего родного государства! Имелся и такой мотив. И поэтому жесткий и суровый, что называется под самую планку, приговор в Москве, несомненно, оказал сильное «политическое давление» и на латвийские судебные органы. И они уже не могли, что называется, по определению, не считаться с такой позицией соседа. Что Европа скажет? Не говоря об Америке! Свободная, демократическая Латвия подрывает экономические основы других государств с помощью собственных преступников-фальшивомонетчиков?! С помощью поддельных американских долларов? Да ведь скандал на весь белый свет! Кому он нужен?! А все — проклятый Турецкий!..

Исполняя свою печальную миссию, Александр Борисович в нелегком разговоре с Еленой Георгиевной попытался ненавязчиво, но все же выяснить, известно ли ей что-нибудь о человеке по имени… и так далее, выдававшем себя перед Эвой за друга ее покойного отца? Русская женщина, прожившая в Латвии всю жизнь вместе с мужем, латвийским «националистом», пострадавшим при советской власти, вполне могла быть, сама не догадываясь о преступной деятельности Городецкиса, знакома с ним. Ну, разумеется, следовало, конечно, сделать поправку на душевное и физическое состояние матери погибшей женщины. Но тем не менее, хотя старушка, помолчав, и покачала отрицательно головой, Александр Борисович мог бы поклясться, что эта фамилия была Елене Георгиевне известна. По ее естественной первой реакции, пока она еще не овладела собой. Видимо, в свое время настрадалась из-за мужа, и сдержанность сделалась ее второй натурой.

Ну а то, что Городецкис отлично знал о близком знакомстве Эвы Ладзини с Александром Турецким, не могло быть и сомнений. Возможно, он видел их вместе, когда они встречались в Юрмале. Мог даже узнать адрес Эвиной подружки в Дубултах, где находчивые любовники пару раз очень удачно и хитро «прятались от непогоды». А однажды — и от Ирины, знавшей, что ее супруг уже здесь, в Юрмале, прибыл просить прощения, но не ведавшей, где конкретно он находится в данный момент. Ох, братцы, сложна она, жизнь-то кобелиная! Столько опасностей таит в себе!..

Именно поэтому в первую очередь и обратился Городецкис, вернувшись из заключения, конечно, к Эве. И он вовсе не собирался, очевидно, заниматься доносительством, «раскрывать глаза» той же супруге следователя на его любовные похождения. Нет, у него была совершенно иная, куда более страшная цель. Месть, сопряженная с грубым и жестоким удовлетворением собственного скотского инстинкта, вот что.

И, кстати, Турецкий вспомнил вскользь брошенную Эвой фразу о том, что этот старик был ей противен. Даже, кажется, она сказала: отвратителен. Но только сейчас он подумал, что мужчина может быть отвратителен женщине именно тогда, когда он пытается, вопреки элементарному пониманию отведенного ему судьбой места, упрямо навязать цветущей красавице себя — засушенного и неопрятного. А Эве как художнику-модельеру приходилось заниматься не только женской, но и мужской одеждой, и она не раз говорила, как бывало ей до отвращения противно, когда она видела неопрятного мужчину. Вплоть до отказа от выгодных контрактов. А в данном случае, ну, откуда может сохраниться опрятность в уголовнике, просидевшем в колонии строгого режима полтора десятилетия? Наверняка и эта откровенно негативная Эвина реакция, ясно написанная на ее выразительном лице, добавила ему ярости и злобы.

Да, но тогда было бы и насилие. А оно отсутствует. По утверждению судебного медика имел место просто половой акт — это уж… никуда не денешься!.. Но почему же не было именно насилия?..

Ответ на свой не очень-то теперь и существенный вопрос Турецкий получил, еще находясь в конторе Лазаря. Его беседу с адвокатом прервал телефонный звонок. Заработал секретный мобильник. Это звонил из Воронежа Петр Щеткин, и тоже с «закрытого» Плетневского аппарата. Петя был уверен, что их «слушают». Он и рассказал о своей беседе с дежурной, после чего передал текст протокола ее допроса по электронной почте — на адвокатскую контору Дорфманиса, как попросил Турецкий, с любезного разрешения хозяина. И, прочитав бегло несколько распечатанных страничек, Александр Борисович понял, что убийца, как ни странно, вполне мог удовлетворить свои «потребности» еще в течение ночи — с дежурной, в ее подсобке, и поэтому не стал терять времени на сомнительное удовлетворение своего оскорбленного самолюбия от садистского сношения с бесчувственной женщиной либо вообще с трупом. Вряд ли Эва, приди она в себя, подчинилась бы его насилию без криков и сопротивления, что представляло бы для него серьезную опасность. Но ведь ни того ни другого так и не было. Как и следов насилия на ее теле. У нее и мобильник-то был найден под подушкой. А завяжись в постели борьба, насильник и убийца, конечно, увидел бы телефон и забрал его с собой. Там же все номера, которые могли бы потребоваться для дальнейшего шантажа…

Впрочем, ему вполне достаточно было теперь трупа якобы изнасилованной и задушенной в постели женщины, а кроме того, следов пребывания в ее номере на протяжении всей прошедшей ночи следователя Турецкого из Москвы. Для ментов этого тоже должно было хватить, чтобы взять упорного «следака» тепленьким. Так что ситуацию с помощью телефонного звонка в милицию он создал чрезвычайно неприятную для своего личного врага. Удушение любовницы, столько отпечатков всяких оставлено повсюду! Хана тебе, «следак»!..

Но он не мог знать, конечно, что в это время Турецкий уже улетал в Москву. Как не знал и о его звонке из аэропорта. И это истинного убийцу подвело, потому что на все остальные оправдания воронежские менты и смотреть бы не стали, слишком хотелось им выполнить поручение своего начальника, носившего поразительное прозвище Ванька-Каин. Редко кто удостаивается подобного, большие таланты надо иметь. Причем соответствующие «погонялу».

А Эва взяла трубку после длительной паузы, во время которой она просыпалась и приходила в себя, чтобы узнать его голос. Узнала… Напомнила, кстати, что очередная встреча — за ней, ибо эту, воронежскую, якобы случившуюся нечаянно, она щедро записала на его счет. А затем сунула трубку под подушку, чтоб не мешала больше своими звонками, и заснула снова. Вот тут он и задушил ее — сонную и, значит, не оказавшую ему никакого сопротивления. Быстро и удобно оказалось. А главное — тихо…

Дежурная эта — Лепехина — тоже отметила, что он был сильный, и пояснила: жилистый, не вырвешься… Наверняка так, ибо во все времена в колониях строгого режима тяжелый физический труд — единственное, по существу, реальное средство «перевоспитания». А тут — полтора десятилетия и без перерыва!

Вот и вся «картинка». Увы, очень печальная…

Глава шестнадцатая ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ

Они не потеряли осторожности, эти автомеханики, уверенные в том, что все сделали правильно. Но и уверенность, и осторожность не избавили их от ошибки.

Гегам с Давидом дождались полной уже темноты и около одиннадцати вечера и вопреки собственному желанию и обещаниям, выданным клиентам, торопливо завершили свои самые неотложные дела в автомастерской. Время торопило. Почему-то обоим казалось, что вокруг «их» машины — она уже стала их личной собственностью — ходят неизвестные, посторонние люди, которые наверняка собираются ее украсть. И надо было срочно помешать.

Спокойно проскочили пост ДПС на выезде из города, никто не «тормознул». Гаишников на дороге вообще не было видно. Определенно, уже набрали «штрафных» и отмечают себе потихоньку, сидя в пристройке к стеклянной будке, пока их не беспокоит начальство либо дежурная служба, предупреждая об очередных угонах.

В багажнике «Жигулей» были сложены немногие необходимые в дороге вещи. Из сменного белья, на всякий случай, пара одеял — накрыться, ну и пища, чтобы не останавливаться у придорожных ларьков, палаток и всяких забегаловок, где легко можно отравиться плохой едой. А кроме того, и напрасно привлечь внимание чужих глаз к черной красивой машине, которую они собирались хорошо продать тому, кто понимает толк в дорогих иномарках. А лучше всего это сделать в южной стороне — где-нибудь на Кубани, в Ставрополье. За ближайшую ночь они хотели проскочить максимальное расстояние, чтобы завтра днем спокойно себе отсидеться снова до позднего вечера где-нибудь уже в предгорьях.

