«Заложники дьявола»

Фридрих НЕЗНАНСКИЙ Заложники дьявола

В основе книги — подлинные материалы как из собственной практики автора, бывшего российского следователя и адвоката, так и из практики других российских юристов. Однако совпадения имен и названий с именами и названиями реально существующих лиц и мест могут быть только случайными.

МАЙЯ

— Идиотка! Ты что, спалить нас вздумала?!

Красное, распаренное от жары, злобное лицо медсестры возникло перед ней словно ниоткуда. Девочка невольно отпрянула назад, охнув и больно стукнувшись спиной о подоконник, возле которого стояла. Зажженная спичка, вырвавшись из ее пальцев, с шипением, словно крохотная шаровая молния, описала в воздухе дугу и упала на вытертый сотнями шаркающих ног линолеум коридора.

Майя только теперь увидела на полу у своих туфель с дюжину таких же обгоревших спичек и поняла, почему так разъярилась медсестра: она жгла их, не отдавая себе в этом отчета, позабыв, что коробок нужно прятать, ибо здесь, в стенах лечебницы, нельзя держать при себе ничего колющего, режущего, воспламеняющегося… «Господи, — взмолилась она, — где ОН? Почему так долго?..»

Медсестра вдруг круто развернулась и возвратилась за свой столик. И тут же послышался голос мамы: «Не плачь, доченька, все будет хорошо… Главное — дядя Юра… Слушайся его во всем! Пока, милая, до встречи!..»

— Да, мамочка… Все будет хорошо, целую тебя… — Майя только в этот момент почувствовала, что щеки ее мокры от слез, а сами слезы — горячие, словно при высокой температуре. — Мамочка…

Но ее уже не было рядом. А где-то в конце коридора резко, словно взорвавшаяся петарда, хлопнула дверь.

— А вот плакать не нужно, девочка, потому что все действительно будет хорошо! Ты ведь попрощалась с мамочкой?.. Ну вот, скоро, совсем уже скоро снова встретитесь…

Это сказал уже дядя Юра, а она и не заметила, как и когда он вывел ее на крыльцо больницы, на котором они теперь и стояли, глядя на просторный, посыпанный гравием двор с редкими, далеко отстоящими друг от друга безликими корпусами.

Несмотря на ранний час, а главное — на теплый для нынешнего мая, почти летний, ясный и солнечный день, кроме них двоих не видно было ни единого человека. И даже пандус, на котором обычно теснились машины «скорой помощи», оказался пуст. Неужели она и впрямь не вернется больше в это ужасное место?

«Господи, спасибо Тебе за то, что Ты послал нам с мамочкой дядю Юру!..» Эта мысль за последний месяц постоянно возникала у Майи, по нескольку раз за день она благодарила Всевышнего за посланное им спасение.

Девушка глубоко вдохнула воздух московской окраины, на удивление не пропитавшийся еще столичными выхлопами и дымами, почти свежий, почти по-настоящему весенний, и нежно глянула на своего спутника. Она впервые за несколько недель видела его без халата, и он показался ей необыкновенно красивым. Высокий, худощавый, с темными вьющимися волосами, в которых уже пробивались редкие серебряные нити первой седины. Тонкое, смуглое лицо с большими и ласковыми глазами — настолько черными, что радужка почти сливалась со зрачком. Но главным у него был, конечно, голос — бархатный, завораживающий голос, который хотелось слушать и слушать до бесконечности, даже не вникая в смысл произносимых слов!

— Машину я оставил за воротами, пойдем, — сказал он мягко и слегка коснулся Майиных золотистых волос, небрежно рассыпанных по плечам.

— Ты… Ты ведь не отвезешь меня к… ним?..

Слова «отец и мачеха» у Майи по-прежнему не произносились, но дядя Юра ее понял.

— Нет, конечно, — улыбнулся он. — С чего ты взяла? Сейчас поедем ко мне, по дороге заглянем в бутик, купим тебе что-нибудь из одежды на первое время и рюкзачок… Ты ведь свой оставила у них?

Он не сказал «у отца», и за это она тоже была ему благодарна. Майя не хотела вспоминать ни о чем из того, что произошло, перед тем как в ее жизни возникла больница. Тем более теперь, когда впереди новая и самая главная встреча с мамой, с ее дорогой мамулечкой, ради которой она всегда, сколько себя помнила, готова была сделать все, что угодно… Все, что угодно! В детстве Майе даже подружки были не нужны, потому что она дружила с собственной мамой и гордилась тем, что такой мамы, как у нее, нет ни у кого из знакомых девчонок.

Мама часто говорила ей, что она, ее любимая и единственная доченька, родилась в рубашке — не в переносном смысле, а в самом что ни на есть прямом, а это бывает ужасно редко! И Майя каждый раз просила ее описать, как это выглядело, и каждый раз слушала затаив дыхание.

— Представляешь, — мама смеялась беззаботно, как ребенок и как умела смеяться только одна она на всем свете, — на тебе было что-то вроде прозрачного хитончика с дырочкой для головки! Медсестра — ну акушерка, которая тебя принимала, — показала мне и охала да ахала: мол, один случай из ста! Девка у тебя, говорит, будет счастливая с полной гарантией!..

— Ну мамуль, ну скажи, что ты это придумала! — подначивала ее Майя. — Ну ведь так же не бывает? Откуда мог взяться этот самый хитончик?

— Как это — откуда? Как это — придумала?! — всякий раз всерьез и тоже совсем по-детски обижалась мама. — Очень даже мог! Ведь младенчик в утробе в пузырике с водичкой плавает… И чему вас только в школе на анатомии учат?!.. Ну а ты, когда рождалась, этот пузырек на себя и нацепила по дороге, вот и вышел хитончик. И родилась в рубашке, ясно?

— А почему считается, что от этого человек становится обязательно счастливым? — уже всерьез интересовалась Майя.

— Потому, что один случай из ста, — с гордостью отвечала мама. — И я тебе это тоже уже сто раз рассказывала!

На этом месте Майя не выдерживала и бросалась ей на шею:

— Мамусь, я тебя так люблю, больше всех на свете!

— Как, а папу?!Она всегда беспокоилась об отце, буквально во всех случаях жизни. Беспокоилась, все ли у него хорошо на работе, не случилось ли с ним что-то ужасное по дороге с работы домой, если он задерживался, беспокоилась о том, чтоб дома к его приходу все было, как он любит: горячий ужин к моменту возвращения, газета «Известия» слева от тарелки, она сама в красивом халате за столом напротив отца. Особенно мама беспокоилась и волновалась, когда он уезжал в свои частые и долгие командировки, из которых звонил редко и коротко: мама не успевала даже задать ему все свои накопившиеся вопросы и страшно переживала: а вдруг он там заболел и скрывает это от нее? А вдруг…

Майя мотнула головой, отгоняя эти совсем не нужные воспоминания об их далекой счастливой жизни, про которую она, дурочка, и не подозревала, что та жизнь действительно была счастливая… Ничего, и теперь, причем очень скоро, все будет хорошо. Обязательно будет!

Девушка снова не заметила, как они с дядей Юрой пересекли огромный и по-прежнему пустой двор, открытый всем ветрам, миновали будку с хмурым бритоголовым охранником и оказались на удивительно грязной улице, совсем не по-московски узкой, с длинными глинистыми лужами и какими-то серыми бетонными то ли складами, то ли гаражами по сторонам. Дяди-Юрина машина, к счастью, стояла у самых ворот: красивая темно-зеленая иномарка, смотревшаяся на здешнем фоне диковато. Сам он сел за руль, а Майе открыл заднюю дверцу, подождав, пока она усядется, улыбнулся ей в зеркальце заднего вида и, повернув ключ зажигания, уверенно тронул машину с места.

Майя улыбнулась тоже. В салоне было тепло, приятно пахло немного кожей и чуть сильнее каким-то хорошим одеколоном. Девушка откинулась на мягкую спинку сиденья и прикрыла глаза: ей сделалось так спокойно, так легко на душе, как не было уже давным-давно, — возможно, целую вечность. Дядя Юра, несмотря на лужи и колдобины, вел машину мягко и спокойно, как делал вообще все. Майя доверяла ему абсолютно: не только потому, что с момента, когда она увидела дядю Юру впервые, он не обманул ее ни разу. Главным было, конечно, не это, а то, что слушаться его во всем ей строго-настрого наказала мама. Именно мама объяснила ей: от того, насколько хорошо Майя будет делать все, о чем попросит дядя Юра, зависит их с дочерью будущая счастливая судьба, и не только их! Та самая Судьба, знаком которой был «хитончик». Рубашка, в которой Майя родилась… Шестнадцать лет прошло с тех пор, наступило время и Судьбе сдержать свое обещание, как сказала мама сегодня во время их встречи.

Дядя Юра словно услышал, о чем думает девушка.

— А ты заметила, как хорошо выглядит твоя любимая мамочка? — ласково спросил дядя Юра.

— Да, она была такая радостная… — улыбнулась Майя, — она сказала, что ждет меня, что мы с ней скоро будем вместе.

— Теперь уже совсем скоро, — негромко и задумчиво произнес он. И, увидев через зеркальце, что она сонно прикрыла глаза, кивнул Майе успокаивающе: — И больше вы с мамой уже не расстанетесь никогда, даю тебе слово!..

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ

1

Старший помощник Генерального прокурора России, следователь по особо важным делам Александр Борисович Турецкий с отчаянием уставился на шипящую, плюющуюся горячим жиром сковородку: проклятые котлеты опять подгорели! И опять с одной стороны, намертво прилепившейся ко дну сковороды. Зато сверху все пять котлет выглядели девственно-розовыми, словно их и вовсе не успели поставить на огонь… Почему?!

Дистанцировавшись от раскаленного, продолжавшего плеваться жиром чудовища на расстояние вытянутой руки, он, на всякий случай зажмурившись (а вдруг все-таки доплюнет до, не приведи бог, физиономии?!), на ощупь попытался отодрать плоской лопаточкой хотя бы одну из котлет и перевернуть ее. И в этот момент за его спиной послышался звонкий, веселый смех. Смех единственного на свете существа, которому было позволено даже в столь ужасных ситуациях незатейливо похихикать над «важняком», за всю свою немалую следовательскую практику не завалившим практически ни одного дела… На пороге кухни веселился не кто иной, как его собственная любимая жена — Ирина Генриховна Турецкая.

— Шурик, — нимало не смущаясь, Ирина с некоторым усилием сдвинулась с места и, придерживая руками живот, ставший за последнюю неделю еще больше, медленно опустилась на стул. — Шурик-Шурик… Ну сколько раз тебе объяснять, что котлеты жарят на маленьком, в крайнем случае среднем огне?.. Ну хоть сейчас его убавь!

— Как я его убавлю, если брызгается, да еще все время в глаза норовит, собака?!

Александр Борисович повернулся к жене и с невольным сочувствием посмотрел на нее, уже в который раз подумав — как хорошо, что их дочь Нина не видит сейчас свою маму. И какой он все же молодец, что хоть и с трудом, но уговорил Иринку отправить девочку учиться в Англию… Беременность жена переносила плохо, а в последние три месяца врачи и вовсе пугали их обоих возможностью преждевременных родов. По-хорошему Ирине Генриховне в данный момент следовало бы находиться в больнице — на сохранении. И уж во всяком случае, коли она заупрямилась и пожелала остаться дома, а ее муж по этой причине вынужден был взять внеочередной отпуск, лежать спокойненько в кровати в ожидании ужина, а не шастать, держась за живот, по всей квартире!

— Ну давай я сама, — все еще улыбаясь, предложила Ирина, сделав попытку подняться.

— Та-ак! — Александр Борисович, моментально забыв про свои опасения, резко убавил огонь, одновременно накрыв сковородку крышкой, и вновь повернулся к жене: — Сама, значит?! Сама ты, дорогая, обязана в настоящий момент находиться в противоположной от кухни стороне, смирненько лежать параллельно полу, по возможности не делая резких движений! А ну-ка пошли!

И, не обращая внимания на ее слабые попытки протеста, подойдя к ней, осторожно помог Ирине подняться и мягко, но решительно повлек прочь из кухни.

— Но, Шурик… Хорошо-хорошо, только я сама уйду, а то у тебя все окончательно сгорит! Честное слово, лягу и до самого утра больше не встану!

— Верю тебе на слово в последний раз, — сурово произнес Турецкий и, дождавшись, когда тяжелые шаги Ирины Генриховны затихнут в глубине квартиры, проделал целый ряд сложнейших манипуляций, как то: выключил под сковородкой газ, дождался, пока она перестанет шипеть, вооружившись прихваткой, отодрал наконец слившиеся с металлом котлеты и, перевернув их, снова включил огонь — на сей раз совсем небольшой. — Вот так-то! — с чувством законной гордости за свою сообразительность произнес Александр Борисович и, воровато оглянувшись на дверь, подошел к телефонному аппарату, стоявшему на холодильнике. Прежде чем набрать номер своего шефа и старого друга Константина Дмитриевича Меркулова, он на всякий случай прислушался: в квартире царила тишина. Значит, Ирина действительно улеглась и, скорее всего, как это часто бывало с ней в последнее время, задремала.

— Костя? Это я, Турецкий… Ну что, ребята поехали?.. Еще час назад?.. Конечно, волнуюсь… Конечно, приеду… Слушай, ты извини, но у меня к тебе вопрос — личный: чтобы спагетти приготовить, томаты надо прямо в воду, к макаронам кидать?.. Понял.

Послушав некоторое время шефа, Александр Борисович нахмурился:

— Что значит — мне бы твои заботы?! Ты хоть отдаешь себе отчет, сколько времени я потратил на то, чтобы вычислить этого проклятого отморозка?! А чеченская командировка, в которую ты спровадил меня перед отпуском, а на самом деле в обмен на отпуск?.. То-то! И я не злюсь… Нет, Ирка не очень хорошо, извини, но даже говорить об этом не хочется, тем более что и отпуск, если ты не забыл, кончается через два дня… Все, жду твоего звонка… Что, и Славка поехал? Вот черт… Зачем? С его-то пузом… Ладно, тем более жду звонка… Пока!

Александр Борисович некоторое время хмуро смотрел на телефонный аппарат, мысленно перебирая то, что услышал от Меркулова: все это касалось его самым непосредственным образом. И его, и еще одного их с Костей старого друга Вячеслава Ивановича Грязнова-старшего, заместителя директора Первого департамента МВД России. Генерала Грязнова называли «старшим» исключительно по той причине, что и «младший» Грязнов также имелся. Хотя, если вдуматься, не такой уж он, Славин племянник, Денис Андреевич Грязнов, и «младшенький»… У бывшего дипломированного врача, а ныне главы известного в столице ЧОПа «Глория» за плечами и Афган, и Чечня…

Что же касается дела, которое в данный момент, вопреки только что высказанным претензиям Меркулова, заботило Турецкого ничуть не меньше, чем временно поглотившая «важняка» личная жизнь, речь шла об их совместной с Грязновым-старшим кропотливой, более чем полуторагодовой работе, в результате которой, если не произойдет ничего экстраординарного, будет пойман один из самых опасных в России преступников, Павел Садовничий по кличке Цезарь. И случиться это должно буквально с минуты на минуту…

Александр Борисович бросил тоскливый взгляд на настенные часы в форме яблока, висевшие над холодильником, и, вздохнув, взял с полки кастрюлю, наполнил водой из-под крана, поставил на плиту, на сей раз предусмотрительно включив конфорку не на всю мощность. Сковороду с котлетами он выключил, решив, что они готовы, но не рискнув попробовать. Таким образом посреди хлопот об ужине у него образовалась наконец пауза, и конечно же в одно мгновение все мысли Александра Борисовича сосредоточились вовсе не на их с Ириной мирной, уютной кухне, а на одной из дальних московских окраин, где сейчас, увы, в его отсутствие, разворачивалась финальная часть (как же он надеялся, что именно финальная!) дела Цезаря.

Турецкий знал, что в ней самое активное участие должны принять и сотрудники «Глории», и Денис Грязнов лично.

…Валек Петюнин, долговязый семнадцатилетний парень, измученный подростковыми угрями, украшавшими большую часть его почти всегда унылой физиономии, не без оснований считал себя на редкость невезучим человеком. Среди всех доставщиков пиццы, работающих на их фирме, он из месяца в месяц зарабатывал меньше всех. Почему-то именно ему, единственному, в девяти случаях из десяти попадались заказчики-жмоты, которым и в голову не приходило дать хотя бы грошовые чаевые за вовремя доставленную, по-настоящему горячую пиццу. Мало того, с Вальком постоянно что-нибудь случалось. Например, на прошлой неделе его старенький мотороллер попал передним колесом в неведомо кем открытый канализационный люк, которого Валек не заметил. Результат оказался самым что ни на есть убийственным: сам он, вылетев из седла, приземлился на асфальт, ободрав все, что можно было ободрать. Но хуже всего было даже не это, а то, что случилось с пиццей, которую он только-только начал развозить, — испорчены были, на радость районным бездомным псам, все восемь штук… За вычетом их стоимости от его и без того жалкой зарплаты оставались сущие гроши.

Еще об одном случае, месячной давности, когда на Петюнина напали какие-то отмороженные подростки и ограбили подчистую — он как раз в кои-то веки возвращался на фирму с приличными чаевыми, — и вспоминать не хотелось… Тем не менее именно об этом Валек и вспоминал, поворачивая руль в сторону арки, ведущей во двор. Потому что данная доставка, с его точки зрения, тоже являлась невезением. Заказ был сделан в тот момент, когда его сегодняшняя смена уже закончилась. Валек, мысленно подсчитывая дневные доходы, как раз пытался сообразить, может ли он завернуть в пивбар неподалеку от их пиццерии, в котором цены были более-менее божеские, когда выяснилось, что его сменщик опаздывает. Разумеется, шеф немедленно приказал Петюнину влезть обратно в только что снятую форму и отправляться по звонку почти на край их района. Слава богу, хоть милостиво позволил воспользоваться фирменной «Окой», на которой, как правило, разъезжали более удачливые сотрудники пиццерии, куда он с большим трудом втащил свои длинные ноги.

— Надо менять работу, — сам себе посоветовал Петюнин, въезжая в темный, как старинная чернильница, двор, образованный четырьмя сталинками, которые, насколько Валек знал, еще с тридцатых годов и по сей день были нашпигованы коммуналками… И кто ж это, интересно знать, тут такой богатенький объявился, чтобы пиццу на дом заказывать? Райончик-то паршивенький, столь отдаленный от метро, что никто на эти вороньи слободки из людей состоятельных до сих пор не зарился.

Получить ответ на сей вопрос невезучему Вальку было не суждено.

То, что дело, кажется, опять пахнет керосином, Петюнин понял, едва достиг с коробкой пиццы в руках нужного подъезда. Лампочка над ним, разумеется, не горела, и поэтому он едва не споткнулся о мужика, который, оказывается, сидел на корточках прямо перед входом.

— А-а-э-э-э… — ничего более внятного из-за неожиданности произнести Валек не сумел, но, кажется, мужику этого и не требовалось:

— Зажигалка есть? — отчего-то шепотом поинтересовался он, одновременно выпрямляясь и, как показалось Петюнину, вырастая при этом чуть ли не до козырька подъезда.

— Р-руки з-заняты… — ничего более умного произнести он не смог, поскольку холодок страха немедленно образовался где-то в районе пяток и медленно, но неуклонно пополз вверх. И не напрасно. — Щас я тебе помогу, — прошипел мужик, лица которого Валек не мог разглядеть. И добавил нечто и вовсе несусветное: — Раздевайся!..

— А?.. — ошалело пролепетал Петюнин, решивший, что все его прежние неприятности по сравнению с происходящим в данный момент не что иное, как детские шалости. И от ужаса не сразу понял, что именно сует ему страшный незнакомец под нос, при этом щелкнув своей собственной, оказывается, имеющейся у него зажигалкой.

— Форму, говорю, снимай, и как можно быстрее, — едва не фыркнул Денис Грязнов, понявший, что слегка перегнул палку. — А ты что подумал?

И, собственноручно стянув с головы онемевшего Валька, тупо глядевшего на его удостоверение, бейсболку, ловко напялил ее на собственную голову.

— Поторопись, парень, — тронул он за плечо Петюнина. — Снимай эту свою штуковину и пиццу давай сюда… Ну наконец-то ожил!.. А теперь быстренько дуй в свою машину и делай отсюда ноги, минут через пять здесь состоится профессиональная вечеринка для весьма специфического круга приглашенных…

Упрашивать Валька, чтобы он как можно быстрее убрался из страшного двора, в котором из тьмы возникают подобные личности с красненькими корочками, Денису не пришлось. В сторону фирменной «Оки» с надписью «Доставка пиццы» Петюнин именно что «дунул» и спустя минуту, заведя машину с полоборота, уже мчал на недозволенной скорости по, слава богу, пустой ночной улице, залитой равнодушным белесым светом фонарей. — Завтра же… Сегодня же… Прямо сейчас же уволюсь! — истерично бормотал Валек и лишь чудом успел свернуть на обочину и вдарить по тормозам, избежав столкновения с неведомо откуда вылетевшим на его полосу мотоциклистом.

Жалобно взвизгнувшая покрышками «Ока» ткнулась бампером в высокий бордюр и заглохла. Психованный мотоциклист как ни в чем не бывало промчался мимо. Согнувшись в тесной кабине, Валек Петюнин уткнул голову в руль и разрыдался.

…Между тем в покинутом доставщиком пиццы дворе события тоже не стояли на месте. Вячеслав Иванович Грязнов, сидевший в черном джипе напротив подъезда, в который так и не попал Валек, и давно уже успевший адаптироваться к царившей здесь темноте, отлично видел, как Денис, натянув куртку Валька, бесшумно приоткрыл тяжелую входную дверь и скользнул вовнутрь. В то же мгновение Вячеслав Иванович склонился над рацией:

— Внимание всем: ужин привезли, минутная готовность.

Генералу Грязнову показалось, что его собственное сердце бухает в груди куда громче, чем приглушенный голос, которым он произнес слова, означавшие начало операции… Возраст? Или все дело в том, что там, внутри заплеванного подъезда, пропитанного неистребимым запахом кошачьей мочи, находится сейчас кровно близкий, возможно, самый близкий на свете человек?.. Но неприятное ощущение и секундная мысль мелькнули и пропали, все внимание Вячеслава Ивановича сосредоточилось на ярко освещенных окнах третьего этажа, закрытых легкими желтыми шторами. Вот сейчас Денис уже должен достичь нужной двери… Сейчас его рука поднимается и касается кнопки звонка… Есть! По одному из окон скользнула мужская тень…

Чувство времени Грязнова-старшего не подвело: Денис действительно в обозначенное им мгновение позвонил в дверь квартиры, в которой, как с уверенностью утверждал Александр Борисович Турецкий, и залег на дно Пашка Цезарь со товарищи — жаль только, что количество последних точно известно не было.

Тишина за дверью показалась Денису несколько затянувшейся, и он нажал на звонок во второй раз: на чувство, что в мутный дверной глазок кто-то смотрит на него тяжелым, злым взглядом, он решил не обращать внимания. Для поставщика пиццы, работающего в ночное время, это явление вполне нормальное…

— Кто? — Голос, наконец-то раздавшийся из-за двери, был низким и хриплым — таким он становится только у много пьющих и курящих мужиков…

— Пиццу заказывали? — Грязнов-младший постарался произнести традиционную фразу доставщиков с недовольными интонациями порядком уставшего за день работяги, которому этот наверняка последний за смену заказ поперек глотки.

— Чего долго-то так? — рявкнули из-за двери.

— Ничего себе «долго»! — Денис вошел в роль. — Скажи спасибо, что горячая еще… Раньше заказывать надо было, раньше бы и получил… Давайте по-быстрому, платите бабки и забирайте, и так намотался за день как савраска!.. — Щас я тебе, фраерок, заплачу! — пообещали из-за двери, и чуткое ухо владельца «Глории» отчетливо различило помимо звука поворачивающегося в дверном замке ключа приглушенный посторонний щелчок: звук, который ни с чем не спутаешь, — так щелкает курок пистолета, когда его взводят… Что ж, именно этого они и ждали. И именно потому, что ждали, воспользоваться пистолетом открывшему в конце концов дверь любителю пиццы не удалось: омоновцы влетели в прихожую и скрутили Пашку Цезаря раньше, чем тот успел нажать на курок.

Все дальнейшее происходило уже почти автоматически, словно по раз и навсегда написанному кем-то сценарию, включавшему в себя и вопли мужских глоток, и грохот падающей где-то в глубине квартиры мебели, и неизбежную пальбу, и яростный матерок захваченных врасплох бандитов и бравшего их ОМОНа…

…Если бы спустя полчаса Валек Петюнин надумал вдруг вернуться в страшный двор, он его наверняка бы не узнал: теперь все пространство между домами было освещено, словно по волшебству, вспыхнувшими фонарями и буквально забито сразу несколькими микроавтобусами с зарешеченными окнами и милицейскими машинами. И как раз к ближайшему от нехорошего подъезда микроавтобусу здоровенные ребята в пятнистой форме и масках, решительно не церемонясь, волокли вслед за уже водворенным туда Цезарем его пятерых дружков. Помогая тем, кто, с их точки зрения, не спешил должным образом, увесистыми пинками…Валек, однако, всего этого не видел, поскольку находился в описанный момент далеко от места действия. Зато всю картину с удовольствием от начала и до конца пронаблюдали оба Грязновых — старший и младший — через лобовое стекло джипа.

— Ну что, дядь Слав, всех взяли? — поинтересовался Денис, находившийся здесь уже минут двадцать, поскольку его функции и соответственно участие в операции были исчерпаны.

— А то! — удовлетворенно отозвался генерал. — Ты как думал? Полтора года работы — и зазря, что ли?.. Все пауки в банке.

— Думаешь, перегрызутся?

— Зачем — перегрызутся? — усмехнулся Вячеслав Иванович. — Будут все на Цезаря валить — и вся недолга… Как раз к суду и успеют все вывалить!

— Сан Борисыч на суде наверняка будет… — задумчиво произнес Денис. — Или у него нынешний отпуск бессрочный?..

— Зря ты так, — укоризненно посмотрел Грязнов-старший на племянника. — Знаешь ведь, ситуация у него особая, с Иринкой не все в порядке… И вообще, дети — это святое, а значит, и отцовство тоже! Вот когда будут свои — поймешь…

— Это вряд ли, — вздохнул Денис. — И вообще, не понимаю, чего ты завелся. Я же так сказал, не в обиду. Просто прослышал, что дядя Саня в отпуске…

— Ага! На твоей памяти, пожалуй, второй с половиной раз он в отпуске-то… Слушай, ты меня своими разговорами от дела отвлек: я ж Косте Меркулову обещал сразу отзвонить!..Но набрать номер Константина Дмитриевича Грязнов-старший не успел, поскольку его мобильный разразился трелью по собственной инициативе. И, глянув на высветившийся на экране номер, Вячеслав Иванович усмехнулся:

— Легок на помине… — и добавил, прежде чем включить связь, в адрес Дениса: — А ты говоришь, отпуск у него бессрочный!.. Привет, Сань! Как раз собирался тебе звонить… Взяли всех как миленьких, одним заходом… Нет, никаких потерь, представь себе… Пятеро, не считая Цезаря!.. Все, Сань, пока, мне еще Меркулову докладываться!

По ту сторону связи Александр Борисович тоже нажал кнопку отбоя и с облегчением откинулся на спинку стула, после чего, удовлетворенно улыбнувшись, погрузился в размышления, напрочь забыв о кастрюле с водой, которую водрузил на плиту. В этот момент он вдруг понял, что, несмотря на Иришку, ради которой взялся за все эти оказавшиеся немыслимо трудными хозяйственные дела, несмотря на то как ужасно боится за исход ее поздней беременности — боится и за нее, и за малыша, — в общем, несмотря ни на что, он смертельно соскучился по своему кабинету. По вечной суете, царящей в прокуратуре, бесчисленным втыкам начальства, которому постоянно кажется, что работают их подчиненные непозволительно медленно, что результат при этом куда ниже начальственных ожиданий, что… Словом, соскучился! Да и вести домашнее хозяйство оказалось куда труднее, чем он предполагал: просто поразительно, каким это образом женщины, да еще работающие, успевают при этом кормить и обстирывать свои семьи…

— Шурик!.. — К реальности его вернул голос Ирины Генриховны, вновь возникшей на пороге. — Ты что, оглох?.. Господи, какое счастье, что я так чутко сплю! Еще бы минута — и вода залила газ, а мы… Мы вообще могли взорваться!..

Только тут до сознания Александра Борисовича дошел странный шипящий и фыркающий звук, идущий со стороны плиты: вода в кастрюльке, устав тихо закипать, вскипела по-настоящему и полилась через край. Ахнув, Турецкий подскочил на стуле и поспешно выключил газ.

— Ох, Шурик, — жалобно произнесла Ирина, глядя на растерянного мужа, — теперь я вижу, что была неправа, сбежав из больницы… Я свою ошибку признаю и непременно исправлю…

2

В семь утра, когда Александр Борисович с Ириной выходили из подъезда своего дома, дабы отправиться в больницу, день вроде бы обещал разгуляться. Хотя по небу и плыли клочковатые серо-белые тучи, солнце, словно не обращая на них никакого внимания, поминутно прорывалось к земле веселыми, яркими лучами. Но теперь, когда он возвратился в тихую, опустевшую и сразу ставшую неуютной квартиру, за окнами мрачно громоздились плотные облака грозного сизого оттенка. Словно нарочно, чтобы опустить настроение Турецкого, и без того препаршивое, еще ниже нулевой отметки.

Бессмысленно побродив по пустым комнатам и заглянув на кухню, он с отвращением посмотрел на отмокавшую со вчерашнего вечера сковородку, торчавшую из раковины, и, ни минуты более не колеблясь, направился в прихожую. Черт с ним, с отпуском! Уж коли Иринка не позволила мужу посидеть с ней в палате подольше, мотивируя тем, что в ближайшие два часа она будет находиться под капельницей, остается одно: поехать в родную контору. Приняв такое решение, Александр Борисович сразу повеселел, а едва очутился за рулем своего «Пежо», как и природа, напрочь позабывшая, что на дворе конец мая, а вовсе не начало ноября, спохватилась: солнечные лучи разорвали пелену облаков, приветствуя его намерение.

А первым человеком, встреченным Турецким в коридоре на пути к своему кабинету, оказался не кто иной, как Вячеслав Иванович Грязнов, только что покинувший кабинет Меркулова.

— Ты ли это, Саня? — Хмурая до этого физиономия Грязнова-старшего расцвела искренней улыбкой, заранее протягивая другу руку, он ускорил шаг. В кабинет они вошли вместе, и, пока Александр Борисович открывал с помощью специальной палки с крючком форточку, генерал успел разместить свое грузное тело в любимом кресле у журнального столика.

— Как Иринка? — поинтересовался он. — Одну оставил? — Да нет, Слав… Иринка неважно себя почувствовала, утром отвез ее обратно в роддом, на сохранение… Давай об этом не будем! Расскажи-ка лучше про Цезаря…

Вячеслав Иванович, бросив на Турецкого сочувствующий взгляд, слегка пожал плечами:

— Да тут и рассказывать-то особо нечего… Я, кстати, сегодня как раз хотел к тебе заехать, а тут — на ловца и зверь бежит…

— Что-то случилось? — Александр Борисович внимательно посмотрел на генерала и вынес вердикт: — Ты, я вижу, чем-то расстроен. Давай колись!

— А-а-а… Это я так, к нашим делам особого отношения не имеет…

— А все-таки?

— Ох, Сань… — Грязнов тяжело вздохнул. — По всему видно — пора мне на покой…

— Да что случилось-то?! — Турецкий присел напротив друга и встревоженно уставился ему в глаза.

— Как сказал Денис, ничего особенного… Это, видишь ли, нынешний мир такой, а вместе с ним и его обитатели, чтоб их… Словом, возвращаемся мы вчера, уже под утро, с Дениской домой, ну и мимо ДПС на Дмитровке… Должен тебе сказать, картинка жуткая: мужик, как сказал мне гаишник, не менее чем на двухсот в час вмазался на своей иномарке в бетонную опору… Мост там есть, как раз недалеко от их поста…

Грязнов-старший вздохнул, а Турецкий продолжал молча слушать, понимая, что вряд ли бы генерал так расстроился из-за одного только ДПС, хотя бы и столь жуткого: впечатлительные люди в милиции до таких погон, как у него, не дослуживаются — уходят значительно раньше…

— Вообрази картину: машина, значит, разлетается на три части, все отброшены друг от друга не менее чем метров на двадцать: счастье, что рань такая была и никто не пострадал… Прохожие-то первые чуть позже появились… Ну о самом водиле молчу: его и вовсе метров на пятьдесят вперед башкой вышвырнуло — всмятку, конечно…

— Слав, — не выдержал наконец Александр Борисович, — скажи наконец, какого лешего ты мне всю эту жуть описываешь?! Впечатлением, что ли, захотел поделиться?

— Ага… Только не от аварии, а от этих самых, туды-растуды их мать, прохожих…

— Зевак?

— Если бы, Сань!.. Это бы я еще понял… Так ведь ты представь: машина в клочья, мужик этот, ее хозяин, уже, разумеется, бывший… А гады, углядевшие всю картинку из окон ближних домов, кто в чем высыпали и прямо на глазах у инспекторов в обломках машины начали копаться, тягать целые запчасти… Сань, на каком свете мы с тобой живем-то, а?!

Они помолчали. Что ответить другу, Александр Борисович не знал.

— Не понимаю я этого, — тоскливо протянул Вячеслав Иванович. — Ни с какой стороны, в том числе и со стороны житейской логики — не понимаю таких, с позволения сказать, людей… Рядом труп хозяина, а они, понимаешь, не дождавшись, когда он хотя бы остынет, мародерствуют… Ну что, по сто пятьдесят восьмой их привлекать, что ли, за шкирку — и в КПЗ?.. В лучшем случае парочку месяцев отдохнут, штраф заплатят… Да какими туда попали — такими и выйдут! Не по-ни-ма-ю… А коли не понимаю, следовательно, пора мне, человеку прошлого века, на покой!

— Ну это ты уж палку-то не перегибай! — заговорил Турецкий. — Во-первых, таких козлов я тоже не понимаю. Во-вторых, не все же, в конце концов, такие… Дерьмо, как известно, на поверхности плавает. А в самом мрачном случае, если б даже большинство вокруг нас действительно являлись мародерами, — тем более, Слав, в отставку нам нельзя: кто-то же должен им мозги прочищать?

— Тоже мне луч света в темном царстве, — усмехнулся генерал. — Впрочем, ты-то, может, и впрямь… Слухи в последнее время разные ходят…

— Какие еще слухи? — насторожился Турецкий.

Вячеслав Иванович пристально поглядел на своего друга и, немного поколебавшись, ответил:

— Думал, ты знаешь… Говорят, вашего генерального того… Со дня на день в отставку отправят…

Брови Александра Борисовича красноречиво округлились.

— Засиделся ты, я вижу, в отпуске-то, Сань, — покачал головой Грязнов-старший. — Даже Дениска мой и то в курсе!

— А подробнее можешь? — прищурился Турецкий.

— А подробнее — говорят, кое-кто уверен, что на его место отнюдь не Меркулов сядет, а как раз ты… Что скажешь? Александр Борисович не сказал ничего, вместо этого искренне рассмеявшись.

— Ну таких легенд я про себя, честно тебе признаюсь, еще не слышал, — констатировал он, ласково глядя на генерала. — Ты сам-то соображаешь?.. Мне, как госсоветнику юстиции, хотя бы следующий класс присвоили, — не то что в эдакое кресло… И вообще, я, Славка, практик, а не чиновник, меня и на нынешней должности бумажки достали! Мог бы и сам догадаться, что слухи — они слухи и есть…

— А еще говорят, — невозмутимо продолжил Грязнов-старший, — что ежели в кресло, тобой упомянутое, сядешь не ты, а, допустим, отлично проявивший себя глава какого-нибудь федерального округа… то на этот самый округ назначать будут как раз тебя, Сань!.. Скажи-ка мне, к примеру, сколько раз ты за последние полгода в командировках чеченских побывал?..

— Ну знаешь… — посерьезнел Александр Борисович. — А еще друг называется! Хорошенького же ты мне продвижения по службе желаешь!

— Во-первых, не по службе, а по карьерной лестнице, — поправил его Вячеслав Иванович. — Во-вторых, кто это тебе сказал, что желаю? Одни разборки между их президентом и новым премьер-министром разрешать — такого и врагу не пожелаешь, не то что другу… Кстати, как тебе этот недавний указ насчет многоженства?..

— А тебе как? — фыркнул Турецкий. — Впрочем, можешь не отвечать: без тебя знаю, что нравится! Так же как и мне — хотя уверен, Ирка нас не поймет! Проводив Вячеслава Ивановича, Турецкий решил все-таки наведаться к своему шефу Меркулову: по-хорошему, показаться ему и доложиться следовало сразу, но так уж вышло… Костя, надо думать, поймет. Тем более что поимка Цезаря, за которым органы охотились не один год, — гирька, причем увесистая, и на его чашу весов. А он, Турецкий, вложил в завершившуюся столь удачно операцию немало своего труда.

Однако и на этот раз добраться до кабинета шефа ему не удалось: дверь распахнулась — и на пороге появился следователь Померанцев. Глаза, как всегда, горят, волосы слегка растрепаны.

— А я думал врут… Здрас-с-сте, Сан Борисыч!

— Кто врет? — усмехнулся Турецкий и попытался нахмуриться, но у него не получилось. На самом деле, несмотря на то что Валерий не всегда соблюдал субординацию (исключительно в силу своего неуемного темперамента) и вообще назвать его дисциплинированным было затруднительно, Александр Борисович Померанцева любил и считал едва ли не лучшим сотрудником Следственного управления Генпрокуратуры.

— Да все говорят, что вы якобы вышли на работу, а я не поверил… Здорово, что вы тут!

— Так уж и здорово? И с чего бы это?.. Насколько знаю, появлению начальства никто вообще особо не радуется.

— Сан Борисыч, — Валерий посерьезнел и, войдя в кабинет, прошел к столу и, не дожидаясь особого приглашения, сел на стул для посетителей. — У меня проблема… Кроме вас, никто не решит! — Учти, до завтрашнего дня включительно я еще считаюсь в отпуске!

— Это ничего… Ехать в командировку я все равно не могу! У меня… — неожиданно Валерий порозовел, чем привел Турецкого в немалое изумление. До сих пор он считал, что всерьез смутить Померанцева не в силах никто и ничто. — В общем, я того… Заявление подаю!..

— Ты что, — опешил Александр Борисович, — хочешь уходить?..

— Да нет же! — Померанцев страдальчески закатил глаза к потолку, и тут до Турецкого что-то начало доходить. Неужели?..

— Это другое заявление, — подтверждая его догадку, окончательно покраснел Померанцев. — В этот… как его…

— В ЗАГС, — подсказал ему Турецкий и с трудом сдержал смешок. До недавнего времени Валерий был одним из самых ярых пропагандистов холостяцкого образа жизни… впрочем, как и он сам в свое время, пока в один прекрасный день не встретил Иришку… — Ну поздравляю! — пряча улыбку, произнес Александр Борисович. — Что ж, причина уважительная… И как же ее звать, эту самую причину?

— Зоя… — мечтательно произнес Валерий и искренне добавил: — Замечательное имя, правда?..

— А то!.. Ну а что за командировка?

— Да в том-то и суть, что дело не только в заявлении, но и в ней тоже! — моментально совсем другим, деловым тоном заговорил Померанцев. — Сам по себе городок ничего, я там бывал пару лет назад. А вот дельце, похоже, грязноватое, разбираться придется не одну неделю, а не просто, как сказано в предписании, «контролировать»!

— Стоп-стоп! — Это был как раз тот случай, когда темперамент Валерия Александровича Померанцева давал о себе знать не с лучшей стороны. — Успокойся и начинай сначала, а далее желательно по порядку.

— Есть, по порядку, — кивнул Валерий. — Да вы и сами наверняка по ящику уже слышали! Насчет мэра Коксанска… И скажите на милость, когда наконец мы прекратим работать, как в совковые времена, кампаниями?!

— Коксанск?.. Ты имеешь в виду арест Шахиджанова?

— Точно! Вы, вероятно, не в курсе, но оно со вчерашнего… Нет, с позавчерашнего дня у нас на контроле.

— Что значит «работать кампаниями»?

— Ну как же, — иронично фыркнул Померанцев. — Вы только посчитайте, скольких мэров и губернаторов в рамках борьбы с коррупцией за последние месяцы спровадили в КПЗ! Вот вам и кампания!..

— Валера, но ведь от того, что каждый третий из них действительно и полномочия превышает, и служебное положение использует, а частенько и на собственный карман трудится, но вовсе не на благо вверенных ему граждан, никуда не денешься!..

— А я что, с этим спорю?.. Только когда вычесывать начинают частым гребнем, под это дело могут ведь и невиновные попасть, Сан Борисыч!.. И даже больше: кто-то кого-то может просто-напросто подставить, например из мстительных чувств!

— Хочешь сказать, что с Шахиджановым как раз такой случай?

— Не знаю, Сан Борисыч, но исключать бы этого не стал!

— Можно узнать — почему? Только если не с его слов: я, как ты выражаешься, «по ящику» слышал, что сам он выдвигает именно эту версию, кто-то там ему вроде бы мстит…

— Не кто-то, а их — коксанский — горпрокурор! — кивнул Валерий. — Я ж говорю, был я в этом городке два года назад. Ну чуть меньше. Тогда как раз дело затевалось вокруг этого господина, Лисанов его фамилия. Подозревался во взятках, если помните…

Александр Борисович нахмурился, припоминая, потом кивнул:

— Да, конечно. Но если не ошибаюсь, вернулся ты оттуда, мягко говоря, с носом. Доказать факт взяточничества не удалось, верно?

— И дело было закрыто «за недостаточностью», все правильно. Только, вот вам, Сан Борисыч, крест, этот Лисанов еще та сволота! И взятки наверняка берет, и уголовные дела за это прекращает и закрывает, и особнячок у него почти в центре города — нам и не снилось! А дело против него, между прочим, было затеяно как раз по инициативе Шахиджанова…

Турецкий немного помолчал, что-то обдумывая, потом покачал головой:

— Ну допустим. Только это, к сожалению, не исключает, что и у мэра в свою очередь рыльце тоже в пушку. А перегрызлись, просто-напросто не поделив какой-нибудь очередной жирный кусок.

— Ну а я о чем? Я как раз о том и говорю, что копаться там придется не одну неделю, а Константин Дмитриевич уперся рогом: ты, мол, там был, с людьми этими знаком, вот и поезжай! А у меня…

— А у тебя ЗАГС плюс Зоя!.. — подмигнул Померанцеву Александр Борисович. — Понял… Ладно, Валера, дуй отсюда: особо обещать не могу, но попытка не пытка, попробую уговорить Костю вместо тебя отправить… Кстати, как думаешь, кого?..

— Ну Сан Борисыч… — Померанцеву явно было неловко отвечать на провокационный вопрос.

— Ага, значит, хочешь остаться чистеньким перед коллегами, свалив все на меня? Мол, Турецкий вышел на работу и, используя свое влияние на зама генпрокурора, все перерешил, а я не я, и хата не моя! Ну и мудрец же ты! Ладно, минут через сорок придешь ко мне с текущими делами, а сейчас дуй отсюда, и в темпе: у меня начальство тоже есть, причем пока что и в глаза меня не видевшее.

— Есть, дуть, и в темпе! — Повеселевший Валерий вскочил со стула и прытко направился на выход, испытывая немалое облегчение. Он ни минуты не сомневался, что Александр Борисович отмажет его от командировки как нечего делать! В конце концов, должна же быть у Меркулова хоть какая-то благодарность к своему любимцу за столь удачное завершение дела Цезаря, о котором сегодня целый день гудят в их управлении? Действительно, радостная новость — настолько, что даже упорные перешептывания о грядущей отставке «самого» слегка поутихли…Спровадив Померанцева и посмотрев на часы, Александр Борисович решил, прежде чем идти к Косте, позвонить Ирине: тревога о жене, несмотря на то что он, можно сказать, с порога родной конторы окунулся в привычную суету и текучку, казалось, раз и навсегда поселилась у него где-то в области сердца, присосавшись к нему маленькой, злой пиявкой…

Ирина отозвалась сразу, после первого же гудка, словно так и не выпускала из своего кулачка телефон с того момента, как он оставил ее в палате на попечение симпатичной молоденькой медсестрички.

— Шурик! Скажи, только честно: ты на работе?..

— А ты сама скажи мне тоже честно: ты у нас ясновидящая? — Ему было немного неловко от того, что жена его так легко вычислила, и он тут же добавил: — Знаешь, дома без тебя как в погребе и даже хуже: куда ж мне еще податься?.. Сама же выгнала! Другая бы на твоем месте радовалась, что у нее муж — важная шишка! И отдельную палату выбил, и право посещений в любое удобное время…

Ирина Генриховна издала какой-то неопределенный звук, после чего заговорила более членораздельно:

— Ты и сам знаешь, как я отношусь к блату… Если хочешь знать, мужчин, даже таких шишек, как ты, в роддома на наши этажи не пускают никогда, ни за что и ни под каким видом… И мне перед остальными женщинами неудобно! Каждая хотела бы своего любимого и единственного тут видеть, а досталось только мне! Я что, звезда шоу-бизнеса или дочь президента, что ли?.. — Но-но-но! — полушутя-полусерьезно остановил ее Турецкий, который едва ли не впервые в жизни, помещая жену в этот конкретный, едва ли не лучший в Москве роддом, действительно использовал свое служебное положение: главврач, руководивший упомянутым учреждением, был обязан Александру Борисовичу не больше и не меньше как жизнью собственной супруги…

Около года назад эта весьма темпераментная дама, занимавшаяся собственным бизнесом, влипла в историю, связанную с убийством ее зарубежного партнера, да еще и в качестве основной подозреваемой… История в свою очередь попала в Генеральную прокуратуру, прямехонько на стол к Турецкому, которому пришлось вести расследование в компании с представителями ФСБ: партнер подозревался, помимо всего прочего, еще и в шпионаже… Словом, над супругой Семена Львовича Зоскина, известного в столице гинеколога, нависла целая гроздь нешуточных подозрений. И если бы не Александр Борисович Турецкий, еще неизвестно, чем бы все тогда кончилось.

— Лучше скажи, — спросил он, — как ты себя чувствуешь и что говорят доктора?

— Отлично я себя чувствую — это во-первых, и у меня сейчас Катя — это во-вторых!

— Та-а-ак, — обиженно протянул Турецкий, который и в лучшие-то времена ревновал жену к ее лучшей подруге. — Катя, значит… ну-ну! А бедный Шурик, выходит, лишний в этом женском царстве!

— Да ладно тебе, — смягчилась Ирина. — Я ж тебе еще в-третьих не сказала! Кроме того, вечером, после шестнадцати и до восемнадцати, ты вполне можешь приехать!

— И что там в-третьих?

— Шур, мне делали УЗИ после капельницы…

— И… что?

— Да не пугайся ты так, честное слово, смешной какой… Просто они теперь знают, кто у нас будет, мальчик или девочка!

— Чего ж ты молчала?! Кто у нас будет?..

— Не знаю… — И поскольку ее муж растерянно молчал, пояснила: — Я, Шурик, попросила их мне не говорить кто… И ты, если тебе скажут, тоже мне не говори, слышишь?

— Слышу… — пробормотал Турецкий. — А… а почему?

— Нипочему, — жалобно отозвалась Ирина Генриховна. — Просто не хочу знать — и все!

— Ладно, если узнаю, не скажу, — пообещал Александр Борисович. — Я к тебе приеду часов в пять, Ириша. Сейчас вот поговорю с Меркуловым — и сразу к тебе!

Он выключил связь и, поднявшись из-за стола, направился прочь из кабинета: наверняка Косте уже доложили, что он здесь, и тот, понятное дело, недоумевает, почему Турецкий сразу к нему не заглянул… На душе у Александра Борисовича отчего-то сделалось после разговора с женой тяжело, смутная тревога начала расползаться как едкий дым от недогашенного костра… Почему Ирина не желает знать, какого пола у них малыш?.. Что это, один из капризов, которыми столь обильно страдают беременные, или интуитивное предчувствие чего-то… чего-то нехорошего?.. Дурак он, что послушался Ирку и оставил ее там на попечение медсестер и Кати!

Вот завтра как приедет туда спозаранку, так и будет сидеть с ней до следующего утра! В конце концов, у него еще целые сутки отпуска, имеет право!

Уже подходя к приемной Константина Дмитриевича Меркулова, Турецкий подумал о том, что завтра первое судебное заседание над шайкой Цезаря, подгадав к которому они и взяли наконец ее главу и подзадержавшихся вместе с ним на воле сотоварищей… Наверняка Меркулов потребует, чтобы и он, Турецкий, присутствовал на заседании… Ничего, обойдутся! Хватит с них и переданных лично Александром Борисовичем суду сорока томов дела по обвинению Цезаря и его бандитов.

Хочет того Костя или нет, но и он, Александр Борисович Турецкий, имеет полное право на законный отпуск, тем более с учетом семейных обстоятельств!..

Войдя в приемную шефа с самым решительным выражением лица, Александр Борисович на мгновение просиял улыбкой, здороваясь с его бессменной умницей секретаршей Клавой, и, вновь посерьезнев, взялся за ручку начальственной двери. Разумеется, с благосклонного Клавочкиного кивка-разрешения.