Настроение было тоже хорошее. Не праздничное, но озабоченное. В предвкушении, так надо понимать…

К повороту и съезду направо, перед Воскресеновкой, подкатили быстро. Но едва съехали на грунтовую дорожку, Давид затормозил машину.

— Почему? — удивился Гегам. Ему не сиделось спокойно, так он хотел побыстрее увидеть свою «красавицу», по которой уже, оказывается, сильно соскучился. Нет, он понимал, конечно, что машина не совсем вся принадлежит ему, Давид тоже отчасти ее владелец. Договорились, что пополам. Но все-таки Гегам ее первый увидел! Первый сел за руль и сюда привез… — Давай поскорей, чего стоим?

— Может быть, немного пешком пройдем? — неожиданно предложил сделать совсем глупое дело Давид.

— Ты что, дорогой, дорогу забыл? — изумился нетерпеливый Гегам.

— Не забыл, чего тут забывать. — Давид поморщился, как от больного зуба. — Что-то на душе неспокойно. Не знаю. Давай тихо пойдем. Не будем шуметь.

— Да что с тобой? — почти закричал Гегам. — Кого боишься? Ночь сейчас! — констатировал он бесспорно очевидное. — Кто здесь может пугать тебя? Волк, да? — Он рассмеялся.

Но Давид сидел и морщился. И тогда Гегам согласился. Ну что делать, если человеку привидения мерещатся? Можно и пойти… И они отправились по дороге в глубь леса, подсвечивая себе лучом сильного фонаря, который специально захватил с собой Гегам. Не в темноте же с «красавицей» заниматься!

Парни шли тихо, дорожка была прежде хорошо утоптана, накатана, но поросла травой, которая и глушила шаги. Но не ноги их выдали, а луч фонаря, которым Гегам шарил по кустам сбоку, в поисках того заветного места, где они с Давидом закатили «тойоту» в глухие заросли и забросали сверху и с боков наломанными ветками орешника.

— Кажется, здесь, — забыв об осторожности и уже утомленный ожиданием, громко заявил Гегам.

— Нет, немного дальше. — Давид взял руку Гегама с фонарем и направил луч вниз. — Вот, видишь? Следы поворота не здесь. Наверное, немного дальше.

— А вы не ошиблись, — услышали они совсем рядом, в темноте, сиплый чужой голос. — В самом деле, еще метров десять не дошли. Ну, давайте знакомиться… раз уж вы тут.

Гегам машинально выключил свой фонарь, но с двух сторон — спереди и сзади, их ослепили сразу несколько фонарей. И они оказались вдвоем как бы в освещенном круге, бежать из которого было некуда.

— Эй, чего делаете? — закричал более находчивый Давид. — Чего вам надо?!

— А вот вас и надо, — ответил все тот же сиплый голос. — Вас тут целый день ожидаем. Что ж так долго собирались? — прозвучало с насмешкой.

И вслед за этими словами впереди вспыхнули автомобильные фары, вообще осветив небольшую полянку, на которой стояли, кроме Гегама с Давидом, еще трое. Двое были крупные, у одного — автомат, висевший через плечо на ремне, и третий — поменьше ростом, в обычной телогрейке и резиновых сапогах.

— А ну-ка, пройдемте в машину, — сказал тот же сиплый, а второй показал парням стволом своего автомата вперед, к фарам, ослеплявшим их. — И не вздумайте бежать или сопротивляться, — предупредил противным голосом сиплый, — у нас приказ стрелять на поражение. На вас уже один труп висит.

— Какой труп?! — вдруг истошным голосом завопил Давид. — Зачем труп?! Никаких трупов не было! Машина была и — все! Скажи, Гегам!

— Машина была… — печально повторил Гегам, с ужасом понимая, что все его мечты вмиг рассеялись. Но самое страшное, что на них с Давидом хотят теперь еще и труп повесить! А как говорить, что ты не знаешь? Только отказываться — не видел! Машину видел, тут Давид правильно сказал. Надо сознаваться. Видели машину. А кто ее сюда привез, не знаем! И все, и стоять на своем.

Ах, совсем забыл Гегам, что не с дураками имеет дело, а с людьми, которые каждый день жуликов ловят, воров, угонщиков всяких и знают, как это делается. Ну, может, не каждый день ловят, и, наверное, это так, но ловят же…

— А это мы скоро узнаем, — «успокоил» их сиплый. — Вот ваши отпечатки пальцев снимем и на машине поищем идентичные. Давайте пройдем. И не надо дурака валять и нас сердить, а то наручники наденем. Проходите, проходите в машину.

А второй, с автоматом, еще и подтолкнул в спину чувствительно.

Пошли, что делать? Только ничего на себя не брать… Давид быстро зашептал Гегаму по-армянски, чтоб тот по недомыслию не согласился с чем-нибудь, что им станут немедленно шить менты. А про следы тоже волноваться не надо. Когда здесь увидели, внутрь залезали, все щупали, как знатоки, мастера своего дела. А здесь — гуляли, хотели грибы собирать отдыхать хотели. На своем «жигуле» приезжали. Черную «тойоту» нашли. Больше ничего не видели… Да, решили продать брошенную кем-то машину. Потому что ее наверняка украли. Такие дорогие машины просто так в лесу не бросают. Наверное, преступление было. Только они этого не знают… Вот, и не сходить с этих показаний.

— Эй, вы, чего там? — закричал на них второй. — Чего, говорю, бубните? А ну, говорите по-русски, чтоб понятно было!

— Ничего не бубним… — сердито «забубнил» Давид. Он взял на себя роль старшего, а Гегам должен был только подтверждать его слова, ну, показания.

То же самое, что он говорил Гегаму, Давид повторил, сидя в машине — милицейском «УАЗе», приспособленном для перевозки задержанных, с решеткой на боковых стеклах и задней двери. Мент с сиплым голосом сидел напротив Давида, спрашивал и записывал ответы. Гегамчик стоял снаружи, очевидно, чтоб не слышал, что говорил Давид, потому что следующим стали допрашивать его, и Давид теперь ждал у машины. И их показания, вероятно, были схожими, потому что сиплый мент больше не стал их ни о чем спрашивать дополнительно, а велел всем садиться, и они поехали в город. Третьего охранника, или кто он там был, оставили дальше сторожить «тойоту». Но у выезда на трассу второй мент с автоматом вылез, забрал у Давида ключи от «Жигулей», сел в них и поехал за ними следом.

Остаток ночи до утра оба автомеханика провели в камере предварительного заключения. Каждый рассказал другому о том, что говорил, и дальше они решили действовать точно так же. Но про них словно забыли. Никто никуда их не вызывал, ни о чем больше не спрашивали. Потом уже, ближе к вечеру, наверное, — часов-то не было, забрали перед тем, как отвести в камеру, — тот самый мент, что был с автоматом, занес им их мешок, в котором были хлеб и колбаса, которую они приготовили для дальней дороги. Кинул на нары и махнул рукой, ничего не сказав. Вот и поели.

А ближе к вечеру — за окошком, которое было почти под потолком, стало темнеть — их вызвали обоих и привели в кабинет, где сидели несколько милицейских — в форме и с погонами два майора, капитан и подполковник. Они тоже начали расспрашивать, но уже не грозно, как вел допросы сиплый мент, а спокойно. Их интересовало, не видели ли они, когда приехали в лес в первый раз, кого-нибудь из таких же грибников? Может, просто гулял кто-то или выходил из леса, или по шоссе проходил мимо?.. Потом стали уточнять время. Но тут разногласий у задержанных не было — время свое они оба помнили точно. Очевидно, эти их показания не расходились с теми, что у ментов уже имелись. И тогда старший отпустил их и велел подойти к дежурному.

Подошли, и тот позвал сиплого и передал ему задержанных. Сиплый отвел их в гараж и приказал осмотреть и отремонтировать те машины, которые нуждаются в ремонте. Остальным сделать профилактику. Машин стояло немного — шесть штук всего, но… требовали приложения рук. Что ж, дело знакомое. Хотя и влипли, конечно, скоро не отделаешься. Но тут хоть стало ясно окончательно: хорошо сделаешь — отпустят, так сиплый и сказал.

Проработали почти сутки с небольшими перерывами для отдыха и приема пищи, которую им приносил в судках один из рядовых ментов. А когда на следующее утро целая комиссия осмотрела работу и их уже решили отпускать, пришел подполковник и предложил им бросить своего хозяина и перейти на службу сюда. А чего, руки в самом деле золотые, дело почетное, служба зачтется, всегда может найтись и реальная подработка. Давид с Гегамом твердо пообещали подумать. Подполковник засмеялся и отпустил их. Сказал только, чтобы больше ему не попадались. Их счастье, что они хорошо потрудились, а милиция уже и без них знает преступника. И отдал им ключи от их «Жигулей»…

Вышли они из городского отдела, посмотрели друг на друга, на красные «Жигули», которые стояли возле здания на открытой стоянке и… рассмеялись. Но смех Гегама был немного грустней, чем у Давида, ему красивую японскую машину было очень жалко. Когда еще такой хороший случай повторится?

…Антон Плетнев постоянно повторял, что ему надоело церемониться с задержанными мальчишками. Он, правда, и не особо церемонился, но держал себя в руках во время допросов. Глазами вращал, да и кулаки сжимал или тряс ими в доказательство своей правоты перед их лицами. Те делали вид, что пугались, но никакой новой информации не выдавали. И этот проклятый Колун, на которого фактически все трое ссылались как на единственного, кто среди них способен был убить человека, по-прежнему висел в воздухе и качался как фантом какой-то. Но кто-то из троих определенно знал этого Колуна.

И тут Антону пришла в голову неожиданная идея. Он поделился ею с Алексеем и Петей, и те искренно восхитились, более того, изумились: как это им до сих пор не пришло в голову? И, чтобы ускорить процесс поиска, они втроем «разобрали» задержанных и каждый провел по быстрому, почти стремительному допросу.

Суть вопросов сводилась к одному пункту. Где, в каком районе примерно жил или учился, или работал Колун? Не надо никакого адреса! Где примерно?

Показания всех троих «примерно» и сошлись — в районе авиазавода. А где конкретно, никто не знал.

Следующий этап был посвящен посещению школ в этом районе. Клички, говорил Антон, могут прилипать к человеку чуть ли не с первого класса, и совсем необязательно, чтоб физиономия у Колуна была похожа на лезвие топора.

И уже до конца дня Щеткину повезло. В общеобразовательной школе № 39 физрук, преподаватель физкультуры, вспомнил, что одного его ученика дразнили действительно Колуном. Он еще удивлялся меткости прозвищ. Профилем этого ученика — они быстро выяснили, что фамилия его была Колтунов, нашли и домашний адрес, — короче, его профилем можно было что называется дрова колоть. Что-то в нем было кавказское, заостренное такое.

И час спустя небольшая опергруппа, возглавляемая Алексеем Смородиновым, поднялась на пятый этаж типового дома. На стук открыла пожилая женщина. Сказала, что внука нет, гуляет где-то, а его родители еще не вернулись с работы. Где работают? Так вон же, все там — самолеты строят.

Паша вернулся домой к восьми вечера. Он спокойно вошел в свой подъезд, а за ним последовал оперативник. Дверь квартиры была распахнута настежь. На кухне сидели растерянные родители. В комнатах шел обыск.

Парень даже и не прятал свой нож. Его извлекли из-за батареи водяного отопления. Аккуратно опустили в целлофановый пакет и попросили соседей-понятых расписаться в протоколе изъятия. Эксперт-криминалист осмотрел находку и утвердительно покачал головой: следы остались.

И вот только тут Пашка Колун понял, что он «сгорел». Вспомнил он, как Влад велел ему после той бомжихи вымыть нож в водке, а не вытирать о собственные портки. Забыл, плюнул! Этот мужик в синем халате, что через лупу рассматривал нож, сказал:

— Есть над чем поработать. След хороший…

Это что ж, — по-настоящему уже перепугался Пашка, — теперь же на него не только бомжиху, еще и негра того повесят?! На яростные крики бати он и не обращал внимания, тому сами менты не давали возможности дотянуться с кулаками до отпрыска. А мать? Ну что мать? Нажрутся сегодня — с горя и забудут… А насчет ножа — еще доказать надо! Чужой это нож, Влад велел спрятать, его игрушка. Пусть докажут!.. Но уверенности как-то все же не хватало, а тут еще и мать разревелась, противно слышать, как по покойнику…

Забрали во время обыска и всю скинхедовскую его атрибутику. Постеры разные, красивые, повязку со стилизованной свастикой, цепи, с которыми Колун выходил на акции, черную кожаную куртку с косой молнией… Батя орал, что спалит это все, но ему не разрешили, все сложили в большой бумажный мешок и запечатали. Сказали, что будет экспертиза. И чего там они станут искать? Много чего, ответил Пашке один из ментов. Следы от брызг крови, например, если он станет отрицать, что убивал свою жертву. И вот тут Пашке точно стало очень неприятно. Но, подумал он, если чего, то можно будет и снисхождение у них заработать. Он знал, где Влад прячет точно такую же атрибутику — в сараюшке, во дворе, куда сто лет уже никто не ходит, там всякое старье валяется. А если они его сдали, то и он может запросто!..

Проведя ночь в одиночной камере, Павел Колтунов уже на первом допросе, когда следователь предъявил ему показания «пацанов», где те валили на него покойников, и даже Холодильник, с которым Пашка вообще не имел никаких дел, и тот кинул камень. Вот тут он решил больше не ждать и не отмалчиваться. И он рассказал, что знал.

Знал немало, потому что не особо доверял своему командиру, хоть и ответственному, как следовало его называть, и несколько раз аккуратно проследил за ним. Хотел знать, куда он ходит один, без «пацанов», и кто ему деньги дает? И узнал. А ходил Влад на Пироговскую улицу, в двухэтажный старинный особняк, в котором размещается Фонд патриотической организации «Освобождение России». И там сидит кто-то, от кого ответственный получал задания для проведения акций и деньги на их подготовку, а также «зарплату» исполнителям.

Очередную акцию они готовили в общаге для «чурок», в пятиэтажке на Строительной улице. И разведку там по приказу Влада проводил лично он, Пашка, потому что «черные» его иногда за своего принимают. Смотрел и прикидывал, где надо будет взрывчатку закладывать, как было приказано Владу, чтоб пожар и трупы были, и как можно больше. И чтоб все иностранцы знали, что Россия — только для русских! Лозунг есть такой — главный в Фонде. Только они чего-то все тянули, когда уже давно можно было устроить в той общаге хорошую акцию!

А связь с Фондом Влад поддерживал через бармена Леху из кафе-бара «Золотая рыбка». А этот Леха установил такой порядок, что отличившимся во время акций жрачку и пиво выдают бесплатно, сколько схаваешь и выпьешь, можешь даже девицу на халяву пригласить, но только за выпивку сам плати. А еще напиваться нельзя, могут деньгами наказать. А еще… и так далее…

Много интересного выложил наблюдательный «пацан» по кличке Колун. У следователя Алексея Смородинова, по его признанию, открылось «второе дыхание». Но самое главное, что поняли сыщики из новых «откровений» очередного «пацана», это то, что надо начинать крепко «шерстить» вышеозначенный патриотический Фонд. Выяснять, кто там отец-основатель, на чьи деньги содержится, какие акции проводит и прочее, прочее, а затем проводить тотальный обыск и, возможно, даже прикрывать «лавочку», в которой обосновались экстремисты.

И тут еще открылась интересная закономерность. Получалось так, что основную заботу о Фонде проявляли, осуществляли — как угодно — депутат Перепутный и начальник ГУВД. А покойный Денягин являлся помощником Перепутного, председателя Комиссии по безопасности в областном Законодательном собрании. И этот самый Денягин погиб, надо полагать, ибо все к тому сводится, от руки — или, точнее, ножа — исчезнувшего Владислава Гундорина, за коим он и охотился, чтобы убить? Наверняка так. Вот какая теперь выстраивалась жесткая цепочка!