Он был уверен, что, если речь зайдет о Цезаре, сумеет настоять на своем и больше, что называется, мизинцем не прикоснется к этому делу… Но, как говорится, человек предполагает, а Бог располагает!

3

— Честно тебе скажу, Саша, не ожидал я от тебя… Не ожидал! Вот так запросто взять да и похерить собственные немалые труды, продинамив первое же судебное заседание!..

Константин Дмитриевич Меркулов отбросил в сторону ручку, которой что-то писал в момент появления Турецкого, и, поднявшись, выбрался из-за своего стола.

Не ждавший столь активного нападения начальства, можно сказать, прямо с порога, Александр Борисович слегка растерялся.

— Слушай… — он нерешительно посмотрел на шефа, — а что за надобность такая, я бы сказал, не в меру острая?.. Все дела на этих отморозков, включая самого Цезаря, я передал — если помнишь, сорок томов… Да там на три пожизненных каждому хватит, не говоря о самом Пашке!..

— В общем, Саня, — Меркулов вздохнул и, подойдя к окну, оперся спиной о подоконник, серьезно глядя на друга, — на судебном заседании завтра тебе надо быть обязательно. Дело вел ты, и всех деталей лучше тебя никто не знает.

— Слушай, Костя, знаешь что! У меня жена в больнице, ее здоровье и здоровье ребенка, можно сказать, на волоске висит! А я, вместо того чтобы находиться рядом, на суде без особой надобности сидеть буду, да еще и в последний день очередного отпуска?.. Нет уж, дорогой, уволь!..

Они немного помолчали. Во время паузы Меркулов хмуро глядел себе под ноги, а высказавшийся Турецкий слегка успокоился. Заговорил Константин Дмитриевич, явно размышлявший о чем-то своем:

— Что, с Ириной совсем плохо?

— Да неважно, особенно по ночам… Я сегодня вообще намерен у нее в палате ночевать, мало ли что…

— А если сиделку оплатить?

— Рад бы в рай… Да у них там и так рабочих рук не хватает! Спасибо большое, что Семен Львович разрешил нам с Иркиной подругой по ночам возле нее дежурить. По большому блату, заметь! Ирка, конечно, сопротивляется, храбрится и все такое, но я сегодня все равно там останусь!.. Костя, ты не представляешь, как я за нее переживаю, просто не представляешь…

— Почему не представляю? — возразил ему Меркулов. — Еще как понимаю… и сочувствую… Но, Саня, я тебе кое о чем еще не сказал касательно Цезаря…

— Ну? — Турецкий хмуро глянул на шефа.

— В общем, дело в том, что этот поганец с первого момента, как его взяли, начал косить под дурака… Мне двадцать минут назад звонили из Бутырок: какая-то там независимая комиссия его уже успела осмотреть… Ему почти верят!.. А что это означает, ты и без меня в курсе: два года в Сербского — и гуляй, Цезарь, дальше… И все наши, по преимуществу твои, между прочим, труды псу под хвост… Вот и все.

Александр Борисович, по мере того как Меркулов говорил, медленно поднимался со своего места, неотрывно глядя на Константина Дмитриевича. — Стой… — произнес он негромко, едва тот умолк. И тут же почти выкрикнул: — Садовничий под дурака?.. Как?!

— Да так, легко, — хмуро буркнул Меркулов, не глядя на Турецкого. — Не забыл, что у него за спиной два курса театрального?.. Ну вот и косит — вполне удачно… Ни с кем не разговаривает, в том числе с собственным адвокатом, только поет…

— Что он делает?

— Поет…

— Что поет?!

— Песни, Саня, он поет, песни… Типа «По долинам и по взгорьям шла дивизия вперед…»

Семен Львович Зоскин, главврач роддома, дожидался Турецкого, предупредившего его о своем появлении, в коридоре, на мягком диванчике напротив Ирининой палаты. Рядом с ним сидела молоденькая медсестричка, красная от смущения, с задорно поблескивающими глазками: похоже, доктор был не из тех мужчин, которые зря теряют время. Однако едва Александр Борисович показался в конце коридора, как сестричку словно ветром сдуло, а Зоскин, моментально посерьезнев, поднялся навстречу «важняку»:

— Присаживайтесь, Александр Борисович, все равно Ирина Генриховна сейчас спит!

— Она там одна? — встревоженно поинтересовался Турецкий.

— Одна, но в этом нет ничего страшного… Ее подружка только что ушла, минут пять назад… Сегодня мы сделали вашей очаровательной супруге полное обследование… Точнее, завершили начатое и затем прерванное ее побегом домой. Вот ждем результатов анализов… Вы как, хотите знать пол будущего малыша или тоже…

— Хочу! — живо отозвался Турецкий. — Кто?

— Девочка. — Доктор улыбнулся.

— Вот и хорошо, это мне как-то привычнее… А если без анализов, что-то вы можете сказать относительно ее состояния уже сейчас?

Семен Львович на секунду задумался, потом кивнул:

— Если вы имеете в виду рекомендацию, то да, Ирине Генриховне сейчас нельзя волноваться… Совсем! Вы и сами, вероятно, понимаете — возраст… Я вас не пугаю, боже упаси! Но ее состояние таково, что даже неожиданный резкий звук может вызвать выкидыш… И еще — я вам как мужчина мужчине советую: будьте сейчас с ней рядом. Я заметил: большая часть волнений вашей супруги связана непосредственно с вами… Понимаю, у вас работа такая, при которой жены за своих мужей спокойными не бывают никогда. Тем более советую вам побыть с ней. Поверьте, дело не в наших с вами отношениях: если бы речь шла о любой другой женщине, я бы тоже пошел на… э-э-э… нарушение правил внутреннего распорядка!

— Все, я пошел! — Александр Борисович вскочил с диванчика и шагнул в сторону палаты.

— Стоп-стоп! Не так резко, пожалуйста… Я же говорил: она сейчас спит, вот проснется — ради бога, хоть всю ночь сидите! — А как же я узнаю, что она проснулась? — растерялся Турецкий. — Я, знаете ли, сквозь стены видеть пока что не научился…

— А и не надо! У нас через пятнадцать минут обход, вот она и проснется, точнее, мы сами ее потихонечку разбудим… Поймите, сейчас для Ирины Генриховны важна каждая минута сна, буквально каждая!

Камера, в которую поместили Пашку Садовничего по кличке Цезарь, была одиночной. Обстановка, впрочем, мало отличалась от тех, в которых сидели его подельники: шконка, параша в углу, крошечное оконце, забранное хорошо сваренной решеткой… Впрочем, окружающая действительность Цезаря, кажется, вовсе не интересовала: всю нынешнюю ночь он провел сидючи на шконке с самым благостным видом, непрерывно распевая маршевые песенки, популярные году эдак в восемнадцатом — двадцатом прошлого столетия, коих, как выяснилось, сиделец знал великое множество.

С точки зрения молоденького дежурного охранника, время от времени посматривавшего, как и было велено, в камеру через смотровое окошко, выглядело это комично: здоровенный сорокалетний мужик, косая сажень в плечах, с красной от частых возлияний рожей, с радостной детской улыбкой на этой харе, сидит и упражняется в вокале густым, хриплым басом.

В общем, помимо того что в соседних камерах за всю ночь никто глаз не сомкнул из-за его «арий», ночь в целом прошла спокойно. Ничего плохого Цезарь не делал, никаких попыток произвести какие-либо подозрительные действия не предпринимал и выглядел вполне безмятежно, — похоже, и впрямь спятил мужик.

Тем не менее, когда охраннику сообщили по внутренней связи, что бронированная машина, на которой заключенному Садовничему предстояло отправиться на судебное заседание, прибыла, он почему-то испытал чувство облегчения и с нетерпением начал вглядываться в конец галереи в ожидании конвоиров. Кажется, конвой должен был быть усиленным… Так и есть, не менее семерых человек в соответствующей форме и в масках. Что ж, понять можно: даже если Цезарь и впрямь спятил, бандитом он от этого быть не перестал! И, дождавшись, когда странного заключенного в наручниках вывели из камеры, охранник с облегчением запер дверь, даже не потрудившись поднять шконку, на которой провел ночь Цезарь.

Всю дорогу до суда конвойные, как и было им приказано, не спускали с Цезаря глаз, хотя ни малейшей попытки как-то на это прореагировать с его стороны не было. Даже на собравшуюся возле здания суда небольшую, но шумную толпу с плакатами, требовавшими для убийцы самого сурового наказания, он не обратил ни малейшего внимания: безмятежная улыбка, с которой Садовничий покинул камеру, так и не сошла с его физиономии.

— Дурка по тебе точно плачет, — буркнул один из конвоиров, заталкивая Цезаря в камеру для особо опасных подсудимых. Этот явно свихнувшийся бандит был ему крайне неприятен, и он, дважды проверив замок, затем заглянув в специальный глазок и убедившись, что Пашка Цезарь и тут, расположившись на шконке, завел какую-то песню, с облегчением покинул конвойную. Тем более что старший офицер их группы уже входил в комнату со своим собственным ключом: дальнейшее конвоира, слава богу, не касалось. Судебное заседание, видимо, должно было начаться с минуты на минуту. Старшего офицера конвоя сопровождал его коллега-новичок, совсем молоденький сержант.

— Ну давай. — Офицер повернулся к новичку и улыбнулся. — Сейчас посмотрим, чему вас там научили…

Отперев камеру, он ободряюще улыбнулся подчиненному. Сержантик, тоже улыбнувшись в ответ начальству, резко нахмурился и шагнул в камеру:

— Садовничий, на выход! — Голос у него был решительный, но почти подростковый, неоформившийся.

Видимо, и Цезарь это услышал, поскольку перестал напевать очередную походную песню и, повернувшись к сержантику, улыбнулся, сделав едва уловимый жест правой рукой, в которой на мгновение тонким лучиком сверкнула спица… Спустя секунду все было кончено.

— Теперь быстро! — Голос офицера отдавал хрипотцой. — По коридору налево, дверь в конце…

Упрашивать Цезаря не пришлось: он знал, что в указанной офицером комнате его ждет другая одежда и телевизионная камера с логотипом популярного канала, никогда не упускавшего возможности осветить даже мельчайшие криминальные события, не говоря о столь громком деле, как арест авторитета его уровня.

Офицер оказался хорошим инструктором: оглядев Садовничего с ног до головы, он кивнул прежде всего на камеру:

— Быстро включай питание… теперь лампочку… Камеру на плечо — и в зал, пока там никого нет…

— Проверь, нет ли, — буркнул Цезарь.

Офицер послушно включил рацию:

— Котельников, как там — обвинение приехало?.. Ждете с минуты на минуту? Ладно, доложишь сразу… Кто от них? Сам Меркулов? Тем более доложишь!

Он нахмурился и снова поторопил Садовничего:

— Теперь пошли: говорить буду я, ты лучше молчи, кивай, и все…

Зал судебных заседаний, в который они вошли, был практически пуст — если не считать старушки уборщицы, даже не взглянувшей в их сторону.

— Ну вот, — громко произнес офицер, — это и есть зал, в котором будет проходить процесс… На съемку у вас ровно минута… — Он внимательно наблюдал за Цезарем, действительно заснявшим зал. — Все, теперь, пожалуйста, сюда. — Он указал на незаметную дверь, противоположную той, через которую они вошли.

Спустя несколько секунд оба уже двигались по длинному коридору к служебному входу в здание. Спустя еще три минуты Цезарь смешался с толпой журналистов перед входом в суд, офицер скрылся в соседнем со зданием переулке.

Неброского серого цвета «девятка» ждала их за углом. Открыв переднюю пассажирскую дверцу, офицер с облегчением опустился на сиденье: одним из условий Цезаря было требование — за рулем находиться должен он сам… «А если его все-таки схватят?..» Нет, таких мыслей допускать нельзя! Куда приятнее еще раз вспомнить о сумме «зелени», уже полученной, и еще об одной такой же, которую предстоит получить…

Мысли об этих баксах оказались столь завораживающими, что офицер даже вздрогнул, когда водительская дверца распахнулась, и Цезарь тяжело брякнулся на сиденье вместе с камерой.

— Чего так долго? Я уже волноваться начал, — тихо произнес офицер.

— Да хмырь какой-то привязался, триста баксов предлагал, чтобы кассетку перегнать…

— А ты ему чего? — встревожился его спутник.

— «Чего»… Чего надо, то и сказал, чтоб шел на… А в другой раз меньше клювом щелкал!.. Ладно, Толян, спасибо тебе!

— За «спасибо» картошки не купишь. — Офицер усмехнулся, живо снял фуражку и сбросил китель. — Давай заводи… Ехать пора — время!

— Погоди, Толян, а ты как? Где скрываться намерен?.. Учти, с твоими бабками, какие нынче поимел и еще поимеешь, на дно залечь надолго придется! Да и то сказать — с такой «капустой» можно куда хошь: хоть в Гималаи, хоть на Майами…

— Да тебе-то какая разница, куда я линяю? Ну в Испанию… И что?

— В Испании хорошо… — Цезарь доброжелательно улыбнулся и посмотрел на Толяна. — Так что удачи тебе, друган!..Движения — короткого и стремительного, как молния, сопровождавшего эти слова Цезаря, — «друган» не заметил. Длинная тонкая спица легко вошла офицеру в бок… Умер он, в отличие от сержантика, не сразу. Минуты две Толян, так и не поверивший в случившееся, мелко дергался и хрипел, вытаращив на Садовничего глаза. Потом все было кончено.

Пашка извлек спицу, спокойно вытер ее об одежду жертвы, после чего вложил орудие убийства ему же в руку.

— Возьми, — ядовито ухмыльнувшись, пробормотал он, — на корриду в Испании сходишь…

Свои действия по уничтожению ненужного ему свидетеля Цезарь завершил как раз вовремя: возле так и не тронувшейся с места серой «девятки» затормозил черный джип с тонированными стеклами. Прежде чем покинуть машину и пересесть в него, Цезарь зорко оглядел улицу через лобовое стекло «девятки». Улица была пуста. Ну или почти пуста: вряд ли стоило принимать во внимание двух сикилявок лет по пятнадцать, щебетавших о чем-то своем в тупичке возле гаражного кооператива, выстроенного на задах переулка. Погода, с утра обещавшая дождь, наконец-то расщедрилась на него, первые капли потекли по стеклу машины, небо, обложенное тяжелыми, серыми тучами, казалось, вот-вот свалится на московские крыши… Усмехнувшись, Цезарь выбрался наружу и через пару секунд скрылся за пассажирской дверцей иномарки. В то же мгновение джип, водитель которого и не думал глушить движок, рванул с места. К зданию суда Константин Дмитриевич Меркулов подъехал за пятнадцать минут до начала заседания. Намеревался раньше, но пробки, будь они неладны, даже при наличии сирены, время все равно отняли. Дениса, пробиравшегося к нему сквозь толпу, ставшую за это время гораздо больше и плотнее, несмотря на то что заседание будет закрытым, он увидел сразу и, несмотря на спешку, дождался его.

— Ну что?

На потянувшиеся к нему микрофоны и блики многочисленных телекамер Константин Дмитриевич постарался пока не обращать внимания.

— Все нормально… Только что его адвокат соловьем заливался в камеру, — зло усмехнулся Денис.

— Саша здесь?

— Нет, Константин Дмитриевич. — Грязнов-младший хмуро пожал плечами. — Что бы там ни было, не понимаю я его… Что вы хотите?!

Последнее замечание относилось не к Меркулову, а к самому настойчивому из телевизионщиков, сумевшему-таки продраться к ним ближе всех.

— Господин Меркулов, всего один вопрос! — выкрикнул журналист. — Как вы относитесь к мораторию на смертную казнь?.. Народ требует для Садовничего высшей меры, что вы можете на это сказать?..

Константин Дмитриевич поморщился и, дождавшись, когда один из сопровождавших его оперативников вместе с Денисом устранит с дороги нахального журналюгу, поспешно двинулся к зданию суда по проложенному для него сквозь толпу коридору. — И что там болтал его адвокатишка? — поинтересовался он, едва очутившись в коридоре, все у того же Грязнова-младшего.

— Да ничего конкретного ни на один вопрос, так — треп о демократии, при которой каждый имеет право на справедливость… Константин Дмитриевич, мне кажется, что-то стряслось…

Но Меркулов уже и сам видел бледного как полотно судью, спешившего им навстречу с перекошенным от страха лицом.

— Несчастье… — пролепетал судья, хватаясь за сердце. — В камере для подсудимых молоденький сержант… убит…

— Где Садовничий?! — рявкнул тоже побелевший в одно мгновение Меркулов.

— Н-не знаю… Его нет…

— Дьявол!.. Денис, быстро звони дядьке! Здесь полно оперов! Обыскать каждый угол в здании и вокруг…

И, круто развернувшись, он бросился в сторону камеры для подсудимых.

Меркулову хватило одного взгляда на неподвижное тело молоденького сержанта, вокруг которого уже суетились медики, чтобы понять, что именно здесь произошло.

— Где старший офицер конвоя? — Вопрос он задал запыхавшемуся от быстрого бега и только что догнавшему его судье.

— Он тоже исчез… — выдохнул тот.

Константин Дмитриевич молча достал мобильный телефон и, отыскав в меню номер Турецкого, стал ожидать ответа.

МАЙЯ

Она думала, что и квартира у дяди Юры окажется такая же шикарная, как его машина. И поэтому немного удивилась, обнаружив, что живет он в обыкновенной двушке-распашонке, да еще в пятиэтажке, выстроенной в хрущевские времена, о которых любил рассказывать ей когда-то отец.

Обстановка в квартире тоже была самая обыкновенная и совсем не шикарная. В той комнате, что побольше, стоял старенький письменный стол с когда-то полированной столешницей, диван, маленький журнальный столик и два желтых кресла.

Стены хоть и чистые, но оклеены заурядными серыми обоями в мелкий цветочек. Ни одной картины или эстампа, способных оживить их, только сбоку от письменного стола дяди-Юрин диплом психолога в простой рамочке под стеклом.

Маленькая комнатка была уютнее: здесь помимо узкой кушетки, накрытой ярким клетчатым пледом, и точно такого же журнального столика, как в большой комнате, имелось огромное, во всю стену, зеркало, а на дверце встроенного раздвижного шкафа-купе висел яркий плакат с красоткой, возлежавшей на фоне березовой рощи.

Дядя Юра, судя по всему, почувствовал Майино недоумение, потому что, некоторое время понаблюдав за ее перемещениями по квартире, тихонько усмехнулся и пояснил:

— Это, Майечка, съемное жилище, хозяева давно уже живут за рубежом, на ПМЖ… Ты знаешь, что такое ПМЖ?Девушка кивнула, и они отправились на кухню — пить чай.

То есть это у дяди Юры называлось «пить чай». На самом деле небольшой холодильник оказался настоящим клондайком еды: на столе одно за другим появлялись извлекаемые из него хозяином настоящие яства. Красная и черная икра, несколько нарезок разной копченой колбасы, сыр, брынза, нарезка с белой рыбой, баночка маринованных помидоров-черри, которые Майя обожала. На маленькую, двухконфорную, плиту была взгромождена большая чугунная сковорода с настоящим, как он выразился, пловом…

— Дядя Юра, я же лопну! — Майя улыбнулась. — Или растолстею так, что мамуля меня не узнает…

— Ничего, тебе и впрямь не помешало бы немного поправиться, деточка, если бы не наши планы… — Он оценивающе посмотрел на девушку.

Майя ни в коем случае не тянула на свои шестнадцать с половиной. Худенькая, хрупкая, с едва обозначившейся грудью, она явно отставала в физическом развитии от своих ровесниц. Да и личико нежное, тонкое, совсем детское, с наивными голубыми глазами.

Чаепитие действительно получилось более чем плотным, и, внимательно глянув на свою гостью, дядя Юра безапелляционно отправил ее в маленькую комнату отдыхать.

— Не стоит бороться с режимом, к которому ты успела привыкнуть в больнице, — сказал он. — Иди ложись и постарайся уснуть. Выспишься — сразу почувствуешь себя лучше! Да ты и так носом клюешь… — Он рассмеялся.

— Это потому, что я объелась!.. Ну хорошо, я прилягу. А вы?

— А мне, деточка, надо поработать, видела, сколько у меня на столе бумажек? Это все истории болезни моих пациентов, которые я переношу в компьютер…

— А зачем?

— Я, девочка, работаю над диссертацией… Конечно, я бы с удовольствием рассказал тебе, в чем ее суть, но ты, малышка, все равно не поймешь… Ну а если коротко, ты же не думаешь, что одна на свете нуждаешься в помощи? Или что в ней нуждаешься только ты и твоя мама?..

Майя посмотрела на него с восхищением: да, доброта дяди Юры действительно редкостная, мамуля права… Ведь даже сейчас он заботится не только о ней, но еще о стольких детишках, родившихся, в отличие от Майи, совсем даже не в рубашке, скорее наоборот…

Она послушно отправилась в маленькую комнатку и прилегла на кушетку, оказавшуюся очень мягкой и удобной. Дядя Юра, как и сказал, ушел к себе, а к девушке, которая чувствовала себя действительно утомленной, сон почему-то не шел. Зато пришли, как это обычно бывало и в больнице во время бессонницы, воспоминания…

…Мамочка зря волновалась насчет отношения дочери к отцу: в те времена, когда он был просто папой, папочкой и даже папусиком, Майя его очень любила. Конечно, не так, как маму, но любила. Несмотря на то что он часто сетовал: мол, она пошла совсем не в их колычевскую породу, такая же хрупкая и болезненная, а главное — такая же не в меру чувствительная, как ее мама… Майя совсем не обижалась. Она, наоборот, радовалась и даже не до конца верила, что, когда вырастет, станет такой же красавицей, как мамуля.

Наверное, если бы отец больше бывал дома, ее любовь к нему со временем стала бы еще крепче. Но папа занимался бизнесом — небольшим и, с точки зрения его дочери, немного смешным: его маленькая фирма, состоявшая из крошечного цеха и конторы, которую даже офисом трудно было назвать, производила упаковки. Самые разные — от целлофановых пакетов до картонных коробок, в которых перевозились, например, продукты. Коллектив в цехе был маленький, и отцу приходилось изредка, когда шли большие заказы, становиться к станку самому. А помимо этого и все остальное, чего не поручишь другим людям, тоже делать: ездить в эти свои командировки, чтобы заключать контракты с клиентами не только в столице и Подмосковье, заниматься бухгалтерией (папа заканчивал в свое время экономический факультет и не желал никому доверять финансовые дела фирмы).

Словом, в конторе у него, кроме секретарши, никого не было. Майя несколько раз слышала, как мамочка уговаривала отца нанять кого-нибудь в качестве хотя бы главбуха, беспокоясь о его здоровье. Но он стоял на своем.

— Мила, — возражал он ей, — ради бога… не лезь в мои дела, я не собираюсь расширяться, новые сотрудники мне не нужны! У меня с текучкой вполне справляется секретарь, она очень профессиональная девушка, с двумя высшими образованиями… Зачем мне еще кто-то? Чтобы выплачивать на одну зарплату больше или чтобы нас при этом к тому же обворовывали?.. И вообще, тебе что, не хватает денег, которые я приношу в дом?

На этом месте мама, как правило, пугалась, тем более что денег ей вполне даже хватало: на себя она почти не тратилась, только на еду и, конечно, на Майю. Мамуля и без дорогих тряпок была красавицей, и ее совершенно не смущало, что все свои одежки она покупает на рынке.

— Сама подумай, — говорила она дочке, при этом весело смеясь, — разве на костюме или платье написано, где они куплены?.. А в дорогие бутики везут те же самые вещи, какие и на рынке продают, я это знаю точно!

— Думаешь? — с сомнением переспрашивала Майя, тайком от родителей почитывающая дамские романы и благодаря им знавшая, что на самом деле это не так.

— Говорю же, что знаю!

— Откуда?

— Мне дядя Саша на днях рассказал такую историю!..

Дядя Саша был их соседом по этажу и работал закупщиком обуви для какой-то то ли фирмы, то ли магазина.

— Вот послушай. — Мамины глаза, синие, как настоящие сапфиры, сверкали от возбуждения. — В прошлый раз он привез своей хозяйке партию сапожек из Италии — ну этих, которые сейчас моднючие, почти до колен… А у тети Веры, его жены, как раз сапоги порвались. И он решил взять одну пару для нее — конечно, с разрешения хозяйки. Словом, за партию он заплатил какие-то гроши, и одна пара тоже стоила гроши. Где-то на наши деньги тысячи полторы, даже меньше…

— На рынке и то таких цен нет, — возразила Майя.

— Конечно нет, там же тоже наценка!.. Но я тебе совсем не об этом говорю! Пока дядя Саша оформлял эту пару для жены, пока из его заработка высчитывали ее стоимость… Словом, хозяйка уже успела выставить привезенные им сапожки на витрину… Знаешь за сколько?

— За сколько? — затаила дыхание девушка.

— За пятнадцать тысяч!.. — с торжеством произнесла мама.

— Не может быть!

— Еще как может! У нее один из самых дорогих бутиков в Москве… Но это еще не все: там, в Италии, дядя Саша брал эту партию вместе со знакомым, который торгует на Петровско-Разумовском рынке, и ты ж понимаешь, что за пятнадцать тысяч он их там продавать не будет? А товар-то один и тот же, от одного производителя!

— Но, мамуля… разве итальянская обувь может быть такой дешевой? — усомнилась Майя.

— Дурочка ты моя… Смотря какая! В Италии тоже полно мошенников и всяких подпольных фирм, как у нас, которые шьют ту же обувь, что и знаменитые фирмы, подделывая их лейбл… А теперь скажи: будешь еще расстраиваться из-за того, что я предпочитаю рынок бутикам?

Мама, как и отец, была экономистом, хотя институт закончить так и не успела — вышла замуж за папу, забеременела Майей, да так и застряла дома — в качестве жены и матери. Поэтому не верить ей она не могла. И на папу за то, что поощрял мамины рыночные привязанности, сердиться перестала. И любила его еще целых два года подряд — до той самой командировки, которая оказалась роковой…

Ничего особенного в той командировке поначалу не было. Он сказал им с мамой, что отправляется дня на три-четыре в Тверскую область подписывать контракт с крупным заказчиком, владельцем двух или трех фирм. Заодно закупит материалы, необходимые для упаковок, потому что в Твери это куда дешевле, чем в других местах, не говоря о Москве. Мамулю он, как всегда, попросил не названивать ему на мобильный по три раза в день, если она не хочет, чтобы он вовсе отключил телефон… Мама, как всегда, пообещала, хотя обещания свои никогда не исполняла, потому что беспокоилась о папе и в конце концов не выдерживала и звонила.

Майя немного ревновала мамочку к отцу и поэтому была на его стороне, она и сама уговаривала ее не названивать папе каждый день, правда безрезультатно.

— Ну как ты не понимаешь? — нервничала мама. — У него же с собой крупная сумма денег, мало ли что может случиться?! — У него не крупная сумма, а электронная карточка, — парировала Майя, но для мамы таких аргументов просто не существовало.

В ту командировку отец уехал рано утром. Мама провожала их обоих одновременно, папу — в поездку, Майю — в школу, куда он подбросил ее по дороге. Машина у них была самая обыкновенная, каких в Москве тысячи: темно-вишневый сорок первый «Москвич». Иномарок папа не признавал, считал, что они привлекают к бизнесменам внимание бандитов, ему это было совершенно ни к чему.

Школьный день у Майи тогда выпал удачный: последним уроком была литература, а учительница заболела. Завуч отпустила класс по домам, поскольку подменить литераторшу оказалось некому. Выйдя из школы, девочка посмотрела на часы и поняла, что мамули сейчас дома нет, в это время она всегда отправлялась на ближайший рынок за продуктами. Ходила она туда ежедневно не потому, что не могла закупить продукты про запас на всю неделю, а потому, что ей так нравилось — что-то вроде прогулки: мамуля ведь редко куда-нибудь ходила! Гулять одна и даже с Майей она не очень любила, а папа всегда был занят.

Девочка улыбнулась, вспомнив, как мамочка каждый раз, прежде чем отправиться за покупками, тщательно принаряжается, никогда не выходит в одном и том же платье из дома два дня подряд.

Подумав, Майя решила, что, поскольку домой можно пока не спешить, не грех и ей прогуляться: на дворе цвел и сиял, как и сейчас, пышный, зеленый, по-летнему теплый в том году май… У нее были с собой деньги, и она, вместо того чтобы свернуть к дому, пошла к троллейбусной остановке, решив проехаться до Ботанического сада. Если действовать осторожно, можно потихонечку нарвать там запретных ландышей и спокойненько вынести их из Ботаники в школьном рюкзачке: мамуля обожала ландыши, которые, к сожалению, не разрешалось теперь даже продавать, кажется, их занесли в Красную книгу.

Троллейбус появился на удивление быстро, и спустя двадцать минут Майя, заплатив за вход, уже шла по центральной аллее сада. Она прекрасно знала, где и куда нужно свернуть, чтобы добраться до ландышевой поляны, потому что любила Ботанику и изредка ездила сюда одна, еще реже с мамулей, которая была жуткой домоседкой и соглашалась составить дочке компанию нечасто.

Ее затея удалась: никто из сотрудников сада девочку не застукал, а ландыши здесь были неправдоподобно крупные и пахучие. Майя нарвала их даже больше, чем собиралась, и аккуратно припрятала в одном из отделений рюкзачка, которое специально с этой целью освободила от учебников и тетрадей. Оставалось последнее — покинуть Ботанический сад с нейтральным, а может, даже грустным выражением на лице… И это у нее получилось тоже!.. Причем все, вместе взятое, заняло совсем немного времени: мамы наверняка все еще нет дома.

Майя не любила приходить домой, когда ее не было. А любила она совсем другое: чтобы мамулечка встречала ее в прихожей, чтобы на плите уже стоял подогретый к ее приходу обед, чтобы, пока мама накрывает на стол, а Майя в предвкушении еды сидит и ждет, они разговаривали. Она расскажет ей, как прошел школьный день и про операцию «Ландыш», а мамуля будет испуганно ахать и охать, но при этом искренне радоваться и белоснежному букету, и тому, как любит ее дочка, как ради нее рискует, и самое радостное то, что, когда рисковала, мама об этом не знала, а теперь, слава богу, все позади. И обязательно скажет Майе: «Больше так никогда не делай, если не хочешь, чтобы у меня случился разрыв сердца! Дай слово, что больше не будешь!»

И она даст. И, конечно, при первой же возможности его нарушит!

Майя посмотрела на часы и задумалась, куда ей девать оставшееся до маминого прихода время. А его впереди еще хватало: уроки литературы у них были спаренные, как в вузе, а с ландышами она управилась на удивление быстро. И она решила дойти до кинотеатра «Рига», вдруг есть подходящий сеанс, на котором можно убить время? С цветами ничего не случится, если она аккуратно поставит рюкзак на колени — они же совсем свежие!

Лучше бы Майя тогда сразу отправилась домой и ждала маму там. Потому что, когда она дошла до «Риги», взгляд девочки, случайно скользнувший по расположенной рядом с ним парковке, заставил ее вздрогнуть, словно она наткнулась на невидимую стену: ей показалось, что крайняя машина, темно-вишневый «сорок первый», — это их «Москвич», который в данный момент должен был находиться совсем на другой, привокзальной, парковке… Может, она ошиблась?..Майя никогда не запоминала специально номер «Москвича», помнила только, что в нем есть число «28»… Здесь оно тоже было. Но не это главное: за спинкой заднего сиденья, в заднем окне машины, лежал в точности такой же плюшевый тигренок, как у них… Майя сама подарила его папе на день рождения три месяца назад и собственноручно водрузила его туда так, чтобы тигренка было видно сквозь стекло.

Девочке было уже пятнадцать с половиной лет, и она знала кое-что о жизни… Это знание и заставило Майю не бросаться сразу к машине, а попятиться и с гулко забившимся сразу же сердцем затаиться за ближайшим деревом. Ей показалось, что ждала она целую вечность. На самом деле, когда потом, позже, посмотрела на часы, оказалось, что прошло всего минут двадцать — двадцать пять, не больше.

Именно через такое время из ближайшей кафешки, примыкавшей к кинотеатру, и показался отец с Крысой под ручку… Крысой она стала называть ее уже потом, а тогда просто смотрела во все глаза на ту самую «профессиональную секретаршу с двумя дипломами о высшем образовании» и, кроме отчаянно колотившегося сердца, почти ничего не чувствовала. Майя не знала, что такое шок, поэтому и позже, вспоминая этот момент, не могла понять своего тогдашнего состояния. Конечно, ей следовало выскочить из своего укрытия, кинуться на отца с его секретаршей, которую он, прежде чем посадить в машину, поцеловал так, как имел право целовать только их мамочку, и никого больше; ей следовало выцарапать Крысе глаза, а может, и предателю отцу тоже, а она вместо этого словно прикипела к месту, вцепившись в шершавый ствол дерева, за которым стояла.

Они уехали. А Майя все еще держалась за дерево. Потом выпустила ствол из ладоней, на которых яркими алыми пятнами отпечаталась вся география коры. Потом она медленно сдвинулась с места и побрела куда глаза глядят, пытаясь вместить в себя то, что только что увидела и узнала…

— Не спишь, значит?.. — Майя едва не подпрыгнула на кушетке: если ее что-то и раздражало в дяде Юре, так это его способность появляться бесшумно, неожиданно, словно ниоткуда.

Она смущенно посмотрела на него, с трудом возвращаясь из своих воспоминаний, и промолчала.

Дядя Юра покачал головой, присел на край кушетки и взял Майю за запястье, одновременно освободив из-под обшлага рубашки левой руки часы — очень красивые и, наверное, дорогие.

Помолчав с полминуты, он покачал головой:

— Сердечко частит, — он коснулся пальцами лба девушки, — взмокла вся… Никуда не годится, девочка моя… Тебе сейчас надо думать о будущем, а не о прошлом, о вас с мамой и о детях, о которых я тебе рассказывал… Давай спать!

Майя покорно кивнула и протянула ему руку, которую дядя Юра, послушав пульс, успел выпустить.

Он очень осторожно взял Майину ладонь в свою и пристально посмотрел ей в глаза:

— Спать, моя маленькая, спать…

Глаза у дяди Юры были черные и бездонные, как омуты, наполненные спокойствием и тишиной. Девушка слабо улыбнулась, ощутив легкое, приятное головокружение, и не заметила, как ее собственные веки опустились. Ей казалось, что она плывет, легко и свободно, по каким-то теплым, нежным волнам то ли озера, то ли и вовсе моря, хотя настоящего моря никогда не видела. Но это и неважно, главное — ей было хорошо, по-настоящему хорошо…

Он осторожно выпустил Майину ладонь из руки, задумчиво посмотрел на спящую девушку. Поднялся и аккуратно поправил на ней плед, после чего осторожно вышел из комнаты и вернулся к прерванной работе.

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ

1

Ирина Генриховна открыла глаза и улыбнулась, но вслед за этим сразу же нахмурилась:

— Шурик… Ты что, всю ночь не спал?

Турецкий покачал головой и нежно взял жену за руку:

— Всегда завидовал собственной жене: не успеет распахнуть свои синие очи, как уже проснулась… Ну с чего ты взяла, что не спал?

— Ох, Шурик… Вовсе не надо быть семи пядей во лбу, чтобы это понять: ты в зеркало на себя смотрел? У тебя глаза красные!.. Даже не думай меня обманывать, у тебя же все на лице написано! И как ты только своих подследственных вокруг пальца обводишь? — Психолог ты мой… И что же ты еще знаешь о своем муже и при этом молчишь?

Но Ирина шутки не приняла, вполне серьезно покачав головой:

— Уж знаю… Например, что у тебя сейчас какие-то важные дела, о которых ты страшно беспокоишься, из-за которых буквально разрываешься пополам…

— Вовсе нет, ты просто стала мнительная, Иришка!

Александр Борисович воровато отвел глаза, а потом и вовсе поднялся со стула, на котором действительно провел всю ночь, и, подойдя к окну, с наигранным интересом уставился на больничный двор. Его жена, посмотрев на напряженную спину супруга, грустно улыбнулась:

— Шурик, если тебе надо куда-то идти, пожалуйста, иди! Катя сегодня дежурит в своем отделении, в соседнем корпусе, и сразу после обхода придет ко мне… Иди, Шурик!

— Да с чего ты, в самом деле, взяла, что мне надо куда-то идти?!

— Видел бы ты себя со стороны… Ночью я просыпалась на минуточку, смотрю — ты взад-вперед по палате, как тигр в клетке, ходишь. Да и сейчас: спина каменная, отвернулся, чтобы я твою физиономию не видела, а сам по подоконнику пальцами барабанишь… И телефон отключил, чтобы тебе не звонили… Шурик, поезжай куда тебе надо! Ну очень тебя прошу…

— Если Бог хочет наказать мужчину, — вздохнул Турецкий, поворачиваясь к Ирине, — он посылает ему жену-психолога… Из тебя со временем выйдет отличная мисс Марпл, осталась самая малость — дожить как минимум до восьмидесяти лет!

— Ты все шутишь… На самом деле я стала такая тупая! — Ирина Генриховна вздохнула и осторожно села на постели. — Хочешь взглянуть, что я сейчас читаю? Вот… Сплошная желтуха…

Она иронично фыркнула и достала из-под подушки действительно в прямом смысле слова желтую по цвету бумаги, на которой издавалась, газету.

— Нет, Турецкий, ты только послушай: «Людмила Гурченко стала прабабушкой…» Это еще ничего! А-а-а… Вот: «Знаменитая звезда шоу-бизнеса Герда выходит замуж за английского лорда и улетает в его замок в Шотландии!» Как думаешь, зачем она сдалась английскому лорду?.. Хотя, если верить снимку, он и сам больше похож на какого-нибудь хиппи, патлатый какой-то…

Александр Борисович улыбнулся и покачал головой:

— Ну надо же, как мир-то тесен…

— Что ты имеешь в виду?

— Знаешь настоящее имя этой самой Герды? Татьяна Мохова!

— Не знала, что ты еще и в шоу-бизнесе ориентируешься, — удивилась Ирина.

— Не в шоу-бизнесе я ориентируюсь, а, как легко догадаться, в бандитах… Мохова несколько лет была любовницей Цезаря.

— Кого?!

— Пашки Садовничего… Цезарь — его погоняло: в девяносто девятом он ухитрился совершить сразу три ограбления в разных районах Москвы одновременно, минута в минуту… Вот и прозвали.

— Надо же! — Глаза Ирины заинтересованно блеснули. — И кто из них кого бросил?

— Ну по официальной версии — Мохова. Она потом во всех интервью вопила, что он ее бил, угрожал… Ублюдок, словом.

— А почему ты говоришь «по официальной»? Что, неофициальная версия тоже есть?

— Ну знаешь, она всегда есть — так, на всякий случай…

— Не понимаю… А какое, собственно говоря, это имеет значение, кто из них кого бросил?

— Ты права, никакого… А вот если никто никого не бросал, а вся история с разрывом была просто-напросто с какой-то целью ловко разыграна, — тогда имеет.

— Ой, Шурик, какой ты умный, я бы о таком варианте ни за что не подумала… Говорю же, тупая стала. А телефон ты все-таки включи и, если тебе нужно куда-то отлучиться, поезжай! Катя будет с минуты на минуту, раз уж ты так за меня волнуешься.

Турецкий ласково посмотрел на жену и, подойдя к кровати, обнял Ирину за плечи:

— Никуда я не поеду… А телефон, если ты так настаиваешь, включу…

Ответить мужу она не успела, поскольку в палату заглянула медсестра:

— Турецкая, в процедурную, вас ждут!

— Осторожно, я помогу тебе встать, — тут же засуетился Александр Борисович. И с нежностью добавил: — Девчонки вы мои драгоценные… — Девчонки?.. — Ирина замерла, а ее муж по-настоящему смутился.

— Черт… Проговорился…

— Да, Шурик, ты, конечно, великий конспиратор!

И, внимательно посмотрев на супруга, не выдержала и рассмеялась.

Перепоручив Ирину переминавшейся в нетерпении медсестре, Александр Борисович некоторое время расхаживал по палате, изредка нервно поглядывая на дверь. Наконец все-таки извлек из своей барсетки мобильный телефон и включил. И аппарат тут же, не замедлив, разразился громким, нетерпеливым звонком, а на экране высветился, как, собственно, он и предполагал, номер Меркулова. Что ж, ничего не поделаешь… Он вздохнул и включил связь:

— Слушаю тебя, Костя!

— Плохо слушаешь, я тебе уже полчаса названиваю!.. Саня, быстро собирайся и лети сюда, я послал за тобой машину с Денисом, он с минуты на минуту будет на месте!

— Да что стряслось?!

— Садовничий час назад бежал из здания суда!..

— Как?!

— Не знаю я как! Вывели, вероятно! Исчез офицер конвоя… Турецкий, как хочешь извиняйся перед своей Ириной и на всех парусах дуй сюда!..

Александр Борисович к этому моменту уже и сам успел выскочить из палаты и, молча пролетев мимо сестринского поста, не обратив внимания на изумленный взгляд сестрички, бросился вниз по лестнице, не дожидаясь лифта. Меркулов оказался прав: Денис домчал до больничных ворот как раз вовремя, несмотря на все еще не рассосавшиеся утренние пробки: помогла сирена, благодаря которой половину пути он проделал по встречной полосе…

— Сан Борисыч, — начал было он, открывая переднюю пассажирскую дверцу, но Турецкий закончить фразу не дал.

— Быстро в Шереметьево!.. — Он с размаху шлепнулся в кресло и захлопнул дверцу. На реакцию Грязнов-младший никогда не жаловался: выкрашенный в традиционные желто-синие тона «Москвич», украшенный разноцветными мигалками и снабженный совсем не москвичевским движком, моментально рванул с места, одновременно взвыв сиреной.

Всю дорогу до аэропорта Турецкий напряженно молчал, Денис не отвлекал «важняка» дополнительными вопросами, полностью поглощенный дорогой, одолел которую в рекордные сроки.

В шереметьевском зале Александр Борисович, быстро оглядевшись, задержал на мгновение взгляд на табло и внезапно успокоился:

— Вот что, Дениска… Иди в здешнее отделение, подсобери оперов — всех, кто свободен и несвободен, пусть прихватят наручники… Так, на всякий случай… Ко мне близко не подходить, все должно выглядеть как обычный чёс дежурных в зале…

Грязнов-младший молча кивнул и, тоже глянув на табло, ретировался. Если верить электронному сообщению, раз за разом проплывавшему по черному полю, в данный момент завершалась регистрация на очередной рейс Москва — Эдинбург…Турецкий подошел к прилавку небольшого бара, ближайшего к регистрационным стойкам, заказал чашечку кофе и еще раз незаметно оглядел зал. Как раз вовремя, чтобы заметить входивших туда в этот момент мужчину и женщину. Пара была заметная: дама, еще молодая, явно до тридцати, была красива броской красотой зеленоглазой брюнетки, ее походка, жесты, почти королевские, свидетельствовали о том, что эта красавица привыкла к всеобщему поклонению. Спутник женщины, облаченный в дорогой костюм и не менее дорогую шелковую сорочку с галстуком, несмотря на это, выглядел гораздо «дешевле» женщины. В первую очередь из-за слишком длинных, словно у хиппи шестидесятых годов, волос: впрочем, аккуратно, даже слишком аккуратно причесанных. На глазах у него были большие темные очки.

Как и предполагал Турецкий, оба они направились на регистрацию. Александр Борисович тихонько отодвинул свой кофе и незаметно, стараясь не попадаться парочке на глаза, проскользнул за ними. Боковым зрением он засек появившегося в сопровождении двоих дежурных милиционеров Дениса. Все трое с самым безразличным видом неторопливо двинулись в его сторону.

«Заканчивается регистрация на рейс тридцать один двадцать пять до Эдинбурга!» — сообщили в этот момент динамики приятным женским голосом. А девушка-регистратор приветливо улыбнулась только что подошедшей паре:

— Вы последние… Ваши паспорта и билеты…Ответить никто из них не успел. Турецкий, пока сотрудница аэропорта изощрялась перед важными пассажирами, тихонько тронул мужчину за плечо.

— Здравствуй, Паша, — почти ласково и совсем негромко произнес Александр Борисович.

Мужчина невольно вздрогнул от неожиданности и обернулся. К ужасу девушки-регистраторши, прекрасно знавшей, кто именно едва не опоздал на рейс тридцать один двадцать пять, изящный, вполне симпатичный и мирный на вид блондин, пристроившийся за звездой шоу-бизнеса и ее спутником, внезапно размахнулся и изо всех сил вмазал по физиономии господину королевских кровей, жениху великолепной Герды.

Спустя два с половиной часа в кабинете все еще бледного Меркулова над эпизодом, завершившим-таки эпопею Цезаря, все еще нервно посмеивались над «важняком» оба Грязновых — старший и младший. Физиономию самого Александра Борисовича украшал довольно-таки приличный фингал, уже начавший менять свой цвет с багрового на желтый. Заместитель генпрокурора, впрочем, не слишком бурно реагировал на подначки друзей, невозмутимо попивая коньячок, который по такому случаю Константин Дмитриевич самолично водрузил на стол.

— Гарольд Спенсер Фицрой-Симпсон Джу… Джуниор! — громко зачитал по бумажке Вячеслав Иванович. — Родился в одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году в Лондоне. Лендлорд, судя по всему, четвероюродный племянник принца Чарльза… Зачем же ты на него, Санечка, полез-то?

— Действительно, Турецкий, — не утерпел и Денис, — ты готов к войне с Англией?

— Ну хватит, ребята, — Александр Борисович поморщился. — Понимаю, это у вас нервное… Меня другое заботит: что я сейчас Иришке скажу?.. У нее через пять минут капельница кончается, вернется в палату, а мужа и след простыл!

— С твоей-то фантазией наверняка выкрутишься, — уверенно и немного насмешливо произнес Меркулов. — Лучше скажи, как тебе удалось до такой тонкости отточить свою интуицию? Честно говоря, история на грани мистики… Я-то понимаю: сочетание твоего немалого опыта и внутренней работы! Но если со стороны посмотреть?.. Ну скажи на милость, как ты допетрил, что Цезарь со своей якобы бывшей подруженькой мотанет именно в Англию? Как?

Турецкий вздохнул, рассеянно посмотрел в окно и, поколебавшись, сказал правду:

— Если честно, Ирина помогла…

Грязнов-старший недоверчиво покосился на друга:

— Тебе, Сань, если верить, так ты в последнее время ни одного дела без помощи Ирины Генриховны не раскрыл и не завершил. А раньше-то, спрашивается, как работал?

— Говорю тебе, помогла, — значит, так оно и есть, — рассердился Александр Борисович. — Правда, случайно! Ну и что?.. В общем, показала мне статью одну, где говорилось, что Мохова замуж за лорда из Шотландии выходит. А потом о Цезаре разговорились. В газетенке как раз писали, что она собирается лететь в родовой замок лорда…

— И это все? — удивился Денис.

— Ну еще тот факт, что Великобритания, как вам известно, страна особая, туда все преступники едут, поскольку назад их оттуда выцарапать, особенно для России, дело практически невыполнимое…

— Слава богу, что все разрешилось вовремя, — подвел черту Константин Дмитриевич. — Сань, у меня в столе где-то старый медный пятак валяется, дать тебе его к фингалу приложить?..

Катя, симпатичная, стройная шатенка и отличный доктор-нарколог, подоспела в процедурную соседнего корпуса, в котором располагался роддом и специальное отделение для сохранявших беременность женщин, как раз к моменту, когда Ирина Генриховна с помощью медсестры выбиралась из-под капельницы.

— Вот и я! — радостно сообщила она с порога и, подмигнув сестричке, ловко перехватила Ирину под руку. — Привет, зайчик мой! Сейчас такое тебе расскажу, ухохочешься!.. Кстати, как они тебе?

Катя задрала халатик и продемонстрировала подруге новые белоснежные джинсы с дорогими лейблами.

— Когда скажу, сколько отдала, ни за что не поверишь! Мне жутко повезло: заскочила в наш универмаг за зубной пастой, а угодила на шикарную распродажу…

Ирина невольно улыбнулась: жизнерадостная Катя всегда действовала на нее наилучшим образом своим неизменно прекрасным настроением. И это при ее-то работе и абсолютно не устроенной личной жизни! Рядом с Екатериной она все чаще чувствовала себя настоящей занудой — тем более в последнее время, когда к семейным проблемам добавилась тяжелая беременность с постоянной угрозой выкидыша.

— Подожди, это еще не все! — продолжала щебетать подруга, уже успевшая вывести Ирину в коридор и потихоньку продвигать ее к палате. — Покупаю я, значит, эти джинсы, верчусь у зеркала, так… сяк… И подходит вдруг ко мне один… Молодой, зато с древним перегаром, и прямо с места в карьер начинает лепетать: могу ли, мол, я увидеть вас еще раз в более приватной обстановке?

Ирина фыркнула.

— Да погоди ты, лучше послушай, что я ему ответила!

— И что?

— Какие проблемы, говорю? Тут за углом продуктовый, зайдите туда, купите бутылку уксуса, выпейте. И когда очнетесь, первым человеком, которого увидите, буду я: в белой маске и с клизмой в руках!..

Ирина уже вовсю хохотала, придерживая руками живот:

— Катька, замолчи, ты меня уморишь!

— И это еще не все! — не обратила та внимания на ее предупреждение. — Скажу — не поверишь… Ровно через два дня после знаменательного знакомства на почве джинсов именно этот самый «организм» попадает в мое отделение, траванувшись паленой водкой! И, едва очнувшись, начинает, придурок, звать меня замуж!..