А в общем, выходило так, что сыщики стали невольными обладателями очень опасной информации, которую здесь, в городе, и доверить-то кому-нибудь из официальных, ответственных лиц рискованно. Или дожидаться теперь возвращения губернатора? А может, доложить генералу Машовцу из Управления ФСБ? Экстремизм — по его части! Идти к прокурору Решетникову? А он на чьей стороне? Одни вопросы, и кругом сплошные сомнения. Ну разве можно так работать?!

Остановились пока на том, что сегодня показания Павла Колтунова они кладут под прочный замок, а вечером Плетнев со своего «секретного» аппарата свяжется с Турецким. И пусть Александр Борисович в свою очередь — ему это сделать удобнее всех остальных — свяжется с Меркуловым и обрисует ему сложившуюся ситуацию. И уже после этого будет приниматься окончательное решение. Наверняка ведь Константину Дмитриевичу нетрудно будет проинформировать того же губернатора, находящегося в Москве, о событиях в Воронеже и о неожиданных результатах, к которым подошло расследование, казалось бы, громкого, но все-таки частного случая…

Начальник Департамента уголовной полиции Ивар Янович Пурвиекс без промедления принял бывших коллег Дорфманиса и Турецкого. Не исключено, что им было что вспомнить из не такого уж и отдаленного прошлого, но дело, с которым они пришли, не терпело отлагательств. В самых общих чертах в суть его посвятил уже Меркулов, звонивший накануне из Москвы, а теперь «главному сыщику» оставалось ознакомиться с некоторыми частностями, которые предусматривали бы необходимость самого активного вмешательства в расследование этого преступления уголовной полиции. Это было понятно и без пространных объяснений.

Александр Борисович предложил вниманию шефа Департамента копии следственных материалов, собранных на месте преступления, в Воронеже, и свидетельские показания, в связи с которыми у следствия появились веские основания подозревать недавно вышедшего из заключения Городецкиса в совершении преступления, предусмотренного статьей 105-й Уголовного кодекса Российской Федерации. Помимо этого было представлено также обвинительное заключение по делу Городецкиса, составленное пятнадцать лет назад старшим следователем Генеральной прокуратуры Турецким, из-за которого, собственно, и погибла гражданка Латвии. Кроме того, Александр Борисович постарался в максимально сжатой форме изложить фактическую сторону дела, приведшую к этой трагедии.

А сама просьба к шефу Департамента заключалась в следующем. Необходимо было установить место нахождения господина Городецкиса, подозреваемого в убийстве на территории России, в городе Воронеже, гражданки Латвии Эвы Ладзини, пригласить его в уголовную полицию и допросить, основываясь на имеющихся обличительных документах, с целью предъявления ему обвинения в совершении умышленного убийства. Всего-то, казалось бы. Впрочем, в практике международного сотрудничества уголовных полиций, можно сказать, всего цивилизованного мира взаимная помощь такого рода, направленная на пресечение тяжких и особо тяжких преступлений, не является событием исключительным. И у Генеральной прокуратуры России есть все основания ожидать товарищеской, профессиональной помощи от своих латвийских коллег. Это тем более важно именно теперь, ибо в не таком уж и отдаленном прошлом в связи с уголовным преступлением, совершенным именно этим господином, уже успешно контактировали прокуратуры обеих стран, и российское судопроизводство охотно пошло навстречу просьбе латвийской стороны об экстрадиции осужденного на родину.

Одним словом, в такой вот немного расшаркивающейся, однако и совершенно конкретной форме Турецкий изложил не требования, нет, конечно, а просьбу к коллегам об оказании товарищеской помощи. Ну, как бы они решились отказать?

Но правильно подмечено: чем меньше страна, тем больше амбиции. И, естественно, несмотря ни на какие товарищеские чувства в прошлом, современная ситуация в достаточно сложных отношениях между странами все же диктовала и какие-то свои особенные нюансы.

Лазарь Иосифович, старый, опытный дока в подобных делах, вовремя вошел в тему. Он сообщил достопочтенному господину Пурвиексу, что его адвокатское бюро крайне заинтересовано в скорейшем раскрытии этого уголовного преступления и установлении виновника его. Его адвокатское бюро уже заключило соглашение с потерпевшей стороной в лице госпожи Елены Ладзини, матери покойной Эвы. Кстати, вдовы известного в семидесятых годах прошлого столетия диссидента, пострадавшего при советской власти и реабилитированного органами правосудия Латвийской Республики в середине девяностых годов.

А вот последнее — о реабилитации — было новостью для Александра Борисовича. Ай да Лазарь! Ловко сработано! Хотя опять же здесь и параметры отношений другие.

Этого обстоятельства действительно не знал Турецкий, да и Эва ничего не говорила, хотя отец ее в разговорах возникал не раз. Но если сей факт может сыграть решающую роль при назначении расследования, Александр Борисович готов был аплодировать бывшему коллеге.

«Ах, какие мы законники! — с тщательно скрываемым юмором тем не менее думал Турецкий. — Как высоко чтим собственный суверенитет!.. А может, так и надо, черт побери?» Он чуть не фыркнул. Но сдержался и сделал строгое, словно бы сосредоточенное на несомненно важной мысли лицо. А мысль была. Точнее, вопрос к Лазарю. Это когда же он успел, умудрился, ухитрился, наконец, заключить соглашение-то с Еленой Георгиевной? Он же не выходил из офиса. И Димитрас этот его тоже оставался на месте. А может быть, успел «обернуться» Димитрас, пока они с Лазарем добирались к Пурвиексу из Майори? Там же Дубулты рядом, фактически два шага… Оперативность, однако! Но сказано Лазарем это было так уверенно, с таким истинно адвокатским, артистическим апломбом, что сомневаться не приходилось… Ладно, этот вопрос не уйдет. Важно, что аргумент, кажется, подействовал. Во всяком случае, Ивар Янович принял сообщение с достойным вниманием и ответил, что еще до конца дня рассмотрит представленные российской стороной материалы и примет решение. По его вполне благодушному виду было понятно, что решение будет положительным.

Но в общем-то даже не это в большей степени волновало сейчас Турецкого. Ему было важно знать, что Городецкис в Латвии, а не в Москве. Окажись он здесь, и можно тянуть с «решением» сколько угодно. Но только не вечность. А кроме того, необходимо было найти фотографию Городецкиса последнего времени и срочно передать ее по электронной почте в Воронеж — для опознания. Вот это — задача на сегодня номер один. Этот же аргумент и станет решающим при идентификации преступника. А где ее достать? Такой вопрос, пожалуй, не стоит. В той организации, которая выдает паспорта гражданам своей страны, с улыбкой предположил Турецкий. Ведь господин Анатоль Городецкис недавно покинул стены исправительного учреждения, значит, и паспорт у него новенький. Логично?..

Против этого ни у кого не возникло возражений.

Ну а если подозреваемый в преступлении не будет опознан свидетелями, значит, нечего и огород городить. Тогда Турецкий немедленно принесет свои личные извинения. Вот примерно в таком духе и высказался Александр Борисович, демонстрируя, что он готов пойти и на такой рискованный шаг, ибо, в конечном счете, уверен в своей правоте.

Как известно, ничто так не убеждает в правде, как твердая уверенность профессионала. А в кабинете начальника Департамента уголовной полиции сидели настоящие профессионалы. «Любителей», во всяком случае, не было…

Глава семнадцатая ШТУРМ

Фотография Городецкиса А. М., которая имелась в уголовном деле, возбужденном Прокуратурой Латвийской Республики, мало соответствовала сегодняшним внешним данным фигуранта. Но Ивар Янович держал свое слово, и к середине следующего дня, пройдя извилистый путь от Департамента исполнения наказаний, через паспортный отдел полиции и адресное бюро, его сыщики установили место жительства указанного господина.

После пятнадцатилетнего срока заключения он возвратился туда, откуда и шагнул в свое время на преступную дорогу. Вернулся к своей недавно овдовевшей младшей сестре, проживавшей в Риге, на улице Дзинтари, в непосредственной близости от залива.

Илзе Марцевна Бродейкане владела большой квартирой на третьем этаже старинного дома с просторными комнатами и высокими потолками. Раньше, при советской власти, это была коммунальная квартира, в которой проживали три семьи, готовившие пищу на общей кухне. А сами комнаты имели внутри фанерные перегородки, или их роль выполняли шкафы, поставленные боком друг к другу. Но после того как с помощью финансовых средств старшего брата мадам Бродейкане удалось выкупить «игрушечные квартирки», ее положение как владелицы недвижимости изменилось. Она заново, с помощью бывшего теперь уже мужа-архитектора, перепланировала квартиру и, выделив для себя одну комнатку, остальную площадь предпочитала сдавать состоятельным жильцам.

В настоящее время, к моменту посещения ее сотрудниками уголовной полиции, Илзе Марцевна жильцов не имела, и по этой причине было сделано предположение, что квартиру занимает вернувшийся из заключения ее старший брат Анатоль. Оказалось, нет.

Ну, во-первых, сама хозяйка без всякого почтения встретила пришедших. Она не имела ни малейшего желания общаться с уголовной полицией, к которой никогда не имела ни малейшего отношения. И не собирается иметь впредь.

А во-вторых, она также не знает и не желает знать ничего такого, что касалось бы любого аспекта деятельности ее старшего брата, с которым она также не желает иметь ничего общего. Как раз наоборот, когда потенциальным жильцам, с коими она вела переговоры, стало известно, кто он и чем занимался, они решительно отказались от продолжения всяческих контактов с ней. Им, видите ли, только и не хватало близкого знакомства с уголовником, отсидевшим немалый срок за фальшивомонетничество!

После столь резких пассажей инспектор уголовной полиции высказался, что и по закону госпожа Бродейкане имеет полное право не свидетельствовать против близкого родственника, в данном случае родного брата. Однако нельзя исключить того, что при возможном рассмотрении уголовного дела, в котором окажется замешанным ее брат, судом несомненно будет отмечено ее нежелание, даже категорический отказ помочь властям в предотвращении опасного преступления. Стоило задуматься. Хотя в принципе от моложавой вдовы, которая, вероятно, еще не оставила мыслей о каком-то дальнейшем устройстве собственной жизни, практически ничего особенного и не требовалось. Просто желательно знать, где в настоящее время находится господин Городецкис. Где он остановился или намерен остановиться в дальнейшем, если проживание в этой квартире не устраивает по каким-то причинам ни его, ни ее? Кстати, а что за причины, если известно, что он вложил в свое время в эту квартиру большие средства? Далее, каковы его дальнейшие планы? Кажется, вопросы не так уж и сложны. Тем не менее помощь госпожи Бродейкане в ответах на них будет обязательно учтена.

Скорее всего, эта сварливая молодящаяся дама, отдаленно напоминавшая подсушенную воблу для употребления ее с пивом, решила, что такого рода контакты ей не повредят. Ни делу, ни репутации. Но знала она немногое.

Чем собирается заниматься, полностью не в курсе. Может быть, коммерцией. Здесь он не собирается жить потому, что знает о твердых намерениях сестры сдавать эту квартиру, желательно на продолжительные сроки. Доход от нее — единственное средство к существованию Илзе Марцевны. Наконец, где он остановился? Разговор в деталях на эту тему у нее с братом не заходил, но она знает, что он не очень стеснен в средствах, возможно и скорее всего оставшихся еще от его прежней жизни. И в этой связи он, проведший столько лет в заключении, больше не желает стеснять себя искусственными стенами городской квартиры. Кажется, он присмотрел себе частный дом на побережье и собирается его снимать круглогодично. Это, вероятнее всего, в Яункемери, на самом краю Юрмалы, где он в прежние годы любил постоянно снимать на лето дачу. Родные, так сказать, и отчасти неокультуренные цивилизацией места. Хотя уже давно все это очень условно. Повсюду цивилизация…

Что ж, такой вариант вполне устраивал инспектора. Он еще уточнил, когда сестра в последний раз видела своего брата. Оказалось, недавно. Здесь остались его личные вещи, и он приезжал, чтобы что-то найти. Это было уже интересно.

А не говорил ли он, что собирается куда-то выехать? За границу? В Россию, например?

Да, именно в связи со срочной поездкой куда-то на юг, в один из южных городов России, он и приезжал сюда. Что искал, она, разумеется, не знает. Но пробыл недолго и уехал сердитый. Вероятно, не нашел того, что ему требовалось.

Предположений можно было выдвигать сколько угодно, но без санкции суда производить обыск в вещах Городецкиса инспектор не мог, как бы ему этого ни хотелось. Но — иметь в виду надо.

Собираясь уходить, он на всякий случай, не рассчитывая на удачу, спросил, нет ли у госпожи Бродейкане фотографии брата, снятой в последнее время? Это для его же пользы. Какая имелась в виду польза, он объяснять не стал. Но дама и не обратила внимания. А фотография была. И фотографировались они сразу после его возвращения. Собрались несколько старых друзей, и один из них «щелкнул» сидящих за столом. А потом принес снимок. Очень хорошо получилось, ей нравится.

Естественно, инспектор попросил показать. Не очень охотно, возможно, она что-то все же заподозрила, Илзе Марцевна принесла групповое фото, на котором Анатоль Марцевич занимал центральное место. Был он худ, как бы обветрен, с прилизанными к черепу остатками светлых волос, твердым подбородком и острым, упрямым взглядом. Можно было предположить, что этот человек улыбается чрезвычайно редко, если вообще способен испытывать положительные эмоции. Неприятный тип. Похожий на одинокого волка. Да так оно, наверное, и есть.

Инспектор под честное благородное слово уговорил одолжить фотографию буквально на несколько часов. После чего он лично принесет ее. С благодарностью.

И вот тут она словно проснулась:

— Но зачем? Зачем?!

— Совершено преступление. И мы почти уверены, что совершил его вовсе не господин Городецкис. Зачем это ему, только что вышедшему из долгого заключения?! Абсурд! Можно даже предположить, что там, где оно произошло, его никогда и не было. Надо просто показать нечаянным свидетелям эту фотографию — одного Анатоля Марцевича, чтобы убедиться, что это совсем не тот человек.

— А-а, ну если так…

— Во всяком случае, мадам, — изысканно попрощался инспектор с хозяйкой квартиры, — мы полагаем, что у вас нет необходимости ставить в известность вашего брата по поводу нашего с вами краткого и очень убедительного разговора. Не стоит ему рассказывать о моем посещении, думаю, нет никакой нужды его напрасно расстраивать. Пусть себе живет спокойно.

«И все-таки она, эта сестрица, — порядочная дура», — сказал себе инспектор, уходя. Фотографию он конечно же вернет…

Фотография А.М.Городецкиса, которую изготовили в Бюро криминалистики Департамента уголовной полиции, была вручена Турецкому в 16 часов пополудни. Она была немедленно сброшена по электронной почте на компьютер в кабинете Алексея Смородинова в городской прокуратуре Воронежа, где ее уже ожидали с нетерпением Петр Щеткин и Антон Плетнев. Как две гончие, готовые по первому свистку ринуться в погоню за убегающей дичью. Следователю Шипилову было решено пока не говорить. Чтоб тот не влез со своими инициативами и не помешал опознанию. Вот когда будет все готово, его первым пригласят.

А готовность заключалась в том, чтобы двоим служащим гостиницы «Воронеж», которых сыщики собирались одновременно доставить на опознание в прокуратуру, была предоставлена возможность выбрать из нескольких фотографий отдаленно схожих мужчин того, кто провел целый день в гостинице в ожидании какого-то — не уточняется — своего товарища. Протоколы свидетельских показаний прилагаются.

И уже после этого, в случае если преступник будет опознан и назван — да, фамилия его известна, он же предъявлял свой паспорт дежурной, как бы в шутку, но она запомнила, — так вот, после этого прокуратура получит все основания для предъявления обвинения конкретному человеку, который изображен на фотоснимке, присланном из Департамента уголовной полиции Латвийской Республики по просьбе воронежской прокуратуры. Где бы он в настоящее время ни находился. Сотруднику МУРа или частному сыщику из московского розыскного агентства «Глория» незачем перехватывать инициативу следователя, который занимается этим уголовным делом. Напротив, только помощь.