— Слушай, замолчи, хочешь, чтобы я родила прямо тут?

— Ничего, не родишь, смех — это здоровье!

— А замуж, — посерьезнела Ирина, — это, Кать, хорошо…

— Да брось ты… Сама подумай, какие у меня в моем отделении потенциальные мужья: либо алкоголики, либо, того хуже, самоубийцы… Вот у Верки в хирургии — совсем другое дело!.. Слушай, а где твой Турецкий? Опять небось по своим криминальным делам мотается?.. Все время в полях, как техасский рейнджер…

— Вот и ошибаешься! — Ирина с гордостью сверкнула глазами. — Шурик так переменился… Ты не поверишь, сегодня всю ночь просидел возле меня… Отпуск специально взял, чтобы мое здоровье караулить!

— Ну-ну… — Катя посмотрела на подругу с сомнением. — И где же этот верный и преданный сейчас?

— Наверняка в палате нервничает… Сейчас увидишь! Он правда изменился.

За разговорами женщины незаметно миновали сестринский пост и достигли палаты. Ирина с самым торжествующим видом распахнула дверь и… замерла на пороге.

— Та-а-ак, — Екатерина заглянула в абсолютно пустую комнату, — и где же твой изменившийся Турецкий? Сан Борисыч, ау-у-у!.. — Катька, перестань ерничать… Куда он мог деться?!

— Погоди, сейчас у этой куклы-медсестрички спрошу… Стой тут и не вздумай дергаться!

Тон, с которым она заговорила с дежурной сестрой, столь кардинально отличался от щебета с подругой, что Ирина Генриховна, настороженно прислушивающаяся к разговору возле поста, невольно заподозрила в Екатерине незаурядные артистические данные.

— Так, девушка, — холодно произнесла Катя типичным «врачебным» голосом, — вы должны были видеть супруга пациентки Турецкой, он дежурил возле нее ночью…

Медсестра растерянно кивнула.

— И он только что был здесь…

— Он куда-то убежал! — поспешно ответила девушка. — Со всех ног!

— Как — убежал? Куда?!

Ирина не выдержала и заспешила к дежурному посту.

— Ну не знаю… Он же мне не доложился, спешил очень…

— Все ясно! — Катя пошла навстречу подруге и мягко, но настойчиво повлекла ее обратно, к распахнутой двери в палату. — А ты говоришь, изменился! Турецкий — он и в Африке Турецкий, только черный!..

— Катька, перестань. — Ирина Генриховна побледнела и тяжело опустилась на кровать. — Ты не понимаешь… Меня в последнее время все какие-то предчувствия мучают… дурные. — Ясное дело — дурные! У тебя хороших отродясь не было! Прекрати выдумывать, а! У твоего Сани работа такая, специальная, чтобы срываться с места в самый неподходящий момент, главное — без предупреждения… Все мужики эгоисты.

— Ты не понимаешь, — упрямо повторила Ирина, мрачно глянув на подругу, — Шурик действительно изменился… Но я… Я видела, его что-то здорово тревожит, они со Славой Грязновым каким-то сложным делом в последние месяцы занимались. Судя по тому, что мне он ничего не рассказывал, — опасным…

— Умерь свое воображение, с чего ты взяла, что опасным, если твой Турецкий уже пару лет как минимум в основном в кабинете сидит, бумажки перебирает? Сама говорила — жаловался тебе…

— Забыла, как его недавно ранили?!

— Не забыла! А ты, похоже, забыла, что подстрелили его чисто случайно, в другого типа целились… К тому же киллера поймали… Ну успокоилась?

— Кать, ты, наверное, смеяться надо мной будешь, — Ирина Генриховна сжала руки, — но все последнее время у меня действительно предчувствие какое-то… нехорошее. И потом… приметы…

— Господи, какие еще приметы?!

— Плохие… — жалобно пролепетала Ирина.

— Например?

— Ну, например, когда я из роддома в последний раз сбежала, Шурика здесь не было, он домой поехал переодеться. Я поймала такси, приехала… Подхожу к двери, сую ключ… ну в замочную скважину, а он не поворачивается… Не подходит! — Как это — не подходит? Наверняка ведь не тот сунула?

— Так вот это и есть плохая примета! У меня и правда на брелке куча ключей, есть похожие… Я Шурика сто раз просила пометить квартирный какой-нибудь краской, но до тех пор ни разу и так не путала!

— В жизни не слышала о такой примете, да еще и плохой! — сердито произнесла Екатерина. — Не сходи с ума, это у тебя от беременности воображение обострилось, ты раньше суеверной не была! И вообще, все приметы — чушь, бабушкины сказки!

— А сны?

— Тем более!.. А что там со снами?

— Мне уже несколько раз огонь снился, как будто Турецкий в него прыгает, вроде как за кем-то или за чем-то…

— Ну и дурочка! Огонь снится исключительно к горячей любви!

— Правда?.. — Ирина с надеждой посмотрела на подругу. — Ох, Кать, надо позвонить, я тебе сейчас телефон дам… У меня руки дрожат, где он?..

— Опять двадцать пять! — с нарочитым раздражением сказала Екатерина. — Давай говори, кому звонить-то?

Она взяла с тумбочки Иринин мобильный и вопросительно уставилась на подругу.

Ирина Генриховна, секунду поколебавшись, кивнула:

— Знаю кому! У меня есть прямой телефон в кабинет Меркулова, мне почему-то кажется, что Шурик… если все в порядке… Мне кажется, он там… — Кажется ей… Ладно, псих на палочке, говори номер!

— Если Костя возьмет трубку, скажешь, что это я…

— Слушай, — неожиданно удивилась Катя, — а почему бы тебе вместо этого не позвонить самому Турецкому? У него ж мобильный!..

— Он его еще вчера отключил.

— Так наверняка же успел включить раз сто?..

— Кать, ты его не знаешь, — вздохнула Ирина Генриховна. — Если он отсюда вылетел на полной скорости как сумасшедший, значит, его и правда по работе вызвали. Что-то стряслось! А в таких случаях он свой аппарат отключает автоматически… Хочешь проверить?

— Хочу!

— У меня там в записной книжке под кодовым словом «Турецкий» есть его номер — проверяй…

Ирина Генриховна демонстративно отвернулась к окну, пока ее немало рассерженная подруга манипулировала с аппаратом.

— Ну что? — поинтересовалась Ирина примерно через полминуты — Убедилась? Наверняка недоступен…

— Все мужики сво… Извини, конечно! — буркнула Катя. — И говори наконец мне номер этого вашего Меркулова! Вот увидишь, все с ним в порядке, я имею в виду не Меркулова, а твоего припадочного Турецкого… Алле?.. Константин Дмитриевич? Здравствуйте! Это Ирина… Не узнали?.. Что ж, значит, мы с Шуриком наконец разбогатеем!..Катя хихикнула и вложила мобильник в руку заметно оживившейся Ирине.

2

Несмотря на длительное знакомство, отношения Александра Борисовича с подругой жены Катей никогда нельзя было назвать безоблачными. Не то чтобы Екатерина ему не нравилась. Скорее, причина крылась, во-первых, в том, что не нравился он ей, во-вторых, при целой массе несомненных достоинств Екатерина категорически не была женщиной его плана.

Тем более неловко чувствовал себя Турецкий, на всех парусах примчавшийся к Ирине после ее звонка к Меркулову, когда обнаружил, что оправдываться ему придется в присутствии Кати. То, что он лепетал жене по телефону, когда та застукала его в кабинете Меркулова, в счет не шло: не настолько Иринка легковерна, чтобы принять версию, будто ее супруг умчался на всех парах из больницы, забыв попрощаться или хотя бы предупредить, исключительно по причине того, что его вызвал шеф… Да и фингал на физиономии говорил сам за себя…

— Иришка, прости меня, дурака… — При виде Кати, с самым суровым видом стоявшей у окна в позе статуи Командора, его порыв тут же подзахлебнулся. Но ничего не поделаешь, продолжать-то надо было! — В общем, я… Словом, я… — Словом, ты, как обычно, во что-то ввязался, — вздохнула Ирина Генриховна, лежавшая на кровати и оттого казавшаяся совершенно беззащитной.

— Не совсем… Понимаешь, мне нужно было присутствовать на суде, а тут… Словом, подсудимый попытался сбежать и…

— Шурик, — глаза Ирины Генриховны сердито сверкнули, — если ты попытаешься меня обмануть, заранее предупреждаю: бесполезно… Твоя физиономия свидетельствует против тебя! Кроме того, телевизор я тоже смотрю, а складывать два и два пока что не разучилась!

— Что ты имеешь в виду? — пробормотал Турецкий, покосившись на продолжавшую осуждающе молчать Катю. Уж лучше бы набросилась на него на пару с женой!..

— Просто я наконец догадалась, каким именно делом вы занимались с Грязновым столько времени!.. А вчера и позавчера по всем каналам только и речи было, что о поимке опасного преступника Павла Садовничего! Цезарь твой ведь Садовничий?.. Я, как только увидела, что тебя нет, сразу про наш разговор вспомнила… Ох, Шурик! Если бы ты знал, как я от этого всего устала!..

В голосе Ирины послышались слезы, а Катя немедленно с видом заботливой родственницы — куда более заботливой, чем преступный муж — ринулась к подруге:

— Иришка, успокойся! Сейчас же! — Она повернулась к Турецкому, все еще виновато переминавшемуся на пороге. — Позови медсестру, Саша, ей нужен укол! И, дождавшись, когда Александр Борисович выскочит из палаты, покачала головой. Турецкий страшно удивился бы, доведись ему услышать, что именно произнесла в его отсутствие Катя:

— Ирка, ты явно перегибаешь палку… В конце концов, ты ведь знала, за кого замуж идешь?.. Ну не смотри на меня такими круглыми глазами! Помнишь, за мной начал ухлестывать этот красавчик — приятель твоего мужа, его коллега? Как его… Видишь, уже не помню даже, как зовут! А ведь он мне нравился… Правда нравился!.. Но я подумала и поняла: никогда в жизни мои чувства испытания его профессией не выдержат! Слава богу, успела тогда уже на вас насмотреться…

— Катька, я устала! — с горечью выдохнула Ирина. — Говоришь, успела насмотреться на нас? Ну а мне не на кого было «насматриваться», влюбилась в него как глупая коза, и вот… А сейчас я просто не в состоянии продолжать трястись за него изо дня в день… Завтра у него, между прочим, отпуск кончается…

— Сама говорила, большая часть его работы теперь — сплошная возня с бумагами!..

— И это чистая правда! — произнес Турецкий, объявившийся в этот момент на пороге в обществе медсестры. — Иринка, милая, я готов дать тебе страшную клятву, что, пока ты не родишь, из своего кабинета не буду выходить в течение восьми часов ежедневно! И заниматься исключительно чем-нибудь безопасным, включая общественные нагрузки, не имеющие отношения к уголовке!.. — Ты мне такие клятвы уже сто раз давал, — вздохнула Ирина Генриховна, а Катя, коротко переговорив с медсестрой и отослав ее за лекарством, тут же напросилась в свидетели:

— А при мне — впервые! — сообщила она. — И пусть только попробует нарушить слово… Кстати, если не секрет, хотелось бы знать, какими такими общественными нагрузками ты собрался заняться? Насколько я понимаю ситуацию, погоню за сбежавшим преступником в твоем понимании, Турецкий, тоже вполне можно назвать общественной нагрузкой, поскольку в служебные обязанности помощника генпрокурора она явно не входит?

— Ну и язычок у тебя… — не выдержал Александр Борисович, неодобрительно покосившись на Екатерину. — Чего-чего, а общественных нагрузок у нас хватает.

— Хоть одну назвать можешь? — прищурилась Катя.

— Могу! — нахально заявил Турецкий, лихорадочно перебирая в уме все известное ему по данной части. — А-а-а, вот: Генпрокуратура вместе с МВД проводит сейчас благотворительную акцию, средства собираем на детишек-сирот… Вот и подключусь!

Катя фыркнула, а Ирина наконец улыбнулась: несмотря на то что быстро обернувшаяся медсестра как раз в этот момент ставила ей укол.

— А что? — немедленно расхрабрился Александр Борисович. — Соберем, накупим игрушек, конфет, памперсов… И в детдом отвезем! У нас их несколько подшефных…

Ирина уже откровенно смеялась — Ох, Шурик, а еще в отцы готовишься! Зачем же детдому памперсы? Это разве что в дом ребенка, грудничкам…

— Ну можно и без памперсов, — легко согласился Турецкий. — Кроме того, милые дамы, если б вы знали, какое количество бумаг ожидает меня в сейфе, сколько писанины… Вы бы и вовсе этот разговор не затевали как исключительно бессмысленный!

— Ладно, Ир, — смилостивилась первой Екатерина, — поверь ему еще раз, в последний… И уж коли беглый муж объявился, я, пожалуй, пойду к своим алкоголикам… Пока!

— Погоди, Кать… — Александр Борисович выскочил за ней в коридор. — На пару слов!

— Давай только быстрее, я действительно спешу, дежурю сегодня.

— А завтра?

— Что — завтра? А-а-а… Ну да, у тебя ж отпуск скончался… — Она на секунду задумалась. — Знаешь, Турецкий, давай сделаем так. Я буду контролировать Иринку днем, ты дежурить ночью… Вот тут, кстати, диванчик есть, значит, и поспать тебе удастся… Идет?

— Я как раз об этом и хотел с тобой поговорить, — обрадовался Александр Борисович. — Закавыка только одна: ты ж работаешь… Слушай, а отпуск у тебя когда?

Катя вздохнула и посмотрела на Турецкого почти с симпатией:

— А при чем здесь мой отпуск? Время проконтролировать Иринку я всегда найду, а не дай бог что, мне сразу же позвонят. Но я вот тебе что хотела сказать: понимаю, ты переживаешь, волнуешься и все такое. Но вы оба, поверь моему опыту, здорово преувеличиваете опасность, усугубляете ситуацию!

— Да ты что?! — Александр Борисович возмущенно уставился на бездушную Екатерину. — Да ты хоть знаешь, что мне Семен Львович сказал?

— И что? — прищурилась та.

— Что роды с таким перерывом, как у Иринки, считаются вообще как первые! А с учетом возраста… — Он внезапно вспыхнул от возмущения. — Я тут позавчера такое услышал!..

— И какое?

— Медсестра их старшая… Ну или акушерка, что ли, толстая такая бабища, да еще с усами… Знаешь, как она Ирку мою назвала? Старородящая!.. Я едва сдержался, чтобы ее за такие словечки по стенке не размазать!

— Тихо-тихо… Ух, Турецкий, ты глуп как все мужики… Старородящая — это не обзывательство и даже не определение. Это термин такой медицинский, специфический, употребляемый в гинекологии! Ну а что касается родов… Ты хоть раз дал себе труд оглядеться?

— Что ты имеешь в виду?

— Только то, что таких, как твоя Ирина, здесь полное отделение! И все ведут себя гораздо спокойнее, между прочим, несмотря на то что ни подруг, ни тем более любящих мужей к ним в качестве дежурных у ложа пострадавшей никто не пускает…

— Не всем из них под сорок! — сердито буркнул Турецкий. — Конечно, не всем, сейчас угроза выкидыша и у восемнадцатилетних не редкость… А под сорок тут примерно половина пациенток!

— Тебя не переговоришь, — вздохнул Александр Борисович. — Ну ладно, о главном договорились: ты — днем, я — ночью. Но я и в течение дня, когда такая возможность будет, тоже сразу сюда…

Катя сочувственно покосилась на него и пожала плечами:

— Твое дело… Хочется вам обоим хипеж подымать — на здоровье… Как говорится, красиво жить не запретишь!

Команда Александра Борисовича Турецкого, сколоченная им за годы службы, была небольшой, но зато, как часто с гордостью говорил он сам, увесистой и по-настоящему убойной. Вот так ему повезло на подчиненных, а заодно и оперуполномоченных Грязнова-старшего, которых тот предоставлял ему совершенно безотказно, когда речь шла об особо сложных делах.

Что касается «важняков», то помимо любимчика Померанцева он выделял среди прочих Володю Поремского — подвижного, изящного блондина, с умными и проницательными глазами, до смешного напоминавшего самого Александра Борисовича в молодости… Надо сказать, что удивительное сходство первым заметил Меркулов, и, по наблюдениям Турецкого, тут же «усыновил» парня, едва ли не соперничая в этом смысле со своим старым другом.

Причина была проста, и всякий раз, когда она всплывала, вызывала у Александра Борисовича улыбку. Как известно, Константин Дмитриевич являлся человеком в личной жизни «самых строгих правил», совсем как тоже всем известный дядя Александра Сергеевича. То бишь прекрасным семьянином и честным служакой, красневшим от негодования при слове «любовница», так же как при слове «взятка». И единственной претензией к старым друзьям, Турецкому и Грязнову-старшему, у Меркулова как раз и было их, с его точки зрения, непозволительно вольное отношение к дамам… Женолюбие приравнивалось в его понимании к безнравственности и аморальности, и он искренне не понимал, как это у таких кристально честных людей, как Саша и Слава, оно все же имеет место быть…

В итоге в представлении высоконравственного Меркулова сложилась некая цепочка, более-менее объясняющая такое положение вещей. «Крайним» в этом смысле был избран Вячеслав Иванович, записной холостяк, что, с точки зрения Константина Дмитриевича, уже свидетельствовало не в его пользу. Именно он — а кто же еще?! — сбивал периодически с пути истинного женатого Турецкого, проще говоря, «портил» его… Себя Меркулов винил только в одном: недоглядел за своим подшефным младшим другом вовремя, упустил момент, когда порочный Грязнов повлиял на Сашу необратимо… Второй такой ошибки он допустить не мог!

Посему, с тех пор как в Генпрокуратуре появился Володя Поремский, до умиления напоминавший Константину Дмитриевичу своего друга в юности, несчастному Александру Борисовичу периодически приходилось выслушивать строжайшие и, что хуже всего, пространные предупреждения Меркулова относительно того, что будет с самим Турецким, если тот попытается «испортить этого парня»! Выслушивать их приходилось терпеливо, покорно и молча, поскольку объяснить Косте разницу между «мальчиком» и «мужем», никаким воспитательным или антивоспитательным акциям давно уже не поддающимся, возможным не представлялось. Цепочка «Славка испортил Саню» продолжилась следующим звеном — «Саня вполне может испортить теперь Поремского» — и точка!

Обо всем этом и подумал Александр Борисович, едва вызванный им Володя переступил порог его кабинета с тремя увесистыми папками текущих дел в руках: Турецкий попросил его прихватить с собой не все, но самые неотложные, «горящие синим пламенем».

Похоже, о причине Поремский был уже осведомлен: слухи по коридорам Генпрокуратуры распространялись со скоростью огня по бикфордову шнуру… Во всяком случае, счастьем его физиономия не блистала, скорее, наоборот.

— Присаживайся, — примирительно улыбнулся Турецкий. — Ты, я вижу, уже в курсе насчет командировки?..

— Но пока что не понял, почему именно я! — буркнул Владимир, отводя взгляд в сторону. — Валерка, между прочим, в этом Коксанске бывал, занимался расследованием, людей знает. А я ни ухом ни рылом… И кроме этих трех, — он хмуро кивнул на папки, — у меня еще восемь штук дел, которые, пока я езжу, тоже начнут потихоньку тухнуть… Ну почему я?!Он наконец посмотрел на Александра Борисовича — разумеется, жалобно.

— Потому что больше некому ехать, Володя, — начал увещевать его Турецкий. — Там на месте понадобятся хорошие мозги и тонкое, профессиональное чутье… Ладно, выдам тебе страшную тайну: причина, по которой Померанцев остается в Москве, уважительная — Валера наш надумал жениться…

От неожиданности Поремский фыркнул, но в глазах его вместо сердитого огонька моментально вспыхнуло любопытство.

— Ну да?!

— Тс-с-с… — Александр Борисович приложил к губам палец. — Смотри, никому, включая Померанцева, ни звука… Узнаю, что протрепался, придушу собственноручно!

— Обижаешь, шеф! — панибратски ухмыльнулся Поремский. — Во дает Валерка!.. Ладно, раз такое дело… А кто этим будет без меня заниматься? — кивнул он на папки.

— «Этим» займусь я сам, а там видно будет. Что касается оставшихся восьми дел, которые ты упоминал, временно передашь как раз Померанцеву, усек?

— Так точно, — продолжал скалиться «важняк». — Ну надо же…

— Все, лирическое отступление будем считать завершенным. — Турецкий посерьезнел и открыл первую папку, лежавшую сверху. В его команде существовала традиция: помимо порядкового номера и имени гражданина, на которого заводилось уголовное дело, следователь для всеобщего удобства присваивал папке еще одно название, отражавшее суть дела. Поэтому, едва прочитав это «внутреннее» обозначение, в данном случае звучавшее как «Нехорошая квартира», Александр Борисович тут же вспомнил, по какому поводу была данная папка заведена, и нахмурился: дела, связанные с коллегами, он не любил, а тут, кроме всего прочего, коллегой оказалась женщина… Красивая, между прочим, женщина, довольно молодая… Нельзя сказать, чтобы они были с Турецким хорошими знакомыми, но несколько раз сталкивались на общих, расширенных совещаниях МВД и Генпрокуратуры.

— Поначалу, — напомнил Володя Поремский, — дело вели ребята из Южного округа, помнишь?

Турецкий помнил. И даже неплохо знал следователя с «земельки», которому дело тогда, еще в начале февраля, досталось. Хороший, профессиональный сыщик с двадцатилетним стажем, благодаря чему и докопались в конце концов до сути произошедшего, на первый взгляд обыкновенного бытового убийства «по пьяни», каких сейчас и в Москве, и в провинции, увы, пруд пруди… Помнится, единственное, что его отличало настолько, что кадры с места преступления даже показали по телевизору, то, что убийцей пожилой женщины, проживавшей в Южном округе столицы, стал ее собственный сын. Как водится, пьющий, причем опьянение у него, по свидетельству экспертизы, наступало быстро и являлось патологическим. В переводе на обычный человеческий язык термин «патологическое опьянение» означал, что Леонид Жаров, в обычном состоянии человек заурядного темперамента, после пары рюмок становился агрессивным и соответственно опасным для окружающих… Мать, по показаниям соседей, не раз и не два только чудом спасалась от кухонного ножа, за который, напившись, хватался всякий раз ее сыночек… На сей раз спастись Инне Олеговне Жаровой не удалось.

Причиной смерти стали множественные ножевые ранения, три из которых, как указывалось в деле, являлись «несовместимыми с жизнью». Сыночка взяли по горячим следам — вечером того же дня, когда зашедшая за солью соседка обнаружила труп Жаровой посреди комнаты в луже крови, дверь была приоткрыта. Пьяный отморозок даже не удосужился ее за собой захлопнуть.

Казалось бы, все: и улики, и свидетели налицо, преступник под арестом, оставалось то, что профессионалы называют «писаниной», и дело можно передавать в суд. Следак, выезжавший на место преступления с «земельки», Иван Кириллович Никитин, сдав все полагающиеся документы старшему следователю Следственного управления своего ГУВД Анне Константиновне Мокрушиной, успокоился и постарался выкинуть кровавую историю из головы: у него и без этого подобных дел хватало. А уж за двадцать-то лет беспорочной службы и вовсе насмотрелся. И лучшего способа, чем рыбалка, в том числе подледная, чтобы не стать жертвой постоянных стрессов, для себя не нашел. Именно на рыбалку, загрузив свой охотничий рюкзак соответствующим оборудованием, он и отправился в ближайшие выходные, на давно освоенное им подмосковное озерцо. Отправился Иван Кириллович на сей раз на электричке, поскольку его старенький «Москвич» в очередной раз стоял на ремонте. И за пять минут до того, как нужную ему электричку подали к перрону, в густой субботней толпе на платформе он неожиданно увидел не кого-нибудь, а того самого Леонида Жарова, которого неделю назад собственноручно препроводил в КПЗ… Разумеется, рыбалка была тут же забыта, а спустя два часа оба — и Никитин, и Жаров — уже находились в отделении милиции, где и трудился в качестве дознавателя Иван Кириллович. Поначалу не поверивший ни единому слову убийцы, утверждавшему, что «выпустила его сама следовательша», а потом не поверивший и собственным глазам, когда тем была предъявлена Никитину подписка о невыезде, подписанная Мокрушиной…

Никитин оказался честным служакой: вместо того чтобы плюнуть на все и продолжить путь к заветному озерцу, он с помощью дежурных оперов, судя по всему не слишком разборчивых в средствах, расколол Жарова за полчаса и рассказанную им историю не только запротоколировал, но и, как положено, записал на пленку.

И протокол, и пленка лежали сейчас перед Александром Борисовичем: он прекрасно помнил их содержание, оттого и хмурился… Анна Мокрушина не производила впечатление человека, способного на служебное преступление, тем не менее она его совершила… Непреодолимым, видимо, искусом оказалась для нее квартира Жаровых, в которой после гибели матери сыночек остался единственным прописанным жильцом… Хорошая двухкомнатная квартира в Северном Бутове: ее стоимость уверенно переваливала по нынешним временам за двести тысяч долларов… В обмен за переоформление Жаровым жилища на Анну Константиновну Мокрушину она не только изменила ему меру пресечения, выпустив из-под стражи под подписку о невыезде, но и пообещала закрыть уголовное дело «за недостаточностью улик».

В вине Мокрушиной сомневаться не приходилось: на стол Володи Поремского и соответственно Турецкого дело легло как раз перед завершением преступной сделки. Подписывать документы на квартиру Анна Мокрушина явилась с оформленным на закрытие уголовным делом под мышкой, не подозревая, что все происходит уже под контролем Генпрокуратуры…

— Володя, — устало произнес Турецкий, который только сейчас, после полудня, ощутил на себе наполовину бессонную ночь в больнице. — Я не вижу пока, почему ты дело Мокрушиной отнес к разряду горящих. Давай-ка быстренько своими словами!

— Все очень просто, Сан Борисыч, — вздохнул Поремский. — Эта история какая-то одинаковая на всех витках своей спирали…

— То есть?

— А то и есть… Кто-то надавил сверху, меня буквально вынудили изменить ей меру пресечения…

— То есть как?! Кто на тебя давил, Меркулов?!

— Скорее, давили, конечно, на него… Кто — понятия не имею… Он тогда и так был вымотан делом Цезаря. Садовничего еще не поймали, только готовились, все было на нем, ты в отпуске… Словом, вызвал он меня и говорит: черт с ними, если что случится, отвечать будут сами!

— Дьявол!.. Только не говори мне, что Мокрушина слиняла!

Володя Поремский вздохнул и поглядел на шефа сочувственно:

— В тот же день, когда мера пресечения была ей изменена. Она даже домой не заехала.

Александр Борисович молча сжал губы. Володя немного понаблюдал за тем, как играют у шефа на скулах желваки, после чего решил сжалиться над ним:

— Да не волнуйся ты так, Сан Борисыч, мы ж тут тоже сложа руки не сидели! Похоже, дамочка укрывается у своего любовника, мы его уже определили… Как раз вчера. А вот наружку я организовать не успел…

— Для чего тебе наружка? В таких ситуациях организовывают визит на дом, под невинным предлогом и с хорошими ребятишками за спиной!

— Ага… Все дело в том, кто именно любовник…

— Что, тоже из наших? — уныло поинтересовался Турецкий.

— Из эмвэдэшных, да еще и в чине генерала… — Поремский назвал фамилию и добавил: — Вячеслав Иванович уже в курсе, мы с ним сегодня утром разговаривали, я еще не знал, что меня в этот Мухосранск отправляют… В общем, с наружкой будет все в порядке, и она точно нужна: не может же наша Анна Константиновна вечно сидеть у своего хахаля в четырех стенах? Наверняка он попробует помочь ей смыться, скорее всего, за рубеж…Тут мы ее и возьмем — тепленькой. То есть теперь уже не мы, а ты.

— Ладно, — вздохнул Александр Борисович, — разберемся. С Вячеславом Ивановичем я сам созвонюсь… Вот дура баба… Насколько понимаю, до исчезновения ей грозило где-то от семи до пятнадцати?

— Думаю, больше семи не дали бы…

— Зато теперь получит на полную катушку с довеском, — произнес Турецкий и, сняв с телефонного аппарата трубку, начал набирать рабочий номер Славы Грязнова.

3

Разговор с Меркуловым по поводу дела Мокрушиной ничего нового Александру Борисовичу не дал, если не считать дополнительной головной боли.

— Ты знаешь, кто мне звонил по поводу изменения ей меры пресечения, да еще в момент, когда все мы тут были на нервах из-за твоего Цезаря?! — обиженно произнес тот.

— И знать не хочу! — продолжал злиться Турецкий. — Насчет ее именитого любовника я уже в курсе… Ты сам-то хоть понимаешь, что авантюру с квартирой они задумали наверняка совместно, а это значит…

— Это значит, что уголовное дело по Мокрушиной разрастается и теперь входит в интересы Главного управления собственной безопасности МВД!

— Ага… При условии контроля со стороны Генпрокуратуры… Мы со Славой это уже обсудили и ближайшие оперативно-следственные мероприятия наметили.

— Срок расследования можем продлить, — буркнул Меркулов.

— Уже…

— Разрешаю привлечь Светлану Перову, отпуск она уже отгуляла.

— Все-то ты помнишь, — усмехнулся Турецкий. — У Светы сейчас и своих заморочек хватает! В Питере, если не забыл, разгромили буквально на днях банду скинов, — тех самых, которые намеревались сорвать саммит «большой восьмерки»… Взяли практически всех, кроме кукловода, а его следы отчетливо ведут в столицу нашей родины…

— И ты привлек к этому делу Перову?! — Теперь уже Меркулов уставился на Александра Борисовича с возмущением, несколько, как тому показалось, наигранным. — На мой взгляд, она у нас не из гениев!

— Бедная Светлана… — вздохнул Турецкий. — Ее подводит внешность…

— Что ты имеешь в виду?

— С одной стороны, блондинка, которые, как известно, умными не бывают, с точки зрения некоторых мужиков, с другой — выглядит как заправский синий чулок… На самом деле Перова умница, аккуратна до занудства: когда нужно пройти по следу, как в нашем случае, не упустит ни одной детали. Сам понимаешь, фашиствующие молодчики сейчас проблема номер один…

Меркулов задумчиво поглядел на Турецкого и, прежде чем заговорить, немного поколебался. — Вот она, столь любимая нашими демократами свобода! Какой только швали не всплыло!.. Нет, ты только подумай: фашисты в стране, победившей фашизм!..

— Господь с тобой, Костя! — Александр Борисович возмущенно уставился на шефа. — При чем тут свобода-то?! Нет, конечно, вполне можно сказать, например, что молоко полезнее живописи… Кстати, многие сейчас наши политики именно это, по сути дела, и утверждают: мол, для России свобода чуть ли не вредна, а в качестве альтернативы указывают на любовь к Отечеству и традиционно христианским ценностям!

— Ничего похожего я не говорил, — запротестовал Меркулов, но явно задетый за живое Турецкий его не слушал.

— Идиотизм чистой воды! Я и сам за любовь к Отечеству, за почтительное отношение к религиозным ценностям и традициям, но кто сказал, что это противоречит свободе?! И вообще, сомневаться в ее ценности, тем более презирать общества, исповедующие ее как главный принцип жизни, — абсурд! И если хочешь знать, статистически — во всяком случае, на бытовом уровне — западное общество куда религиознее нашего!

— Ничего удивительного для страны, семьдесят лет провозглашавшей атеизм… — поспешно согласился Константин Дмитриевич. — Все равно не понимаю, с чего ты так завелся!

— С того! Я, Костя, сидючи по ночам у Ирки в больнице, телевизор теперь куда чаще смотрю, чем раньше… Знаешь, у скольких видных политиков сейчас проскальзывает это рассуждение? — Какое? — нахмурился Меркулов.

— Болтовня насчет того, что у нас в России платой за свободу, которую исповедует Запад, стали всеобщая распущенность, всеядность, безответственность и безволие… И тут же рядышком выдумка насчет того, что любовь к христианским и традиционным ценностям — наше главное отличие от европейцев и америкосов… На самом деле причина отнюдь не в свободе, а в том, что все последние годы… Да что там годы! Считай, последние сто лет, и не ошибешься! Целый век нас так колбасило, что даже при всем желании придерживаться означенных ценностей мы путаемся, хватаясь то за одно, то за другое! То Глинка, то Александров, то Сталин, но без Ленина, а то и вовсе Николай Второй с Андроповым…

— Ну и что предлагаешь лично ты? — прищурился Меркулов, который подобные разговоры недолюбливал.

— Просто понять, что очень глупо приписывать себе неочевидные преимущества перед Западом, а заодно и достоинства, наличие которых весьма сомнительно… Это скорее мистифицирует россиян, чем что-то объясняет! Запомнить, что традиционные ценности и свобода не могут противопоставляться, то бишь молоко не полезнее живописи… И определить наконец, что есть свобода вообще!

— Вот и определи! — разозлился запутавшийся в рассуждениях Турецкого Константин Дмитриевич.

Александр Борисович внимательно посмотрел на Меркулова и, поняв причину его раздражения, улыбнулся — Лучше я тебе на примере объясню — с этой действительно грязной книжонкой и не менее грязным фильмецом «Код да Винчи»… Против него дружно выступили как христианские иерархи, так и мусульманские лидеры… Верно?

Меркулов молча кивнул.

— На первый взгляд полная солидарность… Но все дело в деталях! Христиане призывают бойкотировать фильм, а мусульмане, между прочим так же, как и белорусский президент, его просто-напросто запретили!

— Теперь понял, — усмехнулся Меркулов. — Первые — приверженцы традиционных ценностей — свою приверженность им демонстрируют в рамках понятия «свобода», вторые — в рамках общества, исповедующего принуждение!

— И ты меня, Костя, хоть убей, но признать нас свободным обществом я отказываюсь: у нас не просто принуждение, но еще и принуждение самого примитивного, низкого уровня… который и оборачивается всплесками вседозволенности!

— Какой ты умный, Турецкий! — иронично ухмыльнулся Меркулов. — А главное — если бы не упомянутая тобой вседозволенность, вряд ли бы тебе удалось полчаса разливаться соловьем на данную тему в кабинете шефа, да еще являясь первым помощником генерального прокурора нашей, как ты утверждаешь, несвободной страны… Вот только при чем тут наши с тобой конкретные дела по той же Мокрушиной, скинам и прочим таможенникам-взяточникам, то бишь коррупционерам, понять лично мне не дано! А поскольку я твой начальник, а не наоборот, смириться с этим придется как раз тебе. В принудительном порядке!..

Александр Борисович не сумел сдержать улыбку и поглядел на своего шефа почти с нежностью:

— Все-то ты понимаешь, Костя, за то и люблю… А что за сплетни насчет генерального бродят по конторе?..

— Сплетни — они и есть сплетни, — ушел, насупившись, от ответа Меркулов. — Жизнь, как говорится, и покажет, и накажет… Саня, насчет дела Мокрушиной с ее генералом я все понял, свою невольную вину готов признать, а все твои действия одобряю заранее… Времени совсем нет, пожалей старика!

— Смотри-ка ты, взмолился… Ладно, Костя, у меня еще одна мелочь к тебе: я все это время хотел бы уходить из конторы пораньше…

— Что, неважные у Иринки дела? — Меркулов сочувственно поглядел на друга. — Конечно, какие проблемы…

— Для Ирины сейчас, по словам врачей, главное — спокойствие. А она, наоборот, стала нервная и даже суеверная… Представляешь, сегодня утром я брился у нее в палате, поскольку служебный туалет был заперт, а общий у них на этаже исключительно женский…

— Как же ты… — начал было Константин Дмитриевич и, не закончив, фыркнул.

— «Как», «как»… В шесть утра еще открыт был, вот как! А когда я бриться пошел — уже заперт, а кто унес ключ, медсестра не знала… Я не об этом! Ну побрился я перед маленьким карманным зеркальцем, да и хрен бы с ним. Но меня угораздило его выронить, стекло, понимаешь, треснуло… А с Иркой, которая отродясь не была суеверной, чуть ли не истерика!..

— Даже я знаю, — заметил Меркулов, — что разбить зеркало — очень дурная примета. Все в нее верят, в том числе несуеверные…

— Глупости! Боятся разбитых зеркал! А у меня оно только треснуло слегка…

— Слушай, Сань, по моим наблюдениям, у тебя у самого скоро истерики начнутся, — покачал головой Константин Дмитриевич. — Наверняка ведь ты в этой лечебнице спишь вполглаза… Переутомление тебе гарантировано, а ты и так когда в последний раз отдыхал?.. Неужели на твою Ирину так повлияла беременность, что она этого не понимает?

— Во-первых, понимать в такой ситуации должен я, а не она. Во-вторых… Словом, я наврал ей, что на данном этапе занимаюсь не следственными делами, а общественными поручениями… Учти это, Костя, на всякий случай! Вдруг позвонит тебе, чтобы проверить, а меня нет на месте?.. Сейчас мне, например, на таможню надо ехать вместе со спецназовцами, у них очередной финал очередной операции на очередной таможне… Должен был от нас присутствовать Поремский, но он, если ты не забыл, отправлен в командировку в Коксанск.

— И она тебе что, поверила?.. — удивился Меркулов. — Надо же, оказывается, беременность действительно на мозги влияет?

— Так в том-то и дело, что я не знаю, по ней не поймешь, поверила или нет: перепроверить вполне может, причем наверняка через тебя! — И что я ей должен сказать?

— Что я вместе с Вячеславом занят сбором средств и покупкой подарков для детского дома! Славку я уже предупредил и проинструктировал!..

Константин Дмитриевич расхохотался:

— Тоже мне два общественника!.. Ты хоть в курсе, что твой Слава сбросил сию вполне реальную обязанность на племянника?.. Вот Денис сейчас точно мотается насчет подарков детям — в отличие от дядюшки… Не забудь, пожалуйста, и его проинструктировать!..

— Хорошо, что ты сказал, — совершенно серьезно всполошился Александр Борисович. — Все, я пошел, позвоню ему от себя… Так ты не забудешь, Костя?..

— Не забуду! С какой стати?.. Провалов в памяти у меня пока что нет… Иди уж, конспиратор хренов, любимец детей и беременных женщин!..

На таможне они управились на удивление быстро, тем более что операцию начали еще до их с Грязновым-старшим прибытия на место. Вячеслав Иванович отправился вместе с Турецким исключительно по собственной инициативе: из чувства солидарности и потому что соскучился по своему другу, пропадавшему все это время у жены в больнице.

— Если хочешь, — предложил Александр Борисович, заводя свой «Пежо», — поехали вместе к Иринке, она будет рада. Скучает там, бедненькая, целыми днями. — Куда, в роддом?! — немедленно испугался Вячеслав Иванович. — Там же это… рожают!..

Его испуг выглядел настолько забавно, что Турецкому понадобилось не меньше минуты, чтобы отсмеяться и лишь потом тронуть машину с места.

— Слушай, ну что ты, ей-богу, как маленький? Взрослый мужик… В Иришкином отделении никто, к счастью, пока не рожает, наоборот, все стараются этот момент оттянуть!

— Не, Сань, хоть убей, не поеду… Я, может, потому и не женился, что с этими самыми делами — ну там животы и все остальное… Ну ты меня понял… Словом, чтобы не сталкиваться!.. Смотрю на тебя и понимаю, что был прав: за любимую женщину всегда страшно, ты вон сам на себя сейчас непохож!

— Зато семья, зато дети! Знаешь, как это здорово — сразу две девчонки?.. А ты у нас так бобылем и помрешь?.. Смотри, еще не поздно, Слава… Думаешь, не знаю, как твоя Лида спит и видит, как тебя наконец окрутить?..

— Да ну тебя! Ты еще мне насчет одинокой старости песню заведи…

— А что? Вполне даже имеющая право на существование песня!

— У каждого, Саня, своя судьба, — вздохнул Грязнов-старший. — Ты думаешь, я просто так все время про отставку упоминаю? Устал я… А это и есть старость…

— Брось!

— И ничего плохого в этом нет, поскольку у каждого возраста своя прелесть и свои радости. — И в чем же ты видишь эти радости? — улыбнулся Турецкий.

— Смеяться не будешь?

— Ни за что!

— Друг у меня есть один, с детства еще остался, ты его не знаешь: когда мы познакомились, он уже с полгода как в Сибирь мотанул, в заповедник…

— В Сибирь? — Турецкий даже сбросил скорость от удивления, догадываясь, что услышит дальше.

— Нечего удивляться… Мы с ним об этом когда-то вместе мечтали!.. Но он, в отличие от меня, свою мечту претворил в действительность. И ни разу в жизни об этом, между прочим, не пожалел!.. Вот уйду в отставку — и к нему… Место для меня там всегда найдется.

— Надеюсь, ты это не всерьез? — хмуро поинтересовался Александр Борисович. — Тем более что об отставке всерьез, чего доброго, из нас двоих думать придется не тебе, а мне… Только Ирке не говори, если вдруг позвонит!

— Я что, похож на дурака? Конечно, не скажу… Ты имеешь в виду слухи насчет отставки генерального?

— Если это не просто слухи, новый шеф наверняка начнет менять всю команду… Помощников и зама — в первую очередь.

— Что твой друг Меркулов говорит по этому поводу?

— В том-то и дело, что ничего. Зато очень заметно нервничает при малейшем приближении к данной теме. Некоторое время они молчали, паузу нарушил мобильный телефон Александра Борисовича. Глянув на определитель, он вновь слегка притормозил и поспешно включил связь:

— Уже еду, Иришка, у тебя все в порядке? — И, послушав некоторое время, улыбнулся: — Хочешь со Славкой поговорить? Он как раз рядом, едем с этих… с закупок… Что купили?..

Округлив глаза, Турецкий уставился на Вячеслава Ивановича и тихо прошипел:

— Славка, быстро, что мы купили?..

Генерал растерянно приоткрыл рот, потом быстро завертел по сторонам головой и внезапно, наткнувшись взглядом на какую-то витрину, обрадованно закивал головой:

— Кукол купили, этих… Барби! И… И машинки!..

— Кукол Барби, — отрапортовал Турецкий, — и машинки… Об остальном я решил посоветоваться с тобой!.. Сколько денег?.. Кажется, тысячи три, нам все не дали, касса у Кости… Приеду — поговорим, Иришка, а то, кажется, наша пробка с места двинулась!..

С облегчением отключив мобильный, он покосился на друга, едва сдерживающего смех.

— Почему именно Барби? — сердито поинтересовался у него Александр Борисович. — Ирка говорит, что девочкам с ними играть вредно, в моральном отношении…

— Ну извини… — Генерал развел руками. — Я по части брехни на ходу несилен: увидел в витрине манекены и вспомнил этих кукол… А машинки сами на ум пришли… Заранее надо было думать! Или Дениске позвонить: он-то, в отличие от нас, действительно с этими подарками сейчас мается! Вместе со своей секретаршей, правда, на пару ездят… А что, Ирина не захотела со мной поговорить?

— Она тебе привет передала! А поговорить не могла, к ней как раз медсестра пришла с уколом… Так едешь со мной или нет?

— Я, пожалуй, лучше к Лиде… Останови-ка, Сань, рядом с метро, как раз ее ветка!

— Ты к ней всегда на метро ездишь?.. — ехидно посмотрел на друга Александр Борисович.

— Не на служебной же машине мне к ней кататься?.. И так про меня черт-те что болтают, твой Меркулов чуть ли не в профессиональные донжуаны записал… Все, тормози!

Турецкий съехал на обочину возле подземного перехода, ведущего к метро, и попрощался с Грязновым-старшим. Но отъезжать не спешил, задумчиво глядя другу вслед. Потом, словно спохватившись, перегнулся через переднее пассажирское сиденье и, приоткрыв дверцу, высунулся наружу:

— Слав, погоди!

Вячеслав Иванович, слегка вздрогнув, обернулся:

— Ты чего?

— Насчет заповедника ты что, всерьез?..

— Серьезнее не бывает! — Грязнов-старший махнул ему рукой и торопливо зашагал к переходу.

Дождавшись, когда грузная фигура генерала скроется с глаз, Александр Борисович покачал головой, вздохнул и лишь после этого тронул «Пежо» с места. На душе у него почему-то сделалось тоскливо и неспокойно. Возможно, как обычно в последнее время, из-за Ирины, а возможно, из-за подозрения, что его старый друг Славка и впрямь не шутит… Или потому, что тот не поехал с ним к Ирине?

В то, что его друг до такой степени боится роддомов, как он только что утверждал, Турецкий не верил: скорее всего, не желает видеть его жену в «разобранном» состоянии… Александр Борисович улыбнулся, припомнив, как всего полтора месяца назад, после того как Ирина по его просьбе прошла преддипломную практику у Славы в департаменте, Грязнов-старший восторгался ее умом и проницательностью. Словом, профессионализмом! Именно благодаря ей он убедился, насколько большую роль может сыграть в процессе следствия психолог-юрист.

И, совершенно позабыв, как еще недавно подтрунивал над Александром Борисовичем по этому поводу, заявил буквально следующее:

— Знаешь, Сань, если бы у меня было в департаменте место и при этом выбор, кого взять — тебя или ее, честное слово, я выбрал бы Ирину!.. Надеюсь, тебя это не обидело?

Турецкий и не подумал обижаться, поскольку отлично знал, что именно его жена помогла раскрыть дело, которым в тот момент занимался уже то ли второй, то ли третий следователь и которое так и напрашивалось в «висяки».

Александр Борисович очень удивился бы, узнай он, что и Ирина Генриховна почти все то время, которое он потратил на дорогу к ней, размышляла о том же самом — вспоминая в обществе Кати свою практику у Грязнова… То, что именно Катя и спровоцировала ее на этот разговор, Ирина не заметила. Так же как не сообразила, что у подруги имелась в данной связи своя собственная цель.

МАЙЯ

Майя спала спокойно, крепко и без сновидений, а проснулась в одно мгновение и сразу с ощущением бодрости, что бывало с ней редко. Дядя Юра сидел рядом, словно и вовсе все это время не двигался с места, оберегая ее сон. Хотя вряд ли это было так, времени прошло много, потому что за окнами уже стояла ночь, комнату теперь освещало не солнце, а небольшая настольная лампа, стоявшая на журнальном столике.

— Ну как, отдохнула? — Он улыбнулся и поднялся с места, подошел к окну и, дернув за шнур, свисавший с карниза, опустил жалюзи, которые Майя только что разглядела. — Сейчас попьем чайку и будем репетировать, — сказал дядя Юра. — Ты готова?

— Конечно! — Майя немного охрипла со сна и, откашлявшись, живо вскочила с кушетки. — Я не хочу чаю, я сыта, давайте лучше сразу репетировать!

— На сей раз, — улыбнулся он, — это действительно будет чай, с конфетами и с замечательными восточными сладостями: ты таких никогда не пробовала!

Сладкое она любила и, немного поколебавшись, согласилась, хотя на самом деле девушке не терпелось заняться главным делом, преодолев наконец последнее препятствие на их с мамой пути. А потом раз и навсегда забыть о свалившихся на них бедах. Дядя Юра улыбнулся:

— Ты способная и умная девочка, у тебя все получится, и много времени нам не понадобится. Скоро все будет позади!

Она кивнула и направилась вслед за ним на кухню, где, оказывается, уже был накрыт чайный стол, посередине которого стояла коробка конфет, заставившая Майю слегка вздрогнуть: это были любимые мамины конфеты… И, как выяснилось со временем, Крысины тоже…

Она на мгновение замерла посреди кухни, а дядя Юра этого словно и не заметил, спокойно занявшись вскипевшим чайником и начав какие-то сложные манипуляции с заваркой.

В пятнадцать с половиной лет хранить тайну очень трудно. Однако Майя отлично понимала, что, раскрой она мамочке секрет отцовских «командировок», и вся их спокойная, налаженная жизнь превратится в настоящий ад… Но и оставлять все как есть тоже было нельзя.

В тот день она долго бродила по улицам, не замечая, что ноги сами несут ее в сторону дома, и хотя от него до Ботаники было целых три троллейбусных остановки, преодолела она их как-то неожиданно быстро. И когда поняла, что находится буквально в трех шагах от своего подъезда, испугалась: Майя никогда и ничего до сих пор не скрывала от мамы, а теперь… Мамуля умница и наверняка сразу поймет: что-то случилось. Поймет, едва глянув на дочкино лицо. И, конечно, учинит ей настоящий допрос, как отцу после его очередной «командировки»…

Девушка замерла на месте, вспомнив про эти «допросы», на которые он так сердился: а вдруг… вдруг мамочка на самом деле что-то знает или по крайней мере догадывается?.. А от нее просто-напросто скрывает?.. Вдруг она знает про Крысу?!

Майя испуганно огляделась — никто, слава богу, не обращал на нее внимания — и бросилась прочь от подъезда, в глубь двора. За детской площадкой росли деревья и густые, высокие кусты, там, в укромном месте, стояла скамейка, давно уже облюбованная влюбленными парочками по ночам и местными бомжами по утрам. Но сейчас был разгар дня — и скамейка, как и предполагала девушка, пустовала. Ей нужно было посидеть в тишине и хорошенько подумать, по дороге домой сделать это она не успела от потрясения перед своим ужасным открытием. По крайней мере понять, насколько оно серьезно…

Конечно, о том, что существует любовь, измена и ревность, Майя знала. Она и сама влюблялась дважды — и оба раза безответно. Во второй раз — совсем недавно и, как считала тогда сама, навсегда… А он предпочел ей другую девчонку, которую она тогда возненавидела почти так же сильно, как ненавидела сейчас Крысу… Если бы не мама, которой она о себе всегда и все рассказывала, Майя наверняка бы как-нибудь отомстила своей сопернице. Но мамуля ее остановила, они тогда с ней чуть ли не сутками разговаривали — до тех пор пока Майины слезы наконец не высохли, а ненависть, злость и обида не растаяли почти до конца… Сейчас ей даже смешно вспоминать, как она думала, будто влюблена на всю жизнь в этого сопляка, к тому же рыжего… Может, и у папы это с Крысой также пройдет?.. В любовных романах она не раз и не два читала, что у мужчин так бывает, называется это «увлечение». Еще секс… А любовь для них — это совсем другое.