Женщины были доставлены в прокуратуру в 17.30. Они чувствовали себя неуверенно, словно чего-то опасаясь.

Шипилов был мрачен. Ну, ясно же, обошли его москвичи, а прокурор Решетников, который оказался каким-то образом в курсе этого эпизода, не возражал против проведения опознания. У него вообще после недолгого разговора с заместителем генерального прокурора Меркуловым как-то вроде бы поднялось настроение. И он даже пошутить изволил, когда Геннадий Герасимович зашел к нему в кабинет, чтобы выразить свою озабоченность по поводу слишком «самостоятельных» действий и бесцеремонного вмешательства москвичей в процесс расследования убийства в гостинице.

— Разве они не помогают? — удивился прокурор.

— Нет… но-о…

— Ну и прекрасно. Давайте, Геннадий Герасимович, завершайте это дело. Зачем оттягивать, если уже имеются свидетели и очевидные доказательства? Я слышал, рижане, кажется, охотно пошли вам навстречу? — И так как несколько сбитый с толку Шипилов не сразу нашелся с ответом, закончил: — Ну, так и не тяните. У вас там опознание? С богом, как говорится.

Это называется пошел по шерсть, а вернулся остриженным… Одного для себя пока не знал еще Шипилов. Что он ответит мужикам из следственного отдела ГУВД? Очень там не понравится позиция прокурора. И на что он рассчитывает? А может, что-то знает? Там же, кажется, какая-то атмосфера непонятная сгущается вроде бы вокруг комиссии по безопасности областной думы… Или вокруг ее председателя? А они с начальником ГУВД старые кореша. Оба ж генералы…

Нет, окончательно — пока! — решил Шипилов, у него — свой начальник.

Наверное, на данный момент это действительно был его самый разумный выбор…

Тамара Васильевна Малиновская и Настасья Ивановна Лепехина — каждая сама по себе, без всяких сомнений опознали в человеке с цветной фотографии того посетителя, что провел в гостинице фактически целый день.

Причем во время опознания Настасья Ивановна испуганно поглядывала на Щеткина, стоявшего рядом с ней, но ничего не подсказывавшего, словно ожидала какого-то подвоха с его стороны. Но Петр никак не реагировал, только повторял спокойным голосом:

— Вы не волнуйтесь, Настасья Ивановна, смотрите внимательно… Главное, ничего не бойтесь, вам никакая опасность не грозит.

Да знал он, конечно, чего больше всего боялась Настя. Что всплывут ее «отношения» с этим, «жилистым». Но в протоколе, который прочитал уже Шипилов, ничего такого и близко нет. Не ночевал этот тип в гостинице. Когда вечером ушел, никто не видел, как и того, в котором часу поутру явился. Это для Саши Петр добавил кое-какие свои собственные уточнения — из того, что он сознательно не включил в протокол допроса, иначе ж сожрут бедную Настасью. Свои же и сожрут в первую очередь. А ее жалко стало, баба-то совсем даже неплохая, и симпатичная, ей еще жить и жить… Ну, а что не все получается иной раз, как хочется, так на то она и есть — жизнь-то, со всеми ее переделками…

К шести часам вечера протоколы опознания были оформлены и подписаны свидетелями и понятыми. А в начале седьмого часа вечера в офис адвоката Дорфманиса поступили копии протоколов опознания. Из них следовало, что подозреваемым в убийстве, как и предполагал Александр Борисович, является человек, изображенный на фотографии, присланной из Латвии. Подпись на обратной стороне подтверждает, что изображен на фото гражданин Латвийской Республики Городецкис Анатоль Марцевич. Круг замкнулся.

Приблизительный адрес снятого внаем дома в Яункемери узнать было, как полагал Турецкий, не так уж и трудно. Просто его представления об этой «окраине» Юрмалы основывались на впечатлениях почти тридцатилетней, наверное, давности. Когда там еще оставались последние пустоши, дикие дюны, всякие лечебные грязи, разносившие свои сероводородные ароматы по всему побережью, и поля черники в лесных массивах, где властвовали в основном огромные, жгучие комары. Шутили: поймаешь, из кулака сверху усы торчат, а снизу — ноги. А какие усы у комара, как-то никто вопросом не задавался. Давно было. Иначе говоря, когда он впервые посетил Рижское взморье, еще в студенческие времена…

Все изменилось. А искомый объект обнаружился на границе между собственно Кемери и так называемым старым Кемери — Яункемери. Оперативники из Департамента уголовного розыска сработали достаточно четко и быстро. Опросили жителей, предъявляя фотографии, и скоро узнали, что у старика Лауниса, взрослый сын которого проживает сейчас в Америке, в Штатах, и все время зовет отца, а тот почему-то не соглашается, недавно снял его виллу — именно та, вилла! — тоже довольно пожилой человек. Назвался то ли писателем, то ли художником. Короче, предпочитает одиночество и творческую атмосферу. То есть, иначе говоря, не мешайте творить. А ему никто и не мешает.

Вилла большая, в два этажа, еще старой, добротной постройки. С балкончиками и антресолями внутри. Со стеклянной частью крыши, обращенной в сторону солнечного восхода, которую называют «фонарем». Но теперешний жилец почти не появляется на улице, творит, наверное, может, скоро и порадует соседей чем-то, удивит…

Да, подумал Турецкий, выслушав перевод доклада оперативника из уст адвоката Дорфманиса, взявшего на себя еще и миссию переводчика с латышского, уж что бы там ни случилось, а удивлению соседей, вероятно, не будет предела. Хотя, кто знает?..

И он сам, и адвокат, и остальные принимали участие в операции по задержанию Городецкиса. Санкция прокурора была уже получена после представления российской Генеральной прокуратурой необходимых обоснований для задержания и допроса подозреваемого в совершении уголовного преступления гражданина Латвии. И жертва — также гражданка Латвии. Но, поскольку преступление совершено на территории Российской Федерации… и так далее, просим вас… и тому подобное.

Опергруппа старалась не «светиться». Задержание предполагалось провести без осложнений. Но сам господин Городецкис на приглашение явиться в прокуратуру, чтобы дать показания относительно преступления, совершенного в городе Воронеже, на территории Российской Федерации, заявил посланцу прокуратуры, что в настоящий момент не может этого сделать по состоянию здоровья. Однако он не исключал для себя такой возможности в ближайшие дни, если здоровье поправится. Короче, он сообщит по телефону.

При этом разговаривал он через закрытую входную дверь, открывать ее и выходить наружу не собирался. Посланец, а им был помощник Дорфманиса — Димитрас Вилипс, вынужден был уйти ни с чем. Димитрас оказался в группе самым молодым и не вызывал подозрений уже потому, что совершенно не был похож, даже внешне, на оперативного работника. Скорее подрабатывающий студент.

Но Городецкис оказался умнее. Или осторожнее. Вежливо попросил посланца убираться и больше его не беспокоить. А на известие о том, что прокуратурой выписан уже ордер на его задержание, со смехом ответил:

— Попробуйте! — И загремел дополнительными щеколдами.

И тогда было принято решение провести короткий, но быстрый штурм дома, в котором обосновался подозреваемый в преступлении. Но опять-таки, если штурмовать, надо хотя бы приблизительно знать расположение комнат в доме. Надо быть также уверенным в том, что у Городецкиса нет при себе оружия. А если оно есть? Если именно его искал в квартире сестры старший братец? Тогда при штурме могут быть напрасные жертвы? Словом, перед тем как прийти к окончательному решению, вопросов и у командира группы, и у адвоката с Турецким набралось немало. А без ясной диспозиции начинать «военные действия» было бы неправильным.

Командир связался по телефону со своим руководством, и там тоже озадачились, какой путь избрать: долгих уговоров или решительных действий?

Александр Борисович предложил Лазарю Иосифовичу найти того соседа, который хорошо знал старика Лауниса и мог бы детально представить им общий план дома. К сожалению, самого хозяина не было в Риге, он уехал, а куда, не сказал. Вот и ищи, неизвестно где.

Турецкий заметил, что власти, кажется, и не собирались торопиться. Ну, мол, нет, так нет. Подождать? Подождем. Никуда он не денется. Они не торопились. Очевидно, срабатывало знаменитое, ставшее уже анекдотическим прибалтийское спокойствие. И тогда, увидев, что «противостояние» может затянуться надолго, ибо Городецкис никому ничем не угрожал, и всего-то от него требовалось выйти и дать показания. А штурмовать дом, который, кстати, преступнику — будем называть его условно так — не принадлежит, это значит уничтожать чужую собственность. А как же со священным правом собственности? С вторжением на частную территорию без ведома ее хозяина? Как с правами человека?! Нет, надо, видимо, искать другое, более правильное решение. Ну, разумеется, буквальное подчинение букве закона — это тоже в некотором роде определенный изъян демократии.

Оперативник, который уже обследовал здешние виллы, привел Турецкого и Дорфманиса к соседу Лауниса. И тот охотно рассказал и даже кое-что изобразил карандашом на листке бумаги. Он часто захаживал к старику, видел, запомнил. Да и дом у Лауниса не «страдал» какой-то оригинальностью. Многие дома здесь, на побережье, строились в прошлом как бы в едином стиле. И этот считался наиболее удачным.

А про внутренние антресоли в центральной большой зале он не стал рассказывать, просто провел в свой дом и показал. У него были практически такие же, но только размером несколько меньше.

Александр Борисович поднялся на антресоль, опоясывающую внутренние стены, походил, прикинул, посмотрел на большие окна второго этажа, спустился на первый этаж, снова походил, приглядываясь, а потом поблагодарил хозяина за помощь и предложил Дорфманису заняться более важным делом. Адвокат сперва не совсем понял, о чем речь, но, когда Александр Борисович сказал, что у него созрела идея, как проникнуть в дом, где заперся преступник, быстро распрощался со словоохотливым соседом Лауниса.

Турецкий предложил командиру группы и адвокату обойти дом по периметру. Со стороны заднего фасада они увидели лестницу, свисавшую с крыши, но не достававшую до земли метров трех. Практически достать можно, если дотянуться до нижней перекладины. По лестнице затем добраться до уровня окон второго этажа. Проникновение через первый этаж исключено: декоративные чугунные решетки полностью перекрывали окна. Значит, только второй этаж.

Если шпингалеты на окнах похожи на те, что он видел у соседа, то открыть их обычным ножом — пара пустяков. А дальше?

Группе придется поработать. Надо пошуметь у дверей, под окнами, чтобы отвлечь и рассеять по противоположным сторонам внимание осажденного. А дальше — дело техники.

— Дело моей техники, — объяснил Александр Борисович. — Этот сукин сын слишком много мне задолжал. И я хотел бы сам с ним разобраться. Если у вас, господа, не будет серьезных возражений…

Господа молчали, обдумывая сказанное.

— Но в любом случае, даже если штурм пройдет с некоторыми накладками, у вас будет реальная возможность объяснить, что московский сыщик сам проявил инициативу, заверив вас, что сделал это по доброй воле и беря всю ответственность за возможные последствия на себя. Но я вас уверяю, господа, что отношусь к делу ответственно, напрасно рисковать не собираюсь, чего и вам не желаю. А мои физическая форма и профессиональная подготовка может у вас сомнений не вызывать. Я справлюсь. Но помощь понадобится. — Он широко улыбнулся. — Нужен очень хороший отвлекающий шум. А до той минуты, пока преступник не осознает наличие непосредственной для себя угрозы, огня он открывать не будет. Если имеет такое намерение. Поэтому можете шуметь себе спокойно. Трясти чугунные решетки на окнах, стучать и делать вид, что ломитесь в дверь. Эти действия опасности для него не представляют. Но вот пистолетик вы мне все-таки выдайте. Оружие, направленное на него, он должен увидеть. А стрелять по живым людям — это последнее дело, как говорил один мой очень хороший друг, генерал милиции, который предпочитал некоторых преступников брать сам, лично.

— Это не про Вячеслава? — улыбнулся Дорфманис.

— Про него, — с ухмылкой кивнул Турецкий. — Ты помнишь…

— Так почему же сам? — спросил командир, когда адвокат перевел ему сказанное Турецким и объяснил, что Вячеслав Грязнов был известным начальником Московского уголовного розыска. В конце прошлого — начале этого века.

— А он считал, что некоторых преступников оперативники могли и не взять живьем. Имели к тому все основания. А Вячеслав требовал, чтобы приговор выносил только суд.

И вот это командир, кажется, понял и без дополнительного пояснения и перевода. Он кивнул и покачал головой:

— Будем действовать…

Командир полностью принял план Турецкого, быстро собрал оперативников, рассказал, показал, распределил роли каждого и дал команду приготовиться.

Димитрас отправился ко входу уговаривать Городецкиса, чтобы тот открыл дверь и ознакомился, наконец, с постановлением прокуратуры. Потом он стал вместе с Дорфманисом угрожать, что они сейчас прикажут взломать двери и тогда вся ответственность за вторжение на частную территорию ляжет на плечи Городецкиса. Тот кричал в ответ: «Попробуйте!» — и было ясно, что на него никакие угрозы не действуют.

Ну, пошумят, поуговаривают, но ведь ночь напролет сидеть здесь не станут, уйдут, чтоб завтра вернуться. Может, охранника одного оставят. Но это все — чепуха. Если он захочет, он выйдет через подвальную дверь, о которой здесь наверняка никто не знает. Но только ночью. Выйдет, чтоб уйти отсюда совсем. Наверное, у него еще немало дел. Со старыми долгами расплатиться, например…

Двое крепких мужиков скрестили руки под висящей высоко лестницей. Турецкий, сняв обувь и сунув в карманы пистолет и нож, встал на их скрещенные кулаки, поле чего мужики поднялись во весь рост. В детстве вот так девчонкам на реке помогали в воду кувыркаться, как с трамплина…

Турецкий тоже вытянулся, ухватился за нижнюю перекладину лестницы и стал медленно, стараясь не стучать пятками по бревенчатой стене дома, подтягиваться. Вот перехватил правой рукой следующую перекладину, еще подтянулся, а дальше само пошло. Как здорово все-таки чувствовать свое тело послушным и сильным. Давно не испытывал такого сладкого ощущения. Не думал, да вряд ли и верил, что когда-нибудь это вернется. Лежа-то в постели и медленно выходя из комы…

Он мягко взобрался на пологий скат крыши, кивнул стоящему внизу командиру, и тот немедленно подал следующую команду. Оперативники кинулись к решеткам окон первого этажа и стали трясти их «в бессильной злобе». Толку не было никакого, зато шуму — в избытке.

А Турецкий, ухватившись за оконную раму, просунул лезвие ножа в щели между створками и стал осторожно, чтоб не звякать металлом, нащупывать железную трубку шпингалета. Оп! Зацепилось… Теперь медленно, очень медленно и осторожно… Что-то тихо звякнуло. Внизу, казалось, сейчас вырвут из стен тяжелые кованые решетки, так все тряслось — старались от души. Городецкис мог позволить себе от души смеяться. Что он, собственно, и делал, сыпля во все стороны проклятья, ругань и насмешки на латышском и русском языках.

«Кричи, ругайся! — мысленно подбадривал его Турецкий. — Ори, тетерев хренов! Пока ты орешь, сам вокруг ничего не слышишь!..»

Защелка поднялась, выйдя из паза, рама, подцепленная концом ножа, легко подалась навстречу. Нож скользнул обратно в карман. Вторая рама тоже легко и без скрипа пошла наружу, молодец хозяин, смазывает петли. Турецкий сунул в проем окна ногу. Она осторожно миновала подоконник, концы пальцев уперлись в пол антресоли. Александр Борисович медленно перевалился через подоконник и опустился, присев на пол.

И тут случилось невероятное, непредвиденное! Порыв ветра с громким стуком захлопнул одну раму.