Девушка путалась в своих мыслях и соображениях, терялась в собственных ощущениях, потому что привыкла за свою недолгую жизнь все обсуждать с мамой, находить верные решения с ее помощью. И вот впервые она не могла это сделать и даже понять себя оказалось трудно: единственное, в чем Майя была уверена, — в своей жгучей ненависти к Крысе…

В реальной жизни Крысу звали Любовью Сипуновой, и, если уж совсем честно, на крысу она на самом деле не походила. Если мамочка была блондинкой, то Сипунова — ее полной противоположностью: темноволосая, темноглазая, с физиономией, похожей на мордочку лисенка, с насмешливо вздернутым носиком. Еще мамочке было тридцать шесть лет, а отцовской секретарше лет на десять меньше, во всяком случае на вид. Мамочка одевалась на рынке, а эта тварь, которую Майя прежде видела не больше десятка раз, носила дорогущие фирменные костюмы с юбками, едва прикрывавшими задницу.

И как Майя ни была потрясена в тот момент, когда отец вел эту гадину к машине, она запомнила: на его поцелуй секретарша среагировала так, словно делала своему шефу немыслимое одолжение, а мамочка от малейшей ласки отца расцветала, словно лесная незабудка, и кидалась ему на шею. И после этого уже он выглядел так, словно делал ей одолжение, позволяя себя обнимать…

Девушка просидела на скамейке около часа, пока не поняла, что мама наверняка уже о ней беспокоится, нужно идти домой. Единственное, что она решила, — ни в коем случае пока не рассказывать ей о своем ужасном открытии, может быть, повезет, и мамочка не заметит, что дочь от нее что-то скрывает. И, уже поднимаясь по лестнице, приняла еще одно решение, от которого на душе и правда немного полегчало: последить за Крысой и за отцом, чтобы понять, «увлечение» это у него или самое настоящее предательство мамулечки… Вот завтра же и начнет слежку за этой поганкой. Все равно идти в школу без толку, вместо того чтобы слушать учителей, она будет думать о своем!

Поняв, что есть уважительная причина, для того чтобы оттянуть главное решение — говорить или нет маме про отца и Крысу, — Майя ускорила шаг, почти уверенная в том, что сумеет не выдать себя хотя бы с порога.

Ей тогда здорово повезло: к маме зашла самая болтливая из их соседок, и они как раз в момент ее возвращения пили чай на кухне, что-то обсуждали и смеялись. Говорили о чем-то, что интересовало обеих, потому что мама едва взглянула на Майю, когда та вошла на кухню, и даже не спросила, почему та задержалась, похоже, и вовсе не заметила. У девушки образовалось время, чтобы взять себя в руки и успокоиться, а главное — сразу после того как пообедала, по-прежнему в обществе не только мамочки, но и соседки, возможность скрыться в своей комнате под незатейливым предлогом: мол, много задали по литературе — и обдумать свои завтрашние действия.

Первая слежка вышла глупая и бесполезная, хотя Майе тогда казалось, что продумала она все как надо.

С утра пораньше она отправилась прямиком на отцовскую фирму. Она и раньше бывала здесь несколько раз и ориентировалась неплохо: длинный барак — это и был единственный, правда, очень большой упаковочный цех — можно было пройти весь насквозь изнутри, чтобы попасть в контору. А можно было обойти и попасть туда с «красного» входа, над которым висела длинная вывеска «Колычев и K°» без каких бы то ни было пояснений. Те, кому надо, и так знали, что здесь можно заказать любую тару, а потенциальных клиентов отец отыскивал сам. Никакой «компани», разумеется, и в помине не было, если не считать Крысу. Но то, что отец еще год назад сделал ее своим равноправным партнером, Майя узнала позже.

А тогда она не стала заходить в цех, предпочла его обойти, решив появиться перед «гадиной», как и положено дочери хозяина, с парадного входа.

Сипунова, как девушка и предполагала, увидев ее, удивилась и даже едва не выронила зеркальце, перед которым в момент прихода Майи красила свою рожу.

— Майя?.. — Она, кажется, даже немного растерялась и тут же нахмурилась.

— Майя Игоревна! — холодно поправила ее девушка. Крыса нахмурилась еще больше и убрала зеркальце и тушь в ящик стола.

— Игорь Викторович в отъезде, разве ты не в курсе?

— Разумеется, в курсе. — Майя поглядела прямо в глаза Сипуновой с нескрываемой ненавистью. — Я не «ты», а «вы»… Отец забыл оставить мне денег на карман. Поэтому я заехала перед школой сюда!

— Денег? — Крыса выдержала взгляд девушки, немного покраснев. — Но при чем здесь я?

— Не сомневаюсь, что у вас есть ключи от отцовского сейфа. — Все, что она собиралась сказать, Майя продумала еще накануне и ночью, потому что ей так и не удалось заснуть. — Я знаю, что он держит здесь наличные!

Она это действительно знала, так как не раз слышала, что мама увещевала отца, убеждая не держать скапливавшийся к концу каждого месяца «черный нал» в рабочем сейфе, уж лучше дома… Ведь в любой момент могли нагрянуть налоговики, и что он тогда им скажет? Отец только смеялся, отмахиваясь:

— Да что угодно! Хозяин — барин, храню тут личные сбережения, решил, мол, сегодня после работы мебельный гарнитур купить… Или два: спальный и кухонный!.. Да и какие там деньги? Так, гроши…

Однако, как выяснилось, голыми руками Сипунову взять было трудно! Злобно усмехнувшись, она тоже посмотрела на Майю с ненавистью и заявила, что, во-первых, ни о каких деньгах в сейфе она знать не знает. Во-вторых, если бы они действительно там были, Майя их все равно от нее не получит без разрешения Игоря Викторовича. Было и в-третьих… Крыса оказалась проницательнее, чем можно было предположить, и она поняла, что на самом деле дочь ее любовника заявилась вовсе не за какими-то там карманными деньгами. Что она знает про ее отношения с хозяином… Потому что сказала эта дрянь буквально следующее:

— Игорь наверняка мне сегодня позвонит, я спрошу… А сейчас, прошу прощения, мне некогда, до свидания!..

Она назвала отца не Игорем Викторовичем, а Игорем, словно нарочно подчеркнув их «особые» отношения, насчет непременного его звонка тоже сказала нарочно, чтобы унизить Майю, а главное — мамочку!

Самое ужасное, девушка не нашлась что ответить и, круто развернувшись, выскочила из конторы как ошпаренная, запомнив последнее, что там увидела: насмешливую и торжествующую ухмылку Крысы… Щеки Майи пылали от пережитого унижения, сердце почти разрывалось от ненависти и колотилось где-то в гортани. «Я убью ее!.. — прошептала девушка, на мгновение замерев на крыльце. — Я ее убью!..»

Теперь слежка за секретаршей приобретала дополнительный смысл. Майя не сомневалась в том, что отец прячется у Крысы дома, значит, надо узнать, где эта гадина живет. Оглядевшись, она с немалым облегчением обнаружила маленькое кафе-стекляшку — напротив входа в контору. У нее хватило ума не пойти туда сразу: наверняка Крыса подглядывает за ней из окон!

Стараясь двигаться как можно спокойнее и медленнее, Майя зашагала в сторону ближайшей автобусной остановки. Потом она еще какое-то время плутала по прилегающим улицам и переулкам, едва не заблудилась, поскольку этот окраинный райончик был ей незнаком. Наконец снова вышла к кафе и поспешно туда проскользнула.

Заведение, к Майиному удивлению, оказалось довольно популярным. Почти все столики не слишком опрятного вида были заняты, хотя место возле окна, из которого просматривался вход в контору, нашлось. Чуть позже она сообразила, откуда берутся посетители: в кафе наверняка ходят перекусить отцовские рабочие и еще кто-нибудь из соседних фирм — таких же маленьких и убогих: их здесь, если верить попадавшимся на глаза вывескам, немало. А кафе на весь райончик, насколько сумела заметить Майя, одно. Мало кто рискнет открывать ресторан или забегаловку на таком небойком месте, разве что пивнуху какую-нибудь для местных алкашей… К тому же, как выяснилось, кормили здесь совсем неплохо.

Девушка понимала, что ждать ей, скорее всего, придется долго — до самого вечера, конечно, если эта тварь не воспользуется блатом и не ускользнет раньше… А есть ей хотелось, потому что к завтраку она сегодня, после бессонной ночи, едва притронулась. Майя надеялась, что обслуга не обратит на нее особого внимания, а людей в кафе не убавится. Ведь впереди еще обеденный перерыв!

Но тот день был явно не ее. Поесть и то толком не успела, когда, подняв глаза и глянув в сторону отцовской конторы, увидела Крысу. И не одну: у крыльца неторопливо парковалась отцовская машина… То есть их машина!..

Майя замерла, так и не успев донести вилку до рта. Сипунова, спокойно улыбаясь, стояла на крыльце конторы в очередном мини-костюмчике, дополненном теперь висевшей через плечо сумкой, уперев одну руку в изогнутое бедро, словно продавала себя на панели, а второй небрежно поправляя волосы…

Машина замерла у крыльца, и тут же из-за водительской дверцы выскочил отец. Он обогнул капот и открыл перед Крысой вторую дверцу… Никогда Майя не видела его таким… таким униженно-суетливым, никогда!.. Господи, да они, похоже, особо и не скрываются… Конечно, никакой вероятности, что здесь появится мамуля и увидит их, нет, но есть же ведь и другие люди!.. В том числе и те, которые знают их с мамой, бывали у них в гостях…

Есть ей больше не хотелось. В горле встал громадный, горький, как микстура, ком — она сейчас не могла бы проглотить ни кусочка. Майя, не шевельнувшись, пронаблюдала весь процесс водворения Крысы в машину, потом, после того как «Москвич» развернулся и уехал в сторону центра, еще какое-то время сидела не двигаясь, забыв про еду. Она думала о том, что весь ее план со слежкой надо менять, придумывать заново, потому что она и представить не могла, что во время отцовской «командировки» тот будет возить Крысу на машине… Значит, и проследить, где живет… то есть живут в данный момент они оба, Майя может, только раздобыв вторую машину. К тому же водить она не умеет… Да и кто пустит за руль девчонку, которой еще нет шестнадцати?!

Она наконец оторвалась от созерцания пустой, пыльной улицы, безразлично глянула на стоявшую перед ней тарелку и поднялась из-за стола. Ей предстояло придумать, что делать, причем придумать так умно и хитро, чтобы больше никаких проколов не было. Чтобы не ощущать, как сейчас, всю глубину своей наивности наподобие бетонной плиты, уложенной кем-то на ее хрупкие плечи…

— Я убью эту тварь!.. Непременно убью!.. — еще раз прошептала Майя в то утро, бредя по незнакомой, пыльной улице.

Но для того, чтобы если и не убить, то хотя бы проучить эту дрянь, действительно требовалось для начала хотя бы узнать, где та проживает. Тем более что Майя слышала, как однажды в разговоре с мамой отец упомянул о своей секретарше, будто «бедная девушка» вынуждена снимать в Москве жилье, поскольку приехала в столицу из какого-то захолустья, где ей, с точки зрения папаши, разумеется, «было не место»… Иными словами, адресный стол или что там в таких случаях может помочь, для Майи в данной ситуации был абсолютно бесполезен.

Она не спала тогда всю ночь, и в итоге решилась… Для девочки не было секретом, что многие ее одноклассницы успели расстаться с девственностью давным-давно — несмотря на нежный возраст. Сама она относилась к такого рода вопросам с легким презрением: мальчики ее, после того как не повезло с первой влюбленностью, принципиально не интересовали. Особенно «не интересовал» ее один из них, Петька Жухов, длинный и на взгляд Майи омерзительный парень лет двадцати трех, живший в одном с ней доме и, к сожалению, даже в одном подъезде.

Девушку просто бесило его не в меру пристальное внимание к ее персоне, периодические попытки этого хмыря пригласить ее на дискотеку или в ночной клуб, произносимые с отвратительной, сальной усмешкой.

Однако, после того как слежка за Крысой завершилась унижением и полным провалом, Петька оказался единственным, чье имя пришло Майе в голову… Исключительно потому, что у этого хмыря имелась собственная машина — слегка поношенная, но тем не менее иномарка: «БМВ» примерно пяти-семилетней давности. О последнем обстоятельстве девочка слышала от отца, завидовавшего всем, кто обладал большими, чем у него самого, возможностями. От него, а также от ушлых бабок-соседок Майя слышала еще и о том, что деньжата, которые у Жухова всегда водились, — «от бандюков», у которых Петька бегает в шестерках… Думать об этом было противно, но никакого другого выхода она не видела, решив обратиться к Жухову, а потом, если получится, продинамить этого козла…

Продинамить не получилось. Слежка за Крысой и предателем-отцом затянулась надолго, так надолго, что Майе пришлось звонить мамочке и лгать, что они с одноклассниками отправились в театр… Ложь случайной не была, потому что в театр отправился отец с Крысой, и лишь после этого они поехали к ней… Теперь Майя знала, где именно, в каком доме и даже подъезде прячется папаша, узнать номер квартиры было просто — стоило посидеть возле подъезда с местными старушками, которые тут тоже наверняка имелись. Но эту акцию девочка отложила на утро.

А потом… Потом, когда они, уже глубокой ночью, въехали в их собственный двор, Жухов отогнал машину в самый темный угол, за гаражи, и молча, с остервенением голодного зверя, дорвавшегося до куска мяса, повалил Майю на пропахшее какой-то дрянью сиденье и грубо изнасиловал, причинив ей какую-то просто адскую боль… Ах, если бы ей тогда, в тот вечер, удалось скрыть свое потрясение от того, ради чего, оказывается, мужики и становятся предателями, от мамочки… Если бы удалось!..

— Не спи, замерзнешь! — пошутил дядя Юра, прерывая Майины воспоминания, и подтолкнул ее к столу.

Девушка улыбнулась и подумала, до чего же странная штука время: за какие-то считаные секунды она заново пережила чуть ли не целые сутки — первые после своего открытия… Мало того, с тех пор прошел всего-то год, а ей уже кажется, что позади целая жизнь, долгая и трудная…

Гостеприимный хозяин, казалось, так ничего и не заметил, добродушно пододвинул Майе коробочку с каким-то белесым желе:

— Попробуй, девочка, это настоящий рахат-лукум, не та подделка, которую продают в магазинах!

Лакомство оказалось вкусным, Майя улыбнулась и кивнула:

— Здорово как… Правда круто!.. Дядя Юра, а вы уверены, что у меня получится?.. — Конечно! Все очень просто, сейчас сама в этом убедишься…

— В первый раз тоже все казалось просто, — вздохнула Майя. — А получилось совсем не то, что нужно. Все наоборот!

— Ты забываешь, — мягко произнес он, — что тогда от мамы ты все скрыла, меня тоже не было рядом. Ты была одна, вот и не получилось… Теперь все по-другому!

— Думаете, у меня теперь хватит ума?

— Уверен, — кивнул дядя Юра. — Ты самая умная и понятливая девушка из всех, кто… кому я помогал. У тебя все получится!

— Мама тоже так думает, — согласилась Майя, и на душе у нее как-то полегчало. Тем более что рахатлукум оказался действительно на удивление вкусным! А она всегда так любила сладкое… Так же как ее мамочка… И так же как любила и продолжает любить его проклятая Крыса!

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ

1

Дело, над которым так успешно потрудилась Ирина Генриховна Турецкая под непосредственным руководством Грязнова-старшего, к тому моменту, как она за него принялась, действительно выглядело стопроцентным «тухляком». Восемь месяцев расследования убийства тренера известного в Москве и России футбольного клуба, не дали ни одной сколько-нибудь существенной ниточки. То есть поначалу-то ниточек было много: убийство произошло на одной из южных тренировочных баз, куда команда выехала на отдых, причем даже не в полном составе. Шестеро футболистов, среди которых был наиболее перспективный из игроков, и, по мнению профессионалов, поистине гениальный форвард. Двое тренеров, включая убитого, который как раз и был помощником основного, реально натаскивающего команду. Несмотря на достаточно высокую популярность у болельщиков, если судить по результатам последних матчей, дела у ребят шли неважно, появились даже весьма существенные шансы вылететь из первой лиги… Вместе с ними на базе находились также врач, две медсестры и массажист. Ну и местная обслуга, сбрасывать которую со счетов тоже никто не собирался.

Таким образом круг подозреваемых оказался естественным образом ограниченным. База находилась в горах, имелась серьезная охрана, проникновение убийцы на ее территорию извне выглядело весьма проблематичным, а в процессе следствия его и вовсе отмели.

Словом, ни на какой «висяк» дело на первый взгляд не тянуло. Тело тренера, Юрия Леонидовича Сугубова, обнаружил около десяти утра как раз упомянутый юный форвард — Тимофей Краев, которого в команде все звали просто Тимка. По его словам и по словам остальных, Краева и убитого связывали довольно тесные дружеские отношения. Сугубов особо опекал Тимофея и частенько в отсутствие «старшого», когда тренировки проводил он, гонял Краева еще и отдельно от других — индивидуально, как выразился кто-то из игроков, «вкладывал в него всю душу». Парень это ценил и во время редких периодов отдыха частенько забредал по вечерам к своему опекуну просто так, поговорить о жизни… Это уже определение, принадлежащее как раз Краеву.

Но вечером накануне убийства все было не так, как обычно: дело в том, что незадолго до этого Тимофей познакомился с девушкой, одной из своих фанаток, и влюбился по уши. В итоге, хотя такие вещи отнюдь не приветствовались, дал ей адрес базы, и девчонка рванула на юг вслед за возлюбленным… Настя Девяткина сняла маленькую комнатушку в поселке для обслуги рядом с базой — как раз у одной из медсестер, единственной жившей тут постоянно. Пятидесятитрехлетняя Ирина Германовна Матюшина, бывшая москвичка, поселилась здесь двадцать лет назад, как выразилась она сама, «по состоянию здоровья». Когда ее, женщину грузную и рыхлую, настигла тяжелая форма астмы, доктора порекомендовали в первую очередь сменить климат, что она и сделала. За прошедшие годы у нее появился и свой собственный, пусть и маленький, домик на две комнаты с кухней и верандой. В таких ситуациях, когда к кому-нибудь из футболистов приезжали жены или подружки, медсестра охотно сдавала жилплощадь: деньги, как известно, лишними не бывают, а москвичи всегда хорошо платили…

Где-то в районе одиннадцати вечера, по свидетельству Матюшиной, к ее квартирантке заявился кавалер. Излишним любопытством Ирина Германовна не страдала, как и придирчивостью по части нравственности. Тем более что молодые люди вели себя тихо и никак женщину не беспокоили. Вскоре после того как Тимофей появился у своей девушки, вежливо поздоровавшись с хозяйкой, столкнулся с которой на кухне, Матюшина, которая накануне мучилась бессонницей, приняла половину таблетки феназепама и улеглась спать.

Проснувшись утром, спокойно позавтракала (рабочий день у нее начинался в полдевятого утра) и собралась на базу, ходу до которой от ее дома было всего десять минут. Именно в этот момент она и увидела юношу во второй раз: Краев, по мнению медсестры, все еще заспанный, вышел из комнаты квартирантки, его подруга, видимо, осталась досыпать. При виде хозяйки он немного смутился, что не помешало ему подождать Ирину Германовну и отправиться на базу вместе с ней.

Поспели они как раз к завтраку, и Тима отправился не в свою комнату, а сразу в столовую. По его словам, он удивился, что Юрия Леонидовича еще нет, столик у них был общий. Обычно тренер никогда никуда не опаздывал. Однако особого значения этому не придал, вспомнив, что накануне Матюшин вроде бы собирался в ближайшее время съездить в город за покупками: на базу Юрий Леонидович прибыл на собственной машине, дорогом «Вольво» последней модели.

Выйдя после завтрака на прогулку, немного помотавшись по территории базы, Тимофей решил вернуться к своей подруге. Путь его лежал мимо гаража, оказавшегося распахнутым. «Вольво» тренера спокойно пребывал на своем месте… Вот тут-то паренек и почувствовал впервые тревогу. И вместе того чтобы продолжить путь, вернулся, решив заглянуть в комнату Сугубова, находившуюся на втором этаже жилого корпуса базы, рядом с его собственной.

Дверь оказалась приоткрытой, в номере царил совсем не характерный для Юрия Леонидовича беспорядок: были опрокинуты стулья, разворошена постель, сдвинута с места тумбочка. Столь же не характерно выглядел и «красовавшийся» на столе натюрморт: едва початая бутылка водки с отвинченной крышкой и тарелка с несколькими засохшими бутербродами, две рюмки, обе опрокинутые… Сам хозяин, точнее, его тело, находился на полу, между столом и дверью. Лежал он лицом вниз, в неловкой позе, вокруг головы — подтеки успевшей засохнуть и потемнеть крови, рядом — увесистый хрустальный графин производства еще советских времен, послуживший, как выяснилось, орудием убийства: затылок Сугубова был проломлен…

Смерть, как установили эксперты, наступила между тремя и пятью часами утра… Не диво, что никто из футболистов, в том числе проживавших в соседних комнатах, ничего не слышал: спали как ангелы, известно, что даже у стариков в это время период самого крепкого сна. А тут молодые, здоровые, спортивные… Что касается старшего тренера, тот и вовсе жил в другом крыле здания и утверждал, что, как и остальные, смотрел в это время третий сон. Впрочем, алиби не имелось ни у кого из них, зато было очевидно, что кто-то из мужчин лжет: ну не молоденькая же медсестричка или доктор пристукнули Сугубова?.. Во-первых, у них отсутствовала возможность хоть какого-то мотива. Во-вторых, когда обнаружилось убийство, перепуганные медики признались, что на самом деле ночевали вместе: роман был у них, несмотря на имевшуюся у доктора супругу, проживавшую в ближайшем к базе городке…

Наконец массажист. С точки зрения следствия, наиболее годившийся на роль подозреваемого. Во-первых, знаком с убитым не менее десятка лет. Во-вторых, отношения их назвать дружескими было затруднительно. В-третьих, единственный из присутствующих периодически выпивающий… А в эту ночь, точнее, утро его едва добудились уже после обнаружения трупа: накануне мужик, видимо, крепко заложил за воротник, запах перегара, по свидетельству оперативников, шел не только от гражданина Иванова Анатолия Ивановича, но и стоял в его номере… Однако никаких улик против него не нашли, экспертиза одежды также ничего не дала: ни малейшего следа крови.

Что касается охраны базы, утверждавшей, что за всю ночь они глаз не сомкнули, то второму следователю, получившему это дело, и его операм удалось-таки расколоть боявшихся потерять хорошую зарплату парней и выяснить, что оба дежурных охранника где-то с двух до четырех утра резались в карты… Оба клялись-божились, что за картишки сели как раз для того, чтобы не уснуть, играли непосредственно в своей будке, при этом мимо них «и муха бы не пролетела», поскольку за входом-выходом на базу следить не забывали, а игра так, скуки ради и вообще не всерьез…

— Ты, Иринка, — предупредил тогда Турецкую Вячеслав Иванович, после того как та в первом приближении ознакомилась с толстенной, успевшей вспухнуть от бумаг папкой, — особо на охранниках не зацикливайся. Ребята нормальные, непьющие и говорят, скорее всего, правду. За входом-выходом следить не забывали. Утверждают, что в картишки перекидывались за столом, который отделяет проходную от комнаты охраны… Да и вряд ли это сделал кто-то со стороны.

— Как еще можно проникнуть на базу? — поинтересовалась Ирина.

— Думаю, никак. Наши выезжали туда. Говорят, по периметру громадная стена с колючкой. От фанатов, которые по пятам следуют. Да нет, кто-то из своих пришил… Весь вопрос в том, кто и за что…

Ни у кого из находившихся в ту ночь на базе на одежде не нашли никаких следов крови, которая, если учесть рану тренера, обязана была бы быть. На телах ни единого следа борьбы… Словом, глухо. А главное, если не считать взаимоотношений тренера с массажистом, ни у кого сколько-нибудь просматривающихся мотивов… Да и какой тот был тренер? Так, помощник!

— Зачем же он вообще нужен был команде? — спросила Ирина Генриховна.

— Штатная единица такая есть? Есть, — пояснил Грязнов. — Кто-то же должен ее занимать! А этот мужик не всегда был таким, лет-то ему уже немало… Когда-то, лет пятнадцать назад, работал не где-нибудь — в ЦСКА, правда, тоже то ли вторым, то ли и вовсе третьим, но и по заграницам с ними ездил, не только на тренировки. А сейчас? Кому сейчас нужны пенсионеры? Тем более в спорте… Весь его опыт теперь, во-первых, чисто теоретический, во-вторых, давно устарел.

— Но ведь чему-то же он учил того же их форварда?

— Ну, судя по всему, тот и без него парнишка если и не гениальный, то талантливый — точно: вот увидишь, после нынешнего международного чемпионата, к которому он тоже сейчас готовится, его на раз-два кто-нибудь перекупит!

— Его что, взяли в сборную?

— Пока что в качестве запасного, но кому надо, тот его давно присмотрел…

— Ладно, Слава, если ты не против, поговорим через недельку, хорошо? Материалов, которые я должна просмотреть и все обдумать, уйма…

— Да на здоровье, — вздохнул генерал, ни секунды в тот момент не веривший в помощь Турецкой и согласившийся попрактиковать Ирину исключительно по просьбе Сани.

И сейчас, подъезжая к больничным корпусам, в одном из которых его ждала Ирина, Александр Борисович по-прежнему улыбался, вспоминая, чем в итоге все это обернулось. Благодаря жене дело об убийстве тренера он знал едва ли не в деталях: приходилось терпеть ее рассказы, помня, что для Иришки все это в новинку — такая «настоящая», «серьезная», точнее, работа всерьез… Восторг у начинающих просто неизбежен, попробуй остановить — оскорбится навсегда! Ну и не просто слушал, а вслушивался, несмотря на то что и у самого голова тогда была забита делами под завязку.

Чтобы проанализировать все показания фигурантов, Ирине понадобилась не одна неделя, а две с половиной. После чего она вынесла свой вердикт: во-первых, лгут охранники, причем в части, касающейся того, что со входа-выхода глаз не спускали. Во-вторых, лжет девушка форварда Анастасия Девяткина, утверждавшая, что всю ночь они с ним провели вместе. В-третьих, насквозь лживые показания дал сам Тимофей Краев. Все остальные, включая подозрительного массажиста, на вопросы следствия отвечали честно!

Несколько дней понадобилось для того, чтобы убедить Славу еще раз допросить, причем не просто допросить, но попрессовать указанных Ириной фигурантов. Особенно сопротивлялся генерал насчет Краева, можно сказать, слюной брызгал! В том числе и на неутерпевшего и вмешавшегося в ситуацию Турецкого.

— Да вы хоть понимаете, что это такое — выдернуть с подготовки к чемпионату мира пусть и второсоставного, но талантливого футболиста?! Я вам что, глава администрации президента?! И зачем? Чтобы выбить его из колеи, а не до истины докопаться? Какая там истина, если парень потерял в лице убитого старшего друга? Это все, даже его недоброжелатели и завистники, утверждают — насчет дружбы! Какой у него мотив может быть, а?..

— Какой угодно, Слава! — тоже повысил голос Турецкий. Ирина же была тогда еще на удивление спокойна и, в отличие от мужа, предложила вариант такого мотива:

— Слава, ты согласен, что в футбольной сфере крутятся подчас не просто большие, но бешеные деньги?.. — И что?

— Знаешь, я тут поинтересовалась. Клуб недавно проверяли — как раз на этот предмет: как расходуют спонсорские и государственные средства. Сам понимаешь, спонсорских больше…

— И что? — снова буркнул Грязнов.

— Ничего, все чисто… Но я вот что подумала. Из этой команды всего за полтора года уже четвертого «молодого и талантливого» как бы готовят на продажу… Трое уже играют за рубежом, а этот, по твоим же словам, наверняка будет…

— Где это ты такие подробности выяснила? — заинтересовался наконец Вячеслав Иванович.

— В клуб съездила, с ребятами поговорила. Кстати, я не заметила, что они так уж сильно горюют по этому Сугубову. И явно чего-то недоговаривают! А вот старший тренер, тот действительно о нем жалеет… И я подумала: а вдруг суммы, за которые клуб продает игроков и с отчетностью по которым все в порядке, ну официальные деньги… вдруг они только вершина айсберга?

— Хочешь сказать…

— Да. Хочу сказать, что вполне возможно: игроков продают не после чемпионатов или там серий международных игр, а до… И аванс, который может быть очень существенным, делится между участниками сделки, включая игрока, тренеров и, возможно, даже спонсоров… Я в такие тонкости не вникала. И если в этой команде подобными сделками занимался Сугубов, вот тебе и место, где нужно искать мотив: кто-то, кому показалось, что его обставили и мало дали… — Знаешь, Слав, а ведь это вариант! — снова не утерпел Турецкий. — И еще какой! А суммы там такие, что от них голова кругом идет не то что у сосунков типа этого гения, а и у богатых, взрослых мужиков с акульими зубами… Ты подумай, очень тебе советую!

— Еще одно, — завершила свои рассуждения Ирина. — Если в этом клубе проворачивались такого рода подкожные сделки с «авансами», то погибший Сугубов — очень подходящая кандидатура, чтобы ими заниматься. За рубежом бывает? Бывает, и давно, с советских времен. Значит, необходимые связи давние, крепкие, ему должны верить, коли не подводил. А иначе не понимаю, почему практически ничего не делающего тренера держат на этом месте, да еще с зарплатой дай бог каждому! В гуманизм по отношению к пенсионерам, извини, не верю… Он же за эти годы около десятка старших тренеров пересидел! И нынешний о нем действительно жалеет, — видать, надежным партнером тот был… У меня пока все! Заключение я тебе, Славик, в ближайшие два дня напишу, там все будет то же самое. И я уверена, что права, а дальше — твое дело.

…Александр Борисович припарковал свой «Пежо» на уже привычном для него месте больничной служебной стоянки и спустя пять минут объявился на пороге Ирининой палаты с пакетом заранее закупленных фруктов и соков в руках: продукты они с Екатериной тоже договорились носить по очереди. Екатерина, кстати, как раз сидела возле его жены, а Ирина, к некоторому удивлению Турецкого, пребывала в явно прекрасном расположении духа. Обычно к вечеру она, наоборот, начинала киснуть.

— Привет, девочки! — просиял Александр Борисович. — Я смотрю, вы сегодня веселенькие, что крайне радостно!

— Ой, Шурик, — оживленно прореагировала Ирина, — а мы сейчас знаешь что вспоминали? Как я практику проходила и как Славку твоего потрясла… Меня Катя еще раз попросила рассказать про арест этого футболиста молодого… Ну Краева! Помнишь?

— Такое разве забудешь? Ну и ну, а я, к твоему сведению, видимо, зателепатился: тоже сейчас по дороге сюда вспоминал… А чего это ты, Катя, вдруг заинтересовалась?

— Я детективы люблю! — фыркнула Екатерина. — А Ирка мне до сих пор толком до конца ту историю не рассказала… Ее же, когда она у Грязнова практиковалась, я ни днем, ни вечером застать не могла! — И, исподтишка подмигнув Турецкому, добавила: — На тебя за то же самое бочку катит, а сама-то… Я тогда думала, что она вообще куда-то уехала…

Это был тот самый момент, когда Александр Борисович временно простил острой на язычок Екатерине все ее прежние подколки и язвительные выпады в его адрес. Как же вовремя Иркина подружка это ввернула, а? Кто бы мог подумать!..

Однако Ирину Генриховну, в отличие от Турецкого, с помощью «женских штучек» провести было практически невозможно. Пристально глянув на мужа, она прищурилась и повернулась к подруге — Надеюсь, вы предварительно не сговаривались? Ох, Катька, ты такая же коварная, как все бабы… Специально мне напомнила, как я пропадала у Славки в департаменте, чтоб я к Турецкому со своими беспокойствами не цеплялась, да? Молчи, вижу, что специально!.. Ну да, понимаю, я стала невыносимая… И забывчивая…

— Глупости! — запротестовала Катя. — Мне правда интересно! Но то, что все вы, юристы, торчите на работе вовсе не потому, что подвергаетесь ежеминутной опасности, а потому, что вам интересно, я с тобой согласна!

— Это ты со мной согласна? — удивилась Ирина.

— Стоп-стоп, девочки! — остановил разборку Турецкий. — Насколько понимаю, Кате и правда интересно, не понимаю, чего ты, Ириш, к ней цепляешься? Катя, она тебе до какого места рассказала?

— Она мне уже целый час объясняет, каким образом вычислила этого убийцу, — обиженно буркнула та.

— А это и есть финал ее практики, — усмехнулся Александр Борисович, проходя к тумбочке и открывая ее, чтобы выгрузить свой пакет. — Остальное было уже делом следствия, деталей ни я, ни Ирка не знаем. Как уж там прессинговали или нет фигурантов, мы не в курсе, важен результат: Ирина была права на сто процентов! Вот что главное…

Он присел на край кровати и ласково погладил жену по руке, лежавшей поверх одеяла.

— Краев ночью отлучался от своей подружки, и та в итоге в этом призналась, а дальше все было уже проще: форварда раскололи на следующем же допросе… — Это я порекомендовала первой допросить девушку! — не утерпела вновь оживившаяся Ирина.

— Она! — кивнул Турецкий. — Охранников тоже малость покатали, пока те не сознались, что резались в карты за своим обеденным столом, откуда вход-выход просматривается плохо, разве что шею вытянешь как гусь…

— Ну а причина-то, причина? — перебила Катя, уже поднимаясь, чтобы сдать смену любящему мужу.

— Денежные махинации, которые проворачивал убитый и он же, с точки зрения Краева, здорово его обидевший… Махинации не совсем такие, как предположила Ирка…

— Как это — не совсем такие?! — Та даже слегка подпрыгнула на своей постели, забыв про сверхтрепетное отношение свое и окружающих к ее животу. — Ты забыл, Шурик? Это же все равно связано с продажей парня какому-то французскому клубу, с реальной суммой сделки… Ты забыл?!

— Конечно нет, ты спятила — прыгать как… как мячик?!

На физиономии ее мужа возникло выражение ужаса, а Ирина Генриховна и Катя дружно рассмеялись.

— Все, ребята, — Екатерина решительно шагнула к дверям, — я пошла, насчет мячиков это уж вы, пожалуйста, без меня… До завтра, подруга! Высплюсь и буду здесь как штык, у меня два дня подряд отгулы, так что ты, Турецкий, можешь спокойно работать на своей общественной ниве. Пока!

Дождавшись, когда Катя закроет за собой дверь палаты, они с нежностью посмотрели друг на друга, потом Александр Борисович наклонился и осторожно коснулся губами губ жены.

— Шурик, — прошептала она виновато, — тебе очень со мной сейчас тяжело, да?

— Ни капельки! — заверил он. — Мне тут даже нравится: и ты рядом, и диванчик удобный…

— Но… Но ведь у тебя, наверное, за время отпуска куча дел скопилась… Да? А теперь еще и нагрузка эта, общественная…

— Куча бумаг, а не дел! — заверил ее он. — Так что общественная нагрузка даже кстати, дает возможность прокатиться лишний раз по городу и вообще сбежать с работы… Как я люблю эту треклятую писанину, ты знаешь. А через час сидения за компьютером максимум меня в сон начинает тянуть!

Ирина рассмеялась:

— Наверное, комп тебя гипнотизирует. Я тут в одной газетенке от скуки прочла, что некоторых монитор правда гипнотизирует, особо чувствительных… Ты ведь у нас особо чувствительный?

— Только когда речь идет о моей любимой жене и дочке…

— Нинуська мне сегодня звонила, у нее все в порядке… Странно, что о ней я беспокоюсь меньше, чем о тебе, Шурик!

— А как психолог ты это не пробовала объяснить? — улыбнулся он. А Ирина задумалась, помолчала сосредоточенно и вдруг просияла:

— Знаю почему! Ой, Шурик, правда знаю… Вот слушай! Значит, так… Беременная женщина собирается рожать, собирается стать матерью… Так? — До сих пор все логично, — ухмыльнулся Александр Борисович.

— Именно! Иными словами — ждет ребенка! А какой женщине хочется воспитывать ребенка без отца?

— Опять верно, никакой!

— И что из этого следует?

— Что?

— Что муж в ее глазах приобретает особую ценность именно в данный период! Согласен?

— Какой же это дурак не согласится быть особо ценным мужем такой красавицы и умницы, как ты?!

Он обнял жену, осторожно прижавшись щекой к ее лицу, отчего она невольно ойкнула:

— Ты колючий! Опять успел обрасти… — И тут же нахмурилась, вспомнив утренний эпизод с зеркальцем.

— Извини… — Турецкий виновато потер свою действительно быстро отраставшую щетину. — Сейчас сбегаю побреюсь, если туалет опять не заперли!

Он глянул на Ирину и, поняв, о чем она подумала, покачал головой:

— Так все хорошо объясняешь, а сама каким-то глупым приметам веришь… Успокойся, Ирка, ничего со мной не случится, еще будешь на моем столетии вспоминать, какой глупышкой была!

Он подмигнул жене и, прихватив лежавшую на ее тумбочке бритву, вышел из палаты.

— Тьфу-тьфу-тьфу! — сказала ему вслед суеверная Ирина. И с внезапной, неведомо откуда объявившейся тоской уставилась в окно, за которым как-то незаметно сделалось темно. Наступила теплая майская ночь не слишком баловавшей москвичей хорошей погодой поздней весны.

2

Тишины и спокойствия, в которых они с женой провели этот вечер, хватило ровно до пяти часов утра, когда чутко спавшего на диванчике Турецкого разбудили едва слышные стоны, доносившиеся из-за приоткрытой двери Ирининой палаты… Позднее он не раз и не два мысленно благодарил Бога за то, что в ту ночь по отделению дежурил сам Зоскин, что случалось редко, исключительно в период отпусков, когда врачей не хватало.

Молниеносно вскочив и влетев в палату, Турецкий наткнулся на испуганные, округлившиеся глаза Ирины. Сидя на кровати, она слегка раскачивалась, обхватив руками живот… Моментально оценив ситуацию, Александр Борисович молча развернулся и помчался в ординаторскую, где спокойно почивал доктор — так же как и дежурная сестричка, задремавшая над книжкой на своем посту.

Спустя полтора часа, когда неожиданно начавшиеся схватки удалось остановить и Ирина Генриховна, вымотанная приступом, уснула прямо под капельницей, Семен Львович, мягко взяв Турецкого под руку, повлек его за собой из процедурной, куда тот, несмотря на робкие протесты врача, все-таки просочился. На пороге Турецкий еще раз обернулся и с жалостью посмотрел на осунувшееся, бледное лицо жены, возле которой хлопотала медсестра. — Пойдемте, Александр Борисович, ко мне, — вздохнул Зоскин. — Поверьте, вы тоже выглядите не лучшим образом, рюмочка коньячка вам просто необходима… У меня имеется армянский, пятизвездочный, хорошей выдержки и не на концентрате разведенный… Словом, настоящий! Вместо взятки благодарный муж презентовал… Пойдемте-пойдемте!

— Хотите, чтобы я на работу с запашком заявился? — слабо улыбнулся Турецкий.

— Вам можно, думаю, ваше начальство это понимает!

Коньяк оказался и правда великолепным. Большой знаток этого благородного напитка, Александр Борисович понял это с первого же глотка и от второй порции не отказался.

— Скажите, Семен Львович, — вздохнув, обратился он к доктору, — неужели мы с Ириной так вот и будем жить на бочке с порохом еще три месяца?..

Зоскин ответил не сразу, задумчиво посмотрев на Турецкого, покачал головой:

— Я лично буду счастлив, если вы, а вместе с вами и я, протянем на этой, как вы сказали, «бочке с порохом» еще месяц… Семимесячных младенцев мы выхаживаем с гарантией, правда с помощью кувез…

— С помощью… чего? — растерялся Турецкий.

— Ну это нечто вроде барокамеры для таких крошек, — улыбнулся доктор. — Знаете, у нас тут недавно вообще уникальный случай был…

— Что за случай? — На данном этапе жизни Александра Борисовича остро интересовало все хоть как-то связанное с вынашиванием младенцев: предскажи ему еще год назад кто-нибудь появление у него данной сферы интересов, «важняк», вероятно, в ответ только бы пальцем у виска покрутил…

— Вы мою коллегу и заместителя Галину Викторовну Журкину знаете? — начал доктор.

— Это такая полная, черноглазая, с громким голосом?

— Она… На некоторых производит впечатление бой-бабы и чуть ли не хамки, как раз из-за голоса: стоит Гале появиться на лестничной клетке, как во всех палатах знают: сегодня дежурит Журкина… На самом деле добрейшей души человек!

— А что за история все-таки?

— А история такая… Осенью, где-то, по-моему, уже в конце октября, некий водитель мусоровоза объезжал ближайшие дома, соответственно загружая свою машину мусором и прочими объедками… Все дома тут с мусоропроводами, а его «карета» — выпуска, наверное, года эдак семьдесят пятого, то есть открытая. Процесс выглядит так: подгоняет он свой мусоровоз к месту вывода мусоропровода, открывает камеру и ждет, пока вся дрянь ссыплется в кузов.

— Кажется, я догадываюсь, что именно ему ссыпалось вместе с мусором, — передернуло Турецкого.

— Не сомневаюсь… — мрачно подтвердил доктор. — Говорят, таких историй по Москве и по России, увы, сотни, если не тысячи… Да, Александр Борисович, именно то самое — завернутый в газеты и, как выяснилось, еще живой младенчик… Слава богу, это был последний мусоропровод, который водитель в тот объезд опорожнял. Мужик стоял рядом, внимательно следил, чтобы не перезагрузиться… Ну и углядел сверток… Остановил процесс, поскольку ему почудилось, что из свертка что-то пищит…

— Черт знает что… — пробормотал Александр Борисович, едва сдержавшись, чтобы не выругаться.

— М-да… Ну мамашу, конечно, быстро вычислили, детали мне неизвестны, но дело не в этом. Водитель помимо жилых домов и наши корпуса обслуживал, про роддом знал. И, обнаружив этот, с позволения сказать, сюрприз, кинулся как ошпаренный вместе с мальчонкой — это был мальчик — сюда… Как раз дежурила Галина… Видели бы вы этого младенчика! Семимесячный по всем признакам, но крошечный, дохленький, скорее на кузнечика похож, чем на ребенка… Никто не верил, что нам удастся его выходить, кроме Журкиной.

— Выходили?.. — с замершим сердцем поинтересовался Турецкий.

— Вы знаете, Галя здесь, возле этого мальчонки, дневала и ночевала, сама ему имя дала — Костиком назвала… Да не просто выходила!.. У ее дочери с мужем детишек по каким-то причинам не было… Словом, уговорила она их этого Костика усыновить, а мы в свою очередь на все педали нажали, все свои связи и знакомства использовали, чтобы ей в этом благородном деле помочь! И сейчас у Галки любимая тема — какой у нее замечательный внучек Костенька растет! А?!

— Ну и ну!.. — Чтобы прокомментировать рассказ доктора, других слов у Александра Борисович не нашлось: а он, дурак, еще подозревал, глядя на Галину Викторовну, эту шумную и, как ему казалось, не в меру резкую врачиху в бесчувственности и чуть ли не хамстве.

— Ну, — продолжил Семен Львович, — а теперь вернемся к нашим баранам… Это я насчет бочки с порохом… За саму Ирину Генриховну вы не волнуйтесь, у нее хорошая конституция, вполне приспособленная и к вынашиванию, и к родам…

— Почему тогда?.. Неужели все дело в возрасте?! — с горечью воскликнул Турецкий.

— И в этом тоже, — кивнул доктор. — Но главное вот здесь… — Он осторожно постучал себя по лбу пальцем. — Подкорка называется… У вашей жены, Александр Борисович, очень своеобразная нервная система, я порой и сам мысленно руками развожу… Как только начинает нервничать — все, весь организм вразнос… А ведь все, что чувствует мать, моментально передается плоду!

— Что же делать?.. — жалобно пробормотал Александр Борисович.

— Не волновать ее, — вздохнул Зоскин. — У нее, знаете ли, беспокойство за вас, я бы сказал, в подсознании сидит… Даже не просто беспокойство — страх. Беременные очень легко зацикливаются на определенных обстоятельствах и людях, такова особенность их психики, которая и после родов будет давать знать о себе еще несколько месяцев. Мы этот период называем периодом лактации: с одной стороны, женщины кормят в это время ребенка, с другой — организм у них активно перестраивается в обратном порядке, возвращаясь в нормальный режим… Словом, я все это к тому, что придется вам потерпеть. — Господи, да я готов терпеть сколько нужно, лишь бы с Ирой и с малышкой все обошлось!..

— Будем надеяться на лучшее, давайте за это и выпьем! — ободряюще улыбнулся доктор. — Вам, вероятно, уже пора на работу, идите и не волнуйтесь: в ближайшие полтора часа Ирина Генриховна побудет под присмотром сестры под капельницей, а там и Екатерина объявится, она звонила…

Уже выйдя из корпуса, Турецкий сообразил, что Семен Львович, наверное, совсем не зря всего лишь выразил надежду на лучшее, ни о каких гарантиях, что все будет хорошо, и речи не было… И невольно вздрогнул, почти реально услыхав взвизгнувшее, недоброй памяти «Вива, Кальман!..»… Так они тогда назвали то дело, из-за которого Александр Борисович Турецкий много лет назад в первый раз побывал в этом роддоме, на том же этаже, где сейчас лежала его жена. Он и тогда был лучшим из лучших… Какой же шел год? Восемьдесят третий?.. Восемьдесят пятый?..

О том, что в Москве объявился очередной маньяк, сама столица знала исключительно по слухам: времена стояли такие, что никому и в голову бы не пришло сообщить об этом официально — как известно, в советском государстве, самом справедливом, самом счастливом для своих граждан, к тому же обладавшем самым светлым будущим, никаких маньяков появиться просто-напросто не могло! Откуда, если все всем довольны, счастливы и равны между собой?.. Вот потому-то дело о нем и шло под грифом секретности, а в Генеральную прокуратуру, непосредственно к тогда еще молодому «важняку» Турецкому попало, когда число жертв достигло пятнадцати человек.

Впрочем, винить в этом тех, кто занимался им до Александра Борисовича, было трудно. Следовало считать и вовсе чудом тот факт, что его предшественники пришли к выводу относительно маньяка: убийства мало что объединяло, помимо способа, которым они осуществлялись. Да и способ-то был в принципе весьма распространенный у всевозможного хулиганья — все жертвы получали тяжелейший удар по голове, наносился который, правда, не первым, что подворачивалось убийце под руку, а каким-то непонятным предметом, судя по ране — с множественными острыми выступами правильной формы…

Пожилой эксперт-криминалист, когда Турецкий заявился к нему, дабы выяснить личное мнение о неизвестном орудии убийства, возможно, имеющееся, но не вошедшее в отчет, долго размышлял, прежде чем ответить, и наконец решился:

— Ну, разумеется, я и сам над этим думал… — он вздохнул и пожал плечами. — Вносить в отчет единственное, что приходит в голову, было как-то глупо… Вы имеете представление о том, что такое булава?.. Ну, та самая, которая фигурирует в русских народных сказках?..

— Самое смутное, — признался Турецкий.

— Вообразите себе, молодой человек, дубину, тяжелый конец которой сделан в виде шара, утыканного выточенными на нем острыми шипами… Например, пирамидальной формы.

— Теперь вспомнил, — обрадовался Александр Борисович. — Вы хотите сказать… — Я хочу сказать, что орудие убийства именно такую булаву и напоминает. Я бы на вашем месте обратил внимание на сотрудников тех музеев, где такие раритеты имеются… Ничего другого в голову просто не приходит.

И ничего другого для начала, во всяком случае, не пришло в голову и Турецкому, потерявшему на этой самой проверке уйму времени — абсолютно безрезультатно. Правда, одновременно он тщательно изучал сводки по СССР об аналогичных преступлениях. В свое время это тоже принесло свой результат. Но не в самом начале расследования. Однако иного пути в первые недели не просматривалось: помимо предположительного орудия убийства жертвы ничего не связывало. Среди них были и мужчины, и женщины, причем самого разного возраста — от шестнадцатилетнего подростка до сорокасемилетней женщины. Блондины и брюнеты, худые и толстые, и никто из них не был связан между собой ни профессионально, ни хотя бы отдаленным знакомством… Тупик!

А потом повезло сразу двоим: последней жертве маньяка и самому Александру Борисовичу.

Жертве — потому что она осталась жива, ему — потому что благодаря этой женщине, к тому же беременной (негодяю не помешало даже это обстоятельство), появился просвет в проклятом деле.

Вот так он много лет назад и переступил впервые порог этого роддома, о чем вряд ли бы вспомнил, если бы не Иришка… Помнится, он и тогда провел целую ночь в коридоре: брал измором тогдашнего главврача, который поначалу категорически не допускал его к пострадавшей. Встреча состоялась только через день. И Александр Борисович навсегда запомнил и имя девушки — Ольга — и ее миловидное простенькое личико с большими, бархатно-карими, перепуганными глазами.

Поначалу он боялся, что разговорить несчастную девушку ему не удастся. Однако Ольга оказалась далеко не такой слабой и беззащитной, как ему показалось на первый взгляд. А главное — вполне толковой девчонкой, способной внятно изложить случившееся с ней.

Как выяснилось, в тот вечер Оля, большая поклонница цирка, была просто счастлива, поскольку, отправившись в Новый цирк, как называли тогда цирк на Вернадского, отправившись просто так, «на авось», очень удачно купила с рук билет на вечернее представление, без всякой наценки. Да еще в первом ряду! Решив, что день удался, она решила дождаться представления прямо там, погуляв вокруг метро «Университет» и вокруг самого цирка. Так и сделала! А потом было само представление, как выразилась Ольга: «Просто шикарное!»

Особенно понравилась ей клоунская пара — Белый и Рыжий, уморительные коверные, работавшие, как позднее выяснил Турецкий, в традиционном стиле: Белый — умный удачник, Рыжий — глупый и неудачливый, которому достаются все главные пинки, пощечины и прочие неприятности…

Представление завершилось поздно, и девушка с некоторым сожалением покинула цирк. Никто ее не встречал, так же, как и дома тоже никто не ждал: замужем она не была, ребеночка решила родить «для себя», поскольку к имеющимся в наличии двадцати восьми годам личная жизнь не сложилась. Оля понимала, что на красотку она не тянет, тем более «с животиком», который уже успел обозначиться вполне недвусмысленно. И поэтому немного удивилась, когда этот мужчина подошел к ней — точнее, нагнал.

— Знаете, — рассказывала затаившему дыхание Турецкому Ольга, — мне почему-то показалось, что он музыкант из цирка…

— Почему все-таки?.. — поинтересовался тот.

— Ну… У него в руках был такой футляр, похожий на тот, в котором музыканты носят свои инструменты… И потом говорил он в основном о цирке. Вначале спросил, люблю ли я цирковое искусство, потом — какие именно жанры мне больше всего нравятся… А уж после набился проводить меня до метро. Очень вежливый, повсюду пропускал меня вперед…

Возле метро, в пустом переходе, ее и нашла в ту ночь загулявшая молодежная компания. Ольга лежала в неловкой позе на боку, с окровавленным затылком… Ударил ее убийца один раз, не добил, скорее всего, потому что ему как раз упомянутая компания и помешала…

— Как получилось, что вы оказались с ним в этом переходе одни? Ведь, насколько понимаю, после завершения спектакля на улицу вывалилась целая толпа? — поинтересовался Турецкий.

Ольга немного смутилась:

— Понимаете, он так интересно говорил о цирке, про Никулина рассказывал, поскольку был с ним знаком… Мы довольно долго вначале стояли с ним, потом немного посидели на какой-то скамеечке, а уж потом он вызвался меня проводить…

В общем-то, все остальное было делом техники, несмотря на то что описание убийцы, которое дала девушка, ни с одним артистом циркового коллектива никак не совпадало. Но Турецкий не унывал, всей шкурой чувствуя, что находится на верном пути и памятуя о том, что ничто так не камуфлирует подлинную внешность, как цирковая маска… Вот тогда-то и назвал он про себя это дело «Вива, Кальман!» — помня о прогремевшем на весь мир клоуне-убийце и обожаемой им, абсолютно запрещенной в те времена рок-группе «Агата Кристи», сочинившей песенку с таким названием…

Тогда пригодился и анализ сводок по стране: выяснилось, что многочисленные нераскрытые убийства в других городах, совершенные тем же странным орудием, совпадали с цирковыми гастролями. Проанализирован в следующую очередь был состав трупп, формировавшихся тогда как сборный пирог — с бору по сосенке. Каждый раз гастрольный коллектив менял свой состав при переезде в следующий город. И — вот что значит интуиция! — в «сухом остатке» в итоге оказались всего четверо цирковых, побывавших во всех интересующих Турецкого городах, пострадавших от маньяка, двое из которых были упомянутые Ольгой Белый и Рыжий коверные!..

Говорят, знаменитый убийца Кальман выступал в качестве Белого клоуна. Его российский аналог оказался Рыжим. А в качестве орудия убийства и впрямь использовал почти настоящую булаву, сделанную на заказ в качестве бутафорской для какого-то номера, но при этом совсем-совсем не бутафорскую…

Да, воспоминания о том давнем деле вряд ли были способны улучшить настроение «важняка»… Разве что в той их части, которая касалась несостоявшейся жертвы: своего ребенка Ольга тогда сумела сохранить…

В самом мрачном расположении духа, ощущая себя так, словно его рабочий день был не впереди, а уже позади, Александр Борисович глянул на часы и, поняв, что опаздывает не только к летучке у Меркулова, но и в принципе опаздывает, двинулся к парковке, располагалась которая рядом с больницей, не через огромный двор, а по тропинке, пересекающей больничный сад. Вела она к задней, не всем известной калитке и выходила прямехонько к тому месту, где его ждал «Пежо».

Подумав, он на ходу набрал на мобильнике номер Меркулова.

— Костя, привет, — буркнул Александр Борисович, услышав голос шефа. — Извини, я немного задерживаюсь… У Ирины был приступ… Нет, я еще здесь, в больнице… Вызовешь вместо меня на свою топтушку Померанцева, он должен быть уже в конторе, заодно скажи ему, чтобы обязательно меня дождался, лады?.. Ну все, спасибо тебе… Нет, уже выезжаю… Пока!

Турецкий убрал телефон в карман, поднял голову, и его взгляд тут же наткнулся на двоих бомжей, устроившихся в укромном уголке больничного сада… Похоже, о калитке, на которой даже замка нормального не было, знало куда больше народу, чем он предполагал! А сегодняшнее утро вряд ли можно было назвать безмятежным… Александр Борисович сердито нахмурился при виде парочки обросших и грязных мужиков, расположившихся здесь с бутылкой водяры, да еще и нахально разложивших на свежеокрашенной скамье грязную газету с кусками ржавой селедки и подсохшим хлебом… Не говоря о недопустимой на данной территории явной антисанитарии, легко представить, как перепугаются пациентки, прогуливавшиеся частенько в саду, если наткнутся на эти чучела…

Решительно направившись в сторону бомжей, Турецкий заранее открыл рот, чтобы на понятном таким персонажам языке выразить свое отношение к их «завтраку», как едва не споткнулся, словно налетев на невидимое препятствие… Изо рта одного из них вылетело громко и отчетливо слово «Афган»… Что-то вроде «наши тогда в Афгане…». Дальнейшее он не расслышал.

Один из бомжей в этот момент повернулся и, увидев Турецкого, что-то сказал сотоварищу, теперь уже оба глядели на него, хотя без малейшего намека на страх или волнение.

Александр Борисович, поколебавшись, все-таки двинулся в их сторону, уже поняв, что чего-чего, а удирать от него они не намерены.

— Послушайте, мужики… — начал он, но один из них, тот, что был явно постарше, до ушей обросший седой бородищей и усами, перебил его:

— Вы уж нас звиняйте, доктор, — просипел он явно навсегда простуженным и пропитым голосом, — мы тут по маленькой — и тут же слиняем. Праздник у нас, встреча…

По каким-то неясным ему самому причинам Турецкий не стал разуверять сиплого относительно своей профессии и, сам не зная почему, спросил:

— Какая еще встреча? — тут же поспешно добавив: — Тоже нашли место!..

— Так ведь ежели в другом месте сядем, наши же и отымут, — заговорил безбородый, зато лохматый, у которого голос тоже оказался своеобразный, но не сиплый, а слишком для мужика тонкий. Турецкий посмотрел на него внимательнее и понял, почему тот показался ему моложе: из-за глаз, а не из-за отсутствия бороды. Глаза выглядели, словно взятые от какого-то другого человека, не знакомого с перипетиями уличного существования: светло-голубые, наивные, в данный момент светившиеся чуть ли не счастьем… И какое такое счастье может испытывать человек в его положении?!

— Встреча, можно сказать, удивительнейшая! — ответил ему сиплый. Словно не заметив сделанного замечания. — Ты вот только вообрази себе, доктор, мы вот с ним, — он ткнул грязным, заскорузлым и потрескавшимся пальцем в ясноглазого, — ведь и не чаяли никогда свидеться, после того как в Афгане я его, дурака, спасал… Мы, можно сказать, только что познакомились путем-то!..

Уже ничего не понимая, Александр Борисович молча смотрел то на одного, то на другого.

— Вы что же… в Афгане воевали?

Он вдруг ощутил тошнотворный комок, подкативший к самой гортани, и, не отдавая себе отчета в собственных действиях, подойдя к бомжам, сел на скамью…

— Давай я расскажу, Борода, давай я! — захихикал ясноглазый.

— Сам расскажу! Много ты помнишь-то?.. Ведь это я тебя узнал, дурака, а не ты меня!.. Ты послушай, доктор. — Он повернулся к Турецкому, и в нос Александру Борисовичу ударил характерный запах давно не мытого тела. — Их, щенков этих необученных, тогда прямиком чуть ли не с самолета да в самую пасть к этим гадам…

— Неправда твоя! — взвился второй. — Мы уж обстрелянные были, да разве против…

— Да какие там обстрелянные, а то я тебя не помню тогда, у тебя харя еще розовая была, как у второклашки… А я, брат, — тут в голосе сиплого впервые послышалась горечь и тоска, — я, брат, классным вертолетчиком был, сейчас не поверишь, а только правда это…

— Правда-правда! — подтвердил ясноглазый. — Кабы не правда, меня б тут хрен было!..

Он снова захихикал, а сиплый, тоже усмехнувшись, продолжил:

— Во-во… Его Коляном кличут, только тогда я этого не знал… Вся сопка после боя трупешниками усыпана была, однако я все-таки сел — вдруг, думаю, кто живой, сволочей-то этих моя «стрекоза» вспугнула да пара очередей, которые я по ним наладил… Ну сели мы, штурмана на стреме оставил, сам пошел поглядеть — и вот этого самого Коляна и нарыл!..

Теперь засмеялись оба враз, а Александр Борисович, молча слушавший и молча смотревший на эту жутковатую встречу ветеранов, ощутил головокружение… Он не был наивным человеком — куда уж с его-то работой! И много чего успел наглядеться за все свои годы. Но сейчас ох как дорого дал бы он за то, чтобы все, что происходило перед его глазами, и эти двое счастливых неожиданной встречей бомжей, и их сипло-визгливый смех оказались лишь частью какого-нибудь кошмарного сна!..

— Едва дышит, но дышит, даже шары свои пару раз, пока я его в машину заволакивал, открывал… И с тех пор, доктор, как я его в госпиталь доставил, вот только сейчас и свиделись! И как я его признал — уму непостижимо, а! По шарам его признал, больно они у него светлые да дурашливые… Так что ты, доктор, не серчай на нас, примем по маленькой — и того… свалим отседова!..

Александр Борисович сумел наконец сглотнуть образовавшийся в горле тошнотворный ком.

— Как же вы… Как же вы на улице-то оказались? — пробормотал он.

— А как все! — беспечно отмахнулся сиплый. — Меня женушка моя подставила: спуталась, сука, с ментом, пока я на своей «стрекозе» над Афганом курсировал… Ну и того, без документов и без квартиры оставили как два пальца обоссать… Долго рассказывать!.. А этого дуралея, — сиплый кивнул на Коляна, — «чистильщики» обстряпали, пусть Богу спасибо говорит, что не замочили!.. Ты, доктор, небось про «чистильщиков»-то и не слыхал отродясь, а? Или знаешь, кто такие?.. Да нет, навряд ли…

— Знаю, — сказал Александр Борисович. Так называли еще лет десять назад черных риелторов, специализирующихся на квартирах одиноких людей, чаще стариков и инвалидов. Схема почти всегда была одна и та же. От «фирмы» поступало предложение малоимущему владельцу о продаже его квартиры в обмен на покупку комнаты в коммуналке. Разницу в цене обещали отдать прямо в руки. Доверчивые пенсионеры, инвалиды или обыкновенные алкоголики — словом, те, кто нуждался в деньгах, — соглашались: чем жить в одиночестве, не имея ни родных, ни друзей, уж лучше с соседями в коммуналке — все среди людей… В итоге оказывались на улице без документов, которые у них под разными предлогами забирали якобы для оформления или составления генеральной доверенности, а то и вовсе на том свете — если «чистильщики» не гнушались «мокрухой»…

— Все знают, и все попадаются, — кивнул сиплый. А Турецкий, чтобы хоть что-нибудь сказать, растерянно спросил:

— Как же вы… зимой-то?..

— Вот Колян пока не знаю, — помотал головой бомж. — А лично я в деревеньке одной зимую, тут в области… Там, доктор, люди пока что окончательно не вывелись, как в столице нашей сраной державушки, пускают к себе… Не все, конечно, а кто в Бога верит, вот и пускают перезимовать. А кто и в баньку тоже, тулуп там у кого лишний бывает, прадедов еще…

— Я не доктор, — произнес Александр Борисович. — Я… Словом, я вам, мужики, помочь могу…

— Помочь?.. — Сиплый моментально напрягся и, прищурившись, уставился на Турецкого. — И чем же это?..Его ясноглазый товарищ тоже перестал смеяться и улыбаться, и под этим двойным взглядом Турецкий почувствовал себя вдруг некомфортно…

— Можно документы восстановить, возможно и с квартирами вашими разобраться, если адреса прежние скажете…

Повисла тяжелая пауза, которую в конце концов нарушил сиплый:

— На добром слове спасибочки, хотя и не знаю, кто ты такой… А от помощи мы с Коляном, пожалуй, откажемся… Ты, начальник, не обижайся, а только нам уже вряд ли поможешь…

— Почему?..

— Так отвыкли мы… То есть, наоборот, привыкли, — снова заулыбался младший такой непонятливости неизвестного гражданина. — Ничего, такая уж, видать, нам судьба выпала…

— Знаешь, добрый человек, — заговорил сипатый, — мы вот еще в прошлой эпохе, когда я в летной школе обучался на вертолетчика, с одним нашим историком, помнится, спорили…

Он перехватил изумленный взгляд Александра Борисовича и ухмыльнулся:

— А ты как думал?.. Все мы когда-то людями были, я вот даже, можно сказать, философствовать любил… — Он подмигнул Турецкому и тут же доказал свои слова на практике: — Историк наш тогда какую-то требуху нам на уши вешал про исторические жертвы… А один умник наш, из курсантов, ему в ответ: мол, при чем тут история, мол, жертва своего палача сама завсегда найдет… Я тогда ни х… не понял, зато теперь, на собственной шкуре обученный, понимаю… Ты ж вот по подворотням не шляешься? Ну а мы, видать, с Коляном, как раз на это, чтоб, значит, историческими жертвами стать, только и сгодились… Да и наши, «афганцы»-то, не все ж таким манером закончили…

— Не все… — эхом отозвался Александр Борисович и усмехнулся: — Некоторые пополнили ряды российских киллеров…

О славной команде Грязнова-младшего он при этом отчего-то не вспомнил.

— Во, видишь?.. А мы и на это не сгодились, поскольку одно дело — душманов на тот свет отправлять, и совсем другое — убивцем стать… Я, к примеру, в Господа Бога верю, на большие праздники к храму одному хожу — за подаянием… Внутрь-то с моей рожей не войдешь! Однако надеюсь сильно, что Бог мне это простит, поскольку в убивцы себя не зачислил и зачислять не собираюсь… Слушай, начальник, а ты, часом, не из ментовских будешь?..

— Я не из ментовских, — сказал Александр Борисович и поднялся со скамейки. — Но и у меня работа такая, что дисциплины требует… Пора мне, мужики… Если не передумаете насчет помощи, я в ближайший месяц тут каждый вечер, ночь и утро буду… Во-о-он в том корпусе…

— Да кто ж нас к тому корпусу-то подпустит? — удивился ясноглазый. И уже в спину уходящему Турецкому крикнул: — Да вы, гражданин хороший, не волнуйтесь, мы точно не передумаем! Но если за жизнь побалакать захотите, так мы тут неподалеку, на пустыре у старого склада, обычно кучкуемся. — Хорошо, я запомню. Бог даст, еще свидимся, мужики…

Тоненький, раскатистый смех Коляна — смех счастливого и вполне довольного жизнью человека — преследовал Александра Борисовича до самой калитки, да и после, когда он продирался к Большой Дмитровке через успевшие образоваться пробки, все еще стоял в ушах.

Утро выдалось ясным и солнечным, на небе не было ни единого облачка. Но теперь Турецкий этого не замечал. Напротив, ему почему-то казалось, что небеса обложены по всему кругу горизонта тяжелыми и черными тучами. А все машины вокруг, а заодно и лица прохожих, которые его рассеянный взгляд изредка выхватывал из толпы, окрашены в один и тот же мутно-серый цвет…

На Меркулова Турецкий наткнулся в коридоре, неторопливо двигаясь в сторону своего кабинета. Тому хватило одного взгляда, чтобы нахмуриться и притормозить, хотя шел он к генеральному, срочно вызвавшему к себе Константина Дмитриевича.

— Саша, — окликнул Меркулов слегка вздрогнувшего на его зов Александра Борисовича, — у тебя еще что-то стряслось после нашего разговора?..

— Что?.. А-а-а… Да. То есть нет, — тот вздохнул и посмотрел на шефа отсутствующим взглядом.

— Так да или нет? Как Иринка?..

— Ирина спит… Обошлось пока… Я просто задумался.

— О чем? — с некоторым облегчением усмехнулся Меркулов. — О чем?.. — Турецкий прищурился и глянул на него наконец осмысленно. — О том, Костя, что мы с тобой живем на другой планете! А пояснять долго, как-нибудь расскажу… Словом, на другой, и живем хорошо, куда лучше, чем думаем…

— Рад за тебя, — Меркулов с сомнением поглядел на друга. — У тебя точно все в порядке?

Александр Борисович кивнул и поправил его:

— Не за меня лично надо радоваться, а за всех нас… А вообще, нет никакого повода для радости, Костя… Тех, кто это все затеял, я бы… Я бы собственными руками придушил!..

Константин Дмитриевич с тревогой оглядел бледное и мрачное лицо Турецкого, и у него отчего-то сжалось сердце. Возможно, от того, что лучше других понимал, как сейчас нелегко его другу.

— Ладно, Саня, иди… Там Померанцев тебя уже ждет, копытом бьет: ему куда-то бежать надо… Иди!

3

Померанцев действительно «бил копытом», то бишь с самым сердитым видом кружил по маленькой приемной Турецкого, не обращая внимания на его молодую и очень симпатичную секретаршу Наташу. Последнее для Валерия, который, к огорчению Меркулова, успел зарекомендовать себя большим женолюбом, было нехарактерно. И Наташа следила за его вышагиваниями с обидой и неодобрением. — Ух, наконец-то!.. — нахально прокомментировал он появление шефа. — Я уж вам, Сан Борисыч, звонить хотел.

— У тебя что, пожар? — буркнул Турецкий, на ходу кивая Наташе и отпирая дверь кабинета.

— Вроде того… Сан Борисыч, сколько дел можно валить на одного и того же следака, как думаете?! Тем более что и дело-то пустяк, а времени займет со всей писаниной… Вообще не понимаю, при чем тут мы!..

Турецкий тяжело вздохнул, с усилием стряхивая с себя тяжелые впечатления сегодняшнего утра. Оба они уже стояли посередине кабинета Александра Борисовича.

— Валера, когда ты наконец научишься не валить все свои, возможно, и оправданные, но отрицательные эмоции, на меня прямо с порога? Открой-ка лучше форточку, а после все по порядку: и насчет пустяков, которые на тебя валит негодяй Меркулов, и насчет Мокрушиной… Давай!..

Он прошел к своему столу и, дождавшись, когда Валерий, успокоившись, сел наконец напротив, вопросительно уставился на него.

— Тут такое дело — заказуха, раскрытая заранее, заказчик уже арестован, дело в ведении МУРа.

— Еще раз с начала, — усмехнулся Александр Борисович. — Желательно с именами и деталями.

Померанцев поерзал на стуле и приступил, как было приказано, к деталям:

— Вы про фирму «Семь раз отмерь» слышали?

— Нет. Но, кажется, видел супермаркет с таким названием. — Правильно! Этих супермаркетов в Москве, но в основном в Подмосковье и Владимирской губернии — целая сеть. Вообще-то про них мало кто не слышал… Хозяев у фирмы, — продолжил Валерий, — двое — некто Сергунов и некто Зорин. Деталей я пока не знаю, а очень надеюсь, что и не узнаю никогда, но… Словом, упомянутый Сергунов решил избавиться от своего партнера известным способом, став единоличным владельцем этих супермаркетов. Дождался, когда будут подписаны какие-то документы, которые без подписи партнера нельзя было пустить в ход, и дал отмашку заранее нанятому киллеру…

Поскольку Померанцев замолчал, выдерживая паузу, Александр Борисович, зная за ним любовь к театральным эффектам, поморщился и сухо поторопил:

— Дальше и, если можно, покороче!

— Все дело в киллере, — разочарованно пояснил тот. — Нанял он бывшего спецназовца, а тот, не будь дураком, прямехонько в МУР, где у него дружок работал… МУР доложился в Первый департамент, поскольку организовать спектакль по полной программе там почему-то не хватило ресурсов. А далее все как по нотам: короче, заказчика взяли при выплате им суммы в долларах «киллеру», после того как убийство партнера было убедительно сыграно… Все!

— Ну а при чем тут Меркулов?

— При том, что, поскольку основная часть операции проходила на уровне МВД, где-то наверху решили, что и контроль должна была осуществлять Генпрокуратура, представляете?.. Словом, самая жуткая бумаговозня, допросы подозреваемого, свидетелей и жертвы — все свалили на нас… Но почему этим должен заниматься я, если на меня теперь еще и Володькины дела повесили?! У нас что, других следователей нет?!

— Тихо-тихо… Когда взяли заказчика?

— Позавчера, — буркнул Померанцев.

— Я поговорю с Меркуловым, что-нибудь придумаем… Передадим кому-нибудь из юного пополнения… Что у тебя по Мокрушиной?

— Так я как раз по этому делу через… — он глянул на часы, — через сорок минут должен быть в Управлении собственной безопасности ихнем… Теперь придется брать машину, а то нужные люди разбегутся по делам…

— Возьмешь мою, если разгонных не будет… Что, дело идет к финалу?

— Похоже! Вчера наш генерал взял авиабилет на имя некой Флоры Константиновны Крайко в одной из районных касс… По ее паспорту… Я имею в виду, по паспорту никому не известной Флоры… Зарубежному, поскольку билет не куда-нибудь, а в Данию.

— Число?

— Вылет завтра… Никаких сомнений, что полетит туда никакая не Флора, а Мокрушина, а брать надо обоих сразу: как вы понимаете, без УСБ тут не обойтись, генерал-то ихний, да еще при такой должности!

— Наружка надежная?

— А то! — улыбнулся Померанцев. — Во-первых, днем прямехонько напротив подъезда — Галя Романова. Сами знаете, опер она классный… В няньки пошла! — В какие еще няньки?! — удивился Турецкий.

— Вы не поверите. — Померанцев уже откровенно смеялся. — Там во дворе почти круглые сутки мамочки с колясками и мелкотой сидят, благо погода выправилась… Ну а у нашей Романовой недавно подружка родила, при этом сама разболелась и еще с неделю будет в больнице… Ну подружкин муж, которому младенца выдали на руки, конечно, за голову схватился: теща у него работающая, днем возиться некому! Вот Галка и сидит с коляской во дворе у генерала вне всяких подозрений, напротив подъезда: мамочка и мамочка… Благо черный ход в доме давно заколочен намертво!

— Ну и ну! — Александр Борисович тоже заулыбался. — Но не может же она там по восемь часов сидеть? Младенцу есть надо, ну и пеленать его…

— Когда отлучается, ее Володя Яковлев или ребята из «Глории» подменяют, — пояснил Валерий. — И это не так уж часто: Галка пустила среди тамошних мамочек слух, что ее младенцу врачи рекомендовали для здоровья большую часть суток на воздухе находиться… Повезло в том, что подружка и правда недалеко от генерала живет, через пару домов.

— Значит, и «Глорию» к этому делу все-таки привлекли, — задумчиво произнес Турецкий.

— Так ведь не хватает людей-то, Александр Борисович, сами понимаете, время летних отпусков на носу…

— Ладно, дуй в ГУСБ… После обеда представишь мне план операции по захвату. Со Славой созвонюсь, попрошу приехать часам к четырем. Будь к этому времени готов. — Всегда готов! — съерничал Померанцев, вскакивая со стула и изображая пионерский салют. После чего поспешно двинулся на выход.

— Валерий, погоди, — остановил его Турецкий.

— Гожу… — со вздохом тормознул тот уже на пороге.

— Скажи Наташе, пусть выяснит по делу о «чистильщиках»… Оно, кажется, как-то касалось и нашей конторы. В прошлом году, что ли… Не помнишь такого?

— Да отлично помню. Но только мы им не занимались. Его расследовали в МУРе и Московской городской. По-моему, занимался Сережка Семынин, на нашего Сашку Курбатова похож. Там были квартирные махинации с большим количеством пропавших прежних владельцев. А нам поставили на контроль. Они еще «черными риелторами» назывались.

Турецкий никакого Семынина не помнил.

— Чем закончилось, ты не в курсе?

— Я даже не знаю, кто был от нас. А в МУРе полностью в курсе наверняка сам Владимир Михайлович. Если хотите узнать…

— Да, я ему позвоню.

— А откуда интерес, не секрет?

— Да вот «покучковался», как говорила моя Нинка, с бывшими «афганцами» — и душа заболела. А кстати, ты не обратил внимания, Валера, между теми «чистильщиками» и нашей мадам Мокрушиной, этой генеральской любовницей, никаких связей не просматривается? Территориальных там, иных, а?

— Сан Борисыч… — Валера насторожился, — ну вы и вопросики подбрасываете!.. Ну что Мокрушина в Южном административном округе действовала, это уже известно, а вот те «чистильщики»… Надо посмотреть…

— Вот именно, всегда надо смотреть, Валера… Ладно, свободен, а я попробую сам выяснить. Чует мое сердце, что тут не вопросиками, как ты говоришь, пахнет, а готовыми ответиками…

Турецкий позвонил в МУР его начальнику и попросил Владимира Михайловича прислать к нему для информации того оперативника, который участвовал в расследовании дела «чистильщиков». Благо с Петровки, 38, до Большой Дмитровки, 15, два шага пешком. Ну не два, так три…

Яковлев не удержался и тоже задал будораживший, видно, всех уже вопрос с генеральным прокурором и соответствующими слухами. Но Турецкий постарался все перевести в шутку и в свою очередь спросил, что самому Яковлеву известно о «черных риелторах»?

Владимир Михайлович действительно оказался в курсе…

Дело так и не было доведено до суда и зависло на стадии предварительного расследования по той простой причине, что, несмотря на обилие пропаж старых людей и жертв, покинувших этот бренный свет по причинам собственных трагических ошибок, случившихся по неосторожности, доказать злую волю человека, у которого в собственности оказывались вскоре квартиры пропавших и покойников, следствию не удалось. Переход собственности из рук в руки происходил задолго до трагических происшествий и на абсолютно законных основаниях.

Да, подозревать можно сколько угодно, но доказать — нет никаких улик. Предварительное следствие было приостановлено…

Впрочем, сами дела, если иметь в виду «черных риелторов», вообще были своеобразными. Одну такую фирму в Мосгорпрокуратуре все-таки накрыли. Но там в качестве исходного момента был отчетливо криминальный труп бывшего хозяина, которого нашли еще прошлой весной совершенно случайно, в лесу, граждане, выехавшие туда на шашлычки. Опознали по прилипшему к внутреннему карману брюк пенсионному чеку с почты: убийцы, забирая документы с трупа, чек этот не заметили. Квартира же была продана за наличку, как выяснилось, мужику до такой степени похожему на ее убитого хозяина, что даже соседи подмены не заметили, а о переоформлении документов и речи не шло: «черные риелторы» состряпали новому хозяину, как выяснилось, тоже сотруднику своей фирмы, фотографию на подлинный паспорт жертвы, причем грубо, не особо и стараясь.

В итоге дело было раскрыто, преступники отправлены в места не столь отдаленные с существенными сроками.

Совсем иной была история с фирмой «Шерхан», тоже касавшаяся одного из сотрудников этой фирмы. Если уж быть совсем точным, никаким риелторством «Шерхан» официально не занимался. Был зарегистрирован как сельскохозяйственная коммерческая фирма, занимающаяся удобрениями. Что, как известно, предполагает постоянные разъезды по сельским местностям Подмосковья. Схема работы была прозрачной: удобрения закупались на одной из фабрик, производящей их, затем небольшими партиями развозились по фермам и деревням — к потребителям, имевшим возможность приобрести товар с небольшим наваром…

Внимание к «Шерхану» соответствующих органов привлекло большое, очень грамотно и доказательно написанное анонимное письмо, полученное непосредственно Первым департаментом МВД и адресованное лично В. И. Грязнову… Докопаться до автора, явно знавшего Вячеслава Ивановича, так и не удалось. Однако по меньшей мере один факт, фигурирующий в анонимке, подтвердился: некий пьющий гражданин Лютиков, коренной москвич, оказался за чертой сотого километра области, в глухой деревушке Тверской губернии, стараниями сотрудника фирмы «Шерхан» Анатолия Владимировича Глухова.

В означенную деревушку Глухов приезжал до этого в поисках лиц, нуждающихся в удобрениях, но, по свидетельству ее жителей, гораздо больше интересовался пустующими домами и их хозяевами…

В Москве к гражданину Лютикову Глухов подсел просто так в пивнухе, для разговора. А какие беседы могут быть у пьяницы, только что в очередной раз уволенного за пристрастие к бутылке из ближайшего шиномонтажа? Исключительно о несправедливости судьбы и хроническом безденежье. Анатолий Владимирович посочувствовал обиженному на всех и вся Лютикову, как утверждала впоследствии жертва на дознании, исключительно из человеколюбия, предложил тому новое место жительства в обмен на приличную, с точки зрения пьяницы, сумму денег плюс проплата неподъемного для того долга за квартиру. Лучше деревня, чем вообще остаться без крыши над головой! Ведь по нынешним временам и выселить могут, запугал его Глухов, не посмотрят, что квартира приватизированная, досталась в наследство от покойной мамаши. Или возьмут под залог, а после продадут за долги, что одно и то же!

Словом, придраться к действиям обуянного приступом человеколюбия Анатолия Владимировича Глухова возможным не представлялось. Да и свидетелей, кроме пострадавшего, не нашлось. Зато сама личность этого господина, которому еще и сороковника не сровнялось, заинтересовала тогда следователя Семынина, ведущего дело «Шерхана», настолько, что он зарядил оперов собрать о Глухове как можно больше сведений.

— Он, Саша, — рассказывал Турецкому Яковлев, — блестяще, говорят, косит под человека верующего!

— Почему считаешь, что косит? Может, правда верующий?

— Да ну, что ты! — не согласился Владимир Михайлович. — Во-первых, ни один верующий не станет, сидючи перед следователем прокуратуры, при каждой паузе креститься. Православные не любят креститься на людях без особой нужды, я спрашивал у осведомленных людей, это считается искушением окружающих… Во-вторых, по-настоящему верующие люди с женами, да еще при наличии двоих маленьких детишек, не разводятся. А он развелся, еще четыре года назад, и, насколько удалось выяснить, алименты платит курам на смех: у него официальная зарплата сто долларов, веришь? Но даже не это главное!

Главным оказалось действительно другое.

Анатолий Владимирович Глухов коренным москвичом не был. Жителем столицы он стал за десять лет до того, как было возбуждено уголовное дело по «Шерхану». Способом самым популярным — благодаря женитьбе на засидевшейся в девицах дамочке, старше его на семь лет… Брак, правда, продержался довольно долго и фиктивным, если судить по детям, не был. О причине развода Глухов и его бывшая супруга говорили фактически одно и то же, если не считать эмоций: за год до разводного процесса Глухов начал процесс «перетаскивания» в столицу своей матери и сестры. Жене, только что родившей второго ребенка, это не понравилось категорически: квартира небольшая, а народу муж навез целую кучу! У сестры еще и дочка десятилетняя, к которой ее папа, тоже разведенный, изредка наведывался из Узбекистана, откуда Глухов и перевозил родственников. Словом, после серии громких скандалов, на которые Анатолий Владимирович плевать хотел, супруги расстались.

Жена, как выяснилось, трудилась всю жизнь в домоуправлении и успела за эти годы перевести на свое имя еще одну квартиру, оформленную на отца — инвалида войны, собственно говоря им и полученную. Вот туда она и перебралась с детьми, оставив супруга с его родственниками жить всем колхозом в старой хрущобе. А папа-инвалид был отправлен уже к ее родичам в далекий Симбирск, где и помер спустя полгода. И хотя Глуховы официально были уже в разводе, на вопросы о деятельности бывшего мужа Анатолия мадам Глухова отвечать отказывалась — «не знаю», «не помню». И никакой ненависти бывшие супруги тоже по отношению друг к другу не испытывали — по словам немногочисленных свидетелей.

Тем временем среди родичей Глухова началась эпидемия бракосочетаний. Вначале вышла замуж шестидесятипятилетняя мамаша — за запойного алкоголика. Затем еще за одного такого же монстра — сестра. Нет нужды говорить, что оба были владельцами квартир: у первого — однокомнатная неподалеку от МКАД. У второго — тоже на окраине, но зато двушка. Ни одна из новоиспеченных жен перебираться к супругам не спешили, хотя прописки по новому месту жительства оформлены были сразу.

Спустя год первым помер муж матери Глухова. После очередного длительного запоя, решив отправиться за опохмелкой, он не сумел открыть внезапно испортившийся замок, в итоге у старика не выдержало сердце, и соседи долго искали его «пасынка» Глухова, чтобы сообщить, что из-под двери их и без того беспокойного соседа подозрительно пахнет уже не просто мочой, а падалью, а сам хозяин на звонки не откликается… Никто из соседей так и не вспомнил, был ли Глухов у несчастного старика, перед тем как случилось несчастье: труп не сумевшего открыть дверь алкоголика провалялся в квартире не меньше недели, прежде чем соседи заподозрили неладное. Что ж, история неоригинальная. И все бы ничего, но через несколько месяцев в точности такая же произошла с мужем сестры, который стариком не был, а был, напротив, довольно крепким мужиком, слегка за пятьдесят. Судя по всему, он пытался выбраться из квартиры, ободрав обивку с незадолго до этого поставленной Глуховым металлической двери. Замок оказался в порядке, а вот ключа к нему так и не нашли — за исключением того, который имелся у приходящей к нему изредка жены. Ее тоже искали долго, но соседи отзывались о сестре Глухова хорошо: мол, сумками таскала мужу продукты примерно раз в неделю. А что жила у брата — так ведь каково с запойными-то под одной крышей? Да еще с ребенком. Уж как он ее охмурил, как бедная женщина не обнаружила, что выходит замуж за алкаша, — неизвестно. Но ведь не бросила его, жалела вон даже, опять же еду постоянно возила…

Турецкий внимательно слушал рассказ Яковлева-старшего до тех пор, пока тот вдруг сам не оборвал себя:

— Слушай, Саня! Какого черта я тебе лекцию читаю? Мне что, совсем делать нечего? И ты тоже хорош, притих, понимаешь, слушаешь… Хочешь знать подробности, звони в горпрокуратуру… Или Вовке моему, он с тем Семыниным, по-моему, занимался твоими жуликами! Ну нахал! Подлизался, а я уши развесил! Как Ирина-то?

— Все в ожидании, Володя. Волноваться нельзя…

— Ну да, а нам можно… Ладно, увидишь, привет передавай. Скажи, если что, мы ее всегда в свой коллектив с удовольствием примем. — Скажу, но, думаю, не скоро теперь. Даже если сама захочет. Привет!

Следующий звонок Турецкий сделал Яковлеву-младшему, потому что звонить Семынину смысла не было: тот отсутствовал в Москве, в городской прокуратуре сказали, что вернется только на следующей неделе.

— Привет, Володя, — поздоровался Турецкий, — как дела? Конечно, если можешь говорить…

— Не то чтобы очень могу, — отозвался тот. — А дела как и предполагалось… А у вас?..

— У нас как у вас, — ответил Турецкий. — Я сейчас по другому поводу звоню, извини, отвлеку на пару минут… Ты дело Глухова помнишь?

— Какого Глухова?

— «Черные риелторы», фирма «Шерхан»…

Яковлев некоторое время помолчал, соображая.

— A-a-a… Так ведь повисло.

— Точно! Значит, помнишь.

— Не сказал бы, — осторожно возразил Яковлев. — Столько с тех пор всего было… Словом, помню, но очень смутно.

— Ну ладно… Сейчас напомню, точнее, у меня вопрос по нему: насколько следует из материалов, как мне рассказал только что твой папаша, жену фигуранта, Глухова, опрашивали всего один раз… Ее имя, чтоб тебе лучше вспоминалось, Дина Петровна, тоже Глухова.

— Помню, там что-то с квартирой, полученной через отца, мелькало. Так мы проверяли, все по закону. Ну а то, что она получила ее на территории РЭУ, в котором сама и работала, к делу не пришьешь… Ясно, что рука руку моет, но поди докажи!

— А говоришь, помнишь смутно! — засмеялся Турецкий.

— Так мы с Сережкой Семыниным к ней тогда вместе заезжали! И совсем не из-за ее квартиры, это уж я так, по ходу проверял… Нас ее супруг интересовал. Его род деятельности в фирме помимо продажи удобрений.

— Это я уже знаю. Так же как и то, что при всей своей возможной нелюбви к бывшему мужу на вопросы о том, занимается ли он недвижимостью, хотя бы по случаю, она отвечала категорическое «нет» и «понятия не имею»… Меня интересует не смысл ее ответов, а твое ощущение: лгала она, по-твоему, или правду говорила? Вспомни!

Яковлев снова немного помолчал, видимо пытаясь сосредоточиться и действительно припомнить. Наконец заговорил:

— А что, Сан Борисыч, новые факты вскрылись по «Шерхану»?

— Ты, часом, не из Одессы? — сердито поинтересовался Турецкий. — Я от тебя ответа жду, а ты — вопросом на вопрос.

— Да она, Сан Борисыч, насколько помню, вообще удивительно противная баба! Злая, как собака, если бы не дети, я бы сказал — типичная старая дева, озверевшая от отсутствия мужика. Со временем из нее могла получиться отличная коммунальная ведьма! Она вообще все, что говорила, с поджатыми губками выдавала и глазенками так поблескивала, как будто показывала: «Сами, мол, ищите, а я вам и не подумаю выдавать что знаю!..»

— Может, просто боялась связываться с бывшим?

— Такая побоится, как же! У меня, если вас так интересуют мои ощущения, вообще было чувство, что эта баба врет всем подряд, крутит-мутит и… злорадствует. Как по адресу мужа, что мы сели ему на хвост, так и по нашему, поскольку ничего не нароем.

— Ага… — пробормотал Турецкий. — Что ж, пока достаточно! Теперь ясно хотя бы, почему вы с ней только один раз беседовали.

— Потому что второй, так же как и все последующие, беседовать с ней было бесполезно!

— Ладно, говорю ж, понял…

Следующий звонок Александр Борисович сделал своему другу Грязнову-старшему. На этот раз его интересовал все тот же Володя Яковлев, но по другой причине.

— Володька заканчивает с Мокрушиной и отпуск оформляет? — сообщил Вячеслав Иванович. — А что? Имеет право, в прошлом году и вовсе не был.

— Иными словами, по Мокрушиной он больше занят не будет… Слушай, а ничего, если я его на пару дней все-таки тормозну?

— Ну не знаю… А чего у самого не спросишь?

— А я вначале с тобой, непосредственным начальником, желаю договориться. Я ж не спросил его и не знал, что он отдыхать намылился! Вот теперь знаю, значит, перезвоню. Нельзя сказать, чтобы Яковлев просиял от счастья, вторично выслушав Александра Борисовича. Тем более что и дело по «Шерхану» в принципе уже вылетело у него из головы. Но и выкручиваться-отговариваться тоже не стал:

— Вообще-то я, Сан Борисыч, собирался по путевке в Крым. Но время еще есть, путевка начнется только через неделю… А чего б вы хотели?

— Хочу, чтобы ты снова покопал вокруг супруги фигуранта, попытался нарыть на нее компромат: баба, проработавшая столько лет в РЭУ, просто не могла где-нибудь не засветиться. Мне нужно ее чем-нибудь прижать, понимаешь?

— Понимаю, — грустно отозвался Володя. — А сам Глухов?

— О нем мне надо знать минимальную информацию… пока. Чем занят на сегодняшний день, существует ли еще, пусть под другим названием, их фирма: они, ты, наверное, в курсе, любят закрываться, потом заново регистрироваться под другим названием, то бишь прятать концы в воду…

— Мне понадобится дня два, — посоображав, ответил Яковлев.

— Вот за это я тебя, Володя, и люблю! — обрадовался Александр Борисович. — За полное отсутствие с твоей стороны лишних вопросов и манеру стартовать с места в карьер!

— Спасибо… — усмехнулся в свою очередь оперативник. — Профессия многому учит. Например, тому, что чем раньше начнешь работать над заданием, тем быстрее его выполнишь… Я вам позвоню, Сан Борисыч, сразу, как будут результаты!

МАЙЯ

— Получилось… Получилось!..

Она как последняя дурочка подпрыгнула на месте и бросилась от избытка эмоций дяде Юре на шею.

— Тихо-тихо… — Сдержать радостной улыбки он тоже не смог, хотя и осторожно, но решительно отстранил девушку от себя. Однако его лицо при этом было довольным — их совместное отражение Майя хорошо видела в большом зеркале, перед которым и проходила репетиция. Поэтому дяди-Юрина сдержанность ее ничуть не смутила.

— Погоди, Майечка, ты еще не знаешь главного… У меня для тебя сюрприз, которого ты давно ждала!

Она обмерла, боясь поверить себе, своей мелькнувшей мысли, которую тут же отогнала в страхе перед возможным разочарованием.

— Сядь, успокойся, сейчас я тебе кое-что покажу!

Он вышел из комнаты, а Майя опустилась на край софы — даже не из послушания, а потому, что у нее сами подогнулись ноги. Дядя Юра вернулся минуты через три, показавшиеся девушке вечностью. В руках у него была пачка фотографий. Он молча протянул их Майе и снова вышел из комнаты.

Поначалу она не поняла, что именно изображено на верхнем снимке: какая-то искореженная машина. Потом — фотографировали это явное ДТП сзади — увидела косо висящий номер, с отчетливо запечатлевшейся цифрой «28», и все поняла… Руки девушки дрожали, она не сразу сумела добраться до следующей карточки, а когда добралась… Это была все та же машина, никаких сомнений — отцовский «Москвич»: на сей раз вид спереди довольно крупным планом, со стороны лобового стекла… Никакого лобового стекла не было, были острые, кривые, как ятаган, осколки, торчавшие из покореженной рамы, лысый затылок водителя, который она узнала бы из тысячи даже вот в таком виде, с вонзившимися в него окровавленными осколками: голова отца безвольна свешивалась на руль, лица не было видно… Но главное — единственная пассажирка, сидевшая справа от него: голова Крысы была, напротив, неестественно закинута назад. И хотя один из осколков, вонзившийся женщине в глаз, и предсмертная гримаса ужаса исказили лицо женщины, Майя узнала ее моментально, и, прежде чем поняла и осознала случившееся, из ее гортани сам собой вырвался сдавленный, каркающий, торжествующий крик…

Дядя Юра оказался возле одновременно плачущей и смеющейся Майи мгновенно. Ему всегда удавалось успокоить девушку в считаные секунды, но на этот раз прошло не меньше пяти минут, прежде чем та наконец более-менее успокоилась, истерика сошла на нет, и уже можно было понять, что именно она ему говорит:

— Мама… Я должна рассказать это маме! Прямо сейчас!..

— Успокойся, девочка, мама уже все знает… Тихо. Спокойно. Тихо…

Она наконец ощутила боль в руке, которую дядя Юра сжимал крепче обычного. И действительно постепенно стала успокаиваться. — Бог наказал их! — Майя, ласково руководимая дядей Юрой, уже была уложена им на тахту и укрыта пледом. — Ведь правда, да?

— Бог всегда наказывает негодяев, защищая тех, кто обижен.

Он слегка поморщился, подумав при этом, что фотохудожник, выступавший в качестве «бога» с помощью компьютера, как он и думал, несколько перестарался со спецэффектами. На столь бурную реакцию он не рассчитывал. Похоже, «сюрприз» доставил девушке не столько пользу, сколько вред…

— Я хочу поговорить с мамой, — повторила Майя упрямо.

Он покачал головой:

— Девочка моя… Мама сейчас занята, поговоришь с ней утром, обещаю тебе. Это рекомендация врача, разве ты не обещала маме во всем меня слушаться?

— Да… — Она умолкла с разочарованным видом.

— Тебе сейчас следует отдохнуть, выспаться.

— Но я столько спала днем! — снова возразила Майя.

Дядя Юра вздохнул и погладил девушку по голове. Она сейчас была по-настоящему красива… Золотом отливали рассыпавшиеся по подушке волосы, синим огнем горели глаза, возбужденное личико с правильными чертами казалось в приглушенном свете настольной лампы одухотворенным… Он вздохнул еще раз и подумал, что, пожалуй, есть смысл оставить Майю в покое на полчасика — пусть полежит, переварит оказавшийся для нее слишком сильным «сюрприз», пусть своими силами войдет немного в колею… Замечательная девчонка, действительно лучшая из всех, которые прошли через его руки. Похожа на свою мать… Можно сказать, точная ее копия…

— Ладно, — произнес он вслух. — Но давай договоримся: сейчас ты хотя бы полежишь, а я пока пойду поработаю немного… Тебе, девочка, действительно вредны стрессы, они забирают у тебя слишком много сил…

Майя вдруг нахмурилась и поглядела на него настороженно:

— Ты… Что ты имеешь в виду?.. Ты ведь не считаешь, как они, что я… — она кивнула на рассыпавшуюся пачку снимков, упавшую на пол, — что я… ненормальная?..

— Бог с тобой! — отмахнулся он. — Конечно нет! Так вообще никто на свете не считает! Просто у тебя, милая, не самая крепкая на свете нервная система, понимаешь?

— Не очень! — Она по-прежнему хмурилась.

— Объясняю, — улыбнулся он. — Твоя нервная система крайне реактивная, между прочими так же как и у твоей мамочки! Это значит, что ты все чувствуешь гораздо ярче и острее, чем большинство людей: как ни печально об этом говорить, но большинство людей эмоционально тупы…

— А я?

— А ты нет, ты вообще молодец и умница… Но одновременно это означает и еще кое-что. Ведь у каждой медали есть оборотная сторона, верно?

— И какая же оборотная сторона у… моей медали? — Майя впервые за разговор слабо улыбнулась. — Очень простая: твои нервишечки постоянно слегка перегружены… Наподобие проводов, по которым течет электрический ток высокого напряжения. Ну а если происходит всплеск напряжения, они сразу же начинают образовавшиеся излишки отдавать организму… Проще говоря, твоему и без того хрупенькому тельцу… Оно переутомляется и начинает требовать отдыха, по крайней мере покоя… Поэтому я и говорю тебе сейчас: полежи отдохни… Теперь поняла?

— Вот теперь понятно. — Она улыбнулась шире и беззаботнее. Потом снова посерьезнела и добавила: — От тела вообще одни сплошные неприятности, правда?

— Правда, — тоже серьезно кивнул он. — Но об этом мы с тобой поговорим в другой раз. А сейчас отдыхай!

Он, прежде чем уйти, еще раз взял девушку за руку, посчитал пульс и, пристально взглянув на нее, кивнул:

— Через полчасика будешь в порядке!

На самом деле она и так уже была в порядке. Или почти в порядке. И на снимки, узнав главное, больше не смотрела, ей расхотелось на них смотреть. Майе и в голову не приходило задаться вопросом, как это дяде Юре удалось их раздобыть? Ну не мог же он заранее знать об аварии, о ее месте и времени и подкарауливать там с фотоаппаратом?.. Нет, об этом она не думала. А думала о том, что теперь, когда оба они наказаны по заслугам, воспоминания об оставшихся позади месяцах, о намертво врезавшихся в ее сознание событиях не будут больше причинять ей невыносимую боль, которую она испытывала всякий раз, возвращаясь к роковым дням.

…— Будь любезна, заруби себе на носу: Любовь Ивановна теперь будет жить с нами!

Отец стоял посреди гостиной, багровый от волнения — даже лысина покраснела, — и смотрел дочери прямо в глаза. Так смотрят не на своих детей, а на врагов… Она и стала его врагом — еще раньше, чем прозвучали эти врезавшиеся в память отцовские слова.