Внизу раздались быстрые шаги. Турецкий почти лег на пол, чтобы его не было видно снизу. Но шаги уже стучали по лестнице, ведущей на антресоль. И он выхватил из кармана пистолет и, сжав его в обеих руках, вытянул перед собой.

Городецкис, разумеется, не ожидал увидеть прямо перед собой ненавистное лицо своего главного врага. Но это было так. У него даже рот открылся, словно сама собой отвалилась челюсть.

— Стоять! — рявкнул Турецкий, держа его серое лицо на прицеле.

Но голова скрылась прежде, чем стихло эхо. И почти сразу снизу ударил выстрел. За ним второй.

— Что, Кощей, влип? — ухмыльнулся Турецкий, вспомнив тюремную кличку Городецкого, тогда еще он по-русски писал свою фамилию, не успел «олатышиться». — Вот видишь, ты еще, пожалуй, мог бы сделать попытку «отмазаться» от убийства в Воронеже, дерьмо ты кандальное, а теперь, после этих выстрелов, я имею все основания не брать тебя живым. Если хочешь еще жить, кидай «волыну» и задирай свои грязные грабки, Кощей! Считаю до трех! Раз!

В ответ прозвучали еще два выстрела. Нет, у него со стрельбой было из рук вон. Пули втыкались в доски антресоли в стороне. Ну что ж, коли так, пусть постреляет, когда-то патроны и кончатся. Турецкий прислушался и, не целясь, сделал выстрел в том направлении, где мог стоять убийца. Вот теперь уже можно было так его называть без сомнений.

Он там, внизу, переместился. И под его движение сделал короткий рывок к лестнице и Турецкий, но, не выглядывая вниз, чтобы тот не определил для точного выстрела его местонахождение. Добротно строил дом старый хозяин, доски толстые, не скрипят.

И снаружи стало тихо. Услышав выстрелы, там перестали стучать и «рваться» в дом.

— Ну, что ж ты молчишь, сволочь? — спокойно сказал Турецкий. — Рассказывай, как ты ни в чем не повинную женщину задушил! Ох, не завидую я тебе, когда ты снова на шконке окажешься! Что они там с тобой, живодером, сделают! А я уж постараюсь, Кощей, чтоб все знали, за что сел. Навсегда ты у меня теперь сядешь, подонок вонючий…

И опять грохнул выстрел — пуля вошла в дерево поближе, это было слышно. А начало лестницы — вот уже, совсем близко. Еще пара шажков. Но появилось такое ощущение, что тот прячется непосредственно под ней, чтобы выстрелить, когда Турецкий станет спускаться. Это почти в упор. Нет, шалишь…

Но если он под лестницей, тогда будет прекрасно виден с противоположной антресоли. Это был интересный вариант.

— Лазарь! — закричал Турецкий, чтобы Дорфманис услышал его на улице.

— Слушаю, как ты? — откликнулся тот.

— Он сдаваться не хочет. Будет отстреливаться до последнего патрона. Зачитай ему, как там у вас положено? Если преступником оказано вооруженное сопротивление при задержании, ну и так далее… Я думаю, что мне самое время открывать огонь на поражение. Как считаешь?

— Ну, если он не хочет. — Адвокат, кажется, разгадал, понял его игру.

— Не, не хочет! Так он уже фактически нам и не нужен!

Две пули быстро «чавкнули» снизу в доски пола почти рядом. Турецкий скользящим шагом сместился в обратную сторону, к противоположной стене. Стрелок внизу не двигался. Он, наверное, очень рассчитывал на свою удачу.

— Он ведь, можно считать, сознался в том, что совершил убийство женщины. Можно это считать его признанием? Как полагаешь?

И еще несколько скользящих шагов вдоль антресоли. Вот сейчас откроется и «пейзаж» под лестницей. Если он еще там… «Ну, давай же, говори, Лазарь! Чего ты молчишь?! Отвлекай же! Говори без передышки!..» Опять замолчал… Ну, что ты скажешь!..

— Я думаю, надо тебе с ним кончать! — дошло, кажется, до адвоката. — Ты очень долго с ним тянешь! Это неразумно…

Мгновенный прыжок в сторону — и вот он! Не ожидал! На миг замер, вскинул руку с пистолетом, но опоздал, уже сидел на мушке. И Турецкий выстрелил в его сжатые пальцы. Худой отчаянно взвизгнул и повалился на бок, выронив пистолет и прижимая простреленный кулак к груди. Александр Борисович легко пробежал по антресоли, в несколько прыжков преодолел лестницу и, вытянув пистолет перед собой, пошел к лежащему «стрелку». Да, это он, человек с фотокарточки, взятой у мадам Бродейкане, ее старший брат, уголовник, убийца. Он смотрел снизу на ствол пистолета в руке Турецкого, и лицо его было искажено от бессильной ярости. Турецкий ногой откинул подальше в сторону лежащий на полу пистолет. Подошел ближе, наклонился и молча вставил, втиснул ему в рот ствол своего, раздавливая губы. Сказал тихо:

— Ну, жму на спуск? Или задушить тебя, как ты Эву, Кощей вонючий? — он опустил над его лицом свою пятерню и несколько раз сжал и разжал пальцы. — Нет, не буду, пожалуй, марать руки, потом от дерьма не отмоешься… А вот перчатки твои найду, и это будет твой окончательный… — И Александр Борисович добавил непечатное слово.

Глаза на сером, пепельном лице медленно вылезали из орбит.

Турецкий резко выдернул ствол из его рта и наотмашь врезал им по зубам — с такой силой, что Кощей захлебнулся…

Потом Александр подошел к двери, выдернул замысловатые щеколды из пазов, ударом пятки распахнул дверь и вышел на воздух. Почему-то показалось, что в доме стало нечем дышать. К нему кинулись оперативники, и он, отдавая им свой пистолет, качнул головой назад:

— Там… живой. И оружие.

К нему, переваливаясь, как жирная утка, торопился Дорфманис, а за ним поспешал его помощник Димитрас, который почтительно нес в каждой руке по ботинку Александра Борисовича…

— Ну? — воскликнул адвокат. — Я все правильно говорил, Саша? — И в глазах его светилось беспокойство, он забыл о своей европейской, изысканной вежливости.

Турецкий молча показал ему большой палец. Взял у помощника свои ботинки, надел, топнул. Кивком поблагодарил.

— Как… состояние? Ты же все сделал верно? Или что-то не так? — с прежним беспокойством спросил адвокат.

Александр Борисович посмотрел ему в глаза, махнул рукой и перевел взгляд на Димитраса и сказал:

— Постарайтесь, молодой человек, никогда не стрелять в живых людей, даже таких… Это до рвоты противно… — Он вздохнул и добавил, вынимая из кармана трубку мобильника: — Позвоню ребяткам, что убийца задержан… Осталось только перчатки его найти. Но это уже действительно дело техники. Спасибо тебе, Лазарь.

Оглавление

Фридрих НЕЗНАНСКИЙ . Продолжение следует, или Наказание неминуемо

Глава первая БЕГЛЕЦ

Глава вторая ПЛЯЖНАЯ ИСТОРИЯ

Глава третья БЕЗ ОПРЕДЕЛЕННОГО МЕСТА ЖИТЕЛЬСТВА

Глава четвертая НЕБОЛЬШАЯ ПРОГУЛКА

Глава пятая ПЕРСТ СУДЬБЫ

Глава шестая НЕХОРОШИЙ ПОВОРОТ

Глава седьмая ПРОТИВОСТОЯНИЕ

Глава восьмая ЛЕВША

Глава девятая АЛИБИ

Глава десятая СЛЕДЫ НА ДОРОЖКЕ

Глава одиннадцатая ОДНИ ВОПРОСЫ

Глава двенадцатая ЧЕЛОВЕК ПРЕДПОЛАГАЕТ…

Глава тринадцатая ПОБЕГ

Глава четырнадцатая А КТО РАСПОЛАГАЕТ?

Глава пятнадцатая НА РИЖСКОМ ВЗМОРЬЕ

Глава шестнадцатая ПОДВЕДЕНИЕ ИТОГОВ

Глава семнадцатая ШТУРМ

Реклама на сайте