Майя стояла на пороге просторной комнаты, она только что пришла из школы. Рюкзак с учебниками, который успела сдернуть с плеча еще в прихожей, выпал у нее из рук на пол. Крыса насмешливо фыркнула. Девушка с усилием оторвала взгляд от отцовского лица и перевела на нее. Гадина, наряженная в какой-то немыслимо-розовый халатишко не длиннее отцовской рубашки, стояла между ними, с хозяйским видом опираясь на мамин швейный столик…

Она ничего не обдумывала заранее, может быть, и вовсе не собиралась этого делать, за нее это сделала какая-то посторонняя сила, именно сила — огромная и непреодолимая. Тело девушки со стремительностью рысьей, а не человеческой вовсе само метнулось в сторону проклятой сучки, а давно не стриженные ногти сами впились в ненавистную размалеванную физиономию раньше, чем Майя это осознала. И целую вечность отец, тоже среагировавший не сразу — здоровенный мужик с увесистыми крестьянскими кулаками, — не мог оттащить хрупкую девчонку, вцепившуюся в лицо его любовницы…Он бил ее тогда зверски, ногами, — она не чувствовала ударов. Он оттаскивал ее от Крысы за волосы — она не ощущала боли. И даже после того как он пинками, с трудом справившись с дочерью, загнал Майю в ее комнату и запер на ключ, ощущала только одно: огромную, мстительную радость от того, что наконец-то добралась до этой твари, наверняка ее изуродовав…

Она даже не сразу услышала ее отчаянные вопли и рыдания, а когда услышала, радости стало еще больше. Подкравшись к запертой двери, девушка приникла к ней ухом, испытывая от криков Крысы неведомое ей дотоле наслаждение. Даже смысл воплей, ставших постепенно членораздельными, дошел не сразу, а когда дошел, ей было на него наплевать.

— Она сумасшедшая!.. — рыдала сучка. — Такая же психопатка, как ее мамаша!.. Отправляй ее в психушку, иначе я здесь и секунды не останусь… Ты слышишь?!

И снова крики: «Ой мамочки, ой мамочки… Неотложку вызывай, дурак!..»

Губы Майи сами раздвинулись в улыбке, больше похожей на оскал, но никто этого не видел.

Отец бормотал что-то нечленораздельное, слышался его топот, потом крики удалились в сторону спальни… Потом действительно приехала неотложка. Но не за Майей, как она поначалу подумала и уже приготовилась сопротивляться, схватив со своего письменного стола неведомо как оказавшиеся на нем большие портновские ножницы.

Тогда отец еще не совсем ее возненавидел и отправлять в психушку не стал, каким-то чудом уговорив Крысу. Врач приехал из-за глубоких царапин, оставленных на физиономии этой тварюги ногтями Майи. Забирать гадину в больницу тоже не стали, замазали и заклеили ей морду на месте…

Когда медики уехали, а в квартире ненадолго установилась тишина, Майя отошла от двери и села на свою кровать, по-прежнему не выпуская из рук ножницы. Она ждала продолжения, и не ошиблась.

Вскоре раздались тяжелые отцовские шаги, ключ повернулся в замке — и, багровый, растрепанный, почему-то тоже с царапиной на щеке, с выбившейся из брюк рубашкой, он появился на пороге. Уже позднее ей в голову пришла мысль, что в тот период он еще не до конца потерял те крохи совести, какие у него были, в комнату Майи его привело не желание продолжить экзекуцию, а стремление проверить, не изуродовал ли он сам свою дочь, спасая из ее рук Крысу…

У него был взгляд безмерно уставшего человека, но никакой жалости он у нее не вызвал.

— Положи ножницы на место, — произнес отец, хмуро поглядев на ее руки. — Я не собираюсь учинять над тобой физическую расправу, хотя ты ее заслужила!.. До утра посидишь взаперти, подумаешь над тем, что натворила. И запомни: мое решение неизменно, Любовь Ивановна будет жить здесь! Завтра утром извинишься перед ней за свою выходку!..

Он вышел из комнаты, ключ снова щелкнул в замке.

«Сволочь… Ненавижу…» — прошептала Майя, с ненавистью глядя на запертую дверь. Потом она отшвырнула ставшие ненужными ножницы и забралась прямо в одежде под одеяло. И последовала совету отца, стала думать.

Ах как же не хватало ей тогда мамочкиных советов!.. Но до того момента как у нее появилась возможность с ней поговорить, впервые с момента катастрофы, тогда было еще целых полгода… Единственное, что Майе оставалось, — закрыть глаза, подумать, что мамочка сидит рядом, и представить, что бы она ей сейчас сказала.

Наверное, не одобрила бы… Да, точно не одобрила бы ее поступка: ведь в результате и сама Майя нарвалась только на неприятности… Девушка поморщилась, почувствовав наконец боль: болели ребра и кожа головы — отец ведь оттаскивал ее от Крысы за волосы, скорее всего, вырвал целый клок… Она потрогала затылок — его саднило — и с трудом сдержала крик: он и правда поранил ее… На мгновение глухая, темная ненависть затуманила сознание, но Майя с ней довольно быстро справилась. Да… Так что бы сейчас посоветовала ей мамочка?.. Конечно же точно так же, как ее дочка, жаждущая смерти Крысы?.. Наверное, набраться терпения и дождаться удобного момента.

С терпением у Майи, как показали события, предшествующие появлению в доме Крысы, было неблагополучно… Она всю жизнь будет себя проклинать за то, что не выдержала и сказала мамочке в конце концов правду о «командировках» отца… Второй раз такой ошибки повторять нельзя!

Но что такое «удобный момент» и сколько его надо ждать? Что вообще будет значить для нее это ожидание?..Вот если бы у Майи был яд — другое дело! Потому что Крыс, чтобы извести, как раз и травят ядом… Но где его взять? Негде!

Некоторое время она раздумывала над какими-нибудь таблетками, которые можно купить, растолочь и подсыпать потом сучке в жратву. Но поняла, что и это сделать невозможно. Опасных таблеток без рецепта не продают. Доставать наркоту она не умела, да если б и сумела, кто-нибудь из тех, кто должен помочь, непременно ее заложит… Майя больше не доверяла никому!

Потом она ухватилась за слово «растолочь», без какой-либо цели, просто нервы сдали. А еще потом пришло озарение! Словно молния в мозгу вспыхнула! Майя даже села на постели, забыв про боль в ребрах. Как она могла забыть?!

В одном из женских романов, читанных ею еще в хорошие времена, героиня подсыпает своей соперница в еду или, кажется, даже в вино, мелко истолченное стекло, и та подыхает!.. Вот он — выход! Но для этого… Для этого ей надо если не войти в доверие к ним , то хотя бы сделать так, чтоб они успокоились на ее счет… Как?.. После сегодняшнего — как? Надо быть идиотом, чтобы поверить, что Майя «осознала» всю гнусность своего поведения всего за одну ночь, а не разыгрывает это с какой-то целью…

И тут в ее ушах словно и впрямь прозвучал мамочкин голос: «Почему за одну ночь?.. Кто-то говорил о необходимости терпения…»

— Какая же я дура! — пробормотала Майя.

Она еще немного посидела просто так, потом, вдруг успокоившись, вылезла из-под одеяла, разделась и залезла обратно. Больше ошибаться нельзя, нужно обдумать все свое дальнейшее поведение вперед на… на неизвестно какой срок. Но такой, какой понадобится, чтобы притупить бдительность отца и Крысы… Особенно Крысы: эта сучка не из тех, кому легко навешать лапшу на уши!

Ей понадобилось больше пяти месяцев унижений и почти невыносимого существования под одной крышей с ними , чтобы долгожданный момент, как она посчитала, наступил. Возможно, это и не затянулось бы настолько, если бы не ее собственные срывы. Майя не так хорошо умела владеть собой, чтобы Крысе не удалось пару раз перехватить ее исполненные ненависти взгляды… Приходилось начинать все сначала, обучаясь секретам лицемерия на ходу.

Стекло она истолкла сразу — как можно мельче, и все это время хранила в своей комнате, придумав для мешочка с крошкой тайник. У Крысы была омерзительная манера заглядывать во все уголки, в ящики Майиного письменного стола и даже под матрац и подушку, когда эта гадюка убиралась в квартире. Майя долго думала, как ей быть, и придумала: слегка подпоров своего любимого уже облезлого мишку — игрушку, оставшуюся с детства, она затолкала мешочек со стеклом в него и снова зашила плюшевое брюхо.

Проблем с тем, в какую именно еду подсыпать осколки, не возникло. Выяснилось, что гадючка в заботах о своей фигуре по утрам ест всегда одно и то же — не до конца проваренную кашу из овсяных хлопьев. Якобы от них не толстеют. Ни отец, ни Майя эту гадость не ели. Но и сама Крыса, видимо, поглощала овес если и не с отвращением, то с трудом. Девушка, исподтишка следившая за ней, видела, что та заглатывает свои хлопья, почти не жуя, а потом с облегчением переходит к чаю.

Последним этапом ее замысла, над которым долго ломала голову, было отвлечение мачехи от еды: как заставить ее выйти из кухни во время завтрака? Тем более что ели они всегда вдвоем, отец уезжал на фирму ни свет ни заря, а Крысу баловал, позволяя ей появляться чуть ли не на час позже.

Помогла ей, можно сказать, сама Судьба. Впервые за все время отец решился оставить их вдвоем, уехав на два дня в командировку. Майя поняла: сейчас или никогда! И заранее распорола игрушку: теперь мешочек со стеклом всегда был при ней, в кармане халатика, либо, когда уходила из дома, в рюкзачке.

Но случай все не выпадал: в отсутствие отца Крыса вставала раньше и отправлялась на фирму. И вот утром на третий день, когда отец должен был вот-вот вернуться, во время завтрака зазвонил телефон. Майя, еще лежавшая в постели, мрачно прислушивающаяся к бряцанию посуды на кухне, насторожилась. И услышала, как Крыса радостно поприветствовала свою подружку, говорившую с ней по телефону. Обычно она с ней трепалась долго!

Девушка молнией выскользнула из постели и бесшумно, крадучись, двинулась на кухню. Только бы она не успела уже сожрать свою кашу!

Майе повезло: каша оказалась нетронутой. Чтобы подмешать туда стекло, ей понадобилось не больше минуты. Чтобы вернуться назад в свою комнату — не больше тридцати секунд. Сердце Майи билось, словно пойманная в силки птица, в радостном предвкушении того, что сейчас (или чуть позже) должно произойти…

Какая же она тогда была дурочка! Какая дурочка!

Конечно же Крыса, на удивление быстро поговорившая со своей подружкой, почувствовала неладное, едва проглотив первую ложку… И начался кошмар! С этого момента Судьба словно обрушилась на Майю: отец вернулся из своей командировки и вошел в квартиру не более чем минут через пять после случившегося и обнаружил Крысу катающейся по полу на кухне, с безумно выпученными глазами, выкрикивающей одно-единственное слово — «Убийца!!!».

Бить Майю он на этот раз не стал. Времени не было, нужно было везти гадюку в больницу… Комнату ее он, правда, снова запер снаружи. С постели Майя в тот долгий день так и не встала до самого вечера… Вечером поднялась, но не по собственной воле.

Отец и Крыса вернулись, когда за окнами уже темнело, и вернулись не одни. Два здоровенных мужика в белых, заляпанных какими-то пятнами халатах скрутили визжащую, отбивающуюся, пытавшуюся даже кусаться Майю в два счета. Она не помнила, как ее тащили волоком в прихожую, затем к лифту, затем к машине. Более-менее очнулась девушка уже в больнице… Наверное, это было лучше, чем очнуться в тюремной камере по обвинению в попытке преднамеренного убийства — так ей, во всяком случае, несколько месяцев спустя сказал дядя Юра. Наверное, он был прав.

Майя тогда довольно долго и совершенно бессмысленно и бесцельно размышляла над тем, сколько же денег заплатил ее папаша всем, кому надо, чтобы упрятать собственную дочь в психушку?.. Впрочем, официально, как она узнала много позже, эта больница называлась «психоневрологической» и лежали здесь подолгу… Отец за все время не навестил Майю ни paзy.

Первые дни в больнице Майя помнила плохо. Это уж потом, позднее, она почти постоянно думала — лучше бы он ее и впрямь отправил в тюрьму… Там, по крайней мере, она была бы избавлена от этого омерзительного типа — лечащего врача с его гадкими разговорами, от косых взглядов санитаров и нянек: кто-нибудь из них непременно шел вслед за девушкой, стоило ей выйти в коридор, чтобы добраться, например, до туалета… Как же она их всех ненавидела!..

Врача звали Германом Германовичем. У него было сухое лицо с крючковатым носом и маленькими, как булавочные головки, глазенками. Он и смотрел на нее так, словно булавками прокалывал. Кажется, он ее тоже ненавидел — не меньше, чем она его… Во всяком случае, Майя отлично видела отвращение во взгляде докторишки, которое он пытался от нее скрыть.

Ясное дело: в глазах Германа она — обыкновенная убийца, место которой в тюрьме, а вовсе не в его отделении с вылизанными до блеска паркетными коридорами и невинно-белыми стенами. В те, первые, дни Майя была готова к тому, чтобы возненавидеть всех мужчин на свете, потому что все они, как она однажды узнала, делают в основном одно и то же…

Однажды ночью девочка вышла в коридор и, к своему немалому облегчению, обнаружила, что он пуст: ни дежурного санитара, ни медсестры на посту, располагавшемся рядом с Майиной палатой, не было. Она совсем было собралась свернуть в нужном ей направлении, когда с другой стороны, там, где располагалась ординаторская, послышался нервный, мелодичный смех. Девочка обмерла: в точности так же смеялась проклятая Крыса, когда оставалась наедине с отцом, в спальне, которую когда-то он делил с мамой…

Круто развернувшись, Майя только сейчас заметила, что дверь ординаторской слегка приоткрыта. Смех доносился именно оттуда… В коридоре по-прежнему было пусто, и она решилась: осторожно ступая, на цыпочках подкралась к ординаторской и заглянула в щель… Молоденькая медсестра, совсем недавно, уже на Майиной памяти, появившаяся в отделении, с задранным до самого пояса халатиком лежала на столе, обнимая ногами Германа… Ноги были длинные, тонкие, обтянутые черными чулочками с кружевной резинкой… Майя почувствовала, как к ее горлу подкатывает громадный тошнотворный клубок… Просто удивительно, как ее не вырвало прямо там, рядом с этой гадкой парочкой, как удалось добежать до туалета, скользя по начищенному паркету, словно по льду…

Она преотлично помнила, как буквально два дня назад прямо при ней, во время уборки палаты, сплетничали санитар и нянечка: старуха тогда убирала комнату, развозя по полу грязь своей вонючей тряпкой, а санитар привез для Майи столик с завтраком: есть в общей столовой ей, заклейменной здесь как убийца-отравительница, не позволялось… Зато разговаривать прямо при ней они не стеснялись, словно девчонка была не живым человеком, а манекеном, слепым, глухим и немым.

Предметом обсуждения был как раз докторишка, мучавший Майю.

— Герман-то нынче снова не в духах, а в нафталинах, — хихикнула старуха, не переставая возить по полу своей «лентяйкой». — Ореть, как бешеный, опять, выходит, с супружницей повздоримши…

— А то! — охотно откликнулся санитар, громадный рыжий парень с раскосыми зенками и увесистыми веснушчатыми кулаками. — Говорят, супруга у него та еще баба, лупит нашего Германа почем зря!..

— Лупит — не лупит, а строгая точно, — согласилась бабка. — Только разви за вашим братом уследишь?.. Кобели вы, все, как есть, кобели…

Санитар в ответ довольно заржал — должно быть, ему, уроду раскосому, понравилось, что и его причислили к породе кобелей…

Майя тогда едва дождалась, когда они выметутся из палаты. И с удовольствием, забыв про завтрак, до самого обхода представляла мысленно, как жена ненавистного врачишки лупит его — наверняка чем-то тяжелым, например, сковородкой…

В ту ночь она долго сидела в туалете — на окне, забранном решеткой, как вообще все окна в этой больнице-тюряге. Она не сомневалась: стоит ей сейчас увидеть Германа или эту мерзкую сестричку — и тошнота снова одолеет… Хватились ее не раньше, чем через час, нашли почти сразу — санитар, не тот, давешний, а другой, но такой же противный. Но Майя почти обрадовалась ему и совсем не сопротивлялась, когда тот, грубо подталкивая девочку в спину, препроводил ее в палату. Но ведь впереди было еще и утро, когда Герман начнет свой обход — как обычно, с нее, лежавшей в «одиночке». Об отдельной палате, скорее всего, «позаботился» папаша, чтобы окончательно свести свою дочь с ума…

А наутро ее впервые за все это жуткое, безнадежное время, облепившее Майю, словно мутный туман, не время даже, а безвременье, ожидал настоящий сюрприз: ровно в девять часов, сразу после очередного безвкусного и не тронутого ею завтрака, в палату вошел дядя Юра… Он был удивительно красив, на его лице она обнаружила добрую, по-настоящему добрую улыбку. И в первое мгновение подумала, что он ей просто снится…

Но он не снился.

— Здравствуй, Майечка, — ласково произнес он, — я твой новый палатный врач, временно замещаю Германа Германовича, ушедшего в отпуск… Так что уж не обессудь…

«Не обессудь»?! Да она просто-напросто онемела от радости, что не увидит, по крайней мере сегодня, этого мерзкого придурка!.. И сама не заметила, как улыбнулась в ответ дяде Юре — улыбнулась впервые за много месяцев. У него, кроме всего прочего, был еще и удивительный голос — она это сразу поняла и тут же стала отвечать на все его вопросы, чтобы еще и еще раз этот голос услышать, даже не вдумываясь в свои ответы.

Этого и не требовалось. Потому что с первой минуты их знакомства все вокруг переменилось, время, которое стояло на месте, словно случайно зацепившийся за крышу проклятой больницы кусок никому здесь не нужной вечности, вновь тронулось с места. Вначале — неуверенно и бесцельно, просто омывая ее своими теплыми волнами, потом — стремительно и целенаправленно…

Ей никогда не забыть своего первого разговора с мамой, состоявшегося благодаря их, как выяснилось, общему, настоящему Ангелу-Хранителю — дяде Юре.

Он сказал ей о мамочке просто, спокойно, словно ему это не стоило и вовсе никаких усилий, в первую же ночь своего дежурства.

— Майечка, — дядя Юра вошел к ней в палату, как будто заранее знал, что девушка, несмотря на полуночный час, не спит, — я могу тебе в этом помочь…

И спустя какое-то время, когда она впервые за столько месяцев услышала мамочкин голос и поначалу даже не могла произнести в ответ ни слова, ни звука, совершенно не замечая, что плачет, почти неслышным движением вытер с ее щек сами по себе катившиеся слезы.

Но самый серьезный из разговоров между ней и мамой, а потом между Майей и дядей Юрой состоялся позднее — наверное, не раньше, чем через неделю после его первого появления в ее «одиночке». И вот тогда и появилась цель . Настоящая, большая цель, на фоне которой даже то, что через какой-то там месяц Майе предстоит вырваться из проклятой больницы, выглядело почти ничего не значащим пустяком.

Единственное, о чем она еще сумела тогда подумать, — так это о том, как вытянутся физиономии у отца, а главное, у мерзавки Крысы, когда они с дядей Юрой осуществят свой план!.. И тогда же ей в голову пришла эта мысль — вначале робкая, почти неясная… Ставшая четкой лишь в тот момент, когда она после очередного разговора с мамочкой, сама не зная, как и почему, высказала ее вслух:

— Как же я хочу отомстить им… Как хочу!..

Дядя Юра понял ее тогда моментально и так же моментально ответил, без малейшего волнения в голосе:

— Никаких проблем, девочка моя, как скажешь — так и будет… Ради твоей мамы — я готов… И ради тебя…

…Теперь девушку эти воспоминания почти не волновали. Боль ушла, этих больше не существует, Бог сам наказал их, и Майя ни секунды не сомневалась — накажет еще, на веки вечные. Удивительно, но ненавидеть их она перестала.

Девушка посмотрела на разбросанные по полу снимки, протянула руку, взяла тот, что лежал к софе ближе других. Равнодушно посмотрела: на нем были запечатлены два черных пластиковых мешка, в каких обычно перевозят трупы, она видела такие по телевизору. Майя выпустила фотографию из рук, даже не проследив за ее полетом к полу, улыбнулась своим мыслям: до встречи с мамочкой оставался один шаг, который она сделает послезавтра.

Выскользнув из-под пледа, Майя направилась к дяде Юре. Он, как она и предполагала, сидел за компьютером, на экране которого был какой-то английский текст.

Дядя Юра, едва она вошла в комнату, обернулся к Майе и улыбнулся:

— Отдохнула?

— Ага… А почему ты пишешь по-английски?

— Ах это… — Улыбка его стала еще светлее. — Это письмо, предназначенное для моего коллеги в Штатах… Подожди секундочку, сейчас я его отправлю — и будем ужинать!

Девушка поняла, что действительно проголодалась, и, терпеливо дождавшись, когда дядя Юра, завершив все необходимые манипуляции, отправит письмо и выключит компьютер, покорно зашагала за ним на кухню.

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ

1

За время, проведенное женой в больнице, Александр Борисович, всегда довольно трудно просыпавшийся по утрам, научился открывать глаза ровно в пять утра. Поэтому к моменту, когда просыпалась Ирина, он уже, словно часовой на посту, сидел возле нее. Несмотря на то что Семен Львович успокаивал его относительно здоровья Ирины Генриховны, Турецкий по каким-то неясным ему причинам продолжал волноваться за ее жизнь… Возможно, потому, что во сне Иришкино лицо, да и вся она, с выступающим под легким покрывалом животом, казалась Александру Борисовичу абсолютно беззащитной, отчего сердце у него сжималось в каком-то тревожном предчувствии.

Сидя на стуле возле ее кровати, он старался шевелиться как можно меньше, зная, какой у его жены чуткий сон: таким чутким он стал только из-за него, как считал сам Турецкий, далеко не лучшего из мужей… Сколько лет подряд ей приходилось волноваться за своего супруга, сколько и вовсе бессонных ночей провела она, ожидая, когда он заявится наконец домой после очередной действительно небезопасной операции!.. Да если уж совсем честно, сколько раз он лгал своей Иришке, выкручиваясь как мог в периоды своих случавшихся время от времени загулов?.. А она — она все понимала и… молчала. Терпела, мучаясь в ожидании, когда же ее ветреный муженек усовестится и приползет назад, к домашнему очагу… А однажды… Ах, как не хотелось ему вспоминать о том, можно сказать, единственном случае, когда ожидания Иришки могли оказаться напрасными! Только память — штука коварная: и приходит, и уходит, когда захочет сама…

Об этой авиакатастрофе, случившейся под Новосибирском, СМИ так и не узнали: меры, предпринятые на самом «верху», дали ожидаемый результат. С родственниками погибших тогда пассажиров — а их было около ста человек — работала целая армия психологов и представителей спецслужб, да и солидная компенсация, способная заткнуть рот кому угодно, дело свое тоже сделала…

Причина же такой массы предпринятых мер являлась двойной: во-первых, это был один из первых терактов на российских авиалиниях. Во-вторых, в числе погибших оказался близкий родственник тогдашнего члена правительства, едва ли не второй человек после его главы… Летевший в отдельном салоне с целым выводком дорогих шлюх…

Турецкому тогда здорово «повезло»: именно его и отправили на место катастрофы в качестве представителя Генпрокуратуры.

Впрочем, он и сам поначалу думал, что повезло: самолет взорвался при посадке, «черные ящики» обнаружили почти сразу. Кроме этого, двое пассажиров и бортпроводница, находившиеся в момент взрыва в хвостовой части лайнера, выжили, правда, находились на тот момент в реанимации в Новосибирске. Доктора уверяли, что по меньшей мере один из раненых выживет точно. У него оказалось не самое тяжелое ранение. И, посовещавшись с самим собой, Александр Борисович, прежде чем отправиться на место катастрофы, где уже вовсю работали специалисты, в том числе столичные, поехал в Первую городскую больницу, где упомянутый пассажир, к слову сказать, имевший непосредственное отношение к свите «правительственного родственника» и к самому правительству, как сообщили Турецкому в аэропорту, пришел в себя. В Новосибирске Александр Борисович к тому моменту был пару раз, город ему, если честно, совсем не нравился: раскинувшийся на площади большей, чем Москва, он, если не считать старого, еще прошлого века застройки центра, состоял из унылых, на взгляд Турецкого, микрорайонов, кое-где прерывающихся обыкновенными пустырями. Окончательной мрачности добавлял ему запах, витавший над этим безмерным пространством, — почему-то запах керосина, наводивший на мысль о керогазах, вышедших из употребления с полвека назад. Под стать всему перечисленному представлялись ему и жители города — хмуро спешившие по своим делам, с усталыми, безрадостными лицами…

Вот почему Вика на этом фоне, в который он, честно говоря, не особо и вглядывался, произвела на Турецкого впечатление яркой вспышки посреди ночной тьмы… А может быть, и не только поэтому… Она была не просто прекрасным хирургом, но еще и умницей, женщиной, принадлежащей к тому несомненно сильному типу, который всегда знает, чего именно хочет от жизни… Ну и, наконец, она и впрямь была необыкновенно красивой.

Во всяком случае, до встречи с ней Турецкий ни разу в жизни не видел ни у кого таких по-настоящему, без каких-либо ухищрений, ярко-зеленых глаз и пепельных не благодаря краске, а благодари прихоти матушки-природы волос… Он погиб сразу, в ту же секунду, как переступил порог хирургического отделения и наткнулся взглядом на Вику, туго затянутую во врачебный халат, с выбивающимися из-под шапочки густыми локонами. Позднее он узнал, что она специально дожидалась его там, чтобы перехватить и не впустить к своему больному. которого вытащила в эту ночь из-за грани бытия собственноручно. И все-таки впустила. Вначале — к больному. Потом, в тот же вечер, в собственную постель… А еще потом, как ему показалось, — в свою душу… Или не показалось?..

Возвращение в Москву стало для него едва ли не катастрофой. Нет, он не думал тогда, как же он посмотрит в глаза Ирине, которая наверняка все поймет. едва глянув на своего не поддающегося приручению Турецкого. Он думал только об одном: о том, что дольше трех дней без Вики точно не выдержит!

Последующие два или три месяца стали настоящим кошмаром — прежде всего для Ирины Генриховны, вынужденной при этом еще и возиться с тогда совсем маленькой Никой-Ниной. И если бы, как отлично понимал теперь Александр Борисович, Виктория не затянула свой переезд в Москву, а, как он ее и уговаривал, поехала следом за ним, кто знает, чем бы все это кончилось?..

В столицу он ее все-таки перевез, подняв на ноги все свои связи — мыслимые и немыслимые. Благо врачей в Москве как-то традиционно всегда не хватало. Только вот времени на это ушло больше, чем ему хотелось в самом начале, то бишь вполне достаточно для того, чтобы, как говаривал один хороший, ныне покойный поэт, «остановиться, оглянуться — внезапно, вдруг, на вираже, на том случайном этаже, где вам доводится проснуться…»

Конечно же Вика действительно была умницей, она сразу почувствовала все и все поняла. И не стала ждать момента, когда объяснение стало бы неизбежным: выяснения отношений она не переносила не меньше его самого. Потому и вернулась в свой Новосибирск, не предупредив Турецкого, просто передав ему короткую записку через соседку по квартире, которую снимала… Вернувшись в тот вечер домой, Александр Борисович едва ли не впервые за прошедшие месяцы увидел, наконец, взгляд своей жены… Забыть его он не мог еще несколько лет, в которые не позволял себе никаких романов и загулов… Да, с мужем Иринке не сказать, чтобы повезло, скорее повезло ему с женой…

За всеми этими явно запоздалыми муками совести он упустил момент, когда Ирина открыла глаза и, несколько раз моргнув, окончательно проснулась и с интересом уставилась на супруга, на лице которого явственно читались муки совести.

— Шурик! — не выдержав, окликнула она его. Турецкий вздрогнул и уставился на Ирину:

— Проснулась?.. Это все здешние нянечки виноваты, гремят в коридорах тазами на весь этаж!

Он сердито покосился в сторону двери, за которой, несмотря на ранний час, и впрямь раздавались громкие голоса переговаривающихся в коридоре санитарок.

— В больницах всегда так, — улыбнулась Ирина Генриховна. — У них совсем другой ритм жизни. Ничего, я привыкла… У тебя что-то случилось?

— С чего это ты взяла? — удивился он. И тут же поспешно спросил: — Как ты себя чувствуешь? — Не хуже, чем обычно, пока даже лучше… Шурик, я тебя очень прошу: не ври мне никогда, даже в шутку… Это опять связано с Цезарем?..

— Бог с тобой! Клянусь, нет. И я не вру. Что касается Цезаря, забудь о нем. Единственное, что от меня в связи с ним еще требуется, — поприсутствовать на судебном заседании. Но это будет не раньше чем через недельку.

Ирина ничего не ответила, прищурившись и продолжая разглядывать своего мужа. Александр Борисович усмехнулся.

— Ладно, я тоже психолог неплохой… Хочешь, скажу, о чем ты сейчас думаешь?

— Скажи, — улыбнулась она, — послушаю с большим интересом.

— Ну, во-первых, ты думаешь: «Опять он мне врет». Во-вторых, примерно следующее: «Сколько же лет подряд я буду еще задавать себе вопрос, как я ухитрилась связаться с этим психом ненормальным?.. На него совершенно нельзя положиться! Ладно, раньше еще куда ни шло. Но теперь… И о чем я только думала, когда выходила за него замуж?!»

— Все сказал? — ехидно поинтересовалась Ирина.

— Примерно!

— Не, Шурик, психолог ты и впрямь плохонький… Ни единой моей мысли не угадал!

— Тогда сама колись… — И, поскольку жена молчала, выдержав паузу, продолжил: — Ир… со мной ничего плохого не случится, поверь мне хотя бы один раз на слово! Ни-че-го! Особенно сейчас… Веришь?.. — А у меня что, есть другие варианты? — Ирина вздохнула и невесело покачала головой: — Шурик, я живу с тобой столько лет… Сижу по вечерам дома, гляжу на часы, которые успела за эти годы возненавидеть, и думаю: «А вдруг?..» Но я выбрала это сама, Катька права… Так что жаловаться мне абсолютно не на что!

Некоторое время Александр Борисович растроганно смотрел на жену, потом наклонился и нежно взял ее бледное лицо в ладони:

— Знаешь что, Ирка… Я сейчас лопну от счастья… И знаешь почему?

— И почему? — Глаза Ирины заискрились лукавыми огоньками.

— Потому что я! Тебя! Люблю!..

Она некоторое время молча смотрела на мужа.

— Хочешь, скажу, о чем на самом деле думала? — спросила Ирина Генриховна шепотом, а Турецкий только кивнул в ответ. — Я думала, как мы… ее… назовем.

— Ух… — Турецкий рассмеялся и вернулся на свой стул. — А я почему-то об этом пока не подумал… Можно назвать… Скажем, Василисой!

— С ума сошел? — фыркнула Ирина. — Подрастет, спасибо за такое имечко точно не скажет!

— Тогда предлагай ты.

— Я хотела Сашей ее назвать… Александрой!

Турецкий вновь растрогался, но прореагировать на слова жены не успел: дверь палаты распахнулась — и на пороге возникла Екатерина.

— Ну надо же! Я, понимаешь, бегу, тороплюсь, почти что спотыкаюсь, чтобы вовремя смену принять, а он, оказывается, сидит тут и в ус не дует… Турецкий, тебе что, на работу сегодня не надо?

Александр Борисович слегка вздрогнул и посмотрел на свои наручные часы:

— Черт… В самом деле! — Он виновато глянул на Ирину. — И правда пора… Ты точно себя нормально чувствуешь?

— Точно, Шурик, собирайся и беги — ты даже еще не побрился!

— Побреюсь на работе!.. Пока, милая!

И, послав жене воздушный поцелуй, Александр Борисович, едва не сбив по дороге Катю, покинул палату.

— Ну и ну… Мужику под пятьдесят, а все летает как мальчишка!

Екатерина неодобрительно покачала головой и начала выгружать из довольно объемистого пакета принесенные продукты.

— Так это же хорошо, что летает, — возразила ей Ирина. — Я так думаю, он это в предвосхищении отцовства почувствовал себя моложе…

— Ага… А раньше в предвосхищении чего свистал, как электрический веник?.. Вечно ты его оправдываешь!

— Помнится, не далее как позавчера именно этим занималась ты сама, Катька! Забыла уже, как убеждала меня в том, что я неправа, когда злюсь на Шурикову работу? То есть на него самого за эту работу?

— Во всем важна мера! — с самым серьезным видом заявила Екатерина. И, закончив выгрузку продуктов, открыла пакет с апельсиновым соком — Так… Сейчас выпьешь сок, пока завтрак не принесли!

Ирина Генриховна поморщилась:

— Терпеть не могу апельсиновый…

— Про это ты уже рассказывала… И неоднократно! Однако дела это не меняет — пить будешь! И тебе, и малышке необходима ежедневная порция витамина С, а лучшего источника, чем он, пока что не нашлось! Европейцы и американцы знают, что делают, начиная утро со стакана апельсинового сока!

— Да? — прищурилась Ирина. — Только есть некоторая разница: они пьют фрэш… То бишь свежевыжатый апельсин! А не из пакета, как мы. Во-вторых, дорогая, я никогда не претендовала на звание европейской женщины и уж тем более американки…

— И правильно делала! Но вообще-то я тебе покупаю самый лучший, натуральный и без консервантов, а это одно и то же… почти… Ладно-ладно! Завтра же притащу соковыжималку, тем более что апельсины ты тоже не лопаешь — вон целая гора в тумбочке, плесневеть скоро начнут… Ох и трудно же с тобой, Ирка!

— Я виновата, что из всех цитрусовых только лимоны люблю?

— Бр-р-р!.. — Катя передернулась при мысли о натуральном лимонном соке. — Только не при мне… У меня от твоих слов заранее во рту кисло… Все, беру свои слова про Турецкого назад! Он мученик, стоик, аскет, а вовсе не эпикуреец, как я раньше думала! Ибо ни один уважающий себя эпикуреец рядом с такой капризулей, как ты, дольше трех минут не выдержит! Александр Борисович до этого момента и не подозревавший о своем стоицизме-аскетизме, а заодно и мученичестве, доведись ему услышать Катины слова, по крайней мере относительно мученичества, наверняка бы согласился. Стоя возле своего «Пежо», он разговаривал по мобильному с Денисом Грязновым.

— Знаешь, кто ты? Ты шантажист!.. — заявил Турецкий, решительно не обративший внимания на испуганный взгляд какого-то водителя, вылезавшего в этот момент из своей припаркованной рядом с «Пежо» «девятки».

— Согласен, пусть так, — легко согласился Денис. — Но один я с этими подарками в детдом все равно не поеду, а никто из знакомых не соглашается… Я так думаю, потому что я давно никого из них от их жен не прикрывал!

— Говорю же, шантажист!

— Слушай, Борисыч, я для тебя же стараюсь! — Денис хихикнул. — Сам подумай: Ирина наверняка тебе не верит, что ты якобы общественной работой занялся. Ведь не верит?

— Ну и что?

— А тут я, значит, заезжаю за тобой с утра прямо в больницу с целым фургоном игрушек, игр и прочего. Если хочешь, можно заодно и ей какой-нибудь сувенирчик пушистый подарить. Вот и поверит — сразу и навсегда!

— Как же, жди… А почему ты со своей распрекрасной секретаршей не хочешь эту благотворительную акцию совершать? — Хочу, но не могу: у нее мама в Раменском заболела, пришлось отпустить аж на неделю, она дочь очень заботливая. А в детдом нам ехать уже послезавтра!

— Не нам, а тебе! Нахал ты все-таки.

— Я не нахал — я с детьми разговаривать не умею. Совсем!

— А я, по-твоему, умею?! Нинка уже давно не дитя, а девица, а когда маленькой была, с ней в основном Ирка разговаривала.

— Вот видишь! — обрадовался Денис. — Тем более! Тебе ж в преддверии новой личной жизни тренировка нужна! Или я неправ?

— Слушай, Денис Андреевич, а ты, часом, не еврей?.. Может, твой дядюшка что-то тщательно скрывает из вашей общей биографии?

— Библейской кровью гордиться надо, а не скрывать! Увы, похвастаться мне в этом смысле нечем. Турецкий, уж у тебя-то с такой фамилией на это дело чутье должно быть! К тому же ты вполне профессионально с точки зрения любого одессита уводишь разговор в сторону. Словом, я считаю, мы договорились! — И, не дожидаясь реакции, Грязнов отключил связь.

Александр Борисович сердито посмотрел на телефон и пожал плечами: «Зря надеешься, — буркнул он, — открывая водительскую дверцу машины. — Так меня Меркулов и отпустит с тобой, жди!..»

Однако Константин Дмитриевич, едва Турецкий переступил порог его кабинета, в котором уже шла летучка, дождавшись, когда смущенный Александр Борисович боком протиснется на свое обычное место, первым делом, сурово сдвинув брови, произнес вполне официальным голосом:

— Хорошо, что ты, Саша, объявился. Послезавтра с утра особое задание: поедешь в наш подшефный детдом с подарками, у них дата, причем круглая. Двадцать лет исполняется…

— К-кому? — не понял Турецкий.

— Их дому, разумеется, кому же еще? В помощь тебе придадим Дениса Андреевича, он согласился. Надеюсь, до обеда управитесь!

— Но… — начал было Александр Борисович, однако Меркулов, поморщившись, прервал его:

— Знаю-знаю! У тебя, как обычно, завал дел, нужные люди разъехались по командировкам. Извини, у всех то же самое, а у тебя, если не забыл, режим льготный… Все, переходим к следующему вопросу!

Словом, самый приятный за успевший начаться день сюрприз ожидал Турецкого в его приемной — в виде как обычно спокойного и доброжелательно улыбающегося Володи Яковлева. Его темпераменту типичного сангвиника Александр Борисович невольно завидовал: сам он за долгие годы работы так и не научился до конца справляться с собственной не в меру эмоциональной и — что греха таить — склонной к авантюризму натурой…

— Доброе утро, Сан Борисыч, — кивнул Володя. — А я к вам.

— Неужели уже с результатом?

— Повезло, — коротко кивнул тот, входя вслед за Турецким в кабинет. — Конечно, если я вас правильно понял по телефону… В любом случае информация, на мой взгляд, интересная…

— А я что, был недостаточно понятен? — удивился Александр Борисович.

— Ну что вы… — Яковлев опустился на стул для посетителей. — Просто я позволил себе предположить, что в конечном счете вас интересует не столько супруга Глухова, сколько он сам…

— Совершенно верно! И что? Неужели нарыл что-то на этого типа за столь короткий срок?..

— Мне, говорю же, просто повезло с самого начала, сунулся точнехонько туда, куда надо… У нас с этими РЭУ и их начальством ведь далеко не первое дело связано, верно?

— Давай рассказывай, если не спешишь, подробно!

— В общем, для начала я решил поинтересоваться, где эта семейка обитала до того, как закрутилась их история с разводом, поскольку все их перемещения происходили на территории одного и того же РЭУ.

— В котором и работает жена Глухова?

— Именно, — кивнул Володя. — Но начал я не с самого РЭУ, а с их БТИ…

— Почему?

— У меня, Сан Борисыч, как я уже говорил, опыт с такими делами большой: жалобы на всевозможные махинации с недвижимостью даже до нашего департамента доходят, а уж в МУРе их уйма… Отец рассказывает. И примерно половина — еще и с фигурирующими в делах трупами… Ну здесь, правда, без трупа, во всяком случае на данном этапе, обошлось… Но мошенничество налицо, причем откровенное…

— Это тебе что, в БТИ исповедовались? — Турецкий иронично приподнял одну бровь.

— И в третий раз повторяю: повезло… Инженерша у них одна новенькая для коллектива, но в системе работает двадцать лет. Уж не знаю, за что ее так не любит начальство, но несчастная, работая в таком месте, всю жизнь проживает в коммуналке. Когда услышала фамилию Глуховых, едва со стула не свалилась. Оказывается, до этой квартиры, на которой парочка расходилась и где они прожили всего два года до этого, они были ее соседями по коммуналке. А заодно и врагами на всю оставшуюся жизнь…

— И правда повезло, — рассмеялся Турецкий. — Надеюсь, показания ее ты оформил?

— А как же?.. И пленочка имеется… Дальше рассказывать?

— А то!

— Дальше и есть самое интересное. В коммуналке поначалу жила только Дина Петровна, еще не Глухова, а Каталкина. Характерец у нее не приведи господи, с соседкой на ножах была с самого начала. Комнату свою получила по лимиту, поскольку в те времена это было вполне возможно.

— Откуда прикатила в столицу?

— Из Рязанской губернии… названия деревни не помню. Но в бумагах оно есть… Потом, значит, вышла замуж и поначалу попыталась вселить соседку в свою восьмиметровку, а сама въехать в ее двадцатиметровку… Сорвалось! Соседка до суда дошла, — видать, после этого Глуховы и сдали назад… — А основания-то какие для такого обмена? — удивился Турецкий.

— Их двое, к тому же Дина Петровна уже беременна была. А соседка одиночка…

— Ладно, поехали дальше.

— А дальше Глухова, как выяснилось, к тому моменту просочилась в члены жилкомиссии: в те времена такая существовала в системе БТИ и занималась распределением ордеров на жилье в числе прочего… Именно там-то она и услышала про свою будущую квартиру — район ее как раз временно снимал с баланса по причине пожара: квартирка принадлежала какому-то алкашу и сгорела. Никаких ордеров выдавать на нее не имели права.

— Алкаш жив?

— Погиб во время пожара, которому сам же и стал причиной.

— Ясненько… Надо полагать, именно эта история и навела самого Глухова на хлебную мысль. Слушай, а что сейчас с этой жилкомиссией, распущена, что ли?

— Там, знаете ли, такая путаница! — покачал головой Володя. — Пока я до конца не разобрался: по факту она существует, но то ли под другим ведомством, то ли разделена на опекунский совет и что-то там еще… Дело не в этом, а в том, что ордер на сгоревшую квартиру, к тому же снятую с баланса вплоть до восстановления, Глуховы вопреки всем имеющимся законам получили! Ремонт, правда, делали на собственные средства.

— Кто выдавал ордер? — Подписи две: один из подписантов давно там не работает, второй, точнее, вторая, как рассказала мне бывшая соседка Глуховых, жива-здорова, трудится в опекунском совете и тесно дружит с Диной Петровной…

— Н-да-а-а… Черт ногу сломит! — вздохнул Александр Борисович. — И что же ты надумал делать с этим фактом?

— Да всего лишь повидался с Диной Петровной и слегка прижал эту козу к стенке, пригрозив расследованием, судом и соответствующей статьей ей лично.

— Итог?

— Думаю, тот самый, на который вы в конце концов и рассчитывали. Показания против бывшего муженька дала как миленькая!

— Уверен, что ее показания чего-нибудь стоят?

— По крайней мере, по одному эпизоду собрать улики все еще возможно. Так я думаю…

— И?..

— За полгода до их развода Анатолия Владимировича внезапно обуяла страсть к благотворительности: нашел некоего старичка, Ивана Георгиевича Сапрыкина, владельца однушки, инвалида второй группы… Болезнь Паркинсона… Не знаю уж, как он влез к нему в душу, но тот, похоже, был рад любому, кто мог ему помочь. Паркинсон, если вы не в курсе, болезнь подлая: от нее не умирают, однако неподвижность в будущем практически гарантирована…

— Почему тогда группа была только вторая?

— Сапрыкин передвигался тогда самостоятельно, более-менее мог себя обслужить, никаких признаков деградации пока что не было. Подводила его, как сказала Дина Петровна, только одна половина тела — ногу подволакивал, рука не действовала… Правая или левая, она не в курсе. Словом, ситуация была очень похожая на историю с сестрицей Глухова: имели место сумки с продуктами, которые он носил раза два в неделю Сапрыкину. Иногда — соседи должны были это видеть — выгуливал старика. А потом тот внезапно умирает, якобы от обширного инфаркта, и выясняется, что квартиру свою он подписал не единственному племяннику из провинции, а Глухову Анатолию Владимировичу!

— Володя, а почему «якобы от инфаркта»?

— Потому что Дина Петровна уверяет, что на самом деле бывший супруг подсыпал старику в кашу какой-то химикат — не просто ядовитый, а чреватый тем, что слабые сосуды под его воздействием лопаются… Готова подтвердить это где угодно, поскольку собственными глазами видела, как муж принес яд с работы и, отправляясь к старику, прихватил одну порцию дряни с собой. А на следующее утро Сапрыкин и был им же найден мертвым…

— Да-а-а, грубая работенка-то… — пробормотал Турецкий.

— Это как сказать, — не согласился Яковлев. — Дина Петровна утверждает, что тогда ребята из отделения милиции пытались вокруг этой истории что-то нарыть, но до уголовного дела не дошло… Ну а дедову квартиру Глухов, понятно, вскоре продал. Племянник, говорят, тоже пытался в суд подать, но все было по закону — завещание есть завещание. Так эта история и канула в Лету…Они немного помолчали, Александр Борисович переваривал полученные сведения, задумчиво перебирая бумаги на своем столе.

— Сколько, говоришь, у тебя еще дней до отпуска? — поинтересовался он наконец, а Яковлев вздохнул:

— Ну дня три еще свободно могу в этом деле покопаться… А дальше можно Галку привлечь. Она должна с завтрашнего утра по одному делу освободиться.

— Знаю, по Мокрушиной…

Прежде чем задать следующий вопрос, Володя немного поколебался и, как всегда, после официальной части своего доклада перешел на «ты»:

— Слушай, Сан Борисыч, а можно узнать, с чего ты вообще это дело из архива вдруг поднял?

— Как тебе сказать… — Турецкий вздохнул. — Я тут оказался невольным свидетелем встречи «афганских» ветеранов… Оба теперь бомжи, по милости таких вот глуховых… В общем, Володька, покопай пока по месту жительства покойного, может, соседи чего вспомнят. В отделение милиции сходи, вдруг тот дознаватель еще работает, который нашего типа прижать пытался? Сам понимаешь, показания бывшей супруги вряд ли аргумент для суда… Словом, не мне тебя учить.

Яковлев продолжал молча разглядывать Александра Борисовича, потом, решившись, все-таки заговорил:

— Слушай, а ты уверен, что вообще успеешь этот клубочек размотать?..

— Что ты имеешь в виду? — Я слышал, тебя ждет перемещение, возможно, и в пространстве тоже…

— Ну надо же! — Турецкий сердито поморщился. — Все про меня что-то такое слышали, все, кроме меня!.. Да какое там перемещение, Володя?! Мне бы второй класс наконец присвоили — и на том спасибо! Ты хоть подсчитывал, сколько лет я уже пребываю в качестве госсоветника юстиции третьего класса?.. То-то и оно!

— А что Константин Дмитриевич? — поинтересовался Володя. — Он ведь считать пока что тоже не разучился? Кроме того, если слухи о твоих новых перспективах верны, то присвоение следующего класса вполне может совпасть как раз с назначением на новую должность.

— Например?

— Например, на должность главы федерального округа — неважно какого…

— Все ясно… — Александр Борисович снял очки, с неожиданной грустью посмотрел в окно, за которым утренние серые тучи успели разойтись, обнажив васильковую синеву.

— Не стану тебе говорить, что на сегодняшний день все места, тобой упомянутые, заняты. Мне сегодня Костя после летучки кое-что шепнул на ушко, только учти, это я тебе не для дальнейшего распространения…

— Мог бы и не предупреждать, — подал слегка обиженно реплику Яковлев.

— Мог бы — не предупреждал бы… Словом, разговор шел о том, что нашему генеральному предложили — понимаешь? — подать прошение об отставке… И похоже, это вопрос нескольких дней… Кого назначат на его место — неясно, но перемещения действительно будут. Дело не в этом, а в том, что лично я никуда перемещаться не намерен. А что касается присвоения второго класса, так Меркулову сейчас, как ты понимаешь, не до того, над ним самим могут тучки сгуститься. Правда, будем надеяться, этого не произойдет. Только дурак не поймет, что такого профи, как Костя, да еще с его опытом, на раз-два не отыщешь.

— Верно… А ты, Борисыч, что, из-за Ирины Генриховны — ну насчет перемещений?

— В том числе и из-за нее. А вообще-то, Володя, если честно, устал я… В последнее время какое-то идиотское равнодушие подступает, наподобие приступов… Вероятно, и правда устал.

— Ну уж ты-то — и равнодушный? — Володя улыбнулся. — Сам себе противоречишь, Сан Борисыч! Равнодушные под впечатлением встречи, про которую ты упомянул, дел из архивов не извлекают, поскольку текущих и без того завались!

Турецкий не выдержал и тоже улыбнулся:

— Я ж говорю — приступами накатывает… Кроме того, насчет Иришки действительно серьезно. Даже доктор руками разводит, откуда у нее столько тревоги за мою персону, занятую все последнее время исключительно бумагомаранием. Врач к тому же утверждает, что на самом деле все должно быть наоборот.

— Что — наоборот? — не понял Володя.

И Турецкий, добравшись до остро волновавшей его в последнее время темы, охотно пояснил — Понимаешь, у беременных, наоборот, инстинкт самосохранения, а значит, и сохранения ребенка, должен быть сильнее, усиливается он, а не ослабляется! И в этой связи они поглощены собой, а к окружающим, напротив, должны относиться спокойнее, равнодушнее, чего-то и вовсе не замечать и не чувствовать… А Ирина моя с каждым днем все больше нервничает — и состояние свое, словно специально, ухудшает! Это ненормально!

— Знаешь, — Яковлев смущенно посмотрел на Турецкого, — я в этом, если честно, ничего не понимаю…

Александр Борисович спохватился и тоже почувствовал себя неловко:

— Извини, я в последнее время слишком много об этом думаю… Еще немного — и можно наниматься в их больницу медбратом — на случай, если из Генпрокуратуры вылечу!

Они рассмеялись оба одновременно, и возникшее напряжение тут же спало.

— Ладно, уважаемый опер, — доброжелательно поглядел на Володю Турецкий. — Ты так и не ответил, сможешь заняться Глуховым? Учти, формально дело не возобновляя… пока. Так что имеешь право отказаться.

— Когда это я тебе отказывал? — удивился тот. — Буду, конечно! Все равно до отъезда делать нечего!

В дверь кабинета постучали, и в приоткрывшуюся щель просунулось миловидное личико Наташи.

— Александр Борисович, пришел факс из Коксанска, от Поремского! — Давай неси, — кивнул тот. А Володя Яковлев тут же поднялся со своего места:

— Ну все, не буду вам мешать! — и шутливо вскинул руку к виску. — Разрешите приступать к выполнению задания, господин госсоветник?

— Иди уж, иди, — ворчливо буркнул Турецкий, — докладываться можешь по телефону, обещаю мобильный свой больше не отключать… Спасибо тебе!

И, оценив длину факса, который Наташа в этот момент внесла в кабинет, кисло улыбнулся:

— Ну вот… Так бы и сказала, что целый половик прислал, а то — факс… В ближайшие полтора часа меня нет ни для кого!

2

Александр Борисович едва успел прочесть факс, полученный от Поремского, до половины, сделав несколько пометок в своем блокноте, когда его внутренний телефон ожил.

— Нет, ну что это такое?! — Турецкий сердито сорвал трубку с аппарата. — Наташа, я же просил!..

— Извините, Александр Борисович, но это Константин Дмитриевич: просит вас к себе — срочно…

Турецкий вздохнул и, пробормотав: «Против лома нет приема», начал выбираться из-за стола. Конечно, к тому, что всевозможные срочные и сверхсрочные дела возникают у них на каждом шагу, он давно привык. Однако сейчас, когда параллельно с работой в голове его все время крутились мысли о жене, то, что раньше воспринималось как должное, начало «важняка» раздражать. К тому же были причины, точнее, одна-единственная причина, по которой Костины неожиданные просьбы-вызовы уже много лет подряд всякий раз заставляли сердце Турецкого нехорошо сжиматься. Вопреки тому, что та давняя история действительно была давней и даже очень давней, в памяти она торчала наподобие даже не занозы, а навсегда застрявшего в плоти острого осколка…

О том, что случилось с ними обоими, можно сказать, в последние годы существования Советов, друзья не говорили никогда. Это был момент, когда Меркулов, старательно обучавший и натаскивавший своего младшего, удивительно талантливого следака Сашу Турецкого, сам делал едва ли не первые серьезные шаги по служебной лестнице. А в советские времена это было, как известно, чревато не только положительными эмоциями… Все началось с того, что Константина Дмитриевича вызвал к себе Генеральный, после чего он уже сам пригласил к себе Александра Борисовича.

Едва войдя к Косте в его только что обретенный отдельный кабинет, Турецкий сразу понял: произошло нечто экстраординарное. Меркулов был хмур и как-то неестественно бледен.

— Садись, буркнул он. — И Александр Борисович невольно начал лихорадочно перебирать в памяти все последние дела, пытаясь вычислить, где мог проколоться настолько, что вывел из себя даже Костю. Но, как выяснилось спустя минуту, прокололся вовсе не он… И чем дольше слушал Турецкий своего старшего товарища, тем тяжелее становилось у него на душе…История в пересказе Меркулова выглядела просто жуткой, убийственной во всех смыслах этого слова. Прошедшей ночью, по словам Константина Дмитриевича, в семье не просто крупного партийного деятеля, но еще и кандидата в члены ЦК КПСС (а в те годы это было то же самое, что в нынешние возглавить, допустим, администрацию Президента), словом, без пяти минут члена правительства, поскольку реально страной управляла партия коммунистов, произошло убийство… Да не кого-нибудь, а ребенка, что самое ужасное — приемного…

На этом месте Меркулов закашлялся, замолчал и потянулся к графину с водой.

— Погоди, Костя… — Турецкий и сам никак не мог сглотнуть ком, застрявший в горле. — Если я угадаю, можешь не продолжать… Тебе приказано счесть и оформить случившееся как несчастный случай… Верно?..

Его друг молча кивнул и в три глотка осушил стакан с водой.

В маленьком кабинете повисло молчание. Оба они прекрасно понимали друг друга — так хорошо, словно думали в этот момент вслух. На кону с одной стороны репутация обоих, их совесть и честь — все то, чем оба дорожили, из чего исходили в своей работе. С другой — сама эта работа, которой в случае неисполнения недвусмысленного приказа Генерального прокурора СССР лишится прежде всего Меркулов. Скорее всего — оба, поскольку соответственно тогдашней должности Константин Дмитриевич имел уже право отправить на этот выезд любого из своих коллег… Например, некоего Кирсанова Витю, который все это оформил бы, не моргнув глазом, поскольку личных принципов у Витька было максимум полтора, да и те не считались обязательными к исполнению… Однако вызвал к себе Меркулов именно его, Сашу, — не просто коллегу — друга, пусть и младшего.

И в этом была особая, возможно, только им двоим и понятная честность: Константин Дмитриевич не мог позволить себе скрыть от Турецкого этой ситуации, характеризующей темную сторону их общей работы — ту самую вторую сторону «медали»… Даже в случае, если рискнет карьерой, вообще любимым делом и откажется выполнять приказ… Нет, он не собирался делить ответственность на двоих, дабы в случае выполнения приказа облегчить груз. Он именно что хотел остаться для молодого «важняка», которого любил, опекал, вообще натаскивал, открытым во всех отношениях… И это Саша понимал тоже. А Меркулов понимал, что он понимал, ну, и так далее…

А еще это был первый случай, когда очень важное решение принял на себя сам Александр Борисович.

— Вот что, Костя, — произнес он, закончив обдумывать ситуацию. — К этому перцу поеду я сам… Кто от МВД?..

— С МВД у них все в порядке, — буркнул Меркулов. — И с чего ты взял, что я тебе это позволю?

— С того, что я сам так решил! — отрезал Саша. — Даже если отправишься сам, не сомневайся — поеду с тобой… Так я не понял: опера уже там или…

— Там, — вздохнул Константин Дмитриевич. — Ладно, едем вместе, там видно будет…Ехать им предстояло не слишком долго: дом, в котором проживал упомянутый «перец», располагался на улице Алексея Толстого. Замечательное место было это в те времена! Рядом с Кольцом — неожиданно тихий, весной и летом зеленый райончик с престижными и сверхпрестижными домами. Из простых граждан никто и понятия не имел о таких квартирах, какие скрывались за их относительно скромными фасадами.

Турецкий тогда так и не понял, сколько комнат имелось в распоряжении хозяев: в любом случае на лестничную площадку выходила одна-единственная дверь, за которой оказался настоящий холл: от нынешних «новорусских» его отличало разве что отсутствие камина, данная деталь тогда еще не успела войти в моду…

Встретил их сам глава семьи, как сразу же с некоторым любопытством отметил Александр Борисович, с красными, явно заплаканными глазами… Что это — «камуфляж» или действительно переживает до такой степени?.. А если переживает, то за кого — за погибшего всего-то четырехлетнего мальчонку или за убийцу-супругу?..

Пробормотав что-то в качестве приветствия, затем чуть более отчетливо назвав свое имя-отчество — «Николай Борисович», мужчина провел следователей к себе в кабинет. Как ни странно, никакой особой роскошью кабинет не поражал: вполне традиционный по тем временам, большой и увесистый, словно пьедестал памятника, письменный стол со старомодной лампой с неизбежным зеленым абажуром. Столь же неизбежный портрет Ленина на стене, пара стульев, книжный шкаф, забитый под завязку классиками марксизма-ленинизма… Единственной поистине эксклюзивной вещью Турецкому показалось обтянутое чехлом из суровой ткани огромное кресло: со школьных времен он помнил в точности такое же, запечатленное на снимке в «Родной речи» — с сидящим в нем Владимиром Ильичем… «Ленинский» раритет достался Меркулову, Саша скромно опустился на стул и приготовился слушать хозяина. Надо признать: каждое слово тому явно давалось с трудом…

— Я все расскажу, как есть, — тихо начал тот. И повторил: — Все, как есть… Я… Я виноват в том, что случилось, я и только я… Ведь это у меня не может быть детей, а не у Лизы, хотя она так… так молода… Первая жена, когда это выяснилось, ушла от меня. Лизочку же я предупредил с самого начала, и она… Она согласилась сразу же на все… На все, включая усыновление… Я был полным дураком, когда выставил еще одно условие…

Мужчина замолк, но ни Меркулов, ни Турецкий его не торопили, оба видели, что каждое слово дается хозяину кабинета действительно с трудом. По крайней мере в своем горе он был действительно искренен…

— Так вот, условие… Я вначале поясню… Мне хотелось, чтобы все было… Как бы это сказать?.. Вроде бы максимально приближено к реальности. В том смысле, что ведь родители, когда у них рождается ребенок, они же ведь не знают заранее, каким он будет, верно? — Я не совсем понимаю, — осторожно переспросил Константин Дмитриевич, — что вы имеете в виду… Внешность?

— Нет, хотя и внешность тоже в определенном смысле… Я имею в виду здоровье малыша…

— Вы что же — усыновили больного мальчика? — на этот раз поинтересовался Саша.

— Нет, условие я поставил и перед женой, и перед работниками детдома другое: я хотел, чтобы моим сыном… или дочерью… стал самый несчастный из их детей… Вы меня понимаете?.. — в глазах мужчины читалась подлинная мука.

Они поняли. Не то чтобы Николай Борисович собирался сыграть роль Санта-Клауса в судьбе ребенка. Нет, он искренне хотел изменить жизнь подлинно несчастного существа в противоположную сторону… В такие минуты люди не лгут.

— Женечка… — он внезапно охрип и на мгновение умолк, произнеся имя погибшего. — Он именно таким и был: единственный из всех детей подлинно брошенный… Представляете, его нашли на Казанском вокзале, на полу, под лавкой, завернутым в какие-то тряпки, мальчику было не больше недели… Вы, вероятно, в курсе, как выхаживают в наших… В наших Домах ребенка, где он пробыл до трех лет?.. Ну да, о чем я говорю, конечно, в курсе… Поверите, когда полгода назад мы его взяли сюда, он выглядел в лучшем случае как двухгодовалый!..

Оба следователя отметили, что при этих словах глаза Николая Борисовича повлажнели, но он почти сразу взял себя в руки и продолжил — Не знаю, поверите ли вы мне… Но я полюбил Женечку всей душой, я дал себе клятву, что сделаю для него все… Все, что делают для своих детей биологические родители, и даже больше того!.. — Он помолчал, но снова сумел продолжить, хотя сейчас ему предстояло сказать о самом страшном… — Мне казалось, что Лиза… Что она целиком и полностью разделяет мои чувства… Я не учитывал, что ей всего-то двадцать четыре года, а не сорок пять, как мне… — На этом месте Николай Борисович впервые за весь разговор отвел глаза. — Ее материнский инстинкт просто-напросто не мог быть настолько зрелым, как мой отцовский…

— Простите, — осторожно прервал его Меркулов, — вы что же, хотите сказать, что воспитание мальчика было целиком и полностью на вашей супруге? Ни няни, ни домработницы?..

— Нет, дело не в этом, няня, конечно, есть… была… Но детская Женечкина — смежная с нашей спальней, а он… Он почти совершенно не спал по ночам! У него оказалась очень плохая нервная система, доктора, которым мы его показывали, утверждали, что пройти это может только с возрастом, где-то после четырнадцати лет… Снотворное мальчику давать было нельзя — у него сильнейшая аллергия, вплоть до отека Квинке, практически на любое лекарство… Вы представляете, что это такое для молодой, здоровой женщины — бессонные ночи?.. Нет, не просто бессонные!.. С перерывами мальчик спал минут по двадцать, потом просыпался и вновь начинал отчаянно плакать… — А как же… вы? — не выдержал Меркулов.

— Я!.. — Николай Борисович почти выкрикнул это с непередаваемой горечью. — Да, это я, я во всем виноват!.. У меня, видите ли, работа ответственная… Лизочка, понимая это, всячески потворствовала мне, отправляла чуть не каждую ночь ночевать сюда, в кабинет… А я как последний эгоист не думал о ней, о ее состоянии, ее бессонных ночах, о…

Он снова помолчал и наконец завершил свой рассказ.

— Клянусь вам, все действительно произошло случайно… Спросонья Лиза, вскочив, наверное, в десятый раз за ночь на крик мальчика, разбудивший ее, она у… ударила его… несколько раз… потом еще…

Как выяснилось, ударила ребенка она первым, что подвернулось под руку, — граненым хрустальным стаканом, стоявшим на тумбочке возле детской кровати. И с первого же удара попала мальчику по виску…

— Когда Лиза пришла в себя, она закричала так, что я услышал и проснулся, хотя между детской и моим кабинетом две комнаты… большие… Потом жена потеряла сознание…

— Где она сейчас?

— В ЦКБ, — коротко выдохнул Николай Борисович. — Я готов дать вам любую клятву, что отправлена она туда не для того, чтобы спрятаться… Машину вызвали сами врачи, я был не в том состоянии, чтобы что-нибудь соображать… Поверьте, это… Это действительно по своей сути несчастный случай……Приказ Генпрокурора они тогда выполнили. А с «эмвэдэшниками», как и говорил Меркулов, проблем не было с самого начала. И на протяжении многих лет Александр Борисович старался забыть эту историю, вымести ее из памяти… Не получалось. Словно легкий укол где-то в области сердца — всякий раз, как его вот так, неожиданно, без предупреждения Константин Дмитриевич просил зайти…

В кабинете Меркулова помимо него находилось еще двое незнакомых Александру Борисовичу мужчин. Один из них, на вид лет сорока, был одет — и это бросалось в глаза — в не просто дорогой, но очень дорогой костюм. Второй, помоложе, обладал весьма неприметной внешностью и в одежде соблюдал некую усредненность, бросавшуюся в глаза разве что людям столь опытным, как Турецкий, у которого сразу мелькнуло в голове привычное по старым временам слово «комитетчик»… Принадлежность второго посетителя к ФСБ он определил наметанным глазом сразу и без малейших сомнений. А это означало, что произошло нечто и впрямь экстраординарное, особенно если учесть наличие второго, «дорогостоящего» господина.

Собственно говоря, для Турецкого смысл слова «экстраординарное» заключался всегда в одном и том же: сейчас его по очередному указанию сверху нагрузят очередным «особо тяжким», возможно, еще и сверхзасекреченным… Ничего не скажешь, вовремя!

Для того чтобы оценить ситуацию, ему понадобилось всего несколько секунд, на которые он задержался на пороге, здороваясь с присутствующими. — Проходи, Саша, присаживайся… — Константин Дмитриевич повернулся к гостям: — Это и есть Александр Борисович Турецкий, прошу, как говорится, любить и жаловать…

После чего представил посетителей своему подчиненному. Человек в дорогом костюме оказался бизнесменом из Казани с совершенно не соответствующей его внешности фамилией, Леонидом Юрьевичем Скудоумовым. Второй представился сам, первым подав Александру Борисовичу руку:

— Полковник Драгилев. Можно просто Кирилл Никитович…

Какой именно структуры он полковник, гость уточнять не стал, да этого и не требовалось: Турецкий угадал верно… Натянуто улыбнувшись, он вопросительно посмотрел на Меркулова.

— Если позволите, — опередил Драгилев открывшего уже рот Константина Дмитриевича, — я сам введу Александра Борисовича в курс ситуации. — И, не дожидаясь реакции Меркулова, продолжил, обращаясь к Турецкому: — Дело, по которому мы здесь находимся с господином Скудоумовым, весьма серьезное, и есть очень большая вероятность, что это не просто киднеппинг…

Александр Борисович насторожился: ведь само по себе похищение даже взрослых людей — одно из самых тяжких преступлений из упомянутых в Уголовном кодексе, а тут дети!

— Как вы уже слышали, — продолжал полковник, — Леонид Юрьевич бизнесмен, живет в Казани. Там у него несколько фирм, связанных с антиквариатом… До недавнего времени в Москве проживал его родной брат с семьей — тоже бизнесмен. То есть человек весьма состоятельный, поскольку бизнес бизнесу тоже, как вы понимаете, рознь. Но у Игоря Юрьевича Скудоумова он был достаточно развитым и налаженным, хотя с антиквариатом ничего общего не имел.

— У Игоря было два элитных магазина с экологически чистыми продуктами, пользующимися среди состоятельных людей большим спросом, — негромко вмешался в их разговор Леонид Юрьевич. — Собирался открывать еще два.

— С ним что-то случилось? — поинтересовался Турецкий.

— Да, — снова перехватил инициативу полковник. — Автокатастрофа, в которой он погиб вместе с женой. Возвращались поздно из гостей, из загорода; как показало следствие, водитель Игоря Юрьевича на скользкой дороге не справился с управлением. Погибли все четверо… В машине находился еще охранник… Это действительно автокатастрофа, в смысле криминала все чисто…

Александр Борисович недоуменно смотрел на Драгилева, но предпочел, прежде чем задавать вопросы, дослушать его до конца.

— После гибели четы Скудоумовых осталась сиротой их дочь, Эмма Игоревна Скудоумова, восемьдесят девятого года рождения. Девочка очень любила родителей и прореагировала на их смерть тяжелым нервным срывом. Ее вынуждены были поместить на лечение в одну из московских психоневрологических больниц… Пока неважно, в какую именно. Позднее все документы вам передадут…Турецкий нахмурился, но снова почел за благо промолчать. Вопрос, вполне закономерный, задал Меркулов:

— Кстати, я так и не понял, кто ее туда поместил.

— Люди, занимавшиеся расследованием катастрофы… В Москве у погибшего Скудоумова и его супруги никаких родственников нет, они родом из Казани.

— А что же вы? — все-таки не выдержал Александр Борисович, адресовав свой вопрос Леониду Юрьевичу.

— Я был в это время за границей, — пояснил тот. — О смерти брата узнал полтора месяца назад, когда вернулся. И сразу же полетел сюда, чтобы забрать племянницу…

— А в итоге выяснилось, — снова заговорил полковник, — что девушки в больнице нет, и довольно давно…

— Позвольте уточнить сразу. — Александр Борисович посмотрел на Драгилева с нескрываемым раздражением.

— Да, конечно!

— Когда произошла автокатастрофа?

— Пятого февраля нынешнего года.

— Девочку поместили в психушку сразу?

Полковник поморщился:

— Не в психушку, а в ПНБ — психоневрологическую больницу…

— Неважно! И то и другое — заведения закрытого типа, а именно этот момент важен… Итак?

— Следователь, который вел дело, вынужден был это сделать действительно сразу, ей… Она, когда узнала, что произошло, впала в очень тяжелое состояние… Что ему еще оставалось делать?

— Но ведь в доме наверняка девушка жила не одна! Прислуга там… Знакомые родителей, наконец! Возможно, друзья.

— К Эмме Скудоумовой вызвали неотложку, доктор сделал ей какой-то успокаивающий укол и порекомендовал обратиться к специалисту. Сам он, как вы, вероятно, догадываетесь, всего лишь врач «Скорой помощи», но состояние девушки ему не понравилось.

— Ясно, — вздохнул Александр Борисович. — Вызвали, а дальше все пошло по обычной схеме: девочку госпитализировали, а тем, кто ее окружал, это было по фи… Простите, безразлично!

— Вроде того, — спокойно кивнул Драгилев. — Прислугу, насколько понимаю, куда больше волновало то, что они остались без работы. Близкие друзья у семьи отсутствовали. Знакомые?.. Ну они и есть знакомые, причем в основном деловые.

— Когда исчезла девочка? — Турецкий повернулся к Скудоумову, сидевшему на диване, мрачно уставившись в пол. Тот поднял на следователя усталый взгляд.

— В апреле, за пять недель до моего приезда в Москву…

— Как могло получиться, что вы так долго не знали о смерти брата и его жены? Неужели некому было вам это сообщить?

— Во-первых, — вздохнул бизнесмен, — за рубежом я на одном месте не сижу, езжу… Такова специфика моего бизнеса: никогда не знаешь, где именно тебе повезет приобрести стоящий товар, у меня ведь еще и индивидуальные заказы от клиентов есть… Ну и за рубежом партнеры… Во-вторых, сообщение о гибели брата пришло на домашний факс. Я холост, живу один. Перед отъездом, зная, что командировка будет длительная, прислугу отпустил. Это предусмотрено контрактом: обычно за неделю до возвращения я звоню, предупреждаю, и квартиру к моему приезду убирают… готовят.

— Вы что же, оставляете ее без охраны?.. — недоверчиво уточнил Турецкий.

— Ну что вы, конечно нет! Охрана всегда на месте, но в факсы и прочие бумаги носа они, конечно, не суют, а секретарь, как я уже говорил вначале, была в отпуске, затем приехала ко мне, я тогда находился в Каире…

— С этим понятно. Теперь относительно столичных обстоятельств.

— К Эмме я бросился прямо с самолета, в факсе был указан адрес и номер больницы — его посылал следователь… Спасибо, что хоть это сделал, найдя у брата в бумагах мой адрес и реквизиты… Мог и вовсе плюнуть… В общем, обнаружив, что племянница исчезла, я, как вы понимаете, испытал настоящий шок! У нее, кроме меня, никого не осталось на всем свете, а у меня, соответственно, кроме нее, никого… Вначале я бросился в милицию, потом отыскал следователя, занимавшегося гибелью брата и его жены… Потом… Словом, возможно, вы и сами представляете, чего мне стоило в городе, где у меня хоть и есть кое-какие связи, но совсем не те, что нужны в данных обстоятельствах, достучаться наконец в нужные двери!

Александр Борисович представлял. Поэтому снова повернулся к полковнику Драгилеву:

— Почему вы в самом начале сказали, что это не просто киднеппинг?

Тот удовлетворенно кивнул — вопросы Турецкого ему, похоже, нравились.

— После похищения людей обычно выдвигаются условия, на которых их возвратят. Верно? Ну вот: Леонид Юрьевич с самого начала добился того, чтобы с квартиры брата сняли печать, и поселился там, на виду у всех. Даже, по его словам, старался как можно больше мелькать на людях рядом с домом, свет на ночь в некоторых комнатах не выключал, чтобы видели, что в квартире живут. Ни единого сигнала насчет выкупа не поступило! Зато две недели назад поступил звонок… от самой Эммы! Девушка просила дядю прекратить поиски, оставить ее в покое и отправляться домой, добавив, что о ней есть кому позаботиться…

Турецкий недоуменно посмотрел на полковника, затем нахмурился:

— Вы полагаете, за этим стоит какая-то секта? Честно говоря, пока что, в первом приближении, других вариантов в голову не приходит.

— Просто потому, что вы не располагаете всей нужной информацией, — покачал головой Драгилев. — Видите ли, после звонка племянницы Леонид Юрьевич и не подумал следовать ее совету, а сразу же перезвонил мне… К тому моменту мы уже познакомились, но заниматься делом девушки я только начал… Теперь самое печальное: спустя четыре дня после разговора неподалеку от выезда из города, рядом с Ленинградским шоссе, был обнаружен труп Эммы Скудоумовой…

Мужчины немного помолчали, бизнесмен продолжал смотреть в пол. Александр Борисович покачал головой:

— Если это сектанты… Нет, все равно не вижу логики: зачем было ее убивать? Допустим, вначале они решили, что у девушки, к слову сказать богатой наследницы, родных нет вообще. Скажем, кто-то из больничных сотрудников подсказал… Тут стоило подержать ее у себя вплоть до совершеннолетия, потом… Потом заставить подписать соответствующие документы и только тогда убрать. Только вот вопрос: кто, включая сектантов, будет держать у себя девушку целый год? Это ж на какой куш надо рассчитывать, чтоб содержать пленницу столько времени?! Нет, что-то тут не так… В каком состоянии, кстати, было тело и какова причина смерти?

— Девушку пыткам не подвергали, — ответил полковник, — питалась явно нормально, голодом не морили, не били, не… ну вы понимаете. Ввели сильное психотропное средство, и она погибла от передоза.

— Мне надо было послушаться Эмму и уехать, — глухо проговорил бизнесмен. — Возможно, она осталась бы жива… Но я… Мне показалось, что девочка говорит под нажимом, что кто-то заставляет ее так говорить, угрожает…

— Почему вам так показалось? — спросил Меркулов. — Знаете, Эммочка всегда была очень оживленным человечком, эмоциональным, с богатейшими интонациями всегда говорила. А тут словно заморозил ее кто.

— А вы уверены, что это вообще была она? — с сомнением подал голос Турецкий.

— Абсолютно уверен! — твердо возразил бизнесмен. — Она назвала меня… Вначале по имени, а потом прозвищем, каким пользовалась очень редко, а в детстве, не умея выговорить мое имя, только так и звала — дядя Лёка.

— Я хочу сказать, — вновь вступил в разговор полковник, — что вряд ли это секта. Боюсь, все гораздо серьезнее… Вы позволите?

Он посмотрел на Александра Борисовича и едва заметно усмехнулся. Турецкий, который совершенно справедливо счел это намеком на свой не слишком спокойный темперамент, тоже усмехнулся и кивнул.

— Начав расследование по делу об исчезновении Эммы Скудоумовой, я одновременно отдал распоряжение своим сотрудникам проверить, не было ли аналогичных случаев в этой больнице, а также выборочно еще в ряде подобных заведений помимо этого. В итоге пришлось организовывать тотальную проверку. В упомянутой больнице этот случай оказался единственным, по крайней мере за последние двенадцать месяцев. Зато по городу и области мы обнаружили еще три совершенно идентичных: везде это девушки от пятнадцати до семнадцати лет, внезапно оставшиеся без родителей и прореагировавшие на трагедию нервным срывом… Не смотрите на меня так, Александр Борисович, я догадываюсь, о чем вы хотите спросить. Нет, не во всех случаях родители их были богачами!

Турецкий молча кивнул.

— В настоящий момент проверка, о которой я говорил, в самом разгаре. Сейчас скажу еще кое о чем, объединяющем эти исчезновения, потом — о главном… Во всех трех случаях исчезнувших затем пациенток вел психиатр, для данной больницы временный, подменявший кого-нибудь из докторов, ушедших в отпуск. В одном случае это был некто Хутаев, в другом — Дауров… Медперсонал, с помощью которого мы пытались составить словесные портреты этого психиатра, исчезавшего вскоре после выписанной им неизвестно куда пациентки, описывал его, грубо говоря, как человека «кавказской внешности»… Единственное, что удалось установить, — во всех случаях это был человек приблизительно сорока лет, не слишком высокий… Понять, один и тот же орудует во всех случаях или нет, невозможно. Наше восприятие южных мужчин не вполне, я бы сказал, отчетливое, мешает стереотип… Тот, который застрял в подсознании у россиян за последние годы…

— Вы сказали, он тоже исчезал? — не утерпел Александр Борисович.

— Ну это не вполне точно. Просто истекал срок его трудового соглашения, уходил он вполне спокойно. Скорее, девушки пропадали за несколько дней до его ухода.

— Как удалось определить, что именно пропадали, а не возвращались, скажем, по месту своей прописки? Полковник немного поколебался, потом снова кивнул:

— Да, хороший вопрос… Это как раз касается главного, к чему я и веду… Некоторое время назад в Москве произошла трагедия, которую никто не афишировал: нам удалось «уберечь» ее от СМИ… Предыстория в точности такая же, как и во всех упомянутых случаях: пятнадцатилетняя девочка в результате гибели отца, который воспитывал ее в одиночестве, попадает с нервным срывом в больницу, ну и далее по той же схеме… Через несколько недель после того, как она оттуда была выписана и ее забрал родственник — так свидетельствуют все оставшиеся в больницах документы, — на одном из концертов популярной молодежной группы… из этих нынешних… Простите, я в современной музыке совершенно не разбираюсь, не приемлю ее… Короче, группа популярна в основном у подростков. Концерт особо не афишировался, иначе жертв было бы больше…

— Жертв?! — воскликнули одновременно Меркулов и Турецкий.

— Жертв. Произошел взрыв, угробивший более двадцати человек, около пятидесяти раненых… Все, или почти все, подростки… Подорвала себя, а заодно и остальных девушка-смертница… Ничем внешне не напоминающая шахидку…

Турецкий присвистнул, а Меркулов сурово посмотрел на полковника:

— Почему в Генпрокуратуре об этом никто ни сном ни духом?!

Драгилев ничуть не смутился — Директор окраинного кинотеатра, где проходил роковой концерт, позвонил сразу нам, мой коллега — его знакомый. Следствие сразу же пошло под грифом «совершенно секретно» — это не наше решение, берите гораздо выше, Константин Дмитриевич…

— Когда это случилось?

— Еще в начале марта… Было приложено немало усилий, чтобы купировать слухи, пострадавшим выплачены компенсации…

— Вы представляете отдел, занимающийся терроризмом? — Александр Борисович сказал это, едва преодолев сухость, возникшую во рту, и тут же закашлялся. Полковник молча кивнул и продолжил:

— Девушку мы, можно сказать, собирали по… фрагментам. Но идентифицировать ее личность нам помогла случайность: на концерте оказалась вместе со своим сыном ее бывшая учительница. Она и приметила Лизу еще до взрыва, собиралась подойти к ней после шоу, спросить, как та себя чувствует, с кем живет и не хочет ли вернуться обратно в свою школу… К счастью, не успела, благодаря этому и осталась жива. У них с сыном легкие ранения, далеко сидели от эпицентра. Учительница в очередной раз взглянула на Лизу, когда та встала ногами на стул, видно ее было очень хорошо, и задрала куртку… В следующую секунду рвануло…

— Кажется, — произнес Меркулов, — я понимаю, почему следствие засекретили…

— По-моему, понятно почему, — пожал плечами полковник. — Вы только вообразите, какая поднимется паника, когда станет известно, что появились шахидки с внешностью белокурых россиянок?..Если помните, после взрывов на «Рижской» люди даже в метро в один поезд с женщинами, похожими на восточных, не садились, ждали следующую электричку…

Меркулов вздохнул и нажал клавишу селектора, попросив Клавдию приготовить кофе на всех, из чего Александр Борисович сделал вывод, что основная часть разговора еще впереди. Сам он в этот момент испытывал нечто весьма напоминавшее шок… Вопросов у него была уйма, но вряд ли задавать их Драгилеву имело смысл сейчас, до знакомства с материалами дела.

— Почему вы все-таки решили подключить нас? — снова заговорил мрачный, как туча, Меркулов.

Полковник пожал плечами:

— Рекомендация сверху, названы вполне конкретные люди… Я говорил уже, в самом начале.

— Тогда я еще не знал сути дела, — жестко отозвался Константин Дмитриевич. — Итак, вы предполагаете, что исчезновение, а затем убийство Эммы… Кстати, несмотря на секретность, господину Скудоумову, похоже, материалы дела в общих чертах известны?

— Я давал подписку о неразглашении, после того как меня… утомили недомолвки следствия, и мои требования говорить по сути были удовлетворены, — устало отозвался бизнесмен. — Собственно говоря, единственное, что я и ждал от визита сюда, — убедиться собственными глазами, что убийцу моей племянницы действительно будут искать на… на всех уровнях. — Если вы не против, — Меркулов посмотрел на мужчину с сочувствием, — я подпишу вам пропуск.

Леонид Юрьевич, понявший, что его столь аккуратно просят просто-напросто покинуть кабинет, возражать не стал.

Дождавшись, когда он выйдет, полковник Драгилев поднял с пола свой кейс и, положив его на колени, открыл и достал довольно толстую пластиковую папку.

— Здесь, Александр Борисович, все необходимые вам документы, — произнес он.

— Я пока не слышал, что дело поручено именно мне, — неприязненно отозвался Турецкий. — Кроме того, и мое собственное согласие, на минуточку, тоже вроде бы необходимо… Костя, ты же знаешь мою ситуацию!

— Да не дергайся ты, — поморщился Меркулов. — Я не виноват, что ты успел себя зарекомендовать неуязвимым мачо с головой министра в глазах самого президента… Верно?

Александр Борисович прикусил язык: до него только теперь дошло, откуда слетело «распоряжение свыше» и почему вообще ФСБ решило поделиться с Генпрокуратурой этим делом… И правда, сам виноват — не надо было так стараться в процессе одного из своих расследований, после завершения которого Турецкого удостоил встречи «сам»…

— Александр Борисович, — вновь заговорил полковник, — я слышал, вам и прежде доводилось заниматься делами, связанными с терроризмом, говорят, и в Чечне вы бывали не раз и не два. — Всего месяц, как оттуда в последний раз, — подал реплику Меркулов.

— Я там был не в связи с терроризмом, — хмуро уточнил Турецкий. — Трое суток в Чечне, два дня в соседнем Дагестане… В Южном округе проблем хватает, по одной из них и ездил. Правда, как раз во время моего присутствия в Дагестане взяли четверых боевиков…

— А что за проблема? — полюбопытствовал Драгилев, а Меркулов, нахмурившись, уткнулся носом в свой блокнот, начав там что-то черкать. «Человечков рисует», — догадался Турецкий, который знал за своим шефом эту привычку: в моменты недовольства рисовать на первом попавшемся листочке человечков в стиле примитивизма…

— Никакого секрета тут нет, — пояснил он полковнику. — Массовое бегство и из Чечни, и из Дагестана этнических русских… Проще говоря, их оттуда потихонечку выжимает местное население. Казаки пока держатся стойко, но вряд ли удержатся.

Константин Дмитриевич на мгновение оторвался от блокнота и стрельнул в Турецкого сердитым взглядом. На Александра Борисовича никакого впечатления это не произвело.

— Как это — выжимает? — спросил дотошный полковник.

— Я бы сказал, изящно, — усмехнулся Турецкий. — Допустим, вы хотите заняться мелким бизнесом, чтобы элементарно выжить. Вам этого не позволят, даже при наличии старых дружеских связей среди местного населения, даже если вы там родились, выросли и прожили всю свою жизнь… То же самое и с устройством на работу… Ну или взять само жилье, если у вас, допустим, есть свой дом. А в тех местах, если не считать столиц, дома в основном частные.

— Ну не отнимают же у них жилье? — возразил Драгилев.

— А зачем отнимать? Можно поступить куда умнее, — усмехнулся Александр Борисович. — Мне один казак рассказывал, как его свояка с насиженного тремя поколениями места выжили… Соседи у него, у свояка то есть, с одной стороны были чеченцы, с другой — русские. Незадолго до этого обеим русским семьям предложили продать свои дома — за гроши… Один из них, сосед свояка, оказался умным, кроме того при деньгах: сдал свою хату покупателям, конечно же местным, и уехал к родственникам в Сибирь. Свояк уперся. Тогда его взяли измором.

— Измором?..

— Измором, — кивнул Турецкий. — Новые соседи — с одной стороны, прежние, с которыми когда-то хорошо ладил, — с другой: то за ночь забор переставят, и его грядки на их участке окажутся, а в ответ на его претензии: мол, по плану это всегда была их земля, а не его… Ну и все в таком духе. В итоге свояк плюнул и убрался из села подобру-поздорову. Куда-то не очень далеко, на Кубань, что ли… В общем, к своим.

Мужчины помолчали, полковник Драгилев о чем-то размышлял, изредка покачивая головой.

Первым пауза надоела Константину Дмитриевичу. Резко оттолкнув от себя блокнот и бросив ручку, он вздохнул — Ну что ж, господа-товарищи… На мой взгляд, пора приступать к работе. Обменивайтесь координатами — и вперед… Саня, забирай дело!

Александр Борисович вздохнул, достал из внутреннего кармана пиджака свою визитку и протянул полковнику. Тот, кивнув и поблагодарив, поднялся на ноги.

— Если вы не против, я дойду с вами до вашего кабинета, нам, судя по всему, в ближайшее время предстоит много общаться… Посмотрю, где вы сидите, там и оставлю свои координаты… Всего вам доброго, Константин Дмитриевич.

Турецкий кабинет своего шефа покинул, не проронив ни слова, поскольку ничего доброго в происходящем, как ни силился, рассмотреть так и не смог.

3

Валерий Померанцев, потный и взъерошенный, влетел в кабинет Александра Борисовича, забыв поздороваться, как раз в тот момент, когда тот дочитывал документы, оставленные ему полковником Драгилевым.

— Все, мы их взяли!.. — с порога выпалил он. — Ух, и скандалюгу этот тип закатил! Орал на оперов из спецназа, что всех их посадит!.. Ну и жарища!..

Он с размаху шлепнулся на стул для посетителей и посмотрел на шефа сияющим, довольным взглядом.

Турецкий некоторое время молчал, разглядывая Валерия, прежде чем сообразил, что речь идет о взятии Мокрушиной и ее любовника-генерала в Шереметьеве, откуда находившаяся под подпиской о невыезде дамочка намеревалась слинять за рубеж по подложным документам чартерным рейсом. Потом Александр Борисович перевел взгляд на окно, за которым снова заклубились серые дождевые тучи:

— Разжарило барина в нетопленой горнице, — прокомментировал он бурное появление Померанцева. — На улице холодина, а ему, видите ли, жарко…

— Так ведь июнь, Александр Борисович, потому и жарко!

— Как — июнь? — Турецкий недоуменно уставился на календарь, к которому не прикасался минимум дня два, но только сейчас это понял.

— Второе июня! — хихикнул Валерий. — Отстаете от жизни…

В дверь постучали, и в образовавшейся щелочке мелькнуло миловидное личико Гали Романовой, к слову сказать, тоже сияющее…

— Можно, Александр Борисович? — улыбнулась Галочка. — Володя Яковлев сказал, вы хотели меня видеть…

— Можно, — кивнул Турецкий. И, дождавшись, когда капитан Романова войдет и расположится напротив Валерия по другую сторону его стола, мстительно улыбнулся: — Та-а-ак, смотрю, настроение у вас обоих лучше некуда! Сейчас я его вам подпорчу!

Лица обоих — и следователя, и оперативницы — моментально посерьезнели.

— Что-то не так? — первым поинтересовался Померанцев. — Если ты имеешь в виду Мокрушину, все нормально, — отмахнулся Александр Борисович. — Нет, я имел в виду другое… С самого верха, господа хорошие, на нас спланировало новое дельце с грифом — каким, догадайтесь сами… Спланировало оно, надо сказать, на меня, но, что касается оперативно-следственной группы, мне дан полный карт-бланш. Правда, при условии, что число сотрудников в бригаде будет по возможности минимальным, а все люди — проверенными и перепроверенными.

— Все ясно, — вздохнул Валерий. — Про подписку о неразглашении и про то, с кем придется сотрудничать, да еще уступив им место во главе угла, можете не рассказывать, и так ясно… А что случилось-то? Вроде бы лето, кривая активности наших клиентов вниз должна ползти…

— Должна, да не обязана. С твоим начальником, Галя, — повернулся Турецкий к Романовой, — уже договорено. От дел, которыми он тебя загрузил, временно полностью освобождена, забудь о них… То же касается и Яковлева, но он пока об этом, правда, не знает. Я как раз собирался ему звонить, а тут вы пришли, сами.

— Кто бы знал, что прямо в пасть ко льву? — вздохнул Померанцев.

— Ты, кстати, — заметил Александр Борисович, — свои личные дела ускорь и решай в темпе: в ближайшее время, боюсь, тебе будет не до них…

Галочка, услышав про личные дела, с любопытством посмотрела на Валерия, но спросить ни о чем не решилась. — У меня, ты в курсе, — вздохнул Турецкий, — у самого ситуация аховая, разрываться между больницей и работой без того приходится… Получается, что основную часть следствия волочь придется тебе, Валерий…

Произнося эти слова, Александр Борисович Турецкий и предвидеть не мог, до какой степени он окажется прав в самом ближайшем будущем…

— А что в этой связи скажут наверху? — нахмурился тот.

— Ничего не скажут, — заверил его шеф. — Хотя бы потому, что в нашу часть работы совать нос им ни я, ни Константин Дмитриевич не позволим.

— Ну за Меркулова я бы расписываться не стал, — покачал головой Валерий. — Он человек зависимый, причем ото всех сразу… Особенно в теперешней ситуации. Говорят, со дня на день мы остаемся без головы. Вполне официально…

— Костя, — возразил Померанцеву Турецкий, — прежде всего человек честный, затем патриот нашей с вами структуры и уж в последнюю очередь, как ты изволил выразиться, «зависимый»… Ладно! А насчет «головы»? Рабочего процесса, так же как и расследования, которым нам предстоит заняться, друзья мои, не отменяет!

— Александр Борисович, мы с Галей само внимание! — заверил его Валерий.

— Все началось, — Турецкий положил руку на лежавшие перед ним документы, — со взрыва в кинотеатре «Лила», во время концерта одной из нынешних подростковых групп, пока что мало кому известной… Я имею в виду музыкальную группу. — Никогда о таком кинотеатре не слышал, — удивился Померанцев. — А мне казалось, что я их все знаю… Гд е это?

— На самой задымленной в Москве и самой неприглядной рабочей окраине, куда метро не ходит, а в такси не содют, — усмехнулся Турецкий. — Могу я продолжить?

Больше его не перебивали, и, когда Александр Борисович завершил пересказ предоставленных ему следственных материалов, Померанцев и Романова еще немного помолчали, хмуро обдумывая услышанное.

— А знаете, — первым молчание нарушил Валерий, — я ведь уже где-то что-то такое слышал… Вспомнить бы от кого…

— Что ты имеешь в виду? — спросила Галочка.

— Года два-три назад… Вы тогда, Александр Борисович, в отпуске были, вместе с Грязновыми где-то рыбачили. А меня наладили в командировку в Грозный… Не помню, кто из местных омоновцев рассказывал: там аналогичный случай был: в качестве шахидки использовали русскую девчонку, уболтали как-то…

— Я думаю, — произнес задумчиво Турецкий, — эти сволочи давно поняли, что использовать своих соотечественниц в качестве смертниц нельзя: их везде проверяют, едва глянув… Взрыв на «Рижской», если помните, планировался в метро, и если бы тот мальчик, дежурный милиционер, который начал ее проверять, не сделал этого, жертв было бы в десятки раз больше. — Как же они девчонок-то наших на такое убалтывают? Даже с учетом их диагноза? — спросила Галя.

— Думаю, — ответил Александр Борисович, — этот загадочный психиатр во всех случаях фигурирует совсем не напрасно…

— Гипноз? — с ужасом съежилась Галя.

— Зомбирование… К несчастью, мистикой тут и не пахнет, друзья мои! Внушение плюс специальные психотропные препараты в строго выверенных дозах… И результат налицо.

— Вы не в курсе, сколько этот сволочной процесс продолжается? — спросил Валерий.

— Хороший вопрос, — похвалил его шеф. — Я, между прочим, у этого полковника Драгилева о том же спросил. Он и просветил: многое зависит от типа нервной системы и от диагноза жертв. В том числе и дозировка препаратов, с которой ошибиться нельзя, иначе человек может погибнуть.

— Племянница того бизнесмена, труп которой нашли, — подала голос Романова, — погибла как раз от этого?

— Не думаю, — покачал головой Турецкий. — Девушка, что называется, засветилась. Очевидно, предполагалось, что она, как и остальные, круглая сирота. А тут вдруг дядюшка всплыл… Ее убили бы в любом случае, уехал бы Скудоумов, оставив поиски, или нет. Но то, что он остался, финал, безусловно, ускорило. А вдруг бы он с помощью соответствующих органов девочку нашел?.. Концы они рубят резко, сразу, жестоко… В ФСБ подозревают, что в правоохранительных структурах у них есть свои люди. Но этой стороной вопроса, как вы понимаете, будем заниматься не мы. Мы должны просто такую вероятность учитывать.

— То есть операм в процессе расследования светиться минимально, а лучше не светиться вообще, — кивнул Валерий.

— Документы и оружие, Галя, на время следствия придется в этой связи сдать, — вздохнул Александр Борисович. — Ты, Валерий… Зная тебя, не сомневаюсь, что в оперативной работе будешь участие принимать, тем более что людей к делу допущено мало. В общем, учти: тебя это тоже касается.

Померанцев кивнул и о чем-то глубоко задумался, уставившись в окно. Настроение ему шеф не то чтобы испортил, но и о Мокрушиной, и о ее генерале, и даже о самом аресте в Шереметьеве он за время разговора с Турецким забыл начисто, словно все это происходило давным-давно, в какой-то другой жизни.

Александр Борисович вздохнул и, достав свой мобильный, набрал номер Володи Яковлева. Дождавшись ответа, затем послушав своего собеседника с полминуты, снова вздохнул:

— Спасибо, Володя… Только тут такое дело: пока Глухова с его черными делишками тебе придется отставить в сторону и на некоторое время забыть… Увы, про отпуск тоже… Да, новое и крайне срочное дело, подъезжай сюда, как только сможешь… Нет, по телефону даже в двух словах не могу… Хорошо, до встречи!

Переговорив с оперативником, он вновь переключился на Померанцева с Романовой — Пока Володька добирается сюда с какой-то окраины, забирайте документы, запирайтесь у Поремского в кабинете и читайте, по возможности все основное заучивая наизусть…

— А почему у Поремского? — вяло возразил Валерий. — У меня в ближайшие пару часов никого не будет, Перова куда-то свалила, обещала быть к четырем только.

— Перова может освободиться и раньше, а кабинет Поремского с гарантией пустой… Идите работайте, у меня такое чувство, что времени нам отпущено мало… Где гарантия, что следующий взрыв не прогремит в ближайшие часы?..

— Спаси господи! — вырвалось у Галочки, вздрогнувшей от такого предположения.

— Вот только на это и приходится надеяться, — серьезно произнес Александр Борисович. — Первая из девушек исчезла почти три месяца назад, так что полагаться остается исключительно на то, что работать с ней им предстоит еще достаточно долгое время… Возможно, она трудновнушаемая… Все, ребятки, идите!

— И какой только чертовщины на наши несчастные головы не свалится, — буркнул Померанцев, пропуская Галочку вперед. — Я так понимаю, Сан Борисыч, что нам с Галкой хорошо бы еще успеть подготовить какие-то предложения по плану оперативно-следственных мероприятий?

— С удовольствием вас выслушаю, если успеете. У вас где-то часа полтора: Яковлев едет на машине по маршруту, чреватому пробками в любое время суток. Выпроводив членов своей новой бригады, Турецкий некоторое время посидел, изо всех сил стараясь отодвинуть от себя хотя бы часть отрицательных эмоций: Ирина слишком хорошо знала своего мужа, чтобы не уловить в его голосе ненужных интонаций.

Наконец, решив, что он вполне готов к звонку, Турецкий набрал номер мобильного жены.

— Здравствуй, солнышко мое! — радостным голосом поприветствовал он ее. — Как ты там без меня?

— У меня все в порядке, — отозвалась Ирина действительно довольно бодрым голосом. — Лежу читаю Агату Кристи и жду, когда принесут обед… А ты чего такой веселый? Случилось что?

— Ну ты даешь! — едва не подпрыгнул на стуле Александр Борисович. — Когда я грустный — с твоей точки зрения, что-то случилось. Когда веселый — то же самое… Ир, ты что?

— Ты где? — не обратив внимания на его выпад, спросила Ирина Генриховна.

— Как это — где? На р-работе, конечно! Сижу, с бумажонками путаюсь… Хочешь, позвони Меркулову и спроси, где я!

И только тут, сообразив, что рычит на жену, спохватился:

— Прости, солнышко… Меня и правда эта писанина достала… Это я не на тебя орал, а на бумаги!

— Я так и поняла, — вздохнула Ирина Генриховна. — Когда приедешь?

— Выберусь отсюда ровно в семь, а там как повезет.

— Не гони, пожалуйста, поезжай осторожно, — с ворчливыми интонациями заботливой мамаши снова не удержалась и посоветовала Ирина. — Катька сегодня дежурит и бегает ко мне чуть ли не каждые полчаса, не волнуйся. И я правда чувствую себя много лучше.

— Не забывай, что Семен Львович настоятельно рекомендует тебе побольше лежать и поменьше ходить, — напомнил Александр Борисович. — Я буду вовремя!

И с некоторым облегчением попрощался с женой.

….Ирина Генриховна завершила разговор с мужем с несколько странным ощущением. Она очень хорошо чувствовала, когда Шурик ей что-то недоговаривает. И хотя, судя по всему, сейчас он не лгал и действительно находился на рабочем месте, настроение у нее почему-то все равно испортилось, а читать Агату Кристи расхотелось.

«Это просто мое воображение, — попыталась уговорить себя Ирина. — Психика во время беременности меняется, вот уж не думала, что в эту сторону…»

И повторила вслух почти то же самое, увидев входившую к ней в очередной раз Катю, которая рядом с Ириной казалась особенно стройной в туго обтягивающем халатике.

— Знаешь, Кать, — грустно произнесла Ирина, — никогда не думала, что все беременные становятся такими дурами ненормальными…

— Не все! — сердито заверила ее подруга. — Только жены разных там Турецких и прочих ментов!

— Какой он тебе мент? — немедленно обиделась за мужа Ирина Генриховна. — Спутала божий дар с яичницей!.. — Никогда особо не разбиралась, кто есть кто в наших органах, — беспечно отмахнулась та. — Уфф!..

Она со всего маху брякнулась на стул возле Ирининой кровати.

— Ну и устала я!.. Целых полтора часа одного идиота откачивала… Передоз…

— Только не вздумай посвящать меня в детали, — испугалась Ирина. — И без того тошнит…

— Тошнит? — Катя моментально насторожилась. — У тебя что, токсикоз второй половины начался?

— Не знаю, — грустно отозвалась та.

— А Зоскин что говорит?

— Он пока не в курсе, меня тошнить начало совсем недавно… Я ему сказать еще не успела… Ты куда?

— Пойду найду Львовича, пусть взглянет на тебя!

— Не надо! — разволновалась Ирина Генриховна. — Кать, прошу тебя… Меня тут и так бабы из других палат ненавидят — думают, я жена какой-то шишки… Шишка — это Турецкий…

— Тебе с этими бабами что, детей крестить? — возмутилась Екатерина. — Подумаешь, мужа к тебе допустили… Да сейчас во всех больницах и даже роддомах блатных навалом, все это знают! А может, у тебя случай особый?!

— Здесь у всех случаи особые… Прошу тебя, не ходи! Будет вечерний обход, сама скажу.

Однако остановить ее подругу, если та что-то вбила себе в голову, пока что еще никому не удавалось. Погрозив Ирине кулаком, ты вышла из палаты, пообещав скоро вернуться. Семена Львовича она нашла в его кабинете рядом с ординаторской. Сидя за столом, он внимательно разглядывал какой-то снимок. Увидев Катю, тут же нахмурился:

— Что-то не в порядке с Турецкой?

— Жалуется на тошноту. — Катя без приглашения села возле доктора на пустующий сбоку от стола стул. — Похоже на токсикоз второй половины…

— Я бы не слишком удивился. — Семен Львович вздохнул и кивнул на пленку. — Вот как раз сидел разглядывал… У вашей подруги многоводие…

Екатерина нахмурилась и вопросительно посмотрела на доктора:

— Вы же знаете, я в вашей области не спец… Чем это чревато и для кого: для Иры или для ребенка?

— Я бы сказал, в той или иной степени осложняет существование обеих… Только очень вас прошу: Александру Борисовичу ни слова, он и так задерганный.

Катя кивнула, а Зоскин продолжил:

— Многоводие часто замедляет развитие плода — это что касается ребенка… Ну а в отношении Ирины Генриховны — для ее срока, если вы обратили внимание, животик у нее великоват… Словом, дополнительное давление на органы, органы в свою очередь…

— Я поняла! — перебила его Екатерина. — Многоводие делает вынашивание еще более проблематичным… Вот черт!

Семен Львович неодобрительно покосился на свою коллегу: он терпеть не мог, когда кто-нибудь чертыхался, особенно женщины. Однако счел за благо на сей раз данный факт никак не комментировать. — Ирина собралась сегодня обедать в столовой, — наябедничала Екатерина. — Никакие аргументы не помогают. Ее, видите ли, смущает, что другие бабы… Простите, пациентки, на нее косо смотрят, завидуют особым условиям!

— Обедать она будет в палате! — сердито произнес доктор и поднялся со своего стула. — Пойдемте, посмотрю ее… Заодно категорически запрещу в ближайшие дни подниматься с постели и ходить куда-либо, кроме туалета. Нам только токсикоза с ней не хватало!

— Только меня не закладывайте — насчет столовой!.. — всполошилась Катя. — Она обидится, надуется и перестанет со мной разговаривать… Как я тогда буду Борисыча ее подменять? Такая вредная стала! Никогда раньше такой не была.

— Все наши пациентки капризничают, — усмехнулся Семен Львович, останавливаясь у дверей Ирининой палаты. — Кто-то больше, кто-то меньше… Но все. Так что потерпите уж… Кто знает, может, и вам придется пройти в свое время через подобное испытание…

И, сообразив, что допустил бестактность этим предположением по отношению к далеко не молоденькой, но не бывавшей замужем коллеге, смутился:

— Возраст у вас еще долго будет детородный…

Катя, казалось, ничуть не обиделась, скорее перепугалась.

— Ну уж нет, мне не придется! — заявила она убежденно. — Спасибо большое, но с меня хватит того, на что я тут у вас насмотрелась… Одна Ирка моя чего стоит!.. Уж если она с ее терпеливым характером и трепетной натурой превратилась в вечно встревоженную курицу, легко представить, что может произойти со мной!

— И что же? — Доктор невольно улыбнулся, взявшись за дверную ручку, но не поворачивая ее.

— Скорее всего, возьму в руки автомат и начну палить во всех прохожих мужского пола… Мне и сейчас-то порой это сделать хочется, а уж…

В палату к Ирине Генриховне оба вошли весело смеясь, к ее немалому изумлению. Сама Ирина продолжала пребывать в том настроении, в котором человек при всем желании неспособен отыскать в окружающей действительности поводов для веселья…

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ И МАЙЯ

1

Весь остаток дня только что полученное дело не выходило у Александра Борисовича из головы: он понимал, что расследование на этот раз предстоит длительное, возможно, не менее длительное, чем с Цезарем… Одновременно пришлось заниматься еще кучей дел, находившихся на руках подчиненных ему «важняков».

Как всегда, быстрее всех работал Померанцев, успевший, в частности, выяснить относительно Мокрушиной, что история, на которой поймали эту дамочку, далеко не первая: дел по недвижимости через ее руки прошло за последний год не менее десятка, половина из них была Moкрушиной закрыта «за недостаточностью улик». Все фигуранты, то бишь подозреваемые, оказались владельцами квартир именно в Южном округе столицы, которые затем переходили в руки Мокрушиной или ее любовника и почти сразу сбывались с рук… Оставалось лишь удивляться тому, с какой наглостью и уверенностью в собственной безнаказанности действовала эта парочка…

Не менее полутора часов пришлось ему посвятить и совещанию с Перовой, занимавшейся московской «крышей» питерских скинов. Поэтому ничего удивительного в том, что он напрочь забыл о Денисе Грязнове и предстоящей поездке в детский дом, не было.

Больничное утро следующего дня началось в точности так же, как и все предыдущие. Ночь прошла относительно спокойно, Ирина просыпалась всего один раз, и не потому, что почувствовала себя плохо. Правда, причина, по которой жена посреди ночи окликнула его, Турецкому понравилась ничуть не больше: сидя на постели, Ирина Генриховна смотрела на него испуганными глазами, словно не понимая, где она находится.

— Девочка моя, что случилось?

Александр Борисович, и сам спросонья едва державшийся на ногах, взял жену за руку и присел на край ее постели.

— Ох, Шурик… Слава богу, это был только сон… Ну почему мне все время снится эта гадость?! Огонь какой-то, ты там, совсем непонятно как, я сама — в общем, чушь какая-то, но страшно…

— Дурочка… — Он погладил Ирину по голове и заставил снова улечься. — Сон — он и есть сон, отражает все твои пустые тревоги, и не более того… Ложись, девочка, и постарайся уснуть, я тут рядышком посижу!

— Я тебя замучила… — пробормотала она и послушно улеглась на подушку. Спустя минут пять жена уснула, а Александр Борисович так и дремал вполглаза, сидючи на стуле, до самого утра. Зато проснулся легко и побриться тоже успел, до того как служебный туалет заперли в очередной раз.

Совещание с Померанцевым и обоими операми было назначено у него по новому делу на три часа дня. И, несмотря на огромное количество работы, Турецкий еще накануне счел, что может сегодня приехать в прокуратуру попозже — часам к двенадцати, о чем и предупредил Меркулова, ожидая, что тот начнет возражать. Костя, однако, к его удивлению, только кивнул, добавив, что и сам намерен появиться в Генпрокуратуре не раньше трех часов. И, вздохнув, сообщил, что взял «половину отгула», коих у него накопилось во множестве.

— Тем более и тебя полдня не будет, — произнес он таким тоном, словно предполагал это заранее. Но даже это не оживило память Турецкого. И когда на следующее утро, дождавшись, пока Ирина позавтракает, он собственноручно собрал посуду и отправился на кухню, дабы не напрягать лишний раз нянечку, поднос едва не вылетел у Александра Борисовича из рук, едва он вышел в коридор: навстречу ему со стороны поста медсестры, с опаской озираясь по сторонам, шел Денис Грязнов собственной персоной — в белом халате, сидевшем на нем как на Пугачеве заячий тулупчик!

При виде Турецкого Денис просиял как новенькая копейка, а на лице Александра Борисовича, вспомнившего наконец про детдом, отразились диаметрально противоположные чувства.

— Ты… как сюда попал?! — Ничего более подходящего сказать Грязнову-младшему он не придумал, лихорадочно соображая, каким образом ему вывернуться из ситуации, возможно ли это вообще и что он скажет жене, если невозможно… Ирина так радовалась, узнав, что он побудет с ней почти полдня!

— Уметь надо, — продолжал сиять Денис Андреевич. — Ты ж свой мобильник теперь почти круглые сутки отключенным держишь! А время, между прочим, поджимает, в детдоме нас ждут через полтора часа. Пока мы с нашим фургоном прорвемся через пробки — все впритык…

— С каким еще фургоном? — решил потянуть время Турецкий.

— Дядь Сань, ты что, с луны свалился? Дядя Слава мне для игрушек и игр, которых мы накупили, целый фургон выделил… Кстати, вот возьми, подаришь своей дорогой супружнице!

Денис протянул Александру Борисовичу небольшую пушистую игрушку с забавной мордочкой, решительно не напоминавшую ни одно из известных тому живых существ. — Кто это? — Турецкий поставил поднос на столик и взял пушистика в руки.

— Ты что, не видишь? — обиделся Грязнов-младший. — Филин… Или сова… Даже дядь Славе понравилось!

— Вот и брал бы с собой Славку на это… мероприятие!.. Что я теперь Иринке скажу?! Я ее предупредить заранее забыл…

— Скажи, как договаривались, правду… То есть почти правду… Можешь ей показать меня, если это удобно, я засвидетельствую!

— Еще чего! — сердито буркнул Турецкий. — Ирка и без того сейчас своей внешности стесняется, к тому же она не совсем… одета! Вряд ли захочет тебя видеть… Ладно, жди тут!

Александр Борисович набрал в легкие побольше воздуха, словно собирался нырять в воду с вышки, и вернулся в палату, оставив ухмыляющегося Дениса в коридоре.

— Как ты быстро, Шурик… — Жена подняла на него глаза и споткнулась на полуслове. После чего заговорила совсем другим тоном: — Турецкий, что случилось?!

— Ириш… — Александр Борисович переступил с ноги на ногу, не глядя ей в лицо, словно провинившийся школьник. — Тут такое дело… Мне тут надо… Словом, везти игрушки в детдом, кроме нас с Денисом, оказывается, некому! Вообрази, Дениска сейчас стоит в коридоре и мается в ожидании меня… А у меня это безобразие и из головы вон!..

— Турецкий!

Она смотрела на него с укоризной. — Клянусь, это чистая правда! Отвезти подарки — это всего пять минут, я еще успею обратно и посижу с тобой… Ир, ну почему ты мне не веришь?!

Ирина Генриховна еще пару секунд поизучала лицо мужа и наконец улыбнулась:

— Ладно… Поезжай, дети — это святое.

— Солнышко мое! — обрадовался Турецкий. — Смотри, а это тебе — правда, хорошенький?..

Он протянул Ирине игрушку:

— Угадай, кто это?

— Сова, конечно, — усмехнулась она. — Ну или филин… А почему именно сова?

— Потому что она — символ мудрости, а ты у меня самая мудрая женщина на свете!

— Подлиза… Все равно спасибо. И, коли уж Денис сумел проникнуть сюда, иди быстрее, пока кто-нибудь его не вытурил и… Ничего не поделаешь, подожду… А ты правда ко мне успеешь до работы?

— Никаких сомнений!

Турецкий поцеловал жену в висок и вышел из палаты.

— Ну?.. — Денис смущенно жался к стенке, стараясь не смотреть на двигавшихся мимо него в сторону столовой пациенток.

— Пошли, надеюсь, времени это много не займет, — все еще сердито отозвался Александр Борисович.

Спустя несколько минут они уже подходили к стоянке, на которой Денис пристроил довольно обшарпанный фургон, выкрашенный в традиционные милицейские цвета. На крыше кабины имелась и синяя мигалка. — Как насчет сирены? — поинтересовался Турецкий, влезая в тесную и душную кабину.

— В порядке! — Денис тоже с некоторым трудом пристраивался за рулем, стараясь поудобнее поставить свои слишком длинные для такого средства передвижения ноги. — Пробки нам нестрашны…

— Слушай, — понаблюдав секунду за его усилиями, — предложил Александр Борисович. — Может, мне на моем «Пежо» поехать, следом за этим вашим фургоном?.. Задохнемся тут вдвоем!

— Нет уж, — раздраженно возразил Грязнов-младший. — Говорю ж, у меня сирена, а ты вслед за мной, если застрянем, на своей иномарке хрен проскочишь.

И он решительно повернул в замке ключ зажигания.

2

Утро выдалось ясным и солнечным — лето наконец действительно вступило в свои права, на душе у Майи, после того как она проснулась, поговорив с мамочкой, тоже словно солнышко разыгралось.

— Я жду тебя, моя родная, — говорила ей мамочка. — Очень жду!

И девушка представила, как мама сейчас улыбается, какая она красивая в своем нежно-голубом, самом лучшем платье — том самом, в котором ее похоронили… Нет, про похороны она сегодня думать не станет, тем более что смерти нет! И про то, каким было мамулино лицо, когда она в тот день вернулась из школы и первой увидела все … И про это она вспоминать тоже не должна. Потому что мамочку она запомнила не такой, какой она была тогда, а совсем другой — красивой, счастливой, смеющейся, самой родной и ласковой на свете…

Да, Майя не должна была рассказывать мамочке про отца и Крысу, но разве могла она знать, чем все закончится, что именно сделает мамуля, узнав об измене?.. К тому же, как выяснилось, на дочку она совсем не сердится, а иначе разве пришла бы к ней тогда, в больнице, разве прислала бы к ней дядю Юру?.. Это он спас их обеих, наказав заодно ту противную няньку, которая назвала однажды Майю такой же сумасшедшей, как ее мамаша-самоубийца. Тетку уволили в тот же день, а вместо их гадкого палатного врача девушку с того дня стал лечить дядя Юра. Их с мамой «ангел-хранитель», как сказала сама мамочка…

— Не спи, замерзнешь! — пошутил дядя Юра, часто этой фразой возвращая Майю к реальности из глубин ее воспоминаний, потому что девушке эта шутка неизменно нравилась, вызывая улыбку.

— Давай-ка еще разочек повторим текст… — Он помог Майе подняться с софы: она всегда разговаривала с мамочкой лежа, в полусне. — Хорошо его помнишь?

— Конечно! — Майя послушно повторила вначале текст, потом прочитала стихотворение, выучила которое еще в больнице.

— Вот и славно, — похвалил он девушку. — Сейчас поедем… Прости, моя девочка, но сегодня придется обойтись без завтрака, чуть позже я дам тебе чайку… Вытерпишь?

— Конечно!

Он мог бы ее об этом и не спрашивать: ради встречи с мамой она готова была вытерпеть куда больше.

— Сколько ты ее не видела? — спросил он.

— Один год, один месяц и три дня, — ни на секунду не задумавшись, ответила она.

— Вот видишь, а сейчас до вашей встречи осталось всего-то пара часов… Ну что, будем одеваться?

— Давай быстрее, ладно?..

— Не спеши: все должно быть сделано тщательно, — серьезно предупредил он. — На всякий случай: как зовут человека, о котором пойдет речь?

— Петр Муштаев, он мой брат!

— Где он находится?

— В Матросской Тишине.

— Молодец, моя крошка… Порядок действий ты тоже помнишь, верно?

— Конечно! Хочешь, повторю? Кроме того, в конце независимо ни от чего я…

— Погоди!.. — Он настороженно глянул в сторону прихожей, легко выскользнул из комнаты, но быстро вернулся.

— Что? — встревожилась Майя.

— Ничего, просто показалось… Давай одеваться, девочка моя.

В руках у дяди Юры была купленная ими недавно голубая куртка. Майя улыбнулась:

— Знаешь, а я ведь тогда сразу не поняла, почему ты берешь мне куртку аж на два размера больше. Теперь все понятно! Он улыбнулся:

— Эта куртка из той же партии, из которой недавно одели твоих сестер и братьев, такого же цвета, как их ветровки. Затеряться в ней среди остальных будет легко… Тебе их жалко?

Он посмотрел ей прямо в глаза.

— Теперь уже нет, ведь и они скоро увидятся со своими мамами! Моя мамулечка сказала, что их тоже очень ждут… Все, я, кажется, готова, да?

— Аккуратнее с контактами, девочка… Пойдем!

Несмотря на ясную погоду, ветерок был на улице ощутимо прохладный. Он вздохнул с облегчением: метеорологи на сей раз не подвели, девочка одета не слишком тепло — как раз по погоде.

Майя села на этот раз на переднее сиденье, рядом с дядей Юрой, поставив рюкзачок на колени. Она огляделась, прежде чем забраться в машину. При виде абсолютно чистого, василькового неба и деревьев, покрытых густой, не успевшей еще запылиться листвой, ей неожиданно сделалось грустно.

Этого района девушка не знала совсем, но даже убогие пятиэтажки, разбросанные тут без какого-либо видимого порядка, с ободранными панельными стенами, выглядели сейчас нарядно и чуть ли не празднично благодаря пусть и прохладному, но яркому летнему дню.

Конечно же дядя Юра, едва сев за руль, тут же почувствовал, что настроение у Майи изменилось. И, едва глянув на нее искоса, укоризненно покачал головой:

— Зря ты грустишь.

Майя улыбнулась — Мне кажется, так всегда бывает, когда чего-то долго ждешь… А когда это наступает, становится как-то печально.

Он погладил ее по волосам и, ничего больше не сказав, завел движок.

Путь им, как выяснилось, предстоял неблизкий, почти через весь город, словно заново оживший под лучами июньского солнца.

Майя поймала себя на странном ощущении, с каким вдруг начала жадно разглядывать то мелькавшие, то медленно проплывавшие, то и вовсе замиравшие, когда они застревали на светофорах, улицы. Девушка родилась и выросла здесь, в Москве, но сейчас она чувствовала этот громадный город как совершенно чужой и незнакомый — даже когда они где-то на середине пути проезжали через их район, неподалеку от школы, в которой она когда-то училась. Даже центр, вскоре поплывший за окнами машины с его Тверской и Пушкинской площадью, показался никогда прежде не виденным ею местом.

— Сегодня, может быть, самый важный и самый счастливый день в твоей жизни, — сказал неожиданно дядя Юра, молчавший до этого большую часть дороги.

— Скоро я увижу мамочку… — отозвалась Майя.

— Очень скоро, — подтвердил он. — Теперь это зависит только от тебя, от твоего сердца, от того, насколько сильно и по-настоящему ты ее любишь.

— Больше всех в мире! — Майя повернулась к нему, оторвавшись наконец от своего созерцания. — Больше всех!.. — И не только ее, да? Еще и от того, любишь ли ты тех своих братьев и сестер, которые тоже долго-долго не видели своих мамочек… Ты ведь жалеешь их, девочка?

— Очень!.. — Она посмотрела ему прямо в глаза. — Я жалею всех, кто, так же как я, давно не видел свою маму… Я-то знаю, что это такое…

Она и не заметила, что их машина уже успела остановиться. Неужели они приехали?..

Майя поспешно обернулась и огляделась. Да, это то самое место, которое дядя Юра ей показывал в компьютере… Все точно так же, желтый двухэтажный дом за заборчиком из тонких прутьев с распахнутыми въездными воротами, похожий на школьное здание, она узнала бы и сама, без помощи дяди Юры, из тысячи. Потому что запоминала его специально и запомнила прекрасно не только с виду, но и изнутри: справа от центрального входа — коридор, который ведет в кабинет директора, слева — классы, а прямо напротив входа большой актовый зал… Они на месте!

— Майя, ты все в точности запомнила? — Он ласково взял ее за руку.

— Дядя Юра, не волнуйтесь, — она улыбнулась ему, — все будет хорошо, вот увидите!

— Ну и отлично… Слушай, какие у тебя холодные руки… Замерзла? Зря я кондиционер включил, конечно, замерзла. Погоди!

— Дядя Юра, посмотрите…

Майя нахмурилась и кивнула на здание: в этот момент к воротам подъехал какой-то фургон, выкрашенный в милицейские цвета, да еще и с синей мигалкой на крыше.

Но дядя Юра прореагировал совершенно спокойно:

— Пусть тебя это не волнует, это совсем не то, что ты думаешь. Все так и должно быть… Вот возьми хлебни чайку!

Пока она глазела на неизвестный фургон, он успел извлечь откуда-то небольшой термос и, отвинтив крышечку, налить в нее чаю. Майя покорно кивнула и выпила, невольно поморщившись:

— Сладкий какой…

В этот момент из дверей здания вышла какая-то полная тетка, а за ней, словно горох из мешка, высыпала целая ватага ребятишек, в основном малышей, но были и постарше. На некоторых Майя углядела в точности такие же куртки-ветровки, какая была надета на ней самой.

— Пора… — тихо произнес дядя Юра и забрал из ее рук крышечку от термоса.

Девушка кивнула и повернулась к нему, чувствуя, что необходимо найти какие-то особенные слова, прежде чем распрощаться с ним.

— Я буду по вас скучать, — пробормотала она. — И я… Я обязательно расскажу мамочке, какой вы добрый и замечательный… Пока.

Она поцеловала его в щеку и, резко отвернувшись, открыла дверцу машины.

Мужчина сидел молча, не шевелясь, пристально глядя девушке вслед. Он дождался, когда Майя смешается с толпой ребятишек, облепивших фургон и двоих выбравшихся из него людей в штатском, и, прежде чем завести машину, выплеснул остатки чая из термоса через приспущенное стекло водительской дверцы.

— Жаль… — тихо проронил он. — Самая лучшая, таких еще не было…

Машина тронулась с места в сторону, прямо противоположную той, с которой появилась: возвращаться на квартиру, где они с Майей провели эти дни, он не собирался. Прежде чем повернуть за угол, мужчина посмотрел в зеркальце заднего вида и в последний раз увидел знакомую золотистую головку: девушка, придерживая на плече свой рюкзачок, легко поднималась по ступеням, ведущим в здание.

3

Как и наказал дядя Юра, по сторонам она старалась не озираться. Тем более что начало было многообещающим: никто Майю не остановил, никто ни о чем не спросил, когда она, смешавшись с толпой сироток, некоторое время постояла возле фургона, в котором, как выяснилось, привезли игрушки. Если это и были менты, то внешне двое мужчин их ничем не напоминали — обыкновенные дядьки в джинсах и рубашках. К тому же, кажется, они и сами чувствовали себя не в своей тарелке.

Майя заметила, какие у них были растерянные физиономии, когда какой-то малыш в такой же, как у нее, ветровке, вцепился в руку старшему из двоих и задудел в одну дуду — Дяденька милиционер, а дяденька милиционер! А бильярд вы нам привезли?.. Дяденька милиционер…

«Дяденька милиционер» чуть ли не с испугом посмотрел на своего спутника и, округлив глаза, и сам спросил:

— Денис, бильярд мы им привезли?..

Тот, что был моложе и, с точки зрения Майи, гораздо симпатичнее старшего, ухмыльнулся:

— Кажется… Думаешь, я помню? Хотя… по-моему, насчет бильярда — им еще рановато!

В этот момент к ним пробралась наконец полная тетка, заранее, от самого крыльца, напялившая на физиономию широкую улыбку, и, протянув руку старшему, громко представилась:

— Здравствуйте, мои дорогие! Я Наталья Павловна, заведующая. Миша, не приставай к шефам, сейчас будете разгружать машину и все увидите сами!

Слушать дальше Майя не стала, ловко вывернувшись из толпы ребятишек, которые, услышав про разгрузку, бросились к фургону как оглашенные.

…В коридоре было почти пусто, никаких дежурных на входе, хотя дядя Юра предостерегал ее, что такое вполне возможно, и они даже отрепетировали, что должна сказать девушка, если ее остановят. Но если дежурная охрана и была здесь, то наверняка их отправила на разгрузку фургона с игрушками громкоголосая Наталья Павловна. Майя успела приметить, что некоторые коробки в этой ментовозке были большими и тяжелыми даже с виду, малышам явно не под силу. Девушка как можно спокойнее повернула налево и встала наискосок от актового зала напротив белой двери с надписью «1-й Б». Мимо нее пробежали трое мальчишек, явно спешивших на улицу и не обративших на Майю ни малейшего внимания. Зато две девочки, на вид лет по двенадцать, оказались приметливее и к фургону с игрушками не рвались. «Дежурные, наверное…» — подумала она, углядев на рукавах каждой из них по красной повязке.

— Привет! — Они тормознули возле Майи, та, что явно была побойчее, рыженькая, с веселыми карими глазами и мордашкой, усыпанной веснушками, доброжелательно улыбнулась:

— Ты новенькая?

Майя кивнула, едва удержавшись, чтобы не поморщиться.

— А почему здесь стоишь?

— Мне сказали подождать. Именно здесь.

— Ты в какой группе будешь? — И поскольку Майя, ничего не ответив, пожала плечами, задала следующий вопрос, совершенно девушкой не понятый: — Ты двойная?

— Что?

— Ты совсем без родителей или только без кого-нибудь одного? — пояснила рыженькая.

— Я круглая сирота…

— У нас так не говорят, — нахмурилась вторая девчонка, похожая, как отметила Майя, на белую лабораторную мышь. — У нас говорят или «двойная», или «лишенка»… Как тебя зовут и сколько тебе лет?

— Майя… Мне четырнадцать. Дядя Юра велел ей при таком вопросе убавить себе два года.

— А с виду не скажешь! — снова встряла рыжая. — У нас в четырнадцать обычно сбегают!

— А вас как зовут? — торопливо спросила она, чтобы остановить слишком любознательных девок.

— Я Катя, а она Лиза. — Инициатива по-прежнему находилась в руках первой девочки. — Она, Лиза-то, только недавно говорить начала, у нее три месяца назад мама с папой погибли в автокатастрофе, и она все время молчала, но теперь Лизочке уже лучше, правда?

Катя ласково посмотрела на беленькую Лизу, которая молча кивнула.

— Раньше она совсем есть не хотела, а теперь даже в столовую с нами ходит.

Белокурая Лиза больше не казалась Майе похожей на лабораторную мышь… С жалостью посмотрев на девчушку, она тихо спросила:

— Ты, наверное, очень хочешь увидеть своих родителей?

Девочка вздрогнула и с ужасом уставилась на «новенькую», а Катя внезапно побледнела, доброжелательная улыбка слетела с ее мордашки в одно мгновение, словно ее никогда там и не было.

— Ты… Ты зачем ей это сказала, а?.. Зачем?!.. Ты дура, да?!

Майя растерялась, не понимая, что именно она сделала не так. Она и не заметила, как трое мальчишек, пробежавшие до этого к выходу, оказались возле них. — Кать… — Старший, ему было, наверное, тоже не больше двенадцати, поставил на подоконник коробку, которую нес в руках, и уставился на девчонок. — Что-то случилось, Кать?

— Вот эта… эта… — Проклятая рыжуха ткнула пальцем чуть ли не в лицо Майе и отступила от нее на несколько шагов, увлекая за собой Лизу, по лицу которой текли слезы. — Эта дура… нашу Лизу…

Девушка и не заметила, в какой момент оказалась в плотном кольце этих сопляков. Со всех сторон на нее теперь смотрели злые и насмешливые глаза маленьких хулиганов, за спиной не было ничего, кроме подоконника, все больнее и больнее вжимавшегося ей в спину!

— У нас, похоже, новенькая и необученная?.. Сейчас поучим!.. — закричал кто-то из мальчишек.

Майя задохнулась от ужаса: вот такого они с дядей Юрой точно не предусмотрели… Что делать?!

Если бы этих сопляков было меньше… Но пока они стояли в коридоре, к троим мальчишкам присоединилось еще несколько… Что делать, что?!

А еще Майя совсем не понимала, почему вдруг на нее так ополчились все эти девчонки и мальчишки. Ведь она спросила об этом для того, чтобы обнадежить несчастную Лизу… Она хотела как лучше… Как лучше!..

4

— Нет, нет и нет!.. — Полное добродушное лицо Натальи Павловны выражало крайнюю степень любви и восторга, но пальцы, вцепившиеся в руку Александра Борисовича, держали ее крепко. — Мы вас ни за что не отпустим! Вы просто должны послушать концерт, ребятишки так готовились к нему, так старались — специально для вас!.. А потом будет чай с бисквитами.

Турецкий молча посмотрел на смущенно отводившего глаза Дениса, вздохнул и обреченно шагнул в сторону крыльца детдома.

— Спасибо тебе огромное! — произнес он несколькими минутами позже, стоя у стены актового зала в нескольких метрах от небольшой сцены, уставленной самодельными декорациями. — Отдельное спасибо за это театральное действо получишь от Ирины Генриховны…

— Откуда я знал?.. — прошипел Грязнов-младший. — Это все твой Меркулов… Ему спасибо: устроил нам праздничный вечерок среди бела дня… Слушай, подожди меня, я выскочу на минуточку…

— А ну стоять! — Денис и представить не мог, что Турецкий умеет кричать шепотом. — Сбежать решил?!

— Слушай, Сан Борисыч, я в туалет и обратно…

И, не слушая больше своего спутника, не обращая внимания на то, что спектакль-концерт уже начался, выскочил из зала: рассчитывая посетить туалет, пока там, а заодно и в коридоре пусто… Он ошибся: пусто в коридоре не было. Несколько мальчишек толпились возле двери с надписью «1-й Б», изо всех сил налегая на нее, стараясь закрыть как можно плотнее, дверь же, казалось, была живая и не поддавалась: изнутри их усилиям явно сопротивлялись. Однако перевес был на стороне мальчишек, один из которых уже запихивал в дверную ручку длинную палку от швабры.

— Эт-то что такое?

Денис быстрым шагом направился к первому «Б», а мальчишки тут же кинулись в противоположную сторону. Грязнов-младший вытащил швабру и едва успел отскочить в сторону: заплаканная беленькая девчонка, вылетевшая из-за двери, едва не сбила его с ног.

— Та-а-ак… — Он повернулся к стоявшим поодаль ребятам. — Девочку, значит, обижаете?

Тот, что постарше, сердито глянул на девчонку:

— Ее обидишь… Она Витьке так в ухо врезала… Ее в милицию сдать надо!

— Милиция уже здесь, — фыркнул Денис, — и очень интересуется, почему вы не на концерте? А ну марш!

Мальчишки нехотя один за другим потянулись ко входу в актовый зал. Дождавшись, когда последний из них скроется за дверями, Денис улыбнулся Майе:

— Ну… Все еще льешь слезы?..

— Дяденька милиционер, — девушка всхлипнула, — честное слово, они сами, первые полезли!.. Я тут совсем недавно, а они новеньким какую-то… «прописку» устраивают, я просто защищалась! Никому не говорите, ладно? А то меня опять отправят в распределитель…

— Молодец, что можешь за себя постоять, — улыбнулся он. — Конечно, я никому не скажу… Не знаешь, концерт скоро кончится? — Скоро… — Она подняла на него ясные синие глаза, и Денис с невольной жалостью подумал, что девочка выглядит старше своих лет, никак не на четырнадцать… Заведующая говорила ему, что в их детдоме дети живут только до четырнадцати лет, после чего их переводят туда, где, как она сказала, «содержатся» старшие… Да, сиротская жизнь накладывает свой отпечаток.

— Дяденька, а дяденька! — Он слегка вздрогнул, отвлекаясь от своих мыслей, и вопросительно посмотрел на Майю. — Проводите меня, пожалуйста. Я выступаю в самом конце, стихи читаю… А эти меня наверняка где-нибудь подстерегут!

— Пошли, — сочувственно кивнул Денис, напрочь забывший про туалет. — Тебе прямо в зал?

— Нет, видите, там рядом дверь?.. Она за кулисы ведет… Но вообще-то и через зал можно, там ступеньки на сцену есть…

— Давай-ка лучше через зал, — вздохнул Грязнов-младший. — А то меня там уже друг заждался.

«Друг», на самом деле менее всего способный в этот момент на дружеские чувства, его действительно заждался, уже почти уверенный, что Денис сбежал.

В зале сделалось невыносимо душно, а свободные места отсутствовали из-за обилия маленьких зрителей, восхищенно смотревших на сцену и никакой духоты не замечавших. Александр Борисович вздохнул, представив, что именно скажет ему Ирина, если ему вообще удастся объявиться у нее до обеда, и счел за благо присесть на корточки. Спектакльконцерт из такого положения ему виден не был, так же как и маленькие артисты. Зато Дениса, вошедшего в зал на пару с белокурой девчонкой, он увидел сразу. Ну пусть только закончится это так называемое мероприятие, покажет он, где раки зимуют, и Денису, и Меркулову… Вот почему Костя был вчера так уверен, что раньше середины дня Турецкий в Генпрокуратуре не объявится!..

В этот момент произошло нечто заставившее Александра Борисовича насторожиться и отвлечься от своих мстительных размышлений.

В зале как будто ничего не изменилось, разве что тишина, нарушаемая до этого звуками, характерными для детской аудитории, не способной, как известно, сидеть смирно и не шевелясь дольше пяти минут, вдруг сделалась действительно тишиной. А интуиция Турецкого, отточенная за долгие годы работы, напротив, подала сигнал тревоги — довольно отчетливый…

Бросив быстрый взгляд на уже стоявшего рядом с ним Дениса, Александр Борисович понял, что не ошибся: лицо Грязнова-младшего белело на глазах, напряженный взгляд был устремлен на сцену… Турецкий, слегка приподнявшись, проследил за ним.

А на сцене и впрямь происходило нечто никем и ничем не предусмотренное… Маленький мальчик, видимо только что произносивший свой текст, слегка приоткрыв рот, смотрел на внезапно объявившуюся рядом с ним девочку… Или девушку?.. В ней Турецкий узнал спутницу Дениса, вошедшую с тем в зал. Девушка была неестественно бледна. Слегка оттолкнув малыша, она шагнула к краю маленькой сцены:

— Сейчас, — произнесла Майя звенящим голосом, — я прочту вам замечательные стихи о маме…

Денис скользнул прищуренными глазами в сторону зрителей, тоже ощутив всей шкурой сигнал тревоги, но пока еще не понимая, что происходит. Судя по всему, этого не понимал не он один: на лице Натальи Павловны, повернувшейся в этот момент к сидевшей позади нее женщине, видимо воспитательнице, читалось глубокое недоумение. В тишине, установившейся после фразы, произнесенной Майей, отчетливо послышался голос заведующей:

— Что это за девочка? Из какой группы?..

Ответом ей было недоуменное пожатие плеч. Ни на то, что происходит в зале, ни на своего спасителя девушка никакого внимания не обратила, она действительно начала декламировать:

— «Мне мама приносила игрушки, конфеты, но маму люблю я совсем не за это. — Щеки Майи слегка порозовели, а тишина в зале сделалась абсолютной… Если и была здесь, в детском доме, запретная тема, то девушка выбрала ее безошибочно… — Веселые песни она напевает, нам скучно вдвоем никогда не бывает!..»

Она читала, кажется, бесконечно долго, и смутная мысль, забрезжившая у Александра Борисовича, заставившая его внутренне содрогнуться, еще не успела оформиться, когда он уже повернулся к замершему на месте Денису, а в онемевшем зале раздался скрип стула: с места вскочила заведующая… — Сидеть! — Майя оборвала себя на полуслове и, прищурив глаза, впилась взглядом в лицо Натальи Павловны. — Сидеть, я сказала, иначе все взлетите на воздух!..

Едва заметным движением девушка задрала куртку, и заведующая, ахнув, упала на стул, вскрикнул кто-то из старших детей.

— Здесь четыре килограмма пластита. — Теперь она говорила короткими фразами, без малейшего волнения, холодно и жестко. — Думаю, дядя милиционер прекрасно понимает, что это значит. Надеюсь, все меня хорошо слышат… Немедленно свяжитесь с властями. Я требую освобождения моего брата Петра Муштаева из Матросской Тишины. Если через два часа его не отпустят, я нажму на эту кнопку… — Она коснулась оказавшегося под ее слишком свободной для такой худышки ветровки пояса… Весь мир знал его название: «пояс шахида»… Вот только на белокурой, хрупкой россиянке его видели сейчас впервые…

— Денис… — Александр Борисович едва слышно окликнул Грязнова-младшего. Тот, так же едва заметно кивнул, не отводя глаз от Майи. — «Ножницы»… ты меня понял?..

В зале заплакал кто-то из малышей, в другом конце к нему присоединился еще один…

— Прошу воспитателей успокоить детей! — резко бросила Майя.

На мгновение повернувшись к Турецкому, Денис кивнул ему и, окликнув Майю, сделал короткий шаг к сцене, прикрывая Александра Борисовича, ползком двинувшегося к проходу между сиденьями. — Посмотри на меня, — громко, но исключительно спокойно произнес Денис. — Я безоружен… Вот я снимаю пиджак, смотри, при мне ничего нет… Я буду вести переговоры, согласна?

— Свяжитесь с властями. — Руки Майи по-прежнему лежали на поясе.

— Конечно… Можно я достану мобильный телефон?

— Да. Медленно.

Прежде чем аппарат оказался у него в руках, казалось, прошла вечность.

— Ты позволишь мне обратиться к детям?

Майя кивнула. И Денис, так опасавшийся, что не сумеет найти нужные слова, вручая детишкам игрушки, в этот момент, словно по наитию, нашел их сразу:

— Ребятки, давайте поиграем в такую игру…

Он улыбнулся маленьким зрителям, повернувшим к нему головы.

— Сейчас вы все закроете глазки, вот… как я… Только не обманывать, договорились? Я милиционер, я все вижу… А теперь поднимите ладошки и прижмите их к ушам. Плотно-плотно… Молодцы!

Александру Борисовичу, ползущему по полу в сторону сцены, тоже казалось, что ползет он туда, среди десятков маленьких детских ног, поцарапанных, в одинаковых коротких штанишках или обутых в дешевенькие кроссовки и серые, потертые брючата, целую вечность…

— Скажи, — голос Дениса звучал во вновь установившейся тишине неестественно громко, — могу я набрать номер?.. Спасибо…Тоненькие звоночки кнопок телефона. И вновь голос Дениса:

— Константин Дмитриевич, господин заместитель Генерального прокурора… С вами говорит Денис Грязнов…

…Звонок Грязнова-младшего застал Меркулова во вполне мирном настроении, расслабленно лежащим на диване и перебиравшим какие-то документы. Услышав то, что он услышал, Константин Дмитриевич прежде всего разозлился:

— Ты что, Денис, спятил? Тоже мне шутник!..

Однако никакого впечатления на его собеседника это не произвело:

— Я вполне серьезен. Я нахожусь в детском доме номер четыре, по улице Потемкина, дом семь, строение четыре… Пять минут назад здесь произошел захват заложников женщиной-смертницей…

— А ну-ка дай трубку Сане! — рявкнул Меркулов, вскакивая на ноги. И лишь после следующей фразы Дениса понял, что тот не шутит.

— Повторяю, я говорю абсолютно серьезно… Выдвинуто требование освободить из Матросской Тишины Петра Муштаева. Срок, отведенный на освобождение, один час пятьдесят четыре минуты…

По мере того как произносил это, Денис медленно и незаметно продвигался к сцене, в сторону Майи, не отрывая взгляда от лица девушки.

— От всех заложников и от себя лично прошу не предпринимать никаких попыток штурма здания. Для дальнейших переговоров просьба связываться со мной… — Он отключил связь, успев преодолеть три ступени, ведущие на сцену. — Я все правильно сказал?

— Да… Не подходите ко мне. Я соединю контакты.

— Я не подойду, мне надо обратиться к залу… Есть предложение — самых маленьких, они сидят в первых двух рядах, вывести отсюда…

— Предложение отклоняется. Им осталось сидеть здесь не так долго, как вы думаете. Скоро все кончится.

— Освобождение твоего брата может занять больше времени, чем ты отвела. Обычная бюрократия… Я это очень хорошо знаю. Поэтому предлагаю к сроку добавить еще два часа…

— Предложение отклоняется. — Голос девушки звучал холодно и монотонно. Сразу вслед за этим ожил телефон Дениса.

Оба — и она, и Грязнов — посмотрели на трубку, что и дало возможность Турецкому проскользнуть в нишу рядом со сценой с другой стороны: «ножницы»… Теперь все зависело от того, как они с Денисом сработают…

— Я могу включить связь?

— Да.

— Дениска! — Голос Меркулова звучал хрипло. — Я только что говорил и с МВД, и с ФСБ… Они будут у вас через несколько минут. Но они считают, что это блеф, пока лично не удостоверятся, не проведут свой анализ… Денис, пойми, я ничего не могу поделать! Я выезжаю к вам, попробуй потянуть время, держитесь!.. Где Санька?! — Здесь… Все в порядке, жертв нет, я вас понял… Я…

— Прекращайте разговор! — резко произнесла Майя.

Денис отключил связь и поднял руку с телефоном:

— Власти хотят прибыть сюда и удостовериться на месте…

— Сюда никто не войдет! — Взгляд девушки на мгновение затуманился, с губ сорвалась фраза, едва уловленная Денисом. — Да, мамочка, я не дам им обмануть себя… Дети увидят своих родителей, клянусь тебе!

Последовавшая пауза была очень короткой, но Денису ее вполне хватило, чтобы понять самое важное:

— Ты слышишь свою маму?

Майя прищурилась:

— Зачем тебе знать? Это тебя не касается!

— Можешь мне не верить, но я ее тоже вижу…

— Где?.. Где она?! — В ее глазах метнулась паника. — Где?! Я должна ее увидеть, или ты… ты лжешь!..

— Нет! Она стоит рядом с тобой…

— Мама?.. — Майя всего на мгновение оторвала пальцы от пояса, коснувшись ими губ, но Турецкому хватило этого, чтобы со скоростью, на которую человек способен лишь в те минуты, когда речь идет о жизни и смерти, метнуться к девушке и скрутить ее руки за спиной. Зал взорвался в едином детском вопле, перекрытом голосом Дениса:

— Всем на пол… На пол!..Александр Борисович уже волок Майю к ближайшему окну, Грязнов-младший, прикрывая собой от них зал, высадил плечом раму, раздался звон бьющегося стекла, и двое мужчин с воющей по-звериному девушкой вылетели в освободившийся проем одновременно…

Вой Майи оборвался внезапно.

— Держи ее, Саня, держи!..

Денис видел, в какой неестественной позе, все еще борясь с террористкой, стоит на одном колене Турецкий.

«Нога!.. У него сломана нога!..»

Денис Андреевич Грязнов все дальнейшее проделал автоматически: перехватив Майины руки, скрученные за ее спиной, он, оставив Турецкого, скорчившегося под окном, на месте, попытался оттащить Майю к воротам или хотя бы подальше от окон. Откуда в этом хрупком звереныше столько силы?!

Дернувшись всем телом вперед, она неожиданно упала на землю лицом вниз, увлекая за собой Дениса.

Раздавшийся вслед за этим взрыв, казалось, целой стеной огня отделил фасад детского дома от того, что осталось по ту сторону его ограды. На детей, лежавших на полу, посыпался град осколков, ударная волна сбила с ног не успевшую упасть рядом со своими воспитанниками Наталью Павловну.

Потом как-то сразу и вдруг на них обрушилась тишина — тяжелая, как железобетонный блок. И прежде чем первый из малышей разразился отчаянным плачем, тишину эту прорезал далекий вой милицейских сирен.

5

Итак, Турецкий ее вновь, наверное уже в миллионный раз, обманул. Главное — время выбрал удачно: у Катьки какой-то срочный больной, которого подружка откачивает уже, пожалуй, больше часа… Ну и работка у нее!..

Ирина Генриховна сердито посмотрела на часы, потом покосилась на свой мобильный: главное — телефон, негодяй такой, отключил… Она взяла с тумбочки журнал мод, принесенный Екатериной, и, нехотя полистав его, отложила в сторону.

Впервые за несколько дней Ирина осталась одна неизвестно насколько. Она прислушалась к своим ощущениям и поняла, что низ живота вновь тянет. У нее уже был опыт по этой части: если сейчас не сделать укол ношпы, могут начаться схватки… Странно, что медсестры до сих пор нет. Обычно ей как раз в это время и ставили все уколы.

Ирина Генриховна сердито нажала тревожную кнопку, имевшуюся специально для таких случаев на стене у кровати, и немного подождала… Никакой реакции. Ну это уже слишком! Вначале полдня ждать обманщика Турецкого, потом срочно вызывают на рабочее место Катьку, а теперь еще и медсестра куда-то провалилась!..

Сердито нахмурившись, она осторожно опустила ноги на пол и, ощутив опять тянущую боль в животе, поморщилась. Нет, но медсестра-то куда подевалась?!

Медсестра никуда не подевалась. Просто, сидя на своем посту, пялилась вместе с еще двоими пациентками в телевизор, работавший громче обычного. Вот и не слышала вызова. Ирина присмотрелась и поняла, что девушка на дежурном посту ей незнакома, видимо новенькая.

«Придется нажаловаться Семену Львовичу… — пробормотала Ирина Генриховна. — Им тут что, видеозал, что ли?»

Большой телевизор, предназначенный для пациентов, находился в общем холле, а этот, маленький, Ирина до сих пор на дежурном посту не видела: то ли прячут его днем, то ли новенькая с собой притащила… Она попыталась окликнуть сестру, но ни девчонка, ни пациентки не обратили на нее ни малейшего внимания, поглощенные только что начавшимся срочным сообщением.

Известная ведущая новостных программ смотрела прямо в камеру с испуганным видом, но текст произносила без запинок:

«…Взрыв произошел на территории детского дома номер четыре, на улице Потемкина, Северо-Восточного административного округа. Есть жертвы, подробности буквально через минуту…»

— Господи, да переключи ты этот свой ящик! — неожиданно возмутилась одна из пациенток, едва стоявшая, придерживающая свой огромный живот. — Мы здесь беременные, а нам такие ужасы показывают… От одного этого родишь!..

— Я бы вообще запретила в роддомах телевизоры держать, — поддержала ее вторая. — Или чтоб с видаками и показывали бы нам только фильмы какие-нибудь смешные… Правда, переключите канал! — Сейчас, — поморщилась медсестра, — вот только узнаю, сколько жертв, и переключу!

Последнюю фразу Ирина Генриховна уже расслышала, поскольку ей удалось наконец добраться до дежурного поста. На слово «жертвы» она уже много лет подряд реагировала автоматически.

— А что случилось? — слегка задохнувшись, спросила она у одной из пациенток.

— Ящик в холле сломался! — охотно пояснила та. — Хотели здесь чего-нибудь посмотреть, а там сплошные страхи, как всегда, кажут…

— Какие страхи?

— Про то, как детский дом какая-то сволочная шахидка взорвала, представляешь? Нам только этого не хва… Ой, ты чего толкаешься?!

Ирина Генриховна вдруг перестала ощущать свой живот, вообще свое тело. Она не поняла, что, бросившись к экрану, слишком сильно оттолкнула от него эту женщину.

— Когда?! — Ей казалось, что она кричит, хотя на самом деле молоденькая сестричка, уставившаяся на нее с удивлением, едва расслышала вопрос.

— Полчаса назад… Да вот, если хотите, как раз репортаж начался…

Она долго не могла вслушаться в то, о чем говорил голос за кадром, перед глазами мелькали одни картинки: развороченные окна здания, почерневшая стена, реанимационная машина, загораживающая обзор, в проеме которой на мгновение мелькнули спины в белых халатах… И, наконец, дошедший до нее смысл только что произнесенной слишком, до нереальности красивым голосом репортера фразы:«…К счастью, благодаря двоим сотрудникам правоохранительных органов, которые привезли в этот момент в детдом подарки, взрыв произошел вне стен актового зала. К сожалению, оба они в процессе обезвреживания террористки получили смертельные ранения. Погибли также…»

Ирина медленно оттолкнулась от стола и, подняв руки, словно в попытке удержать равновесие на канате, натянутом над пропастью, сделала шаг назад…

Медсестра, случайно взглянувшая в этот момент на ее лицо, вздрогнула и вскочила с места:

— Дамочка, что с вами, вы… Вы чего это?!

И, круто развернувшись, ринулась в сторону ординаторской.

Ирина Турецкая еще сумела услышать, как в кармане ее халата залился всем известным маршем Моцарта мобильный… Ее муж самолично и совсем недавно поставил ей, смеясь собственной шутке, эту мелодию.

— Шурик… — пробормотала Ирина. — Огонь… Огонь во сне, Шурик…

Наверное, она все-таки включила связь, потому что каким-то образом аппарат оказался возле ее уха, и все это она бормотала, задыхаясь все сильнее, в трубку, но голос, который отозвался, принадлежал не ему… Почему?!

Это был совершенно незнакомый мужской голос, тоже задыхающийся:

— Вы слышите меня, вы слышите?! Он жив… Я вытащу его, клянусь вам, вытащу!..

И тишина. Глухая и мертвая. Мертвая!.. Мертвая!..Бегущих к ней по коридору Семена Львовича, Катю и едва поспевавшую за ними медсестру она уже не видела, точно так же как и испуганно замерших за ее спиной пациенток.

Тьма объяла Ирину в одно короткое мгновение, но тьмой оставалась недолго, молниеносно обернувшись алыми и золотыми языками пламени, словно огонь только и ждал этого мгновения, чтобы объять ее… И дождался.

Оглавление

Фридрих НЕЗНАНСКИЙ Заложники дьявола

МАЙЯ

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ

МАЙЯ

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ

МАЙЯ

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ

МАЙЯ

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ

ГОССОВЕТНИК ЮСТИЦИИ И МАЙЯ

Реклама на сайте